Готхольд-Эфраим Лессинг. Басни в прозе
----------------------------------------------------------------------------
Перевод Н.Н. Кузнецовой
М., Государственное издательство художественной литературы, 1953
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
Я лежал у тихого ручья в глубочайшем одиночестве леса, где мне не раз
удавалось подслушать речь животных, и старался надеть на одну из моих сказок
то легкое поэтическое украшение, которое с такой охотой носит избалованная
Лафонтеном басня. Я размышлял, выбирал, отбрасывал, мой лоб пылал - и все
напрасно! На бумаге не появилось ни строчки. Разгневанный, я вскочил, и
вдруг... сама муза басни предстала передо мной.
И она произнесла с улыбкой:
- Ученик, к чему эти напрасные усилия? Правде нужно очарование басни,
но к чему басне очарование гармонии? Ты хочешь самую пряность сделать более
пряной? Оставим вымысел поэту, а это повествование пусть исходит от
безыскусного историка, как смысл его исходит от философа.
Я хотел ответить, но муза исчезла. "Исчезла? - слышу я вопрос читателя,
- ужель ты не мог придумать нечто более похожее на правду! Вложить эти
поверхностные выводы - плод своего бессилия - в уста музы! - Да это ж самый
низкопробный обман!.."
Превосходно, мой читатель! Муза мне не являлась. Я просто рассказал
басню, а мораль к ней придумал ты сам. Я же не первый и не последний из тех,
кто выдает свои фантазии за откровения божественного существа.
- Назови-ка мне такого умника среди зверей, которому я не могла бы
подражать! - хвалилась обезьяна лисице.
Лисица же возражала:
- А ты попробуй назвать того недостойного зверя, которому придет в
голову подражать тебе!
Писатели моей страны!.. Надо ли говорить еще яснее?
От повальной болезни у пастуха погибли все его овцы. Узнав об этом,
волк явился выразить свое соболезнование.
- Пастух, - молвил он, - правда ли, что тебя постигло такое ужасное
несчастье? Ты лишился всех своих овец? Милых, кротких, жирных овец! Мне так
жаль тебя, что я готов плакать горькими слезами.
- Благодарю, господин Изегрим, - ответил пастух, - я вижу, что у тебя
очень добрая душа.
- Его душа, - сказал пастуху пес Гилакс, - всегда такова, когда он сам
страдает от несчастья ближнего.
- Мой отец, да прославится навеки его имя, был настоящим героем! -
сказал волчонок лисице. - Какой ужас наводил он на всю округу! Он одержал
одну за другой более двухсот побед над своими врагами, отправив их черные
души в царство тления. Ничего нет удивительного, если его в конце концов
одолел единственный враг.
- Именно так выразился бы оратор на его похоронах, - сказала лисица, а
сухой историк добавил бы:
"Те двести врагов, над которыми он одержал одну за другой победы, были
овцы да ослы; а единственный враг, одолевший его, был первый бык, на
которого он отважился напасть".
- Сейчас я полечу! - воскликнул гигантский страус, и весь птичий народ
собрался вокруг него, в самом деле надеясь посмотреть на такое диковинное
зрелище. - Сейчас я полечу! - воскликнул он еще раз, распростер огромные
крылья и понесся вперед, подобно кораблю с поднятыми парусами, не покидая
земли ни на секунду.
Вот вам поэтическое изображение тех непоэтических умов, которые в
первых строках своих длиннейших од щеголяют гордыми крылами, грозятся
залететь выше облаков и звезд и все же остаются верны бренному праху земли!
Осел сказал Эзопу:
- Когда ты опять произведешь на свет какую-нибудь побасенку про меня,
дай мне там сказать что-либо благоразумное и глубокомысленное.
- Ты - и глубокомыслие! - ответил Эзоп. - Как можно это сочетать? Разве
тогда не скажут люди, что ты учитель морали, а я осел?
Волк лежал при последнем издыхании и обозревал испытующим взглядом
прожитую им жизнь:
- Конечно, я грешник, однако, надеюсь, не самый великий. Я делал много
зла, но много и добра. Помню, как-то раз ко мне подошел отбившийся от стада
ягненок, и так близко, что я легко мог задушить его, но я ему не сделал
ничего дурного. В ту же пору я выслушал с удивительнейшим равнодушием
насмешки и издевательства овцы, хотя поблизости и не было сторожевых собак.
- И все это я могу подтвердить, - перебила его приятельница лиса,
помогавшая ему приготовиться к смерти, - ибо я очень хорошо помню все
обстоятельства того дела. Это было как раз тогда, когда ты так мучился,
подавившись костью, которую тебе потом добросердечный журавль вытащил из
глотки.
Протискиваясь в низенькую дверцу конюшни, бык разнес рогами в мелкие
щепы верхний косяк.
- Смотри-ка, пастух! - воскликнул теленок. - Уж я-то не нанесу тебе
такого ущерба.
- Как мне было бы приятно, - возразил тот, - если бы ты смог нанести
мне его!
Речь теленка есть речь мелких философов. "Злой Бейль! Не одну праведную
душу лишили покоя его дерзкие сомнения!" - Ах, господа! С какой охотой
отказались бы мы от нашего покоя, если бы каждый из вас мог стать Бейлем.
Зевс дал лягушкам нового царя: вместо безобидного чурбана - прожорливую
водяную змею.
- Если ты хочешь быть нашим царем, - кричали лягушки, - почему ты нас
глотаешь? И змея отвечала:
- Потому что вы просили меня в цари.
- А я не просила тебя! - воскликнула одна из лягушек, которую змея уже
пожирала глазами.
- Вот как? - сказала змея. - Тем хуже! В таком случае придется
проглотить тебя за то, что ты не просила меня в цари.
Много лет тому назад нашла лисица маску комедианта, пустую изнутри, с
широко раскрытым ртом.
- Вот так голова! - промолвила она, разглядывая ее. - Без мозга и с
открытым ртом! Не была ли она головой болтуна?
Эта лисица знала вас, неумолчные ораторы, строгие судьи, готовые
осудить нас за самые невинные проявления наших чувств.
Ворона несла в когтях кусок отравленного мяса, которое рассерженный
садовник подбросил для кошек своего соседа.
И только она уселась на старый дуб, чтобы съесть свою добычу, как
подкралась лисица и воскликнула, обращаясь к ней:
- Слава тебе, о птица Юпитера!
- За кого ты меня принимаешь? - спросила ворона.
- За кого я тебя принимаю? - возразила лисица. - Разве не ты тот
благородный орел, что каждый день спускается с руки Зевса на этот дуб и
приносит мне, бедной, еду? Почему ты притворствуешь? Иль я не вижу в
победоносных когтях твоих вымоленное мной подаяние, которое мне твой
повелитель все еще посылает с тобою?
Ворона была удивлена и искренно обрадована тем, что ее сочли за орла.
"Незачем выводить лисицу из этого заблуждения", - подумала она.
И, преисполненная глупого великодушия, она бросила лисе свою добычу и
гордо полетела прочь.
Лиса смеясь подхватила мясо и с злорадством съела его. Но скоро ее
радость обратилась в болезненное ощущение; яд начал действовать, и она
издохла.
Пусть бы и вам, проклятые лицемеры, в награду за ваши хвалы не добиться
ничего, кроме яда.
- О я, несчастный! - плакался скряга своему соседу. - Этой ночью у меня
похитили сокровища, которые я укрыл в моем саду, а на их место положили вот
этот проклятый камень.
- Ты все равно бы не воспользовался своими сокровищами, - отвечал ему
сосед. - Вообрази, что этот камень и есть твое сокровище, и ты ни насколько
не обеднел.
- Если б я даже ни насколько не обеднел, разве не стал другой настолько
же богаче! Другой - настолько же богаче! Вот что сводит меня с ума.
Лисица видела, как ворон крал пищу с жертвенников, тем самым существуя
за счет жертв, приносимых богам. И она размышляла про себя: "Хотела бы я
знать, потому ли ворону достается часть жертвоприношений, что он - вещая
птица, или его считают вещей птицей потому, что у него хватает дерзости
делить жертвы с богами".
Я знаю одного поэта, которому крикливые похвалы его мелких подражателей
повредили больше, чем завистливое презрение строгих ценителей искусства.
- Он ведь кислый! - сказала лисица о винограде после безуспешных
попыток допрыгнуть до него. Ее слова услышал воробей и произнес:
- Этот виноград кислый? Мне он не кажется таким!
Он подлетел к нему, попробовал и, найдя его чрезвычайно сладким,
подозвал сотню своих собратьев - любителей полакомиться.
- Попробуйте-ка, попробуйте же! - кричал он. - Лисице взбрело в голову
назвать этот превосходный виноград кислым!
Они все попробовали, и через несколько мгновений виноград был приведен
в такое состояние, что ни одна лисица не пыталась больше его доставать.
- Ну, скажи пожалуйста, почему ты так жадно цепляешься за одежду
прохожего? - спросила ива у тернового куста. - Чего ты хочешь? К чему она
тебе?
- Ни к чему! - ответил терновый куст. - Она мне вовсе не нужна. Я
просто хочу разорвать ее.
Ну что сказать тем поэтам, которые так любят парить где-то в
поднебесье, выводя из терпения большинство своих читателей? Только то, что
однажды сказал соловей жаворонку: "Друг мой, ты улетаешь так высоко, чтобы
тебя не было слышно?"
(В семи частях)
Когда злодей волк дожил до преклонного возраста, он принял хитрое
решение подружиться с пастухами. И вот он отправился в путь и пришел к
пастуху, стада которого паслись ближе всего к его логову.
- Пастух, - заговорил он, - ты называешь меня кровожадным разбойником,
а ведь я на самом деле не таков. Правда, когда я голоден, мне приходится
пользоваться твоими овечками, - ведь голод причиняет страдания. Избавь меня
от голода, сделай так, чтобы я всегда был сыт, и тогда ты будешь мною вполне
доволен. Ведь я самое кроткое, самое смирное животное, когда сыт.
- Когда ты сыт? Не спорю. Но когда же ты бываешь сыт? Ты и жадность -
ненасытны. Ступай своей дорогой!
II
Ничего не добившись, волк пошел ко второму пастуху.
- Пастух, тебе известно, что за год я могу утащить у тебя немало овец,
- так начал он свою речь, - если же ты согласишься давать мне каждый год
шесть овец, этого с меня будет довольно. И твои собаки тебе будут тогда,
конечно, не нужны, и сам ты сможешь спать спокойно.
- Шесть овец, - промолвил пастух, - да это ж целое стадо!
- Ну ладно, ради тебя я готов довольствоваться пятью, - сказал волк.
- Нет, ты шутишь - пять овец! Больше пяти я даже Пану не приношу в
жертву за весь год.
- Может быть, четыре? - спросил волк, на что пастух только насмешливо
покачал головой.
- Три?.. Две?..
- Ни одной! - был наконец ответ. - Ведь это ж глупо - платить дань
врагу, от которого меня может уберечь моя бдительность.
"Два раза не бывать, зато третий раз - не миновать!" - подумал волк,
подходя к третьему пастуху
- Как мне неприятно, что я прослыл среди вас пастухов, за самого
жестокого, самого бессовестного зверя, - проговорил он. - Но тебе, Монтан, я
сейчас докажу, насколько несправедливы ко мне люди. Давай мне только каждый
год по овце, и твое стадо может преспокойно пастись в лесу, который
считается опасным из-за меня. Одна овца - какой пустяк! Можно ли быть более
великодушным, более бескорыстным, чем я сейчас? Ты смеешься пастух? Чему же
ты смеешься?
- О, ничему! Скажи-ка лучше, приятель, сколько тебе лет? - спросил
пастух.
- Какое тебе дело до моих лет? Как бы я ни был стар, я еще в состоянии
задушить твоих самых любимых ягнят!
- Не сердись, старина Изегрим! Жаль только, что немного запоздал ты со
своим предложением. Твои изъеденные зубы выдают тебя. Ты представляешься
бескорыстным только для того, чтобы с большей легкостью и наименьшей
опасностью добывать себе пропитание.
Волк разозлился, но все же овладел собой и пошел к четвертому пастуху.
У того как раз перед тем издох его верный пес, и - волк воспользовался этим
обстоятельством.
- Пастух, - заговорил он, - я поссорился с моими собратьями в лесу, и
уж теперь мне с ними никогда не помириться. А ты знаешь, что добра тебе от
них не ждать. Если же ты возьмешь меня вместо твоего умершего пса, ручаюсь,
что не видать им твоих овец, как своих ушей.
- Ты, что же, хочешь защищать их от своих собратьев в лесу? - промолвил
пастух.
- Ну да, о чем же я веду разговор! Разумеется!
- Что ж, это не дурно! Но если я приму тебя в свое стадо, кто тогда
защитит моих бедных овец от тебя? Взять вора в дом, чтобы защититься от
воров вне дома, - это мы, люди, считаем...
- Я вижу, ты начинаешь читать мораль, - сказал волк. - Прощай!
- Если бы не моя старость! - заскрежетал зубами волк. - Но ничего не
поделаешь, надо считаться с обстоятельствами. - И он пришел к пятому
пастуху.
- Знаешь ли ты меня, пастух? - спросил волк.
- По крайней мере я знаю подобных тебе, - ответил пастух.
- Подобных мне? В этом я сильно сомневаюсь. Я ведь волк особенный, и со
мной стоит подружиться - тебе и всем другим пастухам.
- А что ж в тебе особенного?
- Я не в силах задушить и съесть живую овцу, хотя бы это стоило мне
жизни. Я питаюсь только мертвыми овцами. Разве это не похвально? Разреши мне
наведываться время от времени к твоему стаду и узнавать, не издохла" ли...
- Не теряй даром слов! - сказал пастух. - Если хочешь, чтобы мы были
друзьями, ты не должен вообще есть овец, хотя бы и мертвых. Зверь, который
питается мертвыми овцами, скоро научится принимать за мертвых - больных, а
за больных - здоровых овец. Так что не рассчитывай на мою дружбу, а ступай
своей дорогой.
"Чтобы достичь своей цели, мне надо пожертвовать самым дорогим!" -
подумал волк. И он пришел к шестому пастуху.
- Пастух, нравится ли тебе моя шкура? - спросил волк.
- Твоя шкура? - сказал пастух. - Дай-ка погляжу! Она хороша. Видать,
тебя не часто рвали собаки.
- Так слушай же, пастух. Я стар и протяну недолго. Корми меня до самой
моей смерти, а за это я завещаю тебе мою шкуру.
- Вот так раз! - сказал пастух. - И ты решил прибегнуть к уловкам
старых скряг? Нет, брат, в конце концов твоя шкура станет мне в семь раз
дороже, чем она стоит. А если ты в самом деле хочешь сделать мне подарок,
давай ее сейчас!
С этими словами пастух схватился за свою дубину, и волк убежал.
- О бессердечные! - воскликнул волк, впадая в безмерную ярость. - Так
пусть же я умру вашим врагом раньше, чем меня убьет голод. Ведь лучшего вы
не хотели!
Он побежал, на ходу врываясь в жилища пастухов и набрасываясь на их
детей; и прежде чем пастухи его убили, он доставил им немало хлопот.
И тут самый мудрый из них сказал:
- Пожалуй, мы совершили ошибку, доведя старого разбойника до крайности
и лишив его всех возможностей исправиться, хотя свое решение исправиться он
принял поздно и под давлением обстоятельств.
Тебя раздражает, о любимец муз, крикливое сборище парнасского сброда?
Так услышь же от меня то, что однажды довелось услышать соловью.
- Спой, любезный соловей! - воскликнул как-то раз чудесным весенним
вечером пастух, обращаясь к молчавшему певцу.
- Ах, - промолвил соловей, - лягушки подняли такой крик, что у меня
пропала всякая охота петь. Или ты их не слышишь?
- Да, я их слышу, - возразил пастух, - но разве не твое молчание
повинно в том, что я слышу их?
- Эх вы, горемыки-муравьи! - сказал хомяк. - Ну к чему вы трудитесь все
лето, а собираете так мало? Вот если бы вы посмотрели на мои запасы!
- Знаешь что, - отвечал ему муравей, - если у тебя запасы больше того,
что тебе нужно, то правильно поступают люди, разрывая твои норы, опустошая
твои кладовые и заставляя тебя поплатиться жизнью за твою хищническую
жадность!
Два мальчика задумали сыграть в шахматы. Но так как среди фигур
нехватало коня, они поставили вместо него лишнюю пешку, отметив ее
надлежащим значком.
- Эй, - закричали другие кони, - откуда вы, господин "Раз-два, левой"?
Мальчики услыхали их насмешки и сказали:
- Замолчите! Разве он не выполняет те же обязанности, что и вы?
Гилакс - пес из породы волкодавов - охранял кроткого ягненка. Его
увидел Ликодес, походивший тоже своей шерстью, мордой и ушами скорее на
волка, нежели на собаку, и набросился на него.
- Волк, - закричал он, - что ты делаешь с этим ягненком?
- Ты сам волк! - возразил Гилакс (они обознались оба). - Пошел прочь,
иначе ты будешь иметь дело со мной, его защитником!
Но Ликодес хотел силой взять ягненка, а Гилакс хотел силой удержать
его, и бедный ягненок (хороши защитники!) был разорван на куски.
Осел повстречался голодному волку.
- Пожалей меня, - сказал он, дрожа всем телом, - ведь я бедное, больное
животное. Посмотри только, какой шип торчит у меня в ноге.
- В самом деле, мне жаль тебя, - ответил волк, - и моя совесть
обязывает меня освободить тебя от этих страданий.
Едва он промолвил последнее слово, как осел был разорван на куски.
К колыбели маленького принца, ставшего впоследствии одним из величайших
правителей своей страны, подошли две добрые феи.
- Я подарю своему любимцу, - сказал одна, - зоркий взгляд орла, от
которого в его обширном государстве не укроется ни одна мельчайшая мошка.
- Твой подарок прекрасен, - прервала ее другая фея. - Принц будет
прозорливым монархом. Однако орлу свойственна не только зоркость,
позволяющая ему заметить мельчайшую мошку; орлу свойственно и благородное
презрение к преследованию их. И пусть это свойство принц получит в подарок
от меня.
- Благодарю тебя, сестра, за это мудрое ограничение. И в самом деле,
многие короли стали бы куда более великими, когда б они, обладая столь
большой проницательностью, не унижались до занятий мелкими делами.
Ода
Перевод В.Е. Гаккель-Аренс
Ты, милостью которого некогда жил Гораций, кому жизнь без покоя, без
удобств, без вина, без обладания возлюбленной не была бы жизнью, ты, живущий
сейчас милостью Горация, ты, кому жить без славы в памяти потомства горше,
чем быть ему вовсе неизвестным; ты, о Меценат, оставил нам свое имя, которое
присваивают себе богатые и могущественные и которым одаривают их голодные
писаки; но оставил ли ты нам, кроме своего имени, хоть что-нибудь?
Кто в наши железные дни, здесь, в стране, обитателями которой все еще
остаются древние варвары, кто таит в себе искру твоей любви к людям, твоего
благодетельного честолюбия, стремящегося быть опорой любимцев муз?
Как я искал вокруг хотя бы бледного слепка с тебя! Искал глазами
нищего! А какие это зоркие глаза!
Наконец устал я от поисков и хочу излить горький смех на ложных
подражателей.
Вот правитель прикармливает толпу остроумцев и по вечерам, когда он
шутками хочет отвлечься от государственных забот, делает из них своих
веселых советчиков. Как многого недостает ему, чтобы быть Меценатом!
Никогда не буду я способен играть столь низкую роль, даже если бы и
можно было получать ордена.
Пусть король властвует надо мной; как бы он ни был могущественен, но
лучшим он себя пусть не воображает. Он не в силах назначить мне такую
пенсию, которая была бы достойна того, чтобы совершать подлости.
Кернер, сластолюбец, влюбился в мои песни. Он видит во мне подобного
себе. Он ищет моего общества. Я мог бы ежедневно пировать у него,
безвозмездно напиваться с ним и безвозмездно же обнимать самых дорогостоящих
девиц, если бы только я не считался с моим достоинством и соглашался
восхвалять его, как второго Анакреона.
Анакреона, от которого избави нас небо! У которого подагра, да еще и
некая другая болезнь, а ее, как предполагают, привез из Америки Колумб.
Прозаические басни Лессинга вышли в 3-х книгах в 1759 г. с приложением
трактата "Рассуждение о басне". В этом трактате Лессинг выступил с критикой
взгляда на басню как на изящный аллегорический рассказ в стихах (призванный
"поучать забавляя") - взгляда, которого придерживались крупнейший
французский баснописец Лафонтен и теоретики классицизма - Удар де ла Мотт и
Батте. Как просветитель, Лессинг выдвинул на первый план серьезное,
морально-воспитательное значение басни. Цель басни с его точки зрения -
наглядное изображение при помощи какого-нибудь частного случая определенной
моральной истины. Вся композиция басни должна быть подчинена этой цели:
басня должна быть максимально кратка и точна, чтобы ничто не отвлекало в ней
внимание читателя от нравственной идеи. "Краткость, - пишет Лессинг, - душа
басни". Таковы басни Эзопа. Свои собственные басни Лессинг пишет в прозе,
иллюстрируя ими свою теорию. В теоретических воззрениях Лессинга и в его
баснях наряду с тяготением к реализму сказалось значительное влияние
рационализма, характерного для просветителей.
Видение
Эта басня излагает в поэтической форме учение Лессинга о басне.
Подарок фей
Басня направлена против Фридриха II и установленной им системы
мелочного полицейского надзора над населением.
Last-modified: Sun, 11 Feb 2001 12:16:17 GMT