рь, похожий на тех, кого описывал отец, схватил Динга. Тот завизжал, потом захрипел и замолк. Мохнатый зверь помчался, унося свою добычу. Змей, не подумав о брате (в этом была его страшная вина!), кинулся преследовать похитителя. Все же зверь был проворнее. Однако Змей обладал характером настойчивым. Он не хотел и не умел отступать, как в свое время юная Мада Юпи, его мать. Острым охотничьим чутьем он отмечал, где пробежал зверь. Пусть медленнее, чем беглец, но он безошибочно шел по его следам. Змей обнаружил мохнатого зверя под раскидистым деревом, где тот вообразил себя в безопасности и пожирал бедного Динга. Бешеный гнев овладел Змеем. Он даже не выпустил стрелу. Ослепленный яростью, не в силах сдержать себя, он бросился на него и застиг врасплох. Зверь оказался не таким большим, как почудилось Змею вначале. Змей был много сильнее, а главное, опытнее своего противника. Кроме того, он знал отцовские приемы борьбы. Наглый зверь был повержен и беспомощно лежал рядом с изуродованным трупом Динга, которого не успел сожрать. Змей готов был прикончить врага, как вдруг тот сказал: - Р-разве р-разумные убивают лежачих? Змей отскочил и в ужасе спросил: - Кто ты, говорящий зверь? - Я - р-разумный ср-реди земян. Зверь говорил на родном для Змея языке фаэтов, но с непривычным раскатыванием звука "р". Но все же он говорил. Ошеломленный Змей отпустил говорящего зверя. Ему хотелось расспросить его, откуда он, кто научил его языку фаэтов? Но зверь, назвавший себя разумным и умевший говорить, был к тому же еще и хитер. Едва Змей отпустил его, готовый продолжать беседу, как его мохнатый противник вскочил на задние лапы, подпрыгнул и оказался на нижней ветке дерева. Через мгновение он исчез в листве. Обескураженный Змей сначала бросился в погоню за своим собеседником, но потом остановился в глубоком раздумье. И только теперь он испугался за брата Авика: что с ним? Должно быть, мальчик отстал, пока он гнался за говорящим зверем. Глуша тревогу, Змей побежал обратно по едва заметным следам, которые привели его сюда. Змей мог пробегать огромные расстояния, не задыхаясь. Но сейчас он чувствовал, что ему не хватает воздуха, легкие готовы были разорваться, а сердце выскочить из груди. И все-таки он не сбавил бега, пока не добрался до злополучного места, где был похищен бедный Динг. Опытному глазу молодого охотника сразу стала ясна разыгравшаяся здесь драма. Авик показал себя настоящим фаэтом, хотя и был еще мальчиком. Судя по следам схватки, он отчаянно сопротивлялся. Но напавших было много, и они справились с мальчуганом. Змей нашел путь, каким они унесли его. Долгое время он преследовал похитителей, пока не убедился, что время упущено и догнать их невозможно. На лес спустились сумерки, и, спотыкаясь о корни, Змей в полном отчаянии побрел домой. Руки его бессильно свисали вдоль тела, голова упала на грудь. Так он вернулся в этот трагический день домой один и обо всем рассказал матери. ... Мада обезумела от горя и крикнула, будто он убил Авика. Она имела в виду, что он ответствен за гибель брата, но гордый Змей вспылил. Может быть, в нем взыграла кровь не только матери, но и деда. Он был уязвлен брошенным ему обвинением. Если мать способна была на такой упрек, то он уйдет в пещеры и будет отныне жить отдельно. Мада была слишком убита горем, чтобы опомниться и удержать сына. Она лежала на пороге дома с распущенными волосами и через пелену слез и вечернего тумана, напоминавшего утраченную Фаэну, видела, как скрылся за деревьями ее любимый первенец. Но ей грозила еще одна утрата. Мимо нее проскользнула гибкая фигурка старшей дочери Ма. Девушка, не раздумывая, пошла следом за Змеем. Вернувшись с охоты ночью, Аве был поражен унынием, с которым встретили его домашние. Узнав о двойном несчастье - гибели Авика и уходе из дома старших детей, Аве помрачнел, запустив руку в густую седеющую бороду. - Пусть я не права, и, конечно же, я не права, - говорила Мада мужу. - Как Змей и Ма сумеют прожить одни? Ты должен вернуть их. - Это необходимо сделать, - ответил Аве. - Им одним не отбить нападения фаэтообразных, возобновивших войну с нами. И первая добыча, наш бедный Авик, только усилит их ярость и упорство. - Я не хочу этому верить! - запротестовала Мада. - Если Гор Зем так долго жил с ними и кое-чему научил их, они могли похитить нашего Авика, чтобы он тоже учил их. Но Змея и Ма ты должен вернуть. - Я найду их, - пообещал Аве и задумчиво добавил: - Хорошо, если ты права в отношении Авика. Как истинно мужественный фаэт, он старался не показать жене виду, как убит всем случившимся. - Заботит меня этот говорящий зверь. - У меня на него вся надежда! - подхватила Мада. - По словам Змея, он говорит так, как говорил наш незабвенный друг Гор Зем. - Это меня и беспокоит. - А меня радует. Ведь чувство благодарности было не чуждо даже самке Дзинь. Говорящий зверь, кто бы он ни был, может спасти Авика. - Это, наверное, ученик Гора Зема. Ты сама говорила, что Гор Зем, став вожаком, стремился многому обучить зверей. - Но почему они вернулись? Может быть, Гора Зема уже нет в живых... Он или не допустил бы их сюда, или пришел бы к нам. - Кто знает, что случилось за эти долгие годы с нашим другом... - вздохнул Аве Мар. - Может быть, им нужен новый вожак и они пришли за фаэтом? - сказала Мада. - Я найду Змея, и с ним вместе мы отыщем новое стойбище фаэтообразных. Может быть, встретимся с Гором Земом или даже с нашим уцелевшим Авиком. В крайнем случае поймаем кого-нибудь из говорящих зверей и расспросим. Однако Аве не удалось осуществить свой план. Змей и Ма ушли куда-то очень далеко. В ближних пещерах их не оказалось. Хорошо, если они не стали добычей фаэтообразных. Может быть, где-то в другом лесу они положили начало новой стоянке потомков фаэтов на Земе. Оскорбленный охотник не простил матери ее упрека, хотя в какой-то степени и заслужил его. Ничего не известно было и об Авике. Жизнь семьи Аве и Мады продолжалась. Словно на смену погибшему Авику и ушедшим детям у Мады родились близнецы, мальчик и девочка, и мать ушла по горло в заботы о них. Да и других забот у нее было более чем достаточно. Она готовила пищу на всю семью, вместе с младшими дочерьми выделывала шкуры, чтобы сшить с помощью сухожилий примитивную одежду и обувь для подрастающих детей и для себя с Аве. Нужно было собрать лекарственные травы, в которых Мада уже знала толк не только потому, что была когда-то Сестрой Здоровья. Она выхаживала всех членов своей большой семьи. Не оставалось времени помогать Аве в охоте. После трудового дня в спустившейся темноте, поддерживая огонь в очаге и растирая каменным пестиком в каменной ступке собранные за день зерна, Мада рассказывала детям сказки. Она ничего не выдумывала, она просто вспоминала свою жизнь на Фаэне. Но для маленьких земян, живших в дремучем лесу, рассказы о домах, достающих облака, или о самодвижущихся комнатах, поднимавшихся даже в воздух как птицы, и даже об управляемой звезде, на которой родители спустились на Зему, звучали удивительной, несбыточной и невозможной сказкой. Эти сказки о невозвратном прошлом слушал сквозь дремоту свалившийся от усталости на ложе и Аве Мар. Он слушал и не мог понять, снятся ли ему фантастические сны или он вспоминает под влиянием слов уже седой, но все еще прекрасной Мады давно забытые картины. И под мерный рокот бесконечно любимого голоса первый фаэт на Земе задумывался о том, что ждет его детей и внуков. Вернутся ли сюда фаэтообразные? Неужели отпущенный на свободу Змеем говорящий зверь в благодарность за это не только спасет Авика, но и уведет отсюда фаэтообразных, как это сделал когда-то Гор Зем? Или нет уже в живых ни Гора Зема, ни Авика, и война с фаэтообразными возобновится? И кто выживет в этой схватке? Кто заселит планету разумной расой: потомки фаэтов или потомки фаэтообразных? В процессе развития они станут походить на теперешних фаэтов. Или закон развития всего живого надо рассматривать шире, чем думали на Фаэне. Распространить его с одной планеты на все населенные миры! Всюду могут появиться разумные существа и могут переселяться на те планеты, где разумные еще не успели появиться. Они вступят там в борьбу с менее развитыми. Не в этом ли смысл всеобъемлющего закона борьбы за существование, в котором Разум должен иметь преимущество? И Аве решил историю своей семьи выбить письменами на скале в горах, куда ходил охотиться. Когда-нибудь его разумные потомки прочтут запись. Но на кого они будут походить?  * КНИГА ВТОРАЯ. СЫНЫ СОЛНЦА *  Нет ничего выше и прекраснее, чем давать счастье многим людям! Людвиг ван Бетховен  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МИССИЯ РАЗУМА *  И ветвью счастья и цветком любви украшен Древа Жизни ствол. Но корни!.. Без них засохнет ветвь, падут цветы. Мечтай о счастье, о любви и ты, но помни: корень Жизни - ДОЛГ ! Тони Фаэ, первый поэт мариан (ранний период творчества) ГЛАВА ПЕРВАЯ. СЕРДЦЕ НЕБА Звезды были так ярки, что казались совсем близкими. Особенно самая блистательная из них. Вечерняя Звезда (Тлау-ицколь-пентакаухтли). Она единственная из всех ночных светил даже ночью отбрасывает тени. Если долго глядеть на нее, можно рассмотреть не просто сверкающую искру драгоценного камня в головном уборе бога Ночи, но и крохотный горящий диск, его глаз. Порой он суживается, становясь изогнутым как лезвие ножа для резки сладких стеблей. Однако видеть это дано лишь зорким жрецам-звездочетам. Главный из них Толтекоатль (Змея Людей) в известные только ему ночи поднимался на вершину ступенчатой пирамиды, возвышавшейся над городом Толлой. И оставался наедине со звездами, в расположении которых умел читать будущее, исходы войн, славу или позор вождей. Великий Жрец носил искусно сделанную прическу, внушавшую ужас: его волосы, склеенные кровью жертв, были уложены в виде змеи, имя которой он носил. Его огромный крючковатый нос нависал над выпяченной верхней губой и непропорционально маленькой челюстью. Глаза с недобрым блеском были приподняты к вискам, а брови повторяли линию скошенного назад лба - след заботы о будущей красоте новорожденного, череп которого зажимался специальными дощечками. Самый младший сын Гремучего Змея - Верховного Вождя Толлы - не удостоился подобных забот. Будучи седьмым (да еще от побочной жены, бывшей рабыни) ребенком, он не мог претендовать на наследование власти, и его череп оставили без изменений. К тому же его волосы не были черными, как подобает вождю, а светлыми. И потому, уже став юношей, Топельцин, сын Верховного Вождя, многим казался безобразным: длинное лицо, высокий лоб, прямой нос и волосы цвета выгоревшей ткани. Однако девушка Шочикетсаль (Мотылек) была иного мнения. Гремучий Змей (Мишкоатль) совсем не казался ей привлекательнее своего сына, хотя нос его и был горбат, волосы, роскошно украшенные яркими перьями, благородно черны, лоб великолепно скошен чуть ли не под прямым углом к линии носа, а нижняя челюсть безукоризненно мала. Шочикетсаль, тайная дочь Верховного Жреца, с удлиненными темными огненными глазами, иссиня-черными блестящими волосами и в меру скошенным лбом, была красой своего племени. В ту звездную ночь, когда ее отец на безлунном еще тогда небе открывал будущее, глядя на звезды, Мотылек и Топельцин под этими же звездами нашли свое счастье. Для Топельцина не было в Толле девушки желаннее, чем Шочикетсаль. Молодые люди поклялись друг другу в нежной любви и не знали препятствий, мешающих их браку и вечному счастью. Топельцин видел в Мотыльке воплощение женственности, восхищался ее царственной красотой, но в то же время угадывал под этой мягкостью свирепость ягуара, в любой момент способного на смертельный для жертвы прыжок. Но Мотыльку не нужны были жертвы. Они были нужны ее отцу. И в эту ночь... Змея Людей считался знатоком звезд и особенно одной - Провозвестницы людских бед, которую жрецы называли Сердцем Неба. Эта звезда раз в семь лет из тусклой звездочки превращалась в ослепительное светило, не уступающее самой Вечерней Звезде - Тлау-ицколь-пентакаухтли. Ее светящийся диск, зловещий блеск которого предвещал скорый Удар Сердца Неба, удар, содрогающий Землю и приносящий неисчислимое горе людям. Верховный Жрец, глядя на Сердце Неба, уже не раз предсказывал землетрясения, наводнения и голод. И всякий раз, когда его прорицания сбывались, еще больше укреплялась его власть над людьми. И вот Сердце Неба снова грозно разгоралось. Приближались дни Великих жертв, призванных смягчить яростный гнев бога Небес. Змея Людей, не ожидая рассвета, стал спускаться по высоким, достававшим ему до бедра ступеням, направляясь во дворец Верховного Вождя. Гремучий Змей не обрадовался ночному визиту жреца, но был вынужден во всем блеске выйти в освещенный факелами зал, устланный коврами из птичьих перьев. Он сел в желтое кресло, металл которого в отличие от камня не тускнел, как и слава Гремучего Змея. Об этом чудесном свойстве металла и сказал Змея Людей, льстиво приветствуя владыку. - Однако не для того, чтобы сказать об этом, ты пришел сюда, жрец, забыв об отдыхе, необходимом твоему хилому телу. - О владыка смертных, перед которым трепещут все варварские племена, грозящие Толле с севера, и юга. Настал день Большого Пророчества. Ничтожный жрец прочитал по звездам будущее. Оно ужасно! - Великие охотники не боятся шипения змей, - усмехнулся Верховный Вождь. - Угроза исходит не от Змеи Людей, а от Сердца Неба. Близится его страшный удар, от которого содрогнется весь мир. Надо умилостивить богов. - Чего же хочет ненасытный жрец, волосы которого окаменели от пропитавшей их крови? - вспылил владыка. - Опять войны? - Только дальновидный вождь мог сразу угадать истину! Нужна война, и пусть загрохочут боевые барабаны. Гремучий Змей вернется с вереницей рабов, связанных одной веревкой. - Старость и страх лишили жреца рассудка. Гремучий Змей не желает верить пустым гаданиям. Живя в мире, владыка смертных построил здесь город дворцов и храмов с улицами прямыми, как лучи солнца. И он не поведет на смерть своих воинов, чтобы разгневать умиротворенные племена и вызвать их ответный удар, от которого когда-нибудь падет великолепная Толла. - Пусть не гневит богов мудрый, но безумный вождь! Скоро он сам будет молить жалкого жреца о заступничестве, когда несчастья страшнее всех набегов обрушатся на Толлу и подвластные ему земли. Не так ли было семь лет назад? Смиренный жрец оказался прав. Но тогда Гремучий Змей еще не был так заносчив и послушно приводил к священной пирамиде пленных, захваченных в боях. - Вождь проливал кровь вооруженных людей в бою, а жрец взрезает грудь беззащитных рабов, которые могли бы трудиться для его же богов, воздвигать пирамиды или строить дороги для народа Толлы, очищать леса для новых посевов. - Пусть опомнится вождь! - Гремучий Змей не пойдет войной на соседей. И не позволит никому, даже Великому Жрецу, подрывать основы государства, созданные трудом всей жизни владыки смертных. - Гремучий Змей пожалеет об этом, хотя он и равен богам на Земле, - процедил сквозь редко посаженные зубы Великий Жрец и, пятясь, вышел из зала. ... Следующий день был ясным и солнечным, хотя утром внезапно разразилась гроза. Люди собирались на главной площади города Толлы у подножия пирамиды храма бога Неба. Глашатаи возвестили, что Великий Жрец провозгласит Скорбные Пророчества. Топельцина, жившего в одной из задних комнат дворца, разбудили крики на площади. Он быстро оделся и даже без обычного убора из черных перьев, прикрывавших его светлую голову, вышел на площадь. Толпа бурно приветствовала своего любимца. Он был кумиром всех, кто увлекался священной игрой в мяч. Топельцин не стал прославленным воином, поскольку его отец давно не вел войн, но в ритуальных игрищах своей необыкновенной выносливостью, силой и меткостью заслужил славу первого игрока. Он давно бы стал вождем игрового отряда, если бы не был сыном Гремучего Змея. Столь знатному юноше не подобало рисковать своим сердцем, которым расплачивались вожди проигравших. Топельцин рассеянно смотрел поверх голов, отыскивая единственное лицо, которое ему больше всего хотелось бы увидеть. Мотылек тоже проспала в это утро, и ее разбудил шум на площади. Она подбежала к дворцу, увидела Топельцина и стала протискиваться к нему. Вскоре она добралась до любимого. Незаметно держась за руки, они стали пробираться к пирамиде, чтобы яснее услышать слова прорицания. Оно могло быть только самым счастливым. Так сказали им звезды. На вершине пирамиды появился Великий Жрец. Снизу казалось, что голос Змеи Людей вещает прямо с неба: - Горе людям Толлы, горе! Великие несчастья надвигаются на них. Пусть бегут былые любимцы богов от огненных рек, которые вырвутся из жерл дымящих гор, спасаются от бурлящих рек, что выйдут из берегов, пусть плачут обездоленные над возделанными полями, которые нечем будет напоить. Пусть готовятся все изнывать от зноя и жажды, умирать от голода. Нет больше благодатных войн, которые обогащали людей Толлы и приводили к жертвенным камням пленных, чьи горячие сердца были угодны богам. Ныне все не так! И боги не прощают их забвения. Горе людям Толлы, горе! Стон прошел по толпе. Множество горестно воздетых рук заколебались в воздухе, как тростник на ветру. Великий Жрец продолжал: - Ничтожный заступник тех, кто чтит богов, умолял бога Неба смилостивиться над людьми Толлы, он обещал ему богатую жертву в десять тунов горячих сердец. Но как слабому жрецу, бескорыстно любящему людей Толлы, выполнить это обещание? Доблестные воины Толлы ныне сладко отдыхают на коврах из птичьих перьев и пьют дурманящую пульке, погружаясь в "калан". Недостойный жрец решил призвать десять раз по двадцать юношей, чтобы они добровольно отдали свои сердца богу Неба, спасая тем свой народ от великих несчастий. Пусть прекрасные юноши сейчас же взберутся на первую ступень пирамиды, и завтра в полдень, когда солнце заглянет сквозь священное отверстие в крыше храма, чтобы полюбоваться подвигом героев, они один за другим взойдут на жертвенный камень, переходя с него на небесную твердь. Снова стон прошел по толпе. Топельцин и Мотылек взглянули друг на друга. Потом они перевели взгляд на первую ступень пирамиды, куда должны были взобраться двести самых сильных и прекрасных юношей. Мотылек, словно боясь чего-то, крепко сжала мизинцем палец Топельцина, а тот прошептал: - До каких пор будет существовать этот позор людей, недостойный даже ягуаров? Девушка испуганно посмотрела на его каменное лицо. Великий Жрец терпеливо ждал, с презрением смотря вниз, потом воскликнул: - Слабый заступник смертных знал это! Люди отдают свои сердца не сами, а по выбору богов. Змея Людей запросил богов и получил ответ. Возрадуйтесь! Десять тунов молодых сердец может заменить на не тускнеющем от крови блюдце одно только сердце, если оно принадлежит самому красивому, самому сильному, самому знатному юноше города Толлы. Топельцин чувствовал, как дрожит рука Мотылька. Он с улыбкой повернулся к ней: - Он сказал "самому красивому", значит, с черными волосами и скошенным лбом. Шочикетсаль кивнула. - Преданный людям Толлы их заступник запросил богов, кто угоден им, - продолжал Великий Жрец. - И они ответили: тот, кто любим в городе больше всех, кто сумел показать свою силу и ловкость, даже когда нет войн, кто по родству ближе всех к самому могущественному человеку Толлы. И третий раз застонала толпа. - Топельцин признан счастливейшим из смертных! - гремел голос жреца. - Его избрали боги. Только его сердце может заменить целых десять тунов сердец его сверстников. Топельцин и Мотылек почувствовали, как отхлынула от них толпа. Теперь они стояли вдвоем перед грозной каменной громадой. Одетые во все черное жрецы уже спешили к Топельцину. До завтрашнего полдня он будет первым человеком Толлы. Великий Жрец и Верховный Вождь станут униженно прислуживать ему на вечернем пиршестве, которое устроят в его честь. Его оденут в лучшие одежды, перед ним будут танцевать искуснейшие танцоры, прекраснейшие девушки Толлы станут его наложницами. Мотылек в ужасе смотрела на Топельцина. Он стоял как гипсовое изваяние, недвижный и бледный. Жрецы в черных хламидах оттеснили Мотылька от Топельцина и водрузили ему на голову великолепный убор из драгоценных перьев. Заботливо и цепко взяли жрецы избранника богов под локти и повели через живой коридор из павших ниц людей Толлы. Только Мотылек осталась стоять. Она крикнула: - Шочикетсаль разожжет сейчас гнев владыки Толлы, если ему дорог сын. И он будет умолять своего отца пощадить ее любимого. Топельцин обернулся и в последний раз улыбнулся ей. Мотылек кинулась во дворец к Гремучему Змею. Он уже знал все, но на его мрачном лице ничего нельзя было прочесть. Жизнь одного человека (даже его собственного сына) слишком мало значила в борьбе с жрецами. Старый вождь сказал: - Пусть не горюет девушка. Владыка смертных обещает, что она станет женой его сына. Мотылек просияла, как Вечерняя Звезда. - Шестого, - добавил Гремучий Змей. - Горе Великому Жрецу, если не исполнятся его предсказания. Не помня себя девушка бросилась к пирамиде, чтобы добраться до своего отца. Но женщинам не разрешалось подниматься по священным ступеням, и жрецы не пустили ее. Тогда она стала требовать, чтобы и ее принесли завтра в жертву богам! Ведь Великий Жрец призывал желающих отдать свои сердца. Жрецы молчали. Всю ночь простояла Мотылек у нижней ступени пирамиды. Она слышала шум пира, доносившийся из дворца. Она с ужасом думала, что во главе пирующих сидит ее Топельцин и что его ласкают красивейшие девушки Толлы. Горе и ревность одновременно терзали несчастную Шочикетсаль. Гордость не позволяла ей стать наложницей избранника богов. Но никто не помешает ей взойти с ним на жертвенный камень. Таков закон богов. Жрецы молчали, но она добилась того, что оказалась у самого основания пирамиды. Люди многозначительно переглядывались, указывая на нее. Она не знала, что ее прекрасные волосы, прямые и иссиня-черные, стали совсем белыми. Но лицо Мотылька было по-прежнему молодо и прекрасно. Седые волосы лишь оттеняли ее красоту. Сам Великий Жрец, увидев, что произошло с его дочерью, возвестил, что бог Неба одарил ее серебром своих звезд и этим отверг ее желание принести себя в жертву вместе с Топельцином. Закон богов был нарушен - Змея Людей, несмотря на свою жестокость, все-таки любил свою дочь. Солнце неуклонно приближалось к роковой для Топельцина точке на небосводе. Жрецы в черных одеждах торопили юношу, ведя его к пирамиде. На нем уже не было роскошных одежд, а его обнаженное тело покрывала лазоревая краска. Он шел с высоко поднятой головой среди толпы, лишь вчера преклонявшейся перед своим кумиром, а теперь безропотно отдавшей его жрецам. При виде Мотылька с волосами еще более светлыми, чем у него, он удивленно раскрыл глаза и замедлил шаг. Но жрецы стали грубо толкать его к священным ступеням. К счастью, бедная Мотылек не видела, как подвели Топельцина к жертвенному камню, как повалили его. Четыре жреца вцепились в его руки и ноги, оттягивая их вниз. Светловолосая голова юноши откинулась назад, его широкая грудь выпятилась. Для Великого Жреца Змеи Людей не было большего наслаждения, чем распластать острым ножом натянутую кожу, запустить руку в рану, вырвать бьющееся сердце и поднять высоко над головой. Змея Людей с хриплым счастливым криком бросил на золотое блюдо окровавленное, но все еще пульсирующее сердце. Жрецы торопливо столкнули лазоревое тело с крутого склона пирамиды, и оно полетело вниз, ударившись о мощеную площадь. Толпа шарахнулась в стороны, а неизвестно откуда выскочившие жрецы в черных балахонах схватили тело и утащили его в глубину пирамиды. ГЛАВА ВТОРАЯ. НЕБЕСНАЯ СТРАННИЦА Я, Инко Тихий, носивший впоследствии имена Кетсалькоатля и Кон-Тики, предпослал рассказ о Топельцине своему повествованию о Миссии Разума потому, что судьба и даже имя несчастного юноши странно переплелись с моей жизнью с того самого времени, когда к Мару стало приближаться космическое тело, которое жрецы Толлы называли Сердцем Неба, а марианские звездоведы - Луа. Вместе с нашим учителем, великим звездоведом Вокаром Несущим, мудрым, но сварливым марианином, не терпящим чужих мнения, и моим другом Нотаром Криком, красивейшим и умнейшим юношей Мара, которого все попросту звали Нотом Кри, мы готовились к проверке тревожных предположений Вокара Несущего о возможном столкновении планеты Луа с Маром. Все население глубинных городов с волнением ожидало результатов наших наблюдений. Одна из звездных труб была вынесена из обсерватории прямо под открытое небо, где видимость в разреженной атмосфере Мара была много лучше, чем через прозрачный колпак. Но, конечно, дышать таким воздухом никто не мог. Недаром на Маре, если не считать остродышащих ящериц, не встречалось других представителей животного мира, кроме неведомо как попавших сюда мариан. Редкая атмосфера Мара была слабой защитой от падающих метеоритов. Мы, звездоведы, вычислили, что за сутки на всю планету выпадает столько больших и малых космических тел, что, собранные вместе, они составили бы куб со стороной в пятьдесят шагов. К счастью, большинство метеоритов сгорало в атмосфере, и опасными были лишь наиболее крупные из них. Конечно, звездовед, работающий в скафандре, рисковал, но не больше, чем любой марианин, трудившийся в оазисах, орошаемых искусственными глубинными реками, прорытыми многими поколениями мариан. Я усердно наблюдал в трубу все ярче разгоравшуюся звездочку Луа, отмечая ее причудливое движение среди других звезд. Она летела по удлиненной неустойчивой орбите, испытывая на себе влияние встречных планет, с одной из которых когда-нибудь могло произойти столкновение. Такая опасность повторялась каждые три с половиной цикла (через семь земных лет). Купол обсерватории примыкал к обрывистым скалам потухшего вулкана, изобиловавшим пещерами, где расположился наш глубинный город. От кольцевых гор тянулась каменистая пустыня, изъеденная кратерами когда-то упавших метеоритов. Вдали синели заросли оазиса. Вдруг темная ночь озарилась. Ощущение слепоты, острая боль в груди и удушье закрыли от меня мир. Довольно крупный метеорит, как установили впоследствии, врезался в каменистую почву недалеко от той звездной трубы, в которую я смотрел. Он взорвался, подобно сказочной бомбе фаэтов. Выброшенный из нового кратера камень сорвал с меня заплечные баллоны, а острый осколок метеорита, порвав скафандр, резанул мне грудь под ребрами (глубокий шрам так и остался на долгие годы). Поверженный, ослепленный, я упал, раскинув руки, заставив себя затаить дыхание, как при нырянии. Мой друг Нот Кри, как и я увлекавшийся своеобразным спортом - нырянием без скафандров на поверхность планеты, выскочил из обсерватории без шлема и под градом сыпавшихся осколков побежал ко мне. Нужно было обладать его тренировкой, чтобы поднять меня и без единого глотка воздуха донести до обсерватории. Мы оба упали без сознания к ногам Вокара Несущего, который убедился, что рана моя не смертельна. Вместе с пришедшим в себя Нотом Кри он зашил ее с искусством жрецов здоровья древности. Подземным переходом меня перенесли в глубинный город, где я потом и очнулся. Мы были друзьями с Нотом Кри, хотя отличались друг от друга во всем, если не считать того, что оба были честолюбивы. Правда, было еще одно, в чем мы сходились с Нотом Кри: мы оба были влюблены в Кару Яркую (Кару Яр, как ее все звали). Нот Кри и я постоянно соревновались. Надо сказать, что наш учитель в большинстве случаев предпочтение отдавал не мне. Я был слишком неуравновешенным, слишком вольно для изучающего обращался со знаниями, допуская домыслы и фантазию. Признаюсь, фантазия, пожалуй, была моей и самой сильной, и самой слабой стороной. Она привела меня к звездам, она же заставила увлечься предысторией мариан, загадка появления которых на нашей малопригодной для жизни планете давала богатую пищу воображению. Серьезные звездоведы не прощали мне того, что все метеориты, падающие на Мар, а также малые космические тела, расположенные по круговой орбите между Маром и Юпи, я представил себе осколками когда-то существовавшей планеты Фаэна. По их же мнению, Фаэне еще предстояло образоваться, поскольку все планеты якобы когда-то возникали из сталкивающихся метеоритов. Жизневеды, в свою очередь, отлучили меня от Знания за то, что я допускал, будто мариане могли попасть на Мар с другой планеты, где богатство жизненных форм позволило появиться и высшему разумному существу. Знание Мара утверждало: мариане - продукт развития глубинных существ, на высшей своей ступени вышедших (в скафандрах) на поверхность планеты. Я страдал, но продолжал увлекаться древними сказками о фаэтах, будто бы живших на планете Фаэна, погубленной ими во время чудовищной войны с применением неведомой энергии. Нот Кри, всегда согласный с Вокаром Несущим в спорах, безжалостно высмеивал меня даже в присутствии Кары Яр. А спорили мы с ним по любому поводу. Например, о происхождении планеты Луа. Ее признавали "гостьей", залетевшей в нашу планетную систему, я же считал ее бывшим спутником Фаэны. Когда Фаэна взорвалась, а потом развалилась на части (породив от их столкновения в дальнейшем потоки метеоритов), она уже не могла удержать былого спутника, и Луа оторвалась от нее, обретя собственную удлиненную и неустойчивую орбиту. Хотя, с точки зрения звездоведения, в моей гипотезе все было достаточно обосновано, она отвергалась учеными, так как, по мнению авторитетов, планеты взрываться сами по себе не могли. Этот довод и привел Нот Кри. Кара Яр всегда слушала нас с нескрываемым интересом, переводя взгляд своих синих глаз с одного на другого. Кара Яр была очаровательнейшим существом. Небольшой выпуклый лоб, четко очерченный профиль, выразительные, всегда готовые улыбнуться губы и вопрошающие глаза под приподнятыми дугами бровей. - Неужели, Инко Тихий, ты веришь в фаэтов? - как-то спросила она. - И что разумные существа отнимали у кого-то жизнь? - Кара Яр передернула плечами. Нот Кри торжествующе посмотрел на меня. - Кошмары извращенной фантазии, - едко заметил он. - Нашим предкам пришлось бы переделывать своих потомков хирургическим путем, дабы лишить их наследственной дикости. - Не думаю, чтобы мариан переделывали таким образом. - Так отчего же мы с тобой склонны победить друг друга, но не уничтожить? - У меня есть гипотеза, но я боюсь, что ты ее высмеешь. - Прошу, расскажи о ней, - вмешалась Кара Яр. Я принялся отстаивать довольно странную для мариан теорию: - Характер фаэтов, наших пращуров, зависел от условий их жизни. Возможно, не умея, как мы, изготовлять пищевые продукты, они пользовались питательными веществами, накопленными самой природой в живых организмах, и для получения их употребляли в пищу трупы животных, умерщвляя их ради этого. Видимо, убийство было для них обыденностью и даже незаменимым средством к существованию. - Как? - ужаснулась Кара Яр. - Они пожирали друг друга? Нот Кри расхохотался: - Поистине дикая гипотеза о диких нравах. Надобно тебе сказать, Инко Тихий, что Знание установило существование двух миров: растительного и животного. И, помимо искусственного получения питательных веществ, только растительность может служить пищей животным. Это общеизвестно. На Маре нет иных примеров. - Но на Фаэне могло быть, - парировал я. - Так что же произошло с потомками фаэтов на Маре? Почему они перестали питаться друг другом? - ехидно спросил Нот Кри. - Потому что, переселившись на Мар, они могли выжить в новых условиях, только все вместе борясь с суровой природой. Существовать в искусственно созданных условиях здесь, на Маре, можно было лишь тоже искусственно, заменив былую щедрость природы Фаэны. Понадобилось опять же искусственно воспроизвести в местных пещерах процессы получения питательных веществ, которые создавались в естественных условиях на освещенной светилом поверхности планеты. - Ах, вот как! - продолжал насмехаться Нот Кри. - Ты любишь факты. Пожалуйста; состав необходимого для дыхания воздуха в наших глубинных поселениях поддерживается искусственно. Так же пришлось воспроизводить процессы выращивания питательных веществ уже не в живых организмах, как было прежде на Фаэне, а в котлах и трубах. Общественное устройство мариан прежде всего служило именно этим целям. Иначе мариане не выжили бы. И теперь каждый марианин воспитывается для служения всем, получая взамен необходимое для жизни в пределах разумного самоограничения. Никто не вдохнет воздуха больше, чем вместят его легкие, никто не съест больше, чем нужно организму, не потребует больше костюмов или скафандров, чем сможет надеть, или келий больше, чем может заселить вместе с семьей. И конечно, ни о каком убийстве здесь никогда не могло и не может быть и речи. Вот почему новые условия и воспитание сделали мариан во всем равными друг другу и совсем иными, чем их предки, фаэты. Ныне нам известно, что именно из-за разных условий жизни животные стали непохожими на растения. - Какая нелепость! - снова расхохотался Нот Кри. - Поистине прав наш учитель, предостерегая изучающих от фантазии, ведущей в тупик безответственности. Так обычно кончались наши споры с Нотом Кри. На меня надевался "позорный скафандр скудости знания", и Каре Яр предоставлялось признать меня побежденным. Но она все-таки была загадкой для нас с Нотом Кри. Я замечал, как загорались внутренним светом ее глаза, едва разговор заходил о сказочных фаэтах. Она не присуждала никому из нас победы и не предпочитала никого из нас. Когда я стал поправляться после ранения осколком метеорита, Нот Кри привел Кару Яр навестить меня. Желая подбодрить страдающего, он сказал, что наши с ним наблюдения Луа принесли Мару успокоение. На их основе математические устройства вычислили, что Луа не столкнется с Маром. Более того, угрожавшей нам Небесной Странницы отныне больше не будет. - Как так не будет? - удивился я. - Обретя неустойчивую орбиту между Земой и Веной, она столкнется с планетой Зема на одном из расширяющихся витков, - ответил Нот Кри. Я не знаю, чем объяснить все, что потом произошло. Вероятно, моим болезненным состоянием. После слов Нота Кри я впал в беспамятство и стал бредить, твердил что-то о кровных братьях по разуму, о нашем долге спасти их. Когда я пришел в себя. Кара Яр держала мою руку, и мне было от этого так радостно и хорошо, что не хотелось открывать глаза. Эти мгновения повернули всю мою судьбу, совместили ее с оборванной на Земе жизнью юноши Топельцина, о котором я говорил ранее. Однако, прежде чем поведать о себе, я должен рассказать о марианах, вырастивших меня и сделавших таким, какой я есть, со всеми стремлениями и недостатками. Глубинные города мариан издревле управлялись Советами Матерей. Матери всегда почитались в семье, городе, на всей планете. Матери производили нас на свет, матери воспитывали в духе общества мариан. Спустя много лет мне привелось узнать на Земе, что некоторые из маленьких земян (людей) по воле случая воспитывались животными, которые усыновляли их. Дети развивались, взрослели, но оставались зверями, даже если и попадали потом к людям. То, что делает человека человеком, закладывается матерью (или воспитателями, заменявшими ее) до шестилетнего возраста. Если в эту пору ребенок не подвержен человеческому влиянию, если его не стараются с помощью воспитания сделать человеком, то он уже никогда не станет им, несмотря ни на какую наследственность. Этим я объясняю, почему мы, мариане, воспитанные матерями, а потом учителями в духе выполнения Долга перед всеми, ставим этот Долг выше всего. Древнейшие стихи Тони Фаэ, одного из наших сказочных героев, воспринимались нами с раннего возраста как основной закон жизни: И ветвью счастья и цветком любви украшен Древа Жизни ствол. Но корни!.. Без них засохнет ветвь, падут цветы. Мечтай о счастье, о любви и ты, но помни: корень Жизни - Долг! Для меня с моей чрезмерной фантазией чувство Долга, пожалуй, переросло все пределы. Помню, наша семья во главе с нашей мамой, которая входила в Совет Матерей Города Долга (даже город наш носил такое название!), жила в нескольких давным-давно выбитых в стене сталактитовой пещеры кельях, обставленных изящной плетеной мебелью из синеватых кустарников, выведенных в оазисах наверху. Перед входом к нам росло подземное дерево, выращенное здесь нашим дедом. Живое дерево среди каменных сталактитовых колонн. Я всегда мечтал о чудо-дереве... Мать наша любила скульптуру и сама была ваятельницей. По прекрасному каменному изваянию ее работы я знал своего отца, погибшего на поверхности Мара от взрыва метеорита. Отец был инженером и ведал водоснабжением оазисов, он погиб в районе талых вод, окружавших полярные льды. Для нас с младшей сестренкой Ивой он был воплощением Долга. Наша мама с ее характером, суровым и непреклонным, никогда не забывала горечи утраты, но не старалась уберечь нас, впечатлительных детей, от суровой правды. Потому одна из стен нашей общей кельи была искусно расписана: цветная картина изображала взрыв метеорита и гибель отца - выброшенные из кратера камни повредили его скафандр, сорвали дыхательные баллоны. К несчастью, подле отца не оказалось такого друга, как Нот Кри, чтобы спасти его. Мы, дети, привыкли рассматривать правдоподобную картину, выполненную светящимися в энергопотоке красками. Когда мама выключала этот поток, краски исчезали, и вместо знакомой картины выступал старинный барельеф, украшавший когда-то жилище наших далеких предков. Он был. посвящен сказочной теме фаэтов. И всякий раз меня возбуждало, взбудораживало изображение старинного цилиндрического снаряда-башни, якобы служившего фаэтам для движения без отталкивания, для полета в пустоте (отвергавшегося на Маре как невозможного). С детства я мечтал быть похожим на отца. Но своим безудержным воображением я раздвинул границы Долга. Потрясенный известием о предстоящем столкновении Луа с Земой, я представил себе ужасные картины полной гибели всего живого на Земе. (Возможность жизни на ней не решались отрицать даже такие твердомыслящие авторитеты, как Вокар Несущий, а с ним и Нот Кри.) Когда Нот Кри вместе с Карой Яр сидели у моего ложа, я сказал им, что теперь просто необходимо вернуться к древним легендам. Ведь сказочные фаэты, погубив свою планету, погибли не все! По преданию, уцелели две группы, улетевшие в космос на своих чудо-кораблях, двигавшихся без отталкивания. Первая группа спустилась на Мар, дав начало расе мариан, а вторая... вторая осталась на Земе. Там теперь должны жить их потомки, наши братья по крови и разуму. - Но как можно помочь им? Как? - спросила тогда Кара Яр. - Если верны сказки о наших общих с земянами предках, фаэтах, то верны они и в том, что фаэты владели чудовищной силой, связанной с распадом веществ