Сергей Николаевич Сергеев-Ценский. Старый полоз
---------------------------------------------------------------------
Книга: С.Н.Сергеев-Ценский. Собр.соч. в 12-ти томах. Том 3
Издательство "Правда", Библиотека "Огонек", Москва, 1967
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 25 октября 2002 года
---------------------------------------------------------------------
Бездождный май; степь.
Кое-где неглубокие балки и сизые каменные гряды над ними. Скалы эти
имеют наклон к югу, точно догоняли они когда-то горы, ушедшие к морю на юг,
и не догнали, устали, отстали, угрязли в степи навек, треснули здесь и там,
обросли лишаями...
Степь пока зеленая; если не будет дождей еще две недели, начнет
желтеть. Степь пока душистая: пахнет волнующе чабером, сладкой душицей,
густой желтой ромашкой... Кое-где полосами залег мак, но краснота его
жухлая: сгорел и свернул лепестки.
Горизонты дымны и струятся. Верстах в семи в этом прозрачном дыму чуть
колышутся два или три минарета: это - татарский город.
Самые короткие тени, - полдень.
Большая отара овец и коз лежит около коша, - жует жвачку, дремлет.
Свернулись собаки, уткнувши морды в передние лапы. Чабан и его подпасок тоже
растянулись на земле, - сложили около герлыги и сумки, зажмурили глаза, а
привычные кофейные лица подставили солнцу: смоли крепче.
Очень древен вид этой майской степи с балками и скалами, этой отары
овец и коз, этих пастухов и собак, - до того древен, что если бы
каким-нибудь чудом проходил здесь Тиглат-Фелассар I, он сказал бы
высокопарно, как это было принято в его времена:
- Вот опять я вижу страну Ашура, столь любезную моему сердцу!.. Сто
двадцать львов убил я копьем и стрелами в пешем строю и восемьсот львов убил
я с колесницы, защищая эти стада!..
Но проходил мимо не Тиглат-Фелассар с луком и меткими стрелами, а
печник Семен Подкопаев с двустволкой, а рядом с ним шел бетонщик Петр со
стеблем желтого донника в руках, только что сорванного на защиту от
чабанских собак, и Семен зычно крикнул:
- Придержи собак, эй!.. Черти сонные!.. Слышишь?
Минуты через три потревоженные собаки лежали уже снова, слабо урча, а
охотники сидели около пастухов и вертели папиросы.
Семен был орлоглавый: череп под сплюснутой кепкой - небольшой; нос -
как хищный клюв, остро торчащий, и глаза светло-желтые, круглые,
узкопоставленные, - птичьи. А Петр был уже лет под пятьдесят, с морщинами
глубокими и черными, но с яркой еще рыжиною в усах.
- Сымотрим сибе, - дыва чилавек с винтовкой!.. Я-я... баялси очень...
Широко улыбался старый чабан и жестяную коробку с табаком держал на
коленях широко открытой.
Сказал ему Семен, чмыхнув:
- Чего же ты теперь бояться мог?.. Дикий ты человек, поэтому боялся!
- Па-ни-маешь, - с готовностью объяснил чабан, - как раньше, тогда...
Зиленый, крас-ный, белый - разный цвет... он-о-о... барашкам не так
прахладно глядел... он-о-о... так глядел!
Тут чабан - уже с седыми висками под шапкой - поднял к носу верхнюю
губу с подстриженными черными усами, раздвинул и зажег глаза, скрючил перед
собою пальцы и начал клацать остатками прокуренных щербатых зубов.
- Прямо, как волк лесовой! - понял его Петр; а Семен пропустил сквозь
затяжку:
- Не нравилось тебе это?.. Ты чтобы барашку жевал, а мы чтобы с голоду
дохли?.. У-умен!
- Возьми адин!.. Возьми дыва!.. Возьми тыри!.. Он-о-о... все чист
стрелял, гонял... Зачем так делал?..
- Это, должно, белые, - сказал Семен и выпустил из узкого носа
длиннейшую ленту дыма.
Татарин посмотрел на него, на Петра, на ложе двустволки, очень высоко
поднял плечи, отвернулся и пробормотал:
- Все шинель носил, защитцвет имел, винтовкам таскал, - не знаем...
- Жалеет об чем, - о барашках!.. - закивал головою Семен. - А у самого,
небось, и теперь тыща.
- Тыщи нет... И семисот нет... - неожиданно чисто по-русски вставил
подпасок, красивый подросток, тоже в шапке. - Пятьсот есть.
- Хотя бы пятьсот!.. Мало вам, чертям?..
- Тыриста уштук на чужая рука!.. Там хозяин! - быстро качнул старик
головой в сторону города и тут же, дотронувшись до сумки Семена, до половины
набитой настрелянными скворцами, добавил отвлекающе: - Шпа-ки? Ку-шать
будешь?
- Нет... Для мебели... Шпаки теперь, если ты хочешь знать, первая
дичь... Все одно, как осенью перепелки.
- Смотри, Семен, глянь!.. Вон их тута сколько!.. Гибель! - внезапно
оживился Петр, сам припадая к земле и только высовывая вперед руку.
Действительно, стая скворцов, невидная раньше, выдвинулась теперь из-за
отары. Бойкие птицы, глянцевитые, очень ловкие на вид, подлетывали, шныряли
в полузатоптанной рыжей траве, копались в кучах овечьего помета, вели себя,
как будто сами были частью отары.
Семен осторожно снял двустволку.
- Стрелять хочишь?.. За-чем, друг?.. Барашкам убьешь! - испугался
чабан.
Но Семен только повел в его сторону носом, выставил левое колено,
прицелился, и один за другим хлопнули два выстрела.
Шарахнулись овцы все сразу, как одна, даже не успев проблеять;
задребезжали козы, бойко вскочив и все сразу оглянувшись на Семена; залаяли
собаки.
Семен собрал подстреленных скворцов. Недобитых он, подходя к чабанам,
добивал о ложе ружья.
- Сто-ой!.. Эй!.. Нема один живой?.. - крикнул молодой чабан.
- Есть один живой... Сейчас окачурю! - отозвался Семен и в сторону
Петра добавил: - Шесть штук!
А скворца этого, живого, он уже держал за ножки, чтобы ударить.
- Дай! - протянул к нему руку старый чабан.
- Дай-дай!.. Не бей! - кричал ему подпасок и улыбался сверкающе.
- Что ты с ним хочешь делать?.. На!
Семен отдал бившегося скворца, раненого только в крыло, а старый чабан,
принимая его левой рукою, таинственно поднял правую и брови лукаво поднял,
точно готовился показать фокус. Молодой же вдруг засвистал протяжно, не
пронзительно, а довольно мелодично, обернувшись к скале за кошем.
Потом сказал, сверкая зубами и белками глаз:
- Услышал!.. Ползет!..
Старый посмотрел в ту же сторону, мигнул Петру и Семену и начал
ощипывать скворцу перья на крыльях.
- Кто же это такой ползет? - спросил было Петр Семена, но тут же увидел
сам: от скалы, медленно извиваясь и приподняв голову, ползла змея, серая с
желтизной, толстая - в руку толщиной, на вид аршин двух.
- Что это? Гадюка?.. Страсть боюсь! - откачнулся Петр.
Он сидел на корточках, по-татарски, но приготовился уже вскочить. А
Семен орлоглавый только поглядел на змею и проворно стал доставать и
закладывать в двустволку патроны.
- За-чем? - испугался чабан. - Э-это... он-о-о... наш один собака!..
- Полоз! - сказал молодой, смеясь. - Гадюка - вредная, этот - нет!..
- Ну, раз вам он известный... - успокоился Петр и принялся разглядывать
змею без опаски.
Семен, заложивши патроны, все еще стоял, но сказавши:
- Это - желтобрюх... Здоровый... Я таких не видал! - тоже сел.
- Смотри! - радостно выкрикнул подпасок и, выхватив скворца из рук
старого чабана, подбросил его несколько раз, как мяч, в виду полоза и бросил
в сторону от стада.
Скворец, должно быть, ушибся, потому что лежал не шевелясь, темным
комочком, а полоз повернул в его сторону голову и оживился вдруг
чрезвычайно. Он торчком поставил хвост и стал водить им, точь-в-точь как
кошка, а когда скворец очнулся, наконец, и запрыгал, трепеща голыми
крылышками, полоз бросился за ним, как раскрученная пружина.
- Ужли ж догонит? - вскрикнул Петр.
- О-о!.. Он догонит! - засиял молодой чабан, а старый только качнул
головой, не открывая рта.
Скворец прыгал, полоз вился за ним, и Петр видел, что он нагоняет.
Скворец кинулся было вбок, но все длинное толстое тело полоза ринулось вдруг
в ту же сторону, подбросилось будто в воздухе и остановилось.
- Готово! - сверкнул молодой чабан, а старый добавил:
- Сичас... он-о... кушай будет! - и дотронулся дружелюбно пальцем до
Петрова колена.
- Смотри ты, что делается! - обернулся Петр к Семену, но тот отозвался
снисходительно:
- Тебе никак это в диковинку, а я к этому сызмальства привык... Сколько
я их перевидал, - темно!.. У нас же под Борисоглебском там леса да болота...
Гадов этих до черта!
- Ну-у?
- Вот-те и гну!.. Ты думаешь, он его чем, шпака?.. Хвостом своим
убил... А ты, небось, и сейчас смотрел - ничего не видал.
- Хво-стом?
- То-то и да, что глядеть не можешь.
- Это, должно, от известки я так.
- Одну с тобой известку-то месим.
- Ты ее давно ли начал месить?.. А я ее уж сорок лет мешу!.. И в плену
года четыре был, и то ею все займался.
- А ты где же в плен попал?.. Я думал, ты и не служил...
- Неделю мы с тобой вместях работаем, а об себе не говорили... Попал я,
значит, в Горлице...
- Знаю я Горлицу... Там наших много попало...
- Ну, вот... Горлица эта... Снарядов у нас нема, патронов нема, а он по
нас лупит, немец, а он чешет!.. Так что нас от роты цельной человек
пятнадцать, не более, осталось... "Что теперь делать?.." - у фитьфебеля
спрашиваем - я да земляк мой, тоже белгородский, - мы оповсегда вместе
держались... "А я почем знаю?" - говорит. - "А ротный игде наш?" - "А ротный
вон в доме бетонном, знаки подает". (А это он затем знаки нам, чтоб за
патронами мы в лезерв бежали.) Я своему товарищу: "Побегим, говорю, все одно
смерть!.." Вот, бегим, и еще за нами трое подались... Слышим: "О-ой!.."
сзаду - один... Другой: "О-ой!.." Третий... Этих всех троих свалило... По
земле катаются, - конец им... Я свому кричу: "Бегим в дом бетонный!.." И
ведь вот, скажи ты, - добежали, ничего... Ни одна пуля решительная ни его,
ни меня не задела, как все одно мы заговоренные какие... Добегли, - и даже
ротный нас похвалил... Глядим, и фитьфебель сюды приполз... Так человек там
собралось... ну, одним словом, десятка полтора опять... Говорим ротному: "А
дальше что будем делать?" - "Надо, говорит, до лезерву бежать, - концов,
выходов больше нету..." - "Тогда, говорим, когда такое дело, давай бежать
будем!.." Он это в бинокль посмотрел, перекрестился... "Ребята, за мной!.."
Бегим мы, а по нас снаряд пустили... Ротный с фитьфебелем поперед бежали,
глядим мы, - от фитьфебеля куда рука, куда нога, - и ротный упал... Я такое
дело вижу: "Ребята! - кричу. - Назад... В дом в бетонный!.." Добегаем опять
до дому того, - я свово земляка гляжу, жив ли? Жи-вой!.. Еще там человек
коло пятнадцати скопилось...
- Что же у тебя все пятнадцать да полтора десятка, - как неразменный
рупь!.. Скольких-то убило же? - перебил Семен.
Старый чабан покачал головою и губами пожевал, а Петр подумал, почему
это могло выйти, и объяснил:
- Какие убитые были, какие новые набежали... На войне та-ак!.. Вот
видим - немцы бегут, штыки держут, - колоть нас!.. Мы счас винтовки на пол,
руки кверху - сдаемся! - кричим... Трое немцев к нам забежали, - одного
оставили, двое подались дальше... Вот один этот-то, немец, толстый из себя,
- посмотрел нас округ, - а глаза мутные, и пот с него капает, утерся рукавом
и счас такую бутылочку черную из сумки вынимает, - пьет... Отпил, - а я к
нему всех ближе стою, - мне протягивает: "На, грит, глотни!" По-русски,
ей-богу! Глотнул, а это ром!.. "Вот, говорю, спасибо вам!.." А он мне: "Ваше
дело теперь оконченное: отвоевались... А меня вот еще раз двадцать убить
могут..." Ей-богу, так и сказал!.. Достал опять сухарь, мне дает... Я его -
с жадностью, потому дня три тогда мы не емши...
- А ты вот, небось, на войне не был? - спросил Семен чабана.
- Я?.. Не-е, - заболтал чабан головой.
- То-то и видно... Потому и барашки тебе жалко...
- Ну, хорошо, - продолжал Петр, увлекшись. - Повел он нас всех потом
один на поезд... Через два дня мы уж в Вене ихней были... До чего же там
народ добрый, страсть!.. Всего нам надавали!.. Так, публика разная, - деньги
суют, пирожные... Кокарды наши им интересны были... "Продай, - говорят, -
русский, кокарду!" Так на кокарды свои, на то на се мы день и прожили... А
уж на второй день нам обед дали - кашу ячную... "Давай, русские, котелки! -
кашевары кричат. - Подходи ширингой!.." А у меня котелка и нет совсем!.. Вот
мине досада: десь загубил, когда бежал!.. Я вижу тут на плотуваре коробка
картонная валяется, - схватил ее да за кашей!.. Сме-ется немец!.. И полну
коробку мне наложил, а она, коробка-то, спроти котелка вдвое!.. Ничего,
народ дюже хороший... А как стали потом вызывать, кто по бетону может
работать, - я, конечно, земляка свово толкаю белгородского: "Ты, будто, тоже
по бетону знаешь, - так и говори!" Потом я до них: "Вот, - говорю, - я да
земляк мой - оба мы бетонщики..." "Вот, - говорят, - отличное дело: как
хорошо будете работать, мы вам по полтиннику в день, окромя харчей"... - И
сколько я потом у них в плену был, все я по бетону с товарищем работал и
никакого горя мы не знали... И товарища свово этому делу обучил, - ему
теперь на его век хлеба кусок...
- Гляди!.. Слушать пришел! - озарился весь молодой чабан и вытянул
палец.
Оглянулся Петр, - не дальше, как в аршине от него, укладывался клубком
подползший полоз.
- Стало быть, шпака уж он спроворил?
И отодвинулся чуть от него Петр, добавил:
- Вот вы, чабаны, конечно, до него привычные, а мне все ка-быть
гребостно!.. Мне один наш на фронте, - только он из Сибири был сам - такую
штуку про змеев рассказал, что я, брат, теперь к ним... с опаской!.. Купил
будто мужик двух коров, - за рога их связал, чтоб шли в ногу, - домой
ведет... А вести далеко, через горы... Сибирь, - уж известно: там ничего
близкого нет. Сто верст если друг от друга, - говорят: соседи... Ведет между
камней таких, - не хуже этого вот, - смотрит, колеса будто в стороне
рассыпаны, только, стало быть, ободья очень толсты, каких и не бывает... Ну,
известно, раз колеса такие, ему, мужику, интерес... Подходит поближе, -
бра-ат! - подымается на него головища змеиная, - с медведя ростом голова
одна! Ахнул, да бежать... Коров кинул на произвол: своя жизнь дороже...
Добежал так до селения, - лица нет на нем... Так и так: обсказал, чего с ним
вышло. "Мы, там говорят, давно слышим и сами замечаем... Собирайся какие
охотники!.." Человек десять собралось, - медвежатники все, - на то место, а
мужик их ведет... Пришли, видят, - одна корова бегает - мычит... Эта, стало
быть, жива осталась, только вроде бы с ума сошла, а уж зато дру-гу-ю - всю
дотла высосал, - только голову с рогами вострыми кинул... Глядит, и его
замечают, - на камнях растянулся... Как не врал, - говорил: сажень двадцать
долины!.. Спит, нажрамшись... не хуже этого вот... Ну, хорошо... Вот один
нацелился медвежатник ему пулею в голову, - раз!.. И от этого он проснулся,
- змей, - головищу свою поднял, да как раззявит пасть, - все от него ходу!..
Ну, он уж не польстился на малость, - сыт был.
- Сочи-не-ние! - качнул головой Семен. - Что ужи коров доют, это я сам
видал сколько раз, а уж чтобы змеи такие водились... Что же это, удав, что
ли, какой был?
- Ну, а я же почем знаю?
- Сказки!.. Я со змеями вырос!.. Со змеями в руках да в карманах... Ты
мне не толкуй!.. Конечно, маленькие ужата, например, они очень вонючие, -
ну, в детском возрасте нам абы что, только бы живые... Наберешь их в
карманы, да по двору и пустишь... Они и растут, как все равно скот
домашний... Ты кашу с молоком ешь, а он тебе уж на спину залез да с плеча
голову свою в тарелку. Его, конечно, ложкой по лбу... Он
покачается-покачается, да с другого плеча в молоко... До чего молоко любят,
- страсть!.. Приходилось потом ежей в дом приносить, чтоб их известь, а то
корову испортили: обовьются около ноги задней да за дойку, и ну сосать!..
Куда бабе любой так выдоить, как они доют!.. Ну, ежи, конечно, за одну
неделю их перевели...
- Почему же они до молока такие ласые? В лесу же того молока нема,
откуда ж они про молоко знают? - очень удивился Петр и добавил чабану: - А
этот черт твоих коз не доит?
- Не! - усмехнулся чабан, погладил полоза. - Мой собак!
Семен на секунду задумался было, но ответил Петру:
- Откуда про молоко знают?.. Конечно, в сочинениях об этом должно
быть... А только мы, мальчишки, что делали? Обмокнешь в молоко пальцы да к
ужу. Уж в палец вцепится, думает, что дойка коровья, начнет сосать, и что же
ты думаешь? Раздуется весь, присосется, а оторваться не может... Вот их
таким манером нанижешь на все пальцы и идешь по деревне... Девчонки визжат,
шарахаются, а мы за ними!.. А то змеюку положишь в карман, да к девкам, а
сам семечки лускаешь... Дай, скажет, какая, подсолнушка! - Глянь на
солнышко! - Вот, гляжу, - давай! - А ты побольше гляди! - Вот еще минуту
гляжу, - давай! - Ну, когда заработала, - на, лезь в карман, тащи горсть!..
- Только она в карман, а там змея!.. Вот визгу!.. А одной сзади за ворот
змею посадили, - с той родимчик сделался...
- Гм... Вот какой ты был! - покачал Петр головою. - Меня бы за такие
дела отец... всю бы шкуру спустил!
- Мальчишки... что ж... Нам первое удовольствие было девке юбку
задрать, да над головой завязать в узел... А то раз одной девке сонной мы
змею за пазуху запустили, - вот с ней было!.. Цельный месяц - не меньше -
без задних ног валялась!.. А то раз нашли мы в именьи цилиндр такой дубовый,
от насоса, - здоровый совсем... Ну, что из него придумать? - Ребята,
говорим, давай пушку из него делать! - Идет!.. Пороху у отцов, у братьев
достали, - украли, просто, - фунта полтора, передок уперли с телеги, - это,
значит, лафет... Мушку посадили... Да ведь что-о! Как нам подвезло-то: шнур
достали... Значит, все честь-честью... Забили тряпками потужей с дульной
части, а с казенной порох свой всыпали, - вывезли орудие на середку деревни
как смерклось, шнур запалили, а сами, конечно, бежать... Ка-эк ахнет
выстрел!.. Сколько там стекол к чертям!..
- И орудию вашу, небось, разорвало в клочья?
- Тут уж куда тебе орудие, куда лафет!.. Мы, конечно, по домам ходу!..
- Били, небось?
- За это, конечно, попало... А мы потом взяли да ночью по всей деревне
трубы позабивали...
- Ну, а это ж зачем?
- Так себе... со зла...
Петр посмотрел на Семена продолжительно, так, точно в первый раз его
увидел, и сказал с жаром:
- Откуда ж это зло такое в вас сидело, хотится мне знать?.. У нас
мужику одному, косарю, - на сенокосе он заснул, - ящерка за рубаху залезла,
бегать там зачала, и то он с перепугу так и обомлел, падучка его схватила...
Так это ж мужик, - а вы девке змею за пазуху!.. Никакого поэтому добра в
вас, никакой совести!
Немного помолчал, глядя на Семена теми же широкими глазами, и добавил
тише:
- Ты, небось, еще скажешь, что человека когда-сь убил... а, Семен?
- Поди, посчитай, сколько, - буркнул Семен.
Как раз в это время молодой чабан дружелюбно обратился к Петру, кивая
на полоза:
- Знаешь, сколько ему год есть?.. Скажи!
- Почем же я знаю? - отозвался Петр.
- О-о!.. О-о!.. - оживился и старый чабан. - Ты скажи: пять год да
есть, десять год да есть, а?
- Неуж десять лет ему быть может? - удивился Петр. - Десять лет лошадь
уж зубы себе стирает.
- Сто лет есть! - сверкнул и засиял молодой.
Но старому это показалось мало.
- Сто-о?! - И поглядел он на молодого негодующе. - Мой де-да называется
- его знал... Мой деда-деда его знал!.. Сколько год остался, а? Скажи!..
- Змею, ему, конечно, износу нет, - процедил Семен сквозь зубы. -
Сказано - гад, и кровь имеет холодную... Вот он сожрал шпака, и никакой ему
заботы, - теперь спи себе знай... А человеку обо всем беспокойство, -
значит, до гадовых лет ему не дожить...
- Мой де-да называется, - чо-обан был! - очень высоко поднял голос
старик. - Деда-деда - тоже одно - чо-обан был!.. Я - чобан!.. Все тут...
он-о-о... барашка пас... Он тоже... Со-обак наш!
И сдвинул со лба на затылок шапку в знак древности, должно быть,
неизменности, стойкости, прижитости к этому именно куску земли всего его
рода.
- Вы-то пасли, а он-то лежал себе полеживал, зато и называется гад! -
почему-то с явной злостью отозвался на это Семен и харкнул вдруг на голову
полоза.
- Се-мен! - заметив это, сказал Петр, как будто встревоженно. - Что же
ты мне не обсказал, убил ты на своем веку кого-сь или нет?
- А я тебе говорю: поди, посчитай! - повернулся к нему резко Семен. -
Да уж командиру полка свово, полковнику Иванову, дал крест в семнадцатом,
будь спокоен!.. Он говорит нам, как мы его вели расстреливать: "За что же,
товарищи-гусары, мной недовольны? Я вам столько крестов дал!.." А я ему:
"Хоть ты нам сто крестов дал, а мне целых три, ну, а мы тебе только один
дадим!.." - И дал!.. Я три года на германском фронте провел, да четыре в
Красной Армии, еще и в прочей работе был, а ты меня спрашиваешь!.. Поди,
посчитай, сколько я их!.. Ты вот мужик... Хоть ты и бетонщик называешься, а,
небось, ни одной копейки зря не проводишь, я вижу, - все в свою норю
отправляешь, курским своим обротникам, а я на деревню с пятнадцати лет
наплевал... вот!.. Что глазами на меня прицелился?.. У вас там, в Белгороде,
чьи мощи-то выкинули? Есофата какого-то?.. В другом конце я в то время был,
- жаль, до него не добрался, - ну, а других каких многих, - это уж я
выкидывал!.. Ага!.. A ты и не знал!.. Ишь, об змее-горыниче каком-то
сибирском сказки вздумал рассказывать, а я слушал - сидел и виду не
подавал!.. Да я эту самую Сибирь со своим эскадроном, каким командовал, в
конец прошел, когда мы Колчака гнали! А ты мне об каких-то чудовищах
дурацких!..
- Поэтому вы, Семен Иваныч, личность из первых! - и робко поднял одну
ногу, как бы встать собираясь, Петр. - А я, конечно, почем же мог знать?..
Гляжу, зовете меня вместе по бетону работать, а сами, конечно, к этому делу
сноровки не имеете...
- Ишь - сно-ров-ки!.. А того не скажет, что я ему работу нашел, а то бы
без работы ходил!..
- За это-то хоть спасибо вам, конечно... Без вас бы, конечно, походил с
приезду... Мы - безлошадные... Нам от земли одной кормиться не приходится...
Поневоле едешь... А где она работа есть, и сам не знаешь... Едешь в белый
свет, как рыба плывет, да на старые места норовишь, где прежде работал... Ан
старые места теперь уж новые... не приткнешься... И цемент, конечно, дорогой
без числа, всякий от него норовит отбрыкаться... Эх, в Австрии, его, цементу
этого!.. Чуть что не едят, до того везде!.. На что босняки, например, не
шибко богато живут, а и то при каждой хате яма цементная для навозу, для
жижицы самой... Малая капелюшка не пропадет, - все в дело идет... Ничего,
народ хороший, - босняки... И понимать их легко было... Скажет: "Два кувурма
вода принеси!.." Значит, два ведерка... Возьмешь да принесешь... Все понять
у них можно было... Очень был народ хороший...
Орлоглавый, - такой, как воины-гении на стенах ископаемых ассирийских
дворцов в Ниневии, - Семен смотрел на него тяжело и сопел носом, острым и
твердым, как клюв. Очень быстро жевали жвачку козы: выгнут головы,
по-змеиному припав к земле, отрыгнут - и потом живо-живо-живо перетирают и
смотрят сторожко по сторонам. Овцы прятали головы от полуденной жары одна
под другую и все толкались на месте и подрагивали курдюками. Важные козлы
иногда жестко звякали железными колокольцами очень древней работы, когда
ожесточенно чесали себе косматые спины загнутыми рогами. Собаки только
делали вид, что спали вполглаза... Но полоз спал.
В то время как все кругом изнывало от зноя, он один только чуть
разогревался, грелся, входил в тепло. Зернистые чешуи его поблескивали то
тускло, то жирно, и в кольцах не видно уж было той упругости, как недавно,
когда он догонял скворца. Он изнеженно спал, как случалось ему спать на этом
месте много тысяч раз за его долгий век, - он погруженно спал.
Видел ли он сны? Едва ли... Слишком плоска и мала была его голова для
снов. Сны ведь тоже некоторый труд мысли; они тоже ведь беспокойство чувств.
Семен с силой бросил от себя в сторону стада окурок, положил руки на
шейку двустволки, провел круглыми глазами по кофейным лицам чабанов и
воткнулся ими в морщинистые щеки Петра.
- Кулаки деревенские тоже... восстания подымали! - заговорил он срыву.
- Почему, спрашивается, деревня ваша пользы своей не могла понять?..
Продразверстку забыл?.. Небось, сам тоже хлеб в землю от нас закапывал,
чтобы зря гнил, а мы, Армия Красная, чтобы погибали?.. Помню я бабу одну
саратовскую, - век ее не забуду! - шерсть мы тогда собирали... Вхожу... Одна
она в хате... Сидит ступой... "С тебя, тетка, - говорю, - шерсти полагается
три фунта... давай!" - "Три?" - говорит. - "Три фунта". Так она что же,
подлая, а? Подол свой задрала: "На, говорит, стриги!.. Настригешь три фунта
шерсти, - твоя будет!.." А?.. Это что?.. Стоило ее убить за это или нет,
по-твоему?.. Что?.. Глазами моргаешь?.. А то послали нас, - тоже восстание
сочинил один - это в Балашовском уезде - и как же он назывался, предводитель
этот? - Назывался он - "Народный сын - летучий змей"!.. Вон они куда змеи-то
пошли, на какой обиход!.. Что мы с ними делать должны были, с этими "змеями
летучими"?.. А?.. Захватить да пускать их опять? Так скажешь? Они опять
стаей сползутся да на нас... Их пускать нельзя было, - не то время!.. Их
надо было всех, дочиста, - понял?.. А ты меня тоже спрашивать вздумал, как
все равно баба или следователь какой!..
Старый чабан надвинул на глаза шапку и смотрел на Семена из-под черной
бараньей шерсти, вобравши шею, молодой зачем-то занялся сухой былинкой
цикория, силясь вытащить ее с корнем из утоптанной земли, а Петр все сосал
свою крученку, уже потухшую, и глядел прямо перед собою в степь.
- Ну, пойдем в город, - будет, отдохнули! - вдруг оборвал себя Семен, и
Петр вскочил легко и принялся отряхивать колени. Старое тело его с поднятыми
плечами, провалившимися у ключиц, вообще было легкое, поджарое, способное
быстро менять положения.
Он выправил картуз, чтобы стоял твердо и на правый бок, по-солдатски,
провел по рыжим усам костяшками пальцев и уже готов был попрощаться за руку
с чабанами, пожелать им, - хорошим людям, - чего-нибудь подходящего, но
Семен опять сдернул двустволку.
- Отсунься! Ты-ы! - приказал он старому чабану густо и брезгливо.
Чабан не понял. Чабан увидел только два черных дула против своих глаз
и, перевернувшись широкомотневым задом, упираясь в землю руками, метнулся в
сторону, а Семен прицелился в плоскую голову полоза.
- Эй!.. За-чем?.. - испугался молодой чабан.
- Чево ты? Чево?.. Нельзя! - замахал руками старый, но выстрел, очень
оглушивший, все-таки грянул.
Расстояние между Семеном и полозом было ничтожное, - три-четыре шага...
Заряд бекасинника разорвал длинное тело спавшего полоза в нескольких местах,
и тело это ошеломленно, судорожно заметалось, собирая кольцо к кольцу. Но
голова была почти оторвана, и кольца доживали по-своему, как умели, без ее
приказа: то вздымались дугою, то вывертывали слюдяно-желтое брюхо... Только
хвост сокращался безостановочно, все пытаясь подбросить все тело кверху.
- У-ла-ан?.. Улан, зачем ты? - горестно кричал старик. - Он-о-о -
нам... родной брата был!.. Ула-ан!.. Э-эх!.. Порвал!..
И слезы стояли на глазах чабана, когда нагнулся он к издыхающему
полозу.
- Пусти, я его кончу! - крикнул Семен.
Но старый чабан лег над полозом и вдруг тоже закричал исступленно:
- Мене кончай!.. Мене стреляй лучше!.. Оно-о родной брата был!.. Мене
стреляй!
Поднялся и молодой чабан.
- Ээх, ты! - сказал он горячо, прямо глядя в желтые глаза Семена.
Залаяла вдруг одна собака, за ней другая... Лежавшие поодаль две
подскочили точно по команде и начали обдавать Семена и Петра устрашающими
степными голосами. Зазвенели древними колокольцами козлы; задребезжали
высоко козы; барашки вынули головы из своих убежищ и тоже пытались что-то
разглядеть и понять, чтобы потом отскочить всей массой разом, поджимая
трусливые курдюки...
- На-ро-од! - говорил, зло шагая к городу, Семен. - Сто лет живут, небо
себе коптят, и кого же берегут-лелеют?.. Змею!
Плотный, с толстою красною шеей, он делал шаги все-таки шире, чем
легкий Петр, и тот, держась от него на полшага сзади и планируя рукою степь,
спрашивал его:
- Кудою ж мы теперь, Семен Иваныч?.. Сюдою ли пойдем, - здесь, конечно,
короче, - или же тудою?.. Там хоть, скажем, подальше кажется, только будто
идти ровней... Как решаете?
Серые глаза его заглядывали в желтые Семеновы глаза искательно, и голос
звучал подобострастно.
Апрель 1927 г.
Старый полоз. Впервые напечатано в журнале "Красная новь" Э 8 за 1927
год. Вошло в сборники "В грозу" и "Движения". В собрание сочинений
С.Н.Сергеева-Ценского включается впервые. Печатается по книге:
С.Н.Сергеев-Ценский. Избранные произведения, том второй, Гос. изд.
"Художественная литература", Москва, 1937.
H.M.Любимов
Last-modified: Fri, 01 Nov 2002 08:08:17 GMT