горького миндаля.
     - Лейтенант, -  скривился он, - ты когда говоришь что-нибудь, ты думай,
о чем ты  только  что сказал. У меня такое  чувство... что  ты  когда-нибудь
укараулишь  меня со  спущенными штанами  в  районе унитаза и объявишь, вот с
такой  же  счастливой  рожей, войну Японии. Я укакаюсь когда-нибудь от ваших
вводных, товарищ лейтенант.
     - Товарищ капитан второго ранга, - заспешил лейтенант, - я здесь ни при
чем, по вахте передали, с берега передали, - присочинил он.
     - Кто передал?
     - По вахте...
     - Кто с берега передал?
     Притертый к стенке лейтенант мечтал уйти невредимым.
     - Командир... видимо... - выдавил он.
     - Хе, - видимо, - хмыкнул старпом.
     "Вот командир, - подумал он, - салага, сынок  с мохнатой лапой, вот так
всегда: исподтишка позвонит, и  на крыло. Все  я,  все  везде я.  А награды?
Одних выговоров семь штук. Так, ладно".
     Старпом  сидел в  старпомах  уже семь лет и был по крайней мере на пять
лет старше командира.
     "Чойбалсан же умер", - подумал старпом.
     "Черт их знает в этой Монголии,  - подумал он еще. - сколько у них  там
этих Чойбалсанов".
     -  Так,  ладно, - принял он  волевое решение,  -  большая  приборка  по
подготовке к встрече.  Завтра  на подъеме флага форма два.  Офицеры в  белых
манишках  и  с  кортиками. Всех наших  "албанцев" сейчас расставить,  понял?
Кровь из носа! Я  сейчас  буду.  Красить, красить, красить, понял?  Если что
найду, размножалки оборву.
     Дежурный исчез,  а старпом отправился  обрадовать  зама.  Он представил
себе  физиономию  зама и  улыбнулся.  Старпом  любил нагадить заму прямо  на
праздничное настроение.
     "Сейчас  он  у  меня лозунг  родит", -  радовался  старпом. Собственные
мучения  представлялись  ему  теперь мелочью по  сравнению  с  муками  зама.
Старпом толкнул дверь, зам сидел спиной к двери и писал.
     "Бумагу пачкает, речью исходит, -  с  удовольствием отметил  старпом, -
сейчас он у меня напряжется".
     -  Сергеич, -  начал  он прямо  в острый замовский  затылок,  -  дышите
глубже, вы взволнованы. Сейчас я тебя обрадую. Только что с берега передали.
К нам завтра на  борт  прибывает маршал  Чойбалсан  со своей сворой. Так что
пишите лозунги  о дружбе  между нашими  флотами.  Кстати, твои "козлы" умеют
играть монгольский гимн?
     "Козлами" старпом называл корабельный духовой оркестр.
     С лица  зама  немедленно  сползло  вдохновение,  уступив место обычному
выражению.  Оп  вскочил,  заметался,  засуетился  и  опрокинул стул. Старпом
физически ощущал, как на его незаживающие раны каплет бальзам.
     - Я  в политотдел, - попал наконец в дверь зам. - Михалыч, -  кричал он
уже па бегу, - собери этих "козлов", пусть гимн вспоминают.
     Зам прыгнул в катер и уплыл, помогая руками.
     Через несколько минут взъерошенный  оркестр  на юте уже пытался сыграть
монгольский гимн  на память. Выходило  плохо,  что-то  среднее между вальсом
"Амурские волны" и "На сопках Маньчжурии". На корабле тем временем поднялась
кутерьма. Мыли,  драили, прятали грязь  и сверху красили,  красили, красили.
Старпом  был  везде. Он ходил, нагибался,  нюхал  воздух,  обещал  всем  все
оборвать, выгребал мусор крючком из труднодоступных мест и тыкал носом.
     Зам  вернулся  с лозунгами  и гимном.  Всю ночь  оркестр разучивал его.
Утром корабль сиял. За одну ночь сделали то, что не могли сделать за месяц.
     На подъем  флага построились  в  белых форменках. Офицеры - в кортиках.
Вошедший на палубу командир не узнал свою палубу,
     - Товарищ командир, - доложил старпом, маскируя торжество  равнодушием,
- корабль к встрече маршала Чойбалсана готов.
     Старпом  застыл  с  таким   видом,   будто  он  через   день  встречает
какого-нибудь Чойбалсана. Командир,  с поднятой кверху  рукой, секунд десять
изучал довольное лицо старпома.
     - Старпом,  какой к такой-то  матери Чойбалсан? Вы что, совсем уже, что
ли? Распустить всех, и по распорядку дня.
     В  эту минуту на корабль прибыли  два  представителя из политуправления
для оказания помощи по  встрече маршала Чойбалсана. У командира вмиг  отпали
все сомнения. Он бросился в катер и умчался к командующему.
     - Товарищ командующий,  - ворвался  он к начальству,  - ну что я всегда
последним узнаю?  Сейчас  ко мне  прибывает  Чойбалсан со своей сворой,  а я
вообще как белый  лист  бумаги.  Эти... из политуправления уже прискакали...
Что же это такое, товарищ командующий?
     -  Не  волнуйся,  сейчас разберемся... Какой Чойбалсан?  -  подскочил в
кресле командующий.
     Через  пять  минут белый  катер командующего, задрав нос, уже мчался на
всех парах к крейсеру. По дороге он обогнал шлепающую пьяным галсом в том же
направлении портовую шаланду.
     Старпом увидел подлетающий  катер и оглянулся вокруг с плакатным лицом.
Вот едут, наступил его час,
     "Все  время я, -  застонал он  про себя, - вот  где этот недоносок? Кто
сейчас этого члена монгольского встречать будет? Опять я?"
     - Играй, - махнул он "козлам", и "козлы" задудели.
     Вместо  "захождения" они сыграли подходящему  катеру  командующего гимн
Монголии.
     - Что это? - спросил командующий у командира крейсера.
     - А... Чойбалсан уже на борту... видимо, - обреченно ответил тот.
     Винтом по трапу, и командующий на палубе.
     - Где Чойбалсан?
     Шагнувший к нему дрожащий от нетерпения старпом  едва  сдержался, чтобы
не сказать что-нибудь монгольское.
     Недоумение еще висело над палубой, когда из-за борта послышалось тоном,
равняющим испанского гранда с портовой сукой:
     -  Эй, на крейсере,  принимай "Чойбалсана". И на  помытое тело крейсера
полетели куски потной баранины. Шаланда встала под разгрузку.

        ФОКУС

     ...Под дверью:
     - Товарищ Батонкин!!!
     - Да я не Батонкин, а Буханкин!
     - Вот я и говорю, товарищ Батонкин, это безобразие!..
     .............................................................................................................................................
     Дима Буханкин был здоров и годен только на подводную лодку. Только туда
и больше  никуда,  и подводная  лодка, вцепившись  в  него, как любовница  в
оступившегося мужа, как мышеловка в шакала, всегда  висела  на хвосте. Можно
было бежать, бежать  целый день, но  она  всегда  оставалась. Не  хотела его
отпускать. Уже десять лет. Какое глупое железо! Но однажды  хочется сказать:
"Нет!  Хватит!"  - хочется сказать!  А  что делает  подводник,  если  его не
пускают, а ему хочется сказать? Он пишет в рапорте все, что ему хочется.
     Хотеть не  вредно и, главное, не больно. Но заразительно. Заразительное
это дело - рапорты.
     Дима Буханкин писал. Долго, красиво, мучительно.  Старательно высовывая
язык: "Прошу меня тогда де-мо-би-ли-зо-вать!"
     Его рапорт прочитали быстро. Быстрей, чем он его изобразил. Прочитали и
расхохотались  ему в лицо. Дима никогда прежде  не видел, чтоб  кусок бумаги
мог так  развеселить. Подброшенный,  пополам порванный рапорт  он  еле успел
подхватить.
     В  таких   случаях,  прежде  чем  хохотать,  хорошо  бы  убрать  из-под
подводника всякие тяжелые,  тупые  предметы. Но  Дима,  как это ни  странно,
сдержался и сказал только: "Ну, есть!"...
     Как только  вечернее  солнце легло на воду  на Северном  флоте  и залив
добавил в прохладу запах гниющих водорослей, дежурный  по лодке офицер  Дима
собрал в центральном вахту  на отработку по борьбе  за  живучесть (чтоб  они
вспомнили, куда бежать). Собрал, проинструктировал  и, распустив по отсекам,
объявил начало отработки. Объявил, а сам  отправился к заместителю командира
по  политической  части, зачем-то ночующему на корабле. Перед  дверью  замка
Дима  надел   на   шею  дыхательный  аппарат,   вымазал  себе  рожу  заранее
заготовленным углем и попрыгал для пота.
     Отработка вахты разгоралась стремительно: "А-ва-рий-на-я тревога! Пожар
в восьмом!.." Дима подождал, чтоб разгорелось посильнее, попрыгал еще,  чтоб
получилось попотнее, и вломился в заму в каюту.
     Сан  Саныч Глоба,  боевой замполит, спал, свернувшись на  подушке,  как
бедный козленок, оставленный мамой.
     "Даже жаль гада", - подумал Дима и встряхнул зама, как варвар мумию.
     - Сан Саныч!
     - Га?!
     - Сан Саныч?
     Зам некоторое время сохранял форму подушки.
     - Пожар!
     Дима задышал горелым.
     -  Там пожар! В восьмом! Там люди не идут в огонь! Там горит! Я один! Я
побежал! - крикнул он уже на бегу и швырнул зама обратно на подушку.
     Зама тут же с нее сдуло. Возможность быстрого конца сделала его с  лица
зеленым.
     В центральный зам вбежал в трусах, волосато задрыгал, босоного зашлепал
и заорал болотной выпью так, будто сзади его ели вилкой:
     -  Встать!  Немедленно  в  огонь!  Все  в огонь! За мной!  Я приказываю
встать!
     Пока он бежал  до  центрального, Дима уже успел умыться и собрать вахту
для разбора учения. Вахта вытянула физиономии: учились, учились - на тебе!
     - Встать!
     Дима опомнился первым:
     - Так, трое, вот вы, взять его - он у нас глобнулся!
     Зама схватили и головой по ступенькам, как неразумную гориллу, потащили
в каюту. Там его связали и уложили.
     Зам сначала обомлел, а потом, даже связанный, хрипло плевался, сражался
и кричал:
     - Скотина!  Я  тебе покажу "глобнулся"! - но  потом  он затих и  обещал
вести себя хорошо. Утром Диму поволокли к начпо.
     - Товарищ Батонкин...
     - Я не Батонкин, а Буханкин.
     - Понятно. Ну, так объяснитесь. Что это такое? В чем дело?
     -  Шутка это, -  сказал  Дима. - Фокус. Пошутил я. А он и  обиделся. Но
ведь без шутки нельзя, понимаете? Вот если б я над  вами пошутил, вы бы тоже
обиделись?  А в войну?  Без  шуток на  передовой трудно было. Я читал. И над
замполитами шутили. И ничего. Все понимали. А как я добежал  раньше него, а?
И уже умыться успел. Вот, хотите, я вам сюда воду напущу? Хотите?
     Начпо невольно оглядел каюту: ниоткуда даже не капало.
     - При чем здесь вода?!
     - Это просто фокус такой, - Дима умоляющими глазами смотрел на начпо, -
понимаете,  фокус.  Закройте  глаза,  сосчитаете:   "И-раз,  и-два,  и-три",
откроете глаза  - и кругом вода. Вот по этот стол. Даже брюки замочите. Хотя
не замочите.  Просто  сядете повыше.  А  закроете опять глаза, сосчитаете до
трех - и воды  как не бывало. И сухо везде. Вот хотите? Вот если я вам такой
фокус покажу, вы меня простите?
     Вообще-то  авантюризм   не  свойственен   нашему   политотделу,  нашему
политотделу свойственно, скорее всего, любопытство.
     Начпо свернул свой коврик, положил его повыше, взял в руки нижние ящики
стола  и,  чтоб  не  замочить  штаны  и  бумаги,  сел  на  стол,  по-турецки
скрестившись,  закатил  глаза  и, покачиваясь, как мулла  па закат, затянул:
"И-и-и-раз!"
     При счете  "и-раз" Дима  пропал  из каюты со  скоростью вихря и  в одно
дыхание, с аварийным до пояса лицом, влетел к командиру дивизии.
     - Скорей! - завопил он дурным голосом. - Там начпо! Совсем уже! А то не
успеем!
     Командир  дивизии  выпрыгивал  из-за  стола  и  мчался  к  начпо  ровно
полсекунды.
     За это время Дима успел натараторить ему в спину:
     -  Вызвал меня  для беседы и вдруг  наклоняется ко мне, глаза вот такие
бешеные,  и говорит  шепотом,  сейчас,  говорит,  вода  здесь  будет,  надо,
говорит, спасаться. Влез на  стол и сидит там, а сам  все считает и считает.
Чего-то.
     Когда они ввалились к начпо, тот все еще сидел на столе в позе  лотоса,
обняв ящики, и, закатив глаза, занудно бредил: "И-и-и-три!"
     - Даниил Аркадьевич!
     - А?
     Есть на флоте минуты, когда тебя  удивляет вот это волосатое колченогое
напротив.
     - Что с вами?
     На начпо еще не сошло Божье озарение.
     - Так... ведь вода-а... должна... пойти... - потерянно тянул он.
     - Какая вода? Очнитесь!
     Начпо очнулся и захлебнулся хлынувшей злобой.
     Прямо со стола он позвонил начпо флотилии.
     - Этот Батонкин! - выл он в трубку. - То есть Буханкин!
     Диму уволили в запас через месяц.

        ЧУДОВИЩЕ

     В мичмане Саахове  было  шестьдесят килограмм живого веса при росте  от
пола один метр тридцать четыре сантиметра.
     Были люди в экипаже, которые мечтали его или  убить, или сдать живьем в
кунсткамеру Петра Первого.
     Своими  малюсенькими руками он  мог совершить  на лодке любую доступную
человечеству аварию. К  работе  он допускался  только  под наблюдением.  Без
наблюдения что-нибудь происходило.
     С начала  межпоходового ремонта  он брал в руки  гнутую трубу и ходил с
нею везде и всюду до конца ремонта,
     Так он был безопасен.
     - Где сейчас чудовище?
     - В первом. Там редуктор ВВД травит.
     - Он что, там один, что ли?
     - Да...
     - С ума все посходили. Он же сейчас убьется или пол-лодки разнесет.
     - Да что он, совсем дурной?..
     Чудовище отловили в тот момент, когда оно, прикусив язык, с вожделением
откручивало предохранительный клапан редуктора высокого давления - редуктора
ВВД; осторожное, как на минном  поле, миллиметр за  миллиметром оно крутило,
останавливалось, прислушивалось  ухом и опять  крутило, внимательно наблюдая
за всем этим своими малюсенькими, остренькими человеческими глазенками.
     С той стороны его караулило четыреста килограмм.
     - ПАРАЗИТИНА!!!
     Так никто из  людей еще  не орал.  Старшина команды дал ему грандиозную
затрещину и тут же влет, как по футбольному мячу, стукнул ногой по заду.
     Любому другому затрещина такой величины оторвала бы  голову, а удар  по
заду оторвал бы зад.
     - Убить меня хочешь?! - орал старшина. - Зарезать?! В тюрьму посадить?!
Мозги захотел на переборку?! Ну,  ладно тебя, дурака, убьет, черт с  ним, но
я-то за что страдаю?!
     Через минуту старшина уже сделал редуктор и успокоился.
     - Слушай, Серега, - сказал он, - лучше б тебя убило. Я вот так подумал,
честное  слово,  ну  сдал  бы  я  эту  несчастную десятку  на  погребение  и
успокоился навсегда. Сидел бы дома и знал, что все на свете хорошо: лодка не
утонула, ты - в гробу...
     Серега в этот момент сокрушался. В  этом он был большой мастер, большой
специалист. Вешал голову и сокрушался. Лучше него никто не сокрушался.
     Но иногда... иногда в  нем, как болезнь,  просыпалась первобытная жажда
труда, и тогда он  удирал  от всех, он исчезал из поля зрения  и приходил  в
свой отсек.  Он ходил  по пустому  отсеку  хозяином, человеком,  властелином
металла;  он ходил по отсеку и подходил к работе;  он подходил к работе, как
скрипач к скрипке перед извлечением из нее божественных звуков; он брался за
работу, делал ее и... взрывался.
     Однажды  взорвался компрессор: блок осушки веером разнесло в мелочь; на
палубе выгородки  на  каждом квадратном сантиметре  лежал  маленький  рваный
осколок.
     Блок  осушки  рванул у  Сереги  в руках,  но на нем  не было  ни единой
царапины: Серега был целенький, как в свой первый день.
     Лодку встряхнуло. Из  центрального и из других отсеков в первый  бежали
все кто мог.
     - Где чудовище? - спрашивали на бегу.
     -  В  первом!  -  отвечали  и  молотили  сильнее.  Навстречу  им  через
переборку,  как слоненок  из  слона, вылезал  Серега.  Он  встал  наконец  и
затрясся курдючным задом.
     Когда Серега отошел от потрясения, он  рассказал, как это все произошло
в его ловких ручонках. При этом он пользовался только  тремя  словами - "я",
"оно" и "вот".
     - Я - вот, - говорил он, и глаза его вылезали из орбит от пережитого, -
а оно - вот! Я - вот! А оно - вот!!!
     В конце концов его продали на берег.
     Ходили  продавать  всем  экипажем. Сначала предлагали  всем  подряд  за
бутылку спирта, но из-за  такой маленькой посуды его никто не брал.  В конце
концов сговорились за ведро, А потом еще добавили.
     Чудовище,  покорно сменив хозяев,  вздохнуло и,  обмякшее, осталось  на
берегу.
     А все остальные вздохнули и ушли в автономку.

        ОЗОН

     Науку  теперь  в   одиночку  не   делают.   Ее  теперь  делают  большим
количеством.  Вот  лежим мы  с Вовой  в каюте: он  на нижней полке,  я  - на
верхней, - а исследования наши продолжаются.  Мы с ним озон  посланы искать.
Померещилось  некоторым  линзоглазым, что  на подводных  лодках  этой  дряни
навалом, из-за чего они  и горят, сирые. Дебилизм,  конечно,  но что делать:
лучше меня на эту затею  никого  не нашлось. Как  только автономкой запахло,
так  у всех в нашей чудной  конторе, знаете ли, уши  завяли,  из  носа чернь
закапала, и гайморовы пазухи сейчас же протекли.  Вот я и корячусь теперь за
всех цитрусом. Это у меня двенадцатая автономка.
     Когда я в первую свою собирался, с нами тоже наука мечтала отправиться.
Прибыл какой-то хрен светозарный, влез он решительно в рубку, встрепенулся и
еще  чего-то  руками  хотел  сделать, но  как  только  он  прорубь  верхнего
рубочного люка  узрел, так ему сразу же как-то плохо стало: чуть в отверстие
не выпал - и  за сердце,  и на носилки, и с пирса  долой. Передал  мне через
кого-то чемодан со своими стеклянными глупостями - индикаторными  трубками -
и инструкцию на 127 листах, чтоб я не спал, не жрал, а только ходил и мерил.
По телефону проинструктировал меня и отъехал.
     Я  немедленно  вызвал своего мичмана Червякова,  который всегда потел в
преддверии работы, и назначил при нем себя  старшим научным сотрудником, его
-  младшим,  после  чего  поручил   ему  спустить  чемодан  с  этим  дерьмом
драгоценным внутрь прочного корпуса. Червяков отправился наверх, обвязал там
чемодан  веревками и  только  собирался его  в дырку  окунуть,  как  веревки
соскочили, чемодан вывалился, пролетел с веселым свистом метров двенадцать и
рассыпался по палубе. Трубок уцелело только три - и все, что удивительно, на
аммиак. Мы решили их на гальюне 3-го отсека  испытать. Там от аммиака просто
глаза  резало.  Зашли внутрь, дверь для приличия  прикрыли и  по  инструкции
через трубку все прососали,  а она показала, что аммиака нет. Мы тогда так в
отчете и отразили - аммиака нет!
     Вова,  между  прочим,  конструктор  подводных кораблей. Правда,  он  их
живьем  никогда не видел, только  на бумаге, а тут зашел  и обомлел - теперь
лежит и боится  за свою жизнь малоприятную, а мы  уже  в море  далеко. Часов
шесть как от пирса оторвались.
     Я ему говорю:
     -  Вова,  ты  за  свое тело волосатое  не  беспокойся.  Если эта лохань
Крузенштерна  тонуть начнет,  лежи  и  не  дергайся -  все  равно ничего  не
успеешь,  только  пукнуть: раздавит и свернет  в  трубочку,  а аппараты наши
индивидуально-спасательные,  вами,  между  прочим, изобретенные,  рассчитаны
только на то, что эта железная сипидра, утонув и не расколовшись, тихо ляжет
на грунт на глубине 100 метров, так что и искать его в отсеке не следует.
     Чувствую, Вова подо мной заерзал,  койка так и застонала жалобно. А для
меня это как ветерок для прокаженного. Я вдохновился и продолжаю.
     -  Если  пожар,  -  говорю,  -  ваши   же   придурки,   сам  понимаешь,
спроектировали все так, что у нас тут как в камере внутреннего сгорания; все
рядом: и горючее, и фитилек; так вот, если пожар, тоже бежать никуда не надо
-  на  морду  пристраиваешь  тряпочку,  смоченную  в собственных сиюминутных
испражнениях, потому что из-за дыма все равно ничего похожего  на противогаз
не найдешь, хоть держи  его все время возле рта; так вот, тряпочку, чтоб  не
першило,  на  носик  -  и  через   несколько  вздохов  вся  кровь  в  легких
прореагирует с окисью углерода, и заснешь ты, как младенец, навсегда.
     Вова опять подо мной - шур-шур, а я ему:
     -  А если,  -  говорю,  -  заклинка  рулей  на погружение,  держись  за
что-нибудь  ручками,  а  то еще  забодаешь какой-нибудь ящик,  а там - очень
ценные запасные части.
     Только я открыл  свой  рот, чтоб его еще чем-нибудь ухайдакать, как тут
же из "каштана" понеслось:
     - Аварийная тревога! Пожар в четвертом! Фактически! Горит...
     И тут же все оборвалось; что горит,  непонятно, и сейчас же топот ног -
туда-сюда    побежало-закричало-упало-встало-прибежало,   назад   на   дверь
бросилось.
     Чую: Вова вытянулся как струна или как тетива, я не знаю, лука, что ли,
-  и все вытягивается и  вытягивается,  скоро ногами в переборку упрется,  а
башкой чего-нибудь наружу продавит.
     Решаю его утешить.
     - Слушай, - говорю, - давай спать, а? Ну  чему там в 4-м гореть?  Это у
них  фильтр полыхнул или на горячую плиту у кока масло вылилось. Если они не
идиоты, то через минуту отбой тревоги. Хочешь поспорим, что так оно и будет?
Вот следи за временем.
     И Вова  полез за часами. Все-таки  великое  дело в такой момент  запять
человека чем-нибудь.
     Ровно через 50 секунд: "Отбой аварийной тревоги! Пожар потушен!"
     - Ну вот, видишь, - говорю я, - и ничего особенного.
     И  тут Вова стал шумно воздух из грудной клетки выпускать. Выдыхать  то
есть. И  так долго он выдыхал, что я за него даже беспокоиться начал; что он
там, цистерну г что ли, про запас набрал?
     - Фу! - выдохнул Вова. - Закурить бы.
     - Да я ж не курю. - говорю ему.
     - А я вот теперь курю, - сказал Вова. Потом он встал и вышел.
     "Пусть  погуляет, -  подумал я и повернулся  на  другой бок. - А вот мы
спать будем. Теперь еще долго-долго ничего не случится".
     А озон мы тогда так и не нашли, чтоб их всех закапало.

        ПРИШЛИ

     Лодка  пихнула  пирс.  Пришли...  В  рубке  пахнет  дохлой  рыбой.  Как
всегда... Мороз. Градусов  двадцать.  Ночь. Свежий воздух. Это вкусно, когда
свежий воздух...
     Другой мир. Не попадаешь в улыбки, в ответы... Мы не из этого мира.
     Построение без музыки и слов. Так лучше. На пирсе начпо.
     - Здр-рра-вст-вуй-те, товарищи подводники!
     - Здравия желаем...
     Мы всегда здороваемся негромко.
     - Благодарю за службу!
     - Служим...
     - Вам предстоит участвовать в учении... по загрузке продовольствия...
     Учение по... Учение тыла флотилии.  Кто только на  нас не учится, точно
мы  кролики. Интересно, по домам  сегодня отпустят  или  как? Скорее всего -
"или как", черт.
     - Учение начнется еще сегодня и продлится завтра и послезавтра...
     Очень хорошо...
     -  ...и  еще у  вас  два выхода в море на расширенные гидроакустические
испытания... для научных целей...
     Подводник   всегда  используется   расширенно,   как  некое   резиновое
изделие...
     - ...оргпериод...
     Пошли сладости.  Хочется работать в режиме  погремушки: череп толстый -
мозг   в   горошину;   идешь   и   гремишь.   Вот   были   бы   испытания...
гидроакустические. На-у-ка, слу-шай, как мы гремим.  Подводники... Про отдых
ни слова... А, вот, есть чуть-чуть...
     - Потом у вас отпуск до 20 марта. Отпуск за 1985 год.
     В декабре, значит, гонят. А долги?
     - ...а за 1983 год вам вернут в середине года... я вам это  могу твердо
обещать...
     Ну, если  у вас твердо...  Может,  и  вернут... а может, и  простят,  У
настоящего подводника отпуск кастрирован  с обеих сторон. Воруют, прощают...
Зимой, значит, отпуск. Зимой везде хорошо.
     Жены мерзнут на КПП. Скорее бы эта бодяга кончалась...
     Жена... Непривычно как-то... Тепло. Жена. Щека к щеке... Вспомнил - моя
жена... Почему-то смотрится в сторону. Наконец-то получилось: теперь  смотри
по-человечески - в глаза. Говорим, говорим...
     Смеяться   пока  не  получается...   а   вот,  получилось...  Автономка
кончилась...
     Пошла погрузка. Пять "камазов" продовольствия. Горы коробок.  Ни спать,
ни жрать - грузить! До упора! Упор у нас раздвижной, чтоб ему...
     Давай, давай, славяне! Нада! Навалились, оно провались!
     Ящики, ящики... ящики...
     - Меш-киии!  Мешки наверх! Банки... Пакеты... Сахар по палубе... за ним
мясо - в грязь, потом пойдет па котлеты...
     - Дер-жи! Кто в ЛЮКЕ?!! Какая сука на подаче?!!
     Семь ящиков с сахаром на одной веревке.
     - Порвется же!
     - Не порвется, закидаем по-быстрому - и спать!
     Чуть не улетел вслед за ящиками.
     - Па-ра-зи-ти-на! Гробнуться захотел?!!
     Семь ящиков сахара - сто пятьдесят кило.
     - Эй, наверху, полегче!
     - Не держат, суки!
     - Перестаньте бросать!
     - Я кому-то по роже сейчас настучу!
     Сахар  по  палубе. Пачки  хрустят  под  сапогами; банки, пакеты, почки,
рыба, компот - все это летит вниз, падает, бьется.
     Наколотый компот не идет из банки - замерз.
     Черт, пить хочется. Куда его теперь, наколотый? За борт!
     - Куда бросил?! Отогреть же можно - поставил  на трас (трансформатор) -
и пей!
     - Не сообразил.
     Погрузка. Всего будет пять "камазов", закидаем - и спать!
     Спать...
     День  с  похмелья.  Он  еле открывает  свои мутные глаза.  Хоть  спички
вставляй.
     Полярная ночь. Рассвет в двенадцать, а в два уже темень.
     Небритый. Бритый - значит, выспавшийся.
     Снег  валит.  На пирсе  гора  мусора,  занесенная  снегом;  затоптанные
коробки - погрузка идет.
     - Давай! Что стоим? Навались, ребята, скоро кончим!
     - Когда кончим! Конца не видать.
     -   Наверху!  Заснули,  что  ли?  Сволочи,  там  же  нет   никого!  Все
разбежались. Петров, ядрена корень!
     - Да что  я, один,  что ли, здесь буду, чуть что -  сразу Петров, а все
спят в каютах, как сурки.
     - Михалыч!  Играй большой  сбор!  Нужно пройтись  по  каютам  и шхерам!
Пинками поднимай...
     В каюте кто-то лежит; темно,  как у негра... с  пакетника клювик сняли,
сволочи, чтоб их не беспокоили. А мы их без света, за ноги - и на палубу...
     - Почему спим?!! Там люди уродуются, а у тебя здесь лежка? А ну встать!
     На пирсе  груда мусора, а завтра - в  море. Любовь к  морю  прививается
невыносимой жизнью на берегу.
     - Почему сбежали с  погрузки? Почему, я спрашиваю?! Так, в трюм его,  и
чтоб только уши торчали!..
     - Боль-ша-я-при-бор-ка!
     - Внимание по кораблю! Пришла машина за мусором! Вынести мусор!
     - "Вы-ни-ма-пие, вы-ни-ма-ние", эй, страшилище, вынеси мусор...
     - Говорят, за пять автономок теперь орден дают.
     - Это уже пять лет говорят, пусть они его себе на жопу повесят, а моя и
так блестит...
     ...Ночью матросы  напились и подрались. Утром пришел командир. Он вчера
тоже  успел  -  пьян  капитан.  Кэп  у  нас  с  недавних   времен  инициатор
соцсоревнования. И  вот теперь инициатива попала в  руки  инициатору.  Повел
моряков  на  гауптвахту. Как бы их там на губе вместе не оставили - еле лыко
вяжет. Прямо  из  отличников БП  и  ПП** БП и  ПП -  боевая  и  политическая
подготовка. - в алкоголики; из алкоголиков - в отличники. Такое у нас бывает
- флотская метаморфоза. А что делать? Не придумали еще средства для быстрого
снятия автономки  с организма, Спирт - самое надежное дело. Командир не спал
всю автономку -  вот теперь и отходит,  нервы. Долго сжимало - теперь  резко
отпустило, обычное дело...
     Вечером наука прибыла - целых три орла.
     Этих будем катать.
     Почему-то  пьяная  наша  наука.  Но  языком,  язва  владеет;  ишь   ты,
"научно-ис-седовательский", выговорил.
     Красавец мужчина.
     Исседователь!
     Нансен-Амундсен.
     Ис-седовать нас сейчас будет.
     Покоритель Арктики.
     Не упал бы по  трапу, хороняка. На палубе скользко -  говяжий жир, - не
упал бы.  Умрет еще на  боевом  научном  посту,  не доделает труд всей своей
жизни.
     Наш благополучно вернувшийся с губы в меру пьяный капитан встретился  в
центральном с в меру пьяным ученым.
     - Выкиньте его наверх, только пьяниц нам не хватало... выкиньте...
     -  Па-чу-мууу?  Я  прибыл  с науч-ными целями...  свяжите... меня  с...
этим... как его... ну, этим...
     - Сейчас  свяжу,  только  штаны сниму и  свяжу.  Разрешите обхезаться в
вашем высоком присутствии...
     Растащили, а то б побил капитан науку по роже... Через какое-то время в
центральном появляется никому не известный капитан:
     - Товарищи! Холодилку сделают, или мы сорвем эти мероприятия!
     - А ты кто такой? - оживает командир первого дивизиона.
     - Я из штаба.
     - Значит, только проснулись и сразу к нам?
     - Товарищи! С кем я могу здесь договориться!
     - С кем  угодно, только не со мной. Я -  пустое место, я  спать хочу...
лучше бы мы не приходили... лучше б сдохли сразу...
     Той же ночью мы ушли в море...
     Какое счастье...

        ПОРОСЯТА

     Свинья  Машка с образцового  подсобного  хозяйства,  предназначенная  в
конце концов для улучшения стола личного состава, белесо взирала на вылезших
из "газика" людей.
     Через всю  спину  у Машки  шла надпись:  "Северный флот". Надпись  была
нанесена  несмываемой  зеленой краской. Надпись  осталась  после  очередного
переназначения Машки:  в свое время Машку пометили, она должна была добавить
в дыхание прибывшей комиссии Северного флота запах перевариваемых отбивных и
помочь ей, комиссии, правильно оценить сложившуюся кругом ситуацию.
     Но в случившемся ажиотаже, среди мата и судорожных приготовлений, тогда
все   перепутали,  отловили  другую  свинью,  и   Машка  отпраздновала  свое
совершеннолетие,   а   когда  пришло   время   доложить;   ""Северный  флот"
опоросился", -  присутствующим  не  нужно  было  объяснять,  где  искать эти
сладкие попочки.
     Солнце весело играло на вершине навозного холма. Машка втянула воздух и
хрюкнула навстречу  очередной комиссии.  Этот волшебный звук  в  переводе со
свинячьего  означал  "Становись",  и рядом с Машкой  мгновенно  обозначились
двенадцать нетерпеливых поросячьих хвостиков.
     В один момент  Машка оказалась на земле, и поросята, завизжав и на ходу
перестроившись в две шеренги, бросились к ее соскам.
     После небольшой  трехсекундной  давки, которую можно было  бы  сравнить
только  с  вбрасыванием  в  общественный   транспорт,  обе   шеренги  упрямо
трудились.
     Перед  начпо  и  комбригом,  прибывшими обозреть  образцовое  подсобное
хозяйство, открылась широкая, мирная сосательная картина.
     Комбриг   улыбнулся.  Начпо   улыбнулся  вслед  за   комбригом.  Улыбка
начальства  передалась  по эстафете и  украсила  полусогнутый личный  состав
подсобного хозяйства.
     - Хороши! - сказал комбриг и ткнул пальцем. - Этого.
     - Да, - сказал начпо и тоже ткнул. - И этого.
     Светлее  майского дня сделалось  лицо заведующего,  когда он оторвал  и
поднес   начальству   двух  визжащих  поросят   для  утверждения   принятого
начальством решения.
     - Самые быстрые, - неуемно расцветая, резвился заведующий.
     -  Пометить!  -  сказал он  матросу и  передал ему  двух поросят  после
утверждения принятого решения, и кисть  художника замахала вслед  убывающему
начальству. На одной розовой спинке появилась надпись "Комбриг", на другой -
"Начпо".
     Со стороны казалось, что помеченные принялись сосать  Машку - "Северный
флот" гораздо исправнее.
     Когда  через несколько дней на свинарнике появилась очередная комиссия,
на этот раз народного контроля, двенадцатисосковая Машка вновь уставилась на
посетителей. Потом она понюхала воздух, хрюкнула и рухнула  как подкошенная.
Со  всех сторон к ней бросились исполнительные  поросята. Раньше всех успели
"Комбриг" и "Начпо".
     На глазах у изумленной комиссии поросята "Комбриг" и "Начпо", а за ними
и все остальные мощно и взахлеб сосали Машку - "Северный флот".

        ОРГАНИЗОВАННЫЙ ЗАЕЗД

     Организованный заезд -  это когда нужно  организованно заехать;  причем
все равно  куда: хоть - в морду,  хоть - в дом отдыха** После похода экипажу
должен предоставляться дом отдыха..
     Была  вторая  автономка в году,  и  с самого  начала  думали  только об
отпуске.  На докладах  командир  вытягивал шею по-змеиному  и шипел,  вращая
белками, как безумный мавр:
     - Шиш! Чужое горе! Шиш! Все  заедут только организованно. И чтоб  никто
не  подходил!  Послепоходовый  отдых  для   подводника  -  это  обязательное
мероприятие,  это  продолжение  службы,  служебная  командировка.   Туда  же
командировочный выписывают, а не отпускной. И передайте всем, чтоб перестали
ко  мне  лезть.  Не  успели оторваться от пирса,  а  уже подходят:  "Товарищ
командир, разрешите  на родину, можно мне вместо дома отдыха?" Шиш! Никто не
улизнет на родину. Все заедут только организованно.
     Командир Горюнов с мелкого детства, когда впервые укусил маму за палец,
имел прозвище Горыныч, или просто Змей.
     Личный  состав,  который  за  скользкость  экипажного характера  звался
"змеенышами", молчал и вздыхал.
     Дело в том, что подводник старается избежать организованного заезда. Не
любит  он  организованного  заезда.  Он  любит что-нибудь  неорганизованное,
внезапное, спонтанное, на  родину  он  любит. И всегда находятся отговорки -
жены, дети, сопли, пеленки.
     Но  теперь, но  в  этот раз -  все! Шиш в  этот раз! Все заедут  только
организованно. Сначала организованно - в дом отдыха, потом организованно - в
отпуск. И так будет всегда,
     Автономка закончилась, как и все в этом мире. Только пришли и не успели
привязаться, как тут же ушли на учение.
     Проживу ли я еще пятьдесят лет? Хочется прожить, хотя бы для того, чтоб
увидеть, как космонавты будут улетать в свой занюханный космос на заезженных
космических  кораблях, отчаливать,  закидывая  на  борт  последние  ящики  с
продовольствием, забывая скафандры на земле.
     И  только  прилетели  -  сразу  же  под руки, по  традиции, и на  стул,
бережно, как стеклянных. И корреспонденты,  бросающиеся к  ним как к родным:
"Как ваше самочувствие? Самочувствие у них хорошее, а как они соскучились по
травке? Вот  я  сейчас держу шнур микрофона и не могу! Как они сос-кучились!
Вы бы видели! Но они опять готовы..."
     А рядом уже разводит пары другой чудесный космический корабль, и камеры
стыдливо  отводят  свой  глаз  от  пронзительной сцены: один из  космонавтов
плачет  и надсадно, животно,  высоко кричит: "Неха-чу-у-у!!!" - и  старается
задержаться за кого-нибудь  руками, а его по траве, по той самой, по которой
он соскучился, вверх ножками, ко входу, и вот и перевернули, и уже под руки,
два   здоровенных  дяди,  переодетых   корреспондентами,  -   и  запихивают,
запихивают... и запихали...
     Но вернемся на пятьдесят лет назад. Сюда - туда, где подводники все еще
ходят  в  автономки, а космонавты все еще смотрят  по телевизору  у  себя на
орбите певцов и певчих и беседуют запросто с  родственниками и президентами.
У них все впереди...
     Отпуск! Мама моя, отпуск!  Ради  тебя  стоит жить! Ради  тебя подводник
готов дни и ночи целовать все равно кого, вылизывать все равно что и  кивать
все равно кому, работая в режиме жеребца, поршня, сторожа, пугала, говорить:
"Так точно, дурак!" - и предлагать себя.
     "Отпуск"  -  при  звуках этих выпадают рядами,  сердце замирает,  слезы
душат, слизь в носу,  и в горле  поперхнутость,  а  в животе нехорошо, как с
прошлогодней квашеной капусты.
     Отпуск, возьми меня к себе!
     Перед тем как убыть  в  отпуск,  а  равно как и в дом отдыха, подводник
сдает на время свой подводный корабль другому подводнику.
     После  сдачи корабля отпуск у всех  пошел с  25 декабря. Об этом  стало
известно только  29  декабря, да  и то не всем. А 12 января спланировали для
экипажа организованный заезд в дом отдыха.
     Деньги отпускные выдали только 5 января, потому что в  прошлом году они
кончились. А отпускные билеты?
     - Будут у меня! - командир завращал головой, выискивая недовольных. - Я
сам поеду в дом отдыха старшим. 9 января сбор у Дофа. Катер для нас заказан.
     Куда  же  офицер  денется  без  отпускного билета? Никуда не  денется -
покружит, поскулит да  и поедет  в  дом отдыха, и там уже, в  последний день
отдыха, его вызовут и вручат его отпускной - дуй на все четыре!
     9 января была сказочная  метель. Именно в такую метель пропал сказочный
мальчик Кей, и сказочная девочка Герда его замучилась потом разыскивать.
     В десять утра собрались у Дофа: жены, дети, коляски,  пеленки -  полный
комплект. Ждали командира, который вот-вот должен был подойти.
     Вера в будущее  падала с каждой  минутой.  Поезд  был в час ночи уже 10
января. Наконец  пришел  командир,  и через  двадцать  минут,  после  обмена
выражениями  через  телефонную  трубу,  стало известно,  что  катер, который
заказали  для экипажа давным-давно, внезапно, скоропостижно  ушел  куда-то с
какой-то комиссией.
     -  А  что  же вы  не поинтересовались? - сказала трубка на том  конце и
повесилась.
     Горыныч брякнул шапкой об пел  и, закатив глаза, покачиваясь с пятки на
носок, чуть слышно красиво завыл.
     - Найдите мне любое транспортное  средство,  - сказал он минорно, когда
закончил красиво выть.
     Некоторые из тех, что всю жизнь паслись на асфальте, скажут:
     - А чего же они не поехали на автобусе?
     -  Хи-хи, - скажем мы,  -  автобусы  в  нашей  тундре  тогда  с  трудом
водились.
     И  потом,  какие  автобусы  рядом  с военно-морской базой?  Дорог  нет,
метель, пурга, заносы, полярная ночь, северное сияние, росомахи...
     Через  часик   достали  воина-строителя   на   самосвале.   Вы   ездили
когда-нибудь  на  самосвале?  Нет,  не  в  кабине,  а  сверху,  когда  кузов
подпрыгивает подкирпиченным верблюдом, а ты стараешься  держаться  руками за
борта, приседая в остатках железобетона. Жаль, что не ездили.
     Когда воин-строитель вылез из своего самосвала, получилось незабываемое
зрелище:  капитан первого ранга и воин-самосвальщик говорили друг другу "ты"
и,  разгорячившись, пихались в  плечо с  криками: "Да  брось  ты...  Да  иди
ты...".
     Сторговались по пятерке с  носа. Он согласился  сделать только двадцать
ходок до того места, где водятся автобусы.
     - Запомнили? - спросил воин. - Только двадцать!
     Все запомнили, он повернулся к самосвалу, и началось: жены запихивались
и уминались в  кабине вместе с колясками  и детьми; двадцать первая жена зря
волновалась  -  ее   запихнули  вместе  с  двадцатой.  Кузов  самосвала  был
совершенно ни к чему не приспособлен, и мужья добирались самостоятельно.
     Через восемь километров жены  выбрасывались вместе с колясками и ждали.
Ветер и снег в несколько минут делали из  обычного  человека снежного. Мужья
бежали восемь километров бегом, и перед ними висели мокрые лица их жен.
     Автобус  пришел  ровно через  полчаса  после  того,  как  самый  дохлый
дотащился  до стаи.  И  в Кислую,  в  губу Кислую.  Вы  не  были  в  Кислой?
Прекрасная губа!
     Набитый желающими доверху портопункт влажно прел. Теплоход "Хабаров" не
хотел идти даже по туманному расписанию.
     Жаль, что  мы - подводники - никого не возим! Они б у меня  настоялись,
все  бы  толпились,  заглядывали  бы  в  глаза,  улыбались  бы  после  ночи,
проведенной  на креслах, - конфеты, шоколад, "поймите меня,  поймите", а я б
им:  "Хотите  -  плывите,  хотите -  летите, но  только сами.  Ну! Полетели,
полетели.. фанерами... холе-ры!"
     Не шел  "Хабаров".  Командир Горюнов шмякнул шапку об  пол  и застонал.
Бездомные собаки за окнами ответили ему дружным плачем, улетающим в пургу.
     Горыныча охватило бешенство. Ближайшим его  соратникам  показалось, что
он сейчас умрет,  вот здесь, на месте прямо,  подохнет: белки стали желтыми;
изо рта, утыканного зубами, с шипеньем  вылетел фонтан слюней. Народ  вокруг
расступился,  и  образовалась  смотровая  площадка, на  которой  можно  было
помахать  руками и ногами. Горыныч  тут же воспользовался и помахал, а потом
он сказал, озираясь, своим соратникам:
     - Добирайтесь как хотите, чтоб все были на вокзале! - сел в панелевоз и
уехал в метель.
     Как добирались,  неизвестно,  но двое  суток  в  вагоне  ехали  весело:
просыпались, чтобы что-нибудь выпить, и засыпали, когда заедали.
     Их встречал  полковник медицинской  службы из того  самого дома отдыха,
куда   они   собрались,  удивительно   похожий   на  любого  полковника   из
учебно-лечебного заведения.
     -  Товарищи!  - сказал  полковник,  когда все вокруг  него  сгрудились,
откашлявшись, чтоб лучше получилось.  - А  мы  вас принять не  можем,  у нас
батареи не в строю, и система разморожена. Мы же вам слали телеграммы.
     - Слали?
     Горыныч,  казалось, получил  в штаны  полную  лопату горячих углей.  Он
подпрыгнул к полковнику и сорвал с себя шапку.
     Никогда  не пуганный полковник  закрылся руками. Ему  стало нехорошо. И
даже как-то  отрыжисто ему стало.  Он  так растерялся, что с него тоже можно
было сорвать шляпу и ударить ею об пол.
     - С-С-С-ЛА-ЛИ?!! - зашипел Горыныч.
     Казалось, чуть-чуть еще - и  он начнет  откусывать у полковника все его
пуговицы. Одну за другой, одну за другой. Кошмарным усилием  воли он овладел
собой  и,  подобравшись к полковнику  снизу, уставился  ему в  нос,  в самый
кончик,
     - Но  вы на нас не  в претен-зи-и, ко-не-ч-но, - занудно, как кот перед
боем, протянул он.
     -  Нет-нет, что вы,  что  вы, - залопотал полковник  и  отгреб  от себя
воздух,
     - Все по домам! - повернулся Горыныч к своим, а когда он снова вернулся
к  на  секунду   оставленному   носу  полковника,  он  не  обнаружил  самого
полковника. Пропал полковник. Совсем пропал. Где ты, полковник? Ме-ди-ци-на,
ку-ку!

        ФОНТАННАЯ ЧАСТЬ

        ФОНТАННАЯ ЧАСТЬ

        <i>ПОЭМА
     </i>
     Ах, если б  вам  не лететь  за дикими гусями,  а сразу сбиться с пути -
так, чуть-чуть в сторону, в сторону. - то тогда, промчавшись над Мурманском,
а потом  еще над  несколькими столь же благими местами,  вы в  конце  концов
приземлитесь  на  одной  из  крыш  н