кладывать Поккалнъ? Я былъ столь же изысканно вeжливъ. Изобразили докладъ Успенскому, и я сказалъ Поккалну, что для медгорскаго отдeленiя ему придется найти спецiальнаго работника. Я, дескать, работаю не какъ-нибудь, а въ масштабe всего ББК. Никакого такого работника у Поккална, конечно, и въ заводe не было. Поэтому я, снисходя къ Поккалновской административней слабости, предложилъ ему пока что услуги Юры. Услуги были приняты съ признательностью, и Юра былъ зачисленъ инструкторомъ спорта медгорскаго отдeленiя ББК -- это было чрезвычайно важно для побeга. Потомъ мы съ Поккалномъ намeтили мeсто для жилья будущихъ участниковъ спартакiады. Я предложилъ лагерный пунктъ Вичку, лежавшую верстахъ въ шести къ западу отъ Медгоры. Вичка представляла рядъ техническихъ преимуществъ для побeга, которыя, впрочемъ, впослeдствiи такъ и не понадобились. Поккалнъ сейчасъ же позвонилъ по телефону начальнику вичкинскаго лагпункта, сообщилъ, что туда прибудетъ нeкiй тов. Солоневичъ, обремененный по-ли-ти-че-ски-ми заданiями и дeйствующiй по личному приказу тов. Успенскаго. Поэтому, когда я пришелъ на Вичку, начальникъ лагпункта встрeтилъ меня точно такъ же, какъ нeкогда товарищъ Хлестаковъ былъ встрeченъ товарищемъ Сквозникъ-Дмухановскимъ. Сама же Вичка была достаточно любопытнымъ произведенiемъ совeтскаго строительства. На территорiи двухъ десятинъ былъ выкорчеванъ лeсъ, вывезены камни, засыпаны ямы и {360} сооружены оранжереи. Это было огородное хозяйство для нуждъ чекистскихъ столовыхъ и распредeлителей. Въ Москвe для того, чтобы вставить выбитое въ окнe стекло, нуженъ великiй запасъ изворотливости и удачи. А тутъ двe десятины были покрыты стекломъ, и подъ этимъ стекломъ выращивались огурцы, помидоры, арбузы и дыни. Со всего ББК поeздами свозился навозъ, команды Вохра выцарапывали изъ деревень каждую крошку коровьихъ экскрементовъ, сюда было ухлопано огромное количество народнаго труда и народныхъ денегъ. Такъ какъ я прибылъ на Вичку въ качествe этакаго почетнаго, но все же весьма подозрительнаго гостя (начальникъ лагпункта никакъ, конечно, не могъ повeрить, что всe эти приказы и прочее -- что все это изъ-за какого-то футбола; въ его глазахъ стояло: ужъ вы меня не проведете, знаемъ мы...), то ко мнe былъ приставленъ старикъ агрономъ Вички -- тоже заключенный, который потащилъ меня демонстрировать свои огородныя достиженiя. Демонстрировать, собственно, было нечего. Были чахлые, малокровные огурцы и такой же салатъ, помидоровъ еще не было, арбузы и дыни еще должны были быть. Въ общемъ -- приполярное огородное хозяйство. Освоенiе приполярныхъ массивовъ... Продолженiе соцiалистической агрикультуры къ полярному кругу: для большевиковъ нeтъ ничего невозможнаго. Невозможнаго дeйствительно нeтъ. При большевицкомъ отношенiи къ труду можно и на сeверномъ полюсe кокосовыя пальмы выращивать: отчего нeтъ? Но съ затратой только одной сотой доли всего того, что было ухлопано въ вичкинскiя оранжереи, всю Медгору можно было бы завалить помидорами, выращенными въ Малороссiи безъ всякаго стекла, безъ всякихъ достиженiй и безъ всякихъ фокусовъ. Правда, въ результатe аналогичныхъ фокусовъ помидоры и въ Малороссiи расти перестали... Агрономъ оказался энтузiастомъ. Какъ у всeхъ энтузiастовъ, у него futurum подавляюще доминировало надъ praesens. -- Все это, вы понимаете, только начало. Только первые шаги въ дeлe сельско-хозяйственнаго освоенiя сeвера... Вотъ когда будетъ закончена электростанцiя на Кумсe -- мы будемъ отоплять эти оранжереи электрическимъ токомъ. Вeроятно, будутъ отоплять электрическимъ токомъ. Уже былъ почти окончательно разработанъ проектъ сооруженiя на сосeдней рeчушкe Кумсe гигантской, въ 80 метровъ вышиной, плотины и постройки тамъ гидростанцiи. Постройка, конечно, проектировалась путемъ использованiя каторжнаго труда и каторжныхъ костей. Какой-нибудь Акульшинъ, вмeсто того, чтобы у себя дома сотнями тоннъ производить помидоры безъ всякихъ гидростанцiй, будетъ гнить гдe-то подъ этой плотиной, а помидоровъ, какъ и раньше, не будетъ ни тамъ, ни тамъ. Еще одинъ изъ нелeпыхъ порочныхъ круговъ совeтской реальности. Но коллекцiя этихъ круговъ въ какихъ-то вырванныхъ изъ общей связи мeстахъ создаетъ нeкоторое впечатлeнiе. Такъ и съ этой Вичкой. Мeсяцемъ позже меня приставили въ качествe {361} переводчика къ какой-то иностранной делегацiи. Делегацiя осматривала, ахала и охала, а я чувствовалъ себя такъ глупо и такъ противно, что даже и писать объ этомъ не хочется... Я испытующе посмотрeлъ на агронома. Кто его знаетъ? Вeдь вотъ я организую во имя спасенiя шкуры свою совершенно идiотскую халтуру со спартакiадой. Можетъ быть, спасаетъ свою шкуру и агрономъ, со своей вичкинской халтурой? Правда, Вичка обойдется во много разъ дороже моей спартакiады, но когда дeло доходитъ до собственной шкуры, люди расходами обычно не стeсняются, въ особенности расходами за чужой счетъ. Я даже попробовалъ было понимающе подмигнуть этому агроному, какъ подмигиваютъ другъ другу толковые совeтскiе люди. Никакого впечатлeнiя. Свои приполярные помидоры агрономъ принималъ совершенно всерьезъ. Мнe стало чуть жутко: боюсь я энтузiастовъ. И вотъ еще одинъ энтузiастъ. Для этихъ помидоровъ онъ своей головы не пожалeетъ -- это достаточно очевидно, но еще въ меньшей степени онъ позаботится о моей головe. Отъ агронома мнe стало противно и жутко. Я попытался было намекнуть на то, что на Днeпрe, Дону, Кубани, эти помидоры можно выращивать миллiонами тоннъ и безъ никакихъ электрификацiй, а мeста тамъ, слава Богу, хватаетъ и еще на сотни лeтъ хватитъ. Агрономъ посмотрeлъ на меня презрительно и замолчалъ. Не стоитъ-де метать бисера передъ свиньями. Впрочемъ, огурцами онъ меня снабдилъ въ изобилiи. КУРОРТЪ НА ВИЧКE Никакого барака для участниковъ спартакiады строить не пришлось. Въ Вичкe только что было закончено огромное деревянное зданiе будущей конторы совхоза, и я пока что прикарманилъ это зданiе для жилья моихъ спортсменовъ. Впрочемъ, тамъ оказались не одни спортсмены: спартакiады я все равно проводить не собирался и подбиралъ туда всякую публику, преимущественно по признаку личныхъ симпатiй, такъ сказать, "протекцiонизмъ". Мы съ Юрой оказались въ положенiи этакихъ Гарунъ-аль-Рашидовъ, имeющихъ возможность на общемъ фонe каторжной жизни разсыпать вокругъ себя благодeянiя полутора-двухъ мeсяцевъ сытнаго и привольнаго житья на вичкинскомъ курортe. Разсыпали щедро, все равно бeжать; чeмъ мы рискуемъ? Забирались въ траву, на мeсто нашего постояннаго "разложенiя", "разлагались" тамъ и выискивали: ну, кого еще? Помeщенiе уже было, фонды питанiя, и хорошаго питанiя, уже были выдeлены -- жалко было оставлять пустующими курортный мeста. Такъ, для медицинскаго надзора за драгоцeннымъ здоровьемъ тренирующихся я извлекъ изъ центральной чекистской амбулаторiи одного престарeлаго хирурга, окончательно измотаннаго лагернымъ житьемъ, и въ воздаянiе за это -- хотя тогда о воздаянiи я не думалъ -- я получилъ возможность подлeчить свои нервы душами Шарко, массажемъ, электротерапiей, горнымъ солнцемъ и прочими вещами, которыя въ европейскихъ условiяхъ влетаютъ, вeроятно, въ копeечку. Примeрно {362} такимъ же образомъ были извлечены двe машинистки управленiя ББК, одна изъ которыхъ отсидeла уже семь лeтъ, другая -- шесть. Вообще на Вичку переводились люди, которые рeшительно никакого отношенiя къ спартакiадe не имeли и имeть не могли. Всe мои предписанiя насчетъ такихъ переводовъ Поккалнъ исполнялъ неукоснительно и безъ разговоровъ. Имeю основанiя полагать, что за эти недeли я Поккалну осточертeлъ, и моя спартакiада снилась ему какимъ-то восьминогимъ кошмаромъ съ очками на каждой ногe. И если кто былъ обрадованъ нашимъ побeгомъ изъ лагеря, такъ это Поккалнъ -- какъ гора съ плечъ. Была только одна маленькая зацeпочка. Юра -- черезъ Хлeбникова -- отыскалъ семидесятилeтняго профессора геологiи, имя небезызвeстное и заграницей. Я рeшилъ рискнуть и пришелъ къ Поккалну. Даже латышская флегма тов. Поккална не выдержала: -- Ну, ужъ, позвольте, тов. Солоневичъ, это уже черезчуръ. Зачeмъ онъ вамъ нуженъ? Ему же шестьдесятъ, что онъ, въ футболъ у васъ будетъ играть? -- Ахъ, тов. Поккалнъ, вeдь вы сами же понимаете, что спартакiада имeетъ въ сущности вовсе не спортивное, а чисто политическое значенiе. Поккалнъ посмотрeлъ на меня раздраженно, но сдeлалъ видъ, что о политическомъ значенiи онъ понимаетъ все. Разспрашивать меня и, слeдовательно, признаваться въ обратномъ -- было бы неудобно: какой же онъ послe этого членъ партiи? Профессоръ въ полномъ изумленiи забралъ свои пожитки, былъ перевезенъ на Вичку, лежалъ тамъ на солнышкe, удилъ форель и съ совершенно недоумeннымъ видомъ спрашивалъ меня потомъ: -- Послушайте, тутъ, кажется, вы что-то вродe завeдующаго... Объясните мнe ради Бога, что сей сонъ значитъ? Объяснять ему -- у меня не было никакой возможности. Но въ воздаянiе за курортъ я попросилъ профессора выучить меня уженью форели. Профессоръ поучилъ меня дня два, а потомъ бросилъ. -- Простите, я выдвиженцами никогда не занимался... Извините, пожалуйста, но такой бездарности, какъ вы -- еще не встрeчалъ... Совeтую вамъ никогда и въ руки удочки не брать. Профанацiя! Юра въ своемъ новомъ чинe инструктора спорта медгорскаго отдeленiя ББК ОГПУ лазилъ по лагпунктамъ и потомъ говорилъ мнe: тамъ, на шестомъ лагпунктe, бухгалтерша одна есть... Кандидатура бухгалтерши подвергалась обсужденiю, и женщина изъ обстановки голоднаго двeнадцатичасоваго рабочаго дня, клопиныхъ бараковъ и всяческихъ понуканiй, не вeря глазамъ своимъ, перебиралась на Вичку... Я сейчасъ заплатилъ бы нeкоторое количество денегъ, чтобы посмотрeть, какъ послe нашего побeга Успенскiй расхлебывалъ мою спартакiаду, а Поккалнъ расхлебывалъ мой вичкинскiй курортъ. Во всякомъ случаe -- это былъ на рeдкость веселый перiодъ моей жизни. {363} НА САМЫХЪ ВЕРХАХЪ Мои отношенiя съ Успенскимъ, если и были лишены нeкоторыхъ человeческихъ черточекъ, то, во всякомъ случаe, нехваткой оригинальности никакъ не страдали. Изъ положенiя заключеннаго и каторжника я однимъ мановенiемъ начальственныхъ рукъ былъ перенесенъ въ положенiе соучастника нeкоей жульнической комбинацiи, въ положенiе, такъ сказать, совладeльца нeкоей жульнической тайны. Успенскiй имeлъ въ себe достаточно мужества или чего-то иного, чтобы при всемъ этомъ не дeлать честнаго выраженiя лица, я -- тоже. Такъ что было взаимное пониманiе, не очень стопроцентное, но было. Успенскiй вызывалъ меня по нeсколько разъ въ недeлю въ самые неподходящiе часы дня и ночи, выслушивалъ мои доклады о ходe дeлъ, заказывалъ и цензурировалъ статьи, предназначенныя для "Перековки", Москвы и "братскихъ компартiй", обсуждалъ проекты сценарiя о спартакiадe и прочее въ этомъ родe. Иногда выходили маленькiя недоразумeнiя. Одно изъ нихъ вышло изъ-за профессора-геолога. Успенскiй вызвалъ меня, и видъ у него былъ раздраженный. -- На какого чорта вамъ этотъ старикашка нуженъ? -- А я его въ волейболъ учу играть. Успенскiй повернулся ко мнe съ такимъ видомъ, который довольно ясно говорилъ: будьте добры дурака не разыгрывать, это вамъ дорого можетъ обойтись. Но вслухъ спросилъ: -- А вы знаете, какую должность онъ занимаетъ въ производственномъ отдeлe? -- Конечно, знаю. -- Ну-съ? -- Видите ли, тов. Успенскiй... Профессора X. я разсматривалъ въ качествe, такъ сказать, короннаго номера спартакiады... Самый ударный моментъ. Профессоръ X. извeстенъ въ лицо -- и не только въ Россiи, а, пожалуй, и заграницей. Я его выучу въ волейболъ играть -- конечно, въ его годы это не такъ просто. Лицо у него этакое патрiархальное. Мы его подкормимъ. И потомъ заснимемъ на кино: загорeлое лицо подъ сeдиною волосъ, почтенный старецъ, отбросившiй всe свои вредительскiя заблужденiя и въ окруженiи исполненной энтузiазма молодежи играющiй въ волейболъ или марширующiй въ колоннахъ... Вы вeдь понимаете, всe эти перековавшiеся урки -- это и старо, и неубeдительно: кто ихъ тамъ знаетъ, этихъ урокъ? А тутъ человeкъ извeстный, такъ сказать, всей Россiи... Успенскiй даже папиросу изо рта вынулъ. -- Н-не глупо придумано, -- сказалъ онъ. -- Совсeмъ не глупо. Но вы подумали о томъ, что этотъ старикашка можетъ отказаться? Я надeюсь, вы ему о... вообще спартакiадe ничего не говорили. -- Ну, это ужъ само собой разумeется. О томъ, что его будутъ снимать, онъ до самаго послeдняго момента не долженъ имeть никакого понятiя. {364} -- Т-такъ... Мнe Вержбицкiй (начальникъ производственнаго отдeла) уже надоeлъ съ этимъ старичкомъ. Ну, чортъ съ нимъ, съ Вержбицкимъ. Только очень ужъ старъ, вашъ профессоръ-то. Устроить развe ему дiэтическое питанiе? Профессору было устроено дiэтическое питанiе. Совершенная фантастика! ВОДНАЯ СТАНЦIЯ На берегу Онeжскаго озера была расположена водная станцiя Динамо. И въ Москвe, и въ Петербургe, и въ Медгорe водныя станцiи Динамо были прибeжищемъ самой высокой, преимущественно чекистской, аристократiи. Здeсь былъ буфетъ по цeнамъ кооператива ГПУ, т.е. по цeнамъ, устанавливаемымъ въ томъ допущенiи, что совeтскiй рубль равенъ приблизительно золотому -- иначе говоря, по цeнамъ почти даровымъ. Здeсь были лодки, была водка, было пиво. Ни вольной публики, ни тeмъ болeе заключенныхъ сюда не подпускали и на выстрeлъ. Даже мeстная партiйная, но не лагерная, аристократiя заходила сюда робко, жалась по уголкамъ и подобострастно взирала на монументально откормленныя фигуры чекистовъ. По роду моей дeятельности -- эта водная станцiя была подчинена мнe. Приходитъ на эту станцiю секретарь партiйнаго комитета вольнаго медгорскаго района, такъ сказать, мeстный предводитель дворянства. Приходитъ сюда, чтобы хоть бочкомъ прикоснуться къ великимъ мiра сего, и долго думаетъ: слeдуетъ ли ему рискнуть на рюмку водки или благоразумнeе будетъ ограничиться кружкой пива. Всe эти Радецкiе, Якименки, Корзуны и прочiе -- "центральные", т.е. командированные сюда Москвой -- работники, сытые и увeренные -- такъ сказать, чекистскiе бароны и князья. Онъ -- провинцiальный, захолустный секретаришка, которому здeсь, въ районe лагеря, и дeлать-то что -- неизвeстно. Хотя у него -- орденъ краснаго знамени: вeроятно, какiя-то заслуги въ прошломъ и въ достаточной степени каторжная жизнь -- въ настоящемъ, но онъ придавленъ массивами, столично-чекистской увeренностью и аристократически-пренебрежительными манерами какого-нибудь Якименки, который, проплывая мимо, посмотритъ на него приблизительно, какъ на пустое мeсто. А я, такъ сказать, отрепье соцiалистической общественности, хожу по станцiи въ однихъ трусахъ, и Якименко дружественно пожимаетъ мнe руку, плюхается рядомъ со мной на песокъ, и мы ведемъ съ нимъ разные разговоры: я обучаю Якименку плаванью, снабжаю его туристскими совeтами, со мной вообще есть о чемъ говорить, и у меня -- блатъ у Успенскаго. Предводитель дворянства чувствуетъ, что его какъ-то, неизвeстно какъ, обставили всe: и я -- контръ-революцiонеръ, и Якименко -- "революцiонеръ", и еще многiе люди. А зарeжутъ его какiе-нибудь "кулаки" гдe-нибудь на переeздe изъ глухой карельской деревни въ другую -- и его наслeдникъ по партiйному посту выкинетъ его семью изъ квартиры въ двадцать четыре часа. {365} Въ одинъ изъ такихъ жаркихъ iюньскихъ дней лежу я на деревянной пристани динамовской станцiи, грeюсь на солнышкe и читаю Лонгфелло -- въ англiйскомъ изданiи. Исторiя же съ этой книгой достаточно поучительна и нелeпа, чтобы не разсказать о ней. Управленiе ББК имeло прекрасную библiотеку -- исключительно для администрацiи и для заключенныхъ перваго лагпункта. Библiотека была значительно лучше крупнeйшихъ профсоюзныхъ библiотекъ Москвы: во-первыхъ, книгъ тамъ не растаскивали, во-вторыхъ, книгъ отсюда не изымали, и тамъ были изданiя, которыя по Москвe ходятъ только подпольно -- вродe Сельвинскаго -- и, наконецъ, библiотека очень хорошо снабжалась иностранной технической литературой и журналами, изъ которыхъ кое-что можно было почерпнуть изъ заграничной жизни вообще. Я попросилъ мнe выписать изъ Лондона Лонгфелло... Для того, чтобы московскiй профессоръ могъ выписать изъ заграницы необходимый ему научный трудъ, ему нужно пройти черезъ пятьдесятъ пять мытарствъ и съ очень невеликими шансами на успeхъ: нeтъ валюты. Здeсь же -- ГПУ. Деньги -- ГПУ-скiя. Распорядитель этимъ деньгамъ -- Успенскiй. У меня съ Успенскимъ -- блатъ. Итакъ, лежу и читаю Лонгфелло. Юра околачивается гдe-то въ водe, въ полуверстe отъ берега. Слышу голосъ Успенскаго: -- Просвeщаетесь? Переворачиваюсь на бокъ. Стоитъ Успенскiй, одeтый, какъ всегда, по лагерному: грязноватые красноармейскiе штаны, разстегнутый воротъ рубахи: "Ну, и жара"... -- А вы раздeвайтесь. Успенскiй сeлъ, стянулъ съ себя сапоги и все прочее. Два его тeлохранителя шатались по берегу и дeлали видъ, что они тутъ не при чемъ. Успенскiй похлопалъ себя по впалому животу и сказалъ: -- Худeю, чортъ его дери... Я посовeтовалъ ему мертвый часъ послe обeда. -- Какой тутъ къ чорту мертвый часъ -- передохнуть и то некогда!.. А вы и англiйскiй знаете? -- Знаю. -- Вотъ буржуй. -- Не безъ того... -- Ну, и жара... Юра пересталъ околачиваться и плылъ къ берегу классическимъ кроулемъ -- онъ этимъ кроулемъ покрывалъ стометровку приблизительно въ рекордное для Россiи время. Успенскiй приподнялся: -- Ну, и плыветъ же, сукинъ сынъ... Кто это? -- А это мой сынъ. -- Ага. А вашего брата я въ Соловкахъ зналъ -- ну и медвeдь... Юра съ полнаго хода схватился за край мостика и съ этакой спортивной элегантностью вскочилъ наверхъ. Съ копны его {366} волосъ текла вода, и вообще безъ очковъ онъ видeлъ не очень много. -- Плаваете вы, такъ сказать, большевицкими темпами, -- сказалъ Успенскiй. Юра покосился на неизвeстное ему голое тeло. -- Да, такъ сказать, спецiализацiя... -- Это приблизительно скорость всесоюзнаго рекорда, -- пояснилъ я. -- Всерьезъ? -- Сами видали. -- А вы въ спартакiадe участвуете? -- спросилъ Успенскiй Юру. -- Коронный номеръ, -- нeсколько невпопадъ отвeтилъ я. -- Короннымъ номеромъ будетъ профессоръ X., -- сказалъ Юра. Успенскiй недовольно покосился на меня -- какъ это я не умeю держать языка за зубами. -- Юра абсолютно въ курсe дeла. Мой ближайшiй помъ. А въ Москвe онъ работалъ въ кино помощникомъ режиссера Ромма. Будетъ организовывать кинооформленiе спартакiады. -- Такъ васъ зовутъ Юрой? Ну что-жъ, давайте познакомимся. Моя фамилiя Успенскiй. -- Очень прiятно, -- осклабился Юра. -- Я знаю, вы начальникъ лагеря, я о васъ много слышалъ. -- Что вы говорите? -- иронически удивился Успенскiй. Юра выжалъ свои волосы, надeлъ очки и усeлся рядомъ въ позe, указывавшей на полную непринужденность. -- Вы, вeроятно, знаете, что я учусь въ техникумe? -- Н-да... знаю, -- столь же иронически сказалъ Успенскiй. -- Техникумъ, конечно, халтурный. Тамъ, вы знаете, одни урки сидятъ. Очень романтическiй народъ. Въ общемъ тамъ по вашему адресу написаны цeлыя баллады. То-есть не записаны, а такъ, сочинены. Записываю ихъ я. -- Вы говорите, цeлыя баллады? -- И баллады, и поэмы, и частушки -- все, что хотите. -- Очень интересно, -- сказалъ Успенскiй. -- Такъ они у васъ записаны? Можете вы ихъ мнe прочесть? -- Могу. Только они у меня въ баракe. -- И на какого чорта вы живете въ баракe? -- повернулся ко мнe Успенскiй, -- я же предлагалъ вамъ перебраться въ общежитiе Вохра. Общежитiе Вохра меня ни въ какой степени не устраивало. -- Я думаю на Вичку перебраться. -- А вы наизусть ничего изъ этихъ балладъ не помните? Юра кое-что продекламировалъ: частушки -- почти непереводимыя на обычный русскiй языкъ и непечатныя абсолютно. -- Да, способные тамъ люди есть, -- сказалъ Успенскiй. -- А поразстрeливать придется почти всeхъ, ничего не подeлаешь. Отъ разговора о разстрeлахъ я предпочелъ уклониться. {367} -- Вы говорили, что знали моего брата въ Соловкахъ. Вы и тамъ служили? -- Да, примeрно такъ же, какъ служите теперь вы. -- Были заключеннымъ? -- изумился я. -- Да, на десять лeтъ. И какъ видите -- ничего. Можете мнe повeрить, лeтъ черезъ пять и вы карьеру сдeлаете. Я собрался было отвeтить, какъ въ свое время отвeтилъ Якименкe: меня-де и московская карьера не интересовала, а о лагерной и говорить ничего. Но сообразилъ, что это было бы неумeстно. -- Эй, Грищукъ, -- вдругъ заоралъ Успенскiй. Одинъ изъ тeлохранителей вбeжалъ на мостикъ. -- Окрошку со льдомъ, порцiй пять. Коньяку со льдомъ -- литръ. Три стопки. Живо. -- Я не пью, -- сказалъ Юра. -- Ну, и не надо. Вы еще маленькiй, вамъ еще сладенькаго. Шоколаду хотите? -- Хочу. И вотъ сидимъ мы съ Успенскимъ, всe трое въ голомъ видe, среди бeлаго дня и всякой партiйно-чекистской публики и пьемъ коньякъ. Все это было неприличнымъ даже и по чекистскимъ масштабамъ, но Успенскому, при его власти, на всякiя приличiя было плевать. Успенскiй доказываетъ мнe, что для умнаго человeка нигдe нeтъ такого карьернаго простора, какъ въ лагерe. Здeсь все очень просто: нужно быть толковымъ человeкомъ и не останавливаться рeшительно ни передъ чeмъ. Эта тема начинаетъ вызывать у меня легкiе позывы къ тошнотe. -- Да, а насчетъ вашего брата. Гдe онъ сейчасъ? -- По сосeдству. Въ Свирьлагe. -- Статьи, срокъ? -- Тe же, что и у меня. -- Обязательно заберу его сюда. Какого ему тамъ чорта. Это я черезъ ГУЛАГ устрою въ два счета... А окрошка хороша. Тeлохранители сидятъ подъ палящимъ солнцемъ на пескe, шагахъ въ пятнадцати отъ насъ. Ближе не подсeлъ никто. Мeстный предводитель дворянства, въ пиджакe и при галстухe, цeдитъ пиво, обливается потомъ. Розетка его "Краснаго Знамени" багровeетъ, какъ сгустокъ крови, пролитой имъ -- и собственной, и чужой, и предводитель дворянства чувствуетъ, что кровь эта была пролита зря... {368} -------- МОЛОДНЯКЪ  ВИЧКИНСКIЙ КУРОРТЪ Какъ бы ни былъ халтуренъ самый замыселъ спартакiады, мнe время отъ времени приходилось демонстрировать Успенскому и прочимъ чинамъ ходъ нашей работы и "наши достиженiя". Поэтому, помимо публики, попавшей на Вичку по мотивамъ, ничего общаго со спортомъ не имeющимъ, туда же было собрано сорокъ два человeка всякой спортивной молодежи. Для показа Успенскому провели два футбольныхъ мачта -- неплохо играли -- и одно "отборочное" легкоатлетическое соревнованiе. Секундомeры были собственные, рулетокъ никто не провeрялъ, дисковъ и прочаго никто не взвeшивалъ -- кромe, разумeется, меня -- такъ что за "достиженiями" остановки не было. И я имeлъ, такъ сказать, юридическое право сказать Успенскому: -- Ну вотъ, видите, я вамъ говорилъ. Еще мeсяцъ подтренируемся -- такъ только держись... Моимъ талантамъ Успенскiй воздалъ должную похвалу. ___ Домъ на Вичкe наполнился самой разнообразной публикой: какая-то помeсь спортивнаго клуба съ бандой холливудскихъ статистовъ. Профессоръ, о которомъ я разсказывалъ въ предыдущей главe, какъ-то уловилъ меня у рeчки и сказалъ: -- Послушайте, если ужъ вы взяли на себя роль благодeтеля лагернаго человeчества, такъ давайте ужъ до конца. Переведите меня въ какое-нибудь зданiе, силъ нeтъ, круглыя сутки -- галдежъ. Галдежъ стоялъ, дeйствительно, круглыя сутки. Я ходилъ по Вичкe -- и завидовалъ. Только что -- и то не надолго -- вырвались ребята изъ каторги, только что перешли съ голодной "пайки" на бифштексы (кормили и бифштексами -- въ Москвe, на волe, бифштексъ невиданное дeло) -- и вотъ, мiръ для нихъ уже полонъ радости, оптимизма, бодрости и энергiи. Здeсь были и русскiе, и узбеки, и татары, и евреи, и Богъ знаетъ, кто еще. Былъ молчаливый бeгунъ на длинныя дистанцiи, который именовалъ себя афганскимъ басмачемъ, былъ какой-то по подданству англичанинъ, по происхожденiю сирiецъ, по нацiональности еврей, а по прозвищу Чумбурбаба. Росту и силы онъ былъ необычайной, и {369} голосъ у него былъ, какъ труба iерихонская. Знаменитъ онъ былъ тeмъ, что два раза пытался бeжать изъ Соловковъ, могъ играть одинъ противъ цeлой волейбольной команды и иногда и выигрывалъ. Его жизнерадостный рыкъ гремeлъ по всей Вичкe. Чумбурбабу разыгрывала вся моя "малолeтняя колонiя" и на всeхъ онъ весело огрызался. Все это играло въ футболъ, прыгало, бeгало, грeлось на солнцe и галдeло. Болeе солидную часть колонiи пришлось устроить отдeльно: такой марки не могли выдержать даже лагерныя бухгалтерши... Мы съ Юрой думали было перебраться на жительство на Вичку, но по ходу лагерныхъ дeлъ нашъ побeгъ оттуда могъ бы очень непрiятно отозваться на всей этой компанiи. Поэтому мы остались въ баракe. Но на Вичку я ходилъ ежедневно и пытался наводить тамъ нeкоторые порядки. Порядковъ особенныхъ, впрочемъ, не вышло, да и незачeмъ было ихъ создавать. Постепенно у меня, а въ особенности у Юры, образовался небольшой кружокъ "своихъ ребятъ". Я старался разобраться въ новомъ для меня мiрe лагерной молодежи и, разобравшись, увидалъ, что отъ молодежи на волe она отличается только однимъ: полнымъ отсутствiемъ какихъ бы то ни было совeтскихъ энтузiастовъ -- на волe они еще есть. Можно было бы сказать, что здeсь собрались сливки антисовeтской молодежи -- если бы настоящiя сливки не были на томъ свeтe и на Соловкахъ. Такимъ образомъ, настроенiя этой группы не были характерны для всей совeтской молодежи -- но они были характерны все же для 60-70 процентовъ ея. Разумeется, что о какой-либо точности такой "статистики" и говорить не приходится, но, во всякомъ случаe, рeзко антисовeтски настроенная молодежь преобладала подавляюще и на волe, а ужъ о лагерe и говорить нечего. Сидeла вся эта публика почти исключительно по статьямъ о террорe и сроки имeла стандартные: по десять лeтъ. Въ примeненiи къ террористическимъ статьямъ приговора это означало то, что на волю имъ вообще не выйти никогда: послe лагеря -- будетъ высылка или тотъ, весьма малоизвeстный заграницe родъ ссылки, который именуется вольнонаемной лагерной службой: вы вашъ срокъ закончили, никуда изъ лагеря васъ не выпускаютъ, но вы получаете право жить не въ баракe, а на частной квартирe и получаете въ мeсяцъ не 3 рубля 80 копeекъ, какъ получаетъ лeсорубъ, не 15-20 рублей, какъ получаетъ бухгалтеръ, и даже не 70-80 рублей, какъ получалъ я, а напримeръ, 300-400, но никуда изъ лагеря вы уeхать не можете. Человeкъ, уже разъ попавшiй въ хозяйственную машину ГПУ, вообще почти не имeетъ никакихъ шансовъ выбраться изъ нея, человeкъ, попавшiй по террористическимъ дeламъ, -- и тeмъ болeе. Въ виду всего этого, лагерная молодежь вела себя по отношенiю къ администрацiи весьма независимо и, я бы сказалъ, вызывающе. Видъ у нея при разговорахъ съ какимъ-нибудь начальникомъ колонны или лагернаго пункта былъ приблизительно такой: "Что ужъ тамъ дальше будетъ -- это плевать, а пока что -- я {370} ужъ тебe морду набью". Психологiя, такъ сказать, "отчаянности"... Били довольно часто и довольно основательно. За это, конечно, сажали въ ШИЗО, иногда -- рeдко -- даже и разстрeливали (публика квалифицированная и нужная), но все же администрацiя всякихъ ранговъ предпочитала съ этимъ молоднякомъ не связываться, обходила сторонкой... Я, конечно, зналъ, что товарищъ Подмоклый среди всей этой публики имeетъ какихъ-то своихъ сексотовъ, но никакъ не могъ себe представить -- кто именно изъ всeхъ моихъ футболистовъ и прочихъ, подобранныхъ лично мной -- могъ бы пойти на такое занятiе. Затесался было какой-то парень, присужденный къ пяти годамъ за превышенiе власти. Какъ оказалось впослeдствiи, это превышенiе выразилось въ "незаконномъ убiйствe" двухъ арестованныхъ -- парень былъ сельскимъ милицiонеромъ. Объ этомъ убiйствe онъ проболтался самъ, и ему на ближайшей футбольной тренировкe сломали ногу. Подмоклый вызвалъ меня въ третью часть и упорно допрашивалъ: что это, несчастная случайность или "заранeе обдуманное намeренiе"? Подмоклому было доказано, что о заранeе обдуманномъ намeренiи и говорить нечего: я самъ руководилъ тренировкой и видалъ, какъ все это случилось. Подмоклый смотрeлъ на меня непрiязненно и подозрительно, впрочемъ, онъ, какъ всегда по утрамъ, переживалъ мiровую скорбь похмeлья. Выпытывалъ, что тамъ за народъ собрался у меня на Вичкe, о чемъ они разговариваютъ и какiя имeются "политическiя настроенiя". Я сказалъ: -- Чего вы ко мнe пристаете, у васъ вeдь тамъ свои стукачи есть -- у нихъ и спрашивайте. -- Стукачи, конечно есть, а я хочу отъ васъ подтвержденiе имeть... Я понялъ, что парнишка съ превышенiемъ власти былъ его единственнымъ стукачемъ: Вичка была организована столь стремительно, что третья часть не успeла командировать туда своихъ людей, да и командировать было трудно: подбиралъ кандидатовъ лично я. Разговоръ съ Подмоклымъ принялъ чрезвычайно дипломатическiй характеръ. Подмоклый крутилъ, крутилъ, ходилъ кругомъ да около, рекомендовалъ мнe какихъ-то замeчательныхъ форвардовъ, которые у него имeлись въ оперативномъ отдeлe. Я сказалъ: -- Давайте -- посмотримъ, что это за игроки: если дeйствительно хорошiе -- я ихъ приму. Подмоклый опять начиналъ крутить -- и я поставилъ вопросъ прямо: -- Вамъ нужно на Вичкe своихъ людей имeть -- съ этого бы и начинали. -- А что вы изъ себя наивняка крутите -- что, не понимаете вы, о чемъ разговоръ идетъ? Положенiе создалось невеселое. Отказываться прямо -- было невозможно технически. Принять кандидатовъ Подмоклаго и не предупредить о нихъ моихъ спортсменовъ -- было невозможно психически. Принять и предупредить -- это значило бы, что этимъ {371} кандидатамъ на первыхъ же тренировкахъ поломаютъ кости, какъ поломали бывшему милицiонеру, -- и отвeчать пришлось бы мнe. Я сказалъ Подмоклому, что я ничего противъ его кандидатовъ не имeю, но что, если они не такiе ужъ хорошiе игроки, какъ объ этомъ повeствуетъ Подмоклый, то остальные физкультурники поймутъ сразу, что на Вичку эти кандидаты попали не по своимъ спортивнымъ заслугамъ, -- слeдовательно, ни за какiя послeдствiя я не ручаюсь и не отвeчаю. -- Ну, и дипломатъ же вы, -- недовольно сказалъ Подмоклый. -- Еще бы... Съ вами поживешь -- поневолe научишься... Подмоклый былъ слегка польщенъ... Досталъ изъ портфеля бутылку водки: -- А опохмeлиться нужно, хотите стакашку? -- Нeтъ, мнe на тренировку идти. Подмоклый налилъ себe стаканъ водки и медленно высосалъ ее цeликомъ. -- А намъ своей глазъ обязательно нужно тамъ имeть. Такъ вы моихъ ребятъ возьмите... Поломаютъ ноги -- такъ и чортъ съ ними, намъ этого товара не жалко. Такъ попали на Вичку два бывшихъ троцкиста. Передъ тeмъ, какъ перевести ихъ туда, я сказалъ Хлeбникову и еще кое-кому, чтобы ребята зря языкомъ не трепали. Хлeбниковъ отвeтилъ, что на всякихъ сексотовъ ребятамъ рeшительно наплевать... На ту же точку зрeнiя сталъ Кореневскiй -- упорный и воинствующiй соцiалъ-демократъ. Кореневскiй сказалъ, что онъ и передъ самимъ Сталинымъ ни въ какомъ случаe не желаетъ скрывать своихъ политическихъ убeжденiй: за него-де, Кореневскаго, работаетъ исторiя и просыпающаяся сознательность пролетарскихъ массъ. Я сказалъ: ну, ваше дeло -- я предупреждаю. Исторiя и массы не помогли. Кореневскiй велъ настойчивую и почти открытую меньшевицкую агитацiю -- съ Вички поeхалъ на Соловки: я не очень увeренъ, что онъ туда доeхалъ живымъ. Впрочемъ, меньшевицкая агитацiя никакого сочувствiя въ моихъ "физкультурныхъ массахъ" не встрeчала. Было очень наивно идти съ какой бы то ни было соцiалистической агитацiей къ людямъ, на практикe переживающимъ почти стопроцентный соцiализмъ... Даже Хлeбниковъ -- единственный изъ всей компанiи, который рисковалъ произносить слово "соцiализмъ", глядя на результатъ Кореневской агитацiи, пересталъ оперировать этимъ терминомъ... Съ Кореневскимъ же я поругался очень сильно. Это былъ высокiй, тощiй юноша, съ традицiонной меньшевицко-народовольческой шевелюрой, -- вымирающiй въ Россiи типъ книжнаго идеалиста... О революцiи, соцiализмe и пролетарiатe онъ говорилъ книжными фразами -- фразами довоенныхъ соцiалъ-демократическихъ изданiй, оперировалъ эрфуртской программой, Каутскимъ, тоже, конечно, въ довоенномъ изданiи, доказывалъ, что большевики -- узурпаторы власти, вульгаризаторы марксизма, диктаторы надъ пролетарiатомъ и т.п. Вичковская молодежь, уже пережившая и революцiю, и соцiализмъ, и пролетарiатъ, смотрeла на Кореневскаго, какъ на человeка малость свихнувшагося, и только {372} посмеивалась. Екатеринославскiй слесарь Фомко, солидный пролетарiй лeтъ двадцати восьми, какъ-то отозвалъ меня въ сторонку. -- Хотeлъ съ вами насчетъ Кореневскаго поговорить... Скажите вы ему, чтобы онъ заткнулся. Я самъ пролетарiй не хуже другого, такъ и у меня отъ соцiализму съ души воротить. А хлопца размeняютъ, ни за полкопeйки пропадетъ. Побалакайте вы съ нимъ, у васъ на него авторитетъ есть... "Авторитета" не оказалось никакого. Я вызвалъ Кореневскаго сопровождать меня съ Вички въ Медгору и по дорогe попытался устроить ему отеческiй разносъ: во-первыхъ, вся его агитацiя -- какъ подъ стеклышкомъ: не можетъ же онъ предполагать, что изъ 60 человeкъ вичкинскаго населенiя нeтъ ни одного сексота, и, во-вторыхъ, если ужъ подставлять свою голову подъ наганы третьяго отдeла, такъ ужъ за что-нибудь менeе безнадежное, чeмъ пропаганда соцiализма въ Совeтской Россiи вообще, а въ лагерe -- въ частности и въ особенности. Но жизнь прошла какъ-то мимо Кореневскаго. Онъ нервными жестами откидывалъ спадавшiе на лицо спутанные свои волосы и отвeчалъ мнe Марксомъ и эрфуртской программой. Я ему сказалъ, что и то, и другое я знаю и безъ него, и знаю въ изданiяхъ болeе позднихъ, чeмъ 1914 годъ. Ничего не вышло: хоть колъ на головe теши. Кореневскiй сказалъ, что онъ очень признателенъ мнe за мои дружескiя къ нему чувства, но что интересы пролетарiата для него выше всего -- кстати, съ пролетарiатомъ онъ не имeлъ ничего общаго: отецъ его былъ московскимъ врачемъ, а самъ онъ избралъ себe совсeмъ удивительную для Совeтской Россiи профессiю -- астронома. Что ему пролетарiатъ и что онъ пролетарiату? Я напомнилъ ему о Фомко. Результатъ былъ равенъ нулю. Недeли черезъ двe послe этого разговора меня при входe на Вичку встрe