ут за пир. Не услышат ни боги, ни люди
вашего голоса из-за граней земли.
Ничего не ответил обманутый титан, только выдохнул разом воздух из
грудных мехов, как из горна. Дунул -- и нет Гермия: унесло Гермия-бога,
словно пушинку.
С той поры стал Гермий пустым и легким, вечным прислужником богов и
водителем Теней -- таким пустым и легким, будто продул его Атлант насквозь и
выдул из него и огонь титанов и уранову небесную гордость. Все хитрил,
изворачивался, ловчился Гермий и из всех кривых путей знал наикривой --
такой, до которого и Кривда не додумалась.
Час, век или века стоял Атлант столпом неба на крайней грани земли в
пределах Атлантовых,-- кто знает. Но вот он однажды вздохнул:
-- Где же ты, моя Чудо-гора? Как-то, помню, говорил я тебе: "Пока ты
стоишь в Счастливой Аркадии, до тех пор ни громы, ни молнии не низвергнут
Атланта в тартар. И нет для него ни оков, ни цепей, ни молотов. Бессилен
Кронид перед Чудо-горой. Теперь небо в руках Атланта. Еще придет мой титанов
час. Еще стоит моя Чудо-гора в Счастливой Аркадии. И нет такой другой
Чудо-горы на свете.
Но совершилось невиданное дело. Пришлось земле и прежде не виданное
увидеть. Не стало вдруг Чудо-горы в Счастливой Аркадии.
Слетелись к Чудо-горе со всех четырех сторон света стоустые сестры. И у
каждой сестры одно и то же имя: Молва. Все слетелись, какие ни есть. И еще,
и еще летят, несутся на всех земных ветрах, и такая их тьма, что от края до
края заполнили небо над Счастливой Аркадией. Облакам и тем некуда выбежать.
Куда ни взглянешь -- кругом Молва да Молва, да Молва... Налетели,
заторопились, заговорили все разом, замахали все разом крыльями, задули
всеми ветрами, накинулись на Чудо-гору, подняли ее -- и унесли под такую
тысячеголосицу за край земли, туда, куда Ветер-Борей стужи не занесет: в
дальнюю Гиперборею, за сад Гесперид.
Так не стало в Счастливой Аркадии ни Чудо-горы, ни Плеоны, сходящей с
неба, ни титана Атланта. А на том месте, где возвышалась Чудо-гора, остался
меж горных хребтов пустой котел, и в нем варились туманы.
Не дошла весть об исчезновении Чудо-горы до Атланта. Не знал он, что
уже нет в Аркадии Чудо-горы. Но как-то поглядел Атлант одним глазом за
океан.
И увидел он вдруг за океаном свою родную Чудо-гору -- увидел и не
узнал.
Не ласкались к ней ветерки, не звенели на ней ключи и листва, не пели
птицы, не рыскали звери, не шелестели травы. Безмолвно, недвижимо стояли ее
голые леса, и бестравные луга, и застывшие воды. Только туманы клубились, то
скрывая ее от глаз, то вновь открывая,-- словно она не Чудо-гора, а могила
Атланта.
И вспомнил Атлант, как прорицала ему некогда Гея-Земля:
"Будет могуч Атлант. Но Атлант не сильнее Ананки-Неотвратимости".
-- Так вот какова ты, Ананка!
Когда Атлант жил в Счастливой Аркадии, был он мудрой душой доверчиво
прост, и часто говорил ему дремуче-угрюмый Тайгет: "Берегись, Атлант, самого
себя. Страшнее Сторуких тартара каждый сам себе. Слишком широко ты открыл
глаза перед миром, распахнул ворота души. Вынесут из них воры твою титанову
силу. Мудр ты, да прям. А кто прям, тот упрям, знать не хочет, что часто
кривые пути короче прямых. Взгляни на меня: весь я в рогатках да в
щелях-теснинах; прищурился, ощетинился. Подступи-ка ко мне -- не
порадуешься! А зато внутри у меня, в местах потаенных, пастбища вольные,
ковры на лугах: нежься! А у тебя, куда ни взглянешь, все исполины, словно на
показ: и кедры, и воды, и кручи, и скалы... Ка-ак рухнут! Берегись, Атлант,
своей мощи".
Склонив голову под тяжестью неба, чуть покачивается Гора-Человек и
грезит в дреме. Что теперь осталось ему, титану? Думы и сны. И грезит
Атлант, Гора-Человек, и думает думы. Погружает он думы на дно морское.
Возносит их до звезд. И понял Атлант, что думу можно любить и что с думой
никто не одинок. И, полюбив думу, полюбил он и звезды, и глубь морей. И чем
глубже понимал, тем глубже любил.
Так постиг Атлант, что дума есть тоже жизнь, и такая большая, как он
сам -- Гора-Человек. Но нужны для дум голоса живой жизни. В мертвой жизни
думы мертвеют. Станут, как камни, тяжелыми. И сам Атлант-Небодержатель
окаменеет.
И, озирая мертвый мир, грезил тогда Атлант о былой жизни.
Снилась ему в сумраке дней далекая Аркадия, снилась река Ладон и ее
юный титан -- тоже Ладон, сын древнего морского титана Форкия. Бывало, в
веселое половодье, когда высоко вздымалась река и юный Ладон, выйдя по
колено из вод, садился рядом с Атлантом, прислонясь спиной к склону
Чудо-горы, и обнимал широко распахнутыми руками дубы и буки-великаны,-- как
смеялись тогда оба титана. Атлант и Ладон, под небом Счастливой Аркадии!
Говорил Атлант Ладону:
"Ты многоводен, Форкид, и, как тартар, глубок. Моешь в тартаре ноги".
И отвечал Ладон Атланту:
"Так, Япетид: я, Ладон, глубок, как тартар. Мою в тартаре ноги".
И смеялись оба титана над шуткой. Разве может быть тартар под
Счастливой Аркадией!
А в звездные ночи думал Атлант над черными водами океана о своих
дочерях, о звездных девушках -- веселых Плеядах.
Любовался, бывало, ими Атлант, как они девичьей гурьбой носились по
горным тропам, по краю. ущелий, вперегонки с золоторогой подругой -- ланью
Артемиды, как перескакивали через пропасти, с вершины на вершину, со звонким
призывом: "О-е-го! О-е-го!" Где только не бывали они! В какой дубраве, в
какой чаще... От каких зверей уходили! За какими гонялись!..
Но раз погнался за Плеядами Истребитель зверей -- великан Орион,
прозванный Звездным Охотником, беспощадный красавец. Только звезды ночи
равны красотой Ориону. Ему бы и гоняться за звездами.
Не рука ли Кронида направила его? Побежали Плеяды, все семь. Несутся
что есть силы, все быстрее и быстрее бегут. А Охотник за ними, все ближе и
ближе... Так бегут, что только видно мерцание над землей в летучем воздухе,
а девушек нет. И сверкает вслед за мерцанием беспощадной красотой Орион.
Что за бег по Чудо-горе? Стояла еще тогда Чудо-гора в Аркадии.
Пронеслись Плеяды через каменный кряж, понеслись по волнам моря, по
либийским пескам, все мимо да мимо, все дальше и дальше, и вот уж некуда
дальше -- впереди океан. Добежали Плеяды до края земли, где столпы небесные
в клубах тумана. Задержаться нельзя: позади уже гудит на бегу медной палицей
Орион, кружит ее колесом. Уж хотели сестры-Плеяды кинуться в океан и кануть
навеки. Но вдруг разошлись перед ними, как завесы, вправо и влево, туманы.
Открылась гора впереди, и не просто гора, а Гора-Человек.
Стоит Гора, и смотрят на них с вершины Горы, из-под косматых седых
утесов-бровей, отчим взором глаза. Только одни такие глаза есть на земле --
у Атланта.
Взметнулись сестры-Плеяды, поднял их вздохом к себе отец Атлант.
Ударились они о его каменную грудь, обернулись в голубок и уселись на
сединах груди, по мшистому покрову сердца.
А безумный Охотник уже метит медной палицей в голубок, вертит ее
колесом, и, как звезды, горят глаза безумца.
Тогда глухо заговорил Гора-Человек: "Что преследуешь моих
дочерей-титанид, Истребитель? Стонет Гея -- праматерь Земля от твоих
безумных убийств. Уже камни горят у тебя под ногами. Ненавидит тебя все
живое. Отступи от меня, Орион, или обрушу на тебя небосвод".
Узнал великан Орион древнего титана Небодержателя. Но не умел отступать
Орион, не умел сдержать медной палицы. Вырвалась она с гулом из рук
Звездного Охотника, но не в грудь угодила Атланту, а понеслась к ранней
звезде на небе. В испуге вспорхнули голубки и всей стаей полетели вслед за
палицей красавца Ориона, замерцали над небесной дорогой. А за ними в погоню
-- Орион.
Выполнил Кронид, что замыслил: стали Плеяды, звездные девушки с
Чудо-горы, звездными девушками неба близ жилищ богов.
ЧАСТЬ II. СКАЗАНИЕ О ГЕРАКЛЕ, О ТИТАНЕ ДРАКОНЕ ЛАДОНЕ И О ЗОЛОТЫХ
ЯБЛОКАХ ГЕСПЕРИД
-- Добудь мне три золотых яблока из сада Гесперид,-- приказал царь
Эврисфей.
Ничего не ответил Геракл. Повернулся и вышел молча из Тиринфа на
каменистую дорогу.
Легок Ветер-Зефир и скор. Но тяжким грузом лежала на крыльях Ветра
весть о добровольной смерти кентавра Хирона, подарившего свое бессмертие
Прометею.
Гнулись крылья Ветра под тяжестью вести, и медлен был скорбный путь. От
горы к горе нес седому Океану Ветер горькую весть. И, услыша сквозь каменный
сон ту весть, каждая гора по пути просыпалась вся потрясенная, колеблясь от
подножия к вершине, и долго еще так печально качалась в облаках ее лесистая
макушка. А в глубоких недрах ее каменной души рождались алмазы слез и
золотые и серебряные безмолвные слова о мудром кентавре, застывая золотой и
серебряной думой-рудой на века и тысячелетия.
Стонали, сжимаясь от боли, ущелья, катились камни по руслам усохших от
горя горных рек, пески рассыпались в прах, и в горячих ключах застывали
подземные струи.
До края земли донес Ветер весть о смерти Хирона и опустил ее на сердце
Горы-Человека:
-- Умер Хирон!
Дрогнула сила титана, пригнулись плечи, подогнулись ноги, и пошатнулся
Атлант. И вместе с ним закачалось небо, закачалось впервые за свою небесную
уранову жизнь. И закачались на небе золотые дома богов-победителей,
опрокинулись амфоры и кубки на божественном пировальном столе, и пролился на
землю кипящим огнем напиток бессмертия.
Смутились боги. Привстали в тревоге с золотых сидений: их мир
закачался.
И уже понеслась, втайне ликуя, по радужным мостам вестница богов,
титанида Ирида, на край света, к Атланту. Разостлала перед глазами титана
свои цветные одежды, словно сшитые из всех радостей мира, легла посреди них
и сказала:
-- Титан, не хмурь брови, не гляди так гневно на Ириду. Я -- голос
богов. Но я все та же гелиада Ирида, дитя титанов. Ты колеблешь не небо
богов, а небо мира живого. Оно рухнет, и погибнет земная живая жизнь.
Останется только мертвая -- за океаном. Пожалей, Атлант, все живое!
И в ответ упали два слова:
-- Умер Хирон.
Прикрыла Ирида лицо одеждой. Только краски складок одежды, играя,
переливались у самых глаз титана. Сказал Атлант:
-- Кто виновен в живой смерти бессмертных[6]? Кто виновен в смерти
Хирона? Кто к скале Кавказа приковал Прометея? Не примирится сын Япета с
Зевсом. Но без пищи бессмертия ослабел титан, терзаемый тысячелетия коршуном
тартара, прилетающим теперь с неба богов. Кто вызвал коршуна из преисподней
на небо? Рассказал мне Ветер-Зефир: стрелой Геракла, напоенной лернейским
ядом, ранен в ногу кентавр Хирон. Обрекла рана бессмертное тело на вечную
муку. И подарил Хирон свое бессмертие прикованному Прометею, чтобы умножить
мощь титана, укрепить его силу, ослабевшую от страданий за тысячи лет, чтобы
забилось усталое сердце титана с силой двойною.
Дать бы вкусить Прометею золотое яблоко Геи, яблоко молодости из сада
Гесперид! Возродились бы тогда силы титана. Но не может зашагать Атлант к
сыну Япета из конца в конец Земли с яблоком молодости в руке. Ирида, отнесла
бы ты это яблоко Гесперид Прометею! Дадут его тебе Геспериды, вечерние нимфы
заката. Ни боги, ни люди не в силах вкусить это яблоко. Для них оно --
игрушка из золота. Только вкусят его опаленные молниями или прикованные
титаны. У губ титана нальется оно золотой молодостью и целительной силой
вечной жизни. Отнеси, титанида Ирида, яблоко титану Прометею. Возроди его
силу юностью.
И в ответ прозвучал в воздухе голос, словно заговорил сон лучей:
-- Я сияю ему нежнее, чем богам и смертным, его радуя радугами. Не могу
я принести Прометею яблоко молодости: запрещен мне вход в сад Геспирид. Не
бывает там, за океаном, ни дождей, ни радуг. Нерушимой клятвой Стиксом
связана я пред богами у колыбели малютки Эрота. Не нарушу запрет. Не одна
Афродита -- мать любви. Я ведь тоже мать Эрота, бога-младенца, мотылька,
рожденного от Ветра-Зефира. И любовь-мотылек нужна миру[7]. Велика твоя
мысль вернуть мир живой жизни снова титанам. Велик твой гнев на богов. Но,
прости, не могу я покинуть небо для тартара, не могу оставить землю без
порханья любви, без ее первого вздоха. Покарает Кронид.
И вспомнил Атлант о ярости биченосца Кронида. Гнев, застывший рудой,
расплавился в печени и груди титана. И грозно ответил Атлант Ириде:
-- Что мне небо богов! Умер бессмертный Хирон, тот, кто был
справедливее всякого бога. Что мне мир живой жизни, где нет Хирона! Что мне
твои мотыльки, когда Прометей в оковах!
И неистовый, в слепом гневе от скорби по другу, потряс он плечами край
неба, чтобы мир богов пошатнулся.
Заходило небо ходуном. Покатились по небу сами собой грома -- не грома,
а колеса небесных телег, соскочившие с осей мировых,-- и не просто колеса, а
молоты: что ни спица -- то молот, что ни обод -- то молот, что ни само
колесо -- то молот. Ох, и молоты в небе!
Только над Чудо-горой не гремят эти молоты. Да где ты, Чудо-гора!
Обрушил бы небо богов Небодержатель от горя по утрате друга. Но не мог
Атлант оторвать рук от небосвода. Держит небо его руки,-- словно припаяны к
нему.
Так остался мир богов нерушимым. И живая жизнь не погибла.
Тогда тяжко застонал огромно-могучий титан:
-- Вы, бессильные руки титана! Обманула меня моя мощь.
И повисла в углу его глаза, на реснице, сожженной зноем, слеза.
Покатилась по каменным складкам щеки и упала на землю каплей-морем у ног
Атланта. Уступила слезе почва земли, углубилась гранитной чашей, и стала
слеза Атланта озером.
Пока скорбная весть о смерти Хирона летела через горы и моря к Атланту,
шел от гор Кавказа, от столпа Востока, к пределам Атлантовым, к столпу
Заката, за золотыми яблоками -- Геракл.
Что так низко опустился над либийской пустыней Солнце-Гелий, замедляя
бег-полет солнечных коней, когда Геракл шагал по раскаленным пескам пустыни?
Зачем наклонился, почти выпал из возка-колесницы древний титан-солнцебог?
Изо рта его -- зной. Из ноздрей его коней -- зной. Под копытами конскими --
зной. Выпит воздух полуднем.
Изнемог Геракл. Боль высверливала обожженные стопы. А бог сеет по
пустыне лучи-глаза. В каждой песчинке -- солнечный глаз. Жгуч он!
И вот снял Гелий с головы венец солнца и, опустив руку с венцом к
земле, держит его над самым теменем Геракла. Будто плавится череп, сжигается
мысль... Шары огненные перед глазами...
Не вынес герой. Сорвал с плеча лук, наложил на тетиву стрелу с кипящим
от жара ядом лернейским и прицелился в бога-титана:
-- Отступи от Геракла, Гелий! Поднимись на высоты неба, к своей
проезжей дороге. Не знакома мне помощь богов и не жду награды за труд и
подвиг. Что же ты угнетаешь меня? Отступи от Геракла, Гелий, или спущу я в
тебя с тетивы стрелу!
Изумился Гелий отваге героя. Смертный поднял руку на СолнцеДаже боги не
дерзали на это.
Не хотел титан солнца допустить Геракла к саду Гесперид. Знал: оборвет
Истребитель яблоки Геи, надежду титанов, убьет стража яблони -- дракона
Ладона, повергнет в горе Вечерних нимф-девоптиц.
Изумился Гелий каждым глазом-лучом. Не страшат его стрелы Геракла.
Далеко им до Солнца, станут пеплом в пути. Пострашнее есть стрелы для
глаз-лучей Солнца -- золотые лучи-стрелы юного Аполлона.
Но почтил Гелий по правде титановой мужество героя Геракла. Взвились
крылатые кони. Унеслась ввысь колесница-возок. Дохнул Воздух.
Но лука грозящего не опустил герой-полубог.
-- Стой! -- воскликнул Геракл.-- Не скачи так, сияющий бог! Еще надо
Гераклу переплыть океан. Дай мне твою чашу-челн золотой, на котором ты
плывешь от заката к Красным морям -- на восход. По волнам океана нет пути
челну смертного.
И ответил Гераклу из дали небес в изумлении перед смертным древний
титан:
-- У Тартессы, в Гиперборее.
У Тартессы, в граде, где спят Чудеса всего мира, пока им не придет срок
родиться и выйти к смертным на землю,-- там, в дальней Гиперборее, у берега
океана ждала Геракла чаша-челн золотой. И выплыл Геракл в океан к пределам
Атлантовым, к саду Гесперид.
Встревожили сестры-океаниды отца Океана:
-- К саду Гесперид Геракл плывет. Взял у Солнца челн золотой. К Атланту
держит он путь. Испытай его думы и силу, отец. Не расхитит ли титановы
яблоки?
Пошли волны по реке-океану,
Закружили, закачали золотую чашу,
Перебрасывают ее, словно чурку, с бока на бок,
Наклоняют, чтобы вверх дном поставить.
А под каждой волной -- океанида.
А под самым дном чаши -- сам отец Океан.
Не показываются Гераклу:
Под водами подняли бурю.
Налегает герой на золотое весло:
Кружится на месте чаша,
Будто кто ее на пальце вертит.
Глубока челн-чаша золотая,
А воды в ней все больше и больше.
Не придет на выручку Гераклу
Ни бог, ни титан, ни смертный.
Кружит чашу сам отец Океан
Меж пределами живой жизни и мертвой.
Вдруг презлая поднялась волна:
Как тряхнуло золотую чашу,
Поставило ее на ребро боком,
Покатило колесом по воде
Обратно к чудо-городу Тартессе!
Тут дубинка и лук Геракла
Упали на дно океана.
Полна воды чаша золотая,
Сидит по шею в воде герой.
Ухватился за борт рукою,
Ногою в другой борт уперся,
Подвел золотое весло под борт чаши,
Хочет опрокинуть чашу на днище.
И видит, держит ее под водой на ладони
Сам отец океанид -- Океан.
Тут неистовый герой в гневе
Поднял весло на титана:
-- Опусти ладонь, титан Океан,
Или отобью ее от чаши золотым веслом!
Не препятствуй пути Геракла,--
Еще никто на земле -- ни бог, ни титан --
Не поднимал руку на праотца Океана,
Не было на свете такого:
Он вне битв и борьбы.
Изумился древний седой Океан,
Изумился еще сильнее, чем Гелий,
И, как Гелий, по закону титановой правды,
Почтил отвагу героя.
Ушли волны в глубь Мировой реки.
Словно выгладило реку небом.
И вынесли океаниды
Дубинку и лук героя,
Упавшие на дно океана.
И ступил на берег Геракл.
Снова шел он пустыней в зной, по раскаленным пескам, упорно ступая
обожженными пятами, и дошел до Горы-Человека.
Здесь пределы Атлантовы.
Перед Атлантом стоял Геракл. Ничего не сказали друг другу титан и
герой. Еще никогда не встречал взор Атланта пред собою героя. Видел он
титанов, богов, великанов, но героя видел впервые. И не знал Атлант, кто
пришелец. А Геракл встречал и титанов, и богов, и великанов во всех обличиях
жизни. И боролся Геракл со всеми, и всех поборол: великанов, богов и
титанов. Труден был путь к саду Гесперид.
Посмотрел себе на ноги Геракл: обожженные, в язвах, с запекшейся
кровью. И увидел у ног своих озеро -- голубое, чистое, как слеза. Сбросил
наземь с плеча герой львиную шкуру, дубинку и лук, присел к озеру, погрузил
в его соленую воду ноги и омыл их в слезах Атланта.
А титан Атлант смотрел.
Легче стало герою от чудесной воды.
-- Прими гостя, титан,-- сказал пришелец.-- Я -- к тебе.
И услышал Геракл голос Горы-Человека:
-- Я не знаю тебя. Не видал тебя в мире титанов. Не встречал в мире
богов. Кто ты, гость?
-- Геракл.
И, как раненый лев, разорвавший себе грудь когтями, у которого вдруг
открылось огромное человеческое сердце, застонал Атлант:
-- Ты! Убийца Хирона? О праматерь Гея-Земля, отпусти на мгновение ноги
Атланта! Не просил я у тебя никогда ничего. О Уран, праотец, оторви на
мгновение мои руки от свода! Предо мною убийца Хирона.
И напряг Атлант всю свою титанову силу, чтобы оторвать от неба ладони.
Но не сдвинулись окаменевшие до локтя руки. Хотел вырвать ноги из земли. Но
не сдвинулись окаменевшие ступни.
Видел Геракл муку титана и сказал ему с суровой грустью:
-- Ты страдаешь, Прикованный. Но и раскованный ты был бы не страшен
Гераклу. Я сражал и богов[8]. Посейдон уступил моей силе у Пилоса, Аполлон
-- у Дельф, отступил предо мной и подземный Аид. Усмири свою ярость, Атлант.
Невиновен я в смерти Хирона. Чтил его, как и ты. Наступил Хирон ногой на
стрелу с лернейским ядом. Так боги хотели. Ты у них спроси. Не стерпел Хирон
нескончаемых мук на земле.
Но угрюмо ответил Атлант:
-- Я слыхал о тебе. Истребитель титанов, сын Зевса. Как и я, был Хирон
титаном.
-- Ты не прав, Гора-Человек.-- И уже гнев закипал в груди сына Зевса,
пришельца.-- Я не знаю старинных титанов и в тартаре не был. Не спускался
ниже аида. Да, ты прав: я -- истребитель, но только чудовищ. Кто их предок?
кем они были? какой образ скрыт под их кожей? -- я не спрашиваю. Я
истребляю. Мы, полубоги-герои, очищаем мир и дороги на почве земли, чтобы
стала вся земля для смертных открытой. Если б были чудовища на небе, я б и
небо очистил. Нет чудовищам места в мире жизни живой -- пусть живут в мире
мертвых. Здесь, в пределах Атлантовых, где-то сад Гесперид. Дракон охраняет
тот сад. Его имя -- Ладон. Он -- чудовище.
-- О, Ладон! -- Горесть и радость переполнили голос Атланта, и излился
его голос, как водопад. Но Геракл не шелохнулся:
-- Ты знаешь дорогу в сад Гесперид. Я иду к тебе от горы Кавказа. Укажи
мне дорогу к Саду.
Ему хмуро ответил титан, и голос титана прерывался:
-- Я не знаю дороги в сад Гесперид. Так впервые за всю свою титанову
бессмертную жизнь солгал правдолюбивый Атлант.
-- Я пришел к тебе от Прометея. Я убил птицу-дракона, коршуна тартара,
пожиравшего печень титана. Прометей свободен от мук. Вот стрела, пронзившая
коршуна-змея. Вот перо из горла его. Укажи мне дорогу к Саду.
-- Я не знаю дороги к Саду.
Так вторично солгал Гераклу правдолюбивый Атлант.
-- Мне нужны три золотых яблока из сада Гесперид. Их сторожит
стоголовое чудовище. Оно -- зло земли. Кто бы там ни таился под кожей
дракона: титан или гигант, или неведомо кто,-- для меня он дракон. Не титана
-- я Змея убью и добуду яблоки Геи. Укажи мне дорогу к саду Гесперид.
-- Я не знаю дороги к Саду.
Так в третий раз солгал Гераклу правдолюбивый Атлант.
Умолкли бессмертный титан и смертный Геракл. Стояли друг против друга,
словно позабыв друг о друге.
Склонив голову, опершись рукой о дубинку, о чем-то думал Геракл, сын
Зевса. Будто спрашивал свое сердце героя. Долго, долго он думал. Наконец
сказал:
-- Прощай. Сам найду я дорогу к Саду. Я нашел и в аид дорогу и обратный
путь из аида, не спросясь у владык преисподней. Не почтил ты гостя, титан.
Не почтил труд Геракла, освободителя Прометея от мук. Я не враг тебе,
древний Небодержатель,. Я сменил на земле Прометея. Я -- преемник дела его.
Труден мой путь по земле. Он не легче, чем тебе держать небо. Я иду. Атлант.
Как печаль горных лугов в предзимнюю пору, обогретых поздним осенним
лучом, прозвучало с вершины Горы:
-- Не уходи. Я не слышал еще Прометеево слово. Что сказал тебе брат?
Перескажи мне его слово, Геракл. Не один Кронид читает мысли других. И
Прометей их читает.
Снова стояли смертный герой и бессмертный титан друг против друга.
Снова задумался Геракл, склонив голову. И на этот раз думал еще дольше. И
вот, не таясь, сказал:
-- Не крив путь Геракла, Атлант. Дал совет Прометей, чтобы ты мне
принес три золотых яблока из сада Гесперид, чтобы я в Сад не вступал.
Принеси. Подожду тебя здесь.
Вот когда изумился Атлант. Слышит правду титанову в слове Геракла. Но
понять самой правды не может. Не постигнет слов Прометея. Загадал ему
титан-промыслитель загадку.
Сказал:
-- Как пойду я и брошу небо? Я -- Небодержатель. Сам ты видишь: мои
руки прикованы к небосводу. Мои ноги в землю вросли. Их не сдвинуть. Как
шагну? Кто же будет держать это небо?
И ответил Геракл:
-- Я.
-- Ты? Ты?.. Смертный?..
Еще сильнее изумился Гора-Человек, изумился сильнее, чем седой Океан,
отваге героя. Разве шутят с Горой-Человеком?
-- Ты? Небо удержишь? Не бог? Не титан? Только смертный? Разве смертный
удержит небо? И дохнул Атлант на Геракла. Но герой даже не шелохнулся.
Только строго сказал:
-- Я умел побеждать и Смерть. Титан, что ты дышишь так слабо?
Смолкли оба, титан и герой, и молчали немало. Только сдвинулись
брови-утесы Атланта, и тяжелая мысль легла складками между бровей. Сказал:
-- Неотвратимые Силы приковали меня к небосводу и здесь держат. Не
хозяин я моих рук и ног. Лишь для мысли воля свободна. Где есть сила сильнее
этих Сил?
-- Я -- та сила.-- И Геракл поднял руку.-- Принеси мне три золотых
яблока из сада Гесперид и отдай мне свою ношу. Я сегодня подержу небо и его
удержу. Освобожу твои руки и ноги. Ты шагнешь, Атлант, по земле. Принеси мне
три золотых яблока из Сада.
И прочь отбросил герой далеко от себя дубину и лук.
Была воля Геракла могуча, как сама жизнь земли. Словно тысячи жизней
влились в нее со всеми лучами мира, сжались в ней, сплавились, чтобы могла
эта воля бесконечно себя излучать, чтобы могла она выполнять и невыполнимое,
осиливать и непосильное -- даже небо поднять.
Еще не встречал смертный Геракл соперника, равного себе по силе. И,
увидев Небодержателя, захотел испытать себя. Осилить то, что осилил Атлант:
поднять небо.
Взял Геракл в обе руки руку Атланта -- оторвал ладонь титана от края
неба, оторвал другую ладонь и подставил свое плечо под небесный свод.
Налег телом Геракл на Атланта. Сдвинул титана с места и сказал:
-- Иди!
Медленно вытащил Атлант подошву ноги из почвы земли. Медленно вытянул
другую ногу -- и шагнул. Тысячелетия не шагал Атлант по земле. Обернулся
титан к герою, сказал:
-- Ты -- Сила, Геракл.
И посмотрел, как тот держит небо: на одном плече держит.
Такой силы Атлант не встречал. Без молний, без грома, один? И ведь он
-- не Гора-Человек. Как ему, титану Атланту, высказать то, что смущало и
томило его титанову душу?
-- Смертен ты, но сильнее Ананки-Неотвратимости. Смертей ты -- но
сильнее бессмертного. И все же ты, Сила, умрешь. Не постигну я этой правды
иной -- не земной, не небесной. Почему же ты не бессмертен?
-- Да, я -- Сила,-- ответил Геракл.-- И служу моей силе. Она говорит
мне: "Ты должен" -- и Геракл поднимает небо. Разве ты, титан, не такой же?
Укажи мне, где живет
Бессмертие, и Геракл дойдет до Бессмертия, и оно уступит Гераклу.
Принеси мне три золотых яблока из сада Гесперид. Сегодня Небодержатель --
Геракл: не ты.
И Геракл крепче уперся ногами в вал меж глубоких впадин, выдавленных
стопами Горы-Человека. Тяжко было небо с богами для плеча полубога-героя, но
Геракл держал небо.
Вздохнул Гора-Человек:
-- Я играл моей силой, как вольный титан. Ты -- слуга своей силы и
вожатый. Я -- игра. Ты -- подвиг и труд[9]. Здесь, у предела жизни новой,
прикованный к небу, я познал то, чего не знают на Чудо-горе -- страшно
впасть в руки своей мощи. Я иду!
Протянув вперед согнутые, окаменевшие до локтей руки каменными ладонями
кверху. Атлант шагал. И почва земли выгибалась под тяжко-огромной стопой
Горы-Человека.
Пробежали, как дети, века-бегуны. Никто не считал их. Никто не мерил их
бег. Пели музы Олимпа:
-- В день священного брака Зевса и Геры мать-Земля Гея подарила Гере
чудесное дерево с золотыми яблоками. Оно выросло вдруг из глубин земли в
дальней Гиперборее, в пределах Небодержателя -- опального титана Атланта.
Там, близ океана, бог солнца Гелий, сойдя с золотой колесницы, распрягает
солнечных коней и на золотой чаше-челне плывет вместе с ними по Мировой
реке-океану, на восток, к блаженной Эфиопии, и к граду Аэйя, где стоит
золотой чертог солнца.
До заката сторожил чудесное дерево бессмертный стоголовый дракон,
глубоко, до самой преисподней, погруженный в землю кольцами змеиного тела. А
в пору вечерней звезды золотые плоды чудесного дерева охраняли Геспериды --
вечерние нимфы, певчие стражи Заката. И тут же, у подножия дерева, питая его
корни, бил из недр земли амброзийный ключ -- ключ живой воды, воды
бессмертия...
Щебетали птицы, звенели листвою дриады, говорили в горах пастухи, будто
здесь, в тайном убежище, укрывались Зевс и Гера, празднуя день священного
брака. И ни боги, ни смертные не имели доступа к чудесному саду.
Так пели музы Олимпа.
Но при Атланте Сирены, опальные музы титанов, пели за океаном иное. И
иное пели Геспериды в волшебном саду.
Они пели:
-- Не сходят небожители в пределах Атлантовых на почву земли. Не
встречали олимпийцев Геспериды в этом саду. Не будет дракон Ладон сторожить
девоптиц, лелея их сладкий покой. Не будут девоптицы с вечера до восхода
денницы охранять плоды чудесного дерева для забавы владыки Олимпа. И
Аглая-Сияющая не усядется, вся в сверкающих перьях, на ветвях чудотворной
яблони. И Эрифия не раскроет багряных крыльев, чтобы перелетать с ветки на
ветку. И Гесперия, мерцающая, как звездный юноша Геспер, не взлетит на
макушку чудо-дерева, чтобы оттуда озирать тихий сад. И нимфа ключа, Аретуза,
не омочит в струе своих губ, не разбрызгает благоухание амброзийных капель
по цветам, листьям и травам сада невиданной красоты...
Так пели вечерние нимфы.
Кто же вы, девоптицы?
Говорили цветы, просыпающиеся только к вечеру, что Геспериды -- дочери
Вечерней Звезды. А цветы, которые изливали свой аромат ночью, шептали друг
другу, что Геспериды -- дочери Ночи. А те, которые протирали глаза росой
поутру, говорили, что Геспериды -- сестры Сирен, что и они -- музы древних
опальных титанов, воспевавшие некогда Крона и Рею в золотой век.
Только нимфа Гесперия, в гроте близ сада, молчала, вышивая по ткани
лугов образ Атланта, державшего небо, и у ног его -- озеро слез, и четырех
Гесперид в колыбели.
Днем Геспериды дремали, укрывшись в гуще листвы. Тогда неусыпно бродили
по саду слух и глаза дракона Ладона, стража сада, и сверкали у яблони Геи
красота его чешуи и опасные чары змеиных глаз.
Жестока и скользка змеиная красота. Зачарует взор, а сердце оледенит.
Породит мечту и сама же убьет мечту. Подумаешь: вот оно, чудо-создание! А
пред тобой чудовище-гад. Станешь искать в ее красоте живую воду, а найдешь
только мертвую воду. И в самой близи та красота далека. И чем ближе она, тем
дальше: будто в ней все не свое, а чужое -- только кожа надетая. Но такие на
той коже краски, какие только море выдумает и спрячет для нереид в рыбьем
царстве, у себя на дне, как диво морское. А попробуй вытянуть это диво
морское на берег: что за гадкий червь земляной!
Но иным был Ладон.
Вместе с Атлантом устремился Ладон на Олимп, чтобы сорвать с неба
звезды. Но, низверженный с Олимпа, упал похититель звезд в воды Сперхея.
Принял тело титана Сперхей, унес на дно. Оплел его водорослями, завалил
камнями. Утаил от глаз богов. Долго лежал Ладон на дне реки, под корой
ледяной Сперхея, пока Солнце-Гелий не посеял на льду лучи-глаза и не
вырвались воды в буйном росте наружу.
Тогда вышел титан из вод на землю. Уже кожа его покрылась вся чешуей
под камнями и травами, и был он видом дивен и страшен.
Так обрел низверженный титан Счастливой Аркадии образ дракона. Прикрыл
страшным обличием свою титанову правду. Не нашел он Чудо-горы в некогда
Счастливой Аркадии. Не нашел ни Атланта, ни веселых Плеяд. А увидел их на
небе. Увидел -- и расправил Ладон крылья дракона, полетел на закат, туда,
где сверкали сестры Плеяды. Ночь летел. Ночью не бродят боги Олимпа по миру.
Опустился в саду Гесперид. И сделала его Гера, по желанию матери Геи,
Стражем золотых яблок. Приняла в свои недра Земля кольца тела Змея-великана.
И от Геи-Земли вошла в титана Ладона змеиная мудрость.
Но крылья отпали.
Многими голосами говорил Ладон с миром -- звериными и птичьими. И было
у него сто голов: так многоголов был дракон. Одна голова -- большая, змеиная
-- поднималась от змеиного тела, как пестик цветка-исполина, а другие,
малые, качались, как тычинки, хороводами вокруг нее, и каждая пела и
говорила по-своему, как птицы в роще.
Поэтому днем тысячи голосов звучали в волшебном саду. Но к вечеру
голоса умолкали, и разносилось по саду только пение Гесперид-девоптиц. На
закате вечером Геспериды усыпляли дракона.
Они пели и спрашивали:
-- Ты спишь, Ладон? -- И Змей сквозь дрему отвечал:
-- Сплю.-- Они снова пели и спрашивали:
-- Ты спишь, Ладон? -- И Змей сквозь дрему снова отвечал:
-- Сплю.
Завесой сна окружало пение сад Гесперид. Засыпал дракон, но тот, кто
дерзнул бы подойти к волшебному саду, уснул бы у подступов к нему,
зачарованный пением Вечерних нимф, стражей сада.
Только перед Атлантом бессильны чары сна. В пределах Атлантовых был
Атлант, титан с Чудо-горы, хозяин.
Светел день в Гиперборее.
Дремала тучка на каменных валунах седых волос Горы-Человека, века назад
еще таких золотых. И не пробудилась тучка, когда Атлант вступил в сад
Гесперид и услышал, как неведомые птицы поют забытые песни титанов. Не знал
Атлант, что те песни поет разом на сто голосов Ладон. Далеко позади
Горы-Человека, за садом, зияли на каменном грунте шаг за шагом следы его
ног. Но здесь, в саду, не вдавливалась земля, и цветы и травы, пригнувшиеся
под пятой титана, выпрямлялись, как будто не Гора, а воздушной поступью
прошел по ним Ветерок.
Не пошевельнулся дракон. Не прикрыл ключа Бессмертия броней своей шеи.
Только пурпур колец его чешуи, обвивавших ствол яблони, заиграл живее, то
вспыхивая багряно, то багрово темнея, и поднялись полуопущенные веки, чтобы
заглянуть змеиным глазом под утесы бровей Горы-Человека.
-- Это ты, Форкид? -- спросила Гора.
-- Это я, Атлант,-- ответил Змей. И титан смотрел на титана. Они оба из
Счастливой Аркадии.
-- Теперь ты червь,-- сказал Атлант. .-- Теперь... я червь,-- сказал
Ладон. И титан смотрел на титана.
-- Как будто снег на твоих волосах. Атлант. И темная тучка спит на
снегу.
-- Пусть спит моя дочь. У Атланта нет других дочерей. Плеяды у богов,
на небе. И титан смотрел на титана.
-- Сторожишь, Ладон?
-- Сторожу.
Небо было лазурно и трава изумрудна, как всегда.
-- Дай мне три золотых яблока,-- сказал Атлант. И его каменные,
сложенные ребром друг к другу ладони протянулись ближе к стволу.
Заиграло все тело дракона мириадами красок, словно дождь радости
брызнул рубинами по всей чешуе; и глаза, как два горна,-- огнем.
-- О Атлант, почему же ты молчал! Тартар поднялся? Вернулись титаны?
Ураниды жаждут яблок Геи? Я сберег их, титан. Пришел час?
Но Гора-Человек покачал печально головой:
-- Пришел ли час? Не знаю. Геракл пришел. Дай мне три золотых яблока. Я
за ними к тебе.
Оторвалась от дерева шея великана Змея, разом грозно взвилась, раздулся
гребень надо лбом, и валами пошли, вздымаясь, разворачиваясь из глуби земли,
громады-кольца змеиного тела.
-- Атлант, Атлант, Атлант! -- трижды прохрипел угрожающе Змей.-- Кто
послал тебя в сад Гесперид? От богов ты, Небодержатель? Ты с Кронидами? С
ними? Отойди от дерева, Гора.
Но Гора-Человек остался стоять. Лишь сказал:
-- Не буди мою тучку. Не с богами Атлант. Я -- титан. Усмирись и смири
свои кольца. Хочешь ты уберечь этот сад? Что ж, будь Стражем! Только дай мне
три золотых яблока с дерева.
Потускнели рубины на сверкающем теле Стража яблони. Посерел он весь --
и осел.
Была у яблони ветвь, и не ветвь, а дарящая рука, серебром протянутая
далеко от ствола. И висело на ее самом маленьком пальце три яблока на одной
ножке.
На эту ветвь положил опущенную голову Змей.
-- Почему же не рухнуло небо, Атлант? -- спросил титана печально
Ладон.-- Ведь ты здесь? Кто же держит небо?
-- Геракл держит небо.
Все умолкло в саду Гесперид. Будто листья, цветы, и травы, и пески --
все живое потеряло свой голос. И, как вздох из подземного мира, прозвучал
шепот Ладона:
-- Это ты сказал о Геракле, Атлант?
-- Я.
-- Кто же он? От кого? Он от Зевса? Новый бог? Или больше чем бог?
-- Он? Он сам от себя, как ты, как я.-- И титан посмотрел на титана.--
Он -- сын Зевса. Но нет от богов ему помощи. Я пришел, чтобы он не пришел.
Так хотел Прометей. Он не знает пути к Саду, но он найдет. Ладон, перед ним
отступают и боги. Сам Аид отступил.
-- Он бессмертен?
-- Он смертен.
И тогда показалось Ладону, будто стал Атлант ниже ростом, будто сутулее
стали его плечи, и глубже морщины, и круче склонилась голова, и будто в
мудрых глазах титана не могла чего-то понять его большая мудрость.
И тогда показалось Атланту, будто меньше стал Змей-великан, и уже и
мельче стали извивы колец его тела, и слабее обхват их, и будто багрец и
пурпур, пролитые на Змея Зарей и Закатом, стали странно землисты, словно
червь пожирал в нем титана. И еще показалось Атланту, будто он читает в
мудрых глазах Змея, что не может чего-то разрешить и его змеиная мудрость.
И вот прозвучал голос Змея:
-- Смертный держит небо с богами. Что же тогда титаны?
И услышал:
-- Мы не нужны. Не восстанут больше титаны никогда. Мир их кончен. На
одном плече держит он небо.
-- Только боги нужны? Крониды?
-- Не нужны и боги. Он и богов побеждает. Неприкованный держит он небо,
потому что он -- Сила. И угрюмо прохрипел Змей:
-- Да, теперь я знаю Геракла,-- и снизу посмотрел на Гору-Человека.
Посмотрел Змей и подумал: "Не нужна ты миру, Гора".
И то же подумал о титане-драконе Атлант, кинув взгляд на него сверху:
"Не нужен ты Саду, Страж яблок. И яблоки -- только золотые игрушки богов. Не
живой, а мертвой водой поит яблоню ключ преисподней".
Умолкли титаны. Так глубоко молчали, будто их голос утонул в океане.
-- Ты стар, Атлант,-- сказал Ладон.
-- Теперь время оседает на мне. Не скользит, как бывало, мимо... Тебе
снится Аркадия, Ладон?
-- Снится.
-- Она -- сновидение. Разве прежде слетали к титанам сновидения из
Ночи? И ответил Ладон:
-- Не слетали. Только нимфы речные... А теперь и мне снятся Обманы,
вылетающие из преисподней. Помню, когда-то прилетали ко мне, как лебеди,
Бури. Да, теперь я знаю Геракла. Он -- Неотступный... Помнишь, Атлант, ту
златорогую лань Артемиды, подругу Плеяд? Рядом с ней задыхался Ветер от бега
и держался, ухватившись за ее рога золотые, чтобы укрыть свой позор. Ни
стрела, ни копье не могли догнать эту лань. И была она сильнее Немейского
льва. Но за нею погнался Геракл, из Аркадии выгнал. День за днем, за неделей
неделю, за месяцем месяц гнал ее неустанно: от реки к реке, от горы к горе,
от ущелья в ущелье, от бора в бор. Не давал ей нагнуться к траве, на бегу
срезать зубом лист над тропинкой. Только воду не смог он отнять! Плыла и
пила. Он -- за нею. Так он гнал золоторогую лань, Неотступный, без помощи
бога. Обогнули они вдвоем всю землю и вернулись к Аркадии. Уже не было у
лани сил -- только кости бежали и тень. И подумала лань: "Есть спасенье на
Чудо-горе. Там поток, там Ладон". И к Ладону направила лань свои слабые
ноги. Только где же Чудо-гора? Где поток? Один берег нашла в котловине.
Кругом воды чужие в котле туманов. А другого берега не было: лишь стена
вдали перед нею. Тогда воззвала ко мне гонимая лань: "Дай спасенье, Ладон!"
Но ответом ей было безмолвие. Здесь настиг лань Геракл. Поплыла она,
закружилась в чужих водах. А Геракл встал на берегу. Лук в руке. Ждет и
смотрит. Берег только один. И ей некуда... Не спеша пронзила стрела...
Рассказал мне об этом Тайгет после битвы Атланта с Кронидом. Снова умолкли
титаны: Гора-Человек и Змей-исполин.
Тих был голос Атланта:
-- Скоро выпорхнут на небесную дорогу Плеяды. Я люблю их гурьбу и
алмазное веселье.
И хотел Атлант, как бывало в Аркадии, запрокинуть назад голову и
вглядеться в небо. Но не откинулась назад поникшая под тяжестью небосвода
голова. Не разогнулась шея, окаменевшая над горбами плеч.
-- Что ты ищешь, Атлант, звездных девушек на небе?-- спросил Змей,
опуская веки.-- Еще не выбежали Плеяды. К их восходу поют Геспериды и
навевают мне сон.
-- Где теперь вечерние девопт