ение урана. Наука анализировала радий, разложила его излучение на три вида, установила, что эти лучи способны проходить, правда видоизменяясь, сквозь самые светонепроницаемые материалы. Лишь толстый свинцовый экран может остановить поток этих невидимых лучей. У радия есть своя тень, свой фантом: он самопроизвольно вырабатывает особое газообразное вещество - эманацию радия, тоже активное; и если даже заключить его в стеклянную трубку, то оно непрестанно разлагается со строгой закономерностью. Его присутствие обнаруживается в многочисленных источниках минеральных вод. Другой вызов радия теориям, как будто составляющим незыблемую основу физики: он самопроизвольно выделяет тепло. Количество тепла, выделяемого частицей радия в час, способно растопить равный по весу кусочек льда. Если вы изолируете радий от охлаждения извне, он нагревается и его температура может подняться до десяти и больше градусов выше температуры окружающей среды. Да и на что он только не способен? Он действует на фотографическую пластинку сквозь черную бумагу; он превращает воздух в проводник электричества и таким образом разряжает на расстоянии электроскоп; стеклянную посуду, имеющую честь содержать его, он окрашивает в розовато-сиреневый и лиловый цвета; если его обернуть бумагой или ватой, он разрушает их и мало-помалу превращает в прах. Что радий светоносен, мы уже знаем. Эту люминесценцию нельзя видеть при дневном свете, - запишет Мари, - но легко наблюдать в полумраке. Излучаемый небольшим количеством радия свет может иметь силу, достаточную, чтобы читать в темноте. Радий пользуется своим чудесным свойством не только эгоистически, для самого себя. Он заставляет фосфоресцировать многие тела, которые сами по себе не способны излучать свет. Так, например, обстоит дело с алмазами. Если алмазу, путем воздействия на него радием, придать фосфоресцирующее свойство, то этим можно отличить алмаз от его подделки - страза, который будет светиться очень слабо. Наконец, излучение радия - "прилипчиво". Прилипчиво, как стойкий запах, как болезнь. Нельзя оставить какой-нибудь предмет, растение, животное или человека рядом с пробиркой, заключающей радий, чтобы на них тотчас же и заметно не повлияла его активность. Эта "прилипчивость", вносящая погрешности в результаты опытов большой точности, являлась повседневным врагом Пьера и Мари Кюри. При исследовании сильно радиоактивных веществ, - пишет Мари, - надо принимать тщательные предосторожности, если хочешь ставить продолжительные тонкие опыты. Различные предметы, употребляемые в химической лаборатории, и те, которые необходимы для физических экспериментов, незамедлительно становятся радиоактивными и начинают действовать на фотографические пластинки сквозь черную бумагу. Пыль, воздух в комнате, сама одежда делаются радиоактивными. Воздух превращается в проводник электричества. В той лаборатории, где мы работаем, эта напасть приобрела такую остроту, что мы уже не в состоянии иметь ни одного вполне изолированного аппарата. Спустя тридцать - сорок лет после смерти обоих Кюри их рабочие записные книжки еще проявят живую, таинственную активность и будут действовать на измерительные приборы! Радиоактивность, выделение теплоты, образование гелия и эманации, спонтанный распад... Как далеко мы ушли от теорий инертной материи, неизменного атома! Каких-нибудь пять лет тому назад ученые еще верили, что Вселенная состоит из вполне определенных тел, из неизменных элементов. А теперь оказывается, что частицы радия каждую секунду выталкивают из самих себя атомы гелия и выбрасывают их в пространство с огромной силой. Этот микроскопический и страшный взрыв Мари назовет "катаклизмом ядерного превращения"; остаток же его представляет собой атом эманации радия, который превратится в другое радиоактивное вещество, а оно, в свою очередь, претерпит распад. Сейчас мы знаем, что радиоактивные элементы образуют своеобразные семейства, где каждый из его членов выделяется в результате самопроизвольного превращения материнского вещества: радий - потомок урана, полоний - потомок радия. Эти тела ежемгновенно создаются и саморазрушаются по вечным законам: каждый радиоактивный элемент теряет половину своей массы в точно определенное, одно и то же время, которое назвали периодом полураспада. Чтобы уменьшиться наполовину, урану нужно несколько миллиардов лет, радию - тысяча шестьсот, эманации радия - четыре дня, а "потомкам" эманации - лишь несколько секунд. В неподвижной внешне материи происходят рождения, столкновения, убийства и самоубийства. В ней заключены драмы, вызываемые беспощадным предопределением. В ней жизнь и смерть. Таковы факты, открытые нам радием. Философам не остается ничего, как заново изучать философию, а физикам - физику. * * * Последнее волнующее чудо: радий будет кое-что значить и для здоровья человека. От станет его союзником в борьбе с жестокой болезнью - раком. Немецкие ученые Вальхов и Гизель заявили в 1900 году, что новое вещество действует физиологически, и Пьер, пренебрегая опасностью, тотчас подверг свое предплечье действию радия. К его радости, участок кожи оказался поврежденным! В заметке для Академии наук он спокойно описывает наблюдаемые симптомы: Кожа покраснела на поверхности в шесть квадратных сантиметров; имеет вид ожога, но не болит или болезненна чуть-чуть. Через некоторое время краснота, не распространяясь, начинает становиться интенсивнее; на двадцатый день образовались струпья, затем рана, которую лечили перевязками; на сорок второй день стала перестраиваться эпидерма от краев к центру, а на пятьдесят второй день остается еще ранка в квадратный сантиметр, имеющая сероватый цвет, что указывает на более глубокое омертвение тканей. Добавим, что мадам Кюри, перенося в запаянной стеклянной трубочке несколько сантиграммов очень активного вещества, получила ожоги такого же характера, хотя маленькая пробирка находилась в тонком металлическом футляре. Кроме таких резких проявлений мы за время наших работ с очень активными веществами испытали на себе различные виды их воздействия. Руки вообще имеют склонность к шелушению; концы пальцев, державших пробирки или капсулы с сильно радиоактивными веществами, становятся затверделыми, а иногда очень болезненными; у одного из нас воспаление оконечностей пальцев длилось две недели и кончилось тем, что сошла кожа, но болезненная чувствительность исчезла только через два месяца. Анри Беккерель нес в жилетном кармане пробирку с радием и тоже обжегся, но не по своей охоте. Он приходит в восторг и ярость, бежит к Кюри жаловаться на проделки их страшного детища. В виде заключения он говорит: - Радий я люблю, но сердит на него! ...А затем спешно записывает результаты своего невольного эксперимента, которые появятся 3 июня 1901 года в "Докладах Академии наук" рядом с наблюдениями Пьера Кюри. Заинтересованный этой поразительной способностью, Пьер изучает действие радия на животных. Он работает вместе с известными учеными-медиками Бушаром и Бальтазаром. Вскоре они пришли к такому заключению: радий, разрушая больные клетки, излечивает волчанку, злокачественные опухоли и некоторые формы рака. Этот вид терапии будет называться "кюритерапией". Французские врачи-практики (Доло, Викам, Доминичи, Дегре и др.) с успехом применяют первые опыты этого лечения на своих больных. Они употребляют пробирки с эманацией радия, полученные от Пьера и Мари Кюри. Действие радия на кожу изучено доктором Доло в больнице Сен-Луи, - запишет Мари. - С этой точки зрения радий дает ободряющие результаты: эпидерма, частично разрушенная действием радия, преобразуется в здоровую. Радий полезен, изумительно полезен! Нетрудно догадаться о прямых следствиях такого убеждения. Выделение нового элемента представляет интерес не только теоретический. Оно является необходимым, благодетельным. Должно начаться промышленное производство радия. Пьер и Мари кладут начало такому производству. Собственными руками, больше всего руками Мари, они добывают первый на свете грамм радия из восьми тонн уранинита разработанным ими способом. Мало-помалу свойства радия все больше возбуждают умы, и супруги Кюри находят действенную помощь для организации производства радия на широкой основе. Массовая переработка минерального сырья под руководством Андре Дебьерна была начата Центральным обществом химических продуктов, согласившимся производить всю переработку по себестоимости, без прибыли. В 1902 году Академия наук отпускает супругам Кюри кредит в двадцать тысяч франков "на выделение радиоактивных веществ". Сразу же была начата переработка пяти тонн минерала. В 1904 году решительный и образованный Арме де Лиль надумал построить завод по производству радия для врачей, занимающихся лечением злокачественных опухолей. Он предлагает Пьеру и Мари помещение при заводе, где они могут с удобствами вести свои работы, которые из-за тесноты сарая были до сих пор невыполнимы. Супруги подбирают себе таких сотрудников, как Ф. Одепин и Жак Дани, которым Арме де Лиль поручает извлечение драгоценного вещества. Мари так и не расстанется с полученным ею первым граммом радия. Позже она завещает его своей лаборатории. Он не имел и никогда не будет иметь другой ценности, кроме как воплощения ее бескорыстного труда. Когда сарай рухнет под ломами рабочих, а мадам Кюри уже не будет на свете, этот грамм останется излучающим свет символом подвига и героической поры двух человеческих жизней. Другие граммы будут цениться по-иному - на вес золота. Радий, регулярно поступающий на рынок, становится самым дорогим веществом на свете. Один грамм радия стоит семьсот пятьдесят тысяч франков золотом. Такое аристократическое вещество заслуживает того, чтобы о нем знали. В январе 1904 года выходит первый номер обозрения "Радий", посвященный только радиоактивным продуктам. В торговле радий выступает как нечто самостоятельное. У него своя котировка и своя пресса. На бланке с заголовком завода Арме де Лиля вскоре будет печататься большими буквами: СОЛИ РАДИЯ - РАДИОАКТИВНЫЕ ВЕЩЕСТВА Адрес для телеграмм: Радий - Ножан-сюр-Марн. * * * Все эти плодотворные работы ученых в разных странах, организация производства радия и первые врачебные опыты осуществились в конце концов благодаря тому, что молодая блондинка, движимая горячей любознательностью, в 1897 году выбрала темой своей диссертации изучение лучей Беккереля. Благодаря тому, что она угадала в уранините присутствие нового химического элемента и, присоединив к своим силам силы своего мужа, доказала существование этого элемента, выделив чистый радий. И вот 25 июля 1903 года эта женщина стоит у черной доски в небольшой аудитории Сорбонны, в "студенческой аудитории", куда проникаешь по скрытой винтовой лестнице. Прошло больше пяти лет с тех пор, как Мари приступила к теме своей диссертации. Закружившись в вихре крупнейшего открытия, она долго откладывала защиту докторской диссертации, не имея времени соединить в целое необходимые для этого элементы. Теперь она является на суд ученых. По обычаю, она вручила своим оппонентам - Липпманну, Бути и Муасану - на их рассмотрение текст своей работы "Исследование радиоактивных веществ". И - событие невероятное - она купила себе новое платье, черное, шелк с шерстью. Говоря точнее, Броня, приехавшая в Париж на защиту диссертации, пристыдила Мари ее заношенными платьями и насильно повела в магазин. И уже сама вела переговоры с продавщицей, щупала материю, настаивала на переделках, не обращая внимания на хмурое лицо младшей сестры. В раннее июньское утро, солнечное и торжественное, Броня сама нарядила Мари с такой же тщательностью, с тем же увлечением, как двадцать лет тому назад, в 1883 году, когда девочке Манюше, одетой, как и теперь, в черное платье, предстояло получить из рук русского чиновника золотую медаль по окончании гимназии в Краковске пшедмесьце. Мадам Кюри стоит совершенно прямо. На ее бледном лице, на выпуклом лбу, совсем открытом благодаря зачесанным вверх волосам, заметны тонкие морщинки - следы того сражения, которое она дала и выиграла. Физики, химики теснятся в комнате, пронизанной солнцем. Пришлось поставить дополнительные стулья: исключительный интерес к тем исследованиям, о которых будет идти речь, привлек людей науки. Старый доктор Кюри, Пьер Кюри, Броня сели в глубине зала, втиснувшись между студентами. Рядом с ними расположилась говорливая стайка юных девиц - это севрские ученицы Мари, явившиеся аплодировать своей преподавательнице. Три оппонента во фраках сидят за длинным дубовым столом. Они по очереди задают вопросы кандидатке. И господину Бути, и Липпманну, своему первому учителю с тонкими вдохновенными чертами лица, и господину Муасану Мари отвечает спокойно приятным голосом. Держа в руке кусочек мела, она рисует на доске схему какого-нибудь прибора или пишет основную формулу. Она излагает результаты своих работ сухим техническим языком с тусклыми прилагательными. Но в умах окружающих ее физиков, молодых и старых, жрецов науки и учеников, все это преобразуется по-другому. Сухая речь Мари превращается в зажигательный блестящий рассказ об одном из самых больших открытий ХIХ века. Ученые не одобряют красноречия и разглагольствований. Присуждая Мари степень доктора, судьи, собравшиеся на факультете естествознания, тоже употребляют выражения простые, не яркие, но, когда их перечитываешь через тридцать лет, эта крайняя простота придает им глубоко волнующее значение. Председатель Липпманн произносит сакраментальную фразу: - Парижский университет дарует вам степень доктора физических наук с весьма почетным отзывом. Когда умолкли скромные аплодисменты, он добавляет просто, дружески, застенчивым голосом старого профессора: - А от имени жюри, мадам, я должен принести вам самые сердечные поздравления... Эта строгая постановка защиты, этот серьезный и скромный церемониал, совершенно одинаковый и для талантливого соискателя, и просто добросовестного труженика науки, не должны вызывать иронического отношения. В них есть свой стиль, свое величие. * * * За несколько лет до защиты диссертации и до того, как промышленное производство радия развилось во Франции и за границей, супруги Кюри приняли одно решение, не придавая ему особого значения, а между тем оно сильно отразится на всей дальнейшей их жизни. Очищая уранинит и выделяя радий, Мари разработала для этого нужную технологию и создала самый способ производства. С тех пор как стали известны лечебные свойства радия, повсюду начались поиски радиоактивных металлов. В нескольких странах возникают проекты промышленного производства радия, между прочим, в Америке и Бельгии. Однако же заводы не смогут производить "баснословный металл", пока их инженеры не узнают тайны, какими способами выделять чистый радий. Как-то воскресным утром в домике на бульваре Келлермана Пьер освещает своей жене создавшееся положение вещей. Только что почтальон принес ему письмо из Соединенных Штатов. Пьер внимательно прочел его, сложил и бросил на письменный стол. - Надо бы нам поговорить о нашем радии, - начал он спокойным тоном. - Теперь совершенно ясно, что производство радия широко развивается. Вот как раз послание из Буффало. Тамошние технологи намереваются создать завод для добычи радия и просят меня дать им сведения. - Дальше? - спрашивает Мари, не проявляя большого интереса к теме разговора. - Дальше... у нас есть выбор между двумя решениями этого вопроса. Описать во всех подробностях результаты наших исследований, включая и способы очистки... Мари утвердительно кивает головой и быстро говорит: - Ну да, конечно. - Или же, - продолжает Пьер, - мы можем рассматривать себя как собственников, как "изобретателей" радия. В таком случае, прежде чем опубликовать то, каким способом ты обрабатывала уранинит, надо запатентовать эту методику и закрепить свои права на промышленную технологию получения радия во всем мире. Он делает усилие, чтобы вполне объективно уточнить положение. Если, произнося мало свойственные ему слова: "запатентовать" и "закрепить свои права", его голос звучит в тоне едва заметного презрения, то это не вина Пьера. Несколько секунд Мари раздумывает. Потом говорит: - Нельзя. Это противно духу науки. Пьер сознательно настаивает: - Я тоже так думаю... но не хочу, чтобы мы приняли это решение легкомысленно. Жизнь у нас тяжелая, и надо опасаться, что она всегда такой и будет. А у нас есть дочь... Возможно, что у нас будут еще дети. Для них, да и для нас, патент - это деньги, богатство. Это обеспеченная жизнь в довольстве, отсутствие забот о заработке. С легким смешком он называет еще одну вещь, от которой ему тяжело отказаться: - Мы могли бы иметь отличную лабораторию. Мари смотрит в одну точку. Она практически обдумывает вопрос о выгоде, о материальном вознаграждении... И почти тотчас отвергает его: - Физики публикуют результаты своих исследований всегда бескорыстно. Если наше открытие будет иметь коммерческое значение, то как раз этим не следовало бы пользоваться. Радий будет служить и для лечения больных людей. И мне кажется невозможным извлекать из этого выгоду. Мари не пытается убеждать мужа. Она хорошо понимает, что о патенте Пьер заговорил лишь для очистки совести. Полная уверенность, звучавшая в ее словах, выражала чувства их обоих, их непреложное понятие о роли ученого. В наступившем молчании Пьер, как эхо, повторяет фразу: - Да. Это было бы противно духу науки. На душе у него отлегло. И, в порядке разрешения как бы частного вопроса, Пьер добавляет: - Вечером я напишу американским инженерам и дам им все указания, которые они просят. По соглашению со мной, - напишет Мари спустя двадцать лет, - Пьер отказался извлечь материальную выгоду из нашего открытия; мы не взяли никакого патента и, ничего не скрывая, обнародовали результаты наших исследований, а также способы извлечения чистого радия. Более того, всем заинтересованным лицам мы давали требуемые разъяснения. Это пошло на благо производству радия, которое могло свободно развиваться, сначала во Франции, потом за границей, поставляя ученым и врачам продукты, в которых они нуждались. Это производство до сего времени использует почти без изменений предложенные нами методы получения радия. ...Общество естественных наук в Буффало прислало мне в знак памяти свое издание, посвященное развитию производства радия в Соединенных Штатах, с приложением фотокопий с писем Пьера, в которых он самым подробным образом ответил на вопросы, заданные ему американскими инженерами в 1902-1903 годах. * * * Через четверть часа после этого пятиминутного разговора воскресным утром Пьер и Мари на велосипедах проезжают заставу Шантийи и, нажимая на педали, направляются в Кламарский лес. Раз и навсегда они предпочли богатству бедность, а вечером усталые возвращаются домой с ветками деревьев и букетами цветов. ВРАГ Швейцария первой предложила супругам Кюри достойное их положение, как это нам известно из письма Женевского университета, а первые почести пришли к ним из Англии. Франция несколько раз награждала их за научные заслуги. В 1895 году Пьер получил премию Планте, в 1901 году - премию Лаказа, а Мари три раза награждалась премией Жегне. Но имя их не было связано с отличиями особенно высокого ранга до 3 июня 1903 года, когда знаменитый Королевский институт официально пригласил Пьера Кюри сделать доклад о радии. Французский физик отправляется в Лондон на торжественное заседание вместе со своей женой. Там их встречает знакомое лицо, светящееся дружбой и благожелательностью, - лорд Кельвин. Великий старец считает их успех вопросом своей чести и так гордится исследованиями Кюри, как гордился бы своими собственными. Он ведет их осматривать свою лабораторию и на ходу отечески кладет руку на плечо Пьера. Показывает с трогательной радостью своим сотрудникам подарок из Парижа, настоящий подарок ученому: драгоценную частичку радия в стеклянной ампуле. Вечером во время доклада Пьера лорд Кельвин сидит рядом с Мари, первой женщиной, присутствующей на заседаниях Королевского института. В зале вся научная Англия: сэр Вильям Крукс, лорд Релей, лорд Эйвбери, сэр Фредерик Брамуэлл, сэр Оливер Лодж, профессор Дьюар, Рей Ланкастер, Айртон, С.П.Томпсон, Армстронг... Неторопливо Пьер на французском языке излагает свойства радия. Затем он просит погасить свет и проводит несколько поразительных опытов: волшебной силой радия разряжает на расстоянии электроскоп; заставляет фосфоресцировать экран, пропитанный раствором сернокислого цинка; действует на фотографические пластинки, завернутые в черную бумагу; доказывает самопроизвольное выделение теплоты чудесным веществом... Восхищение, царившее на этом вечере, сказалось и на следующем дне. Весь Лондон пожелал увидеть "родителей" радия. "Профессор и мадам Кюри" приглашаются на обеды, на банкеты. Пьер и Мари присутствуют на блестящих приемах, слушают тосты, произносимые в их честь. Пьер, одетый в чуть лоснящийся черный фрак, в котором он ходил на лекции, производит впечатление человека как бы "потустороннего", с трудом сознающего, что все эти поздравления и похвалы относятся к нему. Мари чувствует себя неловко под взглядами множества глаз, направленных на нее, на такое редчайшее существо, на такой феномен, как женщина-физик. Мари в темном, слегка открытом платье без рукавов, попорченные кислотами руки обнажены, никаких украшений, нет даже обручального кольца. А рядом с ней на открытых шеях сверкают самые красивые бриллианты Британской империи. Мари с искренним удовольствием разглядывает сверкающие драгоценности и с удивлением замечает, что обычно рассеянный ее супруг тоже уставился глазами на эти ожерелья и бриллиантовые нити... - Я и не воображала, что существуют такие украшения, - говорит Мари Пьеру вечером, раздеваясь. - Как это красиво! Физик смеется: - Представь себе, я за обедом, не зная, чем заняться, придумал себе развлечение: стал высчитывать, сколько лабораторий можно выстроить за камни, украшающие шею каждой из присутствующих дам. К концу обеда, когда начался общий разговор, я уже выстроил астрономическое число лабораторий! Через несколько дней супруги Кюри возвращаются в Париж, в свой сарай. В Лондоне завязались надежные дружеские отношения, наметились возможности сотрудничества. Вскоре Пьер совместно с английским коллегой Дьюаром опубликовывает работу о газах, выделяемых бромистым соединением радия. Англосаксы верны тем, кого они ценят. В ноябре 1903 года Королевское общество в Лондоне известило письмом "месье и мадам Кюри" о том, что в знак своего уважения оно присудило им одну из высших наград - медаль Дэви. Мари нездорова, поэтому на церемонию отправляется один Пьер. Он привозит из Англии тяжелую золотую медаль, где выгравированы имена их обоих. Он ищет место, куда бы ее спрятать во флигеле на бульваре Келлермана. Неуклюже вертит медаль в руках, роняет, теряет и опять находит... Наконец, по внезапному наитию, отдает ее Ирен, еще не переживавшей за свои шесть лет такого празднества. Когда друзья приходят навестить Пьера, он им указывает на дочку, играющую этой новой игрушкой. - Ирен обожает свой новенький "большой сантим", - добавляет он в виде заключения. Блестящий успех двух коротких путешествий, маленькая девочка, играющая золотым диском... Такова прелюдия к симфонии, которая вскоре закончится мощным аккордом. * * * На этот раз знак оркестру подаст дирижер из Швеции. На торжественном общем собрании 10 декабря 1903 года Академия наук в Стокгольме публично объявляет, что Нобелевская премия по физике присуждается Анри Беккерелю и супругам Кюри за открытия в области радиоактивности. Никто из Кюри не присутствовал на заседании. От их имени французский посол принял из рук короля диплом и золотые медали. Пьер и Мари, плохо себя чувствуя и будучи перегруженными работой, уклонились от долгого пути среди зимы. Профессор Ауривилиус - месье и мадам Кюри, 14 ноября 1903 года: Месье и мадам Кюри, как я уже имел честь сообщить вам телеграммой, Шведская академия наук на заседании 12 ноября приняла решение присудить вам половину Нобелевской премии по физике за этот год - в знак высокой оценки ваших выдающихся совместных работ по исследованию лучей Беккереля. 10 декабря на общем торжественном собрании будут обнародованы державшиеся до этого в строгой тайне решения различных комиссий, которые решали вопрос о назначении премии, и на этом же заседании будут вручены дипломы, а также золотые медали. От имени академии я приглашаю вас соблаговолить явиться на данное собрание, чтобы получить лично вашу премию. На основании статьи девятой Устава о Нобелевской премии вам предстоит сделать в Стокгольме публичный доклад, касающийся темы премированной работы, в течение шести месяцев со дня торжественного собрания. Если бы вы приехали в указанное время, для вас было бы, несомненно, лучше выполнить это обязательство в первые же дни после собрания, если такой порядок вам удобен. В надежде, что академия будет иметь удовольствие видеть вас в Стокгольме, прошу вас принять уверения в моих отменных чувствах. Пьер Кюри - профессору Ауривилиусу, 19 ноября 1903 года: Господин Непременный секретарь, мы крайне признательны Академии наук в Стокгольме за ту большую честь, какую она нам оказала, присудив нам половину Нобелевской премии. Мы просим Вас быть столь любезным и передать академии нашу самую искреннюю признательность и благодарность. Нам очень трудно приехать в Швецию на торжественное заседание 10 декабря. Нам нельзя уезжать отсюда в это время года, так как это внесло бы большие нарушения в преподавание, порученное каждому из нас двоих. В случае, если бы мы и поехали на данное заседание, мы смогли бы остаться лишь на очень короткий срок, так что едва успели бы познакомиться со шведскими учеными. Кроме того, мадам Кюри болела все это лето и не совсем еще поправилась. Я просил бы Вас отложить на более поздний срок наше путешествие и доклад. Например, мы могли бы приехать в Стокгольм на Пасху или, еще удобнее, в середине июня. Соблаговолите, господин Непременный секретарь, принять уверения в нашем уважении. После выражений официальной любезности приведем другое письмо - неожиданное и поразительное. Оно написано самой Мари по-польски и адресовано брату. Дата письма достойна внимания: 11 декабря 1903 года. На следующий день после торжественного заседания в Стокгольме. В первый день ее славы! В этот момент Мари, наверно, была упоена своим торжеством. Разве ее судьба не исключительна? Еще никогда ни одна женщина не достигала известности в требовательной среде науки. Она первая и до той поры единственная во всем мире знаменитая ученая. Мари Кюри - Юзефу Склодовскому, 11 декабря 1903 года: Дорогой Юзеф, нежно благодарю вас обоих за ваши письма. Не забудь поблагодарить Манюсю (дочь Юзефа. - Е.К.) за ее письмецо, так хорошо написанное, что оно доставило мне большое удовольствие. Отвечу ей, как только у меня будет свободная минута. В начале ноября у меня было что-то вроде гриппа, после чего остался небольшой кашель. Я ходила к доктору Ландрие, который выслушал мои легкие и не нашел ничего плохого. Зато он обвинил меня в малокровии. Между тем я чувствую себя крепкой и в настоящее время способна работать больше, чем осенью, не очень утомляясь. Муж мой ездил в Лондон получать медаль Дэви, которую нам дали. Я не поехала с ним, боясь утомиться. Нам присудили половину Нобелевской премии. Точно не знаю, сколько это будет, но думаю, что около семидесяти тысяч франков. Для нас это большая сумма. Не знаю, когда мы получим эти деньги, возможно, лишь когда мы сами поедем в Стокгольм. Мы обязаны сделать там доклад в течение шести месяцев, считая с 10 декабря. На торжественное заседание мы не поехали, так как устроить это было бы очень сложно. Я не чувствовала себя достаточно крепкой для такого длительного путешествия (48 часов без пересадки, а с пересадкой дольше) в такое суровое время года, да еще в холодную страну, и не имея возможности пробыть там дольше трех-четырех дней. Мы не могли бы без больших неудобств прервать наши лекции на долгое время. Вероятно, мы поедем туда на Пасху и лишь тогда получим деньги. Нас завалили письмами, и нет отбоя от журналистов и фотографов. Хочется провалиться сквозь землю, чтобы иметь покой. Мы получили предложение из Америки прочесть там несколько докладов о наших работах. Они нас спрашивают, сколько мы желаем получить за это. Каковы бы ни были их условия, мы склонны отказаться. Нам стоило большого труда избежать банкетов, предполагавшихся в нашу честь. Мы отчаянно сопротивлялись этому, и люди наконец поняли, что с нами ничего не поделаешь. Моя Ирен здорова. Ходит в школу довольно далеко от дома. В Париже очень трудно найти хорошую школу для маленьких детей. Целую всех вас нежно и умоляю не забывать меня. "Нам присудили половину Нобелевской премии... Не знаю, когда мы получим эти деньги" - эти слова, написанные женщиной, еще недавно отказавшейся от возможного богатства, приобретают особое значение. Молниеносно приобретенная известность, почетное мнение широкой публики и печати, официальные приглашения, золотой мост, предложенный Америкой, - все это Мари упоминает лишь как повод для своих горьких жалоб. Нобелевская премия представляется ей только наградой в семьдесят тысяч франков, выданной шведскими учеными двум собратьям по науке за их труды, а следовательно, ее можно принять, не совершая ничего "противного духу науки". Это единственный способ снизить нагрузку обязательных занятий Пьера и сохранить его здоровье. 2 января 1904 года благодетельный чек поступил в отделение банка на проспекте Гобенов, туда же, где хранились скромные сбережения супругов Кюри. Наконец Пьер может бросить преподавание в Школе физики, где его заменит прежний ученик его, выдающийся физик Поль Ланжевен. Кюри нанимают за свой счет лаборанта в свою лабораторию: так проще и быстрее, чем ждать призрачных сотрудников, обещанных университетом. Мари посылает под видом займа двадцать тысяч австрийских крон Длусским, чтобы ускорить открытие их санатория. Оставшееся небольшое состояние вскоре увеличится благодаря премии Озириса в пятьдесят тысяч франков, полученной Мари пополам с Эдуардом Бранли, и все деньги будут равными частями помещены во французскую ренту и в облигации города Варшавы. В черной счетной тетрадке можно найти и другие чрезвычайные расходы: подарки вещами, денежные пособия сестрам Мари и брату Пьера, денежные подарки польским студентам, одной подруге детства Мари, лабораторным служителям, одной нуждающейся ученице в Севре... Вспомнив об очень бедной женщине, когда-то преподававшей ей французский язык, некоей мадемуазель де Сен-Обэн, а теперь мадам Козловской, которая родилась в Дьеппе, затем обосновалась и вышла замуж в Польше, но все время мечтала побывать на родине, Мари пишет ей письмо, приглашает приехать во Францию, принимает у себя в доме, оплачивает ее проезд из Варшавы в Париж, а из Парижа в Дьепп. Милая дама со слезами на глазах рассказывала об этой огромной, нежданной для нее радости. Все эти добрые дела Мари совершает без всякого шума и разумно. Никаких чрезмерно широких жестов, никаких капризов. Она решила, пока она жива, помогать всем, кто в ней нуждается. Она поступает, сообразуясь со своими средствами, чтобы иметь возможность делать это постоянно. Мари думает и о самой себе. Она распорядилась оборудовать во флигеле на бульваре Келлермана настоящую "современную" ванную комнату и в одной комнатке заменить выцветшие обои новыми. Но ей не приходит в голову, даже по случаю Нобелевской премии, купить себе новую шляпку. Настояв на том, чтобы Пьер ушел из Школы физики, она оставляет за собой преподавание в Севре. Она любит своих учениц и чувствует себя достаточно крепкой, чтобы продолжать уроки, которые обеспечивают ей определенный собственный доход. * * * Скажут, что за странная мысль перечислять подробно расходы двух ученых, в то время когда слава открывает им свои объятия! Следовало бы описать, как толпа любопытных и журналистов осаждает дом Кюри и сарай на улице Ломон. Следовало бы перечислить все телеграммы, грудой лежавшие на их рабочем столе, тысячи статей в газетах, изобразить лауреатов, позирующих перед фотографическими аппаратами. Не имею никакого желания делать это. Такая шумиха вызвала бы только неудовольствие со стороны моих родителей. Их удовлетворение мы должны искать не в этих внешних признаках, а в другом. Пьер и Мари чувствуют себя счастливыми тем, что члены Шведской академии наук оценили их открытие по достоинству. Их трогает радость близких людей, а семьдесят тысяч франков, облегчающие тяжесть их обязательных занятий, являются желанными гостями. Все же остальное, то остальное, ради чего другие люди способны прилагать столько усилий, а нередко и совершать столько низостей, лишь изводит и стесняет двух ученых. Между ними и публикой, желающей выказать им свою приязнь, установилось длительное непонимание. В этом 1903 году супруги Кюри переживают, пожалуй, самый плодотворный период их жизни. Они достигают того возраста, когда дарование, опираясь на опыт, способно проявлять максимум своих возможностей. В сарае с протекающей крышей они благополучно завершили открытие радия, изумившее весь мир. Но миссия их не закончена. В их мозгах содержится запас еще неведомых богатств. Они хотят работать и должны работать! Слава мало заботится о будущем, которое влечет к себе Мари и Пьера. Слава набрасывается на выдающихся людей, наваливается всей своей тяжестью, стремится остановить их движение вперед. Присуждение Нобелевской премии сосредоточило на двух супругах внимание миллионов мужчин и женщин, философов, рабочих, мещан и людей светских. Эти миллионы выражают Кюри свои пылкие чувства. Но чего они требуют от них взамен? Те достижения - открытие радия, его лечебная сила против страшной болезни, - которые дали ученые авансом этим людям, их не удовлетворяют. Радиоактивность они относят к числу уже достигнутых побед, хотя она находится еще в зачатке, и заняты не столько тем, чтобы помочь ее развитию, сколько смакованием подробностей ее рождения. Они стремятся вторгнуться в интимную жизнь удивительной пары, вызывающей различные толки своим обоюдным дарованием, кристально чистой жизнью и бескорыстием. Жадное стремление этой толпы копаться в жизни ее кумиров и ее жертв отнимает у них единственные драгоценности, которые хотелось бы им сохранить: внутреннюю сосредоточенность и тишину. В газетах наряду с фотографиями Пьера и Мари и заметками вроде "Молодая женщина, необычного вида, хрупкого сложения", "Очаровательная мать, сочетающая благородные чувства с умом, любознательным к непостижимому", "Их восхитительная дочка" или упоминаниями о Диди - их коте, свернувшемся перед печкою в столовой, появляются красноречивые описания флигеля или лаборатории - тех убежищ, где оба Кюри хотели бы одни чувствовать их прелесть и знать их стыдливое убожество. Домик на бульваре Келлермана оказывается "жилищем мудреца", "кокетливым домом, вдалеке от центра, в Париже, незнаемым, особенным, под сенью укреплений, - домом, где приютилось искреннее счастье двух великих ученых". Не забыт был и сарай: За Пантеоном, на узкой, темной и безлюдной улице, какие изображаются на офортах, иллюстрирующих старинные и мелодраматические романы, улице Ломон, стоит мрачное обшарпанное здание, похожее на сарай, - это Школа физики и химии... Я прошел двором с дрянным забором, жестоко пострадавшим от превратностей погоды, затем под каким-то одиноким сводом и очутился в сыром тупике, где умирало втиснутое в дощатый угол кривое дерево. Здесь вытянулись в ряд похожие на хижины строения, длинные, низкие, застекленные: внутри я заметил маленькие прямые язычки пламени и стеклянную аппаратуру разных видов... Никакого звука: полная и грустная тишина, которую не нарушал даже шум города. Наугад я постучал в дверь и вошел в лабораторию, поражающую своею незатейливостью: пол земляной, бугристый, стены покрашены известкой, крыша из дранки, свет слабо проникает сквозь запыленные окна. Какой-то молодой человек, склонившийся над сложным аппаратом, приподнял голову. "Месье Кюри там", - сказал он. И тотчас снова принялся за работу. Прошло несколько минут. Было холодно. Из крана падали капли воды. Горели два-три газовых рожка. Наконец появился высокий, худой мужчина, с костлявым лицом, с жесткой седоватой бородой, в маленьком потрепанном берете. Это и был месье Кюри... (Поль Акер. Эхо Парижа.) Кюри напрасно стараются отказывать репортерам, не пускать их к себе в дом, запираться в своей жалкой лаборатории, ставшей исторической: ни их работа, ни они сами не принадлежат уже самим себе. Их быт, вызывавший своею скромностью удивление и уважение самых прожженных газетчиков, приобретает известность, становится общественным достоянием, превосходной темой газетной статьи: Мне хочется отметить здесь одну черту характера месье Кюри. А именно его полное бескорыстие и скромность во всем. Это высокий блондин, немого сутулый, с выражением исключительной кротости в глазах; он пришел к славе еще молодым, но известность не опьянила его; кроме своих работ и круга своих теплых семейных отношений этот ученый, этот мастер науки занят только одной заботой. Ему хотелось бы, чтобы его ученики и те молодые люди, которые придут вслед за ними с целью посвятить себя тяжелому научному труду, не были остановлены заботами о материальной стороне жизни. Он забывает о собственных трудностях, о напряженных усилиях совместно со своей супругой, мадам Кюри, и думает лишь об одном: быть может, где-нибудь во Франции существуют исследователи, достойные внимания, никому не ведомые дарования, которые никогда не будут в состоянии что-либо создать только потому, что они вынуждены забрасывать свои научные занятия из-за необходимости добывать хлеб насущный... Я не в силах передать ни истинную красноречивость, ни горячее волнение, с каким месье Кюри сказал мне это. Заметьте, никто другой не говорит так просто, я бы сказал, так добродушно. Вот почему Пьер Кюри заслуживает большего, чем наше удивление, он имеет право на всеобщую симпатию. (Эжен Тебо. Маленькая республика.) Слава - какое это удивительное зеркало! То отображает верно, то искажает, как кривые зеркала в аттракционах общественных парков, рассеивая в пространстве множество изображений отдельных лиц со всеми их мельчайшими жестами... Жизнь обоих Кюри доставляет модным кабаре материал для сценок в обозрениях: газеты объявили, что Кюри нечаянно потеряли частицу из их запаса радия, и тотчас Монмартский театр ставит скетч, где изображается, как оба Кюри, запершись в своем сарае, не впускают никого, сами готовят себе пищу и комически обыскивают каждый уголок, чтобы найти пропавшую частицу вещества... Вот как описывает это событие Мари. Мари - Юзефу Склодовскому: