ивает глубокий и загадочный смысл в том, что раньше казалось ему понятным и неинтересным.

Этот интерес к таинственному, чудесному и оккультному служит, пожалуй, главным паролем для объединения людей новой расы. И здесь же происходит испытание людей. Человек, готовый поддаться на легковерие или суеверие, непременно попадает на один из подводных камней, которыми полно море 'оккультизма', соблазнится какими-нибудь миражами, - и так или иначе потеряет из вида свою цель.

Вместе с тем, сверхчеловек не может быть просто 'крупным деятелем' или 'великим завоевателем', знаменитым политиком или выдающимся учёным. Он неизбежно должен быть магом или святым. Русские героические легенды непременно приписывают своим героям черты магической мудрости, т.е. 'тайного знания'.

Идея сверхчеловека непосредственно связана с идеей скрытого знания. Ожидание сверхчеловека есть ожидание какого-то нового откровения, нового знания.

Но, как было установлено раньше, ожидание сверхчеловека связано иногда с обычными теориями эволюции, т.е. с идеей эволюции вообще, и сверхчеловек рассматривается в данном случае как возможный продукт эволюции человека. Любопытно, что такая теория, кажущаяся вполне логичной, совершенно уничтожает идею сверхчеловека. Причина этого - неправильный взгляд на общую эволюцию. По некоторым причинам, как уже говорилось выше, сверхчеловека нельзя также рассматривать как более высокий зоологический тип по сравнению с человеком, этим продуктом общего закона эволюции. В подобном взгляде есть принципиальная ошибка, которая явственно ощущается во всех попытках создать образ сверхчеловека в отдалённом и неизвестном будущем. Картина получается слишком туманной и расплывчатой, а образ сверхчеловека теряет всякую окраску и становится почти отталкивающим, уже из-за того, что он закономерен и неизбежен. Сверхчеловек должен иметь в себе что-то незаконное, нечто нарушающее общий порядок вещей, нечто неожиданное, непредвиденное, неподвластное никаким общим законам.

Эта идея выражена Ницше:

'Я хочу учить людей смыслу их бытия; этот смысл есть сверхчеловек, молния из тёмной тучи человека.

Ницше понимал, что сверхчеловека нельзя рассматривать как результат исторического развития, осуществляемого в далёком будущем, как новый зоологический тип. Молнию нельзя рассматривать как результат 'эволюции тучи'.

Но чувство 'незаконости' сверхчеловека, его 'невозможности' с обычной точки зрения заставляет приписывать ему совершенно невероятные черты: сверхчеловека нередко изображают в виде колесницы Джаггернатха, в своём движении сокрушающей людей.

Злоба, ненависть, гордыня, обман, эгоизм, жестокость - всё это считается сверхчеловеческим, но при одном условии: чтобы оно доходило до последних возможных пределов, не останавливаясь ни перед чем, ни перед какими препятствиями. Полная свобода от любых нравственных ограничений считается сверхчеловеческим или приближающимся к сверхчеловеческому. 'Сверхчеловек' в вульгарном и фальсифицированном понимании этого слова значит - 'всё дозволено'.

Этот предполагаемый аморализм сверхчеловека связывают с именем Ницше, в чём Ницше совершенно не повинен. Наоборот, возможно никто не вкладывал в идею сверхчеловека так много жажды истинной морали и истинной любви. Он разрушал только старую окаменевшую мораль, которая давно уже стала антиморальной. Он восставал против готовой морали, против неизменных форм, которые теоретически являются общеобязательными, а на практике всегда и всеми нарушаются.

Заратустра говорит:

'Поистине я отнял у вас сотню слов и самые дорогие вам погремущки вашей добродетели, - и теперь вы сердитесь на меня, как сердятся дети.

Они играли у моря, и вдруг пришла волна и смыла в пцчину их игрушки и пёстрые раковины, и теперь плачут они...'

И дальше:

'Когда я пришёл к людям, я нашёл их сидящими на старом предубеждении: все они давно верили, что знают, что для человека добро, и что для него зло. Эту сонливость стряхнул я, когда стал учить: никто не знает ещё, что добро, и что зло, - если сам он не есть созидающий.

Очевидно, эти слова были обречены на непонимание и на неверное истолкование. Жестокость ницшеанского сверхчеловека считают его главной чертой, принципом, лежащим в глубине его обращения с людьми. Подавляющее большинство критиков Ницше не желает видеть, что жестокость сверхчеловека направлена против чего-то внутреннего, находящегося в нём самом, против всего, что является 'человеческим, слишком человеческим', мелким, вульгарным, буквальным, инертным, что делает из человека труп, который Заратустра тащил на спине.

Непонимание Ницше - один из любопытных примеров почти преднамеренного непонимания. Идея сверхчеловека Ницше ясна и прсота. Достаточно взять начало 'Заратустры':

'Великое светило! в чём было бы твоё счастье, если бы не было у тебя тех, кому ты светишь?

Десять лет поднималось ты над моей пещерой, ты пресытилось бы своим светом и этой дорогой без меня, моего орла и моей змеи.

Но мы ждали тебя каждое утро, брали от тебя твой избыток и благословляли тебя за это.

Смотри! Я пресытился теперь своей мудростью, как пчела, собравшая слишком много мёду; мне нужны простирающиеся руки.

Я хотел бы одарять и наделять.

Для этого я должен спуститься вниз, как делаешь ты каждый вечер.

Благослави же чашу, которая переполнилась выше краев, чтобы золотая влага лилась из неё и несла всюду отблеск твоего сияния.'

И дальше:

'Заратустра спустился один с горы, и никто не повстречался ему. Но когда вышел он из леса, перед ним неожиданно предстал старец. И так говорил старец Заратустре:

'Мне не чужд этот странник. Несколько лет тому назад проходил он здесь. Заратустрой звали его. Но он изменился.

Тогда нёс ты свой пепел в горы; неужели теперь хочешь ты нести свой огонь в долины? Разве ты не боишься наказания для поджигателя?

Да, я узнаю Заратустру. Чист взор его, и на устах его нет отвращения.'

Заратустра отвечал: 'Я люблю людей'.

И после этого идеи Ницше рассматривались как одна из причин немецкого милитаризма и шовинизма!

Это недопонимание Ницше любопытно и характерно, потому что его можно сравнить лишь с непониманием идей христианства и Евангелий со стороны самого Ницше. Ницше понял Христа по Ренану: христианство для него - религия слабых и несчастных. Он восстал против христианства, противопоставляя Христу сверхчеловека - и не желая видеть, что сражается против того, что создало его и его идеи. *

Главной особенностью сверхчеловека является сила. Идею 'силы' очень часто связывают с идеей демонизма. И тогда на сцене появляется демонический человек.

Многие люди относятся к демонизму с энтузиазмом; тем не менее, эта идея глубоко ложна и по своей сущности совсем не высока. Дело в том, что 'красный демонизм' - фактически одна из тех 'псевдоидей', которыми живут люди. Настоящего демонизма, каким он должен быть по существу идеи, мы не знаем и знать не желаем. Всё зло очень мелко и очень пошло. Зла сильного и великого быть не может. Зло непременно связано с превращением чего-то великого во что-то мелкое. Но как людям примириться с этим? Им обязательно нужно 'великое зло'. Зло - одна из тех идей, что существуют в умах людей в фальсифицированной форме, в форме из собственных 'псевдообразов'. Вся наша жизнь окружена такими псевдообразами. Существует псевло-Христос, псевлорелигия, псевдоцивилизация, псевдонаука и т.д. и т.п.

Но, вообще говоря, фальсификация бывает двух родов: обыкновенная, когда вместо настоящего продукта дают заменитель - 'вместо хлеба - камень, и вместо рыбы - змея', и более сложная, когда 'низкая истина' превращается в 'нас возвышающий обман'. Это случается, когда какое-то явление, какая-то идея, постоянная и обычная в нашей жизни, нечто мелкое и незначительное по природе, расписывается и разукрашивается с таким усердием, что люди начинают наконец видеть в нём некую беспокойную красоту, некоторые черты, зовущие к подражанию.

Именно путём такой фальсификации ясной и простой идеи 'дьявола' создан очень красивый 'печальный демон, дух изгнанья'.

'Демон' Лермонтова или 'Сатана' Мильтона - это псевдодьявол. Идея 'диавола', или 'клеветника', духа зла и лжи, понятна и необходима в дуалистическом миропонимании. Но такой 'дьявол' лишён привлекательных черт; между тем, 'демон' или 'Сатана' обладает многими красивыми и положительными свойствами: силой, умом, презрением ко всему мелкому и пошлому. Всё это совсем не 'дьявольские' черты.

Демон или Сатана - это приукрашенный, фальсифицированный дьявол. Настоящий дьявол, напротив, есть фальсификация всего светлого и сильного; он - подделка, подмена, опошление, вульгаризация, 'улица', 'бульвар'.

В своей книге о Достоевском А.Л. Волынский обращает внимание на то, как Достоевский рисует чёрта в 'Братьях Карамазовых'.

Чёрт, которого видит Иван Карамазов, - приживальщик в клетчатых штанах, с ревматизмом и недавно привитой оспой. Чёрт - воплощённая вульгарность и пошлость; всё, что он говорит, мелко и дрянно; это - сплетня, грязненькая инсинуация, желание подействовать на самые отталкивающие стороны человеческого характера. В лице чёрта говорит с Иваном Карамазовым вся пошлость жизни. Но мы склонны забывать настоящую природу чёрта и превращают его в оперного демона. Такие же демонические черты мы приписываем и сверхчеловеку. Но стоит посмотреть на них пристальнее, и они оказываются не более, чем фальсификацией и обманом.

Вообще говоря, чтобы понять идею сверхчеловека, полезно держать в уме всё, противоположное ей. С этой точки зрения интересно отметить, что, кроме чёрта в клетчатых штанах, который привил себе оспу, существует и другой, хорощо известный тип, совмещающий в себе всё то, что в человеке противоположно сверхчеловеческому. Таков римский прокуратор Иудеи времён Иисуса - Понтий Пилат.

Роль Пилата в евангельской традиции необыкновенно характерна и многозначительна' если бы эта роль была сознательной, она была бы одной из самых трудных. Но странно: из всех ролей евангельской драмы роль Пилата менее всего нуждается в том, чтобы быть сознательной. Пилат не мог 'сделать ошибки', не мог поступить так или иначе, и потому он взят в своём естественном состоянии, как часть своего окружения и условий, точно так же, как люди, собравшиеся в Иерусалиме на Пасху, как толпа, которая кричала: 'Распни его!' Роль Пилата одинакова с ролью Пилатов в жизни вообще. Мало сказать, что Пилат казнил - это не отражает сущности его природы. Главное здесь в том, что он был почти единственным, кто понял Иисуса. Понял, конечно, по-своему, по-римски. И всё же, несмотря на то, что понял, отдал на бичевание и на казнь. Пилат, несомненно, был очень умный человек, образованный и интеллигентный. Он совершенно ясно видел, что перед ним не преступник, 'развращающий народ', как заявляли ему 'истинно еврейские люди' того времени, не претендент на иудейский престол, а просто 'философ', как мог бы он определить для себя Иисуса.

Этот 'философ' возбудил его симпатию, даже сочувствие. Иудеи, требовавшие крови невинного, были ему противны. Но серьёзно бороться за него, создавать себе неприятности, - это было для Пилата слишком. И поколебавшись немного, Пилат предал Иисуса.

У него была, вероятно, мысль, что он служит Риму и в данном случае охраняет спокойствие правителей, поддерживает порядок и мир среди покорённого народа, устраняет причину возможных волнений, хотя и жертвуя при этом невинным человеком. Это делалось во имя Рима, и ответственность, как будто, падает на Рим. Конечно, Пилат не мог знать, что дни Рима уже сочтены, и он сам создаёт одну из тех сил, которые уничтожат Рим. Но мысль Пилатов никогда не идёт так далеко. Кроме того, у Пилата по отношению к своим поступкам была очень удобная философия: всё относительно, всё условно, ничто не представляет особой ценности. Это применение на практике 'принципа относительности' - Пилат вообще удивительно современный человек. С такой философией легко лавировать среди жизненных трудностей.

Иисус даже помог ему, сказав:

'Я... на то пришёл в мир, чтобы свидетельствовать об истине.'

'Что есть истина?' - иронически парировал Пилат.

И это сразу же поставило его на привычный путь мысли и отношения к вещам: напомнило ему, где он, кто он, показало, как он должен действовать.

Сущность Пилата в том, что он видит истину, но не хочет следовать ей. Чтобы не следовать истине, которую он видит, он должен создать в себе особое скептическое и насмешливое отношение к самой идее истины и к людям, стоящим за эту идею. Он не может уже в глубине души считать их преступниками, но он должен выработать определённое, слегка ироническое отношение к ним, которое позволяло бы в случае необходимости жертвовать ими.

Пилат пошёл так далеко, что даже пытался освободить Иисуса; но, конечно, он не позволил бы себе поступков, которые компрометировали его - он не хотел выглядеть смешным в собственных глазах. Когда его попытки не удались, что, вероятно, можно было предвидеть, он вышел к народу и умыл руки, показывая этим, что слагает с себя всякую ответственность.

В этом весь Пилат. Символическое умывание рук нераздельно связано с образом Пилата. Он весь в этом символическом жесте.

Для человека подлинного внутреннего развития никакого 'умывания рук' быть не может. Этот жест внутреннего обмана не может ему принадлежать.

'Пилат' - это тип, выражающий собой то, что в культурном человечестве препятствует внутреннему развитию человека и создаёт главную помеху на пути к сверхчеловеку. Мир полон больших и малых Пилатов. 'Распятие Христа' никогда не совершается без их помощи.

Они прекрасно видят и понимают истину, но любая 'печальная необходимость', или политические интересы, как они их понимают, или интересы собственного положения могут заставить их предать истину и затем умыть руки.

По отношению к эволюции духа Пилат - это остановка. Действительный рост заключается в гармоническом развитии ума, чувств и воли. Односторонее развитие далеко идти не может - без соответствующего развития чувств развитие ума и воли никуда, как в данном случае, не приведёт. Чтобы предать истину, Пилату необходимо сделать её условной. Эта принятая Пилатом условность истины помогает ему выбираться из трудных положений, в которые загоняет его собственное понимание истины. Вместе с тем, эта самая условность истины останавливает его внутреннее развитие, рост его идей. С условной истиной далеко не уйдёшь. 'Пилат' обречён на то, чтобы вращаться по замкнутому кругу.

Другой замечательный тип в евангельской драме, также противоположный тому, что в современном человечестве ведёт к сверхчеловеку, - это Иуда.

Иуда - очень странная фигура. Нет ни одного человека, о котором было бы написано столько, сколько написано об Иуде. В совеременной европейской литературе существуют попытки изобразить и истолковать Иуду с самых разнообразных точек зрений. В противоположность обычному 'церковному' толкованию Иуды как низкого и алчного 'жида', который продал Христа за тридцать сребренников, его изображают порой в виде фигуры более великой, чем сам Христос, человеком, который принёс в жертву себя, своё спасение и свою 'вечную жизнь' ради того, чтобы совершить чудо искупления; или он выступает как человек, восставший против Христа, ибо Христос, по его мнению, окружил себя негодными людьми, поставил себя в смешное положение и т.п.

Однако в действительности Иуда - это даже не роль и, конечно, не романтический герой, не заговорщик, желающий укрепить союз апостолов кровью Христа, и не человек, который борется за чистоту какой-то идеи. Иуда - всего-навсего маленький человек, который оказался не на своём месте, самый обычный человек, полный недоверия, страхов и подозрений, человек, которому не следовало бы находиться среди апостолов, который ничего не понимал из того, что говорил ученикам Иисус, - но этот человек по какой-то причине оказался среди них, причём ему было даже предоставлено ответственное положение и некоторая власть. Иуда считался одним из любимых учеников Иисуса; он ведал хозяйством апостолов, был их казначеем. Трагедия Иуды - в том, что он боялся раскрытия своей сущности; он чувствовал, что находится не на своём месте и страшился мысли, что в один прекрасный день Иисус раскроет это другим. Наконец, он не смог более выносить своё положение; он недопонял некоторых слов Иисуса, возможно, почувствовал в них угрозу или намёк на нечто, известное только ему и Иисусу. Взволнованный и напуганный, Иуда бежал с вечери Иисуса и учеников, решив предать Иисуса. Знаменитые тридцать сребренников не играли в этом ни какой роли. Иуда действовал под влиянием оскорбления и страха; он хотел разрушить и уничтожить то, чего не мог понять, то, что превышало и унижало его уже тем, что превышало его понимание. Чтобы почувствовать себя правым, ему нужно было обвинить в преступлениях Иисуса и учеников. Психология Иуды - это вполне человеческая психология, психология ума, который чернит то, чего не понимает.

Пилат и Иуда, поставленные рядом с Иисусом, это удивительная особенность евангельской драмы. Больших контрастов нельзя найти, трудно себе представить. Если бы можно было рассматривать Евангелие как литературное произведение, сопоставление Христа, Пилата и Иуды указывало бы на руку великого писателя. В коротких сценах и немногих словах здесь показаны противоречия, не только не исчезнувшие в человечестве за две тысячи лет, но с большой пышностью выросшие в нём и развившиеся.

Вместо приближения к внутреннему единству человек всё дальше и дальше отходит от него; но вопрос о достижении единства - самый существенный вопрос внутреннего развития человека. Если он не достиг внутреннего единства, человек не может иметь никакого 'я', лишён воли. Понятие 'воли' в отношении человека, не достигщего внутреннего единства, - совершенно искусственно.

Большая часть наших поступков определяется непроизвольными мотивами. Вся жизнь слагается из мелочей, которым мы непрерывно поддаёмся и служим. Наше 'я' непрерывно, как в калейдоскопе, меняется. Любое внешнее событие, поражающее нас, любая внезапно возникшая эмоция становится калифом на час, начинает строить и управлять, и, в свою очередь, неожиданно свергается и заменяется чем-то другим. А внутреннее сознание, не стремясь рассеять иллюзорность этого калейдоскопа и не понимая того, что сила, которая решает и действует, вовсе не оно само, ставит на всём свою подпись и говорит о разных моментах жизни, в которых действуют самые разные силы: 'это я, и это я'.

С этой точки зрения волю можно определить как 'равнодействующую желаний'. Следовательно, пока желания не стали постоянными, человек - это игрушка настроений и внешних впечатлений. Он никогда не знает, что он скажет или сделает. Не только завтрашний день, но даже следующее мгновение скрыто для него за стеной случайностей.

То, что кажется последовательностью действий человека, находит своё объяснение в бедности его мотивов и желаний, или в искусственной дисциплине, привитой 'образованием' и 'воспитанием', или, прежде всего, в том, что люди подражают друг другу. Что же касается людей с так называемой 'сильной волей', то обычно у них господствует одно желание, в котором все прочие исчезают.

Если мы не понимаем отсутствия единства во внутреннем мире человека, то не понимаем и необходимости такого единства в сверхчеловеке, так же как не понимаем и многие другие его черты. Сверхчеловек кажется нам сухим рационалистом, лишённым эмоций, тогда как на самом деле эмоциональность сверхчеловека, т.е. его способность чувствовать, далеко превосходит эмоциональность обычного человека.

Психология сверхчеловека остаётся для нас неуловимой, ибо мы не понимаем того, что нормальное психическое состояние сверхчеловека - это экстаз в самых разнообразных значениях этого слова.

Экстаз - нечто настолько высшее среди всех возможных человеческих переживаний, что у нас нет ни слов, ни средств для его описания. Люди, переживавшие экстаз, много раз стремились описать то, что они испытывали, и эти описания разных людей, не знавших друг друга, из разных веков, удивительно похожи, а главное, заключают в себе одинаковое постижение Непознаваемого. Кроме того, описание экстаза, если это подлинный экстаз, содержит в себе некую внутреннюю истину, в которой нельзя обмануться и отсутствие которой немедленно чувствуется в случае ложного экстаза, как это бывает в описаниях переживаний 'святых' формальных религий.

Но, вообще говоря, описание экстатических переживаний простыми словами представляет собой почти непреодолимые трудности. Только искусству - поэзии, музыке, живописи, - доступна, хотя и очень слабая, передача реального содержания экстаза. Всякое подлинное искусство, фактически, и есть не что иное, как попытка передать ощущение экстаза. И только тот понимает искусство, кто чувствует в нём этот привкус экстаза.

Если мы определим 'экстаз' как высшее эмоциональное переживание (что, вероятно, вполне правильно), нам станет ясно, что развитие человека к сверхчеловеку не может сводиться к росту одного интеллекта. Должна развиваться и эмоциональная жизнь - в некоторых нелегко постижимых формах. И главная перемена в человеке как раз и должна произойти благодаря эволюции эмоциональной жизни.

Если теперь представить себе образ человека, приближающегося к новому типу, необходимо понять, что он будет жить какой-то своей особой жизнью, мало похожей на жизнь обыкновенных людей и трудной для нашего понимания. В его жизни будет много страдания - будет и такое страдание, которое очень слабо касается нас, и наслаждение, о котором мы не имеем никакого понятия, слабый отзвук которого лишь изредка доходит до нас.

Но для человека, который сам не меняется от соприкосновения с идеей сверхчеловека, в этой идее есть одна сторона, придающая всему мрачный колорит. Это - дальность идеи, отдалённость, отрезанность сверхчеловека от нас, от нашей жизни. Мы занимаем одно место в жизни, он - совсем другое; он не имеет никакого отношения к нам, кроме того, что мы некоторым образом создаём его. И когда люди начинают рассматривать своё отношение к сверхчеловеку с этой точки зрения, в них начинает закрадываться сомнение, постепенно переходящее в более определённое неприятное чувство, которое выливается в отрицательный взгляд на всю идею в целом.

Люди могут рассуждать и часто рассуждают так: допустим, сверхчеловек на самом деле будет именно таким, каким мы рисовали его себе - просветлённым и новым, и будет он в некотором смысле плодом всей нашей жизни. Но что нам до этого, если это будет он, а не мы? Что такое мы по отношению к нему? Почва, на которой со временем вырастет прекрасный цветок? Глина, из которой вылепят прекрасную статую? Нам показывают свет, которого мы никогда не увидим. Почему мы должны служить этому свету, которым будут наслаждаться другие? Мы - нищие, нам темно и холодно, а нас утешают, показывая огни в доме богача. Мы голодны, а нам говорят о пире, где нас не будет. Мы тратим всю жизнь, чтобы собрать жалкие крохи знания, а нам говорят, что всё наше знание - иллюзия, что в душе сверхчеловека загорится огонь, при свете которого он увидит то, что мы так жадно искали, к чему стремились и чего не могли найти.

Все недоумения, которые возникают у людей при столкновении с идеей сверхчеловека, вполне законны. Нельзя пройти мимо них, нельзя отделаться от них фразой, что человек должен находить счастье в сознании своей связи с идеей сверхчеловека. Это только слова: 'должен!' А если он не чувствует этого счастья? Человек имеет право знать, имеет право ставить вопросы: почему он должен служить идее сверхчеловека, почему должен подчиняться ей, - почему он вообще что-то должен?

Чтобы уяснить истинное значение идеи сверхчеловека, необходимо понять, что эта идея гораздо труднее, чем обычно думают люди, что она требует для своего выражения новых слов, новых понятий и такого знания, которым человек, возможно, не обладает и не будет обладать. Всё, что здесь сказано, всё, что рисует портрет сверхчеловека, даже если оно добавляет к пониманию этой идеи нечто новое, далеко не является достаточным. Такие идеи, как идея сверхчеловека, нельзя рассматривать наряду с обычными идеями, относящимися к вещам и явлениям трёхмерного мира. Идея сверхчеловека уходит в бесконечность; и, подобно всем идеям, уходящим в бесконечность, она требует совершенно особого подхода, - именно со стороны бесконечности.

В древних мистериях существовал целый ряд последовательных степеней посвящения. Для того, чтобы достичь следующей степени, подняться на следующую ступень, посвящаемый должен был получить определённую подготовку. Затем его подвергали соответствующим испытаниям - и только тогда, когда он выдерживал все испытания и доказывал правильность и серьёзность своей подготовки, перед ним открывались следующие по порядку двери, и он проникал глубже внутрь храма посвящений.

Одна из первых вещей, которые узнавал и должен был усвоить посвящаемый, - это невозможность идти произвольным путём и опасность, которая ожидает его, если он не исполнит всех подготовительных обрядов, всех церемоний, полагавшихся перед посвящением, если он не выучит всего, что требовалось выучить, не усвоит всего, что требовалось усвоить. Ему рассказывали об ужасных последствиях нарушения правил посвящений, о грозных наказаниях, которые ждут непосвящённого, рискнувшего войти в святилище, не соблюдая все правила. И первое, что от него требовалось, - это сознание необходимости идти постепенно. Он должен был понять, что определить самого себя невозможно, что всякая попытка в этом направлении кончится трагически. Строгая последовательность внутреннего развития была главным законом мистерий. Если попробовать психологически проанализировать идею посвящения, то мы поймём, что посвящение - это введение в круг новых понятий. Каждая новая ступень посвящения раскрывает какую-то новую идею, новую точку зрения, новый угол зрения. И новые идеи в мистериях не раскрывались человеку до тех пор, пока он не показывал себя достаточно подготовленным для их восприятия.

В этом порядке посвящения в новые идеи видно глубокое понимание сущности мира идей. Древние понимали, что восприятие каждой новой идеи требует особой подготовки; что схваченная на лету идея может быть воспринята в неверном освещении, неправильно; а неправильно воспринятая идея может дать совершенно нежелательные, даже гибельные результаты.

Мистерии и постепенные посвящения должны были охранять людей от полузнания, которое зачастую хуже полного незнания, особенно в вопросах вечного, с которыми имели дело мистерии.

Та же система постепенной подготовки людей к восприятию новых идей проводится во всех ритуалах магии.

Литература по магии и оккультизму долгое время совершенно игнорировалась и отрицалась западной мыслью как абсурд и суеверие. И только в самое последнее время мы начинаем понимать, что всё это есть символизм, сложная и тонкая символическая картина психологических и космических отношений.

В ритуалах церемониальной магии требуется строгое и неукоснительное исполнение всех, даже самых мелких и непонятных, ни с чем не связанных обрядов. Нам изображают ужасы, которые ожидают нарушителя порядка церемоний, изменившего его по своему усмотрению или не исполнившего чего-нибудь по небрежности. Известны легенды о волшебниках, вызвавших духа и не имевших силы с ним справиться. Это происходило или потому, что волшебник забывал заклинания и нарушал чем-то магический ритуал, или потому, что он вызвал духа сильнее себя, сильнее своих заклинаний и магических формул.

Во всех этих случаях - в мистериях в лице нарушителя обряда посвящения, в магии в лице волшебника, вызвавшего духа сильнее себя, - одинаково изображалось в аллегорической форме положение человека по отношению к новым для него и чересчур сильным идеям, с которыми он не способен справиться, ибо у него нет соответствующей подготовки. То же самое выражалось в легендах о священном огне, который сжигал непосвящённых, неосторожно подходивших к нему, в мифах о богах и богинях, которые смертные не должны были видеть, а увидев, погибали. Свет некоторых идей слишком силён для глаз человека, особенно, если он видит его в первый раз. Моисей не мог смотреть на горящий куст, не мог видеть лицо Божества на горе Синай. Во всех этих аллегориях выражается одна и та же мысль о страшной силе и опасности неожиданно являющихся новых идей.

То же самое выражал и Сфинкс со своей загадкой. Из подошедших к нему он пожирал тех, кто не мог разрешить его загадки. Аллегория Сфинкса значила, что человек не должен задавать себе некоторые вопросы, если он не знает ответа на них.

Коснувшись однажды определённых идей, человек уже не может жить, как раньше: он должен или идти дальше, или погибнуть под тяжестью непосильного для него груза.


Идея сверхчеловека непосредственно связана с проблемой времени, с загадкой Сфинкса. В этом её привлекательность и опасность, поэтому она так сильно действует на души людей.

Как было указано выше, современная психология утратила понимание опасности некоторых тем, идей и вопросов. В этом её недостаток. Даже в самой примитивной философии, где подразделяли идеи на божественные и человеческие, лучше понималось существование разных порядков идей. Современное мышление совершенно не признаёт этого. Существующая психология и теория познания не учит нас различать порядки идей, не указывает, что есть идеи очень опасные, к которым нельзя подходить без долгой и сложной подготовки. Это происходит потому, что современная психология вообще не считается с реальностью идей, не признаёт эту реальность. Для современного ума идеи - это отвлечения от фактов; в наших глазах самостоятельного существования идеи не имеют. Потому, коснувшись некоторых идей, мы так больно обжигаемся. Для нас реальны 'факты', которые в действительности не существуют, и нереальны идеи, которые только и существуют.

Древняя и средневековая психология лучше понимала положение человеческого ума по отношению к идеям. Она знала, что ум не может правильно относиться к идеям, пока ему не ясна их реальность. И далее, она понимала, что ум не может сразу и в беспорядке воспринимать какие угодно идеи, т.е. не может без всякой подготовки переходить от идей одного порядка к идеям другого порядка; она сознавала опасность неправильного и беспорядочного подхода к идеям. Вопрос в следующем: в чём должна заключаться подготовка? О чём говорят аллегории мистерии и магических ритуалов?

Прежде всего о необходимости соответствующих знаний для каждого порядка идей. Есть вещи, которых без предварительных знаний касаться нельзя.

Мы это прекрасно понимаем в других областях. Нельзя, например, без соответствующих знаний обращаться со сложной машиной; нельзя без знаний и практики управлять паровозом; нельзя, не зная всех деталей, касаться мощной электрической машины.

Человеку показывают электрическую машину, объясняют её устройство и говорят: 'Если дотронетесь вот до этих частей - смерть.' И всякий понимает, что для знания машины нужно долго и упорно учиться. И понимает также, что машины разного рода требуют разных щнаний, что, научившись обращаться с машиной одного рода, не удастся управлять всеми.

Идея - это машина огромной силы. Но именно этого не сознаёт современная психология.

Всякая идея есть сложная и тонкая машина. Чтобы обращаться с ней, нужно, прежде всего, обладать многими чисто теоретическими знаниями, а также иметь большой опыт и практическую подготовку. При неумелом обращении с идеей происходит её взрыв, начинается пожар, идея горит и сжигает всё вокруг.

С точки зрения современного понимания, вся опасность ограничивается неправильным выводом, на этом всё кончается. В действительности, всё не так. Один неправильный вывод влечёт за собой целый ряд других. Некоторые идеи настолько могущественны, настолько потенциальны, что как правильный, так и неправильный вывод из них непременно даст огромные результаты. Есть идеи, которые затрагивают самые потаённые уголки нашей души и, раз затронув, навсегда оставляют в них след. И при этом, если идея воспринята неправильно, то и след от неё остаётся неправильной, сбивающий с прямого пути, отравляющий жизнь.

Именно так действует неправильно воспринятая идея сверхчеловека. Она отрывает человека от жизни, поселяет в его душе глубокий разлад, лишает его того, что у него было, ничего не давая взамен.

Но виновата в этом не идея, а неправильный подход к ней.

В чём же тогда должен заключаться правильный подход?

Поскольку идея сверхчеловека соприкасается с проблемой времени и с идеей бесконечного, то, не выяснив способов подхода к проблеме времени и к идее бесконечного, нельзя касаться идеи сверхчеловека. Проблема времени и идея бесконечности содержат законы действия машины.

Не зная этих законов, человек не будет знать, какое действие произведёт его прикосновение к машине, поворот того или иного рычага.

Проблема времени - величайшая загадка, стоящая перед человечеством. Религиозное откровение, философская мысль, научное исследование и оккультное знание - все сходятся на одном, на проблеме времени, - и все приходят к её одинаковому решению.

Времени нет! Нет непрерывного и вечного возникновения и исчезновения явлений. Нет вечного фонтана являющихся и исчезающих событий. Всё существует всегда! Есть только вечное настоящее, Вечное Теперь, которого не в силах ни охватить, ни представить себе слабый и ограниченный человеческий ум.

Но идея 'вечного теперь' вовсе не есть идея холодной и беспощадной предопределённости, точного и непременного предсуществования. Совершенно неверно сказать, что раз всё уже существует, раз уже существует далёкое будущее, раз наши поступки, мысли и чувства существовали десятки, сотни и тысячи лет и будут существовать всегда, - то значит нет жизни, нет движения, нет роста, нет эволюции.

Люди говорят так и думают, ибо они не понимают бесконечного и хотят измерить глубины вечности своим слабым, ограниченным, конечным умом. Разумеется, они получат самое безнадёжное решение, какое только может быть. Всё есть, ничто не может измениться, всё существует заранее и извечно. Всё мертво, всё неподвижно в застывших формах, среди которых бьётся наше сознание, создавшее себе иллюзию движения, движения, которого в действительности нет.

Но даже такое слабое и относительное понимание идеи бесконечности, которое доступно ограниченному интеллекту человека (при условии, что оно развивается в правильном направлении), достаточно для того, чтобы разрушить 'этот мрачный фантом безнадёжной неподвижности'.

Мир есть мир бесконечных возможностей.

Наш ум следит за развитием возможностей всего в одном направлении. Но фактически в каждом моменте есть множество возможностей, огромное их число. И все они осуществляются, только мы этого не видим и не знаем. Мы видим только одно из осуществлений; в этом и заключается бедность и ограниченность человеческого ума. Но если мы попробуем представить себе осуществление всех возможностей настоящего момента, затем следующего момента и т.д. и т.п., мы почувствуем, как мир бесконечно разрастается, непрерывно множится и делается неизмеримо богаче, совершенно не похожи на тот плоский и ограниченный мир, который мы себе нарисовали. Представив себе это бесконечное многообразие, мы ощутим на мгновение 'вкус' бесконечности и поймём неправильность и невозможность подхода к проблеме времени с земными мерками. Мы поймём, какое бесконечное богатство времени, идущего во всех направлениях, необходимо для осуществления всех возможностей, возникающих в каждый момент. И поймём, что сама идея возникновения и исчезновения возможностей создаётся человеческим умом потому, что иначе он разорвался бы и погиб от одного соприкосновения с бесконечным существованием. Одновременно с этим мы ощутим нереальность всех наших пессимистических выводов перед громадностью раскрывающихся горизонтов. Мы почувствуем, что мир бесконечно велик, и всякая мысль о какоё-либо ограниченности, о том, что в нём чего-нибудь может не быть, покажется нам просто смешной.

Где же в таком случае искать правильное понимание 'времени' и 'бесконечности'? Где искать это бесконечное протяжение во всех направлениях от каждого момента? Какие пути ведут к нему? Какие пути ведут к существующему теперь будущему? Где найти правильные методы обращения с ним? Где найти верные способы обращения с идеей сверхчеловека? Вот вопросы, на которые современная мысль не даёт никакого ответа.

Но человеческая мысль не всегда была так беспомощна перед этими вопросами. Существовали и существуют иные попытки разрешения загадок бытия.

Идея сверхчеловека принадлежит 'внутреннему кругу'. В древних религиях и мифах в образе сверхчеловека рисовали высшее 'я' человека, его высшее сознание. И это высшее 'я', высшее сознание изображали в виде существа, почти отдельного от человека, но как бы живущего внутри него.

От самого человека зависело или приблизиться к этому существу, стать им, или отдалиться от него, даже совсем с ним порвать.

Очень часто образ сверхчеловека как существа далёкого будущего, или золотого века, или мифического настоящего символизировал собой это внутреннее существо, высшее 'я', сверхчеловека в прошлом, настоящем и будущем.

Что было символом и что реальностью, зависело от характера мышления того, кто мыслил. Люди, склонные к объективному представлению, считали внутреннее символом внешнего. Люди, которые понимали по-иному и знали, что внешнее не означает объективного, считали внешний факт символом возможностей внутреннего мира.

Но в действительности идея сверхчеловека не существовала отдельно от идеи высшего сознания.

Древний мир не был поверхностно материалистическим. Он умел проникать в глубь идеи, находить в ней не один, а много смыслов. Наше время, конкретизировав идею человека в одном смысле, лишило её всей внутренней силы и свежести. Сверхчеловек как новый зоологический вид прежде всего скучен. Он возможен и допустим только как 'высшее сознание'.

Что же такое высшее сознание?

Здесь, однако, необходимо заметить, что всякое деление на 'высшее' и 'низшее' (как, например, деление математики на высшую и элементарную) искусственно. В действительности, конечно, низшее есть не что иное, как неправильное, ограниченное представление о целом, а высшее - более широкое и менее ограниченное понимание. По отношению к сознанию этот вопрос о 'высшем' и 'низшем' стоит так: низшее сознание есть ограниченное самосознание целого, тогда как высшее сознание есть более полное самосознание.

Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас ещё осталось от червя. Некогда вы были обезьяной, и даже теперь ещё человек - больше обезьяна, чем иная из обезьян.

В этих словах Заратустры, разумеется, нет 'теории Дарвина'. Ницше говорил о мучительном разладе в душе человека, о борьбе прошлого с будущим. Он понимал трагедию человека, заключающуюся в том, что в его душе одновременно живут червь, обезьяна и человек.

В каком же отношении стоит такое понимание идеи сверхчеловека к проблеме времени и идее бесконечности? И где искать 'время' и 'бесконечность'?

Тоже в душе человека! - отвечают древние учения. - Всё внутри человека, и ничего внешнего.

Как это нужно понимать?

Время - это не условие существования вселенной, а условие восприятия мира нашей психикой, налагающей на мир условия времени, потому что иначе она не может себе его представить.

Западная мысль, по крайней мере её эволюционирующая часть, та, которая не ставит себе догматических преград, также находит 'дальнейшие возможности изучения проблемы времени в переходе к вопросам психологии' (Минковский).

Этот 'переход к вопросам психологии' в проблемах пространства и времени, о необходимости которого говорит Минковский, означает для естественных наук не что иное, как принятие положения Канта о том, что пространство и время суть формы нашего чувственного восприятия и возникают в нашей психике.

Но бесконечность невозможно представить без отношения к пространству и времени. Поэтому, раз пространство и время суть формы нашего восприятия и лежат в нашей психике, значит, и корни бесконечного нужно искать в нашей психике. Вероятно, её можно определить как бесконечную возможность расширения нашего сознания.

Глубины, скрытые в сознании человека, хорошо понятны философам-мистикам, мысль которых связана с параллельными системами