Андрэ Моруа. Письма незнакомке
----------------------------------------------------------------------
Перевод Я. 3. Лесюка
Из книги Моруа, Андрэ. Байрон. Письма незнакомке. Открытое письмо
молодому человеку о науке жить. Издательство "Олимп": Москва, 1998, стр.
454-575
OCR & spelchecked by Zhanna Marina, 19 June 2001
----------------------------------------------------------------------
Об одной встрече .............................. 454
О пределах нежности ........................... 456
О неизменности человеческих чувств ............ 458
О необходимой мере кокетства .................. 460
О даме, которая все знает ..................... 462
Об одной молоденькой девушке .................. 465
О мужской половине рода человеческого ......... 466
О любви и браке во Франции .................... 469
Об относительности несчастий .................. 470
О детской впечатлительности ................... 472
О правилах игры ............................... 474
Умение использовать смешные черты ............. 476
О сценах ...................................... 478
О золотом гвозде .............................. 480
О прибытии лектора ............................ 482
О холостяках .................................. 485
О романах ..................................... 486
О минуте, определяющей судьбу...... ........... 488
Одеть тех, кто гол ............................ 491
Мрачный рубеж ................................. 493
О несовместимости в браке ..................... 495
Театральные истории ........................... 497
Тайная суть супружества ....................... 499
О другой женщине .............................. 501
О другой женщине. Письмо второе ............... 505
О другой женщине. Письмо третье ............... 507
О выборе книг ................................. 512
Советы молодой женщине, которая страдает
бессонницей ................................... 514
Об оптимизме .................................. 516
О положении женщины в обществе ................ 518
Не готовьте для себя ненужных сожалений ....... 521
После спектакля "Царь Эдип" ................... 523
О пределах терпения ........................... 525
Hoc Клеопатры ................................. 527
Хронофаги ..................................... 529
Против учтивости .............................. 530
Кто вы -- вещь или личность? ................... 532
Женщина и профессия ........................... 534
Женщина и профессия. Письмо второе ............ 536
Нежная, как воспоминание ...................... 539
Принимать то, что дано ........................ 541
Принимать то, что дано. Письмо второе ......... 543
Витамин "ПР" .................................. 545
В манере Лабрюйера ............................ 547
Существуют ли еще эгерии? ..................... 549
Первая любовь ................................. 551
Дивная музыка ................................. 553
Кинуться в воду ............................... 555
О пожилых супружеских парах ................... 557
Так где же счастье? ........................... 559
О воспитании детей ............................ 561
Об отпусках и о любви ......................... 563
Две различные манеры любить ................... 567
О бесплодном раскаянии ........................ 568
Человек, который захотел стать королем ........ 570
Пора праздничных подарков ..................... 572
Вы существуете, и вместе с тем вас нет. Когда один мой друг предложил
мне писать вам раз в неделю, я мысленно нарисовал себе ваш образ. Я создал
вас прекрасной -- и лицом, и разумом. Я знал: Вы не замедлите возникнуть
живой из грез моих, и станете читать мои послания, и отвечать на них, и
говорить мне все, что жаждет услышать автор.
С первого же дня я придал вам определенный облик -- облик редкостно
красивой и юной женщины, которую я увидал в театре. Нет, не на сцене -- в
зале. Никто из тех, кто был со мною рядом, не знал ее. С тех пор вы обрели
глаза и губы, голос и стать, но, как и подобает, по-прежнему остались
Незнакомкой.
В печати появились два-три моих письма, и я, как ожидал, стал получать
от вас ответы. Здесь "вы" -- лицо собирательное. Вас много разных
незнакомок: Одна -- наивная, другая -- вздорная, а третья -- шалунья и
насмешница. Мне не терпелось затеять с вами переписку, однако я удержался:
вам надлежало оставаться всеми, нельзя было, чтоб вы стали одной.
Вы укоряете меня за сдержанность, за мой неизменный сентиментальный
морализм. Но что поделаешь? И самый терпеливый из людей пребудет верным
незнакомке лишь при том условии, что однажды она откроется ему. Мериме
довольно быстро узнал о том, что его незнакомку зовут Женни Дакен*, и вскоре
ему позволили поцеловать ее прелестные ножки. Да, наш кумир должен иметь и
ножки, и все остальное, ибо мы устаем от созерцания бестелесной богини.
Я обещал, что стану продолжать эту игру до той поры, пока буду черпать
в ней удовольствие. Прошло больше года, я поставил точку в нашей переписке,
возражений не последовало. Воображаемый разрыв совсем не труден. Я сохраню о
вас чудесное, незамутненное воспоминание. Прощайте. А. М.
_________________________________________________________________
В тот вечер я был не один в "Комеди Франсез". "Давали всего-навсего
Мольера", но с большим успехом. Владычица Ирана* от души смеялась; Робер
Кемп, казалось, блаженствовал; Поль Леото* притягивал к себе взоры.
Сидевшая рядом с нами дама шепнула мужу: "Скажу по телефону тетушке
Клемансе, что видела Леото, она обрадуется".
Вы сидели впереди, закутавшись в песцовые меха, и, как во времена
Мюссе, покачивалась предо мною подобранная "черная коса на дивной гибкой
шее". В антракте вы нагнулись к подруге и оживленно спросили: "Как стать
любимой?". Мне в свой черед захотелось нагнуться к вам и ответить словами
одного из современников Мольера: "Чтобы понравиться другим, нужно говорить с
ними о том, что приятно им и что занимает их, уклоняться от споров о
предметах маловажных, редко задавать вопросы и ни в коем случае не дать им
заподозрить, что можно быть разумней, чем они"*.
Вот советы человека, знавшего людей! Да, если мы хотим, чтобы нас
любили, нужно говорить с другими не о том, что занимает нас, а о том, что
занимает их. А что занимает их? Они же сами. Мы никогда не наскучим женщине,
коль станем говорить с нею о ее нраве и красоте, коль будем расспрашивать ее
о детстве, о вкусах, о том, что ее печалит. Вы также никогда не наскучите
мужчине, если попросите его рассказывать о себе самом. Сколько женщин
снискали себе славу искусных слушательниц! Впрочем, и слушать-то нет нужды,
достаточно лишь делать вид, будто слушаешь.
"Уклониться от споров о предметах маловажных". Доводы, излагаемые
резким тоном, выводят собеседника из себя. Особенно когда правда на вашей
стороне. "Всякое дельное замечание задевает", -- говорил Стендаль. Вашему
собеседнику, возможно, и придется признать неопровержимость ваших доводов,
но он вам этого не простит вовеки. В любви мужчина стремится не к войне, а к
миру. Блаженны нежные и кроткие женщины, их будут любить сильнее. Ничто так
не выводит мужчину из себя, как агрессивность женщины. Амазонок
обожествляют, но не обожают. Другой, вполне достойный способ понравиться --
лестно отзываться о людях. Если им это перескажут, это доставит им
удовольствие и они в ответ почувствуют к вам расположение.
-- Не по душе мне госпожа де..., -- говорил некто.
-- Как жаль! А она-то находит вас просто обворожительным и говорит об
этом каждому встречному.
-- Неужели?.. Выходит, я заблуждался на ее счет.
Верно и обратное. Одна язвительная фраза, к тому же пересказанная
недоброжелательно, порождает злейших врагов. "Если бы все мы знали все то,
что говорится обо всех нас, никто ни с кем бы не разговаривал". Беда в том,
что рано или поздно все узнают то, что все говорят обо всех.
Возвратимся к Ларошфуко: "Ни в коем случае не дать им заподозрить, что
можно быть разумней, чем они". Разве нельзя одновременно и любить, и
восхищаться кем-то? Разумеется, можно, но только если он не выражает свое
превосходство с высокомерием и оно уравновешивается небольшими слабостями,
позволяющими другим в свой черед как бы покровительствовать ему. Самый умный
человек из тех, кого я знал, Поль Валери, весьма непринужденно выказывал
свой ум. Он облекал глубокие мысли в шутливую форму; ему были присущи и
ребячество, и милые проказы, что делало его необыкновенно обаятельным.
Другой умнейший человек и серьезен, и важен, а все же забавляет друзей своей
неосознанной кичливостью, рассеянностью или причудами. Ему прощают то, что
он талантлив, потому, что он бывает смешон;и вам простят то, что вы красивы,
потому, что вы держитесь просто. Женщина никогда не надоест даже великому
человеку, если будет помнить, что он тоже человек.
Как же стать любимой? Давая тем, кого хотите пленить, веские основания
быть довольными собой. Любовь начинается с радостного ощущения собственной
силы, сочетающегося со счастьем другого человека. Нравиться -- значит и
даровать, и принимать. Вот что, незнакомка души моей (как говорят испанцы),
хотелось бы мне вам ответить. Присовокуплю еще один -- последний -- совет,
его дал Мериме своей незнакомке: "Никогда не говорите о себе ничего дурного.
Это сделают ваши друзья". Прощайте.
_______________________________________________________
Поль Валери превосходно рассуждал о многом, и в частности о любви; ему
нравилось толковать о страстях, пользуясь математическими терминами:
Он вполне резонно считал, что контраст между точностью выражений и
неуловимостью чувств порождает волнующее несоответствие. Особенно пришлась
мне по вкусу одна его формула, которую я окрестил теоремой Валери:
"Количество нежности, излучаемой и поглащаемой каждодневно, имеет
предел".
Иначе говоря, ни один человек не способен жить весь день, а уж тем
более недели или годы в атмосфере нежной страсти. Все утомляет, даже то, что
тебя любят. Эту истину полезно напоминать, ибо многие молодые люди, равно
как и старики, о ней, видимо, и не подозревают. Женщина упивается первыми
восторгами любви; ее переполняет радость, когда ей с утра до вечера твердят,
как она хороша собой, как остроумна, какое блаженство обладать ею, как
чудесны ее речи; она вторит этим словословиям и уверяет своего партнера, что
он -- самый лучший и умный мужчина на свете, несравненный любовник,
замечательный собеседник. И тому и другому это куда как приятно. Но что
дальше? Возможности языка не безграничны. "Поначалу влюбленным легко
разговаривать друг с другом... -- Заметил англичанин Стивенсон. -- Я -- это
я, ты -- это ты, а все другие не представляют интереса".
Можно на сто ладов повторять: "Я -- это я, ты -- это ты".
Но не на сто тысяч! А впереди -- бесконечная вереница дней.
-- Как называется такой брачный союз, когда мужчина довольствуется
одной женщиной? -- Спросил у американской студентки некий экзаменатор.
-- Монотонный, -- ответила она.
Дабы моногамия не обернулась монотонностью, нужно зорко следить за тем,
чтобы нежность и формы ее выражения чередовались с чем-то иным.
Любовную чету должны освежать "ветры с моря": общение с другими людьми,
общий труд, зрелища. Похвала трогает, рождаясь как бы невзначай,
непроизвольно -- из взаимопонимания, разделенного удовольствия, становясь
неприменно обрядом, она приедается.
У Октава Мирбо есть новелла*, написанная в форме диалога двух
влюбленных, которые каждый вечер встречаются в парке при свете луны.
Чувствительный любовник шепчет голосом, еще более нежным, чем лунная
ночь:
"Взгляните... Вот та скамейка, о любезная скамейка!" Возлюбленная в
отчаянии вздыхает: "Опять эта скамейка!" Будем же остерегаться скамеек,
превратившихся в места для поклонения. Нежные слова, появившиеся и
изливающиеся в самый момент проявления чувств, -- прелестны. Нежность в
затверждениях раздражает.
Женщина агрессивная и всем недовольная быстро надоедает мужчине; но и
женщина невзыскательная, простодушно всем восторгающаяся не надолго сохранит
свою власть над ним. Противоречие? Разумеется. Человек соткан из
противоречий. То прилив, то отлив. "Он осужден постоянно переходить от
судорог тревоги к оцепенению скуки", -- говорит Вольтер. Так уж созданы
многие представители рода человеческого, что они легко привыкают быть
любимыми и не слишком дорожат чувством, в котором чересчур уверены.
Одна женщина сомневалась в чувствах мужчины и сосредоточила на нем все
свои помыслы. Неожиданно она узнает, что он отвечает ей взаимностью.
Она счастлива, но, повторяй он сутки напролет, что она -- совершенство,
ей, пожалуй, и надоест. Другой мужчина, не столь покладистый, возбуждает ее
любопытство. Я знавал молоденькую девицу, которая с удовольствием пела перед
гостями; она была очень хороша собой, и потому все превозносили ее до небес.
Только один юноша хранил молчание.
-- Ну а вы? -- Не выдержала она наконец. -- Вам не нравится, как я пою?
-- О, напротив! -- Ответил он. -- Будь у вас еще и голос, это было бы
просто замечательно.
Вот за него-то она и вышла замуж. Прощайте.
_______________________________________________________
О неизменности человеческих чувств.
Я вновь в театре; на этот раз, увы, вас там нет. Я огорчен за себя и за
вас. Мне хочется крикнуть: "Браво, Руссен, вот славная комедия!"* Одна сцена
особенно позабавила публику. Некий юноша наградил ребенком секретаршу своего
отца. У него ни положения, ни денег, она же умница и сама зарабатывает себе
на жизнь. Он делает ей предложение и получает отказ. И тогда мать молодого
отца горько жалуется: "Бедный мой мальчик, она его обольстила и бросила...
Скомпрометировала и отказывается покрыть грех!".
Классическая ситуация навыворот. Но ведь в наши дни экономические
взаимоотношения обоих полов частенько, так сказать, вывернуты наизнанку.
Женщины зарабатывают гораздо больше, чем в прошлом. Они меньше зависят
от желаний и прихотей мужчин. Во времена Бальзака лучше замужества трудно
было что-то придумать, во времена Руссена -- это еще вопрос. В "Непорочной"
Филиппа Эриа юная девушка обращается к науке с просьбой помочь ей родить
ребенка без помощи мужчины.
В действительности наука еще бессильна исполнить это необычное желание,
хотя биологи уже приступили к весьма странным и опасным экспериментам. В
своей книге "Прекрасный новый мир" Олдос Хаксли* попробовал нарисовать, как
именно будет появляться на свет потомство через сто лет. В этом лучшем из
миров естесственное зачатие исключается. Хирурги удаляют женщине яичники,
они хранятся в надлежащей среде и по-прежнему вырабатывают яйцеклетки,
оплодотворяемые осеменением. Один яичник может дать жизнь шестнадцати
тысячам братьев и сестер -- группами по девяносто шесть близнецов.
Любовь? Привязанность? Романтика отношений? Правители лучшего из миров
испытывают глубокое презрение к этому обветшалому хламу. Им жаль бедняг из
ХХ века, у которых были отцы, матери, мужья, возлюбленные. По их мнению,
нечего удивляться, что люди прошлого были безумцами, злобными и ничтожными.
Семья, страсти, соперничество приводили к столкновениям, к комплексам.
Предки-горемыки волей-неволей все глубоко переживали, а постоянная острота
чувств мешала им сохранять душевное равновесие.
"Безликость, Похожесть, Невозмутимость" -- вот триединый девиз мира,
где нет любви.
К счастью, это всего лишь фантазия, и человечество не идет по этому
пути. Человечество вообще изменяется куда меньше, чем думают. Оно как море:
на поверхности бурлит, волнуется, но стоит погрузиться в пучину людских душ
-- и налицо неизменность важнейших человеческих чувств.
Что поет наша молодежь? Песню Превера и Косма*: "Когда ты думаешь,
когда ты полагаешь, что молодость твоя продлится вечно, о девочка, ты
заблуждаешься жестоко!.." Откуда пришла эта тема? Из стихотворения Ронсара,
которому уже четыре века:
Вкушайте юности услады!
Не ждите в старости отрады:
Краса поблекнет, как цветок(1).
Почти все мотивы поэтов Плеяды или, скажем, Мюссе все еще звучат и
сегодня; на их основе можно было бы сочинить немало песен на любой вкус для
Сен-Жермен-де-Пре. Поиграйте-ка в эту игру: она проста, занятна и пойдет вам
на пользу. Незнакомка dе mi alma (души моей), вам следует на что-то
решиться. Надменная секретарша из пьесы Руссена в конце концов выходит замуж
за свою "жертву", а вы -- все еще копия своих сестер из XVI столетия.
Прощайте.
_________________________________________________________
О необходимой мере кокетства.
"Клевета, сударь! Вы просто не понимаете, чем решили пренебречь",--
говорит один из персонажей "Севильского цирюльника"*. Меня частенько так и
подмывает сказать слишком доверчивой и непосредственной в любви женщине:
"Кокетство, сударыня! Вы просто на понимаете, к чему относитесь
свысока".
Кокетство было и есть поразительно мощное и опасное оружие. Этот набор
искусных уловок, так внимательно изученный Мариво, заключается в том, чтобы
сначала увлечь, затем оттолкнуть, сделать вид, будто что-то даришь, и тут же
отнять. Результаты этой игры поразительны. И даже зная заранее обо всех этих
ловушках, все равно попадешься.
Если хорошенько подумать, это вполне естественно. Без легкого
кокетства, порождающего первую робкую надежду, у большинства людей любовь не
просыпается. "Любить -- значит испытывать волнение при мысли о некоей
возможности, которая затем перерастает в потребность, настойчивое желание,
навязчивую идею". Пока нам кажется совершенно невозможным понравиться
такому-то мужчине (или такой-то женщине), мы и не думаем о нем (или о ней).
Не терзаетесь же вы от того, что вы не королева Англии. Всякий мужчина
находит, что Грета Гарбо и Мишель Морган на редкость красивы, и восторгается
ими, но ему и в голову не приходит убиваться от любви к ним.
----------
(1)Ронсар.П.К. Кассандре.
Для своих бесчисленных поклонников они всего лишь образы, живущие на
экране. И не сулят никаких возможностей.
Но стоит нам только принять на свой счет чей-либо взор, улыбку, фразу,
жест, как воображение помимо нашей воли уже рисует нам скрывающиеся за ними
возможности. Эта женщина дала нам повод -- пусть небольшой надеяться? С этой
минуты мы уже во власти сомнений. И вопрошаем себя:
"Вправду ли она интересуется мною? А ну как она меня полюбит?
Невероятно. И все же ее поведение..."
Короче, как говаривал Стендаль, мы "кристаллизуемся" на мысли о ней,
другими словами, в мечтах расцвечиваем ее всеми красками, подобно тому как
кристаллы соли в копях Зальцбурга заставляют переливаться все предметы,
которые туда помещают.
Мало-помалу желание превращается в наваждение, в навязчивую идею.
Кокетке, которой хочется продлить это наваждение и "свести мужчину с
ума", достаточно прибегнуть к старой как род людской тактике: убежать, дав
перед этим понять, что она не имеет ничего против преследования, отказать,
оставляя, однако, проблеск надежды: "Возможно, завтра я буду ваша". И уж
тогда незадачливые мужчины последуют за нею хоть на край света.
Эти уловки достойны осуждения, если кокетка употребляет их, дабы
вывести из равновесия многочисленных воздыхателей. Такое поведение
непременно заставит ее быть нервной и обманывать, разве только она чертовски
ловка и умудриться, никому не уступая, не задеть самолюбия мужчин. Но и
записная кокетка рискует в конце концов исчерпать терпение своих обожателей.
Она, как Селимена у Мольера, погнавшись за несколькими зайцами сразу, в
конечном счете не поймает ни одного.
Раз вы не можете в счастливой стороне,
Как все нашел я в вас, все обрести во мне,
Прощайте навсегда! Как тягостную ношу,
С восторгом наконец я ваши цепи сброшу(1).
Напротив, кокетство совершенно невинно и даже необходимо, если его цель
-- сохранить привязанность мужчины, которого любят. В этом случае женщина в
глубине души не испытывает никакого желания кокетничать.
"Величайшее чудо любви в том, что она исцеляет от кокетства".
По-настоящему влюбленной женщине приятно отдаваться без оглядки и
притворства, часто с возвышенным великодушием. Однако случается, что женщина
вынуждена слегка помучить того, кого любит, так как он принадлежит к числу
тех мужчин, которые не могут жить, не страдая, и которых удерживает
сомнение.
Тогда даже целомудренной, но влюбленной женщине не зазорно притворяться
кокеткой, дабы не потерять привязанность мужчины, подобно тому как сестре
милосердия приходится иногда в интересах больного быть безжалостной. Укол
болезнен, но целителен. Ревность мучительна, но она укрепляет чувство. Если
вы, моя незнакомка, когда-либо позволите мне узнать вас, не будьте кокеткой.
Не то я непременно попадусь в сети, как и всякий другой. Прощайте.
__________________________________________________________
О даме, которая все знает.
-- Как! Вы мой сосед, доктор?
-- Да, один из двух ваших соседей, сударыня.
-- Я в восторге, доктор; мне давно уже не удавалось спокойно поболтать
с вами.
__________________________________________
Мольер. Собр. соч.: В 4т. Т.2.С.394.М.: Искусство,1965.
-- Я тоже очень рад.
-- Мне надобно получить у вас уйму советов, доктор... Это не будет вам
в тягость?
-- Говоря по правде, сударыня...
-- Прежде всего моя бессонница... Помните, какая у меня бессонница? Но
что я вижу, доктор? Вы принимаетесь за суп?
-- А почему бы нет?
-- Да вы с ума сошли! Нет ничего вреднее для здоровья, чем поток
жидкости в начале трапезы...
-- Помилуйте, сударыня...
-- Оставьте подальше этот крепкий бульон, доктор, прошу вас, и
давайте-ка вместе изучим меню... Семга годится... В рыбе много белков.
Пулярка тоже... Так-так, нужный нам витамин "A" мы получим с маслом; витамин
C -- с фруктами... Вот витамина B вовсе нет... Какая досада! Вы не находите,
доктор?
-- На нет и суда нет.
-- Скажите, доктор, сколько нужно ежедневно калорий женщине, которая,
как я, ведет деятельный образ жизни?
-- Точно не скажу, сударыня... Это не имеет ровно никакого значения.
-- Как это не имеет никакого значения? Вы еще, пожалуй, скажете, что
уголь не имеет никакого значения для паровоза, а бензин -- для автомобиля!..
Я веду такой же образ жизни, как мужчины, и мне необходимы три тысячи
калорий, не то я захирею.
-- Вы их подсчитываете, сударыня?
-- Подсчитываю ли я их!.. Вы, видно, шутите, доктор?.. У меня всегда с
собой таблица... (Открывает сумочку. ) Смотрите, доктор... Ветчина -- тысяча
семьсот пятьдесят калорий в килограмме... Цыпленок -- тысяча пятьсот...
Молоко -- семьсот...
-- Превосходно. Но как узнать, сколько весит это крылышко цыпленка?
-- Дома я требую взвешивать все порции. Тут, в гостях, я прикидываю на
глазок... (Она издает вопль. ) Ах, доктор!
-- Что с вами, сударыня?
-- Умоляю вас, остановитесь!.. Это так же непереносимо, как скрежет
ножа, как фальшивая нота, как...
-- Да что я сделал, сударыня?
-- Доктор, вы смешиваете белки с углеводами... Ах, доктор,
остановитесь!..
-- Эх! Шут меня побери, я ем то, что мне подают...
-- Вы! Знаменитый врач!.. Но ведь вы прекрасно знаете, доктор, что
обычная трапеза рядового француза -- бифштекс с картофелем -- это самый
опасный яд, какой только можно приготовить?
-- И тем не менее рядовой француз благополучно здравствует...
-- Доктор, да вы сущий еретик... Я с вами больше не разговариваю...
(Чуть слышно. ) А кто мой другой сосед? Я слышала его фамилию, но он мне
незнаком.
-- Это важный чиновник из министерства финансов, сударыня.
-- Правда? Как интересно! (Энергично поварачивается направо.) Как там
наш бюджет, сударь? Вы уже свели концы с концами?
-- Ах, сударыня, смилуйтесь... Я сегодня битых восемь часов говорил о
бюджете... И надеялся, что хоть за обедом получу передышку.
-- Передышку!.. Мы вам дадим ее тогда, когда вы утрясете наши дела... И
ведь это так просто.
-- Так просто, сударыня?
-- Проще простого... Наш бюджет составляет четыре триллиона?
-- Да, приблизительно так...
-- Превосходно... Урежьте все расходы на двадцать процентов...
(Врач и финансист, точно сообщники, обмениваются за спиной
дамы-всезнайки взглядом, полным отчаяния.) У вас, моя драгоценная, хватает
здравого смысла ничего не знать. Вот почему вы все угадываете. Прощайте.
____________________________________________________________
Об одной молоденькой девушке.
-- Покорить мужчину... -- Говорит она. -- Но женщине не дано покорять.
Она -- существо пассивное. Она ждет нежных признаний... Или обидных слов. Не
ей же проявлять инициативу.
-- Вы описываете видимость, а не реальность, -- возражаю я. -- Бернард
Шоу уже давно написал, что если женщина и ждет нежных признаний, то так же,
как паук ждет муху.
-- Паук ткет паутину, -- отвечает она, -- а, что, по-вашему, делать
бедной девушке? Она или нравиться, или нет. Коли она не нравится, ее жалкие
старания не способны преобразить чувства мужчины. Думаю, она скорее добьется
обратного: Ничто так не раздражает юношу, как притязания девушки, к которой
он равнодушен. Женщина, которая сама себя навязывает и делает первый шаг,
добьется презрения мужчины, но не любви.
-- Это было бы верно, -- говорю я, -- если бы женщина действовала
неумело и было бы очевидно, что инициатива исходит от нее; но искусство как
раз в том и заключается, чтобы сделать первые шаги незаметно. "Она бежит под
сень плакучих ив, но хочет, чтобы ее увидели..." Отступая, заманить
противника -- вот старая, проверенная военная хитрость, она немало послужила
и девицам, и солдатам.
-- Это и в самом деле испытанная хитрость, -- соглашается она, -- но,
если у неприятеля нет ни малейшего желания преследовать меня, мое бегство ни
к чему не приведет, я так и останусь в одиночестве под сенью плакучих ив.
-- Вот тут-то вы, женщины, и должны постараться пробудить в мужчине
желание преследовать вас. Для этого разработана целая тактика, и вам она
знакома лучше, нежели мне. Надо ему кое-что позволить, притвориться, будто
он вас сильно занимает, потом неожиданно "все поломать" и решительно
запретить ему то, что еще вчера он считал прочно завоеванным. Контрастный
душ -- встряска суровая, но под ним и любовь, и желание растут как на
дрожжах.
-- Вам-то легко говорить, -- возражает она, -- но такая тактика
предполагает, во-первых, хладнокровие у той, что приводит замысел в
исполнение (а как подвергнуть испытанию человека, чей голос заставляет вас
трепетать? ); во-вторых, необходимо, чтобы испытуемый мужчина уже начал
обращать на нас внимание. В противном случае катайте, сколько хотите, клубок
ниток, котенок отказывается играть.
-- Ни за что не поверю, -- говорю я, -- что молоденькая и хорошенькая
девушка не в силах заставить мужчину обратить на нее внимание; для начала
достаточно завести речь о нем самом. Большинство представителей сильного
пола кичатся своей специальностью. Терпеливо выслушивайте их
разглагольствования о профессии и о них самих -- этого вполне достаточно,
чтобы они сочли вас умницей и почувствовали желание снова увидеться с вами.
-- Стало быть, надо уметь и поскучать?
-- А как же, -- подтверждаю я. -- Это уж само собой разумеется.
Касается ли дело мужчин или женщин, любви или политики, в этом мире
преуспеет тот, кто умеет и поскучать.
-- Ну, а тогда я предпочитаю не преуспевать, -- замечает моя
собеседница.
-- Я тоже, -- соглашаюсь я, -- и, бог свидетель, уж в этом-то мы с вами
преуспеем. Вот такой разговор, querida (дорогая), произошел у меня вчера с
одной молоденькой девушкой. Ничего не поделаешь! Вас ведь рядом не было, а
жить-то все-таки нужно. Прощайте.
____________________________________________________________
О мужской половине рода человеческого.
На днях я прочел в одной американской газете статью, которая бы вас
позабавила. В ней одна американка обращается к своим сестрам, женщинам.
"Вы сетуете на то, -- пишет она, -- что не можете найти себе мужа? Вы
не обладаете той неотразимой красотой, к какой Голливуд, увы, приохотил
наших мужчин? Вы ведете замкнутый образ жизни, редко бываете в обществе?
Словом, у вас почти нет знакомых мужчин, а те, среди которых мог бы
оказаться ваш избранник, не обращают на вас внимания?
Позвольте же дать вам несколько советов, которые мне самой очень
пригодились. Я полагаю, что вы, как и многие из нас, живете в небольшом
котедже; вокруг -- лужайка, неподалеку -- другие такие же дома. По соседству
с вами, без сомнения, обитает несколько холостяков.
-- Ну конечно! -- Скажете вы мне. -- Да только им и дела до меня нет.
-- Так-так! Тут-то как раз и подойдет первый мой совет. Приставьте к
стене своего домика лестницу; влезьте на крышу и принимайтесь за установку
телевизионной антенны. Этого довольно. Тотчас же к вам устремятся, точно
шершни, привлеченные горшочком меда, все мужчины, живущие окрест. Почему?
Потому что они обожают технику, любят что-нибудь мастерить, потому что все
они считают себя умелыми и искусными... а главное, потому, что им доставляет
огромное удовольствие показать женщине свое превосходство.
-- Да нет же! -- Скажут они вам. -- Вы не знаете, как за это взяться.
Позвольте-ка сделаю я...
Вы, разумеется, соглашаетесь и с восторгом взираете на то, как они
работают. Вот вам и новые друзья, которые к тому же признательны вам за то,
что вы дали им случай блеснуть.
Для стрижки газона, -- продолжает американка, -- у меня имеется каток с
электрическим мотором; я без труда управляюсь с ним, двигаясь вдоль лужайки.
До тех пор пока все в порядке, ни один мужчина не появляется на горизонте.
Стоит же мне захотеть, чтобы соседи мною заинтересовались, нет ничего проще
-- я вывожу мотор из строя и делаю вид, будто озабоченно ищу причину
поломки. Тут же справа от меня появляется один мужчина, вооруженный клещами,
а слева другой, с ящиком инструментов в руках. Вот наши механики и в
западне.
Та же самая игра на автостраде. Остановитесь, поднимите капот машины и
наклонитесь с растерянным видом над свечами. Другие шершни, охочие до
похвал, в свой черед остановятся и предложат вам свои неоценимые услуги.
Имейте, однако, в виду, что замена колеса или накачивание шины для них
занятие мало привлекательное. Эта работа хоть и не хитрая, но зато
трудоемкая и почета не сулит. А для мужчины, владыки мира, самое
главноевыказать свое всемогущество перед смиренными женщинами. Сколько
подходящих женихов в одиночестве катят по дорогам и, сами того не
подозревая, желают только одного -- найти себе спутницу жизни вроде вас --
простодушную, несведующую и готовую восхищаться ими! Дорога к сердцу
мужчины, как вехами, отмечена автомашинами.
Я полагаю, что эти советы и впрямь полезны, когда речь идет об
американцах. Будут ли они столь же действительны применительно к французам?
Пожалуй, нет; но у нас есть свои уязвимые места. Нам нравится восхищать
речами и звонкими фразами. Попросить профессионального совета у финансиста,
политического деятеля, ученого -- один из способов покорить мужчину, и он
так же расчитан на неистребимое тщеславие мужской половины рода
человеческого. Уроки ходьбы на лыжах, уроки плавания -- превосходные силки
для мужчин -- спортсменов.
Гете в свое время заметил, что нет ничего привлекательнее, чем занятия
молодого человека с девушкой: ей нравиться узнавать, а ему обучать. Это
верно и по сей день. Сколько романов завязывается за переводами из латыни
или за решением задачи по физике, когда пушистые волосы молоденькой ученицы
касаются щеки ее юного наставника! Попросите, чтобы вам разъяснили сложную
философскую проблему, слушать объяснение с задумчивым видом, повернув
головку так, как вам особенно идет, затем проникновенно сказать, что вы все
поняли,--кто способен устоять перед этим! Во Франции путь к сердцу мужчины
проходит через его ум. Отыщу ли я путь к вашему сердцу? Прощайте.
_______________________________________________________
О любви и браке во Франции.
Чтобы лучше понять, каковы взгляды французов и француженок на любовь и
брак, следует прежде вспомнить историю нежных чувств в нашей стране. В ней
легко обнаружить два течения.
Первое, мощное течение -- любовь возвышенная. Именно во Франции в
средние века родилась куртуазная любовь. Поклонение женщине, желание ей
понравиться, слагая песни и стихи (трубадуры) или совершая подвиги (рыцари),
-- неотъемлемые черты элиты французского общества той поры. Ни одна
литература не придавала такого значения любви и страсти.
Однако наряду с этим течением существовало второе, весьма
распространенное. Его описывает Рабле. Любовь плотская, чувственная
выступает тут крупным планом. Брак при этом скорее вопрос не чувства, а лишь
удобная форма совместной жизни, позволяющая растить детей и блюсти обоюдные
интересы. У Мольера, например, муж -- немного смешной персонаж, которого
жена, если может, обманывает и который сам ищет любовных похождений на
стороне.
В XIX веке господство зажиточной буржуазии, придававшей огромное
значение деньгам и передаче их по наследству, привело к тому, что брак
превратился в сделку, как это видно из книг Бальзака. В таком браке любовь
могла родиться позднее -- в ходе совместной жизни -- из взаимных
обязанностей супругов, вследствие сходства темпераментов, но это не
считалось необходимым. Встречались и удачные браки, возникшие на основе
трезвого расчета. Родители и нотариусы договаривались о приданом и об
условиях брачного контракта прежде, чем молодые люди знакомились друг с
другом.
Сегодня мы все это переменили. Состояние теперь уже не играет
определяющей роли при выборе спутника жизни, так как образованная жена,
которая служит, или муж с хорошей специальностью ценятся несравненно больше,
чем приданое, чья стоимость может резко упасть. Возвышенные чувства, тяга к
романтической любви -- наследие прошлых веков -- также утратили былое
могущество. Почему? Во-первых, потому, что женщина, добившись равноправия,
перестала быть для мужчины недосягаемым, таинственным божеством, а стала
товарищем; во-вторых, потому, что молоденькие девушки теперь немало знают о
физической стороне любви и более верно и здраво смотрят на любовь и на брак.
Нельзя сказать, что юноши и девушки совсем не стремятся к любви; но они
ищут ее в прочном браке. Они с опаской относятся к браку по страстной любви,
так как знают -- страсть недолговечна. Во времена Мольера брак знаменовал
собою конец любви. Сегодня он -- лишь ее начало. Удачный союз двоих сегодня
более тесен, чем когда-либо, ибо это одновременно союз плоти, души и
интеллекта. Во времена Бальзака мужа, влюбленного в свою жену, находили
смешным. Сегодня развращенности больше на страницах романов, чем в жизни.
Нынешний мир непрост, жизнь требует полной отдачи и от мужчин, и от женщин,
а потому все больше и больше брак, скрепленный дружбой, взаимным тяготением
и душевной привязанностью, представляется француженкам лучшим решением
проблемы любви. Прощайте.
__________________________________________________________
Об относительности несчастий.
Женщина, к которой я очень привязан, порвала вчера свое бархатное
платье. Целый вечер длилась мучительная драма. Прежде всего, она не могла
понять, каким образом возникла эта широкая поперечная прореха. Она
допускала, что юбка была слишком узкой и при ходьбе... И все же до чего
жестока судьба! Ведь то был ее самый очаровательный наряд, последний из тех,
что она решилась заказать знаменитому портному. Беда была непоправима.
-- А почему бы не заштопать его?
-- Ох уж эти мужчины! Ничего-то они не смыслят. Ведь шов сразу бросится
в глаза.
-- Купите немного черного бархата и замените полосу по всей ширине.
-- Ну что вы говорите! Два куска бархата одного цвета всегда хоть
немного да отличаются по оттенку. Черный бархат, который побывал в носке,
приобретает зеленоватый отблеск. Это будет ужасно. Все мои приятельницы тут
же все заметят, и пересудам не будет конца.
-- Микеланджело умел извлекать пользу из прожилок и трещин в глыбе
мрамора, которую получал для ваяния. Он обращал эти изъяны материала в
дополнительный источник красоты. Пусть же и вас вдохновит эта дыра.
Проявите изобретательность, пустите сюда кусок совсем другой ткани.
Подумают, что вы сделали это намеренно, и это вызовет восхищение.
-- Какая наивность! Деталь, противоречащая целому, не оскорбит взора
лишь в том случае, если какая-нибудь отделка того же тона и стиля будет
напоминать о ней в другом месте -- на отворотах жакета, на воротнике или на
поясе. Но эта одинокая полоса... Нелепость! И разве могу я носить
заштопанное платье?
Словом, мне пришлось согласиться с тем, что беда непоправима. И тогда
утешитель уступил место моралисту.
-- Пусть так! -- Воскликнул я. -- И впрямь случилось несчастье. Но
согласитесь по крайней мере, что это не худшая из бед. У вас порвалось
платье? Примите заверения в моем глубоком сочувствии, но подумайте о том,
что у вас мог быть пропорот живот или искромсано лицо во время автомобильной
аварии; подумайте о том, что вы могли подхватить воспаление легких или
отравиться, а ведь здоровье для вас важнее, чем одежда;
подумайте о том, что вы могли лишиться не бархатного платья, а сразу
нескольких друзей; подумайте, наконец, и о том, что мы живем в грозное
время, что может разразиться война и тогда вас могут задержать, бросить в
тюрьму, выслать, убить, разорвать на части, испепелить. Вспомните о том, что
в тысяча девятьсот сороковом году вы потеряли не какое-то там тряпье, а все,
что у вас было, причем встретили эту беду с мужеством, которым я до сих
восхищаюсь...
-- К чему вы клоните?
-- Всего-навсего к тому, что человеческая жизнь трудна, бархат рвется,
а люди умирают, что это весьма печально, но надо понимать, что несчастья
бывают разного рода. "Я охотно возьму в свои руки защиту их нужд,-- говорил
Монтень, -- но не хочу, чтобы эти нужды сидели у меня в печенках или стояли
поперек горла". Он подразумевал: "Я, мэр города Бордо, охотно возьмусь
исправить ущерб, причиненный вашей казне. Но я не хочу губить свое здоровье,
убиваясь по этому поводу". Эти слова вполне применимы и к вашему случаю. Я
охотно оплачу новое платье, но отказываюсь рассматривать утрату как
национальную или вселенскую катастрофу.
Не переворачивайте же вверх дном, о моя незнакомая подруга, пирамиду
горестей и не ставьте на одну доску подгоревший пирог, прохудившиеся чулки,
гонения на ни в чем не повинных людей и цивилизацию, оказавшуюся под
угрозой. Прощайте.
____________________________________________________________
О детской впечатлительности.
Взрослые слишком часто живут рядом с миром детей, не пытаясь понять
его. А ребенок между тем пристально наблюдает за миром своих родителей; он
старается постичь и оценить его; фразы, неосторожно произнесенные в
присутствии малыша, подхватываются им, по-своему истолковываются и создают
определенную картину мира, которая надолго сохранится в его воображении.
Одна женщина говорит при своем восьмилетнем сыне: "Я скорее жена,
нежели мать". Этим, сама того не желая, она, быть может, наносит ему рану,
которая будет кровоточить чуть ли не всю его жизнь.
Преувеличение? Не думаю. Пессиместическое представление о мире,
сложившееся у ребенка в детстве, возможно, в дальнейшем изменится к лучшему.
Но процесс этот будет протекать мучительно и медленно. Напротив, если
родителям удалось в ту пору, когда у ребенка еще только пробуждается
сознание, внушить ему веру в незлобивость и отзывчивость людей, они тем
самым помогли своим сыновьям или дочерям вырасти счастливыми. Различные
события могут затем разочаровать тех, у кого было счастливое детство, раньше
или позже они столкнутся с трагическими сторонами бытия и жестокими
сторонами человеческой натуры. Но против ожидания лучше перенесет
всевозможные невзгоды как раз тот, чье детство было безмятежно и прошло в
атмосфере любви и доверия к окружающим.
Мы произносим при детях фразы, которым не придаем значения, но им-то
они представляются полными скрытого смысла. Одна учительница как-то поведала
мне такую историю. Она попросила свою маленькую ученицу:
"Раздвинь шторы, дай-ка появиться свету в нашей комнате". Та застыла в
нерешительности.
-- Я боюсь...
-- Боишься? А почему?
-- Но видите ли... Я прочла в священном писании, что едва Рахиль дала
появиться на свет Вениамину, как тут же умерла.
Один мальчик постоянно слышал, как у них в доме называли каминные часы
"Мария-Антуанетта", а мебель в гостиной -- "Людовик Шестнадцатый", и решил,
что эти часы зовут Мария-Антуанетта подобно тому, как его самого зовут
Франсуа. Можно себе представить, какие причудливые образы возникнут в его
воображении, когда на первых же уроках французской истории имена,
обозначавшие для него предметы домашнего обихода, смешаются с кровавыми и
печальными событиями.
Сколько невысказанных опасений, сколько невообразимых понятий роятся в
детских головках! Я вспоминаю, что, когда мне было лет пять или шесть, в наш
городок приехала на гастроли театральная труппа и повсюду были расклеены
афиши с названием спектакля "Сюрпризы развода". Я не знал тогда, что значит
слово "развод", но смутное предчувствие подсказывало мне, что это одно из
тех запретных, притягательных и опасных слов, что приоткрывают завесу над
тайнами взрослых. И вот в тот самый день, когда приехала эта труппа,
городской парикмахер в приступе ревности несколько раз выстрелил из
револьвера в свою жену. Об этом случае рассказали при мне. Каким образом
возникла тогда в моем детском сознании связь между этими двумя столь
далекими друг от друга фактами? Точно уж не помню. Но еще очень долго я
думал, что развод -- это такое преступление, когда муж убивает свою виновную
жену, и что совершается оно прямо на глазах у зрителей на сцене театра в
Пон-де-л'Эр.
Разумеется, и самые чуткие родители не в силах помешать зарождению
сверхъестественных представлений и наивных догадок в головах их детей.
Известно, что жизненный опыт так просто не передается, каждый
самостоятельно усваивает уроки жизни, но остерегайтесь по крайней мере
давать ребенку опасную пищу для воображения. Мы избавим своих детей от
тяжелых переживаний, если будем все время помнить о том, что они обладают
обостренным любопытством и гораздо впечатлительнее нас. Это -- урок для
матерей. Прощайте.
______________________________________________________________
Не знаю, слушаете ли вы иногда по радио передачу "Субботняя беседа".
В ней участвуют Арман Салакру*, Ролан Манюэль*, Андре Шамсон*, Клод
Мориак* и ваш покорный слуга. Мы говорим обо всем: о театре, о книжных
новинках, полотнах художников, концертах и о самих себе. Словом, это
настоящая беседа, заранее не отрепетированная, такая, какую могли бы вести
пятеро друзей за чашкой кофе. Сам я получаю от нее истинное наслаждение и
всякий раз с радостью встречаюсь перед микрофоном с моими собеседниками.
Ален говаривал, что дружба часто возникает в силу обстоятельств: в лицее, в
полку; эти непременные встречи тоже сдружили нас.
На днях Клод Мориак выдвинул тезис, на мой взгляд, верный.
"Куртуазная любовь, описанная в рыцарских романах, -- говорил он, --
это своеобразная игра, правила которой ничуть не изменились со времен
средневековых трактатов о любви. Они те же и в произведениях XVII века -- в
"Астрее"*, и в "Принцессе Клевской"*, и в произведениях романтиков, хотя и
выражены там с большим пафосом; они же определяют поступки и речи Свана у
Марселя Пруста. Традиция эта требует, чтобы любящие ревниво относились не
только к телу, но и к помыслам друг друга; чтобы малейшее облачко на челе
возлюбленной будило тревогу; чтобы всякая фраза любимого существа тщательно
обдумывалось, а всякий поступок истолковывался; чтобы при одной мысли об
измене человек бледнел. Мольер потешался над подобным выражением чувств;
Пруст жалел страдальцев; онако несколько веков и писатели, и читающая
публика не подвергали сомнению сами правила. В наши дни появилось новое
влияние: молодые авторы уже не приемлют старых правил игры; это не значит,
что они утратили интерес к этой теме, просто они изменили свод правил. О
какой ревности может идти речь, когда женское тело доступно всеобщему
обозрению на пляжах..." Тут я прервал Мориака, чтобы процитировать одно из
писем Виктора Гюго к невесте, которое и впрямь не могло бы быть написано в
наши дни. В этом письме он сурово упрекает ее за то, что, боясь запачкать на
улице платье, она слегка приподняла его и невольно приоткрыла свою лодыжку;
это привело Гюго в такую ярость, что он был способен убить случайного
прохожего, бросившего взгляд на ее белоснежный чулок, или наложить на себя
руки.
Правила игры для молодых писателей, кажется, таковы, что полностью
исключают какую-либо ревность и позволяют цинично рассуждать об амурных
похождениях той, которую любят. Все это никак не совместимо с требованиями
куртуазной любви. Ибо это неповторимое чувство, возможное лишь "между двумя
абонентами", как выражаются телефонисты, -- удел только двоих.
На деле во второй половине современного романа влюбленные, как правило,
открывают для себя любовь. Они как бы нехотя признают прелесть верности,
сладость привязанности и даже терзания ревности. Но более сдержанные, чем
герои у романтиков и даже у Пруста, они говорят о своих чувствах с деланным
равнодушием и некоторой долей иронии, во всяком случае, так это выглядит на
словах. Они от носятся к Амуру с юмором. Это причудливое сочетание не лишено
своей прелести.
Внове ли это? Я в этом не слишком уверен. Правила игры начиная с
госпожи де Лафайет и до Луизы Вильморен никогда не были такими уж строгими.
Англосаксы давным-давно отказались от открытого выражения своих самых пылких
чувств.
Наряду с традицией куртуазной любви можно обнаружить и другую, идущую
от эпохи Возрождения. Любовные истории в произведениях Бенвенуто Челлини и
даже Ронсара выглядит не слишком-то романтически. Иные герои Стендаля или (в
наши дни) Монтерлана следуют правилам любовной игры эпохи Возрождения, а не
средневековых трактатов о любви. Эти правила нередко менялись, они будут
меняться и в дальнейшем. Я жду от нынешнего молодого писателя нового
"Адольфа" и нового "Свана". И предрекаю ему большой успех.
Ибо если правила игры и меняются, то ставка остается прежней. Ставка
эта -- вы, моя драгоценная. Прощайте.
__________________________________________________________
Умение использовать смешные черты.
Замечали ли вы, незнакомка души моей, что наши недостатки могут
нравиться не меньше, чем достоинства? А порою даже и больше? Ведь
достоинства, возвышая вас, унижают другого, между тем как недостатки,
позволяя другим беззлобно посмеяться над вами, поднимают их в собственных
глазах. Женщине прощают болтливость -- ей не прощают ее правоту. Байрон
оставил свою жену, которую он именовал "принцессой параллелограммов", ибо
она была слишком проницательна и умна. Греки недолюбливали Аристида именно
за то, что все называли его Справедливым.
В своем произведении "Увиденные факты" Виктор Гюго рассказывает о
некоем господине де Сальванди, чья политическая карьера была блистательна.
Он сделался министром, академиком, посланником, был награжден большим
крестом ордена Почетного лениона. Вы скажете: все это не бог весть что; но
он ко всему еще пользовался успехом у женщин, а это уже многого стоит. Так
вот, когда этот Сальванди впервые появился в свете, куда его ввела госпожа
Гайль, знаменитая Софи Гэ воскликнула: "Но, дорогая, в вашем милом юноше так
много смешного. Нужно заняться его манерами". "Боже упаси! -- Вскричала
госпожа Гайль. -- Не лишайте его своеобразия! Что же у него тогда останется?
Ведь именно оно-то и приведет его к успеху..." Будущее подтвердило правоту
госпожи Гайль.
Анри де Жувенель* когда-то рассказывал мне, что в молодости, когда он
был журналистом, его поразили первые шаги в парламенте депутата от
Кальвадоса, некоего Анри Шерона. У этого Шерона был большой живот, борода, и
он носил старомодный сюртук; влезая на стол, он громко распевал "Марсельезу"
и произносил высокопарные речи. Клемансо назначил его помощником военного
министра, Шерон немедленно начал объезжать казармы и пробовать солдатскую
пищу. Журналисты потешались над ним; Жувенель подумал, что будет занятно
написать о нем статью, и решил повидать Шерона.
Тот встретил его с вызывающим видом.
-- Знаю, молодой человек! -- Воскликнул он. -- Вы пожаловали, чтобы
удостовериться в том, что я смешон... Ну как? Удостоверились?.. Да, я
смешон... Но смешон-то я намеренно, ибо -- запомните, молодой человек, -- в
этой завистливой стране казаться смешным -- единственный безопасный способ
прославиться.
Эти слова восхитили бы Стендаля. Но не обязательно казаться смешным,
вы, наверное, и сами замечали, что некоторые причуды, оригинальная
манера одеваться приносят мужчине или женщине больше славы, нежели талант.
Тысячам людей, в жизни не читавшим Андре Жида, были знакомы его
мексиканские фетровые шляпы и короткий плащ. Уистон Черчиль -- великий
оратор, но он хорошо знал людей и весьма умело обыгрывал свою диковинную
шляпу, непомерно толстые сигары, галстуки бабочкой и пальцы, раздвинутые
буквой "V". Я знавал некоего французского посла в Лондоне, который не мог
произнести ни слова по-английски, но зато носил галстук в горошек,
завязанный пышным бантом, что необыкновенно умиляло англичан. И он долго
сохранял свой пост.
Последите за людьми, обедающими в ресторане. Кого лучше всего обслужат,
кого будут усердно обхаживать метрдотели? Человека положительного, всем
довольного? Вовсе нет. Клиента с причудами. Быть требовательным -- значит
заинтересовать людей. Мораль: держите себя естественно и, если вам это
присуще, чуть картинно. Вам будут за это признательны. Прощайте.
_________________________________________________________
Делаете ли вы сцены своему мужу и друзьям, сударыня? Хотя у вас вид
Минервы, я крайне удивлюсь, если вы к ним не прибегаете. Сцена --
излюбленное оружие женщины. Она позволяет им разом, путем короткой
эмоциональной вспышки, полной негодования, добиться того, о чем бы они в
спокойном состоянии тщетно просили целые месяцы и годы. Тем не менее они
должны приноравливаться к мужчине, с которым имеют дело.
Встречаются такие легковозбудимые мужчины, которые получают от ссор
удовольствие и могут своим поведением перещеголять даже женщину. Та же
запальчивость сквозит в их ответах. Такие ссоры не обходятся без взаимных
грубостей. После скандала накал слабеет, на душе у обоих становится легче и
примерение бывает довольно нежным. Я знаю немало женщин, которые, устраивая
сцены, не страшатся и побоев. Они даже втайне жаждут их, но ни за что в том
не признаются. "Ну, а если мне нравиться, чтобы меня поколотили?" -- вот
ключ к этой непостижимой загадке. У женщин, ценящих в мужчине прежде всего
силу -- духовную и телесную, -- оплеуха, которую им закатили, только
подогревают чувство.
-- Какая мерзость! -- Воскликните вы. -- Мужчина, поднявший на меня
руку, перестал бы для меня существовать.
Вы искренне так думаете, но для полной уверенности вам нужно бы
испытать себя. Если ваше омерзение подтвердится, это значит, что гордость в
вас сильнее, чем чувсвенность.
Нормальный мужчина терпеть не может сцен. Они ставят его в унизительное
положение, ибо он при этом, как правило, теряет инициативу. А и может ли
уравновешенный супруг успешно противостоять разъяренной пифии, которая со
своего треножника обрушивает на него поток брани? Многие мужчины, стоит
только разразиться буре, предпочитают удалиться или, развернув газету,
перестают обращать внимание на происходящее.
Следует помнить, что бездарно разыгранная сцена быстро надоедает.
Уже само слово сцена нам многое объясняет. Оно позаимствовано у
актеров. Для того чтобы произвести эффект, она должна быть мастерски
разыгранна. Начавши с пустяков, только потому, что накопившееся раздражение
требовало выхода, сцена должна постепенно набирать силу, питаясь всеми
тягостными воспоминаниями, пополняясь давнишними обидами, наполняя все
вокруг рыданиями. Затем -- в подходящий момент -- должен произойти перелом:
стенания пошли на убыль, им на смену пришли задумчивость и тихая грусть, вот
уже появилась первая улыбка, и венец всему -- взрыв сладострастия.
-- Но чтобы так разыграть сцену, женщина должна действовать по заранее
обдуманному плану и все время владеть собой...
Вы правы, сударыня. Ничего не поделаешь -- театр! Талантливая актриса
постоянно отдает себе отчет в том, что говорит и делает. Лучшие сцены -- те,
которые устраивают намеренно и тонко разыгрывают. Не только женщины владеют
этим искусством. Выдающиеся полководцы -- Наполеон, Лиоте -- редко впадали в
гнев, лишь тогда, когда полагали это необходимым. Но уж тогда их ярость
сокрушала все преграды! Лиоте в приступе гнева швырял наземь свое
маршальское кепи и топтал его. В подобные дни он еще утром говорил своему
ординарцу: -- Подай-ка мне мое старое кепи.
Берите с него пример. Берегите свое возмущение для важных
обстоятельств: будьте пастырем своих слез. Сцены только тогда эффективны,
когда редки. В странах, где грозы гремят чуть ли не каждый день, на них
никто не обращает внимания. Не стану приводить в пример самого себя. По
натуре я мало раздражителен, однако и я раз или два в год выхожу из себя,
когда слишком уж возмутительная несправедливость или нелепость лишает меня
обычного спокойствия. В такие дни мне все вокруг уступают. Неожиданность --
один из залогов победы. Меньше сцен, сударыня, но с большим блеском!
Прощайте.
_____________________________________________________
Наконец-то вы мне ответили! О, разумеется, не назвав себя. Незнакомка
по-прежнему остается для меня незнакомкой. Но мне теперь знаком по крайней
мере ваш почерк, и он мне нравится. Прямые, четкие, разборчивые буквы --
почерк порядочного человека. И порядочной женщины? Возможно! Но в своем
письме вы задаете мне необычный вопрос.
"Уже пять лет, -- пишите вы, -- у меня есть нежный и умный друг. Он
бывает у меня почти каждый день, советует, какие книги читать, что смотреть
в театре, словом, заполняет мой досуг самым приятным образом. Мы никогда не
переходили границ дружбы; у меня нет желания стать его любовницей, однако он
добивается этого, настаивает, просто терзает меня;
он утверждает, что во мне больше гордыни, чем страсти, что он
невыносимо страдает, что так дольше продолжаться не может и он в конце
концов перестанет видеться со мною. Следует ли уступить этому шантажу? Слово
гадкое, но точное, ибо он прекрасно знает, что его дружба мне необходима.
Видимо, он недостаточно ценит мою дружбу, раз добивается чего-то
другого?.." -- Не знаю, сударыня, читали ли вы повесть "Золотой гвоздь"
Сент-Бева*. Он написал ее, чтобы покорить женщину, по отношению к которой
находился в том же положении, в каком находится ваш друг по отношению к вам.
Прелестная молодая женщина, слегка походившая на Диану-охотницу, не
имевшая детей, выглядевшая моложе своих лет, обрекала его на муку, отказывая
в последнем даре любви; он искусными доводами стремился добиться столь
вожделенной милости. "Обладать к тридцати пяти -- сорока годам пусть всего
лишь раз -- женщиной, которую ты давно знаешь и любишь, -- это, что я
называю вбить вместе золотой гвоздь дружбы".
Сент-Бев считал, что нежность, скрепленная этим "золотым гвоздем",
сохраняется затем на протяжении всей жизни надежнее, чем чувство, основанное
просто на признательности, дружеской привязанности или общности интересов. В
подтверждение своего мнения он приводил слова одного превосходного писателя
XVIII века: "После интимной близости, длившейся какие-нибудь четверть часа,
между двумя людьми, питающими даже не любовь, а хотя бы тяготение друг к
другу, возникает такое доверие, такая легкость общения, такое нежное
внимание друг к другу, какие не появятся и после десятилетней прочной
дружбы".
Эта проблема "золотого гвоздя" стоит теперь и перед вами, сударыня.
Насколько я понимаю, ваш друг ставит вопрос так же, как ставил его
Сент-Бев во времена Софи Луаре д'Арбувиль; мужчина и впрямь испытывает
танталовы муки, сталкиваясь с кокеткой (быть может, даже не отдающей себе в
этом отчета), которая непрестанно сулит ему блаженство, но оставляет
алчущим. И все же я не верю в "золотой гвоздь". Первый опыт редко бывает
самым удачным. Так что потребуется целая доска, утыканная подобными
гвоздями.
По правде сказать, если бы ваш друг страдал так сильно, как утверждает
, он бы уже давным-давно преодолел бы ваше сопротивление.
Женщины интуитивно угадывают чувствительных мужчин, с которыми можно
остаться на дружеской ноге. И хотя это их самих несколько и удивляет (одна
англичанка так объясняла суть платонической любви: "Она пытается понять чего
же он хочет, а он ничего не хочет"), все же они вполне довольны и даже
злоупотребляют создавшимся положением. Стоит, однако, появиться настоящему
любовнику и прощайте "дружеские призраки". С того самого дня, когда
Шатобриан добился своего, Жульетта Рекамье* принадлежала лишь ему одному.
Долгое время она пыталась сохранить цветы любви нетронутыми, но позднее
убедилась, что и плоды хороши. Если можете, извлеките из этого полезный
урок. Самые лучшие оракулы изъяснялись загадками. Прощайте.
_____________________________________________________
-- Думаешь, это он?
-- Уверен.
-- С виду он, однако, не похож на писателя.
-- У него вид озабоченного человека... Он ищет нас... Здравствуйте,
дорогой мэтр.
-- А! Здравствуйте... Вы господин Бернар?
-- Он самый. А это моя супруга... Она все никак не хотела поверить в
то, что вы -- это вы... Вы кажетесь старше, чем на фотографиях... Поездка
вас не слишком утомила?
-- Устал как собака... Целый день в дороге... Сомнительный обед...
Словом... Но у меня еще целых два часа до начала лекции, так что успею
отдохнуть.
-- Положим, двух часов у вас нет... Перед тем как проводить вас в
гостиницу, я хотел бы показать вам зал... Вам будет приятно увидеть его.
-- Право же, нет... Ведь он от этого лучше не станет...
-- Крайне огорчен, дорогой мэтр, но нам необходимо туда заглянуть. Я
условился о встрече с господином Блавским, владельцем кинотеатра; он ждет
нас... А господин Блавский человек необыкновенно обидчивый... К тому же,
дорогой мэтр, лучше, чтобы я на месте вам кое-что разъяснил... Зал у нас
большой, но акустика в нем неважная... Говорить следует очень
громко и все время держаться возле стола, чуть повернувшись влево...
-- Надеюсь по крайней мере, что сцена у вас отапливается, я недавно
переболел гриппом, и мой доктор...
-- Увы, нет. Центральное отопление, конечно, есть, но оно не
действует... Впрочем, когда зал полон, он быстро нагревается... На беду,
нынче вечером нас будет не слишком много.
-- Что, мало продали билетов?
-- Очень мало, дорогой мэтр... Всего двадцать пять или тридцать... Но
не тревожьтесь; когда я узнал об этой незадаче, я велел разослать бесплатные
входные билеты по школам и казармам, чтобы зал не казался таким уж пустым.
-- У вас всегда так?
-- О нет, уважаемый мэтр, случалось, лекции проходили с большим
успехом... Однако нынче вечером в концертном зале мэрии играет Жак Тибо*, а
в Муниципальном театре дают "Трудные времена"* в исполнении гастролирующей
здесь труппы Баре... Так что лекция, естественно...
-- А вы не могли предварительно сговориться с устроителями концертов и
с директором театра?
-- Тут в некотором роде вопрос политики, уважаемый мэтр... Вы ведь
сами знаете, что такое местные распри... Так или иначе, мы все равно не
собрали бы много публики... Тема лекции -- "Романы Стендаля" -- мало кого
привлекает... Не хотел бы вас расстраивать, дорогой мэтр, но согласитесь...
Нет, в наших местах нравятся лекции на другие темы, например "Песня в 1900
году" с прослушиванием пластинок или, скажем, "Любовь в Турции"... Впрочем,
я не сомневаюсь, что все будет прекрасно и те, кто придет, не пожалеют...
Вот только для нашего общества это несколько накладно, оно ведь небогато.
-- Я крайне огорчен... По правде говоря, прочитав на бланке вашего
приглашения, что вы именуете себя Литературно-художественным обществом, я
решил, что Стендаль...
-- Сейчас я вам все объясню... Литературное общество -- это группа
друзей, которой я руковожу; каждая лекция дает нам приятную возможность
ближе познакомиться с человеком знаменитым... или хотя бы известным...
Например, нынче вечером, даже если лекция не будет иметь особого успеха, мы
будем просто счастливы поужинать с вами...
-- Как? Будет еще и ужин?
-- Да, дорогой мэтр, в половине восьмого.
-- Но я никогда не ем перед лекцией.
-- А это уж как вам будет угодно, дорогой мэтр... Мы станем есть, а вы
-- говорить.
-- Ужин в половине восьмого?.. Но ведь скоро уже семь! Могу ли я по
крайней мере остаться в дорожном платье?
-- Члены общества будут в костюмах, но лектор облачается в смокинг...
Так уж здесь заведено... Впрочем, времени у вас достаточно... Лекция
назначена на половину девятого, но публика у нас весьма непунктуальная...
Если мы начнем в четверть десятого, большая часть ваших слушателей все равно
явится позднее.
-- Стало быть, я буду свободен в четверть одиннадцатого?
-- Да, но после лекции многие наверняка обратятся к вам с просьбой
надписать им книги... А затем в одиннадцать часов господин Перш собирается
предложить вам бокал-другой шампанского.
-- Кто он, этот господин Перш?
-- Как, дорогой мэтр?.. Вы не знакомы с господином Першем? А он сказал
нам, что вы с ним друзья детства. Вы, мол, вместе учились в шестом классе.
-- Раз он так сказал, стало быть, так оно и есть... Но умоляю вас,
упросите господина Перша отказаться во имя нашей старой дружбы от столь
великодушного намерения... Я нуждаюсь в отдыхе.
-- Невозможно, дорогой мэтр... Господин Перш -- один из наших
меценатов... А вот и зал... Нет, это афиша кинофильма...
Нужно вам признаться, guerida, что на этой неделе я ездил читать лекции
и возвратился в полном изнеможении. Прощайте.
________________________________________________________________
В свое время я знавал старика министра, который охотно повторял, что
человек действия ни в коем случае не должен жениться. "Проанализируйте
факты, -- говорил он мне. -- Почему я в ходе трудной политической карьеры
сохранил спокойствие и ясность духа? Потому что вечером после целого дня
борьбы у меня была возможность раскрыть книгу и забыться; потому что возле
меня не было честолюбивой и завистливой жены, готовой постоянно напоминать
мне об успехах моих коллег или пересказывать те гадости, что говорили обо
мне в светских гостиных... Блажен одинокий мужчина".
Он меня так и не убедил. Я отлично понимаю, что плечи холостяка не
обременены дополнительной ношей. Он избавлен от домашних забот, от семейных
дрязг. Ему не угрожает опасность, что в решительный для него день он будет
внезапно выбит из колеи болезнью ребенка или семейной ссорой. Но так ли уж
свободен холостяк от женских капризов? Если только он не святой, в его
жизни непременно будет какая-нибудь женщина, а любовница куда более опасна,
чем законная супруга.
У жены по крайней мере общие с мужем интересы. Она состарилась с ним и
научилась его понимать. Любовница же, выбранная за молодость и красоту,
будет вызывать тревогу у человека в летах. Разумеется, нет правил без
исключений. Выдающаяся американская актриса Рут Дрейпер в очень тонкой
комедии показала, как складывается жизнь делового мужчины, разрывающегося
между постылой женой, деятельной секретаршей и любовницей, которая покоит и
нежит его. В жизни все бывает, и законная жена иногда -- постоянный
раздражитель. Но в действительности это бывает довольно редко. Обратитесь к
истории. В Англии почти все выдающиеся государственные деятели были женаты.
Леди Пиль, леди Биконсфилд, миссис Гладе --тон были превосходными женами. Во
Франции Гизо, Тьер, Пуанкаре, словом, все наиболее "важные" государственные
деятели также были женаты. Правда, Гамбетта и Бриан в браке не состояли. Но
как знать, будь Гамбетта и Бриан женаты, не сыграли ли бы они еще более
важной роли?
Холостяку всегда будет присуща некая неполноценность: его взгляд на
целую половину рода человеческого останется либо романическим, либо
критическим. Прибавьте к этому, что у него никогда не будет случая
наблюдать вблизи детей, следить за их воспитанием, понять их. Так можно ли
считать его вполне полноценным? Монтерлан в своем прекрасном романе
"Холостяки"* с необычайной силой описал свойственное почти каждому
холостяку незнание реальной жизни: его мир искусственно сужен и напоминает
мячик на резинке, который, отскакивая, всегда возвращается на одно и то же
место. На это можно возразить, что Бальзак большую часть своей жизни был
холост, а между тем никто лучше его не описал сцен семейной жизни. Это
верно, но ведь то Бальзак, ему было достаточно десяти фраз, чтобы
воссоздать атмосферу жизни супружеской четы. Обыкновенному человеку
пятидесяти лет едва хватает на то, чтобы понять одну-единственную женщину
-- свою собственную жену. Прощайте.
_________________________________________________________
Вы спрашиваете меня, как пишутся романы? Если бы я знал это, сударыня,
я бы их не писал. Это вовсе не шутка. Я подразумеваю, что всякий романист,
чересчур хорошо разбирающийся в технике своего ремесла, -- грешник.
Существуют романы, так сказать, сработанные. Писатель стремится утвердить
определенный тезис. Такой-то персонаж воплощает Зло (вероломный негодяй в
мелодраме, "мерзавец" в экзистенциалистском романе); другие -- Добродетель,
Свободу, Веру или Революцию (характер героев меняется вместе с эпохой). В
конце концов Добро так или иначе одержит победу, а романист потерпит
поражение.
Другой писатель пользуется только своим "фирменным" рецептом:
"Возьмите юную девицу попрелестней. После величайших невзгод дайте ей
возможность встретить своего суженого. Изберите ей в соперницы роковую
женщину. Длительная борьба. Многочисленные перипетии. В последнюю минуту
торжествует целомудрие. Сдабривайте все это чувственностью в различных
дозах, помня о вкусах читающей публики. Употребляйте рецепт всю свою жизнь.
На двадцатом варианте ваше благосостояние упрочено".
Третий автор избирает историческую тему, как правило, эпоху,
отмеченную трагизмом и свободой нравов. (Темницы времен Французской
революции -- особенно подходящий фон для действия: любовные истории
соседствуют здесь с гильотиной; войны наполеоновской империи также годятся
-- тут победы над врагами чередуются с победами над женщинами; неплохой
материал представляют и другие эпохи: Реставрация в Англии сопровождалась
распущенностью, царствование Людовика XV или времена регентства знамениты
Оленьим парком и ужинами в узком кругу, Вторая империя прославилась
куртизанками.) Определив время действия, автор поселяет в книге столь же
циничную и жестокую, сколь и неотразимую героиню и через каждые тридцать
страниц укладывает эту обольстительную особу в постель с очередным
любовником. Тираж в сто тысяч экземпляров обеспечен! Меняйте век каждые
три тома.
По этим рецептам создают состояния, но не шедевры. Источники красоты
бьют из глубины, они окутаны тайной. Настоящий роман отвечает внутренней
потребности его создателя. Стендалю, Бальзаку нравилось сочинять
произведения, позволявшие им как бы прожить свою жизнь сызнова, под другой
личиной. Фабрицио в "Пармской обители" -- это Стендаль, будь он юным
красавцем, итальянским аристократом; Лю-сьен Левен -- это Стендаль --
красавец лейтенант, отпрыск богатого банкира. "Писатель по мере
возможности вознаграждает себя за несправедливость судьбы". Иногда бывает
трудно заглянуть под маску. "Госпожа Бовари -- это я", -- говорил Флобер.
Именно поэтому "Госпожа Бовари" -- шедевр.
Как романист узнает, что нужный ему сюжет найден? А вот как: если,
обдумывая его, он испытывает волнение, если тема затрагивает чувствительные
струны его души, вызывает мучительное или опьяняющее воспоминание, есть
шанс, что будущая книга получится превосходной. И если будут соблюдены еще
два непременных условия. Нужно немного отойти от событий, или, как говорил
Бальзак, нужно, чтобы все хорошенько отстоялось. "Поэзия -- это такое
переживание, о котором вспоминают, уже успокоившись". Если вы только что
потеряли возлюбленную, не садитесь сразу за роман. Рана еще кровоточит, ее
нужно перевязать, а не бередить. Когда она затянется, вы испытаете горькое
удовольствие, прикоснувшись к ней. Боль будет не настолько сильна, чтобы
исторгнуть у вас стон, но рана будет еще достаточно ныть, чтобы побудить вас
запеть. Слово "запеть" применимо не только к поэту, но и к романисту.
Второе условие: события романа должны иметь косвенное отношение к вашей
собственной жизни. Если вам, прелестная незнакомка, захочется написать
роман, не излагайте в нем историю вашей жизни без изменений. Известная
степень стыдливости предостережет вас от этого, по крайней мере я уповаю на
это. Поведайте о судьбе, близкой вашей, -- это позволит вам высказать свои
чувства и одновременно сохранить иллюзию, будто вас прикрывает маска. А если
вы преуспеете, не присылайте мне свою рукопись. Я наверняка ее потеряю.
Прощайте.
___________________________________________________________________
О минуте, определяющей судьбу
Неправда, прекрасная незнакомка, будто жизнь каждого из нас уже с
самого нашего появления на свет или даже от века целиком и полностью
предопределена силой, которую нельзя ни понять, ни сломить. В какой-то мере
это несомненно так. Родись вы дурнушкой, жизнь ваша была бы иной, а ваша
красота -- результат сочетания хромосом ваших родителей, повлиять на
который не в ваших силах. К этому надо добавить, что лицо в наши дни может
изменить к лучшему хирург, что обаяние и ум красят людей и что душевный
покой читается в чертах. Кому принадлежат слова о том, что после сорока лет
всякий человек ответственен за свое лицо? Человеческая способность
"подправлять судьбу" коренится прежде всего в том, как мы реагируем на
события.
События эти идут своим чередом. Кто-то любит вас и вам в этом
признается. Но война похищает его у вас;
экономический кризис разоряет его; в его жизнь вторгается другая
женщина. Таковы факты. Но не в этих голых фактах причина ваших невзгод или
вашего счастья. Каково будет ваше поведение перед лицом этих событий? Вот
вопрос вопросов. Во многих ситуациях бывает такая минута -- единственная, --
когда от принятого вами решения будет зависеть весь ход вашей жизни. Я
именую ее минутой, определяющей судьбу. Почему речь идет всего лишь об одной
минуте? Так уж устроен мир. Благоприятный случай редко представляется
дважды.
На войне бывает именно так. Сражение на Марне было единственным шансом
изменить ход войны, и реализовать его нужно было мгновенно. Фон Клук
продвигался вперед слишком быстро. Жоффр и Галье-ни сумели этим
воспользоваться. В тот день, хотя об этом еще никто не подозревал, Германия
проиграла войну. То же самое происходит и в "войне" полов. Однажды наступает
такой миг, когда мужчина, который уже давно ухаживает за женщиной, внезапно
замечает в ее глазах что-то кроткое и беспомощное:
это -- предвестие его победы. Множество причин сыграли тут свою роль:
благоприятный случай, отсутствие посторонних, тон беседы, предгрозье,
прочитанная книга, какой-нибудь жест. Словом, она -- в его власти.
Но если в этот единственный, благословенный вечер мы упустим случай,
подумав, что он не раз еще повторится и при более благоприятных
обстоятельствах, мы потеряем выпавший на нашу долю шанс, причем навсегда.
Женщина или спохватится, или вспомнит о возможных опасностях, или начнет
презирать нас за нерешительность. А главное -- она выйдет из-под влияния
необычайного стечения обстоятельств, склонившего ее к капитуляции. Сегодня
победа не требовала усилий, не вызывала сомнений; завтра она будет
недостижима.
Я размышлял о такой минуте, определяющей судьбу, перечитывая вчера
превосходный роман Мередита "Трагические комедианты". Это -- жизнеописание
Фердинанда Лассаля, немецкого социалиста и трибуна, полюбившего юную
девушку благородного происхождения и сумевшего покорить ее своею красотой и
талантом, несмотря на то что она уже была невестой другого. Однажды она
сказала ему: "В моей семье относятся к вам с неприязнью; убежим вместе!" Он
медлил: "Зачем омрачать вашу жизнь скандалом? Потерпим несколько месяцев,
и мы поженимся с согласия ваших родителей". Он так никогда и не получил ни
согласия, ни жены; он был убит на дуэли женихом девушки. О, причудливая игра
гордости и страсти! Злосчастный Лассаль погиб нелепо, защищая свою честь;
возлюбленная оплакала его, но было уже слишком поздно, затем она вышла
замуж за убийцу.
Слишком поздно. Остерегайтесь, сударыня, стать жертвой этих ужасных
слов. Мне знаком и другой подобный случай: во время последней войны одна
женщина получила от любившего ее офицера предложение выйти за него замуж.
Она попросила всего одну ночь на размышление и на следующий день написала
ему, что согласна. Однако в тот день, 10 мая 1940 года, началось немецкое
наступление. Офицер был послан на фронт, ее письмо затерялось. Придя в
отчаяние из-за двойного краха -- своей страны и своего чувства, -- он
принялся ухаживать за Смертью. Эта податливая особа, как правило, не
оставляет без внимания своих кавалеров... Горькие раскаяния, сожаления стали
уделом той женщины. Ибо она всегда желала этого брака и попросила отсрочки
лишь из чувства приличия и самолюбия. Не лучше ли было тотчас же ответить
"да"?
Мораль: Ответьте мне без промедления. Прощайте.
Известный английский писатель Джордж Мур* рассказал мне однажды, что,
обнаружив в книге американского романиста Генри Джеймса фразу: "Я увидел на
пляже совершенно раздетую женщину", он спросил:
"Почему "раздетую". Генри? Здесь больше подходит слово "голую". От
природы человек гол, одежда появляется потом". Высокопарный и важный Джеймс
ненадолго задумался, а затем ответил: "Вы ошибаетесь, Мур. Для жителя
цивилизованной страны естественное состояние -- быть одетым. Нагота
анормальна".
То же самое мнение встретил я и в одном, вероятно, уже позабытом эссе
Ален-Фурнье. Привожу его рассуждение: "Ныне женское тело -- уже не тот
языческий кумир, не та нагая гетера, которую Пьер Луи откопал в далекой
Древней Греции*". Платье, юбка, корсаж сделались для христианского
мальчугана, о котором говорится в эссе, сутью женского тела. "Мы не узнаем
лучше это тело, лишив его всех покровов; вот уже много веков под влиянием
климатических условий нашей страны его укутывали в одежды; с раннего
дет-ства*мы привыкли видеть женскую фигуру в одежде".
И даже нагое женское тело, по мнению Ален-Фурнье, не воспринимается
отдельно от одежды со всеми ее атрибутами. "Целомудренные и строгие покровы
на средневековых витражах придали женскому телу свою форму; оно выглядит в
них скованным, утонченным, почти бесплотным".
Это было написано в начале века. С тех пор многое изменилось: пляжи
усеялись голыми телами, киноэкран приоткрыл для многих тысяч зрителей
кулисы конкурсов красоты, и скульптурная нагота греческих нимф перестала
быть для нашего современника абстракцией. Впрочем, вольность -- это понятие
относительное. Один народ терпимо относится к обнаженному телу, а другой
нет. Андре Бийи опубликовал небольшую книжку, озаглавленную "Стыдливость",
в которой собрал различные высказывания, показывающие, как менялось это
понятие. Естественна ли стыдливость? Нет, животным она не свойственна.
Многие из них прячутся, предаваясь любви, как прячутся хищные птицы, утоляя
жажду, но поступают так потому, что в это время уязвимы для врагов. Стыд за
свое тело им чужд.
Почему же стыдлив человек? Отчасти потому, что для него не существует
определенной поры любви, и, будь все нагими, человеческое общество оказалось
бы в затруднительном положении. А какие ужасные отношения царили бы в
семьях, не обладай люди чувством стыдливости. Нагота будит неуправляемые
эмоции. Целомудренные одежды их умеряют.
-- Не думаете ли вы, что привычка уничтожит соблазн? -- спросят меня.
-- Кто, находясь на пляже, обращает внимание на женские бедра и плечи,
многие из которых совершенны по форме?
-- Пляж -- это место, где можно отдохнуть и почувствовать себя
раскованно, там нельзя ни трудиться, ни мыслить.
Андре Бийи внушает нам, что причина того, что женщины одеваются, в
другом: это -- их стремление отстоять свой престиж. "Запрет подстегивает
желание;
именно он придает соусу остроту", ~ считает Мон-тень. А вот мнение
Стендаля: "Стыдливость льстит любовнику. Он говорит себе: "Как она любит!
Какую стыдливость преодолевает ради меня!" Бийи заключает: "Женщина, в
которой я угадываю стыдливость, пробуждает во мне интерес, ибо я угадываю,
что стыдливость эта -- верный признак натуры романтической и
меланхоличной... Женщина, дорожащая тайнами своего тела, не станет
размениваться и в чувствах". Мне по душе эта точка зрения; гораздо приятнее
быть любимым такой дикаркой, как госпожа де Реналь, преодолевающей сильное
внутреннее сопротивление, нежели графиней де Кастильоне, которая охотно
показывает свое тело друзьям, точно демонстрирует произведение искусства.
Другая гипотеза: стыдливость проистекает из боязни обнаружить изъяны
фигуры. Верно ли это? Замечали ли вы, сударыня, что хорошо сложенные
женщины менее стыдливы? Мне такая точка зрения кажется узкой и
несправедливой. Женщина, остающаяся целомудренной в силу воспитания или из
религиозных убеждений, пребудет такой, несмотря на совершенство своих форм.
Да, действительно, наготу нельзя признать естественным состоянием человека.
"Невозможно представить себе, -- говорил грозный Свифт, -- парламент, где
заседают голые депутаты". Не желаю вам лицезреть подобное зрелище. Прощайте.
Все в мире движется, в том числе и время; наступает пора, когда
человек замечает впереди мрачный рубеж, предупреждающий его о том, что
первая молодость безвозвратно ушла. Конрад, которому принадлежит эта
фраза, приурочивает мрачный рубеж к сорокалетнему возрасту. Эмиль Анрио в
своем превосходном романе "Все вот-вот кончится"* относит его ближе к
пятидесяти годам, и я полагаю, что прав именно он. Его герой описывает "то
мучительное ощущение, когда тебе кажется, будто ты скользишь вниз по откосу,
все усилия остановиться тщетны и ты неумолимо катишься к смерти"...
-- Вы, верно, скажете, что я страдаю неврастенией, -- говорит он
своему врачу. -- Нет, это другое. Всю жизнь, доктор, я был неисправимым
оптимистом. Я терпеть не могу жаловаться, не выношу, когда меня утешают. Но,
по правде говоря, со мной что-то неладно.
-- Сколько вам лет? -- спрашивает врач.
-- Сорок восемь, скоро сорок девять...
-- Да, это начинается приблизительно в таком возрасте...
Думаю, что большая часть людей, и даже те, что производят впечатление
победителей, испытывают приступ отчаяния в ту пору, когда им приходится
пересекать этот мрачный рубеж. Какой бы состоявшейся ни была чья-нибудь
жизнь, непременно существует огромная разница между тем, о чем мечталось в
юности, и тем, что получилось. Ни один из нас не шествует по избранному
пути, не отклоняясь и не сворачивая. Как молекулы газа под воздействием
бесчисленных толчков вынуждены каждый миг менять свою траекторию, так и
люди постоянно испытывают влияние случайностей.
"Что бы ни произошло, -- заявляет юноша, -- я никогда не совершу
такой-то поступок..." Повидайтесь-ка с ним лет этак через тридцать. Как раз
этот-то поступок он и совершил. "Я ни за что не соглашусь быть обманутой
женой и мириться с этим", -- тридцать лет тому назад объявила красивая
молодая девушка. Теперь она -- отяжелевшая, седеющая матрона, которую
совсем забросил муж и которая постепенно перестала обращать на это внимание.
"Мне скоро исполнится пятьдесят", -- с грустью написал Стендаль и
вслед за тем стал перечислять женщин, которых любил. Хотя он и пытался
строить иллюзии, все эти женщины были ничем не примечательны. В двадцать лет
он грезил о большой любви, о встречах с женщинами незаурядными. Он заслужил
это своей нежностью, своим редким пониманием любви, своим гордым нравом. Но
героини, о которых он мечтал, не появились, и, не имея случая пережить свои
романы, Стендаль удовольствовался тем, что описал их. И, только оставив
позади мрачный рубеж, он оплакал большую любовь, так и не встретившуюся на
его пути.
"Мне недавно стукнуло пятьдесят", -- думает писатель. А что он успел
создать? Что сумел выразить? Ему чудится, что все еще предстоит высказать и
что лишь теперь он начинает провидеть книги, которые нужно было бы написать.
Но сколько лет для работы ему отпущено? Сердце бьется слабее, отказывают
глаза. Десять лет? Пятнадцать? "Искусство бесконечно, жизнь коротка". Эта
фраза, которая когда-то казалась ему банальной, неожиданно обретает глубокий
смысл. Достанет ли сил, чтобы вслед за Прустом отправиться на поиски
утраченного времени?
Молодые люди, с такой легкостью расточающие часы и минуты, должны хотя
бы изредка задумываться над существованием этого мрачного рубежа, который
им, как и нам, предстоит когда-нибудь пересечь. А что до вас, querida...
Впрочем, женщины, кажется, и не задумываются над этим. Прощайте.
О несовместимости в браке
Несовместимость -- это противоположность характеров и темпераментов,
которая приводит к тому, что два человека не могут прийти к согласию и уж
тем более жить вместе. Для того чтобы несовместимость действительно
возникла, эта противоположность должна быть непримиримой; если бы она не
была таковой, ее не назвали бы несовместимостью. Бывают случаи, когда в
первую пору супружества взаимное привыкание не то чтобы невозможно, но
очень затруднительно. Иногда это происходит потому, что между супругами нет
любви. Мужчина и женщина заключили брак по рассудку; каждый привык к
одиночеству и самостоятельности; оба плохо переносят внезапно возникшую
необходимость считаться с желаниями и капризами другого. Любовь сделала бы
эту жертву легкой, и новые привычки не замедлили бы явиться. Если же любви
нет с самого начала, взаимное сопротивление супругов проявляется сильнее. И
все-таки, если в ходе совместной жизни рождается взаимное влечение или же
благоразумие играет роль миротворца, все улаживается. Но если после
нескольких месяцев или даже нескольких лет брака обнаруживается, что время
ничего не меняет к лучшему, ибо противоположность супругов пустила слишком
глубокие корни, вот тогда-то несовместимость можно назвать полной.
Причины тут могут быть самые разные. Прежде всего -- противоположность
вкусов. Для того чтобы муж и жена приноровились к совместной жизни, нужно,
чтобы между ними существовало хотя бы минимальное сходство. Поразмышляйте
над замужеством Жорж Санд. Совсем еще юной -- в восемнадцать лет -- она
выходит замуж за барона Казимира Дюдевана. Он славный малый и хочет сделать
ее счастливой, она со своей стороны вступает в брак с самыми лучшими
намерениями. Однако она -- женщина образованная, страстная любительница
литературы и музыки. А Казимир, раскрыв книгу, тотчас же засыпает. Но он
восхищается женой и потому изо всех сил старается ей понравиться. Она
советует ему прочесть Паскаля? Ну что ж, он попробует. Увы! Книга выпадает у
него из рук, а жена проникается к нему презрением.
Кроме того, она прочла множество романов и полагает, что жизнь должна
походить на них; она жаждет страстной любви и ждет, чтобы любовь эта
выражалась самым возвышенным образом. Бедному Казимиру язык нежной страсти
не знаком. Для него любовь в браке -- это естественное право супруга. Муж
заключает жену в объятия, и этим все сказано. Несовместимость? Да.
Нетрудно предсказать, что, хотя с обеих сторон проявлено достаточно доброй
воли, этот брачный корабль потерпит крушение, налетев на первый же риф, а
таким рифом станет какой-нибудь романтичный молодой человек.
В некоторых случаях противоположность между супругами коренится не в
разнице их интеллектуального или эмоционального уровня. В ее основе лежит
различие привычек. Муж был воспитан бережливыми и осмотрительными
родителями, жена -- матерью безрассудной и ведущей довольно беспорядочный
образ жизни. Молодая жена не приучена вести домашнее хозяйство,
необходимость подсчитывать расходы нагоняет на нее тоску, понятие
"семейного бюджета" для нее звук пустой. Конфликтов в доме не избежать --
они будут возникать беспрестанно и вскоре станут весьма неприятными. Муж
будет настаивать на том, чтобы все доходы и расходы записывались и
приводились в соответствие, жена сочтет это за проявление мелочной тирании и
жадности. Если ни один из них не изменит своих привычек, эти ссоры могут
породить несовместимость. То же самое произойдет, если жизненный ритм у
обоих супругов слишком различен. Вообразите себе мужа деятельного,
энергичного, у которого все в руках горит, который стремится заполнить
жизнь всевозможными занятиями, различными интересами, любит путешествовать,
веселиться, -- и впрягите его в одну упряжку с флегматичной, вялой,
медлительной женой, постоянно жалующейся на усталость и жаждущей покоя. Он
всегда точен, вплоть до минуты, она же вечно опаздывает, не ценит времени.
Как избежать столкновений, которые возникнут из-за подобного несходства
жизненного ритма? Быть может, путем взаимной терпимости, но без страданий
все равно не обойтись. Если не установится общий -- взаимоприемлемый --
образ жизни, если близость не сцементирует чету столь непохожих людей,
несовместимость налицо.
Большая опасность для брака возникает и тогда, когда супруги, у которых
более или менее схожие характеры и вкусы, привносят в совместную жизнь
совершенно противоположные политические взгляды или религиозные убеждения.
Бывают эпохи, когда этому не придают большого значения, но такие периоды
редки и длятся недолго. Наше время требует, чтобы каждый человек занял в
жизни определенную позицию. Разумеется, можно допустить, что набожная жена
будет снисходительна к неверующему мужу или что муж-социалист будет терпим
к консервативно настроенной жене. Но будет ли эта снисходительность
долговечна? Убеждения одного из супругов повлекут за собой и определенные
поступки, которые вызовут осуждение другого. Определенная политическая
ориентация приводит к появлению целого круга друзей из числа
единомышленников. Друзья одного из супругов станут врагами другого. Сильная
любовь и в этом случае может со временем послужить сближению взглядов мужа и
жены. При отсутствии этого "нежного" арбитра лучше не отваживаться на риск.
Вступайте в брак с мужчиной (или женщиной), взгляды которого на важнейшие
проблемы жизни пусть и не до конца, но совпадают с вашими. В противном
случае вас подстерегает несовместимость. Прощайте.
Любите ли вы актеров, сударыня? Сам я от них без ума и предпочитаю
беседу с ними любой другой. Мне кажется, что тесное переплетение вымышленных
персонажей с их собственной человеческой сутью производит самый неожиданный
и поэтический эффект. Странные узы связывают героиню Расина и живую, вполне
земную женщину, которая до самого выхода на сцену ведет весьма смелые
разговоры. Особое удовольствие доставляют мне различные театральные
истории, в которых действительность причудливо сплетается с вымыслом, как в
какой-нибудь драме Пиранделло.
Недавно я ездил в Руан читать лекцию; после спектакля два актера --
старый и молодой -- пригласили меня "пропустить стаканчик" и поведали мне
несколько забавных случаев из театральной жизни. Молодой актер играл в
недавно появившейся пьесе (кажется, то была "Великовозрастная и простодушная
девица") роль юноши, который, разочаровавшись в любви, вознамерился
покончить с собой и с этой целью стащил револьвер у приятеля. Это вовремя
обнаруживается, безутешного любовника отчитывают, и под конец владелец
револьвера строго говорит ему:
-- А ну-ка верни мне оружие.
Юноша в полном изнеможении протягивает револьвер.
-- Это была замечательная сцена, -- продолжал рассказчик, -- но в тот
миг, когда мне следовало вернуть оружие, я, ощупав карманы, с ужасом понял,
что забыл взять его с собой... Револьвер остался за кулисами...
-- Драматическое положение! Как же вы поступили?
-- Сперва я задрожал от страха... Потом меня точно озарило, и я с
достоинством проговорил: "Нет! Нет, я хочу сохранить этот револьвер как
напоминание... Но клянусь тебе, что никогда не пущу его в ход".
Удивительное присутствие духа!.. Этот случай напоминает мне другой,
тот, что произошел с госпожой Дорваль во время представления романтической
драмы Дюма-отца "Антони"*. Припоминаете? В самом конце любовник Адели д'Эрве
закалывает ее кинжалом. Входит муж, полковник д'Эрве, и убийца говорит ему:
"Она мне противилась -- я ее убил!" На одном спектакле в Руане Бокаж*,
игравший в этой пьесе и выведенный из себя (я уже забыл почему) то ли
директором театра, то ли зрителями, выбежал со сцены, не произнеся своей
коронной фразы... Мари Дорваль, по ходу пьесы уже убитая, видит, что Бокаж
исчезает и на сцену выходит полковник. Понимая, что катастрофа неотвратима,
она хладнокровно приподнимается и говорит мужу: "Я ему противилась, ОН меня
убил..." Взрыв аплодисментов. Занавес. Публика нашла это естественным.
-- Публика ВСЕ находит естественным... -- вмешался старик. -- Знакомо
ли вам утверждение Симоны, великой Симоны*? "Публика не слушает, а если
слушает, то не слышит, если же слышит, то не понимает".
-- Бесспорно одно: самое удивительное и неправдоподобное в театре
принимается как должное, -- замечаю я. -- Иоланда Лаффон рассказала мне,
что на сцене "Театр дез'Ар" она когда-то играла в пьесе "Помрачение" роль
некоей Жюдит; по ходу действия героиня выбегает на сцену вне себя от
волнения и бросается в дом, охваченный пламенем. После чего, чуть позже, на
сцену выходит другой актер и объявляет:
"Жюдит умерла". На одном из вечерних представлений возникла путаница,
этот актер появился на сцене слишком рано и сказал самой Жюдит: "Жюдит
умерла..." Иоланда Лаффон сочла, что все пропало. Однако в зале -- никакой
реакции. Представление продолжалось... Никто ничего не заметил, и в
антракте ни один зритель даже не вспомнил об этом происшествии. Вот в чем
прелесть театра...
Театральные истории нанизывались одна на другую. Им нет конца.
Прощайте.
Вот оно, сударыня, одно из тех свободных воскресений, которые приносят
мне такое блаженство. На каштанах под моими окнами распускаются почки, самый
скороспелый из них -- тот, что каждую весну первым подает знак к обновлению,
-- уже нежно зеленеет. Семьи прогуливаются с той воскресной неспешностью,
темп которой задают детские коляски. Молчит телефон. А я, я знаю, что
впереди у меня двенадцать часов покоя и тишины. Как чудесно!
Я раскрываю книгу, готовясь насладиться ею; в свое время я знавал ее
автора -- красивую, мягкую и печальную женщину. Она судила обо всем
необыкновенно тонко. Я знаю, что они с мужем жили в полном, настоящем
уединении. Так что меня нисколько не удивляет, что томик называется "Отзвуки
тишины". Как это верно сказано: тишина, точно незримая стена, возвращает нам
отзвуки наших тайных помыслов. Камилла Бельгиз мыслит подобно Жуберу,
Шардону, а иногда и Сент-Беву (когда он бывает нежен и утончен). Она
высказывает замечательные суждения о природе и о любви: "Тот, кто любит,
отбрасывает на другого свет своего внутреннего "я" и надеется увидеть
отблеск этого света. Подлинная любовь связует двоих, и надо уметь ставить
другого превыше себя". Да, не только принимать другого, но и ставить его
превыше себя. "Грустно, когда любовь ослабевает, ибо разве любить не
означает все больше дорожить тем, что мало-помалу утрачивает ценность?"
Она приводит слова Эмерсона: "Любовь преходяща и кончается с браком. В
браке от любви остается лишь привкус незрелого плода". Камилла Бельгиз не
прием-лет (и я с нею согласен) такое разъединение любви и супружества. И
далее: "Но мы именуем любовью ту таинственную суть супружества, которая
взыскует ни на миг не слабеющего чувства и так настойчиво стремится к
высочайшей его ступени, что каждая неудача обрекает нас на муку и унижение".
И тут (как приятно на досуге так вот свободно перебрать несколько книг)
я раскрываю книгу Мориса Тэска "Симона, или Супружеское счастье"*, на
обложке которой превосходно воспроизведен "Поцелуй" Родена. Роман? Скорее
поэма в прозе, гимн гармоничному союзу двоих. "Именем той, которую люблю, я
говорю вам, друзья мои, что нет драмы в любви. И лишь в отсутствии любви
таится драма. Разделенное чувство не может не быть счастьем".
Заметили ли вы, сударыня, что манера выражать свои чувства так же
принадлежит той или иной эпохе, как мебель или живопись? Во времена
Мопассана, а затем Пруста романист показывал, что любовь -- всего лишь
иллюзия, источник разочарования, ревности и душевных мук. Что до брака, то
уже несколько веков он неизменно служит темой для комедий. В наши дни, после
нескольких лет засилья "черной" любви, наметился перелом. В этом сыграло
свою роль и усиление религиозных верований, и тот серьезный подход к
чувствам, который присущ нашему столько выстрадавшему поколению. Во время
бури человек ощущает потребность найти точку опоры. А что может быть
надежнее прочной любви, полного слияния двух существ? И не является ли брак,
по словам Алена, "единственными узами, которые с годами становятся крепче"?
Вот что открывает для себя герой Тэска, а вместе с ним и многие его
сверстники.
Ныне пошла мода на счастливый брак, сударыня. Вы, пожалуй, скажете:
"Романистам придется нелегко... "Белая симфония в мажорных тонах"*...
Чудесное название, но книгу с таким названием написать нелегко". Как знать?
Ведь в белизне уйма оттенков. Счастье, как и весна, каждый день меняет свой
облик. Мое сегодняшнее воскресенье, мирно проведенное у семейного очага,
было восхитительно... Прощайте.
Другая была еще невидима, а вы уже догадывались о ее существовании.
Порою под травяным покровом лужайки незаметно струится ручей, гуляя, вы
замечаете, что трава тут гуще и выше, а почва чуть пористая и немного
оседает под ногами. Это всего лишь приметы, но они не обманывают: вода
где-то здесь. Или же иногда перед болезнью, когда явных ее признаков еще
нет, вы ведете привычный образ жизни, но тем не менее какое-то недомогание,
беспричинная тревога уже предупреждают вас о скрытой опасности.
-- Что это со мною? -- говорите вы. -- Мне нездоровится.
Так было и тогда, когда у вашего мужа появилась Другая. "Что это с ним
такое? -- думали вы. -- Он не тот, что прежде". До сих пор он по вечерам
рассказывал вам, как провел день; ему нравилось приводить множество
подробностей (мужчины любят порассказать о себе); он сообщал вам о своих
планах на завтрашний день. Мало-помалу его ежевечерние отчеты сделались
несколько туманными. Вы начали замечать в его времяпрепровождении непонятные
перерывы. Впрочем, он и сам сознавал уязвимость своих объяснений. Он только
вскользь упоминал о тех или иных часах, путался. Вы ломали себе голову: "Что
же он хочет скрыть?"
Вы полагали, что после десяти лет замужества хорошо его изучили. Вы
знали, чем он интересуется:
службой, политикой, спортом, немного живописью и нисколько литературой
и музыкой. Теперь же он охотно обсуждал книжные новинки. Вдруг небрежно
спрашивал: "Есть ли у нас романы Стендаля? Я бы с удовольствием перечитал
их". Но вы-то знали, что он их ни разу не читал. Прежде столь равнодушный к
вашим туалетам, он вдруг стал спрашивать: "Почему ты не носишь платья из
набивной материи? Они так нарядны". Или же говорил: "Постригись короче. Эти
конские хвосты уже вышли из моды". Даже его политические взгляды
переменились, он начал терпимее относиться к передовым воззрениям. О любви
он заговорил теперь как-то странно и необычайно пылко, о браке же отзывался
довольно цинично. Словом, вы перестали узнавать его.
Вскоре последние сомнения рассеялись. Под некогда твердой почвой ныне
струился поток. Другая была тут. Но кто она? Вы старались представить ее
себе, мысленно воссоздать ее облик, используя те сведения, какие ваш муж,
сам того не желая, сообщал вам каждый день. Она, должно быть, молода, хороша
собой, прекрасно одевается; она образованна или умело прикидывается такой;
ездит верхом (ибо ваш муж, который уже давно отказался от конного спорта,
стал говорить: "Доктор советует мне увеличить физическую нагрузку, и мне
опять захотелось поездить верхом"). Она, как видно, живет возле
Люксембургского дворца: то и дело обнаруживалось, что какие-то самые
неправдоподобные дела вынуждали вашего супруга попадать именно в этот
квартал. А затем однажды, на обеде у ваших друзей, вы ее увидели. О! Вам не
понадобилось ни особых усилий, ни проницательности, чтобы узнать ее. Увы!
Довольно было понаблюдать за выражением лица вашего мужа. Он ласкал ее
взором. Он старался разговаривать с нею как можно меньше, но они будто
невзначай обменивались то едва заметным кивком, то едва уловимой улыбкой,
думая, что никто этого не видит, вы же с болью замечали все это. Хозяйка
дома сообщила вам, что Другая сама захотела с вами встретиться.
-- С чего бы это?
-- Не знаю... она много слышала о вас... И ей до смерти хотелось
познакомиться с вами.
По деланно равнодушному тону вашей собеседницы вы поняли, что она тоже
знает. Вы были одновременно поражены, огорчены и озадачены, и прежде всего
потому, что эта женщина позволила себе покуситься на вашего собственного
мужа. Не отдавая себе в том отчета, вы уже давно считали, что он
принадлежит вам одной, что он стал частью вас самой. В ваших глазах он уже
больше не был свободным человеком, как другие, нет, он сделался как бы вашей
плотью. И потому Другая имела больше права отобрать его у вас, чем отрубить
вам руку или похитить у вас обручальное кольцо.
Вас озадачило также то, что Другая одновременно и походила на образ,
мысленно созданный вами, и оказалась иной. И впрямь, довольно было послушать
ее, чтобы сразу распознать источник новых мыслей, новых устремлений и даже
новых словечек вашего мужа. Она говорила о лошадях, о скачках, цитировала
авторов книг, к которым у вашего супруга с недавних пор пробудился столь
необычный для него интерес. Но вы нашли, что она не более молода и, говоря
откровенно, не более хороша собой, чем вы. Пожалуй, у нее был красивый лоб,
выразительные глаза. И только. Рот ее показался вам чувственным и
вульгарным. Речь ее была оживленной, но не яркой и скоро вам наскучила.
"Да что он в ней такого нашел?" -- в недоумении спрашивали вы себя.
Возвратившись к себе, вы сразу же накинулись на мужа:
-- Что это за супружеская пара? Откуда ты их знаешь?
-- Деловые отношения, -- промямлил он и постарался переменить тему
разговора. Но вы твердо решили донять его.
-- Я не нахожу эту женщину слишком приятной. Судя по всему, она
донельзя довольна собой, но, говоря по правде, без особых на то оснований.
Он попробовал было сдержаться, но его увлечение было так сильно, что он
стал вам перечить.
-- Я держусь иного мнения, чем ты, -- ответил он, стараясь принять
безразличный вид, -- она красива, и в ней много очарования.
-- Красива! Ты, видно, не разглядел, какой у нее рот!
В ярости он пожал плечами и ответил с некоторым самодовольством:
-- Напротив, я очень хорошо разглядел, какой у нее рот!
В отчаянии вы продолжали сокрушать (так вы думали) Соперницу. И муж и
вы заснули только в два часа ночи после изнурительной и тягостной сцены. На
следующее утро он был подчеркнуто холоден с вами и сказал:
-- Я не буду обедать дома.
-- Почему?
-- Потому что я не буду обедать дома. И дело с концом. Хозяин я еще
самому себе или нет?
Тогда вы поняли, что допустили накануне ужасную ошибку. Влюбленного
мужчину не оторвать от его избранницы, плохо о ней отзываясь. Она кажется
ему очаровательной; если вы скажете ему, что это не так, он решит, что не он
обманывается, а вы не умеете смотреть правде в глаза, а главное -- не хотите
этого делать, ибо чертовски ревнивы. Мы еще об этом потолкуем. Прощайте.
Письмо второе
Вы женщина умная и вполне оценили опасность. О! Вашим первым
побуждением было сделать их жизнь невыносимой. Самой ли начать слежку за
мужем или предоставить это кому-то другому? У нее тоже есть супруг, который,
вероятно, ничего не подозревает. Чего проще: надо поселить в нем тревогу и
заставить его следить за нею? Но, оставшись в одиночестве, вы надолго
погрузились в горестные размышления.
"Да, у меня есть все основания для ревности, и я могу отравить им
жизнь. Но чего я этим добьюсь? В глазах мужа я окажусь тем, чем уже была для
неге накануне вечером: досадной помехой, докукой, пожалуй, даже мегерой. До
сих пор вопреки всему его связывали со мной воспоминания, привычки и --
думаю -- неподдельное чувство. Он ощущал свою вищ передо мной, сам страдал
от того, что страдаю я, v пытался ласковым обращением частично вознаградил
меня за то, что собирался лишить меня любви.
Собирался?.. Только собирался^. Ничто еще не доказывает, что он не
устоял. Женщина эта, как видно, ж слишком свободна; он и того меньше. Быть
может они ограничиваются пока прогулками, беседами i баре... Если я рассержу
его, дам ему почувствовать, чтс он мой пленник, он, чего доброго, решится
уйти ол меня. Если и она ступит на ту же стезю, кто знает, как далеко они
зайдут. Может быть, у нас и не дойдет дс разрыва, а, действуя неосторожно, я
сама же разрушу нашу семью, в то время как, проявив немного терпения..."
Но тут от нового приступа ярости у вас заколотилось сердце. "И все же
до чего это несправедливо! Я безоглядно отдала ему всю жизнь. После свадьбы
я w разу не взглянула на других мужчин. Все они казалис! мне какими-то
ненастоящими. Они интересовала меня постольку, поскольку могли быть полезны
моем^ мужу... Была ли я права? Не внушила ли я ему tcn самым чувство слишком
уж полного спокойствия на мой счет?.. Приятельницы часто предупреждали меня:
"Остерегайся... Мужчины должны испытывать волнение и любопытство. Если
ты перестанешь быть для мужа тайной, он начнет искать ее в другом месте..."
А меж тем мне было просто, мне и сейчас еще так просто пробудить в нем
ревность... Не совершая ничего дурного... Просто с меньшим равнодушием
относиться к нежным признаниям других мужчин. Некоторые его друзья искали и
все еще ищут случая поухаживать за мной. "Можно зайти к вам вечерком?" --
спрашивают они. -- "Могу ли я сводить вас в театр, пока Жак в деловой
поездке?" Я всегда отказывалась, раз и навсегда решив неукоснительно
соблюдать мужу верность. А если бы я принимала их ухаживания, если бы он в
свой черед слегка помучился, разве это не напомнило бы ему, что и его жена
вызывает интерес у других мужчин, что и она может нравиться?"
У вас достало благоразумия отбросить этот план. Он был нелеп и опасен.
Нелеп, ибо нельзя неволить собственную натуру. Как бы ни был он виноват, вы
любили мужа, а его друзья, стоило позволить им больше свободы, быстро
вызвали бы у вас омерзение. Опасен, так как нельзя предугадать реакцию
вашего супруга. Огорчится ли он, будет ли раскаиваться, если у него появятся
основания опасаться вашего увлечения? Как знать? Не получится ли наоборот?
Будучи без ума от Другой, он подумает: "Тем хуже для моей жены! До сих пор
я ее щадил. Но коль скоро она сама не старается спасти нашу семью, незачем
церемониться. Освободим друг друга".
Кокетство -- оружие обоюдоострое. Оно ранит ту, которая, взявшись за
него, совершит неловкое движение. Вы поняли это. "Но как же поступить?" --
ломали вы себе голову, обедая в одиночестве и по-прежнему предаваясь
горестным раздумьям.
"Обедают ли они сейчас вместе? О чем они говорят? Рассказывает ли он
ей о той сцене, что я ему вчера закатила, и -- по контрасту со мной, с теми
воплями, которые я, не помня себя, испускала, -- не кажется ли она ему
прибежищем, где царят покой, нежность, счастье?.. Я наговорила о ней столько
дурного, все, что думала; наедине же с самой собой надо признать, что в моих
словах не было ни объективности, ни справедливости. Я судила о ней как
соперница, а не как здравомыслящая женщина. Постараюсь разобраться... Если
бы я не считала эту женщину врагом, способным погубить мое счастье, что бы я
о ней думала?"
И тогда вы совершили героическое усилие, чтобы взять себя в руки и
взглянуть фактам в лицо; вечером, вернувшись домой, ваш муж с изумлением --
и облегчением -- нашел вас совершенно спокойной. Вы не задали ему ни одного
вопроса. Он сам, по собственной воле, с трогательной неловкостью признался,
что совершенно случайно встретил Другую на выставке картин. Вы не стали
спрашивать, каким чудом он, всегда столь далекий от изящных искусств,
оказался на выставке. Напротив, вы сказали, что, коль скоро эта
супружеская пара ему так мила, было бы очень славно пригласить и мужа и
жену к обеду или к ужину. Он был поражен и даже стал возражать.
-- Ты так считаешь? -- усомнился он. -- Но ее муж такой скучный! Она,
конечно, женщина приятная, однако совсем другого склада, чем ты. Ведь она
тебе не понравилась. Мне не хотелось бы навязывать тебе ее общество.
Вы начали убеждать его, что он ошибается: накануне вечером усталость
вызвала у вас раздражение, но, в сущности, вы ничего не имеете против
Другой, наоборот; после упорной борьбы вы одержали верх, настояв на
приглашении. То был вдвойне ловкий шаг. Вводя эту супружескую чету к себе в
дом, вы резонно полагали, что лишите Соперницу притягательности тайны,
прелести запретного плода. А главное, вы хотели вновь увидеть ее,
присмотреться к ней и попытаться понять, чем же именно она привлекает вашего
мужа.
Письмо третье
Итак, Другая пришла к вам в гости; вы приняли ее весьма любезно, как
следует рассмотрели, внимательно выслушали, стараясь оценить ее так, как
оценил бы посторонний или влюбленный в нее человек. Испытание было
мучительным, но полезным. Вы подметили множество черточек, которые
ускользнули от вас при первой встрече. После ее ухода, в ночной тишине,
когда ваш муж уже спал, вы подвели итог вечеру.
"Она не более хороша собой, чем я, но умело пользуется своей красотой.
У нее прекрасный вкус. Ее бежевое шерстяное платье, красный поясок, берет
-- все тщательно изучено, искусно подогнано, безупречно... Может быть, дело
в деньгах? Нет, и платье и берет не из дорогого магазина. Просто они выбраны
с любовью. Сразу видно, что она стремится превратить себя в произведение
искусства. Будем откровенны: в большой мере она в этом преуспела.
И вот еще что: я начинаю понимать, чем же она так привлекает Жака. Сама
я застенчива и молчалива. Кроме тех минут, когда я испытываю сильный гнев
или огромное счастье -- тогда я сама на себя не похожа, -- я редко выражаю
свои чувства. Это не моя вина. Так уж меня воспитали родители, люди суровые.
Вид у меня всегда чопорный, да так оно и есть. Другая же -- сама
естественность. Мой муж привел при ней слова Стендаля (Жак цитирует
Стендаля! Это меня пугает... хотя и выглядит смешно!): "Я так люблю все
естественное, что останавливаюсь на улице поглядеть, как собака гложет
кость". Она проговорила: "Метко сказано!" Сама она ест и пьет с нескрываемым
удовольствием. Очень красочно говорит о цветах и фруктах. Чувственность
можно, оказывается, выражать с большим изяществом. Я это поняла, глядя на
Другую. Она прекрасная рассказчица, никогда не дает угаснуть беседе, я же,
напротив, все время думаю, что бы такое сказать".
Когда вы вновь остались в одиночестве, вы долго плакали. Теперь уже не
от ненависти и даже не от ревности. А от сознания собственного ничтожества.
Вам вдруг пришло в голову, что вы совсем недостойны вашего мужа: "Он увлекся
более яркой и привлекательной женщиной; разве это преступление?" Вы так
устроены, что слезы обычно знаменуют происходящий в вашей душе перелом к
лучшему. Вы справились с собой и вытерли глаза. У вас созрело решение
сразиться с Другой ее собственным оружием. Она весела? Вы тоже станете
веселой. Она пленяет своей речью? Вы попробуете сделать вашу более
содержательной, читая, чаще видясь с интересными людьми. Она водила вашего
супруга на выставки картин и кинофильмы? Разве это не по силам любой
женщине, и особенно вам?
Вы надолго сохраните ужасное воспоминание о том периоде, который
последовал за принятием этого решения. Поскольку Другая восторжествовала,
вы решили стать такой, как она. О! Вы старались целых три месяца и
причинили себе столько хлопот! Вкладывая в свои старания всю душу, вы были
достойны успеха! Но каким это кончилось провалом! Вы отважно сыграли
героическую комедию. Прикидывались беззаботной, когда сердце разрывалось от
отчаяния. Без устали придумывали развлечения на субботние и воскресные дни,
чтобы угодить мужу. Сначала он лишь взирал на вас с удивлением. "Что это на
тебя нашло? -- говорил он. -- Ты с ума сошла! Я так рад, что хотя бы в
воскресенье могу спокойно отдохнуть, а ты заставляешь меня бегать по
музеям! Нет уж, спасибо!" В другой раз он сказал: "Ты превратилась в
настоящую трещотку. Тебя невозможно остановить, болтаешь, болтаешь без
умолку. Право, ты утомляешь меня".
А сколько было пролито слез в тот день, когда, старательно выбрав
английский костюм, который, как вы полагали, одобрила бы Другая, вы с
гордостью показались в нем мужу. Сперва он ничего не заметил. Наконец вы
спросили:
-- Жак, ты ничего не говоришь... Как тебе мой костюм?
-- Ну, костюм хоть куда! -- ответил он. В эту минуту вы решили, что все
потеряно. Оставалось прекратить борьбу и признать победу Другой. Пример
одной из ваших подруг, назовем ее Третьей, принес вам спасение, раскрыв
глаза на собственные ошибки.
Вы были знакомы с Анабеллой с детства. Уже в те давние годы она
удивляла полным отсутствием характера. В общем, неплохая девочка, пожалуй,
слишком добрая, она легко поддавалась влиянию окружающих. И в частности,
вашему. Было время, когда Анабелла старалась походить на вас, подражая вашим
прическам и списывая у вас домашние задания. Позднее вы встретились вновь
-- она по-прежнему была готова плясать под дудку первого встречного. Видела
ли она, что ее друзья в восторге от какой-нибудь блондинки, она тут же шла
краситься. Замечала ли, что у модной кинозвезды короткий, мастерски
изваянный резцом божественного зодчего нос, ее тут же охватывало желание
иметь в точности такой же, и она мчалась к хирургу-косметологу. Случай вновь
столкнул ее с вами в самую трудную для вас минуту. Вы увидели, до какой
степени и точеный нос, и серебристая прядь, и наигранная веселость портили
эту горемыку. Вы точно прозрели.
"Надо быть не просто естественной, а естественной на свой лад", --
сказали вы себе.
С этого дня вы отказались от намерения уподобляться Другой. Вы
попробовали сделать ее своей приятельницей. И без труда добились этого. Не
подозревая о том, вы обладали в ее глазах большим авторитетом. Ваш муж,
оказывается, говорил ей о вас много хорошего; он ценил вас больше, чем вы
полагали. И потому стоило вам поманить Другую, как она пришла. Это привело к
курьезным переменам.
Возвращаясь со службы и заставая Другую у себя дома, ваш муж привыкал
видеть в ней уже не героиню романа, но что-то вроде предмета домашнего
обихода. Сперва эта неожиданная дружба забавляла его. Ему казалось, что он
царит над вами обеими. Но очень скоро близость между вами и Другой стала
более тесной, чем между ним и ею. Две женщины гораздо быстрее найдут общий
язык. Другая была болтлива и потому совершила оплошность. Она не удержалась
и рассказала вам, что именно порицает в вашем супруге, прибавив, что придает
гораздо большее значение дружбе с вами, нежели его мимолетной прихоти. У вас
достало благоразумия не пересказывать вашему Жаку ее слова -- они причинили
бы ему боль и задели бы самолюбие. Это было бы уже не только
предосудительным поступком, но и тактической ошибкой. Он бы вам не поверил,
поплакался бы Другой, а она бы с пеной у рта ото всего отперлась.
Вы терпеливо дожидались, пока созреют новые отношения. Лишь в одном вы
послушались советов Другой и воспользовались ее опытом. Она дала вам
нужные адреса, сказала, у кого одеваться и причесываться. И тут уж вы
постарались не подражать ей, а найти свой собственный стиль. Вами, как и ею,
руководило стремление к совершенству. И вы обрели свое совершенство. С
неописуемым счастьем вы заметили, что глаза вашего мужа с удовольствием
останавливаются на вас и что он на людях гордится вами.
С героическим упорством вы продолжали приглашать и удерживать подле
себя Другую. Следовало окончательно подорвать ее престиж. Это не заняло
много времени. Она исчерпала свои рассказы, начала повторяться. Продолжала
ли она встречаться наедине с вашим мужем? Маловероятно, ибо он больше не
лгал, рассказывая о том, как провел день. Ваш триумф оказался блистательным,
хотя и тайным: однажды, когда вы предложили мужу втроем совершить
туристическую поездку в автомобиле, ваша борьба завершилась окончательной
победой. Вы втайне ликовали. Муж с раздражением воскликнул:
-- Ну нет!.. Снова эта женщина!.. Не понимаю, что ты так с ней
носишься!
-- Разве ты сам не находил ее приятной?
-- Приятной, -- пробурчал он, -- приятной... Можно любить хорошее вино,
но зачем постоянно прополаскивать им рот... А потом, по правде говоря, мне
гораздо больше по душе быть с тобой вдвоем.
После этого Другая постепенно исчезла из вашей жизни. Встречи стали
реже. Промежутки между ними удлинились. Другая сделалась всего лишь тенью. А
потом и вовсе перестала существовать.
Ваш семейный очаг был спасен. Прощайте.
Вы спрашиваете меня, незнакомка души моей, что вам надлежит читать. Мои
советы вас, наверно, удивят. И все же следуйте им. Мой учитель Ален говорил,
что каждому из нас нужно прочесть не так уж много книг, и собственным
примером подтверждал бесспорные преимущества этого принципа. Его библиотека
состояла главным образом из сочинений нескольких выдающихся авторов:
Гомера, Горация, Тацита, Сен-Симо-на, Реца, Руссо, Наполеона (его беседы с
Лас Казом*), Стендаля, Бальзака, Жорж Санд, Виктора Гюго и, разумеется,
философов: Платона, Аристотеля, Декарта, Спинозы, Канта, Гегеля, Огюста
Конта. На протяжении своей жизни он прибавил к ним Ромена Роллана, Валери,
Клоделя, Пруста, а также Киплинга.
Выбор предельно строгий, но уж эти великие произведения он знал
превосходно. Постоянно перечитывая их, он всякий раз открывал в них новые
красоты. Он полагал, что тот, кто не способен сразу же отыскать нужную
страницу, не знает автора. В каком романе Бальзака описана первая встреча
Вотрена и Рюбампре? В каком романе читатель вновь встречается с Феликсом де
Ванденесом, когда тот уже женат? В каком томе Пруста в первый раз
упоминается септет Вентейля? Того, кто не может ответить на эти и подобные
вопросы, истинным читателем не назовешь. "Важно не найти, а сделать
найденное своим достоянием", -- говорил Валери. Та женщина, что прочла и
усвоила несколько бессмертных произведений, может считать себя более
образованной, чем та, что рассеянно и бегло просматривает в день по три
новинки.
Следует ли из этого, что не надо уделять внимания современным авторам?
Разумеется, нет; к тому же не забывайте, что некоторые из них завтра станут
знаменитыми. Но ни к чему и слишком разбрасываться. Как же поступать?
Прежде всего надо дать отстояться литературному урожаю года. Сколько книг,
провозглашенных издателем или литературным кружком шедеврами, через шесть
месяцев уже забыты! Не станем напрасно перегружать память. Обождем.
Внимательно наблюдая за происходящим в мире книг, выберем себе друзей. У
любого из нас среди современных авторов есть свои любимцы. Пусть же каждый
следит за их творчеством! Я прочитываю все, что публикуют несколько молодых
писателей, в которых я верю. Я не прочь открыть для себя и других, но не
хочу, чтобы их было слишком много. Еще захлебнусь.
Как только мы убедились в духовной или художественной ценности книги,
следует ее приобрести. Близко и всесторонне можно познакомиться только с
теми произведениями, которые у нас всегда под рукой. Для первой же встречи с
автором вполне уместно и даже разумно одолжить книгу на время. Коль скоро мы
решили "усыновить" ее, нужно даровать ей права гражданства. Жениться следует
на той и книги те купить, с которыми тебе всю жизнь хотелось бы прожить.
А как следует читать? Если книга нас захватывает, то в первый раз мы
читаем ее быстро и увлеченно. Мы просто глотаем страницы. Но в дальнейшем (а
хорошую книгу читают и перечитывают много раз) нужно читать с карандашом
или пером в руке. Ничто так не формирует вкус и верность суждений, как
привычка выписывать понравившийся отрывок или отмечать глубокую мысль. Нужно
дать себе слово ничего не пропускать при чтении писателей, которых
по-настоящему ценишь. Тот, кто в книгах Бальзака пропускает длинные
описания улиц или домов, не может считаться его истинным ценителем.
Весьма эффективный метод чтения -- "звездообразный": читатель
расширяет круг интересов, двигаясь в разных направлениях -- как бы по лучам
звезды -- от основной книги или сюжета. Пример: я читаю Пруста и восторгаюсь
им. Углубляясь в его книги, я узнаю, что сам Пруст восторгался Рескиным,
Жорж Санд. Приступаю к Рескину и Санд: то, что такой читатель, как Пруст,
находил хорошим, не может оставить равнодушным и меня. Благодаря Шатобриану
я познакомился с Жубером. А Шарль Дю Бо натолкнул меня на "Дважды
потерянную Эвридику". Морис Баринг в свое время приобщил меня к Чехову, к
Гоголю. Таким образом и возникают узы духовной дружбы. Пора и вам
определить свое место. Прощайте.
Советы молодой женщине, которая страдает бессонницей
Я пишу вам, пристроив бумагу на коленях, в поезде Марсель -- Ницца.
Небо -- ярко-синее, без единого облачка. Когда-то, ища защиты от сарацин,
люди возвели на вершинах холмов небольшие укрепленные города, плитами
вымостили улицы. Позолоченные солнцем скалистые гребни холмов отличаются
строгими геометрическими линиями, которые встретишь только в Провансе и в
Греции. Взору открывается чудесное зрелище, но двое мужчин в моем купе ни
разу не удостоили его взглядом. С карандашами в руках они сосредоточенно
решают кроссворд.
-- То, чего, быть может, не произойдет... -- бормочет один.
-- Возможное, -- отвечает другой.
-- Подходит! -- радостно восклицает первый. Я наблюдаю за ними, слегла
удивляясь их суетному упорству. Хотя скорее не прав я. Газеты по мудрости
своей предлагают читателям решать кроссворды, подобно тому как церковь по
своей бесконечной предусмотрительности предписывала верующим перебирать
четки. И то и другое -- превосходное лекарство, с помощью которого человек
избавляется от навязчивых мыслей, тяжелых дум и рефлексии -- худшей из
пыток.
Вам, прекрасная незнакомка, как и мне, как и всем нам, знакомы эти
мучительные неотвязные раздумья, которые буравят наш мозг и уничтожают
всякую иную мысль. О чем они? Вариантов бесконечно много. Муж устроил вам
сцену ревности и был, как видно, очень рассержен; вы неосмотрительно
поддались соблазну и теперь не знаете, как покрыть расходы, вызванные
неожиданной покупкой; вам передали враждебные и жестокие слова, сказанные по
вашему поводу женщи
ной, которую вы считали своей приятельницей Все это не столь уж
трагично, месяц спустя эти переживания покажутся вам смешными. Но сейчас вы
не в силах избавиться от них. Вас гложут навязчивые идеи, вы буквально
заболеваете. Лекарство необходимо.
Где искать его? Наши думы, увы, полностью неподвластны нашей воле. Вы
гоните от себя непрошеную мысль, но тщетно. Она возвращается, как
надоедливый комар. И все же, если избавиться от нее вы не в силах,
попробуйте усыпить ее, заняв свой ум другими мыслями или углубившись в
механические, всецело поглощающие вас занятия. Кроссворд, вязанье, бридж,
канаста, любая игра, любой труд, требующие напряженного внимания, -- все
это служит лекарством. Попав во власть навязчивой идеи, обманите ваш
собственный ум. Беспрестанно занимайте его чем-нибудь. Мало-помалу
невыносимая вибрация в мозгу ослабеет, отдалится, замрет. Ни одна мысль,
если ее не питать, не устоит перед временем. Немного терпения, немного
настойчивости -- и отвлекающие средства возьмут верх. Спасибо тебе,
кроссворд!
Остается одна опасность -- ночь. Я вижу, как вы судорожно
поворачиваетесь с боку на бок в постели, точно рыба, вытащенная из воды, и
напрасно призываете к себе сон. В темноте навязчивая мысль превращается в
неотступный призрак. В такие минуты наше лекарство менее действенно. Читать?
Надо еще суметь следить за ходом повествования... Закрыть глаза и считать
воображаемых баранов? Это помогает лишь англичанам, да еще, быть может,
пастухам.
У меня самого есть три рецепта против бессонницы. Первый: воспоминания
о различных эпизодах моего детства или отрочества. Они прогоняют навязчивую
идею, ибо события, породившие ее, произошли позднее, чем те, которые я
воскрешаю в памяти, и не вписываются в рамки прошлого. Но чтобы приковать
все внимание к этим эпизодам, нужно большое упорство.
Второй способ -- сосредоточенно наблюдать за световыми пятнами,
которые всегда возникают перед глазами, если смежить веки, и стараться
узнавать в их очертаниях людей или предметы. Через какое-то время эти образы
навевают сон. Вот вы и сдвинулись с мертвой точки.
Третий способ -- самый простой -- попросить у вашего врача что-нибудь
усыпляющее. Таблетка снотворного куда менее опасна, чем бессонница. Словом,
никогда не позволяйте навязчивой идее овладевать вами. Она сведет вас с ума.
А это было бы досадно! Прощайте.
Вы порицаете меня, querida, за мой оптимизм. Да, я оптимист. Я склонен
думать, что все уладится. "Если бы ты летел в пропасть, -- говорил мне на
войне один из моих товарищей, -- то, наверное, считал бы, что дно ее устлано
стегаными одеялами, и был бы относительно спокоен до тех пор, пока не
ударился".
Преувеличение! Я не считаю, как Панглос у Вольтера', что все к лучшему
в нашем лучшем из миров. Мне ведомы страшные стороны и тяготы жизни, я не
был ими обделен.
Однако, во-первых, я не думаю, что жизнь совершенно дурна. Это далеко
не так. Я отказываюсь считать условия человеческого существования
"ужасными". Правда, они весьма необычны; правда, что мы вращаемся на
комочке грязи в бесконечном пространстве, не слишком понимая для чего;
правда, что мы непременно умрем. Таково действительное положение вещей, и
его нужно принимать с мужеством. Да, мы вращаемся на комочке грязи. Проблема
в ином: что мы можем и что должны сделать, обретаясь на нем?
Во-вторых, я оптимист, ибо считаю возможным что-то совершить на земле,
улучшить свою собственную жизнь и -- в более широком смысле -- жизнь рода
людского. Я считаю, что огромный прогресс уже достигнут. Человек в большой
мере покорил природу. Его власть над миром вещей несравненно возросла.
Пессимист возразит: "Да, но все эти замечательные открытия используются
исключительно для военных целей, и человечество находится на грани
самоуничтожения". Не думаю, что это неизбежно. В какой-то степени это
зависит от нас самих, и в конечном счете мой оптимизм покоится на вере в
человеческую природу. Я знаю, что человеку присуще величие, что можно
взывать к тому лучшему, что есть в каждом из нас. Словом, лучше говорить с
человеком о его свободе, чем о его рабстве.
В-третьих, я признаю, что мое первое побуждение перед лицом какого-либо
события -- это стремление понять то хорошее, что оно несет с собой, а не
плохое. Пример: по воле обстоятельств я поссорился с влиятельным человеком.
Пессимист подумал бы: "Какая незадача! Это повредит моей карьере". Я же
говорю себе: "Какая удача! Я избавился от этого болвана". Такова суть моего
относительного оптимизма. Мы оба -- Ален, а вслед за ним и я -- поклялись
оставаться оптимистами, ибо, если не поставить себе за правило во что бы то
ни стало быть оптимистом, тотчас же будет оправдан самый мрачный пессимизм.
Ибо если человек впадает в отчаяние или предается плохому настроению, то это
неминуемо ведет его к невзгодам и неудачам. Если я боюсь упасть, то
непременно упаду;
это именуется головокружением, и оно присуще как целым народам, так и
отдельным людям. Если я считаю, что ничего не могу изменить в делах моей
страны, я и впрямь ничего не смогу. Порядок, вещей таков, что я сам создаю и
ясную погоду, и грозу -- прежде всего в себе самом, но и вокруг себя тоже.
Пессимизм заразен. Если я полагаю, что мой сосед непорядочен, и отношусь к
нему с недоверием, он и будет таким по моей вине. Вселять в людей надежду, а
не страх -- вот в чем секрет античных мудрецов. Наши нынешние мудрецы,
напротив, вселяют в людей отчаяние, но я не думаю, что они так уж мудры.
-- Вот как! -- возражает пессимист. -- Вы считаете, что вера в людей, в
жизнь и есть мудрость? А не стала ли она для вас причиной ужасных
разочарований? Не сделалась ли она для вас источником слабости в
непрекращающейся битве, чье имя -- жизнь? Не станови
лись ли вы жертвой людей злых, так долго отказываясь считать их злыми?
Да, признаю, я испытал немало жестоких разочарований. В особенности за
последние десять лет, отмеченных ужасами нацизма, кровавой пропастью,
разделившей надвое мою страну, изгнанием, арестом близких, разграблением
моего дома, предательством -- в тяжелые минуты -- со стороны некоторых
друзей; все это дало мне немало веских оснований для того, чтобы усомниться
в совершенстве этого мира.
Но ведь я никогда и не верил в его совершенство. Я всегда знал, что
есть скверные люди (кстати, как правило, это глупцы или неудачники); я
всегда знал, что в годину бедствий толпа может сделаться свирепой и тупой.
Мой оптимизм заключался и поныне заключается только вот в чем: я верю, что
мы способны в известной мере влиять на события и что, если даже, несмотря на
все наши усилия, нам придется пережить беду, мы можем восторжествовать над
нею, если достойно ее перенесем. Декарт сказал об этом лучше, нежели я: "Я
взял себе за правило стараться одолевать не столько судьбу, сколько самого
себя, и изменять не столько мировой порядок, сколько свои собственные
устремления". Любить окружающих меня хороших людей, избегать дурных,
радоваться добру, достойно сносить зло, уметь забывать -- вот в чем мой
оптимизм. Он помог мне в жизни. Да поможет он также и вам. Прощайте.
О положении женщины в обществе
Более века тому назад одна высокоодаренная женщина, та самая, которую
вы не жалуете, сударыня, -- Жорж Санд -- мужественно вела борьбу за
эмансипацию женщин. Внесем ясность: требования Жорж Санд ни в коей мере не
удовлетворили бы женщин нашего времени. Ее не интересовало политическое
равенство полов, поскольку она не считала его ни возможным, ни желательным.
Она требовала прежде всего равенства в области чувств.
Что она под этим понимала? Что женщина нс должна быть вынуждаема
отдаваться без любви. Вынужденное соединение людей казалось Жорж Санд
преступным и кощунственным, даже если оно освящалось браком: "Женщина
должна иметь право отказа. Я утверждаю, я верю, что надо или любить всем
своим существом, или жить, сохраняя целомудрие..." По ее мнению, грех
заключается не в уходе женщины от нелюбимого человека к любимому, а в жизни
с тем, кого она не любит, даже если это ее муж. Мужчины не признавали
равенства в сфере чувств. "В любви с женщинами обращаются, как с
куртизанками, -- писала Санд, -- в супружеской жизни -- как со служанками.
Их не любят, лишь пользуются их услугами и тем не менее надеются подчинить
их требованию неукоснительной верности..."
Во имя какой справедливости, вопрошала она, мужчины требуют от женщин
хранить верность, хотя сами, когда речь заходит о них, считают ее ненужной и
смехотворной? Почему женщина должна оставаться целомудренной, а мужчина
может себе позволить быть безнравственным волокитой и развратником? На это
можно было бы ответить, что многие женщины той поры не были ни
целомудренными, ни верными. Но несправедливость заключалась в другом: эти
женщины считались преступными; уличив в супружеской измене, их могли
подвергнуть тюремному заключению; изменив мужу, они теряли честь даже в
глазах своих собственных детей, между тем как на мужей, заводивших любовные
интрижки, все смотрели так, как смотрят на пьяниц или, скажем, гурманов, то
есть со снисходительной веселостью, весьма близкой к сообщничеству. Такое
неравенство в области чувств, считала Санд, делало трудным для женщины умной
и деликатной достижение счастья -- как в свободной любви, так и в браке.
Жорж Санд требовала также экономического равенства для обоих полов. В
те времена замужняя женщина не могла свободно распоряжаться ни своим
заработком, ни своим имуществом. До выхода замуж сама Жорж Санд (вернее,
Аврора Дюпен) была пол
новластной владелицей поместья Ноан, унаследованного ею от бабушки.
Выйдя замуж, она должна была передать управление поместьем супругу, который
чуть было не разорил ее. Муж в те времена бесконтрольно распоряжался общим
достоянием супругов. Замужество как бы пожизненно обрекало женщину на
зависимость от мужчины, даже если по своему рождению или положению она была
выше. Права на развод практически не существовало, так что женщине было
очень трудно избавиться от такого порабощения. Жорж Санд требовала для
женщины, как и для мужчины, права свободного расторжения брачного союза и
права свободно распоряжаться своими доходами. Таковы были границы ее
феминизма. Он не затрагивал вопросов гражданского равенства. Не то чтобы она
сама не имела политических воззрений: она была пылкой республиканкой и
социалисткой; но она не требовала для женщин ни права голосовать, ни права
быть избранными. И тут она -- нам это сегодня очевидно -- ошибалась, ибо
именно благодаря гражданскому равенству женщина мало-помалу приблизилась к
равенству и в экономической области. С тех пор как женщины начали принимать
участие в голосовании, депутаты, заинтересованные в их голосах, начали с
большим уважением относиться к их устремлениям и правам.
Однако в области нравов мало что изменилось. И сегодня половина всего
человечества живет как бы в рабстве: огромное число женщин продолжают
считать, что для того, чтобы выжить, им нужно продавать свое тело, причем
эта необходимость всячески вуалируется различными мифами и обрядами. Против
этого морального рабства законодатель почти бессилен. Освобождение женщин
-- дело рук самих женщин. Оно будет медленным, ибо женщинам надо
освободиться не только от тирании мужчин, но и от тех представлений о
мужчинах и о самих себе, которые все еще в них живут.
"Оба пола, быть может, гораздо ближе друг другу, чем принято считать,
-- сказал Рильке. -- И великое обновление мира будет, без сомнения, состоять
вот в чем: мужчина и женщина, освободившись от заблуж дений, перестанут
смотреть друг на друга как на противников. Они объединят свою человеческую
сущность, чтобы вместе -- серьезно и терпеливо -- нести тяжкий груз плоти,
которым они наделены от века... В один прекрасный день слова "девушка" и
"женщина" будут обозначать не просто пол, отличный от мужского, но нечто
присущее только им. Они перестанут быть просто дополнением и обретут
законченную форму бытия -- возникнет женщина в ее истинной человечности".
Когда этот день придет, освобождение женщины станет также и освобождением
мужчины. Ибо тиран -- одновременно и раб. Прощайте.
Не готовьте для себя ненужных сожалений
Сейчас, под солнцем Монако, я читаю, querida, "Письма некоторым людям"
Поля Валери', недавно опубликованные его родными. Любите ли вы Валери?
Надеюсь, да. В противном случае у нас появился бы серьезный повод для
разногласий. Я считаю Валери одним из двух самых умных людей, которых я
знал;
другим был философ Ален. Предвижу, что многим придется не по нраву это
мое признание!
В одном из своих писем Валери пишет: "Историю человека щепетильного
можно резюмировать так: чем дольше он живет, тем сильнее сожалеет о том,
мимо чего когда-то прошел, испытав чувство неприятия. В юности он
почувствовал отвращение к женщине. Любовь представлялась ему тогда чем-то
отталкивающим... Повзрослев, он начал неприязненно относиться ко всему, что
связано с деньгами. Некоторое время успех -- даже слава -- казались ему
чем-то зазорным... Но то, что теперь ему осталось -- выжимки, очищенные ото
всех "побочных продуктов", -- оказалось столь мелким, невесомым,
малозначительным и до такой степени лишенным цены, что и жизнь-то нечем было
украсить. Отсюда и невеселые воспоминания о прошлом, и сожаления, и жалкий
вид человека, непонятого другими, и горечь, неизбывная горечь".
Есть много верного в этих рассуждениях, относя
щихся к 1915 году, то есть к тому времени, когда Валери сам еще не
познал славу со всеми ее "побочными продуктами". Отказываться от того, что
тебе предлагает жизнь, если ты можешь принять это без ущерба для собственной
чести, просто безрассудно. Да, в юности нужно познать любовь, чтобы не
испытывать трагических мук и злости на самого себя в возрасте, когда любовь
нам уже больше не дается. Да, нужно заслужить к старости почет, чтобы не
влачить под конец жизни горестные и жалкие дни. Сам по себе успех не
свидетельствует о таланте, но человека талантливого он избавляет от
соблазна гнаться за успехом на склоне лет. Мораль: не следует пренебрегать
ничем из того, что можно обрести в жизни, не совершая ничего недостойного.
Поэтому, когда у вас будет взрослый сын, сударыня, предостерегите его
от абстрактных и крайних представлений, которые в старости обернутся
горькими сожалениями. Внушите ему, что от любви остаются чудесные
воспоминания. Жерар Бауэр*, который находится здесь вместе со мной, пишет
предисловие к "Мемуарам Казановы". Он рассказывал мне вчера о своем герое.
Этот необыкновенный искатель приключений не мог пропустить ни одной юбки, ни
одного ломберного стола и обладал удивительным даром рассказчика,
заставлявшим окружающих искать с ним знакомства. К чему все это привело? К
тому, что в зрелом возрасте он написал историю своей бурной жизни и шагнул
прямо в бессмертие. Это не значит, что ваш дорогой отпрыск должен взять
Казанову за образец. Только необычайно одаренный человек может сыграть в
жизни столь дерзостную роль; к тому же мы живем не в восемнадцатом столетии.
Я только советую ему следовать мудрым советам Горация: "Лови же день --
красотку -- и фортуну, -- коль скоро боги тебе удачу ниспошлют".
Я прекрасно понимаю, что ясность духа, отсутствие зависти, женолюбия и
честолюбия приличествуют старости, кроме того, я знаком с людьми, которые
умудрялись чувствовать себя счастливыми, не имея ничего из того, что другие
полагают необходимым для счастья.
Я и сам стараюсь принимать свою жизнь такой, какова она есть, и не
сравнивать ее с жизнью других; мне это удается, но я отдаю себе отчет в том,
что подобная мудрость давалась бы мне с большим трудом, будь мое
существование совсем лишено радостей. Словом, не станем гнаться за благами
мира сего с неприличной горячностью, но, повстречав их на своем пути, примем
их с благодарностью. Редки те, кому ни разу в жизни не выпало счастья, но
еще более редки те, кто сумел его сохранить. Обретя вас, дорогая, я не хочу
вас терять и удерживаю подле себя. Прощайте.
После спектакля "Царь Эдип"*
На днях я издали видел вас, querida, в "Комеди Франсез". Ваше одеяние
-- белое плиссированное платье, перехваченное золотым пояском, -- делало
вас похожей на злосчастного царя Фив. В доме Софокла* играли "Царя Эдипа".
Я с волнением вспомнил, что впервые увидел вас именно здесь -- в зале
Ришелье. Вы были так хороши!
Спектакль не нарушил вашей обычной безмятежности. Так оно и должно
быть. Возвышенная драма не будоражит зрителя. Страсти в ней упорядочены
поэзией и умерены всемогуществом рока. Заранее известные нам события не
могут нас волновать. Придя в театр, вы уже знали, что Эдип выколет себе
глаза золотой застежкой, а Иокаста повесится. Вот почему вы спокойно
поправляли прическу и улыбались своему соседу.
Вокруг меня раздавались поразительные речи:
-- Какая прекрасная мелодрама!
-- Какой великолепный детектив!
-- Совсем как у Сименона! Помните "Грязь на снегу"*?
Какая-то уже немолодая дама ("И зачем только существуют перезрелые
женщины?" -- удивлялся Байрон) спрашивала:
-- И чего этот болван добивается? В первые же десять минут все уже
поняли то, что ему предстоит обнаружить... Иокаста, она-то отлично видит,
что не следовало бы все это ворошить. У женщин есть чутье:
они умеют не замечать того, что неприятно... Но этому занятому лишь
самим собой мужлану непременно нужно дойти до конца. Тем хуже для него!
Истина состоит в том, сударыня, что Эдип, такой, каким его создал
Софокл, не может поступать по-иному; Судьба предопределила все его слова и
поступки. "Это Рок!" -- поет хор в "Прекрасной Елене"*. Именно в этом и
кроется громадная разница между древними греками и нами. Я полагаю, что
человек может сам определять свою судьбу вопреки воле богов. Софокл так не
считал. Отсюда -- величайшие драматические красоты его пьес и трагические
судьбы его героев. Ибо Эдип, всего лишь покорно выполняющий предсказание
оракула, чувствует себя виновным и достойным самой жестокой кары. "Мне было
предначертано убить своего отца и стать любовником собственной матери, и
тем не менее я должен понести наказание..." Та же суровая мораль характерна
для учений янсенистов и кальвинистов.
Но в одном отношении мы с вами все же походим на древних греков:
кровосмесительство по-прежнему кажется нам чудовищным. Из всех строжайших
запретов, возникших еще на заре человеческой истории, этот запрет -- самый
непреложный, по крайней мере когда речь идет о родстве по прямой линии.
Другое дело -- родство по боковой линии: египетские фараоны даже поощряли
брак между братом и сестрой. Байрон находил в таких отношениях непонятное,
мрачное удовольствие, видя в них вызов общественной морали. Когда я писал
книгу о его жизни, мне пришлось заниматься довольно щекотливыми
разысканиями по этому поводу. Многие английские ученые отрицали, что Байрон
и Августа Ли вступили в преступную связь. В конце концов его родственница (в
то время ей было восемьдесят пять лет) допустила меня к тайным семейным
архивам. Я провел волнующую ночь, расшифровывая при свете двух канделябров
интимные дневники и письма. К утру я уже все знал и с некоторым смущением
отправился к достопочтенной хозяйке дома.
-- Увы, леди Ловлас, -- сказал я ей, -- отпали все сомнения... Я
обнаружил доказательства кровосмешения. Как добросовестный историк, я буду
вынужден рассказать обо всем этом в полном согласии с документами... Заранее
прошу меня извинить. Она с изумлением воззрилась на меня.
-- А собственно, в чем вы извиняетесь?.. -- спросила она. -- Байрон и
Августа? Ну конечно! Неужели вы в самом деле сомневались?.. Как же иначе?
Два юных существа разного пола оказались вдвоем в занесенном том мрачном
замке и провели взаперти много времени... Как же, по-вашему, они должны были
вести себя?
Из этого разговора я понял, что пресловутый запрет
соблюдался в Англии XIX века не столь неукоснительно как в Древней
Греции. И все же я считаю, что он необходим для поддержания спокойствия и в
семьях, душах. Убедитесь в том сами, посмотрев "Иокасту", "Федру", "Землю в
огне". Ищите любовь за пределами своего рода. Прощайте.
Для некоторых людей большое искушение -- доходить в своей доброте до
слабости. Живое воображение позволяет им угадывать, какую радость вызовет у
ближнего уступка и как огорчит отказ с их стороны; они угадывают скрытые,
глубокие причины, объясняющие прихоть или вспышку гнева, которые другой на
их месте строго осудил. "Все понять -- значит все простить". Эти
прекраснодушные люди только и делают, что прощают и приносят одну жертву за
другой.
В их поведении была бы святость, когда бы они приносили в жертву только
самих себя. Однако люди созданы для жизни со святыми, и снисходительность
становится непростительной, ибо она наносит непоправимый вред тем, к кому ее
проявляют.
Чересчур нежный муж, недостаточно строгий отец, сами того не желая и не
подозревая об этом, формируют нрав своей жены или детей. Они приучают их ни
в чем не знать ограничений, не встречать отпора. Однако человеческое
общество предъявляет к людям свои требования. Когда эти жертвы нежного
обращения встретятся с суровой правдой жизни (а это неизбежно), им будет
трудно, гораздо труднее, чем тем, кого воспитывали без излишней мягкости.
Они попробуют прибегнуть к тому оружию, которое до сих пор им помогало, к
сетованиям и слезам, ссылкам на плохое настроение и недуги, -- но столкнутся
с равнодушием или насмешкой и впадут в отчаяние. Причина многих неудачных
судеб -- неправильное воспитание.
В каждом доме, в каждой семье все ее члены должны знать, что их любят,
что родные готовы пойти ради них на многое, но что есть предел всякому
терпению и если они его переступят, то им придется пенять на себя. Поступать
по-другому -- значит потакать порокам, которые для них же губительны, и,
кроме того, ставить себя в такое положение, которое нельзя долго вынести.
Уплачивая долги игрока или транжира, благодетель разорится, но не поможет и
не излечит тех, кого хотел спасти. Женившись из жалости и без любви, человек
обрекает на несчастье и самого себя, и свою спутницу жизни. "Братья мои,
будем суровы", -- говорит Ницше. Поправим его: "Братья мои, сумеем быть
суровыми"; фраза станет не такой красивой, но более человечной.
То, что я говорю здесь о людях, приложимо, разумеется, и к нациям. В
семье наций существуют чересчур добрые народы. В международной политике,
как и в "семейной политике", изречение: "Все понять -- значит все простить"
-- вещь опасная. Сносить и оставлять без ответа действия, которые угрожают
человечеству войной, не значит служить миру. Тут также должны быть четко
установлены пределы. Народы, как и отдельные люди, заходят в своих
требованиях слишком далеко и посягают на что-либо до тех пор, пока не
встречают отпора. Система сил пребывает в равновесии, пока действие равно
противодействию. Когда противодействия нет, равновесие невозможно.
Теперь вы знаете, что вас ожидает. Я с вами мягок и снисходителен. Если
понадобится, я смогу быть суровым. Оставайтесь же и впредь мудрой и
загадочной незнакомкой, существующей только в моем воображении. Прощайте.
"Будь нос у Клеопатры короче, весь мир был бы иным". Когда мы изучаем
нашу собственную жизнь или историю своей страны, нас часто охватывает
искушение прибегнуть к этой фразе Паскаля. События, приведшие к самым
ужасным последствиям, были столь незначительны, а их переплетения столь
удивительны, что мы простодушно изумляемся непоследовательности рока.
Если бы Арлетта Ставиская меньше любила драгоценности, история Третьей
республики сложилась бы по-иному*. Если бы солдаты, вовремя доставившие в
вандемьере пушки Бонапарту, задержались в пути хоть на десять минут, ну,
скажем, чтобы промочить горло, в наших книгах не упоминались бы ни
Аустерлиц, ни Ваграм*. Пришли президент Вильсон в свое время в Париж
какого-нибудь сенатора-республиканца, Америка на пятьдесят лет, а быть
может и навсегда, была бы вовлечена в политическую жизнь Европы*.
В раздумьях о прошлом неизбежно присутствуют подобные предположения.
"Не надумай я в этом году провести пасхальные каникулы в Сен-Тропезе, я
никогда бы не повстречался с женщиной, сделавшей меня несчастным". Ничто не
доказывает верность этого рассуждения. Без сомнения, незначительные и
непредвиденные случайности каждый миг изменяют привычное течение событий. Но
только целая цепь необычных совпадений может придать этому течению
диаметрально противоположный характер.
Ну, не попали бы вы в Сен-Тропез, попали бы в Сен-Рафаэль, там
встретили бы другую женщину тако
го же склада, она понравилась бы вам, как и первая, по тем же самым
причинам, ибо, сами того не ведая, вы в ту пору искали душевных мук. Те или
иные обстоятельства вашей жизни могли бы оказаться совсем другими, но ее
общие контуры остались бы примерно такими же.
Лорд Дансэни написал на эту тему весьма любопытную пьесу. В первом
действии перед нами человек, опоздавший на поезд: в ту минуту, когда он
приближается к выходу на перрон, поезд уходит. Вследствие этого опоздания
дальнейшая его жизнь складывается неудачно, и он то и дело твердит:
"Подумать только, что секундой раньше..." И вот в один прекрасный день
какой-то восточный торговец предлагает ему купить волшебный кристалл,
позволяющий его владельцу видоизменить по своему желанию одно из минувших
событий. Герой пьесы, разумеется, желает оказаться на том же перроне,
только секундой раньше. На сей раз он садится в поезд, и жизнь его
начинается сызнова. Однако, хотя внешне все складывается по-другому, герой
терпит столь же полное фиаско, как и в первый раз, так как коренные причины
неудачи были заключены в его характере, а не в обстоятельствах.
То же мы наблюдаем и в истории народов. Они не могут избежать
уготованной им судьбы. Если бы в вандемьере артиллеристы прибыли с
опозданием, на время изменилась бы судьба Бонапарта, но не история Франции
-- по крайней мере в главных своих чертах она осталась бы той же. Появился
бы другой Бонапарт. Всякое поколение несет в себе определенное количество
героев и деятелей. Но в мирное время они остаются не у дел. Бонапарты 1895
года доживали свой век в каком-нибудь провинциальном гарнизоне
квартирмейстерами или интендантами батальона. Будь нос у Клеопатры короче,
история Рима шла бы своим чередом -- на смену величию пришел бы упадок.
А будь у вас, сударыня, нос подлиннее, я все равно писал бы сейчас
послание незнакомке. Только эта незнакомка была бы иной. Прощайте.
Хронофаг. Словечко это, если не ошибаюсь, придумано Монтерланом. Оно
обозначает опасную разновидность людского рода: пожирателей времени.
Хронофаг -- это чаще всего человек, у которого нет настоящего дела и
который, не зная, на что убить свое время, решает заполнить свой досуг,
пожирая ваше. Наглость этой твари невероятна. Он пишет авторам, с которыми
не знаком, требуя немедленного ответа; при этом он доходит в своем
бессердечии до того, что прилагает к письму почтовую марку, повергая этим
благовоспитанного адресата в замешательство; он домогается заведомо ненужной
встречи и, если человек, на свою беду, соглашается принять его, докучает ему
до тех пор, пока крайнее раздражение хозяина не возьмет верх над
учтивостью. Он поведает вам о своей жизни и расспросит о вашей. Счастье,
если он ко всему прочему не ведет дневника, куда позднее запишет, что вы,
мол, уже не тот, что прежде, куда только делась былая живость, что вы
кажетесь угасшим, разговаривать с вами малоинтересно, словом, он сильно
разочарован. А будущие биографы, не подозревая, что ваша молчаливость
проистекала из вашего негодования, не преминут представить вас в своих
описаниях жалким стариком.
Не надейтесь умаслить хронофага, бросив ему поглодать частицу вашего
времени. Он ненасытен. Подобно тому как пес, которому один из сотрапезников
неосмотрительно кинул крылышко цыпленка, непременно возвращается к
накормившей его руке и, умильно глядя, протягивает лапу за новой порцией,
так и Хронофаг, обнаружив, что перед ним человек мягкий и слабохарактерный,
будет безжалостно злоупотреблять этим открытием. Ваша терпимость побудит его
явиться снова, писать вам и всячески надоедать.
-- У меня много работы, -- неуверенно скажете вы.
-- В самом деле? -- спросит Хронофаг. -- Как интересно. И над чем же
вы трудитесь?
-- Над романом.
-- Над романом? Но вся моя жизнь -- роман... И вот его точно
пришпорили. Полночь застанет вас на том же месте. Если же он умудрится
заманить вас к себе, вы погибли. Вы -- кость, которую он затащил в свою
конуру, и, уж будьте уверены, он обгложет вас дочиста. А если он натравит на
вас своих приятелей, вас станет пожирать целая свора хронофагов. Эти твари
группируются в сообщества и охотно делятся друг с другом добычей.
Отсюда мораль: держитесь с хронофагами твердо и беспощадно истребляйте
их. Мягкостью и щепетильностью ничего не добьешься. Напротив, эти-то
качества и создают микроклимат, в котором хронофаг благоденствует. Он
необычайно живуч, и его нужно изничтожать. Мне претит насилие, но в данном
случае оно необходимо. Ведь не позволите же вы хищному зверю рвать вас на
части, не пытаясь защищаться. А хронофаг подобен хищнику, он отнимает у вас
жизнь. Ибо что наша жизнь, как не время. "Где тот человек, который хоть
сколько-нибудь ценит время, умеет дорожить каждым днем и понимает, что миг
за мигом приближает его к смерти?.. Пока мы откладываем жизнь на завтра,
она проходит. Ничто не принадлежит нам в такой степени, как время; оно --
наше. И этим-то единственным и быстротечным достоянием мы позволяем
завладевать первому встречному..."
Вот, моя дорогая, что писал Сенека своему другу Луцилию две тысячи лет
назад, и это доказывает, что хронофаги существуют так же давно, как само
человеческое общество. Но главное, да не послужит приступ дурного
настроения, в котором вы меня застали, поводом для того, чтобы лишить меня
вашего присутствия или скупо отмерять те мгновения, которые вы мне дарите.
Женщина, которая нам нравится, никогда не станет хронофагом, она заполняет
наше время самым приятным для нас образом. Прощайте.
Дорогая, остерегайтесь чрезмерной учтивости. Это свойство заставляет и
мужчин и женщин совершать больше глупостей, чем худшие из недостатков.
Об этой истине две притчи говорят, И много поразительных примеров...
У одной парижской четы был близкий друг -- профессор Б., хирург,
прекрасный человек, олицетворение порядочности, мастер своего дела. Но все
мы стареем, и наступил день, когда скальпель начал дрожать в его руке,
утратившей прежнюю крепость. Не без участия его коллег по городу
распространился слух, что во время операций у Б. случаются досадные
неудачи. И вот именно в это время в семье, связанной узами дружбы с Б.,
заболел муж. Врач после осмотра и назначения режима объявил, что необходима
операция.
-- Кто ваш хирург? -- спросил он. Больной назвал имя профессора Б.,
врач состроил гримасу:
-- Он был мастером своего дела, он все еще может дать дельный совет,
но...
Супруги посовещались. Можно ли было обидеть бедного Б., пригласив
кого-либо из его собратьев? Оба сочли подобное поведение жестоким.
-- И крайне неучтивым! -- добавила жена. -- Подумай сам, ведь только
на прошлой неделе мы обедали у них.
Этот неопровержимый довод все решил. Пригласили Б., он был рад оказать
услугу приятелю и согласился.
-- Операция пустяковая, -- заметил он.
Операция и впрямь была неопасная, однако больной умер. Зато учтивость
была соблюдена.
А вот другая притча. Некоего юношу частенько приглашали к себе друзья
его семьи, у которых в Нормандии имелся просторный загородный дом. Дочь
хозяев питала к нему явную склонность, и ее родители хотели их брака. Но,
испытывая к этой юной особе дружескую привязанность, он находил ее не
слишком красивой и не имел никакого намерения связать себя с нею на всю
жизнь.
Однажды весенним вечером, когда стояла прекрасная погода, все небо
было в звездах, а яблони -- в цвету, он совершил неосторожность и после
ужина выказал желание прогуляться при свете луны.
-- Превосходная мысль, -- заметила хозяйка, -- Мари-Жанна составит вам
компанию.
Молодые люди вышли в сад. Бледная дымка окутывала фруктовые деревья.
Под ногами с трудом различалась росистая трава. Мари-Жанна безо всякого
умысла ступила ногой в рытвину и упала. Естественным и непроизвольным
порывом юноши было поддержать ее. Она очутилась в его объятиях, их губы
оказались близки.
-- Ах! Я всегда знала, что вы любите меня... -- прошептала она в
упоении.
Чтобы вывести ее из заблуждения, требовались твердость и присутствие
духа. Юноша не обладал ни тем, ни другим. Он смирился с непоправимым. Губы
совершили путь к роковому поцелую. С прогулки молодые люди возвратились
женихом и невестой. Он прожил всю жизнь с женщиной, которая, как говаривал
Сван, "была не в его вкусе".
Querida, если сочтете нужным, будьте чертовски неучтивой. Прощайте.
Кто вы -- вещь или личность?
Вы знаете, что женщина может быть вещью или личностью. Она -- личность,
если сохраняет независимость от мужчины, которого любит, самостоятельна в
своих взглядах и планах, госпожа своего тела и мыслей. Она -- вещь, если
позволяет обращаться с собою как с вещью, пусть прекрасной и драгоценной, но
все же лишенной собственной воли, покорной желаниям и прихотям своего
хозяина, похожей на лакомое блюдо, которым угощаются, когда придет охота.
Очень долго женщина была только вещью. В древние времена она
составляла часть военной добычи. Победитель имел право на захваченное
оружие, золотые или серебряные сосуды и на пленниц. Все это считалось
трофеями. Невольничий рынок, где можно было купить женщину, как покупают
фрукты на Центральном рынке Парижа, существовал в нашей столице еще совсем
недавно. Женщине нужно было завоевать экономическую независимость, чтобы
сделаться личностью и успешно отстаивать свои права.
Заметьте, многие мужчины жалеют, что женщина перестала быть вещью. Это
было так удобно! Она была источником наслаждения, рожала детей, воспитывала
их, вела домашнее хозяйство. Взамен она требовала лишь пищу, кров и немного
внимания. Да и требовала ли она его? Через некоторое время после женитьбы
муж начинал заглядываться на других женщин: муж-любовник без особых
церемоний удалялся из дома.
В ту пору женщина, желавшая стать личностью, раздражала мужчин. В
этом-то и состояла беда Жорж Санд. Она была прежде всего человеком и
требовала, чтобы с нею соответственно обращались. Будучи умнее большинства
окружавших ее мужчин, она ни в чем им не уступала. У нее были свои взгляды.
Устав от любовной связи, она обрывала ее, как это делают мужчины. Она сама
зарабатывала себе на жизнь и хотела сама распоряжаться своим состоянием. Ее
злополучный муж, недоумевающий, сбитый с толку, жаловался.
-- Я женился не на женщине, -- говорил он, -- скорее на мужчине.
Не только муж, но и все общество упрекало госпожу Санд за мужской
характер. Она же, напротив, была очень женственной -- и внешне, и в своем
поведении, и в выражении чувств, и по складу ума. Но она была
женщина-личность, а не женщина-вещь. В этом все дело.
Недавно я читал в одном большом французском городе лекцию на эту тему и
заявил, что мне самому больше по душе женщина-личность. При этом я
признался, что в молодости мне нравилось, когда меня окружали, точно
породистые собаки, красивые женщины из разряда вещей; однако я согласился,
что это был всего лишь кощунственный пережиток. В заключение я сказал, что
уважаю человеческое достоинство в моих сестрах женщинах точно так же, как в
моих братьях мужчинах.
После лекции состоялся очень приятный ужин, во время которого
красавицы, присутствовавшие на нем, затеяли со своими мужьями спор по поводу
своего собственного положения. Многие из них жаловались на то, что даже в
наше время с ними обращаются как с вещами. А одна была этим очень довольна.
-- Мне нравится быть роскошной вещью, -- заявила она.
-- Это ты-то вещь?! -- воскликнул ее муж. -- Ты самая властная личность
из всех, кого я встречал.
А вы, querida? Кто вы, личность или вещь? Скажите мне без утайки.
Прощайте.
Еще не так давно большинство женщин не знали, да и не хотели знать
иного труда, кроме домашнего, иных забот, кроме забот о детях и семейном
очаге. Некоторые, правда, выполняли те или иные виды работ, при этом
зачастую трудились в тяжелых и несправедливых условиях, ибо тогда за равный
труд женщине платили меньше, чем мужчине. Но даже те, что хотели быть
просто домашними хозяйками, не могли остаться в стороне от занятий мужа. Их
уделом было подбадривать супруга, помогать ему либо, напротив, мешать.
Сегодня вопрос о профессии приобрел в семейной жизни особую важность,
так как большая часть женщин работает. Жизнь дорожает; состояния,
доставшиеся по наследству, редки и невелики; потребности растут. Чтоб жить
безбедно, семье не помешает второе жалованье. Новый порядок вещей порождает
и новые проблемы. Желательно ли, чтобы у мужа и жены была одна и та же
специальность? Если да, то есть ли возможность и стоит ли им трудиться
вместе? Если нет, то как согласовать их разный жизненный уклад?
Обсудим самое старое положение дел, которое в последнее время встретишь
не часто: в семье работает только муж. Какую помощь в состоянии оказать ему
жена? Во многих случаях трудно провести рубеж между ее собственными
обязанностями и занятием супруга. Жена земледельца трудится рука об руку с
мужем. Фермерша играет важную роль в организации и ведении работ на ферме.
В лавке мелкого торговца жена -- и продавец, и оформитель витрин, и
счетовод. Если лавка, кафе или отель соединены с квартирой, хозяйка,
разумеется, все время снует туда и обратно, разрываясь между детьми и
клиентами мужа. В его отсутствие она распоряжается и управляет порой лучше,
чем он.
Даже если контора или мастерская мужа не связаны с домом, влияние жены
может быть громадным. Если она обходительна и приветлива, она в высшей
степени способствует установлению добрых отношений мужа с начальниками и
коллегами. Избавляя его от забот по дому, она тем самым позволяет ему
уделять все внимание продвижению по служебной лестнице. Напротив, если нрав
у нее угрюмый, если она склонна к опрометчивости и нескромности, она
рискует свести на нет самые благоприятные возможности своего супруга. Жена с
веселым нравом -- прибежище для мужа в трудный для него час; вечно
недовольная жена -- как "кровля, которая постоянно протекает". Раздражать-то
она раздражает, но не защищает.
Очень важно, особенно во Франции, чтобы жена, кроме случаев, чреватых
серьезной опасностью, не играла роль узды. Француз в отличие от
представителей других народов не испытывает особой склонности к риску. Если
он вынашивает дерзкий замысел, который сулит достаточно шансов на успех,
жена его послужит одновременно и семье и стране, оказывая мужу поддержку и
побуждая его к смелости и упорству. Ее советы будут более действенными и
убедительными, если она разбирается в стоящих перед ним проблемах. В наше
время девушки овладевают основами различных наук. Они нуждаются в этом, с
одной стороны, для того, чтобы разбираться во все более разнообразной
домашней технике, а с другой стороны, для того, чтобы лучше понимать, чем
живет их муж -- ядерный физик, нейрохирург или инженер на атомной
электростанции. Осведомленность жены в подобных вопросах укрепляет узы
брака.
Желательно ли, чтобы у мужа и жены была одинаковая профессия? Выше мы
говорили, что, когда речь идет о фермерском хозяйстве, мелкой торговле,
содер
жании гостиниц, это почти неизбежно. Но есть ведь и более сложные
профессии. Захочет ли писатель, врач, государственный служащий, инженер,
кинорежиссер или журналист, чтобы его жена была к тому же его сослуживицей
или помощницей? Не думаю. Разумеется, можно представить себе, что муж и
жена трудятся в одной области и работают, так сказать, параллельно. Если оба
они люди достойные, их деловое соперничество не вступит в противоречие с
супружеской привязанностью. Но если один из них склонен к зависти,
тщеславию или попросту быстро падает духом, тогда одинаковая специальность
может стать причиной серьезных затруднений в личной жизни.
В том случае, если жена более талантлива или искусна, муж очень часто
испытывает, может быть сам того не желая, чувство зависти. Это несправедливо
и нелепо, но мужчина столько веков главенствовал в семье, что его
достоинство страдает, когда его опережают в его собственной сфере
деятельности. Я знавал чету актеров, вступивших в брак по взаимной любви и
поначалу совершенно счастливых. Со временем жена превратилась в прекрасную
актрису, директора театров и драматурги поручали ей главные роли, между тем
как муж, заурядный актер, никак не мог выдвинуться и чувствовал себя
глубоко несчастным. Жена старалась всячески щадить его самолюбие, но факты,
увы, говорили достаточно красноречиво. В конце концов их брак распался.
Таковы мужчины, моя милая. Прощайте.
Письмо второе
Трудности, о которых мы толковали, не безвыходные, от них есть
лекарства. Первое: жена работает вместе с мужем и является для него самой
лучшей и надежной помощницей. Если медицинская сестра или женщина-врач вышла
замуж за доктора и сделалась его правой рукой, она тем самым обеспечивает
прочность брака, пусть ее роль как специалиста и не столь при метна. То же
можно сказать и о женщине, изучившей стенографию и машинопись и ставшей
секретарем своего мужа-журналиста, писателя или сценариста. Ничто так не
цементирует брак, как совместный труд. Союз сердец дополняется тогда
профессиональным сотрудничеством. У таких супругов всегда найдутся темы для
разговоров. Интересы их тесно переплетены, и вопрос о разделе сфер влияния
не возникает между ними. Брак от этого становится и гармоничнее, и прочнее.
Такое разделение обязанностей зачастую требует от женщины
самоотверженности. Это похвально. В свое время я был знаком с
супругами-медиками: оба они прекрасно учились, оба успешно стажировались в
клинике, обоих ожидало блестящее будущее. Однако жена решила остаться лишь
ассистенткой своего мужа. Все важные открытия, которые в действительности
принадлежали им обоим, публиковались только за его подписью. Когда я
однажды похвалил ее за скромность, она мне ответила: "С моей стороны тут
нет никакой заслуги, и я не испытываю никаких сожалений. Напротив, я
убеждена, что в дружной семье нет заслуг кого-то одного -- мужа или жены,
как не существует отдельно имени мужа и имени жены. Союз двоих един и
неразделим во всем. Успехи моего мужа -- это и мои успехи, я тоже испытываю
связанную с ними радость". Жизнь подтвердила ее правоту, ибо с годами их
брачный союз все больше укреплялся.
Совсем иные проблемы возникают, когда супруги работают в разных
областях. Если женщина -- директор фирмы, кинозвезда или политический
деятель -- добилась больших успехов, тогда как успехи мужа незначительны
или их вовсе нет, от нее потребуется величайший такт и бесконечная
деликатность, чтобы муж принял подобное положение дел, которое при
современном состоянии наших нравов все еще представляется мужчинам
анормальным. В этом случае лучшее решение -- приобщить мужа к деятельности
жены, которая столь преуспела, но в такой форме, чтобы его гордость не
пострадала. Он может взять на себя ведение дел жены. Предположим, она
модельерша и создает необыкновенные образцы одежды. Он займется финансами
фирмы. Она кинозвезда и завоевывает экраны всей планеты? Он будет ее
продюсером. Немного скромности, побольше обоюдных похвал и подлинного
чувства -- и брак уцелеет.
Когда замужняя женщина работает бок о бок с другими мужчинами или под
началом хозяина, встает проблема ревности. Повседневное общение мужчины и
женщины, занимающихся одним делом, может привести к возникновению в их
отношениях некоторой интимности или фамильярности. Женщина, чего доброго,
почувствует, что коллеги, с которыми она делит повседневные заботы и которые
помогают ей справиться с работой, ей ближе, чем муж, которого она видит лишь
вечером, устав после трудового дня.
При таких обстоятельствах для сохранения семьи женщине необходима
особая осмотрительность в отношениях с начальниками и сослуживцами и полная
откровенность с мужем. Весьма опасен также случай, когда из-за своей
профессии супруги вступают в конфликт. Время года, удобное для отпуска
одному из них, не подходит другому. Или один из супругов вынужден по делам
службы много ездить, между тем как другой -- по необходимости или по складу
характера -- предпочитает покой и домашний уют. Все это -- конфликты,
присущие нашему времени, когда легче обрести душевное равновесие в работе,
чем в семье. Долг женщины -- примирить работу и личную жизнь.
Положение молоденькой девушки в современном обществе стало несравненно
лучше, чем прежде. Обладать специальностью для нее чрезвычайно выгодно.
Мало того что она теперь сама зарабатывает себе на жизнь, жизнь ее стала
содержательнее и интереснее, выйдя за рамки семейного круга. Юной героине
Бальзака приходилось выходить замуж за человека, выбранного родителями,
так как ей негде было встретить другого; в наше время, молодая девушка
сталкивается на работе со множеством мужчин, и совместный труд позволяет ей
лучше разобраться в них. В прошлом жених, с которым она встречалась в
торжественной обстановке, никак не раскрывался перед нею. Повсе
дневная жизнь завода, лаборатории или больницы непременно выявляет все
достоинства и недостатки мужчин. Кроме того, девушка, способная сама себя
прокормить, вступает в брак не в силу необходимости, а по свободному
выбору. Профессия защищает ее и служит ей добрым советчиком.
Все хорошенько взвесив, я пришел к выводу, что девушка, выбравшая себе
в мужья человека, чьи профессиональные интересы ей не чужды, закладывает
надежные основы своего будущего счастья. Нет ничего прекраснее на свете, чем
брак, в котором все общее:
любовь, духовные интересы, победы и поражения -- словом, и дела, и
чувства. Прощайте.
Нежная, как воспоминание*
"Нежная, как воспоминание"... Так озаглавлен томик писем Гийома
Аполлинера, который вам надлежит прочесть. Любовные письма ныне редки и
кратки. Письма Аполлинера вас восхитят. К тому же они как нельзя более
подходят вам, ибо также адресованы незнакомке.
Это произошло 1 января 1915 года. Артиллерийский капрал Костровицкий
(в литературу он вошел как Гийом Аполлинер, по двум своим именам) сел в
Ницце в марсельский поезд и увидел в купе прелестную девушку Мадлену П. Он
был нежен и поэтичен и заговорил с незнакомкой о любви, стал читать ей
стихи. Бодлер, Верлен, Вийон... Аполлинер и незнакомка знали наизусть одних
и тех же поэтов. "Однако он читал или, вернее, негромко проговаривал стихи,
-- пишет она, -- с такой простотой, что я не могла с ним сравниться;
изумленная, я покорно уступала ему, едва начав какое-нибудь
стихотворение..." До чего изящно сказано.
Он уезжал на фронт, она направлялась в Алжир;
они обменялись адресами, и завязалась чуть ли не ежедневная переписка.
Сидя на мешке с овсом, положив бумагу на ствол упавшего дерева, капрал
писал, воскрешая в памяти образ словоохотливой молодень
кой пассажирки с длинными ресницами. Будучи поэтом и рыцарем, он
играючи сочинял дивные письма, усеянные стихотворными строфами:
Галопом мчат воспоминанья
К ее сиреневым глазам.
И беззаботные мечтанья
Меня уносят к небесам.
Вам кажется странным, querida, что эта переписка с незнакомкой, которую
он видел всего три часа и даже ни разу не поцеловал, породила большую
любовь? Я же полагаю, что нет ничего более естественного. После Стендаля и
Пруста мысль о том, что источник любви скорее в нас, нежели в любимом
существе, превратилась в общее место. Сердце солдата, балансирующего между
жизнью и смертью, переполнено любовью. Появляется незнакомка -- и его
чувство, переливаясь через край, сосредоточивается на ней и
кристаллизуется. История подсказывает нам, что больше всего любили тех
женщин, которых редко видели. Данте ничего толком не знал о Беатриче; самым
пламенным своим страстям Стендаль предавался главным образом в мыслях, а
"прелестная девушка" из цикла романов "В поисках утраченного времени"
только однажды промелькнула на перроне вокзала. Так и письма Аполлинера,
становясь все более страстными и под влиянием разлуки пропитываясь неистовой
чувственностью, стали гораздо более спокойными, стоило ему во время отпуска
повидаться со своей любимой. "Великая сила женщин -- в их отсутствии". Так
что вы очень сильны, сударыня.
Если вам придутся по вкусу эти сокровенные признания поэта, прочтите
затем и другие его любовные послания; вы обнаружите, что он нередко писал в
один и тот же день сразу трем разным женщинам, посвящал им одинаковые, лишь
с незначительными изменениями, стихи. Вас это коробит? Вы не правы, моя
прелесть. Все влюбленные, блиставшие в эпистолярном жанре, поступали таким
же образом. Шатобриан мог, не задумываясь, скопировать для госпожи де
Кастеллан письмо, прежде написанное им госпоже Рекамье. А уж стихи и
подавно! Как отказаться от такого замечательного оружия и не употребить его
еще раз? Вас приводит в ужас эта неискренность? Но поэты как нельзя более
искренни, querida. Для Аполлинера или Шатобриана все три женщины сливаются в
один образ сильфиды, созданный их воображением. Поэтам нужны такие
перевоплощения. Без них нет поэзии. "Неужели вы думаете, что, будь Лаура
женой Петрарки, он бы всю жизнь писал сонеты?" -- спрашивал великий Байрон.
Так что оставайтесь незнакомкой. Прощайте.
Она говорит: "Мужской характер столь отличен от женского, что самый
обыкновенный мужчина кажется неопытной женщине чудищем, упавшим с другой
планеты. Для всякой женщины тот, кого она любит, представляет
трудноразрешимую задачу. Женщина смышленая или хотя бы рассудительная
стремится справиться с ней, принимая в расчет то, что дано. Она говорит
себе: "Он таков, каков есть, этим он мне и интересен, но, если уж я люблю
его, надо как-то приноровиться к нему". Женщина требовательная и пылкая
отказывается принимать исходные данные, иначе говоря, черты физического и
нравственного облика ее мужа или любовника; она наивно думает, что ей
удастся его переделать.
Вместо того чтобы решить раз и навсегда: "Он таков от природы; как
сделать его счастливым?", эта властная особа думает: "Как переделать его,
чтобы он сделал счастливой меня?" Раз уж она его любит, ей хочется, чтобы он
был безукоризненным, похожим на тот идеал, что навеян ей чтением книг и
грезами. Она его донимает, порицает, изводит, ставит ему в укор слова и
поступки, которые с улыбкой снесла бы от всякого иного.
Недоумевающим она ответит, что такое поведение с ее стороны уже само по
себе доказывает силу ее чувств, что если она и впрямь более терпима к
другим, то это скорее от безразличия, чем от снисходительности. Ей кажется
естественным, что, решив быть верной одному мужчине, она хочет, чтобы он по
крайней мере отвечал ее вкусам. В конечном счете она, по ее мнению,
перевоспитывает его для его же блага, и с тех пор, как она за него
принялась, он уже во многом изменился к лучшему... Все это так, но, на
беду, люди, как правило, вовсе не желают "меняться к лучшему", да и нельзя
лепить человеческие характеры, как лепят бюсты из глины.
Мужчина -- и даже юноша -- сформировался под влиянием наследственности,
семьи, воспитания, у него уже есть за плечами определенный опыт. Сложился
его физический облик; укоренились привычки; определились вкусы. Пожалуй,
еще возможно -- и то не сразу -- исправить известные его слабости, если
делать это с величайшей осмотрительностью, мягкостью и осторожностью,
умасливая его комплиментами, подобно тому как ваятель увлажняет
затвердевающую под его пальцами глину. Но прямая и запальчивая критика
вынуждает мужчину защищаться. Любовь, которая должна служить надежным
пристанищем, оказывается усеянной шипами угроз и наказов. Сначала, если он
очень влюблен, мужчина смирится с принуждением, попытается стать лучше;
однако потом его подлинная натура возьмет верх и он проклянет ту, которая
ломает его; любовь ослабеет и умрет; быть может, он даже станет всем сердцем
ненавидеть ту, что похитила у него самое дорогое сокровище -- былую веру в
самого себя. Так по вине слишком разборчивых женщин между супругами
рождается скрытая злоба..."
Тут я прервал ее:
-- Не слишком ли вы строги к женщинам? Вы говорите только об их
заблуждениях. Неужели вы думаете, что мужчина охотнее принимает исходные
данные и признает в той, кого любит, натуру законченную и достойную
уважения?
-- Милый друг, -- говорит она, -- если и существуют еще на свете
безрассудные женщины, требующие, чтобы мужчина не был ни эгоистом, ни
увальнем, ни слепцом, ни педантом, согласимся, что их дело безнадежно.
Прощайте.
Письмо второе
"Недостаточно принимать людей такими, каковы они есть; надо желать их
такими -- вот суть подлинной любви". Высказывание это принадлежит Алену; он
преподает нам весьма поучительный урок. Есть много смиренных и безрадостных
женщин. Они принимают мужа и детей такими, "какие они есть", но при этом не
обходятся без жалоб на них. "Не везет мне, -- говорят они, -- я могла бы
выйти замуж за более удачливого или умного человека, который добился бы
большего. У меня бы могли быть более способные и ласковые дети. Я знаю, что
не в моих силах переделать их; я принимаю то, что мне даровано судьбой, но,
когда я вижусь со своей подругой, чей муж преуспевает, а дети блестяще сдают
экзамены, я испытываю легкую зависть и сожаление. И это вполне
естественно".
Нет, сударыня, это отнюдь не естественно. Во всяком случае, если вы
любите своих близких. В человеке, который нам по-настоящему дорог, нам
дорого все -- даже его недостатки. Без них он не был бы самим собой, а
значит, не имел бы тех качеств, которые привязывают вас к нему. Ваши дети
учатся не так успешно, как другие? Может быть, но разве они не милее и не
живее других? Ваш муж не пользуется достаточным авторитетом? Но зато он так
обаятелен. Ведь с характером происходит то же, что и с лицом. Когда любишь
по-настоящему, в любимом существе не замечаешь ни причуд, ни морщин. Я знаю,
что человек, который мне дорог, мало смыслит в искусстве и, если при нем
затронут эту тему, он наговорит немало чепухи. Что мне до того! Я не
краснею за него: в нем есть множество иных превосходных качеств. Ведь
человек -- нечто целое, и я не хочу ничего в нем менять. Иначе это будет уже
не мой муж и не мой ребенок.
Подлинная любовь все делает прекрасным. Ваш супруг слишком часто
употребляет одни и те же словечки? Пусть другие находят это смешным, вы к
ним уже привыкли, и они не режут вам слух. У него страсть к политике? Сперва
это вас забавляет, а потом вы начнете ее разделять. "А если его недостатки
убивают во мне любовь к нему?" -- спросите вы. Стало быть, вы его
недостаточно любите или у вас не хватает терпения. Должно пройти время,
прежде чем научишься жить с кем бы то ни было, даже со своими детьми, когда
они вырастают. Я вот что хочу сказать: существует два разных подхода к
людям. Первый состоит в том, чтобы взирать на них критическим оком --
возможно, это справедливо, но сурово, это подход равнодушных. Другой
соткан из нежности и юмора; при этом можно видеть все изъяны и недостатки,
но смотреть на них с улыбкой, а исправлять мягко и с шуткой на устах. Это
подход любящих.
И где доказательства тому, что вы были бы счастливее, будь ваши
близкие иными? Разве честолюбивый муж сделал бы вашу жизнь более приятной?
Кто знает? Важные посты связаны с большими неприятностями и тяжкой
ответственностью. Рискуешь их потерять, а падение болезненно. Но даже если
все сложится удачно, разве в этом источник радости? Едва добившись одного,
человек тут же тянется за другим. А вообще же никто не способен съесть
больше того, что позволяет желудок. А привязанность, дружба легче расцветают
в простой, непритязательной обстановке, чем в пустыне власти. Ваша
единственная беда заключается в том, что вы считаете себя несчастной и
мечтаете о том, чего у вас нет, вместо того, чтобы получать удовольствие от
того, чем вы обладаете. Скажите же самой себе: "Мой муж застенчив, зато он
мне мил. Мои дети не так уж талантливы, но они добрые и хорошие дети".
И тогда вы почувствуете себя счастливой. Ибо счастье именно в том и
состоит, чтобы не желать перемен в тех, кого любишь. Вот и я принимаю вас
такой, какая вы есть, -- незнакомой и непознаваемой. Прощайте.
Вы, как и все, знаете, querida, что великого Гюго, которого недавно так
пышно прославляли, целых пятьдесят лет боготворила Жюльетта Друэ*; вы
знаете, что она написала ему более двадцати тысяч писем и повторяла в них на
двадцать тысяч ладов (умудряясь при этом избежать однообразия): "Ты самый
великий, самый прекрасный... Любимый, прости мне мою безмерную любовь к
тебе... Видеть тебя -- значит жить;
слышать тебя -- значит мыслить; целовать тебя -- значит возноситься к
небесам... Здравствуй, мой возлюбленный, здравствуй... Как ты себя
чувствуешь нынче утром? Я же могу только одно -- благословлять тебя,
восторгаться тобой и любить тебя всей душою..."
Я уже отсюда слышу, как вы -- амазонка, вы -- жестокосердная, вы --
задира восклицаете: "Пятьдесят лет преклонения? Ах, до чего она ему, должно
быть, надоела!" А вот и нет, дорогая, не думайте так. Помнится, я и сам
частенько напоминал вам о необходимой мере кокетства; известно, что многие
мужчины и женщины пренебрегают тем, что дается им легко, и добиваются того,
что от них ускользает; я знаю, что Гюго много раз обманывал бедняжку
Жюльетту, даже в ту пору, когда она была еще хороша собой, и что она ужасно
страдала из-за этого. Но зато другие проходили "как ветер, как волна", а она
оставалась с ним всю жизнь.
Она оставалась с ним потому, что люди определенного типа, рожденные
для борьбы и нуждающиеся в доверии близких как в необходимом оружии --
художники, политики, выдающиеся деятели, -- испытывают потребность в
ежедневной дозе преданности и преклонения. Предпочтение, превознесение,
преклонение -- зсе эти близкие друг другу понятия содержат особый (витамин
-- "ПР", без него воля у них слабеет. Наше тело нуждается в кальции,
фосфоре; наш дух -- в ободрении и почете. Тело расцветает на солнце, дух --
в лучах любви.
Однообразие? Да, оно, без сомнения, порою утом
ляет. Я более чем уверен, что Гюго не прочел все двадцать тысяч писем
Жюльетты. Можно с легкостью вообразить один из "триумфальных дней" поэта,
когда, охваченный вдохновением, торопясь поскорее засесть за работу, он с
утра распечатывал нехитрое письмецо споен возлюбленной, быстро пробегал его,
убеждался, что это не более чем обычный набор излияний, прочитывал
заключительные строки: "Увы! Я люблю тебя больше, чем когда-либо, люблю, как
в первый вечер" -- и равнодушно складывал послание в ларец, в стопку ему
подобных. Бывало и так, что, влюбленный в другую, Гюго искал среди писем
конверт, надписанный отнюдь не рукою Жюльетты, а ее письма оставались
нераспечатанными.
Но наступали и такие дни, когда попавший в опалу поэт находился в
опасности, когда его переполняло отвращение ко всему на свете, когда против
его произведений строились козни, а он сам подвергался преследованиям.
Тогда тщеславные "охотницы на львов" искали себе другую добычу и только одна
Жюльетта неизменно оказывалась в пустыне или в изгнании рядом со своим
поэтом; тогда ее ежедневные письма и нежные признания помогали израненному и
затравленному льву вновь обрести силу. В такие минуты именно для Жюльетты
писал Виктор Гюго стихи, в которых после стольких лет старался определить,
чем сделалась их любовь:
Два сердца любящих теперь слились в одно.
Воспоминания сплотили нас давно,
Отныне нам не жить отдельно друг от друга.
(Ведь так, Жюльетта, так?) О, милая подруга,
И вечера покой, и луч веселый дня,
И дружба, и любовь -- ты все, все для меня!
Не кажется ли вам, что для того, чтобы в старости получать подобные
стихи, стоило поклоняться поэту в молодости? Дорогая, тотчас же напишите мне
трогательное послание, полное поклонения, а я обещаю сочинить сонет к
вашему юбилею. Прощайте.
Любите ли вы пародии, сударыня? Сам я всегда считал, что пародия --
весьма изощренная форма критики. Так вот, на этой неделе мне представился
случай самому сочинить одну пародию или скорее подражание. Соискателям на
степень бакалавра предложили такую тему: "Напишите в манере Лабрюйера
портрет делового человека наших дней". Одна газета обратилась к нескольким
писателям с просьбой также попробовать свои силы. Вот моя письменная
работа.
Для Пеиратеса(1) не существует ничего, кроме дел;
он буквально лопается от богатства, его предприятия заполонили всю
планету. "Пейратес, вам принадлежат все сахарные заводы королевства. Не пора
ли остановиться?" -- "Вы просто бредите, -- отвечает он, -- могу ли я
перенести, чтобы кто-то другой поставлял мне сахарный тростник и таким
способом обогащался? Мне нужна собственная плантация на островах". -- "Она у
вас уже есть, Пейратес, удовлетворены ли вы теперь?" -- "А эти хлопковые
поля?" -- возражает он. -- "Вы и их только что приобрели; теперь-то вы
остановитесь?" -- "Как? -- спрашивает он. -- Должен же я построить ткацкие
фабрики для переработки всего этого хлопка". -- "Есть и фабрики. Наступило
ли для вас наконец время отдыха?" -- "Обождите, -- отвечает Пейратес, --
такой-то финансист снимает с моих доходов сливки. Это возмутительно". --
"Станьте сами банкиром". -- "Один завод продает мне грузовики, другой --
нужные мне станки; это меня бесит", -- "Производите их сами". -- "Мои
грузовики потребляют много бензина". -- "Бурите нефтяные скважины,
Пейратес... Ну, вот вы и владеете целой сетью промышленных и
сельскохозяйственных предприятий, они прекрасно дополняют друг друга. Вы
больше ни от кого не зависите. Начнете ли вы наконец наслаждаться жизнью?"
-----------------
(1)Пират (греч.).
Он об этом и нс помышляет. Ему незнакомы ни простые человеческие
желания, ни радости. Каждое утро он встает на заре, склоняется над тщательно
составленными ведомостями и видит, как растут его миллионные доходы, но
счастье вкушают другие. "В чем же ваша отрада, Пейратес? Свою жену вы
принесли в жертву делам, и она уже давно превратилась в забитую старуху,
опутанную жемчужными ожерельями; ваши дети не интересуются теми
хлопотливыми начинаниями, которые им предстоит продолжить после вас, а
ростовщики между тем уже начеку; сумасбродства ваших отпрысков привели бы
вас в отчаяние, если бы ваше безразличие к ним не было сильнее вашей
ярости; у вас нет ни одного свободного вечера, чтобы побыть с любовницей,
которая вам так дорого стоит; и какие могут быть у вас друзья, если вы
выносите одних только льстецов и прихлебателей?
Расслабиться? Отдохнуть? Вы отказываете себе, Пейратес, в том, что
имеют последние бедняки. "Non otium sed negotium"(1) -- для вас это не
просто изречение, а закон. В каждой комнате вашего загородного дома стоят
телефонные аппараты, вплоть до закраины бассейна, в который домашний врач
велит вам погружать время от времени ваше изнуренное тело. У вас столько
денег, что вы постоянно в тревоге из-за возможного падения денежного курса
или обесценивания валюты. Когда-то вы любили чтение и музыку; вы и к ним
утратили вкус. У вас теперь лучший в мире повар, а вы с грустью вспоминаете
о супе из капусты, который варила в деревне ваша бедная матушка. Продолжайте
же, Пейратес, свое дело, получайте от него удовольствие. Сооружайте порты,
финансируйте новые авиационные линии, стройте радиостанции и атомные
реакторы. Успехи науки, по счастью, дают вам новые возможности убивать
себя столь суетными занятиями. А если вам случайно недостаточно собственных
забот, к вашим услугам дела государственные. Вы изрядно поднаторели в
искусстве управления и охотно утверждаете, что дела в стране пошли бы
лучше, если бы у кормила власти стояли такие люди, как вы. Видимо, под этим
надо понимать, Пейратес, что страною следует управлять таким образом, чтобы
это увеличило ваши богатства?"
--------------------------------------------------
(1)Здесь: "Никакого безделья -- только дело" (лат.).
И все же Пейратес стареет, и я впервые вижу его почти довольным. Дело в
том, что ему пришла в голову гениальная мысль. Для того чтобы частично
избавить своих детей, которых он, кстати, терпеть не может, от издержек,
связанных с вводом в наследство, он приобрел на имя одного из своих
служащих нотариальную контору, а тот обязался возвращать полученные
гонорары семье Пейратеса. Вот одна из самых блестящих махинаций нашего
героя, и он радуется тому, что успел ее завершить, ибо он подписывал
необходимые бумаги, уже расставаясь с жизнью. Нынче утром я узнал, что он
умер.
Но жил ли Пейратес вообще? Он делал дела. А это совсем другое.
Сочинение это было прочитано преподавателем, не знавшим имен
соискателей. Мне выставили балл "18", querida, и гордости моей нет границ.
Прощайте.
Существуют ли еще эгерии?
Американские социологи обожают статистику и верят в различные опросы.
Это, видимо, связано с тем, что в их стране к этому относятся серьезно.
Каждый изо всех сил старается правдиво ответить на поставленные вопросы.
Вот почему таким социологам трудно понять, что во Франции люди большей
частью не любят (несмотря на все гарантии того, что их ответы останутся
анонимными) говорить о своих личных проблемах, так что в нашей стране
ответы на такого рода анкеты являются уклончивыми или даже неверными.
Один молодой американец, ревностный поклонник подобных опросов, пришел
вчера повидать меня и заявил:
-- Я занят научными изысканиями о влиянии, которым пользуются женщины
во Франции. В своих книгах вы часто говорили о важной роли, которую играли в
истории вашей страны различные салоны. Я прочел работы о госпоже Дюдеффан, о
госпоже Рекамье, о госпоже де Луан, и о госпоже Арман де Кайаве*. Полагаете
ли вы, что и до сих пор существуют столь могущественные женщины, способные
повлиять, к примеру, на исход выборов во Французскую академию или выдвинуть
человека на пост премьер-министра?
-- Вы затронули две совершенно разные проблемы, -- ответил я. -- Нет,
ни одна женщина в наше время не могла бы повлиять на исход выборов во
Французскую академию. Прежде всего, я не вижу ни одной женщины, у которой
были бы друзья во всех группировках, из которых состоит Академия. На
набережной Копти заседает определенное число независимых академиков,
предпочитающих уединение: они никогда не посещают салонов, не обедают в
гостях, сами никого у себя не принимают и, таким образом, действительно
недоступны. Как же может кто-либо повлиять на их мнение перед выборами в
Академию?
-- Стало быть, ныне нет уже больше таких женщин, как госпожа Рекамье?
-- Госпожа Рекамье могла заполучить один голос, быть может, два или
три, да и то не наверняка. Разумеется, женщина может заручиться обещанием,
но не повлиять на исход голосования!.. Что касается поста премьер-министра,
то кандидату на эту должность нужно получить триста двенадцать голосов! Что
же тут, черт побери, может сделать одна женщина? Самое большее, на что она
способна, если она ловка и смышлена, -- это взять на себя роль
катализатора: устроить встречу руководителей противоборствующих группировок
депутатов, устранить недоразумения. Однако это будет скорее подготовка
успеха, но не сам успех. Она, пожалуй, создаст благоприятную атмосферу, ну а
дальнейшее от нее не зависит.
-- И тем не менее, -- возразил он, -- во Франции все еще говорят об
эгериях.
-- Эгерией звали нимфу, вдохновлявшую Нуму Помпилия* -- сказал я. -- Он
утверждал, будто встречается с нею в священном лесу и она дает ему советы о
том, какую ему проводить политику. Мудрая тактика, способная снискать
доверие суеверного народа; однако эгерия не более чем миф... Как была
мифом, так и осталась. Заметьте, однако, разницу: я не думаю, что женщина
может проложить мужчине путь к власти, но допускаю, что она порою делает его
достойным этой власти. Во Франции многие из наших будущих государственных
деятелей приезжают в столицу из своего захолустья неотесанными. Они умны,
красноречивы, но лишены изящных манер, искусства вести беседу, а ведь это
необходимо для того, чтобы завоевать Париж. И прекрасно, если над ними
возьмет опеку женщина, которая то ли из любви, то ли из честолюбия захочет
их образовать. Актриса, светская дама или просто просвещенная женщина
отшлифует эти необработанные алмазы. Она откроет провинциалу тайны Парижа и
скрытые пружины различных слоев общества. Это не ново. Перечитайте Бальзака
и обратите внимание на восхитительную жизненную программу, которую
набрасывает в романе "Лилия долины"* госпожа де Морсоф для своего юного
любовника.
-- Значит, вы допускаете, что эгерия в бальзаковском смысле все еще
существует?
-- Она будет существовать до тех пор, пока на свете не переведутся
женщины, мужчины и правительства.
Не так ли, querida? Вы знаете это лучше кого бы то ни было. Прощайте.
Первая любовь на всю жизнь оставляет след в душе мужчины. Если это была
счастливая пора, если женщина или девушка, которая впервые пробудила
чувства юноши, ответила ему взаимностью и ни разу не дала ему повода
усомниться в ее чувствах, атмосфера доверия и душевного покоя всегда будет
сопутствовать ему. Если же в тот первый раз, когда он желал безоглядно
довериться, его оттолкнули и предали, рана так никогда и не затянется
полностью, а нравственное здоровье, пошатнувшись, долго не восстановится.
Нельзя сказать, что последствия таких разочарований всегда одинаковы.
Любовь -- это недуг, симптомы которого каждый раз проявляются по-разному.
Байрон, которого Мэри Энн Чаворт презирала за его увечье, превратился в
донжуана и заставлял всех остальных женщин расплачиваться за жестокосердие
первой. Диккенс, отвергнутый за бедность Марией Биднелл, сделался властным,
ворчливым, вечно недовольным мужем. И тому, и другому первая неудача
помешала найти свое счастье.
Очень часто мужчина, несчастливый в первой любви, всю свою жизнь грезит
о женщине поэтической и нежной, по-девически чистой и по-матерински доброй,
дружелюбной и чувственной, все понимающей и послушной. В постоянной погоне
за сильфидой он идет от увлечения к увлечению. Вместо того чтобы иметь дело
с земными женщинами -- пусть несовершенными и непростыми, но женщинами во
плоти, он, как выражались романтические поэты, ищет ангела, а сам
уподобляется зверю.
Бывает, что молодой человек, разочаровавшись в своих сверстницах,
сближается с сорокалетней женщиной. Неуловимая доля материнской нежности,
окрашивающая ее чувство, вселяет в него уверенность в ее неизменной
нежности к нему. К тому же, сознавая, что она старше и что старость уже не
за горами, она приложит все силы, чтобы удержать своего юного
возлюбленного. Бальзак, вступивший в молодости в любовную связь с
женщиной, которая была гораздо старше его, на всю жизнь сохранил веру в себя
и несколько наивное бахвальство -- качества, сослужившие ему службу в
трудных жизненных битвах. Прибавьте к этому, что женщина лет тридцати пяти
или сорока будет более надежным проводником в жизни, чем молоденькая
девушка, ничего не знающая о трудностях, возникающих на жизненном пути. Но в
таких союзах чем дальше, тем труднее сохранять и поддерживать равновесие.
Наиболее же благоприятным для счастья является союз мужчины и женщины
приблизительно одного возраста (мужчина может быть немного старше),
безоглядно преданных друг другу, относящихся к своей любви предельно
честно, стремящихся во что бы то ни стало сберечь взаимопонимание. Пронести
первую любовь через всю жизнь -- что может быть прекрасней! Для этого
девушки должны отказаться от удовольствия заигрывать с другими мужчинами,
что, разумеется, нелегко. Быть может, рассказ о злоключениях Байрона
объяснит им, какие опасности таятся в легкомысленном и на первый взгляд
безобидном кокетстве. Какая страшная ответственность, сударыня, быть первой
любовью талантливого человека. Да и любого человека вообще. Прощайте.
Как мне мила деревня! Ее покой. И эта тишина. Уверенность, что долгий
летний день не будет безжалостно искромсан ни телефоном, ни посетителями.
Вот оно. Вновь Обретенное время. В городах мы без сожаления расточаем свои
немногие -- бесценные и неповторимые -- дни; мы упускаем из виду, что наша
жизнь -- всего лишь миг и этот краткий миг необходимо сделать как можно
более прекрасным и совершенным. Под этим кедром, под вековыми липами, перед
картиной непрестанной жатвы, по вечерам под звездным небом минуты наконец
обретают значение.
Наши друзья? Пластинки и книги. Они удивительно дополняют друг друга.
Вчера, прежде чем приступить к заказанному мне предисловию, я перечитал
"Крейцерову сонату" Толстого. Это необыкновенная, огнедышащая повесть,
написанная под влиянием конфликта между темпераментом фавна, постоянной
жаждой обладания женским телом и суровой моралью, требующей воздержания.
Эпиграф -- слова из Евангелия от Матфея: "А я говорю вам, что всякий, кто
смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце
своем". Да, подтверждает Толстой, даже если женщина эта -- его собственная
жена: "самый худший разврат -- это разврат супружеский". Мы прикрываем,
прибавляет он, флером поэзии животную сторону плотской любви; мы свиньи, а
не поэты; и хорошо, чтобы мы это знали. В особенности он обрушивается на
эротическое влияние, которое оказывает на нас музыка.
"Музыка... -- говорит герой книги, -- только раздражение, а того, что
надо делать в этом раздражении, -- нет... Ведь тот, кто писал хоть бы
Крейцерову сонату, -- Бетховен, -- ведь он знал, почему он находился в
таком состоянии, -- это состояние привело его к известным поступкам, и
потому для него это состояние имело смысл, для меня же никакого...
А то страшное средство в руках кого попало. Например, хоть бы эту
Крейцерову сонату... разве можно играть в гостиной среди декольтированных
дам?.. А то несоответственное ни месту, ни времени вызывание энергии,
чувства... не может не действовать губительно..."(1) Вечный муж,
произносящий эти слова, предчувствует, что его жена раньше или позже
окажется в объятиях скрипача, пробуждающего в ней такие ощущения. Это и в
самом деле случается, и свирепый муж, точно разъяренный зверь, убивает жену.
"Великолепная книга, -- подумал я, заканчивая чтение. -- Скорее, крик
души, а не повествование. Поэма неистовая, как "Гнев Самсона"*. Но верно ли
все это? Так ли уж виновата музыка? Я горячо люблю Бетховена (наперекор всем
тем, кто ныне, следуя моде, упрекает его в том, будто он повторяется), но я
никогда не находил его музыку чувственной. Скорее нежной, умиротворяющей,
вселяющей мужество; порою могучей и величественной, как в "Оде радости"*,
порою соболезнующей и дружелюбной, как в анданте из Симфонии до минор..."*
В нашем загородном доме имеются пластинки с Крейцеровой сонатой в
исполнении Иегуди Менухина и его сестры*. "Убедимся сами", -- решил я, и мы
отдали вечер Бетховену.
Толстой ошибался. Соната эта не сладострастная и губительная, но
величественная и божественная. Иногда она будит во мне воспоминание о
неземном, ангельском хоре, который властно звучит в "Реквиеме" Форе*.
Спускалась ночь. Мы слушали в темноте прозрачные звуки, внимая дуэту брата
и сестры. Это был дивный вечер. Такой вечер может подарить только деревня.
Прощайте.
--------------------------
(1)Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 14 т. Т. 12. М.: Гослитиздат, 1953. С.
61-62.
Необычайная тишина объемлет бескрайний простор -- опаленные солнцем
луга и уснувшее посреди долины, окутанное туманом селение. Этим утром я
приступаю к новой книге. Вы скажете, что вам до этого дела нет и что
напрасно я полагаю, будто о столь незначительном событии следует возвещать
urbi et orbi(1). Признаю, что оно не имеет мирового значения, и я говорю вам
об этом только для того, чтобы извлечь урок, полезный для вас, для меня, для
каждого из нас.
Писать книги нелегко, но, пожалуй, еще труднее выбрать тему. Перед
автором романов или биографий маячит множество сюжетов. "Жизнь Жорж Санд"*?
Заманчивая тема. Но кто только за нее не брался. Какой-нибудь малоизвестный
герой? "Есть очень немного людей, -- написал мне американский издатель, --
чья жизнь занимает наших читателей. Это жизнь Христа, Наполеона, Линкольна,
Марии Антуанетты и еще двух или трех исторических фигур..." Разумеется,
любую тему можно осветить по-новому, оригинально трактуя ее или привлекая
доселе неизвестные материалы. Но если до вас тема эта уже вызывала интерес у
сотни исследователей, вы будете погребены под грудой ста тей и книг; если
же, напротив, тема никем еще не разработана, вы утонете в океане
неопубликованных и труднообъяснимых документов.
---------------------
(1)Городу и миру (лат.).
Словом, когда писатель только-только приступает к работе над книгой,
ему кажется, что написать ее невозможно. Это одинаково верно и для романа, и
для биографии. "Описать эту историю? Да, но она чересчур напоминает мою
собственную жизнь... Тогда ту? Но огорчатся друзья, которые узнают в ней
себя... Может, эту? Нет, слишком незначительна... А может, ту? Уж очень
запутанная..." Тут есть только одно средство: начать. Ален говаривал:
"Нельзя просто хотеть, надо делать. Как только человека бросают в житейское
море -- а это неизбежно, -- он начинает там плавать". Руль может действовать
лишь тогда, когда лодка спущена на воду. Не научишься писать, пока не
возьмешься за перо. В этом деле, как и во всяком ином, нужно по кратком
размышлении кинуться в воду. Не то просомневаешься всю свою жизнь. Я знал
немало людей несомненно талантливых -- они до самой смерти оставались на
берегу и все вопрошали себя: "Хватит ли у меня сил?"
Силы непременно найдутся, если неустанно к чему-то стремиться. Ибо
следующий шаг -- это упорство. Нужно дать себе клятву завершить начатое.
Решение написать книгу в тысячу страниц поначалу кажется неодолимым. А
ведь достаточно писать ежедневно по три страницы в течение года, и вы ее
закончите. Задумав книгу "Жизнь Виктора Гюго"*, я дал себе слово прочесть
его произведения и все труды о его творчестве. Это долгий труд, но это будет
сделано. Недопустимым промахом было бы остановиться на полпути и сказать
себе: "Нет, это уж чересчур! Поищу-ка тему полегче". Может ли альпинист,
достигший, вырубая ступени во льду, середины отвесной стены, вдруг повернуть
вспять? Спасение для него только в мужестве. Это применимо ко всякому
деянию, в частности к писательскому ремеслу.
-- Но у меня, -- скажете вы мне, -- нет никакого желания писать.
Допустим, но ведь в чем-то вам хочется добиться успеха: в спорте,
садоводстве, живописи, секретарской работе, кройке и шитье -- уж не знаю, в
чем еще? Рецепт всегда один: приступайте к делу, какой бы неуклюжей вы себя
ни чувствовали, проявляйте настойчивость. Вы с изумлением убедитесь, что
опыт, точно по волшебству, пришел к вам. Еще шесть месяцев тому назад вы с
трудом управляли машиной на шоссе, сегодня вы искусно лавируете между
грузовиками и такси на парижских улицах. Я вновь обращаюсь к великому
Алену: "Лень заключается в беспрестанном взвешивании всех "за" и "против",
ибо, пока раздумываешь, все возможности представляются равноценными...
Нужно уметь ошибаться, падать и не удивляться при этом".
Не удивлюсь и я, увидев, что "Гюго" окажется для меня скалистой кручей.
Я падаю, но все же продолжаю восхождение. Прощайте.
О пожилых супружеских парах
Есть, сударыня, три разновидности пожилых супружеских пар. Начнем с
худшей -- с четы супругов, уставших друг от друга. Сорок лет супружеской
жизни не сблизили их. У них было немного общего, когда они поженились,
теперь же им буквально не о чем говорить. Таких супругов нетрудно узнать,
видя, как они молча сидят за столиком в ресторане и даже ни разу не
улыбнутся друг другу. Каждый игнорирует другого, хорошо еще, если между
ними нет открытой вражды. Почему же они вместе? По привычке, из уважения к
правилам приличия, из некоего семейного конформизма, из невозможности
подыскать раздельные квартиры, из неумения жить самостоятельно. Это жалкие
супружеские пары.
Вторая разновидность несколько лучше. Ее образуют мужья и жены,
которые не питают (или больше не питают) друг к другу настоящей любви, но
остаются верными друзьями. Долгие годы мирного сосуществования убедили
каждого из них, что, хотя партнера и не назовешь ни нежным, ни обаятельным,
он обладает другими важными качествами. На него можно положиться, у него
покладистый характер, все эти годы он прощал чужие грехи и умел сделать так,
чтобы прощали его собственные. Пары такого рода иногда объединяют
совместно достигнутые успехи, любовь к детям и внукам. Присутствие близкого
человека спасает таких супругов от одиночества, прочные узы связывают их с
окружающим миром.
Третья, достойная восхищения разновидность -- это счастливые пожилые
супруги. Самое трудное в браке -- уметь перейти от любви к дружбе, не
жертвуя при этом любовью. Тут нет ничего невозможного. Жаркое пламя желания
иногда долго не угасает, но у супругов, по-настоящему любящих друг друга,
"эта чудесная шелковая ткань с роскошными цветными узорами подбита другою,
более простой, но такого чистого и редкостного тона, что хочется
предпочесть изнанку лицевой стороне". В таком супружестве царит взаимное
доверие, тем более полное, что оно зиждется на доскональном знании спутника
жизни и такой прочной привязанности, что она позволяет заранее угадывать
все душевные движения любимого существа.
Таким супругам скука не страшна. Муж предпочитает общество жены
обществу более молодой и красивой женщины; и это обоюдно. Почему? Потому
что каждый из них настолько хорошо знает, что именно может заинтересовать
другого, потому что у обоих вкусы настолько совпадают, что беседа между ними
никогда не замирает. Прогулка вдвоем ныне для них так же дорога, как в свое
время им были дороги часы любовных свиданий, этих прелюдий к их свадебному
маршу. Каждый знает, что другой не только поймет его, но заранее обо всем
догадается. В одно и то же время оба думают об одних и тех же вещах. Каждый
просто физически страдает из-за нравственных переживаний другого.
Какое чудо встретить мужчину (или женщину), который ни разу в жизни не
разочаровал и не обманул вас!
Когда пожилая супружеская пара преодолевает, не потерпев при этом
крушения, море, вспененное демо
ном полудня, она вступает в тихую гавань, где царит блаженный покой.
Нет ничего чудеснее безмятежности этих брачных союзов. И лишь мысль о
смерти омрачает гармонию любви. В страстной привязанности друг к другу
заложен высокий смысл, но она чревата опасностью, ибо, когда речь идет о
жизни дорогого нам существа, все ставится на карту. А ведь человек так
хрупок! Но даже смерть бессильна перед большой любовью. Сладостным
утешением наполняются часы скорби и одиночества, когда в памяти встают ничем
не замутненные воспоминания. Более того, пожилые супружеские пары, которые
счастливо прожили свой век, еще долго живут в памяти тех, кто их знал, любил
и восхищался ими.
Вы, пожалуй, скажете: "Бог мой, зачем вы рассказываете о пожилых
супружеских парах мне, молодой женщине?" Затем, что не грех готовить себя к
будущему, пусть даже очень отдаленному. А также потому, что это воскресенье
было таким печальным. Легкий парижский туман, прозрачный, синеватый и
зыбкий, окутывал под нашими окнами деревья Булонского леса, уже облаченные в
покровы осеннего увядания. Прощайте.
Вы написали мне, дорогая, резкое и даже чуть жестокое письмо. "Я была
немного раздражена, -- пишете вы мне, -- вашим письмом об оптимизме. Может
ли здравомыслящий человек быть оптимистом в этом шатком мире? Возможно, вы и
считаете себя счастливым, но на самом деле, говорю я вам, вы так же
несчастны, как и все. Подумайте только, сначала вас ни с того ни с сего
швырнули на шар, состоящий из суши и воды, который вертится во тьме, и после
определенного, точно рассчитанного числа оборотов на земной орбите вы
должны умереть. Можно ли, зная это, оставаться невозмутимым и довольным? Вы
утверждаете, будто достаточно преуспели в жизни и все ваши скромные чаяния
исполнились. Мой бедный друг, вам хочется этому верить, но вы не хуже меня
знаете, что юношеские мечты возносили вас гораздо выше. Вы уверяете, что
ваша жена нравится вам больше других женщин и что вы обрели счастье в браке?
Полноте! Немного откровенности! Слишком зелен этот виноград. Сознайтесь,
что порою вы жалеете о тех увлечениях, которых лишены, сохраняя супружескую
верность. Постойте-ка, у столь милого вам Виктора Гюго есть превосходное
стихотворение, озаглавленное: "Так где же счастье?" Из него явствует, что
ваше мнимое счастье -- всего лишь длинная вереница невзгод:
Мы по земной стезе проходим все мрачнее:
Как колыбель светла! Могила -- мглы чернее!..
Едва мы родились, пред нами -- скорбный путь.
Взрослеем, и нам жаль, что детства не вернуть,
На старости грустим, что молодость проходит,
Встречаем смерть, скорбя, что жизнь навек уходит!..
Так где же счастье, где? -- я вопрошал. -- Слепец!
Тебе ведь дал его небесный наш отец!
Да, вам его даровали, это счастье, но оно всего лишь грандиозный обман,
ложь, которая продолжается до тех пор, пока мы совершаем свой короткий и
бесплодный путь по земле..."
Сегодня вы очень мрачно настроены, querida; должно быть, вы начитались
зловещих книг. В чем вы меня укоряете? В том, будто я закрываю глаза на мое,
как вы выражаетесь, жалкое существование? В том, что я сам себя обманываю?
Что вы хотите этим сказать? Забывать о тяготах человеческого существования,
стараться не сосредоточивать на них все свои помыслы, выдвигать на первый
план самое отрадное в скромных радостях повседневной жизни -- первые ласки,
первые проявления нежности, обручение, медовый месяц, радостное сознание,
что дети взрослеют на твоих глазах, безмятежную старость -- не значит
обманывать себя. Это значит совершать мужественное усилие над самим собой и
принимать жизнь такой, какая она есть. Я согласен с тем, что жизнь не может
быть абсолютно счастливой, но в большой мере она может быть такой, и это
зависит только от нас самих. Счастье не во внешних событиях. Оно -- в
сердцах тех, кого они затрагивают. Верить в счастье так, как верю я, значит
сделать его истинным, ибо счастье -- это вера в него. "Так где же счастье?"
Оно рядом с каждым из нас. Оно совсем простое, совсем обычное и не может
быть ложью, потому что оно -- состояние души.
Если мне тепло, стало быть, мне тепло, это -- факт. Сколько бы вы мне
ни говорили: "Вы сами себя обманываете, вы ошибаетесь, думая, что вам
тепло" -- мне это совершенно безразлично. "Я доволен не оттого, что мне
стало тепло, -- говорил Спиноза, -- а мне стало тепло, оттого что я
доволен". Если я люблю свою жену и чувствую себя очень счастливым с нею, я
действительно счастлив. Вы мне скажете: "Это не может длиться долго. Всякая
любовь приедается, разбивается, забывается. Есть много женщин моложе и
красивее вашей жены". Какое мне до того дело. Я не испытываю тяги к молодым.
Что вы можете на это возразить? Счастье и ложь не могут сосуществовать, ибо
в тот день, когда счастье будет признано ложью, оно перестанет быть
счастьем. Что и требовалось доказать, querida. Читайте "Разговор о счастье"
Алена, берегитесь чересчур мрачных романов и наслаждайтесь этим чудесным
летом. Прощайте.
Каникулы вот-вот закончатся, и вы просите у меня, дорогая, советов
относительно воспитания детей. Они у вас еще совсем малыши, но я полагаю,
что с самого раннего возраста в школе их будут воспитывать лучше, нежели в
семье. Любящие отец и мать чересчур хорошо все "понимают" и потому прощают
детям слабости, извиняют лень. Они стремятся скорее утешать, чем исправлять.
Школа беспристрастна и строга, как сама жизнь. Там царит равенство, и, если
очаровательная девчушка, боготворимая родными, провалится на экзамене при
переходе в следующий класс, она должна будет остаться на второй год или уйти
из этой школы.
Таков закон коллежа, и он разумен. Не нужно от избытка любви создавать
у детей впечатление, что слезы и поцелуи без следа изглаживают проступки,
что жизнь легка и что всесильная семья все уладит. Жизнь -- это борьба, и
готовиться к ней нужно с детства. Товарищи воспитывают гораздо лучше, чем
родители, ибо им не свойственна жалость.
Не стремитесь свести воспитание к веренице удовольствий. Лишь усилие
закаляет ум. Нужно, чтобы ваш сын давал себе труд вникать в прочитанное, в
противном случае его внимание будет рассеиваться и постоянно отвлекаться на
посторонние предметы. Сразу же приобщайте его к великим писателям. Мать
Пруста побуждала его читать романы Жорж Санд и Диккенса; в итоге появился
Марсель Пруст. Побуждайте своих детей заучивать наизусть прекрасные стихи:
Корнеля, Лафонтена, Гюго. Сперва смысл многих слов от них ускользнет, но
уже очень скоро их собственный запас слов увеличится. Чудесная музыка этих
стихов воспитает в них тягу к возвышенному. Вдумайтесь в глубокий смысл
слова воспитывать(1) Воспитывать ребенка -- значит делать его ум и нрав
возвышеннее, значит вести его к нравственным вершинам. Для этого нужны
проводники, привыкшие к большим высотам, иначе говоря, поэты. А как
признательны вам будут позднее дети за то, что вы так хорошо оснастили их
память! Помню, каким утешением служили для меня "внутренние вечера поэзии"
в пору величайших бедствий 1940 года.
Обучите ваших детей одному или даже нескольким ремеслам. Никто не
знает, каким станет мир завтра, но всегда будут нужны люди, умеющие работать
руками. Ваши дети будут жить в окружении техники -- нужно, чтобы они
понимали в ней толк, были с ней на короткой ноге. Машины очень дурно
обходятся с теми, кто их не любит. Ныне каждый мальчишка должен быть
электриком, столяром, должен уметь отремонтировать радиоприемник. В
противном случае он будет вечно зависеть от всякого мастерового.
---------------------------
(1) Французское слово lever имеет два значения: 1) возвышать,
возносить;
(2) растить, воспитывать. -- Примеч. ред.
Чудесное свойство отрочества состоит в том, что гибкий ум подростка
легко овладевает и техническими навыками, и иностранными языками. Следует
извлечь пользу из этого недолговечного качества. Позднее усвоить то же
самое станет гораздо труднее. Но все-таки возможно. Когда-то давно я был
знаком с англичанкой, мисс Гаррисон, которая до семидесяти лет преподавала
греческий язык. Уйдя на покой, она решила изучить русский язык и преуспела в
этом. Но это потребовало от нее немалого труда, в то время как ребенок
овладевает языками играючи. Кроме того, он учит слова на слух, а потому
усваивает безупречное произношение, тогда как взрослый, изучая язык
"глазами", придает иностранным словам звучание своего собственного языка.
Обучите своих сыновей по крайней мере английскому и испанскому -- эти языки
откроют им доступ к половине мира, затем добавьте латынь -- она откроет им
доступ к знанию.
Что еще пожелать вам? Всегда поступайте так, чтобы ваши дети достаточно
уважали вас, но не боялись. Не навязывайте им тех добродетелей, которыми не
обладаете сами. Ведь дети наблюдают за нами и делают выводы. Если они
восторгаются вами так же, как я, все пойдет на лад. Вот, сударыня, мои
наставлении в связи с началом школьных занятий. А пустые забавы придется
пока отложить. Прощайте.
Любовь -- а под этим я подразумеваю настоящее чувство, а не просто
мимолетное увлечение, -- возвышенная любовь требует досуга. В богатых и
праздных слоях общества, скажем при Версальском дворе или ближе к нам -- в
светском мирке из романов Пруста, -- не было недостатка в досуге, и любовь
цвела там круглый год. Но в мире, пережившем две мировые войны, где только
для того, чтобы поддержать существование -- свое и своих близких, --
человеку прихо
дится работать с утра до ночи, нет времени для неторопливых и
волнующих романов.
Как вы думаете, многие ли семейные люди в наше время -- в Париже или в
других городах, -- возвращаясь домой после трудного дня, расположены к
любовной беседе? Многие ли мужчины располагают собой настолько, чтобы
позволить себе, подобно героям Бурже* или Мопассана, отправляться на
свидание к возлюбленной между пятью и семью часами вечера?., Пока я об этом
раздумывал, в моем воображении возник образ плафона, украшенного
аллегорическими картинами, как это делали художники прошлого:
"Амур в ожидании поры отпусков". Толпа мужчин и женщин -- все они рабы
какого-нибудь дела -- носится туда-сюда; кто на завод, кто в банк, кто в
метро, кто в поезд, а в самом углу картины -- Амур, печально опираясь на
бесполезный колчан со стрелами, со вздохом перелистывает календарь: "Ах!
Скорей бы июль, август!.."
В следующем зале можно увидеть другой плафон:
"Амур в пору отпусков". На нем изображены сплошь влюбленные парочки:
одни, раздевшись, лежат на залитом солнцем пляже, другие нежатся в траве
или отдыхают в лесу, в тени деревьев, третьи, обнявшись, поднимаются по
горной тропинке. А над всеми этими людьми, томящимися от страсти, парит
довольный Эрот -- стрелы у него уже на исходе, и потому череда маленьких
купидонов следует за ним и не покладая рук обеспечивает его боеприпасами. И
действительно, что делать во время отпуска, как не ухаживать за женщинами?
Какое время более благоприятствует любви, чем то, когда у мужчин и у женщин
нет более неотложных дел, а путешествия и курортная жизнь вовлекают их в
праздничный водоворот, делающий возможным любые встречи.
Одиннадцать месяцев в году молодой человек, живущий, скажем, в
Беллаке, видится только с девушками из Беллака. Он знает их с детства; быть
может, и отыщется среди них женщина его мечты. Тогда все к лучшему в этом
лучшем из городов. Но чаще этого не происходит. А вот отпуск позволяет ему
завести зна
комство хоть со всеми девушками из тридцати шести тысяч коммун Франции,
и это при самых благоприятных для романтической любви обстоятельствах,
когда к его услугам неограниченный досуг для неспешных признаний и
возможность сладостного уединения в часы прогулок вдвоем. Для Дон Жуана
отпуск -- это начало "охоты": донна Анна одна загорает на песчаном пляже, в
то время как Командор ловит креветок или разоряется, играя в баккара. Для
молодожена, влюбленного в свою жену, отпуск -- это долгожданная пора, когда
можно по-настоящему узнать ее.
Ибо у супругов есть две возможности провести отпуск: вместе и врозь.
Провести отпуск вместе для счастливой пары -- предел мечтаний. Наконец-то
можно вдоволь наглядеться друг на друга, открыть истинный облик близкого
человека, прежде скрытый заботами и усталостью. А главное -- это новое
обрамление, которое окружает любовь ореолом экзотики. Счастлив тот, кто
может предложить своей жене провести две чудесные недели на фестивале
музыки и поэзии: он обратит себе на пользу приятные эмоции, вызванные к
жизни Моцартом или Мюссе. Но довольно и одной лишь природы. Океан -- лучший
из наперсников. А безмятежный покой и красота лугов и полей превратят
супружескую любовь в идиллию. "На сене парочка лежит, за нею солнышко
следит"... На природе горожане вновь приобщаются к молодости земли -- и к
своей собственной.
Проводить отпуск врозь следует только в том случае, если это
необходимо в интересах детей либо для здоровья одного из супругов. Без
сомнения, существуют дружные, любящие пары, которые не страшатся разлуки. В
этом случае сердце во время вакаций -- отнюдь не вакантное сердце. Оба
слишком любят друг друга, чтобы поддаться преходящим соблазнам. И все же не
следует забывать, что соблазны неизбежны и опасны. Красивой женщине,
проводящей отпуск в одиночестве и ставшей предметом домогательства
холостяков или браконьерства женатых мужчин, гораздо труднее уберечься в
курортном местечке где-нибудь у моря, чем у себя дома в небольшом городке,
где за каждым ее шагом следят члены семьи и кумушки, сидящие в засаде за
прикрытыми ставнями. На отдыхе кумушек тоже хватает и они также не дремлют:
любой скандал -- их утешение в старости. Но ведь это -- незнакомые кумушки.
И пересуды их мало кого трогают. Таким образом, тормоз общественного мнения
на курорте не столь эффективен. К тому же одиночество -- состояние
неестественное, и скука начинает играть роль сводника. "Разве что любовная
интрижка, -- говорит Гете, -- может примирить нас с невыносимой скукой
курортного городка". Ну, а любовная интрижка быстро становится любовью, если
люди видятся с утра до вечера.
Так что короткая разлука, в которой есть своя прелесть, чревата
опасностями. Если еще до отпуска брак был изрядно расшатан, эта опасность не
имеет особой важности. Если же брак был счастливым, летний эпизод будет
весьма досадной помехой в отношениях супругов. Стоимость первой аварии в
любви не измерить деньгами -- она стоит счастья. Одно из средств не
разлучаться и в разлуке -- поддерживать общение длинными и нежными письмами,
посылая их каждый день. Мне скажут, что ныне вообще стали писать гораздо
реже, а главное, уменьшилось число любовных посланий. Я в этом не уверен.
Если же это так, то сие весьма прискорбно. В письме можно излить столько
чудесных и нежных чувств, которые стыдливость мешает выразить, когда
предмет любви находится рядом. Письма позволяют также объясниться без ссоры.
"Но зато и без примирения", -- говорит мне молодая женщина, которая читает
эти строки, склонившись над моим плечом. Но почему? Примирение состоится при
встрече. "Очарование переписки -- это выдумка писателя", -- настаивает она.
Я так не думаю. Все любовные письма прекрасны в глазах тех мужчин или
женщин, к которым они обращены. Их стиль -- это тот человек (мужчина или
женщина), которого любишь, querida. Прощайте.
Две различные манеры любить
Однажды Виктор Гюго, когда в его присутствии заговорили о жизни и о
том, что в ней по-настоящему важно, сказал, что, по его мнению, поистине
дорога не слава, не состояние, не талант, но возможность любить и быть
любимым. И он был прав. Ничто не имеет для нас цены, если этого нельзя
разделить с тем, кто любит нас, любит от всего сердца; однако и эта любовь
принесет нам мало радости, если мы не отвечаем на нее взаимностью. Нет
необходимости, чтобы любящих нас людей было очень много. Я всегда полагал,
что можно чувствовать себя счастливым в самом маленьком городке, даже в
каком-нибудь оазисе в Сахаре, если там с тобой будут два или три преданных
друга. И наоборот, глава государства или прославленный артист вряд ли могут
познать счастье, если возле них нет хотя бы одного живого существа, в
присутствии которого можно сбросить маску. Потому-то так огромна роль,
которую играли в жизни выдающихся людей наперсники, жены, возлюбленные. "Я
так одинок", -- жаловался мне один известный всему миру человек, окруженный
целой свитой. Любовь -- сыновняя, супружеская или рожденная дружбой --
разбивает оковы одиночества.
Однако существуют две различные манеры любить. Первая -- когда любят
для себя, иначе говоря, испытывают привязанность к другим людям за то, что
вам дает их любовь. Встречаются женщины, которые весьма искренне любят
мужа, ибо он создает вокруг них атмосферу надежности, окружает их заботой и
приносит им радость, но любят они его только потому, что не представляют
себе, как бы они обходились без него. Он им необходим; он печется об их
счастье и о счастье их детей; он -- средоточие их жизни. Но его собственная
жизнь занимает их очень мало; они не задаются вопросом о том, есть ли у него
иные желания, иные нужды; они находят естественным, что он тратит свой
короткий век, устраивая их счастье.
Мужей и любовников такого рода также хватает; они любят женщину за то,
что она им дает, и никогда даже не пытаются заглянуть ей в душу. Дети почти
всегда любят своих родителей именно так. Отец для них -- это тот, на кого
всегда можно положиться; мать -- неизменно снисходительная советчица. Но
многие ли всерьез озабочены тем, как облегчить бремя родительских забот?
Вот что я именую любовью для себя.
Любить другого ради него самого -- значит думать не о том, что от него
получаешь, но о том, что ему даешь. Для этого надо так тесно связать свою
жизнь с его жизнью, так полно разделять его чувства, чтобы его счастье стало
и вашим. Не думайте, что такая любовь редка. Многие родители больше радуются
успехам детей, нежели своим собственным. Я знал множество супружеских пар,
где муж и жена жили друг для друга. Есть много примеров самой возвышенной
дружбы. Бальзак описал подобную дружбу в "Кузене Понсе"* и в "Обедне
безбожника"*. В подлинной дружбе куда больше заботливости, нежели
требовательности. Вот что я именую любовью ради других.
Важное свойство бескорыстной любви в том, что она приносит больше
счастья, нежели любовь или привязанность для себя. Отчего? Оттого что
человек так создан: забывая о себе, он скорее обретает счастье. До тех пор
пока думаешь только о себе, живешь во власти сомнений и неудовлетворенности,
постоянно размышляешь: "Достиг ли я в жизни всего, чего мог? Какая
оплошность привела меня к тому положению, в каком я нахожусь? Что обо мне
думают? Любят ли меня?" Как только другой (или другая) сделался средоточием
твоей жизни, все становится на свои места. В чем наш долг? Составить счастье
того, кого любишь. С этой минуты жизнь наполняется смыслом, и этот смысл
отныне становится ее сердцевиной. Невыразимое блаженство, даруемое верой,
увы, доступно не всем. Но и земные привязанности сладостны и драгоценны.
Прощайте.
На днях я посмотрел фильм, который меня взволновал. Это незамысловатая
история пожилой супружеской пары, которая разорилась и оказалась на
иждивении у своих детей. Герои фильма, судя по всему, очень славные люди, их
дети -- ничуть не хуже других детей. Но все складывается прескверно. Старшее
поколение осложняет жизнь молодых. Добрые отношения со временем портятся.
У родителей не хватает такта, у детей -- терпения. Зятья и невестки
отказываются дольше выносить присутствие стариков, с которыми они не
связаны кровными узами. Наконец мать Отправляют в дом для престарелых. Там
она и умрет.
Выходя из кинотеатра, я думал об угрызениях совести, которые
непременно, можете не сомневаться, будут мучить детей после того, как
родители умрут. Пока близкие нам люди живы, мы обращаемся с ними неровно --
то со вниманием, то с невольным раздражением. Мы любим их, но их недостатки
нам надоедают и нередко затрудняют жизнь. У нас есть свои прихоти и
желания, и, если нам становится очевидно, что они идут вразрез с желаниями
тех, кто нас любит, мы вступаем в сделку со своей совестью. "Разумеется, --
говорим мы себе, -- он (или она) будет страдать, но не могу же я постоянно
приносить себя в жертву. К тому же я заглажу эту пустяковую обиду, выказав в
другой раз побольше нежности".
Строя подобные расчеты, мы упускаем из виду смерть. Но она является в
свой срок, и уже ничего не исправить. Тогда-то и наступает время раскаяния.
Смерть заставляет нас забыть слабости тех, кто ушел навсегда, оставив нам
только запоздалые сожаления. Теперь, когда мы навсегда лишены возможности
видеть своих близких, те их поступки и речи, которые прежде казались нам
надоедливыми или нелепыми, приобретают особую трогательность и навевают
грусть. Мы начинаем думать о том, что могло бы растрогать и успокоить
ушедших навеки и не потребовало бы от нас почти никаких усилий. "Ободрить
ласковым словом, забежать на несколько минут, позвонить, черкнуть пару строк
-- и отец целый день светился бы радостью, -- думает облаченный в траурное
платье сын. -- Я же лишал его этого, чтобы побыть несколько лишних
мгновений с женщиной, которой мое присутствие осточертело. На все хватало
времени: и начальникам писать, и приятелям, но я не мог выкроить время,
чтобы написать своему отцу. А между тем я любил его всей душой..."
Я нисколько не удивляюсь, когда читаю о том, что дикари, как и
первобытные люди, боятся мертвецов и, стремясь их умиротворить, приносят им
жертвы. Это правда, что покойники возвращаются в снах и терзают живых, если
те в свое время сделали их жизнь несчастной. Перечитайте в связи с этим
"Театральную историю"* -- один из самых превосходных романов Анатоля Франса
-- или признание, сделанное Шатобрианом после кончины госпожи де Дюра, на
преданную дружбу которой он нередко отвечал холодностью и едва скрытым
раздражением: "С той поры, как я потерял эту великодушную особу... я не
перестаю, оплакивая ее, укорять себя в непостоянстве, которое нередко
удручало преданное мне сердце. Будем же хорошенько следить за собой! Не
станем забывать, что, испытывая глубокую привязанность к нашим близким, за
которых мы готовы отдать свою жизнь, мы тем не менее способны отравлять их
существование. Когда наши друзья уже сошли в могилу, как можем мы искупить
свою вину перед ними? Могут ли наши бесплодные сожаления, наше запоздалое
раскаяние стать лекарством против тех горестей, которые мы им принесли? Они
предпочли бы при жизни увидеть нашу улыбку, чем потоки наших слез после их
смерти".
Не будем же отказывать живым в той нежности, которую, терзаясь
угрызениями совести, тщетно предложим их тени. Помните об этом, querida, и
если нам суждена встреча, то не уготовляйте себе бесплодного раскаяния,
огорчая такого старика, как я. Прощайте.
Человек, который захотел стать королем
Киплинг написал превосходный рассказ под названием "Человек, который
захотел стать королем". Это история ирландского авантюриста, бравого и
чертовски храброго солдата, который задался целью стать королем в
какой-нибудь мало кому известной стране, которую Киплинг назвал
Кафиристаном. Заметьте, что мысль эта не так уж безрассудна, если вспомнить
о существовании полудиких народов и о том, что английский путешественник
Брук* не так давно сделался раджой Саравака.
Сначала все происходит так, как того хотел герой. Меткостью своей
стрельбы он поражает, устрашает и подчиняет себе горцев, которые никогда в
жизни не видали ружья. Едва став властелином одного поселения, он подбивает
его обитателей развязать войну и, будучи опытным унтер-офицером, создает
непобедимое войско. Мало-помалу власть его растет, местные жители считают
его богом, подчиняются и поклоняются ему. Вскоре он уже, как и мечтал,
король, владеющий обширной территорией.
Он бы и остался королем, если бы его не ввели в искушение местные
женщины. А почему бы королю, думает он, не жениться? Он уведомляет о своем
желании жрецов. Они только покачивают головами:
"Может ли бог сочетаться браком с дщерью человеческой?" Но выбор
короля уже сделан, местная красавица станет его женой. После брачной
церемонии он пытается обнять и поцеловать ее. Насмерть перепуганная девица
кусает его, брызжет кровь. Это повод к восстанию. "Ты не бог, ты всего лишь
человек!" И подданные сбрасывают его в пропасть.
Это старая история, старая, как род людской; первый ее набросок мы
находим в притче о Самсоне и Далиле. Нет ничего удивительного в том, что
этот древний миф так долговечен, ибо он в высшей степени правдив. Человек,
стремящийся повелевать другими, должен отказаться от простых радостей жизни.
Вождь, как бы это ни казалось ему трудным, нуждается в целомудрии и
аскетизме. Людям нравится тот, кто разделяет их забавы, но они редко
уважают такого человека.
Всем нам знакомы многие молодые люди, которые были царьками у себя в
департаменте и продвигались там от одной должности к другой, потому что они
были осторожными деловыми людьми, благоразумными судьями. Попав в Париж в
качестве депутатов парламента, они поддались соблазнам новой жизни.
Недостатка в Далилах, подстерегающих таких Самсонов, у нас нет. Довольно
быстро у скромного доселе деятеля появляется пристрастие к званым обедам, к
ночным развлечениям. Если он от природы щедр и великодушен, он будет
отвечать учтивостью на учтивость, все это обходится недешево. Вскоре он уже
тратит в одну ночь столько, сколько ему прежде хватало на целый месяц. А так
как в его распоряжении имеются выгодные должности, находится богатый пират,
готовый их у него купить. Далила уговаривает новоявленного Самсона принять
выгодное предложение. Завтра его подданные обнаружат, что он всего-навсего
человек, да к тому же весьма нестойкий. Ну а за пропастью дело не станет.
Вам понятно, кого я имею в виду, незнакомка души моей. Прощайте.
Пора праздничных подарков
Вот и настало время делать друг другу подарки. Признаюсь, я встречаю
его с радостью. Не столько из-за тех даров, что мне предстоит получить (на
свете мало предметов, способных доставить мне удовольствие), сколько из-за
тех чувств, какие побуждают людей делать подарки. Любовно выбранный дар без
труда узнаешь среди прочих по стремлению дарителя угодить тем, кому он
предназначен, по неповторимости выбора и по тому, как вручается подарок.
Вот почему в праздничные дни неизменным успехом пользуются всевозможные
символы и аллегории. Многим духам дают столь выразительные названия,
связанные с определенными воспоминаниями или трогательными надеждами,
именно потому, что, принося их в дар, можно выразить пожелания, которые
нельзя высказать прямо. Это применимо также к некоторым романам и
стихотворениям: влюбленный, пользуясь приближением Нового года, предлагает
прочесть любимой женщине вымышленную историю, которую он хотел бы
воплотить в жизнь. Сент-Бев даже сам написал повесть, чтение которой
сделало бы понятными его устремления. Шарфик, носовой платок с
напечатанными на них изречениями или стихотворными строками выражают то,
что не дерзнет написать рука. И алмазные стрелы, точно управляемые снаряды,
находят кратчайшую дорогу к сердцам.
Но больше, чем получать подарки, я люблю их дарить. Какое это
удовольствие видеть, как радость озаряет лицо дорогого нам человека, когда
неожиданно исполняется его давнее и самое заветное желание. Пытливо
разглядывать витрины с игрушками ~ сущее блаженство, пока наши дети еще
достаточно малы и в нашей власти их осчастливить. Позднее, увы, уже не в
наших силах доставить им радость подарком. А вот женщины, к великому
счастью, когда дело касается подарков, ведут себя как дети, и так приятно
выступать для них в роли Деда Мороза. Тут самое трудное -- успешно
справиться с этой ролью. Мужчины по большей части склонны считать, что
женщине доставит удовольствие то, что нравится им самим. Что может быть
ошибочнее этого представления! Я восхищаюсь таким-то философом и готов
подарить полное собрание его сочинений той, которой больше пришелся бы по
душе самый дешевый мех, самое скромное украшение, пусть даже просто цветы.
Подарки нужно выбирать для того, кому они предназначены, а не для того, кто
их преподносит.
Еще одно: подарок должен быть настоящим подарком, то есть дарить его
надо навсегда, в полное владение и безо всяких условий. В иных семьях
делают подарки "Н. В." (на время). "Давать и отбирать негоже". Родители
дарят своему мальчугану электрическую железную дорогу. Потом отец, ссылаясь
на то, что он больше смыслит в технике, забавляется ею сам, а обманутый
ребенок задумчиво за ним наблюдает. Другие родители неусыпно следят за
врученными детям игрушками, как будто это не игрушки, а ценные и хрупкие
произведения искусства, которые, как в музеях, надо держать за
предохранительными шнурами.
-- Не колоти свою куклу, ты ее сломаешь.
-- Но, мама, она дурно себя вела.
-- Не притворяйся дурочкой! Это всего лишь кукла... и твоему папе она
страшно дорого обошлась.
Смерть еще одной иллюзии омрачает праздничный день.
-- Они сперва делают подарки, -- жалуются дети, -- а потом сами же
запрещают к ним прикасаться, а если заиграешься, так и вовсе запирают их в
шкаф.
Новогодний праздник часто заканчивается слезами. Не будем забывать,
что щедрость -- неотъемлемая часть праздничного настроения. Дарить, проявляя
при этом осмотрительность и бережливость, -- не значит дарить. Самый
скромный дар может привести в восторг того, кому его преподносят, при том
условии, что возможности дарителя невелики. "Когда букет с любовью вам
вручили, считайте: вам всю землю подарили". Но человек богатый обязан дарить
несколько больше, чем ему подсказывает здравый смысл. Тот, кто не дарит
слишком много, дарит недостаточно.
Если дарить -- своего рода искусство, то и принимать подарок -- тоже
искусство, и не менее трудное. Тут необходимо воображение. Кто не способен,
принимая заботливо выбранный подарок, оценить долгие раздумья, усердные
хлопоты дарителя, не сумеет как следует выразить свою признательность.
Подумайте о том, что ваш приятель заранее предвкушал вашу радость,
подумайте о том, что он давно ждет от вас восторженных возгласов, изумления.
Он уповает на то, что о его подарке будут "долго говорить под вашей
кровлей". Он хочет услышать, как вы станете во всех подробностях обсуждать
достоинства полученного дара; он ждет, что вы будете превозносить его
щедрость и вкус. Небрежно принятый подарок становится причиной пусть
пустячных, но весьма тягостных драм. Женщина, у которой мало карманных
денег, покупает для мужа три галстука. Он разворачивает сверток.
-- Это для меня? -- спрашивает он. -- Тебе следовало бы знать, что я
не ношу галстуков с таким ярким рисунком. Сделай одолжение, позволь мне
впредь самому выбирать себе такие вещи.
Поток слез. И это легко понять.
Пожалуй, можно повести с собой к меховщику, ювелиру, торговцу кожаной
галантереей или книгами ту (или того), кому делают подарок, но только в том
случае, если отношения достаточно близкие, в противном случае денежный
вопрос бросит тень на безупречность дара. Нужно ли выказывать притворную
радость, если испытываешь разочарование при получении подарка? Тут двух
мнений быть не может. Нужно доставить удовольствие тому, кто заботился о
вас. Лучше маленькая ложь, нежели большое горе. В особенности это относится
к подаркам, сделанным малышами, -- их надо всегда принимать восторженно. Еще
и сейчас у меня сжимается сердце, когда я вспоминаю об одном ужасном дне
моего детства. На свои крошечные сбережения я купил для одной из моих
сестер детскую гладильную доску и утюжок. Они были ей ни к чему, и она
запустила ими мне в голову. С тех пор минуло шестьдесят лет, а я все еще не
утешился. Это было чересчур несправедливо!
"Жалкие люди, -- говорил некогда аббат Мюнье. -- За две тысячи лет они
даже не сумели измыслить восьмой смертный грех". Они не сумели также
придумать новых игрушек. Для девочек -- куклы и кухонная утварь, для
мальчиков -- война и средства передвижения; вот извечные темы. Разумеется,
характер войны меняется. И вместо вооружения индейца племени сиу -- лука и
стрел -- теперь в витринах можно увидеть "игрушечный бомбардировщик в
комплекте с бомбой, которая автоматически сбрасывается на макет городка".
Это не назовешь прогрессом. Зато куклы -- к их чести -- не меняются. Ведь
именно женщина, как говорил Ален, сохраняет то, что следует сохранить, дабы
мужчина оставался человеком. Так пусть она поможет нам даровать миру мир.
Вот мое пожелание в пору праздничных подарков. С Новым годом, моя дорогая.
Прощайте.
ПИСЬМА НЕЗНАКОМКЕ
"Письма незнакомке" опубликованы в Париже в 1956 г. издательством "Ля
Жен Парк". На русском языке появились в сокращенном виде в журнале
"Иностранная литература" (1974, No 1).
С. 454. Мериме... узнал о том, что его незнакомку зовут Женнч Дакен...
-- Дакен, Жанна-Франсуаза (1811 -- 1895) прислала Мериме свои иллюстрации к
его "Хронике царствования Карла IХ" (1829), и с этого началась их
переписка. Через несколько месяцев они встретились; переписка продолжалась
до 1870 г. -- Владычица Ирана -- шахиня Сореия, жена шаха Ирана Мохаммеда
Реза Пехлеви (1919 -- 1980, свергнут в 1979 г. в результате народной
революции). -- Леото, Поль (1872 -- 1956) -- французский писатель.
С. 455. "Чтобы понравиться другим... разумней, чем они". -- Изречение
из "Размышлений, или Моральных изре
чений и максим" (1665) Ларошфуко (Франсуа де, 1613 -- 1680).
С. 457. У Октава Мирбо есть новелла... -- имеется в виду одна из новелл
книги "Письма из моей хижины" (1886) французского писателя Октава Мирбо
(1848 -- 1917).
С. 458. "Браво, Руссен, вот славная комедия!" -- Руссен, Андре (р.
1911) -- французский драматург. Видимо, имеется в виду пьеса "Когда
появляется ребенок".
С. 459. В "Непорочной" Филиппа Эриа... -- Эриа, Филипп (наст. Имя
Раймон Жерар Пейель, 1898 -- 1971) -- французский писатель и драматург,
автор драмы "Непорочная" (1947). -- В своей книге "Прекрасный новый мир"
Олдос Хаксли... -- "Прекрасный новый мир" (1932) -- антиутопия о
стандартизованном технократическом обществе Олдоса Хаксли (1894 -- 1963).
-- Песня Превера и Косма... -- Превер, Жак (1900 -- 1977) -- французский
поэт и сценарист; Косма, Жозеф (1905 -- 1969) -- французский композитор. В
содружестве создали пятьдесят песен, наиболее известные из которых:
"Барбара", "Опавшие листья", "Я такая, какая есть". Песни Превера и Косма
популярны среди молодежи -- студентов и служащих Сен-Жермен-де-Пре и
соседнего с ним Латинского квартала.
С. 460. ...один из персонажен "Севильского цирюльника". -- Имеется в
виду дон Базилио.
С. 473. ...едва Рахиль дала появиться на свет Вениамину, как тут же и
умерла. -- Рахиль, дочь Лавана, жена Иакова (Израиля). Библия, кн. Бытия,
35, 16 -- 19.
С. 474. Салакру, Арман (р. 1899); Шамсон, Андре (р. 1900);
Мориак, Клод (р. 1914) -- современные французские писатели; Манюэль,
Ролан (р. 1892) -- французский композитор и музыкант, с 1947 г. вел по радио
передачу "Плезир де ля мюзик".
С. 475. ...в "Астрее" и в "Принцессе Клевской"... -- "Аст-рея" --
произведение французской писательницы Мадлен де Скюдери (1607 -- 1701);
"Принцесса Клевская" (1678) -- роман французской писательницы мадам ле
Лафайет (Мари Мадлен, 1634-1693).
С. 476. Греки недолюбливали Аристида... за то, что все называли его
Справедливым. -- Аристид, прозванный Справедливым (ок. 540 -- ок. 467 до н.
э.), афинский полководец и государственный деятель, прославившийся в битвах
при Марафоне и при Саламине, управлял финансами со скрупулезной честностью;
подвергся остракизму.
С. 477. Жувенель, Анри де (1876 -- 1935) -- французский журналист и
политический деятель; в начале своей деятельности был редактором газеты
"Матен".
С. 481. "Золотой гвоздь" -- новелла Сент-Бева, написанная в 1844 --
1845 гг., опубликована в 1881 г.; посвящена Софи Луаре д'Арбувиль.
С. 482. Рекамье (Жанна Франсуаза Жюли Аделаида Бер-нар, 1777 -- 1849)
-- хозяйка салона, собирала у себя самое блестящее общество; была
возлюбленной Шатобриана.
С. 483. Тибо, Жак (1880 -- 1953) -- французский скрипач, один из
организаторов Международного конкурса пианистов и скрипачей. -- "Трудные
времена" (1934) -- сатирическая пьеса Эдуарда Бурде.
С. 486. Монтерлан в своем... романе "Холостяки"... -- Монтерлан, Анри
де (1896 -- 1972) -- французский романист и драматург; роман "Холостяки" --
1934 г.
С. 490. ...роман Мередита "Трагические комедианты". Это --
жизнеописание Фердинанда Лассаля... -- Мередит, Джордж (1828 -- 1909) --
английский поэт и романист. В романе "Трагические комедианты" (1880)
отражены некоторые эпизоды из жизни Ф. Лассаля (1825 -- 1864) -- одного из
основоположников немецкого социализма.
С. 491. Мур, Джордж (1852 -- 1933) -- английский романист и эссеист.
-- ...гетера, которую Пьер Луи откопал в далекой Древней Греции. -- Луи,
Пьер (1870 -- 1925) -- французский романист и поэт, автор романа "Афродита"
(1896).
С. 493. Эмиль Анрио... в романе "Все вот-вот кончится"... -- Анрио,
Эмиль (наст. имя Эмиль Поль Эктор Мегро, 1889 -- 1961) -- французский
писатель, литературный критик и публицист; роман "Все вот-вот кончится" --
1954 г.
С. 498. ...Госпожа Дорваль во время представления... драмы Дюма-отца
"Антони". -- Дорваль, Мари (наст. имя Мари Делоне, 1798 -- 1849) --
знаменитая французская актриса, представительница прогрессивного
романтического театра; с 1818г. выступала главным образом в демократическом
театре "Порт-Сен-Мартен"; в драме Дюма-отца "Антони" (1831) играла главную
роль.
С. 498. Бокаж, Пьер (наст. имя Пьер Тузе, ок. 1799 -- ок. 1862) --
знаменитый французский актер, играл в театрах "Одеон", "Порт-Сен-Мартен".
Исполнял роли героев-бунтарей в драмах Гюго, Дюма-сына. Бокаж -- участник
революции 1830 г., в 1850 г. снят с поста директора театра "Одеон" за
бесплатный спектакль в честь годовщины революции.
С. 499. Великая Симона -- видимо, имеется в виду Симона Синьоре (р.
1921) -- французская драматическая актриса.
С. 500. Тэска, Морис (р. 1904) -- французский романист и эссеист;
"Симона, или Супружеское счастье" -- эссе 1949 г.
С. 501. "Белая симфония в мажорных тонах" -- так называется
стихотворение Теофиля Готье (1811 -- 1872).
С. 512. Лас Каз -- Лас Каз, Эмманюэль Огюстен Дьедоне (1766 -- 1842) --
французский писатель. Сопровождал Наполеона в ссылку на остров Святой
Елены, где оставался с ним в течение восемнадцати месяцев и записывал его
воспоминания; в 1823 г. издал их под названием "Memorial de Sainte-Heleпе".
С. 516. Панглос -- доктор Панглос, герой повести Вольтера "Кандид".
С. 521. "Письма некоторым людям" Поля Валери... -- Опубликованы
посмертно, в 1952 г.
С. 522. Бауэр, Жерар (1888 -- 1967) -- писатель и журналист, член
Гонкуровской академии.
С. 523. "Царь Эдип" ("Эдип-царь") -- трагедия Софокла, созданная ок.
425 г. до н. э. -- В Доме Софокла... -- А. Моруа называет "Домом Софокла"
театр "Комеди Франсез", общепринятое название которого "Дом Мольера". --
"Грязь на снегу" -- роман Ж. Сименона; написан в 1948 г. в США.
С. 524. "Прекрасная Елена" -- оперетта Оффенбаха 1864 г.
С. 527. Если бы Арлетта Ставиская меньше любила драгоценности,
история... сложилась бы по-иному. -- Арлетта Ставиская -- жена крупного
афериста Александра Ставиского, присвоившего значительные средства продажей
фальшивых облигаций. В этом деле оказались замешанными некоторые
государственные деятели Третьей республики. В связи с "делом Ставиского" в
различных слоях общества поднялась буря возмущения коррупцией и
злоупотреблениями. Этим как предлогом воспользовались французские фашисты.
Предпринятая ими б февраля 1934 г. попытка мятежа провалилась, т. к. левые
партии и группировки, объединившись, оказали фашистам организованное
сопротивление; это был решающий шаг на пути к созданию Народного фронта.
С. 527. Если бы солдаты... в наших книгах не упоминались бы ни
Аустерлиц, ни Баграм. -- 13 вандемьера III года (5 октября 1795 г.), во
время мятежа монархистов против термидорианского Конвента, Наполеон
Бонапарт приказал Мю-рату доставить в Париж орудия из военного лагеря вблизи
столицы. Пушки были доставлены молниеносно, и это вынудило мятежников
сдаться. После подавления мятежа Наполеон -- "генерал 13 вандемьера" --
приобрел среди республиканцев большую популярность. -- Пришли президент
Вильсон... в Париж... в политическую жизнь Европы. -- 28-й президент США
Вильсон (Томас Вудро, 1856 -- 1924) сам возглавил делегацию США на мирной
конференции в Париже в 1919 -- 1920 гг. Он включил в эту делегацию трех
демократов и только одного республиканца, хотя на выборах в конгресс в
декабре 1918 г. республиканцы получили большинство. Таким образом,
предложенные Вильсоном гарантии безопасности Франции не были приняты сенатом
США, Версальский мирный договор не был ратифицирован, и США не вошли в Лигу
Наций.
С. 539. "Нежная, как воспоминание" -- название сборника любовных
посланий (изд. в 1952 г.) Гийома Аполлинера (1880 -- 1918) Мадлен Пажи.
С. 545. ...великого Гюго... целых пятьдесят лет боготворила Жюльетта
Друэ... -- Жюльетта Друэ была подругой В. Гюго в течение почти полувека, до
самой своей смерти (в 1883 г., за два года до смерти Гюго), и оба они до
конца дней сохранили друг к другу нежные чувства. Друэ была актрисой и ради
Гюго оставила сцену.
С. 550. Г-жа Дюдеффан, Мари (1697 -- 1780) -- хозяйка литературного
салона; г-жа Рекамье -- см. коммент. к с. 482;
г-жа де Луан, Мари-Анна Детурбей (1837 -- 1908) -- хозяйка одного из
парижских салонов. Во время "дела Дрейфуса" у нее собирались члены
реакционной Лиги патриотов Франции, ее салон противостоял салону г-жи де
Кайаве. Г-жа Арман де Канаве -- мать Гастона Армана де Кайаве (1869 --
1915), французского драматурга.
С. 551. Эгерией звали нимфу, вдохновлявшую Нуму Помпи-лия... -- Эгерия
-- в римской мифологии пророчица-нимфа ручья в священной роше; Нума Помпилий
(ок. 715 -- ок. 672 до н. э.) -- легендарный римский царь. -- "Лилия долины"
-- роман Оноре де Бальзака (1835).
С. 554. Поэма, неистовая, как "Гнев Самсона". -- Видимо, имеется в виду
поэма Джона Мильтона (1608 -- 1674) "Самсон-борец". -- "Ода радости",
Симфония до минор, Креицерова соната -- сочинения Бетховена. "Ода радости"
Ф. Шиллера у Бетховена повторяется дважды: в опере "Фиделио" (1803 -- 1805)
и как заключительная часть 9-й симфонии (впервые исполнена в 1824 г.).
Симфония до минор -- 5-я симфония (1808). "Креицерова соната" -- 1802 г.
С. 555. Иегуди Менухин и его сестра... -- Менухин, Иегуди (р. 1916) --
всемирно известный американский скрипач; с ним выступала его сестра Хефциба
(р. 1920), пианистка. -- "Реквием" Форе -- Форе, Габриель (1845 -- 1924) --
французский композитор и органист. "Реквием" написан в 1888 г. -- "Жизнь
Жорж Санд" -- "Лелия, или Жизнь Жорж Санд" написана А. Моруа в 1952 г.
С. 556. "Олимпио, или Жизнь Виктора Гюго" -- произведение А. Моруа,
1954 г.
С. 564. Бурже, Поль Шарль Жозеф (1852 -- 1935) -- французский
писатель.
С. 568. "Кузен Понс" (1846 -- 1847), "Обедня безбожника" (1836) --
романы Оноре де Бальзака.
С. 570. "Театральная история" -- роман А. Франса, 1903 г.
С. 571. Брук, Джеймс (1803 -- 1868) -- английский военный и
путешественник.
Last-modified: Tue, 03 Jul 2001 20:48:55 GMT