| РАССКАЗЫ | ||
| Крысы на песке | По ту сторону зеркала | Такси-призрак |
|
На следующий день я проснулся поздно и с
трудом. Следующим он был, разумеется, по отношению ко вчерашнему,
а вчерашний оказался знаменателен тем, что этот тип из восемнадцатой
квартиры, набивавшийся ко мне во друзья-товарищи, приволок ни
с того, ни с сего полбанки настоящего контрабандного кофе (кажется,
из Гондураса), прямо в дверях сунул мне его в руки (в порядке
подхалимаша, я думаю), скорчился в туповатой ухмылке и прогнусавил,
что, мол, кофеина в нём все сто, а не ноль целых ноль десятых,
как в нашем, магазинном, пропущенном через Минпищепром. Я машинально
принял подношение и также машинально захлопнул перед его мясистым
носом обитую дерматином дверь. Нет, кажется "спасибо" я всё-таки
сказал. Дело в том, что по телеку в тот момент "Дочки-матери"
транслировали, где наш выдающийся сатирик М. Задорнов сыпал плоскими
шуточками, а Алан Чумак раздавал всем присутствующим по обе стороны
телеэкрана несуществующие яблоки. Нет, на яблоки я не клюнул --
не дурак всё же, кумекаю, а вот на дочек и их мамаш поглядеть
охота была (особенно сцену в бассейне -- помните?). Так что того
типа из восемнадцатой принимал не я, а мой автопилот; тот же автопилот
сварил этот проклятый кофе, чёрт бы его побрал, по всем правилам
кулинарного искусства, а расхлёбывать его пришлось, разумеется,
мне. Поскольку же "Арабику" и ей подобные сорта я привык потреблять
литрами, то и этот дурацкий контрабандный порошок я потребил по
полной программе, а потребивши, понял, что все сто, обещанные
тем типом, -- это не пустой звук, а объективная реальность, данная
мне в ощущениях посредством гулко забившегося, словно рыба об
лёд, сердца где-то внутри моей грудной клетки. Сердце рвалось
наружу, в панике биясь о рёбра, причём рёбра мои при этом вибрировали
и излучали звуковые волны достаточно широкого диапазона частот.
Даже Катька, жена моя, подозрительно скосила на меня свои большущие
глазищи, на секунду оторвавшись от телека, и попросила меня не
греметь, а то у неё от этого грёма (это она так выразилась)
в глазах рябит. Словом, удружил мне сосед. Кто ж знал, что этот
буржуйский напиток надо пить напёрстками, а не трёхсотпятидесятиграммовыми
бокалами!.. Но главная пакость состояла в том, что возлияние это
проистекало на ночь глядя, на сон грядущий, и потому пришлось
мне потом полночи елозить по сбившейся простыни, ища ту единственную,
но с удивительным постоянством ускользающую позу, приемлемую для
отбытия в царство Морфея, и лишь под утро я забылся тяжёлым, наполненным
сюрреалистическими ужасами сном. Дураку ясно, что на работу я
проспал. К тому же ещё Катька, как нарочно, не разбудила вовремя,
сама же смоталась, даже не предупредив. Меня всего колотило и
трясло, словно с похмелья. Решив полечиться по принципу "клин
клином", я сварил себе ещё порцию дьявольского зелья, но на этот
раз потребил дозу, имеющую хождение в загнивающем западном мире.
И тем не менее в груди у меня что-то жалобно застонало, заскулило,
забулькало. Но пусть оно даже волком завоет, а на работу всё равно
переться надо. Куда ж от неё денешься? Труд -- почётная обязанность
каждого гражданина нашей страны... Тьфу, чтоб его!.. Хорош труд,
когда за него гроши платят! А ещё лучше те гроши, на которые в
магазине купить нечего... Но хошь не хошь, а вынь да положь --
тунеядство у нас ещё никто не отменял. А посему я собрал свою
волю воедино, прошлёпал босыми ступнями в ванную, умылся, оделся,
что-то запихал себе в рот, подхватил на ходу электробритву -- станком
я принципиально не бреюсь ввиду повышенной чувствительности моего
эпителия -- и расположился с нею в руке напротив большого, во весь
рост, зеркала, являющегося неотъемлемой частью гардеробной двери.
Соскребая суточную щетину со своих щёк, я полностью отдался созерцанию
своей физиономии. Ну и рожа, нечего сказать! Четвёртый десяток
на исходе, а всё такая же бесцветная, незаметная, безликая. Рожа
неудачника -- такую видишь и тут же забываешь. Вот и оттенок какой-то
синюшный проступил. Я выпятил подбородок, облизывая его бритвой,
и отражение в зеркале повторило сию эволюцию, но, как мне показалось,
с некоторым запозданием. Впрочем, этого и следовало ожидать: как-никак,
а кофеин относят к разряду наркотиков. Ну, попадись мне этот придурок
из восемнадцатой, я ему припомню его контрабандный товар! Не хватало
ещё в дурдом загреметь... Из соседней комнаты взвизгнул телефонный
звонок, и я ринулся было туда, но тут же остановился как вкопанный,
ибо никакого телефона у нас и в помине нет, не было и неизвестно,
будет ли, а если и будет, то опять-таки неизвестно -- когда, через
сколько лет и в каком тысячелетии, так как на очередь мы с Катькой
встали ещё в те далёкие, дозастойные времена, и с тех пор ни слуху,
ни духу о вожделенном, мифическом телефоне нет, и опять-таки неизвестно
-- будет ли, а если и будет... Словом, прозвенело три раза и смолкло.
Видно, и это наваждение придётся списать на те же "все сто", щедрой
дланью отсыпанные мне благодетелем соседом, чтоб он провалился
вместе со своим Гондурасом... Когда я снова вернулся к зеркалу,
чтобы продолжить ежедневную, до жути осточертевшую процедуру выскребания
суточной щетины, моего отражения в зеркале уже не было. То есть
здесь, в комнате, по сю сторону зеркала я был, а там, в точно
такой же комнате, но уже по ту сторону того же зеркала -- меня
не наблюдалось. Меня охватила ярость. Наверняка тот индюк подсыпал
мне какой-нибудь гадости: травки какой или порошка какого буржуйского.
А посему индюку тому я мысленно поклялся вынуть ноги сегодня же,
сразу по приходе с работы, как раз накануне футбольного матча,
чтобы не топал он ими от радости, если, не дай Бог, его дурацкая
"конюшня" сдуру банку киевлянам влепит. Но прошло пять минут,
и я уже кончил бриться, а меня там всё ещё не было. Вот
тут я впервые ощутил страх. Неужто и впрямь крыша поехала? Совсем
это некстати, надо заметить. Мне почему-то представилось, как
волокут меня под белы рученьки два огромных санитара, а маленький
вертлявый докторишка с козлиной бородкой этаким живчиком скачет
вокруг нас и приговаривает: "Граждане! Минздрав СССР предупреждает:
контрабандный кофе чертовски вреден для вашего здоровья!" Ну,
индюк, ну, бегемотище, я тебя встречу в тёмном переулке, ты у
меня спляшешь ламбаду под аккомпанемент своих же собственных рёбер!..
Тут я заметил, что на меня кто-то затравленно взирает с правой
стены, -- с той, где ковёр раскинулся о края и до края. Не то,
чтобы я испугался, а стало мне всё это на нервы действовать. Дело
в том, что со стены на меня пялился я сам, вернее, мое утерянное
отражение -- плоское, двухмерное, но передающие мельчайшие детали
своего оригинала. Но всё бы это было ещё ничего, если бы оно,
отражение это, вдруг не стало перемещаться -- и это при полной
моей неподвижности -- в сторону двери, ведущей из комнаты. Оно
скользило по ковру, словно солнечный зайчик, и продолжало в упор
разглядывать меня, удивляясь, кажется, не меньше меня самого.
Вот так мы и смотрели друг на друга, пока оно не выскользнуло
за дверь и не исчезло в коридоре. Я не стал преследовать своего
плоского двойника, а приблизился к гардеробу. Либо я свихнулся,
либо с этим зеркалом творится что-то неладное. Я пригляделся к
нему повнимательнее. Всё как обычно: пыльное, заляпанное жирными
отпечатками, старое, толстое стекло с кое-где облупившейся серебряной
краской, отражение комнаты за ним -- и лишь меня там нет.
Я протянул руку, чтобы дотронуться до зеркала, но... но рука моя
прошла сквозь него, словно никакого зеркала и в помине не было!
Рука отчётливо виднелась по ту сторону заколдованного зеркала,
и никакого препятствия, никакого затруднения я не испытывал, держа
её там. Именно так, наверное, и сходят с ума. А, была не была!
Что нам теперь терять, кроме своих цепей?.. Я занёс ногу и отчаянно
шагнул сквозь зеркало, предварительно зажмурившись и вот-вот ожидая
звона осыпающегося стекла. Но никакого звона не последовало. Когда
веки мои вновь разверзлись, я обнаружил себя стоящим, как и прежде,
перед зеркалом. Только теперь комната являла зеркальное отражение
себя самой, иными словами, всё в ней переместилось справа налево,
а слева -- направо, в то время как лично я чувствовал себя вполне
сносно и никакой метаморфозы в своём организме не обнаруживал.
А почему, собственно, нужно ждать вечера, почему не пойти и не
вынуть ноги этому индюку прямо сейчас, не откладывая? Ведь он,
кажется, сегодня выходной. Вот только вернусь обратно...
Я сунулся было снова сквозь зеркало, но не тут-то было: зеркало
стало непроницаемым, каким ему, впрочем, и надлежало быть всегда.
Тогда я решил, что никакого перехода сквозь него я не совершал,
а всему виной явилась анаша или, ещё того хуже, героин, каковые
зелья наверняка подмешал мне этот гондурасский шпион из восемнадцатой.
Пожалуй, одними ногами он не отделается, придётся, пожалуй, и
башку ему отвернуть. Интересно, какая у его башки резьба -- правая
или левая? Если правая, решил я, то он точно -- шпион. А если левая,
вдруг шарахнуло меня по мозгам, то я -- псих... Кстати, я не представился.
Антон Антонович Пустобрёхов, инженер-неудачник с экспериментального
завода малолитражных холодильников, тридцати семи лет, женат,
детей не имею, беспартийный, в связях, порочащих меня, не состоял.
Это так, на всякий случай, если я, не дай Бог, на самом деле сбрендил.
Может статься, что через пару минут я уже Наполеоном Шестым или
аятоллой Хомейни Сто Тридцать Пятым назовусь -- кто знает? Впрочем,
хватит чушь нести, сбрендил я или нет -- это вопрос десятый, а
на работу всё равно идти надо, так как и по ту сторону
зеркала с тунеядством, похоже, те же дела хреновые... Я взглянул
на свои часы ("Полет", 19 камней) и обнаружил, что циферблат теперь
являл собой зеркальное своё отражение, а секундная стрелка, вопреки
законам механики, шла супротив стрелки часовой. Если у меня и
"поехала крыша", то капитально. Ладно, потом разберёмся. Я поднёс
часы к зеркалу и уже по нему сумел установить время: 10.30. Опаздываю
на полтора часа. Значит, кварталки не видать мне как своих ушей,
вслед за ней тринадцатой, прогрессивки и всех остальных "левых"
сверхдоходов. Что ж, будем жить на голую зарплату. А всё индюк
гондурасский со своим буржуйским марафетом, будь он трижды подброшен
и ни разу не пойман... Я зло хлопнул входной дверью и вышел на лестничную
клетку. Вот и лестница стала зеркальной. Ладно, нехай будет всё
навыворот. Наверное, с глазами у меня стало что-то не так: левый
стал правым, а правый -- левым... При выходе из подъезда я столкнулся
с тётей Клавой, нашей уборщицей, сердито гремящей вёдрами и вечно
ворчащей себе под нос прописные истины о необходимости блюсти
чистоту в доме, в котором живёшь, ведь не свиньи же, поди, а люди,
хотя какие же это люди, когда гадят прямо в лифте, а до мусоропровода
дойти -- сил нету, всё норовят в окно, в окно, свиньи и есть, прости
Господи, вот заставить бы их самих, может, поняли бы, да нет,
куда им, свиньи и те, право же, чище, а эти только и знают, что
гадить, окурки кидать и бумагу сыпать, как незнамо кто, свиньи
и есть, прости Господи, спаси и сохрани... Когда я поравнялся
с этим ходячим репродуктором, тётя Клава разогнулась, заранее
сердито сдвинула брови, подняла на меня полные праведным гневом
глаза и вдруг испуганно запричитала, истово закрестилась (я всё-таки
успел заметить -- слева направо), стала пятиться к стене и... поглотилась
его, то есть стеною, без остатка, и лишь ведро осталось наполовину
торчать из совершенно гладкой, без единой трещинки, недавно крашеной,
но уже успевшей высохнуть, стены. Вот тут-то я и понял, что действие
этого гондурасского яда только ещё начинает набирать силу. Что-то
будет дальше?.. Тётю Клаву размуровывать из стены я не стал, потому
как не вполне был уверен, что меня поймут случайно забредшие в
подъезд ротозеи или же мои соседи. Тогда не миновать мне психушки
-- это уж как пить дать. А посему я прошествовал мимо, краем глаза
успев заметить, что и оставшаяся на воле половина ведра тоже ушла
в стену. Тем самым, решил я, инцидент можно считать исчерпанным,
потому что никакой тёти Клавы как бы и не было вовсе. Сделаем
такое допущение, решил я. Пригрезилась она мне -- и все дела. И
концы в воду, как обычно говорят... не помню -- кто... Выйдя на
оперативный простор предподъездного пространства, я вздохнул полной
грудью и тут же про себя отметил, что солнце медленно движется
с запада к своему дневному зениту. Значит, и на светило небесное
способно оказывать гондурасское зелье своё воздействие. Ай да
индюк безногий! (А priori я уже видел его без нижних конечностей).
Видать, и рук его лишить придётся. Ведь что ни говори, а через
руки его и все мои беды, не будь у него рук, не смог бы он мне
всучить эту треклятую банку с крысиным ядов карибского производства...
Чтобы не бередить свои и без того вспухшие мозги, я впредь решил
стоически и где-то даже философски сносить гримасы окружающего
меня мира, не пытаясь пока найти разгадку возникшему феномену
и накапливая лишь получаемую мною извне информацию. А там, Бог
даст -- будем живы... Как только я ступил на тротуар, меня тут
же чуть было не сшиб какой-то лохматый трёхглазый тип, возникший
из ниоткуда буквально перед моим носом и дико вращающий на меня
всеми своими тремя глазами, и тоже, заметьте, против часовой стрелки.
Я неловко посторонился и столь же неловко извинился, при этом
глупо ухмыляясь сам не зная чему. Он прочирикал что-то в ответ
на тарасконском наречии, обернулся ясным соколом, ударился оземь
и поковылял дальше моим соседом по подъезду с пятнадцатого этажа,
старым столетним дедом Тихоном, реабилитированным бандеровцем,
не теряющим надежду увидать всё-таки родную Украину "самостийной".
Той надеждой и живёт. Видать, жить ему ещё добрую сотню лет. Все,
молчу, молчу, никакой политики... Дальнейший мой путь прошёл без
приключений, если не считать чьих-то голосов, невнятного мычания,
лязганья чего-то металлического и откровенных вздохов, которые
то и дело слышались в окружающем меня пространстве. Раза два в
воздухе возникали чьи-то руки, но тут же исчезали, а то вдруг
грязное, давно немытое ухо материализовалось в двух сантиметрах
от меня, и я еле успел увернуться, чтобы не войти с ним в тесный
и явно нежелательный контакт. И только у самой остановки, куда
я, собственно, и держал путь, меня постигла неудача: внезапно
выплывшая из пустоты могучая туша грузчика по кличке "Кувалда"
из местного магазина ВВС ("вина-воды-соки") смела меня со своего
пути, и я долго пикировал над самой землей, пока не тормознулся
о край массивной каменной урны, над которой шапкой возвышались
миллионы "бычков" и которая лишь глухо охнула мне в ответ. Первопричина
же моего полёта послала мне вдогонку страстное пожелание отправить
меня в далёкое эротическое турне, гораздо более дальнее, чем то,
в которое она уже спровадила меня своим литым торсом. Я выразил
надежду (мысленно), что это турне не состоится. Потом, когда я
понял, что моя надежда сбылась, я поднялся, кряхтя и охая, и заковылял
к остановке, стараясь держаться самого края тротуара. Прохожие
проносились мимо, возникая из воздуха, исчезая в нём, видоизменяясь
до неузнаваемости в короткие периоды своего видимого существования,
-- и все без исключения удивлённо косились на меня, словно не они,
а я представлял из себя некое чудо-юдо лохматое, трёхглазое, да
ещё с тёмным бандеровским прошлым и грязными ушами. Не иначе,
как мир перевернулся вверх тормашками! Интересно, где у мира тормашки?
И откуда они вообще растут, эти самые тормашки? Вот у меня, к
примеру, где тормашки? Я машинально взглянул себе на ноги. Ага,
ноги! Значит, тормашки -- это ноги. Наверное. Всё же непонятно,
почему же именно тормашки? Меня, кстати, с детства интересовали
такие вот вопросы, касающиеся неидентифицированных мною частей
человеческого тела: что такое тормашки, загривок, взашей, карачки,
пазуха, шиворот?.. Никто не задумывался? Подумайте, пока я жду
автобуса... А автобус всё не шёл. Вместо него всё подходили и подходили
танки -- разные, начиная с Т-34 и кончая немецкими "Пантерами"
времён Второй мировой войны. Танки останавливались, выплёскивали
пассажиров, забирали новых, на минуту превращались в двухэтажные
конки, толкаемые лошадьми почему-то сзади, вновь оборачивались
танками и, влекомые залихватской песней о трёх танкистах, трёх
весёлых другах, лихо неслись по асфальтовой мостовой, распугивая
стаи диких гусей и разноцветных марабу. Люди мерцали передо мной,
как, впрочем, мерцало здесь всё, в том числе и старый дуб, под
кроной которого решил я ждать нужное мне транспортное средство.
Помимо характерных, резных, присущих данному виду дерева листьев
на сём могучем древе мерцали и шелестели также не менее резные
листья клёна, каштана и даже грецкого ореха. Я стоял у самого
ствола, вдали от основной массы пассажиров, когда в полуметре
от себя я увидел мужскую голову, которая прикуривала видимую сигарету
от невидимой спички; прикурив, голова вдруг узрела меня, испуганно
шарахнулась в сторону, тут же на моих глазах обросла густой рыжей
шерстью, оскалилась, выставив напоказ длинные острые клыки, и
ловко укусила себя за нос. Потом повернулась и пошла, вернее,
поплыла прочь, одновременно дорастая до всего туловища, и вот
наконец передо мною возник великолепный экземпляр йетти с сигаретой
в зубах, так и просящийся на рекламный проспект какого-нибудь
гималайского туристического агентства... Но вот наконец подкатил
долгожданный автобус. Осторожно, чтобы невзначай не столкнуться
с каким-нибудь йетти или, к примеру, папой римским, я подкрался
к задней его двери и, к величайшему своему удивлению (чувствуете,
я снова удивляться начал? и чему? тому, что я беспрепятственно
вошёл в автобус!) беспрепятственно вошёл в автобус. Но как только
двери захлопнулись, я обнаружил себя стоящим на мостовой, в двух
шагах от парапета, а уходящий автобус лишь вильнул мне хвостом.
Ладно, не будем отчаиваться, тем более, что следом подошёл ещё
один автобус. Теперь я проник через переднюю дверь -- и снова та
же история. Мне оставалось только воскликнуть: что за чертовщина?
-- но я сего не сделал, ибо восклицать нечто подобное мне должно
было намного раньше, ещё глядючи на себя в зеркало и уже не видючи
себя в нём. Возможно, тогда уже мне следовало перекреститься.
Сейчас же крестным знамением мир вспять уже не повернёшь... С
автобусами мне не везло. Ни один из них не провёз меня даже трёх
шагов. Не знаю, насколько эта причина является объективной и удовлетворит
ли она моё начальство, но для меня она являлась единственной,
вполне реальной, препятствующей моему прибытию на службу. Ну и
чёрт с ней, с работой, решил я, пойду-ка я лучше в "Тридцать три
коровы", пропущу пару кружек свежего пивка -- глядишь, и на душе
полегчает... Но в "Коровах" пива не оказалось, подавали один лишь
кефир. Я уже хотел было покинуть сие заведение, как некто положил
руку на моё плечо. Тая в глубине души инстинктивный страх и волнение,
я оглянулся. Прямо передо мной стоял Я со стаканом кефира в руке.
|