Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------
     © Copyright Александр Громов
     Александр Громов: официальная страница rusf.ru/gromov/
     Spellcheck: The Wesha Leopard
---------------------------------------------------------------




                          Современная утопия




                             Ненормальный

                                 ...Фундаментальное  условие  жизни  -
                              насиловать собственную сущность.

                                                          Филип К. Дик

   Все-таки интересно: что чувствует  охотник,  видя,  как  волк  -  и
совсем не матерый - перепрыгивает через флажки?
   ...Кувырок. Ногой успеваю толкнуть  дверь.  Плотнее  закрыть  глаза
веками и руками, заткнуть уши, а рот, напротив, раззявить до боли,  до
хруста связок...
   Вспышка! Фиолетовый кинжал бьет из щели под дверью - сквозь ладони,
сквозь веки.  Ошеломляющий  удар  пробует  на  разрыв  мои  барабанные
перепонки. Чудовищно. Гул в голове,  цветные  медузы  в  глазах...  Не
слышу, но чувствую, как на этаже  осыпаются  чудом  уцелевшие  оконные
стекла. Полсекунды - прийти в себя. Интересно, водились ли тараканы  в
этом доме? Мир их праху.
   Еще минута - самое большее - такой обработки, и до меня  доберутся,
в какой бы отменной форме  я  ни  находился.  Должны  добраться.  Люди
делают свою работу как положено - упорно и размеренно.  Спешить  им  в
общем-то некуда. Если меня не возьмут здесь, то,  на  крайний  случай,
выдавят с четвертого этажа на пятый, далее на шестой,  а  над  седьмым
только чердак и плоская крыша -  сохранилось  же  близ  центра  Москвы
этакое маломерное панельное  чудо!  Похоже,  меня  специально  загнали
сюда: здание и прежде не было жилым, а  теперь  и  вовсе  назначено  к
сносу;  в  выстуженных  объемах  не   соблазнится   заночевать   самый
неприхотливый бомж. Удобно!
   А любопытно: как долго меня пасли, прежде чем попытаться взять?
   Наверно, не больше нескольких часов - с той самой минуты,  когда  я
почуял неладное.
   Они знают, что выхода у меня нет, и вряд ли догадываются о том, что
я этого не знаю, да и знать  не  хочу.  Но  осторожничают:  до  группы
захвата никак не может  дойти,  как  это  непрофессионал,  не  имеющий
спецподготовки,  уже  ушел  от  них  один  раз  и  намеревается   уйти
вторично...
   Так  и  вижу,  как  из-за  угла  длинного  коридора  на   мгновение
показывается голова в шлеме. Второй шоковой гранаты не будет, и у меня
есть несколько секунд. Торопясь, ревизую свое  имущество  и  обматываю
руку до плеча перистальтической обоймой на липучке.  Триста  патронов,
пали - не хочу. Длинноствольный "шквал" с глушителем удобно ложится  в
руку, фиксаторы хватают запястье, обеспечивая  точность  боя.  Типично
бандитское оружие, заряженное до упора.  В  прошлый  раз  мне  удалось
оторваться без стрельбы...
   Немного  прошляпил,  ничего  не   поделаешь.   Если   бы   они   не
осторожничали, а сразу навалились  дурным  нахрапом,  удача  могла  бы
повернуться к ним лицом.
   Мягкие кошачьи прыжки... Бросок!
   Их двое. Вывалившись в коридор,  бью  длинной  очередью  по  ногам,
перекатываюсь к противоположной стене. Пуля щербит плитчатый пол  там,
где я только что был: у  одного  коммандос  сдали-таки  нервы.  Второй
лежит недвижно - видно, в болевом шоке,  а  этот,  задетый  в  мякоть,
вопит на все здание.  На  четвертом  этаже  становится  неуютно,  пора
уходить выше.
   Легкая слабость - на мгновение меня цепляет скользящий наугад растр
мозгокрута в режиме подавления, - но моя защита в порядке, и теперь  я
точно знаю расстановку сил. Пробиться вниз все  еще  нереально,  и  на
лестничный  пролет  тоже  не  сунусь,  напрасно  там   ждут   меня   с
нетерпением. Э нет, свой мозгокрут как  оружие  я  не  применю,  и  не
надейтесь: без наглядных уроков знаю, что нацбез не  наступает  дважды
на одни и те же грабли. Пусть плоская коробочка  в  нагрудном  кармане
поработает в скромном режиме защиты, никаких специальных чудес мне  от
нее не надо.
   Этим парням-скорохватам можно даже посочувствовать. Как  только  им
удастся загнать меня в  безвыходную  ситуацию,  я  перестану  стрелять
только  по  ногам,  и  они  об  этом  догадываются.  На  десяти  шагах
игольчатые пули  "шквала"  издырявят  штатный  кевларовый  жилет,  как
кисейную тряпку.
   Рывок по коридору  и  налево.  Выбита  дверь  -  и  я,  не  удержав
равновесия,  кубарем  лечу  на  пол.  Комната  без  окон,   проходная,
следующая дверь не заперта. Впереди явственно ощущается опасность,  но
иного пути нет. Хлесткий одиночный  выстрел  точно  совпадает  с  моим
броском - однако и реакция у этих ребят, мне бы такую! Мимо... Бьют по
ногам, только по ногам, и правильно делают: не позавидую я  тому,  кто
меня укокошит. Я им нужен живым и по возможности разговорчивым...
   Куда это я попал? Похоже на  бывший  кабинет  какого-то  начальника
средней руки: паркет со следами ковра, ореховые стены. Пускаю короткую
очередь в знак  того,  что  не  задет  и  готов  огрызаться.  Наружная
пожарная  лестница  тут  как  тут,  за  окном,  я  не  мог   ошибиться
комнатой... Гнилая, еле держится... Сыплется ржавая труха. В  торчащих
из рамы осколках стекла отражается ясное весеннее солнышко. Не  смотрю
ни вниз, ни по сторонам: зеваки, если таковые уже собрались,  меня  не
интересуют, а наружный  снайпер,  если  таковой  имеется,  не  рискнет
выстрелить  из  опасения,  что  я  сорвусь.  Пока  что  наши  интересы
совпадают, а  вот  в  оконный  пролет  на  пятом  этаже  мне  придется
проскользнуть молниеносно...
   Остается только гадать, как меня засекли в первый раз и почему  они
не поверили, что я мертв.  Должны  были  поверить.  Хотя  что  я  могу
доподлинно знать о способностях нацбеза по части сыска? Кое-что  знаю,
но не все же... Где прокололся - неведомо. Сейчас виноват  сам:  повел
себя  как  типичный  преступник-дилетант,  коего  всенепременно  тянет
вернуться  на  место  преступления,  где  его  и  зачастую   и   берут
тепленьким. А я даже  до  столицы  не  успел  доехать,  хотя,  сказать
честно, собирался взглянуть на Контору.  Что  за  ностальгия  дурацкая
хватает нас по-бульдожьи  в  самый  неподходящий  момент,  и  поди  ее
сбрось, ни в какую не желает она отпускать человека...  Говорят,  один
больной костной саркомой, переживший операцию полной  замены  скелета,
пытался потом выкупить свой подлинный костяк за безумные деньги,  дабы
с шиком поставить его в гостиной. ("Здравствуйте, меня зовут  Вова.  А
это мой скелет".) Увы, хирургам  было  недосуг  возиться  с  ненужными
костями  -  из  гистологии  их  отправили  прямиком  на   помойку,   а
несчастный, узнав об этом, от горя повредился в уме...
   Наверняка это  анекдот.  Если  мне  не  изменяет  память,  подобных
операций, окончившихся успешно, было проведено всего  три,  и  психика
пациентов в порядке.
   Бегом к лестничным маршам - и вверх,  вверх!..  Успел.  Теперь  они
меня потеряли и будут действовать по проверенной схеме: сначала плотно
обложат и прочешут пятый этаж (три минуты), затем шестой (столько же),
а у меня, простите, дела на седьмом и выше. Если  я  правильно  понял,
скорохватов в здании не больше десятка, исключая тех двоих, которых  я
ранил. Чтобы отжимать меня наверх, хватит с запасом  и  пяти-шести,  а
остальные, видимо, блокируют выходы  и  лифтовые  шахты  на  цокольном
этаже. Если я и теперь уйду от них, они, пожалуй, поверят в  особо  ко
мне расположенного дьявола с рогами и хвостом.
   Чердак. Нет, не левая шахта - правая... С левой что-то неладное: то
ли заперт люк, то  ли  кабина  торчит  пробкой  выше  третьего  этажа.
Некогда проверять. Две минуты на борьбу с крышкой люка - ох,  много...
Кабина лифта на первом этаже! Ну то-то! Нет времени обматывать ладони,
да и нечем. Спускаться  по  тросу  страшно,  и  надо  довериться  тому
непостижимому во мне, что убеждает:  не  сорвусь.  Полторы  минуты  на
спуск. Трос скользкий от смазки и весь  в  занозах...  Не  шуметь,  не
сопеть! Дышать через раз. Минута на на то, чтобы закрепиться и  отжать
створки.  Если  кабина  сейчас  тронется  вверх,  я  рискую  оказаться
размазанным о потолок шахты.
   Фф-фу! Наверху тишина - ЭТИ умеют быть неслышными.  Они  не  знают,
где я, зато я знаю, где они. Продолжают обшаривать верхние этажи,  как
будто теперь в этом есть какой-то смысл.
   Не разобрал, что помещалось выше, а здесь, на третьем,  точно  была
типография. Бумажная пыль  въелась  на  века,  стены  ею  дышат,  хотя
никакой бумаги давно нет.  Полуразвалившийся,  образца  прошлого  века
пресс для обрезков бросили здесь же за физическим и моральным износом.
Вот и прорезанный в стене квадратный зев той коробчатой кишки,  что  я
заметил еще снаружи.  Ох,  грому  будет...  Когда-то  отсюда  вниз,  в
подставленные кузова сыпались  прессованные  бумажные  брикеты,  гулко
кувыркались пачки неходовых книг -  наверно,  впервые  жестяная  кишка
будет облагорожена человеческим присутствием.
   Или осквернена?..
   Как ни странно, внизу с этой стороны никого. Как это они умудрились
так опростоволоситься - неясно. И некогда думать. Хотя микрорайон, без
сомнения, оцеплен... Спасение не в том, чтобы шевелить  мозгами,  а  в
том, чтобы, точно следуя подсказке, не делать  того,  чего  делать  не
надо. Мое соприкосновение с асфальтом будет  ненамного  более  мягким,
чем  если  бы  я   попросту   сиганул   из   окна,   надо   попытаться
притормозить... Пора!  Вконец  кровавя  пальцы,  отдираю  приржавевшую
крышку - гул на все здание! - ногами вперед протискиваюсь в короб и  с
ужасающим грохотом начинаю скользить...



            Региональный инспектор - Наблюдательному Совету
                              (выдержка)

        За отчетный период в рамках  разработки  "Штрек"  мною  и
     моими сотрудниками обнаружено более 500  объектов  возрастом
     от 4 до 8  лет,  могущих  представлять  интерес  для  Школы.
     Краткое описание материала направлено в Базу Данных "СЫРЬЕ".
     Подробные характеристики каждого  объекта  будут  направлены
     вам в ближайшее время. Первичная отбраковка закончена. Часть
     материала,    подходящая    по    возрасту,    помещена    в
     подготовительный интернат...

                                              19.06.2007



   Сшшш... тц!.. шшшу...
   Послушайте. Нет, я не настаиваю, не хотите - не надо, дело ваше, но
тогда мне вас попросту жаль, ибо нет в мире  ничего  прекраснее  этого
звука. Вы  не  согласны?  И  опять  нет,  я  вовсе  не  собираюсь  вас
уговаривать, только этого  мне  не  хватало  для  полноты  счастья,  я
никогда никого не уговариваю, это вообще вредная привычка. Не нравится
- сидите дома и будьте здоровы, вот и весь разговор.
   Тц!.. сшшшу...
   Будто длинный нож точат или,  еще  лучше,  шашку.  Вдумчиво  точат,
старательно, без суеты. Гурда ведь, а не селедка, - голубая, в  мелком
рисунке, упругая полоса стали. Будто бы не ледяные  кристаллы  уродуют
сейчас мои лыжи, а скользит и скользит в кашице отработанного  наждака
хищное узкое лезвие: сшшшу... сшшшу...
   Нонсенс. Может, найдется памятливый и  укажет,  когда  еще  выпадал
такой день, а я не берусь. Оказывается, и в  наших  широтах  осень  на
последнем издыхании способна на  скромные  чудеса  местного  масштаба:
кусачий морозец, щиплющий необвыкшее еще лицо, воздух  сух  и  плотен,
прозрачности неописуемой, а солнце работает так, будто висит над лесом
последний день, но уж зато светит от души, а завтра -  все,  человеки,
финиш, ставьте точку. И снег,  братцы,  снег  -  алмазный,  крупчатый!
Четыре дня валил обильно и нудно, тут  бы  ему  и  раскиснуть  мерзкой
ноябрьской жижей, он, правда, и  подтаял  вчера  немного,  и  осел,  а
сегодня по  морозцу  схватился  так,  что  любо-дорого:  наст  держит,
скольжение упоительное и лыжни не надо.  Коньковый  ход.  И  легкость,
легкость движения ни с чем  не  сравнимая,  палки  с  коротким  сочным
звуком - тц! - вгрызаются в наст - толчок! - и  только  лыжи:  сшшш...
шшшу...
   Интересно бы на досуге узнать, почему это  перемещение  по  мерзлой
поверхности на коньках обыкновенно  именуется  бегом,  а  на  лыжах  -
ходьбой? Вот он - бег! Вот как надо. Кто хочет, тот пусть ходит,  а  я
побегаю. Вон там, за овражком, - там ходят, трасса накатанная с утра и
уже разбитая; там укрепляют здоровье угрюмые животастые слоны,  больше
всего озабоченные тем, как бы устоять в лыжне, и сильно не любящие  ее
уступать;  там  мамаши  и  папаши  в  вязаных  шлемах,  долженствующих
обозначить приверженность их обладателей к лыжному спорту,  дрессируют
самопадающую малышню, поминутно выдирая оную из  объятий  сугробов,  а
особо ленивые уродуют трассу санками-шнекоходами, будто рядом с лыжней
им места мало; вот там-то, не будь прочного наста, пришлось бы пастись
и мне, лавируя и проклиная свою участь.  Не  хочу.  Стоит  мне  только
подумать об этом, как сразу начинает ломить затылок,  услужливый  мой.
Спасибо, конечно, но зачем меня предупреждать, когда  я  и  сам  знаю,
чего мне  хочется.  Здесь  я  лавирую  лишь  между  деревьями,  и  они
нисколько не против.
   Хлоп! Еловой лапой по лицу. Не больно. Пока, елка!
   Нет, один день счастья я заслужил. Сегодня я оголтелый собственник,
и нынешний день - мой. Не отдам. Природа понимает, вошла в  положение.
После душного, банного лета, добавившего мне седых волос, после начала
осени, самого жаркого за  всю  историю  наблюдений,  -  такой  ноябрь!
Морозный подарок. Когда у нормальных  людей  работа  в  разгаре,  один
ненормальный имеет право посвятить выходной день расслаблению души,  и
Кардинал того же мнения. Если мне очень повезет, в этом сезоне  я  еще
раз выберусь на лыжах, и сюда же.
   Сшшшу... тц! Хорошо-о!..
   Охраны не видно. Если я правильно рассчитал свой финт,  она  должна
была потерять меня еще час назад. Воображаю,  что  сейчас  творится  в
Конторе. Не забыть бы заступиться за ротозеев...
   Сшшшш...
   Зарайск - значит "за раем", а где он, этот рай? Похоже, что здесь.
   Радость в портки не влазит, как скажет непочтительный  Виталька,  и
пусть говорит. Ему можно. Хотя, разумеется, от меня он  услышит  иное.
Кто в его годы ни разу не схамил отцу, тот либо тихоня  и  зануда,  от
рожденья пришибленный  смирными  генами,  либо,  что  хуже,  может  со
временем вырасти в умную сволочь, уже сейчас  прекрасно  разбираясь  в
том,  кого  можно  тронуть  безнаказанно,  а  кто  способен  доставить
неприятности - не теперь, так в  будущем.  Иногда  из  них  получаются
политики, и неплохие - иные способны даже приносить  пользу,  если  не
спускать с них глаз.
   Пустые мысли,  как  у  счастливого  бабуина,  вырвавшегося  вон  из
обрыдлого вольера. Краснозадого, дразнящего с  крыши  снаряженную  для
отлова команду. Вот восторг мой - тот щенячий, приматы так  не  умеют.
Легковесны  мои  мыслишки,  как  мыльные  пузыри,  и  того  же  класса
долговечности. Совершенно не  помню,  о  чем  думал  минуту  назад.  О
Кардинале, что ли? О нем стоит подумать,  что-то  он  последнее  время
слишком  уж  приглядывается  ко  мне,  это  неспроста...  Нет,  не   о
Кардинале. Не помню, и неважно... А ведь если честно, то  ты,  дружок,
сегодня просто сбежал, имей совесть признаться. Да и как тебе было  не
сбежать: знаешь ведь заранее, что сегодня обойдется без ЧП и  всеобщей
круговерти, так что пусть-ка Гузь покряхтит  за  тебя,  с  рутиной  он
справится, а нет - так гнать его в три шеи. Только уж  заодно  и  тебя
самого, дружок ты мой неошибающийся, потому что ты же его и натаскивал
и  в  любом  случае  спрос  будет   с   тебя,   с   нездорового   вида
кабинетно-полевой крысы, с загнанной клячи...  вот  уже  и  задыхаться
начал, настрой не тот, на лыжах гонять разучился, пижон!..
   Ощущения моего тела еще не успели превратиться в мысли о  бренности
всего сущего, как лес точно обрезало. Дальше начинался склон  с  тремя
трассами: "чайничьей", "мастерской" и для  фристайла.  Влача  трос,  с
несмазанным скрипом крутился шкив подъемника.  С  тех  пор  как  берег
незамерзшей пока реки осквернили привозным грунтом, вздыбив  береговой
скат до кондиций горнолыжной трассы, фанаты здесь не переводятся,  был
бы снег. Наиболее отпетые, впрочем, и посейчас высокомерно  игнорируют
искусственный  холм,  предпочитая  наезженное  не   одним   поколением
местечко километрах в трех отсюда - гораздо хуже,  зато  роднее.  Тоже
люди, что с них взять.
   Я притормозил  на  опушке.  Мимо  тотчас  пронеслись  два  парня  с
номерами трафаретом на спинах, и один из них взглянул на меня, как мне
показалось, насмешливо. Ну и правильно, с  легкой  обидой  подумал  я,
знай свое место. Не мальчишка ведь, а туда же -  устроил  спринтерский
забег! Ну и дыши теперь со свистом, и отплевывайся, а мышцы уже дрожат
и завтра болеть будут...
   Парни,   круто   развернувшись,   унеслись   в   лес.   Спортсмены,
гальванизируют подувядшую форму. Если только не негласное  наблюдение,
что очень может быть. Поди разберись. Когда нужно, Кардинал умеет быть
неназойливым.
   На холме, как водится, народу было больше, однако все же не толчея.
Не сезон еще. Когда снег ляжет окончательно,  примяв  до  самой  весны
заросли жухлого борщевика в низинах, сюда явятся не одни фанаты.  Пока
что была благодать. И странную группу, скучившуюся  у  подножья  холма
подле раскидистого одинокого дерева, я заметил сразу.
   Чем-то мне не понравилась эта группа.  Что-то  там  было  неладное.
Далось им это дерево. Не могут здоровенные амбалы ни с того ни с  сего
суетиться столь бестолково, весь мой опыт говорил, что  не  могут  без
причины, и пока я, скользя  вниз,  давал  крюка  по  пологим  спускам,
подозрение это во мне укрепилось и превратилось в уверенность.
   Их было шестеро - пятеро как один загорелые, мордатые  и  бородатые
плюс женщина. (Женщина, как водится, всегда плюс, особенно не мордатая
и не бородатая.) И еще седьмой, который лежал навзничь, а  отстегнутые
лыжи его были брошены на снег как попало. Единственный из всех он  был
смирен и тих. Сломанную лучевую кость на правой ноге я заметил еще  на
подходе, да и как не  заметить  открытый  перелом.  Дело  было  ясное.
Пригородные Пески, конечно,  далеко  не  Чегет,  однако  и  в  местных
палестинах встречаются склоны, требующие к себе определенного уважения
и прямо противопоказанные всякого  рода  "чайникам".  Любой  уважаемый
мною проповедник разумной трусости - я их всех  уважаю!  -  при  одном
только взгляде на этот склон сказал бы, что кое-кому лучше сюда вообще
не соваться, тем более с обыкновенными беговыми лыжами.
   Этот сунулся. И траектория его  скоростного  спуска  вырисовывалась
для меня вполне отчетливо: наметив себе общее направление, прямое  как
кратчайшее расстояние от А до Б, - балбес! балбес! - должно быть,  еще
и картинно оттолкнувшись - не лыком, мол, шиты!  -  он  так  и  попер,
надеясь в душе,  что  куда-нибудь  да  вынесет,  и  вынесло  поборника
кратчайших траекторий точнехонько на дерево, вот на эту самую сосну, и
не  подумавшую,  разумеется,  отпрянуть  в  сторону.  Тут   траектория
кончилась и началась история болезни. Анамнез: тело в позе  сивуча  на
лежбище, и два мордатых амбала подвергают его искусственному  дыханию,
помощники смерти. Все-таки  обнимать  сосны  надо  поаккуратнее.  Было
время, когда я не уставал поражаться тупости отдельных  представителей
рода человеческого. Потом как-то приспособился.
   Еще сверху я уловил короткий истошный крик, что мне совсем  уже  не
понравилось, а теперь понял его причину. Пострадавший на секунду  ожил
и словно специально для меня воспроизвел вопль  еще  раз,  после  чего
немедленно вернулся в бессознательное состояние.
   - Прррекратить! - на ходу сбрасывая лыжи, рявкнул я, да и как  было
не рявкнуть.
   Амбалы повернули ко мне бороды, но увечить пострадавшего,  конечно,
не прекратили. Понятно: спасали человека!
   - Назад! - крикнул я. - Оба, немедленно! Вы же его убьете!
   Глаза амбалов сделались недоверчивыми. Женщина попыталась заступить
мне дорогу. Компания соображала туго.
   - Ты что, врач? - сиплым баском поинтересовался один.
   - Я-то врач, а вот вы кто? У него же ребра сломаны!  И  теперь  как
минимум одно из них вашими стараниями находится в  легком  -  что,  не
видите кровь на губах? Какой баран придумал давить грудную  клетку?  А
ну, отойдите к... Вон  туда  отойдите!  Кто  вас  вообще  учил  делать
искусственное дыхание?
   "Бараном" я их забодал. Компания задавленно молчала.
   - Это был массаж сердца, -  ляпнул кто-то.
   Меня передернуло.
   - Еще три минуты, и ему действительно  пришлось  бы  делать  массаж
сердца, только прямой. А через пять минут уже никакой массаж не  помог
бы. Ну-ка подержите кто-нибудь ему голову.
   Они кинулись помогать, шумно дыша, топоча и  толкаясь.  Зацепившего
сломанную ногу (отчего пострадавший болезненно дернулся, но в сознание
не пришел) сейчас же огрели  по  шее,  и  он  не  возразил.  Дуроломы,
конечно, но за  своего  товарища  они  болели.  Пострадавшему  кое-как
расстегнули куртку.
   - "Скорую" вызвали? -  бросил  я,  когда  осторожное  пальпирование
подтвердило первоначальный диагноз.
   Оказалось, не вызвали: ни у кого, видите ли, не  нашлось  телефона.
Дыша на замерзшие руки и внутренне клокоча, я набрал код на браслете и
растолковал, куда, как  и  что...  да,  хирургическое...  нет,  машина
сядет, высылайте вертолет или вездеход... Жеребячий оптимизм  нынешних
"чайников" потрясает воображение - вот вам и  обратная  сторона  нашей
работы: каждый из них почему-то уверен, что те, кому это  положено  по
профессии, волшебным образом его спасут, окажись он  хоть  нагишом  на
верхушке Эвереста. Как же, спасли одного такого...
   На амбалов я  и  не  смотрел  -  кто  таких  не  видывал.  Типичные
попрыгунчики, как их у нас называют, совсем  не  худшая  разновидность
никчемушников, выпихнутых на обочину разгулом технологий начала  века,
неполно занятые, проклятие Санитарной Службы - активное, так  сказать,
население. Чересчур активное. Три месяца в году  стонут  на  не  шибко
умственной  работе,  остальное  время  проедают  пособие  и   мотаются
автостопом где попало и как попало, от родимых весей до Огненной Земли
и Антананариву  включительно,  азартно  конфликтуя  с  цивилизованными
туристами,  которые  их  презирают,  разнузданно  костеря  таможни   и
санитарные кордоны, - и ведь не надоест!..
   При прочих равных смотреть на женщину было приятнее.
   - Как вас зовут? - спросил я.
   - Ольга. А вы что, правда, врач?
   - Нет. Был когда-то.
   Она отступила разочарованно. Пожалуй,  даже  не  женщина  в  начале
расцвета,   а   девушка   на   излете,   этакая   брюнеточка   большой
притягательной силы, с  прелестным  профилем  и  трафаретной  надписью
поперек куртки: "Я жду не Вас!". Специально, значит,  для  понятливых.
Для  непонятливых,  вероятно,  припасен  баллончик  или   однорежимный
мозгокрут-пугач на батарейке, если не что-то  откровенно  слонобойное.
Плюс, наверное, какая-нибудь рукопашная школа, русская или  китайская,
- девочка крепенькая. Бог с ней.
   Не меня ждет так не меня. Я - понятливый...
   Белый с крестом вездеход подкатил через двадцать  три  минуты  -  я
специально  засек.  Большую  часть   этого   времени   я   поддерживал
пострадавшего под голову и боялся асфикции - хриплое,  булькающее  его
дыхание не нравилось мне ничуть. Сердце работало  без  аритмии  -  как
видно, обломок кости прошел мимо, и на том спасибо. Ногу  я  с  самого
начала  решил  не  трогать  -  не  такое  было   кровотечение,   чтобы
накладывать жгут, а бандаж перед транспортировкой наложат и без  меня.
Вообще-то переломы не мой профиль, потому что  эпидемических переломов
не бывает. Последний раз я имел дело  с  хирургическими  больными  лет
десять назад и вовсе  не  охотился  за  лаврами  костоправа-самородка.
Черепные кости  были  целы,  а  с  расплющенным  носом  пусть  возятся
косметологи - лично я  не  возьмусь  превращать  отбивную  обратно  во
что-то человеческое. Обтер снегом, приложил платок, тем и ограничился.
   Затылок  начало  понемногу  покалывать.  Легонько-легонько,  словно
кто-то вонзал иголку на глубину  в  микрон  и  сейчас  же  выдергивал.
Что-то я не то делаю. Или не так. Вернее всего, мне сейчас  желательно
находиться в другом месте, но это подождет  недолгое  время.  Я  знаю,
какие бывают боли, когда мне  действительно  что-то  угрожает.  Сейчас
было всего  лишь  осторожное  предупреждение.  Значит,  в  Контору  не
помчусь, здесь тоже не останусь, а аккуратненько соберу лыжи  и  поеду
домой.
   Затылок успокоился.
   Ну то-то.
   Кто хотя бы раз вызывал "Скорую", тот в  глубине  души  прощает  ей
все, пока еще есть надежда. И будет прощать до тех пор, пока не станет
ненормальным вроде меня - по счастью, большинству это не грозит.  Было
время, когда я сам работал  на  "Скорой",  последовательно  санитаром,
зауряд-врачом и начальником реанимационной бригады. В общей  сложности
обязательный курс трудотерапии  продолжался  около  года  -  по  мысли
Кардинала и его аналитиков, ровно столько, чтобы кадет  в  достаточной
мере попотел сам и освоился с управлением  микроколлективом,  с  одной
стороны, и чтобы он при этом не успел научиться жалеть людей  в  ущерб
делу, с другой. Под людьми, разумеется,  подразумевались  подчиненные.
Не думаю, чтобы мои тогдашние  коллеги  сохранили  обо  мне  очень  уж
приятные воспоминания.
   Я счел уместным притормозить врача, зябко кутающегося в халат и  не
слишком скоро поспешающего к больному.  Врач  счел  уместным  на  ходу
огрызнуться. Я показал ему "пайцзу".
   - Семнадцатая станция, я не ошибаюсь? Вы опоздали на  восемь  минут
против допустимого. Причина?
   Надо было отдать ему должное  -  он  сохранил  достоинство.  Я  его
понимал. Врач "Скорой помощи" - должность незавидная, падать невысоко.
   Компания с интересом прислушивалась.
   - Дороги нет. Снег, сами видите.
   - Я предупреждал вас, хотя не был обязан этого делать.  И  все-таки
вы опоздали на восемь минут...
   - Может быть, вы позволите мне заняться больным? -  злобно  перебил
врач.
   Он был прав. Это  я  вел  себя  по-пижонски.  Знакомая  ненавистная
картина: бригада дружным залпом допивает кофе и,  на  рысях  дожевывая
бутерброды, спускается вниз, где, похожие под  снегом  на  подбитые  и
брошенные бэтээры, скучают  несколько  неисправных  машин  и  одна-две
исправных, но бесполезных, тут же выясняется, что  ключ  от  бокса  со
свободным вездеходом неизвестно у кого, потом ключ находится, вездеход
случайно оказывается заправленным, но  шофер  как  раз  в  эту  минуту
болтается неизвестно где,  и  становится  ясно,  что  прибыть  вовремя
бригаде вряд ли удастся  и  на  вертолете,  который,  кстати  сказать,
ремонтируется  уже   вторую   неделю   и   в   лучшем   случае   будет
ремонтироваться еще столько же... Бардак кажется самодовлеющей стихией
лишь по незнанию. Его устраивают люди.
   - К вам у меня нет претензий, коллега, - сказал я, уступая место. -
Работайте спокойно, прошу вас. Начальника семнадцатой - завтра с  утра
с объяснениями к моему заместителю.
   - Передам. Отойдите.
   Я отошел. Врач, бегло осмотрев больного, вкатил ему антишокового  и
взглянул на меня так, будто это  я  своей  рукой  ломал  пострадавшему
ребра. Мне нравился этот  врач.  Компания,  тоже  успевшая  разглядеть
"пайцзу", нравилась куда меньше. Мало того, что они едва не  укокошили
своего приятеля - теперь пялили глаза на меня. Противно,  и  не  может
быть иначе, уж не знаю - к  сожалению  или  к  счастью.  В  мое  время
кадеты,  подверженные  платонической  любви  к   выставлению   напоказ
собственной персоны, без всяких разговоров вылетали из Школы стаями. И
теперь вылетают.
   Я огляделся. Посторонних зевак вокруг почти  не  собралось.  Лязгал
подъемник  на  полупустом  склоне.  Два  отмеченных   мною   парня   с
трафаретными номерами торчали на  самом  верху  и  делали  вид,  будто
примеряются к спуску. Выходит, сбежать от  охраны  мне  не  удалось...
Чего  и  следовало  ожидать.  Интересно,  подумалось  мне,   что   они
предпримут, появись необходимость срочно вмешаться? Входит ли в  число
достоинств ребятишек Кардинала горнолыжная подготовка?
   Наверно, входит.
   В затылке опять кольнуло. Зря я тут  трачу  время,  понятно  и  без
подсказок. Покатался - хватит. Еще повезло, что раз в году выпал день,
когда мне вообще удалось подышать воздухом.
   Санитары задвинули носилки с пострадавшим в  вездеход.  В  сознание
лыжный лихач не пришел, и не надо.  Меньше  боли.  Переломы  не  самые
удачные, но жить  и  ходить  будет.  Сопровождать  вызвалась  девушка.
Подружка, наверное. На жену или сестру не похожа. Ну-ну.
   Кольнуло в затылке. Убираться отсюда прямо сейчас?
   Именно. И без лыж - не выставлять же себя  шкурником,  пихая  их  в
вездеход. Кому надо - подберут, а если  и  не  подберут,  то  невелика
потеря.
   - Сделайте одолжение, подбросьте меня до шоссе.
   Врач недовольно дернул щекой.
   - Если это приказ...
   - Считайте, что да.
   - Хорошо, - буркнул он.  -  Уберите  из-под  ног  вон  тот  ящик  и
садитесь. Пусть девушка подвинется.
   - Простите, вы не против? -  спросил  я,  заталкивая  металлический
ящик под сиденье. Ящик сопротивлялся, под сиденье ему не хотелось.
   - Нет, отчего же...
   Я поймал ее взгляд и отвернулся.  Она  смотрела  на  меня,  как  на
редкое  ископаемое  из  триасовых  слоев,  неожиданно   найденное   на
асфальтовой дорожке у городского пруда. Недовольство  врача  нравилось
мне больше.
   - Благодарю вас, -  сказал я сухо.
   Вездеход побуксовал, дернулся вперед-назад, зацепил наст  и  взвыл,
набирая скорость.
   - Ой... Это что, нога у вас такая твердая? Протез?
   Бойкая девочка, однако.
   - Это не протез, - сказал я сухо. - Это ящик. Держитесь  крепче.  А
что вы на меня так смотрите?
   - Нельзя? - спросила она с иронией.
   - Льзя.
   - Никогда не видела живого функционера, -  сообщила  она,  помолчав
самую малость, и я, грешным делом, подумал, что  мертвых  функционеров
она  видела  сотнями,  в  штабелях.  -  А  правда  говорят,  что   вас
расстреливают, если только вы хоть раз ошибетесь?
   - Нет, - сказал я, - нас не  расстреливают.  Нас  вешают  за  ребро
ногами в муравейник. Дрессированные спецмуравьи сгрызают  заживо.  Еще
вопросы будут?
   Вопросов больше не было. Вообще-то зря я с ней так. Ничего  плохого
девушка мне не сделала. Вполне симпатичная особь, хотя и не  совсем  в
моем вкусе. Узкий подбородок, треугольное лицо, чуть  вздернутый  нос.
Французистый тип. Лет через десять она могла бы превратиться в  этакую
леди  Белсом,  убийственную  зрелую  красавицу,  какой  была  подружка
Фантомаса - не того, который вечно выставлял дурачком героя де Фюнеса,
а того, который выставил таковыми зрителей, так и не  понявших,  зачем
они смотрели эту муть. (И меня в том числе.  Грешен,  люблю  старинные
киноленты.) Так вот, все шансы превратиться в леди Белсом были  у  нее
налицо. И на лице. Я немного оттаял.
   - Простите, если обидел... Как это вашего приятеля угораздило?
   Что до нее, то она оттаяла мгновенно, и остаток пути мы  беседовали
почти дружески, словно подчиняясь соглашению: она  перестала  на  меня
таращиться, а я перестал ей хамить. ("Так это  вы  закрыли  Туву  этим
летом?" -  "Как  же,  как  же..."  -  "А  зачем?"  И  в  таком  духе.)
Выяснилось, что она биолог. Как  ее  приятеля  угораздило  протаранить
сосну, она не понимала  сама  -  пусть  лыжным  асом,  по  ее  словам,
пострадавший не был, но заведомо не был и "чайником".  Нет,  мозги  не
набекрень, человек здравомыслящий... А главное, никто ничего не видел,
как-то   незаметно   все    получилось.    Непостижимо...    Компания?
Замечательные ребята, она с ними ездит не первый год, этой  зимой  все
вместе собрались стопом в Джамагат, потому что  Чегет  или  Домбай  не
каждому по карману и там своих халявщиков девать некуда, -  а  сегодня
вот решили просто покататься по лесу в свое удовольствие.
   Покатались...
   На шоссе был тот же снег,  только  раздавленный  в  кашу.  Водитель
притормозил. Перед тем как выйти, я высветил на своем браслете номер и
показал Ольге.
   - Перепишите или запомните. После номера наберете вот этот код, - я
поводил кончиком пальца по своей ладони. - Запомнили? Будут проблемы в
больнице - звоните немедленно. До свидания.
   Минуты через  две,  уже  успев  вызвать  свою  машину  и  отклонить
предложение одной сердобольной дамы меня подвезти,  я  сообразил,  что
зря дал номер браслета. Мог  бы  написать  дату  рождения  Торквемады,
помноженную на число позвонков у гангского гавиала. Все равно  больной
будет устроен как нельзя лучше и даже с излишествами, или я ничего  не
понимаю в психологии нефункционеров.




   Автобус  был  старый  -  из  двухэтажных  туристских   громадин   с
восьмидесятиместным  пассажирским  салоном,  поднятым  на  высоту,   с
которой страшно падать,  случись  авария.  Что-то  в  последнее  время
аварии  случаются  все  чаще,  совсем   не   в   пропорции   к   числу
автотранспорта на километр асфальтовый.  С  чего  бы?  Вот  и  машина,
блестящая и ненужная  представительская  игрушка,  так  и  не  пришла,
пришло  лишь  подтверждение  того,  что  выехала,   -   а   где   она,
спрашивается?..
   Малахов нахохлившись сидел у  окна  рядом  с  местом  экскурсовода.
Автобус и впрямь был действующим туристским, но пустым - водитель гнал
не то на заправку, не то с заправки и  соблазнился  попутным  леваком.
Скорость он держал приличную - Малахов насчитал  лишь  три  обогнавших
машины. По встречной полосе не ехал вообще никто. Ровно ныл двигатель,
пованивало резиной, пылью и метанолом, в багажном отделении под  полом
салона, судя по звуку, перекатывалось пустое ведро. В  затылке,  мешая
сосредоточиться, с нудной  размеренностью  кололо  тупым  гвоздем,  но
кололо терпимо. Хватит, хватит, шептал Малахов,  моргая  от  мелькания
голых деревьев, воткнутых вдоль обочины в  снежное  поле.  Сколько  же
можно, я все понял, возвращаюсь, чего тебе от меня еще нужно? Душу?
   Кому она нужна, душа моя.
   Проглотить таблетку? Рука сама поползла к  внутреннему  карману,  и
Малахов ее отдернул, неслышно выругавшись.  Нет,  позже.  Если  станет
совсем уж невмоготу. Притом лучшая таблетка от головной боли -  думать
и действовать правильно, разве нет?
   То-то же.
   Иногда он ненавидел свой дар, благодаря которому уже год держался в
функционерах и был намерен продержаться еще  два  -  до  конца  своего
срока.  А  потом  тихо-мирно  и  желательно  навеки  остаться   Первым
консультантом при Конторе, чтобы  пестовать  преемника,  дай  бог  ему
всяческих удач. Его, Малахова, некому было пестовать - предшественник,
Путилин, сгорел вчистую после Липецкой катастрофы. Даже не стал  ждать
Суда Чести, понял сам, что шансов нет. Пуля-дура, мозги на полу, семья
на   заслуженной   пенсии.   А   ошибочка   вначале   казалась   такой
ма-а-аленькой, он и не понял, что это была  ошибка,  не  было  у  него
врожденно-принудительного чутья правильного решения... Шестое чувство?
Не знаю,  не  считал  -  шестое,  седьмое...  Хоть  бы  и  девятое.  С
половиной.
   Подлое свойство, но полезное... Детство и отрочество, как, впрочем,
и юность, прошли в беспрестанных  экзаменах,  отборах,  вечной  боязни
отсева, страхе оказаться хуже других, и почти всегда Малахов знал, как
и что отвечать. Точнее, благодаря спасительной боли в голове он всегда
знал, как НЕ НАДО отвечать, а это уже очень много  для  того,  кто  не
полный кретин и не патологический лодырь. Он был в числе  лучших  -  у
него хватило ума не стремиться быть САМЫМ лучшим. Тут его дар  не  мог
подсказать ничего, и Малахов додумался до этого сам, много лет  спустя
поздравив  себя  с  первым  случаем  неболевого   предвидения:   гении
становились экспертами при Конторах, в  редких  случаях  -  ближайшими
помощниками и никогда - функционерами. Он понимал, что не является  ни
самым талантливым, ни самым работоспособным среди сверстников;  другие
работали, как волы, и все равно проигрывали ему во всем по неочевидной
для них причине: у них  не  было  врожденного  ЧПП,  как  называл  его
Малахов, - Чутья Правильного Пути. Некоторые из них вообще  не  знали,
что такое головные боли.
   С возрастом пришло раскаяние, потом как-то рассосалось.  Платой  за
личное благополучие было страдание, иногда совершенно  невыносимое.  В
тринадцать лет, используя увольнительную для бестолковой  прогулки  по
улицам, он был внезапно брошен на тротуар чудовищным  взрывом  боли  и
даже не почувствовал, как рядом  с  ним  что-то  жестко  стегануло  по
асфальту, и дергающее  легкое  воздействие  шагового  напряжения  тоже
ощутил не сразу. Он понял, что спасен, когда  в  двух  шагах  от  себя
увидел извалянный в пыли контактный провод  надземки,  невесть  отчего
лопнувший и хлестнувший с эстакады вниз и вбок. Никого не задело и  не
убило током, единственной жертвой должен был стать он...  если  бы  за
секунду до этого не упал от вспышки, расколовшей череп. Глупый  провод
давно забылся, а боль помнилась долго, и несколько ночей он просыпался
с криком.
   Один везучий человек из толпы, оказавшийся вовремя в нужном  месте,
стоит десяти гениев, сказал как-то Кардинал совсем по другому  поводу.
И он был прав.
   А ведь это нонсенс, подумал Малахов. Что опять неправильно,  почему
болит? Не поймешь, что делаешь не так, пока сам же мордой об забор, ан
нет того, чтобы прямым текстом да огненными письменами в небеси...
   Не дождешься. Ползи сам, человече, щупай руками темноту и  радуйся,
что ты не такой, как другие: те не только слепы, но и  безруки.  Ты-то
руку отдернешь вовремя, а потому так тебе и надо: плати болью, терпи и
не жалуйся.
   Автобус начал сбавлять ход, длинно пропищал тормозами и остановился
перед коптящим контейнеровозом. Водитель постучал из кабинки снизу:
   - Эй, не взглянешь? Тебе там виднее - надолго эта бодяга?
   Малахов взглянул.  За  дымчатым  передним  стеклом  желтый  колобок
солнца  низко  завис  над  длинной  вереницей  застрявших   в   пробке
автомобилей, и теперь стало понятно и то, почему не прибыла  вызванная
машина, и то,  что  вопреки  обыкновению  дорожная  полиция  признаков
чинопочитания не проявила. Значит, серьезно...
   - Хвост на километр, не меньше.
   Водитель ругнулся и приуныл. Малахов попросил выпустить его наружу,
сказав, что дальше доберется сам, сунул водителю половину  оговоренной
суммы - тот покривился, но возражать не стал - и,  морщась,  спустился
по трапу. После бездумной пробежки на лыжах мышцы  уже  побаливали,  и
первые метры по шоссе он  шел  раскорячкой.  Машины  в  пробке  стояли
плотно и безнадежно. Кто-то из водителей  нервно  курил,  сплевывая  в
окно, кто-то степенно прохаживался, со знанием дела объясняя  желающим
про ремонт на объездной трассе, несколько человек, собравшись в кучку,
травили анекдоты, зябнул на ветру одинокий мотоциклист,  а  из  кабины
дальнобойного трейлера-мастодонта доносились смех, сопенье  и  женские
взвизги. Никто не сигналил - то ли  понимая  бесперспективность  этого
занятия, то ли боясь штрафа.
   Боль в голове притихла, зато начали мерзнуть ноги.  Малахов  мрачно
бил  подошвами  стылый  асфальт,  надеясь,  что   затор   когда-нибудь
кончится. Почему-то он подумал  о  том,  что  сверху,  если  подняться
повыше, это должно быть похоже на маршевую колонну муравьев - длинную,
сосредоточенную на одной цели  живую  нитку.  Только  эта  колонна  не
двигалась.
   Барьеры, закрывшие проезд,  и  оцепление  он  заметил  раньше,  чем
разглядел следы аварии. Судя  по  всему,  две  машины  со  всего  маху
столкнулись лоб в лоб. Одна, желтая семейная "Изабель-турист",  смятая
в гармошку, чудом осталась на трассе, вторую отнесло в кювет.  Малахов
присвистнул про себя, прикидывая силу  удара.  Обломки  расшвыряло  по
трассе метров на пятьдесят, одно колесо закатилось и того дальше  -  в
поле и тоже зачем-то было ограждено переносными барьерами, а на шоссе,
бегая от одного фрагмента к  другому,  суетились  люди  в  форме  и  в
штатском. Слышался скрежет - с таким  надрывающим  душу  звуком  режут
изувеченные автомобили на предмет извлечения  тел.  Разверстой  кормой
наизготовку притулилась  к  обочине  машина  "Скорой".  И  тут  же,  в
некотором отдалении от места трагедии, хмуро  наблюдая  за  действиями
своего "летучего  отряда",  бродил  взад-вперед  сам  Нетленные  Мощи.
Случайный плащ-самогрев, явно с чужого богатырского плеча, болтался на
нем, как полоскающий парус на фок-мачте.
   Увидев Малахова, он обрадовался.
   - Уже пожаловал? Ну и нюх у тебя, Миша. Уважаю.
   - Взаимно, - сказал Малахов, высматривая  по  ту  сторону  барьеров
свою машину. В затылке внятно  кольнуло  и  застучало  молоточком.  Не
страшно: первый звоночек. Общаться дольше  необходимого  с  Нетленными
Мощами Малахов был не намерен.
   - Это хорошо,  что  ты  приехал,  -  продолжал  Нетленные  Мощи.  -
Воздухом дышал, да? Ботинки, вижу, лыжные... Уважаю. Мы активный отдых
рекламируем всячески... Погоди, а почему ты не на  машине?  От  самого
города, что ли, на лыжах пер?
   - На надземке приехал.
   - Да ну? - сказал Нетленные Мощи. - А машина твоя тут, тут.  Ты  уж
прости и не обижайся, мы ее придержали. Извиняешь?
   Теперь закололо в  висках.  Нетленные  Мощи  придвинулся  вплотную,
сверху вниз заглядывал в лицо. Малахов  даже  отшатнулся  -  настолько
Нетленные Мощи,  он  же  Иван  Рудольфович  Домоседов,  могущественный
человек, походил сейчас на одетый в плащ рослый скелет, туго обтянутый
выделанным неизвестным бракоделом пергаментом. Привыкнуть смотреть  на
него без содрогания удавалось  не  каждому.  И  кожа  какая-то  вся  в
жилках, едва ли не с прозеленью...
   Дальше   отшатываться   было   некуда.   Дальше   был   барьер    и
профессиональный  разговор  за  барьером:  "Бомж  какой-то...   Машину
установили - угнанная". - "А второй?" - "А ... его знает. Отскребут  -
посмотрим".
   - А я-то думаю: что ты будешь делать, если я не извиню,  -  фыркнул
Малахов. - Считай, извинил. Что это твои гаврики тут роятся?
   - Сам видишь - происшествие.
   Малахов пожал плечами. В голове пылало уже по-настоящему.  Он  даже
испугался -  такого  с  ним  не  случалось  давно.  Но  какой-то  черт
продолжал тянуть за язык.
   - Ты-то здесь при чем? Где духовное здоровье, где физическое...
   - А, - Нетленные Мощи  махнул  рукой.  -  Почему  бы  нет?  Кто  их
указывал, мои границы? Где  они?  Простой  нюх  и  минное  поле.  Поди
разберись, где подорвался - в границах дозволенного или вне границ.  -
Он ухмыльнулся. - Сам знаешь, как у нас: либо ты обезвреживаешь  мину,
либо она обезвреживает тебя. Проигрывает слабейший, как и полагается.
   - Я это запомню,  -  сказал  Малахов,  через  силу  улыбнувшись.  -
Позволишь цитировать? Кстати, а если без красивостей?
   - Бога ради, - Нетленные Мощи откашлялся и простер костистую длань.
- Разделительного барьера тут нет, сам видишь. Некий псих выезжает  на
встречную полосу и шпарит не меньше ста шестидесяти. Три  часа  назад,
выходной, считай еще утро, машин почти нет. Навстречу ему гонит второй
псих и тоже по встречной полосе. Скорость не меньше.  Что  происходит?
Вместо того чтобы разминуться, они, завидев друг  друга,  одновременно
выезжают на  разделительную  линию.  Результат...  вон  валяется.  Два
трупа. Причем что интересно: столкновение было умышленным. Если бы они
хотели разъехаться, уже будучи на разделительной полосе, - разъехались
бы, секунды три у них было. Вот тебе и духовное здоровье на  блюдечке.
Убедил?
   - Нет, -  сказал Малахов. В голове пылал огонь.
   - Миша! - вдруг с нескрываемой мукой простонал Нетленные Мощи. - Ну
не могу я сейчас, Миша! Только не обижайся, вон и машина  твоя  стоит,
шофер уже скандалил... Нет, стой! - он внезапно  схватил  Малахова  за
рукав. - Ты погоди. Видишь ли, тут такое дело... Или нет, лучше езжай,
ничего я тебе сейчас не скажу, все равно не поверишь... Давай  завтра,
а? Ты мне очень нужен, без тебя у меня хрен чего... Плохо мне без тебя
будет, чую. Завтра заезжай ко мне с утра, лады? Что, нет?  С  утра  не
выйдет? Ну пусть не с  утра...  -  Нетленные  Мощи  торопился,  плюясь
словами в ухо. - Прямо в Контору, а? Посидим, побеседуем в  "берлоге",
есть о чем... Миша, я тебя прошу, очень нужно. Приедешь?
   Малахов кивнул,  и  тут  боль  обрушилась  лавиной.  "Нет!  Нет!  -
отчаянно крикнул он про себя, хватаясь за воздух руками. -  Интересно,
упаду ли?" - Он еще покивал: приеду, мол, не сомневайся...
   Вон отсюда! Немедленно!! Бежать!!!
   И боль в голове  исчезла.  Сразу.  Малахов  почувствовал,  как  его
шатнуло. Это было как удар, почти мучительный - вот  так,  сразу,  без
боли...
   - Что с тобой? - участливо спросил Нетленные  Мощи.  Он  снова  был
самим собой, Ибикусом,  торчащим  из  поднятого  ворота  плаща,  и  та
странная вспышка отчаяния, что была только что с ним, - была ли?
   - Ничего,  -  буркнул  Малахов.  -  На  лыжах  набегался,  воздухом
надышался. Слабогрудое городское дитя. Я ж на рекламу твою  падок,  ты
знаешь...



   В машине было тепло, и ноги мало-помалу отогрелись. Двухсотметровая
колокольня недавно возведенного дорожного храма Христа  За  Пазухой  с
широчайшими проездными воротами для Третьей Кольцевой  автотрассы  уже
нависла и царапала шпилем небо, когда Малахов вновь обрел  способность
соображать. Боль делала вид, что ее и не  было,  таилась  за  углом  с
кистенем наготове, подлая спасительная тварь. Что бы все это  значило?
Хм... опять огненных письмен в небе захотел?
   Анализировать можно было сколько угодно. И - как угодно. И прийти к
каким угодно выводам. Адова  мука,  давно  такой  не  случалось,  -  а
все-таки не  швыряющая  наземь,  как  тогда,  под  лопнувшим  проводом
надземки. Значит можно допустить, что прямой угрозы жизни не было. Это
важно, это надо запомнить. Зато могла  быть  угроза  здоровью,  приказ
сматываться немедленно, что и было сделано. Например, от резки металла
мог рвануть бак,  и  какой-нибудь  осколок...  Вполне  возможно,  хотя
почему-то кажется сомнительным - наверно  потому,  что  соблазнительно
просто. Ладно, это мы оставим как вариант. Что еще?..
   Угроза карьере? Вот это гораздо  ближе  к  теме,  подумал  Малахов.
Когда ударило по-настоящему? Когда  Нетленные  Мощи  стал  зазывать  к
себе, а я и  подумал:  "Почему  бы  нет?"...  Точно.  Так  и  подумал.
Заинтриговал меня Нетленный, это  во-первых,  а  во-вторых,  какой  же
функционер откажется перехватить кусок у своего ближнего? Нонсенс это,
никогда такого не бывало, если только не пытаются спихнуть  с  рук  на
руки  заведомый,  очевидный  всем  "мертвяк".  Каждый   -   сам   себе
центропупист, и Нетленные Мощи лучше бы  завял,  чем  излагать  старые
байки про определение границ. Кто их не знает - то есть  байки,  а  не
границы. Границы деятельности Контор существуют на бумаге,  там  им  и
оставаться навеки, потому что иначе невозможно ни жить,  ни  работать.
Четыре Конторы, и каждая контористей других...
   Стоп, стоп!.. Малахов с опаской погладил затылок и переменил  позу,
устраиваясь поудобнее. Что-то тут не то. Объяснения  Мощей  -  истинно
детский лепет на лужайке, их и объяснениями  назвать  срамно.  Что  он
делал на месте заурядного ДТП - вопрос номер раз.  Видно,  наклюнулось
что-то серьезное  и  притом  в  удобном  месте  -  интересно  было  бы
посмотреть, как  бы  он  перекрыл  на  три  часа  Московский  тракт...
Впрочем, если подумать, катастрофа как раз не самая заурядная.  Лоб  в
лоб, смерть в смерть, будто заранее сговорились два придурка... Может,
конечно, так и было. Не спасли ни  гидравлические  бамперы,  ни  ремни
безопасности, ни надувные подушки  -  при  скорости  соударения  свыше
двухсот не спасет вообще ничто, если в машине сидит физическое лицо  с
инерцией, а не  бесплотный  дух...  Кстати,  почему  вообще  произошло
столкновение? При неработающем радаре отключится компьютер управления,
а при отключенном компьютере не заведется двигатель и  машина  встанет
на тормоза. Допустим, они сумели - обоим пришла в голову одна и та  же
мысль! - обмануть всю многоступенчатую систему безопасности, хотя мало
кто знает, как это делается, я, например, не знаю...
   К дьяволу,  подумал  Малахов.  Пусть  дорожная  полиция  занимается
придурками... Тут  же  неприятно  вспомнился  лыжный  лихач,  поборник
кратчайших траекторий. С ума все посходили, точно. Приспичило им: один
- в сосну, двое  -  друг  в  друга.  В  такой-то  день  расчудесный  -
помирать! Психи. Жить надоело - иди еще выпей и не осложняй окружающим
существование. Впрочем, наверняка совпадение, но - любопытное...
   Чепуха, отмел Малахов. Это потом, это детали. Почему Нетленные Мощи
юродствовал и прицепился как банный лист  -  вопрос  номер  два.  Иван
Рудольфович Домоседов, единственный  в  новейшей  истории  функционер,
успешно завершающий второй трехлетний срок правления своей  сатрапией,
- и на  тебе,  риск  потери  лица,  вегетативная  нервная  на  пределе
прочности... Интересно знать, зачем  ему  Малахов  Эм  Эн?  Ничего  не
понятно. Как ежик в тумане - собственных колючек  не  видать.  Кстати,
можно попробовать сразу же отсеять гипотезу об опасности  здоровью  на
месте катастрофы. Значит,  так:  завтра  же  встречаюсь  с  Нетленными
Мощами, знакомлюсь с его проблемой и...
   Тонкий гвоздик в затылке. Раскаленный. Шевелится.
   Отсеяли...
   Мазохисту бы такой дар, извращенцу-мазохисту!
   - В Контору, Михал Николаевич? - спросил шофер у  развязки.  Машина
замедлила ход.
   Малахов ладонью стер со лба выступивший пот.
   - Нет, Володя. Домой. И не очень гони.
   Только  легкое  покалыванье  напоминало  о  боли.  Что  ж,  получил
поделом: не лезь, куда не следует, и не  будешь  бит,  как  неразумный
хазарин. Отстаньте  и  не  трогайте  меня,  жалобно  подумал  Малахов,
сегодня я болен. Заползу под одеяло и буду там жить,  если  только  не
развалюсь по дороге...
   Еще через минуту он твердо решил, что ни к  каким  Нетленным  Мощам
прикладываться завтра не станет - и сам не поедет, и у себя не примет.
Ни за что. Под любым предлогом.




   - О, привет, пап! - Виталька был дома.
   - Привет, - сказал  я,  обстукивая  обувь  о  крыльцо.  От  грохота
каблуков из подвальной отдушины вывалился  незнакомый  черный  кот  и,
задравши толстый хвост, наметом учесал в  кусты  боярышника.  Кошек  я
уважаю за то, что они не любят падать с крыш, но уж  если  падают,  то
никогда не впадают в истерику и сохраняют достоинство.  Рассудительные
звери.  А  этот  еще  и  храбр  -  чужак,  нагло  впершийся  на  чужую
территорию. Значит,  в  самом  скором  времени  на  снегу  под  окнами
ожидается побоище за вид на жительство в моем подвале. Музыки будет...
   - Погоди, я разденусь.
   - Ага, пап. Ну тогда я пока поиграю.
   Он улетел обратно в гостиную, откуда тотчас донеслись  приглушенные
взрывы,  пальба  и  матерная,  надо  полагать,   ругань   истребляемых
космических монстров на туземном языке. Стало быть, на этот раз что-то
безобидное, а коли так - пусть играет.  Наше  дело  не  встревать  без
нужды в естественные процессы.
   Я  затворил  входную  дверь  и  содрал  с   ног   лыжные   ботинки.
Поцарапанные о наст лыжи оказались тут как тут - аккуратненько сохли у
стены между нишей для верхней одежды и вон той выступающей  паркетиной
в углу, которая скрипуче вопит и пугает  непосвященных,  если  на  нее
наступить. Пусть сохнут.
   Быстро же они добежали...
   Я переоделся в домашнее и не отказал себе в удовольствии  наступить
на паркетину и исторгнуть из нее  визг.  Вот  так.  Соблюдя  ритуал  и
обозначив таким образом свое присутствие, я отправился в душ, а оттуда
в гостиную - халат, тапочки, мокрые волосы (есть еще чему намокать!) и
никакой головной боли.
   Я люблю свой дом. Прежде чем перейти  к  Конторе,  он  был  виллой,
отобранной у какого-то мафиозо, исчезнувшего приблизительно во времена
возобладания гуманизма над практицизмом, когда подобных ему  перестали
привязывать к авиабомбам и начали  просто  сажать.  (Недавно  приходил
один старец с замашками матерого лагерника,  надоедал  охране,  просил
впустить. Я впустил, и он, осмотрев и повздыхав  ностальгически,  впал
вдруг в истерику при виде перестроек в доме, так что пришлось  вежливо
попросить его восвояси.) Уж не знаю, кто жил в этом доме между мафиозо
и мной, да и не хочу знать. Зачем? Мне здесь нравится, и почти  ничего
не пришлось менять,  ну  разве  что  для  Виталькиных  игр,  когда  он
наезжает, я повесил в гостиной тканый коврик-компьютер  с  веселеньким
узорчиком, а на противоположной  стене  -  громадный  коврище  с  моей
коллекцией  боевых  топоров.  В  ней  есть  почти  все:  от  японского
масакири-кай  до  франкской  обоюдоострой  франциски   (реконструкция,
конечно, середина прошлого века) и еще много чего  между  развешенными
по  краям  чуть  наклонно  изящной  испанской  алебардой  XVI  века  и
нашенским простоватым бердышом.
   Виталька давно на коллекцию зубы точит. Это он  зря.  Только  после
моей скоропостижной и безвременной, а раньше - шиш...
   Перед малым ковриком страхолюдное голоизображение  искромсанного  в
винегрет инопланетного монстра внезапно произнесло  по-русски:  "Козлы
вы все!" и захлебнулось инопланетной кровью. Виталька заржал.
   - Как мама? - спросил я.
   - Хорошо. Велела привет тебе передать.
   Дежурный вопрос, дежурный ответ. Чего тебе еще нужно?
   Ничего...
   Так зачем ты лезешь в то, что давно перестало быть твоей жизнью, а?
   Зачем, зачем... Наверно, затем лишь, что, кроме контейнера мишурных
условностей, в каждом из нас прячется что-то такое -  то  ли  комплекс
вины (а за что?), то ли комплекс главы семьи (очухался!), то ли...
   Стоп, хватит. Проехали.  Остаточный  затихающий  вихрь  воздуха  за
последним вагоном...
   - А как в гимназии?
   - Нормально.
   - Да?
   - Правда, нормально, пап. - Виталька посмотрел  на  меня  обиженно:
еще, мол, сомневаешься. Глубокая царапина шла через его скулу  вниз  и
наискось. Сегодняшняя.
   - Дрался? - спросил я.
   - Не. Дуэлировал.
   - Ясно... С "болваном"?
   - И без ограничений, -  похвастался сын.
   Вот как.
   Резиновый "болван" - здоровенная орясина с тупой рожей, управляемая
компьютером.   Лазерные   сканнеры   игрового   комплекта   "Поединок"
отслеживают перемещение живого противника, "болван" парирует и наносит
неконтактные удары  -  треск,  звон,  и  беги  вон.  Летит  с  потолка
известка, сыплются на пол антикварные  мамины  вазы.  Развлечение  для
несовершеннолетних. (Извечная ошибка отцов заключается в том, что  они
без всяких оснований считают своих чад умнее,  чем  те  есть.)  А  без
ограничений -  это  уже  внове.  Справились,  значит.  Довели  до  ума
прекрасную  игрушку  для  отвода   от   окружающей   среды   природной
агрессивности юного поколения! У Домоседова будут неприятности  -  он,
помнится, горячо рекомендовал "Поединок" к широкому распространению.
   - Кто колол защиту, не знаешь? -  спросил  я  без  особой  надежды,
внутренне кипя и не показывая виду. Жаль, неосуществима идея:  создать
сеть ЛТП для больных дурным программизмом и упечь туда особо  злостных
хакеров - пусть дорожки мостят и кусты  стригут  в  рамках  приведения
планеты в порядок.
   Сын замотал головой.
   - Не знаю, пап.
   - На чем дрался-то? Рапиры?
   - Тесак и дага.
   - Ладно, что не булава.  Ближний  бой,  значит?  И  -  кто  кого?..
Впрочем, уже вижу.
   - Да ничего подобного! - Виталька даже подскочил.  -  Посмотрел  бы
ты, как я его!..
   Искрошить  в  винегрет  "болвана"  невозможно  -  не   инопланетный
виртуальный монстр. У него под резиновой шкурой гибкая  ажурная  броня
из чего-то высоколегированного. Но падает, корчится и вопит он  весьма
натурально.
   - Я думал, ты уже не мальчишка.
   Сын промолчал.
   - Глупо получать раны, - сказал я. - Да еще от "болвана".  Он  тебе
голову мог снести.
   - Не снес же, - резонно возразил сын. - А шрам на лице -  украшение
мужчины, ты сам говорил. По-моему,  ничего  получилось,  почти  как  я
хотел... -  Он  потрогал  царапину  и  вовремя  среагировал,  когда  я
попытался треснуть его по рукам.
   - Да мыл я руки, отец, мыл!
   - Шрам на роже, шрам на роже для меня всего  дороже,  -  сказал  я,
остывая. - Не выдумывай чего не было. Когда это я говорил  тебе  такую
глупость?
   - У всех настоящих ребят шрамы, почему у меня не должно быть?
   Я махнул рукой. Вечно равняю Витальку с  собой,  а  напрасно:  я  в
пятнадцать лет был кадетом Школы, какие уж  тут  игрушки  со  шрамами.
Настоящие шрамы всегда  внутри.  Нет,  это  хорошо,  что  он  как  сын
функционера не имеет доступа в  Школу  даже  теоретически.  Счастливее
будет. Что еще нужно родителям, как не счастье детей?
   На этой банальности меня на время зациклило, и  я  некоторое  время
смотрел на сына с некоторым, боюсь, умилением, чего  категорически  не
рекомендуют ни лженаука педагогика, ни  простой  родительский  здравый
смысл. Хороший у меня парень, ей-ей. Ростом, правда, не  дотянул,  мне
едва-едва по плечо, а девочки дылд любят, вот ему и понадобился  шрам,
как бушменке. Для привлекательности. Вообще-то еще год или два,  чтобы
вытянуться, у него есть, это только девчонки вымахивают  под  стандарт
одновременно с половозрелостью, так что отчаиваться рановато.
   Хуже то, что ему не передался мой дар ЧПП, не выпала удача в генной
лотерее. Тюкнуло бы его слегка в темечко - пять  раз  поразмыслил  бы,
прежде чем лезть, размахивая тесаком, на свихнутого резинового дебила.
Нет, в том, что Виталька мой сын, я никогда не сомневался, но он и сын
Юлии, вот в чем дело. Без сомнения, и мои родители  не  обладали  ЧПП,
иначе просто не сели бы в одну машину с водилой-леваком,  накурившимся
анаши...
   Столько лет познаю сам себя, а так и не познал. И  уже,  видно,  не
судьба. Ген, вероятно, рецессивный и вообще взявшийся  невесть  откуда
или, допустим, неизвестно как активированный -  бывает  же  изредка  у
некоторых   людей   НЕОСОЗНАННОЕ   чувство   опасности,   стопроцентно
иррациональное, но верное. Вроде ощущения чужого взгляда  на  затылке.
Как говорится, читайте книги. У Сократа вроде бы имелось что-то такое,
что он  обзывал  словом  "демоний",  этакий  внутренний  оберег  -  по
свойствам похоже, но без головной боли.  (Удобная  штука,  комфортная.
Однако хотел бы я посмотреть, как он,  Сократ,  отказался  бы  вовремя
унести ноги из Афин,  терпи  он  то  же,  что  терплю  я!  Мой  личный
"демоний" злобен, но дело знает.)
   Пожалуй, у кого-то из моих бабушек-дедушек мог быть этот ген,  трое
из  четверых  прожили  достаточно  долго  и   без   особых   жизненных
потрясений, хотя вычислить, у кого, я уже пытался - не вышло.  Мать  и
отец были поздними детьми, так что мои бабушки-дедушки умерли  еще  до
моего рождения; вместо живого родословного древа - десяток  фотографий
и несколько ничего не значащих минут видеозаписи.  На  вид,  люди  как
люди. Очень может быть, что я единственный  на  Земле  носитель  этого
гена, хотя утверждать наверняка трудно: какой же человек в здравом уме
станет об этом болтать? Проговорись об этом я - и быть  бы  мне,  пока
мужских сил хватит, не функционером, а дипломированным  производителем
на сдельном жалованье. Я даже приличную базу данных по  этому  вопросу
не составил - побоялся...
   О чем это я? О Витальке.
   - Курил сегодня?
   - Не-а.
   Я протянул сыну сигареты.
   - Кури.
   - Не хочу, пап.
   - Надо. Во второй природе живешь, ею же  и  дышишь,  как  заводной.
Медицина рекомендует: не меньше пяти в день. На, полечись.
   Целебную сигаретку он взял нехотя и так же нехотя зажег -  мне  еще
пришлось  уговаривать  его   затягиваться   поглубже   и   расправлять
диафрагму, а парень только морщился. Нет существа,  с  большей  охотой
вредящего собственному организму, нежели человек, а в пятнадцать лет -
втройне, потому что жизнь сапиенса проста, неинтересна, и не стоит  ею
всерьез заниматься.
   - Может, сыграем во что-нить, пап?
   - Сейчас. Позвоню вот только... -  Я  переключил  свой  связник  на
компьютер-коврик.  -  Гузя  мне...   Как   дела,   Виктор   Антонович?
Справляетесь?
   Вид у Гузя был запаренный.
   - Помалу справляемся, Михаил Николаевич. Вы дома?
   - Дома. Звоните по "шухеру", если что срочное.
   - Хорошо, Михаил Николаевич.
   Я дал отбой и повернулся к Витальке.
   - В "Сделай сам" хочешь?
   - М-м... В войнушку, а?
   Я кивнул. Пусть и в войнушку. Под  "Сделай  сам"  можно  бутерброды
есть и кофе пить. После лыж в самый раз.
   - Битву при Лепанто разыграем? Я могу за турок.
   -  Не.  Ну  их,  эти  галеры,  скучища.  Что  мы  с  тобой  еще  не
разыгрывали? Давай Бородино, пап. Только чур я за Наполеона.
   Ох, бонапартист... Держись, сынку, сейчас умывать буду.
   - А насморк?
   - Какой насморк?
   - Обыкновенный. Насморк в этой игрушке заказывается? У Наполеона  в
день Бородина насморк был. И нос распухший, красный.
   - Читай Толстого, пап, - Виталька и здесь был на высоте. -  Насморк
не в счет. Ну так и быть, буду иногда носом шмыгать.
   - Идет, - сказал я. - А какое оружие?
   - Любое, кроме массового поражения.
   - О! И танки?
   - И вертолеты.
   - Тогда поле боя надо увеличить раз в двадцать, - прикинул я. -  На
этом тесно... Или в сорок?
   - Давай в двадцать. Но при сохранении пропорций. - Виталька изменил
масштаб. - Годится?
   - Угу... И по ставкам командования тактическими ракетами не лупить.
А то знаю я тебя...
   - Заметано. А по резервам можно?
   - По резервам можно. Выдвигай из  глубины  скрытым  маршем,  тогда,
может, и не повыбью. Ты у нас Наполеон Буонапарте, тебе и треуголку на
уши.
   Виталька картинно поправил несуществующий головной убор и  запустил
ладонь меж пуговиц рубашки.
   - Похож?
   - Ты еще почешись там... Сейчас ты у меня будешь похож  на  маршала
Даву после контузии, - грозно пообещал я. - Сейчас от тебя, голубчика,
перья полетят... Начали?
   - От кого полетят, а от кого и не очень...
   Бумкнула первая пушка. Свистнул и  улетел  куда-то  голографический
снаряд. Утренний туман висел над полем,  стекал  с  холмов,  копясь  в
низинах.  Только  что  взошедшее  светило  с  подозрением  взирало  на
происходящее, решая, принять ли участие во всем  этом  безобразии  или
закатиться обратно. Это  было  мудрое  и  осторожное  светило,  я  его
понимал.
   Почему-то  я  ждал,  что  Виталька  первым  делом   двинет   вперед
мотопехоту  Нея  и  танки  Даву,  нацеливаясь  на  прорыв  укрепрайона
"Флеши", но он, не желая буквально  повторять  тактику  своего  героя,
пока ограничился артподготовкой, сосредоточив  на  моем  левом  фланге
огонь  четырех  полков  самоходной  артиллерии  и   шести   дивизионов
установок залпового огня. Меня только радовало, что я не  Багратион  и
не обязан торчать там на  виду  для  поднятия  боевого  духа.  "Черные
береты" Дельзонна  попытались  форсировать  Колочу,  в  двадцатикратно
увеличенном масштабе - вполне серьезную водную преграду,  мосты  через
которую я,  солидаризуясь  с  Барклаем,  тут  же  и  подорвал  заранее
заложенными в быки радиоуправляемыми фугасами. Образовалась заминка.
   Плавающие танки  Груши  ударили  южнее,  морская  пехота  захватила
плацдарм на восточном берегу и принялась расширять его к  северу.  Под
прикрытием авиации инженерные части "французов" довольно быстро навели
понтонные переправы. Я дал им закончить работу, после чего  бросил  на
истребители противника полк Су-217, и пока в небе шел  воздушный  бой,
две волны моих  штурмовиков  без  суеты  мешали  понтоны  с  карасями,
водорослями и донным аллювием.  Так  Буонапарте  сопливому  и  надо  -
прикрывай переправу  основательнее!  Выпустив  ракеты  по  понтонам  и
потеряв  всего  одну  машину,  штурмовики  сделали   круг   и   выжгли
полплацдарма напалмовым "ковром". Знай наших. Остатки  переправившихся
частей были сброшены в реку  мотопехотой  Милорадовича.  Я  специально
выбросил перед Виталькиным носом крупный масштаб и молча ткнул пальцем
в берег, заваленный черными куклами в  классических  скорченных  позах
сгоревших заживо.
   - Не надо, пап...
   - Ладно.
   Что ни говорите мне, а  гениальный  человек  выдумал  эту  игрушку.
Люблю сослагательное  наклонение  вне  реальности!  Будь  я  на  месте
Нетленных Мощей - непременно добился бы обязательного введения "Сделай
сам" в гимназиях и раз  в  неделю  на  45  минут  выгонял  бы  всех  и
всяческих учителей к чертовой бабушке - пусть  юные  циники  посмотрят
сами, без назидательных подсказок, им будет полезно... вот и  Виталька
поскучнел, не выйдет из него Буонапарте, а чего еще умному родителю от
чада надо? Какого рожна?
   Это я-то умный родитель? Гм...
   Проехали.
   Я послал те же штурмовики  утюжить  изготовившийся  к  взлому  моей
обороны бронированный кулак Даву, Нея и Жюно, и напрасно сделал: здесь
Виталька  держал  очень  серьезные  средства  ПВО,  и  мои  штурмовики
гробились почем  зря,  не  причиняя  противнику  существенного  урона.
Внезапный артналет тоже получился жиденьким: на левом фланге  от  моей
обороны уже почти ничего не осталось, кроме  минных  полей,  и  эти-то
поля эскадра Виталькиных "Миражей" просеивала в мелкую муку кассетными
бомбами. Грохотало и  выло  так,  что  затыкай  уши.  Ну  ладно...  По
перепаханному на метр в глубину грунту  как  танки  Даву,  так  и  БМП
Мюрата  пойдут  не  слишком  шибко,  что  мне  и  надо,  так  что   до
Семеновского оврага (в нашем  масштабе  -  каньона)  под  перекрестным
огнем и ударами  с  воздуха  дойдет  едва  ли  половина  бронированной
армады, где и упрется, а в обход мне ее надлежит не пущать до тех пор,
пока спецназ Платова и  десантники  Уварова  не  проведут  отвлекающую
диверсию на правом фланге...
   -  Забавно,  -  сказал  Виталька,  когда  его  наступление   начало
выдыхаться, а я  выбросил  десант  у  него  в  тылу.  -  Почти  как  в
двенадцатом году, разве что масштабы другие.  Только  ты  поторопился,
пап. Кутузов послал Платова и Уварова позже - я еще твой  центр  почти
не атаковал. А вообще  -  соответствует.  Та  же  самая  тактика  и  у
Наполеона, и у меня. Собственно, тут само напрашивается.  Вот  если  я
попытаюсь обойти твой левый фланг - ты что сделаешь? Бросишь  резервы.
И получится у нас встречная танковая мясорубка, как под Прохоровкой...
   - Много ты понимаешь, - сказал я. -  Наполеон  вовсе  не  собирался
всерьез атаковать левый русский фланг, сказки это. Ему пришлось  пойти
на вариант, который он с  самого  начала  считал  запасным.  А  знаешь
почему?
   - Почему?
   - Потому что русскими войсками командовал Кутузов, а не я. Наполеон
умел прорывать боевые порядки, а наш  лукавый  царедворец  никогда  не
мешал противнику сполна пожать плоды своих заблуждений.  Вот  посмотри
на первоначальное боевое расположение русской армии - ну  не  бездарно
ли? А между тем для французов были приготовлены две ловушки, и  только
по чистой случайности ни одна из них не сработала.
   - Это какие же, пап? - сын, конечно, не  поверил.  В  его  возрасте
ничему не верят. А если ловушка  с  приманкой  не  захлопывается,  она
называется кормушкой. Все правильно.
   - Во-первых, корпус Тучкова. Это была меньшая  из  двух  ловушек  и
всем известная. А главная - батарея Раевского, как ни странно. Как  ты
думаешь, почему из шестисот с  лишним  русских  орудий  центр  позиции
защищало всего восемнадцать? Что  за  махровое  дуроломство,  если  не
вредительство, а? Кто и почему отвел пехотное прикрытие?
   - Ну? - спросил Виталька.
   - Батарея должна была геройски погибнуть максимум  на  втором  часу
сражения. Что должно было произойти дальше? Ну, я слушаю.
   Сын пожал плечами.
   - Ежику понятно, пап. Наполеон должен был ввести в  прорыв  ударные
части,  чтобы  развить  успех  и  рассечь  армию  противника   надвое,
одновременно  сковав  боем  фланги  -  сил  для  этого  у  него   было
достаточно.
   - Правильно мыслишь, - похвалил я. - Мысли  дальше,  дело  хорошее.
Предположим, так и произошло. Теперь ты  Кутузов.  Твои  действия  как
полководца русской армии?
   -  Ну,  -  наморщил  лоб  Виталька,  -  я  попытался  бы  подтянуть
резервы... особенно артиллерийские. И - прямой наводкой!  Сражения  бы
не выиграл, но от полного разгрома армию, может, и спас бы.
   - А если резервы разместить заранее?
   - То есть? Погоди, ты хочешь сказать...
   - Именно. Вот здесь, - я  эффектно  обвел  пальцем  полукруг,  -  у
Кутузова стоял мощнейший артиллерийский  резерв  и  -  одновременно  -
артзасада.  Худо  бы  пришлось  Буонапарте,  прямо  скажем...   А   не
захлопнулась ловушка  по  одной  простой  причине:  батарея  Раевского
продержалась впятеро дольше ожидаемого, произошел редкий случай, когда
героизм солдат послужил помехой замыслам полководца. Приказ защитникам
отступить в начале сражения был бы дик, а потом стал  невозможен:  вся
армия смотрела на геройскую батарею, как на знамя,  а  Кутузов  всегда
адекватно оценивал моральный фактор... Короче говоря,  он  понял,  что
ничего изменить нельзя, и приказал убрать засаду.  Вот  так-то  подлая
реальность гробит администрирование. Еще и хуже бывает, только реже.
   Пока Виталька, морща лоб, переваривал, сражение застыло.  Окутанная
сизым дымом установка "Ливень" как присела набок после залпа с двухсот
направляющих, так и забыла выпрямиться.  По  виртуальному  небу  перед
Виталькиным  носом   со   скоростью   амебы   в   тихом   пруду   плыл
крупнотоннажный  реактивный  "чемодан"   с   кассетной   головкой,   и
отшелушивалась с его сопла обгоревшая краска.
   - Правда так было, пап?
   Я развел руками.
   - За что купил, за то и продаю. Поговорку о  том,  что  все  тайное
становится явным, придумали идиоты  для  самоуспокоения.  Убедительная
версия, и только. А ты не замечал: чем дальше от времени события,  тем
больше версий, причем каждая убедительнее предыдущей?
   - Ну, пап! - Виталька развеселился. - Этак  что  угодно  можно  как
угодно...
   - Можно и нужно, а ты думай. Полезное занятие для умных людей.
   События на поле сражения перестали соответствовать каким бы  то  ни
было историческим параллелям, когда я увидел флотилию бронекатеров  на
воздушной подушке, крадущуюся по Колоче в кильватер. Сами по себе  они
ничто, но вот как поддержка  при  форсировании...  Очевидно,  Виталька
готовился к выдвижению крупных  сил  с  последующей  попыткой  прорыва
моего центра. Ну, это он зря. Кстати, насчет бронекатеров,  равно  как
эсминцев, авианосцев, ракетоносных субмарин и прочих флотских посудин,
мы не договаривались, и коль скоро Виталька играет на грани  фола,  то
можно и мне...
   Моя  диверсионная  группа  как  раз  перекрыла  створы  водосбросов
скоренько  возведенной  в  тылу  противника  плотины,  чтобы,  накопив
водички, в нужный момент вызвать хорошее  цунами  по  всему  дефиле  в
речной долине, когда тихонько и неслышно  для  Витальки  вякнул  вызов
"шухера". Ага, то-то  я  чувствовал,  что  не  следовало  мне  сегодня
чересчур увлекаться активным досугом. Так и есть.
   - Поиграй пока без меня, лады?
   - А ты куда, пап?
   - Позвонить надо. Я быстро.




   Ясно было видно, что Виталька  побывал  и  тут,  наверху.  Наверно,
пытался оживить аппаратуру, чтобы узнать, в какие такие игрушки играет
отец. Малахов хрюкнул. Как же, оживил один такой...
   - Малахов слушает! - сказал он, падая в кресло. - Виктор Антонович,
ты?
   - Простите, Михаил Николаевич, - тон у Гузя был виноватый.  -  Есть
тут одно дельце. Разряд "Периферия", спешное.  Я  мог  бы  и  сам,  но
подумал: может быть, вы лично...
   Малахов прислушался к ощущениям. Затылок не хулиганил.
   - Сам не решаешься, значит? - благодушно сказал он. - Так  и  быть,
давай сюда свое дельце, а сам отключись. Проверю.
   - Обижаете, Михаил Николаевич...
   Гузь исчез, а вместо него в экран попало  широкоскулое,  коричневое
от загара лицо в пятнистом кепи  -  пол-лица  наискось  срезано  тенью
козырька. Лицо вроде бы знакомое. А резкое же у  них  солнце,  подумал
Малахов, - этак и рак кожи заработать  недолго,  а  мазаться  озоновым
кремом и блестеть, как надраенный сапог, - это  увольте,  это  не  для
нас, у нас гордость имеется. Военная каста, оголубевшая кровь...  Ага,
узнал. То-то меня поразило в прошлый  раз  в  этом  полковнике:  форма
спецназовская, кокарда пограничная, а петлицы ПВОшные - без двух минут
воннегутовский воздушный десант морской лыжной пехоты...
   Бывает.
   Увидев Малахова, полковник слегка  дернул  щекой  и  козырнул  -  с
заметным пренебрежением к настырному стрюцкому, сующемуся  не  в  свое
дело:
   - Полковник Юрченко.
   -  Слушаю  вас,  полковник.  Что  на  этот  раз?  Опять   воздушный
нарушитель?
   Позади полковника Юрченко низовой ветер  трепал  колючие  кусты  на
солончаке и суматошно катились, обгоняя друг друга,  потрепанные  шары
перекати-поля. Один, особенно крупный и  неуклюжий,  попав  в  стоячий
вихрь,  все  время  забавно  подпрыгивал,  то  появляясь  над  погоном
полковника, то исчезая.
   - Точно так. Самолет типа "Майский жук",  скорость  около  трехсот,
идет ущельями, общее направление  движения  север-северо-запад.  Шесть
минут над нашей территорией, - он посмотрел на часы. -  Простите,  уже
семь... Ведем надежно, дублируем слежение через  спутник.  -  Он  чуть
заметно покривил губы, но справился с собой. - Разрешите действовать?
   - Подождите, полковник... - сказал Малахов. - Просветите неуча: что
это за "Майский жук" такой?
   Полковник Юрченко вздохнул.
   -  Малый  грузовоз  на  три  с  половиной  тонны  груза   максимум.
Широкофюзеляжный,  с  кормовой  и  носовой  аппарелями.   Экипаж   два
человека. В штатном  варианте  не  вооружен.  Почти  беззвучен  -  два
ванкеля  с  хорошими   глушителями.   Ближайший   аналог   по   летным
характеристикам и  назначению  -  старый  немецкий  Арадо-232.  Хорошо
механизированное  крыло,  весьма  низкая  посадочная   скорость   плюс
нетребовательность к площадке. Гусеничное шасси с активной  подвеской.
При  необходимости  это  дерьмо  может  сесть  на   заболоченный   луг
(полковник покосился через плечо  на  изглоданный  ветром  солончак  и
подпрыгивающие мячики перекати-поля) или, например, на лесную вырубку.
При необходимости сядет аварийно и на курумник, только оттуда  уже  не
взлетит...
   - Благодарю вас, понял. Ваши соображения о цели полета?
   - Ущельем им лететь еще минут девять, далее путь только  на  запад.
Там дрянное нагорье: холмы,  горушки,  сухие  балки.  При  сверхнизком
полете есть где укрыться от радарного контакта, и  они  это  знают.  В
каком-либо из местных кишлаков у них наверняка перевалочная база.
   - А спутниковое слежение?
   - Через пятнадцать минут спутник уйдет за горизонт.
   - Только один спутник?!
   - Это вопрос ко мне? - осведомился полковник.
   Он был прав.
   - Вы полагаете, у них может получиться?
   - В позапрошлом году получилось, -  буркнул полковник.
   - Простите, я неточно выразился, - сказал Малахов.  -  Меня  прежде
всего интересует не маршрут, а характер груза. Наркотики?
   - Весьма вероятно.
   - Может быть, оружие?
   - Тоже возможно.
   - Или террористическая группа?
   - Не могу полностью исключить и этого.
   - А если беженцы?
   - Крайне маловероятно. - Он сделал пренебрежительный  жест.  -  Эти
обычно идут пешком.
   - Мне бы вашу уверенность, полковник. Что вы намерены предпринять в
отношении этого самолета?
   - Сбить, как только он выйдет из ущелья.
   Так и есть, подумал Малахов. Спасибо  Гузю  -  не  пустил  дело  на
самотек.  Значит,  сбить...  И  собирать  обломки   в   радиусе   двух
километров, а вернее всего - выжигать эллипс разброса подчистую. И  то
нет гарантии даже на  девяносто  процентов.  Суслики.  Байбаки.  Мыши.
Упорная жизнь, способная пересидеть в норах  какой  угодно  катаклизм.
Недоставало нам нового природного очага  на  своей  территории.  Будто
мало существующих.
   Малахов откашлялся.
   - Сбивать самолет запрещаю. Вы слышите меня, полковник?
   Полковник Юрченко снял кепи и вытер лоб.  На  сожженной,  в  мелких
морщинах коже резко обозначилась белая полоса от козырька.  И  поздней
осенью нет у них в природе услады. Бьющее наотмашь  азиатское  солнце.
Азиатский упорный ветер,  как  нескончаемый,  сводящий  с  ума  напев.
Азиатская сушь.
   Одну секунду полковник Юрченко глядел в экран и думал. А  потом  он
сделал то, чего Малахов никак не ожидал  от  хорошо  выдрессированного
голубокрового военного. Он был изумлен, и он спросил:
   - Почему?
   - Вы в курсе, что он летит из чумного района?
   - Тем более - сбить.
   - Интересно, полковник, - иронически сказал  Малахов,  -  зачем  вы
вообще связались со Службой, если и сами все знаете?
   Полковник Юрченко демонстративно вздохнул.
   - У меня есть приказ сотрудничать с вами.
   Малахов тоже вздохнул.
   - Насколько мне известно, у  вас  имеется  не  ограниченный  сроком
действия  приказ  о  безоговорочном  выполнении  указаний   Санитарной
Службы, исходящих  с  уровня  не  ниже  моего  заместителя.  Окружному
отделению Службы вы, конечно, не подчиняетесь, хотя лично я думаю, что
это неправильно... Все верно или я что-то перепутал?
   На коричневом лице перекатились желваки.
   - Все верно.
   - Итак, полковник, -  сказал  Малахов.  -  Слушайте  внимательно  и
попробуйте только отключиться. Сбивать самолет категорически запрещаю.
Приказываю  посадить  его  неповрежденным   где-нибудь   подальше   от
населенных пунктов, колодцев и троп. Место выберите сами. Я свяжусь  с
Мошковым, вы его знаете? Очень хорошо. Он перебросит к  вам  мобильную
группу. Запомните: после посадки ваши люди осуществляют только внешнее
прикрытие. С беженцами - если там беженцы - будут иметь контакт только
люди Мошкова и ни в коем случае не ваши. Всему участвующему в операции
личному составу пользоваться средствами индивидуальной биозащиты. Все.
Действуйте.
   Полковник Юрченко исчез из кадра. Малахов позвонил Мошкову и  после
краткого разговора с минуту смотрел на пустынный  ландшафт.  Ничего  в
нем  не  было  интересного,  кроме  редких  колючек,  перекати-поля  и
одинокого солдата, мучительно пытавшегося свернуть  в  бухту  длинный,
волочащийся по земле кабель.
   Надо было  ждать.  Малахов  отделил  пол-экрана  и  позволил  компу
выбрать канал телевидения. Там была искусственная метель за  окном,  и
пышнотелая   русоволосая   секс-дива,   по   сценическому   имени    -
Воспламеняющая Задом, с улыбкой а-ля Джоконда на румяном лице деловито
снимала с себя валенки, ватные штаны и телогрейку. Национальный модный
колорит. В куче сброшенной  на  пол  спецодежды  глаз  невольно  искал
какой-нибудь ломик или разводной ключ, но, наверно,  девушка  оставила
инструмент за дверью. Помянув недобрым словом Нетленные Мощи и  Службу
Духовного Здоровья Населения, Малахов вырубил канал.
   - Через две минуты переключим на изображение с вертолета, э-э...  -
говоривший, явно не зная, как обращаться к Малахову,  немного  помычал
и, не дождавшись подсказки, умолк.
   - Понял вас.
   Хорошо англосаксам, мельком подумал Малахов. У них "сэр" - и точка.
   Он стал смотреть на Виталькины игрушки, столпившиеся на  полке  над
экраном. Давно пора их выбросить, тоже  мне  реликвия...  Дракона  вот
оставлю, эта игрушка у сына любимая была, а остальные - на помойку.
   Механический дракон с ноздрями, похожими на лунные  кратеры,  вроде
бы принюхивался. Он не возражал. И голографический портрет  Кардинала,
висящий над полкой, тоже не возражал, хотя и не относился  к  игрушкам
сына. Это был умный портрет, он  обо  всем  имел  собственное  мнение.
Малахов вспомнил, как Кардинал, зная о  портрете,  однажды  по-доброму
погрозил пальцем. Только один раз. Наверно, понял, что Малахов  держит
у себя портрет не из сентиментальных  чувств,  а  ради  напоминания  о
возможных последствиях ошибки, и воздержался от отеческого нагоняя.
   Ради напоминания о последствиях - оно полезно...
   Затылок вел себя прилично, а значит, все шло как  надо.  Бесспорно,
полковник Юрченко очень хотел бы разобраться с нарушителем по-своему и
без лишнего шума, но как раз этого нельзя было допустить. Если  хочешь
чего-то  добиться  от  много  о   себе   понимающих   структур,   надо
периодически подтягивать поводок, это Малахов знал  твердо.  Иначе  на
запросы будешь получать информацию той же степени  достоверности,  как
байка о том, что жареная курица снесла яичко, годное  к  инкубации,  и
работать станет невозможно.
   Малахов попытался прикинуть, откуда может лететь  этот  самолет,  а
потом вспомнил слова о том, что "Майскому жуку" не  нужен  специальный
аэродром. Значит,  откуда  угодно...  ну,  не  совсем  откуда  угодно,
все-таки горы, хотя мест для взлета-посадки и там  наверняка  хватает.
Не суть важно, главное -  заразный  район,  кашмирская  кожно-легочная
форма  чумы,  черт  бы  ее  побрал,  мерзость  редкостная...  Конечно,
наркотики или оружие куда вероятнее. А если люди? Десятка четыре - или
сколько их там? - беженцев, добровольно идущих на страшный риск, чтобы
только улететь от войны, от чумы, от голода... Женщины,  дети,  просто
отчаявшиеся люди. Куда угодно,  на  чем  угодно,  только  подальше  от
смерти - туда, где людям привычнее жить, чем умирать. За перелет с них
могли взять все, что они имели, и еще сверх  того.  Могли  оставить  в
заложниках брата, сестру, ребенка... На опиумных  тропах,  да  еще  во
время войны, всегда не хватает носильщиков.
   Ничего, подумал Малахов. Мошков с ситуацией  справится,  пусть  там
даже половина заразных. Карантинный лагерь в пустыне -  лучшего  места
не придумать.
   Изображение на экране поменялось. Озвученная тонким свистом турбины
и  дребезжащим  рокотом  винта,  по  холмистой  пустыне  далеко  внизу
побежала узкая  хищная  тень  вертолета.  Пузатый  самолет  шел  ниже,
неуклюже пытаясь маневрировать, а по обе  стороны  от  него,  догоняя,
неслись два Ка-80 - нарушителя брали в "клещи".  "Борт  три,  дай  еще
одну", - приказал кто-то. Длинно и внятно  простучало,  трасса  прошла
выше самолета.
   - Ага! Уразумел, садится.
   Пузатый самолет пошел навстречу своей тени,  коснулся  ее  и  после
короткой пробежки встал. Вертолет,  примериваясь,  сделал  разворот  и
завис, пустыня набежала снизу, брызнул  в  сторону  вырванный  потоком
воздуха куст, изображение заволоклось было поднятой пылью,  но  тотчас
отвернулось вбок, и Малахов увидел, что второй вертолет тоже  садится.
Третий остался в воздухе, облетая  по  широкому  кругу  место  посадки
самолета.
   Затылок не болел.
   Ротор приземлившегося вертолета  работал  на  холостом  ходу,  и  в
пыльное облако из брюха машины сыпались люди в пятнистом.  Разбежались
в стороны, беря самолет в полукольцо... Группа Мошкова запаздывала, но
должна была появиться с минуты на минуту.  Малахов  успел  подумать  о
том, что на самом деле не так уж часто  бывают  ситуации,  когда  одна
минута решает все, на этот раз операция  должна  пройти  благополучно,
если только военные не проявят излишней прыти...
   В фюзеляже самолета откинулась кормовая  аппарель.  Мелкий  сгусток
огня выскочил из черного зева и кинулся, казалось, прямо в глаза.
   На секунду Малахов ослеп и оглох. Изображение дернулось,  задрожало
и начало заваливаться набок. Летели какие-то клочья. Медленно,  ничком
в потрескавшуюся чужую землю  падал  солдат  в  истерзанном  осколками
хаки. Еще один шустрый огненный комок - или так показалось? - метнулся
к второму вертолету, не долетел и рассыпался брызгами. Видимо, там  не
зевали.
   Кто-то отдавал команды лающим голосом.
   Потом самолет подпрыгнул, разломился пополам и  скрылся  в  кучевом
облаке огня, дыма и пыли, и где-то вне  кадра  тонко  кричал  раненый,
кто-то яростно матерился, а полковник Юрченко рычал с ненавистью прямо
Малахову в лицо и указывал на убитого:
   - Твоя работа, гад, твоя... Не отмоешься вовек, понял? Эта кровь на
тебе, слышишь, ты!..
   И по-прежнему, справа налево пересекая  застывшую  в  экране  жуть,
катились и катились, подпрыгивая, невесомые шарики перекати-поля.
   Малахов сглотнул всухую.
   - Принято к сведению, - сказал он. - Теперь вот что: место  посадки
выжечь вчистую, и вокруг тоже,  насколько  возможно.  Учтите  ветровой
вынос.  Всем  участникам  операции   сегодня   же   пройти   повторную
вакцинацию, и вам также, полковник. Выполняйте.
   ...Огнеметы еще работали, когда он выключил связь.




                                Суицид

                                 Полная свобода  делать  все,  что  ты
                              хочешь  и  как  ты  хочешь,  -  это,   в
                              сущности, не более, чем  свобода  вообще
                              ничего не делать.

                                                         Норберт Винер

   - Следует понимать так, что вы снова его упустили? Только отвечайте
четко: да или нет?
   - Да.
   Лицо отвечавшего осталось неподвижным.  Бритая  голова,  сбитый  на
сторону кривой нос и мощные шейные бугры, распиравшие  ворот  сорочки,
делали его похожим на боксера-профессионала. Лишь капельки пота на лбу
выдавали  страх,  зато  спокойный  голос  не  изменился  ни  в   какой
модуляции, констатируя:
   - Мы его упустили.
   - Упустили во второй раз, прошу  вас  заметить.  Ну  и  как  же  вы
собираетесь объяснить это обстоятельство?
   - Честно, шеф?
   - А как вы думаете?.. Правильно, молодец. Когда можно будет  врать,
я скажу.
   - Простите. Если честно, то не знаю.
   - Вот даже как?
   - Именно так, шеф. Совпадение случайностей, вы же знаете,  как  это
бывает. По всем канонам, мы должны  были  его  взять,  голову  даю  на
отсечение... Да что там, в той ситуации и толковый  профессионал  вряд
ли ушел бы, а ведь он, как я понимаю, никто. Да я его сам  видел,  вот
как вас вижу, - чистый шпак,  ничего  толком  не  умеет.  Лопух,  одно
слово...
   - Однако этот лопух, как вы позволили себе выразиться, оставил ни с
чем и вас, и вашу  команду  экстра-класса.  Любопытный  лопух,  вы  не
находите? Кстати, для чего вы его вообще загнали в тот дом?
   - Пришлось пойти на запасной вариант, шеф. Взять его  на  улице  не
представилось возможным.
   - Не представилось - или он вам не представил? Впрочем, достаточно.
Меня совершенно не интересует, почему он сумел от вас  уйти,  действия
ваших людей анализируйте сами. Меня также очень слабо интересует,  что
вы намерены предпринять, чтобы впредь ничего подобного не повторилось.
По сути меня занимает только один вопрос:  когда  этот  человек  будет
доставлен живым и по возможности невредимым сюда, в этот кабинет.  Так
когда же?
   - Простите, шеф, мы  его  потеряли.  Найдем,  конечно,  это  вопрос
нескольких  дней.  Проработка  вероятных  мест  посещения,  регулярные
объявления о разыскиваемом  маньяке  с  приметами  объекта,  показания
очевидцев, папиллярная идентификация в общественных местах... Наследит
обязательно. Поверьте, шеф, если он не забрался куда-нибудь в  тундру,
найти  его  -  две  недели  максимум,  а  взять  -   вопрос   техники.
Случайностей больше не будет, обещаю. Мы его возьмем.
   - Ну-ну. Между прочим,  хочу  еще  раз  напомнить,  что  применение
форсированных спецсредств при  задержании  объекта  вам  категорически
запрещено. Он мне не нужен ни с полной амнезией, ни с  частичной,  так
что  ничего  психотропного,  кроме  табельных  мозгокрутов,  вы   меня
поняли?.. Кстати, у него есть комп.  Полагаю,  вам  сообщили,  что  за
последнюю неделю объект дважды выходил в сеть через спутник, используя
свой  пароль,  -  и,  чует  мое  сердце,  еще  выйдет.  Полагаю,   это
обстоятельство облегчает вашу задачу?
   - Разумеется. Однако позволю  себе  заметить,  что  местонахождение
объекта определяется с точностью до пяти  километров:  спутники  связи
просто не предназначены для целей пеленгации  абонента.  Мы,  конечно,
блокировали  выявленные  районы,  однако  безрезультатно.  Разве   что
заменить  спутник  на   более   соответствующий   нашей   задаче   или
переориентировать спасательные и навигационные сети  на  поиск  одного
человека... Шучу, шеф, извините.
   - Не извиняйтесь. Об этом стоит подумать. Может быть, вы правы.
   - Еще раз простите, шеф... вы серьезно?
   - Вполне. Помните, вас по-прежнему не  должно  касаться,  кто  этот
человек, но для его отлова нам с вами  позволительно  пойти  на  любые
издержки. Я хочу, чтобы вы  накрепко  усвоили:  жизнь  этого  человека
дороже вашей раз этак в миллиард, да и  моей  тоже.  И  мне  он  нужен
живым. Вы поняли? Только живым.



                             Представление

          на Малахова Михаила Николаевича, 2001 г. рождения,
            воспитанника подготовительного интерната Школы.

        2-й экземпляр - в архив Школы (База Данных "Порода")
        3-й экземпляр - в личное дело Малахова М.Н.

        Кандидат:  Малахов  М.Н.,   12   лет,   в   поле   зрения
     наблюдательного совета с 2007 г.,  в  интернате  с  2011  г.
     (зимний  набор),  прошел   полный   курс   подготовительного
     обучения.

        Родители: отсутствуют.
        Родственники и друзья вне интерната: отсутствуют.
        Психика: устойчивая.
        Темперамент:  смешанного   типа   со   слабо   выраженным
     преобладанием флегматизма.
        Восприятие действительности: адекватное.
        Фобии: специфически детские, незначительные.
        Общительность: удовлетворительная.
        Порочные наклонности: не замечены.
        Тяга к лидерству: достаточная.
        Возрастная агрессивность: умеренная.
        Деструктивность: крайне умеренная.
        Интеллектуальный уровень: соответствует требованиям.
        Логические способности: не выше средних по группе.
        Интуитивные    способности:    исключительно     высокие.
     (Примечание:   вероятно,   врожденные.   При   благоприятных
     условиях не исключено дальнейшее совершенствование.)
        Общая субъективная оценка: уверенно положительная.

        Результаты голосования по кандидатуре:
        За: 5. Против: 0.

        Наблюдательный совет  подготовительного  интерната  Школы
     считает необходимым рекомендовать перевод кандидата Малахова
     М.Н. в основной состав учащихся.

                            14.09.2013




   Если на клетке слона написано "буйвол", не верь глазам своим -  это
мы проходили, это все знают.
   Ну а  если  на  клетке  африканского  слона  висит  табличка  "Слон
индийский"?
   Некоторые поверят.
   Эти и подобные мысли иной раз посещают меня  на  подходе  к  серому
зданию на углу Мерецкова и II Ополчения. Дом  как  дом,  в  высоту  не
лезет, нечего ему делать повыше птиц, пониже архангелов, зато занимает
полквартала и стоит несокрушимо,  как  стоял  когда-то  Иерихон,  пока
Иисус Навин не выслал под  его  бастионы  духовой  оркестр.  Показного
памятника лягушкам-мышам-собакам-дрозофилам, убиенным во славу  науки,
в сквере перед парадным входом мы не держим - ни к чему  науке  слава,
из-за которой придется гонять гринписовцев, - зато по обе  стороны  от
массивных дверей, оскорбляя зрение стилевым разнобоем, живут вывески.
   Их несколько, среди них одна или две  -  поскромнее  -  обязательно
околомедицинского   характера,   скажем,   "Комиссия   по    санитарии
общественных транспортных средств" или даже  "Институт  вакцинации  АН
(филиал)". (Любопытно, кого бы он  вакцинировал?  АН?)  Встречаются  и
более  забавные,  но  я  давно  уже   перестал   утруждать   себя   их
запоминанием, к тому же они время от времени  меняются.  Некоторые  из
них нагло врут, порой  вызывая  неловкость  даже  у  меня,  другие  не
говорят нормальному человеку ровным счетом ничего; есть и  такие,  что
утверждают сущую правду - никому не нужную, как не нужны в этом здании
организации, не принадлежащие Конторе,  а  организации,  так  сказать,
виртуальные места не занимают, за это ценное свойство их и  выдумывают
специальные люди.
   (Жаль ни с кем из них я близко не знаком. Подкинул бы пару идей.)
   Не входите в Контору с  парадного  подъезда,  не  советую.  Там  вы
найдете армию брюзгливых чиновников, беглый взгляд на которых  рождает
две мысли: о невозможности заставить  их  выполнять  прямые  служебные
обязанности и о скорострельном пулемете как предмете воспитания.  Гузь
специально таких подбирает,  у  него  к  этому  талант,  и  он  втайне
гордится лучшими экземплярами. Первый и второй  этажи  отданы  им,  их
обитателей так и зовут - "нижние", - в топографическом значении  этого
слова, без всяких обидных  намеков.  Любопытно,  что  многие  из  этих
трилобитов всерьез убеждены, что делают  большое  и  полезное  дело  -
никто с этим не спорит и спорить не собирается, хотя  нужны  они  лишь
для того, чтобы тихо хоронить указания  свыше  и  ограждать  тех,  кто
действительно работает, от вредного влияния улицы.
   И в этом смысле они действительно делают большое и нужное дело.
   Настоящая работа делается не здесь,  и  я  не  иду  к  лифту  через
парадный вход, где меня все равно не знают.  Кружным  путем  ближе,  и
неохота лишний раз говорить "ша".
   Стоп. Приехали.
   Вид у Гузя взволнованный, но самодовольный.
   - Все в порядке, Михаил Николаевич.
   Значит,  мой   вчерашний   эксперимент   по   спихиванию   с   себя
ответственности прошел успешно.
   - Рад слышать. Что у нас новенького по миковирусу?
   - Вчера ничего, -  торопливо  объясняет  Гузь.  -  А  сегодня,  вот
буквально  полчаса  назад  сообщили:  одна  из   сывороток,   кажется,
обнадеживает. Эффективность та еще, но обезьяны живы. А одна, кажется,
выздоравливает.
   - Отлично, - я  на  ходу  фиксирую  информацию  и  не  прошу  более
подробных данных. Лет пять назад я бы с большой охотой полез в детали,
потому что случай действительно уникальный, и мешал бы людям работать,
- но теперь вся эта наука не для меня. Отстал и лишь иногда  вспоминаю
ностальгически. Не та профессия. Функционер - диагноз на всю жизнь. Вы
мне скажите, где очаг, а уж кордоны я сам расставлю.
   Вот так вот.
   Санитария, слава богу, консервативна, так что я до сих  пор  обычно
понимаю, о чем идет речь. Если практикующий врач желает быть  в  курсе
новинок, дабы не выродиться в фельдшера, он должен учиться непрерывно,
и времени на больных у него уже не остается. Заколдованный круг. Когда
я развиваю эту малопопулярную тему вслух, то  иногда  прибавляю:  "Вот
потому-то я и пошел в санитарные врачи".
   Хотя, конечно, не поэтому.
   Однажды мне пришло в голову, что Моисей  не  зря  водил  евреев  по
пустыне сорок лет, ох не зря. Нет, вовсе не для того, чтобы  вытравить
из богоизбранного народа рабский менталитет - это позднейшие  красивые
выдумки. Гнилая лепра пряталась  меж  беглецов,  выкашивая  одного  за
другим, и  бронзовокожие  фараоновы  солдафоны,  хоть  и  преследовали
изгнанных, отнюдь не горели желанием догнать их, тем более  умертвить.
Надо думать, они вообще боялись приблизиться к ним  на  полет  стрелы,
особенно с подветренной стороны. Хотя лично я полагаю, что  эти  вояки
здорово преувеличивали опасность: наверняка египетские власти,  убоясь
эпидемии, гнали взашей всех и всяких подозрительных, так что на одного
реально больного приходилось вряд ли меньше десятка здоровых беглецов,
или изгнанников - называйте как угодно. Лес рубят - щепки летят,  всем
известное дело. Сорок лет скитаний в пустыне  понадобились  для  того,
чтобы все, кто мог заболеть, заболели, сгнили и умерли. Как  известно,
инкубационный период  проказы  в  отдельных  случаях  может  достигать
двадцати семи лет, так что Моисей  немного  погорячился,  но  в  целом
поступил как грамотный санитарный врач -  да  и  санитарно-полицейские
власти сопредельных стран, надо  думать,  не  дремали.  Оно,  конечно,
сорокалетний карантин, по нынешним временам, излишне крутая мера, но в
те времена, видимо, вполне оправданная.
   Эпопея о миковирусе имела начало в  середине  лета  и  крови  людям
попортила немало. В самом прямом смысле.  Очаг  в  Брянской  губернии.
Очаг  в  Воронежской.  Пока  гром  не   грянет,   мужик   нипочем   не
перекрестится, а санитарный врач, соответственно, не наделает в штаны.
Какому ненормальному, скажите, могла прийти  в  голову  мысль  всерьез
взяться за изучение вирусов не человека, не  животных,  не  культурных
растений даже, - грибов! И какой, спрашивается, функционер, не обломал
бы умнику руки, дабы тот  не  отвлекался  на  ненужное  и  не  клянчил
средств?  Выяснить,  отчего  тот  или  иной  вирус,   никогда   прежде
человеческим организмом не интересовавшийся, вдруг ни с того ни с сего
оказывается для человечества смертельной угрозой - иное  дело,  но  на
этой задаче не одно поколение вирусологов сточило себе зубы до корней,
а воз и ныне там.
   Грянуло.  Каким-то  чудом  за   Уралом   осталось   чисто,   а   на
Восточно-Европейской равнине к  началу  августа  очагов  насчитывалось
столько, что на карте стало тесно от  флажков.  Ну  может  ли  дачник,
схрумкавший  жареную  с  луком  сыроежку,  предполагать,  что  получит
что-либо, помимо удовольствия? В самом худшем случае  -  ботулизм  или
прямое отравление микотоксинами, так ведь,  как  сказал  бы  Виталька,
никто не заставляет есть плохо проваренные мухоморы! Чувство  юмора  у
парня вполне медицинское. Это не диагноз, это возраст.
   О чем это я? Опять о Витальке.
   Нет, о грибах.
   Повезло в одном: клиническая картина заболевания на первых  стадиях
напоминала эпидемический менингит, а в таких случаях Служба  реагирует
почти рефлекторно. В те безумные недели мой гнусный "демоний"  донимал
меня почти беспрерывно и особенно жестоко. Болела бы  лучше  пятка,  в
самом деле, а не голова! Я и думать не  мог  -  просто  тыкал  пальцем
наугад, и, если попадал, боль в затылке  на  время  успокаивалась.  Во
всяком случае, контактный путь распространения инфекции мы  перекрыли.
Гузя, тянущего на себе всю проблему, я заездил - тот ходил синий,  как
сатанинский  гриб  на   срезе,   и   спать   забыл.   Менигнококк   не
обнаруживался,  хоть  волком  вой.  К  тому  времени,  когда  в  крови
инфицированных был найден  уникальный  вирус  и  точно  такой  же  был
выделен из собранных в очаге грибов (поначалу  из  груздей,  кажется),
количество заболевших исчислялось десятками тысяч, а  число  летальных
исходов  перевалило  за  три  сотни  и  продолжало  расти  с  пугающей
быстротой. Потом  забрезжил  свет  в  конце  туннеля.  Ныне  первичное
исследование закончено,  методы  лечения  нащупаны  и  проверяются,  а
скоро, по-видимому, можно будет говорить  о  вакцинации.  Я  предложу,
чтобы  новый  вирус  был  назван  именем  Гузя,  если  тот  согласится
поделиться своим именем с дрянью, угробившей полтысячи человек.
   - Ага. Есть какие-нибудь проблемы на мою голову?
   - Все под контролем, Михаил Николаевич.
   - Да?
   Я начинаю крутить  носом,  а  Гузь  торопится  провести  меня  мимо
туалета. Из-за запертой  двери  слышно  водопадное  шкворчание  струй,
низвергающихся из-под потолка на кафель, и гм... запашок.
   - Сапожник, когда сапоги себе пошьешь? - вопрошаю Гузя.
   Вопрос риторический, и если Гузь просто пожмет плечами, вместо того
чтобы засуетиться, то я в нем не ошибся.
   Он так и делает.
   Я затыкаю нос и несу в себе свой воздух, как снаряженный  батискаф.
Развиваю узлы. Черт знает что, но так устроен мир.  Скорее  автомобили
перестанут сталкиваться, самолеты падать, а люди пороть глупости,  чем
в обозримой Вселенной появится хоть один действительно работоспособный
сортир, не перескакивающий по собственному почину в режим реверса.
   - Это тоже у вас под контролем, Виктор Антонович?
   Гузь тушуется.
   - Вчера трубу прорвало, Михаил Николаевич, -  говорит  он  с  таким
видом, будто сам же трубу и проковырял, а теперь стесняется. - Бригаду
ждем с минуты на минуту.
   - А вы знаете, с чего начинается любое порядочное учреждение? - учу
я. - Не с вешалки, это вас ввели в  заблуждение.  С  сортиров!  Каковы
сортиры, таковы и люди, можете мне поверить. - Я  морщу  лоб,  пытаясь
сказать о сортирах еще что-нибудь умное, но тут  грохот  обрушившегося
колена гнилой  трубы  выводит  меня  из  затруднения.  Шум  за  дверью
становится громче.
   - Вчера были сантехники, Михаил Николаевич, - оправдывается Гузь. -
Не приглянулись они мне что-то, особенно один, ну я их и отослал. И  в
отдел безопасности команду спустил на всякий случай.
   Ага. Как что, так в  отдел  безопасности.  Бдительность  у  нас  на
высоте. А то как бы сантехник не поставил "жучка" в туалетный бачок...
   На самом деле  Гузь  не  так  уж  неправ:  взаимный  шпионаж  между
Конторами  имеет  долгую  и  славную  историю.  Дело  святое.  Что-то,
конечно, утекает на сторону, без этого не обойтись, но не думаю, чтобы
очень много. Контора Конторе глаз не выклюет, как бы  ни  пыталась.  А
что  до  источников  информации  Кардинала,  то  отследить  их  нашими
доморощенными  методами,  насколько  мне  известно,  еще   никому   не
удавалось.
   - Спасибо, Виктор Антонович, идите. Я у себя.
   Обхода  сегодня  не  будет,  но  все  же  выбираю   кружной   путь.
Концентрация мозгов на этом этаже поражает воображение. Еще  бы  отдел
безопасности сюда перетащить - но нет места и  незачем  портить  людям
настроение.
   Управленцы. Иду  дальше.  Аналитический  отдел.  Надо  заглянуть  к
Лебедянскому, но потом.  Дальше.  Группа  перспективных  исследований,
специально выделенная для зубастого молодняка - все на местах и рвутся
в бой. Свора  трудоголиков.  Один  бедолага  спит  на  диване,  видно,
работал ночью, а они  на  него  навалили  каких-то  папок...  К  двери
приколоты две бумажки с дежурными афоризмами. На той из них, что висит
повыше, криво оторванной от рулона, начертано: "Воистину, Аллах знает,
а вы не знаете! Коран"; вторая же - явно чья-то посторонняя инсинуация
- сообщает:  "Оборванные,  голодные,  греются  на  солнышке,  микробов
ловят. Артем Веселый".
   Это верно, это про них.
   Буква "х"  в  слове  "Аллах"  не  удалась  и  похожа  на  дефектную
хромосому...
   Дальше!
   - Ой, здравствуйте, Михал Николаевич!
   - Здравствуйте, Фаечка. - Мастерю на лице улыбку. - Все  хорошеете,
вижу. Ну, что у нас нового на "Урании"?
   Фаечка слегка краснеет -  она  вовсе  не  смущена,  но  ей  хочется
сделать мне приятное. На компьютере - стандартная  фальш-картинка  для
шефа. Меня не проведешь.
   "Урания" - это не та космическая станция на  орбите  Луны,  которую
монтируют вот уже пятый год, а игра  типа  "Сделай  сам",  забава  для
молодых сотрудников, и теперь мне уже не дознаться,  кто  ее  выдумал.
Вообще-то лучшего средства для отвода пара в свисток трудно придумать.
Кажется, их "Урания" названа не в честь  известной  музы,  а  в  честь
Урана,  вокруг  которого  якобы  обращается,  и  рассчитана  тысяч  на
двадцать человек. Каждый играющий вносит  в  сценарий  свою  лепту,  и
иногда получается довольно забавная пародия на Контору.  Меня,  как  я
понимаю, они вывели  в  образе  сурового  завхоза,  и  не  далее,  как
позавчера  я  совместно  с  уборщицей   героически   отразил   попытку
проникновения на станцию инопланетной шпионско-диверсионной  группы  -
"и пошли они, шваброй гонимы..." Бывало и похуже.
   - Так что новенького, Фаечка?
   - Скучно, -  жалуется  она.  -  В  кают-компании  объявлен  конкурс
анекдотов про камергеров Дурново и Хреново. Пока  ничего  интересного.
Самодеятельная цирковая труппа показывает икарийские игры в туфлях  на
шпильках. Кто-то  сливает  топливо,  а  может,  оно  само  испаряется.
Криминальная хроника: два случая нанесения телесных повреждений,  одно
изнасилование, драка с побитием стекол  в  офисе  Третьего  помощника,
один случай сексуального преследования... В общем, скука смертная.
   - Да уж. А преследование - кого кем? Мужчины женщиной, надеюсь?
   - Педераста ребенком...
   Ой.
   - Звонили от Президента, -  сообщает Фаечка.
   Так. Шутки в сторону.
   - От какого президента? - пробую уточнить я.
   - От Президента Конфедерации. - Фаечка слегка  обижается:  мол,  со
всякими другими президентами мы и разговаривать  не  станем.  -  Опять
дело о таможне. Я записала, вот.
   Читаю. Так и есть: таможня не  дает  добро  (правильно  делает!)  и
тяжба набирает градус. Три недели назад наша  инспекция  тормознула  в
Чопе  пару  рефрижераторных  составов  с  биологическим  материалом  -
сомнительным сырьем для чего-то типа  искусственных  овощей.  Они,  то
есть составы, и посейчас там стоят - и мы не  пропускаем,  и  словаки,
разобравшись, стоят насмерть, как спартанцы у Фермопил, и назад  через
свою территорию - ни-ни. Как всегда, мы кому-то  не  нравимся,  и  нас
пытаются образумить: мол, без этой мороженой цитоплазмы завод встанет,
и люди жить перестанут и в осадок выпадут, коли останутся без  удобных
в  упаковке  кубических  помидоров,  каковые,  если   послушать,   они
предпочитают всяким там  круглым,  с  куста.  Биологическая  опасность
горлопанов не волнует, хотя сами они этих помидоров жрать, небось,  не
станут, а напомнить им про губчатую энцефалопатию  -  тут  же  заноют:
"Так это ж когда было..." Последнее время в ход идет все более тяжелая
артиллерия:  сегодня  президент,  завтра,  наверно,  -   Кардинал.   А
послезавтра кто? Лично господь с молнией в карающей деснице на замахе?
   Комкаю листок в шарик, чтобы лучше  летел,  и  со  злостью  мечу  в
корзину. Попал.
   Фаечка - вся внимание.
   - Почему слово "президент" писано с заглавной буквы? - спрашиваю  я
пока спокойно, но внутренне клокоча. - Что это вам  -  имя?  Прозвище?
Топоним? А слово "бог" вы тоже с заглавной буквы пишете, Фаечка?
   Моя секретарша пожимает  плечиками,  потупя  разрисованные  глазки.
Вряд ли подобные материи входят в круг ее интересов,  зато  она  точно
знает, что сейчас я начну отводить душу.
   Уже начал.
   - А бог - имя? - Я уже ору. - Саваоф! Саваоф его имя,  или  Брахма,
или Иегова, или еще там как-то, а "бог" - всего лишь  должность  этого
существа в штатном расписании Вселенной, вам  ясно?  Должность!  И  уж
будьте так любезны писать это слово с малой  буквы,  а  "президент"  и
подавно - субординацию надо блюсти! Понятно?!
   - Это ведь не я, - хлопает ресницами Фаечка, пытаясь оправдаться. -
Это диктотайп. Не я же для него софт писала, Михал Николаевич...
   - Так найди мне обормота, который его писал! - гремлю я.
   Фаечка принимается мелко дрожать  -  подыгрывает  мне,  умница,  не
очень убедительно, но старательно.
   - Михал Николаевич, я сейчас расплачусь...
   - Вольно, - командую я. -  Слезы  на  сегодня  отменяются,  а  смех
придержи немного. Президенту отпиши так:  мол,  Санитарная  Служба  не
находится в подчинении государства, о  чем  и  напоминаем  с  нижайшим
нашим почтением. Желаем всех благ и впредь подобными пустяками  просим
не беспокоить. Да накрути побольше словес  подипломатичнее,  шишки  на
ровном месте это любят... Сделай побыстрее, и шоколадка за мной.
   - Триста тринадцатая, -  сообщает Фаечка.
   Не понял.
   - Чего триста тринадцатая?
   - Шоколадка. Вы обещаете, а я учет веду.
   - Браво, Фаечка, - говорю я. - Когда наберется ровно пятьсот, дайте
мне знать, и я вывалю на вас все сразу. Купание в шоколаде, идет?  Или
лучше в шампанском?
   - Согласна в мазуте, - плотоядно улыбается Фаечка, - если только вы
рядом - в царской водке.
   Химического  образования  Фаечки  хватает  ровно  настолько,  чтобы
понимать, что царскую водку цари все-таки не пили, а  парижане  отнюдь
не выращивают парижскую зелень на газонах Монмартра.
   - Не дождетесь, милая, -  смеюсь я. - Еще что-нибудь для меня есть?
   - Угу. Электронная почта как обычно. Да, еще кто-то бросил для  вас
записку в ящик у "нижних". - Фаечка нарочито роется в столе  и  делает
вид, что ужасно сердита. - Вот она, получите!  И  передайте  адресату,
что духи у нее - дрянь.
   Нюхаю. "Джульбарс,  фас!"  По-моему,  ничем  особенным  записка  не
пахнет. Или я себе нюх отбил куревом?
   Возможно.
   Записка как записка. Без конверта - просто сложенный  вдвое  листок
бумаги, грубо выдранный Бо... пардон, бог знает откуда. Хм.  Очередное
послание  тщащегося  отвести  душу   разгневанного   гражданина,   чьи
конституционные права нагло попрала Санитарная  Служба?  Вряд  ли  оно
попало  бы  ко  мне:  давно  уже  прошли  времена,  когда  я   находил
удовольствие в  чтении  подобных  цидулок,  потому  что  не  может  же
удовольствие длиться вечно!  Случалось,  филиппики  (вероятно  в  знак
особой теплоты и доверительности)  писались  на  туалетной  бумаге,  а
умница Фаечка, мой незаменимый секретарь-референт, теперь  докладывает
мне лишь о количестве такого рода писем, пришедших за последние сутки,
и, боюсь, ответы не радуют корреспондентов  разнообразием:  "Благодарю
Вас.  Сообщенная  Вами   информация   принята   к   сведению.   Бумага
использована по прямому назначению", - или  что-нибудь  в  этом  роде,
хотя на самом деле бумага  попросту  пожирается  лапшерезкой.  А  ниже
Фаечка оттискивает мою факсимильную подпись.
   Вряд ли мне суждено кончить свои дни окруженным народной любовью.
   Пока я нюхаю бумагу, Фаечка фыркает, на что я не обращаю  внимания.
Если бы эта малоподержанная блондинка действительно захотела  затащить
меня в постель, то давно бы так и сделала, а я бы только барахтался.
   Хотя к вечеру я обычно так устаю, что мне уже не до Фаечки.
   Интересно, спал ли с ней Путилин, мельком думаю я и вспоминаю,  как
нашли Путилина в этом самом кабинете и как Фаечка, когда ее привели  в
чувство, на несколько дней впала в  полный  ступор,  озадачив  всех  и
заставив меня начать поиски новой секретарши. Однако как-то  обошлось,
и наши отношения наладились. Может быть, кому-то удалось  внушить  ей,
что моей вины в смерти Путилина нет - хотя,  казалось  бы,  ищи,  кому
выгодно... Зато наверняка никому и никогда не удастся доказать ей, что
в тот раз Путилина никто не подставлял, он сам  загнал  себя  в  угол.
Даже вскрывшийся  по  ходу  разбирательства  факт  злоупотреблений  со
стороны ближайших помощников (я их потом повыгонял к  чертовой  матери
без права работать в Службах) не повлиял  сколько-нибудь  серьезно  на
исход дела. Нет виноватых.
   Разворачиваю листок. Там крупно написано:
   "Позвоните мне. Ольга". И телефон. Московский.
   Странно.
   - Кофе сделать вам? - спрашивает Фаечка уже миролюбиво.
   - Спасибо, милая. Ничего не надо.




   Вначале было слово. Даже чересчур много их нашлось, когда наверх ко
мне заявился заскучавший Виталька, - одно мое  слово  было  правильней
другого, я и сейчас не намерен от них открещиваться,  а  только  стало
как-то пусто и страшно холодно, словно правильные слова сами по себе -
не ноль даже, а величина отрицательная... И Виталька обиделся и  ушел.
Укатил в свою Москву, пятьдесят  минут  на  скоростной  надземке.  Вот
тогда я разбудил бар и  заказал  себе  коньяку,  потом  "Смирновской",
потом опять коньяку, а за ним сухого "Каберне"  и  темного  пива  -  и
никак не пьянел, хоть плачь, только тошно стало, а под окнами на снегу
орали коты, дорвавшиеся наконец до драки. Мне хотелось зареветь, это я
точно помню, и, кажется, хотелось даже застрелиться, но  стреляться  я
почему-то не стал. По голове себя лупил - это было. По подлому своему,
шкурному, самодовольному  "демонию",  не  подсказавшему  уберечь  того
солдатика, ревниво  берегущему  меня  и  только  меня.  Мне  мечталось
выколотить его из своей головы совсем,  навсегда,  но,  разумеется,  я
только зря отбил руку.
   "Плохая анимация, пап, - сказал вчера Виталька, мельком взглянув на
мой экран. - Разве так огнеметы работают? Я думал, ты делом занят. А у
меня там Даву к Москве вышел..." - тут-то полковник Юрченко и  рявкнул
мне от души: "Клистир!", чем привел Витальку  в  восторг  и  некоторое
обалдение, - и сплюнул  под  ноги,  нисколько  не  думая  о  возможных
последствиях, за что я полковника слегка зауважал.
   Клистир  и  есть,  зачем  же  резать  засапожным   ножом   визжащую
правду-матку? Сам знаю. Боюсь,  правда,  полковнику  меня  не  понять.
Ощущать себя гигантской клистирной  трубкой,  нависшей  над  скинувшей
портки жертвой, заранее выпучившей глаза, само по себе мало приятно  -
а вы никогда не задумывались, что чувствует клистирная  трубка,  когда
ее применяют по назначению? Лучше и не задумывайтесь.
   - Всем вам придется совершать преступления, - говорил нам Кардинал,
когда я был вдвое моложе, чем сейчас, и до сих пор не забыть. -  Любая
власть есть преступление, она является  им  автоматически,  хочет  она
того или нет, и  те  из  вас,  кто  думает  иначе,  ошиблись  адресом.
Простите, что повторяю вам тысячу раз говоренные истины:  любое  сколь
угодно благое ваше действие на ответственном посту  неминуемо  наносит
вред части тех, ради кого вы стараетесь. Если вам кажется,  что  этого
не случилось, значит либо вы невнимательно смотрели, либо человеческое
общество изменилось к лучшему,  во  что  позвольте  мне,  старику,  не
поверить. Помните: критерием правильности ваших действий будет служить
лишь  интегральная  польза,  а  критерием  оптимальности   -   минимум
человеческих и моральных потерь. Не хочу сейчас говорить  о  том,  что
ждет вас в случае серьезной ошибки, тем более что каждый из вас и  без
меня, болтуна старого, это знает...
   Мы знали. И еще мы знали, что он прав. А были мы уже  не  мальчики,
кое-кому стукнуло двадцать, все как на  подбор  деловитые,  упрямые  и
цепкие; в головах - возрастной цинизм, окрашенный романтикой,  а  душа
пела...
   Господи, да мы же слушали его с восторгом!
   Нет пользы без вреда. Нет пути к пользе без совершения  ошибок.  Не
хочешь причинять вреда - устранись. Иди спи дальше, а лучше - умри.
   Старый, как мир, даосизм, но с иными выводами из посылок.
   Если бы я не хотел, мне следовало  бы  позволить  отсеять  себя  из
Школы еще лет двадцать пять назад.
   И точка.
   Я знал, что тот солдатик во вспоротом  металлом  хаки  еще  не  раз
вспомнится мне  в  самый  неподходящий  момент  и,  может  быть,  даже
приснится. Мне иногда снятся люди, которых я убил.
   Хорошо, что я не видел его лица.
   Я просмотрел электронную почту, механически переделал несколько дел
из разряда каждодневной текучки  -  хоть  тресни,  не  получается  всю
рутину взвалить на окружающих! - и, велев никому меня  не  беспокоить,
плодотворно работал часа два. Проверка, проверка и еще  раз  проверка.
Они тащат мне материалы, не дожидаясь, когда я их запрошу.  Они  очень
хорошо знают, чем я рискую.  Спасибо  вам,  родные  вы  мои,  мною  же
замордованные...  Лебедянский,  Штейн,  Воронин...  Гузь,  надежнейшая
рабочая савраска - между  прочим,  по  определению  не  имеющая  шанса
когда-нибудь занять мое  место  и  тем  ценная...  Функционер  обречен
отвечать своей шкурой за  ошибки  других.  Как  несчастный  Путилин...
Скажем   прямо,   добавлять    в    городскую    водопроводную    сеть
экспериментальный препарат  было  актом  отчаяния,  финальной  стадией
цепной   реакции   ошибок,   инициированной   крохотным    недосмотром
подчиненного. Это было  Поступком,  последней  попыткой  вернуть  себе
контроль над ситуацией. Путилин пошел на авантюру -  и  ошибся.  Масса
случаев  жесточайшей  аллергии,  кое-кого  не   успели   вытащить   из
анафилактического  шока  -  неприятно,  но  мелочь,   конечно...   Она
простилась бы ему на общем фоне эпидемии, эта мелочь,  если  бы  таким
путем удалось хотя бы локализовать очаг...
   Иногда мне снятся люди, которых я убил.
   И почему-то никогда - те, кого я спас. Почему-то.
   Стреляться лучше всего не в висок, а в рот, как сделал  Путилин.  С
точки зрения врача,  ничего  не  имею  против  подобной  рекомендации.
Пройдя  мягкое  небо,  пуля  выносит  наружу  мозжечок  гидравлическим
ударом, и смерть наступает мгновенно, без ненужных судорог. Не  вполне
гигиенично, но  что  поделаешь  -  антигуманная  природа  не  снабдила
человеческий организм удобным выключателем с пломбой.
   Побуксовав на этой мысли, я не сразу заметил, что  читаю  очередной
документ уже по третьему разу. Ну вот вам, пожалуйста: очередная лютая
обида на Санитарную Службу  и  плюс  к  тому  угроза  дипломатического
скандала. Комплексную экспедиционную группу  из  университета  Маданга
(Папуа   -   Новая    Гвинея),    направляющуюся    на    Таймыр    по
межправительственной договоренности, задержали в карантином отстойнике
почему-то Туруханска для обследования на возможное  вирусоносительство
и  обязательной  вакцинации.  Последнее  для  части  группы  оказалось
неприемлемым  по  религиозным  мотивам,  остальной  состав  экспедиции
солидаризовался с фанатиками, в результате чего Конторой  получен  ряд
протестов, так сказать, частных,  а  от  всей  группы  чохом  -  общий
протест по поводу задержки и срыва сроков  экспедиции,  и  консульство
воет дурным воем о нарушении норм и прав.
   Нет предела дуроломству! Я давно понял,  что  если  можно  сравнить
человечество с выдуманным  человеком,  то  человек  этот  по  типичным
повадкам  -  малолетний  трудновоспитуемый   хулиган   со   стерильным
интеллектом; говорить с ним бесполезно,  а  сразу  начинать  пороть  -
вроде бы жалко...
   И что этим папуасам понадобилось на Таймыре?
   Ни  к  селу,  ни  к  городу  мне  вспомнилось  вчерашнее   дурацкое
происшествие с ненормальным лыжником, любителем обниматься с  соснами,
и его сотоварищами-попрыгунчиками. Человек имеет право. И ведь  верно:
имеет, например, священное право съездить в  ту  же  Новую  Гвинею  и,
несмотря на всевозможные прививки, безошибочно  подцепить  и  привезти
сюда такую тропическую гадость, что  наши  тропикологи  только  руками
разведут и перекрестятся.
   Все меняется к лучшему, но лучше не станет - кто это сказал? Должно
быть, инфекционист. Еще не  так  давно  какой,  любопытно  мне  знать,
еретик мог, не  боясь  насмешек,  ожидать  вспышки  элефантиаза  среди
работников  заповедника  на  острове  Врангеля?  А  болезнью   Марбург
где-нибудь в Амдерме вы случайно не хворали? Не  отчаивайтесь,  у  вас
еще все впереди, и вашего права  заразить  себя  и  других  какой-либо
известной (а если повезет - то и неизвестной) смертью у вас  никто  не
отнимет.
   Может быть, даже я.
   Существуют неизлечимые тропические  болезни,  поразившие  почему-то
какой-нибудь  десяток  человек  во  всем  мире.  Вам  мечтается   быть
одиннадцатым?
   Мне почему-то нет.
   Будь моя воля - запретил бы людям жить ниже тридцатой параллели,  а
в Южном полушарии - пусть антиподы разбираются сами.

                  Стюардесса по имени Жанна
                  С фэйсом желтым, как шкурка банана,
                  Из Бомбея летит,
                  К нам везет гепатит...

   Старо это,  старо.  Исторический  фольклор  мединститута,  и,  надо
сознаться, это было едва ли не самое пристойное из того, что мы певали
студентами под водку и девочек. Уже тогда этой песенке было  не  помню
сколько лет. Много утекло воды.
   Почему мне не снятся те, кого я спас?..
   По кочану.
   Драное осколками хаки... Спешащие в  никуда  мячики  перекати-поля,
подскакивающие на выжженных огнеметами тлеющих проплешинах, неожиданно
вспыхивающие...
   Стоп!
   Во  мне  начала  просыпаться  здоровая  злость   -   как   средство
самозащиты, не иначе. Не терплю быть виноватым,  и  все  тут;  не  мне
решать, есть ли на мне вина, нет ли ее вовсе - для чего-то  имеется  и
Суд Чести, хоть вы о  нем  никогда  не  слыхивали,  и  это  правильно,
незачем вам о  нем  знать.  И  перестаньте  кривиться,  вы,  чистоплюи
отвратные, вовек бы не видеть ваших рож... Что вы  смотрите  на  меня?
Ответьте мне, что лучше:  взять  на  себя  ответственность  за  гибель
одного и спасти этим тысячу - или  быть  непричастным  к  гибели  всей
тысячи? Вам не случалось медленно -  сутками  -  умирать  под  руинами
здания, которое какая-то сволочь выстроила не сейсмостойким? Я  видел,
как это бывает, и неправда, что надежда умирает последней. А бежать  в
ужасе по вмиг опустевшим улицам от накрывающего город желтого облака -
скажем, сравнительно еще безобидного трихлорацетата натрия - вам  тоже
не приходилось? Надеюсь, что и  не  придется.  А  в  своих  планах  на
будущее вы случайно не учитывали возможность загнуться во цвете лет от
какой-нибудь банальнейшей амебной дизентерии? Я почему-то так и думал.
   Полвека назад нас еще не было  -  были  эмбрионы,  смехотворные  по
реальному могуществу зародыши нынешних Служб. Но, что интересно,  идея
носилась в воздухе уже тогда -  хотя  в  те  наивные  полубуколические
времена  потери  людей  от  их   собственной   деятельности   еще   не
представлялись  столь  грозными.  Я  никогда  особо  не  интересовался
историей вопроса (в Школе ее давали факультативно) - для меня, кадета,
и для меня, функционера, совершенно ясным  всегда  было  одно:  кто-то
должен  сделать  так,  чтобы  на   нашей   многогрешной,   неправильно
устроенной планете все-таки можно было жить.
   И по возможности сделать оптимальными средствами.
   Мы сделаем. Одна из четырех Служб, или даже сатрапий - плевать, как
нас называют.  Одна  из  четырех  Контор  -  мозговых  центров  весьма
разветвленных структур, составляющих Службы. Иногда, в тяжелых случаях
- все вместе.
   А если не сделаем мы,  значит  этого  не  сможет  сделать  никто  и
никогда.
   Санитарная Служба. Служба Надзора за Технологиями и  Защиты  Среды.
Аварийно-Спасательная Служба. Служба Духовного  Здоровья  Населения  -
эта четвертая побольше трех остальных, вместе взятых.
   Четыре столба, подпирающих этот мир.
   И попирающих его для его же блага. А теперь можете вынуть пальцы из
ушей, я уже все сказал... Нет,  благодарю,  возражения  и  контрдоводы
меня не интересуют. Нисколько.
   Я еще не успел наложить на папуасские протесты резолюцию: "В случае
повторного отказа всю группу  немедленно  выслать  из...",  как  голос
Фаечки озабоченно произнес:
   - Вас, Михал Николаевич.
   - Я же просил: не мешать!
   - Очень срочно, Михал Николаевич...
   Черт знает что. Кардинал, что ли?
   - Включи один звук, -  приказал я экрану. - Да! Малахов слушает.
   - А я тебя жду, Миша, - сказал Иван Рудольфович Домоседов. -  Давай
ко мне в "берлогу" прямо сейчас, а? Коньячок будет.
   Уволю Фаечку, мрачно подумал я.
   Затылок, как ни странно, не болел, словно и  не  предупреждал  меня
вчера ни о чем. Непонятно:  а  о  чем  он  вообще  меня  предупреждал?
Держаться подальше  от  Нетленных  Мощей?  Похоже  на  то.  А  почему,
собственно?
   - Извини, не могу. Может, в другой раз?
   - Сейчас  или  никогда,  Миша.  Помни,  за  мной  не  пропадет.  Не
пожалеешь потом?
   Тихонечко кольнуло. Едва-едва. Комариный укус. И сразу отпустило.
   - Так ты едешь? - спросил он.
   - Хм... Лады. Только ничего не обещаю.
   Я дал отбой  и  неожиданно  обнаружил,  что  взмок  до  хлюпанья  в
подмышках. Оказывается, я приготовился к невыносимой, адской  боли,  а
вышел - пшик. Отсырел порох. Пф-ф... Ой-ой. Что-то странное происходит
в этом мире, чего я никак не могу понять -  не  то  я  прежде  времени
износился как функционер, не то изначально был не гож для этой работы.
Напиться, что ли, в стельку для лучшего понимания?..
   Не сейчас.
   - Мою машину, Фаечка. Нет, шофера не  надо,  я  сам.  Через  десять
минут.
   Из рабочего кабинета я попал в личный кабинет, а оттуда спустился в
камеру  психологической  разгрузки,   по-простому   -   "молотильник".
Безоружный "болван" отреагировал на мое появление наглой ухмылкой. Так
оно и задумывалось по спецзаказу; ширпотребовские  "болваны"-мечемашцы
все как на подбор имитируют ярость неподвижно-зверскими  рожами  и  не
владеют лицевой  мимикой.  Сдерживая  эмоции,  я  перебрал  на  пульте
управления все  квадратики  меню,  наблюдая,  как  меняется  "болван",
становясь  то  Гузем,  то  Нетленными  Мощами,  то  Кардиналом,  -   и
остановился на последнем квадратике.
   Теперь передо мною стоял я сам. Второй Малахов скалился мне в  лицо
и подмигивал с такой гнусной физией, какую мне вовек не скорчить.
   - Защищайся, ублюдок, - сказал я ему сквозь зубы,  медленно  отводя
для удара кулак.




   Ожидать, ясное дело, не пришлось - Иван Рудольфович  Домоседов,  он
же знаменитые Нетленные Мощи, встретил едва ли не  у  порога  и  сразу
засуетился. Без давешнего плаща-самогрева весь он был тут -  галстучек
строгий, запонки отменные, воротничок в крахмальной броне, на  пиджаке
ни пылинки, и из подмышек, мельком подумал  Малахов,  вряд  ли  пахнет
чем-нибудь, кроме хорошего дезодоранта. Стареющий плейбой,  на  взгляд
того, кто не знает, сколько нужно  потратить  времени,  чтобы  проесть
хотя бы внешнюю его броню.  А  сколько  их  там  внутри,  легированных
слоев, - кто может знать? он и сам в них, наверно, путается. Серьезный
противник, если противник. Надежнейший тыл, если друг.
   Последнее, впрочем, спорно.
   "Берлогой"  Иван  Рудольфович  называл  комнатку,   соединенную   с
кабинетом двойным тамбуром.  Он  сразу  же  и  провел  туда  Малахова,
оставив в предбаннике двух начальников отделов с приказом брать  огонь
на себя, стоять насмерть и никого не пущать. Это  у  него  называлось:
запереться на два обормота. Не люблю циников, подумал Малахов. Хотя  с
ними проще.
   Ему  еще  не  приходилось  здесь  бывать,  и  он   с   любопытством
оглядывался.  Больше  всего  комнатка  напоминала  бункер,   способный
выдержать прямое попадание тактической ракеты. Голые бетонные стены со
следами опалубки. Голый, никакой  подстилкой  не  прикрытый  цементный
пол, голый стол, два жестких кресла, из удобств - один  автоматический
бар  простейшей  конструкции.  Никаких  окон.  Никаких  кондиционеров.
Никаких  заметных  вентиляционных  отверстий,  однако  не  душно,   не
промозгло и даже, как ни странно, не гулко.
   Глупо, решил Малахов, занимая услужливо подвинутое кресло.  Захотят
услышать - прослушают и здесь, зачем было огород городить? Все  они  в
СДЗН с приветом, а их начальник - первый...
   Вслух он сказал:
   - Меня сразу будут пытать или сперва коньячку дадут?
   Иван Рудольфович бросил взгляд на стены и весело засмеялся,  дергая
челюстью.
   -  Знаем,  знаем  ваши  шуточки.  "Произвел  два  предупредительных
выстрела в голову убегавшего, после  чего  догнать  его  не  составило
труда". Так?
   - Не ошибается тот, кто смеется последним, - отпарировал Малахов. -
Ты у нас умный, а я  так  себе,  надзиратель  за  скотомогильниками...
Кстати, будет коньячок обещанный?
   - А  как  же!  -  преувеличенно  весело  закричал  Нетленные  Мощи,
мановением костистой руки понуждая бар извергнуть на стол  содержимое.
- Между прочим, высший класс! С легендой коньячок, уж не знаю, кто  из
них древнее: легенда или эта  жидкость.  -  Он  расплескал  коньяк  по
донышкам пузатых бокалов и принял шутовскую позу. - Лукулл у  Лукулла,
исторический визит!  В  числе  приглашенных  присутствовали:  господин
генерал-губернатор с супругой, господин обер-полицмейстер  с  одышкой,
господин санитарный врач с карболкой и доктор Кох с палочкой. А  также
представители прессы. Как там говаривал Грасиан: "Для  больших  кусков
удачи - большой желудок", верно?  Красно  иезуит  выражался.  Так  что
готовь свой большой.
   -  У  меня  маленький,  -  возразил  Малахов.  -  Крохотный   такой
желудишко. - Он осторожно отпил, почмокал и поставил бокал на стол.  -
Так я слушаю.
   - Ты пей, пей.
   Малахов скорчил мину.
   - Говори уж  прямо,  зачем  звал.  Коньяк  у  тебя  дерьмо,  сивуха
крашеная. Всей легенды, что - коньяк... Врать-то зачем?
   Нетленные Мощи влил в себя содержимое  бокала,  как  воду,  плеснул
себе еще, решительно выпил в  одиночку,  крякнул  и  захлюпал  долькой
лимона.
   - Зачем, зачем... Подхалимом я сроду не был, вот и  все,  Миша.  Ты
что себе думал: я тебя охмурять начну? Ну и  дурак,  если  так  думал.
Хотел я, чтобы сразу до тебя дошло, до печенок... Вчерашних психов  на
трассе не забыл? Я тебе прямо скажу: нужен ты мне,  Миша,  до  зарезу.
Вот как нужен... - он провел ребром ладони  по  кадыку, нависшему  над
узлом галстука. -  Тупик,  стенка  впереди,  бьюсь  лбом,  как  баран,
ей-богу, искры из глаз! Не поверишь: волосы на себе готов рвать за то,
что добился второго срока; стреляться,  сам  понимаешь,  нет  никакого
рвения, а у меня еще "гюрза" - из нее и через  каску  башку  прошибить
раз плюнуть... Гордый я всегда был, Миша, я и  теперь  еще  гордый,  а
перед тобой  на  колени  готов  встать.  Неолитический  топор  в  свою
коллекцию хочешь? Шлифованный, с дыркой... Достану! Ты не  поможешь  -
никто не поможет, а за мной не пропадет, ты знаешь. Причем дело такое,
что скорее уж по твоей части, чем по моей...
   За это следовало выпить, и Малахов  выпил.  Оказалось,  и  такое  в
природе возможно - второй день  подряд  юродствующий  Нетленные  Мощи,
явление  само  по  себе  неповторимое.  Если   игра,   то   очень   уж
натуральная... И все-таки это игра, иначе просто не может быть, тонкий
расчет ходов, и на каждый возможный ход  противника  давно  заготовлен
контрвариант - несмотря на простительную уверенность Нетленных Мощей в
том, что для охмурения функционера  любой  другой  Службы,  кроме  его
собственной, за глаза хватило бы  и  умения  импровизировать.  Недаром
тянет второй срок, подумал Малахов без неприязни.  Любопытно:  сам  он
таким  самородком  произрос  или  заразился  от   Кардинала   вирусной
хитростью? Подчеркивает: охмурежем тут и не пахнет. Пожалуй, чуть-чуть
излишне навязчиво подчеркивает.
   Хитрый и глупый - это противно. Зато куда безопаснее,  чем  этот  -
хитрый и умный.
   Ну да и мы не лыком шиты.
   - Я вас слушаю, Иван Рудольфович, -  сказал Малахов.
   В затылке не болело - там, будто свинцовый кирпич, лежала  гнетущая
тяжесть. Это была ремиссия  -  "демоний"  смирился.  Либо  отступился,
устав  указывать  упрямцу  на  неверный  путь,  либо  где-то  там,   в
неизвестном впереди нашел выход.
   Некоторое время Нетленные Мощи молчал - было ясно, что он спокойно,
как нормальную ожидаемую реакцию, отметил и настороженность  Малахова,
и его намеренно официальный тон. Затем на стол легла  дискета-монетка,
брызнув  в  глаза  цветами  побежалости.  Словно  отломанное   донышко
тонированного бокала.
   - Основные материалы здесь, Миша. После изучишь... если возьмешься,
конечно. А вкратце - изволь хоть сейчас. Только учти: секретность этой
дискеточки - "зеро-прим", так что расписки не беру, сам понимаешь... -
Он сделал  паузу,  а  Малахов  попытался  незаметно  сделать  глубокий
вдох-выдох и непроизвольно сглотнул.
   Зеро-прим! Документы наивысшего уровня  секретности  попадались  не
так уж часто. Фактически за последний год Малахову пришлось иметь дело
лишь с тремя группами документов, засекреченных по наивысшему  классу,
причем в двух случаях класс  "зеро-прим"  проставил  он  сам.  Никаких
бумаг о допуске  к  "зеро-прим"  не  полагалось;  теоретически  такого
класса секретности не существовало вообще. На практике  это  означало,
что источник утечки информации должен был попросту  исчезнуть,  причем
по возможности ДО реальной утечки информации.
   И еще это означало, что Кардинал находится в  курсе  дел,  хотя  бы
поверхностно. Утаить от него документацию под  грифом  "зеро-прим"  не
решился бы и Нетленные Мощи.
   Последнее соображение слегка успокоило.
   - Слушаю вас, Иван Рудольфович, -  повторил Малахов.
   Прежде чем уронить единственное слово,  Нетленные  Мощи  словно  бы
покачал его на весу.
   - Суицид.
   Малахов поднял бровь.
   - Как?
   Наполняя бокалы по новой, Нетленные Мощи расплескал пойло на стол.
   - Что смотришь - на вот  выпей  и  заешь.  Самое  время.  Коньяк  -
дерьмо, зато лимон настоящий, с ветки. Суицид, говорю. Слова такого не
слыхивал, да?
   -  Хм,  -  с  сомнением  сказал  Малахов.  -  Ладно.  А  что  тебя,
собственно, беспокоит?
   - Ты слушай! - обиделся Иван Рудольфович Домоседов. - Сейчас я буду
говорить тебе правильные слова, а ты стисни зубы и терпи.  А  еще  раз
скажешь "вы" - дам в рыло.  Для  чего,  по-твоему,  существует  Служба
Духовного Здоровья Населения? Чтобы население было  духовно  здоровым,
ты понял? При том, что ни ты, ни я, ни население вообще  -  никто,  ни
один человек не хочет, чтобы его  делали  духовно  здоровым.  Вдобавок
никто в точности не  знает,  что  это  за  явление  такое  -  духовное
здоровье, и в чем оно должно выражаться... Тут уметь надо. Это тебе не
карболкой поливать направо-налево. Прости, я не пытаюсь оскорбить твою
Службу, я просто констатирую общеизвестный факт.  Думаешь,  достаточно
взять под контроль информационные системы и технологии -  и  все?  Мне
смешно. Ты попробуй это сделать, а я посмотрю - даром, что ли,  они  у
нас считаются лучшими в мире? Притом это даже не фундамент дела - так,
котлован... А люди каковы?  Людишки-людишечки,  радость  наша,  погань
несусветная, гордо звучащее порождение крокодилов!  Рвешь,  понимаешь,
пуп,  пыжишься,  чтобы  в  идеале  сделать  их  активными,  мыслящими,
неагрессивными, такими-то и сякими-то распрекрасными,  а  потом  вдруг
оказывается, что все это абсолютно не совместимо с управляемостью, без
коей не сделать их такими-то и сякими-то... Улавливаешь?
   -  Улавливаю,  -  с  неудовольствием  сказал  Малахов,  разглядывая
янтарную жидкость в бокале. - Ближе к делу  можешь?  Распелся.  Школа,
общий курс, первая ступень, кажется.
   - Вторая.
   - Что вторая?
   - Вторая ступень. Впрочем, к делу так к делу. Коли  ты  так  хорошо
помнишь  общий  курс,  скажи-ка   мне:   каков,   по-твоему,   уровень
самоубийств в Конфедерации?
   Малахов пожал плечами.
   - Около полупроцента всех случаев смерти, я думаю. Можно,  конечно,
запросить  точные  данные.  Вероятно,  что-нибудь  около  двадцати   -
двадцати двух тысяч в год, нет?
   - Запроси данные, если хочешь, -  посмотрим,  что  получишь  помимо
моей  визы...  Слушай  меня  хорошенько:  в  позапрошлом   году   было
зафиксировано двадцать тысяч девятьсот шесть случаев  самоубийства.  В
прошлом году - двадцать три тысячи двести  одиннадцать.  Немного  выше
нормы, но бывали годы и похуже. В этом году... - Иван  Рудольфович  на
секунду запнулся, - шестьдесят одна тысяча пятьсот девяносто  случаев,
по крайней мере столько зафиксировано на вчерашний день.
   - Если это шутка, то дурного тона, -  осторожно сказал Малахов.
   Он уже понял, что это не шутка. Не решился бы  Нетленные  Мощи  так
шутить, не кадет сопливый.
   -  Шутка?  -  Иван   Рудольфович   приложил   ладонь   к   начавшей
подергиваться щеке. - Не обращай внимания, сейчас пройдет... Я был  бы
просто счастлив, если бы  это  оказалось  шуткой.  К  сожалению  цифры
достоверные,  ровно  настолько,  насколько  они  вообще   могут   быть
достоверными. Превышение над естественным уровнем по меньшей  мере  на
сорок тысяч в год, причем год еще не кончился.  И  учти,  сюда  входят
только стопроцентно доказанные случаи преднамеренного  самоубийства  -
несчастные случаи и убийства, замаскированные под суицид, не  в  счет.
Можешь мне поверить, от случайного фона мы избавились.
   - Данные о причинах имеются?
   Нетленные Мощи сморщил лицо, будто мучимый оскоминой.
   - Ой, Миша, ой. Слабо мыслишь, не ожидал от тебя. Стал бы  я  перед
тобой на цыпках прыгать, будь у  меня  данные  или  хотя  бы  толковая
теория! Гипотезы, Миша, только  гипотезы.  Чего-чего,  а  этого  добра
хватает, ты дискетку посмотри, там их вагон  с  прицепом...  Толку  от
них! Мне дело делать надо, а не в науку играть. И то сказать: скрывать
такого рода информацию без конца невозможно. Слава богу, нам пока  еще
удается выдавать  суицид  за  разгул  преступности  -  ты  не  обращал
внимания, что нераскрытых убийств в  последнее  время  становится  все
больше? Ну и несчастных случаев, само собой, тоже. Не всех же их чохом
убивать, разговоры пойдут...
   - Фальсифицируешь статистику? - ухмыльнулся Малахов.
   - Будто сам девственник, - отрезал Нетленные Мощи. -  Ты  этот  тон
брось, мы с тобой одни. Темы этой вообще как бы не существует, как  не
существует и проблемы. Население любит стабильность и высокий  процент
уверенности в завтрашнем дне, вот моя Служба и держит этот  процент  с
точностью до третьего знака,  можешь  мне  поверить.  Преступность,  в
конце концов, неприятна, но привычна. А ненормальный суицид?  Сообрази
реакцию обывателя - сейчас нам только паники не хватает. Мои аналитики
утверждают, что безнаказанно водить наше уважаемое население за нос мы
сможем еще месяца три-четыре, а дальше ни за что не ручаются. Подобная
информация имеет свойство проникать сквозь стены, несмотря ни на каких
функционеров.   Кардинал   тоже   не   станет   прикрывать   меня   до
бесконечности, сам понимаешь. Кстати, он мне и посоветовал  обратиться
к тебе.
   - Любопытно, -  сказал Малахов. - А я-то тут при чем?
   - Экспоненциальный  рост.  Удвоение  частоты  случаев  самоубийства
каждые семьдесят пять - семьдесят семь дней.
   - Ну и что?
   - Это эпидемия, Миша.
   Одну секунду Малахов  пытливо  смотрел  на  Нетленные  Мощи.  Потом
расхохотался.
   - Как ты сказал?
   - Эпидемия. И нечего ржать, как жеребец на случке. Ты не зритель, а
я не комик Руди Мент, понятно?
   - Прости, - сказал Малахов, вытирая глаза. - Не  обращай  внимания,
все  медики  циники  отвратные.  Позволь  только   один   вопрос   вне
регламента: ты когда-нибудь слыхал об эпидемическом суициде?
   - Нет, - легко согласился Иван Рудольфович. - А ты до  пятнадцатого
года наблюдал хотя бы один случай английского пота?
   Малахов промолчал. В словах Нетленных Мощей была доля правды, и эта
доля, если ее выгрести из-под наносов, звучала более  чем  тривиально:
все на свете когда-нибудь случается впервые. Даже ужасная  пандемия  с
предельно точным названием - английский пот. Правда, она-то попыталась
выкосить человечество не в первый раз, а как бы не  в  шестой,  однако
спустя почти пять веков после  последней  активации  вируса  о  ней  и
думать забыли и даже начали полагать эту болезнь некоей разновидностью
гриппа, пока она, вновь по привычке взяв старт на берегах Альбиона, не
повергла полмира в постыдную  панику,  а  вирусологов  -  в  состояние
мучительной и не менее постыдной беспомощности.  Вот  вам  -  грипп!..
Навалившись,  как  водится,  справились,  и  вот  тогда-то   медленное
осторожное движение невидимых,  как  дрейф  материков,  подземных  сил
разродилось созданием  -  на  руинах,  на  гумусе  прежних  бессильных
структур - четвертой Службы, в дополнение к трем уже  существующим,  а
часть кадетов Школы была переориентирована на новую  специализацию.  И
вовремя:  потери  от  ринувшегося  в  атаку  пару  лет  спустя  ВИЧ-7,
передающегося воздушно-капельным путем, были  сведены  к  теоретически
достижимому минимуму, этой заслуги у Санитарной Службы не отнять...
   Малахов налил себе сам и выпил залпом. В голове была только тяжесть
- привычная и неопасная. И абсолютно никакой боли.
   - Локализация? - спросил он.
   - По всей Конфедерации.  Есть  основания  полагать,  что  и  за  ее
пределами.
   - Что значит "есть основания"?
   - В последние месяцы число нераскрытых  тяжких  преступлений  резко
возросло по всему миру. И количество несчастных случаев со смертельным
исходом, представь себе, тоже. Статистика - точная лженаука, Миша.
   Ого, подумал Малахов.
   - Значит, ты хочешь, чтобы я взял себе это дело, так? - Он дождался
подтверждающего кивка и жестом остановил собеседника, вновь открывшего
было рот. - Очень хорошо. Давай рассудим логически, не возражаешь?  Ты
был со мною откровенен, я это ценю и в свою  очередь  постараюсь  быть
откровенным. Твоя байка об эпидемии - точнее, пандемии -  смехотворна,
ты знаешь это лучше меня. Погоди, дай сказать... Это первое.  Явление,
бесспорно, серьезное, но априори носит массово-психический характер  и
к санитарии никакого отношения не имеет, а, напротив,  прямо  касается
Службы Духовного Здоровья Населения. Это второе. Теперь  третье:  тебе
перед уходом не нужны неприятности, и ты  готов  мне  намекнуть,  что,
разрешив с блеском твою задачу, я могу  заработать  себе  второй  срок
полномочий, верно?  Прости,  ты  сам  хотел  откровенности...  В  свою
очередь, я, ничем особо не рискуя, имею полное право отказаться,  пока
мне не поставил задачу лично Кардинал. Это четвертое.
   - Миша...
   - Погоди, я еще не сказал "нет". Кстати, почему ты решил,  что  мои
аналитики сильнее твоих? По-моему, как раз наоборот.  Вообще,  сколько
человек владеет ключевой информацией?
   - Кроме меня, тебя и Кардинала еще шестеро.  Ну,  мой  первый  зам,
понятно. Плюс команда под руководством начальника  отдела  специальных
проблем: социопсихолог, психиатр, специалист по масс-медиа,  системный
аналитик. Остальные не ведают, что творят. -  Нетленные  Мощи  пожевал
губу и вдруг, словно махнув рукой - хата сгорела, нехай горит забор, -
заторопился. - Еще  седьмой  был,  Миша.  Филин  Матвей  Вениаминович,
математик,  специалист  экстра-класса  по   каким-то   разомкнутым   и
развернутым куда-то не туда системам, тут я пас. Опять  же,  фракталы,
множества Мандельброта, что-то в этом ключе...  Я  не  специалист.  Он
пользовался каким-то особым математическим аппаратом, боюсь, им  самим
и разработанным. Формально числился у аналитиков, руководил  небольшой
группой, фактически я ему ставил задачи сам. Теперь замену ему ищу,  а
все без толку - он ведь не мы с  тобой,  он  гений  был,  где  второго
такого сыщешь? Не Школу же запрашивать - на черта мне администратор...
   - Поделился бы опытом, - усмехнулся Малахов, - по  каким  критериям
ты подбираешь математиков?
   - Если он достаточно сумасшедший, я его беру, и часто не зря.  Лишь
бы на людей не кидался. - Нетленные Мощи потянулся было за  бокалом  и
быстро схватился за вздрагивающую  щеку.  -  Тик,  черт...  А  если  и
ошибаюсь  в  выборе,  то  гоню  не  всегда.  Иногда  выгоднее   нанять
специальных  мальчиков  для  битья  -  дискриминация  посредственности
облагораживает ум.
   Малахов фыркнул.
   - То-то ты меня отравой поишь... Шучу, шучу. Так что там  случилось
с твоим... ненормальным?
   -  Погиб  пять  дней  назад,  -  кадык  Нетленных  Мощей  жутковато
дернулся, проталкивая в пищевод содержимое бокала. - За упокой...
   Малахов поставил бокал на стол.
   - Самоубийство?
   Высасывая  дольку  лимона  и  одновременно  смахивая  слезу,   Иван
Рудольфович помотал головой.
   -  Возможно,  но  не  доказано.  Записки  нет.  По  виду,  типичный
несчастный случай... если бы за час до  этого  он  не  стер  на  своем
компьютере все, что только смог стереть. Хотел бы  я  знать,  что  там
было...
   - Восстановить пытались? - спросил Малахов.
   - Обижаешь, Миша...
   - Значит, дело "мертвяк", так тебя понимать?
   - Не так. Миша, я тебя прошу! Я!
   - С чего ты  взял,  что  я  соглашусь?  Мое  дело  -  надзирать  за
скотомогильниками.
   - Миша!
   Свинцовый кирпич в голове  понемногу  рассасывался,  и  мало-помалу
исчезала давящая тяжесть под черепной крышкой. Так бывало  каждый  раз
после особенно сильных болей - когда "демоний" находил выход не лучший
из возможных, не оптимальный, но и не самый проигрышный и уж во всяком
случае - не смертельный.
   Значит, все кончится хорошо?
   - Короче, - сказал Малахов. - В общем, так: я еще ничего не  решил,
и ты на меня не дави. Сейчас ничего не  скажу.  Не  исключено,  что  я
все-таки  возьмусь  за  это  дело,  но  вне   зависимости   от   моего
окончательного решения я хочу от тебя  выполнения  некоторых  условий.
Имей в виду, торговли не будет. Нет - значит нет.
   Нетленные Мощи кивнул.
   - Во-первых, - продолжал Малахов  после  паузы,  -  мне  нужны  все
материалы по этому делу. Абсолютно все. Кроме  того,  мне  нужно  твое
твердое обещание немедленно делиться  со  мною  всеми  материалами  по
теме, которые будут получены твоими  ребятами  впредь  -  мне  некогда
развертывать информсеть по всей стране, а  у  тебя  она  работает.  Со
своей стороны, обязательства такого рода в отношении твоей Службы я на
себя не принимаю. Согласен?
   - Согласен.
   - Во-вторых, мне нужны не только голые  материалы,  но  и  все  без
исключения наработки твоих аналитиков по данному вопросу. Кроме  того,
мне может понадобиться  широкий  статистический  материал,  на  первый
взгляд, не имеющий прямого отношения к теме. Я хочу,  чтобы  мои  люди
имели свободный допуск.
   Нетленные Мощи подвигал жилковатой кожей на скулах.
   - Согласен. Будут иметь.
   - В-третьих, я требую безусловной  поддержки  с  твоей  стороны  во
всем, что  касается  собственно  расследования  и  возможных  действий
Санитарной Службы по его окончании. Притом я не могу  сказать  сейчас,
какого рода действия будут адекватными, поэтому будь готов к  любым...
разумеется,  в  том  случае,  если  я  соглашусь   взять   эту   тему.
Информационное  прикрытие  -  раз.  Это  главное.  Весьма  вероятно  -
какие-то  специальные  меры  в  рамках  социальной  терапии,   включая
свежайшие экспериментальные наработки. Это два, и  не  мотай  головой.
Вообще любое содействие по первому  требованию,  вплоть  до  огневого,
если понадобится... На всякий случай считай, что я сказал это  не  для
красного словца. Мне нужен тыл, и моим тылом будешь ты.
   - А не слишком ли? - спросил Нетленные Мощи.
   Малахов пожал плечами.
   - Если ты не согласен, значит любовь не состоялась...
   - Ладно, согласен. Это все?
   -  Нет.  В-четвертых:  полное   невмешательство   в   расследование
обстоятельств гибели вашего математика...  Филин  его  фамилия,  я  не
ошибся? Расследование будут вести мои люди, а на  нарушение  служебной
этики мне плевать. Придумай сам, как это обеспечить организационно.
   - Хм, - Нетленные Мощи с сомнением качнул головой. - Полагаешь, это
перспективно?
   - Не знаю, - отрезал Малахов. - Я  не  логик,  я  в  лучшем  случае
интуитивист. Если мне кажется, что надо действовать так-то и сяк-то, я
буду действовать так-то и сяк-то. Вот и все.
   - Согласен. Еще что-нибудь?
   - Там будет видно. А пока,  -  Малахов  с  отвращением  повертел  в
пальцах свой бокал и выплеснул из него остатки  на  цементный  пол,  -
попроси, чтобы нам подали коньячку поприличнее, что ли.
   - Само собой! Двадцатилетний годится?
   - Сойдет. И заодно что-нибудь от изжоги...




   Дискета оказалась забитой под завязку - пять  с  прицепом  гигабайт
сведений о всех случаях немотивированного  суицида,  имевших  место  с
апреля прошлого года, расположенных в хронологическом порядке, из  них
шестьсот килобайт унылого канцелярита -  по  две  страницы  убористого
текста  на  каждого  усопшего.  Типично  ознакомительный  текст   плюс
результаты осмотра на месте. В большинстве случаев -  фотографии  мест
происшествия,  часто  трехмерные  и  довольно  качественные,  реже   -
короткие теле, иногда - протоколы опроса свидетелей.  Более  подробную
информацию, включающую  в  себя  следственные  материалы  и  кое-какие
наработки  экспертов,  Нетленные  Мощи  обещал  передать  не   позднее
завтрашнего утра, и если он этого не сделает, я начну  капризничать  и
надувать щеки.
   С этой злорадной мыслью я сел за просмотр файлов.  Антиабстинентная
таблетка, принятая час назад, вряд ли уже успела подсобить моей печени
истребить  весь  содержащийся  во  мне  спирт,  но  голова   оказалась
сравнительно ясной. Читать все подряд я, естественно, не стал -  бегло
просмотрел начало и несколько кусков, наудачу выхваченных из середины.
Ничего особенно душещипательного в них не содержалось, не  сравнить  с
тем ощущением, которое я испытал, впервые  выехав  на  самоубийство  в
составе бригады "Скорой помощи" -  долго  потом  не  мог  забыть  лицо
повесившейся женщины и свой невысказанный безответный вопрос:  "Зачем?
Ну зачем же?!.."
   Кто знает. Записка - губной помадой на зеркале - ничего  толком  не
прояснила: "А пошли вы все..." - с конкретным указанием адреса. Больше
ничего.
   Мы-то остались на месте, вот в чем дело. Это она ушла. В никуда.
   Чем дольше я читал, тем большим уважением  проникался  к  "летучему
отряду"  Мощей.  Если  информация  с  мест  в  ряде  случаев  страдала
расплывчатостью (как всегда бывает, когда  люди  не  понимают  толком,
чего от них хотят), то работа по столице и окрестностям была выполнена
предельно качественно: емко,  точно,  по  существу.  Бери  и  работай.
Наверняка в более  подробную  базу  данных  скрупулезно  занесены  все
известные вехи жизни жертв суицида, включая вес и рост  при  рождении,
оценки по поведению в первом классе и сведения о прививках от коклюша.
   - Мя-а-ау!
   Где это?
   За дверью. Побитый кот жалуется на жизнь. И почему-то именно мне.
   Я велел компьютеру найти вчерашний  случай  на  шоссе  и  не  очень
удивился  тому,  что  двое  разбившихся  психов  оказались  далеко  не
последними в списке - за ними нашлось место еще для полутора  десятков
самоубийц. Их я оставил на потом, а пока  внимательно  просмотрел  то,
что видел вчера своими глазами.
   Две фотографии: на одной панорама шоссе с разбросанными обломками и
автомобильным затором за барьерами; на другой - два изуродованных тела
на брезенте, классическая картина катастрофы такого рода. В край кадра
попал кусок плаща Нетленных Мощей, а я  к  тому  времени  уже  укатил,
упустив  шанс  увековечиться...  Справочный  текст:  время   инцидента
(9.55), характер и скорость столкновения (лобовое, не менее 300 км/ч),
условия видимости на трассе (осторожно  оценены  в  5  км),  состояние
дорожного   покрытия   (удовлетворительное),   марки   автомобилей   и
предварительные  данные  о  техническом  состоянии...   Категорический
вывод: столкновение могло быть обусловлено  только  обоюдным  желанием
водителей. Хм... ладно. Жертвы: 1).  Прунов  Аскольд  Анатольевич,  38
лет; род занятий: бизнесмен, финансовое состояние  фирмы  опасений  не
внушает; женат, двое детей; место жительства: Зарайск, Мерецкова,  12.
Столичная, значит, штучка... На момент аварии был  трезв;  2).  Сеглюк
Игорь Викторович, 41 год; род занятий: безработный; место  жительства:
не  определено;  семьи  нет.  Несколько  раз  отмечался  в  московских
ночлежных домах. (Выписка из медкарты центра реабилитации: алкоголизм,
педикулез, трихофития.) Следы алкоголя в крови  незначительны.  Машину
угнал в Коломне, цель поездки в столицу - неясна.
   Ничего тут не ясно, подумал я с  неудовольствием.  Что  может  быть
общего у преуспевающего бизнесмена и вшивого бомжа? Объясните мне, а я
послушаю. Обоюдное желание водителей... Если  вы  станете  утверждать,
что они были знакомы до столкновения,  я  просто-напросто  расхохочусь
вам в лицо.
   ...Еще через час я отер со лба пот и отвалился от компьютера.  Нет,
все-таки просматривать такие базы данных  надо  только  спьяну,  а  на
трезвую голову -  нормальный  человеческий  рассудок  не  выдерживает.
Насчет эпидемии, конечно, чепуха - не бывает таких эпидемий.  Мало  ли
какие процессы  идут  по  экспоненте  -  вульгарный  рост  численности
населения, например.
   Теперь мне стало окончательно ясно, что  Нетленные  Мощи  попытался
спихнуть мне заведомый "мертвяк", а  я  развесил  уши,  дурило!  Хотя,
конечно, ссориться с Нетленным опасно, а дружить - полезно. И  вообще,
Служба Службе глаз не выклюет. А  главное,  "демоний"  не  возражал  -
черта лысого я  согласился  бы  даже  начать  разговор  на  эту  тему,
разразись опять мигрень. Значит... впереди есть какой-то  выход,  и  я
должен его найти. Мало того: "демоний" ЗНАЕТ, что я его найду!
   Как?
   Понятия не имею.
   Сидеть сиднем не было сил. Виталькин дракон с ноздрями, похожими на
лунные кратеры, смотрел сверху вниз на то, как я мечусь по комнате,  и
как будто собирался презрительно фыркнуть. Какой дурак  станет  мерить
глубину лужи собственной  задницей?  Может,  в  самом  деле  позвонить
Нетленному прямо сейчас и отказаться наотрез?
   Затылок молчал. Ни боли, ни даже предостерегающего легкого укола.
   Значит, можно и так, и этак.
   Кот за дверью снова требовательно  мявкнул,  и  тут  загудел  вызов
"шухерной" спецсвязи. Звонил  Кардинал.  Как  всегда,  мне  захотелось
вытянуть руки по швам и сделать такую грудь, чтобы ее видел  четвертый
в шеренге. Наверно, я даже непроизвольно обозначил  какое-то  строевое
движение, поскольку Кардинал сейчас же произнес:
   - Вольно, Михаил Николаевич,  вольно.  Рад  вас  видеть.  Как  ваше
самочувствие?
   - В порядке, Павел Фомич. Спасибо.
   Экран  показывал  его   всего,   маленького   лысого   старичка   с
яйцеобразным животиком,  покойно  устроившегося  в  мягком  кресле,  -
домашний затрапез, тапочки на  босу  ногу.  Однажды  он  позвонил  мне
нагишом из бани -  атавистические  привычки  расхлябанного  двадцатого
века. Ему можно. Когда я пешком под стол  ходил,  его  и  тогда  звали
Кардиналом,  только  добавляли   прилагательное   "серый",   а   потом
прилагательное куда-то девалось - возможно, вместе  с  чересчур  часто
употреблявшими его людьми, не знаю.  Одно  знаю  точно:  за  последние
двадцать лет он нисколько не изменился. Лыс. Бодр. Вечен.
   - Я так и думал, что все в порядке.  Может  быть,  даже  слишком  в
порядке, а? Тему-то у Домоседова вы взяли - зачем,  спрашивается?  Вам
теперь и тянуть, уж не взыщите за последствия.  Вы  у  нас  молодой  и
горячий, сил девать некуда, вот он и воспользовался,  жук  -  спина  в
полосочку. - Кардинал хихикнул и сразу посерьезнел. -  Я,  признаться,
был убежден, что вы  откажетесь,  а  он  вас  все  же  как-то  уломал.
Справитесь, а?
   - Должен справиться, Павел Фомич, - сказал я, чувствуя, как мой лоб
стремительно покрывается испариной.
   - Да уж постарайтесь, голубчик вы мой. На вас теперь вся надежда...
Уже работаете, вижу? Ну что ж, пожелаю вам успеха и не стану мешать.
   Он дал отбой, а я плюхнулся в кресло, ощущая себя  полным  идиотом.
Обвел меня Нетленный, и как обвел! Поди теперь объясни, что и в мыслях
не  держал  давать  окончательное  согласие,  -  да  и  кому  придется
объяснять? Кардиналу? Суду Чести?
   Объяснил один такой...
   Что ни говори, а Путилин ушел красиво, с тоской  подумал  я,  да  и
Урванцев из Аварийно-Спасательной, выслушав вердикт, сделал как  надо.
По слухам, опровергающим официальную версию, один лишь  Краснопольский
пытался бежать - разумеется, безуспешно. Не хочу плохо думать о людях.
Впрочем, это было давно, и сейчас уже не столь важно: сам он ушел  или
кому-то пришлось ему помочь.
   Три смертных вердикта за три десятилетия - много это или мало?
   Достаточно.
   Вопросов было больше, чем ответов. Пока было ясно  одно:  Нетленный
подставил меня самым подлым образом и тянуть паскудное дело о  суициде
придется теперь именно мне. Но Кардинал при желании мог  бы  поставить
Нетленного на место одним щелчком. Он этого не сделал. Почему?
   Стоп,  стоп!  Кардинала  не  обведешь,  вот  в  чем  дело.  Он  мог
ИЗОБРАЗИТЬ, что интрига Нетленных Мощей  достигла  цели  -  изобразить
специально для того, чтобы ненавязчиво передать  неудобное  дело  мне.
Так ли уж он уверен, что я справлюсь? Или кому-то - имен не называем -
так уж мечтается, чтобы я сломал себе шею?
   Возможно.
   - Мя-а-ау!
   Я пошел и отворил дверь.  Возвращаться  к  компьютеру  не  хотелось
совершенно.
   - Заходи уж. Гладиатор.
   Кот был тот самый - вчерашний агрессор, посягнувший на чужой подвал
и, как видно, не слишком удачно. Первое, что он сделал  -  ворвался  в
прихожую пулей вместе с клубом морозного тумана.  Второе  -  вызывающе
заорал.
   - Не вопи - выгоню, -  пригрозил я.
   Кот немедленно заорал  снова.  Со  вчерашнего  дня  он  лишился  по
меньшей мере половины шерсти, одно  ухо  было  надорвано,  но  зеленые
искры по-прежнему горели неукротимо. Гладиатор и  есть.  С  минуту  он
настороженно глазел на меня, потом, как видно,  отказав  мне  в  чести
считаться серьезным противником, потряс башкой и занялся туалетом.
   - Здорово тебя отделали, -  посочувствовал я. - Жрать хочешь?
   Пока кот с жадностью чавкал рыбными палочками, я сходил в ванную  и
наполнил таз.
   - Если не станешь драть ковры и дашь себя вымыть - оставлю жить.
   - Мня-а-ау-у!
   - Согласен?
   - Мя-у!
   - Как же мне тебя назвать, зверюга? - Я почесал макушку. - Васькой?
Нет, лучше Бомжом. Ты глазами-то не сверкай. Бомж - нормальное кошачье
имя, даже где-то аристократическое... Согласен?
   - Мя!
   - Договорились. Может, вправду, оставить тебя жить?
   Снова дзинькнул вызов - на этот раз на моем браслете. Кот  отскочил
от меня в угол и зашипел, выгнув спину.
   - Ша, дурак! - цыкнул я. - Малахов слушает!
   - Ой, здравствуйте. Я туда попала? - Голос был требовательный.
   - А куда вам надо? - спросил я.
   - Михаил Николаевич, вы? Господи, наконец-то...  Понимаете,  я  код
забыла, никак не могу попасть. Это я, Ольга...
   Какая еще?.. Ах, да.
   - Здравствуйте, - сказал я.  -  Подождите  секунду,  сейчас  сделаю
изображение...  Простите,  что  не  позвонил  вам.  Есть  какие-нибудь
проблемы с вашим э... приятелем?
   Было похоже на то, что леди  Белсом  провела  последние  сутки  еще
хуже, чем я. Темные круги вокруг глаз я заметил сразу, и голос  звучал
глухо:
   - Андрей умер.
   Внутри у меня  что-то  екнуло.  Где-то  задребезжал  звоночек:  вот
оно...
   - Неудачная операция? - спросил я со слабой надеждой.
   Мне самому в это не  верилось.  Хотя,  конечно,  медицина  -  самая
неточная из практических наук после лозоходства и человек, несмотря ни
на что, бывает, мрет от собственного чиха.
   - Нет.
   - Успокойтесь. Расскажите все.
   - Операция прошла хорошо, так доктор сказал. Я дежурила до  вечера.
А ночью... - она судорожно вздохнула, но справилась и не всхлипнула, -
он очнулся  и  пополз...  Не  стонал  даже,  а  то  бы  услышали,  там
перегородки тонкие. Только по сквозняку и  заметили  неладное.  Открыл
окно и... в общем, там десятый этаж. Без  крика,  без  ничего.  Доктор
удивлялся, как он вообще с кровати  встал,  а  ведь  ему  еще  верхнюю
защелку открыть надо было! А самое главное, он очень боялся высоты. Не
высоты вообще - он ведь по горам с нами ходил, и ничего,  -  а  высоты
искусственных сооружений. Был у него  такой  пунктик.  Понимаете,  для
него подойти к окну на десятом этаже было смерти подобно.  А  в  горах
высота его не пугала, на краю скалы свободно стоял, мы еще  шутили  по
этому поводу. А тут... сам выбросился... Не верю я в это, слышите!  Не
могло так быть.
   - Не верите, что сам? - попытался уточнить я.
   - И вы бы на моем месте не поверили.  А  если  не  сам...  тогда  я
вообще не знаю, что думать. У него ведь и врагов  настоящих  не  было,
понимаете? Ну, то есть, были, но... одно дело не поздороваться или  по
морде съездить, а другое - вот так вот... - Она покачала головой.
   - Самое страшное может стать самым притягательным, -  сказал  я  не
очень уверенно. Все-таки я не психолог. - Ну ладно...  Простите,  ради
бога, за хамский вопрос, Ольга: чего вы все-таки от меня хотите?
   - Вы же функционер, вы все можете. Прикажите разобраться.
   - А вы не находите, что это дело полиции?
   - Следователь со мной уже говорил. По-моему, они  там  темнят,  как
умеют. - На этот раз в ее голосе прозвучала злость,  а  я  вспомнил  о
фальсифицированной  статистике.  И  о  том,  что  мне  при   поддержке
Нетленных Мощей придется заниматься  тем  же  самым.  -  Я  ВАС  прошу
разобраться, а не полицию.
   - Вот как? Кстати, отчего вы решили, что полиция темнит?
   - Говорю - значит знаю. Я все-таки журналистка, обычно вижу,  когда
мне врут.
   Так... Журналистка. Только этого мне не хватало.
   - Кажется, вы говорили, что работаете биологом?
   - Работала. Исследовала генетические изменения у рыб в  Москве-реке
и Яузе.
   - Там еще есть что исследовать? - спросил я.
   - Вы имеете в виду генетические изменения?
   - Я имею в виду рыбу.
   - Нет. Потому-то я и занялась журналистикой.
   - А-а.
   Словно теплая ладонь ни с  того  ни  с  сего  легла  на  затылок  и
одновременно другая - прохладная - на лоб.  Я  даже  провел  рукой  по
голове, чтобы убедиться, что никаких ладоней там нет, и довольно ловко
изобразил,  что  поправляю  волосы.  У   функционера   спокойствие   и
уверенность должны сочиться из всех пор рефлекторно,  а  если  рефлекс
сбоит, ему надо помочь...
   Короткий - секунду, не более - удар  блаженства.  И  -  нет  его...
Только долгий бег мурашек по коже, озноб и жар одновременно.
   Не верится. Неужели именно сегодня - впервые - подсказка?..
   Я ждал этого много лет и уже устал надеяться на  чудо.  Нет,  стоп!
Это еще надо проверить, причем на собственной шкуре, потому что  иного
способа проверки не существует. Но если правда...
   Если правда, то  сегодня  "демоний"  не  просто  шарахнул  меня  по
мозгам, указывая, как и что делать  НЕ  НАДО,  -  сегодня  он  ВПЕРВЫЕ
УКАЗАЛ МНЕ, ЧТО НАДО ДЕЛАТЬ!
   Не выпускать Ольгу из поля зрения?
   Да. Да!
   Видно, игра пошла всерьез, подумал я. Собственно, это ежу  понятно.
И где-то там, впереди, леди Белсом придется сыграть на моей стороне...
   А ее голос был напряжен и даже зол. Сильная девочка. Она приняла бы
отказ как должное. Не мог, я ей врать, и все тут.
   - Я могу рассчитывать на вашу помощь?
   - Не знаю, Оля, - честно сказал я.
   - Господи, - со злобой крикнула она, - да здесь  вообще  кто-нибудь
что-нибудь  знает?!   Я   думала...   нет,   ничего.   Извините,   что
побеспокоила.
   И замкнулась - губы поджаты, лед в глазах...
   - Подождите, Оля, - сказал я. - Сейчас мы с вами  разговаривать  не
будем. Это вообще не телефонный разговор.  Вы  можете  встретиться  со
мной завтра?




                             Расследование

                                 Отмеченное           интеллектуальной
                              слабостью, наше время  отличается  между
                              тем    необыкновенной    категоричностью
                              суждений.

                                                         Эрвин Чаргафф

   И низкое негреющее  солнце,  красное,  как  стоп-сигнал,  воровской
украдкой подбирается к  горизонту.  Нелепая  длинная  тень  пересекает
полосу асфальта и изламывается в кювете. Человек идет по шоссе.
   Он  никуда  не  спешит   и,   завидев   машину   за   полкилометра,
останавливается и просяще, без всякой надежды поднимает  руку.  Машина
проносится мимо. Человек шевелит губами, провожая ее мутным, нехорошим
взглядом,  опускает  руку  и,  потоптавшись  для  чего-то  на   месте,
продолжает  движение.  Он  идет  косолапо,  мелкими  частыми  шажками,
движения его суетливы  и  бессмысленны,  как  бессмыслен  он  сам.  На
человеке драный зимний комбинезон строительного  рабочего,  вывалянный
не в одной луже и давным-давно потерявший первоначальный цвет,  ватная
куртка с оборванным правым рукавом и бесформенный треух. Тощий рюкзак,
повешенный  на  одно  плечо,  перекашивает  нелепую  фигуру  набок.  В
ожидании  следующей  машины  человек  ищется  под  мышкой  и,   поймав
заскорузлыми пальцами насекомое, уничтожает  его  на  ногте.  Водитель
патрульной машины дорожной полиции сбавляет скорость возле бродяги  и,
увидев, чем тот занимается, сплевывает в окошко. Его напарник, спросив
больше  для  проформы,  не  следует  ли  доставить  этакое   чудо   по
назначению,  и  встретив  выразительный  взгляд,  пожимает  плечами  и
набирает номер местного отделения Санитарной  службы.  В  самом  деле,
возиться с субъектами, никак не желающими сохранять человекоподобие и,
вероятно, заразными, не входит в обязанности дорожной полиции, пусть с
ними возятся те, кому это положено по роду службы.
   Пока идет этот обмен взглядами,  человек  демонстрирует  готовность
неуклюже пуститься наутек, но, как  только  машина,  набрав  скорость,
исчезает за поворотом, его поведение решительно меняется. Он  ускоряет
шаг,  двигаясь  теперь  широкой  свободной  походкой  и  нисколько  не
кособочась, - однако все же  "голосует"  очередную  машину,  прекрасно
понимая, что не  найдется  сумасшедшего,  согласного  остановиться  по
мановению руки вшивого  бомжа.  Без  всякой  злобы  усмехается,  глядя
вслед.
   Этот человек - я. Свернув в лес прямиком  через  раскисшую  полоску
поля, мысленно пою гимн человеческой лени. Знали бы  эти  полицейские,
что только что упустили повышение по  службе!..  Хотя  нет,  этого  не
могло быть: имей они хоть намек на настроение мною заняться, я бы знал
это и свернул с шоссе гораздо раньше.
   На открытых местах давно стаяло, а в лесу до сих пор лежит снег  по
колено, чуть осевший и лишь в низинах  пропитанный  талой  водой.  Уже
май, а он словно раздумывает над мировой проблемой: пора таять или  не
пора? И прошлая весна была такая же.
   Может,  не  так  уж  неправы  высмеиваемые  всеми,  кому  не  лень,
еретики-климатологи,   утверждающие,   будто   нас   ждет    очередное
похолодание, оледенение  и  что-то  еще,  каковые  приятности  никаким
парниковым эффектом принципиально не удержать?
   Кто его знает. И какое мне по крупному счету  дело  до  оледенения,
спрашивается?
   А только холодно в лесу и сыро, как в подтаявшей ледяной пещере,  -
это я отчетливо ощущаю, сбросив  на  снег  свое  рванье.  Кожа  вся  в
пупырышках, а будет еще холоднее, потому  что  мне  надлежит  привести
себя в относительный  порядок:  обтереться  с  ног  до  головы  мокрым
антисептическим  тампоном,  затем  не   менее   мокрой   гигиенической
салфеткой для окончательного лоска и приятного запаха,  смыть  с  лица
лишние морщины и истребить двухнедельную щетину бритвенной пастой.  Но
сперва найти, где снег поглубже, и избавиться от  моей,  с  позволения
сказать, одежды. Если кто увидит  меня  сейчас,  наверняка  примет  за
беглого психа: голый человек  с  подвывом  и  стуком  зубовным  копает
пяткой яму под  большой  корягой...  И  если  бы  искали  меня  сейчас
"шавкиным носом" - специальным локатором с парящего над  лесом  зонда,
то обнаружили бы вмиг, особенно если бы  знали,  что  искать:  стойкий
запашок помойки, тухлый и кислый, с резкой  нотой  ядовитого  дымка...
Кстати, вши в моем тряпье настоящие. Жаль, нельзя прямо  тут  провести
нормальную санобработку волос; брить голову наголо  не  входит  в  мои
планы, а вот растительность под мышками и в паху - искореню.
   Эх, баню бы сюда!.. Сыпняка мне не хватало.
   Сказать по правде, еще нескольких дней жизни на пригородной  свалке
я бы не выдержал: слишком уж было мерзко, да и нежарко к тому же. Хотя
как раз за последнюю неделю я  достиг  там  определенного  социального
статуса, поучаствовав  в  нескольких  драках  без  правил  и  купив  у
местного пахана вид на жительство за  пакетик  травки.  Там  оказалась
прочно  устоявшаяся  иерархия:  на   нижней   ступеньке   окончательно
опустившиеся крысоловы, на которых даже я, кое-что повидавший, не  мог
смотреть без брезгливого недоумения; чуть выше - "нормальные" бомжи  с
меньшим  стажем;  еще  выше  -  прихлебатели  пахана,  его   ближайшее
окружение  и,  наконец,  _сам_  -  личность  вполне  в  духе   очерков
Гиляровского с поправкой на нынешний век. Свалка была им  домом,  и  я
попытался  туда  вписаться  со  всей  тщательностью.  Потом  дзинькнул
звоночек: надо уходить. И я ушел. Что-то должно было случиться, а  что
именно: укус заразной крысы, удар  в  спину  заточкой  из  арматурного
прута или очередной рейд местных санитарно-полицейских сил - не  имело
большого значения. Разве  что  в  последнем  случае  было  бы  забавно
угодить  в  лапы  собственной   Службы...   Забавно,   правда,   чисто
умозрительно. Кто как, а я пас.
   Готово: я почти чист, брит и  свежевымыто  благоухаю.  Из  рюкзака,
видавшего многие виды, достаю куда более молодого его  собрата,  а  из
него запасной комплект одежды  из  легкого  гортекса  и  комп.  Швыряю
старый рюкзак под ту же корягу и обрушиваю на  свою  ухоронку  тяжелый
снежный пласт. Приплясывая, одеваюсь, попутно вспоминая, что  медицина
не рекомендует чересчур увлекаться закаливанием. Зубы выбивают  "танец
с саблями", но это пройдет, пока я буду месить снег через лес к дороге
до дачного поселка. Надо поспешать, через час начнет  темнеть.  Вывожу
на экран компа карту-пятисотку и пытаюсь  сориентироваться,  как  юный
следопыт. Кажется, вон туда.
   Теперь я похож на среднеэкипированного чудака-туриста,  надумавшего
побродить по природе подальше от  городской  суеты  -  занятие  вполне
дозволенное  и  даже  Нетленными  Мощами  приветствуемое.   В   случае
необходимости могу даже заночевать в лесу:  на  дне  рюкзака  покоится
свернутый полог с еще не  разряженным  подогревом  и  полтора  десятка
стограммовых рационов со всей необходимой желудку  химией:  органикой,
неорганикой и присадками для подавления чувства голода. Не сдохну.  Но
лучше я заночую в какой-нибудь пустующей даче, потому что,  во-первых,
оставшиеся  рационы  желательно  поберечь,  а  во-вторых,  там   может
оказаться баня или хотя бы колонка для подогрева  воды.  Так  и  быть,
оторву час от сна. А  под  утро  угоню  какую-нибудь  машину  и,  если
повезет, успею домчать до полустанка на старой ветке, где до  сих  пор
стучат по рельсам древние колесные поезда, потому как аэропорты теперь
не для меня, да и станции скоростной надземки тоже.
   Сейчас меня не "ведут", это ясно.  Потеряли.  Нацбез  поставлен  на
уши, да разве только один нацбез!  -  трудно  даже  представить  себе,
сколько народу меня ищет почем зря.  Досадно,  что  никогда  прежде  я
особенно не интересовался специальным разделом  психологии,  известным
под названием психологии преследования.  Психологии  преследователя  и
психологии преследуемого. Знал бы где упасть,  соломки  бы  подстелил.
Мало того, я почти не читал криминального  чтива,  хотя,  сколько  мне
помнится, авторы детективных опусов избегают описывать перипетии жизни
нелегалов: надо думать, сами в этом не осведомлены.  Помнится  только,
что непременно должна присутствовать некая "малина" либо  "хаза",  где
волчара-уголовник может "лечь на дно и не булькать", а без такого рода
обеспечения дело дохлое и никак невозможно. Хм,  должно  быть,  у  тех
книжных преступников голова трещала только с перепоя...
   Моя не болит пока?
   Не болит. Там, куда  я  иду,  все  чисто.  В  поселке,  разумеется,
кольнет раз-другой, пока я буду присматривать дом для проникновения со
взломом. Наверное, еще тюкнет не раз,  когда  я  начну  выбирать  себе
машину, - и уж  потом  ударит  всерьез,  если  машину  раньше  времени
придется бросить...



                             Представление

                   на Малахова Михаила Николаевича,
                    2001 г. рождения, кадета Школы

        2-й экземпляр - в архив Школы (База данных "Порода")
        3-й экземпляр - в личное дело Малахова М.Н.

        Малахов М.Н.,  14  лет,  в  поле  зрения  наблюдательного
     совета с 2007 г., в интернате с 2011 г.  (зимний  набор),  в
     2013 г. переведен в основной состав учащихся.

        Стандартные отсевочные тесты первого уровня: прошел.
        Спецтест А: прошел.
        Спецтест В:  прошел,  найдя  единственное  в  своем  роде
     нетривиальное  решение.  Примечание:  проведенная   проверка
     показала отсутствие утечки  информации.  Тест  возвращен  на
     доработку.
        Спецтест С: прошел.
        Контакты вне Школы: не выявлены.
        Психика: устойчивая.
        Восприятие действительности: адекватное.
        Общительность: достаточная.
        Порочные наклонности: не замечены.
        Тяга к лидерству: достаточная.
        РНС: 83,7 ед.
        ИСО: 102,2 ед.
        Возрастная агрессивность: не наблюдалась, за  исключением
     адекватной реакции на спецтест С.
        Деструктивность: крайне умеренная.
        Интеллектуальный уровень: соответствует требованиям.
        Логические способности: несколько ниже средних по группе.
        Интуитивные способности: исключительно  высокие.  Отмечен
     случай правильного ответа на  еще  не  заданный  неожиданный
     вопрос.
        Общая субъективная оценка: положительная.

        Результаты голосования по кандидатуре:
        За: 6. Против: 1.

        Наблюдательный совет Школы считает  возможным  продолжить
     обучение  кандидата  Малахова  М.  Н.  в  основном   составе
     учащихся.
        Примечание: особое мнение д-ра Косенчук передано  в  Базу
     данных "Аларм". Особое мнение д-ра Терещенко передано в Базу
     данных "Редкие земли".

                             29.05.2014




   Кофе был, как вода в реке Миссури - чересчур  густой,  чтобы  можно
было пить, и чересчур жидкий, чтобы можно было вспахать,  как  говорят
американцы, понимающие толк в пахоте. Ложка в  нем  не  стояла  только
чудом. Неправильная какая-то ложка. Неправильный кофе. Неправильный я.
   Третья чашка за двадцать минут!
   Файлом "Экзотика" Нетленные Мощи меня добил.  Да-с,  Судьба  играет
человеком, а человек играет в ящик. Играл бы себе спокойно,  так  ведь
нет. Играет с выдумкой. Глупых  леммингов  дурной  инстинкт  гонит  до
ближайшего фиорда; человек же, как существо высшее, способен придумать
удивительные способы  лишить  себя  жизни,  иной  раз  со  снобистским
презрением отвергая простые решения. Процесс им важен или результат?
   Приблизительно пять  процентов  самоубийств  проходили  по  разряду
экзотических. Много, ой много. Совершенно  чудовищный  список.  Ничего
удивительного, что Нетленные Мощи счел  разумным  подать  экзотический
суицид отдельно. Работай я у него аналитиком  -  копал  бы  и  в  этом
направлении тоже.
   ...Сысоев Виктор Арнольдович, 47  лет,  без  определенных  занятий.
Смело и долго ковырял предплечье бритвой, вена его  не  удовлетворила,
искал  артерию.  Нашел.  Так...  Москалева  Анна  Игоревна,  51   год,
домохозяйка. Две попытки. В первый раз пыталась раскроить себе  голову
о край ванны, во второй раз  перегрызла  электропроводку.  Закономерно
летальный  исход.  Примечание:  сосед  самоубийцы   Мозговитов   Вадим
Тимофеевич, 33 лет, строительный рабочий, показал, что вскрыл проводку
по   просьбе   соседки,   намеревавшейся   якобы   установить    новую
электророзетку. Никаких странностей в поведении  соседки  не  заметил.
Ушел,  оставшись  недовольным  размером  вознаграждения.  Если  бы  он
знал... ну и т.д., и т.п...
   Так.
   ...Бадалян Смбат Микаэлович, 26 лет, торговец косметикой. Летальное
отравление микоалкалоидами. 18 августа с.г. замечен  грибниками в лесу
поедающим бледные поганки. Так сказать, на корню. Попыток  спасти  его
не  оценил:  дико  кричал,  пытался  напасть,   вооружившись   дрыном,
подпустил к себе, лишь потеряв сознание,  разумеется,  катастрофически
поздно... Клопин Валентин  Петрович,  44  года,  начинающий  писатель,
творящий  почему-то  под  псевдонимом   Е.   Киргиз-Кайсацкий,  список
публикаций в периодике прилагается. Подобно бледнопоганочному  гурману
предпочел суицид на природе:  забрался  в  овраг  и  подрубил  лопатой
оползнеопасный склон. Бр-р... Не всякому врагу пожелаешь такой смерти.
На  теле   обнаружена   довольно   стандартная   записка   самоубийцы,
исключающая гипотезу о несчастном случае...
   Однако!
   Комок кофе ожег  пищевод.  Я  глубоко  подышал,  жалея  о  морозном
воздухе за окном, допил кофе мелкими глотками,  заказал  еще  и  зажег
сигарету. Однако!..
   ...Зозулин   Евграф   Иринархович   (имя-отчество-то!),   30   лет,
секретарь-референт.  Забросил  на  ЛЭП  голый  провод,   зажав   конец
последнего в зубах. Так.  Хорошо  еще,  зубы  сохранились,  по  ним  и
идентифицировали самоубиенного... Драч  Елена  Анатольевна,  62  года,
пенсионерка. Удушение собственными руками. Ф-ф... Специальная справка,
чтобы  я  не  подумал  чего:  сведений  о  психических  болезнях   или
предрасположенности к ним не имеется, на учете не состояла, соседями и
знакомыми, в том  числе  коллегами  по  бывшей  работе  (отдел  кадров
режимного предприятия), в один голос характеризуется как исключительно
уравновешенная женщина. Гм...
   Вот именно: гм.  Я  подошел  к  зеркалу  и  честно  попытался  себя
удушить. Так сказать, провел следственный  эксперимент.  Во-первых,  я
понял,  что  душить  себя  собственными  руками  не   вполне   удобно;
во-вторых,  имел  удовольствие  видеть  в  зеркале  собственный  язык;
в-третьих, когда зрение восстановилось, обнаружил, что мои руки  висят
вдоль туловища, как плети, отцепившись от шеи сами собой. Ну тото.
   В-четвертых, вернулся к базе данных. Красный, как помидор.
   ...Юдин Сергей Павлович, 19 лет, студент-технолог. Взорвал  себя  в
заброшенном   карьере.   Идентифицирован   случайно.    Небезынтересна
реконструкция   взрывчатки:   двадцатикилограммовый    мешок    сильно
слежавшейся  аммиачной  селитры,  похищенный   со   склада   удобрений
ближайшей сельхозартели, плюс самодельный детонатор из "доработанного"
новогоднего  набора  "Потешные   огни"   плюс   электровзрыватель   на
батарейке. Представляю лица специалистов из  "летучего  отряда".  Наив
неописуемый, детский сад, штаны на лямках...
   Самосожжения Нетленные  Мощи  тоже  отнес  к  экзотике,  откровенно
наплевав на то,  что  в  Средней  Азии  существовали  (и  до  сих  пор
существуют?)     самосожжения...     как     бы     это     сказать...
вынужденно-ритуальные. Правда, как назло, ни одного случая из  Средней
Азии в списке самосожженных не было - зато сыскался  аспирант-биохимик
из  Танзании,  фамилию  которого  я  забыл  немедленно  по  прочтении,
вернулся, прочел  снова  и  снова  забыл,  23  года,  холост,  здоров,
спортсмен (спринтерский бег с барьерами и без). Ему-то  что  здесь  не
понравилось? Не выдержал холодов?
   ...Стеценко Тарас Григорьевич, 42 года, вор-авторитет, в розыске  с
апреля 2039 года, по заключению последней судмедэкспертизы  психически
нормален. Совсем странная картина: на глазах многочисленных свидетелей
происшествия перелез через барьер в зоопарке города Казани и кинулся в
бассейн к белому медведю. Мотивы  совершенно  не  ясны.  Казалось  бы,
опротивело жить - иди ложись на рельсы, поезда ходят исправно, так нет
же... Зверя пришлось застрелить, вот что обидно. Виноват он был в том,
что его кормили впроголодь для поддержания формы?
   И какие, спрашивается, зацепки можно найти для  сведения  в  единую
рабочую гипотезу самоубийств начинающего писателя, негра из Танзании и
беглого вора-рецидивиста по кличке Батя-Штифт? Для  коллекции  добавим
сюда же торговца  косметикой,  домохозяйку  и  еще  одного  интуриста,
американского поляка с анекдотичным  именем  Пол  Женски.  Что  общего
между ними? Ничего не видать, как в Потьме...
   Лечебная сигарета предупреждающе пискнула и самозатушилась, я и  не
заметил, как выкурил ее всю. Зажегши новую, я читал и читал. Теперь  я
очень понимал Нетленные Мощи, будь он неладен:  в  самом  деле  трудно
было не запаниковать, имея на руках  такую  информацию  и  полгода  до
окончания срока полномочий. Взбесились они, что  ли?  Файл  "Экзотика"
существенно расширил мои представления о  том,  какие  способы  лишить
себя  жизни  может  найти  человек,  если  не  мешать  ему   подумать.
Искусственно вызванное заражение крови  было  в  ряду  самых  невинных
выдумок. Согласитесь, не каждому дано так мастерски  отвлечь  внимание
рабочих на строительстве автострады, чтобы  незаметной  тенью  нырнуть
под  движущийся  асфальтовый  каток.  И  тем  не  менее   некий   Шота
Теймуразович с  геологической  фамилией  Мергели  это  сделал!  Зачем?
Господи, ну зачем?!
   Непропорционально, кошмарно много экзотики, даже вычурности, больше
характерной для больных клинической шизофренией, нежели для нормальных
людей. Шизофреник способен утопиться,  проглотив  для  веса  килограмм
свинцовых  грузил,  или  выкинуть  еще  чего   похлеще,   но   почему,
собственно, шизофреники стройными  рядами  покидают  этот  мир  именно
теперь?  Что-то  тут  не  так...  Да  тьфу,  дурак  я,  ясно  же,  что
самоубийства настоящих душевнобольных этой статистикой не учитываются,
о какой еще шизофрении можно тут говорить?
   Я было собрался сварить себе еще кофе, даже встал, но тут, конечно,
как назло, сердце сжалось и забухало, как  набатный  сполох.  Нет  уж,
хватит... Помру еще на посту. И те, кто после  меня  впряжется  в  эту
задачу, чего доброго, внесут меня в  список  экзотов  и  заподозрят  в
шизофрении.
   Вот и давешний случай на шоссе, уныло размышлял я,  оторвавшись  на
время от списка, - формально тоже  экзотика.  Преуспевающий  бизнесмен
портит систему  безопасности  своей  машины  и  несется  по  встречной
полосе, явно ловя партнера для  лобового  столкновения  -  неподвижные
предметы его почему-то не вдохновляют, - а  навстречу  ему  с  той  же
скоростью  прет  спившийся  люмпен,  одержимый   аналогичной   манией!
Совпадение? Скорее, да. Занятное и одновременно счастливое, потому как
избавило от смерти не менее двух  ни  в  чем  не  повинных  людей,  не
имеющих к экзотам никакого отношения.
   Факты вероятной, но не  доказанной  аномальности  были  занесены  в
специальный каталог. Его я просмотрел совсем бегло,  но  и  тут  успел
подивиться. Было чему. Например, падение самолета местной авиалинии  в
горах  хребта  Черского,  случившееся  в  августе  этого  года,  ничем
рациональным не объяснялось.  Так,  из  расшифровки  записей  САРПП  -
системы автоматической регистрации параметров полета, которую в народе
и посейчас именуют "черным  ящиком",  хотя  ящик  обычно  оранжевый  -
следовал вывод о полной исправности систем самолета. Иное дело  запись
разговоров экипажа: очень похоже на то,  что  между  первым  и  вторым
пилотами завязалась драка, но  кто  из  них  был  самоубийцей,  а  кто
пытался ему помешать, осталось невыясненным. Неуправляемый  самолет  с
отключенным автопилотом не вышел из штопора до  самой  земли...  а  на
борту было тридцать человек.
   Что-то я никогда прежде  не  слышал  о  драке  в  пилотской  кабине
гражданского самолета. И медицина воздушного флота  всегда  оставалась
особенно строгой. Психически неуравновешенный человек в принципе может
водить мотоцикл, но никак не авиалайнер.
   По правде  сказать,  этот  случай  был  одним  из  немногих,  когда
торопящиеся на тот свет люди норовили прихватить с  собой  попутчиков.
Почти всегда они "путешествовали" в скорбном одиночестве.
   Но - зачем?!
   Какая-то фантастика, право слово. Хотя нет. Фантастика  -  это  то,
чего не бывает. Бывает еще хуже.
   Ночью мне снились синие  негры,  и  я  просыпался  в  ужасе.  Негры
топились в Яузе. Водолаз в полном глубоководном снаряжении  бродил  по
пояс в коричневой воде от парапета к  парапету,  нащупывая  свинцовыми
подошвами утопленников, затянутых в ил. Вот еще один, а вот  и  еще...
Мутантные рыбы мерзко хихикали. И почему-то в сумеречном моем сознании
назойливо вертелось небывалое мужское имя: Месопотам. Я точно  помнил,
что такого имени в списках не значилось. А! Не все ли равно. Месопотам
Гиппопотамович. Тигр Евфратович. Вергельд Солидович. Тьфу.
   Наутро я вызвал к себе Лебедянского, Воронина и Штейна  и  посвятил
их в суть проблемы. Надо отдать должное их выдержке - ни один  из  них
не расхохотался мне в лицо.
   - Не бывает таких эпидемий, Михаил Николаевич, -  осторожно  сказал
Лебедянский. Я вздохнул.
   - Очень хорошо знаю, что не  бывает,  Юрий  Савельевич.  Серьезному
инфекционисту не то что говорить, но и думать об этом как  бы  даже  и
неприлично. Однако я вынужден отдать  вам  распоряжение  разрабатывать
именно эту гипотезу... до тех пор, пока у нас не  появится  что-нибудь
более правдоподобное.  Это  в  полной  мере  касается  и  вас,  Кирилл
Афанасьевич. Подберите себе команду, если необходимо - мобилизуйте всю
вашу  группу.  На  все  прочие  дела  наплевать  и   забыть.   Поищите
возбудителя. Повторяю:  лично  я  уверен,  что  тут  нет  инфекционной
природы, но пусть мое мнение вас  не  смущает.  Какие  научные  центры
задействовать - решайте сами. Даю вам  зеленый  свет  -  так  сказать,
"просите, и дастся вам"... - Я улыбнулся, чем вызвал ответную  ухмылку
Воронина. - Теперь то, что касается вас, Юрий Савельевич. Ваша  первая
задача - обеспечить мгновенную обработку данных, поступающих от группы
перспективных исследований... а также от других групп, буде  возникнет
надобность  в  их  создании.  Пусть  ваши   аналитики   покопаются   в
социопсихологических моделях. Меня интересуют два вопроса:  как  долго
мы  сможем  удерживать  тайну  в  границах  Конторы  и   что   следует
предпринять, чтобы максимально увеличить это время - не в ущерб  нашей
работе, разумеется. Это вторая ваша задача. Понимаю, что она лежит  не
вполне в русле вашей обыденной работы  и  вообще  вам  не  нравится...
однако я прошу вас постараться. Очень постараться, Юрий Савельевич.
   Лебедянский меланхолично кивнул. В глазах Воронина горели искорки -
похоже, он развлекался. Штейн пребывал в  невозмутимом  молчании.  Как
хотите, а трудно представить себе более несхожих людей,  в  каждом  из
которых, наравне с Гузем, я  вижу  свою  правую  руку.  Лебедянский  -
тощий, анемичный и как  будто  вечно  сонный,  Воронин  -  кругленький
сангвинический  живчик  с  вызывающе  неопрятным  видом,  а  Штейн   -
голубоглазый титан,  тип  белобрысой  бестии  как  результат  селекции
разных там  Зигфридов  на  протяжении  исторических  эпох.  Как  такой
заповедник генов сохранился в  нашем  веке  -  непонятно.  Чрезвычайно
дисциплинирован,  превыше  всего  ставит   порядок,   и   одновременно
дьявольски умен, как-то в нем это уживается. Пожалуй, все  трое  умнее
меня,  а  Лебедянский  и  Воронин   вдобавок   вышли   из   Школы   и,
следовательно, могут со временем претендовать на мое место. Сейчас они
не опасны, им нет смысла идти на риск, интригуя против меня,  -  проще
мирно дождаться моего ухода, а время интриг друг против друга  еще  не
пришло.
   Кто из них займет со временем мое место?  Оба  нехороши  для  поста
функционера: один чересчур любит науку и к тому же  нахватался  дурных
привычек от своих невоспитанных трудоголиков; другой умеет  не  видеть
ничего, кроме поставленной перед ним  задачи,  и  о  его  рассеянности
ходят легенды. Вот только одна:  якобы  однажды  у  Птичьего  рынка  в
Москве он купил булочку и сломал  о  нее  зуб  -  "булочка"  оказалась
черепашкой. Ничего не могу сказать в подтверждение этой легенды, кроме
того, что два передних зуба у  Лебедянского  искусственные.  Возможно,
черепашек было две?
   - Теперь о главном, - сказал я. - Это  касается  всех  и  в  первую
очередь вас, Отто Оттович.  Я  должен  еще  раз  подчеркнуть:  уровень
секретности нашего расследования - "зеро-прим". Выводы сделайте  сами.
Ознакомление необходимых вам сотрудников со всей  полнотой  информации
будет  проходить  исключительно  с  моей   письменной   санкции.   Все
обобщающие документы по этому делу должны  существовать  исключительно
на бумаге в одном экземпляре. Обработкой наших  информсетей  займетесь
сами, не мне вас учить. Ваши соображения по  дезинформирующим  версиям
жду завтра  с  утра.  Далее.  Дискеты,  что  я  вам  вручил,  являются
спецдискетами.  Хочу  напомнить,  что  попытка  копирования  на  любой
твердый носитель или трансляции в сеть без ввода моего личного  пароля
приведет к потере информации и механическому разрушению  дискеты...  и
не обещаю, что без разлета осколков. Я надеюсь, все вы понимаете,  что
причина не в моем недоверии к вам, а в  страховании  от  разного  рода
случайностей... Подождите секунду, Кирилл Афанасьевич. Я не  хуже  вас
понимаю, что подобные меры предосторожности могут несколько затруднить
ход расследования, однако вынужден настоять на своем. Вы  ведь  именно
это хотели мне сказать?
   - Ничего себе на!  -  Воронин  опять  ухмыльнулся  надоевшему  всей
Конторе шедевру своего красноречия - гибриду "вот  те  на"  и  "ничего
себе" - Кстати, и это тоже. Я тут прикинул, сколько  человек  придется
посвятить во всю полноту информации. Получается, чуть ли  не  всю  мою
группу...
   - Исключено.
   - Для мозгового штурма мозги нужны, Михаил Николаевич.  Чем  больше
мозгов, - он прищурился на Лебедянского,  -  тем  больше  работы  этим
бухгалтерам.
   - Аналитикам, Кирилл Афанасьевич. Я знаю, что вы высокого мнения  о
своей группе, однако не зарывайтесь. За взаимные попреки и  инсинуации
буду карать. В конце  концов  всем  нам  предстоит  работать  в  одной
связке. Поэтому так: если вы  затрудняетесь  выбрать  двоих,  максимум
троих своих подчиненных для пресловутого мозгового штурма, вам поможет
их выбрать Отто Оттович... Вы сами? Вот и хорошо.  Крайне  желательно,
чтобы это были люди, добровольно согласные на, скажем  так,  возможные
ограничения личной свободы в обмен на карт-бланш по части исследования
проблемы и кое-какое материальное поощрение. Это  касается  вас  всех.
Теперь о сборе новой информации по теме. Кое-чем с нами будет делиться
Служба духовного здоровья, однако мы задействуем и наши каналы. Это  я
возьму на себя. Кроме того, считаю необходимым скрупулезнейшим образом
расследовать случаи суицида, аномальность которых бросается  в  глаза.
Все подряд не получится,  но  хотя  бы  выборочно.  Кто,  как,  зачем,
сопутствующие обстоятельства... Это уже ваша  епархия,  Отто  Оттович.
Одну оперативную  группу  будем  постоянно  держать  в  Москве,  пусть
работает по "горячим" следам; город большой, работы им  хватит...  Под
командой,   пожалуй,   Старостина,   он   у   нас   мастер   "быстрого
реагирования"... Еще вот что. В СДЗН разработка  проходила  под  кодом
"Снежный ком". Я предлагаю изменить название на "Надежда",  так  будет
лучше. Есть какие-нибудь вопросы?
   -  Курировать  "Надежду"  будете  лично  вы  или  один   из   ваших
заместителей? - спросил Штейн, впервые подав голос.
   - Лично я. Гузь пока не информирован.
   Бедный Гузь, подумал я. Теперь ему придется взвалить на себя  много
больше, чем он тянул до сих пор,  а  я  вместо  реальной  помощи  буду
давать ему шенкеля.
   - Я бы хотел, чтобы о каждом  новом  допущенном  сотруднике  я  был
информирован немедленно. Включая тех, кого предполагается использовать
для решения частных задач, без полного допуска.
   - Обещаю, что так и будет, Отто Оттович.
   Он легонько кивнул, не ожидая от меня иного ответа.
   - Еще один вопрос, Михаил Николаевич.  Расследование  обстоятельств
гибели Филина следственная  группа  отдела  безопасности  будет  вести
автономно?
   - Нет. Полагаю, вам  сразу  же  понадобится  специалист  из  группы
Кирилла Афанасьевича, у вас  ведь  там  одни  сыскари.  А  вы,  Кирилл
Афанасьевич, подумайте, кого  можете  выделить  прямо  сейчас.  Свежий
глаз, так сказать. Вы это имели в виду, Отто Оттович?
   - Не только. Также рамки  и  границы  взаимодействия  с  людьми  из
Службы духовного здоровья. Прошу разъяснений.
   - Они передадут вам то, что накопали, а дальше дело ваше, Не думаю,
что  вам  станут  очень  уж  мешать,  но  если  возникнут  проблемы  -
немедленно связывайтесь со мной, договорились?
   - Еще одно, Михаил Николаевич. Было бы хорошо получить компьютерное
"железо"  этого  Филина  со  всей  периферией,  какая  при  нем  была.
Необходимо ваше содействие.
   - Договорюсь, - пообещал я. - Думаю, это нетрудно. Кстати, если  не
секрет: зачем вам пустое "железо"?
   -  Существует  методика  восстановления  утраченных  информмассивов
путем  сканирования  микрочипов  -  знаете,  остаточные  потенциалы  в
дефектах полупроводниковых  структур.  Примерно  то  же  и  с  твердым
носителем. Методика полушаманская, никакой особенной гарантии нет, но,
если  компьютер  Филина  после  его  гибели  не  шибко  гоняли,  можно
попробовать.
   - Попробуйте, Отто Оттович. Сколько времени вам на это потребуется?
   - Дни, если не недели. Не начав, трудно судить.
   - Начните немедленно по доставке "железа", прослежу, чтобы  с  этим
не тянули. Сегодня же получите.
   - Тогда у меня пока все, Михаил Николаевич, - сказал Штейн.
   - А у вас?  -  спросил  я  Лебедянского  и  Воронина.  -  Тоже  нет
вопросов? Очень хорошо. Приступайте.  Отто  Оттович,  вы,  пожалуйста,
задержитесь.
   Скверная это метода - уединяться с начальнике  отдела  безопасности
сразу после постановки задач ближайшим соратникам. Кому угодно  внушит
недоверие. Не пройди Лебедянский и Воронин через Школу, я бы, пожалуй,
не рискнул.
   - Отто Оттович, у меня к вам буквально два слова, - сказал я,  -  Я
прошу вас особенно тщательно продумать свою работу и ознакомить меня с
принятыми мерами... скажем, не позднее чем  через  два  дня.  Обратите
особое внимание на  возможную  утечку  информации  со  стороны  Службы
духовного здоровья населения. Понимаю  всю  трудность  и  деликатность
вашей задачи. Например, аналитики, которым придется  составлять  общую
картину по миру, основываясь на прессе, - не дураки же они, сообразят.
Я рассчитываю на вашу опытность и умение,  Отто  Оттович.  На  сегодня
успех расследования и сохранение секретности являются для нас задачами
примерно равной важности, поэтому прошу делать все от вас зависящее не
в  ущерб  работе  групп  Лебедянского  и  Воронина.  Люди  не   должны
нервничать... Кстати, раз уж у нас вышел такой разговор, я попрошу вас
хотел бы на время снять портрет Дубельта в вашем кабинете. В  качестве
личного одолжения мне. Я понимаю что Леонтий Васильевич  был  умнейший
человек,  честно  служил  России,  однако  некоторых  сотрудников  его
портрет раздражает, тогда как сейчас нам нужна максимальная внутренняя
сплоченность. Вы меня понимаете?
   - Вполне, Михаил Николаевич.
   - Я рад, что мы договорились, Отто Оттович.  В  моей  поддержке  не
сомневайтесь. Приступайте немедленно, прошу вас.




   Выпроводив Штейна, я вспомнил о таблетке, что держал под  рукой,  и
вернул ее в коробочку. Не пригодилась. А ведь только что я не  мог  не
упустить каких-то деталей, равно как  не  мог  не  сказать  лишнего  и
ненужного! Странно... Больше суток никакой головной  боли  -  пожалуй,
никогда прежде так не бывало. Отказало ЧПП, сдох "демоний"?  Вообще-то
это было бы неплохо,  но  только  не  сейчас,  а  по  истечении  срока
полномочий через два года. Сейчас - катастрофично... Тогда  какого  же
рожна он пытался вчера натолкнуть меня на верный путь?!
   Что-то должно произойти помимо моей воли, это вернее.  Может  быть,
решение задачи окажется до  смешного  простым.  Может  быть,  Кардинал
прикажет забрать у меня тему. Может быть... да что угодно может быть!
   Что дома, что в Конторе мой компьютер не даст доступа  пользователю
без моего личного пароля, и проходит секунды три, пока он одобрит  мои
папиллярные линии,  проведет  ДНК-анализ  выделений  потовых  желез  и
определит по температуре пальца, что с ним имеет дело живой Малахов, а
не хладный труп. Это  раздражает,  но  терпеть  можно.  Зато  у  обоих
компьютеров нет голоса и они не спрашивают отвратным лакейским  тоном,
что желает их повелитель. Вот это мне нравится.
   Для начала я решил немного поиграть в математическую статистику.  В
меру сил, конечно. Что не мое, то не мое, но если врач не  знает,  чем
отличается  абсцисса  от  абсцесса,  он  уже  не  врач,  а   фельдшер.
Разумеется, я не рассчитывал на  то,  что  сейчас  как  по  волшебству
откроется Сезам и в руки мне  свалится  готовое  решение.  Так  бывает
только в старых наивных фильмах: приходит жуть какой  умный  герой,  с
хрустом разгрызает проблему, попутно уворачиваясь от пуль злодеев, - и
готово: заложники спасены, и планета  не  взорвется.  Где  уж  тут.  Я
всего-навсего хотел получить  лучшее  представление  о  проблеме.  Без
сомнения, аналитики Нетленных Мощей уже выжали из исходной  информации
все, что  могли,  а  мои  ребята,  прежде  чем  разбираться  с  чужими
наработками, начнут с того же, с чего и я. Если уже не начали.
   Короче говоря, я заказал картины распределения самоубийств  -  всех
чохом и немотивированных отдельно - по следующему набору параметров;

        1. Возраст.
        2. Пол.
        3. Образование.
        4. Социальный статус.
        5. Семейное положение.
        6. Регион.
        7. Индекс здоровья по последнему обследованию -  отдельно
     по основным показателям.

   Поразмыслив и пощипав себя за ухо (скверная привычка, никак не могу
отделаться), я добавил еще несколько пунктов:

        8. Дата события и время суток.
        9. Способ ухода из жизни.
        10. Предшествующие попытки самоубийства.
        11. Наличие свидетелей.
        12. Групповой/одиночный суицид.

   Факты - упрямая вещь, но статистика гораздо сговорчивее, как сказал
кто-то умный. Черта с два. Целый час я рылся в ворохе гистограмм,  как
скарабей в навозе, пытаясь слепить мало-мальски рациональный подход  к
проблеме, и не преуспел. Я и не слишком надеялся.
   Мужчин-самоубийц  оказалось  несколько  больше,  чем   женщин,   но
расхождение не  было  очень  уж  существенным;  стариков  -  несколько
меньше, чем людей молодого и среднего возраста. Впрочем, само по  себе
это еще ни о чем не говорило: стариков вообще меньше.  Я  вывел  новые
цифры  -  в  процентах  к  представительности  возрастных  групп  -  и
убедился, что был прав.
   Ниже всего оказался детский процент. Вообще  ни  одного  случая  до
шести лет  и  нормально  низкий  уровень  -  до  тринадцати.  Но  выше
тринадцати лет кривая резко устремлялась вверх, делала перегиб  где-то
на восемнадцати и достигала  "полочки"  примерно  к  двадцати  трем  -
двадцати четырем годам, практически не меняясь по  средним  и  старшим
возрастным группам. Возрастная кривая  "нормальных"  самоубийств  была
другая. Ну и что?
   Здоровье. Естественно,  прежде  всего  меня  интересовало  здоровье
психическое. Просмотрев выборку, включающую в себя только тех,  кто  в
последние  годы  проходил  толковое  психиатрическое  обследование,  я
узнал, что процент умалишенных самоубийц  за  этот  год  действительно
вырос. Пожалуй, это следовало учесть - хотя выборка  включала  в  себя
далеко  не  все  зарегистрированные  случаи   суицида.   Рассматривать
статистику отдельно по шизофреникам, параноикам и еще бог  знает  кому
сейчас просто не имело смысла.
   Притом, сведись проблема исключительно к самоубийствам умалишенных,
не стал бы Нетленные Мощи так трепыхаться.
   Мои попытки  уловить  какую-то  связь  с  образованием  и  семейным
положением жертв также не дали результата. Почти то же  самое,  что  и
для  фона.  Распределение  по  времени  суток   оказалось   в   первом
приближении равномерным. Таблицы способов  самоубийства  выявили  лишь
одно - "экзотики"  по  сравнению  с  "традицией"  наблюдалось  заметно
больше. Например,  в  статистике  суицидальных  отравлений  всего  три
процента пришлись на отравления серной кислотой и более семи процентов
- этиленгликолем. Дешевые  и  легкодоступные  автомобильные  жидкости,
почему  бы  ими  не  воспользоваться,  если  в  домашней  аптечке  нет
барбитуратов...
   Опять же: ну и что? Кроме вывода  о  том,  что  несчастные  жертвы,
по-видимому, были одержимы манией покончить счеты с жизнью  как  можно
скорее. Так это и без того интуитивно понятно.
   Групповых актов выявилось не так много, преобладали  одиночки.  Для
18,7 процента самоубийц попытка лишить себя жизни была  не  первой,  в
том числе для 2,9 процента  -  третьей  или  более.  В  55,1  процента
случаев для повторной попытки был  применен  тот  же  способ,  в  20,4
процента - сходный по типу. Как раз это было понятно: мне  приходилось
слышать о том, что потенциальные самоубийцы частенько  "зацикливаются"
на каком-либо одном способе лишить себя  жизни.  Заодно  подумалось  о
том, что в число выбравших сходный, но не тот  же  способ  естественно
включить приятеля Ольги, как его - Андрея, кажется. Не все  ли  равно,
обо что разбиться: о дерево или об асфальтовую дорожку  у  больничного
корпуса?..
   Даст мне это что-нибудь? Нет, конечно.
   Беглая  пробежка  по  социальным  группам  показала,  что  решением
проблемы  не  пахнет  и  здесь.  Везде  наблюдался  более  или   менее
пропорциональный рост, а отлавливать  эффекты  второго  порядка  я  не
собирался. Бросалось в  глаза  только  одно:  большее,  чем  в  других
социальных  слоях,  увеличение  частоты  самоубийств   в   тюрьмах   и
исправительно-трудовых учреждениях. Здесь я на всякий случай  поставил
мысленную "птичку", хотя без дополнительной информации ни в чем не был
уверен. Все-таки  любая  пенитенциарная  система  далеко  не  рай  для
оказавшихся внутри нее людей, там  и  нормальный  уровень  самоубийств
отнюдь не низок. Причем в лагерном мире не так-то просто вычленить  из
общей массы чисто  немотивированное  самоубийство  -  где-где,  а  там
мотивов хватает.
   Свидетели происшествия наличествовали  примерно  в  каждом  десятом
случае. Гм... Не понимаю, для чего я вообще ввел этот пункт. Работа со
свидетелями к математической статистике никакого отношения не имеет, и
пусть ею занимаются те, кому положено этим заниматься.
   Я вынужден был констатировать, что вся эта  лавина  случаев  весьма
далека от категорий здравого смысла. Примерно так я и ожидал. Впрочем,
здравый смысл - весьма относительное понятие.
   Я вздохнул и перешел  к  распределению  по  регионам.  Сенсаций  не
оказалось:  повсюду  примерно  одно  и  то   же,   с   незначительными
отклонениями, дисперсия мала. Уже одно это уничтожало на корню  всякие
гипотезы  об  эпидемии.  Но  пусть  мои  ребята  покопают  и  в   этом
направлении,  останавливать  не  буду.  И  заведомо  ложные   гипотезы
полезны. Лучше искать то, чего не существует  в  природе,  чем  искать
вообще неизвестно что.
   Правда, в сельской местности процент  оказался  несколько  меньшим,
чем в городской, но что это означало -  влияние  свежего  воздуха  или
скверную работу структур, информирующих  Домоседова,  -  я  не  понял.
Вполне можно  предположить,  что  информация  из  малообжитых  районов
приходит с опозданием  на  несколько  дней  -  вот  вам  и  разница  в
статистике.
   В 35 процентах случаев самоубийство совершалось дома, 59  процентов
приходились на тот же населенный пункт или  ближайшие  окрестности.  В
остальных случаях люди лишали себя жизни  вдали  от  привычного  места
жительства,  в  том  числе  чуть  менее  двух  процентов  выпадало  на
заграницу.
   Какой-либо  закономерности  тут  не  просматривалось.  Обыкновенное
среднестатистическое распределение населения по территории.
   Строго говоря, такой вывод уже кое-что дает, рассудил  я.  Выходит,
ненормальным самоубийцам _все равно,  где_  уходить  из  жизни,  важен
результат, а не  обстановка.  Вывод  интересный,  аналитики  за  него,
несомненно, уцепятся, а что он даст мне сейчас?
   Ничего.
   Дата.  С  первого  взгляда  было  ясно,  что  Нетленный  не   врал.
Экспоненциальный рост.
   Стоп!.. Мне показалось, что я напал на некую мысль. Не в дате дело.
Ага, вот оно что:  распределение  по  регионам  оказалось  практически
равномерным - в процентах к численности  проживающего  там  населения,
разумеется. Но  ведь  так  не  бывает!  Не  знаю,  с  чем  связан  сей
прискорбный факт, какой геофизический или человеческий  фактор  играет
тут роль - такие  вопросы  спокон  веку  в  ведении  Службы  духовного
здоровья, - но есть регионы, в которых количество самоубийств из  года
в год  _заметно  превышает_  средний  фоновый  уровень.  Я  немедленно
затребовал суицидальную статистику за позапрошлый год, развернул ее  в
трехмерную гистограмму по регионам и провел  сравнение.  Так  и  есть:
теперь региональные "пики" и "впадины" заметно сгладились, а некоторые
из не очень явно выраженных исчезли почти совершенно!  Итак,  запишем:
всплеск аномального суицида не связан с региональными особенностями  и
проявляется равно по всей терри...
   Стоп. Такой вывод я уже делал. Пока он никуда меня не привел, кроме
как ткнул носом в то, что аномальный суицид - это не  суицид  фоновый.
Так я это и сам знаю.
   Странно.   Совсем   не   похоже   на   эпидемию   -   нет   картины
распространения. Даже если предположить  неожиданную  активацию  сразу
сотен, если не тысяч, природных очагов и учесть  мобильность  заразных
попрыгунчиков... нет, не получается.
   Стоп! В третий  раз.  Прежнюю  формулировку  вывода  побоку,  пишем
новую. Итак, существует неизвестный нам фактор (допустим, один,  а  не
группа), определяющий наблюдаемый всплеск. И фактор  этот  практически
не зависит от простых, понятных вещей, и уж меньше всего - от региона.
   А от чего еще он может зависеть? От политической системы,  что  ли?
Глупости. То есть и от  нее,  родимой,  зависит,  конечно,  но  крайне
слабо. При любой системе люди жить хотят. А тут словно  кто-то  сверху
спускает  разнарядку:  в  этом  месяце   каждого   стотысячного   (или
тысячного) - в расход...
   Меня даже потом пробило от этой мысли. Что же получается? Фактор  -
глобальный?  Разумеется.  Выходит,  в  нашем  привычном  мире,  вполне
терпимом, а кое-где даже уютном, в  мире,  где  двенадцать  миллиардов
человек   со   своими   автомобилями,   реакторами,   правительствами,
благотворительными фондами, камнями в  печени,  компьютерными  сетями,
малыми   войнами   и   глобальными    противоречиями,    спецслужбами,
еженедельными   перечислениями   на   счет,    футбольными    матчами,
канарейками, эпидемиями, орбитальной обсерваторией "Цвикки" и  детским
стишком "Есть ли уши у горбуши?" живут себе и намерены жить дальше,  -
существует _нечто_ неизвестное нам, в чем было бы еще  полбеды.  Хуже,
что это неизвестное - убивает.
   Для проверки я вывел динамику обычного суицида во времени,  наложив
на нее метеоусловия, и убедился, что ошибки нет никакой. В дни,  когда
прыгало   атмосферное   давление   и   геомагнитное   поле   проявляло
нестабильность,  число  самоубийств   было   заметно   больше   нормы.
Собственно, я и раньше об этом слышал. Не у всех гранитная психика,  и
невротики сами регулируют свою  численность,  как  ни  цинично  звучит
такая формулировка. Я еще раз вернулся к аномальной статистике и снова
заказал картину распределения во времени, но с более мелкой сеткой. На
первый  взгляд  колебаний,   явно   выходящих   за   рамки   случайной
погрешности, не оказалось, однако программа сравнения уверенно выявила
корреляцию с коэффициентом 0,09.
   Примерно так я и думал.  Суицидальные  невротики  первенствовали  и
здесь, однако "тонули" в массе случаев,  не  объяснимых  ничем,  кроме
действия  пресловутого  _нечто_.  Между  прочим,  и  среди   "фоновых"
самоубийств всегда имеется  известный  процент  необъяснимых.  И  если
часть их при условии предельной скрупулезности следствия (а  кому  это
надо?) все же удается более  или  менее  правдоподобно  объяснить,  то
вторая часть вообще не объясняется никакими разумными причинами,  зато
могла бы быть предотвращена обычной психотерапией, если бы склонные  к
суициду не зацикливались на своем  пунктике,  заранее  уверенные,  что
никакой психотерапевт им не поможет.
   Иными словами, неизвестный фактор  действует  не  избирательно.  Не
точечное бомбометание, а бомбовый "ковер". Что и требовалось доказать.
   Группировать свои скудные выводы и размышлять над ними  я  пока  не
стал.   Все-таки   это   неполная   статистика.   Несмотря   на   весь
профессионализм     "летучего     отряда",     какое-то     количество
немотивированных   самоубийств   должно   было   попасть   в    раздел
мотивированных, и  наоборот.  Трудно  расписываться  и  за  психически
неполноценных - у них могли  быть  иные  мотивы,  отличные  от  наших.
Наконец, некоторое количество самоубийц попросту не удается обнаружить
-  скажем,  не  все  утопленники   всплывают.   Следовательно,   нужно
затребовать полную информацию о пропавших без вести за последние годы.
Может,  немытым  трудоголикам   Воронина   и   академичным   экспертам
Лебедянского удастся извлечь из нее что-нибудь рациональное.
   А главное - им не придется впадать в  популяризацию,  объясняя  мне
суть своих изысканий.
   Пусть работают. Толковый администратор не упражняется  в  опускании
директив  -  он  создает  условия  для   того,   чтобы   его   команда
выкладывалась в полную меру сил, а сам стоит неподалеку, как нахальный
любитель у  гроссмейстерской  шахматной  доски.  Правда,  в  шахматной
практике подобных любителей  гонят  взашей,  справедливо  опасаясь  их
"свежего взгляда" и несдержанности языка, - но кто ж выгонит меня?
   Не я же.




   - Надеюсь,  вы  не  попытаетесь  меня  интервьюировать?  -  спросил
Малахов.
   - Не думайте, что я такая дура, - немедленно  отозвалась  Ольга.  -
Во-первых, вы откажетесь, а во-вторых, этого все равно не  опубликуют.
Только зря потеряю работу.
   Оказалось, что она не с телевидения, а из газеты, что  было  совсем
уже необычно. Малахов газет не читал с детства, но слышал, что  они  и
теперь выходят. Остались еще любители шуршать на досуге бумагой. Он  с
удовлетворением отметил, что  Ольга,  по-видимому,  вполне  оправилась
после гибели  своего  знакомого  -  во  всяком  случае,  она  казалась
спокойной, и умелый макияж (вчера его не было)  делал  ее  еще  больше
похожей на леди Белсом. Сознательно стремится к портретному  сходству?
Не исключено. Если, конечно, она тоже любит  смотреть  старые  фильмы,
вдобавок бездарные.
   Затылок молчал...
   ЧПП с утра не отказывало - в  этом  Малахов  смог  убедиться,  едва
отъехав от Конторы. Кольнуло не сильно,  но  вполне  внятно.  И  через
секунду - еще раз. Он поколесил по столичным улицам и  довольно  скоро
заметил "хвост".  Судя  по  номеру,  машина  принадлежала  Конторе,  а
значит, в "хвосте" не было ничего детективного - обычная  ненавязчивая
охрана. Но "демоний" подсказывал, что от нее надо как-то избавиться.
   Игнорируя разметку,  Малахов  проскользнул  в  левый  ряд,  дал  по
тормозам так, чтобы машину развернуло, и вырулил на встречную  полосу.
Не повезло: тотчас противно вякнула сирена,  и  патрульный  автомобиль
дорожной  полиции  притер   его   к   бордюру.   ("Документы".   "Вот,
пожалуйста". "Прошу прощения". "Ничего, капрал,  штрафуйте.  Это  ваша
работа".) Расплатившись кредитной карточкой и неслышно выругавшись, он
медленно поехал в противоположную сторону. В течение следующих  десяти
минут он еще дважды  попытался  сбросить  "хвост"  -  уже  без  особой
надежды. Без сомнения, охрана  уразумела,  чего  он  хочет,  и  висела
цепко.  Кто  мечтает  о  лишней  выволочке  от  начальства?  Последнее
покушение на функционера имело место больше двадцати лет назад, но  им
- плевать. Трудновато тягаться с профессионалами в их родной стихии...
   В  следующие  двадцать  минут  Малахов  не  делал  никаких  попыток
оторваться. Затем припарковал машину возле магазина электротоваров, не
спеша захлопнул дверцу и  спокойно  вошел  в  магазин.  К  счастью,  в
магазине было людно, иначе бы не уйти. Он  проскользнул  за  прилавок,
махнул "пайцзой" перед опешившей продавщицей, проскочил в подсобку  и,
спотыкаясь о какие-то коробки, выбежал наружу через  черный  ход.  Все
это заняло не более десяти секунд, охрана вряд ли успела понять,  куда
он исчез. Через минуту он уже был в метро и, ссыпавшись по  эскалатору
вниз, успел запрыгнуть в последнюю дверь хвостового вагона за  секунду
до того, как она захлопнулась.
   Оторваться,  кажется,  удалось.  Он  вышел  на  Луховицкой,   запер
"пайцзу" в бокс камеры хранения и поспел как раз  к  экспрессу.  Поезд
был не самым  удачным:  делал  две  минутные  остановки  в  Коломне  и
Раменском,  -  но  затылок  промолчал,  а  значит,  неприятностей   не
предвиделось.
   После сравнительно тихой столицы Москва в очередной  раз  неприятно
поразила его шумом и сутолокой. Казалось, каждый в этом городе норовит
куда-то выпрыгнуть  -  словно  сельдь  из  спрессованной  массы  своих
сородичей, набитых в чрево трала. Пока  он  ловил  такси,  ему  дважды
отдавили ногу и один раз чувствительно сосчитали  ребра  острым  утлом
какой-то  клади,  попутно  облаяв  по  матери.  Доехали,  слава  богу,
довольно быстро, постояв всего в одной  пробке.  И  вот  он  здесь,  в
квартире Ольги на улице Талалихина, куда, положа руку на  сердце,  без
подсказки ЧПП ни за что  бы  не  приехал,  -  а  журналисточка  вместо
доверительной или не очень - как получится - беседы о погибшем  дружке
пытается крутить вокруг да около. Э нет, так не пойдет.
   - Ну вот видите, - сказал Малахов. - К чему тогда ваши вопросы?
   - Считайте, что я хочу разобраться кое в чем сама. Для себя.
   - Зачем это вам?
   - Допустим, простое любопытство. Писать об этом нельзя, но знать-то
можно?
   - Зачем вам знания, которые вы  никогда  не  сможете  применить?  -
спросил Малахов. В затылке кольнуло. - Ну хорошо, давайте  поиграем  в
вопросы и ответы. Сначала задавайте вы, потом буду задавать я. Идет?
   -  Но  уговор:  полная  искренность.  Если  не   можете   ответить,
признайтесь честно, согласны?
   Малахов посмотрел на  часы.  Сколько  времени  утекло  зря  с  этой
поездкой! А сколько еще утечет - неведомо. Возможно, он как раз сейчас
позарез нужен в Конторе...
   Но ЧПП говорит: сиди здесь, не рыпайся, сиди  и  никуда  не  уходи,
Ольга тебе нужна, и ты должен быть с нею в хороших отношениях,  а  еще
лучше - в близких...
   Нет укола.
   А конкретнее? Чисто дружеских отношений достаточно?
   Укол.
   Понял...
   - Согласен, - сказал Малахов. - Начинайте.
   - Можно вкратце  обрисовать,  чем  занимается  ваша  Служба?  Кроме
расстановки санитарных кордонов, разумеется.
   - Пожалуйста... - Малахов пожал плечами. - Общий микробиологический
контроль,   включая   охрану   объектов    повышенной    биоопасности.
Социально-гигиенический   мониторинг.   Радиологический   контроль   и
мониторинг - совместно со Службой охраны  среды.  Санитарно-химический
контроль.  Пограничный  биоконтроль.   Прогнозирование   эпидемических
вспышек и превентивные меры. Координирование деятельности ряда научных
и лечебных центров. Еще кое-что  по  мелочам...  -  Паскудное  дело  о
массовом суициде никак нельзя было отнести к мелочам, но  об  этом  он
промолчал. - Вообще-то для неспециалиста это довольно скучная  тема...
Может быть, поговорим о чем-нибудь другом?
   - Искренне?
   - Ну разумеется...
   - Тогда вот вам вопрос второй: за что вы нас так ненавидите?
   Малахов приподнял одну бровь.
   - Некорректно, Оля... "Нас"  -  это  журналистскую  братию,  я  вас
правильно понял? А "вы" - это функционеры вообще или  только  я  один?
Вообще?.. Понятно. Спасибо и на том. Вы очень сильно ошибаетесь,  Оля,
функционер не может ненавидеть прессу. Нельзя ненавидеть  то,  что  не
приносит  вреда,  а,  напротив,   служит   социальной   терапии.   Вот
правительство многих из вас ненавидит, я полагаю, совершенно  искренне
и  за  дело.  Президент,  думаю,  тоже.  Не   путайте   чиновников   с
функционерами. Заметьте,  я  даже  не  спросил,  записывается  ли  наш
разговор. Мне все равно, а  у  вас  при  известной  неосмотрительности
могут быть неприятности. Лучше бы вам выключить запись, право слово.
   - Она не включена. Я же сказала, что хочу разобраться сама...  Надо
ли ваши слова понимать так, что Службы стоят над правительством?
   - Они не над и  не  под.  Они  -  сбоку.  Любая  самая  расчудесная
демократия может существовать только благодаря каждодневному нарушению
ее основных принципов, так уж получается. Далее: любая демократия,  не
нарастившая  на  себя  стальной  корсет,  обречена   опрокинуться   от
малейшего толчка.  И  если  ее  сменит  всего  лишь  авторитаризм  или
олигархическая  власть,  это  будет  еще  не  самое   страшное.   Надо
доказывать? Простите, Оля, не стану. И вообще это  только  мое  личное
мнение. Если  исчезнет  верховная  власть,  неподконтрольная  животным
прихотям толпы, на смену ей придет власть бандита с автоматом или -  в
лучшем случае - мы быстренько загадим планету так, что на  ней  станет
невозможно жить.  Если  хотите,  Службы  существуют  для  того,  чтобы
обыватель мог играть в демократию сколько его душе угодно. Вы ведь  не
возмущаетесь тому, что детские садики обносят заборами?
   - Подождите...
   - Нет уж, вы подождите, пожалуйста. Вас  ведь  свобода  волнует,  я
правильно понял? Найдите мне хоть одного  свободного  человека,  кроме
Робинзона, тогда и поговорим. Да и тому береговая линия мешала ощутить
себя вполне свободным. Возьмите для примера армию или  государственные
спецслужбы - тут государство мирится с формами управления,  достойными
Рамзеса, и  вроде  бы  ничего...  Живем  и  будем  жить.  Простите  за
банальность, никакая разумная социальная структура не основывается  на
такой  размытой   материи,   как   свобода   или,   еще   хуже   того,
справедливость,  -  непременно  поскользнется  и   наделает   грохоту.
Критерием полезности структуры  является ее жизне- и дееспособность, а
уж какой ценой - вопрос десятый и лишний.
   - Ну и ну, - Ольга извлекла из пачки сигаретку  и  постучала  ею  о
край пепельницы. - Не ожидала от вас такой  откровенности...  Впрочем,
вы утверждаете, что она для вас безопасна... Кстати, вы курите?
   - Курю, но только лечебные. Как и вы.
   - Других-то не достать. Тоже работа вашей Службы?
   - Тоже, - кивнул Малахов. - Мелочь, конечно... Он дал прикурить ей,
прикурил сам и с наслаждением  затянулся.  Какая  же  это  за  сегодня
сигарета? Шестая? Больше десяти - во вред, да и "демоний" не позволит.
   Разговор начинал надоедать. Прямо как с Виталькой:  "Тезис  первый:
человек за два-три миллиона лет эволюции еще не  вполне  произошел  от
своего обезьяньего предка и в существующем виде не может с  полным  на
то основанием считаться человеком разумным, ты не согласен? Достаточно
поверхностного знания истории, хотя бы новейшей...  Ах,  согласен?  Ты
умнее, чем я думал. Нет, это не констатация факта - ишь расцвел! - это
комплимент.   Человек   и   вправду   велик,   хотя   обычно   склонен
преувеличивать  свои  достижения;  он  звучит  так-то  и  так-то,   он
преобразовал  все,  до  чего  смог  дотянуться,  он  отравил  почву  и
выращивает на ней вполне съедобную  морковку,  он  слетал  на  Марс  и
Меркурий, засеял облака Венеры серобактериями и топит в Солнце  ракеты
с ядерными отходами. Верно? Одновременно это одно из  самых  хищных  и
безжалостных созданий, существовавших на  Земле  с  Мелового  периода,
порождение крокодилов, как было сказано, хотя я думаю, что не  следует
зря обижать ни в чем не повинных рептилий сравнением с  хомо  сапиенс.
Это самое  хитрое,  мелочное  и  эгоистичное  существо,  победившее  в
эволюционной борьбе и, по-видимому, остановившееся в  своем  развитии.
Так? Я вижу, ты следишь за ходом вполне банальной мысли. Тезис второй:
ты, я и еще двенадцать миллиардов людей на планете Земля  сравнительно
мало интересуемся тем, кто  мы  такие  и  откуда  взялись,  зато  живо
озабочены тем, что станет с  нами  завтра.  Причем  слово  "завтра"  я
употребляю в самом буквальном смысле: завтра значит именно  завтра,  а
не через пятьдесят  лет.  Двенадцать  миллиардов  людей  хотят  выжить
сегодня, выжить завтра, а когда завтрашний  день  станет  сегодняшним,
они будут желать того же самого, и послезавтра, кстати, они тоже будут
желать того же самого, что вполне объяснимо и  естественно,  -  короче
говоря,  нынешнее  поколение  весьма   склонного   к   самоистреблению
человечества желает выжить на этой планете  и  плавно  перетечь  своим
потомством в следующее  поколение,  которое  будет  озабочено  той  же
основной проблемой. Отсюда и третий тезис, вытекающий из первых двух и
вопроса "как быть?". До  сих  пор  единственная  во  Вселенной  земная
популяция вида хомо сапиенс  демонстрировала  трогательное  следование
законам развития любой  крупной  животной  популяции,  и  нет  никаких
признаков того, что такое положение когда-нибудь радикально изменится.
Эрго: до тех пор, пока каждая  -  непременно  каждая!  -  человеческая
особь  не  начнет  думать  и  вести  себя  иначе,  что  само  по  себе
сомнительно, - до  тех  пор  место  человека,  как  и  любого  другого
животного, в зоопарке, с  той  лишь  разницей,  что  клетку  для  себя
человек должен соорудить сам, ибо больше некому. По сути,  в  зародыше
это уже сделано: любая политическая система  изначально  есть  клетка,
разница между ними лишь в размерах и в том, у кого хранятся  ключи  от
дверцы, ты усек?.."
   Иначе уже нельзя. Спорить не о чем. Иначе мы  вымрем.  Окончательно
отравим воздух и воду,  выхлебаем  из  земли  последние  капли  нефти,
начнем драться за битуминозные пески... Сожрем планету. Жрать - это мы
умеем лучше всего.
   В Витальку почему-то влезало с трудом то,  что  для  Малахова  было
очевидным. Он помнил, как в детстве,  когда  еще  только-только  начал
соображать, смотрел по  TV  на  этих  скотов  -  крепких,  лоснящихся,
алчных, невероятно цепких и живучих, типичных какократов,  вознесенных
наверх, как капелька гноя  в  кратере  чирья,  сдавленного  невидимыми
сальными пальцами, легко швыряющих себе под ноги целые поколения, -  и
с мучительным ожесточением думал: "Ну неужели... _Неужели не  найдется
никого, кто бы избавил от них страну?!_"
   Ольга, конечно же, их не помнит, подумал  Малахов.  Зато  наверняка
слышала истории про людей в бомболюках и негодует. Не  возражаю.  Хотя
ненависть _той_ силы она и представить себе не может, как и почти  вся
нынешняя молодежь, - значит, работаем не зря...
   - Кстати, о справедливости, - сказал Малахов. -  В  свое  время  по
параметру РНС - он так и,  назывался:  "равнение  на  справедливость",
меня едва не отчислили из Школы. Потом, правда, оставили.
   - Изменились правила?
   - Нет, пришлось измениться мне. Правда, не слишком сильно  -  ровно
настолько,  чтобы  психологи  решили,  что   мой   индекс   социальной
ответственности все же выше тяги к справедливости... У  вас  есть  еще
вопросы, Оля?
   - Да. Сколько всего функционеров действует единовременно?
   - Четверо. По числу Служб.
   - Вот как? Мне почему-то казалось, что  ежегодный  выпуск  Школы  -
десять человек, а то и пятнадцать.
   - Остальные - чиновники.
   - Совсем интересно. В чем же  их  отличие  от  функционеров?  Кроме
занимаемой должности, разумеется.
   - Функционер - от слова функционировать,  что  он  и  делает.  Если
хотите, как винтик, хотя мне было бы приятнее думать,  что  как  мозг.
Отказавшую деталь выбрасывают на помойку, и правильно делают. Так же и
функционер отвечает собой за свои просчеты. Вообще-то  нечто  подобное
уже имело место у нас в стране лет  сто  назад.  Разница  в  том,  что
функционер не может сдать своего подчиненного,  он  может  только  его
уволить. Настоящую ответственность несет только один человек.
   - Перед кем?
   Малахов пожал плечами:
   - Перед населением, разумеется...
   Ольга вспыхнула:
   - Перестаньте сорить словами, вы прекрасно  меня  поняли.  Кто  тот
человек, который для вас олицетворяет население?
   - А вот этого я вам не скажу, Оля.
   -  Хорошо,  я  задам  вопрос  иначе.  Произошло  нечто  -   скажем,
катастрофа,  которую  вы  не  смогли  предотвратить.  Кто  определяет,
виновны вы или нет?
   - Суд чести. Вообще-то я не очень хочу развивать эту тему.
   - Больная мозоль?
   - Если хотите, да.
   -  Простите.  Я  просто  не  понимаю,  как   можно   не   подсидеть
функционера. По-моему, это само напрашивается. Только не говорите мне,
что никакой подчиненный  не  мечтает  занять  место  начальника  из-за
боязни, что кто-нибудь с ним поступит точно так же. Не поверю.
   - И не надо. Сразу видно, что вы не кончали нашу  Школу,  Оля.  Мне
будет трудно вам это объяснить. Ну а кроме того, каждый функционер сам
подбирает себе команду. Кому нужен функционер, не умеющий  разбираться
в людях?
   - Понятно. - Она затушила сигарету и откинулась в кресле. -  Вы  ко
всему еще и психолог? Тогда скажите, что, по-вашему, представляю собой
я.
   За две секунды Малахов  перебрал  с  десяток  вариантов  ответов  и
каждый раз получал укол в мозг.
   - Вы для меня загадка, Оля, - нашел он  наконец.  И  улыбнулся,  не
получив укола.
   "Охмуреж?.. Чистейшей воды. Что-то дальше будет..."
   Она усмехнулась.
   - Подите вы  с  вашими  комплиментами...  Еще  один  вопрос  можно?
Последний. Насколько я вас поняла, вы убеждены, что  цель  оправдывает
средства, а  ваша  цель  состоит  в  уменьшении  человеческих  потерь.
Скажите, могли бы вы лично, своими руками убить человека, чтобы спасти
сотню?
   Малахов  выпустил  кольцо  дыма  и  решительно  воткнул  окурок   в
пепельницу.
   - Наверное, мог бы. Не пробовал.
   Зачем же лично, подумал  он.  Вопрос  его  развлек.  Однако,  ну  и
представления о жизни у этих журналистов - наивнее,  чем  у  Витальки,
ей-богу!
   - Черт знает, как мы докатились до  такой  жизни!  Бардак  какой-то
людоедский...
   Малахов улыбнулся:
   - Знаете, Оля, в  подготовительном  интернате  у  нас  был  учитель
истории - его потом выгнали, - так вот он, когда  не  знал  ответа  на
вопрос, любил повторять: "Так исторически  сложилось".  А  я  добавлю:
могло быть хуже. Вы что же, хотели, чтобы тот кошмар, что был в начале
века, продолжался до сих пор? Про социальные катаклизмы я и вспоминать
не хочу, а вот  представьте  себе  такой  совсем  мелкий  штришок:  вы
смотрите хороший фильм, и вдруг его  прерывают,  чтобы  сообщить,  что
такая-то  и  такая-то,  простите,  гигиеническая  прокладка  -  лучшее
средство восстановить кислотно-щелочной баланс после мякоти кокоса. Вы
вряд ли это помните, а я еще застал. Оглуплять людей очень просто,  вы
попробуйте сделать наоборот... Кстати, именно  Службы  привили  нашему
обществу чуточку пуританства,  благодаря  чему  удалось  приостановить
распространение  ВИЧ-инфекций.  Либо  терпеть  Службы,  либо  идти   к
пропасти, альтернативы не вижу. О том, чтобы страну опять  не  подбили
на  взлете,  пусть  думают  другие  -  наша  задача  не  позволить  ей
запутаться в собственных крыльях. Всему свое время,  Оля;  глухонемому
прежде логопеда нужен  отоларинголог...  Не  настолько  я  туп,  чтобы
вообразить, что благодаря Службам воцарится сплошная благодать  и  над
миром что-нибудь да воссияет. Бардак  -  пока  да,  пожалуй.  Вынужден
согласиться. Только он не людоедский, тут я должен вас поправить. Он -
людоохранный...
   Она неожиданно прыснула и на миг потеряла всякое  сходство  с  леди
Белсом.
   - А покорявее словцо  вы  не  могли  подыскать?  Ладно,  я  кое-что
поняла. Теперь ваша очередь задавать вопросы.
   Пока он собирался с мыслями, она, положив ногу на ногу, смотрела на
него молча и загадочно. "А не дура  ли  она?"  -  обеспокоено  подумал
Малахов.  Пожалуй,  нет.  Хочет  произвести  впечатление  -   что   ж,
разрешается. И на "Олю" ничего не возразила. Он пошевелился, проверяя,
не выпал ли из кармана табельный мозгокрут, пока выключенный,  ждущий,
заранее настроенный на "безудержную страсть". Нет, не выпал. А  может,
и  без  мозгокрута  обойдется.  Девочка-то,  кажется,   не   против...
Позвонить прямо сейчас в ближайший супермаркет, заказать  с  доставкой
ледяное шампанское,  икру,  шоколад,  а  контрацептивы  у  этой  куклы
наверняка свои найдутся. Не с браслета  позвонить,  конечно,  разговор
сразу засекут, а с ее телефона, вон он стоит...
   Затылок не болел, хоть тресни.
   А если чуть попозже?.. Нет возражений? Вот и хорошо.
   А если у меня ничего не получится?! Не хочу же...
   Никакого эффекта. Значит, получится. Да и как может не получиться -
вон какая красивая женщина...
   Против воли стиснулись зубы до хруста. Прррре-лестница!
   Малахов откашлялся.
   - Я хотел бы  знать,  Оля,  что  собой  представлял  ваш  приятель.
Начните с анкетных данных. Ну и вообще...
   Рассказ  получился  не  таким  сбивчивым,  как   он   опасался,   -
чувствовалась журналистская выучка. Трощук Андрей Андреевич,  двадцати
девяти лет, среднее, здоров, не привлекался, не  состоял,  ограниченно
занятый, Зеленоград, родители живы. Последнее место работы: техник  на
конвейере каких-то тканых микроплат, нажимал какие-то  кнопки...  Пять
лет знакомства, совместные поездки, турпоходы, автостоп... да отличный
парень, что говорить, всем бы быть такими...
   Угу,  некстати  подумал  Малахов,  всем  бы   быть   бородатыми   и
краснорожими... Интересно, кем  я  им  казался  в  тот  момент,  когда
кинулся, расталкивая?  Ненормальным?  Очень  может  быть.  Бандитом  с
психодавом в кармане? Вряд ли. Что взять  с  попрыгунчиков?  Наверное,
все-таки практикующим  врачом,  но  только  не  случайным  лыжником  с
толикой здравого смысла в голове... Забавно.
   - Простите за вопрос... Он жил с вами?
   Она усмехнулась.
   - Вам это так необходимо знать?  Хорошо,  скажу:  последнюю  неделю
нет. Мы расстались. Если вы думаете, что он из-за  этого...  Вообще-то
инициатива расстаться была его, я только согласилась с ним.  И  потом,
мы остались друзьями. Не  думайте,  что  тут  была  какая-то  душевная
травма.
   - Я ничего не думаю, Оля, я просто собираю факты.  Последнее  время
за ним не замечалось каких-либо странностей?
   - Нет, пожалуй. Разве что в тот самый день... Понимаете, компания у
нас хорошая, мы, пока ехали на надземке, веселились вовсю.  А  он  был
какой-то странный - тоже ржал со всеми, но как-то... механически,  что
ли. Мы так и подумали, что у  него  неприятности,  даже  спросили.  Он
отшутился как-то неудачно, я уже не помню как...
   - Что вы делали дальше?
   -  Побегали  по  лыжне  -  около  часа,  не  больше.  Потом  решили
покататься с горы...
   - Поездку именно в то место предложил он?
   - Нет. Точно, нет.
   - Больше ничего не было странного?
   - Нет. Погодите-ка... Недели три назад у нас была попойка. Здесь, у
меня. Так вот, я заметила, что он подходил к  окну  и  смотрел.  Я  же
говорила вам, как он боялся высоты... правда,  у  меня  всего  восьмой
этаж. Но раньше он никогда так  не  делал.  Я  еще  подумала,  что  он
здорово напился, пьяному океан - лужа...
   Это уже кое-что, подумал Малахов,  Собрать  показания  о  поведении
жертв за несколько недель до самоубийства... Адова  работа,  но  будет
странно,  если  Нетленные  Мощи  не  проделал  ее  хотя  бы  частично.
Любопытно знать, что он накопал.
   - Значит, вы  уверены,  что  ваш  друг  сам  покончил  с  собой?  -
попытался уточнить Малахов.
   - Я уверена, что кто-то довел его  до  самоубийства,  -  решительно
сказала Ольга. - И я хочу знать, кто и зачем.
   - И вы убеждены, что я помогу вам? - спросил Малахов.
   Она улыбнулась.
   - Тащились же вы для чего-то из  Зарайска.  В  логике  ей  было  не
отказать. "А если у меня с ней не получится". "Демоний"  не  уколол  -
легонько царапнул острием иглы. Подталкивал: начинай  скорее,  зануда,
не тяни.
   - Сделаем так, Оля, -  сказал  Малахов,  "включив"  одну  из  своих
наиболее обаятельных улыбок, какую иногда "включал" лишь для Фаечки. -
Это дело я возьму на контроль. Теперь о вас. Очень может быть, что вам
в скором времени придется  ответить  на  множество  вопросов  о  вашем
друге, причем очень хорошему следователю. Прошу вас, отвечайте честно.
И еще одно: о том, что я был у вас, не должен знать  никто,  абсолютно
ни один человек. Только при этом условии  я  гарантирую  вам  успешное
расследование, Можно считать, что мы с вами договорились?
   - Можно.
   Держать улыбку уже не было сил.
   - Последний вопрос,  Оля,  -  сказал  Малахов  с  трудом,  от  души
надеясь, что его мучения будут  приняты  за  лестную  женщине  робость
мужчины. - Как вы посмотрите на то, если я  немного  задержусь  у  вас
просто так, без всякого дела?
   ...Уже  глубокой  ночью,  в  постели,  после  шампанского,  икры  и
шоколада, когда два торопливых акта соития остались позади и  назревал
третий, Малахов вдруг вспомнил о голодном брошенном Бомже, запертом  в
пустом доме, и был наказан жестоким уколом в мозг.  Исправляя  ошибку,
следующие пять минут он ни о чем не думал, исполняя  акт  механически,
словно колол дрова. Бомж был не нужен ему - кому вообще нужны бомжи? А
Ольга была для чего-то нужна.




                    Повесть о лейтенанте Пипеткине

                                 Коль  скоро  вы  вкусили   от   древа
                              познания, вы вряд ли  сможете  поступить
                              по-иному,  чем  идти   дальше   с   этим
                              знанием.

                                                         Норберт Винер

   ...Шуршат по асфальту. Выбоин на такой  скорости  не  увидишь,  они
чувствуются только по тряске машины. Не  надо  быть  провидцем,  чтобы
понимать: при сумасшедшей гонке по  дрянному  шоссе  рано  или  поздно
полетит  подвеска.  А!  Какую  бы  скорость   я   ни   выжал,   сигнал
спецназовской связи все равно летит быстрее.
   В угнанной машине можно  чувствовать  себя  в  безопасности  только
первые несколько минут, и то  если  угнано  "чисто".  Мне  же  повезло
угнать эту колымагу буквально из-под носа группы захвата,  так  что  о
какой тут безопасности может идти речь. Минута или две, самое  большее
три - вот и все, что мне отпущено.
   Не  густо.  Таков  мой  временной  люфт,  как  обожают   выражаться
профессионалы из не очень афиширующих себя заведений.
   Кольнуло... Пока чуть-чуть - предупреждающе. Бросить  машину?  Нет,
снова укол: пешкодрал не проходит... Господи,  боже  ты  мой,  как  же
надоели мне эти подленькие приемчики: всегда точно знаешь  что  делать
не надо, и поди догадайся, что  сделать  нужно!  Хитер  "демоний",  не
позволяет себе тянуть меня на веревке, как барана,  заботится  о  том,
чтобы я мыслил, гад!
   Мозгокрут - в режим защиты?.. Точно. Со второго раза попал. Нет тут
никакого мышления - откуда ему взяться? - одни отработанные  рефлексы,
как у павловской собаки с фистулой под брюхом.  Если  мне  понадобится
быстро принять правильное решение, единственное из многих ошибочных, я
могу и оплошать.
   Хорошо, что _они_ об этом не знают - зауважали меня  профессионалы,
никак не возьмут в толк,  почему  я  который  раз  от  них  ускользаю,
подозревают в гениальности... Дурачье. Впрочем, логически такой  вывод
с их стороны неизбежен, и  заметно,  что  теперь  они  действуют  куда
осторожнее, тщательно продумывая и просчитывая каждый шаг, что по идее
увеличивает мои шансы.
   Сам себе не верю: петляю третий месяц, а все еще на свободе. Только
бы дотянуть  до  лета.  Петлять,  петлять...  Летом  проще  исчезнуть:
пристану   к   какой-нибудь   группе   попрыгунчиков,   представившись
потерявшим снаряжение туристом-одиночкой, буду компанейским  парнем  и
комариным кормом и заберусь с ними в самый  дальний  медвежий  угол  с
плотностью сыскарей полторы человеко-единицы на сто  тысяч  квадратных
верст... Пусть-ка там попробуют меня вычислить! Так и надо: сидеть  не
высовываясь, пока не спугнут.
   А я что делаю, спрашивается?
   Развилка. Налево или направо? Налево. Тут шоссе еще хуже. Надо  же,
какой удался вираж - такому, пожалуй, позавидует и  раллист,  а  толку
много ли? Когда  надо  мною  повиснет  вертолет,  путь  мне  преградит
развернутый поперек дороги трейлер, либо меня просто-напросто  догонят
и зажмут, мне будет не до радости от мелких удач. Удивительно, что еще
не догнали, машина попалась дохлая, так  ведь  за  неимением  гербовой
пишут и на наждачной...
   Ага, замысел  "демония"  становится  прозрачен;  впереди  "кирпич",
деревянные  барьеры  со  светоотражателями,  а  местность   напоминает
стройплощадку после легкой бомбежки, безлюдную по  причине  субботнего
дня. Валяются бетонные  блоки,  дремлют  бульдозеры,  автокран  задрал
стрелу над штабелем плит, дорога разворочена, всюду грудами  щебень  -
впереди чинят мост над неведомой мне речушкой,  и  я  очень  удивлюсь,
если поблизости в нее не выходит что-нибудь вроде коллекторного стока.
Как раз для меня. Если очень поднатужиться, я смогу вообразить,  будто
всю сознательную жизнь мечтал стать  диггером  и  лазать  по  крысиным
норам.
   Так. Утопить машину, это собьет их с толку  хотя  бы  на  минуту...
Уйду.
   Поздно!  В  зеркале   заднего   вида   стремительно   увеличиваются
преследующие  меня  автомобили.  Два...  нет,  три.   Подсказку   мне,
подсказку!.. Нет ее. Давлю на  газ,  машина  в  брызги  разносит  кучу
гравия, прыгает сумасшедшим козлом, выношусь  на  мост,  только  здесь
становится видно, что центральный пролет отсутствует, - по тормозам! -
последние метры иду юзом, и начинается плавный и бесшумный  _свободный
полет..._



                             Представление

                   на Малахова Михаила Николаевича,
                    2001 г. рождения, кадета Школы

        2-й экземпляр - а архив Школы (База данных "Порода")
        3-й экземпляр - в личное дело Малахова М. Н.

        Малахов М.Н.,  17  лет,  в  поле  зрения  наблюдательного
     совета с 2007 г., в интернате с 2011 г.  (зимний  набор),  в
     2013 г. переведен в основной  состав  учащихся,  в  2014  г.
     допущен к изучению дисциплин второго цикла.
        Стандартные отсевочные тесты второго уровня: прошел.
        Спецтесты D-G: прошел.
        Спецтест H: прошел с лучшим результатом по группе.
        Спецтесты J1-J9: прошел.
        Контакты вне Школы: допустимые.
        Физическое здоровье: соответствует требованиям.
        Психика: устойчивая.
        РНС: 50,4 ед.
        ИСО: 117.0 ед.
        Интеллектуальный уровень: соответствует требованиям.
        Логические способности: ниже средних по группе
        Интуитивные    способности:    исключительно     высокие.
     Примечание: ряд наблюдавшихся фактов занесен в  Базу  данных
     "Редкие земли".
        Общая субъективная оценка: положительная.

        Результаты голосования по кандидатуре:
        За: 6. Против: 3

        Наблюдательный совет Школы  считает  возможным  допустить
     кандидата Малахова М.Н. к изучению дисциплин третьего цикла.
        Примечание: особое мнение д-ра Косенчук  и  д-ра  Абишева
     передано в Базу данных "Аларм". Особое мнение д-ра Терещенко
     и члена комиссии  Щукина  передано  в  Базу  данных  "Редкие
     земли".

                            03.12.2018




   Если какой-нибудь умник начнет уверять вас,  будто  безумно  трудно
устроить ребенка в Школу, можете  с  чистой  совестью  плюнуть  ему  в
глаза. Это вранье.  Я  ни  разу  не  слышал,  чтобы  кому-нибудь  было
отказано  в  собеседовании,  и  по  меньшей  мере  каждое   пятое   из
приведенных родителями чад успешно проходит приемные  испытания.  Иное
дело,  что  почти  никто  из  приведенных  за  ручку  абитуриентов  не
заканчивает полный курс; исключения единичны. Мне говорили, в чем  тут
дело, аргументацию я забыл, а вывод запомнил:  регулярные  контакты  с
семьей мешают формированию функционера.
   Так что если бы  мои  родители  не  погибли  в  автокатастрофе,  не
окончить бы мне Школу ни за что. Нет худа без худа.
   Шучу.
   Как ни странно, о детдоме у меня сохранилось мало  воспоминаний,  и
те какие-то казенные: казенная  одежда  от  зимних  курток  до  трусов
включительно, вечно хмурые, как бы тоже казенные воспитатели, редкие и
почти всегда чем-нибудь испорченные праздники,  несколько  клинических
подлецов, несколько клинических же воров с  врожденными  криминальными
задатками, пара-тройка дебилов, "темные" по случаю, драки за то,  кому
быть паханом над всеми, - словом, нормальное  обезьянье  стадо.  Серый
фон. С Сашкой Кисселем и Димкой Долговым, пришедшими вместе со мной  в
Школу и продержавшимися до выпуска, мы подружились позднее,  уж  никак
не в интернате. Хотя подружились - громко сказано, пожалуй. Дружить  в
Школе некогда. Не желали друг другу зла, это точнее.
   Одно   воспоминание,   впрочем,   осталось...   Совершенно    точно
установлено, что детеныши обезьян, все равно высших или  низших,  рано
отнятые у матери, изолированные от стада и искусственно  вскормленные,
то  есть  те  детеныши,  которые  никогда  не  хватались   за   теплую
материнскую шерсть, вырастают во  вполне  здоровых  особей  с  тем  же
примерно процентом  физических  и  психических  отклонений,  что  и  в
контрольной группе. Мало того, они так же успешно производят  на  свет
здоровое потомство. Есть только одно отличие: обезьяны, не  испытавшие
в  младенчестве  материнской   ласки,   почти   все,   за   редчайшими
исключениями, отказываются от заботы о своем потомстве, когда приходит
их черед стать  родителями.  Собственные  детеныши  становятся  им  не
нужны. Начисто лишенные родительских чувств обезьяны как бы мстят ни в
чем не повинным детенышам за свое погубленное детство. И если детеныша
не  подсадить  в  стаю,  где  о  нем  позаботятся,  или  не  выкормить
искусственно, такой детеныш неминуемо погибнет.
   Не знаю, что из этого в конце концов вышло,  но  у  нас  в  младшей
группе стояла - вернее, сидела - вечная Няня, большая толстая  женщина
из мягкой резины и пластика. Она была добрая. Легонько  покачиваясь  в
кресле,  мурлыча  нескончаемые  песенки,   она   умела   и   погладить
прильнувшего к ней счастливого малыша, и успокоить хнычущего.  От  нее
исходило тепло. Без сомнения, создатели Няни начитались Брэдбери - про
электронную бабушку. Это был эрзац живого человека, и малыши прекрасно
понимали, что Няня не живая, но все равно висели на ней  гроздьями.  Я
смеялся: мне это было не нужно. У меня были отец и мать - погибли,  но
были же! - и я твердо знал, что не глупые толстые роботы, а живые руки
мамы укачивали меня в младенчестве. В  интернате  я  оказался  года  в
четыре. Мне повезло  больше,  чем  другим,  цепляющимся  ручонками  за
резиновую куклу,  и  мой  смех  был  смехом  превосходства  над  ними,
существами с виду такими же, как я, но все же  низшей  касты.  Стыдно,
конечно, об этом вспоминать, но кого прикажете винить в том, что  дети
устроены так, а  не  иначе?  Психически  дефективную  человекообразную
обезьяну, которая пять - семь миллионов лет назад свалилась с пальмы и
поленилась вскарабкаться обратно?
   Странно, но меня никогда не тянуло подержать  на  руках  маленького
Витальку. Юлия обижалась: "Это  же  твое!  Твое!  Какой  ты  отец!"  Я
пожимал  плечами  и  брал  в  руки  кричащий   сверток.   Ребенок   не
успокаивался,  и  Юлия  выходила  из  себя.  Тошно  и  вспомнить  наши
скандалы. Может быть, дело  было  в  том,  что  по  настоянию  Юлии  я
присутствовал при родах. Я совершенно  точно  знаю,  что  из  меня  не
получился бы ни акушер, ни педиатр. Роды  и  сами  по  себе  не  самое
приятное в мире зрелище, а уж когда видишь, как  из  любимой  тобой  и
обезображенной _им_ женщины, раздвигая и разрывая ее лоно, с  какой-то
садистской неуклонностью выползает нечто новое  и  совсем  не  нужное,
которое пока молчит, поглощенное  борьбой  с  материнским  телом,  но,
оказавшись снаружи, обязательно взовьется криком, претендуя на место в
мире и на часть того, что прежде было только моим, - разве можно тогда
испытать добрые чувства? Я знал, что их испытывают другие отцы.  Я  не
испытал. Даже когда я увидел, как сияющая Юлия  кормит  грудью  нашего
сына, я только и смог, что не выдать сразу  своей  неприязни  к  этому
чмокающему куску розового мяса, который отнимает - уже отнял! - у меня
мою Юлию. Отцовские чувства проснулись во мне  много  позже,  когда  я
разглядел в Витальке задатки человека. И вторая странность: я  никогда
не умилялся успехам сына. Одобрял - да. Гордился - тоже бывало. Но  не
умилялся. Может быть, моя мама мало держала меня на руках?
   Лет в десять меня и еще нескольких пацанов из разных групп  вызвали
к директору  и  предложили  быстренько  собрать  вещички.  Помню,  как
директор, даже не пытаясь скрыть удивление, впервые рассматривал нас с
некоторым вниманием, и еще  помню  незнакомого  мужчину,  по-видимому,
очень спешащего, приехавшего, как мы сразу поняли, специально за нами.
   Я сразу заявил, что никуда не поеду. Надо сказать, в детстве я  был
довольно упрям и заранее соглашался на возможные кары. Плевать.  Пусть
других берут, а я останусь, мне и тут  неплохо  живется,  ясно  вам?..
Спешащий мужчина нетерпеливо посмотрел на часы, а директор  побагровел
и рявкнул, что вопрос решен. Я только-только открыл рот, чтобы сказать
какую-нибудь грубость, как меня довольно сильно ужалило в затылок, так
что рот пришлось закрыть. К тому времени я уже начал догадываться, что
означают мои внезапные боли.
   Что  мне  нравилось  в  подготовительном  интернате,  так  это  его
местоположение: лесной массив за Клином -  кажется,  бывшие  охотничьи
угодья высокопоставленных рыл, - сосновый воздух,  настоящая,  хоть  и
переплюйная речка. В жилой корпус нас набилось столько, что кровати  в
спальнях пришлось устанавливать в два яруса, как нары. Ни  прежде,  ни
потом я не видел такого количества шкетов в одном месте. Как нам стало
известно впоследствии, наш подготовительный интернат был лишь одним из
пяти или шести подобных заведений, вдобавок не самым крупным.
   Любопытно, что детдомовцы в интернате не преобладали. Не знаю,  кто
пустил такой слух, но многие родители, приведшие своих чад, были свято
убеждены в том, что Школа  -  это  что-то  вроде  новейшей  финансовой
академии закрытого типа. Никто и не думал их в этом разубеждать. Много
позднее один из преподавателей сказал мне в приватной беседе:  "Зачем?
Человеку абсолютно все равно, откуда его отчислили".
   Неделю нас не трогали, по крайней мере внешне.  Благодать!..  Потом
от корпусов интерната один за другим отвалили несколько битком набитых
автобусов, и в  спальнях  стало  попросторнее.  Мы  начали  ходить  на
обычные  школьные  занятия,  но  вообще-то  обстановка  поначалу  мало
отличалась  от  детдомовской,  разве  что  воспитатели  были   чуточку
внимательнее к нам. На самом деле мы, не догадываясь о том,  были  под
наблюдением постоянно. Не так уж трудно развесить  везде,  где  только
можно, скрытые камеры,  тем  более  если  здание  строилось  с  учетом
необходимости тотальной слежки. Уж  не  знаю,  какой  штат  психологов
обслуживал интернат, только работу они проделали колоссальную.  Недели
через три двухэтажные нары в спальнях  разобрали  за  ненадобностью  -
половина  воспитанников  без  всякого  шума  вернулась  туда,   откуда
прибыла. И вот тогда-то за нас взялись по-настоящему.
   Пошли тесты.
   Я абсолютно убежден, что большей их части мы  просто  не  заметили,
меньшую же часть приняли за события случайные, но всегда требующие  от
нас той или иной реакции.
   Отсев шел  безжалостный.  Школа,  как  я  уяснил  впоследствии,  не
воспитывала _особых_ людей  и  вовсе  не  ставила  перед  собой  такой
задачи. Она всего лишь отсеивала _неособых_. Не мне судить  Кардинала,
искренне считавшего педагогику худшей разновидностью лженауки,  -  тем
более что я с ним почти согласен. У него была  иная  задача.  В  своем
любимом детище он применял методы чудовищно  расточительные,  но  зато
предельно эффективные.
   Иногда нас специально оставляли в покое на несколько дней - никаких
занятий, минимум внимания воспитателей - и смотрели,  какую  блажь  мы
учиним от скуки.
   Через год нас  перевели  в  другое  здание,  более  соответствующее
своими размерами нашим поредевшим рядам, а в большой корпус  запустили
новую партию шкетов. Через два года нас осталось не  более  пятнадцати
процентов от первоначального числа.
   И тогда пришла очередь Школы.
   От нас уже не скрывали, кто мы такие и к чему готовимся.  Наоборот,
в первый же день в стенах Школы нас собрали вместе и  объявили  истину
во всеуслышание. Помню,  до  меня  тогда  только  и  дошло,  что  мне,
возможно, предстоит со временем стать о-очень большим начальником, и я
от гордости аж вспотел. На  самом  деле  и  это  было  психологическим
тестом, только в Школе нашу реакцию отслеживали куда тщательнее.
   Вначале  то,  что  происходило  в  мои  первые  дни  в   интернате,
повторилось почти один к одному, с той  несущественной  разницей,  что
кровати были все-таки одноярусные. К моему  некоторому  удивлению,  не
все абитуриенты вышли из подготовительных интернатов, были ребята и со
стороны. Несомненно, Кардинал считал, что в поисках жемчужных зерен не
грех перекопать как можно больше навозных куч.
   Из первых лет обучения в Школе запомнился один эпизод.
   Знаете, как это бывает: ты высунув  язык  решаешь  задачу,  а  твой
сосед сзади, слывущий самым крутым в группе,  многозначительно  пинает
твой стул или даже, притянув тебя  за  ухо,  шепчет  нарочито  мерзким
голосом, что если ты не решишь задачу и ему, то на ближайшей  перемене
будешь иметь с  ним  дело...  Помню,  я  послал  "пахана"  подальше  и
заработал на этом очко. Нет, я не  такой  храбрый,  просто  я  вовремя
ощутил укол в затылке. Поддайся я - и  меня  немедленно  взяли  бы  на
заметку как возможного кандидата на отчисление  из  Школы.  А  "пахан"
собрал вещички в тот же день.
   Вообще-то это был довольно редкий случай; как правило, нельзя  было
догадаться, почему отчислен тот или иной кадет. Мы общались с младшими
и ничем не  могли  им  помочь  -  а  как  хотелось  покровительственно
поделиться! В тех редких случаях,  когда  мы  о  чем-то  догадывались,
приемы "педагогов" менялись радикально и быстро.
   Свободного времени поначалу хватало. И очень не зря: кто-то сверху,
невидимый, нацеливая на нас лупу, приглядывался. До  поры  до  времени
его не интересовали наши  успехи  в  учебе;  первичный  отсев  шел  по
совершенно иным признакам. То, что происходило в  интернате,  в  самом
лучшем случае сошло бы за  вырубку  в  карьере  безобразной  мраморной
глыбы. Теперь с нее снималось лишнее.
   Может быть, таким образом удалось бы изваять прекрасную статую,  не
знаю. Школа не ставила перед собой такой задачи.  Лучше  было  изгнать
годного, чем оставить внушающего сомнения, - этот принцип проводился в
жизнь с железной последовательностью.
   Ничего этого мы не  знали.  Случалось,  что  кровать  соседа  вдруг
оказывалась пустой. Это  вызывало  удивление  и  расспросы.  Нам  сухо
отвечали, что кадет вернулся в свой прежний детдом или к  родителям  -
откуда он там прибыл. Черт знает почему на начальном цикле обучения мы
крайне редко были свидетелями процесса  "собирания  вещичек"  -  может
быть, это делалось для того, чтобы не нервировать нас понапрасну.
   Отчисленных быстро забывали.
   Сильно поредевшие группы сливали  в  одну  из  двух-трех.  К  концу
первого года обучения из двадцати двух групп осталось девять.  Мы  еще
не догадывались, что к моменту выпуска должна была остаться лишь одна,
как всегда бывало на более "ранних" потоках. Да и та обычно  неполного
состава.
   Наш поток не стал исключением. Четыре группы - вот что осталось  от
нашего потока после второго года в Школе. Одиннадцать человек -  перед
выпуском.
   Лет в семнадцать мне попалась в библиотеке сильно зачитанная книжка
об иезуитских  колледжах.  Помню,  я  был  поражен  сходством  методов
(тотальная  слежка,   немедленный   отсев   нежелательных)   и   долго
развлекался, находя все новые и  новые  параллели  со  Школой.  Методы
различались лишь постольку, поскольку различались цели, а еще  нас  не
заставляли шпионить друг за другом, но, охватив методику  в  целом,  я
поразился  простой  мысли:  все  уже  придумано!  Можно  долго   и   в
подробностях дописывать приложения, но нельзя изменить основу! Человек
- всюду одно и то же, хоть при Игнатии свет  Лойоле,  хоть  при  самой
расчудесной народной демократии с Кардиналом на заднем плане.
   "Читал?" - спросил я Сашку Кисселя, показав  потрепанную  не  одним
поколением кадетов  книжку.  "Угу",  -  только  и  ответил  он,  и  мы
обменялись понимающими взглядами.
   Собственно, я, как и многие, в душе ничего не имел  против  отсева.
Мне  было  комфортно.  Резец  скульптора  выгрызал  в  мраморе   ниши.
Отбраковка  нечестных,  подлых,   корыстных,   ноющих,   заискивающих,
доносчиков,   гегемонов   кулачного   права,   чрезмерно    замкнутых,
неуравновешенных  и  просто  неудачливых  сделала  свое  дело.  Нельзя
сказать, что к двенадцати годам меня окружали сплошь друзья -  были  и
враги, в том числе враги непримиримые, но я их уважал.
   И тогда за нас взялись по-настоящему.
   Вдруг  резко,  без  всякого  предупреждения   возросло   количество
занятий. Мы взвыли. Двенадцать уроков в день считались нормой,  десять
- праздником. Я едва удержался от  слез,  когда  в  конце  недели  нам
объявили, что выходных дней не будет, а один парнишка в  тот  же  день
пристал к воспитателю с просьбой отчислить его из Школы.
   Просьбу удовлетворили.
   Кое-как, с чугунными головами и скрипом  зубовным  мы  дотянули  до
осенних каникул, и тут нас ждал новый удар. Один день  -  столько  нам
было отпущено на  восстановление  свернутых  в  крендель  мозгов.  Нас
просто-напросто испытывали на прочность. Одновременно шли испытания на
интеллект, и можно было заметить, что на первое место педагоги ставили
качество и самобытность решения логической задачи, и лишь на второе  -
скорость решения.
   Обычная   школьная   программа,   правда,   со   всеми   известными
приложениями, не более,  -  но  уж  от  души!  Плюс  зачем-то  латынь,
пригодившаяся  впоследствии  очень  немногим.  Со  временем   я   стал
подозревать, что подручные Кардинала  исповедовали  нехитрый  принцип:
вали больше, не все ли равно,  чем  загружать  мозги,  главное,  чтобы
работали, а качество из количества как-нибудь само произрастет.
   Помню парнишку, отчисленного после того, как  он  не  смог  с  ходу
ответить на вопрос, каков период обращения Солнца вокруг оси...
   Спортивные занятия были  обязательными.  Кой  черт,  мы  были  рады
загонять себя до изнеможения, чтобы потом  свалиться  на  кровать  без
задних ног, сладко  чувствуя  каждой  мышцей  такую  приятную  всякому
живому существу  усталость  физическую,  побившую  в  неравной  борьбе
гнусную усталость ума, - все-таки умственное и физическое  в  человеке
глубоко  антагонистичны,  а  гармоничных  исключений   кот   наплакал:
Пифагор, Леонардо да Винчи и, пожалуй, Ломоносов.
   На второй месяц такой жизни я частенько жалел, что родился на свет.
А ведь мне было легче,  чем  другим:  "демоний"  колол  меня  нещадно,
заставляя искать и находить оптимальный путь. Кое-кому пришлось совсем
плохо; один начал заговариваться, несколько пацанов стали  слезливы  и
раздражительны. Резец работал...
   На третий месяц я, к громадному своему удивлению, почувствовал, что
понемногу втягиваюсь.  Остальные  тоже  повеселели.  А  уж  когда  нам
объявили, что зимние каникулы продолжатся аж три дня, мы  даже  слегка
удивились: куда девать такую прорву времени?
   Нашлось куда, конечно. Пацаны есть пацаны. Но как раз после  зимних
каникул с потока было отчислено сразу  человек  десять.  Почему  -  не
знаю. Это самое  темное  место  в  моих  потугах  логически  вычислить
принятые в Школе критерии отбора.
   Кое-что, впрочем, удалось понять уже тогда. Вскоре после  того  как
начались компьютерные занятия, кто-то из нас догадался,  как  вытащить
из школьной сети наши (и не только наши) личные дела. О, там было  что
почитать! Кажется, Сашка  Киссель  первым  обратил  внимание  на  одно
любопытное обстоятельство: почти все кадеты средних и  старших  курсов
были сиротами, помнящими родителей. И почти все они (и мы  тоже)  были
детьми, внуками либо правнуками  людей,  заметно  проявивших  себя  на
государственной  службе,  все  равно  в  какой  области:   управлении,
инженерии, науке... Пращур Лебедянского  конструировал  паровозы.  Дед
Воронина был губернатором. Предок моего  приятеля  Димки  Долгова  всю
жизнь строил не то мосты, не то шахты. В крайнем  случае  личное  дело
содержало указание на документы, подтверждающие  происхождение  кадета
от какого-нибудь незнатного дворянского рода. Сашка Киссель, например,
оказался простым остзейским бароном.  И,  что  любопытно,  подлинность
документов подтверждалась специальными актами экспертизы!
   Позднее я понял, что это значит, и оценил политику  наблюдательного
совета Школы. Эти люди не любили шутить и даром  хлеб  не  ели.  Кадет
должен происходить из уважаемой  семьи,  в  истории  которой  не  было
известных ему позорных пятен. Он должен уважать себя и  свое  место  в
человечестве и не должен иметь комплекса  неполноценности.  Исключения
из  этого  правила  практически  не  было.  Единицы.  И  то   сказать:
функционер с комплексом неполноценности - кому нужен?
   Нельзя сказать, что мне не польстило известие  о  моем  дворянстве.
Мальчишество, конечно...
   А весной, когда светило солнышко и в тени сосен под окнами дотаивал
последний снег, в Школу приехал Кардинал.
   Мы о нем и знать не знали, пока он не вошел к нам во время  занятий
- пожилой лысеющий дядька с неважным цветом лица и заметным животиком,
оттопырившим аккуратный костюм. Первую его фразу,  обращенную  к  нам,
кадетам, я запомнил слово в слово:  "Здравствуйте,  меня  зовут  Павел
Фомич, это я придумал Школу для вас", - и  он  добродушно  посоветовал
нам поставить на место отпавшие челюсти.
   Кардинал сказал речь - краткую, но  мы  почувствовали,  что  он  не
экономит на нас время; мальчишки вообще очень  тонко  чувствуют  такие
вещи. Он не сказал почти ничего нового, он только напомнил нам, кто мы
есть и кого из нас делают. "Это я работаю на правительство, -  говорил
Кардинал и безбожно врал, конечно, - вы же будете работать на  страну,
а при каких-то обстоятельствах, возможно,  и  на  все  человечество...
Гордитесь этим".
   Мы гордились.
   Меж тем истязания, чинимые над нами, мало-помалу приобретали  более
осмысленный  характер.  Появились  специальные  предметы  и  кое-какие
методики развития. Это не значит, что  "резец"  перестал  делать  свое
дело,  -  делал,  да  еще  как!  Претензии   на   несправедливость   и
провокационность тестов не принимались никем и говорили  не  в  пользу
жалующегося.
   Чего стоил один лишь иезуитский тест со значком  и  дипломом!  Было
так: Максим Родионович, добрейший наш  "классный  дам"  и  объект  для
подражания, однажды утром заявил, что занятий  сегодня  не  будет.  Мы
взвыли  от  восторга,  и  лишь  немногие  насторожились:   а   почему,
собственно? Максим Родионович охотно объяснил: оказывается, сегодня мы
перевалили  какой-то  там   рубеж   на   стезе   превращения   нас   в
мэтров-выпускников, в честь чего объявляется праздник и каждому из нас
будет торжественно вручен диплом "сантимэтра" - через э,  естественно,
- и  соответствующий  нагрудный  значок.  Надо  ли  говорить,  что  мы
неизмеримо выросли в собственных глазах и взвыли от восторга вторично?
   Ох, красивый был  значочек!  Красивейший.  В  том  возрасте,  когда
мальчишки собирают коллекцию ненужной дряни,  полагая  ее  сокровищем,
эмалированный кусочек жести на лацкане был для нас  примерно  тем  же,
чем являлась цельная суповая тарелка на шнурочке для вождя людоедов из
"Джерри-островитянина". Глотку бы перегрыз,  попытайся  кто  отобрать!
Кому-кому,   а   мне   было   приятно,   прицепив   значок,   небрежно
продефилировать перед  младшей  группой,  наслаждаясь  ее  неприкрытой
завистью. По-моему, в тот день младшие  увидели  наш  поток  в  полном
составе.
   На  второй  день  начала  побаливать  голова.  Я  не  придал  этому
значения, тем более что к вечеру боль исчезла. В тот  день  я  отцепил
значок и убрал его в  свой  шкафчик  вместе  с  дипломом.  Не  мигрень
подсказала - просто как-то вдруг  надоело  ходить  петухом.  И  многие
сняли с себя значки в ближайшие  два-три  дня.  Кажется,  только  двое
парней носили их больше недели - они-то и были отчислены из Школы,  но
не вдруг и порознь, чтобы мы не сразу  догадались о том, что вся затея
со значком и дипломом с самого начала была провокационным тестом...
   Мы догадались  потом.  И  смирились.  И  не  пожалели  отчисленных.
Стимулом к Власти для  нас  должна  была  стать  сама  Власть,  дающая
возможность проявить  себя  в  деле,  и  только  Власть  как  таковая.
Тщеславный или корыстный функционер - нонсенс тот еще.
   Конечно, многого я не знаю и сейчас: о глубинном смысле большинства
пертурбаций внутри нашего потока можно только  догадываться.  Об  этом
знают те из нас, кто остался  при  Школе  после  выпуска.  Вот  только
скажут ли?
   Школа кого хочешь сделает нелюбопытным. Например, я  почти  уверен,
что вплоть до  последней  крупной  чистки  рядом  с  нами  сознательно
держали  некоторое  количество  воспитанников,  подходящих   по   всем
статьям, кроме  выраженной  харизмы.  И  это  правильно:  что  путного
выйдет, если собрать в неразбавленную кучу  два  десятка  прирожденных
лидеров? "Крысиный король" - да, получится. А функционер?
   Но уверенность свою я держу при себе.
   Потрясающий  цинизм  "Теории  и  практики  управления"  как-то   не
произвел на нас большого впечатления  (привыкли?),  зато  практические
занятия запомнились на всю жизнь. В спокойном состоянии и в длительном
стрессе. В группе и в ватном одиночестве безэховой камеры. Неожиданно,
спросонок, среди ночи... Вы не пробовали решать управленческие задачи,
сидя в зубоврачебном кресле? Правда  нет?  Голову  выше,  вы  достойны
зависти!
   Кое-кого "рубила" медицина. Помню, как я плакал, бревном валясь  на
постель,  и  не  мог  заснуть.  Не  помогал   и   спорт,   по-прежнему
обязательный. Я завидовал галерным рабам.  Однако,  похоже,  психологи
Школы лучше меня знали, что способен выдержать человек.  Каких  только
ситуаций не моделировалось, одна  другой  хуже  -  вспомнить  тошно  и
страшненько. В реальной жизни такого не бывает. Годам к шестнадцати  я
уже мог не спать до пяти суток подряд,  сохраняя  работоспособность  и
относительно ясную голову. Кроме того, помогал и "демоний".
   _Зачем?_
   В то время я понимал зачем - теперь перестал понимать.  Ну  неужели
мне жилось бы хуже, не стань я функционером?..
   Наверное, да. Точнее мне никогда не узнать, вот  что  обидно.  Слеп
ты, человек. Нет прибора,  позволяющего  посмотреть,  что  было  бы  с
тобой, сверни ты на улице направо, а не налево. Может быть - ничего. А
может быть, труп, размозженный  выскочившей  на  тротуар  машиной  или
обрушившимся карнизом.
   И  -  хуже  того  -  с  недавних  пор  опять  заворочались,  начали
просыпаться во мне старые сомнения... А с чего я,  собственно,  вообще
взял, будто "демоний" есть мое личное, шкурное ЧПП - чутье правильного
пути, пресловутое шестое чувство? Что я вообще знаю  о  нем  и  о  его
целях? Может быть, он помогал мне лишь  до  определенной,  неизвестной
мне границы -  например,  до  этой  паскудной  и  страшной  истории  с
пандемией самоубийств? Может быть, он печется вовсе не о моей  пользе,
а о пользе чего-то такого, о чем я не имею ни  малейшего  понятия,  но
связанного со мною как с простым инструментом вроде пассатижей; а  как
только надобность в инструменте отпадет - суд чести, вердикт,  пуля  в
череп?..
   А вот это запросто.




   - Сколько уже за сегодня? - хмуро спросил Малахов.
   Воронин мельком взглянул в электронную шпаргалку.
   - Двести девять. - Еле слышно  пискнуло.  -  Простите,  уже  двести
десятый. Только что.
   Малахов поблагодарил кивком. Часть данных, как всегда,  запаздывала
- на сутки, на двое, - и, разумеется, не все из  этих  двухсот  десяти
покончили с собой сегодня. От того было не  легче.  Часть  сведений  о
сегодняшних самоубийцах поступит в ближайшие дни, и  тогда  выяснится,
что их еще больше. Их с каждым днем все больше.
   - Юрий Савельевич, что у нас нового по статистике?
   Лебедянский откашлялся.
   -  Мы  провели  кое-какую  обработку,  Михаил  Николаевич,  включая
последние данные как по Конфедерации, так и по миру... а  также  того,
что  передал   нам   Отто   Оттович.   Уже   сейчас   можно   сказать:
предварительные прикидки неверны.
   - То есть?
   - Рост  числа  самоубийств  не  является  экспоненциальным.  Строго
говоря,  он  и  не  может  быть  строго  экспоненциальным,   поскольку
население Земли не бесконечно и рано или поздно скажется  естественный
предел. Дело в другом: кривая имеет такой вид, будто  на  Земле  живет
порядка семи-девяти миллиардов человек  вместо  двенадцати.  Это,  так
сказать, группа  риска,  остальные,  по-видимому,  не  восприимчивы...
Точную цифру пока  назвать  трудно,  отличие  едва  выходит  за  рамки
погрешности.  Вдобавок,  данные  по  зарубежью  отличаются  повышенной
неопределенностью - фактически пока можно  говорить  лишь  о  наиболее
вероятной кривой...
   - Пока?
   - Приблизительно через месяц скажем точнее.
   Малахов секунду  помолчал.  Ну  да...  За  месяц  по  одной  только
Конфедерации самоубийц станет больше на  тысяч  на  пятнадцать,  а  по
миру, пожалуй, на полмиллиона. Отчего  бы  не  подождать  годика  два?
Погрешность в определении кривой сведется почти к нулю.
   - Одним словом,  группа  риска  -  две  трети  всего  населения?  Я
правильно понял?
   - Приблизительно так.
   - Чем-нибудь еще можете порадовать?
   - Работаем, Михаил Николаевич. Гипотез, конечно, масса...
   - Гипотезы меня  не  интересуют,  -  отрезал  Малахов.  Вспомнилась
кривая  рожа  Нетленных  Мощей:  "Толку  от  них..."  В  достопамятной
дискетке каких только гипотез не содержалось,  Малахов  убил  три  дня
лишь на  беглое  ознакомление  с  ними.  За  неделю  стараниями  групп
Лебедянского и Воронина их  число  выросло  раза  в  полтора.  Малахов
группировал их по кучкам  и  сам  себе  напоминал  отягощенного  уймой
времени бездельника, с тупым  упрямством  раскладывающего  никогда  не
сходящийся    пасьянс.    Гипотезы    эпидемические,    невротические,
психоурбанистические, психозомбистские и множество других, - с типами,
классами, семействами, видами и  подвидами.  Они  так  и  просились  в
классификацию в виде раскидистого древа. - Что-нибудь кроме гипотез  у
вас есть?
   - Что-либо определенное утверждать пока рано,  -  осторожно  сказал
Лебедянский. - Честно говоря,  я  совсем  не  уверен,  что  мы  сможем
извлечь из голой статистики нечто сенсационное. Впрочем,  делаем,  что
можем.
   Так. О чем докладывать Кардиналу -  неясно.  Перспективы  "Надежды"
неясны вдвойне.
   - А социопсихологические модели? Выводы подтверждаются?
   - К сожалению, да. Если исходить  из  предположения  о  повсеместно
принятых мерах  по  нераспространению,  утечка  информации  произойдет
скорее всего в  марте  -  апреле,  причем  скорее  всего  за  рубежом,
предположительно  в  странах  Азии  или  Африки.  Информационный   бум
последует немедленно, и сдержать  его  не  поможет  никакой  "железный
занавес", увы. Социальная терапия средствами массовой информации будет
эффективна  лишь  до  июля-августа.  По  наиболее  вероятной   модели,
ориентировочный  срок  начала  глобальной  паники  -  конец  ноября  -
декабрь. Число самоубийц  по  Конфедерации  превысит  к  тому  времени
миллион человек. Наиболее вероятная модель указывает  на  неизбежность
некоторых... э... социальных подвижек.
   - Конкретно: каких? - потребовал Малахов.
   - В декабре увидим, - бросил Воронин. Лебедянский развел руками.
   - Общественная структура потеряет устойчивость, это пока  все,  что
мы можем предсказать. Не только у  нас,  но  и  по  всему  миру.  Могу
утешить: вероятность глобальных межблоковых  конфликтов  увеличится  в
первом  приближении  незначительно.  Кстати,   превентивное   введение
чрезвычайного положения ситуацию не выправит,  а  усугубит,  это  нами
просчитано. По  весьма  приблизительным  прикидкам,  период  "смутного
времени" займет от полутора до двух лет.
   - Пока не вымрет группа риска? - буркнул Малахов.
   - Скорее пока  не...  м-м...  исчезнет  значительная  ее  часть.  В
дальнейшем  процесс  замедлится  и   можно   будет   рассчитывать   на
восстановление управления страной.
   - Спасибо и на том...
   Он молчал. Эти трое смотрели на него и ждали, когда он отпустит  их
работать. Извернуться, вцепиться бульдогами в  неподатливый  материал,
перелопатить несметные вороха, встать на  уши,  вылезти  из  кожи,  но
сделать! Малахов знал: _эти_ умеют работать не за страх, а за совесть,
и если решить проблему вообще в человеческих силах, она будет  решена,
чего бы это ни стоило. Вопрос  один:  когда?  Миновала  всего  неделя,
сегодня пошли восьмые сутки. Мало, но за эту неделю свыше  двух  тысяч
ни в  чем  не  повинных  людей  перестали  существовать,  а  почему  -
по-прежнему  неясно.  Модели  Лебедянского  доказывают  лишь  то,  что
интуитивно понятно и без них.
   - А у вас что новенького, Кирилл Афанасьевич? Уже есть результаты?
   Воронин открыл рот и со стуком захлопнул.
   - Ничего себе на!.. Побойтесь бога, Михаил Николаевич, ребята и так
вкалывают как заводные. Какие результаты! Вы нам время  на  результаты
дали?
   - Ну-ну, шучу, - Малахов принужденно улыбнулся. -  Я  просто  хотел
напомнить вам, что времени у нас немного. Если через месяц  у  нас  не
будет полного понимания  проблемы,  а  через  три  месяца  -  методики
лечения, грош нам всем цена. Закопать нас на пустыре и  забыть.  А  вы
все-таки доложите экстрактно, что у вас делается.
   Воронин утер рукавом пот и откинул со лба сальную прядь.
   - Ну  что  делается...  Собственно  медицинским  аспектом  проблемы
занимаются в ИВИАНе и параллель но в нашем центре  в  Нижнем.  Я  туда
людей  отправил,  чтобы  работать  и  тамошних  подгонять.  Трупы  для
исследований получаем регулярно,  было  сделано  не  сколько  десятков
эксгумаций, в том числе и...
   - Продолжайте, я слушаю.
   - В том числе незаконных. Возбудитель пока  н  найден  и  не  будет
найден,  если  хотите  знать  мое  мнение.  Предсуицидальная  клиника:
довольно вялый выброс адреналина в кровь, совсем не такой шторм, как у
нормальных самоубийц. Плюс к  тому  у  значительного  числа  нарушение
баланса  гамма-аминомасляной   кислоты   в   клетках   мозга,   отсюда
предположительно и  симптоматика.  По  показаниям  свидетелей  в  дни,
предшествующие акту, у  многих  -  вялость,  повышенная  рассеянность,
незначительные  расстройства  моторики.  Похоже  на  слабо  выраженную
депрессивную фазу  при  циркулярном  психозе,  но  вообще-то  пока  не
классифицировано. Это третья стадия, так сказать. Вторая -  повышенная
раздражительность  -  обычно  длится  от   двух   до   пяти   дней   и
непосредственно  предшествует  третьей.  Больше   никакой   патологии.
Наличие  первой  стадии  -  внешне  бессимптомной  -  мы   пока   лишь
предполагаем.
   - Понятно. Дальше.
   - Работаем. Михаил Николаевич, да как можно  работать?!  Сколько  у
меня допущенных? Трое. От моих ребят есть отдача, когда они знают, что
делают. Или мы работаем, а вы нас дрючите по мере  необходимости,  или
мы продолжаем в молчанку играть, но тогда дело на лад не пойдет. Вы бы
выбрали что-нибудь одно, Михаил Николаевич.
   В ледяных тевтонских  глазах  Штейна  мелькнуло  легкое  презрение.
Лебедянский покачал головой. Малахов  помолчал,  раздумывая.  Укола  в
мозг не последовало.
   - Могу позволить еще двоих, на ваш выбор. Но больше не просите,  не
допущу. Вам хватит?
   - Мало...
   - Если мало, тогда уж простите, Кирилл Афанасьевич, на  ваше  место
мне придется найти того, кому хватит. - Малахов  припечатал  ладонь  о
столешницу, начиная раздражаться. - Мне нравится, как вы работаете,  и
не вынуждайте меня с вами расстаться. Двое максимум. И я еще не  знаю,
насколько допуск этих двоих уменьшит отпущенный нам срок. Кстати, Юрий
Савельевич, просчитайте. - Лебедянский кивнул.
   - Вот так-то. Вас, Юрий  Савельевич,  я  не  задерживаю,  а  вы,  -
Малахов показал глазами на Воронина, - пока останьтесь.  Теперь  прошу
вас, Отто Оттович. Меня интересует дело Филина. Самоубийство
   Штейн чуть заметно подвигал бескровными губами,  подыскивая  слова.
Отрицательно качнул головой, когда Малахов указал ему на сигаретницу с
лечебным куревом.
   - Сомнений практически не осталось, Михаил  Николаевич.  Версии  об
убийстве или несчастном случае  мы  пока  не  отбросили  окончательно,
однако  считаем  их  крайне  маловероятными...  Вы  позволит  говорить
подробнее?
   - Разумеется...
   - Хронология событий выглядела так. Охраны Филина никогда не  было,
наружного  наблюдения  за  ним  тоже  не  велось.  Дом   прослушивался
эпизодически, ничего интересного в записях мы не нашли. Восемнадцатого
ноября приблизительно в полдень Филин видел сосед,  правда,  издалека.
Он показал, что Матвей Вениаминович дважды входил в  гараж,  оба  раза
провел внутри не более пяти минут, причем во второй раз  имея  в  руке
что-то вроде книги или портативного компа. По основной рабочей версии,
это и был комп:  в  автомобильном  компьютере  устройств ввода-вывода,
предназначенных для пользователей, как правило, не  имеется,  но  есть
разъем для подключения тестирующих устройств. Затем он вернулся домой.
До семнадцати часов Филин,  очевидно,  занимался  тем,  что  ревизовал
защитные программы  и  лазал  по  сети,  по-видимому,  имея  намерение
отыскать следы возможного взлома. После чего уничтожил всю  информацию
на своем домашнем компьютере и  сделал  все,  чтобы  привести  твердый
носитель в девственно непорочное состояние. Из дома не выходил. Кстати
сказать, имел обыкновение работать только в своем  загородном  доме  в
Никольском и пересылал результаты по спецпочте или  с  курьерами  СДЗИ
Примерно в  семнадцать  часов  Филин  спустился  вниз,  вывел  машину,
аккуратно запер дом и гараж и выехал не вправо, как обычно,  а  влево,
потому-то соседи и обратили внимание. Там слякотный  проселок,  осенью
почти никто не ездит. У Филина был  спортивный  "сапсан-блиц  З000"  с
движком на водородном  топливе.  Кроме  всего  прочего,  покойный  был
убежденный экологист. На своем  экологически  чистом  звере  он  любил
иногда гонять по скоростным трассам без всякой цели, числилась за  ним
такая причуда... Минут через пять на проселке  рвануло  -  похоже,  он
специально угнал машину подальше от людей. При взрыве вырвало переднюю
стенку салона, Филину срезало ноги, и осколком редуктора...
   - Смерть наступила сразу? - спросил Малахов.
   - Осколок пробил голову, - уточнил Штейн.
   - Голова состоит не только из мозга, - хмуро сказал Малахов, -  это
я  вам  как  врач  говорю.  Значит,  версия   убийства   не   проходит
окончательно?
   - Скорее всего, нет. Все-таки спецмашина  от  Конторы,  знаете  ли.
Убийцам  пришлось  бы  не  только  создать   программу   инициализации
запрещенного режима работы редуктора, но и уметь обмануть  папиллярный
и ДНК-анализаторы, что близко к  невозможному.  Думаю,  это  отпадает.
Зачем такие сложности, Михаил Николаевич? Убрать человека можно проще.
   - А версия несчастного случая?
   Штейн категорически помотал головой.
   - Эксперты исключают. Автомобиль находился  в  полной  исправности,
следов внешнего воздействия никаких - да и откуда им  взяться,  Михаил
Николаевич? Еще СДЗНовцы тот проселок просеяли буквально по  песчинке,
а мы вторично - и ничего... Не на мину же он там наехал.
   - А вам не кажется, Отто Оттович, что убить себя тоже можно гораздо
проще  и  безболезненнее?  Объемный   взрыв   гремучего   газа   штука
трудновычисляемая  -  Филина  могло   просто   покалечить,   а   какое
удовольствие гореть живьем? И тем не менее  он  зациклился  именно  на
этом способе самоубийства. Что из этого следует?
   - То, что ему был важен результат, а на процесс - плевать.
   - Совершенно с вами согласен, - сказал Малахов. - Странно,  правда?
Типичная экзотика, по нашей классификации. Последнее время в  быту  за
ним ничего не замечалось?
   - По отзывам, он был вообще довольно  странный  человек,  -  сказал
Штейн осуждающе. - Ничего особенного свидетели на этом фоне за ним  не
заметили. Да и свидетелей раз-два и обчелся. Один припоминает,  что  в
последние дни Филин вроде бы был чуточку более рассеянным.
   - Значит, рассеянным... Отто Оттович, у вас не возникает  ощущения,
что этот Филин мог знать решение нашей задачи?
   Штейн вздохнул. Он еще и теперь был похож  на  белокурую  бестию  -
только изрядно вымотанную  растратившую  ледяную  неумолимость.  Обман
зрения, но приятный.
   - Все время об этом думаю, Михаил Николаевич.
   - Чушь, - выронил Воронин  и  осекся.  Шевелил  беззвучно  толстыми
губами, жалуясь высшим сила на людскую тупость, закатывал глаза. И  не
скажешь  сразу,  что  из  Школы  вышел,  подумал  Малахов   с   легкой
брезгливостью. Зажрался  колобок,  группа  перспективных  исследований
кого хочешь испортит, скачут по верхушкам,  каждодневные  озарения  им
подавай,    а     воз     рутины     нехай     тянут     всякие-прочие
Лебедянские-Штейны-Гузи... Ну и  лично  Эм  Эн  Малахов,  само  собой.
Может, и  вправду  стоит  по  истечении  срока  высказаться  в  пользу
Лебедянского?
   - Продолжайте, Кирилл Афанасьевич, я вас слушаю, -  поощрил  он.  -
Раз уж перебили, не стесняйтесь. У вас есть какие-то соображения?
   - Вагон с тележкой, - сказал Воронин. - Ни  черта  Филин  не  знал,
чтоб мне так жить. Тут и думать нечего. Во-первых, он математик, а  не
медик, а во-вторых, меня тошнит,  когда  вдруг  начинают  говорить  об
одиноких гениях. Где вы их видели? Это вообще  задача  не  для  одного
человека, если хотите знать мое мнение.
   Курить хотелось прямо-таки невыносимо. Малахов решительно вытряс из
пачки сигарету, нарушив данное себе слово не курить  перед  некурящим.
Алчно затянулся дымной сладостью.
   - Мне вот что сейчас пришло в голову, -  сказал  он.  -  А  вам  не
кажется, что Филин мыслил  несколько  в  иной  плоскости,  нежели  мы?
Иногда необязательно быть гением,  достаточно  иметь  иной  взгляд  на
вещи. Если допустить, что это так  и  есть  и  что  он  тем  не  менее
все-таки знал ответ, что из этого может следовать, как вы полагаете?
   Они молчали, понимая, что моментального  ответа  от  них  не  ждут.
Воронин все понял, а Штейн, похоже, еще нет - он иногда  соображает  с
едва заметной запинкой... Малахов выдержал паузу, чтобы до этих  двоих
полнее дошло то, ради чего он вообще затеял разговор.
   - Это может означать, что решение  нашей  задачи  очень  простое...
Может быть, до смешного простое. Дело только в  том,  что  мы  его  не
видим.




   Какие  только  фамилии  не  встречаются  у  русского  человека,   в
особенности теперь, когда мало кого интересует, кто  русский,  кто  не
очень, а  кто  очень  не.  Однажды  мне  встретилась  смешная  фамилия
Пипеткин, и надо же такому случиться,  чтобы  ее  обладатель  оказался
куда примечательнее своей фамилии. Сплошь и рядом бывает наоборот.
   Познакомились мы случайно. У врача таких знакомств  бывает  по  три
десятка в день. Его сильно по били на улице, а я  оказался  в  составе
бригады "скорой", дотрюхавшей его в двадцать  третью  городскую.  Лица
было не разглядеть под кровоподтеками, да и  не  очень  приглядывался.
День выдался сумасшедший, тяжелых случаев хоть отбавляй, и  тот  выезд
показался  почти   отдыхом:   ушибы,   легкое   сотрясение   мозга   и
левосторонний вывих челюсти, тут же  и  вправленный.  Помню  умоляющий
шепот пострадавшего  под  сурдинку  пращевидной  повязки:  "Только  не
заявляйте, парни тут ни при чем, это я виноват. Не надо полицию, прошу
вас..."
   Разумеется, мы заявили, да и как не заявить, коли  обязаны.  Спустя
недели две он нашел меня специально для того, чтобы высказать упрек. И
тогда,  взглянув  в  его  освобожденное  от  пластырей   лицо,   понял
неизвестных хулиганов и посочувствовал им.
   Киря Пипеткин был не виноват.  Просто  природа, иногда  удивительно
щедрая на пакости в отношении рода человеческого, снабдила  его  таким
лицом, что глядя на него, никто не  мог  оставаться  равнодушным.  Это
была какая-то квинтэссенция полного отврата. Самые стойкие терпели как
умели и сколько умели, а потом старались поскорее  уйти  от  греха,  -
остальные же били сразу, по-видимому,  совершенно  рефлекторно.  Такое
лицо было специально создано для того, чтобы его бить.
   Между прочим, на фото оно выглядело неплохо.  Далеко  не  красавец,
конечно,  но  и  не  так  чтобы  урод.  Таких  лиц  много.  Но  то  ли
специфическая Кирина вазомоторика, то ли какой-то  легкий,  неуловимый
штришок,  делающий  лицо  живым,  неизбежно   провоцировали   среднего
сапиенса на стремительную потерю человеческого  облика.  Киря  ли  был
тому  виной?  Или  не  открытый  пока  дефект  в  кошмарных   глубинах
"нормальной" человеческой психики? Как знать.
   Однажды  я  показал  его  знакомому  психологу,  ищущему  тему  для
диссера. После беглой встречи  с  Пипеткиным  мой  знакомый  заявил  с
каменным лицом, что на первый случай сумел  удержаться,  но  вообще-то
свобода и незапятнанное имя дороги ему как память, так что  Пипеткина,
пожалуй, лучше больше сюда не водить.
   Он преувеличивал риск. Киря никогда  ни  на  кого  не  заявлял.  Он
понимал, что люди не виноваты. И он не виноват. И никто не виноват. Из
хромосомы не вынешь ген, чтобы высечь его за подлость.
   Кстати, о тех хулиганах... Как ни удивительно, их нашли.  Был  суд.
Говорят, малый состав присяжных, узрев Кирю, единогласно  оправдал  во
всем сознавшихся и покаявшихся подсудимых, а что  до  судьи,  то  было
замечено, как  он  несколько  раз,  забывшись,  принимался  засучивать
рукава мантии... Сам не видел - за что купил, за то и продаю.
   Само собой, Пипеткин ходил по  косметическим  салонам  и  кое-каким
подпольным лавочкам - в тех случаях, когда у него случайно  заводились
деньги. С ним  наотрез  отказывались  иметь  дело  даже  стопроцентные
барыги,  а  один  нервный  косметолог  запустил  в  него   силиконовым
протезом. Пипеткин не спорил, он все принимал как должное.
   Но это лишь предыстория. История впереди.
   Друзей у него никогда не  водилось.  Впрочем,  и  врагов  тоже:  не
считать же врагами тех, кто не  смог  устоять  против  искушения!  Его
начали бить еще в детском саду, а  в  гимназии  продолжили  с  большим
воодушевлением. Директор объяснялся с плачущей матерью:  "Поймите,  мы
делаем все, что  в  наших  силах..."  -  но  предпочитал  не  покидать
кабинета, когда на перемене класс, где учился Киря Пипеткин,  заносило
на тот же этаж. Мать, и та не любила сына. Из-за  него  из  дома  ушел
отец, а возможные кандидаты в  отчимы  испарялись,  едва  взглянув  на
будущего пасынка.
   Один раз Пипеткин решил  проявить  характер  и  по  совершеннолетии
завербовался на флот. После ряда неприятных  инцидентов  (о  них  Киря
говорил глухо) он стал единственным матросом на  авианосце  "Аскольд",
кому   распоряжением   капитана   было   разрешено   носить    большие
светоотражающие очки. Это помогло. Он не снимал их  даже  на  ночь,  и
лицо стало понемногу заживать.
   Нечасто увольняясь на берег, он слонялся по пирсу, комично  похожий
на путчиста-коммандос из банановой республики, и солнце сияло  на  его
спасительных  очках.  Ему  некуда  было  идти.  Его  нигде  не  ждали.
Нисколько не сомневаюсь в том, что на момент нашей  последней  встречи
лет пять назад он все еще оставался девственником.
   Закономерным образом его футболили с корабля на  корабль,  пока  не
засунули в подводную лодку. Киря  и  там  старался  нести  службу  как
полагается, испортил очками зрение  и  вечно  хотел  спать.  Спали  на
подлодке в три смены: коек было  ровно  втрое  меньше,  чем  матросов.
Свободные от вахты могли вздремнуть на торпедах. Он  тоже  иногда  так
спал. Облюбованная им торпеда была ядерная, с незаметной утечкой, и он
облысел.
   Почему он не  стал  маньяком  вроде  рыбника  в  "Тиле",  для  меня
загадка, но факт есть факт: он не желал зла людям. Единственное,  чего
он от них хотел, - чтобы его перестали бить. Ничем, кроме  врожденного
идеализма, нельзя объяснить его  решение  стать  морским  офицером  по
окончании срока контракта. Наивный, он считал,  что  погоны  и  кортик
способны оградить его лицо от посягательств...
   Как он сумел прорваться в училище и  какими  неисповедимыми  путями
ухитрился его окончить, мне неизвестно. Об этом  Пипеткин  предпочитал
помалкивать, а я не очень настаивал. По правде сказать,  наше  общение
было достаточно фрагментарным, а разговоры короткими -  длинных  нервы
не выдерживали. Чаще всего  я  звонил  ему  с  узкоутилитарной  целью:
хорошенько разозлиться перед серьезной работой. Встречаться избегал.
   Продвинуться по службе Киря и не мечтал. Но все же не  ожидал,  что
его офицерский стаж окажется таким коротким.
   Его ударил матрос. Несмотря на кортик. Несмотря на очки.
   Пипеткину удалось спасти матроса от суда, но о  продолжении  службы
не могло быть и речи. Киря вышел  в  отставку,  и  вот  тут-то  с  ним
случился редкий ныне приступ истерической астазии. Просто удивительно,
что он не настиг его раньше.
   Соседи по палате  оказались  людьми  мирными.  Отставной  лейтенант
Пипеткин  лежал  вторым  от  окна   между   человеком-рукомойником   и
мусульманским  астронавтом,  ждущим  суда  по  обвинению   во   взломе
орбитальной станции "Фридом",  покорно  глотал  лекарства  и  нырял  с
головой под одеяло всякий раз,  когда  в  палату  входил  посторонний.
Санитаров он боялся панически, но как-то обошлось: треснули всего один
раз, и то вполсилы. Обрадованный  таким  исходом,  Киря,  выписавшись,
отправился покупать новые солнцезащитные очки, опрометчиво выбрав  для
этой  операции  светлое  время  суток...  В  тот  день  мы  с  ним   и
познакомились.
   Позднее  он  попытался  стать  писателем   и   за   этим   занятием
окончательно испортил глаза. Он тогда  снимал  за  городом  каморку  у
слепой старухи. Только там он и мог жить. Под самой крышей, согнувшись
в три погибели, лысый и вдохновенный, он пытался творить за стареньким
убогим компьютером. Крыша, к  счастью,  не  протекала.  Зато,  на  мой
взгляд, она иногда ехала - у Кири.
   Потому что если человек решил сделаться писателем, это значит,  что
у него не на месте соображалка. Все  вокруг  думают  именно  так.  Они
правы. Марк Твен,  например,  откровенно  советовал  родителям  пороть
детей,  обнаруживших  вредное  поползновение   заняться   литературным
ремеслом.
   Он тоже был прав.
   В одном Киря выиграл: он мог теперь безвылазно сидеть дома, общаясь
только со слепой старухой и рассылая тексты по  редакциям  электронной
почтой. Этакий кустарь-одиночка с компьютером.  Он  писал  сказки  для
детей и взрослых, но дети их не читали, а взрослые  не  понимали.  Для
взрослых сказки были слишком умны. А дети не читали сказок потому, что
никто их не издавал. Редакторы были взрослыми.
   Одним  словом,  он  существовал  на   социальное   пособие.   Более
несчастного человека мне  еще  не  доводилось  видеть,  и  я  от  души
надеюсь, что не доведется!
   Я не  включил  передачу  изображения,  и  когда  на  экране  возник
подслеповато щурившийся Киря, мгновенно дал отбой.
   Жив Пипеткин...
   Я был готов к тому,  что  либо  не  отзовется  никто,  либо  слепая
старуха прошамкает мне ожидаемое о Кириной судьбе... ы-ы-ы, милай, яво
еще когда схоронили-та... В суицидальном списке последних лет  фамилия
Пипеткин не значилась, но я хотел убедиться наверняка.
   Моя романтическая гипотеза разваливалась  на  части.  Уж  если  жив
Киря, на домыслах насчет ухода  неприспособленных  с  тонкой  духовной
организацией нужно  срочно  ставить  погребальный  менгир.  Желательно
фаллический. Кстати, в человечестве, сколь  его  ни  просеивай  сквозь
мелкое сито, никогда не наберешь восьми миллиардов  тонкокожих.  Жизнь
устроена проще, чем принято думать, вот в чем вся штука.
   Честно признаться, я с самого  начала  не  очень-то  верил  в  свою
гипотезу.




   Ах, как хотелось мне, господи, как мне мечталось взять да  и  найти
внезапно решение самому, чтобы вспышка гениального озарения  случилась
спонтанно, как конфуз с громким пуком в гостях, непременно со мной,  а
не с кем-то другим - о! вырос бы я в собственных  глазах,  аки  титан,
господа хорошие, обозрел бы мир из горних высей, чтобы хоть  на  время
забыть, кто я есть на самом деле:  обыкновенный  человек  со  средними
способностями, мелкая, признаться, животинка, не  заметная  в  мировом
масштабе, только лишь, в отличие от других, наделенная  ЧПП,  что  ее,
животинку, и спасает, и в функционерах держит. Откажет - вот тут-то  я
и посыплюсь с грохотом, с треском и звоном. На кой черт мне, человеку,
по правде сказать, не сугубо  честолюбивому,  понадобилось  взбираться
наверх по шаткой служебной стремянке - вопрос. Только для того,  чтобы
доказать самому себе, что я и без  "демония"  -  ого-го,  а  не  тварь
дрожащая? Как же, доказал...
   Стоп, проехали! Сколько раз давал себе слово не думать на эту тему.
Все. Табу.
   Покончив с самоуничижительными мыслями,  я  внимательно  просмотрел
компиляцию,  составленную  для  меня  Лебедянским.  Слов  нет,  хорошо
работает  его  группа.  Аккуратно.   Ничего   не   пропущено,   данные
скомпонованы  в  нечто  такое,  из  чего  легко  строить  всевозможные
логические схемы. Очень похоже на  равномерное  наступление  по  всему
фронту - никаких танковых клиньев,  фланговых  охватов  и  гайдамацких
рейдов по тылам. Воронин бы так не смог и не захотел, кричал  бы,  что
его банду гениев опять используют не по назначению,  сопротивлялся  бы
до последнего...
   Итак. Подробные  калькуляции  по  различным  категориям  населения,
примерно то же, что я делал "на коленке" неделю назад, но  куда  более
обстоятельно и с учетом последних данных...  Отдельно  по  мужчинам  и
женщинам, старикам и детям, свободным  и  заключенным,  умалишенным  и
нормальным, здоровым и безнадежно больным, холерикам  и  меланхоликам,
интровертам    и    экстравертам,    отдельно    по     темпераментам,
интеллектуальному уровню, социальному  положению,  режиму  и  качеству
питания, профессии, и так далее, и тому подобное,  вплоть  до  наличия
либо отсутствия у самоубийцы домашних животных и комнатных цветов.
   Какой-либо  глобальной  тенденции  ни  в  одной   из   позиций   не
просматривалось. Следовало  признать,  что  до  сих  пор  в  понимании
проблемы мы не продвинулись ни на шаг вперед.
   Проверка по близнецам, на которую  я  поначалу  очень  рассчитывал,
пока  что  дала  неудобообъяснимые  результаты.   Да,   действительно,
вероятность попасть в список аномального суицида была  несколько  выше
для того человека, чей  однояйцевый  близнец  уже  успел  покончить  с
собой, -  но  о  стопроцентной  корреляции  и  речи  не  шло.  Люди  с
одинаковым генотипом и предрасположенности имеют к одному и тому же  -
к ангине, например... Или к алкоголизму.
   Что мне с того? Да и не так много близнецов попало  в  суицидальные
списки, чтобы можно  было  свободно  оперировать  цифрами  без  боязни
совершить ошибку.
   Любопытные данные  поступили  о  верующих.  Лебедянский,  как  мог,
попытался вычленить из списков прихожан истинно верующих православных,
оставив для начала за бортом иные конфессии, безжалостно бракуя  всех,
чья религиозность внушала малейшие  сомнения,  и  нимало  не  смущаясь
неполнотой подборки. Оказалось, что среди верующих наблюдается тот  же
процент аномальных самоубийств, что и в среднем по стране, - при очень
низком проценте  самоубийств  фоновых.  Для  живущих  по  христианским
канонам последнее более чем понятно, но первое?!
   Сомнамбулы какие-то, не ведают,  что  творят...  И  опять  никакого
просвета. Здравый смысл подсказывает,  что  при  решении  этой  задачи
нужно исходить из здравого смысла, а это порочный  круг...  На  первый
взгляд похоже, что фактор Т - "Танатос", как мы решили его называть, -
косит всех подряд, без разбору. Может, вправду эпидемия?
   Я придвинул к себе листок бумаги и выписал по пунктам:

        1. Классификация заболевания: не определена.
        2. Этиология: неизвестна.
        3. Инфекционность: достоверно не выявлена.
        4. Патогенез: не изучен.
        5. Прогноз: стопроцентно(?) летальный.
        6. Диагностика (предлетальная): затруднена.
        7. Лечение:???

   Поставив  третий   вопросительный   знак,   я   густо   перечеркнул
написанное. Нда-а... Копать в этом направлении можно и нужно, но дурак
я буду, если стану копать только в этом направлении. Пока не  отыщется
возбудитель, говорить тут не о чем.
   Вообще  бред  какой-то.  Такое  ощущение,  будто  тебе   показывают
фантастическое  кино  про  инопланетные  происки,  а   ты   веришь   в
происходящее  лишь  настолько,  насколько   занимателен   сюжет.   Нет
реальности, не видно из Конторы смертей... Притом почему в  предельном
случае,  по  прикидкам  аналитиков  Лебедянского,  вымрут  две   трети
человечества? Одна-то треть чем от них отличается?
   Делать работу за подчиненных для руководителя сродни позору, однако
я был настолько возбужден, что попытался заняться этим немедленно,  и,
разумеется, угряз в  проблеме,  как  тепловоз  без  рельсов.  По  ось.
Очнувшись примерно через час, я обнаружил, что сижу, тупо  уставившись
в экран, рассеянно дымлю которой-по-счету сигаретой,  пытаюсь  понять,
что означает  странный  выгиб  на  очередном  графике,  и  не  понимаю
абсолютно ничегошеньки... Хватит! Нечего партизанить по-тихому,  когда
есть люди, готовые сделать ту же работу быстрее и лучше  тебя.  Моя  и
без того усеченная гордыня подверглась усекновению еще раз, а  сказать
проще - равнодушная действительность еще раз врезала  мне  по  сусалу.
Несильно так. Только чтобы я помнил, кто я есть, и не зарывался.
   Ну и помню...
   Я позвонил Гузю - его на месте не оказалось - и,  заложив  руки  за
голову, откинувшись в кресле, принялся  размышлять  вокруг  да  около.
Гузь, наверное, на меня обижен и  полагает  бездельником,  хотя  и  не
подает виду; в самом  деле,  последние  дни  он  тащит  на  горбу  всю
Контору, а я даже не всегда удосуживаюсь снять с  его  работы  сливки.
Ничего, пусть покряхтит, приемистость у него хорошая... Знал бы он,  в
какую дрянь влип его начальник, простил бы и посочувствовал...
   - Я не Гузь, но я боюзь, - сказал я вслух, старательно  нажимая  на
"з".
   Где-то в наших построениях был прокол. Я и не  думал  поддразнивать
Воронина и Штейна, когда говорил им,  что  решение  задачи,  возможно,
очень простое. Что-то подсказывало мне, что, по всей вероятности,  это
так и есть. А вот на тебе:  информмассивов  пруд  пруди,  а  "Надежда"
буксует.
   Я  попросил  кофе  и  некоторое  время  читал,   отрабатывая   свой
ежедневный  урок  и  слушая  одним  ухом,  как  моя  бесценная  Фаечка
окорачивает по телефону какого-то  настырного,  которому  вынь  сейчас
Малахова да положь. Несмотря на то, что  я  затребовал  одни  выжимки,
материалов набралось масса - я  и  не  предполагал,  что  человечество
успело наработать такую прорву  социопсихологической  мешанины  вокруг
самоубийств. Одних трудов классиков  психоанализа  оказалось  столько,
что впору было высунуться в форточку и  тихо  завыть  на  какое-нибудь
ночное светило. Однако же - что делать! -  в  утилитарном  нашем  мире
титаны на то и существуют, чтобы можно было с удобством стоять  на  их
плечах, как говорил, а может быть, и не говорил, сэр Исаак Ньютон.
   За последние дни я основательно  поднаторел  в  теории  вопроса.  Я
читал секретные социологические материалы, предназначенные для  высших
эшелонов власти века нынешнего и века минувшего. Я  читал  выжимки  из
обзоров МВД - настоящих  болот,  куда  стекались  ручейки  полицейских
сводок. Я читал пространные компиляции о роли  и  значении  суицида  в
истории  человечества.  Я  читал  все.   Ритуальные   самоубийства   у
первобытных племен, наведенный  психогенный  суицид,  самоубийства  во
время  транса,  нередкие  случаи  массовой  истерии  в   средневековой
Европе...  Насколько  известно  истории,   в   1000   году   н.э.   по
католическому миру прокатилась волна самоубийств в ожидании  Страшного
Суда, близкого конца света или чего-то столь же малоприятного. В  2000
году подобного безобразия не наблюдалось почти вовсе - однако если  вы
скажете мне, что человек заметно поумнел за тысячу лет,  я  плюну  вам
глаза, и нечего на меня обижаться.
   Что это нам дает? Опять ничего.
   Среди  самоубийств,  традиционно  причисляемым  к  фоновым,  всегда
имелся незначительный процент случаев, в принципе не объяснимых  ничем
рациональным. Например, среди декадентствующей петербуржской  молодежи
в начале прошлого века вошло в моду прыгать с моста в водоскаты Иматра
- 18 метров перепада уровней  воды,  мощный  поток,  валуны  и  шансов
остаться в живых ни малейших. Частенько сигали парочками, взявшись  за
руки, и вряд ли кто-нибудь из них мог доступно объяснить - чего  ради.
В большинстве, вероятно, под кокаином. В конце концов властям пришлось
поставить  на  том  мосту   специального   городового,   чтобы   гонял
придурков...
   Декадент?.. В рыло! Сицилист? Телегент?.. Один хрен, по соплям.  Не
видел? Прррроходи, не задерживайся!..
   Судя по всему, мера подействовала.
   Те крохи статистики, которые удалось собрать  группе  Лебедянского,
достаточно   убедительно   показывали   -   "спугнутые"   один    раз,
потенциальные жертвы суицида из перечисленных категорий, как  правило,
не пытались повторить попытку и в большинстве своем спокойно  жили  до
старости - если тому не мешали внешние  обстоятельства  вроде  войн  и
эпидемий.
   Но это уже из другой оперы.
   Обнаружился, правда, некий Клаус Юрген Фуль  -  юноша  бледный,  со
взором горящим, родом из Данцига, упорный  в  намерениях  и  столь  же
невезучий - то у  него  веревки  рвались,  то  проглоченный  мышьяк  с
неудержимой  силой  извергался  желудком  на   свободу,   то   вовремя
подоспевали родственники  или  друзья...  С  1898  по  1903  год  Фуль
совершил семнадцать  неудачных  попыток  ухода  из  жизни  и  лишь  на
восемнадцатый раз добился-таки своего. Причины столь пламенного рвения
остались невыясненными, приглашенный родней местный врач-психотерапевт
констатировал психическую нормальность пациента и порекомендовал пешие
прогулки, а в поле зрения  д-ра  Фрейда  несчастный  юноша  так  и  не
возник, Почему-то нисколько не жаль. Нашлись и последователи.  Случаев
такого рода только по Европе двадцатого века было  выявлено  несколько
десятков. Первые ласточки?
   Я читал о самоубийствах животных. Хрестоматийные лемминги и  белки,
сомнительные леопарды в снегах  Килиманджаро,  квазисуицидальные  акты
китообразных, вздорные байки о  кладбищах  слонов...  Широко  известен
суицид коллективных насекомых: пчел, термитов, муравьев... Стоп, стоп!
Это  не  проходит.  По  сути,  самоубийства  насекомых  не  суицид,  а
жертвенность, помогающая виду выжить... Вряд ли это мне  что-то  даст.
Да и рассуждать об интеллекте  или  психике  одного  отдельно  взятого
муравья по меньшей мере смешно.
   Ладно, подумал я,  впервые  за  неделю  чувствуя  в  мыслях  этакую
приятную легкость - ох не к добру... Надо смотреть  ширше...  то  есть
шире...  и  вот  сейчас  я,  как  положено  мудрому  руководителю,   а
функционеру в особенности, воспарю над проблемой и  обозрю  ее  всю...
Прежде всего, что нам известно? По сути, пока ничего. Или очень  мало.
Ни одной гипотезы, даже самой вздорной, мы пока что не можем отбросить
окончательно,  включая   и   гипотезу   о   вмешательстве   зловредных
инопланетян  на  летающих  блюдцах,  соусницах  и   прочем   гжельском
фарфоре... Что с того, что вероятность исчезающе мала? Ни  за  что  не
поверю, что  за  многие  столетия  игры  в  "орел-решку"  подброшенная
монетка ни разу не встала на ребро...  Забавно,  что  огромном  ворохе
столь  же  маловероятных  гипотез,  поступивших  от  Нетленных  Мощей,
инопланетной гипотезы все-таки не было. Постеснялся, наверное.
   Что вообще происходит в бардачном нашем  мире?  Хм,  из  глобальных
тенденций,  пожалуй,  можно  назвать   лишь   две:   перенаселение   и
научно-техническая депрессия, а об остальных, как водится, можно будет
судить только энное число лет спустя - тенденции  ли  они  вообще  или
стохастические аномалии?
   Обе тенденции не вчера возникли, и вообще непонятно, как они  могут
стронуть первый камень лавине необъяснимых самоубийств.  Ну,  допустим
перенаселение... горы сотрутся, прежде  чем  удастся  уговорить  нищих
мусульман и католиков не плодить себе подобных в десятикратном объеме,
это-то давно  известно!  Опять  же,  истощение  ресурсов,  истребление
природной среды, прочие вопросы эмоций и философии... и к какому месту
моих построений при кажете их присобачить? Во-первых, по-моему,  сколь
смех  Демокрита  гадок,  столь  же  плач  Гераклита   тошнотворен,   а
во-вторых, мои эмоции никого не интересуют. Ни для кого не секрет, что
человек делает с планетой примерно то же самое, что раковая опухоль  с
пораженным ею организмом, - ну  и  что  с  того?  Меня-то  это  сейчас
касается каким боком? Если бы плотность  населения  как-то  влияла  на
динамику самоубийств, Китай наполовину  обезлюдел  бы  еще  в  прошлом
веке, а Голландия в позапрошлом.
   Техническая депрессия - еще хуже того...  Тут  даже  не  знаешь,  с
какой стороны подступиться. Какая связь между суицидом и  тем  фактом,
что психика человеческая, несмотря  на  поистине  титанические  усилия
промышленности и рекламы, впервые дала сбой, оказалась не  способна  -
временно,  полагаю,   -   выдумывать   человеку   новые   потребности,
ограничившись  свободным  выбором  среди  тех,  что  уже  выдуманы   и
реализованы?  Пожалуй,  по  этому  вопросу   нет   смысла   заказывать
социологические материалы, главное и так на виду: человек скучающий  и
человек жвачный, слитые в одном подвиде сапиенсов, попрыгунчики  среди
них еще не худший вариант... Что, скучно жить вдруг стало, айда гуртом
топиться? Мне почему-то жить не скучно...
   Я залпом допил остывший кофе, отдернул руку, потянувшуюся  к  мочке
уха   -   щипать,   и   несколько   минут   предавался    бесполезному
самоуничижению. Глуп я, по всей очевидности, вот что. И построения мои
смехотворны - детский сад, штаны на  лямках...  И  это  печально.  Тот
факт, что  Лебедянский  и  Воронин  умнее  меня,  я  еще  могу  как-то
пережить, привык со Школы еще, - но ведь до сих пор я и себя числил  в
сравнительно умных, пусть не в гениях, но  не  в  дураках  же!  Или  у
функционера все мозги автоматически оттекают к заднице?  Вот  еще  что
любопытно: появится ли усилиями фармакологов в туманном  будущем  хоть
какое-нибудь лекарство против глупости человеческой? Разумеется, кроме
радикальных средств вроде мышьяка.
   И  все  же  проблема  эта  социологическая,  хоть  тресни.  Сволочь
Нетленные Мощи, подсунул свое  дерьмо...  И  что  теперь  прикажете  -
набить ему морду? Испросить у Кардинала позволения вызвать  Домоседова
на дуэль на скальпелях?
   Филин мне нужен, вот кто. Филин. Вернее, не сам покойник -  плевать
мне на него, - а его пропавшие наработки. Он-то раскусил  фактор  Т  -
нюхом чую, позвоночным  столбом  ощущаю!  -  а  найдя,  вычислив  его,
пытался решить задачу противодействия. Не успел...
   Попробуйте разубедить меня в том, что против фактора  Т  непременно
отыщется тот или иной метод лечения либо профилактики, - а я посмотрю,
как у вас это получится. Иначе просто не может быть.  По  стенкам,  по
потолкам бегал бы я сейчас от головной боли, если бы решения задачи  -
медицинского, административного, да какого угодно, хоть  шаманского! -
не существовало в принципе. Филин... Нет, даже не  он,  а  Штейн,  чьи
яйцеголовые эксперты копаются сейчас в компьютерном  хардвере  Филина,
оттягали себе экранированный зал на минус  пятом  этаже,  свезли  туда
террикон аппаратуры, и все мало. Самый  для  меня  главный  человек  -
Штейн.
   Оторвавшись от текста, я еще раз позвонил  Гузю.  У  него  как  раз
закончилось совещание по поводу вакцины против миковируса, поэтому  он
был относительно свободен, полон желания загрузить меня под завязку, и
в конце концов я, поняв, что не избежать мне испить  сию  чашу,  битых
два часа мотался с ним по Конторе, щедро раздавал фитили и  пряники  и
вообще  делал  то,  что  мне  надлежало  делать.   На   двери   группы
перспективных  исследований  сегодня  красовалась  бумажка   с   новым
шедевром:  "Если   Вселенная   управляется   простыми   универсальными
законами, разве чистое мышление оказалось бы  неспособно  открыть  эту
совокупность законов? М. Шварцшильд".
   Я аж зубами заскрипел. Чистое мышление! Драть вас!.. Остроумцы!
   Когда  же  я,  запаренный,  решительный  и  полный  боевой  злости,
вернулся к себе, Фаечки не было на месте, а в  моем  рабочем  кабинете
сидел Кардинал.
   - Здравствуйте, Павел Фомич, -  сказал  я  и  сглотнул.  Встреча  с
Кардиналом, да еще в моей Конторе, подействовала на меня угнетающе.  Я
думал, что в запасе у меня еще несколько дней.
   Он улыбался.
   - Здравствуй, Миша, здравствуй. Да ты не стой, ты  проходи,  садись
вон туда, мальчик ты мой хороший, ты уж меня извини -  я  твое  кресло
занял, покойно мне в нем... Не возражаешь, что я на "ты"?
   - Какие могут быть возражения? - сказал я с искренней  горячностью.
- Побойтесь бога, Павел Фомич!
   Он почти весело помотал головой.
   - Ну-ну, не пеняй на старика, Мишенька. Рад я тебя видеть,  честное
слово, рад. Все спецсвязь да "шухерная" линия - я уж и забыл, когда мы
с тобой в последний раз сидели вот так... А бога никакого нет,  уж  ты
мне поверь. Ужасно жаль, правда. Не вздумай дожить до моих лет,  Миша,
вот что я тебе скажу. Меня, если ты  помнишь,  дважды  из  клинической
вытягивали, и тот туннель я видел, вот как тебя вижу, ан  нет  на  том
конце ничего. Чернота... Я не бога боюсь,  а...  -  Он  не  договорил,
запнувшись  на  полуслове,  и  его  улыбка  вдруг  сделалась  какой-то
искусственной, как  будто  повисла  в  воздухе  отдельно  от  лица.  -
Порадуешь ли меня чем-нибудь, Мишенька?
   Я кратко изложил ход дела на довольно сухом канцелярите.
   - Одним словом, мрут? - спросил он. Я кивнул. Я  не  мог  говорить.
Улыбка Кардинала исчезла - теперь он смотрел на меня с любопытством.
   - И что ты обо всем этом думаешь, Мишенька?
   Я решился.
   - Возьмите у меня это дело, Павел Фомич. Очень прошу.
   - Ну? Отчего же?
   - Не потяну. Не мой профиль. Ну при  чем  тут  санитария,  в  самом
деле! Домоседов... - Я замялся.
   - Ну-ну? Что Домоседов? Ты говори, я слушаю.  Обвел  меня  и  тебя,
так?
   - Так, - сказал я, чувствуя себя идиотом.
   - Люблю, когда ты валяешь дурочку, - благодушно сказал Кардинал,  -
ох люблю... Ты же не полный олух, Мишенька, так какого же  рожна  тебе
надо? Уж два и два ты всегда сложить  умел,  а  значит,  задавал  себе
вопрос: почему при всех усилиях Домоседова  выдать  суицид  за  разгул
криминала МВД и нацбез еще не воют дурным воем? Кряхтят,  а  терпят  -
ведь с недавних пор  журналистская  братия  начала  гвоздить  довольно
крепко... И тогда ты вспомнил, что есть такой никчемный  старик  Павел
Фомич, по  прозвищу  Кардинал,  и  что  кардинальные  решения  по  его
части... - Он сладко улыбнулся своей шутке. - Ты все прекрасно  понял,
Мишенька: ну да, Нетленный спихнул тебе это дельце с моего согласия  и
даже, скажу больше, по  моему  прямому  приказу.  Уж  прости,  мне  не
хотелось напрямую тобой командовать, а вот  посмотреть,  как  ты  себя
поведешь,  напротив,   было   интересно...   Домоседов   не   годится:
запаниковал, да и вообще пора его менять, только стреляться я  ему  не
дам, пусть уж дотянет свой срок, он заслужил. Видел бы ты, какую он  у
меня сцену разыграл - куда там Сальвини! Чуть в  ногах  не  валялся...
Что, перед тобой тоже? Это он зря: он ведь талантливее тебя, Миша,  уж
прости старика за прямоту. Но правда,  зачем  ему  гробиться  на  этом
деле?
   - А мне? - спросил я.
   Кардинал хитренько улыбнулся. Эту свою улыбочку  он  демонстрировал
только своим: ну просто очень старый добрый дедушка.  Помню,  какой-то
любитель астрономии еще в Школе сравнивал его со слабой галактикой,  в
которой  видимой  массы  -  плюнуть  и  растереть,  зато  невидимая  -
колоссальная. Когда-то я покрывался холодным  потом  от  одной  только
мысли о том, что где-то в мире - а вдруг? - может существовать человек
еще более могущественный, чем этот благосклонный ко мне старичок.
   - А ты, Мишенька, другого  поля  ягода,  -  сказал  Кардинал,  и  я
напрягся. - У тебя не талант к нашим делам, у тебя просто великолепный
нюх. И еще ты везучий счастливчик, я за всю свою жизнь второго  такого
везунчика не встречал, а уж я-то людей повидал столько, что тебе и  во
сне не снилось. Клинически-то невезучих мы еще в Школе  отсеиваем,  но
ты и среди остатка - феномен. Может, поделишься опытом: как это у тебя
получается?
   Я округлил глаза.
   - Что вы такое говорите, Павел Фомич... Это я-то везучий?!
   Он смотрел на меня уже без всякой улыбки.
   - Ты, Миша, ты. У тебя, мой мальчик,  есть  голова  и  чутье,  а  у
Домоседова - только голова и осторожность. На своем  месте  он  хорош,
пока ничего не случается. Пойми, мальчик: или решение  задачи  найдешь
ты, или его вообще никто не найдет, а  если  и  найдет,  то  поздно...
_Ты!_  -  вдруг  рявкнул  он  с  силой,  которую  никто  не  смог   бы
предположить в этом лысом старичке, да так,  что  от  неожиданности  я
чуть не подпрыгнул. - _Ты еще смеешь думать, что у тебя не получится?_
   -  Не  знаю!  -  Впервые  в  жизни  я  заговорил  с  Кардиналом   в
раздраженном тоне. В затылке  настойчиво  кололо,  но  я  уже  не  мог
остановиться. - Что смогу - сделаю, у меня люди уже на ушах  стоят!  А
получится или нет - не знаю! Я везучий, только когда мне везет. А если
решения нет вообще? Может такое быть? За неуспех-то я отвечу,  научен!
Ну а что, если путей к решению окажется  несколько?  У  нас  не  будет
времени искать оптимальный!  Жизни  и  жизни!..  Кто  в  конце  концов
определит, был наш путь целесообразен или нет?!. - Последние  слова  я
почти проорал.
   Я знал ответ. И Кардинал знал, что я его знаю. Но он все же ответил
мне:
   - Я.




                         Педагогическая фонема

                                 Истинным стимулом человеческой  жизни
                              является завтрашняя радость.

                                                        А.С. Макаренко

   - Итак, объект снова ускользнул от вас? Любопытно,  что  вы  теперь
скажете в свое оправдание?
   - Мне нечего сказать, шеф. - Говоривший был долговяз, худ и скверно
выбрит - мешали чирьи. Он покачал головой,  непроизвольно  сглотнул  и
добавил: - Я полностью осознаю свою вину и меру ответственности.
   Сидящий за столом невесело усмехнулся.
   - Ваш  предшественник,  помнится,  был  несколько  обстоятельнее  в
объяснениях. Однажды он так убедительно доказывал, что найти  и  взять
человека, где бы он ни находился, - лишь вопрос  времени,  что  я  ему
почти поверил...  Что  с  вами  -  повышенная  скромность  или  просто
несообразительность? Впрочем, можете не отвечать. Отрадно уже то,  что
вы понимаете  меру  своей  ответственности  за  провал  операции.  Ваш
предшественник нашел и упустил объект  трижды;  вы  -  пока  -  только
дважды. Еще раз промахиваться не советую. Гм... надеюсь,  вы  хотя  бы
сделали выводы из поведения объекта?
   - Половина аналитиков только этим и занимается, шеф. Выявлено около
двадцати локализованных районов, где объект может попытаться укрыться:
прежде всего места лично ему хорошо известные, связанные, например,  с
воспоминаниями детства или со  сферой  профессиональных  интересов,  а
также  сравнительно  малолюдные  районы  с  развитой  коммуникационной
сетью, -  замечено,  что  он  к  ним  тяготеет.  Составлен  достаточно
подробный психологический макет, что дало нам еще  несколько  районов.
Местные органы усилены и приведены в оперативную готовность.
   - А геологические и геодезические экспедиции? Они там,  знаете  ли,
любят набирать рабочих абы откуда...
   - Учли в первую голову, шеф. Проверка стопроцентная.
   - Ладно и так. Не думаю, чтобы это немедленно что-то  дало,  однако
чем черт не шутит... Да, кстати, попыток пересечь  границу  объект  не
предпринимал?
   - Вероятно, нет, шеф. Мне кажется, он понимает, что  его  найдут  и
там, тогда как у него самого будет куда меньше степеней свободы.  Нет,
он умный человек, шеф.  Похоже,  он  хорошо  просчитывает  наши  ходы.
Впрочем, погранохрана предупреждена на всякий случай.
   - Допустим... Это все?
   - Имеется частное мнение одного аналитика, шеф. Простите, я  должен
об этом сказать. По-моему,  полный  бред,  но  он  настаивает...  Ему,
видите ли, кажется, что вычислить и захватить объект,  основываясь  на
привычной нам логике, принципиально невозможно. Якобы иррациональность
поступков объекта выходит далеко за рамки... У него там  целая  теория
насчет интуиции, внечувственного восприятия, единого информполя и чуть
ли не связи с дьяволом.
   - А он не дурак, ваш аналитик. Вы сами как думаете?
   - Что вам сказать, шеф... Бред, конечно. На  уровне  эмоций  -  да,
пожалуй.  Взять  хотя  бы  вчерашний  провал:  лучший  снайпер  группы
промазал по неподвижно  мишени  со  ста  шагов!  Не  беспокойтесь,  он
стрелял оперенной ампулой с транквилизатором... А объект  за  четверть
секунды до выстрела вдруг срывается с  места  как  сумасшедший,  бежит
зигзагами и безошибочно находит единственную слабину в кольце!  Сейчас
мои люди по сотому разу гоняют запись, спорят, что могло его спугнуть.
А по-моему - ничего. Прямо мистика.
   Сидящий за столом поднял глаза.
   - Я надеюсь, вы  не  собираетесь  использовать  этот  аргумент  как
оправдание на случай следующего провала?
   Тот, кто стоял перед ним, выдержал  дозволенную  паузу,  напрягшись
так, что, казалось, его чирьи сейчас прорвутся все разом, и всем своим
видом давая, понять, что то главное, ради чего он был вызван  сюда,  и
что только что неявно было сказано, усвоено им в основе и  подтекстах.
В точно выверенный момент  он  заговорил,  сам  удивившись  тому,  как
твердо и веско звучат его слова:
   - Мы возьмем его, шеф.  Ручаюсь,  при  наихудшем  раскладе  объекту
осталось гулять не более двух, максимум трех недель.  У  него  нет  ни
малейшего шанса.
   - Вы в этом уверены?
   - Абсолютно уверен, шеф.
   Сидящий за столом помолчал,  с  любопытством  рассматривая  струйку
пота  на  лице  подчиненного,  сорвавшуюся  с  виска  и   прочертившую
извилистый след между чирьями. Все они потеют,  подумал  он.  Особенно
тот... прежний. Их жизнь смешна и ничтожна, и они изо всех сил  делают
ее еще смешнее и ничтожнее, а вот поди ж ты - боятся.  Дрожат,  упрямо
лезут вверх, работают локтями - и потеют...
   - Вот еще что, - сказал он. - От моего имени доведите  до  сведения
всех имеющих касательство: любой, кто даст свежую информацию  об  этом
человеке, получит повышение по службе. Любой, кто снова выведет нас на
след, будет повышен по службе минимум на два разряда. Надеюсь, это вам
поможет. В случае успешного захвата весь личный состав группы  получит
помимо этого годичные оплаченные отпуска в любое место земного шара по
выбору.   За   провал   ответите   вы   лично.   Головой.   Как    ваш
предшественник... У вас есть еще вопросы?



                             Представление

                   на Малахова Михаила Николаевича,
                  2001 г. рождения, выпускника Школы

        2-й экземпляр - в архив Школы (База данных "Промах")
        3-й экземпляр - в личное дело Малахова М. Н.

        Малахов М.Н.,  19  лет,  в  поле  зрения  наблюдательного
     совета с 2007 г., в интернате с 2011 г.  (зимний  набор),  в
     2013 г. переведен в основной  состав  учащихся,  в  2014  г.
     допущен к  изучению  дисциплин  второго  цикла,  в  2018  г.
     допущен к изучению дисциплин третьего цикла.

        Стандартные отсевочные тесты третьего уровня: прошел.
        Спецтесты H-W: прошел.
        Спецтесты J11-J26: прошел.
        Спецтесты DJ1-DJ3: прошел.
        Выпускные испытания: прошел.
        Контакты вне Школы: допустимые.
        Физическое здоровье: соответствует требованиям.
        Работоспособность: соответствует требованиям.
        Специализация: медицина, санитария.
        Психика: устойчивая.
        РНС: 42,8 ед.
        ИСО: 129,5 ед.
        Интеллектуальный уровень: соответствует требованиям.
        Логические способности: невысокие, на уровне  отсевочного
     предела.
        Интуитивные способности: исключительно высокие. См.  База
     данных "Редкие земли".
        Общая субъективная оценка: условно положительная.

        Результаты голосования по кандидатуре:
        За: 6. Против: 5.

        Наблюдательный совет Школы не считает возможным допустить
     выпускника Школы Малахова М.Н. к продолжению  образования  в
     рамка базисной  программы  как  не  набравшего  достаточного
     числа голосов  выпускной  комиссии.  Кандидат  Малахов  М.Н.
     выпускается по группе "Б". См. База  данных  "Аларм"  архива
     Школы.

                          24.06.2020




   Кирпичная дорожка хитро петляет, спускаясь по склону. Кое-где петли
проложены не по делу, а чтобы живописнее было. Огибает гладкие валуны,
понатыканные там и сям и делающие вид, будто торчали тут всегда,  хотя
на самом деле они привезены черт-те  откуда.  Слева  между  деревьями,
старыми уже в те времена, когда вместо  ландшафтного  парка  в  низине
теснились огороды, мелькает пойма Сходни  -  в  липких  проталинах,  в
зябнущих на ветру шеренгах  тщедушных  деревцев,  обозначивших  аллеи,
упирающиеся в противоположный  склон  с  точно  такими  же  кирпичными
дорожками,  что  взбираются  по  крутизне  речной  террасы  к  городку
аттракционов,   шумному   летом,   а    зимой    бездействующему    за
нерентабельностью.   Недоделанная    рекреационная    зона    выглядит
неряшливой, словно небритой.
   Зазевавшись на спуске, поскальзываюсь. Меня успевают поддержать под
локоть.
   - Долго еще? - бурчу я.
   -  Вон  там,  Михаил  Николаевич.   Видите   горбатый   мостик?   -
Сопровождающий из опергруппы показывает рукой.
   - Вижу. - Кирпич  дорожки  кончился,  и  я  со  вздохом  принимаюсь
чавкать ботинками по раскисшей оттепельной глине.
   Мостик деревянный, со слащавенькими резными  выкрутасами.  Бзиковый
парковый декор. На берегу дрожит человек в мокром гидрокостюме, о нем,
кажется, забыли, и он  сейчас  начнет  материться.  Пригнан,  пробился
сквозь уличные пробки и торчит на шоссе наверху громадный фургонище  с
криминалистической  техникой.  С  десяток  зевак  полиция  держит   на
расстоянии от мостика. Толпы, к счастью,  нет:  не  та  погода,  чтобы
получать удовольствие от прогулок по парку. Хоть в малом повезло, и на
том спасибо.
   Холодно,  по  пойме  гуляет  ветер.  От  маслянистой,  никогда   не
замерзающей воды резкий запах.
   Самое главное в городе - это река, думается  мне  почему-то.  Чтобы
текла. Всегда. Непонятно, как люди могут жить у стоячей воды. Или не у
воды вовсе. Вот и  эта  -  правильная  речка,  хотя  куда  ей  до  наш
Осетра... Правда, Москва-река все же пошире, зато и грязи в ней...
   Юлия как-то сказала, что столицу выбросило из Москвы, как метастаз.
Нахваталась лексики, когда я зубрил медицину.
   Проехали... Едем дальше.
   - Личность установили?
   - Пока нет. Тело выловили, документов при нем нет. На  вид  мужчина
лет тридцати пяти - сорока. Работаем.
   Голова погибшего прикреплена к  туловищу  тонкой  полоской  кожи  и
смотрит набок, словно откидная крышка старинной чернильницы.
   - Чем это он?
   - Бензопилой. Есть свидетели. Вот на этом самом мостике он и ударил
себя по шее. Встал на перила и полоснул, быстрая смерть.  В  реку  уже
труп падал.
   - Глаза ему смотрели? - спрашиваю.
   - Смотрели. Симптома нет.
   Неделю назад, наглядно подтверждая ту давно известную  истину,  что
следствия без упущений не бывает,  совершенно  неожиданно  выяснилось,
что  примерно  каждый  пятый   самоубийца,  проходивший  по  категории
аномальных,  демонстрировал  ярко   выраженный   симптом   "заходящего
солнца", иначе говоря, сильно опущенные  книзу  зрачки,  иногда  почти
скрытые  под  нижним  веком,  -   один   из   классических   симптомов
гидроцефалии, и это при том, что  среди  самоубийц  с  этим  симптомом
отыскался лишь один клинический гидроцефал. Что обо всем этом  думать,
пока неясно. Немного утешает лишь  то,  что  нашелся  еще  один  общий
признак, впрочем, весьма ненадежный.
   Не пришей кобыле хвост, вот что. С кашей его прикажете  есть,  этот
признак?
   Топчусь, выбирая место посуше. Слякоть надоела. Весь декабрь стояли
сильные морозы, а под самый Новый год раскисло  так,  что  хоть  учись
кататься  на  водных  лыжах.  Разумеется,  тут  же  началась  сезонная
эпидемия гриппа, и словно  назло  в  Красноярске  и  Хабаровске  опять
вспыхнула  вульгарная  дифтерия,   а   в   Николаеве   среди   местных
гомосексуалистов и портовых шлюх ни к селу ни  к  городу  обозначилась
лихорадка Лаоса и, хотя быстро сошла на нет,  нервов  успела  помотать
достаточно. Если за последние столетия человеческая природа в чем-то и
улучшилась, то только  не  в  части  сопротивляемости  инфекциям,  это
точно. После "жемчужной болезни" в Верхоянске я вообще уже  ничему  не
удивляюсь. И это еще зима! То ли летом будет. До лета, впрочем,  нужно
еще дожить. Когда не  тобой  созданная,  но  тобой  укрепленная  линия
обороны, эшелонированная в глубину лучше, чем линия Мажино, с  дотами,
рвами, минированными дефиле и многократно  перекрывающимися  секторами
обстрела, начинает вздрагивать,  готовая  прогнуться,  это  не  просто
обидно. Это страшно...
   У трупа работают криминалисты из опергруппы. Лучше  им  не  мешать.
Орудие самоубийства  -  вот  оно,  лежит  на  куске  пленки,  покрытое
маслянистым илом. Кровь вода смыла, конечно.
   Топчусь, молчу, нервирую людей  своим  присутствием.  Не  при  деле
только я и двое СДЗНовцев от Нетленных Мощей. Один из них так и  дышит
в ухо, так и подмигивает, излагая какую-то чепуху. Отмахиваюсь, как от
мухи. Работа только началась, а этот Нат Пинкертон уже лезет со своими
соображениями  -  неумный  карьерист,  любит  нравиться  начальству...
Дельных работников Нетленный, конечно, не выделил, дельные наперечет и
самому нужны. Опять просить Кардинала намылить ему холку?
   Придется.
   Тошно-то как,  господи...  Всего  полтора  месяца  назад  Нетленный
выезжал на "экзотику" сам -  в  отчаянной  попытке  что-то  понять,  в
безотчетной надежде углядеть самому то, что  не  видно  другим...  Что
изменилось с тех пор? Лишь то, пожалуй,  что  теперь  вместо  него  на
"экзотику" выезжаю я.
   Радости - море!
   И еще я думаю о том, как быстро меняются взгляды на жизнь.  Полтора
месяца назад мне и в голову  не  пришло  бы  считать  массовый  суицид
явлением обыденным, чуть ли даже не нормальным... Привык  -  а  воз  и
ныне  там.  Ни  намека  на  решение  -  гипотезы,   одни   гипотезы...
Проверенные, пока не проверенные и в принципе непроверяемые. На всякий
вкус. И затупившаяся от бесконечного употребления золингеновская сталь
бритвы Оккама...
   Зачем я сюда приехал, что я тут мечтаю разглядеть?
   Беру себя в руки, иначе очень  хочется  накинуться  на  беззащитный
труп и начать пинать его ногами. Неумело, но сильно, притом так, чтобы
потом стыдно стало людям в глаза  смотреть...  Скотина,  гад,  букашка
человеческая, почему не жилось  тебе?  Сдох,  как  пес,  а  Малахов  -
расхлебывай...
   - Свидетелей отпустим, Михаил Николаевич? - предлагает Старостин;
   Ах да, свидетели.
   - Нет. Давайте-ка их сюда по очереди.
   Свидетелей  трое,  все  местные.  Первый  -  парень  лет  двадцати.
Студент. Завалил зачет, ехал домой в расстроенных чувствах, вон он дом
виден, вон за теми деревьями... нет, через парк не дальше, там  у  нас
улицу перекопали, и  автобус  здорового  крюка  дает,  а  мужик  этот,
значит, вон оттуда топал, с Донелайтиса... Ясен пень, я его  знать  не
знаю, никогда не видел... в общем, разминулись мы с ним, он быстро шел
и чего-то нес на плече, дуру  какую-то  зачехленную...  это  я  теперь
понимаю, что бензопила, а тогда мне по барабану  было...  Короче,  как
заверещало, так я и обернулся, а он уже в речку башкой вниз  пикирует,
ноги врастопырку... Ну, я к мостику сперва  рванул,  потом  в  полицию
звонить, объяснял  ведь  уже...  Вы  бы  мне  справочку  какую-никакую
кинули, если я вам еще нужен, а то, чую, пролечу мимо сессии...
   - Ничего необычного в облике мужчины не заметили?
   - Не-а. Мужик как мужик.
   Ясно... Точнее, опять не ясно ничего.
   - Давайте второго.
   Опрятный старичок со шнауцером. Псина скулит, продрогла.  Выгуливал
собаку в парке, хоть это и запрещено, но где  же  прикажете  гулять  с
животным?.. Нет-нет, немного не  так,  ваш  коллега  меня  неправильно
понял. Тот несчастный молодой человек сначала завел пилу, а потом  уже
полез на перила. Постоял секунду, не больше, и...  Нет,  по-моему,  он
молчал, а если бы и крикнул что, так я бы не услышал, я вон  где  был,
да и пила трещала. Я кричал, а не он... то есть когда он  уже  упал...
Простите, я могу идти? Собака мерзнет. Как  вы  сказали?..  Необычного
или странного? Молодой человек, если на ваших глазах  кто-то  отхватит
себе голову, а вам это не покажется  немного  странным,  значит,  пора
помирать, вот так-то. А больше ничего необычного, пожалуй...
   - Если что-нибудь вспомните, пусть даже какую-нибудь несущественную
мелочь, позвоните по этому телефону, прошу вас. Спасибо за помощь.
   - Не за что, молодой человек, не за что.
   Третий   свидетель   -   женщина.   На   вид   лет   за   тридцать.
Неразговорчивая. Стояла от места трагедии дальше  всех.  Так  же,  как
первые два свидетеля, обратила внимание на треск бензопилы. Ну и...
   - Что?
   - Вы обернулись. Что вы увидели?
   - Где?
   - На этом мостике.
   - Что?
   - Вот и я спрашиваю: что?
   - Где?
   - На мостике. Вот на этом. Где  мы  с  вами  стоим.  До  нас  здесь
находился мужчина,  а  вы,  значит,  стояли  вон  там.  Когда  мужчина
запустил пилу, вы обернулись. Что вы увидели на мостике?
   - Ничего.
   - Как так ничего? Вы не заметили мужчины на мостике?
   - Нет.
   - Тогда что же вы увидели?
   - Брызги.
   - На воде? Всплеск?
   - Да.
   Старостин начинает прислушиваться с повышенным интересом. Глаза так
и горят. А я того и гляди начну раздувать ноздри, как гончая,  взявшая
след.
   - Пожалуйста, повторите еще раз, где вы стояли?
   - Вон там.
   - Это где дерево кривое?
   - Да. Может быть. Не знаю.
   - Попытайтесь вспомнить, это очень важно.
   Долгое молчание.
   - Вы слышите меня?
   - Да.
   - Так все-таки где же вы стояли?
   - Вон там. Или нет. Нет.
   - И после того, как вы обернулись и увидели, что тут случилось,  вы
пошли к мостику?
   - Да.
   - Пошли или побежали?
   - Пошла.
   - И находились на мостике до приезда опергруппы?
   - Что?
   - Сколько времени вы находились на мостике?
   - На мостике? Не знаю.
   Старостин хищно втягивает носом воздух и быстро  шепчет  что-то  на
ухо подручному. Тот отбегает в сторонку и за рамку спутниковой антенны
вытягивает из кармана портативный комп.
   - Вы не волнуйтесь, пожалуйста. Можно вас спросить, что вы делали в
парке?
   - Можно.
   - Ну так спрашиваю.
   - Что?
   - Что вы делали в парке? Ждали кого-нибудь?
   - Ждала? Нет.
   - Просто гуляли?
   Молчание.
   -  Простите,  я  вынужден  задать  вопрос  еще  раз.  Вы  совершали
прогулку?
   Она дважды моргает.
   - Давно вы здесь?
   - Где?
   - В парке.
   - Давно. Не помню. Может быть.
   - Как тот мужчина шел к мостику, вы видели?
   - К мостику?
   - Да.
   - Что?
   -  Благодарю  вас,  -  говорю  я  серьезно.  -  Вы  оказали  помощь
следствию. Сейчас вас  проводят  домой,  вы  выпьете  горячего  чаю  с
коньяком и успокоитесь. Я понимаю: то, что  произошло,  чудовищно,  но
ведь жизнь продолжается...
   Никакой реакции. Полное непонимание.
   - Простите... Вы слышите меня?
   - Слышу.
   - Так вас проводить?
   - Куда? Нет.
   - Тогда всего хорошего.
   Она медленно уходит. Один из парней Старостина отпускает  ее  шагов
на сто и начинает неспешно двигаться по параллельной дорожке.
   Старостин потирает руки.
   - Михаил Николаевич, вам бы у нас сыскарем работать, ей-ей.  Может,
согласитесь впоследствии?..
   - Что вы, Олег Юрьевич. У вас чуть что беготня с высунутым  языком,
а у меня плоскостопие.
   Смеемся.
   - Кроме шуток, Олег Юрьевич, вам все понятно или лучше уточнить?
   - Вообще-то лучше уточнить. Во избежание.
   - Давайте сначала поглядим, что у нас по ней имеется.
   Старостин отбирает у подручного комп.
   - Угу. Так... Малькова  Ирина  Леонидовна,  тридцати  четырех  лет,
наладчица швейных машин на полставки. Замужем,  семья  здоровая,  сыну
десять лет. Психически нормальна.
   - То-то и оно, что нормальна. Вы подумали - легкий  ступор  с  ней?
Похоже, конечно, да еще при таких обстоятельствах... Я сам так сначала
подумал, но только нормальной клиникой тут не пахнет,  это  я  вам  то
говорю. Что она делает? Муж у нее, сын у нее, а в гнусную погоду  идет
в парк, зачем - сама не знает, сколько времени  тут  находилась  -  не
помнит, где конкретно - тоже не помнит. Курточка на ней легкая, другой
человек уже через полчаса на этом ветру  дуба  бы  врезал.  Ну  ладно,
бывают изредка в жизни обстоятельства, семейная драма, например...  вы
следите за мыслью? Где она находилась в момент происшествия - показать
не может, но заведомо дальше от моста, нежели двое других  свидетелей.
Старик кричит от ужаса, студент бежит к месту трагедии, а  что  делает
она? Идет не спеша, причем дороги не разбирает - на куртке брызг  нет,
зато сапоги грязнее грязи. Прямо сомнамбула какая-то. И на неожиданный
и громкий звук обернулась лениво, так что  труп  уже  успел  упасть  в
воду. Скажите мне, естественно это или нет?
   - Нет, Михаил Николаевич. - Старостин улыбается. Он уже все  понял,
но сейчас мы с ним с удовольствием разжевываем вкусное блюдо.
   - Дважды нет. Почему жена и мать не спешит  домой  варить  обед,  а
остается здесь дожидаться опергруппы? Сами  знаете,  замужние  женщины
редко рвутся в свидетели. К тому же  находилась  она  далеко,  момента
самоубийства не видела, ценность ее показаний близка к нулю,  так  что
она  могла   бы   спокойно   идти   домой,   успокоив   совесть   этим
обстоятельством. Практически любая женщина  так  бы  и  поступила.  Вы
подумайте, то, что  видела  она,  наверняка  заметили  еще  полдесятка
человек, а где они?.. Вывод?
   - Ей было безразлично, Михаил Николаевич. Предельно безразлично.
   - Ну  не  так  уж  и  предельно,  самоубийство  ее  все  же  слегка
заинтересовало... А еще у нее зрачки смещены  вниз,  вы  не  заметили?
Чуть-чуть, но смещены.
   - "Заходящее солнце"?
   - Прошу вас обеспечить неусыпное наблюдение, Олег Юрьевич. Она - на
очереди. Я надеюсь, что ее удастся спасти, но  это  задача  вторая.  А
первая задача вот какая; сегодня  же,  по  крайности  завтра  получить
полную картину ее здоровья, с анализом хотя бы крови.  Обдумайте,  как
это устроить. Я командирую к вам специального  человека  от  Воронина.
Черт возьми, мы должны знать, что творится у _них_ в организме _до,_ а
не после самоубийства. Я на вас очень рассчитываю, Олег Юрьевич.



   Вот так-то! Я сегодня в ударе. Ноги промокли, а душа  поет.  Больше
мне здесь нечего делать, два  раза  в  день  чудеса  не  случаются.  В
сущности, удача закономерна: рано или поздно в нашем неводе должен был
затрепыхаться  пескарь,  достойный  наблюдения.  Можно  понять  досаду
астрономов,  никогда  не  знающих,  какая  звезда   станет   следующей
сверхновой, чтобы присмотреться к ней до  взрыва...  А  мы  знаем.  До
решения проблемы еще далеко, как до той звезды, однако некий  просвет,
будем считать, забрезжил, появилась  хоть  малая,  да  зацепка,  а  то
словно висишь на скользком стекле на присосках и пукнуть боишься... Ай
да Малахов, ай да сукин функционер!.. Мегрэ, одно слово.
   В Конторе с некоторых  пор  наблюдается  легкий  шухер:  запущенная
группой  Лебедянского  деза  о  грядущей  большой  реорганизации,  как
положено, волнует  всех,  а  особенно  "нижних".  Вроде  бы  сработано
грамотно. Несмотря на то что число посвященных  все  детали  "Надежды"
уже достигло восемнадцати человек и продолжает монотонно  и  угрожающе
расти. Штейн докладывает об отсутствии - пока! - утечки информации.  О
том, что у него припасено для локализации  утечки, буде  она  все-таки
обнаружится раньше времени, он предпочитает помалкивать, а я тоже пока
- предпочитаю не спрашивать.
   Каким образом  Нетленные  Мощи  ухитрялся  обходиться  всего  семью
допущенными - ума не приложу.
   Кабинет. Ворох неразобранной почты сравнительно мал. Какая по счету
с меня шоколадка, Фаечка?
   Читая обширную бумагу из  ИВИАНа,  кусаю  губы  и  тычу  пальцем  в
идентификатор "шухерной" связи. В конце декабря группе Воронина  после
долгой возни с трупами удалось наконец раскопать кое-что любопытное. А
именно: в тканях мозговых оболочек и ликворе нескольких  погибших  был
обнаружен  необычный  РНК-вирус,  сразу  взятый  на   подозрение   как
возможный возбудитель небывалой доселе эпидемии.  Целую  неделю  после
этого Воронин относился ко мне с повышенным пиететом, готовый поверить
в то, что прав был я, а не он, и казнить себя за маловерие.
   - Можете поздравить своих коллег, - говорю  я  ему  кисло,  зачитав
выдержку из документа. - Они открыли новый вирус. Жаль только,  что  к
нашей проблеме он не имеет никакого отношения...
   Из чего еще не следует, что возбудителя нет вообще, добавляю я  про
себя. Пусть ищут. Возбудитель редкой  болезни,  вызываемой  царапаньем
кошки, тоже до сих пор неизвестен, ну и что?
   На то, чтобы понять смысл следующего послания,  у  меня  уходит  не
меньше десяти минут. Кто там  сегодня  был  в  ударе?  Я?  Что  толку.
Чугунная голова требует отдыха, грозя спрямлением извилин, и чем тупее
будет мой отдых, тем лучше. Любопытно знать, что  сейчас  творится  на
"Урании"? Не разнес ли ее вдребезги шальной метеорит? Не забыли  ли  о
ней сотрудники, озабоченные имитацией бурной деятельности в преддверии
липовой реорганизации?
   Сам себе я напоминаю сейчас почему-то загарпуненного  дохлого  кита
на слипе китобойной базы, которого сейчас зацепят за хвост и поволокут
по скользкой палубе на разделку под фленшерные  ножи.  Нет  уж,  пусть
Гузь гальванизирует бодрую атмосферу в коллективе, а я пас.
   "Фаечка, посмотрите на меня внимательно.  Вы  не  находите,  что  в
последнее время я основательно отупел?"
   "Вообще-то вы всегда этим отличались, Михаил Николаевич..."
   "Спасибо вам, милая".
   Прокручивая в уме варианты этого диалога, пытаюсь вспомнить то, что
минуту назад вылетело у меня из головы, и зря вылетело.  Гузь!  Точно.
Вызывая его по "шухеру", чувствую укол совести. У затюканного  первого
зама скорбный желтый лик недоделанной мумии, еще немного - и можно без
бальзамирования класть в саркофаг.
   Он крепкий мужик - терпит. Наверняка  многом  догадывается,  а  вот
сейчас даже смотрит на  меня  с  раздражающим  участием.  Наверное,  я
выгляжу немногим лучше его.
   -  Читали,  Виктор  Антонович?  -  Я  вывожу  ему  бегущей  строкой
сообщение инспекции из  Сыктывкара.  Дела  там  скверные:  три  случая
лихорадки  Эбола  на  оборонном  объекте,  один  человек  уже  умер  и
неизвестно сколько инфицировано.
   Жутко дергая кадыком, Гузь глотает слюну и  моментально  становится
похож не на мумию уже, а на лошадь  Суворова,  которой  в  Кинбурнской
баталии оторвало морду. Лица  на  нем  просто  нет.  Администратор  он
дельный, а медик никакой, вот и трепыхается раньше времени.
   - Прошляпили?!.
   - Успокойтесь, тут мы чисты. Военные пытали замять, надо им... -  Я
начинаю объяснять, что, куда и на какую глубину им  следует  вставить,
но Гузь уже встряхнулся и не хуже меня  знает,  кого  взять  к  ногтю,
чтобы  безруким  болванам   впредь   неповадно   было   баловаться   с
рабдовирусом. - А меры - обыкновенные с  учетом  группы  патогенности.
Прошу вас держать это дело на сугубом контроле, Виктор Антонович.
   - Не беспокойтесь, Михаил Николаевич.
   Он ждет - без особой надежды, впрочем,  -  дам  ли  я  ему  понять:
почему, собственно, он должен тянуть лямку за двоих,  к  тому  же  без
малейших перспектив занять когда-нибудь мое  место?  Он  смирится,  не
получив ответа.
   Звонит Лебедянский, и  голос  его,  вопреки  обыкновению,  не  вял.
Значит, накопано нечто такое, что может представлять интерес.
   Так и есть. Пакет новых  данных  по  исправительным  учреждениям  и
наркологическим  клиникам;  в  обоих  случаях  -   неожиданный   излом
аппроксимационной кривой... Интересно...
   На   минус   пятом   этаже,    специально    приспособленном    для
сверхгромоздкой аппаратуры, бродят сомнамбулы. Объединенная бригада из
людей Штейна и Воронина, сканирующая "железо" Филина,  опять  зашла  в
тупик. Один всклокоченный, с воспаленными глазами,  уныло  матюкается,
не замечая моего присутствия.
   И тут же снова Воронин. Наскакивает:
   - Михаил Николаевич...
   - Что еще?
   - Дайте отпуск Самохину. Еле держится.
   - Он из допущенных?
   - Да.
   - Нет.
   - Надо дать, - не унимается Воронин. - Все равно  сейчас  толку  от
него никакого, заездился человек до деревянных мозгов... Вы же знаете,
как это бывает.
   Я знаю? Ничего я не знаю!  Ничего,  понятно  вам?!.  Ничего,  кроме
того, что сейчас нам надо навалиться и  надавить  так,  чтобы  гнойный
этот  фурункул  наконец  лопнул.  Нельзя  прекращать  мозговой  штурм.
Впрочем, сегодня у меня кое-что получилось, и я добрый.
   - Так  и  быть.  Двое  суток,  начиная  с  этой  минуты,  под  вашу
ответственность. Пусть выспится.  От  себя  могу  порекомендовать  ему
лыжную прогулку, развеяться  ему  будет  полезно.  Хотя  какой  сейчас
снег...
   - Спасибо, Михаил Николаевич! В случае чего готов понести наказание
вплоть до строгого выговора. - Счастливый Воронин уносится, прежде чем
я успеваю накрутить ему хвост за дурацкие шутки, и минуту  спустя  уже
слышно, как он на кого-то орет в значительном  отдалении.  Мало  того,
слышно, как ему отвечают в том же  тоне,  и  он  терпит.  Может  быть,
только так и можно общаться с его немытой сворой гениев? Я бы  так  не
смог. Он ради них в лепешку расшибется и за малейшее послабление готов
чуть ли не униженно благодарить меня, Гузя и вообще кого угодно.
   Подите вы все со своей благодарностью!
   Штейн   обстоятельнее:   увязая   в    бесконечных    подробностях,
рассказывает мне, что удалось сделать с тех  пор,  как  я  терзал  его
группу в последний раз, на что можно надеяться в ближайшие дни и чего,
по-видимому, не удастся в принципе. Чересчур  пользованный  компьютер,
Михаил Николаевич, делаем что можем...
   - А что вы, собственно, можете?
   -  Выловили  слово  Kruchkov,  скорее  всего  это  название  файла.
Вероятно, фамилия. Либо Кручков, либо  Крачков.  Возможно,  Кручкович,
Крачковский, а также иные варианты. На всякий случай я приказал  также
проверить  и  Крючковых,  ограничив  сферу  поиска  пока   что   нашей
губернией. Вот список,  жирным  шрифтом  отмечены  наиболее  вероятные
кандидатуры.
   - Оставьте мне.
   Брови Штейна ползут вверх.
   - Михаил Николаевич, нам проще самим...
   Ну как объяснить ему, что я иногда _вынужден_ делать не то, что мне
хочется? Как?!
   Боль в затылке отступает медленно.
   - У меня имеются кое-какие соображения, Отто Оттович,  и  проверить
их я должен сам.  Не  обижайтесь.  Продолжайте  копать  "железо",  это
сейчас важнее всего.
   Уже через полчаса я знаю ответ - нащупываю по-живому,  издергавшись
от  головной  боли.  Кручкович  Эраст  Христофорович,   врач-психиатр,
заведующий реабилитационным  отделением  частной  психоневрологической
клиники "Надежда" - странным  образом  название  клиники  совпадает  с
кодом разработки, в чем я  усматриваю  добрый  знак,  -  с  29/12/2039
находится в очередном отпуске. 51 год, холост.
   Теплее?..
   Какое там, уже горячо!




   - О! Привет.
   Совсем как Виталька.
   На экране мелькали сугробы и лыжные палки -  транслировался  лыжный
чемпионат на Валдайской Петле.
   - Ты давно здесь?
   - С час уже. Тебя за смертью посылать. Охрана  не  хотела  пускать,
предлагала посидеть в дежурке. Пришлось их тобой постращать...  Однако
и хоромина у тебя! Слушай, когда  твой  срок  выйдет,  тебе  этот  дом
оставят?
   Малахов ухмыльнулся.
   - Вряд ли. А вообще-то жалко. Я тут уже привык. Тихо, хорошо... Вот
на работе - там шумно и плохо.
   - Устал?
   - На пятерых хватит. Еще и ноги промочил  вдобавок.  Ничего,  скоро
буду как  новенький.  Медицина  рекомендует  термические  процедуры  и
толику крепкого по окончании, если насос в порядке. Ты мне компанию не
составишь?
   - О! У тебя тут и сауна есть?
   - Нет,  русская  парная.  Экспресс,  конечно,  но  в  кабинке  двое
поместятся.
   Усталость была отчасти физическая, приятная. Не чисто мозговая,  от
которой нет отдыха и не знаешь, куда деваться.
   - Иди один, а я подожду. С легким паром.
   - Нет уж. Если один, буду мыться в ванне.
   - Тогда семь футов под килем.
   - Убийца! Утону же!
   Когда  он  вернулся,  распаренный  и  завернутый  халат,  сам  себе
напоминая вареную сардельку в  оболочке,  Ольга  сидела  с  ногами  на
тахте, рассматривая коллекцию боевых топоров, а на ее коленях  поленом
валялся Бомж и подставлял живот, чтобы почесали. За  последние  недели
кот отъелся, восстановил утраченную шерсть и уже  не  раз,  несомненно
лелея реваншистские планы,  настырным  мявом  требовал,  чтоб  Малахов
выпустил его за дверь - показать, что  проигрыш  в  первом  матче  был
чистым недоразумением.
   - Осторожно, он кусается.
   Бомж прекратил урчать и настороженно открыл  на  Малахова  зеленый,
разделенный надвое зрачком светляк глаза.
   - Нечего зря на скотину наговаривать,  -  сказал  Ольга.  -  Только
разок царапнул, и то не со зла. Просто чтобы помнила, кто тут главный.
А так он зверь порядочный, душа у него интеллигентная.
   - Альпинистская у него  душа,  -  возразил  Малахов.  -  Все  ковры
разодрал от пола до потолка, первопроходец. Бердыш обрушил...  Слушай,
я тяпнуть хочу. Посмотри, что у нас там в баре, а?
   - Сам посмотри. Он меня не пустит. Он зверь, мужчина и собственник.
   - Хочешь, чтобы я приревновал, да? Так зря, не ревнивый. Мне  нужно
просто тебя видеть. Ты приехала, и мне хорошо.
   Сейчас он почти  не  врал.  Беспокоило  только  отсутствие  боли  в
затылке - к чему бы? Для чего, спрашивается, в прошлый раз  надо  было
петлять, уходя от наружки, чтобы вновь увидеть женщину,  к  которой  с
некоторых пор тянет все  сильнее?  И  в  позапрошлый  раз  тоже.  И  в
позапозапрошлый. Чтобы она, леди  моя  Белсом,  несмотря  на  уговоры,
приехала сюда и пререкалась с охраной? Или дело просто-напросто в том,
что уже поздно что-либо менять, что на этот раз, как  ни  крутись,  не
удалось бы ничего изменить - так зачем же "демонию"  изводить  хозяина
напрасной мигренью?..
   Вообще-то один раз может и обойтись, подумал он,  успокаивая  себя.
Теоретически "жучков" в доме быть не должно, проверял совсем  недавно.
В конце концов, что особенного  случилось?  Настырная  корреспондентка
приперлась в наивной надежде взять интервью - проверят и остынут. Хотя
не забудут, конечно.
   - Кстати, а кто у тебя в хоромине убирает? Я пришла - чисто.
   - Честно? Понятия не имею.
   - Врешь, - сказала она с удовольствием.
   - Кто, я? - возмутился Малахов. - Ладно, вру. - Он улыбнулся.  -  А
если скажу, что сам, ты поверишь?
   - Нет, конечно.
   - Почему?
   - Ты по телефону сболтнул, что неделю  тут  не  был,  а  где  пыль?
Складывать два и два в первом классе учат.
   - Ну ладно, есть такая Анна Ильинична,  она  на  чистоте  помешана.
Говорит, что функционеры, кроме грязи, ничего не производят и  норовят
жить как свиньи. Ее сына в Школу не приняли, так что у нее на нас зуб.
   - А ты что же?
   - А я слушаю и не  перебиваю.  Приятно  послушать  вечерком,  когда
мозги уже не работают.
   - Плюс смычка с населением?
   Малахов  почувствовал  раздражение.  Только  таких  разговоров   не
хватало ему сегодня на десерт. Незабвенная Юлия, ушедшая со  скандалом
жена, сказала однажды, что он  умеет  быть  либо  джентельменом,  либо
зверем, третьего состояния ему не дано, - и  он  подозревал,  что  это
правда. Зверь в нем еще не проснулся, но уже скалил клыки.
   - Слушай, я тебя обидел чем-то?
   - Ты что, не понимаешь?  Для  женщины  быть  обиженной  мужчиной  -
естественное состояние. Не станет у вас комплекса вины -  что  с  вами
сделаешь?
   - А с  нами  надо  что-то  делать?  -  спросил  Малахов.  Ольга  не
ответила, и он подумал о том, что женщина, какой бы умной она ни была,
не должна  умничать  при  мужчине.  Если  умничает  -  значит  или  не
слишком-то  умна,  или  ей  на  все  наплевать.  О  том,  какое  "или"
соответствует Ольге, размышлять сейчас не хотелось.
   Мельтешня лыжных палок давно исчезла с  экрана  -  был  там  выпуск
новостей, канадский корреспондент передавал материал  из  Ванкувера  о
противостоянии белых, цветных и разбавленных, затем  сюжет  сменили  и
известный обозреватель Матвей Кулуаров сказал несколько суровых слов о
парламентариях,   затеявших   тягомотные    дебаты    вокруг    нового
законопроекта об обуздании преступности. Приводились жутковатые  цифры
роста оной за последние месяцы, и Малахов удовлетворенно отметил,  что
свое слово Нетленный пока держит. За все время работы над "Надеждой" в
печать просочилась  одна-единственная  статейка  о  всплеске  суицида,
вдобавок тиснутая в бульварной газетенке, - статейка поганая, но вроде
бы оставшаяся незамеченной.  То  ли  не  уследил  Нетленный  за  своим
хозяйством, то ли пропустил сознательно - поди разберись. Сама по себе
статейка ничто, не прошла даже в информсеть, но -  лиха  беда  начало.
Как всегда, пресса готова лизать задницу тому, кто платит и не бьет...
пока лижут. Ох, не нужно бы сейчас привлекать внимание  к  Службам,  с
беспокойством подумал Малахов, опасно это...
   О том,  как  Мощам  удается  контролировать  потоки  информации  по
компьютерным    каналам,    оставалось    только    гадать.    Сетевые
информтехнологии - поистине чудище обло, озорно, стозевно и  гавкай...
то есть лаяй... Ну да мы, санитары, люди скромные,  спиртом  согретые,
карболкой умытые, в чужие профессиональные  секреты  носа  не  суем...
если, конечно, не уверены, что его не прищемят дверью.
   - Как Новый год прошел? - спросил Малахов.
   - Неплохо. Жаль, тебя не было.
   - Я бы вам всю компанию испортил. Подарок мой получила?
   - Угу.  Прелесть.  Скажи,  хоть  Рождество-то  мы  с  тобой  вместе
встретим? Только честно.
   - Честно? Вряд ли.
   - Малахов, ты нахал. И чего я с тобой  связалась?  Сколько  раз  мы
виделись за месяц? Три?  Иной  раз  волком  завыть  хочется,  то  есть
волчицей, конечно, а тебя нет.
   - Повыли бы вдвоем?
   - Язва ты, Малахов... В прошлый  раз  много  от  тебя  толку  было?
Явился пьян - ноги бантиком... Думаешь, если я русская женщина, то все
стерплю?
   - Подожди два года.
   - О! А что будет через два года?
   - Стану  консультантом.  Спокойная  работа,  непыльная.  И  никакой
ответственности. Подождешь?
   - Там посмотрим.
   За окном послышался мяв - еле слышный, но Бомжу  хватило  и  этого.
Кота словно сдуло с колен леди Белсом - прижатые  уши,  шерсть  дыбом,
толстый хвостище стучит по полу перед дверью. Рррразорву!
   - Ша, Бомж! Место!
   - Мя!
   - Господи, зверь, ну почему ты не собака!..
   - Уа-аа-ау!..
   - Придется выпустить, - вздохнул Малахов. - Иначе он  нам  жить  не
даст. Гладиатор с помойки.
   Едва открылась щелка, кот вылетел наружу торпедой, шарахнувшись  по
пути башкой о дверной косяк. Против ожидания, Ольга не  воспротивилась
- наверное, в самом деле считала, что мужчина должен  быть  бойцом,  а
дело женщин - рукоплескать с трибун  и  ублажать  победителей.  Против
такой постановки дела Малахов в принципе не возражал, хотя  немедленно
подумал, что ему-то,  функционеру  Малахову,  до  победы  еще  ох  как
далеко... Кручкович? Ну что Кручкович Э Ха? Завтра выяснится,  что  он
такое. Более чем вероятно -  очередной  тупиковый  коридор.  Чист  аки
агнец, с Филиным не связан и ни о каком факторе Т знать не знает.
   И - словно кот мог помешать вопросу  -  Ольга  теперь  привстала  с
тахты и смотрела так, что он понял: надо ответить. Хоть что-нибудь.
   - Спецы работают, - сказал он. - Я за этим делом слежу,  можешь  не
сомневаться. Следствие по высшему  классу.  Как  что  прояснится  -  я
сразу...
   - Значит, ничего? - Она помедлила, не отрывая взгляда от его  лица.
- Хоть что-нибудь сказать можешь?
   Малахов развел руками.
   -   Мотивов   не   нашли,   а   ты   знаешь,    как    раскрываются
немотивированные... Знаешь? Кстати,  если  ты  меня  обхаживаешь  ради
следствия, то зря - я и так сделаю, раз обещал...
   - Дурак! - перебила она со злобой, и он  увидел,  какова  в  ярости
леди  Белсом.  -  Козел!  Честный  какой:  "раз  обещал"...   Я   тебя
спрашивала, что ты будешь делать, если я под тебя не  полезу?  Ты  мне
условия ставил? Господи, ну почему вы все такие козлы!..
   - Прости, - сказал он. В горле стоял комок. -  Прости,  я  виноват.
Понимаешь, показалось почему-то... Так, наваждение.
   И надо было врать ей об этом ее давно мертвом  Андрее,  потому  что
иначе было нельзя. Надо было молчать о том, о  чем,  может  быть,  уже
завтра - упаси бог - будет кричать весь мир...
   Он дотянулся до бара, плеснул, выпил. Один.
   - Ты хочешь?
   - Хочу.
   Он наполнил второй бокал. За дверью неистово орали коты - исполняли
ритуал перед схваткой.
   - Поют...
   - Что? - не понял он.
   - Звери поют боевую песнь. А мы  так  петь  разучились.  Мы  врагам
улыбаемся. Отводим душу на близких, спиваемся, нюхаем  дурь,  из  окон
прыгаем...
   Она отстранила бокал, когда он попытался чокнуться.
   - Давай так.
   - Ты сердишься? - спросил Малахов.
   - Нет. На тебя нельзя сердиться. Тебя надо или очень сильно любить,
или очень сильно ненавидеть. И по-другому не выходит, и тебе вредно.
   - А ты?
   На этот раз она не ответила в раздражении: "А я - насадка  для...",
как он боялся и чего он не хотел; она просто промолчала.  И  это  было
славно.
   Коньяк,  вкуса  которого  он  с  первого  захода  не  почувствовал,
плеснулся в жилах теплой волной. Сейчас все будет хорошо, подумал  он.
Все у нас будет хорошо. Потому что я на самом деле по ней  соскучился.
Может быть, если "демоний" не возразит, удастся оставить Ольгу на  всю
ночь...
   "Демоний"  возразил,  и  одновременно  дзинькнул  дверной   звонок.
Проклиная все на свете, Малахов поплелся к двери. Хорошо,  если  всего
лишь  охрана.  Хотя  нет,  эти,  усомнись  они  в   чем-либо,   сперва
воспользовались бы телефоном... Он успел еще подумать, что надо бы  на
ближайшие час-два отключить всю связь, кроме "шухерной" линии, -  если
сейчас обойдется, конечно. Неожиданные звонки в дверь редко не чреваты
каким-нибудь ЧП.
   На пороге, переминаясь с ноги на ногу, стоял Виталька.
   Нашел время, подумал Малахов кисло.
   - Ну проходи, не стой столбом. Дует.
   - Пустишь, пап?
   Странный вопрос  Малахов  пропустил  мимо  ушей  занятый  скачущими
мыслями совсем  иного  свойства.  Во-первых,  ни  с  того  ни  с  сего
появилось и не отпускало ощущение пустоты, будто чего-то не хватало  и
что-то вдруг пошло не так, как следует,  -  нет,  не  то,  что  явился
Виталька,  а  что-то  с  этим   связанное,   но   другое.   Во-вторых,
предчувствие испорченного вечера  вырастало  в  уверенность:  все-таки
взрослый сын и любовница в одной кубатуре - это лишнее.  Не  дурак  же
Талька,  разберется.  Вот  зараза,  наверное,   придется   их   как-то
знакомить: "Это Виталий, мой  сын.  А  это  Ольга...  м-м...  простите
великодушно, как ваше отчество?"
   Поз-зорище!..
   К его огромному облегчению, ничего  этого  не  произошло.  Виталька
просто кивнул Ольге - на удивление пугливо и неуклюже, так что едва ли
приходилось  опасаться  как  открытого  агрессивного  хамства  с   его
стороны, так и сальных улыбочек и  подмигиваний  исподтишка.  Осталась
лишь натянутость, ну да странно было бы, не будь ее  вовсе.  И  бог  с
ней. Прорвемся.
   - Случилось что-нибудь? - спросил Малахов.
   - Пап, ты извини. Можно тебя на минутку?
   - А что, здесь нельзя?
   Сын замотал головой.
   - Вы нас тоже извините, пожалуйста, - произнес он, обращаясь к леди
Белсом.
   Вежливый... Поднимаясь с сыном наверх, Малахов улыбнулся так, чтобы
Виталька не заметил. Молодец парень,  а  для  своего  возраста  просто
умница. С женой не повезло - так хоть с сыном...
   А  не  собрался  ли  он  заночевать  тут?  Оч-чень,  надо  сказать,
вовремя... Мысль была черная, и Малахов прогнал ее.
   - Ну? В чем дело?
   - Пап, ты лучше не подходи. -  Виталька  говорил  быстрым  шепотом,
закрывая рот ладонью.
   - А что? - спросил Малахов и попятился. Ужас и  тоска  сочились  из
глаз сына. Случилось что-то ужасное, теперь он ясно это видел.  И  сын
пришел с этим. К отцу.
   - В молчанку играть будем?
   - У меня... пап... в общем...
   Слова не шли, застревали комками в гортани.
   - Ну?
   - Сифилис у меня, пап! - шепотом вытолкнул сын.
   Он был бледен, как трепонема.
   Коты на улице все тянули свой дуэт, и  где-то  поодаль  остервенело
подлаивали собаки. Так и не выкинутые Виталькины игрушки  сочувственно
смотрели с полки - игрушки тех времен,  когда  отец  еще  занимался  с
сыном и объяснял ему, что Коккинаки - это фамилия летчика,  а  не  еще
что-нибудь.  Не  кондитерское  изделие   и   не   вредоносный   штамм.
Механический дракон, глядя сверху вниз, как бы говорил: не  надо  вам,
люди, становиться взрослыми, вредное это занятие.
   - Ты не ошибся? - осторожно спросил Малахов. Витальку трясло. Слезы
копились в уголках глаз.
   - Шанкр...
   - А ну покажи!
   - Пап!..
   - Снимай портки, говорю! - рявкнул Малахов. - Стеснительный  какой.
Раньше надо было стесняться! Быть кретином надо стесняться!  Резинками
надо пользоваться! Девок себе выбирать не подряд, а  через  одну  хотя
бы!..
   Его несло, и он не мог  остановиться.  Пороть!  Как  поп  Сильвестр
учил. По заду. Вот  вам,  болтуны,  теоретики,  гугнивые  разработчики
педагогических методов, вся насущная педагогика,  взамен  тонн  вашего
дерьма: воспитывать можно только собой, а если собой не выходит  -  по
заду!
   Сын трясущимися руками расстегивал брюки...
   - Так. Одевайся. Давно вылезло?
   - Позавчера. Что же мне теперь делать, пап?..
   - Что делать, что делать... Хорошо, хоть вовремя пришел. Кто она?
   - Так... Одна девчонка.
   - Одна блядь, ты хотел  сказать?  Что  головой  мотаешь,  придурок?
Называй вещи своими именами Мама знает?
   - Нет. - Сын всхлипнул.
   - И не надо  ей  знать.  Дыши  на  нее  пореже,  целовать  себя  не
позволяй.  Понял?  Хоть  хами  ей,  только  чтоб   она   к   тебе   не
притрагивалась. О том, чтобы она не узнала, - моя забота, не твоя.  Не
ради тебя, дурака, - ради нее! Обратишься в диспансер завтра же. Адрес
дать?
   - А нельзя как-нибудь...
   - Что "как-нибудь"? - передразнил Малахов. - Ну? Ты говори, говори,
я послушаю.
   При виде трясущегося сына его мутило.
   - Как-нибудь... негласно... Ты же можешь попросить,  пап,  тебе  не
откажут!..
   - Вон чего ты  хочешь,  -  сказал  Малахов  со  злобой.  -  Сыночку
начальника, значит, особые условия? Обойдешься.  Хорошего  врача  тебе
порекомендую, будь уверен, о деньгах тоже не беспокойся, а больше ни о
чем не проси. И изволь сотрудничать! Источник назовешь как  миленький,
и не вздумай там врать, будто по пьяни дело было  и  не  помнишь,  кто
она. Ясно? Да, вот еще что... Не вздумай  учудить  что-нибудь.  Ничего
непоправимого с тобой не  случилось:  сифилис,  слава  богу,  лечится.
Стыдно, знаю, но потерпишь!
   - Пап...
   - Я так сказал, и так будет. Понял?
   - Да.
   Сын всхлипнул.
   - Разревись тут у меня еще!.. Еще раз  спрашиваю:  ты  хорошо  меня
понял?
   - Да.
   - Тогда до встречи. Сопли подбери. Маме - привет.
   Только сейчас, спускаясь вниз вслед  за  Виталькой,  глядя  на  его
вздрагивающие плечи, Малахов понял, отчего  возникло  ощущение,  будто
чего-то не хватает: сын, войдя в дом, не протянул руку для пожатия.
   Предусмотрительный... Может быть, стоило обойтись с ним помягче?
   Нет. Нельзя. И не хочется.
   Все-таки вечер был испорчен.  Как  бы  ни  было  дальше,  какую  бы
радость ни подарила  Ольга,  каким  бы  забором  он  сам  ни  старался
отгородиться от всего мира, от мыслей о Витальке уже не отделаться  ни
за что. Поняв это, Малахов смирился и даже не обозлился на  петушиное,
со всхлипом: "Всего хорошего. Развлекайтесь!" за  мгновение  до  того,
как за сыном бухнула входная дверь. Эх, парень...
   Ольга говорила что-то - он не слышал. Только видел,  как  беззвучно
шевелятся ее губы, и знал,  что  она  слегка  оскорблена,  но  реакцию
Малахова - младшего понимает и прощает,  -  а  вспоминалось  назойливо
совсем другое: обезьяны, лишенные родителей  и  сами  не  испытывающие
родительски чувств... И  толстая  пластиковая  Няня  в  младше  группе
интерната...
   Невероятная догадка мелькнула было, но  он  тут  же  забыл  о  ней,
выбегая вслед за  сыном.  Снаружи,  за  пятном  света  от  фонаря  над
крыльцом была чернота, и Витальки нигде не было видно.  Похолодало,  с
неба косо сыпал мелкий злой снег.  Крыльцо  был  припорошено.  Малахов
протрусил до ворот, вызвав удивление дежурного охранника, и  убедился,
что сын не шел, а бежал.
   Как ни странно выглядит зимой на улице человек в купальном халате и
тапочках на босу ногу, еще можно было поспешить вслед,  в  черноту,  в
снежные круги под редкими фонарями, нагнать на автобусной остановке...
Ничего, решил он. Парень не маленький. Хочется ему пореветь в кулак  в
одиночестве - пуст поревет. Даже полезно. И доедет нормально: двадцать
минут до вокзала на автобусе, пятьдесят минут экспрессом до Москвы...
   Он постоял, посмотрел, как Бомж и другой котяра лежат в обнимку  на
усеянных шерстью плитах  дорожки,  вцепившись  друг  другу  в  челюсти
мертвой хваткой, как два  варана,  и  исходя  сдавленным  мученическим
мыком. От котов  чуть  ли  не  пар  шел,  и  снег  мгновенно  таял  на
ободранных боках. В великой битве за право  покрытия  соседских  кошек
наступил пат. Перешагнув через котов, Малахов вошел в дом.




   Сон не приходил. Не шел ни в какую, и  все  тут,  хотя  всего  пять
часов назад казалось: добраться бы только до койки и  рухнуть,  а  три
часа назад казалось хуже: убью того следующего, кто сунется  со  своей
проблемой... И страшно не хотелось вновь включать  иную  связь,  кроме
"шухерной", после ухода Ольги, после ожесточенных топорных  упражнений
в смятой постели, без всякого удовольствия и только  с  одной  мыслью:
"поскорее бы", и обязательного душа на  двоих,  и  поцелуя  в  нос  на
пороге.
   Все-таки обошлось без неловких разговоров - ушла сама.  Догадалась,
умница...
   И ведь понимал я, что мое раздражение - ненадолго, что уже завтра я
начну жалеть, что Ольга ушла  так  быстро,  и  клясть  паскудный  свой
"демоний". Зачем она мне нужна - не тот  вопрос,  на  который  я  хочу
отвечать. Потому что уже ответил. Настоящий вопрос звучит  иначе:  для
чего она мне пригодится впоследствии и чем для нее это обернется?  Еще
одна живая душа, готовая лечь гатью в болото, по которому  я  иду,  не
зная куда? Тошно как.
   И Виталька...
   Личные проблемы вроде ворон - налетают стаей.  Я  открыл  дверь  на
требовательный мяв и впустил Бомжа, имевшего  вид  Пирра-победителя  и
немедленно  принявшегося  вылизываться.   Практических   выходов   мне
виделось два: сварить кофе и сесть работать с той головой, какая есть,
или сглотнуть снотворную дрянь, потому что  аутотренинг  хорош  тогда,
когда  есть  настроение  им  заниматься.  "Демоний"  молчал.   То   ли
завтрашний мой Кручкович не настолько важная фигура, чтобы мне для нее
понадобилась голова вместо кочана, то ли вообще непонятно что.  Ладно.
Не вкручивается поминутно в мозги шуруп, и на том пока спасибо.
   Все-таки гадко мне было от моего педагогического экзерсиса  -  хоть
вой, хоть казни себя казнью египетской. Подлец я, никчемный  родитель,
функционер. Любое плацентарное млекопитающее, говорил я себе,  защитит
детеныша, закроет его собой - а я?..
   Некоторое время мои мысли скользили юзом по случайно впрыгнувшему в
голову слову. Плацентарное? Дудки. Я не плацентарное млекопитающее,  у
меня нет плаценты. Не  приобрел  почему-то  в  ходе  эволюции.  Строго
говоря, я вообще  не  очень-то  млекопитающее,  хотя  когда-то  кормил
молоком Витальку, если Юлии было недосуг это сделать.
   Из бутылочки, само собой. А вы что подумали?
   Так что дудки, тупо думал я. В млекопитающие вы меня  не  загоните,
разве что с натужным скрипом. Я туда не очень-то и  стремлюсь,  однако
любопытство гложет: кто я такой есть на самом деле?
   Проехали.  Безумные  мысли  пассажира  у  окна  поезда   скоростной
надземки...
   Хомо демониус?
   Проехали, сказано тебе!
   Я уже начал склоняться ко второму варианту - переменить  постельное
белье и лечь спать, только в качестве  снотворного  снадобья  высосать
стакан коньяку, - как вдруг ожил телефон. Обыкновенный. Не  браслет  и
не "шухер".
   Звонил некий капитан Костюк  из  коломенской  уголовной  полиции  и
голосом, полным участия, интересовался, не имеется ли у  меня  сына  -
Малахова Виталия Михайловича, приблизительно пятнадцати  лет,  который
находится в настоящий момент в  бессознательном  состоянии  в  третьей
городской...
   - Еду!!!
   Ох, как страшно я гнал по обледенелому шоссе - до упора давя на газ
и молясь о том, чтобы никого не  сбить!  Фары  автомобиля  с  дежурным
нарядом охраны поначалу хорошо были  видны  в  зеркале  заднего  вида,
затем куда-то пропали. Плевать. Виталька... Будь трижды  проклята  вся
педагогика и все педагоги на свете!..
   Капитан Костюк, плотный мужчина средних  лет,  одетый  почему-то  в
штатское, ждал меня в вестибюле больницы. Несомненно, он знал, кто  я,
и совать ему под нос "пайцзу" не имело смысла.
   - Нападавшие задержаны.
   Нападавшие?
   Не то чтобы у меня  отлегло  от  сердца,  нет,  однако  случившееся
предстало в совершенно ином свете. Оказывается, я был не виноват.  Или
виноват, но только в том, что не оставил сына ночевать, - так он  вряд
ли захотел бы остаться... Впрочем, теперь это не имело значения.
   Подонков было пятеро - нормальная молодежная банда,  как  определил
их капитан Костюк. Врожденные никчемушники. Даже не наркоманы, как  ни
странно. С каждым годом все более крупные  и  все  более  дикие  стаи,
дающие,  по  признанию  капитана,  огромный  процент  немотивированных
преступлений, несмотря ни на какие старания СДЗН и  органов.  И  им-то
попался Виталька. Один в вагоне.
   Сначала они били его, жестоко и бессмысленно.  Потом,  по-видимому,
мочились на него всем хором. Потом,  дурной  силой  растащив  двери  а
тамбуре, выбросили моего сына под откос. По счастью, экспресс замедлял
ход перед Коломной, да  и  автоматика  немедленно  врубает  экстренное
торможение при открытых дверях, и только поэтому сын остался жив -  ни
одно живое существо не имело бы  шанса  уцелеть  при  ударе  о  щебень
насыпи на скорости больше двухсот верст в час.
   - Черепно-мозговая и множественные переломы. Состояние  коматозное.
Простите, видеть его нельзя, он в операционной.
   Снова "пайцза" тычется в чей-то нос.
   - На... мне операционная! Дайте мне хирурга. Сейчас.
   Я  отказался  уехать.  И  отказался   от   суетливо   предложенного
больничным начальством  помещения  для  отдыха.  Наверное,  надо  было
уехать, и для Витальки было бы только лучше, если  бы  его  оперировал
хирург, у которого не стоят над душой. Я не смог. Как ни  бессмысленно
это выглядело, я остался сидеть в кожаном кресле в коридоре,  попросив
персонал - впустую, естественно, - забыть о моем присутствии.  Капитан
Костюк давно умчался, извинившись.  Больничные  ночные  коридоры  были
именно  тем,  чем  они  были.  Кто  их  не  видел,   хотя   бы   и   в
нейрохирургическом отделении. Дважды я звонил Юлии - ее не было  дома,
и не знал, огорчаться мне или радоваться.
   Нет, не хочу я, чтобы  сюда  примчалась  и  Юля?  Ее-то  тут  и  не
хватало. Вообще чем меньше людей тем лучше. Когда-то  давно  Нетленные
Мощи   сболтнул   мне,   что   предел   его   мечтаний   -   одиночная
звукоизолированная камера  на  неделю.  Вроде  его  "берлоги",  только
лучше. С книгами, но без малейшего духа  человеческого,  раздражающего
органы чувств. Можно понять  Нетленного.  Любой  функционер  рано  или
поздно приходит к таким мыслям, что с ним ни делай.
   И мы затворяемся в своей касте. Мы слишком  привыкли  к  тому,  что
люди вообще -  это  прост  большое  множество,  некая  полуабстрактная
категория, почти не данная нам в ощущении, и одновременно они - вот  в
чем парадокс - то единственное, ради чего мы без тени сомнения в своей
правоте и благородстве целей играем в наши игры -  до  саморазрушения,
иногда до пули в  рот.  Они  подвержены  болезням  -  а  ты  лечи  их,
перекрывай путь эпидемиям хоть кордонами,  хоть  собственными  руками.
Они подвержены тысячам опасностей по причине шалостей природы  и,  что
бывает чаще, по собственной дури - а  ты  их  спасай.  Они  подвержены
неистребимой страсти добиться сразу всего малой ценой -  а  ты  спасай
ради них воздух, воду и леса, накладывай вето на наиболее  губительные
технологии, бери к ногтю могущественные силы, которые с  удовольствием
раздавят тебя как козявку, допусти ты малейшую слабину. Они  не  хотят
жить по-человечески -  и  опять  же  именно  ты  учи  их  и  дрессируй
правильно отвечать на вопрос, что такое хорошо и что такое плохо, и ты
же внушай им, что  пещерный  дикарь,  свято  соблюдающий  табу,  более
цивилизован, чем самый  рафинированный  хлыщ,  не  желающий  понимать,
почему это ему вдруг  нельзя  со  вкусом  удовлетворить  ту  или  иную
прихоть. А они, оказывается, не просто большое множество. Они тебя  не
любят, но ведь ты на это и не рассчитывал, верно? Они могут  убить  ни
за что твоего сына, а ты должен служить  им,  насколько  хватит  твоих
сил, и сдохнуть  за  них,  когда  потребуется.  Они  -  один  огромный
бесформенный и бессмертный организм, покрывший собою всю Землю,  и  ты
должен заботиться о том, чтобы организму было легко и комфортно  жить,
расти и расползаться. Кирпичом тебе по зубам - а ты служи...
   Глупо, сказал я себе. Несколько подонков напали  на  близкого  тебе
человека, а ты уже готов винить всех и всякого.  Доля  родительская  -
лотерея, сказал я себе. Почему же ты взвыл, увидев, что на твой  билет
не выпал главный выигрыш? Стыдиться надо так думать, сказал я себе.
   Но стыда почему-то не чувствовал.
   Я так и заснул в кресле и проснулся оттого, что меня всерьез трясли
за  плечи,  -   наверное,   отчаялись   разбудить   покашливаниями   и
прикосновениями. Хирург. Уже в чистом халате, и руки вымыл.
   - ???
   - Все в порядке, не волнуйтесь. Кажется, удачно.
   - Вы уверены?
   - Кажется - значит кажется. Вы же знаете, как бывает. Да,  спасибо,
что предупредили, коллега... ну вы понимаете, насчет чего.
   - Не за что, коллега.
   Я был готов броситься ему на шею.
   Пискнул браслет. Звонил капитан Костюк.
   - Михаил Николаевич...
   - Ну? - крикнул я. - Что?!
   - Вы просили держать вас в курсе... Один из нападавших  покончил  с
собой.
   - Как?!
   - Прямо в КПЗ. Разбил, представьте, голову о  стену.  Не  уследили.
Поверьте, никто не мог предположить...
   Я дал отбой. В висках  часто-часто  стучало  -  слов  но  маленькие
зубильца расковыривали во  мне  неподатливую  стену.  Но  это  был  не
"демоний".




                           Ловля на "мизере"

                                 Попробуй подолгу смотреть в пропасть,
                              и она заглянет тебе в глаза.

                                                         Фридрих Ницше

   ...Гудит комарье. Оркестром. На реке легко, пока движется плот;  на
продуваемых ветром озерных косах тоже достаточно терпимо,  зато  стоит
углубиться в лес, как начинается  пожирание  заживо.  Опускаю  дырявый
накомарник. В ультразвуковом пугаче  дохнут  батарейки,  и  репеллента
осталось всего ничего, лучше его приберечь на вечер, к вылету мошки.
   Некстати вспоминаю, как мы выбирались в лес с Юлией - давно, еще до
рождения Витальки - и мазались отвадой от  комаров,  и  целовали  друг
друга через эту  отваду.  И  почему-то  было  нисколько  не  противно.
Правда, любили друг друга мы все же в палатке, застегнув вход...
   Мои попрыгунчики говорят, что некогда на  этом  участке  реки  была
цепочка слабеньких порожков - теперь их нет, вода поднялась и затопила
камни, река - канал каналом, ленивая и скучная. Мы себе руки  отмотали
на  веслах.  Такой  реке  как  раз  соответствовал  бы   средневековый
струг-однодревка, а то и увешанный круглыми щитами драккар - в  общем,
что-то  деревянное,  но  уж  никак  не  тупорылый,  надутый  до  звона
резиновый "рафт". Зато над спокойной водой далеко слышен  рев  Прорвы,
Жадный рев. Когда  на  оборонительный  рубеж  падали  тонные  фугаски,
поперек  реки  рухнула  целая  скала,  оставив  под   правым   берегом
двухметровую щель. Что творится с водой  в  этой  щели,  надо  видеть.
Прорва и есть.
   Попрыгунчикам это нравится. Вчера за ужином они пустились спорить о
количестве жертв Прорвы, ссылаясь на  свидетельства  себе  подобных  и
всевозможные  байки  прошлых  лет.   Количество   утопших   в   Прорве
водоплавающих, начавшись с трех и весь вечер монотонно увеличиваясь, к
отбою достигло восемнадцати человек плюс собака-пойнтер. Слушать  моих
попутчиков, ей-богу, довольно занятно.
   Впрочем, Прорва действительно впечатляет. Ходим  и  смотрим,  цокая
языками.
   Густолесье. Иной раз природе надо удивительно мало  времени,  чтобы
восстановить себя. Сорок лет назад тайгу здесь вымело начисто, и новые
деревья, проклюнувшись, живо поперли в рост;  каждое  дерево  -  тощий
хлыст с зеленым веником на макушке. Наглядный  дарвинизм.  Продираться
сквозь этот живой плетень с охапкой дров  под  мышкой  -  удовольствие
посредственное. Молча снимаю с себя клещей. Гадость.
   Меня как новичка ведут смотреть на  местную  достопримечательность.
Пушка большой мощности  на  гусеничном  ходу  все  еще  целит  толстым
хоботом  в  проплывающие  облака.  Минимум   десятидюймовка,   раритет
середины прошлого века, ее в музей надо, а она тут ржавеет. Мои  мысли
почему-то зацикливаются на том, какова же была сила отдачи  при  малом
угле возвышения. На сотню шагов отбрасывало этого монстра - или только
на пятьдесят?
   Трудно отличить, где в лесу обыкновенный  гранитный  валун,  а  где
кусок бетона со сгнившей арматурой: все ушло в землю, затянуто мхом, а
где  мха  нет,  там  концентрическими  узорами  прилепился   лишайник.
Серьезного укрепрайона здесь не было, это точно. Было что-то такое под
землей, что одна из воюющих  сторон  пыталась  защитить,  а  другая  -
разрушить. Знакомое дело.
   Вблизи Прорвы навалено еще не так густо, а километрах в десяти выше
по течению начинается настоящий бетонный хаос, там и лесом заросло  не
так, как  здесь.  Подземные  норы,  целые  лабиринты  полуобвалившихся
штолен... По одной из них я прошел шагов триста, местами по  колено  в
ржавой воде, и вернулся, наткнувшись на стальную  дверь  с  еще  очень
заметным трехлепестковым знаком радиационной опасности.
   Об этом объекте я не знал ничего; скорее всего мне  и  не  положено
было знать, а значит, место можно считать относительно безопасным  для
меня. Наверняка все объекты,  включая  законсервированные,  к  которым
могла  иметь  отношение  моя  Служба  и  я  лично,  взяты  под  особое
наблюдение: хоть какой, да шанс меня выловить. Хотя что я в них забыл,
спрашивается?
   Очень уж часто я стал получать  уколы  в  голову  в  городах  и  на
транспорте - сюда не ходи, в ту сторону не смотри  даже,  эту  дверную
ручку трогать не смей... Все это раздражающе напоминает ловлю рыбы, не
желающей - дура она, что ли?  -  хватать  блесну:  гибкие  удилища  со
свистом секут воздух; блесны, мушки и  прочие  воблеры  летят  наугад;
невидимо скользят в воде тонкие подкрашенные лесы. Настоящие  рыболовы
умеют ждать: рано иди поздно кованый тройник  зацепит  рыбу  -  не  за
пасть, так за плавник или глаз.
   Но здесь не город, а я слишком умная рыба, чтобы выходить отсюда  в
сеть через свой комп.  Найти  меня  в  тайге  практически  невозможно.
Дудки. Как ни тужится нацбез, сожрать меня  не  так  просто  -  хороша
хавка, да мала чавка...
   Попрыгунчиков мои отлучки не удивляют. Они знают, что  я  странный.
Каким еще может быть человек, встретившийся в тайге  без  продуктов  и
практически  без  снаряжения?  Похихикивают  над  моей  привычкой   не
расставаться с тощим рюкзачком. Странный, но безопасный -  это  им  по
душе. Вдобавок, что ценно, не отказывающийся от  сбора  валежника  для
костра, гребли и погрузочно-разгрузочных работ.
   Они там разбили лагерь.  Закатное  солнце  светит  вдоль  Прорвы  -
сейчас проходить порог себе дороже, река в слепящих бликах.  Мое  дело
маленькое - наковырять из  трухлявого  бурелома  охапку  дров,  заодно
посматривая под ноги, чтобы не наступить на гадюку в  ее  естественном
обиталище, а я почему-то опять возле Прорвы. Притягивает она меня, что
ли?
   Стою на краешке. Вода перед тесниной вспучена стеклянным горбом,  а
что творится дальше, тому нет описания в человеческом  языке.  Харибда
местного значения ревет и плюется, как стадо  бактрианов.  От  пенного
котла, где завтра поутру  забарахтается  "рафт",  невозможно  оторвать
глаз. Не дай  бог  вылететь  за  борт  -  тут  и  конец,  несмотря  на
спасжилет. В нем, кстати, даже хуже:  ушедший  камнем  на  дно  будет,
пожалуй, вышвырнут из котла придонными струями и, если не расшибется о
камни, имеет призрачный шанс спастись. Если же имеешь  плавучесть,  то
как влетишь в котел, так в нем и останешься,  пока  не  истреплются  в
мочало лямки  спасжилета.  Чистая  смерть.  Хочется  шагнуть,  ощутить
кожей...
   Боль... Отскакиваю, в ужасе ловя ртом дрожащую водяную пыль. Сердце
нестерпимо колотится. Стоило мне сделать полшага вперед, и... нетрудно
представить это "и". Что со мной, господи?!  Ощупываю  себя.  Придется
надавать себе по щекам, чтобы не юлить, а честно признаться: я _хотел_
сделать эти полшага! И не только хотел, но и  сделал  бы,  не  шарахни
меня "демоний" вовремя по мозгам!
   Бежать отсюда! Что есть духу.  Пусть  мои  попрыгунчики  вышучивают
меня как хотят, но завтра  я  пойду  берегом  и  возле  Прорвы  сделаю
здоровенный крюк. Иначе мне опять захочется...
   Да что со мною такое творится, а? Нервы - никуда.
   Опять укол в затылке - серьезный... Почему?  С  каждым  моим  шагом
раскаленная игла погружается глубже. Что случилось в  лагере,  пока  я
болтался по тайге и любовался Прорвой?
   Боль исчезает, а значит,  догадка  верна.  Пригнувшись,  кустами  к
самому берегу и, раздвинув кусты...
   Вот оно что.  Вертолет.  Стоит  на  поплавках  под  самым  берегом,
заякоренный за лиственничную корягу. Прорва  заглушила  рев  двигателя
при подлете и посадке - она и не то заглушит, если торчать поблизости.
Цветовой код, кажется, инспекции рыбнадзора. Очень может быть, что это
и вправду всего лишь рыбнадзор...
   Кой дьявол, мне-то что! Невозможно предположить, будто у всех,  кто
имеет отношение к любой из четырех Служб, по сию пору нет подробнейшей
ориентировки на Малахова Эм  Эн.  Не  говоря  уже  о  нацбезе,  МВД  и
малопонятных структурах, подчиняющихся только Кардиналу. Нет, за  мной
охотятся всерьез. Облава. В воде становится тесно от блесен...
   Лежу в кустах, подставив себя клещам, наблюдаю  за  попыткой  одной
такой блесны меня зацепить. На берегу то мирно беседуют,  то  начинают
махать руками, и как раз в ту сторону, куда я ушел...  Ага.  Мною  уже
интересуются. Откуда я взялся, как выгляжу, не напоминаю ли вот  этого
типа на фото...
   Умел бы я водить вертолет - угнал бы. Ей-богу.  Главное  у  меня  в
рюкзачке:  одежда,  мозгокрут,  кое-какие  мелочи.  Скверно,  что  нет
палатки. Совсем скверно, что остатков репеллента хватит от силы на два
дня. Да что репеллент - еды нет ни крошки! А надо уходить,  и  быстро.
Через полчаса они забеспокоятся, через час прочешут  местность  своими
силами, а через два в тайге станет людно.  И  собачно.  Ну,  где  есть
какая-никакая  вода,  там  уйти  от  собак  не   проблема.   Даже   от
барражирующего  над  тайгой  "шавкиного  носа",  пока  он  в  тебя  не
вцепился, при большом желании можно уйти, если знать как.
   Куда иду, еще не знаю,  но,  пока  есть  время,  надо  успеть  уйти
подальше. В штольни  нельзя  -  мышеловка.  Топография  лабиринта  мне
неизвестна, а они разыщут документацию в  два  счета,  даже  если  она
сдана в архив тридцать  лет  назад  и  там  утеряна.  Кардинал  своего
добьется. Загонят  меня  в  нору  без  выхода  и  возьмут  тепленьким,
ополоумевшим, кричащим от адской бо...



                      К. (лично, конфиденциально)
                     Докладная записка (фрагмент)

        Павел Фомич!
        Не по поручению наблюдательного совета, но от себя  лично
     повторно прошу Вас обратить  внимание  на  судьбу  кандидата
     Малахова М.Н. Не считая возможным  позволить  себе  хотя  бы
     тень сомнения относительно того, что Ваше решение  допустить
     указанного кандидата к продолжению специального  образования
     в рамках базисной программы вопреки решению  наблюдательного
     совета имеет  под  собой  чрезвычайно  веские  основания,  я
     вынужден  заявить,  что  таковые  основания  наблюдательному
     совету неизвестны. Тем более было бы желательно ознакомиться
     с ними.
        Решением наблюдательного совета  от  24.06.2020  кандидат
     Малахов М.Н. был выпущен из  Школы  по  группе  "Б"  как  не
     набравший 2/3 голосов членов квалификационной  комиссии.  По
     совокупности данных,  известных  нам  о  кандидате  Малахове
     М.Н., не раз высказывались серьезные  сомнения  относительно
     целесообразности его  использования  в  любой  из  Служб,  в
     особенности  в  качестве  функционера.  Мало  того,   резкая
     полярность  оценок  данного  кандидата  специалистами  прямо
     указывает на  его  непригодность  вследствие  непрозрачности
     личности. Считаю своим долгом напомнить Вам  о  чрезвычайной
     опасности субъективного подхода к селекции кандидатов. Павел
     Фомич, я не могу молчать...

                                              Секретарь НС Школы,
                                           В.С. Культя 11.07.2020




   - Откройте, нам надо поговорить.
   Ответа опять не последовало. Я стоял  на  лестничной  площадке  уже
минут пять,  время  от  времени  произнося  сакраментальную  фразу  из
мыльной оперы, и уговаривал себя не злиться. Очень уговаривал.  Звонок
свистел жаворонком. Всякого другого человека, кроме того, что стоял по
ту сторону двери, давно бы вывели из себя  безостановочные  рулады,  а
этому хоть бы хны. Палец, до  упора  вдавивший  кнопку  звонка,  начал
неметь.
   - Откройте.
   За дверью точно кто-то был. Если бы он даже не  заглянул  дважды  в
глазок, я бы не усомнился -  не  так  уж  трудно  ощутить  присутствие
человека в метре от себя. Труднее не ощутить.
   С третьего этажа спускалась тетка с тощим хозяйственным  баулом,  в
модной нелепой шапочке а-ля хан Кончак над краснолицым блином. Этого я
не учел. Не шапочки,  а  того,  что  квартира  Кручковича  окажется  в
четырехэтажке  без  лифта.  Памятник   исторической   застройки,   что
поделаешь. Тола на него пожалели. Непривередлив  в  жилье  этот  Эраст
Христофорович, ничего не скажешь.
   Тетка с настороженным любопытством обшарила меня взглядом.
   - И чего звонить зазря? Нету человека дома, не видишь  разве?  Нет,
звонит...
   Оторвав палец от кнопки, я улыбнулся как можно обаятельнее.
   - Да дома Растик, это точно. Спит, должно быть. Мы с ним вчера... -
И я выразительно щелкнул по горлу.
   - А-а, - сказала она. - Ну звони, звони.
   Дождавшись, когда внизу хлопнет  дверь,  я  побарабанил  костяшками
пальцев.
   - Может, все-таки откроете, Эраст Христофорович? У меня к вам дело.
   Теперь я услышал дыхание - тип, что стоял за дверью, даже не  очень
старался вести себя тихо.
   - Мне очень жаль, но если вы не откроете, я  буду  вынужден  выбить
дверь. - Я не был уверен, что у меня это получится.
   Пауза - и первый приглушенный ответ:
   - Попробуйте...
   Наконец-то.
   - Может, лучше добром, Эраст Христофорович? Я не отниму у вас много
времени.
   - Что вы знаете о добре такого, чего не знаю я? Вы кто?
   Я распахнул куртку и показал  "пайцзу".  Несколько  секунд  длилось
молчание - он смотрел в глазок.
   - Мне с вами не о чем разговаривать. - Сказано было ровно,  но  мне
почудилось, что он едва заметно подчеркнул "с вами".
   - А я думаю, мы с вами найдем общую тему. Не так ли? Зачем вам шум,
гам и выломанная дверь? Вы ведь не мальчик,  понимаете,  что  разговор
все равно состоится, а вот где и как - зависит только от вас. Отоприте
по-хорошему, и к вам войду только я...
   - Вы не один?
   Я ухмыльнулся так, чтобы сквозь стекляшку глазка он мог видеть  мою
ухмылку в наиболее выгодном ракурсе.
   - Разве функционер бывает когда-нибудь один?
   Я нагло врал. Час назад, чтобы оторваться от охраны,  мне  пришлось
применить совершенно новый  трюк,  специально  сберегаемый  на  черный
день. Так хотел  "демоний",  а  охрана  тоже  умеет  учиться.  Тяжелое
дыхание за дверью.
   - Все равно. Я буду стрелять.
   Ого.
   Он смотрел в глазок. Я остался  на  месте,  решив  не  суетиться  -
"демоний" предупредит, когда станет по-настоящему опасно.
   - Не будьте ребенком, Эраст Христофорович, зачем тревожить  соседей
и полицию? Кстати, включите переговорник, я вас плохо слышу.
   - Зато я вас хорошо.
   - Напрасно вы так. Я не причиню вам вреда, обещаю вам.
   За дверью послышались странные звуки - как будто ухала лесная сова.
Я понял: Кручкович смеялся.
   Резко, с оттяжкой щелкнули дверные запоры.
   - Входите.
   Он был мал и плотен, с ежиком седеющих волос, низким лбом и  далеко
выступающими  надбровными  дугами,   заросшими   кустистыми   бровями.
Типичный  неандерталоид,  связующее  звено.  Что  скажут  антропологи,
уверяющие, что кроманьонцы не брачились с неандертальцами, а  питались
ими по праздникам?
   Я захлопнул за собой дверь, демонстративно показывая: я один, слово
держу. Куртку снимать не стал.
   - Вон там ручка. Поверните.
   Я повернул. Лязгнуло, толстые стальные полосы  вошли  в  пазы.  Да,
выбить такую дверь плечом с разбега не удалось бы и слону.
   - Можно пройти в комнату?
   - Можно.
   - Тогда позвольте. Вы загораживаете проход.
   Он потоптался в недоумении, как бы пытаясь понять, что  тут  вообще
происходит,  и  косолапо  вышел  из  прихожей.  Что-то  в   нем   было
любопытное, и я терялся в догадках, что бы это могло быть, пока -  уже
в комнате - не рассмотрел его внимательно.
   Он был _отмеченный_.
   Сомнений быть не могло. Третья стадия. Последняя.
   К такому повороту я не был готов.
   - Вы не удивлены, что к вам пришел функционер? - спросил  я,  чтобы
как-то начать.
   - Не удивлен. О чем вы хотите со мной говорить?
   - О Филине. Матвее Вениаминовиче.
   - Ах, о Моте? В первый раз слышу.
   - Простите?
   - Не знаю никакого Матвея, говорю вам.
   Я вздохнул.
   -  Во-первых,  можно  сесть?  Спасибо.  -  Я  сел,   не   дожидаясь
приглашения.  -  А  во-вторых,  зачем   вы   пытаетесь   упорствовать?
Установлено, что вы имели с  Филиным  регулярные  контакты  в  течение
длительного  времени.  Может  быть,   вам   это   безразлично,   Эраст
Христофорович, зато далеко не безразлично мне.
   Он молчал. Стоял, ссутулившись, и  смотрел  в  никуда.  Отсвечивала
белая склера над радужкой глаз.
   - Да вы  присядьте,  в  ногах  правды  нет.  Если  у  вас  какие-то
проблемы, я помогу вам,  обещаю.  Само  собой,  при  условии,  что  вы
поможете мне.
   Правую руку он держал в кармане, и чувствовалось, что там не просто
кукиш. Не нравилось мне это.
   - Выпить хотите? - спросил он.
   Бутылка водки была весьма початая.  И  никаких  признаков  закуски,
вообще ничего постороннего не было на этом столе  по  правую  руку  от
меня, кроме глубоко въевшихся в полировку следов от стакана.
   - Нет, не хочу.
   - Я уже тоже. - Он все-таки сел. - Что  ж,  рано  или  поздно...  А
лучше бы никогда.  Право  слово,  лучше.  Вы  откуда  -  из  Духовного
здоровья?
   - Из Санитарной службы.
   - Один черт. - Но тон его несколько изменился.  Как  видно,  сильно
его допекла СДЗН. - Все вы из одного инкубатора. Дети малые  в  "живом
уголке",  один  ежика  принесет,  другой  птенчика  -   живите,   мол,
зверюшки... А если зверюшки не хотят? Птенчик подбитый, чахленький, из
естественного отхода, а ему червяка  силой  в  клюв  пихают  -  кушай,
пушистик, не огорчай деточек...
   Кручкович помотал головой и опять надолго замолчал. Мои надежды  на
то, что мне удастся разговорить его, таяли.
   - Когда вы в последний раз видели Филина?
   - Вчера.
   - Не мелите чепухи.
   - Каков вопрос, таков ответ.
   Я сосчитал про себя до десяти.
   - Напрасно вы не желаете сотрудничать, Эраст Христофорович.  Только
зря теряем время, а времени у меня мало.  Бели  вы  думаете,  что  вас
оставят в покое, то очень сильно заблуждаетесь.  Я  хочу  вам  помочь.
Никто, кроме вас, не будет виноват, если мне придется сейчас уйти.
   - Что ж, уходите. _Вы_ хотите  мне  помочь?!  _Вы?!!_  -  Он  снова
заухал. - Глупо. Мне ничто не поможет.
   - Почему?
   - Поздно. И не хочу.
   Можно было не сомневаться, что он вполне адекватно  оценивает  свое
состояние. Одной ногой он был уже _там_. По ту сторону.
   - Пить точно не будете? - спросил он. - Тогда я вылью.
   Вместо ответа я налил себе полный стакан  с  мениском  и  ухитрился
донести его до рта не расплескав.  Водка  была  плебейская,  с  резким
вкусом - как раз то, что мне сейчас было нужно. Можно и без закуски, с
одного стакана не развезет.
   - А вы храбрый, - заметил он. - Нервы в порядке,  как  будто  и  не
функционер. Странно, что о совести еще не  заговорили,  проникновенным
таким голосом, из чрева... Только зря вы старались, никакого разговора
у нас с вами не будет.
   - Какие дела у вас были с Филиным? - спросил я.
   - Не знаю ни филина, ни сыча. Уходите.
   Уйти действительно хотелось страшно - пусть сюда придут люди Штейна
и  займутся  тем,  что  они  лучше  всего  умеют.  Команда  взломщиков
человеческих душ. А я рвану в Коломну. Никто не обещал, что сын придет
в сознание раньше чем через несколько дней,  но  я  хоть  посмотрю  на
него, постою на пороге палаты...
   Затылок кольнуло: сиди, не рыпайся. А  кроме  того,  Кручкович  мог
покончить с собой до появления опергруппы.
   - Постарайтесь меня понять, прошу вас. Кстати, меня  интересуют  не
столько   ваши   воспоминания   о   работе    с    Филиным,    сколько
задокументированные материалы. Может  быть,  у  вас  что-то  отыщется,
Эраст Христофорович? Если поискать?
   Внезапный рев показал, что я попал в точку. Такая удача мне даже не
снилась.
   - Убирайся вон, подонок! Застрелю.
   Пистолет оказался неуклюжим "ТТ" - излюбленное оружие комсостава  в
середине прошлого века и бандитов - в конце его. Я такие штуки  только
в музее видел, в  одном  зале  с  седельными  пистолетами.  Теперешние
мокрушники предпочитают бронебойную "гюрзу" или новомодный "тарантул".
   - У вас и патроны к нему имеются? - спросил я.
   - Не беспокойся. Вынь руки из карманов. Медленно.
   Пришлось  чуть  помешкать,  изобразив,  будто  рука  зацепилась  за
подкладку,  -  поисковая  головка  мозгокрута  не  сразу  взяла  моего
собеседника. Режим воздействия я настроил заранее.
   - Положите пистолет на пол, - сказал я. Он положил.
   - Подтолкните его ногой ко мне.
   Он повиновался,  словно  заводной  болванчик.  Оружие  оказалось  в
приличном   состоянии.   Тусклая   табличка   на   рукоятке   гласила:
"Батальонному комиссару В.В.  Кручковичу  от  командования.  1941  г".
Трижды передернул затвор - два желтых бочоночка покатились по давно не
чищенному ковру. В третий раз затвор щелкнул вхолостую.
   Не  пугал,  отметил  я  с  мрачным  удовлетворением.  Будь   патрон
последним - другое дело. Последний он хотел оставить для себя,  или  я
уже совсем ничего не понимаю, зато  предпоследним  запросто  -  нечего
терять! - мог уложить любителя соваться в чужие дела.
   В чужие?.. Ну-ну.
   - Где комп?
   Он молчал, как "болван" для битья в камере  психоразгрузки.  Хорошо
еще, что дышал. Неслышно обругав себя  кретином,  я  изменил  режим  с
полного подавления на частичное.
   - Где комп?
   Говорить он все еще не мог - после шоковой дозы редко кому  удается
это сразу. Показал глазами. Дрожали бескровные губы.  Комп  карманного
формата  отыскался  в  шкафу   между   книгами.   Самый   обыкновенный
ширпотребовский комп для невзыскательных  пользователей.  Наверное,  у
меня здорово горели глаза, когда я раскрыл его  и  включил.  Мозгокрут
аккуратненько лежал на стуле, где я только что  сидел,  и  я  старался
держаться подальше от прямой линии между ним и Кручковичем,  чтобы  не
произошло перехвата объекта. Такие казусы иногда случаются.
   Пусто. Ничего, кроме операционной системы и довольно убогого набора
оболочек.
   Не страшно. Нашелся подсолнух - найдутся и семечки.
   - Где остальное?
   Он  по-прежнему  молчал.  Я  осторожно  уменьшил  интенсивность  до
минимальной.
   - Теперь вы можете говорить?
   - Могу, - сказал он деревянно. - Да. Говорить.
   - Где то, что вы от меня прячете?
   Он молчал. Я знал, что  с  ним  происходит:  мучительная,  отчаянно
безнадежная борьба человека, неумолимо затягиваемого в зыбучий  песок.
Отменно ясное сознание и понимание невозможности изменить хоть что-то.
Наверное, нечто похожее должны чувствовать летаргически спящие, слыша,
как безутешные родственники  заказывают  похоронной  конторе  кремацию
мертвого, по их мнению, тела... Под  мозгокрутом  некоторые  седеют  в
пять минут. Но он виноват сам, подумал я с ожесточением. Он, а  не  я.
Это я выполняю свой долг, а он просто трус. Подонок.  Дерьмо.  Отрыжка
человечества.  И  подумать  только,  я,  именно  я,  лично,  занимаюсь
разговорами с этой подлой, выжившей из ума мокрицей, вместо того чтобы
быть сейчас с моим сыном!..
   Не сдержи я себя - и его зубы врачам пришлось  бы  выковыривать  из
гланд.
   Все-таки было немного не по себе...
   - Зря вы не согласились  помочь  мне  добровольно,  а  ведь  я  вас
предупреждал...  Простите,  мне  некогда  делать  у  вас  обыск.  -  Я
выразительно указал на мозгокрут. - Это мультирежимный прибор,  видели
такие?  Ну  не  видели,  так  слышали.  Если  я  снова  включу  полное
подавление, минуты через полторы вы  умрете  от  спонтанной  остановки
сердца. Не страшно вам умирать по чужой воле, не по своей?
   Он молчал. Я и не собирался выполнять свою угрозу - просто увеличил
интенсивность воздействия на одно деление.
   Теперь он был готов отвечать, но опять утратил дар речи.
   - Вон там?
   Оторвать  плинтус  руками  мне  не   удалось,   пришлось   поискать
инструмент. Гвоздодер сделал дело в минуту.
   Разгибаясь и сдувая с находки пыль, я подумал, что Кручкович не был
так уж неосторожен, храня дискетку дома.  Понимал,  сколь  малы  шансы
попасть под качественное следствие после самоубийства. На общем  фоне.
А может быть, рассчитывал уничтожить запись позднее.
   Не успел... А возможно - не захотел. Хорошо, что психика  самоубийц
устроена иррационально!
   Дискеточка-монетка при ближайшем рассмотрении оказалась занятная  -
с явно и  грубо  сцарапанным  "ахтунгом".  Разрушающаяся  при  попытке
копирования  спецдискета!  Наверняка  из  хозяйства   Филина,   больше
неоткуда... Я жадно затолкнул ее в дисковод.
   В затылке внятно укололо.
   - Ах ты!..
   Кручкович полз. Черт знает, как это ему удавалось,  но  он  полз  к
мозгокруту - медленнее, чем ленивец, мучительно оскалившись - десны на
виду, - со страшным трудом отвоевывая каждый сантиметр. Он  был  похож
на погибающего в пустыне, стремящегося на грани потери разума  во  что
бы  то  ни   стало   выбраться   к   людям,   забывшего   все,   кроме
одного-единственного: ползти, ползти, ползти...
   Я даже не  ударил  его  -  настолько  был  поражен.  Сильный  враг.
Обыкновенно  даже  минимального  воздействия   мозгокрута   в   режиме
подавления воли  хватает,  чтобы  объект  не  посмел  и  моргнуть  без
приказа. Все-таки люди очень различны. Как  любил  говорить  один  мой
знакомый патологоанатом с призванием инженера,  человеческий  организм
являет собой классический пример не  доведенной  до  ума  конструкции,
впопыхах пущенной в серию на кое-как отлаженном конвейере. Разброс  по
параметрам  прочности  колоссальный.  Одному  для   остановки   сердца
достаточно резкого чиха над ухом - другого пуля  в  висок  всего  лишь
укладывает на больничную койку сроком месяца на два. Но никогда еще  я
не видел человека, пытающегося по собственной  воле  ползти  даже  при
минимальной интенсивности подавления.
   Этот - полз...
   Пришлось слегка форсировать режим.
   - Встать. Кругом. Шагом - арш! Стоп. Сесть.
   Он выполнил требуемое. Я выждал секунд  двадцать  и  вновь  перевел
прибор  на  минимум.  Второй  попытки  неповиновения  можно  было   не
опасаться, ни у какого супермена на такое пороху не хватит.
   И в этот момент на меня нашло затмение: я решил не умыкать дискетку
у  Кручковича,  а  переписать  ее  содержимое,  осознав  свою   ошибку
мгновением после того, как, дрожа  от  понятного  возбуждения,  выбрал
соответствующую команду...
   Вот примерно так и случаются мировые  катастрофы  -  иногда  оттого
только, что какому-то идиоту  взбрело  на  ум  шевельнуть  не  вовремя
пальцем.
   Самым удивительным было  то,  что,  услышав  шипение  потревоженной
гадюки, я не кинулся ничком на  пол,  как  подсказывали  мне  здоровые
инстинкты. Я ударил по кнопке, вышвырнув дискетку из дисковода, и лишь
тогда упал, группируясь в прыжке, когда в этом  уже  не  было  никакой
необходимости. Подлый "демоний" не подсказал вообще  ничего.  Подобрав
дискетку, я понял причину и перевел дух. Верил бы в чудеса  -  дал  бы
себе зарок поставить свечку.  Дискетка  была  горячей  на  ощупь  -  я
заплясал, дуя на пальцы, - но быстро остывала, меняя цвет; можно  было
только поражаться тому, как мне повезло. Дискеточке этой было сто  лет
в обед, явно изделие первых выпусков, иначе не скисла бы  от  времени.
Тесно и шумно стало бы в комнате. Визжали бы  рикошетирующие  осколки,
меняя тональность визга по мере превращения их в облачка пыли...
   Кручкович сидел смирно,  хотя  мне  показалось,  что  на  его  лице
мелькнуло сначала злорадство, а затем горькое разочарование.  Но  мало
ли что может показаться в такую минуту!
   Того, чего я опасался, не произошло - остывшая  дискетка  оказалась
работоспособной.   Экран   высветил   куцый   список   файлов,    явно
взаимозавязанных. Запустить?.. Нет, после.
   - Как этим пользоваться? - спросил я.
   - Смотреть. Играть.
   Вот как. Игрушка.
   - Как часто?
   - Один раз в месяц по пять-семь минут.
   - Это и есть лекарство? - решил я уточнить на всякий случай.
   - Лекарство. Да.
   - Принцип действия?
   - Мерцание. Резонансная последовательность  на  основе  тэта-ритма.
Ноу-хау.
   - Ловушки для чрезмерно любопытных есть?
   - Нет.
   - Это ваше средство в самом деле дает какой-то полезный эффект?
   - Да.
   Я прошелся по комнате, обдумывая.
   - Почему вы скрывали это?
   Он молчал. Я  повторил  вопрос,  но  и  тогда  не  услышал  ответа.
Кручкович страшно мучился, лицо его дергалось гримасами, струйка слюны
стекала из угла рта - он пытался сказать мне что-то  и  не  мог.  Я  и
забыл, что человек, находящийся под подавлением,  способен  только  на
самые простые ответы.
   - Филин участвовал в вашем заговоре молчания?
   - Да.
   - Почему он покончил с собой?
   Молчание. Новая серия гримас. Черт с ним,  с  Филиным.  Покончил  с
собой - и покончил. В сущности,  сапожник  всегда  без  сапог.  Вот  и
Кручкович тоже - отмеченный. Поделом.
   - Счастливо оставаться, - пожелал ему я. - К  сожалению,  я  обещал
вам помочь, и мне  придется  сдержать  слово.  Своим  бездействием  вы
совершили преступление против человечества и, следовательно, попадаете
под статью Уголовного уложения. Но  я  избавлю  вас  от  знакомства  с
Трибуналом по делам государственной важности. Вы умрете сами. Тихо.
   Он казался маленьким и жалким, как перебитая мышеловкой мышь.
   Я положил дискетку в карман.
   - Копию я вам не оставлю, уж не взыщите. Да вам  она  и  не  нужна,
коли вы решились. Пистолет, простите, тоже не отдам - я не уверен, что
вы не выстрелите мне в спину. Лечить вас  принудительно  мы  не  имеем
права. Сказать по правде, у меня нет никакого желания  спасать  такого
подлеца, как вы. Как врач врачу  дам  совет:  когда  приспичит,  лучше
всего используйте веревку, узел  сделайте  побольше  и  поместите  под
ухом. Перелом шейных позвонков - это безболезненный уход,  гарантирую.
Еще  могу  посоветовать  предварительно  зайти  в  туалет,  если   вас
интересует эстетика. Видите  ли,  при  повешении  кишечник  и  мочевой
пузырь, как правило, опорожняются... - Он  не  отвечал,  и  я,  забрав
мозгокрут, направился к двери. - Всего хорошего пожелать вам не могу и
не хочу. Прощайте.
   У бордюра  набережной  я  остановился  и,  размахнувшись,  запустил
пистолет на самую середину. В феврале в черте города река  никогда  не
замерзает.
   Черная вода тяжело всколыхнулась.
   Затылок не болел.
   Только на полпути к дому я вспомнил,  что  совет,  данный  объекту,
находящемуся  под  подавлением,  после   снятия   воздействия   обычно
воспринимается объектом как приказ.  Но  это  уже  не  имело  никакого
значения.




   Сегодня его, как  никогда,  тянуло  поехать  домой,  сдав  дискетку
Воронину или Штейну, - нате, мол, разбирайтесь, я  свое  дело  сделал,
вынул из шляпы белого кролика, утер носы почитай всей Конторе - полдня
сопли с пальцев счищать... Малахов остался. Чуть заметно кольнуло -  и
этого хватило, вот только вид дивана, на  котором  он  спал  последние
шесть ночей, исключая вчерашнюю,  заставил  его  пробормотать  краткое
ругательство. Ничего, потерпим...
   Вывез савраска, с несколько отстраненным  злорадством  подумал  он,
падая в рабочее  кресло.  Поднатужился  битюг,  изогнул  в  муке  шею,
напружинил готовые лопнуть  жилы,  налил  глаза  кровью,  как  бычара,
раскачал, стронул, повез... И вывез. Пусть не сам и не по  девственной
глине, пусть по костям Филина и Кручковича, но вывез же! Дело сделано,
и плевать на издержки. И не такие издержки  бывают.  Вот  шуруп  снова
сидит в башке - это плохо.  В  чем  дело?  Приоритет?..  Не  нуждаюсь.
Обойдусь как-нибудь без приоритета, никогда я всерьез не мечтал  стать
спасителем человечества, пусть благодарные  потомки  ставят  монументы
Филину и Кручковичу, я еще этому посодействую... Мелочь. Главное, если
только эти два гаврика не облажались,  "Надежда"  сделала  решительный
рывок к финишу, осталась в общем-то рутина, а справляться с рутиной мы
умеем. Ай да Малахов!..
   Радости от  хорошо  сделанного  дела  почему-то  не  было  никакой.
Мелькнула только мысль о том, что Кручкович, какой бы скотиной  он  ни
был, пожалуй, может еще пригодиться, и было бы естественно  сдать  его
Штейну прямо сейчас, не дожидаясь, пока он наложит на себя руки...
   Шуруп в мозгу опять провернулся на пол-оборота, и Малахов выругался
вслух. Вот что занятно: доведет ли когда-нибудь ЧПП до болевого  шока?
То-то был бы правильный во всех отношениях путь!
   Ладно, что снова не так?  Помалкивать?  Штейну  -  ни  полслова?  И
вообще никому?.. Так я и думал.
   Малахов скрипнул зубами. Подтверждая догадку, ушла боль. Он еще раз
просмотрел дискетку и, подумав, запустил проверку на  наличие  стертых
файлов. Таковых оказалось всего два, оба текстовые, и  Малахов,  теряя
терпение,  потратив  впятеро  больше  времени,  чем  потребовалось  бы
мало-мальски грамотному специалисту, восстановил оба.  Филин  даже  не
позаботился уничтожить их как следует.
   Начав читать без особого интереса, Малахов очень скоро поймал  себя
на том, что сидит с раскрытым ртом  и  не  верит  собственным  глазам.
Такого он никак не мог ожидать.
   Первый текст, по-видимому, вообще не имел  отношения  к  "Надежде".
Это   был   подробно   расписанный   проект   программы    глобального
генетического контроля населения страны  и  одновременно  своего  рода
евгенический план. Предлагалось ввести всеобщее тестирование  генокода
новорожденных, повторное тестирование по достижении возраста,  условно
принимаемого  за  момент  наступления  половой  зрелости,  непременное
выявление дефектных генов у вступающих в брак и  выдача  документа  на
право произвести на свет  определенное  количество  детей  -  от  "без
ограничений"  до  категорического  запрета.   Прогноз   на   улучшение
генофонда  страны  спустя   три-четыре   поколения   был   более   чем
благоприятным.  Особое  внимание  уделялось  тщательности  контроля  и
правовым вопросам, в частности разработке системы наказаний, для  чего
предлагалось   ввести   соответствующие   статьи   (примерные   тексты
прилагались) в Уголовное уложение.
   Логично было предположить, что проект в своей исполнительной  части
некогда попал к Филину на  анализ  реализуемости  вообще  и  возможных
социальных  последствий   в   частности.   Какими   методами   анализа
пользовался  математик,  к  каким  выводам  он  пришел  и  какие   дал
рекомендации, осталось неизвестным.
   Ну и ну, подумал Малахов в восхищении.  Ай  да  Нетленный!  Проект,
естественно, несвоевременный, раньше чем через полвека о нем и  думать
нечего, но - черт возьми, масштабно... Любопытные,  оказывается,  дела
делаются в СДЗН. Вот тебе и Ибикус юродствующий, вот тебе и Мощи!..
   Второй текст удалось восстановить лишь частично. Зато его  автором,
без сомнения, был сам Филин, и являлся этот документ, по сути, отчетом
или, вернее, черновиком отчета Филина руководству  СДЗН,  датированным
июнем прошлого года.  Файл  почему-то  назывался  kiss.me  -  "поцелуй
меня", в чем Малахов усмотрел некий смысл. Сколько можно было судить о
юморе людей, оказавшихся в положении Филина и  Кручковича,  имя  файла
вполне могло подразумевать "лейкен зи мир арш" или что-нибудь  в  этом
роде.
   Малахов прочел документ дважды и трижды - пока не  заболели  глаза.
Тогда он встал, прошелся по кабинету, напрягая и расслабляя отсиженные
ягодицы, шуганул с подоконника голубя, не  поленившегося  залететь  на
восьмой этаж, и без всякого удовольствия подумал о том, что, возможно,
бог дал человеку разум не в целях эксперимента, а ради  мести.  Чем-то
приматы ему не угодили.
   Ничтоже  сумняшеся   Филин   постулировал   существование   единого
психополя  человечества,   некоей   сверхауры   как   проекции   более
глобального информационно-эмоционального поля. Принцип генерации  поля
его не беспокоил: поле есть поле, внечувствительная данность, и точка.
Отстаньте, мол, от меня с физикой процесса, занимайтесь ею сами,  коли
вас со страшной силой донимает научный зуд, а я пас, и прошу  на  меня
не  ссылаться  -  такой  примерно  вывод  сам  собой  напрашивался  из
вступления к отчету Филина. Сам же он  ссылался  на  ряд  малозаметных
статей (некоторые - прошлого века), посвященных этой еретической теме,
притом решительно никак их не комментируя. Его вовсе не  интересовало,
_как_ происходит явление, тем более его не интересовало, _почему_  оно
происходит  -  в  сущности,  весь  его  научный  интерес   к   явлению
ограничивался описательной частью и некоторыми приложениями.
   Что Филин внес от себя, так  это  понятие  критической  численности
вида. Ниже критической численности, писал он, существование общего для
вида поля невозможно доказать, его как бы не существует вообще, как не
существует психической деятельности вируса, например.  Первые  сдвиги,
писал он, наступают, по-видимому,  при  достижении  видом  численности
порядка нескольких процентов от критической  величины,  и  проявляться
они могут по-разному, в  частности,  в  виде  паранормальных  явлений,
спонтанно проявляющихся  в  непредсказуемое  время  в  непредсказуемом
месте  и  спонтанно  же  исчезающих,  как-то:   аномальное   поведение
отдельных особей  и  целых  групп,  необъяснимые  миграции  популяций,
случаи ясновидения и точного предсказания будущего, а также временного
группового помешательства (у человека), групповые галлюцинации (у него
же; в качестве примеров приводились наблюдения НЛО),  нечастые  случаи
группового - но не массового и тем более не тотального  -  суицида  (у
высших животных) и так далее, и тому подобное. Единое поле вида, писал
Филин,  здесь  уже  существует  и  проявляется,  однако  о  каком-либо
прогнозировании и тем более об управлении полем не может быть и  речи.
По сути, взаимодействие вида с собственным полем на данном этапе можно
сравнить с нервной деятельностью амебы - поле уже как-то _ведет_ себя,
но проявляется это чаще всего через разнообразные  флюктуации,  внешне
выглядящие абсолютно случайными. На этом этапе ни о какой угрозе  виду
со стороны им же созданного поля говорить не приходится.
   Наконец, при достижении процветающим видом критической численности,
утверждал Филин,  картина  меняется  резко,  скачком.  И  вот  тут-то,
скромно сообщал он, виду предстоит пережить очень  непростые  времена.
Адаптивное поведение особей, уже  целиком  определяемое  полем,  резко
меняется, и изменение это лишь случайно может оказаться  благоприятным
для вида; на случайности же, как известно, лучше  не  рассчитывать.  В
худшем случае вид погибнет от адаптивной катастрофы, и кто  знает,  не
было  ли   обусловлено   вымирание   некоторых   видов   именно   этим
обстоятельством, а вовсе не вульгарным поражением в борьбе за пищу. Во
всяком  случае,  кладбища   ящеров   мелового   периода   наводят   на
определенные мысли...
   Любопытно, думал Малахов, в четвертый раз читая документ, попал  ли
этот отчетец к адресату? Скорее всего  нет,  а  жаль.  Он  фыркнул  от
удовольствия,  представив  себе  выражение   лица   Нетленных   Мощей,
получившего вместо толкового  анализа  сомнительную  байку  о  меловых
динозаврах. Ей-ей, стоило бы посмотреть!
   К счастью, писал Филин  (и  "к  счастью"  было  выделено  цветом  и
написано с тремя восклицательными знаками в скобочках), в  большинстве
случаев, по-видимому, срабатывает  специфический  механизм  сохранения
вида, проявляющийся в самоуничтожении той или иной части  особей,  как
то  явно  наблюдается,  например,  у  леммингов,  пускающихся  в  свои
безнадежные  марши  задолго  до  иссякания  пищевых  ресурсов   данной
территории...
   Ай да Филин, отметил Малахов с завистью. Ведь и я о том же думал, и
как думал - мозги трещали!.. Думал-то я,  а  объяснил  -  он.  Хорошо,
пусть не объяснил, пусть всего только  предложил  новую  гипотезу,  но
поди ее опровергни! Дудки. Что толку  трещать  мозгами,  коли  трещишь
впустую: рабочие наброски - в лапшерезку, пар - в свисток...
   Вспышка  зависти  прошла,  и  он  дочитал  документ  уже  спокойно.
Критическая численность, утверждал Филин, не есть величина  постоянная
для каждого вида  -  она  зависит  от  целого  комплекса  причин,  или
факторов, и  чем  вид  сложнее  организован,  тем  больше  факторов  в
комплексе  и   тем   сложнее   и   тоньше   их   взаимодействие,   тем
непредсказуемее     последствия     привнесения     любого,     самого
незначительного,   на   первый   взгляд,   нового   фактора    -    от
взаимоподавления  до  кумулятивных  эффектов.  Высчитать   критическую
численность такого сложно  организованного  вида,  как  Homo  Sapiens,
писал  Филин,  в   настоящий   момент   представляется   категорически
невозможным; эмпирически же (при настоящем положении дел  в  мире)  мы
должны принять критическую численность человечества  равной  нынешней,
то есть порядка двенадцати миллиардов единиц... Как это ни фантастично
звучит, можно  предположить,  что  единое  информационно-эмоциональное
поле,  или  аура,  есть  первый  робкий  шаг   на   пути   превращения
человечества в единый суперорганизм, еще не обладающий сознанием и тем
более разумом (если это вообще возможно,  то  произойдет  естественным
путем  не  раньше,  чем  через  миллионы  лет),   но   уже   способный
воспринимать   действия    раздражителей    и    отвечать    на    них
приспособительными реакциями, чисто рефлекторно. Можно сказать,  писал
далее Филин, что суперорганизм-человечество не так далеко ушел от  уже
упомянутой амебы, как хотелось бы, - но важно то, что он  уже  _ведет_
себя, он уже _живой_...
   На этом восстановленный фрагмент обрывался.  Дальше  шли  несколько
абзацев  сущей  бессмыслицы,  восстановленных  условно,  и  запущенный
Малаховым логический анализ  выдал  на-гора  пятнадцать  вариантов  их
прочтения,   противоречащих   один   другому,   так   что,    пожалуй,
рассматривать эти абзацы не имело большого смысла.
   Он снова вскочил, забегал по кабинету.  Звякнул  вызов  "шухера"  -
Малахов не обратил на него внимания.  То,  что  писал  Филин,  скверно
адаптируя формальный язык науки к восприятию Нетленными Мощами, начало
понемногу откладываться в голове.
   Возмущенная аура человечества, бурлящее информационно-эмоциональное
поле... Единое психополе человечества, регулирующее самое себя.
   И - заодно уж - численность человечества...
   Возможно, и у жалких леммингов существует подобное поле. Почему  бы
ему не существовать? Перегрузка недопустима. Вид должен жить. Не особи
и даже не популяция. Вид целиком. Где коренится  механизм  процесса  -
вопрос не сиюминутный, на дальнюю перспективу. Геном  человека  изучен
вдоль и поперек,  но  ближе  ли  мы  стали  к  пониманию  явления  под
названием "человек"? Не смешите меня.
   Как насчет "пассивной" части генома, вроде бы  не  несущей  никакой
информации, но отчего-то вчетверо большей, чем "активная"?  Кто-нибудь
когда-нибудь ею всерьез занимался?  Сомнительно...  Значит,  принимаем
гипотезу как рабочую? Многострадальный издерганный  затылок  молчал  -
"демоний" не пожелал воткнуть иглу. Мало того - опять,  второй  раз  в
жизни! - что-то похожее на теплую ладонь коснулось головы - и краткое,
в чем-то схожее с оргазмом ощущение блаженства... Ясно.
   Гипотеза могла быть сугубо неверна. Но если даже это было так,  все
равно выводы, следующие из нее, неизбежно и неудержимо оформляющиеся в
поручения, распоряжения, приказы,  во  все  то,  что,  подобно  цепной
реакции, приводит в движение сначала сотни, тысячи, затем  и  миллионы
людей, а потом почему-то называется государственной политикой,  -  эти
выводы все же могли оказаться  спасительными!  Несмотря  на  возможную
ошибочность исходных постулатов. Несмотря  на  управленческий  бардак.
Несмотря ни на что. Так бывает.
   "Демонию" наплевать на человечество - он заботится лишь о  хозяине.
Функционер, чтобы выжить, должен не щадить себя в  служении  людям.  В
этом странном мире все взаимосвязано.  Благо  функционера  есть  общее
благо, и  никуда  ты  от  этого  не  денешься,  хоть  тресни.  А  кто,
собственно, возражает?
   Снова вякнул "шухер". Малахов, выругавшись, дал связь. Звонил Гузь.
   - Михаил Николаевич, опять "Периферия". Кажется,  у  них  еще  один
воздушный нарушитель из чумного района...
   - Ну и что? Они не знают, что надо делать?
   Гузь помялся.
   - Простите, Михаил Николаевич, дело вот в  чем...  Там  ведь  могут
быть беженцы. Я бы хотел уточнить: какие будут распоряжения?
   Малахов неслышно выматерился. На  мгновение  перед  глазами  встало
лицо полковника... как его... Юрченко, кажется.
   - Без меня и в ерунде не можете? - спросил он желчно. - Ну вот что:
нарушителя посадить и сжечь. Проследите.  Нет  там  беженцев.  А  если
есть, то я за это отвечу, а не вы. Понятно?..
   Игрушка на дискетке оказалась до  тошноты  простой  -  обыкновенная
головоломка для тех, кому голова не дорога, причем головоломка  тупая.
Нужно было сложить из фигурных  деталей  заданную  конструкцию,  в  то
время как лениво парящий вокруг конструкции  птеродактиль  то  и  дело
норовил вытащить из нее своими зубастыми щипцами какую-нибудь  несущую
деталь, грозя обрушением всего сооружения,  и  подбить  летучего  гада
было нечем. Упражнение на скорость,  кто  быстрее.  На  глаз  никакого
мерцания заметно не было. Малахов отметил про себя, что Филин, если он
писал эту программу (а кто еще, кроме?!), вряд  ли  особенно  напрягал
мозги, - средний человек должен был  справиться  с  задачей  минут  за
пять.  Очевидно,  как  раз  такого  времени  хватало  с   лихвой   для
полноценного сеанса лечения.
   Зато сквозь текст программы ему  пришлось  продираться,  как  через
поглощенную джунглями свалку старых автомобилей, и яснее  ясного  было
видно, что Филин как слепил  свою  поделку  "на  коленке",  так  и  не
пожелал к ней больше возвращаться, нимало  не  озаботившись  вопросами
эстетики или хотя бы удобочитаемости. Малахов весь взмок,  прежде  чем
ему удалось вычислить в этом кошмаре нужную подпрограмму и отыскать  в
ней параметры мерцания.
   Он выписал на лист бумаги колонки  цифр:  частота,  длительность  и
количество импульсов в пакетах, длительность пауз, порядок чередования
пакетов. Как он и подозревал, найденные параметры имели  к  тэта-ритму
весьма  отдаленное  отношение,  последовательность   была   совершенно
оригинальная. Запоминая, он прочел цифры несколько  раз.  Затем  сунул
лист в лапшерезку. Затылок не болел.
   Один из файлов игровой программы оказался текстовым. Малахов  вывел
его на экран и, не удержавшись, прыснул. Вместо  ожидаемой  инструкции
по пользованию там оказался след чьей-то любви к  афоризмам  -  то  ли
Кручковича, то ли Филина:
   "Природу человека победить нельзя. Но можно ее обмануть".
   И рамочка.
   Спорить с данным утверждением Малахов не пожелал. Вместо  этого  он
занялся   обдумыванием   ближайших   шагов.   Во-первых,   скопировать
спецдискету, но это задача для людей Штейна, притом чисто  техническая
и сравнительно несложная. Во-вторых, выявить - и как можно  скорее!  -
нескольких вероятных кандидатов в самоубийцы, а начать с той вчерашней
женщины, если еще жива. В-третьих, по поступлении материала - и хорошо
бы уже завтра - приступить к проверке методики, предваряющей  краткий,
насколько возможно, цикл клинических испытаний.
   И тут его укололо.




   Ох, сколько разных словес мне довелось услышать от Юлии, на которую
я напоролся в больнице  в  тот  самый  момент,  когда  она  лаялась  с
дежурной сестрой и с дежурным же врачом нейрохирургического отделения,
требуя немедленно пропустить ее к сыну и угрожая, между прочим,  мной!
Вспомнить противно. Зато  и  сестра,  и  врач,  по-видимому,  получили
законное удовлетворение за перенесенный стресс,  наблюдая  со  стороны
нашу безобразную свару, - хорошо, что у меня  достало  ума  оставаться
спокойным хотя бы внешне.
   Между делом я успел узнать, что  серьезных  изменений  в  состоянии
сына нет, но нет и особых поводов для беспокойства - операцию организм
перенес прилично, сделано все возможное, а что до дальнейшего, то  оно
от  медицины  уже  не  зависит,  но,  впрочем,  можно   прогнозировать
благоприятный исход...
   А Юлия орала. Разумеется, я ее бросил -  да,  бросил!  с  ребенком!
подлец! - да и чего от меня еще было ждать, дурой надо  быть  набитой,
чтобы связаться с таким негодяем, который сына своего единственного ни
воспитать, ни защитить не может, который, можно сказать,  сам  же  его
угробил и теперь в ус не дует... В конце концов я не додумался  ни  до
чего лучшего, как пригрозить вывести ее из больницы при помощи охраны,
в ответ на что с Юлией  началась  настоящая  клиническая  истерика,  в
начальной стадии которой я услышал о себе много  нового,  а  в  стадии
кульминационной был вынужден координировать действия охраны и  врачей,
дабы свести ущерб к минимуму, а потом еще извиняться перед персоналом.
Короче говоря, утром следующего дня я вошел  в  Контору  отнюдь  не  в
безоблачном настроении.
   На этот раз я вломился с парадного входа, сам себе. Удивляясь и  не
понимая - чего  ради.  Наверное,  я  подсознательно  искал  случая  на
кого-нибудь наорать, поставить кого-нибудь на место и всех -  на  уши,
пронестись бешеным самумом  по  лежбищу  дармоедов,  хотя,  по  правде
сказать, "нижние" нисколько не виноваты в том,  что  они  "нижние",  и
выше второго этажа им не подняться, в  скверные  игры  играет  с  нами
психика. И в ответ на стандартное, с ленцой: "А вы к кому?"  -  я  уже
набрал  в  грудь  воздуха,  чтобы  оставить  мокрое  место  от   этого
равнодушного, пустого, как бамбук, чинуши, как вдруг мое внимание было
привлечено совсем другим явлением, и набранный  запас  воздуха  пропал
зря.
   Явление не явление, а висела на  видном  месте  этакая  немаленькая
траурная рамка, все чин чином:  венок,  ленточка,  сильно  увеличенное
фото какой-то рожи, текст. И  текст  был  следующим:  "Пушкарь  Эдуард
Григорьевич. 30.12.1998 - 5.01.2040. Нелепая, трагическая  случайность
вырвала из наших рядов...", ну и так далее.
   Каждому знакомы такие тексты,  кто  их  не  видел.  Люди  время  от
времени мрут, и ничего с этим не поделаешь. Я и знать  не  знал  этого
Пушкаря Э.Г. Но точно так же, как  в  животе  у  известного  Червякова
что-то оторвалось, внутри  у  меня,  где-то  в  области  поджелудочной
железы, что-то отчетливо екнуло.
   - Прошу прошения, - сказал я  по  возможности  кротко,  но  все  же
чинуша  перестал   чистить   спичкой   ногти   и   обратил   на   меня
почтительно-настороженное внимание. У чинуш на начальство нюх. - Прошу
извинить, - повторил я, понизив голос до шепота, и указал на рамку.  -
Вы случайно не знаете, от чего умер Эдуард Григорьевич?
   - А что? - спросил чинуша, тоже перейдя на шепот.
   - Да так. Разные слухи ходят, - нашелся я.
   - Какие там слухи. Повесился он, вот и весь слух. У  себя  дома  на
крюке и повесился, а зачем - ему лучше знать.
   - Жаль, - пустил я шар наугад. - Хороший был человек, душевный.
   По лицу чинуши предельно ясно  читалось,  что  у  него  о  душевных
качествах  усопшего  сложилось  диаметрально  противоположное  мнение,
однако он промолчал, выжидательно глядя на меня,  -  и  я  разочаровал
его, повернувшись к нему спиной и проделав  обычный  кружной  путь  до
кабинета. Нелепое намерение отвести душу было отринуто  мною  напрочь.
Еще не мысль - пока только зародыш мысли проклюнулся в моей голове,  и
надо было нести его бережно, чтобы он не выпал по дороге, а укоренился
как следует.
   И я берег и лелеял этот росток, пока милая моя  Фаечка  докладывала
мне о текущем  положении  дел  (во  вверенном  мне  Багдаде  было  все
спокойно), а я рассеянно слушал и сулил  ей  шоколадку  (четырехсотую?
пятисотую?). Текущей корреспонденции сегодня свалилось на меня немного
- ее прочтение я отложил на потом. Ни Воронин, ни Лебедянский  с  утра
пораньше на доклад ко мне не рвались, из чего я сделал вывод о  крайне
скромных  успехах  их  групп  за  последние  сутки.  Штейн,  напротив,
попросил  меня  принять  его  -  что-то,  по  его  словам,  любопытное
наклевывалось  у  оперативников  Старостина,   однако   я   уклонился,
посоветовав ему проявлять побольше личной инициативы. По  отношению  к
Штейну это было прямым хамством, и я решил, что надо будет как-то  это
загладить - но  потом,  потом!..  От  Гузя  я  просто  отключился  без
объяснений. Сейчас меня волновало совершенно иное.
   Кто опять разложил все аккуратно  на  моем  столе?  Фаечка?  Уволю!
Чтобы лучше работалось,  на  столе  должен  быть  легкий  бардак,  вот
тогда-то в поисках какой-нибудь нужной  мелочи  иной  раз  приходят  в
голову настоящие мысли...
   Прежде всего я вывел на экран вчерашнюю сводку. Так и есть: Пушкарь
Э.Г. оказался в  списке  "аномальников".  Чего  и  следовало  ожидать.
Первый случай в Конторе и, чует  сердце,  не  последний.  Что  ж,  это
должно было когда-нибудь случиться - так почему бы  не  сегодня?  Зная
свежую статистику по суициду  и  число  занятых  в  Конторе  людей,  я
прикинул  вероятность  наступления  события  к  текущему   моменту   и
вероятность того, что событие будет одно, а потом, уж не  знаю  зачем,
приказал компу подсчитать обе вероятности  до  третьего  знака.  Числа
получились приемлемые, даже в чем-то успокаивающие  -  нормальный  ход
вещей, можно  сказать.  Неплохо  было  бы  заодно  вычислить  наиболее
вероятную дату появления на первом этаже новой траурной рамки, но я не
стал этим заниматься.
   Мысль ускользала угрем, и я сделал усилие, чтобы вновь  поймать  ее
за хвост. Черт!.. Не о том думаю. А подумать следует вот о  чем,  хотя
вопрос,  кажется,  глупее  некуда:  а   почему,   собственно,   первый
доставшийся Конторе укус фактора Т пришелся на "нижних"?  Их  всего-то
человек триста из почти двух тысяч, а попало именно им,  расправу  над
собой учинил не Воронин, не Штейн (тьфу-тьфу-тьфу!), а балласт...
   Глупо. Теория вероятностей не любит олухов, делающих далеко  идущие
выводы на основании единичного факта, но проверить тем не  менее  было
не вредно... Минут десять я ходил по своим  апартаментам  из  рабочего
кабинета в личный и обратно, курил, валился на диван и вскакивал, даже
заглянул в камеру психологической разгрузки и пнул  "болвана",  прежде
чем додумался, как это проще всего сделать. Поистине удивительны  дела
твои, господи: почему это никому не пришло в голову раньше?
   Статистика по Службам. По всем четырем. И по всем людям, работающим
на Службы, от верхов до низов, от штатных до привлеченных, отдельно по
каждому  выступу  иерархической  лестницы,  не  пропуская   ни   одной
ступеньки...
   Пепел с сигареты падал  на  клавиатуру  -  я  не  обращал  на  него
внимания. Цифры были под рукой,  комп  извлекал  их  мгновенно.  Итак.
Высшее руководство Служб,  функционеры,  их  заместители  и  ближайшие
соратники  -  руководители  отделов  и  направлений,   администраторы,
эксперты   и   консультанты,   всего   шестьдесят   восемь    человек.
Математическое  ожидание  числа   самоубийц   на   сегодняшний   день,
округленное до единицы, - ноль.
   И верно, ноль.
   Весь центральный аппарат Служб, четыре Конторы - одиннадцать  тысяч
восемьсот  пятнадцать  человек.   Матожидание   -   четыре   трупа   к
сегодняшнему дню.
   На самом деле двое: Филин и Пушкарь.
   Так.
   Отдельно Санитарная служба сверху донизу  -  Контора,  региональные
управления, сеть постоянных инспекций на местах, принадлежащие  Службе
научные учреждения и предприятия, полевые санитарные  части,  персонал
опорных  баз,  заградительные  подразделения,  спасатели,  рекламщики,
охрана всех мастей и еще многое и многое  -  всего  один  миллион  сто
шестнадцать тысяч человек округленно. Матожидание -  триста  семьдесят
пять человек.
   Реально - двести девять.
   Все  Службы  вместе  -  грубо  говоря,  шесть  миллионов   человек.
Матожидание - ровно две тысячи сто. Реально:  тысяча  двести  двадцать
семь...
   Вот оно, черт побери! Почти вдвое меньше. Если бы не  было  сделано
поправки на отсутствующий аномальный суицид  детей,  я  бы  не  придал
значения результатам. Но эта поправка была учтена - я с самого  начала
исходил из численности группы риска.
   Разгадка была где-то рядом, я  это  чувствовал.  Я  взял  ее  след.
Во-первых, бросалось в  глаза  странное  распределение  смертей,  даже
очень странное, чтобы не сказать больше.  Во-вторых,  не  шел  из  ума
подлец, напавший на Витальку и неизвестно зачем расколотивший о  стену
свою   никчемную   голову.   Да   и   сумасшедший    лыжник,    Ольгин
дружок-попрыгунчик, припоминался отчетливо. В-третьих, что мне пытался
объяснить Кручкович? Ведь он  явно  хотел  что-то  сказать,  наверное,
очень важное, а я, как последний идиот, не пожелал выслушать...
   Фаечка  была  удивлена,  когда  я  ураганом  пронесся  мимо  нее  и
улетучился из Конторы так быстро,  как  только  смог.  Я  позвонил  из
уличного автомата - не стоило доверять браслету сам факт разговора, не
говоря уже о содержании. Кручкович не отозвался. Я так и думал,  хотя,
оказывается,  еще  на  что-то  надеялся...  Поздно.   Никто   мне   не
растолкует, что  есть  что,  никто  не  избавит  от  сомнений.  Петля,
опрокинутый табурет и ноги, не касающиеся пола... Голубоглазый  тевтон
Штейн дисциплинирован  -  он  не  пошлет  своих  людей,  и  Кручковича
обнаружат через несколько  дней  по  заявлению  соседей,  когда  наряд
полиции взломает дверь...
   Неужели гипотетическая эпидемия - смешно уже и  вспомнить  об  этой
гипотезе! - бьет не кого попало? Выкосит две трети населения, если  мы
не помешаем, - а _кто_ попадет в одну треть?..
   И тут меня снова укололо - не очень сильно, даже слабее, чем вчера,
когда я задумался о клинических испытаниях  игрушки  Филина.  Судя  по
малой силе укола, ЧПП не предупреждало меня о явной опасности - просто
давало совет, как достичь желаемого с наименьшими потерями.
   Тут и думать было нечего: знал я шкурную сущность  окаянного  моего
"демония", знал достаточно. Мне не следовало  размышлять  о  материях,
лежащих вне моей компетенции, - это раз. В еще большей степени мне  не
следовало спешить с выдачей  на-гора  методики  лечения,  -  это  два.
Выждать наивыгоднейший для себя момент начала паники,  а  уж  потом!..
Метод-то, по сути, простейший, легко реализуемый на телецентрах, а  уж
телевидение - общее бедствие, и вряд  ли  сыщется  на  Земле  человек,
который не смотрел бы его хотя бы по нескольку минут в месяц... Так?
   "Демоний" не бунтовал, одобряя.
   функционер Малахов - спаситель страны, а  то  и  всей  человеческой
цивилизации, явившийся вдобавок в критический момент?!. Это интересно.
Кардинала от восторга родимчик хватит.
   Ну дудки!
   Давно я не испытывал злости такой силы. Просто-таки бурлил, ломился
наружу очередной мой бунт,  и  немедленно,  отвечая  мне,  вонзился  в
затылок, зашевелился в мозгу раскаленный гвоздь.  Отдалось  в  висках.
Сволочь!!! Ты всегда будешь указывать мне, что я  должен  делать?!  Ты
обнаглел, и скальпель по тебе плачет. Мало тебе моих действий - ты еще
и мыслями моими хочешь управлять?..
   В первой попавшейся забегаловке  я  схватил  бутылку  на  вынос  и,
запрокинув голову  прямо  на  улице,  запил  таблетки  тремя  хорошими
глотками водки. На анальгетики в чистом виде "демоний" плевать  хотел,
но в губительной для  здоровья  смеси  со  спиртным  иногда  помогало.
Помогло и сейчас. Я вспотел, как  марафонец,  зато  боль  окончательно
сползла к вискам и  мало-помалу  притупилась.  Сунув  початую  бутылку
какому-то ошалевшему от счастья люмпену, я  поспешил  назад,  по  пути
крикнув изумленной Фаечке: "Кофе!"
   Оставались еще два вопроса, две  засевшие,  как  занозы,  мыслишки:
почему Нетленные Мощи, имея если не все, то почти все необходимое  для
решения проблемы, постарался  сплавить  ее  мне,  и  что  же  все-таки
послужило причиной самоубийства Филина и Кручковича? Вторую мысль я до
поры до времени выпустил на волю, а за первую уцепился  и  обдумал  ее
всесторонне.
   Что-то здесь было не так. Я поерзал в кресле, устраиваясь поудобнее
и подумав притом, что прежде мой зад выглядел в этом вместилище  более
достойно, а сейчас как-то несолидно исхудал, лежит  неплотно,  люфтит,
понимаешь...
   Итак,  попробуем  разобраться,  что  происходит...  Материалов   до
обидного мало, и мне предстоит поймать  Филина  на  "мизере",  если  я
вообще хочу что-нибудь  понять.  В  апреле  прошлого  года  Домоседов,
озабоченный  динамикой  суицида  и  слабой  отдачей   от   собственных
аналитиков, подключает к работе Филина. Тот  занимается  проблемой  по
ноябрь включительно и где-то с июля-августа на свой страх и риск тайно
втягивает в работу  Кручковича.  Небезынтересно,  что  не  кого-то  из
штатных  сотрудников  родимой   Службы,   а   человека   со   стороны,
возмутительнейшим и опаснейшим для  себя  и  своего  приятеля  образом
проигнорировав соображения  секретности  разработки.  Почему?  Крупные
специалисты,  имеющие  претензию  на  гениальность,  почти   поголовно
капризны и непредсказуемы - но  не  до  такой  же  степени!  Вопрос...
Ставим здесь репер и отсюда начнем  плясать  польку-бабочку...  Далее:
насколько успешно движется его работа? Отчеты Филина известны. Апрель,
май, июнь - ничего, зато в начале июля он дает понять Нетленному,  что
проблема, по-видимому, в принципе разрешима, о каковом своем заявлении
наверняка не раз жалеет  впоследствии.  Начиная  с  конца  июля  таких
заявлений от Филина уже не поступает, и тут-то появляется Кручкович...
Случайное совпадение или нет? Что произошло в  конце  июля  -  нащупан
ответ?.. Ставим вешку. В августе Филин оформляет новый счет в банке  и
просит перечислять на него все виды выплат от СДЗН,  однако  до  самой
своей  гибели  не  снимает  с  нового  счета  ни  рубля,   предпочитая
опустошать свой старый счет. Опять же, почему? Можно с ходу  выдвинуть
десяток версий, однако предположение о больной совести заманчиво своей
простотой... Еще одна вешка.
   Крайне интересны его отчеты за последние месяцы. Скажем, 13.09.2039
он,  как  обычно,  получает  свежую  информацию:  число  погибших   за
последние  два  дня  плюс  минимально  необходимые   подробности.   На
следующий день, 14 сентября, ему доставляют уточненные с учетом  вновь
поступившей информации данные - иное число погибших за те же два  дня.
Разница незначительна, но она есть.  Он  ее  игнорирует  и  пользуется
данными от 13.09 - первый отмеченный случай  фальсификации.  Формально
Филин руководит группой из трех математиков, фактически отдает  им  на
моделирование диковинные огрызки, не имеющие ничего общего с  реальным
положением дел, и никогда не знакомит  своих  подчиненных  с  исходным
материалом. Строго говоря,  последнее  ему  запрещено,  однако  же  он
ничуть не постеснялся довериться Кручковичу, который даже не из  СДЗН,
чихать он хотел на запреты... И далее он планомерно и  последовательно
строит свою потемкинскую деревню, умело  манипулируя  уже  не  столько
данными, сколько выкладками, - что ни отчет, то  диво,  причем  теперь
уличить  Филина  в   преднамеренной   фальсификации   крайне   трудно:
Нетленному это вообще не удалось, а группе  Лебедянского  понадобилось
полтора месяца напряженного труда, чтобы формально доказать подлог.
   В сентябре он врет, что аномальный суицид непременно пойдет на спад
к концу года. В октябре он признает, что ошибся, не  учтя  таких-то  и
сяких-то дополнительных факторов, и называет новый срок: февраль-март.
В обоих случаях вывод делается один: феномен локальный и должен  сойти
на нет самопроизвольно, как  и  начался.  В  обоих  случаях  Нетленный
принимает выводы Филина, не подвергая их  серьезной  проверке.  Строго
говоря, подвергать их проверке,  тем  самым  неизбежно  расширяя  круг
допущенных к проблеме класса "зеро-прим", ему не  слишком-то  хочется;
он  сосредоточивает  основное  внимание  на  сокрытии  информации   до
указанного Филиным срока и вполне уверен в способностях  своей  Службы
по этой части. Не знает он только того, что Филин ему врет...
   Кстати, зачем Филин это делает?
   Ответ ясен: чтобы возможно дольше не принималось никаких мер. Лавры
спасителя его не прельстили.  Какую  он  преследовал  цель,  прекрасно
осознавая вероятность гибели двух третей человечества? Воспользоваться
чьим-либо выморочным  имуществом?  Глупейшее  предположение.  Судя  по
всему, не настолько Филин был  меркантилен  и,  кстати,  не  настолько
честолюбив, чтобы делать карьеру на костях.  Насколько  я  знаю  людей
такого сорта, им надо не мешать играть в их любимые игрушки; вне  этой
больной для них темы многие из них даже альтруистичны...
   Вот оно!
   Ставим вешку - сомнительную, кривенькую, но вешку. Не надо  думать,
как склонны многие, будто больше всего зла на свете совершается именно
из соображений альтруизма, - однако факт есть факт:  зло  такого  рода
бывает с чудовищной силой сконцентрировано во времени и  пространстве.
Несть числа примерам, вроде революций и "справедливых" войн  из  самых
лучших человеческих побуждений, уходящих корнями глубоко в дофараонову
древность. Хм... Желал бы я знать, что произошло раньше: нашего предка
впервые посетила мысль о справедливости и совести - или у него  сперва
отвалился хвост?
   Голые умопостроения, ничего больше. Никаких серьезных подтверждений
мотивации, кроме  счета  в  банке  и  вранья  в  отчетах.  Сентябрь  -
последняя версия лечащей  программы  (кстати,  а  лечит  ли  она?),  и
сентябрь же - начало фальсификации. С конца  сентября  Филин  начинает
почти ежедневно  совершать  продолжительные  прогулки  -  пешие  и  на
автомобиле, - тогда как пол-весны и лето пахал не разгибаясь.  Похоже,
ему уже все ясно. Сентябрь же  -  вероятный  срок  испытания  методики
лечения, скорее всего в реабилитационном отделении "Надежды". Нетрудно
выяснить,  кого  они  там  лечили  в  сентябре  и   каковы   оказались
результаты, - вряд ли Кручковичу удалось полностью замести следы.  Для
непрофессионала это скорее всего просто  невозможно,  даже  в  частной
клинике.
   Второй репер.
   Третий, вспомогательный - единственная задокументированная  встреча
Филина и Кручковича. Весной 36-го, почти 4 года назад, еще  до  начала
службы   в   СДЗН   Филин   реабилитировался   в    "Надежде"    после
вегетососудистой дистонии, история болезни прилагается... Скорее всего
это была их первая встреча. Но не единственная. Похоже, у Филина  были
какие-то  основания  довериться  именно  Кручковичу,  но  об  этом   -
тишина... Строго говоря, это не важно  -  важно  то,  что  с  середины
прошлого лета их контакты становятся более чем регулярными.
   Ох, зря за Филиным не было  наружного  наблюдения!  Нетленные  Мощи
разгадал бы его игру с  полувзгляда.  А  я  по-прежнему  занимался  бы
охраной скотомогильников, так ничего и не узнав.
   Со стороны Нетленных Мощей - непростительный промах.  Пришлось  ему
повертеться ужом под вилами, пока он не подставил меня при  молчаливом
одобрении Кардинала...
   Я  почувствовал,  что  подхожу  к  главному  вопросу,   и   немного
притормозил мысли, чтобы отдышаться.  Для  начала  следовало  получить
полный список пациентов Кручковича за сентябрь прошлого года.
   Через минуту отпечатанный список лежал у меня  на  столе.  Тридцать
четыре фамилии. Преуспевающая, похоже, клиника.
   Я даже руки потер в предчувствии удачи. Для беглого анализа хватило
и пяти минут. Двадцать семь человек проходили  восстановительный  курс
после серьезного лечения в клинике, эти отпадали. Из оставшихся семи у
одного наблюдался симптом "заходящего солнца". Он и еще двое проходили
курс по льготному тарифу, в кредит, под поручительств Кручковича! Мало
того, первый взнос был снят явно с подставного счета, причем незадолго
до того Филин перевел на этот счет изрядную сумму!
   Детский  сад,  штаны  на  лямках...   Дилетанты,   однако.   Просто
удивительно, что люди Штейна до сих пор не вышли на этот след.
   Пахло горячим.
   Остальные четверо  из  семерки  тоже  были  сомнительны,  но  их  я
отбросил. Для проверки хватит и троих.  Если  они  до  сих  пор  живы,
значит, Филину и Кручковичу действительно удалось найти метод  лечения
еще в сентябре!
   А в ноябре Филин взорвал себя в автомобиле на грязном проселке. А в
феврале  Кручкович  готов  продырявить  себе  голову  из  антикварного
"ТТ"...
   Что вообще происходит?
   Я вдавил клавишу вызова.
   - Фаечка, найдите мне Отто Оттовича, и как можно быстрее.
   Штейн явился через пять минут - по счастью,  все  еще  находился  в
Конторе.  На  то,  чтобы  перестроить  мозгокрут  и  подобрать  нужные
параметры  для  аудиогипновнушения,  мне  понадобилось   куда   меньше
времени. Как ни странно, этот белокурый Зигфрид весьма гипнабелен.
   -  Отто  Оттович,  вы  сейчас  сделаете  вот  что,  -  сказал  я  с
расстановкой, глядя в его остекленевшие глаза. - Вы  поедете  по  трем
адресам, которые я вам сейчас  дам.  Вы  поедете  один,  на  городском
транспорте. Вы встретитесь с  тремя  людьми  и  будете  интересоваться
только одним: применялась ли к ним в  клинике  "Надежда"  компьютерная
терапия? Вы составите свое мнение об этих людях. Затем вы вернетесь  и
доложите мне обо всем, что узнали. По выполнении задания  вы  забудете
его и будете твердо помнить, что провели время со мной,  обсуждая  мои
предложения  по  улучшению  работы  отдела  безопасности.  Вы   будете
помнить, что вам удалось настоять на своем,  и  почувствуете  глубокое
удовлетворение. Вам понятно?
   - Да.
   - Идите.
   Через четыре часа он вернулся с докладом. Богданова Алла  Павловна,
44 года, без определенных занятий,  алкоголизм,  умерла  5  февраля  -
отравление метанолом. Самоубийство не доказано. Выяснить,  применялась
ли к ней компьютерная терапия, не представилось возможным.
   Махаль Игорь Викторович, 27 лет, агент по продаже  недвижимости,  в
настоящий момент находится в следственном изоляторе  (убийство  бывшей
жены  при  отягчающих  обстоятельствах).  В  прошлом  -  судимость  за
вооруженный  грабеж,  ряд  административных  задержаний  (бил  жену  и
ребенка, буйствовал).  Переведен  в  одиночную  камеру  после  попытки
спровоцировать  сокамерников  на  расправу  над  ним,  находится   под
усиленным наблюдением. На вопросы отвечал  спокойно,  на  вид  как  бы
слегка заторможенный... По его словам, был завлечен в клинику обманом.
Да,   врачи-суки   заставляли   играть   в    компьютерную    игрушку:
дерьмо-дерьмом...
   Так.
   Ганн Валерий Аркадьевич, 53 года, частный адвокат,  зам.  секретаря
губернской коллегии  адвокатов,  специалист  по  делам  о  загрязнении
природной  среды.  Диагноз  обычно  сдержанного   Штейна:   напыщенная
сволочь. Женат, дети, очень приличный дом. В клинику обратился сам  по
поводу нервного истощения и был приятно удивлен условиями оплаты.  Да,
компьютерная терапия там применялась.  Сеанса  три-четыре,  теперь  не
вспомнить. Да, он отметил, что врачи каждый раз запускали программу  с
дискеты, а что?..
   А ничего.
   - Спасибо  за  ценные  замечания,  Отто  Оттович.  Я  рад,  что  мы
поговорили откровенно.
   - Для меня честь  работать  с  вами,  Михаил  Николаевич.  -  Штейн
по-офицерски поклонился, боднув головой.
   Гипноз   еще   действовал.   Я   ощупью   набрал   комбинацию   для
экспресс-выхода. Сегодня у Штейна будет неважное  самочувствие,  и  он
спишет его на магнитную бурю.
   - Не вгоняйте меня в краску, Отто Оттович, это для меня  честь.  Ну
все, идите.
   Выпроводив Штейна, я некоторое время улыбался в потолок. Дело  было
сделано, и затылок не болел.
   Ну что, сказал я "демонию", съел?
   Двое из троих были живы. Третья покончила с собой  совсем  недавно.
Кручкович перестраховывался, когда говорил о  необходимости  просмотра
дрожащих картинок не реже раза в месяц.
   Теперь я знал почти все.
   А чего не знал, о том догадывался.
   И уже начинал понимать, что улыбаться мне, в сущности, нечему...




                         Неадекватная реакция

                                 Оставь же их и то, что они измышляют.

                                                                 Коран

   ..."Шквал" в моих руках  коротко  сотрясается  и  умолкает.  Шустро
прыгают гильзы, катятся по  бетону.  На  той  стороне  гаража  фигурка
спотыкается на  бегу,  падает,  перекатываясь  в  падении  под  защиту
шеренги автомобилей. Наверняка задет, но не сильно. Все бы так.
   Еще одна короткая очередь - и я броском меняю позицию. Там,  где  я
только что был, со звуком смачного плевка вспухает бугор клейкой пены.
Успел. Приходится экономить боеприпасы, иначе я, пожалуй, уже  оставил
бы нацбез с носом. Ушел бы, как уходил всегда. Как в прошлый раз  -  в
опиокурильне. Как в позапрошлый - в поезде. Как в позапозапрошлый -  в
тайге. Ни за что  больше  не  заберусь  в  тайгу,  тайга  стала  сущим
кошмаром - ан все-таки я вывернулся, дошел живым и в руки не дался,  а
дальше было уже совсем просто. Горячо надеюсь, что тот  тип  в  поезде
остался жив.
   Есть секунда кинуть взгляд на перистальтическую ленту. М-да... Если
так пойдет дальше, держать этих ребят на дистанции я смогу еще  минуты
три - а потом?!
   Если вообще есть хоть один шанс уйти - уйду, куда я  денусь.  Я  от
бабушки ушел, я от дедушки ушел... фиолетовая вспышка!  Грохот!..  Ну,
это мы уже проходили...
   Не знаю, кто на этот раз меня застукал, кому повезло в  ловле  рыбы
вслепую - нацбезу, МВД или людям Кардинала? Но кем  бы  они  ни  были,
разрыва спецгранаты они берегутся точно так же, как я,  следовательно,
мы квиты. Вряд ли кто-то из них успел заметить, как я свалился  в  яму
под грузовиком.
   Точно. "Демоний" не протестует: я все делаю правильно! Они потеряли
меня из виду, а значит, начнут слегка осторожничать: получить  пулю  в
ногу не хочется никому. Они уже поняли, что я опять стреляю только  по
ногам, и до решительного момента  попытаются  не  спровоцировать  меня
взять прицел повыше. От остромордого  гостинца  "шквала"  на  двадцати
шагах нет защиты, кроме танка.
   Убивать, к счастью, не нужно: и самому претит, и "демоний" пока  не
советует. Он прав. Не знаю, как насчет "гвардейцев" Кардинала, но и  в
МВД, и в нацбезе привыкли мстить за своих убитых.  Они  это  умеют,  и
плевать им на гнев Кардинала и на просвистевшее мимо носа поощрение  -
убийцу, хотя бы и невольного,  поставят  в  условия,  при  которых  не
пристрелить его станет невозможно.
   Я это знаю. И знает Кардинал. Только он не  успеет  сменить  личный
состав группы захвата.
   - Михаил Николаевич!
   Вздрагиваю. Хороший мегафон,  но  голос  искажен  сложным  эхом  от
бетонных  стен.  Кажется,   говорят   вон   оттуда,   из-за   красного
шестиколесного джипа, Крайнего в том ряду. А может, и нет.
   Давненько со мной не разговаривали.
   - Вы слышите меня? Я хочу сделать вам честное предложение...
   Руки и сердца, что ли?
   Лучше не отвечать. Пока они не  знают,  где  я,  мое  положение  не
безнадежно. Не то чтобы преимущество было  на  моей  стороне,  но  все
же...
   - Вы слышите меня, Михаил Николаевич? - настаивает неизвестно  кто.
- Можете не отвечать, дело ваше. Но послушайте, что я вам скажу...
   Этот  настырный  тип  умеет  обращаться  со  своим  голосом   почти
виртуозно, будто тоже кончал Школу. И повысит где надо тон, и понизит,
где следует, и добавит местами особой, тщательно выверенной  вескости.
Специалист...
   - Поверьте, у  вас  нет  ни  малейшего  шанса.  Положите  оружие  и
выходите, вам не будет причинено  никакого  вреда.  Поверьте,  вам  не
следует бояться за свою жизнь...
   В последнем я как  раз  не  сомневаюсь.  Всадят  в  мякоть  ампулу,
максимум - прострелят ногу. Для гарантии.
   - Послушайте, - уговаривает невидимый ловец меня, - мы уважаем  вас
как профессионала, ваши качества  сделали  бы  честь  любому  из  нас,
однако сейчас вы попались. Я хорошо  понимаю,  что  вам  непросто  это
признать, и не тороплю вас.  Подумайте,  еще  несколько  минут  у  вас
есть...
   У меня нет нескольких  минут,  нет  и  секунды.  Укол  в  голову  -
опасность рядом!
   Парень в нелепом костюме - "дурилке"  -  нарочито  ярком,  слепящем
хаосом цветных бликов, дабы сбить с толку реакцию и  глазомер  объекта
захвата, - распластался в прыжке. Какой может быть прыжок в щели между
днищем грузовика и краем  ямы  -  однако  он  в  прыжке!  Отшатываюсь,
выбрасывая руку навстречу. Очередь!..
   Он сам виноват. Некогда целить в ноги.



        "...Все  свои  силы,  опыт,  способности  и   влияние   я
     употреблю на  служение  обществу,  которое  меня  воспитало,
     стране, в  которой  я  живу,  а  также  всему  человечеству,
     насколько это будет от меня зависеть.
        ...Никогда ни при каких  обстоятельствах  я  не  потребую
     награды за свое служение.
        ...Я безоговорочно подчинюсь решению суда чести.
        ...Я заранее согласен с тем служебным положением, которое
     мне будет  определено,  и  на  любом  посту  буду  честно  и
     добросовестно исполнять свой долг.
        ...Никогда ни при  каких  обстоятельствах  я  не  применю
     знания, полученные в Школе, во вред Школе, Службам и стране.
     Я  не  причиню  вреда  никакому  человеку,  если  этого   не
     потребуют интересы Службы... "

                                     (Из Клятвы выпускника Школы)




   - Мне кажется, очень преждевременно, -  сказал  Нетленные  Мощи.  -
Имейте в виду, я намерен  на  этом  настаивать.  По-моему,  мы  делаем
серьезную ошибку. Вы вспомните, сколько времени мои гаврики бились над
этой проблемой, а толку было чуть. Никто пока не убедил  меня  в  том,
что проблема вообще разрешима. У вас есть возражения?.. Вот и  хорошо,
что нет. Короче говоря, я  решительно  против  того,  чтобы  принимать
сейчас какие-то меры против Михаила Николаевича. Дайте ему поработать,
а суд чести ни от кого не уйдет. Наоборот, я  считаю,  что  мы  должны
оказать ему помощь всеми наличными  силами.  Простите  меня,  но  ваши
доводы меня не убеждают. Приведите мне хоть один толковый  аргумент  в
пользу того, что нынешний руководитель Санитарной службы  должен  быть
наказан, вот тогда  это  будет  не  сотрясание  воздуха,  а  серьезный
разговор.
   - Мрут, - не разжимая зубов, уронил Расторгуев из Службы  спасения.
- Уже по две тысячи ежедневно, и чем  дальше,  тем  больше.  Как  мухи
выздоравливают. Это не аргумент?
   - Как мухи мрут, ты хотел сказать?
   - Как мухи выздоравливают. Это Гоголь. Стыдно  не  знать.  Тридцать
пять тысяч одних курьеров. На тот свет.
   Нетленные Мощи побагровел. Даже  мослатый  кулак  его,  лежащий  на
зеленом сукне стола, пошел красными пятнами.
   - Во-первых, не тридцать пять тысяч, а уже значительно больше  ста.
А во-вторых, может  быть,  хоть  сегодня  обойдемся  без  цитат?  Дело
серьезное и уже, к сожалению, спешное. Я, собственно, вот о  чем  хочу
напомнить: к настоящему моменту  существование  проблемы  не  признали
лишь Китай, королевство Лесото, Ватикан и мы. Как руководитель СДЗН  я
могу гарантировать молчание максимум до конца марта, а  потом,  уж  не
взыщите, буду вынужден дать  информации  ход  -  под  моим  строжайшим
контролем, разумеется. Иначе, простите меня, мы будем выглядеть просто
идиотами.
   - Тебя это беспокоит? - спросил Расторгуев.
   - Представь себе, беспокоит! -  Нетленные  Мощи  повысил  голос.  -
Странно, что тебя не беспокоит авторитет Служб. Я не  шучу,  а  ирония
твоя мне противна. Я не намерен заниматься пустой  схоластикой.  Пусть
над нами посмеются наши потомки, пусть осудят и будут стыдиться  таких
предков - мне плевать. Но пусть никто не мешает мне сейчас!
   Малахов молчал. Затылок  не  предупреждал  ни  о  какой  опасности,
"демоний" мирно спал - и все равно рубашка прилипла  к  спине.  Какому
функционеру  приятно  сидеть  в  этом  зале,  смотреть   на   невольно
притягивающее взгляд специальное кресло, отставленное чуть  в  сторону
от  остальных,  и  знать,  очень  хорошо   знать,   _для   кого_   оно
предназначено. Нет таких. Тут сидел Урванцев,  молча  выслушивая  свой
смертный приговор, а до него сидел  Краснопольский,  а  еще  раньше  -
Ильин, но он был оправдан судом чести  и  удачно  дослужил  трехлетний
срок.
   Грянуло не в марте и не в  апреле,  как  сулил  доверившийся  своим
аналитикам  Лебедянский.  В  феврале.  И,  вопреки  прогнозам  тех  же
аналитиков, грянуло не в Китае, не в Индии, не в богом забытом  Габоне
- в Исландии. Малахов оценил жестокую иронию происходящего:  там,  где
населения  некуда  девать,  никого  особенно  не  заботит   повышенная
смертность от самоубийств - во всяком случае,  поправил  он  себя,  не
заботит на бытовом уровне, вне круга друзей и  родственников  усопших.
Зато для небольшой благополучной страны с  населением  меньше  трехсот
тысяч  человек  сотня  необъяснимых  самоубийств  в  год   -   явление
чрезвычайное. Чересчур много, чтобы не  сказать  неприлично  много,  и
очень заметно.
   Четырнадцатого  февраля  -  этой  даты  никогда   уже   не   забыть
функционеру Малахову - джинн выскочил из бутылки.  Одной  телепередачи
из страны,  где  никогда  ничего  не  случается,  кроме  вулканических
извержений, оказалось достаточно, чтобы детонатор рванул и мир  охотно
сдетонировал и содрогнулся. На следующий день  -  как  сговорились!  -
последовало  выступление  премьера  Новой  Зеландии,   затем   Швеции,
Нидерландов, Монако... Пресса взвыла. Прорвав  чахлые  плотины,  пошел
мутный вал. Пандемию самоубийств уже успели окрестить "серой  смертью"
и "чумой в маскхалате".  Покинули  архивы  и  вновь  обошли  весь  мир
телекадры полуторагодичной давности о том, как известный  мексиканский
тореро - кумир публики вдруг ни с того ни с сего встал столбом посреди
арены и безропотно позволил себя забодать. Оргкомитет запланированного
на середину марта социологического конгресса в Мадриде принял  решение
заслушать  доклад  доктора  социологии  Рамона  Меньеса  ди   Оливейра
(университет  Севильи)  о  положении  дел  с  аномальным  суицидом  на
Пиренейском полуострове. Известие об этом  Малахов  получил  буквально
вчера.
   Лавина. Самое начало. Гул над головой... Никаких  признаков  паники
по миру пока не наблюдалось. И  неудивительно:  всему  свое  время.  В
двадцатых числах февраля Малахов отметил, что боль перестала тревожить
его, когда он - для пробы - принимался думать об осторожном  внедрении
методики Филина - Кручковича. С этого времени  он  понял,  что  должен
решить для себя окончательно: да  или  нет.  Невозможно  прятаться  за
болью, если боли нет. "Демоний" подсказывал:  пора.  С  этого  времени
пошел  отсчет.  Собранный  Кардиналом  "малый   синклит"   -   четверо
функционеров и сам Кардинал - решал судьбу "Надежды" и лично Малахова.
В самом лучшем случае признают трудности чрезвычайными и  дадут  такой
карт-бланш, который функционеру не снится и в розовых  снах.  В  самом
худшем случае постановят собрать суд чести.
   Функционеры.  Бывшие  функционеры,  отслужившие  свой  срок,   ныне
уважаемые  эксперты  и   консультанты   при   Службах.   Потенциальные
функционеры, вчерашние выпускники Школы - зубастый  молодняк,  опасный
желанием занять твое место. Эти  спуску  не  дадут.  Стареющие  мэтры,
помнящие основание Школы, не удостоенные в  лучшие  свои  годы  кресла
руководителя Службы и уже почти ни на что не надеющиеся, -  среди  них
попадаются всякие,  от  снисходительных  до  озлобленных.  И  наконец.
Кардинал с правом вето на любое решение суда,  как  благоприятное  для
подсудимого, так и наоборот...
   Исполнение приговора, как  водится,  оставят  за  осужденным.  Три,
четыре дня они будут ждать.  Не  дождавшись  -  помогут,  как  помогли
Краснопольскому, и  Кардинал  втихомолку  признает,  что  Школа  опять
допустила брак.
   - Погодите-ка, -  произнесла  Сонечка  Энгельгард,  единственная  в
истории  Служб  женщина-функционер.  Тряхнула  копной   рыжих   волос,
повернула к Малахову лошадиное лицо. -  Мне  кажется,  мы  отвлеклись.
Вопрос как будто был поставлен предельно ясно: что делать с  одним  из
нас? Полагаться и дальше на профессионализм  Михаила  Николаевича  или
менять коней на переправе?  Если  вы  тут  намерены  обсуждать  другие
вопросы, то я, пожалуй, пойду, у меня в Конторе дел невпроворот...
   Сонечка, кажется, за меня, отметил Малахов. А вот Нетленный  что-то
крутит, хотя изо всех сил делает вид, что тоже за. Расторгуев  еще  не
высказал своего  мнения,  ждет.  Хотя,  по  идее,  без  крайней  нужды
функционер не станет  топить  функционера,  рождая  опасные  для  себя
прецеденты... Но самое главное - Кардинал. В чью пользу выскажется он?
   В мою, понял Малахов, ясно же. Будь иначе, выть бы  мне  сейчас  от
боли в черепе, кататься бы по полу...
   Значит  -  пшик.  Последствий  не   будет   и   не   планировалось.
Превентивная воспитательная мера, не более того. Чтобы поставил на уши
всех, кто еще не стоит в этой позе, и форсировал "Надежду" так,  чтобы
проблеск решения замаячил на горизонте уже через месяц, максимум через
два...
   Не хочу, подумал Малахов. Этого я  не  хочу.  Вы  не  знаете,  кого
собираетесь спасать, а я знаю. По правде сказать, теперь я очень хотел
бы не знать этого. И я работал бы как вол, не зная сомнений... То есть
не то, сомнений в частностях у нас всегда  было  хоть  отбавляй,  -  а
сомнений в главном! Нас учили, и мы твердо знали: если есть хоть  один
шанс из ста за то, что наши потуги вылечить общество не есть шаманские
пляски с бубном, бессмысленное камлание у постели  ракового  больного,
мы должны этим заниматься, и кончено.
   Но что делать, если сама природа человека берется  лечить  общество
так, как  никакому  функционеру  и  не  снилось?  Жестоко  лечит?  Да,
разумеется. Но ведь она не умеет по-другому. И  мы  не  умеем...  если
пытаемся лечить радикально.  Какой  долг  выше:  перед  людьми?  перед
страной? перед человечеством?
   Лучше на свет не рождаться, чем отвечать  на  вопросы,  не  имеющие
ответов! Любой ответ - преступление, любой  выбор  образа  действия  -
преступление вдвойне...
   Ловушка. Волчья яма.
   Можно обмануть. Обманывать природу мы умеем. Гениальному  Филину  и
упрямому Кручковичу это удалось - хоть  сейчас  неси  их  дискетку  на
телецентр. Среди массы известных психологам способов довести  человека
до навязчивых мыслей о  суициде  -  вот  первый  и  пока  единственный
эффективный способ помешать человеку убить себя! Что с того,  что  это
насилие над волей и пахнет промыванием мозгов? Плевать. По  тому,  что
известно об авторах метода,  трудно  поверить,  чтобы  подобные  мысли
могли их остановить.
   Их остановило  другое.  Должно  было  остановить.  Остается  только
неясным, кто из них и когда обратил  внимание  на  факт,  лежащий  вне
всяких категорий науки: на то, что отбор прежде всего и даже прицельно
косит подлецов, преступников, наркоманов, выжиг, безмозглых  пустышек,
тупых  исполнителей   со   стерильной   совестью   и   прочую   накипь
человеческую; что очень трудно предсказать  теперь  будущее  человека,
которому ты всегда рад пожать руку, зато очень легко предвидеть судьбу
тех, кому ты не только никогда не подашь руки, но  и  постараешься  не
дышать с ними одним воздухом. Относительно них можно ошибиться  только
в сроках: завтра? через полгода? через год?
   И тогда кончится история человечества -  кровавая  и  удивительная,
великая и бесчеловечная,  потрясающая  воображение  взлетами  мысли  и
падениями в глубочайший мрак, под удары грязных  дубин,  в  костры,  в
лагеря, в ужас  войн,  в  мир  тупоумно-наглого  человека  жрущего,  в
генезис пыжащихся  ничтожеств.  И  начнется  нечто  совершенно  новое.
Понятно, отчего столько времени мыкались  без  толку  аналитики:  поди
разберись, что самоубийца - подлец! Как проверить? Ни в  одной  анкете
нет такого пункта...
   Не верится, что Филин не анализировал, как  в  общих  чертах  будет
выглядеть мир _после_ катаклизма.  Срок  порядка  двух  лет  вовсе  не
препятствие к разработке социологических моделей хотя бы самого общего
порядка.
   Практическая евгеника. Сама собой. Без всякого участия  конкретного
человека, но приводимая в действие всем человечеством, желает оно того
или нет. Те же лемминги - спасение в очищении. Мелкие  грызуны  уходят
прочь и еще,  наверное,  могут  выжить,  встретив  отдаленные  кормные
места, где психополе вида, наверное, слабее... Куда уйти  людям?  Если
бы сто лет назад человечество  начало  вкладывать  безумные  деньги  в
космические программы, ходило голое и босое... Нет, и тогда не  успели
бы мы. Да и кто в прошлом веке согласился бы спасать правнуков за свои
кровные?..
   Что  ж,  человечество  спокон  веку  делает  все  возможное,  чтобы
исчезнуть навсегда с лица этой планеты, и жутко обидится непонятно  на
что, если увидят, что ему это, кажется, удается.
   Но люди не лемминги, вот в чем  дело.  Освободите  человечество  от
балласта, от липкой болотной грязи на ногах, - и оно  рванет  ввысь...
Не нужно  никакого  моделирования,  чтобы  знать  это  наверняка.  Мир
честных, активных, умных людей! Утопия, которую  не  надо  строить,  -
_достаточно не делать ничего!_
   - Благодарю всех, - сказал наконец Кардинал, и  при  первых  звуках
его голоса Расторгуев, азартно что-то доказывающий  Нетленному,  умолк
на полуслове. - Мне было важно узнать ваше мнение, спасибо.  Я  никого
не задерживаю, кроме вас, Михаил Николаевич...
   Малахов остался, чувствуя себя, как  на  иголках. В  гулком  здании
затихали вдали шаги Домоседова,  Расторгуева  и  Энгельгард  -  слышно
было, как мимо парадного вестибюля с ничего не значащей  вывеской  они
свернули в тесный внутренний дворик, где едва  хватает  места  десятку
автомобилей и каптерке для водителей и  охраны,  -  а  лысый  старичок
долго молчал, прежде чем сказать:
   - Ну и что ты думаешь делать, Миша?
   Малахов передернул плечами - неуместный, мол, вопрос.
   - Работать, конечно. Теперь проще, без этих тайн мадридского двора.
Гриф "зеро-прим" я уже снял, спасибо, что разрешили.
   Теперь Кардинал смотрел на него  с  ясно  различимым  любопытством.
Захотелось поежиться. Ничего неуютнее невозможно и придумать -  словно
размышляет человек на берегу, чем швырнуть в утопающего:  спасательным
кругом? камнем?
   - Ну-ну. Работай, Миша, работай. Плохо ты выглядишь,  вижу.  Трудно
тебе, а?
   - Что трудно, Павел Фомич? - тупо спросил Малахов.
   Кардинал встал -  шаркнули  по  полу  ножки  отодвигаемого  кресла.
Яйцеобразный животик колыхался  туда-сюда  в  такт  мелким  старческим
шажкам - пять шажков в одну сторону, пять в другую.
   - Сам знаешь что, Мишенька. Тяжело думать о том, о  чем  думать  не
хочется, а? А ты не думай, сразу легче станет. Мне дай, я думать буду.
Да и не твоего ума это дело, уж ты мне поверь. Домоседов поверил, и ты
поверь. Сорвешься еще понапрасну,  а  мне,  мальчик  мой,  действующий
функционер нужен, а не истеричка, вроде твоего Филина...
   Застучало в висках.
   - Да о чем вы, Павел Фомич? - как мог убедительно изумился Малахов.
   Улыбка  в  сетке  мелких  морщин  висела  на  лице  Кардинала,  как
приклеенная маска. Мелькнула шалая мысль: "А если она отклеится, а там
- ничего?.." - и пропала начисто.  Зарефлексировал,  подумал  Малахов,
внутренне содрогнувшись. Рано.
   - Я могу идти?
   Вопреки ожиданиям. Кардинал позволил удалиться. Дежурный поклон  на
прощание - и вон отсюда, вон!.. Сейчас Малахов ощущал  лишь  громадное
облегчение и толику злорадства. Что,  съели  меня?  Съели,  орелики?..
Могли сожрать с костями, но посчитали преждевременным. Это  правильно.
Хотя Кардинал явно знает больше, чем показывает, и это опасно... Потом
подумаю, что он может знать и о чем может догадываться; самое  главное
то, что выпала-таки удача, которой  не  ждал:  кажется,  еще  какое-то
время можно не делать то, чего  не  хочется  делать  больше  всего  на
свете...
   Можно - _не решать_.
   Он был уже в дверях, когда голос Кардинала хлестнул вдогон.  Словно
бич. Словно пуля в спину.
   - Не тяни кота за хвост, Миша. Нашел  -  делись,  мой  тебе  совет.
Подумай.



   Пятьсот не пятьсот, но пятьдесят шоколадок он  действительно  купил
по пути в Контору и высыпал на стол перед  потрясенной  Фаечкой.  Пора
было отдавать долги, даже самые мелкие. Уже завтра может быть  поздно,
а значит - пора.
   Он разрешил Гузю взять выходной (это тоже  было  отдачей  долга,  и
тоже частичной), а сам посвятил утро нудному разбору  ситуации  вокруг
сарапульского  очага  полиомиелита,  где  интересы  Санитарной  службы
столкнулись с интересами Службы Сонечки Энгельгард, и, как  в  прежние
времена, был  рад,  когда  назревающий  конфликт  удалось  погасить  в
зародыше без ущерба делу.
   Сколько  еще  времени  удастся  жить  простой  и  здоровой   жизнью
функционера? День, два? Вряд ли больше.
   Он  знал,  что  Кардинал  поторопился.  Пока  в  затылок  не  начал
ввинчиваться  раскаленный  шуруп,  еще  можно   было   ждать:   хорошо
рассчитанная задержка сенсационной новости об открытии  пути  спасения
никак не уменьшила бы личных дивидендов функционера  Малахова,  скорее
наоборот, и, кстати, авторитет Служб, о котором так  пекся  Нетленный,
разом подскочил бы до стратосферы. Что еще нужно функционеру?
   Накануне он потратил полдня на то, чтобы  быть  полностью  в  курсе
всех нюансов "Надежды" и еще раз убедиться, что работа зашла  в  тупик
практически по всем  направлениям.  Ничего  нового  за  последние  две
недели. То ли мозговому центру Конторы в самом  деле  было  далеко  до
Филина по части умения решать нестандартные задачи, то  ли  дали  себя
знать своевременные "ценные указания", данные им самим, - в этом он не
стал разбираться. Лебедянский и Воронин погрязли в мелочах, а Штейн  -
всего только железный тыл, а не сумрачный германский гений. Тишь была,
да гладь, да унылые матюки экспертов. Но отчего-то при всей отрадности
картины Малахов чуял, не затылком, а самым что  ни  на  есть  нутряным
нутром, что радоваться рано. Контора еще могла преподнести сюрприз,  и
она  не  замедлила  преподнести  его  в  виде  визита   всклокоченного
трудоголика из группы Воронина.
   Меньше года назад, когда,  вступив  во  владение  своей  сатрапией,
Малахов с удовольствием чистил Контору от типов и типчиков,  преданных
всей душой не столько делу, сколько лично ему (как до  того  они  были
преданы Путилину, а еще раньше - предшественнику Путилина),  вопрос  о
Воронине отпал сам собой. Не поднималась на  него  рука,  несмотря  на
сальные его патлы, запах изо рта и безумно раздражающую манеру  резать
правду-матку: "Да это же полное дупло, Михаил Николаевич! Такой дури я
даже от вас не ожидал. Будете харакири делать - меня в  ассистенты  не
зовите, не приду..." И его группу Малахов даже не тронул.  Ни  единого
человека. Было у Воронина одно ценное свойство: без стеснений и боязни
вербовать в свою банду более способных, чем он сам.
   Один из таких уникумов как раз переминался на ковре с ноги на ногу,
скреб ногтями щетину  и,  волнуясь,  говорил  о  "Надежде".  Еще  один
доморощенный гений... Так и снуют кругом - плюнуть некуда! Самохин его
фамилия, вспомнил Малахов. Тот самый, которому я в январе подарил  два
дня отдыха... Зря подарил, чую.
   Все системы подавления возможных "жучков" работали.  Как  основные,
так и резервные.
   - Излагайте короче, пожалуйста.
   -   Михаил    Николаевич!    Мне    кажется,    что    определенная
последовательность   световых   вспышек   на    основе    одного    из
электромагнитных ритмов мозга могла бы...
   Ясно... Весь в холодном поту, Малахов предложил  Самохину  сесть  и
велел Фаечке сварить два кофе. Она, и без того обалдевшая  с  утра,  а
теперь, наверное,  окончательно  решившая,  что  в  лесу  сегодня  все
медведи сдохли, даже не выказала удивления.
   А потом они пили кофе. С глазу на глаз.
   - Кто-нибудь уже в курсе ваших соображений? Воронин?
   - Пока нет. Я сунулся - он занят. Тогда я к вам... Дело-то спешное.
   Врать он не умел. Таких, как он, Малахов повидал достаточно - прямо
классический тип. Наивные карьеристы, воображающие, что их способности
не оценены должным образом на  том  месте,  которое  они  занимают,  и
примерно в одном случае из десяти убежденные обоснованно.
   Этот - точно обоснованно. Быстрый разумом  Невтон,  провалиться  бы
ему... Додумался, паразит, в одиночку, в  режиме  тихой  сапы!  Ай  да
Воронин - каких орлов собрал  под  свое  крыло,  какие  мозги!  Ай  да
Малахов - позволил ему их собрать! Вот и сиди по уши в дерьме... Можно
еще утешать себя тем, что от голой  идеи  до  практической  реализации
дистанция огромного размера, но лучше подстраховаться.
   - Пейте, не стесняйтесь, это  хороший  кофе...  Значит,  так:  пока
никому ни полслова, особенно Воронину. Возможно,  есть  смысл  создать
особую группу под вашим руководством. Подумайте пока,  но  только  без
предварительных бесед, кто из ваших коллег мог бы  в  нее  войти...  и
побрейтесь наконец. Я вас вызову.
   Не успел еще окрыленный Самохин закрыть за собой дверь, а Малахов -
набрать код спецсвязи, как мир качнулся и рухнул. Боль была адская. Он
знал, что ее не миновать, и был готов к раскаленному гвоздю, но  не  к
молнии, обрушившейся на затылок.
   Темно...
   На ощупь - горсть таблеток. И водка - залпом, из горлышка.  Хорошо,
догадался держать под рукой оба ингредиента... Его едва  не  вытошнило
прямо на стол, организм противился отраве, как умел. Но и на этот  раз
сдался, и отхлынула от глаз тошнотная чернота.
   - Еще два кофе, Фаечка!
   Две минуты спустя вызванный  уже  сидел  перед  ним  -  гладенький,
аккуратненький, глаза чуть  навыкате,  лицо  как  будто  на  смазанном
кадре. Формально его подразделение нигде не числилось, этого  человека
как бы не было  вообще.  Совершенно  незаметная  личность  с  забавной
фамилией Колено. Как имя - забыл, и незачем  помнить.  Услугами  этого
человека Малахов пользовался нечасто и  был  бы  рад  не  пользоваться
вовсе. Чем-то он напоминал ему глубоководную рыбу латимерию,  поднятую
тралом на поверхность, - гость с иной глубины и  совершенно  из  иного
времени. Странно и  даже  жутковато:  проходят  исторические  периоды,
сменяются геологические эпохи, растут и тают ледники - а этот тут  как
тут, ничего ему не делается...
   Малахов кратко изложил суть задания.
   - Физическое устранение объекта  воспрещаю  категорически.  От  вас
требуется лишь нейтрализовать его на  ближайшие  год-два.  Ни  в  коем
случае не причиняя объекту телесных повреждений.
   - Это сложнее.
   - Не смешите. Строго полкубика препарата в яремную вену. Не мне вас
учить.
   Он закурил, рассматривая собеседника сквозь кольца  дыма.  Чересчур
просто для человека устроен наш мир...  Все,  что  можно  сделать  для
несчастного Самохина - не убить его. К счастью,  к  великому  счастью,
есть  возможность  на  год-два  превратить  его  в  мирного  дебила  с
частичной амнезией. Потом оклемается.
   Колено пил кофе маленькими аккуратными глотками.
   - Легенда на мое усмотрение?
   - Никакой легенды. Но без шума.  Если  вас  все  же  прижмут  -  вы
выполняли мое задание, отвечать мне. Ясно?
   - Вполне.
   Без лести предан, подумал  Малахов.  Машинка  ты  моя  безотказная.
Оловянный солдатик.
   - А ведь дерьмо ты собачье, Колено, - неожиданно сказал он. - Гнида
та еще. Какого черта я тебя до сих пор не выгнал - ума не приложу...
   Колено и ухом не повел. Нервы у него были  железные,  и  изображать
показную оскорбленность он не собирался.  Если  начальнику  приспичило
успокоить свою совесть за счет подчиненного, это его право.
   - Разрешите выполнять?
   - Да, конечно. Идите.
   Оставшись  один,  Малахов  какое-то  время  сидел  неподвижно.   Он
чувствовал себя совершенно оглушенным.  Затем  механическим  движением
выплеснул остатки кофе на ковер и налил себе водки.




   У Ольги веселились. Компания была не та, что я встретил в ноябре  в
Песках, - другая. Окажись та самая, я бы  немедленно  ушел,  пока  они
сполпьяна не поняли, кто сунул свой нос в эту дверь. Черт меня побери,
если я стану отрываться от охраны, выдумывать новые  финты  специально
для того, чтобы на меня глазели попрыгунчики!
   Я бы все-таки ушел, но Ольга уже тащила меня за руку знакомиться, к
счастью, догадавшись представить  меня  просто-напросто  Мишей,  своим
старым приятелем. Компания реагировала на меня вяло  -  была  увлечена
игрой "Сделай сам" в эротическом  варианте.  Две  пары,  состоящие  из
живых мужчин и голографических женщин  -  одна  на  столе,  другая  на
диване, - под хохот и аплодисменты зрителей имитировали такое, чего  я
никогда не видывал и что вряд ли возможно даже  с  йогами  -  анатомия
человеческая не позволит таких вывертов... Журналистская  братия,  что
ли? Коллеги Ольги по временной работе? Может быть, мне без разницы.
   Почему я, собственно, ожидал, что застану Ольгу одну? Звонил  я  ей
разве, чтобы предупредить? Да и кто она мне, чтобы с нетерпением ждать
моего прихода? Даже не любовница в полном смысле, а  так  -  не  пойми
кто. От друзей ей отказываться, что ли, ради десятка встреч со мною на
протяжении трех месяцев?
   Я примостился в уголке так, чтобы  видеть  их  всех.  Меня  немного
мутило. А они - они развлекались как умели, покончив со "Сделай  сам";
они пили и пели и даже шутили иногда довольно удачно, не подозревая  о
том, что их ждет, привычно ощущая себя  независимыми  людьми,  еще  не
зная, что их теплую  компанию  уже  разделил  на  две  неравные  части
невидимый чудовищный водораздел: этих направо, тех - налево... Кто  из
них не выдержит давления поля первым - вон тот  носатый  с  коктейлем?
Или вон та - на пуфике, вальяжная рыжая  кошечка?  Заунывный  нытик  с
гитарой? Или, может быть, вон тот, что лениво, как-то даже механически
флиртует с вальяжной кошечкой и, не выпуская соломинку изо рта,  то  и
дело тычет ею в коктейль, словно комар, вонзающий свой хоботок? Или  -
страшно подумать - Ольга?!
   Кому из вас суждено уйти? Кому - остаться? По лицам трудно судить -
физиономистику у нас в Школе давали факультативно. Нет, правда, многие
из вас, ребята, не вызывают во мне раздражения. Охотно верю, что вы-то
как раз не подлецы, не потенциальные преступники, не  наркоманы  даже,
не слабоумные дегенераты с деструктивной психикой, - ан не  нужны  вы,
оказывается, организму-человечеству,  вот  в  чем  дело.  Нет  в  мире
абсолюта, большинство законов мироздания выполняется лишь  в  среднем,
гауссиана захватывает "крыльями" и тех, кого не надо бы... А может, не
все  так  просто.  Может,  не  сам   по   себе   человек   нежелателен
человечеству, а  его  генотип.  А  человек  -  он  такое,  знаете  ли,
существо, у него, человека, понимаете ли, дети могут быть и вот эти-то
не родившиеся еще дети могут оказаться потенциально опасными, - а то и
не дети даже, внуки, правнуки и прапрапрапра...
   И суперорганизм-человечество, почуяв  угрозу,  без  колебаний  дает
команду: лишних - под корень. Всех,  кто  опасен  сейчас,  разумеется,
заодно уничтожить  носителей  опасных  генов  и  просто  балласт.  Это
суперорганизм еще вполне первобытное животное, инстинкты его  верны  и
прямолинейны: коль скор часть человечества  подобна  раковой  опухоли,
эту часть следует удалить  хирургически.  Удивительно,  как  греческий
слепец гениально угадал, по сути, ту же  ситуацию:  возопила  Гея-мать
под непосильным  бременем...  Только  зачем  же  устраивать  Троянскую
войну, гонять туда-сюда копьеносные толпы, когда есть способ заставить
опухоль безболезненно уничтожить самое себя?!
   Вначале психика избранного  человека  сопротивляется,  сравнительно
недолго. Затем жажда смерти становится все сильнее и сильнее, пока  не
дойдет до невыносимой. Затем - конец. Желанный конец, между прочим! Ни
у одного из  осмотренных  мною  при  разработке  "Надежды"  трупов  не
нашлось на лице места выражению ужаса, отчаяния или боли...
   Компания, и поначалу-то  не  проявившая  к  моей  персоне  большого
интереса, теперь, похоже, забыла меня совсем. Досасывая  в  углу  свой
коктейль, я с тупой монотонностью продолжал задавать себе один  и  тот
же бессмысленный вопрос: почему именно я? Почему, ну почему именно мне
свалилась на шею неподъемная эта тяжесть - решать? Не хочу.  И  нет  у
меня права решать. Ни так, ни этак.
   Опять я вру себе. Я ведь уже все  для  себя  решил,  когда  отдавал
приказ Колену... Нет пути назад.
   Старая, как мир, песня: станешь ли ты лечить подонка? Причем, может
быть, того самого, кто сталкивал под откос твоего сына? Вы мне еще про
высшую ценность человеческой жизни спойте. Выпал  ты  из  материнского
чрева, шлепнули тебя по попке, чтоб заорал, перевязали тебе пуп, и  ты
что - уже высшая ценность? А вырастешь маньяком - ею останешься?
   Какое счастье, что я функционер, а  не  практикующий  врач!  Притом
найдите мне врача, ни разу в жизни не нарушившего Гиппократову клятву,
выставьте его в музее под стеклом, и я приду посмотреть на такое чудо.
   Кто сказал, что мы обязаны их спасать, вот  вопрос.  Переть  против
инстинкта, разбрасывать на его пути противотанковые ежи?  Никогда  еще
человеческий инстинкт не был до конца побежден ни разумом, ни лагерем.
Для _отмеченных_ жизнь и смерть практически одно и то же, а переход из
одного состояния в другое, наверное, даже приятен...
   А ведь Кардинал, в сущности, прав: думать о таких материях  мне  по
должности не положено.
   Я вдруг понял одну  очень  простую  вещь  и  поразился,  как  я  не
додумался до этого раньше. Кардинал _знал_, кого в первую голову косит
фактор Т, знал это и Нетленный - от Филина. У них не было решения, нет
его и сейчас, - было лишь понимание проблемы, да  такой,  что  не  дай
Бог... Могу себе представить, как ползал  Иван  Рудольфович  Домоседов
перед Кардиналом, как вымаливал себе право не решать  эту  проблему  -
пусть не он, пусть кто-нибудь другой, хотя бы этот везунчик и выскочка
Малахов...
   Очень мило  вы  со  мной  поступили,  ничего  не  мог  сказать.  Не
забуду... Не ждите.
   Я ушел так же незаметно для компании, как пришел.  На  этот  раз  я
позволил охране засечь себя в Коломне: что удивительного  в  том,  что
отец выбрался навестить больного сына? Я даже потолкался  в  вестибюле
больницы, не поднимаясь наверх. Зачем? Витальке мой визит не  принесет
облегчения, он опять не узнает меня, а мне каково?
   Оставался  еще  один  не  до  конца  выясненный  вопрос  о  Филине.
Бесспорным  было  то,   что   мне   никогда   не   понять   психологию
гения-одиночки, вдобавок  математика.  Где  мухи,  где  котлеты...  Но
математик убил себя. Зачем?! Он мог бы еще не один месяц водить за нос
Нетленного. Что это - крест святого Филина? Чересчур плотно  занимался
суицидом, проникся духом  отвращения  к  земному?  Усомнился  в  своей
правоте?
   Больная совесть это, вот  что.  Невыносимый  груз  ответственности,
павший  на  совсем  не  приспособленные   к   такой   тяжести   плечи.
Обыкновенный самообман совестливого человека: смерть все спишет и  все
искупит. Что-то такое  припоминается  в  том  же  духе...  А!  "Десять
негритят" Агаты Кристи. Почти та же ситуация. Только Филин  не  судия,
куда ему... Наблюдателем он  был,  и  только.  Со  своим  Кручковичем.
Сторонним наблюдателем,  не  пожелавшим  вмешаться  в  процесс.  И  не
выдержал...
   Может быть, Филин - это более последовательный я?
   Целый месяц я успокаивал себя этим  объяснением,  пока  однажды  не
встало перед моими глазами то,  о  чем  я  хотел  бы  забыть:  симптом
"заходящего солнца"  у  Кручковича.  Ничего  теперь  не  понятно,  все
смешалось в доме Облонских... Кажется, в вопросах суицидальных мотивов
я по-прежнему такой же олух, каким был три месяца назад...
   И на это сам собою напрашивался ответ или, во всяком случае, что-то
вроде непротиворечивой гипотезы пришло мне в голову на днях, -  только
я не захотел ее формулировать. Вместо этого в тот день я сбежал в  лес
и битых три часа гонял на лыжах.
   По позднему времени Фаечки уже не оказалось в Конторе - на ее месте
сидел  и  при  моем  приближении  вскочил,  отложив  журнал,   сменный
референт, ночной бездельник.  Кивнув  ему,  я  запер  за  собой  дверь
рабочего кабинета, затем - личного  кабинета.  Пришлось  повозиться  с
"болваном" в  камере  психологической  разгрузки,  настраивая  его  на
нештатный режим.
   - Привет, - сказал я ему.
   Честнее было бы убить себя. Как  Филин.  Но  боль  парализует  меня
раньше, чем я успею дотащить пистолет до головы...
   - Дерьмо, - сказал "болван" совершенно моим голосом. - Сука.
   Удар был нанесен  молниеносно  -  я  не  успел  ни  защититься,  ни
отступить. Нелепо помахав  руками,  функционер  Малахов,  руководитель
Санитарной службы, любимый ученик Кардинала, сделал несколько неверных
пятящихся шагов и сел на пол. "Болван" шагнул вперед.
   - Понравилось?
   Вообще-то не очень. Второй удар поднял меня на воздух и  положил  у
стены - по счастью, мягкая обивка уберегла ребра. От удовольствия быть
прижатым в углу я спасся только  тем,  что  отбежал  на  четвереньках.
Третий удар заставил меня закрутиться волчком.
   - Стоп! - заорал я. - Хватит!
   "Болван" двигался  очень  проворно.  Десять  ударов  -  это  десять
ударов, настройку не изменить, пока не будет  исчерпана  программа.  И
бездельник-референт не придет на помощь, потому что я заперся. Дернуло
же идиота заказать десять, когда хватило бы и трех!..
   Четвертый удар - и я  юзом  въехал  на  животе  в  личный  кабинет.
"Болвану" туда хода не было.
   Уф-ф...
   Дурацкий  нервный  смех  одолевал  меня,  когда,  раздевшись  перед
зеркалом, я считал синяки. Что, искупил вину, подонок? Куда там.  Зато
снова разозлился - а не этого ли ты хотел?  То-то.  Раскиснуть  всегда
успеешь. Молчишь?..
   Молчу.
   Ну и молчи.



   С Димкой Долговым я не виделся год, если  не  больше;  в  последнюю
нашу встречу мы посидели у меня, празднуя мое назначение и жалея,  что
с нами нет Сашки Кисселя - тот надолго запропал где-то на  Курилах  по
делам своих спасателей. Тогда-то под коньячок мы  поговорили  всласть,
почти скрыв взаимное непонимание, - совсем как в старые,  детдомовские
еще времена. С тех пор Сашка так и не объявился, а Димка  звонил  один
раз в конце лета, просил смешную сумму денег в долг. Мне  было  не  до
встреч, дурная история с миковирусной эпидемией выматывала мне жилы, и
я, извинившись, ограничился тем, что перевел  просимую  сумму  на  его
счет. Задушевного же разговора по телефону не получилось  -  возможно,
оттого, что не было коньячку?
   Непонятен он мне был, вот что главное. Окончив Школу куда  успешнее
меня, начав стажироваться при Службе духовного здоровья населения (ибо
такова  была  его  специализация),  будучи  на  особом   счету,   имея
блистательную перспективу, о которой средний  выпускник  может  только
мечтать, он вдруг совершил невероятный поступок:  бросил  все  и  ушел
работать учителем истории в городскую гимназию на окраине. По  слухам,
его - единственный в своем роде случай! - пытались уговорить остаться,
и Кардинал был недоволен. То ли Димке стало  просто-напросто  противно
(по своему опыту общения с СДЗН я отчасти  могу  его  понять),  то  ли
взыграл в нем дух свойственного большинству  из  нас  мессианства,  но
факт остался фактом: своего решения Димка Долгов не изменил. По слухам
же, гимназисты его боготворили, учителем он  оказался  превосходным  и
был великолепен, показывая в лицах убиение Самозванца: "Душа  моя,  мы
погибли!" - только что в окно не выпрыгивал и ног не ломал.
   Там же, при гимназии, он вел нечто вроде гибрида туристского кружка
и  начального  курса  выживания  в   экстремальных   условиях   -   по
собственному почину и на голом энтузиазме, поскольку не получал за это
от гимназии ни гроша и даже открыто признавал нелепость  оплаты  того,
что и без денег не захиреет. Диплом инструктора у него был,  что  меня
нисколько не удивляло: он всегда был фанатом.  Когда-то  очень  давно,
миллион лет назад, в препротивный период  послешкольного  "шлифования"
нам было оказано послабление: в  по-прежнему  обязательных  спортивных
занятиях стал допускаться  вольный  выбор.  Любопытно,  что  мало  кто
избрал традиционные виды: бегать,  плавать,  метать,  кряхтя,  снаряды
различной формы и тяжести, а также играть в командные игры большинству
из нас к тому времени давно осточертело до рвоты. Лебедянский  однажды
признался в увлечении стрельбой из пневматического пистолета с  десяти
метров от мишени (по-моему, с такого  расстояния  неприлично  стрелять
даже  из  рогатки),  Димка  выбрал  экстремальное   выживание,   я   -
спелеотуризм,  что  все-таки  сошло  за  спорт.  Разница  между   нами
заключалась в  том,  что  Димка  увлекся  всерьез,  а  моим  наивысшим
достижением был спуск в Снежную  за  второй  сифон  да  еще  случайная
находка  в  колодце  совсем  другой  пещеры  почти   полного   скелета
ископаемой нелетающей совы Syrnium Vitmani, кажется,  единственного  в
стране. Оставил, так сказать, след в палеонтологии. Кстати,  если  вам
когда-нибудь попадет в руки та сволочная  статейка  в  "Природе",  где
сказано, что я будто бы повредил ценнейшую находку, пытаясь выколупать
ее из известковых натеков, не верьте этому: вранье!
   Я слушал Димку и с не лишенным неприятности удивлением замечал, что
он, по-видимому, счастлив. Сказали бы ему в Школе, кто из него в конце
концов получится, - он бы в драку кинулся. Не раздумывая. Потому  как,
подобно всем нам, полагал себя если  не  пупом  Вселенной,  то  уж  по
крайней мере околопупной точкой. И был прав  так  же,  как  и  теперь,
возможно, прав. Все-таки все мы устилаем наш путь трупами самих  себя,
размышлял я, и никуда от этого нам не деться. Один Димка, что ли? А я?
Пятнадцатилетний мальчишка с радужными надеждами Миша  Малахов  -  где
он? Умер и погребен. От него остался труп. Или  я  семнадцатилетний  -
тот же мальчишка, но уже познавший женщину, невероятно  самодовольный,
- где этот я?
   Там же.
   Димка был в ударе. Два с лишним  десятка  тинейджеров  смотрели  на
него в полном восхищении, разинув рты.
   - ...Третье! - кричал он им. - Палаток и спальников не берем,  всем
ясно? Только полог и подстилку для каждого на первый случай, а потом я
вас научу обходиться без этого. И четвертое, оно  же  главное:  ничего
горячительного! У кого увижу  спиртное,  тому  лично  отломаю  руки  и
скормлю  их  остальным!  -  По  рядам  гимназистов  прошли  смешки.  -
Запомните:  зимой  в  лесу  пить  опасно  и  кощунственно,  для  этого
существуют квартиры, молодежные клубы  и  телефонные  будки!  Усвоили?
Пошли далее...
   - Ты это всерьез? -  спросил  он,  утирая  пот  со  лба,  когда  мы
остались одни. - Зачем тебе с нами?
   - Хочется.
   Димка постучал себя пальцем по лбу.
   - Температуру мерил?
   - Хочется! - повторил я с вызовом.
   - Поспи и пройдет, - посоветовал он и тут же спохватился: - Нет, ты
себе не вообрази ничего такого, я был бы только рад тебя взять, вдвоем
мы с этой бандой веселее справимся, а только... не советую. Тебе  ведь
какое-никакое удовольствие получить нужно? Не будет тебе удовольствия.
Понял?
   Да,  меняет  нас  время...  Вот  и  Димыч  зачем-то  стал  со  мной
дипломатничать, оправдываться стал  передо  мной,  вместо  того  чтобы
молча сунуть мне под нос кукиш,  как  бывало  между  нами  когда-то  -
просто, доступно и необидно. Вот и я, вместо того  чтобы  как  следует
треснуть его ладонью по спине и высказать ему все,  что  думаю  о  его
неуклюжих реверансах в мой адрес, потребовал только:
   - Поясни.
   - Забыл ты Школу, Миша, - сказал Димка с  сожалением.  -  Хотя,  по
правде, Школа - та еще аномалия,  леший  с  ней...  Короче,  объяснить
тебе, что будет? - Он осклабился. - Объясняю. Во-первых, имей в  виду,
что завтра к месту сбора  явятся  несколько  родителей,  обеспокоенных
тем, как бы их дорогих чад не поморозило, не простудило и не  загрызло
волками, медведями, саблезубыми тиграми и прочей вымершей фауной. И  я
буду битый час рассыпать перед ними перлы  своего  красноречия,  а  ты
будешь слушать, зевать и  прыгать,  чтобы  согреться,  дурак  дураком.
Во-вторых, вести в лес с ночевкой два десятка  обормотов,  да  еще  по
первому разу - радость небольшая,  можешь  мне  поверить.  Для  начала
Матищев и Чупрыгин подерутся за  коровьи  глазки  Анечки  Шанцевой,  и
совершенно напрасно, поскольку глазки  эти  давно  смотрят  в  сторону
балбеса Суходоева из девятого "А". Потом кто-то начнет  ныть,  кому-то
на ногу уронят полено,  кто-то  решит  подшутить  и  спрячется,  чтобы
послушать, как мы оглашаем лес глупым  ауканьем,  и  при  прочесывании
леса кто-нибудь в самом деле  потеряется,  ну  а  в  конце  концов  ты
возвращаешься домой злой как черт  с  ощущением  бездарно  потерянного
времени и твердым  намерением  никогда  не  иметь  дел  с  молодняком.
Убедил?
   - Красно говоришь, - похвалил  я.  -  Век  бы  слушал.  Кстати,  ты
вернуться часом не подумываешь?
   - А что, есть вакансия?  -  Димка  неприятно  усмехнулся.  -  Твоим
пресс-секретарем?
   - Дубина. Лет пять на низовке, естественно, проведешь,  ну  и  что?
Кто в нашем выпуске был самый способный? Ты.  Функционер  бы  из  тебя
вышел - блеск,  не  мне  чета.  Соглашайся,  а?  Кардинала  как-нибудь
уломаем.
   - Правду сказать? - спросил Димка.
   - Ну?
   - Не хочу. Не ты первый предлагаешь. Просто не хочу.
   - Ну и дурак.
   - Ну и переживу, что дурак, - отрезал он. - Ты-то зачем  с  нами  в
лес просишься?
   - Хочу отдохнуть, вот и все.
   - Ладно, - сдался Димка. Все-таки он  был  доволен,  правда,  ровно
настолько же удивлен моей настойчивостью,  и,  боюсь,  не  вполне  мне
поверил. - Я тебя предупредил, а там как знаешь. Только не  опаздывай.
Да, насчет моего должка... Подождешь еще немного, а?
   - О чем речь, - уверил я. - Может, тебе еще надо? Ты скажи.
   Он даже испугался - за свою независимость, как  я  понял,  -  и  я,
естественно, не стал настаивать. Бог ему судья. По идее, я должен  был
бы испытывать к  нему  легкое  презрение,  а  вот  не  было  этого  ни
капельки. Было во мне что-то другое, не очень приятное...
   Может быть, зависть?
   Заехав по пути домой в банк, я обналичил часть своих денег.  Как  я
подсчитал заранее, банкноты дали лишний  килограмм  веса,  но  с  этим
приходилось мириться. Если мой отчаянный финт удастся, довольно долгое
время мне не придется пользоваться кредитной карточкой.
   Кое-что из  снаряжения  сохранилось  у  меня  в  кладовке,  кое-что
пылилось на антресолях. Большой рюкзак и маленький герморюкзачок  -  с
ним я нырял  в  сифоны  пропастей  Бзыбского  хребта.  "Дыхалка"  тоже
оказалась  в  порядке  и  даже  с  заряженным  до   трехсот   атмосфер
баллончиком. Разве что резиновый  загубник  время  испещрило  сеточкой
трещин. Давненько я не держал тебя во рту, приятель... Хочешь в сифон?
   Утром я еще  раз  тщательным  образом  проверил  содержимое  малого
рюкзачка.  Кажется,  все  было  на  месте.  Еда.  Денежный  кирпич   в
дополнительной гермоупаковке. Разные мелочи. Карманный комп -  куда  я
без  него?  Табельное  оружие.  Табельный  мозгокрут.  Что  еще?  Жаль
коллекцию топоров - придется оставить тут, на растаскиванье...
   Дискета-монетка полетела в камин. Вспыхнул и погас факел синеватого
пламени. Все.
   Напоследок я поймал Бомжа и, чувствуя угрызения совести, вынес  его
на крыльцо.
   - С собой взять не могу, а  дома  оставить  не  получается.  Ты  уж
извини.
   Бомж шевельнул хвостом, вопросительно мякнул и легонько цапнул меня
за запястье. Он еще не догадался, что с ним  не  играют,  и  это  меня
устраивало. Больше всего на  свете  мне  не  хотелось  увидеть  в  его
зеленых искрах одну очень простую вещь - понимание.
   - Весна скоро, - сказал я ему. - Не пропадешь!
   Не знаю, смотрел ли он мне вслед - я ни разу оглянулся.




   Топаем.
   Просека в лесу пряма,  как  автострада,  и  скучна  до  отвращения.
Большинству гимназистов до чертиков надоело месить снег, но  у  Димыча
на этот счет своя теория. Подозреваю, что она звучит так:  "Чем  хуже,
тем лучше". Извращенец.
   От нас давно валит пар, а Димкины усы обросли инеем  и  сосульками.
Морозный и влажный мартовский день на исходе. Солнца не  видно,  и  не
деревья тому виной,  а  аморфная  облачная  каша,  за  какие-то  грехи
обрушенная сверху на  столичные  окрестности.  Вроде  киселя.  Никакой
поэтики, но это-то, как видно, и нужно специалисту по  выживанию.  Что
он себе вообразил - что его подопечные после окончания  гимназии  всей
толпою бросятся покорять Таймыр?
   Сам по себе лес тут ничего. Пусть только кончится весь этот  кошмар
-   приеду   сюда   летом,   обещаю.   За   трюфелями,   например.   С
поисково-землекопным устройством породы ландрас. Шерше, Хавроша!
   То ли  светило  уже  свалилось  за  горизонт,  то  ли  еще  нет,  -
непонятно. Пока доберемся до места, где Димка собирается  учить  своих
экстремистов выживать, стемнеет окончательно. Ничего не имею против.
   Пусто. Что-то не видно поблизости никаких служак - ни моей  охраны,
ни ребятишек Кардинала. Своим я вчера  основательно  накрутил  хвосты,
заявив, что на их служебную инструкцию мне трижды плевать,  и  если  я
еще раз увижу во время прогулки хоть одну  рожу...  Они  смолчали,  из
чего, однако, было бы крайне опрометчиво сделать вывод, будто никто за
мною не увязался. Но более вероятно, дежурный наряд движется на машине
по ближайшей дороге, отслеживая мои перемещения по сигналу "пайцзы"...
   - Эй! - орет Димка. - Не растягиваться!
   Вроде бы все гимназисты на виду, но тут  далеко  позади  из  кустов
выносит еще двоих: не то выясняли отношения, не  то  справляли  нужду.
Рысцой догоняют. Свои.
   - Будь другом, посчитай их, - молит Димыч. - У меня  уже  в  глазах
рябит. Нельзя таким кагалом в, лес ходить.
   Считаю. Плохо видно - сумерки.
   - Восемнадцать.
   - Ну? - Димка удивлен.  -  А  было  семнадцать.  Нас  с  тобою  ты,
случайно, не посчитал?
   - Нет, конечно.
   - Если размножаются,  это  еще  не  самое  страшное,  -  философски
вздыхает Димка. - Было бы хуже, если бы пропадали.
   Смеемся.
   - Да уж. Родители не поймут.
   По-над замерзшим Осетром гуляет ветерок. Река -  серый  в  сумерках
извилистый каньон, сжатый стенами леса. Дотрюхали.
   - Под лежбище место утоптать, под костер - расчистить!
   За костер они хватаются все вместе, для начала наполнив лес хрустом
ломаемых сучьев, и на очищенной от снега  площадке  растет  гигантское
сооружение, больше всего похожее на баррикаду, сильно пострадавшую  от
артобстрела.  Кряхтя,  тащат  такие  экземпляры  коряг,  которые   при
минимальной обработке взяли бы первый  приз  на  конкурсе  абстрактной
деревянной скульптуры, и валят в  костер.  За  всем  этим  безобразием
Димка наблюдает с непроницаемым лицом индейского вождя, и  даже  я  не
могу понять: действительно он расстроен или потешается?
   Тем временем делается попытка запалить баррикаду  снизу,  для  чего
под сооружение подпихиваются комканые газеты. "Дай я". "А почему  ты".
"Ты не умеешь!" -  кого-то  хлопают  по  маковке,  чиркают  зажигалки,
прыгает  тщедушный  огонь,  и  сразу  становится  видно,  что   детали
баррикады по преимуществу безнадежно  сырые,  с  толстой  обледеневшей
корой, так что шансы погреться у костра  у  меня,  пожалуй,  невелики.
Перед глазами встает крамольное видение миски с макаронами. Закуриваю,
чтобы отогнать. Тинейджеры, толкаясь,  пихают  в  едва  тлеющую  искру
всякую дрянь, и каждый вопит, что его дрянь самая сухая. В присутствии
двух взрослых дядей они следят за лексикой, и наибольшей популярностью
пользуется у них ботаническое слово "лопух". Затягиваясь сигареткой, я
размышляю о великом значении символов. Пусть они символами и остаются,
так будет  лучше.  Если  бы  сказанные  слова  имели  дурную  привычку
овеществляться, очень скоро  вся  Земля,  включая  ледники  и  пустыни
безводные, покрылась бы лопухами один развесистее другого.
   Кто-то, сопя, дерет бересту на  растопку.  Я  выщелкиваю  окурок  в
сугроб - каждая затяжка дает понять, что  желудок  мой  пуст  и  очень
хочет чего-нибудь внутрь.
   - Дрова сырые, - сообщает белобрысый экстремист. - Без  бензина  не
загорятся.
   Бензина у них, разумеется, нет, зато  есть  растворитель  -  гордый
владелец его, тряся у каждого перед носом бутылкой с плещущейся в  ней
жидкостью, заявляет, что сунул ее в рюкзак в последний момент, и имеет
вид благодетеля.
   - Сейчас точно подожгут кого-нибудь, - мрачно предрекает Димка. - А
ну дай сюда! - Разогнав  всех  попавших  под  руку,  он  одним  точным
движением отправляет содержимое бутылки прямо в чахоточный огонек. Тот
немедленно гаснет, и в воздухе распространяется запах  крепкой  химии.
Кое-кто из экстремистов откровенно ржет.
   - Что за дрянь? - спрашиваю я с опаской.
   - Не знаю. - Димка  сконфужен  и  нюхает  бутылку.  -  Не,  это  не
растворитель. Это, наверное, от насекомых... Гадость какая.
   - Теперь в лесу ни одного клопа не останется, -  комментирую  я.  -
Все до одного перебегут в город.
   Димка с рычанием набрасывается на потухший костер и раскидывает его
ногами. Нечего  делать,  иду  собирать  валежник.  Вдвоем,  окруженные
злорадным  любопытством  тинейджеров,  мы   разжигаем-таки   небольшой
костерок. Можно согреть руки.
   - Городские дитяти, - извиняющимся шепотом поясняет Димка. - Ничего
пока не умеют, рюкзаки  вон  где  попало  побросали  -  пикник,  а  не
экстремальное выживание. В следующий раз они у меня вообще  без  вещей
пойдут, поучатся на своей шкуре уму-разуму...
   Он еще что-то говорит про шкуру, но я уже не слышу. Боль  вонзается
в голову моментально, стоит мне подумать о том, что - пора... Терпеть!
Надо выдержать, чего бы мне это ни стоило.
   -  Пойду  выберу  сушину,  -  говорю  я,  стараясь  придать  голосу
непринужденность. Кажется, получается. - Нодью сделаем.
   - Не лезь, - пытается остановить Димка. - Они сами.
   - Замерзнем мы тут, пока они сами!
   Иногда "демоний" можно обмануть без водки и  таблеток,  по  крайней
мере на время. Ничего  особенного  не  происходит,  криминала  нет,  я
просто иду по дрова - что может быть банальнее  этого  занятия?  Я  из
лесу вышел, был сильный мороз...
   - Рюкзак бы скинул, - бросает мне вслед Димка, друг мой  по  Школе,
малая частица меня самого. (Прости меня, Дима.) - Что ты его на  спине
таскаешь, в самом деле?
   Делаю вид, что не расслышал. Пусть думает,  будто  я,  приустав  от
сидячей жизни, ищу нагрузок. Это он привык в лес нагишом ходить, а для
спелеолога мой рюкзак вообще не вес.  Когда  мы  уходили  на  месяц  в
Снежную, на каждого  из  нас  приходилось  двести  килограммов  еды  и
снаряжения.
   Прости меня, Дима, за то, что я намерен сделать. Простишь ли?
   Некогда думать об этом, и вообще хватит слезливой лирики. Лучше  уж
материться, тем более что я основательно  вязну  в  снегу,  с  усилием
выдирая ноги, и вдобавок  мне  никак  нельзя  двигаться  прямо,  нужно
выписывать петли, топтаться  там  и  сям,  изображая  цепочкой  следов
поиски сухой лесины. Свет костра меркнет в отдалении. Уже почти совсем
темно, и будет очень скверно, если я заплутаю. У меня в  запасе  минут
десять, от силы пятнадцать -  потом  меня  хватятся.  Если  не  терять
головы, я успею.
   А голове моей как раз хуже некуда: "демоний" просто  неистовствует.
Терпи!.. Можешь хоть выть, отсюда уже не услышат, - только иди. Иди  и
терпи, сволочь!..
   Спуск к реке. Теперь цепочка моих следов пряма и недвусмысленна,  в
ее значении не усомнится никакой сыскарь: не найдя  достойной  сушнины
на правом берегу, этот обалдуй  Малахов  топает  на  левый,  не  зная,
разумеется, того, что как раз на этом  участке  реки  быстроток  редко
позволяет льду достичь безопасной толщины...
   Зато на береговом припае  наст  схватился  так,  что  не  останется
никаких  следов  моих  эволюции.  Можно  еще  сымитировать  падение  -
поскользнулся,  мол,  забарахтался,  -  но,   кажется,   это   лишнее.
Мембранный гидрокостюм-термостат и "дыхалка" у меня в рюкзаке на самом
верху... Три минуты на переодевание. Герметический  рюкзачок  с  моими
вещами -  одежда,  стограммовые  сухие  рационы  спецназа,  мозгокрут,
"шквал", кое-что  еще  -  пристегнут  к  спине,  к  запястью  примотан
фонарик-карандаш, загубник  сунут  в  рот,  на  глазах  -  двухслойные
контактные линзы для подводного плавания, а к груди  приторочен  малый
баллончик с кислородно-гелиевой смесью. Хватит на сорок минут. За  это
время я должен проплыть подо льдом два километра вниз по течению,  где
в реку низвергаются стоки Бортниковской ТЭЦ и в самые трескучие морозы
не бывает льда. Не запутаться бы мне в придонных корягах, не  потерять
бы герморюкзачок... Дальше - проще. Внешний  рюкзак  с  ненужными,  но
тщательно  подобранными  шмотками  и  "пайцзу"  несу  в  руке.   Когда
взбешенный Кардинал прикажет взломать речной лед,  их  найдут  на  дне
после многодневных поисков. Правда, если для меня все сложится удачно,
моего тела им никак не найти, а я слишком хорошо знаю Кардинала, чтобы
воображать себе, будто он  после  первого  прочесывания  дна  все  еще
сохранит веру в несчастный случай... Неделя, две - самое  большее,  на
что я могу рассчитывать.
   Мне хватит...
   Хоть бы Димка догадался не пустить своих экстремистов на лед!
   Я делаю шаг, другой. Вряд ли их будет больше пятнадцати. Еще  можно
остановиться, еще можно повернуть назад,  а  "демоний"  просто  вопит:
стой, дурак, стой! Не делай этого, не  совершай  глупой  ошибки,  цена
которой - жизнь!  Еще  можно  отмотать  назад  это  кино  -  потом  не
поправишь, подумай дважды и  трижды,  прежде  чем  сделать  оставшиеся
шаги...
   Я думал. Не два раза и не три. Я думал об  этом  постоянно  с  того
дня, как узнал правду. И что? Еще подумай...
   Боль болью, но и помимо нее я чувствую себя  довольно  погано.  Для
человека, воспитанного в Школе, мои действия  более  чем  неадекватны.
Прости меня, Дима: у тебя будут неприятности, но не  за  них  ты  меня
прости, а за то чувство вины и беспомощности, что я тебе оставляю.  Ты
ведь не простишь себе моей гибели, ты  станешь  винить  в  ней  прежде
всего себя, наплюешь на выводы следствия и  в  мучительном  запоздалом
самобичевании  припомнишь  каждую  минуту   нашего   общения,   каждое
несказанное слово, которым  ты  мог  бы  меня  предостеречь,  помешать
нелепой, как тебе покажется,  случайности,  но  не  предостерег  и  не
помешал. И ты придешь к единственному и неизбежному для  тебя  выводу:
ты виноват. А когда ты узнаешь, что я жив... Впрочем,  лучше  тебе  не
знать.
   Шаг. Еще шаг. Середина реки. Здесь русло выгнуто дугой, и  стрежень
ближе к тому берегу. Лед тонок, но пока держит мой вес. Пора? Нет, еще
шагов пять. Четыре, три, два, один...
   Он даже не трещит, сволочь. Ну же! Давай! Затылок готов расколоться
- адское пламя в мозгу, адская  боль.  Теперь  ее  не  приглушишь,  не
обманешь наивной выдумкой: мол, иду по  дрова  -  "демонию"  предельно
ясны мои намерения. Еще немного... Знаю: как  только  я  окажусь  подо
льдом, боль исчезнет сама собой и "демоний" смирится, потому  что  уже
ничего нельзя будет изменить...
   Прыжок - удар ногами о лед.  Мало?  Вот  тебе  еще.  Трещишь?  Ага,
трещишь!..
   С третьего удара я проваливаюсь по пояс в  ледяную  кашу,  отчаянно
цепляясь за края полыньи. Мышцы сработали сами, словно я в самом  деле
тону, и это к лучшему: может быть,  останутся  следы  моего  цепляния.
Понятен ужас провалившихся в  полынью,  очень  даже  понятен!  Течение
тянет меня туда - в черное, холодное, жуткое. Холода пока не чувствую,
он скажется потом, не сразу, а пока - жарко... Пора. Еще раз для пробы
вдохнув воздух через загубник, перестаю цепляться...
   Жидкий огонь ледяной воды  обнимает  незащищенное  лицо.  Последним
уползает под лед рюкзак, что зажат у меня в руке. Страшное,  наверное,
зрелище - хорошо, что никто не видит...




   - Может, все-таки вызвать врача? - предложила Ольга.
   - Не вздумай, - сказал я и закашлялся, давясь мокротой.
   - Тогда еще укол. Сплюнь и повернись.
   - Что, опять пора колоть? Я сам отлично знал, что пора.
   - Не трепись и заголяйся.
   Она не очень-то церемонилась - удар  из  бытового  инъект-пистолета
(вот уж садистский инструмент!) подбросил меня на тахте.
   Скверное дело - крупозная пневмония, пусть даже не двусторонняя,  а
только левосторонняя. И очень кстати здесь Ольга, леди моя Белсом.  То
есть не она здесь, а я у  нее,  ввалился  внезапно  -  "чудовище  вида
ужасного". Просто поражает, с  какой  предусмотрительностью  вел  себя
поганый мой "демоний", если сразу после моего знакомства с  "Надеждой"
велел мне приготовить себе  нору.  Заранее  исследовал  все  возможные
развилки, стелил соломку там, где я мог оступиться в своих шараханьях,
знал, подлец, с кем имеет дело!
   Унизительно, зато безопасно для  нелегала.  Утонул  я  двенадцатого
марта, а сегодня восемнадцатое. Шесть дней. Вряд ли  Кардинал  еще  не
понял, что я обдурил его, а я, как ни странно, все еще на свободе.
   Действительно странно. Если  поразмыслить  хорошенько,  то,  что  я
учинил, - истинно детский сад, штаны на лямках... И все в мире детский
сад и шебуршанье. Не придумано еще такого, чему  Кардинал  поверил  бы
безоговорочно.
   А самое главное -  не  мучила  меня  голова.  Нисколечко.  Кажется,
смирился  мой  "демоний",  сдался,  а  вернее,  успел  оценить   новую
ситуацию, и теперь наши с ним устремления  совпадают:  оба  мы  жаждем
залечь на дно, зарыться в ил и не высовываться. Отрадно, черт подери!
   - Как ты сегодня? - спросила Ольга.
   - Почти здоров. Даже думал выйти прогуляться - погодка-то!  Кстати,
где мои ботинки?
   - Выйди, выйди... На тот свет захотелось?
   - Кто из нас врач: я или ты? - возразил я. - Потом,  не  вышел  же.
Лежал, в окно смотрел, радовался. Синичка прилетала, сидела  на  твоем
свитере. Просто сидела и смотрела на меня. А я на нее. Хорошая такая.
   Нужно знать женщин - Ольга тут же сунулась на балкон посмотреть, не
осталось ли  на  свитере  конкретных  следов  пребывания  синички.  Не
осталось. А когда она вернулась, я как-то сразу  понял,  что  разговор
пойдет  иной,  что  мне  от  него  не  отвертеться  и  что  скидок  на
болезненность не будет.
   Не надо, попросил я про себя. Пожалуйста, не надо.
   Глас вопиющего.
   - Слушай, что вообще происходит? - спросила  она.  -  То  тебя  нет
неделями, то вдруг являешься черт знает в каком виде - и лечи тебя. Ни
разу никуда не позвонил отсюда. Прячешься, что ли?
   - Угу, - вздохнул я. - Ну их всех. Взял отпуск.
   Зря я это сказал.
   - Ты меня совсем уж круглой дурой не считай, ладно?  Я  ведь  и  до
всей этой шумихи кое о чем догадывалась... Эпидемия самоубийств, да?
   - Пандемия.
   Она немного помолчала.
   - Даже так... И ты не знаешь, как ее остановить, я правильно поняла
ситуацию?
   Я не мог ей врать. Она решила бы, что я трус.
   - Я знаю, как ее остановить.
   - Очень мило.
   Она ждала. И тогда я рассказал ей все. Ну, почти все. Мы молчали  -
не знаю сколько времени. Долго. Потом она сходила на кухню и  принесла
из холодильника водку. Что ж, рассудила верно. Мы молча выпили по  сто
и еще по сто, и только после этого она спросила:
   - А ты подумал вот о чем: кто ты такой, чтобы судить?
   - Подумал, - сказал я. -  Как  раз  об  этом  я  подумал  в  первую
очередь. Об  этом  в  русской  литературе  столько  написано,  что  не
подумать невозможно. Только я не сужу.  Это  меня  судят.  И  тебя.  И
вообще всех и каждого.
   - А ты умываешь руки?
   Я попытался изобразить улыбку. Получилось так себе.
   - Что меня в тебе привлекает, так это точность формулировок...
   Она отвернулась к  окну.  Точеный  профиль  леди  Белсом,  осиянный
солнцем...
   - А вещи твои где? Без ничего ушел, что ли?
   - Спрятал.
   - Ну-ну. А насчет того, чем я тебя привлекаю, уж лучше бы не  врал.
Я ведь сразу поняла, что ты меня используешь. Если  бы  я  была  нужна
тебе хотя бы как женщина для постели... А так - не о  чем  жалеть.  Ты
сам сделал все для того, чтобы я  не  влюбилась  в  тебя,  как  кошка.
Спасибо, а только рано или - поздно кому-нибудь из нас это должно было
надоесть первому. Надоело мне. Скажи-ка лучше: я с самого начала  была
нужна тебе только для того, чтобы ты мог при случае у меня отлежаться?
   - Не говори так, - попросил я.
   - А почему? - изумилась леди Белсом. - Я была тебе  нужна,  ты  был
мне интересен. Мы квиты. Что еще? Только договориться о том, когда  ты
уйдешь. Нет, я тебя не тороплю, ты не думай.
   - Завтра.
   - А не рано?
   - Пора, - сказал я,  почувствовав  укол  в  затылке.  Легкий  укол,
легчайший. - Ну, может, послезавтра.
   - Кстати, куда ты пойдешь, ты мне не скажешь, конечно?
   - Понятия не имею. Честно. Уеду куда-нибудь подальше.
   - Деньги у тебя есть?
   - Есть.
   - Все равно в твоем положении лучше зря не тратить.  Вот  что...  -
Она посмотрела на меня с интересом. Почти с таким же любопытством, как
тогда, в День нашего знакомства возле тела ее покалеченного дружка.  -
Ты умеешь путешествовать стопом?
   - Посредственно.
   - Научу.
   Ночью она пришла ко мне - так же, как  прежде,  и  я  пытался  быть
нежным настолько, насколько  меня  на  это  хватало,  а  она  была  то
грубовата и ненасытна, то нежна так, как мне и не снилось,  совершенно
невероятной, запредельной  нежностью...  Сколько  у  меня  после  Юлии
перебывало баб - ни с одной я не испытал ничего подобного...  Я  знал,
что это в последний раз. И она это знала. Уже под утро  я  понял:  она
врала. Врала, говоря, что я ей надоел. Врала, говоря,  что  мы  квиты.
Врала для того, чтобы легче перенести потерю -  или  для  того,  чтобы
стало легче мне? А утром меня кольнуло.
   - Пойду прогуляюсь.
   - Совсем уходишь?
   - Нет, я недолго.
   Ох как сладко дышалось  на  воле  -  свежестью,  голубизной,  ясным
мартовским утром!  За  то  время,  что  я  валялся  на  тахте,  плюясь
мокротами в баночку, в природе произошло что-то вроде репетиции весны.
Утро выдалось чудесное. Грязные сугробы съежились и  стали  похожи  на
больных колючих рептилий, оставленных издыхать на  солнышке,  утренний
ледок похрумкивал под подошвами, готовый охотно растаять к полудню,  и
пахло сложной смесью запахов:  талой  водой,  автомобильным  выхлопом,
оттаявшими собачьими следами и  крепким  дезодорантом-адсорбентом  для
очистки  воздуха,  распыляемым  ползущей   по   Ведерникову   переулку
цистерной,  принадлежащей,  судя  по  бело-голубой  раскраске,  Службе
защиты среды.
   Возле церкви Всех Скорбящих я  поизучал  вывешенный  на  щите  план
кладбища, неприятно похожий на схему разделки говяжьей туши, и отыскал
двадцать первый участок. Дорожка в снегу была  утоптана  основательно,
песочком не посыпана, так что я дважды поскользнулся на  наледи,  пока
дошел. Могила родителей  была  в  порядке:  наверное,  кто-то  за  ней
ухаживал, так что и поправлять было нечего. Малахов Николай Ефимович и
Малахова Инна Васильевна, дата смерти одна на двоих. Давней мгновенной
смерти в смятой в гармошку автомобильной жестянке...
   Скромная, но достойная плита, заведомо не халтура местной гранитной
мастерской. Полированный черный кварцит, буквы - золотые.
   Почему-то я не испытывал никаких эмоций - может быть,  оттого,  что
никак не мог вспомнить ни отца, ни  мать?  Хорошо  ли  каждый  из  нас
помнит себя с четырехлетнего возраста? То-то и оно.  Почему  я  решил,
что должен улавливать какие-то флюиды? Мистика это. И вообще никто  из
живущих не помнит покойников, в лучшем случае помнят легенду о них,  и
то если при жизни эти люди были сколько-нибудь  достойны  легенды  или
хотя бы кому-нибудь нужны на этом свете.
   А кто ты сам такой, спросил я себя, кому нужен? Димку ты подставил,
Ольгу тоже, Кручковича не спас,  у  Самохина  украл  два  года  жизни.
Единственный сын не помнит тебя и знать не хочет... Мать он  почему-то
помнит!
   Стоп! Проехали. Только таких эмоций мне сейчас и не  хватало.  А  с
Ольгой как-нибудь образуется. Еще не вечер. Еще успею подумать.
   Мобилизовав запас приличествующих мыслей,  я  стоял  и  смотрел  на
могильную плиту. Сколько же лет я тут не  был?  Пять?  Семь?  Надо  бы
заказать  выгравировать  портреты  -  фотографии  есть.  Хотя  в  моем
положении как теперь закажешь? Фотографии и те не при мне, теперь я до
них долго не доберусь, и все, что есть у меня с собой, - память...
   Одну фотографию я помнил хорошо. Как и другие, она оказалась в моем
личном деле в особом пакете и вручили мне ее перед  окончанием  Школы.
Довольно скверный любительский снимок, сделанный кем-то из сослуживцев
отца на похоронах. Себя я там не нашел, конечно. Много людей, снятых в
основном со спины, много венков, краешек гроба, в углу кадра на  снегу
кладбищенской аллеи громоздятся отвалы мерзлой земли.  Крайняя  аллея,
слева могилы, справа - ограда кладбища, а на дальнем плане  за  сеткой
голых зимних ветвей кладбищенских деревьев - одноглавая церковь...
   _Отсюда не видно церкви!_
   Как часто нам хочется забыть очевидные, но  досадные  неприятности.
Закрыть глаза - и нет их... Первым делом я подумал, что ошибся,  -  но
шиш, плохой зрительной памятью я никогда не страдал, так что  пришлось
признать, что ошибки нет. Я отступил назад и начал метаться, выискивая
место, с которого  фотограф  взял  ракурс.  Кажется,  здесь...  Точно,
здесь. Во  всяком  случае,  это  единственная  возможная  точка,  иных
вариантов просто нет. И что-то тут не  так...  А  "не  так"  вот  что:
церковь за спиной, она никак не могла попасть в кадр...
   Это не _то_ кладбище!
   Примерно так, должно быть, чувствовал себя тот ирландский комендант
крепости,  которому  солдаты  Кромвеля  оторвали  деревянную  ногу   и
шарахнули ею по голове. Кладбище-то, может, то самое,  Калитниковское,
но  место  -  другое,  и  фотография  -  липа.  Странно...  Странно  и
непонятно. Случайно  попала  в  пакет  не  та  фотография?  Еще  более
странно. А поди теперь подними втихую кладбищенские документы!  Дурило
я. Как ни крути, а умом не вышел. Не догадался даже  изготовить  копию
"пайцзы", обыкновенный муляж для идиотов,  без  встроенного  маячка  и
прочей начинки. Полезная была бы вещь.
   Обогнув по плитчатой дорожке замерзший пруд, я  двигался  домой  не
спеша. Погуляли - и на первый раз хватит, не хватало мне еще  плеврита
в качестве осложнения. Неприятна история с кладбищем, но  разберусь  в
другой раз. Домой... Любопытно,  как  меняется  понятие  слова  "дом",
размышлял я, топая по Талалихина. Дом. Домой. Не  домой  я  иду,  а  к
Ольге, и завтра, а то и сегодня уйду совсем. Нет у меня дома.
   И тут меня ужалило довольно крепко. Я выбрал позицию и стал ждать.
   Через десять минут к дому подъехала машина, и из нее вышли четверо.
Я прекрасно знал, куда они идут.
   Не знаю, зачем я кружил возле дома Ольги еще долго после того,  как
они, поднявшись  в  квартиру  и  приказав  по  радиотелефону  водителю
отогнать машину за угол, принялись меня ждать, и даже после того,  как
они в конце концов уехали, забрав с собой  Ольгу.  Я  еще  долго  ждал
чего-то.
   Возвращаться не было смысла - даже если они не оставили в  квартире
ни людей, ни сюрпризов, во что я не верил.  Рюкзачок  с  моими  вещами
ждал меня в камере хранения на Казанском вокзале.




                       Завтра наступит вечность

                                 Когда мир стал черней Темноты слепых,
                              "Светает", - сказали слепые.

                                                 Фазыл Хюсню Дагларджа

   - На этот раз он попался, шеф.
   Волосатая раскормленная муха, невесть как залетевшая в комнату, как
раз сейчас перестала  бестолково  метаться  под  потолком  и,  оборвав
жужжание, присела на краешек стола. Может быть, оттого, что сидящий за
столом человек желал сохранить  нечаянную  оглушительную  тишину,  его
голос прозвучал спокойнее обычного:
   - Вы хотите сказать, что взяли его?
   Маленький человечек  с  детским  личиком  и  тонким  прямым  шрамом
наискосок через щеку неодобрительно скосил на муху глаза,  но  тут  же
вернул взгляд к сидящему и покачал головой:
   -  Пока  нет.  Однако  мы  плотно  ведем  его  уже  вторые   сутки.
Безусловно, он догадывается об этом  и  попытается  снова  оторваться.
Наша задача  не  позволить  ему  этого,  иначе  говоря,  не  создавать
ситуаций, которые он мог бы использовать. Должен сказать,  что  объект
то  предельно  осторожен,  то  нахален  прямо-таки  вызывающе.   Очень
труднопредсказуемый тип - до сих  пор  он  не  дал  нам  стопроцентной
уверенности в благополучном исходе операции  захвата.  Я  прошу  вашей
санкции на продолжение наблюдения при отказе  от  немедленной  попытки
задержания. Как только объект занервничает, мы начнем действовать.
   - Вы надеетесь, что объект допустит ошибку?
   - Рассчитываю на это, шеф.
   - На вашем месте я бы на это не рассчитывал.
   Маленький человечек почтительно замер, и  лишь  опытное  ухо  могло
различить каплю иронии в его голосе.
   - Простите?
   - Он не  делает  ошибок.  -  Сидящий  звучно  припечатал  ладонь  к
столешнице. Муха с  гудением  метнулась  из-под  ладони,  забилась  об
оконное стекло. Сидящий поморщился. - Да, представьте себе, он  их  не
делает. Мне кажется, к настоящему моменту вы могли уже  догадаться  об
этом сами. Или вам мало опыта ваших предшественников?
   Человечек вскинул голову, отчего тонкий шрам искривился  и  потянул
за собой кожу на подбородке.
   - Простите, шеф, - сказал  он  казенным  голосом,  выждав  короткую
паузу. - Вероятно, вам известно нечто такое, что не известно мне.
   Он лишь намекал - не клянча,  не  унижаясь.  "Не  так  уж  плох,  -
подумал сидящий. - Будет жаль, если сломает себе шею".
   Срикошетировав от стекла, муха села на потолок. Стало тихо.
   - То, что мне известно, не  должно  вас  касаться.  Безусловно,  вы
понимаете, что о каком-либо  недоверии  к  вам  речь  не  идет  и  мое
молчание продиктовано исключительно интересами операции. Я поддерживаю
ваше предложение. Считайте, просимая санкция вам дана, и  учтите:  это
не только санкция. Это приказ. Полагаю, впрочем, что в ближайшее время
вы получите новые инструкции. Я хочу, чтобы вы  и  ваши  люди  наконец
уразумели: на дворе конец лета, а не начало весны. У нас уже давно нет
права даже на единственную оплошность. Ни у ваших людей, ни у вас,  ни
у меня.
   - Еще раз простите, шеф, но если новые инструкции...
   - Об этом не сейчас, - прервал  сидящий.  -  Продолжайте  выполнять
задание,  но  от  захвата  объекта  вплоть  до  особого   распоряжения
воздержитесь. Вести объект предельно плотно. Самое главное  сейчас  не
дать ему оторваться. Делайте все, что сочтете нужным,  хоть  привяжите
себя к нему, но он не должен уйти на этот  раз.  Не  должен,  вы  меня
поняли?..



                      К. (особо секретно, лично)

        ТЕМА: Малахов М.Н.
        СОДЕРЖАНИЕ: диктотайпные материалы по работе  с  объектом
     "Лайма"; 4-й сеанс; 23.08.2040.
        Подготовка к сеансу: стандартная. Начало сеанса: 11 ч. 06
     м. Конец сеанса: 11 ч. 13 м.  Форсирование:  4  кубика  0,2%
     раствора препарата "Калхас-Х" внутривенно.

         ЗАПИСЬ СЕАНСА:
        Вопрос: "Где он сейчас?"
        Ответ: "Южный город.  Тепло.  Солнце  в  глаза.  Вхожу  в
     подобие. Улица, пыль".
        В: "Допустим. Море там есть?"
        О: "Да. Море. Штиль. Водоросли. Вижу запах".
        В: "Что еще там есть?"
        О: "Речка в бетоне. Грязная, прямая, течения нет.  Мазут.
     Дохлая чайка. Автовокзал".
        В: "Держи подобие. Как твое имя? Где ты? Что видишь?"
        О: "Я Малахов Эм  Эн.  Иду  по  улице  вверх.  По  правой
     стороне. Много людей.  Сторонятся.  Я  устал  и  хочу  пить.
     Покупаю в автомате пакетик яблочного сока. Пью. Иду и пью".
        В: "Что ты чувствуешь?"
        О: "Устал. Хочу спать. Мозоль на  пятке.  За  мной  идут,
     следят, хотят плохого. Надоело. Хочу один".
        В: "Ты боишься?"
        О: "Не знаю. Нет. Не хочу бежать. Не  хочу  стрелять.  Не
     боюсь. Очень устал".
        В: "Сейчас ты видишь тех, кто ходит за тобой?"
        О: "Нет".
        В: "Так. Расскажи, что ты делаешь теперь".
        О: "Стою. Оглядываюсь. Очень болит голова".
        В: "Еще раз повтори: кто ты?"
        О: "Малахов Михаил Николаевич".
        В: "И у тебя болит голова?"
        О: "Да. Затылок. Нет, теперь нет".
        В: "Что ты делаешь? Все время говори, что ты видишь и что
     делаешь".
        О: "Перехожу на  другую  сторону  улицы.  Большая  машина
     разворачивается, едет за мной. Стекла темные. Иду вниз.  Иду
     быстро. Деревья - толстые. Автомат с мороженым. Они - вокруг
     меня, они ходят за мной повсюду. Надоели".
        В: "У тебя на спине рюкзачок. Расскажи, что в нем".
        О: "Нет. Излом подобия. Не держу. Не вижу. Нет  сущности.
     Кто я?"
        В: "Ты - Малахов! Малахов Эм Эн. Держи  подобие.  Что  ты
     делаешь?"
        О:  "Он  входит  в  магазин.  Большой  магазин,  нарядная
     витрина. Он внутри, я его не вижу. Ушел.  Нет  подобия.  Нет
     сущности. Красивая кукла на витрине. Уходит...  Дядя,  я  не
     хочу!.. Дядя, пожалуйста..."
        В: "Будет тебе кукла,  самая  лучшая!  Попробуй  войти  в
     подобие еще раз. Потерпи. Ты - Малахов!  Ответь  на  главный
     вопрос: что ты собираешься делать?"
        О: "Дя-а-дя-ааа..."
        В: "Стоп! Куда, идиот!.. На стол  ее  клади...  Инъектор,
     живо! Врача..."
        (конец записи)

         ПРИМЕЧАНИЕ
        По      предварительному       заключению       экспертов
     парапсихологического отдела, объект "Лайма" в ближайшие  дни
     использован быть не может.  Предлагаю  продолжить  работу  с
     объектом "Кассий",  а  также  ускорить  подготовку  объектов
     "Шива" и "Белый Кролик".
        (конец сообщения)




   Магазин   оказался   обыкновенным   провинциальным   супермаркетом,
скромным, но довольно приличным. Побродив по отделам, Малахов купил за
наличные туфли с мягким задником, новую рубашку, зубную пасту  и  крем
для бритья, батарейки к мозгокруту, лечебные сигареты общеукрепляющего
действия и бутылку минеральной воды "Радость бедуина". Из двух молодых
людей в одинаковых рубашках навыпуск, вошедших в магазин  после  него,
один со скучающим видом посетителя музея слонялся за Малаховым из зала
в зал, другой же занял стратегическую позицию у  витрины  с  кружевным
дамским бельем, держа в поле зрения все выходы:  действующий  главный,
запертый запасный и четыре служебных.  Прятаться  молодые  люди  и  не
думали, и Малахов решил созорничать. Двинувшись в обход  магазина  еще
раз, он последовательно приобрел мембранные  купальные  трусы,  лыжную
мазь для сверхнизких температур, фантастический роман "Именем  Разума"
(на  обложке  было  изображено  страхолюдное  чудище,   перекусывающее
пополам  земной  звездолет,  а  также  мускулистый  брюнет   с   лицом
восторженного имбецила),  подробную  карту  города  Воронежа,  детский
бумеранг и набор  шариков  для  пинг-понга  в  пластиковой  запечатке.
Побросав  всю  эту  дрянь  в  рюкзачок,  он  направился  к  выходу  со
счастливым видом человека, совершившего после долгих  поисков  удачную
покупку. Что подумали о нем одинаковые молодые люди, оставалось только
гадать.
   Он неспешно обогнул площадь вдоль зеленых  насаждений,  где  пальмы
соседствовали с елками и где за  геометрически  искромсанными  кустами
надсадно трещали  газонокосилки,  отделывая  газон  под  полубокс.  От
срезанной травы шел  вкусный  арбузный  запах  -  трава  была  свежая,
сочная, совсем не  августовская.  Похоже,  в  Керчи  за  все  лето  не
пролилось ни одного дождя, деревья выпили воду на много метров вглубь,
склоны Митридата выгорели до рыжины, а здесь поди ж ты - поливают...
   Город менялся буквально на глазах: сегодня он  был  не  таким,  как
вчера, а вчера не таким, как позавчера. Общая паника еще не  началась,
но  звоночки  были.  Заливались  вовсю.  Витал  страх,  еще  не  очень
определенный. Страх неизвестности. Так сердце необстрелянного  солдата
пропускает такт при первом выстреле противника: мимо? в меня?
   У страха не глаза, а прямо-таки радары - в этом  Малахов  убеждался
ежеминутно.  Вчера  дежурная  по  этажу  в   дешевой   гостинице   для
попрыгунчиков потребовала от него не дышать в  ее  сторону  -  сегодня
просто сбежала. Можно было заметить, что на улицах меньше народу,  чем
полагалось бы в приморском городе в курортный сезон, и люди сторонятся
друг  друга.  Не  раз  и  не  два  навстречу  попадались  субъекты   в
респираторах, многослойных  марлевых  повязках,  а  один  был  даже  в
мембранном противогазе и, наверное, мнил себя в безопасности...
   Пустые глаза людей, угрожающие жесты в  сторону  тех,  кто  пересек
границу "зоны безопасности",  определяемую,  естественно,  глазомером,
матерный лай сквозь респираторы... И - отмеченные. Много отмеченных.
   А трупы - где они? Вряд ли на такой город их было  больше  трехсот.
Малахов видел один. Когда от четвертого этажа жилого  дома  без  крика
отделилось  тело  и  его  падение  почти  сразу  остановила   веревка,
привязанная к ограждению балкона, он обернулся на крики прохожих.  Они
кинулись врассыпную, будто раскачивающийся на  высоте  третьего  этажа
мертвец сеял вокруг себя смертельно опасную заразу.  Прочь,  прочь  от
неведомых бацилл!.. Куда угодно - но прочь!
   Пожалуй,  сегодня  на  улицах  прибавилось  автомобилей.  Повальное
бегство из города еще не началось, но Малахов не сомневался:  начнется
со дня на день.
   Он попытался припомнить, что говорилось по этому поводу в  школьном
курсе социопсихологии, не припомнил и  плюнул:  и  так  ясно.  Дураки.
Толпа. Даже толпа умников - все равно единый  бестолковый  организм  с
животными инстинктами. Вряд ли побегут уже завтра, а вот послезавтра -
вполне возможно. В самом лучшем случае и при грамотной работе мэрии  -
через семь - десять дней.
   Пусть бегут, подумал он. Вреда не будет: все-таки мы  не  лемминги,
да и нет  здесь  фиордов.  Кому  суждено  вернуться,  те  вернутся,  и
тогда-то начнется та жизнь, ради которой, рискуя пулей в рот, лезут из
кожи вон функционеры, начнется прекрасная, полная ума и доброты жизнь,
которой и должен жить человек, потому что, как ни  крути  словесами  и
мыслями, он ее все-таки достоин. А пока... агнцы - направо, козлища  -
налево! Вот так. Гадко - но потерпим...
   На  приморском  бульваре  было  поспокойнее.  Вокруг   "плюющегося"
фонтана, как и вчера, носились дети, разве что мамаши бдили своих  чад
тщательнее обычного. Фонтан был с сюрпризом: тонкие  хрустальные  нити
воды летали из чаши в чашу и время  от  времени  какая-нибудь  из  них
выстреливала в произвольном направлении  -  при  этом  фонтан  издавал
нечто среднее  между  хохотом  и  ослиным  ревом,  а  ребятня,  визжа,
спасалась  бегством.  "Хвоста"  за  собой  Малахов  не  видел,  и  это
настораживало. Торчать лишнюю минуту  возле  детей  не  следовало,  но
другой свободной скамейки поблизости не нашлось, а сил хромать  дальше
уже не было никаких.
   Будут брать прямо здесь? С них, пожалуй, станется...
   Девчушка лет трех прокатила мимо него  огромный  раскрашенный  мяч.
Малахов отвернулся, С  детьми  не  сделается  ничего  -  а  вот  с  их
родителями? Можно не сомневаться в том, что СДЗН вывернется  наизнанку
или, что вероятнее, будет создана еще одна, пятая Служба, самая мощная
из всех, и ни один ребенок не будет потерян, всех подберем,  вырастим,
воспитаем,  это  мы  уже  умеем,  у  большинства   снимем   память   о
психотравме, тщательно скорректируем тех, из кого родители уже  начали
лепить свое ухудшенное подобие... но это теория,  это  потом,  а  пока
каково видеть такую вот девчушку, кричащую сквозь слезы и жуть: "Мама,
мамочка, встань..."
   И нечего ответить.
   "Демоний" молчал, подлый  палач  и  спаситель.  И  все  же  Малахов
торопился, меняя обувь и  носки,  распахивая  рюкзачок  и  брызгая  на
содранные пузыри на пятках  заживляющей  эмульсией.  Старые  туфли  он
оставил под скамейкой. В новых ноги чувствовали себя не в пример лучше
- пожалуй, удалось бы и пробежаться, если припрет.
   - Думаете, поможет?
   Малахов скосил глаза. Пока он переобувался, на край скамейки подсел
мелкий старичок с палочкой, зажатой в птичьей лапке.  Одет  он  был  в
пальто до пят - кровь не грела, и из рукава  торчала  длинная,  как  у
древней  обезьяны-проконсула,  плеть  запястья.  Взгляд  -   безумный.
Наверное,  просто  старик,  к  нацбезу  не  причастный.  Сам  по  себе
старикан.
   - Что вы имеете в виду? - спросил Малахов.
   - Обувка ваша. - Дед хитренько подмигнул. - Вижу, земли  бережетесь
и меня не чураетесь, как те дураки, у кого морды завязаны. Я  тоже  по
три раза на день  обувку  меняю,  а  старую  -  долой.  Заразная  она.
Отравили землю-матушку, нельзя по ней ходить. Не держит  людей  земля.
Всяку живую тварь держит,  а  от  человека  отказывается.  Мстит  ему,
значит. Я уж если из дома выхожу, так только по асфальту, и то опасно:
пыль с земли на асфальт заносит. У вас, гляжу, обувка низкая и  вся  в
дырочках, а это считай что босиком. Ботинки надо со шнуровочкой, как у
меня, и чтобы подошва была толстая, тогда  ничего.  Я  на  всю  пенсию
накупил, тем и жив пока: чем дальше от земли, тем лучше.
   - А на ходулях вы не пробовали? - поинтересовался Малахов.
   Старик завозился на скамейке. Наверное, обиделся.
   - Стар я уже, молодой человек. Пробовал - падаю. Поймали меня,  нос
разбил только... А внучек мой ходит. И зять.
   Малахов торопливо поднялся.
   - Простите, мне пора.
   - От газона  подальше!  -  зашебуршал  вслед  старик.  -  Середины,
середины держись. Э! Туфли свои забери отсюда и выкинь, слышь?..
   Малахов  оглянулся  шагов  через  сто.   Наружки   по-прежнему   не
наблюдалось, оба молодых человека куда-то исчезли, и  он,  неторопливо
вышагивая по бульвару, принялся размышлять, что бы это могло  значить.
С утра ходили буквально как приклеенные, едва на мозоли не  наступали,
а вот поди ж ты - дают вздохнуть.
   Или понервничать?
   Одолев каменную лестницу, взбирающуюся на Митридат анфас, он присел
на теплый парапет, отделявший смотровую площадку от склона, достал  из
рюкзачка комп и дал ему  зарядиться  на  солнышке.  Демонстративно  и,
пожалуй, нагло. А! Уж если  настырные  профи  нашли  беглеца,  беглецу
остается лишь с толком  использовать  это  обстоятельство  -  чего  уж
теперь бояться пеленгации. Пусть пеленгуют.
   Личный пароль по-прежнему был дезактивирован. Малахов вошел в общую
сеть, отфильтровал суицидальную тематику из вала последних новостей  и
стал читать,  бегло  просматривая  информацию  политического  свойства
(речь главным образом  шла  о  парламентских  дебатах,  взаимодействии
национальных комитетов  с  международными  комиссиями  и  выкладывании
новых значительных средств на борьбу с "чумой XXI  века")  и  детально
изучая скупые бюллетени задействованных под проблему научных  центров.
Дважды он пробормотал: "Детский сад, штаны на лямках". Насколько можно
было судить, ситуация оставалась в целом прежней  -  второй  Филин  на
научном горизонте пока не замаячил. Второй Самохин, впрочем, тоже.
   А последние сводки врали. Во всяком случае, они врали  о  том,  что
являлись последними, - Малахов знал на память  точные  цифры  прогноза
потерь на каждый день вперед, по  крайней  мере  до  следующей  весны,
когда прогноз аналитиков Лебедянского становился расплывчатым.  Первый
заметный рубеж аномальный суицид должен был перемахнуть вчера, от силы
сегодня. Каждый тысячный. Четыреста тысяч по Конфедерации и двенадцать
миллионов по всему миру. Он усмехнулся про себя: общедоступные  сводки
мудро давали картину примерно месячной давности. В  смысле  социальной
терапии - неплохо... Хотя - куда деваться - паллиатив, конечно.
   Звонки, как он и ожидал, ничего не дали. Юлия опять не ответила,  а
информаторий больницы вновь сообщил то, что Малахов уже знал:  Малахов
Виталий Михайлович,  пятнадцати  лет,  черепно-мозговая,  осложненная,
выписан 11.06.2040 на  амбулаторное  долечивание,  показан  санаторный
курс, состояние здоровья на момент выписки удовлетворительное...
   Спасибо и на том. Где искать сына - неизвестно. И еще  вспомнил  ли
он отца? А если вспомнил, то захочет ли с ним говорить? А если захочет
- что я ему скажу? Поступай, мол, сынок, по совести? Всегда, что бы ни
случилось,  -  только   по   совести.   Иди   против   людей,   против
могущественных сил, против "демония" своего - хорошо, что у  тебя  его
нет, сынок, - и никогда против себя. Он это и так знает. Но совесть  -
она разная, у каждого она почему-то своя - как пожизненное клеймо, как
вечный неотдираемый ярлык. Как отпечатки пальцев. Ладно, проехали...
   Он закурил, алчно глотая дым, с наслаждением вытянул гудящие  после
подъема ноги. Звонить Ольге, пожалуй, не имело смысла. Ну-с, что у нас
там еще?
   Похоронная  документация  Калитниковского  кладбища  появилась   по
первому требованию. Тут все было  чисто:  участок  такой-то,  похороны
состоялись тогда-то, плата за аренду  и  уход  внесена  до  2055  года
включительно. Даже указано, из какого морга поступили тела покойных, К
архиву морга Малахов не пробился и махнул рукой. Ну что  -  морг.  Все
равно заставить эту публику грамотно вести документацию еще никому  не
удавалось. А  вот  архив  дорожной  полиции,  база  данных  свободного
доступа... ну  и  система  поиска  у  них...  ага...  Малахов  Николай
Ефимович, Малахова Инна Васильевна, Шалун Геннадий  Карпович,  -  это,
наверное, тот шоферюга... ничего себе шалун... так...  ДТП,  встречное
столкновение, схема прилагается, акт судмедэкспертизы...  по-видимому,
мгновенная смерть всех находившихся в автомобиле... место происшествия
- Москва, Владимирка... это где же такой дом? Ага. У Терлецких прудов,
стало быть. Проверить можно?
   Можно. И должно. Хотя бы элементарной проверочкой. В  общедоступной
части архива телецентра - тогда еще не епархии СДЗН -  такие  сведения
имелись. Всего две строчки на экране компа: время и место  ДТП,  число
погибших, съемочная группа программы новостей не высылалась.
   А вот  это  странно,  подумал  Малахов.  Что  у  них  стряслось  на
телецентре в тот день 2005 года?  По  обыкновению  тех  лет,  отбивали
штурм? Заведомо нет. Что-то настолько  сенсационное,  что  не  нашлось
свободной  группы  для  съемки  кровавой  трагедии?   Он   внимательно
просмотрел материалы открытого доступа, касающиеся того дня. Тоже нет.
На редкость спокойный, пустой день; на такую мормышку, как три  трупа,
телевизионщики должны были клюнуть  немедленно  -  ан  нет.  В  высшей
степени странный факт, знаете  ли.  Такое  впечатление,  что  кое-кого
водят за нос, и кое у кого есть подозрение, что никакого ДТП на  самом
деле не было на Владимирке, и  не  было  водилы-наркомана...  Впрочем,
подозрение есть подозрение, что с него возьмешь.  Недоказуемо.  Притом
данные по рождению, жизни и работе отца и матери подтверждаются  всем,
кроме свидетельских показаний друзей и сослуживцев, - а где их  теперь
найдешь, свидетелей? А фотография с  кладбища  -  нет,  фотография  не
доказательство...  И  вообще,  положа  руку  на  сердце,   нет   нужды
заниматься тем, что не назовешь иначе, как  праздным  любопытством  во
вред основной задаче. Есть такое мнение.
   На всякий случай он напоследок набрал по памяти код  общего  архива
Школы, хотя с полным основанием предполагал, что ответом и на этот раз
будет лаконичное: "НЕ НАЙДЕНО. ПОВТОРИТЕ ЗАПРОС". Чудес  по  четвергам
не бывает. Как, впрочем, и во все остальные дни недели.
   Он ошибся. Нет, не в том, в  чем  он  хотел  и  не  смел  надеяться
ошибиться: архив Школы по-прежнему исправно  делал  вид,  что  его  не
существует в природе. Но ответ на запрос неожиданно оказался иным:
   "НЕ ВАЛЯЙ ДУРАКА, МИША. ПОГОВОРИМ? ТВОЙ П.Ф."




   Я умирал. Один, на холодном пустыре,  на  ледяном  ветру.  А  может
быть, на холодной безлюдной  улице  или  даже  на  безлюдной  вымершей
площади в вымершем городе - никак не разобрать,  да  и  не  важно  это
было, и не нужно никому. И я был никому не нужен. Забыт.  Вокруг  меня
кружилась метель, по заснеженной  равнине  гнало  поземку,  и  колючая
белая крупа била мне в лицо. Сколько времени я лежал - не знаю.  Дрожь
тела  постепенно  унималась,  откуда-то  изнутри  появилась   теплота,
мало-помалу на меня снисходило умиротворенное созерцание,  и  я  знал,
что это - финал. Я не противился.
   Какая разница - где. Замерзну, и кончено. Не самая  худшая  смерть,
не самый неудобный запасный выход из зала ожидания, именуемого жизнью.
С некоторым удивлением я рассматривал дома по краям площади - все-таки
это была городская площадь, может быть,  даже  центральная.  Некоторые
здания были частично разрушены, и их верхние этажи осыпались  бетонным
мусором, другие были покрыты толстой сажей от фундаментов  до  крыш  -
видно, что горели, - но  апогей  катаклизма  явно  остался  позади,  и
ниоткуда уже не воняло гарью, и не пепел падал с неба - снег.  Валился
в белое безмолвие. Тихо было вокруг, до звона тихо. Ни  одного  целого
стекла. Ни одного человека, лишь я, последний. Брошенный.
   Нет, не последний...  Кто-то  бредет  в  метели  -  темная  сутулая
фигура. Сюда идет, ко мне. Странный вид у этого типа,  безразличный  и
одновременно угрожающий. Как-то это в нем сочетается? Я  отмечаю,  Что
одет он чрезвычайно легко, словно бы успел адаптироваться и не мерзнет
в мерзлом нашем мире. Снежный человек, йети. Не  хочу  возвращаться  к
жизни - после обморожения это  всегда  мучительно,  я  врач,  я  знаю.
Оставьте  меня  в  покое.  Пусть  он  пройдет  мимо  меня,  пусть   не
остановится...
   Остановился,  вглядывается.  Нет,  этот  мне  не  поможет.   Убьет.
Написано на лице, если только это можно назвать лицом. Мне не  страшно
умирать в снегу. Быть убитым ради забавы, а то и ради еды  -  вот  что
страшно, вот чему противится рассудок. Не хочу. Уберите его от меня  к
дьяволу, ну же, быстрее! Штейн, Колено, сюда! Не могу шевельнуться,  и
крик замерз. За что меня? Я же не усомнился ни на миг, я предал то, за
что умер Филин, и спас вас, подонки... Где моя "пайцза",  ведь  только
что была тут, под пальцами... Нет "пайцзы".  Ничего  нет. А-а-а-а-а!..
Фигура ловко припадает на колено,  короткий  кривой  нож  с  негромким
треском вспарывает меня от лобка до шеи, и  мир  взрывается  воплем  -
вопят стены, басом грохочет небо, визжит поземка, и в  этом  кошмарном
хаосе я с трудом различаю свой собственный вопль...
   Бррр!..
   Проснулся я резко, рывком. Нет у меня обыкновения досматривать  сны
наяву, и только по этой причине я не возопил в голос на весь Митридат.
Тьфу.
   Однако это внове. Надо же было позволить себе  заснуть  средь  бела
дня! Пусть  всего  на  минуту.  Угораздило.  Да  еще  после  получения
послания от Кардинала. Не так уж долго  я  обходился  без  сна,  чтобы
спать где попало и видеть дурацкие сны, - всего третьи сутки. Устал  -
да, но это другое. Очень устал,  если  честно  себе  признаться.  Пора
отрываться от "хвоста", а я слоняюсь от скамейки к скамейке  и  только
ищу, где присесть.
   Первым делом я осмотрелся по сторонам. Я бы не удивился, если бы  в
трех шагах  от  меня  на  парапете  сидел  Кардинал  и  хитренько  мне
подмигивал. Я весь вспотел от такой мысли, не сразу сообразив, что  от
такого  соседства  "демоний"   меня   наверняка   предостерег   бы   -
единственным известным ему способом. И действительно, вокруг  меня  на
пятьдесят шагов не было ни души,  вообще  сегодня  на  Митридате  было
удивительно безлюдно, лишь двое  мальчишек  оседлали  ствол  пушки  на
постаменте да кучка туристов без гида слонялась вдоль  края  площадки,
осматривая с высоты городские крыши, бухту  и  пролив.  Порт  был  как
порт, пролив как пролив с заметно различимой по  цвету  воды  границей
двух морей, по фарватеру лениво  ползли  два-три  судна,  правее  едва
проступавшей в дымке Тамани маячила неровная клякса острова  Тузла,  и
нежарко - по южным  меркам  -  пригревало  солнышко.  Тишь  да  гладь,
словом. И снегом на голову - послание Кардинала.
   Снизошел. Сам. Не доверил никому.  Если  только  это  не  липа  для
выведения  объекта  из  душевного  равновесия  -  вроде  бендеровского
"грузите апельсины бочках"... Такую возможность тоже надо учитывать.
   Затылок не болел. Совершенно. Второй уже день. Опасности не было.
   Комп - в сидор, сидор - на горб. То, с чем я  не  расстаюсь  шестой
месяц, неудобно уже называть рюкзачком - сидор он. Понижен в звании за
обтерханный вид и вызывающий запах. Одна лямка оборвана - это когда  я
прыгал с поезда - и впоследствии подвязана веревочкой. С этим  сидором
я все еще напоминаю  основательно  проевшегося  попрыгунчика,  ждущего
оказии для возвращения к родным берегам.
   А кто сказал, что нет?
   Странное дело,  последнее  время  меня  все  чаще  тянет  подняться
повыше. Тут туристская достопримечательность - называется  Пантикапей.
Некогда  хитрющие  греки   упорно   лопатили   веслами   волны   Понта
Эвксинского, плывя сюда, чтобы обманывать в торге простодушных  скифов
и оставить по себе память в виде нескольких развалин, окруженных ныне,
как водится, стадом автоматов с напитками, сувенирами  и  всевозможной
дребеденью. Вот любопытно: если лет через тысячу наши потомки откопают
где-нибудь скопище  таких  автоматов  -  чем  они  их  окружат?  Глупо
надеяться, что пустят под пресс.
   Не то. Зря я утруждал ноги,  влачась  сюда.  Митридат  не  скала  -
невозможно взглянуть отвесно вниз, ощущая сладость бездны под  ногами.
Сверху - вниз, разбежаться и лететь... Как  тогда,  у  Прорвы.  И  еще
потом, на пилоне  моста  через  Обь,  и  совсем  недавно  -  на  крыше
недостроенного дома в Джанкое... Кой черт, интересно, понес меня на ту
крышу, если ночевал я в подвале?
   Стоп! Проехали. С ума схожу, что ли?
   Кажется, да. Идиот. Как мне оторваться - вот о чем я должен  думать
остатком своих  извилин.  Не  зря  же  мне  навязчиво  демонстрировали
"хвост", ясно давая понять, что на этот раз упустить меня не намерены.
Затишье перед бурей. Похоже, на этот раз меня решили взять измором.  Я
для профи фигура мистическая, выше узкослужебного понимания; наверняка
они  ненавидят  меня  лютой  ненавистью  и  с  отменным  удовольствием
пристрелили бы, если бы только посмели. Не  контролируй  облаву  лично
Кардинал, "демоний" исколол бы мне все мозги, уводя от  пуль  "вольных
стрелков" то ли в безопасность, то ли, выбирая  меньшее  из  зол,  под
выстрел стрелкам подневольным,  что  помнят  команду  бить  только  по
ногам...
   Спасибо, не хочется.
   Кстати, насчет крыш  -  это  мысль,  коли  нет  в  руке  гранаты  с
вырванной чекой, а во рту - ампулы с цианидом. Лишний шаг - и  привет.
Берем  на  вооружение.  Пока  меня  пасут,  мне  придется  ходить   по
проволоке. Они не решатся действовать из опасения потерять меня -  уже
навсегда. Я нужен им только  живым.  Я  -  ходячий  ответ  на  вопрос,
который их мучит.
   Что ж, мы в равном положении: кое-какие вопросы мучают  и  меня.  В
особенности один вопрос из тех, насчет которых каждый выпускник Школы,
даже и не функционер, втайне молится: убереги бог от того, чтобы  хоть
раз в жизни пришлось отвечать на них действиями!
   А вопросец-то прост. Чист и наивен, как взгляд младенца:  о  ком  я
должен  думать  в  первую  очередь  -  о  людях  или  о  человечестве?
Только-то. Не больше, но и не меньше. И я ведь  уже  ответил  на  этот
вопрос...
   Вот и живи со своим ответом как хочешь.
   Вот и живу.
   Сейчас я как порядочный, утолив туристское любопытство, спускаюсь с
Митридата не трусцой по выжженной траве, а по специальной  асфальтовой
полосе, спиралью обвившей гору. Современного строительства на  склонах
нет и, даст бог, не будет - там и сям живописно разбросаны одноэтажные
домики в плюще и диком винограде, окруженные  изгородями  из  камня  с
того самого  Пантикапея.  И  домики  эти,  и  изгороди  неистребимы  в
принципе, как и привычка тащить. Когда новомодные типовые сорокаэтажки
обрушатся за ветхостью под собственным весом, когда засыплет их пеплом
очередного Везувия и люди забудут об их существовании, когда их  руины
по прошествии веков вновь откопают археологи, то и тогда  начнется  то
же самое: бесценные бетонные плиты  будут  растащены  на  изгороди,  а
уникальную лифтовую дверь с загадочной надписью какой-нибудь домовитый
умелец присобачит к сараю-стойлу для домашних киберов...
   А ведь может быть иначе. И даже очень может быть. При условии,  что
в ближайшие полтора-два года нигде в мире не появится нового Филина. И
при, том, разумеется, условии, что я останусь  на  свободе.  Или  буду
убит, если  мне  выпадут  очень  уж  неудачные  козыри.  Или,  скажем,
необратимо потеряю память.
   Гигантская метла выметет грязь - и кончится история человечества, а
взамен начнется история чего-то совершенно нового, чему и названия нет
пока. Мечта  утопистов  всех  времен,  вот  что  будет.  Золотой  век.
Свободные, умные, добрые люди, навсегда  забывшие,  что  это  такое  -
извечная  борьба  за  существование  свободного,  умного,  доброго   в
жестоком, животном, жвачном мире. И не осуждайте меня, вы,  счастливые
люди будущего! Не я смываю корку грязи с рождающегося в муках  мира  -
новорожденное человечество очищает само себя...
   Можно верить в лучшее.  И  можно  надеяться.  Хотя  никто  не  даст
гарантии, что все свершится именно так, как хочется. Игра  в  покер  с
шулером - вот на что это  смахивает.  Кто  может  знать,  какие  карты
мать-природа держит в прикупе, какие - в рукаве?  Мы  даже  не  знаем,
сколько их там всего. Есть подозрение, что  этих  карт  много  больше,
нежели нам хотелось бы, и пока нам, людям, предъявили только одну...
   А мы живем. Мы выжили. Мы готовы к качественному скачку, и разве мы
виновны в том, что скачков без крови не бывает?
   - Эй, закурить есть?
   С небес на землю. Пике. Я медленно оглянулся. Оказалось даже  хуже,
чем я думал:  шестеро  переростков  лет  под  двадцать  брали  меня  в
полукольцо, прижимая к каменной изгороди. Нормальная молодежная банда,
как сказал бы капитан Костюк. Не лица - рожи, и, как  водится,  ничего
доброго  они  не  предвещали.  Та-ак.  Классическое   начало,   просто
удивительно, что сразу не обозвали козлом. А сон-то мой был,  пожалуй,
вещим... Ай-ай. Какая-то  женщина  далеко  позади  меня  очень  быстро
удалялась прочь. Больше никого не было на пыльной асфальтовой ленте, и
не торчали лица в окнах домиков. Крайне некстати я вспомнил,  что  мой
"шквал" лежит в рюкзачке, а  оттягивающий  брючный  карман  мозгокрут,
вестимо, работает только на защиту - менять настройку было рискованно,
да и не успеть. Всякий нормальный человек на  моем  месте,  плюнув  на
самолюбие, перемахнул бы через изгородь и поискал спасения в кроссе по
огородам, но кто сказал, что я нормальный человек? Функционер я,  хоть
и бывший. Так что извиняйте меня, ребята. От кого  мне  бегать,  я  уж
как-нибудь выберу сам.
   Я протянул початую пачку тому, в ком угадал вожака:
   - Угощайтесь.
   Вожак, осклабившись, швырнул мою пачку через плечо. Теперь,  с  его
точки зрения, начиналось самое интересное.
   - Ну а что еще у тебя есть?
   Особь "альфа". Пробы негде ставить. А вон и "омега", самая  опасная
из всех, но не раньше чем жертву свалят и  начнут  топтать,  -  жмется
пока за спинами...
   Я начал снимать рюкзачок, мучаясь  вопросом:  дадут  или  не  дадут
снять? Не сидор был им нужен, хотя в нем лежали почти все мои деньги -
месяцев на восемь, если не больше. Точно так же те, кто напал зимой на
Витальку, не поинтересовались содержимым его карманов. Им нужен был я,
беззащитный с виду попрыгунчик. Избить. Опустить.  Изуродовать.  Самое
удовольствие для крыс, острая сладость беспредельной власти  стаи  над
одиночкой. Напоследок - но уж пир инстинктов! Отмеченные, конечно.
   Фактически все они были уже мертвецы, кому-то из них остались  дни,
кому-то месяцы, и, возможно, хотя  мне  с  того  было  не  легче,  они
подсознательно понимали это. Вот чего я не учел: последних  конвульсий
отсекаемой  гангренозной  массы;  эти  не  побегут  вон  из  города  в
напрасной  надежде  на  спасение,  они  останутся  в  нем   хозяевами.
Выползли. Показали личико...
   Прав я был. Каждую минуту, каждую секунду моего бегства - прав!
   Я швырнул рюкзачок вожаку в рожу  за  секунду  до  того,  как  меня
должны были сбить с ног.
   - Лови!
   Эффект получился неожиданный. Голова вожака взорвалась, как бешеный
огурец, из внезапно появившейся дыры на  месте  уха  вылетел  сгусток;
осталась только ухмылка, как бы отделенная от лица, и вот  по  этой-то
наглой глумливой ухмылке я врезал кулаком со всей дури и  промахнулся.
Вожака отбросило и крутануло волчком. Неестественно выгнутый,  он  еще
не успел упасть, как где-то поблизости скромно тукнул второй  выстрел,
и тот, кто нацеливался на меня  сбоку,  споткнулся  и  нырнул  головой
вперед.  И  тотчас  третья  пуля,  прошив  кого-то  навылет,  визгливо
срикошетировала   от   изгороди,   брызнув   крошкой   пантикапейского
известняка.
   Остальных выстрелов я не слышал, откуда велась стрельба - не понял.
Когда я совладал с инерцией своего броска  и  оглянулся,  все  шестеро
лежали подле меня в разнообразных позах, лишь один из  них  еще  скреб
пальцами пыль и жалобно прискуливал. Троим из  шести  разнесло  череп.
Никто из них не пытался бежать, да что бежать -  вряд  ли  они  успели
хотя бы испугаться, прежде  чем  каждый  из  них  схлопотал  по  пуле.
Однако... Зря я бросался на прорыв, как  окруженный  Паулюс,  напрасно
нервничал. Профи есть профи: велено меня охранять  -  и  охраняют,  не
щадя живота, покамест чужого. Нацбез или люди  Кардинала?  В  общем-то
без разницы. Ненавидя меня, положат жизнь за то, чтобы волос не упал с
моей головы. Ох, ребятки...
   Вряд ли сюда допустили бы полицию, но я уже поспешал  трусцой  вниз
по асфальтовой ленте, вздернув на плечо забрызганный кровью рюкзачок и
не оглядываясь. Усталости как не бывало, руки и  ноги  дрожали  мелкой
запоздалой дрожью, а главное - не отпускало ощущение, что что-то пошло
не так. Словно случилось что-то важное, и мир, подпрыгнув, качнулся  и
пошел вдруг не по тем рельсам,  а  я  и  не  заметил.  Глупость  какая
мерещится... Ладно, плюнем.  Перейдем  на  шаг,  отдышимся.  Проехали.
Нормальная реакция организма на стресс, адреналиновый шторм баллов  на
десять, только и всего...
   На бульваре пахло автомобильным выхлопом, хвоей и  морем.  Видимого
"хвоста" по-прежнему не было, и голова не болела ничуть. Теперь  стало
понятно, отчего "демоний" не предостерег  меня  от  встречи  с  бандой
отмеченных: смертельной опасности подвергался не я, а они. Стоп!..
   Я перешел на шаг, а потом и вовсе побрел еле-еле. Мне  вдруг  стало
ясно, что именно пошло не так: не болела  голова.  Совсем  не  болела.
Нисколечко. Я выругался вслух, испугав какую-то старушенцию в марлевой
повязке. Обрадовался, идиот, расслабился, а ведь это, как ни крути, не
порядок! Сколько раз мне прочно садились на хвост  -  шесть?  семь?  И
каждый раз в затылок въедалась боль - не острая,  терпимая,  привычный
уже фон, - стоило только скорохватам выйти на мой след...
   Ну и где мое чутье правильного пути, спрашивается?  "Демоний"  взял
отпуск? Или отказал совсем?
   Холодея от  ужаса,  я  ступил  на  проезжую  часть.  Все  произошло
молниеносно: укол раскаленного  гвоздя  в  мозг,  визг  тормозов,  мой
балетный прыжок чуть ли не из-под  бампера...  Водитель,  притормозив,
что-то проорал мне, выразительно покрутив пальцем у виска, - я в ответ
покивал, вполне с ним соглашаясь.
   Итак, "демоний" действовал... Против эксперимента не попрешь. Тогда
- в чем дело?
   Выходит, мой арест ничем мне не грозит?
   Выходит, так...
   В эту гипотезу даже послание от Кардинала ложилось вполне  логично.
Перехитрил  меня  Кардинал,  додумался  сменить   гнев   на   милость,
хитроумный реалист!  Вот  оно  как...  Не  будет  ни  суда  чести,  ни
заслуженной мною пули в рот, мало того, меня навсегда оставят в покое,
если  только  я  припомню  последовательность  импульсов  из   игровой
программки с уничтоженной дискеты-монетки, -  лечить  тех,  кому  само
человечество сказало: уйди, ты мешаешь!
   А я припомню?
   Придется,  "Демоний"  заставит   -   во   избежание   нежелательных
последствий для  ценного  моего  организма...  В  любом  случае  нужно
отрываться уже сегодня и  лучше  начать  прямо  сейчас,  пока  они  не
поняли, что я беззащитен. Как это сделать без болевых подсказок -  вот
вопрос. Уходить от слежки в Керчи бесполезно, ясно и ежу. Дадут  вволю
побегать, не выпуская из виду. И на дно тут не залечь.  Есть,  правда,
Аджимушкайские  каменоломни,  но  я  их  не  знаю,  это  во-первых,  а
во-вторых, кто позволит мне туда  уйти?  Да  и  выходы  из  них,  надо
думать, известны наперечет.
   Опять угнать  машину  и  рвануть  когти?  Куда?  Тамань,  Феодосия,
Симферополь? Шило на мыло. Нисколько не лучше, чем оставаться здесь  -
Дождаться здесь апогея паники и попытаться ею воспользоваться? Гм... В
нацбезе тоже не младенцы служат. Да и вряд ли мне позволят  гулять  на
свободе столько времени. Нет, не дни у меня в запасе  -  часы.  Походя
брызнут чем-нибудь в лицо, не поверят своей удаче, а потом не  устанут
изумляться: каким таким божьим попущением  заурядный  лопух  умудрялся
ускользать от профи почти полгода?..
   Стоп, назад!.. Только что  была  свежая  мысль.  Проехал...  Совсем
дурею. Ага! Каменоломни. Не здешние, конечно, и не каменоломни вообще.
Олух я, что не подумал об этом сразу! А  ведь  есть  в  этом  мире  по
меньшей мере одна крохотная область приложения сил человеческих,  один
экзотический закоулок, в котором я один сильнее всего  нацбеза,  да  и
ребятишек Кардинала, уж если на то пошло...
   В порт? Да. Но не сразу. И не торопясь. Заодно будь добр следить за
своим рылом, ты! Не  хватало  еще,  чтобы  мозговому  центру  операции
доложили:  объект  движется  по  направлению  к  пассажирскому  порту,
чему-то идиотски улыбаясь...
   На первой попавшейся скамейке я обревизовал свое имущество.  Первым
делом,  оглядываясь  и  отчаянно  боясь  психотропного   удара   из-за
ближайшей акации, поменял батарейки в мозгокруте.  Обошлось.  Далее  я
уже не торопился, вынимая по одной вещи из  рюкзачка  и  тщательно  их
осматривая, а большинство своих дурацких  сегодняшних  покупок  просто
швырнул под скамейку. Встроенный индикатор баллончика  показывал,  что
сжатого воздуха осталось максимум на три минуты. Врал, конечно. Знаю я
эти баллончики с индикаторами: если показывает,  что  осталось  дышать
три  минуты,  значит,  шесть-семь  минут  есть  наверняка,  а  опытный
ныряльщик растянет и на десять. Хорошо, что я догадался  не  выбросить
баллончик, - жаль только, что я не опытный ныряльщик...
   Фонарик? Батареек хватит  часов  на  сорок,  и  можно  приспособить
старые батарейки от мозгокрута, они  еще  живы.  Хуже  было  с  сухими
рационами - оставалось всего пять  штук.  Дело  было  поправимым,  но,
поразмыслив, я решил не пополнять запасы. Неделю  продержусь  в  любом
случае. Сойдет за лечебное голодание в конце концов!
   Так, что теперь?  Хоть  как-то  подстраховать  себя,  что  же  еще.
Во-первых, справиться с "демонием", который изо  всех  сил  будет  мне
противиться, если я правильно его понял...
   Вспышка боли в затылке показала, что понял я правильно, -  и  какая
вспышка! Мир померк, и в темноте я ощупью нашаривал  таблетки,  ощупью
отвинчивал колпачок фляжки. Пять таблеток -  три  глотка!  Нет,  лучше
четыре... Мир понемногу восстанавливал свои очертания, мелкими шажками
отступала боль. Уф-ф!.. Дрянь водка... Ик!.. Наверное, мозговой  центр
операции только что принял сообщение типа: "Объект с  мутными  глазами
глушит ерша натощак и героически борется с  позывами  к  рвоте".  Оно,
если разобраться, и  к  лучшему:  вконец  изнемог  объект,  запутался,
раскис, готов сдаться... Дезинформирующая версия должна лечь удачно  -
и это у нас будет "во-вторых"...
   Прямо здесь, на скамейке, набрав какой-то  фантастический  адрес  -
дойдет, куда  денется,  -  я  отправил  в  сеть  сообщение  следующего
содержания:
   "П.Ф. НА РАЗГОВОР СОГЛАСЕН. М."




   - В Турцию? - с готовностью спросил  пилот,  когда  я  упер  ему  в
затылок глушитель "шквала".
   - Чуть ближе. В Батуми.
   В отражении лобового плексигласа я читал  растерянность  пилота  и,
пожалуй,  разочарование.  Ничего  не  скажешь,  странный  нынче  пошел
террорист: заложников не взял, в машине ни пассажиров, ни  стюардессы,
ни второго пилота - ты, да я, да мы с тобой, - вдобавок не рвется  вон
из Конфедерации, что уже совсем ни на что не похоже! Псих, наверное.
   - До Батуми не хватит топлива.
   Я  поискал  глазами  среди  приборов.  Индикатор   уровня   топлива
показывал полные баки. Пилот честно врал,  как  его  учили  на  случай
захвата.
   - Взлетай.
   По пирсу слонялись уже четверо. Только что их было двое...
   - Одну минуту. Запрошу разрешение.
   У _меня_ ты его запросишь... Одной статьей  Уголовного  уложения  в
моем деле больше, одной меньше - плевать. Чуть сильнее прижав  "шквал"
к затылку пилота, я отломал дужку микрофона,  швырнул  его  на  пол  и
раздавил подошвой.
   - Взлетай так. На первый раз  вранье  прощаю.  Будешь  себя  хорошо
вести - останешься жив-здоров. Мне твоей крови не надо. Пошел!
   Засвистели турбины, тяжело чавкнула вода под корпусом -  экраноплан
отделился от пирса и начал выруливание. Ну-с, что вы  теперь  скажете,
ребята? Попытаетесь блокировать выход из порта? Не успеете...
   Вырулив на прямую,  пилот  прибавил  газу.  Бежали  назад  портовые
краны, обсиженные чайками причалы, обрывистые берега  мысов  по  краям
бухты... Мелкая волна била в днище. Теперь уже точно не  успеете...  А
вот как скоро вы догадаетесь о том, что у меня на уме, - не знаю. Даже
думать не хочу об этом. Я должен уйти и на этот раз, вот и все...
   Стоместный экраноплан-монстр еще бежал бы и бежал по  воде  -  этот
двадцатиместный, вдобавок пустой, оторвался от волны, не добежав и  до
середины бухты. Сразу  ощутимо  прибавилась  скорость,  меня  потянуло
назад.
   - Да сядь ты! - спокойно сказал пилот. - Дернет машину -  на  спуск
еще нажмешь. Вон кресло... Мне что? Батуми так Батуми.
   Я сел, но не рядом с ним, а позади,  у  самой  переборки,  рядом  с
холодильным шкафом. Кресло, судя по всему, предназначалось стюардессе.
Пилот вел машину плавно и уверенно, небрежно кинув руки на штурвал,  -
над островом Тузла, предупредив меня, сбросил обороты и  сделал  горку
метров на сорок - мелькнула внизу узкая песчаная коса с редкими купами
низкорослых   деревьев,   какие-то   домики,   разноцветные    палатки
попрыгунчиков, головы купальщиков в зеленоватой воде, взлетающая  стая
бакланов, катер погранохраны... Свисту прибавилось - пилот, снизившись
до пятнадцати метров, добирал крейсерскую скорость. Шестьсот в  час  -
норма для такой машины, лететь нам от силы полтора часа. Не в  Батуми,
конечно...
   За полчаса пилот лишь  дважды  -  на  выходе  из  пролива  и  возле
Новороссийска - предупредил  меня  о  незначительной  перемене  курса.
Экраноплан держался километрах в пяти от берега,  вначале  плоского  и
скучного, затем вздыбившегося горами. Иногда мне казалось,  что  пилот
вообще уснул - странный модус операнди для человека, в спину  которого
нацелен ствол!  На  воду  лучше  было  не  смотреть  вовсе  -  близкое
мельтешение волн сразу вызывало  тошноту.  Адская  смесь,  при  помощи
которой я отправил "демоний" в  нокдаун,  вела  себя  в  моем  желудке
вызывающе. Подкатывала к горлу и падала назад, не доводя до крайности.
   - Пакетик возьми, - посоветовал пилот не оборачиваясь. -  Слева  от
тебя.
   - Обойдусь пока, - ответил я, глубоко дыша. - Э, а я уж  думал,  ты
заснул.
   - Еще чего.
   - Самому-то не тошно? - спросил я. - Или привык?
   - Допустим, тошно, - буркнул он. - Дальше что?
   Я промолчал, дыша глубже и стараясь не глядеть на воду.  Возле  Лоо
за нами увязался было боевой  вертолет,  но  быстро  отстал.  Завалить
вдогон такую цель, как пассажирский экраноплан, было  для  него  делом
плевым: при желании он мог бы ювелирно снести нам хвост  или  одну  из
турбин, вынудив плюхнуться более  или  менее  мягко...  Не  позволили.
Боятся, как бы не скапотировали,  дрожат  за  меня,  ценного,  за  мои
мозги, за память мою. Никакого другого умного металла в лазоревом небе
не замечалось. Вот ведь какой парадокс современной  техники:  посадить
нас гарантированно аккуратно им нечем. Бережно посадить...  Во  всяком
случае, до Поти не решатся.
   - Как отключить  маячок?  -  спросил  я  пилота  на  траверзе  мыса
Пицунда. Он показал.
   - Отключай. А систему  "свой-чужой"?
   Он показал и  это.  Заметил  только  сквозь  зубы,  по-прежнему  не
поворачивая головы:
   - Могут сбить по дури. Все равно увидят на локаторе; над морем-то -
чего проще...
   - А над сушей? - спросил я.
   - Над сушей, может, и нет. - Затем он повернул-таки голову ко  мне,
и глаза его округлились. - Э, погоди-ка...
   - Молодец, - похвалил я, - быстро соображаешь. Вот что: как пройдем
Сухуми, будь внимателен.  Перед  Очамчирой  повернешь  и  пойдешь  над
речкой до Отапа. Там сядешь. Самое трудное - побережье,  ну  и  дальше
пара-тройка мостов. Справишься.
   - Погоди. - Он вывел на монитор карту. - Дай  посмотреть,  где  он,
Отап твой... Ага, вижу... Извини, я должен спросить,  просто  так,  на
всякий случай: ты что, правда псих?
   - Зато тихий. Приготовься, минуты через три поворот.
   - То-то и гляжу, что тихий... Слушай, тихий, жить тебе не  надоело?
Полста верст над сушей! Была бы хоть степь... А посадку экраноплана на
грунт ты когда-нибудь видел?
   Кажется,  он  принял  меня  за  одного  из  самоубийц.  Я  постучал
рукояткой "шквала" по подлокотнику.
   - Разговорчив стал...  Где  сесть  -  покажу,  есть  там  на  речке
спокойное место. Двигай!
   Берег пошел на нас - засаженный  эвкалиптами,  застроенный  отелями
курортный берег. Турбины взвыли на форсаже.
   - К-уда?! Правее!..
   - Заткнись, мне лучше знать.
   Вел он мастерски. Взмыв над пляжем изумительной горкой - метров  на
сто, не меньше! - машина перемахнула отель, прошла на  снижении  между
корпусами  другого  отеля,  над  оживленным  шоссе,  над  двухэтажными
особняками с крытыми верандами,  оплетенными  виноградом,  над  линией
скоростной надземки,  затем  -  еще  одна  горка,  но  пониже,  -  над
проводами ЛЭП, над мостом... В холодильном шкафу что-то  дребезжало  и
со стуком перекатывалось. Меня швыряло, я едва удерживался  в  кресле,
ругая себя за то, что  не  стал  пристегиваться,  а  содержимое  моего
желудка бултыхалось под самым горлом. На последнем вираже перед  рекой
машина едва не сбрила дерево левой плоскостью. Пилот  промычал  что-то
невразумительное. В отражении плексигласа я видел его закушенную  губу
и глаза - сумасшедшие и восторженные...
   Пошли над речкой. Время от времени пилот, следуя изгибам русла, без
предупреждения кидал машину то в одну сторону, то в другую, но тут уже
можно было отдышаться. Одна минута, полет нормальный, как слышите?..
   Можно себе представить, какая сумасшедшая работа идет  сейчас  там,
вне моего восприятия!  Чьи-то  погоны  срываются  с  кителей...  Отап?
Повторите! Это точно?! Что у нас там? Почему ничего?!.
   Через пять минут я буду на месте. На старте моего рывка. А вы  -  в
лучшем случае - через тридцать.
   - Тут петля, - подсказал я. - Можно срезать через кукурузное  поле.
Да, не прозевай развилку, нам в приток...
   - Сам вижу, - отозвался пилот. - Спасибо.
   - За что?
   - За все это. Знаешь, что это такое - всю  жизнь  летать  в  десяти
метрах над водой? Изо дня в день... пятнадцать лет. Смотреть  спокойно
не могу на эту воду. А так, как сейчас - только в снах...
   - Рад, что тебе понравилось, - хмыкнул я. Вот уж кому что...
   Отап как бы и не село - редко разбросанные  по  холмам  у  подножия
Кодорского хребта домики,  сады,  пастбища,  плантации  чая  и  ореха,
подпертые с севера горным поясом  с  великолепной  Ходжали  на  заднем
плане. Среди всей этой пасторальной  идиллии  суетливая  речка  шустро
бежала по камням, кое-где уважительно обтекая крупные валуны.  Глубины
в ней, на глаз, было от силы полметра, ширины  -  полтора  плевка.  Не
сезон снеготаяния, что поделаешь...
   - Это и есть твое спокойное место?
   Я только кивнул. Пилот крякнул,  передернул  плечом  и  не  захотел
больше со мной  разговаривать.  Машина,  ложась  на  глиссаду,  быстро
теряла скорость - пилот явно намеревался  посадить  машину  с  первого
захода. Я торопливо пристегнул ремень. Ох пронеси...  Пять  метров  до
воды... три... один...
   Удар! Протяжный скрежет рвущегося металла. Стон переборок, искры из
приборного щитка... Лобовой  плексиглас  выбило,  в  кабину  рванулась
вздыбленная мутная вода.  Позади  в  салоне  что-то  звонко  лопалось.
Экраноплан  пропахал  днищем  речное  русло,  крутнулся  вокруг   оси,
попытался было встать на нос, но не встал,  проскрежетал  в  последний
раз по валуну, тяжело плюхнулся на брюхо и, перегородив речку, замер.
   Я отстегнулся и ощупал себя. В голове гудели колокола  и  назойливо
звенели какие-то бесстыжие бубенчики. Цел, однако!..  Пилот  осторожно
щупал здоровенную ссадину на лбу.  Мокрый  до  нитки,  он  не  замечал
этого.
   - Ну,  бывай,  -  сказал  я  ему,  вылезая  на  капот  через  битое
остекление. - Спасибо, что подвез.
   - Тебе спасибо, - сказал  он  серьезно.  -  Господи,  все-таки  это
случилось! Хоть раз в жизни...
   Я  не  стал  его  дослушивать.  Недоставало  мне  еще,  чтобы  сюда
собрались зрители и я проталкивался сквозь толпу... Бегом! Пожалуй,  в
селе стоит угнать  машину,  лучше  всего  джип,  но  только  если  сам
подвернется, слишком мала моя фора, чтобы заниматься этим  специально.
Да и крюк какой по дороге, а выиграю я на машине  всего-то  километров
пяток... Ближайший  склон  -  вот  он,  рвануть  по  нему  пешкодралом
напрямик, в лоб,  уйти  наверх,  в  буковые  горные  леса,  в  царство
карстовых воронок среди кустарника, там вы меня еще поищете...  Там  я
вволю повожу вас за нос. А потом исчезну.



   ...Уже девять часов  я  мыкался  в  этом  лазе,  с  ног  до  головы
облепленный жидкой глиной, а лаз упрямо не желал кончаться. Но в  лицо
дул легкий ветерок, пробуждая надежду на то, что выход все же есть.
   Я пресмыкался, как червь. Встречались участки,  где  мне  удавалось
ползти на локтях, но больше было  таких,  куда  приходилось  буквально
ввинчиваться по частям, иногда и на выдохе,  заполняя  собой  пустоты,
как расширяющийся газ. Одна рука впереди, в ней  рюкзачок  и  фонарик,
вторая согнута и  прижата  к  груди.  Затекли  обе,  и  невозможно  их
поменять  местами.  Последнее  место,  где  успешно  проходили   такие
эволюции, где даже можно было проползти  на  карачках,  кончилось  час
назад. Впереди - неизвестно что. Зря я сюда полез. Давно ясно, что лаз
мало-помалу уводит  вниз,  а  мне  надо  наоборот.  Жутко  подумать  -
возвращаться назад тем же путем. Вверх. По глине. Ступнями вперед.
   Самое страшное для ползуна - не обвал,  не  внезапный  паводок,  не
потеря ориентировки под землей. Самое страшное, вечный сюжет кошмарных
снов - застрять...
   Темное дело карст! Никогда не знаешь,  какую  шутку  он  над  тобой
выкинет в следующую  минуту.  И  шутки-то  у  него  по  большей  части
дурацкие: поставить на пути километровый шкуродер или такой  вот  лаз,
набить сифон жидкой глиной, напугать  эхом  в  колодце,  заставить  то
потеть, то дрожать. Промочить до нитки - это уж само собой разумеется.
"Дождевая вода сквозь внутренности горы процеживается и распущенные  в
ней минералы несет с собой, и в оные расселины выжиманием  и  капанием
вступает..." Что правда, то правда, Михайло Васильевич. Вступает.  Тут
и человек  "вступает  в  расселины  выжиманием",  чего  ж  воде-то  не
вступить туда же. Приятной такой водичке, освежающей. Градуса четыре.
   Кажется, лаз чуть-чуть расширился. На  какой-нибудь  сантиметр,  не
больше, но уже можно было  вдохнуть  по-человечески.  Уклон,  пожалуй,
тоже возрос. Я пополз быстрее. Найду место, где можно развернуться,  и
полезу назад. Тяжело, а надо. Впереди мне делать нечего.  Удивительно,
что вообще сюда долез. Двенадцать лет не спускался в пещеры, а надо же
- не  растерял  ползучих  навыков!  Счастье,  что  сбросил  брюшко  за
последние месяцы, иначе торчать  бы  мне  в  узости  плотно  вогнанной
затычкой...
   Впереди был зал. Небольшой.  Фонарик  осветил  его  целиком.  Малое
озерко, характерные натеки по стенам, отовсюду капает,  а  сталактитов
нет, два колодца в потолке, с водопадиком и без, третий колодец  ведет
вниз... Ага, вот я куда попал! Ну здравствуй, давно я тебя  не  видел.
Зал Шумный, пещера Дурная, открытая нашей группой в двадцать втором  и
исследованная в двадцать третьем. Тогда же и получившая свое название.
Пещеры Кодорского хребта - не глубочайшие пропасти  хребта  Бзыбского,
здесь все скромнее. Дурная - она и есть дурная, нет в ней ни  красоты,
ни  свойств  полигона  для  новичков,   ни   малейших   претензий   на
рекордность: съемка двадцать  третьего  года  не  показала  и  трехсот
метров глубины. Не удивлюсь, если после нас в эту дыру вообще никто не
заглядывал. Оно, если подумать, к лучшему.
   Я постоял на краю  колодца.  Столкнув  камешек,  не  услышал  звука
падения - вода шумела. Мучительно хотелось шагнуть туда - в черноту...
Назад! Да что это со  мной,  а?  Устал  -  пошли  психические  сдвиги?
Рановато...
   Я  обессиленно  привалился  к  стене,  прекрасно  зная,  что  через
несколько  минут  меня  начнет  колотить  от  холода.  Нет,  вода   не
просочилась к телу, гидрокостюм выдержал все шкуродеры,  -  но  пот!..
Хорошо было бы заменить патрон потоэкстрактора  -  а  где  его  взять,
запасной? Я был насквозь мокрый. За последние  трое  суток  я  проспал
едва час. А ведь ушел! Самое главное - ушел, остальное пыль и  мелочи.
Из-под носа ушел, как ни пытались они настичь меня раньше, чем я найду
первую же карстовую щель. Знали место, где я кое-что могу! Смешно: они
видели, как я ушел в  колодец  без  веревки,  на  распорах,  и  честно
попытались гонять меня под землей. С веревками. Чудо, что не  убились.
Спелеоподготовка у нацбеза та еще.
   Но долго торчать тут тоже не стоит, подумал я. Не выдержу. А  то  и
грянет  наверху  хороший  ливень  -  утопит  паводком,  как   суслика.
Нехорошо, что на стенах не видно  отметин  от  последнего  паводка,  -
значит, вода затапливает зал целиком.
   Ладно, будем думать, что делать дальше... Чем хороша Дурная  -  так
это обилием входов в нее.  Только  наша  экспедиция  разведала  шесть.
Только что я нашел седьмой, самый неудобный. Можно не сомневаться, что
у каждого из этих семи входов меня ждут с большим  нетерпением.  Какой
отсюда  следует  сделать  вывод,  господа?  Правильно  мыслите,  найти
восьмой вход, он же выход.
   Значит, так. Глубина Шумного - порядка ста  двадцати  метров.  Вниз
идти незачем. Оба колодца в потолке выводят в одну и  ту  же  штольню.
Туда же можно попасть кружным путем через меандры  и  глиняный  сифон.
Штольня  длинная,  с  ветвлениями,  некоторые  так  и  не  были   нами
осмотрены... Но сперва нужно попробовать другое: вон тот знакомый  мне
узенький лаз за валунами. Ход Малахова.
   В двадцать третьем я наткнулся на него случайно и  получил  выговор
за трату времени, отпущенного на штурм пещеры.  Ход  вел  не  вниз,  а
наклонно вверх - это раз. Ход закончился тупиком  -  это  два.  Никто,
кроме меня, туда не пошел, и ход остался просто ходом  Малахова.  Мало
ли таких ходов; назвали в твою честь, и радуйся. Правда, в конце  хода
пламя зажигалки никак не хотело  гореть  ровно,  и  у  меня  сложилось
впечатление, что камни впереди можно расшатать. Не помню почему  -  то
ли сам я так решил, то ли ужалило меня в затылок, - но о чуть заметном
сквознячке в конце хода моего имени я не сказал никому...
   Я  все  же  не  выдержал:  сдавил  посильнее  отработанный   патрон
потоэкстрактора, иногда это помогало. Удача моя не кончилась - помогло
и сейчас. Дрожь понемногу унималась.  Поесть,  что  ли?  Нет,  сначала
поспать,  хоть  полчаса.  А  потом  уже   развести   водой   последний
стограммовый пакетик и поесть, прежде чем  выбраться  отсюда.  Наверх.
Интересно, цела ли еще хибарка  -  "загородная  резиденция"  покойного
Вахтанга Ираклиевича, лучшего  фельдшера  из  всех,  кого  я  знал?  В
двадцатом меня доставили к нему  с  признаками  клещевого  энцефалита,
говорить я уже не мог, только мычал, а он,  вливая  в  меня  лошадиный
гамма-глобулин (человеческого в радиусе ста километров  не  оказалось,
хоть умри), вел надо мною нескончаемый монолог о  жизни  и  искусстве,
поминутно сворачивая на любимый предмет. "Скрябин? Как же,  как  же...
Олухом надо быть, чтобы так  помереть,  вольно  ему  было  давить  тот
чирей! Кхм. А музыка - божественная, и без света хороша... "
   Я так и заснул под третью симфонию "Божественная поэма", и  в  моем
сне было только это: музыка и свет.
   А когда я проснулся, свет действительно был. Довольно  яркий  белый
свет. Из круглой дыры сухого колодца в потолке свисала веревка, а  под
дырой, в трех шагах от меня, держа на  коленях  яйцеобразный  живот  с
прижатым к нему матовым цилиндром фонарика, на  обыкновенном  складном
стуле сгорбился Кардинал.
   - Ну вот и  я,  Миша,  -  сказал  он.  -  Ты  ведь  хотел  со  мной
поговорить, а?




   Сильнее  всего  Малахова  поразил  именно  этот  стул,   столь   же
неуместный на глубине ста  двадцати  метров  под  поверхностью  земли,
сколь дик был бы баобаб на арктической льдине.  Ага,  вот  оно  что...
Кардинала спускали в колодец на веревке. На этом стуле.
   - Что же ты наделал, Мишенька, - сказал  Кардинал  голосом  старика
Муразова, отечески укорявшего беспутного Чичикова,  но  громче,  чтобы
голос не потонул в шуме низвергающегося  в  озерко  водопадика.  -  Ну
зачем тебе понадобилась вся эта беготня, а? Дома не сиделось?
   Акустика сводов странно дробила его голос. Шумела и плескалась вода
в озерке.
   - Нашли, - сквозь зубы проскрежетал Малахов.  Откашлялся,  прочищая
горло, помотал головой. - Все-таки нашли...
   Мысль лихорадочно работала.  Исхитриться,  вывернуться  и  на  этот
раз... Как?! Вряд ли Кардинал рискнул спуститься  в  одиночку,  должен
ведь понимать, сколь опасна загнанная в угол крыса. За валунами  здесь
можно спрятать слона, не то что двух-трех скорохватов... Тогда  почему
не взяли сонного? Ничего не понятно. Неужели он тут все же один? Взять
в заложники? Кардинал не  глуп,  вряд  ли  у  них  не  продуман  такой
вариант... Бежать! Сейчас же. Уносить ноги. Только бы успеть расшатать
камни в конце лаза. А Кардинала - по голове...
   Дико ожгло затылок. Рука  сама  зашарила  в  бесформенном  глиняном
коме, бывшем когда-то сносным на вид герморюкзачком. С первого  захода
нащупалась только фляжка.
   Кардинал расценил это по-своему:
   - Выпей, Миша, выпей. Такие разговоры вести трезвому  -  все  равно
что голым задом в улей сесть. Пей, мальчик  мой...  Выпил?  Ну  вот  и
молодец. Жаль, закусить нечем. А скажи-ка мне, Мишенька, ты  веришь  в
то, что один человек ценнее другого?
   - Вы тоже, - огрызнулся Малахов, с трудом  оторвавшись  от  фляжки.
Боль отступила вместе с мыслью о немедленном бегстве. Зар-раза, где же
таблетки?!
   - Допустим. Ладно, философских споров я с тобой вести  не  буду,  я
ведь так - поболтать пришел...
   - А, ну да, - огорошенно сказал Малахов. - Ну  и...  какие  новости
наверху?
   - Плохо, Миша. Лавина, как ты и хотел. Завтра похороны  президента.
Но держимся. За тебя в Санитарной службе пока что Лебедянский, а  Гузь
- больнице с инфарктом...
   - Погодите, - перебил Малахов, - какого президента?
   - Президента Конфедерации, естественно. Не  сумел  даже  отравиться
как следует, помучился. Официально - разрыв аневризмы или что-то вроде
того. А ты  как  думал,  Миша?  Твой  фактор  Т  косит  политиков  еще
побольше,  чем   простых   смертных,   оно   и   понятно   -   плесень
человеческая... Сам должен понимать: какой хороший человек  полезет  в
ту грязь к паукам в банку?
   - Знаете, - кивнул Малахов. - Впрочем, я догадывался.  Филин  успел
передать?
   - Что убивает не людей, а людишек? Он. Домоседов поверил сразу, а я
сомневался до самого  твоего...  до  твоего  ухода,  так  скажем.  Ну,
сейчас, сам понимаешь, это известно всем... кому нужно. Факты вопиют.
   Большая капля сорвалась с потолка точно на лысую макушку.  Кардинал
вздрогнул,  и  Малахов  невольно  отвел  глаза.  Странно  и,  пожалуй,
неприятно было видеть простые человеческие рефлексы у этого старичка.
   - Как вы меня нашли?
   - Зачем тебе знать это, Миша?
   - Ладно... Чего вы от меня хотите?
   - Лекарство,  Миша.  Ты  понимаешь,  о  чем  я.  Информация  с  той
дискетки, что ты отобрал у Кручковича. В обмен на любые гарантии.
   - О чем вы, Павел Фомич? - изумился  Малахов.  -  Какое  лекарство?
Какая информация? Нет никакой дискетки.
   - Правильно, нет. Ты ее сжег. Но перед этим внимательно  изучил.  А
ведь у тебя профессиональная память, Мишенька. Ну так как?
   - А вам не приходит в голову иной вариант: ни Филин, ни  Кручкович,
ни я решения так и не нашли?
   Кардинал беззвучно смеялся - трясся фонарик  в  прижатых  к  животу
руках, прыгали фантастические тени.
   - Спасал, значит, свою шкуру? Ох, дай отдышаться...  А  ты  шутник,
Миша. Насмешил.  Видел  ты  когда-нибудь  такое  диво  -  функционера,
бегающего  от  ответственности?  Представь,  я  тоже  не  видел.   Вот
взвалившего на себя ненужную ответственность - одного вижу.
   - А Краснопольский?
   Кардинал промолчал.
   - Что с моим сыном? - спросил Малахов. Кардинал крякнул.
   - В порядке  твой  сын.  Долечивается  у  хороших  специалистов.  И
женщина твоя в порядке, поверь слову. Кот твой и тот в порядке:  живет
в твоем доме хозяином, жрет как сенбернар... Возвращайся, Миша.
   - Под суд чести?
   - Забудь. - Кардинал махнул ладошкой. - Чтобы я отдал тебя под суд?
Не скрою, были такие мысли... Теперь  не  вижу  смысла.  А  скоро  это
станет просто неловко: спасителя человечества - угробить голосованием!
Поработаешь еще, ты мне нужен. Ты  ведь  уникальный  интуитивист,  мой
мальчик, и почти не ошибаешься. Я  не  знаю,  как  это  тебе  удается,
согласен не знать, а только ты подумай хорошенько:  обманываю  я  тебя
сейчас или нет?
   - Нет, - признал Малахов. - Но я не хочу.
   Молния пронзила мозг - пришлось стиснуть зубы.
   - Ты ведь не только интуитивист, мой мальчик, - продолжал Кардинал,
как будто не заметив этого "не хочу",  -  у  тебя  ведь  еще  завидное
чувство  самосохранения.  Потому-то  я  и  приказал   ни   при   каких
обстоятельствах не причинять тебе вреда. Не стрелять даже в ногу, даже
иглой. И оказался прав. Жаль только, что это не пришло  мне  в  голову
раньше. Я хочу, чтобы ты вернулся к работе,  твоей  должности  у  тебя
пока никто не отнимал. Вот только...
   - Что - только? - спросил Малахов.
   - Моим преемником уже не станешь. Извини, Миша.
   Вдруг стало смешно. Малахов привстал и сновав сел в глиняную  кашу.
Покачал головой.
   - Даже так?
   - Тебе смешно, мой мальчик?
   Малахов кивнул. Держусь, мол, за живот.
   - А знаешь,  Миша,  перед  самым  выпуском  из  Школы  тебя  хотели
отчислить. Довольно аргументировано, между прочим. А на самом  деле  -
боялись тебя. Я не дал. Похерил все сомнения, все протесты положил под
сукно, потому что было в тебе что-то такое, чего  не  было  в  других,
хотя как  специалисты  они  выше  тебя  на  голову.  В  тебе  я  видел
продолжение своего дела... Ох как ты меня подвел, Миша! Ничего  ты  не
понял. Думал, завянут плевелы, останутся  злаки,  и  наступит  рай  на
земле? - Кардинал тихонько засмеялся. - Пожалуй,  и  верно:  наступит.
Службы  станут   не   нужны,   превратятся   просто   в   общественные
организации...  Бить  настоящих  людей  кнутом  и  манить  пряником  -
бессмыслица и преступление. А  что  будет  потом,  ты  подумал?  Когда
подрастет новое поколение, такое же в основе своей, как наше, думаешь,
неоткуда  будет  взяться  жестокости,  трусости,  подлости,   глупости
человеческой? - Кардинал повысил голос, и, заглушив шум воды,  странно
отдалось эхо от сводов зала. - Думаешь, уже завтра наступит  вечность?
На всякий случай напомню, если ты забыл: конец одной  эпохи  -  всегда
середина другой и начало третьей.  Все  вернется  на  круги  своя.  Ты
знаешь, система, выталкивающая на верх пирамиды власти  худших  вместо
лучших, не жизнеспособна в принципе. Загубит себя и  страну,  и  тогда
уже не будет никого, кто мог бы передавить пауков в банке. Не будет ни
меня, ни моего преемника, ни Служб... Ты слушаешь меня, Миша?
   - Школу не забыл еще,  -  буркнул  Малахов.  Кардинал  не  диктовал
условий. Кардинал уговаривал - Малахов  отметил  это  с  настороженным
изумлением. Иногда в мире случается то, чего  не  бывает  и,  кажется,
быть не может. Подброшенная монетка встала на ребро.
   - Совесть, совесть... - вздохнул Кардинал. - Совесть функционера...
Жаль видеть гибель любимого детища. Хорошую я  систему  сделал,  когда
все  здесь  летело  вверх  тормашками,  -  не  без   недостатков,   но
работающую. Демократия - чтобы люди  не  чувствовали  себя  рабами,  и
Службы - чтобы не давать хода  тому...  чему  хода  давать  не  нужно.
Вовремя понял, что есть уникальный шанс, свернул шеи всем, кто мешал и
слишком рьяно помогал... А знаешь, Миша, для чего я оставил  при  себе
структуры, которых и нацбез боится? Думаешь, чтобы охранить Службы  от
государства? - Кардинал рассмеялся дребезжащим смешком. -  В  точности
наоборот! Для того, милые мои мальчики, чтобы  не  дать  вам  чересчур
развернуться, пока я жив... Только один изъян и видел:  после  меня  -
кто вас передавит, если вы вздумаете подмять под себя слишком  многое?
Кто ляжет миной на пути будущего диктатора? Думал - ты...
   Кардинал вздохнул. За шумом воды не было слышно вздоха.
   - А недостаточки-то были, Миша, - сказал он. - Функционеры, Службы,
Школа-оранжерея, отбор способных, а из них - способнейших, а из них  -
бескорыстных, а из них - тех, кто горд, но  ради  дела  языком  сортир
вылижет... как ты. Не  предусмотрел  я  такой  вот  ситуации,  а  ведь
советовали мне те, кто посмелее, ох советовали... Идеалист я паршивый.
Чтобы служили  хотел,  чтобы  честь  понимали,  чтобы  предки  были  -
достойные люди, порода, слуги страны,  чтобы  функционер  работал,  не
доказывая другим, а главное себе, свое право на место под солнцем... А
сказать тебе, кем была твоя мать, Миша? Ты ведь кое-что заподозрил, не
так ли? Пуста могилка-то... - Кардинал задребезжал  было  смешком,  но
тут же стал серьезен, и даже голос его изменился. - Так слушай. Шлюхой
была твоя матушка, ты уж прости старика за прямоту. Десять  лет  назад
умерла, как последняя шлюха, в ночлежке.  С  твоим  отцом  у  нее  был
заключен  однодневный  брачный  контракт,  в   начале   века   кое-где
практиковалась такая узаконенная разновидность проституции... И даже в
этот день  она  ухитрилась  ему  изменить.  Она  вступала  в  связи  с
мужчинами даже на последнем месяце беременности тобой. Строго  говоря,
мы даже не можем с полной уверенностью сказать, кто был  твоим  отцом.
Фамилию ты получил в детдоме, гипновнушение - в интернате. Очень  жаль
мне  огорчать  тебя,  Миша,  но  генетически  ты  не  дворянин,  ты  -
дворняжка... Впрочем, как  почти  все  ныне  действующие,  бывшие  или
только еще готовящиеся функционеры. Надеюсь,  это  тебя  хоть  немного
утешит.
   Вот как... Малахов провел рукой по лицу и стряхнул  с  закоченевших
пальцев ком глины. Что ж... можно было догадаться.
   - Предполагается, что мне нанесен психологический  удар?  -  злобно
осведомился он.
   Кардинал протестующим жестом поднял вверх ладони.
   - Никоим образом, Миша. Зачем? Я тебя прошу лишь об одном: подумай!
Знаю, что у тебя это плохо получается, но ты все-таки подумай...
   Снова ударило в затылок - тупо,  страшно.  Где  же  таблетки,  чтоб
их... Не найти. Не слушаются пальцы. Господи, да  я  же  сейчас  начну
выть от боли... Зажмурившись, он опрокинул в горло остаток из  фляжки.
Чуточку полегчало. "Демоний" просто так не отступит. Он будет  спасать
своего хозяина, пинать его, прижигать ему  мозги  каленым  железом,  в
каждой ситуации он найдет единственно верное решение - на перспективу,
чтобы жить в хозяине как можно дольше... он станет драться  за  каждый
день жизни, чтобы хозяин не смел рисковать собой и им...
   - Нет, - хрипло сказал Малахов. - Что у  вас  там  в  готовности  -
шоковые гранаты, психоделика, усыпляющий газ? Все  сразу?  Или  что-то
новенькое?! Валяйте, берите. Шанс у вас есть, но и у меня тоже...
   Он отчаянно блефовал, и Кардинал, казалось, поддался на блеф.
   - Да, шанс у тебя есть, Мишенька. Брать тебя? Лучевой психотропикой
тебя не проймешь - у тебя мозгокрут. Газом тоже - у  тебя  дыхательный
аппарат.  Вдобавок  эта   твоя   невероятная   способность   оставлять
профессионалов в дураках - она  тоже  кое-что  стоит.  Боюсь  я,  тебя
вообще невозможно взять, да и убить тебя, я думаю, не так-то просто...
   - А вы попробуйте.
   Кардинал долго молчал. Шумел водопадик, и ни какого иного звука  не
было в зале - лишь этот шум, как занудная нескончаемая песня.
   - Меня, старика, хоть выпустишь?
   Малахов кивнул. Кардинал по-стариковски мелко  вздохнул  и  скорбно
подергал веревку.  Та  немедленно  натянулась.  Складной  стул  пополз
вверх,  остановился,  медленно  поворачиваясь,  в  метре  от  пола   и
опустился обратно. Видимо, так и задумывалось.
   - А может, и ты со мною, Миша? А? Прошу тебя.
   - Простите меня, Павел Фомич, - сказал Малахов. - Не могу.
   -  Значит,  нет?  -  В  тоне  Кардинала  было  нечто,   заставившее
насторожиться. - Так-таки категорически нет?
   - Хоть стреляйте. Нет.
   Как ни дико это выглядело, Кардинал улыбнулся и  погрозил  Малахову
пальцем.
   - Стрелять в тебя, Мишенька? Что толку в тебя  стрелять  -  ты  все
равно оставишь старика с носом, знаю я тебя. Уйдешь ведь,  а?  Еще  не
знаю как, но уйдешь, отыщешь какую-нибудь нору.  А  только  далеко  ли
уйдешь, Миша? Подумай. Нет, я вовсе не  хочу  сказать,  что  мы  снова
сядем тебе на хвост... хотя, конечно, сядем. Я о  другом.  Стар  стал,
забыл сказать сразу... Крышу сорокаэтажки в Джанкое помнишь?  А  пилон
моста? Что ты там делал, не подскажешь ли мне? Нет? А не  хотелось  ли
тебе прыгнуть оттуда, Мишенька?
   - Чепуха!
   Кардинал невесело усмехнулся. Новая капля ударила его по макушке  -
он не обратил внимания.
   -  Логика,  Миша,  логика!  Неужели  ты  еще  не  понял?  Ты   тоже
_отмеченный_, уж примирись с этим как-нибудь. Кому  нужен  функционер,
переставший выполнять  свою  функцию  -  спасать  людей.  Мне?  Людям?
Человечеству с его дурацким психополем? Разве что самому себе - да кто
тебя спросит, Мишенька? Наложишь на себя руки с великим  удовольствием
и еще брыкаться начнешь, если  помешают.  Я,  собственно,  хотел  тебя
предупредить, чтобы  ты  не  строил  иллюзий.  От  того,  что  я  тебе
наобещал, я не отказываюсь и еще раз повторю: ты мне нужен,  а  там  -
как знаешь...
   Малахов  молчал.  Сказать  было  нечего:  Кардинал  был  прав.  Той
беспощадной стыдной правдой, которую хочется скрыть от других и прежде
всего от себя самого... Я убью себя, подумал Малахов. Убью, и  никакой
"демоний"  не  помешает  мне  сделать  шаг  с  крыши.  Вот  почему  он
протестует - знает, что обманывать его умею. Можно и теперь  стряхнуть
"хвост" и уйти, можно восстановить игровую программу Филина  и  гонять
ее на своем компе, пока не опротивеет. Пока  не  почувствую  сам,  как
почувствовали те двое: нельзя, хватит! Запив таблетки  водкой,  прыгну
откуда повыше - вне себя от идиотского восторга, руки вразлет - и буду
долго падать, наслаждаясь зрелищем летящей навстречу полоски асфальта,
смакуя каждое мгновение свободного полета...
   Сдохнуть.  Вместе  с   ними,   леммингами.   Как   нечто   ненужное
человечеству, не заслужившее права остаться. Уйти  и  не  мешать.  Или
жить... как прежде. Лечить их по  методу  Филина  -  Кручковича,  хотя
никакое это не лечение, а лишь способ загнать вглубь симптомы... И нет
третьего пути. Как знакомо - безжалостно поставлена задача: или - или.
Вот от чего, драть вас всех без смазки, зависит судьба человечества!
   Как глупо... Безжалостно-глупо. Беспощадно...
   И не уклониться от выбора.
   - Э нет, - сказал Малахов, пряча  от  Кардинала  глаза.  -  Так  не
пойдет. Я еще жить хочу.
   - Давно бы так, Миша... Я в тебя верил. Сможешь вспомнить  то,  что
было на дискетке?
   Малахов кивнул.
   - На всякий случай проверим тебя под гипнозом, не возражаешь?
   - Подите вы...
   Кряхтя, он встал, переждав острую вспышку блаженства, свою награду.
Матюкнулся вслух. Сделал шаг. Улыбающийся, весь  в  паутине  лучащихся
морщин, все-таки добившийся своего, Кардинал что-то втолковывал  ему -
он не слышал. Шумело в ушах, шумела  вода  в  Шумном  зале.  Несколько
секунд он держал над колодцем герморюкзачок, похожий  на  бесформенный
глиняный ком. Потом разжал пальцы.



                         Историческая справка
                             (11.07.2066)

        Малахов Михаил Николаевич. 27 декабря 2041 г., был найден
     мертвым в  своем  особняке,  спустя  сутки  после  вынесения
     вердикта судом чести по делу  о  Вышневолочской  катастрофе.
     рядом был обнаружен пистолет системы "гюрза"  с  патроном  в
     стволе. Установленная  вскрытием  причина  смерти:  обширное
     кровоизлияние в мозг.
        Малахов  Виталий  Михайлович.  После  окончания  гимназии
     поступил    в    технологический     колледж.     Религиозен
     (православие). Активист правозащитного общества  "Совесть  и
     свобода". О его жизни после 2050 г. ничего не известно.
        Лебедянский  Юрий  Савельевич.  Остался   на   занимаемой
     должности  (до  2049г.).  Опубликовал  несколько  статей   в
     журнале "Вестник санитарии". Холост.
        Штейн Отто Оттович. После увольнения из Санитарной службы
     открыл частное сыскное агентство. Женат, двое детей.
        Домоседов Иван Рудольфович. По  истечении  второго  срока
     полномочий перешел  на  должность  консультанта  при  Службе
     духовного  здоровья  населения.   Пользовался   заслуженными
     льготами, имел поощрения от руководства. В 2049 г. вышел  на
     пенсию. Умер в 2062-м.
        Воронин  Кирилл  Афанасьевич.  С  2041  по  2044   г.   -
     функционер. После истечения срока полномочий  -  консультант
     при Службе. Ряд работ по социологии и эволюционной  генетике
     (2044  -  2065  гг.).  Ввел  в  науку  понятие   "адаптант".
     Член-корр. АН с 2051 г. В 2065 г. убит адаптантом.
        Савельева  Ольга  Максимовна.  В   2042   году   пыталась
     нелегально  распространить  свою  статью  о  методах  работы
     Служб. После служебного разбирательства совершила  неудачную
     попытку самоубийства. Уволившись из редакции, к журналистике
     больше  не  возвращалась.   В   настоящее   время   работает
     воспитателем в детском саду э 100 "Колобок". Не замужем.
        Каменский Павел  Фомич,  более  известный  под  прозвищем
     Кардинал. Умер 3 июля 2044  г.  После  его  смерти  не  было
     обнаружено никаких записей личного характера.
        В 2049 году Службы были расформированы и на их основе был
     создан ряд государственных структур. Первые  акции  протеста
     населения против  системы  Служб  были  отмечены  еще  пятью
     годами ранее.

                                                         1996-1997 гг.

Last-modified: Tue, 17 Apr 2001 20:56:24 GMT

Оцените этот текст: