ли еще один диплом... Маргарита рассмеялась. - А почему спросила..., ты такой был маленький... - Детонька, я подарю тебе свою книгу, вот держи, - деланно-покровительственно проговорил я и протянул ей книгу, последний из экземпляров которой я носил в рюкзаке. Не выпуская руля, она взяла ее и спросила: - Детективы? - Почти, скорее милицейские истории, у нас теперь в издательствах хозрасчет, самоокупаемость, поэтому книгу с сыщиком на обложке напечатать легче. Они раскупаются. Но ты, если хочешь, почитай Лермонтова. Маргарита помолчала. - А тебе не кажется, что наша встреча невероятна? - Может быть, но ведь всякая случайность, как известно, есть проявление закономерности. - Это уже что-то из диалектики. Мы оба рассмеялись. Можно было ехать в Париж и не заезжая в Марсель, но моя давняя знакомая решила показать мне этот город. Здесь меня удивило многое, но более всего - как неожиданно, прямо по ходу движения, возникла статуя знаменитого микеланджеловского Давида, которую я видел в Москве в Музее изобразительных искусств. Но чтобы на улице! Мы повернули как раз в ту сторону, куда смотрел Давид и куда он направлял свою пращу. Поплутали по переулкам и остановились у здания, красный флаг на котором не оставлял сомнений в том, какому государству эта территория принадлежит. Но в консульстве нам не повезло. По селектору, не открыв ворот в мою собственную страну, меня подробно расспрашивали, кто я такой, для чего во Франции, по какому вопросу обращаюсь. Потом все-таки окончательно решили не открывать: дескать, нет никого из канцелярии. Никого - это тех чиновников, кто правомочен отметить мое пребывание за границей. "Приходите завтра!" - прозвучало привычное сочетание. Здесь оно прозвучало странно. На мое возражение, что живу я в Провансе и это, прямо скажем, не ближний свет, и что завтра приехать мне сложно, микрофон недружелюбно выключился, и я остался в чужой стране, не принятый своими. Может быть поэтому возле консульства не было страждущих получить визу. Однако настроение у меня не ухудшилось. Мы сели с Маргаритой в машину и поехали дальше. У выезда из города я залил в "реношку" горючего (на наши деньги - полтинник - литр) и мы помчались в Париж. Километров двадцать Маргарита дремала, а потом я вынужден был ее разбудить. Широченную трассу, где даже я, не особенный любитель быстрой езды, легко шел со скоростью сто и сто двадцать, перегораживал длиннющий шлагбаум. Что он означал, я не знал: на нем был белый плакат со множеством надписей. Впрочем, для таких, как я, был сделан выразительный рисунок. - Платная дорога? - Да, возьми деньги в "бардачке". - Ты забыла, я рассказывал тебе, что капиталистический образ жизни не может испугать советского журналиста и юриста, который любит мыть посуду (Я рассказал ей историю). У меня есть. Маргарита опять заснула. А я вышел из машины, наменял мелких денег, чтобы у следующих шлагбаумов не вылезать, расплатился, и мы поехали дальше. Через два часа я почувствовал, что смертельно устал, - меня начала убаюкивать скорость, но жаль было будить и Маргариту. Я стал прижиматься к обочине, но тут она проснулась. - Отдохни. Через несколько километров у дороги появилась "петелька" - крошечный кемпинг на три машины. Я остановил "рено", вылез, сел в стоящий тут же шезлонг с тентом и "вырубился", едва успев расстегнуть ворот рубахи. Через час примерно мне приснился оранжевый сад. Я открыл глаза. Передо мной на столике лежали фрукты, аппетитно нарезанная какая-то сухая птица и несколько видов соков в крошечных стаканчиках. Стоит ли говорить, что все это мы с аппетитом уничтожили. Через несколько минут мы уже выбрались на трассу. До Парижа еще было пятьсот километров, но меня они не страшили, я вдруг уверовал в то, что смогу проехать их за три, максимум три с половиной часа, и ни одного камушка не подвернется мне под колеса, ни одной лужицы. К моим услугам будет еще полсотни кемпингов, полторы сотни ресторанчиков и кафе, сотня бензоколонок и столько же уличных уборных. Причем, точнее будет сказать - домашних стерильных уборных на улице... И мне припомнилась наша трасса Москва-Ленинград, по которой я совершаю путешествия на "ниве" довольно часто, хотя и не столь быстро. От столь контрастных сравнений мне стало грустно и горько: "Я люблю ее, как родное существо, несовершенство которого воспринимается острее от того, что видишь возможность сделать его таким, как должно, да руки коротки..." ... Маргарита рассказывала мне ту часть своей жизни, которую я не знал. ГЛАВА 4 - Да, я тебя не видел тридцать лет, - сказал я, когда скорость показалась мне разумной для ведения неторопливой беседы. Маргарита открыла глаза. - Меньше, вы же с мамой пришли на вокзал нас проводить. Тебе тогда было восемь или девять. Помнишь? - Да, но потом твои звонки матушке становились все реже и реже, пока не прекратились совсем. - Ну так вот. По дороге в Париж я становилась все печальнее, а Пьер все радостнее... Встретили нас его родственники, повезли к черту на рога. В то время это был такой же район Парижа, как московские Черемушки - в шестидесятых. - А ты не хотела вернуться? - Хотела, там жить привычней, но самолюбие... Как вспомнишь... Из-за нас с Пьером тогда маму выгнали с работы, а папину музыку перестали исполнять. И все это, получается, напрасные жертвы?.. Но если ты хочешь поподробней... Прибыли мы в так называемую парижскую квартиру, на самом деле это было предместье Альфор-Виль. И там нам отделили угол в комнате. Андре был еще крошкой, он плакал, и это всех раздражало. Как будто бывает ребенок, который не плачет... Кстати, год назад я стала бабушкой. У Андре прекрасная жена. В Союзе Пьер всегда мне говорил: это твоя страна, здесь ты умеешь зарабатывать деньги. Я и зарабатывала. А в Париже он как лег лицом к стене, отчаявшись найти работу, так и лежит, по-моему, до сих пор. Хотя это его страна. Два месяца нас кормили родители Пьера, и не ему, а мне в конце концов стало стыдно. Но Пьер заявил, что как человек богемы, он может зарабатывать только творчеством, и мне пришлось устроиться судомойкой в лицей. На другое я просто не могла рассчитывать: к советским в те годы было настороженное отношение. Мне платили копейки, только-только хватало сыну на сырок, молоко и зелень. Пару раз я покупала Пьеру краски, но кому здесь нужна была его авангардистская живопись - таких, как он, - целый Монмартр, да к тому же за место на Монмартре надо дорого платить. - Но я не забуду, как он учил меня рисовать... - А я не могу забыть, что он ни разу не прикоснулся к кисти, хотя вот уже почти тридцать лет живет в Париже. Может быть, это мистически связано с пересечением границы? Тягу к кисти как рукой сняло... Короче говоря, я его запрезирала. А я, знаешь, я пишу стихи, издаю книги, сочиняю музыку и пою на эстраде... Да, но закончу о Пьере. Я дважды подбирала ему работу. И оба раза его выгоняли, потому что через неделю он просто переставал туда ходить. Ну, а я однажды, за мытьем посуды, разговорилась с хозяйкой. Оказалось, ее сын нуждался в русской переводчице: что-то надо было отредактировать. Я на всякий случай сказала, что я русская. И через три дня уже работала в другом месте за приличную плату. Ну, все подряд рассказывать неинтересно, но я, как и ты, убедилась, что ничего в жизни не приходит случайно. Потому как через два года я в метро неожиданно встретила свою школьную московскую подругу, которая искала себе замену в совместной советско-французской фирме: она тоже была замужем за французом и собиралась в декрет. На ее месте я проработала почти двадцать лет. А в семьдесят первом жизнь с Пьером стала совершенно невыносимой, да, по совести, мне просто надоело его кормить. Постоянные скандалы со свекровью только ускорили развод. Знаешь, Пьер меня бил, а потом вдруг перестал бывать дома. Он нашел женщину. И я поняла, что оставаться в квартире его родителей я больше не могу. К тому времени я получила французское гражданство. Фирма мне помогла с квартирой, сперва это была мансарда, а какая у меня квартира теперь - увидишь. У Пьера родился от этой женщины ребенок. Мы подали на развод. Здесь это все тянулось очень долго и, главное, - было дорого. Естественно, пять тысяч франков платила я. А в суде он заявил, что я бью ребенка, и привел кучу лжесвидетелей, подтвердивших это. Я не поняла тогда, зачем это ему нужно, только потом мне объяснил адвокат, что Пьер хочет формально Андре оставить за собой: в этом случае он будет получать приличную ренту на двоих детей. Во Франции так принято. Так и жил мой Андре с Пьером, каждый день прибегая ко мне поесть. Я не знаю, любит ли он отца, во всяком случае на его свадьбе Пьера не было. Да и как он мог быть, если кормил Андре отдельно от своей новой семьи. ...Ну, что тебе еще рассказать, надо бы снова заправиться, кстати, если ты устал, можем поменяться местами, я отдохнула... - Прости за банальность, ты счастлива? - Конечно, ведь тогда же в семьдесят первом в кафе Де-Лир ко мне подошел молодой человек, назвавшийся Даниэлем, и попросил разрешения проводить. И ты знаешь, неожиданно для себя я сказала: да. И вот уже девятнадцать лет мы вместе... -... И все-таки это невероятно, что ты вот так запросто едешь со мной, эмигранткой, иностранкой, - вдруг сказала Маргарита, возвращая меня в реальность, - запад очень увлечен вашей перестройкой. Я слышала по голосам, советским, - улыбнувшись, уточнила она, - что даже сотрудники КГБ и те могут теперь бастовать. - Да, - гордо сказал я, - но, по-моему, они все же предпочитают бастовать под псевдонимами. Я совсем не устал и готов был ехать с Маргаритой во Владивосток через Канаду, если бы вдруг перед нами не вспыхнул громадный неоновый транспарант: "Париж". И тотчас же он навалился на нас мириадами огней, словно звезды рассыпались по земле. Да, мы не въехали в Париж, а просто он - случился... Через полчаса сложной езды в незнакомом городе, который радовал обилием указателей, доступных иностранцу (я не отдал руль), мы были у Маргариты дома. И тут только я спросил: - Мне удобно у тебя оставаться? - Да, - просто сказала она, - я отправила мужу телеграмму. Когда мы вошли в дом, они, как истинные французы, никак не могли друг дружке нарадоваться, а я оставался в коридоре. Этой типично французской сцене, в которой не было упреков и хмурых бровей грозного мужа, предшествовала другая. Когда мы входили в стеклянный подъезд дома, где жила Маргарита, прямо в подъезде на разложенных листах какой-то арабской газеты лежал человек. Маргарита спокойно перешагнула через него и пошла к лифту. Меня же он схватил за штанину. - Не бойся, - сказала Маргарита, - это клошар. - Кто? - удивился я, выдергивая ногу из крепких объятий. - Что-то вроде бездомного, у вас их теперь называют бомжи. Я посмотрел на импортного бомжа. На нем был костюмчик долларов за четыреста, галстук. - Он официант в итальянском ресторане, приехал недавно, копит деньги, - объяснила Маргарита, - экономит на ночлеге. Вот попомнишь мое слово: он через пару лет откроет кафе. Я молчал, с интересом разглядывая будущего рантье. Клошар понял, что его оставляют в покое, и, приветливо нам улыбнувшись, снова улегся на свои газеты. За ужином мы вдоволь наговорились, особенно если учесть, что Даниэль ни слова не знал по-русски. Но разве это может помешать доброму разговору?... - Спать, - объявила Маргарита. И я уснул в Париже. 30 августа. Более того, я проснулся в Париже! арочно не выглядывал в окно. А вдруг до времени увижу Лувр, галерею Лафайет, гробницу Наполеона, крошечный пароходик "Бато Муш". К этому всему надо тщательно готовиться, как готовишься к любому сну. Я принял душ, побрился, привел себя в порядок, и после завтрака мы втроем вышли на улицу. - Я на службу, - весело сказала Маргарита, обнимая меня, - а тебе Даниэль покажет город, правда, он не знает английского, но зато французский ты знаешь примерно так, как он - русский, поэтому договоритесь. Мы оба кивнули со знанием дела, потому что текст был произнесен, как на официальном приеме, на двух языках. В шесть вечера, - это мы поняли без перевода, - мы пообедаем в ресторане "Гиппопотам-гриль", недалеко от "Опера". И она укатила на своем "рено", а мы с Даниэлем забрались в его старенький "ситроен" и поплыли в сказку. Вечером у нас было что рассказать Маргарите в "Гиппопотам-гриле" о дневных похождениях, а ей, вероятно, было интересно слушать наши рассказы в разных интерпретациях. - Ты будешь писать очерк о Париже? - спросила меня Маргарита. - Никогда, я буду писать о тебе, о клошарах, о проститутках, о магазинах и... о себе, о том, что мне трудно в цивилизованном мире, о том, что я не умею получать деньги в банке и позвонить по телефону, о том, что я удивляюсь, когда на просьбу подать кружку пива приносят карточку с тридцатью восьмью сортами, о том, что полуодетую певичку из метро не выводят с милицией, о том... - И ты уже знаешь, с чего начнешь? - Конечно, эту фразу я придумал еще в Москве. - И какая же она, если не секрет? - "В Лувре я забыл посмотреть Джоконду". - Но на самом деле не забыл? - Даниэль потащил меня к ней в первую очередь. - А ты не будешь возражать, если путевые впечатления ты издашь и у нас тоже, или ты не хочешь? - У вас это будут читать с сочувственной улыбкой, а мне бы этого не хотелось. Зато у нас - в какой-то степени как нескромное пособие. А почему ты спросила? - Потому что завтра, если хочешь, я познакомлю тебя с издателем, с которым ты обговоришь условия контракта. Это было непостижимо. - И не думай, пожалуйста, что я очень о тебе забочусь. Я забочусь и о себе, и о своей семье. А редактор и переводчик здесь получает столько, сколько автор. Издательство издаст такую книгу месяца за три. - И мне придется ехать сюда еще. - Да, и с рукописью в конце осени. А хочешь, живи здесь, на аванс ты сможешь прожить эти три месяца в недорогом отеле... Ты уже, кстати, придумал для книги название? - Нет, конечно, это для меня всегда пытка. - Дарю, назови ее "Пуркуа па?". Что означает "А почему бы и нет?" - Кассовое название. Маргарита рассмеялась, перевела Даниэлю. И он улыбнулся. - Что ж, поздравляю тебя с началом деловой жизни. У тебя выходили книги? Ах да, ты ведь мне подарил с детективами... - Сейчас выходит четвертая. - С собой привез все? - Нет, одну. Постеснялся. - Не стесняйся, надо уметь хорошо себя подать. - Я кивнул. Так прошел вечер в кафе, названном именем моего любимого зверя. Люблю гиппопотамов, они такие чистые, добрые и зеленые, что я просто балдею, на них глядя. 31 августа. Я проспал. - Бонжур, мсье, сава? - спросил меня Даниэль. - Мерси, сава бьен, - ответил я. Говорю это не для того, чтобы обескуражить читателя знанием французских слов, а для того, чтобы передать диалог с Даниэлем. Он, в свою очередь, по складам прочитал по бумажке: - Марг-арит-аа ушлья на рабоооту, ми садимьсь завтракайт. И мы сели завтракать. Сегодня, как я помнил, нам предстояло заключить тройной договор с каким-то издательством на мою книгу, где Маргарита выступает как переводчик, Даниэль - редактор французского текста, а я - я, признаться, даже не знаю, кто я, ведь меня просили ничего не сочинять, а только записывать процесс адаптации русского во Франции, русского, который не знает языка, но готов ко всему. Подробности подписания такого акта утомили меня самого, и я не вправе утомлять ими кого бы то ни было. - Дело в шляпе, - сказал издатель, доставая из тумбы стола красное вино, - бордо, конечно. - У вас, кажется, с ним проблемы? - кивнул он на бутылку. - Проблемы у нас с белым, - сострил я, и зря. Только Маргарита поняла мою сугубо советскую остроту, остальным пришлось объяснять про горбачевский сухой закон.. После этого издатель снял телефонную трубку, что-то в нее сказал, и какая-то милая девица принесла ему размалеванный цветными полосочками блокнот, оказавшийся впоследствии чековой книжкой. Издатель поставил несколько цифр, потом, подумал, дописал еще ноль и, подписав чек, оторвал и протянул бумажку мне. Вот теперь я мог точно сказать, что пари с начальником УВИРа я выиграл. Я не просто получил фрондерские деньги, а заработал их, мне поверили, выписали аванс, и я буду писать книгу. Я держал чек в руках и не знал, что с ним делать. В конце концов я вспомнил вычитанное в какой-то книжке: чек складывают пополам и кладут в бумажник. Но так как бумажника у меня не было, я положил его просто в карман. На улицу мы вышли втроем. - Слушай, а что мне делать с этим чеком? - спросил я Маргариту. - А что хочешь, можешь положить деньги в банк, можешь взять с собой в Союз, насколько мне известно, на советской таможне надо предъявлять договор на книгу, стало быть, это гарантия, что ты деньги заработал законно. Впрочем, ты юрист, тебе виднее. - Я как юрист могу сказать, что законны все способы моего зарабатывания здесь денег. Разве я не затратил силы на мытье посуды? Или не выкупил по французскому законодательству свое имя из несогласованной со мной рекламы? Даже уверен, что есть инструкция на этот счет. Впрочем, у нас в стране около полумиллиона подзаконных актов, и незнание их, по общему правилу, не освобождает от наказания за неисполнение. Маргарита рассмеялась. - Давай мне свой чек, я положу тебе деньги в банк. Я протянул чек. Мы зашли в какой-то офис, из которого я вышел с карточкой, запечатанной в целлофан. - По кредитной карточке, - сказала Маргарита, - можешь получить деньги в автоматическом банке в любом населенном пункте Франции, и, по-моему, сейчас уже и во всей Европе. Западной, конечно. Можно подумать, что еще осталась восточная. Я недоверчиво посмотрел на кусочек картона. - Это делается очень просто, - сказала Маргарита, - закладываешь ее в цель автоматического банка и нажимаешь кнопки шифра. Через несколько секунд получаешь свои деньги в той сумме, которую указал. - Попробуем. Пожалуй, - согласилась Маргарита. А теперь пойдемте в ресторан. Даниэль не понял: -Когда у человека появляются деньги, он становится экономным. Но в сущности он был прав. Я действительно становился экономным, ибо впервые в жизни заработал те самые деньги, на которые можно купить то, о чем я давно мечтал: квартиру Ленина в Париже на улице Мари-Роз. От нее полчаса ходьбы до Монмартра, а в ней так хорошо писать сатиру... И она крошечная, такая как моя в Москве. После прекрасного ужина с омарами мы отправились за билетом в Москву. Столь поспешное решение я принял потому, что пора было садиться за книгу. Я не люблю быть должником. Особенно столь гостеприимных и любезных французов, которые, кстати, хорошо умеют считать деньги. На северном вокзале - Гард-де-Норд - на меня пахнуло чем-то родным: в кассе не было билетов на Москву. Это невероятно, но не было! Правда, у кассы не было и очереди, точнее, у двадцати касс, продававших билеты. Мне предложили позвонить завтра: если кто-то откажется от поездки, я сумею уехать. Предложили также билет на самолет, но мне так хотелось оказаться на Белорусском вокзале!... Я люблю приезжать медленно... Вечер мы провели в машине, катаясь по ночному Парижу. Я обратил внимание на то, что памятник Людовику благополучно соседствует с памятником Робеспьеру. И при этом поклонники того и другого не стаскивают по ночам монументы оппонентов. У нас пока не так. У нас разозлились отчего-то на Алексея Толстого, может быть за "Страну дураков", но по неграмотности повалили памятник Льву. ЭПИЛОГ 1 сентября. Хотя и суббота, дети в Москве пошли в школу, а я на Северном вокзале пытаюсь уехать на родину. Сказали, что советским гражданам, чтобы вернуться на родину иным видом транспорта, надо получить разрешение. Был в посольстве. В консульском отделе, в Париже, я узнал, что такое слава. Какой-то подстриженный под прапорщика человек долго вертел мой паспорт и по лбу его прошла легкая волна - я угадал, что это работа мысли, - наконец, мысль была сформулирована: - Это вы написали "Импортный свидетель"? - Да, - сказал я, понимая, что самое выгодное для меня не удивляться. Действительно, год назад я опубликовал повесть с таким названием. - А чего же вы там нашего брата дипломата выставили в карикатуре? - Нисколько, - неожиданно для себя я серьезно пустился в объяснения, - я написал только то, что видел. А видел я вашего, как вы говорите, брата, в дешевых магазинах, в вечной суете: как бы переправить в Союз что-нибудь дефицитное. Вот вы сидите под красным флагом и являете собой частицу страны, под покровительством которой я нахожусь. Какого же черта в Марселе меня даже не пустили в мою родную страну на пять минут? И вообще, почему я должен к вам заходить, вот как теперь, если хочу поменять билет на самолет с билета на поезд? Для упорядочения учета? Ведь ни Германия, ни Бельгия не возразят, если я проеду мимо. Прапорщик мне не ответил. Есть категория людей во всех странах, похожих друг на друга не только одеждой, но, кажется, даже чертами лиц. Все они знают про нас больше, чем мы сами про себя. Один из них стоял передо мной. Правда, не долго, вдруг он выдал разрешение на проезд, перестав крутить паспорт. - Может, выступите тут, у нас? - спросил он. - С удовольствием, - согласился я, - только расскажу вам про вас, про то, как вас представляют на родине. Там в самом деле вас жалеют, ведь это так сложно и опасно - ездить на "лэндровере" по чужому городу, где кругом одни враги и империалисты, а вам в этой кошмарной обстановке надо суметь защитить социализм... Или у вас сегодня другая команда: выворачивать перед Западом наше нижнее белье? Сотрудник консульства принужденно улыбнулся, рассказал какой-то похабный анекдот и повел меня знакомить с вице-консулом, по дороге вдруг спросив: откуда мне известно, чем занимается консульская служба? - Из учебника "Международного права" под редакцией Кожевникова, - сказал я, - только там написано, чем она должна заниматься... Стою со своим рюкзаком, от нечего делать разглядываю киоски, накупаю всякой муры, французских булок на дорогу. Все хотят в Москве получить засредиземноморские сувениры. Я, в свою очередь, хочу всем их подарить. Даниэль на работе, мы попрощались утром. Маргарита пошла что-то купить мне в подарок, как потом оказалось - перьевую ручку. Очень оригинальный выбор! Пока она ходила, я наведался в кассу и купил билет. Он был! А, собственно, кроме меня, в этом никто и не сомневался. - Ты знаешь, чем ты закончишь книгу? - спросила меня Маргарита. - Имей в виду, все читают первую и последнюю страницы, только потом решают: купить книгу или нет. - Пока не знаю, - чистосердечно признался я. - Вот конверт, - сказала Маргарита. - Ты просил меня о нем. - И видя мое недоумение, напомнила: - Ну, пари же ты выиграл у своего ОВИРского начальника. Ты победил. А победа - это всего лишь концентрированное желание. - А..., - вспомнил я, - сколько я тебе должен? - Сто франков. И я тут же отдал деньги. Честное слово, это была самая приятная трата. И дело тут не в жмотничестве французов. Просто это была та трата, которую я должен был сделать сам. - Ты не собираешься вернуться? - задал я Маргарите глупейший вопрос. - Может быть, - неопределенно сказала она, - когда вы в третий раз закончите переписывать свою историю. У России удивительно непредсказуемое прошлое... Мы простились. Я забрался в вагон и подошел к окну. Со мной в купе ехал молчаливый работник советского учреждения с таким количеством вещей, что застывшая на моих губах улыбка словно окаменела, и он, вероятно, решил, что это у меня такое обычное выражение лица. Потом оказалось, что и в соседнем купе ящики и кофры принадлежат ему. Но меня это мало волновало. Париж стал уплывать и вскоре превратился в воспоминания. Проводник принес чаю. Я поспал немного и, проснувшись, вспомнил, что видел ласковый сон, потом слонялся по вагону, ждал полуночи. После полуночи должна была произойти смена стран, мы поедем по Бельгии и даже остановимся на станции Льеж. А там я обязательно должен буду выйти из поезда: дело в том, что именно эту станцию, как сообщила наша ныне гласная пресса, недавно посетили инопланетяне. Мне, конечно, очень хотелось с ними встретиться. Сосед улегся спать, а я, сидя у окна, начал считать бегущие огоньки фонарей. 2 сентября. Я вскочил. Мой сосед по купе на секунду привстал, сонно посмотрел по сторонам, пробормотал что-то вроде того, что он неприкосновенен, и снова улегся, а я надел быстренько все, что успел, не застегивая ботинки, набросил куртку и выскочил на эту самую таинственную станцию, через которую лежал мой путь из Парижа в Москву. Поезд в Льеже стоял всего несколько минут, но за которые, уверен, я бы сумел побеседовать с инопланетянами. Однако вместо инопланетян я пообщался с местным таможенным чиновником, который, эксцентрично показывая на часы и подножку вагона одновременно, настоятельно предложил мне отправляться дальше, и побыстрее, в Союз. Из этого я заключил, что встречу с инопланетянами надо пока отложить. Но так как я всегда был мистиком, то совершенно не исключаю, что отправляясь во Францию через несколько месяцев, я вылезу на этой станции и проведу здесь пару дней для изучения столь волнующего человечество вопроса. Итак, я вернулся в купе и спросил проводника о том, о чем его спрашивают чаще всего: - Не опаздываем ли мы? Этой дежурной фразы оказалось достаточно, чтобы проводник затянул меня в свое купе и начал пространно рассказывать о своей жизни. В два часа ночи, сонный, я принужден был узнать о его семье, о том, как трудно воспитывать двух взрослых дочерей, и о том, что самое главное для него - чтобы поезд опоздал пересечь советскую границу на несколько минут. Это меня удивило: что за радость в опоздании? И тогда, смерив меня доверчивым взглядом, он заговорил по-простому: - А вот это не скажи, - заявил он, - тут ведь не мне одному надо, целой команде и машинистам. - Что? - не понял я. - Ну, если мы без пяти двенадцать ночи пересечем блок-пост "Буг", то мы хрена получим за этот день валюту. И проводник подтвердил сказанное жестом: положил правую руку на внутренний изгиб локтя левой, а последнюю сжал в кулак и энергично потряс... Целый день мы ехали в поезде, с попутчиком не перемолвились и двумя словами, а проводника видел много раз: то он мел длинную ковровую дорожку вагона, то приносил чай, то собирал и раздавал паспорта, но на его лице я постоянно читал озабоченность: опоздает или не опоздает поезд на эти пять минут. И он, естественно, опоздал. Потому что не могло не материализоваться устремленное желание всей поездной бригады получить валюту за лишние сутки... Виноваты, конечно, империалисты, - не выпускали поезд... 3 сентября. В 12.02 ночи мы остановились у блок-поста "Буг". В вагон вошли пограничники, карантинная служба и таможня. Все три службы по очереди, заглядывая в наше купе, то проверяли мой паспорт, то спрашивали, что я везу, то задавали вопросы, не везу ли я зверей, птиц или семена растений. Соседа вопросами обходили. В конце концов, одна из таможенниц занялась мной вплотную. Она изящными пальцами щипача перерыла вещи в моем рюкзаке, заставив меня пожалеть о том, что я не постирал свое белье, оставив его до Москвы, потом разломала для чего-то французские булки, присовокупив: - Съедят и такие. И спросила, есть ли у меня с собой деньги. Я честно выложил все, что было в карманах. Не обратив внимания на купюры, она сгребла со стола мелочь, профессионально быстро пересчитала ее и спросила: - Это вам надо? Я пожал плечами. Бедная женщина, вряд ли ее дети будут поэтами. Я подарил ей эти полтора, что ли, франка мелочью... А насчет "съедят и такие" подумал, что конечно съедят. В Москве теперь хлеб дорогой. За пересчитыванием мелочи, она не заметила предмет, который, как меня стали убеждать уже в Москве знакомые из прокуратуры, я провозить не имел права: а именно баллончик со слезоточивым газом, применяемый во всем мире для самозащиты. Как юрист заявляю: если наше государство в самом деле презюмирует невиновность, а не декларирует об этом, то баллончик я имею право хранить дома и использовать, если на меня нападут... Наконец они кончили меня "подвергать", оставили в покое, и мы прикатили на станцию Брест, где вагоны отогнали менять колеса. Советская колея, оказывается, шире европейской. И перед ней хочется надеть шляпу, чтобы потом снять ее и сказать: "Верной дорогой идете, товарищи!" или: "Широко шагаешь - штаны порвешь", - в зависимости от настроения. Прошли ночь и день. И без чего-то три показались огни Белорусского вокзала. Да-да, огни, днем на нем почему-то горели фонари, совсем как в Эксе. Только здесь это называлось бесхозяйственностью, а там - иллюминацией. Через час я уже был дома и улегся спать, чтобы вечером рассказать невероятнейшие байки своим домашним. По ходу рассказа вспоминались моменты, не вошедшие в дневник: "В чужой стране я не пропаду", - решил я после того, когда ниточка случайностей превратилась в массивную цепь вытекающих одна из другой ситуаций. То, что в Марселе можно выжить, я понял сразу, потому что среднестатистический француз здесь - это наш армянин, который все еще знает русский и рад поболтать с вами о перестройке. Как-то ночью я забрел в бар, поразивший меня голографическими изображениями обнаженных тел. Вошел, проследовал мимо небольшого бассейна с цветной водой, где плескались голенькие девицы. Спустился в подвальчик и обнаружил, что потолок бара, как раз и есть дно бассейна, где эти девицы пребывали. Да какие вкусные. Вода в бассейне подкрашена, чтобы нельзя было угадать какое дело какой головке принадлежит. Не раз и не два присмотрев наяду, я мчался наверх, взглянуть на ее головку, но лестница винтовая, я терял ориентир. Посетители бара глядя на меня, улыбались. В другой раз я был уже не новичком и солидно смотрел на вновь пришедшего. Ну так вот, сижу я в баре, заказал пива, подходит девочка. И вдруг по-русски: "Давно из России?" Потом предложила мне отредактировать рекламу колготок. Реклама предназначалась для русских колоний, или, как здесь тактично говорят, - диаспор Канады, Австралии, Италии, Израиля и каких-то еще стран. На пакетике с колготками написано про них все, конечно, по-русски, и, конечно, с ошибками. Я ошибки поправил. На эти ошибки можно было хорошо закусить и много выпить в забегаловке получше Макдоналдса, которых, кстати, во Франции множество, но ни один уважающий себя француз не считает возможным зайти в это кафе - это считается дурным тоном. В общем, я еще раз убедился в том, что волшебник приходит к тому, кто его ждет, а вода не бежит только под лежачий камень. 4 сентября. - Алле, я вернулся! - Так я начал свой телефонный разговор с начальником УВИРа. В трубке послышалось молчание. - На коне? - наконец спросил начальник. - С конем, - сострил я. - Что, машину, что ли, купил? - Нет, конечно, но мог бы. Пока езжу на "Ниве"... Когда приехать? - Да хоть сейчас. И я приехал. - У меня к вам вопрос, - сказал я, входя. - Партвзносы мне за последний месяц платить в валюте или как? Я заработал деньги, а партию мы содержим всеми источниками дохода. Начальник, уклонился от ответа. - Вы проиграли пари, и в утешение я вам привез в подарок чай душистый "Фрю де ла пасьен". -Вот за это спасибо. -И конверт... -Что в нем? Я надеюсь, не взятка? - Нет, в нем - маленькая улыбка. - Естественно, я уже знал, что в нем, потому что сам просил Маргариту об услуге. - Что же это? - повторил начальник. - Раскрой сам. -Это я сделал вам приглашение посетить Францию частным образом. Вызов, одним словом, а то вы все по службе ездите, по командировкам. Оно и понятно: у вас ведь нет знакомого начальника УВИРа. Кто вам выдаст общегражданский паспорт так легко и без очереди? - Мне? - взревел он. - Да я на днях еду отдыхать в Болгарию. Проигравший пари начальник УВИРа взял со стола пачку сигарет "Ява", закурил и уставился в окно. Отражающийся в его взоре Олимпийский проспект постепенно превращался в Елисейские поля. - Закуривай, - вдруг спохватившись, предложил он. Я отрицательно помотал головой, достал из кармана свои и, закуривая, предложил ему: - А может, моих? Говорят, "Кент" лучше... Кстати, вам не надо Болгарию взаймы валюты?.. Потом нагнулся к самому его уху и тихо произнес: ... - а, если надумаете уехать совсем, я могу договориться... На улице была славная погода. Шел дождь, и я подумал о том, что пока я здесь упражняюсь в остроумии, у меня с машины вполне могут стащить щетки со стекол... Марсель, Мартиг, Экс-ан-.Прованс, Сенигалия, Париж, борт теплохода "Дмитрий Шостакович", 1991 72