ворись с ним. Любой ценой. Пусть он остановит Калмыкова. Любой ценой, Петрович. Речь сейчас не про бабки. Я не из слабонервных, ты знаешь. Но скажу тебе честно: хочу только одного - убраться из Москвы куда подальше. - Перетрудился ты, Тюрин, - посочувствовал Мамаев. - Выпей-ка еще, а потом езжай и выспись как следует. Давай вместе выпьем. - Выпить выпью. Наливай. Будь здоров! Тюрин выплеснул коньяк в рот, занюхал рукавом и подвел итог разговора: - Такие дела, Петрович. Решать, конечно, тебе. Но Калмыковым я больше заниматься не буду. Можешь меня уволить, но я даже близко к нему не подойду. - Боишься, что отсохнет рука? Или язык отнимется? - Все шутишь. Ну, шути. Только ты забыл еще кое о чем. - О чем? - О тех двоих в Мурманске. У которых случился инфаркт!.. Тюрин уехал. Мамаев допил коньяк, не чувствуя ни вкуса, ни крепости. Все фибры его души дребезжали, вопили беззвучной сиреной. Телефонный звонок заставил его вздрогнуть. Он с опаской, как на мину, посмотрел на аппарат, но все же взял трубку. - Приветствую вас, сударь, - раздался козлиный тенорок президента Народного банка Бурова. - Не возникло ли у вас желания пообщаться со мной? Не кажется ли вам, что у нас есть проблемы, которые самое время обсудить? - Какие проблемы? - спросил Мамаев. - Не понимаете? - удивился Буров. - Тогда посмотрите в окно. Всех благ, сударь. Мамаев вышел в лоджию. Окно на шестом этаже старого дома, третье от угла справа, было черным, слепым. Мамаев напряженно всматривался в него, уже догадываясь, что сейчас произойдет. Это и произошло: в окне вспыхнул свет. Мамаев выскочил из квартиры, забарабанил в дверь Николая. Когда тот открыл, приказал: - Быстро за мной! На лестничной площадке над шестым этажом старого дома сидели два парня из службы Тюрина, пили пиво и играли в карты. При появлении Мамаева и Николая они вскочили и попытались спрятать бутылки. - Кто старший? - спросил Мамаев. - Я, - ответил один из них. - Шеф, мы... - Звони! Не обращая внимания на старушку, открывшую дверь, Мамаев пробежал по длинному, тускло освещенному коридору к комнате Калмыкова, с силой дернул ручку. Комната была заперта. - Отпирай! - приказал он Николаю. Тот вытащил из наплечной кобуры "Глок", сунул в замочную скважину ключ, рывком распахнул дверь и заорал, поводя стволом: - Бросай оружие! Руки за голову! В комнате не было никого. Ярко горела лампочка, освещая унылую обстановку. Пахло нежитью, пылью. Нетронутый слой пыли лежал на полу, на столе. - Никого нет, - сказал старший из охранников, заглядывая через плечо Мамаева в комнату. - Мы дежурили. Если бы кто... - Заткнись! - оборвал Мамаев. Он стоял на пороге, напряженно ждал. Николай и охранники толпились в коридоре за его спиной, не понимая, что происходит. Из своей комнаты выползла вторая старушка, зашепталась с первой. Через пятнадцать минут свет погас. - Ну? - бешено спросил Мамаев. - Что скажете? - Я понял! - поспешно сказал старший. - Шеф, я понял! Щелкнуло, слышали? Свети! - приказал он напарнику. - Сюда, на счетчики! Луч фонаря осветил черные коробки на стене коридора. Провода от счетчиков расходились по коммуналке. Охранник проследил, к какому из них ведет проводка из комнаты Калмыкова, приказал напарнику принести стул. Взгромоздившись на него, пошарил над счетчиком, резко дернул. В руке у него оказалась черная пластмассовая коробка с торчащими из нее проводами. - Это таймер, шеф, - объяснил охранник. - Одно время такие продавались во всех хозмагах. Включает и выключает свет, радио, телевизор. - Это не мы, не мы, - испуганно зашуршали старушки. - Это Васька-сантехник, больше некому! Выселить его, алкоголика. Как начал пить с земляком, так и пьет, так и пьет! - С каким земляком? - спросил Мамаев. - Не знаем мы. Земляк к нему приезжал. Так с той поры и пьет без просыху! Васька-сантехник лежал в своей комнате на тахте, храпел и никаких других признаков жизни не подавал. По всем углам валялись пустые бутылки. Початая бутылка "Привета" стояла на столе среди остатков закуски. - Водка-то хорошая, не паленка, - заметил Николай. Все попытки пробудить сантехника ни к чему не привели. Он мычал, лягался, но глаза так и не открыл. - Останетесь с ним, - приказал Мамаев охранникам. - Когда очухается, допросить. Что за земляк, кто, какой, откуда, когда был. Допросить с пристрастием! Ясно? - Как это? - насторожился старший. - Пытать, что ли? - Да, пытать! - гаркнул Мамаев. - Не давать похмелиться! - Это пожалуйста, - обрадовался охранник. - Это сколько угодно! Расколем, шеф, все расскажет! Вернувшись к себе, Мамаев взялся было за бутылку "Хеннесси", но тут же решительно убрал ее в бар. - А вот это правильно, Петрович, - одобрил Николай. - Не время бухать. - Пошел на ...! Николай обиженно поджал губы и направился к двери. - Сиди! - приказал Мамаев. - Уйдешь, когда разрешу! Его колотило от ярости. Его загоняли в угол. Его, Мамаева, загоняли в угол! Но он уже знал, что делать. Он отыскал в записной книжке нужный номер. Это был домашний телефон заместителя начальника питерского СИЗО "Кресты". - Это Мамаев. Извини, что беспокою, - проговорил он, стараясь, чтобы голос его звучал беспечно. - Там у тебя парится брат Грека. Знаешь, о ком я говорю. Мурманского Грека. Не в службу, а в дружбу: устрой ему веселую жизнь. Очень веселую. По полной программе. Закончив разговор, повернулся к Николаю: - Все понял? Через день-два на тебя выйдет Грек. С братаном у него нелады. Прессуют его в "Крестах". Вызовешь его в Москву. С командой. Срочно. Потом устроишь нам стрелку. Но так, чтобы об этом никто ничего. - Прессовать-то зачем? - неодобрительно спросил Николай. - Грек тебе и так по жизни должен. Попроси - сделает. - Я буду его просить? - вскинулся Мамаев. - Он будет меня просить! Выпроводив Николая, Мамаев долго еще вышагивал по кабинету. "Рано ты прокололся, козел, - думал он. - Поспешил, козел, рано обрадовался!" Мамаев и раньше знал, кто ведет против него игру. И он знал, чего добивается от него президент Народного банка Буров. Глава восьмая ЛЕГЕНДАРНАЯ ЛИЧНОСТЬ I Закон природы: когда что-то нужно срочно, обязательно будет какая-нибудь фигня. Если опаздываешь, попадешь в пробку. Если кто-то позарез нужен, так он в отпуске. А если, не дай Бог, срочно нужны деньги, то можно не сомневаться, что в банке неправильно оформят платежку и бабки вместо Зарайска пойдут в Загорск, в Задонск или в Зауральск. В жизни, как в уличной толпе, одинаково трудно и тем, кто бежит, и тем, кто еле тащится. Таким образом достигается всеобщая гармоничность. Фото- и видеосъемку людей из ближайшего окружения Мамаева и Бурова Боцман закончил вовремя, отдал фотопленки в лабораторию, заплатил за срочность, но на другой день, когда он приехал за снимками, обнаружил на двери приемного пункта записку. Фирма "Кодак" извещала уважаемых клиентов, что прием и выдача заказов не будет осуществляться четыре дня по техническим причинам. Технические причины заключались в том, что заболела приемщица. Боцман раздобыл ее адрес и телефон, целый день названивал, на следующее утро поехал к ней домой и от соседей узнал, что заболела не она, а ее отец, который живет где-то в Калужской области. Он попытался получить заказ на фабрике, но там его послали решительно и бесповоротно: заказов тысячи, без сопроводиловки из приемного пункта их не найти. Оставалось ждать. Успехи Артиста тоже не вдохновляли. Номер почтового отделения, из которого были посланы деньги за комнату Калмыкова в коммуналке на Малых Каменщиках, он узнал без особого труда. Но про вторую почту, откуда перевели семьдесят тысяч долларов за квартиру Галины Сомовой, узнать не удалось. Девочка из бухгалтерии фирмы "Прожект", которую Артист обаял, обнаружила, что данных об этой сделке в ее компьютере нет. Были, это она помнила, а потом исчезли. Обязательно должны быть в базе данных центральной бухгалтерии, но туда она доступа не имеет. Артисту пришлось срочно менять объект внимания. Он быстро выяснил, у кого есть доступ к компьютеру центральной бухгалтерии. Но на этом его победительный марш-бросок прервался, как захлебывается атака, когда на пути наступающей роты возникает капитальный дот. Дот этот явился Артисту в образе главной бухгалтерши фирмы. В советские времена к такому объекту и подступаться было бессмысленно, главбухами были дамы стальной идейной закалки и того возраста, когда высшим наслаждением в жизни становится сданный в срок годовой отчет. Новейшие тенденции брать на работу молодых сотрудников, способных зарядить бизнес своей энергией, давали Артисту кое-какие шансы. Главбухом риэлторской фирмы "Прожект" была дама лет сорока, плоская, как доска, типичная "бизнес-вумен". Она уже потеряла надежду устроить семейную жизнь, но еще не смирилась с мыслью, что единственным для нее способом получать от жизни кайф будет работа. Каждый день в половине седьмого утра она приезжала в спорткомплекс "Олимпийский", истязала себя на тренажерах, потом плавала в бассейне, чтобы держать себя в форме. С "Олимпийского" Артист и начал осаду. Для достижения цели ни одна из классических ролей не годилась. Ни мятущийся, непостижимый для энергичной натуры Артиста Гамлет, который никак не может решить, быть ему, твою мать, или не быть. Ни заносчивый Сирано де Бержерак. Ни пылкий Ромео. Новые времена требовали нового амплуа. Артист придумал: усталый наемник. Деньги ему не нужны, острыми ощущениями он пресыщен, родственную бы душу найти, но где найдешь ее в этом безумном, безумном, безумном мире? Открытая для обозрения в бассейне сильная, без бодибилдинговых излишеств фигура Артиста и несколько страшненьких шрамов на его груди, следы пыток, полученных (Ах, не спрашивайте, не нужно об этом!), придавали его легенде убедительность. Тактика, возможно, была выбрана верная, но когда она даст результаты? Пока Боцман пытался выцарапать из фирмы "Кодак" снимки, а Артист, матерясь, каждое утро тащился в бассейн, Муха съездил на почту, откуда были переведены деньги за коммуналку Калмыкова. Почта находилась на Ломоносовском проспекте, неподалеку от МГУ. Солидное удостоверение агентства "МХ плюс", очень похожее на корочки ФСБ, маленький рост и таинственный вид, который Муха умел на себя напускать, позволили ему добыть нужную информацию. Перевод отправила какая-то девушка. Фамилия и обратный адрес оказались вымышленными. Но самое важное: этим переводом уже интересовались. Интерес к нему проявлял следователь Таганской районной прокуратуры. Это было в октябре 1998 года - примерно за месяц до суда над Калмыковым. Следователь два раза приезжал на почту, потом вызвал на допрос сотрудницу, принявшую перевод, и предъявил ей для опознания несколько снимков. На одном из них она узнала отправительницу. Это была девушка лет двадцати двух, крашеная блондинка, довольно симпатичная, с виду обычная студентка. И одета была так, как одеваются студентки: куртка, джинсы. Муху эта информация привела в уныние: черта с два найдешь эту студентку, в МГУ их тысячи. А меня озадачила. Выходит, следователь прокуратуры нашел отправительницу перевода? Через нее не составляло труда выйти на того, кто дал деньги. Значит, следователь знал заказчика? Почему же он не был арестован и не предан суду вместе с исполнителем? Ответ на эти вопросы мог дать сам следователь. Заставить разговориться работника прокуратуры - задачка не из простых, нужно искать подход. Но тут выяснилось, что следователь уже два года не работает в Таганской прокуратуре по той причине, что вскоре после завершения суда над Калмыковым он был убит. Чем глубже мы вникали в это дело, тем больше появлялось вопросов. А что это за странная история с исчезновением из компьютера бухгалтерши данных о переводе семидесяти тысяч долларов за квартиру жены Калмыкова? Понятно, что фирмы стараются не светить свои доходы, чтобы уйти от налогов. Но тогда уж резонно было все расчеты производить налом. Единственная достоверная информация, которую мы получили, подтверждала мою догадку о том, что заказал Мамаева сам Мамаев. На отснятой Боцманом видеопленке Калмыков узнал человека, который приезжал в реабилитационный центр и предложил ему работу по аудиту безопасности. Это был водитель Мамаева, на которого я обратил внимание в поселке "новых русских" на Осетре: неприятный тип, похожий на пожилого подростка. Уголовную сущность его не могла скрыть ни дорогая, но как бы с чужого плеча одежда, ни черный "Мерседес-600", за рулем которого он сидел с таким видом, словно бы только что эту тачку угнал. На пленку он попал случайно. Из-за снобизма, вообще-то странного для советских людей, воспитанных вроде бы на идеях социального равенства, мы не включили его в круг ближайших сотрудников Мамаева. Ну кто, в самом-то деле, обращает внимания на обслугу? Калмыков не сразу его узнал. Лишь когда вся пленка была несколько раз прокручена и ни в ком из респектабельных господ, руководящих сотрудников компании "Интертраст", Калмыков нанимателя не признал, он ненадолго задумался и попросил прокрутить кадры с водителем, убрав яркость изображения почти до нуля. На пленке задвигались силуэты людей. Только после этого Калмыков уверенно сказал: - Этот! Просмотр видеозаписей, сделанных Боцманом, мы вели на втором этаже моего дома в Затопино. Окна я вставил давно, полы настелил, но до всего остального руки не доходили. Здесь стоял старый дощатый стол на козлах, две деревянные, оставшиеся еще от прадеда, лавки. В углу были сложены раскладушки, на которых спали ребята, когда приезжали ко мне. Сюда я и притащил видеодвойку, чтобы моя любознательная дочь Настена не лезла с расспросами, что за кино мы смотрим. Она был в том возрасте, когда ребенку кажется, что взрослые все время от него что-то скрывают, что-то очень интересное. И попробуй докажи, что ей это кино не интересно. Это кино было интересно нам. Оно принесло еще одно неожиданное открытие. Пленку, снятую Боцманом возле центрального подъезда Народного банка на Бульварном кольце, я прокрутил Калмыкову без какой-то определенной цели, заодно с записями людей из окружения Мамаева. Но едва в кадре появился сходящий с мраморного крыльца к черному пиратскому джипу "Линкольн Навигатор" длинный и худой, как жердь, человек с лихо закрученными в стрелки усами и наглыми веселыми глазами навыкате, Калмыков сказал: - Стоп. Я остановил кадр. - Кто это? - спросил он. - Ты его знаешь? - Он приезжал ко мне в колонию. Я прибалдел. - Он - приезжал - к тебе - в колонию? - Да. - Зачем? Калмыков не ответил. Общаться с ним было очень трудно. Он уже четвертый день жил у меня в Затопине, но обстоятельно мы так и не поговорили. По своей натуре он вообще был человеком молчаливым, а при любой попытке начать разговор о его прошлом уходил в себя, на его сухом сером лице появлялось выражение бесстрастности. Даже на мое упоминание о том, что я встречался с генерал-лейтенантом Лазаревым, он никак не прореагировал. Словно бы не услышал. Не захотел услышать. Его присутствие создало в доме какую-то странную атмосферу, как бы праздничную и одновременно тревожную. Стоило ему утром выйти из бани, где он ночевал, как обе мои собаки, здоровенные московские сторожевые, мчались к нему и ложились на спины - высший знак собачьего доверия. Настена таскалась за ним по дому и двору, как хвостик, учила его компьютерным играм, даже бренчала для него на пианино, которого терпеть не могла и садилась к нему только после угрозы Ольги разбить компьютер. Только и слышно было: "Дядя Костя, дядя Костя, а где дядя Костя?" Днем он надевал резиновые сапоги, старую телогрейку и уходил в лес, к вечеру возвращался с корзиной грибов. Грибов он не знал, брал все подряд. Ольга сортировала их, выбрасывала поганки, объясняла, какие съедобные. Он слушал с рассеянной улыбкой, на другой день в корзине снова было полно поганок. Он собирал грибы механически - так, как человек делает какую-то работу, чтобы отвлечься. Когда в доме были только свои, он расслаблялся. Но стоило появиться кому-то чужому, тут же замыкался и старался уйти. Даже когда приезжали ребята. Их присутствие он терпел, потому что они были моими друзьями и главное для него - друзьями Дока. При первой встрече Артист, привыкший к свободному общению между своими, весело спросил его: - Старина, чем ты так напугал тех двоих в сопках? Так, что их хватил кондратий? - Не понимаю, о чем ты говоришь, - сухо ответил Калмыков. - Но ты же их сделал! - Не понимаю, - повторил он. - Я ни с кем ничего не делал. Каждый человек несет свою смерть в себе. Разговаривайте, не буду мешать, - добавил он и ушел. - Что это с ним? - озадаченно спросил Артист. - Разве я ляпнул что-то не то? - Он повернут к нам доброй стороной души, - тем же вечером сказала мне Ольга. - Не завидую тому, к кому он повернется злой стороной. У меня почему-то такое чувство, что там - ад. У меня было такое же чувство. Я уже привык к тому, что Калмыков говорит только то, что считает нужным сказать. Продолжение расспросов, даже в самой осторожной форме, делала его бесстрастность холодной, готовой перейти во враждебность. Но на этот раз я не намерен был отступаться. - Послушай, - сказал я ему. - Я не лезу к тебе в душу. Ты не хочешь знать, что рассказал мне генерал Лазарев. Твое право, хотя он рассказал много такого, о чем ты не знаешь. Но сейчас я задаю вопросы по делу. Ты хочешь понять, что с тобой произошло? - Да. - Так помогай, а не строй из себя сфинкса! В конце концов тебе это нужно гораздо больше, чем нам! - Зачем это нужно вам? - Не знаю, - честно ответил я. - Мы не привыкли бросать своих в беде. - Я для тебя не свой, - бесстрастно, отчужденно, почти высокомерно сказал он. И это его высокомерие меня взбеленило. - Ты все сказал? Тогда послушай меня. Док полгода не отходил от тебя. Он вытащил тебя с того света. Ты стал для него своим. А значит, и для нас. Но мы не навязываемся. Ты сказал: каждый человек несет в себе свою смерть. А я тебе другое скажу: каждый человек несет в себе свою жизнь. И не только свою. Когда ты гробишь себя, ты предаешь всех, кто с тобой связан. Ты предаешь свою жену. Ты предаешь своего сына. Помни об этом. А теперь можешь встать и уйти. И делать что хочешь. Он встал. Но не ушел. Постоял у окна, глядя на оловянный блеск Чесны и желтую полегшую осоку по берегам, и вернулся к столу. Положил на старые доски столешницы большие сильные руки, посмотрел на них так, будто это были не его руки, а какой-то предмет неизвестного назначения. Сухо кивнул: - Что ты хочешь узнать? Вообще-то я хотел узнать, зачем к нему в колонию приезжал президент Народного банка Буров собственной персоной, но понял, что сейчас можно задать вопрос гораздо более важный. И я его задал: - Ты намерен убить Мамаева? - Да, - сказал он, ничуть не удивившись, откуда я это знаю. - Почему? - Контракт. - С кем? - Неважно. - Ладно, не говори. Я и так знаю. Давай с начала. Когда к тебе приезжал этот человек? - показал я на экран, где в нелепой позе, с занесенной над ступенькой длинной журавлиной ногой, застыл президент Народного банка. - Полгода назад. Он прилетел в лагерь на вертолете. Меня дернули из промзоны к начальнику колонии. Когда меня привели, начальник вышел. Он сказал, что прилетел из Москвы, чтобы поговорить со мной. - О чем? - Он сказал, что будет амнистия, и он меня вытащит. - Он представился? - Нет. Сказал, что тот, кто подставил меня, подставил и его. Поэтому он заинтересован, чтобы я вышел. - Что еще он сказал? - Он показал мне документы. В одном было написано, что преимущественное право распоряжаться квартирой Галины имеет банк "ЕвроАз". - Это банк Мамаева, - подсказал я. - Знаю. И в любой момент квартиру у нее могут забрать или заставить выплачивать семьдесят тысяч долларов. - Вон оно что! - Он сказал, что выкупил квартиру. Теперь она полностью принадлежит Галине. Показал договор. Нотариально заверенный, с печатями. - Принадлежит? - уточнил я. - Или будет принадлежать после того, как ты убьешь Мамаева? - Я спросил. Он сказал: принадлежит. Без всяких условий. Когда я вернулся в Москву, все проверил. Никаких прав на квартиру ни у кого нет. Только у нее. Но я и раньше знал, что все документы подлинные. - Почему? - Не тот человек. Он из тех, кто играет по-крупному. - И это все, что он сказал? - Нет. Он сказал, что хочет, чтобы Мамаев получил свое. Но не настаивает. Это должен решить я сам. Если скажу "да", дам телеграмму. Когда вернусь в Москву. - И ты дал телеграмму. Какую? - "Контракт будет выполнен". Через день после этого на главпочтамте меня будет ждать конверт. С документами и пластиковой картой "Виза". Расходы на жилье, транспорт, оружие. И с пейджером, на который поступит команда. - Какая? - "Приступайте". Если в течение двадцати четырех часов не поступит сигнала отмены, мне надлежит приступить. - Деньги получил? - Да. - Оружие купил? - Мне не нужно оружие. Он был прав. Ему действительно не нужно оружие. Он сам был оружием. Прав он был и в оценке Бурова. Такие, как Буров, всегда играют по-крупному. Надо же: бросил все дела, сам прилетел в лагерь. Что же за ставка в этой игре? - Ты не сказал мне, кто этот человек, - напомнил Калмыков. - Сейчас скажу, - пообещал я. - Это президент Народного банка Игорь Сергеевич Буров. А вот тут прибалдел и он. - Ну? Теперь ты понял, что происходит? - спросил я. - Что? - Тебя поимели. Сначала тебя поимел Мамаев. Теперь хочет поиметь Буров. Не знаю зачем. Знаю только одно: тебя используют. - Меня имели всю жизнь. И ничего не давали взамен. Этот человек сделал то, чего не мог сделать я. Чего не сделал никто. Он дал квартиру моим. Я сделаю то, что он хочет. - Убьешь Мамаева? - Да. Он произнес это "да" так, что я понял: убьет. Он решил. И бесполезны любые мои слова. Я спросил: - Если Док скажет, что не нужно этого делать, ты откажешься? - Нет. - Если тебе это скажет жена? Он промолчал. - Сын? - Не нужно, парень. Не нужно меня доставать, - сухо проговорил он. - Меня для них нет. Я для них пропал без вести в восемьдесят четвертом году. - Ты не пропал для них без вести в восемьдесят четвертом году, - возразил я. - И даже не погиб в восемьдесят восьмом. Это для генерала Лазарева в восемьдесят восьмом тебя расстреляли, а труп сожгли в негашеной извести. А для Галины и Игната ты есть. В этом и заключается твоя проблема. - Не доставай меня, - враждебно, почти с угрозой повторил он. - Ладно, не буду. Только один вопрос. А если сам Буров отменит заказ? - Тогда да. В лестничном проеме появилась Настена, торжествующе закричала: - Вот вы где! Сами смотрят кино, а мне нельзя! Это нечестно! - Она подала мне трубку мобильника. - Тебе звонит Артист. Можешь болтать сколько хочешь, а дядю Костю я забираю. Не все тебе его одному! - Выезжаю, - сообщил Артист. - Жди. - Есть новости? - Есть. - Узнал номер почты? - Не только. - Нет слов! - восхитился я. - Когда это ты успел? - Несовременный ты человек, Пастух. Это в девятнадцатом веке близости с женщиной добивались годами. Ты можешь себе это представить? Годами! А мы уже практически в двадцать первом веке. Сегодня достаточно одного дня, чтобы влюбиться, жениться, поссориться, помириться, изменить друг другу, простить измену, снова поссориться, снова помириться и наконец окончательно разойтись. И даже останется еще немного времени, чтобы погрустить о прошедшей любви. Чао! Информация, которую добыл усталый наемник, не убавила накопившихся у нас вопросов, а прибавила к ним еще один. И очень серьезный. Артист не только узнал номер почтового отделения, откуда были посланы бабки за квартиру Галины Сомовой. Он успел смотаться в Перово, где была эта почта, и попытался выяснить, кто их послал. Этого он не узнал, потому что девушка, которая работала тогда на почте, с год назад уволилась. Но он узнал нечто такое, из-за чего и примчался ко мне в Затопино. Перевод был отправлен 27 июля 1998 года. Он был отправлен, когда Калмыков уже около двух месяцев сидел в Лефортово! - Ты что-то напутал, - сказал я. - Этого не может быть. - Все абсолютно точно, - заверил Артист. - Все данные списаны с документов. Я спустился в гостиную, где Настена терзала слух Калмыкова "Нотной тетрадью" Анны Магдалины Бах. Вернее, тем, что от нее осталось в ее вдохновенном исполнении. - Ты помнишь, когда были оформлены документы на квартиру Галины? - спросил я, вежливо попросив Настену отдохнуть. - Прокурор говорил об этом на суде. - Помню. - Когда? - Десятого мая. - Точно? - Да. А что? - Ничего. Небольшие уточнения. - Могу я продолжить? - тоном светской дамы спросила Настена. - Да, конечно, - заверил я, поспешно ретируясь из гостиной. О несчастная Анна Магдалина Бах! - Ну? - спросил Артист. - Десятого мая. - Это что же получается? Десятого мая фирма оформила документы на квартиру, а только в июле за нее перевели бабки? - Важно другое. Эти семьдесят тысяч долларов были главным козырем обвинения. Если бы на суде выяснилось, что деньги были переведены двадцать седьмого июля, никакой прокурор не смог бы связать покупку квартиры с подготовкой к убийству. - И что же это значит? - спросил Артист. - По-моему, есть только один человек, который может это объяснить. Если, конечно, захочет. - Кто? - Буров. - Думаешь, захочет? - Как спросить. II Двадцать тысяч долларов, которые Мамаев обещал перевести реабилитационному центру Дока еще три дня назад, на счет центра так и не поступили. Это давало мне право использовать добытую для Мамаева информацию по своему усмотрению. Так что мне было с чем идти к Бурову. Я позвонил ему в офис сразу после разговора с Артистом и попросил референта сообщить господину Бурову, что господин Пастухов из агентства "МХ плюс" просит принять его по срочному делу. Он записал мой телефон и обещал перезвонить. Я с большим интересом ждал звонка. Как бы ни отреагировал на мою просьбу Буров, это сказало бы о многом. Он мог вообще меня не принять. Он мог назначить встречу недельки эдак через две, так как рабочее время президента Народного банка расписано по минутам. Референт перезвонил через час и сообщил, что господин Буров примет господина Пастухова в своем офисе на Бульварном кольце завтра в 8.30 утра. В 8.15 я подъехал к зданию Народного банка. Это было одно из монструальных сооружений, поднявшихся над крышами старой Москвы в последние годы. По своей амбициозности оно вполне могло соперничать со зданиями "Газпрома" или "Лукойла". Их точно бы выперло из-под земной коры чудовищным давлением магмы, бешеной энергией огромных денег. Как вычурные сталинские высотки в пятидесятые годы, как безликие кварталы хрущевок в шестидесятые, как стекляшки Нового Арбата в брежневские семидесятые, так и сейчас эти монстры утверждали приход новых времен - молодых, беспощадных, веселых, наглых. И вдруг что-то толкнуло меня в сердце. Здесь, на площадке перед Народным банком, фраза Калмыкова "Он из тех, кто играет по-крупному" наполнилась новым смыслом. В 8.20 я вошел в банк: из утренней, набирающей суматошные обороты Москвы перенесся в гулкость огромного пустого холла, в царство мрамора и тонированного стекла, в стерильность кондиционированного воздуха, которым дышат лишь посвященные, причастные. На вахте меня уже ждал референт Бурова, безликий молодой клерк в черном костюме и черном галстуке, причастный. Охранник в черной униформе, вооруженный австрийским компактным пистолетом-пулеметом "Штейер", учтиво попросил меня выложить из карманов металлические предметы и пройти через арку металлодетектора. Второй так же учтиво попросил открыть кейс. В кейсе не было ничего, кроме старой папки с оттиснутыми на обложке регистрационными номерами, грифом "Совершенно секретно" и штампом "Хранить вечно". Эту папку дал мне генерал-лейтенант Лазарев после очень трудного для него разговора. - Следуйте за мной, - предложил референт. Скоростной лифт вознес нас неизвестно на какой этаж. На выходе из лифта дежурили еще два охранника, тоже со "Штейерами". Референт повел меня к приемной, находившейся в торце коридора за высокой двустворчатой дубовой дверью с начищенными до блеска медными дворцовыми ручками. Но до эти царских врат не довел, а открыл пластиковой карточкой неприметную боковую дверь: - Прошу. Это было что-то вроде гостиной или курительной: с низким черным столом на белом ковре, с черными кожаными креслами и диванами вдоль стен. На белых стенах висели старинные гравюры, все больше морские сражения. - Господин Буров очень занят, будьте кратки, - предупредил меня референт таким тоном, каким разговаривают с докучливыми просителями. - У вас двенадцать минут. - Это у него двенадцать минут, - нахально ответствовал я. - А у меня времени хоть жопой ешь. Он боком, как курица, посмотрел на меня и скрылся за дверью, которая вела, вероятно, в кабинет президента. Я ожидал, что он доложит обо мне и пригласит войти, но вместо этого из-за двери донесся высокий, как бы захлебывающийся хохоток, дверь распахнулась и появился сам господин Буров, весело топорща длинные, закрученные в стрелки усы и с высоты своего роста глядя на меня наглыми смеющимися глазами. - Доброе утро, Сергей Сергеевич. Сидите, сидите, - проговорил он высоким и словно бы насмешливым тенорком и протянул руку, для чего ему пришлось наклониться. - Приятно в такое утро встретить человека, у которого времени хоть жопой ешь. Замечательно. Про себя я этого сказать не могу. Он был при полном параде - в крахмальной рубашке, с черной "бабочкой" на тонкой шее, только вместо пиджака на нем была синяя стеганая куртка с атласными обшлагами и отворотами. - Во сколько начинается ваш рабочий день? - поинтересовался я. - В семь тридцать. - А заканчивается? - Если нет никаких мероприятий, примерно к полуночи. - Я начинаю с оптимизмом смотреть в будущее России. Он снова тоненько, как бы кудахтая, засмеялся и уселся в кресло против меня, вытянув далеко в сторону длинные журавлиные ноги в узких черных брюках и переплетя их, как жгуты каната. Во всяком случае, казалось, что при желании он мог бы их таким образом переплести. - Будем говорить здесь. Кабинет прослушивается и просматривается видеокамерами, постоянно идет запись. А здесь можно говорить свободно. - Прослушивается и просматривается? - удивился я. - Зачем? - Чтобы можно было проанализировать переговоры. Из слов воспринимается не больше пятнадцати процентов информации. Все остальное - тональность, мимика, жесты. Этим и занимаются мои психологи. Вас, вероятно, удивило, почему я принял вас в такое время? Теперь вы понимаете почему. - Это меня не удивило, - возразил я. - Меня удивило другое: что вы меня вообще приняли. - Считайте, что таким образом я выразил уважение вам и вашим друзьям. Я уважаю профессионалов. И не хочу отрезать себе возможности при нужде еще раз обратиться к вам. Но времени у меня действительно мало. Поэтому к делу. Мне известно, с какими трудностями вам пришлось столкнуться при выполнении моего поручения. Круто, Сергей Сергеевич. Но я уверен, что другого выхода у вас не было. И вы вправе потребовать от меня увеличения вашего гонорара. На сколько? - Ни на сколько. У нас не было никаких трудностей. - Ну будет вам, будет, сударь! Не скромничайте! - У нас не было никаких трудностей, - повторил я. Сощурившись и привздернув губу, отчего его левый ус по-пиратски заторчал, он испытующе на меня посмотрел. - Вы хотите сказать... - Я не хочу сказать ничего, - перебил я. - Только то, что сказал. Нам не за что требовать увеличения гонорара. - Это интересно. Это очень, очень и очень интересно. Мне сообщили, что мурманские следователи установили, что причиной смерти двух бандитов был инфаркт. Вы не могли бы разъяснить мне эту загадку? - Нет. Мы не имеем к этому ни малейшего отношения. - Зачем же вы просили о встрече? - Хочу вам кое-что показать. Я извлек из кейса старую папку. В ней были протоколы заседания военного трибунала, который состоялся 16 декабря 1984 года в Кандагаре. Буров взглянул на обложку, быстро просмотрел первые страницы. Я посоветовал: - Начните с конца. Он внимательно прочитал приговор трибунала. - Неслабо! Откуда это у вас? - Господин Мамаев поручил нам собрать о Калмыкове всю информацию, какая только возможна. По ходу дела мы наткнулись на эти документы. - Почему вы принесли их не ему, а мне? - Он не заплатил за работу. - Не заплатил за работу? - недоверчиво переспросил Буров. - Не заплатил за эти документы? Не понимаю. - Он не знал про эти документы. - Сколько? - Двадцать тысяч долларов. - Я даю вам тридцать. - Нет, - сказал я. - Я хочу получить за них не деньги. - Что? - Информацию. - Какую? - Игорь Сергеевич, прошу извинить, - раздался голос референта. Он появился в гостиной, держа в руках черный узкий сюртук. Буров поднялся, снял куртку, позволил надеть на себя сюртук и махнул длинной худой рукой: - Исчезните, друг мой. - В девять ноль-ноль - господин Малышев, - напомнил референт. - Подождет. У референта округлились глаза: - Господин Малышев?! - Исчезните, сударь! Клерк исчез. - Ну вот, - с усмешкой, призванной скрыть раздражение, прокомментировал Буров. - Взял и заставил меня раскрыть перед вами карты. Вы поняли, Сергей Сергеевич, о чем я говорю? - Он проявил вашу заинтересованность в этом деле. - Верно. - Большую. - И это верно. Да, я заинтересован в этом деле. Но хотел бы понять, в чем заключается ваш интерес. - Калмыков отсидел два с половиной года ни за что. - За приготовление к убийству, - возразил Буров. - Он не собирался никого убивать. И вы это знаете. - Ну, допустим, - подумав, кивнул он. - И что? - Мы не хотим, чтобы он сел за убийство, которое он намерен совершить. - А он намерен? - Да. И это вы тоже знаете. - А что знаете вы, сударь? - Кое-что. А хочу знать все. - Если я отвечу на ваши вопросы, вы продадите мне эту папку? - Нет. Но я не продам ее и Мамаеву. - Спрашивайте. - Мне известно, что в начале девяносто восьмого года между вами и Мамаевым возник конфликт. Из-за права обслуживать счета ГУИНа... - Конфликт? О чем вы? - перебил Буров. - Между нами не было и не могло быть никакого конфликта. Со стороны Мамаева была предпринята попытка шантажировать меня. Только и всего. - И вы поддались шантажу? - С чего вы взяли? - Вы отозвали свою заявку. Право на обслуживание счетов ГУИНа получил "ЕвроАз". - Вас когда-нибудь шантажировали? - Однажды было. - Каким образом? - Украли мою жену и дочь. - Вам это понравилось? - Не очень. - Чем это кончилось? - Нормально кончилось. Буров неожиданно захохотал, закудахтал, откинув голову и от избытка чувств хлопая себя по коленям. Я смотрел на него с искренним недоумением. Мне почему-то казалось, что ничего смешного я не сказал. - Немного зная вас, Сергей Сергеевич, я представил, что означает ваше "нормально", - отсмеявшись, объяснил Буров. - Мне тоже не нравится, когда меня шантажируют. Но у меня другие методы защиты, - добавил он, и его усы грозно затопорщились, а в наглых навыкате глазах мелькнули искорки веселого бешенства. - Попытка шантажа была предпринята до двадцать седьмого июля девяносто восьмого года, - вернул я его к теме разговора. - Вы много знаете, сударь, - уважительно оценил Буров. - Что ж, я расскажу вам, как это было. В первых числах июля ко мне пришел молодой следователь из Таганской прокуратуры. Проинформировал, что ведет дело о подготовке покушения на господина Мамаева. И предъявил мне несколько совершенно замечательных документов. Из них следовало, что мой банк через промежуточные инстанции заплатил двенадцать тысяч долларов риэлторской фирме за коммуналку, из окна которой за Мамаевым вел наблюдение наемный убийца. - Ерунда, - сказал я. - Деньги были посланы с почты какой-то студенткой. - Это мы сейчас понимаем, что ерунда. А тогда я не понимал ничего. Я понятия не имел ни о какой коммуналке, ни о каком покушении. Я попросил дать мне копии этих документов, чтобы разобраться что к чему. Следователь сказал, что не имеет права этого сделать. Он предупредил, что будет вынужден вызвать меня повесткой для допроса в качестве свидетеля по уголовному делу о подготовке покушения на господина Мамаева. Я сказал, что подумаю. Через неделю я уже имел всю информацию. Я позвонил следователю и приказал ему передать Мамаеву, что он получит то, чего добивается. И после этого отозвал заявку. - Но позвольте! Документы, которые он показал, были фальшивкой? - Разумеется. Очень хорошо сделанной фальшивкой, тут господин Мамаев проявил немало изобретательности. - Нельзя было доказать, что это фальшивка и Народный банк к оплате коммуналки не имел отношения? - Почему? Можно. - Тогда зачем вы отдали Мамаеву счета ГУИНа? - Вы плохо разбираетесь в таких делах, сударь. - Совсем не разбираюсь, - подтвердил я. - Представьте на секунду, что на моих глазах произошло какое-то происшествие, хотя бы дорожная авария. И меня вызывают к следователю для дачи свидетельских показаний. Что на следующий день будет в газетах? Я скажу что. Аршинные заголовки: "Вор должен сидеть в тюрьме". А под ними - маленькая информация о том, что президент Народного банка был вызван в прокуратуру. Это если я приду к следователю. А если не приду, и того хуже: "Сбежит ли Буров?" Прелесть в том, что я не смогу даже обратиться в суд. В самом деле, разве вор не должен сидеть в тюрьме? Это в случае дорожной аварии. А если меня вызовут в прокуратуру по делу о покушении на конкурента? Вы представляете, что было бы в газетах и к чему бы все привело? - Это торпедировало бы ваше назначение заместителем министра финансов? - Совершенно верно, Сергей Сергеевич. Могло. А в таких делах рисковать нельзя. - Но и спускать шантажисту - на вас это не похоже. - А кто вам сказал, что я спустил? Я сказал, что у меня другие методы защиты. И они, сударь, ничуть не менее эффективны, чем ваши. По ходу дела у меня возник еще один вопрос, и я помедлил, не решаясь его задать. - Ну-ну! - подбодрил меня Буров. - У нас откровенный разговор. - Вскоре после суда над Калмыковым следователь, который вел его дело, был убит. Вы знаете об этом? - Разумеется, - кивнул Буров. - Я всегда владею всей информацией. Абсолютно всей. Без этого я никогда не подступаюсь к проблеме. Он был убит ночью на Рязанском шоссе, в пятидесяти километрах от Москвы. Его застрелили в салоне "БМВ". Я вам больше скажу. Машину ему купил Мамаев. Во всяком случае, деньги за нее были перечислены со счета "ЕвроАза". Я знаю, о чем вы думаете. Нет, сударь, это не мои методы. Я никогда не свожу счеты с исполнителями. - Зачем вы прилетали к Калмыкову в колонию? - Вы и это знаете? Значит, знаете и зачем. - Почему вы прилетели сами, а не послали кого-нибудь? - Я дам вам, Сергей Сергеевич, хороший совет. Важные дела нельзя передовер