се, наверное, уже решили, что у тебя колики от страха перед брачной ночью. Картина застолья написана сочными красками: чуть смущавшиеся блеска люстр iaitances de carpes, тающий во рту salmon, ницуазский салат с гренландскими креветками и мидиями, конечно же, приличествующая событию caviar10 и гвоздь программы -- гусь, зажаренный в эльзасском вине и кусочках свиного сала. 10 Молоки карпа... семга... икра. Когда Базилио ее увидел, его словно ударило током: "О зернистая икра! Как я люблю те края! Ведь я служил в конвое во время войны, охранявшем грузы, идущие в порт Архангела!" -- Просто готовый ценный агент, так и хотелось подойти к нему на четырех лапках и промяукать: "Дорогой Базилио, докажите делом ваши симпатии. Одна ваша знакомая кошка работает секретаршей у премьер-министра..." Метрдотель не без черного юмора утверждал, что повар зажарил гуся заживо,-- тут уж меня замутило, я боялся убивать живое, выпускал на волю ос и пчел, застрявших в блюдечке с вареньем, почтительно обращался с пауками и всегда доставал их из ванны, боясь упустить свое счастье,-- все это осложняло мою жизнь с Риммой. Новый финт Центра омрачил мое настроение, "гленливет" -- а он, естественно, не мог не красоваться посредине стола -- я пить не стал, а ограничился разбавленным сотерном. Впереди зиял черной дырой светлый путь и требовались, как завещал Несостоявшийся Ксендз, холодная голова, горячее сердце и чистые руки. Базилио встал и во всем своем кошачьем остроумии произнес прочувствованный тост за наше с Кэти счастье (тут он просто изнемогал от своих реприз, я и не предполагал, что в Англии отставные полковники нисколько не умнее наших). Я бездумно водил взглядом по молокам карпа, по веселой Кэти и по тихому и скромному Юджину, не подозревавшему, что вся эта трагикомедия весьма напоминает его приключения со стулом перед дулом фотообъектива. Юджин встал. -- Я тоже хотел бы произнести тост. У Алекса в Австралии существует прекрасный обычай. Правда, это касается свадьбы, а не помолвки, но суть его от этого не меняется. Дело в том, что и еда, и питье становятся горькими, если новобрачные не поцелуются. Горько! -- Так я знаю этот обычай! -- взвизгнул Базилио, словно ему мазанули под хвостом скипидаром.-- Однажды в порту Архангела нас водили на свадьбу! Ох, сколько я выпил водки! Вы пили когда-нибудь настоящую водку? -- Вопрос был адресован Юджину. -- Только смирновскую.-- Глаза его блеснули из-за носа заговорщицкими искрами. Мы поцеловались, и тяжелая тоска вдруг навалилась на меня. -- Что ты такой грустный? -- обратилась ко мне Кэти.-- Устал? -- Что-то побаливает желудок,-- ответил я совсем по-семейному.-- Видишь, я даже решил пить сотерн с водой и не притрагиваюсь к гусю 11. Давай после ужина прогуляемся на яхте... прихватим заодно и моего дружка. 11 Не то что притрагиваться -- видеть его, зажаренного заживо, не мог! -- Отлично! -- Кэти блеснула глазами. Она не вылезала бы из яхты, бороздила бы всю жизнь моря и океаны. Итак, яхта. А если Юджин не захочет плыть в Кале? Будем действовать творчески, в зависимости от обстоятельств. Нельзя сделать омлет, не разбив яиц. А как в этом случае будет реагировать Кэти? Мда, дело пахнет керосином, если Юджин наотрез откажется. Что будем делать, Алекс? А может, все-таки спустить все на тормозах? Плавно и легко. Можно даже пригласить Юджина на яхту таким образом, что он сам откажется. И совесть твоя будет чиста, если она еще осталась. И волки сыты, и овцы целы. Тьфу! И это называется бесстрашный Алекс, которого ставят в пример молодняку! Вот вам и гордость Монастыря, орденоносец и герой! Трус! Способен только глотать "гленливет" и трахать баб! Трус, встряхнись: перед тобою предатель родины, не пускай слюни и сопли, зажми себя в кулак! Телеграмму подписал сам Бритая Голова! А если я не вернусь? Прощай, суровый Альбион, прости, мой край родной! Почему не вернусь? А не вернусь -- тоже не страшно, исчезну из мира ликующих, праздно болтающих, обагряющих руки в крови... И вдруг тревога охватила меня: что будет с Чарли? Что будет с моим бедным какаду? День, другой, третий... Не умрет ли он с голоду? Надо было оставить клетку миссис Лейн. Впрочем, он вряд ли ужился бы с сеттером. Сколько времени потребуется контрразведке, чтобы осмыслить происшедшее? Я представил, как группа в плащах врывается в мою хемстедскую квартиру и начинает грубый обыск, а Чарли дергает головой и по привычке кричит: Good morning, old man! -- "Доброе утро, старик", он обращается ко мне так же, как и Челюсть. Контрразведка покидает квартиру, и бедняга Чарли остается один -- кто в пылу исполнения долга вспомнит о несчастной птице? И вот он сидит на жердочке один-одинешенек, и заглушают стены его предсмертные крики... А стол гулял и смеялся: Кэти и сестрица с умилением вспоминали свое безоблачное детство, полковник Базилио удовлетворенно поддакивал, куря дешевую сигариллу (десерт он умял одним духом, несмотря на то, что сожрал добрую половину гуся), и рассказывал Юджину об огурцах в своих парниках. Иногда мы с Юджином обменивались многозначительными репликами: "Как гусь?", "Вам поперчить?", "Прекрасный салат!" -- в общем, помолвка удалась на славу, если бы не мочеподобный сладковатый сотерн, которым мне приходилось пробавляться. -- После ужина я хочу показать вам нашу яхту... это совсем рядом,-- шепнул я Юджину. -- А я не опоздаю на последний поезд? -- Что вы! Он ходит до полуночи. Кэти гордится яхтой...-- Я почувствовал, что уже начинаю нервничать.-- Там и выпьем, как следует... без всяких любопытных родственников... -- Только на несколько минут. Я хотел бы вернуться в Лондон пораньше.-- Эти слова словно ошпарили меня, и я машинально отхлебнул мерзкого сотерна. Ничего, мы попробуем его уговорить прокатиться в Кале. Уговорим. Все знают силу убеждения Алекса. "Если ты, Алик, чего-нибудь захочешь,-- говорила мама,-- ты пристанешь и не отлипнешь, как банный лист". Семинаристский дядька тоже ценил Алекса за настойчивость. Уговорю, обязательно уговорю. В конце концов пообещаю довезти до Лондона на машине. Рухну на колени, разыграю сцену, взмолюсь, застучу лбом по паркету -- не откажет он мне в день помолвки. Базилио, положив глаз на бутылку "гленливета", который я, увы, не трогал, к концу банкета надрался as a lord 12 и надувал щеки, выпуская мерзкий едкий дым сигариллы. 12 "Как лорд", по-мекленбургски -- "как свинья" -- яркое свидетельство разницы классовых подходов. После кофе, захватив со стола "гленливет", оставшийся после пиршества Базилио (моветон, но не пропадать же добру), и, подав руку ослепительной Кэти, я вышел из-за стола, и мы торжественно прошествовали к "газели". Базилио и Алиса, помахав нам руками (сестрица придерживала папашу, наступавшего себе на хвост), направились домой, а наша троица покатила к причалу, где, слегка покачиваясь на темной воде, белела "Грациозная". Я пропустил Кэти и Юджина вперед и на минуту задержался в машине, переложив из атташе-кейса в карман "беретту" и аэрозоль с газом. Черт побери, как бы брызги не попали и мне в нос, такие случаи бывали, поэтому стоит подстраховаться, прикрыть другою рукою нос и рот, лучше всего платком. Где он? Платок, как ни странно, находился на месте и ностальгически пах "шипром". Именно "шипром" пахло от Алекса, когда он повел Римму в загс,-- даже подергала ноздрями тетя в очках, сидевшая за столом; Римма стеснялась, что на ней потертый котик, что ж, теперь у нее две норки! Итак, платок на месте. Впрочем, не надо спешить. Возможно, Юджин легко согласится на поездку в Кале. Стоит хорошенько его попросить. Так, как умеешь только ты, Алекс. Если откажется категорически, заманить в малый отсек (спальню), дальше уже ясно... Мысли упрыгивали прочь от операции, скакали взад и вперед, как синицы на ветвях: как там Сережа, хорошо ли начал четверть? Что сейчас делает Чарли? (Опять!) Почему бы не отказаться навсегда от "гленливета" и не перейти на сотерн? Или завести черного бульдога? Три вещи: роща, поросль, подросток. Из леса в бревнах виселиц мосты. Из конопли веревки для захлесток... Наш паровоз, вперед лети! Кэти и Юджин уже расположились в салоне, сладко пахло от электронной кофеварки, и Юджин даже пошевеливал своим хоботом от удовольствия. -- Выпей что-нибудь покрепче, Алекс, страшно было смотреть, как ты цедил сотерн... словно чашу с ядом! -- пошутила Кэти, и мы с Юджином понимающе переглянулись. -- Я предлагаю прошвырнуться в Кале! -- заявил я радостно, а сам замер, как перед прыжком с трамплина, даже ноги задрожали от напряжения. -- Чудесно! Только я стану за штурвал! -- подхватила Кэти. Скажи "да", умоляю тебя: скажи "да", умоляю тебя всеми святыми: скажи "да"! Я тебя озолочу, если ты скажешь "да". Боже, Боже, умоляю, прошу тебя, заклинаю: сделай так, чтобы он сказал "да". Я исправлюсь, Боже, я буду другим, я и так стараюсь не делать зла, умоляю тебя, пусть он скажет "да". -- Нет, нет, извините, Алекс, я только на несколько минут,-- промолвил негодяй, идиот, сукин сын, чтоб твоя могила полынью заросла! Я взял принесенную бутылку "гленливета" и увидел, что у меня дрожит рука,-- Юджин это заметил, но тактично сделал вид, что рассматривает свои обкусанные ногти. -- Черт побери, пора завязывать, вчера я дико надрался -- и вот результат! -- Я растопырил дрожащие пальцы и показал Юджину. -- Так завяжите на полгода, а потом посмотрите, что из этого получится... -- Пожалуй, я так и сделаю... с сегодняшнего дня... спасибо за совет! -- Хотелось, конечно, рвануть, но сначала дело, а потом кайф, как говорил король Ричард, прирезав братца и собираясь придушить его младенцев. -- А вы что не пьете? -- Не хочется...-- ласково ответил он. -- А я думал, что вы... помните? И вдруг скрутила меня судорога смеха, не знаю почему, но я гомерически захохотал, не в силах удержать себя в руках, и хохотал бы до полной истерики, если бы не закашлялся. Кэти всплеснула руками и стала больно колотить меня по спине. -- Я знаю, почему вы смеетесь,-- сказал Юджин, дружелюбно улыбаясь. -- Почему? -- продолжал давиться я, чувствуя, как позорно из курносого носа, словно с горных вершин, текут бурные ручьи. -- Вы вспомнили, как я пил с одним человеком перед своей прогулкой в Хельсинки. Правда, тогда мы пили коньяк... Значит, мы все время думали об одном и том же, значит, он подозревал меня! Зачем же ты попер на яхту, дурак? Зачем согласился ехать в Брайтон, дубина ты стоеросовая?! Или тянула, словно пропасть, опасность, когда прешь на рожон и не веришь внутреннему голосу? Хотелось верить людям, да? Почему так устроена душа? -- Но мы будем пить из одной бутылки...-- Я все кашлял. -- Тогда мы с ним тоже пили из одной бутылки...-- Он подхохатывал. -- Но из этой бутылки уже пил папа,-- не унимался я. -- Вот он и пошел спать... Впрочем, прошу прощения за черный английский юмор!13 -- Юджин улыбнулся. 13 Истинно черный юмор обитает не в Англии, а в Meкленбурге: "Голые бабы по небу летят-- в баню попал реактивный снаряд". А я никак не мог сдвинуть себя с мертвой точки, время, как назло, растягивалось и удлинялось, а на самом деле его уже не оставалось, и Юджин заерзал в кресле, нацеливаясь на выход. Я ощупал аэрозоль и встал. В спальню. "В голубой далекой спаленке твой ребенок опочил",-- пел когда-то Вертинский, я его еще застал, видел на сцене, не понимая, зачем он двигает руками, как лебедь крыльями. -- Юджин, вы видели нашу спаленку? Она, конечно, невелика и чем-то напоминает шалаш для влюбленных... Прошу вас! -- И я указал рукой на соседний отсек со щедростью хозяина, готового пожертвовать всем для дорогого гостя. -- Что там смотреть? -- возразила Кэти. -- Мы там выпьем тайно от тебя...-- молол я что придет в голову,-- выпьем немного "гленливета",-- Я не слышал, что говорил. Юджин встал и двинулся к спальне, я пошел за ним, держа в кармане аэрозоль. Только не забыть вынуть платок, обязательно вынуть платок, нажать на кнопку, закрыть нос и рот, обязательно задержать дыхание хотя бы секунд на десять или сразу же выйти из комнаты... -- Добрый вечер, леди и джентльмены! Наконец-то я вас разыскал! На лестнице, ведущей вниз с палубы, стоял полноватый джентльмен с букетом белых роз. ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ О ПРЕЛЕСТЯХ МОРСКИХ ПРОГУЛОК, КРЕПОСТИ БУТЫЛОЧНОГО СТЕКЛА, БРЫЗГАХ КРОВИ И ФОРС-МАЖОРНЫХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ Товарищи, кольцо сомкнулось уже! Кто верит нам, беритесь за оружие! Дом горит, дом горит! Братец, весь в огне дом, Брось горшок с обедом! До жранья ль, товарищ? Гибнет кров родимый! Эй, набат, гуди, мой! "Известия", июнь 1919 г. -- Его превосходительство губернатор штата Канзас Рэй Хилсмен! -- не растерялся я, хотя казалось, что сейчас на моих твердых руках загремят наручники. Все кончено, finita la comedia, Алик, кранты, твоя песенка спета. А что, собственно, кончено? Что, простите, произошло? Все нормально, все о'кей, просто честный стукач ЦРУ Алекс расслабляется на яхте в компании с драгоценной невестой и не менее драгоценным соотечественником. Вот и все, леди и джентльмены. И спокойной ночи, леди, спокойной ночи, милые леди, спокойной ночи, спокойной ночи. Четвертый акт "Гамлета". Во всяком случае, смертоубийственная операция с прогулкой в Кале накрылась, это ясно. И слава Богу! Значит, Он все-таки есть, Он прислушался ко мне, Он внял моим мольбам. Он существует и спасает меня. И я почувствовал радостное облегчение, стыдно сказать, счастье охватило меня, горло сжалось от волнения, хотелось взлететь на ангельских крыльях, парить в воздухе, кувыркаться и бездумно смеяться, плюнув на Великое Дело, на Кадры, на Бритую Голову и на весь свет. И проделал бы мелкая душонка Алекс все эти мерзкие сальто-мортале, если бы не жгла мысль: зачем приехал Рэй? Или Юджин был под наружкой и они засекли мой визит? Миниатюрный компьютер, заделанный в волшебный череп любителя лучшего в мире одеколона "Шипр", мгновенно проиграл все варианты и не нашел серьезного повода для беспокойства. -- Оказывается, у вас была помолвка... я хочу вас поздравить...-- Рэй протянул чуть мокроватые, будто только что срезанные с куста, белые розы и церемонно поцеловал руку Кэти. "Roses blue and roses white plucked I for my love's delight"1,-- пропело в моих полушариях и уже не отпускало до самой ночи. 1 "Голубые и белые розы собирал я на радость своей возлюбленной" -- черт знает, где я подцепил эти строчки и почему они вдруг всплыли в памяти. -- Извините, Алекс, что я вас потревожил. Возникло чрезвычайно срочное дело. Дома вас не было, и я резонно решил, что вы уехали в Брайтон -- ведь у вас тут родственники. Как видите, я не ошибся. -- Как вы меня разыскали? -- С огромным трудом. Сначала звонил по телефону полковнику Ноттингему, но его не застал. Тогда решил ехать прямо в Брайтон, и на этот раз полковник оказался дома... Он мне дал все ваши координаты. Штатники пронюхали о планах Центра. Генри и Жаклин явились с повинной. Болонья и Пасечник наломали дров. Выдан план операции с Юджином или вся "Бемоль". Думай, Алекс, думай своей тыквой, только помни, что у страха глаза велики. Я налил Хилсмену "гленливета" (пусть лишний раз узнает, что пьют приличные люди), и он погрузился в бокал с беспечностью человека, который явно не собирался меня арестовывать. Шифровка, как чеканные строчки гениальной поэмы, сама собой сложилась в драгоценной голове, перечеркнутой белой молнией: "Согласно вашим указаниям мною была начата известная вам операция в отношении "Конта". Удалось пригласить его на яхту и создать условия для отбытия в Кале2. Однако перед самым отплытием к нам неожиданно прибыл "Фред", и в этих обстоятельствах я счел целесообразным перенести мероприятие на другой срок. Том"3. И операция спокойно умерла, сыграли ей марш фюнебр Шопена, чуть покадили, окропили "гленливетом", и жизнь побежала дальше, как резвая лошадка,-- шагай вперед, веселый робот! 2 Мне нравилось писать a la Чижик, так звучало торжественней и ласкало уши Центра. 3 Полная туфта! Какой мог быть другой срок? Повторить операцию я уже не мог, но требовалось показать Центру, что я полон решимости выполнить Высочайшую Волю. О Бритая Голова! Я исхитрился, ухватил момент и набормотал Кэти о великих достоинствах доброго волшебника Гудвина из Канзаса, своего партнера по бизнесу и отличного парня, на которого можно положиться. Кэти, однако, не вспыхнула от радости и не облилась слезами от счастья: она относила янки к расе неисправимых хамов, которые в свое время по-бандитски откололись от Британской империи, наплевали в душу своим и искорежили великий английский язык мерзким акцентом. -- Мы могли бы поговорить наедине? -- шепотом спросил Хилсмен. Я взглянул на Юджина, который безмятежно ворковал с Кэти, не подозревая, что милостивая судьба отвела топор от его шеи, и, наверное, радуясь, что теперь не нужно тащиться одному в поезде: Рэй, как все американцы, не отрывается от машины и подбросит его до Лондона. Вряд ли Рэй пропустил мимо внимания наш совместный вояж-- в оперативной практике дружеские контакты агентов нежелательны и, во всяком случае, должны иметь санкцию начальства. Я, естественно, скажу, что звонил Рэю, хотел пригласить его на помолвку, не мог дозвониться, страшно расстроился из-за этого... -- Кэти, а куда запропастилась морская карта? Она лежала тут на столе... (Проходной цирковой номер Алекса на тройку с плюсом.) -- Ты, наверное, оставил ее в ангаре,-- так она называла наш отсек в удлиненном помещении на берегу, куда яхтсмены в непогоду затаскивали небольшие яхты, а Кэти хранила разную утварь. -- Не хотите ли прогуляться со мною, Рэй? Я покажу наш ангар и заодно достану еще бутылку "гленливета" -- у меня там тайный погребок. Когда Кэти меня выгонит, я собираюсь там жить. Что может быть лучше жизни на берегу моря! Целебный воздух, купание по утрам, шелест волн... Мы выбрались из яхты и расслабленно, как два гуляющих старца-долгожителя, двинулись вверх, к строению. -- Чрезвычайное происшествие, Алекс! Ваши мальчики привезли сегодня утром два ящика на машинах, а потом на велосипедах довезли до тайников. Вели они себя спокойно и уверенно, не подозревая, что за ними следят. Мы обложили все место по первому классу, пришлось подключить к работе англичан... Затем они смылись на корабль, нас они больше не интересовали. Стали ждать ирландцев, ждали час, два, пять часов, но за ящиками никто не явился...-- Хилсмен говорил таким укоризненным тоном, словно в непунктуальности террористов виноват был я. -- Может, ирландцы заметили наружку и отказались от операции? -- Исключено. Все организовано на самом высоком уровне, комар носа не подточит. -- Надо ждать, Рэй, другого выхода нет... Может, их планы изменились. -- Дело в том, что произошла накладка. Англичане, которых мы привлекли к операции, решили вскрыть один ящик. Мы не могли проводить операцию без них, ибо дела с оружием подпадают под законы Соединенного Королевства. Но они, оказывается, получили приказ премьер-министра... Через два дня в парламенте намечены дебаты о борьбе с терроризмом. -- Ну и что? Вскрыли? -- В ящике оказалось не оружие, а разный железный хлам! Вы поняли, в чем дело? -- Ничего не понял.-- Сразу до меня, как ни странно, не дошло. -- Вся эта операция с ирландцами придумана Центром для вашей проверки, Алекс. Оба ящика -- проверочные контейнеры. Они химически обработаны, и уже никак не показать, что они не вскрывались. Ирландцы -- это "липа" Центра, вам тоже не даны указания о вскрытии. Кто же это сделал? Ясно, что спецслужба. Откуда узнали о тайниках и операции? Только от вас! Напрасно разжевывал волшебник Гудвин, все я уже усек, блестяще сработали ребята: я-то, дурак, думал, что это всего лишь "красная селедка", чтобы отвлечь от путешествия с Юджином, а на самом деле Центр смотрел гораздо дальше и глубже, и меня "провалил", показав американцам, что не верит мне ни на йоту, что, естественно, укрепляло доверие ко мне американцев. -- Итак, вы сгорели, Алекс, и теперь не придется играть с Центром в "кошки-мышки".-- Он все разжевывал мне очевидное.-- Какие идиоты эти англичане! Я так уговаривал их не вскрывать ящик и подождать хотя бы пару дней. Правда, мы все равно бы вскрыли их рано или поздно. -- Что же будем делать дальше? -- Я связался сегодня с директором в Лэнгли, и мы пришли к общему заключению, что пора свернуть игру с Центром и максимально использовать ваше дело в политическом плане. Завтра же мы дадим сообщение в прессу о вашем разрыве с тоталитарным режимом и о просьбе политического убежища в США. Через месяц организуем пресс-конференцию... надеюсь, вы сможете задать хорошую публичную трепку вашей организации по конкретным пунктам, включая связь с ирландскими террористами. Нужны тезисы вашего выступления, я, конечно, понимаю, что у вас помолвка, но просил бы сейчас же выехать со мной в Лондон: директор хочет говорить с вами по телефону.-- В голосе Хилсмена звучали хозяйские нотки, словно свободолюбивый Алекс уже стал вилкой или ложкой в огромном црувском буфете. -- Надо хорошо все обдумать... Такого поворота я не ожидал. Мой завал, конечно, сделали красиво, но не покидало меня ощущение, что в этом деле одна рука не ведала, что творит другая: как можно совместить приказ о вывозе Юджина в Кале и смелое, даже изящное укрепление моих позиций в ЦРУ с помощью "разоблачения"? Последнее явно встраивалось в "Бемоль" и подталкивало меня ближе к Крысе. Пресс-конференция, гласность, возможно, зачисление в вожделенное ЦРУ на штатную должность, после всего этого доверие ко мне повышалось -- ведь любой двойник всегда под сомнением. Конечно, надо немедленно ехать в Лондон и бодрым голосом сообщить о своем решении лопавшемуся от счастья директору. И вдруг затаившийся в ребрах хриплый внутренний голос залопотал: ты на грани гибели, Алекс, не связывайся ни с пресс-конференцией, ни с политическим убежищем! Погубят тебя, Алекс, запутают, затянут в сети! И тут целая толпа: оскорбленная Кэти, сумасшедший Генри с браунингом в одной руке и своей профурсеткой -- в другой, шуршащий Болонья, Пасечник с зернистой икрой, обманутый Юджин, разъяренные кот Базилио и лиса Алиса и даже строгая миссис Лейн с еще более строгим сеттером -- вся эта толпа вдруг понеслась на меня, грозя кулаками и свистя. Беги, Алик, беги, пока тебе не оторвали голову, беги, пока не поздно. -- Что мы будем делать с Генри и Жаклин? -- спросил я. -- Пока я не думал об этом. Все будет зависеть от вас, никаких документальных улик против них нет. Конечно, нам очень выгоден большой процесс о шпионаже Мекленбурга. Уверяю, что ваши бывшие коллеги подожмут хвост на несколько лет! Я представил себя в сером костюме в белую полоску, толкающего покаянную речь в суде, с омерзительной рожей тычущего пальцем в Генри и Жаклин, сидящих на скамье подсудимых,-- и комок тошноты подкатил к горлу. Веселенькая перспектива, ничего не скажешь, хватит рисковать, Алекс, подумай о своей драгоценной жизни, единственной и неповторимой, которую надо прожить так, чтобы не было... Хватит рисковать! Тебя уже несколько раз чуть не убили, какого черта играть с огнем? Вот они, два края, и ты, мечущийся между ними: на одной стороне самоличный приказ Бритой Головы об "эксе"4 в отношении Юджина, на другой -- маневр Центра с провалом, о чем, кстати, тебя никто не предупреждал. Камо грядеши, Алекс? Делай выбор, хотя и там, и тут сплошная мерзость, думай, Алик, не трухай, но и не забывай о главном -- о своем долге. У тебя есть твердое указание Центра, разве ты уже не следовал за Юджином, сжимая взмокшей рукой баллончик аэрозоля? Решай, Алекс, не плавай, как дерьмо в проруби... Я сунул руку в карман за ключом и наткнулся на "беретту" -- словно электричеством обожгло пальцы. Мы подходили к ангару, действуй, жалкая тряпка, слюнтяй, сопля! "Roses blue and roses white plucked I for my love's delight". 4 "Эксами" до макленбургской революции деликатно называли экспроприации собственности, а точнее, вооруженные налеты на почтовые поезда с деньгами, взрывы и ограбления банков, столь необходимые для жизнедеятельности руководящего ядра во главе с Учителем в целебной Швейцарии и других жемчужинах обреченного капитализма. После революции "эксами" стали называть любые острые мероприятия, включая удушение подтяжками, выстрел в затылок или увоз с кляпом во рту из Рио-де-Жанейро, где все ходят в белых штанах, в родимый Мекленбург для свершения справедливого пролетарского суда. И грянул марш "День Победы", гремевший однажды на юбилее Челюсти в специальном зале ресторана. Певец в поношенном фраке пел тогда, выкатив грудь, прямо перед очами Николая Ивановича: "День Победы порохом пропах, День Победы сединою на висках", и юбиляр, который во время войны только пошел в школу, хмурил лоб и вздыхал, скромно опустив голову, словно вспоминал трудные дни, когда он и другие герои спасали Мекленбург и весь мир от коричневой чумы. Марш оглушал меня, перемешиваясь со строчками о голубых и белых розах, я снял навесной замок и пропустил Хилсмена вперед. -- Посмотрите, какой уютный склад, Рэй„. -- И почему-то вспомнил дядьку, скомандовавшего взводу "Вперед!" и первым прыгнувшего со второго этажа семинарии (большинство поломали ноги, двое испугались, не прыгнули и были отчислены дядькой, а сам он схватил выговор за авантюризм в работе с кадрами). Я ударил его по затылку рукояткой "беретты" -- шмяк! -- прикоснулся не сильно, как учили, но вполне достаточно, чтобы он кулем опустился на пол. Рамону Меркадеру, когда-то проводившему "экс", было гораздо проще: он бил Троцкого альпийской киркой сверху вниз, а мне пришлось чуть встать на цыпочки и откинуться назад, чтобы замахнуться. Прости мне, Господи, грехи мои. Прости мне, Господи. Вы слышали, что сказано древним: "не убивай": кто же убьет, подлежит суду. А Я говорю вам, что всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду; кто же скажет брату своему: "рака", подлежит синедриону, а кто скажет: "безумный", подлежит геенне огненной. Прости, Господи. Ноги Рэя с задранными брюками нелепо высовывались из двери, и мне пришлось втащить его поглубже в помещение. Он застонал -- прости меня, Господи, и спасибо Тебе, что он жив,-- я достал баллон с аэрозолем и шуганул ему в нос сильную струю. Он снова застонал, глубоко вздохнул и погрузился в здоровый сон канзасского фермера -- надолго, но не навсегда. Я осторожно затворил дверь и повесил замок. Если лошадь украдена, слишком поздно запирать дверь конюшни. Назад пути нет, мосты сожжены, наш паровоз летит вперед. Глубоко вдохнув пропахший водорослями воздух, я зашагал к яхте. День Победы сединою на висках... -- А где Рэй? Что-нибудь случилось? -- дрогнувшим голосом спросила Кэти.-- Что с тобой? На тебе лица нет! -- Кое-какие неприятности в Лондоне. Рэй пошел звонить по телефону, сейчас он вернется. -- Надеюсь, ничего серьезного? -- вытянул свой носище Юджин, словно принюхиваясь. -- Мелочи жизни...-- Философ и гуру Алекс ободряюще улыбнулся Кэти и пригладил пробор, наверное, так выглядел принц Гамлет после того, как пронзил шпагой Полония. Марш играл и играл, голова моя и руки двигались по каким-то особым, им одним ведомым траекториям, словно меня, как куклу, дергали за ниточки -- да это Маня подключился к игре и улыбался детской улыбкой, почесывая "ежик", а рядом Бритая Голова в простыне (баня или гарем?) и аскетичный Сам с томиком своих собственных гениальных стихов -- все дергают за ниточки, играют в любимого оловянного солдатика... Теперь начнем все сначала: "Посмотрите, Юджин, какую мы устроили спаленку..." Начнем сначала, как на репетиции. Вспомни, как в семинарии ты с Чижиком играл "Идеального мужа", повторяли по нескольку раз, и все во имя чистого отшлифованного английского языка. Леди Чилтерн (я): Нет, Роберт, никогда. Сэр Роберт Чилтерн -- Чижик (с грустью): А твои честолюбивые мечты? Ведь ты мечтала об успехе -- для меня? Чижик все время забывал последнюю фразу, и я снова начинал: "Нет, Роберт, никогда!" Прости меня, Господи, но ты сам покарал Иуду, а любой предатель -- Иуда, чем бы он ни оправдывался. Самое главное -- вовремя закрыть нос платком, руку вытянуть до отказа и для страховки чуть отвернуть лицо. -- Посмотрите, Юджин, какую мы устроили спаленку,.. Он открыл дверь и вошел. В голове моей "День Победы сединою на висках" врывался в "roses blue and roses white", одна рука сжимала в кармане баллон, а дура-другая сама по себе ухватила со стола остатки "гленливета" (хотелось хлебнуть, вот он, проклятый алкашизм!) -- так я и застыл с занятыми руками и только тогда вспомнил о платке -- что делать? -- и, не успев пожалеть о третьей руке, бухнул его по голове "гленливетом" -- не засыпать же нам от газа, мучаясь в объятиях друг друга! Бутылка разлетелась на кусочки, виски и кровь обрызгали мне лицо и потекли за шиворот. Юджин рухнул головою вперед, задев руками лампу. Господи, прости меня, грешного, прости! Пришел я в себя лишь от пронзительного крика Кэти, трясшей меня сзади за плечо. -- Полиция! -- Она взывала то ли в никуда, то ли ко мне, то ли к морскому царю, мягко раскачивающему нашу шикарную посудину. -- Кэти! -- Я достал злополучный платок и вытер им лицо и шею, использовал все-таки, хоть и не по задумке.-- Кэти, не кричи, я должен тебе рассказать кое-что. Это очень, очень важно. Это касается не только нас с тобою, но и всего Соединенного Королевства (хотел добавить "и всего мира"). В глазах Кэти застыл такой ужас, словно перед ней трепыхалась многоголовая гидра, она не слышала меня, и я прижал ее к себе. Полная чепуха, что лучшие шпионы -- это священники и женщины. Насчет Несостоявшегося Ксендза, быть может, это и правда, но у женщин всегда сдают нервы и слишком развита чувствительность, они эмоциональны, и от этого одни беды, знал я одну -- конь в юбке,-- и то ухитрилась втюриться во французского резидента, выдала все с потрохами, разворошила весь муравейник, потом раскаялась и сиганула с моста в Сену. Она была сильнее многих, целую сеть сплела из своих любовников, пока не зацапал ее Эрос. -- Я люблю тебя, Кэти,-- шептал я, поглаживая ее, как перепуганную кошку,-- люблю, люблю, люблю, ты у меня самая нежная, самая красивая, самая умная, я жить не могу без тебя, моя милая, моя любовь, моя судьба, успокойся, ничего не произошло, все будет в порядке, я все объясню, только не нервничай, моя дорогая, моя самая любимая, ну что ты испугалась? Я же люблю тебя, люблю, люблю... Заклинания мои по своей бессвязности напоминали письма одной прекрасной дамы к Совести Эпохи, наградившего ее, то бишь даму, "сифоном", который он сам подцепил совершенно случайно во время поездки на грузовике (роман Совести с девицей шофером был посильнее, чем в "Фаусте" Гете5 или соблазнение Джакомо Казановой старой вдовы, пожелавшей вновь родиться мальчиком). Совесть обнаружил беду с опозданием, из честности и порядочности сообщил имена всех своих привязанностей требовательной медицинской службе (имени у девицы-шофера он не успел спросить), прекрасную даму вместе с мужем поставили на учет, но она все вытерпела, все приняла, как должное, все снесла, только в горящую избу не успела войти, и каждый день летели Совести сумбурные письма с "люблю, люблю, люблю", он читал мне их вслух, попивая водку, оставляющую размазанные пятна на тексте, и говорил: "Учись, Алик, учись! Постигай, что такое настоящий мужчина, что такое настоящая любовь!" 5 "Эта штука посильнее, чем "Фауст" Гете",-- сказали Усы о "Девушке и Смерти" Буревестника, "тут любовь побеждает смерть, а не наоборот". Видимо, эта мысль озарила Усы после того, как он довел до самоубийства (если не убил сам) свою жену. Я целовал ее лицо и плечи, я ласково прижимал ее к себе (серое атласное платье тут же покрылось кровавыми пятнами) и не мог оторваться, дьявол подталкивал меня к постели... Мы аккуратно обошли безжизненное тело Юджина и быстро, как изголодавшиеся коты, довели помолвку до логического конца, или, по Шакеспеару, "made a beast with two backs" -- "сделали одного зверя с двумя спинами". "О карамба, я еще опишу все это,-- думал я, целуя ее и тоскуя,-- мир еще узнает, что такое разведка, где долг, любовь, виски и кровь смешаны воедино, мир еще узнает, я вздымусь со дна подводного царства тайной войны, я выплыву оттуда, весь залепленный ракушками и водорослями, и поведаю миру об этом! Все поры души, годами придавленные конспирацией, задушенные и изведенные, вдруг раскроются, как белые цветки, и сорвет взбунтовавшийся Алекс сургучную печать со своего измученного молчанием рта, главное -- успеть до цирроза, до инфаркта, до паралича". -- Слушай меня внимательно, Кэти. Я давно собирался тебе об этом сказать, но тогда мы еще не были так близки, как сейчас... Ты любишь меня? -- Да, да! -- шептала она. -- Так слушай и не удивляйся. Ты была права: я плохо разбираюсь в торговле, папа правильно угадал... Не удивляйся, Кэти, но я работаю в разведке. -- Я так и думала! -- И она прижалась ко мне еще крепче.-- Я люблю тебя, Алекс! -- И я тоже,-- сказал я.-- Я очень, очень тебя люблю, Кэти. Я не могу без тебя, и я счастлив, что мы повенчались. Я всегда буду с тобой, Кэти,-- жужжал я, уже сам поверив в это. -- Да, да,-- шептала она, словно боясь разбудить окровавленного Юджина.-- Да, да... -- Ты даже не спрашиваешь, в какой разведке я работаю... Она словно очнулась после летаргического сна. -- То есть как? Разве не в Сикрет Интеллидженс Сервис? -- Вот таким патриотом я выглядел в ее глазах! О женщины! Глупые птичьи головки, ничтожество вам имя, доверчивые щенята -- вот вы кто! -- Конечно. В Сикрет Интеллидженс Сервис, в четвертом бюро по иностранным операциям.-- Нес я всю эту муру, прекрасно зная, что широкой публике так заморочили голову байками о шпионаже, что чем больше идиотски-сложных названий, тем глубже доверие.-- Кэти, нам срочно нужно плыть в Кале, за мной погоня... меня об этом предупредил Рэй... положение очень сложное. -- А Юджин? Зачем ты это сделал? Она уже совсем очнулась и с ужасом смотрела на распростертое тело Юджина. -- Юджин -- агент враждебной службы, он заслан сюда с подрывными целями... он пытался меня отравить. Рзй поручил доставить его в Кале, там его ждут наши французские коллеги -- до этого он совершил преступление в Гавре6. 6 В Гавре, в Рио-де-Жанейро, в пустыне Сахара, на памятнике виконту де Бражелону, на крыше -- все легко сходило с рук: и красная опасность, и рука Меклен-бурга давно вошли в кровь и плоть англосаксов, все это постоянно подогревалось и прессой, и контрразведкой. Впрочем, под родными осинами ребята тоже не лыком были шиты и умело надували пузыри о западных происках. -- Может быть, вызвать полицию? О, это вечное, чисто западное уважение к Закону, эта слепая вера в его незыблемость и правоту, полное непонимание норм кристально чистой пролетарской Морали -- единственной судьи всех и вся. Яхту покачивало, набережная Брайтона сияла огнями, времени было в обрез -- за работу, шпион, и горн, и барабаны, барабаны, барабаны! -- Не беспокойся, Кэти, с полицией все согласовано, сейчас мы приведем его в порядок...-- Я тронул Юджина рукой, и он застонал.-- Видишь, он жив, не волнуйся, Кэти. Где у тебя бинт? Скажи, где бинт, я перевяжу его сам, а ты включай мотор и становись к штурвалу! Только быстро, нельзя терять ни минуты! Она убежала на палубу, мотор вздохнул, мягко взял первые обороты, и мы отчалили, освещая темнеющие дали прожектором, которому помогала несколько мрачноватая луна. Я перевязал голову Юджина -- в бинтах он выглядел как Дед Мороз на даче у Большой Земли, к снежной физиономии которого присобачили неестественно огромный красный нос. (Я вспомнил, как целовал Римму в снегу.) Я оттер его рубильник от крови, вытер все лицо тем самым пресловутым платком, о котором забыл в критический момент, что, собственно, и привело к кровопролитию, с трудом перетащил на ложе, снял забрызганный кровью костюм и рубашку, перекрутил ему руки веревкой и привязал к кровати. Все его испачканные вещи вместе со своим любимым костюмом я завернул в простыню, привязал к тюку якорь и выбросил в морские глубины на радость Нептуну и золотым рыбкам. На яхте находились кое-какие шмотки, я быстро переоделся и принес Юджину спортивный костюм. -- Какая вы все-таки сволочь7! -- сказал он вдруг тихо.-- Я предполагал, что вы сволочь, но не думал, что до такой степени. Дайте мне что-нибудь от головы... 7 Тут он не ошибся. Правда, у меня тоже были некоторые претензии, когда он зажал мне нос тряпкой в Каире. Я достал таблетки. -- И воды! Я положил ему таблетку на язык, приподнял голову и поднес стакан к губам -- просто брат милосердия, спасающий ближнего и кормящий его своей собственной грудью. -- Какой я дурак! -- вздохнул он.-- Тюфяк! Я всегда подозревал вас, но потом перестал. И вот результат: попался как кур в ощип! Но я не думал, что вы такой негодяй, чтобы делать все это в день помолвки. Что вы сделали с Рэем? Убили? -- Что за ерунда! И вообще это вас совершенно не касается. Лежите себе спокойно. -- А ведь я вам поверил... Я действительно поверил, что вы порвали с Мекленбургом. Дурак я все-таки, ужасный дурак! -- причитал он. Яхта уже набрала скорость, за иллюминаторами свистел ветер, Хилсмен мирно храпел в ангаре на берегу, Базилио и Алиса, видимо, обсуждали мой переход на сотерн как добрый знак на пути к полному семейному счастью и радовались за Кэти, неизвестный Летучий Голландец, на котором собирались ласково побеседовать с Юджином, уже, наверное, бросил якорь в Кале, и на все это щедро выливала свой мутноватый свет маячившая над нами луна. -- Вы еще пожалеете об этом, Алекс... Вы еще пожалеете! Зачем вы это делаете? Вы даже не представляете, какую роль вы играете... Вы же пешка в чужих руках... Сука ты последняя,-- перешел он на более эмоциональный сленг,-- сука ты, вот ты кто! Я вышел на палубу, подошел к Кэти сзади и нежно поцеловал ее в шею. -- Как Юджин? -- деловито спросила моя боевая подруга, прижимаясь ко мне спиной, видимо, в ней проснулась душа полковника Лоуренса, спасающего Британскую Империю от происков турок. -- Он пришел в себя, все в порядке. Тебе не холодно? -- Заботлив я был до приторности, самому стало противно. -- Постой немного у штурвала, я достану меховую куртку. Я вгляделся в непроходимую тьму, слегка просвеченную головным прожектором яхты, и прибавил ходу -- вдали мельтешили пляшущие огоньки французского берега, по времени мы вполне укладывались в железные указания Бритой Головы. Точность Алекса высоко ценилась в Монастыре, точность всегда была культом: перед началом совещания Маня многозначительно смотрел на часы, а опоздавших обливал таким ледяным презрением, что они проходили на цыпочках и боялись громыхнуть стулом. Правда, как всегда в Мекленбурге, за точностью следовала безалаберная говорильня, не ограниченная никаким регла