в стену. Сигнализация или переговорное устройство? Он посветил себе крошечным, как пальчиковая батарейка, фонариком. Увидел небольшой микрофон. Странно, зачем в сигнализации микрофон? -- А, была не была, -- шепнул Алтухов и повернул ручку. Дверь открылась. Никакой сирены. Он быстро закрыл за собой дверь и нащупал выключатель. Насилу нашел: шарил по привычке над головой, а он под рукой, на уровне бедра. На секунду включил и выключил свет. Резануло по глазам, но теперь он знал планировку. Он находился в начале небольшого коридора, который вел к противоположной двери через весь дом. Снаружи он казался гораздо больше по размерам, чем внутри. Слева, в пяти шагах от Алтухова, кухня, он увидел раковину. Справа напротив -- гостиная, дверь закрыта, но это наверняка гостиная. За ней вдоль по коридору стена, она обрывается, дальше лестница наверх. Не очень-то и уютно. Как же искать кладовку и шкафы? Наверняка кладовка под лестницей, а шкафы на втором этаже. Но с минуты на минуту может приехать полиция, бывают ведь неслышные сигнализации. Зря он это дело затеял. Вот только одним глазком под лестницу за-глянет и выйдет с черного хода. Алтухов на мгновение включил фонарик, определив траекторию движения, и выключил его от греха подальше. Подошел к лестнице, нащупал перила. И в тот момент, когда он взялся за ручку кладовки, которая и впрямь оказалась под лестницей, в углублении, в нише, кто-то живой натолкнулся на него в темноте. "Полиция", -- подумал Алтухов, потом изменил решение: -- "Хоупек". Сначала обоих взяла оторопь, человек, вошедший в дом с черного хода и развернувшийся к двери, чтобы осторожно прикрыть ее, почувствовал, как его пятая точка прислонилась к чужой живой субстанции, которая зашевелилась и вздохнула. -- Ну, наконец-то, -- остервенело проскрежетал, разворачиваясь, незнакомец и ударил кулаком предположительно в челюсть Алтухову. Но тот успел повернуться и отогнул голову, ибо его глаза уже привыкли к темноте, и дал сдачи -- съездил по уху незнакомца, удивившись, почему это Хоупек заговорил на родном рязан-ском? -- Ты, блин, у меня дождешься, Хоупек, -- прорычал незнакомец и схватил Алтухова за грудки, -- получай! Костя почувствовал, как хрустнула его родная челюсть, и разозлился. -- Витек, ну ты придурок! С этими словами он обхватил шею Похвалова, пригнул его голову вниз и хорошенько долбанул по похваловскому лбу коленкой. Тот обмяк и свалился на пол. Алтухов быстро включил фонарик. Он не ошибся: это действительно был Виктор Степанович собственной персоной. Алтухов вынул из внутреннего кармана куртки наручники и надел на Похвалова. Потом потрепал его по щеке. -- Вставай, хватит валяться. А ты вор -- Похвалов... Вдруг Алтухов услышал, как к дому подъехала машина. -- Полиция, -- шикнул Алтухов. -- А ну, живо! -- Ты кто? Ты не Хоупек! -- От Хоупека слышу! Выметайся! Алтухов открыл заднюю дверь и выпихнул скукоженного Похвалова на тропинку, ведущую к ограде. -- Чешем отсюда, по-быстрому. Я из-за тебя на международный конфликт не полезу. Похвалов побежал с пристегнутыми спереди руками вперед к зеленому ограждению. -- Дорогу знаешь? -- Куда? -- В гостиницу! -- У меня там машина, на стоянке. А ты кто, мужик? -- Северный олень! Как щас дам! -- на бегу шепнул Алтухов. Со стороны это выглядело мирной спортивной пробежкой двух спортсменов-дилетантов, если бы не пять часов утра и не владения дома престарелых, в которых тренировались эти двое. -- Тут сторожей нет, что ли? -- А чего им сторожить? -- Ну, дворец! Мы случайно не на территории королевского замка? Похвалов покосился на спутника. -- Беги, беги! Долго еще? -- Долго. Это дворец для престарелых, а ты кто? -- Это ты журнал Хоупеку подбросил? Похвалов остановился и опустил руки до известного предела: -- Я дальше не пойду. -- Ты еще молод, тебя здесь не оставят, а потом тебя ждут российские просторы, если на тебе только одно убийство. А где Хоупек? Похвалов смачно выругался. -- Мы, блин, щас будем с тобой тут стоять и байки друг другу травить! Слышь, пусти! Мне журнал нужно забрать! -- Ладно, не трясись, отмажу я тебя с этим журналом. Завтра отмажу, если скажешь, где Хоупек. -- Ты что, мужик? Я ж тебя за него принял! Ты забыл? -- Да, верно. Ну, отдышался? Спортом надо больше заниматься, побежали, показывай дорогу. Они перебежками преодолели королевский парк, особенно таинственный в предрассветное время, похожий на парки с картин художников Ренессанса, и спустились к мосту Карла IV. -- Ты куда меня вывел? -- спросил Алтухов. -- Все правильно, теперь в обход Дворца инвалидов, в обратном направлении, полезли в гору. Можешь не говорить, кто ты. Я и так знаю. Ты человек Мошонки! Угадал? -- Загадки разгадываешь? Ну-ну. -- А куда ты меня повезешь? Убивать? Убивать, да? Похвалов явно впал в истерику. Алтухов, как Медный всадник, скакал за бедным Евгением по бульвару Шумана, пока не вспомнил, что у него в руках пистолет, а на его Евгении наручники, сверкающие в свете фонарей и редких встречных автомобилей. -- Остановись, чего мы бежим-то? -- сказал Константин Константинович. -- Давай сюда свое кашне... Он перекинул через наручники небольшое шелковое кашне Похвалова, а сам засунул пистолет за пояс. Они пошли шагом к видневшейся за перекрестком стоянке. -- Алтухов моя фамилия. Полковник ФСБ, из управления по борьбе с экономическими преступлениями. А где папки, сынок? Похвалов заметно повеселел. Фээсбешник ему понравился, мужик что надо. Проезжая мимо дома Ганса Хоупека, они не заметили ничего особенного: ни полицейских машин, ни вообще каких-либо транспортных средств рядом с особняком не оказалось. -- Может, померещилось? -- весело предположил Алтухов. -- Засвечусь я с журналом, -- озадаченно вздохнул Похвалов, -- как ты меня вычислил-то? -- Так ты ж за журналом приходил, сосед. Они поднялись в номер Похвалова, причем провокации со стороны Виктора Степановича, как ожидал Алтухов, не последовало. ПРОИСХОЖДЕНИЕ За окном уже рассвело. В раздумье над не-ожиданной новостью, ломавшей все логические цепочки, Стас и Македон переглянулись. Если Финк и Хоупек действительно братья, тогда это меняет дело и снимает подозрения в убийстве Финка с его кузена Ганса Хоупека. -- Можа, с Сеней связаться? -- спросил Македон. -- Дура, что ты языком треплешь! Козел! Какой брат? -- обратился Стас к пленнику. -- Толком говори. -- Я, я, кузен. Его отец пропал без вести в России во время Второй мировой войны. Мы считайт его мертвым, молились за упокой. Мой отец Фридрих Хоупек сгинулся на войне, и мы не знали где. Мой мутер -- по рождению Кюхельбеккер, имела брата от первого брака своего отца. Они почти не встречались, только в раннем детстве несколько раз, когда мутер привозили в Берлин. Это было еще в тридцатые годы. Потом мутер со своим отцом переехала в Германию на долгие двадцать лет, но ее старшего брата уже увезли в Мюнхен. Больше они не виделись. Потом в Чехословакию, когда она стала европейской. И вот это и был отец Адольфа, мы разыскали его только в восемьдесят четвертом году. То есть уже не его, а первым делом Адольфа. -- Заливаешь! -- не поверил Македон. -- Где папки? -- Ну, что вы заладили? -- не выдержал Хоупек, и его снова поместили под воду в чем мать родила: в трикотажной спортивной куртке и джинсах "Левис". Вода уже была голубой, джинсы красились. Поскольку рот у старика не был опломбирован, он продолжал рассказывать, как он с матерью разыскал двоюродного брата и почему фамилия приватизатора -- Финк, а не Кюхельбеккер. Дело в том, что после развода Фридрих Кюхельбеккер, дед Хоупека, тотчас женился на его бабке, молодой красавице, дочери крупного фабриканта, поэтому первая жена Фридриха дала сыну свою фамилию и уехала из Берлина в Мюнхен, где скончалась вскоре после известия о том, что ее сын пропал без вести под Россией. Так он выразился: под Россией. -- Стас, позвони, телефон работает, -- снова попросил Македон, -- если он не убивал, значит, и папки... -- Заткнись, без тебя знаю, что делать, потом проверят, куда звонили, прикинь, что будет, -- Македон обратился к Хоупеку: -- А зачем ты приезжал в Россию и как объяснить, что приехал ты в день, когда пришили двоих и пропали важные государственные документы, а отчалил, когда убили еще одного человека: в том же, кстати, доме? -- Клянусь, я никого не убивал, никого, -- заплескался Хоупек, он уже еле разговаривал, но еще шевелился. -- Ну, ты еще тут заплыв устрой. Не брызгайся, я говорю, -- проговорил Македон. Этот второй был эдаким важным сморчком. Он был чрезвычайно смугл, смуглость его еще сильней подчеркивали почти прямые, черные как смоль волосы, черные глаза и особый мертвый цвет кожи в складках возле губ и под глазами. Вот беда, ростом бандит не задался. Но по всему было видно, что в этой бригаде Македон -- мозговой центр. -- Я прилетел в Москву в четыре часа дня, а в город до аэропорта добирался еще два часа. Как я мог кого-то убить, если я еще час устраивался в гостиницу? Это все проверяемо. Послушайте, в моей сумке есть билет. О, это счастье! Там есть билет на самолет в Москву из Карлсбада, посмотрите, там должно быть время прилета. -- Время? -- Македон вышел из комнаты и спустился к машине. Еще двести лет прошло с тех пор, как он ушел. При этом Стас стал забавляться с головой связанного Хоупека. Он легко нажимал на нее, и она уходила под воду, потом Хоупек отталкивался ботинками от противоположной стенки и выныривал обратно, фыркая и мотая головой. -- Оставь его, -- приказал Македон, -- вот билет: прилет четыре сорок. Он не врал. -- А зачем он все-таки приезжал в Москву? -- У меня там женщина, -- наконец выдавил из себя Ганс Хоупек. ТАРАКАНЬЯ НАСТОЙКА И ШОКОЛАД Алтухов втолкнул Похвалова в номер и запер дверь на ключ. -- Вы меня, выходит, заранее вычислили? -- спросил Похвалов, валясь в кресло. Ноги не держали его после ночных волнений и бега, отнимались от усталости. -- На этот вопрос я тебе завтра отвечу, -- когда сам узнаю. И слушай, давай на "ты". Я тут по дороге смекнул кое-что. Вопросы у меня к тебе, мафаня. Похвалов улыбнулся и попросил включить электрический камин. -- Слушай, братан, посмотри в холодильнике, там шоколад должен быть, страсть как хочется шоколаду, -- еще попросил Похвалов. Алтухов вытащил из холодильника шоколад и выбрал две бутылочки коньяка "Не пей, Лион". -- Начнем все по порядку, Виктор Степанович, -- произнес Алтухов, откусывая от целой плитки и запивая этим мерзким напитком -- "Машенька -- тараканов нет". (Шутка. Отличный был коньяк. "Camus".) -- А для порядку вот тебе моя ксива. -- Убедительно. А это, -- он потряс наручниками, -- гарантированное молчание до суда? -- Ну, вот. Скажи ты мне, тут случайно господин Ганс Хоупек не пробегал? -- Нет, я пасу его десятые или одиннадцатые сутки, я уже со счету сбился. Какой сегодня день недели? -- Весна. Так, второй вопрос: зачем ты его ищешь и почему сбежал из Москвы? -- Сегодня в дом я пробрался, потому что закинул туда журнал, на ступеньки. По его позе я определил бы, входил ли кто в дом. Газету бросил, пришлось из ящика достать, так газету убрал кто-то. Потом я бросил журнал, а сегодня ночью на меня как озарение какое нашло: по нему ж меня вычислить -- раз плюнуть. -- Правильно, я так и подумал, когда его поднял. -- Ну, а я к дому подъехал, гляжу -- журнала нет, я его на перилах-то не заметил, гляжу, нету на месте, вот я и забрался на участок, как обычно, с черного хода. Тебя за этого паразита принял, ты уж извини. -- Все ясно, но я, в общем-то, не о том спрашивал. Зачем тебе Хоупек? -- Ты про войну компроматов слышал? Газеты читаешь? -- спросил Похвалов, пошарив среди газет на столике. -- Да сними ты эти браслеты с меня. Алтухов помешкал и снял наручники. Витя Похвалов развернул газету и показал Косте. -- Ну, это ты мне не объясняй, я у тебя в Торговом агентстве самолично в компьютерах долго рылся. -- Ну, и что тебе это дало? -- Пока только информацию и черные мысли о власть имущих. Прогнило все, как мост через болото. -- Документы не нашел? Правильно. У Мошонки -- возможности. Твой Нестеренко, или как его там, еще только за водителем пошел, чтобы в агентство ехать, а он уже знал. Мы как раз сидели в офисе Мошонки, там заседание шло, в перерыве мой друган Едигей интервью у него брал, а ему -- бац -- звонят. Что делать? У меня жена в соседнем подъезде. Все быстро решили, я звоню ей, а не сообразил, что мы уже фактически разошлись, она вообще квартиру сняла. -- Она тебе изменяла? -- напряженно спросил Алтухов, ему надо было почувствовать, искажает ли действительность орел Похвалов или откровенен. Тот засмеялся. Горько засмеялся -- почти за-плакал. -- Ее измены меня мало трогали, я сам... блин... ну, не могу я без бабцов, это ж как... вот как шоколад -- вкусно! -- А зачем с ней жил, зачем вообще женился, она у тебя первая? -- Она у меня третья и надеюсь, не последняя, вот, поверишь, не любил ее ни капли, я вообще не знаю, что это такое! А жаль, горе у меня. -- Ты к чему ведешь? -- насторожился Костя. -- Вся Москва уже знает, что это ты ее замочил. -- Да не душил я ее! -- в отчаянии крикнул Похвалов. Алтухов понял, что Похвалов ничего не знает про передозировку наркотика. Он уже давно выставил из холодильника все бутылочки, какие там были, а было их там много, и наблюдал, как Похвалов пьянеет. В таком состоянии он по крайней мере крикнул бы "не убивал я ее". -- Но после этого зрелища... Слушай, давай по порядку, ты потерял стержень разговора, -- сделал Витя замечание Алтухову. -- Ну, давай, на чем ты остановился? -- Так. Значит, женился, потому что самка породистая, ноги до ушей, в ушах по кэгэ золота, попа не висит, волосы... И еще папа начальник Мос-облснаба, хорошая должность, а что? В тот день, когда ты наши компьютеры шмонал, она с превеликим удовольствием папки помогла увезти. Я ей велел тащить их к Мошонке на дачу. А штука-то вся в том, что ей срочно нужен был развод. А я тянул кота за хвост. Мужик у нее, что ли, появился постоянный, я не лез. Ну просто издевался, не разводился и все. Понимаешь, обида меня взяла. Я из семьи простых военных, не подошел ей, валенок, вот я и бесился. Не в мужике дело. -- Она только тебя решила пошантажировать или и Мошонко тоже? -- Слушай, я тебе рассказываю. -- Погоди, не пей пока, -- попросил Алтухов. Похвалов посмотрел на него, но новую бутылочку отставил. -- Я во вторник ваще ее не нашел. Перетрухал, Мошонко орет: где папки, что происходит?! А я сижу на мокром, переживаю. На трубе -- может, позвонит. Может, на дачу приедет. -- Не дождался и утром поехал к ней на работу в универмаг... -- Угу. К Овечкину, ну ты знаешь. -- Забрал Наталью... -- помогал Алтухов. -- Нет, -- решительно заявил пьяный Витя, -- Натку. Мы ее, в смысле я, Наткой называли. Вот я ее забрал и посадил в машину, в свою. Перед тем обшмонал ее машинку, нашел хрен с маслом и презервативы рваные... -- Во сколько это было? -- Это было во вторник, в десять часов нуль-нуль. Я ее сграбастал вот так в машине и говорю: где, сука, папки? Вези меня к себе на хату, а то прямо здесь тебя пристрелю. И пистолет вынул. Она сначала послала меня, а потом, когда я ее наручниками к дверце пристегнул, успокоилась. Я говорю: "Тебя Мошонко ждет, ща поедем, и ты ему все расскажешь". А она говорит: поехали в Шарково, я там квартиру снимаю. Мы поехали. -- Зачем? -- Она сказала, что папки там. Мы приезжаем в квартиру. А там она мне и говорит: ну, вот теперь ты видишь, что папок у меня уже нет. Если ты, говорит, сегодня же мне развод не подпишешь и не переведешь на мое имя пятьсот тысяч долларов, эти папки уже ночью будут за границей, куда за ними приедет товарищ Русский (фамилия), и тебе -- пинг-понг. -- Мошонко знает, что Хоупек сотрудничает с Русским (фамилия)? -- сосредоточенно спросил Алтухов, это был один из основных вопросов его расследования. -- Ну, ты слушай сюда! -- возмутился Похвалов. -- Ща и до этого дойду. Я, конечно, никаких разводов и счетов не стал обещать, глупо, приковал ее снова к батарее, правда, трахнул, и ушел. А она мне кричит вдогон: я папки пролистала, я знаю, сколько эти документы стоят! -- А сколько? -- Да миллионов триста, не меньше. Эта дура решила на чужом горбу в рай въехать, прикинь. -- Во сколько ты ушел? -- В час ушел, даже раньше, а че там делать-то еще? -- Куда поехал? -- Поехал в "Октябрьскую", в номера. Мне подумать надо было. Позвонил Мошонке. Сказал про угрозы. Мошонко мне и говорит: во-первых, чердак, иди срочно разводись, хоть весь загс выкупи, а во-вторых, говорит: твоя баба, ты и плати, а в-третьих, если она Русскому (фамилия) угрожает, значит, здесь Хоупек уже крутится, как муха над навозом. Заграница! -- Значит, про их деловое партнерство Мошонко знал? -- А чего он только не знал. Перезванивает мне -- уже часа в три -- и спрашивает: ты слышал, что твоя жена нашему Фюреру, ну в смысле Финку, пятую точку лижет? Что у них свиданки? Что это он оплачивает хату в Шарково? Прикинь, за час все узнал. Я говорю, про Фюрера знал, но не думал, что это он ее засосал, мне Юсицков говорил, но мне-то что до них? "А то, -- говорит Мошонко, -- что Хоупек уже билет взял в Карлсбаде и прилетает сюда вечером, в четыре часа, за папками, а Финк с ним вчера сношался весь день по телефону. Овечкин с ним сейчас обедал у тебя под задницей, в ресторане, просил не дурить, привезти папки вечером ко мне на дачу. Тот прикинулся шлангом". -- Да...-- Алтухов переваривал сюжет, как сложный исторический роман, -- значит, вы уже днем знали, что папки у Финка? -- Финк Овечкину пригрозил, что если с ним что-нибудь случится, папки тут же всплывут в прокуратуре, в парламенте и у президента на столе. Шантажировал, понял? -- Он мог, -- кивнул Костя. -- А Мошонко мне еще приказал в баню явиться вечером, чтобы недоразумений не вышло, пока юсицковские ребята будут квартиру обшаривать. -- Так ты знал, что они там были? -- Знал, но Едигей с нами был. Не было Финка, мы, кстати, струхнули, что он не приехал. Очень на это надеялись. -- А как же тогда эти его ухаживания за Катей Мошонко? Похвалов устало улыбнулся: -- Мура все (не путать с МУРом), вишь, оказывается, моя баба ему больше понравилась. Давай помянем. -- Так кто же все-таки убил твою жену и Адольфа Финка? -- Ну не я же, -- Витя нервно растопырил пальцы. -- Хоупек их убил и папки забрал. Он думал, его вычислить трудно! Просчитался. -- Похоже, -- проговорил Алтухов, -- но почему же он сразу не улетел обратно? Похвалов постучал себя по лбу, показывая, что фээсбешник ничего не соображает: -- Ну, он же не сразу папки нашел, а потом, когда уже на Юсицкова наткнулся. Друга убил, жену убил, фашист недорезанный! На вопросе, почему же люди Мошонко, с их-то возможностями, не нашли Хоупека в Москве, Похвалов заснул, и только голос его разума мог бы разбудить его, но голос разума давно уже покинул узловатые связки галактики. СПАСЕНИЕ Ганса Хоупека нашли на дороге, ведущей с его виллы, в бесконтрольном состоянии, спустя трое суток со дня его похищения. Местность была пустынная, горное шоссе, окруженное лесистыми холмами, и лугами, вдруг проскакивающими в небольших просеках. К вилле Хоупека с этого шоссе давно никто не сворачивал. Но туристы, семья из Франции, заметили еще с подножия горы замечательную виллу с башенками и водонапорной башней, приняли ее издалека за замок, и решили заехать посмотреть на достопримечательность. Ганс Хоупек лежал на обочине в мокрой одежде и протягивал руку навстречу машине. Остановившийся "Рено" подобрал его, и Ганс Хоупек был отвезен в ближайший госпиталь. Он сообщил своим спасителям, что его похитили четыре дня назад двое русских и почти три дня с перерывами держали в холодной ванне. Они добивались от него драгоценностей и денег, не желая, видимо, убивать. В конце концов ему пришлось выдать им тайник, и теперь все его сбережения и застрахованное имущество -- в руках бандитов. Пресса, как водится, разразилась публикациями о наступлении русской мафии, добропорядочные чехи стали запирать свои машины, окна и дома, а на улицах старательно прислушивались, не звучит ли русская речь. Услышав же таковую, обязательно подходили к полицейским и указывали на русских. Мэр Карлсбада послал в больницу личную грамоту, присваивающую херру Гансу Хоупеку звание почетного гражданина города. В честь Ганса Хоупека были даны балы и приемы, пока тот доходил до кондиции на больничной койке. Ганс Хоупек был переправлен в правительственную клинику, где началось лечение его скоротечной пневмонии и психического расстройства. Поиски же русских похитителей, к сожалению, ничего не дали. ШВЕДСКИЙ СТОЛ В десять часов утра в номер Алтухова постучали. Костя крепко спал, а Виктор Степанович Похвалов, в помятом костюме, сполз со своего кресла и пошел открывать дверь. Ярослава Иераскова увидела перед собой заспанного чужого человека и, вынув голову из дверного проема, посмотрела на номер номера. "Сорок первый". -- О, звиняйтэ, хлопчик, я не помешала вашим занятиям? -- спросила она несколько смущенно, оглядывая Похвалова. -- А господийн Алтуфьеофф уже встал? Похвалов шмыгнул носом и отошел от двери. Но вдруг с Ярмилкой Иерасковой что-то случилось, лицо ее преобразилось, она быстро посмотрела на кровать, на которой в позе умершей мышки лежал Константин Константинович Алтухов, и побледнела. Похвалов даже оглянулся, тоже посмотрел. -- Во хорек! Да спит он, косоглазка, -- улыбнулся он, но почувствовал на своем лбу холодное дуло браунинга. -- Вы арестованы, мосье Бахвалофф! -- рявкнула Ярослава Иераскова и одной рукой закрутила запястье несопротивлявшегося Похвалова за спину, потом спрятала оружие и пристегнула мужика к вешалке, стоявшей в комнате. -- Да че вы меня всю ночь арестовываете-то? -- заныл тот. -- Алтухов, скажи ей, что я уже арестован. А дважды одного и того же человека за одно и то же недоказанное преступление в одно и то же время... по законам физики арестовать невозможно. Я гражданин России, требую русского адвоката... -- Где ты, интересно, русских адвокатов видел? -- прокряхтел, вставая, Алтухов. -- Вот, Ярмилочка, знакомьтесь, мосье Похвалов, собственной персоной. -- Блин, меня месьем... мосьей первый раз в жизни называют, -- пошутил Похвалов. Ярослава развернулась и ударила его по ребрам. Так, несильно, только шесть ребер сломала. Шутка. Поцарапала. -- Ну, мадемуазель Иераскова, у вас странные методы...-- пристыдил Алтухов, вышагивая по комнате в трусах и носках в поисках брюк. -- Слышь, Алтухов, мадемуазель -- это незамужняя по-ихнему? -- Не придуривайся, ты по заграницам больше моего поездил. -- А я есть хочу! -- ехидно сказал Похвалов. -- Мадемуазель Иераскова, предлагаю вам руку, нет, обе руки, правда, они затекли немного. Ярослава уже ничего не понимала, сидела на пуфике и тупо смотрела на волосатые ноги Алтухова. -- Так быстро ваше расследование кончилось, -- тихо произнесла она, -- за одну ничь! -- Что вы, нам еще Хоупека надобно спийматы! -- сказал Алтухов. -- Где, вы говорите, у него вилы? -- Ганса Хоупека сегодня нашли на дороге в Уткины Лазни. В лесу, -- сообщила Ярослава и включила телевизор. -- Я поэтому к вам так рано. Алтухов подскочил к ней, на ходу застегивая брюки, с таким лицом, будто застегивать брюки для него было, что для Серафимовой -- подпиливать ногти. -- Жив, но очень плох. -- Пытали? -- Нет, пока не пытали, спытаем, когда прийдет в себя. -- Били его? -- уточнил вопрос Алтухов. -- Нет, пока не били, а вы думаете -- надо? -- Слышь, Костыль, а что, папаша Иерасков на Украине гастролировал? -- спросил Похвалов, зачарованно глядя на украиноговорящую спецслужницу. -- А что? -- Она у тебя что -- хохлушка? ...К удивлению Алтухова, в ресторане еще не все разобрали со шведского стола, очевидно, мало было постояльцев из России. Рано просыпающиеся граждане свободной Чехии шарахались от двух русских, пришедших на завтрак, как лошади от машин, -- подпрыгивая. Ярослава вежливо улыбалась официантам, собирая из горячих баков и салатниц на свою тарелку то, что оставалось после Алтухова и Похвалова, то есть воздух. -- Я голодный, як зверь, як питон, -- обольщал Похвалов длинноногую Ярмилку. -- Слышь, старичок, я много тебе вчера наболтал? -- Прилично. -- Да я все помню. Ну ты скажи, ты мне веришь? -- Ешь давай, может, последний раз в этой гостинице. Ярослава, пока Ганс Хоупек в больнице, мы сможем постеречь этого змея в его номере? -- А... О! Это за счет вашей стороны! Сотрудников мы предоставим, да я сама подежурю, но номер мы не оплатим, у нас так не принято! -- Да я весь этаж куплю для тебя, королева моя! -- возликовал Похвалов, уминая жульен, жареный бекон, салат из макарон, сосиски по-немецки, колбасу докторскую, колбасу краковскую, колбасу языковую, сыры (одиннадцать видов), рыбу, миног, гринуй, устриц, жареные каштаны, картофель фри, запивая все это соком, кофе с молоком, газированной водой и сливками из маленьких наперстков для добавления в кофе. Когда он попытался насыпать себе в рот сахарный песок из бумажного пакетика, чтобы не пропало, его остановили. -- Ничего, но маловато, -- крякали мужчины, и Ярослава Иераскова проникалась все большей симпатией к этим добродушным жующим существам, начиная понимать русскую изюминку. -- А вот скажи, Витя, -- наконец, прокашлявшись и помыв руки в стеклянной вазочке с персиком, спросил Алтухов, -- что бы было, если бы ты Хоупека первым нашел? -- Вбыв бы, товарищ журналист! Это же на нем все три убийства, не за столом будь сказано. -- Откуда ты все знаешь? -- Умный! Уехал-то я, во-первых, потому что от шефа надо было скрыться. Но еще потому, что понял, когда два трупа в квартире мне показали: никто, кроме Хоупека, этого сделать не мог. Не юсицковские же (у него спецподразделение), так называемые журналисты, они по-умному работают, это не торгаши какие-нибудь. Они зря убивать не станут, тем более мою жену. А мне без этих папок -- ваще хана. -- Кес ке се -- "ващехана"? -- переспросила Ярослава. -- Я тебе потом объясню, красота моя нена-глядная, -- зло буркнул Похвалов. -- Выходит, Натка привезла папки вечером к Фюреру, а там Хоупек и порешил их всех. Я был в бане, все были. Но это не журналисты убили, это Хоупек. У него же морда бандитская. -- А, ну если морда!.. -- многозначительно согласился Алтухов. НЕТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР Ярослава вызвала подкрепление, сдала с рук на руки счастливого Похвалова. Костя позвонил Нестерову на работу, доложил результаты ночной прогулки по Карлсбаду. -- Медаль тебе полагается, -- одобрил Нестеров, -- за мной будет. Что дальше? -- Похвалова я тебе привезу, а с Хоупеком посложнее. Сейчас еду в больницу. Он тут нацио-нальным героем стал, как его брать? -- У тебя есть все основания. Ты только помоги ему выздороветь, не спугни. Мы уже договорились сегодня с карлсбадской стороной. Ботинок с них достаточно было, а у нас еще по датам совпало. И еще одно. Мы тут бабульку одну хотим испытать на прочность, надеемся на научно-технический прогресс. -- А Похвалов, похоже, не убивал, -- сообщил Алтухов, -- он про наркотик и про время смерти жены ни бум-бум, я это чувствую. До сих пор только про чулок на шее знает, считает, что Хоупек обоих в квартире застал и убил, как раз Наталья Похвалова папки подвезла, -- и Алтухов передал Нестерову ночные откровения Похвалова, включая ориентировку на Шарково, -- так что по поводу убийства Похваловой копать надо в другом месте. -- Мы уже копаем, мне звонила Серафимова, у нее какая-то гениальная версия. Говорит, уже есть некоторое подтверждение этой версии. Ты через телефонистку звонишь? -- Ага. -- Тогда пока, позвони попозже по коду, все тебе расскажу, ждем тебя. Да! Да! Забыл совсем, старик! Не вешай трубку! Еще два слова... -- Ну, что ты мнешься? -- Да тут ЧП небольшое: у тебя, оказывается, жена беременна. Алтухов засмеялся: -- От тебя, что ли? -- Да я серьезно, но это по секрету, она вчера проговорилась... -- О-ой! -- ойкнул Алтухов. -- Я, по-моему, тоже! Он гордо поднял голову и положил трубку. Ярослава внутренне согласилась с тем, что русским сыщикам есть чем гордиться! Ей сообщили, в какой палате больницы содержится Хоупек. Они поехали к нему вдвоем. ГУБАРЕВ После общения Алтухова с Нестеровым по телефону в кабинет Николая Константиновича постучали. В щелочку просунулась голова Серафимовой. -- Разрешите, товарищ генерал? -- Заходи, заходи, Нонночка, -- совсем по-родственному пригласил Нестеров. Он сразу заметил новый блеск в ее глазах, она с особой теплотой смотрела на него, щеки ее пылали, и еще она была неотразима. От нее шел такой шарм, такой поток энергии и жизнелюбия, что Нестеров грешным делом подумал, уж не влюбилась ли она в него. А Серафимова продолжала трепетать, как молодая бабочка-лимонница. -- Ты, Нонна, как лошадь перед скачками, копытом землю роешь, на месте тебе не сидится, -- улыбаясь, заметил он. -- Так раскрыто почти дело-то. Правда, с хвоста, с кражи, -- но ведь ясно уже, что осталось совсем немного. -- Осталось самое главное -- доказательственная база. Да и почему ты решила, что мы всех преступников уже нашли и определили? -- Ну, всех не всех, Николай Константинович, а моих -- можно сказать, определили. Нестеров теперь понял, что Серафимова принеслась к нему такая огнедышащая в обеденное время -- так как была полностью охвачена своей новой версией, которая прольет свет на все дело, отчего у нее и глаза сверкают, как у лунатика. -- Валяй, выкладывай, что ты насочиняла за ночь. Она села напротив Нестерова, спиной к окну. -- Я нашла отца своей девочки! -- заявила восторженно. -- Поздравляю, -- запинаясь, проговорил Нестеров, -- а у вас дочь?.. -- Вы дело читали? -- терпеливо спросила Серафимова. -- Читал. -- Помните, нас на Похвалова его малолетняя сожительница навела, сказав, что он улетел в Карл-сбад? -- Помню, только Похвалов, похоже, тут с боку припеку, -- вздохнул Нестеров. -- Я и сама догадалась. Нестеров удивленно посмотрел на Серафимову. Нет, что-то в ней сегодня необычное, она словно в облаках парит. -- Это как же? -- У этой Зины есть отец, и это тот самый Евгений Александрович Губарев... -- Постой, постой, тот программист в Торговом агентстве? Который нам Windows заминировал и скачал всю информацию? Ловко! Как вы узнали? -- Братченко спозаранку слетал в Одинцово, побеседовал с участковым, видел мать девочки. Только самого хозяина дома нет, проживает в Москве, иногда наведывается проведать пьяницу-жену. Пока установить, где он прячется, не представляется возможным. Да и вы всю контору разогнали, на работу он уже не вернется. Витя Братченко предупредил участкового, чтобы тот звонил, как только Губарев объявится. -- Постой-ка, не торопись. Ну, работал он в Торговом агентстве, что с того? За что ему жену Похвалова убивать? -- Тут вопрос тонкий, Николай Константинович. Но вам, я думаю, это будет понять даже легче, чем мне, -- Серафимова замолчала, задумалась. -- Растлили они эту девочку вместе со своим дружком Юсицковым, когда ей около двенадцати лет было. Она, по словам участкового, была и сама шантрапа, но это не снимает с них ответственности, она и сейчас еще несовершеннолетняя, а потом -- какие мозги у двенадцатилетнего ребенка? Видимо, заманили деньгами и занимались с ней чем хотели. А девчонка свободу почувствовала, может, и влюбилась. Так и сбежала из дому. Похвалов в это время уже в Обществе защиты адвокатов работал, денег куры не клюют, что ему стоило в свой бедлам еще и девчонку пустить, она много не просит, живет, как бестелесное бесправное существо, только и умеет в этой жизни, что отдавать себя на поруганье. Не сознает своей личности. -- Так-так... Ну а Похвалова? -- Думаю, что у Губарева прицел был дальний. Как он устроился в Торговое агентство? Вероятно, что тот же Похвалов и устроил. Они же знали друг друга в лицо, в одном доме жили, в одном дворе. Может быть, девочка за отца попросила. Словом, после ее ухода из дома семья у Губаревых разрушилась. Жена опустилась, прихватила алкоголизм, как дизентерию, совсем обессилела, пошла по рукам. Один Губарев держался, но затаил ненависть и черные планы. Вот как я думаю. -- Странный способ отомстить Похвалову, -- засомневался Нестеров для порядка, но гипотеза Серафимовой ему понравилась. -- Да и ведь все на его глазах происходило в агентстве, все эти материалы, доступ к компьютерам, стенания по поводу папок, которые Наталья Похвалова из-под носа муженька увела. -- Правильно, и я о том же, -- подхватила Серафимова, -- он заранее знал, на кого подозрение упадет. Он все знал, и про связь Похваловой с Финком тоже. Наверняка следил. Да и работал в одном здании. -- Все, все, все! -- Нестеров даже руками замахал. -- Так складно все получается, прямо страшно и подозрительно. -- Я посылаю в Одинцово свою группу. Наверняка у этого Губарева есть какие-то старые связи, может, дома адрес московской квартиры, где он живет. Пусть проверят и покараулят. -- Но чтобы в Одинцове не брали, -- предупредил Нестеров. -- Нужно, чтобы он показал, где живет, чтоб в Москву вернулся. -- А вы не хотите спросить, не имеется ли чего на несчастного отца в картотеке? Нестеров живо повернул голову. -- Неужто наш пациент? -- Хронический причем. Дважды судим за сутенерство, первый раз условное наказание понес, второй раз полгода следствия зачли при назначении восьмимесячного заключения. -- Бумеранг, значит, -- тихо сказал Нестеров, найдя еще одно подтверждение своему философскому открытию: в этом мире и хорошие и плохие дела возвращаются к нам бумерангом. Серафимова договорилась с Нестеровым о том, что вечером он приедет к ней домой на сеанс гипноза, который ее психиатр Буянов будет про-водить с Евдокией Григорьевной Эминой, и побежала в прокуратуру -- выбивать из Паши постановления на обыск квартиры Губарева в Одинцове и в Москве, если таковая найдется. Вечером к усадьбе Серафимовой, к Серафимовой усадьбе начали подтягиваться кареты с московской знатью. Первыми приехали родной брат Вазген с женой, Данилов никуда не уезжал, так как был на больничном. Только утром съездил в клинику Вазгена, сделал рентген черепа, долго ждал результата: пуля прошла насквозь, но мозг не задела. Шутка. Никакие жизненно-важные органы не повреждены. Нет, действительно, все было в порядке, небольшая шишка, черепушка цела, Данилов с детства с необычайным восторгом уплетал рыбу в любом виде, потому что его мама все время говорила, что в рыбе фосфор, а он очень полезен для костей. Данилов в темноте даже немножечко светился. Вот когда твердость кости пригодилась, иначе быть бы черепу надтреснутым. Ближе к восьми подъехал экипаж Нестерова с молоденькой барышней, напросилась Женечка посмотреть на сеанс гипноза. А может, старушек не любила... Потом прямо напротив окон Нонны Богдановны возник и сам маг и волшебник, с чемоданчиком и в котелке, но окна у Серафимовой были еще заклеены, и Михаилу Ивановичу Буянову пришлось войти, как все нормальные люди входят -- через вентиляцию. Опять шутка. Вошел, как все люди. Оставалась только Юля, племянница Серафимовой, и сама подопытная -- Евдокия Григорьевна Эмина. Серафимова поила гостей чаем с кексом и обсуждала с Братченко и Нестеровым свою новую версию. Братченко не был в числе приглашенных, да и не приходил он: она общалась с ним по телефону. -- Ты все телефоны дал участковому, чует мое сердце, затоскует Губарев, приедет домой. -- Приедет, он уже едет в Одинцово, -- закрыв глаза, произнес Буянов, -- я вижу его, испуганный, худой такой мужичишка, светловолосый, жилистый. Нестеров мотнул головой, поражаясь чудо-способностям маэстро. А ведь точно портрет Губарева воссоздал. -- У него еще... сейчас... у него точки белые в каком... в правом глазу, -- выдал Буянов поднатужившись. -- А! -- крикнул испуганный Нестеров. -- Данилов, покури, а? Убитый наповал происходившими в трубке телефона чудесами, Братченко решил срочно ехать в Одинцово. Тем более что если так долго занимать телефон, никакой участковый не сможет дозвониться. Глава 7. ЛИТЕРАТУРА Всякая вонь, сражающаяся с вентилятором, вероятно, мнит себя Дон Кихотом. Эмиль Кроткий ЧУЖИЕ ГЕРОИ Буянов превзошел сам себя. -- Ты не хочешь посетить Центральный Дом писателя? -- спросил он Серафимову. -- Там вечер поэзии, и есть возможность познакомиться с интересными людьми. Поскольку Буянов никогда и ничего не говорил просто так, Нонна Богдановна обреченно вздохнула. Зачем ей нужен вечер поэзии, когда она и так не засыпает без Рильке, Аполлинера, Уитмена и Хосроу? -- Я пойду туда с тобой, -- сказал Михаил Иванович. -- Знакомить с интересными людьми? -- Отчасти. Мне надо подготовиться к сеансу с Эминой, и ты мне поможешь. Кроме того, проверим с тобой одну мою версию твоего дела. -- Ты решил стать сыщиком? -- Я решил побыстрее раскидать твои дела, чтобы ты отдохнула. -- А с кем ты меня хочешь познакомить? -- ревниво спросила Нонна Богдановна, вспомнив Данилова. -- С писателем Ароном Мюнхгаузеном. Шучу. С нештатной ситуацией, к которой ты, дорогая моя, должна быть готова. ...Большой зал Центрального Дома писателя, наполненный самой благодатной публикой -- учителями литературы, восседавшими на желтого плюша креслах, сверкал огнями имен, обозначенных в пригласительных билетах. Публика собиралась на Доронину, Волчек, Лучко, Варлей. Но когда началось действо, все великолепие гирлянды изысканных имен разбилось о мутные и путаные объяснения устроителей вечера, что именно эти-то знаменитости как раз прийти и не смогли. Вот взяли этак хором -- сговорились -- и не смогли. Но зато будет выступать литературный семинар Иволгина из Писинститута. А это еще весомей и современней... И действительно, вместо милых нашим взорам актрис отрекомендованный известным прозаиком некто Рвотин-Блин читал свой новый, а главное -- длинный рассказ о перхоти. В зале постепенно завитало недоумение, а когда и все остальные выступающие стали самовыражаться в таком же духе, зал стал редеть. Полненькая зарифмуечка Даша Ату в лопнувших выше колен колготках и газовых перчатках читала про то, что ее вот бросили, и теперь она -- Татьяна Ларина, только ждет генерала (за армянина не пойдет), чтобы выскочить замуж и отомстить своему Онегину. "Онегина" она ценила изрядно. В ее опусе даже были такие строки: Грудь держи и попей молоко. И не думай, что бабы все дуры. Ты входил в меня, милый, так же легко, Как в историю литературы... Другая, в своем видении мира, изящно называла тахту сексодромом и недоумевала, почему появив-шаяся в спальне жена героя, случайно ударившаяся о решетку камина, была столь недовольна. Неожиданно, в порыве страсти, выступающая испортила воздух и, всхлипнув, предпочла быть "заменима пустотою" и