Оцените этот текст:


     ---------------------------------------------------------------
     © Copyright Бобров Глеб Леонидович
     Email: glbobrov(a)yandex.ru
     WWW: http://artofwar.ru/b/bobrow_g_l/
     Date: 18 Aug 2004
     Повесть: Афганистан, Проза
     Обсуждение произведения
     ---------------------------------------------------------------
     Аннотация:
     Первое многострадальное произведение моего "Афганского цикла". Написана
в 92-93 годах. Выдержала десятки переписываний и редакций.  Публиковалась  в
журнале СП СССР "Подьем" (г. Воронеж).





     Так уж  случилось, что первый  раз  близко  столкнуться с полкачем Саше
довелось  на   своей  первой  же  операции.  Только  по  прошествии  времени
открылось,  насколько важен был тот первый  выход в горы, насколько он круто
изменил  его армейскую жизнь.  Судьба  единым  росчерком  пера  возвела его,
ошарашенного,   перепуганного,  пришибленного  новой   безжалостной   жизнью
мальчишку, в разряд легендарного полкового изгоя.
     Поначалу все складывалось для него, в общем-то, неплохо. Призвавшись  в
мае 1983 года,  он  попал в  Теджен,  в учебку  с  громким  и  претенциозным
названием  "Школа гладиаторов". Без особых эксцессов,  закончив  это славное
заведение,  Саша,  имея специальность  механика-водителя,  в  первых  числах
сентября очутился  в  городе  Файзабад  провинции  Бадахшан  Демократической
республики Афганистан.







     Через час  после  прибытия  всех молодых  загнали в  служивший  полевой
столовой  и загадочно именовавшийся  ЦРМом  огромный оцинкованный ангар. Там
вновь прибывших  стали рассортировывать по подразделениям, а буквально через
пять-десять минут начался обстрел  полка.  Впрочем,  событие, как Саша после
узнает, в полку  довольно  обыденное, даже банальное, если не  считать того,
что такого массированного огня по лагерю не помнили даже дембеля.
     Вначале раздалось  несколько совершенно мирных  глухих  хлопков,  и  по
жестяной  крыше  звонко  затарабанила  хлесткая дробь.  Ничего  не  понявшие
молодята даже  не  дернулись,  в  отличие  от большинства офицеров,  которых
словно ветром сдуло. Те же, кому не нужно было поднимать свои роты, быстро и
четко вывели новобранцев из столовой и без всяких церемоний уложили их носом
вниз в проходивший тут же перед ангарами пересохший арык.
     К тому часу уже стояла непроглядная азиатская темень, и в иссиня-черном
небе, на  фоне освещаемых  вспышками разрывов скал, развернулась потрясающая
волшебная феерия.  Ничего подобного Саша не мог себе даже представить. Духи,
пытаясь накрыть артсклады, и ГСМ, с  трех точек обстреливали полк минометным
огнем.
     Еще с двух-трех позиций,  наугад накрывая  палаточный  городок длинными
веерами очередей, работал крупнокалиберный пулемет и АКМы.
     Полк,   казалось,   взорвался  изнутри....  Вначале   ответило   боевое
охранение,  затем  подключились минометная  и  гаубичные батареи, за ними  -
танки,   "шилки",   ударил   "Град".  Под  занавес  еще  подняли   на  места
предполагаемых позиций духов двойку "крокодилов". Взрывы, вспышки трассеров,
вой снарядов, гранат,  ракет... Каждый оставлял свой неповторимый след, имел
только ему присущий звук, цвет...
     На  Сашу и его бывших однокашников по учебке  навалилась  лавина  новых
захватывающих  впечатлений.  Страха  не было. Невиданное  зрелище  настолько
увлекло  их,  что  все они,  невзирая на визг  осколков  и ругань  офицеров,
выскочили  наверх арыка и, от  удивления раскрыв  рты, заворожено вертели  в
разные стороны головами, указывая пальцами на особо впечатляющие вспышки.
     В довершение ко всему поднятые по тревоге роты разлетелись по периметру
полка на  свои  позиции и открыли огонь  из личного  стрелкового оружия. Все
вокруг  засветилось от догоравших малиновыми  светлячками  в  разломах  скал
длинных трассирующих струй.
     Через десять-пятнадцать  минут представление окончилось. Молодняк вновь
загнали в ангар  и, быстренько распихав по подразделениям, увели в  палатки.
Рядовой  срочной  службы Александр  Зинченко  был  распределен  в  четвертую
мотострелковую роту единственного на весь полк рейдового второго батальона.






     К рейду в  урочище  Аргу  часть готовилась долго  -  целую  неделю. Для
нового  полкача  это  была  не столько  первая  операция, сколько первая  и,
следовательно,  наиболее важная акция. Впервые за свою стремительную карьеру
он  очутился  так близко от осуществления заветной  мечты. Счастливая звезда
была  до  боли близка  - нагнуться и поднять  с земли:  тридцать  два  года,
подполковник, командир отдельного  мотострелкового полка, что  по  советской
табели о рангах соответствовало командованию дивизией, кавалер всех мыслимых
наград и знаков  отличия,  каких  можно  добиться за  десять лет безупречной
службы, не участвуя в боевых действиях. У него был прекрасно защищенный тыл:
мать  -  член   Верховного  Совета  СССР,   отец  -  преподаватель  Академии
Генерального  Штаба  ВС СССР, генерал-полковник в  отставке, и можно  только
гадать, какие  заоблачные  высоты  открывались  перед ним после назначения в
Афганистан. Да  к тому же  в такое перспективное  место - центр  пограничной
провинции Бадахшан, город Файзабад.
     Оторванность от основных  центров  страны и  сороковой краснознаменной,
относительная  отдаленность  от  Союза   -  более  ста  двадцати  километров
высокогорья, подчиненность воинской части напрямую штабу армии делали нового
командира полновластным хозяином всей области, не считая, разумеется, духов;
а близость  Пакистана - чуть более восьмидесяти километров, довольно сложная
боевая обстановка  и тяжелые  природно-климатические  условия региона давали
необъятный простор для реализации его немалых полководческих амбиций.
     Подполковник Смирнов, надо отдать ему должное, прекрасно знал неписаные
правила игры. У него, как у органичного звена системы, было две возможности:
разыгрывать "мизер", то бишь беспроигрышно сидеть в полку,  собирая чеки  на
дембель, получать в подарок от местных  парткнязьков всевозможные "бакшиши",
а в перерывах  между попойками и щупаньем секретарш писать в Кабул отчеты об
удачно проведенных полком боевых операциях.
     При таком раскладе он через  пару  лет укатил бы  в Прибалтику получать
дивизию  и, наградив  себя  двумя-тремя орденами,  прокрутил  в  погонах  по
третьей  дырочке, что, в принципе, тоже неплохо.... Как-то  по  этому поводу
полкач в узком кругу высказался  следующим образом: "Мизер - это для дебилов
и старых пукеров,  у меня своя  высота!"  На армейском  жаргоне  эта  высота
именовалась следующим образом: "Рвать жопу на Героя".
     По существу,  и рвать-то особенно  нечего  было. Требовалось всего-то -
участвовать в мало-мальски крупных полковых акциях, естественно, что участие
в  рейдах  комполка  кардинально  отличалось  от  участия в  том  же выходе,
например, рядового четвертой мотострелковой роты Александра Зинченко. Да  не
мешало бы иметь какие-либо, хоть немного заметные, успехи на ратном поприще.
Все остальное не в счет.
     Спускаясь  в  сентябре  восемьдесят  третьего  на  охристо-желтую  пыль
полевого аэродрома, Смирнов  уже совершенно  точно  знал,  что  его  игра  -
"тотус".  В тот  же вечер это  узнал  и весь полк.  На разводе, где воинской
части  был представлен новый "папа",  а  ночью на  совещании  с  командирами
подразделений и начальниками  служб о том было заявлено, не стесняясь, прямо
и недвусмысленно (подполковник разговаривал с подчиненными исключительно  на
понятном  народу  языке). Сказано  было  ясно:  "Не хрен сраки  парить,  без
захваченного  у духов  трофейного  оружия  вы  у  меня  вместо  наградных  и
очередных  званий  будете х... смердящий отсасывать; только пленные, оружие,
документы  и захваченные  у  мятежников материальные  и  иные ценности  буду
рассматривать как  удачные боевые  действия, а кто считает иначе, тот  пусть
заранее дрочит себе задницу!" А также: "Клал я на ваши караваны, и пусть эти
п....  (имелось  в  виду  афганское  руководство)  хоть  х...  свою  границу
перекрывают..."
     На робкое, но  аргументированное возражение о том, что воинская часть и
так  делает  все  возможное,  что двести восемьдесят бойцов,  которых полк в
состоянии  выставить  на  операцию,  явно мало  на  высокогорную пограничную
провинцию, что мы с  трудом  охраняем себя, свои  "точки",  город и  прочая,
прочая, ответ был  предельно  краток: "Меня  это не е...! Воевать будут все,
даже тыловики".
     Буквально через полторы недели после прибытия  в часть полкач возглавил
операцию в районе урочища Аргу.





     Прибытие молодых солдат в роту - не просто  событие.  Это - надежда для
одних, грандиозная и долгожданная радость, да что там радость - праздник для
других и  снежный  ком  проблем  для третьих.  Для принявшего полгода  назад
третий  взвод лейтенанта  Пономарева  новобранцы  были  долгой,  минимум  на
три-четыре  месяца, монотонной  головной  болью, как,  впрочем, и для любого
взводного части.
     Феномен "духа"  в боевом подразделении усугублялся тем, что у  молодого
командира  была своя личная проблемка: он,  как и еще  пятая часть  офицеров
полка, играл свой  "тотус". Конечно, он  не имел видов на Героя и на дивизию
через  полтора года, но  ему, только-только выпустившемуся из Алма-атинского
Общекомандного,  светили свои, пусть не такие яркие и  ослепительные, но тем
не менее по-своему дорогие и притягательные "родненькие звездочки".
     Тем более  что  перед мысленным взором витал живой,  наглядный пример -
буквально на  днях заменившийся комбат.  Придя  осенью 1981  года никому  не
известным  капитаном, он  прыгнул  от начальника  штаба  батальона  до  зама
комполка по боевой части и укатил  в  чине подполковника куда-то  в Венгрию,
естественно, с  очередным  повышением.  Кроме этого,  он  успел поступить  в
военную  академию,  переспать  со  всеми,  хоть   немного   привлекательными
полковыми  бабами и,  помимо  всего  прочего,  умудрился заработать  (именно
заработать,  а не получить на халяву) ордена "Красного  Знамени" и  "Красной
Звезды", и медаль "За отвагу".
     Еще он  пользовался  всеобщей любовью солдат  батальона,  если не всего
полка,  которая  доходила  временами до  обожания.  Правда,  последний нюанс
заботил  Пономарева меньше всего. Ему шел двадцать второй  год, и у него был
шанс, упускать который он ни в коем разе не собирался, тем более, что ротный
был убежденный залетчик и в свои двадцать восемь все еще сидел в старлеях.
     Будучи  мужиком порядочным,  ротный  никаких иллюзий  относительно этой
войны  не  имел,  а  посему  особо  не  выслуживался,  в   высказываниях  не
осторожничал, перед штабистами не заискивал, как  тогда говорили: "По службе
не прогибался". Своей основной, самой главной заслугой командир роты  считал
то,  что за  полтора года  службы он  не потерял ни одного человека.  И  это
действительно  - заслуга. Полтора года  назад принятое им подразделение  уже
имело на своем  "Скорбном Счету"  четырнадцать погибших - офицеры, сержанты,
рядовые... Через пять месяцев после его ухода по замене 4-я МСР потеряет еще
троих бойцов и одного офицера.
     Остальные  офицеры  подразделения  больше  думали о  конце  "афганского
срока", нежели о блестящей  карьере. Замполит, ровесник  ротного, на  каждых
политзанятиях не упускал случая напомнить солдатам, что  он  не только  и не
столько  политработник, но еще и, в первую  очередь, "председатель полкового
общества непримиримых похуистов", и  ему - все до лампочки.  Что же касается
командиров  первого  и  второго  взводов,  то  это  были  люди  временные  и
предпочитали, не высовываясь, дожидаться своего "малого дембеля".
     Приняв  в такой ситуации  третий  взвод,  Пономарев быстренько  уболтал
ротного  и  старшину, негласного пахана четвертой мотострелковой, превратить
свое  подразделение  в  ударную  группу,  обязуясь,  по   его  же  образному
выражению,  "закрывать  все  горячие  щели  своей  взмыленной  жопой".  Видя
очевидные  плюсы  в  позиции  толкового  лейтенанта,  и учтя  его клятвенное
обещание "не лезть на рожон",  командиры без особого сопротивления пошли ему
навстречу. Переписали  штатное расписание, выкинули из третьего всех молодых
и дембелей, оставили  тех, кто отслужил по году  и полтора, отсортировали из
оставшихся  всех  бестолковых и слабосильных, а взамен  из первого и второго
подкинули сообразительных и крепких.
     Командование  батальона еще  более устраивало  появление  новой ударной
группы, состоявшей  из  опытных,  обстрелянных солдат. Легендарный  начштаба
Цезарь, ознакомившись со списком личного состава, только ахнул. Еще бы - все
старослужащие, в своем большинстве  призванные из городов и,  за исключением
одного таджика-переводчика и водителя-дагестанца, все русские и украинцы.
     Как   следствие   новой   кадровой   политики   в    палатке   третьего
мотострелкового  царил идеальный,  по  местным  меркам,  порядок,  да  и  по
остальным  показателям  он  сразу прыгнул на  две головы  выше первых  двух,
которые теперь  располагались в  одной палатке  со всеми  вытекающими отсюда
последствиями. Ко всему прочему у них за две недели произошло  несколько ЧП,
одно  из которых  стало известно  за пределами  роты.  Командиров первого  и
второго  взводов   хорошенько   поимели,   после  чего   те   опомнились   и
взбунтовались, но уже было поздно что-либо менять.
     Но зато теперь Пономарев получил троих молодых солдат, и отвертеться от
такого  подарка не было абсолютно никакой возможности. В отсвет на не  очень
уверенную попытку  протеста  ротный, - у самого голова гудела, - раздраженно
послал лейтенанта к такой-то матери...
     Назревающий конфликт  незаметно погасил старшина. Прапору оставался год
до отставки,  он был мудр,  как сказочная сова,  знал армию и  военных людей
лучше,  чем свою каптерку, и в  две  минуты  успокоил заведенного взводного.
Отведя молодого лейтенанта в сторонку и по-отечески с ним переговорив,  Дед,
а иначе старшего  прапорщика Старчука не называл никто, даже комбат,  как бы
невзначай  посоветовал  одного  "салабона  " посадить  на  машину,  а  двоих
оставшихся поставить как пехоту.
     Учитывая,  что  штатное расписание  служило  больше для галочки, и  при
назначении на должность реально исходили  лишь из фактора целесообразности в
боевой  обстановке,  - весьма дельный  совет. Немаловажна была  и собственно
штатная специфика. Например, в третьем мотострелковом, как и в любом  другом
взводе батальона, насчитывалось всего восемнадцать-двадцать бойцов,  включая
сержантский  состав  и  самого командира: три пулеметчика, три снайпера, три
автоматчика, составлявшие расчет АГС, три сержанта - командиры отделений - и
шестеро  спецов:  механики-водители  и   операторы-наводчики,  обслуживающие
147-ю, 148-ю и 149-ю БМП.
     Вот так - тихо и без  нажима - уладили конфликт. Вызвав  замкомвзвода и
двух дедушек, Пономарев  распорядился,  чтобы  утром  на  зарядке посмотрели
молодых и доложили о результатах.
     Через сутки  Саша уже  числился пулеметчиком  третьего взвода четвертой
роты  второго мотострелкового батальона восемьсот  шестидесятого  отдельного
мотострелкового полка.







     Своей  первой  боевой  операции  новый  командир  полка придавал  столь
великое значение не  только в силу лично  своих тщеславных  соображений, был
еще один факт, о котором он  знал и который при определенных обстоятельствах
мог косвенно задеть его карьеру. И весьма чувствительно... У воинской  части
был свой "скелет в шкафу"...
     При прошлом командире, в мае восемьдесят  третьего, штаб армии блестяще
спланировал крупномасштабную полковую акцию в районе точки Бахарак. Несмотря
на то, что в километре от одноименного кишлака, в старой афганской крепости,
дислоцировался усиленный танковыми взводами и 120-ти  мм минометной батареей
целый  батальон, весь район полностью находился  под  контролем  моджахедов,
впрочем, как и вся провинция в целом.
     Рядом с Бахараком проходили караванные тропы, ну и самое главное - этот
район служил естественными воротами в территориальный  аппендикс, носивший в
солдатском  просторечье   наименование  "Карамуджен"   и  тянувшийся   вдоль
советской границы до самой Индии и Китая.
     Там якобы находились душманские базы, учебные лагеря, госпитали  и даже
аэродромы. Еще в этой  стране  грез процветали сотни лазуритовых  и  золотых
приисков.  Одним  словом,  духи  в тех  краях  спали  на  мешках с золотом и
драгоценными  камнями - эдакое маленькое Эльдорадо. Естественно,  что  никто
ничего наверняка не знал, так как по понятным причинам туда  не ступала нога
советского  солдата. Посему  довольствовались  подкрепленными  для  верности
ссылками на особистов и ХАДовцев быличками и легендам.
     В  штабе армии решили, что сил полутора батальонов  вполне  достаточно,
чтобы  проверить  правдивость  этих  историй,  и  поэтому  отдали  приказ  о
проведении крупномасштабной  акции.  В Кабуле уже не  первый  год  при одном
упоминании  о Карамуджене толстые  дяди обильно пускали  слюни  на увешанные
орденами мундиры.
     Прибывшее   по  такому  случаю  начальство  непосредственно  руководило
проведением операции, правда, с безопасного расстояния - прямо из точки. Они
уже настояли  на  том, чтобы в боевом выходе  участвовала вот  уже  два года
стоявшая "на  приколе"  и  врытая по  самые  башни  в  капониры бронетехника
первого батальона.  Переубедить их в нецелесообразности этого шага оказалось
невозможно: "Товарищи  офицеры! Вы  что?  Условия  -  не оправдание! Техника
должна  быть всегда  на ходу!" Технику  действительно  наспех  поставили "на
ход", но, не успев даже,  как следует отойти от Бахарака, бронегруппа влезла
в   искусную  засаду,  и   за   каких-то   двадцать-тридцать  минут  десяток
полупрофессиональных  снайперов  выбил  половину батальона. Насколько тяжким
было поражение, понесенное в этом бою, можно  оценить хотя бы  по  тому, что
даже в официальных армейских кругах его называли не  иначе, как "Бахаракская
бойня".
     Вначале,  при переправе через брод, перекрыв пути отхода шести машинам,
подорвалась одна  из  БМП.  Пока  ее  пытались  вытащить,  с  плато  начался
беспроигрышный,  как  в  тире,  отстрел  бойцов.  С  расстояния в сто-двести
метров,  сверху-вниз  духи   неторопливо  выбивали  тех,  кто  хоть  немного
высовывался  из-за брони. Старая техника глохла, полвина орудий не работала,
из остальных вести прицельный огонь было практически невозможно. Кое-как при
отходе  удалось взорвать одну  из машин, еще  две  сумели поджечь,  а четыре
оставшиеся так и бросили - с пушками, пулеметами и полными боекомплектами.
     Неизвестно,  чем бы  окончился этот бесславный поход, если бы положение
батальона  немного не поправил молодой сержантик. Ему, оставшемуся с первыми
машинами на противоположной стороне реки, каким-то чудом  удалось проскочить
до мертвой зоны, подняться на плато, благо - не высоко, и в упор расстрелять
две  позиции   моджахедов.   В   сплошном   огневом  барьере  "непримиримых"
образовался  зазор, что и  позволило  батальону вырваться. Самого  сержанта,
когда  он спускался  с  противоположной  стороны  плато, по  ошибке чуть  не
застрелили свои же. В той неразберихе никому и в голову не могло прийти, что
на вражеской высоте может оказаться кто-то из наших.
     Кое-как, не  бросив  на поле  ни  одного раненого и ни одного  убитого,
унесли ноги.
     Больше  всех  повезло  пехоте  четвертой МСР:  она  в  это  время  была
задействована в другом  месте. А вот механики-водители и операторы-наводчики
там  были,  и  несколько  человек  получили  ранения.  Хуже  всех  досталось
ефрейтору Воронцову.
     Опуская под огнем в десант БМП очередной труп, парень, наклонившись над
люком, схлопотал  пулю в область анального  отверстия. Пройдя сквозь брюшную
полость, она, срикошетив  о кости  таза и  ребра, застряла  в  поджелудочной
железе. Когда через девять месяцев его встретили в Киевском окружном военном
госпитале,  то  он  жаловался, что не  погиб  сразу,  что  перенес  уже семь
операций  и   предстоит  еще,   как  минимум,  две,   что   у  него  удалили
предстательную  железу  и  сколько-то метров  кишечника, и теперь  он  не  в
состоянии самостоятельно сходить в туалет ни  по большой нужде, ни по малой,
и так далее...
     Один  бывший  его  сослуживец,  когда  впервые  Воронцова встретил,  то
попросту не узнал. А после  того, как  тот поделился  с ним своими бедами, и
вовсе стал его избегать.
     Как  он впоследствии  рассказывал,  это  было  слишком  страшно.  Когда
сослуживец видел,  как этот  живой труп с двумя палочками в руках,  с трудом
переставляя усохшие спички  ног, направляется  к нему в палату - в гости, то
поспешно убегал и часами отсиживался в туалете.
     Итог  "Бахаракской  компании"  -  тринадцать убитых,  семьдесят  восемь
раненых,   из  которых  трое  с  черепно-мозговыми  огнестрельными  травмами
скончались по дороге  и в санчасти, а еще полтора десятка солдат и  офицеров
были списаны потом - по инвалидности.
     Крайнего,  само-собой, нашли незамедлительно. Командира  полка  тут  же
сняли  и перевели  с  понижением  в звании и  должности куда-то  под  Газни,
несмотря на  то,  что и  планировали и проводили операцию  совершенно другие
люди.
     Потом, примерно через месяц, была проведена  акция  возмездия. Прислали
несколько батальонов из других полков, из Кундуза пришел разведбат,  прибыли
артиллерийские и реактивные батареи.... Вся эта армада высадилась в Бахараке
и в тот же день при поддержке нескольких вертолетных эскадрилий и баграмской
штурмовой авиации начала грандиозную чистку всего района.
     Понятно, что духи - народ отнюдь не глупый  - с такой армией  сражаться
не  пожелали, спокойно отошли в  глубь территории,  а затем  и вовсе  ушли в
Пакистан, благо недалеко - и сорока километров не будет.
     За ними, дабы не испытывать судьбу, прихватив  с собой немудреный скарб
и  всю   живность,   ушли   и   мирные   жители.   Сборная   команда   войск
северо-восточного  региона  полазила  недельку  по  высокогорью,  постреляла
немного по пустым кишлакам да по редким заградотрядам,  которые, дабы шурави
бдительность не  теряли,  оставили моджахеды, потеряла там человек  десять -
подрывы, самострелы, изнеможение, кто со скал сорвался  и все такое прочее -
и ни с чем вернулась назад.
     Впрочем, были  и  "трофеи": приволокли назад, на точку, семь остовов от
брошенных  БМПшек.  Афганцы,  ребятки  бережливые,  не  только демонтировали
оружие и двигатели, но  умудрились снять  и унести в неизвестном направлении
всю внутреннюю обшивку, башни (!) и даже некоторые бронелисты. Так  что,  на
место дислокации первого батальона вернулись одни рамы. Но хоть что-то...
     С тех  пор  на полк  легло  пятно позора.  По  горячим следам  в  часть
примчалась представительная комиссия  во главе  с будущим министром  обороны
СССР  незабвенным маршалом  Соколовым. Походили, посмотрели и.... отменили в
солдатском  рационе черный ржаной  хлеб. Как  его выпекали,  неизвестно,  но
полутора сантиметровую хлебную корку можно было пробить только лишь  хорошим
ударом   штык-ножа,   а   ежели,    к    несчастью,   на   ноготь   налипала
пластилиново-крахмальная, темно-мышиного цвета мякоть, то счистить  ее можно
было разве что лезвием. Может  быть, они и  еще что-либо сделали для личного
состава или для  полка в целом,  утверждать  трудно, но  в памяти  у солдат,
кроме хлебной истории. Ничего не осталось.
     Временно обязанности командира  части  исполняли какие-то  штабисты. Но
временные люди, разумеется, не могли "смыть пятно позора вражеской  кровью",
и  эту  благородную  миссию мужественно взвалил  на свои  плечи подполковник
Смирнов.







     В  палатке  царил  полумрак.  Духи,   переминаясь  с   ноги   на  ногу,
вытянувшись,  стояли в  проходе  между  койками.  Было  им  весьма  неуютно,
тревожно, а главное  -  давила неопределенность. Они уже знали, что взводный
ушел  в офицерский модуль -  в гости; и  когда  вернется, и  вернется  ли он
сегодня вообще - оставалось совершенно  неясно. А между тем,  несмотря на не
слишком  приветливую утреннюю встречу,  этот молодой лейтенантик казался  им
пока единственной защитой.
     За полгода,  проведенные в учебном подразделении, ребятки успели близко
познакомиться с армейскими нравами, да к тому  же были прекрасно наслышаны о
разнице в отношении к молодым солдатам в Союзе и здесь.
     И то, что первую скрипку во взводе играют  не  "деды", они  уже поняли.
Шестеро  "престарелых",  вполголоса  обсуждая  свои  проблемы,  валялись  на
койках.  Тема  дискуссий  была  довольно  животрепещущей,  так как время  от
времени  приглушенную  беседу перекрывали взрывы  неестественного, юродивого
хохота. О чем именно  говорили - не было  слышно. Там  же  находились  и оба
"главных" сержанта - зам. старшины и замкомвзвода.
     Власть  во взводе, конечно,  принадлежала старослужащим,  но  это  была
власть  номинальная,  так  сказать -  законодательная.  Всю  же практическую
крепко держала в руках пятерка крепких парней, которые в ту минуту, неспешно
дефилировали перед "салабонами".
     "Погуляв"   -  остановились;  двое  из  них,  покуривая  и  внимательно
рассматривая новых сослуживцев, встали  сбоку, в то время как оба оставшихся
сержанта  вполголоса  совещались  с  парнем в  свитере.  Придя  к  какому-то
соглашению.  Троица  вплотную приблизилась к  вновь прибывшим.  Саше тут  же
стало  удивительно неуютно.  Особенно  под  взглядом  одного  из  командиров
отделения. Он-то и начал разговор:
     - Ну ладно, мужики, день  прослужили - ни  хера не поняли! Правильно? -
И, выдержав паузу, продолжил: -  Я не знаю, что вам  там наплели в Союзе, но
вкратце ситуацию объясню. Главное  - шарить!  Будете врубаться - будете жить
нормально; нет - вешайтесь! Фамиди?
     "Молодые", не  уловив  смысла  последнего  термина, преданными  глазами
пожирали сержанта. По  палатке прокатился нервный смешок. Командир отделения
расплылся в своей самой искренней  улыбке и, ткнув одного из духов пальцем в
грудь, спросил:
     - Как зовут, служивый?
     - Юра... - На  кроватях, как  по  команде,  дружно и  дико завизжали от
восторга.
     Солдат быстро поправился:
     - Рядовой Поляков, товарищ сержант! -  И, видимо, совсем  уж с перепугу
тихо добавил:
     - Юрий Владимирович...
     У дедулек от такого ответа начался тихий истерический припадок; кто-то,
задыхаясь от смеха,  сполз  с  койки и  забился  в  неподдельных  судорогах.
Немного придя в себя и отерев слезы, сержант принялся за следующего:
     - А тебя? - спросил он у маленького, смотревшего на него глазами верной
собаки туркменчика.  Не дождавшись ответа,  наклонился  и прокричал  в самое
ухо:
     - Эй! Военный! Зовут как?!
     - Хасан-бой...
     - Ты че? Твоя по-русски не понимая? А?!
     Паренек, подсознательно ощущая подвох, чуть помявшись, нехотя протянул:
     - Плехо...
     - Ну и откуда ты прискакал, такой разговорчивый?
     И после очередной паузы. Давясь от смеха, опять прокричал ему в ухо:
     - Эй! Военный! Родом откуда?!
     - Туркмен...
     - Эт точно! - К тому времени "старички" уже не смеялись - рыдали.
     - Ну а ты, сокол?
     - Рядовой Зинченко, товарищ сержант!
     - А имя у тебя есть, рядовой Зинченко?
     - Так точно! Александр, товарищ сержант!
     - Толковый парень, говоришь... И откуда призвался?
     - С Донецка, товарищ сержант!
     - Слышь, Гора, твой  земляк; а ты все плачешь, что один  на весь полк с
Донбасса.
     Саша с надеждой взглянул на землячка.
     -  Ладно,  бля,  хорош  тащиться!  Слушайте  внимательно!  -  продолжил
командир
     отделения.  -  Все, что вам нагнали про нас в Союзе,  в том  числе  про
дедовщину - лажа! Здесь боевое подразделение, и никто над вами издеваться не
собирается.  Но вы,  духи,  будете делать  все то,  что вам  по сроку службы
положено. Это ясно?! Нет - схлопочете сразу и без базаров. Да, Мыкола?
     Самый маленький из всей пятерки, но почти  квадратный сержант, стоявший
перед "молдняком",  чем-то  напоминал  бультерьера,  готового  в  любой  миг
ринуться в атаку. Он, ничего не ответив, неопределенно покачал головой.
     - По всем вопросам обращаться или  ко  мне,  или к нему.  Да! По  особо
личным - обращаться к Горе, он у нас комсорг...
     - По палатке вновь прокатился ленивый смешок, а  земляк только небрежно
отмахнулся:
     - Ой, не задрачивай!
     - Слышь, Шурик, обломись... Кончай базар, отбой был!  Нехотя протянул с
кровати зам. старшины.
     Тут  Саше стала  понятна  причина  неудержимых, доводивших  лежащих  на
кроватях дедов чуть  ли не до  конвульсий, припадков  смеха -  мужики к тому
часу уже успели хорошенько обкуриться.
     - Момент! Ну что, все поняли?
     - Так точно! - за всех ответил Саша.
     - Ну, Гора, а у тэбэ дийсно зэмляк шаре, - с расстановкой выдавил самый
здоровый из группы.
     - Во бля! Никак у нашей  птички голосок прорезался?! А? Братусь? -  тут
же  съязвил сержант и продолжил: - Где-то  через неделю -  большая операция,
поэтому  каждый из вас  будет закреплен за одним из старослужащих, а  пока -
готовиться к рейду. Глядишь, кто-то да пойдет.  Ты, он обратился к Полякову,
-  садишься механиком-водителем на  сто сорок  восьмой борт.  Пойдешь завтра
после развода с техником  роты в  парк и, не приведи Господи, если машина не
будет готова к выходу! - Он,  указав на второго сержанта, добавил: - Это его
БМП,  он тебя  за нее сожрет с ремнем, дерьмом и  сапогами!  А вы,  соколики
длинногривые, пойдете со мной  и  получите  свои ПК. Ты, Хасан, как там тебя
дальше, пойдешь в отделение замка. Понял?! Ну да ладно, завтра поймешь... Ну
а ты,  донбассец, будешь  тащить службу у меня. Да, Гора? - И, не дождавшись
ответа,  закончил: -  Так, все! Подшились, побрились,  подмылись -  отлично.
Отбой! Быстро... вашу мать!
     Когда "молодята" улеглись, пятерка собралась на "военный совет". Костяк
в  ней,  безусловно,  составляли  два  человека  -  Шурик  и Гора.  Сержант,
призвавшись  из  Днепропетровска   осенью  1982  года,  после  двухмесячного
карантина пришел в роту на должность рядового пулеметчика. Толковый, бойкий,
язвительно-дерзкий,  он  уже  через  полгода  в   звании  младшего  сержанта
командовал  третьим  отделением. В  боевых ротах  укоренилась продиктованная
необходимостью традиция  назначать на  командные должности опытных солдат, а
приходившие из  учебных  подразделений  сержанты,  разумеется,  если они  не
проявили себя  должным  образом, могли до самого дембеля таскать ПК или АГС.
То же самое относилось и к спецам.
     Даже  несколько  серьезных "залетов" - а  при возникновении конфликтных
ситуаций  Шурик,   как  правило,   не  церемонился  и   разрешал  их  самыми
радикальными методами,  не  помешали ему получить эту, по солдатским меркам,
привилегированную должность.
     Став   командиром   отделения,   Шурик   проявил   недюжинный    талант
прирожденного    политика    и,    лихо    обломив    парочку    зарвавшихся
сержантов-старослужащих,  тем не менее сумел построить прекрасные, дружеские
отношения  с  замкомвзвода  и  зам старшиной,  не  говоря  уже об  офицерах.
Пономарев открыто заявил, что по уходу Метели тот займет место замкомвзвода.
     Гора же был полной противоположностью  своему другу  и постоянно терпел
от него  ежедневные  и ежечасные,  довольно едкие подначивания. Впрочем,  не
считая взводного и Братуся, Шурик  был едва ли не  единственным  человеком в
роте, кто  мог  позволить себе  подобную вольность. Несмотря на  спокойный и
внешне флегматичный характер, Гора был главным калибром команды.
     Придя в роту вместе со всеми, он буквально через пару  недель  заявил о
себе  тем,  что  одним  небрежным,  коротким  ударом  слева  завалил  самого
страшного  врага  молодых солдат  четвертой мотострелковой  - замка  второго
взвода, старшего сержанта Гуся.
     Эта почти двухметровая  туповатая  детина,  немилосердно  гонявшая всех
салаг, для острастки вновь прибывших решила отыграться на довольно крупном и
спокойном  мальчике. Ну а  для  Горы, к восемнадцати  годам  имевшего звание
кандидата в мастера  спорта  по  боксу и  богатый опыт уличных побоищ,  этот
неповоротливый, всего  лишь на полголовы выше его ростом деревенский увалень
вообще как противник не представлял хоть сколько-нибудь серьезной опасности.
Да к тому  же  он был совсем  непростой  парень  и  буквально  за  несколько
мгновений до того, как, походя "вырубить  дедульку", просчитал, что  ему эта
наглость вполне  может сойти  с рук. И не  ошибся... Старослужащие, с трудом
проглотив горькую пилюлю, пошумели, поугрожали: "Сгноим ублюдка!  До дембеля
из  дерьма не вылезешь, в нарядах подохнешь, душара!!!" - походили вокруг да
около, однако, несмотря  на "греющие душу сладкие обещания",  связываться  с
резким и решительным юношей не рискнули.
     К службе он относился спокойно, исполняя обязанности комсорга взвода и,
будучи одним  из лучших  снайперов батальона, на операциях был  чем-то вроде
персонального телохранителя  Пономарева.  Это, впрочем, не мешало лейтенанту
по возвращении в полк под предлогом "с земляка и спрос вдвойне..." постоянно
донимать своего  недавнего  напарника.  Шурику  такое  положение  дел давало
неистощимое поле  для  шуточек  типа: "Слушай,  Гора, а что  у  вас  там,  в
Донбассе, все такие уроды или только ты с Пономарем?"
     А еще он,  успев пару раз побывать  в  госпиталях и уже, потом,  пройдя
двухмесячные курсы при полковой санчасти,  получил назначение  на  должность
внештатного  санинструктора.  Как  парень  обязательный,  Гора  натаскал  из
перевязочной  марли,  бинтов,  всевозможных мазей, после чего по собственной
инициативе  начал  добровольно   лечить  всю   роту:  климатические  условия
высокогорья способствовали  тому, что самая  незначительная  ранка или  даже
просто царапина через пару дней превращалась в незаживающую месяцами гниющую
язву.
     Самым колоритным и  мощным -  поистине непотопляемым линкором  в группе
был  Братусь.  Этот хитроватый гадячский  хуторянин  удивлял всех тем, что в
полном снаряжении - килограмм под сорок - мог  раз десять подряд  сделать на
турнике  подъем переворотом  или выполнить  пяток  выходов на обе  руки. Его
единственной и  всепоглощающей  лазурной  мечтой было поскорее  отслужить, и
причем так, чтобы по возможности его не замечали. Но с  таким лицом и такими
габаритами это вожделенное желание не могло быть  осуществлено, ни при каких
условиях,  а поэтому  он довольно быстро сообразил,  что  в команде пережить
черную  полосу  жизни без любимой  печки  легче,  и  сразу  очень  органично
вписался в маленький и сплоченный коллектив.
     Наиболее  тихим и  уравновешенным  среди  них был Валера.  Несмотря  на
внешнюю миролюбивость и незаметность, это был мозговой центр команды - в нем
было  столько  внутренней  силы,  что  его  редкие  и  разумные  предложения
принимались всегда сразу и без  особых обсуждений. Рыжий харьковчанин,  весь
как одна большая веснушка, был старше остальных на каких-то полтора года, но
жизненным опытом и  обстоятельной рассудительностью превосходил всех, вместе
взятых.  А  еще  Валера  обладал  какой-то  удивительной, сверхъестественной
интуицией,  и  если  что-либо предсказывал, то можно  было  смело  биться об
заклад, что именно так все и получится.
     Между ним и Горой  шло непрестанное соревнование в области снайперского
искусства,  и буквально через  шесть месяцев  пребывания  в  части  никто из
солдат батальона не мог даже примерно сравниться с кем-либо из них. Впрочем,
Гора сам неизменно признавал первенство за другом.
     Последним   в  эту  компанию   влился  ивано-франковец  Мыкола.  Тяжело
переболев  в   Иолотаньском   карантине  дизентерией,  он  пришел   в   роту
страшненьким,  дистрофичным заморышем, да к  тому  же  и ростом  чуть больше
метра  шестидесяти. С такими  физическими данными можно претендовать лишь на
должность  ротного чмыря первого класса... Но не тут-то  было. Буквально  за
полгода он набрал былую форму и в борьбе мог запросто уложить на  лопатки не
только Валерку или Гору, но при желании даже и Братуся.
     Отличившись  на  первых же  операциях, Мыкола через  три-четыре  месяца
после прибытия  в  4-ю МСР был назначен на должность  командира отделения  и
получил звание младшего сержанта. В то время как  остальных,  да и то еще не
всех, только-только  успели  представить к правительственным  наградам,  он,
единственный из всей  пятерки, уже  к году службы успел получить свою первую
медаль  "За  отвагу".  Кроме этого, парня назначили  на  должность секретаря
комсомольской   организации  роты  и   готовили  к   поездке  в  Москву,  на
всеармейское совещание комсоргов.
     То, что каждый из них выделялся из общей массы сослуживцев, было только
половиной  дела.  Главное же заключалось в сплоченности. Любой дед батальона
знал, что если  кто-то  по какой-либо причине схлестнется с Шуриком, то дело
придется  иметь  не только  с  ним и  Горой, но  и остальные всегда окажутся
рядом. А  не появятся сразу,  так потом придут... в  любом  случае. По  этой
простой причине их предпочитали не  цеплять не только старослужащие и бабаи,
но даже и разведчики, у  которых  культивировался дух  тотальной агрессии, и
слыли  они  самыми крутыми в полку - ну, по крайней мере,  пытались казаться
таковыми.
     К чести этой маленькой "банды" следует сказать, что мужики ставили себе
единственную  задачу  -  обеспечить собственное  достойное существование  и,
исходя из принципов справедливости, никогда или почти никогда первыми никого
не трогали.
     И еще:  столкнувшись  в  карантинах  с  жестокой  дедовщиной,  а  Гора,
единственный из всех, с  еще более изощренной, прямо скажем -  изуверской, в
афганских  госпиталях, они, взяв на вооружение аксиому: "Самый крутой дед  в
прошлом  -  самое крутое чмо!", не только зареклись издеваться над молодыми,
но,  по возможности,  не давали  развернуться  и  другим.  Благо,  в  боевых
подразделениях, в отличие от тыловых, особой дедовщины вроде как и не было.
     Уложив   "детишек"  и  поболтав   немного  о   своих   проблемах,  они,
окончательно раскурив безотказного Гору, наконец-то "отбились" и сами.



     К   предстоящему   выходу   готовились   как    никогда   основательно.
Ознакомившись с  местными  условиями, комполка  принял  решение:  оставив  в
лагере части только боевое охранение и  дневальных от каждого подразделения,
выдвинуться  в  полном  составе  на  бронетехнике  в   район  урочища  Аргу,
развернуться по  фронту и не только прочесать все кишлаки долины, но попутно
найти, а если возможно, то и восстановить старую дорогу на Кишим.
     Безусловно,  дорога  из Кундуза  в Файзабад  являлась  основной,  самой
трудноразрешимой проблемой  полка. Воинская  часть  перекрывала  отрезок  от
Кишима  до  Файзабада;  напрямую  через  Аргу  - чуть  более  тридцати шести
километров.  Но старую дорогу  в начале восемьдесят второго перекрыли духи и
якобы уничтожили. С тех пор колонны с продовольствием, боеприпасами, горючим
и многим-многим другим доставляли к месту дислокации по окружному пути.
     Протяженность  так называемой "новой дороги" составляла  сто-сто десять
километров. Восемьдесят процентов пути приходилось  на кошмарный  серпантин,
где ширина грунтовки  не превышала и двух метров, слева шли  крутые, местами
нависающие  карнизами скалы,  а справа  зиял отвесный, на некоторых участках
глубиной до пятисот метров,  обрыв. В дополнение ко всему по его дну с ревом
неслась  сумасшедшая  Кокча.  На  всем  протяжении "бадахшанского  автобана"
скорбными  знаками   стояли  искореженные,   обугленные   остовы   машин   и
бронетехники, и каждая новая колонна, без исключений, вносила свою посильную
лепту в строительство этого сюрреалистического мемориала.
     На контролируемом  отрезке дороги расположилось семь точек:  Каракамар,
Первый мост, Артедджелау, Второй  мост, самое гиблое место  -  Третий  мост,
покинутая "точка" Баланджери и сам Кишим с дислоцировавшимся в нем третьим и
последним батальоном 860-го отдельного мотострелкового полка.
     Именно  его  подразделения  охраняли  врытые  по  уши, на  полкилометра
обложенные минными полями, ни  днем ни ночью не ведавшие покоя точки. Ему же
был придан разбросанный по постам танковый батальон.
     Проводили колонны в полк  и  обратно следующим образом. Вначале главные
действующие  лица  -  бронегруппа второго  МСБ  совместно  с  разведротой  и
саперами  за три-четыре дня, ночуя  на точках, доходила до Кишима, встречала
автокараван и примерно за неделю возвращалась назад.  Двое суток, не  смыкая
глаз, ее разгружали, и дней за  пять пустые машины отводили обратно в Кишим.
После   чего  бронегруппа   налегке   возвращалась   домой.  Зимой  подобное
мероприятие  могло  затянуться  на  месяц-полтора.  Таких  операций  за  год
набегало пять-шесть.
     Колонну  проводили, в  прямом смысле слова,  пешком. Из-за  постоянного
минирования саперы  вынуждены  были всю дорогу идти впереди машин, и вся эта
масса техники продвигалась  со скоростью пешехода.  И,  тем не менее, всякий
раз случалось, как минимум, два-три подрыва.
     До  1983  года у духов считалось очень  популярным  еще  и обстреливать
автокараваны,  но  с  тех пор,  как часть получила  новенькие скорострельные
БМП-2,  охоту к массированным  дуэлям у них  отбили,  а  одиночные выстрелы,
понятно, не в счет.  Кроме  всего прочего, после каждого огневого налета  на
колонну  ближайшим от  боя  кишлакам так перепадало, что от домов оставались
торчать лишь огрызки фундаментов, и к концу восемьдесят третьего вдоль новой
дороги стояли одни мертвые развалины.
     Естественно, что для  полкача решение  задачи по восстановлению  былого
короткого пути  являлось делом  первостепенной  важности.  Он  просто не мог
позволить, чтобы два батальона пехоты и единственный танковый стояли мертвым
грузом по постам,  так как  с  неполными  тремя  сотнями  бойцов ни о  каких
серьезных   победах   не   могло   быть   и   речи.   Группировка   Бассира,
дислоцировавшаяся  в районе  Бахарака,  насчитывала  полторы тысячи человек;
группировка Вадута, действовавшая в районе Кишима - до двух с половиной-трех
тысяч; а отряд  Джумалутдина  (чуть  ли  не племянника  самого  Ахмед-Шаха),
контролировавший урочище  Аргу и прилегающие к нему районы, - свыше  трехсот
"непримиримых".  И относительная  малочисленность последней  группировки  не
мешала им нещадно терроризировать часть.
     Кроме   основных   соединений  в   провинции  действовало  бесчисленное
количество,  доставлявших  хлопот  не  меньше,  чем   крупные  подразделения
моджахедов, независимых малых групп под руководством полевых командиров.
     Подполковник  Смирнов  понимал, что  если  ему удастся  решить проблему
дороги, то максимум за месяц, передав в распоряжение 24 афганского пехотного
полка  и царандою ставшие ненужными точки, он почти втрое усилит маневренную
группу своей  части,  и,  кроме  всего  прочего, получит  весомую  поддержку
танкового батальона; несмотря на высокогорье, фактор немаловажный.
     За  неделю  полкач  так  завел  офицеров,  что  они,  высунув  языки  и
обкладывая   техников  многоэтажным  черным   матом,  за  пару  дней  сумели
подготовить  к  выходу всю имеющуюся в наличии  технику,  годами  стоявшую в
бездействии.
     В  ротах  происходило то  же  самое.  Целыми  днями  старшины  получали
доппайки  и  боекомплекты.  Машины  загрузили  под  завязку.  Казалось,  что
выдвигаемся, как  минимум,  на  год  и собираемся, по  меньшей  мере,  брать
штурмом Кабул.
     В день перед выходом Смирнов обратился к солдатам  и офицерам с длинной
пламенной  речью.  В ней он призывал всех, от рядового до подполковника: "Не
щадя живота своего...", "Не посрамим отцов...", "До последнего вздоха...". В
этот день жара  прыгнула хорошо  за сорок  в тени,  и из-за  сорокаминутного
опоздания  подполковника  да  затянувшейся   почти   на  час  проникновенной
проповеди  несколько  человек  потеряли сознание.  Под занавес объявили день
отдыха,  как  всегда  посвященный  перезарядке   магазинов,  чистке  оружия,
подгонке снаряжения и прочим видам немудреного солдатского досуга.
     Ночью  механики-водители  выгнали машины  из  парка, построили их перед
КПП-1  и под утро, заливая окрестности надрывным ревом  и  смрадом  солярки,
загрузив пехоту, двинулись в горы.







     Саша  сидел  на  левом  заднем  десанте  сто сорок  девятого борта  и с
интересом вертел головой  в разные  стороны. На  башне восседали  взводный и
Матаич, в противоположном от него люке о чем-то болтали Валерка и Братусь, а
впереди,  на  его  же стороне,  пристроился  внештатный  денщик  и  шестерка
Пономарева, всеми  втихаря презираемый  стукач  Тортилла. Вел БМПшку механик
Дагестан. Позади него,  на  командирском месте,  вальяжно развалившись, так,
что одна нога свисала с брони, а вторая упиралась в крышку люка, преспокойно
посапывал Гора.
     Его сладкую дрему время от времени  прерывали колкие шуточки взводного,
но Гору это, похоже, мало  тревожило; к тому же, зная, что он не  слышит  на
правое ухо,  никто  не  мог с уверенностью сказать, точно ли он не расслышал
или просто не счел нужным.
     Саша,   посматривая  на  него  через  каждые  две-три  секунды,  боялся
пропустить хотя  бы один его взгляд, одно легкое  мановение руки. За  неделю
совместной  службы  этот   парень   для  него  стал  чем-то  вроде   объекта
поклонения...


     С первых  же  дней в  армии  призывнику  Зинченко  стало  понятно,  как
называется тот, мучивший  его пару лет до этого, подсознательный  страх. Имя
ему - панический ужас перед унижением. И самое страшное  состояло в том, что
унижать его личность и  весь  его призыв в целом  стали с первых минут новой
жизни.
     Если  отношение  к  новобранцам  на  пересыльных  пунктах  было  просто
наплевательским, то есть абстрактно унизительным, то по прибытии в учебку он
сразу же ощутил, что такое настоящее унижение.
     Все полгода  отправок,  пересылок, учебы его внутреннее второе "Я" жило
или, вернее, прозябало в состоянии какой-то парализующей апатии. Сил  на то,
чтобы защищаться, не было и в помине; это существо, только все более и более
сжималось  под  плевками  и оплеухами,  которыми  его щедро потчевала  новая
солдатская жизнь, и какими-то медленными, но упорными витками заворачивалось
в непробиваемую скорлупу безразличия. Если бы к нему в том состоянии подошли
незнакомые люди  и стали бить, то  он просто бы лег  наземь,  закрыл  голову
руками и ждал. Пока от него не отстанут или не убьют.
     И вот, придя в роту, где предстояло  служить до конца,  до  дембеля, он
столкнулся с сильным человеком,  который как-то совершенно незаметно  разбил
эту скорлупу.
     На  второй день пребывания во взводе гора, подойдя к Саше, молча забрал
веник  и,  сунув  его  дневальному,  отвел   в  угол,  где  обычно  отдыхала
"великолепная пятерка". Там он, угостив сигаретой с фильтром (а  молодым еще
не успели и обыкновенных  выдать) и чаем, минут двадцать запросто поболтал с
ним о  том о  сем -  ну прямо как на гражданке.  Потом к  ним  присоединился
Братусь,  поначалу одним своим видом приводивший Сашу в ужас - огромный, под
метр девяносто,  угрюмый детина - и,  как всегда молча, между прочим положил
перед ним початую пачку печенья. Это уж и вовсе было нечто невиданное.
     Болтали о разных пустяках, земляками  они  считались чисто номинально -
один из Донецка, другой из  Ворошиловграда. Да и говорил-то в основном Саша,
а  тот  - в  своей  традиционной  манере,  привалившись  к  спинке  кровати,
полулежа, - лишь внимательно слушал.
     Потом подошли остальные.  Шурик сходу  едко  прошелся  по  бессмертному
сюжету "Трех  поросят", Братусь, буркнув что-то в ответ, убыл в  неизвестном
направлении, а Гора, усаживаясь с Матаичем  гонять  нарды, как бы  невзначай
обронил,  что  Зинченко с  этого  дня  закреплен за ним.  В течение  первого
полугодия каждый прибывший в боевую роту молодой солдат закреплялся за одним
из старослужащих и как хвостик ходил за ним на всех операциях,  а дедушка, в
свою очередь,  не только ему помогал,  учил и вводил  в курс дела, но  еще и
головой отвечал за свою "почетную обязанность".
     По этому поводу Гора добавил:
     - Слушай,  землячок, я сам  чмырем не был и рядом не потерплю,  так что
напрягай головку - к счастью, не пустая -  и въезжай в службу. Да, и на физо
навались, чтобы мне еще  и твой пулемет таскать не пришлось... у меня своего
дерьма предостаточно. Понял? Прекрасно! И еще. Если хоть  кто-то начнет тебя
припахивать  - посылай  на х..., да понаглее.  Не  получится - мне  скажешь.
Врубился? Свободен!
     "Землячок", почувствовав, как к  горлу  подкатил  предательский  комок,
опустил глаза и пробормотал:
     - Спасибо.
     - Пожалуйста...
     В том, что это были не просто  красивые слова,  Саша убедился  в тот же
вечер.
     Зайдя  по какому-то делу  в  палатку  первых  взводов,  он  моментально
нарвался  на  резкого  сержанта  и  через  пару  минут  уже  подшивал  чужие
подворотнички.  Дедушка,  оставаясь  стоять над послушным душарой,  с кем-то
негромко переговаривался.  Только с третьей фразы Саша уловил, что говорят о
нем. Подняв голову, он вдруг увидел  Валеру; тот  же, пожав плечами и бросив
на ходу: "Ну, как знаешь..." - вышел из палатки.
     Через минуту он вернулся, правда, уже третьим. Впереди шел Гора. За ним
-  Братусь. Голоса тут  же, как  по команде, смолкли. "Наставничек" подошел.
Молча взял из Сашиных рук вещи и так же молча резким движением, швырнул их в
лицо сержанту. Тот  вызов  не принял, а  лишь  испуганно попятился в угол, к
сидевшим кружком дедам.
     - Ну ты, борзота, полегче! - подал голос один из них.
     -  Да ну? Сюда  иди...  -  Гора говорил тише и мягче, чем обычно, но  в
голосе появились какие-то неразличимые, но достаточно ощутимые нотки, и Саше
подумалось,  что  если бы  его так позвали,  то он  ни  за какие  посулы  не
сдвинулся бы с места.
     -  Вы что,  суки? Забыли, как  в говне  ползали?  А? Напомнить?  Ну, че
припухли?
     - А в ответ тишина! - констатировал Валерка.
     - Тебе же, ур-род, я в следующий раз печень вырву! Т-тварь...
     Сержант стоял, прислонившись к спинкам двухъярусных коек, и было видно,
как вверх-вниз конвульсивно дергаются его коленные чашечки.
     Уже в палатке третьего взвода Гора раздраженно сказал:
     -  Саша... Я  тебе в  последний раз  объясняю,  что никто, понимаешь  -
никто, не  может тебя тронуть,  а тем  более припахать.  Ты можешь выполнять
распоряжения только тех сержантов, которые  живут в этой палатке. Я  что, не
ясно в первый раз объяснил? Что молчишь?.. Ладно, вали, давай...
     Минут через пять  к Саше подошел Матаич и, похлопав по плечу. Участливо
сказал:
     - Не  обращай внимания,  у него  все и всегда обязательно - в последний
раз.
     После этого случая  все, похоже, забыли, что  Саша  - салабон. Особенно
остро он это чувствовал, наблюдая  за жизнью попавших в другие подразделения
своих бывших однокашников по учебке. Даже  по сравнению с ребятами из первых
двух взводов его же роты он жил как старослужащий.
     За первую неделю Саша успел немного сойтись с остальными сослуживцами и
особенно близко  с  Матаичем. Однажды, заступив  в наряд, он почти  два часа
проболтал в  курилке с  Горой.  Именно после того  разговора он вновь ощутил
себя полноценным человеком.
     В  тот вечер Гора поведал ему  о событиях полугодовой  давности, и Саша
поразился, как похожи были их ощущения на первых порах службы. Но еще больше
он  поразился  тому, как Гора  вел себя на этих первых порах.  Он чувствовал
себя человеком с  самого  начала и  дал это почувствовать другим, дембелям и
сержантам. И уж никто, по крайней мере, не мог заставить его подшивать чужой
воротничок.
     Но самое  удивительное заключалось в том,  что таких  людей,  как Гора,
было сразу пятеро, да еще в одном месте и в одно время.
     Саша  как  бы собрал их всех в одно обобщенное  лицо и воплотил в Горе,
который теперь,  не  подозревая  о  происшедшей с  ним метаморфозе,  как  на
экскурсии, дремал в трех метрах впереди, а Саша, подобно взведенной пружине,
напряженно  сжимал  в руках приклад своего ПК и готов был по первому, самому
неуловимому знаку ринуться вперед и закрыть собственным телом своего первого
настоящего друга.






     По прошествии начального дня операции огромная колонна бронетехники без
особых  приключений перевалила Гузык-Даринский перевал и веером разошлась по
урочищу Аргу. За сутки произошло только одно ЧП.
     Один   из   проводивших   машины   разведроты   саперов   наступил   на
противопехотную   мину  и   ему  оторвало  полстопы.  Второму,   шедшему   с
миноискателем  позади,  повезло еще  меньше: кроме  контузии  и  ожогов лица
осколками, каменными брызгами и частицами стекол от собственных же очков ему
начисто высекло оба  глаза. К  счастью, рядом  находился офицер медслужбы, и
парня удалось спасти от болевого шока - самого  страшного  врага  и основной
причины гибели большинства раненых.
     Разойдясь на дальность видимости, подразделения остановились на ночлег.
Дав своему заму, сержанту Метели ряд указаний и прихватив с собой, на всякий
случай  Гору,  Пономарев  отправился  за  три  километра  к машине  комбата.
Поскольку совещание  вполне могло затянуться до  полуночи, замкомвзводу  был
отдан  приказ отбить взвод по системе "один-один".  Сие означало, что, вырыв
по  сторонам  образованного машинами взвода треугольника двойные  окопы  для
стрельбы лежа (служившие, в  основном,  кроватями, где, чтобы не замерзнуть,
спали  парами),  пехота  ложилась на  ночлег  таким образом, что, пока  одна
двойка отдыхала, вторая стояла на часах. Обычно делили ночь пополам, но если
сильно уставали, то дежурили по часу или даже по полчаса.
     В отсутствии  Горы обязанности шефа принял Братусь.  Подозвав Сашу,  он
поставил боевую задачу:
     -  Ото  так, дытынка.  Зараз рой  ось  отсюда  и ось досюда, на лопату.
Поняв? Гора прыйдэ, тут спаты ляжэ, а я пишов у сто сорок дэвьяту.
     - А что, он не будет в машине спать?
     -  Вин? Та ни  за  що! Обождь, нэ суетысь, слухай сюды. Потом пийдэш до
Шурика,  вин  тоби  скажэ,  колы  стоятымо.  Поняв? -  И,  как  сухую ветку,
подхватив свой ПК, он, словно огромный неуклюжий медведь, полез на броню.
     Взводный  вернулся  часа  через два. Вокруг него сразу же  образовалась
кучка  из сержантов и дедов,  и они вполголоса о чем-то заговорили. Стоявший
на  посту  рядом Саша  слышал лишь  обрывки  фраз:  "С рассветом  на  броню,
двадцать  девять километров по полям и  блокируем  (какое-то чудное название
местного  населенного  пункта)";  "Ну  да!  Разведка  на шмон, а  мы им очко
прикрывай!"; "Потом  в (следующее  неудобоваримое название) и поднимаемся на
машинах  на  перевал"; "А если броня  не залезет?"; "Пешком пойдешь!";  "Вот
уроды  -  чтоб они  всрались!"; "Им  оружие  подавай..."; "Правильно,  так и
сказали  - без трофеев не возвращаться..."; "Гора, ты за своим присматривай.
И ты, Валера, туркмена - ни  на шаг...  Все, хорош  языками молоть!  Тяжелый
день завтра..."  Докуривая  на ходу,  они, словно  призраки,  растворились в
темноте.
     Пока  Саша пытался переварить услышанное, ему кто-то  мягко  положил на
плечо руку. Внутри все оборвалось и куда-то вниз живота рухнуло.
     - Если  к тебе так взводный  подойдет.  Ты точно "духом"  станешь. И  я
вместе  с  тобой.  -  Гора  был  чересчур  спокоен  и  как-то  подозрительно
неестественно расслаблен.
     - Ну, ты как, военный?
     - Нормально!  Интересно все так, необычно! - приходя в  себя от испуга,
наигранно бойко ответил подопечный.
     - Да, очень... Слушай, Саша, говоря по правде, мне эта параша совсем не
нравится. Так что, ты от меня не отходи ни на секунду. Угу?
     - Да, да, конечно!
     - Первая и последняя заповедь молодого бойца... Помнишь?
     - Помню.
     - Давай...
     -  Что  бы ни произошло -  вначале падать, потом хватать пулемет. Потом
думать! - как стихотворение отбарабанил Саша.
     - Умница.  Теперь  поставь свой ПК на предохранитель и без нужды больше
не  снимать. Я,  кажется, тебе уже несколько раз говорил. Все.  На  горшок и
спать.
     -  А  вы... Ты? -  Мальчику, выросшему в семье  педагогов, было  сложно
обращаться на "ты" к людям, которых он ставил выше себя. Гора хмыкнул:
     - Иди, давай. Снимешь с моего вещмешка плащ-палатку -  укройся, а  свою
под себя положишь. - И язвительно добавил: - Только смотри, не перепутай!






     Ему казалось, что  он  лег  мгновение назад,  как вдруг  что-то ощутимо
ударило в бронежилет.  Подскочив, Саша уловил какую-то  суету и приглушенные
голоса. Было совершенно темно. Еще не  вполне проснувшись, он понял, что это
подъем,  и  в  кромешной,  усугубленной  туманом темноте  начал  лихорадочно
собирать вещи. Довольно быстро сложил плащ-палатки,  подхватил  в  одну руку
два вещмешка, в другую - пока еще непривычно тяжелый, неудобный ПК и неловко
побежал к темному пятну своей машины.
     Со второй  попытки, вскарабкавшись на борт, Саша  устроился на броне и,
зябко зажимаясь  от  поднявшегося  ветра, стал ждать. Увидев копошащегося  в
десанте  Тортиллу,  попросил  сигарету. Гора сказал, что  разрешит курить на
операциях только в том случае, если убедится, что тот не "сдохнет" на первом
же переходе, и  в рейд  сигарет так и не дал. Спички упрямо тухли на сильном
ветру.   Намаявшись,   он  плюнул,  подкурил  от   чужого  бычка   и  заодно
поинтересовался:
     - А почему так рано выезжаем?
     - Чавой-то рано? Три часа вжэ.
     "Ну-ну...", - сказал себе Саша и, умостившись поудобней, задремал.
     Не  прошло и  часа, как  стремительно рассвело. Еще  минут  через сорок
прибыли на  место. Соскочив с брони,  взвод быстренько поднялся по  довольно
крутой каменистой  гряде метров на пятьсот и очутился на скалистом гребне, с
другой  стороны которого  раскинулся напоминавший сверху  запыленный ошметок
протектора  жалкий  кишлачишко. На  противоположной параллельной  гряде Саша
заметил снующие взад-вперед крошечные фигурки.
     Пока он думал, кто бы это мог быть. Сзади подошел Гора и, скинув наземь
вещмешок, отрывисто бросил:
     - Ну, чего встал? Давай, давай! Окоп рой...
     - Слушай,  Лень, а кто это там? - ткнул Саша рукой  в  сторону суетливо
шныряющих фигурок
     -  Первый  взвод, не отвлекайся. - И, заинтересовавшись происходящим  в
селении, крикнул: - Слышь, Шурик! Разведка пошла.
     Только  тут  Саша заметил, как в кишлак входят облепленные пехотой БМП.
Следом за машинами не спеша, трусил царандой.
     Гора раскинул пулеметные сошки на своей СВД, (единственный в батальоне,
кто додумался до  этого; впрочем, экстравагантная  мода так и не привилась),
улегся  на край скалы и стал в винтовочный  прицел следить за происходящим в
селении.
     Его подопечный, минут пятнадцать безуспешно  проковырявшись в  скальном
грунте,  решил,  что  проще будет окоп  не отрывать, а  выложить  из камней.
Вскоре он поймал насмешливый взгляд шефа. Тот прокомментировал:
     - Почти двадцать минут соображал. Нормально!!!
     Управившись,  Саша  уселся  в  импровизированную  крепость  и  принялся
наблюдать за  прочесыванием. Внезапно слева от него гулко грохнуло, и что-то
горячее резко хлестнуло  по  щеке. Удивляясь самому  себе, Саша стремительно
растянулся на дне окопа  и услышал над головой взрыв дикого хохота. Братусь,
сидевший позади метрах в пяти, проронил излюбленную фразочку:
     - Нэ спы - замэрзнэш!
     В самый разгар веселья вмешался взводный:
     - Хорош, мать вашу, тащиться! Гора, смотри - уходит!
     Наставничек,  отирая  тыльной  стороной  руки,  выступившие   слезы   и
продолжая  от смеха мелко  всхлипывать, небрежно приложился  и  еще два раза
подряд  грохнул  куда-то вниз. После каждого выстрела над выложенным Сашиным
бруствером пролетали мощно выбрасываемые затвором гильзы.
     Присмотревшись вниз, Саша увидел,  как по  дороге, ведущей от  кишлака,
какой-то чурбан в километре от них  спешно разворачивает  своего  ишака. Два
фонтана вздыбленные в нескольких  шагах перед ним пулями,  видимо, оказались
веским аргументом в пользу возвращения назад.
     - Подействовало... - подытожил Братусь.
     -  Ой!  Какая  глубина...  А-хр-хренеть!  Как  ты  догадался?! - тут же
вмешался Шурик  и, уже переключившись на Сашу:  -  Эй!  Военный! В  штаны не
наложил?!
     - Да я... не ожидал просто!
     Все вновь заржали.
     - Да хватит веселиться! - не выдержал взводный. Что  на вас нашло? Все!
Сейчас разведка сваливает - мы вслед за ней.
     Что будет дальше, знали все, естественно, кроме рядового Зинченко.
     К  полудню  добрались  до "своего", как выразился Пономарев,  кишлачка.
Позади пылило еще четыре машины - первый взвод и отделение саперов.
     Населенный  пункт  раскинулся  на  гладкой,   словно  шахматная  доска,
равнине, а посему, обложив селение со  всех сторон  БМПэшками, пехота с ходу
вошла  в узкие  лабиринты дувалов.  Саша вместе с вертевшим в разные стороны
длинным стволом  автоматической  пушки Матаичем остался в машине.  На робкую
попытку напроситься на "шмон" Братусь совершенно серьезно ему ответил:
     - Ты шо, с глузду зъихав?! А сухпай бороныты вид загарбныкив?
     -  Чем-то  озабоченный  Гора -  явно  было не до  подопечного  - только
отмахнулся:
     - Успеешь...
     - То тут, то там в кишлаке раздавались одиночные выстрелы.
     - Замки сбивают, - перехватив недоуменный взгляд, пояснил Матаич.
     Примерно через полтора часа вернулись. Гора, улыбаясь, с самым невинным
видом сунул Саше  несколько  тонких  и твердых,  пропахших  кизяковым  дымом
лепешек. Этот пепельно-песочный  хлеб напоминал скорее картон,  нежели пищу,
настолько он был пресен  и упруго-жесток. Саша с  горем  пополам управился с
небольшим  кусочком  и,  брезгливо   скорчив   физиономию,  отдал  "подарок"
Тортилле; тот без всякого стеснения все умял за пару секунд.
     Ехали долго. Впереди нещадно пылили машины  первого  взвода  и саперов.
Сожженная дурным солнцем глина  превращалась под траками БМПэшек в  какое-то
жуткое  подобие  серо-желтого цемента и, поднимаясь неправдоподобной  густой
стеною  на десятки  метров  вверх,  полностью скрывала под  пылевой  завесой
маленькую колонну.
     Дышать  было  почти  невозможно,  еще  хуже  приходилось  глазам: пыль,
казалось, полностью состояла из одной соли. Обильно выступавшие слезы тут же
сворачивались,  образуя в  уголках  глаз  целые  комки,  которые,  мгновенно
высыхая, отрывались вместе с ресницами.
     На  место  прибыли  под  вечер.  Ниже   стоянки  раскинулось  небольшое
запущенное  селеньице.  Первым  на то, что кишлак брошен  жителями,  обратил
внимание Валера. Пока третий взвод с  одной,  а первый  и саперы  - с другой
стороны сопки зарывались в землю, вниз смотались ребята из отделения  Мыколы
и подтвердили Валеркино предположение. Новость, явно, безрадостная.
     Шурик  по  этому поводу матерился минут  десять, после чего  с чувством
плюнул на 149-ю, отдал на почистку свой автомат Полякову и, завалившись  под
машину,  в  ответ   на  недоуменный  взгляд  взводного,  выставил  следующий
аргумент:
     -  Мои яйца пригодятся мне больше, чем нашей Родине... Хрен я тут ночью
спать буду!
     И  в  своем решении  Шурик оказался  совсем не одинок.  Остальные деды,
быстренько перечистив оружие, моментально отбились. Лишь  один  обязательный
Мыкола,  в  течение  часа,  до  изнеможения загоняв всех  молодят и  спецов,
заставив их отрыть номинальные окопы и привести технику  и оружие в порядок,
позволил себе роскошь, сладко позевывая, растянуться на броне.
     Около  полуночи,  не  дожидаясь   конца   первой  смены,  старослужащие
заступили  на  дежурство.  Сашу,  дежурившего  той ночью  на  машине, сменил
Валера,  и  он  пошел поднимать  верного  окопной  жизни  Гору.  Шеф,  легко
поднявшись, словно и не спал  вовсе, перекинулся с Сашей парой  слов и,  дав
ему закурить, направился к БМПэшке взводного.
     Через несколько мгновений грянул первый взрыв. Еще не успевший увлечься
Саша  сидел  на  бруствере,  когда увидел,  как  Гора,  поразительно  быстро
крутнувшись  на одном  месте  волчком,  стремительно ринулся  назад и, почти
пролетев последние несколько метров, одной рукой прижимая к телу винтовку, а
другой увлекая за собой голову Саши, прыгнул в окоп.
     Буквально  воткнутый   лицом   в   землю  и  почему-то  совершенно   не
испугавшийся Саша удивленно отметил про себя, что он за  эти  считанные доли
секунды  успел проанализировать все  свои ощущения,  а также действия своего
товарища и прийти к следующим выводам: первое, что Гора почувствовал  угрозу
благодаря свисту мины; второе, что его действия были безупречны;  Гора  имел
опыт   и   особое,  благоприобретенное   чутье  на  подобные  ситуации  плюс
обостренную  и усиленную  опасностью  реакцию;  в-третьих, что он  совсем не
испугался, очень быстро соображает, да и вообще - молодец...
     За  первой  серией разрывов сухо  треснуло еще  несколько залпов.  Мины
ложились перед  машинами и  окопами  взвода,  но помимо  них Саша уловил еще
какое-то  необычное  чириканье  над  головой. Правда, он  не  сразу  осознал
взаимосвязь  между  доносившимися из кишлака  автоматными очередями  и  этим
птичьим щебетом. Но вот над  головой чирикнуло еще раз и еще, и только тогда
Саша  вспомнил,  что по ночам птицы обычно  спят, так  что,  это  могли быть
только пули.
     Завороженный этим открытием, Саша совсем забыл о  том, что ему  следует
сейчас делать. Из оцепенения вывел яростный шепот в ухо:
     - Сидеть  смирно,  не  высовываться!  Пока  я  не  позову...  Башку  не
поднимать,  каску надеть, в штаны  не делать! - И,  пригнувшись,  неизвестно
когда успевший надеть  каску, Гора выскочил из окопа. В  это же время, почти
одновременно,  длинными очередями  ударили пушки со всех машин.  Через  пару
секунд  подключилась  броня  первого взвода; раз пять  бухнула  старая БМП-1
саперов.
     Стена  фруктового  сада,  откуда  определенно  велся  огонь,   полыхала
слепяще-оранжевыми сполохами.  Саша,  осторожно высунувшись из-за бруствера,
видел, как  в пятистах метрах от него частые  разрывы скорострельных  орудий
рвали  в клочья каменную кладку  дувалов и деревья над ними. Над  "зеленкой"
повесили десятка  два осветительных ракет. И там стало так светло, как будто
только  что  наступили  сумерки. Правда, свет  был  неестественный, какой-то
призрачный, фотовспышечный, но видимость была неплохая.
     Духи заткнулись;  если они  и успели спрятаться, то им уже явно было не
до войны.  Саша, захваченный  азартом боя, выволок на бруствер пулемет и дал
несколько прицельных очередей  в проломы дувала. При этом он успел пожалеть,
что  не  зарядил  в ленту побольше трассеров; перед выходом на операцию Гора
заставил  просмотреть  и  почистить  каждый  патрон  и в  приказном  порядке
настоял, чтобы в  лентах  трассирующих  было  не больше, чем  один  на  пять
обычных.
     Остаток  ночи  прошел  мирно.  Шурик,  Гора,  Братусь  да  и  остальные
старослужащие, успокоившись,  вновь поставили в  караул салажат  и спецов  и
проспали до самого утра. На рассвете  Пономарев, переговорив по радиостанции
с ротным и комбатом, порадовал толпу новой боевой задачей.
     Не успели  рассесться по  машинам,  как в  расположении  первого взвода
грохнул  мощный  выстрел. Взводный  выразительно посмотрел  на Гору,  тот по
портативке связался с командиром "один" и сообщил:
     - Пивоваров ранен. Самострел.
     Вот бля!  Наконец-то!!!  - Лейтенант сплюнул в сторону.  -  Метеля,  за
меня! - И, дернув головой в сторону  "напарничка", с ожесточением добавил: -
А ну пошли!
     Уже на ходу Гора, выждав момент, поманил Сашу рукой: "За мной!"





     Москвич  Сергей   Пивоваров  был  главным  посмешищем  и  позором  всей
четвертой   мотострелковой.   Конечно   не  единственный  "недоношенный"   в
подразделении,  были и  похлеще - например, один из основных претендентов на
почетное  звание "Первое ЧМО полка"  Гена  Белограй. Но этот с самого начала
был тупым, "отмороженным", умственно и физически недоделанным уродцем, а вот
Серега, напротив, - радуя своим усердием и толковостью сержантов и офицеров,
поначалу с мальчишеским энтузиазмом рьяно взялся за службу.
     В отличие от недоразвитого и нечистоплотного заморыша Генули, Пивоваров
был крепко сколоченным и с виду неглупым парнем. Вообще в ДРА над москвичами
светила какая-то несчастливая, черная звезда; даже пословица ходила: "Что ни
москвич  -  то чмо!" Разумеется, не  все так фатально, и исключения  бывали,
например,  один  из самых толковых и  крутых парней  роты - механик-водитель
ротного Федот.
     Пивоваров  в  эти  исключения не  входил.  Несмотря  на  многообещающее
начало,  не  прошло  и  месяца,  как  он опустился  до  самого  безобразного
состояния. И виной  всему послужил его собственный характер, привычка всегда
и во всем быть в центре внимания, думать только о себе и о том, как выглядит
он  и  его поступки со стороны.  Повода сразу заработать орден  во всю грудь
как-то не  представилось и  день  за днем,  ночь за ночью  тянуть  тяжелую и
изнурительную  армейскую  лямку  не  хватало  ни сил, ни  терпения  -  и  он
сломался.
     В  любой  роте  найдется  с  пяток  подобных,  в  той или  иной степени
потерявших всякое человеческое  достоинство,  но  случай  с Пивоваровым  был
по-своему уникален.  Сереге поначалу попытались помочь. Но помочь можно лишь
тому, кто  в  помощи  нуждается.  Это дитятко  нуждалось только в одном  - в
покое.
     А  тут  юноша  отколол  номер  еще похлеще... На  второй день  операции
"Возмездие",  километрах  в  пяти   от   Бахарака,  рядовой   Пивоваров   во
всеуслышание объявил: "Дальше  не пойду!" На удивленный вопрос  ошарашенного
ротного: "Почему?" - ответил не менее прямо: "Потому что жить хочу!" Вечером
того  же дня  при проверке снаряжения (уже на точке  - бойца, естественно, с
рейда  тут  же сняли) у него в вещмешке вместо боекомплекта обнаружили банок
двадцать каши, - той самой, которую, дабы лишний вес на себе не тащить, рота
перед выходом оставила в палатках.
     Подобные  поступки  рассматривались  однозначно  -  предательство... И,
разумеется,   для   четвертой   мотострелковой  Сергей   Пивоваров  морально
скончался. В горы его также больше не брали.
     Как и многие другие, оказавшиеся в подобном положении, Серега по ошибке
решил, что дураком пережить  темную полосу  ему  будет легче. Когда подобный
номер не прошел, и на него стали хорошенько давить, Серега сделал то, чего в
Афгане не  прощали  никогда  и  никому, -  пошел  в  штаб  полка  и  на всех
настучал... Вдвойне покойник.  И самое страшное, что он  подставил не только
тех, кто  его  действительно когда-либо обидел,  но  и еще  половину роты, и
вовсе к нему никакого отношения не имеющую, в том числе и  офицеров, которых
автоматически подвел под дисциплинарное взыскание.
     После  такого хода  Серега уж точно  не смог бы подняться, ни при каких
условиях, и тогда он "закосил на дурку". Правда, начал Серега не с симуляции
сумасшествия, а с обыкновенного, банального членовредительства, но  молодое,
здоровое тело не пожелало гнить, а вдобавок чересчур умному мальчику  быстро
пообещали  за  подобные штучки  влепить статейку  - лет  эдак  на  семь. Вот
тогда-то он и закосил по-настоящему.
     Для начала Серега, зверски закатив глаза под лобик и истошно воя дурным
голосом, набросился на  Деда. Но прапор, хоть и  служил эталоном настоящего,
стопроцентного деда  и в свои сорок пять смотрелся на все шестьдесят, тем не
менее,  был отнюдь не  промах  и таких, как Пивоваров, сынков  мог, пожалуй,
человек пять  умять  и не запыхаться.  Урок прошел  даром, и,  еще пару  раз
выкинув подобные фортели, Серега под конвоем улетел в Кабул - "на дурочку".
     Вернулся он через пять  месяцев -  тихий, умиротворенный, раскаявшийся.
На первом  же разводе встал  перед ротой  на колени и,  рыдая, минут  десять
вымаливал у нее прощенья. Через день заступал в наряды, со слезами на глазах
просился на каждую операцию. И вот - на первой же вляпался.
     Когда  лейтенант  Пономарев и  его  люди  добрались  до окопов  первого
взвода, Серега, уставившись  пустым, осоловелым взглядом  в небо,  лежал  на
спине и  тяжело,  булькая и выдувая кровавые пузырьки,  дышал.  На месте рта
зияла  отвратительная  черно-бордовая,  обугленная  рана.   Правой  половины
челюсти и щеки  не было  совсем. Из  раскуроченной  дыры торчали белоснежные
щепки обломков костей, а  из-под лохмотьев, оставшихся на месте  щеки и губ,
выглядывали острые осколки зубов из раздробленной верхней челюсти.
     Возле тела,  не  ведая,  как к  такому ранению подступиться,  суетились
несколько человек. Гора, сразу взявшись за дело, прежде всего, спросил:
     - Кололи?
     - Че???
     - Промедол кололи?
     - Нет! Нет! Мы же знаем! - запротестовали мужики.
     Пока с горем пополам перевязывали раненого, лейтенант Аиров рассказывал
обстоятельства  происшедшего.  Как  и  следовало  ожидать   -   обыкновенное
разгильдяйство...
     В  рейде Серегу назначили в расчет АГС. Там он, выполняя самую  тяжелую
(восемнадцать килограммов, помимо собственного груза)  и в то же время самую
неблагодарную  работу  -  стрелял-то,  естественно,  не Серега  -  нес  тело
гранатомета.  После  ночного  обстрела  он,  в  надежде  перехватить  лишние
двадцать минут сна, конечно же, не разрядил оружие и не извлек из патронника
гранату, а утром, спросонья, неаккуратно поставил зачехленное тело на торец,
где помимо  всего прочего находится гашетка этого  оружия... и в  результате
схлопотал с расстояния менее чем  в полметра тридцатимиллиметровую гранату в
лицо.
     Прошив  голову и  каску  (да так,  что в нее  потом кулак просовывали),
граната, так и не разорвавшись и наверняка оставшись на боевом взводе, упала
где-то за кишлаком. "Маленький презент афганским коллегам", - пошутил кто-то
из офицеров.
     Даже  на  все уже  насмотревшийся  Гора  и  тот был  неприятно  удивлен
реакцией на происшествие  со стороны ребят  и обоих взводных. На его вопрос,
почему до сих  пор не перебинтовали.  Васька  Бульбаш, замкомвзвода, кстати,
раздраженно ответил: "А че яво перемятывать,- яму  все равно пяздец!" Да тут
еще и Пономарев со  своими шуточками:  "Гора, ты  ему  жгут на  шею  наложи,
только записочку подсунуть не забудь, а то, чего доброго, онемеет!"
     Пока он тампонировал и перевязывал рану, офицеры связались с ротным. На
доклад  о  ранении Пивоварова старший  лейтенант  ответил  в  том  же  духе:
"Ранен?!  Почему  не  убит?!" После  чего открытым  текстом  выдал длинную и
отборную тираду...
     Минут  через  двадцать  подошла вертушка  и, зависнув над  обозначенной
оранжевыми дымами площадкой, забрала раненого.







     Как ни странно, но, вопреки прогнозам Горы,  да и многих  других, в том
числе и  большинства врачей санчасти,  Серега выжил.  Граната  прошла  между
сонной артерией и позвонком и, раздробив  основание черепа, вышла справа под
затылком.  Через семь месяцев с  пластмассовой  челюстью, железными  зубами,
парализованной левой рукой и шрамом  на пол лица, вдобавок, глухой на правое
ухо, он вернулся в роту за документами. А через пару недель, по инвалидности
укатил на дембель.
     За этот непродолжительный срок Серега успел всем напомнить, что он  еще
не умер и по-прежнему способен поражать воображение видавших виды солдат.
     Через  три-четыре   дня   после  его  прибытия,  на   гауптвахту  попал
возвращавшийся из Кундузского госпиталя молодой солдатик первого батальона.
     При  заполнении  карточки стоявший  в  тот день  выводным Гора с  самым
невинным видом поинтересовался: а не знавал ли юноша раненого бойца по имени
Сереженька Пивоваров? Не заметивший  подвоха мальчик чистосердечно и даже  с
радостной готовностью ответил,  что  знавал  и, более того, некоторое  время
лежал с ним в одной палате.
     Ни  секунды  не  сомневаясь в  конечном  результате  своего  изыскания,
выводной  с улыбочкой сытого удава завел паренька  в комнату отдыха караула,
заставил того залезть на стол, пригласив  начкара - лейтенанта  Аирова - и в
самых изысканных выражениях попросил арестанта  громко  и подробно  доложить
все  то,  что рассказывал  "наш  дорогой боевой товарищ Сережа Пивоваров" об
обстоятельствах своего ранения.
     История,  поведанная   арестантом,  поразила   слушателей  залихватской
вычурностью сюжета, слезоточивыми сентиментальностями  и удивительной, прямо
феноменальной точностью нюансов боевой обстановки, - комар носа не подточит,
как так и было...
     В течение суток новоявленный "артист" еще трижды давал сольные концерты
в палатках третьего  и первого взводов и отдельный, с аншлагом, в каптерке -
для  офицеров  второго батальона.  Некоторые  эпизоды из-за дикого хохота до
конца договорить не давали, и их арестант повторял отдельно - на бис.
     Пивоварову уже было все равно, и он честно, голосом утомленного служаки
сказал: "Да, набрехал... а что мне было делать?!" С чем от него и отстали.
     Правда,  о его службе под  конец Сереге  все-таки напомнили:  справку о
том, что ранение получено  в ходе боевой операции, рядовой  Сергей Пивоваров
так и не получил. Хоть и мелко, но все же...







     Рейд  явно затягивался.  Уже неделя прошла, а ему конца и края  не было
видно.  Развернувшись  всеми  подразделениями  по  фронту,  полк  планомерно
прочесывал  один кишлак за  другим. Духи, видя серьезность намерений шурави,
предпочли не связываться и,  отойдя подальше, ограничивались  эпизодическими
ночными обстрелами и работой снайперов с длинных дистанций. Если  бы  боевые
действия  проходили  в другом  районе, моджахеды,  конечно, не  спустили  бы
неверным  такой наглости, такого  продвижения в  глубь своей  территории (за
первую неделю с момента начала операции войска отошли на сорок километров от
лагеря части), но поскольку урочище Аргу  являло собой равнину, где свободно
маневрировала  бронетехника  (а подполковник Смирнов, кроме  всего  прочего,
задействовал в выходе  не только по половине  стоявших по "точкам" первого и
третьего  батальонов,  но еще  и всю  полковую  артиллерию,  всю  реактивную
батарею "Град",  все "Шилки" и, вдобавок,  две роты танкового батальона),  -
деваться "воинам ислама" было некуда. А, учитывая, что каждый мотострелковый
взвод располагал  тремя  БМП -  2, становилось ясно: серьезных эксцессов  со
стороны духов  не предвидится. К тому же стояла отличная солнечная погода, и
в воздухе постоянно курсировали вертолеты полковой эскадрильи.
     С каждым днем полкач все более и более входил в раж. Его  умозрительные
теории  полностью  подтверждались  на  практике;  роты успели захватить  два
склада с провиантом. Хорошо замаскированные ямы, по три-четыре тонны пшеницы
и  риса, выдали местные осведомители  ХАДа.  Трофей  немедленно передали  на
нужды города, о чем, естественно, сразу же оповестили кабульское руководство
и штаб армии.  Ну  и самое  главное  - захватили несколько  десятков  единиц
стрелкового оружия.
     А  ведь  операция  только   начиналась,  не  были  затронуты  основные,
прикрытые укрепрайонами, базовые населенные пункты.
     Существовал  еще один, для отчетности весьма немаловажный  факт. Исходя
из  боевой обстановки, подполковник Смирнов видел, что рейд имеет все  шансы
обойтись малой  кровью.  За неделю произошло несколько подрывов.  Один идиот
прострелил себе голову из АГСа, и только лишь единственный солдат погиб.
     В ночном  переходе молодого бойца пятой роты снял засевший в развалинах
чумного кишлака  снайпер-одиночка. Парнишку подвела самонадеянно  закуренная
на привале сигарета. Он, поймав пулю в рот, видимо, так и не успел осознать,
что же с ним такое приключилось.



     Вообще в Афганистане многие погибали или  получали  увечья именно из-за
собственной  безалаберности,   расхлябанности  и  непредусмотрительности.  В
каждой колонне и в каждом рейде несколько человек обязательно подрывалось на
окруженных сплошным минным барьером точках, и,  кстати,  не только молодняк,
но даже  прапорщики и офицеры. "Замок" Дмитрий Метеля полтора года назад был
свидетелем того,  как на Третьем Мосту прогулялся  по минному полю отошедший
по малой нужде на два шага от тропы командир взвода химической защиты. Тогда
всех   поразило,   как,   не   потеряв   самообладания,   старший  лейтенант
самостоятельно наложил себе жгут на культю ноги и выполз из опасной зоны.
     Частенько  случались  и  самострелы,   в  основном,  при   неосторожном
обращении с оружием или при  самом обыкновенном  баловстве. В одном из таких
случаев  у  парня,  решившего  почистить  свой  автомат прямо  в  танке,  от
случайного  выстрела трассирующей пулей взорвалась гильза танкового снаряда,
и все трое членов экипажа получили смертельные ожоги.
     Случались и  вовсе  "комические" происшествия, например, история о том,
как  стоявший  при прогоне  колонны в боевом  охранении молодой  лейтенантик
залез на два близлежащих  валуна, дабы оправиться.  Падая с метровой высоты,
каловый   массы   замкнули   контакты    установленной   меж   двух   камней
противопехотной мины и мужику не только  разворотило  задницу,  но  вдобавок
взрывной  волной, как  бритвой, начисто снесло  половые органы.  Впрочем, он
остался жив...
     Другой боец  кастрировал  себя  еще более  действенным  способом. Найдя
где-то крупнокалиберный патрон  от зенитной установки, этот тыловой  связист
решил подготовить себе на дембель оригинальный сувенир. Усевшись на табурет,
он принялся демонтировать красивую, покрытую латунными и никелевыми ободками
пулю, зажав ее между ног. Ко всему прочему, он остался частично без  пальцев
на обеих руках и без одного глаза.
     В  завершение  этой безрадостной темы стоит упомянуть, что  за пять лет
дислокации части  под Файзабадом около тридцати  человек по  разным причинам
утонули в грозной, стремительно  омывавшей треть периметра  лагеря,  ледяной
Кокче. И тонули в ней не только люди...
     Буквально за  месяц  до  выхода  в Аргу  два механика-водителя саперной
роты, не желая возиться, облегчили себе работу  тем,  что загнали  свой БРДМ
прямо  в   реку.   Правда,   помыть  его   они   так  и  не  успели.  Легкий
бронетранспортер,  подхваченный течением, выкорчевал  внушительную  каменную
глыбу,  за которую  его  заблаговременно  зацепили  тросом,  и,  как  гордый
"Варяг",  набирая  скорость,   помчался  вниз  по  реке.  Машину  попытались
перехватить   на  точке  Каракамар,   но  полтора  десятка   километров  для
бронетранспортера,   не  приспособленного   к   такому   неординарному  виду
передвижения,  оказались  непосильной  дистанцией,  и  он где-то  по  дороге
затонул.  А  его  незадачливые водители  три  с  лишним  недели  провели  на
гауптвахте. Выпустили их лишь благодаря начавшемуся рейду.
     В общем,  дисциплинка в  полку  была  еще  та.  Смирнова,  рвавшегося к
полководческим  лаврам, она  не  могла  не  беспокоить.  И  он вскоре  нашел
довольно  оригинальный выход из создавшегося положения. Погибших по глупости
проводили как боевые  потери,  в штаб армии  отправлялись липовые  отчеты  и
наградные листы, а родители в виде компенсации за цинковый гроб получали еще
и орден Красной Звезды  (стандартная посмертная награда  убитому солдату,  в
отличие от офицеров, награждаемых в случае гибели орденом Красного Знамени).



     Проанализировав ситуацию. Подполковник внес в план рейда дополнительные
коррективы. Теперь усиленный разведротой и саперами второй батальон  занялся
исключительно прочесыванием  кишлаков, тогда как все остальные  медленно, но
упорно продвигались по старой дороге. Танки и "шилки" встали на "блок-посты"
в ключевых точках урочища. А реактивщики и гаубичники расположились в центре
долины  и при  необходимости могли  теперь  накрывать любой  участок на всем
протяжении района боевых действий.
     Для  пехоты наступили горячие денечки, подогреваемые обещанием любимого
отца-командира встретить здесь, при желании, Новый год.







     За прошедшие с  начала операции полторы недели Саша на деле познал, что
имел  в  виду Шурик, говоря:  "Главное в горах - не войнушка, главное  -  до
войны доползти... Да, Гора?" На что тот, соглашаясь, молча кивал головой. От
Матаича  Саша узнал  о случае, который  под  этим  подразумевался и который,
тщательнейшим образом все старательно обходили молчанием.
     Шесть месяцев назад еще не  вполне "очухавшемуся"  после госпиталя Горе
пришлось принять участие в тяжелейшем рейде в район Зуба. И на  седьмой день
длительных  высокогорных   переходов  он  сломался.  Сутки  еще  шел  сам  -
поддерживаемый товарищами  под руки, без вещмешка,  бронежилета и оружия.  А
ночью у него открылась кровавая рвота, и его в полубессознательном состоянии
еще два дня тащили практически на себе. Благо, в  последний вечер наткнулись
на  обитаемый  кишлак,  где  взяли осла,  на нем-то  и довезли  полумертвого
снайпера к  посадочной  площадке.  Еще одному парню в  роте  повезло намного
меньше: к  вертолету  его  принесли  уже остывшим.  Это  был  третий  солдат
батальона, погибший на этой операции от истощения сил и переохлаждения.
     По  возвращении  в полк  Гора  неделю  пролежал в  санчасти,  слетал на
обследование в кундузский медсанбат и  через трое  суток, потеряв за эти дни
двадцать  килограммов  веса,  вернулся  в роту. Несмотря,  в  общем-то,  для
высокогорного  региона  довольно  заурядный  случай,  приключившаяся  с ним,
история  больно  ударила по  самомнению  Горы,  и теперь  только  Шурик  мог
позволить себе, и  то лишь намеком, такую  роскошь, как наступить  другу  на
любимую мозоль.
     Один  раз,  уже  в  Аргу, шеф сказал  Саше:  "Смотри. Вначале  подыхают
морально,  а уж потом отказывают  ноги,  причем  тут же! Так что знай! Будет
невмоготу - сразу говори!"  После чего  он  дважды на  затяжных переходах по
собственному почину брал  у подопечного ПК, хотя тот его не просил и  вполне
еще мог самостоятельно тащить свой пулемет.
     Переходы в  горах -  самая настоящая  изуверская,  изощреннейшая пытка.
Считая оружие,  огромный  боекомплект,  бронежилет,  каску, сухпай,  вещи  и
прочее снаряжение, выходило в  среднем до сорока  килограммов; у пулеметчика
чуть  больше, у снайпера чуточку меньше Хуже всех приходилось расчетам АГС -
те, ко всему своему еще тащили гранатомет, станину и ленты.
     Через три-четыре часа  после выхода в горы казалось, что еще пять минут
- и солдаты попадают на месте. Но эти пять минут складывались в часы, часы в
сутки, а бойцы понуро опустив головы и не глядя по сторонам - да пусть лучше
пристрелят! - все шли и шли. Как тогда говорили, "на автопилоте".
     После подобных переходов на привалах  Саша,  очумело уставившись пустым
взглядом в  небо, думал, что  еще одного такого марша ему  не вынести и его,
так  же, как  Гору, понесут на руках, и  с  содроганием слушал смешки дедов,
утверждавших, что летние операции - прогулка; то ли дело - зима! И, несмотря
на сорокаградусную жару,  это действительно было именно так.  Самое главное,
летом несли меньше  вещей, к тому же к жаре быстро привыкали, а  вот зимой к
снегу, налипавшему  на  сапоги пудовыми  гирями  грязи, промокшей  одежде  и
пронизывающим  сырым  ветрам,  неизбежно  прибавлялись  невыразимые  ледяные
ночевки  в   заснеженных,   промозглых  окопах;   а  отсюда   -   неминуемые
переохлаждения,  обмороженные  ноги  и   прочие   "прелести"   любительского
альпинизма.
     Неизвестно  почему,   но  доблестное  и   умудренное  воинским   опытом
командование славной  Сороковой армии ну никак не могло понять,  что ведущим
боевые действия в  высокогорных  провинциях частям жизненно необходима такая
мелочь, как свитера, банальнейшие шерстяные носки  и нормальная  обувь и что
состоявшие  на  вооружении  нашей  непобедимой  армии с восемнадцатого  года
бушлаты, кирзовые  сапоги, байковые  портянки и хлопчатобумажное  белье - не
лучшая амуниция для этих регионов.
     Но  сейчас  стояла  иссушающая  осень,  район  Аргу  к  высокогорью  не
относился,  и Саше  оставалось только безрадостно гадать,  что же  его  ждет
впереди.







     Последние три  дня  рота  буквально  падала с  ног;  три,  четыре, пять
прочесываний за день выматывали  не  хуже любого перехода. Все время  бегом:
машина -  кишлак - дувалы, дувалы, дувалы... опять машина и вновь  - дувалы,
дувалы...
     Если в первый день "шмонального марафона" еще как-то было интересно, то
на третий Сашу  уже мутило  от встречавших его на  подходе к селению терпкой
пряной  смеси  кизячного  дыма,  козьей  вони  и  стойкого,  всепроникающего
навозного смрада. Дедушки, разумеется, держались намного лучше - попривыкли,
ну  и, конечно,  не  упускали возможности перехватить  в  кишлаках  местного
айрана,  лепешек  и  всевозможных  бакшишей.  Правда,  приходилось  им  тоже
несладко  -  дабы  не  нарваться  на  неприятности  со  стороны  офицеров  и
особистов. Номинально эти  вещи считались мародерством и теоретически вполне
могли подвести под трибунал.
     Несколько раз третий взвод налетал на бахчи, и тогда десанты БМП бывали
доверху забиты сочными, но не очень сладкими арбузами и  дынями. Два раза по
ночам ели мясо. Первый раз Валерка ухитрился под носом у комбата подстрелить
овцу. Шурик и Гора, тут же в селении,  в течение каких-то пяти-семи минут ее
мастерски разделали, а вечером, уже в другом  кишлаке,  сварили  целое ведро
аппетитнейшего, процентов на семьдесят состоявшего из одного отборного мяса,
жирнейшего   плова.   Во   второй   раз,  дня  через   два,   взводу   после
друзей-разведчиков  досталась внушительная телячья ляжка.  В тот  день,  как
назло,  ни  одной  усадьбы, даже  самой затрапезной, на пути не  попалось, и
телятину ели, жаря на углях костра. Молодая половина взвода до утра мучалась
от поноса.
     Поскольку сухпай сбрасывали нерегулярно, на  подобные вещи офицеры роты
смотрели сквозь пальцы, главное - чтобы большое начальство не видело.
     Особых  достижений  у  четвертой  МСР  не  было,  и  ротный  вместе   с
замполитами и командирами взводов, возвращаясь после встреч  с комбатом, все
более и более терял  настроение  и цвет  лица. Солдаты эту  перемену ощущали
незамедлительно.
     На четвертый день  кишлачного  супермарафона  подразделению  наконец-то
повезло.  Второй  взвод  чисто  случайно  зацепил какого-то  подозрительного
дедка,  и не просто  бабаишку, как потом  выяснилось,  начальника  снабжения
самого Джумалутдина, этакого главного интенданта. Быстренько посовещавшись и
ничего не сообщив в штаб  батальона, правоверного передали на  ночь третьему
взводу.  Пономарев сразу  отвел  свои  машины подальше  от роты и  встал  на
небольшой, открытой со всех сторон сопочке на ночевку.
     Духа,  по  афганским  меркам  прилично одетого, но  внешне неказистого,
неопределенного возраста старика, немного побили - больше для острастки - и,
связав так,  что пятки  оказались  прижаты  к  локтям, на полночи бросили  в
свободный окоп, естественно, очень убедительно пообещав пристрелить утром.
     Саша отдежурил первую  половину ночи, а вторую проспал, различая сквозь
поверхностный сон приглушенные плащ-палаткой голоса взводного, Шурика, Горы,
глухие  звуки  ударов,   невнятное   бормотание  и   всхлипывания   насмерть
перепуганного  бабая  и высокий  голос  Шовката  Шерназарова  -  переводчика
взвода.
     Через  пару часов к  Саше под плащ-палатку втиснулся Гора и, прижавшись
спиной к спине, сказал:
     - Спи, спи. Завтра тяжелый день.
     Саша поинтересовался:
     - Ну что он... Заложил своих?
     - А куда ему, ублюдку, на х... деваться?!







     Командир  роты,  словно  легендарный  Эней  на  краю  утеса,  стоял  на
ребристоре  сто  сорок  девятой  БМП и,  начиная  от  полкача  и  заканчивая
Джумалутдином,  крыл отборным  матом всех и  вся.  Стрелки  часов давно  уже
перескочили  за  четыре  тридцать,  а они все  еще  не выдвигались  -  ждали
Хозяина...
     Неизвестно  каким  образом,  но  о  том, что  четвертая  мотострелковая
"прихватила   болтуна",  Смирнов  узнал  той  же  ночью.  В   три   тридцать
подполковник  лично связался  со старшим  лейтенантом и  в  самых изысканных
выражениях порадовал  обещанием: "...  в  назидание  неблагодарным  потомкам
вывернуть очко наизнанку".  Как  чуть  позже  сообщил комбат,  две машины со
штабистами,  возглавляемые   Самим,  спешили  присоединиться  к  роте,  дабы
непосредственно руководить захватом базы оружия в кишлаке Хоксари.
     Через  тридцать  минут   обшитый   автоматными   магазинами,  увешанный
гранатами, дымами, ракетами  и  прочими  цацками,  небрежно перекинув  через
левую  руку новехонький АКС, к 149-й  подошел комполка. Кинув  пронзительный
взгляд на издерганного, обезумевшего от страха пленного, он прошипел  в лицо
старшему лейтенанту:
     - Я смотрю, он у вас плохо спал...
     - А у  него бессонница,  товарищ  подполковник! - попробовал за ротного
отшутиться стоявший поодаль Пономарев.
     - Ты бы заткнулся, с-сучка! Сопляк вонючий, - не сводя злобного взгляда
с  командира  четвертой мотострелковой,  при всех неожиданно  громко рявкнул
Смирнов. Выдержав паузу, он резко повернулся  на окованных сталью каблуках и
пошел  прочь.  Но  через пять  шагов опять  резко  остановился  и,  медленно
повернув голову, с угрозой в голосе, раздельно произнес:
     - Если вы мне, недоношенные, провалите дело... - сгною!
     К шести часам утра  БМП четвертой роты и  машины штаба  полка  вошли  в
небольшой, аккуратненький населенный пункт.



     То,  что  в Хоксари живут "крутые перцы", виделось во  всем. Добротные,
немаленькие дома, откормленный и ухоженный скот, несуетливые местные жители,
а главное - спокойные,  уверенные лица. Идиллию обломали за несколько минут.
Не прошло и  четверти  часа,  как все  жители, до  единого,  были  согнаны к
площадке напротив мечети.
     В  первую очередь  занялись усадьбой  "парняги  номер  один"  -  муллы.
Сокрушая  все  на своем  пути, взламывая стены, дверные и оконные  проемы, в
результате   обыска  обнаружили  две   мелкокалиберные  винтовки  советского
производства и  несколько пачек  патронов к ним. Кроме того, нашли небольшой
пистолет  и  крупную  сумму  денег  -  около восьмидесяти  тысяч.  Почему-то
считалось, что  более  десяти тысяч афгани может быть  только у духа. Муллу,
благообразного,  белобородого  старца, смотревшего на  шмон  с  нескрываемым
презрением, арестовывать все же не стали.
     Пока  потрошили  усадьбу,  первые два взвода роты заняли господствующие
позиции на самых высоких крышах селения, в то время как штабисты с  полкачем
и начальником особого  отдела остались во дворе дома муллы, куда было решено
сносить остальное оружие. С ним остался и командир четвертой мотострелковой.
Пономарев, взяв с собой переводчика и Гору, погнал по кишлаку еле волокущего
ноги пленного, который показывал на людей, прячущих, по  его словам, оружие.
За ними увязался и Саша.
     Некоторые  отдавали  стволы  сами,  у  иных приходилось искать.  Иногда
находили. За пару  часов  насобирали два десятка единиц.  Но все -  не то: в
солидной куче не было ни одной по-настоящему боевой модели.  В лучшем случае
охотничье,  спортивное или  подобное ржавое старье, а в  основном допотопные
шомпольные  ружья.  Не   улучшил  положения  и  добровольно  кем-то  сданный
симпатичный австрийский револьвер.
     Взводный, заведенный  с подъема,  напоминал грозовую тучу и  даже  чуть
потемнел лицом. Во время очередной ходки он затащил верещавшего благим матом
бабая в крошечную  клуню  и, видимо,  хорошенько  там на  него надавил.  Эти
несколько  минут, пока  Шовкат  и  Гора стояли на шухере, стали единственной
передышкой,  когда  Саша  смог  перевести дыхание.  Все  время до  этого  он
безучастно  исполнял почетную, но неблагодарную миссию  носильщика вражеских
трофеев  и  как  угорелый  мотался между  домом  муллы и командой "сборщиков
подати". Саша даже отдал свой пулемет Валерке - невмоготу стало...
     После  очередной  встряски еще более  пошатывающийся  болтун  указал на
высокого,   степенного  дехканина  средних   лет.   По   словам   отставного
суперинтенданта, выходило, что у этого мордоворота припрятано два АКМа и еще
кой-чего  - по  мелочам.  Прибыв на его усадьбу,  порядком замученные мужики
ничего  там не обнаружили, хоть и постарались на славу, а  сам хозяин явно и
не собирался расставаться с припасенным якобы арсеналом...
     Потерявший уже всякое терпение Пономарев резко  ткнул его обеими руками
в грудь и заорал в лицо:
     - Ну ты, тварь, где стволы?! Падла!!!
     Мужчина, улыбнувшись и спокойно разведя руками в  стороны, отрицательно
покачал головой.
     - А ну, дай ему пару раз!
     Вторично  взведенного солдата просить не пришлось. Перекинув винтовку в
левую руку,  Гора, широко шагнув, всадил дехканину ногой в центр  живота,  а
когда  тот, с хрустом ударившись всем телом о  стену своего дома, согнувшись
падал  на него,  он  встретил бесчувственное тело  страшным ударом  локтя  в
голову. Раздался  специфический треск ломающейся  кости, и  сметенный наземь
афганец,  словно  в  эпилептическом  припадке,  судорожно  выгибаясь  дугой,
быстро-быстро засучил ногами по пыли.
     Взводный окончательно взбесился:
     - Ты, идиот! Ты что?! Бля! Да  ты что, ох...?! Ты его убил на х...!  Да
ты нас всех... Посадят!
     Гора, не вполне понимая, что произошло, яростно прохрипел:
     - Та паш-ш-шел он!
     Лейтенант и вовсе взревел:
     -  Заткнись!!! Все, тихо!  Тихо... Давай, кретин,  поднимай.  Поднимай,
б...! Говорю! Понесли! Быстро!
     Подхватив под руки агонизирующее тело, они, выбиваясь из сил, поволокли
его  по  крышам. Видимо,  не  сориентировавшись  в суматохе,  взводный,  его
напарник  и  тяжело умиравший  мужчина  через минуту оказались над  усадьбой
муллы. Начальство, увлеченно о чем-то переговариваясь, стояло к ним спиной.
     - Толкай! - прошипел Пономарев. И когда Гора наклонил почти затихнувшее
тело  над  двухметровым дувалом,  лейтенант  с  силой  пихнул труп  ногой  в
поясницу.  Толпа,  услышав  тупой удар тела  оземь, как  по  команде,  разом
повернулась. Взводный, сколь можно естественней, промолвил:
     - Вот б..., сорвался...
     - Пономарев, где автоматы? - холодно поинтересовался полкач.
     - Пока нет, товарищ подполковник.
     - Все четверо - ко мне... Бегом!
     Широко  расставив ноги, подполковник  Смирнов, покачиваясь взад-вперед,
стоял перед замученной, парализованной страхом четверкой и, явно наслаждаясь
производимым на них впечатлением, медленно и нарочито спокойно перечислял:
     -  Так,  красавцы...   Издевательство  над   пленным  -  раз,  сокрытие
оперативной информации  в боевых условиях - два, зверское убийство мирного -
оружия нет?... Нет! - мирного жителя - три... Не до х... ли? А?  Пономарев?!
Чего молчишь, сученка?
     - Он сам сорвался, товарищ подполковник, - промямлил взводный.
     - Ты мне брось, лейтенант, по ушам ездить. Я уже лет двадцать как кулак
разрабатывать бросил! Понял!!! Ты кого нае... хочешь?! Мне что - сраку тобой
подтереть, а? В общем,  так... Ищи!!! Хорошо  ищи! Как хочешь! Не найдешь...
Ну, ты знаешь. Кру-гом! Свободны!!!







     В  течение  пяти минут с трудом сдерживающий тихую,  но страшную ярость
командир  четвертой роты и поникший, ни на что уже не надеющийся  лейтенант,
несколько раз указав на лежавший неподалеку труп, держали выразительную речь
перед  потерявшими  всяческие иллюзии  жителями  потрясенного  кишлака.  Под
занавес из толпы под дикий вой женщин, и гулкие удары  прикладами  выволокли
полтора  десятка мужиков  попредставительнее  и  поставили  в  ряд  у  стены
противоположного  дома.  Кто-то  из  молодых сбегал  в  дом и чуть ли не  за
бороду, притащили муллу - в ту же шеренгу. В пяти метрах напротив установили
наземь три пулемета Калашникова...
     Это был сильный аргумент. Через полтора-два часа окончательно загнанная
четверка приволокла складываемые в отдельную кучу последние стволы.
     Получилось  весьма неплохо. С пяток  "буров", китайский ручной  пулемет
калибра  7,62  мм,  два  АКМ  - также китайского  производства  и двенадцать
"выстрелов" к противотанковому гранатомету.  Правда, самого  гранатомета  не
было, но сия деталь  уже не  столь  важна  -  два дня тому назад шестая  МСР
захватила в другом селении  три или четыре РПГ,  но без БК. Как раз - полный
комплект.
     Офицеры  роты  и  штаба  искоса  поглядывали  на  комполка  -  кажется,
пронесло. Когда все было окончено, он опять построил добытчиков перед собой.
Выразив всем благодарность, подполковник, потрепав Пономарева по плечу, даже
вроде как перед ним извинился:
     - Ты уж прости  меня,  лейтенант.  Сам понимаешь - война есть война! (К
слову,  в   армии  офицер,  делающий  просто   замечание  военнослужащему  в
присутствии   его   подчиненных,   не  только  изменяет   неписаному  закону
офицерского  братства,  но  и впрямую нарушает  конкретную  статью воинского
Устава, и подобные  случаи крайне  редки даже по  отношению  к  сержантскому
составу).
     И когда уже казалось,  что все окончилось благополучно, Смирнов  сделал
последний мастерский ход.
     Наметанным глазом выхватив из группы Сашу,  он похлопал  его по щеке  и
спросил:
     - Ну что, солдат, смотрю ты первый раз в боях?
     - Так точно, товарищ подполковник!
     - Ну и как он, Пономарев?
     - Толковый боец, товарищ подполковник...
     -  Молодец! Как фамилия, воин? -  У  Саши  даже в  голове  зашумело.  -
Рядовой Зинченко, товарищ подполковник!
     - Запомню, запомню... А по имени как, рядовой Зинченко?
     - Александр, товарищ подполковник!
     - Ну ладно, Саня, коль уж все так обошлось, ты скажи своему  командиру:
вы этого  выродка,  -  полкач мотнул  головой в сторону  трупа,  -  на р-раз
вырубили?
     - На раз, товарищ  подполковник! - чуть  не вскрикнув, радостно ответил
Саша.  В  ту  минуту он прямо-таки  обожал  этого  подтянутого, прекрасно  и
по-своему элегантно экипированного, всесильного и сурового, но справедливого
офицера. Эталонный командир... О! Как он потом себя проклинал...
     - Ну вот! - весело  улыбнувшись, сказал Смирнов.- А  Пономарев говорит,
что  сорвался.  -  От  благодушия на  его  лице и намека  не осталось, перед
солдатами  вновь  стоял  холодный  и  жесткий,  всем  до  энуреза  привычный
подполковник  Смирнов. -  Да?.. Пономарев?!  -  и,  многообещающе  подмигнув
лейтенанту, направился к  своей  КШМке. На полдороге остановился и, выполнив
то ли  удар  милосердия,  то ли  контрольный выстрел,  обратился к командиру
четвертой мотострелковой:
     - Рядовой, как его... Зинченко, кто по специальности?
     - Механик-водитель, - скривившись, словно от оскомины,  нехотя  ответил
ротный.
     - А почему с пулеметом бегает?
     - Штаты, товарищ подполковник.
     -  "Штаты!"...  -  перекривил  офицера  комполка   и,  повернувшись   к
начальнику штаба, приказал:
     - Рядового Зинченко перевести в роту  связи! - Усмехнувшись, добавил: -
На мою
     машину!
     - Товарищ подполковник! -  развел  руками  старлей. - И так некомплект!
Куда еще!
     - Ну, не хватает людей - нарожай!
     Прихватив  в качестве охраны первый взвод, полкач укатил на своей КШМке
восвояси.







     Вполне возможно, приказ Смирнова так бы и остался пустым звуком, но НШ,
многоопытный, пожилой и добрый мужик, прекрасно  понимал,  в какое положение
поставил рядового Зинченко комполка. Посему он без  всяких церемоний, усадив
Сашу в штабной БТР, сказал ротному:
     - В полк вернемся - с переводом не затягивай, - И, лукаво  улыбнувшись,
добавил:  -  У нас  сейчас как раз  ни одного  пулеметчика  - одни майоры  с
пукалками! Черт знает что...
     Пока солдатня заканчивала шмон  и укладывала в машину найденное оружие,
к покойничку - а местные уже успели подвязать платочком челюсть, стянуть меж
собой большие пальцы рук и ног  и  усадить над  почившим какого-то  жалкого,
отгонявшего веткой  мух дедка  -  подошел  начальник особого  отдела  части.
Профессионально  ощупав  у трупа  основание  черепа  и шейные  позвонки,  он
ухмыльнулся, покачал  головой и  небрежно задрал ему  рубаху  на грудь. Чуть
ниже  солнечного  сплетения  уже   начал   синеть  огромный  лилово-бордовый
кровоподтек.
     Еще в течение  часа, чуть ли не  разрушив все стены  и сараи, четвертая
мотострелковая потрошила усадьбу убитого, но так ничего там и не нашла.







     Вечером,  после  "прогулки"  в  Хоксари, впервые  по  отношению к  Саше
прозвучало страшное, убивающее наповал слово - "стукачек".
     Каждый  понимал,  что стать  или даже прослыть  осведомителем  означает
незамедлительную и позорную моральную смерть; и, тем не менее, стукачи были.
И  более  того  - их  было  много, так много, что в каждом  подразделении их
насчитывалось  по несколько штук. Всякий обладающий властью офицер или  даже
прапорщик   вербовал,   и  небезуспешно,  собственную   "агентурную   сеть".
Стукачами,  или  как  еще  их тогда  именовали - "заложниками"  (от  слова -
заложить) - становились  по разному.  Тут весьма  показательно, как  сделали
осведомителями Тортиллу и Пивоварова.
     Тортилла пришел  в подразделение из иолотанского карантина. В первые же
часы  службы его приметил  видящий людей насквозь гвардии  старший прапорщик
Старчук. Через пару дней он вызвал Тортиллу к себе в каптерку и порасспросил
про  жизнь.  Угостив  молодого солдата чаем и пожалев сиротинушку,  а  тот и
правда был сирота - дед с бабкой воспитали, он в два счета расположил к себе
не отягощенного интеллектом, но  по-крестьянски расчетливого  и  хитроватого
парня.
     А  сверх того,  пообещав  место каптерщика  (сразу  поставить на  столь
блатную должность душару мудрый дед, конечно же, не мог) и дембель с нулевой
партией, старшина роты до конца афганского срока получил в свое распоряжение
верного   и   преданного,   лижущего   барские   сапоги    с   поскуливанием
стукача-энтузиаста.
     К чести старшины,  он почти  никогда корыстно не использовал полученную
информацию - он в ней просто не нуждался. В четвертой мотострелковой старший
прапорщик и так имел полную и ничем не ограниченную власть. Но все взятые на
себя обязательства  по  отношению  к  своему  стукачку  он  выполнил сполна:
Тортилла последние  полтора года службы занимал должность  каптерщика и убыл
домой  в  самой  первой,  "нулевой" партии.  И  это,  учитывая,  что  Хозяин
дембельнулся на полгода раньше!
     Единственное,  что  подвело  "дытынку",  так  это  усугубленная   общей
умственной  недостаточностью природная жадность. Он бы так и просидел в углу
каптерки,  втихаря  постукивая  на  братишек, если бы  не  неуемное  желание
отсосать от всех титек сразу.  Тортилла параллельно стал нашептывать на ушко
ротному и замполиту, а  когда в подразделение прибыл Пономарев, то в течение
недели сделался  его  персональным  денщиком  со  всеми  вытекающими  отсюда
последствиями.
     Вот тут-то  и  прокололся.  Больше  всех  в четвертой мотострелковой он
невзлюбил,  а  следовательно,  и  закладывал  тандем Шурик-Гора,  чем весьма
усложнял  жизнь  последнего.  А  взводный,  хоть  и  недолюбливал  холуев  и
стукачей,  да к тому же сразу в одном  лице, все же  охотно пользовался  его
услугами.
     И тут  перед лейтенантом встала дилемма: с одной стороны, никому так не
перепадало от него, как Горе, а с другой, он всегда вынужден был держать его
под  рукой - не  с тупым же  Тортиллой в кишлак лезть?!  Поэтому,  забывая о
былых распрях,  в горах они работали, как правило, вдвоем. Чувствуя какие-то
моральные  обязательства по отношению к  своему напарнику,  командир  взвода
однажды недвусмысленно тому намекнул о  причинах его постоянных "залетов". А
под   конец  в   самых  изысканных   выражениях   настоятельно   посоветовал
"попридержать язычок".
     Естественно, впрямую  расправиться со  "всеобщим любимцем"  солдаты  не
могли  и уже  подумывали  о несчастном случае  во  время  прочесывания,  как
случился тот  самый кошмарный  зимний  рейд  на  Зуб,  где  именно  здоровяк
Тортилла, также наверняка ощущая за собой определенную вину,  почти  три дня
тащил на себе полуживого снайпера. После операции "дитятко", конечно же, уже
могло,  не опасаясь расправы, гоголем ходить  из каптерки в палатку третьего
взвода.







     А вот история вербовки Пивоварова была совсем иной.
     Серегу  -  после  попыток  членовредительства, уклонения  от  "почетной
обязанности исполнения интернационального долга" и  симуляции сумасшествия -
взяли  за  одно место особисты,  и  он,  гонимый  страхом, стал  добровольно
закладывать всех: от последнего  чмыря Гены  Белограя  до ротного.  И только
простреленная башка  остановила  столь  рьяное  исполнение  "патриотического
долга".
     Вполне  закономерно, что  именно особый  отдел имел несомненную  пальму
первенства  в  качественном и  количественном  составе своих  осведомителей.
Офицеры  утверждали:  армейские  гэбисты при желании могут  посадить любого,
вплоть до командира полка. И, по всей вероятности, это были не просто слова.
     На особистов работали  не  только  солдаты из  числа имевших  серьезные
залеты (Кто только  их не имел! Недаром  говорили: "План курят все - не  все
попадаются"!)  но  и  многие  -  есть  мнение,  что  очень многие - офицеры.
Утверждали,  что  если  "кадет"  хоть раз  стукнул,  то  на  него  заводится
отдельная  папочка, которая  до  самой  отставки ходит за ним  по пятам,  от
одного начальника особого отдела к другому.
     Благодаря системе  многоярусной  вербовки,  совершенно  ясно, что  если
солдат  закладывает офицера, а  тот,  в свою очередь, является осведомителем
особого   отдела,   то   солдат,   через   звено   автоматически  доносит  и
госбезопасности. Движение стукачества процветало пышным цветом.
     И вот  теперь к этому  легиону  причислили и  Сашу. Все  в глубине души
понимали,  что  стукачем  он,  в  общем-то,  и  не   является,  но  усталые,
озлобленные солдаты не желали проводить черту между "заложил" и "подставил".
     Больше всех кипятился Шурик:
     - Ничего, Гора, ничего!  У  меня земляки  у связистов - и там достанем!
Чмо вонючее! Урод!
     Вечером того же дня в роту приехал утомленный комбат и, построив личный
состав, передал слова начальника  особого отдела:  "Только очень успешные, я
повторяю, ОЧЕНЬ  успешные дальнейшие действия  четвертой МСР  по  изъятию  у
антиправительственных банд-формирований оружия и  боеприпасов удержат меня и
командира части от разбирательства утреннего эксцесса в кишлаке Хоксари".
     Понятно, что такой поворот, казалось, замятого дела только подлил масла
в огонь. Больше всех были  удручены ротный и Пономарев с Горой; а тут еще по
общей связи передали, что по дороге в полк помер их "суперинтендант". И хотя
пленному в вертолете якобы добавили разведчики, офицеры ясно осознавали, что
при  необходимости  этот труп  навесят опять же  на них -  еще один минус  в
безрадостной и безнадежной игре за чужую звезду.
     Нервозность  командиров  незамедлительно  ударила  рикошетом  по  всему
подразделению, и к концу четырехнедельного рейда ни одна рота части не могла
похвастаться  такими  результатами,  каких,  при  определенной  доле  удачи,
добилась четвертая мотострелковая.







     Невозможно   с  определенной   уверенностью   сказать,   какими  именно
соображениями пользовался подполковник Смирнов, отдавая  приказ  о  переводе
Саши.  Поднаторевший  в кадровых  передрягах, он безошибочно,  конечно,  мог
предположить,  на   сколь  великие  неприятности  обрекает   этого  зеленого
солдатика. А вот же не передумал и приказа своего не отменил.
     В части существовала давняя традиция  -  в  виде утонченного  наказания
переводить проштрафившихся  солдат  боевых  подразделений  в  тыл,  а "вояк"
хозслужб - в действующие роты, где  первые страдали от несмываемого в глазах
недавних  сослуживцев  позора,  а  вторые  еще  больше  мучались  от  потери
насиженных, теплых, как  они говорили - "блатных", мест и самое главное - от
страха.
     Но  какие бы там  ни  были  причины, а  Саша  попал-таки в роту  связи.
Правда, еще  один  раз,  он  попытался изменить ход событий,  но  на  робкую
просьбу   вернуть  его   назад  -   в  четвертую  мотострелковую  -   полкач
презрительно-кратко послал его по излюбленному адресу.
     Когда в день возвращения из рейда Саша пришел сдавать старшине оружие и
немногочисленное обмундирование,  изможденное подразделение, не  раздеваясь,
спало  по палаткам. Самостоятельно пойти  попрощаться и, главное, извиниться
перед ребятами он не рискнул, хотя  в течение недели мысленно изо дня в день
прокручивал в голове предстоящий разговор.
     Дед,  несмотря  на  свою  "крутизну"  очень человечный мужик, ободряюще
потрепал его волосы и посоветовал:
     - Если что - подходи. Подмогнем!



     Войдя в  палатку связистов,  Саша  окончательно расстался  с  остатками
наивных иллюзий...
     В  завешенном  мокрыми простынями  углу  сидели  человек  пятнадцать  в
ушитой,  по  тыловой  моде,   до   безобразия  форме  дедушек  и  насмешливо
разглядывали  в   упор   затравленно  озиравшегося  по  сторонам,   насквозь
пропыленного Сашу. Перед  ними,  вытянувшись по стойке "смирно", стоял Удод;
забитый  связист-"колпак", один из  немногих в этом подразделении,  ходивший
вместе с комендантским взводом в горы.
     "Знают уже!" - ошеломленно пронеслось в голове Саши. В ушах звенело, от
лица отхлынула кровь, а в животе образовалась гулкая знобящая пустота.
     -  Ну,  ты! Стукачок!  Вылетел  пулей  из хаты  и  постучал, а  мы  тут
прикинем, пускать тебя, козла  вонючего, или нет. Бегом! -  прошипел один из
здоровячков.
     Выбирать необходимо было здесь и сейчас. Или - или. Если не  сейчас, то
потом  уже будет  поздно. Как  ни как, а полгода Саша  уже прослужил  и  все
армейские  нравы испытал  на  собственной  шее.  В какие-то  ничтожные  доли
секунды невероятно ускоренным и  сверхобостренным чутьем  он проанализировал
все, что  ему было  известно  о подобных  ситуациях, и, не  веря собственным
ушам,  ответил,  делая,  наверняка,  первый  в  своей  жизни   по-настоящему
серьезный выбор:
     - Да паш-шел ты!
     Ощущая,  как  дрожат  руки  и предательски слабеют  ноги,  он  небрежно
закинул  грязный  вещмешок  на голую сетку  койки  и  вошел  в  проход между
кроватями.
     Как ни  была  сильна  его  растерянность,  а в проход  он зашел  весьма
предусмотрительно.  К  сожалению,  это  не помогло - Саша  не  имел  ни силы
Братуся, ни  навыков  Горы, ни даже гибкой  и расчетливой дерзости Шурика. В
полной тишине к нему стремительно-уверенной походкой подлетел один из  дедов
и небрежно влепил оглушительную пощечину.
     Дед прекрасно знал, что делает. Ударив, он  тут  же отступил на шаг,  а
когда Саша, звонко закричав  и  беспорядочно замолотив  воздух  кулаками,  с
закрытыми глазами ринулся в безнадежную атаку, - чисто и  сильно  въехал ему
сапогом между ног. Пока бывший рядовой четвертой роты корчился на загаженном
полу,  "дедулька"  за  волосы  вывернул  ему вверх голову и, смачно плюнув в
лицо, благодушным голоском пропел:
     - Ничего, выблядок! Я тебя еще не так достану!
     К отбою, наступившему  для Саши на два  часа позже обычного, его успели
избить еще дважды, правда, не так больно и страшно, как в первый раз.
     Саша  долго  не  мог  заснуть, мучился от  мысли,  что  с ним поступают
правильно, так как он этого заслуживает; может, именно так и нужно поступать
с теми, кто предает своих товарищей.
     К утру  он,  правда, немного смирился:  безропотно  вместе с остальными
затурканными молодыми  убирал территорию и палатку. А перед разводом  чистил
чужую обувь и подшил четыре подворотничка.







     Вообще-то, если говорить честно, с Сашей ничего сверхъестественного  не
произошло.  Обычная  разборка  старых с молодыми, которые  должны знать свое
место и время.  Они случались и  в  боевых  подразделениях.  Молодые  и  там
намного чаще стояли в нарядах, на тяжелых постах в караулах, убирали палатки
и территории рот. Но чтобы так вот три  раза за день избить  молодого  - это
было принято лишь у тыловиков, которые в рейды не ходили.
     О  том, что творилось в этих подразделениях, можно было судить, скажем,
по такому случаю: в  январе 1983 года трое "обдолбленных" старослужащих роты
охраны,  связав,  бросили  молодого  сержанта  в  окоп,  облили  авиационным
керосином и подожгли. К тому времени, как его потушили, у  сержанта обгорело
чуть  ли  не девяносто  процентов  кожи.  Погода стояла  нелетная, в  Кундуз
потерпевшего так и не отправили, и от его стонов и истошного крика, - а в то
время  санчасть еще находилась  на территории  палаточного городка, -  почти
двое суток  не спал весь полк. Когда же он наконец-то умер, все вздохнули  с
облегчением.
     Конечно - крайний случай, но  то, что  произошло  с Сашей в роте связи,
случалось каждый  вечер и каждую  ночь во многих тыловых палатках гарнизона.
Другой  вопрос, что  подобные вещи  не всегда сходили дедам с рук.  Тут  все
зависело от офицеров. Им, вообще-то, было выгодно при помощи дедов держать в
руках  любого строптивого  солдата из молодых.  Да и  сами дедушки постоянно
ходили под топором,  их в любой  момент можно было за  неуставные  отношения
"пустить  по  статье", на  худой  конец припугнуть  трибуналом  - до  мокрых
штанов.
     Пугали, правда, не многие, в основном из  числа добросовестных и рьяных
служак.   И  совсем  уж  редко  случалось,  когда  самим  душарам  удавалось
"обламывать" зарвавшихся стариков. История с Горой и Гусем - наглядный  тому
пример, да  еще и  с благополучным исходом. Но  история эта - исключение,  а
правило было совсем иным.
     Полтора  года  тому назад  в минометную  батарею  второго  батальона  -
боевое,  между  прочим,  подразделение  -  пришел здоровенный,  выросший  на
цирковом  манеже парень. И вдруг  совсем неожиданно он угодил в немилость  к
одному  сержанту-недоростку, который, прежде чем стать крутейшим замком, был
не менее крутой чмариной, чуть ли не первой в батарее.
     Циркач оказался парнем крепким  и сразу сумел  постоять  за себя  перед
дедушками. В  подобных случаях старослужащие, тем  паче сержанты,  поступают
просто: изо дня в день  ставят  "оборзевшего  духа" в наряды и ждут  первого
неминуемого прокола.  Так  и  тут  -  на третьи бессонные сутки Циркач среди
белого дня, стоя, уснул под грибком. Мимо "страшного сержанта" это нарушение
ну ни как не могло пройти незамеченным, и он,  куражась, затушил  меж бровей
дневального  сигарету.  В  ответ,  окончательно  измордованный   Циркач,  не
вдаваясь в объяснения, по самую рукоять всадил штык-нож в дедушкино темечко.
     Он отсидел на  гауптвахте больше месяца,  после чего его  забрал к себе
принципиально  набиравший  пополнение  исключительно  из  числа  постояльцев
гауптвахты  бывший командир разведроты. Дело замяли, и Циркач,  благополучно
доходив  с  разведкой до дембеля, ушел  на гражданку  с медалью "За отвагу".
Удивительный парень - единственный в полку, носивший на операциях  спаренную
АГСную ленту: почти тридцать килограмм, помимо собственного груза!
     Ну  а  самым  трагическим случаем  в части была, без  сомнения, история
Петра Градова.







     Это  ЧП  еще  совсем  свежо в памяти солдат, тем  более что  с Градовым
оказался хорошо  знаком Гора, начинавший  вместе с  ним службу на термезском
полигоне.
     Бывший  Сашин шеф, сам далеко не  подарок,  рядом  с  Градовым  казался
жалким сопливым  мальчишкой. К моменту призыва двадцатитрехлетний  Петр  был
уже женат, имел детей. Он окончил машиностроительный техникум, учился заочно
в  политехническом  институте, был кандидатом в  члены партии и вдобавок  ко
всему депутатом Челябинского горсовета.
     С огромным, грамотным и толковым  мужиком  в  карантине считались  даже
офицеры. Но по совершенно непонятным причинам по прибытии в боевую часть его
засунули  в самую  захудалую дыру - роту охраны  аэродрома. И там  случилось
самое худшее,  что только может  произойти  с  молодым солдатом  в Советской
Армии - он очутился один среди старослужащих-бабаев.
     Около недели Градов  терпеливо  стоял на  посту  -  "за себя и за  того
парня", а потом взбунтовался. Не управившись  со строптивым салобоном своими
силами,  урюки традиционно  попросили помощи у своих. Объединенными усилиями
среднеазиатского землячества им удалось Градова зверски избить. Но отнюдь не
сломить...
     На  разводе,  ни  от  кого  не  прячась,  Градов  подошел  к  командиру
подразделения.  Тот же, не долго думая, со  словами "Здесь тебе, выродок, не
Дом  Советов!" -  послал  его куда  подальше.  Но  Петр был  не  тот парень.
Пресмыкаться перед бабаями он не стал и в тот же вечер от души отделал троих
из них.
     Быстро сообразив, что просто так  душару  им не обломать, бабаи  решили
провести показательную экзекуцию.
     И  на следующее  утро толпа соплеменников, изрядно попинав ногами,  под
обкуренный смешок закопала Градова  по шею в кучу песка. В течение всего дня
урюки,  празднуя грандиозную  победу, гоняли косяк  за  косяком и поочередно
оправлялись  Градову на голову.  Когда  же он,  то ли от  холода,  то  ли от
невыносимого  отчаянья,  потерял  сознание,  тело выволокли из  ледяной ямы,
развязали и, словно падаль - вниз головой, засунули в мусорный контейнер.
     Сутки после  "наказания"  Петра не  трогали, а после  среди ночи  вновь
самонадеянно поставили в караул.
     Заступив  в свой  последний  наряд и дождавшись, пока курнет и уляжется
последний чучмек, он за полтора часа до рассвета спустился в землянку, зажег
свет  и, дав сослуживцам  несколько  минут на  протирание глаз  и осмысление
ситуации, поделил на  четверых четыре магазина; после чего спокойно  ответил
на  телефонный звонок  и популярно объяснил  ротному, что это  у них тут  за
стрельба такая.
     Когда побелевший от ужаса  командир роты  охраны в одних подштанниках и
кедах примчался на пост, Градов, не вдаваясь в подробности, одним чудовищным
ударом  приклада  раздробил  капитану  челюсть,  а  заодно  и вышиб  большую
половину  зубов.  После  чего  равнодушно  сдался до инфаркта  перепуганному
командиру эскадрильи.
     Вид  залитой  кровью  крошечной  землянки  и   четырех   исшматованных,
изжеванных  ста  двадцатью  выстрелами в  упор  тел,  по  всей  вероятности,
произвел на "начпо" и "насоса" столь  яркое впечатление, что они, позабыв  о
былых разногласиях, приняли поистине драконовы меры  и  к концу года шестеро
особо заслуженных дедулек уехали дослуживать в дисбат и зону.
     А Градов на  девять месяцев сел  в  кундузскую гарнизонную  гауптвахту.
Попав  через  некоторое  время  после  этих  событий  в  медсанбат,  немного
отошедший  от  болезни Гора  чуть ли не  на коленях упросил  своего земляка,
молодого лейтенантика медслужбы, устроить ему свидание с Петром. Офицер, еще
не до конца закаленный армейским бездушием, под видом санобработки помещений
(а в тот год свирепствовала  эпидемия брюшного  тифа) побывал вместе с одним
санитаром  и  переодетым  Горой  на  губе  и  дал  им возможность в  течение
нескольких минут переговорить через решетчатую дверь "тигрятника".
     Градов довольно-таки неплохо выглядел, говорил, что к нему очень хорошо
относится караул  -  как  ни  странно,  но  у него все время  заключения  не
переводились сигареты - и что скоро состоится суд трибунала, где его, скорее
всего,  оправдают. Он  утверждал,  что ни  о чем не  жалеет, что,  если  все
вернуть назад, то он бы поступил  точно так же, да в придачу пристрелил бы и
ротного.  Бывший  командир  на  следствии  и  очных  ставках,  по  образному
выражению  жильца  "тигрятника",  "прикрывает  мною  свою  разъе...  сраку".
Растирая  сопли  отчаянья,  капитан  божился  и уверял  следователей военной
прокуратуры, что рядовой  Градов о творящихся во вверенном ему подразделении
беззакониях  не  докладывал  и  что  вообще он  был  никудышным, бестолковым
солдатом, который  только  и делал, что спал на посту, занимался онанизмом и
увиливал от службы.
     Еще через полгода  состоялся  суд, и Петру влепили семь лет  усиленного
режима.  Самое  любопытное  выяснилось  позже. Оказалось,  что  домой Градов
вернулся  ровно  через два с  половиной  года  после своего  призыва,  и его
освобождение совпало по времени в возвращением  сослуживцев  на дембель. Все
это, к слову, произошло задолго до горбачевской амнистии.







     Известие  о  том, что в роте связи  Саша  низведен до  уровня чмыря,  в
третьем взводе восприняли  как нечто само собой разумеющееся. Правда, особой
обиды на него никто не держал, но и изменять к лучшему  его  положение никто
не собирался; да  и  не принято было вмешиваться во внутренние  дела  чужого
подразделения.
     Кроме  того, вечером,  по  возвращении  из  рейда,  произошли  события,
которые надолго отвлекли весь взвод от судьбы бывшего сослуживца.
     Шурик,  окончательно  доведенный  тупостью  Гены  Белограя,  сорвался и
допустил две  грубейшие ошибки: во-первых, перед тем, как набить тому морду,
должным образом не осмотрелся по сторонам, а, во  вторых, от души припечатав
Генулю личиком о задний десант сто сорок седьмой БМПшки, рассек тому бровь.
     Как назло, в десяти  метрах позади  от разыгравшейся  баталии стоял БТР
комбата, и все действо развернулось перед взором  НШ батальона, легендарного
Цезаря капитана - Ильина.
     Спасая  будущего  замкомвзвода, офицерам роты  пришлось  костьми  лечь,
доказывая,  какой  он  умница-сержант  и  какой  урод, и недоделанный  дебил
Белограй.  В  ход  пошли  все доводы,  начиная  от наградных и  комсомола, и
заканчивая доводами типа: "До дембеля - в наряд  по кухне..." и "Из туалета,
засранец, не вылезет!"
     Ценой неимоверных объединенных усилий сержант отделался полными штанами
и  семью  сутками  гауптвахты, где, естественно, неплохо отдохнул, ежедневно
лопая тушенку  и балуясь  сигаретами  с фильтром,  исправно поставляемыми из
магазина  верным  другом. Кроме  того,  Шурику  влепили  строгий  выговор  с
занесением  в  учетную карточку по комсомольской  линии,  а  также заставили
принести публичное покаяние перед  незабвенным  Геночкой, за  что  в  тот же
вечер Белограй вновь  изрядно  отхватил по  шее. Ну и, конечно,  сержанта на
пару  месяцев сняли  с  занимаемой  должности командира  отделения, и  он  в
перерывах   между   выходами,  скрепя  сердце,  исправно   заступал  простым
дневальным в наряд по роте - через день и в течение целого месяца.
     Как только страсти отбушевали, о  Саше почти  никто уже и не вспоминал.
Похоже, всех устраивало сложившееся положение дел. И только одному  человеку
эта ситуация не давала покоя - Горе.
     Через  пару недель после побоища  он, разговаривая о чем-то с бдительно
охранявшим  свой  пост  у  оружейной  палатки  Шуриком  (оружейка  четвертой
мотострелковой  находилась как раз напротив палаток  роты  связи),  приметил
тащившего, надрываясь из последних сил, бак с  ключевой водой своего бывшего
подопечного. Увидев Сашу, друзья в обе глотки заорали:
     - Зинченко! А ну, бегом сюда!
     Наслышанные   о  знаменитой   парочке,  дедушки-связисты  предпочли  не
вмешиваться и, благодушно покуривая, не вылезали из своей курилки.
     На подошедшего Сашу тут же навалился Шурик:
     - Ну... рядовой Зинченко, доложи бывшему командиру, как служба?
     - Плохо, товарищ сержант, - опустив глаза, пробурчал Саша.
     - А что так? - лучась от сочувствия, чуть ли не прошептал Шурик. - Чего
молчишь?
     - Не знаю...
     - Зато я знаю! - Внезапно  возвысив голос до крика,  Шурик завопил так,
что  все от неожиданности  вздрогнули. - Я знаю!  Урод!  Мы  к  тебе,  как к
родному, а  ты?! Да  кого ты  заложил? Гору! Гору  заложил! Вон, посмотри, -
твои  деды-мудаки  припухли. Сидят -  языки  в жопы позасовывали.  А почему.
Знаешь? Знаешь! Даже эти козлы нас уважают!
     - Я тоже!
     -Не пиз...! Понял?! Так я  тебе и  поверил... Ну а ты, Гора, че припух?
Что, тоже язык к сраке приклеился?
     -  Подожди, Шурик, не гони... Слушай, Саша, что  за ерунда такая? Ты же
не конченый! Ну... отвечай!
     - А  кто же он?  -  раздраженно вмешался Шурик. - Чмо, оно  везде  чмо!
Стукачок! Давай, душара, схватил бачок и слинял отсюда!
     - Стоять!.. - не приказал, а как будто отрубил Гора.
     -  А я  тебе  говорю, пошел на  х.. , да  побыстрее! - начал заводиться
Шурик.
     - Да погоди ты! Дай с человеком поговорить.
     - Во, бля! Нашел человека... - Шурик отвернулся и с чувством сплюнул на
охраняемую палатку.
     -  Ты что, Саша, - подошел к нему поближе  Гора.  - Тебя чему учили? Да
они же у вас там все уроды! Смотреть не на кого...
     - Да я попытался...
     - Ну?
     - Вырубили.
     - Ну и хрен с ним! - никак не мог успокоиться Шурик.
     - Да, конечно! Я ж не ты! - чуть ли не всхлипывая, оправдывался Саша.
     - Эт точно... - немного все-таки поостыв, сменил гнев на сарказм Шурик.
     - Подожди! - Гора  вновь  повернулся  к  Саше.  - Ну и кто  они? Дерьмо
какое-то! Ты в наряды ходишь?!
     - Конечно...
     - Конечно! Возьми, зайди вечером  с автоматом в палатку. Построй  своих
козлов  по  стойке "мордой  на  пол"  и  припугни  малехо.  Можешь  в воздух
популять, - хорошо действует!
     - Вообще уроют...
     - В жопе у них не кругло!
     - Гора, че  ты с  ним базаришь?  Че  ты доказать хочешь?  Ну,  чмо! Сам
посмотри... - Шурик явно терял остатки столь дефицитного для него терпения.
     -  Ладно,  Саша, можешь  идти... Но  учти  -  мне  стыдно.  Не за тебя,
конечно, - за себя! С тебя-то что взять - молодой! А я дожился. Мой напарник
- хуже Генули! М-да... - Когда Саша уже отходил, Гора ему вдогонку крикнул:
     -  Слышь... Чем  так гнить. Я бы застрелился. Или, как  Градов, всем бы
вломил, напоследок!
     -  Да уж, конечно! - засмеялся Шурик. - Сравнил хрен с пальцем. Градов!
Градов - Мужик! А это?! Чмо! Понял, Гора, - чмо! Ч-м-о... тьфу, пакость! Эй!
Урод! Мимо нашей оружейки не ходи, слышишь?! От тебя говном разит!
     Деды-связисты,  услышав  последнюю фразу, радостно  заржали - последний
гипотетический  бастион  униженного  и  растоптанного  Саши  рухнул,  словно
детская пирамидка. То, что он не настучит, они своим безошибочно-интуитивным
чутьем  поняли  еще неделю назад. А теперь смело  можно было  играть один на
один.  Деды-тыловики не  собирались  забывать о  Сашином  участии  в большой
боевой операции.  Это унижало  их в  глазах остальных молодых в  роте связи.
Плохо действовало на их уязвленное самолюбие.






     И все-таки  три  недели  побоев и издевательств не сломили Сашу. Только
лишь  нагнули.  Однажды воспрянув духом, он  более  не собирался поддаваться
унынию и апатии.
     Для открытого сопротивления ни сил, ни возможностей у него, конечно, не
было.  Тут надо  было искать иной выход.  И  Саша довольно быстро его нашел.
Гора и Шурик волей-неволей подсказали ему,  что и  как  надо делать.  Занося
бачок в палатку, Саша уверенно сказал сам себе: "Ладно, ублюдки, завтра..."







     И вот это "завтра" наступило.  Минут за двадцать  до подъема из палатки
роты связи выползли  заспанные,  еще не вполне проснувшиеся молодые солдаты.
Сонно  и заторможено передвигаясь  на полусогнутых  ногах,  они принялись за
уборку  территории.  Саша тоже брел в этой  траурной процессии, но мысли его
были вовсе не об уборке. Он ждал  удобного  момента, чтоб  совершить то, что
задумал  еще вчера. А он  никак не наступал. Душманье пока крутилось рядом с
палаткой,  собирая в  ладошки  бычки  и  прочий  мусор.  Граблить  песок  по
периметру они явно не торопились.  У оружейки разведчиков  стояло  несколько
бойцов  наряда,  все  время  взад-вперед полуспящими сомнамбулами проплывали
мимо  отмороженные духи связистов и соседей "комендачей". Но, главное, через
дорожку  на  посту сидел  Шурик  и, усмехаясь, хитро  поглядывал на  бывшего
подчиненного.  Но  вот,  наконец, протрубили  подъем,  и Саша подсознательно
почуял - сейчас! Он метнулся за палатку - никого. Разведчики уходили к  себе
в расположение,  а их  дневальный,  уставившись пустым взглядом  куда-то  за
реку,  задумчиво  курил.  В  ту минуту, когда  Саша  нагнулся  над столбиком
палатки, его мог видеть один лишь Шурик.
     "Смотри, смотри! Еще неизвестно, от  кого больше  завоняет!" - злорадно
промелькнуло  у  Саши в голове. Резко  наклонившись, он  вырвал  присыпанную
песком  "эфку" и, выдернув чеку, с  силой швырнул  ее в окно жилища "родного
подразделения".   Сухой,  резкий  щелчок  запала,  казалось,  только  придал
решимости; отсчитывая в уме секунды, Саша выскочил с противоположной стороны
палатки и спокойно вошел внутрь.
     Услышав ни  с  чем  не  сравнимый специфический хлопок,  Шурик  в  доли
мгновения оценил  ситуацию и,  тем  не  менее, растерялся.  Моментально  все
осознав, он стоял  и  ошарашено смотрел,  как Саша входит в дверь, и лишь за
мгновение до  взрыва Шурик  кинулся  на землю: уж кто-кто, а  он  совершенно
точно знал, что последует дальше...











     В тот момент, когда в районе оружеек грохнул взрыв, второй батальон уже
строился перед  утренним кроссом. Пономарев, уловив пронзительно-пристальный
взгляд Горы,  резко  мотнул  головой  - "Быстро!"  На  полпути  Гора  догнал
дежурившего по  роте  Мыколу,  и  через пару  секунд  друзья оказались перед
палаткой связи.
     Толпа  суетливо вытаскивала раненых. Одного поволокли в  санчасть прямо
на сетке койки, с которой он так и не успел подняться; второго - впятером на
руках.  Заметив спокойный, уверенный и  злой взгляд Саши, Гора тут же  понял
суть происходящего.  Неопределенно покачав  головой,  он  оставил  Мыколу  и
двинулся к растерянному Шурику.
     - Видел кто?
     - А ты как думаешь?
     - Он?
     - Во, бля! Какой догадливый...
     - А что, они не знают?
     - Да никто не видел, наверное.
     - Ну ты-то видел?
     Пристально посмотрев в глаза Горе, Шурик с расстановкой произнес:
     - Ну, я-то им хрен что скажу. Понял?!
     - Ой, ладно, не зарекайся!
     - Да? Посмотрим...
     - А этот? - Гора после паузы указал на дневального разведроты.
     - Нет. Он точно ничего не видел.
     - Слушай, Шура... Тебя особисты потащат.
     - Да пошли они!
     - Угу. Они-то пойдут. Да вот только тебя заодно прихватят!
     - Слышь, вали!.. А!
     - Он что им, эфку подкатил?
     - Да вроде...
     - А что ж так слабо?
     - Черт его знает?! Сам не пойму.
     - Ладно, братишка, я  в роту  полетел. Там Пономарь небось  уже трусы в
клочья изодрал!
     - Вали...
     Через  полчаса  Шурик,  дневальный  разведки,  связи  и  комендантского
взвода,  а также семеро молодых,  включая и Сашу, сидели  по  разным камерам
гауптвахты.
     На утреннем  разводе  взбешенный до  конвульсий полкач прилюдно  влупил
оглушительную затрещину  командиру роты связи и торжественно, чуть ли не  на
знамени части, поклялся, что, не дожидаясь суда военного трибунала, поставит
виновного к стенке.






     Лишь по счастливому случаю в палатке все обошлось столь малой кровью.
     Армейская палатка состоит из  трех частей,  этакая  матрешка: внешняя -
прорезиненный  брезент, вторая, внутренняя  оболочка - утеплитель, сшита  из
толстого,  грубого сукна. А третий слой -  обелитель, полотно  грязно-белого
цвета,  призванное   привнести  в   солдатское   жилье  чистоту  и   порядок
операционной.
     На  утеплитель   для  защиты  от  комаров  и  мух  обычно  навешивались
закрывающие  окна  марлевые  сетки.  И  вот  эти  паутинные сетки  и  спасли
положение.  Несмотря   на   свою   слабость,  нежестко   закрепленная  марля
самортизировала и не порвалась от удара тяжелой, но тупой гранаты.
     После удара о сеть,  граната  съехала  по сукну вниз к  противоливневой
насыпи и закатилась под застланный досками пол.
     Если бы Ф-1, с радиусом поражения в  двести  метров, влетела в палатку,
то у  шестидесяти  вояк,  неспешно толкущихся  на площади  пять на  двадцать
метров, не осталось бы никаких шансов на спасение. Тем более что  ни один из
них  не   обратил  никакого  внимания   на   непонятный  щелчок,  неожиданно
прозвучавший в палатке.
     Взрывную  волну и  осколки  рванувшей в  яме  гранаты  приняли на  себя
земляная  насыпь  и  доски  пола.  И  только два  человека, находившиеся над
эпицентром  взрыва, получили ранения. Дембеля, все еще нежившегося после сна
на койке, спасла любовь к комфорту: вместо одного  поролонового  солдатского
матраца он предпочитал два ватных офицерских. Поэтому более ста восьмидесяти
осколков, которыми его нашпиговало, словно рябчика  бекасином  от затылка до
пят  влезли  в   утомленного  войной  деда  не  глубже,  чем  на   пять-семь
миллиметров. А вот сержанту, устроившему  Саше в первый день радушный прием,
повезло меньше. Одна "железяка" навылет пробила  мякоть  предплечья,  второй
осколок застрял в расколотом ребре, а третий - рассек бровь и оцарапал кости
черепа.
     Был  еще  один  раненый  -  дневальный  разведроты.  Шальной  осколочек
воткнулся в голень, но он из-за такого пустяка даже не пошел на перевязку. А
возможно, на санчасть просто не хватило времени  -  его, вместе с остальными
предполагаемыми свидетелями, через двадцать минут увели в особый отдел.








     Если   для   командира   полка   утренний   инцидент   был   неприятным
происшествием,  бросающим  тень  на  состояние  дисциплины в  части,  то для
начальника особого  отдела  это был  шанс,  упустить который  было не только
глупо, но и попросту смешно. И он упускать его не собирался, сработал быстро
и оперативно. День-два на определение всех прямых и косвенных виновников ЧП,
еще пару  суток  на отчеты и докладные  записки  - и можно  не  только смело
ожидать поощрения за успешно проведенное дознание, но и заметно усилить свое
влияние   на   штаб   и   политотдел   восемьсот  шестидесятого   отдельного
мотострелкового: теракт все же - дело нешуточное.
     К вечеру, еще не окончив опрос всех,  так или  иначе причастных к  делу
лиц,  умудренный долгой службой  и  богатым опытом проницательный  майор уже
знал, КТО кинул гранату.  Кроме него это не было тайной еще для двух человек
-  самого  щенка  "гранатометчика" и  этого засранца,  залетчика-дневального
четвертой  роты -  единственного из всех, кто среагировал  на  хлопок еще до
того, как раздался взрыв.
     Первый настоящий допрос особист провел в ту же  ночь. Копать он начал с
Шурика. Но безрезультатно промаявшись пару часов, перешел в соседнюю камеру.
"Гранатометчик" заведомо  казался  ему слабаком,  который  расколется сразу,
если  только на него надавить как следует.  Но и здесь "дядю" ждала неудача.
"Гранатометчик  " колоться не хотел,  молчал, как пограничный столб. Уже  на
рассвете "дядя"  ни с чем  вернулся  к себе  в "модуль".  Прямо в  одежде он
завалился  на  кровать  и,  закурив  свою,  по всей  видимости,  пятидесятую
сигарету за сутки, ни к кому не обращаясь, сказал:
     - Черт с вами, подонки... Куда вы на хрен денетесь!
     Они  никуда и  не делись, все так же сидели по  отдельным камерам.  Но,
словно  сговорившись, играли с майором  в молчанку. Все  намеченные им сроки
прошли,  и  через  неделю  особист,  скрепя  сердце, пошел  к  подполковнику
Смирнову. Деваться ему было  некуда, и  он предложил громкое это  дело "тихо
подзашить", мол, мы тут все свои мужики, понимаем... и нечего сор из избы...
Столь дружеское предложение благосклонно приняли, и дело полюбовно замяли.
     Правда, замяли не для  всех. Командиру роты  связи  досталось с лихвой.
Вмазав отметку о  неполном служебном соответствии, его понизили в должности,
а  заодно  наказали  и  по  партийной  линии  -  вынесли  строгий  выговор с
занесением в учетную карточку и торжественно пообещали при первом же удобном
случае не только  исключить  из партии,  но  и вообще  выкинуть  из  армии к
такой-то матери. Возможно, капитан отделался бы и менее тяжкими побоями, но,
свято  веря  в   справедливость  и   законность,   додумался  подать  рапорт
вышестоящему руководству, где слезно пожаловался по  поводу  влепленной  ему
оплеухи. Как  только "телега"  долетела до  Кабула, из штаба армии позвонили
полкачу и  по-отцовски пожурили: что ты, мол,  так  и так,  надо же  за угол
заходить,  а  потом  уж  подчиненных   воспитывать...,  чтобы  через  голову
идиотские рапорты не подавали!
     На следующее утро после звонка бывшего ротного быстренько освободили от
временно занимаемой должности  командира взвода  и в тот же  день перевели в
Бахарак  -  заведовать  радиостанцией  точки. Там капитан  заменил прекрасно
справлявшегося с этой работой прапорщика! А чтоб  одному ему не было скучно,
вместе  с ним  отправили  в ссылку и бывшего старшину - как  тогда говорили:
попал кусок под раздачу!
     Столь крутые меры незамедлительно отразились и на всей многострадальной
роте связи. Им прислали нового командира - типичного  привокзального урку, а
еще  раньше  подыскали такого зверюгу-прапора,  что даже дембеля доблестно и
самоотверженно  скребли и  чуть  ли  не  языками  вылизывали  полы  в  своей
прославленной  палатке. Ходили в наряды по  кухне, по роте и на дежурство по
полковому туалету...
     Шурик просидел на гауптвахте около двух недель, а непокаявшийся рядовой
Зинченко  -  полтора  месяца.  Нравы  караула  были  еще  те  -  приходилось
привыкать.  Особисты  тоже  скучать  не  давали,  наведывались часто, иногда
прихватывая с собой, видно, для острастки, любимого командира.
     Но   случались   у  Саши  и  дни   отдыха,  когда   дежурила  четвертая
мотострелковая. В один из таких вечеров  к нему в камеру попытался вломиться
бывший старшина - попрощаться перед Бахараком. Но он был настолько пьян, что
с трудом  держался  на ногах и прощания не получилось. Впрочем, тут виновным
оказался   Пономарев.  Пользуясь  своей  властью  начальника   караула,   он
быстренько арестовал "дяденьку" до утра и передал "на поруки" Шурику, Валере
и Братусю. Те не заставили  себя долго упрашивать: от  всей души "успокоили"
не  в  меру разбушевавшегося "куска".  Правда,  не сообразили вызвать  Гору,
который в  тот  вечер  дежурил в самом блатном наряде - посыльным  по  штабу
полка. Вот уж не повезло пацану, так не повезло!
     После  освобождения  с  Сашей в  роте связи  уже  никто  в  открытую не
связывался.  Но тайно его  все  ненавидели.  Через месяц он  не  выдержал  и
напрямую обратился  к командиру  полка с просьбой о  переводе. Ответ был как
всегда предельно краток: "Паш-шел во-он!!!"
     С  тех  пор   к  Зинченко  на  веки  вечные  прилипло  гулкое  прозвище
Гранатометчик.







     После бурных сентябрьских событий минуло  полгода.  Все это  время полк
жил своей обыденной,  привычной жизнью - наряды, караулы, операции, колонны,
рейды и вновь - наряды, караулы...
     Новая стратегия  Смирнова  дала свои вполне закономерные  плоды. Резкое
снижение  количества   ударов  по  караванным   тропам  и  базовым  кишлакам
моджахедов  привело к  тому,  что  к  середине  зимы  духи  имели  оружия  и
боеприпасов столько, сколько не имели за все годы до этого.
     Само собой, возросла  и  их активность. Постоянные  обстрелы  гарнизона
стали  делом обыденным  и чуть  ли не каждодневным, в  полку даже привыкли к
этому.  Обстрелы вполне могли бы перерасти  и в  нечто большее, если бы полк
силами   реактивной  батареи  "Град"  в  ответ  на  одиночные  выстрелы  или
неприцельную   очередь   непримиримых   не   закрывал   парочку  считавшихся
душманскими горных селений. Ну а ими считались  любые населенные пункты,  за
исключением, пожалуй, лишь  пяти-шести кишлаков,  непосредственно окружавших
по   периметру   район   дислокации   восемьсот   шестидесятого   отдельного
мотострелкового.  Но и  этим  кишлакам хорошенько  досталось в канун нового,
1984-го года.
     К  началу зимы  правоверные  додумались  до одного  новшества. По ночам
принялись  сигнализировать  портативными  карманными фонариками  (а  их свет
виден  в  высокогорье  на  многие  километры)  о  любом  выходе  какого-либо
подразделения  за территорию части.  Таких сигнальщиков  в  каждом  из  пяти
кишлаков насчитывалось  по  три-четыре,  а  то и по пять человек -  у каждой
группировки свой, наверное.
     В  полку поначалу решили  с  ними покончить  силами  снайперов  второго
батальона. За каждым  звеном засевших с ночными прицелами стрелков закрепили
по  селению  и  пустили,  для  затравки,  погулять вокруг лагеря  части  БМП
разведроты. Но, во-первых, ночная стрельба  -  дело отнюдь не простое,  да к
тому  же требующее  особых навыков и немалой практики, плюс расстояния  -  в
среднем, метров шестьсот  - восемьсот, а во-вторых, у духов на крышах сидели
ребята совсем не глупые. И затея с громким и претенциозным названием "Ночные
лисы"  с  треском  провалилась.  Результатов -  никаких.  Если, конечно,  не
считать нескольких подстреленных кишлачников, которые, якобы, с точно такими
же фонариками вышли ночью по нужде.
     Отец-командир,   мужчина   упорный,  рассердился  и,   походя  "поимев"
снайперов,  провел  более  действенную акцию.  Выпустив  как-то  ночью  пару
подразделений на прогулку, он силами артнаводчиков засек  координаты  домов,
откуда  сигналили; за  недельку,  не  торопясь  и  без лишней помпы,  как бы
невзначай, поставил по парочке  гаубиц  и танков напротив  каждой  точки,  а
после, в полном составе и в разных направлениях, одновременно выгнал  машины
второго МСБ и разведки в ночь.
     Когда  онемевшие  духи  увидели  такую  массу  расходящейся  веером  от
гарнизона техники, они,  естественно, лихорадочно засигналили своим. А через
несколько минут, подкорректировав прицелы,  одним залпом из всех имевшихся в
наличии стволов их накрыли. Ну и заодно разнесли в клочья по  трети  домов в
каждом из кишлаков.
     На  следующее  утро, таща за  собой  местное  начальство  и  носилки  с
упакованными  в  саван  покойниками,  в  полк  заявилась  огромная  траурная
делегация. В лагерь  их,  естественно,  не пустили, но через несколько часов
неопределенного  ожидания   к  делегации   вышел   "виновник   торжества"  -
подполковник Смирнов.
     В   долгой,  как  всегда,   пространной   речи,  колоритно   украшенной
ненормативной лексикой, он внятно и доходчиво объяснил старейшинам и муллам,
что с  предателями и  бандитами, а  также их  пособниками местное  население
ОБЯЗАНО разбираться самостоятельно и что в случае повторения сигналов мы, то
есть советский воинский  контингент, разнесем (было  употреблено иное слово)
все к такой-то  матери, и что меня, то есть командира части, утомило (так же
другой термин) ваше нежелание участвовать в общем патриотическом деле защиты
завоеваний  Великой  Апрельской  Революции.  С  этим  белобородые  старцы  и
удалились. Разумеется, из кишлаков больше никто и никогда не сигналил - там,
кажется,   вообще   перестали   карманными   фонариками   пользоваться.   Но
непримиримые, тем не менее, все равно знали о любом выходе шурави...
     Во время проведения рейда в урочище Аргу дорогу так и не  восстановили,
и афганцы умудрились пустить по ней один из притоков Кокчи. В полку по этому
поводу погоревали, повозмущались, а потом  погнали колонны  через  Кишим  по
новой дороге.  Моджахедам только  этого и  надо было. Прекрасно вооруженные,
они не давали рейдовым подразделениям никакой жизни, а автокараванам и вовсе
объявили самую  настоящую  минную  войну,  благо, с  доставкой  взрывчатки и
"итальянок" им стало полегче.
     Проведя  ноябрьскую колонну,  полк  потерял  на  ней танк, одну  БМП  и
несколько автомобилей с грузом. Погибло девять  человек. Вот тогда-то и было
принято  решение  нанести  ответный  удар  по  немногочисленной,  но  весьма
активной   и  удивительно  дерзкой   группировке  Джумалутдина.  Его  отряды
контролировали   помимо   части   дороги  еще   Гузык-Даринский   перевал  и
Карамугульское  ущелье,  тянувшееся  от  самого  Файзабада якобы  до  самого
Пандшера. Ну и, конечно,  урочище Аргу, где  Джумалутдин был единственным  и
полновластным хозяином.
     Базой  Джумалутдину  служили  два  кишлака  - Карамугуль и  Гузык-Дара,
находившиеся в шести и  восьми  километрах  от  полка. Расположились они  на
редкость выгодно: у подножья скалистого, закрывавшего к ним  доступ хребта и
ни реактивная, ни гаубичная батарея не могли их накрыть даже навесным огнем.
     В  начале  года  Джумалутдина  попытались  "урезонить" с  воздуха,  но,
потеряв на перевале вертолет, командир эскадрильи послал Смирнова подальше и
пожелал  тому впредь решать собственные проблемы собственными же руками и не
лелеять надежды въехать в рай  на чужом горбу. Вертолетная часть подчинялась
полкачу  только  формально,  но  скандал   получился  дичайший  -   чуть  не
передрались.
     Первую  попытку  пощупать  группировку  Джумалутдина  силами  двух  рот
батальона и разведкой предприняли в первых  числах января, сразу после того,
как  у офицеров окончилась Великая Новогодняя Головная Боль. Но, не успев  и
наполовину приблизиться к кишлакам, обе роты и доблестная разведка встретили
такое  мощное  сопротивление,  что,  быстренько  свернувшись,  организованно
драпанули.  Операция  длилась  всего двенадцать  часов и стоила  жизни  двум
солдатам.
     Подобные  неурядицы,  само  собой,  не  могли  унять пыл Смирнова,  и с
середины января  штабисты плотно уселись на свои  жирные зады -  планировать
крупномасштабную акцию в районе кишлака Карамугуль.







     Прошедшие   шесть  месяцев  стали  для  Саши  самым  длинным  и   самым
мучительным  испытанием  во всей  его  жизни.  В роте  связи  его  презирали
абсолютно  все - от  взводных до последних  чмошников.  Первые недели с  ним
вообще  никто не разговаривал и по три, четыре, а то и по пять раз стабильно
ставили в различные наряды.
     Саша набрался смелости и в очередной раз  подошел к полкачу. Тогда его,
с глаз долой, поставили на должность механика-водителя командирской машины и
перевели в парк.  Теперь в  перерывах  между нарядами и караулами он сутками
просиживал на "сто первой". С утра до вечера, по уши в мазуте, и в жару, и в
мороз,  Саша крутился  вокруг своей КШМки. И было  отчего! Ни одна "тачка" в
гарнизоне не проверялась столь тщательно и многократно, как машина Самого.
     Саша  осунулся,  обозлился, повзрослел.  В случившемся  себя  не винил.
Особенно  его  грел  тот  факт,  что  все  обошлось  благополучно.  Однажды,
разговаривая с Горой, он не выдержал  и вспомнил сентябрьский свой  "залет",
хотя обычно они обходили его молчанием:
     - Если все вернуть назад, я бы ее посильнее швырнул...
     Гора промолчал. Не без основания  считая себя причастным к той истории,
он держался с Сашей настороженно, словно боялся, как  бы тот не натворил еще
чего-нибудь похлеще.
     Но  вообще  ребята  из  третьего  взвода  были  единственными,  кто  не
отвернулся  от  него.  Он  это  ценил. Но,  чувствуя  перед  ними  свою вину
(все-таки  он крепко их подставил), старался попадаться  на глаза  как можно
реже и всего с десяток раз зашел в родную палатку.
     Известие  о том,  что в горы "пойдут  все!",  в  том  числе  и он, Саша
встретил с нескрываемой  радостью. Он мог рассчитывать, что участие в боевой
операции  сблизит  его с  ребятами  своего призыва,  по  крайней  мере,  они
перестанут  смотреть  на  него косо. Что же касается старослужащих, наиболее
досаждавших  Саше,  то  они  уже "свалили на дембель".  Нынешние  же деды, в
прошлом самые  гонимые чмыри,  ненавидели  его  молча  и о злосчастной  эфке
вспоминали редко. Он хорошо  чувствовал это и однажды пожаловался  Шурику на
свою житуху. Шурик ответил вполне определенно:
     - Да-а паш-шли-и они! Все! Пойми ты - этих чмырей Жаба  давит! Они  так
бы и копошились в дерьме, если бы не  ты... Ты вот - смог! А у них еще писюн
не вырос! Калибр мелковат - не тот! Вот они теперь и давятся!
     Через неделю, когда  деды,  хотя и молча,  а  все же достали его,  Саша
почти точь-в-точь повторил Шуриковы слова:
     - Да пошли вы, чмыри!
     Они вынести этого не смогли, тут же стукнули ротному. Тот вызвал Сашу и
тоже немножко "настучал" по голове: "Чтоб лишнего не базарил!"
     Но теперь появилась возможность  обо всем этом  забыть. Поэтому  Саша и
радовался предстоящему  походу. Воспоминания об  изнуряющей  тяжести  рейдов
отошли на второй план, а в утомленном сознании осталась лишь память о крутом
братстве гор, где нет ни дедов, ни чмырей, ни кадетов, ни салабонов - только
братишки и командиры и лишь одно общее дело...







     О намечающейся новой карамугульской прогулке в четвертой мотострелковой
роте узнали где-то за пару дней. Радости это  известие, понятно, не вызвало.
В памяти еще не  стерлись воспоминания о событиях  месячной давности,  да  и
вообще - февраль далеко не самое лучшее время года, чтобы лазить по горам, а
тем более в вотчину Джумалутдина.
     Особенно заметно приуныли дедушки.  Находившись сверх всякой меры, имея
в дембельских  ящиках по медали, а то  и по ордену, они  уже всеми помыслами
были  дома,  а тут - нате вам,  с  бубенчиком:  мало того, что старослужащих
берут, так еще и куда берут? Полный абзац!!!
     Чувство опасности, в начале  службы притупленное до полного отсутствия,
обострялось  прямо  пропорционально дням, оставшимся  до  демобилизации, и к
тому же в геометрической прогрессии. А тут еще  у  всех перед глазами стояли
привезенные в середине января из Бахарака и в течение двух суток пролежавшие
на снегу у морга пять трупов  бойцов  первого батальона. В полку существовал
такой мрачный обычай - давать сослуживцам и землякам возможность попрощаться
с погибшими товарищами.
     Из пятерых  убитых  трое отслужили  по  два с  половиной  года  и ждали
февральской партии на отправку, а двое уже были дедами, то есть отслужили по
двадцать два-двадцать три месяца. Погибли  ребята первой минометной  батареи
из-за оплошности в бою.
     "Крепость"  -  место  дислокации  гарнизона  -  попала  под жесточайший
обстрел. Один  из солдат-минометчиков  получил  тяжелое  ранение  в плечевой
сустав, и его унесли в укрытие. Как всегда бывает в подобных ситуациях, один
расчет  стал  работать на два  миномета. Заряжающий, не зная,  что свободное
орудие уже заряжено, поверх первой опустил в ствол вторую мину и, отбежав на
пару шагов,  произвел  выстрел. Обе стодвадцатимиллиметровые мины взорвались
прямо в стволе.
     Взрывная волна, осколки мин и размером с ладонь куски орудийного ствола
в  буквальном смысле раскромсали  весь стоявший в  нескольких  метрах вокруг
боевой расчет.
     Солдаты  и понять ничего не успели...  А то, что от них  осталось и два
дня  пролежало перед моргом, вогнало всех старослужащих в глубочайшую черную
депрессию.
     От   стрессов   же   дедушки   знали   лишь   одно   лекарство,    один
суперантидепрессант  -  план.  И  частенько  к  нему прибегали.  Чем-чем,  а
прекрасным, крепким, как  тогда  говорили  - термоядерным, гашишем  Бадахшан
славился на всю  ДРА. Этого  добра тут было предостаточно и даже с избытком.
Ходили упорные слухи,  что бабай,  не давший  бесплатно "шурави на косячок",
якобы рисковал многим, вплоть до собственной бестолковки.
     -  Им  выгодно,  чтобы  мы  долбили!  -  делали  старослужащие глубокое
умозаключение  и  забивали  очередную  сигарету.  В  боевых   подразделениях
долбили, правда, в меру, не то, что в хозвзводах и прочих подобных командах.
Но, тем не менее, за полгода до дембеля почти все мало-помалу позволяли себе
немного расслабиться. Само собой разумеется,  что именно рейдовые роты  были
основными  поставщиками  гашиша  на территорию части. И  сколько офицеры  ни
ловили, сколько ни наказывали поставщиков (впрочем, дальше губы дело не шло)
-  а после каждой операции подразделения приходили затаренные под завязку, и
вечером  по  палаткам разносился  безудержно-заразительный  смех...  Первая,
самая веселая стадия  - "ха-ха", ну а дальше в зависимости от дозы, здоровья
и темперамента;  хотя до ручки, или по местной терминологии -  "до галюнов",
обкуривались редко.
     Четвертая  мотострелковая  исключением  не  была.   "Подрасслабившись",
поматерив  отцов-командиров,  начиная  от   маршала  Устинова  и  заканчивая
лейтенантом  Пономаревым,  дедушки, в конце  концов, тоже  стали  потихоньку
готовиться к предстоящему выходу.
     Не успокоил их и взводный, за день  до операции порадовавший известием,
что  батальон  только  блокирует  кишлаки и  вниз  не  пойдет.  Ему  резонно
возразили,  напомнив, что в прошлый раз также шли "только на блокировку", да
вот незадача - не дошли. На что он, не менее резонно, ответил:
     - Хорош здеть! Умники, мать вашу! Знаете куда идем, грузиться так, чтоб
из ушей патроны торчали!
     После обеда  Пономарев построил личный состав в палатке -  она  к этому
времени уже  напоминала скорее склад  оружия, амуниции и боеприпасов, нежели
жилое помещение  -  и, проверив состояние готовности взвода, отдал последние
распоряжения:
     - Так,  мужики,  идем на день-полтора, максимум  два. Там нас наверняка
ждут. Поэтому... дабы легче ноги было уносить, весь сухпай не брать. В жопу!
Далее... БК  снайперам  -  триста-четыреста,  плюс  магазины;  на автоматы -
штука-полторы; пулеметчикам семьсот-восемьсот, отдельно. Гранат поменьше - в
кишлак  не переться, -  но  чтоб  были.  Пусть посреди  заварухи  мне кто-то
рискнет заикнуться, что патроны кончились - вымочу и  высушу! Все! До  ужина
отбой...  На  вечерке  выступит  полкач.   Это  на  час-полтора,   потом  до
одиннадцати  можете покемарить, в двенадцать -  к КПП.  Да! Чуть не забыл...
Гора! Если  вы с Братусем  опять ненароком "забудете" взять  каски... ну,  я
потом расскажу, что будет!
     После ужина, на вечернем разводе, перед личным составом  части выступил
подполковник  Смирнов.  Начал   он,   как  обычно,  с  "сынков",  "орлов"  и
"доблестных   сынов  Отчизны",  а  закончил  не  менее   традиционно  -  "не
посрамим...", "верой и правдой", "будем достойны...".
     Мероприятие затянулось  на час двадцать пять, и после недолгого  отдыха
роты вышли в горы.







     Как  полкач и обещал, на  операцию  пошли все, даже  повара  и водители
хозвзвода  второго  батальона.  Перед  КПП  к ротам  примкнуло  по отделению
саперов,  минометному  расчету (а  помимо всего прочего, это  еще  и  по две
трехкилограммовые мины каждому, за исключением  расчетов АГС и пулеметчиков,
бойцу-пехотинцу)  и по  солдату  химвзвода,  вооруженному  спаренной  трубой
экспериментального  огнемета "Шмель".  Там же стояла и  треть всех связистов
части.
     Когда их стали  передавать по  подразделениям батальона, Саша решился и
подошел к своему командиру:
     - Товарищ старший лейтенант! Отправьте меня со своими. Пожалуйста!
     Старший  лейтенант   промолчал,  но  когда  мимо  проходила   четвертая
мотострелковая, он, приметив Пономарева, крикнул:
     -Эй! Серега! Тебе лишний Гранатометчик не нужен?!
     - О, бля! Давай! Духи от одного его вида штаны обделают!
     Слова  эти Сашу ничуть не удивили. Перед  "веселым выходом"  все обычно
страдали чересчур приподнятым настроением.
     - Давай, Зинченко, дуй... И смотри мне там! Сокровище ты мое...
     Саша,  пропустив  взвод, пристроился между  замыкающими  группу Горой и
Валеркой. Когда  рота за КПП,  уступая  дорогу разведке, встала,  Гора сунул
бывшему подшефному "цивильную" сигарету и посоветовал:
     - Перекури пока, а потом топай к взводному и будь все время за ним.  От
него ни на шаг. Если что начнется, мы подойдем.
     Через час они уже карабкались на плато по левую сторону от ущелья.








     Потеплело,  температура  прыгнула  чуть выше нуля, и  вдобавок  моросил
мелкий промозглый дождик. Часам к двум ночи солдаты насквозь промочили ноги.
     Валерка  и Гора, вполголоса зло  матерясь, каждые пять минут выбивали о
камни  забивавшуюся  меж  стальных  кошек  их   новехоньких,   только-только
украденных   с  вещскладов  вибрам  глинистую  грязь.  Саша,  изнемогая  под
шестнадцатикилограммовой тяжестью радиостанции,  еле  тащился  за  взводным.
Остальные, понуро  опустив  головы,  брели, растянувшись редкой цепочкой. На
коротких привалах  между бойцами, шепотом обкладывая кого-то яростным матом,
словно туманные призраки, проплывали сержанты. К  четырем  часам утра взвод,
подойдя к венчающей вершины над кишлаком скалистой гряде, вышел на связь.
     Определив цель, Пономарев подозвал Гору и Валеру.
     -Так, мужики. Берите Братуся  с ПК и вперед,  вон на  ту  скалу. И чтоб
тихо!
     Оставив  молодятам  вещмешки,  троица по  пояс  в  мокром снегу  шустро
рванула  на "свою высоту".  Саша настроился  на  батальонную волну и, ожидая
информацию от Горы, след в след шел за командиром.
     А  тройка тем временем уже выскочила на вершину и осмотрелась: под ними
редкими огнями мерцал Карамугуль; в  километре справа, прилепившись к той же
гряде,  как черная волчица, притаилась Гузык-Дара.  Каменный хребет над  ней
заворачивался крутым виражом  и  именно этим уступом закрывал оба кишлака от
полковой артиллерии.
     Ребята еще не  успели отдышаться  после  рывка на  скалу,  как тишину с
хрустом разорвали  длинные  автоматные очереди. По боевому  дозору прицельно
били метров  с тридцати - с ближайшей высотки, находившейся через  седловину
на их же гребне, но, правда, уже за изгибом.
     Попадав за доли мгновения до первых очередей, Гора, Валерка и Братусь с
ходу  открыли  ответный  огонь по  сиренево-голубоватым  мерцающим  вспышкам
выстрелов. Духов было немного -  три-четыре автомата, плюс  пара винтовок, -
судя по всему, заслон.
     - Хорошо, хоть не на их участке поднялись! - прокричал Валера.
     У Братуся, как назло, перекосило ленту  в пулемете. Но  духи еще раньше
заметили поднимающуюся роту и,  подгоняемые  прицельным огнем, словно черные
бусинки, скатились со склона и растаяли в скалах над селением.
     На  Сашу,  задыхающегося  при  стремительном подъеме,  обрушился  шквал
ругани  -  комбат на  чем свет стоит крыл по  связи  поднявшую шум четвертую
мотострелковую. Вскоре он, правда, заткнулся. Должно быть, увидел, что и все
остальные  подразделения, вышедшие на блокирование,  находятся в точно таком
же  положении. На каждой господствующей высотке по периметру над кишлаками у
духов были группы прикрытия.
     Если  четвертая МСР  проскочила вполне успешно,  то минометная батарея,
собиравшая  свои  расчеты  и  боекомплект  только  перед  заданной  высотой,
нарвалась  при  подъеме  на перекрестный обстрел,  длившийся  около  часа  и
стоивший минбату трех раненых.
     К   пяти  часам  утра  Карамугуль   и  Гузык-Дара  оказались  полностью
блокированы. А за час до этого ударил сильный мороз и достиг к рассвету силы
в  пятнадцать-двадцать  градусов.  Ноги у всех были насквозь промокшими, так
что теперь перспектива вырисовывалась самая безрадостная.
     Пономарев, устроившись в одном окопе с Горой, подозвал Сашу.
     - Ты с Валеркой?
     - Да.
     - Хорошо. Отдыхайте. До  утра, один хрен,  ничего не начнется. Духи нам
на отходе сраки порвут. Да, Гора?
     - Угу. Точно так...
     -  Эй,  Зинченко! Не забудь разуться,  а  то ноги отморозишь к  Бениной
матери! Ну да Валера знает... И не засыпайте там!







     Согреться  не  удалось,  и  через  час  солдаты,  размахивая  руками  и
пританцовывая на месте, уже топтались вокруг окопов. Чуть потеплело...
     В  шесть ноль-ноль без единого выстрела  в  Карамугуль вошла  разведка.
Разумеется, ни духов,  ни мирных жителей не было,  а очаги все еще теплые. В
общем - как всегда, местный стандарт.
     В восемь ноль-ноль начался отвод войск. В  восемь ноль-пять,  словно по
волшебству,  показались  мобильные  отряды  моджахедов.  Началось... Занимая
свежевырытые  позиции,  воины ислама, не жалея патронов,  стали  прижимать к
земле отходящие роты, в  то время  как  другие группы зажали шурави  с  двух
сторон плато. Удачно успела выскочить на БМПшках одна лишь разведка.
     Пока  положение  находилось  еще в  норме,  батальон, успев  быстренько
оторваться  на безопасное расстояние от высот, зарылся  на  плато  и  держал
духов  на  более или менее приличной  дистанции  как  раз для автоматов  уже
слишком далеко, а для наших ПК и СВД еще нормально.
     Полкач,   находившийся   в   шестой   роте,   отдал  приказ   командиру
хозяйственного   взвода   второго   мотострелкового   батальона   прапорщику
Сандиреску забирать своих людей - все равно толку от них никакого, - а также
трех раненых минометной батареи и уматывать в полк. Пока не  поздно и с глаз
подальше.  С этой группой  ушло  и несколько помогавших тащить своих раненых
молодых бойцов-минометчиков.
     Вначале  прапорщик  повел отряд по  середине  плато,  но  потом  группу
настильным огнем с вершин правой стороны оттеснили к ущелью,  и вместо того,
чтобы  окопаться  и  ждать  подхода  основных  сил,  Сандиреску,  попав  под
перекрестный кинжальный обстрел, погнал своих людей  вниз, в ущелье,  наивно
полагая проскочить по его дну до самого полка.







     Третий взвод,  действуя по принципу "туда - первые, назад - последние",
прикрывал отход основных сил. Ситуация, конечно,  не из лучших,  но и повода
для паники - не было. Привыкли уже к подобным "маневрам"...
     На голом  плато у  тяжеловооруженной, зарывшейся, словно кроты в землю,
пехоты шансов уцелеть было  несравненно больше, чем у вооруженных автоматами
да  еще и не имеющих бронежилетов и касок моджахедов. Правда, на их  стороне
была  мобильность   и   численное  превосходство.  Но  здесь,  на   открытом
пространстве, эти преимущества сводились на нет.
     Саша,  запрокинув  автомат  стволом  вверх,  лежал в нескольких  метрах
позади  Горы и Валеры.  Метрах  в шестистах - семистах  на  бывших  позициях
четвертой  мотострелковой  в  полный рост  стояло  человек  десять  духов  и
длинными неприцельными очередями поливали из АКМов отходящие части.
     Гора  и Валера перевели  дыхание,  не суетясь, умостились поудобней и с
трех-четырех выстрелов  сняли  двух духов. Остальные,  не переставая палить,
присели. Но уже было  поздно. Гора хлопнул еще одного. Бабаи залегли. Теперь
над землей торчали лишь черные точки их голов. В свои четырехкратные прицелы
Гора и Валерка отчетливо видели вспышки пламени моджахедовских автоматов. Но
попасть  в кого-либо из них на такой дистанции снизу  вверх, да к  тому же в
горячке боя, было  просто невозможно.  Поэтому,  воткнув  для надежности  по
три-четыре  пули  в  растянувшиеся  на ослепительном снежном  склоне  темные
фигурки,  снайперы   дождались  команды  на  отход   и   рванули   очередную
сорокаметровку. За первыми же крупными камнями они вновь залегли.
     Рядом. Задыхаясь, тяжело грохнулся и Саша.
     - Слышь, Санек! -  приторно-спокойным  тоном  сказал  Валерка.  - Ты бы
чухал отсюда  потихоньку. Мне полкачу, кроме того,  что он  бездарный мудак,
докладывать больше не о чем.
     - Да,  Сашок, дуй давай, тебе тут точно делать нечего, - добавил вдруг,
вспомнив о своих шефских обязанностях... "наставничек" Гора
     - Не, я с вами! - посильнее прижался к камням Саша.
     Тут заорал Пономарев:
     -Гора! Повылазило, что ли! Бегом! Лемех ранен...
     Через секунду Гора уже лежал возле раненого. Позеленевший Женя Лемешев,
сжав   челюсти  и  навалившись  всем  телом  на  правую  руку,  шипел,   как
купированная  змея.  Распоров  ему  рукав  бушлата,  Гора заметил посередине
предплечья маленькую черную дырочку  от пули калибра  пять-сорок пять. Крови
не было - трассер; кости однозначно целы. Видя, что Женя, несмотря на легкое
ранение сейчас потеряет сознание, Гора крикнул лейтенанту:
     - Промедол давай!
     - Да у тебя, урод! Я ж давал!
     - А, бля! Точно...
     Вырвав железную коробочку со  шприцами из жилета, он  прямо через штаны
всадил  Жене  иглу  в  бедро и выдавил  содержимое  маленькой  пластмассовой
ампулы.
     - Эй! Второй взвод, вашу мать! Раненого разгрузите!... Ну как ты?
     - С-с-с...
     - Сейчас отпустит.
     - Ампулу не забудь! - напомнил взводный.
     Через  несколько  минут,  после  очередной  пробежки,  Гора  уже  лечил
Пономарева. Тому повезло  больше: пуля, заскочив под  бронежилет, прошла под
кожей поясницы сантиметров десять и, ничего не задев на своем пути, полетела
дальше.
     - Давай уколю!
     - Да ладно, Лень! Говоришь же царапина. Где Гранатометчик?
     - Да вот он, рядом... Слышь,  командир,  отправь  его, а! Нас тут точно
придавят, - таскайся потом с ним!
     - Сам знаю! Зинченко! Бегом в распоряжение комбата! Бегом, я сказал.
     Саша не посмел перечить раненому лейтенанту.
     Когда  согнувшийся   под  тяжестью  радиостанции  Саша  пробежал  мимо,
взводный рявкнул Горе:
     - Да хорош меня мацать! Слазь...







     Батальон, довольно  успешно оторвавшись  от основных групп противника с
минимальными потерями - несколько легкораненых - дошел почти до конца плато.
Перед самым спуском начинался наиболее опасный участок. Слева, через ущелье,
засев в нагромождении камней,  прицельно били  духи, а справа нависали скалы
основного  хребта. Успели туда  добраться правоверные или  нет  - оставалось
только гадать.
     Успели... Еще  и половина рот не спустилась в долину, как сверху дружно
затрещали автоматные очереди. И откуда только такой боекомплект?! Не иначе -
курьеры  подносят. Пока еще  огонь был не слишком плотен, и джумалутдинцы не
вполне   пристрелялись  по  сложному  склону,   солдаты,  словно  на  горных
монолыжах, неслись на задницах вниз по мокрому снегу  - только ветер  в ушах
свистел. На плато остались третий и первый взводы четвертой мотострелковой и
состоящий  из одних  пулеметчиков первый взвод  пятой  роты. Сборная команда
прикрывала отход  разрозненных  групп и  одиночек,  отставших по  каким-либо
причинам от своих подразделений.
     У самого спуска, когда уже почти все успели отойти, Валера вдруг резко,
как балерина, вымахнул  левой ногой вверх и,  почти докрутив  сальто  назад,
грузно  рухнул затылком в  снег. Несколько секунд, понадобившиеся Горе, дабы
наложить  жгут,  оказались  достаточными,  чтобы бившая  ярко-алым  фонтаном
из-под коленного сустава кровь по самые локти омыла ему руки.
     Мертвенно-серый Валера находился в полубессознательном состоянии, и две
ампулы промедола, вколотые ему подряд, заметно  не помогли.  Перевязывать не
стали - унести бы живого. Слишком уж приметная цель. Кое-как, под прикрытием
пулеметов, вялое  неподъемное  тело стащили на плащ-палатке вниз  по склону.
Там  уже развернулись БМП  разведчиков, и под работающие пушки  непримиримые
соваться не решались.
     Шурик, Мыкола и Братусь уехали  вместе с другом, а Гора поплелся искать
своих.
     Вырвавшиеся из  переделки роты, очумело озираясь по  сторонам, вповалку
лежали  под  камнями,  благо -  машины  прикрывают.  Метрах  в двухстах Гора
заметил командиров - ротного и Пономарева. Возле офицеров стоял до голубизны
бледный  Саша  и широко раскрытыми  глазами  смотрел  на  подходившего к ним
окровавленного шефа.
     - Что??? - в ожидании худшего, напряженно спросил ротный.
     - Валеру зацепило. В ногу. Тяжело... Трое с ним уехали. Хасан вон сзади
тащится. Пока Валерку выносили, там еще кого-то из пятой задело. Ну,  так...
легко.
     - Сам-то что? Ранен?
     - ?.. А, нет. Жгут накладывал, а там - фонтаном!
     -  Ф-у-у,  черт!  Пронесло...  Твою-ю  ма-а-ать!  - Командир  четвертой
мотострелковой за малым не перекрестился.
     -Тебя не контузило еще раз? А? Курить будешь, горе ты мое?
     Гора нагло  взял из пачки  "Столичных" три сигареты, одну ткнул Саше, а
другую засунул в нагрудный кармашек бронежилета.
     - Куда шапку дел? -  поднося солдатам зажигалку, спросил ротный. И все,
кроме Саши, дружно и неестественно громко, хрипло заржали.







     Через несколько часов личный состав части поротно стоял на плацу. Когда
пересчитали людей,  оказалось, что  не  хватает хозвзвода  и  ушедших с  ним
солдат   минбатареи  второго  батальона.  Единственное  относительно  свежее
подразделение разведрота,  пособирав у  вернувшихся остатки  боекомплекта  -
свой расстреляли на прикрытии, около пяти часов вечера на  машинах рванули в
ущелье.
     К десяти разведчики вернулись, везя  на ребристоре одной из БМП то, что
осталось  от  повара-киргиза, единственного найденного  из пропавших  ребят.
Попутно  они  подобрали  шестерых  бойцов,  возвращавшихся  в  полк.   Среди
подобранных  нашелся  и  прапорщик  Сандиреску,  но  он   пребывал  в  таком
состоянии, что выяснить что-либо о судьбе остальных одиннадцати находившихся
в его подчинении солдат было невозможно.
     Ночью  вернулись  еще двое. Одного, раненого  минометчика, что  ушел  с
хозвзводом, подобрали ХАДовцы.
     Во  время ночного боя  миномет,  на котором он работал,  дал осечку,  и
расчету пришлось делать так называемый "аборт" - переворачивать орудие  вниз
стволом и  ловить выезжающую оттуда мину. В  момент переворачивания внезапно
произошел  выстрел, и  молодому  солдатику,  державшемуся за  дульный  срез,
вырвало две трети кисти правой руки. Боявшийся от боли пошевельнуться, он за
ночь  основательно обморозился и под утро  с него  сняли сапоги. К  моменту,
когда был отдан приказ на отход, ноги у минометчика распухли  так, что обуть
его уже и не пытались, а понесли на плащ-палатке.
     Что  произошло далее,  солдат  рассказать не  мог - находился в шоковом
состоянии.  Но обо всем легко было догадаться, стоило лишь  взглянуть на его
ноги. Они были изрезаны до такой степени, что на них остались лишь  лохмотья
сухожилий и мяса. Судя по всему, минометчик бежал по дну ущелья босиком.
     Второй  солдат  пришел  сам,  водитель  продуктовой  машины  по  кличке
Молдаван.  Автомат из  его обмороженных рук  пришлось  вырывать силой.  Знал
Молдаван мало:
     - Все погибли. Пашанин в плену.







     Возвращения  разведки  никто  дожидаться   не  стал,  и   измочаленные,
совершенно  обессиленные  роты  разбрелись  по  палаткам.  Солдаты побросали
оружие и снаряжение под ноги в проходах и попадали на койки, засыпая раньше,
чем их головы касались подушек.
     Один  раз  среди  ночи  Гора  проснулся  от резкой  боли  в ступнях.  В
призрачно-багровом свете раскочегаренных буржуек по палатке метались неясные
загадочные тени. Перед кроватью, накинув поверх  офицерского  бушлата  белый
халат, стоял начальник медсанчасти полка и, присвечивая фонариком, щупал его
пальцы. За майором медслужбы теснилось несколько офицеров штаба.
     Тоже третья  степень... -  бросил на  ходу  майор,  перешел к следующей
койке и стал стаскивать сапог с сонно стонущего Братуся.
     С трудом  осмотревшись  по  сторонам,  Гора  увидел  спящего  рядом  на
Валеркиной кровати Пономарева. Больше он ничего не помнил...
     Роту подняли в половине  четвертого  утра. Кое-как растолкав ничего  не
соображающих, заторможенных солдат, ротный проревел на всю палатку:
     Мужики!!! Пропали ребята из  хозвзвода и несколько минометчиков! Быстро
собирайтесь, через час выходим! Кто не в состоянии или просто не хочет идти,
оставайтесь... Слова не скажу! Все! Быстренько, быстренько, вашу мать!
     За те  полночи, что  роте  удалось  поспать, произошло нечто,  даже  по
армейским  меркам, невиданное. Дед, положив на  Устав  и полностью сняв ВЕСЬ
наряд, успел с пятью бойцами не только перечистить все оружие подразделения,
а  это  около шестидесяти  закопченных  единиц,  но и умудрился получить  на
артскладах полный  боекомплект  на всю четвертую мотострелковую. Кроме того,
они  пересушили и промаслили  всю  обувь, принесли  с вещевого  склада новое
сухое белье и форму, которую по размерам разложили возле каждого солдата.
     Через  час  чистенькая,  сухая, но еще  не вполне пришедшая в себя рота
садилась на машины. Выходили - как  в  последний раз. БК  набрали такой, что
хватило  бы... Никто толком ничего  не знал. Слышали только, и то краем уха,
что разведка привезла искромсанный труп  Киргиза и что ночью на  полк  вышло
несколько полуживых бойцов.
     Последним,  едва  не опоздав,  к  машинам  примчался  взмыленный  Саша.
Неуклюже взгромоздившись  со  своей радиостанцией на борт сто сорок девятой,
спросил у мрачно сопящего Братуся:
     - Слышь, Гриша, а что с ними?
     - Побачишь.
     -  Светало.  Погода,  как специально, стояла отличная:  выпал  обильный
мягкий снежок, ударил легкий бодрящий морозец. Гора, посмотрев на командира,
мотнул  головой  в сторону  низко пролетевших "крокодилов". Пономарев только
безнадежно отмахнулся и без выкрутасов, черно матеря всех и вся, дал команду
трогаться.






     Существовали   объективные  причины,   по  которым  лихо  задуманная  и
тщательно   спланированная  операция  с  треском  провалилась.  Подполковник
Смирнов, у которого из головы не шел предстоящий отчет в штабе армии снова и
снова, загибая пальцы  в  уме, пересчитывал  эти  факторы: "Плохие  погодные
условия и отсутствие поддержки с воздуха - раз; налаженная и отработанная на
практике,   отличная   защищенность  объекта   -   два;  малочисленность   и
недоукомплектация личного состава - три... Ну и что там еще?"
     Где-то  на краю сознания, в глубине души, он  понимал, что  все  это не
более  чем  отговорки. Операцию  можно было  перенести  и  дождаться  летной
погоды. Это во-первых. Во-вторых,  людей ему никто не добавит  -  хоть землю
ешь.  И в-третьих, любой  мало-мальски  важный объект  хорошо и  многоярусно
прикрыт духами. Главная причина трагедии заключалась в полной, абсолютной  и
изначальной непригодности погибшего подразделения к ведению действий. Но  об
этом-то Смирнов ни при каких условиях не мог доложить в Кабул.
     А тут еще  и начальник политотдела со своими прозрачными,  как  он себе
думает,  намеками.  В ответ на них Смирнов сделал то, чего себе  никогда  не
позволял по отношению к пожилому и "опасному" сослуживцу, - зло  обложил его
похабной  площадной бранью.  Теперь приходилось  думать, как  выкрутиться из
этого щекотливого положения. Но самое страшное для Смирнова  заключалось все
же не в этом и даже не в потере  девяти человек - людей  свободно можно было
"списать", - а  в  том, что  "списывать"  было  нечего. Чтобы  "провести  по
документации боевые потери", нужны были документы  на "посылки" и отчеты  из
"упаковочной", то есть трупы, а вот их-то как раз и не нашли. Значит, уже не
боевые потери, а пропавшие  без вести.  А погибли солдаты или попали в плен,
спрашивать у подполковника уже не станут.
     Такого поворота событий Смирнов, конечно же, допустить не мог и поэтому
ясно и доходчиво объяснил командирам служб и подразделений:
     - Ну что,  герои апрельской революции, просрали людей?! Если сегодня же
вечером тела погибших бойцов не  будут лежать на плацу,  то вы ляжете вместо
них! Я это обещаю! Понятно? Вперед и с песней...
     О  том,  что  солдаты  могут быть еще живы,  никто всерьез  даже  и  не
думал...







     Добравшись  на броне  к  подножью  плато,  пехота  по хорошо  знакомому
маршруту полезла вверх. На полпути подъема комбат вернул третий взвод:
     - Пономарев! Ко мне!
     Матюкнувшись вполголоса -  не  дай бог услышит! - лейтенант, скользя по
склону, помчался к майору.
     -  Слушай-ка,  Серега. Бери  своих  архаровцев  и  дуй по  дну  ущелья.
Прихватишь  взвод  разведки. Каждые  три-пять минут  - доклад.  Смотри  мне,
осторожно  там  наверняка проминировано.  Отделение саперов  - с  тобой. Где
связюга?
     - Здесь.
     - Ну, хорошо, давай... Удачи!
     Через пару минут третий мотострелковый,  сделав небольшой крюк, вошел в
мрачную каменную теснину.
     Поистине  -  дьявольское место.  Только  безмозглый  прапор-завхоз  мог
затащить в такую  дыру своих бойцов. Глубина скального  разлома составляла в
среднем сто пятьдесят - двести, а местами триста  - четыреста метров. По дну
трещины  несся бурный ручей.  Ширина прохода на дне  -  пять-шесть метров, а
расстояние между почти отвесными стенами вверху - около сорока-пятидесяти.
     На дне было сумрачно, сыро, промозгло и невыразимо тоскливо. Пробираясь
по камням,  Саша  иногда видел идущие справа  и слева  по  краю  ущелья роты
батальона.  На  первое  препятствие группа  наткнулась через пару километров
извилистого  пути.  На  крупномасштабке  оно  было  обозначено  как  "Третий
водопад".
     Перед  солдатами  предстало  дикое  нагромождение   камней.  Посередине
природного  обелиска  возвышался огромный  шестиметровый валун,  с  округлой
вершины  которого пенистым  потоком с грохотом  низвергалась  ледяная  вода.
Кое-как, чуть не утопив радиостанцию вместе с Сашей, двинулись дальше.
     Водопад "номер два", куда они  вышли еще  через  несколько  километров,
представлял  собой куда менее  впечатляющее зрелище - просто россыпь круглых
базальтовых глыб,  беспорядочно  загромождавшая  довольно  широкое  на  этом
участке дно расщелины.
     Почти миновав водопад, саперы неожиданно обнаружили две противопехотные
мины.  Встали. Минут десять  поискали - сняли еще один "стаканчик". Вышли на
связь с комбатом. Тот приказал:
     - Возвращайтесь  метров  на  сто назад  и еще  разик хорошенько все там
осмотрите.
     Обнаружив под снегом  лишь  обильные россыпи стреляных гильз, поисковый
отряд  двинулся дальше.  Через  полтора  часа Саша,  получив  вызов  майора,
подошел к взводному.
     - Слушай, лейтенант! -  гремел  в  наушниках бас  комбата.  - По левому
склону,  где  ты сейчас, разведка подобрала  вчера Киргиза. Мои  только  что
обнаружили  под снегом  брошенные  вещмешки. Они спускались  вниз  прямо над
вами. Вперед к кишлаку они пойти не могли, - идиоты, конечно, но не до такой
же степени?! Так что, ты  разворачивайся, и  пусть саперы взламывают ледяную
корку вдоль  берега ручья.  Если жмурики здесь, то только подо льдом. А твои
пусть шуруют под камнями. Может, эти педики их туда запхнули. Все понял?
     - Слушай, командир! А как там наверху?
     - Что, не слышно тебе, что ли? Все путем!
     - Да нет, ничего... Просто  смотрите, чтобы завтра нас тут не  пришлось
искать... под камнями.
     - Серега! Мать-перемать!  Если  что  начнется, я тебе  первому  об этом
подробно  доложу! На досуге... Давай, давай, детко! Гавриков своих не жалей!
Ищи. Землю носом рой, тут Мимоза совсем озверел. Давай, родной, давай!
     Через  пятьдесят  метров  саперы  окончательно  выбились  из  сил. Лед,
сковывавший берега  незамерзающего  потока, в самых мощных местах доходил до
двадцати-  тридцати сантиметров и ломать  его лопатками было делом не только
совершенно невозможным, но и к тому же опасным - купаться в ледяной быстрине
никому  не хотелось.  Медленно двигаясь вдоль берега, группа находила только
пулевые выщерблины на  базальтовых  стенах  расщелины да местами  под снегом
частые россыпи  гильз, и только  в одном месте саперы.  Наудачу закидывающие
время от времени под лед стальную кошку, чисто случайно выудили примерзший к
корке бронежилет.
     На  вылинявшем  зеленом  шелке  с  обратной  стороны  удалось  прочесть
сделанную шариковой ручкой надпись: "Узген", и ниже  -  "ДМБ 83-85". Шовкат,
наклонившись  через плечо Пономарева, шевеля губами, прочел корявый автограф
и, помолчав, рассудительно выдал:
     - Киргиза, эта... Точно!







     Тела  ребят  обнаружили  случайно.  Просто  повезло.  Проходя   "Второй
водопад",  один  из  разведчиков  смахнул  ногой  снег  со  льда  и  заметил
примерзшую  с  обратной  стороны  человеческую  ладонь. Саперными  лопатками
счистили  снег и  стали ломать лед.  В это время к группе по  крутому склону
спускалась  четвертая  мотострелковая рота.  Отдирая  один от  другого и  от
примерзших к одежде кусков льда, вытащили  первые  четыре  трупа. Через пять
метров саперы выдрали  кошками  еще двоих. Рядом буквально вырубили изо льда
последнего.
     Более жуткого зрелища Саша никогда в своей жизни не видел и даже не мог
представить себе нечто подобное. Раздробленные автоматными очередями в упор,
деформированные,   нечеловеческие  лица;  задранные,   смерзшиеся   бушлаты,
открывавшие  неестественные,  землисто-серые, местами  исполосованные ножами
тела;  полуотстреленные,  висящие  на одних сухожилиях  с  зеленовато-серыми
лохмотьями рыбьего мяса искуроченные конечности; набравшиеся воды и висевшие
синюшными теннисными  шарами на каких-то бледных  нитях выколотые  щомполами
глаза; отрезанные и запиханные в рот половые органы; вспоротые животы; куски
льда, отбрасываемые в сторону вместе с примерзшими лоскутами кожи...
     Со  звенящей  пустотой  в  голове  Саша  вместе  с  остальными  бойцами
выкорчевывал  из  ручья  чьих-то сыновей,  парней и братьев.  С него потоком
лился пот, и все равно он дрожал всем своим существом от внутреннего озноба.
     Роты, вытянувшись  цепочкой по трехсотметровому склону, стали по одному
передавать  погибших  наверх.  Людей  не  хватало,  поэтому стоявшие ближе к
вершине брали "своего" и волокли его до конца.
     Когда тащили седьмое неподъемное тело, убитый вдруг выскользнул  из рук
с   трудом  карабкавшихся  с  тяжкой   ношей  разведчиков   и   саперов   и,
покувыркавшись  метров  двадцать,  застрял  меж  камней.  Пока  вытаскивали,
спущенные и смерзшиеся комком  штаны сорвались с трупа вместе  с висевшей на
обрывках мышц  ногой.  Кончилось  тем,  что  труп зацепили петлей  за шею  и
кое-как волоком выдрали наверх.
     Замыкали угрюмую, мрачно сопящую процессию Саша и Пономарев. Офицер нес
вместо готового в  любой миг потерять сознание  Саши отодранную у  покойника
ногу.







     К  вечеру  того  же  дня стала  ясна  полная  картина  разыгравшейся  в
Карамугульском ущелье трагедии.
     Подгоняемые  страхом,  с ранеными на  руках,  хозвзводовцы вместо того,
чтобы укрыться  за  камнями  и  дожидаться  помощи, сломя голову  кинулись в
скальный разлом.
     Загнав небольшой  отряд в расщелину, духи  двумя небольшими  мобильными
группами зажали взвод с двух сторон ущелья. Третья же  группа спустилась  за
отступавшими вниз и стала бить их  в  спину. Шурави были видны духам, как на
ладони, и исход боя оказался предрешен еще в самом начале.
     Первым  отряд  потерял  Киргиза.  Легко  раненый  еще  при  спуске,  он
отказался идти дальше  и, видимо, попытался прикрыть  отход  своих ребят  на
склоне. Но после, получив  еще  несколько пулевых  ранений, он живым попал к
правоверным в руки.  Как обычно и бывает в подобных случаях, воины ислама на
месте буквально искромсали его ножами.
     Взвод не прошел и километра,  когда  большинство солдат имели более или
менее  тяжкие ранения. Раненые не могли больше нести раненых, и семь человек
осталось в камнях "Второго водопада", рассчитывая продержаться там  какое-то
время  и прикрыть отход  тех, кто еще  мог хоть как-то передвигаться. С ними
остались двое старослужащих: Молдаван и Пашанин, которые не захотели бросать
своих.
     Как  ни  мизерны были шансы, как ни  призрачны  надежды, но  свое  дело
раненые  сделали, - они минут  пять удерживали позиции "Второго водопада", и
остаткам группы удалось  вырваться из ущелья. Последними ушли легко  задетый
Пашанин и Молдаван.
     Что случилось с остальными,  хорошо было  видно по их  телам. Моджахеды
искромсали не только  тех,  кто к ним в  руки попал  живьем, но и трупы.  Не
успели  они  или  не захотели  почему-то  трогать лишь  одного  минометчика,
который,  судя  по всему, не дожидаясь  скорой расправы, выпустил себе в рот
треть автоматного магазина.
     Потрясло ребят и то, что кто-то из погибших успел утопить перед смертью
четыре автомата, чтоб они не достались духам.
     Пашанина  и Молдавана непримиримые  нагнали уже  на "Третьем водопаде".
Выпустив магазин  и  несколько раз проорав  замешкавшемуся,  парализованному
страхом  Пашанину: "Прыгай!"  -  Молдаван  скатился с  шестиметровой  высоты
валуна в воду и спрятался под ледяной  коркой у берега. Полузахлебываясь, он
видел, как бабаи спокойно уводили под руки совершенно невменяемого Пашанина,
даже не сняв с его груди автомат.
     Ни обменивать, ни  продавать  пленного  Джумалутдин не  пожелал.  После
стало   известно  от  местных  осведомителей,  что   Пашанина  кастрировали,
вставили, словно теленку в нос медное  кольцо и голым водили по кишлакам. За
месяц они его все-таки замучили.
     Через полгода в  часть заявился паршивый бабаишко и за приличные деньги
пообещал вернуть тело шурави. Как-то  договорились. Гаденыш указал место,  и
действительно  - в выгребной  яме  заброшенного тифозного кишлака обнаружили
полуразложившийся труп вместе с позеленевшим кольцом на месте носа.
     По слухам,  идентифицировать  тело по этим  останкам  было невозможно -
мало ли кому духи могли воткнуть кольцо в переносицу, и его в полиэтиленовом
мешке  закопали  на  полковой  свалке.  Рядовой  Пашанин так по  сей день  и
числится - пропавшим без вести. Бабаишку - втихаря шлепнули.







     Кроме  девятерых погибших, считая с Пашаниным, и восьми  тяжелораненых,
через несколько дней благополучно отправленных  в кундузский медсанбат, полк
потерял еще одного человека. Спустя несколько месяцев сошел с ума переводчик
и механик-водитель сто сорок восьмой БМП Шовкат Шерназаров.







     Около девятнадцати ноль-ноль рота  вернулась в полк. Побросав  оружие и
амуницию, несколько человек третьего взвода, в том числе  Саша и Гора, пошли
в санчасть.  Но на  полпути Гора убедил ребят  сделать  крюк и  заскочить на
продсклад. Перед железными ЦРМами хозяйственного двора части остановились.
     Слышь,  Гора. Я тебе говорю  - он всех нас на  хрен пошлет! Ты же этого
мудака знаешь... - Шурик  имел  ввиду начальника продовольственных  складов,
известного всему полку крутым норовом гвардии старшего прапорщика Поцелуйко.
     - А мне кажется - даст.
     -  Да с какой стати?!  - Шурик, как обычно, был не в меру агрессивен  и
вдобавок заметно заведен с самого утра.
     -  Ну,  мы  ему  объясним,  что так и так... Не себе ж  берем,  в конце
концов!
     - Да кого это волнует?!
     - Нэхай пийдэ. Побачимо, - неожиданно поддержал Гору Братусь.
     - Ой, да пусть! Мне-то что!  - безнадежно махнув рукой, сдался Шурик. -
Только, слышь, Гора, по-быстрому.
     - А я уверен - получится, - уже включился в разговор и Саша.
     - Ты ба! -  проронил Мыкола и протянул "молодцу" выкуренную до половины
сигарету.
     Ждали  молча.  Говорить не хотелось,  да и так все было  ясно без слов.
Друзья видели, какая у Валерки в колене дыра, и прекрасно понимали, что если
и придется встретиться вновь, то только уж после демобилизации.







     - Ну, а  тебе  чего надобно, старче?  - прапорщик  в  упор рассматривал
здорового  измученного, явно  только-только спустившегося с гор солдата. Сам
Поцелуйко  был до  неприличия  низок и  любого мужика  выше  среднего  роста
воспринимал как  личное оскорбление. Ну а если тот,  ко всему прочему, еще и
не умел себя  вести должным образом по отношению к прапорщику,  то начальник
продскладов тут же давал наглецу отпор - и на словах, и на деле.
     Гора и рта  не  успел открыть, а Поцелуйко уже  на  все сто  знал,  что
привело  его  сюда.  Безусловно, знал он  и ответ,  который  даст,  выслушав
заискивающе-уважительную речь.
     -  Товарищ старший  прапорщик.  Мы из четвертой роты, у  нас тут одного
ранили...
     - Мы - это кто? Самодержец всея Руси, что ли?
     - Да ребята, там, - Гора неопределенно махнул рукой, - на входе.
     - А чего не заходят?.. Ну что плечами пожимаешь?
     - Не знаю...
     - Не знаешь, да. Ну, ладно. И что дальше?
     - Вы бы дали чего, в передачку. А то с пустыми руками...
     - Передачки только в  тюрьме и телевизоре, понял? Слушай, а  это не тот
раненый, у которого брат вместе с ним служит? Не ты ли случайно?
     "Проверка на вшивость" - ну, любил прапор это дело!
     - Да нет. Я и не слышал, чтоб тут у кого братья служили...
     - А... ну, ну. А что, друг твой, это как? Лучший друг у тебя, что ли?
     - Нет... Так просто, друг, да и друг. Нас тут пятеро... друзей.
     -  Ладно! Ты парень, вот что. Постой здесь,  я щас,  - вдруг засуетился
начальник  складов.  На, покури.  - Он неожиданно  сунул в руки Горе початую
пачку "Ростова". - Я щас!
     Через  несколько  минут, словно  колобок, он выкатился  из-за  штабелей
ящиков и контейнеров.
     - На, держи!
     В полиэтиленовом пакете  были кучей свалены:  пачки  с  галетами,  сыр,
шоколад и другие прелести офицерского доппайка.
     -  На  вот,  еще возьми. - Поцелуйко  ткнул  Горе бутылку мандаринового
сиропа. - Тебя как зовут?
     - Леонид.
     - Слушай-ка, Лень, а он, друг твой, курит?
     - Ну конечно...
     - А! Ну, на тогда! - прапорщик поверх битком набитого пакета сунул блок
офицерских, с фильтром.
     - Если  через  пару  дней  не  отправят. Подходи. Я  тут предупрежу, на
случай...
     - Спасибо, товарищ прапорщик. Сигареты ваши...
     - Да ладно, кури. С четвертой, говоришь. Я зайду, может...
     После  того,  как  Гора  ушел,  прапор   выволок  на  свет  "резервную"
поллитровку  и, налив полный стакан "под Марусин поясок", храпнул его в  три
глотка.
     - Не дам?! Я те-е не дам!
     Вот таков он был, прапорщик Поцелуйко. Попробуй - пойми его, поцелуй-ка
в одно место.







     - Ты с-смотри-и-и!  - первым отреагировал на  появление  Горы Шурик.  -
Слышь, у тебя кусок часом с дувала не сорвался?
     Все  засмеялись, шутка понравилась, гостинцы - еще  больше. Через  пять
минут пятерка уже умоляла сестричку пустить их в палату интенсивной терапии:
"Попрощаться".
     -  Как ты,  братишка?  -  Шурик подкладывал сонному Валере подушки  под
спину, а Мыкола тем временем раздавал по  трем остальным кроватям с ранеными
пачки " цивильных" сигарет...
     - Да  вроде как...  Ничего. Накололи. Не болит уже. Кость  ниже сустава
раздроблена, будут оперировать. А это, - он кивнул в сторону торчащих из-под
гипсовой шины пластиковых трубок, - так, временно.
     - Здесь резать будут? - поинтересовался Гора.
     - Да ну что ты! В Союзе...
     - А в кундузском что - койки кончились?
     - Да нет. Не те условия... Лень, у  меня ж часть кости  вообще  на хрен
вылетела. - И, перебив повисшее в палате неловкое молчание, добавил: - Майор
говорит: раз ты с Украины,  то пошлют  тебя на  лечение в Киев. Там окружной
военный госпиталь.
     - Ну вот, - рассудительно подытожил Шурик. - Там мать  приедет, полгода
подержат  -  ты  сестричек пощупаешь,  потом отпуск, пока  назад приедешь  -
дембель! Класс!
     - Да ты че, Шурик?! Меня ж спишут!  Я вам говорю: почти  два сантиметра
кости вылетело! Это ж инвалидность!
     Толпа притихла.
     - Да  ладно,  Валера!  Сейчас кости наращивают, это тебе  любой скажет!
Правильно, Гора?
     - Угу. Я тоже слышал. Илизаров, кажется, кости вытягивает...
     - Ладно... Вы че, бля, мне сопли вытирать пришли, в самом деле! Что там
у нас?
     - Да у нас... Мужиков сегодня вытаскивали.
     - Ну и как они?
     - А! - отмахнулся Шурик. - Как всегда. Не знаешь, что ли?
     - Да уж...
     - А ты що? Дывытысь ходыв?
     - Братусяра!  Ну  ты  шо?!  Обдолбленный,  чи шо?!  Он  же лежит!  Ну-у
дубя-я-ра! - Шурик чуть не подскочил на месте от возмущения.
     - Ладно, Шур, не заводись. Нас завтра, если погода позволит,  отправят,
- сменил  тему  Валера  - А сегодня утром полкач  приходил.  Вон -  по пачке
сигарет принес и по бутылке сиропа. Мудило!
     - Сучара! Сам так не пошел, ублюдок...
     -  А че  идти?  Угробил людей, и хорош. Труппаки таскать  - не  царское
дело! - констатировал Мыкола.
     - Да уж... Натаскались жмуриков...
     - Ты бы, Гора, молчал побольше! Нашел время...
     - Ничего, Шура. Мы-то живы! - Валера вяло похлопал Шурика по  плечу. По
его виду  отчетливо  было  заметно, как он сдавал и  терял силы.  Но уходить
никто не хотел.
     -  Эй!  Красавцы!  Закругляйтесь...  -  медсестра  бойко  и  решительно
повыпихивала  всех гостей за  дверь. - Завтра  придете, никуда ваш братик не
денется!
     - Давай, Валера, держись! Мы еще подскочим до отправки!
     - И прискочите и прискакаете!  - Шустрая  сестричка-пенсионерка чуть ли
не силком захлопнула дверь перед носом.







     Из-за погодных  условий,  менявшихся  каждые  три-четыре часа, отправку
раненых и убитых отложили на трое суток. Каждый вечер,  как по часам, ребята
приходили в медсанчасть. И  каждый раз гвардии старший  прапорщик  Поцелуйко
без намека на недовольство накладывал Горе полный пакет гостинцев. Сам он, к
слову,  сдержал обещание и,  проведав раненых, выкатил  чуть ли не контейнер
деликатесов.
     На  четвертое утро после операции  раненых и убитых отправили в Кундуз.
Обставили церемонию прощания с погибшими как никогда - с помпой. По каким-то
соображениям  вертолеты не стали загружать в полку,  поэтому весь батальон и
разведрота  в  пешем порядке выдвинулась на аэродром. Простояли  на  хорошем
морозце  около часа,  пока  не подошла машина  с  телами  убитых  и  автобус
санчасти   с   отправляемыми.    Вокруг   носилок   с   запеленованными    в
проформалиненные  простыни  тюками  построили каре,  внесли  знамя  воинской
части.   Оркестр  что-то  там  проиграл,  после  чего  полкач   и  начальник
политотдела  выступили  с  краткими,  но проникновенными речами:  "Родина не
забудет  своих  героев!..",  "Ваша смерть  не была  напрасной!", "Братья, вы
навеки живы  в  наших сердцах!..", "Мы за  все  заплатим..." - и так  далее.
Самое интересное заключалось в том, что слова выходили  одни и те  же,  даже
интонации похожие, но вот только расставили они их в разном порядке. Ничего,
тронуло... Начпо, кажется, даже слезу смахнул ненароком...
     После  окончания траурных  речений заревели трубы  военного оркестра, и
роты пошли  строем  мимо  тел и  приспущенного  знамени полка. Тем  временем
раненых уже успели погрузить в вертолеты.
     Шурик и Гора под видом  переноски тел умудрились сбежать с построения и
в течение всей процедуры прощания с "доблестными сынами Отчизны,  сложившими
головы за правое дело..." просидели с ранеными в "восьмерке".
     -  Слушайте, мужики!  -  Наколотый  Валера  стал неестественно  бодр  и
чересчур разговорчив. - Поедете на дембель  - заваливайте вначале  ко мне! У
меня хата  своя,  большая.  Водочкой  -  заранее запасусь.  Посидим, железки
обмоем, чтоб  не заржавели. Ребятишек помянем. Вон тех козлов,  -  он указал
головой  в  сторону кучки высших  офицеров штаба, -  безмозглых, как следует
обложим! А? Мужики? Приезжайте!
     - А чего, приедем! Да, Гора?
     - Конечно! Все равно по пути. Мне от  Харькова восемь часов на автобусе
- и дома. Я точно приеду!
     - И ты, Шура, приезжай, обязательно! И Мыколу тащи, и Братуся!
     - Да уж, этого урода пока раскачаешь!
     - Я тебя умоляю! Да ты мертвого раскачаешь и замахаешь  в придачу, если
захочешь! Да, Гора?!
     - Все весело заржали.
     - Ну, так как, братаны? Обещаете приехать?
     - Сказали - приедем, значит, приедем! - за двоих ответил Шурик.
     - Через  несколько  минут  после окончания построения восемь носилок  с
трупами  засунули во второй  "головастик", и  вертолеты, отстреливая ракеты,
стали   кругами  подниматься  над  перевалом.   Наколотые  анальгетиками   и
димедролом раненые почти моментально уснули,  а осиротевшая четверка, отстав
от роты и вольно покуривая на ходу,  обсуждала возможность  проведать Валеру
после  дембеля. Сошлись на  том, что ничего "военного" в том нет,  и  решили
вначале ехать в Харьков, а уж потом - по домам.







     Прошедшие месяцы пролетели для  Саши незаметно. Жизнь  шла  своим раз и
навсегда  установленным чередом. Он уже успел  стать  дедушкой, и о событиях
годовалой давности ему редко кто напоминал.
     Саша теперь считался одним из самых опытных солдат взвода.  Держался он
у  себя в палатке особняком, перед офицерами не заискивал, со своим призывом
был  настороже.  И когда  один  из  новоиспеченных,  круто  слепленных дедов
попытался, было восстановить во  взводе  старые порядки, (мы пахали - теперь
их  черед), Саша не вполне удачно опустил на его голову  тяжелый самодельный
табурет...
     Дед  отделался  легким сотрясением  мозга,  десятком  швов  на  темени,
синяком во  весь глаз - "презент на память" от  ротного - и  семью сутками в
соседней камере. Саша же отсидел на "губе" всего трое неполных суток.
     Несмотря на  столь короткий срок наказания,  для  Саши  это  были самые
тяжкие дни за минувшие полгода.
     Его  никто  не  бил,  не  унижал  и  не  припахивал.  Как   и  положено
старослужащему он тихо и мирно отсидел свой законный троячок. Но в это время
на  губе сидело трое  "предателей". Одного вида этих забитых, доведенных  до
полной потери человеческого облика, совершенно раздавленных существ, которых
на  "губе"  уверенно  убивают, было  для  Саши  достаточно,  чтобы  впасть в
глубокое уныние.
     Троих,  еще  и года не отслуживших солдат, взяли с поличным на одной из
точек в момент, когда они обменивали свой очередной цинк патронов на  партию
гашиша   и  безделушки.  Начинающих   бизнесменов,   скорее  всего,   кто-то
просто-напросто заложил. Их  сразу привезли в полк и запихали в "тигрятник".
Пока  "торгаши" находились  под следствием и  надежным  контролем, все  было
ничего, но  далее  особисты что-то там переиграли и приняли новое  решение -
хорошенько  показать  личному   составу  части,   что  иногда   случается  с
"изменниками".  Их  перевели в  отдельную камеру  карцерного  типа и закрыли
глаза на  происходившее  далее. Нетрудно догадаться, что именно с ними стало
происходить...
     Боевые роты, не будучи на операциях, обычно друг за дружкой заступавшие
в  караул,  незамедлительно припомнили "торгашам" все, начиная от  убитых  и
раненых  товарищей:  "Вашими  же  патронами,  подонки..."  -  и   заканчивая
собственной тяжелой жизнью.  Даже и не били.  Просто подбирали на  весь день
особо "потешную" работенку - и побоев не надо, чтоб удавиться!
     Ну  и,  конечно  же,  особенно  отличалась  в  "гуманном"  отношении  к
арестантам  имевшая, к слову,  самые  большие  потери в полку, наиславнейшая
разведрота. Именно ее выводные  ввели практику  (в  дальнейшем  подхваченную
остальными караулами) в течение всего дня не отпускать заключенных в туалет,
а среди  ночи  выводить на площадку перед  камерами  и заставлять бежать  на
одном месте  до  тех  пор, пока и большая и малая нужда  не будет  справлена
прямо в штаны. После чего закрывали в одиночке до самого утра.
     Вскоре "торгашам" подыскали и вовсе "уморительную" работенку. Кто-то из
пятой  мотострелковой приволок  на  губу  шестиведерный  алюминиевый  бак  с
тонкими стальными тросиками  вместо  ручек. В  то  же  вечер с кухни стащили
пятилитровый черпак на длинной ручке.
     С  самого  подъема  следующего  дня  трое  несчастных  уже  черпали  им
содержимое общего туалета и несли неподъемный бак вокруг всей караулки и тут
же вываливали свою ношу назад в туалет, правда, уже с другого конца.
     Один  раз "торгаши" схитрили  и  как бы невзначай  опрокинули "почетный
груз" прямо посреди  двора. За  эту хитрость  тут же  были  избиты  этим  же
черпаком без всякой пощады и долго убирали зловонную жижу голыми руками.
     Через  несколько  дней  из-за  невыносимой  вони  и  страшных  нарывов,
образовавшихся  на искромсанных стальными тросиками руках,  "ассенизаторские
работы" прекратили.
     Неизвестно,  на сколько бы несчастных хватило, но один из  "предателей"
найденной где-то  в  мусорнике консервной  банкой из-под  сгущенного  молока
вскрыл себе вены на  обеих руках.  Перепуганные  сокамерники  подняли  дикий
крик. Солдата успели вовремя  доставить в медсанчасть, а  там уж умереть ему
не дали.
     После  первой попытки самоубийства, через  несколько  дней, последовала
вторая,   еще   менее  убедительная.   Из-за  малых   размеров  камеры,   а,
следовательно,  слишком  короткого  разбега,  удар  головой  о  стену  вышел
какой-то не впечатляющий, и очередного кандидата в  покойнички,  несмотря на
сотрясение головного мозга и предполагаемую трещину черепа, даже не положили
в санчасть. Правда, швы наложили профессионально и быстро.
     После этих  случаев неудавшегося суицида в  дело вмешались особисты,  и
жестокие издевательства прекратились.  Но, тем не менее "торгашам" несколько
раз все же провели "санобработку  жилого помещения". Процедура довольно-таки
простая: на  пол карцера выливается пятнадцатикилограммовый  мешок негашеной
извести и под  порожек наливается холодная  вода. Подследственным приходится
стоять всю ночь в двадцатисантиметровом слое ледяной  жижи в камере размером
два  на метр  без единого  окошка. Это самая зверская  и в то же время почти
узаконенная, довольно "безобидная" пытка. Да что там - пытка, так, баловство
одно... "Дезинфекция".
     За  ночь  вода полностью  впитывается  в цементный  пол,  газовый туман
выветривается,  а известковые  разводы  поутру  выметают  сами  заключенные.
Малиново-красные,  поросячьи глаза  и надрывный, с кровью, кашель списывают,
как обычно, на порожденную "раскаяньем за содеянное" бессонницу...
     Когда несчастные арестанты по шесть-семь раз на  дню  стали беспричинно
падать в обморок  и  на  ногах у  них сплошной  раной открылись незаживающие
синюшные  язвы,  полкач  принял решение отправить  "торговцев  смертью"  под
трибунал в Кундуз.
     Что  случилось  с  этими солдатами дальше, в  полку  так и не объявили.
Вполне  возможно,  что,  попав в кундузском  гарнизоне на  точно такую же, а
может, и на  еще более крутую  гауптвахту,  они  до суда  военного трибунала
просто не дожили.







     Ну а для четвертой мотострелковой все эти месяцы прошли, как всегда, не
скучно.  Без особых приключений проведя  мартовскую колонну  и сходив на ряд
операций, рота всего лишь два раза попала в серьезные переделки.
     В  первый раз, при  проведении  рейда  в  район  Санги-Дзудан,  роту  с
перевала  прижали  к земле  огнем  крупнокалиберного пулемета.  Воины ислама
сидели   в  оборудованном  доте   и  брать  их  штурмом  через  ущелье  было
бессмысленным.  Поэтому  рота, самоуверенно  не  обозначив  себя сигнальными
дымами, окопалась и спокойно ждала подхода вертолетов прикрытия. В итоге, не
разобравшись, кто  есть  кто, ведущая "восьмерка"  влепила  в  зарывшихся на
пятачке солдат  полкассеты НУРсов. И только по счастливой случайности никого
не убило и не задело осколками.
     Увидев  под  собой целый  фейерверк сигнальных  и осветительных  ракет,
летчики,  словно в оправдание, через  один  заход в буквальном смысле  слова
перепахали  и срыли вместе с  находившейся  там огневой  точкой  духов, весь
скальный гребень перевала.
     На  вертолетчиков,  несомненно,  повлияло вот какое обстоятельство. При
высадке подразделений в районе Санги-Дзудзан моджахеды превзошли сами себя и
сбили  три "борта".  Один  экипаж  погиб полностью. Их  "крокодил"  рухнул в
пропасть и там, взорвавшись, сгорел  дотла. Пилоту  другой  машины, попавшей
под огонь зенитного пулемета, куском лопасти, залетевшим в кабину,  начисто,
по   самый   пах,  отрубило  ногу.  Последнюю  "восьмерку"  сбили  во  время
десантирования  над  самой  землей,  и   бойцы-пехотинцы  отделались  легким
испугом.  Несколько  человек  понабивали  себе шишки,  один, раньше  времени
выпрыгнувший из подбитой машины, сломал руку.
     Начало было многообещающим. Но в дальнейшем операция закончилась вполне
благополучно - потерь больше не было, как, впрочем, и особых результатов.
     В другой раз хорошо перепало разведке, а за компанию и третьему взводу.
Проводили  реализацию  разведданных в  районе кишлачной группы  Раджани. Уже
закончив прочесывание зоны, вымотанные роты  - а  за  ночь они по кольцевому
хребту проделали переход в тридцать шесть километров - блокировали  какой-то
безымянный населенный пункт.
     Спустившись на шмон, разведчики прямо в кишлаке  неожиданно  напоролись
на  хорошо  организованную  засаду.  Моджахеды  отсекли  два  взвода,  потом
перестроились,  весьма  хитрым  маневром вынудили  один  из  них  засесть  в
нескольких  усадьбах  и  больше часа  держать там  оборону. Четверо  раненых
сковывали  маневренность разведчиков,  а недостаток  боекомплекта  - огневую
мощь. Положение сложилось  настолько критическое, что, по словам  ребят, они
приготовили уже было гранаты, чтобы продать себя подороже, и были уверены  в
скором конце.  А  тут  еще  и раненые...  Хуже всех было состояние одного из
офицеров, получившего смертельное ранение в голову. Пуля, войдя в  лоб между
бровей,  вышла  из середины затылка.  Не смотря  на столь безнадежную  рану,
старший лейтенант в  полубессознательном состоянии протянул еще около  часа.
Потом  наступила  страшная  агония,  и  после  десяти  минут  конвульсий  он
скончался.
     Наконец  появилось  звено  штурмовых  вертолетов,  и  под их прикрытием
взводу  разведки удалось отправить на  одном из них раненых и тело  умершего
офицера. Остальные  ударили  по моджахедам с  воздуха, и  разведчики  сумели
выскочить из кишлака. Как только пехота вырвалась из кольца, за дело взялись
артнаводчики, благо - полк под боком, и десяти километров не будет...
     В течении получаса на  кишлачок  из  каких-то тридцати-сорока  строений
упало полторы сотни стодвадцатимиллиметровых гаубичных снарядов. Когда  пыль
и гарь немного рассеялись, то на месте домов можно было увидеть лишь остатки
фундаментов да  разметанные по  беспорядочному нагромождению  камней и щебня
ошметки утвари.
     Шестерых дедков-дехкан,  попутно захваченных в кишлаке при отступлении,
сгоряча пристрелили на месте. Казалось, все окончилось - можно возвращаться,
и тут  влез в очередную засаду шедший в авангарде батальона взвод  четвертой
роты.
     Отряд  Пономарева,   успев   оторваться   от  основной  группы  второго
мотострелкового на пару километров, вышел на голое, недавно убранное хлебное
поле.  Ничто не предвещало неприятностей.  Ближайшая сопка  - так,  холмик -
метрах в четырехстах, остальное  пространство просматривалось  вкруговую  на
несколько тысяч метров. Никому и в голову не  могло прийти,  что на этом, не
превышавшем   в  высоту  и  двухсот   метров  лысом  прыщике   могут  сидеть
правоверные.
     А  потому  в  первую минуту, когда между растянувшимися редкой цепочкой
солдатами легли  длинные  трассы  пыльных  фонтанчиков, бойцы  не поверили в
серьезность  происходящего.  Упали,  правда,  вовремя.   С   сопочки  густым
настильным  огнем  било  человек  десять автоматчиков. Близкое  расстояние и
голое  поле,  на  котором  единственным  жалким  укрытием  могли  прослужить
полуметровые снопики  колосьев,  не  оставляли взводу шансов  на  выживание.
Попадав, солдаты открыли ответный беспорядочный огонь.
     За  несколько секунд боя духи  успели  пристреляться, и  теперь очереди
ложились  перед  самыми  головами так по-дурацки застигнутых  врасплох ребят
Пономарева. Пули, визжа, проносились в каких-то сантиметрах от них, с мокрым
тупым  хлюпаньем  входили  в  землю  и  рождали близкий  к  животному  ужас.
Казалось, что вот, вот  сейчас, сейчас -  следующая  вмажет прямо  в  лоб и,
разнеся череп, выплеснет твои мозги тебе же на пропыленный, взмокший от пота
бронежилет.
     В  подобном  состоянии ни о какой прицельной стрельбе не могло  быть  и
речи. У  взвода  существовала  одна  единственная  возможность вырваться.  И
лейтенант не упустил ее. Утробным нечеловеческим воем он заорал:
     - В атаку!!! Справа-слева по одному! Па-аше-е-ел!
     Такой команды не ожидал  никто, даже "старые" Шурик и Гора.  Пока  они,
вжимая лица в стерню, пытались сообразить: "что это с ним?", "не ранен ли?",
лежавший на левом фланге Хасан-бой, схватив свой ПК, рванулся вперед. Делать
было  нечего,  и попарно,  пока  остальные прикрывали,  перебегая  зигзагами
метров по двадцать, взвод ринулся на сопку. Проскочив за минуту стометровку,
цепь поднялась во весь рост и, паля из всех стволов в направлении вершины, с
невразумительным, срывающим голоса страшным ревом пошла вперед.
     Духи  просто  опешили  от  подобной  наглости   и   подгоняемые   огнем
подходящего  батальона кинулись  прочь от разъяренных  камикадзе в ближайший
крошечный кишлачок.
     В полной  тишине, прерываемой только хриплым клокочущим дыханием, бойцы
повалились на землю у самого подножья холма. Первым воскрес Пономарев:
     - Вы что, совсем оглохли?! Гора? Ты что, команды не понял?!
     - Не расслышал...
     - Дикий  страх, пережитый несколько минут назад, сменился возбуждением,
неестественно- безудержным весельем.
     - Я те уши жужелкой прочищу! Хасан почему-то расслышал!
     - А у  него, товарышу лэйтенант, мозгив трохи нэма, ось вин  и побиг! -
неожиданно  пошутил  обычно предпочитавший  в  подобных  случаях помалкивать
Братусь.
     Ну а тебе,  урод, я  твой пулемет в сракузасуну - по самую, бля, ленту!
Понял?! Почему не стрелял?
     - Зайив...
     Как войнуха, у  тебя  вечно  - зайив!  Репу  нажирать  и  подушку харей
топтать у тебя никогда не заедает! Ну, ладно! Ладно...
     Пока остальные  чуть ли  не в полный голос ржали, глядя на "припухшего"
Гору  и  красного, виновато опустившего озорные глазенки  Братуся,  взводный
закурил, и по всему стало видно - гнев сменяется на милость.
     Единственный,  кто  не понял  причины  столь  неуместной  здесь  бурной
радости,  оказался всеобщий любимец Хасан.  На редкость  простой, не знавший
по-русски и сотни  слов, добрый и смешной туркмен уселся на  корточки и стал
забивать отработанную ленту своего ПК.
     У  гаубичников  что-то  там  не  сложилось,  и  по кишлаку  из десяти -
пятнадцати домишек ударила реактивная батарея "Град". Одного залпа оказалось
вполне достаточно, чтобы от него осталась лишь щебенка и пыль.
     Через полчаса спустившаяся в кишлачок шестая рота принесла искореженный
обломок АКМа  и рваный,  посеченный  "гвоздикой"  подсумок  с раскуроченными
магазинами и окровавленной бахромой вместо ремней крепления.
     Пока  длился  бой, шедший  с  комбатом Саша по приказу  передал в  полк
радиограмму следующего содержания: "Попали в засаду. Расстрелян боевой дозор
четвертой мотострелковой". Он, как никто другой, знал, кто в четвертой ходит
в дозоре. Весь остаток дня Саша находился в состоянии какой-то прострации, а
когда увидел подходящих к палаткам живых и здоровых Гору и остальных ребят -
убежал к реке и там разрыдался.







     Через две недели  после возвращения  из Раджани, взвод  как-то буднично
проводил   на   дембель  комиссованного  по   состоянию   здоровья   Шовката
Шерназарова.
     Эта,  в общем-то, нетипичная  для  Афганистана история началась полгода
назад, сразу же после окончания Карамугульской операции.
     Поскольку у тихого и нелюдимого Шовката практически не  было ни друзей,
ни   врагов,   то   поначалу  ребята   и  не  заметили,  как  переводчик   и
механик-водитель третьего мотострелкового  мало-помалу полностью замкнулся в
себе. А  когда уж обратили  внимание,  то попросту  не  придали этому  факту
должного значения: "Ну, с кем не бывает! Депрессуха!"
     Первым забил тревогу Гора. В начале весны он  в очередной раз "залетел"
по  поводу своей  недолеченной малярии в полковую  санчасть. Рота  в  те дни
отсутствовала  - ушли в  горы.  На  второй  день  больного пришел  проведать
оставшийся дневальным Шовкат.
     Передав  удивленному  столь  необычным  вниманием  и заботой сослуживцу
несколько пачек сигарет, он уселся на кровать и  в течение трех часов что-то
тихо и  обстоятельно рассказывал. В свое время легко контуженный Гора ничего
не  разобрал в невнятном и приглушенном монологе. Тем более, что Шерназаров,
вообще плохо говоривший по-русски, в тот день постоянно переходил  на родной
ему таджикский.
     Визит  повторился и  на  следующие сутки. Сценарий тот же  -  сигареты,
опущенные  глаза, неразборчивая, затяжная речь. Сколько Гора ни  напрягался,
сколько  ни прислушивался, но уловил  он единственное - парень на что-то или
кого-то  жалуется,  его  преследуют, его  хотят  убить. И еще  Гора  понял -
"поехал" мужик...
     Когда  Шерназаров уходил, Гора  передал  с ним  записку к  дежурному по
роте.  Но, как и следовало ожидать, Шовкат ничего никому  не  передавал  и о
записке совершенно не помнил.
     Переговорив  с  нарядом,  Гора  направился  к  Деду.  Гвардии  старшему
прапорщику  понадобилось всего  несколько  минут  разговора  с Шерназаровым,
чтобы  снять его с наряда по роте  и  той же ночью  уложить  в  медсанчасть.
Спустя неделю Шовката переправили в кабульский армейский госпиталь.
     Происшедшее  с  переводчиком  осталось для солдат и офицеров  четвертой
мотострелковой полной загадкой. Конечно, параллели между его сумасшествием и
карамугульскими событиями провели  довольно  быстро. Они сами напрашивались,
но никто ни  в роте, ни  во взводе не мог ожидать от этого смуглого  молчуна
столь  тонкой  душевной  организации, и  случившееся  с  Шовкатом  буквально
поразило всю роту.  Ни о какой симуляции здесь не может быть и речи. Ведь до
дембеля Шовкату оставалось всего полгода.
     В кабульской "психушке" Шерназаров пробыл долго, почти пять  месяцев, и
вернулся назад  с  документами на  демобилизацию  под  конвоем -  совершенно
невменяемым,   полностью   деградировавшим  существом  со   страшным  и   не
оставляющим надежд диагнозом: злокачественная шизофрения...
     С  первого  дня,  а  вернее  -   ночи,  Шовкат  отправлял  естественные
надобности  исключительно под  себя.  Не помогли  ни  уговоры,  ни побои, ни
профилактические многоразовые подъемы. Его выдворили на улицу, в  курилку, и
Шовкат  спал там  последние  две недели до  дембеля,  благо  в конце августа
стояли душные, жаркие ночи.
     К утру невыносимо воняющий матрац относили обмывать к реке. Туда же под
присмотром дневальных отводили и самого  больного. На  протяжении всего дня,
вымытый  в ледяной  воде,  Шовкат  в  одном  белье  уныло  сидел в  курилке,
уставившись  безразличным  взором на  свои босые ноги  или  рисуя  шариковой
ручкой  на  тыльной  стороне кисти какие-то мрачные и загадочные, непонятные
рисунки.
     Отношение к Шерназарову в роте было разное: с одной стороны, его как бы
и жалели,  а с  другой  -  он  уже "достал"  всех  без  исключения, и, когда
несчастного  наконец-то  отправили,  подразделение  радостно  и   облегченно
вздохнуло.
     Домой  комиссованного   сопровождали  два   сверхсрочника  медслужбы  и
прапорщик. Командировка  у  них получилась, судя  по всему,  веселая: Шовкат
успел "обновить" свою парадку еще при посадке в вертолет...







     К Новому году командующего Кундузской дивизией перевели  с повышением в
другое  место. В  штабах,  а  после  в  батальонах,  ротах и  взводах  пошли
разговоры  о  новом  командующем. Получит  ли  эту должность Смирнов,  никто
определенно сказать  не мог. Но ему самому, понятно, хотелось бы. Слишком уж
лакомый  кусочек.  Воюющая  дивизия  - какую карьеру  можно сделать, сколько
"железа" на грудь повесить!.. Катапульта на Олимп...
     Борьба за должность командующего давно уже  переместилась в Москву, где
у всех претендентов были свои большие и малые козыри.
     Но Смирнов свято верил в свою звезду и почти не сомневался в победе.  В
столице  у  него  были задействованы все  мыслимые  и  немыслимые  рычаги  и
пружины; в штабе армии также "все схвачено". Что касается "послужного", то и
здесь - очень неплохо... за исключением одного маленького инциденттика.
     Карамагульский  провал  уже забыли, особых  потерь  часть  не  понесла,
трофейное   оружие    и   победоносные   отчеты    об    уничтожении   армад
"антиправительственных бандформирований мятежников" сдавали исправно. Хорошо
и  надежно  были налажены у Смирнова контакты с начальниками политического и
особого отделов, а также с  местными  -  "туземными" партцарьками, что  было
немаловажным в его "игре". Однако тут вырисовывалось одно "но"; ничего особо
выдающегося  860-й  ОМП  так  и  не  совершил...  Ни  одного  сколько-нибудь
заметного  подвига.  От  Смирнова  подвигов вроде  бы  и  не  требовали,  но
несколько раз  ненавязчиво,  вскользь  намекнули,  что неплохо  бы повторить
нечто подобное рейду в  Аргу,  мол, масштабы  впечатляют, потерь практически
никаких,  и захваченное в  "боях"  оружие - дело совсем не  последнее. Сразу
виден стратегический размах, оперативное мышление: "Вы же понимаете?.. Это в
ваших же интересах... Ситуация... Понимаете?"
     Общий план предстоящей широкомасштабной операции  созрел у  Смирнова на
обратном  пути  из  Кабула, прямо  в  вертолете.  До  новогодних  праздников
оставалось чуть больше трех месяцев. Отчет о проведенном  рейде - и, конечно
же,  успешно   -  должен  оказаться  на  столе  у  командующего  минимум  за
полтора-два  месяца  до  замены старого  комдива.  Значит,  на  все про  все
осталось четыре-пять недель: "Да уж, негусто!" - отметил Смирнов.
     Но после  двух часов напряженных размышлений в  вертолете он к операции
уже был готов. Выпрыгнув из "восьмерки" возле  офицерских  модулей,  Смирнов
прокричал в ухо подбежавшему его встречать начальнику штаба:
     Через час - собрание командиров служб и подразделений. Быстро!







     Мозговой штурм оказался успешным - замысел плана "большой операции" был
предельно  прост,  красив и  понятен.  Усиленный  гаубичниками и  реактивным
дивизионом, батальон выходит на бронетехнике по проторенному маршруту "полк-
Каракамар",  но,  в отличие  от обыкновенной колонны,  в  Кишим  не идет,  а
разворачивается  сразу  за  точкой, переправляется  на машинах  вброд  через
Кокчу.  Потом,  почесывая  весь  район,  доходит  до  кишлака  Веха,  что  в
восемнадцати километрах от Каракамара, - и там празднует победу...
     У  плана  полуторанедельного рейда было  несколько неоспоримых  плюсов:
район  Веха  никогда до этого "не  шмонали",  и непуганые  "жирные"  кишлаки
обещали богатый  улов. Кроме того, почти весь  район дороги  контролировался
многочисленной,  но  довольно  спокойной группировкой Вадута,  которая  всем
войнам  предпочитала минную.  Ну  и  самое  главное  - за  спиной оставалась
относительно  мощная  точка  Каракамар,  где  свободно  могла  расположиться
реактивная  батарея,  а в  нескольких  километрах, у  брода,  развернуться и
артдивизион. Таким образом, действующая группа войск имела крепкий  тыл и на
случай каких-либо неожиданностей мощную огневую поддержку.
     860-й отдельный, правда, крайне редко действовал по ту сторону реки, но
ничего  особенного  район Веха из  себя не представлял.  Это  не Бахарак, не
Карамугуль и  даже не Аргу. Ну а брод еще в прошлом году при прогоне колонны
опробовали машины шестой роты.
     Кроме  всего  прочего,  подполковник Смирнов,  нанося  удар по  вотчине
Вадута,  хранил  тайное,  подспудное  желание посчитаться  с  "Хозяином"  за
рядового Никеева.
     Дело  заключалось в "сущем  пустяке"  -  весной произошло  громкое  ЧП,
заметно подмочившее репутацию всего полка, а, следовательно, и Смирнова.
     С точки Третий Мост на сторону моджахедов осознанно, с оружием  в руках
перешел солдат первого года службы рядовой Никеев. Такое командиру полка  не
забывается...







     История предателя Никеева началась задолго до того,  как он добровольно
переметнулся  к  правоверным.  Начало  ей  было  положено  осенней  ночью  в
маленьком   шахтном   поселке   Ворошиловградской   области   с   пышным   и
неудобоваримым названием "Красный Кут".
     Гуляли проводы. В  армию Колю Никеева, по прозвищу Кеша,  провожала вся
поселковая  молодежь. Дело близилось к  утру,  и  пьяно ревущая "Ой,  мороз,
мороз..."  толпа вывалилась  к поссовету,  где "синих" новобранцев  поджидал
военкоматовский УАЗик.
     Через несколько  минут подошел другой, не менее разогретый коллектив из
соседнего  конкурирующего  района  с  неуступающим  по  крутизне   названием
"Вахрушево",  провожавший   своего  призывника.  Парочки   похабных  шуточек
оказалось  вполне  достаточно, и  через  минуту  на маленькой площади  перед
поселковым советом металась дикая, яростно дерущаяся орда.
     Никеев и до  этого вечера  был известным любителем  подраться, а  тут и
вовсе  разошелся.  Как же:  "На  МОИХ  про-о-водах?!" И под  занавес баталии
неизвестно откуда взявшейся отверткой пырнул одного из  дерущихся  в  правое
подреберье.
     Наряд милиции, работники военкомата, родители  и гости насилу растащили
упившихся, озверевших подростков. Бритоголовых  побыстрее запихнули в машины
и увезли в Ворошиловград, а  то, что  один из  гостей  серьезно ранен, никто
как-то и  не заметил - в тот день местный  "чемер" очень  многих и  покрепче
свалил на боковую.
     Раненый обратился за помощью лишь на следующие сутки. Маленькой дырочки
в правом боку он попросту не заметил, крови не было, а режущие боли в животе
парень поначалу списывал на "отходняк" и плохой самогон. У  него оказалась с
разрывом  пробита  печень,  произошло  обильное  внутреннее  кровотечение, и
начался перитонит. Через два дня парня в бессознательном состоянии отправили
в областную клиническую больницу, и там, в  реанимациии,  не приходя в себя,
он скончался на следующее же утро.
     А Никеев тем временем успел очутиться в чарджоузской учебке и вместе со
своими однокашниками день и ночь озабоченно мотался по полигонам.
     Началось следствие. Единственное, чем оно  на первых порах располагало,
так  это полубредовыми показаниями потерпевшего, перед смертью припомнившего
вдруг, что  он якобы  "зацепился" с Кешей. Опрошенные в качестве  свидетелей
друзья и родственники Никеева показали, что Коленька в драке ну никак не мог
участвовать, так как в беспробудном пьяном угаре мирно посапывал  на руках у
верной подруги. На том дело и остановилось, пока через полгода неожиданно не
заговорил один из друзей-краснокутцев. Сам,  попавшись на  угоне  мотоцикла,
юнец, видимо, решил немного реабилитироваться перед следствием. Он не только
показал, где  и как Николай "уделал"  погибшего, но и назвал Кешиных друзей,
подобравших в ту ночь злополучную отвертку и оттащивших Никеева подальше  от
свалки.
     Дело  вновь  запустили  в   производство,  допросили  новых  и   старых
свидетелей,  надавили на них как следует и буквально через неделю  послали в
"школу гладиаторов"  своих  оперуполномоченных. С ордером... Но времечко они
упустили  безвозвратно. Пока  в милиции  раскручивали последних  свидетелей,
Кеша  успел  получить  направленное  верными  друзьями  письмо  с  подробным
изложением перипетий уголовного дела.
     По  приезде опергруппы в  Теджен оказалось, что  курсанты выпустились и
уже дней  десять как мужественно исполняют задания партии и правительства  в
дружественной  нам  демократической  республике.  Когда  расстроенным операм
удалось связаться с воинской частью, в которую был направлен рядовой Никеев,
то объясняться им пришлось  с  взбешенным начальником особого  отдела полка.
Майор,  используя  спутниковую  систему  связи  "Кристалл",  очень  долго  и
подробно объяснял  "гражданским легавым",  как свернуть  их ордер  на  арест
тоненькой  трубочкой  и,  как, и  куда  его  надобно  засовывать и  в  какой
последовательности... Попутно главный  особист  860-го  отдельного  высказал
все, что он думает по поводу самих оперативников, их родственниц, начальства
и всей системы МВД в целом. По свидетельству связистов, очень содержательная
вышла беседа...
     Через    некоторое   время,    уже    в    Ашхабаде,    с   удрученными
оперуполномоченными  Ворошиловградского  УгРо  встретился представитель  еще
более "компетентных органов",  давший четкие и недвусмысленные инструкции. С
тех пор,  и по сей день,  для родителей и односельчан Коленька Никеев пропал
без вести в проклятущем Афганистане.







     Очутившись в  полку,  Кеша совершенно точно знал,  что уйдет  к  духам.
Оставались  технические  нюансы  предстоящего перехода: как  покинуть  столь
мощную   точку,   как  Третий   Мост.   В   первом   же   карауле   молодому
оператору-наводчику толково разъяснили,  что в полукилометровых минных полях
находчивыми солдатиками сделаны проходы,  чтобы безбоязненно ходить к бабаям
и носить им на продажу муку и тушенку. Через день  Кеша добровольно вызвался
участвовать    в   "мучном"   походе   и   мужественно   тащил   на   плечах
восьмидесятикилограммовый  мешок.  А  еще  через сутки,  прихватив  с  собой
автомат, десяток магазинов, сухпай на несколько  дней, цинк  патронов и чуть
ли не дюжину гранат, ночью ушел с поста.
     Когда  пропажу обнаружили, подняли  тотальную тревогу. На вертолетах  в
спешном  порядке  в  район точки  выбросили  разведку  и  две  роты  второго
батальона. Если не считать Кешиного бушлата и пустой банки из-под сгущенного
молока,  то  неделя  поисков не принесла никаких  результатов. И не мудрено:
убежав с  точки ночью,  он  на  следующий же вечер был доставлен в  ставку к
Вадуту.
     Видимо, Николай чем-то понравился престарелому Хозяину. Да и не  мог не
понравиться.  Не  так уж  и часто случалось, чтобы  молодой солдат на третий
день  службы  переходил  с  оружием в  руках  к  моджахедам. Через  месяц он
очутился в Пешаваре.
     Тут можно было бы на  этой истории и поставить  точку, если бы не  одно
"но"... Через два месяца, отказавшись от  очень заманчивого для любого совка
предложения  представителей Красного Креста,  канадских,  швейцарских  и еще
каких-то  правозащитных  организаций  уехать  на  Запад,  Никеев вернулся  в
Бадахшан. И не просто на экскурсию  "по местам боевой  славы",  а  настоящим
правоверным воином  ислама,  чтобы  вести  джихад против  проклятых  Аллахом
кафиров.
     Вадут  отдал под его команду хорошо экипированный и отлично вооруженный
отряд более чем в двадцать  аскеров! С этой минуты наступила черная страница
в жизни заставы Третий Мост. Неглупый парень, возненавидевший все и  вся, он
начал методичные вылазки и обстрелы своего в прошлом гарнизона.
     Пришлось  переминировать все поля,  увеличить глубину  и  протяженность
минных заграждений, на  траншеи полного  роста местами настелить перекрытия,
огневые точки превратить в ДОТы и ДЗОТы. А через месяц чуть ли не ежедневных
боев на многострадальный пост  доставили  еще  один  танковый взвод и  треть
пехотной роты.
     По слухам, столь успешные действия новообретенного моджахеды оценили по
достоинству. Вадут  одарил его настоящим гаремом  из четырех молоденьких, и,
якобы,  симпатичных жен. К тому времени Кеша неплохо  владел дари и  немного
арабским - газават  газаватом, а  Коран  изучать  все равно нужно, как-никак
правоверный теперь, положение обязывает. Он оказался большим докой в ведении
партизанской  войны и чуть  ли не единственным советником по тактике ведения
боевых действий неверных.
     Более всего измена бывшего рядового  срочной службы ударила, без всяких
сомнений,  по начальнику особого отдела части. Еще бы! Единичные случаи и на
тебе  -  в  родном  полку!  Располагая  огромной  агентурой  среди  местного
населения, благо средств на покупку стукачей в этой удивительно нищей стране
у него  было  вдоволь,  майор знал о каждом  Кешином  вздохе,  да вот  беда:
достать Никеева у  него ну никак не  получалось.  Одно время  на  Кешу  даже
устроили настоящую  охоту,  пообещав местным духам и бродячим головорезам за
жизнь перебежчика умопомрочительную сумму в один миллион афгани - около пяти
тысяч чеков, или пятнадцать тысяч  рублями по  курсу черного рынка,  а также
доплату натурой: несколько голов крупного рогатого и мелкого мохнатого скота
и самое  главное - автомат Калашникова,  модель  на  выбор, и ведро патронов
впридачу.  По туземным  меркам  -  очень  ценное  и незаменимое  в хозяйстве
приобретение.
     Но обещанную за голову Никеева награду так никто и не получил.







     В рейд  выехали  неожиданно, почти без  подготовки. Да и сам  выход был
отмечен какой-то  нездоровой, суетливой  спешкой  - явно кому-то приспичило.
Собрались буквально за сутки.
     Саша, подгоняемый криком взбешенного  старлея, почти до  самого утра не
вылезал  из-под командирской  штабной машины:  ранее  обслуживающий  полкача
механик-водитель  подхватил гепатит и уехал в  кундузский  медсанбат. Теперь
Саше предстояло впервые вести машину  на боевую операцию. И чью машину! Пока
он  копался в двигателе, прапорщик-связист вместе с  двумя техниками в сотый
раз перепроверяли штабную радиостанцию. Тут же в бронь грузили сухпай.
     Под утро к измученной компании присоединился БТР комендантского взвода:
полкач никогда не забывал об  элементарных удобствах, и поэтому на операциях
позади  него, увешанного магазинами и гранатными  подсумками, всегда  понуро
брели комендачи - тащили на себе  палатку, кирки, лопаты, ломы и даже ватные
одеяла, не  говоря уж  о такой мелочи, как нормальная  еда  и  посуда для ее
приготовления.
     Перед   выходом  "труженикам   штаба"  пришлось  и  того  хуже:  помимо
подготовки к рейду они в страшной  спешке успели  выполнить  и свою основную
работу - отпечатать и раздать по подразделениям оперативные карты  района  с
прочерченными  графиками  продвижений, отпечатать и заверить уйму приказов и
письменных распоряжений. Деваться им было некуда. Любая бумажка в полку, как
и  положено,  фиксировалась, подписывалась  Самим и подшивалась в  отдельную
прошнурованную и пронумерованную папочку или тетрадку. Работа...
     Невдалеке грузили свои машины солдаты  разведроты и второго МСБ. Там, в
отличие  от  связи, царила  спокойная рутинная  деловитость.  Вокруг БМПэшек
крутились лишь механики-водители да дневальные  - закидывали в десанты ящики
с котловым пайком. Уже днем экипированная и собранная пехота, не раздеваясь,
спала по палаткам и должна была выйти  к своим бортам за пятнадцать-двадцать
минут до команды "трогай".







     Своему третьему выходу в горы Саша совершенно не радовался, хотя раньше
об участии в боевых операциях только и мечтал. Ему было стыдно, что он почти
всю  службу  просидел  в  полку,  в  то  время как  его  друзья из  третьего
мотострелкового  взвода  уже  даже  на  спор не  могли перечесть всех  своих
выходов.
     Саша знал, что  на операцию берут всю четверку: Гору, Шурика, Братуся и
Мыколу. В отличие от  него, они в поход  не  рвались -  до дембеля оставался
всего  месяц, и никто  не хотел  вернуться  домой в "цинке" или на костылях.
Пономарев, может быть, и оставил бы их  в роте, учитывая заслуги неразлучной
четверки в прежних походах, но Смирнов опять приказал: "Идут все!"







     Тронулись относительно поздно  -  в семь утра.  Впереди  шла  разведка,
замыкала колонну четвертая мотострелковая. Саша, задыхаясь от пыли, вел свою
машину  где-то посередине колонны. Погода выдалась пасмурная. Правда она  не
мешала вертолетчикам гонять  на бреющем вдоль бронегруппы свои "крокодилы" и
"восьмерки". Через несколько часов пути  пара  "двадцатьчетверок", маясь  от
скуки, расстреляла из скорострельных авиационных пушек пасшееся вдоль дороги
маленькое смешанное стадо. Запросив, по какому поводу стрельба, подполковник
Смирнов  в  своей обычной  манере  быстренько поубавил  боевой пыл скучающих
асов.
     Часам  к двенадцати въехали  в камыши. Прошли опасную  зону в  обычном,
ставшем   уже   традиционным,   стиле:  опасаясь   гранатометчиков,   пехота
разделилась "елочкой" и длинными очередями с машин прочесывала раскинувшийся
по обе стороны дороги камышовый лес.
     Минут за двадцать проскочив коварный участок, машины начали карабкаться
вверх и через каких-нибудь полтора часа, прижимаясь левыми бортами к скалам,
поползли  по серпантину.  Во второй  половине  дня бронетехника  встала  под
Каракамаром.
     Ко всеобщему удивлению, командир  полка  за время перехода, сам с собой
посоветовавшись, что-то там переиграл.  На точке он оставил зенитную батарею
и  реактивщиков, а  остальной  колонне  дал  команду через полчаса двигаться
дальше.
     У солдат рухнули все надежды  на неплохой вечер  и отдых перед грядущим
рейдом.  У самой  заставы находилось единственное  безопасное место  на всем
протяжении дороги, где  Кокча, широко разливаясь в обе стороны, умеряла свой
норов  и  образовывала  прекрасное  место  для купания.  Кроме того,  вокруг
Каракамара было относительно спокойно, а  по берегу реки в изобилии валялись
разбитые и иссушенные за лето снарядные  ящики. Их можно было быстро собрать
и  развести походные  солдатские костры. Но Смирнов отменять свои приказы не
привык...







     Около  шести   часов  рейдовая  группа   вышла  к  броду.  Пока  машины
расходились по весьма крупной  высокогорной долине  в установленном  заранее
порядке.  Два  взвода  разведроты  на  шести  БМП  проскочили  через  Кокчу.
Разведчики принялись  готовить  плацдарм, а пехота  шестой  МСР, оставив  на
броне  специалистов,  по  крутой  и  опасной  расселине  начала  подъем   на
подпиравшее долину сзади восьмидесятиметровое плато.
     К  двадцати  двум  ноль-ноль, когда разведчики  уже  окопались на своем
участке,  а  шестая  мотострелковая успела  зарыться  на  господствующей над
лагерем высоте,  наконец-то по связи дали "отбой". Это означало, что солдаты
могут, разбив по часам смены дежурств, лечь спать под машинами и в окопах, а
офицеры должны немедленно явиться на обожаемые Смирновым ночные совещания  и
оперативки.







     Если  не   считать  нескольких  бестолковых  неприцельных  очередей  да
безалаберного залпа двух гранатометов в сторону разведчиков  прикрытия, ночь
прошла  на редкость  спокойно. Даже  духи, судя по всему, были  обескуражены
такой резвостью шурави и не успели, а может, просто не пожелали организовать
"гостям" достойный прием.
     В пять тридцать  к  броду двинулся  первый  взвод  разведроты и  третий
четвертой  мотострелковой. Они  получили довольно щекотливое задание, встать
машинами посередине реки и прикрыть проход  остальной бронетехники. В случае
удара  моджахедов  по  переправе положение  этих  двух  взводов  становилось
незавидным. Но они  должны были обеспечить  выход остальной  бронегруппе  из
возможной  западни.  Именно  для  подобных  ситуаций   их  и  комплектовали,
натаскивали и лелеяли...
     Не дойдя  каких-то десяти - двадцати  метров  до своего места, застряла
посередине  реки  замыкающая  БМПэшка  разведчиков.  Почти  вплотную  к  ней
остановилась  и сто сорок девятая. Шурик, лениво матюгаясь, вышел на связь с
замыкавшим  мини колонну  на  сто  сорок  седьмой  лейтенантом  Пономаревым.
Взводный и сам видел происшедшее:
     - Слушай,  замок!  Приармяньтесь  к ним в упор и  ждите, пока  вылезут;
потом займете свое место и сидите на связи. Понял?
     - Угу.
     Я те, бля, дам "угу"! Не "угу", а так точно! Да! И Горе заедь прикладом
по  балде, а то он думает, что я не вижу его за башней! Надеть каски и морды
сделать сибирским валенком - сейчас мимо пойдет "коробочка" "Мимозы". Ясно?!
     - Угу.
     -  Опять!? С-смотри мне!  Одно  замечание  - и ты знаешь, что  будет...
Смотри!
     - Шурик, сняв наушники шлемофона, толкнул задремавшего Гору:
     - Хорош дрыхнуть... Сейчас припрется "Мимоза"... Вот придурок, а!...
     "Мимоза" - это позывной Смирнова.  Он  суеверно не менял  его  с  самой
первой своей операции, чем постоянно раздражал всех своих подчиненных.
     После недолгой паузы Шурик продолжил:
     -  Слушай, Лень...  Тебе  эта  параша  ничем  первый  Бахарак часом  не
напоминает?
     - Гора удивленно посмотрел в глаза Шурику и ответил:
     - Ты бы язык в одно место засунул да помалкивал, хорошо?!
     - Ну-ну...







     Первый раз Саша  заглох,  проехав каких-то десять метров. Вставший не с
той ноги полкач  тут же, не стесняясь  в выражениях, популярно объяснил, что
он  думает о  тупом  и  недоношенном  Гранатометчике.  Измученный  вчерашним
переходом,  не успевший толком ни  выспаться, ни поесть,  Саша заволновался,
задергался   и  опять  застрял.  Смирнов  побагровел  и  обложил  его  таким
"полковничьим" матом, которого Саше слышать  еще  не приходилось. Он  втянул
голову в  плечи, словно в ожидании удара,  по-кошачьи вцепился  в  "рога"  и
все-таки  вырвал  машину из  подводной рытвины.  Но  победу Саша  праздновал
недолго. Пройдя на "автопилоте" почти до середины переправы, он в третий раз
окончательно встал как раз между сто сорок  девятой и  безнадежно застрявшей
машиной разведроты.  Несколько  раз дико взревев  двигателями и конвульсивно
подергавшись на месте, первая "тачка" полка позорно заглохла.
     Это было все  - последняя капля. Смирнов, словно  заправский  супермен,
перелетел  через  броню  и  с животным  ревом  обрушился  на  перепуганного,
задерганного механика.  Саша  скрючился  в  три погибели, пытаясь  спасти от
тяжелых ботинок  подполковника голову,  опустился  в  люк, но Смирнов все же
настиг  его м несколько раз, как ломом,  сверху  вниз  въехал своим АКСом по
пояснице:
     - Пошел на хрен, чмырь! Пошел!
     -  Вжимая голову в плечи, Саша вынырнул  из  люка, но  этим не  спасся.
Смирнов  отпустил ему еще парочку  смачных оплеух,  потом схватил за плечи и
прошипел прямо в глаза:
     - Сгною!!! Сгною тебя, чмырюку!
     После  этого  он  отшвырнул   Сашу  в   сторону   и  легким   движением
многоопытного спеца "солдатиком" спрыгнул в темную дыру люка.
     В момент соприкосновения его ног  с  сиденьем водителя раздался сухой и
резкий специфический хлопок...







     Казалось, этот хлопок услышали всего три человека: сам Смирнов да Шурик
с Горой, которые  видели,  в какой  переплет  попал их  приятель, но помочь,
конечно, ничем не могли - Смирнов и им  мог заехать АКСом. Недалеко были еще
"молодята-разведчики", но  они наверняка ничего не заметили.  Раздевшись  до
гола, с трудом удерживая  равновесие в ледяной  быстрине, разведчики бросали
камни  под просевшую  гусеницу застрявшей машины.  Сам же  Саша был  в таком
состоянии, что не только слышать, но даже осознать происходящее не мог.
     Гора с Шуриком вскочили на ноги и впились глазами в командира. Полкач в
первое мгновение замер.  Потом  медленно  опустил  голову  и, видимо, что-то
заметил у себя на животе. Судя по  выражению лица  - нечто мерзкое, гадкое и
отвратительное. Он лихорадочно засуетился, полностью скрылся в люке, а через
секунду вновь стремительно показался над броней.
     Глаза Смирнова были наполнены каким-то запредельным  ужасом, и он,  все
время натыкаясь взглядом на снующих вокруг  солдат,  затравленно озирался по
сторонам.
     Гора  и Шурик,  оценив  ситуацию  и почуяв неладное,  в  мгновение  ока
нырнули в десанты своей сразу ставшей  как никогда  родной сто сорок девятой
БМПэшки. Не пряча  голов,  они  до  последнего  мига смотрели в  лицо своему
командиру.
     В  его  поведении  что-то переменилось.  Смирнов весь внутренне  замер,
спокойно обвел повернутым внутрь  взором вокруг себя и, на что-то решившись,
медленно опустился в люк.
     Шурик и Гора в один голос истошно заорали:
     - Ложись!!!
     Разведчики автоматически  нырнули в воду, Саша тоже  как-то механически
пригнулся в башне машины, - и тут из норы механика-водителя, словно из жерла
вулкана, с резким и  тупым грохотом вылетело то, что до этого мгновения было
командиром  полка.  Подлетев над машиной  метра на  полтора и несколько раз,
перевернувшись в воздухе,  оно, как мокрая половая тряпка, с хрустом рухнуло
на ребристор брони.







     Спустя пару секунд мокрые с ног до головы  Гора и  Шурик уже стояли  на
броне машины связи. С  командиром все было ясно с первого  взгляда. Саша  же
был  ранен  несколькими  осколками  и,  вероятно,  находился  в  предшоковом
состоянии. Внутри  КШМ сидел  еще прапорщик-связист,  его  тоже  задело, но,
правда, легко. Пока Гора колол невменяемому, впавшему в ступор Саше промедол
и перевязывал  посеченные руки  и плечо, к "борту" буквально  подлетела  БМП
начальника штаба. Выскочили другие  штабисты...  Оказавшись с трупом  своего
бывшего соратника-соперника по-бабьи зарыдал грозный начальник политотдела.
     Вскоре над рекой  зависла  санитарная "восьмерка"  и забрала покойника.
Подразделения  вернулись  на  исходные  позиции,  и уже ночью  было  принято
решение  об  экстренном свертывании операции. Высшие офицеры штаба сразу же,
вслед за санитарной "восьмеркой", улетели в расположение полка, а остальные,
рангом пониже, по-своему отметили столь прискорбное происшествие.
     Майоры, капитаны и  лейтенанты, так  и  не сумевшие  полюбить Смирнова,
вытащили из заначек драгоценные "чрезвычайки" и устроили грандиозную попойку
-  со  стрельбой, осветительными  и  сигнальными ракетами, драками и прочими
скромными прелестями воинского быта. Даже траурный залп из четырех танков по
близлежащему кишлачку дали: "И они пусть не забывают Смирнова".
     Солдаты же  отметили "это  дело"  без  водочки, одними  лишь лошадиными
порциями  жареного  с тушенкой картофеля, который изумительно утоляет  голод
после многих "косячков". Хуже всех на этих поминках  пришлось  "молодняку" -
"салабоны"  стояли на постах с вечера и до утра, охраняя траурное пиршество.
Правда, сами тоже нажрались от пуза.







     Смирнова подвели две  вещи.  Во-первых, дурацкая  привычка  заранее без
всякой на  то надобности  вкручивать в гранаты  запалы  и таскать их в таком
состоянии целыми неделями. И  вообще, на кой черт командиру полка (!) четыре
подсумка с восемью  гранатами Ф-1? Этого никто  понять не мог! А  во-вторых,
волей  или неволей, но  Смирнова подвел  еще и Саша.  В ночь перед выходом в
рейд он установил на  машину противопылевой щиток  - громоздкое и к  тому же
практически  бесполезное   сооружение.  Ни  один  опытный  водитель  его  не
прикреплял, оставляя люк свободным. Но Саша опытным водителем не был.
     Спрыгивая  вниз,  подполковник  случайно  зацепился  чекой  гранаты  за
барашек  крепления щитка.  Теоретически  у  него  оставалась возможность  за
несколько секунд, отведенных судьбой, попытаться выкрутить запал и спастись.
Но  для  столь  серьезной  и  многоходовой  операции  нужно  было быть  тоже
настоящим профессионалом, постоянно иметь дело с  капризными и небезопасными
эфками. Смирнов же лишь умел их с шиком носить...
     Шанс  свой он не использовал. Спасительные секунды промелькнули слишком
быстро, и, когда он все-таки вырвал "лимонку"  из подсумка, было уже поздно.
Судя  по  характеру ранения, Смирнов лишь успел за  несколько  мгновений  до
взрыва прижать гранату руками к животу и накрыть ее всем корпусом.
     Человеческое   тело,   даже   если  оно   принадлежит   столь   крутому
подполковнику и  даже если оно в бронежилете, - довольно слабая преграда для
эфки, и осколки рикошетом пошли гулять по машине.
     Взрывная волна  разнесла  в  клочья бронежилет, вышвырнула  Смирнова из
машины. Оторвала  правую руку и кисть  левой  и выдрала  весь правый  бок от
подмышечной впадины и до костей таза. Смерть была мгновенной - массированный
болевой шок.
     Смирнов наверняка и почувствовать ничего не успел...
     Тело доставили в  морг,  кое-как  привели в  порядок, одели  в парадную
форму.   Полковые  женщины,   рыдая   и   теряя  сознание,   подретушировали
обезображенное  осколками  лицо.  И  через  день   полк  прощался  со  своим
командиром. Церемонию обставили  до  неприличия традиционно - как в Союзе...
Обитый  красным  ситцем  гроб; оркестр  с неизменным  Шуманом  и  "Прощанием
славянки"; полковое  знамя с орденами и черной ленточкой; почетный караул из
невыносимо  страдавших  от  похмельного  синдрома  офицеров;  траурные  лица
солдат; начпо с длинной  и убедительно-проникновенной речью о "невосполнимой
утрате" и  "сердцах, переполненных  болью и  гневом". Под занавес - не менее
привычный тройной залп силами одной полуроты.
     Все... Попрощались. Через час села  "вертушка", и гроб  с телом невинно
убиенного  отправили  в  Кундуз -  в  "упаковочную".  Еще  через  пару  дней
аккуратно запаянная и оправленная  в  деревянный пенал "посылка"  улетела на
"Тюльпане" в Союз.
     "Комсомольская  правда" через  полгода сообщила мимоходом: "...погиб  -
подорвался на вражеской мине..."







     Разметав   подполковника  Смирнова,  взрыв  под  Веха  роковым  образом
отразился и на Сашиной судьбе.  С несколькими  царапинами и двумя неопасными
ранениями левого  предплечья  его в  тот  же  день доставили  в  санчасть, а
оттуда, от греха подальше, в Кундузский медсанбат.
     Немного отлежавшись и уже подумывая о возвращении в  воинскую часть, он
стал по вечерам замечать  легкое  недомогание, а  потом у  него  вдруг резко
поднялась  температура,  отекли ноги.  Врачи заподозрили газовую  гангрену и
принялись пичкать Сашу  антибиотиками, пока  их не осенило - у парня брюшной
тиф.
     Где Саша умудрился его подхватить - в полку, в рейде или в госпитале, -
выяснить так  и не удалось. Запоздалое противотифозное лечение  не помогало,
температура прыгнула выше  сорока одного, и Саша впал в полубессознательное,
бредовое состояние.
     Иногда по утрам  ему становилось лучше, температура  падала до тридцати
девяти  градусов,  и  тогда  он,  упершись неподвижным взглядом  в  потолок,
смотрел на  себя как бы  со стороны  и  как  бы  со  стороны прислушивался к
собственным мыслям.
     Иногда ему казалось, что  все, происходящее с ним, все люди и ситуации,
в которые  он попадал, его служба в армии, его  болезнь и  боль - всего лишь
сон,  фантазия  или  вымысел  и что он вообще не  существует  как человек, а
только моделирует, изобретает, придумывает окружающий его мир.
     Или  что  он  есть   песчинка,   осколок,  крошечный  фрагмент  чего-то
фантастического, до слез прекрасного, от  чего он когда-то давно откололся и
теперь никак не может не  только вернуться обратно, но даже и вспомнить, что
же было это, столь чудное и восхитительное.
     Саша  никак  не мог  до  конца  додумать,  осмыслить  свои  неожиданные
озарения;  казалось,  что  вот-вот,  сейчас он  уловит, окончательно поймет,
прочувствует некую  тайну,  какой-то запредельный смысл  этих прозрений.  Но
окончательный   ответ,  потаенное  значение   неизменно  уплывали  от  него,
ускользали, вновь оставляя Сашу один на один с самим собой в душной палате с
грязно-желтыми стенами.
     Наступал полдень и ему опять становилось намного  хуже. Тогда приходила
медсестра - чудная любимица всего  медсанбата, Юленька-Ангелочек, и, ласково
погладив  начинающего бредить  Сашу  по  мокрой  горячей голове, давала  ему
прямоугольную таблеточку  с выдавленной  маленькой  латинской  буковкой  "R"
посередине. После этого Саша окончательно проваливался в жаркий, удушливый и
тяжелый,   не  приносящий  ни  сил,  ни  облегчения  долгий  кошмар  мрачных
сновидений.
     С каждым днем Саша доходил все больше и больше. Когда через неделю, уже
в реанимационном  отделении,  ему  начали делать  операцию,  хирург,  вскрыв
брюшную  полость,  только  бессильно развел руками в  стороны  и раздраженно
кивнул ассистентам:
     - Все. Зашивайте...
     В тот же вечер. Не приходя в сознание, Саша умер под капельницей.







     Не  менее трагически  сложилась  судьба  лейтенанта  Пономарева  и  его
взвода.
     Спустя полгода,  при  проведении  операции в печально знаменитом районе
Карамугуль - Гузык-Дара, батальон в очередной раз попал в тяжелую передрягу.
Прикрывая правый  фланг отходящих  подразделений, третий взвод  перекрестным
огнем был  прижат к обрыву ущелья и только благодаря самоотверженной  помощи
ребят пятой роты сумел вырваться из огненных клещей.
     Одним  из  первых,  загоняя  неопытных  новобранцев  под  камни,  погиб
командир третьего  мотострелкового взвода  четвертой  МСР  гвардии лейтенант
Сергей  Пономарев. Винтовочная  пуля, размозжившая правый висок, принесла  с
собой мгновенную и безболезненную смерть. По словам очевидцев, за секунду до
гибели он, по привычке звонко обкладывая матом бестолковых  молодят, чему-то
рассмеялся и так и умер - с улыбкой на окровавленном лице.
     Рядом с  ним, не подпуская наседавших духов, до  своей последней минуты
отстреливался  так  и  не бросивший тела  командира ростовчанин Саша Матаев.
Получив   сквозь  бронежилет  смертельное  ранение  в  печень,  он  умер  на
плащ-палатке по дороге в полк.
     Вытаскивая тела убитых  и раненых,  опять  же в  голову,  был застрелен
снайпером и  маленький  веселый  туркменчик,  носивший  смешное и  необычное
англо-азиатское  имя  Хасан-бой.  Вместе  с  ними  погиб  недели  две  назад
прибывший на замену старикам один из молодых солдат.







     Остальным  повезло. Костяк  третьего мотострелкового успел благополучно
уволиться в запас ровно за одиннадцать дней до происшедшего побоища.
     Первыми, еще в октябре, уехали сержанты Шурик и Мыкола. Братусь, Гора и
другие дембельнулись в феврале.
     Свое  обещание  ребята выполнили сполна и, еще  из Термеза дав "молнию"
уволившимся ранее друзьям, сразу поехали в Харьков. Дней за пять, похудевшие
и позеленившие от беспробудной пьянки, "крутые афганцы" добрались до места и
в тот же  вечер, а вернее - в ночь, радостно  вопя, ввалились к  потерявшему
всякое терпение  и  уже  не  ожидавшему  их  братухе Валерке.  Наутро  к ним
присоединился спешно примчавшийся Шурик, а через несколько часов и Мыкола.
     Почти неделю толпа радостно праздновала свое возвращение. Пили за все и
за вся. Ни  о  смерти Саши, ни  о гибели ребят третьего взвода и  лейтенанта
Пономарева они тогда еще ничего не знали...


     1992 - 1993 г.




     АГС - АГС-17 "Пламя" автоматический гранатомет, станковый.

     ХАД - войска КГБ Афганистана.

     Фамиди? (фарси) - понятно?

     ПК - пулемет Калашникова.

     Спецы - механики-водители и операторы-наводчики, т.е. не пехота.

     Царандой - войска "народной" милиции ДРА

     При  ранении в голову категорически запрещалось использовать промедол -
мощный  обезболивающий  наркотический  препарат,  имевшийся  (под роспись) в
походной аптечке у каждого офицера.

     ХАД - афганский аналог КГБ

     Начальник Политотдела и Начальник Особого отдела


Last-modified: Wed, 18 Aug 2004 06:39:04 GMT

Оцените этот текст: