Оцените этот текст:


     "Хроники Дерини"
     Книга II



     Издательство "Северо-Запад", 1993
     Перевод В. Шубинский, М. Шубинская

     ГЛАВА 1
     "Трех вещей в сем мире  не предсказать: женских прихотей, прикосновения
Дьяволовой десницы и погоды а Гвинедде в марте"[1].
     Март  --  всегда  ненастный месяц во всех  одиннадцати королевствах.  С
великого северного моря приходит снег, ложится в последний раз на серебряные
горы,  кружится  вокруг высоких плато  на востоке, и  напоследок,  достигнув
большой Гвинеддской равнины, оборачивается дождем.
     В лучшем  случае это переменчивый  месяц. Зима дает  последнее сражение
пробуждающейся весне, но все уже предвещает весеннее цветение и паводки, что
каждый год  рано затопляют низкие  земли в срединной части  страны. Говорят,
когда-то давно погода в марте была мягче. В ожидании тепла люди, как всегда,
надеялись, что весна будет ранней в этом году; так оно и случилось.
     Однако те, кто  ведали судьбами страны, не возлагали больших надежд  на
то, что весна будет ранней, зная по тяжкому опыту, как март  капризен, часто
суров, и что доверяться ему не стоит.
     Март первого года правления короля Келсона не составлял исключения.
     В резиденции Келсона -- Ремуте сумерки наступили  рано. В  марте, когда
бури приходили с севера и востока в Пурпурную Марку, это бывало часто.
     Небольшая  гроза  разразилась в полдень, разрушив градинами величиной с
голубиное  яйцо  нарядные купеческие шатры  и  лавки  на  рыночной площади и
заставив  торговцев укрыться под навесом. В течение часа они еще  надеялись,
что ярмарка возобновятся,  но  потом с неохотой начали  упаковывать товар --
дождь усиливался, торговцы закрывали лавки и уходили.
     И вскоре на затопленных дождем  улицах можно  было  встретить лишь тех,
кого  дела вынуждали выходить из дома и в  такую грозу -- солдат и городских
надзирателей на  своих  постах,  казенных посыльных и  горожан,  торопящихся
сквозь ветер и стужу к теплому домашнему очагу.
     Когда  стемнело  и большие соборные  колокола отзвонили вечерню, мокрый
снег с дождем обрушился на узкие улочки Ремута, стуча по черепичным крышам и
церковным  куполам  и  переполняя водосточные  желоба.  За оконными стеклами
пламя  свечей дрожало  от ударов ветра,  с шумом  ломившегося сквозь двери и
ставни.  В домах и тавернах,  на постоялых дворах и в трактирах собирались у
очагов горожане, ужинали и  обменивались слухами,  ожидая, когда  закончится
непогода.
     Возле архиепископского дворца на севере города, как  и всюду,  бушевало
ненастье. В тени дворцовой  стены темной громадой виднелся на фоне еще более
темного неба неф собора Святого  Георга, звонили на приплюснутой колокольне;
бронзовые двери были наглухо закрыты.
     У дворцовых ворот стояли охранники, одетые  в кожаные плащи  с  наглухо
застегнутыми  от  холода манжетами и  воротниками.  Шипящие масляные  факелы
мерцали под кронами вдоль крепостной стены. Буря все больше бесилась и выла,
пробирая охранников до костей.
     А  внутри, в тепле и уюте  архиепископ Ремутский, его преподобие Патрик
Карриган, стоял перед очагом, держа свои короткие полные ручки над пламенем.
Сложив ладони и потирая их, чтобы согреть, он укутался поплотнее в сутану, и
бесшумными  шагами  направился  к письменному столу в противоположной  части
комнаты.  Другой человек, тоже  в лиловом епископском одеянии, склонился над
куском пергамента, щурясь от  света  двух стоявших перед  ним  свечей. Возле
него стоял молодой  секретарь со свечой в руках, готовый подать, как  только
скажет епископ, красный воск для печати.
     Карриган подошел  к читавшему справа, наблюдая,  как тот кивает  самому
себе  и ставит  под  документом размашистую подпись.  Секретарь  приложил  к
подписи кусок размягченного  воска, и епископ прижал его аметистовой печатью
с обозначением  сана.  Затем  он  подышал  на камень, протер  его  бархатным
рукавом и, повернувшись к Карригану, произнес:
     -- Это доставит Моргану немало хлопот.
     Эдмунд  Лорис,  архиепископ Валорета и  примас Гвинедда, был  человеком
запоминающейся  внешности. Седые  волосы  нимбом  светились  вокруг  шапочки
священника, прикрывающей тонзуру; под лиловой  сутаной угадывалось стройное,
крепкое тело.
     Яркие голубые глаза  смотрели сурово и холодно, и  совсем  не  благость
читалась на его лице -- он только что подписал приказ, которым немалая часть
Гвинеддского  королевства могла быть  отлучена от церкви. Так  и будет, если
богатейшее герцогство Корвинское лишат ее благодати и покровительства.
     Лорис и  его собрат шли к этому отчаянному  решению  уже четыре месяца.
Ибо  чем бы ни было вызвано оно,  в глазах корвинского  народа это все равно
будет выглядеть несправедливостью. Но с другой  стороны, по  закону эта мера
вполне  оправдана, рано  или  поздно  пришлось бы  принять  такое решение. В
землях, находящихся  в юрисдикции  архиепископов,  происходят отвратительные
вещи, и этому пора положить конец.
     Прелаты  успокаивали свою совесть рассуждениями  о  том,  что,  в конце
концов, отлучение направлено не против народа Корвина, но лишь против одного
человека, с  которым иначе  не  сладить. Этим человеком  был  герцог  Аларик
Энтони Морган -- Дерини, и именно на него  была направлена кара священников.
Ведь  это он  использовал  свои  богохульные и  еретические  силы Дерини для
вмешательства в  человеческие  дела, он совращал невинных с пути  истинного,
бросая вызов церкви и  державе. Морган  вовлек юного  короля  Келсона  в эти
проклятые  занятия древней магией и  подстроил это состязание в некромантии,
да еще где -- в самом соборе, во время коронации!
     Именно происхождение Моргана обрекает его на вечные  муки и проклятие в
будущей жизни, если он не  отречется от своих дьявольских  сил, не откажется
от  этого  своего наследства. И  вообще, от  судьбы Моргана зависит  сейчас,
возможно, разрешение этого проклятого вопроса о Дерини.
     Архиепископ Карриган нахмурил кустистые седые брови, поднял пергамент и
еще раз прочитал его вслух. Он поджал губы  и, сложив пергамент, положил его
на стол,  пока секретарь готовил  воск  для печати. Карриган приложил к нему
свой перстень. Тревожно  поглаживая украшенный  жемчугом нагрудный крест, он
опустился в кресло рядом с Лорисом.
     --  Эдмунд,  а вы  уверены, что...  -- Под  строгим взглядом Лориса  он
остановился, вспомнив,  что  секретарь все еще  стоит в  ожидании дальнейших
инструкций.
     -- Одну минуту. Отец Хью, попросите-ка сюда монсеньора Горони.
     Священник-секретарь кивнул  и покинул  комнату, и Карриган  со  вздохом
откинулся в кресле.
     --  Вы знаете, что Морган никогда не позволит  Толливеру отлучить себя,
-- с тревогой  сказал он. --  Неужели вы  думаете, что мы можем справиться с
ним?
     Герцог   Аларик  Морган,   собственно,  не   был  в   юрисдикции  обоих
архиепископов, но они рассчитывали, что бумага, лежащая перед ними на столе,
позволит обойти это небольшое затруднение.
     Лорис скрестил пальцы и спокойно посмотрел на Карригана.
     --  С ним -- может,  и нет, -- произнес он, -- но на его  подданных это
подействует. Ходят слухи, что мятежные полки, собравшиеся на севере Корвина,
уже сейчас намерены низложить лорда Дерини.
     --  Тьфу!  -- раздраженно фыркнул Карриган.  --  Да что  может  горстка
мятежников против  магии  Дерини? И  потом, вы  же знаете,  как  народ любит
Моргана.
     -- Сейчас -- да, -- ответил Лорис, глядя, как Карриган начал  осторожно
выводить  свое имя на обороте  письма,  и  невольно улыбнулся,  заметив, что
кончик  языка собрата повторяет каждый  завиток его округлой  подписи. -- Но
будут ли они любить его после отлучения?
     Карриган  внимательно посмотрел на законченную работу,  потом энергично
посыпал песком из серебряной песочницы сырые чернила и подул на лист.
     --  А  потом  --  что такое  банды мятежников? --  настойчиво продолжал
Лорис, глядя сузившимися глазами на  своего товарища. -- Говорят, что Варин,
вождь  мятежников, считает  себя  новым  мессией,  который  очистит землю от
скверны Дерини. Представляете, что  будет, если мы обратим это  усердие себе
на пользу?
     Карриган, размышляя, оттопырил нижнюю губу и нахмурился.
     --  Что же,  мы позволим самозваному мессии разгуливать  у  границы без
подобающего присмотра? Это повстанческое движение попахивает ересью.
     -- Я  еще  не дал официальной санкции, -- сказал Лорис. --  Имеет смысл
встретиться  с  этим  парнем. Согласитесь,  что это движение может оказаться
очень полезно, если придать ему соответствующее направление.  Кроме того, --
Лорис  улыбнулся,  --  вдруг  этот  Варин   действительно  получил  какое-то
божественное откровение.
     -- Сомневаюсь, -- нахмурился Карриган. -- Как далеко вы думаете зайти?
     Лорис отклонился назад и скрестил руки на груди.
     -- Главная резиденция мятежников, говорят, на холмах  возле Дхассы, где
собирается  в конце  этой  недели  Курия.  Горони, которого  мы  отправим  к
Корвинскому  епископу, встретится с мятежниками и  снова  вернется в Дхассу,
выполнив  свое  официальное поручение.  Потом  я  сам надеюсь  встретиться с
Варином.
     -- А до тех пор -- ничего делать не будем?
     Лорис кивнул.
     -- Не будем. Я не хочу, чтобы король знал, что мы замышляем.
     Дверь  хлопнула,  и  вошел  секретарь  Карригана  и пожилой  невзрачный
человек  в дорожной рясе рядового священника.  Отец Хью опустил глаза и чуть
заметно кивнул в сторону гостя.
     -- Монсеньор Горони, ваше преосвященство.
     Горони подошел к креслу Карригана и, преклонив одно колено,  приложился
губами к перстню архиепископа,  а  затем по его  знаку поднялся  и  встал  в
ожидании дальнейших повелений.
     --  Благодарю  вас, отец  Хью. Надеюсь, на сегодня это все, -- произнес
Карриган.
     Лорис прочистил горло, и Карриган вопросительно взглянул в его сторону.
     -- А то, о чем мы говорили сегодня,  Патрик? Надеюсь, вы согласны,  что
нужна дисциплина?
     -- Да, конечно, --  пробормотал Карриган. Он порылся в бумагах, лежащих
на углу стола, извлек одну из них и протянул через стол секретарю.
     --  Это черновик  вызова на церковный суд, который нужно переписать как
можно  быстрее,  отец мой.  Будьте любезны, перепишите  и подайте его мне на
подпись.
     -- Да, ваше преосвященство.
     Когда  Хью взял бумагу и  направился  к  двери,  Карриган  обратился  к
Горони:
     -- Вот  это письмо нужно передать епископу Толливеру. До Конкардинского
Вольного  порта вы  доедете  на  моей  барке, а  там сядете на  какой-нибудь
купеческий корабль; до Корвина необходимо добраться за три дня.
     Выйдя из  кабинета архиепископа, отец  Хью  де Берри направился вниз по
длинному,  холодному  и  сырому  коридору,  освещенному  фонарями,  к  своей
канцелярии. Сложив руки  на груди,  он напряженно размышлял о  том,  что ему
теперь делать.
     Будучи  личным секретарем  Патрика Карригана,  Хью,  несмотря  на  свою
молодость, имел доступ к сведениям, которые обычно  не были доступны никому.
Молодой священник всегда был благоразумен и честен,  он  блестяще справлялся
со своими обязанностями, всецело посвятив себя служению церкви.
     Сейчас  его  вера была поколеблена -- по крайней мере, вера в человека,
которому он преданно  служил, и  немало этому  способствовало письмо, только
что переданное ему Карриганом. Вспомнив о  письме, Хью задрожал, и отнюдь не
от холода.
     С того дня, когда  в Кандорском ущелье умер король Брион,  весь Гвинедд
был  охвачен  страхом  и  тревогой, которые усилились  несколькими  неделями
позже, когда наследник Бриона -- принц Келсон вынужден был вступить в бой за
престол  с  ужасной Кариссой.  И  этот  ужас станет  еще  невыносимее,  если
Моргану, королевскому советнику из Дерини, придется применить  свои пугающие
силы, чтобы защититься  от грозящей ему  смерти на  костре. А это, вероятно,
произойдет.
     Не секрет, например, что Венцит Торентский -- тиран, к сожалению,  тоже
из Дерини, собирается начать войну  самое позднее в середине лета. А молодой
король  меньше  всего  заинтересован  в  том,  чтобы  в  королевстве   росла
враждебность  к  Дерини,  возможно,  именно с того  момента,  когда во время
коронации открылось, что и сам он. наполовину Дерини.
     Однако отлучение грозит всему Корвину...
     Хью дотронулся рукой  до груди, там  -- у  самого тела --  лежал сейчас
черновик письма Карригана. Он знал: архиепископ и представить не  может, что
он намерен сделать. И не приведи Господь узнать ему об этом! Но дело слишком
серьезно, чтобы  оставить  в  неведении короля.  Келсона  обязательно  нужно
предупредить.
     Если Корвин будет отлучен, смятение охватит вассалов Моргана -- и это в
то  время, когда  вся  его  сила так нужна  на королевской службе. Это будет
иметь непоправимые  последствия как  для исхода  грядущей войны, так  и  для
короля. И хотя Хью, как священник, опасался таинственных сил Моргана, тем не
менее он понимал, что Гвинедд нуждается в них перед лицом внешнего врага.
     Хью остановился у  фонаря перед дверью канцелярии,  достал и  развернул
второе письмо,  которое  он собирался  отдать переписывать одному  из  своих
подчиненных.  Пробежав  глазами  титулы архиепископа,  обычные для  подобных
документов, он внезапно застыл, увидев имя адресата, и перечитал его еще раз
-- монсеньор Дункан Говард Мак-Лайн.
     "Дункан, -- подумал  Хью.  --  Господи,  что  он  сделал?"  С  Дунканом
Мак-Лайном, молодым епископом, исповедником короля, он дружил с детства: они
вместе росли, вместе ходили в школу.  Что такого мог совершить Дункан, чтобы
его призвали к ответу?
     Сосредоточенно подняв брови, Хью читал письмо, и чем дальше, тем больше
возрастали его опасения:
     "Посему отстраняем вас от  служения и предписываем  явиться перед нашим
собранием... дать ответ в деяниях, заслуживающих осуждения... ваше участие в
скандальной  истории,  приключившейся  во   время  королевской  коронации  в
ноябре... сомнительная деятельность... союз с еретиками..."
     "Боже мой, --  подумал Хью, не желая  читать  дальше.  -- Неужели и  он
связан с магией Моргана? Интересно, знает ли он об этом сам?"
     Опустив письмо, Хью принял решение сообщить  обо всем  королю, как он и
хотел сделать  с самого начала. Вопрос так важен,  что должен быть  разрешен
самим Келсоном.
     Но потом необходимо разыскать  Дункана и  предупредить его, потому что,
явись  Дункан к архиепископу сейчас,  страшно и подумать,  что произойдет. А
если дело дойдет до отлучения?
     Хью  задрожал  и перекрестился. Отлучение  от  церкви страшно  как  для
страны,  так и для отдельного человека, ибо  он лишается священных  таинств,
лишается общения с благочестивыми христианами. И это грозит Дункану?
     Собравшись с силами, Хью распахнул  дверь и  тихо прошел  к столу,  где
сидел монах с гусиным пером.
     -- Его светлости  это  нужно как можно быстрее, брат Джеймс,  -- сказал
он,  небрежно бросая документ на стол. --  Сделайте это,  ладно?  У меня еще
несколько дел.
     -- Конечно, отец, -- ответил монах.

     ГЛАВА II
     "Есмь сын мудрецов, сын царей древних"[2].
     -- Еще оленины, государь?
     Кавалер в красной ливрее  с дымящимся блюдом в руках склонился  рядом с
королем, но  Келсон покачал  головой  и отодвинул с улыбкой  свою серебряную
тарелку.  Голова  его  с орлиным  профилем  была  непокрыта, малиновый  плащ
расстегнут. Несколько  часов  назад он  сменил промокшие  сапоги  на красные
домашние туфли. Вздохнув,  он  придвинул  ноги ближе  к огню,  пока  кавалер
убирал оленину и освобождал стол.
     Молодой король обедал сегодня в узком кругу -- только его  дядя,  принц
Нигель  и Дункан Мак-Лайн  разделяли нынче королевскую трапезу.  Сидевший по
другую сторону стола, Дункан осушил свой бокал и слегка отодвинул его. Огонь
свечи отражался в отшлифованном металле, отбрасывая блики на стол и черную с
фиолетовым  подбоем   сутану  Дункана.  Священник,  улыбаясь,   спокойно   и
удовлетворенно  посмотрел на своего  молодого  господина и перевел взгляд на
Нигеля, безуспешно пытающегося распечатать бутылку вина.
     -- Помочь, Нигель?
     --  Разве  что  тебе,  как  священнику,  удастся  снять  с  этой пробки
заклятие, -- буркнул Нигель.
     --   Разумеется,   Benedicte,   --   сказал  Дункан,   подняв   руку  в
благословении.
     В  то  же  мгновение  раздался  щелчок,  пробка вылетела и  из  бутылки
вырвалась  струя  красного  вина.  Нигель отвел руку, чтобы  не залить вином
короля, а Келсон привстал со стула, опасаясь, что сейчас будет весь в винных
брызгах; но скатерть и ковер никакие усилия Нигеля не спасли.
     -- Ради святого Михаила, ты уж слишком буквально понял меня, Дункан! --
воскликнул  принц,  добродушно  усмехаясь  и держа бутылку над столом,  пока
слуга вытирал пол. -- Я всегда говорил -- нельзя полагаться на священников.
     --  Могу сказать  то  же самое  о принцах, -- ответил  Дункан,  мельком
бросив взгляд на  с  трудом  сдерживающего улыбку  Келсона.  Ричард -- слуга
Келсона вытер кресло и бутылку,  выжал над очагом тряпку, и пламя зашипело и
позеленело,  когда  в  него упали капли  вина.  Слуга вернулся,  чтобы снова
накрыть стол. Келсон встал и приподнял подсвечник и  рюмки, пока тот вытирал
стол,  а Нигель тем  временем  наполнил рюмки и поставил бутылку  поближе  к
огню.
     Нигель Клум Гвидион Рис Халдейн был красив в свои тридцать четыре года,
и, глядя на него, можно было представить, как будет выглядеть через двадцать
лет его  царственный племянник.  Этот смуглый,  сероглазый  мужчина  обладал
живым умом, как  и  все  мужчины Халдейнского дома. Как и его  покойный брат
Брион,  Нигель  был  Халдейном  по  праву  --  военная доблесть  и  ученость
прославили  его  во всех одиннадцати королевствах. Подняв рюмку, он поправил
правой  рукой  прядь  еще черных волос,  и Дункана при виде такого знакомого
жеста охватил приступ печали.
     Так же всего несколько месяцев  назад проводил  рукой по волосам Брион,
Брион, которому  Дункан так  или иначе  служил большую  часть из прожитых им
двадцати  девяти  лет.  Брион, жертва  того  жестокого  спора,  расколовшего
Гвинедд и сейчас угрожавшего одиннадцати королевствам войною.
     Бриона больше нет, а его четырнадцатилетний сын с  трудом справляется с
властью, унаследованной от прославленного отца. И времена все тревожнее.
     Печальные  мысли Дункана  были прерваны  звуком открывающейся двери  во
внешний  коридор.  Подняв глаза,  он увидел  совсем  юного  пажа в малиновой
ливрее, который  тащил серебряную  чашу размерами почти с самого себя; через
локоть было перекинуто белоснежное полотенце.  Ноздри Дункана уловили легкий
запах лимона, когда паж преклонил перед Келсоном колени и подал ему чашу.
     Келсон благодарно  кивнул,  погрузил пальцы в теплую  воду и  вытер  их
полотенцем.  Мальчик поклонился и двинулся  к Нигелю, не поднимая глаз перед
принцем в голубых одеждах. Потом он  направился к  Дункану, тоже не глядя на
священника.
     Дункан, сдерживая улыбку, поправил полотенце на плече мальчика, а когда
тот вышел из комнаты, он с улыбкой посмотрел на Нигеля.
     --  Это  один из ваших учеников,  Нигель? -- спросил он,  зная, что это
так.  Нигель  занимался  воспитанием всех  пажей  при королевском дворе,  но
Дункан знал, что этот был особым.
     Нигель с гордостью кивнул.
     --  Пэйн,  мой младший, -- сказал  он.  --  Ему еще много надо учиться,
впрочем, как и всем новым пажам. Он сегодня впервые официально прислуживает.
     Келсон  улыбнулся,  сжимая  пальцами  ножку  рюмки;  ее  граненые  края
отражали свет, бросая отблески на плащ и стену.
     -- Помню, как я был пажом, дядя. Кстати, не так давно. Когда вы впервые
позволили мне прислуживать отцу, я чуть  не  умер  от страха.  -- Он откинул
голову  на  спинку  кресла и,  вспоминая,  с грустью продолжал: --  Конечно,
нечего  было  бояться.  И  я,  и он оставались сами  собой; то,  что я надел
ливрею,  ничего не  меняло. Однако все же что-то было  не так. Потому что  я
чувствовал себя уже не просто мальчиком, помогающим отцу, но пажом, служащим
королю, а это существенная разница.
     Кавалер Ричард, склонившийся  над королевским  ложем  в другой  стороне
комнаты, подошел к Келсону и отвесил короткий поклон.
     -- Что-то еще нужно, государь? Могу ли я быть полезен чем-нибудь еще?
     -- Не думаю. Дядя? Отец Дункан?
     Оба покачали головами, и Келсон кивнул.
     --  На сегодня все, Ричард. Предупредите охрану  перед уходом.  И пусть
экипаж постоит сегодня подольше, чтобы довезти отца Дункана до базилики.
     -- Не  беспокойтесь, -- запротестовал священник, -- я превосходно дойду
пешком.
     -- И простудитесь до смерти? Я не могу этого допустить. Да и  вообще --
ночь  не время  для прогулок.  Ричард, пусть  карета  дождется отца Дункана.
Понятно?
     -- Да, государь.
     Нигель, осушив бокал, кивнул в сторону двери, закрывшейся за Ричардом.
     -- Хороший парень, не так ли, Келсон? -- спросил он, наливая себе вина.
--  Его скоро можно посвящать в рыцари, это  один из моих  лучших  учеников.
Аларик тоже так думает. Еще?
     Он поднял бутылку, но Келсон покачал головой.  Дункан заглянул  в  свой
бокал  и,  обнаружив, что он наполовину пуст, протянул его Нигелю. Тот налил
вина,  поставил бутылку на место, а Дункан  откинулся в кресле  и  задумчиво
произнес:
     -- Ричард Фитцвильям. Сейчас ему семнадцать, да, мой принц?
     -- Почти  восемнадцать,  --  поправил Келсон.  --  Он единственный  сын
барона Фулька Фитцвильяма,  что в Келдиш Рейдинге.  Я собираюсь посвятить  в
рыцари  его и еще несколько человек  до того,  как начнем  летнюю кампанию в
Восточной Марке. Его отец будет благодарен.
     Нигель кивнул.
     -- Он один  из  лучших. Кстати,  что  нового  о Венците  Торентском? Из
Кардосы нет никаких вестей?
     -- За последние три месяца ничего не изменилось, -- ответил Келсон.  --
Там,  вы знаете,  сильный  гарнизон,  однако по меньшей  мере  еще несколько
недель они будут  заперты а  крепости снегопадом. Но как  только прояснится,
Венцит, я  полагаю, как раз и нагрянет. И пока не настанет  оттепель,  мы не
сможем им помочь, а потом будет поздно.
     -- То есть мы  теряем Кардосу, -- вздохнул  Нигель, посмотрев в глубину
своего бокала.
     -- И все договоры пойдут прахом, и начнется война, -- заметил Дункан.
     Нигель пожал плечами и осушил бокал.
     -- Разве это не было  ясно с  самого начала?  Брион наверняка  опасался
этого, когда  посылал Аларика  в Кардосу прошлым летом. Но Брион умер, и нам
пришлось вызвать Аларика  обратно, не то бы  мы и тебя, Келсон, потеряли. На
мой  взгляд, все сделано правильно, иначе мы остались бы без короля.  Хотя и
Кардосу все-таки отдавать нельзя.
     --  Но  придется,  дядя, -- пробормотал  Келсон,  опуская  глаза.  -- А
скольких мы  положим  при обороне?  --  Он  сплел  пальцы  и смотрел  на них
какое-то  время, прежде чем продолжить. -- Я  иногда думаю -- столько жизней
за мою одну, дядя, да стою ли я этого?
     Дункан утешительно коснулся руки Келсона.
     --  Все короли всегда думают об этом. Вот если ты перестанешь  об  этом
задумываться, перестанешь чувствовать  ответственность  за  жизни,  которыми
жертвуешь, -- в этот день я буду опечален.
     Молодой король грустно усмехнулся:
     -- У тебя, отец мой, всегда есть что  сказать, да? Города и  людей это,
правда, не спасет,  но зато  облегчит страдания  короля, которому приходится
делать выбор, кем жертвовать. -- Он  снова опустил глаза. --  Извините. Сюда
стучатся, кажется?
     Дункан не успел ответить -- дверь отворилась, и в проеме вновь появился
Ричард  Фитцвильям. Добродушное  лицо Ричарда  сейчас  выглядело  тревожным,
почти испуганным; он виновато посмотрел на Келсона.
     --  Прошу  прощения, государь, но тут  какой-то священник  хочет видеть
вас. Я сказал ему, что вы уже отошли ко сну, просил прийти завтра, но он так
настойчив...
     Прежде чем Келсон успел  возразить, клирик в черном, оттолкнув Ричарда,
бросился  через  всю  комнату  и  опустился  перед  ним  на  колени.  Келсон
непроизвольно сжал  в руках стилет,  а Нигель привстал в кресле, схватившись
за  рукоятку  меча.  Но  как  только  человек опустился  на колено,  Ричард,
подоспевший сзади,  обхватил его одной рукой за  шею и прижал спиной к своим
коленям, поднеся к горлу пришельца кинжал.
     Человек скривился от  боли, и свободной  рукой попытался разжать ладонь
Ричарда, однако не смог этого сделать и перестал сопротивляться.
     -- Пожалуйста, государь, я ничего  дурного  не хочу,  --  простонал он,
косясь на  лезвие  кинжала. -- Я отец Хью де Берри,  секретарь  архиепископа
Карригана.
     -- Хью!  --  воскликнул Дункан,  который,  узнав наконец гостя, подался
вперед и дал  Ричарду знак, чтобы тот отпустил священника. -- Какого  черта?
Что ты здесь делаешь?
     Хью  открыл  глаза,  услышав голос  Дункана,  и с мольбой  посмотрел на
собрата-священника,  словно прося о защите,  со  страхом и  в  то же время с
решимостью в глазах. Ричард понял, что тот задыхается,  и  отступил назад по
знаку  Дункана, но  не  отпустил пленника  и  не отвел лезвия  от его горла.
Нигель медленно опустился в кресло, но Келсон продолжал сжимать стилет.
     -- Вы знаете этого человека, отец мой? -- спросил он Дункана.
     -- Он действительно тот, кем назвал себя, -- ответил Дункан. -- Хотя не
пойму, что заставило его ворваться сюда таким образом. Что случилось, Хью?
     Хью с трудом  заглотнул  воздух, потом посмотрел на  Келсона и  опустил
голову.
     -- Простите,  государь, но я должен был вас видеть.  У меня есть важные
сведения, которые вы больше ни от кого не узнали бы, и...
     Он  вновь  посмотрел на Келсона, доставая пергамент из кармана тяжелого
черного  плаща, промокшего под дождем; его  подстриженные каштановые  волосы
блестели в мерцающем  свете  свечи. Дрожащими  пальцами  он  подал пергамент
Келсону и снова  отвел глаза, пряча ладони в рукавах, чтобы скрыть их дрожь.
Келсон,  убрав кинжал в ножны,  взял  пергамент, и Нигель  пододвинул  свечу
поближе. Когда Дункан, подошедший к королю  и  заглянувший ему  через плечо,
пробежал глазами письмо,  его лицо потемнело, ибо эта формулировка была  ему
хорошо  знакома; именно этого он давно уже боялся. Охваченный  тревогой,  он
выпрямился, мрачно и сурово посмотрев на Ричарда.
     --  Ричард, не могли бы вы подождать снаружи, -- пробормотал он, бросая
взгляд на склоненную голову Хью. -- Я ручаюсь за этого человека.
     -- Да, отец мой.
     Когда дверь за Ричардом  закрылась, Дункан  вернулся  на  свое  место и
осторожно сел.  Он продолжал рассматривать Хью через стекло бокала, стоящего
перед ним. Келсон, закончив читать, разглаживал пергамент на столе.
     -- Я  благодарен  вам  за эти  сведения,  отец мой,  --  сказал  Келсон
священнику, жестом предлагая ему встать. -- И я прошу прощения за нелюбезный
прием. Надеюсь, вы понимаете, чем это вызвано.
     --  Конечно, государь, -- пробормотал Хью, --  вы никак не могли знать,
кто  я такой. Слава  Богу, что здесь отец Дункан, -- не то бы меня  погубило
собственное нетерпение.
     Дункан кивнул,  явно  думая о  другом; его побледневшие  пальцы  нервно
теребили ножку серебряной рюмки. Келсон, кажется, не заметил, как он еще раз
просмотрел пергамент.
     -- По-видимому, это письмо должно быть отправлено  сегодня,  --  сказал
он. Хью утвердительно кивнул.
     -- Отец Дункан, если я правильно понял, это значит, что..?
     --  Да,  черт  бы побрал  их  обоих  со  всеми потрохами,  --  невольно
вырвалось из  уст Дункана. Он  резко  вскинул  голову и, словно осознав, что
произнес, покачал  головой  и  выпустил  из  рук рюмку,  которую до  сих пор
терзали его пальцы так, что она из круглой стала овальной.
     -- Простите, мой принц, -- пробормотал он. -- Все это значит, что Лорис
и  Карриган  в конце концов замыслили  что-то  против Аларика. Я  уже  много
месяцев ждал  чего-нибудь в этом  роде, но мне и в  голову не приходило, что
они решатся проклясть целое герцогство из-за одного человека.
     -- Стало быть, решились, -- озабоченно сказал  Келсон.  -- Мы  можем им
помешать?
     Дункан глубоко вздохнул, заставляя себя сдержать гнев.
     -- Вряд ли. Не надо забывать, что для Лориса и Карригана Аларик -- ключ
ко всему  вопросу о Дерини, он --  самый высокопоставленный из всех Дерини в
королевстве, и это известно  всем. И  хотя явно он  своими силами никогда не
пользовался,  после смерти  Бриона ему пришлось  сделать это, чтобы защитить
вас.
     --  А для архиепископов, -- вмешался Нигель, -- любая  магия есть  зло,
так уж обстоит дело. К тому же они никогда не забудут, как Аларик оставил их
в  дураках  во время коронации. Представляю себе, что нас еще ждет, пока все
это будет позади.
     Келсон, усевшись поудобнее в кресле, рассматривал  рубиновое кольцо  на
среднем пальце.
     -- То есть это война с Дерини,  да?  Отец Дункан, но мы ведь  не  можем
превращать религиозный спор во всеобщую войну! Как это остановить?
     Дункан покачал головой.
     -- Не  знаю.  Надо  посоветоваться с  Алариком. Хью, тебе известно, кто
повезет это письмо?
     --  По милости  Лориса --  монсеньор  Горони,  --  ответил монах, глаза
которого округлились от удивления после всего, что он здесь услышал. -- Он с
вооруженным эскортом отправится  на барке до Конкардина, а  там пересядет на
торговое судно.
     -- Я знаю Горони, --  кивнул Дункан.  -- Ему велено что-нибудь передать
на словах, что-нибудь, чего нет в письме? --  Он коснулся пергамента холеным
ногтем.
     --  Не знаю, -- сказал  Хью. --  Я снимал с него чистовую копию,  -- он
указал  на  письмо, лежащее на  столе, --  и видел, как оба подписали  его и
поставили печать. Не знаю,  что они сказали Горони, когда я вышел, и, честно
говоря, не представляю, что они могли сказать ему заранее.
     -- Понимаю, -- кивнул Дункан. -- У тебя еще есть что-нибудь для нас?
     Хью опустил глаза и сложил руки на груди. Конечно, у него было еще одно
дело. Но он был  поражен  тем, как  сильно  взволновало  Дункана  предыдущее
сообщение,  и  не знал, как помягче  сообщить  ему  новость, касающуюся  его
самого. Впрочем, как ни скажи, суть от этого не изменится.
     --  Есть еще... еще кое-что, для тебя, Дункан. Он сделал паузу. -- Я не
думал, что встречу тебя  здесь,  но я  сегодня переписывал еще одну  бумагу.
Она... касается лично тебя...
     -- Меня? -- Дункан  посмотрел на Келсона и  Нигеля. -- Продолжай. Здесь
ты можешь говорить свободно.
     --  Это... это  не  то.  -- Хью  тяжело вздохнул.  --  Дункан, Карриган
подозревает тебя. Он хочет  вызвать тебя на заседание Совета, чтобы обличить
в причастности к ереси, может быть, завтра утром.
     -- Что?
     Дункан выпрямился, его лицо посерело. Хью не мог поднять глаз.
     --  Прости, Дункан, --  прошептал он. -- Кажется, архиепископ  считает,
что  ты  причастен  к  тому,  что  произошло  на коронации  его  величества.
Простите, государь. -- Хью  взглянул  на Келсона.  --  Он дал мне час на то,
чтобы переписать письмо, просил сделать это  как можно быстрее. Я отдал  его
переписать  одному из своих  клириков, а  сам  рассчитывал  найти  тебя, как
только доложу его величеству о других делах.
     Он пристально посмотрел на Дункана и прошептал:
     -- Ты что, действительно замешан в магии?
     Дункан, как во сне, подошел к очагу, его глаза округлились.
     --  Заподозрен...  -- пробормотал он,  не  ответив на вопрос Хью.  -- И
вызван на суд.
     Он посмотрел на Келсона.
     -- Мой принц, может быть лучше, чтобы завтра,  когда это письмо придет,
меня  здесь не было.  Нельзя  сказать,  что я  боюсь,  вы  знаете... но если
Карриган сейчас арестует меня...
     Келсон кивнул.
     -- Я понимаю. Что вы хотите предпринять?
     Дункан, подумав мгновение, бросил  умоляющий взгляд на Нигеля, затем на
Келсона.
     -- Пошлите меня к  Аларику, государь. Его все равно нужно предупредить,
а при этом и сам я буду  в безопасности. А может быть, уговорю даже епископа
Толливера повременить с отлучением.
     -- Я дам вам дюжину лучших моих людей, -- ответил Келсон. -- Что еще?
     Дункан покачал головой, стараясь осмыслить план, возникший в голове.
     -- Хью, ты сказал,  что Горони поедет морем.  Это три дня пути или чуть
меньше при попутном ветре,  и если  потом  они будут мчаться  во  всю прыть.
Нигель, в каком сейчас состоянии дорога отсюда в Аларикову столицу?
     --  В  ужасном.  Но  если  почаще менять лошадей, ты  можешь  опередить
Горони. И потом, дальше к югу дорога получше.
     Дункан провел рукой по своим каштановым волосам и кивнул.
     -- Хорошо, попытаюсь. По крайней мере, я буду вне власти Карригана, как
только  пересеку  границу  Корвина. С  епископом  Толливером  мы вроде  были
когда-то дружны. Я сомневаюсь, что он арестует меня только на основании слов
Горони. И потом, Горони, надеюсь,  не  знает о распоряжении Карригана на мой
счет, даже если тот их уже сделал.
     -- На том  и порешим, -- сказал Келсон, вставая и кланяясь Хью. -- Отец
мой, благодарю вас  за верность. Я не забуду этого. Но безопасно ли для  вас
сейчас  возвращаться  в архиепископский дворец? Если хотите,  я могу оказать
вам покровительство. А то можете поехать с отцом Дунканом.
     Хью улыбнулся:
     --  Благодарю вас,  государь. Но  я  думаю,  вам  будет  от меня больше
пользы,  если я  вернусь  к  своим  обязанностям.  Пока  меня  ни  в  чем не
подозревают, и, возможно, я смогу вам сообщить что-нибудь еще.
     -- Хорошо, -- кивнул Келсон. -- Всего доброго, отец мой.
     --  Благодарю  вас, государь, -- поклонился Хью. -- А ты, Дункан, -- он
сжал его руку и  заглянул в глаза,--  будь осторожен, мой друг.  Уж не знаю,
что ты наделал, да и знать не хочу, но мои молитвы с тобой.
     Дункан, ободряющим  жестом  коснувшись его плеча, кивнул,  и Хью вышел.
Как только дверь за  ним затворилась,  Дункан взял письмо и  стал складывать
его -- пергамент поскрипывал  в тишине. Сейчас  он знал, что  делать,  и это
помогало  ему  совладать  с  ужасом  и  отчаянием.  Пряча  письмо  в  карман
фиолетовой  сутаны,  он  посмотрел  на  Келсона.  Мальчик  отрешенно  стоял,
прислонившись к спинке кресла, словно забыв, что в  комнате есть еще кто-то.
Нигель по-прежнему  сидел  за  столом напротив  Дункана, но  и  он  тоже был
погружен в свои мысли.
     Дункан  поднял  и  осушил  свою  рюмку, заметив,  что она  сплющена,  и
подумав, что это, должно  быть, его рук дело.  Он  отодвинул  рюмку и  вновь
посмотрел на Келсона.
     -- Я собираюсь  взять  письмо  Хью  с собой,  если  вы,  мои  принц, не
возражаете. Аларику захочется посмотреть на него.
     -- Да,  конечно,  -- ответил Келсон, выходя из оцепенения. -- Дядя,  вы
позаботитесь  об эскорте?  И  отправьте  с ним  Ричарда,  отцу Дункану может
понадобиться хороший спутник.
     -- Конечно, Келсон.
     Нигель легко  выпрямился и двинулся  к двери. Проходя мимо Дункана,  он
дружески  похлопал  его по  плечу. Дверь  закрылась, и  они остались вдвоем.
Келсон подошел к  очагу и, прислонившись лбом к каминной решетке, пристально
смотрел на огонь.
     Дункан,  сложив руки, опустил  глаза в  пол. Были вещи,  о  которых  он
говорил только с Келсоном и Алариком, и, очевидно, мальчика тревожило сейчас
нечто подобное. Конечно  же, сегодняшние события  --  тяжелое испытание  для
Келсона,  но  и  отложить  отъезд он не может.  Вероятно, Карриган  отправит
приказ нынче же вечером. И чем больше он, Дункан, будет мешкать, тем ближе к
Корвину будет Горони со своим недобрым посланием.
     Дункан осторожно прокашлялся и заметил, как вздрогнули плечи Келсона.
     -- Келсон, -- мягко сказал он, -- мне пора.
     -- Я знаю.
     -- Есть еще какие-нибудь поручения к Аларику?
     -- Нет, -- тихим, осипшим голосом сказал  мальчик. -- Ну скажите ему --
скажите...
     Он повернул  к Дункану бледное, полное отчаяния лицо. Дункан в  тревоге
подошел к нему,  взял его  за плечи и заглянул в  испуганные детские  глаза.
Мальчик словно  окаменел --  он  стоял, сжав  кулаки, но не от гнева,  а  от
страха.  И  его  полные слез  серые  глаза были  теперь не глазами  храброго
короля, вступающего  в битву  со злыми  силами, дабы сохранить свой трон,  а
ребенка,  который  слишком  долго  притворялся взрослым  в  этом  сложном  и
враждебном мире. Дункан мгновенно почувствовал все это и ободряюще посмотрел
на Келсона -- при  всей неожиданной  зрелости молодого короля, сейчас он был
всего лишь четырнадцатилетним мальчиком -- мальчиком испуганным.
     -- Келсон?
     --  Будьте, пожалуйста, осторожны, отец мой, -- прошептал тот  дрожащим
от слез голосом.
     Дункан  внезапно  прижал  Келсона к  груди,  обняв его за  плечи. Гладя
иссиня-черные  волосы  мальчика, он  почувствовал,  как  напряжение покинуло
Келсона. Он обнял его еще крепче и тихо сказал:
     -- Может,  поговорим в  другой  раз,  Келсон? Все не  так страшно,  как
кажется, если хорошенько разобраться.
     -- Да, -- пробормотал Келсон, уткнувшись в плечо Дункана.
     --  Я  не люблю  перечить королям,  но  боюсь,  сейчас с вами не  все в
порядке,  Келсон.  Положим, самое страшное  случилось. Подумаем,  что  можно
сделать?
     -- Х-хорошо.
     -- Отлично, итак... Что вас особенно тревожит?..
     Келсон отстранился  от  Дункана и,  взглянув  на  него,  вытер  глаза и
повернулся  к камину. Дункан продолжал ободряюще поддерживать его под локоть
левой рукой.
     --  Что, -- прошептал мальчик, -- что, если  они возьмут вас и Аларика,
отец мой?
     -- Хм-м, это зависит от того, кто именно и при каких обстоятельствах.
     -- Скажем, вас захватит Лорис?
     Дункан задумался.
     -- Ну, тогда прежде всего  я должен буду держать  ответ перед Святейшим
Советом. Если  они найдут  в чем  обвинить  меня  после дебатов, они  смогут
лишить меня сана. Может быть, даже заточить.
     -- А что, если они узнают, что  вы полу-Дерини? -- спросил мальчик.  --
Могут они убить вас? Дункан задумчиво поднял бровь.
     --  Мое  родство с  Дерини  им, конечно,  совсем не  понравится. --  Он
нахмурился. --  Думаю,  в  этом случае я обязательно буду  арестован.  И уже
этого одного достаточно, чтобы ни  в коем случае не даться им в руки. Просто
не хочется говорить, что может случиться.
     Келсон улыбнулся -- назло собственному страху.
     -- Не хочется говорить. Но допустим -- это случилось. Вы могли бы убить
их, если бы пришлось?
     -- Пожалуй, нет, -- ответил Дункан, -- вот и еще причина, чтобы не дать
захватить себя врасплох.
     -- А Морган?
     -- Аларик? --  Дункан задумался. -- Трудно сказать, Келсон. В сущности,
Лорис, кажется, рассчитывает на  его раскаяние.  Если  Аларик  отречется  от
власти и пообещает не стремиться к ней вновь, Лорис отменит отлучение.
     -- Аларик никогда не отречется, -- сказал Келсон.
     -- О, я тоже в этом уверен, -- ответил Дункан. -- Однако в таком случае
отлучение падет на Корвин и начнется не  только церковная, но и политическая
смута.
     -- Политическая? Что же случится? -- удивился Келсон.
     -- Ну, поскольку корвинцы понимают, что все дело  в Аларике,  они могут
перестать  повиноваться  ему  как  раз перед  летней  кампанией. А  это,  не
забывайте, пятая часть ваших сил. Затем Аларик будет заточен, как и я, а там
очередь за вами.
     -- За мной? Как это?
     --  Просто. Мы с Алариком в один прекрасный день будем преданы анафеме,
и  наше заточение  станет вечным.  Всех,  кого  заподозрят в  связи с  нами,
постигнет та же участь. Но у вас всегда есть выбор: либо вы признаете диктат
архиепископов  и предадите нас,  что  лишит  вас  лучшего генерала  накануне
войны,  либо  пошлете  архиепископов  к  черту и  защитите  Аларика,  правда
отлучение падет на весь Гвинедд.
     -- Это невозможно!
     -- Но все идет к тому.  Пока еще ваш  сан выручает вас, только боюсь, и
это ненадолго. Ваша мать предвидела нечто подобное.
     Келсон опустил голову, вспоминая сцену, происшедшую неделю назад, когда
его мать, неосознанно, быть может, предрекла то, что случилось сегодня.

     -- Но я не понимаю, почему вам надо ехать так далеко, -- спорил Келсон.
-- Почему обитель Святого Жиля? Вы же знаете -- оттуда всего несколько часов
езды до границы Восточной Марки, а там через несколько месяцев будут тяжелые
бои.
     Джеанна  спокойно продолжала собираться, выбирая  необходимое из своего
гардероба  и  передавая фрейлине, которая складывала вещи  в обтянутый кожей
дорожный  саквояж.  Королева все  еще  была  в трауре -- прошло  лишь четыре
месяца со  смерти  Бриона. Но  ее  блестящие волосы были не покрыты, длинные
рыже-золотистые  пряди свободно  спадали на  спину,  стянутые только золотой
цепочкой. Она обернулась, посмотрела на Келсона и стоящего за  ним Нигеля  и
снова вернулась к своей работе, все так же холодно и бесстрастно.
     -- Почему Святой Жиль?  --  спросила она.  --  Наверное, потому,  что я
останавливалась там  много  лет  назад, еще до твоего рождения, Келсон.  Мне
нужно кое-что сделать, а для этого надо остаться наедине с собой.
     -- Есть  дюжина  мест, где  ты  можешь  уединиться, если  это тебе  так
необходимо, -- ответил Нигель, рассеянно теребя фалды темно-синего плаща. --
А  что,  если  какая-нибудь  разбойничья  шайка  похитит  тебя или  случится
что-нибудь еще похуже?
     Джеанна улыбнулась  и покачала  головой, заглянув герцогу королевства в
глаза.
     -- Дорогой  Нигель,  брат  мой,  как тебя понимать?  Я должна  ехать. И
должна  ехать в Шаннис-Меир. Если  я останусь здесь,  зная,  что происходит,
зная, что  Келсон  пользуется своей  силой,  где и  когда хочет, мне однажды
придется применить свою, чтобы остановить его. Умом я понимаю, что не должна
этого делать, но душой, сердцем я знаю -- нельзя ему использовать  эти силы,
они страшные, дьявольские. -- Она повернулась к Келсону. -- Если я останусь,
я погублю тебя.
     -- Неужто так, матушка? -- прошептал Келсон. -- Неужто вы, чистокровная
Дерини, погубите  своего сына за то, что он использует силы, которые  от вас
же в наследство и получил?
     Джеанну  словно ударили -- она резко повернулась к нему спиной и тяжело
опустилась на стул, сдерживая дрожь и потупя глаза.
     --  Келсон, -- начала она слабым,  чуть слышным голосом, -- разве ты не
видишь? Я по крови -- Дерини, но  я не чувствую себя Дерини. Я чувствую себя
человеком, думаю, как человек. И как человека меня всю жизнь учили, что быть
Дерини -- это зло, порок.
     Она подняла на Келсона испуганный взгляд.
     --  А  если  те, кого я люблю  больше всех, -- Дерини,  и  не гнушаются
использовать  эти силы, разве,  Келсон,  ты не понимаешь, как  это  для меня
страшно? Я ужасно  боюсь, что люди  пойдут на  Дерини войной, как двести лет
назад, и не думаю, что я выдержу, если окажусь в центре всего этого.
     -- Ты все равно окажешься в центре этого, -- возразил Нигель, -- хочешь
ты  этого или нет. А  если  люди  пойдут  против Дерини, ты не сможешь  даже
принять чью-либо сторону.
     -- Я знаю, -- прошептала Джеанна.
     -- Так почему  Святой Жиль? -- сердито продолжал Нигель. -- Это епархия
архиепископа  Лориса.  Ты  надеешься,  что он  поможет  тебе разрешить  твое
противоречие  -- он, который  известен  преследованиями  Дерини  на  севере?
Архиепископ  скоро  начнет  действовать, он не  может  больше  оставлять без
внимания  то,  что произошло во  время коронации. А  когда  они начнут, я не
уверен, что даже положение Келсона поможет ему.
     -- Ничто не  изменит  моих намерений, --  сухо  сказала Джеанна.  --  Я
сегодня  же  уезжаю в Шаннис-Меир,  где  собираюсь  просить  сестер  обители
Святого Жиля о  помощи и  духовной поддержке. Я  так решила, Нигель,  именно
потому, что не чувствую себя ни человеком, ни Дерини. И пока я не разберусь,
кто же я все-таки, я никого не хочу видеть, я никому не нужна.
     --  Вы  нужны  мне, матушка, -- учтиво сказал  Келсон, взглянув  на нее
своими серыми глазами. -- Пожалуйста, останьтесь.
     -- Не могу, -- подавляя рыдания, ответила Джеанна.
     --  А  если... если  я  прикажу вам,  как король, --  сдерживая  слезы,
дрожащим голосом сказал Келсон, -- что тогда?
     Джеанна  на  мгновение   замерла,  ее  глаза  потемнели  от  боли,  она
отвернулась, и ее плечи охватила дрожь.
     --  Не заставляй  меня отвечать  на  этот  вопрос, Келсон,  -- с трудом
прошептала она. -- Пожалуйста, не проси меня.
     Келсон двинулся было к ней, чтобы  продолжить уговоры, но Нигель поднес
палец к губам  и покачал головой. Он подошел  к дверям и приоткрыл их, молча
ожидая, пока Келсон последует за ним.
     Глухо  и  тяжело прозвучали их  шаги  в напряженной тишине,  когда  они
покидали   комнату,   а   тихие  рыдания  за  закрывшейся  дверью   навсегда
запечатлелись в сознании Келсона.

     Келсон тяжело вздохнул, глядя на пламя очага.
     -- Итак, вы думаете, что архиепископы восстанут против меня?
     --  До времени, может быть,  и  нет, -- сказал Дункан.  Однако  в конце
концов они не могут слишком долго как бы не замечать, что  и вы тоже Дерини.
Как только, скажем, вы отмените отлучение, они это вспомнят.
     -- Я  же могу уничтожить их! -- прошептал  Келсон. Его кулаки  сжались,
глаза сузились -- он почувствовал свою силу.
     --  Но  не  сделаете это, --  сказал  Дункан. -- Использовав  свою силу
против  архиепископов -- хотя бы они и заслужили  это,  --  вы  окончательно
уверите  всех в мысли, что Дерини пытаются разрушить церковь и  государство,
дабы восстановить свою тиранию. Великая вражда открыто обернется против вас.
     -- Но это же безвыходное положение, отец мой? Я -- против церкви?
     -- Не церкви, мой принц.
     --  Ну хорошо. Против людей, возглавляющих церковь. Это  ведь одно и то
же?
     -- Не совсем. --  Дункан покачал  головой. -- Мы спорим  не с церковью,
хотя  на  первый взгляд  так  и  кажется. Мы спорим против идеи,  что всякое
отклонение от общепринятого  --  зло,  что, если  кому-то от  рождения  даны
необычные талант и сила, это будто бы  значит, что он во власти зла, как  бы
он эту силу ни использовал.
     Мы  оспариваем  дурацкую мысль,  что человек  предрасположен к греху от
рождения, оспариваем, наконец, то, что из-за кучки  людей, живших триста лет
назад, весь народ должен быть проклят и гоним из поколения в поколение.
     Вот с чем мы воюем, Келсон. Карриган, Лорис, даже Венцит  Торентский --
это  просто пешки в  большой войне за то, чтобы человек мог оставаться самим
собой, мог  сам распоряжаться своей жизнью, обращая во зло или  добро данные
ему способности. Разве все это не важно?
     Келсон с гордостью улыбнулся и опустил глаза.
     -- Вы говорите, как Аларик и как мой отец. От него  я тоже часто слышал
такое.
     -- Он бы гордился вами,  Келсон. Большое  счастье -- иметь такого сына.
Если бы у меня был сын...
     Он посмотрел на Келсона, и их взгляды встретились. Пожав мальчику руку,
Дункан вернулся к столу.
     -- Я еду, мой принц. Мы  с Алариком постараемся оповещать  вас  о наших
делах. Доверяйте Нигелю, полагайтесь на него. И не дразните архиепископов. А
мы с Алариком тем временем попытаемся обвести их вокруг пальца.
     --  Не беспокойтесь, отец, я не сделаю ни одного необдуманного шага.  Я
больше не боюсь.
     -- Пока это  будет так -- Халдейн в  ваших руках, -- с улыбкой произнес
Дункан. -- Увидимся в Кульде, примерно  через неделю. Да хранит вас Господь,
мой принц.
     --  И вас, отец мой, -- прошептал  Келсон,  когда дверь за  священником
закрылась.

     ГЛАВА III
     "Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо"[3].
     "Итак, урожай, благодаря  хорошей погоде, удвоен по сравнению с прошлым
годом. Сим  заверяет Вильям, управляющий герцогскими поместьями в Доннерале,
отчет за март месяц года пятнадцатого правления  его светлости лорда Аларика
Корвинского".
     Лорд  Роберт  Тендальский  оторвался  от  документа  и   неодобрительно
взглянул  на  своего господина. Герцог  вглядывался в пустынный сад за окном
террасы,  мысли  его  были  за  много  миль  отсюда.  Его ноги покоились  на
скамеечке, обтянутой зеленой кожей,  а белокурая голова слегка откинулась на
высокую спинку кресла. По выражению лица молодого человека было ясно, что он
не слушает.
     Лорд Роберт вопросительно кашлянул, но герцог даже головы  не повернул.
Управляющий поджал губы и,  задумчиво  разглядывая Моргана, поднял  свиток с
отчетом,  который только что читал,  фута  на  два  над столом  и неожиданно
выпустил его из рук. Документы и счета с шумом разлетелись в разные стороны.
Лорд  Аларик  Энтони  Морган,  вздрогнув,  поднял  глаза  и  согнал  с  лица
мечтательное выражение, осознав, что он здесь не один.
     -- Ваша  светлость, вы же не слышали ни слова из того, что я сказал, --
с укоризной проворчал Роберт.
     Морган покачал головой и с улыбкой провел по лицу расслабленной рукой.
     -- Мне очень жаль, Роберт, но я задумался о другом.
     -- Уж это точно.
     Пока  Роберт приводил  в порядок разбросанные документы, Морган встал и
потянулся.  Он  рассеянно взъерошил коротко  остриженные белокурые волосы и,
оглядев незатейливо обставленную дворцовую террасу, снова сел в кресло.
     --  Ну  хорошо,  --  вздохнул  он  и,  склонившись  над  столом,  начал
равнодушно  изучать пергамент,  -- мы  занимались счетами  из Доннераля,  не
правда ли? Они, кажется, в порядке?
     Роберт отодвинул свое кресло на несколько дюймов и бросил перо.
     -- Конечно, они  в порядке, Аларик. Но вы же знаете, мы  должны уладить
некоторые формальности. В этих отчетах представлена значительная часть ваших
земельных владений -- владений, которых вы  скоро лишитесь, поскольку они --
приданое леди  Бронвин.  И  даже если  вы с лордом Кевином  склонны попросту
договориться обо всем на словах, то отец Кевина, мой герцог, я полагаю, этим
не удовлетворится.
     -- На моей сестре женится не отец Кевина, герцог!  -- парировал Морган,
широко  улыбнувшись. -- Уйди, Робби, будь другом,  дай мне отдохнуть.  Мы же
оба  знаем, что отчеты безупречны. Если ты настаиваешь на  том, чтобы мы  их
проверили, то давай отложим это на завтра.
     Роберт  на миг принял суровый и  непреклонный  вид,  но затем  сдался и
примирительно поднял руки вверх.
     --  Что  ж, хорошо,  ваша  светлость,  -- сказал он,  собирая  свитки с
отчетами и описями, -- однако, как ваш управляющий, я вынужден отметить, что
до свадьбы осталось меньше двух недель. А  завтра у вас прием, а послезавтра
явится  посол Орсальского Удела,  и лорд  Генри де Вир  хочет переговорить с
вами о Варине де Грее, а еще...
     -- Завтра, Роберт,  завтра, --  сказал Морган с самым невинным видом, с
трудом,  впрочем,  сдерживая торжествующую  улыбку,  -- но теперь-то я  могу
идти?
     Роберт закатил глаза к небесам, безмолвно призывая  себя  к терпению, и
огорченно  и  безнадежно  махнул   рукой.  Морган  вскочил  и  поклонился  с
иронически  нарочитой  торжественностью, после чего повернулся на каблуках и
ринулся с террасы в большой зал. Роберт  проводил  его  взглядом,  вспоминая
стройного   светловолосого   мальчика,   теперь   --   герцога  Корвинского,
лорда-генерала королевских войск. Королевского Поборника, и -- друга.
     Роберт поймал себя на потаенной мысли,  что родство Моргана с Дерини --
это  единственное, о чем  он  предпочел  бы не  помнить, думая  о правителях
Корвина, которым он служил всю жизнь.  Принадлежность к роду лордов Тендалей
делала  его наследственным  управляющим Корвина, так  было заведено  уже два
столетия,  со  времен  Реставрации.  И,  несмотря  на  то,  что  в  герцогах
Корвинских текла кровь Дерини, они были неплохими правителями. Словом,  если
быть до конца справедливым, Роберту и не на что жаловаться.
     Конечно, приходилось считаться с капризами и прихотями Моргана, такими,
например, как сегодня. Но это,  можно сказать, входило в правила той игры, в
которую они оба играли. Очевидно, сегодня у герцога есть веская причина  для
того, чтобы отложить все дела.
     И все же хорошо бы когда-нибудь победить в этой игре.
     Роберт собрал документы и аккуратно сложил их в кабинете у окна. Вообще
то,  что герцог  сократил  сегодняшние  расчеты, было весьма кстати.  Сам-то
Морган, возможно, давно забыл, что ночью  в  большом  зале должен состояться
официальный прием. И  если  он,  Роберт,  не позаботится обо  всем,  то  это
событие наверняка  закончится  сокрушительным  провалом. Морган и  всегда-то
уклонялся   от  своих   формальных  обязанностей,  когда  не  видел  в  этом
необходимости. А то, что на приеме будут присутствовать несколько подходящих
невест,  мечтающих  стать  герцогиней  Корвинской,  вероятно,  нисколько  не
улучшит настроения Аларика.
     Насвистывая и  потирая руки,  Роберт  направился к  большому залу, куда
только что удалился  Морган. После  их сегодняшних  расчетов  будет особенно
занятно посмотреть на замешательство Моргана под оценивающими взглядами этих
дам. Роберт ждал приема с нетерпением.

     Покинув большой зал, Морган обвел  двор отсутствующим взглядом, заметив
на  другом  его  конце,  возле  конюшен, мальчика-конюха, бегущего  рядом  с
крупным гнедым конем, одним из тех жеребцов из Р'Кассана, которых на прошлой
неделе привели в Корвин его закупщики. Великолепный конь шел легкой рысью, и
каждый  его  шаг равнялся трем или четырем шагам  бегущего рядом мальчика. А
слева, возле  кузницы,  стоял оруженосец Моргана -- Шон  лорд Дерри и что-то
серьезно выговаривал кузнецу  Джеймсу, пытаясь, по-видимому, объяснить тому,
как именно следует подковать коня.
     Дерри увидел Моргана и поднял руку в приветственном жесте, не прекращая
пререкаться с кузнецом.  Лошади поистине занимали особое место в жизни юного
Дерри. Он считал, и не без оснований, что  неплохо разбирается во всем,  что
их касается. Во всяком случае, кузнецу его так просто не переспорить.
     Морган был  доволен,  что Дерри не  отправился следом за ним. Как бы ни
был  проницателен молодой  гофмейстер,  он не всегда  мог  понять настроение
своего  господина,  и  как  бы  ни  нравилось  Моргану  общество  Дерри,  он
чувствовал,  что сейчас не расположен  к  беседе с ним.  Не случайно  же  он
сбежал  от Роберта,  удрал от  его счетов при  первой  же возможности. Нынче
ночью у него будет и так достаточно забот и хлопот.
     Он миновал  боковые ворота, взяв влево от большого зала. Сады как будто
вымерли  после долгой зимы, и  Морган надеялся, что хотя бы здесь он  сможет
побыть один.  Еще левее, недалеко  от конюшен, сокольничий чистил клетки, но
Морган знал, что этот человек его ничем не может побеспокоить -- сокольничий
был  нем,  хотя  при этом  обладал обостренными  зрением  и  слухом.  Старик
виртуозно подражал клекоту и свисту птиц и, похоже, довольствовался общением
с ними.  Вряд ли он обратит внимание  на герцога, уединившегося в  пустынном
саду.
     Сцепив руки за спиной,  Морган медленно двинулся по  тропинке, уводящей
от конюшен,  снова  задумавшись  о том, что не  давало  ему  сегодня  покоя.
Близятся события,  развязка которых была лишь отсрочена победой Келсона  над
Сумеречной минувшей осенью.  Кариеса мертва, и  ее преступный сообщник Ян --
тоже, но едва ли не  более грозная враждебная сила  спешила теперь занять их
место. Как ему доложили, разведчики Венцита Торентского уже добрались до гор
на северо-востоке.
     Беспокоила его  и Кардоса. Как только сойдет снег, Венцит  тотчас опять
начнет ломиться  в ворота горной крепости. После первой же  недели весеннего
половодья переход по горным тропам к востоку от Кардосы не составит труда. А
на западе, откуда должна  прийти помощь,  -- Кардосский  перевал, который  с
марта по  май представляет собой  сплошной мощный водопад. Так  что, пока не
закончится  половодье, в  Кардосу  невозможно послать  войска,  а  через два
месяца будет слишком поздно.
     Он  подошел к  одному из зеркальных  прудов замерзшего сада и рассеянно
заглянул  в его  глубину.  Садовники  уже убрали зимний  мусор  и  наполнили
водоем,  так  что  теперь  длиннохвостые золотые  рыбки  и  тонкие водоросли
покачивались в неподвижной воде у него перед глазами, словно подвешенные вне
пространства и времени.
     Он улыбнулся,  представив  себе, как  сейчас он  позовет рыбок,  и  они
приплывут  к  нему.  Но сегодня эта  мысль  почему-то не  развлекла  его.  В
следующую  минуту  он  уже  внимательно  всматривался  в  поверхность  воды,
разглядывая, чуть отклонившись назад, свое отражение.
     Большие  серые глаза на продолговатом лице, бледном после долгой  зимы;
золотые  волосы,   поблескивающие   в   слабых   лучах   весеннего   солнца,
подстриженные коротко, так, чтобы  не мешали в сражении; большой рот, полные
губы  над открытым подбородком,  длинные бакенбарды, оттеняющие  выступающие
скулы.
     Он  с  досадой  дотронулся  до  пуговицы  короткого  зеленого  камзола,
взглянув  на  отражение золотого  грифона, что  эффектно,  но  вопреки  всем
правилам геральдики украшал его грудь.
     Это платье ему  не нравилось. Корвинский  грифон должен быть зеленым на
черном,  а   вовсе  не  золотым   на   зеленом.  А   маленький,   украшенный
драгоценностями,  кортик на поясе -- разве не пародия на  настоящее оружие :
это  изящное,   но  бесполезное   снаряжение,  которое,  как  утверждал  его
камердинер, лорд Ратхольд, соответствует его герцогскому достоинству?
     Нахмурившись,   Морган   мрачно   созерцал   эту   выряженную   фигуру,
отражающуюся в воде. Если бы у него был выбор, он предпочел бы темный бархат
и мягкую блестящую кожу  платья  для  верховой  езды. Именно они, а не  этот
яркий  батист и драгоценный кортик должны, по его мнению, воплощать в глазах
людей герцогское достоинство. Пока, однако, он должен был пойти на некоторые
уступки  в отношении  одежды. Жители Корвина большую  часть  года не  видели
своего  герцога,  покидавшего резиденцию то ради придворной службы в Ремуте,
то по другим делам. И если уж он появился, они имеют право лицезреть  своего
герцога одетым так, как это полагается по сану. И нужно держаться так, чтобы
ни  у  кого и мысли не  возникло, что он не получает от всего этого никакого
удовольствия. Конечно, никого  бы особенно  не удивило  то, что  драгоценная
игрушка  за поясом -- не  единственное его  оружие; еще у него, как и других
воинов, был  стилет в  потертых кожаных ножнах  на левом  запястье.  Однако,
несомненно,  его вассалы были  бы разочарованы, узнай  они,  что  под пышным
нарядом на  нем  будет  легкая кольчуга; ведь такое  нарушение этикета в  их
глазах  означало  бы недоверие  к  кому-либо из  гостей.  "К  счастью,  это,
пожалуй,  последний  официальный прием на  ближайшее время, -- думал Морган,
снова трогаясь с места. --  Как  только растают  снега, нужно возвращаться в
Ремут, на королевскую службу". Конечно, в этом году и служба будет другая --
Бриона больше нет. А последние депеши от Келсона говорили о том...
     Скрип гравия  справа прервал его размышления. Морган обернулся и увидел
лорда  Хилари, командира замковой охраны, приближающегося  так стремительно,
что плащ цвета морской  волны развевался на  ветру у него за  спиной. Лицо у
него было растерянное.
     -- Что случилось, Хилари? -- спросил Морган, когда тот подошел  ближе и
поспешно отдал честь.
     --  Точно не знаю, ваша  светлость, но дозорные из порта  сообщают, что
приближается  ваша  эскадра  и  в  порт  она  войдет  до  наступления  ночи.
Флагманское судно,  "Рафаллия", идет впереди и  подает  сигналы о  том,  что
несет  на борту королевское послание. Думаю, что это  приказ  о выступлении,
милорд.
     --  Сомневаюсь,  -- покачал  головой Морган,  -- Келсон  не  решился бы
отправить  морем такое  важное распоряжение. Он бы, скорее, послал гонца. --
Герцог  помедлил.  --  Думаю,  что на этот раз флот  направляется не  дальше
Конкардина.
     -- Странно то,  что они идут в особом порядке и к тому  же возвращаются
на день раньше.
     --  Действительно  странно, -- пробормотал  Морган, словно  забыв,  что
рядом  стоит Хилари.  -- Ну,  ладно, посылайте эскорт встречать  "Рафаллию",
когда  она  встанет на  якорь,  и  доставьте  мне  королевское послание.  И,
пожалуйста, сообщите, когда они появятся.
     -- Да, милорд.
     Когда  Хилари  ушел,  Морган озадаченно  взъерошил  волосы  и  двинулся
дальше. В самом деле, странно,  с чего бы это Келсону посылать депешу морем,
тем более сейчас, когда погода на севере такая неустойчивая. Это на него  не
похоже.  И  если только  это не  сон,  то все  приобретает какой-то зловещий
оттенок.
     Вдруг он вспомнил сон,  приснившийся ему сегодня ночью,  и подумал, что
сон этот был продолжением тех забот, которые преследовали его целый день.
     Спал  он плохо, хотя  обычно  засыпал и пробуждался,  когда  хотел.  Но
прошлой  ночью его до утра мучили кошмары: яркие, ужасные  сцены, от которых
он просыпался в холодном поту.
     Он видел Келсона -- тот напряженно внимал кому-то, чьего лица Морган не
мог разглядеть, видел Дункана  -- его лицо, обычно  такое спокойное, на этот
раз  было искажено тревогой  и гневом:  он  знал своего  преподобного кузена
совсем не таким.  И еще тот, прозрачный лик, под капюшоном, лик  из легенды,
что  впервые привиделся  ему  осенью --  лик  Камбера Кульдского, святого --
покровителя магии Дерини.
     Морган поднял глаза и обнаружил, что  стоит возле входа в Грот Часов --
мрачную  глубокую  пещеру,  которая   уже  три  столетия   служила  герцогам
Корвинским  местом для уединения и медитации.  Садовники побывали и тут, они
убрали  и сожгли  палую листву,  но у  самого  входа  все  еще лежал  мусор.
Помедлив, Морган  решительно  толкнул скрипучие железные двери и вошел. Взяв
зажженный  факел  из  железной  скобы  в  стене,  он  носком сапога  разгреб
оставшийся от зимы мусор и двинулся в холодный мрак.
     Внутри Грот Часов был совсем небольшой. Снаружи его свод выступал футов
на  двадцать  над  землей  и  был  похож  на  обломок  скалы,  выходящий  на
поверхность посреди садовой дорожки. Весной и  летом на нем зеленели деревца
и  кусты,  покрытые пестрыми цветами.  По одному  склону  постоянно  стекали
прозрачные струи небольшого водопада.
     Изнутри, грот, как и было задумано, казался настоящей пещерой с сырыми,
грубо обтесанными стенами. Едва Морган вошел во внутренний зал, он отчетливо
ощутил над головой близость низкого  сводчатого потолка; тонкий лучик  света
пробивался сквозь забранное  решеткой окно на  противоположной стене и падал
на холодный черный мрамор  саркофага, особенно  бросавшегося в  глаза в  той
части покоя  -- это была  гробница Доминика, первого  герцога Корвинского. В
центре зала находилось кресло,  вытесанное из камня и обращенное к гробнице.
На крышке саркофага стоял металлический  подсвечник, потускневший за зиму, а
огарок свечи погрызли мыши.
     Однако   Морган   вошел   сегодня   в   грот   не   для   того,   чтобы
засвидетельствовать  почтение своему далекому предку. Он направился в  самый
конец зала, где боковую стену, гладкую и ровную, украшали мозаичные портреты
тех, чье благословение, как полагали, хранило Корвинский двор.
     Морган внимательно вглядывался в изображение Троицы, архангела Михаила,
побеждающего дракона, святого Рафаила-целителя, святого Георгия, поражающего
змея.  Там  были  и  другие,   но  сейчас  Моргана  интересовал  лишь  один.
Повернувшись налево,  он сделал три шага и, приблизившись  к противоположной
стене, поднял  свечу прямо к портрету Камбера  Кульдского,  лорда Дерини  из
Кульда, "Защитника людей".
     Морган  до сих пор так до конца  и не раскрыл тайну притягательной силы
этого  изображения. Да и само  значение  Камбера он осознал  только  прошлой
осенью, когда они с Дунканом плечом к  плечу сражались  за своего  законного
короля.
     Тогда его и  посетило "видение". Сначала  это было  мимолетное ощущение
чьего-то присутствия, суеверное чувство, что чьи-то посторонние руки, чья-то
воля  помогают  его собственным. А потом он увидел, или  ему показалось, что
увидел,  это лицо.  И  всякий раз  оно  появлялось, когда  случалось  нечто,
имеющее отношение к легендарному святому -- Дерини.
     Святой Камбер.  Камбер  Кульдский. Это  имя, кажется, еще  прогремит  в
истории Дерини. Ведь  это он, Камбер,  в черные дни междуцарствия обнаружил,
что могущество  Дерини,  внушающее  благоговейный страх,  иногда  может быть
даровано и людям. Это он, Камбер,  положил начало Реставрации и отдал власть
людям.
     За это  он был причислен к лику  святых. Людская благодарность не могла
найти лучшей награды тому, кто избавил их от ненавистной деспотии Дерини. Но
человеческая память  коротка. И через некоторое время сыны  смертных забыли,
что спасение  пришло  к  ним,  так  же как  и  страдания,  от  Дерини. Волну
жестокости, захлестнувшую тогда одиннадцать  королевств,  большинство  людей
предпочло бы забыть. Тысячи ни в чем не повинных Дерини погибли от меча либо
были  убиты другим, более изощренным  способом, получив отмщение за то, что,
по укоренившемуся мнению, творили их отцы. Уцелела всего лишь  кучка Дерини,
одни -- скрываясь,  другие --  находясь  под покровительством  тех  немногих
лордов, что помнили  еще,  как  все было на  самом  деле.  Без сомнения, ими
двигало и почтение к памяти Святого Камбера.
     Камбер Кульдский, Защитник  людей. Камбер  Кульдский, покровитель магии
Дерини. Камбер Кульдский, на портрет которого один из наследников этого рода
взирал с нетерпением  и  любопытством,  стараясь понять ту  странную  связь,
возникшую, как ему казалось, между ним и давно умершим лордом Дерини.
     Морган  приблизил факел  к портрету  и рассматривал  его,  стараясь  не
упустить ни малейшей детали на  шероховатой поверхности мозаики. Со стены на
него  смотрели  сияющие глаза.  Он  видел  только  их  да  волевой,  жесткий
подбородок -- остальные черты едва проступали,  затененные  низко надвинутым
монашеским  капюшоном. Моргану почему-то  казалось,  что  под  капюшоном  --
белокурые волосы; возможно,  это  только воспоминание, связанное с одним  из
посетивших его видений?
     Он надеялся,  что видение  когда-нибудь повторится, и ждал  этого.  Его
вдруг пронзил благоговейный трепет,  однако ему на смену  пришло сомнение: а
Камбер  ли тот,  из  его видений? Святого уже давным-давно  нет в  живых. Но
может быть, это не имеет значения, и он все же видел именно его?
     Опустив факел, Морган сделал шаг назад, все еще вглядываясь в мозаичный
портрет.  Его вера была не слишком истовой,  и. сама мысль  о том, что в его
жизнь  вмешиваются какие-то  таинственные внешние силы, пусть  даже  на  его
стороне,  смущала  его.  Мало  приятного  -- постоянно чувствовать  себя под
чьим-то наблюдением.
     Да,  но если это был не Святой Камбер, то  кто же тогда? Другой Дерини?
Ни один человек не смог бы помочь ему в том, что он тогда сделал. А если это
был другой Дерини, почему он не назвал себя?  Наверняка  он представлял, как
Морган относится к таким явлениям. Конечно, он нуждался в помощи,  но к чему
такая таинственность? Может быть, это все-таки был Святой Камбер?
     Он пожал плечами  и сосредоточился, заставив себя  рассуждать здраво --
воспоминания совсем растревожили его.  Нужно прийти в себя как можно скорее.
Внезапно  Морган  уловил какой-то  шум снаружи  и  прислушался.  Сначала  он
различил торопливые шаги, а потом услышал голос Дерри:
     -- Милорд! Милорд!
     Проскользнув в открытую дверь, Морган  воткнул свой факел в ту же скобу
и вышел на свет. Дерри, заметив  его, развернулся и  побежал к герцогу через
унылый сад.
     --  Милорд! -- кричал Дерри, раскрасневшийся и возбужденный. -- Выйдите
во двор! Посмотрите, кто приехал!
     --  Но "Рафаллия" еще  не  вошла  в порт,  так ведь? -- спросил Морган,
повернувшись к молодому человеку.
     -- Нет, сэр, --  рассмеялся Дерри, качая головой, -- вы должны  увидеть
сами. Идите же!
     Заинтригованный,  Морган  двинулся в обратный путь по  саду,  удивленно
приподняв бровь. Он догнал Дерри и пошел за  ним  следом. Гофмейстер сиял от
уха до  уха -- обычно это означало, что  где-то рядом добрый  конь, красивая
женщина или...
     --  Дункан!  -- во весь голос  крикнул Морган, входя  в ворота и увидев
своего кузена,  слезающего с серого,  забрызганного грязью боевого коня. Его
черный,  промокший плащ. развевался  на  ветру,  открывая взору порванный  и
грязный край  дорожной рясы.  Десять  или  двенадцать  стражников Келсона  в
малиновых ливреях  стояли  вокруг него; среди них  Морган узнал королевского
оруженосца, юного Ричарда Фитцвильяма --  тот придерживал поводья коня, пока
Дункан спешивался.

     --  Дункан!  Старый нечестивец!  -- воскликнул Морган,  широко шагая по
мокрому булыжнику двора. -- Какого черта ты делаешь в Корвине?
     -- Тебя хотел навестить, -- ответил Дункан, обнимая Моргана. Его  глаза
блестели  от удовольствия.  --  В  Ремуте  дела приняли  плохой оборот, и  я
подумал, а не побеспокоить ли мне любезного моего кузена. Откровенно говоря,
наш архиепископ, наверно, рад-радешенек, что от меня отделался.
     -- Да,  хорошо, что он сейчас тебя  не видит,  -- сказал Морган, широко
улыбаясь,  пока  Дункан снимал с  коня  седельные  сумки, которые  он  затем
перекинул  через  плечо. -- Посмотрел бы  он на  тебя --  до  чего  грязен и
воняешь  лошадьми.  Пойдем,  надо  тебе  помыться.  Дерри,  проследи,  чтобы
позаботились о свите Дункана, хорошо?
     -- Слушаюсь, милорд, -- с улыбкой  произнес Дерри, поворачивая к группе
всадников и уже на ходу отвешивая легкий поклон, -- рад снова приветствовать
вас в Короте, отец Дункан!
     -- Спасибо, Дерри.
     Дерри  отправился  исполнять распоряжение герцога, а  Морган  и  Дункан
поднялись  по ступенькам и вошли в  большой зал.  Там вовсю кипела работа --
готовились  к  предстоящему  балу.  Десятки  слуг   и   мастеров   сооружали
внушительные столы для пиршества и  такие же скамьи; стелили, предварительно
вычистив  их,  драгоценные  ковры.  Поварята  толпились  в зале, растапливая
камины и приготовляя жаровни  для мяса.  Несколько  пажей усердно полировали
резные деревянные стулья, расставленные у высокого стола.
     Лорд  Роберт  стоял неподалеку,  наблюдая за происходящим.  Как  только
слуги  воздвигли  последний стол,  Роберт  велел  поварятам  протереть столы
маслом, чтобы удалить патину, выступившую за многие годы, а сам стал следить
за тем, как устанавливают огромные оловянные канделябры.
     Справа от  него  лысеющий  сенешаль  Коротского  замка  лорд  Гамильтон
занимался  размещением музыкантов, приглашенных для вечернего приема.  В эту
минуту он о чем-то горячо спорил  с прославленным и блистательным трубадуром
Гвидионом,  чье выступление должно было стать главным сюрпризом предстоящего
вечера.
     Когда Морган и Дункан приблизились, низкорослый артист, выглядевший как
павлин в  своей оранжевой  куртке с  широкими рукавами  и  таком же колпаке,
сердито пританцовывал и раздраженно сверкал черными глазами. Наконец, топнув
ногой, он в досаде отвернулся от Гамильтона. Морган добродушно  усмехнулся и
поманил Гвидиона  пальцем.  В  последний  раз  смерив  Гамильтона  надменным
взглядом, трубадур приблизился к герцогу, небрежно поклонившись.
     --  Ваша  светлость,  я больше не могу  работать  с этим человеком.  Он
самонадеян, груб и ничего не смыслит в искусстве!
     Морган попытался сдержать улыбку.
     -- Дункан, я имею  несколько своеобразное удовольствие представить тебе
прославленного маэстро  Гвидиона  ап  Пленнета, последнее и  самое блестящее
приобретение моего двора.  Должен  также  добавить, что  во всех одиннадцати
королевствах он исполняет баллады лучше кого бы то ни было -- конечно, когда
не  занят склоками  с  моими приближенными.  Гвидион, а это мой  преподобный
кузен -- монсеньор Дункан Мак-Лайн.
     --  Приветствую  вас  в  Короте,  монсеньор,  --  пробормотал  Гвидион,
пропустив мимо ушей многозначительные  намеки Моргана. -- Его  светлость  не
раз и с большей похвалой говорил о вас. Я уверен, что вам здесь понравится.
     -- Благодарю вас, -- ответил Дункан, в свою очередь  поклонившись, -- в
Ремуте вас считают лучшим трубадуром со времен лорда Левелина. Убежден,  что
вам еще представится  возможность  подтвердить  эту репутацию до того, как я
уеду.
     -- Гвидион  будет  выступать сегодня вечером, если только ему  позволят
расположить  музыкантов  по  своему   усмотрению,  монсеньор.   --  Трубадур
поклонился и взглянул на Моргана. -- Но если лорд Гамильтон будет продолжать
преследовать  меня  с  таким же  маниакальным упорством, я, наверное, просто
потеряю голову и уж тогда точно не смогу выступать.
     Выпрямившись  и скрестив руки  на груди, трубадур  всем своим видом дал
понять,  что  разговор  окончен.  Морган  внимательно  и  бесстрастно изучал
потолок -- только это и помогало ему до сих пор не расхохотаться.
     -- Ну  хорошо,  --  произнес  он и, чтобы скрыть улыбку, откашлялся. --
Скажи  Гамильтону, что  я  позволяю  тебе расположить музыкантов так, как ты
пожелаешь. И хватит, не надо больше ссориться, хорошо?
     -- Конечно, ваша светлость.
     Слегка кивнув,  он повернулся на каблуках и, все еще со  скрещенными на
груди руками, зашагал к лорду Гамильтону.
     Завидев его,  Гамильтон посмотрел  на Моргана, ища поддержки, но герцог
только  покачал  головой и  движением  подбородка  указал  на  Гвидиона.  Со
вздохом, который было слышно на другом конце зала, Гамильтон неохотно кивнул
и  скрылся  за  дверью.  Гвидион тотчас же  встал  на его место,  рассаживая
музыкантов  в  совершенно  ином  порядке,  задаваясь  при  этом, как  боевой
петушок.
     -- Он всегда столь неукротим? -- спросил с удивлением  Дункан,  дойдя с
Морганом до выхода из зала и ступив на узкую лестницу.
     -- Нет, не всегда. Обычно -- еще хуже.
     Они поднялись по лестнице. Морган отворил тяжелую дверь, за  которой, в
нескольких  футах  от  первой,  была  другая,  ореховая,  с  инкрустацией --
Корвинским  грифоном,  изображенным  на  эмали.  Морган  дотронулся до глаза
грифона печаткой  перстня, и  дверь бесшумно открылась.  За дверью находился
кабинет Моргана, его святая святых, где он уединялся для занятий магией.
     Кабинет представлял собой круглую комнату приблизительно тридцати футов
в диаметре, расположенную  на самом  верху самой  высокой  башни герцогского
замка. Стены  из  тяжелых камней прерывались семью  узкими окнами с зелеными
стеклами, которые,  начинаясь на  уровне глаз, подымались до самого потолка.
Башня возвышалась, как маяк,  и ночью, когда в этом кабинете допоздна горели
свечи, на многие мили вокруг были видны семь горящих  в ночном  небе зеленых
окон.
     Под прямым  углом  от входа  у  стены  был  огромный  камин  с  плитой,
украшенный  лепниной,  выступавшей на шесть-восемь футов. Над камином висело
шелковое знамя с таким же, как  на двери, грифоном. На каминной полке стояло
множество  разнообразных  предметов.  Вытканная на  ковре  карта одиннадцати
королевств покрывала стену прямо напротив входа, а под  ней стоял громадный,
плотно заставленный книгами  книжный шкаф,  слева  от которого располагались
великолепный  письменный стол и  кресло  резного  дерева,  а  также  широкая
кушетка, покрытая черным мехом. Дункан знал, что, обернувшись, он нашел бы с
левой  стороны  двери небольшой  переносной  алтарь  с  простым  молитвенным
столиком черного дерева.
     В  комнате было  немало  интересного,  но  внимание  Дункана  сразу  же
привлекло  таинственное небесное сияние в центре ее. На  столике  шириной  в
локоть,  к которому были  придвинуты  два удобных с  виду  кресла, обтянутых
зеленой кожей, покоился в  лапах  золотого  Корвинского  грифона  небольшой,
около четырех дюймов в диаметре, полупрозрачный шар янтарного цвета.
     Дункан присвистнул и поспешно шагнул к столику. Он уже было наклонился,
чтобы дотронуться  до шара, но  опомнился и  остановился, пораженный. Морган
улыбнулся и встал рядом с кузеном, опираясь на спинку кресла.
     -- Как тебе это нравится? -- спросил он. Вопрос был чисто риторическим,
так как было видно, что Дункан восхищен.
     --  Поразительно!  --  прошептал Дункан с  тем  благоговейным трепетом,
который  охватывает  мастера  при  виде вышедшей  из-под  его  рук  поистине
великолепной  вещи.  -- Где  это  ты  достал такой  из  ряда  вон  выходящий
экземпляр -- это ведь ширский кристалл, не правда ли?
     -- Он  самый, -- кивнул Морган. -- Его  отыскали для меня  в Орсальском
Уделе несколько месяцев тому  назад, за возмутительную,  надо сказать, цену.
Подойди поближе, возьми его в руки, если хочешь.
     Дункан протиснулся между двумя  креслами, при этом седельные сумки, все
еще  болтавшиеся  у него на  плече,  стукнулись о  столик. Дункан  удивленно
посмотрел  вниз, вспомнив  о них лишь в эту  минуту, и  на  его  мягком лице
появилось напряжение и настороженность. Он поставил сумки на  стол  и  хотел
что-то сказать, но Морган покачал головой.
     --  Займись кристаллом, -- настоял он, видя замешательство  Дункана. --
Не знаю, что ты  там принес, -- наверное, что-то важное, -- но все это может
подождать.
     Дункан закусил губу и бросил  на  Моргана  долгий взгляд, потом кивнул,
неохотно соглашаясь,  и  опустил сумки  на  пол.  Он глубоко вздохнул,  сжал
пальцы,  затем выдохнул и наклонился  к  кристаллу,  обхватив  его ладонями.
Когда он расслабился, кристалл начал светиться.
     --  Прекрасно, --  вздохнул  Дункан. Он успокоился, едва только опустил
руки на кристалл, чтобы  изучить его как следует. -- Шар так  велик, что  я,
должно быть, увижу в нем образы сразу?
     Снова  сосредоточившись, он  заглянул в кристалл  и увидел, что  сияние
усилилось.  Легкое помутнение пропало, и шар  сделался прозрачно-янтарным, и
только как будто слегка затемненным чьим-то дыханием. Затем в дымке появился
неясный образ,  постепенно  принимавший  отчетливые  очертания  человеческой
фигуры.  Высокий  мужчина  с  серебряной сединой в  архиепископской мантии и
митре с тяжелым драгоценным распятием в руках был очень сердит.
     --  Лорис! -- догадался Морган, наклонившись, чтобы получше рассмотреть
образ. --  Какого черта  он появился? Как бы то ни было, конечно, это Дункан
его так рассердил.
     Дункан отдернул руки, как будто кристалл раскалился и обжег ему ладони,
и  на мгновение сморщился  от досады. Как только его руки перестали касаться
шара, изображение затуманилось и кристалл снова стал полупрозрачным.  Дункан
вытер руки  о  рясу, словно удаляя с них  что-то липкое,  а затем, аккуратно
положив их на стол, заставил себя расслабиться. Глядя на руки, он произнес:
     --  Очевидно,  ты  догадался, что это  не просто светский визит,  --  с
горечью пробормотал он, -- этого не скрыть даже от ширского кристалла.
     Морган понимающе кивнул.
     -- Я это почувствовал, как  только ты слез  с  коня. -- Он  внимательно
разглядывал перстень с  грифоном на указательном пальце  и рассеянно потирал
его. -- Может быть, ты расскажешь мне, что случилось?
     Дункан пожал плечами и махнул рукой.
     -- Об этом не так-то легко говорить, Аларик. Дело в том, что меня хотят
лишить сана.
     -- Лишить сана? -- Морган опешил. -- За что?
     --  А ты  не  догадываешься? --  криво усмехнулся  Дункан.  --  Видимо,
архиепископ Лорис убедил Карригана, что мое участие в битве, произошедшей во
время  коронации,  не  ограничилось ролью  королевского исповедника, что,  к
сожалению, чистая правда. Может быть, они даже подозревают, что я наполовину
Дерини. Они собирались вызвать меня  в Святейший Совет, но мой друг узнал об
этом и вовремя меня предупредил. То, чего мы опасались, случилось.
     --  Мне  очень жаль, Дункан, -- выдохнул Морган и  опустил  глаза. -- Я
знаю,  как много  значит для тебя  твой сан. Я... я просто  не знаю,  что  и
сказать.
     -- Все  гораздо  хуже,  чем  ты  думаешь,  друг  мой,  -- едва  заметно
улыбнулся  Дункан,  -- откровенно говоря,  если бы все  сводилось лишь  к их
подозрениям, я бы так не  беспокоился. Однако чем больше я проявляю себя как
Дерини,  тем  меньше, кажется, значат для меня мои обеты. -- Он наклонился к
седельным  сумкам,  лежащим  за  креслом  и,  достав оттуда  сложенный  лист
пергамента, положил его на стол перед Морганом.
     --  Это  копия   письма,  которое  спешит  к  вашему  епископу,  Ральфу
Толливеру.  Мой  друг, который  служит  секретарем  в  канцелярии Карригана,
рисковал всем,  доставив  его мне.  Суть этого  письма в  том, что  Лорис  и
Карриган хотят, чтобы Толливер отлучил тебя от церкви, если ты не отречешься
от своего могущества и  не начнешь жизнь  кающегося грешника. Именно  так, я
уверен, выразился архиепископ Карриган.
     -- Чтоб я отрекся? -- воскликнул Морган и недоверчиво усмехнулся. -- Да
они, должно быть, шутят! -- Он  расправил на столе письмо  и взял было его в
руки, но Дункан удержал Моргана за запястье.
     -- Я  еще не кончил, Аларик,  --  тихо сказал он, глядя  кузену прямо в
глаза. -- Если ты не отречешься и не подчинишься их приказам, они отлучат от
церкви не только тебя, но и весь Корвин.
     -- Весь Корвин?!
     Дункан кивнул и сжал запястье Моргана.
     --  Это означает,  что  церковь  фактически перестанет  действовать  на
территории Корвина. Остановятся мессы, не будет ни венчаний, ни крещений, ни
отпеваний -- ничего. Не знаю уж, как к этому отнесутся твои подданные.
     Морган стиснул зубы и поднял письмо. Он развернул его и начал читать, и
пока он читал, взгляд его серых глаз становился все холоднее и жестче.
     -- "Его высокопреосвященству Ральфу  Толливеру, епископу  Коротскому...
Брат мой во Христе,  дошли  до  нас слухи. Герцог  Аларик Морган...  ужасные
преступления...  чародейство  и  магия противоречат законам  Божьим. Если же
герцог не отречется от могущества Дерини... Отлучить... Отлучение Корвина...
Надеюсь, что вы это сделаете... Во имя веры..." Проклятье!
     Разразившись ругательствами, Морган скомкал пергамент  и швырнул его на
стол.
     -- Никакая брань не достигнет их адской бездны! Да чтоб их разорвало со
всем их родом, да чтоб чертова дюжина дьяволов охотилась  за  ними по ночам!
Будь они прокляты, Дункан! Что они хотят со мной сделать?!
     Он вновь опустился в кресло и вздохнул, все еще кипя от возмущения.
     -- Ну как, стало легче? -- улыбнулся Дункан.
     -- Нет, ты, конечно, понимаешь, что Лорис и Карриган доберутся до  меня
где угодно. Они  знают, что мое влияние в Корвине зиждется на том,  что я --
Морган. Они прекрасно знают, что если Гвинеддская Курия предаст меня анафеме
за то, что я --  Дерини, то мои люди не захотят видеть Корвин  отлученным от
церкви, и я не смогу просить их вверить мне свою судьбу, Дункан.
     Дункан повернулся в кресле и выжидающе посмотрел на кузена.
     -- Ну, и что же нам теперь делать?
     Морган разгладил смятое письмо и, снова  взглянув  на  него, оттолкнул,
как если бы оно не содержало больше ничего, достойного внимания.
     -- А Толливер уже видел оригинал?
     -- Не думаю. Монсеньор Горони отплыл на  борту  "Рафаллии" два дня тому
назад. Если мои расчеты верны, он, скорее всего, прибудет завтра.
     -- Да нет, похоже, он прибудет часа через три, когда наступит отлив, --
возразил  Морган, -- Горони, должно быть,  подкупил  моих капитанов,  и  они
сделают невозможное. Надеюсь, они хотя бы заставили его расплатиться сполна!
     -- Есть ли возможность перехватить письмо?
     Морган поморщился и покачал головой.
     -- Не думаю, Дункан. Сделав  это, я нарушу неприкосновенность той самой
церкви, которую я хочу сохранить в Корвине. Я не должен мешать Горони.
     -- Предположим,  я опережу его и, показав Толливеру копию, объясню  ему
твою роль во всей  этой истории, и  он, может  быть, согласится не принимать
никаких мер еще некоторое время. Ко всему прочему, я не думаю, что ему очень
нравится  получать  такие  указания от  Лориса и Карригана.  Ни  для кого не
секрет, что они считают его деревенским простачком,  который  тише воды ниже
травы. Мы могли  бы сыграть на его самолюбии --  может быть, это поможет нам
избежать отлучения. Как ты думаешь?
     -- Возможно, -- кивнул Морган. -- Иди,  приведи  себя в порядок и скажи
Дерри,  чтобы  седлал для тебя свежего коня.  Пока ты  собираешься, я напишу
Толливеру еще одно  письмо, где попрошу у него поддержки. Хотя это не так-то
просто. -- Он встал и направился к письменному  столу,  уже на ходу доставая
чернила и пергамент.
     --Нужно  найти  верный  тон,  сославшись  одновременно   на  герцогский
авторитет,  благочестие сына церкви и нашу старую дружбу, и постараться  при
этом не упоминать о Дерини, чтобы у него совесть оставалась спокойной.

     Через  четверть  часа  Морган  поставил  свою  подпись  в  конце  этого
важнейшего  письма  и  особым росчерком удостоверил  подлинность  документа.
Потом он капнул светло-зеленого печатного воска под  своим именем и приложил
к горячему воску перстень с грифоном.
     Он мог бы обойтись без воска  -- печать Дерини можно увидеть и  так. Но
Морган   понимал,    что   это    вряд   ли    понравится   епископу.    Его
высокопреосвященство  Ральф Толливер ничего лично  против Дерини  не  имеет,
однако некоторых границ не следует переступать и Моргану. Использование даже
в малейшей  степени  ужасной  магии  в  этой  ситуации  может  уничтожить то
расположение, которого удастся добиться  с помощью  письма, каким хорошим ни
было бы его содержание и с каким бы усердием ни было оно написано.
     Морган  собрался уже поставить вторую печать,  когда  вернулся Дункан в
тяжелом шерстяном плаще, накинутом на одно плечо. Его сопровождал Дерри.
     -- Ты кончил? -- спросил  Дункан, подходя  к столу и заглядывая Моргану
через плечо.
     -- Почти.
     Он капнул печатного воска на сложенное письмо и быстро приложил печать.
Подув на горячий воск, чтобы скорее остудить его, он протянул пакет.
     -- Другое письмо у тебя?
     -- Угу. -- Он щелкнул пальцами. -- Дерри, принеси мне его, а? -- Дункан
указал на письмо, лежавшее на столике посреди комнаты. Подав конверт,  Дерри
внимательно наблюдал, как священник  прячет письмо в  складках  пояса чистой
сутаны.
     -- Вам нужен эскорт, отец мой? -- спросил Дерри.
     --  Нет, если Аларик не  будет настаивать. Лично я  считаю, что  никто,
кроме нас, знать об этом деле не должен. Ты согласен, Аларик?
     Морган кивнул:
     -- Удачи тебе, кузен.
     Дункан улыбнулся, торопливо кивнул и тотчас же скрылся за дверью. Дерри
бросил на него прощальный взгляд и повернулся к Моргану.  Герцог не двинулся
с места; казалось, он ничего не видит, целиком погрузившись в свои мысли.
     -- Милорд?
     -- М-м-м?  --  Морган  вздрогнул, словно вспомнив, что молодой  человек
находится в комнате, хотя Дерри был уверен, что он об этом и не забывал.
     -- Сэр, можно задать вам один вопрос?
     Морган встряхнул головой и растерянно улыбнулся:
     -- Конечно. Ты, наверное, и не представляешь, что тут у нас творится.
     Дерри улыбнулся:
     --  Как-то неспокойно,  нехорошо  как-то, милорд.  Может  быть,  я могу
чем-то помочь?
     Морган внимательно посмотрел на молодого лорда, опершись подбородком на
руки, потом понимающе кивнул.
     -- Может быть, и можешь, -- сказал он, выпрямившись в кресле. -- Дерри,
ты  со  мной  уже с  давних пор. Не хочешь  ли, чтобы я  познакомил  тебя  с
начатками магии?
     -- Вы  же знаете, что  хочу,  сэр! -- ответил Дерри,  сдерживая широкую
улыбку.
     -- Ну хорошо. Перейдем-ка туда, к карте.
     Морган двинулся к шпалере,  покрывающей всю ближайшую стену, на которой
была выткана карта. Он провел ладонью по огромному голубому пальцу залива и,
найдя наконец что нужно, заговорил. Дерри внимательно смотрел и слушал.
     -- Итак,  вот Корот. Здесь дельта, образованная устьями двух рек. Вверх
по  течению западной реки, по которой проходит наша северо-восточная граница
с Торентом,  расположен  Фатан, торентский торговый город и отправная  точка
всех набегов и вылазок Венцита на этом участке границы.
     Я хочу,  чтобы ты проехал  по течению реки  до Фатана --  по территории
Торента, сделал крюк на  запад и вернулся сюда вдоль нашей северной границы.
В  твою задачу входит  сбор  сведений.  Прошу тебя сосредоточиться  на  трех
вещах: планы Венцита Торентского относительно войны на этой территории; все,
что можно узнать об этом мошеннике Варине на севере; и, наконец, любые слухи
об угрозе отлучения. Дункан ведь рассказал тебе об этом, не правда ли?
     -- Да, сэр.
     --  Очень хорошо. Решай сам, за кого  ты себя  будешь выдавать,  но мне
кажется, что лучше всего прикинуться торговцем мехами или охотником. Тогда в
тебе труднее будет распознать воина.
     -- Понимаю, сэр.
     -- Хорошо. А дальше-то и понадобится магия.
     Морган нащупал на шее тонкую серебряную  цепочку  и  достал  ее  из-под
изумрудного плаща. Когда она показалась вся  целиком и Морган снял ее, Дерри
увидел, что  к цепочке прикреплен  какой-то  серебряный медальон. Он немного
пригнулся, чтобы Морган  мог накинуть на  него  длинную  цепочку, а  потом с
любопытством  посмотрел  на  медальон,  висящий  теперь  у  него  на  груди.
Казалось, это  было  что-то  вроде  амулета, хотя  Дерри не смог как следует
разглядеть ни фигуры в центре медальона, ни надписи по краям.
     Морган  повернул  медальон  вверх  лицевой  стороной  и  прислонился  к
книжному шкафу, стоящему под картой.
     -- Ну а теперь мы с  тобой  попытаемся установить между нами особый вид
связи, которым иногда пользуются Дерини. Эта связь сродни способности читать
мысли -- ты много раз видел, как я  это делаю, -- но не  столь изнурительна,
потому что ты продолжаешь себя контролировать. Теперь расслабься и попытайся
полностью освободить  свой разум. Уверяю тебя, это  не  так  уж  страшно, --
прибавил Морган, видя мгновенное замешательство Дерри.
     Дерри, сглотнув, кивнул.
     -- Хорошо. Теперь смотри на мой палец.
     Морган поднял указательный палец правой руки и стал медленно приближать
его к  лицу Дерри. Молодой человек  не  спускал с  него  глаз, пока палец не
коснулся его переносицы, а после этого  закрыл глаза. Он спокойно выдохнул и
расслабился; рука Моргана покоилась у него на лбу. Примерно полминуты Морган
стоял не шелохнувшись, затем наклонился и, сжав в другой руке медальон, тоже
закрыл глаза.  Еще  через мгновение он  отпустил  медальон и,  открыв глаза,
убрал руку со лба Дерри. Тот вытаращил на него глаза.
     --  Вы говорили со мной! --  изумленно прошептал он. --  Вы...  -- Он с
недоумением посмотрел  на медальон. -- Я вправду  могу пользоваться этим для
связи с вами всю дорогу до Фатана?
     --  Или  с отцом  Дунканом, если потребуется, --  подтвердил Морган. --
Однако запомни:  это  трудно.  Я, Дерини,  могу вызывать  тебя,  как  только
понадобится, это не отнимет у меня много сил. А тебе  придется  ограничиться
теми вызовами,  о которых мы договоримся заранее. Если же ты сам попытаешься
связаться со мной, у тебя  может  не хватить  на это  сил. Поэтому следи  за
временем,  это  очень важно!  Первый  контакт я  назначаю на  три часа ночи,
завтра. Ты к тому времени уже будешь в Фатане.
     -- Да, милорд. Значит, моя задача -- использовать эти чары  так, как вы
меня сейчас  научили,  чтобы  связаться  с вами. -- Он  доверчиво смотрел на
Моргана.
     -- Верно.
     Дерри кивнул  и, прежде чем спрятать амулет  в  складках плаща, еще раз
взглянул на него.
     -- А вообще, что  это за медаль,  милорд?  Я  не узнаю  ни надписи,  ни
изображения.
     --  Так и знал, что ты  спросишь.  Это старый  амулет Святого  Камбера,
сделан в первый год Реставрации. Мне его завещала моя мать.
     -- Медаль Камбера! -- вздохнул Дерри. -- А если кто-нибудь ее узнает?
     -- Если ты не будешь снимать плаща,  никто не то что не узнает, даже не
увидит ее, мой непочтительный  друг,  -- ответил  Морган,  потрепав Дерри по
плечу, -- и чтоб на девушек в пути не заглядываться! Это дело серьезное.
     -- Ну, вам бы только посмеяться надо  мной, -- проворчал Дерри, спрятал
медальон под плащом, улыбнулся и, повернувшись, вышел.

     Уже стемнело и ночной холод спустился с гор  в долину, а Дункан все еще
гнал своего коня к Короту.
     Встречу с  Толливером  можно было считать удачной.  Епископ  согласился
отложить свой ответ  архиепископам, пока сам не оценит обстановки, и обещал,
что  сообщит Моргану о любых дальнейших действиях, которые  последуют за его
окончательным  решением. Но,  как Дункан и предполагал, Толливера беспокоило
то,  что  касается  магии  Дерини.  Епископ  также  предостерег  Дункана  от
дальнейших занятий магией, если тот дорожит  своим саном и заботится о своей
бессмертной душе.
     Дункан  плотнее завернулся  в  плащ  и  пришпорил коня,  зная, с  каким
нетерпением ждет Аларик его возвращения. Помнил он и об ожидающем его званом
вечере -- в  отличие от своего сиятельного кузена,  Дункан любил  церемонии.
Если он, выехав  на главную дорогу, поспешит, то поспеет вовремя. Еще не так
темно.
     Ни  о чем  особенно не задумываясь, Дункан  миновал очередной поворот и
вдруг обнаружил высокую темную фигуру, стоящую посреди дороги ярдах в десяти
от него. В  слабеющем свете трудно было отчетливо что-либо разглядеть, но он
заметил, что путник одет в монашеское облачение, на голове его остроконечный
капюшон, в руке -- посох.
     Что-то   в   нем,   однако,  настораживало.  Неосознанное  беспокойство
заставило Мак-Лайна схватиться за  рукоятку меча, висящего слева. Незнакомец
повернулся к  Дункану -- до него  уже  было  не  больше десяти футов,  --  и
Дункан, душа которого ушла в пятки, резко дернул поводья.
     Человек спокойно смотрел на него из-под серого капюшона, и Дункан узнал
это лицо, лицо, которое  он  так часто видел в последние месяцы, но во плоти
--  ни  разу.  Они  с  Алариком  сотни  раз  всматривались в  него, исследуя
старинные фолианты в поисках информации о  древнем святом  Дерини.  Это было
лицо Камбера Кульдского.
     Прежде чем Дункан смог опомниться  и хотя бы что-то сказать, незнакомец
вежливо кивнул и поднял свободную правую руку в миролюбивом жесте.
     -- Стой, Дункан Корвинский, -- произнес он.

     ГЛАВА IV
     "И сказал мне ангел, говоривший со мною..."[4]
     У  Дункана пересохло в горле и перехватило  дыхание.  Незнакомец назвал
его именем,  известным -- он в этом  был уверен -- только троим: ему самому,
Аларику и  юному королю  Келсону. Невозможно  было  представить,  что кто-то
посторонний  знает,  что Дункан  -- наполовину  Дерини и что его мать и мать
Аларика -- сестры-близнецы. Эту тайну Дункан тщательно хранил всю жизнь.
     А этот человек, стоящий перед ним, обратился  к нему, назвав его тайным
именем. Откуда он его знает?
     -- Что вы имеете в виду? -- просипел  он не своим голосом  от волнения.
Откашлявшись, он добавил: -- Я из рода Мак-Лайнов, хозяев Кирни и Кассана.
     --  Но также и  Корвина,  по священному праву,  унаследованному вами от
матери, -- мягко возразил незнакомец. --  В этом нет никакого позора -- быть
наполовину Дерини, Дункан.
     Дункан замолчал  и  попытался собраться  с мыслями,  затем взволнованно
облизал губы.
     --  Кто  вы?  --  спросил он, стараясь взять себя в  руки,  и  отпустил
рукоятку меча  так же неосознанно, как ухватился за нее перед  этим.  -- Что
вам нужно?
     Незнакомец дружелюбно засмеялся и покачал головой.
     -- А сам ты, конечно,  не  догадался,  да?  -- пробормотал он с улыбкой
себе под  нос. -- Вам нечего бояться,  Дункан. Ваша тайна останется со мной.
Но  подойдите же. Слезайте с коня,  прогуляемся. Я хочу,  чтобы вы кое о чем
узнали.
     Дункан  некоторое  время колебался, чувствуя  себя  немного неловко под
спокойным взглядом незнакомца, потом решился, и тот важно кивнул.
     -- Можете считать эту встречу предостережением, Дункан. Я  в самом деле
ничем вам не угрожаю, все это  для  вашего же блага. В ближайшее  время ваше
могущество  подвергнется   тяжелому  испытанию.  Вновь  и  вновь  вас  будут
вынуждать воспользоваться магическими  силами  в  открытую,  и  тут вы  либо
признаете ваше родовое право и примете за него бой, как и должно, либо же вы
потеряете его навеки. Вы поняли?
     -- Нет, не  вполне, --  прошептал  Дункан, прищурив глаза. --  Начнем с
того, что я -- священник. Мне запрещено заниматься тайными искусствами.
     -- Что? -- тихо переспросил незнакомец.
     -- Мне  запрещено  пользоваться  магией. --  Дункан  почувствовал,  как
вспыхнули его  щеки, и отвел глаза. -- Я  по всем правилам  принял  духовный
сан, я священник навеки, "по чину...".
     --  "По чину Мелькиседека", --  продолжил незнакомец.  -- Я знаю, знаю,
что сказано в Писании.  Но священник ли  вы  действительно? Что произошло  с
вами два дня тому назад?
     Дункан с вызовом взглянул на него.
     -- Я просто лишен права служения. Меня еще не лишили сана и не отлучили
от церкви.
     -- А еще вы говорили, что отстранение по-настоящему и не беспокоит вас,
что чем больше вы пользуетесь вашим  могуществом, тем меньше  для вас значат
ваши обеты.
     Дункан,   раскрыв  рот   от  удивления,  невольно  подвинулся  ближе  к
незнакомцу. Его конь беспокойно замотал головой.
     -- Как вы об этом узнали?
     Незнакомец  мягко  улыбнулся  и  протянул руку  к  уздечке,  успокаивая
переступающего с ноги на ногу коня.
     -- Я знаю многое.
     --  Мы же  были одни, -- пробормотал Дункан  себе  под нос,  -- я  могу
поручиться за это жизнью. Кто вы такой?
     --  Могущество  Дерини  -- ни  в  коем  случае  не  зло,  сын  мой,  --
непринужденно  промолвил  незнакомец  и,  помахав рукой,  медленно  пошел по
дороге. Дункан испуганно покачал головой и повел  за собой коня, вслушиваясь
в то, что ему говорят.
     --  ...Как и не  обязательно  благо. Благо либо  зло в душе  и помыслах
того,  кто  пользуется  этим  могуществом.  Только  со  злым  умыслом  можно
использовать свое  могущество  во  зло. -- Незнакомец обернулся, ловя взгляд
Дункана,  и  продолжил: -- Я долго наблюдал за вами, Дункан, и нашел, что вы
действуете достаточно рассудительно. У вас не должно быть никаких сомнений в
том,  правильно  ли вы поступаете. Я  понимаю, что  вы вступили в борьбу,  в
которой испытанию подвергается сама ваша способность использовать ваш дар.
     -- Но...
     --  Никаких  "но",--  сказал  незнакомец,  движением  руки  призывая  к
молчанию, -- теперь я должен вас покинуть. И прошу вас помнить о том, что вы
сейчас слышали.  Может,  и к лучшему, если  вас вызовут не так, как вы  себе
представляете. Подумайте об этом, и да пребудет с вами Свет.
     С   этими   словами  незнакомец   исчез,   а   Дункан   остановился   в
замешательстве.
     Ушел!
     Ушел без следа.
     Он посмотрел вниз, на землю, на  то место,  где  только  что стоял  его
спутник, но не обнаружил его следов, хотя свои собственные хорошо видел даже
в  сгущающейся тьме от  того  самого места, с которого началась их прогулка,
как видел в сырой глине и отпечатки подков своего коня.
     Но никаких иных следов он не нашел.
     Может быть, ему все показалось?
     Нет!
     Слишком  все это было до  дрожи  осязаемо, угрожающе, чтобы  быть  лишь
игрой воображения.  Теперь  он  понял,  что  чувствовал  Аларик,  когда  его
посещали видения. Это чувство нереальности происходящего, и в то же время --
ясное  ощущение соприкосновения с кем-то или  чем-то.  И это  было настолько
подлинно, насколько  подлинно  было  то  сияющее  видение,  что явилось всем
Дерини по крови на  коронации Келсона. Теперь,  думая об этом, он понял, что
это был тот же образ. А если так, то...
     Дункан пожал плечами,  снова  закутался в плащ  и,  забравшись на коня,
пришпорил  его.  Он  не  собирался  ломать  над  этим голову  здесь, посреди
пустынной  дороги.  Нужно  скорее  рассказать  Аларику  о  том,  что  с  ним
случилось.  У  кузена  бывали  видения  в  переломные  дни, когда  назревали
тревожные  события.  И  все  же  Дункан  очень  надеялся,  что   сегодняшнее
происшествие не является предзнаменованием.
     До  двора Коротского  замка оставалось всего три мили,  а ему казалось,
что все тридцать.

     Ночное празднество началось в Коротском  замке сразу с  заходом солнца.
Как  только сгустились сумерки, громогласные лорды  в  ярких  одеждах  и  их
блистательные леди  начали заполнять герцогский зал, ожидая появления своего
герцога.  Лорд  Роберт,  верный  своему слову,  постарался превратить обычно
мрачный  главный  зал  в  настоящий  оазис света  и  ликования  среди  сырой
безлунной ночи.
     Кованые  бронзовые  светильники,  свисающие с потолка,  сияли от  сотен
длинных свечей. Свет переливался в гранях прекрасных кубков  из  хрусталя  и
серебра,  отражался  от мягко  мерцающих оловянных  и серебряных приборов на
темных  столах.  Дюжина  пажей  и  кавалеров  в  блестящих  зеленых  ливреях
суетились  вокруг  длинных столов,  раскладывая хлеб и расставляя  графины с
выдержанным  фианским вином. А  лорд Роберт, стоя  во главе стола и болтая с
двумя прекрасными  леди, следил тем временем всевидящим оком, не появится ли
его господин. Пение лютни и флейты заглушалось болтовней гостей. Когда толпа
приглашенных  окончательно  смешалась,  появился  лорд  Рандольф  -- врач  и
доверенное  лицо  Моргана. Он  рассеянно переходил от одной группы  гостей к
другой,  приветливо  кивая  и  изредка  останавливаясь,  чтобы  поболтать со
знакомыми. Как и всегда в подобных  случаях, он прислушивался  к  разговорам
тех,  чье  мнение по  тому  или  иному вопросу интересовало его господина, и
позже рассказывал обо всем Моргану. Рандольф медленно продвигался вперед.
     -- Нет, я бы и гроша медного не дал за наемника из Бремагны, -- говорил
один дородный лорд  другому, провожая  взглядом стройную брюнетку  на другом
конце зала, -- им вообще нельзя доверять.
     --  А  как  насчет  леди  из Бремагны?  --  пробормотал  второй, толкая
собеседника под ребро и приподняв бровь. -- Ты думаешь, им можно доверять?
     -- А-а...
     Обменявшись  понимающими  кивками,  они  продолжали обсуждать  вопрос о
леди, не заметив едва заметной улыбки проходящего мимо лорда Рандольфа.
     -- А  вот  этого никак  невозможно понять,  --  говорил юный рыцарь  со
смышленым лицом. Впрочем, он выглядел достаточно взрослым, чтобы носить свои
шпоры. --  Это же очень  просто. Келсон знает, что будет дальше.  Ведь скоро
начнется оттепель. Почему же он до сих пор...
     "Да, почему же?.."  --  подумал Рандольф, криво усмехнувшись. Все очень
просто. Этот молодой человек, по-видимому, знает ответы на все вопросы.
     --  И не  только  это,  -- говорила леди  с ярко-рыжими волосами  своей
собеседнице, --  ходят слухи,  будто  он  заходил, переоделся, а потом снова
вскочил в седло  и умчался бог знает куда.  Я  все  же надеюсь, он  вернется
вовремя, к ужину. Вы его видели, не правда ли?
     -- М-м-м, -- утвердительно кивнула блондинка, -- конечно, видела. Какая
жалость, что он священник.
     Лорд Рандольф округлил  глаза,  слыша  такие речи.  Бедный  отец Дункан
пользуется успехом у дам так  же, как  и  сам герцог.  Возмутительно! Другое
дело, если бы священник поощрял их, но ведь нет же... Пожалуй, для него было
бы лучше не возвращаться сегодня к ужину.
     Рассеянно оглядывая толпу,  Рандольф заметил неподалеку троих  вассалов
Моргана,   из   приграничных  владений,   поглощенных   каким-то   серьезным
разговором, и  подумал, что герцогу наверняка интересно будет узнать, о  чем
они  говорили. Но подойти поближе он не решался.  Эти люди знают,  что он --
доверенное лицо Моргана, и,  несомненно,  сменят тему разговора, если найдут
свою беседу слишком откровенной для постороннего слушателя. Он приблизился к
ним сколько мог, делая вид,  что  прислушивается  к разговору двух немолодых
лордов, обсуждающих своих соколов.
     --  ...Не  надо делать путы у него на ногах слишком тесными, понимаешь,
а?
     -- ...И тогда  этот Варин приходит ко мне на двор и говорит: "Вам  что,
нравится  платить налоги его  светлости?" "Да кому  же,  --  говорю, --  это
нравится, но  ведь герцогские арендаторы  имеют за свои денежки защиту, да и
управляют ими неплохо".
     -- Ну да,  -- проворчал второй, -- мне  Хард  де Блейк рассказывал, что
какие-то мерзавцы спалили у  него четыре акра яровой  пшеницы. На севере-то,
где  у  него земли,  погода  стояла сухая, зерно  адовым огнем горело. Между
прочим, Варин  перед  этим  требовал у  него  дань, а  де Блейк послал его к
черту!
     -- ...Ну, сам-то я  больше люблю небольшие ошейники, чтобы удобнее было
правильно держать путы в руках...
     Третий   собеседник  поскреб  подбородок  и  пожал  плечами;   Рандольф
продолжал напряженно вслушиваться.
     --  Да,  но  в  чем-то этот  парень,  Варин, может, и  прав.  Герцог-то
наполовину Дерини, и не скрывает это. Может, он  сговорился  уже  с Венцитом
или  с  кем  другим  из  той  же  шайки,  чтобы  устроить  в  Корвине второе
междуцарствие?  Я  не хочу,  чтобы  мою усадьбу  разгромили эти  богомерзкие
нехристи Дерини, если я не приму их еретической веры.
     -- Ну что ты, наш герцог ничего такого не допустит, -- возразил первый.
-- Почему только на следующий день...
     -- ...Мой сокол...
     Мастер  Рандольф  одобрительно  качнул  головой   и   двинулся  дальше,
удостоверившись,  что  лорды   ничего  не  замышляют,  но  просто  обсуждают
некоторые  вопросы,  как  и  многие  другие, собравшиеся здесь  в  эту ночь.
Несомненно, они  имеют полное право посплетничать о том,  что же там вздумал
герцог,  тем более накануне  войны, готовясь к которой он собирает весь цвет
корвинских мужей.
     Тревожили Рандольфа упоминания о Варине и его шайке. За последний месяц
он  столько раз  слышал рассказы  о  бунтовщиках  и их  мятежном  вожде, что
запомнил это имя. Да, видимо эта загвоздка не из легких. Скажем, земли Хурда
де Блейка  лежат в тридцати милях от  границы,  что намного  ближе тех мест,
где,  как  слышал  Рандольф, встречали  Варина раньше. Похоже, все это много
серьезнее, чем  просто  пограничный конфликт.  Надо будет утром сообщить  об
этом Моргану.
     Рандольф оглядел зал  и  задержал  взгляд  на  портьере, из-за  которой
должен был  появиться Морган, ожидая легкого движения -- сигнала, что герцог
готов и  сейчас  выйдет. Рандольф кивнул: занавеска  дернулась еще раз, и он
медленно пошел через зал.
     Морган  отпустил  тяжелую  бархатную портьеру, зная, что Рандольф видел
этот знак  и  сейчас подойдет. Позади него  Гвидион  опять спорил  с  лордом
Гамильтоном тихо, но настойчиво. Морган оглянулся.
     -- Вы наступили  мне на  ногу,  -- сердито прошипел маленький трубадур,
показывая пальцем  на свой изящный остроконечный башмак, на  носке  которого
красовалась  пыльная отметина.  Гвидион  был одет во все темно-фиолетовое  и
розовое,  разных оттенков, и грязное пятно -- след неловкости Гамильтона  --
отчетливо  выделялось на  дорогом  замшевом  башмаке.  За спиной Гвидиона на
золотистом шнуре висела лютня;  широкая шляпа  с  белым значком была глубоко
надвинута на его густые черные волосы; со смуглого лица сердито посматривали
черные глаза.
     --  Прошу  прощения, --  пробормотал  Гамильтон  и,  не  затевая спор в
присутствии Моргана, нагнулся, чтобы отряхнуть его башмак.
     -- Не  прикасайтесь  ко мне!  -- взвизгнул Гвидион, отпрянув  от него с
демонстративным отвращением. -- Дурак подслеповатый, вы же только еще больше
размажете!
     Он  наклонился,  отряхивая  башмак   собственноручно,   причем  длинные
фиолетовые рукава коснулись  пола, так что пришлось потом  отряхивать и  их.
Видя,  что Гвидион обнаружил пыль на  рукавах,  Гамильтон  почувствовал себя
отмщенным  и  злорадно  улыбнулся,  но  заметив   взгляд  Моргана,  виновато
кашлянул.
     -- Простите, милорд, -- пробормотал он, -- я нечаянно.
     Не успел  Морган ему ответить,  как портьера  приоткрылась  и в  альков
проскользнул Рандольф.
     --  Ничего  особенного,  ваша светлость, --  тихо сказал  он. --  Много
говорят об этом Варине, но ничего такого, что мы не знали сегодня утром.
     -- Очень хорошо, -- кивнул Морган, -- Гвидион,  если вы  с  Гамильтоном
уже разобрались, нам пора выходить.
     -- Господин мой!  --  чуть не задохнулся Гвидион от возмущения. -- Не я
затеял эту глупую ссору, а этот дурак.
     -- Ваша светлость, я не могу с этим согласиться.
     -- Ладно, вы, оба, я больше ничего не желаю слышать.
     Лорд-камергер вышел, привлекая к себе всеобщее внимание; зал затих, как
только портьера сомкнулась за его спиной. Он  несколько раз  легко ударил по
полу своим жезлом, и эхо гулко  откликнулось  в тишине  зала.  Лорд-камергер
начал:
     --  Его  светлость  лорд  Аларик  Энтони  Морган:   герцог  Корвинский,
правитель  Коротский,   лорд-генерал   королевских   войск.   Поборник   его
величества.
     Коротко протрубили фанфары, и Морган шагнул вперед, раздвинув портьеру,
и  остановился  в  дверях. Гул восхищения  прошел по рядам собравшихся,  все
почтительно поклонились. Музыканты закончили  играть, Морган  легким  кивком
отдал  им  должное  и в  сопровождении свиты медленно прошествовал к  своему
месту за столом.
     Этой ночью Морган был во всем черном. Неприятные  новости,  привезенные
Дунканом  из Ремута,  столь серьезно  встревожили его,  что  он уже  не  мог
следовать настойчивым указаниям постельничего; отбросив ярко-зеленый костюм,
выбранный лордом Ратхольдом, он надел черный, и пусть думают что хотят.
     Рукава строгой рубашки  черного  шелка прикрывали его руки до запястий,
поверх  нее  был  надет  великолепный  черный  бархатный камзол,  украшенный
янтарем, с высоким  воротом, закрывающим  шею,  и  короткими --  до  локтей,
широкими рукавами. Шелковые рейтузы были заправлены в короткие черные сапоги
мягчайшей  кожи.  Костюм  дополняли несколько  украшений, которые Морган мог
позволить  себе  в  таком настроении: на  правой руке перстень с  изумрудным
Трифоном, сияющим  на фоне ониксовой печатки, на  левой  -- кольцо Поборника
его величества  с  Золотым  львом,  поблескивающим на черном  фоне.  Золотая
корона герцога Корвинского с  семью тонкими чеканными зубцами венчала  столь
же золотую голову повелителя Корвина, Дерини.
     Он  шествовал  к своему  месту во  главе  стола безоружный,  так как по
обычаю правителю  Корвина не полагалось являться гостям, собравшимся на пир,
при оружии.  Однако под  богатым  облачением скрывалась кольчуга, защищавшая
наиболее уязвимые  места, а  в  рукаве  прятался  тонкий  стилет  в  ножнах,
закрепленных на запястье. И, как всегда, невидимой мантией окружал его, куда
бы он ни шел, ореол магии Дерини.
     Сейчас  он должен  был играть  роль радушного хозяина на этом  праздном
обеде, тогда как внутри у него все  кипело от нетерпения. Морган  недоумевал
-- что же случилось с Дунканом?

     Уже совсем стемнело,  когда Дункан  наконец вернулся в Корот. Последние
две мили его лошадь хромала, и  он  вынужден был пройти остаток пути пешком,
преодолевая желание  заставить  понуканиями  двигаться  несчастное  животное
обычным  шагом, превозмогая боль. Дункан сдержался: часом раньше он вернется
или часом  позже, значения не имеет, и не  стоит ради этого  портить одну из
лучших  скаковых лошадей Моргана. К тому  же не  по душе было Дункану мучить
живую тварь.
     Когда  Дункан  и его измученный конь наконец притащились во двор замка,
там  не  было ни души. Стражники открыли ворота без  единого  слова, заранее
предупрежденные о  его возвращении,  но позаботиться о коне было некому, так
как пажи и конюхи по приглашению герцога  тоже пошли в замок,  чтобы, стоя в
дверях,  послушать  пение Гвидиона.  Дункан  все-таки  нашел  кому  передать
животное и прошел через двор ко входу в главный зал.
     Ужин, как он и предполагал, уже  закончился, зато,  протискиваясь между
слугами,  столпившимися в  дверях,  Дункан понял, что представление  было  в
самом разгаре. Гвидион пел, сидя  на второй ступени помоста в дальнем  конце
зала, слегка раскачивая в руках свою лютню. Дункан застыл, слушая его пение,
--  трубадур  достоин  был  той  славы, что шла  о  нем во  всех одиннадцати
королевствах.
     Тихая,  протяжная  мелодия,  родившаяся  в  горах Катмура,  где Гвидион
провел юность,  была исполнена той печальной гармонии,  что  исстари присуща
песням жителей гор.
     Чистый тенор Гвидиона плыл по замершему залу, выводя нежную и печальную
балладу  о Мэтьюрине  и  Дервегиле  --  возлюбленных,  погибших  во  времена
междуцарствия от руки  жестокого лорда Торента.  Никто  не шевельнулся и  не
издал ни единого звука, пока Гвидион пел:
     Какой же песней встречать рассвет
     И тех, кого еще в мире нет?
     Коль сердце разбито во цвете лет.
     Милорд Мэтьюрин пал.
     Оглядев  зал,  Дункан  увидел  Моргана, сидящего слева  от помоста,  на
котором  пел  Гвидион. Еще левее сидел Рандольф в  окружении двух прекрасных
дам, которые, слушая пение,  не спускали  глаз  с  Моргана. Место справа  от
герцога, очевидно  оставленное для него,  пустовало. Он подумал,  что мог бы
туда пробраться потихоньку, не причиняя окружающим большого беспокойства, но
не  успел он сделать  и  шага,  как  Морган,  заметив его,  покачал головой,
поднялся и пошел ему навстречу.
     --  Что  случилось?  --  прошептал  он, оттеснив  Дункана  я  колонну и
оглянувшись, чтобы убедиться, что их никто не подслушивает.
     --  С Толливером,  кажется,  договорились,  -- пробормотал  Дункан.  --
Восторга  он  не  выказал,  но  согласился  подождать  с  ответом  Лорису  и
Карригану, пока сам не оценит обстановку. Нам он о своем решении сообщит.
     -- Ну хорошо, думаю, это все же лучше, чем ничего. А вообще, какова его
реакция? Ты думаешь, он с нами?
     -- Ты  знаешь  Толливера, -- пожал плечами Дункан, -- он слишком боится
всего,  что  связано  с  Дерини, но  ведь  это можно сказать  о  ком угодно.
Кажется, сейчас он с нами. И еще одно...
     -- Что?
     -- Я... Ну, я думаю, что было бы лучше не говорить  об  этом здесь,  --
сказал Дункан, многозначительно оглядываясь,  -- на обратном пути я кое-кого
повстречал...
     -- По... -- Морган расширил глаза. -- Что, он?..
     Дункан спокойно кивнул:
     -- Поговорим в башне?
     -- Конечно, как только освобожусь, -- согласился Морган.
     Дункан направился к двери, а Морган глубоко  вздохнул  и, успокоившись,
тихо вернулся на свое место, думая о том, когда же  сможет вырваться отсюда,
не нарушая приличий.

     В кабинете Моргана Дункан расхаживал взад-вперед перед камином, сцепляя
и расцепляя руки и пытаясь успокоить расшалившиеся нервы.
     Он был смущен случившимся больше, чем  ему сперва показалось. И сейчас,
едва  войдя в комнату, он снова вспомнил  недавнюю  встречу  в  пути,  и его
объяла сильная дрожь, как будто он стоял на ледяном ветру.
     Когда  отпустило, Дункан,  сбросив  грязный  дорожный плащ,  пал  перед
маленьким  алтарем на колени и  попытался молиться,  но не смог.  Он не  мог
заставить  себя  сосредоточиться   на  привычных  словах,  которые   пытался
произнести, поэтому ему пришлось отложить на время это занятие.
     Он  понимал,  что  и  расхаживание  из  угла  в  угол  ему  не поможет.
Остановившись у камина и подняв  руку, он почувствовал, что все  еще дрожит,
хотя после дорожного происшествия прошло уже немало времени.
     Что с ним?
     Усилием воли взяв себя в руки, он подошел к письменному столу Аларика и
налил из хрустального  графина рюмку  крепкого красного вина, которое Морган
приберегал как  раз  на  такой  случай.  Он  осушил  рюмку и вновь наполнил,
поставил  ее рядом с  кушеткой, покрытой  мехом, что  стояла у стены  слева.
Расстегнув  рясу  до  пояса, он откинул душивший его воротничок  и прилег на
кушетку с рюмкой вина в руках. Лежа на кушетке и потягивая вино, он заставил
себя все же разобраться в случившемся и постепенно успокоился.
     К тому времени, когда отворилась украшенная изображением  грифона дверь
и  вошел Аларик,  он чувствовал себя уже намного  лучше,  хотя все  еще не в
силах был встать и, казалось, даже разговаривать.
     -- Ну как ты? -- спросил Морган, пересекая  комнату  и присаживаясь  на
кушетку рядом с кузеном.
     -- Думаю, что теперь уже выживу, --  сонным голосом ответил  Дункан, --
хотя совсем недавно я вовсе не был в этом так уверен. Я просто потрясен.
     -- Мне это  знакомо, --  кивнул Морган. -- Может, все же расскажешь мне
об этом?
     -- Он был там. Я скакал по дороге,  хотел  сделать крюк в  трех-четырех
милях отсюда, а там  меня ждал он, стоял  прямо посреди дороги. На  нем было
серое монашеское одеяние, в руках -- посох, а лицо -- точь-в-точь как на тех
портретах, что мы с тобой видели в старых требниках и книгах по истории.
     -- Он с тобой говорил?
     -- О да! -- вырвалось у Дункана. -- Точно  так, как ты сейчас  со  мной
говоришь. Больше того, он знал, кто я  такой, и назвал меня титулом по линии
моей матери.  А когда я поправил  его,  сказав, что я Мак-Лайн, он возразил,
что, мол, не только, что я --  Дункан  Корвинский "по священному  праву моей
матери", так и сказал, я запомнил.
     -- Продолжай. -- Морган встал, чтобы налить себе стакан красного вина.
     -- Потом он сказал, что в ближайшее время меня ждет суровое испытание и
я должен буду либо открыть свое могущество  и пользоваться им, либо навсегда
забыть о нем.  Когда  же  я  заметил,  что как  священнику мне запрещено  им
пользоваться, он спросил,  священник ли я в самом  деле. Он знал не только о
моем  отстранении  от  службы, но  и все,  о чем мы с тобой беседовали днем.
Помнишь, я сказал,  что  отстранение  это меня  не так уж пугает  и  что чем
больше я пользуюсь могуществом  Дерини, тем меньше для меня значит мой обет?
Аларик, я никому  другому ничего подобного не говорил, ты тоже, я думаю. Как
он об этом узнал?
     -- Значит, он знал о нашем разговоре? -- извинился Морган, снова садясь
на кушетку.
     -- Дословно.  И он вовсе не читал мои мысли, я бы это почувствовал. Что
делать, Аларик?
     -- Не  знаю, -- тихо  сказал Морган, -- не  знаю, понятия не  имею.  Со
мной-то он никогда не был таким разговорчивым.  -- Герцог прикрыл глаза и на
минуту задумался. -- Скажи мне, на твой взгляд, это был человек? То есть был
ли он реальным, как ты думаешь? Или только обман зрения, призрак?
     -- Мне  он  явился во плоти, --  ответил  Дункан.  -- Он  схватился  за
поводья, чтобы я на него не наехал. -- Дункан помедлил. -- Хотя следов-то он
никаких  не  оставил.  Да,  когда он  исчез,  было достаточно  светло, чтобы
разглядеть следы  вдоль дороги, по которой мы шли. Мои  следы были, а его --
не было.
     Дункан приподнялся на локте.
     -- Теперь я и вправду не знаю, Аларик. Может быть, его и вовсе не было.
Может, он мне привиделся.
     Морган покачал головой и резко встал.
     -- Нет, что-то ты все-таки видел. Я не  осмелюсь даже предположить, что
именно, но думаю, все это неспроста.
     Он с минуту пристально смотрел в пол, затем поднял глаза на Дункана:
     --  И  почему мы  до сих пор  не спим, а?  Можешь  оставаться тут, если
хочешь. Кажется, тебе довольно-таки удобно.
     -- Если  бы я хотел пошевелиться, то все равно не смог бы, -- улыбнулся
Дункан, -- до завтра.
     Он проводил Моргана взглядом  и,  когда тот исчез за дверью с грифоном,
наклонился и поставил рюмку рядом с кушеткой на пол.
     Что же он все-таки видел по пути в Коротский замок?
     Кто бы это мог быть?
     И к чему бы это?

     ГЛАВА V
     "Кто эта  блистающая,  как  заря,  прекрасная,  как луна,  светлая, как
солнце, грозная, как полки под знаменами"[5].
     Когда колокола  Коротского  собора  пробили шесть,  Морган  нетерпеливо
ерзал в кресле, украдкой сдерживая зевоту и стараясь придать своему лицу  не
такое скучающее выражение. Он изучал все те  же отчеты, что и днем раньше, и
лорд Роберт все так же прилежно  трудился над свитком, лежащим перед ним  на
столе.
     "Лорд Роберт всегда работает необычайно  прилежно", -- подумал про себя
Морган. Может быть,  и неплохо, что кто-то способен  выполнять  такую нудную
работу.  Казалось, Роберту никогда не надоест часами сидеть, погрузившись  в
непонятные записи, ничего не видя и не слыша. Впрочем, это его служба.
     Морган вздохнул и попытался заставить  себя снова взяться  за дела. Как
ни крути,  а  это --  главная  обязанность  герцога  Корвинского,  когда  он
находится  в своей резиденции: он  должен выслушивать  раз  в неделю местные
жалобы,  должен  рассматривать  их.  Обычно Морган  занимался  этим  охотно,
поскольку одновременно  получал представление о  том, что  происходит в  его
герцогстве, и таким образом был в курсе событий, которые так или иначе могли
иметь к нему отношение.
     Но  последние  несколько  недель  Морган  чувствовал  себя  неспокойно.
Вынужденное двухмесячное безделье, прерываемое только заботами, связанными с
управлением  Корвином,  вгоняло  его  в тоску,  и  он жаждал  действия. Даже
ежедневные  упражнения  с мечом  и пикой,  случайные поездки по  округе  или
охотничьи вылазки не могли полностью рассеять его тревогу.
     На  прошлой  неделе  он  с  удовольствием  выбрался  в  Кульд. Здоровая
усталость после четырех дней,  проведенных в  седле, -- достойная замена той
пышной,  но безвкусной  жизни,  которую  он  вел последние  два месяца.  Как
хотелось бы ему  снова встретиться со старыми друзьями. А особенно он  хотел
увидеть  молодого короля. Сейчас  больше,  чем  когда-либо, Морган стремился
быть  рядом  с  ним,  чтобы  уберечь,  защитить  его  от  новых  опасностей,
назревающих  в  эти дни, --  Келсон был для него почти  сыном. Его постоянно
беспокоила мысль  о том,  как тревожно, наверное, было мальчику  в последние
дни.
     Морган  неохотно  вернулся  к  лежащим перед  ним  бумагам  и  небрежно
подписал  первую. Сегодняшняя  работа тяготила его еще и потому,  что  дела,
изучаемые им, были слишком просты в сравнении с теми  действительно сложными
вопросами,  которыми герцогу приходилось  заниматься. Так, например,  только
что  подписанный  им  документ  касался  небольшого  штрафа, наложенного  на
некоего Гарольда Мартина за то, что его  скотина паслась на чужой земле. Как
он понял, тот не считал себя виноватым и был недоволен решением суда.
     "Это еще ничего, дружище Гарольд, -- думал Морган. -- Вот погоди, когда
Лорис и  Карриган  отлучат  нас,  тогда  ты,  пожалуй,  узнаешь,  что  такое
настоящая беда".
     А похоже, что отлучение в самом деле состоится. Вчера ^ утром, проводив
гостей, он снова послал  Дункана к епископу Толливеру, дабы узнать, что  ему
сказал курьер,  доставивший ночью послание архиепископа. Дункан  возвратился
не  скоро,  вид у него был тоскливый  и озабоченный, -- на этот раз  епископ
держался подчеркнуто сухо, в отличии  от первого радушного приема. Очевидно,
курьер чем-то  сильно напугал Толливера. Как бы то ни было, Дункан ничего не
узнал.
     Морган  отодвинул  документ  в  общую   кучу.  В  это   время  раздался
отрывистый, резкий  стук в дверь,  и  в комнату  вошел  Гвидион  с лютней за
спиной.  На  невысоком трубадуре была простонародная  домотканая  коричневая
куртка;  его смуглое  лицо было  покрыто потом и пылью. С  важным  видом  он
прошел по натертому полу и отвесил Моргану короткий поклон.
     -- Ваша светлость, могу я отвлечь вас  на два слова,  -- он взглянул на
Роберта, -- наедине?
     Морган  обернулся и, отложив  перо, испытующе  посмотрел  на  Гвидиона.
Обычно вздорный и фатоватый, сейчас этот тонкогубый человечек был непривычно
серьезен. И в его поведении, и в его черных глазах было что-то такое, что не
давало  Моргану усомниться в  полной  серьезности  вопроса, с которым пришел
Гвидион.  Взглянув  на Роберта,  он  сделал  ему знак уйти,  но  управляющий
медлил, не двигаясь с места.
     -- Милорд, я протестую. Что бы там ни было, это может к- подождать. Нам
осталось всего несколько бумаг, а после этого...
     -- Извините, Роберт, -- перебил Морган, оглянувшись на Гвидиона. -- Это
уж мне судить, может дело подождать  или не  может. Я приглашу вас сразу же,
как только мы кончим.
     Роберт ничего не  сказал, но досадливо  хмурясь,  собрал свои  бумаги и
придвинул  к  столу кресло. Гвидион дождался,  пока он  выйдет и  закроет за
собой дверь, затем прошествовал к окну и уселся на подоконник.
     --  Благодарю  вас, ваша светлость. Есть  немало лордов,  у  которых не
нашлось бы минуты, чтобы снизойти до прихоти сказочника.
     -- Мне  кажется, Гвидион, ты пришел не со сказками, -- спокойно ответил
Морган, -- что же ты хочешь мне сказать?
     Гвидион снял лютню, тронул струны, задумчиво глядя в окно, и заговорил:
     -- Милорд, утром я был  в  городе, -- сказал он,  тренькая по струнам и
играя колками, -- я искал песни, достойные слуха вашей светлости. Но  боюсь,
что те, которые я нашел, не доставят вам большого удовольствия. Не хотите ли
послушать?
     Он обернулся и  во все глаза выжидающе уставился на Моргана. Тот слегка
кивнул.
     --  Хорошо.  Вот песня,  которая  должна  вас  особенно заинтересовать,
милорд, ибо в ней говорится  о Дерини. Я не отвечаю за ее мотив и слова, это
не мое произведение, а содержание ее таково.
     Он  взял несколько  вступительных  аккордов и  перешел к быстрой, живой
мелодии, напоминающей детскую песенку:
     "Гей, гей, попробуй угадать --
     Отчего Дерини нынче не видать?
     Гей, гей, угадай, коли умен. --
     Отчего повесил голову грифон?
     Дерини все убиты; кто выжил, тех убьют,
     А грифону голову зеленую свернут.
     Гей, гей, угадал ты, что уж говорить,
     Так выслушай сначала и попробуй повторить".
     Когда Гвидион  закончил  куплет, вставший было  Морган снова  уселся  в
кресло, сцепил пальцы и мрачно прищурился.  Некоторое время он  сидел молча,
изучая певца своими серыми глазами, потом спросил:
     -- Это все?
     Трубадур пожал плечами.
     -- Да  нет, есть еще куплеты, варианты, можно сказать, милорд. Но везде
--  юмор  такого же рода,  да и в поэтическом отношении так же  слабо. Может
быть, вас больше заинтересует "Баллада о герцоге Кирале"?
     -- Герцоге Кирале?
     --  Да,  милорд. О  негодяе  в  полном смысле  этого слова  --  злодее,
богохульнике, лжеце, который обманывает своих приближенных. К счастью, песня
оставляет бедному угнетенному народу некоторую надежду. Также могу заметить,
что  имя  -- Кирала -- покажется  более знакомым,  если  прочесть  его задом
наперед: к-и-р-а-л-а-а-л-а-р-и-к. Во  всяком случае,  стихи здесь лучше, чем
предыдущие.
     На этот раз вступительный аккорд предварил тихую, спокойную, похожую на
гимн песню:
     "Обиды Господу нанес немалые Кирала,
     Грифона хищного сразить давно пора настала.
     Пусть он пускает пыль в глаза и зло творит незримо,
     Ничто не скроет ереси от зорких глаз Варина.
     О люди Корвина, пресечь спешите злодеянья,
     Коль не хотите вы навлечь на край наш наказанье.
     Закрыв в неведенье глаза на дьявольские козни --
     Потом мы все поплатимся раскаянием поздним.
     Но час расплаты недалек, и дни Киралы минут.
     Поднимутся сыны Христа, навеки страх отринут.
     Наш Варин явится -- могуч, и мудр, и бодр на диво,
     На страх грифоновым когтям и всем, кто судит криво".
     --  Хм! --  фыркнул  Морган, когда трубадур  кончил.  -- Где  ты,  черт
возьми, это откопал, Гвидион?
     -- В таверне, милорд,  -- ответил тот, сдержанно улыбаясь. --  А первой
научил меня оборванец  --  уличный  певец у  ворот  Святого Мэттью.  Милорду
понравилось то, что я ему принес?
     --  Мне  понравилось, что  ты  рассказал мне  все  это, но  уж никак не
содержание. И много таких песенок ходит, как ты думаешь?
     Гвидион тихо  положил  лютню  на  мягкий  табурет,  стоявший  рядом,  и
откинулся назад, опершись об оконный косяк сцепленными на затылке руками.
     --  Трудно сказать, милорд. Я был в  городе всего ничего,  а услышал по
нескольку  вариантов каждой  песни;  может  быть, существуют  еще  и другие,
которых  я  не  слышал.  Если  милорд  соизволит  выслушать  советы  жалкого
сказочника, то лучше всего бороться с этими песнями с помощью других. Можно,
я попробую сочинить что-нибудь в этом роде?
     -- Не  уверен,  что в нашем  положении это  -- самое  благоразумное, --
сказал Морган, -- а что ты...
     Тут  его  прервал отчаянный  стук в дверь, Морган раздраженно  крикнул:
"Войдите!"
     Дверь открылась, и вошел Роберт с выражением досады на лице.
     -- Лорд Ратер де Корби хочет вас видеть, ваша светлость.
     -- Ладно, пусть войдет.
     Роберт отошел в сторону,  и  эскорт из нескольких  человек, построенных
попарно, в ливреях  Орсальского  Удела цвета морской волны,  вошел  строевым
шагом. Следом за ним  появился грозный Ратер  де Корби -- чрезвычайный посол
Орсальского Удела. Морган остался на  месте и, улыбаясь, смотрел, как отряд,
разделившись, построился перед ним. Ратер остановился и отдал поклон.
     -- Герцог Аларик, -- проревел  он голосом,  странно  не соответствующим
его  пятифутовому  росту, --  его княжеское  высочество шлет  вам  привет  и
пожелание счастья. Он надеется, что у вас все в порядке.
     -- Все и правда в порядке, Ратер, -- сказал Морган и с жаром потряс ему
руку. -- А как дела у старого морского льва?
     Ратер раскатисто рассмеялся:
     -- Семейству  Орсалей Бог дал очередного наследника, и Орсаль надеется,
что вы вскоре сможете  его посетить. -- Он взглянул на  Гвидиона и Роберта и
продолжал:   --   Он  желает  обсудить   некоторые   вопросы,   связанные  с
навигационными правилами  и обороной, и  надеется, что вы  приедете с вашими
военными советниками. Весна -- нелегкое время для нас, вы же знаете.
     Морган понимающе  кивнул.  Между  его  герцогством и Орсальским  Уделом
находилось  устье  реки  Туин  --  весьма удобный  водный путь  для  Венцита
Торентского, пожелай тот вторгнуться с моря.  И до тех  пор,  пока Морган не
ушел еще с армией,  необходимо было  заключить соглашение с Орсалем о защите
Корвина в его отсутствие.
     --  Когда  он меня ждет, Ратер? -- спросил Морган,  понимая, что Орсалю
действительно необходимо его  видеть, но что уехать он может не раньше,  чем
завтра, и только после того, как свяжется с Дерри.
     -- Может быть, поедете со мной? -- уклончиво ответил Ратер, наблюдая за
реакцией Моргана.
     Морган покачал головой
     --  А как  насчет завтрашнего  утра?  --  спросил  он и жестом попросил
Роберта и Гвидиона выйти. -- "Рафаллия" стоит в порту. Мне с ними по пути --
я  могу  добраться  до Терса. У нас будет в распоряжении целый день, а потом
мне необходимо вернуться. Что вы на это скажете?
     Ратер пожал плечами.
     --  Лучше бы  вы  поехали со  мной,  Аларик.  Вы  же  знаете,  я только
доставляю депеши  по назначению. А согласится Орсаль или не согласится -- об
этом знает только он сам.
     -- Ну хорошо, -- сказал Морган, дружески похлопав Ратера по плечу, -- а
как насчет того, чтобы немного перекусить, прежде чем вы отправитесь обратно
со своими людьми? Сейчас у меня гостит мой кузен Дункан, и я хотел бы, чтобы
вы познакомились.
     Ратер поклонился.
     -- С удовольствием принимаю приглашение. А вы обещайте, что  расскажете
мне, какие новости от молодого короля. Вы же знаете, как огорчен Орсаль, что
не смог прибыть на коронацию Келсона.

     Позже, когда все правила  гостеприимства были соблюдены и старый  вояка
отправился домой, Морган опять оказался в вынужденном плену у лорда Роберта,
по настоянию которого сегодня они должны были полностью  привести  в порядок
приданое  Бронвин. И они заперлись с Морганом на террасе,  взяв с собой  все
необходимые документы. Дункан раньше отправился в оружейный павильон,  чтобы
выяснить, как  идут  дела  с новым мечом,  который он заказывал,  а  Гвидион
бродил по городу в поисках других крамольных песен.
     Голос Роберта все  гудел  и гудел,  и  Морган с усилием заставлял  себя
вслушиваться, в пятнадцатый раз за неделю напоминая себе, что их  занятие --
необходимая, хотя и  "скучная  часть управления наследственным владением. Но
толку от этого было не больше, чем в предыдущие четырнадцать раз.
     -- "...Принимая во внимание Корвинское поместье... -- читал Роберт,  --
с указанием, что Корвин принадлежал ранее королю, но король Брион, отец ныне
царствующего короля, передал вышеупомянутое поместье лорду Кеннету Моргану и
его потомкам в награду за службу троих из их рода во время войны..."
     Как  только  лорд  Роберт  перевел дыхание,  чтобы перейти к следующему
абзацу, дверь  на террасу отворилась и,  тяжело  дыша, вошел Дункан,  одетый
только  в пыльный короткий плащ для тренировок и мягкие сапоги на босу ногу.
Входя  в  комнату,  он вытирал лицо  углом серого полотенца грубого полотна,
перекинутого через  плечо. В  левой  руке он сжимал Свернутый и запечатанный
лист пергамента.
     -- Только что доставил гонец, --  сказал он, улыбаясь,  и бросил письмо
на стол, -- наверное, это от Бронвин.
     Опершись на край  стола, он приветливо  кивнул Роберту, но  управляющий
лишь со вздохом отложил перо и, не скрывая досады, сел на свое место. Морган
предпочел этого  не заметить и  переломил  пополам красную восковую  печать.
Когда он прочитал первые  несколько  строк, глаза его засияли от  радости и,
улыбаясь, он вытянулся в кресле.
     --  Дункан,  твой  знаменитый  братец  определенно умеет  обращаться  с
женщинами, -- произнес герцог.  -- Вот послушай. Это так  похоже на Бронвин:
"Дражайший  брат  мой,  Аларик!  Я  едва  могу  поверить,  что  это  наконец
произошло, но  всего  через  несколько дней  я стану леди Бронвин  Мак-Лайн,
графиней Кирни, будущей герцогиней Кассана и, что  самое важное, женой моего
возлюбленного Кевина.  Не знаю,  поверишь  ли  ты,  но наша взаимная  любовь
становится сильнее с каждым часом".
     Он взглянул на Дункана и снисходительно приподнял бровь, в ответ на что
тот, улыбаясь, покачал головой.
     "Наверное, это последнее  письмо до нашей встречи в  Кульде,  но герцог
Яред  поторапливает меня, поэтому буду краткой. Он и леди Маргарет  засыпали
нас дарами, а сегодня нам  обещано нечто  поистине  потрясающее.  Кевин шлет
привет  и спрашивает, не  сможешь ли ты пригласить трубадура Гвидиона, чтобы
он пел на нашем свадебном пиршестве. Кевин был просто очарован, когда слышал
его пение в Валорете прошлой зимой,  да и я полна  горячего желания услышать
его.
     Передай Дункану,  и Дерри, и  лорду  Роберту, что я  их  всех люблю и с
нетерпением жду, когда же  увижу  их всех на своей  свадьбе. Поспеши,  чтобы
застать счастливейший день в жизни любящей тебя сестры, Бронвин".
     Дункан еще раз вытер вспотевшее лицо, взял, улыбаясь, письмо и пробежал
его глазами.
     -- Ты знаешь, я и  не предполагал, что когда-нибудь увижу Кевина  таким
ручным. Все еще  не женат в тридцать три -- я уж думал, не хочет ли он стать
священником вместо меня.
     -- Да, Бронвин не промахнулась. Кажется, ей было лет десять,  когда она
окончательно  решила, что ей  не нужен никто,  кроме Кевина. Только условие,
поставленное  нашей матерью, заставило их ждать этого  часа так долго. Уж на
что Мак-Лайны  настойчивы, да разве им сравниться в  упрямстве с девушкой из
Дерини, когда той взбредет что-нибудь в голову?
     Дункан фыркнул и оглянулся на дверь.
     -- Пойду-ка  я  лучше,  поторгуюсь еще с оружейником,  это, по  крайней
мере,  легче, чем спорить  с человеком, который  считает, что его  сестра --
само совершенство.
     Посмеиваясь, Морган вытянулся в кресле, положив обутые в сапоги ноги на
обитую кожей скамеечку. Настроение его улучшилось.
     -- Роберт, -- проговорил он, рассеянно глядя в окно и улыбаясь каким-то
своим мыслям, -- напомни мне, чтобы я поговорил с Гвидионом о его завтрашней
поездке в Кульд, ладно?
     -- Да, милорд.
     --  И  давай вернемся  к нашим бумагам. Что-то,  Роберт, ты в последнее
время небрежен.
     --  Я,  ваша светлость?  -- пробормотал Роберт,  оторвавшись  от  своих
записей.
     -- Да, да, давай начнем. Я думаю, если мы как следует поработаем,  то к
полуночи,  может, кончим с этими проклятыми бумагами и утром я смогу послать
их с Гвидионом. Никогда еще мне не было так скучно.

     Леди Бронвин  де Морган, напротив,  скучать было некогда. Как раз в это
время она со  своей будущей свекровью, герцогиней Маргарет, выбирала наряды,
которые утром  возьмет с собой в Кульд  для  свадебных  торжеств. Затейливое
платье, предназначенное  для  самой церемонии  венчания,  было  уже  бережно
уложено  на кровати,  готовое к  отправке. Его широкая  юбка  и рукава  были
отделаны розовыми рубинами.
     Еще  несколько  ярких платьев были так  же аккуратно разложены рядом  с
ним. На  полу стояли два обитых кожей дорожных сундука,  один  из них -- уже
заполненный  -- можно было  закрывать,  и две служанки то и  дело порывались
сделать это, чтобы взяться за следующий, но  Бронвин каждый  раз в последнюю
минуту  вспоминала,  что  нужно  еще  кое-что  положить,  и  служанкам снова
приходилось доставать уже убранные вещи.
     Стоял  светлый, необычный  для марта  день.  Хотя ночью  шел  проливной
дождь,  солнечное  утро  сверкало  великолепным нарядом. К полудню  земля уж
совсем  подсохла. Бледные  лучи солнца  струились в  комнату  через открытую
балконную дверь. У двери  три  фрейлины кропотливо  трудились  над  отделкой
приданого Бронвин, их проворные пальцы быстро двигались по тонкому полотну и
шелкам.  Две  из них работали над изысканной  газовой фатой невесты: умелыми
руками они обшивали край фаты тонким кружевом. Третья вышивала золотом новую
метку,  уже "Мак-Лайн", на мягких лайковых перчатках Бронвин. Напротив  них,
ближе  к камину,  две молоденькие девушки сидели,  поджав ноги, на бархатных
подушках.  Старшая играла  на  лютне. Когда  она, аккомпанируя, проводила по
струнам, младшая ударяла по  тамбурину  и, после  небольшой паузы,  начинала
негромко петь куплет песни  для двух  голосов. Жирный рыжий  кот дремал у их
ног, и только слабые подрагивания хвоста указывали на то, что он еще жив.
     Все невесты, тем  более если они знатного рода, как правило, красивы, и
Бронвин де Морган, конечно, не являлась исключением из этого правила. Однако
из всех леди, что находились сейчас в этой  комнате, трудно было найти столь
знатную и благородную, как леди Мак-Лайн.
     Леди  Маргарет  была  третьей  женой  герцога  Яреда  --  этого  дважды
овдовевшего лорда, который не  думал,  что  полюбит  еще  кого-нибудь  после
смерти второй жены, Веры, матери Дункана. Его первая жена, герцогиня  Элейн,
прожила лишь один день после рождения первенца, Кевина. Спустя три года Яред
женился  на леди Вере, и этот брак  подарил  ему двадцать шесть  долгих лет,
полных счастья и радости, в том возрасте, когда женитьба  обычно означает не
больше, чем взаимную привязанность, а о романтической любви и речи нет.
     От этого брака родился Дункан;  была еще дочь, умершая во младенчестве;
а  потом в семью вошли  Аларик и Бронвин Морган, когда после  смерти отца --
его кузена Кеннета Моргана -- Яред стал их опекуном.
     И  вдруг  все  кончилось  четыре  года  назад. Леди  Вера...  Странная,
изнуряющая болезнь лишила ее сил, сделав совсем беспомощной. Даже могущество
Дерини  (а  она  была  родной сестрой матери  Моргана, то  есть чистокровной
Дерини, хотя об этом никто не знал) не спасло ее.
     И  вот  появилась  леди  Маргарет  --  не  блиставшая  особой красотой,
бездетная сорокалетняя вдова, которая уже не могла подарить Яреду еще одного
наследника, зато эта  тихая женщина  с нежной душой принесла  Яреду то, чего
ему так не хватало, -- леди Мак-Лайн пробудила в нем любовь.
     В эти дни она, как никто другой, суетилась, готовясь к свадьбе Бронвин,
как  будто та  была  ее  собственной дочерью,  присматривая за служанками, и
вообще за  всем происходящим, всевидящим материнским  оком.  С тех пор,  как
Дункан  дал  обет  безбрачия,  только  Кевин, женившись,  мог продолжить род
Мак-Лайнов. И кроме Бронвин, не было другой девушки, по  рождению или  браку
принадлежащей к  роду  Мак-Лайнов, только она и могла принести долгожданного
наследника. Именно поэтому этой свадьбе придавали такое значение.
     Маргарет,  улыбаясь, оглядела  Бронвин, затем  выскользнула в  кабинет,
отделанный резным деревом, и вернулась  с  ключом  для кошелька, украшенного
драгоценностями, который она  носила  на запястье.  Пока она  его открывала,
Бронвин  подняла  прекрасное  муаровое  платье  и,  держа его  перед  собой,
задумчиво подошла к стоящему в углу зеркалу.
     Бронвин  де  Морган была  прекрасна.  Высокая  и стройная,  с  густыми,
струящимися по спине золотистыми волосами, она унаследовала все лучшие черты
своей  матери  --  Дерини,  леди  Алисы.  Большие  светло-голубые  глаза  на
продолговатом  лице  становились темнее, когда  она была  чем-то  опечалена.
Розовое  платье, которое  она держала в руках, оттеняло бледную  без единого
изъяна кожу и розовый румянец на губах и щеках.
     С  минуту она  внимательно  изучала свое отражение, представляя,  какой
эффект  произведет этот наряд, потом утвердительно кивнула и положила платье
на кровать рядом с венчальным убором.
     -- Кажется, это платье подходит для бала, что будет в ту ночь, когда мы
приедем в Кульд, как вы думаете, леди Маргарет? -- спросила она, разглаживая
складки и обернувшись к Маргарет, чтобы взглянуть, чем она занята.  -- Кевин
уже видел его, но это не важно.
     Маргарет  достала с  полки позолоченную,  обитую бархатом  коробочку  и
поставила ее перед  Бронвин. Коробочка  была  длиной  в  несколько  дюймов и
глубиной в ладонь. Маргарет с ласковой улыбкой указала на нее Бронвин.
     --  А  вот  кое-что еще, что Кевин  уже  видел,  моя дорогая, --  мягко
сказала она, наблюдая за лицом девушки, пока та  открывала коробочку. -- Это
принадлежало  роду  Мак-Лайнов  много лет. Я  верю,  что эта  вещь  приносит
счастье женщине, которая ее носит.
     Бронвин  приподняла крышку  и  восторженно вскрикнула.  Высокая тяжелая
корона, сверкающая и переливающаяся  бриллиантами, сияла на  черном бархате,
отбрасывая разноцветные отблески на простое голубое платье Бронвин.
     --  Восхитительно! --  выдохнула она,  осторожно  положив коробочку  на
кровать и доставая корону. -- Это же свадебный венец Мак-Лайнов, да?
     Маргарет кивнула.
     -- Почему бы тебе  его не  примерить? Я  хочу  посмотреть, как он будет
выглядеть вместе с фатой. Марта, пожалуйста, принесите фату.
     Когда  леди  Марта и  еще  одна  фрейлина принесли фату,  Бронвин снова
подошла к зеркалу и, стоя с  короной в руках, вгляделась  в свое  отражение.
Маргарет и Марта прикрыли неоконченной  фатой ее золотые волосы и возились с
ней,  пока она  не легла как  нужно, а затем Маргарет мягко возложила корону
поверх фаты.
     Леди  Марта принесла ей  маленькое зеркало, чтобы Бронвин  увидела себя
сзади, и,  взглянув в него, девушка  заметила двух мужчин, стоящих в дверях:
одним из них был ее будущий свекор, герцог Яред, второго она почти не знала.
     --  Ты  выглядишь  совершенно  очаровательно, моя дорогая,  -- произнес
Яред, оглядев ее с  улыбкой--На месте  Кевина я давно бы женился на тебе, не
считаясь с волей твоей матери.
     Бронвин, застенчиво опустив глаза, бросилась к лорду Яреду и в восторге
обняла его.
     --  Лорд  Яред,  вы  самый  удивительный мужчина в мире! После  Кевина,
конечно.
     -- Ну разумеется, -- ответил Яред, целуя ее в лоб и осторожно, чтобы не
помять фату, обнимая, -- должен тебе сказать, дорогая моя, из тебя получится
прекрасная Мак-Лайн. Знаешь  ли, эта корона украшала чело  самых хорошеньких
женщин одиннадцати королевств. -- Он встал рядом с Маргарет, нежно поцеловав
ей руку. Маргарет покраснела.
     Герцог  Яред почти  все  свое время  отдавал управлению имением.  Как у
большинства  землевладельцев такого ранга, большая часть его  времени просто
не   принадлежала  ему;  он  должен  был  посвящать  это  время  официальным
обязанностям правителя. Сейчас он пришел прямо с собрания  герцогского двора
и еще не снял  короны, мантии коричневого  бархата и клетчатого пледа цветов
Мак-Лайнов,  перекинутого через  плечо. Плед был заколот серебряной брошью с
изображением Спящего льва Мак-Лайнов. Тяжелая серебряная  цепь, каждое звено
которой было  величиной  с  мужскую ладонь, лежала  на его  могучих  плечах.
Голубые глаза на  вытянутом лице были спокойны  и добры.  Он  отбросил назад
выбившуюся прядь  седеющих  волос  и  поманил  своего спутника,  оставшегося
стоять в дверях.
     -- Подойди поближе, Риммель,  я хочу познакомить тебя  со своей будущей
невесткой.
     Риммель поклонился и подошел к своему господину.
     С первого взгляда в глаза бросались его белые как снег волосы. Стариком
он не был --  ему было всего двадцать восемь лет, не был он и альбиносом. До
десятилетнего возраста у  него были  обычные  каштановые  волосы, но однажды
летом они неожиданно -- в одну ночь -- поседели.
     Его  мать была  уверена, что в  этом  виновата "ведьма Дерини", которой
селяне позволили жить на окраине деревни. Деревенский  же священник говорил,
что мальчик  одержим бесами, и пытался изгнать злых духов, однако,  несмотря
на  все усилия, изменить ничего  не удалось, волосы Риммеля так  и  остались
белыми. В сочетании с сияющими ярко-голубыми  глазами это выделяло его среди
других, хотя в остальном он имел заурядную, в общем-то, внешность, к тому же
и слегка сутулился.
     На нем  был  серый плащ, высокие сапоги  и  серый  бархатный берет,  на
котором спереди был приколот значок со Спящим  львом Мак-Лайнов. На груди  у
него  висел  на  длинном кожаном  шнуре потертый  мешочек  из  серой  кожи с
инструментами.  В  руках  он  держал  несколько свитков, которые  беспокойно
перебирал, пока не приблизился к Яреду.
     -- Ваша  светлость, -- кланяясь,  пробормотал он  и приподнял берет, --
миледи...
     Яред заговорщицки взглянул на Маргарет и улыбнулся:
     --  Бронвин, это Риммель, мой  архитектор.  Он тут  набросал  несколько
эскизов. Я хотел бы услышать твое мнение. -- Герцог кивнул на стол у камина.
-- Риммель, давай разложим их здесь.
     В то время как Риммель разворачивал свои свитки, Бронвин сняла корону и
фату, передав их служанке. Затем она с  любопытством приблизилась к столу  и
увидела несколько развернутых  свитков -- это были какие-то чертежи. Бронвин
удивленно вскинула брови, склонившись над столом, чтобы разглядеть их.
     -- Ну, что ты на это скажешь?
     -- Что это?
     Яред, улыбаясь, выпрямился, скрестив руки на груди.
     --  Это  план вашего нового  зимнего дворца в  Кирни.  Вы с Кевином уже
сможете провести там Рождество.
     -- Зимнего  дворца?  -- воскликнула Бронвин.  -- Для нас? О, лорд Яред,
спасибо!
     -- Считайте это просто свадебным подарком, который мы хотим преподнести
будущим герцогу и герцогине Кассанским, -- ответил Яред. Он нежно обнял жену
и улыбнулся  ей. -- Нам с  Маргарет  хотелось бы, чтобы вы вспоминали о нас,
когда нас не станет.
     --  А то  без дворца  мы бы  вас забыли,  -- поддразнила  его  Бронвин,
обнимая обоих. -- Ну,  так  покажите же  мне скорее, где здесь что,  я  хочу
знать все, до последнего закоулка, до последней лестницы.
     Яред сел напротив нее  и  стал, посмеиваясь, объяснять  детали плана. И
пока  он потчевал  слушателей  рассказами о роскоши нового  дворца, Риммель,
отойдя на несколько шагов, чтобы не привлекать к себе внимание, рассматривал
Бронвин.
     Он не был рад предстоящей женитьбе наследника своего  господина.  Это и
не могло  радовать его с тех  пор, как Риммель впервые, семь месяцев  назад,
увидел  невесту  Кевина. За эти семь месяцев  он ни разу не  разговаривал  с
Бронвин, да и видел-то ее всего несколько раз. Но и этого было достаточно.
     Достаточно,  чтобы осознать, какая пропасть  лежит между ней -- дочерью
лорда,  наследницей   состояния  и   множества  громких  титулов,  и  им  --
простолюдином, архитектором,  не имеющим ни состояния, ни имени. Достаточно,
чтобы осознать, что он влюбился, беспомощно  и  безнадежно,  в эту красавицу
Дерини.
     Он  убеждал себя, будто  бы  не  рад свадьбе  потому,  что  Бронвин  --
наполовину Дерини, и значит, не пара  молодому графу  Кевину, что  он мог бы
найти  себе лучшую партию. Однако в действительности все дело  было только в
том, что Риммель сам безумно влюбился в Бронвин. И неважно -- Дерини она или
нет; он должен либо добиться ее, либо умереть.
     Он не  мог тягаться с  Кевином.  Кевин был его будущим господином, и он
обязан был хранить ему верность,  как отцу родному. И все-таки он никогда не
позволит графу жениться  на Бронвин. От одной только мысли о свадьбе Риммель
начинал ненавидеть даже звук его голоса.
     Размышления архитектора как раз были прерваны этим голосом, ворвавшимся
в комнату через открытую дверь балкона.
     -- Брон?  -- звал  молодой  граф. -- Бронвин, иди сюда! Я тебе  кое-что
покажу.
     Услышав его, Бронвин  бросилась на  балкон и  склонилась  через перила.
Находясь у стола, Риммель мог разглядеть флажки на пиках балконной решетки и
сквозь  узкие ее проемы  -- отдаленные фигуры коней и  всадников. Лорд Кевин
вернулся со своими людьми.
     -- О! -- воскликнула  Бронвин, сияя  от восхищения. -- Яред,  Маргарет,
идите сюда,  взгляните, кого он  привел!  Кевин, я никогда раньше не  видела
такой красивой лошадки!
     -- Спускайся  и  попробуй ее оседлать, -- крикнул Кевин.  -- Я купил ее
для тебя.
     -- Для  меня? -- воскликнула Бронвин, хлопая в ладоши, как обрадованный
ребенок. Она оглянулась на  Яреда и Маргарет и, снова повернувшись к Кевину,
послала  ему воздушный поцелуй. -- Мы идем,  Кевин, -- сказала она, подбирая
юбки и догоняя чету Мак-Лайнов, -- не уходи!
     Когда  все  трое поспешно покинули  комнату,  Риммель  проводил Бронвин
алчущим  взглядом и  неслышно  подошел к балконной  двери. Внизу, во  дворе,
Кевин  в  полном  боевом   снаряжении  восседал  на  сером  боевом   коне  с
мак-лайновским пледом поверх  седла. Шлем он  снял,  его  каштановые  волосы
взъерошились и растрепались; паж  держал его копье и меч. Правой рукой Кевин
вел  на поводу лошадь кремовой масти, покрытую зеленой бархатной попоной под
седлом белой кожи. Как только Бронвин спустилась, он передал поводья другому
пажу и, повернув своего коня  к лестнице, подъехал и  поднял девушку в седло
рядом с собой.
     -- Ну как, девочка? Что ты на это скажешь? -- засмеялся он, прижимая ее
к груди и нежно целуя. -- Правда, эта лошадка подходит самой королеве?
     Бронвин, рассмеявшись, устроилась поудобнее в  его надежных объятиях, а
Кевин повернул коня и подъехал к новой лошади. Когда же Бронвин наклонилась,
чтобы  погладить лошадку,  Риммель в досаде отпрянул  от  окна и вернулся  к
столу.
     Он еще не знал, как осуществить задуманное,  но он должен предотвратить
свадьбу.  Бронвин принадлежит ему.  Она будет  принадлежать ему. Риммель был
уверен -- представься ему случай, он смог бы убедить Бронвин в своей любви и
заставить ее полюбить его. Но, кажется, сейчас для  него и  это уже не имело
никакого значения.  Он,  сам  того не  понимая, уже  перешагнул  грань между
мечтой и безумием.
     Риммель свернул  чертежи и внимательно осмотрелся:  в комнате никого не
осталось, все служанки и фрейлины столпились на балконе, наблюдая за сценой,
разыгравшейся во дворе.  И, если он не ошибается, кое-кто из  женщин смотрел
на происходящее с некоторой ревностью.  Может быть, можно как-то сыграть  на
этой ревности? Может быть, кто-то  из  этих дам подскажет ему  путь к сердцу
любимой? Во всяком случае, нужно действовать.  Раз уж он  решился расстроить
свадьбу и  завладеть Бронвин,  то нельзя упускать  ни  малейшей возможности.
Бронвин будет ему принадлежать.

     ГЛАВА VI
     "Ищущие души моей ставят сети"[6].
     --  Еще круг! -- воскликнул Дерри, подняв  серебряный  кубок  и  сделав
широкий жест  рукой.  -- Выпьем за  всех присутствующих  джентльменов! Когда
пьет старик Джон Бан, все его друзья пьют с ним!
     Одобрительный  рев полдюжины здоровенных  мужчин -- по виду охотников и
матросов -- раздался вокруг Дерри, и трактирщик, взяв кувшин, стал разливать
в глиняные кружки благоухающий эль.
     -- Слышь, да  ты вот такой парень, Джонни!  --  крикнул кто-то, сплюнув
прямо под ноги Дерри, потянувшемуся за своей кружкой.
     -- Наливай! -- горланили другие.
     Было  еще рано, только начинало темнеть, а таверна "Пса Джека" в Фатане
была полна народа такого шумного  и буйного, как мало где еще  в одиннадцати
королевствах. У стены матрос в поношенной парусиновой куртке возглавлял хор,
певший  старую  морскую  песню под  аккомпанемент  фальшивящей  тростниковой
дудочки и постукиванья по двум тяжелым столам в  противоположной части зала.
Эта группа  с каждой  минутой увеличивалась, гудела  все громче, и уже более
серьезным  господам приходилось  перекрикивать их  пение.  Однако  никто  не
протестовал  во  всеуслышание,  предпочитая  не  затевать  ссору  с  пьяными
матросами.
     Фатан, расположенный в устье реки, был портовым городом. Сюда регулярно
приходили корабли из Торента и  Корвина. Здесь же останавливались охотники и
звероловы, отправляющиеся вверх по  реке  в большой Велдурский лес.  Все это
делало Фатан весьма оживленным городом.
     Дерри  отхлебнул  из  кружки и  повернулся к  сидящему справа человеку,
прислушиваясь к его пьяной болтовне.
     -- Елки зеленые, --  говорил тот,  --  что еще за дела -- винная партия
лорда Варни! Моя она, я за вино заплатил, и пошел он, этот Варни...
     Взрыв хохота был ответом на  эти слова; очевидно, говоривший слыл здесь
известным краснобаем. Дерри с трудом сдержал зевоту.
     Он  собрал  немало  сведений  за  эти три  часа  пьянства и  застольной
болтовни;  Дерри узнал, например, что отряды сторонников  торентского короля
собираются где-то к северу отсюда у местечка  под названием Медрас. Человек,
сказавший  об этом, и  сам  не знал, каковы, собственно, их намерения, -- он
уже порядком захмелел к тому времени, когда Дерри разговорил  его. Он сказал
только, что там собрано что-то около пяти  тысяч человек, и сразу как воды в
рот набрал, потому что в это  мгновение в дверь  таверны  просунулась голова
торентского солдата.
     Дерри притворился, что его это нисколько не интересует, и быстро сменил
тему  разговора, но  про  себя  связал  эти  сведения  со  всеми остальными,
услышанными сегодня утром. Кажется,  время было проведено не без  пользы  --
картина происходящего начинала складываться.
     Уставясь в  свою кружку и притворяясь  опьяневшим до  полусмерти, Дерри
обдумывал дальнейшие действия.
     Было уже  совсем темно:  он пил  сегодня  весь день. Пьян не был -- для
этого  ему  нужно  кое-что  покрепче  эля. Но при  всей  его  устойчивости к
спиртному -- по словам Моргана, граничащей с  чудом --  он  начинал  ощущать
выпитое.  Пора  было возвращаться в  комнату,  которую  он  снял  в  "Кривом
Драконе", чтобы связаться с Морганом.
     -- Ну я и говорю: "Детка, сколько?" -- а она: "Больше, чем у тебя есть.
Ты меня не удержишь, даже если вцепишься в юбку!"
     Дерри последний раз глотнул холодного эля,  затем встал из-за  стойки и
широким жестом натянул  на плечи свою кожаную куртку.  Он положил на  стойку
еще одну монету, и тут стоящий слева от  него  человек покачнулся  и плеснул
эля ему на сапоги. Дерри отступил в сторону и поддержал соседа, стараясь при
этом не выказать того, как он трезв.
     --  Осторожней, приятель,  -- сказал Дерри, помогая человеку  поставить
кружку обратно на стол.  -- Все, шабаш. Я иду дрыхнуть. --  Он вылил остатки
эля в кружку  соседа (с  умыслом расплескав половину) и  дружелюбно похлопал
его по плечу.
     -- Ну, пей, друг, -- сказал он, выбираясь  из-за стойки. -- Покойной...
то есть это -- спокойной ночи!
     -- А ты слышь, совсем уже того. Еще рано!
     -- Эй, Джонни, душка, еще на дорогу?
     -- Не-а, -- покачал головой Дерри. -- Я и так перебрал.
     Он описал изящный  круг, пробираясь  к двери и,  выходя,  не оглянулся,
надеясь, что  за ним  никто  не последует.  Действительно,  собутыльники  не
заметили, как он ушел, а вскоре напрочь забыли о его существовании.
     Когда  голоса  посетителей  таверны остались  далеко  позади,  к Дерри,
оглохшему  от  их  гомона,  вернулся  наконец  слух.  Он  шел,  стараясь  не
столкнуться  лбом с каким-нибудь прохожим,  -- людей на улицах было много, и
некоторые из них тоже пошатывались -- впрочем, не больше, чем  он сам. Войдя
в темную  аллею,  он на мгновение остановился  и подумал, что в  самое время
прервал эту бесконечную попойку. Вдруг Дерри услышал за спиной шаги.
     -- Кто  еще здесь?  --  грубо  спросил он, опять  прикидываясь пьяным и
надеясь, что в этом все-таки нет большой нужды. -- Кто там прется?
     -- Эй, паря, ты  как вообще? -- Перед ним появился человек, и голос его
звучал в этой мрачноватой аллее странно-спокойно и мягко.
     "Черт!" --  подумал  Дерри,  узнав человека,  который  все утро сегодня
сидел в таверне, тихо попивая  эль в  углу  вместе с другим. Почему  он  его
преследует? И где собутыльник?
     -- Я тебя помню, -- сказал Дерри, тщательно подбирая слова и  судорожно
соображая, как ему вести себя с этим  господином. -- Ты  был в трактире, да?
Что тебе надо? Нечем расплатиться?
     --  Мои друзья заметили, что ты плохо держался на ногах,  когда уходил,
-- сказал человек, стоя в четырех футах от Дерри  и внимательно рассматривая
его. -- Мы только хотели убедиться, что все нормально.
     --  Твои  друзья? --  спросил Дерри,  украдкой  осматриваясь, чтобы  не
выдать себя прежде времени. -- Чего  это они так обо мне пекутся? -- спросил
он и резко повернулся. заметив краем глаза, что к нему приближается с другой
стороны еще один человек. -- С какой это стати?
     -- Да ладно тебе, друг, -- сказал первый человек, шагнув к Дерри и беря
его за локоть. -- Мы не хотели тебя обидеть.
     --  Эй  ты, слышь,  --  начал Дерри,  протестуя более  решительно,  ибо
человек собирался, судя по всему, сопровождать его и дальше.
     -- Если нужны деньги, зря стараешься. Я все профукал в трактире.
     -- Да  не нужны нам  твои деньги, -- сказал  второй человек, беря Дерри
под руку с другой стороны и помогая своему товарищу вести его вдоль аллеи.
     Дерри   решил  притвориться  в  стельку   пьяным.   Бормоча   что-то  и
похохатывая, он спотыкался,  валясь  на каждом шагу то  в  одну, то в другую
сторону,  чтобы задержать их, пока у него не появится план; намерения у этих
ребят  были  явно  худые.  Заподозрили  они его в  чем-то  или просто  хотят
вытрясти деньги  --  не имеет  значения, лишь бы поверили,  что  он пьян. Во
всяком случае, пока они ведут его так, поддерживая за руки, серьезной угрозы
от него они не ждут. Может, это его и выручит?
     -- Вроде  хватит, --  сказал  первый,  когда  они  протащили его  футов
тридцать или сорок. -- Лиль?
     Второй кивнул и вынул что-то блестящее и маленькое из кармана плаща.
     Это "что-то" было слишком маленьким для клинка. Присмотревшись получше,
Дерри  понял,  что  это  бутылочка  темно-оранжевой  смолы.  Что бы  они  ни
собирались сделать с ним --  убить  или одурманить,  им это не  удастся. Они
даже не держали его,  но просто поддерживали под руки, чтобы он не свалился,
а значит -- поверили, что он пьян.
     В этом и была их роковая ошибка.
     --  Чего это? -- пробормотал  Дерри,  когда  человек  с сосудом наконец
вытащил пробку. -- Такое красненькое...
     -- Да, дружок, --  сказал  человек, поднося сосуд к лицу Дерри.  -- Это
прочистит тебе голову. Выпей-ка.
     Настала  пора действовать. Внезапно  высвободив  руки, Дерри  оттолкнул
пузырек, смола плеснула в  лицо  этому человеку, а он мгновенно повернулся и
ударил второго ногой в пах, да так сильно, что сам упал, но сразу же вскочил
на ноги и схватился за рукоять меча.
     Не успел он  вынуть его из ножен, как  первый из напавших ударил его по
руке и выбил оружие. Однако прежде чем он успел им  воспользоваться, второй,
приняв его в тусклом свете фонаря за Дерри, подкрался сзади и ударил  своего
товарища в спину. Тот  покачнулся, выронил меч, а второй, поняв свою ошибку,
бросился уже на Дерри.  Положение  изменилось в пользу молодого лорда,  хотя
по-прежнему было непростым. Дерри не был пьян, но и нельзя сказать, чтобы он
был вполне трезв, -- его реакции были замедленны, а человек,  стоящий  перед
ним,  похоже, собирался пустить  в  ход кинжал. Дерри  быстро выхватил из-за
голенища свой кинжал.  Некоторое время они ходили  вокруг друг  друга, делая
обманные выпады, затем сблизились.
     После недолгой  схватки Дерри удалось разоружить противника и  оглушить
его. Опустив обмякшее тело врага  на землю, он  подумал, что  хотя  очень не
хочется это делать, ему придется убить этого человека.  Нельзя оставлять его
живого здесь  в  аллее,  нельзя  допустить, чтобы  он  заговорил.  Он должен
умереть.
     Быстро  перекрестившись, он дотронулся до  руки первого из  нападавших;
тело уже  остывало.  Этот  был,  без  сомнения, мертв.  А  вот  второй... Он
подтащил второго  человека  к  Телу его напарника  и,  повернув лицом вверх,
наскоро обшарил карманы. Он нашел  такой же сосуд, как тот,  из которого его
пытались  отравить,  бумагу,  читать  которую  сейчас  не  было  времени,  и
несколько  золотых  монет.  Содержимое  бутылочки,  да  и  письмо,  пожалуй,
заинтересуют Моргана,  а  потому их  лучше  захватить. Деньги он положил  на
место.  Ему  они были не  нужны,  и  потом,  пусть  тот, кто  найдет  трупы,
подумает, что  они убили  друг друга  из-за денег. По крайней мере, не будут
искать убийцу. Осмотрев одежду убитого, Дерри и  тут  нашел деньги  и связку
бумаг, которые он взял для Моргана.
     Оглушенный  им человек застонал, и Дерри заставил  его опять затихнуть.
Он с отвращением взял в руки кинжал  другого нападавшего: никогда раньше ему
не приходилось убивать столь хладнокровно. Но в противном случае в опасности
окажется  его  собственная  жизнь.   Выбора  нет;  в  конце  концов  --  это
самозащита, он вынужден так поступить.
     Глубоко вздохнув, Дерри  приподнял голову человека  и быстрым движением
перерезал  ему горло. Затем  он  вложил нож  в руку другого  человека, вытер
клинок и быстро пошел прочь по аллее. Он не раз видел человеческую смерть, и
сам  убивал,  но всегда -- в сражении, в открытом бою; он и подумать не мог,
что сможет убить вот так, под покровом ночи.
     Дерри дошел  до конца аллеи  и свернул  в переулок,  снова  притворяясь
пьяным. Пройдя  квартал, он  остановился  у канала  и  осмотрелся.  Прохожие
поглядывали на него с сочувствием, принимая за одного из своих же пьяниц.
     Но Дерри  знал свое  дело.  Как  только  он  достиг  комнаты в  "Кривом
Драконе", он вновь стал совершенно трезвым молодым господином.

     Морган  сидел с закрытыми глазами, откинувшись в высоком кресле. Герцог
был один у себя в башне. Он слышал потрескиванье поленьев и чувствовал тепло
очага справа от себя, знал, что, открыв глаза, увидит высокие своды комнаты,
образованные семью  окнами зеленого  стекла. Не зря башне дали такое имя  --
Зеленая. В середине стола  перед ним стоял грифон, в лапах которого  холодно
блестел  широкий кристалл. Руки Моргана безжизненно лежали  на подлокотниках
кресла --  он только  что расслабился, освободив голову от досужих мыслей. В
дверь постучали, но он не пошевелился, не открыл глаза.
     -- Кто там?
     -- Дункан. Можно?
     Морган вздохнул и, выпрямившись, взглянул на дверь.
     -- Открыто.
     Ручка  повернулась, дверь  приоткрылась,  и  в  комнату осторожно вошел
Дункан.
     -- Закрой дверь, -- сказал Морган, вновь откидываясь в кресле.
     Дункан покосился на маленький  круглый столик и  сел  напротив Моргана.
Лицо  его кузена  было бледным,  отрешенным,  и  Дункан понял,  что  он ждет
сигнала от Дерри.
     --  Могу  я  помочь чем-нибудь,  Аларик? --  мягко  спросил он. --  Еще
рановато, ты знаешь?
     -- Знаю, -- вздохнул Морган. -- Я боюсь, что он попытается связаться со
мной чуть раньше и испугается, не получив ответа. Для него все это внове.
     Дункан улыбнулся.
     -- А  для нас это -- надоевшая рутина,  да? -- сказал он, кладя руки на
столик и складывая вместе пальцы. -- А ты не позволишь мне стать посредником
между вами, чтобы  удвоить твою силу? Это облегчит задачу,  а про меня Дерри
все равно узнает рано или поздно.
     Морган слегка улыбнулся.
     -- Допустим. Когда ты будешь готов?
     -- Как только будешь готов ты. Пойду за тобой след в след.
     Морган  сделал глубокий  вдох и медленно выдохнул, затем  выпрямился  и
обхватил  руками  широкий  кристалл.  Следующий глубокий  вдох  был  началом
погружения в Тиринский  транс,  и он закрыл  глаза. Еще  мгновение прошло  в
безмолвии, и  широкий  кристалл начал слабо  светиться. Дункан, перегнувшись
через столик, сжал кисти Моргана и покрепче оперся локтями на столешницу.
     Он выдохнул -- и вместе с Морганом погрузился в транс.
     Ширский  кристалл  на  мгновение  вспыхнул и вновь  замерцал  необычным
сумрачно-янтарным светом.
     --  Он  готовится,  -- мысленно передал Морган.  --  Он  ищет связующий
предмет.
     -- Я чувствую, -- мысленно же ответил Дункан.
     -- Где он? Ты знаешь?
     -- Не могу сказать. Далеко.

     В крошечной комнате на окраине  невзрачного предместья сидел на кровати
Дерри. Он зажег одну  из двух свечей, бывших в комнате, и  читал найденные у
убитых  бумаги. И то, что он из бумаг узнал, весьма ослабило его раскаяние в
хладнокровном убийстве -- напавшие на него были агентами Венцита, посланными
собрать сведения о войсках Моргана. Тем же самым занимался и Дерри, только с
другой стороны. Правда, они были в самом начале пути к своей цели, в отличие
от него. И, конечно, они убили бы Дерри, сложись все немного иначе.
     Сейчас они были мертвы, а  он остался в  живых. Бумаг  он не оставил, и
пока  местные власти опознают их, пройдет время. Конечно, когда выяснят, что
это королевские агенты, поднимется  шум, и  все его сегодняшние собутыльники
прослышат  об этом. Возможно, его исчезновение и не  свяжут с этим делом, но
он должен быть начеку. Похоже, скоро в Фатане начнется  суматоха, а он здесь
совсем один.
     "Нет,  не совсем!" -- сказал  он  себе, снова  сев на постель,  и вынул
из-под  рубашки  медальон,  данный  ему  Морганом.  Прежде всего  он  должен
рассказать Моргану, что случилось, и передать ему собранные сведения.
     Он сжал медальон в руках и рассматривал  его несколько мгновений, потом
закрыл  глаза  и   пробормотал  слова,   которым   Морган  учил  его.  Дерри
почувствовал головокружение, погружаясь  в  этот странный и пугающий  сон. А
потом  он  ощутил  присутствие  кого-то,  очень близкого  человека  и  с ним
другого, знакомого почти так же хорошо.
     Чары сработали!
     -- Поздравляю, Дерри. Ты хороший ученик. Были какие-нибудь трудности?
     -- Морган?
     -- Правильно. И еще Дункан.
     -- Отец Дункан?
     -- Вы удивлены?
     -- Не то слово.
     -- Поговорим позже. Какие новости?
     -- Важные, -- сказал Дерри, улыбнувшись, хотя знал, что Морган не может
видеть выражение его лица.  -- Отряды торентского короля собираются к северу
отсюда -- тысяч пять, если слухи верны.
     -- "Отсюда" -- это откуда? -- вмешался Морган.
     --  Простите. Я в Фатане,  в "Кривом Драконе". Так получилось, что я не
мог до сих пор дать о себе знать.
     -- Все понятно. Продолжайте.
     --  Так или иначе, они собираются в местечке под названием  Медрас, это
полдня пути  к северу отсюда. Думаю выехать  утром.  В  тех же местах сейчас
будет хорошая охота.
     -- Что послужит для  тебя надежным  прикрытием, -- ответил Морган. -- А
что о положении здесь, в Корвине?
     -- А-а... кое-какие толки о Варине де Грее, но немного. С тех пор как в
Торенте правитель из Дерини, Варин сделал  несколько  вылазок вдоль границы,
но без большого успеха. Я еще послушаю, что о нем говорят на Западе.
     --  Да, попробуй, --  сказал Морган.  --  Что еще? Ты  проделал хорошую
работу, но я не хочу испытывать твое мужество сверх необходимости.
     -- Да! -- вырвалось у Дерри. -- Я сегодня убил одного человека, милорд.
Он и его напарник были торентскими агентами, они пытались меня отравить.
     -- Чем -- ты знаешь?
     -- Нет, но это у меня с собой. Я привезу вам.
     -- Достань это, -- приказал Морган.  -- Можешь открыть глаза. Опиши мне
это.
     Дерри осторожно  открыл  глаза, дотянулся до стола  и взял  пузырек. Он
внимательно посмотрел на него и снова зажмурился.
     -- Это маленький стеклянный  сосуд, заткнут коричневой пробкой.  Внутри
какая-то оранжевая смола.
     -- Хорошо. Осторожно открой и понюхай это. Только не пролей на себя.
     -- Да, сейчас.
     Дерри открыл сосуд и осторожно принюхался.
     -- Еще, -- приказал Морган.
     Дерри повиновался.
     -- Ты узнал это, Дункан?
     --  Не  уверен.  Может  быть,  белаш? В Р'Касси  используют  его, чтобы
развязать  язык. Но  это  действует только  на людей, и  то когда  они очень
пьяны.
     -- Дерри, ты был пьян? -- спросил Морган.
     -- Они так  думали, -- улыбнувшись, ответил Дерри. --  Это повредило бы
мне?
     --  Все  зависит  от  того, действительно ли  ты  был  трезв. Откуда ты
знаешь, что они торентские агенты?
     -- Я  взял их бумаги. Гариш де Брэй и Эдмунд Лиль, последний из  дворца
его высочества в Белдуре. Они шпионили против нас.
     -- Как нехорошо с их стороны, -- ответил Морган. -- Еще на сегодня есть
что-нибудь?
     -- Ничего, сэр.
     -- Отлично. Прежде всего я хочу, чтобы ты уничтожил эти бумаги и белаш.
Тебе  грозит смерть, если  это найдут. Завтра  я  должен ехать  в Орсальский
Удел, но вечером в это же  время  я выслушаю тебя, если будет нужда. Но если
не  будет  крайней необходимости, можешь со мной  не связываться  --  береги
силы, у  тебя еще много дел. Выясни все, что можно, об отлучении. Наконец --
будь осторожен и возвращайся в ближайшие два дня. Все ясно?
     -- Да, сэр. Связаться с  вами завтра вечером, если будет необходимость,
и в течение двух дней вернуться.
     -- Тогда всего доброго.
     -- Благодарю вас, сэр.
     Дерри слегка вздрогнул,  когда  связь  прервалась, потом открыл глаза и
окинул взглядом комнату. Он почувствовал на глазах слезы, но  это были слезы
радости;  опыт прошел лучше, чем  он ожидал.  Сейчас он  готов  был поверить
всему, что говорил ему Морган о магии.
     Он мрачно посмотрел  в  открытый сосуд и вылил его содержимое в стоящий
под кроватью ночной горшок. Сосуд он  швырнул в груду  мусора на полу, затем
сжег бумаги.  Пепел он  тоже  выбросил в  ночной  горшок и  на всякий случай
помочился туда.
     Вот  так. Теперь даже  Дерини не  догадается, что  там  было,  --  если
вздумает заглянуть.
     Усевшись  в кресло, он сбросил кожаную куртку и  стянул сапоги. Откинув
одеяло,  Дерри  повалился на  постель.  Мешавший ему кинжал он  спрятал  под
подушку и,  вспомнив в последний момент о медальоне Моргана,  убрал  его под
рубашку.
     "Даже если кто войдет, там его не увидят", -- подумал он, засыпая.

     ГЛАВА VII
     "Да придет на него гибель неожиданная..."[7]
     Когда  взошло  солнце,  Морган  и  Дункан  в  сопровождении герцогского
эскорта поднялись на борт  "Рафаллии". Воздух был сырым,  холодным и тяжелым
от морской соли.
     Поскольку визит в Орсальский Удел носил  официальный  характер,  Морган
был  одет по всей  форме -- кожаный плащ до  колен с Корвинским  грифоном  и
зелеными манжетами поверх легкой кольчуги, закрывавшей тело от шеи до колен.
Голенища кожаных сапог с парадными серебряными  шпорами -- хотя Морган  и не
собирался ехать верхом --  доходили  до того места, где кончалась  кольчуга.
Богатый зеленый шерстяной плащ с серебряной пряжкой был накинут на плечи.  И
поскольку  это  был  дипломатический визит,  а  не военные маневры,  на  его
золотых  волосах возлежала герцогская корона  Корвина. Однако  на боку висел
меч в удобных кожаных ножнах.
     Дункан  тоже был одет, как  и  подобало  для  такого  визита,  по  всем
церковным правилам -- в сутану с высоким воротом и плащ --  поверх кольчуги.
Он долго думал,  не лучше ли надеть  розовый  плед  Мак-Лайнов  -- у Аларика
нашелся бы подходящий, --  но решил,  что  не следует торопить события.  Еще
мало кто знал о том, что  он лишен права служения, и не стоило давать лишний
повод для  досужих домыслов. Пока он  носит черное, это никого не насторожит
-- все видят то, что привыкли видеть.
     При этом он  сознавал, что ему  совсем нетрудно  вернуться в общество в
качестве мирянина. Лорд  Дункан Говард Мак-Лайн -- прежде всего сын знатного
дворянина,  воспитанный  в лучших традициях аристократии.  И хотя  новенький
клинок,  висящий  у  него  на  поясе,  пока  не  был  опробован,  Дункан  не
сомневался, что при необходимости воспользуется оружием.
     Над берегом  сгустился  туман,  и,  лишь подъехав  к причалу, Морган  и
Дункан  увидели  высокую  мачту  "Рафаллии", проступавшую  в  серой,  унылой
пелене.  Парус, блестяще расшитый  и  украшенный, был свободно свернут вдоль
единственного  длинного  рея;  черно-зеленый штандарт  Моргана  на  коротком
древке был  закреплен на корме. Они увидели, как  матрос поднимает на  мачту
флаг Келсона -- малиново-золотой на фоне серого утреннего неба.
     "Рафаллия"  была  не  самым  большим  из  кораблей  Моргана,  хотя  при
водоизмещении  в сто пятьдесят тонн это  судно было одним  из  прочнейших. С
клинкерной  обшивкой (как говорят моряки), с одинаково заостренными носом  и
кормой,  как у многих кораблей, оно ходило  по торговым делам, бороздя Южное
море. Команда его состояла из тридцати матросов и четырех офицеров. На судне
были  каюты  и  для  пассажиров. При попутном ветре  "Рафаллия"  без больших
затруднений  делала  от  четырех  до  шести  узлов в  час,  а  нововведения,
заимствованные  у южных  купеческих судов из Бремагны,  позволяли  двигаться
даже под углом в сорок  градусов к  направлению ветра --  с  помощью  нового
переднего паруса, именуемого "сетти".
     Если  же было  безветрие  или  ветер дул не в том направлении -- всегда
оставались  весла. И даже  без парусов  "Рафаллия" могла достичь Орсальского
Удела и вернуться обратно меньше чем за день.
     Поднимаясь вместе с Дунканом по сходням, Морган снова взглянул на мачты
и  увидел,  что матросы  уже  карабкаются  по реям  и  закрепляют  оснастку,
готовясь к  отплытию. Дозорный вел  свое наблюдение  с  площадки  на вершине
мачты; Морган  видел яркие матерчатые  шапочки  матросов, снующих  по нижней
палубе.  Он  очень  надеялся,  что сегодня  им не придется идти  на  веслах,
рассчитывая прибыть на место до полудня.
     Когда  он с досадой думал о том,  что  путешествие может  затянуться, к
нему  подошел  высокий  человек  в  коричневом  кожаном костюме  и  плаще  с
малиновым воротником.  На нем  была  кожаная капитанская  фуражка  с зеленой
кокардой -- знаком морской службы герцога. Он улыбнулся Моргану. У него была
жесткая,  ржавого  цвета борода  и такие  же усы,  которые  топорщились  при
разговоре.
     --  Доброе  утро,  милорд!  -- сказал он, оглядываясь вокруг, как будто
холод раннего утра и туман доставляли ему несказанное удовольствие. -- Разве
не прекрасное утро?
     Морган приподнял бровь.
     --  Конечно,  если  вам нравится  плыть  вслепую, Генри.  Хоть ветер-то
будет, или придется идти на веслах?
     --  О,  ветер подымется, -- утешил  его  капитан. -- И вообще,  судя по
всему,  сегодня будет неплохой  денек  для морского путешествия. Только одно
может затруднить отплытие... Сколько всего людей вы берете с собой на борт?
     -- Всего девять, -- сказал Морган,  обернувшись. -- Да, я не представил
--  это мой кузен, монсеньор Дункан Мак-Лайн. Дункан -- Генри Кирби, капитан
"Рафаллии".
     Кирби приподнял фуражку за козырек.
     -- Счастлив  видеть  вас, монсеньор. --  Он  повернулся  к  Моргану. --
Готовы ли ваши люди подняться на борт, милорд?
     -- Разумеется. Сколько до отплытия?
     -- О, четверть часа или около того. Мы снимемся с якоря, как только все
будут на борту.
     -- Отлично. --  Морган обернулся, подал  знак группе людей, стоявших на
причале,  и, вслед за Дунканом  и Кирби, ступил на борт корабля.  За ними по
сходням  поднялись  лорд Гамильтон  и с ним маленький  отряд  -- всего  семь
человек.
     Гамильтон выглядел сегодня увереннее, здесь он чувствовал себя на своем
месте,  будучи  солдатом, а не  придворным. Общение  с Гвидионом  и прочими,
подобными ему,  за  последние  дни доставляло лорду немалое  раздражение.  И
поэтому  никто  не испытал  большей  радости,  чем  он,  когда  необузданный
музыкантишка отбыл нынче утром в Кульд. День начался для  Гамильтона хорошо,
и он чувствовал себя прекрасно, поднимаясь во главе отряда на корабль.
     Мастер  Рандольф  впервые путешествовал на корабле  с  герцогом,  и его
добродушное лицо сияло от восторга при мысли о предстоящих  приключениях. Он
был  всего  лишь  лекарем,  и  его  редко впутывали  в  настоящие придворные
интриги, и то, что Морган взял его  с собой в эту поездку, безмерно удивляло
и радовало Рандольфа.
     Рядом с  ним стоял Ричард  Фитцвильям, оруженосец  короля, приехавший с
Дунканом из Ремута. Ричард  тоже был в восторге от возможности увидеть наяву
легендарный  Орсальский  двор.  К тому  же он  боготворил  Моргана,  который
некогда учил его в Ремуте военному  искусству. Преданный герцогу всей душой,
он не  раз рисковал нарваться на грубый  ответ или даже физическую расправу,
защищая своего учителя от клеветы.
     Еще  на борту  находилось четверо  офицеров  из  личной охраны Моргана,
которым  предстояло   быть  не  только  почетным  эскортом,  но  и  военными
советниками на том стратегическом совещании, что было главной целью визита.
     Эти люди,  находясь  в подчинении лорда  Гамильтона,  будут командовать
местными  силами,  когда  Морган  отправится   на  Север,  чтобы  возглавить
королевские   войска.  Поэтому  их  присутствие   при  обсуждении  вопросов,
касающихся обороны Корвина, просто необходимо.
     Когда  все  были на  борту, два человека в голубых штанах  и  полосатых
куртках  убрали сходни и натянули  леера. К тому времени подул бриз и  стало
проясняться. По  команде  Кирби  матросы  отдали  швартовы  и начали ставить
паруса. Дюжина гребцов отвела судно на  пятьдесят ярдов  от причала, и когда
они миновали последний из  стоявших  на рейде кораблей, судно развернулось и
паруса наполнились ветром.
     Бриз  усилился; вскоре  "Рафаллия" вышла  из залива  и  стала  набирать
скорость. Пройдя несколько сотен ярдов, она сделала изящный разворот и взяла
курс на столицу  Орсальского Удела. Если  ветер не изменится, меньше  чем за
четыре часа они успеют вернуться, пусть даже на обратном пути придется  идти
на веслах.
     Как  только курс  был  взят,  капитан  Кирби позвал Моргана, Дункана  и
Рандольфа на корму. Хотя "Рафаллия"  была торговым судном, она имела  боевые
площадки и на корме,  и на носу.  Рулевой направлял движение корабля веслом,
закрепленным  в  правой части такой площадки, но остальная ее часть  была  в
ведении самого капитана и использовалась им для отдыха и обзора.
     Матросы  принесли  стулья,  обитые форсинской  кожей;  рассевшись,  все
четверо почувствовали себя более уютно. Солнце  совсем вышло из-за  облаков,
туман  рассеивался  над обрывистым берегом удаляющегося  Корота.  Гамильтон,
четыре лейтенанта и молодой Ричард  праздно прогуливались по главной палубе,
тогда как все  остальные не занятые  сейчас  члены  экипажа отдыхали в узкой
галерее для гребцов, проходящей вдоль бортов. Один  впередсмотрящий стоял на
носовой площадке,  а  другой  расположился в  "вороньем  гнезде" на  вершине
мачты.  Огромный  парус  с изображением  Корвинского грифона закрывал  собой
большую часть неба.
     Кирби, закончив осмотр корабля, вернулся на корму.
     --  Хорошая погодка!  А что я вам говорил, милорд? Вам  давно надо было
выйти в море  и понюхать соленого ветра,  чтобы понять  всю  прелесть жизни!
Может быть, примете по стаканчику вина, чтобы хорошенько согреться?
     --  Я  пью только фианское, -- ответил  Морган, зная,  что на  корабле,
скорее всего, есть именно это вино, поскольку Кирби другого и не пьет.
     Кирби лукаво усмехнулся и развел руками.
     -- Все самое лучшее --  для вас, милорд. -- Он оглянулся через плечо на
мальчика семи-восьми лет,  который  что-то  строгал  в  гребной галерее.  --
Дикон, мальчик мой, подойди-ка сюда на минутку.
     Мальчик внимательно  взглянул на него, отложил  ножик, поспешно вскочил
на  ноги  и  бросился к трапу. Корабль  раскачивало,  но Дикон легко взбежал
вверх. Его  глаза, [:] устремленные на Кирби,  сияли  восторгом и
обожанием.
     -- Да, сэр?
     --  Принеси  нам  кубки  и  бутылку  фианского  вина,   хорошо,  сынок?
Кто-нибудь поможет тебе поднять все это.
     --  Мой оруженосец,  -- сказал Морган, направляясь к фальшборту  позади
капитана. -- Ричард,  помоги,  пожалуйста, мальчику!  Капитан Кирби согласен
любезно поделиться с нами своими запасами фианского вина.
     Ричард, стоявший среди офицеров на главной палубе, внимательно выслушал
его и одобрительно  кивнул.  Дикон промчался мимо него и стал карабкаться по
другому  трапу,  а затем  нырнул в трюм. Ричард проводил мальчика удивленным
взглядом -- его, как сугубо сухопутного человека, поразила ловкость ребенка.
Он покорно  последовал за ним следом,  хотя  не так  быстро и  гораздо более
осторожно.
     --  Мой сын, --  с  гордостью сказал Кирби,  проводив  обоих  взглядом.
Морган понимающе улыбнулся.
     За этой сценой  наблюдал, стоя у борта, старшин рулевой  "Рафаллии"  --
Эндрю. Минуту спустя он отвернулся и, облокотившись на планшир, пристально и
угрюмо стал вглядываться в туманные, неясные очертания орсальского берега.
     Никогда  уже  он  не выйдет  на этот  обведенный  пенной  каймой берег,
никогда, он знал это,  не увидит больше родной Фианы, Фианы, чье вино  и чьи
красавицы чаще всего были предметом разговоров на палубе. Но он уже смирился
с этим. За то, что он собирался совершить, можно было заплатить и большим, и
он был готов ко всему.
     Некоторое  время он стоял не двигаясь,  потом сунул руку  за  пазуху  и
достал  из-под домотканой отбеленной рубахи клочок смятой ткани. Оглянувшись
и удостоверившись, что за  ним никто  не наблюдает, он  развернул лоскуток и
разгладил его в руках. Его губы  зашевелились -- он  повторял шепотом слова,
которые перечитывал уже в пятый  или шестой раз: "Грифон отплывает  утром, с
приливом. Он не должен добраться до цели. Смерть всем Дерини".
     Внизу была нацарапана эмблема в виде сокола и буква "Р".
     Эндрю  оглянулся,  осмотрел  палубу и  снова  взглянул  на  море. Гонец
появился вчера ночью,  когда солнце  скрылось  за туманными горами. Им стало
известно, что Морган утром отплывает на борту "Рафаллии" в Орсальский  Удел.
Так  пусть же на корабле он встретит  свой конец!  Смерть не будет легкой --
легкая  смерть  не для лорда Аларика Энтони Моргана. Но  он умрет,  и  умрет
скоро.
     Эндрю  прижал  правую  руку  к груди  и  нащупал флакончик,  висящий на
крепком  шнуре.  Хотя гибель его неизбежна,  он  не  уклонится от выполнения
своего долга, ибо поклялся Сыном Божьим, и останется клятве верен. К тому же
сам  Варин обещал,  что  умрет он легко и быстро.  А  уж на  том свете Эндрю
сполна будет вознагражден за то, что убил ненавистного герцога -- Дерини.
     Ну и что, пусть он  погибнет сам, но убьет Моргана! С корабля все равно
не убежишь, даже если все остальное пройдет гладко. А в случае провала -- о,
он,  слышал,  что могут Дерини  сделать с человеком, как они  овладевают его
волей, заставляя излить душу силам зла, предавая свое дело.
     Нет,  гораздо лучше сначала выпить  надежной отравы, а потом уж сразить
Моргана. Зачем человеку жить, если он погубит свою душу?
     Эндрю решительным жестом скомкал в кулаке лоскуток, бросил  его в воду,
проводил  взглядом,  а  потом  снова  полез  за  пазуху  и достал  маленький
флакончик с ядом.
     По словам Варина, это очень сильное зелье -- несколько капель на острие
кинжала,  крохотная царапина --  и никакое волшебство, никакие силы  мира не
спасут изменника Моргана.
     "Ну вот. Пусть теперь этот Дерини побережется, -- подумал он. -- Пока я
еще живу, пока дышу -- его кровь прольется, а вместе с кровью уйдет  из него
и жизнь".
     Он закупорил  флакончик и  сжал  его  в кулаке,  затем повернулся и  со
скучающим видом направился в  сторону  кормовой  орудийной  площадки,  якобы
сменить  рулевого. Поднявшись по  трапу,  он проскользнул  к рулю за спинами
Моргана и его свиты, не желая встречаться глазами с герцогом, словно боялся,
что  тот  с  первого  же  взгляда проникнет  в его  замысел  и  предотвратит
неминуемое. Его появление на площадке не заметили, потому что как  раз в это
время вернулись  Ричард  и  юнга с  видавшими  виды деревянными  кружками  и
бутылкой вина. Эндрю с грустью отметил, что  на бутылке красовалась фианская
печать.
     -- Вот славный мальчик, -- улыбнулся Кирби, сломав печать,  и, открывая
бутылку, облил вином все вокруг. -- Милорд,  у вас  определенно хороший вкус
на вина.
     -- Я всего лишь  беру пример с вас, Генри, -- улыбнулся в ответ Морган.
Он сделал  большой  глоток.  --  Кроме  того, если бы не моряки  вроде  вас,
доставляющие  его,  я  бы  вообще  не  знал, что на свете есть  такое  чудо.
Отличное в этом году вино... К счастью, есть еще такие люди...
     Он вздохнул и сел, вытянув ноги.  Его  кольчуга, его  золотистые волосы
поблескивали на солнце. Корону Морган  снял, она  лежала рядом со стулом, на
палубе.
     Тем временем Эндрю  удалось наконец снова выковырять пробку из флакона.
Сделав  вид,  что  зевает, он поднес  его к губам и  вылил содержимое себе в
горло,  при  этом  ему  стоило  немалых  усилий  скрыть  свои  ощущения;  он
закашлялся, Кирби  удивленно посмотрел на него,  но  так ничего и  не поняв,
вернулся к беседе.  Эндрю с трудом проглотил слюну и  более-менее  пришел  в
себя. "Черт возьми, -- подумал он, вытирая слезящиеся глаза, -- Варин мог бы
предупредить, что мне  придется выпить такую  гадость.  Из-за этого  чуть не
сорвалось все! Однако теперь мне надо торопиться".
     Выпрямившись,  он внимательно  изучил  расстановку  людей на  площадке.
Морган сидел на стуле спиной к  нему, их разделяло футов восемь. Кирби стоял
левее  и  пятью  футами  дальше,  слегка отвернувшись  в сторону. Священник,
мастер  Рандольф  и  оруженосец  Ричард  толпились  по правую руку  Моргана,
вглядываясь в едва виднеющийся  берег  на  востоке; перемещения корабельного
рулевого их явно не интересовали.
     Губы Эндрю  скривились в зловещей усмешке, а пальцы судорожно  стиснули
рукоятку длинного кинжала,  пока он прикидывал, куда лучше нанести удар. Его
взгляд остановился  на  незащищенном  затылке  Моргана. Стремительно обогнув
валек  рулевого весла,  Эндрю выхватил из-за  пояса нож  и бросился к  своей
жертве.
     Получилось все, однако, не так, как  он  рассчитывал. В тот самый  миг,
когда рулевой прыгнул к Моргану,  молодой оруженосец оглянулся и увидел его.
Еще  мгновение, и удар был бы нанесен, но Ричард с криком  ринулся наперерез
убийце,  при  этом  столкнув  Моргана со  стула.  В  этот  же  момент  судно
накренилось и Эндрю, потеряв равновесие, не смог удержаться на ногах. Падая,
он сбил с ног Ричарда, тот повалился на Моргана, а сам рулевой рухнул на них
сверху.
     Это был полный провал!
     Подоспевшие Дункан и Кирби заломили Эндрю руки и оттащили его прочь; на
орудийную  площадку  уже  взбежал  Гамильтон  в  сопровождении  лейтенантов.
Увидев, что подоспела помощь и теперь справятся без него,  капитан кинулся к
рулю  и  вернул корабль  на прежний курс, настойчиво призывая кого-нибудь из
команды подойти и принять у него управление судном.
     Рандольф,   прикрывший  маленького  Дикона,  когда   началась  вся  эта
заваруха,  сейчас тревожно смотрел на Моргана -- тот пытался  приподняться и
сесть на палубе. Когда ему это удалось, он уставился на Ричарда, который так
и лежал не двигаясь, придавив ему ноги.
     --   Ричард?  --  позвал  герцог  и  потряс  его  за  плечо.  Юноша  не
пошевелился. И тут  глаза Моргана  расширились -- он увидел  в боку молодого
оруженосца кинжал.
     -- Рандольф! Иди сюда! Он ранен!
     Доктор тотчас подошел  и встал на колени, чтобы осмотреть  рану. Ричард
застонал и с трудом открыл глаза.  Лицо  у него  было  мертвенно-бледное,  с
каким-то синеватым оттенком. Когда лекарь коснулся кинжала, юноша поморщился
от боли. Дункан, убедившись, что пленник под надежной охраной, присоединился
к Рандольфу.
     --  Я...  я остановил его,  милорд,  --  прошептал Ричард, тяжело дыша,
глядя ясными глазами на Моргана. -- Он хотел вас убить.
     ---  Ты  молодец, -- прошептал  Морган,  откидывая темные волосы со лба
раненого, на лице которого уже читались признаки агонии. --- Что с ним, Ран?
     Рандольф горестно покачал головой.
     -- Думаю, он отравлен, милорд. Если  бы рана была не  такой глубокой...
-- Он огорченно опустил голову. -- Мне очень жаль, милорд...
     -- Ваша светлость, -- прошептал Ричард, -- могу  ли я попросить  вас об
одной вещи?
     -- Все, что в моих силах, Ричард, -- ласково ответил Морган.
     -- Вы... вы можете сказать моему отцу, что я погиб у вас на службе, как
ваш вассал.  Он...  -- Ричард закашлялся, очередной приступ боли пронзил все
его тело. -- Он надеялся, что на днях я буду посвящен  в рыцари, -- закончил
юноша чуть слышно.
     Морган  кивнул,  закусив губу  и  не  видя ничего  сквозь  пелену перед
глазами.
     -- Тогда разрешите произнести  слова клятвы,  милорд, -- шептал Ричард,
из последних сил сжимая  руку  Моргана. -- Я, Ричард Фитцвильям,  становлюсь
вашим  вассалом,  отдавая  душу  и тело  для земного  служения, -- глаза его
расширились, голос вдруг окреп, -- и  я буду нести его честно и  преданно, в
жизни  и в  смерти,  против любого врага. -- Гримаса боли снова исказила его
черты, он закрыл глаза. -- Да поможет мне Бог...
     Голос его  затих  с последним  словом  присяги, рука  ослабла,  дыхание
угасло.  Содрогнувшись, Морган на мгновение прижал к груди мертвого юношу и,
убитый  горем, закрыл  глаза.  Он слышал, как Дункан, стоящий рядом  с  ним,
бормочет слова отходной.
     Он  посмотрел  на   суровое  лицо  Кирби,  на  лейтенантов,  охраняющих
пленника,  на  самого пленника,  и глаза  его блеснули  холодной сталью.  Не
отводя  взгляда  от человека,  который  стоял  перед  ним,  глядя на него со
свирепым гневом, он осторожно  опустил тело Ричарда на палубу и встал. Между
ним и пленником лежала перевернутая скамейка, и Морган заставил себя поднять
ее и' аккуратно поставить на место, прежде чем приблизился к этому человеку.
Стоя  перед ним, Морган,  с  трудом  сдерживаясь, чтобы не ударить  по этому
ухмыляющемуся лицу, несколько раз сжал и разжал кулаки.
     -- Почему?.. -- тихо спросил он, не в силах сказать что-нибудь еще.
     --  Потому  что ты -- Дерини, а все Дерини  должны  умереть! -- Пленник
сплюнул, его глаза вспыхнули фанатичным огнем. -- В другой раз вы так просто
не отделаетесь, черт вас возьми! А другой раз будет, клянусь вам!
     Морган пристально смотрел  на него несколько мгновений, не произнося ни
слова, пока тот наконец не сглотнул и не опустил глаза.
     -- Больше тебе нечего сказать? -- тихо спросил Морган. Глаза его опасно
потемнели.
     Пленник  снова поднял  глаза,  и  его лицо  приняло  какое-то  странное
выражение.
     --  Не боюсь я тебя, -- твердо произнес он, -- я хотел убить тебя,  и я
доволен. И пошел бы на это опять, если бы мог.
     --  А Ричард уже ничего не сможет, -- холодно сказал Морган, не отрывая
глаз от человека, который метнул беспокойный взгляд в сторону лежащего перед
ним мертвого юноши.
     --  Он связался с  Дерини, --  выпалил  убийца, -- он получил  то,  что
заслужил.
     -- Черт тебя  возьми, уж он-то этого  не заслужил! -- выругался Морган,
схватил Эндрю  за  воротник рубахи и приблизил его лицо  к своему настолько,
что их разделяли всего несколько дюймов. -- Кто Подослал тебя ко мне?
     Пленник поморщился от боли и покачал головой, потом улыбнулся.
     -- Не выйдет, Морган. Я тебе ничего не скажу. Я уже, считай, мертвец.
     --  Пока  ты не  мертвец! -- пробормотал Морган  сквозь зубы, скручивая
воротник его рубахи. -- Ну, кто тебя подослал? Кто за этим стоит?
     Морган  посмотрел  на него  тем  особым взглядом, которым  пользовался,
когда хотел прочесть мысли другого; голубые глаза Эндрю расширились, и в них
отразился смертельный ужас.
     -- Нет, ты не получишь  моей души,  ублюдок Дерини!  --  выкрикнул  он,
резко отводя  взгляд и  устало закрывая глаза, -- оставь  меня! --  Его тело
пронзила дрожь, рулевой застонал, тщетно борясь с могуществом  Дерини. Затем
он  вдруг ослабел и  обвис  на руках  у  своих  стражей, безжизненно  свесив
голову.  Морган  сделал  последнюю  попытку  проникнуть  в  его ускользающее
сознание, но все было напрасно. Эндрю был мертв.  Выпустив ворот его рубахи,
Морган обернулся.
     -- Ну, что случилось?  -- в досаде спросил он. -- Я,  что ли, его убил,
или он перепугался до смерти, или что еще?
     Рандольф осмотрел  тело, которое лейтенанты  уложили  на  палубу, затем
разжал крепко стиснутую левую ладонь. Подняв пузырек и  принюхавшись, доктор
встал и, протянув его Моргану, сказал:
     -- Яд, милорд. Возможно,  тот же, что и на  ноже. Понимал, по-видимому,
что, даже если он вас убьет, у него нет надежды на спасение.
     Морган посмотрел на лейтенанта, обыскивающего тело.
     -- Что-нибудь еще?
     -- К сожалению, ничего, милорд.
     Морган еще с минуту смотрел на труп, затем толкнул его носком сапога.
     -- Оставьте его, -- наконец произнес герцог. -- Займитесь Ричардом.  Он
будет похоронен в Короте, со всеми почестями, как мой вассал.
     -- Слушаюсь,  милорд, -- ответил  лейтенант, снимая свой зеленый плащ и
укрывая им павшего кавалера.
     Морган  отвернулся и  прошел вдоль перил,  отходя как можно  дальше  от
обоих  мертвецов; он был мрачен,  словно слышал в шуме волн, что этими двумя
жертвами дело не ограничится.  Дункан  догнал его и  пошел рядом.  Некоторое
время он наблюдал за кузеном, пока не рискнул нарушить тишину.
     --  "Все  Дерини  должны  умереть",  скажите  пожалуйста!  --  спокойно
повторил он слова рулевого. -- Тебе это ничего не напоминает?
     Морган кивнул.
     -- Да, эти песни, которые распевают на улицах. И то, что Ран услышал на
приеме об этих  приграничных набегах. Все это сводится к  одному: этот Варин
совсем отбился от рук.
     -- Мы  только что видели парня,  преданного ему, --  заметил Дункан. --
Этот Варин,  должно быть, человек большого обаяния.  Трудно представить, как
ему удалось заставить этого матроса отдать свою жизнь их делу?
     Морган фыркнул.
     -- Что  ж тут  трудного? "Убив Дерини, эту  нечисть,  ты поможешь всему
человечеству.  На том свете подвиг твой будет вознагражден. Но только смерть
может  спасти тебя от мести Дерини, уберечь от  осквернения твою бессмертную
душу".
     --   Звучит  весьма   убедительно   для   ума   простолюдина,   полного
предрассудков, --  согласился Дункан. --  Боюсь,  после отлучения,  если оно
состоится, мы увидим  еще немало в  этом роде. Все  их предубеждения вылезут
наружу. Это только цветочки.
     --  Да,  и не  могу сказать,  чтобы мне  все это нравилось, -- произнес
Морган. --  Не будем  сегодня долго задерживаться в Орсальском  Уделе. Может
быть, дома  я и не смогу сделать все,  что нужно, но я должен видеть  своими
глазами, когда все это на нас обрушится.
     --  Так  до  тебя,  наконец,  дошло,  что  отлучение  --  действительно
серьезная угроза?
     -- Да я в этом и не сомневался, -- согласился Морган.

     Солнце  уже  скрылось  за  горизонтом,  а "Рафаллия" спешила  назад,  в
Корвин, когда у  Моргана появилась  свободная минута,  чтобы  расслабиться и
обдумать все события прошедшего дня.
     Это  был  не  лучший  день  в  его  жизни.  Даже  встречу  с правителем
Орсальского Удела  никак нельзя было назвать удачной,  не говоря уж  об этом
ужасном покушении  и гибели Ричарда. Его княжеское высочество  был в ужасном
настроении,  так  как  получил  известие, что  пять  Р'Кассанских  племенных
жеребцов  были  похищены  с  племенного  завода  в  одной  из  его  северных
провинций. В краже обвиняли разбойников с торентской границы, так что, когда
приехали Морган с Дунканом, Орсаль был больше  озабочен возвращением коней и
отмщением, чем  договором  о  взаимной помощи,  а до  войны,  между  прочим,
оставалось три месяца.
     В  общем,  их  встреча  не была плодотворной  в этом отношении.  Морган
всего-то побывал в  гостях  у  старого друга и его семейства,  и второй  сын
Орсаля, одиннадцатилетний Роган, упросил Моргана взять его с собой ко двору,
чтобы  поупражняться в рыцарских боевых  искусствах. А план  обороны,  столь
необходимый  в ближайшие  несколько  месяцев,  так  и  не  обсудили  должным
образом, и Морган  остался неудовлетворенным.  Правда, когда герцог собрался
уже отправиться на "Рафаллии"  в обратный путь, два лейтенанта его  замковой
охраны остались, чтобы посовещаться  с советниками  Орсаля и капитанами  его
судов и разработать заключительные  детали  их оборонительного союза. Морган
не любил передавать полномочия в столь серьезных делах другим,  но  в данном
случае выбора у него не было. Он не мог позволить себе задержаться в  Орсале
еще на несколько дней, чтобы прийти к окончательному соглашению.
     Погода за день тоже изменилась. Когда на закате "Рафаллия" отчалила, то
это было уже  не плавание, а одно название --  воздух  был столь неподвижен,
что  и  от  причала-то  не  могли  отойти.   Экипаж  с  обычной  добродушной
покорностью,  конечно же,  взялся за  весла. И когда  на  востоке  появились
первые звезды, грубые голоса матросов выводили  все ту  же старую монотонную
песню, что и первые морские странники.
     На корабле  стояла  тьма, только  на носу  и  корме  горели  сигнальные
фонари. Капитан Кирби поставил на юте дозорного. Внизу, под навесом площадки
на  корме,  мастер  Рандольф  и другие  спутники  Моргана пытались  заснуть,
откинувшись  на  крепкие балки.  Герцог и Дункан расположились на ночлег  на
носовой площадке, укрывшись  от моросящего  дождя  под  навесом из парусины,
сооруженным для них по приказу капитана Кирби.
     Морган долго не мог  заснуть. Поплотнее закутавшись в плащ, он выглянул
из-под навеса, рассматривая звезды.  Стрелец поднялся уже из-за горизонта, и
его яркий  пояс  холодно  сверкал  над головой. Морган еще  некоторое  время
рассеянно смотрел на звезды, думая о чем-то другом, а потом вернулся на свое
место и, вздохнув, положил под голову сцепленные руки.
     -- Дункан?
     -- М-м-м?..
     -- Ты спишь?
     -- Нет,  -- Дункан  сел и протер глаза тыльной  стороной ладони, -- что
случилось?
     -- Ничего.
     Морган снова вздохнул и  сел,  прижав согнутые колени к груди и положив
подбородок на сложенные вместе руки.
     --  Скажи, Дункан, достигли  мы сегодня хотя бы  чего-нибудь или только
потеряли хорошего человека?
     Дункан поморщился, помолчал и сказал как можно более непринужденно:
     --  Ну, мы  видели очередного отпрыска Орсаля  -- седьмого по счету,  я
считал. "Здоровенький ребенок", как говорят у нас, в Кирни.
     -- Да  здравствует  "здоровенький  ребенок",  --  добродушно  улыбнулся
Морган. -- Мы также поглядели на остальных  маленьких  Орсалей, с первого до
шестого, а  второй  номер  даже  присоединился к моей  свите.  Почему  ты не
остановил меня, Дункан?
     --  Я? -- Дункан хмыкнул. -- Я  думал,  ты с радостью примешь юношу  из
княжеского дома в Корвинском замке, мой лорд-генерал. Подумай только  --  ты
же можешь взять Орсальского сынка с собою в битву.
     -- Черта с  два,  -- фыркнул  Морган.  --  Если  я возьму в бой второго
наследника Орсальского престола и с ним что-то случится, а я, да простит мне
Бог, не паду  рядом с моим новым  кавалером, то  как  я после оправдаюсь?  Я
сделал  Орсалю  одолжение, но  не так-то  легко  будет  каждый  раз  вежливо
раскланиваться с этим мальчиком.
     -- Можешь не  объяснять,  -- отозвался Дункан. -- Если  он будет тебе в
тягость, ты всегда сможешь посадить парня на первый же  корабль и  отправить
домой. У  меня  такое впечатление,  что юный Роган  не будет  против, --  он
перешел на шепот, -- он не воин по натуре.
     -- Да, с трудом  верится, что это сын  Орсаля. Он второй по старшинству
наследник, и мне кажется, не очень-то этим доволен.
     -- Из него получился  бы ученый, или лекарь, или священник, ну что-то в
этом роде,  --  кивнул Дункан,  --  жаль,  но  у него, похоже,  нет  никакой
возможности  реализовать свое истинное призвание. Вместо этого  он  вынужден
будет прозябать  на второстепенных  ролях при дворе старшего брата, чувствуя
себя  глубоко несчастным и, скорее всего, не  догадываясь -- почему  так.  А
может,  и  поймет  да  не  в  силах  будет  что-либо изменить,  и это  самое
печальное. Мне жаль его, Аларик.
     -- Мне тоже, --  согласился  Морган,  зная, что Дункан  и сам тяготится
сейчас несвойственной ему ролью, навязанной обстоятельствами.
     Морган со вздохом вытянулся вдоль балки и, выглянув, вновь посмотрел на
звезды; затем он подвинулся ближе к носовой части корабля, откуда пробивался
свет  сигнального фонаря,  снял  перчатку с правой руки и улыбнулся, увидев,
как перстень с грифоном холодно сверкнул в зеленоватом свете.
     Дункан пробрался к нему по палубе и присел за спиной у кузена.
     -- Что ты делаешь?
     -- Настало время для сообщения Дерри, -- ответил Морган, полируя кольцо
уголком плаща, -- не хочешь послушать вместе со мной? Если он не позовет,  я
сам войду в первую степень транса.
     --  Давай, -- сказал Дункан и сел, скрестив  ноги,  рядом  с  Морганом,
кивком давая понять, что готов. -- Я следую за тобой.
     Когда  оба  они  сосредоточились  на  кольце, Морган  глубоко вздохнул,
достигая начальной  стадии Тиринского транса,  а  потом  медленно  выдохнул.
Глаза его  были закрыты, дыхание -- спокойным и  ровным.  После этого Дункан
склонился над перстнем  с  грифоном и закрыл его сложенными вместе ладонями,
чтобы тоже выйти на контакт с Дерри.
     Они сосредоточенно ждали минут пятнадцать, поневоле проникая в сознание
членов  экипажа  и  людей  из  свиты  герцога.  Продолжая свое  бдение,  они
столкнулись  еще  с  чьим-то  сознанием, но это  соприкосновение  было столь
мимолетным, что они ничего не успели понять. Однако ни малейшего присутствия
Дерри они так и не почувствовали. Со вздохом  Морган вышел из транса, Дункан
последовал его примеру.
     -- Ладно,  надеюсь, у него все в порядке, -- сказал  Морган и встряхнул
головой, рассеивая остатки того тумана,  что всегда  остается после подобных
занятий. -- Будь у него сообщение, он обязательно вызвал бы нас, если только
не  угодил в серьезную переделку.  --  Он улыбнулся. --  Мне кажется, нашему
юному другу Дерри магия  с самого  начала  так пришлась по вкусу, что он  не
упустит возможности повторить  представление, появись у него самый ничтожный
предлог для этого. Все же надеюсь, что он в безопасности.
     Дункан усмехнулся и отполз назад, под навес.
     -- А все-таки  удивительно, до чего легко далась ему  магия, согласись?
Дерри  действовал так, как  будто всю  предыдущую  жизнь ничем другим  и  не
занимался. Он и глазом не моргнул, узнав, что я тоже Дерини.
     -- Результат длительного общения со мной, -- улыбнулся Морган. -- Дерри
уже шесть лет  мой оруженосец,  хотя до позавчерашней ночи он не знал точно,
как  именно я  пользуюсь своим могуществом. Он, случалось, видел кое-что, и,
наверное, поэтому  сейчас, когда пришло время посвятить  его в наши тайны, у
него не возникало сомнений,  благое ли  это дело -- быть Дерини. Кроме того,
Дерри оказался весьма способным учеником.
     -- А может, в нем есть кровь Дерини?
     Морган покачал головой и улегся.
     -- Боюсь,  что нет.  Отсюда вытекает еще один интересный вывод, тебе не
кажется? Как легко овладевают  магией  люди,  если  только  у них  нет этого
проклятого  предубеждения,  что  магия  --  зло!  Дерри,  например,  показал
удивительные способности. Я научил его нескольким простеньким заклинаниям, и
он с легкостью стал пользоваться ими. А ведь среди его предков нет  даже тех
людей, восприимчивость которых к нашему могуществу передается из поколения в
поколение, ну как у Бриона или в роду Орсалей.
     --  И  все-таки  был  бы  он   поосторожней,  --   пробормотал  Дункан,
поворачиваясь  на  другой  бок и натягивая  на себя  плащ. Себе под  нос  он
проворчал, что малые знания могут быть опасны,  особенно это касается знаний
Дерини,  и  что  сейчас  вообще весь мир  --  опасное  место  для  тех,  кто
сочувствует Дерини.
     -- Дерри себя в обиду  не даст, -- заметил Морган. --  А  трудности ему
только на пользу. Кроме того, я уверен, он в безопасности.

     Но Дерри не был в безопасности.

     ГЛАВА VIII
     "И    сеть,   которую   он   скрыл   для    меня,   да    уловит    его
самого"[8].
     Но  Дерри не  был в  безопасности. В то  утро, оставив Фатан, он  решил
отправиться  за  нужными  сведениями  на  север,  в сторону  Медраса.  Он не
собирался проделывать весь путь до города, так как ему не хватило бы времени
чтобы, как велел  ему  Морган, успеть вернуться в Корот следующей  ночью. Но
говорят,  что  именно  в  Медрасе  собираются  торентские  войска.  Соблюдая
осторожность, он мог бы раздобыть ценную информацию и передать ее Моргану.
     Проезжая через фатанские  городские ворота,  он  напомнил себе, что ему
нужно быть  много осторожней, особенно если снова придется добывать сведения
в заведении, подобном таверне "Пса  Джека", где он был прошлой ночью. Ночная
стычка в аллее была слишком жестоким испытанием, чтобы ему хотелось пережить
нечто подобное еще раз.
     И  еще по одной причине  Фатан нужно  было  как можно скорее  покинуть.
Нельзя  допустить, чтобы его  присутствие здесь как-то связали с  теми двумя
трупами в аллее. Он понимал, что кое-кто из собутыльников мог бы его узнать,
однако  едва ли кто-нибудь из них обвинит его в этих двух убийствах. Правда,
очевидцы имеют плохую  привычку запоминать  самые  неожиданные вещи; случись
такое  по  капризу судьбы -- ив  жизни  того,  кто посмел  убить двух лучших
шпионов Венцита, возникли бы сложности, если бы она вообще не оборвалась.
     Вот потому-то  Дерри  гнал коня в глубь страны,  на  север, к  Медрасу,
порой  останавливаясь на  постоялых дворах и у колодцев поболтать с местными
жителями и предложить им меха из  тех, что были  у  него  в притороченных  к
седлу мешках. К полудню он достиг поворота на Медрас, лишь  ненамного отстав
от   большого  отряда  пеших  солдат,   быстро  продвигавшегося   в  том  же
направлении.  Вскоре его  остановили  и допросили два стражника  из  тыловой
охраны этого отряда.
     Если раньше  у Дерри еще  оставались какие-то сомнения, то  после этого
допроса он понял, что  в Медрас действительно лучше  не  ездить.  Пора  было
поворачивать  на  запад  и  возвращаться в Корвин.  Сумерки  застали  его на
северной границе земель Моргана,  в нейтральной местности, отделяющей Корвин
от  Восточной  Марки.  На  дорогах  вблизи  границы  он  не  заметил  ничего
необычного, и та, по  которой Дерри ехал, исключением не являлась. Итак,  он
спокойно проделал путь от Торента почти до  Корвина. Стало темнеть, его конь
устал и то и дело спотыкался на неровной дороге. Дерри удрученно вздохнул --
теперь остается только внимательнее смотреть вокруг и под ноги.
     Уже совсем стемнело, но он все не  решался остановиться на ночлег. Судя
по  разговорам,  сейчас это не только владения Моргана, но и место  обитания
Варина. Впереди был городок с постоялым двором; кроме обеда, в котором Дерри
ощутимо  нуждался,  там  можно  было  услышать  что-нибудь   важное.  Весело
насвистывая, Дерри внимательно посматривал по сторонам.
     Странно. Если он не сбился с пути, то, по его расчетам, закат, пылающий
за ближайшим холмом, был явно не на своем месте. Солнце должно было садиться
градусов на  тридцать правее. Все верно,  там оно и садилось, да и зарево за
холмом гораздо ярче закатного.
     Пожар?
     Остановив коня, он  прислушался и  втянул носом воздух. Помедлив, Дерри
свернул  с  дороги  и понесся к холму  прямо  через поле.  Теперь его ноздри
наполнил  горький, едкий дым. Достигнув  вершины холма,  он сразу  же увидел
черные клубы  дыма, поднимающиеся в чистое бледное небо. Явственно слышались
крики, далеко разносящиеся в холодном вечернем воздухе.
     Ожидая  худшего и все же  надеясь, что  он ошибается, Дерри  соскочил с
коня и пробежал несколько футов вперед. Еще  через  мгновение он бросился на
землю  и, распластавшись,  стал  всматриваться  в то,  что  делалось  внизу,
болезненно морщась.
     Поля горели. Акров тридцать или  сорок жнивья озимой  ржи тлели на юге;
языки  пламени уже  подступали  к скромной усадьбе  вблизи  дороги,  которую
только что оставил Дерри.
     Однако  хозяевам   усадьбы  угрожало  не   только   пламя.   Во   дворе
бесчинствовало несколько вооруженных всадников: молотя во все стороны мечами
и  пиками,  они разили пеших защитников  усадьбы  в зеленых ливреях, которые
тщетно пытались отбиться.
     Сердце Дерри разрывалось от отчаяния; он готов был броситься на помощь,
забыв о  своем  задании, ведь  одна из основных заповедей рыцарской чести --
защищать слабых и невинных.
     Здравый смысл, однако, подсказывал ему,  что один  он против этой шайки
бандитов ничего сделать не  сможет -- разве что пасть в бою. И хотя он  мог,
конечно,  увести  за  собой в  могилу нескольких  из них,  это бы ничего  не
изменило. Вместе  с ним погибли бы все  сведения, необходимые Моргану, а это
только на руку разбойникам.
     С болью в сердце  наблюдая эту картину,  он  краем  глаза  заметил, как
заполыхали  поля  севернее  усадьбы, и,  присмотревшись, увидел  всадников с
факелами  в руках.  Когда  новый отряд подъехал и,  поджидая, остановился на
дороге, сражение  во  дворе уже окончилось -- все  защитники в ливреях  были
повержены. Дерри с удовлетворением отметил, что один из лежавших на земле --
без  ливреи.  Всадники  подняли  его  и  положили  на  коня  поперек  седла.
Дождавшись  еще  двоих,  которые с факелами в руках выбежали  из  дома,  они
вскочили на коней и ускакали.
     Над  усадьбой заклубился дым, но  это не был дым домашнего очага. Дерри
стиснул зубы, заставляя  себя дождаться, когда мародеры скроются  за холмами
на западе.
     С тихими проклятиями Дерри бегом вернулся к коню,  вскочил в седло и во
весь  опор помчался  вниз по склону. Усадьба полыхала вовсю, и спасти  ее не
было  никакой  возможности. Но  Дерри  хотел  убедиться, что  в  этой  бойне
действительно  никто  не  уцелел. Ярдов пятьдесят  он проскакал  полем, пока
пламя от  полыхающего  жнивья не выгнало его на дорогу.  Ему пришлось плащом
завязать  глаза коню,  чтобы животное  прошло между двумя  столбами огня  --
горящими стойками ворот усадьбы.
     Усадьба принадлежала мелкопоместному  лорду.  Дом, судя по тому, что от
него  осталось, был скромным, но добротным. Слуги лорда защищали усадьбу  до
последнего вздоха. Во дворе лежало  с полдюжины  убитых, и еще  больше -- на
крыльце, все -- в залитых кровью ливреях, таких же зеленых с серебром, как и
герб над разрушенными воротами.
     Три  снопа пшеницы на  зеленом  фоне с серебряным шевроном. Девиз: "Non
concedo" -- "Не отступлю!"
     "Уж они-то не отступили, -- думал Дерри, прокладывая себе путь по двору
и разглядывая убитых. -- Но меня интересует их лорд. Где же он?"
     Вдруг он услышал стон слева и краем глаза уловил какое-то движение.
     Повернув коня, он увидел простертые в мольбе руки и, соскочив  с седла,
склонился над бородатым стариком в такой  же, как и на остальных, зеленой  с
серебром ливрее.
     -- Кто... Кто ты такой? -- задыхаясь, произнес старик и вцепился в плащ
Дерри, притягивая его к себе, чтобы рассмотреть в зловещем полумраке пожара.
-- Ты не из банды...
     Дерри только кивнул и уложил голову раненого к себе на колени. Было уже
совсем темно, и черты лица старика едва можно было разглядеть, но Дерри ясно
видел, что старик умирает.
     -- Меня зовут Шон лорд Дерри, друг мой. Я вассал герцога.  Кто напал на
вас, где ваш господин?
     --  Шон лорд Дерри? -- переспросил старик, снова закрыв  глаза от боли.
-- Я слышал о вас. Вы советник при молодом короле, да?
     --  Да, один  из  его  советников,  --  ответил Дерри,  нахмурившись  в
темноте.  --  Но  сейчас  это не важно, лучше бы ты  рассказал  мне, что  же
все-таки случилось. Кто это сделал?
     Старик поднял руку и махнул в западном направлении.
     -- Они пришли с гор, милорд.  Это шайка разбойников Варина де Грея. Мой
молодой  господин,  кавалер  де Вали,  уехал, чтобы  собрать в отряд местных
землевладельцев в помощь герцогу, но, увы...
     Старик затих,  и  Дерри  подумал, что он уже  отошел, однако  скрипучий
старческий голос зазвучал вновь:
     -- Скажите  герцогу, что мы  были  верны  ему  до  конца, милорд.  Хотя
остались только старики и дети, скажите, что мы не сдались "святому", как ни
грозили его приспешники. Мы...
     Он закашлялся, и в уголках губ появилась кровь. Собрав  последние силы,
старик приподнял на несколько дюймов голову, вцепившись в плащ Дерри.
     -- Ваш кинжал, милорд.. покажите мне его.
     Дерри нахмурился. Зачем старику понадобился его  клинок? Раненый,  видя
недоумение на его лице, улыбнулся и уронил голову на колено Дерри.
     -- Вы подумали не о том, милорд, -- прошептал он, испытующе глядя Дерри
в глаза. --  Меня не страшит смерть, но дайте мне ваш кинжал вместо  креста,
это утешит меня и облегчит переход в мир иной.
     Дерри кивнул и  с видом  печальным и торжественным вынул свой кинжал из
спрятанных в сапоге ножен. Держа клинок за лезвие рукояткой вверх, он поднес
его к самым глазам старика, и тень, бледная  в языках пламени, упала на лицо
умирающего. Тот улыбнулся и, схватив  крестообразный кинжал, приблизил его к
губам и поцеловал. Рука старика ослабела, и Дерри понял, что он умер.
     "Спи  спокойно,   добрый   и   преданный   слуга",  --  подумал  Дерри,
перекрестившись  рукояткой кинжала и  водворив его в ножны. Что  ж, Варин де
Грей нанес  очередной удар. Только теперь это уже не просто грабеж и поджог,
но и большое кровопролитие.
     Бросив   прощальный  взгляд  на  опустевший  двор,  освещенный  языками
пламени,  пожирающими  дом, Дерри постоял в  нерешительности,  играя концами
поводьев, а затем вскочил в седло.  Он уже принял  решение, и что  бы там ни
было... По правде говоря, ему  нужно бы дождаться в  безопасном месте  часа,
когда можно будет  связаться с  Морганом. И его учитель, конечно, не одобрил
бы, что Дерри идет на такое рисковое дело.
     "Но  самый  логичный  ответ  не всегда  оказывается  самым  верным,  --
рассуждал  Дерри  -- Иногда  для  достижения  цели  необходимо отказаться от
проторенного пути и искать свои, даже с риском для жизни".
     Пришпорив коня, Дерри  поскакал со  двора  и дальше той же  дорогой, по
которой  скрылись мародеры-. По  его предположению, всадники Варина не могли
этой  ночью  уехать далеко. Время было слишком позднее для  прогулок по этим
дорогам в такую  безлунную ночь. Кроме того, у них на руках был раненый  или
убитый. Если  он только ранен,  очень вероятно,  что  они скоро остановятся,
чтобы перевязать ему рань'.
     Интересовало  его и то,  где  теперь сам Варин.  В отряде,  напавшем на
усадьбу, его  явно не было, Дерри убедился в этом, наблюдая за  налетчиками.
Да и старик сказал бы об этом, будь среди бандитов их вождь. К тому же Дерри
почему-то не сомневался, что он узнал бы Варина, если бы тот был здесь.
     Из всего того, что Дерри знал о мятежниках, он заключил -- Варин где-то
неподалеку,  где-то в окрестностях.  А это значит, что отряд,  за которым он
мчится, до наступления утра, скорее всего, присоединится к остальным.
     Следующий  час был  для  Дерри сущей  пыткой. С  приходом  ночи  долину
поглотила  непроглядная тьма, а  дороги в  округе  не делали  чести  здешним
помещикам, кавалеру де Вали в том числе.
     Путь оказался гораздо более долгим, чем он предполагал. Наконец впереди
весело  замерцали огни домов Кингслейка. Вскоре Дерри повернул усталого коня
на  центральную улицу городка и  сразу увидел возвышающийся на  фоне ночного
неба  постоялый  двор "Королевская мантия".  Здесь,  если повезет, он сменит
коня, чтобы продолжить преследование, а то и узнает, куда подались всадники,
так как от Кингслейка дорога шла в двух направлениях.
     Постоялый  двор "Королевская мантия" размещался в  крепком  двухэтажном
здании.  Он стоял здесь уже  двести лет, вмещал сорок постояльцев и славился
на много миль вокруг своим  пивным погребом. Сюда-то и стремился Дерри, пока
не  увидел горящую усадьбу; сейчас он подумал, что тем более может позволить
себе кружку эля перед дальней дорогой, полной неожиданностей.
     Приблизившись  к  конюшне постоялого двора, он увидел  несколько  дюжих
загнанных лошадей, которых охранял  крепкий парень в крестьянской одежде, но
хорошо вооруженный. От  него веяло какой-то  свирепой уверенностью, казалось
--  дух  смертельной опасности  исходит  от  него,  и  это заставляло  Дерри
смотреть в оба.
     Возможно  ли,  что  это  один  из тех всадников?  Что они  остановились
отдохнуть и выбрали для этого "Королевскую мантию"?
     Не в силах поверить  в свою счастливую  звезду, Дерри спешился и  отвел
коня в стойло. Он за несколько минут оседлал  свежего коня, а затем вышел из
конюшни и направился к постоялому двору.  Все, чего он хочет, --  это выпить
кружку пива. И этому  малому он  скажет то  же  самое,  если тот спросит. Он
коснулся  шапки  и  дружелюбно  кивнул,  проходя  мимо;  парень ответил  ему
вежливым кивком. Но было что-то странное в его облике, в знаках,  вышитых на
куртке, в значке с изображением сокола у него  на шапке. Нахмурившись, Дерри
вошел в таверну.
     Внутри он увидел не совсем то, что ожидал. Еще  приближаясь к  таверне,
он подумал,  что  там слишком уж тихо для такого  количества посетителей  --
ведь  лошадей  в  стойле  было немало.  И их хозяева  за  выпивкой должны бы
производить побольше шума. Даже в обычный вечер гул от болтовни завсегдатаев
-- жителей окрестных деревень -- был бы громче.
     Но  это  был  не совсем обычный  вечер. Обычным  было  только  то,  что
горожане и крестьяне  из  окрестных  деревень  лениво  потягивали  пиво,  и,
похоже, их нисколько не волновало присутствие людей, у каждого из которых на
значке был  изображен  сокол: тех самых людей, которых Дерри видел в усадьбе
де Вали.
     В  таверне стояла  тишина.  Те,  кого он преследовал, молча  столпились
вокруг  массивного  стола, отодвинутого в дальний угол зала, и  смотрели, не
отрываясь, на  неподвижного, окровавленного товарища, лежащего на этом столе
с раскинутыми руками.
     Дерри  отыскал  глазами  свободное  место,   пробрался   туда  и  хмуро
осмотрелся.  Человек,  лежащий на столе,  очевидно, был  еще  жив.  Стройная
девушка в крестьянском платье обтирала ему лоб полотенцем, которое смачивала
водой  из  деревянной  миски,  стоящей  рядом.  Раненый  стонал  при  каждом
прикосновении, глаза его беспокойно перебегали с окружающих его товарищей на
нее, но никто по-прежнему не произносил ни слова.
     Другая девушка обошла всех их с подносом, заставленным полными кружками
эля, и некоторые из  них  молча  уселись,  потягивая  эль. И опять никто  не
только не  разговаривал,  но  и не двигался. Казалось, люди  прислушиваются,
ожидая чего-то. Горожане,  собравшиеся на другом конце зала, чувствовали это
и тоже ждали.
     Дерри  поднял  кружку, принесенную хозяином, и  сделал  большой глоток,
заставляя себя поменьше глазеть на людей у стола.
     "Что здесь происходит? --  удивлялся  он. --  Уж не ждут ли они прихода
Варина?  И  что они собираются  делать  с этим  на  столе, он ведь почти при
смерти?"
     Шум за окном возвестил о  прибытии  новых гостей; их было, должно быть,
человек  двадцать. Вскоре  вновь прибывшие вошли в  таверну. У  всех них  на
одежде и  шапках тоже был изображен  сокол.  Их предводитель, пошептавшись с
одним  из  тех,  кто  ухаживал  за  раненым,  жестом  приказал  своим  людям
присоединиться к товарищам, и снова повисла давящая тишина. Варина среди них
не было.
     Прошло еще около получаса. За это время Дерри осушил вторую кружку эля,
стараясь понять, что же все-таки происходит. За окнами вновь послышался стук
копыт. На этот раз всадников была дюжина. В зале, казалось, стало  еще тише;
снаружи  отчетливо слышалось фырканье коней и позвякиванье упряжи. Воздух  в
таверне был словно наэлектризован. Когда дверь распахнулась, Дерри  медленно
повернулся  и наконец увидел того,  кто только  и мог  быть  Варином.  Дерри
застыл, как и все в зале, не смея вздохнуть.
     Варин был невысок. Если бы не царственная осанка, можно было бы назвать
его  попросту  недомерком, но такое и на ум никому не  могло прийти -- столь
мощную энергию излучал вокруг себя этот человек.
     У  него  были  темные,  почти  черные  глаза,   горящие  такой   дикой,
безрассудной  силой,  что Дерри  прошиб  холодный пот,  когда взгляд  Варина
скользнул по нему. (Дерри как-то видел подобный взгляд у Моргана, и он снова
вздрогнул, вспомнив, что тогда, за этим взглядом последовало.) У Варина были
вьющиеся, коротко  подстриженные каштановые  волосы  какого-то  грязноватого
оттенка и такого же цвета бородка и усы.
     Он -- единственный из окружавших его -- носил  что-то похожее на боевые
доспехи. На нем была короткая куртка из грубой серой кожи, на ногах -- такие
же  серые,  обтягивающие  штаны и  сапоги.  Сокол,  вышитый  на  куртке, был
значительно крупнее, чем у остальных, значок на маленькой  серой шапочке был
отлит  из серебра. Он сбросил на  пол серый кожаный дорожный плащ, широкий и
длинный, и Дерри заметил, что Варин безоружен.
     По всему залу  прошел  шепот, а Дерри вдруг обнаружил,  что снова может
дышать. Он осмелился посмотреть на людей Варина, собравшихся вокруг стола, и
увидел, что  каждый из  них, приветствуя главаря, склонил голову  и прижал к
сердцу правую руку, сомкнув ладонь  в  кулак.  Варин признательно  кивнул, и
взгляды  всех  снова  переместились  на лежащего  на  столе  человека.  Люди
расступились, и  Варин быстро шагнул к столу; горожане набрались смелости  и
тоже двинулись  к середине зала посмотреть, что  будет  делать  предводитель
разбойников. Дерри с опаской присоединился к ним.
     -- Что случилось?  -- спросил Варин тихим, спокойным голосом, в котором
чувствовалась властная жестокость.
     --  Это  произошло  в  усадьбе  кавалера де  Вали, Святой,  -- смиренно
ответил  один из тех,  кто там зверствовал, --  сам де  Вали  уехал собирать
отряд для герцога. Его люди сопротивлялись... Усадьбу пришлось спалить.
     Варин обратил на говорившего взгляд больших темных глаз.
     -- Это неблагоразумно, Рос.
     Рос пал на колени и, согнувшись, спрятал лицо в ладони.
     -- Прости меня. Святой, -- прошептал он. -- Я же не так мудр, как ты.
     --  Смотри,  чтобы  это  не  повторилось,  --  ответил  Варин,   слегка
улыбнувшись и одобрительно дотрагиваясь до его плеча.
     Рос припал к его  ногам с лицом,  искаженным благоговейным  страхом,  а
Варин тем временем снова  взглянул  на раненого и стал снимать серые кожаные
перчатки.
     -- Куда он ранен?
     -- В бок, господин, -- пробормотал разбойник, стоящий по другую сторону
стола, откидывая разорванный плащ, чтобы показать рану. -- Боюсь, тут задето
легкое.
     Варин наклонился,  чтобы осмотреть  рану, затем передвинулся  к  голове
раненого и приподнял  ему  веко. Он  кивнул самому себе  и,  заткнув за пояс
перчатки, неторопливо оглядел взирающих на него людей.
     -- С Божьей помощью мы  спасем этого человека, -- сказал он, молитвенно
простирая руки в стороны. -- Помолитесь ли вы со мной, братия?
     Люди Варина, последовав его примеру,  пали на колени, преданно глядя на
своего предводителя, который, прикрыв глаза, начал молиться.
     -- In nomine Patris et Filly et Spiritus Sancti, Amen, Oremus.
     Сначала  Дерри  тоже  во  все  глаза  глядел  на Варина,  произносящего
латинские фразы,  но потом  заставил себя  отвести взгляд, почувствовав, что
иначе тоже упадет ниц, поддавшись могущественной силе, исходившей от главаря
разбойников. Вокруг  головы Варина  появилось слабое сияние -- таинственное,
лилово-голубое, напоминающее нимб.
     Дерри  перевел дыхание,  облизал  губы и ущипнул  себя, чтобы  рассеять
наваждение, -- это не могло быть явью. У людей не  бывает никаких  нимбов, а
святых  давно  уж  нет на земле. Или его  разум  сыграл с ним злую шутку? Но
Морган научил его рассеивать наваждения.  И все-таки, как ни старался Дерри,
видение не исчезало.
     -- "Посему, о  Боже,  ниспошли силу исцеляющую на эти руки,  чтобы  раб
твой Мартин мог жить вящей славе твоей. Во имя Отца, и Сына, и Святого духа,
ныне и присно, и во веки веков. Аминь".
     Кончив  говорить, Варин  возложил правую руку на лоб раненого,  а левой
накрыл кровоточащую  рану.  С  минуту  стояла  мертвая тишина:  сердце Дерри
бешено забилось, так как ему показалось, что голубое сияние нисходит по руке
Варина на раненого.
     И вот человек по имени Мартин вздрогнул, глубоко вздохнул, открыл глаза
и удивленно моргнул, увидев склонившегося над собой предводителя.
     Варин  тоже открыл глаза и,  помогая  Мартину  сесть,  улыбнулся. Когда
Мартин   слез  со   стола  и  взял  протянутую  кем-то   кружку,  послышался
благоговейный гул.  Пока он  пил, какой-то горожанин  ахнул, указывая на его
бок  -- там и следа не  осталось от  раны, не  было ничего,  кроме кровавого
пятна на домотканой рубахе.
     "Deo gratias", -- пробормотал Варин, перекрестившись и опустив глаза, а
сияние исчезло, будто его и не было. Он с любопытством оглядел зал, доставая
перчатки  из-за  пояса, и  начал  их  натягивать. Левая  ладонь, которой  он
касался раны, была вся  в крови, и один из разбойников, заметив это,  пал на
колени  рядом  с  Варином,  чтобы  обтереть  ее полой  своего  плаща.  Варин
улыбнулся и  на  мгновение возложил руку ему на голову, словно благословляя,
но не  говоря ни  слова, после чего тот поднялся на ноги счастливый и словно
просветленный.
     Варин еще раз оглядел весь зал, и  снова Дерри похолодел,  почувствовав
на себе его взгляд. А тот  уже направился к  двери. Подчиняясь жесту Варина,
его люди  залпом осушили свои кружки, повскакивали с мест  и толпой повалили
за ним. Один из  приближенных  Варина достал из кошелька несколько золотых и
расплатился с хозяином. Когда Варин уже подошел к  двери, какой-то горожанин
вдруг пал на колени с криком:
     -- Это чудо! Бог послал нам нового мессию!
     Тотчас  же  его  слова  были  подхвачены другими,  и  многие посетители
таверны пали  на колени, истово крестясь. Варин обернулся в  дверях, и Дерри
тоже преклонил колени, хотя так  до сих  пор  и не верил, что был свидетелем
чуда.
     Предводитель  мятежников напоследок  окинул зал спокойным  и благостным
взглядом, поднял правую руку, благословляя, и  скрылся в темноте. Как только
последний из приверженцев Варина покинул таверну, Дерри вскочил и бросился к
окну.
     Теперь, когда  Варина в зале  не было  и  Дерри  снова  мог  рассуждать
здраво,  он  осознал, что в этом  человеке  было ему так знакомо  и  что так
смущало, -- в нем чувствовалась та же сила, что и в Моргане, Дункане, Брионе
или юном короле. Но  это ощущение сокрушительной силы и мощной власти обычно
возникает  только   при   встрече  с   теми,   кто  обладает   определенными
способностями, способностями, не пользующимися ныне доброй славой.
     Через мутное стекло окна таверны Дерри видел, как отряд Варина исчезает
вдали,  освещая дорогу  светом  факелов. Он  не  бросился за  ними вдогонку,
теперь  в этом уже не  было нужды. Сейчас  он  должен  был как  можно скорее
рассказать Моргану обо всем, что он увидел и узнал.
     Однако время, назначенное Морганом, он пропустил,  и теперь  не решился
сам выходить  на связь.  Впрочем, это уже не имело значения. Все равно, если
отправиться  в путь  немедленно, то  завтра  пополудни он вернется в  Корот,
конечно, если в дороге ничего не случится.
     Дерри   не   терпелось  увидеть  Моргана  и   рассказать  ему  о  своих
подозрениях: этот Варин -- уж не Дерини ли он?

     Глава IX
     "И пошлет им спасителя, и заступника, и избавит их"[9].
     -- Варин  -- что?  --  Морган открыл рот  от изумления.  --  Дерри,  ты
шутишь!
     Морган и  Дункан  сидели под деревом  на дворе, где они  упражнялись на
мечах, когда Дерри миновал  ворота Коротского  замка. Это было четверть часа
назад.  Усталый  и  голодный,  Дерри  опустился  на  землю  рядом  со  своим
господином. Глаза его возбужденно блестели, когда он рассказывал о том, чему
был свидетелем в "Королевской мантии" прошлой ночью.
     Морган вытер полотенцем вспотевшее лицо, все еще блаженно улыбаясь, как
хорошо отдохнувший  человек. Но  Дерри был слишком серьезен, и по прошествии
нескольких секунд герцог недоверчиво покачал головой.
     -- Вот уж чего не ожидал, -- сказал он, проводя рукой по лбу. -- Дерри,
а ты уверен?
     -- Конечно, нет, -- сказал Дерри, снимая  с головы охотничью шапочку  и
стряхивая с  нее пыль. -- Но разве может обычный человек проделать все  это,
милорд?
     -- Нет.
     -- Отец Дункан, неужто этот Варин действительно святой?
     -- Здесь много странного, -- сдержанно  сказал Дункан, вспомнив о своей
встрече на дороге.
     Дерри задумчиво сжал губы, потом посмотрел на Моргана.
     -- Допустим, он исцелил этого человека, милорд. Однако после всего, что
вы мне говорили, у меня сложилось впечатление, что это могут только Дерини.
     -- Я  это могу, -- сказал Морган, хмуро глядя  в землю. --  А что могут
другие Дерини  --  не знаю.  Во всяком случае, я не  слышал, чтобы это делал
кто-то еще в наши дни, да и сам впервые попробовал год назад, спасая тебя.
     Дерри  склонил голову, вспомнив, как  командовал  охраной в  ночь перед
коронацией  Келсона,  как их  застигли  врасплох  и  почти  всех перебили  в
темноте.  Он вспомнил  пронзительную  боль,  охватившую  его,  когда  клинок
вонзился в бок, и как подумал в тот миг, что больше уже не встанет.
     А  когда лекарь склонился  над ним, беспомощно качая головой, жизнь уже
покидала  тело  Дерри.  И  только  неделю спустя  Морган  рассказал,  как он
приложил ладонь к его ране -- и исцелил его.
     Дерри поднял глаза и кивнул.
     --  Прошу прощения, милорд. Я не хотел обидеть вас. Но тут все ясно, вы
-- Дерини, вот и можете исцелять. Только Варин -- тоже может!
     -- Ну а если он Дерини, то, по-видимому, и понятия не имеет об этом, --
сказал  Дункан, почесывая ногу и повернувшись лицом к кузену. -- Лично мне с
трудом верится,  чтобы  этот  человек, а я о нем кое-что  слышал, был  таким
лицемером и поднимал людей против собственного рода.
     -- Но такое бывало.
     -- О, конечно  же, бывало, и не раз. Всегда есть  люди,  которые на все
готовы за хорошую плату. И все же Варин не производит такого впечатления. Он
искренен,  он убежден, что в этом  его назначение, что ему был  голос свыше.
Все рассказанное  Дерри об  исцелении  раненого --  только  подтверждает мои
слова.
     --  Без сомнения, -- начал Морган, выпрямляясь и  погружая в ножны меч,
--  Варин  делает вещи, которые всегда творили  святые  и посланцы  Божьи. К
сожалению,  люди  не  связывают  эти  деяния  с  могуществом  Дерини,  хотя,
перечитывая жития святых, поневоле подумаешь, что многие из них нашей крови.
Если бы люди Варина это поняли, с бунтом было бы  покончено -- да только как
им втолкуешь, если, как сказал Дерри, они слушают предводителя открыв рты?
     Дерри кивнул.
     -- Так-так, милорд. Они смотрят на него как на святого, как на пророка.
А теперь и кингслейкские крестьяне уверены, что своими глазами видели чудо в
лучших  библейских традициях. Поди объясни им, что их мессия  -- самозванец?
Что в  действительности  он сам --  как раз один из  тех, с кем борется? Тем
более если хотите, чтобы народ в конце концов принял Дерини?
     -- Говорить об этом надо очень осторожно и  понемногу, --  тихо  сказал
Морган. -- А пока  лучше и вовсе помолчать, потому что сейчас люди тянутся к
нему, и мы ничего с этим поделать не можем.
     --   И  будут  тянуться  еще   больше,   когда  узнают,  что  замышляют
архиепископы, --  вставил  Дункан. --  Дерри,  вы  этого  еще не  знаете  --
архиепископ Лорис собирает на днях всех епископов на Совет в Дхассу. Епископ
Тол-ливер выезжает сегодня  утром, отвергнуть приглашение  он не может. И уж
наверняка  он не  осмелится  возражать, когда  Лорис  зачитает перед  Курией
декрет об отлучении. Думаю, вы понимаете, что это означает.
     -- Епископы  и впрямь  могут наложить отлучение  на Корвин? --  спросил
Дерри, теребя в руках шапочку. Они пересекли главный двор.
     --  Могут, и если  ничего  не изменится, то непременно сделают это,  --
ответил  Морган. -- А поэтому мы  с Дунканом сегодня  же вечером  отбываем в
Дхассу. Надежды на благосклонность Курии  почти никакой, и я сомневаюсь, что
они вообще захотят выслушать меня. И все-таки мое появление  застанет Лориса
врасплох, и я попытаюсь сделать  все возможное, чтобы собравшиеся подумали о
том,  что они творят.  Если отлучение произойдет, а Варин  будет  все так же
силен, то,  я думаю, вся провинция поднимется во главе с ним на войну против
Дерини. Допустим даже,  что я  подчинюсь  Курин, позволю  наложить  на  себя
епитимью, все равно это не предотвратит того, что грядет.
     -- Можно мне поехать с вами, милорд? -- спросил Дерри, с надеждой глядя
на Моргана. -- Думаю, я был бы вам полезен.
     -- Нет, ты и так уже много сделал, Дерри, вдобавок у меня есть для тебя
более  важное   поручение.  Сейчас  ты  отдохни,  а  потом  я  попрошу  тебя
отправиться  в Ремут.  Келсон  должен  знать, что  здесь  происходит;  мы  с
Дунканом не  можем  отлучиться, пока  не кончится заседание Курии,  а  тогда
будет слишком поздно. Если Келсона в Ремуте не будет, значит  поезжай  вслед
за ним в Кульд. Он непременно должен знать все, что ты рассказал нам.
     -- Да, милорд. Пытаться ли мне соединиться с вами?
     Морган покачал головой.
     -- Если будет нужда, мы сами с тобой  свяжемся. А пока -- иди-ка поспи.
Я хочу, чтобы ты выехал затемно.
     -- Хорошо.
     Когда Дерри отошел, Дункан покачал головой и вздохнул.
     -- В чем дело? -- спросил Морган. -- Ты расстроен?
     -- Да уж не обрадован.
     -- Кузен, ты читаешь  мои мысли. Впрочем -- надо умыться и собираться в
дорогу.  Гамильтон и офицеры  будут готовы через час. Чувствую, долгий будет
денек.

     В тот же час  Бронвин лениво прогуливалась по террасе Кульдского замка.
С  утра  ярко светило  солнце,  и наконец  сырость после затяжных  дождей на
прошлой неделе прошла. Птицы уже начали возвращаться с юга  и распевали свои
звонкие песни в пробудившемся саду.
     Бронвин  остановилась  на балюстраде и перегнулась через  перила, чтобы
посмотреть на рыбок  в пруду, а затем  продолжила свою прогулку, наслаждаясь
ласковым теплом  и чудной  архитектурой старинного  дворца. Теребя  пальцами
блестящую  прядь волос,  она  улыбалась  своим мыслям.  которые  были далеко
отсюда.
     Вчера вечером  здесь, в Кульде, после приятного, хотя и дождливого дня,
проведенного в дороге, состоялся свадебный пир. А сегодняшнее утро посвятили
охоте  -- в  честь жениха  и  невесты. Она  и леди  Маргарет провели  первую
половину дня  в  саду, где Бронвин  показывала  своей  будущей свекрови  все
лучшие уголки своего родового гнезда.
     У Бронвин остались прекрасные воспоминания о Кульде -- ведь здесь они с
Алариком, Кевином и Дунканом провели в детстве не одно счастливое лето. Леди
Вера Мак-Лайн, ставшая второй матерью для Бронвин и Аларика, часто  брала  с
собой детей Мак-Лайнов и Морганов в свои замок на лето.
     Бронвин  вспомнила  детскую  возню в цветнике,  всегда  полном  цветов;
вспомнила  лето; когда  Аларик упал с дерева  и  сломал  руку,  и  небывалое
мужество,  с  которым  он  в свои  восемь  лет  переносил боль.  Она помнила
множество секретных  лазов в стенах крепости, куда забирались  они, играя  в
прятки, и тихую, безмятежную часовню, где была погребена их мать, -- Бронвин
часто и подолгу бывала там.
     Она никогда не видела  своей матери.  Леди  Алиса де Корвин  де  Морган
умерла  всего  через  несколько  месяцев  после рождения дочери от  молочной
лихорадки, столь часто пресекающей жизнь  молодых матерей; Аларик, в отличие
от нее,  помнил  мать,  или  только  говорил, что  помнит. В памяти  Бронвин
остались  лишь  удивительные  рассказы леди Веры о женщине, родившей их, а в
душе -- чувство горечи, что ей не довелось видеть свою мать -- эту блестящую
и удивительную леди.
     Вспоминая  прошлое, Бронвин остановилась  в  раздумье на террасе, потом
подошла к двери и заглянула в комнаты. Время еще есть, и она успеет дойти до
маленькой часовни и вернуться к обеду.
     Она почти уже дошла до двери, ведущей в ее спальню, когда споткнулась о
порог и  остановилась, потирая  ушибленную  ногу.  И  тут  Бронвин  невольно
услышала разговор: два голоса -- оба женские -- раздавались, как она поняла,
из ее спальни.
     -- Ну  не  знаю, почему ты ее так защищаешь, -- сказала одна женщина, и
Бронвин  узнала голос леди Агнес, одной из своих фрейлин.  Она выпрямилась и
подошла чуть ближе к двери, поняв, что говорят о ней.
     -- И то верно, -- сказала другая. -- Она ведь не то что мы с вами.
     Это была леди Марта.
     -- Она женщина, как и мы,  -- мягко возразил  третий голос, по которому
Бронвин узнала свою любимицу -- Мэри-Элизабет.  И если  она любит его,  а он
ее, в этом нет ничего предосудительного.
     -- Ничего? -- возмутилась Агнес. -- Но она... она...
     --  Агнес  права,  --  сурово   сказала  Марта.  --  Наследник  герцога
Кассанского мог бы найти себе жену получше дочери...
     -- Дочери какой-то Дерини, -- закончила леди Агнес.
     --  Она никогда не знала своей матери, -- возразила Мэри-Элизабет, а ее
отец был лордом. И Дерини она только наполовину.
     -- Для меня и полу-Дерини -- это  чересчур! -- гневно заявила Марта. --
Я уж не говорю о ее несносном братце.
     -- Она не отвечает за брата, -- сдержанно возразила Мэри-Элизабет. -- И
я ничего дурного не могу сказать о герцоге Аларике, кроме того, что он везде
и всюду демонстрирует свое могущество, может быть больше, чем этого  требует
благоразумие.  Но  он тоже  не виноват в том, что родился Дерини, как и леди
Бронвин. И если не герцог, то кто еще может сейчас помочь королю Гвинедда?
     -- Мэри-Элизабет,  ты  что, защищаешь  его? -- воскликнула Агнес. -- Да
это же чуть ли не богохульство!
     -- Это и есть богохульство! -- подхватила  Марта  -- Это еще и  похуже,
это попахивает изменой и...
     Бронвин наслушалась  достаточно. Почувствовав  боль  под  ложечкой, она
повернулась  и  быстро пошла  вдоль террасы  обратно и вскоре спустилась  по
ступеням в отдаленный уголок сада.
     Что-то  такое  всегда случается.  Она  могла  бы  прожить  недели, даже
месяцы, не вспоминая об этом черном пятне -- своем происхождении.
     А  потом, когда  она уже  стала  бы забывать о том, что связывает  ее с
Дерини, когда почувствовала бы, что ее принимают за  то,  что она есть, а не
за какую-то проклятую ведьму, случай  вроде сегодняшнего все равно произошел
бы.  Кто-то  всегда  будет  помнить  об  этом и  не  упустит  случая,  чтобы
представить  все  в  дурном свете,  словно быть  Дерини --  нечто  позорное,
нечистое. Почему люди так жестоки?
     "Люди!"  --  подумала  она с тоскливой улыбкой.  Теперь  уже  она  сама
пользовалась теми  самыми словами -- "мы"  и "они".  И так было  всякий раз,
когда она получала неожиданный удар, подобный сегодняшнему.
     Но почему это случилось в первый же день? Ничего дурного нет в том, что
кто-то  родился  Дерини,  что бы  там  ни  говорила  церковь.  Как  заметила
Мэри-Элизабет, никто не выбирает, кем ему родиться. И потом, Бронвин никогда
не пользовалась своими силами.
     Ну, или почти никогда.
     Она нахмурилась, подойдя к часовне, где была похоронена ее мать, сложив
руки на груди и поеживаясь от прохладного ветерка.
     Конечно,  порой  ей   приходилось  пользоваться  своими  силами,  чтобы
обострить слух,  зрение,  обоняние, если в  этом была нужда.  А  однажды она
разговаривала на расстоянии с Кевином; тогда оба они были еще слишком юны, и
удовольствие,  получаемое  от  запретного   действия,  было  сильнее  страха
наказания.
     Иногда она приманивала птиц, чтобы  покормить их с руки, -- но этого уж
точно никто не видел.
     Но  что в такой  магии дурного? Как  они  могут  видеть  в этом  что-то
сатанинское? Они завидуют -- только и всего!
     Поставив наконец на  этом точку, она вдруг увидела на тропинке напротив
себя  высокую  фигуру. Седые волосы и  серый камзол  подсказали ей,  что это
архитектор Риммель. Когда она подошла ближе, он  сделал шаг в сторону, давая
ей пройти, и отвесил глубокий поклон.
     -- Миледи, -- произнес он, едва Бронвин поравнялась с ним.
     Она чуть кивнула ему и молча пошла дальше.
     -- Миледи, могу ли я сказать вам несколько слов? -- проговорил Риммель,
сделав несколько  шагов следом за ней и вновь отвесив поклон, когда  Бронвин
обернулась.
     -- Конечно. Вы -- мастер Риммель, не так ли?
     --  Да, миледи,  --  нервно  ответил архитектор.  --  Я  хотел  узнать,
понравился ли вашей светлости дворец  в  Кирле.  У меня не  было возможности
спросить об этом раньше, но мне бы хотелось  знать  ваше мнение,  пока еще в
проект можно внести изменения.
     Бронвин улыбнулась и доброжелательно кивнула.
     -- Спасибо, Риммель. Разумеется, я очень вам благодарна. Может быть, мы
посмотрим ваш проект завтра, если вы не  возражаете. Я  не думаю, что захочу
что-то изменить, но мне будет очень интересно ознакомиться с ним получше.
     -- Ваша светлость очень добры, -- произнес  Риммель, кланяясь вновь; он
сиял от радости -- Бронвин говорит с ним.
     -- Могу ли... могу ли я сопровождать вас? Становится холодно, и сумерки
у нас в Кульде наступают рано.
     --  Нет,  спасибо,  -- ответила Бронвин,  покачав головой я раскинув  в
стороны руки, как  будто радуясь прохладе. -- Я иду на могилу моей  матери и
хотела бы побыть там одна, если вы не возражаете.
     -- Разумеется,  --  понимающе кивнул  Риммель. --  Не  желает  ли  ваша
светлость воспользоваться моим  плащом? В часовне  в  это время года сыро, а
ваше платье прекрасно подходит для солнечного дня, но плохая зашита в холоде
склепа.
     --  О, спасибо вам,  Риммель, -- сказала  Бронвин  с  улыбкой, когда он
накинул серый плащ ей на плечи. -- Я попрошу одного из моих слуг вернуть его
вам сегодня же вечером.
     --  Не к спеху,  миледи. -- Риммель отступил и галантно поклонился.  --
Всего доброго.
     Бронвин продолжала спускаться  по тропинке, укутавшись в  плащ Риммеля;
он некоторое время пристально смотрел ей вслед, а потом повернулся и пошел в
другую сторону. Подойдя к ступеням террасы, он увидел спускающегося Кевина.
     Кевин был чисто выбрит, его каштановые волосы были гладко уложены, и он
уже сменил утренний охотничий костюм на короткую коричневую куртку; на левое
его  плечо  был  наброшен  плед  мак-лайновских  цветов.  Позванивая шпорами
начищенных  сапог, он наконец  спустился  и,  заметив Риммеля,  остановился,
приветствуя его.
     --  Риммель,  я  посмотрел  этот план, который  вы  дали  мне утром. Вы
можете,  если  хотите,  пройти  в  мои комнаты  и забрать  его. По-моему, вы
поработали великолепно.
     -- Благодарю вас, милорд.
     Немного помолчав, Кевин спросил:
     -- Риммель, не  видели  вы, случаем, леди  Бронвин? Я  нигде не могу ее
найти.
     --  Думаю,  вы найдете  ее на могиле матери,  --  ответил Риммель. -- Я
только  что  ее  встретил, она направлялась  туда. Да, я дал  ей  свой плащ.
Надеюсь, вы ничего не подумаете.
     -- Нет,  конечно, -- ответил Кевин, дружески похлопав Риммеля по плечу.
-- Благодарю вас.
     Сделав прощальный жест,  Кевин  исчез за  поворотом  дорожки, а Риммель
направился в комнаты своего господина.
     Он  размышлял о том, что ему теперь предпринять.  Открытое нападение на
очаровательного юного лорда было  исключено.  Да  и  сам  он не какой-нибудь
разбойник. Но он был влюблен.
     Сегодня утром Риммель несколько часов  толковал с местными горожанами о
своем горе,  не  называя,  однако,  имени Бронвин. Горцы, живущие на границе
Коннаита и дикой Меары, иногда высказывали довольно странные суждения о том,
как можно добиться женской любви.
     Риммелю  плохо  верилось,  к примеру,  что  достаточно  приколоть пучок
колокольчиков или ромашек  к дверям Бронвин и семь раз сказать: "Аве", чтобы
заслужить ее благосклонность.  Или, скажем, положить Кевину на тарелку жабу.
Он просто сделает выговор своим слугам, чтобы были поаккуратнее.
     Но многие говорили Риммелю, что  если он вправду  хочет добиться  любви
этой  леди,  то есть здесь одна старая  вдова, живущая  в  горах,  по  имени
Бетана, которая  помогает обезумевшим от любви  молодым  людям. Если Риммель
возьмет с собой  побольше  провизии  и немного золота  --  Бетана  может его
выручить.
     И Риммель решил попытать счастья. Он все время осознавал, что совершает
нечто противозаконное,  -- Риммель и помыслить не смел  бы о таких вещах, не
потеряй  он голову от любви к прекрасной Бронвин де Морган.  Теперь же видел
только в этой вдове-колдунье свое спасение. Бронвин  -- это дивное  создание
--  должна  принадлежать  ему,   или  и  жить  незачем.   С  помощью  зелья,
приготовленного ведьмой, Риммель мог бы отвратить Бронвин от лорда Кевина  и
заставить ее полюбить себя, простого строителя.
     Он  вошел в комнаты  Кевина и огляделся, ища  свой проект. Комната мало
отличалась от соседних  спален с тех пор, как все они были приспособлены для
иноземных  гостей.  Но  кое-что  здесь все же  принадлежало Кевину;  Риммель
посмотрел  на  складную  табуретку,  прикрытую  мак-лайновским   пледом,  на
нарядный коврик перед кроватью, на покрывало постели -- сюда Кевин через три
дня приведет Бронвин, если он, Риммель, не успеет помешать этому.
     Он  осмотрелся,  решив  не загадывать вперед: будь что будет. Его  план
лежал на столе. Взяв  свитки,  он направился  к двери,  и  тут его  внимание
привлекла  вещица,  блеснувшая  в  солнечном  луче,  что  лежала  на  крышке
маленького ларца.
     В  таком  обычно  хранят жемчуга,  кольца,  броши,  цепочки и орденские
знаки. Его внимание привлек овальный  медальон на золотой  цепочке,  слишком
хрупкий и миниатюрный, чтобы принадлежать мужчине.
     Не раздумывая, он  взял  медальон и  открыл его, оглянувшись на дверь и
убедившись, что рядом никого нет.
     В медальоне был портрет  Бронвин -- такой  прекрасной он ее еще никогда
не видел: золотые волосы каскадом спадали на  плечи, легкая улыбка играла на
губах.
     Не  отдавая себе  отчета в том,  что делает, Риммель  сунул медальон  в
карман  куртки, выбежал из дома и, ничего не видя вокруг, устремился к своим
собственным комнатам. Свидетели этого бегства -- найдись такие -- приняли бы
его за одержимого.

     Бронвин  оторвала  голову  от  перил, окружавших  могилу  ее матери,  и
посмотрела на ее прижизненное изображение.
     Она вдруг  поняла, что задета случайно  подслушанным разговором больше,
чем  ей  казалось  поначалу,  и не  знала,  что  делать.  Бронвин  не хотела
ссориться  с этими женщинами,  не хотела требовать, чтобы они  извинились за
свою болтовню, -- это все равно ничего бы не изменило.
     Она продолжала рассматривать  изваяние, внимательно вглядываясь в черты
лица. Как бы поступила на ее месте эта необыкновенная женщина -- ее мать?
     Леди Алиса  де  Корвин де  Морган  была удивительно красива. Мастер  из
Коннаита с  редким искусством запечатлел это в скульптуре из алебастра. Даже
сейчас,  когда Бронвин повзрослела, она вновь чувствовала  себя  рядом с ней
ребенком;  статуя,  казалось, была  полна жизни,  и стоило  лишь  произнести
какое-то тайное слово, чтобы она начала дышать и двигаться.
     Витраж над могилой был озарен  лучами  солнца,  в маленькой часовне  на
всем  играли оранжевые, золотые и  багровые блики:  и на могиле,  и на сером
плаще Бронвин, и на алтаре черного дерева несколькими ярдами правее.
     Бронвин  услышала,  как  открывается  дверь,  и,  обернувшись,  увидела
Кевина, заглядывающего в часовню.  Прежде чем подойти к ней  и стать рядом с
могилой, он преклонил колени перед распятием.
     -- Я уже не знал, где тебя искать, -- тихо сказал он, мягко беря  ее за
руку. -- Что-то не так?
     --  Нет... то есть да. -- Бронвин покачала  головой. -- Я  не  знаю. --
Опустив глаза,  девушка  посмотрела на свои  руки, тяжело вздохнула, и Кевин
внезапно понял, что она вот-вот заплачет.
     -- Что случилось?  --  спросил  он,  обнимая ее  за плечи и привлекая к
себе.
     Бронвин  разрыдалась,  уткнувшись  носом  ему  в  плечо.  Кевин  дал ей
поплакать некоторое  время, потом  сел  на ступеньки лестницы и, взяв  ее на
руки, стал укачивать, как плачущего ребенка.
     -- Сейчас, сейчас... -- тихо бормотал  он. -- Все будет  в порядке.  Ну
что, поговорим?
     Когда  ее  рыдания   утихли,   Кевин  расслабился,  отклонился   назад,
поглаживая ее волосы, глядя, как колеблется их тень на белом мраморном полу.
     -- Помнишь, как мы детьми приходили сюда играть? -- спросил он.
     Увидев, что она вытирает слезы, Кевин подал ей платок.
     --  Я думаю,  мы  чуть  не  довели мою  мать  до  безумия тем  летом --
последним, помнишь? В тот год Аларик отправился ко двору. Ему и Дункану было
по восемь, мне -- одиннадцать, а тебе -- года четыре,  и ты была очень мила.
Помню, играли  в прятки, и мы с Алариком прятались здесь,  за  алтарем, там,
где  висят облачения. А старый  отец  Ансельм вошел и застиг нас, и грозился
осе рассказать матери.
     -- Я  помню, --  сказала  Бронвин, улыбаясь сквозь  слезы.  --  А через
несколько лет,  когда  мне было десять, а тебе семнадцать, ты был уже совсем
взрослый и мы, ---  она опустила глаза, -- и  ты предложил мне обручиться  с
тобою.
     -- И никогда не пожалею об этом, -- улыбнулся Кевин, целуя ее в лоб. --
Что случилось, Брон? Могу я чем-нибудь помочь?
     -- Нет, -- сказала Бронвин, тоже пытаясь улыбнуться. -- Я сама виновата
--  подслушала  кое-какие вещи, которые мне не  хотелось бы  слышать, и  это
расстроило меня больше, чем я думала.
     -- Что ты услышала?  -- спросил он, отстраняя ее от себя и заглядывая в
лицо. -- Если тебя что-то беспокоит скажи мне, и...
     Она покачала головой.
     -- Никто  ничего не может поделать Я  же  не  виновата  в  том,  что  я
такая... Три дамы разговаривали между собой, только и всего. Им не нравится,
что будущий герцог женится на Дерини.
     -- Вот незадача, -- сказал Кевин,  обнимая  ее снова и целуя в макушку.
--  Ну,  так уж  получилось, что  я очень люблю эту Дерини и  никого другого
знать не желаю.
     Бронвин улыбнулась, потом встала, поправила платье и вытерла глаза.
     -- У тебя на все найдется отпет, да? -- сказала она, беря  его за руку.
-- Идем. Прости меня за все это. Нам надо торопиться, опоздаем к обеду.
     -- К черту обед.
     Кевин поднялся и обнял Бронвин.
     -- Знаешь что?
     -- Что? -- Она положила руки ему на плечи и заглянула в глаза.
     -- Я люблю тебя.
     -- Странно.
     -- Почему?
     -- Потому что я тоже люблю тебя.
     Кевин улыбнулся и чмокнул ее.
     -- Очень хорошо, что ты  сообщила мне об этом,  -- сказал он, выводя се
из часовни -- Потому что через три дня ты будешь моей женой.
     А в маленькой  комнате  Риммель, очарованный прекрасной  и  недоступной
женщиной, лежал на постели и не  отрываясь смотрел на ее портрет в медальоне
Завтра он пойдет к этой Бетане, покажет ей портрет и расскажет старой ведьме
о том, что он не может жить без этой женщины.
     А потом она сотворит свое колдовство и Бронвин  будет принадлежать ему,
Риммелю.

     ГЛАВА Х
     У темных сил ищи защиты...
     Дункан  Мак-Лайн изо всех  сил подтянул подпругу поправил  стремя и  не
спеша  вернулся к  голове своего коня,  чтоб  дальше ждать  под неприветливо
моросящим  предутренним  дождем  на  окраине Корота.  Вторая пара  поводьев,
перекинутая через его  левую руку, слегка натягивалась, когда  конь Аларика,
стоявший без седока, тряс головой  в холодном тумане. Надетая на  него сбруя
хрустела  под  клеенчатым седлом  -- животное переступало  с  ноги  на ногу.
Стоящий   рядом   с   ним  косматый  вьючный  пони,  нагруженный  тюками   с
необработанными кожами и мехами, поднял голову,  вопросительно фыркнул и тут
же опять заснул.
     Дункану  уже  надоело  ждать.   Дождь,  начавшийся,  когда  еще  только
смеркалось,  продолжался  всю ночь, большую  часть которой Дункан  провел  в
тесной купеческой лавке, урывками пытаясь поспать.
     Но недавно гонец сообщил, что Аларик  уже в пути  и  скоро будет здесь,
поэтому-то Дункан и мок под дождем. Он плотно запахнул тяжелый кожаный  плащ
под самым  подбородком  (такие  плащи  носят  кассанские  охотники),  поднял
воротник  и натянул капюшон  как  можно ниже, чтобы защититься  от  ледяного
ветра  и дождя.  Пелерина  у него на плечах уже потемнела  от влаги, и  вода
просачивалась  внутрь.  Дункан чувствовал холод  своей  кольчуги даже сквозь
плотную  шерстяную фуфайку, поддетую вниз. Он дышал на пальцы, замерзшие и в
перчатках, и  нетерпеливо  переступал с  ноги на  ногу,  и  морщился,  когда
шевелил окоченевшими пальцами  в промокшем  сапоге, и недоумевал,  куда  это
запропастился Аларик.
     Только  он об этом подумал, как  дверь в доме справа от него, словно по
команде, распахнулась и в тот же момент высокая фигура, закутанная в кожаный
плащ, показалась на освещенном пороге. Пройдя между конями, Аларик ободряюще
хлопнул по плечу Дункана, всматривающегося в угрюмое серое небо.
     -- Сожалею, что так  задержался, -- пробормотал  он, откидывая чехол  с
седла и насухо протирая его, -- как дела?
     -- Да ничего, только вот промок до печенок, -- беспечно ответил Дункан,
в свою  очередь открывая седло  и вскакивая  на коня, -- но этому  не помочь
иначе, кроме как поскорей убравшись отсюда. Что тебя задержало?
     Морган хмыкнул и подтянул подпругу.
     -- Много было вопросов. Если Варин решится выступить против меня в наше
отсутствие, Гамильтон  не должен оставаться с  пустыми  руками. Это еще одна
причина,  по  которой я  хочу сохранить  наш  отъезд  в  тайне. Пусть жители
Корвина  думают,  что  их герцог и  его  верный  духовник-кузен уединились в
отдаленных   покоях  замка,  где  герцог  намерен  исповедаться  и  принести
покаяние.
     -- Это  ты-то собираешься покаяться? -- фыркнул Дункан; его кузен одним
махом вскочил в седло.
     --  Уж  не  хочешь  ли  ты  сказать, дорогой  брат,  что  мне  заказана
чистосердечная  вера?  --  спросил  Морган,  усмехнувшись,  и, связав  тюки,
навьюченные на пони, направил своего коня к коню Дункана.
     -- Я -- нет, -- покачал головой Дункан. -- Лучше скажи, мы когда-нибудь
уйдем из этого мрачного места?
     -- Уже, -- многозначительно произнес Морган. --  Поехали. Неплохо, если
бы  мы  были у старого Неота к  закату,  а туда и в хорошую-то  погоду  надо
скакать целый день.
     -- Замечательно, --  проворчал Дункан себе под нос, когда они двинулись
рысью по пустынным улицам Корота, -- всю жизнь об этом мечтал.

     Примерно в это же время, но за много миль  отсюда Риммель карабкался по
скалам  в горах к  северу от Кульда, дрожа от нетерпения. Там, наверху, было
морозно, ветрено, холод пробирал до костей, даже когда солнце приблизилось к
зениту. Несмотря на это, Риммель весь вспотел под кожаным дорожным плащом, а
его холщовая  сумка, перекинутая через плечо, становилась с каждым шагом все
тяжелее и тяжелее. Конь, упрятанный в лощине, что  была  уже  далеко позади,
тихо  ржал,  оставшись  в  одиночестве  на продуваемой ветром  площадке,  но
Риммель заставлял себя карабкаться все выше и выше.
     Нервы его были  вконец истощены. Всю длинную, бессонную ночь он убеждал
себя  не быть дураком  и не трусить,  внушал себе,  что ему  нечего  бояться
женщины по имени Бетана, что у нее нет ничего общего с той, другой женщиной,
чары которой коснулись его много лет назад. Но теперь...
     Риммель  вздрогнул, вспомнив ту  ночь.  С тех  пор прошло  уже двадцать
лет... Однажды он с  дружком прокрался в  сад старой госпожи Эльфриды, чтобы
наворовать капусты и яблок. Оба знали, что  об  Эльфриде  ходят слухи, будто
она ведьма и не  жалует бродяг, шатающихся вблизи ее крошечного надела, -- в
дневное  время им  нередко  доводилось  отведать ее метлы.  Однако они  были
настолько уверены, что  ночью старуха не сможет их  застичь, что почти  и не
боялись.
     Но потом,  там, в саду, они увидели в темноте госпожу Эльфриду, которую
нимбом окружало фиолетовое сияние,  и от этого слепящего света Риммель и его
товарищ бежали так быстро, как только несли их ноги.
     Они убежали, старуха  не преследовала их. Но на  следующее утро Риммель
проснулся с белыми волосами,  и сколько их ни мыли,  сколько ни  терли,  они
такими  и оставались, и не помогали  никакие припарки,  никакая краска.  Его
мать страшно испугалась; она  заподозрила, что  тут  не  обошлось без старой
ведьмы, хотя Риммель и повторял неустанно, что никуда не выходил из дома той
ночью, что  просто лег спать, как обычно, и спал, пока не проснулся,  вот  и
все. А  вскоре  госпожа  Эльфрида  ушла  из  деревни  и  никогда  больше  не
возвращалась.
     Риммель  поежился в утреннем холоде, не в силах  справиться с тошнотой,
подступившей к горлу  от  этих воспоминаний. Несомненно, эта Бетана -- такая
же ведьма, да и кем же ей  еще быть, если она проделывает  те делишки что ей
приписывают. Возможно, она посмеется над его просьбой? Или откажется помочь?
Или заломит такую цену, что он не сможет заплатить?
     А если она разозлится? Захочет над ним подшутить? Неправильно заколдует
его? А вдруг через многие годы он узнает, что плата была недостаточна, когда
ужасные беды падут на него, Риммеля, а может, и на лорда Кевина  или даже на
саму Бронвин?
     Риммель пожал  плечами и заставил себя больше не думать об этом.  Глупо
предаваться  панике,  не  имеющей,  в общем-то,  под  собой почвы.  Накануне
Риммель тщательно разузнал все о Бетане, поговорил с  теми,  кто пользовался
ее услугами Не было никаких оснований  не доверять тому, что о ней говорили,
-- это просто  старая безобразная пастушка, которая довольно часто и успешно
выручает  тех, кто попал в беду. К тому же у Риммеля не было другого способа
добиться взаимности любимой женщины.
     Щурясь  на  солнце, он остановился,  окидывая взглядом путь. Впереди за
низкорослыми соснами в  нескольких ярдах от  него,  виднелось  продолговатое
узкое отверстие в голой скале, изнутри завешенное звериной шкурой. Несколько
тощих  овец с ягнятами щипали тронутую морозом траву,  редкие пучки  которой
торчали из щелей голой скалы по обе стороны от пещеры. Среди камней слева от
входа лежал пастушеский посох, но его владельца нигде не было видно.
     Риммель  глубоко  вздохнул  и, собравшись с  духом, преодолел последние
несколько ярдов, отделявшие его от входа.
     -- Есть здесь кто-нибудь? -- позвал он дрожащим голосом, тихо  и робко.
-- Я... я ищу госпожу Бетану, пастушку. Я пришел с добром.
     Долго стояла тишина, так что Риммель слышал негромкое гудение насекомых
и щебет птиц, слышал, как овцы выдирают жесткую траву  рядом, да собственное
прерывистое дыхание. Потом чей-то голос проревел"
     -- Войдите!
     Риммель обернулся на  звук. Сдерживая удивление,  он шагнул ко входу  в
пещеру  и  осторожно  отодвинул  занавеску  -- по  виду  и  запаху это  была
невыдубленная козья шкура.  Ему в голову пришла безумная мысль, что он, быть
может, никогда  больше  не  увидит  солнца; Риммель огляделся  напоследок, а
затем уставился в глубину пещеры, где царила непроглядная тьма.
     -- Войдите, -- еще раз приказал голос, когда Риммель заколебался.
     Он  стал  боязливо  продвигаться  вперед,   все  еще  придерживая  край
занавески,  чтобы в  пещеру  поступало  хоть  немного  света  и  воздуха,  и
оглядываясь  украдкой  в  поисках  хозяйки этого  жилища.  Голос,  казалось,
исходил сразу отовсюду  -- и спереди, и сзади, и справа, и слева; разглядеть
же он по-прежнему ничего не мог.
     -- Отпусти занавеску и стой, где стоишь.
     Голос  опять  напугал  Риммеля,  хотя  он и  ожидал  его  услышать.  Он
буквально  подпрыгнул от ужаса и выпустил занавеску.  Однако на этот раз  он
был уверен, что голос во тьме прозвучал слева от него, но не смел пошевелить
ни одним мускулом, боясь ослушаться этого  бесплотного  голоса.  Он с трудом
сглотнул, заставил себя выпрямиться,  безвольно уронив руки. У него тряслись
колени, ладони вспотели, и он не смел пошевелиться.
     -- Кто ты такой? -- сурово спросил голос.
     Теперь ему казалось, что эти громкие и резкие слова донеслись откуда-то
спереди,  и только непонятно, кем они произнесены -- мужчиной или  женщиной.
Риммель нервно облизал губы.
     --  Меня  зовут Риммель. Я  главный  архитектор  его  светлости герцога
Кассанского.
     -- От чьего имени  ты пришел,  Риммель-архитектор? От  своего или же от
имени герцога?
     -- От... от своего.
     -- Что же ты хочешь от Бетаны? -- спросил голос. -- И не двигайся, пока
тебе не разрешат.
     Риммель  собрался  было  повернуться, но  тут  снова  замер и попытался
успокоиться. Возможно, обладатель голоса  видел в темноте.  Риммель-то точно
этого не мог.
     -- Вы и есть госпожа Бетана? -- робко спросил он.
     -- Да, я.
     --  Я... -- он сглотнул слюну,  -- я принес вам еды, госпожа Бетана, --
сказал он, -- я...
     -- Положи еду рядом с собой.
     Риммель повиновался.
     -- Теперь говори, что тебе надо от Бетаны?
     Риммель снова сглотнул. Он  чувствовал, как капли пота стекают с бровей
прямо в глаза, и не мог поднять руку, чтобы вытереть их. Он с трудом моргнул
и заставил себя говорить.
     -- Это... это женщина, госпожа Бетана. Она... я...
     -- Продолжай.
     Риммель глубоко вздохнул.
     --  Я хочу, чтобы  эта женщина  стала  моей  женой, госпожа Бетана.  Но
она...  она  помолвлена  с  другим. Она...  обвенчается  с ним,  если вы  не
поможете. Вы ведь можете помочь, правда?
     Он сначала ослеп от света, внезапно вспыхнувшего позади него,  а  потом
увидел свою собственную тень, пляшущую на каменной стене. Свет -- оранжевый,
как от костра, немного рассеял мрак в грязной пещере.
     -- Можешь повернуться и подойти.
     Со вздохом  облегчения Риммель повернулся к источнику света. Примерно в
двенадцати  шагах  от него  на каменном  полу стоял  фонарь,  а рядом с  ним
сидела, скрестив ноги, старая карга в лохмотьях. Ее сморщенное и обветренное
лицо окружала грива  спутанных седых волос с  редкими  темными  прядями; она
зябко  куталась  в темный  плащ,  которым  до этого, возможно,  и прикрывала
фонарь. Риммель  утер глаза рукавом и, поколебавшись, направился  к  ней. Он
остановился, боязливо рассматривая женщину по имени Бетана.
     -- Ну как,  мастер Риммель,  -- произнесла она, вскинув  темные  глаза,
поблескивающие в дрожащем свете фонаря, -- противно вам на меня смотреть?
     У нее были  гнилые  желтые  зубы  и зловонное дыхание. Риммель с трудом
сдержался,  чтобы  не  убежать  от отвращения.  Бетана хрипло,  пронзительно
захихикала и указала костлявой  рукой на пол возле себя. При  этом у нее  на
пальце  сверкнуло золото  и Риммелю показалось, что это  обручальное кольцо.
Да, горожане говорили, что она вдова. Интересно, каков был ее супруг?
     Риммель осторожно сел на  жесткий  каменный пол, скрестив ноги,  так же
как и хозяйка  пещеры. Когда он  уселся,  Бетана  некоторое время пристально
разглядывала его, не произнося ни слова,  своими горящими, подчиняющими себе
глазами. Потом она кивнула.
     -- Эта женщина... расскажи мне о ней. Красива ли она?
     -- Она... -- Риммель запнулся, так как у него вдруг  пересохло в горле.
--  Вот  ее портрет,  --  сказал  он,  доставая  медальон  Бронвин  и  робко
протягивая его.
     Бетана протянула скрюченную руку, взяла медальон и ловко открыла, нажав
на него кривым желтым ногтем. Увидев портрет, она удивленно приподняла бровь
и пристально посмотрела на Риммеля.
     -- Это и есть та женщина?
     Риммель благоговейно кивнул.
     -- И это ее медальон?
     -- Был, -- ответил Риммель, -- последним его носил ее жених.
     -- А что ты скажешь о ее женихе? -- спросила Бетана. -- Любит ли он ее?
     Риммель кивнул.
     -- А она его?
     Риммель снова кивнул.
     -- Но  ты тоже любишь ее, так любишь, что не пожалел  бы  жизни,  чтобы
обладать ею?
     Риммель кивнул в третий раз, расширив глаза.
     На лице Бетаны появилось жалкое подобие веселой улыбки.
     --  И  я  знавала мужчину, который не пожалел бы  жизни, чтобы обладать
мною. Не веришь? Не важно. Он подтвердил бы это, я думаю.
     Она со щелчком захлопнула медальон и, держа его за цепочку в скрюченной
руке,  обернулась и  достала  желтую бутылку из  высушенной  тыквы  с  узким
горлышком. Риммель затаил дыхание  и, вытаращив  глаза, смотрел, как она  со
щелчком вытащила пробку и  повернула  бутылку  горлышком к  нему.  Тревожное
предчувствие,  мучившее  его с самого утра, снова овладело  Риммелем, но  он
отогнал его усилием воли.
     -- Подставь  руки, Риммель-архитектор,  а то я расплещу воду  по сухому
камню и навсегда утрачу ее.
     Риммель повиновался,  и  Бетана налила воды из бутылки в его  сложенные
ладони.
     --  Теперь, --  продолжала она, отставив бутылку  в  сторону, -- ищи на
поверхности воды следы священных знаков. Следи за  следами  вихрей времени и
священного  дыхания  любви  на  воде,  отмечай  их  путь.  Смотри,  как  она
принуждена будет совершить то, что станет ее падением и что отдаст ее тебе.
     Она  крутила и раскачивала над  сомкнутыми ладонями  Риммеля  медальон,
поднимая его и опуская, чертя над водой замысловатые узоры и знаки и бормоча
при  этом заклинание. Колдунья не отрывала  взгляда от  гостя,  и вскоре его
веки  затрепетали,  отяжелели и  сомкнулись.  Зажав в  кулаке медальон,  она
осушила ладони Риммеля полой своего темного плаща.
     Потом  Бетана со  вздохом  снова  открыла  медальон и  стала напряженно
вспоминать подходящие чары, именно  такие,  которые  могут любовь  женщины к
одному  мужчине  превратить  в  любовь  к  другому.  Да,   раньше   она  уже
пользовалась этими чарами, и не раз.
     Но это было давно, когда Бетана была еще не так стара, не так беззуба и
не  так  забывчива.  Сейчас  она  не  знала даже,  сможет  ли вспомнить  все
правильно.
     Да утишатся  громы небесные? Нет,  это  заклинание для хорошего урожая.
Правда, они могут пригодиться и этой леди, но позже, когда ей настанет время
родить сына,  если Риммель  этого  захочет. Но  сейчас Бетане  нужно  совсем
Другое.
     Ей  нужны обращения в Баазаму  -- это вещь  очень действенная.  Но нет,
покачала она  головой  с неодобрением,  это темные, смертоубийственные чары.
Дарелл давно уговорил  ее  оставить эти штучки. Кроме  того, она ни  в  коем
случае не желала ничего дурного  этой молодой красивой  женщине, чей портрет
был в медальоне. Когда-то  она сама,  может быть, была похожа  на  эту леди.
Если и не так, все равно Дарелл говорил ей, что она красива.
     Она засмотрелась на портрет, и какое-то воспоминание тенью скользнуло в
памяти.
     Не встречала ли она раньше эту женщину? Это было много лет назад, когда
она лучше видела и не была такой старой и безобразной. Да! Она ее встречала!
     Бетана  вспомнила  прелестное белокурое дитя; с девочкой были  еще трое
старших братьев, или кузенов. Они катались  на шотландских пони, неторопливо
пощипывающих зеленую травку, покрывающую летом весь склон  холма. И это были
благородные дети, дети могущественного герцога Кассанского, того самого, чей
слуга сидит на полу перед Бетаной.
     Бронвин! Теперь она вспомнила.  Девочку  звали Бронвин. Леди Бронвин де
Морган, племянница герцога Яреда, наполовину Дерини. Это ее портрет.
     Бетана съежилась  и  виновато  оглянулась.  Итак, леди  Дерини.  А она,
Бетана, обещала ее околдовать. Как она посмела? Да подействуют ли ее чары на
леди, которая наполовину  Дерини? Бетана  вовсе не хочет  сделать ей больно.
Маленькая Бронвин  улыбалась ей тогда на лугу, много  лет  назад, улыбалась,
как  родная  дочь,  которой  у Бетаны  никогда не было. Она гладила  ягнят и
овечек  и  разговаривала с  Бетаной,  нисколько не боясь  сморщенной  старой
вдовы, пасущей в горах свое стадо. Нет, Бетане этого не забыть.
     Старуха поджала губы и заломила руки -- она ведь и Риммелю обещала. Как
она  не любила попадать в подобное  положение. Если она поможет архитектору,
то может повредить девушке, а она этого вовсе не хочет.
     Взглянув на Риммеля,  она снова  погрузилась  в свои  мысли.  Кошелек с
золотом у архитектора на запястье  был тяжел, а мешок, который он  бросил на
пол  у входа, -- полон хлеба,  сыра и других вкусных вещей,  которых  она не
пробовала  уже несколько  месяцев.  Размышляя,  она  вдыхала сладкий  аромат
свежих продуктов,  наполнивший пещеру Если она не сдержит  обещание, Риммель
заберет еду и золото и уйдет
     "Ну  хорошо.  Я  заколдую  ее совсем  немного.  Это  будет  заклинание,
вызывающее сомнение. Да, так правильно.  Только сомнение -- чтобы прелестная
Бронвин  не так спешила выходить за своего избранника. А интересно, кто этот
ее избранник? Женщина-Дерини не  может рассчитывать на хорошую партию.  Хотя
не  так  уж много и  осталось  их из  этого давно  преследуемого рода в наше
беспокойное  время. А раз так, то нечего бояться обидеть благородного лорда,
и тогда почему бы не заколдовать ее посильнее, чтобы Риммель получил то, что
хочет?"
     Решительно кивнув,  она,  кряхтя,  поднялась на  ноги и  стала рыться в
обшарпанном  сундуке,  стоящем  в глубине пещеры.  В  нем  была тьма  всякой
всячины, и  кое-что  из этого Бетане  сейчас понадобится.  Она  взволнованно
ворошила свое богатство: причудливо отделанные камешки,  перья, порошки, яды
и другие орудия, необходимые в ее ремесле.
     Вытащив  маленькую,   отполированную  временем  кость,  она   задумчиво
склонила седую голову, затем нахмурилась и решительно отбросила ее. Такая же
судьба  постигла   какой-то  высохший   лист,  маленькую   фигурку  барашка,
вырезанную из  камня, пучок трав, перевязанный скрученным стеблем, небольшой
глиняный горшочек. Наконец она достигла дна и  обнаружила то, что искала, --
кожаный мешок,  полный  камней.  Она  подтянула  мешок  к  краю  сундука,  с
ворчанием вытащила его и почти что бросила на  пол. Развязав стягивающий его
ремень, Бетана стала перебирать содержимое мешка.
     Заклинания любви и заклинания ненависти. Заклинания смерти и заклинания
жизни.  Заклинания, насылающие  на  врага  чуму.  Простые  заклинания,  дабы
сберечь  здоровье.  Сложные заклинания,  дабы сберечь  душу.  Заклинания для
богатых. Заклинания для бедных. Заклинания, еще не произнесенные, но  ждущие
мига, когда она их выговорит.
     Что-то  монотонно напевая себе под нос, Бетана выбрала голубой камень с
кроваво-красными  вкраплениями, как  раз такой,  что  свободно  вместится  в
мужскую ладонь. Затем она порылась в сундуке еще, нашла небольшой мешочек из
козьей  кожи  и  положила камень в него.  После этого  она  убрала на  место
большой мешок и закрыла сундук.
     Прихватив  камень и  мешочек,  она вернулась  к фонарю,  села  напротив
Риммеля и спрятала эти предметы в складках своих лохмотьев.
     Риммель  сидел, зачарованный,  перед  коптящим  фонарем, с  протянутыми
вперед пустыми, сложенными "лодочкой" ладонями  и  закрытыми глазами. Бетана
взяла   желтую  бутылку,  наполнила  его  ладони  водой   и  опять  поднесла
раскачивающийся  медальон  к  поверхности воды.  Заканчивая свою  песнь, она
осторожно  протянула  руку ко лбу  Риммеля и коснулась его брови. Архитектор
кивнул, словно вышел из забытья, и  снова  стал вглядываться  в медальон, не
ведая, что он спал, и не имея понятия о том, что произошло за эти минуты.
     Бетана умолкла и зажала медальон в кулаке, потом наклонилась и извлекла
камень с  кровавыми  вкраплениями. Она  на  мгновение  сжала его  в ладонях,
прикрыв глаза и бормоча  что-то такое, чего Риммель  никак не мог разобрать.
Потом она положила камень прямо под руками Риммеля, возложила свои когтистые
пальцы на его ладони и посмотрела ему в глаза.
     -- Раздвинь ладони, дай воде протечь на камень, -- сказала она голосом,
режущим слух. --  Как тебе было угодно, колдовство закончено, я, стало быть,
свободна!
     Риммель  вздохнул, несколько раз  моргнул,  затем послушно разжал руки.
Вода омыла камень, сразу впитавший ее, и удивленный архитектор вытер руки об
одежду.
     -- Что, уже все? -- недоверчиво спросил он. -- Моя госпожа меня любит?
     --  Пока еще нет, -- ответила Бетана, подцепив  камень и положив  его в
мешочек из козьей шкуры.  -- Но полюбит. -- Она уронила мешочек в протянутые
ладони Риммеля и села на место.
     -- Возьми с  собой этот кисет. Там лежит то, что  ты видел. Не  вынимай
это,  пока  не  окажешься там, куда твоя  леди точно придет одна. Ты  должен
открыть кисет и вытащить то, что внутри, не касаясь его. С того момента, как
этот кристалл  попадет  на  свет, у тебя будет лишь несколько секунд,  чтобы
бежать и самому уберечься от его действия.  Тут колдовство и начнется, и для
его завершения нужно будет только лишь присутствие твоей леди.
     -- И она будет моей?
     Бетана кивнула.
     Она будет окована  чарами.  Теперь  иди.  -- Колдунья подняла и бросила
Риммелю медальон, а он спрятал и его, и мешочек под плащом.
     -- Покорно  благодарю вас, госпожа Бетана, -- пробормотал он, вздыхая и
теребя пальцами кошелек, висящий на запястье. --  Как, как мне отблагодарить
вас? Я принес вам еды, как требует обычаи, но...
     -- А у тебя есть еще и золото в поясе?
     -- Есть, -- прошептал  Риммель, нащупывая и  извлекая маленький тяжелый
мешочек,  -- немного, но... -- Он осторожно положил мешочек  на пол  рядом с
фонарем и благоговейно посмотрел на Бетану.
     Бетана взглянула на этот мешочек,  затем снова пристально посмотрела на
Риммеля.
     -- Сыпь сюда!
     С  усилием,  почти  осязаемым  в неподвижном  воздухе  пещеры,  Риммель
развязал мешочек и высыпал содержимое на пол перед собой.  Монеты посыпались
со  звоном,  как может  звенеть только чистое золото, но  Бетана не отводила
взгляда от лица архитектора.
     --  Так как  ты думаешь, сколько  мне полагается за мою службу,  мастер
Риммель? -- спросила она, наблюдая за выражением его лица.
     Риммель  облизал  губы,  глаза его  сверкнули,  когда  он  взглянул  на
внушительную кучу золота. Затем  он быстрым  движением пододвинул сразу  все
монеты к Бетане. Старуха улыбнулась своей щербатой улыбкой и  кивнула, потом
наклонилась и отсчитала себе шесть золотых. Остальное она отодвинула  назад,
к Риммелю. Архитектор был очень удивлен.
     --  Я... я не  понимаю,  --  заговорил он дрожащим  голосом,  -- вы  не
возьмете больше?
     -- Я взяла ровно столько, сколько  мне нужно,  -- прохрипела Бетана, --
просто я хотела проверить, во сколько ты сам оцениваешь мою службу. А что до
остального,  то может  быть,  ты  вспомнишь и помянешь вдову  Бетану в своих
молитвах.  В эти сумеречные  годы  я нуждаюсь в молитвах Всемогущему больше,
чем в золоте.
     --  Я... я сделаю это,  госпожа Бетана, --  заикаясь, произнес Риммель,
подбирая золото и складывая  его обратно в  кошелек.  -- Но неужели это все,
что я могу сделать для вас?
     Бетана покачала головой.
     -- Приведи ко  мне  в гости своих детей,  архитектор Риммель.  А теперь
оставь меня. Ты получил то, что просил, получила и я.
     -- Благодарю вас,  госпожа Бетана, -- пробормотал Рим-мель  и крутнулся
на  каблуках,  в восторге  от своей  удачи. ---Я  буду  за вас  молиться, --
донесся его голос уже снаружи из-за козьей шкуры, закрывающей вход.
     Когда  архитектор покинул пещеру, Бетана  вздохнула и  тяжко опустилась
рядом с фонарем
     --  Ну что  ж,  мой Дарелл, -- прошептала  она, поднеся к губам золотое
кольцо, --  дело сделано Я сотворила колдовство, чтобы дать  этому юноше то,
что он  хочет.  Ты  же не думаешь, что  я сделала  что-то дурное, поколдовав
против Дерини, правда?
     Она помолчала, как будто слушая ответ, и кивнула.
     --  Знаю, знаю, милый. Раньше я  никогда не насылала чары ни на кого из
вашего  таинственного племени.  Но  они  подействуют.  Кажется, я  правильно
припомнила все слова. Да в любом случае это и неважно, пока ты со мной...

     Уже  совсем стемнело,  когда Морган наконец  дал команду  остановиться.
Оставив Корот, они с Дунканом ехали почти без остановок с раннего утра, лишь
ненадолго  прервав путь в  полдень, чтобы напоить  коней и немного поесть из
дорожных  припасов.  Теперь  они приближались  к вершине  Лендорской  горной
гряды, за которой  проходил  легендарный Гонорский путь.  Он  вел к гробнице
Святого Торина, южным воротам вольного святого города Дхассы.
     Утром,  отдохнув  после  тяжелого  пути, они  должны  будут отдать дань
уважения святому  Торицу -- церемония, обязательная для того, чтобы  путнику
позволили пересечь широкое озеро и войти в город. Да, только после этого они
смогут войти в  Дхассу, куда ни  одна коронованная  особа не  осмелилась  бы
войти  без   разрешения  горожан;  но   Моргану  нужно   было  попасть  туда
обязательно,  и  желательно неузнанным,  дабы  предстать  перед  Гвинеддской
Курией.
     Сквозь завесу моросящего  дождя  в сгущающихся  сумерках впереди смутно
виднелись развалины, и Морган пустил коня шагом. Его  серые глаза, прикрытые
ладонью от  мороси,  перебегали со  стены на  ступеньки,  ведущие  к вершине
осыпавшейся  башни,  выискивая следы  постороннего  присутствия.  Но  ничего
такого он не заметил, и,  значит,  здесь можно было спокойно остановиться на
ночь.
     Морган  высвободил из стремян и с удовольствием  вытянул ноги.  Они уже
приближались по неровной  тропе к воротам. Кони устали не меньше  всадников,
они  спотыкались,  их копыта скользили  в жидкой грязи.  Пони,  бредущий  за
Дунканом,  подозрительно  косился  на  все  тени,  шарахаясь  в   сторону  и
вздрагивая  от  каждого  звука или  едва  заметного  движения.  Вдобавок  на
продуваемом всеми ветрами плато они промерзли до костей.
     --  Что  ж,  здесь  мы  и  переночуем, --  произнес Морган,  когда  они
приблизились к разрушенным воротам. Копыта коней уже не  хлюпали по грязи, а
стучали по мощенной булыжником дороге, ведущей в старинный двор. Несмотря на
дождь, там  стояла  мертвая тишина,  и  Дункан невольно  прошептал, подъехав
ближе к Моргану:
     -- Что это за место такое, Аларик?
     Морган  направил коня в проем разрушенной двери  и пригнулся,  проезжая
под полуобвалившейся балкой.
     -- Святой Неот. До Реставрации -- цветущий монашеский  орден, прибежище
всего братства Дерини. Церковь осквернили  и разграбили, а  монахов  убивали
прямо на ступенях алтаря. Местные жители обходят это место, как зачумленное.
Мы с Брионом здесь бывали.
     Морган проехал на коне  в сухой, частично прикрытый еще  кровлей угол и
стал выборочно дергать балки у себя над головой, проверяя их надежность.
     -- Насколько я знаю, во времена своего расцвета Святой Неот был не хуже
знаменитого Конкардинского  университета  или школы  Варнаритов  в  Грекоте.
Тогда,  конечно,  быть Дерини  было более  почетно, чем сейчас. -- Он дернул
последнюю  балку,  удовлетворенно  кивнул  и,  усевшись  в  седле,  отряхнул
запачкавшиеся перчатки.
     -- Думаю, здесь  достаточно  сухо.  И крыша, по крайней мере, на нас не
обрушится.
     Спешившись,  он  осмотрелся  --  эти  развалины  были  ему  знакомы.  В
несколько минут они с Дунканом расседлали лошадей и сложили свое  снаряжение
возле  сухой  стены. Когда  Морган  вернулся, привязав  коней  в  развалинах
конюшни,  Дункан  уже  готовил ужин на костре, аккуратно  сложенном в  углу.
Морган  одобрительно  хмыкнул, сбросил  промокшие перчатки и плащ  и вытянул
руки над огнем.
     -- Б-р-р, я-то думал, что уже никогда не согреюсь; Дункан, ты превзошел
самого себя.
     Дункан помешал варево в котелке и начал рыться в седельной сумке.
     --  Ты не  представляешь,  друг мои,  как мы  были близки к тому, чтобы
остаться  вообще  без огня.  Дерево  сырое, да  и  нелегко было найти место,
откуда огонь не виден снаружи. Что, кстати, здесь было раньше?
     -- Думаю,  трапезная. -- Морган принес к огню  несколько веток из сухой
расщелины. -- Правее были кухни, дальше -- стойла и кладовые,  еще дальше --
монашеские  кельи.  Все это  сейчас в худшем состоянии,  чем  было, когда  я
заглядывал сюда  последний  раз.  Несколько  суровых  зим  --  и  вот  каков
результат. -- Он сложил руки вместе и подышал на них. -- А нельзя ли сделать
костер побольше?
     Дункан усмехнулся и открыл флягу с вином.
     -- Можно, если  ты собираешься сообщить всем и каждому в Дхассе о нашем
прибытии. Я же сказал, у  меня черт знает сколько времени ушло на  то, чтобы
найти место даже для такого  пустякового костерка, как этот.  Чтобы по твоей
милости...
     Морган засмеялся:
     -- Мне нравится  твоя логика. Я не больше, чем ты, хочу лишиться головы
либо  оказаться с перерезанным горлом. -- Он наблюдал,  как Дункан разливает
вино  в два  маленьких глиняных стаканчика и  кладет в  каждый по маленькому
камешку.  Раскаленные  камешки  зашипели,  согревая  холодное  вино.  Морган
добавил:  --  Как  я уже  говорил,  в  Дхассе  есть свои способы  борьбы  со
шпионами, особенно с Дерини.
     --  Избавь  меня  от  деталей,  --  отозвался  Дункан.   Он  достал  из
стаканчиков  камешки  и протянул  вино  кузену  --  Лучше  выпей.  Последнее
фианское вино.
     Морган  со вздохом  опустился на  пол  перед огнем и отхлебнул горячего
вина, которое согрело и укрепило его после тяжкого дня пути.
     -- Плохо, что они не пьют такое там,  в Дхассе. Ничто так не  помогает,
как  фианское  вино,  когда   ты   продрог   и  устал.  Я  затрудняюсь  даже
предположить, какой дряни нам придется хлебнуть в следующие дни.
     --  А ты собираешься остаться  здесь надолго? --  усмехнулся Дункан. --
Надеешься,  что  тебя так  никто  и не  узнает, пока мы не  предстанем перед
нашими дорогими  архиепископами? -- Он откинулся назад и, опершись о  стену,
смаковал вино. -- Кстати, знаешь, говорят, будто в Дхассе даже для причастия
используют эль, настолько плохое там вино.
     -- Наверное, это неудачная шутка?
     -- Да  нет,  вполне серьезно. Они используют эль  для причастия. --  Он
наклонился и помешал похлебку -- Ты есть собираешься?
     Спустя четверть часа каждый нашел по клочку сухой земли, чтобы устроить
себе  постель, и  они  стали готовиться ко  сну. Дункан пытался читать  свой
требник  при  слабеющем свете костра,  а  Морган  достал  меч  и  прясел  на
корточки, внимательно вглядываясь в темноту.  Ветер  завывал среди развалин,
вторя слабым звукам падающих дождевых капель.  Где-то совсем рядом в темноте
Морган слышал удары железных подков по каменному полу стойла. Чуть в стороне
пискнула  и сразу  затихла какая-то ночная  птичка.  Морган несколько  минут
смотрел на тлеющие угли, потом резко встал и поплотнее завернулся в плащ.
     --  Думаю,  мне не  помешает  немного  прогуляться, --  пробормотал он,
застегивая плащ и отходя от костра.
     -- Что-то случилось?
     Морган в замешательстве посмотрел на носок сапога и покачал головой.
     -- Мы с Брионом были здесь когда-то, очень давно. Я  вдруг  вспомнил об
этом, вот и все.
     -- Что ж, понятно.
     Пониже надвинув капюшон, Морган  медленно вышел  из круга,  очерченного
светом костра, в  полную  тьму. Его  преследовали  мысли о  Брионе. Не желая
давать волю  воспоминаниям,  он  шел и  шел  куда-то, и сам не  заметил, как
очутился под выгоревшим во время пожара куполом старой церкви.
     Морган удивленно огляделся вокруг, так как не ожидал, что попадет сюда.
     Когда-то этот храм был построен на совесть. Сейчас правая стена и часть
алтаря  обрушились --  то ли от пожара, то ли от времени;  с высоких фонарей
давно осыпались последние осколки. И все-таки здесь сохранялся дух святости.
Даже  мысль о  кощунственном убийстве монахов Дерини  на этом самом месте не
уничтожила тот  переполнявший  Моргана  трепет,  что  всегда вызывала  в нем
освященная земля.
     Он взглянул в сторону разрушенного алтаря: на мгновение ему показалось,
что он  видит  пятна  крови  на его  ступенях, и  он  помотал головой, чтобы
рассеять наваждение. Монахи  Дерини погибли здесь два века назад, и кровь их
давно смыта ливнями, обрушивающимися на эти горы  каждую весну и осень. Если
призраки  умерших монахов  поначалу  и являлись в церковь Святого Неота, как
поговаривали крестьяне, то теперь этого уже не может быть.
     Он повернулся, прошел  н дверь,  что чудом уцелела позади  разрушенного
нефа,  и улыбнулся, обнаружив, что лестница, ведущая на колокольню, тоже еще
цела,  хотя  и  начала  осыпаться  по краям.  Морган стал подниматься вверх,
прижимаясь  к стене я осторожно переставляя  ноги, -- ступени  были завалены
обломками, едва различимыми  в темноте.  Добравшись до первой площадки,  он,
держась стены, подошел к окну, поплотнее закутался  в кожаный  плащ и присел
на подоконник.
     "Как давно я вот так же сидел у этого окна, -- изумился он, оглядываясь
вокруг. -- Десять лет назад? Двадцать?
     Нет,  --  напомнил  он  себе,  --  это  было  четырнадцать  лет  назад,
четырнадцать лет и несколько месяцев".
     Он забрался на подоконник с ногами, обхватил колени и стал вспоминать.
     Стояло  начало ноября. Осень в том году была поздняя. Раз поутру  они с
Брионом выехали из Корота на обычную загородную прогулку.  С утра было ясно,
но  ветрено,  уже  давала  о  себе знать  приближающаяся  зима. Брион  был в
превосходном настроении, и  когда он  попросил, чтобы Морган показал ему эти
развалины, молодой лорд Дерини сразу согласился.
     В те дни Морган уже не был  просто слугой короля -- он уже проявил себя
годом  раньше, участвуя на стороне Бриона в битве с Марлуком.  К тому же ему
исполнилось  пятнадцать;  по  Гвинеддским  законам  он  уже   год  как   был
совершеннолетним, а значит, и полноправным герцогом Корвинским.
     Словом, теперь он скакал рядом  с Брионом  на  быстром  вороном коне  в
черном кожаном плаще с изображением изумрудного Корвинского грифона,  а не в
малиновой ливрее.  Коня  тяжело  дышали  и фыркали  от  удовольствия,  когда
всадники, натянув поводья, остановились перед входом в старую церковь.
     --  Посмотри! --  воскликнул Брион. Он подогнал своего белого жеребца к
двери и,  прикрыв  ладонью  глаза  от  солнца,  заглянул внутрь.  -- Аларик,
кажется, эта лестница, ведущая на колокольню, цела. Давай посмотрим.
     Он  проехал еще  несколько шагов и спрыгнул  с  коня, отпустив  красную
кожаную  уздечку так,  чтобы  животное могло  пастись, пока они  осматривают
храм. Морган тоже спешился и последовал за Брионом в глубину полуразрушенной
церкви.
     --  Да,  величественное  когда-то  было  место,  --  воскликнул  Брион,
перелезая через  обвалившуюся балку  и прокладывая себе путь среди обломков.
-- Как ты думаешь, сколько их тут было?
     -- Во всем монастыре? Я думаю, сотни две-три,  государь. Это,  конечно,
считая монахов, слуг и учеников -- всех вместе. А вообще, в ордене  состояло
около ста монахов.
     Брион  преодолел первые  несколько  ступеней,  разгребая носком  сапога
камни в  поисках  прочной опоры, с каждым шагом  поднимая известковую  пыль.
Яркие дорожные одежды короля  горели  малиновым  огнем  на  фоне  выцветшего
серого  камня, а  белоснежное  перо  на красной охотничьей  шапочке беспечно
раскачивалось в такт его шагам.
     Оступившись,  но  удержав  равновесие,  он хмыкнул, затем  выпрямился и
продолжил путь.
     --  Смотрите,  куда  ступаете,  милорд,   --  тревожно  сказал  Морган,
поднимаясь следом  за ним. Не забывайте, что этим ступеням больше четырехсот
лет. Если они обрушатся, Гвинедд останется без короля.
     --  Ах, ты чересчур беспокоишься, Аларик! -- воскликнул Брион.  Он  уже
добрался до первой  площадки и подошел  к окну. -- Посмотри-ка! Отсюда видно
половину пути до Корота.
     Пока  Морган  одолевал  последние  ступени,  Брион,  смахнув  перчаткой
обломки и осколки, уселся на подоконнике, упершись сапогом в противоположный
косяк.
     -- Смотри!  -- сказал он, показывая кнутовищем в сторону гор на севере.
-- Через месяц все это скроется под снегом. И засыпанная снегом дорога будет
все равно так же красива, как сейчас, когда луга лишь тронуты инеем.
     Морган улыбнулся и прислонился к оконному косяку.
     -- В такое время здесь  можно хорошо поохотиться, государь. Вы уверены,
что не хотите подольше остаться в Короте?
     --  Ах,  Аларик,  ты же  знаешь, что  я  не  могу,  --  ответил  Брион,
безнадежно пожав плечами. -- Мои обязанности зовут меня настойчиво и строго.
Если  я в  течение недели  не  вернусь  в  Ремут,  лорды-советники  поднимут
переполох,  как толпа  нервных  дамочек.  Боюсь,  они  до сих  пор так и  не
поверили  вполне,  что  Марлук  действительно мертв и что война закончена. А
кроме того, там Джеанна.
     "Да, кроме того, там Джеанна", -- мрачно подумал Морган.
     На мгновение он представил юную рыжеволосую королеву, но тут же отогнал
от себя ее  образ. Все надежды на установление добрых отношений  между ним и
Джеанной рухнули в тот день, когда она узнала, что он -- Дерини. Она никогда
не простит ему это,  а он не может  ничего изменить,  даже  если бы хотел. И
бессмысленно говорить  об этом, растравлять  эту  рану. Это  только  еще раз
напомнит  Бриону  пережитое  им  разочарование, напомнит,  что он никогда не
сможет  сладить  с   той  ненавистью,  которую  королева  испытывает  к  его
ближайшему другу.
     Морган перегнулся через вытянутую ногу Бриона и выглянул в окно.
     -- Смотрите, государь, -- сказал он, меняя тему разговора. -- Аль Дерах
нашел себе травку, не тронутую морозом.
     Брион тоже выглянул. Внизу вороной конь Моргана деловито  щипал зеленую
траву футах в двадцати  от подножия башни. Жеребец Бриона бродил несколькими
ярдами правее и вынужден был довольствоваться пучками пожухшей бурой  травы,
которую  он равнодушно ворошил носом, наступая  копытами на красную  кожаную
уздечку.
     Брион фыркнул и  снова  откинулся на  оконный  косяк,  скрестив руки на
груди.
     --  Гм, этот Кедрах  такой  тупой!  Я иногда  удивляюсь, как он находит
собственный  нос.  Это глупое  создание не сообразит оторвать от  земли свои
огромные ноги, чтобы что-то найти. Ему все время кажется, что он устал.
     --  А  я  убеждал  вас,  государь, не  покупать лошадей в  Ланнеде,  --
усмехнулся Морган,  --  но  вы  не  слушали. Ланнедцы слишком много  уделяют
внимания  внешности  и  скорости, но  не  слишком,  как видите,  заботятся о
мозгах. А вот лошади из Р'Касси...
     -- Хватит! -- оборвал  его Брион в притворно?! негодовании. --  Ты меня
унижаешь. Короля никогда нельзя унижать.
     Пытаясь  скрыть  смешок,  Морган  снова  поглядел  в  окно  на  долину.
Полдюжины всадников приближалось к развалинам, и, насторожившись, он толкнул
короля под локоть:
     -- Брион?
     Через мгновение  оба уже узнали королевское  малиновое знамя в  руках у
головного всадника. А под знаменем возвышалась коренастая  фигура  в  чем-то
ярко-оранжевом.  И  это  мог  быть  только лорд  Эван  могущественный герцог
Клейборнский. Должно  быть, Эван в свою очередь увидел в окне малиновый плащ
Бриона,  потому что он  вдруг резко привстал на  стременах  и  огласил  горы
хриплым  воинственным  возгласом. Вскоре весь  отряд с  грохотом подъехал  к
башне.
     -- Какого черта? -- пробормотал Брион, вставая и всматриваясь в Звана и
его спутников, остановившихся в клубах пыли.
     -- Государь! -- завопил Эван; глаза его весело сияли,  а рыжие борода и
волосы  развевались  на   ветру;  в   руках  он  сжимал  королевское  знамя,
победоносно размахивая им над головой.
     -- Государь, у вас родился сын! Наследник Гвинеддского престола!
     -- Сын! -- воскликнул  Брион, и на миг онемел от восторга. -- Бог  мой,
мне же говорили, что это произойдет  через  месяц! -- Глаза его светились от
радости. --  Сын! Ты  слышал, Аларик? -- закричал он, схватив Моргана за обе
руки и закружив его в танце. -- Я стал отцом! У меня есть сын!
     Оставив Моргана, он торжествующе посмотрел в окно на приветствующий его
эскорт и снова воскликнул:
     -- У меня есть сын!
     Затем он  стрелой слетел с лестницы, и пока Морган  следовал за ним  по
пятам, в развалинах церкви разносился голос Бриона, полный ликования:
     -- Сын! Сын! Ты слышал, Аларик, у меня есть сын!

     Морган глубоко вздохнул, провел руками по лицу, не давая тоске овладеть
собой, и снова откинул голову на оконный косяк. С тех пор прошло много  лет.
Тот Аларик, юноша-подросток, теперь стал лордом-генералом королевских войск,
всесильным  и полноправным  правителем своего края  --  если все  это  имело
сейчас хоть какое-то значение. Брион спит вечным  сном в усыпальнице предков
в  подземелье Ремутского  собора, павший жертвой магических чар, от  которых
даже Морган не сумел его уберечь.
     А сыну Бриона ("Сын! Сын! Ты слышишь, Аларик? У меня есть сын!") -- ему
сейчас четырнадцать, он взрослый мужчина, король Гвинедда.
     Морган  посмотрел вниз на долину  так  же,  как Брион много лет  назад,
представляя, что он снова видит всадников, скачущих через долину, и взглянул
в хмурое  ночное небо. На  востоке всходила луна, сквозь тучи тускло мерцали
звезды. Морган еще некоторое время смотрел вверх, на эти чуть видные звезды,
наслаждаясь безмятежным  покоем  ночи,  прежде  чем  спуститься  и вернуться
назад.
     Было уже  поздно. Скоро и Дункан  начнет  о нем беспокоиться. А  завтра
трудный день -- день встречи с этими скользкими и упрямыми архиепископами.
     Морган  направился вниз  по лестнице; обратно  идти было легче, так как
теперь  развалины  освещала луна. Почти  уже  выйдя из  храма, он обернулся,
чтобы  в  последний  раз заглянуть в неф, и вдруг краем  глаза заметил  едва
заметный отблеск света в отдаленной нише нефа слева от разрушенного алтаря.
     Похолодев, Морган пристально посмотрел в ту сторону, убеждаясь, что это
ему не почудилось.

     ГЛАВА XI
     "Я  воздвиг  его от  севера,  м  он  придет;  от  восхода солнца  будет
призывать  имя мое, и попирать владык, как грязь,  и топтать,  как горшечник
глину"[10].
     Морган замер на  месте,  отсчитывая  десять  ударов сердца, -- защитные
силы Дерини сработали  мгновенно, как только он почувствовал опасность. Луна
светила довольно тускло, и тени были очень длинные, но он хорошо  видел, как
в  углу  что-то  поблескивает. Подумав,  что это может быть Дункан, пошедший
искать его, он хотел подать голос, но сдержался. Во тьме таилось явно что-то
чуждое.
     Жалея, что не захватил меч, Морган  осторожно  двинулся в  боковой неф,
касаясь пальцами  стены.  Блеск пропал,  как только он  тронулся  с места, и
теперь  там  вроде  бы  не  было  ничего  необычного,  но  его  подстегивало
любопытство.
     Что могло так ярко блестеть в этом давно всеми покинутом месте? Стекло?
Случайное  отражение  лунного  света  в  стоячей   воде?  Или  что-то  менее
безобидное?
     Тут  Морган уловил слабый удаляющийся звук  в направлении  разрушенного
алтаря  и  резко  обернулся; стилет сам  скользнул  ему  в  ладонь.  Это  не
наваждение и не отблеск лунного света в луже. Это что-то иное.
     Приглядываясь  и  прислушиваясь,  Морган  ждал,  готовый поверить,  что
вот-вот  призрак  какого-нибудь  давно умершего монаха взойдет на  развалины
алтаря.
     Он  совсем  было уже решил,  что его  нервы сыграли с ним какую-то злую
шутку, как вдруг огромная серая  крыса  выскочила из-под обломков и побежала
прямо на него.
     Морган присвистнул  от удивления  и  отскочил,  давая животному дорогу.
Вздохнув  с  облегчением,  он  рассмеялся.  Крыса  быстро  скрылась.  Морган
оглянулся  на  руины  алтаря, браня  себя за глупость,  и  уверенно двинулся
дальше вдоль нефа.
     Угол, привлекший его внимание, был еще прикрыт остатками кровли, но пол
в  этом месте  был разбит  и  засыпан  обломками.  Узкий алтарный ларец  был
отодвинут от  стены, да  так и оставлен; его  край был  оббит и потрескался.
Когда-то здесь, в нише задней стены, стояла мраморная статуя.
     Теперь от нее остались только  ноги на треснувшем постаменте да осколки
камня  -- немые свидетели того ужасного  дня и той  ужасной  ночи, когда два
века  назад налетчики разграбили монастырь. Морган смотрел на каменные ноги,
обутые в сандалии,  с улыбкой гадая, какому святому они  принадлежали и  кто
приходил поклониться ему, прерывая  сон  этого места.  Потом взгляд  Моргана
упал на блеснувший серебром осколок, лежащий прямо  у него под ногами,  и он
узнал в  нем  неуловимый источник света,  что привел его  сюда. Серебряные и
рубиновые осколки и обломки разбитой мозаики  покрывали все подножке алтаря.
Громилы  вдребезги разбили  статуи и  витражи  высоких окон, мраморные плиты
пола,  драгоценную  утварь  алтаря.  Он  начал  было  отковыривать крохотный
осколок стекла кончиком  стилета, но  остановился, покачал головой  и  убрал
оружие в ножны.  Этот зеркальный  кусочек  один удержался  на  своем  месте,
пережив и  грабеж,  и время, и  стихию. Неужели же неизвестный святой,  чьей
памяти был посвящен  этот  придел и  от  убранства  которого остался  только
сверкающий осколок, ждет той же стойкости и от своих приверженцев?
     "Увы,  -- подумал  Морган,  -- теперь даже не  узнать,  что  это был за
святой. Или можно?" Задумчиво поджав губы,  он ощупал оббитый  край алтаря и
склонился  над  ним, внимательно осматривая. Как  он и ожидал, на камне  еще
были  видны  буквы,  хотя  их  причудливые  завитки  почти совсем  стерлись,
разрушенные временем.  Первые два слова еще  можно было  прочесть,  напрягая
воображение, -- JUBILANTE  DEO -- оборот, обычный  для подобного  алтаря. Но
следующие буквы были сильно разрушены, и  он смог разобрать только  S-СТV --
это, наверное, от SANCTVUS  --  "святой".  Однако  последнее  слово  --  имя
святого... Он разглядел только разрушенное С, А и разбитое S на конце. СА...
     Святой Камбер?
     Выпрямившись,  Морган  удивленно   присвистнул.  Снова  Святой  Камбер,
покровитель магии Дерини. Неудивительно,  что  разрушители  поработали здесь
так основательно. Странно, что вообще что-то сохранилось.
     Он отошел на несколько шагов назад и рассеянно огляделся,  сожалея, что
у  него  нет  времени  остаться  и осмотреть все  получше.  Если этот придел
действительно был посвящен  Святому Камберу, то весьма  вероятно, что где-то
рядом находится Перемещающий Ход. Конечно, даже если он еще  действует, -- а
это почти  невероятно  после того, как им не пользовались  столько  лет,  --
Моргану  сейчас все  равно  некуда  перемещаться.  Ближайшие  такие ходы,  о
которых  он  знал,  находились  в  Ремуте, в кабинете  Дункана, и  в ризнице
собора, а туда он пока не собирался. Их целью была Дхасса.
     В любом случае это  нелепая затея. Ход, должно быть, разрушен много лет
назад, так стоит ли его искать, зря тратить время.
     Сдерживая зевоту,  Морган  напоследок огляделся и,  поклонившись  ногам
Святого  Камбера,  медленно  двинулся  к  их  закутку.  Завтра,  когда   они
предстанут перед Гвинеддской Курией,, решатся многие вопросы. "А дождь снова
усилился", -- подумал Морган. Может быть, шум дождя поможет уснуть?

     Полу де  Гендасу в эту ночь  так и не удалось  поспать.  В лесу, совсем
недалеко  от  того  места, где уснули Морган с  Дунканом,  Пол, пустив  коня
шагом, всматривался вперед сквозь завесу дождя -- он  пробирался к потайному
лагерю Варина  де  Грея. Взмыленный конь тяжело  дышал, оставляя в  холодном
ночном воздухе клубы пара. Сам Пол был забрызган  грязью и промок до костей.
Он сдернул с головы остроконечную шапочку и выпрямился  в седле, так как уже
приблизился к первому сторожевому посту.
     Движение  это стоило ему немалых усилий -- он устал. Вот-вот из темноты
появятся  часовые,  окликнут  его,   узнают   и,   прикрывая  фонари,  снова
растворятся  во тьме. В тусклом  свете факелов показались неясные  очертания
палаток. Когда Пол приблизился к первой палатке  на  краю лагеря, к его коню
подбежал, протирая заспанные глаза, совсем молодой парень с  таким же, как у
него, значком на шапке и смущенно взглянул на прибывшего.
     Пол приветливо кивнул и, дрожа, соскользнул с коня. Нетерпеливо оглядев
освещенный  светом факелов  участок, он плотнее натянул капюшон  промокшего,
грязного плаща.
     -- Варин еще здесь? -- спросил Пол, отбрасывая с лица мокрые волосы.
     Мужчина постарше, в высоких сапогах и в плаще с капюшоном,  подошел как
раз,  когда Пол задал этот вопрос.  Он вежливо кивнул Полу и дал  юноше знак
увести уставшего коня.
     -- Варин сейчас совещается, Пол. Он просил не беспокоить.
     --  Совещается? -- Пол стянул мокрые перчатки и пошел в центр лагеря по
грязной тропе. -- С кем это? Да как бы там  ни было, думаю, Варину интересно
будет узнать и мои новости.
     -- Даже обидев при этом архиепископа Лориса? -- спросил его собеседник,
приподняв  бровь  и удовлетворенно улыбнувшись в  ответ на изумленный взгляд
Пола. -- Мне кажется. Пол, добрый архиепископ Лорис собирается  сопровождать
нас.
     -- Лорис здесь? --  Пол недоверчиво усмехнулся, и  улыбка от уха до уха
пересекла его суровое лицо. Он восторженно  хлопнул  своего  собеседника  по
спине. --  Друг  мой, ты и  не представляешь, как нам  потрясающе везет этой
ночью. И я уверен, что Варину понравится известие, которое я привез.

     -- Теперь, надеюсь, вы понимаете мое  положение, -- говорил в это время
Лорис. --  Раз Морган отказался отступить и  покаяться в  ереси,  я вынужден
объявить отлучение.
     -- Да, я  понимаю, что  вы  имеете  в виду, --  произнес  Варин. --  Вы
полностью лишите Корвин священных таинств, обрекая бессчетное множество  душ
на страдания, а может быть, и на вечное проклятие  без благодати  причастия.
-- Он взглянул на свои руки, сложенные на груди.  --  Мы  согласны, что пора
остановить Моргана, но я не могу одобрить ваших намерений.
     Варин сидел  на  маленьком  походном складном  стуле,  накинув на плечи
свободный плащ, отороченный мехом. Перед  ним, в самом  центре палатки,  все
время горел яркий костер; вся остальная часть пола  была покрыта прожженными
половиками и шкурами.
     Лорис в промокшем и грязном после долгой верховой езды дорожном костюме
пурпурного  бархата восседал  справа  от него  в  кожаном  складном  кресле,
которое  обычно  занимал   сам  главарь  разбойников.  Позади  Лориса  стоял
монсеньор  Горони в  черном  облачении  священника,  пряча руки  в  складках
рукавов своей  рясы.  Он  только что возвратился  от  епископа  Корвинского,
выполнив свою задачу, и теперь с непроницаемым лицом слушал разговор.
     Варин сцепил  длинные пальцы и, опершись локтями  на колени, не спускал
остановившегося взгляда с меховой полости, что лежала у него под ногами.
     -- Ну что мне еще сказать, ваше преосвященство, чтобы отговорить вас от
такого решения?
     Лорис с безнадежным жестом горестно покачал головой.
     --  Я  пытался  сделать  все, что  в моих  силах, но  тамошний епископ,
Толливер, не хочет нам помочь. Если бы он, как я его просил, отлучил Моргана
от церкви, то можно было  бы избежать многих бед. Теперь же я должен созвать
Курию, и...
     Он прервался на полуслове, так как полог шатра внезапно  раздвинулся, и
на пороге появился какой-то  человек, на грязном плаще которого был приколот
значок  с соколом. Он  сдернул с головы мокрую шапку и поклонился, прижав  к
груди правую руку, сжатую в кулак, а затем отвесил вежливый поклон в сторону
Лориса  и  Горони. Варин  в  замешательстве взглянул  на него и  нахмурился,
вспоминая вошедшего, потом быстро вскочил и подошел к нему.
     --  В чем дело. Пол? --  спросил Варин, оттесняя его к выходу. -- Я  же
сказал Майклу, чтобы меня не беспокоили, пока архиепископ здесь.
     -- Думаю, вы поймете, почему я решился побеспокоить вас, когда услышите
новости, мой господин, -- сказал Пол, сдерживая  улыбку и  стараясь говорить
как можно тише, чтобы Лорис его не слышал. -- Я видел Моргана  еще до  того,
как стемнело, на дороге, ведущей  к Святому Торину.  Он со своим  попутчиком
остановился на ночлег в развалинах монастыря Святого Неота.
     Варин сжал плечи Пола, удивленно глядя на него.
     -- Ты в этом уверен,  парень? --  Он явно обрадовался, его глаза сияли.
-- Господи, прямо нам в руки! -- пробормотал он себе под нос.
     --  Я предполагаю, он держит  путь в Дхассу, мой господин, -- улыбнулся
Пол. -- Может быть, устроить ему подходящий прием?
     Глаза Варина сверкнули, когда он повернулся лицом к Лорису.
     --  Вы слышали, ваше преосвященство? Морган остановился  в Святом Неоте
по пути в Дхассу!
     -- Что? -- Лорис  резко вскочил, побледнев от ярости. -- Морган на пути
в Дхассу? Мы должны его остановить!
     Казалось, Варин его не  слышит. С горящим,  сосредоточенным взглядом он
возбужденно шагал взад и вперед по половикам.
     -- Вы слышали меня, Варин? -- спросил Лорис, удивленно глядя на главаря
мятежников. -- Это какая-то уловка Дерини, он опять хочет сбить нас с толку,
одурачить.   Он  надеется  сорвать  завтрашнее  заседание  Курии.  С  его-то
коварством  он способен  убедить даже  кое-кого  из  моих  епископов в своей
невиновности. Не думаю, что он собирается подчиниться моему авторитету!
     Варин покачал  головой, продолжая шагать, на губах  его  играла  легкая
улыбка.
     -- Нет, ваше преосвященство, и я  не думаю, чтобы он кому бы то ни было
подчинился.  Но  меня  не  волнует, сорвет он  или нет вашу Курию.  У  меня,
похоже, появилась возможность  встретиться с  Морганом лицом к лицу. Настало
время выяснить, чье могущество сильнее -- его проклятое чародейство или силы
Господни. Пол, --  обернулся  он  ко  входу,  --  ты должен подобрать  отряд
человек из пятнадцати, чтобы до утра выехать к Святому Торину.
     -- Да, господин, -- поклонился Пол.
     -- Его преосвященство нас  скоро оставит, я не хочу, чтобы нашу  беседу
прерывали без крайней необходимости. Понятно?
     Пол  снова  поклонился  и  выскользнул  из палатки. Когда  Варин  снова
повернулся к Лорису, вид у того был ошеломленный.
     -- Кажется, я чего-то не понял, -- произнес он, усаживаясь и всем своим
видом  давая понять,  что  ждет объяснений. --  Вы действительно собираетесь
напасть на Моргана?
     --   Я  ждал  возможности  сразиться   с  Дерини  много  месяцев,  ваше
преосвященство,  --  ответил  Варин,  глядя  на  Лориса  сверху вниз  сквозь
полуопущенные веки.  -- У  часовни Святого Торина, которую он  должен  будет
посетить,  если  собрался в Дхассу, есть  возможность  застать его врасплох;
может быть, нам  удастся  захватить его в плен. В худшем случае,  я думаю, у
него  просто пропадет желание мешать вашей  Курии, а в  лучшем -- вам вообще
больше не придется беспокоиться об этом Дерини.
     Лорис  сердито посмотрел  на него, нервно  разглаживая пальцами складки
своего плаща.
     -- Вы что, хотите убить Моргана без отпущения грехов?
     -- Я сомневаюсь, что для таких, как он,  на том свете есть какие-нибудь
надежды на  спасение  души,  -- жестко  возразил Варин. --  Дерини порождены
Сатаной в первые дни творения. О каком спасении души можно говорить?
     --  Возможно, что  это  и  так,  -- ответил  Лорис,  становясь напротив
главаря разбойников  и  твердо глядя на него  голубыми  глазами, -- но  я не
думаю, что это решать нам и здесь. Моргану нужно дать возможность покаяться.
Я не могу отнять этого права  даже у него,  несмотря  на то, что у меня есть
причины ненавидеть этого человека. Вечные муки -- это слишком большая  кара,
чтобы ввергать в них кого бы то ни было.
     -- Вы что,  защищаете его, архиепископ? -- осторожно  спросил Варин. --
Если я  не убью его при первом же  удобном случае, то потом может  оказаться
слишком  поздно. Зачем давать дьяволу  шанс, зачем умышленно подвергать себя
соблазну, если в этом нет необходимости? "Избегайте греха" -- сказано.
     Впервые  с  тех  пор,  как  они вошли в  палатку, Горони,  встретившись
взглядом с Лорисом, кашлянул и подал звук.
     -- Можно мне сказать слово, ваше преосвященство?
     -- Говорите, Горони.
     --  Если  ваше преосвященство позволит,  то есть одно средство  сделать
Моргана беспомощным настолько,  что можно будет легко совладать с ним. Он не
сможет  пользоваться  своим  могуществом, пока не  будет решено,  что с  ним
делать дальше.
     Варин нахмурился и с подозрением уставился на Горони.
     -- Это как?
     Тот взглянул на Лориса и продолжил:
     -- Есть такое  зелье, Дерини называют его  "мераша",  которое действует
только  на них -- оно  путает их  мысли, лишает сил, не дзот пользоваться их
темным могуществом, пока не кончится его действие. Что,  если добыть немного
этой мерзши и воспользоваться ею, чтобы обезвредить Моргана?
     -- Зелье Дерини,  -- сердито  сдвинул брови  Лорис,  задумавшись. -- Не
нравится мне это, Горони.
     -- И мне тоже, --  страстно подхватил Варин. --  Я не желаю связываться
ни с какими уловками Дерини,  чтобы поймать Моргана, иначе -- чем же я лучше
его?
     -- С позволения  вашей  милости, -- настойчиво продолжал  Горони, -- мы
имеем дело с необычным  врагом, а значит, допустимо использовать и необычные
средства,  чтобы  с ним  справиться. Кроме всего  прочего,  это делается  во
благо.
     --  Он  прав,  Варин,  --  осторожно  согласился  архиепископ.  --  Это
существенно  облегчило  бы  задачу, стоящую перед  вами.  Горони,  а  как вы
предполагаете дать  Моргану  зелье?  Он ведь, я  уверен, не  будет  стоять и
ждать,  пока вы добавите зелье  ему  в питье или воспользуетесь какой другой
уловкой.
     Горони улыбнулся, и в его мягком, невыразительном лице появилось что-то
дьявольское.
     --  Предоставьте  это  мне, ваше преосвященство.  Варин тут  говорил  о
гробнице  Святого  Торина  как  о  месте  засады.  Хороший  план.  С  вашего
позволения, я выезжаю немедленно, чтобы добыть мерашу,  а потом встречаюсь с
Варином и его людьми прямо в гробнице, утром.  Есть тут один братец, который
поможет нам расставить сети для Моргана. А  вам, ваше  преосвященство, лучше
скорее возвращаться  в  Дхассу и  готовиться к завтрашнему заседанию  Курии.
Если  вдруг у нас  завтра что-нибудь сорвется,  вы будете  вынуждены  все же
провозгласить отлучение.
     Лорис обдумал предложение,  взвесив все за и  против,  и смерил главаря
разбойников долгим пристальным взглядом.
     -- Ну что, Варин? -- спросил он, вопросительно  приподняв бровь. -- Что
вы скажете?  Горони  останется, чтобы  помочь  вам схватить  Моргана и чтобы
выслушать его  исповедь, в случае, если  тот пожелает покаяться, а потом  он
ваш и  делайте  с ним  все, что  считаете  нужным. Если  задуманное  удастся
осуществить, то не будет никакой нужды накладывать отлучение на весь Корвин;
вы  же после этого вправе требовать  награды  за то, что  отвели от  Корвина
такое бедствие, и, скорее всего, будете  провозглашены его новым правителем.
А что касается меня -- я буду свободен от необходимости подвергать осуждению
церкви  целое  герцогство  из-за  одного злодея. В  конце  концов,  душевное
благополучие паствы -- моя главная забота.
     Варин некоторое время задумчиво  смотрел под ноги.  затем легким кивком
выразил свое согласие.
     -- Хорошо, ваше преосвященство, если вы говорите, что меня не осквернит
использование  зелья Дерини при поимке  Моргана,  я принимаю ваши доводы. Вы
все  же примас Гвинедда, и  я  полагаюсь  на ваш авторитет  в этих вопросах,
оставаясь верным сыном церкви.
     Лорис кивнул и поднялся:
     --  Вы очень  благоразумны,  сыч мой,  -- сказал  он, давая Горони знак
выходить. -- Я буду молиться за ваш успех.
     Он  протянул руку  с аметистовым  перстнем; Варин,  мгновение помедлив,
опустился на  одно колено  и коснулся  камня губами.  Однако взгляд  его был
суров, когда он поднялся на ноги, и, провожая Лориса  к выходу, он все время
прятал глаза.
     -- Да пребудет с вами Бог, Варин, -- задержавшись у выхода, пробормотал
Лорис, поднимая руку в благословении.
     Когда он  ушел. Варин  долго еще  молча стоял в дверях. Он повернулся и
оглядел  палатку  --  простые  парусиновые  стены,  широкое  походное  ложе,
покрытое  серым мхом, складные походные стул и  кресло  у огня. Обитый кожей
сундук у  другой стены,  деревянный  молитвенный столик  в углу,  с тяжелым,
поблескивающим в  языках  пламени распятием. Варин медленно подошел к нему и
коснулся  нагрудного креста,  затем крепко сжал в руках  тяжелое  серебряное
распятие.
     -- Как мне поступить, Господи? -- шептал он, прижимая крест и цепочку к
груди и крепко зажмурившись. -- Позволено ли мне вправду использовать уловки
Дерини для  достижения Твоих целей? Или я оскорблю Твою честь  в моем рвении
услужить Тебе?
     Он  преклонил  колени  и  спрятал  лицо  в  ладонях;  холодное  серебро
выскользнуло из пальцев.
     -- Помоги мне, Боже, молю Тебя! Научи меня,  что я должен делать, когда
встречусь завтра лицом к лицу с врагом моим?

     Глава XII
     "Когда ужас подступает, как буря..."
     Через три часа после  рассвета Морган и Дункан проехали северные ворота
Гонорского  тракта.  День был  солнечный,  ясный  и немного  холодный.  Кони
проворно  перебирали ногами, и цоканье  копыт далеко разносилось  в утреннем
воздухе;  они  чувствовали  запах воды, ведь озеро Яшан находилось  всего  в
полумиле  отсюда, за деревьями,  окружающими  гробницу  Святого  Торина.  Их
всадники,  отдохнувшие после вчерашней долгой  дороги, лениво обозревали  на
ходу окрестности, размышляя о том, что же принесет им этот день.
     Та  часть  приграничной горной  области,  где находилась  Дхасса,  была
покрыта лесами. Она поросла огромными  деревьями и изобиловала дичью.  Здесь
было  множество  ручьев  и  озер,  и  всюду  --  удивительно много маленьких
камешков, что бросалось в глаза всякому путешественнику. Эта  горная  страна
покоилась  на скалистом основании; встречались здесь и каменистые скалы,  на
которых ничего не росло. Но такие места  были высоко в  горах,  намного выше
лесного пояса, и для  жизни людей они были непригодны. С незапамятных времен
жители Дхассы строили свои жилища  из дерева, благо его было вдоволь, причем
самого  разнообразного,  а влажный  горный  воздух предохранял от  опасности
пожаров. Даже  гробница,  к которой  приближались Морган и  его родственник,
была сооружена из дерева --  дерева  всевозможных пород,  какие только могли
произрасти  на этой земле. Это  всем нравилось  и вполне оправдывало себя --
ведь Тории был лесным святым
     Существовало  немало  предположений  о  том,  как  Торин  достиг  своей
святости.  Достоверных сведений о  Святом  Торине почти не осталось, но зато
ходило  множество   легенд,   причем  некоторые   --  весьма   сомнительного
происхождения. Известно было, что жил он лет за пятьдесят до  Реставрации, в
самый разгар междуцарствия Дерини Говорили, что он был отпрыском бедного, но
славного рода знаменитых охотников, потомки которого по наследству управляли
обширной лесной  страной на севере. Но ни  о чем другом никто  ничего не мог
сказать с полной уверенностью.
     Говорили еще, что ему подчинялись все твари лесные, которых он охранял,
что  он  творил многие чудеса.  Ходили  также слухи,  что  однажды  он  спас
легендарного Гвинеддского короля, когда монарх охотился  в своем королевском
лесу непогожим октябрьским утром -- хотя никто не знал  точно, что же именно
он сделал"
     Как бы  то ни было. Святой  Торин был  провозглашен покровителем Дхассы
вскоре после смерти. Поклонение Святому  Торину являлось неотъемлемой частью
жизни местных жителей. Женщины были освобождены от служения этому святому --
им  покровительствовала их  Святая Этельбурга.  Но  любой взрослый  мужчина,
откуда  бы  ни был он родом, если хотел войти в  Дхассу с  юга,  должен  был
сначала  совершить паломничество  к  гробнице Святого  Торина и там получить
оловянный значок на шапку, удостоверяющий, что он заслуживает  доверия. Лишь
отдав  дань уважения  Святому Торину,  можно  было  подойти  к  перевозчику,
который  доставлял путешественника на другой берег  широкого озера  Яшая,  в
Дхассу.
     Не совершить  паломничество --  значило привлечь  к себе  пристальное и
весьма недоброжелательное внимание, а то и хуже. Если даже кому-то удавалось
подкупить  какого-нибудь  лодочника,  чтобы он  перевез  через озеро,  --  а
окружного пути не  было, -- то ни один трактирщик или содержатель постоялого
двора не пустил бы к себе  путника без такого значка на шапке, не говоря уже
о  том, что любая попытка уладить в городе какие-то серьезные  дела  была бы
обречена на провал. Горожане были весьма  бдительны, когда дело касалось  их
святого. И узнав, что  в город вошли недостаточно благочестивые путники, они
незамедлительно   принимали   меры.    Поэтому-то    путешественники   редко
пренебрегали удовольствием посетить гробницу Святого Торина.
     Морган и Дункан направили коней к небольшому островку голой земли среди
влажной травы,  на  котором они могли  бы  отдохнуть перед тем, как  войти в
часовню Святого Торина. Грубая статуя лесного святого,  сделанная из дерева,
источенная ветром,  встречала их  у ограды и благословляла, простирая  руки.
Огромные деревья, казалось, тянули искривленные ветви к шапкам путников.
     За оградой находилось еще несколько паломников. Значки у них  на шапках
неопровержимо свидетельствовали, что они уже  совершили поклонение  и просто
задержались здесь ненадолго. На другом конце двора человек  небольшого роста
в охотничьем  платье, такой же паломник, как Дункан  и  Морган, снял шапку и
вошел в гробницу.
     Морган  и  Дункан  спешились  и  привязали  коней к  железному  кольцу,
торчащему прямо  из каменной ограды, после чего уселись и  стали ждать своей
очереди. Морган  ослабил  под подбородком  ремешок плотной  кожаной шапочки,
из-под которой показались его светлые волосы, и откинул голову  назад, чтобы
расслабить мышцы  шеи.  Он  не спешил  снять шапку  совсем  -- его  могли бы
узнать, а  этого  нельзя было допустить,  если они  хотят вовремя прибыть на
заседание  архиепископской  Курии.  Его  рост и  сложение и так бросались  в
глаза,  а  золотистые  волосы  такого  редкого  оттенка  сразу могли  выдать
Моргана.
     Дункан оглядел путников на другом конце двора, быстро перевел взгляд на
гробницу и наклонился к кузену.
     --  Смотри, как  интересно  сделана  эта  деревянная  часовня, --  тихо
заметил он.  --  Кажется,  будто  она  сама  по себе  выросла  из земли, как
какой-нибудь гриб, как будто это и не творение рук человеческих.
     Морган  усмехнулся  и  внимательно  осмотрелся  вокруг,   выясняя,   не
наблюдает ли за ними кто-нибудь из паломников.
     -- Ну и разгулялось же у тебя сегодня воображение,  -- ласково упрекнул
он  Дункана, едва  шевеля  губами и  продолжая осматривать  двор, --  жители
Дхассы веками славятся своим умением обрабатывать дерево.
     -- Может быть, -- отозвался Дункан. -- И все же есть  что-то жутковатое
в этом месте, ты не находишь?
     -- Да только разве что  ощущение святости,  -- ответил Морган, удостоив
кузена долгим взглядом, -- хотя здесь она чувствуется меньше,  чем обычно  в
таких  местах.  Может быть, у тебя  приступ  угрызений совести  недостойного
священника?
     Дункан тихонько фыркнул.
     -- Нет, ты просто невозможен: ну  как  тебе это пришло  в голову?  Тебе
что, говорил об этом кто-нибудь?
     -- Да еще как часто, --  с улыбкой подтвердил Морган. Он опять  оглядел
двор,  проверяя,  не привлекли  ли они  чье-нибудь  чрезмерное  внимание,  и
придвинулся ближе к Дункану уже с серьезным лицом.
     -- Кстати,  -- прошептал он, едва шевеля губами, -- я еще не  рассказал
тебе о том, что меня так напугало прошлой ночью.
     -- А?
     -- Кажется, боковой алтарь  в церкви Святого Неота был посвящен Святому
Камберу. В какой-то момент я даже испугался, что у меня опять видения.
     Дункан  с  трудом  удержался  от  желания  оглянуться  и  уставился  на
родственника.
     -- И что же ты? -- спросил он как можно тише.
     --  Я  испугался  крысы,   --  саркастически   усмехнулся   Морган.  --
По-видимому, у меня совсем расшатались нервы. Как видишь, ты не одинок.
     Он присмотрелся к движению на дороге и толкнул Дункана в бок.
     Из-за поворота показались всадники, и Моргана сразу удивило то, что они
не мчались  галопом, но ехали  неторопливым шагом. На них были ливреи цветов
королевского  двора  --  голубого  и  белого,   и  пока  Морган  с  Дунканом
разглядывали всадников, за  ними следом показалась еще пара, а за ней -- еще
и еще.
     Они насчитали уже  шесть пар  всадников,  когда из-за поворота появился
небольшой экипаж. Окна кареты были завешены  голубым,  в нее  была запряжена
четверка  лошадей,  украшенных  белыми и голубыми  попонами и перьями. Одних
только вооруженных всадников в ливреях, показавшихся на грязной  дороге этим
весенним  утром,  хватило  бы,  чтобы   привлечь   внимание  паломников,  но
щегольской экипаж сразу затмил все предыдущие впечатления.
     В  Дхассу  направлялась  какая-то  важная  особа; учитывая  нейтральное
положение города, это было необычно.
     Экипаж  со  всем  эскортом  был  уже близко, когда из часовни воротился
зашедший туда паломник с ярким значком на остроконечной кожаной шапочке. Так
как  Морган  не двигался  с  места и  не  проявлял  никакого  желания  войти
следующим, Дункан отстегнул  свой меч и проворно направился к входу -- никто
не имел права входить в гробницу Святого Торина с оружием.
     Всадники остановили коней почти рядом с конем Моргана. Когда они прошли
мимо,  он  разглядел  блеск  батистовых  плащей,  услышал приглушенный  звон
кольчуг  под  этими  плащами,  бряцание шпор и оружия.  Кони,  запряженные в
экипаж, были выше колен забрызганы грязью  -- Морган заметил это, как только
они достигли ограды. Затем, въехав в лужу грязи всеми колесами, экипаж резко
остановился, и кони больше не могли сдвинуть его с места.
     Кучер  взмахнул  кнутом  и  закричал  что-то,  но не  выругался,  и это
показалось  Моргану  странным.  Двое  всадников взялись за  поводья  ведущих
лошадей и принялись тянуть их вперед, но безуспешно -- экипаж как прилип.
     Морган спрыгнул  с ограды,  на которой  сидел, и  внимательно  осмотрел
застрявшую  карету,  понимая,  что  сейчас ему придется  помочь.  Всадники в
богатых ливреях не  захотят  пачкать  руки  --  для  этого  всегда  найдутся
простолюдины, а герцог Корвинский как нельзя лучше подходил для этой роли --
ведь сегодня он и был простолюдином. Что ему еще оставалось?
     -- Эй, вы, там! -- позвал один из всадников, поворачивая коня к Моргану
и другим  паломникам  и  указывая  кнутовищем  на  экипаж. --  Идите сюда  и
помогите-ка вытащить карету ее милости!
     Значит, в карете леди. Теперь  понятно, почему  кучер не  обругал своих
подопечных.
     С почтительным поклоном Морган поспешил к карете  и, упершись  плечом в
заднее колесо, нажал изо  всех  сил. Карета  не шевельнулась.  Другой путник
уперся в колесо впереди Моргана и попытался толкнуть экипаж, в то  время как
остальные налегали с другой стороны.
     -- Когда я скажу, -- крикнул кучеру всадник, -- поддай лошадям кнута, а
вы, мужики, толкайте. Ну, готовы?
     Кучер кивнул и поднял кнут; Морган набрал полную грудь воздуха.
     -- Ну, поехали!
     Морган и его  сотоварищи  налегли  изо всех сил.  Лошади  рванулись  --
колеса дрогнули, и экипаж  начал медленно выбираться из рытвины. Дав  карете
продвинуться  на  несколько  футов  вперед, кучер  натянул  вожжи.  Всадник,
возглавляющий эскорт, подъехал к Моргану и остальным паломникам.
     --  Ее  милость  благодарит всех вас, -- произнес  он,  отдавая  кнутом
приветственный салют. Морган и остальные путники поклонились.
     -- Ее  милость  сама хочет поблагодарить вас,  --  раздался  из  кареты
нежный, мелодичный голос.
     Морган увидел  голубые глаза  на бледном, утомленном  лице несравненной
красоты. Лицо это было окружено  облаком великолепных золотисто-рыжих волос,
ниспадающих  на плечи  как  два  языка  пламени  и  оплетающих голову  витой
короной. Маленький носик был  слегка  вздернут,  а округлые благородные губы
были такого оттенка, что сравнить их по праву можно было лишь с розой.
     Эти неправдоподобно голубые глаза  некоторое время смотрели  на него --
достаточно долго,  чтобы  ее образ навсегда  запечатлелся о  его сознании. И
только спустя  несколько мгновений Морган  пришел в  себя  настолько,  чтобы
отступить на шаг я отдать неуклюжий поклон. Вспомнив вдруг, что сейчас он не
учтивый и блестящий лорд  Аларик  Морган, он вовремя изменил фразу,  которую
собирался произнести.
     -- Для Алана-охотника счастье служить вам, моя госпожа, --  пробормотал
он, пытаясь не встречаться с ней взглядом.
     Глаза эскорта  кашлянул,  подъехал и легко, но твердо  коснулся  концом
кнутовища плеча Моргана.
     -- Довольно, охотник, -- сказал он тоном человека, имеющего власть и не
желающего ее утратить, -- ее милость торопится.
     -- Конечно, добрый господин,  -- пробормотал Морган, пятясь  от кареты,
не в силах оторвать взгляда от леди. -- Счастливого пути, моя госпожа!
     Леди кивнула и стала  снова задергивать  занавески, как вдруг  из  окна
высунулась  маленькая  взъерошенная  рыжая   голоска  и  широко  распахнутые
глазенки  уставились на Моргана.  Леди  покачала  головой и  что-то  шепнула
ребенку на ухо, затем улыбнулась Моргану, и они исчезли ил виду. Морган тоже
улыбнулся,  но карета тронулась с места и двинулась дальше по дороге. Дункан
вышел из часовни со  значком  Торина, приколотым к его охотничьей шапочке, и
снова опоясал себя мечом. Со вздохом Морган вернулся  к лошадям  и избавился
от  меча,  а  потом  решительным  шагом  двинулся  через  двор  ко  входу  в
усыпальницу
     Переступив порог,  он оглядел резную ажурную решетку, прикрывающую  все
стены,  прислушался  к  гулкому  эху,  сопровождавшему  каждый  его  шаг  по
паркетному  полу  На другом конце комнаты он  увидел тяжелые резные  двойные
двери, ведущие в саму гробницу. Почувствовав справа, за перегородкой, чье-то
присутствие, Морган посмотрел туда и поклонился.
     Там был монах, который обычно находился в часовне, -- и для того, чтобы
исповедовать кающихся, желающих облегчить душу, и для -того, чтобы наблюдать
за порядком -- в гробницу должен был входить только один паломник.
     -- Да благословит вас Бог, отец мой, -- произнес Морган как можно более
набожно.
     -- И тебя так же, и тебя, -- ответил монах суровым шепотом.
     Морган  кивнул  в знак  признательности за благословение и  двинулся  к
двойной двери. Уже  положив  руку на  дверную ручку,  он услышал,  как монах
зашевелился  в своем  деревянном  закутке,  и у  него мелькнула  мысль, что,
возможно,  что-то в нем привлекает внимание. Он  оглянулся,  надеясь, что не
возбудил в монахе излишнего интереса к себе, тот в это время закашлялся.
     -- Не желаешь ли ты  исповедоваться, сын  мой, -- проскрежетал в тишине
его голос.
     Морган  покачал  головой  и  опять  шагнул к двери,  но  остановился  и
обернулся,  задумчиво и настороженно глядя в сторону перегородки.  О  чем-то
он, наверное, забыл Легкая улыбка тронула уголки его губ, он полез к себе за
пояс и вытащил оттуда небольшую золотую монетку.
     --  Благодарю тебя,  нет, мой добрый брат, -- сказал он, сгоняя улыбку.
--  Но возьми вот это за твою  заботу.  -- Двигаясь  неуклюже от  смущения и
неловкости, он прошел к решетке и опустил золотой  в узкую щель. Уже отойдя,
он услышал, как монета с тихим звоном провалилась в желоб, и следом -- плохо
скрываемый вздох облегчения.
     -- Иди  с миром, сын  мой,  -- уже  в  дверях  усыпальницы  услышал  он
бормотание монаха -- Да обрящешь ты то, что ищешь.
     Морган  вошел,  закрыл  за  собой  дверь  и  подождал, пока  его  глаза
привыкнут  к  еще  более  тусклому освещению.  Гробница  Святого  Торина  не
представляла собой ничего  особенного, Морган бывал  в более  внушительных и
роскошных усыпальницах, построенных для более известных и  почитаемых святых
Но здесь витала какая-то особая прелесть, покорившая Моргана.
     Прежде всего,  часовня вся была построена из дерева.  Деревянными  были
стены  и потолок,  алтарная плита была  выдолблена из гигантского дуба. Даже
пол  покрывали тонкие  деревянные  пластины  разных оттенков,  выложенные  в
строгом порядке, образующие  крестообразный узор.  Стены из  необработанного
дерева были  украшены  грубо  вытесанными  распятиями  в человеческий  рост.
Высокий  сводчатый  потолок  поддерживался  такими   же   грубо  обтесанными
крестообразными балками.
     Особенно  же привлекла внимание Моргана  алтарная часть часовни. Кто бы
ни  возвел эту стену позади алтаря, это,  несомненно, был настоящий  мастер,
знавший все  породы дерева,  которые только могла дать его земля,  и  как их
правильно расположить, и  как соединить между собой. Мозаичные струи стекали
с  обеих   сторон  и  позади  распятия,  словно   навечно  застывшие   воды,
символизируя ожидание  вечной жизни.  Статуя Святого Торина, стоящая  слева,
была вырезана из цельной сучковатой ветви гигантского дуба. А распятие перед
алтарем, напротив, было строгим и официальным --  светлая  фигура на  темном
дереве, руки,  простертые по сторонам в виде буквы Т,  запрокинутая  голова,
взгляд, направленный к небесам.  Царь  царей,  а  не  страдающий  на  кресте
человек.
     Морган  подумал, что ему  не  нравится это холодное изображение Бога. В
нем не было  человечности, и оно почти уничтожало то тепло, которое источали
живые  стены  часовни. Даже голубоватое сияние  неугасимых  лампад и золотые
огоньки   свечей,   поставленных   паломниками,   едва  скрашивали  холодное
спокойствие, исходившее от Царя Небесного.
     Морган смущенно  окунул пальцы в сосуд со святой водой и перекрестился,
пройдя по узкому нефу. Первое ощущение  безмятежности, прошедшее после того,
как  он  более   внимательно  осмотрел  часовню,  было  теперь  окончательно
вытеснено чувством опасности. Ему явно не хватало клинка на боку  и хотелось
поскорее уйти из этого места.
     Он  задержался  у столика в центре нефа,  чтобы  зажечь  тонкую свечку,
которую  полагалось  перенести  в центр  часовни и оставить  у  алтаря. Пока
загорался фитиль, в его памяти вспыхнуло на мгновение другое пламя -- пламя,
которым  горели  на солнце волосы  той  женщины в карете. Свеча разгорелась,
Морган почувствовал капли горячего воска на пальцах и направился к алтарю.
     Алтарные врата  были  закрыты,  и  Морган,  опустившись на одно колено,
поклонился,   коснувшись  замка,  висящего  на   входе  в   алтарь.   Свечи,
поставленные  другими  паломниками,  мерцали  на  полочках  позади  алтарной
ограды, перед образом святого. Морган стал подниматься, и в тот же миг замок
со  щелчком открылся.  Он отдернул руку,  почувствовав, что  уколол  тыльную
сторону  ладони  обо  что-то  острое. На  коже  выступила  капля  крови.  Он
машинально поднес пораненную руку  ко рту  и, уже отходя от ограды, подумал,
что там не  должно  быть ничего острого. Морган вернулся, все  еще облизывая
ранку,  наклонился к  замку, чтобы  рассмотреть его внимательнее, как  вдруг
комната  завертелась  у него  перед  глазами.  Не  имея сил выпрямиться,  он
почувствовал,  что  его  затягивает  бешено кружащийся вихрь, смешавший  все
краски вокруг в одну.
     "Мераша!" -- пронзило его сознание.
     Она, должно быть, была на замке ограды, и когда он поранил руку, попала
ему в  кровь. Хуже того, это  было не просто помутнение  разума  от  мераши,
обычно  поражающее Дерини,  --  его  сознание столкнулось с чем-то другим, с
какой-то нарастающей могущественной силой, затягивающей его в забвение.
     Он  упал на  четвереньки,  пытаясь  еще  противостоять  ей  и  с ужасом
осознавая, что уже поздно, что нападение было слишком  неожиданным, а отрава
слишком сильной.
     Потом  чья-то огромная  рука потянулась  к  нему,  заполняя  собой  всю
комнату, заслоняя плывущий, дрожащий свет, клубящийся вокруг него.
     Он хотел позвать Дункана, но боль уже поглотила его  разум. В последний
раз он попытался стряхнуть с себя эту зловещую, одолевающую его силу, но все
было бесполезно.  Казалось, его  крики могут  расколоть  небесный  свод,  но
незамутненной частью своего сознания он понимал, что и голос его поглощается
этой силой.
     Он чувствовал, как падает и беззвучно кричит, цепенея и проваливаясь  в
пустоту.
     Потом настала тьма.
     И забвение.

     Глава XIII
     "Спускаясь в чертоги смерти..."[11]
     С тех  пор,  как Морган четверть  часа назад  вошел в  гробницу Святого
Торина,  небо  заметно  потемнело. Во дворе Не  было никого,  кроме Дункана.
Сырой, гнетущий ветер  шевелил его каштановые волосы и выдувал длинные пряди
Из хвоста вьючного пони прямо ему в лицо, пока он  пытался оторвать от земли
левую заднюю ногу  животного. Наконец пони поднял  ногу,  и  священник  смог
счистить грязь с его копыт  кинжалом. Где-то  за  горизонтом прогремел гром,
возвещая приближение новой грозы, и Дункан, не отрываясь  от своего занятия,
нетерпеливо посмотрел на часовню.
     Что Аларик  делает там  так  долго?  Он вошел  уже  давно. Может  быть,
что-нибудь случилось?
     Он отпустил ногу пони и спрятал кинжал в ножны.
     Это не похоже на Аларика -- так долго копаться. Конечно, нельзя назвать
его кузена  безбожником, но проводить столько времени  в никому не известной
усыпальнице, когда  Гвинеддская  Курия собралась  в  полном  составе,  чтобы
осудить их?
     Дункан  нахмурился  и  наклонился  над  мешком,  навьюченным  на  пони,
поглядывая поверх  крупа животного на вход в часовню.  Сняв кожаную шапочку,
он вертел  ее и  теребил  приколотый к ней знак Торина.  Наверное, что-то не
так. Что-то его там задержало.
     Решительным жестом  водворив шапку на место, Дункан пошел  через  двор.
Потом он вернулся, решив отвязать  коней на  случай, если придется спасаться
бегством, и снова  направился  к гробнице.  Когда он вошел, за  перегородкой
послышалась какая-то возня, и тотчас раздался скрипучий голос монаха:
     -- Сюда нельзя входить с оружием. Ты это знаешь. Это священная земля.
     Дункан нахмурился. Он вовсе не собирался нарушать местных обычаев, но и
решился бы остаться без оружия при  теперешних обстоятельствах. Если -Аларик
в опасности,  придется  сражаться  за  двоих.  Левая  рука Дункана  невольно
потянулась к рукоятке меча.
     -- Я ищу того человека, который вошел  сюда сразу после меня. Вы его не
видели?
     -- Никто  сюда не  заходил  с тех  пор, как ты  совершил поклонение, --
последовал надменный ответ. -- Ну что, ты сам расстанешься со своим оружием,
или мне позвать на помощь?
     Дункан  настороженно  взглянул на  перегородку. Все  это  казалось  ему
весьма подозрительным. Он осторожно спросил:
     --  Так  вы  уверяете меня,  что не видели  вошедшего сюда  человека  в
коричневой шапочке и кожаном охотничьем костюме?
     -- Я же сказал тебе, здесь никого не было. А теперь уходи
     Дункан твердо сжал губы.
     -- А вы не думаете, что я и сам могу посмотреть? -- холодно спросил он,
приближаясь к двойным дверям и распахивая их.
     Шагнув в усыпальницу и захлопнув за собой двери, он услышал возмущенный
крик монаха, но ему было  уже не до  того. Особое, свойственное всем Дерини,
чутье сразу привело Дункана в середину нефа. Как и сказал монах, в маленькой
часовне никого не было -- сейчас, во всяком случае. Но куда же делся Аларик,
если здесь всего один вход?
     Приблизившись к ограде алтаря,  Дункан  внимательно осмотрелся, пытаясь
понять, что  здесь изменилось с  момента  его посещения.  Ни одной  свечи не
прибавилось на полочке  у алтаря, но  одна, сломанная и раздавленная, лежала
на полу возле ограды -- ее он прежде не  видел. А  дверца -- была ли закрыта
дверца, когда он здесь был?
     Конечно, нет.
     Тогда почему Аларик закрыл ее?
     Точнее, Аларик ли ее закрыл? И если да, то зачем?
     Он  оглянулся  и  увидел,  что  двери слегка приоткрылись  и  в  проеме
мелькнула щуплая фигура в коричневой рясе.
     Ах  вот как, монашек за ним шпионит!  С минуты на минуту он вернется  с
подмогой.
     Дункан снова повернулся к  алтарю и  склонился над оградой,  осматривая
замок.  Вдруг  его  взгляд  остановился  на каком-то  предмете,  лежащем  за
оградой, которого раньше здесь не было. Он похолодел.
     Там, на полу, лежала смятая  поношенная  коричневая шапочка с ремешком,
который крепился под подбородком.
     Шапочка Аларика?
     Ужасное подозрение шевельнулось в глубине его сознания. Дункан протянул
руку за шапочкой и зацепился за что-то рукавом. Осторожно осмотрев замок, он
обнаружил  вдруг  острый   металлический   шип.  Высвободив  рукав,   Дункан
наклонился еще ниже. Какое счастье, что он не дотронулся до замка.
     Мераша!
     Дункан содрогнулся от ужаса,  отпрянув  в  холодном поту,  и  с  трудом
удержался от  желания  бежать отсюда без оглядки.  Припав на одно колено, он
оперся об ограду, восстанавливая дыхание и успокаиваясь.
     Мераша. Теперь все понятно -- закрытая комната, шапочка, замок...
     Он словно увидел все,  что здесь произошло.  Вот Аларик приближается  с
зажженной  свечой  к  ограде  алтаря,  так Же  как он  сам  перед этим.  Вот
наклоняется  в поисках  потайного замка.  Он, конечно, настороже  и  готов к
опасностям, которые,  возможно,  таит это место, но даже  не  подозревает об
угрозе,  заключенной в безобидном  на вид  замке.  Вот  выступающая из  него
колючка пронзает не рукав, а живую плоть, посылая замутняющее  разум зелье в
тело ничего не подозревающего человека.
     Кто-то, затаившийся в засаде, выждал, пока отрава ослабит лорда Дерини,
а  затем  его, беспомощного, куда-то  уволокли.  И  что  уж  там  дальше  --
неизвестно.
     Дункан тяжело  вздохнул и огляделся,  вдруг осознав,  как  он  сам  был
близок к тому, чтобы тем  же путем последовать за своим  родственником. Надо
было  торопиться.  Рассерженный  монашек  вот-вот вернется,  и не  один. Но,
прежде чем  покинуть  это  место, нужно найти хоть  что-то,  какую-то  самую
ничтожную нить, за которую можно было бы  уцепиться, чтобы найти Моргана. Он
ума  не  мог приложить, где  Аларика  искать. Каким  же  образом его вынесли
отсюда?
     Вытерев рукавом мокрый лоб, Дункан наклонился и вытащил кожаную шапочку
между   прутьями  ограды.   Немного  подумав,  он  сосредоточился  и   вдруг
почувствовал обволакивающую его боль, путаницу в  мыслях; тьма  подступала к
нему со всех сторон.  Судорожно прижимая к груди шапочку, он  уловил отзвуки
тех страданий, что испытывал его кузен, когда ее сорвали с его головы.
     И вот он уже где-то в другом месте, и мельком видит безликие тени таких
же  путников, как и все на этой дороге. Он чувствовал, что  это солдаты, что
они приближаются  к нему с  какой-то целью, но с какой -- распознать не мог.
Еще он уловил какую-то зловещую черноту, исходившую от маленького монашка за
перегородкой.  Разум  его  наполнился  ненавистью  к тем,  кто  готовил  ему
преждевременную гибель.
     Узнал  Дункан  и кое-что  еще: монашек видел, как  Аларик вошел, но  не
только не видел, а и не ожидал увидеть, как он покинет часовню.
     Дункан вышел из транса и дрожа, в тоске привалился к ограде алтаря. Ему
надо  уходить отсюда. Монах, который, очевидно, принял участие во всем,  что
произошло,  мог с минуты на минуту  привести солдат,  и,  если Дункан  хочет
помочь Моргану, он не может позволить себе угодить в плен.
     Дункан со вздохом поднял голову и в последний раз окинул взором алтарь.
Да, ему надо бежать, и как можно скорее.
     Но где же Аларик?

     Он  лежал  на  животе,  его правая  щека покоилась  на твердой холодной
поверхности,  покрытой  чем-то  шероховатым и  затхлым. Первым его чувством,
когда он очнулся, было чувство боли  -- пульсирующей, начинающейся  где-то у
кончиков пальцев ног и кончающейся в затылке.
     Глаза его  были  закрыты,  и  у него еще  не было  сил их  открыть,  но
сознание постепенно возвращалось. Раскаленные иглы  пронизывали голову снова
и  снова,   с   каждым   ударом   сердца,   не  давая  никакой   возможности
сосредоточиться.
     Он крепко зажмурился и  попытался отогнать боль, стараясь сосредоточить
внимание на  том,  чтобы  пошевелить хоть  какой-нибудь частью  истерзанного
болью  тела. Он смог наконец шевельнуть пальцами  левой  руки и почувствовал
под ними солому.
     Его куда-то унесли из часовни?
     Задав себе этот вопрос, он  ощутил, как боль  сконцентрировалась где-то
за глазными  яблоками,  и рискнул  открыть  глаза. Это ему, как  ни странно,
удалось, хотя первые мгновения он ничего не видел.
     Потом он увидел на полу, покрытом соломой, всего в нескольких дюймах от
носа  свою  собственную левую  руку  и  понял,  что  не ослеп,  а  просто  в
помещении,  где  он находится, темно, да еще  пола плаща упала  ему на лицо,
мешая осмотреться. Когда замутненное сознание уяснило этот факт, он уж был в
состоянии направить свой взгляд дальше, поверх руки. Он вглядывался во тьму,
не двигаясь, и уже начал различать свет и тени, хотя последние преобладали.
     Он  лежал в  каком-то странном зале, отделанном  деревом. Лежа  он  мог
увидеть  немногое,  но  все же  разглядел высокие,  глубокие  ниши  в стене,
освещенные  тусклым светом  факелов,  зажатых в  черных  железных  скобах. В
глубине каждой  ниши он смутно различил высокие неподвижные фигуры, неясно и
угрожающе поблескивающие  во мраке; каждая  была  вооружена копьем и держала
овальный  щит с  каким-то  темным геральдическим  рисунком.  Он  прищурился,
пытаясь разглядеть их, и понял: это -- статуи.
     Где он?
     Морган попытался встать, но сделал это более резко, чем следовало бы, и
это немедленно сказалось. Тогда  он попробовал,  опираясь на локти, оторвать
голову  от  пола и  приподнять ее  на  несколько  дюймов, но  к  горлу снова
подступила  тошнота, и  голова закружилась еще сильнее.  Он  обхватил голову
руками, стараясь остановить этот круговорот,  и  наконец,  разорвав  пелену,
затянувшую сознание,  понял, что  же его мучает, -- это было головокружение,
вызванное действием мераши.
     Память вдруг вернулась к нему. Мераша. Она была на Дверце в часовне. Он
попал впросак,  как  ленивый  ученик.  Вяжущий  привкус на  онемевшем  языке
говорил о том, что зелье,  помутившее рассудок, все еще действует на него, а
при сложившихся обстоятельствах это означало, что он не может освободиться с
помощью своего могущества.
     Теперь,  зная  источник  своих страданий,  он  знал, как можно  наконец
обуздать боль, сбросить оцепенение и хоть немного остановить головокружение.
Он  осторожно  приподнял голову на несколько дюймов и справа  от себя увидел
складки серого  шерстяного  плаща, а дюймов в шести  от лица --  неподвижный
серый  сапог. Он  быстро  перевел  взгляд в другую  сторону  -- много сапог,
длинных  плащей, полы  которых  касались  грязной  соломы, острия обнаженных
мечей. Морган понял, что находится в опасности и должен подняться на ноги.
     Любое  движение  сведенных  судорогой  конечностей  было пыткой,  но он
заставил  свое тело повиноваться.  Сначала он  приподнялся на  локтях, потом
встал  на четвереньки.  Поднимаясь, он сосредоточился  на  сапоге, стоящем у
него перед глазами, но  потом  перевел взгляд  выше, понимая, что этот сапог
вряд ли окажется пустым.
     Медленно  поднимая голову, он сначала  увидел  ноги человека,  стоящего
рядом, затем  --  серую кожаную куртку и эмблему  с соколом во всю  грудь. А
когда он дошел до уставившихся на него колючих  черных глаз,  то совсем упал
духом, поняв, что он, несомненно, пропал.
     Человек в куртке, украшенной соколом, мог быть только Варином де Греем.

     Дункан уже повернулся  было  на  каблуках, чтобы  покинуть  часовню, но
помедлил, решив еще раз внимательно осмотреть алтарь.
     Во всем  этом  было что-то необъяснимое,  он  упустил какую-то  деталь,
деталь, от которой, может быть, зависит  жизнь Аларика. Вот эта свечка -- он
ведь видел ее, когда заходил сюда в первый раз. Где он ее видел?
     Наклонившись, чтобы еще  раз  взглянуть за  ограду алтаря,  он  заметил
свечку, лежащую на ступенях слева от коврика  в центре. Он уже протянул руку
к  замку,  да  так  и застыл  в  той позе,  в которой его  настигло  чувство
исходящей отсюда опасности; выпрямившись, Дункан перекинул ногу через ограду
и  попросту  перелез  туда.  Беспокойно  оглянувшись на  входную  дверь,  он
опустился на колени рядом со  свечкой  и, рассмотрев  ее,  дотронулся до нее
вытянутым указательным пальцем.
     Как  он  и  подозревал,  свечка  была еще теплая,  оплавленный  воск не
затвердел. Дункан опять  почувствовал, как Аларик судорожно цеплялся за нее,
опять уловил слабый отзвук той боли, того страха, которые Морган испытывал в
эти мгновения.
     Проклятье! Дункан чувствовал, что то, что он ищет, где-то рядом. Аларик
был  именно  здесь. Дверца  была приоткрыта, и свеча лежала слишком близко к
алтарю, она не могла просто укатиться сюда. Но куда же Аларик делся потом?
     Тщательно  изучив  пол  вокруг свечи,  Дункан  приметил капли  воска на
некрашеном дереве.  Тонкая линия еле заметных желтых капелек села от свечи к
ковру, окружающему алтарь У кромки ковра капли были раздавлены и растерты по
полу, как будто кто-то наступил на еще не застывший воск А поперек  одной из
капель, самой большой, проходила чуть заметная тонкая линия, как будто...
     Дункан вытаращил глаза, пораженный пришедшей вдруг мыслью, и наклонился
еще ниже. Может быть, эта трещина, разрывающая лиши; рисунка деревянных плит
пола, проходит вдоль кромки ковра вокруг всего алтаря?
     Он  на  четвереньках  перебрался на другую  сторону,  бросив  при  этом
виноватый  взгляд  на  алтарь, чувствуя неловкость за  свое по  меньшей мере
странное поведение, и начал осматривать пол там.
     Нашел! Едва различимая тонкая линия шла параллельно краю ковра от входа
до самого  конца,  так же как и на противоположной стороне алтаря. Казалось,
что кромка ковра служит ее продолжением.
     Под ковром потайной ход?
     Дункан снова отполз на другую сторону и еще раз обследовал трещину там,
где заметил на ней  каплю воска. Слой воска был тоньше по одну сторону щели,
как будто плита была приподнята, когда упала эта капля.
     Не  смея  позорить  себе,  Дункан  закрыл  глаза  и  попытался мысленно
увидеть, что таится под  ковром, а может, и  узнать,  что  же там происходит
сейчас. Он ощутил пустое пространство; там, внизу, находился винтовой спуск,
узкие и скользкие ходы которого были покрыты полированным деревом, и человек
мог  скользить по ним бог знает куда, тем  более находясь в  бессознательном
состоянии. А вот и  механизм, открывающий этот  потайной  ход,  -- слева  от
ковра  одна плита  пола  чуть-чуть  выделялась среди  других, однако  Дункан
чувствовал, что дело не только в ней.
     Поднявшись на ноги, он смотрел то на ковер, то на эту плиту  Опробовать
устройство нетрудно: стоит только надавить на эту плиту с вытисненным узором
-- и все. Но приведет ли этот  ход к  Аларику? И если да, то  застанет ли он
кузена  в живых? Вряд ли  хозяева этого хода не поджидали его в конце  пути,
куда бы он ни  вел. И если Аларику досталась  большая порция  мераши  -- а в
этом сомневаться не приходилось, -- то  он не  придет в себя  еще  несколько
часов. С другой стороны,  если Дункан спустится  туда, вооруженный мечом  и,
что  едва  ли  не  важнее,   всем  своим  магическим  искусством,  еще  есть
возможность спасти Моргана.
     Дункан  вновь  оглядел  алтарь  и  задумался.  Действовать  надо  очень
осторожно. Он  не собирался бросаться в  неизвестность с обнаженным мечом  в
руках,  головой  пробивая себе  дорогу. Нужно все обдумать.  Он не  знает ни
протяженности спуска, ни  его поворотов, ни  того,  чем  заканчивается  этот
путь. Малейшая неосторожность -- и можно наткнуться на свое же оружие.
     Он задумчиво сжал рукоятку меча, затем поднял его вверх, не извлекая из
ножен.  Да, пожалуй так -- прикрыв острие, но  держа клинок  наготове,  он и
доберется до того места, куда стремится. А потом быстрый рывок...
     Он  услышал  звуки,  доносящиеся  из  прихожей,  и  понял,  что  должен
действовать решительно, если хочет  избежать встречи с разъяренным монашком.
Крепко сжав рукоятку меча, он нажал на плиту с узором  и ничком повалился на
середину ковра, почувствовав, как  пол под ним раздвигается. Он  в последний
раз  взглянул  на  тяжелые  входные двери,  которые с  треском распахнулись,
впуская монашка, не казавшегося в эту минуту таким уж маленьким. Он появился
в сопровождении четырех вооруженных и закованных в броню солдат.
     Через  мгновение  Дункан,  сжимая  меч,  уже  низвергался  во  тьму,  в
неизвестность, все быстрее и быстрее.

     Чьи-то  сильные  руки  грубо подняли  Моргана  на  ноги  и  лишили  его
возможности двигаться. Ему заломили руки и накинули на шею колодку. Он начал
сопротивляться, большей частью для того, чтобы  выяснить, как сильны те, кто
его держат, а не надеясь вырваться. Но несколько резких ударов по почкам и в
пах снова свалили его на колени, усилив мучительную боль  во всем теле. Тьма
опять  поплыла у  него перед глазами. Горло при падении сильно сдавило, и  у
Моргана перехватило дыхание.
     Сдерживая  стон,  он  закрыл  глаза,  отгоняя  боль  и  заставляя  себя
расслабиться в "объятиях"  своих стражей, когда они  снова  рывком поставили
его на ноги. Он отчетливо понимал,  что ему, опоенному зельем, не справиться
с ними, и пока действие мераши не прекратится, нечего  рассчитывать  на свое
могущество.  А  что  до ясности мысли  --  ха! --  разум  вообще отказывался
повиноваться ему.
     Интересно, сможет ли он выпутаться из этого положения?
     Морган  открыл  глаза,  решив   осмотреться  и  спокойно  оценить  свое
положение, насколько он способен был сделать это сейчас.
     В  комнате  было  около  десятка вооруженных мужчин --  четверо держали
пленника, остальные  полукругом стояли перед  ним, держа наготове обнаженные
мечи. За их спинами виднелся яркий свет -- возможно, там был выход на улицу.
Свет играл на клинках и шлемах стоящих перед ним людей. Двое из них держали,
высоко  подняв, факелы, в желто-красно:'.!  свете которых все они  выглядели
особенно таинственно. Среди них был  еще какой-то человек в рясе священника,
показавшийся Моргану знакомым. Во  время короткой схватки  никто не произнес
ни слова, а лицо Варина, обращенное к пленнику, оставалось бесстрастным.
     -- А вот и Морган, -- спокойно сказал он безо всякого выражения на лице
и в голосе. -- Еретик Дерини наконец-то попался.
     Сложив руки на груди,  украшенной гербом в  виде сокола, Варин медленно
расхаживал  вокруг своего узника, рассматривая его  с головы до пят. Под его
ногами шуршала  солома. На  шее Моргана  лежала  чужая  рука, и  он  не  мог
повернуть голову, чтобы тоже  рассмотреть Варина со всех сторон. Впрочем, он
и сам,  при  случае,  не  предоставил бы вождю мятежников такой возможности.
Кроме  того,  внимание Моргана  привлекло  лицо  стоящего  впереди  клирика;
присутствие этого человека очень настораживало его.
     Имя этого священника, если  только Морган не ошибся, -- Лоуренс Горони,
и он служит архиепископу Лорису. Если это действительно так, то Морган попал
в  переделку  худшую,  чем  он   мог  предположить,  ведь  это  значит,  что
архиепископы как-то сговорились с Варином и готовы ему помочь.
     Похоже,  дело  его  плохо.  Присутствие   здесь  именно  Горони,  а  не
кого-нибудь из епископов  рангом повыше, скорее  всего,  говорит о том,  что
архиепископы умывают руки, отдавая Моргана на расправу Варину.
     А Варин его просто убьет, ничего другого ему и в голову не придет. Ведь
он считает, что  его миссия  -- уничтожить  Дерини, хотя бы  они  тысячу раз
покаялись. И, уж  конечно, он не позволит Моргану,  по  его мнению -- самому
главному Дерини, архи-Дерини, уйти от обязательной для всех них судьбы!
     Морган сдержал  дрожь (и  мысленно поблагодарил судьбу за то, что может
сделать  это),  затем посмотрел  вновь  на  Варина, вернувшегося на  прежнее
место.  Глаза  мятежника  холодно блестели, когда  он  обратился  к пленному
врагу:
     -- Я не собираюсь тянуть время, Дерини.  Хочешь  ты сказать что-нибудь,
прежде чем я вынесу приговор?
     -- "Вынесу приговор..." -- Моргана охватил ужас,  когда  он  понял, что
произнес  эти  слова вслух. Он  попытался  скрыть страх и отчаяние,  но лишь
отчасти преуспел в этом.
     Хадасса!  Уж не дали ли ему мераши, развязывающей язык? Тогда он должен
тянуть время, пока действие отравы не пройдет.
     И даже думая об этом,  он понимал, что сейчас не вполне  владеет своими
мыслями и  что поэтому  рискует потерять последнюю надежду как-то выжить. Он
подумал о  том,  где сейчас Дункан -- совсем  недавно он был  рядом,  --  но
Морган даже не мог сказать с уверенностью, когда было это  "совсем недавно",
не зная, как долго он был без сознания. Наверное, Дункана уже нет  в обители
Святого Торина, и  он не может  рассчитывать, что  кузен  спасет  его.  Одна
надежда -- как-то исхитриться, протянуть время, пока не вернутся силы.
     --  Так  ты  хочешь   что-то   сказать,  Дерини?  --  повторил   Варин,
всматриваясь  в  лицо Моргана  и начиная понимать, что на  нем действительно
лежит печать высшей силы.
     Морган криво улыбнулся и попытался  кивнуть, но чужая  рука на  его шее
держала крепко,  и  он почувствовал,  как металлическое  кольцо врезается  в
кожу.
     -- Вы застали  меня врасплох, сэр, -- сказал он, качнув головой. --  Вы
меня знаете, но я не знаю вас. Не представитесь ли?
     -- Я твой судья,  Дерини,  -- кратко ответил  Варин, обрывая Моргана на
полуслове  и изучая  его  с  нарочито  холодным видом. -- Господь  велел мне
очистить землю от вашей породы. И твоя смерть положит начало исполнению этой
моей миссии.
     -- А, теперь я знаю, кто ты, -- сказал Морган. Его голос звучал твердо,
хотя колени дрожали  от напряжения. Он старался говорить беспечным  тоном, и
теперь уже  это получалось лучше. -- Ты  тот парень по  имени Варин, который
разъезжает по северным поместьям и поджигает амбары. Насколько я знаю, людей
ты  тоже сжег  достаточно.  Как только  это сочетается  с  твоим  благостным
обликом?
     -- Кое-кто  должен  умереть, -- холодно,  не принимая  вызова,  ответил
Варин. -- Ты -- непременно. Хотя одну вещь я могу тебе пообещать: ты сможешь
покаяться в грехах и принять причастие перед  смертью. Правда, я считаю, что
для  таких,  как ты,  это  только проволочка времени.  Но  архиепископ Лорис
думает по-другому. Если  пожелаешь, монсеньор Горони примет  твою исповедь и
попытается спасти твою душу.
     Морган посмотрел на Горони и нахмурился; в его голове созрел план.
     -- Боюсь, что ты погорячился, мой друг, -- задумчиво сказал он. -- Если
бы  ты потрудился расспросить кое-кого,  прежде чем нападать на меня, ты  бы
узнал,  что  я еду  в Дхассу, дабы предстать перед  судом  архиепископов.  Я
принял решение отказаться от своих сил и понести покаяние.
     Черные глаза Варина недоверчиво сузились.
     -- С трудом  в это верится. Судя по всему, что я слышал, великий Морган
никогда не откажется от своего могущества, и уж тем более не покается.
     Морган пожал плечами -л приободрился, чувствуя,  что охранник несколько
ослабил зажим.
     -- Я в твоей власти, Варин, -- произнес он;  сейчас он  говорил правду,
чтобы поверили лжи, которую он сказал  перед этим н скажет  еще,  если будет
необходимо. -- Любой,  сведущий в чарах Дерини, подтвердит это. Я совершенно
беспомощен под действием мераши.  Не только сверхъестественных сил -- сейчас
у  меня нет даже обычных физических, движения н те затруднены.  Подумай сам,
могу  ли я в таком состоянии лгать тебе?  -- Это было  ложью, ибо Морган уже
убедился, что спокойно может лгать, находясь под воздействием мераши. Только
вот поверит ли ему Бария...
     Варин нахмурился и примял ногой сотому, потом покачал головой:
     -- Не  понимаю, что  ты хочешь выгадать, Морган.  Ничто не спасет твоей
жизни. Тебя ждет костер, и очень скоро. Зачем ты продолжаешь лицемерить даже
на пороге смерти?
     "Костер, -- подумал Морган, и лицо его посерело. -- Неужели меня сожгут
как еретика, даже не дав ничего сказать в свою защиту?"
     -- Я повторяю, что ехал на суд архиепископа, -- сказал Морган,  повышая
голос. -- Почему ты хочешь помешать этому?
     -- Такой возможности у тебя больше нет, -- равнодушно  сказал Варин. --
У тебя било время изменить свою  жизнь, ты им не  воспользовался. Твоя жизнь
кончилась.  Если хочешь спасти спою душу,  а ее, уверяю  тебя, ждут  ужасные
муки,  попытайся  сделать это  сейчас,  пока  мое  терпение  не  истощилось.
Монсеньер Горони, если пожелаешь, выслушает твою исповедь.
     Морган повернулся к Горони.
     -- Вы даете на это свое благословение, монсеньор? Вы будете участвовать
в казни без суда?
     -- У  меня нет никаких  приказов, кроме  одного -- облегчить вашу душу,
Морган. В остальном -- вы подвластны Варину.
     -- Я никому не подвластен, поп! --  крикнул Морган, и его  глаза гневно
вспыхнули. -- И я не верю, что архиепископ ?.юг одобрить это беззаконие!
     -- Закон -- не про вашу честь! -- ответил Горони.
     Его лицо, потемневшее от злобы,  было  освещено светом факелов. --  Так
будете или нет исповедоваться?
     Морган  прикусил губу  и заставил себя сдержать гнев. Спорить не о чем,
это  ясно.  Варин  и  священник  ослеплены  ненавистью  к тем,  кого  они не
понимают. Что бы он  ни сказал, что бы ни сделал, никакой пользы не будет --
только,  может  быть, ускорит  развязку,  если действовать  неосторожно.  Он
должен тянуть время!
     Морган опустил глаза, изображая искреннее раскаяние. Может, еще удастся
оттянуть  казнь? К  тридцати годам  он совершил столько такого, в чем  можно
покаяться... А если грехи кончатся, он что-нибудь придумает.
     --  Прошу   прошения,  --  сказал  он,  опустив  голову.  --  Я   бывал
неблагоразумен,  и,  увы, слишком часто.  Могу я исповедоваться наедине, или
должен говорить перед всеми вами?
     Варин хмыкнул.
     -- Ты, конечно, пошутил. Сэр Горони, вы готовы выслушать исповедь этого
человека?
     Горони вынул из кармана  плаща узкую пурпурную епитрахиль и, коснувшись
ее губами, облачился в нее.
     -- Желаешь  ли  ты  исповедоваться, сын мой? --  пробормотал  он  сухим
тоном, отводя взгляд и двигаясь к Моргану.
     Морган вздохнул и кивнул; его охранник опустился на колени, увлекая его
за  собой. Зажим на его горле ослабел, и Морган снова вздохнул с облегчением
и склонил голову. Он попытался сжать левую  ладонь в кулак,  чтобы выяснить,
владеет  ли  своим телом, как прежде,  и внезапно нащупал холодную  сталь  у
запястья; это был стилет, не обнаруженный обыскавшими его людьми. Как это их
угораздило! "Ну и  дурни!" -- с  восторгом подумал он; теперь  он  готов был
говорить  что угодно, теперь он  не беззащитен. Может быть, раз  уж так  все
сложилось, он еще  уведет с собой на тот  свет несколько этих фанатиков. Все
равно спастись-то ему никак не удастся.
     --  Прости меня, отец мой, ибо я  виновен, --  прошептал  он" глядя  на
стоящего перед ним Горони. -- Вот мои грехи.
     Не успел Морган набрать грудью воздуха, чтобы начать перечисление своих
грехов,  как  вдруг  вверху  что-то  загрохотало  и  раздался  треск.  Все в
изумлении  закинули  головы:  в потолке  зияла  дыра, а  тело,  что  с таким
грохотом проломило ее, упало на солому в двух  шагах от Моргана,  Разглядев,
что на человеке кожаный охотничий костюм, Морган приободрился.
     Это был Дункан!
     Вскочив на ноги, священник выхватил из ножен меч и мгновенно нанес удар
по незащищенному колену  одного  из стражников,  стерегших Моргана.  Человек
этот  отскочил, волоча ногу. Одновременно Морган  резко повернулся влево  и,
падая, увлек за  собой  на  пол еще двух стражников.  Последний из тех,  что
охраняли  Моргана,  поначалу  слегка  растерялся,   а  спохватившись,   стал
доставать меч из ножен, но не успел им воспользоваться -- Дункан сразил его.
А потом в комнате все смешалось: люди Варина наконец сообразили, что к чему,
и бросились на Моргана и Дункана.
     Дункан бился с удовольствием; меч и кинжал только сверкали в его руках,
словно  оружие  было  их продолжением. Морган,  сцепившийся на  полу с двумя
стражниками, свалил  одного  из  них сильным  ударом,  когда  тот  попытался
подняться. Корчась  от боли, тот  повалился  на  второго  стражника,  а  тем
временем  Морган  выхватил свой  стилет  и  заколол его.  Затем  он с криком
бросился на другого атакующего, нависшего над ним с обнаженным кинжалом.
     Пытаясь выбить у него клинок, Морган видел, как Дункан, еле удерживаясь
на  ногах,  сражается один  с  полдюжиной  воинов, и  понял,  что у них мало
надежды справиться с таким количеством врагов.
     И вдруг весь этот хаос прорезал осипший голос отца Горони:
     -- Убейте их! Черт вас подери, убейте же вы их обоих!

     ГЛАВА XIV
     "-- В чем наивысшая мудрость человеческая?
     -- Обладая силой, не вредить другим"[12].
     Дункан атаковал и защищался, уворачивался и наносил внезапные удары, не
подпуская к себе нападающих.  Отражая удар длинным кинжалом в левой руке, он
в то же время ударом ноги выбил меч у другого воина.
     Но место одного обезоруженного  заняли еще четыре человека, и  он  едва
успевал отражать удары. Он попытался пронзить мечом воина справа,  но клинок
застрял в кольчуге,  и  пока он  освобождал  его, над ним навис  меч другого
противника.
     Уворачиваясь  от удара, Дункан поскользнулся в лужице крови,  и это его
спасло --  клинок  прошел как  раз  там,  где только  что  была  его голова.
Удержавшись на ногах, он выпрямился коротким толчком и, взмахнув мечом, чуть
не  вспорол  брюхо  одному из нападавших, потом ударом  наотмашь сбил  с ног
одного человека с факелом и поразил клинком другого. Фонтан крови брызнул из
раны на Дункана и атакующих его людей, а факел выпал из мертвых рук.
     Дункан попытался погасить пламя, но это было невозможно -- его отовсюду
атаковали.  Отступая, он чуть не налетел на Моргана, боровшегося  на полу  с
последним охранником; человек Варина одолевал ослабленного зельем Аларика.
     И снова Дункан увернулся,  подставив нападающего  воина под  меч его же
товарища,  а своим клинком в  это время  прикончил противника Моргана. В это
мгновение  его  схватили  за руку, и кто-то  еще попытался обхватить его  за
горло  и оттащить назад. Рывком освободив правую руку, Дункан не глядя нанес
удар,  который  пришелся как раз  в живот самому Варину;  тот упал на  пол и
скорчился. В  то  же  мгновение Дункан  почувствовал,  как  по его  кольчуге
скользнул  кинжал,  и,  увернувшись   в  давке,  ударил  по  ногам   второго
нападающего. Это был Горони.
     Дункан с отвращением ухватил Горони за  воротник куртки и  выбил из его
руки  кинжал,  а  тот так ничего и  не  успел  понять. Чтобы не  дать Горони
возможности очухаться и вырваться,  он швырнул его к своим ногам и, обхватив
левой рукой за шею, прижал к полу. Два воина Варина растерянно отступили.
     -- Стоять! -- крикнул  Дункан, поднося кинжал  к горлу  Горони.  -- Еще
шаг, и я убью его.
     Они остановились и, ожидая приказа, посмотрели на Варина. Но  их  вождь
все еще не мог отдышаться и, лежа на забрызганной  кровью  соломе, был  не в
состоянии отдавать приказы.  Человек  с  раненой  ногой  подполз к  другому,
покалеченному  более  серьезно, и  попытался остановить хлещущую  из его ран
кровь.  Кто-то разжег факел, но больше никто в комнате не  двигался.  Только
Морган,  схватив  за горло мертвого  или потерявшего сознание  противника, в
ожесточении колотил его головой  об пол. Увидев  это,  Дункан  направился  к
нему, волоча за собой упиравшегося пленника.
     Уж не сошел ли Морган с ума?
     -- Аларик! -- крикнул он, не отводя взгляда от людей Варина. -- Аларик,
остановись! Довольно! Идем отсюда!
     Морган замер, услышав его. Он с удивлением посмотрел на  Дункана, потом
на тело,  лежащее  перед ним,  и, совсем уже  придя  в себя, в ужасе опустил
руки.
     -- О  Боже мой! -- пробормотал  он, качая головой, и,  опершись на руку
Дункана, встал. -- Боже, в этом не было нужды. Что я наделал?
     -- Сейчас не до этого. Нужно  скорее уходить отсюда, --  сказал Дункан,
глядя на загоревшуюся позади людей  Варина стену и двигаясь в сторону двери.
--  А эти милые  джентльмены не  будут пытаться остановить  нас,  потому что
убить священника -- не шутка. А тем более -- двух.
     -- Ты  не священник! -- прохрипел Горони, вцепившись в  руку Дункана  и
пытаясь  ослабить зажим  на своем горле. --  Ты изменил святой церкви! Когда
его преосвященство узнает об этом...
     -- Да, я уверен, что его преосвященство  во всем разберется, -- перебил
его  Дункан, подходя к двери, закрытой тяжелым засовом. -- Аларик, можешь ли
ты открыть это?
     Тяжелая  дверь  с дубовым  засовом была обита железом. Морган отодвинул
засов,  который сперва двигался туго, но  потом пошел легче. Однако когда он
налег на саму дверь, она не открылась. Дункан повернулся к двери посмотреть,
что там такое,  и тут Варин с трудом поднялся на ноги,  поддерживаемый двумя
вооруженными людьми, и двинулся к ним.
     -- Все бесполезно, -- сказал Варин, тяжело дыша. -- Дверь заперта.
     -- Так  открой  ее, --  сказал  Дункан. -- Или ему  конец. -- Он  опять
поднес нож к горлу Горони, и священник застонал.
     Варин  остановился в  пятнадцати шагах от  Дункана  и с  улыбкой развел
руками.
     -- Я не могу открыть ее. Брат Балморик закрыл нас снаружи.  Вас спасает
Горони, меня -- Балморик. Не думаю, что в конце концов вам удастся уйти.
     Он указал на огонь, уже набравший силу, и сердце Дункана замерло. Пламя
росло с угрожающей быстротой, охватывая тюки соломы и уже достигнув карниза.
Еще немного,  и, пожалуй,  воспламенится  вся часовня,  а тогда  здесь будет
настоящий ад.
     -- Зови Балморика,  --  нетерпеливо  сказал Дункан, приближая лезвие  к
горлу Горони.
     Варин покачал головой и сложил руки на груди.
     -- Если мы  умрем, вы  умрете тоже, -- Варин улыбнулся.  -- Игра  стоит
свеч.
     Дункан посмотрел на Моргана:
     -- Как ты себя чувствуешь?
     -- О, великолепно, -- воскликнул Морган, все еще пытаясь открыть дверь.
Он понимал -- нужно было делать хоть что-то, чтобы не  потерять рассудка. --
Дункан, помнишь, как я однажды открыл другую дверь?
     -- Не смеши меня. Ты не в состоянии сейчас...
     Дункан вдруг прервал фразу на  полуслове  и  опустил глаза, поняв,  что
имеет в виду Морган. Аларик надеется на то, что он, Дункан, использует  свои
силы Дерини.  А сделать  это в присутствии Горони -- значит разоблачить себя
раз и навсегда. Как говорил ему тот загадочный странник на дороге: "Настанет
время сделать выбор". Оно настало.
     Дункан посмотрел на кузена и медленно кивнул.
     -- Можешь подержать нашего друга? -- Он указал на Горони.
     -- Хорошо, -- ответил Морган.
     Передав  Горони Аларику, Дункан отдал  ему  и  длинный  кинжал, и  свой
окровавленный меч. Он тревожно поднял бровь, глядя, как Морган обхватил  шею
Горони,  но, кажется,  Морган  больше  не терял над собой  контроля.  Дункан
видел,  что Моргану в  его  состоянии это трудно, но другого выхода не было.
Убедившись, что пленник не уйдет, Дункан направил внимание на замок двери.
     Дерево под его пальцами  было  теплым и  гладким; сосредоточившись,  он
увидел сквозь него механизм замка. Чуть переместив пальцы, он закрыл глаза и
сконцентрировал всю свою волю на  механизме,  чувствуя при этом, как  внутри
него происходит некая работа. Усилие шло через его  пальцы, все увеличиваясь
с каждым мигом.  А потом в  двери что-то щелкнуло, щелкнуло во второй раз, в
третий.  Оглянувшись   на  Варина  и  его  людей  --  все  они  стояли,  как
зачарованные, не шелохнувшись, -- Дункан толкнул дверь, и она открылась.
     -- О Боже  мой, он --  один из них, -- прошептал  Горони, побледнев. Он
закрыл глаза рукой. -- Змея Дерини проползла в самое сердце церкви!
     -- А ну замолчите, Горони, не то будет худо, -- тихо сказал Морган.
     Горони покосился на кинжал и умолк. Зато Варин неистовствовал.
     --  Дерини?! Господь  покарает тебя, исчадие Сатаны! Гнев  его падет на
тебя и...
     -- Пойдем-ка  отсюда, --  зевнув,  сказал Дункан, проталкивая Горони  и
своего кузена в дверь; Варин и его люди двинулись к  ним. -- Найди лошадей и
уезжай. Я сейчас.
     Пока Морган взбирался на невысокий холм перед гробницей, Дункан выволок
упирающегося Горони на улицу и  захлопнул за  собой дверь. Варин и его  люди
бросились к двери. Сквозь щели они видели, что Дункан уводит Горони вверх по
холму, и это привело их предводителя в ярость.
     Достигнув вершины холма, Дункан  увидел,  как его  родич,  вне  себя от
ужаса,  смотрит на вбитый  в землю кол  -- к нему, должно быть,  привязывали
приговоренных  к  сожжению.  На  колу  болталась цепь,  предназначенная  для
очередной жертвы;  рядом лежал дымящийся  факел. Морган не отрываясь смотрел
на эти ужасные предметы.
     -- Аларик, идем!
     -- Надо сжечь все это, Дункан.
     -- Сжечь? Ты с ума сошел! Нет времени, Аларик!
     Невзирая  на  протесты  Дункана,  Морган,  не имея  сил  идти, пополз к
факелу.  С гримасой  нетерпения  Дункан  оглянулся через плечо на  гробницу,
опять посмотрел на Аларика, потом резко повернул Горони лицом к себе.
     -- Можете  идти, Горони. Вы  не  заслуживаете пощады, однако мне сейчас
важнее помочь этому человеку, -- он указал на Моргана, -- словом, не до вас.
А теперь -- марш отсюда, пока я не передумал.
     Дав Горони  пинка, он отправил его вниз  по склону  холма, а  сам снова
взглянул на Моргана.  Тот добрался до факела  и пытался поднять его с земли.
Чертыхаясь,  Дункан  нагнулся,  поднял  факел и зажег  кол.  Потом он  помог
Моргану встать на ноги, подставив ему плечо, и они поплелись дальше.
     А тем временем монах Балморик и группа солдат спешили к запертой двери.
С ними  был  и Горони.  Один  из  них  кинулся было  преследовать  Дункана и
Моргана, но Балморик резким жестом остановил его и рявкнул что-то, но что --
Дункан  не  расслышал. Человек,  бросившийся за  ними вдогонку,  вернулся  к
подножию холма.
     Часовня  пылала. Благодаря  возникшей суматохе, Дункан и  Морган смогли
беспрепятственно  добраться  до  луга.   Над  часовней  стоял  дым  столбом,
массивные  деревянные балки были охвачены огнем.  Не  мешкая, Дункан  усадил
Моргана на коня и накрутил поводья ему на руку, а потом сам вскочил в седло.
Он,  пришпорив  коня,  спешил  уйти подальше  от  подворья  Святого  Торина.
Внезапно  хлынул ливень. Копыта коней поднимали столбы мокрого песка. Морган
в  изнеможении,  с полузакрытыми  глазами,  припал к гриве коня. Оглядываясь
назад,  Дункан  видел  пылающую обитель, окутанную  черным  дымом,  и фигуры
обезумевших  от ярости Варина  и  Горони,  грозящих  кулаками вслед уходящим
лордам Дерини. Погони не было.
     Дункан нагнулся, чтобы поправить  ослабшие  поводья,  и натянул их так,
что конь  Моргана с трудом поспевал за ним. Его  кузену непросто было  ехать
верхом в  его  теперешнем  состоянии, не  говоря уж о  том, чтобы  принимать
какие-то решения. Впрочем,  Дункан  и сам  понимал: лучшее,  что  они  могут
сейчас сделать, -- это как  можно  скорее добраться до  Келсона. Как  только
сегодняшние новости достигнут архиепископов --  король может стать следующей
жертвой  святейшего суда.  А  Дункан знал,  что  Аларик захочет быть рядом с
Келсоном, если это случится.
     Конечно,  на благосклонность Дхасской  Курии после  сегодняшних событий
нет никакой надежды. Оба они будут отлучены и объявлены вне  закона. И мирно
вернуться  в Корвин  им не удастся. Как  только объявят отлучение  для всего
герцогства --  а  в  том, что это произойдет,  можно  не  сомневаться, --  в
Корвине начнется гражданская война. А Морган,  судя по всему, не в состоянии
действовать еще по меньшей мере несколько дней.
     Дункан  подъехал к Аларику, взял поводья его лошади и коснулся ее своей
шпорой. Аларику нужно  как  следует  отдохнуть. Может  быть,  направиться  к
обители Святого Неота,  где они останавливались  прошлой  ночью? А вдруг  им
повезет, и  Дункан отыщет  в  развалинах Перемещающий  Ход;  Аларик упоминал
алтарь Святого Камбера. Ход может быть рядом с ним. Если только удастся  его
найти, они не потеряют день в пути и уже сегодня увидят Келсона.
     Ливень начал стихать, и в небе появились просветы. Решив, что впредь он
никогда  и  никуда не поедет  в дождь, Дункан  поплотнее  уселся  в седле  и
взглянул на своего кузена.
     Конечно, им и не пришлось бы ехать в такую погоду,  сложись все немного
иначе.   Не   пройдет   и   часа,  как  Горони   доложит  архиепископам   об
обстоятельствах пленения  и бегства Моргана  и  о  том, как Дункан  Мак-Лайн
вступил в битву, и что этот самый монсеньер Мак-Лайн, королевский исповедник
и восходящая звезда церковной иерархии -- лазутчик Дерини.
     Он даже думать не хотел о том, что скажет Лорис, когда узнает все это.

     --  Я отлучу  его! Я  отлучу  их  обоих! -- кричал Лорис. -- За всю его
ложь, измену и нечестие -- я лишу его сана! Я...
     Лорис,  Карриган,  несколько  их  помощников  и  клириков  --   словом,
значительная часть  Гвинеддского клира  --  собрались  в гостиной  Дхасского
епископа, обсуждая новость. Монсеньор Горони, в забрызганном кровью и грязью
плаще,  ворвался  в  комнату  и  бросился  в  ноги Лорису.  Клирики  со  все
возрастающим ужасом слушали  историю  его  утренних злоключений: неудавшееся
пленение  Моргана, его собственные  бедствия и,  наконец,  о  злодеянии двух
Дерини -- Моргана и Мак-Лайна.
     Да,  он уверен --  товарищем Моргана был Дункан Мак-Лайн. Этот лишенный
права служения священник узнал его, называл по имени и даже грозился убить.
     Лориса все это привело в бешенство, его охватила ярость против Моргана,
Дункана  и  вообще  всех Дерини. Карриган и остальные клирики были настроены
так  же,  напряжение в комнате  достигло предела.  Епископы,  разбившись  на
маленькие группы, обсуждали  случившееся. И хотя сообщение  взволновало кого
больше,  кого меньше, все, казалось, пришли к  единому мнению, что в обители
Святого  Торина  произошло  нечто  ужасное,  и   поэтому   придется  принять
соответствующие решения.
     Сам  хозяин покоев, епископ Кардиель, посмотрел  на  сидевшего в другом
конце  комнаты Арилана  и перевел взгляд на спорящих престарелых священников
--  Карстена  Меарского и  Креоду  Карбурского. Арилан  кивал самому себе, с
легкой улыбкой наблюдая за Лорисом и Карриганом.
     Кардиель и Арилан,  одному из них было  тридцать девять,  а  другому --
сорок один год, являлись самыми молодыми епископами Гвинедда. Следом за ними
шел пятидесятилетний Толливер Коротский, чья епархия находилась во владениях
Моргана, а большей части остальных священников было далеко за шестьдесят.
     Но Кардиеля и Арилана не только  возраст отличал  от большинства других
епископов. У них непристойная вспышка ярости Лориса не вызвала ничего, кроме
усмешки.  Их  не  смешили,  конечно, угрозы  Лориса,  ведь  оба  они  втайне
симпатизировали генералу Дерини, который помог молодому королю во время того
поединка на коронации.  А Дункан Мак-Лайн  был  одно время протеже  епископа
Арилана.  И этот Варин, о котором упоминал Горони, не вызывал у них никакого
восторга.  Нет  ничего  хорошего  в  том,  что  ненавидящий  Дерини  фанатик
разгуливает  по  окраинам  королевства.  То,  что  Лорис  благословил  этого
смутьяна, хотя бы и неофициально, возмущало их.
     А  усмехались  они  тому,  что Морган опять  оставил Лориса  в дураках.
Кардиель, епископ традиционно нейтральной  Дхассы, имел к вопросу -- глуп ли
Лорис на самом  деле --  чисто академический интерес. Но Арилан в этом и  не
сомневался  и сейчас  испытывал своего рода  удовольствие от  того,  что это
получило  публичное   подтверждение.   Викарий  Ремута,  он  сам  давно  уже
столкнулся  с  этим  фанатическим   безумием   примаса   Гвинеддского.   Что
действительно нужно Гвинедду -- так это новый примас.
     Арилан  не  думал,  что  этим  человеком  может  стать он.  Приходилось
признать  -- он еще  слишком молод и неопытен. Но  ученый Браден Грекотский,
или  Ивор Марбурский, или даже  Лацей  Ставенамский  были бы получше Эдмунда
Лориса  в качестве архиепископа Валоретского.  А что до сподвижника Лориса и
непосредственного  начальника  Арилана,   неистового   архиепископа  Патрика
Карригана, то его уж,  точно, давно пора сменить.  А это не казалось Арилану
невозможным.
     Лорис наконец  подавил свой гнев и умолк. Когда  он  поднялся  и сложил
руки на  груди, все притихли, заняли свои места; молодые клирики,  состоящие
при епископах, подошли поближе к своим начальникам, приготовясь слушать, что
скажет архиепископ. Полную  тишину  нарушало только тяжелое дыхание  старого
епископа Карстена.
     Лорис  поднял голову и  откашлялся. Он  принял строгую,  важную  позу и
обвел присутствующих взглядом. Теперь  он заговорил, как  и подобает примасу
Гвинедда.
     --  Господа мои, прошу у вас  всепокорнейше прощения за  нашу невольную
вспышку. Ибо как вам,  без сомнения,  хорошо ведомо, ересь Дерини -- предмет
особого  нашего  многолетнего беспокойства. Честно говоря,  мы  не  удивлены
действиями Моргана. В сущности, мы их предвидели. Но то, что некто из нашего
клира, дворянский сын и обладатель высокого духовного сана... -- он с трудом
заставил себя не повысить голос, -- что этот человек -- Дерини...
     Лорис перевел дыхание и продолжил:
     -- Еще  раз  просим прощения за избыток чувств, господа мои. Ныне,  как
подсказывают  нам  все  обстоятельства  и  наше рассуждение  о благе  церкви
Гвинеддской, для еретика-священника  Мак-Лайна  есть лишь одно наказание  --
это отлучение, лишение священства  и, коли на то воспоследует решение Курии,
казнь, подобающая злокозненным еретикам Дерини.-- Мы понимаем, что последнее
требует узаконения царствующим монархом, и должны  совершить  все подобающие
формальности, хотя  бы это  и  отняло немало времени. -- Его суровые голубые
глаза  обежали  комнату.  --  Но в нашей власти,  яко  примаса Гвинеддского,
объявить  Дункану Говарду Мак-Лайну  и его проклятому кузену  Аларику Энтони
Моргану  анафему.  Архиепископ  Карриган,  наш ремутский  собрат и  духовный
наставник  Мак-Лайна, согласен с нами в этом. Надеюсь увидеть всех вас нынче
после вечерни на церемонии отлучения.
     По комнате пробежал приглушенный ропот, но Лорис резко произнес:
     --  По  этому вопросу  не  может  быть никаких разногласий,  милостивые
государи. Морган и Мак-Лайн  убили  добрых и верных  сынов  церкви, угрожали
жизни монсеньора Горони,  монашествующего священника, использовали в  стенах
священной обители запретную  и проклятую магию. Оглядываясь назад, мы видим,
что Мак-Лайн был, вероятно, причастен и к  случившемуся на  коронации нашего
обожаемого  монарха,  короля Келсона.  Посему он и Морган  заслуживают  кары
вдвойне.
     Он еще раз обвел всех взглядом.
     Никто не нарушил тишины.
     --  Прекрасно,   --  кивнул  Лорис.  --  Мы  надеемся,  что  вы  будете
споспешествовать нам при объявлении отлучения нынче вечером.  Завтра  же  мы
обсудим другие действия, долженствующие  быть  произведенными в  сем  особом
случае. Мы, в числе прочего,  обсудим и  вопрос о герцогстве Моргана.  Может
быть, и  хорошо,  что  мы  еще не приняли  решение по  вопросу об  отлучении
Корвина, который обсуждался сегодня. До вечера, господа.
     С  коротким  поклоном  Лорис  покинул  клир  и  вышел,   сопровождаемый
Карриганом, его клириком --  отцом  Хью  де  Берри --  и  полдюжиной  других
помощников и  писцов.  Как  только  дверь  за ними закрылась,  оставшиеся  в
комнате возобновили спор с еще большей силой.
     -- Арилан?
     Епископ   Арилан,  следивший  за  спором  между  епископом  Браденом  и
Толливером, услышав  свое имя, обернулся  и увидел, что Кардиель подает  ему
знак из  другого конца комнаты. Покинув двух  старших  епископов, он  обошел
спорящих, приблизился к Кардиелю и отвесил официальный поклон.
     -- Вы желали видеть меня, дорогой лорд Кардиель?
     Кардиель вернул ему поклон, не моргнув глазом.
     -- Я вот думаю -- не пойти ли  нам в мою личную часовню и  обсудить там
спокойно всю эту прискорбную смуту, мой дорогой лорд Арилан? -- прошептал он
Арилану  на  ухо. --  Мне  кажется,  нам необходимо соблюдать  осторожность.
Церковь Курии -- место, где вечно толпятся наши старшие братья.
     Арилан  сдержал улыбку и легким  кивком  головы отпустил сопровождающих
его людей.
     -- Я  весьма тронут вашим приглашением,  милорд. И, быть может, молитвы
наши  отведут гнев  Господень  от  нашего  брата Дункана.  Предать проклятию
священника,  даже  и Дерини,  --  для этого  нужны  серьезные  основания. Вы
согласны?
     --  Мы рассуждаем  совершенно  одинаково, брат мой, -- кивнул Кардиель,
когда  они  проходили через  парадные  двери.  -- Я  думаю,  не мешает также
разобраться в деяниях этого  Варина, о котором упомянул  брат Горони в своем
несколько поспешном отчете, не правда ли?
     Обменявшись  поклонами  с  двумя  монахами, шедшими  по  коридору,  они
наконец достигли звуконепроницаемой  часовни епископа Дхасского. Когда двери
закрылись,  Арилан  дал  волю  своим  чувствам, усевшись поудобнее  напротив
двери, пока Кардиель зажигал свечи.
     --  Дело,  как вы понимаете, не в  Варине, -- сказал  Арилан, щурясь на
мигающую свечу.  --  Прежде чем мы  поговорим о нем, я бы хотел  поподробнее
изучить указ об отлучении Корвина. Я не вижу, как мы можем воспрепятствовать
отлучению  самих Моргана и Дункана и не потерять при этом своего положения в
Курии. Ничего не поделаешь --  формально, по крайней мере, они виновны. Но я
выступлю против отлучения всего Корвина -- это погубит честь Курии.
     Кардиель прошел по часовне и зажег еще две свечи на алтаре.
     --  Я  вообще против  этих отлучении, Денис.  Морган  и  Мак-Лайн будут
защищаться  -- что им  еще остается?  Да и  вообще все  то,  что связывают с
силами Дерини, на мой взгляд, находится под большим вопросом.
     -- Только не говорите  этого  никому, кроме меня,  -- улыбнулся Арилан,
подходя к Кардиелю. -- Другие члены Курии могут вас не понять.
     -- Но  вы-то  понимаете, -- тихо сказал  Кардиель, посмотрел на красную
лампадку,  которую  только что зажег, и  кивнул самому себе.  -- И тот, кому
вожжена эта лампадка, понимает. Нас троих -- пока достаточно.
     Арилан кивнул и вновь сел на скамью перед алтарем.
     -- Достаточно, -- согласился он. --  Только надо подумать, как сделать,
чтобы  нас  стало больше,  и что вообще  предпринять, чтобы  нарушить  планы
Лориса, когда придет время.

     ГЛАВА XV
     "Люди уничтожают то, что не в силах понять"[13].
     Все  еще  шел дождь, когда  Дункан  и  Морган спустились с гор.  Молнии
вспыхивали на западе и терялись в бледных закатных лучах, то и дело грохотал
гром, усиленный  горным эхом. Ветер свистел в руинах обители  Святого Неота,
дождь хлестал по изборожденным временем серым камням и обуглившимся бревнам.
Невесело выглядели развалины подворья, на которое они въехали.
     Дункан покосился на окутанные тьмой стены  и поплотнее натянул капюшон.
Справа от него  зашевелился  в седле,  не открывая глаз, Морган. Притупление
чувств, вызванное ядом, облегчило ему тяготы пути,  но Дункан  знал, что еще
немного  -- и его кузену потребуется  отдых, больше он  не  выдержит.  Слава
Богу, что они доехали сюда.
     Дункан  направил  своего коня в тот уголок,  где они с Морганом провели
предыдущую  ночь.  Морган все так же сонно покачивался в седле, а когда кони
остановились и Дункан спешился, он внезапно пришел в себя.
     -- Где мы? Почему мы стоим?
     Дункан потрепал холку своего коня и подошел к Моргану.
     -- Все в порядке. Мы у Святого Неота, --  сказал он, кладя руку Моргана
себе на плечо и помогая ему  слезть с коня. --  Я хочу,  чтобы  ты отдохнул,
пока я  осмотрю  это  место.  Здесь где-то должен  быть Переносящий  Ход. Он
доставит нас прямо в Ремут, если только действует.
     --  Я помогу тебе,  -- пробормотал Морган, слабо  сопротивляясь,  когда
Дункан повел его в самый сухой  угол ветхого жилища. -- Это  должно быть  за
алтарем Камбера, о котором я тебе говорил.
     Дункан покачал головой и, уложив Моргана на землю, стал рядом с  ним на
колени.
     -- Если  ход есть, я найду его, -- сказал он, поворачивая Аларика лицом
к стене. -- Как бы то ни было, тебе нужно хорошенько отдохнуть.
     --  Подожди минутку,  --  возразил Морган.  --  Ты  же  не  собираешься
расхаживать здесь один, пока я сплю?
     Дункан виновато улыбнулся  и,  еще раз повернув Моргана  лицом к стене,
покачал головой.
     -- Боюсь, что все же собираюсь, дорогой  мой друг. Все  равно ты сейчас
ничем не поможешь мне. Так лучше не мешай, или я заставлю себя уснуть.
     -- Ты это можешь, -- со вздохом прошептал Морган, прижимаясь к стене.
     -- Конечно, могу. Расслабься.
     Когда  Морган закрыл глаза, Дункан снял перчатки  и засунул их в карман
плаща. Сложив руки вместе, он склонился над лежащим на земле кузеном, собрал
всю волю и с двух сторон обхватил руками голову Моргана.
     --  Спи, Аларик, -- прошептал он. -- Спи глубоко.  Спи  без сновидений.
Пусть сон снимет усталость и укрепит тебя.
     Продолжая, он рискнул  войти в  по-настоящему глубокий транс, известный
Дерини.
     "Спи глубоко, брат мой. Спи спокойно, не тревожься. Я буду недалеко".
     Дыхание Моргана  стало медленным  и ровным; его тело расслабилось, и он
погрузился в глубокий сон, сон без сновидений. Дункан сложил руки на груди и
немного  выждал, убеждаясь,  что кузен уснул крепко  и не  проснется до  его
возвращения. Потом он прикрыл спящего попоной.
     Теперь пора искать Переносящий Ход.
     Дункан остановился у входа в разрушенную церковь и осмотрелся. Ночь уже
спустилась,  но  дождь  не  кончился;  на  фоне  темного  неба   были  видны
полуобвалившиеся стены. Левее, где еще сохранился кусок крыши, блестело, как
единственный глаз, чудом  уцелевшее  фонарное  стекло.  Вспыхнула молния, на
мгновение стало  светло,  как  днем;  Дункан направил свои  шаги к  главному
алтарю. Густые  тени лежали на разбитых каменных плитах,  освещаемых редкими
вспышками молнии. Ветер гудел в руинах, вызывая в памяти все прежние обиды и
несчастья.
     Дункан  подошел  к  алтарным  ступеням  и  остановился,  задумавшись  о
временах,  когда в  этих стенах  обитало около сотни  монахов  Дерини и  еще
множество учителей и учеников знатных фамилий.
     Торжественная процессия входила в храм, пел хор, горели восковые свечи,
дымились лампады... Он почти вживе видел это.
     "Introibo ad altare Dei" -- "Я взойду к алтарю Господню".
     Снова   сверкнула   молния,  прервав   грезы   Дункана,  и  он,  горько
усмехнувшись, стал подниматься  по ступеням алтаря. Коснувшись ветхих перил,
он подумал о том,  сколько рук касалось  их прежде,  и,  представив себе все
величие  этого места, когда  алтарь  был освящен,  он невольно  склонился  в
почтении к тем далеким временам.
     Подул  ветер, Дункан  поежился  и  вернулся  к своим поискам. Им  нужен
Переносящий  Ход  Дерини,  и он должен  найти  это магическое место в руинах
заброшенного  монастыря -- если, конечно,  оно  еще существует по прошествии
двух веков.
     Где мог  быть сооружен Переносящий  Ход  в то  время? Использовались ли
тогда известные Дункану  приемы?  Как много таких ходов  было  в одиннадцати
королевствах? И где они находятся?
     Дункан знал два из них. Один --  в его кабинете, построенный  так,  что
королевский  исповедник (а  в  прежние  дни это был по традиции Дерини)  мог
мгновенно  попасть в собор. И второй --  простая  металлическая плита в полу
соборного алтаря, рядом со входом в подземную церковь. В конце концов, никто
не может  предвидеть,  когда именно придется стучаться с мольбой и стенанием
во врата небесные ради короля -- так, по-видимому, думали в старину.
     И все-таки где же этот Ход здесь, в обители Святого Неота?
     Дункан окинул  взглядом  неф, и по  какому-то внутреннему велению пошел
направо,  осторожно пробираясь  по  разрушенным  плитам. Аларик сказал,  что
слева  от  центрального  алтаря  должен  быть,  алтарь  Камбера;  сейчас  он
находился справа  от него. Может быть,  ответ где-то рядом? Святой Камбер --
покровитель  магии  Дерини. Где  лучше  разместить Переносящий  Ход с  точки
зрения магии?
     Немного  левее  алтаря  он  заметил  в стене  узкий выступ.  Плита была
разбита, буквы почти не видны.  Но Дункан прочел надпись  -- "Jubilante Deo"
и,  всмотревшись,  разобрал  дальше  имя  -- "Sanctus Camberus"  --  "Святой
Камбер".
     Дункан ощупал  стену,  но  спустя  несколько  минут  удрученно  покачал
головой:  он  не   мог  найти  здесь  Переносящего  Хода.  Хотя  во  времена
междуцарствия, как и до  них, магия была  повсеместно признана,  Переносящий
Ход все-таки не делали на виду у всех. Это не в духе Дерини.
     Нет, Ход должен быть где-то  спрятан,  возможно  недалеко отсюда, чтобы
покровительство Святого Камбера защищало его, но  только не на таком  видном
месте.
     Тогда где?
     Опять  повернувшись лицом  к  алтарю,  Дункан  осмотрел  стену с другой
стороны, ища  выход в другую, меньшую церковь.  Он  без труда  обнаружил  за
разбитыми  и  вывороченными  плитами  полураскрытую  дверь.  Не  мешкая,  он
подошел, протиснулся в проем и оказался в маленькой высокой комнате, которая
была, конечно же, тайным святилищем.
     Дункан  выбрался  из узкой  лазейки  и  выпрямился,  прикрыв  глаза  от
ослепительной  вспышки молнии. Пол  был  засыпан камнями, кусками истлевшего
дерева, битым  стеклом. Но у дальней стены сохранился алтарь черного дерева,
остатки стенного шкафа  и ларца и, с другой стороны,  столик для отправления
риз.  Дункан деловито осмотрел помещение, косясь  на поминутно  вспыхивающее
небо.
     Ну так где же  здесь  древние  могли расположить Ход? И если  все здесь
было разрушено до такой степени, мог ли он уцелеть?
     Пробираясь среди камней, двигаясь дальше в глубь комнаты, Дункан закрыл
глаза и сосредоточенно потер  лоб тыльной стороной ладони, пытаясь  уловить,
сохранилось ли здесь что...
     -- Страшись, о Дерини! Грядет беда!
     Дункан резко повернул голову,  и застыл с полуобнаженным мечом в руках.
Сверкали  молнии, тени прыгали по  стенам,  но  по-прежнему,  кроме Дункана,
здесь  не было  никого. Он, не сходя с места, вложил меч в ножны,  продолжая
озираться.
     Слышал ли он голос наяву? Нет.
     Вероятнее  всего, слова эти прозвучали только в его сознании. Не  голос
ли это одного из древних монахов Дерини обители Святого Неота?
     Сделав  шаг назад,  Дункан вновь закрыл глаза, сосредоточился  и  снова
услышал тот голос. Конечно, он звучал в его мыслях:
     "Страшись, о Дерини! Грядет беда! Из сотни братьев остался лишь я, дабы
разрушить сей Ход прежде, нежели он будет осквернен. Родич, будь  осторожен!
Храни себя, Дерини. Люди уничтожают то, что не в силах понять. Добрый Святой
Камбер, защити нас от напасти".
     Дункан открыл глаза и огляделся, потом снова прикрыл их.
     "Страшись, о Дерини! Грядет беда! Из сотни братьев..."
     Дункан прервал общение с неведомым монахом и вздохнул.
     Итак -- это  послание  последнего  оставшегося здесь Дерини. Он пытался
перед смертью разрушить Ход. Удалось ли это ему?
     Дункан топнул несколько  раз ногой, простукивая пол, потом разгреб слой
мусора. В полу было углубление, три на три  фута, когда-то,  видимо, скрытое
плитой. Что же касается Хода...
     Не поддаваясь отчаянию, Дункан вытянул вперед руки и напрягся, исследуя
внутренним взором всю комнату по частям. В глубине души  он очень  надеялся,
что  столик  для  риз может  оказаться тем, что он ищет. Но и там  ничего не
было.
     Он сосредоточился еще раз и вдруг ощутил боль, затем его окружила тьма,
и он вновь услышал начало послания.
     И все. Ход был мертв. У последнего Дерини это получилось.
     Дункан со вздохом еще раз осмотрелся, бессильно опустив руки. Теперь им
придется ехать в Ремут.  Ход разрушен,  выбора у них  не остается. А оттуда,
может быть,  предстоит  отправиться в Кульд, если  Келсон  уже уехал туда на
свадьбу Бронвин и Кевина.
     Что  ж, делать нечего. Надо будить Аларика и пускаться  в путь. Так или
иначе, к следующей ночи они доберутся до Ремута, если ничто не помешает.

     Колокола  мерно гудели, когда епископы входили в собор Святого Эндрю  в
Дхассе. Вечер был безоблачный,  свежий, с легким морозцем, хрупкие  снежинки
кружились  на  ветру.  Два молодых священника зажгли  от  главной лампады  в
центральном  нефе  длинные   свечи.  Пламя  дрожало   при  движении,  бросая
причудливые тени на темные заиндевелые одеяния священников.
     Хор  занял  свое  место --  два  десятка, казалось,  безликих  людей  с
факелами в руках. Когда  колокола смолкли, клирик одобрительно кивнул:  все,
кто  должен был прийти,  пришли. Он исчез в темноте нефа,  и  дверь с  шумом
захлопнулась.  Три  свечи передали в освещенный  неф  слева  -- клирик и два
священника взяли другие; тут отворилась боковая дверь, и вошел Лорис.
     Сейчас  он  был  в  полном  облачении: в  черной  с  серебром  ризе,  в
украшенной  жемчугами  митре; в левой  руке  он сжимал  серебряное распятие.
Миновав центральный неф, он повернул к хорам. Архиепископ Карриган и епископ
Толливер сопровождали его, сзади шел епископ Кардиель. Молодой служитель нес
тяжелый епископский крест.
     Лорис и его спутники поднялись по алтарным ступеням и, склонившись пред
алтарем, обратились лицом к стоящим в соборе. Кардиель отошел, чтобы взять у
стоящего справа монаха четыре свечи, и насмешливо  переглянулся с  Ариланом.
Вернувшись, он встал рядом с Толливером и зажег его свечу от своей, от свечи
Толливера  были  зажжены  свечи  Лориса  и  Кэрригана.  Когда  свеча  Лориса
разгорелась, примас Гвинедда выступил  вперед  и бросил на  собравшийся клир
взгляд, полный холодного огня.
     --  Внимайте слову отлучения, -- произнес он.  -- Поелику Аларик Энтони
Морган,  герцог Корвинский,  властитель  Коротский, лорд-генерал королевских
войск и  Поборник королевского престола, и монсеньор Дункан Говард Мак-Лайн,
лишенный права  служения священник,  по  своей  воле  и обдуманно отвергли и
презрели власть Святой Церкви;
     и поелику реченные Аларик  и Дункан нынче  лишили жизни неповинных  чад
церкви  и  грозили   святотатственным  убиением  слуге  Божию  и  обладателю
церковного  сана,  и принудили его  зреть богомерзкое и  еретическое явление
магии;
     и поелику реченные  Аларик и Дункан осквернили своим нечестием и магией
часовню Святого Торина и  были  причиной ее разрушения, и прежде многократно
прибегали к той же проклятой магии;
     и поелику  реченные  Аларик и  Дункан не выказывают  раскаяния в  своих
грехах и намерения изменить свои пути;
     ныне я, Эдмунд Лорис,  архиепископ Валорета и примас Гвинеддский,  пред
всем клиром Гвинеддской Курии предаю анафеме реченных Аларика Энтони Моргана
и  Дункана  Говарда  Мак-Лайна.  Мы  изгоняем  их  из  рядов  Святой  Церкви
Господней. Мы изгоняем их из собрания праведных.
     Да будет  на них суд небесный! Да сторонится их  всяк чистый  душою! Да
закроются врата Царствия Небесного пред ними и всеми споспешествующими им!
     Да избежит богобоязненный муж общения с ними, и не питает их, и не дает
ночлег,  под страхом анафемы. Да не даст  им ни один священник причастия при
жизни их, неже христианского погребения по смерти. Прокляты да  будут в доме
своем и в поле, проклята будет пища их и питье и все дела их.
     Сим объявляем им  отлучение и  да повергнутся они во  тьму Люциферову и
всех  падших  ангелов.  Трижды  проклинаем  их,  без надежды  на  милость  и
прощение. Проклинаем и предаем  анафеме. Да  померкнет свет их в  средоточии
тьмы. Да будет так!
     -- Да будет так! -- ответили собравшиеся.
     Держа  свечу  перед  собой, Лорис перевернул ее и бросил на  пол,  гася
пламя. И одновременно с ним все собравшиеся епископы и клирики поступили так
же.
     Тьма воцарилась в соборе.
     И  лишь одна свеча продолжала вызывающе светиться на холодном кирпичном
полу.
     Никто не мог сказать -- чья.

     ГЛАВА XVI
     "Ибо крепка, как смерть, - любовь, люта, как преисподняя, --  ревность;
--    стрелы   ее   --   стрелы    огненные,    она   пламень    -    весьма
сильный"[14].
     -- Поймай меня, если можешь! -- крикнула Бронвин.
     С  кокетливой улыбкой  она побежала по  садовой  тропинке.  Ее  золотые
волосы развевались на ветру, голубое платье соблазнительно обвивалось вокруг
ног. Кевин попытался ухватить ее за руку и, не сумев, со  смехом пустился за
ней в погоню.  Меч при каждом шаге ударял его по ногам, но  он не обращал на
это никакого внимания, только придерживал его рукой, устремившись за Бронвин
по лужайке.
     День был свежий, теплый, но не  жаркий, и Бронвин с Кевином  только что
вернулись с утренней  прогулки  по зеленым  холмам близ Кульда.  Сейчас  они
забавлялись в саду,  как  шаловливые дети,  бегали около четверти часа между
деревьями и статуями старинного парка  -- Кевин ловил Бронвин, а она от него
убегала. Наконец возле маленького фонтанчика Кевин загнал девушку в ловушку,
и некоторое время они со смехом бегали по кругу.
     Вскоре  Бронвин пришлось признать себя  побежденной.  Она показала  ему
язык и, сдаваясь, опустилась на одно колено. Кевин  подбежал к ней,  обнял и
уже  склонился, чтобы  поцеловать ее;  она  прильнула к нему, их  губы почти
соприкоснулись, и тут кто-то кашлянул за спиной Кевина.
     Он  замер, открыл  глаза  и, бросив взгляд  через плечо,  с  удивлением
увидел своего отца. Герцог Яред виновато улыбнулся.
     -- Я так и думал, что  найду вас  здесь  вместе,  -- сказал  он, поймав
смущенный взгляд сына. -- Встань и поздоровайся с гостями, Кевин.
     Кевин поднялся и подал Бронвин руку. В  этот момент он увидел, что Яред
не один.  Его  сопровождали сенешаль  лорд  Деверил  и  архитектор  Риммель;
Деверил улыбался,  Риммель,  как  всегда,  был  убийственно  серьезен.  Чуть
поодаль он  увидел  Келсона, Дерри и  рыжебородого герцога  Звана, одного из
членов  королевского Совета.  Радостный  Келсон,  с  волосами, растрепанными
ветром,  в красном  кожаном  дорожном  костюме  улыбался  Кевину и  Бронвин.
Поприветствовав их поклоном, Келсон отошел в сторону, и они увидели седьмого
гостя -- маленького  человека со смуглым лицом в розово-фиолетовом наряде --
знаменитого трубадура Гвидиона.
     Округлая  лютня  висела  за  спиной   музыканта  на  золотистом  шнуре,
инкрустированный  гриф блестел, отполированный частым прикосновением пальцев
музыканта. Черные глаза трубадура вдохновенно сияли.
     Кевин взглянул на Келсона и улыбнулся ему в ответ.
     --   Добро  пожаловать  в  Кульд,  государь,  --   сказал   он,  Жестом
распространяя приветствие на всех присутствующих. -- Вы оказали нам честь...
-- Кевин отряхнул траву с одежды.
     --  Скорее  Гвидион  -- вот  кто  оказал честь всем  нам,  -- улыбнулся
Келсон. -- И  если вы только  представите  его своей леди, мы, без сомнения,
получим ее лирический портрет нынче же к обеду.
     Гвидион благодарно поклонился Келсону, а Кевин улыбнулся и взял Бронвин
за руку.
     --  Бронвин, я рад представить тебе несравненного Гвидиона ап Пленнета,
песни  которого ты не раз слышала.  Мастер Гвидион, леди  Бронвин де Морган,
моя нареченная.  Это  она, прослышав о  вашей  славе, заставила меня просить
Аларика, чтобы он отпустил вас сюда.
     -- Моя прекрасная леди, -- промурлыкал  Гвидион, снял розовую шапочку и
поклонился, коснувшись  при этом  земли  широкими рукавами. --  Перед  лицом
столь совершенной  красоты  я  бы рискнул  даже  подвергнуться гневу  вашего
благородного  брата. -- Он склонился  ниже, чтобы  поцеловать  ее стопы.  --
Простите, но видя вас, я теряю дар речи, ослепительная леди.
     Бронвин улыбнулась и опустила глаза, румянец вспыхнул на ее щеках.
     -- Этот менестрель,  по-моему, сама любезность,  Кевин. Мастер Гвидион,
неужто вы действительно будете сегодня играть для нас? Мы долго ждали  этого
часа.
     Гвидион отвесил еще один глубокий поклон.
     -- Я весь в вашей  власти,  миледи.  -- Он  сделал широкий жест. -- А в
этом  саду, столь  несказанно прекрасном,  песня так и  просится с уст,  так
можем ли мы не восхититься промыслом Господа нашего и не вознести ему гимн?
     -- Ваше величество? -- спросила Бронвин.
     -- Он приехал играть для вас, миледи, -- ответил Келсон, сложив руки на
груди и с восхищением глядя на нее. -- Если вы хотите, чтобы он играл сейчас
в саду, так и будет.
     -- О да!
     Кивнув,   Гвидион   указал   на   лужайку  возле   фонтана,   приглашая
присутствующих  сесть.  Когда  он устроился  на парапете  фонтана  и наладил
инструмент, Кевин развернул свой  дорожный  плащ  и расстелил  его на траве.
Бронвин присела, подобрав юбки, чтобы Дерри, Деверилу и Эвану хватило места.
Кевин хотел уже  сесть рядом  с  ней, но тут заметил, что Келсон  подает ему
глазами знаки, и уступил место своему отцу.
     Гвидион  осторожно коснулся струн. Собравшиеся  внимательно слушали его
песнь.

     Келсон бросил взгляд на группу, сидящую на траве, потом опять обратился
к Кевину, шедшему рядом с ним. Его лицо было серьезным и задумчивым.
     -- Имели ли вы известия от вашего брата на прошлой неделе, милорд?
     Вопрос  был  задан  небрежным  тоном,  но  Келсон  с  трудом  сдерживал
волнение, и Кевин это почувствовал.
     -- Вы говорите так, как будто не имели их тоже, государь, -- сказал он.
-- Разве брат не с вами?
     -- Последние полторы недели --  нет,  -- ответил Келсон. -- Десять дней
назад мы узнали, что Дункан лишен права служения и вызван на Святейший Совет
в  Ремуте.  С этим  мы, конечно, ничего  поделать не можем.  Внутрицерковное
дело, мирской  власти это не касается. Но мы  все --  Дункан,  Нигель и я --
решили, что ему не следует пока находиться при дворе.
     Келсон остановился и  посмотрел на  носки своих  черных  кожаных сапог,
прежде чем продолжать.
     --  Нас  обеспокоило  еще  одно.  Это  даже  серьезнее  неприятностей с
Дунканом.  Лорис и  Карриган хотят  отлучить от церкви Корвин. По их мнению,
они отомстят  таким  образом Моргану  и положат конец двухсотлетней  войне с
Дерини. Мы посовещались и решили, что Дункану лучше всего ехать к Аларику --
чтобы сообщить ему новость и вообще, пока все не уладится, побыть там. Когда
лорд Дерри четыре дня назад  покинул их, они готовились отправиться в Дхассу
для решающего разговора с Курией об отлучении. С тех пор от них -- ни слова.
     Кевин вздохнул.
     -- Что еще дурного случилось, пока меня не было при дворе?
     Келсон криво улыбнулся.
     --  Да уж конечно,  случилось, коли вы спрашиваете. В холмах  на севере
Корвина появились мятежники, объявившие священную войну  против Дерини. Если
будет объявлено отлучение, они, конечно, очень усилятся. А Венцит Торентский
со  дня  на  день  пойдет  на Кардосу.  В остальном же все  превосходно. Ваш
достопочтенный брат советовал  мне быть осторожным, ничего не предпринимать,
тянуть время,  пока они  с Морганом не вернутся. Он, конечно, прав. При всей
моей власти я все же во многих отношениях неопытен. Но просто сидеть и ждать
-- еще труднее.
     Кевин кивнул и мельком глянул  через  плечо на поющего  Гвидиона. Он не
мог разобрать слов,  но мелодия была проникнута весенним  воздухом, чистым и
свежим. Он притоптал  ногами траву и  остановился,  скрестив руки на груди и
опустив глаза.
     -- Полагаю, остальные ничего этого не знают?
     -- Дерри знает все. Гвидион если не знает, то о многом  Догадывается, а
остальные --  нет. Я надеюсь,  вы  сохраните все это  при себе. Споры сейчас
делу  не помогут, да и не хочу я  отравлять вам праздник больше, чем уже это
сделал.
     Кевин улыбнулся.
     -- Спасибо,  что вы  сказали мне все это, государь.  Другие  ничего  не
узнают. И если я чем-то могу помочь -- мой меч и моя жизнь в ваших руках.
     -- Я  бы не доверился вам,  если  бы  не был  в  вас уверен, --  сказал
Келсон. --  Ну  что  же, вернемся и послушаем Гвидиона. В конце концов вы --
виновник торжества.

     --  Ах,  миледи,  --   говорил  Гвидион,  когда  они  приблизились,  --
скромность  благоприличествует  женщине,  но позвольте  мне  затруднить  вас
вновь. Лорд Аларик столько говорил о вашей  игре на лютне. Не пошлете ли  вы
кого-нибудь за инструментом?
     -- Кевин?
     Прежде  чем  Кевин  успел  ответить,  Риммель,  что  стоял  неподалеку,
прислонившись к стволу дерева, с поклоном появился перед Бронвин.
     -- Окажите мне честь, миледи, -- сказал он, стараясь скрыть рвущуюся из
груди радость.  --  Лорд  Кевин  одну песню уже  пропустил. Не  хватало  ему
пропустить вторую.
     -- Миледи? -- спросил Гвидион.
     --  О,  прекрасно!  --  засмеялась Бронвин.  --  Риммель, Мэри-Элизабет
знает, где я храню лютню. Скажите ей, что я попросила ее принести.
     -- Да, миледи.
     Гвидион  взял  новый  аккорд  мягких,  минорных  токов  и  спустился  к
слушателям, когда Риммель ушел.
     --  Верный   слуга  --  настоящее  сокровище,  --  сказал   он,  одарив
присутствующих  довольной улыбкой. -- А теперь, пока мы  ждем, вторая песня,
любовная, посвященная счастливому союзу.
     Он сделал несколько вступительных аккордов и запел.

     Звуки новой песни  Гвидиона достигали слуха  Риммеля, спешившего  через
двор замка к  покоям герцога. Ему было неприятно, что Бронвин осталась там с
Кевином  слушать  любовную  песню;  не  так  часто  мог  он наслаждаться  ее
присутствием и любоваться ею, не вызывая подозрений. Но в другой раз у  него
не будет столь удобного  случая сделать то, чему  научила  его Бетана. В это
время  дня  фрейлины  Бронвин обычно заняты работой  в других  ее  покоях, и
значит, следующей после него в комнату войдет она сама.
     Поднявшись по  ступеням террасы и подойдя к покоям Бронвин, он приложил
руку к груди, почувствовав,  как бьется  сердце, как давит на грудь мешочек,
который дала ему Бетана. Еще несколько часов -- и Бронвин будет принадлежать
ему. С трудом верилось в такое счастье.
     Риммель помедлил  и огляделся,  прежде чем войти  в  комнаты; ему  было
ведено  найти  Мэри-Элизабет, но в покоях никого не было, и никто  не видел,
что  он вошел сюда. Лютня висела на стене около  постели, однако сперва  ему
нужно было найти место для  кристалла. Такое место, где Бронвин не смогла бы
найти его сразу, чтобы чары успели подействовать.
     "Туалетный столик -- вот подходящее место", -- подумал он, и  подойдя к
нему,  вынул  мешочек. Не  сюда  ли  в первую  очередь  направится  женщина,
особенно, после утренней прогулки верхом.  А блестящих вещиц  здесь много, и
то, что он оставит, не будет бросаться в глаза.
     Положив  мешочек  на  крышку  столика,  он  начал  развязывать  кожаную
тесемку,  потом вдруг  бросил это, подошел к лютне и взял ее  -- на  случай,
если его здесь застанут. Достав холодный красно-голубой кристалл, архитектор
положил его среди безделушек.
     С дрожью в ногах Риммель завязал кожаный мешочек и устремился к дверям.
Остановившись  на  пороге, он  бросил взгляд на столик -- чародейский камень
никак не выделялся среди множества украшений. С победным видом он устремился
в  сад, неся  лютню Бронвин. По дороге  он  остановился, достал  из  кармана
медальон,  посмотрел на портрет Бронвин и, со вздохом спрятав его, продолжил
путь. Достигнув  сада, он  услышал песню Гвидиона,  поднимавшуюся в  светлое
небо.
     О леди милая, склони же
     Свой слух к моей мольбе!
     Быть может, тронет твое сердце
     То, что скажу тебе:
     Не дай изведать это горе --
     Прочесть презренье в нежном взоре!
     Как жить в печали и позоре,
     Жить без твоей любви?
     Часом  позже  Бронвин остановилась в  дверях  своей  комнаты,  улыбаясь
Кевину, целующему ее руку.
     -- Полчаса? -- прошептала она.
     -- Полчаса, -- кивнул он. --  А если ты задержишься, я приду и сам тебя
одену.
     Бронвин состроила ему рожицу.
     -- Еще два дня, Кевин Мак-Лайн. Потерпи уже недолго.
     -- Потерпеть?  --  пробормотал  он,  привлекая ее к себе  со  страстью,
отчасти наигранной.
     Она усмехнулась, крепко обняла его и выскользнула в полуоткрытую дверь.
     -- Полчаса, -- крикнула она, оборачиваясь. -- И смотри, сам не опоздай,
не то я тоже приду и помогу тебе одеться.
     -- Приходи! -- со смехом ответил Кевин, и она закрыла дверь.
     Бронвин  грациозно  повернулась  и,  прижимая  к  груди   свою   лютню,
закружилась по комнате, радуясь жизни, молодости, любви. Остановившись возле
туалетного столика, она взглянула в зеркало и, напевая мотив последней песни
Гвидиона,  поправила  сбившуюся  прядь,  как  вдруг  почувствовала  действие
колдовства.
     Бронвин  пошатнулась и  прислонилась к столику,  пытаясь удержаться  на
ногах,  но тут ощутила новый мучительный  приступ. Руки  девушки  разжались,
лютня упала на пол, резко зазвенела струна.
     Этот  звук словно пробудил  в ней силы  Дерини, и она сразу поняла, что
происходит.  Почти  уже  не  отдавая себе  отчета  в  своих  действиях,  она
посмотрела на столик и увидела пульсирующий, светящийся голубой кристалл.
     "Магия, -- подумала Бронвин. -- Боже мой, кто же это сделал?"
     -- Кевин! Кевин! -- крикнула она из последних сил.
     Кевин не успел уйти далеко. Услышав отчаянный крик Бронвин, он бросился
назад по  коридору  и толкнул дверь комнаты.  Дверь  поддалась, он  заглянул
внутрь и оцепенел от ужаса.
     Бронвин стояла на коленях перед туалетным столиком,  вцепившись  в него
онемевшими  пальцами.  Ее взгляд  был направлен на  голубой камень,  странно
сверкавший среди  лежащих на столике украшений. А  когда  Кевин взглянул  на
Бронвин, она указала на кристалл рукой, пытаясь что-то произнести.
     Кевин, не долго думая, понимая только, что надо побыстрее убрать отсюда
эту вещь, с воплем схватил ее  обеими  руками, надеясь вышвырнуть в открытую
балконную дверь -- с глаз подальше.
     Но  сделать этого он не  смог. Чары начали  действовать, и не Кевину --
обычному  человеку,  было  с ними совладать.  Схватив камень,  Кевин  тотчас
ощутил дикий  ужас, боль прожгла его тело. Поздно поняв свою ошибку, Бронвин
попыталась отнять у него кристалл, надеясь, что ее  защитит кровь Дерини, но
стоило ей коснуться камня,  кристалл начал пульсировать как бешеный, отражая
биение двух сердец.
     Оба  стояла, застыв в  лучах белого света, заливавшего комнату, и  свет
этот  отражался во всех гладких предметах, постепенно распространяясь вокруг
все дальше и дальше.
     Стражники, привлеченные  необычным свечением, с тревогой  устремились в
комнату и замерли, увидев в дверях Келсона и Дерини рядом с ним.
     --  А  ну все  вон! -- приказал Келсон, расширившимися глазами глядя на
то, что происходит в покоях. -- Живо! Здесь магия!
     Охранники отступили, Келсон осторожно вошел  в комнату  и вытянул перед
собой  руки,  шепча  заклинание. Когда он закончил, свет собрался в середине
комнаты и затем погас.  Келсон сжал губы  и закрыл глаза, стараясь  сдержать
огромное волнение; он с трудом заставил себя подойти ближе.
     Кевин и Бронвин лежали у открытой балконной  двери -- он на спине,  она
--  упав  ему на  грудь; ее золотистые волосы  закрывали  лицо  Кевина. Руки
Кевина  почернели, его  ладони сожгла та ужасная сила,  с которой он пытался
справиться. Даже  плащ обгорел с  того  краю,  где касался  его безжизненной
руки. Они не подавали никаких признаков жизни.
     Тяжело вздохнув, Келсон встал на колени и дотронулся до руки Кевина, до
шелковых волос Бронвин, затем, поднявшись, он  склонил  голову  в  печали  и
беспомощно  опустил  руки. Ни он,  ни кто-либо другой не могли больше помочь
двум возлюбленным.
     По знаку Келсона  Дерри с охранниками и лорд  Доверил  вошли в комнату,
немея от  ужаса  при виде случившегося.  Лорд  Доверил  побледнел и бросился
назад, чтобы преградить дорогу  шедшему  сюда герцогу Яреду.  Но он опоздал.
Яред уже был на пороге и, пристально глядя на своего сенешаля, шептал:
     -- Что стряслось, Дев? Что-нибудь с Бронвин?
     -- Нет, пожалуйста, милорд!
     --  А ну пропусти меня, Дев,  я хочу посмотреть,  что... Боже, мой сын!
Господи, они оба!
     Когда стража окружила Яреда, сквозь толпу незаметно протиснулся Риммель
и тоже застыл на месте. Его всего передернуло, рука конвульсивно вцепилась в
медальон, и он подумал, что сейчас сойдет с ума.
     "О Боже  мой, что я наделал? Кто  мог подумать, что все  так  кончится.
Нет, нет! Боже  милостивый,  это неправда,  это не может  быть правдой!  Они
умерли! Моя леди Бронвин Умерла!"
     Комната  все  наполнялась  стражниками и придворными; Риммель  отошел и
прислонился к стене. Он хотел отвести глаза от ужасного зрелища, но  не мог.
Он опустился  на  колени,  не чувствуя, что  медальон, который  он  сжимал в
исступлении, врезается в его ладонь.
     В сопровождении Гвидиона вошла  леди  Маргарет.  Она побледнела, увидев
трупы, так, что казалось, сейчас упадет  без чувств. Но она подошла к своему
мужу, который безмолвно стоял рядом с  ними, обняла его и, безмолвно постояв
так несколько мгновений,  увела  Яреда  на балкон,  чтобы он  не  видел этой
разрывающей сердце  картины.  Там  она шептала ему что-то,  утешая,  пытаясь
вывести его из оцепенения.
     Гвидион  поднял  лютню   Бронвин  и  молча  посмотрел  на   нее;  шейка
инструмента треснула при падении. Тихо подойдя к Келсону, маленький трубадур
наблюдал, не говоря ни слова, как молодой король снимает с себя красный плащ
и  покрывает им тела. Потом он  безотчетно тронул одну из  оставшихся струн,
нота отозвалась в тишине, н Келсон с удивлением оглянулся.
     --  Я  боюсь, что  лютня  расстроена  навсегда, государь,  --  печально
прошептал  Гвидион,  становясь  на  колени  рядом  с  Келсоном  и  вкладывая
инструмент в безжизненную руку Бронвин. -- И ничего не поделаешь...
     Келсон отвел глаза,  понимая, что трубадур говорит  не о лютне. Гвидион
последний раз провел пальцами по струнам и сложил руки на груди.
     -- Позвольте мне спросить, как это случилось, государь?
     Келсон печально пожал плечами.
     -- Кто-то  принес в комнату магический кристалл, Гвидион. Само по  себе
это не страшно,  этот камень -- жерман -- используется  для разных  вещей, в
том  числе  и вполне достойных.  Вы могли слышать упоминания о  нем в старых
балладах. -- Его голос дрогнул. -- Но этот был принесен с недоброй целью. По
крайней мере для обычных людей,  таких как  Кевин, он был смертельно опасен.
Одна Бронвин могла бы справиться с чарами, но она закричала, Кевин услышал и
прибежал  на  помощь.  Защитить  и  себя, и его она не  могла,  поэтому  оба
погибли.
     -- А если бы она не...
     Келсон сурово взглянул на него  и вышел на  балкон,  где стояли Яред  и
Маргарет  вместе  с  одетым в  белое  отцом  Ансельмом,  пожилым  капелланом
Кульдского замка. Молодой король кивнул, увидев Ансельма рядом с безутешными
родителями, и посторонился, пропуская его к трупам. Ансельм преклонил колени
и начал молиться; Келсон перекрестился  и тихо повернулся, дав Гвидиону знак
подойти к нему.
     -- Гвидион, Дерри, попросите всех уйти.  Горе  семьи не для посторонних
глаз.
     Они,  выполняя королевское  распоряжение,  мягко выпроводили из комнаты
солдат и рыдающих  фрейлин, и тут Дерри заметил Риммеля. Архитектор, упав на
колени, стоял  в углу, его голова вздрагивала от рыданий; он что-то сжимал в
кулаке. Видна была лишь золотая  цепочка. Когда Дерри  тронул его за  плечо,
Риммель вытаращил на него  глаза, покрасневшие от  слез. Дерри, не зная, как
ему быть  с этим истеричным мужчиной, вдруг обратил внимание на цепочку; вид
ее вызвал у него подозрение.
     -- Эге, это что такое? Риммель, где вы это взяли?
     Дерри  схватил его  за руку,  Риммель  с  безумными  глазами  попытался
вырваться и встать на ноги. Его сопротивление только разожгло интерес Дерри,
и лорд-гофмейстер постарался разжать кулак Риммеля.
     --  Ну-ка, Риммель, сейчас мы увидим, что это такое... -- Дерри начинал
сердиться: архитектор сжимал пальцы все крепче  и крепче. --  Ага, медальон.
Ну и где вы...
     Медальон  выпал из  рук  Риммеля  на  пол и,  когда  Дерри, нагнувшись,
прикоснулся к нему, открылся. Дерри хотел только взглянуть на него и вернуть
Риммелю, и тут увидел портрет.
     -- Хадасса, это же миледи!
     Келсон удивленно  обернулся  на крик  Дерри  и, увидев его  возмущенное
лицо, подошел к молодому лорду и взял медальон. Пока он разглядывал портрет,
подошла  леди Маргарет.  Увидев  медальон, она судорожно сжала  руки.  В  ее
глазах застыло изумление.
     -- Откуда этот медальон, государь?
     -- Этот?  -- смущенно  посмотрел Келсон.  -- Да вот, найден у  Риммеля,
миледи. А уж как попал к нему -- ума не приложу.
     Нетвердой  рукой  Маргарет взяла  у Келсона  медальон, вздрогнув, когда
металл  коснулся ее кожи. Она  мгновение  смотрела на него, потом со  стоном
спрятала медальон у себя на груди.
     -- Где, -- тяжело выдохнула она, -- где ты взял его, Риммель?
     -- Миледи, я...
     -- Бронвин дала его Кевину в день помолвки. Как он попал к тебе?
     С криком отчаяния Риммель упал на колени и вцепился в ее подол.
     --  О  дражайшая  леди,  я не  хотел,  поверьте, я  не хотел того,  что
случилось, -- сквозь  рыдания бормотал он. -- Я так любил ее! Я только хотел
добиться взаимности. Вы же знаете, что такое любовь!
     Маргарет невольно  отшатнулась  от  него,  поняв значение этих  слов, а
Дерри дал  знак  гвардейцам  взять  архитектора, и  те  немедленно выполнили
приказ. Яред, безучастно глядя на  происходящее,  снова и снова бормотал имя
сына.
     --  Ты! -- закричал  Келсон, не веря своим  ушам. -- Ты положил жерман,
Риммель?
     --  О  государь, вы  должны  мне поверить! -- стонал Риммель, безутешно
качая головой. -- Я хотел только навести любовные чары. Дама по имени Бетана
сказала...
     -- Бетана? -- Келсон схватил Риммеля за волосы и повернул к себе лицом.
--  Это  магия  Дерини,  Риммель. Я знаю,  что говорю,  мне  самому пришлось
управляться с ее остатками. Так кто эта дама по имени Бетана? Дерини?
     --  Я... я не знаю, Дерини ли она,  государь, -- пробормотал Риммель  и
скривился от боли,  когда Келсон еще сильнее  запрокинул его  голову. -- Она
живет  на холмах за городом, в... в пещере. Мне  говорили, что она колдунья,
наводит любовные  чары, ну  и другие тоже, за еду и  за... за золото. --  Он
вздохнул,  и  его глаза  вспыхнули.  --  Я только  хотел, чтобы Бронвин меня
полюбила, государь.  А  мне сказали,  что  Бетана и занимается как раз таким
простым колдовством.
     -- Простое колдовство не убивает! -- выкрикнул Келсон и, разжав пальцы,
отпустил волосы  Риммеля.  --  Ты все равно виноват в их смерти, как если бы
сам навел чары.
     -- Я убью его! --  закричал  Яред, вырывая  меч у стражника. -- Как Бог
свят, он умрет за это злодейство.
     Он  уже  кинулся на  Риммеля  с  обнаженным мечом, но Маргарет с криком
"Нет!"  преградила  ему дорогу. Дерри и  капитан охраны вырвали у Яреда меч,
Маргарет держала его за руки, но он продолжал кричать:
     -- Руки прочь, дурни!  Я убью его! Маргарет,  он  убил моего  сына!  Не
мешай мне!
     -- Яред, нет! Разве не достаточно смертей? Подожди, подожди, приди же в
себя! Государь, ну не дайте же ему сделать это! Я умоляю вас!
     -- Стойте все!
     Слова  Келсона   как  меч  разрубили  воздух,  и  установилась  тишина,
прерываемая только  рыданиями  Риммеля. Все взгляды  устремились на молодого
короля, так похожего в это мгновение на своего отца.
     -- Отпустите Яреда, -- обратился он к Дерри.
     -- Государь? --  Дерри недоумевающе посмотрел на  него, а в глазах леди
Маргарет блеснул ужас.
     --  Я  прошу вас отпустить его, Дерри, -- повторил Келсон.  -- Я думаю,
сказано достаточно ясно.
     Неохотно  кивнув, Дерри  отпустил руку Яреда и отступил, обхватив  леди
Маргарет  за  плечи,  чтобы удержать ее от  попытки  вмешаться.  Маргарет со
страхом смотрела, как Яред, схватив меч, снова устремился к Риммелю.
     -- Государь, умоляю, не дайте Яреду убить его! Он...
     --  Нет, разрешите ему убить меня, государь, -- крикнул  Риммель, качая
головой и покорно закрывая глаза. -- Я не заслужил прощения, будь я проклят!
Я  недостоин  жизни!  Убейте меня, ваша  светлость! Я  убил женщину, которую
любил. Казните меня самой страшной казнью. Я заслужил это.
     Яред замер, его безумный взгляд прояснился. Опустив меч и выпрямившись,
он  посмотрел на  склоненную голову  Риммеля, потом взглянул  на Келсона, на
искаженное  отчаянием  лицо  Маргарет  --  и  выронил  оружие.  Повернувшись
вполоборота к двери, он позвал:
     -- Лорд Фергюс?
     Плотный человек в форме младшего офицера появился в дверях. Лицо у него
было суровое и решительное; на распростертого на полу Риммеля  он взглянул с
явным презрением.
     -- Ваша светлость?
     -- Этот человек признался в убийстве. Через  час его голова должна быть
на колу предателей. Понятно?
     Глаза Фергюса радостно блеснули, и он поклонился.
     -- Да, ваша светлость.
     --  Очень  хорошо. Я хочу посмотреть  на  твою  работу,  прежде  чем ты
покинешь сад, Фергюс.
     Тот опять кивнул.
     -- Я понимаю.
     -- Иди.
     Отвесив поклон,  Фергюс подал своим  людям  знак  взять арестованного и
увести его. Риммель продолжал бормотать:
     -- Я заслужил это, я убил ее, я заслужил...
     Фергюс  вынул  свой меч из кожаных ножен. Яред дождался их ухода, затем
подошел  к  телам, поднял  красный плащ  и откинул  золотые волосы  Бронвин,
лежавшие на  лице Кевина.  Маргарет,  не  веря  себе, смотрела на  уводимого
солдатами  узника  и  на склонившихся над мертвыми  телами Яреда и Ансельма.
Потом она протянула руки к Келсону.
     -- Государь,  вы  не  должны этого  позволить.  Этот  человек, конечно,
преступник, спору нет. Но так хладнокровно казнить...
     -- Это дело герцога Яреда, миледи. Не просите, чтобы я вмешивался.
     -- Но вы король, государь. Вы можете...
     --  Я приехал  сюда  не как  король,  а как простой гость,  --  ответил
Келсон, глядя на Маргарет  своими серыми глазами. -- Я не могу распоряжаться
за герцога Яреда в его собственном доме.
     -- Но, государь...
     -- Я понимаю, что движет Яредом, миледи, -- твердо сказал Келсон, глядя
на коленопреклоненного герцога. -- Он потерял сына. У меня еще  нет сыновей,
а если темные  силы одержат верх,  то уже и не  будет. Но я,  кажется,  могу
понять, что он чувствует. Я потерял отца, больше чем просто отца... Думаю, я
пережил нечто подобное.
     -- Но...
     С террасы долетели глухой  вскрик и  звон  стального  клинка.  Маргарет
побледнела. Вдруг раздались шаги, и  в дверях появился Фергюс, держа в руках
что-то тяжелое, бело-красное. Это была голова Риммеля.
     Яред безучастно  посмотрел  на нее, только  его  пальцы  теребили  край
плаща. Потом  лицо его  прояснилось, он благодарно  кивнул, а  Фергюс  вновь
отвесил поклон и удалился, оставляя кровавые следы. Яред вновь склонился над
мертвыми.
     --  Мне  отмщение,  и аз воздам, --  прошептал отец Ансельм  дрогнувшим
голосом.
     -- А я потерял моих детей, -- ответил Яред, дотрагиваясь дрожащей рукой
до  плеча  Кевина. -- Мой сын  и  та,  кто  должна  была стать моей  любимой
дочерью, ныне вы вместе  навеки, как и хотели. Не думал я, что вашей брачной
постелью будет могила...
     Его голос сорвался, и он затрясся в рыданиях. Маргарет подошла к нему и
прижала его голову к  своей груди, тоже плача. Келсон печально  посмотрел на
них и, рассудив, что больше ничего сделать не может, подозвал Дерри.
     -- Это, честно  говоря, должен сделать  я сам, но я  не хочу  оставлять
одного лорда Яреда... Поможете мне, Дерри?
     Дерри поклонился.
     -- Вы знаете, я всегда готов, государь. Что нужно сделать?
     -- Сходите  на холмы и  найдите эту Бетану. Если она Дерини,  это может
быть опасно. Но я знаю -- вы не боитесь магии. Кроме вас, мне некого послать
вместо себя.
     Дерри поклонился снова.
     -- Это большая честь, государь.
     Келсон осмотрелся, потом отошел в угол, дав  Дерри сигнал следовать  за
собой. Охрана и фрейлины вышли, и только Гвидион, лорд  Деверил и  несколько
слуг оставались в комнате вместе  с Яредом и Маргарет. Молитвы отца Ансельма
звучали в полной тишине.
     Келсон посмотрел Дерри в глаза.
     -- Я прошу сейчас как друг, а не как король, -- тихо сказал он. -- Так,
как попросил бы Морган. Вы можете отказаться, если хотите.
     --  Говорите,  государь,  -- мягко ответил Дерри, обменявшись с королем
понимающим взглядом. Келсон кивнул.
     --  Вы  позволите  мне  сделать вам  магическую  защиту, прежде чем  вы
пойдете к Бетане? Мне страшно отпускать вас без всякой помощи.
     Дерри опустил  глаза в  раздумье, его правая рука коснулась  груди, где
все еще висел данный Морганом медальон. Немного подумав, он вынул цепочку  с
медальоном из-под плаща.
     -- Я  чуть-чуть  посвящен в  магические искусства,  государь. С помощью
этой  медали  Морган передавал мне свои  наставления. Кажется, Святой Камбер
покровительствует и людям тоже.
     Келсон посмотрел на медальон, потом на Дерри.
     --  Можно  дотронуться?  Может  быть, моя сила  укрепит то,  чем вы уже
владеете.
     Дерри  кивнул,  и Келсон взял  медальон в  руки.  Он  посмотрел на него
внимательно, потом положил правую руку на плечо Дерри, в левой все еще держа
медальон.
     -- Расслабьтесь и закройте глаза, как учил вас Морган, -- сказал он. --
Откройте мне свои мысли.
     Дерри  повиновался, а Келсон, сжав  губы, начал  сосредотачиваться -- и
вот  уже  малиновая аура  возникла вокруг медальона.  Малиновое  смешалось с
зеленым  -- это чары  Келсона  сошлись  с  чарами  Моргана.  Когда  свечение
исчезло,  Келсон опустил руки и  выдохнул.  Серебряный  медальон  блеснул на
голубом плаще Дерри.
     -- Что ж, от этого может быть  толк,  -- полуулыбнулся Келсон, глядя на
медальон. -- У вас точно нет в роду Дерини, Дерри?
     --  Нет,  государь. Думаю, это и  Моргана  удивляет. -- Он улыбнулся  и
опустил глаза. -- Как он, государь? Вы ему сказали?
     Келсон покачал головой.
     -- Зачем?  Чтобы доставить ему  еще большую  печаль? Он и  так уже едет
сюда. Получается, опять едет на похороны, как тогда к моему отцу. Пусть хоть
в дороге не беспокоится.
     -- Хорошо, государь. А когда я найду эту Бетану -- доставить ее сюда?
     --  Да. Я хочу знать, какова во всем этом ее роль. Но будьте осторожны.
В ее колдовство  уже вкралась ошибка, умышленная или  нет  --  посмотрим.  В
общем, лучше пусть умрет она, чем вы, если придется выбирать.
     -- Я буду осторожен, -- улыбнулся Дерри.
     -- Что ж, тогда все. -- На губах Келсона мелькнула печальная улыбка. --
Вам пора идти.
     -- Сию минуту, государь.
     ...Келсон,  как  только Дерри  выскользнул  из  комнаты  выполнять  его
поручение,  вновь  обратил взор на  горестную  сцену. Отец  Ансельм стоял на
коленях вместе с семьей и ближними слугами, и воздух оглашали слова литании:
     "Kyrie eleison
     Christie eleison
     Kyrie eleison
     Pater noster, qui es in coelis".
     Король,  опустившись на  одно  колено, слушал  их, вспоминая  тот день,
когда  он  так  же стоял у  мертвого  тела отца в  Кандорском  ущелье,  тоже
умерщвленного  с помощью  магии. И слова эти  было  так  же  тяжело  слышать
сейчас, как и пять месяцев назад.
     -- Во царствие свое пришли их, Господи...
     И да сияет над ними свет невечерний...
     Келсон  вздохнул,  встал и  вышел из комнаты,  словно  пытаясь уйти  от
всепроникающего голоса смерти. Эти слова придется услышать еще раз через два
дня, и это едва ли будет легче, чем теперь.
     Едва ли вообще когда-нибудь это будет легко.

     ГЛАВА XVII
     "Будут также ереси между вами, которым  избранные ваши предадутся перед
вами"[15].
     Вечером того же рокового дня, когда Келсон скорбел, а Морган с Дунканом
спешили к месту плача, Гвинеддская Курия в Дхассе все заседала.
     Лорис  собрал своих  епископов  в  большом Зале  Курии в центре дворца:
недалеко  отсюда этой ночью было провозглашено отлучение. Но хотя сессия шла
весь день, с небольшими перерывами для трапезы, до принятия решения было так
же далеко, как и в начале.
     Два человека завели Курию в тупик, а именно: Ральф Толливер  и Вольфрам
де  Бланнет,  одни  из  двенадцати  странствующих Гвинеддских  епископов без
определенной  епархии. Толливер  был  не согласен с самого начала  сессии --
ведь отлучение Корвина  ударило бы и  по нему.  Но именно Вольфрам расстроил
дело окончательно.
     Суровый старый прелат явился в  середине утреннего заседания,  вместе с
семью  собратьями,  напуганными  тем,  что   вопрос   об  отлучении  Корвина
обсуждается  всерьез. Появился он с большим  шумом,  и пока  дряхлые,  вялые
епископы   собирались   с  мыслями,  их  противник  успел  произнести  речь,
решительно  не  соглашаясь  с  тем,  что задумал  Лорис против Корвина.  Да,
корвинский  герцог  (как  согласились  вчера Арилан  с  Кардиелем)  заслужил
наказание за то, что учинил в церкви Святого Торина, как и его кузен Дерини,
который  столько лет скрывал  свое истинное лицо под  маской священника,  --
тоже. Но наказывать целое герцогство за грехи правителя, к тому же когда сам
он уже соответствующим образом наказан -- что может быть глупее!
     И тут  начались  дебаты. Кардиель и Арилан, понимая,  как  далеко может
зайти вспыльчивый старик Вольфрам, держались пока в стороне, чтобы не выдать
своих  намерений  раньше времени.  Оба понимали, что  споры, вызванные речью
Вольфрама, помогут  им  найти возможных  союзников,  а это,  в свою очередь,
подскажет, как действовать дальше.
     Арилан механически  постукивал пальцами  по столу, пока  старый епископ
Карстен разглагольствовал о каких-то запутанных статьях канонического права,
имеющих отношение к делу.
     Вольфрам, конечно, поддержит того, кто выступит против отлучения, и это
значит, что он, когда настанет время, будет на стороне Кардиеля. Из его семи
собратьев Сивард и простодушный Гилберт  могут тоже поддержать  их; трое  --
скорее  на  стороне Лориса,  и двое  колеблются. Из старших епископов  двое:
Браден  и  Ивор --  соблюдают  осторожный  нейтралитет;  это было  видно  по
выражению  их лиц во время дебатов. Однако Лацей и Креода пойдут за Лорисом,
как и этот хриплоголосый старый Карстен. Карриган, конечно, человек Лориса с
самого  начала, поэтому из старших  епископов  остается  только  Толливер. К
счастью, с ним нет никаких вопросов.
     Итого восемь  за  отлучение, четверо  колеблются, и шестеро против.  Не
слишком  впечатляет, потому что колеблющиеся  могут в любой момент оказаться
на стороне тех, кто сильнее, и уж точно не станут ссориться из-за этого дела
с Курией.  А  это значит -- двенадцать  голосов  против шести, разве  что  у
кого-нибудь хватит смелости воздержаться.  И если их останется всего шестеро
-- они явно противопоставят себя Курии, что грозит им самим отлучением.
     Арилан посмотрел на другой конец  большого стола, похожего на  подкову,
где сидел Лорис, и встретил взгляд Кардиеля. Тот едва заметно кивнул и вновь
внимательно  прислушался  к  заключительным  словам Карстена.  Когда  старый
епископ сел, Кардиель поднялся. Время настало.
     -- Милорд архиепископ?
     Кардиель  заговорил  негромко,  но  едва  прозвучал  его  голос,  шепот
прекратился и все взгляды обратились к основанию стола-подковы, туда, где он
стоял. Он тихо ждал, пока спорящие займут  свои места  и успокоятся, а затем
поклонился Лорису.
     -- Могу я говорить, ваше преосвященство?
     -- Да, конечно.
     Кардиель поклонился еще раз.
     -- Благодарю вас, милорд. Я слушал нынче весь день споры  и рассуждения
братьев  моих  во  Христе и как  здешний  епископ  хотел  бы  выразить  свое
суждение.
     Лорис нахмурился.
     -- Мы же предоставили вам слово, епископ Кардиель, -- насторожившись, с
раздражением сказал он.
     Кардиель сдержал улыбку и, обежав  глазами зал, остановился взглядом на
Арилане и Толливере. Когда Лорис  замолчал,  отец  Хью, секретарь Карригана,
опустил глаза и поднял их только тогда, когда епископ набрал  грудью воздух,
чтобы произнести свою речь.
     --  Милорды  епископы,  братья  мои,  --  спокойно начал  Кардиель.  --
Обращаюсь  к  вам нынче  как  брат,  как  друг, а также как  епископ  места,
избранного для этого заседания Курии. Я нынче весь день достойно играл  свою
роль, ибо  мне  пристало хранить нейтралитет, дабы  не  повлиять  на решение
других. Но  дело, мне  кажется, зашло слишком уж  далеко,  и я более не могу
молчать, ибо иначе я обману доверие, оказанное мне церковью.
     Его глаза еще раз  обежали зал, и он заметил напряженный взгляд Лориса.
Хью писал  что-то,  склонившись, и его глаз не  было  видно;  все остальные,
затаив дыхание, смотрели на Кардиеля.
     -- Позвольте  мне  заявить со всеми  полагающимися формальностями  -- я
надеюсь,  что отец  Хью  впишет их,  как  и  надлежит, что  я  также  против
отлучения, которое наш брат из Валорета хочет наложить на Корвин.
     -- Что?
     -- Вы что, повредились в рассудке, Кардиель?
     -- Он сумасшедший!
     Кардиель  подождал, пока  вскочившие  снова  займут свои  места. Пальцы
Лориса  вцепились  в ручку кресла, но  выражение  его  лица  не  изменилось.
Кардиель с силой сжал руки и еще раз  внимательно осмотрел слушающих, прежде
чем заговорил снова:
     --  Это нелегкое решение, братья мои.  Я думал и молился много дней,  с
того  часа, как узнал,  что  предлагает нашей  Курии  архиепископ  Лорис.  А
дальнейшая дискуссия укрепила меня в этом мнении.
     Отлучение  Корвина -- зло. Того, против кого оно  направлено, в Корвине
уже  нет.  Он  уже понес  наказание этой  ночью,  когда вы  отлучили  его  и
Мак-Лайна.
     --  Вы  тоже  поддержали  отлучение  Моргана,   Кардиель,  --  вмешался
Карриган.  --  Вы   признали  это,   приняв  участие  в  процессе  вместе  с
архиепископом Лорисом и со мной. И Толливер, епископ Корвина -- тоже.
     -- Да, я это сделал, -- спокойно ответил Кардиель. -- По  существующему
праву Морган и Мак-Лайн  осуждены правильно, и это остается в силе, пока они
не приведут доказательств своей невиновности или не  объяснят своих действий
перед церковным собором. Их личное отлучение -- вопрос бесспорный.
     -- Тогда  что же  -- спорный вопрос? --  спросил один из епископов.  --
Если вы признаете, что Морган  с этим священником виновны в страшных грехах,
то...
     -- Я не выносил  им  нравственного приговора, милорд. Они совершили то,
что было перечислено  вчера  ночью.  Допустим. Но  выносить приговор тысячам
людей,  лишать их церковной  благодати  за  действия их  герцога! Разве  так
годится?
     -- Это вытекает из церковных законов, -- начал Лорис.
     -- Так не годится! -- повторил Кардиель, гневно  ударяя рукой по столу.
-- И  я  не могу этого допустить.  Отцы  мои, если  вы будете  настаивать на
отлучении, я вынужден буду покинуть собрание!
     -- Так сделайте это! --  сказал Лорис, поднимаясь из-за стола; его лицо
покраснело. -- Если вы  думаете, что напугаете меня этим, вы  заблуждаетесь!
Дхасса не единственный город в одиннадцати королевствах. Не сможем собраться
здесь -- соберемся в  другом  месте. А  может  быть, в  Дхассе  очень  скоро
появится новый епископ!
     -- А  почему бы  в  Валорете  не  появиться новому  епископу? -- сказал
Вольфрам,  поднимаясь на ноги и глядя на  Лориса.  -- Что до меня, милорд, я
ваших угроз не боюсь --  пока я жив, я -- епископ. И ни вы, ни кто другой не
отнимет то, что дал мне Бог! Кардиель, я уйду вместе с вами!
     --  Это неслыханно!  -- воскликнул Лорис. --  Вы что думаете, будто два
епископа могут помешать всей Курии?
     --  Больше двух,  милорд, -- сказал Арилан, и они с Толливером встали и
подошли к Кардиелю.
     Карриган воздел руки к небу.
     -- О  Господи, защити нас  от неискушенных людей! Что же, прикажете нам
учиться у мальчишек?
     --  Я старше,  чем был  наш Господь, когда  он  спорил  с  фарисеями  и
книжниками, -- холодно ответил Арилан.  -- Сивард? Гилберт? Вы  остаетесь  с
нами или с Лорисом?
     Двое переглянулись, посмотрели на Вольфрама и встали.
     -- С вами, милорд, -- сказал Сивард. -- Мы не хотим отлучения.
     -- Надумали бунтовать? -- закричал Лорис. -- Да понимаете  ли вы, что я
могу совсем изгнать вас отсюда, даже отлучить от церкви...
     -- За отсутствие на заседании? -- усмехнулся Арилан. -- Я не думаю, что
за это полагается анафема. Лишить нас сана -- что ж, это в  вашей власти. Но
на наши действия угрозы ваши не повлияют. И мы не перестанем наставлять тех,
кто идет за нами.
     --  Это  безумие!  --  закричал   старый  Карстен,   посмотрев  на  них
округлившимися глазами. -- Вы надеетесь победить?
     -- Считайте, что мы  защищаем свою честь, -- сказал Толливер, -- и свои
права слуг Божьих. Мы не хотим видеть отлучения края за грехи двух человек.
     -- Так сейчас прямо и увидите! -- воскликнул Лорис. --  Отец Хью, готов
ли у вас для подписи текст отлучения?
     Лицо Хью было мертвенно-бледным, когда он посмотрел на Лориса. Он долго
молчал  и  в  конце  концов  достал  и  положил  перед архиепископом  свиток
пергамента.
     --  Итак,  --  сказал  Лорис,  беря  у  Хью  перо  и подписываясь.  под
документом,  --  "сим  объявляю  герцогство  Корвин,  со  всеми  городами  и
поселениями, вне  церкви,  пока  герцог Аларик Морган и его  родич Дерини не
предстанут пред сей Курией для суда". Кто подпишет со мной?
     -- Я, -- сказал Карриган, подходя к Лорису и беря перо.
     -- И я, -- отозвался Лацей.
     Кардиель молча смотрел, как Карриган ставит свою подпись.
     --  А вы подумали, что скажет король, когда узнает  об этом,  Лорис? --
спросил он.
     --  Король  --  слабый ребенок!  -- возразил  Лорис.  --  Он  не  может
противопоставить себя всему Гвинеддскому клиру -- даже потом, когда войдет в
возраст. Он одобрит это отлучение.
     -- Так  ли? -- сказал Арилан, в раздумье опираясь на стол. -- Не так уж
он  был слаб, когда заставил  в  прошлом  году Регентский  Совет  освободить
Моргана. Или когда одержал победу в схватке  с Кариссой. Уж если кто тогда и
проявил слабость, то никак не он!
     Лорис побагровел и яростно взглянул на подошедшего Лацея.
     --  Подписывайте же, де Лацей, -- прошептал  он. --  Посмотрим, сколько
народу  окажется на стороне этого юного хвастуна и сколько  поддержит правое
дело.
     Когда Лацей подписался, еще восемь епископов подошли  и  поставили свои
подписи  под документом, и только Браден оставался на месте. Лорис посмотрел
на  Брадена, приподняв бровь, но заулыбался, когда тот поднялся и поклонился
ему.
     -- Я встал, милорд архиепископ, -- сказал тот, -- но не для того, чтобы
подписать ваш документ.
     Кардиель  и Арилан  переглянулись в изумлении  -- что заставило старого
ученого из Грекоты принять их сторону?
     -- К сожалению, я не могу помирить вас, уважаемые господа, -- продолжал
Браден, -- но я не могу  и поддержать это отлучение -- по  своим собственным
соображениям. Однако также я не могу согласиться с теми, кто спорит с Курией
и вносит в нее раскол.
     --  Что  же вы  в  таком случае  намерены  делать,  милорд?  -- спросил
Толливер.
     Браден пожал плечами.
     --  Я вынужден воздержаться.  А поскольку  пользы ни одной  из сторон я
принести не могу, я удаляюсь в свое схоластическое общество в Грекоте и буду
молиться за вас.
     -- Браден... -- начал Лорис.
     -- Нет, Эдмунд, на меня вы не повлияете. Не спорьте, я вам не помощник.
     И  все  собрание с изумлением смотрело, как Браден,  поклонившись в обе
стороны, идет  к двери. Когда  дверь за ним  закрылась, Лорис  посмотрел  на
Кардиеля. В его глазах  вспыхнула ярость. Он медленно вышел из-за  колонны и
двинулся в сторону мятежных епископов.
     -- Я  лишу  вас сана, Кардиель, как только мне предоставят  все  нужные
бумаги. Я не потерплю такого посягательства на мой авторитет.
     --  Пишите  ваши  бумаги, Лорис, --  сказал  Кардиель.  -- Без  подписи
большинства  членов  Курии  все  ваши  отлучения,  епитимьи   --  бумагой  и
останутся.
     -- Одиннадцать епископов... -- начал Лорис.
     --  Одиннадцать из двадцати  двух -- это не составляет большинства.  Из
одиннадцати неподписавшихся  --  шестеро здесь перед  вами, и они ничего  не
подпишут, а один  вообще отказался играть в ваши игры; остальные  четверо --
странствующие епископы без определенной  епархии, живущие то  здесь, то там.
Вам понадобятся, может быть,  недели, чтобы  отыскать одного из  них,  и еще
недели -- чтобы заставить его подписаться.
     --  Мне  все равно, -- прошипел  Лорис.  -- Одиннадцать или двенадцать,
разницы  мало.  Курия  признает ваши  голоса  недействительными, и настоящие
христиане арестуют  Моргана и  доставят сюда при первой же возможности. Ради
этого все и делается.
     -- Вы уверены, что это не развяжет новую священную войну против Дерини,
архиепископ? -- спросил Толливер. -- Можете запрещать ее сколько  угодно, но
мы же с вами знаем -- стоит  Варину де Грею узнать про отлучение, он устроит
такую резню, какой мы двести лет не видели. С вашего благословения!
     -- Да вы с ума сошли, если думаете такое.
     -- Неужто? --  возразил Толливер. --  Не  вы  ли рассказывали  нам, как
встречались с этим Варином и разрешили ему захватить Моргана, если это будет
возможно?
     -- Но ничего больше! Варин -- это...
     --  Варин -- фанатичный враг Дерини,  как и вы, -- бросил Арилан.  -- И
вопрос  для него только в том, как начать войну.  Он не  смирится с тем, что
Корвин  стал убежищем  Дерини, что  те, кто бежал от  ваших преследований из
Валорета, оседают здесь и живут в спокойствии и безопасности. Но я не думаю,
что  сейчас они  позволят  перебить себя без  сопротивления, как  это бывало
раньше, Лорис.
     -- Я не  палач! --  воскликнул  Лорис.  --  Я не казню  без достаточных
оснований.  Но  Варин  прав.  Эта  скверна Дерини  должна быть стерта с лица
земли. Мы  сохраним им жизнь, но о своих  проклятых силах они должны  забыть
навеки. Они должны отречься от этих сил, запретить себе использовать их.
     -- А  поймет  ли это простой  человек,  Лорис? --  спросил Кардиель. --
Варин скажет ему -- убей, и он будет убивать. Сможет он отличить отрекшегося
Дерини от неотрекшегося?
     -- До этого не дойдет,  --  возразил  Лорис. -- Варин будет действовать
под моим...
     -- Довольно! -- крикнул Кардиель. --  Довольно, пока  я не забыл, что я
священник,  и  не сделал того,  о  чем буду после  жалеть. Вы  утомили меня,
Лорис, и я, как хозяин, прошу очистить зал.
     -- Вы хотите...
     -- Я сказал -- довольно!
     Лорис кивнул,  его  глаза  сверкнули, как угли, на  смертельно  бледном
лице.
     --  Значит,  война,  --  прошептал он.  --  Что  ж,  с врагами  нужно и
обходиться, как с врагами. Другого пути нет.
     -- Лорис,  я  не желаю  видеть вас в Дхассе.  Толливер  и вы, Вольфрам,
Сивард, Гилберт, не сомневайтесь -- они уедут. Скажем охране, что они должны
покинуть Дхассу до полуночи, и сами потом проверим.
     -- С удовольствием, -- ответил Вольфрам.
     Бледный от гнева, Лорис обернулся  и пошел к выходу. За ним последовали
епископы  и  клирики,  а  также  четверо  из  шести  мятежных  епископов  --
сторонники Кардиеля. Когда дверь закрылась, остались только Кардиель, Арилан
и Хью. Последний так и продолжал сидеть на своем месте с испуганно опущенной
головой.  Арилан первым  заметил  его  и, подав  знак  Кардиелю,  подошел  к
священнику.
     -- Остались шпионить, отец Хью? -- тихо спросил он, беря того за руку и
осторожным, но твердым движением поднимая его из-за стола.
     Хью, потупясь в пол, оправлял края сутаны.
     --  Я  не  шпион, милорд,  -- чуть слышно  сказал  он.  -- Я...  я хочу
присоединиться к вам.
     Арилан посмотрел на своего товарища.  Кардиель,  сложив  руки на груди,
спросил:
     -- Что привело вас к такому решению, отец мой? Вы ведь столько лет были
секретарем Карригана?
     -- Я не  изменился, ваше преосвященство, -- во всяком случае, я не имею
никаких  личных  обид.  На  прошлой  неделе,  когда  я узнал  о  готовящемся
отлучении  Корвина, я  доложил  об  этом его величеству.  Я  обещал ему, что
останусь  при Карригане и буду сообщать  все новости. Но дольше оставаться я
не могу.
     --  Я,  кажется,  понимаю,  -- улыбнулся  Кардиель.  -- Что же,  Денис?
Принимаем его?
     Арилан улыбнулся:
     --Я -- за.
     -- Хорошо. -- Кардиель  протянул Хью  руку. -- Что ж,  милости  просим,
отец Хью.  Нас немного, но, как сказал псалмопевец, вера  наша крепка. Может
быть, вы поделитесь с  нами тем, что знаете о дальнейших намерениях Лориса и
Карригана? Ваша помощь сейчас была бы очень кстати.
     -- Возможно,  я и могу  помочь вам, ваше преосвященство, -- пробормотал
священник, наклоняясь, чтобы поцеловать руку Кардиеля. -- Спасибо.
     --  Ну  уж, без  церемоний, -- улыбнулся Кардиель. --.  Нас ждут важные
дела.  Найдите,  пожалуйста,  моего  секретаря,  отца  Эванса,  --   вы  оба
понадобитесь нам через четверть часа. Нужно будет отправить несколько писем.
     -- Конечно, ваше преосвященство, -- сказал Хью и, поклонившись, вышел.
     Кардиель вздохнул, опустился на свободное кресло и, закрыв глаза, потер
лоб  рукой,  а  потом взглянул  на  Арилана,  стоящего  в конце  стола.  Тот
улыбнулся:
     -- Что ж, мы сделали это, друг мой. Раскололи церковь накануне войны.
     Кардиель повел бровью и устало улыбнулся:
     -- Войны с Венцитом  и  гражданской войны. Если вы думаете, что это нас
не затронет...
     Арилан пожал плечами.
     -- Чему быть, того не миновать. Вот Келсона мне жаль. Следующей жертвой
Лориса будет он.  Полукровка  Дерини,  как  и Морган.  Да  еще особые  силы,
унаследованные от отца.
     -- Из этого следует одно:  Келсон -- реальное доказательство  тому, что
силы Дерини могут быть благотворны и чисты, -- сказал Кардиель. Он вздохнул,
заложил руки за  голову и посмотрел в потолок. --  Что вы думаете  о Дерини,
Денис? Действительно ли они так страшны, как считает Лорис?
     Арилан слегка улыбнулся:
     -- Думаю, что есть разные Дерини. Ну как и среди всех, есть хорошие, но
есть и дурные люди.  Я не думаю, что Келсон, Морган и Дункан -- злодеи, если
вы это имеете в виду.
     -- Хм. Я  удивлен. В первый раз вы прямо сказали, что  думаете об этом.
-- Он повернулся к Арилану. --  Не знай я вас лучше, я бы усомнился -- уж не
Дерини ли вы?
     Арилан удивленно вскинул брови и положил руку Кардиелю на плечо.
     -- Странные вещи вы говорите, Томас.  Идемте.  Надо  действовать, не то
настоящий Дерини постучит в двери.
     Кардиель встал и покачал головой:
     -- Боже сохрани.

     ГЛАВА XVIII
     "Оставайся  же со всеми волшебствами и со  множеством чародейств твоих,
которыми занималась ты от юности своей"[16].
     До начала следующего дня оставалось еще несколько часов, когда Морган и
Дункан  подъехали к  городским  стенам Кульда. Они не  сходили с седел около
двадцати часов,  после короткой  остановки в  Ремуте, где узнали, что Келсон
уже уехал, не дождавшись их, в Кульд.
     Нигель, замещавший Келсона в столице, был  испуган  словами  Дункана  о
собрании в Дхассе и согласился, что прежде всего необходимо сообщить новости
Келсону, и  как можно  быстрее. Рано или  поздно  известие о  происшествии в
Святом Торине  достигнет Келсона, может быть, в  форме  официального декрета
Дхасской Курии  об  отлучении; а  тогда молодому  королю  небезопасно  будет
самому посылать за двумя  осужденными Дерини. Тем временем  Нигель продолжал
собирать войска  для предстоящей кампании. Но  если смута на  юго-востоке не
утихнет,  их  придется использовать  для внутренних нужд:  гражданской войны
допустить нельзя.
     Итак, Морган и Дункан выехали в  Кульд, не зная, что ожидает  их в этом
городе,  кроме встречи с молодым королем. Когда в  свежих утренних  сумерках
они достигли главных  ворот,  привратник  выглянул  в окошко и с подозрением
осмотрел  их. После  трех  дней пути  они  выглядели и  впрямь  так, что  не
вызывали доверия, тем более в столь ранний час.
     --  Кто  хочет  попасть  в  город   до  рассвета?  Назовите  себя,  или
предстанете перед городскими властями.
     -- Герцог Аларик  Морган  и Дункан  Мак-Лайн  хотят  видеть  короля, --
громко сказал Дункан. -- Пожалуйста, открывай быстрее, мы спешим.
     Привратник возбужденно пошептался с  кем-то, кого не было  видно, потом
появился в окошке снова и кивнул.
     -- Отойдите чуть назад, милорды. Сейчас выйдет капитан.
     Морган  и  Дункан отъехали  на  несколько шагов и привстали  в  седлах.
Морган осмотрелся  и вдруг увидел чью-то седую голову на пике  над воротами.
Он нахмурился и, коснувшись плеча  Дункана,  движением  головы указал ему на
пику.
     -- Сколько знаю, так наказывают предателей, -- сказал Морган, удивленно
рассматривая голову. -- Давно здесь такого не было, однако. И случилось это,
по-видимому, на днях.
     Дункан повел бровью и пожал плечами.
     -- Я не знаю его. Лицо молодое, а  волосы совсем белые. Интересно,  что
он натворил?
     Тут  загремела  задвижка, тронулись с  места  стальные  затворы, ворота
приоткрылись, и показался всадник.
     Морган  удивленно  посмотрел  на Дункана --  обычно гостей встречали  в
Кульде  не  так.  С другой стороны, они  никогда еще не въезжали в  город до
рассвета. Да и в любом случае  силы к Моргану вернулись, и теперь им были не
особенно страшны опасности.
     Дункан въехал в ворота  и пересек маленький двор, Морган последовал  за
ним. Внутри стояли стражники в темных плащах, держа коней под уздцы. Капитан
со значком личной охраны Келсона подошел к Аларику и взял уздечку его коня.
     -- Добро пожаловать в Кульд, ваша светлость, и  вы, монсеньор Мак-Лайн,
-- сказал он, не сводя с них глаз. Лошадь  Моргана  вдруг подалась вперед, и
он поспешно  отступил.  -- Эти  люди  будут  сопровождать  вас  для  большей
безопасности.
     Он отпустил  лошадь Моргана,  и тот  вновь удивленно вскинул брови.  Во
дворе было темно, но в факельном свете Морган разглядел креповую повязку  на
руке этого  человека. Как странно, что офицер  Келсона публично носит траур!
Кто же умер?
     Эскорт  двинулся, стражники держали факелы в вытянутых  руках. Морган с
Дунканом поехали  следом за  ними. Улицы Кульда были  пусты в  этот утренний
час,  и  стук  копыт  гулко  отдавался  в  воздухе. Городская  охрана  молча
пропускала   прибывших,  видя  их  эскорт.  Взглянув  на  окна   королевской
резиденции,   Дункан  и   Морган  увидели,  что  окна  покоев,   где  обычно
останавливался Келсон, освещены.
     Вот  это уже действительно странно. Что подняло молодого короля в столь
ранний час? Обычно он встает поздно; должно было  случиться нечто необычное,
чтобы он поднялся за час до рассвета. Что же произошло?
     Они  натянули поводья и спешились. Грум провел мимо чью-то лошадь, то и
дело  останавливаясь  и качая  головой  при  взгляде  на  вконец  заморенное
животное.
     "Только гонец мог так  загнать  коня,  --  подумал  Морган.  --  Гонец,
принесший  Келсону  срочное  послание.  Потому-то  и  горит   свет   в  окне
королевской спальни".
     На лестнице их ждала еще одна неожиданность. Узнав старого привратника,
знакомого с детства, они остановились и поклонились ему, дав знак освещавшим
дорогу пажам подождать. Но  он прятал  от  них  глаза, и на  нем  тоже  была
креповая повязка.
     "Кто умер? -- спросил себя Морган, и страшное  предчувствие обожгло его
сердце. -- Дай Бог, не король".
     Морган  переступал  через  две ступеньки, Дункан  едва поспевал за ним.
Расположение комнат  было  известно  обоим, и  Морган тревожно устремился  к
двери короля. Она была не заперта.
     Келсон  сидел  за  письменным  столом,  осунувшийся,  с   взъерошенными
волосами. Пламя свечи, стоявшей на  столе, задрожало, когда открылась дверь,
но Келсон этого не заметил: он что-то  сосредоточенно  писал, изучая лежащий
перед ним  на столе  документ.  Рядом  с ним  стоял Дерри и читал пергамент,
заглядывая ему  через плечо. У очага ждал молодой кавалер, на его плечах был
один  из  малиновых  плащей  Келсона. Он  потягивал  горячее вино; один  паж
стягивал с него сапоги, другой -- готовил ему завтрак.
     Келсон посмотрел на дверь,  и его  глаза  расширились,  когда он увидел
Моргана  и Дункана. Все остальные тоже обернулись к двери; как только Келсон
встал и  положил перо, Дерри отошел и виновато взглянул на Моргана.  Во всем
-- даже в том, как были расставлены свечи, -- чувствовалась какая-то большая
беда.
     Келсон подал знак  пажам и кавалерам выйти  и не двигался с места, пока
дверь за ними не закрылась. Только после этого он  вышел из-за стола. Но все
еще не было сказано ни слова; Морган вопросительно посмотрел на Дерри, потом
на короля.
     -- Что случилось, Келсон?
     Келсон уставился  на  свои  ночные туфли, чтобы  не  встречать  взгляда
Моргана.
     -- Не так просто  сказать все  сразу,  Аларик  и отец Дункан. Вы  лучше
садитесь.
     Дерри  подвинул  кресло, а Морган  с  Дунканом  обменялись недоуменными
взглядами. Дерри  вернулся  на  прежнее  место  за стулом  Келсона;  мальчик
произнес со вздохом, указав на лежащий на столе пергамент:
     --  Прежде всего вот это. Я  не знаю, что  там приключилось  в  часовне
Святого Торина -- Хью не  вдается в  детали, -- но я думаю, для вас не будет
неожиданностью, что оба вы отлучены от церкви.
     Морган и Дункан переглянулись, и Дункан кивнул.
     -- Лорисом?
     -- Гвинеддской Курией.
     Дункан сел и снова вздохнул.
     --  Нет,  я не удивлен.  Горони  уж  нарассказывал им сказок!  Я думаю,
имеется в виду, что я разоблачил себя как Дерини?
     -- Здесь все, -- сказал Келсон, вновь указывая на пергамент.
     Морган нахмурился и выпрямился на стуле, внимательно глядя на Келсона.
     -- Келсон,  скажите же, что  произошло до  того, как  вы  получили  это
сообщение? Что стряслось? Почему все в трауре? Чья это голова на воротах?..
     --  Человека  по  имени Риммель,  --  начал  Келсон, не глядя Моргану в
глаза, -- вы его, может быть, помните, отец Дункан...
     -- Архитектор моего  отца, -- кивнул  Дункан.  -- Но что  же он сделал?
Такой казни обычно подвергаются изменники.
     -- Он  был влюблен в вашу  сестру, Аларик, -- прошептал Келсон.  --  Он
нашел ведьму где-то на холмах, чтобы навести любовные  чары. Только, видимо,
чары  были  неверно  наведены,  и, вместо  того чтобы  внушить  ей любовь  к
Риммелю, они -- убили.
     -- Бронвин?
     Келсон слабо кивнул.
     -- И Кевина. Обоих.
     -- О  Боже мой, -- прошептал  Дункан упавшим  голосом и  обхватил  лицо
руками.  Морган  непроизвольно  коснулся  его  плеча,  успокаивая,  и  вновь
откинулся на спинку кресла.
     -- Бронвин умерла? От магии?
     --  Жерманский  кристалл,  --  тихо  ответил  Келсон.  --  Одна бы  она
справилась. Ничего  особенного  там  не было. Но  здесь  нельзя  вмешиваться
обычным людям, не Дерини. А тут появился Кевин. Это случилось два дня назад.
Похороны  сегодня,  я бы сообщил вам, но  знал, что  вы уже едете сюда. Я бы
только сделал ваш путь таким же мучительным, как тогда, когда умер мой отец.
     Морган покачал головой, не веря случившемуся.
     --  Бессмыслица какая-то. Она  могла бы -- да...  а кто  эта  ведьма, к
которой ходил Риммель, Дерини?
     --  Мы не знаем точно,  милорд, -- ответил  Дерри.  --  Мы с  Гвидионом
искали ее на холмах весь позавчерашний день и до нынешнего утра. Ничего.
     --  В этом отчасти моя вина, -- сказал Келсон. -- Я  должен был получше
допросить Риммеля,  прочитать его мысли. Но я тогда ни о чем не  мог думать,
кроме...
     Дверь скрипнула, и Келсон прервался на полуслове.
     -- Кто там?
     -- Герцог Яред, государь.
     Келсон посмотрел  на Моргана  и Дункана,  потом  подошел к двери, чтобы
встретить Яреда.  Морган встал и  отошел к окну, позади стола Келсона, глядя
сквозь цветное стекло на утреннюю зарю. Дункан сидел в  кресле, стиснув руки
коленями и  не  поднимая глаз. Он с мукой посмотрел на  дверь, услышав голос
отца. Собравшись с силами, он встал и пошел навстречу.
     Яред постарел на несколько лет за  эти два дня. Его обычно напомаженные
волосы были растрепаны, он весь поседел; тяжелый коричневый плащ подчеркивал
его бледность, и морщины, избороздившие лицо, делали его еще старше.
     Он  встретил  кроткий  взгляд  Дункана  и  вошел  в  комнату,  стараясь
сохранять достоинство в присутствии сына. Он с силой сжал ладони в бархатных
перчатках.
     -- Я... я был с  ним, когда сказали, что ты приехал,  Дункан. Я не могу
спать.
     -- Я знаю, -- прошептал Дункан. -- Никто бы не смог.
     Келсон посмотрел через  стол на Моргана,  и Яред тоже взглянул на него,
прежде чем снова обернулся к сыну.
     -- Могу ли я просить тебя об одолжении, Дункан?
     -- Все, что в моих силах, -- сделаю, -- ответил Дункан.
     -- Ты можешь  сегодня  утром  отслужить  по  твоему  брату  заупокойную
службу?
     Дункан  опустил  глаза в  растерянности. Видимо, Яред не знает, что  он
лишен права  служения, что  не имеет права  совершать  обряды.  А уж теперь,
когда он отлучен...
     Он вопросительно посмотрел на Келсона. Тот, покачав головой, перевернул
пергамент лицевой стороной вниз.
     Итак,  Яред не знает. И никто в Кульде не знает, кроме присутствующих в
этой комнате.
     Но сам-то он знает!  Конечно.  До официального  сообщения из  Дхассы  с
отлучением он может  не считаться. Но  служить-то ему запрещено. А, с другой
стороны, это само по себе  не лишает  совершаемые им обряды законной силы. И
то, что он нарушает запрет, -- это уж дело его совести.
     Дункан вздохнул  и посмотрел на Яреда, затем  ободряюще тронул  отца за
плечо.
     -- Конечно, я  сделаю это, отец, --  мягко сказал он. -- А пока давайте
пойдем к Кевину.
     Яред кивнул и часто заморгал, стараясь сдержать слезы. Дункан оглянулся
на  Келсона и Моргана. Келсон отпустил его коротким  кивком, и Дункан  вышел
вместе с Яредом. Дерри  взглядом спросил Келсона -- может ли он тоже идти, и
Келсон кивнул вновь. Последовав за Дунканом и Яредом,  Дерри мягко закрыл за
собой дверь.
     Келсон с Морганом остались одни.
     Келсон несколько мгновении глядел  на  Моргана,  потом задул  свечу  на
столе. Небо просветлело в  рассветных  лучах,  и  первого  солнечного света,
льющегося в  окно,  хватало. Келсон, стоя  справа  от  Моргана,  разглядывал
город, облокотившись о  подоконник  и засунув руки в карманы. Он не  находил
слов, чтобы говорить о Бронвин.
     -- Вы  провели  в дороге много  часов,  Аларик. Вам,  должно быть, надо
отдохнуть?
     Морган, кажется, услышал.
     -- Я плохо буду спать сейчас, мой принц. Последние три дня были худшими
в моей жизни -- почти такими  же, как тогда, после смерти вашего  отца,  а в
чем-то еще хуже. Я не думал, что может быть что-то хуже, -- а вот случилось.
     Келсон  опустил  голову:  никогда  он  не видел  своего учителя в таком
состоянии. Морган говорил так, будто Келсона не было здесь.
     -- Когда придет официальное извещение об отлучении, вы не должны будете
видеть нас,  Келсон, не то и вас отлучат. И принимать нашу службу -- тоже. А
если,  того  и жди, будет  отлучен весь Корвин, я даже  не могу  обещать вам
помощи моих подданных. Скорее всего,  начнется гражданская война. Я...  я не
знаю, что делать.
     Келсон подошел к Моргану и  тронул  его  за плечо, указав  на постель в
углу.
     --  Давайте не будем об этом сейчас. Вам нужен отдых. Почему бы  вам не
прилечь, а я, когда нужно будет, разбужу вас. Потом вы решите, как быть.
     Морган  кивнул и позволил уложить себя в постель, отстегнув и бросив на
пол меч. Наконец он заговорил о Бронвин:
     --  Она  была  такой  молодой,  Келсон,  --  шептал  он,  пока   король
расстегивал и снимал с него  плащ. -- А Кевин --  он ведь не Дерини,  и  вот
тоже умер. И все из-за этой бесчувственной ненависти, этого разделения.
     Он лег и закрыл глаза, укрывшись с головой парчовым покрывалом.
     --  Темнота подступает с  каждым днем, Келсон, -- шептал он,  заставляя
себя расслабиться. -- Она идет отовсюду. Единственное, что сдерживает ее, --
это вы, я и Дункан...
     Убедившись,  что он заснул,  Келсон сел на  край постели и долгое время
молча смотрел  на лицо генерала, потом положил руку ему  на  лоб. Очистив от
всего лишнего свои мысли, он закрыл глаза и сосредоточился.
     Усталость...  горе...  боль... начиная  с первых новостей, когда Дункан
появился  в Короте. Страх.  Отлучение  Корвина  и тревога  за своих людей...
Разведывательная  поездка  Дерри.  Покушение,  смерть  Ричарда Фитцвильямса.
Рассказ Дерри о Варине  и его чудесах... Воспоминания  о Брионе, о том  дне,
когда Келсон родился... Бесплодные поиски в разрушенной церкви...
     Святой   Торин...   отрава,   пленение,   хаос   и   темнота,   смутные
воспоминания...  Ужас  от полного бессилия, дорога, простительное довольство
собой,  когда силы  вернулись...  А потом  боль  от потери  любимой  сестры,
кузена...  И  сон, забвение --  хотя бы на несколько часов  --  спокойнее...
тише...
     Келсон с дрожью отдернул руку и открыл глаза. Морган спал теперь мирно,
раскинувшись на  середине кровати; он не  пошевелился, когда  Келсон, встав,
укрыл  его сверху еще плащом, который до этого держал в руках, погасил свечу
над кроватью и вернулся к себе за стол.
     Следующие часы будут весьма трудными, особенно для  Моргана  и Дункана.
Но прежде всего необходимо упредить наступление хаоса. И ему нужно выстоять,
пока Морган не сможет снова прийти на помощь.
     Посмотрев последний раз на спящего Моргана, Келсон  сел за стол  и взял
лежащий  перед ним пергамент, вновь повернув его лицевой стороной. Он  также
взял перо и бумагу, которую составляли они с Дерри, когда Морган приехал.
     Надо  обо  всем  дать знать  Нигелю.  О  смерти  Бронвин и  Кевина,  об
отлучении, об угрозе войны на два фронта. Внутренняя смута в Гвинедде так на
руку Венциту, воителю Дерини.
     Келсон  вздохнул  и  перечитал  письмо.  Новости  были  ужасны, как  ни
взгляни; он не знал, с чего начать.

     Дункан стоял один  на коленях  в маленькой башне церкви Святого Тейло и
смотрел  на лампады перед алтарем. Он отдохнул,  воспользовавшись  способами
Дерини для снятия усталости, и физически чувствовал себя  бодро. Но  хотя он
был  вымыт,  выбрит и опять совершал богослужение -- сердце его  не лежало к
тому, что приходилось делать. Не имел он права надевать эту черную  шелковую
сутану, не должен был служить мессу.
     "Тоже мне служитель  Божий",  -- подумал  он  иронически. Была и другая
причина, по  которой он делал это с неохотой: в  глубине души  ему нравилось
его положение в последнее время, и ему не так уж хотелось вновь возлагать на
себя  знаки принадлежности  к церкви, которой  он служил  до двадцати девяти
лет.
     Он склонил голову и  попытался молиться, но слова не приходили. Точнее,
приходили,  но  в  его  сознании  они складывались  в  бессмысленные  фразы,
доставляя  мало радости.  Кто мог  подумать,  что ему  придется провожать  в
могилу своего брата  и  сестру  Моргана? Кто мог знать,  что дело дойдет  до
этого?
     Он  увидел, как  приоткрылась дверь,  и  повернул  голову.  Старый отец
Ансельм,  стоявший в  дверях в  зеленом  стихаре, склонился перед Дунканом в
извиняющейся позе.
     --  Я не хотел помешать  вам, монсеньор; но пора уже собираться. Могу я
чем-нибудь помочь?
     Дункан покачал головой и повернулся к алтарю лицом.
     -- Все готово?
     -- Семья в сборе, процессия выстраивается. Еще несколько минут, и...
     Дункан склонил голову и закрыл глаза.
     -- Благодарю вас. Я буду точно в назначенное время.
     Он услышал, как  дверь тихо закрылась, и поднял  глаза  на распятие над
алтарем. Вот благой, добрый Бог, и он знает, что Дункан хочет сделать, и для
него нет церковных авторитетов, ибо есть что-то выше их. Дункан не совершает
греха.
     Со вздохом Дункан достал и развернул черную сутану, прикоснулся  к  ней
губами и одел ее через  голову, закрепив края крест-накрест шелковым шнурком
и разгладив полы. Он остановился и  некоторое  время  осматривал себя, потом
надел  на шею тяжелый  серебряный крест  на  черной шелковой нити. Затем  он
поклонился перед алтарем и двинулся к двери, чтобы возглавить процессию.
     Все должно  быть  проведено сегодня  в  совершенстве  --  так, как  это
полагается и, может быть, делалось когда-то.

     Морган  сидел  на второй скамье от  гроба.  Справа  от него был Келсон,
слева -- Яред и Маргарет, все в черном. Сзади сидели Дерри, Гвидион, слуги и
приближенные  герцога  Яреда, и за  ними -- столько жителей  Кульда, сколько
могла  вместить  небольшая  церковь. В Кульде  любили  обоих --  и Кевина, и
Бронвин; горожане, как и семья, оплакивали их смерть.
     Утро  было  солнечным,  но  туманным, холодок  последних заморозков еще
стоял в  воздухе. А  здесь,  в церкви  Святого Тейло, было темно и  сыро,  и
освещали  ее  траурные факелы вместо свадебных  свечей,  которые  горели  бы
сегодня, не случись того, что случилось.
     С  двух сторон у гробов  поставлены были траурные  канделябры,  а  сами
гробы,  стоявшие в центре нефа, были покрыты черным бархатом. На гробах были
изображены гербы  обоих  фамилий,  и Морган,  закрыв  глаза,  заставил  себя
повторить в памяти их очертания -- в знак любви к ушедшим.
     Мак-Лайн:  "Три красных розы  на  серебряном поле,  с голубым львом над
ними", и все увенчивал личный знак Кевина -- три серебряные точки.
     Сердце Моргана сжалось, но он заставил себя продолжать: "Зеленый грифон
в двойном красном круге" или в ромбе: это в память о Бронвин.
     Морган  открыл  глаза  и  взглянул  поверх гробов на свечи,  горящие на
алтаре  и отражающиеся в  серебре и золоте  канделябров.  Но  сам алтарь был
покрыт черным,  и черным  были задрапированы  золоченые  фигуры. А когда хор
начал  отходную, Моргану было уже не убедить  себя, что все это не так,  что
ему только кажется. Нет, это были похороны.
     Процессия  двинулась  -- клир  в  подобающем облачении, задрапированные
черным кресты, служки с  серебряными  подсвечниками, монахи обители  Святого
Тейло  в траурных сутанах  и,  наконец,  Дункан,  служивший  мессу, бледный,
облаченный в черное и серебряное.
     Когда  процессия  достигла  церкви, став с двух сторон  алтаря,  Морган
услышал начальные слова литургии:
     "Introibo ad altare Dei" -- Я взойду к алтарю Господню.
     Морган  преклонил колени и опустил  лицо на  руки,  не желая  видеть  в
могиле тех, кого так любил. Всего несколько недель назад Бронвин была жива и
радовалась  своей свадьбе с  Кевином.  А сейчас она мертва, погибла во цвете
лет от магии, от рук одной из себе подобных...
     Морган  больше  не  любил  себя,  не  любил  Дерини,  не  любил  своего
могущества и готов был сожалеть о том, что  половина крови в его жилах -- от
этого проклятого племени.
     Почему   так?   Почему  Дерини  должны  быть  прокляты,  почему  должны
собственные силы воспринимать как муку? И сколько это будет длиться? Неужели
к тому времени, когда потомки смогут и захотят воспользоваться этими силами,
сами силы  забудутся, исчезнут? То есть, конечно, силы найдут себе дорогу, и
люди,  использующие их,  появятся снова,  но  никто и не вспомнит тогда, что
идут они от древнего рода людей, называвшихся Дерини.
     А эта  полоумная  старуха Дерини, не знавшая, кто она и откуда, которую
заставили скрывать свои силы  -- ее или ее родителей,  -- теперь  занимается
магией на потребу любвеобильным молодым людям -- и вот, убита Бронвин...
     Что может быть хуже этого?
     Все  вопросы, встававшие перед ним последние месяцы, сводились к одному
-- к вопросу о Дерини. Магии  Дерини, три  века отчужденной церковью, теперь
грозит  священная война.  Дерини ненавистны обычным людям, на чем  и  играет
Варин  де  Грей, обещая им перебить  все это  племя, начиная с него, Аларика
Моргана. И он  ведь  едва избежал смерти в обители Святого  Торина. А теперь
еще -- его и Дункана отлучение...
     Но  без них,  без  Дерини  --  не одержал  бы  Келсон  победы  на своей
коронации, не одолел бы Кариесу, которая хотела, видите  ли, "вернуть" трон,
якобы  принадлежащий  по праву ей и ее  отцу.  А кто заставил не мешать сыну
богобоязненную Джеанну --  а уж она-то сама чистокровная Дерини, правда,  не
знавшая наверняка о своем происхождении? И каков результат?
     А  что   принесет  война  с   Венцитом   Торентским?  Разве  Венцит  не
чистокровный  лорд  Дерини,  обладающий  всеми  силами  древнего  племени  в
государстве, где магия разрешена? И разве не  ходят слухи, что он привлекает
на свою  сторону других  Дерини, которые  в  страхе  перед  людьми  радуются
возвышению Дерини на востоке и начинают мечтать о возвращении неограниченной
власти, которая была у них три столетия назад -- а можно ли это допустить?
     В конце  концов, зло  это  или нет -- быть  Дерини,  а времена  для них
сейчас недобрые. Имей Морган выбор,  он, может  быть, и рад был  бы отречься
сейчас от своих сил, как хочет того Лорис.
     Аларик поднял голову  и заставил себя  слушать  мессу,  которую  служил
Дункан.
     Он понял: все эти рассуждения слишком себялюбивы. Не он один испытывает
такие мучения. А Дункан? Какие ангельские силы должны были благословить его,
чтобы он, отлученный от церкви, решился взойти на амвон и  служить как ни  в
чем не бывало?
     Морган, конечно, не мог знать мыслей Дункана,  да и потом -- это не его
дело. Но он не сомневался, что у его кузена были важные основания для такого
поступка. Церковь до сего дня занимала важное место в  жизни Дункана. Сейчас
он бросал  ей вызов, отдавая дань  уважения и любви брату и названой сестре,
хотя только Морган, Келсон и Дерри знали об этом. Дункану тоже непросто быть
Дерини.
     -- Agnus Dei, qui  tollis peccata  mundi, miserere  nobis, --  произнес
Дункан -- Агнец Божий, грехи мира принявший, отпусти прегрешения наши.
     Морган  склонил  голову  и  со вздохом повторил  эти  слова, но  они не
принесли  облегчения.  Он  не  был уверен,  что  случившееся два  дня  назад
произошло  по воле Божьей, как не был уже уверен и в том, что силы, которыми
он пользовался всю жизнь, были добрыми.
     "Domini, non sum dignus..."
     "Господи, я недостоин милости Твоей. Господи, исцели дух мой".
     Месса продолжалась, но Морган не  слушал ее. Тоска и печаль сдавили его
сердце,  и он  удивился,  обнаружив,  что стоит вместе с  другими в  воротах
родовой  усыпальницы,  и понял,  что сейчас  ворота закроются за  Бронвин  и
Кевином навсегда.
     Он  огляделся  и  увидел обступивших  склеп  родственников и  домашних.
Келсон стоял  с  герцогом Яредом и  леди Маргарет, но Дерри был рядом, и  он
доброжелательно кивнул, когда Морган посмотрел на него.
     -- Не  нужен  ли  вам  отдых, сэр? Думаю, в последние дни у вас не было
возможности...
     Морган  закрыл глаза  и потер лоб рукой,  как  бы  желая стереть печали
последних нескольких часов, и покачал головой:
     -- Извини, Дерри... Я хочу несколько минут побыть один...
     -- Конечно, сэр. -- Дерри с тревогой взглянул на него.
     Морган  покинул  погребальную  процессию  и  прошел во  дворцовый  сад,
соединенный с церковью.  Незаметно  пройдя  по усыпанной  гравием  тропе, он
подошел к тяжелым дубовым дверям часовни, где была похоронена его мать.
     Он давно не был здесь -- не вспомнить, как давно; в часовне  было чисто
и  свежо,  кто-то  приподнял  застекленное  окно над  саркофагом,  и золотые
солнечные лучи бросали всюду отблески, согревая алебастровое надгробие.
     Это  вызвало лучшие воспоминания  --  именно в  это время  дня когда-то
любил  приходить  сюда  Морган.  Он вспомнил,  как  бывал здесь в  детстве с
Бронвин и Верой Мак-Лайн, как они клали цветы на могилу, помнил удивительные
рассказы тетушки  о  леди  Алисе де Корвин де Морган, и,  как  и  теперь, он
чувствовал, что мать  не оставляла его, что  она смотрит,  как они с Бронвин
играют в часовне и в саду.
     Он вспоминал  далекие дни,  сидя  в  тишине  и прохладе  гробницы;  мир
снаружи,  казалось,  перестал  существовать. Аларик лег  на спину и  лежал в
цветных пятнах от преломленных витражными стеклами солнечных  лучей и слушал
собственное дыхание, шум листвы  снаружи и тишину в своей душе. Воспоминание
даже сейчас принесло ему покой.  Внезапно он подумал: "Знает ли мать, что ее
дочь лежит в могиле недалеко отсюда?"
     Морган, печально опустив  голову, облокотился руками на  горячий металл
ограждавшей саркофаг ограды. Через несколько мгновений он разомкнул цепочку,
скреплявшую створки ограды, и, приоткрыв их, зашел внутрь. Он коснулся рукой
статуи  матери, ее ладони -- ив это  мгновение услышал, как тишину  нарушила
музыка.
     Это  была  знакомая  мелодия  --  одна  из лучших  песен  Гвидиона,  но
прислушавшись с закрытыми глазами, он разобрал слова, которых прежде никогда
не  слышал. Пел  сам Гвидион, и его  густой голос сопровождался музыкальными
аккордами редкой красоты. Но  что-то не так было в пении  Гвидиона.  Немного
погодя Морган понял -- маленький трубадур плачет.
     Он  не  мог  разобрать всех слов -- всхлипы прерывали пение,  но музыка
дополняла, договаривала то, чего не мог произнести певец.
     Он пел о весне и о войне, пел о  златоволосой красавице, поразившей его
сердце -- и  умершей; о знатном юноше, любившем ее -- и умершем тоже. Печаль
неизбежна, говорил поэт, ибо война слепа,  как и те, кто ее развязывают. Она
разит без разбора. А когда приходит  смерть, человек оплакивает свои утраты.
Только печаль знает цену смерти, заставляет мечтать о конечной победе.
     Сердце Моргана сжалось от  этой песни Гвидиона,  и он  уронил голову на
могилу  матери.  Трубадур  прав.  Идет  война,  и многие  еще  умрут  до  ее
окончания. Важно, чтобы Свет одержал победу, чтобы Тьма отступила.
     Но те, кто  победит, пусть  никогда  не  забывают, как  они сражались с
Тьмой, какую цену пришлось заплатить за победу,  сколько пролить слез. И эти
слезы  тоже  необходимы  --  они  омывают душевные раны,  помогают  пережить
бедствия, очищают сердце.
     Он  открыл  глаза  и  посмотрел  на солнечный свет, на пустоту вокруг и
почувствовал, как вновь сжимается его сердце при мысли о горьких потерях.
     Бронвин, Кевин, Брион, которого он любил как отца  и брата, юный Ричард
Фитцвильям -- все они  ушли, все --  жертвы безумной,  бессмысленной  войны,
идущей и сегодня.
     Но в минуты затишья человек вправе вспомнить свои печали и  попрощаться
в последний раз с ушедшими.
     Золотой свет  слепил глаза, и он  почти  ничего  не  видел.  Время было
возвращаться.  И  в то  мгновение, когда он  подумал,  что  певец  ушел,  на
усыпанной гравием тропинке раздались шаги.
     Он услышал  их прежде, чем они достигли двери, и понял, что ищут его. К
тому мгновению, когда дверь отворилась, он успел взять себя в руки и придать
лицу выражение, с которым  можно  было  смотреть в  глаза внешнему  миру.  С
глубоким вздохом он  повернулся и увидел в дверях Келсона и за его плечом --
вестника  в красном плаще. Яред, Эван,  Дерри и несколько военных советников
сопровождали его, но  все они стояли  на почтительном расстоянии, не входя в
часовню. В руке короля был тщательно свернутый лист пергамента со множеством
печатей.
     --  Дхасская  Курия  обсуждала  отлучение  Корвина,  Морган, --  сказал
король,  осторожно  глядя  на генерала  своими  серыми  глазами. --  Епископ
Кардиель, Арилан, Толливер и трое других поссорились из-за этого с Лорисом и
хотят  встретиться с нами в Дхассе через  две  недели.  Арилан  верит, что к
концу месяца наберет пятьдесят тысяч сторонников.
     Морган опустил глаза и обернулся, складывая руки вместе.
     -- Что ж, это хорошо, мой принц.
     -- Да, -- сказал Келсон, немного нахмурившись и  подойдя к генералу. --
Думаете,  они начнут борьбу  с Варином?  И смогут ли  Яред и Эван сдерживать
Венцита, если нам придется поддержать мятежных епископов?
     -- Не  знаю, мой  принц,  --  тихо  сказал Морган.  Он поднял голову  и
рассеянно  посмотрел  на  небо.  --  Сомневаюсь,  что  Арилан  будет всерьез
бороться  с  Варином,  ведь это значило  бы,  что взгляд  церкви на  магию в
течение двухсот лет был ошибочен и война против Дерини -- зло. Не думаю, что
кто-нибудь из епископов может зайти так далеко -- даже Арилан.
     Келсон ждал, что Морган скажет еще, но молодой генерал молчал.
     --  Ну  и что вы предлагаете? --  нетерпеливо спросил Келсон. -- Арилан
выразил готовность помочь нам. Морган, мы сейчас нуждаемся в любой помощи.
     Морган опустил  глаза, думая,  сказать ли  Келсону о своих  колебаниях.
Ведь  если молодой  король будет и в дальнейшем  поддерживать его и Дункана,
отлучение падет на весь Гвинедд. Допустить этого нельзя.
     -- Морган, я жду!
     -- Извините меня, государь,  но вы  не должны спрашивать у меня совета.
Меня и быть-то здесь не должно. Я не  могу  позволить  вам  компрометировать
себя общением с...
     -- Остановитесь! -- воскликнул Келсон, хватая Моргана за руку  и гневно
глядя  на  него.  -- О  вашем  отлучении вообще  еще  не  было  официального
сообщения. До  тех  пор,  а скорее всего, и  после  --  тоже я не  собираюсь
отказываться  от  вашей  службы из-за  нескольких тупых архиепископов.  Черт
возьми, Морган, делайте, что я говорю! Вы нужны мне!
     Морган замер в удивлении -- ему показалось,  что перед ним стоит Брион:
король,  отчитывающий  непослушного  пажа.  Он  вздохнул  и  опустил  глаза,
понимая,  как  близко то, что испытывает  сейчас Келсон,  к  его собственным
переживаниям,  чувствуя,  что  Келсон осознает опасность  и  встречает ее  с
открытым  лицом.  Ни  разу  еще  он  не  видел  у  Келсона  этого  знакомого
решительного  взгляда и  уж  теперь никогда  не  будет  думать  о  нем как о
ребенке.
     -- Вы сын своего отца, мой  принц, -- прошептал  он. --  Простите,  что
забыл  об этом.  Я... --  Он замолчал. --  Понимаете ли вы,  что значит  это
решение?
     Келсон кивнул:
     -- И  еще  это значит,  что я верю вам  во всем, -- мягко сказал он, --
хотя бы десять тысяч архиепископов свидетельствовали против вас. Это значит,
что мы, Дерини, должны держаться вместе, вы и я, как это было при моем отце.
Вы останетесь Аларик? Поможете выстоять в грядущих бурях?
     Морган слегка улыбнулся:
     -- Очень хорошо, мой  принц. Тогда  примите совет -- давайте используем
силы,  которые соберет Арилан, для защиты северо-западных границ от Венцита.
Здесь дело чистое, никаких компромиссов с совестью от них не потребуется.
     В самом Корвине  оставим  Нигеля, на случай, если  возникнет угроза  со
стороны Варина. Нигеля любят и уважают во всех одиннадцати королевствах, его
доброе  имя  безупречно. А на  севере, -- он посмотрел  на Яреда и ободряюще
улыбнулся, -- я уверен, что там герцог Яред и Эван удержат оборону. И герцог
Марлийский поможет. В запасе еще есть отборные халдейнские отряды, если  они
понадобятся. Что вы скажете, мой принц?
     Келсон улыбнулся и сжал руку Моргана, радостно обняв его за плечи.
     --  Вот  это я  и  хотел  услышать. Яред, Дерри, Доверил,  идите  сюда,
пожалуйста.  Мы  должны  послать депеши Нигелю  и епископам  в течение часа.
Морган, вы идете с нами?
     -- Сейчас, мой принц. Я хочу дождаться Дункана.
     -- Понимаю. Приходите, как только сможете.
     Когда  Келсон  ушел,  Морган, выйдя из  склепа,  отправился  обратно  в
церковь  Святого  Тейло.  Несколько слуг в траурной  одежде еще  молились  в
боковых  нефах,  когда  он  подошел  к  западной  часовне,  где  должен  был
находиться Дункан. Поколебавшись, он открыл дверь.
     Дункан был один. Сняв  облачение священника, он надел кожаный камзол со
шнуровкой  спереди. Затем он достал  свой меч  и  положил его на стол  перед
собой. От его резкого движения качнулась вешалка,  на которой висели ризы, и
с  нее  упал  подрясник.  Дункан  замер,  потом  подошел,  осторожно  поднял
подрясник,  неподвижно  постоял  несколько секунд и,  прикоснувшись  к  нему
губами, повесил  на  место. Свет,  лившийся  в  высокое  окно,  отражался  в
серебряной утвари. В это мгновение на пороге появился Морган.
     -- Это было больнее, чем ты думал, да? -- тихо спросил он.
     Дункан выпрямился от неожиданного вопроса и чуть заметно кивнул.
     -- Не знаю, на что я рассчитывал, Аларик. Может быть, надеялся, что это
облегчит расставание. Не облегчило.
     -- Ну, я и не думал, что облегчит.
     Дункан, вздохнув, взял меч и прицепил его на перевязь.
     -- А  теперь  что? --  спросил  он.  --  Что делать, если ты -- Дерини,
отлученный от церкви и изгнанный королем?
     -- Почему изгнанный?
     Дункан взял плащ и накинул его на плечи.
     -- Разве непонятно? -- спросил он, опуская  глаза. -- Давай смотреть на
вещи трезво. Он не решится сам сказать нам это, так? Но мы-то с тобой знаем,
что  он не  может позволить нам здесь  оставаться. Если  об  этом  проведают
архиепископы, они отлучат  и его. --  Он защелкнул пряжку  перевязи.  Морган
улыбнулся.
     -- Они могут сделать это в любом случае. Однако король не придает этому
большого значения.
     --  Не придает большого... -- Дункан взглянул на  него с  удивлением  и
понял,  что  Морган имеет  в виду. -- Он решил  пойти  на  риск? --  спросил
Дункан, с сомнением глядя на кузена. Морган кивнул.
     -- И он не боится? -- Дункан, казалось, не верит своим ушам.
     Морган улыбнулся:
     -- Боится. Но он понимает, что  важнее, Дункан. Он  хочет рискнуть.  Он
хочет, чтобы мы остались.
     Дункан посмотрел на кузена долгим взглядом, потом кивнул.
     -- Мы вне закона -- Келсон знает это, -- тихо сказал он.
     -- Мы -- Дерини, такова уж наша участь.
     Дункан последний раз окинул взглядом  часовню, посмотрел на алтарь,  на
шелковые  ризы,  висящие  на своем месте, и медленно направился к двери, где
стоял Морган.
     -- Я готов, -- сказал он, не оглядываясь.
     --  Тогда  идем  к  Келсону,  --  с   улыбкой  сказал  Морган.  --  Наш
король-Дерини ждет нас.
     1 Св. Венерик.
     2 Исаия 19:11.
     3 Теренции.
     4 Захария 1:9.
     5 Песнь Песней 6:10.
     6 Псалом 38:12.
     7 Псалом 34:8.
     8 Исаия 14:31.
     9 Исаия 19:20.
     10 Исаия 41:25.
     11 Притчи 7:27.
     12 Св. Тейло.
     13 Неизвестный монах Дерини.
     14 Песнь Песней.
     15 I Коринфянам 11:19.
     16 Исаия 47:12.

Last-modified: Fri, 19 Jan 2001 17:52:01 GMT

Оцените этот текст: