Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Керен Певзнер
     Email: kiramay@hotmail.com
     WWW: http://www.detective.al.ru
     Date: 12 Jun 2001
     Журнал "Искатель" март 1999
---------------------------------------------------------------




     Я  ОТОРВАЛАСЬ  от  бумаг, когда  почувствовала резь  в глазах.  Комната
стремительно   погружалась  в  темноту.  Часы  показывали  начало  восьмого.
Называется, заработалась.  Нет,  пора  прекратить ставить рекорды, так можно
довести себя до нервного истощения. А кто оценит? Никто.
     В виске пульсировала  тупая ноющая боль.  Для  полного  счастья  мне не
хватало  мигрени.  Все, решено.  Завтра  - только  до четырех, и  ни минутой
больше. Пусть все катятся.
     Я  нашарила  под столом туфли.  Туфли назывались выходными. На работе я
хожу на низких  удобных  каблуках, а по  улице  предпочитаю  дефилировать на
двенадцатисантиметровых шпильках.
     Пора было подниматься. Я вздохнула. Не потому  что хотела задержаться в
осточертевшем кабинете - вот уж нет. Но мысль  о  необходимости погружения в
душные сумерки могла кого угодно превратить в трудоголика - по крайней мере,
кабинет был оборудован хорошим кондиционером.
     Увы,  ради  спокойного  домашнего  отдыха  приходилось  терпеть  липкую
влажность летнего вечера. Я рассеянно порылась в  сумке и вспомнила, что  по
дороге нужно еще заглянуть в магазинчик - дома не было сахара.
     Собирая  со стола всякие мелочи,  я продолжала  прокручивать  в  голове
сегодняшний  случай,  тяжелый  и муторный. Семья  репатриантов  из Бухары  с
чадами и  домочадцами пришла переводить документы для официальных инстанций.
Дети резвились и  хватали бумаги со  стола, взрослые на них орали, а в  углу
моего  кабинета  сидела, как изваяние, не разжимая губ,  бабка  в  цветастом
платке с люрексом. Когда  я разобралась с  их свидетельствами о  рождении (у
бабки оно  вообще было написано  арабской вязью) и  вся эта  шумная компания
вывалилась, наконец, из кабинета, у меня еще оставалась куча дел.
     Конец приходит всему, как верно подметил какой-то классик. Я  распихала
все документы по  кляссерам, вытерла со  стола бумажную пыль, собрала сумку.
Терпеть не могу уходить с работы, не освободив стол от груды накопившихся за
день  бумаг. "Я готовлю себе фронт работы на  завтра," - так  говаривал  мой
папа, очищая верстак от стружек. Видно, я в него уродилась.
     Были уже глубокие сумерки, когда я  закончила все дела и вышла в темный
и пустой коридор.
     У двери я немного задержалась. Никак не могла удержаться от того, чтобы
лишний раз не прочитать бронзовую табличку. Надпись на двух языках сообщала,
что  здесь  работает  "Валерия Вишневская.  Переводчик, консультант. Прием с
8.30 до 16.00". Вот так. Видимо,  мне никак не удавалось привыкнуть к мысли,
что стала таким солидным и серьезным человеком.  Те, кто впервые читали  эту
табличку,  наверное  представляли  себе  мымру  лет  пятидесяти  с тщательно
уложенными   седыми  волосами,  неприступную,  в  роговых  очках.  По  моему
скромному разумению, справедливо лишь  последнее - на работе я действительно
неприступна (или стараюсь быть таковой). А в остальном - ничего подобного. В
тридцать четыре года я выгляжу на двадцать пять (так говорят, и я хочу в это
верить),  у  меня  плоский  живот,  длинные  ноги  (сто  семь  сантиметров).
Некоторые излишки на бедрах только придают пикантность. А очки мне идут.
     Я родилась в Санкт-Петербурге, где и сейчас живут мои родители.  А сама
я живу в Ашкелоне, маленьком уютном городке  на берегу Средиземного моря. Мы
здесь уже  восемь лет. Мы - это я и моя дочь четырнадцатилетняя Дарья-Далья.
Далья - это по-израильски.
     Еще в России я хорошо знала  английский, а в  Израиле  мне легко  дался
иврит.  Поэтому года  через  два  после приезда я уже  работала  в  солидном
учреждении  с  длинным  названием  "Бюро  по  приему  и  распределению новых
репатриантов из  стран диаспоры". Я  проработала  в Бюро  около пяти  лет  и
наконец решила выйти на  вольные хлеба -  надоело зависеть  от  начальников,
хотела быть себе хозяйкой. Да и Дарья требовала больше внимания.
     Я  открыла частную  контору - перевожу на иврит и  английский  дипломы,
метрики,  трудовые  книжки. Кроме  того, я, естественно,  за  дополнительную
плату  бегаю с  клиентами  по разным инстанциям,  перевожу все, что  говорят
чиновники, составляю письма и исковые заявления.  Я называю себя "писцом  на
базаре", который в средние века сидел на людном месте и кричал: "А вот  кому
письма писать,  прошения  нашему  эмиру,  великому  и милосердному?" Судя по
количеству  новоприбывших  и  способностям  большей их части к  языку иврит,
работа  у  меня будет  еще  долго. Стоят  мои  услуги недешево - я  работник
квалифицированный, не зря же  протрубила пять лет, изучая подзаконные  акты.
Да  и репатриант нынче  пошел  не  тот. В начале девяностых люди  приезжали,
бросив  все:  ни  квартиры  продавать  не  разрешали,  ни доллары  вывозить.
Нынешний потенциальный репатриант приезжает сначала погостить, потом продает
квартиру,  отсылает  багаж  и прибывает сам, не  забыв получить  по-прибытии
денежное довольствие в аэропорту Бен-Гуриона. А здесь быстро  понимает,  что
жизни туриста и  нового  репатрианта отличаются  друг  от  друга,  бездушные
израильские чиновники  говорят  только  на  иврите, везде нужно  подписывать
черт-те что  непонятное.  И вот тут на сцене появляюсь я. Я  начинаю опекать
моих клиентов как добрая нянька, только что сопли у них не вытираю. Конечно,
мои услуги стоят дорого, но сколько я им сохраняю здоровья, времени и денег,
оберегая от ошибок и необдуманных поступков!  А человек, живущий на пособие,
ко  мне  не  обратится,  у  него  проблемы маленькие -  ежемесячно  двадцать
восьмого числа деньги поступают на его счет в банке.
     Я медленно шла по длинному коридору. Взгляд  скользил по давно закрытым
дверям многочисленных офисов. Здание, в котором  разместилось мое агентство,
временами  напоминало  ильф-и-петровскую  Воронью  слободку  -  из-за  массы
крошечных  заведений,  снимавших  тут  помещения:  и  маклерская  контора, и
кабинет  психотерапевта,  и  гомеопатическая аптека, и Бог  знает, что  еще.
Большую часть обитателей слободки я знала в лицо, но близко ни с кем не была
знакома.
     Я вышла  на улицу и направилась в ближайший дворик  -  там обычно стоит
моя старенькая  "Сузуки"  (та еще машина,  но  поменять ее -  дело  даже  не
ближайшего будущего).
     Моросил мелкий  противный  дождик, который  и завершил  собой удушающую
жару. Но вслед за ним  вполне  могли "разверзнуться хляби небесные", как оно
обычно бывает. В двух  шагах  от машины  я вспомнила,  что оставила зонтик в
кабинете, чертыхнулась и потопала назад.
     Из темного коридора не доносилось ни звука. Я споткнулась на  последней
ступеньке,  схватилась  за перила.  Моя  контора  находилась  в самом  конце
коридора.
     Сделав  в  кромешной темноте  несколько неуверенных шагов,  я  заметила
узкую  полоску света.  Свет пробивался из-под  двери психотерапевта.  У меня
слегка  улучшилось настроение:  не одна я торчу на работе  лишние  несколько
часов. И вообще - вдвоем идти обратно будет веселей.
     Дверь была приоткрыта. Я  дотронулась  до  ручки, потянула ее на  себя,
вошла, улыбаясь заранее.
     Лучше бы я осталась в одиночестве.
     Владелец кабинета доктор Коган лежал навзничь в самом центре  на старом
ковре  бурого  цвета. Его голова была  неестественно  запрокинута  так,  что
раскрытые неподвижные глаза уставились прямо на меня.
     Горло  рассекал  широкий  разрез.   Вокруг   тела   валялись   тетради,
магнитофонные кассеты. Сам магнитофон, раскуроченный и с открытыми карманами
для кассет был закинут в угол кабинета.
     Вежливая улыбка застыла на моих губах.
     Не  помню,  сколько я так простояла. Удивительно, что  мне  не пришло в
голову заорать, забиться в истерике, упасть в обморок. Мне вообще ничего  не
приходило в голову. Я  стояла с идиотской улыбкой и таращилась на лежавшего,
не в силах ни приблизиться к нему, ни убежать.
     Похоже, ноги в тот момент оказались умнее головы. Они сами понесли меня
прочь от ужасного места. Опрометью  выскочив  из кабинета, помчалась к своей
двери. Я не  соображала, что делаю,  почему  бегу не  к  выходу,  а  в глубь
темного коридора  -  к  своему опостылевшему кабинету. Наверное,  сейчас  он
представлялся мне единственным надежным убежищем от... От чего?
     Ключ никак не хотел  попадать в замочную скважину. В  конце концов, мне
удалось распахнуть  дверь. Влетев внутрь,  я  заперлась  на ключ, обессилено
свалилась в кресло для посетителей и замерла.
     Вдруг я услышала слабый скрежещущий звук и  с ужасом увидела, что ручка
входной  двери  медленно  поворачивается. Я вжалась в кресло, судорожно сжав
расстегнутую сумку.
     Ручка дернулась  несколько  раз. Замок не поддался.  В  полной  тишине,
которую нарушал только  стук  моего бешено колотившегося сердца, послышались
удаляющиеся шаги.
     Я бросилась к телефону, трясущимися руками набрала номер полиции.
     - Дежурный Орен слушает, - отстраненно сказал кто-то.
     - Приезжайте скорей! Здесь человека зарезали! -  заорала  я в трубку. -
Улица Соколова, дом три, большое здание с конторами, второй этаж.
     - Назовите себя, - сурово потребовал голос.
     - Валерия Вишневская, работаю по этому же адресу, - "Бюрократы чертовы,
что они медлят?!"
     -  Имя  пострадавшего?  -  невозмутимо поинтересовались  на  том  конце
провода.
     - Доктор Коган, психотерапевт, тоже здесь работает...  работал. Скорее,
пожалуйста, скорее! Здесь кто-то ходит!!. - это я выкрикнула в трубку уже из
последних сил.
     Наконец-то в голосе дежурного (или кого там еще?) послышались тревожные
нотки:
     - Где вы находитесь?
     - В  своем кабинете, рядом с кабинетом доктора. Я заперлась  на ключ, а
он,  - не доктор,  конечно,  -  ну,  кто-то  пытается открыть...  -  у  меня
перехватило дыхание.
     -  Ждите,  выезжаем.  Никуда  не  выходите, -  приказал  голос и  связь
прервалась.
     Время тянулось безвкусной жвачкой. Я съежившись сидела в старом кресле.
Резкий телефонный звонок заставил меня подскочить. Я схватила трубку:
     - Ну где вы там?!
     Это оказалась не полиция. В трубке послышался голос дочери:
     - Мама, ты еще долго?
     - Не вздумай выходить из дома, запри дверь! - закричала я. Мне в голову
пришла идиотская мысль - будто убийца сейчас стрелой несется к моему дому. -
Никому не открывай! Я скоро приеду.
     - Ты чего? - недоуменно спросила Даша. - Что это на тебя нашло?
     - Делай, что тебе говорят! - рявкнула я в сердцах. - Я задержусь еще на
час-полтора. Не волнуйся. Все в порядке.
     После крошечной паузы, она сказала:
     - Ладно, успокойся, сейчас запрусь, - и  добавила:  - Я пока погуляю по
Интернету.
     Она положила трубку.  Я спохватилась,  что  если Дашка  будет  сидеть в
Интернете, до  нее  не дозвонишься.  Я поспешно  набрала  домашний  номер. В
трубке слышались короткие гудки.


     Послышался настойчивый стук:
     - Откройте, полиция!
     С трудом передвигая ватные ноги, я доковыляла до двери. На пороге стоял
молодой полицейский в форме.
     - Госпожа Вишневская? - спросил он.
     Я  кивнула.  Он жестом  пригласил  меня следовать  за  ним. Мы дошли до
кабинета доктора Когана.
     - Входите.
     Меньше  всего   мне  сейчас  хотелось  вновь  оказаться   там.  Видимо,
полицейский понял мое состояние и успокаивающе улыбнулся.
     - Все уже позади, госпожа. Входите, не волнуйтесь. Это необходимо.  Вам
просто зададут несколько вопросов.
     Я  вошла и остановилась  у порога. Тело Когана лежало на прежнем месте,
но теперь вокруг  возились несколько человек. Один, сидевший рядом с  убитым
на  корточках, повернулся в  мою сторону.  Смерил  меня  взглядом  с  ног до
голову, потом вопросительно посмотрел на парня, который меня привел.
     - Вишневская, - коротко пояснил сопровождавший меня парень.
     - Понятно, - сидевший на корточках поднялся, подошел ко мне. Тут только
я смогла его разглядеть. Это был мужчина в темном костюме, невысокого роста.
Хотя мне при моих ста семидесяти семи сантиметрах и любви к высоким каблукам
кто угодно покажется коротышкой.
     Выражение лица его  было недовольным.  Ситуация явно не вызывала у него
восторга.
     - Присаживайтесь,- он подвел  меня к  креслу,  в котором обычно  сидели
пациенты  покойного психоаналитика. - Не обращайте внимание на суету. Вообще
не смотрите в ту сторону. Сосредоточьтесь на том, что произошло.
     Возле тела психотерапевта крутились двое в  штатском  -  что-то мерили,
скоблили,  фотографировали.  Их  движения  напоминали  бы  ритуальные  танцы
индейцев. Только индейцы танцуют молча. Увы, эти не молчали. Один, помоложе,
монотонно  перечислял случаи, когда жертве перерезали горло. От подробностей
у меня голова пошла кругом.
     При  этом  знаток  не  переставал посыпать  все вокруг  каким-то  серым
порошком. Второй - мужчина постарше и поплотнее, с  угрюмым выражением лица,
что-то  тихо  бурчал  про  себя. Потом громко выругался -  как раз,  когда я
уселась в кресло и решила больше ни на кого не смотреть и никого не слушать.
     - В чем дело, Яков? - спросил человек, встретивший меня.
     -  Такую  рану можно нанести обычным кухонным ножом  для рубки  мяса, -
буркнул  Яков. -  Так  оно, скорее всего, и  было.  Ищи  ветра в поле... - и
добавил непонятно: - Все то же самое.
     Первый подошел ко мне:
     - Нам нужно снять ваши отпечатки пальцев, не возражаете?
     Я   покорно  протянула   руки   к  подушечке  со  штемпельной  краской.
Следователь молча ждал, пока эксперт закончит процедуру, потом сообщил:
     - Меня зовут Михаэль Борнштейн, я буду вести расследование. Расскажите,
что здесь произошло.
     Путаясь  в подробностях, я рассказала о зонтике, о полоске света из-под
двери кабинета Когана, о шагах, которые я слышала под своей дверью.
     -  И  что же,  - спросил  Михаэль  Борнштейн, - шаги  были мужскими или
женскими?
     Я немного подумала.
     - Мужскими. Не слышно было стука каблуков.
     -  Так. Как насчет  других звуков?  Ну там, - он сделал  неопределенный
жест  рукой,  -  какие-либо  характерные  покашливания,  хрипы,  вздохи?  Не
слышали?
     Я молча покачала головой. Мне хотелось домой.
     Но похоже, он не  собирался меня отпускать. А что спрашивать -  еще  не
решил. Повернувшись  к тому  эксперту, который снимал отпечатки пальцев,  он
спросил:
     - Рони, есть что-нибудь новенькое?
     - На дверной ручке пальчики убитого и госпожи  Вишневской,  -  радостно
сообщил тот. "Чего тут радоваться?" - раздраженно подумала я.
     - Больше ничего? - без особой надежды поинтересовался следователь.
     -  Есть еще  парочка  смазанных отпечатков,  но  они довольно старые, -
сказал Рони с сожалением. - Идентифицировать невозможно.
     Борнштейн повернулся к второму:
     - Что у тебя, Яков?
     -  Частицы черной лайки под ногтями убитого, - откликнулся тот. - Можно
предположить, что убийца был в перчатках.
     - Почему "был"? - буркнул следователь. - Почему не "была"?
     Вот  только  быть заподозренной в убийстве мне и не хватало для полного
счастья! Я собралась выдать гневную тираду и даже открыла рот.
     - Я  вас не  подозреваю, -  словно подслушав  мои  мысли, быстро сказал
следователь. - Это так - дурацкая привычка придираться  к экспертам... Да-а,
эстет, - хмыкнул он. - В тонких перчатках и с кухонным ножом. Эстет.
     Прибыла скорая. Двое санитаров вынесли тело несчастного психоаналитика.
Я почувствовала себя чуть лучше.
     - Скажите, Валерия... Вы позволите вас так называть? - обратился ко мне
Борнштейн.
     Я кивнула.
     - Вы всегда так поздно работаете?
     -  Бывает,  -  ответила  я.  -  Если  много  писанины,  не  успеваю.  А
откладывать назавтра не хочется.
     - Понятно.  Значит, когда вы  уходили, все прочие офисы  в  этом здании
были закрыты?
     - Кроме кабинета доктора Когана.
     - Да,  конечно. Но  вы не сразу заметили,  что он открыт, верно? Только
после того, как вернулись за... - следователь глянул в свой блокнотик.
     - За зонтиком, - подсказала я.
     - Совершенно верно, за зонтиком. Так?
     - Так. Дверь открывается в другую сторону. Если идти  к выходу, свет не
виден. Только когда возвращалась, заметила.
     - И что же вас заставило войти?
     Я пожала плечами.
     - Ничего  не заставляло, просто одной возвращаться не хотелось. Думала,
выйдем вместе.
     Следователь Борнштейн некоторое время молча смотрел на  меня  ничего не
выражающими глазами. Пауза затягивалась. Я начала нервничать.
     -  Что  за  человек  был покойный? -  спросил он наконец.  - Чем именно
занимался?  Кто  его навещал? Вы ведь работали в  одном помещении, наверное,
встречали его ежедневно.
     -  Ну...  -  я  задумалась.  -  Я  все-таки  слишком  мало  его  знала.
Встречались... Как встречались -  здоровались в коридоре.  Разговаривали  мы
всего-то пару раз. В кафе напротив, когда выходили на обеденный перерыв. Ну,
а чем он занимался, вы и сами догадываетесь - людей лечил, психозы, неврозы.
Мы же  в  сумасшедшее время  живем - в кого ни  ткни -  невротик. Я ему тоже
как-то  раз  на нервы  пожаловалась, а он меня внимательно  выслушал  и  дал
почему-то телефон массажистки, говорил, что она - специалист именно по этому
виду заболевания, - ну что за чушь я несу, при чем здесь массажистка?
     - А где телефон? - спросил следователь.
     Я порылась в сумочке, нашла картонный квадратик, протянула следователю:
     - Я так им и не воспользовалась.
     Борнштейн аккуратно  переписал  номер  и  я спрятала  карточку снова  в
сумку. Потом снова обратился ко мне:
     - Он работал один?
     - Нет, - ответила я, - у него была секретарша, Габриэль. Но она никогда
не задерживается на работе позже шести. Она замужем и у нее девочка  четырех
лет.
     - Нужно ее вызвать, - Борнштейн повернулся к своему молодому помощнику.
Завтра, на восемь утра ко мне.
     - Вы знаете ее телефон? - это он уже спросил меня.
     - Нет, но может быть найти по телефонной книге?
     - Как ее фамилия?
     - Марциано, Габриэль Марциано, а ее мужа зовут Чико.
     Мне вдруг пришло в голову, что было  бы лучше, если бы я сама позвонила
бы Габриэль. Ее муж обладал просто клинической ревностью и звонок в вечернее
время  незнакомого  мужчины  просто свел  бы его  с ума. Я робко  поделилась
своими сомнениями со следователем.
     -  То, что  вы  сказали,  Валерия,  очень  интересно.  Вы  не  могли бы
поподробнее рассказать об этой семье?
     Да,  язык  у  меня еще тот. Ну чего это  мне  вздумалось  сообщать  про
ревнивого Чико? Габриэль, веселая итальянка с пышным  бюстом просто не могла
не  приковывать  взгляды  всех  мужчин, попадавшихся ей на глаза. Небольшого
роста,  вся  кругленькая и живая как ртуть, она  была неплохой секретаршей у
Когана, вела всю документацию, приклеивала бирки на магнитофонные  кассеты и
вообще   была  правой  рукой  рассеянного  психоаналитика   с  вандейковской
бородкой. Ее  закрученные  в тонкие  спиральки рыжие  кудри  прыгали на лбу,
когда  она с очередным возмущением рассказывала мне, что  "профессор" -  так
она называла Когана, снова засунул не туда важную бумагу.
     Обеспокоенные  посетители, приходящие  на прием, увидев ее,  забывали о
депрессии  и  страхах,  мучающих их и часто я была  свидетелем  однообразных
сцен: выйдя с сеанса психоанализа, пациенты мужского пола поджидали Габриэль
в коридоре, чтобы назначить ей свидание. У меня  была твердая  убежденность,
что  доктор  Коган  знал  об этом  и  считал  эти притязания  дополнительным
стимулирующим  лечением. Не  могу сказать.  что это  ей не нравилось, иногда
Габриэль забегала ко мне в кабинет и делилась "по секрету" пылким признанием
какого-нибудь ипохондрика, только что вышедшего из кабинета.
     - Ей двадцать три года и Чико очень ее любит.  Габриэль  пошла работать
потому,  что он был водителем грузовика,  попал в  аварию  и долго  лечился.
Нужно было зарабатывать деньги и один из пациентов доктора  Когана,  дальний
родственник Чико, предложил ее в качестве секретаря - Коган тогда искал,  но
объявление  давать  не хотел.  Она  была медсестрой, но после рождения дочки
прекратила работать.
     -  А  как ее  муж отнесся  к  тому, что она  пошла работать?  - спросил
Михаэль.
     - Габриэль рассказывала, что он не  хотел, чтобы она работала, но после
аварии он  смирился,  так как  несмотря на страховку,  денег  не хватало,  а
устроится на новую работу Чико до сих пор не может.
     - А  как он относился к доктору? - в голосе  следователя  мне почудился
подвох и я решила не скрывать. Пусть  меня назовут сплетницей, но  я  должна
рассказать то, что я знаю.
     - Пару раз он приходил и устраивал скандал. Он явно был навеселе.
     - А что ему не нравилось?
     -  Чико кричал на  доктора, что  тот  делает  из его жены  проститутку,
подкладывает ее под своих больных и  прочие глупости.  Бедняжка Габриэль! Ей
все это было так неприятно! И поэтому она не  могла задерживаться  на работе
допоздна,  чтобы не злить мужа. А Коган  работал иногда  и до десяти вечера.
Правда на  следующий день она была в  ужасе - ей  приходилось разгребать тот
беспорядок, который Коган оставлял после себя.
     - Как долго Габриэль работает у Когана?
     - Около полугода.
     - А что, до этого доктор обходился без секретаря?
     -  Нет, ну что вы,  -  возразила  я, -  просто  они  у  него  долго  не
задерживаются.  Одна,  проработав  четыре  месяца, вышла замуж  за  пациента
доктора, а предыдущую, Деби,  поклонник увез  во Флориду. Кстати тоже бывший
клиент. Поэтому он и выбрал на этот раз замужнюю женщину.
     - Чтобы снова не увезли, - усмехнулся Михаэль.
     - Да, а  что вы думаете, его посетители были весьма состоятельные люди.
Курс психоанализа у доктора Когана не всем по карману. Поэтому у него и была
возможность  практически  бесплатно заниматься  наркоманами.  Он вел  группы
поддержки и курс реабилитации  для  них. И вот именно  об этой стороне своей
работы доктор  с  гордостью  мне  рассказывал. Он  был  хороший  человек,  -
заключила я.
     Михаэль немного помолчал. Дурацкая привычка - многозначительные  пауза,
это начинало действовать на нервы.
     - В  конце дня  вы  не  выходили  из  кабинета,  -  сказал  он,  скорее
утвердительно.
     - Не выходила, - ответила я. - И никого из пациентов доктора не видела.
     -  Да, понятно...  Значит,  вы  уверены в том, что  в  здании никого не
было... - повторил задумчиво следователь. - Никого. Кроме вас и убитого.
     - И убийцы, - напомнила я.
     - Да, конечно...  Ну  хорошо,  - вдруг сказал он после очередной долгой
паузы. - На сегодня хватит. Куда вас отвезти? Муж, наверное, беспокоится.
     Это было неожиданным. Я-то  опасалась, что меня  будут допрашивать если
не до утра, то по  крайней мере еще  пару  часов. Я  даже почувствовала укол
разочарования. Неужели  по  одному  моему  виду  полицейский  определил, что
ничего путного от меня не дождешься?
     Он повторил свое предложение отвезти и фразу насчет беспокойства мужа.
     - Нет у меня мужа, - сердито ответила я, - мы с дочкой вдвоем живем.
     -  Значит, дочь  беспокоится,  -  заключил  следователь,  - так где  вы
живете?
     - У меня машина, - я пожала плечами, - сама доберусь.
     - Нет, - он говорил терпеливо, словно с упрямым ребенком. - Вы сейчас в
таком  состоянии, что  запросто  попадете  в аварию. Я сяду  за  руль, а мои
ребята поедут за нами.
     Предложение  показалось  мне  разумным. Больше всего  на свете я хотела
расслабиться в горячей ванне и забыть обо всем.
     Мы вышли из кабинета Когана, Рони опечатал дверь.
     Ехали  молча.  Я  была  в  полудреме.  Да  и  о  чем  мне  говорить  со
следователем?
     Проводив меня до подъезда, Михаэль сказал:
     - Отдыхайте, Валерия, может быть нам придется  вас вызвать еще раз, так
что не уезжайте далеко. И дайте мне номера ваших телефонов, что бы я мог вас
всегда найти. Договорились? Спокойной ночи.
     - Спокойной ночи.
     "Хорошенькая  спокойная  ночь",  -  подумала  я,  отпирая  дверь  своей
квартиры.
     Дашка, как и обещала, сидела за компьютером.  На звук входной двери она
никак  не отреагировала. Только когда я  подошла  к  ней  почти  вплотную  и
остановилась за ее спиной,  она соизволила заметить. Бросив на меня короткий
рассеянный взгляд, она спросила:
     -  Что-нибудь случилось?  - и  не дожидаясь ответа,  вновь обратилась к
экрану. Ее пальцы резво прыгали по клавиатуре,  на мониторе плыли английские
фразы.
     - Привет, ты что -  до  сих пор в  Интернете шляешься? А тебе известно,
что уже два часа ночи? Завтра в школу!
     - Ну, мам, ну еще минуточку, - заныла Дашка, -  еще  чуточку, и все.  Я
обещаю.
     - Никаких  чуточек и минуточек,  чистить зубы и спать, ты и так  сидишь
более, чем достаточно. И не препирайся со мной, не видишь - я устала.
     Дарья хмуро буркнула  что-то  и  поплелась в  ванную.  Странно, что  не
привела  свой любимый аргумент -  дескать,  так она учит английский.  Видно,
поняла, что не стоит перегибать палку на этот раз.
     Я все время удивляюсь, глядя на нее: нескладный подросток, ростом почти
с  меня,  коленки  и локти торчат  в разные стороны,  средней прыщавости,  а
комплексов никаких. Я себя  помню  в  ее  возрасте -  сплошные  разговоры  о
мальчиках, споры - помогает  ли любовь в учебе. Очередной прыщ воспринимался
как  трагедия всемирного  масштаба. А  она может  из  своих  лохматых кудрей
сделать рожки и забыть об этом, видите ли так волосы не падают на глаза. Все
интересы вертятся  вокруг  компьютера  - когда  к ней  приходят  ее  друзья,
начинается  чириканье  на каком-то  технотронном  языке  -  улетный  баннер,
коннект, убью провайдера и так далее. Она переписывается с девочкой из Новой
Зеландии, с мальчиком  из  Гонконга -  она счастлива! Но  меня беспокоит эта
замена реальной жизни.  Она  почти ничего не читает, хотя  говорит мне,  что
выискивает  все  что  ей  нужно  -  по  Интернету.  Нет,  на  ее  развитие я
пожаловаться  не могу,  просто первые претензии,  что дети не такие  как  мы
появились, наверняка, у Адама, когда Каину исполнилось четырнадцать лет.
     Совсем недавно у  нас был  период, когда она стала  относится ко мне  с
заметным  пренебрежением  -  видите  ли,  мама  не  знает  как  пользоваться
компьютером. Любые просьбы выполняла нехотя. Не  то,  чтобы я разозлилась  -
просто пошла и записалась  на курс компьютерного офиса,  да еще компьютерную
графику получила в  нагрузку.  Теперь  она  хвастается моими коллажами перед
подругами  (я на  досуге  сделала фотомонтаж -  вписала  ее с  девчонками  в
фотографию  Леонардо Ди Каприо - их слащавого божка) и больше  не  позволяет
себе так себя вести.
     Ванна набралась почти до краев, и я с наслаждением окунулась в горячую,
темно-зеленую  с  пышной пеной воду. Ох! Как хорошо, после того,  как  ждешь
этого момента бесконечно долго. Став постепенно оттаивать, я закрыла глаза и
расслабилась, по телу  пробежала горячая волна. Мысли перескакивали с одного
на другое. Я старалась не думать о событиях кошмарного дня, о своих клиентах
тоже не хотелось вспоминать.
     Мне пришло вдруг в голову, что я за сегодня  так и не позвонила Денису.
Денис - это мой любовник.
     Мне  нравится это  слово, так как его  корень  от слова любовь.  Просто
различные интерпретаторы исказили истинное значение. В результате получилось
что-то постыдное и смешное. И  вообще -  современный русский  язык  беден  в
описании самого сильного чувства в жизни людей. Начнешь излагать все так как
оно   есть   на  самом   деле  -  получится   похабщина,  иносказательно   -
псевдомедицинский трактат.  Ну  нет нормальных  слов для обозначения половых
органов!  Да что говорить, если сейчас даже обратиться на улице по-русски  к
человеку  непонятно  как!  Я категорически  не  приемлю обращение: "Мужчина!
Женщина!"  Товарищ  -  это  для  коммунистов  осталось,  не каждый  выглядит
господином, а мадам - это нечто опереточное, отдающее парикмахерской.
     "Ужли  сударыня?- говаривал  Грибоедов.  -  Сударыня, ха-ха, прекрасно,
сударыня, ха-ха, ужасно!" Вот. Уже тогда стояла эта проблема.
     С   Денисом  я  познакомилась  на  курсах.  Он-то  и  вел  у  нас  этот
дополнительный курс компьютерной графики. Многие пренебрегали и не ходили на
этот курс, а мне, наоборот, очень он  нравился. Я в детстве жутко завидовала
тем,  кто  умеет рисовать.  Считая, что  уметь  рисовать  - значит  рисовать
похоже,  я  с  удовольствием  рассматривала  карикатуры  датского  художника
Херлуфа Бидструпа. А Денис великолепно рисовал карикатуры,  одна из них, где
я с длинным носом и патлами, торчащими в разные стороны, но  при этом ужасно
похожая, говорю, подбоченясь: "Любопытство не порок, а такое хобби", - висит
у меня в спальне. Он точно подметил одну из основных черт моего характера. А
я  считаю,  что  любопытство  всегда  шло  мне на  пользу. Ведь  что  такое,
например, наука?  В  сборнике "Физики шутят"  прямо так и написано: "Наука -
это способ  удовлетворения своего любопытства за счет государства."  Если бы
не  эта  черта  характера,  я  бы  не  выучила  английский,  чтобы читать  в
подлиннике интересующие меня  вещи,  не пошла  бы на курс и не встретила  бы
Дениса.
     Когда  он наклонялся ко мне и положив свою руку на мою, водил мышкой по
плате, чтобы точнее нарисовать линию -  меня охватывало томящее чувство, как
будто большая теплая лапа схватила меня внизу живота и тянула вниз.  Терпкий
запах его одеколона, с оттенком свежей зелени, будоражил мои чувства и мне с
трудом удавалось вернуться к теме урока.
     Мне все в нем  нравится. Его имя - Денис  Геллер, Дениска. В детстве  я
обожала "Денискины рассказы" Виктора Драгунского. У нас дома была его книжка
с дарственной надписью, так я зачитала ее до дыр. Мне нравится, как называли
Дениса наши разноязычные ученики: англоязычные - Дэннис, а французы - Дэниз,
с протяжным вторым слогом.
     Он  служил  в  авиации,  рассчитывал  на  компьютере  что-то  там   для
диспетчерской службы,  прыгал с парашютом и мог управлять легким двухместным
самолетом.  При этом  он не был эдаким Джеймсом Бондом, чернооким красавцем,
созданным    Коннери-Далтоном-Муром   на   погибель   прекрасной    половины
человечества. Денис - просто милый еврейский мальчик, высокий и  стройный, с
серыми глазами, ироничный и обаятельный.
     Я  вышла  из  ванной. Чувство свежести  странным образом  сочеталось  с
желанием немедленно завалиться в постель и уснуть.
     Дашка спала в  своей  комнате, уткнувшись  носом в подушку. Я поправила
одеяло, повернула ее на бочок и тут  обратила внимание, что она не выключила
компьютер. Слава богу, что у нас в стране додумались брать плату за  телефон
по ночам по удешевленному тарифу.
     А то бы я давно разорилась.
     Интернет нам  подключил  Денис. Наш компьютер  что-то  стал барахлить и
Денис  любезно  согласился   придти  и   посмотреть,  в   чем  проблема.  Он
разговорился  с  Дашкой,  показал  ей несколько примочек, чем ее  совершенно
очаровал, попил чай с шарлоткой и откланялся.
     У нас, собственно,  все уже было на  мази.  Люди взрослые, нам не нужно
много слов, и первый  раз Денис поцеловал  меня, когда мы с  ним замешкались
при выходе из аудитории. Встал  известный советский  вопрос: где? У него? Но
там вполне еще моложавая  мама,  вряд  ли ей понравится, если сын приведет в
дом женщину, да еще  старше  него. Я забыла сказать: я  на  семь  лет старше
Дениса. Это не  прибавляет  мне оптимизма, хотя  все говорят,  что  я в свои
тридцать  четыре выгляжу на  двадцать восемь. Но иди  знай,  где  правда. Он
говорит,  что  мой  возраст его мало волнует (имея  четырнадцатилетнюю дочь,
трудно скрыть количество прожитых лет). Пока что я делаю вид, что верю.
     Когда Денис установил нам Интернет, Дашка прыгала от восторга.  Меня до
сих  пор грызет совесть, но  я воспользовалась ее настроением и попросила ее
ответить:  не будет  ли  она возражать,  если Денис будет иногда  оставаться
ночевать в моей комнате?
     Ее  ответ меня  удивил.  Все-таки  плохо  мы  знаем наших детей.  Дарья
сказала:
     - Мамуля, это хорошо, что у тебя есть друг, а то без друга ты злая.
     Нет, как тонко подмечено! Всю гормональную подоплеку наружу вытащила. А
мы до  сих пор думаем,  что  они  младенцы  и ничего в  житейских  делах  не
понимают.
     С тех пор прошло около года. Денис навещает меня время от  времени,  мы
выезжаем  на  природу, бываем в театрах, в ресторанах - на сегодняшний день,
наши отношения устраивают обоих. Я не замужем, Дарья с Денисом вместе лазают
по Интернету,  пару раз в неделю я глажу мужские рубашки, и  грех жаловаться
на существующее положение.
     Говорят, что одинокая женщина  всегда стремится замуж,  но по отношению
ко мне это неверно. Я  никогда  не  хотела  замуж за  Дениса. Но человеку не
свойственно  одиночество.  Нельзя  оставаться  одной  -  от  этого  портится
характер  и цвет лица. А Денис  из-за  своей  легкой  застенчивости с трудом
знакомился с  подходившими ему по возрасту девушками. Он  говорил  мне,  что
чувствует себя при знакомстве, как на примерке - причем он выступает  в роли
костюма. А со мной ему было легко и приятно.
     Эта ситуация не устраивает только одного  человека - его мать.  Строгая
дама, не  человек, а педагогическая  поэма,  она  сразу же  встала в  третью
балетную  позицию  в  отношении меня.  "Она тебе не пара,  она не родит тебе
ребенка,  разве  нет на свете девушек, не побывавших замужем?" Эти сентенции
мадам Геллер произносила ежедневно. Она не постеснялась сказать Денису нечто
подобное даже в моем присутствии, когда он однажды привел меня к себе домой:
     - Надеюсь, ты понимаешь, что это неприлично? - обратилась она к сыну.
     Денис пытался  отшутиться, но тут  в полемику  вступила  я. Терпеть  не
могу, когда меня пытаются поставить в неловкое положение:
     - Вы имеете в виду меня?
     - Да, милая, именно вас.
     - Что вас во мне раздражает, мое существование?
     - Только рядом с моим сыном.
     -  Зато у  вашего  сына после общения  со мной пропадают  отрицательные
эмоции. А вот вас они обуревают. Могу я вам что-нибудь посоветовать?
     - Ах, вы... - она запнулась.
     - Ничего, я всегда к вашим услугам - вы же родили такого сына.
     -  Не  вам, милочка!  -  выпустив  эту  парфянскую  стрелу,  седовласая
Элеонора гордо выплыла из комнаты.
     У  Дениса  был  виноватый   вид.  Я  из-за  своей  природной  вредности
постаралась усугубить его состояние.
     - Пойми,-  громко сказала я, - я  не набиваюсь  тебе в жены, мы с тобой
вместе, потому  что это нравится  нам  обоим, и я  не  собираюсь выслушивать
излияния  твоей матушки,  которая мне даже не свекровь! Забирай  то, за  чем
пришел, и пошли отсюда.
     - Лерочка,  милая, пойми, я  не  могу  разорваться. И  ты,  и  мама мне
дороги,  я  не хочу  и не буду  выбирать между  вами. Она воспитана в старых
традициях, она всю  жизнь  проработала в Академии Педагогических Наук, учила
других.
     - Я вижу.
     - Перестань. Она хочет мне счастья, ей нужны внуки.
     - Которых она будет доводить своими методами  воспитания. Пойми же,  не
внуки  сейчас ей  нужны, она мучается  от  простого  бабьего  одиночества. И
никакие ученые  степени здесь не  помогут. Твоей матери всего  сорок  восемь
лет, совсем не старая женщина, а ты ее в бабки записал.  Она вдова, привыкла
быть одной, но от физиологии никуда не денешься.
     - Мне неприятен этот разговор.
     -  Если бы рядом с ней  был  подходящий мужчина, она перестала бы  жить
твоей жизнью. И не ревнуй. Она вполне еще может нравиться.
     Денис был  подавлен  и  угрюм. Мысль о том, что мать может связать свою
судьбу с  кем-то, не  влезала в его сознание. Сколько он  себя  помнил, мать
принадлежала только ему. Когда  скончался его отец, какая-то крупная шишка в
органах госбезопасности,  Денису  было четыре  года. Отец был намного старше
матери,  и поэтому  обратную разницу в наших возрастах Элеонора переносила с
трудом.
     Телефон Дениса  был занят глухо и надолго. Я набрала номер сотового, он
не отвечал, видимо Денис поставил его на подзарядку.
     Часы показывали  половину второго.  Я  бухнулась в  кровать и мгновенно
уснула.
     Будто меня выключили.




     Я  не могу выйти  из  дома, не  выпив крепкого чая. Денис  смеется надо
мной, называет меня японкой, сам-то он заядлый кофеман. А  я кофе, наверное,
пила пару раз в жизни, ну равнодушна я к нему.
     Пить  хороший  чай меня приучил мой муж.  Он  сам родом  из  Баку, а  в
Ленинград  приехал  к  братьям   -  один  из  них  после  армии  женился  на
ленинградке, вот  младшие и потянулись  за ним. Мне тогда было девятнадцать,
волосы цвета  вороного  крыла - спасибо прабабке-гречанке. Звали ее  Валерия
Иссандри,  была  она неописуемой  красоты женщина  и  из-за  нее  стрелялись
грузинский князь и польский шляхтич. Поляк  и увез ее в Варшаву. От него она
сбежала  через  несколько  лет,  привезя  в  Санкт-Петербург  в   1910  году
варшавский  шарм  и  моего  деда  Мирослава,  говорящего только  по-польски.
Незадолго до революции красавица Валерия вышла  замуж за поставщика шпал для
железной дороги его Императорского величества, Бенциона Шварца. Почему шпал?
Потому что евреям тогда было запрещено  торговать железом и рельсы поставлял
железной дороге истинно-православный. Она перешла  в иудаизм, иначе  они  не
смогли  бы пожениться, а  Мирославу сделали  обрезание  и дали  новое  имя -
Мендель. Поляк, приехавший на поиски, попробовал поднять крик, но ему быстро
закрыли рот и он уехал обратно, удовлетворенный кругленькой суммой. Жили они
хорошо, съездили в Палестину, к святым местам. Бабушка рассказывала, что они
были дружны с бароном Ротшильдом и даже прикупили себе земли возле какого-то
сионистского  поселения.  Но  это  все  слухи  и  семейные  предания.  После
революции красавица Валерия вместе с мужем  и сыновьями Менделем  и  Иосифом
уехали в Германию.  Когда в Германии к власти пришли фашисты, чета Шварцев с
Иосифом  вновь собрали вещички и направились в  Америку, а вот Мендель решил
вернуться в Россию. Ему было тридцать с небольшим, красавец-мужчина в  самом
соку.
     Мендель вернулся  в Ленинград, в город, из которого эмигрировал. Он был
идеалистом. Через полгода встретил мою бабушку, Софу,  студентку финансового
техникума  и влюбился без памяти.  Моя мама родилась в 36 году. А в  37 деда
Менделя взяли как врага народа и сослали в Гулаг. Там он и сгинул.
     Я в детстве  могла часами слушать бабушкины рассказы. Она говорила, как
жила, просто и спокойно. А я не могла без  содрогания  слушать  некоторые ее
истории.
     Когда я собиралась в Израиль, я спросила бабушку:
     -  Ты можешь  отдать мне трюмо,  я его  увезу  с  собой?  -  Трюмо было
роскошное,  из  красного дерева с резными завитушками, в общем  антик начала
века. Оно загромождало  бабушкину  однокомнатную квартиру. Бабушка все равно
хотела продать его в БДТ.
     - Да, - сказала она, - забирай, будет тебе память обо мне.
     - А ты только трюмо купила, или еще что-то? - поинтересовалась я.
     - Да нет же, это трюмо  - последнее, что осталось от большого гостиного
гарнитура. Его купил в 1911 году твой прадед, Бенцион Шварц.
     - А что еще было в этом гарнитуре?
     - Шкаф был зеркальный, резные подставки для цветов, ломберный столик.
     - Это что еще такое?
     - Это столик для  игры в карты. Он был овальный, раскрывался,  а внутри
был обит зеленым сукном. Еще у него была  крестовина  на ножках и углубление
для мела.
     - Класс!  - я тут  же представила себе этот столик  и я мысленно начала
записывать карточные долги  на зеленом  сукне.  -  А  где  он сейчас? Ты его
продала?
     - Нет,  - ответила бабушка. - Когда в 37 году  пришли  за дедушкой, его
забрали.
     Я  заледенела.  Я  просто  не  могла  себе представить, что вот сейчас,
кто-то вламывается  в  мой  дом, мою крепость,  забирает  моего мужа  и  мой
любимый ломберный столик и уходит безнаказанным.
     - Потом нас выселили из нашей хорошей трехкомнатной квартиры в притвор.
     - О Боже, это еще что такое? - выдохнула я.
     - Это огороженный воротами угол между двумя домами. Там мы и жили, пока
не эвакуировались во время войны.
     - И ты еще спрашиваешь меня, почему я уезжаю  в  Израиль?  - в  сердцах
бросила я. - Да  чтобы никто не мог зайти  вот так  ко мне и выгнать меня на
улицу! Почему ты не хочешь ехать с нами?
     - Не знаю, - бабушка пожала плечами,- я была здесь счастлива.
     Вот  и  пойми это  поколение! Она была счастлива.  С мужем  в Гулаге, с
жизнью в притворе. Просто она была молодая и во что-то верила.
     Все это вертелось у меня в голове, пока я заваривала чай. Не люблю  чай
в пакетиках, не чай, а  какие-то  презервативы.  У  меня на  кухне прибита к
стене полочка,  на  ней в ряд стоят расписные жестяные баночки с чаем. Набор
привез  Денис  из  Японии,  когда ездил туда в командировку на  конгресс  по
программированию. Чай давно кончился, но баночки были такие  красивые, что я
сделала для них полку и теперь  насыпаю в них  развесной чай.  У меня есть и
жасминовый, и черный байховый, и "Тадж Махал". Сегодня я заварила себе чай с
бергамотом "Эрл Грэй". Бергамот - это не сорт груши, как думают некоторые, а
душистое  растение,  масло  которого  добавляют  в  чай  и   он  приобретает
изумительный аромат.  Я выпила  большую чашку без сахара, дабы  не  нарушать
букет, и наконец-то проснулась.
     Наскоро  приведя  себя в  порядок,  я вышла  из дома.  Дела  трех  моих
клиентов требовали  копания в Земельном управлении, в Бюро по связям и еще в
одной фирме. Не зря  говорят: волка  ноги кормят. Интересно, а что  народная
мудрость говорит про волчиц?
     Решив начать с Бюро по связям, я ехала к выезду из города через бульвар
Бен-Гуриона. Мне нужно  было попасть в Тель-Авив к девяти часам утра. Только
бы  не было  пробок!  Бульвар растянулся  во  всей своей красе. Под утренним
нежарким   солнцем   искрились   широкие   зеленые   газоны.   В   них   для
средиземноморского антуражу были криво воткнуты крутобедрые  грубые амфоры и
слегка   обработанные  куски  светлого  песчаника.  Изваяния  напоминали  то
огромную трехзубую вилку, то половинку футбольного мяча, надетого на шампур.
Если бы этот, с позволения сказать, ваятель жил в древней Греции, чьей эпохе
он так небрежно подражал, его бы высекли розгами на конюшне. Или про конюшню
- это из другого  времени?  Но  все  равно бы  высекли. Интересно, почему  у
нашего  градоначальника такие пристрастия? Вот бы  ему пойти  и посмотреть в
национальном парке действительно античные  образцы. Ведь есть на любой вкус:
и времен упадка Римской империи, и времен первых крестоносцев. Только копни,
сразу  разные дорические и коринфские штучки  так и попрут из-под земли, как
грибы. Ан нет. Нет денег на раскопки. Археологи плачут и лезут к подрядчикам
в котлованы, надеясь там  найти что-нибудь стоящее. А на  эти  убогие  вилки
деньги есть.
     "Значит тут замешана большая политика!" - глубокомысленно подумала я.
     Так,  лениво  размышляя, я выбралась за  пределы Ашкелона и неслась  по
скоростному шоссе  на Тель-Авив.  (Так думал  молодой повеса, летя в пыли на
почтовых...  - правда, похоже? Дурацкая привычка  по каждому поводу мысленно
подбирать   подходящую  цитату  из  классиков.)  Дорога  была  почти  пуста,
вчерашний кошмар отошел  на задний план,  я включила радио. Мне нравится эта
пиратская  радиостанция, вещающая на Израиль с корабля в нейтральных  водах.
Она всегда передает хорошую советскую музыку. Просто "Ностальжи" какое-то. В
России всегда были  хорошие мелодисты,  а  "Катюша"  и "Синенький  платочек"
давно стали  народными израильскими песнями. И  если  судить по национальной
принадлежности авторов музыки, может быть, и справедливо.
     Музыка смолкла, раздались позывные. Голос диктора произнес:
     - В эфире "Криминальный вестник".
     Я машинально прибавила громкость.
     -   ...Вчера   в   Ашкелоне   был   найден   убитым    сорокадвухлетний
врач-психоаналитик, Иммануил Коган. Тело обнаружили  в его рабочем кабинете,
в  восемь часов вечера. Смерть наступила от  удара ножом  в горло. В комнате
имеются  следы борьбы.  Многие  пациенты  доктора Когана  были  наркоманами,
которых он  лечил от зависимости  к наркотикам. Полиция ведет расследование.
Это  не  первый  случай  нападения   на   врачей,  работающих  с  проблемным
контингентом.  Около месяца  назад в Тель-Авиве  был убит врач-психиатр Моше
Зискин,  работавший  в частной клинике  "Ткума" по реабилитации  наркоманов.
Преступник, или  преступники  до  сих  пор не найдены. Представитель полиции
отказался сообщить, считают ли  полицейские, что оба убийства были совершены
одними и теми же лицами...
     Диктор перешел на сводку дорожно-транспортных происшествий. Но я уже не
слушала. Перед глазами вновь встала картина, виденная мною вчера: несчастный
психотерапевт на ковре с разрезанным от уха до уха горлом. Только теперь его
лицо все время менялось, приобретая черты всех, кого я встречала в последнее
время.
     И  одновременно  пульсировала в голове  совершенно,  наверное, дурацкая
мысль: уж этого-то, второго, который первый, я убить не могла, ура...
     Из  состояния  полного  обалдения,  вызванного  услышанным,  меня вывел
резкий   звонок   сотового   телефона.  Я  поспешно   включила  переговорное
устройство:
     - Алло!
     В трубке был слышен только противный треск. Я нажала на кнопку "end".
     Все-таки, несмотря  на плохую слышимость, дороговизну и частые, громкие
разговоры других владельцев сотовых телефонов в автобусах и остальных местах
общего пользования, есть в этом  виде  связи  много преимуществ. Меня всегда
можно найти, Дашка может не волноваться, хотя я всегда волнуюсь  больше нее.
Вообще, в ряду  наиболее  ценных  изобретений человечества  телефон занимает
второе  место, сразу  же  после  автомобиля.  А первую  фразу  по  телефону:
"Ватсон, зайдите ко мне", - сказал вовсе не Шерлок Холмс, как вы подумали, а
изобретатель телефона Александр Грэхэм  Белл. Иногда, слушая старые песни по
радио, я прихожу к мысли, что многих песен попросту не могло бы быть, будь у
героев сотовый телефон в руках, например: "...Вы у аптеки, а я в кино искала
вас..." или:  "Позвонить  ты  мне  не  сможешь, чтобы тихо извиниться,  нету
телефона  у меня..."  В  будущем у  каждого  гражданина номер сотовика будет
номером  удостоверения личности. Хотя сравнительно  часто  я его выключаю. У
меня есть говорящая на двух языках электронная секретарша, вот пусть с ней и
общаются  мои  абоненты.   Никакого   удовольствия  слышать  звонок,  когда,
например, мы с Денисом лежим в постели.
     Сколько, однако, мыслей начинает вертеться в голове, когда находишься в
состоянии ступора!
     Телефон  зазвонил  снова.  Одновременно  я  вспомнила  слова  давешнего
эксперта насчет  орудия  убийства - я  тогда не поняла смысла. Он  проворчал
тогда:  "Все  то же  самое".  Теперь понятно  -  все  то же самое,  что  и в
предыдущем случае с этим... как его? Да, Моше Зискиным.
     Телефон  замолчал,  потом  зазвонил  снова.  Я  посмотрела  на  него  с
ненавистью,  но все-таки, включила  переговорник. Мне подумалось вдруг,  что
звонить мог и следователь.
     -  Алло, кто  это говорит? - я  повторила вопрос дважды, по-русски и на
иврите.
     - Здравствуй, милая, - произнес на иврите тихий, вкрадчивый голос. - Не
узнаешь?
     Бархатный такой голос. Противный.
     - Кто вы? Откуда вам известен мой телефон? - этого идиотского вопроса я
могла и не задавать.  Кто хотел, с легкостью мог его узнать, сама же указала
на  дверной  табличке.  Терпеть  не  могу  выглядеть глупой, поэтому  тут же
разозлилась. - Что вам от меня надо?
     -  Тебе понравилось  вчерашнее  представление? - поинтересовался голос.
Теперь он звучал  еще мягче,  будто убаюкивал меня. -  Ты, наверное, никогда
такого  не  видала?   Хочешь,  я  расскажу,  как  это  все   происходило?  В
подробностях. Тебе будет интересно. Рассказать?
     - Нет, не надо! - выкрикнула я.
     - Да? Что ж, как хочешь. До свиданья, милая, еще увидимся. Доброго утра
тебе.
     Я  судорожно  выключила телефон и добрым  словом  помянула нашу  родную
полицию,  обязывающую автомобилистов  иметь  в  машине  прибор,  позволяющий
разговаривать,  одновременно  держа  руль обеими  руками.  Я  была  в  таком
состоянии, что запросто сверзилась бы в кювет, будь телефон у меня в руках.
     Уже на окраине Тель-Авива я поняла, что  не в  состоянии  ехать дальше.
Пришлось остановиться на первой же улице и попробовать собраться с мыслями.
     "Позвонить Борнштейну, - подумала я. - Черт, и как же я не записала его
номер?"
     Телефон зазвонил снова. Я со страхом нажала на кнопку:
     -  Где  тебя  носит? - услышала  я знакомый голос.  -  Ты что, не могла
позвонить?  Даша сказала, что ты  задерживаешься  на  работе, -  раздался  в
трубке знакомый голос.
     - Дениска, милый, прости, со  мной тут такое произошло! Это просто ужас
какой-то. Ты знаешь - Когана зарезали!
     - Какого Когана? - Денис был в растерянности.
     - Соседа моего,  психоаналитика.  А я  тело  нашла, потом  слышала, как
убийца по коридору бродит, ко мне ломится, - я была в таком возбуждении, что
тараторила, не  переставая, - потом  полиция  сказала, что будто бы я  могла
убить, то есть,  не я,  а убийцей  могла быть  женщина.  А какие там женщины
кроме меня, то есть, я хочу сказать... - я задохнулась -  то ли от скорости,
с которой выпаливала всю эту чушь, то ли от страха.
     Денис секунду подождал продолжения, потом осведомился:
     - Где ты  сейчас? - вопрос  прозвучал  так,  будто  в ответ  непременно
должно было последовать: "В морге".
     - Я в Тель-Авиве, на  улице Амасгер... Ты подожди, я же еще не  сказала
тебе самого главного  - мне сейчас звонил  убийца!  - Не двигайся с места, я
сейчас подъеду.
     Денис  работает  в  тель-авивской  компьютерной   фирме  под  названием
"Офаким", что  в переводе  с иврита означает горизонты.  Но то  же  название
носит  еще и  маленький городок на  юге Израиля -  у  нас их называют "город
развития". Это эфемизм такой, на самом деле означает: "дыра дырой".
     Поэтому я часто подшучиваю над  ним: "Я-то  думала, что ты в Тель-Авиве
работаешь, а ты, оказывается, в Офакиме."
     Денис знал  Когана, когда он  приходил ко мне на  работу и у меня  были
клиенты,  он заглядывал  к  психоаналитику  и  они пускались  в  пространные
размышления о  тайнах  мозга,  подсознании  и прочей мистике.  Денис тут  же
вспоминал свою  любимую  психолингвистику,  а  Коган - Антона Лавена,  певца
сатанизма. В общем, кто это говорил, что женщины болтушки?
     Мой  друг  обладает  общительным характером, можно сказать, что у  него
есть  харизма.  Если  бы он  был политическим лидером,  за ним пошли  бы, не
взирая на  программу и устав. Просто он к  себе  притягивает. И  со всеми он
находит общий язык: с маклером Додиком, молодым  сутуловатым юношей, фанатом
кампьютерных  игр  он  обсуждает  последние версии "DOOM", пухлой секретарше
нашего адвоката  что-то объясняет насчет  диеты,  хотя,  как мне кажется, ее
габариты вполне  устраивают начальника, выходца  из  Марокко.  Он  никому не
старается  понравиться,  но когда приходит  ко  мне,  почему-то дверь в  мой
кабинет открывается чаще, чем мне того бы хотелось.
     Я  искала  свободное  место  для машины. Хотя  парковка  в  этом городе
нон-стоп  заслуживает  отдельного  разговора,  мне  удалось  приткнуть  свою
маленькую  "Сузуки" в  узкую щель между "Крайслером" и  "Шевроле" на боковой
улочке. Позвонив  Денису, я объяснила  ему, где  нахожусь. Он подъехал через
десять минут.
     - Садись.
     Мы  выехали  с забитой машинами  Амасгер  и  поехали  в  центр  города.
Припарковавшись на стоянке  внутри  недавно построенного торгового центра  -
каньона,  мы с Денисом зашли в  уютное кафе "Капульски" и присели за угловой
столик. Посетителей в эти утренний час  не было вообще.  Мы были с ним одни.
Официантка принесла меню. Денис  заказал  себе кофе-экспресс, а  мне  чай  и
кусок творожника с черной смородиной. Он уже давно изучил мои вкусы.
     Когда официантка, принеся заказ, отошла, Денис обратился ко мне:
     - Рассказывай.
     Я  начала  подробно  перечислять все события вчерашнего  вечера.  Денис
слушал,  не  перебивая.  Закончила  я  пересказом  сегодняшнего  телефонного
разговора.
     - Вот  так-так,  - сказал он  чуть  растерянно.  - Называется,  срочный
случай...
     - Что? - я не поняла. - Какой срочный случай?
     -  У тебя  на двери  написано:  в  срочных  случаях  звонить  по номеру
такому-то, - рассеянно  пояснил  он, думаю о чем-то. -  Вот  он и  позвонил,
видать срочный был случай...
     -  И  ты еще  смеешься!? - не  на  шутку  разозлилась я.  -  Я в  таком
переплете, а ты издеваешься.
     -  Ты что? - Денис  оторопело уставился на меня. - Ничего я  не смеюсь,
успокойся.   Я  просто  думаю...   Прежде  всего,  надо   позвонить   твоему
следователю,  - решительно  сказал он.  -  Пусть  начнет  прослушивать  твой
телефон.
     Я скривилась.
     - Еще чего! Хуже, чем подглядывать.
     - Что делать, Леруня, надо!
     - И они  будут  прослушивать все  мои  разговоры?  Потом, какой  именно
телефон, у меня их  три:  дома, в конторе и вот  этот,  - я ткнула пальцем в
сотовик, лежавший на столе.
     Будто услышав мои последние слова, телефон немедленно подал голос.
     - Доброе утро, Валерия, - сказал Михаэль Борнштейн.
     - О! - воскликнула я с облегчением. - Бог услышал мои молитвы. Я хотела
вам позвонить, а номера не знаю.
     - Что-нибудь новое вспомнили?
     - Не вспомнила, а случилось. Мне звонил убийца.
     - Вы уверены?  -  поинтересовался Борнштейн. Голос у него  был скучный,
казалось, он там зевает, прикрывая из деликатности трубку.
     -  Конечно  уверена!   Он  спросил,   как  мне   понравилось  вчерашнее
представление. И сказал, что мы еще встретимся. И сказал, что мне, наверное,
страшно было одной в помещении.
     - На каком языке он с вами говорил?
     - На иврите, разумеется, но у него, по-моему, есть акцент.
     - Вы не могли бы определить, какой?
     - Обычно он бывает у аргентинцев, проживших в Израиле много лет...  Да,
точно,  он сказал  в конце  разговора "Доброе утро", так принято в испанском
языке!
     - Где вы сейчас находитесь?
     - Я в кафе "Капульский" в Тель-Авиве.
     - Я же просил вас не уезжать далеко, - недовольно сказал Борнштейн.
     - Во-первых, это недалеко. А во-вторых, убийство еще не повод, чтобы не
заниматься своей работой,  -  сердито  заметила я.  - У  меня важные  дела в
Тель-Авиве.
     Он неопределенно хмыкнул, потом спросил:
     - Когда вы сможете быть у нас в управлении? В пять часов годится?
     - Да, я приеду.
     - Запишите мой телефон, если что, звоните напрямую.
     Он отключился. Я внесла  его номер в память  своего телефона  и сказала
Денису:
     - Борнштейн пригласил меня к себе в пять часов в полицию.
     - Обязательно попроси прослушивание.
     - Может, и телохранителя попросить?
     -  Не помешало  бы, - Денис даже не улыбнулся. - Во всяком случае я был
бы за тебя спокоен. У тебя талант влезать в разные истории.
     Это он намекает на историю с покупкой  квартиры. После развода с  мужем
(но эта совсем другая история, не менее занимательная), я решила купить себе
квартиру и перестать мыкаться с ребенком по съемным углам.
     Из  всех  равноудаленных  от центра городов  выбрала Ашкелон.  Хотелось
ходить пешком на море.  Да  и городок выглядел  чистым и уютным. Улицы  были
засажены  цветущими   пунцианами.  Пунциана  -  это  дерево,  которое  когда
расцветает,  покрывается  гроздьями  алых  цветов. В  сочетании  с  зелеными
листьями и синим небом получается необыкновенно.
     Я наняла  маклера. Его  звали  Додик  (впоследствии  я сняла контору  в
здании, где  он  работал). Он  показал  мне  несколько квартир.  Так  как  с
деньгами у меня было негусто, я  выбирала лучшее из дешевого. И нашла эту, в
которой мы с Дашкой сейчас живем. Меня очаровала кухня - огромная как салон,
настоящая  столовая. Единственное, что смущало  -  название улицы. На иврите
это Симтат  апорцим,  что в прямом переводе звучало как "Разбойничий тупик".
Если еще  учесть,  что  район назывался Шимшон,  в честь  библейского  героя
Самсона, то я  могла  смело писать  адрес на конверте: Разбойничий тупик  на
Самсоньевке.
     Еще пугали доброжелатели: мол, в  Ашкелоне наркоманы бродят  пачками по
улицам и от них житья нет никому. Я живу уже три года в своей квартире, а из
наркоманов  видала  только  эфиопского  бомжа,  который  ночует  в ближайшей
синагоге, где его и подкармливают.
     Хозяин, оставляя мне на прощанье свежевыкрашенную квартиру, подмигнул и
сказал:
     - Тебе повезло, это святая квартира.
     Я не  поняла,  что он  имеет в  виду,  и поэтому  не придала его словам
никакого значения. И  тут началось что-то непонятное. Я стала находить возле
двери в  квартиру то  упаковку лепешек, то пакет с орехами или сухофруктами.
Непрерывно  стучались  очень  странные люди и спрашивали какого-то  святого.
Через неделю мне надоело это хождение и я решила поспрашивать соседей, в чем
дело.
     Владелец крохотного магазинчика  напротив моего  дома объяснил мне, что
до меня в этой квартире  жил какой-то марокканский святой, который пользовал
народ  наложением рук и  раздачей  благословений. На пожертвования  он купил
себе  виллу  на  Китовой  улице.  Денис, услышав  эту  историю, смеялся  как
ненормальный и тут же предложил  мне  занять место цадика и продолжить прием
посетителей. Но я послала его к черту и вывесила при  входе в дом объявление
с новым адресом  святого.  После  этого  подношения  исчезли,  о  чем  Дашка
искренне жалела.
     Денис допил свой кофе и посмотрел на часы:
     - Мне пора на работу, Леруня. Я постараюсь вернуться пораньше, сходим к
Борнштейну вместе.  А  пока езжай домой, предупреди Дарью,  чтобы никому  не
открывала, и сидите тихо.
     Денис расплатился, мы вышли из кафе, доехали  до  места, где я оставила
свою машину.
     Я  понимала, что  он  руководствуется благими  намерениями, но  мне  не
понравился  его покровительственный  тон.  И  еще  что-то крутилось у меня в
голове, какое-то слово, не дававшее покоя.
     Вспомнила! Ашкелонские наркоманы.  И этот, как его, доктор Зискин  тоже
работал в клинике для наркоманов. И был убит.
     Любопытство  снова  подвигнуло  меня   к  действиям.  Я  набрала  номер
справочной, узнала  адрес  и  телефон  клиники  "Ткума" и  направилась туда,
совсем забыв, что обещала Денису ехать домой и сидеть тихо.




     Клиника  "Ткума"  находилась почти  в загородной  зоне. От  посторонних
взглядов ее защищал высокий бетонный забор. Вдоль забора, по всему периметру
внешней стороны были высажены  деревья.  Развесистые  кроны маскировали  его
так, что казалось, что там,  за деревьями  находится просто  жилой дом, а не
место  для  проблематичного  контингента.  Дорога  вела  к воротам,  которые
охраняли два дюжих охранника.
     Я остановилась возле ворот.
     - Добрый день,- сказала я охранникам, - я приехала на консультацию.
     - К кому вы записаны? - спросил один.
     - К доктору Зискину. Он назначил мне встречу полтора месяца назад.
     Охранники  переглянулись,  и  один  из  них  направился  к  внутреннему
телефону. Поговорив пару минут, он кивнул головой и сказал мне:
     - Подождите здесь, сейчас за вами придут.
     Через некоторое время к воротам подошел молодой врач. Круглые очки а-ля
Джон Леннон сидели низко на переносице, он периодически поправлял их тонкими
длинными пальцами пианиста, светлый свитер мешковато сидел на фигуре.
     -  Здравствуйте,  - сказал  он мне,  - я  доктор Рабинович, пойдемте со
мной.
     Мы направились через небольшой парк к зданию клиники. Пока мы шли туда,
мы  оба молчали. На зеленых лужайках  сидели  и  лежали  люди. На  них  была
обычная,  не  больничная одежда. Многие были  до  невозможности худы. Вокруг
было тихо и весь пейзаж производил впечатление чего-то иррационального.
     Мы вошли в кабинет.
     - Садитесь, - предложил доктор, - хотите пить?
     - Спасибо, если можно, простую воду, - попросила я.
     Он достал из маленького холодильника  бутылку минеральной воды и  налил
мне в высокий стакан. Я поблагодарила, отпила немного и осмотрелась.
     Кабинет был небольшой  и уютный, если это слово подходит  для кабинета.
На стенах висели фотопейзажи и портреты веселых смеющихся людей.
     - У вас очень мило, - заметила я, усаживаясь в глубокое кресло. - А где
же доктор Зискин? Он обещал принять меня и помочь мне в моей проблеме.
     - К сожалению, доктора Зискина  нет  сейчас здесь, если хотите,  можете
рассказать мне, госпожа...?
     - Вишневская,  - быстро сказала я  и усмехнулась  про себя - ну да, нет
его, не может он меня принять. Чего темнить? Почему бы сразу не сказать, что
доктора Зискина убили?
     -  Слушаю вас,  госпожа  Вишневская,  чем  я  могу  помочь  вам?  -  он
выжидательно посмотрел на меня.
     К такому  обороту событий я не  была готова. Я вообще не знала, зачем я
потащилась в эту клинику, я кляла свой любопытство на чем свет стоит.
     -  Э... видите ли... - промямлила я. -  Мне трудно  вот так сразу, я не
думала, что будет другой доктор...
     -  Ничего,  ничего,  -  успокоил доктор  Рабинович,  - начните с самого
главного.
     - Н-ну... дело в том, что я... что мой друг начал употреблять наркотики
(прости, Денис!), и я очень этого боюсь. Он стал нервным, раздражительным, у
него  красные  глаза  и...  И  он  ворует мои  драгоценности, -  вдохновенно
закончила я. О  поведении  наркоманов мне больше ничего не  было известно. И
слава Богу.
     Доктор молчал. После паузы, он сказал:
     - Ну? Что ж вы прекратили рассказывать, продолжайте.
     А еще говорят,  что врать лучше всего экспромтом. Я  отчаянно  рылась в
собственной  памяти, пытаясь придумать душераздирающие  подробности  падения
моего ничего не подозревающего друга.
     -  Э-э-э... Он перестал  есть, -  я вовремя  вспомнила  худых людей  во
дворике,  -  и  еще...  -  мне  пришла  на ум  какая-то  древняя  статья  по
сексопатологии: - И  еще... ну, вы понимаете...  Еще он больше не занимается
со мной сексом! - выпалила я в полном отчаянии.
     Доктор откинулся на стуле. Он с интересом разглядывал меня, потом вдруг
запрокинул голову и захохотал с искренним удовольствием.
     Этот смех вдавил меня в кресло.
     Отсмеявшись, доктор Рабинович сказал:
     - Похоже, чтением  научно-популярных статей  по проблемам наркомании вы
занимались в последний раз что-то лет за десять до моего рождения. Поскольку
мне  скоро  тридцать, могу  сделать  вам  комплимент,  госпожа  Вишевская, -
Рабинович окинул меня ехидным взглядом. - Для ваших  семидесяти  с небольшим
вы очень хорошо сохранились. А теперь, может быть, прекратим  валять дурака?
- он вдруг резко изменил тон. - Вы  расскажете, с чего вдруг вам понадобился
доктор Зискин, а я пообещаю не вызывать полицию. Договорились?
     Второй  день подряд  я  связываюсь с полицией - то я ее зову, то мне ее
вызывают.  Может  быть,  пока все  не утрясется, заказать себе какого-нибудь
бравого полицейского и не отпускать его от себя ни днем, ни ночью?
     Не успев  додумать  эту  игривую мысль, я,  неожиданно  для самой себя,
разревелась. Видимо, напряжение последних двух дней дало о себе знать.
     - Простите меня за этот глупый спектакль, - сказала я сквозь слезы. - Я
знаю, что доктор Зискин убит, я услышала сегодня об этом по радио, по второй
программе.
     -  Да?  -  доктор Рабинович почему-то удивился. - Со времени его смерти
прошел  уже месяц, и  только сейчас передали? А вам-то что?  Вы любительница
жареных фактов?
     Он вышел из-за стола и протянул мне же стакан с водой.
     Мои зубы стучали об край стакана. Наконец я немного успокоилась,  чтобы
отвечать на его вопросы.
     -  Я из Ашкелона, живу  там  и работаю, у меня бюро по переводам. Вчера
вечером  убили  моего соседа  по работе,  психоаналитика  Когана.  Ему ножом
перерезали горло, - я снова зашлась в рыданиях и невольно  подумала, который
раз я уже это рассказываю.
     - Какого  Когана,  Иммануила? - молодой доктор был поражен.  - Да-да, я
помню,  он действительно живет...  жил в Ашкелоне. Он довольно часто навещал
нашу клинику и подолгу беседовал с доктором Зискиным, они работали над общей
проблемой...  -  Тут  он спохватился и подозрительно посмотрел на меня: -  А
вы-то тут причем?
     - Я нашла его мертвым и вызвала полицию.
     - Хорошо, ну а к нам зачем пожаловали?
     - Не знаю, просто думала...
     - Знаете что, я все-таки позвоню в полицию,  - решительно сказал доктор
и поднял трубку.
     - Не надо полиции,  - быстро проговорила я. - Вот  телефон следователя,
который  ведет это  дело.  Он  в  курсе всего, позвоните  ему,  он  вам  все
подтвердит.
     - А  откуда я знаю, что он следователь?  - буркнул Рабинович, но  номер
набрал.  Поговорив  несколько  минут  и  толково,  на мой  взгляд, обрисовав
ситуацию, он повернулся  ко  мне:  -  Следователь Борнштейн сейчас  здесь, в
Тель-Авиве. Будет у нас через  полчаса...  -  тут он  участливо посмотрел на
меня: - Может быть, вы проголодались?
     Представляю  себе, как я выгляжу,  если  у молодого  мужчины  при одном
взгляде на  меня появляется желание подкормить  бедняжку.  Я вспомнила шутку
насчет "хорошо сохранилась" и на несколько секунд люто возненавидела доктора
Рабиновича.
     -  Пойдемте в нашу столовую, перекусим, - предложил  он как ни в чем не
бывало.
     И тут  я почувствовала зверский голод. Несмотря на  то,  что время было
раннее  для обеда, около полудня.  Интересно, это  эмоции  пожирают  столько
калорий?  У  меня пошел интересный  период  в жизни: столько  впечатлений  и
бесплатно. А вот теперь столовка в дурдоме. И я спросила:
     - А брому в суп не нальете?
     -  Не  волнуйтесь,  - серьезно  ответил доктор, - ни  брома,  ни битого
стекла не будет.
     И  мы пошли в столовую. Это оказалась  большая комната, напомнившая мне
столовые   в  кибуцах   -   кстати,  неплохие.   Посуда   была  одноразовая,
пластмассовая, но вилки были  и ножи  с зубчиками, все как положено. Мы сели
за угловой столик. Я  осмотрелась. Больные ели нехотя, тихо переговариваясь.
Наверное, находились под действием лекарств.  К нам подошел высокий небритый
парень. Линялые  джинсы и такая  же  майка были  чистенькими, длинные волосы
собраны на затылке в хвостик.
     - Алекс, - обратился к нему доктор  Рабинович, - принеси нам что-нибудь
поесть.
     - Кто это? - спросила я.
     - Алекс? -  переспросил доктор. - Это выздоравливающий. Он был в стране
полгода, когда попал  к нам.  Начал  колоться  героином еще в России.  Здесь
быстро спустил на наркотики все пособия, которые получают репатрианты. К нам
в клинику он пришел сам со старого автовокзала, где ночевал на скамейках. Он
сам захотел бросить. У него сильная воля. А мы только помогаем.  Без желания
самого больного  лечение невозможно.  Сейчас  он  работает на  кухне.  Мы не
заставляем, ребята сами просят дать им какую-нибудь работу. Они ночами сидят
возле своих собратьев по несчастью, когда те в ломке.
     - А кто платит за лечение?
     - Часть  дают родственники, часть  - Министерство  здравоохранения,  но
основные субсидии идут из одного американского фонда.
     Алекс принес обед. Это была пиала супа, кусок индюшки, политый какой-то
подливой  с  гарниром  из тушеного  зеленого горошка  с кукурузой и салат. Я
оглянулась. Больные ели тоже самое.
     - Спасибо, Александр, - сказала я по-русски.
     - На здоровье, - ответил он мне и отошел.
     Мы принялись  за  еду. На  удивление, вкус  оказался  вполне сносным. Я
ожидала худшего.
     - Как вас зовут, госпожа Вишневская? - спросил неожиданно молодой врач.
     - Валерия. А вас?
     - Меня Игаль, - сказал он в ответ.
     - Вы знаете, обед очень приличный, даже, можно сказать, вкусный.
     Игаль пристально смотрел  на  меня  сквозь свои круглые очки и  молчал.
Вдруг он спросил:
     - Так что вы у нас искали, Валерия?
     Я отложила вилку в сторону:
     -  Когда я услышала по радио, что был убит еще  один  врач-психиатр, то
подумала - может быть, в клинике что-нибудь узнаю. Приехала сюда просто так,
по наитию и абсолютно не предугадывала, что из этого выйдет.
     - Значит,  вы  решили  провести  самостоятельное расследование, госпожа
Агата Кристи?
     Неужели я так похожа на великую писательницу?
     -  А что бы вы хотели?- взорвалась я. - Сначала я  вижу труп, потом  ко
мне пытается ворваться убийца, потом меня допрашивают, потом убийца угрожает
мне по телефону... Это что - не причина защищаться?
     - Ну, ну, успокойтесь, Валерия,- примирительно сказал Игаль. -  Похоже,
вам действительно не помешал бы  бром. В  супе, - он улыбнулся.  Я  опустила
голову и стала ковырять пластмассовой вилкой индюшку.
     -  И  вообще,  - заметила я  угрюмо,  -  Агата Кристи  расследований не
проводила. Это Эркюль Пуаро проводил. А она романы сочиняла.
     - Именно  это я и  имел  в  виду, -  любезно сообщил  доктор.  Но через
несколько секунд вдруг  заговорил вполне серьезно. - В  день, когда был убит
доктор Зискин, у него вышел крупный спор с одним из наших больных. Его зовут
Яир  Бен-Ами. Яир  кричал,  что он  убьет доктора и  не соглашался принимать
лекарства. Его утихомирили наши работники и вывели из кабинета Зискина. В ту
же ночь доктор был убит, ему перерезали горло, а Яир пропал, хотя убежать из
клиники  весьма  сложно.  Кстати,  его  родственники  живут  в Ашкелоне.  Мы
сообщили полиции о  скандале, его ищут,  но пока не нашли. Доктор Коган тоже
осматривал  Яира,  так  что  все   может   быть,  -  Игаль  вдруг  прекратил
рассказывать и посмотрел поверх моей головы.
     Я обернулась. К нашему столику подходил Михаэль Борнштейн.
     Он  сухо поздоровался с нами.  Доктор Рабинович предложил ему присесть.
Он отказался и повернувшись ко мне, произнес:
     - Пойдемте, Валерия.
     Я послушно встала и  направилась к  выходу. Борнштейн молча шел следом.
Игаль остался за столом.
     Я чувствовала, что Борнштейн взбешен, но сдерживается. Мы  вышли в парк
перед клиникой. Больных не было, видимо, обед еще не кончился.
     - Кем вы себя вообразили,  госпожа Вишневская, что  полезли туда,  куда
вас не просят  лезть?  -  сказал он,  глядя на меня своими блеклыми голубыми
глазами.
     - Агатой Кристи, - услужливо подсказала я. Имя известной сочинительницы
детективов вылетело у меня совершенно автоматически.
     - Издеваетесь?! - рявкнул Михаэль.
     -  Нет-нет,  что  вы,  - защищалась  я, - просто меня сегодня  уже  так
называли.
     - Вы себе просто не представляете, как вы нам мешаете, - уже чуть мягче
сказал Борнштейн. - Мы знаем об убийстве Зискина, просто это дело расследует
наше  тель-авивское отделение,  вот потому  я  и  здесь. А  вы не даете  нам
спокойно работать.
     - А про Яира Бен-Ами вы знаете?
     - Знаем, он в розыске.
     - А то, что его родственники живут в Ашкелоне, это вам тоже известно? -
спросила я саркастически.
     Но весь мой сарказм пропал втуне.
     -  Да, - устало  сказал Борнштейн, -  известно.  И  живут  они в  вашем
районе. И вообще, бросьте вы  это дело, Валерия, вам, что, забот не хватает?
У вас работа, дочка, занимайтесь ими и не мешайте нам работать. Я сейчас вас
просто предупреждаю, а ведь могу и официально.
     Мы дошли уже до моей машины. Я  села, пристегнула ремень и взглянула на
Михаэля.
     -  Езжайте  домой,  Валерия,  и  будьте  осторожны  на  дорогах,  -  он
повернулся и пошел к своей машине.
     - Постойте, - закричала я, - я должна придти к вам в пять часов?
     - Нет, не надо,  я уже  распорядился поставить  ваш сотовый  телефон на
прослушивание... - он махнул мне рукой и сел в машину.
     Устроившись  поудобнее в своей маленькой "Сузуки", я пристегнула ремень
и тронулась с места. Выруливая на проезжую часть, я затылком ощутила смутное
беспокойство.  Мне  казалось,  что  опасность  вот-вот  настигнет  меня.  Но
движение на дороге было такое сильное, что у меня просто не было возможности
обернуться.
     Вдруг  вид  на заднее  стекло заслонила  какая-то  тень и  тихий  голос
по-русски проговорил:
     -Не бойтесь, госпожа, это я.
     Моя машина вильнула влево. Мужик в соседнем автомобиле, гаркнув что-то,
покрутил пальцем у виска. Нет, мне так больше не выдержать!
     -Кто вы? - спросила я и посмотрела в зеркало заднего  обзора. Но только
глянув, я  поняла,  что  сзади меня  сидит тот  самый Алекс,  с которым меня
познакомил доктор Рабинович.
     -Саша, - сказала я, еле удерживаясь от дрожи, - как вы меня напугали!
     -  Простите,  я  не  хотел.  Просто мне  нужно  было поговорить  с вами
наедине,  и я  ждал  здесь,  около  вашей машины.  Мне  не  хотелось,  чтобы
кто-нибудь увидел  бы меня.  А когда вы подошли вместе с полицейским, мне не
оставалось ничего другого, как открыть дверцу и спрятаться внутри.
     -А что, дверь была открыта? - я была удивлена.
     Алекс усмехнулся:
     -Открыть -  это  не проблема. Вот если бы вы уехали, вот тогда было  бы
гораздо хуже.
     Вспомнив, что  рассказывал доктор, я поняла, каким  образом  на  старом
автовокзале Алекс добывал наркотики - вскрывал  автомашины и воровал  оттуда
ценные приемники и магнитофоны. Но поняв это - я разволновалась еще больше -
значит меня вот так просто можно обокрасть, а я и не почувствую.
     На свое счастье, впереди  показался знак поворота и я, свернув на тихую
улочку, остановила машину.
     -Сядьте  вперед  и  рассказывайте, - приказала я.  Кажется, мне удалось
придти в себя - вон какой командный тон прорезался.
     -Простите,  как к вам обращаться?  - спросил он  несмело, усаживаясь на
переднее сиденье. Видимо сам был не рад сложившейся ситуации.
     -  Валерия, - ответила я и посмотрела на него повнимательнее,  -  можно
просто  Валерия, без  "госпожи".  Парень производил приятное впечатление - у
него  были  интересные  глаза  -  ярко-голубые, с  огромными  зрачками,  они
смотрели на меня смущенно. Он машинально  потеребил свой хвостик на затылке.
Кажется, Алекс не знал, с чего начать.
     -Скажите, Валерия, вы приехали  к нам из-за убийства доктора Зискина? -
наконец решился он.
     - Саша, я могу вас так называть?  -  он кивнул  и я  продолжила, -  Это
действительно так. Мне нужно было кое-что выяснить.
     -  Не нужно ничего выяснять, вы уехали оттуда и правильно сделали. И не
приезжайте больше - забудьте, что был такой  доктор и что вы были там,  - он
говорил таким умоляющим голосом, что мне сделалось нехорошо.
     -  Послушай,  Саша,  -  я  перешла на  "ты", так как  парень был совсем
молодой, лет  девятнадцати - двадцати и мне хотелось  все-таки докопаться до
сути,  - я приехала в клинику,  не потому, что  мне  это нравится, или нечем
заняться больше (Ой, да что я несу, ведь именно  об  этом меня  предупреждал
Михаэль). Поэтому  я прошу тебя  рассказать, что  же тебя так взволновало до
такой степени, что ты вспомнил свои старые привычки и залез ко мне в машину.
И пожалуйста, если уж ты пошел на такой поступок, то будь мужчиной  до конца
- расскажи, чего, или кого я должна опасаться.
     Повисла пауза.  Саша смотрел на меня  своими синими глазищами и  я даже
поежилась, а видит ли он меня? Может быть он витает в каком-то своем мире, а
весь этот разговор  об опасности -  для отвода глаз. Может быть  он залез ко
мне в машину, чтобы украсть что-нибудь, а я его застала, вот он и выдумывает
невесть что.
     Подумав немного, Саша сказал:
     - Вот и доктора убили, за то, что лез не в свое дело.
     - Какого доктора, - не думая спросила  я, так как у меня у меня их было
двое.
     - Как какого? - непонимающе посмотрел на меня Саша, - Зискина.
     - А в какие такие дела он лез?
     - В наркотики, - хмуро ответил он, видимо решив все-таки раскрыться.
     Теперь не понимала уже я:
     - Саша, что  значит наркотики? Ведь он именно  ими  и занимался.  Лечил
людей от наркотической зависимости. Тебя вылечил.
     - Нет!  - закричал он,  - меня доктор Игаль спас! Я  ему руки  целовать
должен!
     - Ну хорошо, хорошо, успокойся. Игаль так Игаль. Ему, я надеюсь, ничего
не грозит?
     - Да что вы говорите, Валерия? - испугался он не на шутку, - я не хочу,
чтобы с доктором Рабиновичем случилось то же самое.
     -Так расскажи в конце концов, что ты сомневаешься. Нельзя молчать, если
какая-то беда грозит хорошим людям.
     -   Вы  знаете,  что  мы  тут  все  наркоманы,  -  сказал  Саша  совсем
успокоившись, -  и самое  трудное для  нас - это удержаться,  чтобы снова не
сесть  на  иглу.  А  существуют  такие сволочи, -  тут  его голос напрягся и
зазвенел, - что проносят  нам наркотик прямо в  больницу. Что они только  не
делают: и  в  хлеб засовывают ампулы, и в трусах проносят. А наши ребята,  у
которых силы воли не хватает, клянчат у  родственников  деньги, вроде бы как
на еду, а сами покупают  героин. Но вы же видели, как нас тут кормят. Многие
даже трети не съедают.
     - Да, Саша, видела. А что, доктор Зискин не знал, что здесь творилось?
     -  Как  не знал?  Знал.  И  в тот день,  когда его  убили,  у  нас были
посетители.  Кто-то из дружков Яира принес  упаковку ампул - двадцать  штук.
Чтобы тот  продал их в больнице. А доктор узнал об  этом  и отобрал коробку.
Ночью Яир залез к нему и убил. Ведь эти  ампулы стоили огромные деньги. И их
не нашли.
     - Ты думаешь, что это  Яир  убил  доктора  Зискина и забрал наркотик? -
спросила я Сашу.
     - Ну конечно! - убежденно воскликнул он, - а кто же еще?
     Я пожала плечами.
     - Я не понимаю, причем здесь я? Мне-то какая опасность грозит?
     -  Валерия, ведь  вы к нам приехали через месяц после убийства. Все уже
затихло, никого не поймали. А  вы снова подняли это дело. Да еще полицейский
приходил.
     У нас ведь все по старому. Есть  новый распространитель, вместо Яира. А
я не знаю, как его зовут. И опять ребята ходят под дурью. Если вы будете  им
мешать, расследовать  то,  что  для  них опасно вытаскивать наружу,  то  вас
уберут также, как Зискина.
     - Нет, милый, не уберут, - сказала я задумчиво, - дело в том, что убили
еще одного врача, который тоже лечил наркоманов. И я нашла тело.
     - А кого убили? - заинтересовался Саша.
     - Доктора Когана.
     -  Какого  доктора Когана?  Такого высокого, с  узенькой  бородкой и  в
больших очках?
     - Да, Саша, судя по твоему описанию, это именно он.
     - Тогда я тем более прав! Нельзя вам  соваться в это дело, а  то будете
третьей!
     - А ты что, его знаешь?
     -Так он же был у нас в тот день, когда убили доктора.
     -Подожди. Как был? А почему об этом мне ничего не рассказал Игаль?
     - А он и не знал. А я знал.  Коган ненадолго  пришел к доктору Зискину,
буквально забежал на минуточку, что-то сказал и уехал обратно. Поэтому Игаль
ничего и не знал.
     - Скажи, а Коган был здесь, когда доктор  Зискин обнаружил  ампулы? - я
рвалась вперед как ищейка, почуявшая след.
     - Дайте подумать... Да, он был у  нас.  Героин был уже у доктора, когда
приехал  Коган. Я уверен, что  Когана  прикончили потому,  что он  знал, что
здесь  вовсю  торгуют  наркотиками   и   еще...  Он,  по-видимому,  оказался
нежелательным свидетелем.
     - Может ты и прав, - я задумалась. Нужно сообщить Борнштейну о том, что
рассказал Саша, но он, словно поняв мои мысли, взмолился:
     -  Я  вас  только прошу,  не рассказывайте никому  о  том,  что  я  вам
рассказал. А то меня тоже прикончат.
     - Ну  почему ты боишься, Саша? Ведь  если продавцов  арестуют, то будет
легче.
     - Придут другие. И снова начнут торговать, - он обреченно махнул рукой.
Мне пора, я уже и так задержал вас.
     - Спасибо, Саша, если ты хочешь, я отвезу тебя в клинику.
     - Даже и не думайте, Валерия. Не нужно, чтобы  меня видели с вами. Да и
недалеко тут. Я привык ходить пешком. Прощайте.
     Он вышел из машины и торопливо пошел обратно.


     Я  возвращалась  в Ашкелон. Дел  не переделала,  сил не было,  мертвого
Паниковского, то есть Когана, не воскресила. Ну почему его все-таки убили? А
что,  если  Зискин  успел  передать  коробку  с  наркотиком  Когану.  Вполне
вероятно. Ведь Михаэль не рассказывал  мне, что у  убитого в клинике доктора
нашли  наркотики. В  принципе он  и не должен мне докладывать. Но мне все же
кажется, что  если  бы  тогда  этот  Яир  нашел  бы пресловутую коробку,  то
Иммануил Коган  был  бы  жив.  А он мертв.  Значит наркотики были  у  него и
расправился с ним убийца  таким же способом, как и с Зискиным. Черт  побери,
ведь он  же на  свободе и  родственники  его живут  в  одном со мной районе.
Борнштейн прав,  ну куда я лезу,  какого  черта мне нужно все выяснять? Ведь
есть у нас  доблестная полиция, вот пусть  она меня  и бережет.  Черт, опять
говорю цитатами. У меня всегда так, когда своих мыслей нет,  на ум  приходят
заимствованные.  Благо, если толковые, а то ведь  такой  обыкновенный фильм,
как "Бриллиантовая рука" весь настругали на цитаты и можно фразочками  типа:
"Бабе цветы,  дитям  мороженое", - объяснить  все на  свете  и еще при  этом
выглядеть своим в доску парнем  с классическим чувством  юмора. Нет, конечно
парнем я  выглядеть не могу, а кем же? Я - Телец, упрямая скотина. Хотя я не
верю  ни в какие гороскопы и являюсь убежденной  материалисткой, что  сейчас
совсем не модно, есть что-то в определении моего астрологического характера.
Что  про  Тельцов  говорят?  Упрямые,  но  доводят дело  до  конца.  Обожают
роскошный секс со всякими примочками, особенно  в полнолуние. И с этим можно
согласиться -  в некоторой степени. Вот, например, сегодня - полнолуние, а в
такие  ночи  мы с Денисом очень даже  хороши.  Помню, пару месяцев  назад он
пришел  ко  мне  ночью,  в  небе  светила  полная луна, он был возбужден  до
предела. После  отличного секса вымотал мне  всю  душу, рассказывая какие-то
свои детские обиды...
     Ладно, успокойся,  Валерия,  а то слетишь  с дороги. Что еще  я  знаю о
Тельцах? А, любят поесть, но при  этом умеют хорошо готовить. Верно, грешна,
люблю себя побаловать, хотя могу  на целый день забыть о еде, когда в бегах.
А  какую  я  готовлю  "бадымджан  долмасы",  это по-азербайджански  долма из
баклажанов. Пальчики  не  только оближешь, но  и  проглотишь. Готовить  меня
научил  мой  бывший  муж.  Оказывается,  там  у них совершенно  не считается
зазорным, если муж ходит на  базар  и  прекрасно  готовит.  Лучшие повара  -
мужчины, а  к  шашлыку  они  женщин вообще  не  допускают. Так  вот:  я беру
несколько маленьких синеньких (в Баку  их называют смешно - демьянки), пару,
другую крепких  помидор,  кислых яблок  и  болгарских перцев. Вырезаю из них
серединки  и  все  эти  фрукты-овощи  начиняю  фаршем. Фарш  делаю из  смеси
говяжьего  и  индюшачьего мяса  (это  в  местных,  израильских  условиях,  в
оригинальном  варианте   предпочитают  парную   баранину),  много  зелени  -
петрушки,  кинзы и лука. Закрываю  нафаршированные  овощи их же  крышечками,
укладываю  в один  ряд  на противень  или  на  большую глубокую сковороду  и
посыпаю сверху тем, что вырезала из середины овощей и крупными кольцами лука
- это для  сока. Добавляю немного масла, закрываю  крышкой  и на два часа на
медленный  огонь. Ничего не мешаю.  Через  два часа открываю крышку.  Вид  -
настоящий Пиросмани. А запах!  Нет, решено, приеду домой и приготовлю,  а то
это  просто  безобразие,  кормиться  в  столовке  для  наркоманов. А  насчет
расследования  - это пусть мисс Марпл  занимается, она одинокая старая дева,
хотя  я отношусь к ней с большой симпатией. Я, слава  Богу, молодая здоровая
женщина -  буду  готовить. Тем  более,  что  Денис должен придти, ужинать  и
любить.  Кстати  о Денисе,  он  хотел придти пораньше, чтобы  вместе идти  в
полицию...
     Я набрала его служебный номер:
     - Денис, привет.  Я  уже встретилась  с  Борнштейном, так что в полицию
идти не надо.
     - Где это ты успела? - подозрительно спросил он.
     - Он нашел меня в Тель-Авиве, в  психиатрической лечебнице, - торопливо
объяснила я.
     - Где-где? - спросил после заметной паузы Денис. - В какой лечебнице?
     - Ну... Ну,  неважно,  - я  сообразила,  как  со стороны  выглядело мое
объяснение. - Неважно, следователь был там на совещании.
     - На совещании в дурдоме? - недоверчиво переспросил Денис.
     - Да  не  в  дурдоме! -  рассердилась я. - В Тель-Авиве. Это  я была  в
дурдоме. Пока меня там кормили обедом, доктор вызвал  за мной следователя, а
тот  как раз  поставил  мой телефон на  прослушивание... - тут  я замолчала,
потому  что  из  сказанного  уж  точно  можно  было  сделать  вывод о совсем
неслучайном моем пребывании в психиатрической лечебнице.
     По-моему, Денис именно такой вывод и сделал.
     -  Хорошо,  - сказал  он осторожно, как будто разговаривал с больной. -
Все  прекрасно, я  понял. У тебя был тяжелый, нервный  день. Ты, пожалуйста,
поезжай  домой.  Не  торопись,  будь  внимательно. И  отдохни.  Как  следует
отдохни, расслабься. Я после работы сразу же приеду к тебе. Договорились?
     - Договорились, - послушно ответила я.
     - Ну, вот и славно. Целую, бай, - он повесил трубку.
     "Но мне еще нужно заскочить на работу!", - хотела сказать я. Не успела.
Ладно, постараюсь не задерживаться.
     "Сразу  к  тебе", - это подразумевается, не заезжая  домой. Значит  его
надо будет  накормить и достать  из шкафа его домашнюю майку. Ладно,  иногда
это даже приятно.  А вот его  мама будет недовольна.  У нее вечно сморщенный
носик, как будто она постоянно к чему-то принюхивается.
     Тем временем,  я уже была  в Ашкелоне. Время близилось к пяти и так как
не нужно  было идти с  визитом  в полицию, я решила  заехать на  работу. Все
равно я ничего не успевала, так, что возьму несколько  документов  домой для
перевода.
     Здание,  в  котором   я  имела  честь   снимать  контору,   гудело  как
потревоженный улей. Около  опечатанной двери покойного психоаналитика стояла
группа  зевак и возбужденно спорила. Мне не удалось проскочить  мимо. Увидев
меня,  кто-то  крикнул:  "Вот  она!"  -   и  меня  обступила  плотная  толпа
любопытствующих.
     "Да-а, - подумала я, - называется, поработала..."
     На меня посыпался шквал вопросов:
     - Это правда,  что  ты  нашла  тело?  - спросила пухленькая  секретарша
местного адвоката. - Говорят, за тобой гнался убийца с пистолетом?
     - И не с пистолетом, а с ножом, - компетентно добавил кто-то.
     - Это его ревнивый  муж  зарезал,  -  веско сказал  еще  одна девица из
маклерского  бюро, - Коган, мир праху его, был любитель приводить дамочек  в
кабинет. У него там кушетка удобная.
     - Сама, что ли, пробовала? - ехидно поинтересовалась подружка.
     Я взмолилась:
     - Слушайте, имейте совесть, я целый день моталась по делам, дайте сесть
и перевести дух.
     Меня пропустили в  мой кабинет, но  я, конечно, зря надеялась,  что все
останутся за дверью. Наш народ тактом  не обижен. Конечно же, вся  небольшая
комната тут же была заполнена народом.
     - Ну, рассказывай! - с нетерпеньем сказала одна из секретарш.
     Честно говоря,  я люблю  быть в центре внимания, например, когда у меня
платье сногсшибательное, или когда из отпуска выхожу. Но сейчас, после того,
как уже несколько раз уже возвращалась к этим, леденящим душу, подробностям?
Ну уж нет, увольте. И я попыталась сократить свое повествование:
     - Да что говорить, вернулась за зонтиком, у него свет горит,  я зашла -
он  лежит,  вокруг  кровь...  -  в  таком  телеграфном  ритме  я  попыталась
закончить, но не тут-то было.
     - Ты подробнее, - сказал маклер Додик, сидя на краешке моего стола.
     Я вдруг разозлилась:
     -  Слезь со  стола,  -  рявкнула я на  него,- тоже  мне, желтая  пресса
нашелся  -  подробнее,  - передразнила я  его,  -  говорю  же,  лежит, рядом
магнитофон пустой  валяется, я  и  побежала к  себе  полицию  вызвать. Потом
полицейские пришли,  тело упаковали  и  вынесли. Вот и все. А  теперь валите
отсюда, мне работать надо.
     -  Скучный  ты человек, Валерия, - разочарованно  протянула  пухленькая
секретарша, я  все время забываю, как ее зовут, - неинтересно рассказываешь.
Я бы, такое увидев, со страху бы умерла.
     - Вот-вот, - подхватила я, - и в  этом состоянии очень бы  все  красиво
рассказала. Все, давайте по конюшням.
     - Пошли,  Додик, - она потянула маклера за рукав и вся толпа вывалилась
из кабинета в коридор.
     Вся, да не совсем.  В углу стояла незнакомая женщина, лет сорока-сорока
двух,   одетая  изысканно,  в  нежно-палевый  шелковый  костюм  и  кружевную
кофточку. Ее пальцы были унизаны перстнями, а в  ушах переливались маленькие
жемчужины. Глаза покраснели, весь облик выражал сильное беспокойство.
     - Вы к кому? - спросила я ее. - Если насчет вчерашнего происшествия, то
я не расположена говорить на эту тему.
     - Я прошу вас, выслушайте меня, - взмолилась женщина.
     - Садитесь, - сказала я, смирившись со своей судьбой.
     Незнакомка мяла в руках мокрый, кружевной платочек.
     - Дело в  том, - начала  она,  - что я  последней была вчера у  доктора
Когана,  и  он  записывал  наш сеанс на  магнитофон, -  она  прижала  к носу
платочек и зашлась в рыданиях.
     - Я не понимаю,  чем я-то  могу вам  помочь? - я протянула ей  стакан с
водой, но она даже не заметила его.
     - Мой муж старше меня на пятнадцать лет, - сообщила она, глядя в пол, -
он занимает большой пост в Министерстве  финансов.  Последнее время  он стал
невнимательным  ко мне,  раздражительным,  и я  подумала, что  у  него  есть
любовница.  Я  не  хочу с  ним  разводиться и  ему не  выгодно это, так  как
несмотря на его  большую зарплату,  я имею свой собственный  капитал  и  все
расходы  по  содержанию  дома  и  прислуги  лежат  на  мне.  У  нас  большой
трехэтажный дом в Барнэа.
     - Кстати, вы не представились, - перебила я ее.
     -  Ах,  да,  извините,  - она порылась в  сумочке  и вытащила  тисненую
золотом  визитку.  На  ней было  написано:  Шарон Айзенберг,  член правления
благотворительного фонда "Америка  - терпящим нужду".  Ниже  были напечатаны
адрес, телефон, факс, в общем, все как положено.
     - Госпожа Айзенберг, я все-таки  не пойму, чем могу быть вам полезна? Я
всего  лишь  скромный  переводчик  с  русского  и английского, и  никогда не
участвовала ни в каких фондах.
     - Нет-нет, я  не этого прошу у вас. Все дело в кассете, - она испуганно
взглянула на меня и снова уставилась в пол.
     - В какой кассете? - это уже было выше моего понимания.
     - Понимаете,  обычно доктор Коган записывал все сеансы на магнитофон, -
объяснила госпожа Айзенберг.  - И в этот раз  тоже. Я была приглашена к нему
на последний сеанс,  в  шесть часов вечера. Он спросил, что меня мучает  и я
рассказала  о том, что муж холоден со мной. Мы поговорили на эту тему  и мне
стало легче. Доктор посоветовал  мне пообщаться с мужем нежно,  но в  то  же
время прямо. Я согласилась, после сеанса поехала домой и начала с мужем этот
разговор. Видимо, что-то сделала не так, - она пожала плечами. - В общем, он
жутко вспылил. Наорал  на меня, что я хожу ко всяким шарлатанам и выбрасываю
деньги на ветер, хотя я тратила на сеансы свои деньги. А когда он узнал, что
весь этот разговор был записан  на пленку,  то  он просто стал  невменяемым,
кричал, что  я опозорила  его и что  надо немедленно забрать  эту пленку. Мы
сели в машину и поехали обратно, к доктору, надеясь застать его в кабинете.
     Я представила себе  стареющего "мачо",  у  которого  есть  все: деньги,
престиж, уважаемая работа, дом с прислугой.  У  него только  не стоит. И еще
дура-жена,  которая  при любом удобном случае тычет ему,  что она богаче,  и
треплется кому ни попадя, что он импотент. Есть с чего сойти с катушек.
     - И что было  дальше? - я с  интересом посмотрела  на  собеседницу. Эта
история начала меня забавлять.
     - Когда мы подъехали к зданию, там уже была полиция, доктора  вынесли и
двое полицейских, проходя мимо нашей машины, один помоложе, другой постарше,
говорили  о  том, что  жаль,  что магнитофон  оказался  пустой, а то  они бы
узнали, о чем перед смертью говорил доктор.
     - И где же сейчас эта кассета? - спросила я .
     - Как где? - госпожа Айзенберг удивилась. - У вас, конечно. Вы же нашли
тело. Отдайте мне ее и я заплачу  вам хорошие деньги. Вы же все равно хотели
меня шантажировать. Все знают, что мы люди состоятельные.
     Тут настала моя очередь удивляться:
     - Что за бред?  - я возмутилась  не на шутку. - Зачем мне ваша дурацкая
кассета?  Тогда  уж  вас  будет  шантажировать  кто-нибудь  другой,  убийца,
например!
     - Нет, он не мог ее забрать, иначе он бы испачкал магнитофон кровью, ее
там в комнате натекло много.
     - Откуда вы знаете, что магнитофон не был испачкан кровью?
     - Меня сегодня утром вызвали  в полицию и спросили, была ли я на приеме
у  доктора Когана. Я ответила, что  была.  И тогда  они сказали, что кассеты
всех, кто был в тот день на приеме, валялись на  полу возле тела, а  моей не
было. И еще они сказали, что я была последней, преступник пришел сразу же за
мной... - тут  она вдруг  испуганно захлопала глазами. - Ой...  -  голос  ее
мгновенно  сел. -  Я только  сейчас поняла...  Он  же  мог меня  убить!... -
взвизгнула   она  так,   что   я  подпрыгнула  на  месте.  "Звонить  доктору
Рабиновичу", - мелькнуло в голове.
     Но  мадам мгновенно успокоилась. Думаю, тот факт,  что убили, все-таки,
не ее, а кого-то другого, прибавил ей оптимизма.
     -  И еще...,  -  прежним тоном закончила она, -  что если бы преступник
захотел взять ее, то он бы запачкал магнитофон. А  магнитофон  был  чистый и
пустой.
     - Но если я бы взяла, то на нем остались  бы мои отпечатки, - возразила
я, а про себя подумала: "Черт побери, я уже начинаю оправдываться."
     Это меня разозлило и я сказала официальным тоном:
     - Госпожа Айзенберг, прошу  вас  уйти. У  меня  нет вашей кассеты и нет
никакого желания вас шантажировать.
     Дама встала и направилась к выходу. Мой взгляд упал на визитку, которую
я машинально крутила в руках.
     -   Постойте,  госпожа   Айзенберг,  скажите,   пожалуйста,   ваш  фонд
финансирует клинику "Ткума" для реабилитации наркоманов?
     -  Не помню,  кажется  да, - сухо  ответила Шарон Айзенберг и  вышла из
моего кабинета.
     На кой черт мне лишняя информация?
     После ее ухода я  поняла, что никакой работы мне сегодня не  выполнить.
Все!  Не могу больше! Как там у классиков: " В деревню, к тетке, в глушь,  в
Саратов!" Я закрыла дверь своей  конторы и выбежала на  улицу, быстро завела
"Сузуки" и  попыталась выехать со  стоянки. Какой-то идиот закрыл мне выезд.
Нахальный зеленый "Форд" стоял у меня перед носом, а водитель где-то шлялся.
Я так нажимала на  клаксон, что сбежалась половина владельцев машин  на этой
стоянке. Кое-как развернувшись, меня выпустили и я поехала домой, ругая всех
подряд: миллионершу с мужем-импотентом,  владельца зеленого "Форда", себя за
умение попадать с переделки. "Сарочка, я сегодня вступил в партию. - Абраша,
ты вечно куда-нибудь вступаешь."
     Дашки  не было  дома,  на  столе  лежала записка,  написанная  корявыми
русскими буквами: "Мамочка, я у Юли, приду в семь, я ела суп." Идиллия. Нет,
хорошо, что ее нет  дома,  а  то бы  я на  нее разоралась  бы за что-нибудь,
например, что грязную  тарелку оставила на столе, а не положила,  хотя бы  в
раковину. Нет,  на детях разряжаться  нельзя. Может быть боксерскую  грушу в
коридоре повесить?
     Я  начала  хозяйничать.  Закинула  пакет   с  фаршем   в  микроволновку
размораживаться  и  вытащила  овощи. Благо,  все в холодильнике  было еще  с
четверга. Обычно мы с Дарьей ездим раз в неделю  на базар и затариваемся там
по макушку. Я люблю местные  базары. Просто когда  я вспоминаю крытые  рынки
моего родного Питера, где все было привозное с  южных краев и стоило бешеных
денег, я еще более начинаю уважать местное изобилие.
     В  первые дни, когда  мы  только приехали в  Израиль,  мы с моим бывшим
мужем ходили  на базар  каждый день. Просто  кайфовали  от  этого цветного и
вкусового  великолепия.  Хотя  Борису (  так  зовут моего бывшего)  было все
знакомо,  он-то  вырос  на  Кавказе,  но последние годы он  жил  со мной,  в
Ленинграде, и малость отвык  от такого  разнообразия.  Тогда, в Израиле,  мы
слышали русский  язык только  на  базаре. Торговцы  быстро смекнули, кто  их
основной контингент покупателей и крики: "Памыдоры, полшекеля", преследовали
нас на всем пути нашего  следования. Меня,  помню, поразило, какой  огромной
величины продавалась редиска. Ведь я видала до этих  пор  редиску, не больше
ореха.  А тут она была величиной с грушу. Я подошла и  спросила,  почем одна
редиска? Продавец удивился:
     - Где это покупают редиски поштучно? - чем меня жутко смутил.
     А сейчас меня не смущают даже предложения:
     - Госпожа, купите бананы, хорошие бананы, многоцелевого назначения!
     На иврите эта фраза звучит раза в четыре короче.
     Моя  подруга,   Ирит,  прожившая   в   Израиле  более   тридцати   лет,
рассказывала, что до начала большой репатриации в девяностом  году, продавцы
базаров вышли  на демонстрацию,  так  как  израильтяне начали  покупать  все
больше  в  супермаркетах  и  не  хотели идти на  базар.  Продавцы  требовали
дотаций. Но тут грянуло  большое переселение народов и все  встало  на круги
своя, разве  что  местные торговцы выучили  пару слов на русском.  Я  иногда
ловила себя на мысли, что если не обращать внимание на ивритские надписи, то
всю эту базарную декорацию можно полностью применить, например к Гаграм, где
белесые  отдыхающие  из Жмеринки  бродят между  прилавками, прицениваясь,  а
смуглые продавцы надрывно зазывают: "А вот апэлсыны, мед, а не апэлсыны!"
     Кроме  фруктов и  овощей, на базаре можно купить  парное мясо,  одежду,
обувь,  игрушки,  компакт-диски. Я  люблю рыться  в  огромных кучах  дешевой
бижутерии и найдя какие-нибудь жутко разноцветные сережки до плеч, я прихожу
на работу, звеня, как коза с колокольчиком  и демонстрирую их нашим девицам.
Денис называет меня сорокой, падкой на все блестящее, а  я парирую, что если
он не хочет, чтобы  я такое носила , пусть покупает мне золото-бриллианты. Я
недавно где-то прочитала, что  Любовь Орлова обожала бижутерию и  у нее  был
целый мешок дешевых сережек. Ну  если такая  мадам себе  позволяла, то чем я
хуже?
     Дениса я  на базар  не  беру.  Он  меня  там  раздражает.  Вечно  хочет
побыстрей все  купить  и  свалить оттуда. А  мы  с  Дашкой делаем  несколько
кругов, прицениваемся, что-нибудь  примеряем,  пробуем.  В  общем,  проводим
время с чувством, с толком, с  расстановкой. Это наше, бабье царство. И если
она скажет, скривясь:"Нет, мамуля, это тебе не подходит", то я без сожаления
откладываю вещь в сторону.

     Я уложила нафаршированные овощи  на сковороду и  поставила на огонь. Ну
все, можно пойти искупаться и привести себя в порядок.
     Телефонный звонок прервал мои планы.
     - Алло.
     -  Валерия,  шалом,  это  Габриэль, - услышала я совсем невеселый голос
веселой секретарши Когана.
     - Здравствуй, как дела?
     - Меня вызывали в полицию, - зарыдала она в трубку, - а Чико забрали!
     Пусть меня накажут, но при этих словах я почувствовала облегчение. Все.
Не надо больше ломать себе голову, выискивая убийцу, боятся собственной тени
-  полиция  знает, что делает. Убийца найден и все  добропорядочные граждане
могут вздохнуть спокойно.
     - Ну не нужно так, -  сказала я,  ведь надо  было что-то  сказать, - ты
можешь объяснить по порядку, что произошло?
     -  У него  не было... этого,  алиби,  - Габриэль запнулась на последнем
слове.
     - То есть он не может  доказать, что  не был  на  месте  преступления в
момент убийства?
     - Да... - Габриэль  зарыдала еще сильнее. Успокоительница из  меня  еще
та.  Но  только  стоило  мне вспомнить  этот  сладкий  угрожающий  голос  по
телефону, говорящий с непонятным акцентом, как я с трудом смогла  удержаться
от мстительных интонаций.
     Я помнила  красавца Чико. Толстогубый,  с вечным шелковым кашне на шее,
даже  в самую жару, он часто заходил в наше здание  за  своей женой. Ревниво
озираясь   по   сторонам,  он,   по-видимому,   искал   любой,  даже   самый
незначительный повод  придраться к бедняжке. И эти два скандала,  который он
закатил на моей памяти были связаны с незначительными  пустяками. Первый раз
один  из  клиентов  поцеловал  на  прощанье руку  у  Габи,  а  второй - Чико
показалось, что другой пялится на открытый вырез ее блузки. В общем придурок
недоделанный. А сам как-то окинул меня таким масляным взглядом, что я бы его
на месте бы убила!
     - А что он сам говорит, где был в тот вечер?
     - Он не говорит ничего! Обычно каждый вечер он проводит в пивном баре с
приятелями. А когда доктора убили, Чико в баре  не было. Друзья говорят, что
он заглянул на минутку и тут же выскочил. Валерия, милая, что делать? Его же
будут судить!
     -  Но, Габриэль...  -  я  просто не знала, как  продолжить разговор.  Я
жалела бедняжку, но к ее мужу относилась резко отрицательно.
     Перебив меня, она лихорадочно продолжила:
     -  У нас  давно  шли  дома  ссоры. Он  злился, что я  работаю, так  как
представлял всякие глупые вещи обо мне,  докторе  и клиентах. Хотя совсем не
возражал против денег. Ты знаешь,  Валерия,  когда мы с ним познакомились, я
работала в урологическом отделении больницы  "Барзилай". Так он, еще даже не
жених, сказал, что не женское это дело - лечить мужикам их места!
     -  Да  уж...  -  я могла  вставлять  в  ее  стремительную  речь  только
междометия.
     - А в тот вечер,  когда я как обычно пришла домой  в четверть седьмого,
он был уже на взводе.
     - Почему?
     - Он  смотрел  по телевизору какую-то мыльную оперу, а  там  показывали
психотерапевта, который занимается любовью в своем кабинете с пациенткой.
     - А ты при чем?
     - Ну как при чем? Он и подумал также о нас. Еле-еле его успокоила. Чико
сказал, что пойдет, выпьет пива, а на следующее утро меня вызвали в полицию.
Он  пошел  со мной и  не верну-у-лся!..  -  Габриэль снова  заревела во весь
голос. Ну надо же, как она любит своего муженька.
     - Габи, милая, ну я то чем могу тебе помочь? Я же не адвокат?
     - Да я просто так звоню, мне так плохо. Я не верю, что он убил.
     -  Если  это не  он, то полиция  разберется.  А ты успокойся, у вас  же
дочка. Она не должна видеть, что ты плачешь. Хорошо?
     - Спасибо, Валерия, я пойду...
     - До свиданья, милая, держись.
     Я положила трубку. Бедная Габи.  Всегда такая  веселая, жизнерадостная,
она просто излучала оптимизм. И на тебе, такая беда!
     Вернулась Дарья от подружки. Поцеловав меня, она выпалила:
     - Мам, Юлька делает себе каакуа. И я хочу.
     - Ну во-первых  я  тебе сто  раз говорила, не путать  языки.  Говори на
любом, но чтобы все слова были из одного языка.
     -  Хорошо,  Юлька хочет  сделать себе татуировку  на плечо. Розочку или
бабочку, она еще не решила. А мне можно?
     - Можно, - ответила я, - но не на плечо, а сразу на лоб,  и еще подарок
сверху - кольцо в нос.
     -  Вот  ты так всегда, - разочаровалась Дашка,  - сначала разрешаешь, а
потом не даешь.
     - Все,- сказала я,- я пошла купаться, а ты сядь и  подумай, что будет с
тобой через пятьдесят лет, когда  татуировки не будут в моде, а кожа в  этом
месте сморщится.
     И я закрылась  в ванной. Пока  я купалась и смывала  с себя  усталость,
накопившуюся за день,  пришел  Денис. Я  услышала  звонок, сквозь  шум воды.
Намыливая голову, я подумала, что вода смывает не только  грязь с тела, но и
нежелательную информацию.  Так, что, если вы почувствовали, что вас сглазили
- немедленно под душ и стоять, пока сглаз  не сойдет. Это я сама придумала и
от этого мой материалистический подход к  мирозданию не изменился - вода  же
материальная!
     Я привела себя  в порядок, слегка подкрасилась и вышла из ванной. Дашка
подбежала ко мне:
     - Мамуля, смотри, что Денис мне сделал!
     На  руке  у  моей дочери красовалась роскошная роза.  Был виден  каждый
лепесток,  да что там  лепесток,  каждый шип, и даже капелька росы. Я всегда
поражалась умению моего друга рисовать.
     - Чем же ты нарисовал эту прелесть? - спросила я.
     Он показал мне ручку "Пайлот". Я подошла к нему и расцеловала.
     - Здравствуй, милый, - сказала я.
     Он поцеловал меня в ответ и я обратилась к Дашке:
     - Ну что, инцидент исчерпан? А как ты будешь купаться?
     - Я  оберну  руку  полиэтиленом,  - моя  дочь  всегда  найдет выход  из
положения.
     - А теперь давайте обедать. Смотрите, что я приготовила.
     Я подняла крышку. Денис заглянул и присвистнул:
     - О, по этому поводу надо выпить.
     Он пошел купаться, а  я  накрыла  на  стол  и  достала бутылку красного
сухого вина "Кармель".
     Денис вышел из душа свежий и взъерошенный, мы сели за стол.
     - За  вас, прекрасные дамы! - он поднял бокал. Мы чокнулись. У  Дашки в
бокале была кока-кола.
     Когда все отдали  должное моей стряпне,  Дашка отправилась  купаться  и
спать, а я, помыв посуду, спросила Дениса:
     - Рассказать тебе, что со мной произошло?
     - Конечно, Лерочка.
     Я описала ему сцену в клинике, встречу с Михаэлем Борнштейном, безумную
миллионершу. Я  уже  говорила,  что у Дениса есть очень  хорошая черта -  он
слушает, не перебивая. Когда я закончила, он произнес:
     - Драть тебя  надо, как  сидорову  козу, - на ночь глядя это  выражение
выглядело двусмысленным. - И что ты собираешься делать дальше?
     -  Я  решила  обуздать  свое любопытство  и больше никуда  не  лезть, -
сообщила я торжественным тоном. - Хватит.
     - Вот и ладушки. Хорошо, что ты сама это поняла. Ты же упрямая телка.
     Он обнял меня и потянул  по направлению к спальне. Я не сопротивлялась.
Луна светила в окно, как люминесцентный фонарь.




     На работу я чуть не опоздала. Хотя я сама себе госпожа, но порядок есть
порядок,  если я пишу на двери, что начинаю прием в 8.30, то должна как штык
сидеть,  иначе всех  клиентов распугаю.  Накормив  и отправив Дашку в школу,
Дениса - на работу, я начала собираться сама.  Я хотела  надеть свои любимые
голубые "Ливайсы", но  их нигде не было.  Я точно помнила,  что  повесила их
сушить на веревку  и выглянув в окно, поняла,  что джинсы бесследно пропали.
Остальные тряпки висели как  висели, а вот их не  было. Может быть они упали
вниз?  Я посмотрела  вниз, но ничего там не увидела. Времени раздумывать  не
было, и я, натянув на себя первую попавшуюся шмотку, бросилась к выходу.
     На работе  была  сплошная  рутина.  Я  перевела  несколько  документов,
смоталась в Тель-Авив без всяких происшествий, там зашла в Бюро по связям, к
нотариусу, с  которым  я  работаю, в Земельное управление. В общем, все шло,
как  по  маслу. Это была награда за мои прошлые мучения.  Теория "Зебра" или
"Жизнь  моя - тетрадочка в полосочку" набирала обороты. После  густой черной
полосы начался робкий белый просвет.
     В  коридоре  меня уже ждал  клиент. Пока меня  не  было,  он  общался с
Додиком. Увидев меня, Додик радостно воскликнул:
     - О, наконец-то, а мы тебя ждали!
     Мужик  был похож на лягушку. У  него  были толстые  губы, вытянутые  до
середины щек.  На  лысину он зачесывал волосы с противоположной стороны,  но
они соскальзывали и висели  сбоку,  обнажая  то, что  должны были  скрывать.
Одной  рукой  мужик опирался  на мощную трость, в другой держал папку. Так и
хотелось  добавить:  с ботиночными  тесемками,  но это  был бы  уже перебор.
Классики  бы мне  не  простили. Галстук  лопатой,  веселенькой  расцветки  с
горошком, полулежал на объемном животе.
     - Проходите, садитесь, - сказала я ему.
     Он степенно уселся в кресло для посетителей.
     Я ждала.
     - Ну-с, - важно начал посетитель, - госпожа Валерия, я его принес.
     - Что именно? - поинтересовалась я.
     - Как что? - удивился мужик, я же звонил вам третьего дня.
     Знал  бы он, в каких событиях я принимала участие за эти три дня, он бы
не спрашивал.
     - Меня зовут Натан Мордухаев, - сказал клиент, - и я написал роман!
     Он торжественно положил папку на стол.
     Я опасливо дотронулась до папки:
     - Это роман? О чем?
     - О русской мафии! - веско произнес Мордухаев.
     Вот  только  этого  мне  не хватало.  Безумный графоман  -  это  что-то
новенькое в моей практике. Хотя, Валерия, вспомни о своем  минусе в банке, -
сказала я себе, - для тебя сейчас все работы хороши.
     - И о чем мы с вами говорили третьего дня? - осторожно спросила я.
     - О переводе. Вы сказали, что возьметесь за перевод.
     Я  открыла  папку.  Там  было около  четырехсот  страниц  компьютерного
набора. На первой - крупным шрифтом было выведено:
     "Натан Мордухаев. МАФИЯ БЕССМЕРТНА! Остросюжетный роман."
     - Оригинальное название, - заметила я.
     - Да, - согласился он,- очень точно отражает суть романа.
     Я пролистала папку. Текст изобиловал  словами "который", "потому  что",
"он вдруг  сказал". Я понимала,  что  если  его  так  и переводить, то любой
ивритоязычный читатель обвинит  меня в незнании языка. А  опыта переделки  у
меня  не  было вообще.  Хотя нет, однажды ко  мне  приходил один  писатель и
просил составить краткую аннотацию на иврите его романа, изданного  где-то в
Урюпинске. Он хотел  получить субсидию в министерстве по делам репатриантов.
Так я  корпела над  этой работой дня четыре, а результат  был - сто шекелей.
Впрочем он остался доволен. И я тоже. Все-таки, лучше дипломы переводить.
     Я закрыла папку и посмотрела на Мордухаева:
     - Вы кому-нибудь показывали его? - я ткнула пальцем в папку.
     - Да, - важно кивнул он головой, - мои друзья очень хвалят. И супруга.
     Ну конечно, как же не хвалить. Муж писатель, на компьютере  работает, а
не козла во дворе забивает. Мне бы тоже понравилось.
     - Я имела в виду, специалистам показывали?
     -  Я  показывал  Роман,  -  он  так и сказал, с  прописной  буквы,  это
слышалось  в его интонациях, и  тут  посетитель назвал фамилию журналиста из
одной русской газеты, - он двоюродный внучатый племянник моей жены.
     Я слышала о  нем. Это  был  писец-многостаночник.  Подвизался в местной
русской   "желтой"   прессе,  редактировал,  в  основном  клубничку,   столь
почитаемую репатрианской  публикой  старшего  и очень  старшего возраста, не
читавшей  таких опусов в своей прошлой жизни. Один  из его  псевдонимов  был
Хулио Хуренито. Но закон рынка есть закон. Если клиент желает -  будут ему и
белка, будет  и свисток.  Племянник,  кстати,  не  сам  придумывал  всю  эту
дребедень, а  вооружившись ножницами, вырезал подходящие  статьи  из русских
газет, благо самолеты из России летают к нам регулярно.
     - Да, я слышала о нем, - подтвердила я. - И что же он вам сказал?
     -  Он  сказал, что  эта тема будет интересной израильтянам и  что  если
перевести мое произведение на иврит и предложить в местное издательство,  то
с руками оторвут, - он улыбнулся и его губы растянулись еще шире.
     -  Эротики нет? - я сурово нахмурилась. - У меня дома  дочка-подросток,
на трех языках читает.
     - Есть, - клиент покраснел и потупился. - Глава двадцать вторая.
     Я быстро перелистала страницы, продолжая озабоченно хмуриться. Двадцать
вторая глава  называлась "Оргия".  Первый абзац выглядел  так:  "Гости  пили
алкоголь,  танцевали неприличные танцы и  вступали в  беспорядочные  половые
связи."
     Я  наклонилась к папке,  изо всех сил  стараясь удержаться  от смеха, и
спешно перевернула страницу.
     "...Он  силой  напоил  несчастную  водкой,  после  чего  овладел  ею  в
присутствии подручных,  пользуясь  беспомощным  состоянием  жертвы  и  своим
извращенным воображением..."
     Я  захлопнула  папку  и некоторое время сидела, уперев взгляд  в стол и
мужественно  борясь  со  спазмами  истерического хохота.  Похоже,  Мордухаев
принял краску,  залившую мое  лицо,  за целомудренный румянец моралистки. Во
всяком случае, когда я, наконец, смогла взглянуть на него, выглядел писатель
смущенно и даже пристыжено.
     - За эротику плата особая, - сказала я. - Трудно поддается переводу.
     - Я  согласен, - с готовностью сказал Мордухаев, - сколько я вам должен
всего?
     - Перевод будет  меньше примерно на четверть, - ивритские слова  короче
русских,  выходит... - я назвала  сумму,  позволяющую  нам с Дашкой жить три
месяца  совершенно  спокойно  и  даже кое-что  себе позволить. - Если хотите
справиться в другом месте, я могу дать координаты. Хотя я не могу поручиться
за их качество.
     Последние  слова я произнесла, глядя  прямо  в глаза  Мордухаеву,  всем
своим  видом   выражая  кристальную  честность  и  высокий  профессионализм.
Кажется, он клюнул.
     - Нет-нет, - остановил он  меня, - мне рекомендовали именно вас. Я могу
заплатить, у меня хорошая инвалидная пенсия, да и жена немного подрабатывает
- за старушкой смотрит.
     - Хорошо, тогда давайте сейчас  аванс  - треть суммы, и два отсроченных
чека. Перевод будет готов через два месяца.
     - А раньше нельзя? - жалобно спросил Мордухаев
     - Нет, - сказала я, - к сожалению, у меня много работы, но я постараюсь
сделать все, что в моих силах.
     - Хорошо, - согласился он и принялся выписывать чеки.
     Потом  тяжело поднялся, опираясь на свою трость, церемонно попрощался и
вышел из кабинета.
     Я смотрела на папку со смешанными чувствами. С одной стороны -  это был
легкий  заработок.  С  другой - если  эта  бредятина появится  в израильской
прессе, а я почему-то в этом не сомневалась, то мнение о "русских", бытующее
в  среде продавцов лепешек  и владельцев  магазинчиков,  основных  читателей
такого жанра, еще более  укоренится.  Ну и что, они и так думают,  что мы  -
через одного, -  сплошные мафиози,  а разубеждать - себе дороже. Я с детства
была уверена, что в споре рождается не истина, а озлобление.
     Я порылась в сумке. Моя  любимая ручка не находилась. С  раздражением я
высыпала содержимое  сумки  на стол и ужаснулась:  что только  я не таскаю с
собой.
     Я  как-то  уже  говорила,  что  я  Телец  по  зодиаку,  а  они  - народ
обстоятельный и запасливый. Я терпеть не могу одалживаться и поэтому никакая
сумка не выдерживает того количества полезных вещей, которые я ношу с собой.
У меня можно найти маникюрные  ножницы, запасные  колготки,  клей и  иголку,
таблетки  от головной боли  и вздутия в  животе.  У  меня в сумке  есть даже
презерватив:  в случае, если меня кто-нибудь  утащит и  будет насиловать,  я
попрошу его надеть, чтобы не подзалететь. Это я так шучу.
     Помимо   постоянных  полезных  вещей,  сегодня  в  сумке   были  старые
распечатки из банка, рекламки, которые я хотела на досуге просмотреть, и два
пригласительных билета  на международную  выставку. Билеты  две недели назад
дал мне Денис, я о них совершенно забыла.
     От  изысканий  меня  отвлек  Додик  -  он  зашел  ко  мне  сразу  после
Мордухаева. Додик хихикал:
     - Ну? Какого клиента я тебе поставил, а? Мне полагаются комиссионные, -
он выразительно потер пальцами.
     Типично маклерская черта, они же живут на эти проценты.
     - Я что, тебя нанимала? - удивилась я. -  Если кто-нибудь ко мне придет
квартиру  покупать  -  я  тоже к тебе  пошлю.  И,  заметь,  комиссионных  не
потребую.
     - Ну и балаган у тебя, - заметил он, глядя на кучу, вываленную на стол.
     - Ручку искала. Ага, вот она, - я схватила свой "Пайлот",  притаившийся
между рекламками.
     - А я машину купил, -  неожиданно сказал Додик,- вон она под  окном, на
стоянке стоит.
     Мы выглянули в окно. Додик показал на новенький зеленый "Форд". Причем,
когда  мы  вместе стояли  и смотрели, я машинально прикоснулась  к нему, как
обычно бывает  в тесных  местах. Додик  мгновенно отскочил  от окна и  в его
взгляде   промелькнул  затаенный  страх.  А   может  быть,  мне  это  просто
почудилось.
     Обычно, у мужчин на меня другая реакция.
     Я  вспомнила,  что однажды,  когда мы со  всех отделов  сидели вместе в
маклерском  бюро (там  самая большая  комната в  нашем здании),  праздновали
Хануку и объедались пончиками, Додик, мечтательно сказал:
     - А я куплю машину с ручной коробкой передач.
     - Почему? - возразила ему секретарша нотариуса, - автомат удобнее.
     - Нет, я заменю набалдашник. Закажу литой, из прозрачного плексиглаза с
розочкой  внутри,  посажу в  машину красивую девушку в  мини юбке, -  тут он
исподлобья взглянул на меня, - и, когда буду переключать передачи, дотронусь
до ее коленки, как бы случайно.
     -  Тогда тебе придется ездить с  ней на пятой скорости, - хохотнула  я,
иначе не дотянешься.
     Странный парень, вроде язык подвешен хорошо, в компьютерах разбирается,
а  такой  робкий.  Наверно  комплексует  из-за  своих ушей.  Уши у него были
большие  и  для  его  субтильного сложения выглядели великоватыми. Все та же
секретарша- хохотушка не раз говаривала:
     - Вот идут трое - Додик и его уши.
     Странно, никто никогда не называл его полным именем - Давидом.
     - Ну, я пошел, - виновато сказал Додик.
     - Спасибо тебе за клиента, Давид, мне сейчас очень нужны деньги.
     - Я хочу тебе рассказать... - начал было он.
     - Не  сейчас, у  меня много работы, потом, хорошо? - я старалась, чтобы
это не выглядело бестактно.
     Он, понурив голову, вышел из кабинета.
     Кажется,  выгонять  его  из кабинета  у меня вошло  в  привычку.  Вчера
выгнала,  сегодня  тоже. И этот  "Форд". Странно, что мужики находят в  этой
машине? Американская, ну и что? У Дениса  вон  тоже "Форд",  только не этого
года, а постарше и цвет более  глубокий, бутылочный,  а не  фисташковый, как
этот.




     В субботу я, как и обещала взяла  Дарью  на выставку. Нечего ей  сидеть
целыми днями перед компьютером и дурью маяться. И  мне хорошо бы развеяться.
Дашка очень обрадовалась,  надела  свой новый  комбинезон, майку  с надписью
"А.В.М." и мы выехали из Ашкелона.
     Утро  было  прекрасное.  По небу  плыли  огромные облака,  своим  видом
напоминавшие  сахарную  вату  и  ванильное  мороженое.  Цвели   апельсиновые
плантации,  а в  небе летел  симпатичный самолетик  с  привязанной к  хвосту
рекламой каких-то залов торжеств. Я обещала дочке день кайфа и, по-моему  он
уже начался.
     Международная  выставка   "Постиндустриальная  эра"  располагалась   на
огромной  территории парка Аяркон. Плакаты  и вывески стали  попадаться  все
чаще  по  мере приближения к  выставочному комплексу.  На всех плакатах была
изображена  одна  и  та же эмблема -  изящная  металлическая женщина-робот -
творение японского художника  Хаджиме Сараямы. Металлическая броня "железной
леди" переливалась на  ярком левантийском солнце, а изгибы ее жесткой фигуры
были сногсшибательно сексуальны.
     Для  счастливых обладателей пригласительных  билетов была  организована
отдельная стоянка, где я вполне спокойно припарковалась. Мы с Дашкой вылезли
из машины и влились в широкий поток посетителей.
     Этому  самому  большому в  Израиле  выставочному комплексу  исполнилось
тридцать   лет.  Первая  выставка   называлась  "Восточная  ярмарка"  и   ее
опознавательным знаком  стал  летающий  верблюд. Потом появилась  постоянная
экспозиция  "Человек и его  мир"  а  напротив вырос  гигантский Луна-парк. В
центре парка  раскинулось небольшое  озеро и  дети кормили уток хлебом. Утки
были нахальные  и толстые.  На хлеб  и  на  детей  они не  обращали никакого
внимания.
     При  входе  в  каждый  павильон (а  всего  их  было  около  семнадцати)
улыбающиеся девушки  раздавали  проспекты. Дашка тут  же набрала целую кучу,
которую потом пришлось тащить мне. Мы вошли в павильон "Технология".
     В центре выставочного пространства находилось сооружение,  напоминающее
большой гончарный круг. На нем творилось что-то  непонятное. Молодой человек
из персонала выставки на двух языках - иврите  и английском зазывал народ на
этот медленно вращающийся  круг. А на круге были выставлены обычные бетонные
блоки для  строительства.  Примерно пятеро мужчин из  публики, забравшись на
него,  увлеченно  били молотками и зубилами по  этим блокам. Потом, спрыгнув
оттуда,  они, с видом хорошо поработавших мастеровых присоединились к толпе,
окружавшей  лектора.  Мы  с  Дашкой,  заинтересовавшись,   подошли  поближе.
Поговорив  недолго о  высоких технологиях,  новых  материалах и  способности
вещества к запоминанию первоначальной  формы, лектор показал на поврежденные
блоки.   Они   уже  не  выглядели  такими   уж  разбитыми.  Трещины   начали
затягиваться,  а мелких  повреждений не было видно вовсе. Публика ахнула,  а
зазывала снова пригласил на круг желающих подолбить.
     В павильон "Дизайн и  быт" струилась самая длинная очередь. Мы встали в
конец  и  терпеливо  ждали.  Наконец группа  из  двадцати  человек  вошла  в
небольшое  помещение, над которым висел плакат "Комната 21 века". В нем были
несколько кресел  и ковер на полу.  В углах я заметила пару датчиков. Окон в
комнате не было.
     Невысокий японец рассказал  нам,  что эта комната была спроектирована в
Осаке и в ней можно запрограммировать иллюзию местонахождения в любой стране
по выбору.
     - В какой стране вам захотелось бы побывать? - спросил он по-английски.
     Моя дочь среагировала первой:
     - На Гавайях, - быстро ответила она.
     - Гавайи? Пожалуйста.
     Он  достал откуда-то небольшую видеокассету и сунул  ее в щель в стене.
Перед нами открылось огромное голографическое  окно.  Мы увидели  трехмерный
океанский  прибой, пальмы на  песчаном берегу,  услышали пронзительные крики
птиц  и  даже в воздухе  как  будто ощущался  крепкий запах морской соли. Мы
сидели завороженные. Иллюзия  была  полной. Хотелось  остаться  и любоваться
закатом на горизонте.
     Японец  деликатно кашлянул. Мы все как будто проснулись. И  Дашка снова
его спросила:
     - А Аляску сможете показать?
     -  Да,  -  улыбнулся  он,  -  в  комнате  понизится  температура,  а  в
голографическое окно будут заглядывать белые медведи.
     Мы  вышли  немного  одуревшие  из  этой  комнаты  будущего. Дарье жутко
понравилось, а меня, наверное, после  двенадцати часов сидения вот  в  такой
комнате, надо  было бы отправлять в психушку. Все-таки я человек двадцатого,
а не двадцать первого века. И потом,  я  все это уже читала у Конан  Дойля в
"Открытии Рафлза Хоу". Просто там пальмы были настоящие.
     Дениса мы увидели в  павильоне "Мир компьютеров". Он был такой красивый
в темно-синем костюме и в галстуке в тон. Я невольно им залюбовалась. Нет, в
Израиле многое теряется из-за вечного лета. Например, умение носить костюмы.
     Денис  увидел  нас   и  улыбнулся.  Он  что-то  увлеченно   рассказывал
посетителям, окружавшим его. Я прислушалась:
     - Что общего между сковородкой и компьютером? - спросил он публику.
     И после паузы ответил:
     - В сковородке девяносто  восемь  процентов железа и всего два процента
ума.  А  в  компьютере  наоборот.  Известно ли вам, сколько времени прошло с
момента изобретения телевизора до его первого промышленного образца?
     - Сколько? - спросили из публики.
     -  Тридцать  два года.  А для компакт  диска этот  инкубационный период
составил всего десять месяцев.
     Далее он стал рассказывать про новый микропроцессор, изобретенный в его
фирме.  Я поняла, что  мне не удастся с ним поговорить и мы  пошли  с Дашкой
бродить дальше.
     Ее восхитила школа будущего, когда дети сидят дома, перед  компьютерами
и решают задачи в соответствии со своими возможностями. А в школе собираются
для занятий  литературой,  искусством  и спортом.  Как  противовес будущему,
настоящее было представлено маленькой действующей моделью современной школы.
Над моделью было написано: "Если бы  крыши школ  были  бы прозрачные, что бы
увидели   марсиане   из  космоса?"  Модель   состояла  из  большой  коробки,
разделенной  на несколько частей  перегородками. В  каждой части  находилось
множество маленьких черных точек, имитирующих учеников  и одна большая точка
- учитель. Звенел звонок, и все большие точки устремлялись в одно помещение,
а маленькие  черные  начинали  хаотично перебегать из одной  части коробки в
другие. Снова звенел звонок, точки большие и маленькие возвращались на  свои
места и цикл повторялся.
     Дашка была в восторге. "Точно, как у нас в школе!" - повторяла она.
     Мы купили по булочке,  соку  и засобирались обратно. Я видела, что Даша
устала, да и  я  была переполнена  впечатлениями. Довольные и утомленные, мы
подошли  к нашей машине.  Дворником к лобовому стеклу была прижата  бумажка.
"Неужели штраф?" -  пронеслось у  меня в  голове.  Я взяла бумагу.  Это была
записка,   написанная  по-русски   крупным  незнакомым  почерком  следующего
содержания: "Я видел тебя здесь, моя Леди с родинкой на бедре. Я хочу тебя и
ты от меня не убежишь..." Подписи не было.
     - Что это, мама? - спросила моя дочь.
     Я судорожным движением спрятала записку в сумку.
     - Ничего, кто-то хочет купить нашу машину. Садись, поехали.
     Настроение было испорчено основательно.






     Две  недели прошли  как обычно. Я ходила на работу, принимала клиентов,
дома  в  свободное   время  переводила  опус  господина  Мордухаева,  слегка
чертыхаясь над оборотами:  "С  трапа самолета  спускался  детина,  звериного
облика с низким лбом.  Один его карман оттопыривался  от пистолета, в другом
лежали пачки  долларов. Этот  посланник  русской мафии прилетел  завоевывать
нашу  маленькую,  но гордую  страну!" Ага, маленькую, но  гордую птичку.  Я,
кажется,  говорила,  что цитирование  любимых кинокомедий ведет  к обеднению
словарного запаса. Денис, как-то просмотрев несколько страниц, заметил:
     -  Параноидальный  сублимированный  тип.  Словарный   запас  в  среднем
четыреста пятьдесят слов. Перевод может сделать репатриант с  годовым стажем
в стране.
     Это  он  в  мой адрес прохаживается, психолингвист заумный. А самого  я
застала,   выходящим  из  туалета  с,   примерно,  трехсотой  страницей.  Он
отшутился:
     - Такие книжки надо не в книжном магазине продавать, а в аптеке?
     - Вместо туалетной бумаги?
     - Нет, вместо слабительного.
     Дашка  благополучно  забыла  о  татуировках и  однажды притащила  домой
большую коробку.
     - Что это? - спросила я.
     -  Это пазл! -  гордо  сообщила моя дочь,  -  три тысячи штук. Мне Инга
дала.
     Я открыла коробку, на крышке которой были нарисованы четыре весталки не
то  в  туниках,  не  то  в  тогах,   сидящие  в  живописных  позах  на  фоне
древнегреческого орнамента. Одна из них держала в руках лиру , другая - веер
из  страусиных  перьев. Под  картиной  шла надпись  по-английски: сэр Вильям
Рейнольдс-Стефенс. Интерлюдия.  У  меня зарябило в глазах  от  бесчисленного
количества разноцветных кусочков.
     - Что с этим делают?
     - Ну какая ты  мама, непонятливая,  из  этих кусочков собирают картину.
Вот эту.
     И она ткнула пальцем в коробку.
     - А почему Инга сама не собирает?
     - Ей этот пазл на день рождения подарили, она начала и бросила, а потом
мне дала. Соберем - будет у  меня в  комнате висеть. Я такой пазл в больнице
видела. Класс!
     Что-то  моя дочь злоупотребляет  словом  "класс",  в данном  случае оно
обозначало  "само  совершенство".  А  в  израильских  больницах  есть  такое
неписаное правило: излечившиеся больные, дабы  выразить свою признательность
врачебному  коллективу,  дарят  картины,  под  стеклом  и  в  рамке.  Ну  не
настоящие, конечно, а какие-нибудь приличные репродукции. И пишут внизу: "От
такого-то  за  преданный  уход  и  лечение".  Эти  картины висят  в  длинных
больничных коридорах и скрашивают обстановку. Очень  милая традиция, на  мой
взгляд.  Я  представила  себе,  как  бы, например,  какая-нибудь моя вышивка
смотрелась в  коридоре... скажем, клиники "Ткума". Вот черт, да что ж это  я
сама себя норовлю запереть в психушку?! Кормежка понравилась, что ли?
     - И кто это будет делать и где?- вернулась я к теме.
     - Стол раздвинем. В салоне.
     Я представила себе  стоящий  посреди  квартиры  стол, заваленный  этими
кусочками  картона, и  мне  стало нехорошо. Тем более, что на  коробке  было
написано: В собранном виде: 120 на 85 см.
     Зная, как моя дочь  быстро загорается всякими прожектами и также быстро
остывает, я сказала:
     - Э, нет, так дело не пойдет. Надо применить НОТ.
     - Какую НОТ? - не поняла Дарья.
     - Научную организацию  труда.  Вот ты сейчас сядешь и разберешь эти три
тысячи пазлов по оттенкам, сложишь в отдельные кулечки и будешь собирать  из
каждого кулька  по  отдельности. Тогда, может  быть,  что-нибудь и выйдет из
твоей затеи.
     Инициатива  наказуема.   Пришлось   сесть   рядом  с  Дашкой  и  начать
сортировку.  Вскоре оказалось,  что  я  осталась  одна,  а моя  дочь куда-то
испарилась. Это занятие постепенно увлекло меня, а когда мне удалось собрать
левую сандалию одной из весталок, за окном уже темнело.
     Собирая  пазл,  я  почему-то  вспомнила покойного Когана.  Его  комнату
распечатали,  оттуда вынесли  всю мебель,  а  на  двери висела  табличка "На
сдачу".  Когда было семь дней, мы с Денисом навестили  вдову, он правда,  не
хотел ехать, но я уговорила, хотя какому нормальному человеку это в радость.
У вдовы Когана он не проронил ни слова, и мы вскоре попрощались.
     Следователь  мне не звонил, никуда меня  не приглашали и от этих мыслей
становилось  страшно. Вот  так  живешь,  работаешь,  а  потом  грохнет  тебя
какой-нибудь маньяк и никому это не будет интересно.
     Чтобы  отогнать мрачные мысли,  я включила  чайник. Прибежала  Дашка  -
оказывается она сидела  за компьютером, я  сделала ей бутерброд с шоколадным
маслом и пообещала, что мы пойдем завтра на пляж.
     Дарья обрадовалась.  Вообще-то мы  живем в  двадцати  минутах ходьбы от
пляжа,  но  посещаем  его не  часто. Я не люблю  загорать,  считаю,  что это
вредно. Солнце слишком сильное.  И потом, мне  нравится контраст между белой
кожей и черными волосами, поэтому я никогда не выхожу из дома, не наложив на
лицо солнцезащитный крем. А  если уж загорать, то на  нудистком пляже, чтобы
не быть пятнистой, как морская свинка.
     На следующее  утро  мы  отправились  на  пляж. Дорога  пролегала  через
Национальный  парк.  Мы прошли живописные развалины  крепости  крестоносцев,
пришедших в  Ашкелон в одиннадцатом веке, разбросанные тут  и  там античные,
мраморные  колонны,  древний  амфитеатр со  статуями богини  Ники  и  Антея.
Впечатление портили  лишь крупные инвентарные номера,  написанные на  каждом
обломке мрамора, но,  как писал незабвенный  "вечно живой":  "Социализм есть
учет!"
     Дашка несла большой  оранжевый  зонтик  от  солнца -  подарок от  фирмы
"Джонсон и Джонсон"  а  я  - сумку с купальниками и холодной водой. Придя на
пляж,  мы  побежали  в  воду,  долго плескались,  потом моя дочь отправилась
искать витые ракушки вдоль берега, а я задремала под зонтиком.
     Я спала около двадцати минут. Проснувшись от того, что какой-то крупный
камешек  вонзился мне в  бок, я повернулась и оторопела - навстречу мне  шли
мои  джинсы!  Как я  узнала,  что это мои джинсы?  Очень  просто:  я  как-то
поливала хлоркой унитаз, совершенно забыв, что на мне надеты дорогие штаны и
капли  едкой  жидкости обрызгали коленку, образовав на  голубой ткани мелкую
россыпь белых  точек. Мне  совершенно это не мешало  и я,  обругав  себя  за
рассеянность, все-таки продолжала их носить.  А теперь, после того,  как мои
любимые  джинсы украли прямо с веревки, какой-то хмырь шел в  них прямо  мне
навстречу.  Он  был смуглый и  худой, кроме джинсов  одет в грязную  майку и
шлепанцы. Мои штаны были  ему  явно велики,  я - дама в нижней  части весьма
крупная.
     Видимо со сна, не помня  себя, я бросилась ему  наперерез, схватила его
за запястье и заорала:
     - Ах ты вор, подлец, а ну снимай сейчас же мои штаны.
     Парень,  не ожидая такого нападения, пытался  было  вывернуться, но  не
тут-то было - я держала его крепко.
     Вокруг стал собираться народ.
     - Что случилось?
     - Этот вон у той дамочки кошелек украл.
     - И не кошелек, а сотовый телефон, - говорили в толпе.
     Я попыталась объясниться:
     - Посмотрите, на нем же мои джинсы, видите эти пятна  от хлорки - это я
сама испачкала .
     - Да, вот так бы и пошла домой без штанов - трагедия!
     - Софочка, присмотри за вещами, здесь жуликов полно.
     - Вызовите же кто-нибудь полицию!
     Но  к  нам  навстречу уже бежали два парня в жилетах,  на  которых было
написано "гражданская полиция".
     - Что здесь происходит? - спросил один из них.
     - На нем мои джинсы, - снова повторила я.
     Парень свободной  рукой  толкнул  меня в грудь, но его  крепко  держали
дружинники.
     - Пойдемте с нами.
     Я отыскала глазами Дашку. Она смотрела на меня с беспокойством.
     - Дарья, - крикнула я ей, - собери вещи и иди домой, я скоро вернусь.
     Я накинула  халат прямо на купальник, схватила  сумку, повесила ключ от
квартиры Дашке на шею и повернулась к ожидающей меня троице.
     То, что я увидела,  заставило меня  замереть на  месте. На кисти парня,
одетого в мои джинсы, на тыльной стороне, было вытатуировано " Яир Бен-Ами".
Не помня  себя, я пошарила  в сумке,  достала телефон  и нашла  в его памяти
номер следователя Борштейна. Я только молилась, чтобы он ответил.
     - Алло, - сказал следователь.
     - Михаэль, это Валерия, я сейчас поймала Яира Бен-ами.
     - Где вы находитесь? - казалось он ничуть не удивился.
     - На пляже в национальном парке.
     -  Я звоню  следователю, - обратилась я к  дружинникам, все еще  крепко
державшим   Яира,  -  он,  -  я   ткнула  пальцем   в  парня,  -  сбежал  из
наркологической клиники, а там убили доктора.
     - Дайте мне телефон, - потребовал один из них.
     Поговорив пару минут, он протянул мне мой сотовый телефон и сказал:
     - Следователь будет ждать нас в полиции, сейчас приедет машина.
     Внезапно Яир, прежде стоявший спокойно, забился в истерике:
     - Я не убивал, я не убивал доктора!
     Через минуту приехала  полицейская машина. Мы все погрузились в  нее  и
поехали.  Яир  продолжал  тихо всхлипывать. Вероятно,  он  был под действием
наркотика,   так  как  все  реакции   были   какие-то   ненормальные  -   от
заторможенности к буйству.
     В полицию мы приехали быстро. Следователь уже был там. Парня  провели в
кабинет и усадили. Я зашла следом за ним.
     - Как  это вам удается, Валерия? - спросил  Михаэль  заинтересованно. -
Такие  совпадения  -  нечто из ряда  вон  выходящее. По крайней мере, в моей
практике.
     - Он у меня джинсы с веревки стянул, - сообщила я.
     - Какие джинсы? - не понял Борнштейн.
     Тут Яир начал снова дергаться, сдирать их с себя и орать: "Да забери ты
свои проклятые штаны!"
     Мне стало  страшно. В  пылу  борьбы за  свою собственность,  я даже  не
подумала, что тот, кто убил  двух мужчин, вполне мог бы  справиться со мной.
Раз плюнуть.
     Борнштейн начал очную ставку:
     - Объясните, пожалуйста, о чем идет речь.
     - Я была  на пляже. Смотрю - он  идет, в моих джинсах. На них пятна  от
хлорки на коленях. Но мне они не нужны, - быстро добавила я, - пусть носит.
     - А потом что было?
     - Потом я  схватила его за руку, а на руке имя - Яир Бен-Ами, вот я вам
и позвонила, - закончила я свой рассказ.
     -  Ну,  хорошо,  с  этим понятно,  - он  повернулся  к  Яиру.  - Теперь
расскажи, почему ты удрал из клиники?
     - Я... я испугался.
     - Чего же ты испугался?
     - Что вы меня обвините в убийстве врача.
     - А ты его не убивал?
     - Нет, поверьте мне, не убивал!
     - А кто убил?
     -  Откуда я знаю,  я  зашел, а он  лежит, и горло перерезано. Я и удрал
оттуда.
     - Так, - остановил его Борнштейн.  - Давай-ка подробнее. Зачем ты пошел
к Зискину в кабинет?
     Яир молчал.
     - Я жду,- сказал следователь.
     Я сидела не шелохнувшись. Парень вздохнул и произнес:
     - Мне плохо было, ломало, а у него было.
     - Что было?
     - Метадон.
     Я  слышала об этом заменителе  наркотиков, сильнодействующих таблетках,
которые выдавали наркоманам, решившим завязать, в больничных кассах. Им даже
пособие на  жизнь платили  от института национального страхования,  если они
соглашались  принимать метадон вместо  наркотиков. Но и тут  они  умудрялись
обманывать. Эти таблетки давали, если  в моче  наркомана обнаруживали кровь.
Но  они добавляли в собственную  мочу, сдаваемую на анализ - куриную  кровь.
Себя ранить боялись. То, что кровь куриная, легко узнавалось под микроскопом
-  в  красных  кровяных  шариках  просматривались  ядра,  а  в  человеческом
гемоглобине  ядер нет.  Я это вычитала  в какой-то  статье и  сидела  ужасно
гордая, своей осведомленностью.
     - Но метадон выдают сестры, по утрам, а ты пошел к доктору, в полночь.
     - Я думал, у него есть, в ящике стола.
     - Думал или знал?
     Яир молчал, опустив голову.
     Я вмешалась:
     - Мне говорил доктор Рабинович, что...
     Борнштейн прервал меня:
     - Госпожа Вишневская, выйдите и подождите в коридоре.
     Я вышла и закрыла за собой дверь. Странный тип все-таки этот Борнштейн,
то летит сломя голову по одному моему слову, то из кабинета выгоняет. А  мне
домой нужно, Дашка небось волнуется.
     Ко мне подошел полицейский.
     - Следователь приказал проводить вас до выхода, - обратился он ко мне.
     Вскоре я была дома.
     Дарья смотрела на меня осуждающе.
     -  Мамуля,  оно  тебе  надо?  -  интересно,   откуда  у  моей  в   меру
интеллигентной дочери иногда  пробивается местечковый акцент, -  Ты что, эти
джинсы носить будешь после этого?
     Дарья  выразительно сморщила  нос  и  стала  жутко  похожа маму Дениса.
Просто у той такое выражение лица было постоянным.
     Я где-то  прочитала, что домашние  тираны никогда  не кричат  на  своих
близких. Они  их третируют  тихонечко,  не  поднимая  голоса.  Они всегда не
довольны, они  жалуются  на  здоровье, когда есть зрители. А  в  одиночку  -
работоспособны, как  ломовые  лошади.  Русская литература прекрасно  изучила
такие типы - к примеру Фома Опискин из "Села Степанчиково и его  обитателей"
Достоевского.  Если  двадцатый  век  и   придумал  что-нибудь  новенькое  по
материальной части  - атомную энергию,  или  компьютеры,  то  по  духовной -
девятнадцатый даст ему большую фору. Да, есть многое на свете, друг Горацио,
что и не снилось нашим паппарацио!
     Бедные  близкие  из семей, где главенствуют  тираны! В  них ежесекундно
воспитывается чувство вины -  главный фактор  морального уродства. Нет, если
за  дело, наврал там, или нашкодил - я не против. Даже  за -  вырабатывается
ответственность за свои  поступки. А если ребенок чувствует себя  виноватым,
потому,  что родители развелись? Он думает, что это  он такой  плохой, а тут
мама  лежит на диване  с головной болью и  приговаривает: "Ушел  наш  папка,
будут у  него другая  мама,  другие  дети - он их  любить  будет".  И  все -
получайте закомплексованную  личность, неудачника, не верящего в  свои силы.
Мама  для  него - опора и надежа, женится поздно, жену ищет похожую на мать,
семейная жизнь не складывается. В конце  концов жена с криком: "Вот и спи со
своей мамочкой!" - хватает детей и уходит от  него к своим  родителям. А он,
удивленный  этим взрывом чувств, возвращается к матери, где  она  кормит его
любимым салатом "оливье"  и осуждает эту ветреницу словами "Я же говорила!".
А что она говорила? Сама и выбирала...
     -  Дарья!  -  строго  сказала  я.   -  На   будущее  знай:  за  частную
собственность нужно бороться! -  я  назидательно подняла кверху указательный
палец и прошествовала на кухню.
     После  обеда мы с  Дашей помыли посуду, я запустила  стиральную машину.
Она,  было,  направилась к  компьютеру,  но  я ее вовремя остановила. Дашка,
скрепя сердце,  села за уроки, а я, поверьте, с таким же  чувством  взяла  в
руки эпическое полотно "Мафия бессмертна!"




     Всю субботу  я отсыпалась. У меня  накопилась перманентная усталость, я
так мало спала всю  неделю,  что  организм наверстывал  упущенное.  Денис не
звонил и не приходил, я знала, что у него завал на работе, и он на несколько
дней поехал  в иерусалимский  филиал фирмы заканчивать какой-то особо важный
проект.  Он  мне  сказал, что  как  только  они  завершат  эту работу,  весь
коллектив со своими половинами едет на Кипр на  четыре дня.  Ночь туда, ночь
обратно на роскошном пароме, беспошлинный магазин, гостиница пять звездочек,
тишина,  покой и  никаких  маньяков  - наркоманов. Мне  давно пора  поменять
обстановку. Буду ходить в купальнике с  завязанным на талии шелковым платком
и танцевать сиртаки. А вечером пойдем в казино. К морю я равнодушна - оно то
же самое, Средиземное. А вот  на  экскурсию в горные монастыри я бы поехала.
Дашу  отдам  подруге, она уже пару  раз оставалась у ней, когда я ездила  на
Мертвое море и в Тверию. Привезу им подарки с Кипра - будут довольны.
     Когда  я продрала  глаза и поплелась на кухню за  чаем,  Дашка сидела в
салоне и собирала пазл.
     - Мам, иди посмотри, - позвала  она меня,  -  я уже одну весталку почти
собрала.
     С моей легкой руки, и  она  начала называть так девиц, нарисованных  на
крышке коробки с пазлом. Я подошла поближе:
     -  Какая  красота! - восхитилась я,  -  сейчас попью чаю  и приду  тебе
помогать.
     - Давай,- обрадовалась моя дочь.
     Мы провели за этим  занятием  несколько часов. Было ужасно увлекательно
приставлять  один  разноцветный  кусочек  к   другому,  чтобы  в  результате
получился фрагмент из десятка пазлов.  Потом  фрагменты побольше, такие, как
лицо,  венок,   складки   тоги,  мы  собирали  вместе  и   выходило  цельное
изображение.  У пазлов  были выпуклые  и  вогнутые края  и к каждому кусочку
подходил  только   один  единственный  свой,  имеющий  точно  такие  же,  но
противоположные очертания.
     Дашка  уже  вовсю  стреляла на компьютере,  а  я  все сидела  и  искала
недостающий,  очень  важный кусочек, на котором была  изображена часть глаза
одной  из  весталок.  Без  этой  отсутствующей  части  лица  весталка  жутко
выглядела, таращилась на меня пустой  глазницей и  как бы  говорила: "Смотри
лучше, я и то вижу, просто дотянуться не могу. Ищи!"
     Вечером я позвонила Денису на сотовый  телефон.  Электронная секретарша
механическим голосом отвечала:" К сожалению, абонент временно не  принимает,
оставьте сообщение и вам перезвонят при первой возможности." Я позвонила ему
домой. Тот же результат.
     Так  и  не  дозвонившись  до  Дениса, я улеглась  спать. Снилась всякая
ересь:  Дениса мать грозила  мне ножом.  Потом прилетела  зеленая  машина  с
крыльями.  За рулем  сидела пухлая  секретарша нотариуса и верещала: "А мы с
Додиком все  пончики с метадончиком слопали,  а  тебе  ничего не  осталось!"
Лысый  Мордухаев качал толстым, как сарделька, пальцем. На нем была футболка
с надписью: "Я  один знаю всю  правду" и галстук в  горошек. Потом  на  меня
медленно шел  Денис,  подошел близко-близко, я отклонилась назад, он упал на
меня, закрыл собой все пространство и я провалилась в бездонную темноту.
     На работу  я ехала  в дурном настроении. По  дороге купила свежий номер
газеты "Едиот ахронот" и бросила на заднее сиденье.
     В  конторе сразу впряглась в дела. Народу после выходных было много,  я
отвечала на вопросы, переводила, печатала на компьютере, в общем была занята
выше крыши. В два часа публика рассосалась, я спустилась вниз и купила багет
с  тунцом и салатом. Заварив  крепкий чай  в своей любимой  чашке с надписью
"Томатный суп", я раскрыла купленную с утра газету.
     На  меня с  фотографии  на первой полосе  смотрел  благообразного  вида
старик с  окладистой бородой. Заголовки, высотой  в три дюйма кричали: "Убит
православный  священник!",  "Официальный представитель Русской  православной
миссии,  архимандрит Иннокентий,  выражает  решительный протест!",  "Полиция
выходит на след злоумышленников". Я принялась за статью:
     "Сегодня ночью в  Русской православной миссии  (Белая церковь) был убит
отец Андрон, православный  священник церкви святой  великомученницы Варвары.
Он  был  зарезан  большим  кухонным  ножом  для  резки  хлеба,  итальянского
производства.  Священник  умер  от  раны  в шею. По словам сестры Ефросиньи,
монахини, находившейся в церкви,  к отцу Андрону пришел посетитель. Ни лица,
ни  возраста  она  не  знает,  посетитель  был в черных очках,  несмотря  на
сумерки. Сестра Ефросинья несколько раз  проходила мимо двери отца  Андрона,
где  он беседовал с посетителем. Разговор был тихий.  Ей удалось  расслышать
несколько слов. Одно из них было слово "наркотик"."
     Далее шли рассуждения журналиста о состоянии преступности в стране, и в
Иерусалиме, в частности. Выражались опасения,  что этот случай  отрицательно
повлияет  на  приезд  паломников  в 2000  году. В  конце статьи  выдвигались
предположения о связи священника с русской мафией и колумбийским картелем. Я
не стала читать больше эту чушь, отложила газету и задумалась.
     Через  несколько минут  я  подняла телефонную  трубку и набрала  номер,
записанный  совсем недавно.  Поговорив совсем  недолго, я  вышла  из  своего
кабинета и заперла дверь. Проходя по  нашему длинному коридору,  я  услышала
взрыв  хохота. В маклерской конторе определенно  что-то  праздновали.  Дверь
была  открыта.  Я  мельком увидела,  что  за  столом  сидели  Додик,  пухлая
секретарша,  имени которой я  так и не знала, незнакомая парочка и  редактор
местной рекламной газетки.
     Додик, увидев меня, выскочил из-за  стола и  бросился  ко мне.  В одной
руке он держал бутылку шипучки "Фантазия", в другой - чашку.
     - Валерочка, - встал он у меня на дороге, - выпей с нами, мы празднуем.
     Было   видно,  что  он   явно  набрался.  Кроме  "Фантазии",  на  столе
красовались  почти  пустая бутылка  "Столичной", рижские шпроты,  тарелка  с
орешками и кисть винограда.
     Я  рукой  отодвинула  его  в  сторону,  иначе  он бы  упал на  меня.  Я
совершенно не хотела  присоединяться,  но и портить отношения с соседями мне
тоже не нужно было.
     - Что празднуете? - спросила я.
     Додик пьяно ухмыльнулся и обратился к собутыльникам:
     -  Что празднуем, ребята,  не помните? - он почесал  у себя в затылке и
пожал плечами, - я не помню.
     - Додик, ты же две квартиры продал, новые. Получил хорошие комиссионные
от подрядчика, - сказал редактор рекламного листка.
     - Правда? -  удивился он.  -  А я, дурак,  забыл. Леруня,  прошу, -  он
протягивал мне уже полную чашку с розовым вином.
     - Нет, спасибо, Додик, я ухожу, мне надо идти, пусти меня.
     Он  крепко вцепился в рукав, я даже подивилась  такой  силе в тщедушном
теле.
     Я резко дернула его руку вниз.
     - Хватит,  Додик, иди умойся  и приведи себя  в порядок,  - он был весь
облит вином, - а мне надо идти.
     И я побежала вниз по лестнице.


     Нервы были  на пределе, напряжение последних дней сказывалось буквально
во всем - у меня разламывалась голова, я изо всех сил сжимала руль, не давая
рукам дрожать. Мысли  были об  одном: "Только бы не  потерять управление!" Я
старалась не  превышать скорости,  и если бы на  дороге  случилась пробка, я
наверное, выскочила бы из машины и принялась стучать кулаками по капоту.
     На мое счастье пробок по дороге  в Тель-Авив  не было. Наверное, у меня
есть специальный ангел-хранитель, заботящийся о стервозных дамочках в высшей
стадии душевного раздражения.
     К клинике  "Ткума" я подъехала  через сорок пять минут  после выезда из
Ашкелона. Меня  уже  ждали. Охранник на проходной  нажал  на кнопку,  ворота
распахнулись  и  я  въехала на территорию больницы. Остановив  машину  около
входа  в здание, я через одну преодолела ступеньки и постучалась в кабинет к
доктору Рабиновичу.
     Доктор поднялся  мне навстречу. Круглые очки а-ля Джон Леннон он снял и
положил на стол.
     - Садитесь и переведите дух, - сказал он мне вместо приветствия.
     Я упала на жесткий стул:
     -  Здравствуйте,  Игаль. Вы  сказали,  что  я могу  обратиться к вам за
помощью, если понадобится, и вот я тут.
     - Что случилось? - серьезно спросил доктор.
     -  Я  не знаю, как сказать,  но в общем... - я протянула ему газету. Он
внимательно просмотрел все заголовки, потом аккуратно сложил  ее и обратился
ко мне:
     -  Вы  считаете, что  и  это -  дело рук  Яира Бен-Ами?  Только на  том
основании, что и этот  несчастный был убит так же, как мои коллеги, - чем-то
вроде кухонного ножа? Кстати, полиция нашла орудие преступления?
     - Понятия не имею...
     - Ну вот, - заметил он. - Даже эта общность не доказана.
     -  Во-первых,  я   вовсе  не  подозреваю  Яира,  -   сказала  я.  -  Он
действительно ни при чем.
     Я вкратце рассказала курьезную историю о джинсах. Он посмеялся.
     - Игаль, - сказала я, - мне кажется, между  этими тремя убийствами есть
связь.
     - С чего вы решили?
     - Не знаю, - честно ответила я. - Нутром чую.
     - Что ж, это серьезная причина, - сказал он. - Очень серьезная.
     -  Перестаньте  ехидничать!  - я  взорвалась.  - Лучше  напрягите  свой
мыслительный аппарат и подумайте,  что может быть  общего между психиатром и
священником! А если не хотите напрягаться, то  я сама вам скажу: исповедь! И
тот,  и  другой  -  исповедники,  и  к  тому,  и  к  другому  люди  приходят
рассказывать о самом сокровенном!
     Его глаза удивленно расширились.
     -  Действительно...  - пробормотал  он  чуть  смущенно. - Надо же...  Я
как-то... - он откашлялся. - И врачи, и священники работают с людьми, причем
с людьми несчастными, слабыми. Сильный и счастливый к ним не пойдет, ему без
надобности. А вот человек в горе, которому надо рассказать, что его тревожит
и мучает, придет и попросит помощи.
     - Убийца приходил к ним  исповедоваться, - подхватила я, - излить душу.
А потом убивал, понимая, что никакая клятва Гиппократа или тайна исповеди не
спасет! Такие признания не задерживаются долго. Поэтому,  выговорившись,  он
заставлял своих собеседников  молчать - самым кардинальным способом.  У царя
Мидаса ослиные уши.
     - Что? - он непонимающе взглянул на меня.
     - Я вспомнила сказку, читала в детстве. У царя Мидаса были ослиные уши,
и он  не  хотел, чтобы об этом  знали. Но стричься ему надо было, поэтому он
приказывал  убивать  каждого  цирюльника,  который  приходил  его  стричь. А
одного, молоденького он  пожалел и отпустил. Тот не смог держать в тайне то,
что видел, пошел в лес, вырыл яму и выкрикнул туда: "У  царя Мидаса  ослиные
уши!". А потом  на том месте вырос тростник, и дудочки,  сделанные из  этого
тростника напевали  сами по  себе эту сакраментальную фразу:  "У царя Мидаса
ослиные  уши!" Я  только не  пойму, кто  наш убийца - Мидас  или  цирюльник?
Думаю, что  цирюльник,  ведь  это ему, а не  Мидасу нужно было выговориться.
Причем неважно  на каком языке.  Коган знал и русский, и иврит. Священник  -
только русский. А на каком языке говорил Зискин?
     - На иврите, на  польском, идише, английском. Русский  не входил  в это
число.
     - Значит, маньяк - из России, причем прекрасно говорит на иврите. Он же
звонил мне и угрожал на иврите.
     - Я согласен с  вами,  Валерия, - подумав, сказал доктор Рабинович, - я
только  хочу  кое-что добавить.  Еще  Эрих Фромм  писал,  что  биологические
потребности   человека,  безусловно,  важны,  но  еще  важнее  для  него   -
потребность  в  самоутверждении.  Ему  нужен  с  одной   стороны   -  объект
поклонения, чтобы тянуться к нему, и с другой - объект пренебрежения,  чтобы
чувствовать себя выше него. Я полагаю, что приходя на исповедь, а именно так
вы назвали этот процесс, этот  человек чувствовал потребность облегчить свои
страдания,  его  мучила  какая-то  неразделенная  трагедия. Он  рассказывает
абсолютно  все, он же, если  можно  так  выразиться,  любитель  разговорного
жанра. Но потом, после беседы он понимал, что специалист, сидящий  напротив,
которого он считал за бога  в своем воспаленном сознании,  ему не помог, все
равно  он выйдет сейчас из кабинета и останется один на один со своим тяжким
грузом. А может быть и  еще хуже - тот,  кому он доверился,  может  донести,
рассказать его  тайну  другим, грубым и  равнодушным людям.  И он  принимает
единственное  на  его  взгляд  верное решение  -  убить,  уничтожить  объект
опасности.  Но,  заметьте,  только  после  того,   как  все  ему  расскажет.
Рассказчику нечего больше ждать - его божок низвергнут. И  вот  только тогда
приходит облегчение. Баланс восстановлен, ему легко и спокойно. Муки совести
не  мучают, а страха перед неотвратимостью  наказания  нет - ведь он считает
себя центром мироздания, а центр не способен ошибаться.
     - Но он же маньяк!
     - Маньяк, - согласился Игаль.
     - Но как  я  его узнаю? Ходит  себе человек  по улице, общается с тобой
нормально,  в  общем, как  все. И вдруг ему  что-то напоминают мои  чулки со
швами - и он меня - чик, -  я выразительно провела большим пальцем по шее, -
решает прикончить.
     - И вас спасет только то, что вы одеты в джинсы, - улыбнулся  доктор, -
маньяки  обычно не отходят от правил,  которые сами себе же и навязали. Вот,
например, в наш  маньяк не убивал  жертву, пока всласть  не выговаривался, а
иначе - нарушаются правила игры.
     - А какие они, маньяки?
     - Сложный вопрос, я интересовался им. Есть нечто общее  в их поведении.
попытаюсь вам объяснить.  Прежде  всего,  определить  их в  обыденной  жизни
практически  невозможно.   Это  все  враки,  когда  описывают:  "Глаза   его
заблестели,  он  тяжело задышал и неестественно засмеялся..." Так ведут себя
обычные невротики. Маньяк спокойно  точит нож, пока вы привязаны к стулу. Он
любит  свою жертву и  уверен: все, что он для нее готовит - это  то, что  ей
нужно, в самый раз.
     - Вот ужас! - выдохнула я.
     - Обычно они  живут в  неполной  семье,  мать в доме -  глава, существо
деспотичное. Ребенок он  чаще всего,  единственный. Она следит за каждым его
шагом, оценивает  его поступки, в основном, отрицательно. Выращивает чувство
вины.  Унижение  ведет  к   бунту,  стремлению  выйти  из  под  материнского
деспотизма,  но характер  уже  сформирован как  неустойчивый  и подверженный
влиянию со стороны. Такие мужчины остаются холостяками  или поздно  женятся.
Спутницу жизни обычно выбирают старше себя, ищут в ней образ ненавистной, но
в то же время обожаемой матери. В зависимости от того, что он во время секса
думает о матери, характер сношения меняется. Вам понятно, о чем я говорю?
     - Поясните, - попросила я.
     - Как это  ни странно, даже в сексе он думает не о реальной  партнерше,
которая рядом,  а  о своей  матери, - терпеливо  пояснил доктор Рабинович, -
нет, инцест  не имеет к этому никакого  отношения. Просто если маньяк ласков
со  своей женщиной, значит в этот момент  он  обожает свою мать. Если же его
движения становятся грубыми, как у насильника, он не обращает внимание на ту
боль, которую причиняет своей  даме, подсознательно он конфликтует  и  хочет
доказать, что он сильнее своей матери.
     Мое лицо вытянулось.
     - Так что, теперь не получать удовольствие от секса,  а высчитывать,  о
чем или о ком мой партнер думает в этот момент?! - я просто не знала, что  и
думать.
     Игаль рассмеялся:
     - Не  берите в голову, а то  еще перестанете,  действительно,  получать
удовлетворение,  а  я  буду  виноват.  И  будет   у  вас  причина  ходить  к
психоаналитику.  Мы  же  с  вами  говорим о  маньяках.  Не болейте "болезнью
третьего курса".
     - А что это?
     -  На третьем курсе медицинского института проходят внутренние болезни.
И   особо   мнительные  студенты  начинают  прикидывать  на  себя  симптомы.
Получается, что  они  больны  всеми  на  свете  болезнями,  кроме воспаления
коленной чашечки.
     - Вы думаете, Игаль, что я психопатка? А вот  эта записка вам ни о  чем
не говорит? - я протянула ему обрывок бумаги с выставки.
     Он пробежал глазами строчки и серьезно сказал:
     -  Не  думаю. То,  что у вас родинка  на бедре,  кроме вашего интимного
друга может знать  любой, кто видел вас на  пляже или в короткой юбке. Может
быть  -  это  всего  лишь  шутка  надоедливого  поклонника.  Вы  ведь  очень
привлекательная   женщина.   И   не   относитесь   к   печальной   категории
психоаналитиков или священников
     Я улыбнулась и снова вернулась к интересующей меня теме:
     - Когда маньяки совершают свои преступления, ночью?
     -  Не всегда. Но на них  обычно сильно действует луна. В полнолуние они
чувствуют  себя  неспокойно. Недаром  в народных сказаниях  все вурдалаки  и
оборотни появляются при полной луне. В старину умели наблюдать.
     - Тогда запирать их надо раз в месяц, - решительно заключила я.
     - Нет, так не получиться. Мы  же не знаем, кто он, маньяк. И потом:  не
всегда он  действует  в полнолуние,  если ему  в голову  взбредет, то и  при
молодом месяце сотворит чего-нибудь. Так,  что цикличность  -  это  не самый
яркий  показатель.  В психологии существует  такое  понятие, как  раздвоение
личности. В обычное  время это вполне  самостоятельный, разумный  индивид, а
когда в мозгу звенит какой-то особый сигнал, нормальная  личность исчезает и
появляется другая - дефектная.
     - А что это за сигнал?
     -  Кто  его  знает?  - пожал  плечами  доктор.  -  Красная  тряпка, или
какое-нибудь слово. Или вот - полнолуние. Да мало ли чего. Был себе человек,
а потом раз - как будто сработал переключатель, и он уже другой. И заметьте,
совершенно не помнит, о том, что он делал, будучи в другой ипостаси.
     В моей сумке неожиданно зазвонил телефон.
     - Мамочка, где ты? - спросила Дашка.
     - Я в Тель-Авиве. Скоро приеду. Не волнуйся.
     - Привези мне что-нибудь, - попросила она.
     - Постараюсь. Пока. Целую.
     Я отключилась.
     - Мне пора, - сказала я Игалю, - дочка беспокоится.




     Я  не люблю  слушать  музыку,  когда  еду в машине. Она меня отвлекает.
Машина  -  это единственное место, где  я одна. Правда, с  появлением у меня
сотового телефона, с таким определением  можно тоже поспорить, но  его, если
уже совсем  приспичит, можно  выключить.  Поэтому в машине я думаю.  Именно,
когда я спокойно еду, никто  меня  не дергает, к  обгонам  я равнодушна, мне
приходят решения  проблем, мучающих меня на работе или дома. Вот  и сейчас я
вспоминала  все, что говорил  мне доктор  Рабинович, врач с тонкими пальцами
пианиста и печальным взглядом Джона Леннона.
     Наверное, доктор и не подозревал, что когда он описывал маньяка, каждое
его слово било меня со всего размаха. Хотя он заметил, что я примеряю к себе
его  объяснения  и предложил не быть мнительной. Мнительной...  Все, что  он
говорил о  маньяках, идеально подходило к одному человеку, которого я хорошо
знала.
     Слишком хорошо.
     Доктор рассказывал, а я  сидела и видела перед собой Дениса. Все было в
точности. И деспотичная мать - седовласая  вдова (я просто не смогла бы себе
представить, что она могла бы развестись!), и поиски женщины, старше его...
     Я оборвала себя.  Попробуем рассуждать логично.  Где был Денис во время
совершения этих трех убийств? Например, когда убили Когана? Вечером того дня
он,  по-моему,  разговаривал  по Интернету.  А  где был Денис,  когда  убили
священника? В Иерусалиме.  А  когда убили Зискина? В  тот вечер он пришел ко
мне веселый,  мы  прекрасно провели время, он что-то болтал,  какие-то милые
глупости. Почему  я это помню? Светила яркая луна, я стояла  возле открытого
окна и  он мне еще  сказал, что  я напоминаю ему Маргариту, только  метлы не
хватает. А  Рабинович говорил, что после совершения убийства  маньяк  обычно
бывает в прекрасном, расслабленном настроении.
     Да  что же  это я, в  самом деле! Ко мне  подбирается  маньяк. Близко -
близко. Очень хитрый.  Зная, что я сообщу в полицию о его звонке, говорит со
мной на иврите,  имитируя  аргентинский  акцент. А записку на лобовом стекле
машины оставляет уже на русском. Он хочет сотворить  со мной что-то, а мне в
голову  лезет  совершенно  невообразимое!  Что  делать?  Пойти  в полицию  и
сказать: я подозреваю своего любовника, потому что он  классно  трахается  в
полнолуние и мамочка у него тиранка? И что они мне на это скажут? Я примерно
представляю. А Борнштейн вообще недоволен тем, что я влезаю в расследование,
хотя без меня он бы ни за что не поймал Яира Бен-Ами.
     Я  должна сама  выяснить, в чем дело.  Я должна  потихоньку расспросить
Дениса. Но как я это сделаю, ведь маньяки не помнят, что они творят?!
     Я  подъехала к  дому.  Дашка  уже  ждала меня.  Все было как  обычно. Я
поцеловала ее и спросила:
     - Ты ела, доча?
     - Нет, я тебя ждала. Мамуля, я нашла глаз весталки.
     Я подошла к пазлу,  разложенному на столе. Действительно,  лицо девушки
было собрано и  она  смотрела на меня  прямо и даже несколько укоризненно. Я
увидела в этом добрый знак: значит я на правильном пути и  то, что задумала,
обязательно выполню.
     Мы сели  за стол. Кусок  не шел мне в горло.  Дарья  даже  заметила мое
состояние.
     - Мам, что с тобой? Ты заболела?
     - Нет, все в порядке, Денис звонил?
     - Да, он сказал, что придет сегодня и что не мог до тебя дозвониться.
     Это действительно было так. Я  выключила свой телефон, когда поговорила
с Дашкой у доктора Рабиновича.
     - Дарья, - обратилась я к ней, - я хочу попросить тебя кое-что.
     - Что?
     - Ты можешь сегодня пойти переночевать к Инге?
     -  Да, конечно, - в  голосе  дочери послышалась радость, - я  сейчас ей
позвоню, - Дашка бросилась с телефону.
     Вообще-то  я не  сторонник таких  ночевок, но на  этот раз  делать было
нечего. Я же не знаю, чем  все обернется. Даша уже  не  раз приводила  к нам
своих подружек,  сама, правда,  ночевала  у  них  реже.  Но  так  принято  у
израильских школьников.
     Моя дочь уже собиралась.
     - Не забудь зубную щетку, - напомнила я ей.
     Оставшись одна, я вытащила сотовый телефон и запрограммировала его так,
чтобы можно было вызвать номер следователя Борнштейна нажатием одной кнопки.
Удостоверившись,  что батарея полная, я успокоилась и положила его на столик
у  входной  двери.   Потом   искупалась,  высушила  волосы  феном  и  слегка
подкрасилась.  Меня не отпускала мысль, что все это я делаю в последний раз.
Я приказала себе не быть дурой и начала одеваться.
     Денис пришел около  десяти.  Он  был одет в  строгий костюм  и галстук,
видимо, приехал сразу с выставки. В руках он  держал  кожаный  чемоданчик  -
дипломат, которые  смешно называются в Израиле "Джеймс Бонд". Чмокнул меня в
щечку:
     - Прекрасно выглядишь, дорогая.
     - Вашими молитвами. Проходи.
     - Чем кормить будете, хозяюшка? Я зверски голоден!
     - Сейчас посмотрим, - сказала я.
     Он был совершенно обычным на вид. "А что ты хотела, Валерия, - одернула
я сама себя, - чтобы он оскалил зубы и набросился на тебя? Игаль говорил же,
что маньяка невозможно определить, пока не произойдет смещение личностей."
     Денис  открыл дипломат и достал  из него бутылку хорошего шампанского и
несколько разноцветных коробок. На них были надписи: салями, балык, шоколад.
Я таких коробок еще не видела. Видимо он купил их на выставке.
     - О! - воскликнула я. - По какому поводу пируем?
     -  Сегодня  особенный день,  -  сказал  Денис,  -  проект закончен,  на
выставке удалось заключить выгодный контракт  с японцами  и мы  не  едем  на
Кипр.
     - Почему?
     - Потому, что мы  с тобой  поедем  в  другое  место,  далеко-далеко,  -
мечтательно протянул он.
     - Куда это?
     - Это пока секрет, я скоро расскажу тебе.
     Меня эта новость  встревожила. Денис что-то замышляет,  неужели двойное
убийство?  Сначала  меня,  а потом  себя? Ой,  нет,  что-то я  не  слышала о
маньяках-самоубийцах.
     Мы просидели за ужином полтора часа. Мне было не по себе. Денис заметил
мое состояние и спросил:
     - Что с тобой, Лерочка, случилось что?
     - Нет, все в порядке, не обращай внимание.
     Он притянул меня к себе:
     - Давай закругляйся с ужином, -  прошептал он мне, - я  уже не в  силах
ждать. Я хочу тебя.
     "Прирезать", - мысленно закончила я его фразу. Вслух сказала:
     - Иди в спальню, раздевайся, а я уберу со стола и скоро буду.
     Денис  вышел  из  комнаты,  на  ходу  развязывая  галстук,  а  я  стала
складывать  посуду  в  раковину.  Вдруг  моя   нога  за  что-то  зацепилась,
чемоданчик-дипломат опрокинулся, крышка раскрылась и я машинально нагнулась,
чтобы закрыть его.
     То, что я увидела, заставило меня оцепенеть.
     В дипломате лежал нож.
     Я  не   верила  своим   глазам.  Новенький   сверкающий   нож,  кажется
итальянского производства, в прозрачной упаковке. Обычный кухонный для резки
хлеба или  мяса, достаточно большой и массивный. Ближе к кончику на нем были
насечки вроде пилки, для остроты. Я тут же вспомнила, что говорил эксперт во
время осмотра тела покойного Когана. Что того зарезали обыкновенным кухонным
ножом.
     "Бежать!"  - в голове промелькнула эта единственная мысль. А полиция? Я
же хотела звонить в полицию. Но телефон в спальне, а там Денис. Если звонить
с  сотового,  то  он все равно услышит. Смогу ли я продержаться,  до приезда
полицейских?
     Как будто услышав мои слова, Денис крикнул из спальни:
     - Лера, ну где ты? Я заждался.
     -  Иду,  иду, -  ответила я,  схватила  сотовый телефон и  выскочила из
квартиры.
     Я бежала вниз  по лестнице, не помня себя. Выскочив на пустынную улицу,
я  стала нажимать на кнопку вызова сотового телефона Бурштейна, но ответа не
было. Наверно, я что-то не так напрограммировала. Нужно было туда ехать.
     Из-за поворота выехала машина и знакомый голос окликнул меня:
     - Валерия!
     Я обернулась. Это был зеленый "Форд". За рулем сидел Додик.
     Я совершенно не удивилась, что  он  делает около моего  дома. Просто  в
этот момент я вспомнила, что ключи от машины  я  оставила  дома, и Додик был
весьма кстати.
     - Додик! - бросилась я к нему, - отвези меня в полицию. Срочно.
     - Садись, - коротко сказал он.
     Я села и он сам пристегнул мой ремень.
     - Что происходит? - спросил Додик.
     -  Я  не  могу  сейчас  тебе  объяснить,  просто мне  нужно  немедленно
известить полицию. Маньяк около меня и намеревается меня зарезать.
     - Да? - удивился он. - Ну тогда поехали.
     До полиции было несколько минут езды. Я посмотрела на дорогу - мы ехали
совершенно незнакомыми улицами.
     - Где мы находимся? - обеспокоено спросила я, словно очнувшись.
     -  Не волнуйся, просто  перерыли улицу  Шапиро и я еду  в  объезд.  Это
займет немного времени.
     - А... - я успокоилась. У нас в  городе вечно что-нибудь  перекрывали и
рыли.
     Додик неожиданно свернул к морю. Я испугалась не на шутку.
     - Куда мы едем? Останови машину! Немедленно.
     -   Сейчас,  сейчас,   -  пробормотал  Додик  и  машина   действительно
остановилась спустя некоторое время.
     - Пусти меня, -  я  пыталась отстегнуть ремень  безопасности, но у меня
ничего не получалось.
     - Не  старайся, только я сам могу его  открыть, - как бы  устало сказал
он.
     - Где мы  находимся? -  хотя я уже  поняла где.  Мы были в Национальном
парке, на  берегу моря,  но не там,  где стоят колонны и жарят шашлыки около
палаток, а совсем в пустынной его части, заросшей колючим кустарником.
     - Когда ты села в мою машину, я  просто не мог поверить в свою удачу, -
неожиданно произнес он, - я же ехал к тебе.
     - В полночь? Ко мне? Зачем? Я тебя не приглашала, - вдруг я поняла, что
сморозила глупость - не надо было его унижать.
     - Конечно не приглашала, кто я для тебя?!
     Его голос почти сорвался на крик.
     Боже, ну можно ли быть  такой дурой?! Денис... Никакой не  Денис, а вот
этот странный,  незаметный тип, с которым  я  виделась каждый день,  который
сидит  сейчас  тут,  в  машине,  в  нескольких  сантиметрах  возле  меня.  Я
привязана,  вокруг ни души. Меня  можно зарезать, задушить,  изнасиловать, а
потом выбросить в море.  И все. Финита ля комедия. Что же  делать? Как выйти
из этого положения? Я  пыталась освободиться, шаря руками вокруг себя. Вдруг
я  наткнулась  на  телефон  в кармане своей юбки.  Мысленно  моля, чтобы  он
заработал, я нащупала эту единственную кнопку вызова и нажала на  нее вновь.
Додик  ничего не заметил. Он был углублен в себя и говорил прерывисто, слова
безостановочно слетали у него с губ:
     -  Меня никогда  никто не  хотел  выслушать до конца. Я  никому не  был
интересен,  даже собственной матери.  Она била меня по лицу, когда я врал  -
так она  считала.  А я не обманывал, я просто жил  в  своем мире, лучшем  из
миров. Там никто не  смеялся  надо  мной, там  никому  не было  дела до моих
оттопыренных ушей и  я  всегда рассказывал  интересные истории,  которые все
слушали до конца...
     А вот я прислушивалась к сотовому телефону, который  сжимала в кармане.
И  о,  чудо,  послышался еле  слышный  гудок  вызова.  Я быстро зажала рукой
микрофон,  чтобы  эти  звуки  не  прорвались наружу.  Гудки окончились  и из
кармана послышалось неясное вопросительное бормотание. Я громко сказала:
     -  Додик, ну зачем надо было привозить меня в парк леуми - я специально
произнесла  название  Национального  парка на иврите  -  ведь  Борнштейн  не
говорил по-русски, - разве мы  не могли  бы посидеть у меня? А то  здесь так
страшно - в парке леуми, - последние слова я буквально выкрикнула.
     - Мне тоже было страшно, когда я ее  убил, -  надрывно проговорил он, -
но жить с ней было еще страшнее. Она говорила  мне, что  я никчемный, глупый
урод, что  я  недостоин был  родиться на  белый  свет и  что ее уговорили не
делать аборт. Каково это выслушивать ребенку. Если я приносил плохие отметки
из  школы, она  называла меня тупицей, который весь в отца. Его я  не помню,
они разошлись, когда я был совсем маленьким.
     Я вспомнила, что доктор  Рабинович говорил: пока маньяк не выговорится,
он не убьет свою жертву. И я торопливо стала задавать вопросы:
     - Почему она тебя так не любила? Ведь она же мать?
     -  Я  родился,  когда  она  была  совсем  молодая. Ей хотелось  жить  и
развлекаться, а  бабушек не было. Я ей постоянно мешал. Она убегала из дома,
а  я  оставался  совсем  один и  боялся.  Боялся темноты, привидений, крыс -
всего. А  она  только  смеялась и  называла меня трусом. Я до двенадцати лет
мочился в постель и это было еще одно подтверждение моей никчемности.
     - А что потом было? - продолжала я спрашивать.
     - Она  безумно  хотела выйти  замуж  и не просто  так,  а  за  богатого
мужчину.  А я ей мешал. Мне было  семнадцать лет, я еще  учился  в  школе  и
однажды пришел рано домой.  Нас отпустили с  уроков. Я вошел  в дом и позвал
ее: "Мама!".  Она вышла  из спальни, а  за  ней какой-то пузатый дядька.  Он
усмехнулся:  "Я не  знал, Симочка, что у тебя  такой большой сын,  а ты ведь
говорила, что тебе двадцать девять." Он ушел и никогда больше я его у нас не
видел. Моя мать как с цепи сорвалась. Она кричала на  меня, била по щекам, а
я  не понимал за что.  Зато сейчас я понимаю. Ей противен был сам факт моего
существования.  У   нее  не  было  не  только  любви  ко  мне,  даже  самого
элементарного материнского инстинкта. Я бы ушел из дома,  но мне некуда было
идти. Даже в армию. От службы я был освобожден по состоянию здоровья.
     -Ты сказал, что ты ее убил. Неужели это было на самом деле?
     -  Однажды  я  пришел  в  дом  с  девушкой. Мать была  дома,  в сильном
подпитии.  С  каждым годом  она пила  все  больше  и больше. Увидев нас, она
сказала:  "А, ты уже начал трахаться,  надоело дрочить  в ванной." Девушка в
слезах  выскочила из нашего дома. Это просто была хорошая подружка, у меня с
ней  ничего не  было. Она никогда надо  мной  не  смеялась. Я  развернулся и
закатил  матери  пощечину.  Она от удара упала виском на  стол.  Умерла  она
мгновенно. Я стоял возле ее тела, не зная, что делать.  Вызвал скорую. Врачи
увезли ее. Потом  меня таскали несколько раз к  следователю, но дело закрыли
за недостатком улик.
     - Тебя мучает совесть? - осторожно спросила я.
     - Нет, не мучает, -  выкрикнул он, - поделом ей. Это из-за нее я такой,
как я сейчас. Она  умерла, потому, что я всю свою жизнь желал ей смерти. Она
была для меня единственным близким человеком, и я ее убил своей  ненавистью.
Я принимал наркотики, я не мог жить с этой тяжестью на душе...
     Он зашелся в рыданиях. Я прислушалась. Телефон жил своей жизнью, что-то
в нем потрескивало. Я одернула юбку так, чтобы карман с телефоном оказался у
меня на коленях и снова громко сказала:
     -  Додик, я не хочу оставаться  в парке  леуми,  поедем  ко мне. У тебя
машина новая, "Форд". Поедем. Я тебе кофе сварю.
     Он поднял голову с руля. Взгляд был удивленный.
     - Ты  думаешь вернуться домой? Ты  же гнала меня,  когда  я  приходил к
тебе. Как же. У тебя дома этот, программист. Зачем тебе Додик? Ты соизволила
выслушать  меня  только  когда  сидишь  привязанная.  Иначе  я  тебе  просто
неинтересен. И другие такие же дряни, как и ты. Им я платил деньги за визит,
а потом убивал, как собак. Они тоже не хотели слушать меня. Только за деньги
соглашались. Этот, из клиники... Хотел  положить меня в больницу  и  лечить.
Пусть своих наркоманов лечит! А другой! Тоже мне - сосед называется, а плату
за прием взял. Только тогда выслушал. А обо мне можно книгу написать - такая
у меня жизнь. На магнитофон меня записывал.
     - А где кассета? - вставила я вопрос в его страстный монолог.
     - Я забрал ее. Сначала взял - он не хотел отдавать, возражал, - а потом
наказал его. И поделом!
     Я  чувствовала,  что разговор  подходит  к концу.  Сколько  можно  было
продлевать его? Но я не теряла надежды. Додик тем временем продолжал:
     -  Сейчас  ты все знаешь.  Когда  встретишься  там,  наверху  с  Богом,
расскажи ему обо мне. Я не виноват.
     "Расскажите  государю-императору, что, дескать, живет в таком-то городе
Петр Иванович Бобчинский..". - пронеслось у меня в голове. Вслух я сказала:
     - Додик, я понимаю, почему ты так не  любишь  врачей-психиатров  -  они
тебе  достаточно насолили, - Господи,  пусть только он не почувствует  моего
лицемерия, - но недавно был убит православный священник, а он-то за что?
     - Все они  одинаковые,  - выкрикнул он с гневом, - я думал, что они там
святые, а оказалось, что я для него пустое место, падаль вонючая.
     - Успокойся, Давид, почему ты так подумал? Он тебя обидел?
     - Я пришел к нему, думал, что  он лучше, чем эти, доктора недоделанные.
Хотел  душу излить,  ведь наболело! Для  чего  же  они, в  церкви,  исповедь
придумали?
     - Подожди, ты же еврей.
     - Да? Это я там был евреем, у моих родителей именно это было в паспорте
написано. А  вот  бабка,  материна  мать,  была православная.  Когда  я  был
маленький,  таскала  меня в церковь, креститься заставляла,  иконы целовать.
Это  она мне про исповедь  рассказала. "Ой,  благодать-то  какая, внучек,  -
вдруг сказал он изменившимся голосом, - как выйдешь с  исповеди, покаешься в
грехах своих  тяжких, на душе легко-легко,  будто  ангел  крылом  осенил..."
Врала она, бабка моя, Евдокия Никитична! - заключил он решительно.
     - Почему врала? - я уже не знала, о чем спрашивать.
     - Потому! Когда  пришел к этому попу, думал, что то, что эти не сделали
- у него получится.  Раскрылся перед ним, всю подноготную вывернул. Он начал
отделываться  от меня, говорил, что надо молиться и верить и  тогда  мне Бог
поможет.  Общие слова,  просто отговорки  бездушные.  Я ему  про  психиатров
рассказывать  начал.  А  он, я сразу  увидел,  испугался и чуть  полицию  не
позвал. О себе, гад, думал. Про тайну исповеди забыл! А о том, что мне плохо
и не понимает никто  - это ему  совсем  неинтересно было.  Вот и  получил по
заслугам,  все,  что  ему положено. Ничего,  ничего, всем достанется!  - он,
блуждая до этого взглядом по сторонам, вдруг пристально посмотрел на меня.
     Мне стало страшно.  Да  так, что  струйка холодного пота  потекла между
лопаток. Блестящие безумные глаза смотрели на меня в упор. Я судорожно стала
шарить руками вокруг себя, надеясь вырваться каким-то образом.
     Не  отрывая  от меня безумного взгляда,  Додик пошарил левой рукой  под
сидением и вытащил большой нож.
     "Все, -  подумала  я,  - вот и  конец...  " И еще  подумала, что  Дашка
останется сиротой, хорошо хоть квартиру успела купить...
     Господи, что за чушь мне лезет в голову. Но вслух я сказала:
     - Ну зачем тебе это? Не надо.
     И я решила сопротивляться до последнего, несмотря на ремень.
     Додик взвесил в руке нож. Потом вроде бы извиняясь, сказал:
     - Не с руки как-то в машине, я же не левша.
     Он открыл дверцу и собрался выходить.
     Вдруг  в кустах послышался шорох,  навстречу Додику  метнулась какая-то
тень.  Раздался звук  удара и шум  падающего тела. В  открытую дверцу машины
заглянут Михаэль Борнштейн. Я ахнула.
     - С вами все в порядке, Валерия? - спросил он, хмурясь.
     - Да, только я не могу отстегнуть этот проклятый ремень.
     Борнштейн принялся возиться  с  замком, но не смог  меня освободить. Он
поднял нож, валявшийся на земле и в два взмаха перерезал тугой корд.
     Я  с  удовольствием  вылезла  из  машины  и расправила  затекшие члены.
Борнштейн по сотовому телефону вызывал полицию. Додик  без сознания лежал на
земле.
     -  Вы меня  все-таки  нашли!  -  слезы  лились  в  три ручья,  от этого
казалось,  что хлынул бесшумный ливень. Михаэль смущенно кашлянул, извлек из
кармана пакетик  бумажных салфеток, но почему-то  не решился их протянуть. И
сказал, чуть виновато:
     - Да, Валерия, вы молодец. Я слышал практически весь ваш разговор. Хотя
я не понимаю по-русски, но вы несколько раз произнесли слова "парк леуми", а
потом "Форд".  Я понял, что вы в парке, говорить в открытую не можете, и что
вы находитесь в машине "Форд". Я поехал в парк,  обшарил его безлюдную часть
и увидел  вас. В  машине  горел свет,  поэтому если бы вашей жизни  угрожала
непосредственная опасность, я бы выстрелил.  Но он,  - Борнштейн показал  на
Додика, - облегчил мне задачу - он вылез из машины.
     - Ой, - я спохватилась и выключила свой телефон. Мысль о том, какой мне
пришлют  счет из компании, мгновенно  высушила слезы. И черт с ним, здоровье
дороже.
     Подъехали две полицейские машины. На Додика надели наручники и засунули
его  в машину. Выражение у него  было никакое  - как у  пластмассовой куклы.
Один из полицейских сел за руль его "Форда".
     - Я отвезу вас домой, - сказал следователь, совсем, как в первый раз.
     Сев в  его  машину,  я,  наконец-то,  решилась задать  Михаэлю  вопрос,
вертевшийся у меня на кончике языка:
     -  Скажите,  Михаэль, а  что  Айзенберг?  Он  каким-то образом оказался
замешанным в этой истории.
     Борнштейн рассмеялся:
     - Ну что вы, Валерия.  Я понимаю, что  после такого напряжения, которое
вы перенесли, вам вполне может показаться,  что против вас плелся вселенский
заговор, -  тут  он улыбка  на его лице растаяла  и он серьезно посмотрел на
меня. - Айзенберг - крупный мошенник. Дело еще  не закончено, но кое-что уже
стало ясным. По его вине пострадало множество людей...
     - Вы уже нашли что-нибудь?
     -  Вкратце дело  обстоит  вот  как, - Михаэль не  отрываясь смотрел  на
дорогу,  тщательно объезжая колдобины на выезде из парка, - пользуясь своими
связями в  муниципалитете,  Айзенберг получил  разрешение на строительство в
промышленной  зоне города современного предприятия. Все хорошо  и прекрасно,
люди  получат  работу,  городская  управа  -  налоги  и   снижение  процента
безработицы,  а сам  Айзенберг -  почет и уважение, ну и деньги, разумеется.
Когда его небольшая фабрика заработала в полную силу, и  лекарства заполнили
склад  готовой продукции, оказалось, что не  все больницы  готовы  заключать
контракт с новым партнером. Везде уже устоявшиеся связи, ведь люди не спешат
изменять  что-либо  в  своей  жизни, если это новое  не  будет намного лучше
старого и привычного. И тогда  Айзенберг  придумал следующий ход,  - Михаэль
мельком взглянул на меня, весь мой вид выражал полнейшую заинтересованность,
что очень  странно, если  вспомнить  недавние  события, и  он  продолжил,  -
Айзенберг обратился  к своей супруге, патронессе  фонда  "Америка - терпящим
нужду". Вам известен этот фонд?
     Я  кивнула  утвердительно, хотя мне  была известна  лишь  сама  госпожа
Айзенберг, а не ее детище.
     -  И они вдвоем  придумали следующий ход. Жена предлагала  какой-нибудь
больнице   субсидию  с  тем,   чтобы  деньги   пошли  на  закупку  лекарств,
производимых  фабрикой  ее  мужа, кстати,  совсем  неплохих  лекарств.  Наши
эксперты  проверили. Вся  продукция изготовлялась под  контролем австрийских
технологов.
     - И что, - спросила я, - больницы заключили с ним сделку?
     - Крупный центры отказались, - ответил Михаэль. Мы уже давно выехали из
парка и  направлялись ко мне домой, - то  ли сумма их не устроила,  то ли не
хотели конфликтовать со старыми партнерами, но дело обстоит именно так.
     - Значит, согласились маленькие больницы, - твердо заключила я, - у них
каждая копейка на счету.
     - Верно, - кивнул Борнштейн,  - согласилась клиника "Ткума" - у  нее не
хватало средств, а тут такое подспорье. И еще пара больниц на периферии, там
сейчас проверяются накладные.
     -  Михаэль, я все понимаю, - с  жаром  сказала  я. Меня  уже  настолько
занимал этот случай, что мои собственные приключения отошли на  второй план,
- я не понимаю  только  одного:  каким  образом в  клинике  стали появляться
наркотики с маркой "сделано на фабрике "Труфатон""?
     -  Я  как-то  от одного полицейского,  кстати, выходца из России слышал
пословицу, которая точно  отражает суть дела: "Жадность фраера сгубила". Мне
думается,  с Айзенбергом именно  это  и произошло, -  Михаэль остановился на
красный  свет,  хотя на улице не было ни одной  машины, ни  одного пешехода,
видимо у него  было  врожденное чувство долга,  - ему было мало  тех  денег,
которые перетекали к нему из американского фонда - нельзя было зарываться. И
он совершил преступление. Мы нашли документы, по которым списывались десятки
ампул  морфия,   как  бой  и   сотни   упаковок   психотропных   препаратов,
изготовленных "как некондиционные".
     - А куда смотрели австрийские технологи? - удивилась я. -  Их продукцию
называют "некондиционной", а они в ус не дуют!
     - А! - рассмеялся  следователь. - Это  еще одна русская пословица! Надо
запомнить. Куда вы говорите, они дули?
     -  В  ус, -  я попыталась объяснить, что эта  пословица  обозначает, но
Михаэль махнул  рукой, как бы говоря, что он понял и  мы  тронулись с места,
так как загорелся зеленый.
     - Технологи не заметили этого по ряду причин. Во-первых, они не  всегда
в  Израиле.  Их приглашают время от  времени, а лекарства списывались  в  их
отсутствие. И во-вторых - они занимаются производством, а не сбытом. Ни один
западный специалист не полезет во что-то, если ему за это не заплатят.
     А вообще,  как  говорят  французы,  шерше  ля фам, -  вдруг  неожиданно
произнес Борнштейн.
     - Это я знаю, -  я  поспешила ответить.  - Его жена  жаловалась, что ее
благоверный стал холоден.
     - И таки она была права, -  усмехнулся следователь. - Знаете на что шли
денежки, которые Айзенберг зарабатывал так непотребно?
     - Нет, - удивилась я.
     - У него действительно была любовница -  молодая девушка из Тель-Авива.
А она требовала очень больших расходов...Приплюсуйте к этому неприятности на
фабрике  и  отказ  жены  делиться  с  ним своими капиталами - будет  от чего
приходить в уныние.
     Милый,  милый   Михаэль!  Так   он  старался  отвлечь  меня  от  жутких
воспоминаний.
     Около моего дома он остановился и сказал:
     - Обо всем, что произошло с вами, поговорим  завтра, вернее, сегодня. Я
вам позвоню.
     - Спасибо вам. Если бы не вы... - мой голос сорвался и я неожиданно для
себя обняла его и поцеловала. Он даже не удивился.
     Я вышла из машины и поднялась к себе. Дверь была не заперта, в квартире
стояла тишина.
     Я включила  бра над постелью и присела на  краешек. Денис повернулся ко
мне и сонно спросил:
     - Где ты была? Я ждал-ждал - и заснул.
     - Скажи-ка мне, милый  ребенок, - спросила я его вместо ответа  голосом
фрекен Бок, - зачем тебе нож в дипломате?
     - Мама просила купить, - "милый ребенок" зевнул и отвернулся к стене. А
я  осталась  сидеть  на  краю  постели,  с  трудом  справляясь  с  приступом
истерического смеха.








Last-modified: Mon, 13 Aug 2001 18:44:54 GMT

Оцените этот текст: