рзунъ. -- Сыну осталось сидeть ерунда, дорожнымъ десятникомъ онъ, конечно, не будетъ, я его въ Москву въ кино-институтъ переправлю... Послушайте, тов. Корзунъ, если ваши полномочiя недостаточны для принятiя Пиголицы -- я обращусь къ Успенскому. Корзунъ вздохнулъ: "экъ васъ заeло!" Пододвинулъ къ себe бумажку. Написалъ. -- Ну, вотъ, передайте это непосредственно директору техникума. Пиголица зашелъ ко мнe въ баракъ, какъ-то путано поблагодарилъ и исчезъ. Кабинка, конечно, понимала, что человeкъ, который началъ дeлать столь головокружительную карьеру, можетъ сбросить со своего стола кость благотворительности, но отъ этого сущность его карьеры не мeняется. Своей руки кабинка намъ все-таки не протянула. ...Возвращаясь вечеромъ къ себe въ баракъ, застаю у барака Акульшина. Онъ какъ-то исхудалъ, обросъ грязно-рыжей щетиной и видъ имeлъ еще болeе угрюмый, чeмъ обыкновенно. -- А я васъ поджидаю... Начальникъ третьяго лагпункта требуетъ, чтобы вы сейчасъ зашли. Начальникъ третьяго лагпункта ничего отъ меня требовать не могъ. Я собрался было въ этомъ тонe и отвeтить Акульшину, но, посмотрeвъ на него, увидалъ, что дeло тутъ не въ начальникe третьяго лагпункта. -- Ну что-жъ, пойдемъ. Молча пошли. Вышли съ территорiи лагпункта. На берегу Кумсы валялись сотни выкинутыхъ на берегъ бревенъ. Акульшинъ внимательно и исподлобья осмотрeлся вокругъ. -- Давайте присядемъ. Присeли. -- Я это насчетъ начальника лагпункта только такъ, для людей сказалъ. -- Понимаю... -- Тутъ дeло такое... -- Акульшинъ вынулъ кисетъ, -- сворачивайте. Начали сворачивать. Чугунные пальцы Акульшина слегка дрожали. -- Я къ вамъ, товарищъ Солоневичъ, прямо -- панъ или пропалъ. Былъ у Мухина. Мухинъ говоритъ -- ссучился15 твой {386} Солоневичъ, съ Подмоклымъ пьянствуетъ, у Успенскаго сидитъ... Н-да... -- Акульшинъ посмотрeлъ на меня упорнымъ, тяжелымъ и въ то же время какимъ-то отчаяннымъ взглядомъ. 15 Ссучиться -- совeтскiй терминъ, примeняющiйся къ людямъ, которые примкнули къ правящей партiи. Въ совeтскомъ быту это звучитъ приблизительно такъ же, какъ въ буржуазномъ соотвeтствующiй глаголъ, обозначающiй переходъ порядочной дeвушки въ профессiональную проституцiю. -- Ну, и что? -- спросилъ я. -- Я говорю -- непохоже. Мухинъ говоритъ, что непохоже? Сами видали... А я говорю, вотъ насчетъ побeгу я Солоневичу разсказалъ. Ну, говоритъ, и дуракъ. Это, говорю, какъ сказать, Солоневичъ меня разнымъ прiемамъ обучилъ. Середа говоритъ, что тутъ чортъ его разберетъ -- такiе люди, они съ подходцемъ дeйствуютъ, сразу не раскусишь... Я пожалъ плечами и помолчалъ. Помолчалъ и Акульшинъ. Потомъ, точно рeшившись -- какъ головой въ воду -- прерывающимся глухимъ голосомъ: -- Ну, такъ я прямо -- панъ или пропалъ. Мнe смываться надо. Вродe, какъ сегодня, а то перебрасываютъ на Тулому. Завтра утромъ -- отправка. -- Смываться на Алтай? -- спросилъ я -- На Алтай, къ семьe... Ежели Господь поможетъ... Да вотъ... Мнe бы вкругъ озера обойти, съ сeвера... На Повeнецъ -- сейчасъ не пройти, ну, на Петрозаводскъ и говорить нечего... Ежели бы мнe... -- голосъ Акульшина прервался, словно передъ какой-то совсeмъ безнадежной попыткой. -- Ежели бы мнe бумажку какую на Повeнецъ. Безъ бумажки не пройти... Акульшинъ замолчалъ и посмотрeлъ на меня суровымъ взглядомъ, за которымъ была скрытая мольба. Я посмотрeлъ на Акульшина. Странная получалась игра. Если я дамъ бумажку (бумажку я могъ достать, и Акульшинъ объ этомъ или зналъ, или догадывался) и если кто-то изъ насъ сексотъ, то другой -- кто не сексотъ -- пропадетъ. Такъ мы сидeли и смотрeли другъ другу въ глаза. Конечно, проще было бы сказать: всей душой радъ бы, да какъ ее, бумажку-то, достанешь?.. Потомъ я сообразилъ, что третьей части сейчасъ нeтъ никакого смысла подводить меня никакими сексотами: подвести меня, значитъ, сорвать спартакiаду. Если даже у третьей части и есть противъ меня какiе-нибудь порочащiе мою совeтскую невинность матерiалы, она ихъ предъявитъ только послe спартакiады, а если спартакiада будетъ проведена хорошо, то не предъявитъ никогда -- не будетъ смысла. Я пошелъ въ административную часть и выписалъ тамъ командировку на имя Юры -- срокомъ на одинъ день для доставки въ Повeнецъ спортивнаго инвентаря. Завтра Юра заявитъ, что у него эта бумажка пропала и что инвентарь былъ отправленъ съ оказiей -- онъ на всякiй случай и былъ отправленъ. Акульшинъ остался сидeть на бревнахъ, согнувъ свои квадратныя плечи и, вeроятно, представляя себe и предстоящiя ему тысячи верстъ по доуральской и зауральской тайгe, и возможность того, что я вернусь не съ "бумажкой", а просто съ оперативниками. Но безъ бумажки въ эти недeли пройти дeйствительно было нельзя. Сeвернeе Повeнца выгружали новые тысячи "вольно ссыльныхъ" крестьянъ и, {387} вeроятно, въ виду этого районъ былъ оцeпленъ "маневрами" ГПУ-скихъ частей... Командировку мнe выписали безъ всякихъ разговоровъ -- лагпунктовское начальство было уже вышколено. Я вернулся на берегъ рeки, къ бревнамъ. Акульшинъ сидeлъ, все такъ же понуривъ голову и уставившись глазами въ землю. Онъ молча взялъ у меня изъ рукъ бумажку. Я объяснилъ ему, какъ съ ней нужно дeйствовать и что нужно говорить. -- А на автобусъ до Повeнца деньги у васъ есть? -- Это есть. Спасибо. Жизни нeту -- вотъ какое дeло. Нeту жизни, да и все тутъ... Ну, скажемъ, дойду. А тамъ? Сиди, какъ въ норe барсукъ, пока не загрызутъ... Такое, можно сказать, обстоятельство кругомъ... А земли кругомъ... Можно сказать -- близокъ локоть, да нечего лопать... Я сeлъ на бревно противъ Акульшина. Закурили. -- А насчетъ вашей бумажки -- не бойтесь. Ежели что -- зубами вырву, не жевавши, проглочу... А вамъ бы -- тоже смываться. -- Мнe некуда. Вамъ еще туда-сюда -- нырнули въ тайгу. А я что тамъ буду дeлать? Да и не доберусь... -- Да, выходитъ такъ... Иногда образованному лучше, а иногда образованному-то и совсeмъ плохо. Тяжело было на душe. Я поднялся. Поднялся и Акульшинъ. -- Ну, ежели что -- давай вамъ Богъ, товарищъ Солоневичъ, давай вамъ Богъ. Пожали другъ другу руки. Акульшинъ повернулся и, не оглядываясь, ушелъ. Его понурая голова мелькала надъ завалами бревенъ и потомъ исчезла. У меня какъ-то сжалось сердце _ вотъ ушелъ Акульшинъ не то на свободу, не то на тотъ свeтъ. Черезъ мeсяцъ такъ и мы съ Юрой пойдемъ... ПРИМИРЕНIЕ Въ послeднiй мeсяцъ передъ побeгомъ жизнь сложилась по всeмъ правиламъ детективнаго романа, написаннаго на уровнe самой современной техники этого искусства. Убiйство "троцкиста" на Вичкe, побeгъ Акульшина и разслeдованiе по поводу этого побeга, раскрытiе "панамы" на моемъ вичкинскомъ курортe, первыя точныя извeстiя о Борисe, подкопъ, который Гольманъ неудачно пытался подвести подъ мой блатъ у Успенскаго, и многое другое -- все это спуталось въ такой нелeпый комокъ, что разсказать о немъ болeе или менeе связно -- моей литературной техники не хватитъ. Чтобы провeтриться, посмотрeть на лагерь вообще, я поeхалъ въ командировку на сeверъ; объ этой поeздки -- позже. Поeздку не кончилъ, главнымъ образомъ отъ того отвращенiя, которое вызвало во мнe впечатлeнiе лагеря, настоящаго лагеря, не Медвeжьей Горы съ Успенскими, Корзунами и "блатомъ", а лагеря по всeмъ правиламъ соцiалистическаго искусства... Когда прieхалъ -- потянуло въ кабинку, но въ кабинку хода уже не было. {388} Какъ-то разъ по дорогe на Вичку я увидeлъ Ленчика, куда-то суетливо бeжавшаго съ какими-то молотками, ключами и прочими приспособленiями своего монтерскаго ремесла. Было непрiятно встрeчаться -- я свернулъ было въ сторонку, въ переулокъ между сараями. Ленчикъ догналъ меня. -- Товарищъ Солоневичъ, -- сказалъ онъ просительнымъ тономъ, -- заглянули бы вы къ намъ въ кабинку, разговоръ есть. -- А какой разговоръ? -- пожалъ я плечами. Ленчикъ лeвой рукой взялъ меня за пуговицу и быстро заговорилъ. Правая рука жестикулировала французскимъ ключомъ. -- Ужъ вы, товарищъ Солоневичъ, не серчайте, всe тутъ какъ пауки живемъ... Кому повeришь? Вотъ, думали, хорошъ человeкъ подобрался, потомъ смотримъ, съ Подмоклымъ. Развe разберешь, вотъ, думаемъ, такъ подъeхалъ, а думали -- свой братъ, ну, конечно же, сами понимаете -- обидно стало, прямо такъ обидно, хорошiя слова говорилъ человeкъ, а тутъ, на -- съ третьей частью... Я Мухину и говорю, что ты такъ сразу, съ плеча, можетъ, у человeка какой свой расчетъ есть, а мы этого расчету не знаемъ... А Мухинъ, ну, тоже надо понять -- семья у него тамъ въ Питерe была, теперь вотъ, какъ вы сказали, въ Туркестанъ выeхавши, но ежели, напримeръ вы -- да въ третьей части, такъ какъ у него съ семьей будетъ? Такъ я, конечно, понимаю, ну, а Мухину-то какъ за сердце схватило... -- Вы сами бы, Ленчикъ, подумали -- да если бы я и въ третьей части былъ, какой мнe расчетъ подводить Мухинскую семью... -- Вотъ, опять же, то-то и я говорю -- какой вамъ расчетъ?.. И потомъ же -- какой вамъ расчетъ былъ въ кабинкe? Ну, знаете, люди теперь живутъ наершившись... Ну, потомъ пришелъ Акульшинъ: прощайте говоритъ, ребята, ежели не поймаютъ меня, такъ, значитъ, Солоневичей вы зря забидeли. Ну, больше говорить не сталъ, ушелъ, потомъ розыскъ на него былъ -- не поймали... -- Навeрно -- не поймали. -- Не поймали -- ужъ мы спрашивали кого надо... Ушелъ... Я только въ этотъ моментъ сообразилъ, что гдe-то очень глубоко въ подсознанiи была у меня суевeрная мысль: если Акульшинъ уйдетъ -- уйдемъ и мы. Сейчасъ изъ подсознанiя эта мысль вырвалась наружу какимъ-то весеннимъ потокомъ. Стало такъ весело и такъ хорошо... Ленчикъ продолжалъ держать меня за пуговицу. -- Такъ ужъ вы прихватывайте Юрочку и прилазьте. Эхъ, по такому случаю -- мы ужъ проголосовали -- насъ, значитъ, будетъ шестеро -- двe литровочки -- чортъ съ нимъ, кутить, такъ кутить. А? Придете? -- Приду. Только литровочки-то эти я принесу. -- Э, нeтъ, уже проголосовано, единогласно... -- Ну, ладно, Ленчикъ, -- а закуска-то ужъ моя. -- И закуска будетъ. Эхъ, вотъ выпьемъ по хорошему для примиренiя, значитъ... Во! Ленчикъ оставилъ въ покоe мою пуговицу и изобразилъ жестомъ "на большой палецъ". {389} "НАЦIОНАЛИСТЫ" Промфинпланъ былъ перевыполненъ. Я принесъ въ кабинку двe литровки и закуску -- невиданную и неслыханную -- и, грeшный человeкъ, спертую на моемъ вичкинскомъ курортe... Впрочемъ -- не очень даже спертую, потому что мы съ Юрой не каждый день пользовались нашимъ правомъ курортнаго пропитанiя. Мухинъ встрeтилъ меня молчаливо и торжественно: пожалъ руку и сказалъ только: "ну, ужъ -- не обезсудьте". Ленчикъ суетливо хлопоталъ вокругъ стола, Середа подсмeивался въ усы, а Пиголица и Юра -- просто были очень довольны. Середа внимательнымъ окомъ осмотрeлъ мои приношенiя: тамъ была ветчина, масло, вареныя яйца и шесть жареныхъ свиныхъ котлетъ: о способe ихъ благопрiобрeтенiя кабинка уже была информирована. Поэтому Середа только развелъ руками и сказалъ: -- А еще говорятъ, что въ Совeтской Россiи eсть нечего, а тутъ -- прямо какъ при старомъ режимe... Когда уже слегка было выпито -- Пиголица ни съ того, ни съ сего вернулся къ темe о старомъ режимe. -- Вотъ вы все о старомъ режимe говорите... Середа слегка пожалъ плечами: "ну, я не очень-то объ немъ говорю, а все -- лучше было"... Пиголица вдругъ вскочилъ: -- Вотъ я вамъ сейчасъ одну штуку покажу -- рeчь Сталина. -- А зачeмъ это? -- спросилъ я. -- Вотъ вы всe про Сталина говорили, что онъ Россiю моритъ... -- Я и сейчасъ это говорю... -- Такъ вотъ, это и есть невeрно. Вотъ я вамъ сейчасъ разыщу. Пиголица сталъ рыться на книжной полкe. -- Да бросьте вы, рeчи Сталина я и безъ васъ знаю... -- Э, нeтъ, постойте, постойте. Сталинъ говоритъ, о Россiи, то-есть, что насъ всe, кому не лeнь, били... О Россiи, значитъ, заботится... А вотъ вы послушайте. Пиголица досталъ брошюру съ одной изъ "историческихъ" рeчей Сталина и началъ торжественно скандировать: -- "Мы отстали отъ капиталистическаго строя на сто лeтъ. А за отсталость бьютъ. За отсталость насъ били шведы и поляки. За отсталость насъ били турки и били татары, били нeмцы и били японцы... Мы отстали на сто лeтъ. Мы должны продeлать это разстоянiе въ десять лeтъ или насъ сомнутъ..." Эту рeчь Сталина я, конечно, зналъ. У меня подъ руками нeтъ никакихъ "источниковъ", но не думаю, чтобы я сильно ее перевралъ -- въ тонe и смыслe, во всякомъ случаe. Въ натурe эта тирада нeсколько длиннeе. Пиголица скандировалъ торжественно и со смакомъ: били -- били, били -- били. Его бeлобрысая шевелюра стояла торчкомъ, а въ выраженiи лица было предвкушенiе того, что вотъ раньше-де всe били, а теперь, извините, бить не будутъ. Середа мрачно вздохнулъ: -- Да, это что и говорить, влетало... -- Вотъ, -- сказалъ Пиголица торжествующе, -- а вы говорите, Сталинъ противъ Россiи идетъ. {390} -- Онъ, Саша, не идетъ спецiально противъ Россiи, онъ идетъ на мiровую революцiю. И за нeкоторыя другiя вещи. А въ общемъ, здeсь, какъ и всегда, вретъ онъ и больше ничего. -- То-есть какъ это вретъ? -- возмутился Пиголица. -- Что дeйствительно били, -- скорбно сказалъ Ленчикъ, -- такъ это что и говорить... -- То-есть какъ это вретъ? -- повторилъ Пиголица. -- Что, не били насъ? -- Били. И шведы били, и татары били. Ну, и что дальше? Я рeшилъ использовать свое торжество, такъ сказать, въ разсрочку -- пусть Пиголица догадывается самъ. Но Пиголица опустилъ брошюрку и смотрeлъ на меня откровенно растеряннымъ взглядомъ. -- Ну, скажемъ, Саша, насъ били татары. И шведы и прочiе. Подумайте, какимъ же образомъ вотъ тотъ же Сталинъ могъ бы править одной шестой частью земной суши, если бы до него только мы и дeлали, что шеи свои подставляли? А? Не выходитъ? -- Что-то не выходитъ, Саша, -- подхватилъ Ленчикъ. -- Вотъ, скажемъ, татары, гдe они теперь? Или шведы. Вотъ этотъ самый лагерь, сказываютъ, раньше на шведской землe стоялъ, была тутъ Щвецiя... Значитъ, не только насъ били, а и мы кому-то шею костыляли, только про это Сталинъ помалкиваетъ... -- А вы знаете, Саша, мы и Парижъ брали, и Берлинъ брали... -- Ну, это ужъ, И. Л., извините, тутъ ужъ вы малость заврались. Насчетъ татаръ еще туда сюда, а о Берлинe -- ужъ извините. -- Брали, -- спокойно подтвердилъ Юра, -- хочешь, завтра книгу принесу -- совeтское изданiе... -- Юра разсказалъ о случаe во время ревельскаго свиданiя монарховъ, когда Вильгельмъ II спросилъ трубача какого-то полка: за что получены его серебряныя трубы? "За взятiе Берлина, Ваше Величество"... "Ну, этого больше не случится". "Не могу знать, Ваше Величество"... -- Такъ и сказалъ, сукинъ сынъ? -- обрадовался Пиголица. -- Насчетъ Берлина, -- сказалъ Середа, -- это не то, что Пиголица, а и я самъ слыхомъ не слыхалъ... -- Учили же вы когда-то русскую исторiю? -- Учить не училъ, а такъ, книжки читалъ: до революцiи -- подпольныя, а послe -- совeтскiя: не много тутъ узнаешь. -- Вотъ что, -- предложилъ Ленчикъ, -- мы пока по стаканчику выпьемъ, а тамъ устроимъ маленькую передышку, а вы намъ, товарищъ Солоневичъ, о русской исторiи малость поразскажите. Такъ, коротенько. А то въ самомъ дeлe, птичку Пиголицу обучать надо, въ техникумe не научатъ... -- А тебя -- не надо? -- И меня надо. Я, конечно, читалъ порядочно, только знаете, все больше "наше совeтское". -- А въ самомъ дeлe, разсказали бы, -- поддержалъ Середа. -- Ну, вотъ и послушаемъ, -- заоралъ Ленчикъ ("да тише, ты" -- зашипeлъ на него Мухинъ). Такъ вотъ, значитъ, на порядкe дня: стопочка во славу русскаго оружiя и докладъ тов. Солоневича. Слово предоставляется стопочкe: за славу... {391} -- Ну, это какъ какого оружiя, -- угрюмо сказалъ Мухинъ, -- за красное, хоть оно пять разъ будетъ русскимъ, пей самъ. -- Э, нeтъ, за красное и я пить не буду, -- сказалъ Ленчикъ. Пиголица поставилъ поднятую было стопку на столъ. -- Такъ это, значитъ, вы за то, чтобы насъ опять били? -- Кого это насъ? Насъ и такъ бьютъ -- лучше и не надо... А если вамъ шею накостыляютъ -- для всeхъ прямой выигрышъ. Середа выпилъ свою стопку и поставилъ ее на столъ. -- Тутъ, птичка моя Пиголица, такое дeло, -- затараторилъ Ленчикъ, -- русскiй мужикъ -- онъ, извeстное дeло, заднимъ умомъ крeпокъ: пока по шеe не вдарятъ -- не перекрестится. А когда вдарятъ, перекрестится -- такъ только зубы держи... Скажемъ, при Петрe набили морду подъ Нарвой, перекрестился -- и крышка шведамъ. Опять же при Наполеонe... Теперь, конечно, тоже набьютъ, никуда не дeнешься... -- Такъ, что и ты-то морду бить будешь? -- А ты въ красную армiю пойдешь? -- И пойду. Мухинъ тяжело хлопнулъ кулакомъ по столу. -- Сукинъ ты сынъ, за кого ты пойдешь? За лагери? За то, что-бъ дeти твои въ безпризорникахъ бeгали? За ГПУ, сволочь, пойдешь? Я тебe, сукиному сыну, самъ первый голову проломаю... -- лицо Мухина перекосилось, онъ оперся руками о край стола и приподнялся. Запахло скандаломъ. -- Послушайте, товарищи, кажется, рeчь шла о русской исторiи -- давайте перейдемъ къ порядку дня, -- вмeшался я. Но Пиголица не возразилъ ничего. Мухинъ былъ чeмъ-то вродe его прiемнаго отца, и нeкоторый решпектъ къ нему Пиголица чувствовалъ. Пиголица выпилъ свою стопку и что-то пробормоталъ Юрe вродe: "ну, ужъ тамъ насчетъ головы -- еще посмотримъ"... Середа поднялъ брови: -- Охъ, и умный же ты, Сашка, такихъ умныхъ немного уже осталось... Вотъ поживешь еще съ годикъ въ лагерe... -- Такъ вы хотите слушать или не хотите? -- снова вмeшался я. Перешли къ русской исторiи. Для всeхъ моихъ слушателей, кромe Юры, это былъ новый мiръ. Какъ ни были бездарны и тенденцiозны Иловайскiе стараго времени -- у нихъ были хоть факты. У Иловайскихъ совeтскаго производства нeтъ вообще ничего: ни фактовъ, ни самой элементарной добросовeстности. По этимъ Иловайскимъ до ленинская Россiя представлялась какой-то сплошной помойкой, ея дeятели -- сплошными идiотами и пьяницами, ея исторiя -- сплошной цeпью пораженiй, позора. Объ основномъ стержнe ея исторiи, о тысячелeтней борьбe со степью, о разгромe этой степи ничего не слыхалъ не только Пиголица, но даже и Ленчикъ. Отъ хозаръ, половцевъ, печенeговъ, татаръ, отъ полоняничной дани, которую платила крымскому хану еще Россiя Екатерины Второй до постепеннаго и послeдовательнаго разгрома Россiей величайшихъ военныхъ могуществъ мiра: татаръ, турокъ, шведовъ, {392} Наполеона; отъ удeльныхъ князей, правившихъ по ханскимъ полномочiямъ, до гигантской имперiи, которою вчера правили цари, а сегодня правитъ Сталинъ, -- весь этотъ путь былъ моимъ слушателямъ неизвeстенъ совершенно. -- Вотъ мать ихъ, -- сказалъ Середа, -- читалъ, читалъ, а объ этомъ, какъ это на самомъ дeлe, слышу первый разъ. Фраза Александра Третьяго: "когда русскiй царь удитъ рыбу -- Европа можетъ подождать" -- привела Пиголицу въ восторженное настроенiе. -- Въ самомъ дeлe? Такъ и сказалъ? Вотъ сукинъ сынъ! Смотри ты... А? -- Про этого Александра, -- вставилъ Середа, -- пишутъ, пьяница былъ. -- У Горькаго о немъ хорошо сказано -- какимъ-то мастеровымъ: "вотъ это былъ царь -- зналъ свое ремесло"... -- сказалъ Юра. -- Звeздъ съ неба не хваталъ, а ремесло свое зналъ... -- Всякое ремесло знать надо, -- вeско сказалъ Мухинъ, -- вотъ понаставили "правящiй классъ" -- а онъ ни уха, ни рыла... Я не согласился съ Мухинымъ: эти свое ремесло знаютъ почище, чeмъ Александръ Третiй зналъ свое -- только ремесло у нихъ разбойное. "Ну, а возьмите вы Успенскаго -- необразованный же человeкъ". Я и съ этимъ не согласился: очень умный человeкъ Успенскiй и свое ремесло знаетъ, "иначе мы бы съ вами, товарищъ Мухинъ, въ лагерe не сидeли"... -- А главное -- такъ что же дальше? -- скорбно спросилъ Середа. -- Э, какъ-нибудь выберемся, -- оптимистически сказалъ Ленчикъ. -- Внуки -- тe, можетъ, выберутся, -- мрачно замeтилъ Мухинъ. -- А намъ -- уже не видать... -- Знаете, Алексeй Толстой писалъ о томъ моментe, когда Москва была занята французами: "Казалось, что ужъ ниже нельзя сидeть въ дырe -- анъ, глядь -- ужъ мы въ Парижe". Думаю -- выберемся и мы. -- Вотъ я и говорю. Вы смотрите, -- Ленчикъ протянулъ руку надъ столомъ и сталъ отсчитывать по пальцамъ: -- первое дeло: раньше всякiй думалъ -- моя хата съ краю, намъ до государства ни котораго дeла нeту, теперь Пиголица и тотъ -- ну, не буду, не буду, я о тебe только такъ, для примeра -- теперь каждый понимаетъ: ежели государство есть -- держаться за него надо: хоть плохое -- а держись. -- Такъ вeдь и теперь у насъ государство есть, -- прервалъ его Юра. -- Теперь? -- Ленчикъ недоумeнно воззрился на Юру. -- Какое же теперь государство? Ну, земля? Земля есть -- чортъ ли съ ней? У насъ теперь не государство, а сидитъ хулиганская банда, какъ знаете, въ деревняхъ бываетъ, собирается десятокъ хулигановъ... Ну не въ томъ дeло... Второе: вотъ возьмите вы Акульшина -- можно сказать, глухой мужикъ, дремучiй мужикъ, съ уральскихъ лeсовъ, такъ вотъ, ежели ему послe всего этого о {393} соцiализмe, да объ революцiи начнутъ агитировать -- такъ онъ же зубами глотку перерветъ... Теперь, третье: скажемъ, Середа -- онъ тамъ когда-то тоже насчетъ революцiи возжался (Середа недовольно передернулъ плечами: "ты бы о себe говорилъ"). Такъ что-жъ, я и о себe скажу то же: думалъ, книжки всякiя читалъ, вотъ, значитъ, свернемъ царя, Керенскаго, буржуевъ, хозяевъ -- заживемъ!.. Зажили! Нeтъ, теперь на дурницу у насъ никого не поймаешь. -- Ленчикъ посмотрeлъ на свою ладонь -- тамъ еще осталось два неиспользованныхъ пальца. -- Да... Словомъ -- выпьемъ пока что. А главное, народъ-то поумнeлъ -- вотъ, трахнули по черепу... Теперь ежели хулигановъ этихъ перевeшаемъ -- государство будетъ -- во! -- Ленчикъ сжалъ руку въ кулакъ и поднялъ вверхъ большой палецъ. -- Какъ ужъ оно будетъ, конечно, неизвeстно, а, чортъ его дери, будетъ! Мы имъ еще покажемъ! -- Кому это, имъ? -- Да -- вообще. Что-бъ не зазнавались! Россiю, сукины дeти, дeлить собрались... -- Да, -- сказалъ Мухинъ, уже забывъ о "внукахъ", -- да, кое-кому морду набить придется, ничего не подeлаешь... -- Такъ какъ же вы будете бить морду? -- спросилъ Юра. -- Съ красной армiей? Ленчикъ запнулся. "Нeтъ, это не выйдетъ, тутъ -- не по дорогe"... -- А это -- какъ большевики сдeлали: они сдeлали по своему правильно, -- академическимъ тономъ пояснилъ Середа, -- старую армiю развалили, пока тамъ что -- нeмцы Украину пробовали оттяпать. -- Пока тамъ что, -- передразнилъ Юра, -- ничего хорошаго и не вышло. -- Ну, у нихъ и выйти не можетъ, а у насъ выйдетъ. Это сказалъ Пиголица -- я въ изумленiи обернулся къ нему. Пиголица уже былъ сильно навеселe. Его вихры торчали въ разныя стороны, а глаза блестeли возбужденными искорками -- онъ уже забылъ и о Сталинe, и о "били -- били". -- У кого, это у насъ? -- мнe вспомнилось о томъ, какъ о "насъ" говорилъ и Хлeбниковъ. -- Вообще у насъ, у всей Россiи, значитъ. Вы подумайте, полтораста миллiоновъ; да если мы всe мясомъ навалимся, ну, всe, ну, чортъ съ ними, безъ партiйцевъ, конечно... А то, вотъ, хочешь учиться, сволочь всякую учатъ, а мнe... Или, скажемъ, у насъ въ комсомолe -- охъ, и способные же ребята есть, я не про себя говорю... Въ комсомолъ полeзли, чтобы учиться можно было, а ихъ -- на хлeбозаготовки... У меня тамъ одна дeвочка была, послали... ну, да что и говорить... Безъ печенокъ обратно привезли... -- По веснусчатому лицу Пиголицы покатились слезы. Юра быстро и ловко подсунулъ четвертую бутылку подъ чей-то тюфякъ, я одобрительно кивнулъ ему головой: хватитъ. Пиголица опустился за столъ, уткнулъ голову на руки, и плечи его стали вздрагивать. Мухинъ посмотрeлъ на Пиголицу, потомъ на таинственныя манипуляцiи {394} Юры: "что-жъ это вы, молодой человeкъ"... Я наступилъ Мухину на ногу и показалъ головой на Пиголицу... Мухинъ кивнулъ поддакивающе. Ленчикъ обeжалъ кругомъ стола и сталъ трясти Пиголицу за плечи. -- Да брось ты, Саша, ну, померла, мало ли народу померло этакъ, ничего -- пройдетъ, забудется... Пиголица поднялъ свое заплаканное лицо -- и удивилъ меня еще разъ: -- Нeтъ -- это имъ, братъ, не забудется... Ужъ это, мать ихъ... не забудется... ПАНАМА НА ВИЧКE Когда я составлялъ планы питанiя моихъ физкультурниковъ, я исходилъ изъ расчета на упорный и длительный торгъ: сперва съ Успенскимъ, потомъ съ Неймайеромъ, начальникомъ снабженiя -- Успенскiй будетъ урeзывать планы, Неймайеръ будетъ урeзывать выдачи. Но, къ моему изумленiю, Успенскiй утвердилъ мои планы безо всякаго торга. -- Да, такъ не плохо. Ребятъ нужно не только кормить, а и откармливать. И надписалъ: "Тов. Неймайеру. Выдавать за счетъ особыхъ фондовъ ГПУ." А раскладка питанiя была доведена до 8000 калорiй въ день! Эти калорiи составлялись изъ мяса, масла, молока, яицъ, ветчины и прочаго. Неймайеръ только спросилъ: въ какой степени можно будетъ замeнять, напримeръ, мясо рыбой... "Какой рыбой?" Ну, скажемъ, осетриной. На осетрину я согласился. Впослeдствiи я не разъ задавалъ себe вопросъ: какимъ это образомъ я могъ представить, что всeхъ этихъ благъ не будутъ разворовывать: у меня-то, дескать, ужъ не украдутъ... И вообще, насколько въ Совeтской Россiи возможна такая постановка дeла, при которой не воровали бы... Воровать начали сразу. Обслуживающiй персоналъ моего курорта состоялъ изъ вичкинскихъ лагерниковъ. Слeдовательно, напримeръ, поваръ, который жарилъ моимъ питомцамъ бифштексы, яичницы съ ветчиной, свиныя котлеты и прочее, долженъ былъ бы обладать характеромъ святого Антонiя, чтобы при наличiи всeхъ этихъ соблазновъ питаться только тeмъ, что ему полагалось: полутора фунтами отвратнаго чернаго хлeба и полутора тарелками такой же отвратной ячменной каши. Поваръ, конечно, eлъ бифштексы. Eли ихъ и его помощники. Но это бы еще полбeды. Начальникъ вичкинскаго лагпункта могъ изъ лагпунктовскаго снабженiя воровать приблизительно все, что ему было угодно. Но того, чего въ этомъ снабженiи не было, не могъ уворовать даже и начальникъ лагпункта. Онъ, напримeръ, могъ бы вылизывать въ свою пользу все постное масло, полагающееся на его лагпунктъ (по два грамма на человeка въ день) -- практически все это масло начальствомъ и вылизывалось. Онъ могъ съeдать по ведру ячменной каши въ день, если бы такой подвигъ былъ въ его силахъ. Но {395} если на лагпунктe мяса не было вовсе, то и уворовать его не было никакой технической возможности. Поваръ не подчиненъ начальнику лагпункта. Веселые дни вичкинскаго курорта пройдутъ, и поваръ снова поступить въ полное и практически безконтрольное распоряженiе начальника. Могъ ли поваръ отказать начальнику? Конечно, не могъ. Въ такой же степени онъ не могъ отказать и начальнику колонны, статистику, командиру вохровскаго отряда и прочимъ великимъ и голоднымъ людямъ мiра сего. Для того, чтобы уберечь любую совeтскую организацiю отъ воровства, нужно около каждаго служащаго поставить по вооруженному чекисту. Впрочемъ, тогда будутъ красть и чекисты: заколдованный кругъ... Машинистки московскихъ учрежденiй подкармливаются, напримeръ, такъ: шесть дней въ недeлю, точнeе, пять дней въ шестидневку потихоньку подворовываютъ бумагу, по нeсколько листиковъ въ день. Въ день же шестой, субботнiй идутъ на базарь и обмeниваютъ эту бумагу на хлeбъ: еще одно изъ объясненiй того таинственнаго факта, что люди вымираютъ не совсeмъ ужъ сплошь... У меня на Вичкe былъ и завхозъ, на складe котораго были зарыты пиратскiя сокровища сахару, масла, ветчины, осетрины и прочаго. Въ первые дни моего завхоза стали ревизовать всe. Эти ревизiи я прекратилъ. Но какъ я могъ прекратить дружественныя хожденiя начальника лагпункта къ оному завхозу? Можно было бы посадить и начальника, и повара, и завхоза въ каталажку: какой толкъ? Изъ числа физкультурниковъ назначались дежурные на кухню и на складъ. Я не предполагалъ, чтобы это могло кончиться какими-нибудь осложненiями, я самъ раза два дежурилъ на кухнe перваго лагпункта. Предполагалось, что я въ качествe, такъ сказать, представителя общественнаго контроля долженъ смотрeть за тeмъ, чтобы кухня не кормила кого не надо и чтобы на кухнe не разворовывались продукты. Конечно, разворовывались. На эту кухню начальникъ лагпункта приходилъ, какъ на свою собственную: а ну-ка, поджарьте-ка мнe... Изъ начальства приходили всe, кому не лeнь, и лопали все, что въ нихъ могло влeзть. Если бы я попробовалъ протестовать, то весь этотъ союзъ объединеннаго начальства слопалъ бы меня со всeми моими протекцiями. Или, если бы нельзя было слопать, ухлопалъ бы откуда-нибудь изъ-за угла. Нeтъ ужъ, общественный контроль въ условiяхъ крeпостного общественнаго строя -- опасная игрушка, даже и на волe. А въ лагерe -- это просто самоубiйство. Я полагалъ, что мои физкультурники эту истину знаютъ достаточно ясно. Но какая-то нелeпая "иницiативная группа", не спросясь ни броду, ни меня, полeзла ревизовать складъ и кухню. Обревизовали. Уловили. Устроили скандалъ. Составили протоколъ. Поваръ и завхозъ были посажены въ ШИЗО -- начальника лагпункта, конечно, не тронули, да и не такiе были дураки поваръ и завхозъ, чтобы дискредитировать начальство. Во главe этой иницiативной группы оказался мой меньшевикъ {396} -- Кореневскiй. Полагаю, что въ его послeдующей поeздкe на Соловки эта ревизiя тоже сыграла свою роль. Кореневскому я устроилъ свирeпый разносъ: неужели онъ не понимаетъ, что на мeстe повара и завхоза и я, и онъ, Кореневскiй, дeйствовали бы точно такимъ же образомъ и что никакимъ инымъ образомъ дeйствовать нельзя, не жертвуя своей жизнью... "Нужно жертвовать", сказалъ Кореневскiй. Я взъeлся окончательно: если ужъ жертвовать, такъ, чортъ васъ раздери совсeмъ, изъ-за чего-нибудь болeе путнаго, чeмъ свиныя котлеты... Но Кореневскiй остался непреклоненъ -- вотъ тоже олухъ Царя Небеснаго, о, Господи!.. Новаго повара нашли довольно скоро. Завхоза не было. Начальникъ лагпункта, оскорбленный въ лучшихъ своихъ гастрономическихъ чувствахъ, сказалъ: "ищите сами, -- я вамъ одного далъ -- не понравился -- не мое дeло". Фомко какъ-то пришелъ ко мнe и сказалъ: "тутъ одинъ старый жидъ есть". "Какой жидъ и почему жидъ?" "Хорошiй жидъ, старый кооператоръ. Его просвeчивали, теперь онъ совсeмъ калeка... Хорошiй будетъ завхозъ". "Ну, давайте его"... ПРОСВEЧИВАНIЕ Просвeчиванiе -- это одинъ изъ совeтскихъ терминовъ, обогатившихъ великiй, могучiй и свободный русскiй языкъ. Обозначаетъ онъ вотъ что: Въ поискахъ валюты для соцiализацiи, индустрiализацiи, пятилeтки въ четыре года или, какъ говорятъ рабочiе, пятилeтки въ два счета -- совeтская власть выдумывала всякiе трюки -- вплоть до продажи черезъ интуристъ живыхъ или полуживыхъ человeчьихъ душъ. Но самымъ простымъ, самымъ привычнымъ способомъ, наиболeе соотвeтствующимъ инстинктамъ правящаго класса, былъ и остается все-таки грабежъ: раньше ограбимъ, а потомъ видно будетъ. Стали грабить. Взялись сначала за зубныхъ техниковъ, у которыхъ предполагались склады золотыхъ коронокъ, потомъ за зубныхъ врачей, потомъ за недорeзанные остатки НЭПа, а потомъ за тeхъ врачей, у которыхъ предполагалась частная практика, потомъ за всeхъ, у кого предполагались деньги, -- ибо при стремительномъ паденiи совeтскаго рубля каждый, кто зарабатывалъ деньги (есть и такiя группы населенiя -- вотъ вродe меня), старались превратить пустопорожнiе совeтскiе дензнаки хоть во что-нибудь. Техника этого грабежа была поставлена такъ: зубной техникъ Шепшелевичъ получаетъ вeжливенькое приглашенiе въ ГПУ. Является. Ему говорятъ -- вeжливо и проникновенно: "Мы знаемъ, что у васъ есть золото и валюта. Вы вeдь сознательный гражданинъ отечества трудящихся (конечно, сознательный, -- соглашается Шепшелевичъ -- какъ тутъ не согласишься?). Понимаете: гигантскiя цeли пятилeтки, строительство безклассоваго общества... Словомъ -- отдавайте по хорошему". Кое-кто отдавалъ. Тeхъ, кто не отдавалъ, приглашали во второй разъ -- менeе вeжливо и подъ конвоемъ. Сажали въ парилку {397} и холодилку и въ другiя столь же уютныя приспособленiя -- пока человeкъ или не отдавалъ, или не помиралъ. Пытокъ не было никакихъ. Просто были приспособлены спецiальныя камеры: то съ температурой ниже нуля, то съ температурой Сахары. Давали въ день полфунта хлeба, селедку и стаканъ воды. Жилплощадь камеръ была расчитана такъ, чтобы только половина заключенныхъ могла сидeть -- остальные должны были стоять. Но испанскихъ сапогъ не надeвали и на дыбу не подвeшивали. Обращались, какъ въ свое время формулировали суды инквизицiи: по возможности мягко и безъ пролитiя крови... Въ Москвe видывалъ я людей, которые были приглашены по хорошему и такъ, по хорошему, отдали все, что у нихъ было: крестильные крестики, царскiе полтинники, обручальныя кольца... Видалъ людей, которые, будучи однажды приглашены, бeгали по знакомымъ, занимали по сотнe, по двe рублей, покупали кольца (въ томъ числe и въ государственныхъ магазинахъ) и сдавали ГПУ. Людей, которые были приглашены во второй разъ, я въ Москвe не встрeчалъ ни разу: ихъ, видимо, не оставляютъ. Своей главной тяжестью это просвeчиванiе ударило по еврейскому населенiю городовъ. ГПУ не безъ нeкотораго основанiя предполагало, что, если ужъ еврей зарабатывалъ деньги, то онъ ихъ не пропивалъ и въ дензнакахъ не держалъ -- слeдовательно, ежели его хорошенько подержать въ парилкe, то какiя-то цeнности изъ него можно будетъ выжать. Люди освeдомленные передавали мнe, что въ 1931-1933 годахъ въ Москвe ГПУ выжимало такимъ образомъ отъ тридцати до ста тысячъ долларовъ въ мeсяцъ... Въ связи съ этимъ можно бы провести нeкоторыя параллели съ финансовымъ хозяйствомъ средневeковыхъ бароновъ и можно бы было поговорить о привиллегированномъ положенiи еврейства въ Россiи, но не стоитъ... Фомко притащилъ въ мой кабинетe старика еврея. У меня былъ свой кабинетъ. Начальникъ лагпункта поставилъ тамъ трехногiй столъ и на дверяхъ приклеилъ собственноручно изготовленную надпись: "кабинетъ начальника спартакiады". И, подумавши, приписалъ снизу карандашемъ: "безъ доклада не входить". Я началъ обрастать подхалимажемъ... Поздоровались. Мой будущiй завхозъ, съ трудомъ сгибая ноги, присeлъ на табуретку. -- Простите, пожалуйста, вы никогда въ Минскe не жили? -- Ну, такъ я же васъ помню... И вашего отца. И вы тамъ съ братьями еще на Кошарской площади въ футболъ играли. Ну, меня вы, вeроятно, не помните, моя фамилiя Данцигеръ16. 16 Вымышлена. Словомъ, разговорились. Отецъ моего завхоза имeлъ въ Минскe кожевенный заводъ съ 15-ю рабочими. Нацiонализировали. Самъ Данцигеръ удралъ куда-то на Уралъ, работалъ въ какомъ-то кооперативe. Вынюхали "торговое происхожденiе" и выперли. Голодалъ. Пристроился къ какому-то кустарю выдeлывать кожи. Черезъ полгода и его кустаря посадили за "спекуляцiю" -- скупку {398} кожъ дохлаго скота. Удралъ въ Новороссiйскъ и пристроился тамъ грузчикомъ -- крeпкiй былъ мужикъ... На профсоюзной чисткe (чистили и грузчиковъ) какой-то комсомольскiй компатрiотъ выскочилъ: "такъ я же его знаю, такъ это же Данцигеръ, у его же отца громадный заводъ былъ". Выперли и посадили за "сокрытiе классоваго происхожденiя". Отсидeлъ... Когда сталъ укореняться НЭП, вкупe съ еще какими-то лишенными всeхъ правъ человeческихъ устроили кооперативную артель "самый свободный трудъ" (такъ и называлась!). На самыхъ свободныхъ условiяхъ проработали годъ: посадили