Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Константэн Григорьев
     Email: kastet682001(@)mail.ru
     WWW: http://www.okm.ru/
     Date: 29 Dec 2003
---------------------------------------------------------------

     Беседка.

     В полутуманной полумгле
     Или во мгле туманной
     Горит луна.
     Лимонный цвет в густом стекле
     Моей воды лиманной
     И зелень дна.
     Лепечут волны про свое;
     В беседке деревянной,
     Едва видна,
     Перчатка тонкая с ее
     Руки благоуханной
     Обронена.

     1988 год.
     Былое и думы.
     Вот опять в никуда указал
     Безнадежной влюбленности вектор,
     А когда-то я девушку знал
     Со значком "Молодой архитектор".
     Длинноногую фею любви
     Я увидел, гуляя в Кусково,
     И в глазах прочитал: "Позови".
     И позвал в ресторан "Три подковы".
     Улыбнулась она: "Погоди.
     Не нужны мне твои рестораны.
     Если нравлюсь тебе, приходи
     Завтра в церковь зачатия Анны".
     От названия бросило в дрожь.
     Почему, догадаться несложно.
     И она рассмеялась: "Придешь?"
     Я в ответ прошептал: "Если можно..."
     Белый камень на солнце сиял,
     Дуры-бабочки всюду порхали.
     Я едва за тобой поспевал -
     Мы всю церковь не раз обежали.
     Ты меня измотала вконец,
     В бок меня постоянно толкая:
     "Посмотри, какой фриз-бегунец!
     Луковичная главка какая!"
     А когда мы присели в тени,
     Я решил говорить напрямую.
     Снял очки и сказал: "Извини,
     Но сейчас я тебя поцелую".
     И увидел я сон наяву:
     Волосами ты только тряхнула
     И легла, усмехаясь, в траву,
     И футболку лениво стянула...
     Все в душе первернулось моей!
     Я увидел упругие груди,
     И кузнечики русских полей
     Застонали, запели о чуде!
     Сколько лет с того лета прошло...
     Где сейчас ты? услышь мои зовы!
     Почему я уверен светло,
     Что мы встретимся, встретимся снова?
     Не забуду я нашей любви -
     Как в траве ты кричала, нагая...
     Луковичные главки твои
     Снятся мне до сих пор, дорогая!
     Юный жар первобытных сердец
     Вновь нас кинет в объятья друг друга,
     Чтоб ты вспомнила бабочек луга,
     Золотую траву полукругом
     И могучий мой фриз-бегунец!

     1988 год.

     В.Р.И.О. или временно исполняющий обязанности.
     А я и не скрываю, что у меня есть ВРИО -
     двойник мой, биоробот, ну в точности как я.
     Я дал ему свой паспорт, мои он носит ФИО,
     с отчетом возвращается он на закате дня.
     Лежу я на диване, хочу унять зевоту,
     а ВРИО сообщает мне, где он побывал.
     Пока я спал, разнежась, он сбегал на работу,
     провел переговоры и денежек достал.
     Купил мне все, что нужно, успел везде, где можно,
     все строго по инструкции и строго по часам.
     Поскольку он - машина, успеть везде несложно,
     а люди все уверены, что он и есть я сам.
     Я говорю: "Ну что же, ты нынче молодчина,
     а я в твое отсутствие две песни сочинил.
     Ты понимаешь, творчество - вот главная причина,
     из-за которой я тебя и создал, и чинил.
     Быт или там работа - все это отвлекает
     от сочиненья песен, и прозы, и стихов.
     И творческую личность на поиски толкает
     таких, как ты, мой ВРИО, бесценных двойников.
     Есть у меня идея - тебе, мой верный ВРИО,
     помощника я сделаю - ну, ВРИО номер два.
     Вот, представляю, будет веселенькое трио -
     ты, я и твой помощник. Пусть вздрогнет вся Москва!
     Мы, трое Константэнов, теперь успеем всюду,
     я буду на концертах, как прежде выступать,
     но о деньгах и быте и думать я забуду...
     Хочу творить, и только! Ну, и побольше спать.
     Теперь тебя, мой ВРИО, я на ночь отключаю".
     Щелк - ВРИО застывает, блестят на нем очки,
     Я на него с улыбкой смотрю, напившись чаю -
     в нем бегают какие-то цветные огоньки.
     Стоит он, словно елка, и лишь гудит немножко.
     Я подбираю рифмы, склонившись над листом.
     И тут к нам из прихожей моя выходит кошка,
     дуреет, видя робота, шипит и бьет хвостом.
     1997 год.
     Богомол
     Прозрачный богомол в саду осеннем грезит.
     Сбылись мои мечты - я вами обладал.
     И вот мы пьем вино... Куда оно в вас лезет?
     Я сам бы так не смог - бокал, еще бокал!
     Да, я теперь любим, и вы мне говорите,
     Как я похорошел. А я ошеломлен:
     Вы курите к тому ж? О, сколь еще открытий
     Готовите вы мне, прелестная Мадлон?
     Два месяца назад вы скромницею были...
     Куда там до вина и лунного огня!
     И в толк я не возьму, ужели близость в силе
     В вас монстра разбудить и погубить меня?
     О, как унять ваш пыл? Но что ж, я мудр и молод;
     Я вышел на балкон и тихо с ветки снял
     Охотника на птиц - большого богомола,
     И опустил его в хрустальный ваш бокал.
     Вы замолчали, вы растерянно смотрели,
     Как шевелится он. И вдруг вы, как дитя,
     Заплакали... Мадлон! Ну что вы, в самом деле?
     Ведь я же пошутил... ведь это я шутя!
     Прижались вы ко мне, я целовал вам руки,
     И нежно утешал, и думал: вуаля...
     И чувствовал глаза, исполненные муки -
     То богомол на нас глядел из хрусталя.
     1988 год.

     (Из цикла "Прошлые жизни")
     Я в прошлой жизни был гитарой -
     ручною сборки, дорогой.
     Ведь мой родитель, мастер старый,
     нас делал, как никто другой.
     Как надо мною он трудился,
     как долго создавал меня!
     Точил, строгал, пыхтел и злился
     день ото дня, день ото дня.
     Он бесконечно что-то правил -
     но наконец я был рожден.
     И мастер петь меня заставил,
     довольно выслушав мой звон.
     И я был рад - какие звуки!
     Но в тот же вечер я попал
     из мастерской в чужие руки,
     чужою собственностью стал.
     Удел презренный, бестолковый!
     Хотя мне жаловаться грех:
     ценил меня хозяин новый,
     оберегал меня от всех.
     Повесил он меня на стенку -
     жаль, сам играть он не умел,
     но, выпив водки, на коленку
     меня он ставил и смелел:
     Мычал себе под нос невнятно
     и струнами перебирал.
     Потом подвешивал обратно
     и нежно тряпкой вытирал...
     А мне казалось - для фламенко,
     для страстных звуков создан я,
     для сцены! Ну, при чем тут стенка?
     Неужто в этом - жизнь моя?
     Хочу, чтобы на мне играли,-
     пусть рвутся струны к черту, пусть!
     Но лишь бы все, кто слышит, знали -
     во мне есть страсть, и боль, и грусть.
     Во мне есть краски, есть оттенки,
     созвучий целый миллион!
     Как страшно провисеть на стенке,
     когда для музыки рожден!
     И как-то, помню, я свалился
     вниз, от бездействия устав,
     и об пол сразу же разбился,
     и умер я, не прозвучав.
     А ты, певец, молчать не смеешь:
     ты должен петь, а не молчать,
     так петь, как только ты умеешь,
     и - в полный голос прозвучать!
     1998 год.
     Крупный выигрыш, или Протектор.
     Играл в рулетку до рассвета
     Один поэт - и вот те на!
     Сбылась, сбылась мечта поэта -
     Срубил он сорок штук грина.
     Запели ангелы над залом,
     Где повезло ему так вдруг.
     Он получил все деньги налом -
     Все в пачечках, все сорок штук.
     Как в сердце тут заколотилось!
     Поэт наш даже побледнел -
     Ему такое и не снилось...
     И он в машину тупо сел,
     В сопровождении охраны
     уехал прочь из казино,
     Домой, шатаясь, будто пьяный,
     Ввалился, начал пить вино,
     Потом, как сумасшедший, прыгал,
     Вполне понятно, почему, -
     Он деньги прятал, мебель двигал,
     Весь в бриллиантовом дыму.
     Мечтал: "Теперь куплю квартиру,
     Пожить себе я разрешу,
     Беситься я не буду с жиру,
     Но хоть проблемы все решу.
     А вдруг мне хватит и на дачу?
     На кругосветку и на джип?
     Во! На трехтомник свой потрачу!
     На портостудию! На клип!
     Во! Выпущу альбом убойный
     Из лучших песенок своих!
     О! Соберу гаремчик знойный
     Из девочек я ломовых!..."
     Поэт мечтал, уж засыпал он,
     Летел все дальше от земли...
     Тут три огромнейших амбала
     К его квартире подошли,
     В дверь постучались осторожно,
     Переглянулись и - опять.
     А что случилось дальше сложно,
     Словами, братцы, передать:
     Мусоропровод задымился,
     Оттуда вырвался огонь,
     И в мир ужасный зверь явился,
     Распространяя всюду вонь.
     Его глазища, как прожектор,
     Амбалов ослепили вмиг.
     Взревел он жутко: "Я - Протектор!
     Поэтовых поклонник книг!
     Ага, приперлись, суки, бляди,
     Поэта деньги отнимать?" -
     И начал зверь мочить, не глядя,
     Амбалов с воплем: "Твою мать!"
     Возможно, он перестарался -
     Двоим он бошки откусил,
     За третьим пять минут гонялся,
     Лупя со всех звериных сил,
     Да все по почкам и по яйцам...
     Короче, уложил бандюг,
     И заревел: "Пусть все боятся!
     Я - лишь поэтам лучший друг.
     Помог я выиграть поэту -
     Ведь я его стихи люблю.
     И вдруг здесь вижу погань эту -
     Козлы, дешевки, завалю!"
     Вдруг, с безобразною улыбкой
     На бородавчатом лице,
     Зверь обернулся синей рыбкой,
     Потом вдруг мухою це-це,
     Потом на сотни фей крылатых
     Рассыпался с глухим хлопком, -
     На сотни фей в злаченых латах, -
     И этот золотистый ком
     В квартиру к спящему поэту
     С хрустальным смехом просочась,
     Стал совершать там пируэты;
     А феи, за руки держась,
     Запели, зашептали разом:
     "Пиши, пиши, поэт, дерзай!
     Награды будут - пусть не сразу,
     Пиши, поэт, не унывай!
     Вот я, к примеру, добрый некто,
     Я за тобой давно слежу,
     Поэт, тебя я, твой Протектор,
     И защитю, и награжу!"
     Поэт в постели шевельнулся -
     Рой фей исчез, как быстрый взгляд.
     Поэт проснулся, улыбнулся
     Сказал: "О, Боже! Я - богат!"
     Протектор-2
     Один поэт пришел домой,
     Попил чайку, стал размышлять:
     "Вот мой успех - он только мой?
     Я сомневаться стал опять.
     Мне интуиция моя
     Подсказывает - кто-то есть,
     Кто сделал так, чтоб выжил я,
     Добился славы, смог процвесть.
     Кого же мне благодарить?
     О, этот кто-то, проявись!
     Хотел бы я тебя спросить,
     За что меня ты поднял ввысь?"
     Тут воздух задрожал вокруг
     И странно в люстре свет мигнул,
     Из ниоткуда как-то вдруг
     К поэту жуткий зверь шагнул.
     Он весь искрился и мерцал,
     Он безобразен был собой -
     На задних лапах он стоял,
     Покрытый склизкой чешуей.
     Зверь - полуящер, полухряк -
     Сопел, придя на этот свет;
     Воняло от него, да так,
     Что сразу нос зажал поэт.
     Зверь недовольно заурчал
     И завертелся весь волчком,
     Перед поэтом вновь предстал,
     Уже в обличии ином -
     Красавицей с букетом роз.
     Красавица открыла рот,
     Шепнула: "Кто я, был вопрос?
     Я - твой протектор, это вот.
     Я внешне - безобразный зверь,
     Но я стихи твои люблю,
     И зла не сделаю, поверь,
     Скорей спасу и исцелю.
     Я помогал тебе всегда,
     Поверив первым в твой талант.
     Ты - мой воспитанник, да-да,
     Мой друг, поэт и музыкант.
     Пусть я в аду почти живу,
     Но красоту люблю, пойми!
     Я сделал так, что ты в Москву
     Приехал, свел тебя с людьми.
     В Литературный институт
     Тебя пристроил, денег дал.
     Талант твой развернулся тут,
     Хоть обо мне ты и не знал.
     С пирушек пьяным ты домой
     Не на автопилоте шел -
     Я вел тебя, мой дорогой,
     Незримою дорогой вел.
     Спасал тебя от пьяных драк,
     Ты мог погибнуть сотни раз!
     Ценя твой дар, я сделал так,
     Что вот ты модным стал сейчас.
     Автографы ты раздаешь,
     Я - за спиной твоей стою,
     Пускай невидимый - ну что ж,
     Горжусь, стихи твои люблю.
     Но буду я карать и впредь
     Тех, кто мешает нам с тобой.
     Ты должен сочинять и петь,
     А я - я принимаю бой.
     Пиши! А вот тебе цветы -
     У вас такие не растут.
     Цветы за все, что создал ты.
     А мне пора, меня ведь ждут".
     Приняв от девушки букет
     И отойдя с ее пути,
     Немного оробел поэт,
     Но крикнул: "Как тебя найти?"
     Красотка, в зеркало войдя,
     В нем растворилась без следа.
     Раздался рев чуть погодя:
     "Как, как? Протектор мой, сюда!"
     Поэт, тряхнувши головой,
     Шатаясь, вышел на балкон.
     Какой закат плыл над Москвой!
     Поэт курил и думал он:
     "Да, интуиция моя
     Опять меня не подвела...
     Ну, развернусь отныне я!
     Во, начинаются дела!"
     1996 год.

     Мальчик чумазенький.
     Каждое утро, радостный, ты просыпаешься,
     теплой водою с песнями ты умываешься,
     ты заправляешь коечку, гладишь подушечку,
     сладкой истомой манят тебя потягушечки.
     А в это время западный мальчик чумазенький,
     с впалою грудью, чахнущий и грустноглазенький,
     катит свою в шахте с углем вагонеточку,
     чтоб получить вечером мелку монеточку.
     Каждое утро, гладкий, довольный, сияющий,
     в школе встречаешь добрых и верных товарищей,
     пахнет цветами светлая комната классная,
     нежно ерошит вихры твои солнышко ясное.
     А в это время западный мальчик горбатенький
     гробик несет, спотыкаясь, для младшего братика -
     он схоронил мать, отца, двух сестренок, трех дедушек,
     и все равно прокормить ему надо семь детушек.
     Ты каждый вечер ходишь гулять по Москва-реке,
     с девушкой милой, глаза у нее как фонарики,
     робко в любви объясняясь, за полную грудь берешь,
     шепчешь на ушко стихи и в аллейку ее влечешь.
     А другой мальчик с улыбкой бессмысленной жуткою
     возится в жалкой лачуге своей с проституткою,
     завтра ему чуть свет на работу опять вставать,
     как бы скорей закончить и завалиться спать.
     Школу закончив, может, ты станешь директором,
     или инспектором, или вообще архитектором,
     сытый, веселый, румяный и к людям внимательный,
     в ладушки будешь играть с женой привлекательной.
     Мальчик же западный, чахлый, забитый, запуганный,
     кашлять-чихать будет пылью противною угольной,
     а потерявши работу, в сиянии месяца
     в жалкой лачужке своей с облегченьем повесится.
     Будь же ты проклят, тот дяденька, что вдруг решил вести
     нашу Россию по западному тому пути!
     Очень обидно в трудах загибаться во цвете лет,
     черт знает чем заниматься, чтоб раздобыть обед.
     Вижу, на улицах наших уж проявляются
     дети чумазые, к гражданам так обращаются:
     "Дайте хотя бы копеечку, добрые, милые!"
     Только спешат мимо них люди хмурые, хилые...
     1994 год.

     Ж и в о т.

     Упрекают меня, что я толстеньким стал,
     что живот мой все больше и шире.
     Ох, бестактным друзьям повторять я устал:
     "Относительно все в этом мире..."

     Я покушать люблю, мне худеть как-то лень...
     Да и надо ли? Вряд ли, не стоит.
     На природу взгляните! Чем толще тюлень,
     тем скорее он самку покроет.

     Очень многие женщины любят таких,
     у кого есть брюшко, между прочим.
     Мы, в отличье от желчных субъектов худых,
     добродушны и часто хохочем.

     Конституция тела моя такова,
     что широк я в кости, а не тонок.
     Говорила мне мама святые слова:
     "Ты - не толстый, а крупный ребенок".

     Если б я занимался борьбою сумо,
     мне кричали бы: "Эй, худощавый!"
     Там, средь жирных гигантов, я был бы, как чмо,
     обделенный и весом, и славой.

     Я смотрю на себя - разве это живот?
     Нет, серъезнее нужно питаться...
     Вдруг борец из сумо на меня нападет
     и начнем животами толкаться?

     Я животик свой пухлый безмерно люблю...
     Что урчишь, моя радость? А, знаю.
     Ну, пойдем, дорогой, я тебя покормлю,
     а потом я с тобой погуляю.

     2000 год.
     Писать бы так, как Северянин...

     Писать бы так, как Северянин!
     Боюсь, однако, не поймут:
     Его язык немного странен
     и полон всяческих причуд.
     Вот как он пел любви экстазы,
     совсем забыв про тормоза:
     "О, поверни на речку глазы -
     я не хочу сказать: глаза..."
     Вот, рифму он искал к Роопсу,
     родив и строчку заодно:
     "Люби, и пой, и антилопься!"
     Свежо? Свежо, легко, смешно!
     Поклонниц он имел до черта,
     задумываясь в беге дней:
     "Ах, не достойны ли аборта
     они из памяти моей?"
     Он пел про "негные уроны"
     про шалости и про весну,
     чем вызывал у женщин стоны
     и обожания волну.
     Он всяческих похвал достоин,
     он говорил про жизнь свою:
     "Я не делец. Не франт. Не воин.
     Я лишь пою-пою-пою".
     Ведь до сих пор он интересен!
     Он написал - ах, Боже мой! -
     "Я так бессмысленно чудесен,
     что смысл склонился предо мной!"
     Бессмысленно чудесен, странен...
     Мы все ж склонимся перед ним -
     второй не нужен Северянин...
     Он был, как мы, неповторим.
     1997 год.

     Фантазии.
     Пытаясь как-то секс разнообразить,
     Громадное количество людей
     В постели любят тихо безобразить,
     Но - в свете неожиданных идей.
     Вот парочка, привыкшая друг к другу,
     Привычно мнет постельное белье:
     Супруг ласкает нежную супругу,
     Но думает совсем не про нее.
     Воображает он, трудясь, как пчелка,
     Что он - белогвардейский офицер,
     Она же - на допросе комсомолка,
     И ей к виску приставлен револьвер.
     И он ее насилует свирепо,
     И плачет комсомолка, и кричит,
     И юбка задралась на ней нелепо,
     И грудь одна из кофточки торчит...
     Супруга же сейчас воображает,
     Сама своей порочности дивясь,
     Что ей бандит кастетом угрожает
     И требует, чтоб срочно отдалась.
     Он - грубое животное, скотина,
     (Совсем не то, что муж ее, дохляк...) -
     Поймал ее на улице пустынной,
     Заставил делать так, потом - вот так...
     К нему спешат дружки его, бандюги,
     И все подряд насилуют ее...
     Супруги, возбужденные супруги
     Теперь куда активней мнут белье!
     Другая пара действует иначе -
     Друг друга мажут краской золотой,
     И друг за другом носятся по даче,
     Сверкая необычной наготой.
     Другая пара надевает маски
     И в масках это делает. Они -
     Как персонажи некой странной сказки,
     Двойной галлюцинации сродни.
     С изменчивой реальностью играя,
     Вдвоем скучать в постели так смешно.
     Фантазиям ведь нет конца и края,
     Не зря воображенье нам дано.
     Скажи подруге: "Нынче ты монашка,
     А я - немой садовник, хорошо?
     Ты без мужчин измучилась, бедняжка,
     Ты знаешь: у садовника - большой...
     Я сплю в траве, а ты ко мне подкралась,
     Перекрестилась, юбки задрала..."
     Примерно так... Но, впрочем - это малость,
     Фантазиям подобным нет числа!
     Твоя подруга может быть царицей,
     Нимфеткой, гейшей, чудом красоты,
     Дешевой проституткой, светской львицей, -
     Да, словом, всем, что хочешь видеть ты.
     Взгляни в глаза подруге - как мерцают!
     Так вот он, здесь, искомый идеал!
     И в ней черты - о, чудо! - проступают
     Всех женщин, о которых ты мечтал.
     Ее улыбка - точно, без ошибки,
     улыбка всех, в кого ты был влюблен...
     Ты разгляди в единственной улыбке
     Улыбки сотен женщин всех времен.
     1999 год.
     Я - председатель Клуба кошководов...

     Я - председатель Клуба кошководов.
     По воскресеньям, в девять сорок пять,
     Съев пару холостяцких бутербродов,
     Иду в Дом пионеров председать.
     Там ждут меня нарядные детишки -
     Я открываю дверь, веду их в зал
     И важно им надписываю книжки,
     Которые о кошках написал.
     Потом приходят девочки постарше...
     Но прежде чем войти, всегда оне
     На лестничном покуривают марше,
     Хохочут и болтают обо мне.
     Одна из них мне часто помогает:
     Читает вслух, стирает мел с доски
     (И носит свитера, что облегают
     Ее грудей торчащие соски).
     Она со мной заигрывает, ясно,
     Чтобы потом смеяться надо мной.
     Бандитка! ведь не знает, как опасно
     Мужчину вызывать на ближний бой.
     Однажды я читал о свойствах случки,
     И ручка закатилась к ней под стол...
     Я шарил в темноте, но вместо ручки
     Божественную ножку я нашел.
     С тех пор моя красавица другая:
     Разглядывает пристально меня,
     До крови рот насмешливый кусая
     И от подруг событие храня.
     Под Новый год мы залу украшали
     Стеклянными шарами, мишурой,
     Я чувствовал: подружки ей мешали,
     Она была мысленками со мной.
     И пробил час! она пролепетала:
     "Я, кажется, забыла в клубе шарф..."
     И музыка любви затрепетала
     Над нами голосами сотен арф.
     И в сумрак мы вошли уединенный:
     Она стянула молча джемпер свой,
     Легла на стол... Я замер, оглушенный
     Невинной, огуречной чистотой.
     Потом, открыв глаза, мы созерцали
     Украшенный флажками потолок,
     Кругом огни загадочно мерцали,
     За окнами поблескивал снежок.
     Я размышлял, чем кончится все это:
     Быть может, я с работы полечу,
     Уж больно молода девица Света,
     Хоть я ее молчанье оплачу.
     А впрочем, нет, есть способ понадежней:
     Магические древние слова
     Произнести как можно осторожней...
     Воспользуюсь... имею все права...
     И произнес! и комната качнулась!
     Прошелестел в тиши хрустальный звон,
     Возлюбленная кошкой обернулась,
     Мяукнула и выбежала вон!
     Ну что ж, ступай... Я все тебе прощаю,
     Хоть буду жить, страдая и любя.
     Всегда я женщин в кошек превращаю,
     Чтоб не скомпрометировать себя.
     Иду по коридорам величаво,
     Огнем нездешним, праведным объят,
     И кошки вслед за мной бегут оравой,
     И стонут, и чихают, и кричат.
     1990 год.
     * * *
     Ты заболела - пульс остановился, -
     Лечил тебя какой-то коновал,
     Я под твоими окнами молился,
     Чтоб кризис поскорее миновал.
     Зима блистала царственным нарядом,
     Был город в эти дни похож на торт,
     А я не мог побыть с тобою рядом -
     Я был студент, я беден был и горд.
     Мне не забыть, как вечером однажды
     Ты подвела меня к своей maman:
     "Вот юноша моей духовной жажды,
     Все остальное - розовый туман!"
     Мамаша отвела тебя в сторонку
     И по-французски стала укорять.
     Тут я ушел. Ты кинула вдогонку
     Пленительное: "Милый, завтра в пять..."
     Да, ты хотела легкого скандала,
     Тебя, наверно, выпорол отец...
     Но на катке ты вскоре вновь сияла,
     И звездный над тобой сиял венец.
     О, как ты в поцелуе трепетала!
     Как нравилось тебе изнемогать!
     Ты к тайне тайн меня не подпускала,
     Но позволяла грудь поцеловать.
     И нежные девические груди
     Пред зеркалом ты гладила потом...
     И вдруг слегла в стремительной простуде -
     И разделил нас черный водоем.
     Вот вышел доктор. Вот остановился.
     Вот снял пенсне. Неужто плачет он?
     "Что с Катей, доктор ?" - он перекрестился
     И молча протянул мне медальон.
     "Что это?" - "Если вас она любила,
     Вам лучше знать... Молитесь за нее." -
     "Вы врете, доктор!" - "Юноша! мой милый,
     Мужайтесь! и - какое тут вранье...
     Хотите слышать мненье человека,
     Который знает суть добра и зла?
     Пусть правда умерла в начале века,
     Но Красота - сегодня умерла! " -
     Сказал и растворился в полумраке...
     Я выслушал с усмешкой этот вздор
     И подмигнул случайному зеваке,
     Который наш подслушал разговор.
     Смутился и ушел ночной прохожий,
     А я сверкнул железным коготком,
     И в книжечке, обшитой черной кожей,
     Поставил крест на имени твоем.
     Довольный неожиданным успехом,
     Нарисовал в цветах и лентах гроб,
     И прежде чем уйти, швырнул, со смехом
     Твой медальон в серебряный сугроб.
     1991 год.

     Меня ты пылко полюбила...

     Меня ты пылко полюбила,
     Мечтала стать моей женой,
     И часто розы мне дарила,
     Встав на колени предо мной.

     Мои ты целовала руки,
     Шептала: "Милый, стань моим!", -
     А я зевал с тобой от скуки,
     Приветлив, но неумолим.

     Меня домой ты провожала,
     Несла тяжелый мой портфель,
     От хулиганов защищала,
     Мечтая лечь в мою постель.

     Тебе давал я обещанье
     Любви твоей не забывать,
     Но только в щечку на прощанье
     Себя давал поцеловать.

     В подъезде часто ты смелела,
     Стремилась дальше ты зайти,
     Пощупать ты меня хотела,
     Но я шипел: "Пусти, пусти!".

     Тянулась ты ко мне руками,
     Но от тебя я убегал,
     "Давай останемся друзьями", -
     тебе я сверху предлагал.

     Ты уходила с горьким стоном,
     Но не совсем, а лишь во двор -
     Петь серенады под балконом
     О том, что мой прекрасен взор.

     Как я капризничал упрямо!
     В кино меня ты позвала,
     Я ж прокрутил тебе динамо,
     В метро ты зря меня ждала.

     Ты снова назначала встречи,
     Мне покупала шоколад,
     Я приходил порой на встречи
     И делал вид, что очень рад.

     Ты посвящала мне сонеты,
     Меня поила в кабаках,
     Дарила кольца мне, браслеты,
     Порой носила на руках,

     И что ж? Я поневоле сдался -
     Сбылись, сбылись твои мечты,
     Вдруг стоя я тебе отдался,
     И ахнула от счастья ты.

     И я сказал тебе: "Ну, ладно...
     Теперь мы будем вместе, да?
     Помучал я тебя изрядно,
     Но ты мне нравилась всегда.

     Наш брак с тобою - неизбежность,
     Мы вскоре сдружимся вполне.
     Твоя настойчивая нежность
     Внушила уваженье мне.

     Теперь ты за меня в ответе,
     Ведь понял я, что, может быть,
     Никто не сможет в целом свете
     Меня так пылко полюбить".

     2003 год.


     Ты надругалась надо мною...

     Ты надругалась надо мною
     И заявила мне: "Ха-ха!
     Не стану я твоей женою,
     Найду другого жениха!

     Я секса просто захотела.
     От разных слышала я баб,
     Что каждая тебя имела
     И что на передок ты слаб.

     Ты был мной резко обнаружен,
     Мне быстро дал, как идиот.
     А мне ведь муж такой не нужен,
     Который бабам всем дает.

     Прощай и, слушай, вытри слезы.
     Пойду-ка я, махну стакан..."
     Я лепетал: "А как же розы?
     Выходит, это был обман?".

     К себе в квартиру я пробрался,
     А ты ушла с ухмылкой прочь.
     Обманутый, я разрыдался,
     В подушки плакал я всю ночь.

     Сказали утром мама с папой:
     "Ты что ж, сынок, позоришь нас?
     Смотри в глаза! И в суп не капай
     Слезами из бесстыжих глаз.

     Все говорят, что ты гулящий,
     Что ты не девственник уже,
     Что с каждой дрянью завалящей
     На нашем куришь этаже.

     Кроме любви и модных тряпок,
     О чем ты думаешь, дебил?" -
     Взревел отец и, снявши тапок,
     В меня им ловко запустил.

     Я тут же из квартиры смылся,
     Побрел куда глаза глядят.
     Зачем так папа рассердился?
     Ну в чем же, в чем я виноват?

     Сравню любовь с хрустальной чашей.
     Зачем в любовь мою плевать?
     Кто на двери железной нашей
     Писал смолой: "Живет здесь блядь"?

     Не та ль, что хвалится подругам
     Победой быстрой надо мной?
     Теперь я убегу с испугом
     От их компании хмельной.

     И пусть они мне вслед гогочут,
     И пусть подстилкою зовут,
     Мое сердечко все же хочет
     Любовь дарить и там, и тут.

     Но опозорен, смят и брошен,
     Бреду один через пустырь.
     Мне этот мир жестокий тошен,
     Уйду я нынче в монастырь.

     Средь позолоты и лампадок
     Забудусь, успокоюсь я,
     И станет дорог мне порядок
     Расчисленного бытия.

     Мне мудрые там скажут речи,
     Мне поднесут Христову кровь,
     И пусть оплакивают свечи
     Мою разбитую любовь.

     Пусть вспомнит злая та девчонка
     Мое паденье, мой позор,
     И то, как я смеялся звонко,
     И светлый мой лучистый взор.

     2003 год.

     Про мою любимую.

     Моя любимая прекрасна -
     Два уха у нее, два глаза,
     Нос между глаз, под носом - губы,
     На голове есть волоса.
     Она плечами водит страстно,
     Грудями и частями таза,
     Есть в ней и маточные трубы,
     Есть и другие чудеса:

     Вот яйцевод, предвестник счастья,
     Вот кровь по венам к мозгу мчится,
     Вот, крепко сшит и ладно скроен,
     Скелет пленительный ее.
     Крестец на месте и запястья,
     Лопатки, ребра и ключицы,
     Он из двухсот костей построен,
     И все это мое, мое!

     Мои гортань и селезенка,
     Язык и ротовая полость,
     Фолликулы, желудок, почки,
     Трахея, бронхи, пищевод.
     Как все устроено в ней тонко,
     И как ей свойственна веселость!
     Любимой я купил цветочки,
     Она со мной гулять идет.

     Она щебечет что-то... Боже!
     Соматотип долихоморфный
     В любимой мне так симпатичен,
     Что я целуюсь долго с ней.
     Мы с нею разные, так что же?
     Соматотип мой - брахиморфный,
     Но то, что я гиперстеничен,
     Любимой нравится моей.

     К тому же я хорош собою:
     Два уха у меня, бородка,
     Нос посреди забавной рожи,
     Очки надеты на глаза.
     К любовному готов я бою -
     В портфеле есть вино и водка,
     Мой шланг со мной, и клубни - тоже,
     И Куперова железа.

     Сегодня мы с моей любимой
     Весь день хотим совокупиться.
     Так нам природа повелела,
     Против природы не попрешь.
     Жизнь силою непобедимой
     В экстазе нас заставит слиться,
     Два наших, крайне сложных, тела
     В одно вдруг превратятся. Что ж,
     Не нам разгадывать загадки
     Вселенского мироустройства
     Займемся лучше важным делом,
     Что полюбил я всей душой.
     Мы просто вместе ляжем спатки,
     Чтоб изучать оргазма свойства.
     Двум особям половозрелым
     Сегодня будет хорошо.

     Все, все в любимой интересно -
     Живот, и груди, и ключицы,
     Глаза, и ножки, и запястья,
     а также тайна тайн ее.
     К любимой я прижмуся тесно,
     Непоправимое случится,
     И я вскричу тогда от счастья:
     Ах, это все мое, мое!

     2003 год.

     СЧАСТЬЕ (эти стихи нужно петь).

     Я к дому Вашему примчал автомобильно -
     На день рожденья Ваш я прибыл пунктуально,
     И торт вручил Вам, улыбаясь инфантильно,
     И в зал прошел, где все шумело карнавально.

     Я сел за стол, где было людно и бутыльно,
     И все глазел на Вас - смеялись вы хрустально,
     В колье из жемчуга Вы выглядели стильно,
     И вдруг я понял, что влюбляюсь в Вас тотально.

     Мои соседи гоготали так дебильно,
     Так безобразно ели, так шутили сально,
     Что посуровел я, напрягся очень сильно,
     Но Вы сказали через стол мне: "Все нормально!".

     Потом спросили: "Как Вам пишется? Стабильно?
     А не хотите почитать нам музыкально?"
     И я кивнул, и стал читать стихи обильно,
     Жестикулируя эффектно-театрально.

     Иные гости сразу замерли субтильно,
     Другие кушать продолжали машинально.
     Сосед мой справа ухал как-то замогильно,
     Сосед мой слева заорал: "Конгениально!".

     Вы подошли ко мне, шепнули сексапильно:
     "Не уходите, я сегодня уникальна...",
     Когда же ночью гости расползлись рептильно,
     Вдвоем остались мы, нам стало сексуально.

     Вдвоем остались мы - и вспыхнули фитильно,
     И зарычал тогда от страсти я брутально,
     И обхватил я Вас за талию горилльно,
     И потоптались мы с минуту вертикально,

     Потом упали за тахту, где было пыльно,
     И очень скоро осмелели максимально:
     Я совершал движенья сладкие бурильно,
     Вы удовлетворить смогли меня орально.

     Потом мы в ванную пошли, где стало мыльно,
     Потом, обнявшись, мы уснули моментально...
     А утром Вам я заявил: "Люблю Вас сильно,
     И это чувство, уверяю Вас, кристально!

     Я не хочу умчать от Вас автомобильно,
     Давным-давно я не влюблялся так тотально!
     Давайте вместе жить спокойно и цивильно?
     Жить хорошо мы будем, даже процветально!".

     В колье из жемчуга лежали вы умильно,
     И вдруг кивнули мне смущенно-улыбально...
     И вновь мы вспыхнули - светло и ювенильно,
     И счастья крик вдвоем издали эпохально!

     2002 год.

     Дума о киберпоколенье.

     Прямо на наших глазах поколенье взрастает,
     рядом с которым мы все уже - анахронизм.
     Есть у меня тут знакомая девушка Кира -
     я вам скажу, удивляюсь я прям на нее.

     Нравятся ей Кастанеда, Пелевин, Сорокин,
     фильм под названием "Матрица" нравится ей.
     На дне рождения Киры я с ней накирялся,
     стала с друзьями знакомить малышка меня.

     Вскоре я понял, как быстро меняется мода -
     "Продиджи" слушать в квартире никто не хотел.
     Геймер какой-то вопил: "Эй, врубите "Фристайлер!"
     и в Казантипе танцпол почему-то хвалил.

     Перед танцульками все накатили текилы,
     геймер болтал по мобильному про флоппи-диск.
     Кирочка свет потушила, все ринулись в пляску,
     я, отставать не желая, с юнцами скакал.

     Кира к подружке своей прижималась все время,
     с ней целовалась и группу хвалила "Тату".
     Видел я клип этой группы - лесбийская тема
     песне возглавить позволила топ МTV.

     Гости потом разошлись, Кира нас провожала.
     Геймер упал у метро, все вокруг заблевав.
     Стали друзья поднимать его с радостным ржаньем:
     "Бивис, - кричали они, - ну, вставай, ты, пельмень!"

     Кирочка в шубке загадочно мне улыбалась.
     Мы с ней остались вдвоем, и сказала она:
     "Если тебе поутру не бежать на работу,
     можем вернуться ко мне и еще посидеть".

     "Ладно, - сказал я, - вот только куплю фрикаделлер,
     что-то меня от текилы немножко мутит".
     "Делай свой шоппинг", - кивнула мне кротко малышка,
     после спросила: "Ты мне почитаешь стихи?"

     Кирочка, Кира, красивая, как иномарка,
     ты подарила мне ночь обалденной любви!
     В сексе ты все позволяла. Спросил про подружку -
     коротко ты отвечала мне: "Дура она".

     Мы CD-ROM неприличный с тобою смотрели
     и в Интернете зашли на смешной порносайт.
     Позже, уставши от ласк, ты мне тихо призналась,
     что с маньеристом мечтала ты ночь провести.

     Утром расстались - зевая, ты двинула в офис,
     я же побрел отсыпаться и грезить домой.
     И по дороге я думал о том поколенье,
     что нам на смену идет уже, черт побери!

     ...Если на нашу планету обрушатся сверху
     инопланетные твари и будет война,
     Кира возглавит отряд молодежи отважной
     и с огнеметом в руках будет путь расчищать.

     Тут мне представился лагерь военный, где шепчут
     парни крутые с девчонками, глядя мне вслед:
     "Этот папашка, что был маньеристом когда-то,
     пишет нам гимны в нас дух боевой поддержать".

     2000 год.

     Ларочка, или о/с в СВ.

     Мне - 33, я - член СП,
     на отдых еду я в СВ,
     со мною - дамочка в купе,
     а у меня - полно лавэ.

     Раз так, повеселев душой,
     я говорю: "Вас как зовут?
     Лариса? Очень хорошо.
     А где вино здесь продают?"

     Я за "Мерло" сгонял, и вот
     его с Ларисою мы пьем,
     и мне она уже поет
     о муже о своем дурном -

     мол, он не раз был в ЛТП,
     в семье поэтому - м/п,
     на днях попал он в ДТП,
     кошмар, короче, и т.п.

     "А вы? Вы, часом, не поэт?" -
     меня спросила Лара вдруг.
     Подумав, я сказал в ответ:
     "Поэт.Зовет поэта юг".

     Обрадовалась Лара: "Я
     вас видела по СТС...
     Живой поэт! А у меня
     и жизнь скучна, и муж - балбес..."

     "Ну, Лара...Вы - юна, стройна...
     А как снимаете вы стресс?"
     Тут женщина, отпив вина,
     шепнула: "Я люблю о/с..."

     "О/с? А что это - о/с?"
     "Ну, я вам лучше покажу.
     Дверь вроде заперта? О, йес!
     Сидите..." - "Я и так сижу".

     И, расстегнув ширинку мне,
     Лариса увлеклась о/с.
     Метался я, пылал в огне,
     душа летала до небес.

     Чуть позже, горячо вскричав:
     "Нет лучше женщины в РФ!",
     разделся я, костюмчик сняв,
     на Лару бросился, как лев.

     Мелькали за окном АЭС,
     а мы - уже в четвертый раз -
     о/с творили и а/с,
     была в постели Лара - ас.

     Вот так мы ехали на юг,
     нас к морю быстрый мчал экспресс.
     Сплетенья ног, сплетенья рук
     шел восхитительный процесс.

     Теперь все в прошлом - и экспресс,
     и юг, где я сорил лавэ...
     Ах, Лара! Вспомни наш о/с
     в купе уютного СВ!

     Билет на юг - уже б/у,
     я весь в заботах и т.д.
     Закончила ты МГУ,
     теперь ты служишь в УВД.

     Хотя живу я без м/п,
     что значит - без проблем живу,
     все ж не могу забыть купе,
     в котором покидал Москву.

     Игра закончилась вничью,
     но как сладка была игра!
     Я описал ее с ч/ю,
     что значит - с чувством юмора.

     2001 год.

     Г Л И Н Я Н Ы Е С Т И Х И (пародия на современную псевдопоэзию).

     Я глине поклонюсь, потом - воде.
     Застряли крошки глины в бороде.
     То плачу я, то дико хохочу
     и глиною обмазаться хочу.

     О глине постоянно я пишу
     и буду впредь писать, пока дышу.
     Я глину ем. Я глину всем дарю.
     Из глины я стихи свои творю.

     Из глины первородной создан я.
     Так здравствуй, глина, девочка моя!
     Тону в объятьях глиняной жены...
     Мои карманы глиною полны...

     Мы выползли и снова мы вползем
     в таинственный и жуткий глинозем.
     На что нам Копенгаген и Москва?
     Без глины нет суглинка, нет родства...

     О, глиняный распад, повремени!
     Не усыхайте, глиняные дни!
     Я глиняное прошлое люблю,
     но из чего день завтрашний слеплю?

     Да вознесется глиняный мой стих
     навроде фейерверков и шутих!
     И у Вселенной с глиной на краю
     я глиняную песню запою

     о глине, в глине, с глиной, глины из...
     Но у меня к вам - глиняный сюрприз!
     Надеюсь, понял искушенный зал,
     что вовсе НЕ О ГЛИНЕ я писал?

     2001 год.

     8 МАРТА.

     Восьмого марта это было: гулял я тихо у Кремля,
     и вдруг меня, как вещь, купила дочь нефтяного короля.

     Со мною рядом смех раздался: "Я, пап, вот этого хочу..." -
     и кто-то басом отозвался: "О'кей, дочурка, я плачу".

     Меня схватили два амбала и усадили в лимузин,
     затем команда прозвучала: "Хаттаб, на дачу нас вези!"

     Глаза мне сразу завязали повязкой черной и тугой,
     но объяснять, зачем, не стали. Я испугался, крикнул: "Ой!

     Вы что? Да по какому праву? Куда мы едем, черт возьми?
     Вот, блин, нашли себе забаву! Нельзя так поступать с людьми!"

     Тут рядом туша прокряхтела: "Хорош болтать! А-ну, заткнись,
     тебя дочурка захотела, поверь, все будет хорошо.

     Сегодня же - восьмое марта, и ты подарком будешь ей.
     Зовут дочурку, кстати, Марта.Не ссы, пацан, будь веселей..."

     Машина вдруг остановилась, куда-то повели меня.
     Бубнил я: "Марта, сделай милость, остановись...что за фигня?

     Зачем глаза мне завязали? Зачем свалили на кровать?
     Зачем наручники достали, и как все это понимать?"

     Коварно этак засмеялась дочь нефтяного короля
     и надо мною надругалась, крича: "Ох!", "Ах!" и "У-ля-ля!"

     Потом - опять, еще разочек...Потом подружки к ней пришли...
     Летят так пчелки на цветочек, в цветочной возятся пыли.

     Подружки были садо-мазо, лупили плетками меня,
     я доводил их до экстаза четыре ночи и три дня.

     Трудился честно, врать не буду, покуда мог их ублажать.
     Но после вырвался оттуда - сумел, товарищи, сбежать.

     К Москве лесами добирался - без денег, но зато живой.
     Да, да, я чудом жив остался, и чудом обманул конвой!

     Отныне я восьмого марта на улицу не выхожу.
     А вдруг меня поймает Марта? Нет, лучше дома посижу.

     Запрусь тихонечко в квартире
     и спрячусь от проблем в сортире.

     2001 год.

     Чемодан.

     Девчонки, что ж вы все рожаете?
     Вы тем, скажу я мягко вам,
     Мужьям своим не помогаете -
     А надо помогать мужьям.

     Младенец криком надрывается,
     В квартире - нехороший дух,
     Его папаша убивается
     На трех работах или двух.

     Да и мамаша вся всклокочена,
     Она психует, плохо спит,
     Орет: "За ясли не уплочено,
     Мужик ты или инвалид?"

     Девчонки, вы не понимаете,
     Что нужно не мужей винить.
     Вы ВООБЩЕ не то рожаете,
     Ну, как бы лучше объяснить?

     Рожайте чемоданы с баксами!
     Вот это - круто, это-да.
     Побудете немножко плаксами
     Во время родов - не беда.

     Вам медсестра покажет ласково
     Рожденный вами чемодан,
     И муж вам поднесет шампанского,
     Не от него - от счастья пьян.

     Потом на радостях в палате он
     Начнет беситься и скакать,
     Подарит от Кардена платье вам,
     Вопя: "Ну что, гуляем, мать?!"

     И вы на весь роддом прославитесь,
     К великой зависти всех дам,
     А с мужем вы домой отправитесь,
     Везя в коляске чемодан.

     Когда ж все денежки просадите,
     Зачнете вновь - и все дела,
     Шепнет вам ночью муж усатенький:
     "Роди мне тройню, слышишь, а?"

     2000 год.

     Ангел алкоголя (сонет).
     Барахтаюсь порой на самом дне.
     Всю жизнь бы изменил, была бы воля...
     Но светоносный Ангел Алкоголя
     Спешит тогда на выручку ко мне.
     Его сиянье вижу в стакане
     И ангельское чую биополе,
     И становлюсь спокойней как-то, что ли...
     И он приходит, будто бы во сне,
     Уводит за собою в мир прекрасный,
     Где нет забот и суеты напрасной,
     Где денег нет - а значит, нет обид.
     Но Ангел не всесилен - возвращаюсь
     Из забытья туда, где, ухмыляясь,
     Злорадный Демон Трезвости сидит.
     2000 год.
     Бросаю пить
     Меня вы не узнаете в 2000-м году -
     Я очень сильно изменюсь и к святости приду.
     Я перестану мясо есть, я брошу водку пить,
     Про курево забуду я, начну в спортзал ходить.
     Я стану воплощением здоровья, наконец,
     И все зашепчутся кругом - какой я молодец.
     Я по режиму буду жить и пить один кефир,
     И бегать по утрам трусцой, чтоб сбросить лишний жир.
     Займусь я бодибилдингом и стану пресс качать,
     И на работе больше всех я стану получать.
     Карьеру быстро сделаю - поскольку всех бодрей,
     Румяней, энергичнее, настойчивей, мудрей.
     Я накатаю книжицу о радости труда,
     О том, что пить, как и курить, не нужно никогда.
     Сто лет, возможно, проживу - здоровых, долгих лет...
     Ну, а пока той святости во мне, конечно, нет.
     Я сам себе назначил срок - то будет новый век.
     До той поры хочу успеть пожить... как человек!
     Осталось мало времени до резких перемен.
     Нет, я не должен трезвым быть среди постылых стен!
     И нажираюсь водки я, и пива - как бы впрок,
     Зубами жадно мясо рву, чтоб накопить жирок.
     И беспрестанно я курю, и неустанно пью,
     На четвереньках бегаю, похожий на свинью.
     Шарахаются от меня соседи и друзья,
     Ведь я небрит, ведь я немыт, воняю крепко я.
     Ох, напоследок я хочу повеселиться всласть -
     Я начал пакостить кругом и начал вещи красть.
     Я захожу в любой подъезд, чтоб справить там нужду,
     Старушек полюбил пугать - я их у лифта жду.
     Внезапно, с диким хохотом, бросаюсь я на них -
     Им корчу рожи страшные и даже бью иных.
     Потом бегу к друзьям-бомжам, мы политуру пьем
     В каком-то детском садике, под крашеным грибком,
     И голосами хриплыми орем мы до тех пор,
     Покуда не заявится милиция во двор.
     Себя я в вытрезвителе все чаще нахожу -
     Лежу под серой простыней, от холода дрожу.
     Пусть с бодуна меня мутит, колотит и трясет,
     Пусть перегаром от меня за километр несет,
     Я тихо бормочу себе: "Я лишь сейчас - такой,
     Ждет очищенье впереди, и святость, и покой...
     Уже через два месяца наступит Новый год,
     Он обновленье лично мне с собою принесет.
     Тогда - ни капли в рот, клянусь. А нынче я - спешу,
     Опять я вечером напьюсь и мясом закушу!
     Да, кстати, нужно провести один эксперимент -
     Перед великой трезвостью понюхать клей "Момент",
     Да мухоморов бы достать, да дернуть анаши, -
     Все перепробовать хочу, все средства хороши..."
     Лежу я в вытрезвителе, одежды не дают,
     На фоне белокафельном здесь чертики снуют.
     "Уйдите, проклятущие!" - кричу я им, чертям,
     глазами злобно зыркая по стенам и углам.
     1999 год.
     Аннет.
     Очень грустная была девушка Аннет,
     повторяла про себя: "Смысла в жизни нет".
     Проклинала этот мир и свою судьбу.
     Не хотела жить Аннет и спала в гробу.
     Говорила всем она лишь про суицид,
     начитавшись ужасов, плакала навзрыд.
     Музыку унылую слушала Аннет,
     в комнате покрасила стены в черный цвет.
     Вдруг свела ее судьба с пареньком простым,
     улыбнувшись, он сказал: "Тю, чего грустим?
     Меня Жориком зовут. Выпьем или как?" -
     и сплясал перед Аннет танец краковяк.
     Он привел ее к себе, водкой угостил.
     Вдруг подумала Аннет: "Жорик очень мил".
     И, расслабившись, Аннет быстро напилась,
     с Жориком вступив затем в половую связь.
     Сладкая, горячая ночь у них была,
     ведь на этот раз Аннет не в гробу спала!
     С этим парнем проведя пять ночей подряд,
     изменилася Аннет, полюбив разврат.
     Перекрасилась она, стала веселей,
     стала рэйвы посещать. (Жорик был ди-джей).
     Все подходят к ней: "Аннет? Неужели ты?
     Мы не знали, что в тебе столько красоты!"
     Парни все теперь хотят с ней потанцевать,
     в общем, счастлива Аннет - незачем скрывать.
     Светятся глаза у ней, светится душа...
     Девушки! Любите жизнь! Жизнь так хороша!
     Не мрачнейте - это вам, правда, не идет.
     Улыбайтесь до ушей - счастье вас найдет!
     Вариант: Жорик вас найдет!
     1999 год.
     Снова про Аннет.
     В известный рок-клуб я однажды забрел,
     я был "под шафэ" уже малость.
     Со сцены гремел чумовой рок-н-ролл,
     толпа там вовсю отрывалась.
     Внезапно я встретил красотку Аннет
     она подошла ко мне с пивом:
     "О, Костик, привет! Сколько зим, сколько лет!"
     - скользнув по мне взглядом игривым.
     Аннет несказанно была хороша -
     опять перекрасилась крошка.
     Мы выбрали столик себе не спеша,
     решив пообщаться немножко.
     - Аннет, что случилось? Ты так весела,
     кокетлива и сексапильна.
     Когда-то ты грустной девчонкой была,
     была депрессивной стабильно.
     - Да брось, Костик, лапа, что было - прошло,
     в то время я думала много.
     Тогда мне казалось, что жить тяжело,
     о смерти молила я Бога.
     Потом вдруг опомнилась - жизнь-то идет,
     у каждой подружки есть парень.
     Придумал, наверное, не идиот,
     чтоб дать каждой твари по паре.
     И я полюбила, и вдруг поняла,
     что время бежать от маразма.
     Какой же я дурочкой раньше была -
     до первого в жизни оргазма!
     Любовь потрясла, восхитила меня!
     У зеркала стала вертеться:
     красивая девка я, вся из огня,
     сама не могу наглядеться.
     Так хватит, решила я, время терять!
     Вон сколько вокруг наслаждений -
     хочу целоваться, в объятьях стонать,
     и двух тут не может быть мнений.
     Ах, сладостной суки мне нравится роль,
     я - сука, я - сладкая сука...
     Да! Кроме любви, есть еще алкоголь -
     ведь тоже отличная штука!
     Еще - сигареты, еще - рок-н-ролл,
     кайфов в этой жизни немало.
     Все в жизни - наркотик, всем нужен укол,
     такой, чтоб потом не ломало.
     Ты, кстати, порнушку мне дать обещал:
     я порно теперь полюбила.
     А помнишь, ты "чуйкой" меня угощал?
     Меня тогда мощно прибило.
     Пойдем потанцуем? - мы встали с Аннет,
     и, пусть ее мощно шатало,
     под трэш станцевали мы с ней менуэт,
     потом вместе вышли из зала.
     ... А ночью она обнимала меня,
     стонала, кричала от страсти.
     Проснулись мы поздно, уже в свете дня,
     она мне сказала: "Ну здрасьте..."
     Я ей любовался, сидел и курил,
     и гладил рукой ее тело.
     Она бормотала: "Подлец... Заманил..."
     и вся от стыда розовела.
     Потом вдруг привстала, довольно смеясь,
     в меня запустила подушкой...
     Мы вновь обнялись, на постель повалясь,
     с Аннет, моей новой подружкой.
     2000 год.
     Подражание Есенину.

     Что, народ, рощи-брови насопил?
     Тихий вечер закатностью ал.
     В кабаках свою душу я пропил,
     Потому что на все я поклал.

     Протеленькал кудлатую юность,
     Сердце выпеснил бредью стихов.
     А когда-то ведь в жидкую лунность
     Гонял я незримых коров.

     Шеи ног расставлю пред вами.
     Люди, бойтесь господних грабль!
     Посмотрите, как над головами
     Проплывает кобылий корабль!

     Златою подковою месяца
     Лягнул меня звездный конь.
     Я сижу, клювом в рюмку свесясь,
     Эй, паскуды, меня не тронь.

     Эх вы, черти. Не видеть нам рая.
     Где же, милые, наша крепь?
     Спев, уйду я, ушами махая,
     Умирать в голубую степь.

     2003 год.

     Поэт и джинн (естественно-разговорное представление в шести частях)
     Часть первая.
     В Центральном Доме Журналиста,
     Что на Никитском на бульваре,
     Я заказал себе грамм триста
     Хорошей водки в местном баре.

     Мне тут же принесли графинчик,
     Я пробку снял и удивился -
     Передо мною мелкий джиннчик,
     Размером с рюмку, появился.

     "Ты кто? Откудова ты взялся?" -
     его спросил я ошалело.
     А он на палец мой взобрался
     И пропищал довольно смело:

     "Я - дух, страны волшебной житель,
     Али-Гасан-ибн-Абдрахманыч.
     Но ти мене, мой повелитель,
     Зови, пожалста, Рахманыч".

     Тут я Рахманычу заметил,
     Что джинны, кажется, мельчают.
     Он мне, насупившись, ответил,
     Что разными оне бывают.

     Потом икнул. Мне стало ясно,
     Что пьян, похоже, мой Рахманыч.
     Чтоб не стоял графин напрасно,
     За джинна я махнул стаканыч.
     Часть вторая.
     Пьяный  и мелкий джинн Рахманыч, сидя на указательном пальце левой руки
Константэна  Григорьева (правой рукой  тот  держал  стакан), предложил поэту
выполнить три любых его желания.  "А  почему только  три?"  -  спросил поэт.
"Мамой килянус, болше исделать не могу, дорогой - икнул джинн, - Гавары свой
три  желаний,  тудым-сюдым,   а?".  "Ну,   хорошо,  хорошо,  -   занервничал
Константэн,  соображая,  чего ему хочется больше всего.  - Хочу я, Рахманыч,
один  миллиард долларов,  только чтобы  без неприятностей,  понимаешь? Чтобы
мафии всевозможные да налоговики меня не трогали,  просто чтобы я вдруг стал
миллиардером,  как  Пол  Маккартни,  и  все  мои  бумаги  были   в  порядке.
Сделаешь?".  "Хорошо, дорогой,  будет тибе миллиард-шмиллиард,  об чем речь?
Ну, а еще чего хочишь?". "Еще хочу...Чего же  я хочу? Чего люди хотят? Думай
быстрей, Кастет, думай! Власти, славы, здоровья, долгой жизни? Ну?" Внезапно
поэт хитро прищурился и сказал: "Слушай, мне в голову  пришла бредовая мысль
- раз ты такой маленький,  то вдруг то, что я у тебя попрошу, будет таким же
маленьким?  Ну там, машина, дворец?  Внеси ясность,  пожалуйста".  "Да  нет,
все-все  будет  совсем  болшой,  совсем  настоящий,  мамой   килянус!  Зачэм
обижаишь, да?"  "Ну, тогда хочу я, Рахманыч, красивый дворец.  А третье  мое
желание  такое -  чтобы  жил  я  сто  лет и был  при  этом здоровым". "Будет
исделано,  мой  повелитель",  -  кивнул  Рахманыч и  стал дергать по  одному
волосики  из своей  крошечной  бороды.  Григорьеву  же  представилась  такая
картина: возлежит он  на ковре у фонтана, а вокруг стоят красивейшие девушки
в  восточных национальных костюмах  и обмахивают дремлющего поэта опахалами.
Все  вокруг - в бриллиантовом дыму,  все сверкает. Одна из девушек виртуозно
исполняет  танец живота, другая  кормит  поэта из  нежных ручек  финиками  и
бананами.  "Эх,  -  вздохнул  Константэн, -  хорошо!"  Тут Рахманыч  истошно
заголосил:
     Часть третья, волшебная.
     Рахманыч: Трах-тиби-дох, трах-тиби-дох!
     Григорьев поет: Чувствую, есть тут какой-то подвох.
     Рахманыч поет: Тиби-дох-трах, тиби-дох-трах!
     Григорьев: Ах, неужели все сбудется, ах!
     Рахманыч: Трах-дох-тиби, трах-дох-тиби!
     Григорьев: Милый Рахманыч, ты уж подсоби.
     Рахманыч: Хоть отсырел весь мой борода,
     Выполнил просьбы я твой без труда.
     Григорьев: Где ж миллиард? Я не вижу его!
     Не изменилось вокруг ничего.
     Часть четвертая.
     "Верно, - согласился Рахманыч, слезая с поэтова пальца  и усаживаясь на
столике в позу  лотоса. - Но твой желаний уже готов, все  нормалды". "Но где
дворец, где деньги, где прекрасное самочувствие?  - начал злиться Григорьев.
-  Голова  как  болела с бодуна,  так  и болит".  "Зачем  шумишь, дорогой? -
пропищал  джинн.  -  Ти послюшай. Дело в  том, уважаемый, что я тебя пироста
поставить на очередь. Ти полючать и миллиард свой, и дворец, но в две тысячи
пятьдесят третьем году". "Как так? - ахнул поэт. - Но это же через пятьдесят
лет!".  "Э...Я   тебе  разви  обещаль,  что  сегодня  все  получишь?  Ти  не
расстраивайся, тебе будет всего  восемьдесят  пять. До  ста лет  еще  будешь
веселиться, дорогой".  "Да зачем мне все это в старости? Мне сейчас нужно!".
"Надо быль яснее виражатися, дорогой. Ти говорить - хочу, но ти не говорить,
когда. Да и как мог я прямо сейчас тебе весь кейф пиридоставить, а? Деньги и
дворцы  другие  джинны  дали пока другим людям,  ви такой  человек  называть
олигархи. А  вот через пятьдесят лет ты и сам пойдешь олигархи, тудым-сюдым!
Старый олигарх  отомрет, новый  пиридет. Все будет нормалды".  "Ну, так я  и
знал, - вздохнул  поэт. -  Удружил, Рахманыч,  нечего  сказать"."Давай лучше
твой  водка пить, - миролюбиво предложил джинн. -И давай, слюшай, петь песня
о том, что всему свое время, а? ". Поэт и джинн затянули:
     Часть пятая, философическая.
     Эх, джиннов могучее племя
     Живет на Земле сотни лет.
     - Рахманыч, всему свое время.
     - Да, время всему свой, Кастет.

     Коль джинна ты вдруг повстречаешь,
     Проси у него кое-что.
     - Кастет, ти меня уважаишь?
     - Тебя-то, Рахманыч? А то...

     Будь джинну за все благодарен,
     За труд и за емкий ответ.
     - Рахманыч, ты очень коварен.
     - Такой вот работа, Кастет.

     Для джинна бессмертие - бремя,
     Поймет это только поэт.
     - Рахманыч, всему свое время.
     - Канэшна, канэшна, Кастет!
     Часть шестая.
     Джинн  тепло попрощался с поэтом и растаял в  воздухе. Константэн допил
свою водку и вышел на улицу.  Там  поймал  такси и поехал  домой. В пути  он
думал: "Теперь буду беречь себя. Пятьдесят  лет как-нибудь проживу,  чего уж
там.  Зато в  старости устрою дикий  угар  с расплясом. Хорошо, что я теперь
знаю,  чего  ждать. Соответственно  спланирую каждый год своей жизни.  Жаль,
конечно, что так получилось. Мне бы сейчас все заполучить, да  побыстрее..."
"Эй,  шеф, притормози-ка", - вдруг попросил  он таксиста.  Тот  остановился.
Поэт купил в ларьке  бутылку пива и открыл ее специально лежащей на прилавке
открывашкой.  Перед  поэтом  появился другой джинн,  на сей  раз огромный, с
очень длинной  седой  бородой. "О, мой повелитель!  - воскликнул он. - Проси
меня о чем хочешь!"
     А  вот о чем попросил Григорьев этого джинна, мы не расскажем - это уже
совсем другая история.

     2003 год.

     Русская разгульная.

     Собиралися поэтушки
     На единое крылечушко,
     За едину думу думали,
     За один совет советовали:
     Да где бы, где бы бутылочку найти,
     Как бы, как бы абсентику попити?
     Добрынин Андрей догадливый был:
     Предложил пройтись к палатушке
     Да купити там абсентику -
     Только нужно будет скинуться.
     Так и сделали поэтушки -
     Забухати им хотелося
     Зелена питья заморского.
     Во садочке есть беседочка,
     Там поэтушки устроились,
     Позвонили по мобилушке
     Распригожим красным девицам,
     Чтоб спешили на гуляньице.
     Распечатали бутылочку
     И, содвинув дружно рюмочки,
     Вечерочком летним выпили,
     Каждый с пачкою "Парламента".
     Тут примчались красны девицы
     С коньяком, вином и закусью,
     И вовсю пошло гуляньице.
     Разделились все по парочкам,
     Ай, да стали миловатися,
     А иные пары сразу же
     В лопушье ушли широкое,
     И оттуда раздавалися
     Звонкий смех и стоны страстныя.
     Проходил-тко мимо странничек
     Синеглазый да убогонький,
     Шел в небесный град тот странничек,
     Но благословил поэтушек.
     Молвил он: "Жизнь продолжается,
     Парни с девками милуются,
     Если всем пойти в небесный град,
     Жизнь угаснет во своей красе.
     Пусть же песни на Руси звучат,
     Пусть гуляют буйны головы,
     Помолюсь я, божий странничек,
     Да за молодежь горячую".
     И пошел себе он далее,
     А над Русью небо звездное
     Синий свой шатер раскинуло,
     Светлым месяцем украшенный.
     Так поэты развлекалися,
     Так и будут развлекатися,
     Славя край родимый сказочный -
     Русь могучую, привольную!

     2003 год.

     Урок литературы.

     Школьный дворик, листья клена,
     За окном - притихший класс.
     На урок литературы
     Как бы смотрим мы сейчас.

     Строгая Оксана Львовна,
     Думая о физруке,
     Имя "Константэн Григорьев"
     Мелом пишет на доске.

     А потом садится томно,
     Руки вытерев платком,
     И вздыхает: - Ну, ребятки,
     Разбирать стихи начнем.

     Куртуазных маньеристов
     Изучаем мы теперь...
     Что за фокусы, Баранкин!
     Марш немедленно за дверь!

     Не паясничай, Баранкин,
     Я с тобою не шучу.
     Видеть в классе хулиганов
     Не желаю, не хочу.

     Я прошу всех быть серъезней.
     Иванов, что за хи-хи?
     Все Григорьева учили?
     Кто готов читать стихи?

     Молодец, Мардалейшвили,
     Что ты выбрал? А, "Живот"...
     Понимаю. Ты ведь полный,
     Тема за душу берет.

     Так. Спасибо. Удальцова,
     Что ты выбрала? Ага...
     Значит, "Ангел алкоголя"?
     Тоже тема дорога?

     Хорошо. Садись на место.
     А теперь Ершов Иван
     Пусть читает. Что ты выбрал?
     Все понятно, "Чемодан".

     Да, в стихах у Константэна
     Есть гротеск и есть лиризм,
     Есть патетика и емкость
     Слога, есть и гуманизм.

     Что, Баранкин, стыдно стало?
     Ладно, быстро в класс шагай,
     Только больше ты Петрову
     За косички не тягай.

     Кстати, раз уж ты вернулся,
     Может, нам стихи прочтешь?
     Хочешь -э-э - "Рецепт успеха"?
     С выражением? Ну что ж...

     Ох, какое выраженье!
     Ох, опять, а вот опять...
     Вся я как-то покраснела.
     Ну, Баранкин, ставлю пять.

     Ты что выучил, Тимошкин?
     Снежную...чего-чего?
     Как мне быть, не знаю прямо.
     Это что за баловство?

     Дай-ка загляну в программу,
     Присланную из Москвы.
     Да, там есть названье это...
     Знаете, ребята, вы

     Посидите тут тихонько,
     Я же к завучу пойду
     И спрошу, читать ли в классе
     Эту... Снежную...у-у...

     - И Оксана Львовна вышла,
     Вниз по лестнице пошла,
     Но не к завучу, однако,
     - поважнее есть дела.

     Шла Оксана Львовна робко,
     Прячась от учеников,
     Вниз, к огромному спортзалу,
     Возбудившись от стихов.

     Как физрук ее увидел,
     Сразу же в объятьях сжал
     И повел к себе в подсобку,
     Где всех женщин ублажал.

     А в десятом-а Тимошкин
     Песню "Снежная п-а"
     Пел по книжке увлеченно
     Прям до самого звонка.

     А Ершов сыграл с Петровой
     В перекрестный онанизм...
     Так вот изучали в школе
     Куртуазный маньеризм.

     Константэна изучили
     Быстро, но, в конце концов,
     Впереди и монстр Добрынин,
     И брутальный Степанцов.

     ...Школьный дворик, листья клена,
     за окном - десятый класс.
     На урок литературы
     заглянули мы сейчас.

     2003 год.

     РАВНОДУШИЕ (сонет).

     Сверкает первый снег, как серебро.
     С другим я встретил Вас. Да, Вы - все та же,
     Но Ваши остроумные пассажи
     Теперь уже звучат не так остро,

     А просто обращаются в зеро.
     Я стал другим, стал сдержанней, и даже
     Дивлюсь на все любовные миражи...
     А раньше я страдал бы, как Пьеро.

     Да, раньше я страдал бы... Усмехаюсь
     И с Вами крайне холодно прощаюсь,
     И ухожу, сказать не в силах Вам,

     Что женщины вообще мне надоели,
     Что нынче у меня другие цели -
     Я, например, нажрусь сегодня в хлам.

     2002 год.

     Стансы.

     Вряд ли что-то изменится в мире
     После смерти мгновенной моей,
     И опять в тихоструйном эфире
     Для влюбленных споет соловей,

     И опять будут люди смеяться.
     Волноваться, буянить, грустить,
     И опять будут смерти бояться,
     И для счастья детишек растить,

     И опять кто-то водки напьется,
     Кто-то стансы опять сочинит...
     Мир таков - и таким остается,
     Нас реальность творит и казнит.

     Неизбежны законы природы,
     Все живое однажды умрет.
     В бездну царства летят и народы -
     Бездна новую жизнь создает.

     Ежечасно на нашей планете
     Люди гибнут, от старости мрут,
     Им на смену рождаются дети,
     Подрастают и песни поют.

     Мир таков, такова эта данность,
     Люди память о мертвых хранят.
     Мыслеформы моей многогранность
     Миллионы понять захотят.

     Я не зря жил на свете, похоже,
     Ведь, читая и слыша меня,
     Миллионы почувствуют то же,
     Что когда-то почувствовал я.

     Вряд ли что-то изменится в мире
     После смерти моей, но, живой,
     Здесь останусь я в телеэфире,
     В книгах, в дисках, в Сети мировой.

     2003 год.
     Утро маньериста.

     Встать рано, полистать де Лиль-Адана,
     Пока готовят завтрак за стеной,
     Под шум прибоя гладить павиана
     По шерсточке упругой и цветной,

     И, глядя вдаль, с бокалом мазаграна
     В одной руке, с улыбкой размышлять:
     "Где взять алмаз голландского ограна,
     что обещал Возлюбленной прислать?"

     1991 год.

     * * *
     От Бэкки Тэчер до Джульетты -
     Почти хрустальная пора.
     Уже потом - огни, поэты
     И выпускные вечера,

     Уже потом - веранды, грозы,
     Потом - веранда и гроза,
     Вдвоем - аккорды Чимарозы
     И - роковая пауза.

     Все остальное - сны и сказки,
     Постой, вздохни и не нарушь!
     Нет ниже уровня опаски,
     Чем уровень влюбленных душ.

     Вы целовались так прилежно,
     Про все на свете позабыв,
     Что стали музыкою нежной
     И шум волны, и звон олив.

     1990 год.

     * * *

     Лазурный грот весны, проталины и птицы,
     И солнечная пыль... А помните, мадам,
     Мы не хотели жить,
     Мы не могли проститься,
     Но голоса в саду кричали: "Чемодан!".

     Вы помните: гамак, дорожки с придыханьем,
     Сверкающий бассейн, волшебник-Стивенсон,
     Вечернее бордо
     И роз благоуханье...
     Все это было сном? Какой чудесный сон!

     Откуда вы теперь? Как сердце благодарно!
     Скорей пойдемте в сад, он помнит вас, princesse...
     Как я тогда страдал!
     Как вас терзал коварно:
     "Когда ваш муж опять уедет на конгресс?"

     1988 год.

     * * *

     Нас помнят Фонтанка и сумрак зеленый,
     И золото в черном, и Аничков мост,
     Где мы совершали свой путь изумленный
     От сердца до сердца, от терний до звезд.

     Нас помнят, как помнится выстрел из лука,
     Нас помнят, как помнится плющ на стене,
     Нас помнит Свиданье, нас помнит Разлука,
     И кольца причала, и лед по весне.

     Нас помнят повсюду, пока не устали,
     Торговки, актеры, вихры и венки,
     И легкие эльфы, и бабочек стаи,
     Алмазы на бархате, розы, клинки.

     Нас помнят, и мы забываем, конечно,
     Что время затопит сиянье огня,
     И я позабуду тебя неизбежно,
     И ты, моя прелесть, забудешь меня.

     Останутся где-то, как вздох отдаленный,
     Окутаны стынущим шорохом звезд,
     И лепет Фонтанки, и сумрак зеленый,
     И золото в черном, и Аничков мост.

     1988 год.

     Тает-умирает...

     Тает, умирает,
     Вспыхнет и алеет,
     Бликами играет,
     Снова пепелеет.

     Ты войдешь как эхо,
     Тихо скрипнув дверью,
     В переливы меха
     Выдохнешь: "Не верю..."

     Сядешь за спиною,
     Рюмки переставишь,
     Прозвучит виною:
     "Все-таки сжигаешь?"

     Я не постигаю
     Твоего движенья.
     Все, что я сжигаю, -
     Подлежит сожженью.
     Снег деревья сада
     Опушил забавно.
     Ты не плачь, не надо -
     Посмотри, как славно:

     Тает, умирает,
     Вспыхнет и алеет,
     Снова пепелеет,
     Бликами играет...

     Словно бы не тлеет,
     А еще пылает.

     1995 год.

     Избранные хокку.

     Об Ордене, о моих друзьях и о войне с критиками.

     С другом за чашкой сакэ
     Мы вспоминаем, смеясь,
     Вечер в ДК МГУ.

     Старый Хонсю удивлен -
     Бабочки стайкой летят
     На куртуазный концерт.

     Юкку, смешливый монах,
     Лисам в осеннем саду
     Том маньеристов читал.

     Как оживился Гонконг!
     То маньеристы идут
     В белых своих пиджаках.

     Слышишь - лягушка в воде
     Лапками тихо гребет?..
     Мы уже в Вечности, брат.

     Только акулы в море
     Да глупая трясогузка
     Не слыхали про Орден.

     Поезд. Колеса чух-чух.
     В зюзю упившись вчера,
     Рыцари Ордена спят.

     Глянь - барсук моет лапки
     В родниковой воде...
     Шесть книг уж у Ордена!

     Вишни в цвету по весне...
     Ну, а про нас сняли фильм.
     Это так, к слову пришлось.

     Помнится, мы богатеям
     Жестами объясняли:
     Мол, очень хочется рису.

     Вьются закатные ласточки
     Над восточной террасой...
     Пьют маньеристы сакэ.

     Пишет сестра мне из Омска:
     Тысячи школьниц Сибири
     Вашими грезят стихами.

     Мост через горное озеро
     Из лепестков хризантем
     Тянем пятнадцатый год.

     Город Владимир хорош:
     Делают классное в нем
     Пиво, а также сакэ.

     Вот, девчонки-послушницы
     Пьют, как воду, сакэ,
     Что меня беспокоит.

     Как ни включу телевизор,
     Вижу - снова Вадим
     Звонкие песни поет.

     Птицы над лесом кружат.
     В куче опавшей листвы
     Виктор резвится с женой.

     Водки напился Андрэ:
     Правый глазок помутнел,
     Левый закрылся совсем.

     Все маньеристы женаты.
     Только один Андрэ
     Ходит в веселый квартал.

     Слышу подшипников тренье...
     Есть среди нас механизм.
     Кажется, это Добрынин.

     Жуткий увидел я сон:
     Я - механизм, как Андрэ.
     Мы с ним в пустыне скрипим.

     Богат безмерно Андрэ...
     И все ж я богаче его -
     У меня есть осенний закат.

     Дико вращая глазами,
     Вадим куда-то промчался...
     Время цветения лип.

     Сражаются на сосульках
     Вадим и Андрэ по весне...
     Смотрю на них в умиленьи.

     Взять бы всех наших врагов
     Да и ударить башкою
     О фарфоровый гонг.

     Палкою поворошил
     Я муравейник лесной...
     Критик там дохлый лежал.

     Что-то все меньше нападок
     На знаменитый наш Орден...
     Вновь чищу меч самурайский.

     Критика в пропасть я бросил.
     Рядом стоявший Магистр
     Метко сказал: "Одним меньше".

     Как мы вчера веселились!
     Критика бросив пираньям,
     Ели на даче эклеры.

     Девушка, критик прелестный!
     Весь обливаясь слезами,
     Меч достаю самурайский.

     Даже Магистр удивился:
     "Больно лютуешь, Григорьев, -
     критики тоже ведь люди".

     Что учудил наш Добрынин!
     На конференции критиков
     Всех уложил в одиночку!

     После концерта Добрынин
     Ходит с блокнотом за всеми,
     Каждый фиксирует отзыв.

     Орден в Японии (мини-цикл).

     К роскоши быстро привыкнув,
     Дня себе не представляю
     Я без двух мисочек риса.

     С завистью смотрят японцы,
     Как маньеристы вдаль едут
     На мотороллерах новых.

     Рис уплетает Добрынин.
     К бочке бежит Пеленягрэ -
     Съел уж свой рис, еще хочет.

     Весь гонорар от концертов
     Быстро истратил Добрынин
     В зимнем веселом квартале.

     К окнам прильнули японцы -
     Здесь, у огня, на циновках,
     Виктор с женою резвится.

     В Токио сразу наш Орден
     Снялся в японской рекламе
     Рисовой водки отличной.

     Скорбно стоят маньеристы -
     Чтут память жертв Хиросимы,
     А также жертв Нагасаки.

     Про СССР.

     СССР возродится!
     Выше, товарищи, знамя -
     И на другие планеты!

     Что вам и Кант, и Конфуций?
     Самая мудрая мудрость -
     Вся на советских плакатах.

     О космосе, о будущем.

     Каждым космическим хокку
     Мирный контакт приближаю
     С разумом инопланетным.

     Жил на Луне человек -
     Почту с Земли получив,
     Хокку со смехом читал.

     Самый большой звездолет -
     Наша планета Земля...
     В нем я стою на посту.

     Футуристический город:
     Пью на закате дыханье
     Юной андроидки нежной.

     В городе каждом хранятся
     Письма рабочих к потомкам
     С просьбой открыть в Коммунизме.

     Есть у меня три желанья:
     Деньги, свободное время,
     В космосе свой астероид.

     Если забуду я что-то,
     Вряд ли меня примут звезды...
     Помню и чту эту песню.

     Жду каждый день звездолета.
     Все, чем сейчас занимаюсь,
     В космосе мне пригодится.

     Вспыхну звездой на орбите...
     Все человечество всхлипнет,
     Шутки мои повторяя.

     Женщин, меня приласкавших,
     Вспомню с улыбкой в полете,
     Всем присмотрев по планете.

     Женщина вам не игрушка!
     В ней разглядите партнера
     По освоенью Вселенной.

     Вы не ругайте меня,
     Что все про космос пишу...
     Нам же туда не слетать!

     В Ордне вспыхнул конфликт:
     Кто всех достойней из нас,
     Чтобы на Солнце лететь?

     В иллюминатор уставясь,
     Думаешь горькую думу:
     Дома-то что не сиделось?

     Центр управленья полетом
     Ждет от тебя громких песен
     И белозубых улыбок.

     В космос впервые взлетая,
     Съешь, причитая от страха,
     Множество тюбиков с пищей.

     Вот ты и на звездолете!
     Пукаешь от перегрузок,
     Маму зовешь и рыдаешь.

     4) Хокку про хокку.

     Чудо! Ура! Этой ночью
     В зимнем саду Константэна
     Новые хокку поспели!

     Вольный размер в моих хокку,
     Ибо ведь русские хокку -
     В целом абсурдная штука.

     Так написать надо хокку,
     Чтобы все ахнули разом,
     Словно оргазм испытали.

     Все от тебя ждут открытий!
     Ум свой показывай реже,
     Сделай упор на безумства.

     Все эти новые хокку
     Я написал на работе,
     В тихом своем кабинете.

     В день десять хокку пишу я.
     Выполню план - и гуляю,
     А на душе так спокойно!

     Раз на вопрос молодого,
     Что для поэта главнее,
     "Искренность!" - рявкнул я грозно.

     Про очевидные вещи
     Я не пишу, зная точно:
     Этим займутся другие.

     Смело ломаю стандарты
     И в маньеризм привношу я
     Грезы о странствиях звездных.

     Хокку писать так несложно:
     Главное - чтобы картинка
     Перед глазами вставала.

     Тот, кто послушает хокку,
     Завтра японцем проснется,
     Щелочки-глазки мусоля.

     Вы тут внимаете хокку,
     Жизни поэта фрагментам...
     Где-то ваш дом догорает.

     Кто-то сейчас тонет в речке,
     Кто-то летит с небоскреба...
     Вы - на концерте пока что.

     Ах, не трещите, цикады!
     Девушка в скалах целует
     Звездную тень Константэна.

     5) Хокку о себе.

     Скачут певцы на экране,
     Весело им и привольно...
     Эх, как бы мне эдак тоже!

     Я, несмотря на размеры,
     Тоже ведь певчая птичка...
     Мало в коммерции смыслю.

     Иным дан дар делать деньги,
     А мне дан дар песнопевца.
     Что на снежинки куплю?

     Сколько забыто событий,
     Песен, людей и усилий,
     Подвигов, - вами, мещане...

     В личном огромном бассейне
     Хокку пишу я, ныряя,
     Сверху лопочут японки.

     Боже, как вишни цветут!
     Срочно ищу спокойную,
     Понимающую женщину с квартирой.

     Енот умывается лапкой.
     Срочно ищу спонсора
     Для выпуска собственной книги.

     Как Фудзияма прекрасна!
     На концертах смелей покупайте
     Мои песни на дисках, недорого.

     Кормит мать аистенка...
     Прошу банкиров откликнуться -
     Назначьте поэту стипендию!

     Лягушки в пруду расквакались...
     Хочу подписать контракт
     На выпуск всех моих песен.

     Утром лечу в самолете.
     Малость трясет с бодунища,
     Мой черный китель - в помаде.

     Как описать это счастье -
     Быть целиком из сверканья,
     Красками переливаясь?

     Путь свой отчетливо вижу...
     Сделано столько, что впору
     В тихий каньон удалиться.

     Кладбище тихое летом
     Всех успокоит, сравняет
     И разрешит все конфликты.

     Как бы мне угомониться?
     Не сочинять (сколько можно?) -
     А довести все до блеска?

     Хокку об Аленке.

     Под одеяло Аленка
     Любит залезть с головою
     И подремать там тихонько.

     Думает долго Аленка,
     Долго молчит, а как скажет,
     Так хочешь - стой, хочешь - падай.

     Дружит Аленка с подушкой.
     Та ей с любовью за это
     Крутит всю ночь фильмы-сказки.

     Двух золотых драконов
     На черном шелку самураев
     Выткала мне жена.

     Смотрит Аленка с постели,
     Как на окне сидит кошка...
     Обе вздыхают: "Где ж Костик?"

     Ты не печалься, Аленка!
     Если проснешься в пустыне,
     Мигом пришлю зонт и пепси.

     Кошка такая смешная -
     Встанет на задние лапки,
     Ручками ловит сиянье...

     В пропасть скользнула Аленка -
     Но подбежали мы с кошкой
     И помогли выбираться.

     Встретила как-то Аленка
     Ярко Полярно Сиянье
     Встречным сияньем Аленки.

     Хокку, сочиненные за прилавком, когда я продавал видеокассеты.

     В жизни всего понемногу -
     То боевик, то порнуха,
     То мелодрама, то сказка...

     Братцы! Вчера передали,
     Что в этот раз уже точно
     Всех нас комета угробит!

     Старец подходит к прилавку
     И вопрошает с надеждой:
     "Секса с пришельцами нету?"

     Джонни в каком-нибудь Йорке
     Тоже стоит за прилавком,
     Тоже стихи сочиняет.

     Дама красивая в шубке
     Ротик открыла и смотрит
     Что бы купить из мультфильмов?

     Снится - стою за прилавком
     Я под луною, в пустыне,
     С вихрем каким-то торгуюсь.
     Дубовый метод (басня).
     В Москве, в одном из модных клубов,
     где веселилась молодежь,
     сидел поэт Серега Дубов,
     замыслив учинить дебош.
     Серега был уже хорош:
     он все шипел кому-то: "Врешь,
     нас, самородков, ты так просто не возьмешь!"
     Серега водочку с собой пронес тайком
     и под столом
     все наполнял за рюмкой рюмку,
     в рот опрокидывал, курил и думал думку, -
     короче, вел себя подобно недоумку.
     Приехав покорять столицу,
     успел уже наш Дубов обломиться
     и начал злиться.
     Его поэму "Даль родная",
     где Дубов пышным слогом воспевал
     березки и цветы какого-то там края,
     никто в Москве печатать не желал.
     Безденежье Серега проклинал,
     он сам себя вторым Есениным считал.
     И вот решил прославиться скандалом,
     войти в историю поэзии нахалом.
     Когда до нужной он кондиции дошел,
     то влез на стол
     и начал громко декламировать поэму
     на вышеназванную тему.
     Он что-то там кричал про роднички
     и про поля, но тут охранники-качки
     поэта со стола стащили, пьяного,
     и вышвырнули прочь из клуба данного.
     Сначала Дубов возмущался и орал,
     потом поплелся среди ночи на вокзал,
     шепча: "Не поняли, козлы, не оценили!
     Уеду прочь и успокоюсь, блин, в могиле".
     Мораль:
     Друзья! Прославиться есть методы готовые,
     они не новые,
     но не такие, как у Дубова, дубовые.
     И если кто захочет стать поэтом,
     пусть помнит он об этом.
     Как и о том,
     что истинным талантам дозволяется
     довольно многое, серьезно,
     из того,
     что рифмоплетам бесталанным воспрещается.
     И в этом истины я вижу торжество.

     ...А что до Дубова - я, правда, знал его.
     Впечатлительный Кузьма (басня).
     "Какая поэзия, -  сказал Иван Филиппович тараканьим  голосом.  -  Жрать
надо... Не только поэзия,  я,  уважаемый товарищ,  черт  знает  на что  могу
пойти... Поэзия..."
     М. Зощенко, рассказ "Крестьянский самородок".
     Поэт Кузьма Беднов на раскладушке
     лежал и размышлял в один из дней:
     "У всех поэтов есть свои кормушки
     и связи средь влиятельных людей.
     Ах, как бы к тем кормушкам подобраться
     и наравне со всеми обжираться
     и премии за книжки получать?
     Ну, как туда пролезть, япона мать?
     А если мне фамилию сменить
     и не Бедновым вовсе быть,
     а, скажем, стать Алмазовым Кузьмою
     или Кузьмою Звездным?! Эх, не скрою,
     стать знаменитым хочется порою..."
     Беднов открыл газету, пролистал
     и с раскладушки вдруг своей упал,
     наткнувшись на заметку
     про некую смазливую нимфетку,
     которой за стишки ее на днях
     вручили премию - да в баксах, не в рублях -
     пятнадцать тысяч долларов вручили!
     Беднов взревел, как будто соус "чили"
     без ничего отправил внутрь себя,
     и, носом яростно трубя,
     на кухню побежал в своей квартире,
     там нож достал и сделал харакири.
     И вот лежит он, дрыгая ногами,
     известный крайне слабыми стихами,
     а более, пока, увы, ничем...
     Но что он доказал? Кому? Зачем?
     Мораль:
     Нет справедливости в подлунном этом мире,
     и это ясно всем, как дважды два - четыре,
     но разве это повод к харакири
     или к сэппуку?
     Сию науку
     запомни друг, и сочиняй, как прежде,
     в надежде,
     что и тебе однажды премию дадут.
     В спокойствии верши свой труд
     и не завидуй, если можешь, никому.
     Не спрашивай, как так и почему.
     Ты вспомни-ка несчастного Кузьму,
     что с диким воплем улетел от нас во тьму -
     затем, что начитался он газет...
     Беднов был слишком впечатлительный поэт.
     Про Глупона Рифмушкина.

     Глупон Рифмушкин всюду тискает стихи -
     Они неискренни и попросту плохи;
     Откроешь книгу иль другую - всюду он,
     Бездарно серый, скучно-правильный Глупон.
     В его стишках, увы, не встретишь никогда
     Богатства мыслей, волшебства; но без стыда
     Рифмушкин пошлости назойливо твердит,
     Ревет ослом о том, что у него болит.
     Я - слишком мягкий человек, и потому,
     Глупона встретив, не скажу о сем ему,
     Однако томик маньеристов предложу:
     Вот где поэзия - понятно и ежу.
     Ко мне Ветраны и Красавы подбегут,
     И с удовольствием автограф мой возьмут,
     И увлекут меня туда, где пир горой;
     Стоит Рифмушкин онемелый - что ж, постой,
     Да поучися у Ветран и у Красав:
     Девчонки эти, несмотря на легкий нрав,
     Всегда прекрасно понимают, где талант,
     А где бездарности фальшивый бриллиант.
     Да, поучися! И внимательно читай
     Том маньеристов; конспектируй, изучай, -
     Вот где Поэзии сияет торжество!
     Вот где изящество, огонь и волшебство!
     Пологий лоб твой пусть наполнит оптимизм,
     Ты проповедуй куртуазный маньеризм,
     Но лучше сам ты не пиши стихов вовек,
     И скажут все: "Какой прекрасный человек!"

     1997 год.

     Продавщица смеха.

     Она продавала мешочки со смехом
     В пустом переходе метро...
     С концерта я шел, опьяненный успехом,
     Хотелось мне делать добро!

     Она показалась мне милой безмерно,
     Товар ее - жутко смешным...
     Приблизился к ней с грациозностью серны,
     Спешащей за кормом своим.

     С присущим мне шиком, с особым талантом
     Я все у ней разом скупил!
     Надел ей на палец кольцо с бриллиантом,
     Но жест мой ее не смутил.

     В молчанье великом жуя свою жвачку, -
     (как будто брильянт - пустячок), -
     упрятала сотенных толстую пачку
     в студенческий свой рюкзачок,

     взяла меня под руку; из перехода
     на свет мы шагнули вдвоем,
     и голос ее прозвучал с небосвода:
     "Ну что, мы куда-то пойдем?"

     И нас закружило, и нас завертело
     По всем дискотекам Москвы...
     Но, хоть я отплясывал лихо и смело,
     Она говорила мне "вы".

     Мы приняли "экстази", мы забалдели,
     Козлом я вообще заскакал!
     С ней между зеркальных шаров мы летели -
     Что ж я ей роднее не стал?

     Кружило-вертело, вертело-кружило,
     А где-то под утро уже
     Она подвела ко мне парня-дебила
     Под гримом густым, в неглиже.

     "Ой, кто это?" - искренне я испугался.
     В ответ прозвучало: "Бойфренд".
     Дебил ухмылялся, дебил возвышался,
     Как страсти чужой монумент.

     Увел я ее из орущего зала,
     Стал на ухо что-то кричать.
     Она танцевала и тоже кричала,
     Кричала: "О чем вы, а, дядь?"

     "Что общего, детка, меж ним и тобою?" -
     ее вопрошал вновь и вновь.
     Она улыбнулась, тряхнув головою,
     И просто сказала: "Любовь..."

     ...Я ехал в такси, оглушен неуспехом,
     обжегшийся делать добро.
     Опять продавать ей мешочки со смехом
     В пустом переходе метро.

     А жаль. Было в девушке что-то такое,
     Что я осознать не успел...
     Есть в девушках прочих, конечно, другое,
     Но я это "что-то" хотел!

     Так смейтесь, мешочки, как раньше смеялись,
     Напомнив мне через года,
     Что с ней мы расстались, мы с нею расстались,
     Расстались уже навсегда!

     И мне никогда не узнать, что с ней сталось,
     И массу подобных вещей:
     Как в том переходе она оказалась
     И как ее звали вообще?

     1997 год.

     Роза.

     За стихи мне девушка розу подарила.
     Ах, спасибо, ангел мой! Как же это мило!

     Нет, вы только вдумайтесь - это вправду было!
     За стихи мне девушка розу подарила!

     Я стоял-болтал в толпе, посредине зала.
     Засверкало все кругом, а затем пропало.

     Мы остались с ней одни в ледяной пустыне,
     Где холодный лунный свет на торосах стынет.

     "Это Вечность", - понял я, вздрогнул и очнулся.
     И, как пьяный, розу взял, даже покачнулся.

     Девушка во все глаза на меня смотрела.
     Услыхал не сразу я, как толпа шумела.

     Все вернулось на места - лица, краски, звуки,
     Кто-то книгу мне пихал в занятые руки:

     "Надпишите, Константэн!" - "Да, сейчас, конечно..."
     Начинался так концерт, он прошел успешно.

     Я счастливый шел домой, вспоминал: "Как мило!
     Девушка мне - Боже мой! - розу подарила!"

     1997 год.

     Оленька (поэма-экспромт).

     Мы с тобой слились в экстазе
     И в безумьи сладких стонов
     В эру пейджинговой связи
     И мобильных телефонов.

     Я приехал во Владимир
     И в тебя влюбился, Оля.
     Помнишь - к ночи город вымер?
     Мы, принявши алкоголя,

     Вдруг пошли гулять к обрыву,
     От компании удрали;
     Там мы дань воздали пиву...
     Нас желанья раздирали!

     Подо мной трещали сучья
     И твое ласкал я тело:
     Вся твоя натура сучья
     Моего "дружка" хотела.

     (Оля, если ты читаешь
     это все, не обижайся!
     Я ж - любя, ты понимаешь?
     Ты читай и улыбайся).

     Помнишь - там нам помешали?
     А из мрамора ступени,
     По которым в парк вбежали,
     Их ты помнишь? ветви, тени?

     В парке хоть луна светила.
     На скамье, решив, что можно,
     Ты "дружка" рукой схватила
     И пожала осторожно.

     И, закрыв глаза, держала,
     Трепеща от возбужденья:
     Плоть в руке твоей дрожала,
     Раскаленная от тренья.

     Но отдаться прямо в парке
     Не решалась ты, однако.
     Поднялись, пошли сквозь арки,
     Где-то лаяла собака.

     На квартире оказались
     И легли в одной постели.
     Наши ласки продолжались.
     Как друг друга мы хотели!

     Но пищал твой пейджер тонко -
     Тебя мама вызывала,
     Волновалась за ребенка.
     Ты звонить ей выбегала.

     А потом вдруг оказалось,
     Что сосед есть в комнатушке.
     Очень ты его стеснялась -
     Он не спал на раскладушке,

     Спьяну нам мычал советы -
     Мол, давайте, вас тут двое,
     Я не в счет; святое это,
     Ваше дело молодое.

     Только утреннею ранью
     Разрешилась эта смута -
     О, какой восторг за гранью!
     О, волшебная минута!

     Поднялся сосед и вышел,
     На тебя я навалился...
     Ах, восторг все выше, выше!
     Ах - и вот он разрешился!

     Сбилось на пол одеяло,
     Было утро в птичьем гаме.
     Подо мною ты лежала,
     Обхватив меня ногами,

     Улыбаясь благодарно,
     Гладя мне живот и спину,
     Глядя мне в глаза коварно...
     Я был счастьем пьян в дымину!

     Я мечтал об этом чуде
     И боготворил, о, боги! -
     Твои маленькие груди,
     Твои кудри, руки, ноги.

     Запищал твой пейджер снова
     И прочла ты сообщенье,
     А потом мы бестолково
     Одевались, и в смущеньи

     Все прощались и прощались,
     Шли на кухню, кофе пили, -
     Но потом мы возвращались
     В комнату - и вновь любили.

     Нам казалось - мало, мало,
     Не уступим ни на йоту...
     Ты, конечно, опоздала
     В это утро на работу,

     Я в Москву уехал, Оля,
     И храню твою визитку.
     Что ж, такая наша доля -
     Испытать разлуки пытку.

     Но тебя я вспоминаю,
     Мысленно веду беседу,
     Как бы вновь тебя ласкаю...
     Оля! Я к тебе приеду!

     1997 год.

     Послание коту моему Катрюшке.

     "Я так бессмысленно-чудесен,
     что Смысл склонился предо мной!"
     Игорь Северянин, "Интродукции", 1918 год.

     С утра я хмур, пью крепкий кофий,
     А котик на меня глядит.
     Кошачий взгляд - он как магнит,
     Он выше всяких философий.

     Взгляд не бессмысленный, о нет,
     Но взгляд бессмысленно-чудесный.
     Слова людские - вздор и бред
     Пред этой тварью бессловесной.

     По разуменью моему,
     Мой котик не подвержен сплину.
     "Ну, что глядишь?" - скажу ему,
     а он зевнет и выгнет спину.

     Я много книжек прочитал,
     Сам написал стихов немало,
     И что - счастливей, что ли, стал?
     Что, жизнь осмысленнее стала?

     А котик не читает книг,
     В депрессию он не впадает:
     Увидит муху - прыгнет вмиг,
     И счастлив. Он ведь не страдает.

     Поесть, поспать и поиграть,
     И самочку покрыть весною -
     Вот смысл жизни. Меньше знать,
     А больше жизнью жить самою!

     И мы для этого живем,
     В нас гедонизм - первооснова.
     Все прочее есть ржавый лом,
     Конструкции ума больного.

     Я улыбнусь, допив свой кофий.
     Тебя я, котик, видеть рад.
     Воистину, твой, котик, взгляд -
     Превыше всяких философий.

     1998 год.

     Конец света.

     Я - паук восьмидесятиглазый,
     Черный и шерстистый, ростом с дом.
     Как включу нагрудный мощный лазер,
     Все вокруг меня горит огнем.

     Нас таких немало. Мы упали
     Из стального чрева корабля
     И уничтожать живое стали
     На планете с именем "Земля".

     Жили тут до нас такие - "люди",
     А теперь уж больше не живут.
     Мы как дали залп из всех орудий -
     Вымерли они за пять минут.

     Мы же стали быстро размножаться:
     Самки клали яйца на ходу.
     Стали по планете разбегаться
     В памятном трехтысячном году.

     Центр дал заданье - все постройки
     Быстренько снести, сравнять с землей,
     Испарить возникшие помойки
     Лазером. Я, клацая клешней,

     Бегаю по улочкам московским,
     Все сношу и дико верещу, -
     Но, ведом инстинктом пауковским,
     Между делом самочек ищу.

     Очень устаю после работы,
     Вечером в пещеру прихожу -
     Прежде чем уснуть, поем чего-то,
     А потом в аквариум гляжу.

     Плавают в воде, искрятся рыбки...
     Странно. Я их как-то полюбил.
     А еще играю я на скрипке -
     Сам себе, представьте, смастерил.

     Я вообще мечтатель-многоножка:
     Паутину лучше всех плету
     И еще стихи пишу немножко -
     Все про самок и про красоту.

     Ночь пройдет - и снова на работу.
     Братья верещат: "Привет, привет!"
     Мы уже готовимся к прилету
     Короля. Москвы уж больше нет.

     Кое-что расчистить нам осталось -
     Кремль и все соборы испарить.
     Это - ерунда, такая малость...
     Мне бы с Королем поговорить!

     Вот и ночь. Все сожжены излишки,
     Стелется повсюду едкий дым.
     Мы, и наши самки, и детишки, -
     Все на Красной площади сидим.

     Мы сидим, мохнатые громады,
     Членами в восторге шевеля,
     В звезды мы свои уперли взгляды,
     Жадно ждем прибытья Короля.

     Мы его не видели ни разу.
     Говорят, что он вообще гигант,
     Говорят, что он - тысячеглазый,
     Каждый глаз горит, как бриллиант.

     Мы его ужасно все боимся,
     Он ведь может всех нас вмиг сожрать,
     Если мы хоть в чем-то провинимся
     И ему не станем угождать.

     С самочкою я переглянулся,
     К ней бочком придвинулся чуть-чуть,
     Ласково клешней ее коснулся -
     Хороша у ней головогрудь!

     Но внезапно все заверещали:
     Показался в небе звездолет,
     Пауки все наземь вдруг упали,
     А корабль все ближе - вот он, вот!

     Плавно опустился на планету...
     Все! Открылись двери корабля!
     Все! Дыханья - нету, мыслей - нету!
     Мы сейчас увидим Короля!!!

     1999 год.

     За музыку.

     Пускай талант я, а не гений -
     Свой дар лелею и храню.
     Из наивысших наслаждений
     Стихи и музыку ценю.

     Стихи своим считаю делом -
     И, между прочим, наркотой, -
     Но музыка, возможно, в целом
     Наркотик более крутой.

     Я - человек, уже создавший
     Немало золотых хитов,
     В различных группах выступавший
     Как автор музыки и слов,

     Не зная ни единой ноты,
     15 лет играю рок,
     и, слушая свои работы,
     порой испытываю шок:

     какая роскошь! Да, я в шоке!
     Меня решительно пьянят
     Мои вокальные заскоки
     И разноцветный звукоряд.

     Альбомов множество скопилось,
     Я знаю, за 15 лет.
     Трясусь над ними, озирая
     Коробки дисков и кассет.

     Но мне не очень интересен
     Путь в массы песенок моих.
     Хотя есть штучек двадцать песен,
     Известных более других.

     Еще я - меломан. Мне близко
     Почти что все - хард-рок, хардкор,
     Джаз, авангард, и панк, и диско,
     Тяжмет, и рэггей, и фольклор.

     Как меломан с огромным стажем,
     Берусь на слух определить:
     Вот Фридман нарезает, скажем,
     А вот Стив Вэй пошел пилить.

     ...Но лучшей музыкой на свете
     считаю женский сладкий стон.
     О, как влюблен я в звуки эти!
     Как в эти звуки я влюблен!

     Когда скрипит, трясется койка,
     Вдруг сладкий настает момент -
     Ах, женщина тогда какой-то
     Неповторимый инструмент!

     Она воркует, стонет, плачет
     И громко мамочку зовет,
     Но это - редкая удача,
     Бывает все наоборот:

     Когда красивая пацанка
     Лежит, не скажет даже "ой",
     Как на допросе партизанка -
     Молчит геройски под тобой.

     За что мне нравятся хохлушки -
     За то, что крайне горячи,
     За то, что вцепятся в подушки
     И в голос голосят в ночи.

     Девчонки! Вы - парней услада,
     Как меломан, как музыкант,
     Я вам советую - не надо,
     Не надо прятать свой талант!

     Вы не стесняйтеся, девчонки,
     Шепчите: "Ох!", кричите: "Ах!", -
     Как инструмент изящно-звонкий,
     Послушный в опытных руках.

     1999 год.

     Весна у Калитниковского кладбища.

     Отовсюду сверкающая весна
     Заволакивает глаза пеленой.
     В нежную даль, что так неясна,
     Лечу, сбитый с толку этой весной.

     Ноги мимо кладбища сами несут -
     Сегодня не буду туда заходить.
     А в просторнейшем парке капели льют!
     А небесная синь хочет с ног свалить!

     Но я дальше лечу - и лечу не сам,
     А как будто что-то меня несет
     К двум старушкам, пластмассовым их цветам,
     Которые у них никто не берет,

     И они мне кричат: "Цветочки для вас!" -
     Но я, перепуганный, дальше лечу:
     Сверкает какая-то дымка у глаз,
     Не хочу похоронных цветов, не хочу.

     Хочется жить, полною грудью дышать,
     Упасть и смотреть в это небо, ввысь!
     Опять денег нет и неоткуда взять,
     Сегодня связи с миром все оборвались.

     У Птичьего рынка бросили котят -
     Целую коробку, не сумев продать.
     Они, смешные, крошечные, пищат,
     Бегают, не в силах ничего понять.

     Красивая девушка в черном пальто
     Присела на корточки и гладит их.
     Мимо бесшумно скользит авто.
     День вообще удивительно тих.

     Слабость не отпускает, душа полна
     Тоски, накатывающей, как слеза...
     А повсюду - сверкающая весна,
     А капели льют - и слепят глаза.

     1999 год.

     На лунном берегу.

     "...сегодня продавщица кондитерской,  завтра жена полкового  командира,
послезавтра  сиделка  Красного креста, а  в промежутках -  фарсовые актрисы,
цирковые  наездницы  и  гимназистки старших классов. Все это в  конце концов
приелось, и минутами кажется неинтересным даже обладание королевой".
     Анатолий Каменский, рассказ "Четыре".

     На лунном берегу мы целовались -
     В беседке, на безлюдном берегу,
     А волны, что из звездной тьмы рождались,
     Бежали к нам и гасли на бегу.

     Я был тогда восторженным и юным,
     А ты была прелестна: вся дрожа,
     Дарила губы мне в сиянье лунном,
     Смеялась, шаловлива и свежа.

     На веках у тебя мерцали блестки,
     А у меня кружилась голова -
     Все было внове, были мы подростки
     И жаркие шептали мы слова.

     И это все - мы просто целовались.
     И этим я был счастлив в те года!
     Тебя я проводил - и мы расстались,
     И больше не встречались никогда.

     Я издали смотрел, как шла ты к маме,
     Как мать твоя свою ругала дочь, -
     А я, твоими пахнущий духами,
     Ворочался, не мог заснуть в ту ночь.

     Пришел рассвет - я долго просыпался,
     и в свете солнца, радостный, лежал...
     С тех пор я очень много раз влюблялся
     И многих женщин нежно обожал.

     Но стало все немножко приедаться -
     Увы, и женщин чары, и луны...
     А раньше так хотелось целоваться!
     Так чувства были все обострены!

     Душа - она ничуть не огрубела,
     Но сгинуло куда-то волшебство,
     И женщины пленительное тело
     Люблю привычно я, узнав его.

     Привык к тому, что люди - только люди,
     Мир делится на женщин и мужчин,
     И о любви, как о каком-то чуде,
     Я не мечтаю - что искать причин?

     Но вдруг пахнет волшебными духами
     И женщины поймаешь странный взгляд -
     Опять земля качнется под ногами,
     Как с той подружкой, десять лет назад.

     1998 год.

     Пунктуальность.

     Я пунктуален неизменно.
     Пусть было мне нехорошо,
     Я должен выйти был на сцену -
     Я встал, оделся и пошел.

     Да, с бодуна меня мотало,
     И во дворе в сей поздний час
     Овчарка на меня напала
     И укусила пару раз!

     Я дернулся, кривясь от боли,
     И улицу перебежал -
     Ногой овчарку отфутболил,
     Но рядом тормоз завизжал:

     Меня машина сбила, смяла,
     Вдруг вылетев на тротуар,
     Все кости мне переломала -
     Настолько страшным был удар.

     Водитель, матерясь ужасно,
     Меня в машину затащил,
     И мы на свет рванули красный -
     Ох, в этом он переборщил.

     Внезапно врезались мы в стену,
     В машине взрыв раздался тут -
     А ведь до выхода на сцену
     Мне оставалось пять минут!

     И я, как некий терминатор,
     Восстал из дыма и огня,
     И сделал шаг - но экскаватор,
     Рыча, наехал на меня.

     А я на сцену был обязан
     Через минуту выходить!
     Я вновь восстал, хоть был размазан
     По мостовой, и во всю прыть

     Сюда сквозь парк помчался с криком, -
     Пусть ветки по лицу секут, -
     И счетчик в голове затикал:
     Осталось двадцать пять секунд.

     Вот и ступеньки - хоть недаром
     Я так спешил... Что за дела!
     Меня здесь обварили варом,
     И потекла по мне смола.

     Я только заскрипел зубами
     И дальше поволок себя,
     Вертя руками и ногами,
     Дверные ручки теребя.

     Вдруг рухнул лист стекла, блистая,
     И срезал голову мою -
     Нет, так я точно опоздаю!
     Вновь терминатором встаю,

     Приладив голову обратно,
     Решаю - это ничего,
     Успеть - успею, вероятно...
     Осталось пять секунд всего!

     В порядок привожу мгновенно
     Себя...Ура! Все хорошо!
     Я должен выйти был на сцену -
     И я, как видите, пришел.

     1999 год.

     Дельтаплан Илоны.

     Прошлым летом мы с Симоной, взяв билеты до Херсона,
     К морю Черному махнули, где я в клуб один вступил:
     На изящном дельтаплане я слетал с крутого склона,
     И над кромкою прибоя я парил, парил, парил...

     В клубе дельтапланеристов как-то встретил я Илону -
     Удивительно красивой эта девочка была!
     Боже, я влюбился сразу, позабыв свою Симону,
     Я кружился над Илоной в небе на манер орла.

     И однажды утром с нею мы, как две большие птицы,
     Понеслись на дельтапланах над волнами в небесах.
     Как хотелось мне с Илоной в поцелуе страстном слиться -
     Но мешала эта штука, рама скользкая, в руках.

     Полетали и вернулись, и Илона вдруг спросила:
     "Не сходить ли нам сегодня в ресторан? Ты очень мил..."
     Помню, я тогда ответил: "Небо нас соединило!" -
     И, клянусь, друзья, Илону страстно ночью ублажил.

     ...Уезжали мы с Симоной и разглядывали фотки,
     что нащелкали на море, сидя в поезде, смеясь.
     Вдруг Симона показала фотокарточку красотки
     И сказала мне серъезно: "У тебя была с ней связь".

     Я оправдываться начал: "Ах, Симона, что ты, крошка?" -
     Но спустя минуту понял, что бессмысленно вранье,
     И тогда ответил твердо: "Да, увлекся я немножко,
     Да, влюбился я в Илону - что ж, ты видела ее"

     Хлопнул дверью, вышел в тамбур, закурил там и подумал:
     "Сколько в мире баб красивых! Страстью всех испепелю!
     А ведь я б не отказался от Илоны и под дулом!
     Но Симону ведь я тоже обожаю и люблю...

     Ах, подруги наши - гири по рукам и по ногам нам,
     Но порой мы все ж взлетаем и парим, парим, парим!
     Я хочу быть моногамным, не могу быть моногамным,
     Как увижу я красоток - прям-таки бегу я к ним!"

     1999 год.

     Пей, пока пьется!

     Пей, пока пьется! Пей вволю, дружище!
     Все хорошо - водка, пиво, коньяк.
     Рано иль поздно снесут на кладбище,
     В землю зароют тебя абы как.

     И над тобой будут птички красиво
     Петь-заливаться и гнездышки вить...
     Пей, пока можешь, и водку, и пиво,
     Пей - позже могут врачи запретить.

     Пей без оглядки и без опасенья,
     Звон хрусталя - самый сладостный звук.
     Пей без сомненья и до окосенья,
     Пей в окруженьи друзей и подруг.

     Смерть между нами неслышно крадется
     С остро наточенной страшной косой.
     Вспомни, что всем умирать здесь придется,
     Выпей - и быстро заешь колбасой.

     Развеселись и забудь про заботы -
     Завтрашний день их решит сам собой.
     Женщин не бойся, знакомься, чего ты?
     Хочешь - танцуй, развлекайся с любой.

     Ешь, пока естся, люби, пока можешь,
     В культ возведя наслажденье, живи.
     Все перепробуй - потом подытожишь,
     Сколько какой испытал ты любви.

     Будешь лежать-помирать на подушках,
     Радуясь: "Вволю я пожил, ха-ха!
     Ел за троих, пил-гулял на пирушках -
     И избежал я унынья греха..."

     Пей, пока пьется! Пей вволю, дружище!
     Все, как ты верно заметил, "ништяк"...
     Пусть нас однажды снесут на кладбище,
     Ну, а сейчас нас заждался кабак!

     1999 год.

     Звездная идиллия.

     Мысль была простой до гениальности -
     Долларов побольше накопить
     И, уладив разные формальности,
     Астероид в космосе купить.

     Я - купил, провел там освещение,
     Атмосферой глыбу окружил.
     У меня такое ощущение,
     Будто бы всегда на ней я жил.

     Каждый день встаю я по будильнику
     И тружусь в забое золотом,
     Вечером спешу я к холодильнику,
     Что стоит в вагончике моем.

     Отбираю вкусности для ужина,
     Радуясь, что выполняю план.
     Вспоминаю с нежностью о суженой,
     Наливая водочку в стакан.

     Вспоминаю, как в года тяжелые
     Обещал я ей разбогатеть...
     До чего же классно, что нашел я
     Платину, и золото, и медь!

     Для нее, любимой, рад стараться я,
     Хорошо б сейчас ее сюда...
     Эх, вернусь, куплю себе плантацию,
     Чтобы не работать никогда!

     Мы сидим с помощником-андроидом
     На камнях, я поднимаю тост,
     И горят над нашим астероидом
     Миллионы ярко-синих звезд.

     Я хочу сегодня опьянения -
     И включаю я магнитофон:
     Невозможно слушать без волнения
     Смех прелестный той, в кого влюблен.

     Я устал - и, рухнув, как подрубленный,
     Спать ложусь в вагончике своем.
     Снятся мне глаза моей возлюбленной
     Плюс ее улыбка плюс наш дом.

     Слышу я сквозь сон шаги андроида -
     Он сказал, что я во сне храплю...
     Как вернусь на Землю с астероида,
     Я ему андроидку куплю.

     Все нормально. Кстати, создает уют
     Мысль, что просчитал все до секунд...
     И машины во дворе работают,
     Без конца просеивая грунт.

     1999 год.

     Семейная сценка.

     "Дорогая, что случилось? Вы - в аллее? Вы - грустите?
     Отчего вы здесь? Боитесь, что пропустите зарю?
     Где же наш слуга-туземец по прозванью Тити-Мити?
     Я при встрече Тити-Мити непременно пожурю.

     Что вы топчете песочек, стоя у оранжереи?
     Не хотите ли бонбошку? Нет так нет, тогда я сам...
     Что такое? Всюду - иней. Не уйти ль нам поскорее?
     Мы рискуем простудиться, здесь угроза есть носам.

     Отвечала дорогая со слезами: "Да, мне грустно,
     Оттого, что я не лягу нынче в летний мой гамак,
     Оттого, что осень злая припорошила искусно
     Первым снегом чудо-розы, что мне подарил Мак-Мак..."

     "Дорогая, что вы, право! Ведь таков закон природы!
     И Мак-Мак от нас далеко, он - полярный капитан.
     Ах, утешьтесь, и пойдемте, я вам дам журналы моды.
     Ну, утрите ваши слезки... Ангел мой ! Шарман, шарман!"

     И ушли они, обнявшись; он - каким-то счетом занят,
     А она ответ искала на мучительный вопрос:
     "Разве страсть несхожа с морем? разве море замерзает?" -
     и вослед ей "До свиданья!" тихо пели сотни роз.

     2000 год.

     Совет начинающему стихотворцу.

     Итак, мой друг, ты стать решил поэтом?
     Давно рифмуешь, не жалея сил?
     Ну что ж, я помогу тебе советом:
     Ты сам меня об этом попросил.

     Попробуй, друг, стать суперсовременным,
     Писать о том, что всех волнует нас.
     Экстравагантным будь и дерзновенным -
     Таким, что мог явиться лишь сейчас.

     И мании величии не бойся -
     Да что же ты напишешь без нее?
     Начнут тебя ругать - не беспокойся,
     Пусть критики орут, как воронье,

     Тебе на пользу эти злые вопли:
     Они тебе рекламу создают.
     Ты должен стать сильней, так вытри сопли,
     Вернись к стихам и в них найди уют.

     Стать властелином дум - твоя задача,
     И тем, кто в моде, ты не подражай.
     По-своему пиши, а не иначе,
     Но сам в шедевры классиков въезжай.

     Да, да, читай побольше! Ежедневно
     Читай стихи, рецензии - учись!
     Не надо на меня смотреть так гневно -
     С безграмотностью собственной борись.

     С ошибками ведь пишешь, безусловно...
     Но даже если вдруг прозреешь ты -
     Не думай, что писать ты сможешь ровно,
     Все время выдавать одни хиты.

     Бывают и у гениев провалы,
     Ошибки, просто слабые стихи.
     Не создавай же, как не раз бывало,
     Заведомо нелепой чепухи.

     Пьяней от власти над капризным словом,
     Но в целом предпочтенье отдавай
     Лишь темам незаезженным и новым,
     Цветы, едва расцветшие, срывай.

     В твоих стихах всегда должна быть тайна,
     Без тайны нет стихов - так повелось.
     Все, что сиюминутно и случайно,
     Скорей в угоду Вечности отбрось.

     Будь искренним бескрайне, беспредельно,
     Интуитивно Вечность возлюбя.
     И все, что ты напишешь, станет цельно -
     Пиши не для толпы, а для себя.

     ...Ну вот, мой друг, решивший стать поэтом,
     давай, дерзай, забыв тоску и грусть.
     Ведь ты просил помочь тебе советом?
     Так заучи совет мой наизусть.

     2000 год.

     Ожидание чуда.

     Когда я ждал любви несбыточной,
     Влюблен в абстрактный идеал,
     Я в комнате своей, как в пыточной,
     Стихи томами сочинял.

     Подростком неуравновешенным
     Я бормотал, бродил, творил
     И, будучи почти помешанным,
     Со звездным небом говорил.

     Бежал людей, бежал их мнения,
     Болел, искал себя везде,
     Всегда искал уединения -
     В садах, средь скал и на воде.

     Я, выбором судьбы испуганный,
     Жил в городишке небольшом
     И - неустанно, сладко-путанно -
     Мечтал о будущем своем.

     Вопросами измучен сложными,
     Жизнь расчислял я на года...
     О, всеми красками возможными
     Переливался мир тогда!

     Что мне судьбою уготовано?
     Кем стану я? Где буду жить?
     Какая, где она и кто она,
     Кого мне суждено любить?

     Прощай, жизнь маленькая, скромная, -
     Восторг и тайный страх в груди!
     Да, что-то яркое, огромное,
     Волшебное ждет впереди!

     Ждет что-то необыкновенное!
     Ждет самолеты, поезда,
     Любовь, как чудо драгоценное,
     Невиданные города!

     ...Где ж то волненье, упоение
     картинами грядущих дней?
     Я, что ли, стал обыкновеннее?
     Кровь, что ли, стала холодней?

     Да, да, теперь я стал циничнее,
     Насмешливей, спокойней стал.
     Мир стал понятней и привычнее,
     Сбылось все то, чего я ждал.

     Но, жизнь, прошу тебя смиренно я,
     Опять огонь в меня вдохни -
     То ожидание блаженное
     Чудес и странствий мне верни!

     Чтоб я, пленен твоими сказками,
     Вновь от восторга замирал,
     Чтоб мир немыслимыми красками
     Опять, как прежде, заиграл!

     Чтоб чувство жизни настоящее
     Совсем не умерло во мне -
     То, вдаль влекущее, пьянящее,
     Чем полон воздух по весне!

     1998 год.

     Дневники.

     Лет пятнадцать уже я веду дневники -
     С той поры, как впервые приехал в Москву.
     Неустанно печатаю эти листки,
     В них - события, люди, в них - все, чем живу.

     До Москвы тоже было немало всего,
     Что составило толстый особенный том.
     Рад, что прошлое вовсе мое не мертво,
     И горжусь каждым правильно прожитым днем.

     А отец мой, увы, дневники свои сжег...
     И Качалов-артист - целых два сундука!
     Я, об этом узнав, испытал легкий шок:
     Как сожгли? Поднялась как на это рука?

     Смалодушничать очень и очень боюсь:
     Да, грешил я немало - но кто без греха?
     Не сожгу свою жизнь, буду сильным, клянусь!
     Как стальной крестоносец Любви и Стиха.

     1998-2003 гг.

     Мой отец.

     Мой отец, к сожаленью, покойный,
     Замечательный был человек -
     Бард, похвал безусловно достойный,
     Покоритель опаснейших рек.

     На плотах он по рекам сплавлялся,
     Прямо литрами пил самогон,
     Семиструнке своей поклонялся
     И любим был всем городом он.

     Он рыбачил, сам делал иконы,
     Собирал он монеты, значки,
     Он облазил все горные склоны,
     Делал слайды и вел дневники.

     Он гордился успехами сына,
     Тем, что Костя - поэт-маньерист;
     Да и сам он, красавец-мужчина,
     Был тотальный в душе гедонист.

     Он на пенсию мог выйти рано,
     Но не дожил... Как время бежит!
     Похоронен в степях Казахстана,
     Он под солнцем палящим лежит.

     А чуть поодаль ярко сверкает
     Наше озеро - синий Балхаш,
     Над волнами там чайка летает,
     Люди толпами валят на пляж.

     Хлопну рюмку настоечки на ночь
     За отца в день его именин.
     Его звали Андрей Николаич,
     Он потомственный был дворянин.

     1998 год.

     Звонок.

     Я пальцем ткнул в дверной звонок,
     Не зная, что в нем кнопки нет,
     И вдруг меня ужалил ток -
     На, получи урок, поэт:

     Ты думал, что раздастся звон,
     Затем тебе откроют дверь...
     Но больно палец обожжен -
     Тому, что знаешь, ты не верь.

     Мир переменчив и жесток.
     Ты так его воспринимай:
     Сперва всмотрись в дверной звонок -
     Потом уж кнопку нажимай.

     1998 год.

     Про Макеко.

     Макеко в Сердцеву влюбился,
     Вешнинский в Лазареву - тоже,
     И гул весны преобразился,
     На шепот новых пар помножен.

     Душа стесняется живая
     Имен и званий человека.
     А дева, недоумевая,
     Все шепчет: "Я теперь - Макеко?"

     Вот, станут жить они, не зная,
     Что мир земной им лишь приснился...
     Смеются души в кущах рая:
     "Макеко в Сердцеву влюбился!"

     1997 год.

     * * *

     Что такое поэзия, в чем ее суть? -
     Говорили всю ночь, даже больше чуть-чуть,
     Говорили, курили и спорили мы
     На какой-то квартире средь долгой зимы.

     Ты сидела одна, вся в табачном дыму,
     Иногда улыбалась чему-то...Чему?
     Иногда с кем-то чокалась, водку пила,
     В разговор не вступала и странной была.

     Тут вскричал в доску пьяный поэт у окна:
     Что такое поэзия? Вот вам она:
     "Я заметил во мраке древесных ветвей
     чуть живое подобье улыбки твоей..."

     1998 год.

     Муравей.

     Чтобы люди ценили,
     Уважали, боясь и любя,
     Должен стать ты мудрей остальных,
     Доказать всем, что ты - выше их.

     Я же стать бы хотел муравьем,
     Неприметным таким муравьем...
     Много надо ли мне, муравью?
     Съем чего-то, чего-то попью...

     Я все ползал бы сам по себе,
     А не тратил бы силы в борьбе,
     Никому б не доказывал я,
     Что нет лучше, чем я, муравья.

     Слышу про муравейник вопрос -
     И оттуда бы я уполоз.
     Слышу про муравейник вопрос -
     И оттуда бы я уполоз.

     Муравьев и безумных людей
     Позабыть я б старался скорей.
     Я бы влез на травинку одну
     И глазел бы себе на луну...

     Да, глазел бы себе на луну.

     1998 год.

     Видение.

     Люди-цветы всевозможных цветов
     Танцуют вокруг Вечного Арбуза,
     Зная, что внутри он золотой.
     (Они рождаются, убежденные в этом).
     Но меж ними идет спор,
     Спор триллионов поколений:
     Алмазные внутри Арбуза семечки,
     Или рубиновые?
     Или изумрудные?
     Окруженные со всех сторон
     Бездонностью черного космоса
     И серебряной россыпью звезд,
     Танцуют люди-цветы,
     Жители Зеркальной Планеты.

     Я думаю о них, погружаясь в сон.
     Мне так уютно смотреть на их танец.
     Я
     становлюсь
     одним
     из
     них...

     1997 год.

Last-modified: Sun, 28 Jan 2007 19:39:47 GMT

Оцените этот текст: