вист. Анна Бремер. ВЕРНЕР. Что, что? МАТЬ. Та, что помешалась на крысах. Пошла их кормить. Дед Пекарский говорит: "Старческие мозговые явления". ВЕРНЕР. Да, да, старческие мозговые явления, разумеется... Мать выглядывает в окно. МАТЬ. Хорошие времена для нее уже в прошлом. В большой лотерее фирмы "Сименс" ей достался главный выигрыш. На три дня в Рим, самолетом, туда и обратно. На всем готовом. Не только завтрак. На площади святого Петра она кормила голубей... Мне тоже хочется полететь. Хоть один-единственный разок. ВЕРНЕР. Смотри, как ты активна. МАТЬ. Анне Бремер было тогда уже шестьдесят пять. Свист повторяется. Мать говорит злорадно. Но теперь-то она здорово сдала. ВЕРНЕР. Мама, там наверняка опять никого нет. МАТЬ. Да? А кто свистит? Господь Бог? Вернер идет к окну. Ну?.. Я ее как-то раз за этим поймала. Она всегда что-нибудь прихватывает от обеда. С общего стола. Таскает украдкой. Я уже несколько раз замечала. Постоянно что-то заворачивает в салфетку. Иногда уже во время молитвы. Чтобы никто не увидел. А я однажды не закрыла глаза. Потому что мне все это показалось подозрительным. А как она ходит... Будто ее в мешок засунули. И всегда жульничает в вист. Вот она, подошла к развалинам. Там буквально кишит от этих тварей. Я все-таки заявлю на нее. Вот! Видел? А теперь остановилась и свистит. (Свист. Мать распахивает окно кричит, быстро и зло.) Анна Бремер, ты кормишь крыс! (Захлопывает окно и прячется за шторой.) Совсем, как в Риме, на площади святого Петра. Ты видел? Свистит, а они сбегаются. И каждая получает свою порцию. ВЕРНЕР. Но, мама... МАТЬ. А вчера она обжулила меня на марку тридцать. На марку и тридцать пфеннигов, Вернер. ВЕРНЕР. Она только подошла к мусорным контейнерам и что-то в них бросила. МАТЬ. А зачем она все время свистит? ВЕРНЕР. Там крутится собака. МАТЬ. Здесь запрещается держать собак и кошек. Вернер читает, Мать чистит щеткой свое пальто. Тебе много приходится ездить? ВЕРНЕР. Да. МАТЬ. Куда же ты ездишь? ВЕРНЕР. Да. МАТЬ. Ты скажешь мне, куда ты ездишь? ВЕРНЕР. Да. МАТЬ. Почему ты не хочешь мне сказать, куда ты ездишь? ВЕРНЕР. Да. Короткая пауза. МАТЬ. Ты больше не любишь меня. ВЕРНЕР. Еще до Нового года я поеду в Гаагу. Ты довольна? МАТЬ. Разве у тебя уже отпуск? ВЕРНЕР. Нет, мама, конференция. Будет решаться вопрос о розничных ценах. В рамках Общего рынка. МАТЬ. Да-да-да, все постоянно дорожает. Пауза. Хор. А рынок во Фридерикендорфе... Он все еще по средам? До двадцать пятого года он даже был два раза в неделю. По средам и пятницам. Когда тебя еще не было на свете. Да, ты тогда еще не родился... Если вам захочется морской рыбы, помни, самая лучшая у Гинца. У Гинца рыба всегда свежая. Спереди, возле кирхи, во втором ряду. Или, если считать от аптеки, - в четвертом. Или пятом?.. Ах ты, господи! Во всяком случае, его зовут Гинц. ВЕРНЕР. Рынок во Фридерикендорфе больше не существует. МАТЬ (замирает, затем делает вид, что не услышала). Тебе лучше всего записать фамилию - Гинц! У него всегда лучшая рыба. И скажи Ильзе. Он из тех Гинцев, что живут в Ветценхаузене. Там у них большая усадьба. Запиши фамилию, Вернер. (Достает из сумочки ручку.) Пусть Ильза всегда ходит только к Гинцу. Если ей захочется свежей рыбы. На, пиши... ВЕРНЕР. Мама, рынок во Фридерикендорфе ликвидирован. Уже пять лет. Рынка во Фридерикендорфе больше нет. МАТЬ. А почему? Почему там нет больше рынка? ВЕРНЕР. Его поглотил мелкооптовый супермаркет. МАТЬ. Его поглотил супермаркет? И вы ни разу не сказали мне ни слова. Пауза. Хор. ВЕРНЕР. Ты опять ревешь? МАТЬ. Вы мне ни о чем никогда не рассказываете. ВЕРНЕР. Морская рыба есть теперь и у нас. Открыли рыбный магазин. МАТЬ. Ну, тогда другое дело. (Собирается чистить туфли, но спохватывается.) Господи, а я уже надела блузку... (Снимает блузку и надевает халат.) Значит, у вас все благополучно... ВЕРНЕР. Да. МАТЬ. И ты ездил в Гаген? ВЕРНЕР. Нет, поеду сразу после Рождества. Но, правда, в Гаагу. МАТЬ. Будь осторожен в поезде, если захочешь снять пиджак. И когда тебе нужно будет выйти, захвати бумажник с собой. А лучше всего - опять надеть пиджак. Не то люди Бог знает что подумают. ВЕРНЕР. Мама, да перестань же. МАТЬ. Вот, вот, вы никогда ничего не слушаете. А людей так легко обидеть. Очень легко, Вернер. Ведь если ты станешь доставать бумажник, для твоих попутчиков это будет как пощечина. Поверь, я хорошо знаю людей. У дяди Густава как-то раз, когда он ехал поездом из Шенталя до... Куда же постоянно ездил Густав, когда он, слава Богу, наконец обручился? Их малышу тогда было уже полтора года. Просто срам. Но куда же он все время ездил? Во всяком случае, у него все стащили. Пятьдесят марок, всю мелочь и все документы. Но как же я могла забыть, куда он ездил? Густав тогда еще учился. Да, ему нелегко приходилось. Пока он не перешел на городские бойни. Но куда же он ездил тогда? Как бы то ни было, я была счастлива, что он в тот раз его не поймал. При его-то вспыльчивости. Собственно, из-за этого отец никогда с ним не ладил. Потому что Густав всегда сразу взрывался. Ярко выраженный необузданный характер. Но куда же он тогда ехал? И вышел-то он из купе только, чтобы сделать по-маленькому. Да-да-да, он пошел только пописать. Вот таким был твой дядя Густав. Ну, скажи мне, куда он постоянно ездил. ВЕРНЕР. Не скажу. МАТЬ. Ты и сам не знаешь. ВЕРНЕР. Я не скажу тебе. МАТЬ. Он ездил в Альберсдорф. ВЕРНЕР. Твоя память оставляет желать лучшего. Весьма... МАТЬ. Конечно же, он ездил в Альберсдорф. ВЕРНЕР. Дядя Густав ездил в Альберсдорф, а его невеста сидела и ждала в Кляйнмюленфельде. МАТЬ. Я всю свою жизнь на вас положила, и вот благодарность. Пауза. Но все равно, Вернер, будь в поезде осторожен, если тебе захочется пипи. ВЕРНЕР. Мама, я езжу на машине. Мне нужна маневренность. МАТЬ. Но то, что она жила тогда в Кляйнмюленфельде... Чистит туфли. Пауза. Хор. Детей вы берете с собой? ВЕРНЕР. Детей? МАТЬ. Некоторые ездят теперь в отпуск без детей. Вот до чего мы докатились. ВЕРНЕР. Я еду в Гаагу по делам. МАТЬ. По делам... А где это - Гаген? ВЕРНЕР. Гаага находится в Голландии. МАТЬ. Ага... Подойди-ка поближе. Вернер подходит к ней. Она - шепотом. Ты бы мог хоть разок подарить своей старой матери цветы. Это любой женщине приятно. В особенности - тюльпаны из Голландии. Они же там очень дешевые. Ты привезешь мне огромный букет тюльпанов из Голландии. Сделаешь мне сюрприз? Чтобы все здесь лопнули от зависти... Мой сын теперь ведет дела даже в Голландии. ВЕРНЕР. Мама, да они уже несколько лет намазывают себе на хлеб мою дешевую деревенскую ливерную. В Голландии, в Бельгии, в Италии, во Франции, в Дании, в Норвегии, в Швеции, в... - да повсюду. И скоро - даже в Чехословакии. МАТЬ. Значит, им вкусно. А кто ее там продает? Ты же совсем их не знаешь, Вернер, большинству людей нельзя доверять. Как-то раз в Ветценхаузене отцу отказались продать двух телят. Хотя обо всем договорились заранее. Даже ударили по рукам и дали слово. Это было... в конце тридцать первого. Кто-то предложил им больше. Он был, кажется, откуда-то из-под Шенталя. Чтобы ты знал, если и тебе придется... Ты ведь бываешь повсюду. Да, люди, люди... (Пауза, она продолжает чистить туфли.) Но как чудесно, что ты теперь часто бываешь в Гагене. Только езди осторожно. Ради меня. Иной раз это случается, как по расписанию, и человека нет. (Плюет на туфлю.) ВЕРНЕР (с отвращением, зло). Хельга Кох была на пять лет моложе тебя. Еще утром вы с ней ели рогалики... МАТЬ. Странно, я сейчас тоже об этом подумала. ВЕРНЕР. Я знаю. МАТЬ. Да? (Короткая пауза. Затем так же зло.) Вернер, куда ты дел пилочку Руди? Ты ее в карман спрятал? Пилочку Руди... ВЕРНЕР. Проглотил. МАТЬ. Ты же не ребенок, Вернер. Отдай пилочку, которую мне подарил Руди. ВЕРНЕР. Убери руки. МАТЬ. Как Хельга Кох. Взяла, даже не спросив, когда меня назначили дежурить на кухне. А потом умерла. Но я тут же забрала пилку с ее стеклянной полочки. Еще до того, как все опечатали. Отдай ее мне. ВЕРНЕР. Не отдам. МАТЬ. Почему ты все время стремишься очернить Руди? Он дарит своей матери маникюрный прибор... Хельга Кох была довольно-таки лицемерна... Посмотри сюда... (Тянет его к бумажному кресту, приклеенному над кроватью покойной.) Вот! ВЕРНЕР. Что, что, что? МАТЬ. Ничего. Я только хотела показать. Странно, что она попросила послать за пастором. Когда ей стало плохо. Вернер, я, кажется, знаю, почему она этого захотела. ВЕРНЕР. Правда? МАТЬ. Чтобы облегчить свою совесть. Пауза. Не знаю, стоит ли вообще говорить об этом. ВЕРНЕР. О чем? МАТЬ. Ты еще подумаешь, что я мелочная. Но, в конце концов, пять марок - это пять марок. ВЕРНЕР. Тебе нужны деньги, мама? Что же ты не сказала? МАТЬ. Нет. Я просто считаю, что это странно. Дело в том, что я их ей одолжила. Уже полгода назад. Но она ни разу об этом не вспомнила. А у нее была очень приличная пенсия. Как я ждала! Каждый день. Просто не могла уже смотреть ей в глаза. Но не стану же поднимать разговор. Из-за жалких пяти марок. (Она поднимает туфлю.) Ну вот, какую же из них я почистила? (Открывает большой чемодан, достает очки, рассматривает туфли через очки, отставляет почищенную туфлю в сторону, укладывает очки обратно в большой чемодан, запирает его, с трудом снимает со стола и начинает чистить другую туфлю.) Да, да, Хельга Кох была уже полной склеротичкой... Ее сын живет в Гуткау. Это же рядом. Но он здесь ни разу не появился. Так что мне просто грех на тебя жаловаться. Ты вот даже приехал, чтобы забрать меня домой на праздники. Я же могла залезть в Хельгин кошелек. Ее сын неплохо устроен. У него в Гуткау срочная химчистка, и во Фридерикендорфе, и в Кляйнмюленфельде... Он все чистит, не берет только меха. Ему неплохо живется. Но как я могла решиться на такое. Только и взяла, что пилочку Руди со стеклянной полочки. Целых полчаса простояла над ней, - а вон там лежала Хельга, - пока наконец отважилась. Не то Руди было бы потом неприятно. ВЕРНЕР. Руди, Руди, Руди! МАТЬ. Ведь эту пилку я ей только одолжила... А Хельга нас оставляет, и пилки нет... Да, он ко мне никогда не приезжает. Во всяком случае, - очень редко. Он очень занят. И потом, он такой ранимый. ВЕРНЕР. Руди ранимый? Ну уж извини. МАТЬ. Просто для него здесь слишком безрадостно. Зато он мне часто звонит. Даже очень часто. Справляется, жива ли я еще. Лемке каждый раз приходит за мной. Пауза. Кажется, в Кляйнмюленфельде нету. ВЕРНЕР. Мама! Чего нет в Кляйнмюленфельде? МАТЬ. Там у него нет химчистки. Третья, кажется, в Альберсдорфе. Пауза. Хор. Ты знаешь, какое новшество ввел недавно Лемке? ВЕРНЕР. Вы обязаны в половине десятого быть в постели. МАТЬ. Ах, ты знаешь об этом? ВЕРНЕР. Мне Лемке сказал. МАТЬ. Кто-кто сказал? ВЕРНЕР. Лемке. МАТЬ. А больше он ничего не говорил? ВЕРНЕР. Говорил. МАТЬ. Что же? ВЕРНЕР. Что ты слишком много болтаешь. Сплошную чушь. И все вперемешку. И еще сказал, что ты ужасно всем действуешь на нервы. Пауза МАТЬ. Верни! Это оттого... Нарочито торжественно садится на незастланную кровать. Все мы здесь только ожидаем своей смерти. Короткая пауза. У меня недавно была кровь. ВЕРНЕР. Кровь? Что за кровь? МАТЬ. Ну, там. В кабинете задумчивости. ВЕРНЕР. Наверное, это было что-то другое. МАТЬ. Нет, я не ошиблась. У меня с перепугу руки сделались мокрые от пота. Я вся буквально взмокла. ВЕРНЕР. Ты немедленно пойдешь к врачу. Лучше всего - к частному. МАТЬ. Это было бы чудесно. ВЕРНЕР. Деньги я тогда переведу. Договорились? МАТЬ. И ты готов это для меня сделать? ВЕРНЕР. Естественно. МАТЬ. Вeрни... Вернер от нее отстраняется. Что с тобой? ВЕРНЕР. Опять ты на меня наседаешь. МАТЬ. Я - твоя мать! Куда ты собрался? ВЕРНЕР (лжет). Мне нужно... срочно позвонить. МАТЬ. Звонки по личным делам здесь не разрешаются. ВЕРНЕР. Тогда я принесу еще бутылочку пива. МАТЬ. Дед Пекарский уже все распродал. ВЕРНЕР. Черт возьми, ну... мне нужно выйти. МАТЬ. Но зачем? ВЕРНЕР. Ну, мне нужно... (Уходит.) Хор слышится громче. Мать прислушивается. Наполовину приоткрывает дверь, чтобы вовремя услышать приход Вернера, и проверяет, что находится в картонной коробке, - там портативный телевизор. В проеме двери появляется большая тень. МАТЬ (кричит). Вернер! Вернер! Вернер! Тень исчезает. Тишина. Вернер входит и закрывает дверь. Мать повисает у него на шее. Вернер... ВЕРНЕР. Что случилось, мама? МАТЬ. Здесь был Лемке. ВЕРНЕР. Глупости. Я его только что видел. Он там стоял и курил. МАТЬ. Он был здесь. ВЕРНЕР. Какую же надо иметь выдержку... Пауза. Хор. Вернер курит. МАТЬ. Старые люди терпеливы. ВЕРНЕР. Зато проходит целая вечность, пока до них что-нибудь доходит. МАТЬ. Что ты хочешь этим сказать. ВЕРНЕР. То, что сказал. Пауза. Хор. МАТЬ (перед зеркалом, снова надевая блузку). Отсюда уже никто не выходит... Разве что - ногами вперед. Или, если выйти замуж. ВЕРНЕР. Что ты сказала? МАТЬ. За мной ухаживает не только Лемке. Вилли Пекарский тоже как-то странно поглядывает. И не только, когда я привожу себя в приличный вид. ВЕРНЕР. Тебе же шестьдесят восемь. МАТЬ. У Вилли неплохая пенсия. ВЕРНЕР. Да ты сошла с ума. МАТЬ (указывая на сигарету). Это какая по счету? ВЕРНЕР. Не считал. МАТЬ. У Хельги Кох был палантин. Она собиралась подарить его мне. Но ее сынок тут как тут: все сразу упаковал и - в машину... Что делать, у тебя тоже не будет сердце разрываться. А? Пауза. Юрген, наверное, скоро пойдет в школу? Пауза. Вернер, я тебя о чем-то спросила. Пауза. Совсем как отец, когда на него, бывало, найдет. Знаешь, что у меня на днях было? Ну там, в кабинете задумчивости? Нет, не буду говорить. Не хочу даже думать об этом. ВЕРНЕР. Кровь. МАТЬ. Кровь? ВЕРНЕР. Да. Каждый из нас когда-нибудь умрет. МАТЬ. Нет. Это у Кэте Гебель была кровь. Хотя про нее никогда точно не скажешь. Она беспрестанно плетет невесть что. Мне даже иногда кажется, что никакой крови у нее и не было, ей лишь бы привлечь внимание. Здесь каждый хвастает своими болезнями. Но я любого насквозь вижу. Нет, у меня был приступ головокружения. И знаешь из-за чего? Из-за того, что пропала зубная щетка. Я ее захватила с собой в душ на нашем этаже и поставила там на подоконник. Такая голубая, с белой ручкой. Вместе со стаканом и пастой, и всем остальным. И тут мне понадобилось вернуться в комнату, я забыла купальную шапочку. Лемке очень за этим следит. Он говорит: чтобы в стоке не было волос. Так вот - я возвращаюсь, а щетки нет. Паста, стакан - все на месте. Пропала только щетка. Голубая, с белой ручкой. Вот тогда у меня и случился приступ головокружения. ВЕРНЕР. Приступ головокружения... МАТЬ. Приступ головокружения. ВЕРНЕР. Значит, то был приступ головокружения. А почему не было крови? Пауза. МАТЬ. Я еще всех вас переживу. Пауза. Вернер надевает пальто. Что такое? Мы уже едем? ВЕРНЕР. Я уже еду. МАТЬ. Вернер!.. Вы все пришли на свет из моего тела. И ты, и Руди, и Карли, и Инга, и Мaузи. ВЕРНЕР. Ну и что? МАТЬ. Я только хотела напомнить тебе об этом, дитя мое. ВЕРНЕР. А еще я хорошо помню, как ты умеешь говорить гадости. МАТЬ. Не уходи. ВЕРНЕР. Боже мой, у меня голова буквально лопается от забот, а ты болтаешь и болтаешь... МАТЬ. Забот? Ты только сам не придумывай себе заботы, дитя мое. Мы всегда были честными людьми. Честными и трудолюбивыми. Отец все еще орудовал молотом, когда ему было почти семьдесят пять. А по вторникам еще эта масса свиней... (Пауза.) И ты постоянно крутился возле отца. Никакой силой нельзя было дозваться тебя к обеду... ВЕРНЕР. Да-да. И то, что я из деревни, тоже принесло свою выгоду. МАТЬ. Ты так считаешь? ВЕРНЕР. Ведь моя домашняя колбаса - это был просто шлягер. МАТЬ. Господи, весь мир сошел с ума. А ты ходишь без шарфа. ВЕРНЕР. На первых порах все, что я вложил, оказалось чистейшим убытком. Но зато, когда я расширил мою розничную сеть, колеса, наконец, закрутились. Вот только на Юге... там этот Губер расселся... Что ты там роешься? МАТЬ. Смотрю, где твой черный шарф. За тобой, что, некому присмотреть? ВЕРНЕР. Дома. Где же еще? С этим Губером мне еще придется крепко разобраться. Особенно теперь, когда многое зависит от теле-рекламы. МАТЬ. Неужели снова что-нибудь покажут? ВЕРНЕР. Да, по местной теле-сети. МАТЬ. И здесь тоже? ВЕРНЕР. Тоже. МАТЬ. Как чудесно: снова будет про тебя. Мы тогда с таким удовольствием смотрели про итальянскую колбасу. Даже Лемке уселся перед телевизором. Все просто не могли оторваться. А я говорю: "Это мой Верни. Эту итальянскую колбасу делает мой старший". А как чудесно пели дети. В самом начале, когда колбаса еще была теленком. Я потом всех угостила пивом. А дед Пекарский получил рюмку ликера. Это был великий день, Вернер. ВЕРНЕР. Да уж, реклама тогда попала в точку. Потом мне только оставалось без суеты сливки снимать. Абсолютный шлягер. Пауза. Хор. Завтра я пришлю вам двадцать банок кровяной по четыре марки... И десять банок деревенской ливерной по четыре пятьдесят. К празднику, бесплатно. МАТЬ. Что? Ты серьезно? ВЕРНЕР. А-а... подумаешь, сто двадцать пять марок... МАТЬ. Совсем как отец. У тебя его доброе сердце. Еще в семьдесят шесть - и с молотом. Пока с ним не случился удар. До глубокой старости. Подумать только - десять деревенской ливерной и двадцать кровяной. Они так будут рады. ВЕРНЕР. А ты - нет? МАТЬ. Я? Почему я? (Достает из шкафа свое пальто.) Сколько теперь у вас комнат для гостей? ВЕРНЕР. Три. МАТЬ. И как они получились? Там уютно? ВЕРНЕР. Ильза очень старалась. МАТЬ. Если бы она еще умела... (Дает ему пальто, чтобы он помог ей одеться.) Значит, мне больше не придется спать на старой тахте. Ты можешь помочь своей старой матери? ВЕРНЕР (кладет пальто на кровать). Мама, к нам уже едут гости. МАТЬ. К вам уже едут гости... ах, вот оно что... ВЕРНЕР. Мои компаньоны, мама, друзья. Из Голландии и Франции. Хотят посмотреть, как празднуют Рождество по-немецки. Настоящее Рождество, со всеми фокусами. Ты ведь уже столько раз это видела. Шестьдесят восемь раз... МАТЬ. Шестьдесят восемь раз... ВЕРНЕР. Голландцы вкладывают в мое дело... ну-у... пятьдесят тысяч. А у француза уже внесено целых семьдесят. МАТЬ. Ах ты плут! С иностранцами... Кто бы мог подумать, что ты так далеко пойдешь... ВЕРНЕР. Отец не умел пользоваться своими шансами. МАТЬ. Он был до мозга костей честным человеком. ВЕРНЕР. Старое доброе время. Все они просто не хотели идти на риск. МАТЬ. Да, они не хотели идти на риск... Все началось с сосисочного киоска в Альберсдорфе. Твоя была идея, хитрец. И вот теперь ты уже очутился в Голландии и во Франции... А я здесь... Пауза. Хор. Сколько им лет, этим людям, сынок? ВЕРНЕР. Еще сравнительно молоды. А что? МАТЬ. Так, ничего. ВЕРНЕР. Вот только Хенк ван Менкс, ему за шестьдесят. МАТЬ. Хенк ван Менкс?.. Тогда уж лучше Пекарский. Пауза. Я бы помогала Ильзе на кухне. Надевает пальто. ВЕРНЕР. Ну вот что, мама, выслушай меня, наконец. МАТЬ. Тахта в столовой вполне меня устроит. Я человек простой. А на пружину, что там вылезает, я сверху положу подушку. ВЕРНЕР. Хенк ван Менкс привезет сына. На тахте будет спать он. МАТЬ. А наш участок на кладбище? Мне нужно убрать осеннюю листву. Отец и Густав это заслужили. ВЕРНЕР. За могилами семьи ухаживаем мы сами. МАТЬ. Каждый хочет покоиться прилично. ВЕРНЕР. Вот именно: в доме действительно не останется свободного места. МАТЬ. Не останется места?.. У вас для меня не осталось места? (Идет с чемоданом к двери.) Тогда я пойду на старую бойню и буду спать там. Как в прежние времена. А ты будешь каждый день за мной приезжать. На твоем шикарном "Мерседесе". ВЕРНЕР. Мама, это невозможно. МАТЬ Всего лишь на две недели? Мы там прожили сорок лет. Я растоплю нашу старую, жаркую печку и... ВЕРНЕР. Мама, я хочу кое-что тебе предложить. МАТЬ. Предложить? Что ты хочешь мне предложить? ВЕРНЕР. На углу Лютер- и Линденштрассе весной собираются начать строительство многоэтажного дома. МАТЬ. Ни за что! Старая бойня останется на месте. ВЕРНЕР. Это по плану социального жилищного строительства. Квартиры для беднейших из бедных. Согласна? МАТЬ. Все останется по-старому. ВЕРНЕР. Как ты можешь быть так безжалостна? МАТЬ. В конце концов, я должна подумать и о себе, Вернер. ВЕРНЕР. Почти двести тысяч марок. МАТЬ. Нет. ВЕРНЕР. Рефрижераторный фургон. МАТЬ. Бойня останется на своем месте. Или я покончу с собой. Вот тогда вы сможете сразу меня сжечь. Для урны много места не нужно. Полная тишина. Громче они, наверное, уже не могут. ВЕРНЕР. Что, что, что? МАТЬ. Да эти там, со своей "Тихой ночью". ВЕРНЕР. Но, мама... Пауза. Строительному делу грозит застой. МАТЬ. Ну и что? ВЕРНЕР. Если мы продадим участок на углу Лютер- и Линденштрассе, подряд на строительство получит Руди. МАТЬ. Значит, теперь вы заодно? Ты и Руди? ВЕРНЕР. Только в делах. МАТЬ. В делах... Пауза. Там вы все выросли. Ты, и Руди, и Карли, и Инга, и Маузи. И дядя Эрнст тоже там жил, пока не погиб на войне. И дядя Густав, пока не ушел на городскую бойню. И Отто-Отто, и тетя Мальхен тоже. Тогда она еще работала в школе в Шентале. Преподавала физкультуру и краеведение. Смотрите, не забудьте подрезать весной живую изгородь. Не то она очень скоро совсем одичает. Вернер закуривает новую сигарету. Опять? ВЕРНЕР. Это третья. МАТЬ. Ты со мной жульничаешь, совсем как Анна Бремер. Она всех обкрадывает. Я взяла с собой в душ зубную щетку и поставила ее там на подоконник. Вместе со стаканом и пастой, и зубным эликсиром, и со всем остальным. А потом пошла за купальной шапочкой. И знаешь почему? Чтобы волосы не засорили сток. Будто бы. Все Лемке. Ну так вот, я возвращаюсь, а щетки нет. Паста, зубной эликсир, стакан - все на месте. И только зубную щетку утащила Анна Бремер. Голубую, с белой ручкой. А я собираюсь идти в душ и потому сначала еще раз пошла в туалет. Знаешь почему? Потому что я всегда делаю это перед душем. И когда я захотела туда войти, оказалось, что туалет занят. Так я стою в коридоре и жду. И кто оттуда выходит? А? Анна Бремер. Да-да, Анна Бремер, вот с таким животом. А я до этого все удивлялась, чего это она всегда торчит там целую вечность. А тут она выходит, и вот с таким животом. Ну а я, не успела она выйти, сразу в туалет. И что же исчезло там со стены?.. Полотенца, Вернер, все полотенца исчезли. И тут мне все стало ясно. Кто таскает полотенца, не побрезгует и зубной щеткой. И в вист она тоже жульничает. Пауза. Ну, говори же, наконец... ВЕРНЕР. Что? МАТЬ. Когда ты продал старую бойню? ВЕРНЕР. На прошлой неделе. Но это пока предварительный договор. А вот этот должна подписать ты. (Подает ей договор и показывает, где нужно подписать.) Вот здесь. МАТЬ. Двести тысяч? ВЕРНЕР. Да. МАТЬ. Хорошие деньги. ВЕРНЕР. Как раз на рефрижераторный фургон. МАТЬ. Я-то что имею с этого? ВЕРНЕР. Не будь этого договора, Руди обанкротился бы. Твой любимчик... МАТЬ. Отец никогда не был так беспощаден. (Подписывает.) ВЕРНЕР. Я пытался тебе дозвониться. МАТЬ. А теперь я даже не пою в хоре... Мать тащит чемодан обратно к столу. Вернер пытается ей помочь, на она с недовольством отталкивает его. Снимает пальто, вешает его в шкаф, достает из чемодана белье, недолго колеблется и кладет его в отделение покойной. Вернер делает подсчеты в блокноте. Мать ставит стул к шкафу и кладет чемоданы наверх. Что ты там снова считаешь? ВЕРНЕР. Остается несколько сотен лишних. На эти деньги я отправлю тебя к частному врачу. Договорились? МАТЬ. К врачу? ВЕРНЕР. Ты же больна. МАТЬ. Я? ВЕРНЕР. Ну эти твои приступы головокружения. МАТЬ. Наверное, ты что-то не так понял. ВЕРНЕР. Все равно, мама. Это не повредит. МАТЬ. Доктор Штеффен недавно умер. ВЕРНЕР. Доктор Штеффен? МАТЬ. Тот, что извлек из меня всех вас. Даже доктору не удается избежать этого. ВЕРНЕР. Есть же другие, мама. МАТЬ. А-а-а, другие... Пауза. А это мой рождественский подарок? ВЕРНЕР. Открывай. МАТЬ. Подарки принято ставить под елку. ВЕРНЕР. Давай, я открою. Достает из коробки маленький телевизор. Ну как? МАТЬ. Боже мой, вот это сюрприз! ВЕРНЕР. Чтобы ты была совершенна независима. МАТЬ. Совершенно независима, да-да-да... ВЕРНЕР (включает телевизор). Это потому, что ты написала насчет половины десятого. Нравится? Японский. МАТЬ. Да, да, чудесный. Мать складывает приготовленные подарки в коробку из-под телевизора и передает ее Вернеру. Я приклеила маленькие ярлычки с вашими именами. Чтобы вы знали, кому что. ВЕРНЕР. Спасибо, мама. МАТЬ. Поздравь от меня детей. И Ильзу. ВЕРНЕР. Спасибо. А я желаю тебе здоровья. Пауза. И веселого Рождества, мама. Пауза. Вернер выходит. Мать садится на незастланную кровать. Телевизор работает, но она не смотрит на него. Медленное затемнение. --------------------------------------------------------------- Постановка и публичное исполнение пьесы - только по письменному разрешению автора перевода. ls.buhov@mtu-net.ru