Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
 © Copyright Баян Ширянов. Низший Пилотаж. Все права сохранены.
 Email: bayan@newmail.ru
 Date: May 1998
---------------------------------------------------------------


     Роман в новеллах о наркоманах,
     для них самих и всех прочих желающих.







     Никаких  хохмочек! Никаких выебонов!  Правда.  Голая блядь  правда! Сам
видел! И поэтому право имею ее резать! На глушняк...
     Да, я  ширяюсь, шмыгаюсь,  втираюсь, мажусь. Да, и  зовут  меня поэтому
Шантор Червиц. А, может, и не поэтому, а из-за других причин, но причины эти
по хую.
     Может и узнаешь когда, а пока въезжай в расклад и расстановку сил.
     Я объявил войну  винту.  Как  и  многие.  Мы  воюем  с  ним так же, как
алкоголики  со   своей   вонючей   водярой,  путем  уничтожения  посредством
собственного  организма.  Ничего  нового  в  этом  нет,  поэтому  мы  решили
легализовать наркотики. Но об этом тоже позже.
     Итого, на  пять рыл мы имеем пятнадцать кубов. Я поставил кубы первыми,
ибо они важнее всего. Без них ничего не случается, потому что  случиться  не
может  принципиально.  Второе это флет. Флет у нас  однохатный, с  сортиром,
ванной, прихожей и винтоварней, которая  в других флетах обзывается  кухней.
Но кухня  -- это не винтоварня. На кухне варят хавчик, чтоб его потом жрать,
поддерживая силы.  В винтоварне, наоборот, варят,  как многие уже догадались
из названия, винт,  который жратвой не является, а действует ровно наоборот.
Ты  жрешь свой кусок  булки  с ковбасой, чтоб наполнить себя  силой, которая
складывается  в жировые  отложения,  по  которым  можно производить раскопки
твоей истории. Ты хаваешь винта, чтобы извлечь из себя свою силу. Понятно?
     Ладно. Винта надо хавать. Чтобы его хавать нужны те, кто его хавает. Их
пятеро.  Я.  Чо,  нескромно,  ставить  себя  первым?   А  по  хую!..  Второй
Семарь-Здрахарь.  Яростный  торчок. Третьим  у  нас  будет  Навотно Стоечко.
Распиздяй, похуист и поебеньщик. Четвертым -- Роза Майонеззз, родная шировая
сеструха  Зои Чумовоззз.  До сих  пор неизвестно, кто из них кого  подсадил.
Пятая, последняя, безымянная  герла. Она приблудилась к нам во время поисков
салюта и села на хвоста так прочно,  что пообещала выебать всех мужиков, что
не  понравилось  Розе  Майонеззз,   но  ее  послали  на  хуй,  вместе  с  ее
пиздожадностью.
     Да, чуть не  забыл, хозяином флета  числится Навотно  Стоечко. На флету
имеется разъебанный  диван без ножек,  пара матрацев, ковер, на который  все
стравливают контроль, стол комнатный и  стол кухонный,  разные, несколько не
то  стульев, не то  табуреток,  мигрирующих  в  широких пределах, колдун,  в
просторечье холодильник, газовая  плита.  Все  прочее не  имеет  значения  и
смысла перечислять.
     Да, еще есть винт! Но об этом я сказал в самом начале.
     Итак, винт. Его надо ширнуть. И, желательно, в вену. А если не в  вену,
то под шкурой будет такой фуфляк!..
     Короче,  вмазаться хотят все. Но первым должен  ублаготвориться Навотно
Стоечко, как варщик, это основная причина, и как хозяин, на эту причину всем
насрать, поэтому она причиной здесь являться не будет.
     Без  пизды  можно  сказать,  что навотностоечковский  организм проширян
насквозь.  На моей  памяти он двигался в руки, ноги, пальцы  и  хуй. Если он
когда-нибудь кинется, то, в натуре,  в его винте крови  не обнаружат, как не
найдут и самих веняков.
     Для активных  боевых действий супротив винта без веняков не обойтись, а
эти  суки  норовят  или  скипнуть,  или  затромбиться,  или вообще,  на хуй,
исчезнуть. Не въезжают они в необходимость своего присутствия.
     Навотно Стоечко  заряжает  баян  положняковыми  двумя  квадратами.  Вся
тусовка кучкуется вокруг них.
     -- Ой,  бля-я-я...  -- Шипит  Навотно Стоечко и  угрожающе  размахивает
машиной. -- Уйдите на хуй, свет застите!..
     --  Помочь?  --  Интересуется  Семарь-Здрахарь.   Он  единственный  кто
остается  рядом,  остальные растусовались по углам и старательно  косят, что
навотностоечковская казнь их не ебет.
     -- В пизду! -- Верещит ширяющийся, -- Надо будет -- сам позову.
     Семарь-Здрахарь  под визги  хатовладельца  съебывает на  винтоварню,  а
Навотно Стоечко стягивает с себя рубаху.
     Телеса  Навотно Стоечко достойны кисти Пабло Дали и Сальвадора Пикассо.
Или  наоборот?  Но до  пизды,  значит  так, хэнды.  Правая.  Она  пятнистая,
сине-желто-зеленого окраса  от подшкурного контроля. Тонкие белые полоски на
местах  старых  дорог,  у  локтя красная блямба  заросшего колодца. Вся  эта
красота в коричневую крапинку от недавних широк. Левой хэнде повезло меньше.
На  ней  несколько  вулканчиков,  следы  какой-то  недоебаной  инфекции.  От
вулканчиков  вся хэнда ярко красная и бугристая. Торс Навотно Стоечко не так
красив, на нем всего несколько синяков, ребер и волосков.
     -- Блядский  Бог... -- Бормочет Навотно Стоечко, ощупывая правой хэндой
левую. Зрители не дышат.
     -- Ебаный Христос...
     Левая  рука  так  распухла,  что веняков нет и  не  будет  в  ближайшие
несколько месяцев.  Навотно  Стоечко начинает  исследование  левой хэнды. Он
пыхтит, скрежещет  оставшимися зубами, пускает горькие слюни...  И, ебеныть!
чего-то находит!.. Его палец находится около кисти, он осторожно надавливает
на кожу и под ней что-то трепыхается.
     Не отпуская  найденное место  Навотно  Стоечко берет баян,  снаряженный
самой  тонкой  стрункой.  Дыхание Навотно  Стоечко  становится  тяжелым,  он
всаживает струну и в баян тут же идет контроль.
     --  Бля! Поймал!..  -- Яростно  шепчет он  не всю  комнату и  давит  на
поршень...
     -- БЛЯ!!! -- Орет Навотно Стоечко в следующую секунду и вырывает иглу.
     -- Как больно-а-а!!! -- Вопит он во всю  глотку, размахивая машиной. На
месте вмазки растет кровяная капля. Навотно Стоечко слизывает ее и прижимает
дырку пальцем.
     --  Уй, бля-я-я... Пропорол... Блядский Бог,  где Ты? Нету Тебя, бля!..
Ну почему я не могу по-человечески ширнуться? Помоги мне, Господи! У, бля!..
     На  крики прибегает Семарь-Здрахарь  с баяном,  тоже  полным  контроля.
Увидев его, Навотно Стоечко белеет от ярости:
     -- Вперед меня?!..
     -- Да ты  сколько будешь казниться... -- Оправдывается Семарь-Здрахарь,
но раскаяния в его голосе не присутствует.
     -- Ну  и хуй  с  тобой, паскуда!  --  Отворачивается  Навотно Стоечко и
начинает поиски по новой. Теперь он обследует ноги.
     Самое  приятное  -- это  наблюдать  за  попытками  ширнуться того, кому
ширнуться некуда, того,  кому  есть  куда ширнуться. Мне,  например.  Но это
скоро надоедает.
     Какого  хуя я должен ждать три часа чтобы вмазаться,  пока не втюхается
какой-то ублюдок?
     На кухне Семарь-Здрахарь уже моет свой баян.
     -- А, сам Шантор Червиц, ширнуться зашел, или так?
     -- Ширнуться, -- Соглашаюсь я, -- Где пузырь?
     Пока  я  выбираю  себе  и  щелочу,  происходят  два  события: очередной
богохульный  вопль   Навотно  Стоечко  и  появление  приблудной  герлы.  Она
становится у  стены  и сползает вниз.  Ее короткая  юбка задирается и нашему
обозрению  предстают  дырявые,  но достаточно чистые  трусы,  которые  и  на
половину не скрывают жутко волосатую пизду их хозяйки.
     --  Я  --  преступная мать...  -- Горестно говорит безымянная  герла, и
добавляет, -- Ширните меня...
     Пока с  ней возится Семарь-Здрахарь, я успеваю сделать себе три  дырки,
но вмазываюсь-таки самосадом в оборотку. Знай наших!
     Несколько  минут,  пока  я  приходуюсь, мне все до пизды-дверцы. Приход
слабоват. Чего еще  ожидать от такого  варщика, как Навотно Стоечко? Когда я
открываю глаза, я застаю  как Семарь-Здрахарь вводит последние децилы в руку
герлицы.  Она  на  мгновение  замирает,  а  затем  ее  впалая  грудь  издает
сдавленный возглас восторга.
     -- Как? -- Любопытствует Семарь-Здрахарь.
     -- Хорошо. -- Понуро выдавливает из себя девица и начинает плакать.
     Мы с  Семарем-Здрахарем переглядываемся, плакать на приходе? Это что-то
странное.
     -- Точно хорошо?  --  Спрашиваю  уже я.  Но  герла как  будто ничего не
слышит, она мотает головой, разбрызгивая слезы, и тихонечко стонет.
     -- Блядский Бог! Что ж я маленьким не сдох?! -- Доносится из комнаты.
     --  Я -- преступная дочь... -- Говорит вдруг герла и внезапно стягивает
с себя юбку вместе с трусами. -- Ебите меня... Я -- преступница...
     Заморочка, понимаем мы с  Семарем-Здрахарем. Заморочка -- штука тонкая.
Как сучий  Восток. Замороченный торчок может часами  смотреть в  одну точку,
дрочить, гнать телеги,  искать мустангов или заныканный  пару лет  назад куб
винта.  Но если эти заморочки по кайфу тебе, других они могут напрягать... А
могут и не напрягать... Смотря на чем ты заморочился.
     -- Ну, ебите меня...  --  Жалобно  просит  безымянная  герла. --  Я  --
преступница, меня надо ебать!.. Или хотите, я у  вас отсосу?.. Я  никогда не
сосала... Но, если надо... Я преступница, я буду стараться!..
     Она шмыгает носом, а мы отрицательно качаем головами.
     -- Попозже... -- Улыбается Семарь-Здрахарь.
     -- Вы  мной брезгуете? Да? -- Выщипанные брови  поднимаются  домиком, а
нижняя губа отвисает. -- Да, вы брезгуете! Я ведь преступница! Преступница!
     Я сама собой брезгую!  Вы не  понимаете! Вы -- нормальные люди, а я  --
наркоманка и преступница!
     Дайте двадцатку!
     Порывшись в пакетике со шприцами, я  нашел двадцатикубовый  и кинул его
безымянной герле. Она схватила его не лету, облизала и начала засовывать его
себе в пизду, повторяя:
     -- Я преступница... Вы не будете меня ебать, вы брезгуете!..
     Несколько минут мы с Семарем-Здрахарем наблюдали как она дрочит баяном.
А потом я не выдержал и сделал ошибку, я спросил:
     -- А с чего ты это взяла, что ты преступница?
     Безымянная герла встрепенулась. Она посмотрела на меня так, словно я ее
уже выебал. Потом, встав на четвереньки, не вынимая баян из пизды, она резво
заковыляла ко мне и обняла за колени.
     -- Я  -- преступная  дочь. -- Сказала безымянная  герла, смотря на меня
снизу вверх, -- Моя мама знает, что я наркоманка. Она страдает...
     Я --  преступная жена. Два месяца назад я ушла от своего  мужа. Три дня
назад я к нему вернулась. А вчера я от него опять ушла.
     Я -- преступная мать! Я бросила свою дочку, и  теперь она у мамы.  Я ее
люблю...
     Я -- преступная дочь, -- Начала безымянная герла по второму кругу, -- Я
бросила свою трехлетнюю дочку на  шею мамы,  я  о  ней забыла, она  так меня
любит, а я сижу тут, а вы мною брезгуете. Ну, пожалуйста, поебите меня, я --
преступница!
     Тебя как зовут?
     -- Шантор Червиц...
     --  Давай я у тебя  отсосу? -- Умоляюще хлюпает безымянная герла, --  Я
преступница, я должна...
     -- Прямо здесь?  --  Удивляюсь я,  смотрю  по сторонам  и натыкаюсь  на
ухмылку Семаря-Здрахаря. Он кивает и подмигивает.
     -- Мне  по хую! -- Говорит  безымянная герла и еще  сильнее обхватывает
мои колени, -- Пусть все смотрят, пусть все знают, что я преступная мать!
     -- БЛЯ!!! Ну  был  же контроль!!!  Что  ты  делаешь,  сука??!! Блядский
Христос, нет Тебя, Господи! Ебал я тебя! Ну, помоги же Ты мне,  ебаный  Твой
рот!  -- Верещит  в комнате Навотно Стоечко  и с  его последними словами  на
кухню входит Зоя Майонеззз, чтобы увидеть, как  безымянная герла заглатывает
мой нестоящий хуй.
     Зоя Майонеззз замирает на полушаге, а безымянная герла, не выпуская изо
рта мой хуй, начинает свою телегу:
     --  Я  --  пврештвупфная   мфать!  Я   --  пврештвупфная   дофь!  Я  --
пврештвупфная фена!..
     Подозрительно глядя на торчащий из  пизды  безымянной герлы шприц,  Зоя
Майонеззз делает  Семарю-Здрахарю  условный жест. Она  оттопыривает  большой
палец и трет им руку, мол  вмажь меня. Семарь-Здрахарь наполняет баян, и они
уходят в ванную, винт, Семарь-Здрахарь и Зоя Майонеззз.
     -- Я -- пврештвупфная мфать!
     -- Бля, ну  помогите кто-нибудь, бляди! --  Кричит  Навотно Стоечко  из
комнаты. -- Семарь! Шантор! Кто-нибудь, бля!
     Мне  удается высвободить хуй из губ безымянной герлы, с него  капает ее
слюна и я  решаю  штаны  пока не  надевать.  В раскорячку я вхожу к  Навотно
Стоечко,  и  вижу,  что  он  абсолютно  голый сидит на матрасе,  а  к  стене
прислонено большое круглое зеркало, отражающее жопу Навотно Стоечко.
     -- Я и в ноги, и в живот, и в хуй... -- Жалобно стонет Навотно Стоечко.
В  его   руке  уже  десятикубовый  агрегат  с   метровой  бабочкой,   полный
навотностоечковской крови. -- Поможешь?
     -- Как?
     -- Подержи зеркало.
     -- Зачем?
     -- В спину вмажусь. Ну, давай, бля! Скорей!
     Пока я устанавливаю зеркало как надо Навотно Стоечко, он молчит, но как
только игла бабочки приближается к коже, начинается старое ворчание:
     -- Бля...  Ну на хуя столько контроля? Блядский Бог... Нет Тебя, падлы!
Поможешь ли Ты мне, ебаный Христос!?
     Там, куда ширяется Навотно Стоечко я не вижу ни хуя.  Как он  разглядел
веняк  у себя на  спине, непонятно. Но вдруг в шланг  бабочки начинает  идти
контроль! Навотно Стоечко замирает,  не доверяя  своей удаче. Кровь медленно
ползет.  Она  доходит  до баяна, выгоняя  воздух  из прозрачной  трубочки  и
смешивается со старым контролем.
     Навотно Стоечко мягко жмет на поршень.
     О,  ширка! Непостижимая,  как  круглый квадрат. Вот  она,  жидкость,  в
баяне. А  вот  она  исчезает.  Вот  она была  снаружи. А вот  она внутри!  И
приход!..
     -- Бля... -- Стонет Навотно Стоечко, -- Нету ни хуя!..
     Его кровь скрылась  там, откуда пришла, но торчок не вынимает струны из
тела:
     -- Нету прихода!..
     Шантор, добери мне двушку!
     -- Пока я щелочу,  выбираю, отбрыкиваясь от безымянной  герлы, проходит
минуты две. Вернувшись, я застаю Навотно Стоечко в абсолютно той же позе:
     -- Давай, давай! -- Кричит он.
     Поменяв баян на бабочке на полный, он начинает гнать. Сперва осторожно,
по  децилам, а потом, чуя  наступающий  приход, и  в  полную  струю. Граница
воздуха  и  винта  резво бежит  по  трубке,  приближаясь к коже, но  Навотно
Стоечко выдергивает иглу на последних каплях.
     -- Ух! Ух!  Ух!  У-у-у-у-у...  --  Звуки  замирают  и  слышится  только
натужное дыхание.
     Пока я наблюдал за ширянием, безымянная герла опять присосалась к моему
хую.
     -- Да  отъебись ты! -- Делаю я страшные глаза  и бью  ее коленом. Герла
валится на пол и начинает рыдать:
     -- Вы все мной брезгуете!..
     --  Я  вот чего  придумал... -- Говорит  вдруг Навотно  Стоечко.  После
вмазки  у него совершенно поменялся голос.  -- Какого хуя нас, торчков,  все
стремают?  Если  так  разобраться, торчки-то  абсолютно  все! Чай  пьешь  --
наркоман. Куришь -- тоже наркоман! У нас весь мир -- одни наркоманы!
     А я стану президентом! И введу принудительную наркотизацию населения.
     Чувак чапает, а к нему полис:
     -- Чем сегодня ширялись? А ну-ка покажите дырки!
     А  нет  дырок  --  в  ментовку,  на анализ  крови.  Есть  наркотики  --
отпускают.  А нет -- выбирай! Вот марфуша,  вот  герасим, вот фен, вот винт,
вот кока. Ширяйся, братец.
     Вот  тебе баян  одноразовый. А не умеешь ширяться -- на первый раз тебя
мент вмажет, а потом -- изволь  на курсы Или колеса глотай, но так, чтобы мы
видели!. Там тебя научат и ширяться, и разбираться в наркотиках...
     А в драгах!.. Хочешь чистяка? Пожалуйста! Хочешь сам сварить? Вот  тебе
комплект из соломы с ангидридом, эфедрин с компонентами, что душа пожелает!
     А  лениво  в  драгу  на ломках, скорую помощь можно вызвать. Они тебя и
втрескают,  и  веняки  подлечат.  Она  так и  будет  называться  --  "скорая
наркотическая помощь".
     Зарплату  будут  наркотиками  выдавать.  Из  расчета: сколько  надо  --
столько получишь!  А для безработных -- общественные  "Широчные".  Заходишь,
ширяешься,  там  комнаты  для  прихода.  Только больше десяти минут зависать
нельзя. Очередь.
     И никакого стрема! Все вмазанные, тащатся, кайфуют.
     А глюки захотел, тоже пожалуйста. "Глюкаличные" откроют.
     А я -- президент... И тоже весь день под кайфом...
     Эй, ты, герла. Иди сюда. Отсоси-ка...








       День первый.


     Утро.

     Я решил завести себе  байбл. В него я  буду писать все мои приключения.
Хотя, приключений у меня а самом деле маловато, но будет,  наверное, приятно
перечитать все это когда-нибудь.
     Итак,  у  меня  было  двое  суток ремиссии.  Старые дырки  поджили,  но
некоторые воспалились. Надо завязывать шмыгаться чужими струнами и давать их
кому попало.
     Я  так  думаю,  воспаляются  они  не из-за грязи, а от того, что у меня
вторая  группа  крови. А  если  у  других торчков третья  или  четвертая  --
происходит  какая-то  реакция. Несовместимость,  что ли? Не знаю, как это по
науке называется.
     Вчера   я  вырубил   последнее,  что  мне  не  доставало.  На   помойке
полукаличной  нашлось  несколько терок. Не знаю, почему мудила  Казбек-Талыб
Оглы (врач к тому же, как написано на  личняке)  их выкинул, но слава ему за
это! И не лень ему было ставить на них все колотухи,  а  потом вышвыривать в
помойку.   Но  именно   на  таких  щедрых  личностях  и  держится  советская
наркомания.
     Сейчас нарисую на каждой по две банки салюта и пойду вырубать.

     Вечер.

     Пишу  уже ширнутый. А  хули? Компоненты есть. Тяги -- хоть  залейся. Да
еще и четыре банки прилипло. Вот я и замутил.
     Клочкед  и  Блим  Кололей  моим   винтом  остались  довольны.  Они  уже
съебались,  падали вонючие,  и увели с  собой  какую-то  бабу.  Баба  хотела
остаться, но они ее увели, я им это припомню.
     Мыслей в голове  -- целый вагон. Они копошатся  и  разлетаются при моем
приближении, но многие удается схватить за хвост.
     Например: надо изобрести бактерию, которая из сахара,  или какой другой
поебени,  делает винт. И  запустить  ее  на  хлебозавод.  Она там все  булки
нашпигует винтом и все будут эти булки хавать и торчать напропалую.
     Или: вместо эфедрина в салют добавлять первитин. Сколько бы мороки было
меньше! И астматикам приятно.  Приступ, там, они десяток капель  примут -- и
прутся.
     А вот еще: объявить конкурс  "Лучший винт  88". Пусть  каждый сварит по
полста кубов. А  жюри, во главе со мной, винт этот будет ширять  и оценивать
по  стобальной шкале. У этого  приход  долгий, а  у  этого, как  подушкой по
башке. У этого таска клевая и долгая, а этот прет, и все без толку. И так по
всем   городам,  где   есть   винтовые.  А  потом   устроить   показательные
соревнования.   Номинации   такие:  отбивание  (на   скорость),  варка   (На
качественность) и самосад (тоже на  скорость)  и  ширяние безмазового торчка
(чтоб могли веняк найти  где  угодно).  А победителю  -- бесплатная ширка  в
течение года.
     Или вот:  сделать  кооператив. А в  подвале гнать винт  и  запаивать  в
стекло. А на ампулах писать "дистиллированая вода", чтоб менты не доебались.
И продавать дешевле, чем у барыг. Тогда все торчки -- наши.
     В общем, хуй с этими телегами, бабу хочется, аж жуть.
     Интересно, почему когда втюхаешься хуй сжимается до размеров наперстка,
а ебаться хочется, как будто он стоит?
     Надоело писать, пойду подрочу.



       Второй день.


     Утро.

     Дрочил  всю  ночь.  Кончил раза четыре. Устал, как сволочь. Вся постель
пропиталась потом, хоть выжимай.
     Жрать не хотелось, ширнул остатки вчерашнего, впихнул в себя бутерброд.
Вроде получшело и голова прояснилась.
     Надо идти добывать салют.

     Вечер.

     Только пришел. Жрать и спать  не хочется. Сварил у  Навотно Стоечко  из
двух своих фуфырей на его компонентах. Заныкал еще два и отщелочил стендаля.
     У Навотно Стоечко постоянные стремаки, варить невозможно. Он  бегает по
квартире и ищет  ментов в унитазе. Совсем съехал. Тусовка тоже стремная. Все
наблатыканные, пальцы веером. Крутых из себя корчат. Им Навотно Стоечко винт
торгует.
     Винт  получился хуиный. Резкий. Блатные  вмазались, и довольны. Они же,
мудаки, не въезжают в тонкости винтоварения и шурупопотребления. Им надо что
бы в бошку ебнуло, а они и поперли буром.
     Бабы были,  но все разобраны.  С блатными была такая телка! Пока варил,
весь искончался.  Но  она  сразу  упиздюхала как  блатные втрескались. А  на
другую у меня бы не встал.
     Устал страшно. Пойду попробую поспать.



       День третий.


     Утро.

     Опять не спал.  Видел все сновидные глюки. Описать их невозможно, такое
наворочено, и все четко, будто в натуре происходит.
     Помню, еду я на  подаренном мне  розовом  "Кадиллаке"  по Киеву и  вижу
аптечный  ларек. Я  знаю, что  в нем из-под полы торгуют  салютом. Выхожу из
машины и ключи оставляю, причем чую,  угонят ведь, но, думаю, успею. Но пока
я  у ларька  тусовался, "Кадиллак" угнали. Я  за ним  бегу, а  они в меня из
"Калашей"! Я падаю, качусь, проваливаюсь в какое-то дерьмо.
     Потом церковь  под  открытым  небом, а на  алтаре баба голая. Красивая,
молодая, в соку. Я подхожу и ссу на нее. А поп кадилом машет, благословляет.
Мы с ней ебаться только пошли, гроза. Ее похищают. А дальше такая муть, и не
вспомнить.
     Сейчас попробую чего схавать и варить. Ибо готового нет.

     Вечер.

     Сварил  ништяк.  Пришел  Блим  Кололей  с  телкой,  принес банку.  Буду
отбивать то и другое.



       День четвертый.


     Утро.

     Ночью Блим по заширке начал буянить и я его выгнал. Баба осталась.
     Всю ночь она мне поднимала хуй, так и не поебались. Все опять в поту. В
комнате воняет, как в козлятнике.
     Телку зовут Ира Недоеббб.  Она непришейная. Из дому сбежала.  Пообещала
пожить у меня.
     Винта пока хватит, но надо доставать салюта. Туда и идем.

     Вечер.

     Ира Недоеббб в  натуре ебанутая.  Не  смогла взять по  терке и пришлось
съебывать на всех парусах из драги. На терке было сделано два, а она, блядь,
стала выпрашивать три. Вот и получили ни хуя. Хорошо, хоть терку вернули. Но
я все же вырубил, причем в драге, считавшейся безмазовой.
     В общем, если сегодня не встанет, выгоню ее на хуй.



       День пятый.


     Утро.

     Первый раз поспал!
     И пока я спал,  эта  пизда украла винт, салют  и половину компонентов и
съебала.
     Хорошо, хоть выспался. Вид у меня посвежевший, вырублю. Да и заначка не
тронута. Есть что пустить по вене. А там не пропаду.

     Вечер.

     Вырубил. Сварил карбид.
     Карбид -- тоже винт. Правда таска у него дебильная, но так ничего.
     Пытался вызвонить кого-нибудь с телкой. Всех как хуем сдуло. Настроение
поганое. Иду в кровать.



       День шестой.


     Утро.

     Не спал. Всю ночь рисовал на заморочке какую-то картину. Так завалил ее
деталями, что к утру получился сплошной синий лист. Все пальцы в чернилах.
     В  морозилке карбид отстоялся, стал нормальным  винтом.  Ширнул  его на
рассвете. Таска уже почти прошла. Надо догнаться и идти по теркам.

     Вечер.

     Откопал  пять  терок.  Средней  паршивости. Сразу  заполнил и взял  три
пузыря.
     Пока  шоркался  по  драгам,  познакомился с девицей,  Ниной  Хуеглоттт.
Смазлива,  молода, грязна,  но кичится  своей честностью. Посмотрим. Все что
надо для варки, я заныкал.



       День седьмой.


     Утро.

     Ебался всю ночь! Встал и ебля по кайфу.
     Пока Нинка Хуеглоттт отмокала  в ванне, сварил. Живого веняка на ней не
нашлось, все в дырках и старых дорогах, пришлось шмыгать в подмышку, там еще
чего-то оставалось.
     Хуй сосет она классно. Правда, с утра свалила, но обещала звонить.
     Голова с недосыпу  гудит. Хорошо, что все  пока есть. Пожрать --  и  на
боковую.

     Вечер.

     Днем  завалился Блим Кололей.  Просил красного. Я не дал, сказал, чтобы
приносил банку. Он принес две и вместе с ними ораву в пять рыл малолеток.
     Малолеток я поставил  отбивать, сам  сварил, ширнулся.  Получился почти
без прихода, но тянет классно.
     Малолетки  не  въехали, пришлось объяснять,  что это  действие  чистого
первитина, без примесей всякой хуйни, которая и дает ломовой приход.
     Свалили они заполночь.
     Винта -- море. Делать не хуя. Завтра отдохну.



       День восьмой.


     Утро.

     Не  спал.  Смотрел из  окна  в  небо на  звезды и  спутники.  В  кустах
прятались ебущиеся акробаты на шестах.
     Башка трещит, винта просит. Пол квартиры идет волнами. Я тоже.

     Вечер.

     Завалилась Ира Недоеббб, хотела ширнуться. Выгнал пинками.
     Спрятавшись  за  шторой,  слежу  за  ментами.   Они,   кажись,  чего-то
подозревают, но я врубаюсь, что это глюк и стремопатия.
     За день прошмыгал пять кубов. Осталось три. Надо в город.



       День девятый.


     Утро.

     Поспал час или два. И то под утро.  Винта не осталось совсем. Терки еще
есть. Жрать не охота. Иду доставать.

     Вечер.

     Вырулил  две банки.  Терок не  осталось.  Компоненты на исходе. Сварил.
Ширнулся с трудом. Ширяльный веняк затромбился. Нашел оборотку. Была целкой,
стала с фуфляком.
     Пора отдохнуть.




       День десятый.


     Утро.

     В  ночи  на  ломках  приперлась  отпизженная  Нинка  Хуеглоттт. Мылась,
ширнул, выебала.
     После ебли  глядел в потолок.  Горы, моря, деревья, как из окна поезда.
Стены корчили рожи.
     Пора в ремиссию. Или просто отоспаться.

     Вечер.

     Зарядил Нинку Хуеглоттт за терками и салютом. Принесла.
     Стендаля  не  хватало,  позвал  Клочкеда.  Поделился, забрал  квадраты,
свалил.
     Все заебало. Пора завязывать.



       День одиннадцатый.


     Утро.

     Ночью ширялся  на кухне, пока Нинка Хуеглоттт спала. Утром мазались  на
пару. Кругом сплошные глюки. Надо кончать с винтом.

     Вечер.

     Нинка Хуеглоттт  притаранила все. Сварил шатаясь. Вмазался. Хочу  спать
-- не могу! Пиздец!



       День четырнадцатый.


     Вечер.

     Проспал почти трое суток. Сломался. Истощал. Когда не спал -- жрал.
     Зато теперь все ништяк. Веняки поджили.  Голова ясная никаких глюков не
видно. Рассудок трезв и на сердце приятственность.
     Нинка Хуеглоттт агитирует  завтра  пойти по теркам,  драгам и  сварить.
Почему  бы  и  нет? Я уже  чувствую, как  чешутся мои  веняки,  требуя новой
вмазки.
     Главное, не входить в марафон и держать себя в руках.



       День двадцатый.


     Не  сплю пятые  сутки. Прошлой ночью ко мне ломились торчки и требовали
коки. Под обоями нашел гнездо каких-то мелких тварей. Раздавил. С потолка на
лицо постоянно падает штукатурка

     Ночь, улица, фонарь...

     Приснился однажды наркоману Чевеиду Снатайко  страшный  сон: Идет он по
знакомому городу.
     Ночь, улица, фонарь... И нет аптеки!






     Произошло это странное происшествие  в одной глухой деревушке.  Туда на
лето укатила Шура Кикоззз, переламываться от винта.
     В  ближайшем  поселке  была,  конечно,  каличная,   но   ничего,  кроме
марганцовки и горчичников в ней не продавалось. Зато в огородах росли бошки.

     Антинаркотическая  кампания  не проникла  в среднерусскую глубинку, чем
Шура Кикоззз и пользовалась, еженощно совершая набеги на соседние деревни на
предмет дербана лишнего мачья.
     Там ее и нашел Навотно Стоечко.
     Шура Кикоззз сперва обрадовалась, обняла его, но потом отступила на шаг
и спросила:
     -- Привез?
     Навотно Стоечко кивнул.
     -- Много?
     Навотно Стоечко снова кивнул.
     -- Будешь?
     Третий раз кивнул Навотно Стоечко и Шура Кикоззз разрыдалась:
     -- Я же не вытерплю!
     На этот раз Навотно Стоечко пожал плечами,  как бы  показывая, что  это
его не волнует.
     Вечерело. Шура Кикоззз и  Навотно Стоечко перекусили и  пошли гулять  в
леса. Карманы  Навотно Стоечко  подозрительно  оттопыривались, но невозможно
было угадать, что же они на самом деле скрывают.
     Набредя  на  подходящую полянку, Навотно  Стоечко сел  прямо на землю и
разложил носовой  платок.  Через  мгновение на нем  появились колючки,  пара
сучков и фуфырик, обмотанный скотчем.
     Любознательные  муравьи  попытались   тут   же   проникнуть  на   новую
территорию, но были безжалостно сдуты в траву.
     Все было готово и Навотно Стоечко приступил к ритуалу. Надев выборку на
пятишку, он проколол резиновую  пробку на обмотанном фуфыре  и набрал в баян
два квадрата.  После этого он  вопросительно взглянул  на  Шуру Кикоззз.  Та
махнула рукой:
     -- Полтора, бля!..
     Баян в руке Навотно Стоечко  пополнился еще полутора кубами.  Слив  все
это  в  щелочильный фуфырь,  Навотно Стоечко  сыпанул туда децил соды и стал
наблюдать, как пузырится винт, доходя до готовности.
     Когда  сода перестала  давать  пузыри, Навотно Стоечко  одним движением
намотал на  выборку  метлу и выбрал себе  двушку. Просушив петуха, он сменил
выборку на  ширяльную колючку и  на этом предварительные приготовления  были
завершены. Наступил  решающий момент ритуала. Закатав рукав рубашки, Навотно
Стоечко отвел  руку  назад, и, с силой прижав бицепс  к боку,  вытянул  руку
вперед. Кожа  на  ней  перекрутилась  и тут же выступили  вены, над которыми
виднелись красноватые точки дорог.
     Над  его головой  пролетела, хлопая кожаными крыльями,  ранняя  летучая
мышь.
     Шура  Кикоззз, сощурив  подслеповатые  глаза,  наблюдала  за  тем,  как
колючка вонзилась  в кожу, как потекла в сучек кровь  Навотно  Стоечко,  как
бегунок заскользил к канюле, вдавливая в веняк раствор винта.
     Ширнувшись, Навотно Стоечко повалился навзничь. Открыв через пару минут
глаза, он увидел,  что  прямо у его рта висит крупная земляничина. Сорвав ее
губами,  Навотно  Стоечко покатал ягоду  по небу,  смакуя редко попадающийся
вкус, и проглотил.
     -- Не испортился в дороге? -- Встала Шура Кикоззз и начала стаскивать с
себя футболку. Навотно Стоечко хмыкнул и взял второй сучок.
     Когда  баян был  заряжен,  Шура  Кикоззз  потрогала пальцем  центряк  и
сказала:
     -- Давай сюда.
     Она обхватила  ладонью  бицепс, несколько раз  с силой  сжала кулак  на
ширяемой руке  и  подставила ее для  вмазки.  Прицелившись,  Навотно Стоечко
резко воткнул струну. В баян сразу потек контроль.
     Пока  девушка  приходовалась,   Навотно  Стоечко  снял  с  нее  джинсы,
раздвинул  послушные  ноги и  начал ебать, не  обращая  внимания на комаров,
принимающих жопу Навотно Стоечко за  бесплатную кормушку. Шура  Кикоззз  все
время ебли лежала тихо, не открывая  глаз. Лишь когда Навотно Стоечко кончил
и уже вытирал свой хуй листом какого-то лопуха, наркоманка проявила признаки
жизни.
     --  Узнаю  твой  винт. --  Сказала Шура Кикоззз. Она встала  и  Навотно
Стоечко отметил про себя, что ее обнаженное тело приятно контрастирует своей
белизной  на  фоне  чернеющих кустов.  Но  Шура  Кикоззз  стала одеваться  и
скрывать свое тело от чужих взглядов.
     Неясное томление  охватило Навотно Стоечко.  Ему захотелось тусоваться,
чего-то поделать, но что делать в лесу, когда ебля уже закончилась?
     --  Пойдем на  дербан? -- Предложила Шура Кикоззз. -- Тут деревня есть.
Там на нескольких огородах маковки растут.
     В отличие  от Шуры Кикоззз Навотно Стоечко был мононаркоманом. Он хавал
только винт  и  не прикасался к  другим  кайфам. Шура  Кикоззз же, напротив,
считала, что торчать нужно на всем, что  позволяет на себе  торчать.  И  без
разбору  мазалась  черняжкой, хавала колеса, курила траву и пила  сок манго,
который в просторечье назывался гораздо проще -- "молоко бешеной коровки".
     Спать не хотелось и Навотно Стоечко согласился побродить за компанию.
     Пока  Шура  Кикоззз лазала  по-пластунски  в  чужих  огородах,  Навотно
Стоечко глазел по сторонам и считал  звезды.  Некоторые из них двигались,  и
достаточно  быстро.  Не  находя  этому  объяснений, Навотно  Стоечко  просто
смотрел на них.
     С мешком  маковых растений они возвращались  в свою деревню. Шел где-то
четвертый час утра.
     Вскоре  показалась заброшенная  голубятня. Это строение  указывало, что
пройти  осталось  метров  двести, но Навотно Стоечко,  утомленный  ходьбой и
тасканием  чужого кайфа, кинул  мешок на землю  и сел на  него. Шура Кикоззз
пристроилась рядом.
     Вдруг  появилась   летучая  мышь  и   с  пронзительными  попискиваниями
устремилась  к голубятне  и скрылась внутри.  Через  мгновение  она, или  ее
подруга, вылетела обратно и скрылась за ветками.
     Навотно Стоечко понял, что там  их гнездо. Или что там  у летучих мышей
бывает? Ему захотелось  потрогать эту странную  мышь, которая не  жрет  себе
зерно  в погребе, а парит над и между деревьями, ущемляя тем самым  личность
Навотно Стоечко, который летать не умеет.
     Наркоман прикинул,  что надо сделать,  чтобы  мышь подлетела и далась в
руки? Наверное прикинуться такой же мышью. И Навотно  Стоечко  надел на себя
телепатическую маску летучей мышки.
     Теплокровные  покорительницы  воздушных  пространств  закружили  вокруг
Навотно  Стоечко, но почему-то не садились. И он понял, что у них есть язык.
Мыши свистели, но все по разному. Одни тоньше, другие басовитее,  если можно
так сказать об ультразвуке на пределе слышимости человеческим ухом.
     -- Пойдем, дотащим? -- Предложила Шура Кикоззз, но Навотно Стоечко лишь
отмахнулся,  продолжая  свои попытки  установить контакт  с летучими мышами.
Теперь он пробовал  мысленно подозвать их, чтобы одна из мышей  села  ему на
плечо и позволила взять себя в руки.
     В  ответ  на  это  раздался громкий  писк и мыши  заметались в воздухе,
словно   убоявшись   чего-то.   В   ответ   Навотно  Стоечко  стал  излучать
доброжелательность. Он  мысленно гладил мышек по головкам,  приговаривая при
этом какие-то  ласковые слова. Мыши вроде  бы  успокоились, но  садиться  на
плечо явно не хотели.
     Поняв, что это  твари дикие и к человеку не приученные, Навотно Стоечко
изменил  политику. Теперь он не просто хотел вступить в мысленный диалог,  а
полностью подавить  волю животных, чтобы  они исполняли  его приказания, как
повеления своего властелина.
     Напрягшись, Навотно  Стоечко  выбрал одну из  мышей и накрыл  ее голову
телепатическим  колпаком.  Мышь  резко  захлопала  крыльями   и  скрылась  в
голубятне. Она не признавала Навотно Стоечко.
     Раздосадовавшись,  тот  удвоил  свои  усилия.  Поймав  очередную  мышь,
Навотно  Стоечко проник в  ее нервную систему и дал, как бы  изнутри, приказ
сесть на этот классный насест, которым прикинулся сам Навотно Стоечко.
     Мышь задумчиво покружила  вокруг головы Навотно Стоечко, но решила, что
насест  далеко не классный  и полетела прочь. Наркоман выругался про  себя и
возобновил попытки завладения и подавления чужого сознания.
     Больше часа он  пыхтел от натуги.  Раздражался, успокаивался,  пробовал
различные способы. Продолжалось это до тех пор, пока  не стало светать и все
мыши не скрылись в своем жилище.
     Но и  тогда  Навотно Стоечко  несколько  раз требовал  вылета одной  из
мышей. Но что взять с неприрученных тварей? Они нагло не подчинялись.
     Несколько ночей,  пока  не  кончился привезенный винт,  Навотно Стоечко
торчал у голубятни, карауля мышей. Вскоре они уже принимали  его  за своего,
но, как прирожденные индивидуалистки, игнорировали  всякие его поползновения
на амикошонство.
     Плюнув, в  конце  концов, на некоммуникабельных мышей, Навотно  Стоечко
ширнулся сваренной Шурой Кикоззз черняжкой  и пошел  ебать ее, девушку, а не
черняшку, в курятник.






     Ты ширнут. Ты  вмазан. Ты  задвинут. И,  кроме  того, в  твоем  кармане
бултыхаются несколько квадратов заебатого винта.
     Эти  обстоятельства наполняют тебя  блаженной  радостью.  Тебе  хочется
объять весь мир, всех людей, и особенно  женщин, которые попадаются  тебе по
пути домой.
     В метро  ты  ебал троих.  В автобусе одну, но зато  весь  путь до дома.
Когда ты выходил, она даже  тоскливо  посмотрела тебе вслед, но преследовать
не решилась.
     Ты  стоишь   на  пустой   ночной  остановке  и  раздумываешь:  куда  бы
направиться.  Конечно,  ты  идешь  домой, но там пусто и одиноко, а тебе так
хочется поебать кого-нибудь еще. Познакомиться и вздрючить ее по-настоящему.
     Парк. Там наверняка кто-то есть. Одинокие девочки, гуляющие, как и ты в
поисках приключений. Девочки с маленькими  зовущими пиздами, которые  жаждут
чтобы их поебали.
     И вот, ты уже идешь во мраке по тропинкам,  высоко поднимая ноги, чтобы
не зацепиться за корни деревьев. Над тобой теплое звездчатое безлунное небо,
а вокруг  -- никого. Ты  несколько раз  меняешь направление, ходишь большими
кругами в  надежде встретить ту, которую можно  выебать, но почему-то никого
не попадается.
     На   небольшой   полянке,  возле   широкой  магистральной   тропы,   ты
обнаруживаешь  скамейку. Ты  садишься  на  нее,  пахнущую  влажным  деревом,
прикидывая, что  если девочка  пойдет куда-нибудь,  она  обязательно  должна
будет пройти мимо тебя, а ты-то и воспользуешься моментом.
     Приготовившись к  ожиданию,  ты расслабленно смотришь  на  небо. Оно не
черное.   В   точке,   куда   устремляется   твой   взгляд,  оно  становится
ярко-фиолетовым. И это фиолетовое пятно мигает, переливаясь оттенками цвета,
от него по всему небу расходятся фиолетовые волны, лучи, и ты понимаешь, что
это Космос сигналит тебе о чем-то.
     Ты  продолжаешь  созерцать  небо,  в  надежде  расшифровать  загадочное
послание, но никакой информации  к тебе не приходит, а может и приходит,  но
ты ее не замечаешь.
     Волны фиолетового, бьющие тебе в глаза, прорастают голубыми и  розовыми
прожилками. Этот свет  уже заполняет все небо,  и  тебе становится видно как
днем. Звезды перестают быть звездами, маленькими светящимися точками, теперь
они уже огромные  шары, у которых одна половина черная, а другая -- светлая,
и они вразнобой  вращаются, показывая тебе то одну,  то вторую  сторону, как
маленькие луны.
     Тебе  видно  все: деревья,  кусты, прежде  спрятанные  во тьме, листья,
траву,  асфальт,  корни.  Ты смотришь  на  свою руку и  видишь  на  ней  все
подробности, все вены.
     Выбрав одну  из вращающихся звезд,  ты  посылаешь к ней мысленный клич:
"Эй,  разумные  существа, прилетите  ко мне!" Ты вкладываешь в него всю свою
силу, все  свое желание встретиться с  настоящими  инопланетянами.  Вдруг  и
среди  них  попадется  смачная  телка,  которая  будет  не  против  с  тобой
перепихнуться?
     Теперь  остается только  ждать.  Ты чуешь, что  посланный тобой  сигнал
дошел до адресата и теперь они спешно собирают шмотки, чтобы навестить тебя.
     Небо потемнело, но только слегка. Из него ушли все разноцветные разводы
и  теперь  оно ровного  серого тона, на  котором продолжают крутиться шарики
звезд.
     Каким-то внутренним знанием ты осознаешь, они уже в пути. Они торопятся
к тебе. Но сколько времени займет  полет? Им же придется  пронестись  сквозь
неимоверные космические пространства... Но  их технология настолько  высока,
вдруг  доходит до твоего сознания, что  на все про  все им хватит нескольких
минут или, в крайнем случае, часов. Ты дождешься.
     Холодает, но ты  не реагируешь на эту  мелкую помеху. Закрыв слезящиеся
глаза,  ты пытаешься вновь вступить в  телепатический контакт с пришельцами.
Да. они уже  близко! Да,  они подлетают к Земле. Ты начинаешь дрожать, но не
от холода, а от предвкушения встречи с иным разумом.
     Вот,  прямо  на дорожку перед тобой, бесшумно садится летающая тарелка.
Она мигает посадочными огнями, в  стенке образуется проем и в нем  возникает
человеческая  фигура,   залитая,  как  в  лучших  спилберговских  традициях,
ярчайшим голубым светом. Его интенсивность постепенно спадает и ты начинаешь
различать  черты пришельца. Пусть это будет девушка. Она  стройна и красива.
Она обнажена. Она подходит к тебе и спрашивает:
     -- Чо, бля, ебаться хочешь, козел?
     Ты мотаешь головой, пытаясь таким способом стряхнуть чужеродную реплику
инопланетянки. Но ее мыслеобраз  продолжает, не взирая на все  твои  попытки
контроля над собственными мыслями:
     --  Мы тут,  бля, хуячим  через  сотни световых лет,  думаем,  какой-то
просветленный дорос до контакта, а тут, бля, похотливый наркоман!
     Наконец, тебе удается  овладеть ситуацией, и девушка начинает  говорить
гораздо ласковее:
     -- Ну,  ничего, не за просто же хуй мы сюда пиздюхали? Иди со мной, мы,
там, у себя, сделаем из тебя человека. Согласен?
     Ты радостно киваешь и тащишься вслед за инопланетянкой.
     Вот, ты уже внутри. Взлет...
     Но от представления будущего контакта тебя отвлекает что-то, творящееся
на небе. Погрузившись в мечтания, ты не сразу отреагировал на эти изменения,
а  обратив на  них  внимание,  теперь  не  можешь  понять,  что, собственно,
происходит.
     На   темно-сером  небесном   своде  сияют   фиолетовые  сполохи.  Резко
проносятся невидимые объекты, обозначенные тремя белыми огоньками. Их много.
Ты понимаешь, что они в кого-то стреляют. Но в кого?
     И  тут  ты видишь  черные  огни.  Они  расположены  так  же,  по  углам
треугольника. Это противники белых.
     Летающие  тарелки  с  белыми огнями  мочат  летающие  тарелки с черными
огнями! Настоящая космическая битва! Звездные войны!
     Заворожено  ты наблюдаешь за эволюциями  и маневрами  противников.  Они
яростно палят друг в друга из непонятного  оружия. Оно и дает  те фиолетовые
вспышки, которые и привлекли твое внимание.
     Подбитые  тарелки  не  взрываются,  они  просто  исчезают  в фиолетовых
вспышках.  Битва  идет уже  достаточно долго, но  количество  противников не
уменьшается.
     Ты не понимаешь, что же вызвало эту войну? И вдруг до тебя доходит: это
же ты вызвал  тарелки!  Они приняли твой сигнал,  как зов о помощи,  или как
приглашение к массовому контакту. Но, летя сюда,  они не подозревали, что на
Землю уже заявили свои права другие инопланетяне, которые  наблюдают за нами
и не допускают в свою зону никого лишнего.
     Невозможно разобраться, кто из них плохой, а кто хороший, но  они мочат
друг друга почем зря. Ты слышишь предсмертные вопли пилотов тарелок.
     -- За  свободу!  -- Кричат они в  последней агонии.  Но за чью  свободу
гибнут те и другие?
     Осознание того, что именно ты послужил причиной этой бойни  пронизывает
тебя,  как  раскаленный  штырь. Тебе  становится страшно.  Ведь  кто  бы  не
победил, тебе будет представлен счет за погибшие жизни!
     -- Остановитесь! -- Издаешь ты телепатический вопль. -- Прекратите!
     Но тебя никто на слушает. Бой продолжается. Тарелки летают уже в земной
атмосфере, со свистом рассекая воздух над твоей головой. Никто не хочет идти
на компромисс. Война до победы!
     И тут ты  слышишь еще один  звук.  Механический, скрежещущий.  Так идут
танки по асфальту.
     Это  наши  войска заметили свистопляску инопланетян и разворачиваются в
боевые порядки! Небо прочерчивают лучи прожекторов противовоздушной обороны.
Летающие тарелки попадают в них, вспыхивают на мгновение серебристыми боками
и уносятся прочь, стреляя фиолетовыми искрами.
     Грохот  разносится  отовсюду.  Тебе  кажется,  что  танки  и   ракетные
установки  прут  по  парку  прямо  на  тебя,  ломая  деревья  и  готовясь  к
массированной стрельбе.
     Мимо  тебя  проходит  мужик  с  овчаркой. Он  не знает, что  Земля  уже
обречена. Гнев инопланетян сотрет с нее все живое.
     И вот наши начинают стрелять.
     Бух! Бух! Бух!
     Грохочет крупнокалиберная артиллерия.
     Вз-з-з! Вз-з-з! Вз-з-з!
     Устремляются в небо противовоздушные ракеты.
     Спаниель на  поводке обнюхивает твои ноги.  Поводок держит его хозяйка,
девушка лет двадцати. Ты с грустью провожаешь ее глазами. Ей ведь  больше не
удастся поебстись, а сам ты на это не способен, даже мысленно.
     Ты  встаешь  и медленно плетешься  домой по  утренним дворам, удивляясь
тому, как военным удалось замаскировать огромное количество тяжелой техники.
Дома ты  разбираешь постель и ложишься спать,  почти  уверенный в  том,  что
больше не проснешься.






     Когда пишешь терку, главное не то, что выписываешь, а фамилия больного.
Впрочем, попадаются некоторые  грамотеи, которым  лень  заглянуть в толстого
Машука. Вот они и пишут "Sol. Ehpedrini", стремая тем самым и себя и драги.
     Да, чтобы получить  этот самый Эх! Педрин!, надо  постараться. Напишешь
"больной  Иванов", и  сразу понятно,  что  это  поддельная терка. И  фамилия
Хуеглотопер  тоже  не  по-хорошему  бросается  в  глаза,   заставляя  дибить
обладателя  этой  фамилии,  или его  родственника, ибо  сам  Хуеглотопер  не
соизволил прийти за своим лекарством.
     Дальше. Лучше всего писать  хохлов. Иванько,  Бегунько, Лещенко. У них,
блядей, не поймешь по фамилии, мужик это или баба. А значит, стрему меньше.
     Но иногда  случаются накладки.  Пишет некто фамилию больного -- Клочко.
Рука у него срывается и вместо Клочко получается Клочкед! Вот и погоняло.
     С торчками, вообще, частенько хохмы происходят. Напишет кто-нибудь так,
для прикола: больной Эпхман. А  терку берут  и отоваривают!  В следующий раз
наркоша совсем наглеет и появляется больной Перви'тин. А за Первитина торчка
и берут в менты. Не наглей!
     С врачами тоже на все так просто. К примеру, во врачиху Машину Коленику
Ввеновну  никто   не   поверит.  Зато  если  на  терке  стоит  печать  врача
Семаря-Здрахаря, ее почему-то берут.
     Неисповедимы терочные пути! Неисповедим Великий Джефой Путь!
     Или так иногда  бывает, скажет  кто-то: "На, вот, настоечку!" А второму
возьмись  и приглючься: "Навотно Стоечко."  Кто такой Навотно Стоечко? Врач.
Он  эфедрин  выписывает.  Причем  всем  подряд.  Да  и  сам  не  против  его
употребить.
     Прозвучит: "Скидай костюмчик." А получится Седайко Стюмчек.
     Правда, некоторые  врачи бывают  совершенно  глюкие,  непонятно  откуда
пришедшие. Вот Шантор Червиц. Как он появился? Загадка. Или Чевеид Снатайко.
Тоже  таинственная  личность.  Блим  Кололей. При  этом  имени  проскакивают
какие-то ассоциации, но что конкретно? Не понять.
     Но  всех  этих  врачей  объединяет  одна  страсть.   Очень  они   любят
психостимуляторы.  И  выписывать,  и  потреблять.  Понравится  какому-нибудь
безымянному торчку врач, вот  он  с ним и  сотрудничает. Учится его  подпись
ставить, отождествляется с ним. Так и выходит, был врач, стал торчок.
     А потом, по мере накопления подвигов, им звания  присваивают. "Почетный
астматик Советского  Союза", "Заслуженный Астматик  Советского  Союза".  Или
такие:  "Дважды шировой,  почетный  больной города  Москвы  и его  каличных,
орденоносец   трех   степеней  "Золотого  Баяна",   герой  ширяльного  труда
Семарь-Здрахарь".  После такого  представления  у  торчков-пионеров  крышняк
слетает и они послушно бегут по драгам.
     А Семарь-Здрахарь сидит на своей  хате и ждет: не привалит ли еще какая
глюка с именем?






     В тот год Седайко Стюмчек и Чевеид Снатайко  устроились  работать.  Они
долго  выбирали  себе  должность  по вкусу и  наконец  им подвернулись места
лаборантов.
     Институт был  учебный,  а кафедра  химической. И торчекозники надеялись
разжиться среди завалов реактивов чем-нибудь для них

     пользительным.
     Но,  при  детальном  рассмотрении,  никаких   эфедринов,  первитинов  и
фенаминов среди химикатов не нашлось, за исключением уксуса и марганцовки. А
Седайко Стюмчек  и Чевеид Снатайко  были  как раз заядлыми мулечниками,  ибо
винта варить пока не умели.
     И  потянулись занудные трудовые будни, которые каждый из них  сдабривал
несколькими кубами мульки.
     Вот как это происходило.
     В  те  годы  фабричный  эфедрин   был   благополучно  проширян   армией
марцифальщиков.  Без  вытерки  его  стало  не  достать,  да   и  то  лишь  в
терочно-бодяжных отделах каличных.
     И с  утреца, до захода на работу, Седайко Стюмчек шел  в пару ближайших
драг и заказывал 20 по 3. Это значило, что к обеду  добросовестные  аптекари
должны будут для него забодяжить двадцать кубов трехпроцентного эфедрина.
     Достоинство  мульки в том, что с нее практически не кумарит.  Ее  нужно
было  ширять сотнями кубов прежде чем торчок на мульке мог  просечь какие-то
некайфы, типа  дрожи в  руках, слабости в ногах  и  зацикленности в  мозгах,
которые отказывались работать в другую сторону, нежели добывание эфедрина.
     Еще  одним недостатком  мульки  было то,  что  она  частенько  выходила
перекисленной  и  палила веняки. Но  ее  подшкурное попадание не было  таким
болезненным, как у пришедшего ей на смену винта.
     Существовала  еще  народная  мулечная  игра  в  догонялки.  Чем  больше
широкезник  мазался мулькой, тем больше ее было  надо. И догоняться зачастую
приходилось  каждый  час.  Это при  мазовом раскладе.  Впрочем,  если запасы
кончались, можно было спокойно обойтись и без ширева. Некоторое время.
     Но Седайко Стюмчику и Чевеиду Снатайко этого не хотелось.
     Поставив  тупым  студакам  лабу,  они  курили  в  сортире,   предвкушая
послеобеденный поход по каличным. Хотя нет, вместообеденный, ибо какой может
быть обед под мулькой?
     С  трудом дождавшись  перерыва, торчки срывались  и бежали  отоваривать
квитки  на джеф. Вернувшись с добычей,  они  забирались  в  каптерку Чевеида
Снатайко. Там были подходящие условия для варки марцифали.
     Вылив сорок кубов  в бодяжный стаканчик, Чевеид Снатайко  ставил его на
магнитную  мешалку  и  устанавливал на ней  температуру  в  сорок  цельсиев.
Дождавшись,  когда на поверхности  раствора  появится  стабильная воронка, в
него добавлялось расчетное количество одно-молярной уксусной кислоты.
     Седайко Стюмчек  в это время отмерял на аналитических весах необходимое
для  реакции  количество  кристаллического  перманганата  калия одноводного.
Засыпав  и  его, торчки некоторое время  вдумчиво  и  пытливо  наблюдали  за
коричневением смеси, пока не наступала пора готовить фильтрующую установку.
     Они,  конечно,  за  долгий  мулечный стаж, научились крутить  петухов и
забивать  метлы, но  само  наличие  химической  посуды  провоцировало их  не
максимально полное ее использование.
     Вырезав   фильтр-бумажку  под  размер  воронки  Бюхнера  и  смочив   ее
дистиллятом,  они водружали  это не колбу Бунзена, на носик  которой уже был
надет  шланг,   присоединенный  к  водоструйному  насосу.  К  этому  моменту
марганцовка должна  была  полностью  прореагировать  и  можно  было получать
ширяльную жидкость.
     Чтобы бодяга не попала в чистяк, они сперва включали водоструйку и лишь
когда фильтр намертво присасывался к донышку воронки Бюхнера, наливали в нее
мульку.
     Сразу  же в колбу начинал поступать раствор. Чевеид  Снатайко и Седайко
Стюмчек  заворожено следили  сперва за струйкой,  потом  за  каплями и, лишь
когда  бодяга  в  воронке  была  уже  совершенно сухой,  прекращали  процесс
фильтрации.
     Готовую мульку  переливали в термостойкую стакашку и, если было время и
настроение, упаривали на той же магнитной  мешалке раза  в  два, а то и три.
Если  же  настроения  не было,  мулькой заряжались десятикубовые Ширяновские
баяны.
     Мазаться в каптерке было стремновато,  мог зайти кто-нибудь  из препов.
Поэтому ширяльными местами были избраны чердак и сортир.
     Ублаготворившись, Седайко Стюмчек  и Чевеид Снатайко шли  работать. Они
доходчиво  втолковывали  безмозглым  студакам  основы химии  и  ждали  конца
рабочего дня.
     Приведя  помещения в порядок для следующего  дня, они опять встречались
и, вмазавшись остатками мульки,  разбредались по драгам, пытаясь  закинуть в
них терки для завтрашней ширки.
     Они  проработали так  около года, и ушли в один день, захватив с  собой
остатки   марганцовокислого  калия,  магнитные  мешалки   и   фильтровальные
установки, так как очень уж сильно к ним привязались.






     Однажды  Семарь-Здрахарь собрался сварить винта.  А бензина  не было, и
как тягу он взял толуол.
     Винт получился клевый. Приход долгий, таска мягкая. А на следующий день
вся  спина  и  руки  Семаря-Здрахаря покрылись  большими  красными  прыщами.
Которые, к тому же, еще жутко чесались.
     Семарь-Здрахарь разодрал себе все руки и спину, куда смог дотянуться. А
потом он сварил винт на бензине и все прыщи пропали.
     Такая вот мистика.






     Меня зовут Клочкед. Но я пока этого не знаю.
     Сегодня произойдет одно событие,  которое я сочту маловажным, но оно  в
корне  изменит всю  мою жизнь.  А пока что я сижу на  лавочке,  в  окружении
длинноволосого пипла, лениво переругивающегося матом и обсуждающего проблемы
найта и вписки. Вокруг бегают крысы странного рыжего цвета, сквозь тополиную
листву со скрипом продираются  лучи послеполуденного солнца, а я сижу, смоля
"пегасину",  и  наблюдаю  за  окружающим  пространством  и  существами,  его
наполняющими.
     Внимание мое  привлекают несколько  хиппарей.  Их поведение  не  сильно
отличается  от   остальной   массы,   но...  Эти  отличия   заставляют  меня
приглядеться.
     Трое   менов  и  одна  герла  скучковались  на  скамейке  и  занимаются
непонятным  процессом.  Они  стоят  так,   чтобы   полностью  загородить  от
посторонних предмет их деятельности.
     Тайна?..
     Интересно. Люблю тайны...
     Оглядевшись по сторонам я вдруг  понимаю, что на них никто, кроме меня,
не  смотрит. Наоборот,  взоры всего пипла ощупывают  всех  проходящих  мимо.
Летний воздух наполняется запахом стрема.
     Ветерок доносит до меня резкий уксусный аромат. Я решаюсь и спрашиваю у
соседа:
     -- Чего они там творят?
     -- Эти-то... --  Лениво зевает сосед, не забывая, скосив глаза, оценить
меня  на  степень  стремности.  Тест мною  пройден успешно: фенечки,  хайер,
тусовка с пацификом, ксивник. Сосед еще раз позевывает и продолжает:
     -- Мульку варят. Сейчас ширяться будут.
     -- Мульку?  Ширяться? -- Несмотря на годичный стаж в  системе эти слова
мне пока что известны не были.
     --  Колоться.  --  Поясняет  сосед. И  внезапно  добавляет со  зверской
ухмылкой:
     -- В вену!..
     Мы пару секунд таращимся друг на друга.
     --  А  мулька --  это наркотик? --  Нельзя сказать, что мне страшно, но
встреча с живыми наркоманами...
     -- Да, хуйня!.. Так, поебень и баловство.
     Мне становится намного спокойнее...
     -- Менты только за это свинтить могут...
     За  время беседы  суета на скамейке наркоманов закончилась.  Они  взяли
тусовки и направились в кусты. В руке одного из хиппов я замечаю сверкнувшую
на солнце стекляшку. Шприц.
     Ветки   загораживают   происходящее,  но  сквозь  листву  мне   удается
разглядеть, как вся четверка садится на корточки и один из парней закатывает
рукав. Другой встает перед ним на  колени, полностью загораживая  мне обзор.
Через  полминуты он сдвигается  в  сторону и мне видно, как рука, на которой
видна полоска  крови,  сгибается в локте.  Ее обладатель выходит из укрытия.
Вид у  него  отрешенный. На лице  проступают  первые признаки надвигающегося
блаженства. Он шустрыми взглядами окидывает тусовку и направляется прямо  ко
мне.
     -- Курить есть? -- Его голос сух, словно он  не  замечает ничего, кроме
приведшей его ко мне цели.
     -- На. -- Я протягиваю ему пачку.
     -- Спасибо. -- Его голос ломается, как пересушенный лист. Звуки скребут
по небу и вываливаются изо рта странными угловатыми кусочками речи.
     Закрыв  глаза  он  курит, затягиваясь  глубоко,  задерживая  дыхание на
каждом вдохе табачного дыма. Краем глаза я наблюдаю за ним.
     Удивительно. Наркоман, а выглядит как обычный человек. Руки, ноги, даже
голова есть. Непонятно...
     Я никогда не задумывался над тем,  как же должен выглядеть  потребитель
наркотиков. На  карикатурах из журнала "Здоровье", они измождены до предела,
у  них  бешеные  глаза,  в  руках --  гигантские шприцы...  А  тут... Ничего
похожего.
     Вздохнув,  он  открывает глаза,  чтобы  увидеть  остальных  наркоманов,
выходящих  из-за кустов.  Они  возбужденно,  в  полголоса, переговариваются,
продвигаясь к моей скамейке, и присоединяются к уколотому товарищу.
     -- Не кислая? -- Герла бухается рядом со мной и отбирает мой бычок.
     -- Не... Хорошо пошло...
     -- А то мне что-то веняк обожгло... -- Девица глотает дым и растекается
по  крашеным брусьям.  По ее  неумытой мордашке блуждает сладостная  улыбка,
кажется еще немного и девичье тело закапает на растущую под скамьей траву.
     -- Пойдем за еще одной банкой?  -- Томно, словно он голубой,  вопрошает
делавший уколы.
     -- В пизду. -- Машет рукой герла. -- Давай сначала оприходуемся...
     Некоторое время  они сидят  молча, погруженные в  свои,  непонятные для
непосвященных,  мысли. Или это всего  лишь  видимость мыслительной работы, и
они целиком отдались утонченному смакованию наркотических ощущений?
     Солнечный диск медленно заползает за крышу дома.
     А я сижу, окруженный наркоманами с  отрешенными лицами и не знаю,  "да"
или "нет".
     -- Пошли в  драгу. -- Говорит третий, до сих пор  молчавший парень. Они
встают и тут, неожиданно для самого себя я...
     -- А можно, я с вами?
     Неужели  это  мои  слова?   Почему  я  их  сказал?  Неужели  я  решился
попробовать НАРКОТИК? Но я же не хочу этого, на самом-то деле!  Или хочу, но
боюсь признаться в этом себе самому? Почему же я признаюсь в этом совершенно
незнакомому пиплу?
     -- А ты торчишь?
     -- Нет.
     Все, и я в том числе, удивленно переглядываются.
     -- Тебе, наверное, надо объяснить кой чего... -- Чешет жидкую бороденку
делавший уколы. -- Тебя звать-то как?
     Я называюсь.
     -- Погоняло есть?
     -- Нет пока...
     -- А  я -- Радедорм.  Это,  --  Кивок в  сторону первого уколотого,  --
Нефедыч. Это, -- Кивок  в  направлении второго  парня, -- Джеф.  Герлица  --
Мулька. Ну, пошли?..
     Мы поднялись. Уходя  с  тусовки, я оглянулся.  Но никто не  вскочил  со
своего места, никто не закричал:
     -- Стой, куда же ты, мудила?!
     Все были заняты. Они сидели, пиздили и тусовались.
     Мы шли по кривым московским улочкам. Нефедыч, Джеф и Мулька впереди,  а
я с Радедормом чуть поодаль.
     --  Ты  сам  этого  хочешь?   --   В  тоне  Радедорма  не  было  ничего
назидательного,  усталые  слова  нехотя  извлекались  из глотки,  словно ему
каждый день приходилось просвещать наркоманов-новичков.
     -- Ну, да.  Хотелось бы попробовать. -- Непонятно зачем  упорствовал я.
-- Только...
     -- Да ты говори, не стремайся...
     -- Я слушал, что первую порцию бесплатно, а когда втянешься...
     -- Пионер!..  --  Заухмылялся Радедорм.  -- Ты  начитался  брошюрок про
западных торчков? Да? Так это там и с гариком.
     -- Кто это, Гарик?
     --  Героин. Он же  диацетилморфин. На него подсесть как  не хуй делать.
Это ж опиат.
     Мулька, она не такая...
     -- Мулька? Это та герла?
     --  Не-е!.. --  Наркотический  смех  стал  громче и раскатистее. --  Ее
погоняло от мульки и пошло. Очень она ее любит.
     -- А цена-то?
     -- Шесть-восемь копеек.
     -- И все?!
     -- Все!
     Несколько   минут  я  переваривал  услышанное.  Нет,  тут  должен  быть
какой-нибудь подвох.  Может сам укол дорого стоит?  Но спросил я  совсем  не
это:
     -- Но привыкнуть-то можно?
     -- Если  очень постараться, то можно  все!  Мулька, это такая  поебень,
которая не  входит  в  обмен веществ. Ты тащишься и  все.  А отходняк -- как
похмелье после стакана портвея.
     -- Кайф-то какой?
     -- М-м-м... Словами это не передать.
     -- Ну, на что похоже?
     -- Примерно, как кофе обпился... Только еще концентрированнее.
     Кофе?  Портвейн? Вещи знакомые и  приятные.  Эти названия  убаюкивали и
возбуждали одновременно. Видать есть что-то в этой мульке,  не за просто хуй
вся эта кодла ею балуется...
     -- Кто в драгу пойдет?
     Джеф и компания стояли возле аптеки и поджидали нас. Мулька повернулась
ко мне и ласково так, мяконько прощебетала:
     -- Может ты?..
     -- Точно! -- Поддержал Радедорм, -- Ты вида не стремного. Не засветился
пока. Давай!
     На каком-то странном автопилоте я кивнул и пошел в аптеку.
     -- Стой! Чего брать-то знаешь?
     -- Мульку...
     --  Ага. Этот  джеф  у нас мулькой зовется... -- Хмыкнул  Нефедыч  и  я
понял, что не хочу узнавать его ближе.
     --  Идешь  в хэндовый  отдел, ручной, спрашиваешь:  эфедрин есть?  Тебе
говорят 2-х и 3-х процентный. Ты берешь два пузырька трехпроцентного. Это 16
копеек. Понял? Прайсы есть?
     -- Понял. Есть.
     В аптеке оказалось совсем не страшно.  Мне без лишних слов  выдали  три
пузырька. Один  я  заныкал, так,  на  всякий случай,  а два  других зажал  в
потеющей ладони и вынес в вечереющий город.
     -- О, ништяк! -- Обрадовались наркоманы.
     -- Где забодяжим? -- Полюбопытствовал Джеф.
     Радедорм заныкал пузырьки в тусовку и почесал бороду:
     -- В парадняке.
     И повел  дворами,  точно  зная  конечный  пункт  маршрута.  Им оказался
старинный четырех- или пятиэтажный домина с черной лестницей. На ней-то мы и
расположились.
     -- У кого стрем-пакет? -- Шепнул Радедорм.
     С каждым вздохом вокруг меня сгущалась атмосфера романтического делания
чего-то противозаконного, но приятного, как ебля...
     Все делал только сам Радедорм. Он расстелил на ступеньке газету, извлек
пузырьки с оранжевыми этикетками, зубами сковырнул с  них жестяные колпачки.
Откупорил, положив серые резиновые пробочки перед каждым из пузырьков. Потом
на свет появился еще одна  аптечная склянка,  из  которой в выемки  пробочек
были насыпаны горки черно-красных кристаллов.
     -- Что это? -- Тихо, как мог, спросил я.
     -- Марганцовка.
     В  руке  Радедорма  появился  небольшой шприц и  мерзавчик. От  бутылки
воняло  уксусом. Он-то и наполнил шприц до краев.  Радедорм осторожно влил в
каждый  из  пузырьков эфедрина по половине шприца. Затем произошло странное.
Взяв пробочку с марганцовкой, Радедорм вывалил ее содержимое в эфедрин  и ею
же закупорил! Прозрачная  жидкость немедленно стала  густо-фиолетовой. Такая
же участь постигла и второй пузырек.
     -- Промой баян. -- Радедорм протянул шприц Нефедычу. Тот достал бутылку
с  прозрачной  жидкостью,  стакан,  наполнил  последний из  бутылки и  начал
набирать ее в шприц, а затем выпрыскивать на нижние пролеты лестницы.
     -- Что он делает?
     -- Машину полощет. Чтоб лишнего уксуса не было...
     В  это  время Радедорм, сидя  на  ступеньках, исполнял  странный танец:
придерживая  большими пальцами  пробки зажатых  в обеих руках  пузырьков, он
активно тряс кулаками, то в такт, то  в разнобой.  Иногда он останавливался,
смотрел пузырьки на просвет и снова продолжал взбалтывание.
     Все,  словно  замерзшие,  наблюдали  за  этими  движениями.  Мне  тогда
показалось, что Радедорм -- это что-то типа гипнотизера,  заставляющего всех
подчиняться  своей  непредсказуемой  воле.  Или он  алхимик?  Колдующий  над
пузырьками, составляющий  из  элементарных  и  доступных  компонентов  нечто
непостижимое,   вроде  философского   камня,  дарующего   власть  и   вечное
блаженство.
     -- Готовьте  петуха.  -- Гордо шепнул  Радедорм,  продолжая потряхивать
пузырьки, но  уже менее активно. Заметно было,  что жидкость в них приобрела
темно-коричневый  цвет.  Пространство под пробкой  сплошь  заполняли  мелкие
пузыри.
     -- Держи. -- И Радедорм передал Джефу один флакончик. Хиппарь осторожно
принял его, так же, как Радедорм, с силой придавливая пробку.
     В  пальцах изготовителя  мульки  появилась  длинная  толстая  игла.  Он
осторожно  воткнул ее в резину и проколол пробку насквозь.  Раздалось слабое
шипение и на толстом конце иголки появились коричневые пузырики.
     -- Готово. -- Радедорм торжествующе огляделся. Заметив, что все смотрят
на него, он прошипел:
     -- Что, петуха всем впадлу наматывать?!
     Засуетился Нефедыч.  Он  запустил руку  в тусовку,  достал  медицинскую
иглу, двойника  продырявившей пробку,  и начал медленно  наматывать  на  нее
шматок ваты размером с два ногтя большого пальца. Получилась плотная  ватная
груша.
     Радедорм  снял  с  пузырька  крышку  с  иголкой,  осторожно,  чтобы  не
испачкаться в коричневой массе, передал это сооружение Джефу:
     -- Проткни свой.
     Джеф  нашел в  перилах  лестницы  развилку  и,  заведя  пробку  за нее,
освободил иглу. Но когда он  собирался продырявить  доверенный  ему пузырек,
палец его соскользнул и крышечка с хлопком покинула насиженное место. Описав
дугу,  и  разбрызгивая  в ходе  полета  мелкие  брызги,  она  покатилась  по
ступенькам. В воздухе повис слабенький запах горького миндаля.
     -- Сорвалась. -- Проговорил Джеф, удивляясь, как же такое  могло вообще
случиться.  Он поставил пузырек на ступеньку рядом  с  Радедормом и  отошел,
слизывая с пальцев темные капли.
     -- Дайте в руки  мне  баян! --  Пропел  Радедорм, ставя свою склянку ко
второй:
     -- Я порву его к хуям!
     Из бездонной тусовки  появился еще один шприц, поболе первого. Радедорм
присоединил к нему иглу с  "петухом",  поводил поршнем вверх-вниз. Глаза его
начали  радостно блестеть. Он улыбнулся,  и бормоча  что-то под нос  взял со
ступеньки пузырек. Опустив в него иглу с ваткой, он ловко перехватил шприц и
большим пальцем начал оттягивать поршень.
     Сначала  ничего  не  происходило.  Потом в баллончике  шприца появилась
первая капля и он начал наполняться прозрачной, слегка желтоватой жидкостью.
Жидкость пузырилась.
     Джеф  наматывал  второго  петуха,  а  Нефедыч  и  Мулька  не  отрываясь
наблюдали  за заполнением  баллончика.  Вскоре, когда тот был  почти  полон,
Радедорм прекратил отсасывание и отсоединил иглу, оставив ее в пузырьке.
     --  На,  выбирай  себе.  --  Протянул  он остатки Нефедычу.  Тот  сразу
принялся за это дело. Сам же Радедорм, прекратив обращать внимание на что бы
то ни было, нацепил на шприц новую, тонкую иголку и закатал себе рукав.
     Показалось предплечье, на нем виднелись  цепочки  небольших коросточек.
Радедорм издал радостное шипение, взял шприц в рот и перетянул руку манжетом
рубашки.
     Взбухли серые кабеля.  Я заворожено  смотрел на выпирающие из-под  кожи
вены, палец Радедорма, который надавливал на них.
     Наконец, наркоман принял  решение. Он извлек шприц изо рта и  нацелился
иголкой в найденное место:
     --  Ну,  не подведи, старый добрый  рекордишник!  -- И игла продырявила
кожу.
     -- Контроль,  ты где?  -- Бормотал  Радедорм, зачем-то  пытаясь большим
пальцем  оттянуть  поршень.  В  прозрачную  жидкость  брызнула   кровь.  Она
неширокой  струйкой потекла  вниз, стелясь по внутренней стороне стеклянного
баллончика, не смешиваясь с раствором наркотика.
     --  Погнали.  --  Шепнул  Радедорм,  он  шевельнул  рукой, манжета,  ее
перетягивающая  распустилась и упала прямо  на  то  место, где  был  воткнут
шприц. Но наркоман, не обращая на это внимания, начал вводить мульку.
     Секунд пять -- и шприц был пуст.
     Рывком выдернув иглу из руки, Радедорм протянул шприц. Джеф тут  же его
взял.  За мгновения, пока отверстие от укола оставалось без присмотра, через
него уже вытекло сколько-то крови,  оставляя на коже темно-красную  полоску.
Отдав  инструмент,  Радедорм прижал  дырку пальцем  и медленно  откинулся на
пыльные ступени.
     Пока он лежал с  закрытыми глазами, Джеф сполоснул шприц от крови, взял
пузырек, и, нацепив  торчащую из него иглу на  шприц, стал набирать  раствор
мульки.
     Неужели он хочет уколоться тем же  шприцом? Я  недоумевал, ведь  шприцы
надо кипятить, стерилизовать, иначе...
     -- А вы все одним?.. -- Наклонился я к Нефедычу.
     --  Не стремайся.  --  Он взял  меня за локоть  и  доверительно  впился
взглядом  в мои расширенные глаза. -- Мы чистые. Гепатита ни у кого нет и не
было.  И  вообще, мулька  хороша  тем, что она сама антисептик. Через нее не
заразишься.
     Джеф уже наполнил шприц, а Радедорм не подавал признаков жизни.
     -- Подержи...  -- Попросил Джеф Мульку. Та с готовностью  обхватила его
бицепс  обеими руками. Джеф не стал садиться и долго готовиться. Он чуть  ли
не с размаху всадил иглу и сразу же начал жать  на поршень, вдавливая в себя
наркотик.
     Закончив, он отдал шприц Нефедычу и сполз по стенке.
     -- С ними  все в порядке? --  Спросить, кроме  переминающейся с ноги на
ногу Мульки, было уже некого.
     -- Ага... Приходуются.
     После этого  она  на меня  посмотрела.  И я понял, что она ни за  какие
коврижки не уступит мне свою очередь. Я буду последним. Странно, оказывается
я еще лелеял какие-то надежды...
     Пока Мулька колола Нефедыча очухался Радедорм. Я тут же пристал к нему:
     -- Что, от этого так сознание теряют?
     -- Не-е... Это приход. Его надо чувствовать...
     Да, -- Вдруг переменил он тему, -- Ты до сих пор хочешь сесть на иглу?
     Я кивнул, понимая, что это "сесть на иглу" должно означать приобщение к
клану потребителей наркотиков.
     -- Что ж, запомни  этот день! Сегодня ты впервые ширнешься.  Ширяние --
это  не  простое  баловство,  это погружение  в  неизведанные глубины  твоей
психики, это путешествие  в  мир,  в котором  ты  никогда  еще не бывал, мир
удивительный и странный, не  похожий ни на  что виденное тобою раньше. Ширка
-- это  философский процесс.  С каждой  последующей  вмазкой  ты будешь  все
сильнее погружаться  в эту философию, постигать ее и, вместе с ней постигать
и себя...
     -- Потише вещай. Болтушка напала? -- Прошипел с пола Джеф.
     --  Приходуйся, давай. -- Добродушно проворчал Радедорм и продолжил, но
уже значительно тише:
     -- Это путь, с которого уже  нет возврата. Но не бойся, используй  свой
шанс, чтобы изменить себя и  стать выше недоебаной толпы  ебучих  урелов, не
знающих  кайфа  вмазки. Ты будешь  выше пидорасов-совков, ты будешь ссать  и
срать  им на лысины, пролетая над  их безмозглыми  бошками.  Ты будешь ебать
всех самых красивых баб и никто тебе в этом  не помешает. Ты будешь свободен
от  условностей  и хуиных комплексов,  которыми  напичкал  тебя  красножопый
совок,  который только и  стоит  того,  чтобы засандалить  ему  километровым
хуилой, чтоб разорвать к ебеням  все его задроченные кишки и чтоб издох он в
страшных муках не в силах отсосать сам себе!..
     Слова пролетали мимо меня, почти не затрагивая  сознание. Заботило меня
одно: Мулька лежала уколотая, а Джеф набирал в шприц, уже ширнувший четверых
сегодня (а за все время его жизни?..), остатки  мульки. Сколько их?  Сколько
мне достанется? И достанется ли вообще?
     Но Джеф закончил процедуру выбирания и улыбнулся. Он улыбнулся мне:
     -- Готов?
     В горле стало неудобно, словно мне вставили, без  на то моего согласия,
чужой протез. Горький и скребущий.
     Я судорожно кивнул, рукав и так у меня был закатан выше локтя.
     -- Может сядешь?
     Сказать,  что я сел,  значит соврать.  Я бухнулся  на холодные  жесткие
ступени и протянул руку.
     -- Поставь локоть на колено. -- Приказал Джеф. Пришлось повиноваться.
     -- Нефедыч, перетяни ему.
     И Нефедыч обхватил своими лапами мою несчастную руку.
     -- Не смотри, если страшно, -- Разродился советом Джеф, но я решил, что
мне не будет страшно, что я буду смотреть как...
     Игла вонзилась в мою руку. Боли почти не было. Разве что самую малость,
на которую и внимание обращать совестно.
     --  Классные  веняки. --  Шептал  Джеф. -- В такие с закрытыми  глазами
ширять можно.
     Пока он это говорил, в шприце показалась кровь. Моя кровь.
     Сейчас...
     Нефедыч  убрал сдавливавшие руки и Джеф начал  медленно вводить  в меня
мульку. Наркотик. Неужели это я?..
     -- Если станет нехорошо, говори сразу.
     Я замотал головой.
     -- На приходе резких движений не делай и закрой глаза.
     Вдруг шприц выдернули. Оказывается все...  Наркотик в крови.  Кровь  во
мне. А где же приход?
     Я  мерз на ступенях,  смежив веки  и исподтишка  поглядывая  за  новыми
приятелями. Я боялся, что пока я тут лежу, они тихо съебутся и оставят  меня
одного...
     Вы ждете описания того, что со мой произошло после укола?
     А почти ничего!
     Я не понимал, чего надо ждать. Я  сжался внутри. Я боролся со всем, что
хоть на гран могло показаться странным.
     Я ждал немыслимых  ощущений,  а  их-то  и  не  было! Я  подготовился  к
галлюцинациям, но, вот хуйня, ни хуя подобного!
     Да,  появилось какое-то  приподнятое  состояние.  Да, захотелось пить и
ссать. Да, на языке появился привкус горького миндаля. Ну и что?
     И это все?
     Ради  этого  люди  рискуют  жизнями?  Ради  этого  идут  на  риск  быть
посаженными в тюрягу?
     Непонятно...
     Поебень какая-то.
     И ничего страшного.
     Эта мысль  меня успокоила.  Хотя нет, я был  слегка возбужден, хотелось
рассказать всем о том, насколько напрасны, безосновательны, неприпиздны были
все мои страхи.
     -- Ну, как? -- Наклонился надо мной Радедорм.
     Мне не хотелось  его огорчать, ведь  он поделился со мной, хотя эфедрин
был куплен  на мои кровные, ведь он все это сделал,  хотя и по моей просьбе,
ведь...
     -- Хорошо... -- Выдавил я из себя.
     И понял, что не соврал.
     Легкое тело. Ясные мысли. Что еще надо?
     Потом мы долго тусовались по вечерней Москве. А вечером, почти ночью, я
пришел домой и что-то писал до самого утра...






     -- Клочкед, -- Сказали они, -- Ты умеешь варить мульку?
     Клочкед окинул взором эту парочку студентов. Они поймали его в сортире,
куда не переменах сбиралась  курящая  часть  студентов  мужеского пола. Пока
Клочкед  застегивал ширинку,  они переминались  с  ноги  на  ногу,  пытались
спрятаться друг за друга, их очи болтались долу, но наметанный глаз Клочкеда
сразу узнал в этих пионерах Шантора Червица и Чевеида Снатайко.
     -- А  кто  это  вам спзидил такую хуйню?  -- Пожал  плечами  Клочкед. И
увидел, что Шантор Червиц и Чевеид Снатайко запаниковали.
     -- Ну, как, это, этот, как его... Семарь-Здрахарь...
     -- А-а-а... Так он сам, вроде, варит...
     -- Да, да! -- Обрадовался Чевеид Снатайко.
     -- Он нам все рассказал. -- Закивал Шантор Червиц.
     -- Мы попробовали... -- Признался Чевеид Снатайко.
     -- Но у нас ничего не получилось. -- Откровенничал Шантор Червиц.
     -- А Семарь-Здрахарь говорил... -- Начал выкручиваться Чевеид Снатайко.
     -- Что ты варишь лучше всех... -- Заискивал Шантор Червиц.
     Не сдерживая себя Клочкед рассмеялся:
     -- Это как же надо варить мульку, чтобы она не получилась?!..
     Шантор  Червиц и  Чевеид  Снатайко  краснели,  пыхтели  и  прятали  под
кафельный пол свои бесстыжие глаза.
     --  А  на  хуя  вам  мулька?  --  Проверял  решимость неофитов  матерый
торчикозник Клочекд. -- Покайфовать хотите? Так лучше пойдите по пивку...
     -- Не-е-е... -- Затрясли  головами Чевеид Снатайко и Шантор  Червиц. --
Нам для дела!
     Проморгавшись, Клочкед переварил эту небылицу, но решил выяснить все до
конца:
     -- Какого?
     Перебивая  друг  друга  Шантор  Червиц  и  Чевеид Снатайко  ринулись  в
объяснения.
     -- Нам говорили... -- Многозначтиельно делал паузу Шантор Червиц.
     -- Что от мульки не спишь. -- Вздымал брови Чевеид Снатайко.
     -- И работоспособность повышается. -- Размахивал руками Шантор Червиц.
     --  А мы  хотим...  --  Выпячивал  подбородок  и поджимал  губы  Чевеид
Снатайко.
     -- Сдать сессию. -- Подпрыгивал на месте Шантор Червиц.
     -- Так, чтобы степуха была... -- Горестно вздыхал Чевеид Снатайко.
     --  Троечники!  --  Врубился  Клочкед.  --  Хотите на  мульке  экзамены
сдать!.. Вот умора! Вы сами-то врубаетесь, какую вы хуйню порете?!
     -- Какую? -- Переглянулись Чевеид Снатайко и Шантор Червиц.
     -- Ба-альшую!
     -- Почему? -- Недоумевали Шантор Червиц и Чевеид Снатайко.
     --  Чтоб  не спать и работать всю ночь, мулька не нужна. Обычного джефа
хватит. Выпиваешь пузырь, морковкой закусил, и понеслась пизда по кочкам!
     А с мулькой мороки!.. Сварить надо уметь, петуха крутить тоже с полтыка
не получится,  да  еще баян на  веняк поставить, это  не хуй собачий, диплом
нужен!
     --  Да,  пробовали  мы  чистый! --  Замахал на Клочкеда  руками  Чевеид
Снатайко.
     -- Пробовали. -- Обреченно махнул рукой Шантор Червиц.
     -- От голого эфедрина только волосы на голове шевелятся... -- Негодовал
Чевеид Снатайко.
     -- Только волосы... -- Разводил руками Шантор Червиц.
     -- Да возбуждение какое-то беспонтовое. -- Плевался Чевеид Снатайко.
     -- Беспонто-овое... -- Цыкал зубом Шантор Червиц.
     -- Так что на тебя одна надежда. -- Горестно пукал Чевеид Снатайко.
     --  К ми-илости-и тво-оей упова-а-ае-е-ем-м-м! Не-е  по-огуби-и-и!.. Да
настави нас на путь истины-ы-ый, да-ай нам зна-ания та-айного-о-о!.. Приобщи
нас к веняков протыка-анию, да  и заливанию туда мульки силудаю-уще-ей... --
Забасил вдруг Шантор Червиц.
     После  такого пения  Клочкед,  осажденный со  всех  сторон,  вынужденно
сдался.
     -- Ладно, уболтали.
     И вздох облегчения приобщившихся взъерошил волосы на его голове.
     -- А у  нас все с собой! -- Радостно сообщили Чевеид  Снатайко и Шантор
Червиц.
     -- Баяны? -- Строго спросил Клочкед.
     -- Четыре штуки.
     -- Фирма?
     -- Ширяна.
     -- Джеф?
     -- Пять банок.
     -- Это ж уширяться! -- Обрадовался Клочкед и продолжил инвентаризацию:
     -- Уксус, марганцовка, вата?
     -- Есть, все  есть!  -- Чевеид Снатайко и Шантор Червиц приплясывали то
ли от радости и предвкушения, то ли от нетерпения и оголтения.
     --  Пошли.  --  Раздался клочкедовский  приказ и  они  гуськом пошли по
гулким  институтским  коридорам.  Вскоре  была найдена  пустующая аудитория.
Клочкед  расположился за  столом преподавателя и  отправил  Чевеида Снатайко
спиздить в буфете стакан и притаранить его  полный воды. Пока тот ходил, сам
Клочкед  разложил  тетрадки  и  стал готовиться  к  коллоквиуму по деталям и
механизмам, не реагируя на робкие попытки Шантора Червица завязать беседу на
мулечную тематику.
     Явился   гонец,  притаранивший  тонкостенный  аршин,  полный  чистейшей
ледяной  воды.  Собственноручно  заперев  изнутри  дверь,  Клочкед  попросил
извлечь стремаки.
     -- Делать будете сами, синхронно, под моим руководством.
     Чевеид Снатайко и Шантор Червиц вытянулись во фрунт.
     --   Варка   мульки    имеет    несколько    тонкостей.   --    Клочкед
нежданно-негаданно поимел  на  сегодня  халявную вмазку  и, оттягивая  время
собственной ширки,  тащился,  наблюдая  как внимают его лекции с проведением
химических опытов Шантор Червиц и Чевеид Снатайко.
     --  Первая  тонкость  --  снятие  жестяной  крышки.  Это  можно  делать
ножницами, ключами, но если их нет под рукой -- то зубами.
     Взяв в рот пузырек эфедрина, Клочкед  стащил с него  жестяную  заглушку
вместе с резиновой пробочкой.
     -- Понятно?
     Слушатели закивали.
     -- Повтори. -- И Клочкед протянул закупоренный пузырек Шантору Червицу.
Тот пару минут слюнявил его и признался в собственном бессилии.
     --  Ничего...  --  Ободрил его Клочкед, -- С  первого  раза  не у  всех
получается. У тебя еще будет время на тренировки.
     Ланиты  растроганного Шантора  Червица  оросились  скупыми  слезами,  а
эстафетный  пузырь перешел к Чевеиду Снатайко. Он яростно  вгрызся в  тонкое
железо, представляя себе, что это именно тот гранит науки, который предстоит
ему глодать  еще  долгих  четыре  года.  Во  все  стороны  полетели стружки,
отбрасываемые  сверкающими   молярами  жаждущего   добраться  до   эфедрина.
Мгновение, еще одно, и еще, примерно, два с половиной, и резиновая крышечка,
под которой плещется трехпроцентный эфедрин гидрохлорид, свободна.
     --  Ничего...  --  Восхищенно  произносит  Клочкед  и  снимает  с  носа
прилипшую стружку. -- Теперь следующая стадия. Отмеривание уксуса.
     На банку  надо ровно  куб девятипроцентного, или  одну каплю  эссенции.
Можно и без него, но с ним раствор получается мягче.
     Давайте баян. -- Говорит Клочкед усталым голосом.
     Ему вручают коробку с новехонькой пятикубовой баяной-ширяной. Все части
шприца,   завернутые   в   хрустящие   бумажки  вываливаются   на   стол   и
разворачиваются.  Они  лежат,  посверкивая   стеклом  и  хромом,  а  Клочкед
задумчиво сминает из  упаковочных  листочков плотный шарик.  Наконец решение
принято.
     -- Смотрите внимательно, -- Возвещает он, -- Сборка  баяна  с закрытыми
глазами!
     Смежив  веки  и  оставив  в  них  щелочку  для  подглядывания,  Клочкед
простирает  руки  и  начинается   лихорадочная  деятельность.  Хромированные
детальки прикручиваются одна  к другой, прикрепляются к стеклянному  корпусу
машины...
     Шприц готов!
     Бурные аплодисменты.
     -- На.  --  Баян  вручается  Шантору  Червицу.  -- Насаживай  выборку и
выбирай усусь.
     Когда  требуемое  исполнено и агрегат наполнен  вонючей  жидкостью  под
завязку,  Клочкед  отбирает  его  и,  встав  в  эпически-патетическую  позу,
провозглашает:
     -- Только сегодня! Только  сейчас! Сеанс синхронного массового обучения
варению   мульки!  В  завершении   представления   --  ублаготворение   всех
присутствующих! Ширяющихся другими торчами -- просьба покинуть помещение!
     Надеюсь, таких нет?
     --  Нет,  нет!  --  Истошно мотают  головами Чевеид  Снатайко  и Шантор
Червиц.  Дождавшись, когда  они утихомирятся, Клочкед, улыбаясь, таинственно
произносит:
     -- Это и будет ваш экзамен...
     Ну, ребята,  начинайте...  --  Эту фразу  Клочкед  старался  произнести
повторяя  интонации Смерти  из бессмертной  оперы "Пизда со смертью Мурьетты
Шагинян", но Шантор Червиц и Чевеид Снатайко, не слышавшие ее, не въезжают в
смысл и действительно начинают.
     Стремясь обогнать  товарища, они, вырывая друг у  друга баян, стараются
залить его содержимое в эфедрин.
     --  Ну  что  вы, словно  дети! -- Не  выдерживает  артистическая натура
Клочкеда. -- Если я сказал синхронно, это не значит наперегонки!
     Темп засыпания ингредиентов снижается, он остается достаточно высоким.
     -- Еще  медленнее!  -- Приказывает Клочкед,  и поясняет, -- Мульку надо
бодяжить тихо, не  торопясь, без  суеты и оголтения. Это  же наркотик,  а  в
наркотике,  кроме  формулы,  действует и энергетика.  Как ты  сваришь, так и
подействует. Какое у тебя настроение, когда бодяжишь, так и тянуть будет.
     На хуя  тебе ломовой приход и таска на пол часа?  Тут не надо хуем угли
ворошить,  надо нежно. Мулька, она ласку  любит.  Будешь с ней ласковым,  --
Вещал  Клочкед, наблюдая за тем, как  студенты  трясут  пузырьки, -- И она с
тобой по-хорошему. Будешь гнать, суетиться, и она такой же будет.
     Запомните, главное,  это то, что ты в  нее  вложишь. А вкладывать  надо
начинать  еще  до того как  пузырь  вскроешь. Погладь его, поговори  с  ним,
скажи: "Здравствуй, эфедрина гидрохлорид. Как поживаешь?  Как  самочувствие?
Не будешь ли ты против, чтобы я с легонца тебя окислил?"
     А  начиная  бодяжный процесс,  вы  должны уже  быть  в  том настроении,
которое  хотите  поиметь  от вмазки. Ну, конечно, не совсем  в том, а так, в
первом приближении.  Работать,  там,  --  Продолжал заливаться  Клочкед,  не
забывая наблюдать за трясущими Чевеидом Снатайко и Шантором Червицем, -- Или
просто оттянуться по кайфу, чтоб попиздить от души, или порисовать...
     И  когда  болтаешь,  пузырь  лучше  всего держать  не пальцами, а  всей
пятерней, чтоб мулька грелась,  чтоб проникалась твоим теплом, пронизывалась
твоей энергетикой, настраивалась на тебя, мудилу; чего трясти бросил, у тебя
там, отсюда вижу, еще все фиолетовое; тогда и кайф полнее, и приход смурнее.
     Когда все правильно сделано, бодяга сама оседает.  Расслаивается все на
три уровня.  Сверху пузыри, снизу  бутор коричневый а промеж ними -- чистяк.
Даже петуха не надо.
     Так что главное -- настрой.
     Если  настроился, то  кайф начинаешь  ловить  еще до  вмазки.  Минут за
десять.  Мулька странная  штука.  Наверное  в  ее  формулу входит  тахионная
составляющая. Слыхали про такое?
     Тахионы  -- это  частицы, которые идут  из будущего в  прошлое. Скажем,
задумал ты взорвать  тахионную  бомбу. А она  уже ебнула, но  один хуй, тебе
надо  потом  фитиль  запалить.  Так  и  мулька.  Если кайф  от  нее  просек,
обязательно надо  вмазаться, а то полетит к ебеням вся причинно-следственная
структура Вселенной.
     Врубаетесь? От нас зависит жизнь целой Вселенной!
     Ну, хватит.
     Шантор  Червиц и  Чевеид Снатайко, берущие на себя  ответственность  за
существование  нашего мира, прекратили трясти  пузырьки. Пока  что  они,  не
испытав  действие  настоящей мульки под  собственной  шкурой, не въезжали  в
гонки   Клочкеда.  Но  его  наметанный   взгляд  уже   улавливал  изменения,
происшедшие в этих ребятах. У  Шантора  Червица и Чевеида  Снатайко  яростно
блестели глаза, изо ртов стекали длинные нити слюны, их ноздри расширились и
из них вырывалось невидимое пламя.
     Но сами они этого не замечали и рассматривали на просвет получившуюся у
них жидкость.
     -- Пальцы с пробок не убирать! -- Посоветовал Клочкед.
     -- Во, расслаивается! -- Восторгнулся Шантор Червиц, наблюдая за  своим
пузырьком.
     -- И у меня! -- Захихикал Чевеид Снатайко.
     -- Следующая стадия -- вскрытие. Тихо! -- Рявкнул  Клочкед, увидав, что
Чевеид Снатайко готов отпустить палец, придерживающий резиновую  крышечку, и
сколупнуть ее.
     --  Запомните,  в   процессе  бодяжения  мульки   выделяется  некоторое
количество углекислого газа.  Его давление  может запросто выбить крышку. На
хуя это надо? Правильно, ни за хуй!
     Поэтому открываем осторожно, от себя. Брызги бодяги въедаются в ткань и
дают что? Лишние стремаки.
     Поехали.
     По воздуху, с легкими чпоками, пронеслись две струйки мелких коричневых
брызг.
     -- Ну, -- Потирал руки Клочкед, -- Теперь дегустация...
     Шантор Червиц и Чевеид Снатайко  обрадовано  заерзали на своих стульях,
собирая из деталей еще пару шприцов.
     --  Дегустировать буду я. --  Сказал Клочкед и оскалился в  недоуменные
грызла Чевеида Снатайко и Шантора Червица. -- Вату.
     Сполоснув баян  от уксуса, Клочкед нацепил на него толстую иглу и одним
профессиональным, годами  оттачиваемым  движением  накрутил  на  нее  ватный
тампон.
     -- Петуха мотать я  вам  пока не доверю.  -- Клочкед пристально оглядел
Чевеида Снатайко и Шантора Червица, и опустил петуха в мульку последнего. --
Сейчас узнаю, что там у тебя вышло...
     Шприц  стал  быстро  наполняться  чуть   зеленоватой  жидкостью.  Когда
набрались положенные пять миллилитров, Клочкед быстро сменил иглу  с петухом
на более тонкую и задрал  рукав. Рука  напряглась, выступили  вены и игла  с
размаху была всажена в одну из них.
     Чевеид Снатайко и Шантор Червиц не успели ничего сказать, предпринять и
сделать, а Клочкед вгонял в себя уже последний куб.
     Вытащив шприц из вены, он некоторое время посидел с закрытыми  глазами,
причмокивая,  словно  смакуя экзотический напиток. Шантор Червиц, не отрывая
взора от лица Клочкеда, пытался вычислить, что  же происходит у него внутри.
Как ему мулька? По кайфу или нет?
     Внезапно  Клочкед открыл один глаз и  глаз  этот вперился в  переносицу
Шантора Червица.
     --  Что ж  вы пиздили-то?  --  Млеющим  голосом  простонал Клочкед,  --
Нормальная мулька... Хотя...
     Встрепенувшись,  он схватил  шприц, надел на него  струну  с  петухом и
погрузил ее  во  второй пузырек.  Поступающая  в  баллончик  мулька  Чевеида
Снатайко  окрашивалась  розовым  от  клочкедовской крови  и было  невозможно
узнать, какой у нее натуральный цвет.
     Вторые  пять  кубов  исчезли  так же  бесследно, как  и  первые.  Веняк
Клочкеда поглотил их, оставив на память лишь пару капель крови.
     Шантор Червиц и  Чевеид Снатайко недоуменно переглядывались, не решаясь
заговорить  даже  шепотом,   чтоб  не  потревожить  ловящего  второй  приход
Клочкеда. Десять  кубов за раз, пусть  и  в  две  порции, это было  выше  их
разумения.
     --  Ширяться этим можно. -- Хрипло выдавил из себя Клочкед, -- Только я
в одно  не врублюсь, варите вы нормально, на кой хуй надо было представление
разыгрывать?
     -- Ну, нам проверить хотелось... -- Говорил Чевеид  Снатайко,  наполняя
шприц своей мулькой.
     --  Мы  ж не  знали, все  ли мы  правильно делаем...  -- Говорил Шантор
Червиц, наполняя шприц своей мулькой.
     -- А теперь мы уверены... -- Говорил Чевеид Снатайко заголяя руку.
     -- Да и познакомиться хотелось... -- Говорил  Шантор Червиц, водя иглой
в поисках вены Чевеида Снатайко.
     -- Что у нас  все нормально... -- Говорил  Чевеид Снатайко, наблюдая за
поисками Шантора Червица.
     --  Одним-то скучно... -- Говорил Шантор Червиц, вгоняя в кровь Чевеида
Снатайко первый куб мульки.
     -- А  то уже два месяца... Прихо-од! -- Возопил  Чевеид Снатайко, после
введения последнего куба мульки.
     Клочкед,  посмеиваясь  про  себя, слушал их оправдания. Семарь-Здрахарь
еще  несколько  дней  назад  сообщил  ему,  что его  персону разыскивают два
пионера.  Семарь-Здрахарь  запудрил  им  мозги,  заявив,  что  лучший  метод
знакомства  попросить научить бодяжить. Семарь-Здрахарь проширял с Клочкедом
за успех операции банку трехпроцентного, и все остались довольны.






     С утреца, для поднятия настроения, Семарь-Здрахарь ширнулся  и пошел на
работу. Где он вкалывал  на Советскую власть и какую  должность занимал, для
нашего повествования не имеет значения.  Важно лишь то, что у него в кармане
был  пузырь  винта, а  после  работы  Семарь-Здрахарь намеревался  пойти  по
теркам.   Имеет   значение  еще   и   количество   винта.  Ибо  наливал  его
Семарь-Здрахарь уже будучи вмазанным и  по заширке забыл,  что не разбодяжил
отщелоченый винт.
     Съебавшись пораньше,  наш  герой  прямым  ходом  двинул  в  драгу.  Она
заслуживает отдельного описания.
     Это был двухэтажный домик  из красного кирпича. На втором этаже  раньше
помещались   ремонт  обуви  и  прачечная,   а   на  первом   была  каличная.
Семарь-Здрахарь не раз затаривался там джефом, а позже  и  салютом. Это была
одна из московских достопримечательностей: мазовая драга.  В ней  никогда не
дибили  и Семарь-Здрахарь  держал ее на крайняк. Когда нигде больше вырубить
не удавалось, он чапал сюда и получал свои две банки.
     Теперь  же  все  накрылось пиздой. Драгу закрыли  и  раздербанили.  Дом
готовился к сносу.
     Вчера Семарь-Здрахарь  забрел сюда. Он ностальгически побродил по битым
стеклам. Нашел  какие-то беспонтовые  калики  и  пачек  сорок  просроченного
димедрола. Но под  одним из фанерных листов его ждало  открытие: две коробки
ташкентского стекольного джефа!
     Но самое главное ждало в  подвале. Там гигантскими стопами громоздились
терки! Все они были с таксировкой, но свести надпись, хотя и было достаточно
геморройным делом, с номерными бумагами себя оправдывало.
     В  соседнем  помещении  валялись  пузырьки,   банки  темного  стекла  с
притертыми крышками, еще до хуя всякой полезной для ширового поебени.
     И Семарь-Здрахарь решил наведаться сюда  еще разок,  прошмонать все как
следует. Для этого  он захватил самую большую из имевшихся  у  него  сумок и
пару целкофановых пакетов с ручками.
     Шмон торгового  зала  почти  ничего, кроме нескольких пластов  релашки,
карпика и  седуксена, не  дал.  Семарь-Здрахарь,  спугнув  по дороге ссущего
мужика, пошел в подвал.
     Ветерок  из разбитых  окон  продувал  недлинный  коридор.  В  нем  было
темновато, но в комнатах с обеих его сторон света было достаточно.
     Зайдя  в  помещение  со  стопами  терок, Семарь-Здрахарь прикинул фронт
работ. Рыться  здесь можно было несколько часов. Он уже решил, что конкретно
он будет брать:  только  терки, написанные чернилами,  они  легче  поддаются
мытью, и с самыми экзотическими верхними колотухами.
     Семарь-Здрахарь присел  на  одну из кип. Действие утренней  ширки почти
кончилось, подступала легкая  абстяга. Решив, что втюхавшись, на  заморочке,
он сделает все быстрее, Семарь-Здрахарь достал винт.
     Выбралось три квадрата. Семарь-Здрахарь задумался.
     Трешка. А его дозняк полтора куба. Значит, последовал логический вывод,
он сделал себе полторашку и разбодяжил ее вдвое. Пора ширяться.
     Перетянув  руку,  Семарь-Здрахарь  нащупал  канат, взял контроль,  и  с
ветерком прошмыгал все три куба.
     На последних децилах он  понял, что чего-то не так. Его странно повело,
но наркоман добил оставшееся в машине и выдернул агрегат из руки.
     Сначала бешено заколотилось сердце. Его  удары эхом отражались в ушах и
Семарь-Здрахарь начал задыхаться.
     С  усилием  заставляя себя  делать вдохи и выдохи, но  увидел, что  все
вокруг  странно изменилось. Все поле  зрения заполнили мелкие  треугольники.
Они радужно переливались, почти полностью заслоняя все окружающее.
     Чувства   резко  обострились.   Семарь-Здрахарь  услышал  чьи-то  шаги,
обстремался, что его заметут с баяном, полным контроля, до сих пор зажатым в
его пальцах, но потом понял, что шаги раздаются с улицы.
     Послышалось   неразборчивое    бормотание.   Семарь-Здрахарь   не   мог
определить,   что   это,   глюк,   или   действительно   кто-то   поблизости
разговаривает.
     Замерев, он настороженно вслушивался.  Треугольнички поблекли,  но пока
оставались, искажая очертания и краски окружающих стен.
     "Передоз"   --  Понял   Семарь-Здрахарь.   --   "Как  бы  не   кинуться
невзначай..."
     Звук приковал его внимание.  Он был беспомощен, не  мог пошевелиться, и
это  было чертовски страшно. Пластик  баяна  нагрелся от тепла его  руки, но
выпустить его не было  возможности.  Все было напряжено  и возбуждено.  Звук
повторился. Это кто-то приближался по коридору.
     Семарь-Здрахарь  застыл.  Страх,  что  засекут   в   таком   положении,
парализовал все мышцы.
     Шаги приблизились. Что-то загремело, очевидно,  идущий  в потемках  обо
что-то споткнулся. Послышался неразборчивый возглас и шаги стали удаляться.
     "Пронесло" -- Вытер  пот  со лба Семарь-Здрахарь и обнаружил, что может
двигаться.  Но  когда  он  попытался  разжать, наконец,  пальцы и, хотя  бы,
выронить шприц, он понял, что тело его опять не слушается.
     Продолжая  насильственно  дышать, он  прислушался  к  внезапной тишине.
Сердца  слышно не было. Он потрогал себе пульс. Не  слышно. Артерия на горле
тоже не пульсировала как обычно. Он приложил руку к груди.
     Ни звука.
     "Остановилось... -- Это слово словно само по  себе  прозвучало в голове
Семаря-Здрахаря. За ним появилось второе: -- Глупо..."
     Тело моментально покрылось холодным водянистым потом.
     "Я  не хочу умирать!!! -- Мысленно  возопил Семарь-Здрахарь. -- Сердце,
бейся! Стучи, родное! Давай, давай, давай!!!"
     В полнейшей панике,  не  понимая,  что делает,  Семарь-Здрахарь стал  с
силой давить себе на грудь. Ему казалось, что так он сможет сделать сам себе
искусственное дыхание и заставить сердце заработать снова.
     И оно  пошло. Сначала  Семарь-Здрахарь почувствовал что  сердце сначала
колыхнулось, потом  ударило активнее, и забилось,  давая  возможность своему
хозяину прослушивать пульс и жить дальше.
     Эйфория  подступила к  горлу  Семаря-Здрахаря. Слезы покатились  по его
щекам, наркоман был искренне счастлив. Осознав, какое это счастье, одна лишь
возможность жить.
     Семарь-Здрахарь сидел на  куче пользованных терок,  плакал  и улыбался,
как идиот, все еще сжимая в ладони скользкий от пота баян.
     Можно было  бы прервать рассказ на этом эпизоде,  но тогда бы создалось
неверное представление о личности  Семаря-Здрахаря. Можно  было бы подумать,
что чудом  оставшись в живых, но как-то оценит этот факт. Но нет... На самом
деде все было по-другому.
     Вскоре  приступ счастья начал затихать.  Семарь-Здрахарь  вытер слезы и
сопли. Вытер сознательно и порадовался, что он теперь и все еще может что-то
делать.
     Кожа  на лице ощущалась им, как воздушный  шарик, который сперва надули
до отказа, а потом спустили. Низ живота распирало от избытка мочи, а  больше
никаких дискомфортов не было. Разве что повышенное чувство стремности.
     Семарь-Здрахарь встал. От долгого пребывания в одной позе, ноги затекли
и  теперь  их  кололи тысячи  баянов  со  струнами. Он покачнулся и едва  не
грохнулся  на терочные завалы. Второй  шаг пришлось делать уже держась рукой
за стену.
     Выбравшись  в   темноту  коридора,  Семарь-Здрахарь  долго  ссал  туда,
покачиваясь от  ли от внезапно накатившей  усталости, то ли  от  нестойкости
подгибающихся ног.
     Совершая  обратное  путешествие он  запнулся и  грохнулся  на  бумажные
развалы. Подниматься  не было  сил, да  и  желания.  Семарь-Здрахарь вытянул
вперед руки,  подтащил к себе  перевязанную шпагатом стопу рецептов и стащил
веревку. Верхняя терка при этом порвалась, но наркоман плюнул на это и начал
разбирать оставшиеся.
     В  этой  пачке  все  бумаги  оказались  на  кодтерпин.  Семарь-Здрахарь
несколько  секунд  разглядывал  каждый,  оценивая  его  мазовость,   и,  или
отшвыривал в сторону, или оставлял перед собой.
     Из  нескольких сотен  бланков, заслуживающих  внимания  терок оказалось
штук десять.
     Перевернувшись, Семарь-Здрахарь сел и подцепил следующую пачку.
     Стемнело. Семарь-Здрахарь сидел, обложенный  рецептами и перебирал их с
максимально возможной скоростью. Его сумка уже наполовину была забита. Когда
потемнело  так,  что  разбирать  надписи  на  рецептах стало невозможным, он
встал. Несколько раз прошелся по помещению, разминаясь. Покурил.
     Вскоре  он  вышел  из разрушенной аптеки,  с  трудом переставляя  ноги,
волоча за собой тяжеленную сумищу и радуясь, что надыбанных терок ему хватит
на несколько месяцев непрерывного зашира.






     "А я видел как ширяются эллипсы,
     А я видел, как ширяются квадраты,
     Как ширяют кубики конусы,
     Как хуево ширяться без хаты,
     Ну как же хуево ширяться без хаты..."


     -- Напевал Блим Кололей, держа на коленях стрем-пакет, сидя  при этом в
автобусе,  который  направлялся в  район,  который Блим  Кололей  избрал для
очередного выездного джеф-сейшена.
     В  принципе,  по  причине стремности хаты, многие  шировые избирают для
ублаготворения  полевую  форму  работы. Но варить  шнягу в  лесу и  мульку в
парадняке  --   это   совершенно  разные  вещи.   Для  первого  нарк  должен
заблаговременно снарядиться всеми компонентами,  а для полевого джеф-сейшена
все что надо можно  нааскать или купить на месте.  Кроме, разумеется, набора
шариковых ручек разных оттенков, которыми пишутся терки.
     Но выездному джеф-сейшену предшествует и другая предварительная работа.
На полу  расстилается  карта Москвы и на ней, в выбранном районе, отмечаются
кружочками  и крестиками все драги  и  полукаличные,  по справочнику.  После
этого выбирается оптимальный маршрут и торчок готов в путь.
     Так и у Блима Кололея в стрем-пакете лежала такая карта. Но она  бывала
нужна только  для первой  или второй тусовки.  В  следующие  разы  местность
запоминалась  и пособия по  прохождению маршрута  Великого Джефого Пути были
уже излишними.
     Кроме карты, стрем-пакет содержал полный комплект джефого торчка. Блиму
Кололею было  легче таскать с собой лишние полколо,  чем постоянно аскать по
параднякам усусь, бесконечно отвечая на идиотские вопросы жильцов.

     -- Два наркота в черных куртках, в галифе и с сапогами
     Шли на место преступленья в город Кунцево далекий...
     Где чекисты да бендерцы, всяки люберцы да негры
     Утащили бочку джефа из аптеки Моссовета.
     Да слегка переборщили, наколовшись мульки сраной,
     Увидали они глюку, что повяжут их всех вместе.
     Глюки с мульки -- это вкусно!
     Глюки с мульки -- это классно!
     Заходите, глюки с мульки!
     А наркоты подоспели прям в разгар прихода глюков,
     И давай ширяться джефом, не бодяжа марцифали!
     А чекисты да бендерцы, всяки люберцы да негры
     Побросали все баяны и бодяжные машины.
     И уебывать помчались в направленьи ФэЭрГэ, бля,
     Позабыв про бочку джефа, канули в века навечно!

     -- Пел про себя Блим  Кололей, лишь  слегка переиначивая слова знакомой
песни. У  него  было приподнятое настроение,  ибо автобусная  остановка была
рядом с полукаличной, а на  ее  помоечке нашлись терки, одну из которых Блим
Кололей заполнил и теперь шел вырубать джеф.
     Район действительно оказался классным. В первой  же драге Блима Кололея
отоварили. Правда один из пузырей оказался "негро  вигро", темного стекла, и
полезной жидкости в нем явно было меньше, чем положенные десять кубов.
     Выбрав подходящую домину,  Блим Кололей поднялся  на лифте к последнему
этажу, вышел на черную лестницу и расположился на ступеньках. Бодяжить.

     -- Мне себя ужасно жаль,
     Я подсел на марцифаль.
     И теперь брожу один,
     Вырубая эфедрин!
     Эфедрин, эритро эфедрин,
     Эритро эфедрин, любимый изомер...

     -- Чуть ли  не в голос распевал Блим Кололей, бодяжа жидкость в  темном
пузырьке. Но когда  он  это ширнул,  он не  почувствовал обычного  действия.
Прихода  не  было,  зато  на  языке появился четкий  вкус  корвалола. И Блим
Кололей понял,  что  его  наебали. Но  остался второй фуфырь. Он  немедленно
пошел в дело.
     Приход от этого пузырька превзошел все ожидания. Блим Кололей, как был,
с  задранным  рукавом и  баяном в другой  руке улегся на ступеньках,  смежив
веки.
     Вдруг послышались чьи-то шаги. Двое поднимались по лестнице к  пролету,
на  котором  приходовался Блим  Кололей.  Поняв, что  он все равно не успеет
собрать стрем-пакет  и собственного  постремания  не  избежать, Блим Кололей
решил не реагировать и наслаждаться таской пока это возможно.
     Но,  странное дело, эти  двое  прошли  мимо. Они аккуратно  перешагнули
через  разложенные  на  носовом платке  баяны и  прочую аппаратуру  и  пошли
дальше.  Заскрипела железная  дверь и вновь послышались приглушенные, что-то
обсуждающие голоса.
     Блим  Кололей  расслабился.  Если  не   постремали  сразу,  значит,  не
постремают вообще. Он открыл глаза, сел и закурил.
     Вскоре опять скрипнула дверь. На верхней площадке появились двое. Мужик
в ватнике и тетка.
     -- А, -- Радостно осклабился мужик, -- Очухался?
     Блим Кололей кивнул.
     -- Колешься? -- Спросила тетка.
     Прокашлявшись, Блим Кололей хрипло сказал:
     -Ага...
     Мужик и тетка стали спускаться, при этом мужик лыбился и подмигивал:
     -- А мы-то идем  лифт чинить и тебя видим.  Лежишь и  не дышишь. Думали
ментов вызывать надо. Помер наркоман. Ан нет. Живой!
     Чем это ты колешься-то?
     --  А вот.  -- Показал  Блим  Кололей фуфырь из-под джефа. -- Лекарство
такое.
     -- Ишь ты!.. -- Покачал головой мужик. -- Не, по мне лучше это...
     Он распахнул ватник и показал торчащую из штанов бомбу "Кавказа".
     -- А мне мое лучше... -- Возразил Блим Кололей.
     -- Ну,  как знаешь... --  Хмыкнул мужик и  скрылся из поля зрения Блима
Кололея.
     Встав, Блим Кололей  прошелся, разминая ноги. Стены  были здесь покрыты
разными надписями, типа "Вася  --  мудак", "Ебу  целок"  с номером телефона,
"Спартак -- чемпион". Но внимание Блима  Кололея  привлек странный убористый
текст. Приноровившись к чужому почерку, он прочитал:
     "Нас было  четверо друзей.  Мы очень хотели поебать  девушку,  но у нас
никак  это не  получалось. И  тогда мы стали  тренироваться  друг на  друге.
Сперва  мы  целовались  в губы, а потом стали сосать  друг  у друга  хуи.  И
однажды мы решили, а зачем нам девушка? И стали  ебать друг  друга в попы. И
всем нам теперь очень хорошо. Делайте как мы, и вы будете счастливы."
     Посмеявшись немного, Блим Кололей начертал чуть ниже:
     "Нас было четверо друзей.  Мы были очень несчастны. И однажды мы узнали
что такое  мулька.  Мы  стали ею ширяться  и стали счастливы. Все  ширяйтесь
мулькой!"
     Дописав  последнюю  фразу-лозунг,  Блим  Кололей спустился  к  остаткам
мульки  и  вмазался  последними  пятью  кубами.  Наскоро  приходнувшись,  он
спустился вниз.
     Выходя  из  парадняка, тут  же, на скамеечке, он  увидел  знакомую пару
лифтеров. Между  ними стояла  вскрытая бомба,  а в руках у них были стаканы,
полные темной жидкости. Блим  Кололей зачем-то помахал им на прощание, а они
помахали ему вслед.
     И  Блим   Кололей   направился  к  следующей   полукаличной.   Выездной
джеф-сейшен продолжался.






     Ты ебешь Женьку  Полный Крышесъезддд  уже  третью или четвертую неделю.
Пока ты  бегаешь за салютом, она путанит, принося в дом баксы и хавчик. Пока
ты варишь  винта, она, на пару с тобой,  в одной узкой кухне, превращенной в
винтоварню, готовит всякие вкусности. Затем ты хаваешь и ширяешь ее.
     А она ширяет тебя.
     А  потом, весь остаток ночи,  ибо  приезжает она  часам к  трем,  ты ее
ебешь.  Пизда  Женьки  Полный  Крышесъезддд   на  удивление  узка,   никакой
разъебанности. Хуй  входит  в  нее  плотно,  как пробка в бутылку, нет,  как
поршень в шприц, без малейшего зазора. И ты ебешь ее, ебешь, ебешь...
     До полного нестояния ни на что.
     Тогда начинаются заморочки.
     Ты уже внушал ей мысли на расстоянии. Ты уже подчинял ее своей воле. Ты
уже путешествовал с ней  по астральным мирам. Ты  уже делал с ней такое, что
не приснится и самому вычурному фантасту. И все это в натуре. Ну, разве что,
с легкой примесью безобидных глюков.
     Но  сегодня, после чумовой ебли, у тебя зачесалась голова. Конечно, это
могло произойти и по причине ее трехдневной  немытости, но такой почесон был
тебе уже знаком.
     Порывшись  в  гигиенических принадлежностях,  ты  откопал  самую мелкую
расческу  и  причесался,  после  каждого  прохода  пристально   рассматривая
пространство между зубьями.  И  вот,  ты нашел. Это  создание, запутавшись в
выпавших волосах, вяло шевелило шестью лапками.
     Ты  показал это Женьке Полный  Крышесъезддд и объяснил, что этого зверя
зовут головная вошь, а в хипповском простонародье -- "мустанг". И  ежели она
появилась,  то, по  причине длинных волос у вас обоих, заражены ею вы оба. И
сейчас нет мазы разбирать  интересный вопрос, кто же подцепил  их первыми, а
надо провести быструю и решительную борьбу.
     И ты потребовал чтобы Женька Полный Крышесъезддд дала  тебе свою голову
для  обследования. По своему опыту зная, что мустанги селятся большей частью
за ушами, ты начал именно с этих районов.
     Методично перебирая пряди  волос Женьки Полный  Крышесъезддд,  ты нашел
одного  прицепившегося  к  коже вша,  потом  второго,  третьего.  Сперва  ты
извлекал животное и показывал его хозяйке, чтобы  она убедилась в реальности
их существования на ее голове. На первых экземплярах ты показал, как их надо
сдавливать между ногтями, чтобы они издали свой последний звук "щелк!".
     Вскоре обнаружились  и  гниды. Здесь пришлось  пожертвовать несколькими
волосками,  опять-таки для наглядной демонстрации, что такое  гнида, где она
крепится к волосу, какого она цвета и как ее щелкают.
     После этого перед тобой  раскрылось обширное поле деятельности. Проведя
первичный ликбез, ты стал выискивать мустангов, а Женька Полный Крышесъезддд
начала считать их по количеству щелков, которым сопровождалась каждая смерть
членистоногого паразита.
     Ты прошелся от виска к виску  через затылок. Потом от затылка  дошел до
макушки, а от макушки ко лбу. Второй заход, боле тщательный, ты стал  делать
в обратном направлении, уничтожая все живое, попадающееся на твоем пути.
     Крупных,   взрослых   мустангов   уже   почти   не   попадалось,   зато
обнаруживалось гигантское  количество  гнид,  практически  у  корня  каждого
волоса и ты  с упоением их давил, добавляя цифры в  статистике Женьки Полный
Крышесъезддд.
     Третий  раз  перебирая  волосы, ты  стал  находить  и меленьких  вошек,
который уже замимикрировались под цвет волос и  найти их с первого раза было
довольно сложно. Но они пока еще были прозрачненькие  и их выдавали желудки,
наполненные красной свежей, или темной переварившейся кровью.
     После  пятого прохода, который ты делал уже  в качестве  дополнительной
подстраховки, Женька  Полный  Крышесъезддд  взмолилась  о  прекращении  этой
пытки. Ведь некоторых мустангов  тебе приходилось давить непосредственно  на
коже и последняя зачастую  прищемлялась  твоими  ногтями,  что  не добавляло
кайфовости этой процедуре.
     Теперь  настала твоя  очередь. Ловцом вшей  Женька  Полный Крышесъезддд
была поначалу хуевым, но  она  быстро  училась.  В  скором времени  мустанги
перестали от нее убегать, и она периодически сколупывала  с ногтей их пустые
шкурки.
     Слушая звуки истребления  головной фауны,  ты не считал их,  ты  просто
тащился. И, часа через два, когда  твоя кожа уже зудела, но не от  укусов, а
от  бессчетного количества  защипов,  Женька  Полный Крышесъезддд  закончила
экзекуцию. Правда, она порывалась повторить  ее еще несколько раз, но ты уже
устал от безделья.
     Ты прикинул, что если мустанги появились на голове, с таким же  успехом
они  могут  переползти  и  на  лобковый  хайер.  И,  уложив  Женьку   Полный
Крышесъезддд, ты раздвинул ей ноги и уткнулся носом в ее пизду.
     Обследование тамошней растительности оказалось безрезультатным пока ты,
напрягая  зрение,  не  обнаружил  каких-то  мелких  черненьких  тварей.  Но,
странное дело, они не давались в руки и ты понял, что это блохи.
     Гнусные насекомые  прыгали  по  лобку,  заскакивали на  твои пальцы, но
раздавить тебе  удавалось  лишь  единицы, в  то  время когда  сотни  скакали
вокруг.
     Разъярившись,  ты удвоил усилия. Женька  Полный Крышесъезддд,  лобковая
кожа которой перекручивалась, щипалась и выдиралась вместе с  волосами, лишь
кряхтела, стараясь не показать, как ей больно.
     Наконец,  ты вспомнил,  что блохи тонут  в  воде, и  ты отправил Женьку
Полный  Крышесъезддд отмокать  в  ванну.  Сам же, обратив внимание  на  свой
лобок, больше не мог от него оторваться.  Там скакали те же блохи. Поскольку
ванна была временно занята, ты решил бороться со зверьем дедовским способом,
который ты уже успел поприменять -- физическое раздавливание.
     Но и на нем блохи ускользали. На какие-то мгновения они присасывались к
коже.  Но когда к их  бокам приближались твои ногти, они совершали пируэт  и
оказывались вне пределов досягаемости.
     Множество раз тебе казалось,  что ты  расщелкнул  одну  из  надоедливых
тварей, но всякий раз это оказывалось корнем твоего собственного волоса.  И,
когда   из  ванны  появилась  вымытая  и  блещущая  чистотой  Женька  Полный
Крышесъезддд, ты разодрал себе кожу уже до крови.
     Последовали несколько  минут  борьбы, когда  Женька Полный Крышесъезддд
пыталась тебя остановить, а ты игнорировал ее попытки отвлечь твое  внимание
на что-нибудь более созидательное. Но женщина победила и ты попытался  снова
ее поебать. Однако не вышло.
     В  процессе  уничтожения блошек,  ты разворотил  собственный лобок  так
крепко,  что  любое  прикосновение  к  нему  вызывало  приступ такой  острой
некайфовости, что ни о какой ебле и речи идти не могло.
     Днем  до  тебя дошло,  что большая  часть гнид и все до одной  лобковые
блохи были  твоими глюками, но осознание этого не ускорило заживление твоего
лобка, из-за которого ты вынужден был  целых два дня сохранять целомудрие  и
не заниматься еблей.






     За окном была осень, настроение было хуевым и хотелось вмазаться. Хотя,
скорее, наоборот:  сперва хотелось вмазаться,  а  уж потом про настроение. И
все это потому, что вмазаться было нечем.
     Вот и  сидели на кухне Семарь-Здрахарь и Клочкед и  понуро  глядели  на
дождь.  Почему  понуро?  До потому что  в  дождь  выходить  их ломало, да  и
противная вода с неба замочила все помойки и, вместе с  ними, терки, которые
там могли находиться.
     Перед торчками находилась стопа рецептов. Их они только что просмотрели
на предмет  заполнения,  но  не обнаружили ничего  подходящего для сувания в
драгу.
     -- Джеф ширяйте внутривенно,
     Двухроцентно,  трехпроцентно... --  Выдал вдруг Семарь-Здрахарь один из
своих стишков.
     -- Да  не  трави ты душу! -- Вяло огрызнулся  Клочкед.  --  Давай лучше
прикинем, что делать будем.
     -- Чего, чего... -- Хмыкнул Семарь-Здрахарь и зевнул. -- Ширяться.
     -- А чем? Джефа-то мы не вырубим.
     -- Да хоть вторяками...
     Эта идея согрела клочкедовское сердце, вены и торчилло:
     -- Давай!
     Семарь-Здрахарь  нагнулся и вытащил  из-под стола  картонную коробку, в
которой перекатывалось пузырьков тридцать. Каждый с бодягой и петухом.
     Отобрав  себе половину, Семарь-Здрахарь  вторую отодвинул к Клочкеду. И
началась лихорадочная деятельность.
     В пузырь  с  бодягой заливалась вода. Пузырь  взбалтывался  и  жидкость
выбиралась  через  петуха.  Самым  сложным  было  отжимание  старых метелок,
которыми выбирали первак, а потом оставляли в пузырьке вместе с бодягой.
     После  часа  напряженного   труда  все  пальцы  торчекозников  были   в
коричневой окиси марганца, зато у каждого были желанные пять кубов вторяков.
     Первым ширнулся  Семарь-Здрахарь.  После  вмазки  он  почмокал губами и
состроил недовльную мину:
     -- Не цепляет. Только децил приятственности.
     Клочкеду  в  этот раз  повезло меньше. Ширнувшись своими вторяками,  он
почувствовал  дурноту.  Несколько минут он  сидел, выпучив  глаза  и  глотал
воздух. Семарь-Здрахарь бегал кругами и спрашивал:
     -- Чего делать-то? Тебе не лучше?
     Минут через десяток Клочкед отошел и порозовел.
     --  Не  вторяки  у  тебя,  а  отрава!  --  Сказал  Клочкед без  надежды
пристыдить Семаря-Здрахаря. Семарь-Здрахарь не пристыдился, но ответил:
     -- Кто ж знал-то?
     -- Ладно, -- Махнул рукой Клочкед. -- Давай еще подумаем. Где аптечка.
     Перерыв все  колеса и пузырьки, торчкм нашли странные  таблетки. На них
красным по белому было написано "Теофедрин".
     -- Смотри-ка  какие! -- Радостно засмеялся их первооткрыватель, которым
оказался Клочкед. -- Вот состав. В нем эфедрин есть! И много!
     Впрочем, при  детальном разглядывании, выяснилось, что эфедрина в одной
пачке ровно столько, сколько в пузырьке детского джефа.
     -- Забодяжим?!
     -- Забодяжим!
     Они залили таблетки из двух упаковок водой, размешали. Получилась белая
каша.
     -- Через бодяжную машину! -- Догадался Семарь-Здрахарь.
     В  двадцатикубовую  машину забили петуха и вылили в  нее  белую взвесь.
Придавили поршнем.  Из каши вытекла вся  жидкость, но  раствор получился  не
прозрачным, а сильно мутным, почти белесым.
     --  Как  думаешь,  можно  такое бодяжить?  -- Разочарованно  смотрел на
получившуюся жидкость Клочкед.
     -- А чего там! Давай! Авось  насмерть не кинемся! Там же отравы никакой
нет...
     Бодяжение мутной взвеси прошло на удивление быстро.  Магранцовка тут же
осела  коричневыми  хлопьями и  показалась  мулька.  Она  была  непривычного
красного цвета.
     Набрав  в  баян  пять  кубв,  Клочкед  недоверчиво  посмотрел  жидкость
напросвет:
     -- Чего-то стремно мне таким мазаться... Ну, да хуй с ним!
     И Клочкед вогнал струну в веняк.
     Как  ни странно, приход был. Клочкеда  сильну  ударило в голову. Бешено
заколотилось  сердце,  стало  трудно  дышать.  Во рту появился  не привычный
горьковатый мулечный привкус, а какая-то вонь от жженой резины.
     Но смесь действовала.
     -- Ух! -- Выдохнул Клочкед. -- Круто!
     -- Правда?! -- Просиял Семарь-Здрахарь и немедленно вмазался.
     Пока Семарь-Здрахарь проходил через первичные  стадии действия красного
джефа, вид у него был осоловелый, но потом,  когда некайфы прошли,  его лицо
осветилось блаженной улыбкой:
     -- Поебень, конечно, но на крайняк пользоваться можно...
     Таска  кончилась минут за  пятнадцать, кончился  и  дождь за  окном.  И
Семарь-Здрахарь с Клочекдом пошли по терки.
     Странное дело, никогда больше  ни тот ни  другой не бодяжил тефу. Может
крайняков таких не было? Или джеф из тефы не в кайф пошел? Кто их знает?..






     Закономерные случайности  определяют  жизнь потребителей  наркотиков. К
примеру, идет наркоман по улице и видит какое-то здание. Он думает, а почему
бы  не порыться  в  его помоечке?  И роется. А  там  вдруг, тоже  совершенно
случайно,  находятся терки. Наркоман прикидывает, что с ними сделать? Терки,
наверное, классно горят... Или жопу  ими подтирать? Но нет, что-то отвлекает
его  внимние  и  он,  не  думая,  сует  их  в  карман.  Потом  с  удивлением
обнаруживает, долго соображает,  что же  это такое и  что  с  ним делать?  И
решает, а почему бы, собственно, не заполнить их? А как? А на что? Можно, на
самом деле, написать на них Solutio Morphini hidrochloridi 10%, 1,0, 500  in
ampulus. Так  ведь  не  дадут,  в лучшем случае, а в  худшем  --  в ментовку
потащат. А чего  делать наркоману в ментовке? Да  нечего ему там делать! Вот
он и пишет что-ибудь не такое стремное. Эфедрин, к примеру. И идет он с этой
теркой по городу и попадается на его  пути драга. Может зайти? От чего  ж не
зайти? Можно,  ради  прикола,  в очереди постоять,  терку  аптекарше сунуть,
посмотреть, что это она с ней делать будет. А аптекарша вдруг берет и что-то
на  ней пишет. Наркоану любопытно, зачем тетя терку  портит, а  она говорит,
что  это ему расскажут в  кассе. А в  кассе  терку берут  и деньги  требуют.
Небольшие,  конечно  деньги, копейки  какие-то,  но коли  заплатил,  надо  и
получить. И вот становится наркоман обладателем пары странных пузырьков. Что
с ними делать? Может выкинуть? Да нет, жалко как-то.  Вот он  и приносит  их
домой. А  дома чего с ними делать?  Можно химический эксперимент произвести.
Насыпать  в  них  чего-нибудь,  и  посмотреть,  чего получится?  Но  никаких
химикатов, кроме марганцовки как-то не находится, вот и засыпает наркоман ее
в эти пузырьки. А там  сразу реакция  идет. Все  пузырится, коричневеет. Ну,
думает наркоман, хуйня какая-то получилась. Впрочем, может отфильтровать ее,
так, на всякий случай? А почему ж не отфильтровать? Отфильтруем.  И берет он
большой такой шприц и заталкивает в него  клок ваты. А потом заливает в него
то  коричневое, что  получилось. И поршнем  прижимает. А  из шприца жидкость
прозрачная капает.  А как она  вся прокапает, наркоман опять перед  выбором,
что делать?  Можно,  конечно, жидкость эту в унитаз спустить,  но сколько на
нее труда потрачено! Может ее в вену задвинуть? А чего, наркоманы  --  народ
рисковый. И  вот  берет  наркоман  шприц поменьше,  заполняет  его  странной
жидкостью,  и по вене! Странно, конечно, но тут откуда  ни возьмись,  приход
катит, наркоман  тащиться  начинает  и думать  о  том,  что  кайфовая  вешь,
случайность, ежели ей умело пользоваться.
     А  вот Седайко Стюмчику  как  то  не  повезло. Сколько  он не ходил, не
привалила случайность. Ни  терок он  не нашел, ни эфедрина не купил,  ни  по
вене ничего не пустил.
     Сел он в каком-то дворе на лавочку и загрустил. Вдруг слышит:
     -- Ты чего тут делаешь? -- Грозно так.
     Поднял Седайко  Стюмчик  взгляд  и  видит,  стоит  перед  ним кодла  из
нескольких слегка пьяных парней.
     -- Грустно мне. -- Отвечает Седайко Стюмчик.
     --  Грустно? -- Удивились  парни.  --  Так  айда  с  нами!  Мы тут день
рождения справляем. Выпивки, закусона --  завались! Дерябнешь водочки -- всю
грусть как рукой сымет!
     "Чтож,  --  Подумалось  Седайко Стюмчику,  --  Раз  не  вмазался,  хоть
задринчу на халяву."
     И пошел. Привели его на квартиру, а там -- дым коромыслом. Девки пьяные
целоваться лезут, парни обнимаются, рюмки с водкой в руки суют. Кто-то песни
поет, кто-то на подоконнике ебется.
     Выпил  Седайко  Стюмчик,  закусил  деликатесом,  вроде  получшело  ему.
Огляделся. Видит  -- все  урла  урлой, попиздить можно,  но только о том кто
кого выебал, да сколько при этом водочки схавал.
     Забрел Седайко Стюмчик  на  кухню.  И там пьянствуют. Не  хотелось  ему
больше водки, думал  портвешку бы какого  найти. А где портвешок хранится? В
холодильнике. Вот  Седайко Стюмчик туда  и заглянул. Видит, нет портвешка, а
на  стенке  холодильника,  там  где обычно яйца  лежат,  несколько  до  боли
знакомых этикеток. И все на пузырьках. А пузырьки полные!
     Взял  их  Седайко  Стюмчик,  потом  нашел  в  одной  из  комнат  уголок
понеприметнее и разложил свой стрем-пакет. Стал мульку бодяжить.
     А  алконавты,  даром   что  поголовно  пьяные,  это   дело  просекли  и
любопытствовать начали:
     -- Что за процесс?
     --  Да  вот, --  Поясняет Седайко Стюмчек, -- Из этого  лекарства можно
классную штуку изготовить.
     -- А попробовать дашь?
     -- А вы уколов не боитесь? Ее надо только в вену колоть.
     А урелам уже все до пизды:
     -- Ни хуя мы не боимся. Ты, главное, не отрави тут никого.
     --  Не боись,  -- Успокаивает их Седайко  Стюмчик, --  От водяры  легче
отравиться, чем от мульки. В ней главное -- баян с метлой.
     Тут  алконавты  зашевелились, а  Седайко  Стюмчик  бодяжить  продолжил.
Только мулька сготовилась, приносят ему аккордеон и большую такую дворницкую
метлу.
     -- Сгодится? -- Спрашивают.
     А Седайко Стюмчик никак въехать не может:
     -- Зачем это?
     -- Как? -- Обиделись урелы, -- Сам же попросил баян и метлу.
     -- Э, нет! -- Рассмеялся тогда Седайко Стюмчик, -- У нас баян  с метлой
это  кой чего  другое. Это  шприц, в  который  вата  уложена,  чтобы  мульку
фильтровать.
     Вот такой. Смотрите.
     И продемонстрировал им Седайко Стюмчик  настояший, наркоманский баян  с
метлой.
     -- Чтобы хороший приход получать,
     Не  забудь метлу  в  баяне  утрамбовать! -- Прочел Седайко Стюмчик свой
стих.
     Урелы примолкли,  а  Седайко  Стюмчик  залил в баян  с  метлой мульку с
бодягой и бегунок вставил. Надавил -- и полилась чистая  прозрачная мулечка.
И прямо в рюмку, из которой Седайко Стюмчик водку пил.
     Выбрал себе Седайко Стюмчик пяток кубов, а урелы  за ним все наблюдают.
Как Седайко  Стюмчик  рукав закатывает, как  ремнем  руку перетягивает,  как
веняк  прощупывает, как ширяльный баян дердит, как  струной  кожу протыкает,
как веняк под шкурняком ищет,  как  контроль отбирает, как перетягу снимает,
как мульку в вену ширяет, как иглу  из руки вынимает, как дырку перекрывает,
как приходуется и бычок с прихода смолит.
     Странно урелам это зрелище, но видят они, человек раньше  грустный был,
а   таперь  прямо   расцвел  весь.   Блеск   какой-то  в   глазах  появился,
разговорчивость началась.
     А Седайко Стюмчик только того и ждал. Как подцепил он болтушку, да стал
языком трепать, описывая все этапы мульковарения и мулькоширяния, так пьяные
урелы  уши  и  развесили. Тут один парень, видать  самый смелый,  подошел  к
Седайко Стюмчику и говорит:
     -- Давай-ка мне, этой, твоей мульки хуйни!
     И руку протягивает.
     Нельзя  сказать, что Седайко  Стюмчика в тот момент жаба  душить стала,
нет,  наоборот,  уж  кому,  как  не  Седайко  Стюмчику  знать,  что  заранее
неизвестно,   как   мулька   на   пионеров   подействует,   тут   результаты
непредсказуемые бывают, вот и набрал он парню два с половиной куба.
     Пока водкой  веняк  протирал,  пока  ширял,  парень морду  от  кольщика
воротил. А как мулька в кровь пошла, затащился парень:
     -- Уй, бля, клево то как!.. -- Говорит. -- Это покруче, чем водка!
     -- И мне!
     -- И мне! --  Стали все просить Седайко  Стюмчика. А ему-то чего?  Один
пузырь  он  для себя  заныкал,  а  остальные...  Кайфа-то  не  жалко.  Пусть
приобщаются.
     Восьмерых в тот вечер Седайко  Стюмчик на иглу посадил. И все  довольны
остались, а ему самому еще пять бесхозных кубов.
     А как он уходить собрался, все ширнутые, а среди них и три девки  было,
вокруг Седайко  Стюмчика  сгрудились  и не  отпустили,  пока  он  лекуию  не
прочитал, как  надо терки  добывать,  заполнять, как мульку делать и ширять.
Некоторые даже конспект записали, чтоб не забыть ненароком.
     Хотел было Седайко Стюмчик какую-нибудь девку  с собой забрать,  да они
разбежались по углам ебаться. Так он и ушел.
     Вот как наркоманы теорию вероятностей себе на пользу оборачивают.






     Ширяя винтом Вику Самореззз, ты надеешься ее поебать, что и происходит.
     В видаке крутится порнуха, и вы, меняя позиции, посматриваете на экран,
глумясь по ходу над консервативными в своих изъебах немцами.
     Симулировав  пару  оргазмов, ты,  наконец, кончаешь  по-настоящему,  не
понимая,  переняла  ли Вика  Самореззз  твою  практику,  или  она  в  натуре
обкончалась до дрожи в коленках.
     Пока  она  подмывается,  плескаясь  в  ванной  словно  выдра,  заглушая
бульканьем и  фырками  стоны  ебущихся  в телевизоре, кассета заканчивается.
Пока она мотается на  начало, ты щелкаешь пультом,  пытаясь найти работающий
канал, но по случаю позднего часа все программы кончились, и на экране видно
одно лишь мелькание серых точек, сопровождаемое невнятным противным шумом.
     Ты убираешь  звук, и тебе вспоминается  телега  одного твоего приятеля,
который утверждал, что раз телесигнал передается электромагнитными  волнами,
а  сам  человек  тоже  излучает  в  этом   диапазоне,  то,  путем  некоторой
тренировки,  возможно  научиться  передавать на  экран изображения,  которые
возникают в голове.
     Пока что ты не  знаешь, как это делать, но винт блуждает в твоей крови,
наполняя твой  разум  бесконечной  уверенностью  в твоем  могуществе,  и ты,
вонзившись взглядом в мерцающий экран, пытаешься как-то упорядочить движение
точек.
     Первые  несколько  секунд они  носятся совершенно хаотически, но  через
какое-то время выстраиваются в  четкую серую  диагональ, что  добавляет тебе
уверенности,  и ты даже не обращаешь внимания на появившуюся Вику Самореззз,
которая  тихонько приваливается рядом, стараясь не мешать, но  излучая такое
любопытство,  что  тебе  приходится,  не  отрываясь  от управления  экраном,
объяснить смысл твоих невидимых действий.
     Вика  Самореззз  визжит  от  восторга и,  как ты это четко  просекаешь,
пытается одновременно  с тобой заняться тем же  смаым,  на что ты  ее  резко
одергиваешь, предлагая  пока что  только следить за  твоими манипуляциями  и
присоединиться лишь при твоей  просьбе, на что она  нехотя, но соглашается и
затихает, причем  почему-то кладет руку на  твой хуй и начинает его легонько
подрачивать.
     Эти  движения тебя  почти  не отвлекают,  сексуальное  чувство  куда-то
спряталось  до поры, и ты, воззрившись на экран, продолжаешь попытки вызвать
на нем какую-то картинку.
     Ты понимаешь,  что все  надо делать постепенно,  переходя от простого к
сложному,  и  ты,  управляя   точками,  заставляешь   их   выстраиваться   в
элементарные фигуры.
     -- Круг. -- Докладываешь ты Вике Самореззз. И на экране возникает серое
кольцо.
     -- Ага. -- Соглашается девушка, то ли действительно видя эту фигуру, то
ли из вежливости и нежелания тебя обламывать, но тебе пока что это до пизды,
ты об этом  будешь  гонять  позже,  а  пока рука  Вики  Самореззз,  покрытая
множеством  попилов,  из-за  которых  она и получила  свое  погоняло, ерошит
волосы на твоем лобке и, как бы случайно, то и дело сжимает основание твоего
хуя, желая чтобы ты  поскорее  завязывал маяться этой  хуйней и приступал  к
настоящему делу, которое в ее сознании ассоциируется с кондовой еблей.
     Но   что   тебе  гнусные   похотливые  поползновения   какой-то  телки,
непросекающей высшие материи?
     Почти неуловимыми  изменениями  потенциалов  энергосистемы собственного
тела, ты с легкостью трансформируешь картинки.
     Ты, на самом  деле,  пока  не  управляешь  ими,  ты  набираешь опыт, ты
запоминаешь состояния, которые вызывают тот или иной образ на экране, и пока
не пытаешься их повторить.
     Вот  возник косой крест, вот он  трансформировался  в  четыре кружка по
краям экрана, вот  они распались и образовалась широкая диагональ,  которая,
рассыпавшись,  сздала три  вертикальные линии, а  они смешались  и  возникло
яркое и четкое изображение символа Инь и Янь.
     -- Ух, ты!.. -- Восхищенно шепчет Вика Самореззз, продолжая сексуальные
поползновения: она уже  завладела твоей рукой  и умудрилась положить ее себе
на пизду, сильно сжав при этом ноги так, что для высвобождения длани тебе бы
пришлось затратить некоторые усилия.
     Но  ты упорно не реагируешь на  действия  Вики  Самореззз,  предпочитая
более непривычное занятие, чего нельзя сказать о твоем хуе, коий под умелыми
женскими пальцами заметно  набряк и  готов превратиться в настоящую  стойкую
елду.
     Подготовительный период, по твоим субъективным ощущениям, кончился и ты
начинаешь   сознательное  управление  двигающимися  на  экране  точками.  Ты
вспоминаешь состояние, при котором возникал крест и пытаешься его вызвать.
     Картинка,  прежде  чем  появляется  искомое  изображение,  претерпевает
несколько трансформаций, но крест таки получается.
     Полный ликования, ты  не  замечаешь,  что тебя уже ебут: Вика Самореззз
легла промеж твоих ног, запихнула вставшую елду в свою  разъебаную пиздищу и
теперь ерзает, совершая легкие ебательные движения.
     Пизда Вики Самореззз настолько широка, глубока, вольна и необъятна, что
поневоле  напрашивается  сравнение  ее  с  Волгой,  но, в  отличие от  реки,
жидкости  там довольно-таки  мало,  однако  это  не мешает хую  безо  всяких
препятствий и, по большому счету, ощущений бултыхаться в ее теплых глубинах.
     Только  поэтому  ты  позволяешь девушке,  уже заметив, что  происходит,
продолжать  ее  занятие,  будучи  сам  погружен  в  вызывание  разного  рода
изображений, которые становятся все усложненнее.
     Экран  теперь пестрит  смесями  разных  фигур, такими  как  вращающиеся
треугольники, квадраты, плавно переходящие в  ромбы,  вытягивающиеся в  одну
линию,  которая  потом закручивается  спиралью,  чтобы  создать  впечатление
воронки, уходящей внутрь телевизора.
     Вскоре тебе удается вызвать рисунок человеческой руки.
     Вика  Самореззз,  естественно,  этого  не видит и не может завизировать
твою удачу.
     Ты, понимая, что теперь она тебе  нужна, как непредвзятый свидетель,  и
что  от  нее не отделаться, пока она не удовлетворит свои половые инстинкты,
начинаешь активные ебательные  действия и вскоре, что сопровождается  лужами
пота на грудях Вики Самореззз и простыне, кончаешь.
     Не давая девушке опомниться, ты извлекаешь  из нее  свой хуй и  прячешь
его под  простыню,  приглядываясь при  этом  в  мигающий экран, на котором в
разных   направлениях  носятся  пятнышки  света  и  тьмы,  дожидаясь  твоего
структурирующего сигнала.
     Приказав Вике Самореззз смотреть, ты начинаешь свои манипуляции.
     Буквально через  мгновение девушка заявляет, что видит  звезду, которую
ты и в самом деле пытаешься проецировать.
     Самое интересное состоит в том, что сам ты ее пока  что не  видишь, и к
тебе закрадывается мысль, что человек гораздо более приспособленный приемник
телепатических  импульсов,  нежели  какая-то   сраная  железяка,   пусть   и
нашпигованая заграничной  электроникой, а значит, Вика Самореззз, наебавшись
с  тобой,  попиталась  твоими  эманациями  и  теперь они  ей близки  и  она,
следовательно, запросто  может воспринимать твои мысли, а тебе  бы крайне не
хотелось, чтобы  она  узнала, что  ты  думаешь  о ней, ее пизде,  да и  всей
ситуации в целом.
     Испугавшись, ты прекращаешь эксперимент, но он уже вышел  из-под твоего
контроля,  что доказывает внезапно  появившаяся  картинка, на которой вполне
можно узнать тебя  и Вику Самореззз,  картинка цветная и достаточно  четкая,
чтобы различить большинство деталей, но  не детали в ней важны, асама  суть,
которая выражается в том, что ты, одетый в кованые сапоги, с размаху хуячишь
девушку между ее длинных искривленных ног.
     Следующее изображение тоже  содержит  вас  двоих,  но теперь  уже  Вика
Самореззз запихивает тебя целиком в свою пиздищу.
     Ты вдруг понимаешь, что это не твоя, а ее мысль и, согласно Фрейду, она
означает,  что Вика  Самореззз испытывает к тебе материнские  чувства, и это
значит, что  отвязаться  от нее будет достаточно сложно,  если не внушить ей
неких противоположных тенденций.
     Выскочив из комнаты, ты несешься на кухню,  чтобы с огорчения вмазаться
и  на  свежую вмазку прикинуть стратегию поведения, которое бы  отвратило от
тебя Вику Самореззз.
     Но ты  не учитываешь того, что приходоваться тебе  придется в одной  из
комнат, где ты сможешь стать легкой добычей знойной девушки.
     Так и происходит.
     Пока в тебе устаканивается очередная двухкубовая вмазка, Вика Самореззз
завладевает  твоим  телом,  точнее одной  из его  частей, имеющей вульгарное
наименование "хуй".
     Поскольку этот орган находится в состоянии абсолютного покоя,  девушка,
чтобы  вывести его в  рабочее положение, погружает его  в свой  рот, чем  ты
немедленно пользуешься,  ибо после  ширки тебе непреодолимо хочется ссать, а
лучшего  писсуара, чем ротовое отверстие Вики  Самореззз тебе не найти, да и
сей   акт,   на   твой    взгляд,   не   поспособствует   увеличению   твоей
привлекательности.
     К твоему изумлению, девушка с  готовностью  начинает глотать  жидкость,
стараясь не проронить ни капли,  что у нее достаточно плохо получается и под
ней,  на  паркетном  полу,  скапливается изрядная  лужа,  которая  проделала
длинный путь по костлявым телесам Вики Самореззз.
     Завершив поглощать мочу, Вика Самореззз мотивирует свои  действия  тем,
что с  мочой выделяется непереработанный  организмом  винт, а она чувствует,
что ей пора бы добавить.
     Самым нахальным тоном,  на который ты способен, ты заявляешь, что винта
ты ей не дашь, потому что тебе его жалко тратить на такую глупиздь, как Вика
Самореззз.
     В  ответ на эти оскорбления,  девушка кротко улыбается  и заявляет, что
она  все знает и все понимает,  и это понимание заключается  в  том, что она
разглядела в экране телевизора и  истрактовала следующим  образом: она  тебя
любит  и ты ее тоже любишь, причем она  об этом знает, а ты об этом  даже не
догадываешься,  а   если   и  догадываешься,   то  ты   так  дорожишь  своей
неприкаянностью,  что  не  принимаешь  во  внимание  явные   подсознательные
импульсы, которые говорят тебе  то  же самое; поэтому,  несмотря на все твои
выебоны, хамство и похуизм, она продолжает тебя любить и согласна терпеть от
тебя вышеозначенные выебоны,  хамство и похуизм до тех  пор пока до тебя  не
дойдет окончательно вся прелесть ваших отношений, как двух любящих сердец.
     Думая, что девица  полностью съехала крышей,  ты, призывая телевизор во
свидетели,   требуешь   провести  контрольное   испытание,   которое  должно
заключаться в передавании на экран зримых образов подсознательных веяний.
     Получив полное согласие и одобрение, ты  и Вика Самореззз отправляетесь
в  комнату, где все еще светмтся пустой телевизор и устраиваетесь перед ним,
каждый пытаясь выплеснуть в него свои самые потаенные мысли.
     Первое время ничего н  происходит, но в какой-то  миг все меняется и вы
видите,  причем  непонятно,  видит  это каждый  из вас,  или  у каждого своя
картинка, некое изображение.
     Перед твоим  взором ебутся двое, причем активный, естественно мужеского
пола,  с  которым ты  немедленно отождествляешь себя, отрывает от ебомой  им
сущности куски и запихивает  их в рот,  смачно чавкая  и  получая при этом и
физическое и гастрономическое удовольствия.
     Вика Самореззз  самодовльно  хихикает, подмигивает тебе  и выдает,  что
увиденное  является  самым примым доказательством ее слов и  теперь она ради
тебя готова на  все,  что она теперь  будет покорной,  как  рабыня, и  будет
исполнять любые твои прихоти.
     Ты прикидываешь,  что неплохо некоторое  время иметь настоящую  рабыню,
которая, хотя и страшна на харю, будет выплонять все твои приказания.
     Почесав  в затылке, ты  повелеваешь  привести к тебе  шестнадцатилетнюю
целку и заставить ее отдаться.
     С  мазохистской  радостью Вика Самореззз бежит  к  телефону и  набирает
какой-то номер, пока она разговаривает к кем-то непроснувшимся,  твой взгляд
случайно касается телевизора и  ты видишь на экране свою  ухмыляющуюся рожу,
которая внезапно морщит нос и показывает тебе язык.
     И ты воспринимаешь это как знак, что ты обманул сам себя...




     Ну кого из нас, хотя бы раз в жизни не стремали?
     Торчков же стремают  вообще все, кому не лень. Предки, менты, аптекари,
соседи,  просто  прохожие на  улице  могут  заметить в  поведении уширянного
что-то странное и стукнуть на него.
     Но что делать, винт такая штука...
     Вот и Чевеид Снатайко однажды был постреман. Шел он по Великому Джефому
Пути  и собирал  терки. И  много  набрал таки, полный карман. Большая часть,
конечно, полный  безмазняк, но несколько  кайфовых тоже было. И сгубила  его
жадность.
     Нет чтобы тихо и  спокойно  почапать на хазу,  терки мыть да заполнять,
захотелось ему еще.
     "Ну,  -- Думает  Чевеид  Снатайко, -- Посещу  еще одну  полукаличную, и
хорош."
     Дошел  он   до  поликлиники,   погрузился  в   контейнер.  Стал  талоны
перебирать. И  попался  ему  сорокакубовый  баян. Вообше,  в  винтовом деле,
соракакубовка вешь неприменяемая, но Чевеид Снатайко взял. Ради экзотики.
     А там и терки попадаться стали. И  только  Чевеид Снатайко  хотел новую
пачечку бумаг на карман поставить, его взяли за жопу.
     В смысле, сперва постучали по ней.
     Вынырнул  Чевеид Снатайко из контейнера и  видит -- двое ментов. И один
из них участливо так спрашивает:
     -- Что это вы, молодой человек, там копаете?
     --  Да  так, -- Хрипло отвечает  Чевеид  Снатайко, --  Сто рублей  туда
случайно уронил.
     -- А  не  пройдете  ли  вы с ними?  --  Вопрошает  второй мент.  -- Тут
недалеко. На несколько минут.
     Чевеид Снатайко понимал,  что эти минуты могут превратиться  в годы, но
раз уж взяли за жопу -- выкручивайся.
     -- Нет. -- Говорит Чевеид Снатайко. -- К чему? Да пусть провалится этот
стольник! А я домой пойду.
     --  Нет, подожди! -- Подскочил к Чевеиду Снатайко мент, прикидывавшийся
ласковым, и схватил  его за руку.  -- Вот  установим вашу личность, и катись
куда хочешь. А пока что: пройдемте.
     И так, под  руки, как  опасного преступника, привели Чевеида Снатайко в
ментовку. А там дежурный. И стал он составлять протокол.
     Пришлось  Чевеиду  Снатайко отвечать на дурацкие вопросы. Фамилия, имя,
отчество, дата  рождения, место прописки. Обшмонали Чевеида Снатайко и нашли
сорокакубовый баян. А терки почему-то не нашли. В тот карман,  где они были,
мент,  от удивления при  виде такого гигантского  баяна, залезть  и забыл. А
потом провели Чевеида Снатайко к следаку.
     А следак тупой. Сразу  приказал  рукава закатать. А  Чевеид Снатайко не
дурак,  он хэнды постоянно  гепаринкой мазал, чтобы дырки быстрее подживали,
да и мазался  в  основном в оборотку. Но  тут не  повезло ему. До  похода за
терками втюхался он в  центряк. И там  дырка видна осталась. Но других-то не
видно.
     Долго  следак  разглядывал  центряк  Чевеида  Снатайко.  Наконец  вывод
сделал:
     -- Наркоман? -- Спрашивает.
     -- Не. -- Замялся Чевеид Снатайко.
     --  А  следы  от уколов откуда?  Почему зрачки расширены?  Откуда шприц
взялся? Почему врешь?
     -- Да какие следы-то? -- Удивился Чевеид Снатайко.
     -- Да вот эти! -- И тупой следак, который наркомана-то видел первый раз
в  своей никчемной жизни,  схватил  шариковую ручку  и  обвел. Угадайте что?
Следы от перетяги!
     Перетяга  кожу защемила и там маленькие красные очки остались. Следы. А
настоящую дырку следак так и не просек.
     И пришлось Чевеиду Снатайко выложить следаку чистую правду:
     --  Ладно, пишите. На трех  вокзалах сегодня  утром  я  познакомился  с
парнем.  Раньше  я  его  не видел и не знал.  Он предложил мне за  бесплатно
попробовать  наркотик.  Я сперва  отказвался,  а  потом согласился. Он  меня
уколол, а в ответ попросил  меня  покопаться  в помойках  поликлиник с целью
извлечения из них рецептурных бланков и, если попадутся, шприцов.
     Мы договорились встретиться с ним сегодня в... Сколько сейчас?
     -- Шесть двадцать. -- Подсказал наивный следак.
     -- Опоздал...  -- Грустно  опустил плечи Чевеид  Снатайко. --  Ровно  в
шесть он меня ждал.
     Записав  все  это  под  диктовку  Чевеида  Снатайко,  следае  перечитал
протокол и подозрительно посмотрел на наркомана:
     -- Что-то уж очень складно говоришь... Раньше приводы были?
     Приводы у Чевеида Снатацко были. Но пока что обходилось без протоколов.
И поэтому он честно ответил:
     -- Нет. Никогда.
     -- Врешь поди. -- Не поверил следак. -- Но ничего, мы тебя проверим.
     Следующие  полтора  часа  Чевеид  Снатайко провел  в аквариуме с теплой
компанией  трех  алкоголиков, домушника,  взятого  на  хате, и пьяной бляди,
которая  постоянно  лезла  целоваться  с  ментами,  чем вызывала  молчаливое
неодобрение соседей. Основным вопросом  для Чевеида Снатайко стала проблема,
как незаметно скинуть терки? В дежурке постоянно находились несколько ментов
и любое подозрительное движение вызвало бы у них  ответнцю реакцию. А Чевеид
Снатайко не хотел засвечиваться больше, чем уже был.
     Домушник подкатил к Чевеиду Снатайко и, скривив рот, шопотом спросил:
     -- За что?
     -- Дважды  два  четыре. Один или два. Без знаков. -- Таким  же  макаром
ответил Чевеид Снатайко. Это  значило,  что  Чевеида Снатайко подозревают  в
хранении и употреблении  наркотиков  без отягчающих  обстоятельств. Домушник
въехал,  что через Чевеида Снатайко маляву не  передаст, ибо есть  маза, что
Чевеид  Снатайко увидит  вольное  небо года  так  через  два,  три, и  пошел
обрабатывать алконавтов.
     Вскоре  Чевеида Снатайко дернули. Его вывели  из аквариума, заломив для
приличия руки за спину и провели к следаку.  Тот  был  гораздо раздраженнее,
чем в первую встречу.
     -- Не врал.  -- Коротко резюмировал следак  результаты проверки Чевеида
Снатайко. -- А теперь поедешь на экспертизу.
     -- Какую? Куда?
     -- В семнашку. Знаешь, что это такое?
     Чевеид  Снатайко взял себя в руки и всм  видом показал, что этот жаргон
ему  не известен.  Про семнашку, семнадцатую психиатрическую клинику,  среди
торчков ходили страшные слухи. Дескать там сотни торчков  насмерть  закололи
аминазином,  мадетен-депо  и сульфазином. Что если  пришел туда с нормальной
крышей -- ее тебе  сдвинут. А  уж если крышняк протек до больнички -- вечная
тебе койка.
     Под  конвоем  Чевеида  Снатайко провели к выходу, где, к его удивлению,
наркомана  ждала  не  раковая  шейка  с  решками на окнах, а обычная  скорая
помощь. Забравшись в салон, носилки были откинуты к стене, а Чевеид Снатайко
уже  размечтался, что  преодолеет этот путь лежа,  он сел,  окруженный двумя
ментами.
     Пока они  ехали, Чевеид Снатайко продумывал политику своего поведения с
врачами. Но ни одна из заготовок не пригодилась.
     В  больнице прибывших встретил санитар,  молодой ленивый парень. Он дал
Чевеиду Снатайко баночку и сказал:
     -- Нассать сколько сможешь.
     Под пристальным взором ментов Чевеид Снатайко долго и тщательно ее мыл,
опасаясь, как бы в ней не осталось чего лишнего. Мало ли на какие провокации
способны врачи из страшной семнашки? Что в  его мочу, если уж очень надо его
засадить, можно  добавить  наркотик в ходе самого  анализа, Чевеид  Снатайко
почему-то не подумал.
     Набрать  вместо  мочи  воды из толчка  не  удалось  и  Чевеид  Снатайко
вынужден был доставить настоящие  ссаки в лабораторию. Отдав баночку он  сел
ждать.
     Появилась баба в белом халате.  Разложила  на столе перед собой бумаги,
задала  насколько  стандартных  вопросов,  заставила  прикаснуться  к носу с
закрытыми глазами, проверила не трясутся ли руки, заглянула в зрачки.
     -- Легкое наркотическое опьянение. -- Поставила она диагноз.
     -- Это так, визуально?  -- Поразился Чевеид Снатайко. --  А  анализы? Я
требую анализов!
     -- У  нас хроматограф  не работает.  -- Устало  сказала  баба  в  белом
халате. -- Нечем анализы делать.
     И  озадаченного Чевеида  Снатайко повезли  обратно. В ментовке дежурный
сразу  же  вернул  ему  все   изъятое  при   шмоне,  кроме  баяна,   который
конфисковывался  в пользу государства. Чевеид  Снатайко  подписал протокол и
акт о  взыскании  с него  штрафа  в размере  тридцати рублей за появление  в
общественных местах в состоянии наркотического опьянения.
     После этого его отпустили.
     Домой Чевеид  Снатайко летел как на баянах с крыльями, все еще  не веря
своей  удаче.  Он   регулярно  ощупывал   карман  с  неотобранными  терками,
разглядывал  выданный  ему  бланк штрафа, и при этом  громко хохотал,  пугая
поздних прохожих.
     Прибежав домой, Чевеид Снатайко ощутил такой  сильный отходняк, что тут
же вмазался и совершил торжественное сожжение ментовского акта.
     Впрочем, по утру он об этом пожалел, его можно было показывать всем как
классную  хохму,  но было  уже  поздно,  а  идти  за дубликатом  ой  как  не
хотелось...




     Науке  не  известно,   является  ли  странное  существо,  под  условным
названием "наркоман", человеком.  или  же нет. С одной сторону, внешность  у
него,  вроде  бы,  человеческая,   но   внутреннее   содержание   отличается
разительно.
     Начем  с   того,что   наркоман,   по   сутисвоей   является   существом
симбиотическим. Лучше  бы, наверное, подошло слово  симбионекротическим,  но
такого  пока  нет, а  в доступной  нам  литературе,  синонимом ему  является
понятия андроид, или киборг.
     Ибо для успешного функционирования наркомана,  ему постоянно приходится
прибегать к помощи неорганического существа, называемого в медицине шприц, а
у наркоманов для него имеется огромное количество обозначений, отражающих не
только  функциональные  качества этого  животного, например, шира,  ширялка,
пырялка, двига, но и эстетические, баян, акцентирующие его  неживую природу,
машина, агрегат, или просто вншние отличительные особенности, копьё, сучок.
     Взаимодействие  наркомана  и  шприца невозможно  без двух  посредников,
занимающих промежуточные положения  между ними. Это, с одной стороны, особая
насадка на шприце, называемая иглой, которая собственно и входит в контакт с
плотью  наркомана, а наркоман должен иметь особый огран под названием дырка.
Это  особое  отверстие  во  внешних  покровах  наркомана,  через  которое  и
происходит обмен внутренними жидкостями.
     Причем дырки  бывают трех типов. Одноразовые,  многоразовые и заросшие.
Первые  возникают, многда  в  самых непредсказуемых  местах, с  точки зрения
обыкновенного  человека,  в  момент  соприкосновения иглы и тела  наркомана.
После  взаимодействия,  через  некоторое время,  они  переходят  в категорию
заросших.  Многоразовые же, напротив, настолько  готовы  принимать иглу, что
наркоманы  относятся к  ним с  особым  почтением  и  даже называют  именами,
этимологию  которых иногда бывает сложно проследить,  чича,  а иногда  смысл
имени лежит на поверхности, колодец, метро.
     Интересна  локализация  дырок.  Это  может  показаться  странным,  но у
некоторых   представителей   они  сгруппированы   исключитеьно   на  верхних
конечностях, у других же, наоборот, на руках их нет, точнее есть, но все они
неактивны  и  подходят   под  категорию  заросших,  зато   дырки  достаточно
нерегулярно разбросаны по поверхности всего тела.
     Еще одной тайной наркоманов  является их система кровеснабжения. Если у
обычных теплокровных  питательные  вешества  разносятся  током  артериальной
крови, то у наркоманов необходимые им соединения поступают в кровь венозную.
     Да, обязательно требует констатации  тот факт, что описанные выше дырки
практически  всегда,  за  редкими исключениями, напрямую  бывают  связаны  с
венозной сетью сосудов. Попадаются дырки с ней  не связанные, или входящие в
артериальные  пути.   Но  они   встречаются  очень  редко,  хотя  и  требуют
упоминания. Какцю они несут функцию -- еще требуется установить.
     Итак,  сосуды.  Они  тоже  имеют  свои  имена.  Нкоторые  из  них  явно
обобщающие,  веняк,  венярка,  другие  служат   характеристиками  поперечных
размеров, канат, веревка, капилярка, третьи  идут  от месторасположения вены
на теле  наркомана,  центряк, оборотка, имеет  значение степень  закрепления
вены  под   кожей,  стояк,  бегунок,   ее  физическое  состояние,   паленая,
тромбленая, пропоротая, в том числе встречаются указания  на  то,  имеет  ли
вена  дырки,  рабочка,   целка,  но  решающее  значение   имеет  возможность
взаимодействия вены и иглы, мазовая, понтовая, безмазовая, беспонтовая.
     Вены  и  артерии наркомана заполнены странной  жидкостью,  напоминающей
кровь обычного человека.  Но кровь  наркомана  имеет  коренное отличие:  она
псевдоразумна. Причем основной чертой ее характера является любопытство. Она
с  завидным   постоянством  стремится  выскользнуть  из  сосудов  в  которых
находится  и появиться снаружи тела  наркомана. Наиболее удобным случаем для
этого бывает появление  новой  дырки.  Тогда кровь  выползает  через  нее  и
попадает  в  шприу.  Но наркоман  загоняет  ее обратно, хотя и не  всю  и не
всегда. Определенная часть крови остается в шприце  и телепатически сообщает
информацию об окружающей  среде  своей основной  массе.  Кроме того, если не
зажать  дырку,  эта кровь  обязательно протечет  наружу,  имея  те  же цели.
Иногда,  правда,  случается  так,  что  реального  выхода  она не  находит и
вынуждена скапливаться под кожей. И это тоже бывает достаточно часто.
     Собственного особого  имени  эта жидкость не  имеет, за исключением тех
частей, которые стремятся  обрести индивидуальность, отделившись от нее. Так
кровь, попадающая  в шприц, обозначается как контроль и наркоманы пользуются
этой ее  привычкой  для  определения успешности создания дырки.  Попадая под
кожу,  она  начинает называться  фуфляк и  наркоманы недолюбливают такое  ее
поведение.
     Следующая   особенность   наркоманов   чисто  анатомическая.  Науке  не
известно, когда возникает этот  новый особый орган, но у  всех наркоманов он
наличествует. Это образование  называется  торчилло. Орган этот  отвечает за
переработку  поступающей  в  процессе  взаимодействия   наркомана  и  шприца
жидкости.  Второй  его  функцией,  напрямую  связанной  с  первой,  является
ответственность  за наличие  особого  состояния,  называющегося  эйфория или
торч.  Наккоман  не  способен  долгое время существовать  без  него, поэтому
торчилло явдяется одним из основных органов в теле наркомана.
     Орган  этот  достаточно  хрупок  и  через   некоторое  время  активного
функционирования  начинает  работать с меньшей зффективностью. Поэтому,  для
поддержания  эйфории  на  прежнем  уровне,  наркоман  вынужден  прибегать  к
симбиозу со шприцами большего размера. Такое  состояние наркоманы обозначают
устойчивой идиомой торчилло сторчалось.
     Вторым специальным  органом, вырастающим, рано  или поздно, а иногда  и
одновременно  с  торчиллом,  почти  у  всех наркоманов,  считается  глюкало.
Глюкало  может  вообще  не появиться, даже после  длительного  существования
наркомана, но это исключение из правила. С  чем связано зарождение глюкала и
его рост, науке пока тоже не известно.
     Функцией глюкала является  переключение головного  мозга на  восприятие
параллельных миров. Остается пока загадкой, как  конкретно это ему  удается.
Существует  непроверенная  гипотеза,  что  глюкало, как  и  шприц,  является
симбиотом  наркомана, который  при  этом  получает возможность  передавать и
получать  массивы  информции  из  мира  в  мир.  Глюкало,  по  этой  теории,
существует одновременно  в  нескольких параллельных мирах, имея  возможность
при этом контактировать с их аборигенами. Чем вызван интерес глюкал именно к
наркоманам  эта гипотеза  не  объясняет, как  не затрагивает  и  вопрос  чем
обусловлено  существование такой  межмировой симбиотической троицы. Доказать
такие представления пока что не представляется возможным, т.к.  все глюкала,
попадавшие в руки анатомов,  немедленно  погибали вне  организма наркомана и
даже срочные реанимационные действия не приносили результата.
     Таким  образом,  можно   считать  доказанным,  что  наркоманы  являются
совершенно отдельным таксоном живых существ.  Таксон этот достаточно широк и
включает в себя  различные роды narcomanus. Такие  как narcomanus  vulgaris,
narcomanis opioticus, narcomanis  cannabiolius, narconanus amphetaminus. Все
они  подразделяются  на  отдельные  виды, например, narconanus  amphetaminus
разделяется   на  виды   narcomanis   amphetaminis   pervitinis,  narcomanis
amphetaminis ephedrinis, narcomanis amphetaminis  phenaminis и т.д. Подобная
таксонометрия, к сожалению, недостаточна, ибо реальные наркоманы, способами,
которые пока требуют обширных дополнительных исследований, переходят из вида
в вид,  причем иногда  совмещают принадлежность  разным  видам и даже разным
родам.
     Остается надеятся, что в скором времени можно будет озакомиться с более
детальными  трудами, посвященными освещению  как нераскрытых пока тайн жизни
наркоманов, их физиологии,  социальному устройству, так и  языку, повадкам и
способам жизни в нескольких мирах одновременно.




     Сначала их  было четверо. Потом это  число  как-то  менялось,  обрастая
дробями,  логарифмами,  они  пускали  кубические   и   четырехмерные  корни,
размножались делением или почкованием и поглощали свои выделения.
     В конце их так  и  осталось четверо, но ни были  уже другими, прошедшие
сквозь  ширку, как  через  строй шприцрутенов, видевшие то,  что непоказуемо
трезвому   взгляду,  слышавшие  песни,  звучащие  из  ниоткуда   в   никуда,
чувствовавшие  внутренними поверхностями  своих  вен  и  артерий  сладостные
прикосновения вихрей, взмучивавших их эритроциты.
     Четверо их было. Четверо...
     Блим  Кололей,   Семарь-Здрахарь,   Машина  Коленика  Ввеновна   и  Зоя
Чумовоззз.  А  кроме  них  --  еще  две банки,  баночки,  баклажки  странной
коричневатой  жидкости,  пахнущей спиртом  и  приторным  восточным ароматом.
Каждый из  этих  пузырьков имел  собственное имя. Оно было одним  и тем  же:
Солутан.
     Все они собрались здесь, на  заброшенной хате для самого прекрасного, с
их точек зрения, ритуала -- вмазки винтом.
     Был   полдень.  Солнце  пряталось  за   редкими  клочкастыми  облаками,
стремаясь смотреть на происходящее, вдруг повяжут и  поволокут в ментовку за
недоносительство,  а там  надают  пиздюлей так, что пол морды будет в пятнах
пониженной температуры...
     На кухне,  с  облезлым  столом,  воняющей  блевотиной  мойкой,  газовой
плитой, покрытой  подтеками сгоревшего жира и одинокой  кастрюлей, собрались
все  четверо.  Солутаны стояли  на столе и  ласково посверкивали стеклянными
боками.
     Заправлял ритуалом  Семарь-Здрахарь. Как самому опытному, ему присвоили
звание Заслуженный Варщик Совка и окрестностей.
     --  Бадью. -- Приказал  Семарь-Здрахарь.  Его тихий  голос пронесся  по
квартире, вызывая суматоху среди тараканов и фараоновых муравьев. Это вообще
было первое слово сказанное в этом помещении за последние несколько месяцев.
Поэтому,   после   недолгих   совещаний,   энтомоиды   выслали   разведчика.
Посмотреть...
     Расталкивая баб, Блим Кололей ринулся к стрем-пакету  и извлек  из него
бадью,   прокопченую  эмалированную  мисочку.  Сегодня   Блим  Кололей   был
подмогалой. Вторым  человеком  после  варщика.  Коленика и Зоя  были  просто
бабами-подставлялками. Полезных функций они не несли и годились лишь на  то,
чтобы глазеть, да протягивать руку, когда подойдет их очередь ширяться.
     Передав  мисочку  Семарю-Здрахарю,   Блим  Кололей  зашуршал   в  углу,
раскладывая на газетке  содержимое  стрем-пакета. Семарь-Здрахарь придирчиво
осмотрел  поданный ему  предмет.  Пощупал,  перевернул.  Заметил  внутри  на
донышке какую-то, невидимую посторонним грязь, и раздалось следующее слово:
     -- Помыть.
     Он не глядя бросил плошку через плечо, уверенный, что бабы ее поймают и
исполнят приказанное.  Пока журчала вода в мойке,  Семарь-Здрахарь  медленно
отвинчивал пробочки с Солутанов.
     Вновь на арене  действия появилась миска. Не  проверяя добросовестность
работы, Семарь-Здрахарь опорожнил в нее содержимое обеих пузырьков.
     -- Машину с водой.
     Вылив в  каждый  из  порожних пузырьков по  кубу,  варщик встряхнул их,
прикрывая горлышки большими пальцами, и вылил смывки в бадью.
     Щелчек  зажигалки. Жидкость  синими  язычками занялась с  одного  края,
секунда,  и оранжевое пламя  бушует  на всей  поверхности горящего солутана.
Бабы,  не отрываясь  следившие  за  манипуляциями Семаря-Здрахаря,  невольно
отпрянули.
     -- Чего, страшно?
     --  А  там  что  надо  не  сгорит? -- Подалась  вперед Машина  Коленика
Ввеновна и попыталась заглянуть через край мисочки.
     Но Семарь-Здрахарь уже был поглощен процессом и не отреагировал.
     -- Все пучком. -- Подал голос Блим  Кололей. -- Что  надо -- останется,
что не надо -- сгорит...
     Бабы  качали  головами, поражаясь  мудрости и  целесообразности  годами
оттачивавшегося ритуала.
     --  И  вообще, --  Блим Кололей оценивающе оглядел  баб,  -- Шли  бы вы
отсюда. В комнате посидели, чтоли?.. А то мешаться будете...
     -- Но интересно же... -- Попыталась возразить Зоя Чумовоззз.
     --   Ничего   интересного,  вонь  одна.  --   Не  поворачиваясь   изрек
Семарь-Здрахарь. После такого спорить было бессмысленно и женщины удалились.
Блим Кололей  закрыл  за  ними  кухонную дверь  с  выбитым стеклом, преграду
символическую, но непроходимую.
     -- Надо будет -- позовем. --  Выкрикнул в пространство Блим Кололей, но
на эту реплику никто не обратил внимания.
     Варка винта продолжалась...
     Варка винта -- настоящий алхимическй ритуал. Он требует особого настроя
и  сосредоточения. Он обрастает  приметами  и суевериями, у  каждого варщика
своими. Многие не  признают группового творчества. Винт, говорят они, должен
нести отпечаток личности одного, а не многих. А если шмыгаться будут кодлой?
-- возражают ему, и бессмысленный спор продолжается.
     Варка  винта  -- процесс  многостадийный. Бедный,  ни в чем не повинный
алкалоид  эфедрин,  милый  и   улыбающийся,  подвегают  воздействию  кислот,
щелочей,  бензина, толуола, ацетона, Стендаля,  немудрено,  что  после таких
передряг  бедняга  звереет и  становится похож на  многохвостого монстра,  в
каждой из конечностей у него колючка, на которую он насаживает жертвы тяги к
наркотическому наслаждению. Они не  чувствуют,  что на  крючке  у первитина,
пока он сам не даст об этом знать. И тогда...
     -- Ну, скоро там?
     Это Зоя  Чумовоззз не  выдерживает тягот ожидания и пытается прорваться
на кухню. Там Семарь-Здрахарь уже поставил на горящую конфорку соляную баню,
водрузил на нее  реактор -- двадцатикубовый пузырек с черной вязкой массой и
наблюдает за ее кипением.
     --  Еще сорок минут.  --  Выпроваживает ее Блим Кололей. Зоя Чумовоззз,
всей спиной выказывая недовольство, уходит.
     -- Что? -- Машина Коленика Ввеновна ерзает  на брошенном на пол  рваном
матрасе  и ждет новостей. Ее глаза  отражают огонь, горящий под реактором  с
полуфабрикатом винта. Ее глаза наполнены  предвкушением  дегустации готового
продукта. Ее глаза не видят ничего, кроме струны, упирающейся в ее вену.
     -- Пол часа... -- Вздыхает Зоя Чумовоззз. -- Уже варят.
     -- Ой, стремаюсь  я чего-то... -- В -надцатый раз начинает Коленика. --
Ты семарь-здрахарьским винтом шмыгалась?
     -- Шмыгалась...
     -- И как он?
     -- Когда как... По настроению. Иногда такой мягкий, просто обволакивает
тебя на приходе, и тащашься, тащишься... А иногда такой резкий. Бах! Приход.
Бах! Пруха. И  торч как паровоз, тупой и  вперед  несет.  Оприходоваться  не
успеешь -- на тусовки тянет. Деятельность просыпается...
     -- У Блима так же... -- Вздыхает Машина Коленика Ввеновна. -- Но у него
часто сексовуха выходит. Вмажешься -- и так трахаться хочется, что  мочи нет
удержаться...
     -- Это он специально...
     --  Какое специально!? У него после втирки  хуй из волосьев на домкрате
поднимать надо!
     -- Вот он и хочет, чтоб ты поднимала...
     -- Да я уж сто раз!..
     -- А в сто перывй -- встанет.
     -- Уж нет, пусть хоть сегодня без дрочки!..
     -- Ну...
     --  А вот чего я стремаюсь... -- Поеживается Машина  Коленика Ввеновна.
-- Веняков-то у меня почти совсем нет... Куда шмыгаться? Непонятно...
     Закатав рукава батника она принимается рассматривать свои  руки. На них
цепочки синяков и точек от уколов образуют  несколько линий.  Кажется  что у
этого предплечья появились  подкожные ребра жесткости. Так,  впрочем, и есть
на самом деле. Воткнуть  в коленикину вену можно  только черезвычайно острую
струну.
     -- Семарь-Здрахарь с полтыка втрескает...
     --  Эх...  -- Недоверчиво зевает Машина Коленика  Ввеновна  и  опускает
рукав на  место. Она не знает,  что  в это  время  за  ней следят  несколько
десятков нечеловеческих глаз.
     Это  тараканьи  шпионы  и соглядатаи  наблюдают  за  странным процессом
творящимся  в  их  царстве. Это профессионалы подслушивания, подглядывания и
телепатического  сканирования   мыслей  проникают   своими   усами  в  мозги
пришельцев, выведывая их самые заветные желания и тайны.
     Впрочем,  тараканы уже  поняли, что  именно  творится  здесь  --  здесь
творится  винт. По  рассказам жителей  других домаг, местные энтомоиды знают
что это такое и чем это черевато. Поэтому они затаились в щелях и ждут. Ждут
конца процесса, чтобы...
     --  Ишь,  любопытная тварь... --  Бормочет Семарь-Здрахарь. Это один из
тараканьих  разведчиков ползет  по  плите,  с  помощью  вибриссов анализируя
степень   готовности  винта.  Из  отгона  реактора  валит  дым.  Это   смесь
йодоводорода,   фосфорных   кислот,   эфедрин  гидрохлорида  и   гидроиодида
первитина.  Молекулы  этих соединений издают  едва  слышимый  писк,  который
слушают  тараканьи уши. Сигналы от них идут непосредственно  в  общественный
мозг суперэго тараканов и в результате анализа выдается итог: скоро.
     --  Во, меленькие пузырьки пошли. -- Радостно  шепчет,  словно опасаясь
сглазить, Семарь-Здрахарь. Блим Кололей  наклоняется к  реактору и некоторое
время смотрит на кипение винта.
     --  Ага. -- Голос  Блима Кололея  еще  тише.-  Смесюга  уже прозраяная.
Только отработка красного плавает.
     Они наклоняются  еще ближе к пузырьку. Жар газового пламени  горячит их
щеки,  дым из отгона заставляет  слезиться  глаза, но  вид готового продукта
заставляет из надпочечники вырабатывать дополнительные порции адреналина.
     -- Бодяжим? -- Не терпится Блиму Кололею.
     --  Погоди, --  Степенно шикает  на  него Семарь-Здрахарь.  -- Еще пять
минут...
     -- А не пережжем?
     -- Чище будет.
     И они  замирают в ожидании и предвкушении. Красная маслянистая жидкость
не спеша пузырится.
     -- Пора.
     От  этой фразы  Блим Кололей готов пуститься в пляс, забыв про абсцессы
на руках и ногах, забыв про измождение и несколько лет  нестоящий хуй, забыв
про утомительные походы за терками и по дибливым  каличным, забыв про голод,
жажду, похоть, трудность дышать, желание пописать и обосраться.
     Семарь-Здрахарь снимает реактор с огня,  выдергивает  корковую пробку с
отгоном и  выдувает из пузырька остатки  кислотных  газов. В  это время Блим
Кололей несется в  сортир, успев по пути сообщить бабам, чтоб готовили руки.
Вместо  этого бабы гурьбой вваливаются на кухню и начинают задавать вопросы,
показывающие их уровень интеллектуального развития:
     -- А сколько тут квадратов?
     -- А винт хороший вышел?
     -- А сколько ты мне вмажешь?
     -- А ты меня вмажешь?
     -- А кто первый?
     -- А мы тут на ночь зависнем?
     -- А мы погулять пойдем?
     Терпеливо    выслушав   этот   шквал   и   дождавшись   его   окончания
Семарь-Здрахарь  начинает  отвечать, при  этом медленно, по стеночке, вливая
шприцом с самой  тонкой  стрункой кипяченую воду,  что  оставалась в бане, в
реактор.
     --  Пятнадцать. А хуй его  разберет,  поебень,  вроде какая-то. Ни хуя.
Самосадом каждый.  Я, конечно, сразу восемь кубов, и Кололею семь. Как фишка
ляжет. Все?
     Пузырек взбалтывается и обнаруживается, что в нем совершенно прозрачная
жидкость, лишь на дне кружатся красные хлопья.
     -- Ништяк! --  С  ходу  оценивает  результат  влетевший  в  кухню  Блим
Кололей. -- Мне два.
     -- Мне полтора. -- Заказывает Машина Коленика Ввеновна.
     -- Мне полтора. -- Заказывает Зоя Чумовоззз.
     -- Итого семь с  половиной. -- Подытоживает Семарь-Здрахарь. В его руке
появляется  дека с  выборкой,  на  которую  уже намотан мощный петух.  Петух
погружается  в  раствор  винта  и  машина  начинает  наполняться  прозрачной
жидкостью. Выбрав назначенные  квадраты, Семарь-Здрахарь сливаетвинт в новый
пузырек  и  кидает  туда  обрывок  желтой бумажки. Та моментально становится
красной.
     -- Ой, выбери мне полторашку... -- Приплясывает на месте Зоя Чумовоззз.
     -- Ты охуела, нещелоченым трескаться? -- Рявкает на  нее Блим Кололей и
подает Семарю-Здрахарю коробок с содой.
     Сода сыплется в винт,  винт  шипит,  бумажка, плавающая в нем,  обратно
желтеет.
     -- Пора ширяться! -- Провозглошает Семарь-Здрахарь. Торжественно, как в
крематории, он  берет пятикубовую машину, насаживает на нее  новую выборку с
намотанным  петухом.  Винт,  попадая  в шприц,  пузырится, отдавая последние
порции углекислого газа.
     --  Все  близе  и  близе  минута  блазенсьтва!  --  Шепелвя  и  картавя
одновременно начинает петь Блим Кололей. На него никто не обращает внимания,
все  заняты  созерцанием  процесса  напяливания  Семарем-Здрахарем  на  баян
контрольной струнки.
     --  Блим,  пойдем, перетянешь. --  Встает  Семарь-Здрахарь и  его  губы
растягивает хищная  ухмылка.  В шприце  плещется два  с  половиной  квадрата
эйфории.  Бабы  не могут  отвести глаз  от этого  зрелища,  но  когда мужики
скрываются за поворотом,  они,  чуть ли  не  отпихивая друг  друга  начинают
выбирать положенные им кубы. За этим наблюдают тараканы.
     Другие  тараканы  видят,  как  Семарь-Здрахарь  стравил  из  ширяльного
аппарата   последние   пузырьки   воздуха,   а   Блим  Кололей   намотал  на
семарь-здрахарьскую руку  резиновую трубку. Шприц зажат между указательным и
средним  пальцами,  струной   вверх,  а  большой  палец  совершает  странное
путешествие   по  коже.  Он  бродит  между  выступающих  бугорков,  гематом,
вулканчиков абсцессов. Он ищет место для вмазки.
     -- А, бля. -- Решается Семарь-Здрахарь. -- Вчера я тут попал...
     Палец  щупает  тонюсенькую венку  почти  у  самого  запястья.  Она  уже
несколько  раз  подвергалась   акту   ширяния  и  пока  терпит,  не  уходит.
Неизвестно,  насколько  хватит ее  выдержки,  и  Семарь-Здрахарь,  привычным
движением перевернув движок, нацеливается иглой в синюю жилку. Струна тонкая
и  короткая, она  не  дает возможностей для длительного  ковыряния. Ей  надо
попадать только сразу.
     Острие  входит под  кожу  и тут же,  в в  прозрачной  коричневой канюле
появляется контроль.
     --  Попал. --  Семарь-Здрахарь говорит  это  так  тихо,  словно  боится
спугнуть собственную кровь. -- Отпускай потихоньку...
     Медленно   и   плавно   Блим   Кололей   разматывает   перетягу.  Палец
Семаря-Здрахаря лежит  на  поршне, готовый к действию. Жгут  снят  и поршень
начинает свое движение, вгоняя в кровь милиграммы амфетамиа. Вот уже в баяне
ничего не  осталось. Семарь-Здрахарь вынимает  иглу, прижимает  место вмазки
пальцем и валится навзничь на матрас, закрыв глаза.
     Блим  Кололей  смотрит на  него сверху,  переминаясь  с ноги  на  ногу,
завидуя,  сжимая в  руке  машину  с  контролем,  боясь  неуместным  вопросом
потревожить приходующегося.
     --  Мягкий,  крутой,  приход  волнами.  --  Не  открывая  глаз  говорит
Семарь-Здрахарь. Слова скрежещут по моментально пересохшему горлу и вылетают
как пиротехнические ракеты из батареи, шипя и разбрасывая искры.
     -- Баян промой...
     -- Ага. -- Тихо отвечает Блим  Кололей и на цыпочках идет на кухню. Там
его, словно почетный караул, с ширянами наперевес, встречют Зоя Чумовоззз  и
Машина Коленика Ввеновна.
     --  Как?  --  Спрашивают  они хором  и от  напряжения, наполняющего  их
голоса, по помещению проносится  статическая молния, убивая  слишком  близко
подобравшихся тараканьих  разведчиков. Блим Кололей открывет кран и начинает
промывать шприц, игнорируя нетерпеливых женщин.
     -- Как? -- Повторяют они.
     -- Приходуется.
     -- А как винт?
     -- Ништяк...
     -- Блим, -- Машина Коленика Ввеновна берет  Блима за руку и протягивает
ему пластиковый баян с жидкостью, -- Втрескаешь?
     --  Сначала  сам.  --  Отрезает Блим  Кололей  и руки  Машиной Коленики
Ввеновны безвольно падают. -- Где щелоченый винт?
     Он  выбирает  себе. Оказывается,  что ему  досталось  полтора квадрата,
вместо двух.  Блим Кололей смотрит  на баб. Бабы честными глазами смотрят на
Блима Кололея.
     -- Давайте сюда ваши баяны!..
     -- Но мы...
     -- Пиздить команды не было! Быстро!
     Логика  не  подвела Блима Кололея,  каждая  из  баб  перебрала  себе по
четверти куба. Слив  лишнее в  свою машину,  Блим  удаляется,  оставляя  баб
краснеть от стыда, но почему-то они этого не делают, и лишь злобно шипят ему
вслед.
     Семарь-Здрахарь уже открыл глаза. Увидев приближающегося Блима Кололея,
он блаженно лыбится ему:
     -- Хо-оро-ошо-о по-ошло-о...
     --  Можешь  втрескать?  --  Без  заискивания,  в  лоб, спрашивает  Блим
Кололей. Вмазанный Семарь-Здрахарь пришел в благостное  расположение  духа и
теперь готов помогать всем и каждому:
     -- Ко-оне-ешно-о-о... Те-ебя-а ку-уда-а?
     --  В  метро. -- Говорит  Блим  Кололей  и  стягивает  с  себя  рубаху.
Обнажается худосочный торс,  покрытый редкими красными прыщами. Блим Кололей
передает  Семарю-Здрахарю  машину с  винтом, ложится на матрас и  откидывает
руку,  открывая  доступ  к подмышечным  венам. Матрас  колет  спину, но Блим
Кололей не обращает на это  внимания,  укол, которого он ждет, и сильнее,  и
приятнее, и ради него можно потерпеть мелкие неудобства.
     Шприц лежит в  руке Семаря-Здрахаря как влитой, словно это одна из  его
неотъемлммых  частей  тела, с  которой он  родился,  но  почему-то  вынужден
расставаться время  от  времени.  Иголка  словно  сама находит  кололеевский
веняк,  протыкает  его и жидкость в баяне начинает  смншиваться с жидкостью,
наполняющей кололеевское тело.
     Блим Кололей терпеливо  ждет  конца инъекции,  к горлу  уже  подступает
первая волна  прихода, а  Семарь-Здрахарь еще  не кончил введение.  Наконец,
струна покидает  вену и  Блим Кололей  раскрывается навстречу  знакомому, но
невыразимому в скучных словах, ощущению.
     Глотка  наполняется  горьковатым  запахом  винта. Перед  глазами  снуют
цветовые  пятна.  Сердце  начинает  стучать  на повышенных  оборотах.  Тихая
радость  распирает тело  Блима  Кололея.  Это тело становится  все  больше и
больше,  оно заполняет всю  квартиру, всю Вселенную.  Блим Кололей чувствует
единение со всеми тварями земными и инопланетными.
     Это приход...
     Через несколько  минут  первая острота ощущений спадает  и Блим Кололей
обнаруживает чье-то любопытствующее присутствие. Он приоткрывает глаза. Свет
заходящего солнца отражается в них и бросает блик на неподвижно застывшего в
углу комнаты  таракана. Таракан шевелит усами,  стремясь постигнуть какую-то
свою, тараканью загадку.
     -- Здравствуй, друг. -- Обращается к  насекомому Блим Кололей. -- Винта
хочешь?
     Таракан кивает.
     Пока вмазанная Зоя Чумовоззз стекает по кухонной стене, Семарь-Здрахарь
ковыряется в  Машиной Коленике  Ввеновне. К полутора  кубам первака в машине
уже прибавилось еще столько же контроля.
     --  Что   за  дибильные   у   тебя   веняки?..  --   Ласково   ругается
Семарь-Здрахарь и очередной раз всаживает иголку под кожу.
     -- Ну, вот же она. Почему ж контроля-то нет?
     Появляется контроль.
     -- Вот. Тихо.
     Поршень легонько подается вперед и  Машина  Коленика Ввеновна срывается
со струны с тихим воем:
     -- Дует!.. Больно!..
     -- Во, бля!
     --  Давай в  оборотку. -- Благодушно предлагает Семарь-Здрахарь. Ему до
пизды все вопли Коленики, он хочет ее вмазать и пойти потащиться. Неудачи не
обламывают его, а лишь нендолго отодвигают время самопогружения.
     Машина Коленика Ввеновна  выворачивает  руку  и  на ее  тыльной стороне
проступает несколько продолговатых бугорков.
     -- Во, сюда  я без проблем. -- И Семарь-Здрахарь вгоняет иглу в одну из
показавшихся  вен.  На  этот  раз  все  идет  удачно  и  винт,  разбавленный
свернувшейся  кровью,  попадает по назначению. Пока Машина Коленика Ввеновна
ловит  приход,  Семарь-Здрахарь промывает машину,  Зоя Чумовоззз тащится  на
полу,  за  ними наблюдает Блим  Кололей. На  его ладони сидит большой черный
таракан. Он топорщит усы и крутит головой, явно не собираясь никуда убегать.
     --  Чего ты его  приволок?  -- Семарь-Здрахарь сел перебирать сваренный
винт.
     -- Да вот, пассажир  винта хочет.  -- Отвечает  Блим  Кололей и пускает
зверя на  стол.  Тот  бежит  прямо  к снятому со  струны  петуху  и начинает
околачивать его усами.
     -- Ну, -- Хихикает Семарь-Здрахарь. -- Ему много не надо.
     В  баночке,  в  которой  щелочили  винт,  чудом  осталась  одна  капля.
Семарь-Здрахарь  трясет пузырек,  и  капля  винта падает  на  пластик стола.
Таракан тут же перебегает к ней, припадает к наркотику и шевелит жавлами.
     -- Смотри, -- В восхищении прыгает Блим Кололей. -- Пьет!
     -- Ой, уберите эту гадость! -- Вопит оприходовавшаяся Зоя Чумовоззз.
     --  Тихо, ты!  Он наш,  торчковый.  Винтом  заправляется!  --  Спокойно
объясняет Семарь-Здрахарь.
     -- А ему это не  вредно?  -- Зоя Чумовоззз  с ходу  принимает концепцию
насекомого-наркомана и у нее  срабатывает  материнский  инстинкт, сейчас она
хочет обо всех заботиться.
     --  А хуй  его разберет.  Если  пьет --  значит  знает что  делает.  --
Замечает Блим Кололей. -- Он мне сам так и сказал: хочу винта.
     Напившись, таракан отходит на  некоторое расстояние и издает неслышимый
клич. На него отзываются всеего  собратья. Винта в  капле так  много,что  им
можно уширять целый тараканий полк.
     Наркоманы  наблюдают  за  поразительной  картиной:  изо  всех  углов  к
винтовой халяве  сползаются огромные тараканы. Без толкотни, по-очереди  они
припадают к раствору и удаляются на нетвердых ногах.
     --  Экий  пир мы им устроили! -- Умиляется  Семарь-Здрахарь.  --  Пошли
отсюда, пусть ублаготворяются.
     --  А  они  наш  винт  не   сожрут?  --  Зоя   Чумовоззз,  несмотря  на
просыпающийся  в  ней  периодически альтруизм,  не  забывает  и  себя.  Кому
захочется отдавать свою кровную вмазку каким-то тараканам?
     -- А  мы его пробочкой  заткнем. Им не открыть. А для  надежности... --
Блим Кололей открыл неработающий холодильник и поставил пузырек в морозилку:
     -- Тут его ни один таракан не сопрет.
     И захлопнул дверцу.
     Оставив  тараканов  и  подхватив Машину  Коленику  Ввеновну,  наркоманы
перебазировались  в комнату. Блим Кололей  тут  же  начал  приставать  к Зое
Чумовоззз. Словно невзначай его  рука оказалась в промежности девушки. Та не
реагировала. Блим Кололей начал  действовать решительнее, когда Зоя Чумовозз
оказалась полностью  обнаженной,  она  вдруг встрепенулась,  отстранилась от
кололеевских пальцев, что-то ищущих в ее влагалище и задумчиво спросила:
     -- А кто это поет?
     Семарь-Здрахарь  и  Машина  Коленика   Ввеновна  оторвались  от  сеанса
французской  любви,  которым  они  с  упоением и  причмокиванием  занимались
последние пол часа и недоумевая уставились на Зою Чумовоззз.
     --  А действительно.  --  Машина  Коленика  Ввеновна пошевелила  ушами,
настраивая их на на сверхтонкое восприятие. -- Странные звуки.
     Теперь и  парни  услышали их. Тонкая,  еле  уловимая мелодия,  казалось
проникающая  непосредствено в мозг, лилась сразу со всех направлений.  В ней
не было четкого ритма, но она была ритмичной, в ней не  было четкой мелодии,
но она казалась мелодичной,  в ей не было почти никаких звуков, но казалось,
что звучанием наполнено все окружающее пространство.
     -- Какой кайф! -- Воскликнула Зоя Чумовоззз и закружилась по комнате.
     Семарь-Здрахарь и Машина Коленика Ввеновна,  как были, валетом,  лежали
рядом  и  закрыв  глаза  слушали  непонятную  музыку.  Блим   Кололей  томно
поглаживал  свой  хуй, его странным  образом  возбуждала  и  успокаивала эта
мелодия,  словно  он  получил еще один дозняк винта,  или даже  не  винта, а
благородного фенамина...
     Вдруг он почувствовал  чье-то  прикосновение к своему пенису. Приоткрыв
один  глаз, Блим Кололей увидел,  что по его  хую ползет таракан. Щекотка от
его ножек показалась Блиму Кололею настолько приятной, что он прошептал:
     -- Давай, крошка, поеби меня.
     Через мгновение толпа  объевшихся  винтом  тараканов  облепила  блимовы
гениталии. Они ползали, щекотали, покусывали его кожу и Блим Кололей получал
от этого приход за приходом.
     --  Медленнее...  --  Командовал  Блим  Кололей,   и  тараканы  снижали
активность.
     --  Теперь быстрее. -- Приказывал  Блим  Кололей,  и насекомые послушно
увеличивали темп возни.
     -- Еще быстрее! Еще!! Еще!!!
     Кончаю!!! -- Во весь голос заорал Блим Кололей и открыл в страхе глаза,
опасаясь, что потревожил таску соседей. Но нет. Хуй Семаря-Здрахаря тоже был
облеплен сплошным тараканьим ковром. Семарь-Здрахарь извивался и постанывал.
Зоя Чумовоззз и Машина  Коленика Ввеновна лежали  на полу,  широко расставив
ноги,  и  бились  в непрерывном  оргазме,  в их  пиздах  копошились  полчища
тараканов.  Сплошным потоком  насекомые  вползали  и  выползали  из  женских
гениталий. Шевелящаяся корка покрывала их  бедра,  животы,  кружилась вокруг
сосков. Сотни раздавленных насекомых покрывали пол, но это не  останавливало
тараканьего воинства,  все  новые  и новые  особи присоединялись к  безумной
оргии.
     Сотни тараканов слизывали  сперму  Блима  Кололея и  по  трепетанию  их
надкрылий было видно, что это тоже доставляет им неописуемое наслаждение.
     На улице было совсем темно, где-то далеко внизу горели  фонари, но Блим
Кололей видел все очень четко. Вдруг он почувствовал, что надо бы догнаться.
Шлепая  босыми  ногами по  тараканьим панцирям, он прошел  на кухню.  Достал
пузырек с винтом, взял машину.
     Не  успел  он  открыть  пробку,  как  по ножкам  стола,  на  котором он
расположился, по стене поползли тараканы. Они жадно размахивали усами и Блим
Кололей даже слышал их полубеззвучный вой:
     -- Дай. Дай! Дай!!!
     Тараканы  облепили  Блима  Кололея,  не  давая  возможности  не  только
отщелочить,  но даже по-человечески  выбрать. Они лезли всюду, в глаза, нос,
уши,  в подмышки. На место стяхнутых, приползали новые и новые. Блим Кололей
зажмурившись,  сжимая  в  одной руке пузырек с винтом,  а  в другой -- баян,
смахивал  с  себя  назойливых  насекомых.  Недовольные  тем,  что   какой-то
человечишко пренебрегает их нуждами, тараканы словно взбеленились.  Их укусы
становились с каждой секундой все ощутимее.  Блиму Кололею казалось, что еще
немного, и они раздерут его на части.
     Из комнаты раздался истошный  визг. Блим Кололей рванулся туда и увидел
приплясывающих Зою Чумовоззз и  Машану Коленику  Ввеновну. Вопя благим матом
они прыгали по помещению, натыкаясь друг на друга. Из  их гениталий сплошной
черной лентой вываливались тараканы.
     -- Они кусаются!.. -- Кричала Зоя Чумовоззз.
     -- Они мне клитор откусили! -- Вторила Машина Коленика Ввеновна.
     --  Одеваемся  по-быстрому,  и  съебываем.  --  Предложил  невозмутимый
Семарь-Здрахарь. Сам он уже вытряхивал насекомых  из чьх-то трусов и пытался
определить, кто их владелец.
     Визжа от  каждого  тараканьего прикосновения, бабы натягивали  на  себя
одежки.  Блим Кололей, успев облачиться первым, причем не выпуская из плотно
сжатых   пальцев   заветный   пузырек,   с  боем  прорывался  на  кухню   за
стрем-пакетом.
     Все  химикаты,  посуду, трубки, шприцы  и иголки  приходилось сваливать
вместе с  копошащейся массой. После того, как все было  собрано, стрем-пакет
весил  вдвое, а то и  в трое  тяжелее, чем обычно. Из  него постоянно кто-то
вываливался, сам пакет зловеще шевелился.
     Входная дверь открылась  сразу. Наркоманы, оставляя за  собой  след  из
тараканов  ринулись   вниз   по   лестнице.   Через  несколько   этажей  все
остановились.
     -- Никто не гонится? -- Огляделся Семарь-Здрахарь.
     -- Никто...
     -- Тогда, предлагаю повторить.
     После такого приключения никто не  был против приходнуться  еще  разок.
Бабы  встали  на  стреме,  а  Семарь-Здрахарь   и   Блим  Кололей  разложили
необходимое  на подоконнике.  Отщелочили  все,  что  оставалось и  разделили
по-братски.
     Пока   наркоманы  двигали   друг  друга,   из  стрем-пакета   выползали
запоздавшие  тараканы.  Ширка  в  походно-полевых  условиях  прошла  удачно,
казнить никого не пришлось, Семарь-Здрахарь  с первого раза попадал в вену и
вмазанные распологались на ступеньках.
     Машина Коленика Ввеновна  рассматривала на приходе поверхность бетонных
ступеней. Вдруг ее внимание привлекло что-то  шевелящееся. Она подцепила это
ногтем. По облупившемуся лаку кругами забегал малюсенький муравьишка.
     -- Смотрите, кто к  нам пришел... --  Начала Машина Коленика Ввеновна и
услышала дробный топот. Когда она оглянулась, на лестнице  никого не было, а
муравей начал петь ей колыбельную.




     Это крайне однообразная штука. Особенно для торчка.
     О,  романтически   настроенный  пубертатник,  ты   думаешь,  что  жизнь
наркомана  это вечный  кайф?  А ты,  начитавшийся ментовских  сводок  житель
совка, для тебя наркоманское существование это сплошная цепь преступлений? А
ты, торчок, чего сам-то ты думаешь о своей жизни?
     -- А хуй  ли он вообще может  думать? У него, наверняка,  от уколов все
мозги вытекли. -- Скажет просвещенный раб  стериотипов  и  попадет  при этом
хуем в небо.
     Кому, как не торчку, думать о завтрашнем дне?
     Спешащие к  восьми на работу, вам, хотя  и не  платят месяцами,  но  вы
уверены,  что завтра вы будете хавать свой кусок колбасы, запивая его водкой
или пивом, по вкусу. А наркоша? Он постоянно вынужден загадывать на будущее:
будет  он  вмазан, достанет он торч,  или будет валяться в койке, пропитывая
простыни потом абстяги? Кайф или ломки? Вот его выбор.
     Вы  строите  свое будущее, наркоман  в  нем живет. И  ему тоже хочется,
чтобы оно было счастливым.
     Замороченные   совдепы,  вы  тащитесь  от  своих  комплексов  и  знания
реальности. Но шировой чихал на эту реальность. Он вырвался из нее,  и попал
в другую. А там свои стериотипы, от которых никуда не денешься.
     Наркоман становится наркоманом из-за своего стремления к свободе. Он не
понимает, что это  такое,  но ему внушали,  что свобода  -- это кайф. Вот он
этот кайф и находит.
     Наркот становтся  потерян  для  мира,  если  он сам  не  захочет в него
вернуться. И  тут он стоит перед  выбором.  Ему уже ведомы две  реальности и
какая  из  них  менее страшная, в какой из них он  получит  то, что,  как он
считает, ему по праву принадлежит? Что? Да радость, еб вашу мать!
     В  его мире этой  радости хоть жопой жуй. и вся концентрированная. А на
ебучем заводе или в  ебаной конторе есть эта радость? Можно, конечно, найти,
если очень  постараться. Он  ведь очень! А тут -- веняк подставил, втрескали
его, и радости и счастья полные штаны.
     Правда расплата за концентрированную радость тоже концентрированная. Но
тут уж выбирать не приходится.
     Но  ведь  какая  штука,  спроси  любого  ублюдка  на  улице, что бы  он
предпочел: жить долго, но  скучно, или  коротко, но радостно? И  но  выберет
последнее. Ну да, не все. Но большинство!
     Так что? Все наркоманы? Пусть и в потенциале.
     Но, бля,  почему  этот  уличный опрашиваемый  не  согласится  на  такой
вариант: долго  и радостно?  А  потому,  что он думает,  что так не  бывает.
Столько  лет  все  рвались  к   счастливой   жизни,  что  абсолютно  в   ней
разуверились!
     "Свобода!  Равенство!  Братство!"  Лицемерный  лозунг  в  сети которого
попадают  все,  кто  его  слышал.  Для  торчка  свобода --  это  возможность
ширяться.  Равенство -- это чтобы ширялись все в его круге общения. Братство
--  чтобы давали  раскумариться  на халяву, помогали  подержать перетягу или
ширнуть. А вы думаете по другому?
     И вы тоже правы.
     Но  это именно вы создали  мир, из которого хочется уйти навсегда и как
можно скорее! Чтоже вы держите наркоманов  за изгоев? Может потому, что сами
боитесь ступить на их путь?
     Или вам в ломак переделать себя так, чтобы ваш мир стал насыщеннее, чем
наркотические глюки?
     Впрочем, зачем переделывать? Может надо просто заметить, что все вокруг
совершенно?




     Ты  дрочишь на нее  уже четвертый месяц.  Куда деваться? Ты один,  бабы
нет, а ебаться так хочется...
     Особенно под винтом.
     Варишь ты  его один, в одну харю и трескаешь,  перетягивая руку старыми
подтяжками. Приход поглощает  тебя, тащит  в неизведанные глубины эйфории. А
ты поддаешься этому  чувству,  растворяешься в  нем. Но приход слабеет, и ты
оказываешься перенесенным в новый мир, мир сверкающий яркими красками,  мир,
в котором ты чувствуешь заключенные в тебе силы. Мошь  распирает тебя, ты не
знаешь куда ее девать,  а применить-то хочется. И  вот ты берешь картинку из
порнокалендаря.
     Она настолько  тебе  нравится, что ты тайком выдрал ее у  какого-то  из
твоих  знакомых  торчков,  принес  домой  и  теперь разглядываешь  это тело.
Негритянка, нет, скорее  мулатка, она сидит  в раскорячку  на корточках так,
что ты видишь бритую щель изды, и эта пизда прекрасна.
     Мулатка  держится  обеими руками за  ветку  над ее головой,  пальцы ног
девушки  как раз у нижнего  обреза  картинки и кажется, что если ее оживить,
она спрыгнет с изображения и тогда...
     Ты  голый, согнув  колени,  лежишь на  кровати,  фотография  негритянки
опирается на твой хуй,  и ты смотришь  на нее.  Ты видишь,  что она на самом
деле живая. Она лишь под прозрачной пленкой, которую можно  каким-то образом
убрать, и она, живая и  радостная, недаром же она тебе  улыбается, сойдет  с
картинки.
     Протянув  руку, ты прикасаешься  к ее  колену,  груди.  У  тебя  полное
ощущение, что твои пальцы гладят живую плоть, она пульсирует, в такт  биению
ее сердца. Пальцы скользят ниже, к пизде, и тебе кажется,  что от этого  она
улыбается  еще  шире.  Между полусомкнутых  губ появляется  дразнящий кончик
языка. Ты видишь, как она томно облизывается и понимаешь, что еще чуть-чуть,
и она появится во плоти.
     Но  пока  рано.  Она  ведь еще  плоская,  и  ты  впиваешься взглядом  в
изображение, и оно  начинает  приобретать объем. За спиной девушки небольшой
бассейн с  прозрачно синей водой. От дерева, за ветвь которого дердится твоя
мулатка,  на  него  падает  тень. Ты  разглядывешь  волны. Они перемещаются,
слышится слабый плеск воды о бетонные стенки и томный вздох.
     Переведя немигающий взгляд  на девушку, ты  замечаешь, что она  как  бы
выпирает из картинки. Внезапно она моргает. Да! Оживает!
     Ты смотришь еще пристальнее, да, изменились тени на ее коже. Теперь они
не  от невидимого солнца,  а от лампы,  которая освещает тебя и ее. Ты нежно
прикасаешься  к  женскому телу.  Да,  вот  она, выпуклость  грудей, коленок,
сладостная  мокрость  пизды. Но почему  же  негритянка  не вылезает из своей
тюрьмы? Ах да,  ее держит  невидимая  пленка. Ты вооброжаешь, что твой палец
превращается в плазменный резак, способный прорезать любую преграду.  Ты уже
подносишь его к изображению, но замечаешь, что девушка предупреждающе качает
головой. Но почему, неужели она не хочет? Нет, наверное она еще недостаточно
материализовалась.
     Сила, распирающая тебя, устремляется в твои руки, и через пальцы мощным
потоком  устремляется  в негритянку.  Ты видишь, как она нежится в их лучах,
приобретая плотность и объем.
     Не  мигая ты смотришь на  нее. Ты боишься, что  моргнув, можно упустить
момент, когда она будет готова спрыгнуть к тебе. Но минуты идут, и ничего не
происходит.  Твои глаза давно уже истекают слезами,  соленые струйки стекают
по  твоим  щекам,  падают  не  грудь. Быстрым  движением  руки ты  вытираешь
ненужную влагу и вдруг понимаешь, что твои усилия напрасны.
     До  тебя доходит, что  ты  излучаешь  гигаватты,  но они не  остаются в
нарисованной  девушке,  а  передаются ей  настоящей,  той, с которой и  была
сделана фотография.
     Ты  прекращаешь  накачивать ее  силой  и  взглядываешься в изображение,
пытаясь заметить хоть какой-нибудь знак.
     -- Тебя  вытащить  оттуда? --  Шепчешь ты еле слышно.  И замечаешь, что
негритянка кивает.  Это движение было бы незаметно, если бы ты не знал,  что
его надо ждать.
     Да,  она согласна, а  ты действовал до  сих пор совершенно неправильно.
Теперь  твои  пальцы  начинают  всасывать  энергию.  Словно черные  дыры они
всасывают, поглощают выпущенную раньше силу. Вместе с ней из плоского  листа
начинает  выступать  и  твоя   негритянка.  Из  двумерного  изображения  она
становится  барельефом, светло-коричневое  тело  уже  готово  пасть  в  твои
объятия,  но что это?  На  ее лице  вновь отражается  грусть. Девушка желает
показать тебе,что и сейчас что-то идет не так.
     И  ты понимаешь, что у нее  нет  спины. Связь между тобой и негритянкой
уже настолько прочна, что вам  для разговора  не требуется никаких  слов. Вы
общаетесь напрямую, мозг в мозг. Она подбадривает тебя, просит не прекращать
усилий, она чувствует, что для высвобождения ей не хватает самой малости.
     Ты просишь ее подождать. Силой воображения или астрального сканирования
ты лепишь образ ее спины. Вот затылок, покрытый жестким курчавым ежиком, вот
длинная тонкая  шея,  вот собственно и сама  спина,  с торчащими  лопатками,
нежными валиками мышц вдоль  позвоночника,  вот  попка,  вот  икры, лодыжки,
пяточки...
     Вся  твоя  энергия  направлена  теперь  на  постепенное прорисовывание,
овеществление совершенного образа. Ты чувствуешь, как твоя сила творит живую
материю. Она пока еще там, в гиперпространстве за плоскостью картинки, но ты
чувствуешь ее  так, словно  твои  ладони  скользят  по изгибам  этой  теплой
податливой спины. Ладони  ощущают податливую  плоть, выталкивают ее прочь из
фотографического застенка, к тебе.
     Физические  руки парят  в  каких-то  милиметрах  над кожей  негритянки,
всасывающей силой продолжая  вытягивать  девушку из календаря.  Касаться  ее
пока нельзя,  понимаешь ты, от прикосновения может произойти  разряд,  и все
силы, затраченные тобой на оживление, пойдут прахом.
     Негритянка  улыбается.  Она морщит  свой  совершенно европейский носик,
стреляет карими глазками, вытягивает  темненькие губы в трубочку, предвкушая
поцелуй  твоего  рта. Ее  грудь,  небольшая,  почти  детская, поднимается  и
опускается, следуя  дыханию  девушки, остроконечные розовые соски из гладких
превратились в морщинистые, приоткрывшаяся  пизда влажно блестит,  показывая
свои внутренности,  ждущая  хуя и  готовая брызнуть  пахучей смазкой при его
прикосновении.
     Ты  недоумеваешь,  почему  же она не выходит. Теперь-то  что  не так? И
слышится  ответ:"Я не  живая. У меня  нет души. Дай мне  душу, вдохни в меня
ее!"
     -- Но я не Бог... -- Шепчешь ты в изумлении.
     "Сейчас ты это можешь." -- Говорит негритянка.
     "И  я  уже  подустал..."  -- Думаешь  ты. Тело вдруг напоминает о своем
существовании:   твои   глаза   болят   от   несколькочасового   напряжения,
предательская струйка слюны намочила подушку, ноги затекли от неподвижности.
     "Отдохни, расслабься..."- Советует девушка с картинки. -- "Отдохнешь --
и все получится..."
     Аккуратно отложив лист с полуожившей негритянкой, ты вытягиваешь ноги и
закрываешь глаза. Внезапно ты чувствуешь, что  замерз. Не открывая глаза, ты
нащупываешь одеяло, натягиваешь на себя, укрывшись с головой, и еще какое-то
время  бьешься  в  ознобе.  Но  что эти  мелкие неудобства  по сравнению  со
сценами, предстающими перед твоим внутренним взором?
     Негритянка,  живая, теплая. Она  прижимается к тебе, дрожжа всем телом.
Она  облизывает тебя. Ее  язычок все ниже, ниже,  ниже...  И  вот  ее  ротик
накрывает твой хуй.
     Не выдержав такого напряжения,  ты  сам хватаешь свой хуй  и  начинаешь
дрочить. Ты дрочишь яростно, извиваясь всем  телом,  твоя  рука делает  два,
если не три,  удара  в  секунду.  Хуй, все  еще  вялый после ширки, медленно
начинает набухать.
     На мысленном экране девушка уже ввела в себя твой огромный, стоящий как
Пизанская башня, хуй. Ты представляешь, что  твои пальцы  и есть те  влажные
внутренности пизды,  в  которые ты так стремишься. Вот ты начинаешь медленно
двигать хуем...
     И  кончаешь  в  самый  неподходящий момент.  Тело и хуй  содрогаются  в
сладостных конвульсиях. Горячие капли молофьи долетают до твоего подбородка,
другие мягко падают на твой живот.  Ты все сильнее  стискиваешь хуй, получая
от этого кайф, сравнимый разве что с приходом.
     Вскоре  оргазм утихает. Ты  промакиваешь вытекшую сперму пододеяльником
и, пока хуй не лег окончательно, продолжаешь его дрочить.
     Астральный двойик  негритянки  на твоем ментальном хую раскачивается из
стороны  в сторону.  Ты пихаешь хуй все глубже, глубже, глубже. Тело девушки
трясет в волнах непрерывного оргазма. Она уже не постанывает, она  кричит во
весь голос:"Еще, еще, еще сильнее!!!" А ты злорадно делаешь это.
     И вот, ты чувствуешь, что скоро кончишь. Рука убыстряет  свои движения,
негритянка, потеряв сознание, падает на тебя, она хрипит возле твоего уха, а
ты ебешь ее во всю твою мощь.
     Второй твой  оргазм такой же сильный, как и превый, но  молофьи заметно
меньше.  Она уже не вылетает из  хуя,  а струится вязкой бугристой полоской,
налипая  на пальцы, смазвыая  их и заставляя  скользить по  коже твоего хуя.
Некоторое время, по инерции, ты  продолжаешь подрачивать, выжимая  последние
капли молофейки, но пик кайфа уже прошел, а ты покрылся уже липким потом, ты
задыхаешься    и   понимаешь,   что   должен   передохнуть   после    такого
физико-ментального напряжения.
     Стерев сперму и пот с лица многострадальным одеялом, ты сбрасываешь его
и  лежишь  голый,  закрыв глаза  и вспоминая  подробности  ебли  негритянки.
Некоторые  из них тебе не нравятся и ты  думаешь, что в следующий раз, когда
ты  будешь ебать  ее физическое  тело, а  не мысленный  образ,  ты этого  не
допустишь.
     Ты  смотришь  на  будильник.  Он  показывает пять утра.  На  полу лежит
плоская пока еще негритянка и подмигивает тебе.
     "Нет, -- Говоришь ты ей, -- В следующий раз..."
     Она обреченно кивает тебе, а ты гасишь свет. Комната тут же погружается
во мрак,  но  ты  вдруг  замечаешь  на стене перед тобой  светящийся женский
силуэт.
     "Это  она,  моя  негритяночка!" --  Понимаешь  ты  и твои  глаза и руки
начинают испускать оживляющие лучи.




     Любой  апер имеет  на  вооружении мощный логический аппарат, помогающий
ему достигнуть желаемого результата: проткнуть веняк и захуячить туда дозняк
психостимулятора.  А  чтобы  это   случилось,  надо  проделать   целую  кучу
предварительных операций.
     Чтобы  ублаготвориться  надо  сварить.  Чтобы   сварить  надо   достать
стендаля, химикаты  и салют. Чтобы достать  салют,  надо пройти  по Великому
Джефому Пути. А чтобы было с чем ходить по Великому Джефому Пути надо нарыть
терок.
     Терка  -- это не  просто рецептурный  бланк,  на котором написано  Sol.
Solutani,  терка  --  это  произведение  искусства.  Над  их  вырисовыванием
трудятся  великие  анонимные  мастера.  Они  годами шлифуют  свое  редчайшее
искусство,  кладя  на  его  алтарь в  форме  шприца, свою  никому не  нужную
молодость.  В их арсенале десятки  авторучек  разных  цветов,  они умеют  по
двум-трем буквам разработать  структуру  почерка  врача, они,  как настоящие
алхимики могут из любого лекарства сделать одно, солутан.
     Рецептурный бланк можно  спиздить в  кабинете  участкового.  Но  это не
терка,  это  бумага,  хотя  и  совсеми тремя колотухами. В  таком  добывании
рецептов есть стрем, но нет столь милой наркоманскому сердцу романтики.
     Нет, настоящие терки обитают на помойках!
     Настоящие  терки  нарывают, пусть для этого надо  залезть на  самое дно
помойки с протекшей бытовухой!
     Настоящие терки скрываются от непрофессионального взгляда, но какова их
радость,  когда они попадают в  исширянные  руки, которые  даруют  им вторую
жизнь!
     Когда Седайко Стюмчик подходит к мусорному  контейнеру  возле терочной,
все его обитатели спешно покидают  насиженные места  и стремительно пытаются
найти новое прибежище, спасаясь от мощного биополя Седайко Стюмчика, которое
сконцентрировано на облупившейся  помойке и заставляет кипеть ее содержимое.
Дрозофилы,  саркофаги, вороны, голуби,  мыши  и зубные черви  поднимаются  в
воздух и плотным  облаком окружают голову Седайко  Стюмчика.  Но они  ему по
хую. Седайко  Стюмчик  видит  цель,  и  никакие  земные  твари  не  способны
остановить или даже  на доли секунды задержать его продвижение к вожделенной
цели.
     --   Хо!  --   Говорит  сам  себе  Седайко   Стюмчик,  и  не   успевшие
соориентироваться  жители помойки  подают замертво, сраженные мощной  волной
вони идущей из пропервитиненного нутра наркомана.
     -- Полукаличная! -- Раздается рык Седайко Стюмчика.
     -- Ветер оттуда пахнет терками!..
     Он  тушит бычок  о пробегающую  мимо него  в панике  полудохлую  крысу,
кладет его в карман.
     -- Что  приготовил  ты  мне,  мусорный контейнер?! -- Строго  вопрошает
Седайко Стюмчик, и от звуков его голоса осыпается ржавчина.
     -- Бытовухой  ли  ты  наполнен, или содержишь в чреве своем милые моему
сердцу терки?! -- От этих  слов колесики мусорного бака в страхе подгибаются
и его крышка  откидывается с мелодичным звоном, как у музыкальной шкатулки с
драгоценностями, обнажая скрытые доселе внутренности.
     -- Ну,  где  мои  драго-ценности?  --  Седайко Стюмчик строго окидывает
суровым   взором  трепещущие   органы   помойки.   Вооружившись  одноразовым
деревянным  шпателем  Седайко  Стюмчик  опирается  животом  о  металлический
уголок, опоясывающий верхний периметр мусорного бака, не обращая внимания на
голубиное говно,  обломки ампул, талоны на посещение врача и прочее  дерьмо,
которое к нему прилипло.
     -- Скажите "А-а-а!" -- Приказывает Седайко Стюмчик,  и помойка послушно
издает требуемый звук. Седайко Стюмчик немедленно отжимает язык контейнера и
погружается в него по пояс.
     Сторонний  наблюдетель видит лишь  болтающиеся  в  воздухе ноги Седайко
Стюмчика и его тощую жопу, служащую отпугивающим маяком для других охотников
за терками.
     Глаз Седайко Стюмчика моментально классифицирует  все находящиеся в его
поле зрения комочки бумаги:  это талон, еще талон,  это анализ мощи икала, а
это -- терка!
     Подавляя  тремор,  пальцы  разворачивают  терку. А она  распадается  на
несколько не подлежащих соединению кусочков.
     --  Рвач.  -- Констатирует Седайко  Стюмчик. Он разглядывает личнуху на
бывшей  мазовой  терке и выясняет, что  рвачем в этой полукаличной  работает
некий терапевт Головко.
     Рвачи --  личные враги наркоманов. Вместо того,  чтобы пачками спускать
терки в мусорные ведра, они с особым ожесточением рвут их на мелкие кусочки.
Многие из них специально дежурят у  окон полукаличной, выходящих на мусорку.
Им  доставляет наслаждение смотреть на венораздирающие картины, когда торчок
вытаскивает  рецепт, разворачивает...  И  падает,  захлебываясь  в  слезах и
соплях жалости к неповинной  терке. А рвач, злорадно потирает рученки, все в
бумажном крошиве от покойных рецептов и вызывает  мусоров, чтобы те свинтили
любителя рыться в помойках.
     -- Козел. -- Кулак Седайко Стюмчика дотягивается сквозь стекла, этажи и
перекрытия  полукаличной  и  впивается  в  яйца рвача Головко.  Рвач Головко
теряет  ошметки человеческого  сознания  и реинкарнируется в фен для завивки
лобковых волос, не успев прозвониться к стремному полису.
     А Седайко Стюмчик продолжает миссию спасения терок.
     Следующая терка аккуратно сложена кульком. Ее недра высыпают сигаретный
пепел и  бычок со  следами  губной  помады.  По  центру красуется  выжженная
гаснущим  окрурком  рваная дыра.  С  личной  печати ехидно  ухмыляется  врач
Игнатова.
     -- Сука.
     Наконец  Седайко Стюмчику  везет. Развернутая терка  радует  глаз всеми
тремя  колотухами.  Она  сияет девственной белизной, лишь  на  месте фамилии
больного написано несколько букв. Они  совпадают с началом  фамилии врача на
личной печати.
     --  Предчувствия  меня не обманули! -- Торжествует Седайко  Стюмчик. Он
начинает методично перекапывать внутренности помойки, не обращая внимания на
ее понурое рычание и попытки сблевнуть. Струны с контролем, порожние стекла,
фантики  от  лекарств   кружатся  в  мощной   воронке,  закрученной  Седайко
Стюмчиком. А  сам он, как  хамелеон, готов в любой момент  выстрелить  своим
липким языком, чтобы на его кончике затрепетала свежевыловленная терка.
     Среди  бумажных  волн выплывает пятикубовый баян. Он  тоже  оприходован
недреманым оком Седайко Стюмчика.
     Наконец, все в помойке  перевернуто вверх дном. Каждый клочек бумаги по
нескольку раз просканирован  и  просвечен  рентгеном  и  инфразвуком. Больше
здесь   терок  нет.   Зато  карманы  Седайко   Стюмчика   полны  этих  мятых
прямоугольников.
     Он вылезает из помойки. Та, радуясь, что закончились ее мучения, смачно
всхлипывает.  В  нее  возвращаются уцелевшие  постояльцы  и продолжают  вить
гнезда,  рыть  ходы,  переваривать  жратву  и раскармливать  матку,  которая
разрешается от бремени свеженькими скомканными терками.
     Но  Седайко Стюмчика  это уже  не  интересует.  Присев  на  бордюр,  он
перебирает и раскладывает обретенное богатство.
     -- Безмазняк... Безмазняк... -- Ругает он полностью заполненные бланки.
Те  ежатся от стыда и сгорают,  оставляя на пальцах Седайко Стюмчика полоски
фиолетовой копоти.
     -- А эту потаскушку можно отмыть...
     Эта   терка  заполнена  черными  чернилами,  которые,  как  многократно
проверял  Седайко  Стюмчик,  можно смыть  под  проточной  водой.  Потаскушка
лыбится  и  отправляется  в бездонный карман  джинсов  Седайко Стюмчика,  не
подозревая о пытках, которые  ей предстоит испытать до той поры, пока она не
ляжет на стол фармацевта.
     -- Классная терка!..
     Как  такие красавицы попадаят  в  мусорные баки, остается  для  Седайко
Стюмчика неразрешимой загадкой врачебного мышления. На рецепте нет надписей.
На  нем  проставлены   все  печати.  Он  даже  не   смят!  Он   сияет  своей
девственностью, выставляя ее напоказ, как  невеста-рабыня.  Седайко  Стюмчик
покорен. Он очарован магической притягательностью белого пространства. Не  в
силах терпеть, наркоман расстегивает молнию на джинсах  и обнажает  синюшный
пенис.
     Терка  извивается в пальцах Седайко Стюмчика. Ей, как настоящей  целке,
хочтся поскорее лишиться того, что отличает  ее от полноценнных  товарок. Но
Седайко Стюмчик не таков,  он  стремиться продлить  удовольствие дефлорации.
Стюмчиков хуй елозит по терке, обвивая  ее жилистыми кольцами. Стюмчиков хуй
позволяет  вылизывать себя, позволяет  валяться  у него  в ногах,  позволяет
удовлетворять все мазохистские комплексы.
     Но вот... Вот... Вот!.. Оргазм!!!...
     Молофья брызжет во все стороны света и тьмы! Терка подставляет себя под
эти  жаркие потоки.  Она  плавает в  них, наслаждаясь  своим падением,  ведь
теперь она  настоящая!  Теперь  на ней  есть  подтеки спермы, сложившиеся  в
странные загогулины. Rp.  Sol.Solutani 50,0  D.t.d. N 2 in flac. S. По 30-40
кап. 3 р/д.
     Седайко Стюмчик с гордостью смотрит на свое произведение:
     -- С такой ништячной теркой не отдибят!
     На кармане осталась  еще целая  стопа  рецептов. Им не так повезло,  их
процент мазовости ниже. Но  нет  причин  тревожиться: когда Седайко  Стюмчик
отоварит свою любимицу, дойдет очередь и до них...




     Они были сущие  дети.  Мальчик  и  девочка, с  которыми Навотно Стоечко
познакомился на Птичке.
     В тот  день Навотно Стоечко был слегка на мели, прайсов на банку салюта
у  барыги не хватало,  поэтому он затарился тефой. В тот  же момент к пушеру
подошли  двое детишек.  Пока мальчик торговался насчет  пары  банок  салюта,
девочка  пристально  разглядывала  Навотно  Стоечко, который  распихивал  по
карманам упаковки тефика.
     Навотно Стоечко пошел к выходу. Но трамвайной остановке его догнала эта
парочка.
     -- Ты из тефы варишь? -- В лоб спросил мальчик.
     -- А вы не молоды  торчать?  -- В свою очередь полюбопытствовал Навотно
Стоечко.
     --  В  самый  раз.  --  Уверенно  ответила  девочка.  --   Нам  уже  по
шестнадцать!
     -- Так про тефу? -- Не унимался мальчик.
     -- Ну. -- Утвердительно кивнул Навотно Стоечко.
     -- А не научите? -- Попросили мальчик и девочка хором.
     Навотно Стоечко  пристально  посмотрел  на  детишек. Если уж они начали
торчать, ничего их не остановит... В любом случае они узнают способ варки из
тефы. Так что нет никакой разницы, кто конкретно их этому научит.
     --  Три четверти  готового. Плюс Стендаль.  -- Сказал свою цену Навотно
Стоечко.
     Дети переглянулись, явно чего-то непросекая.
     -- У нас Стендаля только одна книжка... -- Робко сказала девочка. --  И
то мамина.
     -- Как называется? -- Ухмыльнулся Навотно Стокчко.
     -- "Красное и черное"...
     -- Вот-вот. Их, родимых.
     -- А-а-а! -- Понял мальчик, -- Компоненты!
     --  Мы  согласны.  -- Ответила  девочка  сразу за  двоих,  пока мальчик
прикидывл, не будет  ли слишком  большим расточительством делиться не только
винтом, но и ингредиентами для его изготовления.
     -- Хорошо. -- Медленно проговорил Навотно Стоечко и закусив нижнюю губу
еще раз с ног до головы оглядел детей. -- Для варки из салюта все есть?
     -- Все. -- Сказал мальчик, кивнув в подтверждение своим словам.
     -- Для тефы нужен еще ацетон. Литр. Хороший, беводный. Да и самой  тефы
пачек двадцать...
     -- Я сейчас куплю. -- Радосто воскликнул мальчик и убежал.
     Навотно Стоечко остался с  девочкой наедине. Девочка стояла  и ковыряла
асфальт  носком  бело-розовой кроссовки. Да  и вся  девчушка  была  какая-то
бело-розовая.
     -- Он тебе кто? -- После недолгого молчания Навотно Стоечко не выдержал
неизвестности и решил узнать ответ на терзающий его вопрос.
     -- Да, так... -- Неопределенно пожала плечами девочка, -- Сосед...
     -- А на раскумарке ты давно?
     Девочка снизу  вверх посмотрела на Навотно Стоечко, словно оценивая  ей
одной ведомые критерии. И, видимо  решив, что можно и  ответить,  равнодушно
сказала:
     -- Год.
     -- Интересно, -- Подумал вслух Навотно Стоечко, -- Кто ж тебя  на  иглу
посадил? -- Он не ожидал ответа, но девочка скупо проронила:
     -- Он.
     И отвернулась.
     После наскольких минут тягостного молчания прибежал мальчик:
     -- Все в порядке. -- Прокричал он еще издали. -- Поехали.
     Пока добирались  на место, никто  не сказал на слова. Лишь поднявшись в
квартиру, Навотно Стоечко нарушил молчание:
     -- Хата не стреманая?
     -- Нет.-  Твердо  ответил мальчик. --  Мама с сестрой на даче, до конца
лета они не появятся.
     --  Так. -- Вздохнул Навотно  Стоечко.  -- Сегодня  здесь  командую  я.
Возражений нет?
     Возражений не было.
     -- Ты.  -- Навотно Стоечко  повернулся к девочке.  --  Сваргань хавчик.
Чаек-буек, там, перекусить. А ты, -- Указал он пальцем на мальчика,-  Будешь
мне помогать.
     Пока девочка возилась у  плиты,  Навотно  Стоечко расстелил на кухонном
столегазату и высыпал туда свои пачки тефы. Мальчик присоединил свои.
     -- Чтобы все получилось ништяк, --  Начал свою лекцию  с  демонстрацией
Навотно  Стоечко,-  Колеса  тефы  надо  растольчь в  пыль.  Для  этого может
послужить молоток, -- это чисто физический метод -, мясорубка или кофемолка.
Но  от  тефы у  кофемолки летят ножи, мясорубкой  долго и  неприятно,  а  от
молотка много грохота. Поэтому мы будем действовать чем? Правильно. Скалкой.
     Раскатывая  разложенные  между двумя  газетами колеса,  мальчик  потел,
краснел  от  натуги,   а  Навотно  Стоечко  просеивал  через   тонкое   сито
получающийся  порошок и  возвращал мальчику недостаточно  мелкую  крошку.  В
процессе работы они перекусили и, вскоре, девочка начала подменять уставшего
мальчика.
     Получившуюся   пыть   Навотно   Стоечко   собственноручно   засыпал   в
двухлиттровую бытыль из-под Пепси:
     -- Теперь один из тонких моментов. Просто заливать водой нельзя. Вместе
с водой полезет  много бутора.  Делаем так. Кубов тридцать кипячонки, в нее,
из расчета гранула на пачку тефы, сыплем  кон или наон. И медленно заливаем,
постоянно перетряхивая.
     Эту стадию работы Навотно  Стоечко решил сделать  сам. Он  тряс бутыль,
доливая в нее раствор кона, пока внутри не образовался один слипшийся комок,
вобравший в себя весь порошок.
     -- Сейчас, как обычо. Тягу и отбивать.
     Это  уже  делали, меняясь, мальчик с девочкой.  Навотно  Стоечко в  это
время готоил баню.
     Через полчаса он сказал:
     -- Хватит, пожалуй.
     Мути дали отстояться. Тягу отделили и Навотно Стоечко, не  жалея, залил
туда солянку.
     Сперва  ничего  не  происходило и он  стал  ловить на себе  недоуменные
взгляды детей. Но потом  вдруг  на дне тяги стало образовываться  фиолетовое
озерцо.
     Удивленные странным цветом, дети полюбопытствовали:
     -- Это то, что надо?
     -- Ага. Это смесь джефа и сахара.
     Фиолетовый раствор поставили на баню и он стал выпариваться, постепенно
меняя  свой  цвет и  становясь  коричневым.  Навотно Стоечко  дождался  пока
жидкость  совсем  не  загустеет,  превратившись в тягучую массу, похожую  на
карамель.
     -- Теперь это остудить. И ацетоном. Он растворит все, кроме джефа.
     На эту  операцию  ушло  еще  минут  двадцать,  но  вскоре  перед детьми
появилась горка сверкающих кристаллов.
     -- Надо же... -- Прошептал мальчик. -- Так просто...
     -- Ты посмотри, -- Возразила девочка, --  Сколько  мы с  этим возились.
Три часа!
     -- И еще часок добавь на варку. -- Добавил Навотно Стоечко.
     Мальчик присвистнул.
     Взвесив  порох,  Навотно Стоечко  убедился, что с первого раза выбилось
почти все. Пороха было почти три грамма.  Отделив себе сушняк, эквивалентный
его  доле тефы, Навотно Стоечко занялся варкой  винта. Дети это  умели  и им
стало  неинтересно. Они  ушли  в  комнату и включили, как  определил Навотно
Стоечко, "Ногу Свело".
     Винт сготовился достаточно быстро. Забодяжив масло, Навотно Стоечко  не
забыл  отщелочить для  себя Стендаля. Отлив себе пятнадцать кубов, остальные
пять Навотно Стоечко, под бесконечное "Ремемба Хара Мамбуру!", отнес детям.
     -- Ой, как  хорошо!  --  Обрадовалась девочка. Навотно  Стоечко  в этот
момент  пристяльно оглядывал обстановку, пытаясь определить,  чем занимались
дети в его отсутствие.
     -- А ты нас вмажешь? -- Попросил мальчик.
     -- А вы сами не умеете, что ли?
     -- Умеем. -- Подтвердила девочка. -- Но не с первого раза.
     -- Ну...  --  Нахмурился  Навотно  Стоечко.  --  Придется  тогда  здесь
зависнуть.
     --  Да зависай, конечно. -- Затараторили  детишки. -- Ты  не помешаешь.
Здесь такие тусовки бывают!..
     -- Вам по сколько вмазать?
     -- По единичке, конечно...
     И  Навотно   Стоечко  пошел  щелочить.  Когда  он  вернулся  с  тройкой
заряженных баянов, девочка возилась у магнитофона:
     -- Хочешь нашего  приятеля послушать?  Он сам песни сочиняет и поет под
гитару.
     И девочка нажала на play.
     Навотно  Стоечко прослушал  тогда  эту  песню раз  пять. Но  текст  был
настолько примитивен, что  ему не запомнилось практически ничего, кроме двух
поэтических шедевров:
     "...в вену себе колешься гадостью плохой..."
     и "...что же ты наделал-то, дибильный ты дурак!.."
     -- Правда, классно? -- Млела  от восторга девочка, пока Навотно Стоечко
устраивал перетягу.
     -- Теперь  тишина! -- Приказал Навотно Стоечко и начал искать место для
вмазки. Вскоре винт пошел в кровь. Приход оказался мягким, почти незаметным,
он  шел несколькими волнами, одна  сильнее другой, и тяга от него была  тоже
сильной но ненавязчивой.
     С  полтыка  втрескав  детишек, Навоно Стоечко сел в  кресло и попытался
расслабиться, целиком отдавшись эйфории.
     -- Странный какой винт. -- Сказал мальчик.
     -- А ты к какому привык? -- Глумливо проговорил Навотно Стоечко.- Чтобы
хрясть по башке и в аут? Нет, чем винт чище, тем он мягче действует. Так что
я вам, пионерам хай класс заделал, вы его всю жизнь помнить будете!
     Девочка  погасила  верхний свет, зажгла  слабенький  ночник.  Некоторое
время  все  сидели тихо. А  потом Навотно Стоечко  услышал  странные  звуки.
Приоткрыв глаза,  так, чтобы со стороны не  было  заметно, что  он  смотрит,
Навотно Стоечко увидел непонятную сцену.
     Мальчик лежал на спине, майка его была задрана, обнажив детское пузико,
а девочка,  склонившись  над ним,  водила  по голой  коже  какой-то  меховой
игрушкой.  От кайфа мальчик постанывал, изгибался всем телом и излучал такие
эротические флюиды, что Навотно  Стоечко едва сдерживался, чтобы не вскочить
и не начать насиловать всех подряд.
     Некоторое время Навотно Стоечко боролся с собой, потом, плюнув на  все,
занялся мысленной  еблей. Если удастся раскрутить детишек на  еблю, прикинул
для себя Навотно Стоечко, то будет маза  пристроиться  третьим, а то и вовсе
оттереть малолетнего торчка.
     И  Навотно  Стоечко  стал  внушать  девочке  мыслеобразы  и  физические
ощущения от ебания мальчика, а мальчику, соответственно, наоборот, то как бы
хорошо   было   поебать  девочку.   Не  въезжая   в  то,  что  ими  пытаются
манипулировать,  дети  стали  более активны.  Усилились мальчиковские стоны,
девочкины извивания, но ни  один  из  них не  делал никаких поползновений  в
сторону промежности партнера.
     Отождествившись сразу  с  обеими детьми, Навотно Стоечко  совокуплял их
между собой,  но что-то не срабатывало и реальные дети не начинали  ебаться.
Девочка  продолжела  щекотать  мальчика  меховой  игрушкой,  Навотно Стоечко
разглядел, наконец, что это был зайчик, а мальчик все извивался и постаныал,
не предпринимая никаких активных действий.
     Стало светать. Дети  затихли и,  видимо, заснули. Сквозь  полуприкрытые
глаза Навотно Стоечко видел, как они мирно посапывают. Пытаясь убедить себя,
что все-таки  его  пригласили для обучения,  а  не для ебли,  Навтно Стоечко
встал и, хромая затекшими  ногами, побрел в куню. Там он решил, что за такое
испытание дети  должны  ему больше.  Собрав все  компоненты,  баяны,  весы с
разновесами и пузырьки, Навотно Стоечко погрузил  их в свою сумку. Прошмонав
рюкзачок  девочки,  Навотно Стоечко нашел два  пузыря  салюта, которые  тоже
отмел  в  свою пользу,  и кошелек, набитый  червонцами. Честно  располовинив
денежки, Навотно  Стоечко вспомнил еще об  одной вещи. Он слил в свой пузырь
остатки винта, который хотел оставить детям, и крепко заткнул его пробочкой.
     Осмотревшись еще раз, не забыл  ли чего,  Навотно Стоечко тихо вышел из
квартиры и прикрыл за собой дверь.
     Садясь в первый поезд  метро, он  почувствовал слабый укол совести, что
не  честно-таки было лишать детей удовольствия. Нет, возразил  кто-то внутри
Навотно Стоечко, пусть-ка пострадают. Ширяться не бросят -- им же хуже.
     Размышлять  на  эту тему  уже не было  смысла  и  Навотно Стоечко  стал
прикидывать, к какое герле можно завалиться в такой час, чтобы обрадовать ее
утренней вмазкой?




     Кровь накромана отличается  от крови обычного человека тем, что в жилах
торчка  всегда  отрицательное  давление.  Стоит  попасть  в   вену  ширового
колючкой, на  другом конце которой болтается движок, наполненный винтом, как
кровяка,  впустив предварительно хвостик  контроля,  дабы убедиться,  что  в
баяне настоящий первитин, а не  какая-то гадость типа барбитуры, моментально
высасывает весь расствор досуха.
     -- Прихо-од! -- Орет вмазанный Чевеид Снатайко.
     -- Бычок... -- Шепчет приходующийся Чевеид Снатайко.
     Он закрыл глаза,  чтобы  девяносто процентов информации не  мешали  ему
наполниться блаженной эйфорией. Он открыл рот, чтобы в него засунули горящую
сигарету.
     Клочкед лихорадочно носится  по  камнате в поисках  спичек.  Его правая
рука  занята баяном, выдернутым  из чевеидовской  хэнды, в левой --  коробок
спичек, которые он ищет, в зубах -- сигарета "Ява", фильтром наружу.
     Клочкеду  до смерти хочется вмазаться, но варил-то Снатайко,  а варщику
--  первый  куб. А в случае Чевеида  целых два. Но  вмазавшийся для усиления
прихода должен выкурить бычок, а желание приходующегося  -- закон, и Клочкед
кружит  между столом,  на  котором стоит  пузырек винта,  баяны,  реактивы и
прочие  принадлежности   винтоварни,   и   диваном,   на   котором  валяется
постанывающий Снатайко.
     -- Бычок!.. -- Требует почти оприходовавшийся Чевеид Снатайко.
     Клочкед   находит  спички,   поджигает  фильтр.  Теперь   он  бегает  в
противоположном направлении, разыскивая  сигареты. Они находятся в кармане и
Чевеид Снатайко наконец затягивается.
     -- Го-о-о!.. -- Говорит он.
     Клуб дыма вырывается изо рта Чевеида Снатайко и слышится громкий  вздох
облегчения. Непонятно, кто же его испустил, то ли сам Чевеид Снатайко, то ли
сам дым, радостный, что выпорхнул наконец из пропервитиненных легких.
     Глядящему  на  Чевеида Снатайко,  который тащится  как  мокрый  хуй  по
стекловате, Клочкеду тоже  хочется курить.  Заглянув в пачку, он убеждается,
что осталось только три палки курятины и решает обождать до прихода.
     Сконцентрированный на своих внутренних ощущениях и переживаниях, Чевеид
Снатайко выпускает  одно  за другим  облака  дыма.  Его  рубашка покрывается
толстым слоем  сигаретного пепла,  на котором,  как на  лунной пыли остаются
загадочные следы неведомых  астронавтов, прилетевших из  соседней  галактики
для  изучения   феномена  первитиновой   наркомании  в   среде  хиппарей   и
прихиппованной  интелигенции.  Сквозь  табачно-дымовую завесу,  плавающую по
комнате пластами разного цвета и плотности, словно следы геологических эпох,
виднеется огонек сигареты, дошедший до пальцев Чевеида Снатайко.
     Невидимые инопланетяне,  хрустя взбираются на пепельные колбаски и ждут
прожождения нервного импульса по синапсам  руки. За ними наблюдает  Клочкед.
Он,  хотя  и невмазанный,  но  ловит огрызками своего биополя вал  эманаций,
испускаемых  телом  Чевеида  Снатайко, которые  настолько  сильны, что могут
вызывать  галлюцинации   эротического  характера  на  расстоянии  нескольких
теневых лет.  -- Бля! Ебаный  в рот!  -- Орет обжегшийся  Чевеид Снатайко  и
трясет травмированной рукой,  сшибая  зазевавшихся  невидимых  пришельцев  и
поднимая  в  воздух весь  осевший  на него пепел.  --  Во,  бля, поебень! --
Рассматривает он  указательный  и  средний пальцы, на которых пока ничего не
видно, кроме  легкой красноты, которая вскоре превратится в  два  аккуратных
болючих пузырика.
     -- Ни хуя себе, приходнулся... -- Жалуется он Клочкеду, который взирает
на него скорее с нетерпением, чем с сочувствием.
     -- Видать  тебе  самосадом вмазываться придется... --  Размышляет вслух
Чевеид Снатайко, и эти рассуждения Клочкеду не по душе.
     Пронизывая   задымленное  пространство,   резво   съебывает   невидимый
инопланетный корабль, оставив погибшими половину экипажа.
     --  Но  приход  --  за  всю  хуйню!..  -- Утешительно произносит Чевеид
Снатайко и, видя угрюмое абстяжное грызло Клочкеда, добавляет:
     --  Впрочем,  винт  такой  заебатый,  что  тебе  сняться  и  полторашки
хватит...
     Глаза Клочкеда, красные от марафонского  недосыпа  и абстяги становятся
ярко-бордовыми  и  светящимися.  Их  лучи  разрезают   сигаретную  завесу  и
упираются  в  лоб  Чевеида  Снатайко.  Лоб начинает  дымиться  и  плавиться,
мгновение -- и мозги Чевеида Снатайко вскипают и брызжут изо всех отверствий
чевееид снатайковской головы.
     --  Да  проебись   ты  злоебучим  проебом  со  своим  полкубом,  чудище
залупоглазое,  охуевающее от своей невхуйственной невъебенности! Задроченная
залупа  самоебущего кастрированного пидора! Пиздолижущее полухуие, припухшее
для случки с дырявыми гондонами говноссущего  непроблядского мудотряса!.. --
Нежно говорит Клочкед. Он еще долго мог бы  перечислять многоэтажные эпитеты
и звания Чевеида  Снатайко, но последний, успев соскрести мозги с  различных
поверхностей и запихать их обратно, приирительно рявкает:
     --  Да втрескаю я тебя, мудака! Тебе  двушку? Давай двушкой! Или два  с
полтиной? Чо, говна жалко, что ли?
     -- Не... -- На лице  Клочкеда начинают, лихорадочно извиваясь,  ползать
мысли, оставляя за собой слизистые следы на немытой коже, -- Два с половиной
многовато... Давай два с четвертью...
     -- А  может тебе еще  и залупу  на воротник? Как "заебешься" пишется? С
мягким знаком, или без?
     -- Ду хуй тебе  во все твое поганое грызло! Ломаешься, бля,  как целка!
"Да" -- да, "нет" -- нет. Хули кота за яйца тянешь?
     Дружески  беседуя таким образом, Чевеид Снатайко и Клочкед готовились к
инъекции. В  пятикубовый  баян  было  выбрано два  с третью  квадрата винта,
который разбавили  кипячонкой до  четырех кубов. Из гаража извлечена струнка
-- целка-четверка и насажена на канюлю широчного агрегата.
     Вскоре  иголка, угнездившись в венярке Клочкеда, дала контроль и Чевеид
Снатайко помог клочкедовской крови скушать винт.
     -- Прихо-од!.. -- Орет втюханный Клочкед.
     Вмазанный  Чевеид  Снатайко  умиляется  этому  возгласу  и  знает,  что
последует за ним. И когда из клочкедовской глотки вылетает:
     -- Бычо-ок...-
     Желаемое тут же препровождается в рот страждущего.
     Акт  курения  Клочкеда  разительно отличается от акта  курения  Чевеида
Снатайко. Клочкед  затягивается глубоко и долго  держит внутри  себя вкусный
горьковатый дым, так, что выдох его чист и прозрачен.
     Это  наркотическая медитация. Постижение  непонятного факта: почему же,
когда смолишь, приход сильнее, чем без сигареты?
     Может  ответ  такой:   гнусная  моноаминоксидаза,  фермент,  окисляющий
первитин во  всякую поебень,  нуждается  в  кислороде.  А  углекислый  газ и
никотин, насыщающие кровь из  табачного дыма, не дают ей развернуться во всю
силу...
     Или так:  винт  образукт  клатрат  с  никотином, который  гораздо более
устойчив к окислению, чем винт-гидрохлорид.
     Хотя... Внутренние силы организма начинают бороться с табачным дымом, и
шурупчик пользуется этим моментом чтобы сделать приход круче...
     А  если... Энергия  курения  вращается  в ту же  сторону, что и энергия
винта. Они  сталкиваются и усиливают друг друга, а все их враги, плавающие в
кровяке, из-за этого не могут к ним подступиться.
     "Но, -- Решает  Клочкед, -- Все это однохуйственно  и  эквипенисуально.
Главное  -- еетсь эффект  и  на  кой  хуй  копаться, выискивая  его причины.
Главное -- пользовать его!.."
     Кровь бурлит в перфорированных веняках Клочкеда. Это бурление наполняет
его силой, за которую потом придется  расплачиваться,  но  Клочкеду  это  до
пизды-дверцы. Эта сила распирает клочкедовское  тело, ища то ли  применения,
то ли выхода наружу.
     Он открывает глаза и видит перед собой лежащий на кушетке баян. Клочкед
протягивает к  нему  вооброжаемые  руки  и пытается поднять. Сила  мысли его
такова,  что кажется будто  баян вот-вот  оторвется от  насиженного  места и
взовьется к потолку. Но чего-то не хватает, и шприц пока остается  на месте.
Но Клочкед не оставляет это дело. Попытки следуют одна за другой...
     Этим-то он и будет заниматься всю ночь...




     Это  мистика, это непостижимая тайна наркотического бытия.  Это дорога,
по которой  не возвращаются.  Она  ведет  в  даль,  сквозь  абстягу,  сквозь
протершиеся  до   дыр  кроссовки,   найденные  на   помойках,  сквозь  толпы
автобусно-троллейбусных пассажиров, сквозь скрипучие тугие  двери, хлопающие
тебя по затылку с помощью  тугих пружин, удержать  которые твои дырявые руки
уже не в состоянии  и ступеньки, крошащиеся  бетонные или  истерто-мраморные
или  покрытые  слоем  сдохших  астматиков,  над  которыми  красными  буквами
начертано   "АПТЕКА".  Эта   дорога   ведет  в  царство   психостимуляторов,
разжижающих  мозги, заставляющих служить  одной страсти, поклоняться  одному
Богу до ватных ног, до чесоки в  воспалившихся  дырках и дырках, которые еще
не сделаны. Это дорога, которую никто из  смертных не прошел до конца. С нее
всегда сворачивают. На время, необходимое чтобы сварить, вмазаться, заняться
своими   заморочками,  а  когда  наступит  пора  очередной  ширки  --  вновь
приходится преодолевать пространство, практически незаметное,  или нереально
упругое,  совать  в  полукруглое  окошко  клочек  бумаги,  чтобы  попытаться
вырубить  на него, сквозь  недоверчивые  взгляды девочек и вонючих  старух в
белых застираных  халатах, божественный  салют. Эта дорога пролегающая через
все драги мира, где бы они не находились и как бы не назывались.
     -- А  ты  знаешь, появилась новая каличная на... Как,  блядь, эта метра
называется?.. Бауманской!..
     Выходишь -- и сразу взад. Там сто метров -- и башня...
     -- Мазовая?
     -- А хуй ее знает. Раз новяк -- дибить вроде не должны...
     И  торчки,  предъявив  нарисованыый  от  руки  проездной  подслеповатой
контролерше, целенаправленно отправляются в  путешествие  по комфортабельной
канализации,   называющейся   московское   метро,  имени   лысого   ублюдка,
отоваривать терку.
     -- Кто пойдет? Давай ты, ты меннее стремный. " Менее стремный" с трудом
ворочает красными глазами. Его лицо, цвета жеваной бумаги кривится в подобии
доверительной  ухмылки,   в   его  голове  давно  не  осталось  места  из-за
гигантского червя, высасывающего первитин из  его крови. Червь проник своими
отростками в  глаза, уши и рот и колышется на сквозняке скользкими кольцами,
готовыми цепко схватить любое подобие сине-зеленой упаковки.
     Очередь  движется медленно,  Червь в  нетерпении.  Он  жадно ухватывает
любые  детали  поведения  бабы-фармацевта.  Терки  берет  небрежно,   значит
вглядываться  не будет. О,  этому  отказала, что  же  у  него  было, неужели
салют?! Но старпер отошел, недовольно заныкав свою кровную номерную.
     Пальцы,  потеющие  переработанным  винтом, намертво вцепились в рецепт.
Пока   отпускаются   стоящие  впереди,  подушечки   прорастают   миллиардами
псевдоподиев, которые присасываются к бумаге, обволакивая ее  своей слизью и
гнусными  выделениями.  Несколько минут -- и  на  рецепте  невозможно  будет
прочесть корявую надпись Sol. Solutani 50,0.
     -- Что у вас?
     -- Солутан есть?
     -- Только по рецептам.
     -- Пожалуйста...
     Измочаленная, проеденная кислотами и щелочами, прожженная утюгом, потом
и  слезами  наступающего отходняка  терка  отрывается от  руки  и  вместе  с
ошметками пальцев со  всхлипом  падает на  стекло  перед  аптекаршей. А  под
стеклянной баррикадой уже лежит  ее сестра, источающая вонь застреманного на
месте  преступления  наркомана.  Сквозь   прозрачную  тюрьму  она   посылает
ультразвуковые призывы  о  помощи, но красный карандаш, который своей кровью
загубил попытки сняться с  ломки, работает как источник шумовых сигналов, не
дающих использовать ее по святому назначению.
     В руке тетки появляется авторучка.
     Неужели? --  Проносится  по  всем извивам Червя. Но  шарик стержня,  не
коснувшись бумаги проносится мимо.
     -- У нас сейчас нет.
     -- А не подскажете, где это может быть? Мой дед...
     -- Нет, не знаю. Возьмите рецепт...
     -- А?..
     -- Следующий.
     Негромкое похлопывание холеной руки аптекарши превращается в смертельно
меткую   очередь   из  калашникова.  Отброшенный   инерцией   пуль,   торчок
вываливается  сквозь  витрину на  жесткий  асфальт.  Его  друг  подбегает  и
начинает  зубами выковыривать из неудачника пули, не забывая закусить свежей
кровью, в которой может быть остались следы вчерашней ширки.
     Старики и старухи танцуют вокруг них ламбаду, как платочками размахивая
простынями бесплатных  терок и  сверкая  бельмами желтых,  как у  гепатитных
больных, глаз.
     -- Наркоман!.. Наркоман!..
     Не  удался  вам  обман!..  -- Поют  они гнусными  скрипящими  голосами,
которые  перерастают  в  вой  милицейской   сирены.   Сам  танец   сменяется
стробоскопическим  мельканием  синюшных тел,  плоть исчезает  и  из  воздуха
выкристаллизовывается   раковая   шейка,   прибывшая  свинтить   нарушителей
венозного спокойствия. Менты окружают лежащих у  аптечных дверей, но поздно,
их  тела  превращаются  в  реактивных  гусениц,  которые  включают  сопла  и
расссредотачиваются на местности, орошая стражей порядка вонючим калом.
     Поход по Великому Джефому Пути продолжается.
     Поход, имеющий начало, теряющееся  в веках вечного зашира, и не имеющий
конца. Марафон, с  тысячами промежуточных финишей,  на которых надо  всучить
недоверчивой  тетке  измятую  бумажку  и  получить  взамен  банку,  пахнущую
толутанским бальзамом. Бег,  в результате которого каждый  атлет  становится
профессионалом в игре на самом странном музыкальном инструменте --  баяне со
струнами.   Инструменте,   который  воздействует   непосредственно  на  кору
головного мозга.
     Гусеницы,  перебирая  стотней ножек, вваливаются  в очередной драгстер.
Одна, зыркая сложнофасеточными смотрилами, реагирующими на появление кокарды
в  радиусе  ближайших  световых  лет,  стоит  на  стреме,  делая  вид,   что
разглядывает список  ближайших  аптек. Другая,  подобострастно  изогнувшись,
пытается  втолковать тупой бабке в  полукруглом окошке, что ему не нужны  ни
бронхолитин, ни теофедрин, что  она  целенаправленно ищет  одно-единственное
лекарство,  и другое  не  сможет помочь  Почетному  Астматику,  Заслуженному
Больному Советского Союза господину Эпхману В.В.
     Великий Джефой Путь зовет дальше, и нет возможности с него свернуть.
     Оставляя за  собой  след из бычков, мочи, слизи, градом скатывающейся с
покрытых  заскорузлой  от  миллиардов  следов  от  инъекций  кожей тел,  они
блуждают  от  каличной  к  драгстеру,  от  кормушки к кресту, от  терочной к
апытеке и  дальше, дальше, дальше...  Прижимаясь  друг  к другу, поддерживая
друг друга, обвиваясь друг  о  друга, они предаются воспоминаниям.  Их мало.
Они однообразны, как копейки, отличающиеся лишь годом выпуска и потертостью.
Но  торчки  вспоминают, смакуя  каждое движение,  приводившее их  за  ворота
обрыдшего существования в царство вселенского властителя по фамилии Эйфория.
     А помнишь, в 85-м  джеф стал по теркам? А я в 86 весной драгу  нарыл, в
которой без вытерок. Месяц на ней пасся, пока не застремал...
     О!..
     А  помнишь, как раньше? Заходишь в  безтерочный  отдел,  мажористый,  с
пионерской   удавкой,   говоришь:"Мне  двадцать  пузырьков  эфедрина."  Тебя
спрашивают:"Мальчик, зачем тебе  столько?" А  ты им гордо так:"А мне в школе
задание дали. Мы с ним на химии будем  опыты делать." О-о!.. А помнишь, джеф
везде   исчез?  Мы  тогда  шоркались  по   терочно-бодяжным  отделам.  Утром
пройдешься -- вечером урожай. О-о-о!.. А помнишь, мы винта на знали, сколько
джефа  на  мульку перевели?! У-у-у!.. А  помнишь, эфедрин  соплями называли?
Были детские сопли, по два процента и взрослые сопли по  три процента.  А на
бумагу выдавали или  два трех-, или три двухпроцентных. А  мы  брали  только
трешки...  В  них  джефу   было  больше...  У-у!..  А  помнишь,  Ташкентский
стекольный джеф? Как замутишь, петуха в мульку поставишь, а он стоит!.. У!..
А помнишь?.. А  помнишь?..  А  помнишь?.. Великий  Джефой  Путь не оставляет
места  для  других  путей.  Он  един как Истина  и  всепоглощающ,  как  йога
преданного служения. В  глюках,  на абстяге,  при  варке, при поиске вены, в
которую можно погрузить струну, на приходе, во время перерывания помоек,  ты
все равно идешь по Великому Джефому Пути. И если ты еще к чему-то привязан в
этом мире, Великий Джефой Путь убьет  эти привязанности. Они будут лежать  в
тебе  дохлыми  и  разлагаться, пока ты  не  выблюешь  их  вместе  с  другими
огрызками  недопереваренных  чувств. Великий  Джефой  Путь  не  любит ничего
лишнего.  Ему  не  нужен  ты  по кусочкам, он  хочет тебя  целого,  пусть  и
изуродаванного,  пусть   и   изъеденного   червями,   пусть   и  иссушенного
непрекращающимся марафоном, ведь червь, поселившийся в  твоей  голове -- это
он  и есть -- Великий  Джефой  Путь, это  его извивы маршрута заменили  тебе
извилины сожранного  мозга, это его микроскопические пасти над  каждой веной
требуют:"Джефа.  Джефа! Джефа!!!",  это его  щупальца  заменили твои  пальцы
когда  они  берут  наполненный желтоватой жидкостью  шприц  и раз  за  разом
втыкают  под  кожу  тупое копье,  не  в силах попасть в затромбленный веняк,
набирая  восемь кубов  контроля на  два  куба  винта,  это  его,  незаметные
поверхностному взгляду непосвященных в его тайну,  отростки прорасли в  кожу
твоих  ступней так,  что даже когда  ты  не  шевелишь ногами,  они все равно
передвигают тебя в направлении места, где тебя ждет вмазка...




     Случилось  так,  что  Семарь-Здрахарь  устроился  сторожем  в  какую-то
контору. Днем Семарь-Здрахарь  хуи валял, за салютом бегал, а ночью  варил в
этой конторе винт.
     И забрел как-то к нему на огонек Навотно Стоечко. Забрел и остался.
     А у  Семаря-Здрахаря там  плитка, койка из трех  кресел, ключи ото всех
комнат  и  две  банки  салюта. Сварили  они, вмазались,  и напала на Навотно
Стоечко  поискуха. Всю  ночь он шмонал контору.  Ни хуя  не нашел и поплелся
домой.
     Вот, собственно, и вся история.




     Висевший в комнате  запах толутанского бальзама смешался  с горьковатой
вонью.
     --  Варить поставили. -- С  видом знатока  произнес Седайко Стюмчик. Он
сидел в комнате вместе с Леной Погряззз, травил ей байки, и на нюх определял
стадию готовности  винта.  Винтом занимались Семарь-Здрахарь и Блим Кололей,
их приглушенные голоса иногда доносились с кухни.
     Лена  Погряззз,  юная,  циничная  и наивная одновременно,  лишь недавно
стала приобщаться к винтовой культуре. До того  она дышала всякой  гадостью,
хавала  мерзкие колеса, пока не  познала истинное блаженство,  которое  дает
только винт.
     -- Ты ведь пол года сидишь, не больше?  -- Спрашивал Седайко Стюмчик не
скрывая своих сексуальных поползновений.
     -- Восьмой месяц. -- Отвечала Лена  Погряззз, прекрасно понимая, что от
нее, пионерки, хочет  проширянный олдовый нарк, и относила это  к проявлению
его съехавшей крыши.
     -- Ты  и  не  знаешь,  сколько раньше  джефа  пропало почти впустую! --
Прижимал  к  себе   Седайко  Стюмчик   девочку,  методичными  поглаживаниями
приближаясь к ее пизде.
     -- Почему впустую? -- Спрашивала Лена Погряззз  и  закладывала  ногу на
ногу, преграждая путь похотливым пальцам Седайко Стюмчика.
     -- До 87-го все ведь только  мульку ширяли. Знаешь что это такое? -- Не
отказавшись от первоначальных намерений, Седайко Стюмчик теперь все внимание
уделял массажу груди Лены Погряззз.
     --  Ну  откуда ж  мне знать?  -- Лена  Погряззз  въезжала, что пока они
наедине, от  Седайко  Стюмчика не  избавиться и  терпела, птаясь  кайфовать,
абстрагируясь  от  личности  Седайко Стюмчика  и  представляя на  его  месте
Семаря-Здрахаря.
     -- Эх,  мулька... --  Мечтательно закатил глаза Седайко Стюмчик. -- Моя
молодость.
     Чем она была хороша, ее бодяжить две минуты. А плоха тем, что ее ширять
надо  было  раз в  пять больше, чем винта. И джефа  уходило  тоже в пять раз
больше.
     Ширнешь  ее,  покайфуешь   часок-другой,  и  опять  догоняться   можно.
Некоторые  в  день  насколько граммушников чистяка прошмыгивали!  Во  расход
продукта!
     Седайко Стюмчик настолько погрузился  в воспоминания, что Лена Погряззз
приняла  его  мечтательность   за   забвение   сексуальных  поползновений  и
отодвинулась.  Седайко Стюмчик  это засек,  но вида не подал,  он  продолжал
гнать телегу:
     -- Но мулька жутко  странная  штука. Бывает, вмажешь сразу весь пузырь,
десять кубов -- и хорошо. А бывает, и после пяти передоз катит.
     Так торчки чего надумали? Делиться приходом!
     Чуешь, передознулся, шибко  уж сильно в бошку бьет, кричишь:"Хэнду мне!
Поделиться!"  И кто-то,  еще  не ширяный,  тебе руку  протягивает.  Ты за не
берешься  и  перекачиваешь  в  него  лишнее.  А  он  все  это  чует  и  тоже
кричит:"Приход катит!"
     Въезжаешь?
     Вот  так  вот поделишься, и  такое  взаимопонимание  вдруг  накатывает!
Словно ты и он -- один человек. Некоторые девчонки только  и ждали, чтобы  с
ними кто-нибудь приходом поделился. Дырок нет, а кайф есть!
     Потом  это  и  на винт перешло.  С винта-то передоз  круче,  и  дележка
сильнее.
     Так что, на  будущее, ежели кто  с тобой  поделиться  хочет -- бери, не
заморачивайся. Знаешь, что такое прикол на приходе? Это святое. Если покатил
прикол  -- его надо исполнить, а то приход обломается и это  на все действие
винта перейдет. Вместо крутого кайфа поимеешь крутой облом.
     -- А что такое прикол?
     -- Ну, это желание какое-то. -- Пояснил Седайко Стюмчик и придвинулся к
Лене Погряззз. Обняв ее, он проникновенно продолжил:
     --  Песенку,  там,  конкретную  послушать.  Это  называется  приходская
песенка.  Или  чтобы его  по голове  погладили... Много бывает. И разные. Но
обламывать нельзя!
     В  это время воздух наполнился горечью, к  которой  примешивался слабый
химически-сладкий запах.
     -- Слышишь? -- Обрадовался Седайко Стюмчик. -- Сварили уже.
     Тут же  в  комнату вошли Блим Кололей и  Семарь-Здрахарь, ктороый и нес
пузырь  свежесваренного  винта. Каждый заказал  себе дозняк. Подсчитав общее
количество квадратов, Семарь-Здрахарь выбрал  требуемый  объем, отщелочил  и
тут же вмазался.
     Лена Погряззз внимательно следила за ним, не будет ли у Семаря-Здрахаря
какого-ибудь прикола.  Но  Семарь-Здрахарь как будто  был  чем-то недоволен.
Вскоре он открыл глаза, почесал колено. Взгляд его при этом странно блуждал.
     -- Как? -- Вопросительно кивнул Блим Кололей.
     --  Не  было  прихода.  --  Ответил  Семарь-Здрахарь.  --   Вроде  был,
начинался, мощный такой, и вдруг исчез.
     Может догнаться, пока не подно? -- Спросил Семарь-Здрахарь сам у  себя.
И сам же себе ответил:
     -- Не стоит, пожалуй.
     Блим, теперь ты давай.
     Выбрав свой дозняк, Блим Кололей вмазался и замер.
     -- Да, -- Сказал он через минуту, -- Тащит, а прихода нет. Непонятно.
     На самом деле им все  было понятно. Если  приход  исчезает,  значит его
кто-то  ворует. Подозрение  падало на Седайко Стюмчика и  Лену Погряззз.  Но
выяснить кто из них вор, можно  было одним лишь путем. Ширнуть и посмотреть,
что будет.
     Первым  въехал  Седайко  Стюмчик.  Он  внимательно  посмотрел  на  Лену
Погряззз у вдруг понял, что ее уже трясет от передоза. Седайко Стюмчик хотел
приходнуться. Это  было важнее, чем ебля с какой-то  мокрощелкой-воровкой  и
поэтому он пропустил свою очередь.
     Подмигнув  Семарю-Здрахарю,  Седайко  Стюмчик выбрал Лене  Погряззз  на
полкуба  болье,  чем  она  заказывала. Чтобы  она этого не  просекла  раньше
времени, он разбодяжил раствор водой и тлько после этого ширнул девушку.
     -- Много!.. -- Прошептала Лена Погряззз после вмазки. -- Поделиться!..
     И она протянула руку. Семарь-Здрахарь  взял  ее кисть, а  Блим  Кололей
схватил вторую. Каждый потянул на себя ту энергию, которая  переполняла Лену
Погряззз.
     Пользуясь моментом, Седайко Стюмчик добавил из нещелоченого  винта свои
полкуба и ширнулся. Приход был.
     В  это  время Блим  Кололей  и Семарь-Здрахарь  уже  вытягивали из Лены
Погряззз ее торч. Герла не понимала пока, что происходит и лежала смирно. Но
когда к наркоманам присоединился и приходнувшийся Седайко  Стюмчик,  который
схватил ее за  ступни, она стала соображать,  что они делают что-то не то. С
каждым  мгновением эйфория  слабела,  а  вместе с ней уходили  и силы.  Лена
Погряззз попыталась вырвать руку, лягнуть Седайко Стюмчика, он вместо резких
движений у нее получилось слабое трепыхание.
     -- Ага, бля! -- Злорадно пробормотал Блим Кололей,  -- Чеетвину. А  еще
целкой прикидывалась.
     --   Теперь   будешь   знать,   как   воровать   приходы!  --   Добавил
Самарь-Здрахарь.
     -- Я не... Не нарочно... -- Без слез плакала Лена Погряззз, но ей никто
не верил.
     Вскоре троица так  опустошила Лену Погряззз, что у нее не  осталось сил
ни  на  что,  кроме  дыхания.  Тут бы  торчкам  остановиться, но они, полные
праведного гнева и решимости наказать злодейку, продолжали ее высасывать.
     Тело  Лены  Погряззз стало на глазах съеживаться, усыхать. Внутренности
девушки, трансформируясь  в  энергию, перетекали в наркоманов,  наполняя  их
силой.
     -- Эй, -- Остановился вдруг Седайко Стюмчик, -- Мужики, да вы ее сейчес
до конца выпьем!
     Семарь-Здрахарь и Блим  Кололей  посмотрели на результат своих трудов и
увидели, что между ними лежит лишь высохшая шкурка Лены Погряззз.
     --    Чего-то    мы   разошлись...   --   Покачал   разбухшей   головой
Семарь-Здрахарь.
     -- Может, вернем часть? -- Предложил Блим Кололей. -- Не убийцы же мы?
     Седайко Стюмчик и Семарь-Здрахарь согласились.
     Вскоре  тело Лены  Погряззз  стало  напоминать человеческое она  смогла
открыть глаза и вздохнуть.
     -- Будешь еще так? -- Строго спросил Блим Кололей и сверкнул глазами.
     -- Не... -- Пролепетала Лена Погряззз.
     -- Что-то  она слаба... -- Задумчиво подметил Седайко Стюмчик. -- Может
ее еще подпитать? -- И он обнажил свой хуй.
     -- Это  дело! -- Обрадовались  Семарь-Здрахарь и Блим Кололей и  тут же
стали раздеваться.
     После  групповухи они выдали  Лене  Погряззз пару  квадратов  и выгнали
ширяться в другом месте. Сами же остались обсуждать сегодняшнее приключение.




     Однажды, в каком-то документальном фильме, ты видел, как карандаш висел
в воздухе безо всяких видимых средств поддержки. Кроме, естественно, мужика,
который   усиленно  вперивался  взглядом  в  деревянное  изделие,  и  именно
психическая  сила этого мужика заставляла висеть в воздухе карандаш, который
висел в воздухе.
     А ты-то чем хуже?
     Дозняк винта блуждает  среди  твоих эритроцитов  и аксонов. Если в  это
врубаться,  то  можно съехать: непонятно,  как  такое  небольшое  количество
каких-то ебаных молекул, может дать такие пиздатый ощущения во всем теле и в
башке, в частности.
     Вероятно, думаешь ты, винт -- это такая поебень, которая содержит хуеву
кучу  энергии.   Энергия  винта  вводится   с  веняк   вместе  с  жидкостью,
ассимилируется и  выплескивается наружу в  виде биополя.  Причем биополе это
такое плотное, что пробиваясь наружу оно буквально раздирает твое тело.
     Так почему же этим не воспользоваться?
     Где  бы  ты не сидел, на  винтоварне или дома,  ширнувшись,  ты кладешь
перед собой спичку.
     Сперва ты  просто  смотрел  на  нее, взглядом приказывая ей подняться в
воздух на метр. Вроде  как спичка шевелилась, подергивалась,  но подниматься
не  хотела.  Ты  концентрировался,   напрягался,  вкладывал  всю,  как  тебе
казалось, волю в приказ деревяшке, но она не слушалась.
     Так проходили дни.
     Потом  ты врубился,  что делаешь  что-то не так.  Не правильно.  Но как
делать правильно,  никто сказать тебе  не  мог.  Поэтому  ты  бросил  пустое
глазение и начал экспериментировать со своими оккультными силами.
     Спичка  лежала перед тобой, а  ты  подносил к ней указательные пальцы и
представлял  себе, что  между  ними  натянута нить, которая  проходит сквозь
спичку по всей ее длине. Очень медленно  ты начинал отводить руки. Но спичка
не  поднималась.  Невидимая  нить  растягивалась  под  ее   весом  и  спичка
оставалась лежеть как лежала.
     Тогда ты придумал нерастяжимую нить.
     Но она  была  такой  скользкой, что ты не мог ее удержать  в себе.  Она
выскальзывала из кожи пальцев, а если она была на них намотана, все равно не
задерживалась, вытягиваясь соответственно отдалению объекта.
     Тебе было по хую,смотрят на  тебя, или нет. Ты никогда не думал, как же
выглядят твои действия со стороны.  Чувак ест глазами спичку. Он  подносит к
ней руки. Замирает.  Отводит. Опять смотрит. И  это  все сутками! С  мелкими
перерывами  на  посрать,  поссать, пожрать, ширнуться. Курить  приходится не
отходя от спички.
     С  каждым часом работы твое мастерство совершенствуется. Ты  уже  четко
видишь  нити, исходящие из твоих пальцев, видишь, как  они  входят в спичку,
что они  делают внутри нее. Множество неудач не обламывают  тебя,  наоборот,
рождают  в  тебе  странную  уверенность,  что ты все ближе  к  минуте своего
триумфа.
     После нескольких недель методика опять изменяется.
     Сейчас ты обматываешь нитями спичку, как посылку бечовкой. Ты тщательно
вяжешь  невидимые  остальным  узлы, осторожно  проверяешь  их  на прочность,
пытаешься приподнять... Но морские узлы развязываются, и спичка вываливается
из паутины канатов.
     Проходит   еще  одна  неделя.  Ты  непрерывно  торчишь  и   занимаешься
телекинезом. Много раз тебе кажется, что спичка стронулась со своего места и
поплыла куда-то  вбок.  Но  каждый  раз,  приглядевшись  внимательнее, ты  с
огорчением осознаешь, что это была очередная глюка.
     Отныне ты  носишь с собой  квадратик миллиметровки.  Спичка занимает на
нем свое, строго определенное положение, чтобы ты мог убедиться в реальности
ее продвижения.
     Но каждый день  усилий все сильнее убеждает  тебя в  тупиковости  твоих
попыток. Ты  понимаешь,  что обвязывать спичку --  это что-то  не  то.  И ты
начинаешь делать гамаки.
     Из  твоих  пальцев  выходит множество  нитей,  они  сплетаются, образуя
сетку, в центре которой покоится спичка. Ты отводишь руки, но энергетическая
авоська растягивается или просто просачивается сквозь дерево, и спичка опять
недвижима.
     В какой-то из дней она-таки страгивается с места. Ее передвижение очень
мало, полмиллиметра, но это уже победа!
     И ты начинаешь новые эксперименты.
     Ты   вспоминаешь   Уэлса,   его  кэйворит,   вещество,   неподверженное
гравитации, и теперь пытаешься трансмутировать дерево в этот металл.
     Ты отклоняешь лучи земного притяжения.
     Ты создаешь в пальцах притягивающую силу, превышающую земную.
     Ты делаешь спичку железной, а в руках у тебя сильные электромагниты.
     Через пару месяцев  спичка надоедает тебе, ты пытаешься поднимать любые
предметы, попадающиеся тебе на глаза: шкафы, шприцы, стулья, людей, деревья,
машины... Они летают по воздуху как  тебе заблагорассудится. Ты силой  мысли
поднимаешь и  сам себя. Ты летаешь  по комнатам и улицам,  вызывая зависть и
удивление всех встречных.
     Ты  демонстрируешь  это умение знакомым торчкам: из окна  одиннадцатого
этажа ты делаешь шаг в пространство...




     Порох был отбит, высушен и почищен ацетоном. Пришла пора варки винта.
     Аптекарем был сегодня Седайко Стюмчек, в комнате его ждало бабье и Блим
Кололей. Бабье повизгивало от оголтения и предвкушения знатной  ебли, а Блим
Кололей тусовался, мешая всем заниматься своими делами.
     Уравновесив раздолбанные весы, Седайко Стюмчек отмерял белый сверкающий
порошек эфедрина. За этим процессом наблюдал Блим Кололей, стараясь  кашлять
в противоположную  от  весов  сторону.  Блим  Кололей  всегда кашлял,  когда
поблизости  кем-то  другим  готовился  винт.  Это  было  нервное. Несчастные
волокна синапсов  и  аксонов не  выдерживали  такой страшной нагрузки. Как!?
Варит! И  не  он!? Не  лучший варщик  на свете  Блим Кололей!  И,  полностью
солидарный  со  своей  нервной  системой,  Блим  Кололей  старался, как мог,
улучшить условия проведения реакции.
     --  Стоя  по  шуйцу  от Седайко  Стюмчика  и  стараясь  не пихнуть  его
ненароком под локоть, Блим Кололей полюбопытствовал:
     -- Сколько выбилось?
     -- Примерно два.
     Бумажку с эфедрином уравновешивала такая же бумажка  с двумя копейками.
В принципе, Блим Кололей мог бы и сам сообразить, не первый день мажется, но
по непонятной даже для него самого причине, он задал этот вопрос вслух.
     -- Значит, будет двадцать квадратов...
     -- Угу... -- Замычал Седайко Стюмчек, он уже  снял  эфедрин и взвешивал
красный, подцепляя его спичкой и аккуратно ссыпая на вторую бумажку.
     -- Слушай,  а  не отделишь пол  грамма? --  Просьба Блима Кололея  была
настолько  неуместной,  что  Седайко  Стюмчек  оторвался  от  взвешивания  и
непонимающе пронзил сказавшего взглядом.
     -- Пол грамма чего?
     -- Пороха...  -- Соловея от собственной наглости чуть не выкрикнул Блим
Кололей.
     -- А с какого  хуя, собственно? -- Седайко Стюмчек восстановил душевное
равновесие,  необходимое для  равновесия  чашек  весов  и  выслушивания блим
кололеевской телеги, и продолжил насыпать красный на бумажку.
     -- Я сварить хочу. -- Попытался пояснить Блим Кололей свое неадекватное
поведение.
     -- А  с  какого  хуя, собственно?  -- Повторил  Седайко  Стюмчек. Чашки
стронулись с  насиженных мест и закачались, показывая, что скоро взвешивание
будет закончено.
     --  Есть  у  меня  одна идейка... --  Таинственно приподнял  брови Блим
Кололей, но его мимика не была замечена затылком Седайко Стюмчека.
     -- Какая?  -- Полюбопытствовал Седайко Стюмчек. Он уже досыпал красного
до  нормы  и  теперь мойкой  перемешивал  два  порошка,  красныйи  и  белый.
Получалась розоватая смесь.
     -- Так дашь? -- Безнадежно упорствовал Блим Кололей.
     -- Хуюшки. Вот отбей сам, тогда и  вари любую  поебень. А  мне качество
важно. Понял? -- С  этими словами Седайко Стюмчек постелил тетрадный листок,
поставил  на  него реактор на  двадцать  квадратов  и стал  засыпать в  него
приготовленную смесь.
     --  Бля, ну  ты  не въезжаешь!  -- Суетился Блим  Кололей, понимая, что
поздно,  но надеясь на какое-то чудо. -- Врубись, черного поменьше, красного
побольше, пару стекляшек, для кипения, и катализатор -- пористый никель.
     -- И чего  будет? -- Седайко Стюмчек уже взвешивал черный. Блим Кололей
напрягся, если черный будет  засыпан, то  реакция уже началась, прерывать ее
нельзя, а так, пока еще есть последние секунды.
     --  Ништяк  будет!  Бля   буду!  --  Запрыгал  Блим  Кололей,  потрясая
скрюченными пальцами.  В один из прыжков он оказался  в опасной  близости от
пололка и прилип к известке, цепляясь за нее грязными всклоченными волосами.
     Седайко Стюмчик посмотрел вверх, оценивая  устойчивость позиции все еше
машущего руками Блима Кололея, как  бы тот  не ебнулся и не уронил  реактор.
Оставшись, видимо, довольным увиденным, Седайко Стюмчек сакзал:
     -- Хорошо.
     И засыпал черный в пузырек.
     От неожиданности хваталища волос Блима Кололея разжались и он упал.
     --  Но ты... Обещал!.. --  Прохрипел сверзнувшийся, пытаясь подняться с
пола, отпихивая при этом особо назойливые бычки от "Пегаса" и "State Line".
     -- Обещал. -- Спокойно подтвердил Седайко Стюмчек, закупоривая  реактор
пробкой и  встряхивая,  для  равномерного  распределения черного  по  объему
порошка.
     -- Но ты уже начал... -- Блим Кололей уже поднялся и теперь нависал над
Седайко Стюмчиком с грозностью Ролингов.
     --  В углу  стоят  пол  литра  вторяков. Отбей и  вари  по-своему, если
хочешь.  -- Дав такое  указание, Седайко  Стюмчек  установил  утюг, гладящей
пластиной вверх,  постелил на него клочек асбеста и воткнул утюговскую вилку
в сеть.
     Опешивший  от  непочтительного  обращения  и наглости, Блим  Кололей не
сразу  нашелся что ответить.  Наконец,  мысль  сформировалась  в его  мозгу,
заполненном самыми разнообразными способами приготовления винта, и он выдал:
     -- Сам вторяки отбивай, варщик хуев!
     Невозмутимый Седайко Стюмчек отреагировал мгновенно:
     -- Можешь моим винтом не шмыгаться...
     Реакуия   уже  началась,  порошек  в  реакторе  превратился   в  черную
пузырящуюся  жидкость и  Седайко  Стюмчику  было  недосуг  тратить  энергию,
которую он хотел вложить с свой винт, на пререкания с Блимом Кололеем.
     --  С хвоста хочешь скинуть? -- Взъярился обиженный в  альтруистических
чувствах Блим Кололей. -- Вот уж хуй! Вмажусь, бля! Вотрусь!
     --  Успокойся!  -- Рявкнул  Седайко  Стюмчик, --  Реакцию запороть  мне
хочешь?! Чернухи в винт нагонишь, мудила!
     Этот аргумент внезапно подействовал, и Блим Кололей почувствовал себя в
чем-то  виноватым,  хотя  и  не понял  в  чем.  Он  наклонился к  варщику  и
примирительно прошептал:
     -- Все. Меня нет.
     Кивок  Седайко  Стюмчика  мог  означать что  угодно,  но  Блим  Кололей
истрактовал его как выражение прощения.
     Некоторое  время они  сидели рядом  и  молчали, наблюдая за пузырящейся
жидкостью  в  реакторе,  за  каплями,  стекающими   из  отгона,  за   дымом,
заполнявшим свободное пространство пузырька. Блим Кололей пару раз выпинывал
из помещения оголтелых бабов, которые не могли потерпеть до конца процесса и
порывались ускорить его. За эти действия он получил молчаливую благодарность
Седайко Стюмчика.
     Приободрившись, Блим Кололей решил-таки спросить:
     -- Ты черного сколько добавляешь?
     -- Один к одному.
     -- А не пробовал в два раза меньше?
     -- Нет.
     --  А  я тут в учебник  химии залез и посчитал, что черного для реакции
надо две трети от пороха.
     -- Хуево посчитал.
     -- Нет, -- Просиял Блим Кололей,  обрадованный, что его телеге внимают,
-- Есть такой  метод,  расчет по мо'лям. Моль  красного  реагирует  с  молем
белого и с тремя молями черного. Я не помню цифры, но на граммушник эфедрина
надо две трети черного и одну треть красного.
     -- Черный-то летит. -- Хмыкнул Седайко Стюмчик.
     --  Или еще такая феня...  -- Блим Кололей чувствовал, что приближается
время  готовности  продукта,  а  с  ним и  его  кровная  вмазка,  и  не  мог
остановиться, -- У фосфора есть  два йодида,  PI-3  и  PI-5. И если  заранее
смешать красный с черным в молярном  соотношении 1 к 5-ти,  а потом засыпать
туда порох, то реакция пойдет быстрее, а сам винт выйдет более качественным.
     -- А ты пробовал? -- Безразлично ответил Седайко Стюмчек, в реакционной
смеси уже пошли мелкие пузыри, да  и сама смесюга стала из коричневой  темно
бордовой.
     -- Нет, я все расчитал!
     А можно еще варить на йодуксусной кислоте, вместо черного.
     --  А  можно  двигаться  чистым  джефом.  --  Добавил  Седайко Стюмчек,
которому уже остоебенила болтовня Блима Кололея.  -- Лучше  метелки намотай,
да принеси кипяченки.
     Реакция  уже  почти  прошла  и  вскоре  предстояла  раздача кубов, Блим
Кололей,  понимая, что  если он  хочет поскорее  втюхаться,  должен  помочь,
безропотно занялся порученными  делами.  Пока он ходил на кухню  за стаканом
кипяченой  воды, Седайко Стюмчек уже снял реактор  с утюга,  вытащил отгон и
теперь  выдувал   из  пузырька   кислотные   газы,   напоминая  своим  видом
Змея-Героиныча. Сквозь облако едкого дыма Блим Кололей приблизился к аврщику
и протянул воду.
     -- Угу, -- Поблагодарил Седайко Стюмчек.
     Пока он по каплям наливал в реактор положенные двадцать квадратов, Блим
Кололей, обложившись струнами и обрывками ваты, накручивал метелки.
     --  А ты не прогонял готовое масло  через горючку?  -- Полюбопытствовал
Блим Кололей, наматывая третью метлу.
     -- А  зачем? --  Седайко Стюмчек  уже выбирал  получившийся  прозрачный
раствор  винта  и  не  был  расположен  теоретизировать  в  непосредственной
близости от времени в/в.
     -- Чтоб чище был, -- Сказал Блим Кололей,  наблюдая за шипением винта в
бутыльке для щелочения.
     --  Итак заебись.  -- Отмахнулся  Седайко Стюмчек и  нацепил  колючку с
метлой на свою пятикубовую боковушку.  Минута, и дозняк винта бултыхался уже
внутри шприца. Разбавив его кипяченкой, Седайко Стюмчек сел ширяться.
     -- Помочь? -- Предложил Блим Кололей.
     Варщик  сначала не ответил, он  сел  на  подтяжки и просовывал в петлю,
торчавшую  у  него  между  ног,  свою  руку.  Импровизированный жгут  плотно
обхватил  предплечье Седайко  Стюмчика  и на  его кисти показалась  одинокая
вена. В нее-то и вонзилась струна седайко стюмчиковского  баяна. Сразу пошел
контроль.
     -- Как вмажусь, подержи дырку. -- Попросил Седайко Стюмчек  и привстал.
Подтяжечная петля ослабла и торчок начал вводить в себя винт. Блим Кололей с
возрастающим напряжением следил за  путешествием поршня. Когда тот  дошел до
конца ширы, Блим Кололей метнулся к Седайко Стюмчику  и прижал пальцем место
проникновения  иглы. Шприц  плавным  рывком  извлекается из  плоти,  Седайко
Стюмчек перехватывает место укола своим пальцем и валится навзничь.
     Блим  Кололей  не  упускает  своего  шанса.  Едва  Седайко  Стюмчек лег
оприходоваться,  Блим  Кололей   достает   свою   пятишку,   выбирает   себе
отщелоченого   винта   и   пытается   вмазаться,   перетянув   руку  седайко
стюмчиковскими подтяжками. Первая попытка  неудачна, мазавая с виду  веревка
внезапно становится бегунком. Второй веняк дает  море контроля, но не желает
принимать  в  себя  винта.  Следующий,  последняя надежда  Блима Кололея, ее
оправдывает и  вскоре  приходующийся  Блим Кололей падает на диван,  рядом с
Седайко Стюмчиком.
     -- Вмазался? -- Спрашивает Седайко Стюмчик, не открывая глаз.
     -- Угу... Кайф... -- Тяжело выдыхает Блим  Кололей. Он децил пожадничал
и теперь  его распирает  лишняя энергия, которую  он не знает  куда  девать.
Сердце колотит прямо  в  уши.  Хочется  дышать, ссать и ебаться. Нутро Блима
Кололея  жаждет ебли. Долгой,  смачной,  потной.  Чтоб  ебаемый баб визжал и
извивался на хую Блима Кололея.
     -- Позови баба... --  Просит  Блим  Кололей  срывающимся  от напряжения
голосом.  Слова,  отразившись от стен и Седайко Стюмчика, возвращаются кучей
поролоновых булыжников.
     -- Какого?  -- Оприходованный Седайко Стюмчек уже наполняет машины  для
бабов. Он еще не выбрал, кого из них ширять первым.
     -- Любого... -- Шепчет Блим Кололей. -- Приходом поделиться...
     -- А-а!..  --  Ехидно хихикает  Седайко Стюмчик,  --  Разобрал тебя мой
винтяра!
     -- Да не пизди!  Скорее!  -- Морщится  Блим Кололей. Его  риход волнами
носится по всему телу, биясь то в пятки, то в голову, не  находя  достойного
для себя выхода.
     Седайко  Стюмчек  с  заряженными баянами  в обеих  руках направляется в
комнату бабов. Те уже почувствовали, что мужики ширяются и притихли.
     Войдя к ним, Седайко Стюмчек сквозь полуприкрытые веки, яркий свет пока
еще  его  раздражает,  разглядывает  бабов. Их  двое. Крашеная  блондинка  и
натуральная.  Обе костлявы,  обе  абстяжны, обе тяжело дышат, в предвкушении
дозняка. Они  похожи  как  близняшки,  но что-то в морде  крашеной блондинки
привлекает Седайко Стюмчика больше.
     --  Побудь  пока   в   той  комнате.  --  Приказывает  Седайко  Стюмчек
отбракованному  бабу.  Тот,   не  пререкаясь,   понуро   идет   в  указанном
направлении. Оставшийся баб, торжествуя, обнажает верхнюю часть тела...
     В комнате, где  лежит Блим Кололей, темнота, поэтому  баб, войдя в нее,
замирает на пороге.
     -- Закрой дверь и иди сюда... -- Хрипит голос невидимого Блима Кололея.
Баб  подчиняется, наощупь находит сперва диван,  а  затем  и лежащее на  нем
тело. Тело обжигает страным жаром и хватает баба обеими руками.
     --  Тихо, тихо... -- Шепчет  Блим Кололей, одной рукой высвобождаясь из
джинсов, а другой  нащупывая руки баба. Штаны приспущены, бабья рука найдена
и положена на сморщенный хуй Блима Кололея.
     -- Не убирай!.. -- Слышится приказ и  баб, пытаясь представить,  что же
творится  с ее товаркой, начинает массировать блим кололеевский хуй, который
напоминает скорее  крупную сливу.  Блим Кололеевский хуй тащится, а вместе с
ним тащится и сам Блим Кололей.
     С  кончика хуя бьет сильная  энергетическая струя, которую Блим Кололей
разделяяет на три и засовывает их бабу в рот, пизду и жопу. Баб, не понимая,
что с ним происходит, начинает ловить приход и тоже тащится. Через насколько
минут  этих  занятий,  Блиму  Кололею  становится  лучше.  Сердце продолжает
активно  громыхать, но теперь этот  шум не такой навязчивый, да и  хуй Блима
Кололея начинает походить на мужской орган.
     Только это произошло,  как  в  дверях появляется  Седайко  Стюмчик.  Он
оглядывает телесную композиуию и недовольно ворчит, обращаясь к бабу:
     -- Мазаться будешь?
     Баб  срывается с  места и бежит вдогонку за Седайко Стюмчиком. Кряхтя и
лениво подрачивая, Блим Кололей плетется за ними. Спущенные штаны путаются в
ногах, но подтягивать их лень.
     Достигнув  соседней  комнаты Блим  Кололей  моргает, привыкая к  свету.
Вскоре  перед  нам  вырисовывается картина  происходящего.  Седайко  Стюмчек
ковыряется  баяном  в бабе Блима  Кололея,  а  второй баб лежит на ковре,  с
голыми сиськами, задранной  юбкой, со  спущенными до половины бедер  рваными
трусиками. Баб  неровно дышит, его бритая пизда посверкивает в электрическом
свете и зовет в себя
     В мозгах Блима Кололея начинается процесс выбора. То ли присоседиться к
лежащему бабу, то ли дождаться своего.
     Но не успевает Блим Кололей сделать  пару шагов к голопиздому бабу, как
Седайко Стюмчик говорит:
     -- Все!
     Баб Блим Кололея уже ширнут. Он пытается повалиться рядом с первым, но,
готовый  к  такому  раскладу Блим Кололей хватает  его  за  руку  и  тащит в
темноту. Баб  что-то недовольно бормочет, но  он уже положен  на  койку, его
рука прижата к блим кололеевскому хую,  а вторая  рука Блим Кололея пытается
добраться до бабовой пизды. Разобравшись в молниях и пуговицах, Блим Кололей
стягивает с баба остатки одежды. Его  надроченый хуй уже готов к действию, и
оно начинается.
     Ебомый  баб сразу  начинает постанывать  и хлюпать мокрой пиздой.  Блим
Кололей воображает себе, что его елдак имеет в  радиусе десять  сантиметров.
Чпокание и визги соответствующе  усиливаются. Баб  начинает сучить ногами  и
пытается обхватить ими торс елозящего на нем Блима Кололея.
     -- О-о-о! -- Верещит баб, чуя, что надвигается оргазм.
     -- У-у-у!.. -- Рычит Блим Кололей, предвкушая то же самое.
     Совместный истошный крик возвещает об окончании первого сеанса ебли.
     Баб  срывает свою пизду с хуя  Блима Кололея и припадает  к  нему ртом,
создавая  в  последнем  отрицательное  давление  и высасывая последние капли
молофьи.  Хуй уже съежился,  но прикосновение  слизистых поверхностей  губ и
языка доставляет ему, и Блиму Кололею, до кучи, приятность.
     Сам же Блим Кололей думает.  Он обсасывает  со  всех сторон предложение
Седайко Стюмчика.
     "Может, в натуре, отбить вторяки?" -- Проносится из правого полушария в
левое,  достигает  рук, и  они  начинают  шевелиться,  дойдя до  ног,  мысль
заставляет  их  перемещать тело  Блима  Кололея к бутылке  с вторяком.  Баб,
присосавшийся к хую, следует за ним.
     Еще  на осознавая  до конца,  что  же  он делает, Блим Кололей начинает
отбивание. Он  трясет бутыль, с бутылью трясется и тело  с хуем,  а  с  хуем
трясется баб.
     Отделив горючку от бутора, Блим Кололей подкисляет ее. Сперва ничего не
происходит, но вскоре начинают выпадать эфедриновые хлопья.
     Через пол  часа  Блим Кололей имеет  порох.  Целых полграмма! Он бел  и
искрится иголочками  кристаллов. За это время Блим  Кололей успевает кончить
еще раз, но баб не отпускает хуй изо рта.
     "Как же сварить?" -- Встают у Блима Кололея вопрос и хуй.
     "На никеле!" -- Приходит один ответ.
     "На недостатке черного." -- Появляется из другого угла сознания.
     "Как обычно, но перегнать через горючку" -- Внезапно подает голос левое
яйцо.
     Выслушав  все  рекомендации,  то,  что  считает  себя  Блимом Кололеем,
решает: Совместить все.
     Взвешивание, варка,  занимают  по  времени  около  часа.  Блим  Кололей
торчит, торчит и баб с хуем, торчит и сам хуй.
     Раствор получается зеленым.
     Блим Кололей,  понимая, что ширяться таким нельзя, продолжает воплощать
задуманное.  После  прогона  через горючку,  получается  нечто прозрачное  и
пахнушее несколько необычно.
     Рискнув, Блим Кололей выбирает себе обычный дозняк. Мазаться с бабом на
хую несколько неудобно, но Блим Кололей  справляется со  сложностями. Струна
протыкает веняк и  экспериментальный раствор  мощной струей  несется  внутрь
Блима Кололея.
     Приход настолько  силен,  что Блим  Кололей проваливается  в него,  как
елдак вместе с мудями влетает в разъебаную манду.
     Очухавшись,  он  видит,  что на  месте его  гордости,  находится бабова
спина.  Хуй  Блима  Кололея настолько  сократился  по приходу,  что втянулся
внутрь живота, а вместе с ним и голова баба, непожелавшего его выпускать.
     Баб уже хрипит и задыхается.
     Дернув его за плечи, Блим Кололей вытаскавает голову баба, но хуй так и
остается  в  старом  месте.  Блиму  Кололею  это   надоедает.   Несмотря  на
приятность, ему все же хочется погрузить его и в другие отверстия тела баба.
     Выход один, Блим Кололей набирает в баян дозняк и  ширяет баба в шейный
веняк. Приход застает его врасплох,  баб открывает пасть и блим кололеевский
хуй оказыватся на свободе. Чтобы моментально засунуться в жопу алчного баба.
     Ебя, Блим Кололей  думает:"Интересно, а что бы было, если бы я вмазался
той зеленкой? Надо попробовать, может не кинусь..."




     Сильнее всего хочется чего? Правильно, того чего не можешь.
     Сегодня утром  твоя  баба, Лизка Полотеррр, любительница винта,  ебли и
чистоты в квартире,  продинамила  тебя.  Вы втюхались  с утреца, ты думал ее
поебать, а она, блядум ширнутый, ускакала по своим делам.
     А  у  тебя  нет дел. Тебе просто  не хуя  делать. Винт еще есть. Салюта
несколько  непочатых банок. Компонентов -- хоть жопой жуй. А больше ни хуя и
не надо. Кроме одного. Поебаться.
     Ты подходишь к окну. Там, у  дома напротив, на скамеечке около подъезда
сидят молоденькие телки. К твоему горлу  подкатываетс сладкий  комок: телки.
Бабы, мокрощелки, пизды. Ты  думаешь о том, что  как  бы  было замечательно,
если бы они пришли к тебе, ты бы ширнул их и вы поебались...
     Ебаться хочется так сильно,  что ты  открываешь окно,  готовый  позвать
девок,  но...  Ты  понимаешь,  что  при  виде  живого  наркомана  они  могут
обстрематься, а застреманные телки ебать не дадут. Да и сажать их на иглу --
значит брать на себя лишний грех, да и ширять их винтом -- значит переводить
ценный продукт, не факт, что они въедут в кайф с первого раза...
     Ты закрываешь окно, садишься напротив, так, чтобы видеть этих девок. Ты
представляешь себе, что ты невидим. Ты  представляешь себе, что ты неощутим,
если сам того не захочешь. Ты  представляешь  себе, что ты можешь  проникать
сквозь стены и одежду...
     Вот ты, невидимый и прозрачный, проходишь к телкам. Вот ты  засовываешь
свой хуй в пизду правой. Вот ты  засовываешь свой второй хуй  в пизду левой.
Вот ты начинаешь их ебать.
     Телки  продолжают  пиздить,  но  их  поведение  немного  меняется.  Они
начинают  нервно  ерзать  по  скамейке,  они  оглядываются,  их жестикуляция
становится порывистой.  Если бы ты не знал, что их  кто-то ебет, ты  бы и не
обратил на это внимание, но ты-то знаешь, и даже ебешь!..
     Телкам явно не по себе, они не понимают, что происходит, а ты начинаешь
ебать их сильнее. Диаметр твоих хуев увеличивается в два раза, частота ебков
--  60 в минуту. Девки сидят как на ежах.  Ты  увеличиваешь скорость ебания:
120 ебков в минуту, 180, 240, 300!
     Телки хватаются  руками за промежность, их трясет, но они не уходят. Ты
понимаешь, что они чувствуют все, что ты с ними делаешь, они недоумевают, но
им  приятно,  им чертовски приятно,  им безумно  хочется  ебаться,  ебаться,
ебаться, до потери пульса, до судорог, до безумия!
     Ты немного модифицируешь свой хуй.  Теперь он  состоит из двух, которые
вращаются в  противоположных  направлениях.  Еще  по одному  такому  хую  ты
вводишь девкам в жопы.
     Телки уже не разговаривают, они сидят, откинувшись на спинку скамейки и
на их лицах ты  видишь блаженство, близкое к бешенству. Внезапно  они кивают
друг  другу, резко  встают и  идут  в подъезд.  Ты, не  прекращая  ебать их,
провожаешь их взглядом, ты видишь, как они мелькают в окнах,  поднимаясь все
выше, и, в какой-то момент, больше не появляются.
     Ты резко отключаешься от них. Какой толк ебать, если ты не видишь, кого
ты ебешь?
     В   твоем  поле  зрения  появляется  парочка,  он  и  она.  Ты  тут  же
подключаешься к ней. Твои два хуя  мометально проникают  ей в пизду и жопу и
начинают яростно их ебать, бешено вращаясь.
     Девица спотыкается. Она пытается идти, изо всех сил сжимая ноги, но это
не преграда  для твоих хуев. Девка вешается  на своего парня, что-то говорит
ему, и они усаживаются на ту де скамейку, где сидели твои первые жертвы.
     Тут же парочка начинает целоваться. Ты видишь, как девка берет парня за
руку и кладет ее к себе на промежность.
     Минута, и они буквально  убегают с этого места, и ты опять оказываешься
без объекта ебания.
     Мимо  дома проходят какие-то бабы, мужики, старухи с авоськами,  но они
тебя не  возбуждают, ты  сидишь и ждешь подходящую для тебя пизду. И вот она
появляется. Девочка с пуделем. Ей лет тринадцать,  она мила и  невинна, и ты
понимаешь, что без подготовки ее ебать не следует.
     Ты  начинаешь  осторожно.  Твой  палец  начинает  тихонько  щекотать ее
маленькую безволосую пизденку. Девочка отпускает собаку  с поводка и садится
на краешек песочницы, прямо под твоим окном. Она делает вид,  что  наблюдает
за  собакой, но  на самом деле девчушка  прислушивается  к своим  непонятным
ощущениям. Осторожно, постепенно  ты вводишь  палец в ее узкую щелку,  палец
набухает и ты моментально заменяешь его хуем.
     Тебе прекрасно видно, как она  закрывает глаза,  ее ротик округляется и
она  закидывает ногу на  ногу. Ты начинаешь водить  хуем. Девчушка,  в  такт
твоим движениям,  начинает  сжимать бедра.  Она не такая уж  и невинная, она
понимает что к чему, она  знает это чувство и старается получить наслаждение
от его внезапного появления. Ты едва сдерживаешь свой порыв позвать девчушку
к себе. Мало ли, кто за  вами наблюдает... Да и она  сама вряд ли согласится
так запросто отдаться незнакомому мужчине.
     Теперь, когда ты чувствуешь, что твоя жертва достаточно возбудилась, ты
переходишь к более  активным  действиям.  Ты  начинаешь  то  увеличивать, то
уменьшать  диаметр  своего хуя.  Девочка на  это расставляет ножки  и  сидит
смирненько, но ты-то видишь, что  она тяжело дышит, что  ее  глаза светятся,
что она уже близка к экстазу.
     Ты нащупываешь своими ртами соски ее  грудок и начинаешь их покусывать.
Девчушка обхватывает себя руками за плечики и трясет головой, как бы пытаясь
стряхнуть наваждение.
     Третьим ртом  ты находишь  ее клитор.  Твои зубы нежно  стискивают его,
твой язык его  вылизывает.  И  вдруг девочка встает.  Она поднимает голову и
смотрит прямо на твое окно.
     Повинуясь непонятному  импульсу, ты  нагибаешься  и прячешь  голову, не
прекращая своего сексуального занятия. Когда ты,  немного осмелев,  смотришь
во двор, девочка уже скрывается в своем подъезде.
     И опять  ожидание. Из  школы идут малолеточки с цветастыми ранцами.  Ты
настраиваешься  на  них,  и  несколькими  языками лижешь их  промежности. Но
девчушки не  останавливаются, напротив, они  прибавляют  шаг, не врубаясь, и
думая,  что  им  хочется  писать.  Ты  грустно   провожаешь  их  взглядом  и
продолжаешь ждать.
     Наконец появляется одинокая девушка. Ты набрасываешься на нее, твои хуи
лезут ей в жопу, пизду, рот, ты кусаешь ее соски, клитор, твои  руки мнут ее
груди,  ягодицы.  От  неожиданности  она  останавливается,  огядывается   по
сторонам и убегает.
     Снова неудача.
     А вот  и та, кого ты ждал.  Она  выходит из дома и  присаживается на ту
самую  скамейку. Закуривает.  На вид ей лет  двадцать. Тут надо  действовать
медленно, чтоб не спугнуть.
     Ты, настроившись на  ее мозг, пытаешься внушить  ей  мысль, что неплохо
было бы поебаться. Девица задумчиво затягивается и не подает вида, что мысль
до нее дошла.
     Чтож,  можно  и  начинать.  Твой  хуй  медленно  заползает  в ее пизду,
начинает там шевелиться,  двигаться. Ты включаешь  вращение, доводишь его до
десяти оборотов  в секунду. Телка кладет руку с сигаретой на спинку скамьи и
сжимает ноги. Работает!
     Теперь нельзя спешить. Ты пытаешься вложить в ее голову свой образ, что
ты ее хочешь, и что она сама не против.  Ты рисуешь схему, как добраться  до
твоей квартиры, и начинаешь колоть иголочками ее клитор.
     Второй хуй входит в ее  задницу, поднимается по  кишкам, доходит до рта
и,  выйдя  наружу,  завязывается в морской  узел  у места  входа в  тело. Ты
начинаешь тянуть его к себе. Но девица сидит полностью расслабленно, тащится
и никуда не хочет идти.
     Ты  тянешь  ее изо  всех  сил,  но  она не трогается с места, ей  и так
хорошо. Врубившись в это, ты начинаешь сердиться. "Ах ты так!.." --  Думаешь
ты, -- "Так получай!"
     Твой  хуй  прорастает множеством  острых  иголок. Иглы входят  в  плоть
девки. Хуй крутится, с  ним  крутятся и иголки, разрезая внутренности пизды.
Но телка почти не реагирует. Она медленно гасит бычок и идет обратно.
     "Сука!"
     Но  ей  на смену  появляются двое детей, мальчик и девочка. Им  лет  по
шесть-семь. Они устремляются к песочнице, начинают делать куличики,  или еще
какую-то  хуйню.  Ты в размышлениях: этично  ли ебать  таких  маленьких? Но,
махнув  рукой  на  ханжеские условности,  ты  начинаешь  щекотать  невидимым
пальцем пизду девочки.
     Она замирает,  потом  что-то спрашивает у мальчика. Тебе кажется,-  или
это  на  самом  деле  так?-   вопрос   девчушки  связан  с  сексом.  Мальчик
задумывается и  кивает. Твой  язык начинает  вылизывать пизду малолеточки и,
одновременно, твой второй рот присасывается к мальчиковскому хуйку.
     Оглядевшись по сторонам, и убедившись, что поблизости вроде никого нет,
девочка садится на краешек песочницы и поднимает коротенькую юбочку так, что
становятся  видны  белые  трусики.  Мальчик  более  смел,  присев  рядом, он
расстегивает  шортики  и  достает  хуй. Микроскопический  орган  торчит  как
карандашик.  Девочка пожимает плечами  и,  еще  раз  оглянувшись,  стягивает
трусики и запихивает их в кармашек юбки.
     Ты  многократно  усиливаешь  свою   активность.   Один  из  твоих  ртов
превращается в хуй,  настоящий, но небольшой, чтобы девочке не было  больно.
Им ты проникаешь в ее пизду и,  как смычком, водишь туда-сюда. Второй рот ты
трансформируешь в пизду, в которую и погружаешь хуек мальчика. Ты чувствуешь
неописуемую нежность к этим детишкам. Тебе  хочется зазвать их к себе, чтобы
они не стремаясь разделись, потрогали друг друга, а может и поеблись...
     В это время девочка садится на корточки, мальчик присаживается напротив
и долго смотрит ей между ножек. Ты  мысленно  кричишь  ему:"Давай, не трусь!
Засунь ей! Это так  приятно!.." Но  малыш  словно не слышит, ширинка его уже
застегнута,  но  его  тоненький  хуй  торчит из короткой  штанины,  весь  на
обозрении девчушки.
     Наконец  мальчуган вроде  бы решается. Он что-то  говорит девочке,  они
поднимаются  и  идут  к  дому. Тебе  приходится  встать и  подойти  к окошку
вплотную, чтобы  не  упустить  их из вида.  Под окнами у тебя густые заросли
каких-то высоких растений с широкими листьями и дети смело в них входят.
     "Неужели они собрались ебаться прямо тут?" -- Спрашиваешь ты себя и при
этом чувствуешь легкий укол вины, представляя, как гнусные  взрослые застают
в кустах ебущихся детей, а ты был причиной этому.
     Чтобы  видеть все, тебе приходится открыть створку окна. Ты делаешь это
практически бесшумно, высовываешься так, чтобы ребятишки тебя не заметили  и
видишь  как  девочка, встав  на  колени, трогает  хуй  мальчика.  Тут  же ты
вонзаешь  этот  хуй  в  ее  ротик,  в   то  же  время   транслируя  ощущение
прикосновения девочкиного рта на хую мальчика. Лицо пацанчика тебе не видно,
он ты ярко представляешь себе то выражение, которое должно оно принять.
     --  А теперь ты ложись. --  Говорит мальчик.  Ты явственно слышишь  его
шопот, и твои  подозрения обретают  новую  силу. Гигантским усилием  воли ты
заставляешь себя молчать. Ты понимаешь, что любой  посторонний звук способен
испугать детей, не дать им познать радость телесного контакта.
     Девочка  подчиняется. Она садится на  землю, поднимает юбочку насколько
возможно  и  откидывается   на   локоточки,   наверное  чтобы  наблюдать  за
манипуляциями мальчика. Ты весь  дрожжишь в предвкушении первой ебли, но все
гораздо прозаичнее. Мальчик тоже ложится, но не на девочку, а между ее ног и
начинает гладить пальчиком  ее пизду, пытаясь, наверное,  проникнуть внутрь.
Все внимание девчушки  собрано на  лице  и руках  парнишки, твою торчащую из
окна макушку она, на твое счастье, не замечает.
     Вдруг раздается истошный женский крик:
     -- Ка-а-атя-я-я! Са-а-аша!
     Дети  перепуганно вскакивают и  разбегаются в разные стороны,  на  ходу
оправляя юбочку и застегивая шортики.
     Отступив вглубь комнаты, ты видишь как они, пока еще  невинные, выходят
из разных концов зарослей.
     -- До-о-омо-ой!
     И ты с горечью  наблюдаешь, как дети  понуро бредут  к маме, не в силах
ничего этому противопоставить.
     Двор  перед тобой  пуст. Женшины,  девушки,  мужики  проходят  мимо. На
некоторых ты западаешь, ебешь их на ходу, но они быстро скрываются с глаз, а
это не интересно.
     Стемнело, зажегся фонарь, а Лизки Полотеррр все еще нет.
     Ты бредешь  на кухню, чего-то  хаваешь, не разбирая вкуса, ширяешься, и
опять на  старое место.  За окном гуляют собачники.  Ты выискиваешь утреннюю
знакомую с  пуделем, но ее еще  или  уже нет, и ты рассматриваешь  остальные
кандидатуры.
     Тетки  за сорок тебя не интересуют,  но одна  из них гуляет с догессой.
"Интересно, -- Приходит  к тебе мысль, -- А не выебать  ли  ее?" И ты тут же
приступаешь. Хуй проникает в пизду собаки и начинает свое привычное дело.
     Сука  резко  осанавливается и  оглядывается.  Никого  не  заметив,  она
приседает  задними лапами  и  ссыт.  Ты  продолжаешь,  теперь ты кобель,  ты
вставил свой хуй, ты лег на нее, обхватив догиню своими передними лапами, ты
рычишь от возбуждения.
     Сделав несколько  шагов, собака опять приседает, уже  гораздо глубже, и
водит пиздой по земле.  Хозяйка, заметив наконец странное поведение догессы,
подбегает к  ней и хватается за ошейник. Громко гавкнув, собака  вырывается,
и, пробежав десяток метров, продолжает чесать пизду, теперь уже об асфальт.
     Ты входишь в раж. В тебе просыпается что-то звериное, ты одновременно и
дрочишь, и ебешь эту суку. Ты рычишь, клацаешь зубами,  вытаращиваешь глаза,
при  этом  не  упуская  собаку из поля  зрения. Твоя  дрочка становится  все
яростнее, ты  с  нутряным воплем  кончаешь и видишь, что ебомая тобой собака
катается по земле, бешено суча ногами и жалобно скулит на всю улицу. Хозяйка
в недоумении бегает вокруг нее, уворачиваясь от челюстей взбесившейся суки.
     Ты  гладишь  собаку  по голове.  "Все,  -- Успокаиваешь ты  ее,  -- Все
кончилось. Все в порядке..."
     Догесса  поднимается с земли,  отряхивается, как после купания, и бежит
целоваться к улепетывающей хозяйке.
     Дальнейшее  тебе  не  интересно.  А  вот  и крутые  пацаны...  Кодла  в
количестве трех рыл останавливается  у подъезда и закуривает. Ты моментально
всовываешь им по  хую  в  жопу  и рот. Ты  заставляешь их  представить,  что
сигарета -- это и есть хуй, который они сосут.
     На одного это действует сразу, навторого позже, третий как курил, так и
курит. Но все они резко начинают переминаться с ноги на ногу. Это безудержно
смешит тебя и ты заставляешь все шесть хуев вращаться и исходить молофьей.
     Один  начинает  лихорадочно  чесать  задницу, второй приседает, третий,
самый  толстокожий, опять не реагирует. Через минуту все  трое быстрым шагом
куда-то уносятся.
     На  улице уже совсем темно и ты  переключаешь  свое  внимание на  окна.
Большинство  из  них зашторены,но есть  и  такие,  в которые видно все,  что
делают обитатели квартир: на кухнях  едят,  в комнатах смотрят телевизоры, а
вот и  то, что надо -- девочка. Ты засекаешь окошко  и  бежишь  за биноклем.
Оптика дает хорошее увеличение, и тебе видно, что это, скорее всего, старшая
школьница  или  студентка,  которая склонилась над столом и делает уроки. От
нее исходят эротические волны, ты хватаешься за них и начинаешь.
     Первый хуй, как водится,  в пизду, второй -- а жопу.  Пока  достаточно.
Теперь твои хуи  делятся на четыре стержня, которые  ходят внутри независимо
друг  от друга. В дополнение ты покрываешь их щекочущими ворсинками. Головка
девушки в окне  приподнимается  и смотрит  вверх. Ты  добавляешь хуям длины.
Теперь они уже не влезают в пизду целиком, а стучат по ее задней стенке.  Из
их средины появляется пятый хуй, который нащупывает шейку  матки и проникает
в нее.
     Девушка встает и кругами ходит по комнате. "Раздевайся... -- Шепчешь ты
ей, -- Разденься догола... Я хочу посмотреть на тебя..." Ты добавляешь хуев.
В рот, в подмышки, между  пальцев.  Твои языки скользят по ее грудям, спине,
животу, пяточкам. Твои губы целуют ее в глаза, уши, затылок, клитор. Она уже
носится по своей комнате, лихорадочно ощупывая себя. Она боится.
     "Не бойся, -- Нашептываешь ты ей прямо в мозг, -- Я хочу тебя. Выйди ко
мне... Вот мое окно..."
     Наверное она от  твоих  слов пугается еще  сильнее, потому что опрометь
выбегает из комнаты , не забыв погасить свет. Больше это окно не зажигается.
     В  других  ничего  привлекательного  не  находится  и  ты  отклажываешь
бинокль.  Но что это? У окна подъезда, между этажами, кто-то есть. Они стоят
прямо у стекла и целуются! То, что надо!
     Ты проникаешь в них, в эту парочку. Ты  становишься ими вместе и каждым
в отдельности. Как парень ты скользишь  рукой по ее  плечу, по спинке, через
попку,  доходишь  до  лобка.   Как  девица,  ты  расставляешь  ноги,   давая
возможность  его  руке  проникнуть  глубже, чем  он,  и в  то  же время  ты,
немедленно пользуется.
     Теперь ты стимулируешь в них новые ощущения. Твой хуй в пизде  девушки,
твоя пизда на хую парня. Все как много раз до этого.
     Ты  приказываешь рукам  парня задрать  юбку и  залезть  под трусики. Ты
приказываешь  рукам девушки  расстегнуть штаны  парня  и  пощупать его  хуй.
Несмотря на то, что этот пролет  лестницы  еле освещен,  ты  чувствуешь, что
пара  полностью  подчиняется  тебе.   Они   не  марионетки,  нет,  она  твои
продолжения,  и ты хочешь чтобы они получили  удовольствие. На твоих глазах.
При твоем участии.
     Они гладят друг друга между ног и ты понимаешь,  что пора переходить ко
второму акту. Ты заставляешь парня посадить его подругу на перила лестницы и
выебать. Но тут что-то  происходит, ускользнувшее  от твоего внимания.  Он и
она внезапно исчезают.
     Картинка  в  окне меняется  и  теперь  ты  видишь, как молодая  женщина
спускается  с коляской  по  лестнице.  Она останавливается  перед окном и ты
внезапно понимаешь, что она тут живет. На лестнице. Она бомжиха.
     Тебе уже по хую, кого ебать, но как только  ты вводишь в  нее свой хуй,
появляются  негры. Они  начинают  пиздить  несчстную, срывают с нее  платье,
насилуют. Ты четко видишь, как сразу двое негритосов запихивают свои хуищи в
бомжиху  и  начинают  ее  нещадно  ебать.  Третий,   встав  на   подоконник,
обхватывает ее голову руками и сует свой хуило ей в глотку!
     Опешив, ты созерцаешь эту сцену. Сексуальный напор ее такой мощный, что
ты, почти не осознавая этого, опять начинаешь подрачивать.
     Негры меняют  позу. Теперь уже  один ебет  женщину стоя сзади, а второй
заставляет  ее  сосать хуй. Третий, оставшийся  как бы не у  дел, достает из
коляски  ребенка  и тоже начинает  ебать. Ты  слышишь слабый  плач годовалой
девочки.
     "Сволочи! -- Думаешь ты. -- Что творят!"
     Ты  преисполняешься  ненависти к похотливым неграм,  а они уже раскрыли
окно,  положили женжину  животом  на  подоконник,  так, что она  свешивается
наружу, и продолжают ее ебать!
     -- Помогите! Насилуют! -- Слышится слабый стон.
     -- Ну помогите же кто-нибудь! Насилуют!
     Это кричит эта девушка.
     Ты негодуешь. Тебе хочется выскочить на улицу, набить неграм ебальники,
привести бомжиху к себе и уже здесь, дома, полюбовно ее ебать всю ночь.
     Но негров трое, и ты боишься.
     -- Помогите! Насилуют! -- Доносится снова.
     Насильники не обращают на  крики жертвы никакого внимания. Они ебут  ее
не переставая уже четвертый час.
     --  Помогите!  Насилуют! -- Раздается  на ночной улице,  в те  моменты,
когда  рот бомжихи свободен  от негритянского  хуя,  но  все спят и никто не
спешит на выручку.
     Теперь негры заставляют девушку дрочить им хуи.  Она  делает это обеими
руками, не переставая звать на помощь.
     Ты уже охуеваешь от негритянской потенции. Твой передроченый  хуй висит
мокрой тряпочкой, а у них все еще стоят, и не думают падать.
     Зашторив окно,  ты  зажигаешь лампу, ширяешься. Приходнувшись, ты опять
занимаешь наблюдательный пост у окна.
     Во время  твоего  отсутствия  слегка рассвело,  и  негры завесили  окно
черным целофаном. Они все еще ебут бедную девочку.
     По лестнице кто-то спускается. Ты замечаешь эту фигуру и с  нетерпением
ждешь,  что же будет, когда он будет проходить мимо негров. Но  ушлый  мужик
чапает мимо, якобы ничего не замечая.
     И вдруг ты слышишь:
     -- Смотри, вон, в подъезде, что творят, подонки!
     Это женский голос. И ты понимаешь, что это говорят в соседней квартире.
     -- Вот подлецы! -- Это уже сосед. -- Надо милицию вызывать!
     Крутится диск телефона и, после гудков, раздается сонная речь:
     -- Дежурный слушает.
     -- Тут у  нас  напротив  трое  негров в подъезде насилуют  женщину!  --
Возбужденно докладывает сосед.
     -- Адрес?
     Сосед говорит.
     -- Ждите, группа выезжает.
     Ты опять  смотришь за окно. Негры продолжают свое черное дело. Мимо них
то  и  дело  кто-то  проходит,  но  милиция  уже  обзвонила  всех жильцов  и
предупредила,  что  надо   просачиваться  мимо  насильников,  чтобы  их   не
потревожить, чтобы они попали куда надо.
     Но  ты видишь, что  негры тоже чего-то соображают. Один из  них высунул
голову в форточку и наблюдает за обстановкой.
     Призывы  о  помощи давно  уже стихли.  Переебаная женщина издает теперь
только еле слышные стоны. Ты жалеешь ее: ты бы так не заебывал...
     А вот прибывает милиция. Почему-то они ехали довольно долго, времени-то
уже к полудню.
     Менты,  зная  что негры  налбюдают,  прячутся по  кустам.  Все  одеты в
камуфляжную форму, а их коллеги лезут по  стенам другой стороны  дома, чтобы
вбежать из квартир и застать негров на месте преступления.
     Ты моргаешь и вдруг  видишь, что негров  уже нет. Ты и не  заметил, как
менты их скрутили и увезли.  Досадуя  на себя, что  пропустил  такой  важный
момент, ты окидываешь взглядом улицу и видишь девочку с пуделем.
     Внутри своего  хуя ты чувствуешь сладкое  шевеление, но как  только  ты
начинаешь ебать девочку, раздается звонок в дверь.
     От  неожиданности  ты  вздрагиваешь.  В  твоей  голове  начинают роится
варианты, кто бы это мог быть. Менты? Торчки за раскумаркой? Почта?
     Тебя трясет.  На  затекших  ногах  ты  ковыляешь к  двери  и  пытаешься
спросить:"Кто?" Но вместо этого из твоего горла доносятся непонятные хрипы.
     -- Это я. -- Говорит из-за двери голос Лизки Полотеррр.
     Облегченно вздохнув, ты открываешь, и она вваливается в квартиру.
     -- Винт остался?
     Ты можешь только кивнуть.
     Пока  ты ширяешь  Лизку Полотеррр, ты  успеваешь прокашляться и коротко
рассказать свои приключения.
     -- Круть какая... -- Качает головой Лизка Полотеррр.  --  То-то мне всю
ночь так ебаться хотелось!..
     -- А сейчас? -- Спрашиваешь ты с явным подтекстом.
     -- И сейчас.
     Пока Лизка Полотеррр ловит приход, ты  делаешь себе небольшой  передоз.
Твои  силы  моментально  восстанавливаются,   подстегнутые  винтом,  ты,  не
дожидаясь пока Лизка Полотеррр откроет глаза после прихода, стягиваешь с нее
джинсы вместе с трусами.  Твой хуй стоит как влитой, словно и  не было целых
суток  почти  беспрерывной дрочки, и ты  впихиваешь  его  в мокрую бритую  и
поэтому колючую пизду Лизки Полотеррр и ебешь ее до заката.




     Сварить было негде и Шантор Червиц заскочил в гости к Лёле  Мерседессс.
Лёля  Мерседессс была  девушка тихая, с  заворотами,  торчала  на колесах  и
травке, но винта отведать не отказалась.
     Превратив  кухню  в  винтоварню,  Шантор  Червиц  занялся  делом.  Лёля
Мерседессс  ему почти не мешала,  лишь изредка задавая вопросы  по  процессу
варки.
     Через  два  часа на столе уже стоял пузырь с настоящим винтом.  Отобрав
три квадрата,  Шантор Червиц  отщелочил их и  прямо на кухне  ширнулся и ему
заяхшило.
     Приобретя  благостное расположение духа, он  быстро  прибрал  стремаки,
оставив лишь шелоченый винт для Лёли Мерседессс и свежий баян.
     -- На  приходе тебе лучше полежать. --  Веско произнес Шантор  Червиц и
Лёля Мерседессс согласилась.  Они прошли в её комнату. Девушка расположилась
на кровати  и протянула руку.  Шантор Червиц  наложил перетягу,  долго искал
понтовую вену и, наконец, вмазал.
     -- Ох.  --  Только и сказала Лёля  Мерседессс и  повалилась  на  спину.
Шантор Червиц был тут  кк  тут. Он  прилег  рядом и  положил руку между  ног
девушки. Та не реагировала.
     Вскоре,  стараниями Шантора Червица, Лёля Мерседессс осталась голой. Но
как он не старался разжать ее ноги, чтобы выебать герлу, они не поддавались.
     -- Погоди... -- Шепнула Лёля Мерседессс. -- Не сейчас...
     И Шантор Червиц немного угомонился. Но лежать просто так с голой девкой
он не мог. Хотелось чего-то с ней делать.
     Слегка разозлившийся Шантор Червиц поворочался, устраиваясь поудобнее и
начал действовать.
     Дя начала, он засандалил толстый мысленный хуй в пизду Лёли Мерседессс.
Подождал реакции. Герла охнула.
     Окрылившись, наркоман продолжил.  Он  проткнул  хуем девушку  насквозь,
ввел  его себе в  макушку  и вывел  в  прежнее место.  Получился, не имеющий
аналогов  в  природе,  хуй-кольцо. Шантор Червиц начал его медленно вращать,
вводя в пизду Лёли Мерседессс. Она застонала громче, но ног не раздвигала.
     "Ах ты, сука, -- Подумал Шантор Червиц, -- Так получай!"
     Хуй  -кольцо  бешено  закружился. Он  оброс  буграми  и выступам.  Лёлю
Мерседессс буквально выгнуло. Она заерзрла,  охая чуть не в голос,  но  ноги
при этом сжимались все сильнее.
     "Что же с ней делать?" -- Недоумевал Шантор Червиц.
     Он, насколько можно, убыстрил вращение, сделал хуй-кольцо полым внутри,
пустил туда воду и рыбок с водорослями. От такой модификации Лёля Мерседессс
уже билась в экстазе. Она скакала всем телом и Шантор Червиц вдруг врубился,
что скачущую бабу он не выебет.
     Придя к такому выводу, Шантор Червиц  разомкнул хуй-кольцо и вобрал его
в себя.  Некоторое  время Лёля  Мерседессс еще дёргалась, но вскоре её  тело
успокоилось и она открыла глаза.
     -- Ту знаешь, -- Спросила она, -- Что со мной было?
     -- Ну?
     -- Я ебалась сразу со всей Вселенной!
     Шантор  Червиц  хотел  было  сказать,  что  этой Вселенной  был  он, но
промолчал и, воспользовавшись  моментом, засунул свой  настоящий хуй  в Лёлю
Мерседессс. На этот раз ноа была не против.




     -- "Ах, господа, как хочется ебаться,
     Среди  березок  средней  полосы..."  --  Пропел срывающимся  козлетоном
Чевеид Снатайко, оглядел присутствующих и добавил:
     -- Под крышей тоже не хуево...
     Все  согласно  закивали.  Впрочем  нет,  кивал соглашаясь  только  Блим
Кололей,  Майя  Камуфляжжж  была  полностью  поглощена  созерцанием  шприца,
которым  Чевеид Снатайко выбирал свежесвареный винт, и  мотала головой  лишь
следуя собственной мысли -- "Скоро ширнусь..."
     -- Погоди, погоди... -- Сообразил вдруг Блим Кололей и приподнял брови:
     -- Ты сказал "ширяться" или "ебаться"?
     -- "Ебаться", но можно и заменить. -- Пожал  плечами Чевеид  Снатайко и
поднес шприц к глазам. -- Восемь квадратов. Тебе сколько?
     -- Как обычно. Но...
     -- Мне двушку! --  Перебила  очнувшаяся от транса Майя Камуфляжжж. -- И
разбодяжить наполовину.
     --  Ты хочешь  сказать,  что "ширяться"  и "ебаться"  --  синонимы?  --
Закончил мысль Блим Кололей и поежился, словно от порыва холодного ветра.
     --  Не говори  умных  словей,  словов  и  выражопываний.  --  Попытался
отшутиться Чевеид Снатайко, но Блима Кололея задело за пока еще  живое, и он
не унимался:
     -- Нет, ты постой. Ты считаешь, что это одно и тоже?!
     Слегка оголтевающей Майе  Камуфляжжж надоела  эта  пикировка, тем более
что во время спора Чевеид Снатайко вынужден был прервать процесс отмеривания
дозняков, и она бесцеремонно рявкнула:
     -- Какая, хуй, разница?! Щелочить будешь?
     --  По большому счету, --  Чевеид Снатайко  уперся и  не желал покидать
исходные  позиции,  хотя и продолжил  манипуляции с  расствором,  -- И  то и
другое делается для получения удовольствия...
     --  Ну, не совсем.  -- Продолжал  несоглашаться Блим Кололей, смотря на
шипящую в винте соду. -- Я, вот, после вмазки часто стихи  пишу. Работа. Или
уборкой занимаюсь, баяны мою. Тоже работа.
     -- Ага, --  Хмыкнул Чевеид  Снатайко,  --  Ты еще  кришнаитов  вспомни,
которые ебутся только для детопроизводства. Для них ебля тоже работа.
     А мытье баянов и  стишки-картинки -- это заморочки. Ты на них кайфуешь.
Как на бабе.
     Взяв свою ширяльную машину, Чевеид Снатайко начал было выбирать дозняк,
но реплика Блима Кололея  заставила прервать его этот процесс. Блим  Кололей
насупившись пробормотал:
     -- Нет. По-разному...
     Рассмеявшись,  Чевеид  Снатайко  отставил  пузырь  с  винтом,  опасаясь
разлить драгоценную жидкость:
     -- Вот, ты сам согласился, что это разные, но кайфы.
     -- Бля, вы будете варить кино, или вы не будете варить кино?! -- Встала
Майя  Камуфляжжж.  Нервно  потирая веняки, она  начала нарезать  тусовки  по
комнате. На это, как  водится, никто не обратил ни малейшего внимания, кроме
меня, но такая уж у меня задача, да и не было меня там...
     Закончив выбирать,  Чевеид Снатайко разбавил винт в шприце  кипячонкой,
стравил  лишний воздух  и,  постукивая по  машине, чтобы выгнать залипшие на
стенках  пузырьки,  посмотрел на  Блима  Кололея,  пребывавшего  в  глубокой
задумчивости.
     --  Кайфы-то кайфы, -- Закачал головой Блим Кололей, -- Но скажи, разве
можно сравнить ширку с бабой?
     --  Сравнить?  --  Удивился готовящийся  вмазаться Чевеид Снатайко.  --
Зачем сравнивать? Это же совсем разные вещи!.. Вот совместить...
     Струна  вошла  в веняк Чевеида Снатайко, появился  контроль, и, вводя в
себя последние децилы, Чевеид Снатайко вдруг сказал:
     -- И кончить на приходе...
     Он вынул иголку из руки, добавив:
     -- Таком как щас... -- И повалился приходоваться.
     Пока Блим  Кололей размышлял  над  странной репликой Чевеида  Снатайко,
Майя  Камуфляжжж  воспользовалась моментом  бесхозности  или  безнадзорности
пузыря  с  ширевом,  и завладела им.  Стремно  позыркивая  по сторонам,  она
выбрала себе винта и ткнула пальцем Блима Кололея:
     -- Ширни!..
     Автоматически, не прерывая мыслительного процесса, Блим Кололей нащупал
на перетянутой руке Майи Камуфляжжж подходящий веняк, всадил в него струну и
задвинул  девушку. Она  пошла в сортир приходоваться,  а Блим  Кололей  тихо
проговорил:
     -- А ведь это заебатая идея...
     -- Какая? --  Спросил  не открывая глаз  Чевеид  Снатайко,  его  слегка
охрипший голос заставил вибрировать барабанные перепонки  Блима Кололея,  от
них, через систему воспиятия звуков, по слуховым нервам, сигнал отправился в
блимкололеевский мозг,  который счел  его  обычным шумом  и не отреагировал,
занятый совершенно другим делом:  попытками визуализировать схему воплощения
предложения Чевеида Снатайко.
     -- Токмо как?  -- Продолжил  бесду  с самим  собой Блим Кололей,  и был
очень удивлен, когда ему ответили снаружи:
     -- Чего как?
     Глаза  Чевеида  Снатайко  открылись,   и  он  направил   их  взгляд  на
отрешенного  Блима  Кололея.   Тот,  встрепенувшись,   как  раненая   птица,
перехватил этот взгляд, помусолил немного, и вернул обратно:
     -- Да я все про совмещение кайфов...
     -- А  хуй  ли  тут  думать?  Винт есть, баба  тоже.  -- Чевеид Снатайко
приподнялся  на локте и  хитро смотрел  сияющими  от  винта глазами на Блима
Кололея.  Тот зажмурился и наморщил нос, в который шибанул вдруг сладковатый
винтовой запах.
     -- Я про техническую сторону дела.
     Положим, я ебу. Мы же дергаемся. Как в веняк попасть?
     А  если  струну  в веняке оставить, хуй  его  знает, может она, пока  я
ебусь, веняк пробьет... И как к ней машину присобачить? -- Говоря это,  Блим
Кололей выбрал  свой  дозняк и теперь  нерешительно крутил  в  руке  сажало,
поставленный перед выбором: ублаготвориться прямо сейчас, чего хочется очень
сильно, или воплотить в жизнь совмещенный подход, но чуть погодя.
     Глаза Чевеида Снатайко  загорелись еще сильнее, заискрили так, что Блим
Кололей невольно отшатнулся, и стал опасаться, как бы чего не загорелось.
     -- Я  ширну!  --  Сверкнул  глазами Чевеид Снатайко и точными  плевками
загасил разлетевшиеся искорки. -- Выскребай Майю Камуфляжжж!
     Это  оказалось  сложным делом. Девушка накрепко засела  в  неосвещенном
туалете и не желала выходить.
     -- Я ссать хочу! -- Буйствовал за запертой дверью Блим Кололей.
     --  Я приходуюсь... -- Томно  ответствовала Майя  Камуфляжжж.  -- А  ты
можешь и в раковину...
     -- Я еще и срать хочу! -- Не унимался Блим Кололей. -- Вылезай! Сколько
можно приходоваться?!
     -- Ты что, потерпеть не можешь?
     --  У меня понос! -- Рявкнул Блим Кололей и изо всех сил тряхнул дверь.
Хлипкая  щеколда  не выдержала напора,  дверь распахнулась,  и стало понятно
почему Майя Камуфляжжж не желала выходить: она была голой.
     -- Дрочишь??!! --  Яростно  воскричал  Блим Кололей.  -- А этого  ты не
хочешь?!
     Он  стянул с  себя  джинсы.  Его  хуй  при  виде мохнатого треугольника
затрепетал и  напрягся. Пока Майя Камуфляжжж моргала и терла  глаза, пытаясь
приспособиться к яркому свету,  Блим Кололей бухнулся перед ней на колени  и
засунул хуй в пизду девушки.
     -- А теперь пошли...
     Подхватив Майю Камуфляжжж на  руки и не снимая  ее  с хуя, Блим Кололей
прошествовал в комнату, где и был встречен аплодисментами Чевеида  Снатайко.
Упав вместе с девушкой на диван, Блим Кололей начал ее ебать.
     Что  при  этомиспытывала  Майя  Камуфляжжж  достоверно  неизвестно,  но
внешние проявления были  таковы: она сучила ногами, хватала Блима Кололея за
волосы, кричала что-то  нечленораздельное, типа:"Дас  ист  фантастиш! Что ты
делаешь,  ублюдок, больно же!  Фак ми, дали! Я  тебе  яйца  оторву! Сильнее,
сильнее! О-о-о! У-у-у! Э-э-э! Ы-ы-ы! А-а-а-а-а-а!!"
     Пока творилось это безобразие, Чевеид Снатайко, с непонятной угрюмостью
во взоре, смотрел в окно. За окном ничго интересного не было.
     -- Давай! -- Крикнул Блим Кололей. -- Я скоро! -- И вытянул вбок руку.
     Подоспевший  Чевеид  Снатайко, не перетягивая, ширнул его в кисть.  Как
только введение  наркотика закончилось и игла поканула вену, Майя Камуфляжжж
воспользовалась моментом и выскользнула из-под Блима Кололея.
     -- Ебаный в  рот! --  Закричал  он, переворачиваясь  на спину и пытаясь
додрочить съежившийся хуй. -- Хуй ли ты творишь!?
     В  ответ  Майя Камуфляжжж  нагнулась,  укусила  Блима Кололея  за хуй и
скрылась в ванной.
     -- Удалось?  -- Полюбопытствовал  Чевеид Снатайко, поигрывая  баяном  с
контролем.
     -- Хуй там... -- Погрозил кулаком Блим Кололей в сторону ванной. -- Вот
ведь сука, с хуя сорвалась! Да и ты рано ширять начал. -- Он уколол взглядом
подбородок Чевеида Снатайко. Потерев уколотое место, тот хмуро сказал:
     -- Сам попросил "давай".
     --  Бля, секунды не  хватило, чтобы кончить!.. -- Продолжал возмущаться
Блим Кололей.
     -- А сам приход?
     -- Все эта пизда обломала!
     -- А может уговорить ее? -- Предложил Чевеид Снатайко.
     -- Хуй ты ее  уболтаешь  теперь...  -- Почесал  Блим Кололей  укушенное
место. И внезапно добавил:
     -- Да и винта мало осталось...
     -- Хуйня, по квадрату на брата для прихода хватит.
     --  А ебаться как?  Не  стоит ведь. --  Подергал свой увядший  хуй Блим
Кололей.
     -- А ты подрочи...
     -- Тогда за хуем нам баба? -- Дернул плечами Блим Кололей. -- Суть-то в
том, чтобы в пизду кончить, а не в сухую.
     -- Да-а... -- Согласился Чевеид Снатайко и  хрипло чихнул, -- Пизды без
бабы не бывает.
     -- А если позаимствовать?
     -- Как? -- Не врубился Чевеид Снатайко.
     --  Вырвать с  корнем!  -- Рявкнул  Блим Кололей и стукнул  кулаком  по
стене. -- Ножовка есть?
     -- Найдем... -- Кивнул опешивший Чевеид Снатайко.
     -- Тащи!
     Нашлась  только пила, с которой Блим Кололей и ворвался  к отмокающей в
ванне Майе Камуфляжжж.
     --  Чего надо, ебарь хуев? -- Ласково поприветствовала  его девушка. --
Опять похоть взыграла? Вот, смотри, шампунь от похоти. Попробуй.
     -- Не пизди! -- Рявкнул Блим Кололей, размахивая пилой. -- Отдавай свою
пизду!
     -- Хуй тебе, а не  пизду! -- Майя  Камуфляжжж хлопнула обеими руками по
воде и окатила Блима Кололея с головы до яиц. -- Что я дрочить буду?
     --  Ах ты так!? -- Озверел Блим Кололей. -- Ты об этом  пожалеешь! Нет,
чтоб  нормально ебстись,  ты свою манду только для  дрочки используешь!! Так
расставайся же с ней!!!
     Он ухватил Майю Камуфляжжж  за брыкающуюся ногу и выволок из ванной. Ее
жопа мокро шмякнулась о кафельный пол и девушка заверещала пуще прежнего. Не
реагируя на обидные  эпитеты, Блим Кололей и Чевеид  Снатайко привязали ее к
двери.
     -- Последний раз спрашиваю: отдашь добровольно? -- Блим Кололей покачал
пилой у носа Майи Камуфляжжж.
     -- Хуесос пидэрастический! Залупа говенная! Мудозвон охуевший!
     -- Несогласна? -- Спросил Блим Кололей у Чевеида Снатайко.
     -- Несогласна. -- Подтвердил Чевеид Снатайко Блиму Кололею.
     -- Лишаем?
     -- Лишаем.
     И пила вгрызлась десятками острых зубьев в нежное девичье тело. Визги и
проклятия усилились до такой  степени, что не обращать внимание на них стало
невозможно  и Блим Кололей  попросил Чевеида Снатайко зажать  ему уши. Когда
просьба  была  исполнена,  Блим  Кололей  беспрепятственно  выпилил  у  Майи
Камуфляжжж ее пизду.
     Держа  в одной руке искомый орган, а  в другой окровавленную пилу, Блим
Кололей полюбопытствовал:
     --  Чего теперь-то  с ней  делать? Под такие  вопли не  подрочишь... То
есть, -- Он взвесил в руке пизду, -- Не поебешься...
     -- А, онанисты, проклятые!  Нет, чтоб  нормально ебаться, вы у  честных
девушек пизды воруете!  --  Возмутилась  привязанная  и  обезпизженная  Майя
Камуфляжжж и задергалась в путах, орошая кровью пол и брюки наркоманов.
     --  Давай ее  обратно  в ванну. Пусть  мокнет  и охлаждается.  -- Выдал
очередную идею Чевеид Снатайко.
     Заперев  девушку  снаружи, чтоб  не съебалась  раньше  времени,  торчки
побежали в комнату ебать одинокую пизду.
     --  Кто первый? -- Грозно спросил Блим  Кололей, явно намереваясь им  и
быть. Чевеид Снатайко,  которого  не обламывали кусанием за  хуй, и которому
ебаться почти не хотелось, мирно тащился под винтом и не претендовал.
     -- "Хуй, ты мой упавший,
     Хуй заиндевелый,
     Что стоишь, кача-а-ая
     Головой  несмелой?.." --  Напевал Блим Кололей, пытаясь  вызвать у себя
эрекцию.
     Сперва он просто тряс  свой вялый хуй, хуй не реагировал. Блим  Кололей
дрочил,  показывал хую  пизду, но тот,  очевидно  от непривычности  зрелища,
съеживался еще сильнее.  От усилий Блима Кололея головка хуя моталась во все
стороны, но  не набухала.  Хуй вытягивался, увлекаемый сильными пальцами, но
стоило его  отпустить, как он  вновь  опадал  безжизненной  тряпочкой.  Блим
Кололей  насильно впихивал свой хуй в пизду, водил им туда-сюда,  но хуй  не
задерживался  надолго  внутри  и, словно насмехаясь  над  хозяином, проворно
выскальзывал.
     Чевеид  же  Снатайко тащился на  это  глядючи. Во-первых он  тащился от
винта, который оказался весьма блезирен, во-вторых, он тащился от созерцания
бесплодных  попыток  Блима Кололея  выебать одну, отдельно  взятую пизду,  и
в-третьих,  он тащился  от  того,  что  Блима Кололея  спровоцировал на  эту
заморочку  именно  он,  Чевеид  Снатайко,  спровоцировал,  но сам на нее  не
поддался.
     -- Бесполезняк!.. -- Сдался через два или три часа Блим Кололей. --  Не
встает, хоть тресни!  -- И  он еще раз безнадежно  тряхнул  свой истерзанный
хуй.
     -- А  если его  пососать...- Медленно  процедил  Чевеид Снатайко  и  не
закончил фразу.
     --  Ты гений!  --  Вскочил  Блим  Кололей  и попытался  обнять  Чевеида
Снатайко,  тот  неуклюже  попытллся отстраниться,  но все реаво  нказался  в
суровых мужских объятиях. -- Я ей голову отрежу, если сама не пойдет!
     Не имеет смысла  повторяться  и  дословно приводить здесь  беседу Блима
Кололея и Майи  Камуфляжжж. Ничего  нового  ни он,  ни  она  не  сказали,  а
результатом ее была голова девушки, которую Блим Кололей торжественно внес в
комнату. С ее волос стекала вода вперемежку с кровью, голова яростно вращала
глазами и щелкала челюстью.
     -- Я чего боюсь,  -- Сказал Блим Кололей опасливо держа раскачивающуюся
на  волосах голову Майи Камуфляжжж, --  Что  она  опять  начнет  пиздить без
дела...
     -- Э-э-э, -- Ухмыльнулся Чевеид  Снатайко,  -- Это  только в  ужастиках
отрезанные головы вякают. Прикинь-ка сам, как она может говорить, если у нее
легких нет?
     Отрезанная голова Майи Камуфляжжж щелкнула челюстями.
     -- Ага, -- Содрогнулся Блим Кололей, -- Говорить она не может, зато вон
какие у нее зубы! Хуй как не хуй делать откусит.
     --  Зубы? --  Чевеид  Снатайко посмотрел  в оскаленный  рот  отрезанной
головы Майи Камуфляжжж. -- Зубы выдернуть можно.
     Он скрылся на кухне и через минуту принес пассатижи:
     -- Вот и инструмент!..
     Вырывание  зубов  отрезанной   головы  Майи  Камуфляжжж  заняло  больше
времени, чем ожидалось. Голова сопротивлялась как могла:  кусалась, брызгала
слюной,  уводила  челесть  вбок  и  строила  зверские  гримассы. Но  вскоре,
совместными  усилиями,  зубы  двумя  аккурвтными рядами  возлегли  на  стол.
Некоторые  из  них  были  гнилыми  и  поэтому  в  процессе  дергания  сильно
раскрошились, но большая часть уцелела.
     -- Ну, с Богом! -- Сказал Блим Кололей, и приблизил отрезанную беззубую
голову Мкйи  Камуфляжжж к своему хую.  Губы головы ухвалились за него, десны
сжали и Блим Кололей застонал от удовольствия. Он  стал натягивать голову на
хуй, пытаясь дать ей отсосать, но отрезанная беззубая голова Майи Камуфляжжж
внезапно разжала челюсти. Блим Кололей сурово посмотрел ей  в глаза.  Голова
изобразила глумливую ухмылку и выпятила губы.
     --  Вот  ведь  падла,  не  хочет.  --  Пожаловался в пространство  Блим
Кололей.  Пространство промолчало, или ответило так  тихо, что  его никто не
услышал.
     --  Что-то я  устал... --  Вхдохнул Блим Кололей. -- Может  втрескаемся
еще?
     -- Отчего же не втрескаться, если есть чем?.. -- Подхватил мысль Чевеид
Снатайко. Он  ринулся к пузырьку винта и набрал куб. -- Мне квадрат, тебе --
полтора. О`кей?
     --  Угу,  --  Подтвердил  свое  согласие  понурый  Блим  Кололей. Он  и
отрезанная  беззубая голова Майи Камуфляжжж пронаблюдали за ширянием Чевеида
Снатайко. Потом вмазался и Блим Кололей.
     Пока они  приходовались,  отрезанная беззубая  голова  Майи Камуфляжжж,
оставленная без присмотра,  пыталась  выкатиться  из комнаты. Ей  это  почти
удалось,  но  ее  поползновения  заметил,  оприходовавшийся  первым,  Чевеид
Снатайко. Поймав отрезанную беззубую голову  Майи Камуфляжжж  у самой двери,
он схватил ее за  волосы,  сделал из них петлю и повесил отрезанную беззубую
голову  Майи Камуфляжжж на люстру, где та и продолжила строить омерзительные
рожи.
     Вскоре  открыл  глаза  и  Блим  Кололей.  Увидев  сотворенное  Чевеидом
Снатайко, он пришел в грустное расположение духа:
     -- Ну, скажи мне, зачем так над девушкой издеваться?
     Чевеид Снатайко лишь пожал плечами, он не воспринимал свой поступок как
издевательство.
     -- Нам же должно быть ее жалко... -- Продолжал морализаторствовать Блим
Кололей. -- Подожди, дорогая, сейчас все будет хорошо.
     Он  снял с люстры  отрезанную беззубую голову  Майи  Камуфляжжж, достал
из-под кресла  закатившуюся туда пизду, сгреб в горсть валявшиеся  на  столе
зубы,  и  отнес все это  в  ванну,  где  оставалось  лежать тело самой  Майи
Камуфляжжж.
     -- Нет, -- Сказал он вернувшись, -- Ебаться и ширяться настолько разные
вещи, что совместить их невозможно.
     Чевеид Снатайко на это  только замысловато покачал головой, и непонятно
было, соглашается он с этим постулатом, или нет.
     В комнату  ворвалась рассерженная  Майя Камуфляжжж. Она  уже приставила
себе  голову и пизду, воткнула на  прежние  места зубы и теперь  давала волю
своему раздражению:
     -- Чтоб я еще раз согласилась с вами ширяться! У тебя не винт, а глюкач
какой-то! -- Выкрикнула она и убежала прочь.
     -- Дура. -- Просто сказал Чевеид Снатайко.
     -- Дура. -- Согласился без лишних слов Блим Кололей. -- Споем?
     И они хором затянули:
     "Ах, господа, как хочется ширяться,
     Среди березок средней полосы!.."
     Их  голоса  преодолели  пространство  и  достигли  ушей  уходящей  Майи
Камуфляжжж.  Девушка  остановилась,   прислушалась,  плюнула  в   сердцах  и
подумала:
     -- Дураки.




     Реактор  с кипящей смесюгой  стоял на  утюге,  а Шантор Червиц махал на
него  руками.  Клочкед, зашедший в  помещение  для  инспектирования процесса
долго  смотрел на  эти манипуляции  и,  наконец, не выдержав  неизвестности,
спросил:
     -- Сколько еще вариться будет?
     -- Почти готово. -- Раздраженно дернул головой Шантор  Червиц. -- Минут
пять -- и все.
     -- А чего ты руками размахиваешь? Остужаешь?
     Несмотря на три лампочки в люстре и одну на столе с утюгом, было видно,
как сверкнули глаза Шантора Червица:
     -- Это магический ритуал...
     -- Ты бы  лучше за процессом  следил,  а то  пережжешь  невзначай... --
Клочкед привалился к дверному косяку и уходить не собирался.
     -- Шел бы  ты со своими  советами!.. -- Прошипел Шантор Червиц как вода
попавшая на раскаленный утюг.  -- Мне сосредоточиться  надо,  а  ты  тут  со
всякой хуйней лезешь! Отъебись!
     Но  Клочкед не отъебался, а напротив, покинул  косяк и  мелкими шажками
стал приближаться к негодующему Шантору Червицу:
     -- Да  не кипятись, -- Дружески подмигнул Клочкед, -- Я ж должен знать,
чем шмыгаюсь... А то ты "ма-агия"...
     -- Я  заряжаю  винт на  крутость и  долготу прихода! -- Рявкнул  Шантор
Червиц. -- Теперь все понятно? И не мешай!
     Состроив недоверчивую  рожу, Клочкед заглянул Шантору  Червицу в мутные
глаза и наивно спросил:
     -- А давно ты Чумаком работаешь?
     Мутные глаза Шантора  Червица закрылись, а окружающая их кожа несколько
раз  изменила  свой  цвет,  прямо  как   радуга,  пока  не  остановилась  на
первоначальном варианте.
     -- Не въезжаешь -- отъебись! -- Повторил Шантор Червиц, он снял пузырек
с  утюга, отковырнул отгон.  Из реактора  вылетело  колечко белого дыма. Оно
испуганно вертелось и  закручивалось,пытаясь оценить незнакомую  обстановку,
пока, влекомое током воздуха, не попало  в нос Клочкеду. Клочкед закашлялся,
а Шантор Червиц стал дуть в реактор, выгоняя из него клубы белого кислотного
дыма.
     Вскоре масло было забодяжено, получившийся винт  перебран  и отщелочен.
Наркоманы, слека оголтевающие  при  виде  и в  близком присутствии  готового
продукта,  с  завистью  смотрели на  Шантора  Червица.  Сам Шантор  Червиц с
лихорадочной поспешностью  искал куда  вмазаться.  Впрочем  Клочкеду,  да  и
присоединившимся к нему на зрелище  Генриетте Широкеззз и  Вале  Антикваррр,
казалось,  что варщик не  торопится с ширкой и  нарочито медленно занимается
поисками вены.
     Но, наконец, копье  воткнулось. Веревка оказалась подходящей,  она  без
проблем дала порцию контроля и Шантор Червиц ублаготворился.
     Пока  Клочкед промывал  баян,  Генриетта  Широкеззз  и Валя  Антикваррр
следили  за поведением приходующегося  Шантора  Червица.  Тот вел себя тихо,
лишь иногда позволяя себе реплики, типа:
     -- Ну и пруха!.. Ништяк пошло!... Мое торчилло довольно...
     Не  дожидаясь,  пока Шантор Червиц откроет очи,  Клочкед  выбрал себе и
быстренько вмазался, пытаясь не зациклиться на завистливый шепоток женщин.
     Махания руками  Шантора Чрвица оказались, как  понял Клочкед, полнейшей
бессмыслицей. Приход  был  хороший, мощный, но кончился на удивление быстро.
Клочкед встал, ширнул  Генриетту  Широкеззз одноразовым баяном многоразового
пользования, а Валю Антикваррр ее любимой стеклянной баяной-ширяной. Все это
время Шантор Червиц лежал, стонал и ловил бесконечные волны прихода.
     -- Ба! -- Рявкнул вдруг Шантор Червиц, привлекая всеобщее внимание.
     -- Бу! -- Продолжил он, заставив присутствующих переглянуться.
     -- Бы! -- Закончил Шантор Червиц, демонстрируя тем самым архетипическое
возникновение русского языка.
     После  этих  возгласов,  Шантор  Червиц демонстративно  стал  стягивать
тренировочные штаны.  Под ними  оказалось  тощее  тело, между  ног  которого
выделялось яркое цветовое пятно, которым был стоящий хуй.
     Нельзя сказать, что все обрадовались этому зрелищу, особенно Клочкед, у
которого тоже  происходило некое  неподвластное ему  шевеление в штанах.  Но
наркоманки, на  которых сваренный Шантором Червицем винт действовал примерно
так же, стояли в явной нерешительности.
     Вдруг Генриетта  Широкеззз стянула с себя майку. Она, как  проститутка,
быстрее сориентировалась в ситуауии, и решила ею  воспользоваться. Не каждый
день  удается  поебстись  под  винтом. В смысле  с клиентами она только  под
винтом  и  еблась, но чтобы клиент тоже  был ширнут -- это случалось  крайне
редко.
     --  Шантор,  так ты  сексовуху сварил! --  Воскликнул Клочкед, глядя на
раздевающуюся Генриетту Широкеззз.  Шантор Червиц не  ответил, он поглаживал
свой хуй, ожидая момента, когда тот погрузится в жеские внутренности.
     Генриетта  Широкеззз,  болтая  сиськами, взгромоздилась на хуй  и стала
ебать  Шантора Червица, при  этом вышеупомянутые ее органы начали колыхаться
на порядок сильнее.
     Не в силах сдерживать себя, Валя Антикваррр схватила Клочкеда за руку и
повлекла  в  соседнюю  комнату.  Там,  дрожжа  от  винта и  нетерпения,  она
буквально сорвала с себя одежду и повалилась на диванчик, вызывающе выставив
на обозрение краснеющую щель пизды.
     Клочкед, поддавшись влиянию собственного хуя, был "За".
     Взгромоздившись на  Валю Антикваррр, Клочкед  погрузил в  нее хуй.  Хую
внутри Вали Антикваррр  было мокро, тепло  и  приятно. Не дожидаясь активных
действий с  мужской  стороны,  девушка тут же начала  двигать тазом, хватать
Клочкеда за жопу, обнимая его при этом ногами.
     Ебя Валю  Антикваррр  и  почти  автоматически лаская ее  тощее  тельце,
Клочкед  размышлял.  Он  не  мог  понять,  почему  винт всегда разный?  Ведь
винтовар делает  всегда одно и тоже. Пропорция пороха и стендаля тоже  одна.
Так отчего действие апера раз от разу отличается?
     Не  найдя удобоваримого  объяснения,  Клочкед  почувствовал,  что скоро
кончит. Валя  Антикваррр  яростно извивалась под ним,  очевидно тоже чего-то
предчувствуя.  Клочкеду  стоило  некоторого  труда  удерживать  хуй в  пизде
корчащейся девушки. Через несколько мгновений они в унисон закричали:
     -- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
     -- А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!
     --  А-а-а-а-а-а-а-а-а-а!!!   --  Одновременно  донеслось  из   соседней
комнаты.
     Некоторое  время  тела  Клочкеда   и  Вали   Антикваррр  содрогались  в
оргастических  конвульсиях,  смешанных   с  непонятно   откуда  подступившим
приходом.
     Был лишь мрак, наполненный вселенским кайфом. Этот кайф распирал грудь,
стремясь высвободиться из  хрупкой  и  тесной оболочки  человеческого  тела.
Эйфория, как  волна  цунами,  как  взрыв  вулкана,  как  рождение сверхновой
звезды, поглотила плоть и разум Клочкеда.
     "Наверное, такой же  эффект у золотой вмазки..."  -- Подумал Клочкед  и
вдруг понял, что осознает себя.
     Он, обнявшись с Валей Антикваррр,  парил в  воздухе.  Цвета  обстановки
резали глаза своей неестественной яркостью, как при передозе.
     Он попытался оглядеться и понял, что он, не вынимая хуя  из пизды  Вали
Антикваррр, висит вместе с ней над двумя бездыханными телами.
     "Мы умерли?" -- Возник вопрос. И тут же пришел ответ:"Пока нет..."
     Кайф продолжался. Клочкед вдруг ощутил такую свободу,  какой  не ощущал
со времен первой ширки. Тогда было почти то же, но не так.
     С   гиканьем  Клочкед,  прижимая  к   себе  визжащую  Валю  Антикваррр,
устремился вверх,  пропуская сквозь призрачное тело  межэтажные  перекрытия.
Они вылетели на воздух. Снизу виднелись прозрачные дома, в одном из  которых
барахтались Шантор Червиц и Генриетта Широкеззз.
     Силой мысли Клочкед выдернул их к себе.
     --  Смотри,  что  твой  раствор  наделал!  --  Весело закричал Клочкед,
выписывая фигуры высшего пилотажа.
     Шантор Червиц, поджав ноги, со  страхом взирал  на  проносящегося  мимо
него наркомана.  Шантор Червиц с детства боялся высоты. Генриетта  Широкеззз
напротив, высоты не боялась, но у нее был страх открытого пространства.
     -- Нет, мы домой. -- Сказал Шантор  Червиц и исчез вместе  с Генриеттой
Широкеззз.
     -- Ну и хуй с вами! -- Расхохотался им вдогонку Клочкед. -- Полетели!
     Они перенеслись на Луну, побродили там среди ошалевших от их внезапного
появления  каких-то  инопланетян различных  форм  и раскрасок. На  Марсе они
поплавали  в  подмарсовых  морях, распихивая локтями  бугристых шарообразных
хищников и рыборастения. В Юпитер они нырнули через Красное  пятно, но там в
воздухе плавала какая-то муть и ничего не было видно.
     Клочкед  хотел посетить  вообще все  планеты, которые  знал,  но  вдруг
что-то повлекло его и он, вместе с Валей Антикваррр, очнулся.
     -- Это в натуре было, или глюк? -- Осоловело оглядывалась наркоманка.
     -- Не знаю. -- Поднял брови Клочкед. -- Ты чего видела?
     --  А-а-а, бля!  --  Раздался  голос  Шантора  Червица,  --  Очухались,
путешественнички ебаные!
     -- Хуй ли ты материшься?! -- Возмутился Клочкед не меняя положения.
     -- Кто тебя, мудака,  просил меня в воздух вытягивать?!  Я, бля, высоты
боюсь. Я, понимаешь, ебусь себе, никого не трогаю, а тут ты!
     --  Так  это  что,  не глюк?  --  Глаза Вали  Антикваррр расширились до
крайних пределов возможного их выпучивания.
     -- Глюк, не  глюк, какая на хуй разница,  если все одинаково видят?! --
Выплевывая  каждый звук пролаял Шантор Червиц, -- А ты-то,  бля,  тоже  мне,
шировой! Вышел из тела, других не тягай! Может им это не в кайф. Обломщик!
     И Шантор Червиц вышел, хлопнув дверью.




     Насквозь прширенные  руки тянутся к баклажке с винтом. Я вижу, как  они
придвигают  ее, берут  ширу, сажают на нее пырялку, мотают петуха. Сдерживая
тремор, они выбирают дозняк, и я знаю, что будет дальше.
     Ведь это мои руки.
     Сейчас  одна из  них перетянет другую и будет  долго ковыряться  в  ней
струной, пытаясь воткнуть ее в вечно ускользающий бегунок. Канатов и простых
веревок уже давно не осталось, а оставшиеся затромбились и не дают контроля.
     Контроль, его поиски -- это сущее наказание  для винтового. Винт нельзя
ширять под  шкуру или в  мышцу, как это  делают безвеняковые опиушники. Винт
надо мазать  только  в  вену.  Иначе  --  фуфляк,  который не  рассасывается
неделями. Иначе -- жуткая боль, от которой сводит все оставшиеся вены. Иначе
-- таска без прихода, который так нужен винтовому, ради которого некоторые и
ширяются, не въезжая в кайфовость длительной прухи.
     И  вот,  моя хэнда перетянута  пояском  от  халата и  начинаются долгие
поиски места  для вмазки.  Я  наизусть  знаю  свои  веняки,  но,  на  всякий
пожарный,  прощупываю сначала  безмазовые.  Вдруг  один  из  них,  благодаря
обильному смазыванию противотромбовой мазюкой, растромбился  и начнет давать
контроль.
     Но  резких изменений  не произошло. Тромбы как висели на  своих местах,
так и висят.  Они  -- напоминание о пропоротых  веняках, прогонах под шкуру,
недощелоченом винте.
     Эх,  веняки мои, веняки!.. Иных уж нет.  Ушли, проширянные, обожженные,
обиженные  в лучших  чувствах. Растворились, оставив после себя  лишь  белые
шрамы от старых дорог. Но на месте павших встают новые!
     Совсем ведь без веняков нельзя. Кровяка-то  должна где-то  шароебиться!
Вот  они  и  прорастают.  Бегунки, в которые  впору  было нулевкой  шмыгать,
раздаются,  матереют,  становятся  готовыми  к  проникновению в них  жидкого
кайфа.
     Но  тонки  пока  что их стенки и  пропороть их как не хуй делать. К ним
нужен особый  подход. Целкой, только из гаража, мазаться  в  них нельзя. Она
насквозь пробьет, и не заметишь как. И растечется кровяка под кожей красивым
таким синим пятном.
     Нет,  прежде  чем  ширять,  надо  подзатупить  колючку.  Проткнуть   ей
несколько раз  бумажный лист.  И  лишь после  этого можно будет  ее пихать в
вену.
     А я продолжаю  путешествте по руке. От застоявшейся крови на уже  стала
красно-фиолетовой. Значит, надо отпустить перетягу,  разогнать кровь и, лишь
тогда, опять перетянуть.
     Казниться я не люблю. Кой толк от лишних дырок? Некоторые  наобум садят
струну и  ковыряют ею под  кожей. Авось натолкнется на какой веняк глубокого
залегания. К чему это? Лучше, по-моему, ширнуться раз, зато наверняка.
     Вот  и  выщуываю я мазовую веревку.  Центряк забит давно,  но справа  и
слева  от него может  чего-нибудь  проявиться.  Но  палец нащупывает  только
сухачи.
     Однажды  я  видел,  как  человека  ширнули   в  сухач,  думая  что  это
безконтрольный веняк.  Он около часа выл истошным  голосом. Всю руку  у него
раздуло, как бревно. Правда  потом,  как боль поутихла, его в метро вмазали.
Но я-то самосадом  в подмышку не могу. Вот и приходится терять время, слегка
оголтевая, но не давая воли этому винтовому оголтению.
     На  кисти,  правда,  у меня  есть  неширяные канаты. Но мазаться в  них
стремно.  Если  промажешь  --  фуфляк.  Да  и  дырка  будет видна.  А  зачем
светиться? Лучше уж долбиться там, где не видно.
     Бицепс. На  нем был  как-то  болючий  веняк.  Нерв  там, что  ли  рядом
проходил, но ширяться в  него было не в  кайф.  Кожа сама по  себе  начинала
дергаться, струна из вены выпрыгивала, так он и забился до смерти.
     Вообще, ширка -- процесс  странный и интимный. Ты  допускаешь кого-то в
свои  недра.  Позволяешь  копаться в  тебе  сраными  железяками.  Но  эффект
превосходит неудобства.
     Вот  и  предплечье. Самое ширяльное место, после центряка. Тут проходит
хуева туча веняков и, большая часть из них, около кожи.
     И тут, под какой-то косточкой у локтя  я замечаю веняк. Но  в него  хуй
втрескаешься. Чтобы его достать надо или изогнуть руку так, чтобы можно было
впиться зубами  в этот самый  локоть,  или  иметь  струну длиной сантиметров
десять. Но надо его застолбить. Кто-то другой в него с полтыка втрескает. Ну
а мне надо продолжать поиски.
     Другие веняки на  предплечьи давно заширяны. Но я щупаю кожу, в надежде
обнаружить что-то новенькое.
     Мне  нужен  контроль. Зверь  с красным  хвостом,  который появляется  в
агрегате, когда войдешь в веняк. Но контроль похож на ящерицу. Ему ничего не
стоит, при твоем неловком движении, отбросить этот хвост и тогда  -- начинай
все снова.
     Есть  мастера,  которые  выйдя ненароком  струной из  вены,  умудряются
поймать  ее  снова,  но  я к таким  не  отношусь. Мне  легче  перебить,  чем
беспонтово ковыряться в одном месте.
     Контроль капризен. Он не дается кому попало.  Бывало крови в шприце уже
больше чем  ширева,  но настоящего  контроля все  нет.  Наделаешь  так  себе
десяток дырок, пока вмажешься, а потом стремаешься всякого косого взгляда.
     Трудно найти веняк там, где его нет. Лучше проследить его. Это еще один
метод  поиска. Берешся за канат на кисти и  ведешь  по нему пальцем, пока не
приведет он тебя куда-нибудь.
     Но увертливый зверь контроль и здесь может  наебать. Спрячется веняк за
мышцой и хуй его возьмешь.
     Впрочем, кажется, нашел.
     Да, от кисти идет класный такой шнурок.  Но, бля, несет  его куда-то не
туда. На нижнюю сторону предплечья. Как в такой мазаться?
     Торчки называют его обороткой. Редкое место для самосада. Чтобы в  него
попасть, надо  вывернуть хэнду так, чтобы  этот веняк  смотрел в небо, и при
этом самому изогнуться чтобы иметь мазу всадить в него струну. При этом, для
устойчивости,  желательно  погрузить  руку   в  ложбинку   между  сомкнутыми
коленями.
     Такая  вот поза, не  снившаяся изобретателям  легендарной  "Камасутры".
Поза  наркотического  самоудовлетворения,  с  целью  поймать  животное,  имя
которому Приход. И, как приманку,  для него надо выловить другое существо, о
котором я только и талдычу -- Контроль.
     Я завершаю принятие "Позы для шмыгания в оборотку".  Еще раз прощупываю
этот  веняк.  Он  прямо-таки   выпирает  из-под  кожи,  маня  своей   ложной
доступностью.
     Оборотка уворачивается  от пытающегося прижать ее пальца и скользит  из
стороны в сторону. И здесь бегунок!
     Приходится заново перетягивать  руку,  уже с натягом. При таком способе
кожа с  силой оттягивается в сторону плеча  и веняк оказывается тоже натянут
и, до кучи, еще и плотнее прижат к шкуре.
     Теперь  само ширяние. При таком положении тела  относительно вены, баян
всей пятерней не взять. Неудобнячно. И я  перехватываю его  тремя  пальцами.
Неустойчиво, конечно, но что делать?
     Я  медленно  втыкаю  струну.  Когда  она  проходит  милиметра  полтора,
останавливаюсь. Беру контроль. Его пока нет.
     Еще чуть вперед.  И  я слышу характерный мягкий щелчок. Щелчок, который
говорит мне, что струна в вене!
     Мой большой палец осторожно оттягивает поршень.
     И,  о блаженный миг! Миг, завершающий все эти длительные приготовления.
Миг, предваряющий переход обычного человека в суперчеловеческое состояние.
     В   баяне  появляется  контроль.   Внешне  он   выглядит  не  очень  то
привлекательно.  Кровь  как  кровь.  Она  идет из  вены  в иглу, из  иглы  в
машину... И я, сквозь прозрачный пластик вижу ее, мою кровяку. И сейчас...
     Осторожно,  словно я  работаю с  самым страшным взрывчатым веществом, я
чуть  ослабляю  сжатие  коленей.  Перетяга  выскакивает  из-под  ноги,  и  я
чувствую, как ток новой крови заполняет начавшую затекать конечность.
     О, сладостный момент ширяния!
     Я медленно надавливаю на поршень. Он проходит пару децил и замирает.
     Некайфов нет. Не дует, боли нет. Значит, я попал точно!
     Уже  гораздо смелее  я  жму  на бегунок машины. Чернная  резинка плавно
скользит к началу, туда, где соединяются баян и струна, скользит, впрыскивая
в мои вены сладостный раствор горького винта.
     Еще на игле я чувствую надвигающийся приход. Но эти последние децилы --
самый  ответственный  момент.  В  нем  главное  не  поспешить,  не  изменить
положение ширы. А то можно и зашкурить напоследок.
     Но  вот задвинуты  последние  капли,  которые можно  задвинуть.  Можно,
теоретически,  для полного извлечения кайфа  из баяна, прокачать его кровью.
Но это для крохоборов,  да  и не  сделаешь так  в  той позиции, в которой  я
нахожусь.
     Вот оно, последствия правильно взятого за жабры Контроля. Зверь Приход.
Он безжалостен. Он заглатывает тебя целиком.  Он не оставляет тебе шансов на
спасение.  И  там,  в  его  утробе, ты  изменяешься. Из  грязного  торчка ты
превращаешься в сиятельного принца. На целых полсуток. Иногда даже больше.
     Я вытаскиваю из вены  колючку и отбрасываю баян. Зажав пальцем дырку от
вмазки, я зажмуриваюсь и отдаюсь на переваривание Приходом.
     В баяне, правда, остается контроль.  От этого никуда не денешься. Таков
уж  он: показав  себя, он обязательно оставит тебе свой кусочек. Но  это  не
страшно. Я знаю,  что когда приходнусь, я начисто вымою мою  машину ото всех
следов  крови.  И баян  снова  будет терпеливо  ждать,  чтобы очередной  раз
присосаться к моему веняку.




     Они есть везде. В каждом городе, в котором торчат.
     Их много. Очень много. Гораздо больше, чем я знаю, или вы, не вкушавшие
кайфа и ломок, можете себе представить.
     Но  для меня  она одна. Одна такая.  Она извилиста,  как Великий Джефой
Путь,  и так же не  имеет  конца. Но Улица Мертвых Наркоманов проходит не по
драгам, а  по дворам тех, кто уже никогда не возьмет баян, не впустит в него
контроль и не шепнет:
     -- Прихо-од!..
     Она, если разобраться, проходит вообще  по всем дворам тех, кто торчал,
торчит, или будет торчать. И не важно, сдохнут они под колесами незамеченной
тачки,  или наебнувшись из окна, или  вмазав себе  крутой  передоз. Они  уже
наркоты. И их место там. На Улице Мертвых Наркоманов. Ибо заурядный жмурик и
жмурик-торчок -- это две разные породы трупаков.
     Простой  мертвец обычно  не умирал до того ни  разу. Торчок же за  годы
широк  имеет  такой мощный опыт  откидывания копыт,  что переход  из  живого
состояния в мертвое мало что для него значит. И  в загробном мире он найдет,
чем втереться. А если ебаные эзотерики  лишь гонят про него, так  не один ли
хуй?
     Улица Мертвых Наркоманов... Есть у нее один махонький отрезок,  который
я помню  лучше,  чем весь  остальной  город.  На  нем жили  Чевеид Снатайко,
Семарь-Здрахарь, Навотно Сто-ечко, Седайко Опомчек и Шантор Червиц... Теперь
они  остались только в  моей памяти.  Ну, не только моей, еще много чьей, но
лишь я знал их так, как знал я, и отьебитесь  с прочими дешевыми и  дорогими
сентенциями!
     Чевеид Снатайко.  Я еду на троллейбусе мимо твоего дома. В  моих  руках
бутылка третьей "Балтики". Я  прикладываюсь к ней, поминая тебя... Окошко на
втором этаже светится как ни в чем не бывало,  но тебя за ним давно нет.  Ты
умер от заражения крови, ширнувшись какой-то дрянью.
     Эх,  Чевеид  Снатайко,  Чевеид,  Снатайко... Я помню, как  одной лунной
августовской ночью мы с тобой полезли в оранжереи биофака МГУ, где несколько
недель назад ты во множестве узрел маковые грядки.
     "Мы идем на Универ,
     Подербанить папавер!" -- напевал ты, зная, что  papaveram ударяется  на
втором слоге, а ты, назло природе и латыни, ударял его на третий.
     Мы обошли с  фонариком всю  эту поганую оранжерею и  не нашли  ни  хуя.
Наверное, растения  уже  убрали, и  вместо  мачья мы  нарвались на  сторожа.
Старик орал благим  матом, вопил, чтобы мы остановились, но шухер придал нам
сил  и  мы  неслись по узким  проходам, сшибая какие-то горшки. Вываливались
через взломанную  нами  же дверь  и  чапали по  темным эмгэуш-  ным  аллеям,
радуясь, что благополучно  избежали  если  не  пост-ремания, то винтилова  в
ментовку.
     И  так,  идючи уже  как  законопослушные  припозднившиеся  студенты, мы
набрели во мраке на клумбу. Сперва  мы не обратили  на нее  внимания.  Я, во
всяком случае, вознамерился было обойти ее, но не таков был Чевеид Снатайко!
Он,  желая  отомстить  ботаникам,  пошел прямо по цветам. А в  самом  центре
клумбы...
     -- Эй! Да это же он!
     -- Кто "он"?
     -- Папаверум!!!
     И Чевеид  Снатайко закружился на месте.  Растения были  ему по пояс,  и
руки  Чевеида  Снатайко  задевали  черные в  темноте цветки,  и  вокруг него
немедлено образовалась воронка из длинных стеблей.
     Впрочем,  это  было не  надолго.  Придя  в себя после  такой  нежданной
радости, Чевеид Снатайко начал опустошение клумбы прямо с места, где  стоял.
Мы  размотали огромные целлофановые мешки,  служившие нам чем-то типа поясов
и, обрывая  маки у  самого корня,  за  полчаса  обработали половину  клумбы.
Остальное просто некуда было уже класть.
     Потом было шуганое шествие по дворам. Нагруженные гигантскими мешками с
маками, мы  стремались каждого  шороха, под  каждым  кустом  нам  мерещились
горящие  ментов-ские   глаза   под  кокардой,  нам  глючилось,   что  каждый
встреченный нами припозднившийся пьяница -- агент КафГимел- Бета...
     А на хате Чевеида Снатайко мы до полудня собирали на бинты маковый сок,
не забывая при этом слизывать со срезов и обрывов последние, уже не млечные,
а прозрачные, но все равно горькие капельки...
     Да. А вот здесь, на восьмом этаже девятиэтажки, жил Семарь-Здрахарь...
     Он  утонул. Пошел  купаться на  Москву-реку, ублаготворившись  винтом и
водочкой, и утонул. Сердце.
     Эх, Семарь-Здрахарь...
     Сколько  вместе проширяно,  сколько  вместе пережито...  Из-  вини, что
поминаю тебя этим  питерским пойлом, но не водо-вку  же  жрать на виду всего
троллейбуса?
     Давным-давно, когда мы только начинали как следует ши-ряться, мы варили
мульку... Тогда, забодяжив сопливый  джеф, мы не прогревали фуфырики  теплом
своих  ладоней, заряжая их какой-то энергетикой,  а просто оставляли стоять,
дожидаясь, пока скопившиеся газы сами не вышибут резиновую про-бочку.
     А в  тот  раз мы с  тобой  бодяжили сразу  три  пузыря.  В  комнате нас
дожидалась  Алиса Парашюпт,  а  мы поставили пузырьки  в кастрюльку с теплой
водой  и дожидались конца процесса. Петухи уже давно были забиты  в бодяжные
машины, а пробки все не вылетали и не вылетали...
     И  тогда  Семарь-Здрахарь подошел ближе, чтоб посмотреть, когда же все,
наконец, придет к  кондиции. Он  наклонился над кастрюлькой, и в этот момент
один из фуфырьков стрельнул пробкой. И она угодила Семарю-Здрахарю в лоб.
     Семарь-Здрахарь лишь ухмыльнулся  и отошел на шаг. Тогда чпокнул второй
пузырек.  Пробочка описала в воздухе дугу  и ударила Семаря-Здрахаря в то же
место.
     Семарь-Здрахарь удивился и отступил еще на шаг.
     И  тут сработала последняя  стартовая  установка. Выстрел был настолько
силен, что резиновая крышечка, ударившись о  люстру и срикошетировав от нее,
снова стукнула в лоб Семаря-Здрахаря.
     Я  уже  не помню, что за мулька тогда  сварилась,  выебали  ли мы Алису
Парашюпт, но  снайперская  стрельба  баночек с  муль-кой в память  врезалась
навсегда.
     Вот так. Вот и  следующий дом.  И еще один  глоток пива. Теперь  уже за
Навотно Стоечко. Вечная тебе память!
     Ты умер просто и быстро. От остановки дыхания, передоз-нувшись герычем.
Твоя подруга,  Сара Недолеттт, пыталась откачать тебя. Но приехавшая  скорая
сказала  ей,  что  ты  помер  уже  три  часа назад,  и  все  это  время  она
реанимировала труп.
     И я,  и  она,  мы  никак  не  могли  понять,  зачем  ты вдруг вма-зался
героином. Ну, забарыжил,  ну, удачно провернул  маклю, но  ведь ты же всегда
сидел только на винте...
     Я же помню, как ты рассказывал мне душераздирающую историю про то,  как
однажды,  во  времена глубокой  алкогольной  юности,  ты  нашел  на  помойке
несколько  коробок  с пузырьками. Познаний в латыни тебе  хватило для  того,
чтобы понять -- там есть спирт!
     Перегонный  аппарат, сооруженный из скороварки, у  тебя был, и  ты,  не
долго думая, залил в него все  пузыри  и выгнал  из них спиртяру. Остатки...
Остатки ты, конечно, вылил в унитаз.
     Спирт  оказался  средней  паршивости. Он  отдавал неистребимым  запахом
толутанского бальзама.  А через полгода тебя подсадили на мульку. И тогда ты
вспомнил про добрую сотню пузырей солутана, которые ты так бездарно просрал.
     Всякий  раз, рассказывая  этот эпизод,  ты  чуть ли  не рвал волосы  на
голове и вызывал праведный гнев всех окружающих торчков. Но  все равно, едва
завидев новое грызло, ты стремился поведать ему про спирт из солутана...
     А  здесь  погиб Седайко  Стюмчек...  Глупо. Нелепо. Впрочем,  почти все
смерти наркоманов несуразны.
     Ты втюхался и решил заняться физкультурой. Тебе было интересно, сколько
раз  твой изможденный организм сможет  подтянуться на перекладине. Несколько
раз ты это сделал, наверняка. Но потом ты не удержал свой вес и грохнулся об
пол. Перелом основания черепа, сказали врачи.
     За тебя  я тоже глотну противной теплой "Балтики". Твоих окон с  дороги
не видно. Но они там, на первом этаже этой хрущебы.  Десятки раз, когда тебя
не  было на хате, я залезал к тебе через окно,  варил, мазался, оставлял для
тебя кубик-другой и уходил тем же путем. Ты не был против.
     Некоторое время, пока все это не отмели  менты,  у  тебя  на хате  была
настоящая  химическая  лаборатория.  Штативы,  колбы,  холодильники  Либиха,
насадки  Вюрца,  дефлегматроры...  Да, ты,  Седайко  Стюмчек, был эстетом от
винтоварения.
     Наблюдение  за  твоей  варкой винта было зрелищем  не для слабонервных.
Вместо того,  чтобы, как нормальные  люди,  использовать  привычную схему, с
бензином, Седайко Стюмчек священнодействовал, перегоняя основание эфедрина с
водяным паром!
     А для  самого  процесса  у Седайко Стюмчека был плоскодонный реактор на
сорок  кубов  с миниатюрным  обратным холодильником!  Все  это  он заказал в
какой-то стеклодувной мастерской, заплатив всего пару пузырей портвея!
     Седайко Стюмчек  был  настолько правильным винтовым, что в  его доме не
переводились всякие мазкжи, способствующие заживлению дырок. Однажды он даже
выпросил  на какой-то медицинской  выставке упаковку внутривенных катетеров.
Фирма, как сейчас  помню "Viggo",  утверждала, что на них  химически посажен
гепарин,  препятствующий  свертыванию  крови  вокруг  и  в  самом  катетере.
Естественно, Седайко Стюмчек поставил его себе на центряк.
     Целых две недели Седайко Стюмчек ширялся с его помощью, не делая лишних
дырок. Мы все ему завидовали страшно. Но на просьбы  подарить такой катетер,
Седайко Стюмчек отвечал категорическим отказом.
     И в  один прекрасный день он  все-таки  забился! Седайко Стюмчек открыл
крышечку на канюле, вставил в нее баян с  винтом  и, недолго  думая, со всей
дури надавил на поршень. Я  не видел этого. Моему  взору  оказались доступны
лишь последствия опрометчивого шага.
     Винт  сперва просто  не  пошел.  Седайко  Стюмчек надавил  еще сильнее.
Поршень  пластмассовой  двухкубовки  стал  уже  сифонить, но  в этот  момент
давление  выбило-таки  кровяную пробку. И  все полтора куба  ушли в  Седайко
Стюмчека. Но не в веняк, а в мышцу!
     Скорее всего, кончик катетера пробил вену и застрял в мышце. Бицепсе. А
Седайко Стюмчек, не зная об этом, оголтело пытался ширнуться.
     Около недели он не мог показаться  на улице.  Плечо разнес- ло так, что
им невозможно было  пошевелить. Но  наркоманы -- народ живучий. На четвертый
день опухоль подрассосалась, и все опять вошло в наезженную колею...
     Шантор Червиц. Здесь  жил Шантор Червиц. Но не будет такой мемориальной
доски из черного мрамора. Лишь я, проезжая мимо, глотну пивка в его память.
     Его убили. Просто застрелили. Кто? За что? Менты не нашли. Да вряд ли и
искали. Кому нужен винтовар со  стажем? А  то,  что он  был  моим другом  --
ментам же до фонаря. Того самого, к которому они так любят доебываться.
     Шантор  Червиц...  Одно  время  он  почему-то полюбил  варить  винт  на
природе. Неподалеку от его  дома протекала одна из многочисленных московских
речек. То, что это река, можно было узнать лишь  на карте, а на  самом  деле
это был узенький ручеек, обрамленный  ивами. Там, среди молодой  поросли,  и
устроил Шантор  Червиц себе гнездышко. Там, в тайничке между корнями пенька,
хранилось все, что нужно было  для процесса. Там же Шантор Червиц устроил  и
место для костерка, на котором или выпаривался джеф, или готовился сам винт.
     Самое  удивительное,  что за все лето  его ни разу не пострема-ли, хотя
менты сотни раз проходили  мимо, морщились от  резкого запаха,  но никто  не
догадался заглянуть в кусты.
     А после варки и прихода Шантор Червиц вылезал  из кустов  и  принимался
хулиганить. Беззлобно, но весьма сильно нарушать общественное спокойствие.
     Называлось это у него "подоконные крики".
     Представьте:   ночь,   улица,   фонарь,  аптека   закрыта,  изможденная
постоянным выдаиванием салюта. Никого. И вдруг:
     -- Коммунистам -- ХУЙ!!!
     Истошно, с надрывом, и при этом с полной убежденностью в своей правоте,
типа того, что,  да, коммунистам именно этого органа и не  хватает.  Как  не
хватает? Не будем уточнять...
     -- Мочи коммунистов!!!
     Редкие  проснувшиеся члены КПСС дрожат в своих кроватях.  Им кажется,
что произошел переворот, и их теперь будут расстреливать на каждой березе.
     -- Коммунистам -- хуй! Дави коммунистов!!!
     Однажды, будучи  в  сильно  измененном  сознании, Шантор  Червиц  выдал
фразу, ставшую классической:
     --  Так  если коммунист  --  глюка, так  что,  его и  не  расстреливать
поэтому?
     И  я иногда присоединялся  к  этому  развлечению.  Мы  расстреливали из
рогаток глюких коммунистов, кричали им под-оконные крики, в общем, как могли
признавались  в нелюбви  к  матери  КПСС и бровастому отчиму. Вот троллейбус
сворачивает. Это уже другая улица. Но только по названию.
     Куда бы я ни ехал, куда бы ни  шел, я все равно иду  по  ней, по  Улице
Мертвых Наркоманов.
     Я, пока еще живой. Мне покуда повезло больше всех. Но надолго  ли такое
везение?..
     И я еще не знаю  того, что через несколько дней я,  слегка  аб-стяжный,
буду перебегать  дорогу,  чтобы успеть  на троллейбус,  и  попаду под  белую
"семерку".  И займу свое, много  лет назад зарезервированное место  на Улице
Мертвых Наркоманов.

Last-modified: Fri, 18 Jan 2002 20:22:25 GMT

Оцените этот текст: