- Понимаю.
     - Они  были написаны ему, Роза.  Ему, а не мне. Они шли к нему тридцать
лет. Он должен был их получить. Он их получил.
     - Вы даже копий не сняли?
     - Нет.
     - Но почему? Почему?!
     - Не понимаешь?
     - Понимаю.
     - Да, Роза. Эти письма нельзя копировать. Они могут существовать только
в подлиннике. Или не существовать вообще.  Последнее  письмо, двести шестое,
начиналось так: "Любимый мой, мир сошел с ума. Любимый мой, в этом мире есть
только наша любовь. Любимый мой, я пишу тебе из Освенцима..."
     - Он прочитал эти письма?
     - Да.
     - При вас?
     -  Нет.  Я разговаривал с ним  недолго. Я  рассказал  ему, как  погибла
Агния.  Я рассказал ему, что ты  защитила  диссертацию и стала самым молодым
доктором наук в Эстонии. Потом отдал ему письма и улетел.
     - Вы сказали ему, кто вы?
     - Нет. Но он, мне кажется, понял.
     - Вы сказали, что стали для меня отцом?
     - Нет. Но это он тоже понял.
     - Расскажите о нем.
     -  Высокий, худой. Жилистый.  Совершенно  лысый.  Без зубов. Ходил,  не
сгибая коленей.  Поэтому у него  была  кличка Костыль. На обеих ногах у него
были перерезаны сухожилия.
     - Матерь Божья! Чтобы он не сбежал?!
     - Да.
     - Как жалко, что мы сейчас в храме! Как жалко, что мы сейчас в храме! Я
иногда  ненавижу наше  время. Всю его  мерзость. Всю  его тупость, пошлость.
Сейчас я говорю: в какое прекрасное время мы живем! В какое прекрасное!
     - Оно понравится тебе еще больше, когда ты дослушаешь меня.
     - Я слушаю вас, отец.
     - Мне осталось сказать  немного. Но это самое трудное.  Летом семьдесят
шестого  года  я  получил  бандероль  из  Магаданской  области,  из  поселка
Усть-Омчуг. К  бандероли  было  приложено письмо.  Писал плотник, с  которым
Альфонс   Ребане  вместе  работал.  Человек,  судя  по  письму,  не  слишком
грамотный. В письме  было вот  что.  После моего отъезда  из поселка Костыль
пошел к нотариусу и сделал завещание. Над ним  смеялись, потому что никакого
имущества  у  него  не  было. Но потом  перестали  смеяться,  потому что  он
завязал.  Бросил  пить, стал копить  деньги. Все  эти деньги он отдал одному
корешу,  который  собрался в отпуск на материк.  Он  должен  был  поехать  в
Таллин, найти  дочь  Костыля,  передать  ей на  словах привет  от родителя и
отдать завещание.  Из отпуска он вернулся в начале марта. Аккурат на женский
день. Рассказал Костылю, что в Таллине был, дочерь нашел, привет передал, но
она вызвала ментовку и его замели...
     -  Я  помню этот случай. Вечером позвонил в  дверь какой-то  совершенно
пьяный мужик, нес  что-то  невразумительное про привет с Колымы. Пел песню о
том, как вставал на пути Магадан, столица Колымского края. Я выпроводила его
и захлопнула дверь. Он звонил, стучал, потом стал ломиться. Все это с матом.
Я  позвонила в милицию. Господи милосердный, так  это был  посланец Альфонса
Ребане!
     -  Да,  Роза, это  был он. Сначала  его сунули  в  вытрезвитель,  потом
внимательно посмотрели документы  и  передали в КГБ, так  как  он  сидел  по
пятьдесят восьмой статье. В КГБ его допросили, конверт с завещанием отобрали
и приказали убираться из Таллина. Об этом он  и  сообщил Костылю. О том, как
встретила его  привет  его дочерь. Костыль  не расстроился, а  даже как бы и
засмеялся.  Потом ушел  к  себе в  балок,  принес  оттуда пакет с  какими-то
бумагами и  отдал этот  пакет автору письма. На  пакете был адрес  москвича,
который прошлой  осенью прилетал к Костылю. Мой  адрес. Этот адрес и фамилию
Костыль узнал у  администраторши гостиницы, где я ночевал. Костыль  попросил
автора письма переслать этот пакет в Москву, если что. После  этого выставил
компании три бутылки спирта,  а  четвертую зажал.  Выпил  со всеми стакан за
женский день и сразу ушел, хотя на улице было под тридцать и задувало. Нашли
его в июне, когда сошел снег.  Его нашли в десяти километрах от поселка. При
нем была  пустая бутылка  из-под спирта. Ты понимаешь, Роза,  почему  я  так
подробно пересказываю это письмо?
     - Да.
     -  Похоронили  его  всем миром,  а на  кресте  написали, что  помер  он
восьмого марта, так как  решили, что тогда  он  и  забрел в тундру, хватанув
лишку. Забрел в тундру. На десять километров.
     - На ногах с перерезанными сухожилиями.
     - Да. После  поминок автор письма вспомнил про пакет и переслал его мне
простой бандеролью.  В  бандероли  были  двести шесть  писем Агнии  Альфонсу
Ребане.  Он  завещал  тебе не  недвижимость,  Роза. Она  завещал тебе  самое
дорогое, что у него было. Письма твоей матери.
     - Эти письма...
     -  Да, Роза. Они у меня. Они были у меня все  эти годы.  Я  не  решался
отдать их тебе, потому что мне пришлось бы рассказать все. Теперь отдам.
     - Потому что теперь вы рассказали все?
     - Это еще не все. Я не рассказал тебе, как погибла Агния.
     - Я знаю,  как она погибла. Она приехала из Освенцима в Аугсбург и  там
узнала, кем  был ее любимый. Она застрелилась. Я не пойму только одного. Эти
британские джентльмены - они что, не знали, кем был Альфонс Ребане?
     - Знали.
     - Так почему же они  не сказали ей?! Для чего нужно было обрушивать  на
ее голову эту адскую правду?!
     - Потому что она выехала в Аугсбург  десятого мая сорок пятого  года. А
девятого мая гросс-адмирал Карл Дениц вручил Альфонсу Ребане Рыцарский крест
с  дубовыми  листьями.  Вручил  мне.  Встречи  Агнии  со  мной  нельзя  было
допустить.  Ее и не допустили... "Любимый мой, мир сошел с ума. Любимый мой,
в  этом  мире  есть  только  наша  любовь.  Любимый  мой,  я  пишу  тебе  из
Освенцима..." Теперь я рассказал тебе все.
     - Господи! Господи! Прости и помилуй нас, грешных!
     - А  сейчас я поиграю тебе.  Пройди в зал, а я поднимусь  к органу. Дай
мне эту розу. Я положу  ее на пюпитр. Я  буду играть  "Пассакалью"  Баха. Ты
знаешь, что такое пассакалья? Это песня провожания по улице..."

     "- Молодые люди, которые живут в пятом времени года. Спасибо вам за то,
что вы  спасли жизнь  моей дочери. Я ваш  должник.  Располагайте мной. Может
быть, я смогу помочь вам предотвратить то, что может произойти завтра. Конец
связи..."

     <b>VI</b>

     Завтра   была   суббота.   Начало   торжественной   церемонии   похорон
национального героя Эстонии было назначено на десять утра. Но уже к половине
десятого аллеи Метсакальмисту и  все свободное пространство  между  могилами
было  заполнено  празднично  одетыми  и  возвышенно  настроенными гражданами
Эстонии.
     На солнце сверкали лакированные козырьки военных  фуражек над каменными
лицами эстонских солдат, застывших возле свежей могилы с зелеными бархатными
подушечками в  руках. На подушечках покоились боевые награды Третьего рейха.
В  толпе  мелькали  ветхие, тщательно отутюженные немецкие  френчи, Железные
кресты,  орлы  со  свастикой, значки за  участие  в кампаниях  на  Восточном
фронте.
     На камне из черного гранита было выбито:
     "KOLONEL ALFONS REBANE".
     Дата рождения: "24.06.1908".
     Дата смерти: "О8.03.1976".

     Ровно в десять к  центральному входу кладбища подкатил траурный кортеж:
черный  лимузин-катафалк  в   сопровождении   мотоциклистов.   За  лимузином
следовала  открытая  красная  "мазератти".  За  рулем "мазератти"  был  внук
национального героя Эстонии известный художник-абстракционист господин Томас
Ребане, рядом с ним - его прелестная невеста госпожа Рита Лоо, вся в черном,
в  черных перчатках  по  локоть, в черной широкополой шляпе. Траур был ей  к
лицу,  черное  выгодно  оттеняло  цвет  ее волос - цвет  осенней  ржи,  цвет
эстонских полей, даже за  полвека не вытоптанных советскими оккупантами, как
они ни топтались.
     На  заднем сиденье  "мазератти" возвышалась массивная  фигура и крупная
бритая голова начальника секретариата кабинета  министров  Эстонии господина
Генриха   Вайно  -   единственного  высокопоставленного   правительственного
чиновника, который не побоялся открыто продемонстрировать свою  солидарность
с патриотически настроенными гражданами республики.
     Впрочем, при  необходимости  его  присутствие на церемонии  можно  было
объяснить причинами  семейного характера: будущий тесть  внука национального
героя  не  мог проигнорировать мероприятия,  столь  важного для его будущего
зятя.
     За   "мазератти"   двигались   автомобили   с  руководящими   деятелями
Национально-патриотического союза, Союза борцов за свободу Эстонии, общества
"Мементо" и других патриотических общественных организаций.
     У  ворот  кладбища  кортеж поджидала  пресса, эстонская  и  российская,
телевизионщики  из  Москвы и Санкт-Петербурга.  Но самой многочисленной была
съемочная группа  таллинского телевидения. Ею  руководил режиссер Март Кыпс.
Его долговязая фигура и красный платок на лбу мелькали одновременно  во всех
местах. Он был вездесущ. Он был исполнен вдохновения. Он снимал финал своего
будущего фильма,  который  откроет новую эру  в  эстонском  кино.  Он снимал
возвращение Альфонса Ребане.
     Катафалк остановился. Из его чрева извлекли темно-вишневый элитный гроб
с  позолоченными  ручками  и  распятием на крышке.  Его  подхватили  молодые
эстонские  солдаты в парадной форме  с  аксельбантами. И вот он  поплыл  над
толпой   по   центральной   аллее   таллинского    мемориального    кладбища
Метсакальмисту - мимо могил эстонских философов, эстонских ученых, эстонских
композиторов, писателей и поэтов.
     Поплыл гроб  с останками штандартенфюрера СС, командира  20-й Эстонской
дивизии СС.
     По крайней мере, так это выглядело для всех присутствующих.

     Во всяком  публичном  действии есть  сторона  видимая, рассчитанная  на
неискушенного  зрителя,  а  есть  другая,  оценить   которую  может   только
специалист.  Так  в  советские  времена  западные  корреспонденты  терпеливо
высиживали  на  съездах  и  пленумах ЦК КПСС,  но следили  не за содержанием
речей,  а  подмечали, кто  за кем их  произносит и кто рядом  с  кем сидит в
президиуме.  В  итоге   вычисляли   не   формальное,  а  истинное   значение
политических  фигур. Так и нашей задачей на этом шоу  было понять, кто  тут,
собственно, главный.
     А  кто всегда  главный?  Тот,  кто  знает то, чего не знает никто.  Про
изделие "ФЗУД-8-ВР", которое  на плечах молодых  эстонских солдат  плыло  по
кладбищу в элитном гробу из вишневого дерева, не знал  никто. А он знал. Кто
он, этот таинственный мистер Икс?
     Накануне  мы  внимательно  изучили  список  приглашенных, но ни к каким
выводам  не пришли.  Он наверняка  был в  списке.  И вряд  ли проигнорировал
приглашение,  как это сделали  президент, премьер-министр и  многие депутаты
парламента. Он  был фигурой  заметной,  близкой к национал-патриотам, и  его
отсутствие было бы слишком демонстративным.
     Первым, на кого  мы подумали, был Генрих Вайно.  Поэтому я  наблюдал за
ним с особенным вниманием. Но не  заметил  ни намека на напряженность или на
беспокойство,    которых   не   мог   не   испытывать    человек   рядом   с
восьмикилограммовым  фугасом. Но он  неторопливо шествовал за  гробом  среди
почетных гостей церемонии об руку с дочерью в сопровождении будущего зятя.
     А если не он, то кто?
     Оставалось  наблюдать.  Тот,  кому позвонят по мобильному телефону и он
начнет пробираться  к выходу, тот  и есть мистер Икс.  Взрывной радиосигнал,
запускающий  отсчет,  мог  быть  послан хоть со спутника.  Но он должен быть
подан в  определенный  момент  -  не раньше  начала церемонии и не позже  ее
конца.  Со спутника этого  не увидишь.  Радиопульт  в  условиях  города дает
уверенный  импульс  примерно  за  километр.  Значит,  за   кладбищем  кто-то
наблюдает в бинокль или стереотрубу. Не исключен вариант, что сам мистер Икс
и нажмет кнопку на пульте - примерно за двадцать минут до оружейного салюта,
кульминации церемонии. И тут же уйдет. Двадцати минут ему вполне достаточно,
чтобы оказаться на безопасном расстоянии.

     Изделия "ФЗУД-8-ВР" в  гробу, разумеется, уже  не  было. Решение о том,
что с ним  делать,  было принято не без  спора. Генерал  Кейт с присущей ему
решительностью хотел немедленно вызвать саперов, вывезти фугас  на полигон и
взорвать его там к  чертовой матери. Генерал Голубков  столь  же  решительно
возражал.
     На это  изделие у него были свои  виды. Ему приходилось иметь с  такими
изделиями дело  в  Чечне.  Тогда  это  была  новейшая  разработка российской
"оборонки". В Чечню поставили всего несколько  штук. За  прошедшее с тех пор
время их наклепали  больше, но в  войска они не шли. Они поступали на склады
спецслужб.  Если проследить  путь  этого изделия от  завода-изготовителя  до
склада и далее, можно узнать много любопытного.
     Но  Кейту  генерал Голубков привел другие доводы, тоже  резонные. Мы не
знаем,  когда  фугас  положили в гроб. Мы не знаем,  кто его  положил. Мы не
знаем, что предпримут эти  люди, если узнают, что  их замысел раскрыт. А они
могут  это узнать.  Появление  саперов в ритуальном зале  военного госпиталя
будет достаточно красноречивым. А если в запасе у них  есть еще одно изделие
"ФЗУД" и они разместят его на месте захоронения?
     Этот    обмен   мнениями    командующий    Силами    обороны    Эстонии
генерал-лейтенант  Кейт  и  начальник  оперативного   отдела  Управления  по
планированию специальных мероприятий  генерал-майор Голубков вели в кабинете
апартаментов  Томаса  в   гостинице  "Виру",  очищенных  от   подслушивающих
устройств. На совещании я был  третьим. Томаса отправили постоять в почетном
карауле у гроба его деда, что выглядело вполне естественным, а Муха и Артист
сопровождали  его, что тоже не могло вызвать  никаких подозрений. Пока Томас
нес   вахту,  его  охранники  обследовали  прилегающие  к  ритуальному  залу
помещения и служебный ход, который вел во двор госпиталя и расположенный там
морг.  Артист  сообщил  по   мобильнику,  что   ничего  подозрительного   не
обнаружено, но это ничего не значило. Контролировать обстановку в ритуальном
зале мог  кто угодно -  сторож, охранник, любой служащий  госпиталя. Поэтому
было решено оставить фугас в гробу, ночью незаметно забрать  его, а уж потом
думать, что с ним делать.
     Генералы  провели совещание  по-военному  быстро.  На долгие  разговоры
времени не было. О главном не говорили.  О главном думали. Каждый  про себя.
При всей своей  ошеломляющей неожиданности  появление изделия "ФЗУД" в гробу
было  предсказано генералом Голубковым в  ту штормовую ночь, когда мы  с ним
любовались  панорамой таллинского порта. Это и был тот самый очень сильный и
абсолютно надежный ход,  который  изменит  русло  истории,  как направленный
взрыв  изменяет русло реки. Кто сделал этот ход?  Ответа на этот  вопрос  не
было.  Был только сам вопрос. Он присутствовал в атмосфере кабинета, как дым
от сигарет "Ява",  которые смолил генерал Голубков, обсуждая с Кейтом  планы
на завтра.
     Кейту предстояло дать  новые директивы  своим  офицерам. Все  мобильные
группы "Эста" должны быть срочно переброшены  в  Таллин, ночью им предстояло
провести   аресты  по  спискам,  обнаруженным  в   сейфе  Янсена,  а   утром
сосредоточиться в  местах возможных столкновений  антифашистских  пикетов  с
патриотической общественностью Таллина и предотвратить провокации.
     Еще из госпиталя Кейт связался с  главным военным прокурором,  приказал
задержать начальника службы безопасности  Национально-патриотического  союза
по подозрению  в причастности к убийству  двух  эстонских солдат и доставить
его  на гарнизонную губу. Он мог знать об  изделии "ФЗУД". К концу совещания
Кейту  доложили,  что его  приказ  выполнен. Он  решил немедленно  допросить
задержанного.  Я  попросил  разрешения  присутствовать  при  допросе.   Кейт
энергично  воспротивился.  Это  было  против всех  правил.  Генерал Голубков
поддержал  мою просьбу. Кейт в  конце концов  уступил, так как один черт все
происходящее не укладывалось ни в какие правила.
     Допрос,  проведенный  генерал-лейтенантом,  не  дал  ничего.  Начальник
службы безопасности  твердил,  что ни о каких взрывных устройствах он ничего
не знает. И держался при этом очень нагло, чувствуя себя защищенным законами
демократической  Эстонии.  Возможно,  поэтому  Кейт   разрешил  мне  недолго
поговорить с ним наедине.
     Я  говорил с ним тридцать минут. В начале разговора он  обмочился,  а к
концу  у него  расстроился желудок. Он  был со  мной  откровенным. Рассказал
много интересного. В частности, для чего нужны были показания Боцмана о том,
что  все  мы   прибыли  в  Эстонию   с  заданием  провести  крупномасштабный
террористический акт. Потому что нас самих после этого акта допросить  будет
нельзя, мертвые безгласны.
     В этом признании содержался намек на фугас. Но о самом фугасе он ничего
не знал. И  когда я говорю "не знал", это и значит не знал. Но  зато он знал
нечто  такое, от  чего  генерал Голубков, когда я ему об этом доложил,  вжал
голову  в  плечи и начал ожесточенно  чесать репу. Эта  информация  касалась
деятельности    эстонской   агентуры   в    расположении   76-й    Псковской
воздушно-десантной дивизии.

     Еще в  конце января в поле зрения Управления  ФСБ  по Псковской области
попал  гражданин  Эстонии Петр Калачев, 1975  года рождения,  житель  Тарту.
Прибыв  в Псков  для  осуществления торгово-посреднической деятельности,  он
начал  очень  активно  завязывать  знакомства  с   молодыми  офицерами  76-й
воздушно-десантной дивизии.  Это ему  легко удавалось, так  как человеком он
был  общительным  и всегда  при  деньгах. Было установлено, что  он является
агентом отдела Джи-2  Главного  штаба Минобороны Эстонии и  должен с помощью
завербованных им офицеров дивизии подготовить фальсифицированные  документы,
из  которых было бы ясно, что  дивизия поднята  по боевой тревоге и получила
приказ десантироваться  в  Эстонии.  Эти документы,  переданные в  Брюссель,
вынудили бы НАТО объявить Эстонию членом Североатлантического союза со всеми
вытекающими отсюда последствиями.
     В период разработки агента Калачева фээсбэшники  усомнились,  что такое
ответственное   задание  дано  человеку   молодому,   по  складу   характера
легкомысленному  и  мало подготовленному  для  серьезной  агентурной работы.
Поэтому к Калачеву был подведен наш контрразведчик, он перевел  операцию  на
себя, и в ФСБ были уверены,  что с  этой стороны никаких  неожиданностей  не
последует. Но они недооценили профессионализма бывшего полковника КГБ Юргена
Янсена.
     Засылка агента  Калачева была лишь прикрытием, операцией отвлечения. На
самом деле документы готовил совсем другой агент. Его имени начальник службы
безопасности не знал. И когда я говорю "не знал", это и означает не знал.
     Это  была очень  неприятная  новость.  Я предложил Голубкову немедленно
связаться  с ФСБ,  но он только  рукой махнул. Если они просрали  настоящего
агента, что они смогут сделать за одну ночь? Эти документы уже  наверняка  в
Брюсселе или будут там с часу на час.
     Как отреагируют на них в штаб-квартире НАТО? Взрыва,  который мгновенно
превратит Таллин,  а  затем и всю Эстонию, в новую "горячую  точку" на карте
Европы,  не  будет.  У  России  не  будет  повода  для  введения  в  Эстонию
миротворческих сил.  Не  будет  и повода для вмешательства НАТО. Все  так. А
если в 76-й Псковской дивизии действительно происходит  какое-то шевеление и
оно  зафиксировано аэрокосмической  разведкой? Не поспешат  ли отреагировать
натовские генералы?
     Мне казалось, что не  поспешат. Генералы везде одинаковые. Они не любят
брать  на  себя  ответственность.  Генерал  Голубков был  со  мной  в  общем
согласен, но напомнил, что  генералам присуще  и другое качество: стремление
выслужиться. Без этого не становятся генералами.
     - Вам видней, господин генерал, - сказал я.
     Он покряхтел, поморщился, поскреб в затылке и в конце концов заключил:
     - Мы не можем  рисковать. Их  надо предупредить. О том, что документы -
фальшивка,  липа. Предупреждение должно исходить из источника,  которому они
доверяют. У нас нет выбора. Звони.
     Я  позвонил  Розе  Марковне,  узнал  у  нее  номер  телефона  Альгириса
Паальмана  и попросил  позвонить  ему  и отрекомендовать  меня как человека,
заслуживающего доверия.
     Через сорок  минут мы  встретились с Паальманом у Домского собора. Я не
знаю, о чем российский контрразведчик говорил  со старым английским шпионом.
Знаю  только, что в тот  же день Паальман  вылетел вечерним рейсом в Лондон.
Провожала его Роза Марковна. Может быть, навсегда.
     Вечером,  когда  Метсакальмисту  закрылось  для  посетителей,  туда  по
приказу генерала Кейта  прибыл  саперный  взвод с миноискателями и собаками,
натасканными  на поиск  взрывчатки.  Они прочесали все кладбище.  Нормальная
мера предосторожности. Никаких взрывных устройств обнаружено не было.
     Всю ночь Муха  и  Артист, надев синие халаты уборщиков, дежурили  возле
ритуального  зала  госпиталя.  Никто  не подходил к гробу и не открывал его,
чтобы убедиться, что фугас на месте  или задать точное время взрыва. Значит,
радиосигнал будет подан, и ровно через двадцать минут взрыватель сработает.
     В шесть утра мобильная группа спецподразделения "Эст" под командованием
порученца Кейта капитана Медлера перекрыла  парадный вход в ритуальный зал и
все выходы в  коридор и во двор. Вместе  с  ними подъехал и я. Под  шумок мы
извлекли фугас из гроба  и перегрузили его в багажник "мазератти". До начала
торжественной церемонии оставалось слишком мало  времени, поэтому там его  и
оставили,  блокировав   лежащим  в   спортивной  сумке  с   надписью  "Puma"
широкополосным  подавителем  радиосигналов.  Тачку  отогнали  на  стоянку  к
гостинице, а потом посадили в нее Томаса, чтобы он проехал на ней в траурном
кортеже.  Если  заинтересованные  лица  заметили   подозрительную   возню  в
ритуальном зале и связали ее с появлением во дворе госпиталя "мазератти", то
это должно было их успокоить.

     Между тем  церемония продолжалась. Гроб  пронесли  по центральной аллее
Метсакальмисту и  установили  возле  свежей могилы  среди  десятков  венков.
Начались  речи. Говорили по-эстонски. Какой-то профессорского  вида старик с
Железным  Рыцарским  крестом   говорил  по-немецки.   Потом  снова  зазвучал
эстонский.  Конец  церемонии  близился, но никому  не звонили по мобильнику,
никто  не проявлял признаков беспокойства. Я нашел  взглядом Артиста и Муху,
стоявших  в  разных  концах  толпы. Они пожали  плечами  -  тоже  ничего  не
заметили.
     Я  начал склоняться к  мысли, что мистера Икс  на кладбище  нет, но тут
Томас обернулся ко мне и сказал:
     - Гроб не тот.
     - Что значит не тот? - удивился я.
     - Не тот, - повторил он.  - Я сам его выбирал, я помню. На  том узор на
крышке был не такой. Приятней. Поэтому я тот и выбрал. А этот не выбрал.
     К выбору гроба для своего названного деда Томас, действительно, отнесся
с   большой  ответственностью.  Из  десятка  этих   произведений  столярного
искусства,  выставленных   в   демонстрационном  зале  похоронного  бюро  на
Кладбищенской  улице в  Аугсбурге,  он  сначала  отобрал  два  со  сплошными
крышками, придирчиво сравнивал,  щупал  обивку, проверял на  мягкость. Потом
перешел   к  узорам,   которые   оставили   на   вишневом   дереве  какие-то
жуки-древоточцы. Гробы  из дерева с таким узором считались высшим классом. И
лишь после долгих колебаний сделал выбор.
     Можно было,  конечно, допустить, что  сейчас  Томас ошибся,  но  глаз у
него, как мы не раз отмечали,  был хороший,  и  я  сразу ему  поверил. Но на
всякий случай спросил:
     - Уверен?
     - Серж, обижаешь! - сказал Томас.
     Я рассеянно прислушивался к речам,  а  сам лихорадочно соображал, каким
маршрутом микроавтобус с гробом шел из Аугсбурга в Эстонию. Через Валгу, это
я знал. Значит, через Латвию. А до Латвии? Через Белоруссию? А не  случалось
ли ему завернуть в Россию?
     Выражение  напряженной  задумчивости  на  моем  лице  Томас  принял  за
недоверие  и хотел привести новые доказательства того, что это не тот  гроб,
но в этот момент Рита тронула его за рукав и что-то сказала  по-эстонски. Он
закивал:
     -  Да, конечно.  Я побуду, идите. - А мне  объяснил: -  У папы  деловая
встреча.
     - У какого папы?
     - Как это у какого? У господина Вайно!
     Я выскользнул из первого ряда и оказался за спиной  Вайно. Он выбирался
из толпы деликатно, задом, чтобы не  отвлекать почетных гостей от церемонии.
Артист и Муха заметили мое движение и начали перемещаться ко мне.
     Вайно почувствовал помеху и оглянулся.
     - Извините, мне  срочно нужно  уйти,  - негромко произнес  он  и кивнул
Рите. - Не отставай.
     - Господин Вайно, это неприлично, - возразил я.
     - К сожалению, дела.
     - До салюта осталось  не больше двадцати  минут. Вы не можете уйти. Это
неуважение к памяти национального героя.
     - Давай подождем, - поддержала меня Рита.
     Он  что-то  резко, сквозь зубы,  бросил  ей по-эстонски,  что-то  вроде
русского "дура", и попытался отодвинуть меня плечом. Возможно, у него бы это
получилось, но рядом со мной уже были Артист и Муха.
     - Господин Вайно, куда же вы? - заорал Артист.
     Почетные гости с осуждением оглянулись. Инстинкт самосохранения боролся
в  Вайно  с  привычкой  соблюдать   приличия.  Привычка  одержала  верх.  Он
успокаивающе покивал. Но едва гости отвернулись, рванулся со страшной силой.
Меня и Муху он  сдвинул  в сторону, но  тут  Артист зашел  к нему за  спину,
приобнял за плечо, наклонился к уху и сказал, улыбаясь:
     - Стой на месте, сука.
     Вайно  при этом дернулся, из чего я заключил, что Артист подкрепил свою
просьбу, ткнув  ему в спину пистолетным стволом. Крупная бритая голова Вайно
потемнела  от прихлынувшей  крови,  он беспомощно  оглянулся,  словно  хотел
позвать на помощь.  Но Артист  еще раз  всадил  ему ствол в спину,  и  Вайно
притих.
     - Что происходит? - с тревогой спросила Рита.
     - Все в порядке, - заверил ее Артист.
     В сущности, удерживать Вайно не было никакого резона. То, что нам нужно
было узнать, мы узнали. Я хотел приказать отпустить его, но речи  неожиданно
быстро  кончились,  руководивший  церемонией  генерал-лейтенант  Кейт  отдал
по-эстонски  команду, клацнули  затворы  "калашей",  по ушам  хлестнул  залп
почетного  караула.  Массивное  тело  Вайно  судорожно  напряглось  и  вдруг
обмякло. Тяжелым кулем он повалился на землю.
     - Отец! - вскрикнула Рита.
     Второй залп заглушил ее слова.  Томас  оглянулся, понял, что происходит
что-то неладное, и рванулся к нам.
     - Быстро врача! - приказал ему Артист.
     - Бегу! - ответил Томас и исчез.
     После третьего залпа внимание  толпы приковалось к нам.  Вайно лежал на
спине,  глаза  казались  белыми,  лицо  было  искажено  дикой  гримасой.  Мы
подхватили его  и понесли к  выходу. Тяжеленный он был,  как  труп. И только
когда мы дотащили его до ворот и положили  на скамейку, я  понял,  почему он
такой тяжелый.
     Потому что он уже был трупом.
     Пульса не было. От лица  медленно отливала  кровь. Руки были  судорожно
сжаты.  В правой  руке я  заметил черную пластмассовую коробочку, похожую на
телевизионный пульт. Это и был пульт, но не телевизионный. Я разогнул пальцы
Вайно и взял  коробочку. Он  сжимал  ее  с  такой силой,  что кнопка  подачи
взрывного сигнала запала и не возвратилась в  исходное положение.  Импульс и
сейчас шел в эфир.
     Я показал пульт Артисту и Мухе. Они понимающе покивали.
     - Посторонитесь, - сказал какой-то старик. - Я врач.
     Он склонился над телом Вайно и сообщил:
     - Инсульт.

     Мы выбрались из окружившей скамейку толпы. Вместе с нами отошла и Рита.
Она сжимала руки, кусала костяшки пальцев. Ее била крупная дрожь.
     - Что с тобой? - спросил Муха. Но тут же понял, что вопрос
     нелепый, потрепал ее по плечу. - Ну-ну. Расслабься.
     - Это я виновата, - проговорила она. - Я. Я слишком часто
     желала ему смерти!
     - Да ладно  тебе, -  сказал  Артист.  -  Если бы  ты желала ему смерти,
сейчас бы ты радовалась, а не тряслась. Поехали домой. Тебе нужно согреться.
     И только тут мы заметили, что красной "мазератти" нет.
     -  Господин Ребане поехал  за  врачом на подстанцию "скорой  помощи", -
объяснил нам водитель "линкольна".
     Муха открыл перед Ритой заднюю дверь "линкольна" и вдруг замер.
     - А это что такое? - спросил он, поднимая с  сиденья спортивную сумку с
надписью "Puma".
     - Господин  Ребане  попросил  отдать ее вам,  - ответил водитель.  - Он
сказал, что она вам все время нужна. Вдруг понадобится, пока его не будет.
     - Фитиль, твою мать! - с отчаянием завопил Муха.
     - Быстро садимся, - приказал я. - Где у вас "скорая"?
     - Ближе всего вторая подстанция. Туда он, наверное, и поехал.
     - Гони туда.
     - Что... случилось? - спросила Рита.
     - Ничего, - ответил  Артист. - Ничего не случилось. Да гони же, гони! -
заорал он на водилу.
     - Минутку,  -  прервал  его Муха.  Он извлек из бумажника  купюру в сто
баксов и сунул ее в нагрудный карман водителя. - Поехали.
     "Линкольн" рванул так, что нас бросило на спинки сидений.
     - Кажется, попали, - пробормотал Артист.

     Так оно и было. Как только Томас  перекинул из "мазератти" в "линкольн"
сумку "Puma" с широкополосным подавителем  радиосигналов,  фугас в багажнике
"мазератти"  оказался незащищенным. Оставалась  надежда только  на  то,  что
Томас  успел  отъехать  от   кладбища  больше  чем  на  километр  и  импульс
радиопульта,   который   судорожно   сжимал   в   руке   Вайно,  не   достиг
радиовзрывателя изделия "ФЗУД-8-ВР".
     - Где твой мобильник? - спросил я Артиста.
     - А черт его знает. Кажется, в тачке.
     Я  вытащил свой сотовый  и  набрал номер  мобильного телефона  Артиста.
После третьего гудка в трубке раздался голос Томаса:
     - Это кто мне звонит? Или это не мне звонят?
     - Тебе, Фитиль, тебе! - заорал Муха.
     - Тихо! - приказал я. - Томас, ты слышишь меня?
     - Слышу, Серж. Хорошо слышу.
     - Ты где?
     Он назвал какую-то эстонскую улицу.
     - Я знаю, - кивнул водитель.
     -  Жми туда.  Томас,  слушай  меня  внимательно.  Не  перебивай. Быстро
останови тачку и открой багажник. Телефон не клади.
     - Открыл, - через полминуты сообщил Томас.
     - Коробку, завернутую в синий халат, видишь?
     - Вижу.
     - Разверни халат.
     - Развернул. Тут какая-то зеленая железяка.
     - Сними крышку. Она на защелках. Отщелкни.
     - Отщелкнул.
     - Что видишь?
     - Часы. Электронные. С цифрами.
     - Какие цифры?
     - Ноль, потом двоеточие, потом семнадцать.
     - Двоеточие мигает? - спросил я в надежде на чудо.
     - Мигает! - радостно известил Томас. - Уже шестнадцать.

     Не случилось чуда. Отсчет шел. До взрыва оставалось шестнадцать минут.

     - Странные часы, - сказал Томас. - Они идут задом наперед.
     - Это не часы.
     - А что?
     - Заткнись и слушай. Есть поблизости какой-нибудь пустырь?
     - Какой пустырь, Серж? О чем ты говоришь? В Таллине нет пустырей!
     - Быстро садись в машину и выезжай из города.
     - Как из города? - запротестовал Томас. - А "скорая" для
     господина Вайно?
     -  Ему не нужна  "скорая". Выезжай  как можно  быстрей.  Потом оттащишь
коробку подальше от  дороги  и сразу уезжай.  Телефон не отключай. Поставь в
гнездо на панели. Понял?
     - Понял. Уже еду. Я спросил, что это за часы. Ты не ответил.
     - Это не часы. Это фугас.
     - Фугас - это бомба?
     - Да, бомба. Она рванет через пятнадцать минут.
     -  Бомба? Надо же. Откуда она взялась? Вы  что, все время  возили  ее в
машине? Серж, это очень неразумно.
     - Рви из города! - рявкнул я.
     - Не успеет, - сказал водитель.
     - Успею, - возразил Томас. - На такой тачке успею. Значит, с господином
Вайно все в порядке? Я очень рад.  Если бы он заболел,  пришлось бы отложить
свадьбу. А мне бы этого не хотелось. А вдруг Рита передумает?
     - Я не передумаю, - сказала Рита. - Томас Ребане, я не передумаю. Но ты
поспеши. Как будто едешь на нашу свадьбу.
     - Спешу. Уже сто двадцать. Больше нельзя - много машин.
     - Ты где? - спросил я.
     Он назвал какую-то улицу, тоже эстонскую.
     - Может успеть, - заметил водитель. - Нам за ним?
     - За ним.
     - Сто тридцать, - сообщил Томас.  - Рита Лоо,  я лечу к тебе на крыльях
любви  со   скоростью  сто  тридцать  километров  в  час!  Вот  черт!  Тьфу,
бляха-муха!
     - В чем дело?
     - Мент! Мент привязался! Стоял с радаром, а теперь едет за мной!
     - Отрывайся!
     - Сейчас. Сейчас  выскочу из города и  оторвусь. Еще  один! Да что  им,
нечего делать?
     - Жми, Фитиль! Жми! - завопил Муха.
     - Я жму. Сто сорок. Я уже за городом. Только впереди пост. Они сообщат,
перекроют  шоссе. Они привязались, потому что видят - тачка дорогая. Значит,
с меня можно хорошо поиметь.
     - У тебя тринадцать минут.
     Муха вырвал у меня трубку.
     - Фитиль, слушай меня. На дороге много машин?
     - Не так много.
     - Съезжай за обочину, бросай тачку и рви когти со страшной силой!
     - Не могу. Менты остановятся и их взорвет.
     - Объяснишь им по-быстрому что к чему!
     -  Муха,  ты не  перестаешь меня удивлять.  Может, российским ментам  и
можно объяснить что-нибудь по-быстрому, а эстонским нельзя.  Пока  я буду им
объяснять, бомба взорвется.
     - Тогда тормози и рви из машины в поле! Они кинутся за тобой!
     - Никогда!  Русские  менты  кинутся.  Это может быть.  Но  не  эстонцы.
Эстонцы не кинутся. Эстонцы остановятся и начнут обсуждать, стоит  ли им  за
мной кидаться.  Пока они будут обсуждать, я уже убегу далеко. И  они  решат,
что кидаться не стоит. Потому что я все равно вернусь к своей тачке. Так как
это  дорогая  тачка.  Они останутся  возле  тачки  и  будут  ждать, пока  не
взорвутся.
     - Да и хер с ними, если они такие мудаки!
     -  Муха,  ты  не  прав.   Дорожные   полицейские  тоже  люди.  С   этим
утверждением, возможно, согласятся не все. Но это  мое личное  мнение. Я его
никому не навязываю.
     - Томас! - крикнула  Рита. - Томас Ребане! Думай о себе!  Думай о  нас!
Тормози и беги!
     - Рита Лоо, а я о ком думаю? О  нас я и думаю. Мы не будем счастливыми,
если между  нами в постели  будут  лежать трупы дорожных полицейских. Четыре
трупа дорожных полицейских. Это немножечко многовато.
     - Придурок! Томас Ребане, ты придурок!
     -  Ты мне тоже  очень нравишься, Рита Лоо. Ну вот, а что я вам говорил?
Впереди  пост,  шоссе перекрыто.  Я  разворачиваюсь. Попробую  прорваться на
набережную. Там выкину фугас в море. Если он взорвется в воде, никого же  не
зацепит?
     - Жми к набережной, - приказал я водителю.
     - Серж,  я тебя вот о  чем  все хотел спросить. Я жму, а ты объясни. Ты
что-то говорил про ситуацию гражданской войны у нас в Эстонии. Это как?
     - Проехали.
     -  Это  хорошо. А как насчет  оккупациия? То есть,  в смысле российских
миротворческих сил?
     - Тоже проехали.
     - И это хорошо. Все эти присоединения, разъединения, ничего хорошего из
этого  не бывает. Дерево должно расти снизу, из  земли. А  когда его втыкают
сверху, чего же удивляться, что оно не растет? Сколько у меня?
     - Восемь с половиной минут.
     - Нормально. И еще. Альфонс Ребане - он был?
     - Был.
     - Точно?
     - Точно.
     - Кем он был?
     - Кто кем его захочет увидеть, тем он и был.
     - Надо же, за мной гонятся уже четыре ментовских тачки. До чего же люди
корыстны!  Прямо   противно.  Сейчас  я   от  них  оторвусь.   Подворотнями.
Сейчас-сейчас!
     - Оторвался?
     - Вроде да.
     - Где ты?
     - Сейчас выскочу к Домскому собору. Все, выскочил.
     - Людей много?
     - Возле собора никого. На тротуарах есть.
     - Подгоняй тачку к собору и вали.
     - Ты что, Серж?! Это же святыня! Домский собор - это святыня эстонского
народа.  Бомба  его  разрушит.  Я  никогда  не  прощу  себе, если  бомба его
разрушит. Я не  хочу войти  в историю Эстонии как человек,  который  взорвал
Домский собор.
     - Восстановят твой долбанный собор! - завопил Муха. - А
     тебя, мудака, не восстановят!
     - Олег прав! - крикнула Рита больным голосом. - Томас!
     Олег прав!
     - Нет, Рита Лоо, он не прав. Он так говорит, потому что  он не эстонец.
А  я  эстонец. И мы не будем с тобой счастливыми, если  в постели между нами
будет стоять Домский собор.
     - О Господи! - сказала она. - Господи, помоги нам!
     - У тебя осталось пять минут, - предупредил я.
     - Это ничего.  Это много. Успею доехать до набережной. Там сброшу тачку
в море. Потому что вытащить бомбу уже не успею. Артист, тебе не жалко тачку?
     - Мудак! - рявкнул Артист. - Мне тебя жалко!
     -  Меня?  Я тронут.  Да,  мне приятно это  слышать.  От  тебя  особенно
приятно. Потому  что  ты  человек несентиментальный.  Меня только  в детстве
жалели.  Матушка. Она  говорила:  ну  в кого  ты  такой урод?  Я  рос  очень
мечтательным ребенком.
     - Не болтай, твою мать! - едва ли не взвыл Артист. - Жми на газ!
     - Я жму. Это мне не мешает. Это меня отвлекает. Серж, а  откуда взялась
эта бомба?
     - Не знаю.
     - Не знаешь? Или не хочешь сказать?
     - Не знаю.
     - Но ты узнай. Это же интересно.
     - Постараюсь узнать, - пообещал я.
     - Все, я на набережной, - возвестил Томас. - Ах ты, какая досада! Полно
людей.  И парапет, совсем забыл про парапет! Жму  в  порт. Твою мать!  Менты
опять прицепились! Ну что за народ! Сколько у меня?
     - Две с половиной минуты.
     - Это уже не так много. Рита Лоо, ты меня слышишь?
     - Да, я тебя слышу.
     - Я вот что хочу тебе  сказать... Наконец-то повезло.  Хоть  на  причал
прорвался.
     - Швыряй тачку в море, а сам выпрыгивай! - приказал Артист.
     - Ага, выпрыгивай. Я крышу поставил. Пока она съедет.
     - Тогда тормози и выскакивай!
     - А менты? Артист, не мешай, у меня мало времени. Ты
     слышишь меня, Рита Лоо? Я вот что хочу тебе сказать. Я родился
     - и не знал, зачем я родился. Я жил - и не знал, зачем я живу. Я
     встретил тебя - и понял, зачем были все эти дела.

     Наш "линкольн" вырвался из какого-то переулка и  устремился к порту. Во
всей этой  гонке не было никакого смысла. Кроме  одного. Мы увидели, чем все
кончилось.

     Красная   "мазератти"   просквозила  по   грузовому   причалу,   сшибая
металлические барьеры и расшвыривая груды ящиков. На хвосте у нее висели две
полицейских  "мазды" с включенными маячками  и сиренами. На какой-то миг мне
показалось, что "мазератти" тормозит, но она тут же рванула вперед и зависла
над водой. "Мазды" остановились, как вкопанные, у самого конца причала.
     - Я тебя люблю, Рита Лоо, - сказал Томас Ребане.
     - Я тебя люблю, Томас Ребане, - сказала Рита Лоо.
     Под  тяжестью удара  разлетелась  в  стороны  светлая балтийская  вода,
сомкнулась над "мазератти". И тотчас стала вспухать, вытягиваться из глубины
к  небу атомным  грибом. От  утробного  взрыва качнулась стрела  портального
крана, бросило в сторону буксир, заходили мачты сухогрузов.

     Вечерние газеты сообщили,  что у грузового причала таллинского порта по
неизвестной причине произошел  мощный подводный взрыв.  Вероятно, взорвалась
донная мина, которая лежала на грунте со времен Второй мировой войны.

     "Пусть Гамлета поднимут на помост,
     Как воина, четыре капитана;
     Будь призван он, пример бы он явил
     Высокоцарственный; и в час отхода
     Пусть музыка и бранные обряды
     Звучат о нем..."

     <b>Эпилог</b>

     <b>ЗАВТРАШНИЕ ГАЗЕТЫ</b>

     "Новые известия", 29.06.99.
     А.Смирнов, "Витязь в эсэсовской шкуре":

     "...На  таллинское кладбище Метсакальмисту - эстонское Новодевичье, где
хоронят   особо   выдающихся   людей,   -   доставили   из   Германии   прах
штандартенфюрера СС Альфонса Ребане, закончившего войну в качестве командира
20-й Эстонской дивизии СС. Решение о перезахоронении "выдающегося эстонского
офицера  и военачальника ХХ века", как охарактеризовал  его  премьер-министр
Эстонии Март Лаар,  приняло правительство. Формальным предлогом для перевоза
в Эстонию праха эсэсовца послужило якобы обращение немцев: "Заберите своего,
за могилой некому  ухаживать". Но  в эту версию  в  Эстонии мало кто  верит.
Во-первых,  все  немецкие  кладбища  содержатся  в  образцовом  порядке,  за
"ничейными"   могилами   ухаживает   муниципалитет.    Во-вторых,   немецкие
организации ветеранов войны  находят время и средства поддерживать в порядке
захоронения "камратов" даже за пределами Германии, а уж в ее пределах могилу
штандартенфюрера, кавалера Железного Рыцарского креста и Рыцарского креста с
дубовыми  листьями, в запустение  привести  и  подавно не  дали бы. Наконец,
эстонские власти сами себя высекли,  забрав на родину лишь прах  эсэсовского
комдива, разлучив его с покоившейся рядом супругой Агнией...
     Рыцарским  крестом  с дубовыми листьями  Гитлер  наградил Ребане в 1944
году.  А  вручил дубовые листья  "лисице",  как переводится фамилия  Ребане,
последний вождь Третьего рейха - гросс-адмирал Дениц - 9 мая 1945  года, уже
после подписания капитуляции: эстонец успел вскочить на подножку уходящего в
небытие поезда героев рейха...
     Отшумели  знамена  добровольной  национальной   гвардии   "Кайтселийт",
государственные   флаги,   отговорили   свои   речи   старики   "камраты"  и
представители молодого  поколения, могилу