нспортеров, и все они уже не успевали пересечь границу "дыры", уйти в Запределье... Сжатие "серой дыры" произошло внезапно. Сначала для тех, кто это видел, исчезло изображение Горловины изнутри, а затем для внешних наблюдателей "мыльный пузырь" удивительного объекта вдруг бесшумно лопнул и словно миллион черных шипов вонзился в пространство, вызывая ответный ливень ослепительных искр. Каждая такая искра по размерам превосходила расстояние от Луны до Земли. Судорога пространства затронула и земной флот, вздыбив его на гравитационной волне. Но все успокоилось, как и началось, в одно мгновение. На месте "мыльного пузыря" Горловины с трудом можно было теперь разглядеть странную белесую паутинку, нереальную и призрачную. "Серая дыра" заросла, и с этих пор видеть можно было только ее "след" или "тень", в научном информаторе бытовали оба термина. Этот "след" сохранялся бесконечно долго, не исчезая, как луч звезды в космосе, время на срезе "серой дыры" застыло, заставляя светиться сам вакуум, но "след" этот уже никуда не вел. - Пошли зонды, - предупредил кто-то из исследователей, продолжавших свою работу. - На радарах все чисто. - Неужели "черные люди" погибли? - спросил Сваллинг. - Я думал, их выкинет обратно, за пределы Горловины. - Их и выкинуло, - ответил лидер исследователей. - Вспомните черные "молнии" и следом искры. Их выкинуло, но с обратным знаком - в виде образований из минус-материи. Искры - это их аннигиляция. Наступило красноречивое молчание. - Каюк "дыре", - донесся голос драйвера-секунды "Корунга". - Что дальше? - Амба "дыре", - согласился Лютый, ощущая в груди пустоту и странное сожаление, будто расстался с чем-то родным и волнующим. - Теперь домой. - В Галактике обнаружено всего три следа "серых дыр", этот четвертый, - сказал сосед Лютого, раскрывая свой кокон. - Надо бы порыскать там, может, поблизости отыщутся орилоуны. Слышал гипотезу? - Какую? - Лютый тоже превратил кокон в обычное кресло. - "Черные люди" предназначены для сбора информации, и сидят они практически в каждой звездной системе, в которой развивался или должен был развиваться разум. В том числе и в Солнечной системе. И сеть их метро объединяет всю Галактику... если не Вселенную вообще. - Для меня это уже не новость. Один орилоун найден на Таймыре, второй в системе Нептуна. - Речь не о том. Есть шанс найти вход в систему орилоунского метро. - Хорошая мысль, но запоздалая... - Лютый недоговорил, как завороженный уставившись на виом, воспроизводящий панораму космоса в направлении на "серую дыру". Мимо камер спейсера неторопливо двигалась огромная переливчатая гроздь воздушных шариков, и из каждого, помаргивая, с любопытством взирал на мир не человеческий, а скорее птичий глаз... Глава 6 Отец выглядел, как и всегда, хмуровато-сосредоточенным и чем-то недовольным, но уголки губ таили улыбку, а морщинки у глаз - лукавство и готовность к шутке. Одет он был в зеленую егерскую куртку, брюки и высокие сапоги, древний головной убор под названием "берет" довершал наряд. Мальгин отыскал отца в Брянском заповеднике, на берегу Десны, неподалеку от старинного русского городища Вщиж, где Мальгин-старший поставил шалаш рыбака. - У нас тут мга [Мга - изморось, холодный сырой туман.], - пояснил он сыну в ответ на его взгляд,- довольно прохладно. Однако рыба ловится. Не приедешь? - В другой раз, - пообещал Мальгин, не зная, зачем ему понадобилось разыскивать отца. А потом вдруг взял и рассказал все. И почувствовал облегчение. Наверное, надо было высказаться кому-то, даже просто так, не спрашивая совета, а отец всегда был хорошим собеседником, потому что умел слушать. Старик понял мимику сына и улыбнулся, превращаясь в хитрого и доброго гнома из детской сказки. Хотя в этом наряде он смахивает больше на лешего, подумал Мальгин с ответной улыбкой. - Жизнь - непрерывная цепь принимаемых решений, - проворчал старик, снимая берет и вытирая лысину влажной ладонью. - Я вижу, ты уже принял решение, а ошибаешься или нет - не мне судить. Все равно ведь сделаешь по-своему. Я живу просто, по пословице: чего не знаешь, туда и не тянет, - ты так не сможешь. Уверен, что все предусмотрел? - Да, - сказал Мальгин, подумав. - Тогда ступай, куда наметил. Потом позвонишь, а может, приедешь, как в прошлый раз, на Пру. Я тут набрел на куманику, сварил морс, ты такого еще не пивал. - Наверное, вкусно. - Не отведав, вкуса не узнаешь. Как там Купава, Дарья? Мальгин, не ожидавший вопроса, вздрогнул, отвернулся. - Нормально. Отец перестал улыбаться, в глазах его на миг проглянула тоска. - Жена друга... ну это я еще понимаю, но ведь Дарья - твоя дочь, а не Данькина. - Старик хотел еще что-то сказать резкое, но сдержался. - Когда ты был у нее в последний раз? - Недавно... вчера. - Дочь видел? - Она у матери... у ее матери. Купава так сказала. - Почему же не проведал? Не боишься потерять окончательно? - Что потеряно единожды, нельзя потерять второй раз, - пробормотал Клим, поднимая взгляд и тут же опуская. - Мне что, драться с ней, если она не хочет, чтобы я приходил? - Драться не стоит, однако голова у тебя для чего на плечи посажена? Эмкан носить? Думай. - Я позвоню. - Клим зябко передернул плечами: стало вдруг холодно. - Ну-ну, - буркнул отец и выключил связь, не прощаясь. Мальгин посидел перед световой нитью виома, прислушиваясь к себе: показалось, что кто-то окликнул его, издалека, из невообразимой дали... мистика! Выключил виом и побежал в душ, представляя, как бросился бы сейчас с обрыва в реку, будь он с отцом... и чтобы рядом была Купава... В институт он заявился в половине восьмого утра, когда в здании начинали появляться первые энтузиасты - "жаворонки", встающие с солнцем. Правда, сентябрьское солнце только-только показалось над горизонтом. Полчаса ушло на переговоры с Гиппократом и Пироговым - хирургическим инком, с которым Клим работал постоянно, а также на подготовку операционной; потом пришел Заремба. - В генофонде человека используется всего три процента записей в ДНК, - заявил он с ходу, проходя к операционной камере, у которой стоял Мальгин. - Интрасенсы берут у природы чуть больше - до десяти процентов. А тебе мы сделаем все сто, будешь первым супером. Ну что, начинаем? - Не гони лошадей, - остудил коллегу Клим, несколько отвыкший от манеры поведения молодого нейрохирурга. - Где твой хваленый математик? - Сейчас явится, любит точность. - Он сделал, что я просил? - Это человек слова, почти как ты, сказал - сделает. Если ты человек-да, то он - человекогора-да. Так я подключаюсь к машине? - И Заремба, не дожидаясь ответа Мальгина, залез в кокон-кресло хирурга-ассистента. Он должен был быть ведомым хирургом, ведущим был сам Клим, хотя операцию планировалось провести на его мозге. Ровно в девять пришел Железовский, одетый в ослепительно белый кокос, который немного скрадывал его мускульный рельеф. - Доброе утро. - Математик подал Климу три булавки кристаллозаписи. - Здесь прогноз и динамически-информационная модель ситуации. Работа нашего Большого Мыслителя, так что ваш Гиппократ должен проглотить, не подавившись. Вероятность благоприятного исхода ноль пятьдесят семь, не мало? - Маловато, конечно, - раздался вдруг сзади чей-то уверенный, гортанный голос, и в операционный бокс вошел энергичный жизнерадостный Джума Хан, одетый по самой последней моде: при движении драконы и ящеры на его рубашке и брюках становились трехмерными и очень натурально разевали огненные зубастые пасти. - Я, кажись, вовремя. Мальгин с радостным недоверием пожал протянутую руку и, не удержавшись, сунул палец в пасть одного из драконов. Дракон цапнул его за палец, неощутимо, конечно, однако руку Клим отдернул. Повернул вошедшего лицом к оглянувшимся Зарембе и Железовскому. - Это Джума Хан, бывший врач "Скорой", сейчас гриф безопасности. - Знакомы уже, - буркнул Заремба, но руку Джуме пожал. Тот с уважением окинул взглядом фигуру математика, посмотрел на Мальгина. - Возьмешь ассистентом? Думаю, навыков контрольхирурга я еще не утратил. - Ты что же, знаешь, чем я буду заниматься? Хан посерьезнел. - Конечно, знаю, иначе не успел бы к началу эксперимента. Кроме того, я работал в эм-синхро Европы по этому вопросу и специально готовился для спарринга. Медики переглянулись. Лишь Железовский остался невозмутимым, превратившись в статую. - Безопасность? - догадался Мальгин. - Они отрабатывают "срам". - Джума пожал плечами. - Их можно понять. Кстати, Карой просила тебя позвонить ей до операции. Хирург молча направился к операционной камере, снимая рубашку. Торс его был перевит мышцами, даже в сравнении с Железовским он проигрывал мало. Джума и сам был развит неплохо, однако смотрел на спину Мальгина с чувством зависти. - Садись, - сказал Клим через плечо, - будешь ассистент-дублером Ивана, он - ведомый. Заодно и побреешь. - Ты собираешься брить голову? Зачем? - Клим, не порть шевелюру, - вмешался Заремба. - Пирогов подтвердил, что бритье головы не обязательно, аппаратура возьмет тебя и так. - Включайте подготовку: мытье, бритье, наложение сетки и прочее. - Мальгин остался непреклонен. - Я хочу исключить малейшую возможность искажения картины. И Джума с Зарембой проглотили вертевшиеся на языке возражения. - Усаживайтесь, подгоняйте кресла и КПР. Трое без лишних слов заняли места у камеры, запеленались в кресла, закрыли глаза. Информация из камеры и от инков поступала им напрямую в мозг через дисциплинатор и контуры пси-развертки. Мальгин полулег в кресло, специально подготовленное таким образом, чтобы пациент мог видеть все операционное поле и корректировать работу хирургического инка, который командовал тончайшими магнитными и лазерными сканерами, энцефалоскопами, аппаратами считывания и записи информации, контроля давления, сердечного ритма и другим оборудованием. - Брейте быстрей, - сказал Клим. - Потерпи, сейчас сделаем из тебя бильярдный шар, - проворчал Джума. - Только зря ты это делаешь. Через четверть часа голова хирурга отражала свет, как полированное дерево. - Красавец! - восхищенно сказал Заремба. - Был бы женщиной - целыми днями... Но Мальгин не дал им времени на шутки. - Поехали! - Ни пуха! - суеверно перекрестился Джума. - К черту! И Мальгину показалось, что кто-то огромный и сильный, но добрый и мягкий осторожно вынул его мозг из черепа и поместил под струю текущей воды. Сканер воспроизвел перед ним трехметровую проекцию мозга. Каждый участок имел свой цвет: зеленый - левое полушарие, желтый - правое, серый - мозжечок, белый - промежуточный мозг и так далее, и в каждой области коры и глубинных структур выделялись черные и красные зерна - "черные клады", не имевшие выхода в сферу сознания. Что они хранили, какие знания, какими последствиями грозило их вскрытие, медицина пока не знала. - Параллельный перенос готов, - просочился в уши пси-шепот Зарембы; он имел в виду готовность аппаратуры записи, подключаемой в случае непредвиденных осложнений и берущей на себя выход чужой информации. Рядом с проекцией мозга возникло его схематическое объемное изображение с расписанными векторами нейрохирургического вмешательства - модель операции, рассчитанная Железовским. Стрелка под номером "один" запульсировала, раздался пси-голос Пирогова: - Энцефалон - церебрум - телеэнцефалон, программа "бэта", прогноз три к одному, гипотетическое подключение родовой памяти и маатанского "введения": основные рефлексы. Шум в голове усилился: "поток воды" набирал скорость. Со зрением стало твориться что-то странное: форма предметов начала плыть, цветовосприятие изменилось, изображение перед глазами задрожало, принялось мигать. Где-то послышались голоса, возгласы, смех, гулы и свисты... На фоне черной плоской доски, появившейся "перед глазами" - отражение поля связи, - всплыли строки: Стал мигать обвал сознанья; Вот, казалось, озарятся Даже те углы рассудка, Где теперь светло, как днем. Пастернак, подумал без удивления Мальгин, как нечто ординарное восприняв выходы-причуды собственной памяти. Снова послышался смех и вслед за тем голос Зарембы, тихий, но отчетливый: - Все в порядке, мастер, это заговорила твоя первая сигнальная. Набит ты стихами и ненужными переживаниями изрядно. - Не отвлекайся, Иван, - долетел недовольный возглас Джумы, - это слой культуры... которой тебе пока еще не хватает. Дыхание, альфа-ритм, кардиограмма - в норме. - Есть выход! - вклинился в разговор Пирогов. Мальгину вдруг показалось, что у него шесть рук и по крайней мере две головы. Ноги он перестал чувствовать совсем, сознание раздвоилось: он ощущал себя лежащим в операционном кресле и одновременно висящим в пустоте, в невесомости! Тело отвердело, покрылось кристаллической чешуей, а вместо сердца зашевелилась и принялась пульсировать раскаленная добела масса - "солнечная материя" в упругой оболочке, грозящей вот-вот лопнуть. Дыхание стало ненужным, мысли вспыхивали в темных подвалах "обеих" голов сверкающими полотнищами реклам. Мальгин потерял ощущение времени, он "листал" справочник маатанской жизни, ничему не удивляясь и в то же время с безмерным удивлением. Звуки, приходящие извне, обрели вкус и цвет, изображения предметов и картин - плотность, вес и запах, сложнейшие гаммы запахов... - Отсечка дыхания! - пробился в пустоту двух голов чей-то колючий красный голос. - Остановка сердца! Включаю водитель... - Синестезия [Синестезия - смешение чувств.], - вторил первому второй голос, фиолетовый с синим. - Дели каналы приема, Иван. Состояние трансляции. - Информтоксикоз, - гулко врезался в сознание еще один голос, оранжевый, с металлическим привкусом. - Отсоединяю связь с комиссуральными волокнами, пошел блок. Мальгин с огромной высоты упал на землю, но мягко, без особых болезненных ощущений, и оказался в кресле. Зрение прояснилось. В голове продолжало шуметь и всхлипывать и, как заноза, торчало ощущение заползшего туда жука. - Может быть, остановим? - спросил Джума; гортанные интонации в голосе его усилились. - Пару минут отдохну и продолжим, - отрезал Мальгин, пытаясь выковырнуть из головы застрявшего "жука". Гиппократ и Пирогов перебросились между собой какими-то репликами, но скорость их разговора лежала далеко за пределами человеческих реакций. - "Черные клады" - это преобразованные нейронные ансамбли, - сказал Пирогов уже в нормальном темпе. - Чистый стаз криптогнозы в сферу сознания невозможен, только эмиссионный перевод в глубокую память. Вызов информации оттуда будет зависеть лишь от волевых возможностей перципиента. Мальгин смотрел на изображение своего мозга, пульсирующее огнями, и считал черные и алые зерна - их набралось около двух десятков, а было прощупано лишь одно из них. - Не буди лихо, пока оно тихо, - пробормотал хирург. - Что? - просочился вопрос Зарембы. - Что ты сказал? - Поехали дальше. И опять сквозь голову с шумом "полился поток воды", несший внутри себя "пузыри" странных ощущений. Повторилась метаморфоза со зрением, чувства смешались, контролировать операцию снова стало невозможно, приходилось опираться лишь на рекомендации Пирогова и реплики хирургов. Молчал только Железовский, контролирующий совпадение хода операции с рассчитанной им моделью. А потом голову пронзила такая боль, что Мальгин едва не закричал, с трудом удержав готовый сорваться с языка приказ прекратить операцию. Пирогов и Гиппократ, правда, уловили его желание, но Клим успел послать им яростное "вперед"! Перед глазами появился отец, покачал головой, что-то говоря, но что именно - Мальгин не расслышал. Отца сменила мама, укоризненно грозя ему пальцем. И ее голоса Клим не услышал, в ушах стоял стоголосый стон пси-реки, рвущейся сквозь плотину мозга... Мелькнул в стороне Таланов, бежал навстречу Заремба - руки в карманах, Джума держал на руках плачущую Карой и отворачивал лицо, но все равно видно, что лицо у него измученное и несчастное. Что-то кричал Ромашин, сидя верхом на глыбе "черного человека", Майкл Лондон - наполовину тигр, наполовину человек - готовился к прыжку, и во все небо улыбался загадочно, с превосходством в глазах, Даниил Шаламов... Очнулся Мальгин от наступившей звонкой тишины и ощущения безмерной пустоты в голове. - Нейровегетативная стабилизация, - прошелестел чей-то бесплотный голос (Гиппократа? Пирогова?). - Двигательный покой. Нарушений в программе нет. Мнемозапас девяносто девять. - Как ты себя чувствуешь? - сквозь толщу безразличия прорывался возглас Джумы. Нормально, мысленно ответил Мальгин. Долго еще? - Вскрыли половину. - Это уже Заремба. - Кое-что не удалось перенести чисто, отсюда болевые нейронаводки, анестезия справляется не сразу. Потерпишь? - Можем остановить вообще, - предложил Джума. - Нет, - отрезал Мальгин. - Не останавливайтесь, что бы ни случилось. Дальше самого себя я не убегу, а с моими реакциями аппаратура справится, она даже шизофреников выдерживает. В третий раз невидимый, но отчетливо слышимый водный поток хлынул сквозь мозг, растворяя в себе мысли, путая чувства, заполняя огромный объем головы пеной неизведанных эмоций и непереводимых на человеческий язык понятий... А затем Мальгин, оставаясь в сознании, с отчетливым всплеском нырнул в серый омут глухоты и полного отсутствия каких-либо чувств. Вереницей стали проплывать мимо (слева? справа? внизу? вверху?) бесплотные призраки невиданных прежде фигур, но определить их форму Клим не мог, просто не знал, что эти многомерные фигуры - не плод его воображения, а отраженные подсознанием информационные блоки и цепи. Ощущение "погружения в омут" не пропадало, хирурга засасывало куда-то глубоко "вниз", в преисподнюю, ощущаемую, как вязкий колышущийся мрак. Что-то черное, огромное, без рук и ног, ворочалось там и открывало пасть, собираясь поглотить человека целиком. Однако ужаса Клим не чувствовал. Затопленный безразличием ко всему, в том числе и к себе, он просто ждал, чем все кончится. Лишь однажды извне прорвались какие-то далекие раздражающие вопли, звонки, ужасный болезненный шум, и тут же все стихло. Кругом царили тишина и покой да наплывала, становясь гуще, серая вязкая жижа, сквозь которую просматривалось мрачное черное дно этого мира. "Тону", - выплыла откуда-то вялая мысль, написанная белым дымом на сером фоне. Дым свернулся в струйку и растворился в мутной серости. Второе слово было уже полупрозрачным, Мальгин с трудом разобрал его: Купава... Третье было совсем прозрачным - не имя и не название предмета или явления, странное слово, ласковое, хрупкое... но удержать его в сознании Клим уже не смог... И вдруг снова где-то далеко-далеко, на краю света, приоткрылась дверца в иной мир, раздались дивные, волшебные, чарующие звуки, потрясающе чистые и прекрасные, всколыхнувшие серую муть и вонзившиеся в сердце сладкой томящей болью... Музыка, проговорил кто-то внутри Мальгина. Слово почему-то волновало и звало куда-то, сама музыка уже пропала, но ощущение неудобства осталось. Рядом кто-то стоял... и смотрел на него... кто-то знакомый и добрый... протягивал руки и звал, без голоса, а звал... - Что? - спросил Мальгин, не ощущая ни губ, ни языка. И услышал наконец: - Пора вставать, сынок. Он открыл глаза. Деревенская изба, белый потолок, русская печь с лежанкой, в углу - иконка. Он лежит на кровати, маленький, в белой рубашонке, а над ним склонилось сморщенное, морщинки - лучиками, улыбающееся доброе лицо. - Отямился, родимый? Вот и хорошо, пройдет онава [Слабость, утомление (древнерус.).], не рюмзай, побежишь к друзьям... - Бабушка, - прошептал, давясь слезами, Мальгин. - Я заболел, да? Серая муть, глухой шум, чьи-то птичьи голоса: - Пошел, пошел! Иван - активируй назион... - Многовекторное сканирование! - Корпус каллозум - ноль... - Энцефалон - ноль... - Церебрум - слабые импульсы, пульс нитевидный... - Давление сорок на десять... - Пошел, пошел, дальше - вегетативная симпатика, парасимпатика - аппаратно, периферия - эгостеника... Новый наплыв. Он сидит на траве и ревет, рука по локоть красная, в сыпи. И голос над головой, певучий, ласковый: - Острекался, баловень? Говорила - там крапива, а ты все сам норовишь проверить. Ну ладно, мы ее, лихоманку, сейчас полечим. Удар, клубы пыли кругом, серое с желтым, и белые просверки, как сполохи далекой грозы, и те же птичьи голоса: - Фибрилляция... сердечно-сосудистая заработала... - Гипервентиляция! - Стереотаксический контакт - зеленый ноль... - Таламус, ретикулярная, восходящие - норма... легкие, почки, селезенка - пока аппаратно... - Вылезет, парень сильный. Аристарх, убери отрицательные гармоники, он все время скатывается... гипофиз, апифиз, щитовидка - норма... Еще наплыв. Пруд. Мелкий дождь. Сыро, холодно, тоскливо... И голос сзади: - Вот он где, тохтуй [Тохтуй - баран, у которого только что появились рога.] наш привередливый. Что квелый такой? Ну, поссорились, а прав ли был? А если и прав, мужчина ты или михлюй [Михлюй - зевака, разиня.] ушастый? Досыть хмуриться, прошла падорога - пройдет и назола [Падорога - непогода, назола - печаль, тоска (древнерус.).]... Боль! Тягучая, дергающая, саднящая боль... в голове, в животе, в сердце, во всем теле... И глухой шум, и грохот скатывающихся в бездну камней, и он - висящий над бездной. Откуда-то из мглы протянулись вдруг сильные руки, поддержали, отнесли от пропасти, уложили на траву... - Оклемался! - Голос громкий, радостный и знакомый. - Джума! - заикаясь, выговорил Мальгин. - Я жив? - Порядок! - ответили ему со смехом. "Что случилось?" - хотел он спросить, но не успел: наступила темнота. Глава 7 Как самочувствие? Этот вопрос преследовал Мальгина каждые полчаса в течение суток после операции, вошедшей во Внеземной информационный банк медицинских сведений под названием "Выявление "черных кладов" - закодированных генных записей в мозгу человека"; звонили коллеги по работе, друзья, знакомые, родственники, неизвестно каким образом узнавшие о рискованном эксперименте. Дважды звонили Ромашин и отец, потом Карой, и лишь Купава не позвонила ни разу. Скорее всего она ни о чем не знала, как и ее добровольный информатор Марсель Гзаронваль, он же Семен Руцкий, перешедший из отряда курьеров-спасателей на работу в один из районных центров службы сервиса. Мальгин должен был находиться под наблюдением врачей в институте еще как минимум трое суток - по рекомендации Гиппократа, но уже через сутки не выдержал и буквально сбежал домой. Его мотивировки "прекрасного самочувствия" не возымели бы никакого действия, если бы не поддержка хирургического инка, не выявившего послеоперационных патологий, и директора института Стобецкого. И лишь последний знал, что его собственное решение основано на согласии службы безопасности, контролирующей пациента своими средствами. Клим и вправду чувствовал себя сносно. Ушли головные и фантомальные боли - беспричинные, от срабатывания перенапряженных нервных узлов, шум в ушах прекратился, вялость и сонливость улетучились, и лишь мышечная слабость напоминала о буре, бушевавшей недавно в голове, поднявшей на ноги все иммунно-защитные резервы организма. Ничего сверх обычного восприятия окружающего мира Мальгин не ощущал и даже почувствовал легкое разочарование, когда попытался ночью "напрячь" центры новых знаний и у него ничего не получилось. Но потом вспомнилось: "чтение темного знания возможно только при огромном напряжении воли", - и хирург успокоился. Время огромного напряжения еще не пришло, да и кто знает, что это такое и как проявляется? Домой его провожали Заремба и Джума Хан. Железовский ушел из института сразу после операции, довольный результатом и полным соответствием своей модели с ходом эксперимента. Уходя, он кинул загадочную фразу (ее привел Джума): "Что ж, еще одним стало больше..." Что он хотел этим сказать, догадаться было трудно. - Знаешь, на кого ты похож? - сказал безопасник, уложив Клима в спальню под надзор переносного медкомбайна. - Вылитый Фантомас. Но тебе эта прическа идет из-за высокого лба. Лежи теперь, привыкай. Кормить мы тебя будем сами, точно по времени, ты понимаешь. Вот это пойло будешь пить, как минимум, три раза в день. - Хан поставил у изголовья кровати графин с темно-рубиновым зельем. - Это общеукрепляющий бальзам, целый комплекс трав и снадобий. Вообще-то первое время я бы у тебя пожил, а? - Или я, - вставил Заремба, изучающий жилище хозяина. - А это кто? Кого-то она мне напоминает. Мальгин перевел взгляд: Иван разглядывал стереографию Купавы в детстве, здесь ей было двенадцать лет. - Это моя... Наяда. - Сестра, что ли? Ты о ней не рассказывал. - Наяды - нимфы родников и ручьев, феи печали, - улыбнулся Джума, глядя на Мальгина прищуренными глазами. - Но надо признаться, ты нас удивил, мастер. - Чем? - тихо спросил Клим, прислушиваясь к тонкому замирающему звону в голове: словно кто-то нежно тронул струну гитары. - Да уж, было дело, - согласился Заремба, оживляясь. - Лежишь в полной отключке, глаза под лоб, и вдруг начинаешь давать указания Пирогову - куда направлять лучи сканера. Мы обалдели! Да и еще моменты были интересные. - Какие? - Внутри что-то болезненно напряглось, на колонке медкомбайна вспыхнули алые огоньки: инк аппарата зафиксировал ухудшение состояния пациента. - Потом, потом об этом, - быстро сказал Джума. - На, выпей. Мальгин послушно выцедил стакан почти черного, с рубиновым просверком, напитка, уперся требовательным взглядом в Зарембу: - Выкладывай. Молодой нейрохирург помялся, посматривая на недовольного Хана. - Да, в общем-то, ничего такого... один раз показалось, что ты нас всех внимательно рассматриваешь... с закрытыми глазами. Ну и тому подобное. Тебе все Гиппократ расскажет, попозже, когда окрепнешь. Главное, что нам еле удалось тебя вытащить из Запределья... - Иван осекся, виновато поглядев на Джуму. - Вот как? - Мальгин тоже посмотрел на врача. - И как вам это удалось? Я действительно одно время чувствовал, что меня затягивает серая трясина. - Трясина полного покоя, - буркнул Джума. - Ни один раздражитель не действовал, и тогда он, - Заремба кивнул на Хана, - откуда-то притащил в операционную малый синтезатор "Паганини" и начал играть. Ты и выкарабкался. - Музыка, - прошептал Клим, вспоминая волшебные звуки. - Я так и подумал - музыка. Выходит, я твой должник, Джу... - Сочтемся. - Джума Хан легонько похлопал Мальгина по руке. - К счастью, мои музыкальные пассажи затронули твою родовую память и потащили цепочку положительных ассоциаций, иначе процесс восстановления твоего "я" затянулся бы. Отдыхай, я приду вечером. Спасибо, хотел сказать Мальгин, но передумал: Джума не нуждался в одобрениях, а благодарность чувствовал и так. Он засыпал и просыпался каждые полчаса и снова засыпал под мелодию дождя, и длилось это состояние почти до вечера, когда наконец удалось справиться с сонливостью и расслабленными мышцами. Приходил ли кто-нибудь к нему, Клим не помнил, а выяснять у "домового" не стал. Душа остановилась у глубокого провала в неизведанные глубины психики и жаждала покоя, и даже мысли о Купаве и обо всем, что было с ней связано, не создавали привычного фона тоски и безнадежности. Сначала Мальгин удивился такому безразличию, потом подумал о нейролептанальгетическом барьере, который ему обязаны были поставить хирурги, и успокоился. Состояние покоя пройдет, а с тоской бороться нет смысла: он до сих пор барахтается в болоте собственных оценок происходящего и нравственных норм, внушенных ему с детства, и не знает, что делать. Купаву не вернуть. Да и в особой опеке она не нуждается. Должна же она соображать, куда могут завести ее попытки ловить кайф с помощью наркомузыки. Хотя... кто знает, поймет ли, друзья у нее не из клана заботливых помощников. Вот за дочкой надо присмотреть. Ребенок-то мой, - вслух проговорил Мальгин, разглядывая себя в зеркале. С другой стороны, еще жив Даниил, и, чтобы разобраться в ситуации, необходимо его присутствие. Надо помочь Ромашину в его реабилитирующем поиске, это снимет груз вины с обоих. Что касается Купавы, то... может быть, есть смысл запретить себе думать о ней, включив свои новые "блоки"? Мальгин усмехнулся, покачал головой. В кого ты превратился, "человек-да"? Неужто так и будешь теперь жить с синдромом раздвоенности и нерешительности? Не пора ли вернуть прежнюю формулу характера - воля, плюс твердость духа, плюс убежденность в своей правоте? Не пора ли сосредоточиться именно на этом? Он напрягся и сосредоточился, в голове тихо лопнула гитарная струна, серый ливень хлестнул, казалось, из окна сквозь голову, родив необычные ощущения, и все стихло. Перед глазами заколебались предметы домашней обстановки, сердце болезненно сжалось. Хирург ухватился за раму кровати, закрыл глаза, расслабился. Спокойно, парень, напрягаться тебе еще рано, слаб. Давай-ка думать о приятном, например, об ужине.... или лучше о чистой родниковой воде, о реке, лесе, грибной охоте наконец... Отпустило? Ну и слава Богу! Из спальни засвистел медкомбайн. - Слышу, слышу, эскулап, - с досадой отозвался Клим, осторожно отрываясь от стены. Прошлепал в спальню, выпил стакан рубинового бальзама и направился в душ. Купался долго, то с тихим наслаждением, с подвыванием, то с воплями и хлопаньем по спине и бокам, а когда вытерся и прошествовал в халате к "домовому", собираясь послушать новости, в гостиную вошла Карой. С минуту они молча смотрели друг на друга, потом у Мальгина снова сработал какой-то музыкальный, "струнный" переключатель, в голове прошумел теплый ветер, и хирург уловил слабый пси-шепот в сопровождении волны грустных и одновременно вызывающе-дерзких настроений. Шепота он не разобрал, а "пакет" настроений исходил от Карой, с любопытством разглядывающей его голый череп. Где-то глубоко в колодце памяти на черном фоне мелькнул тающий мираж лица - кто знает, чьего? - и Мальгин очнулся. - Привет. - Я думала, что ошиблась квартирой, - проговорила женщина низким голосом вместо приветствия. - А знаешь, тебя безволосие не портит - лоб настолько высок, что скрадывает отсутствие волос. - Спасибо, - хмыкнул Клим, размышляя: показалось ему или нет, что он "подслушал" мысли Карой, вернее, увидел ее эмоциональный портрет. - Меня прислал Джума, - продолжала гостья, морща носик и оглядываясь в нетерпении: разбираясь в своих новых ощущениях, Клим забыл предложить ей сесть. - Но я думала, что вы, мастер, лежите и нуждаетесь в лечении и уходе. - Нуждаюсь, - поспешно сказал Мальгин и сделал утомленный вид. - Особенно в массаже. Я, пожалуй, лягу под присмотр компа. Карой рассмеялась. - Малая подвижность, компьютеризация, а также избыток лекарств уже завели человечество в тупик, тебе этого мало? Можно, я сяду? - О, биг пардон! - Клим дал "домовому" мысленную команду, и в гостиной выросли низкие кресла и столик. - Мой любимый размер, - сказала Карой с иронией, пробуя кресло. - Любишь комфорт? - А кто его не любит? - Хирург отдал еще одно распоряжение, и в комнату вплыл поднос, на котором стояли бокалы золотистого стекла, бутылка "Киндзмараули", тарелочки с тостами и коробка конфет. - Надо же, мой любимый набор, - с той же интонацией протянула гостья. Клим внимательно присмотрелся к ней, и снова где-то глубоко-глубоко, казалось, внутри позвоночника, тихо щелкнул переключатель, хирурга обдало волной несвойственных ему мгновенных переживаний, а в ушах прошуршал степной ветер и принес еле слышимый неразборчивый шепот, в котором угадывались слова: Джума... несмышленыш... не понять... одиноко... Мальгин наполнил бокалы, пытаясь держать себя в руках, ничему не удивляться и выглядеть естественным и галантным. Он уже сообразил, что начал воспринимать эмоции и пси-сферу собеседника, как и в случае с Джумой, но было ли это результатом эксперимента, утверждать не брался. - Комфорт любят все, - повторил он, поднимая бокал, - даже спортсмены и туристы, а не только старики и женщины. За тебя? - За тебя. - Карой пригубила вино. - Насчет комфорта у меня свое мнение. Слишком памятны примеры, которыми нас нафаршировывали по методу Карнеги на первом курсе университета. Ты тоже должен помнить: в двадцатом веке комфортные условия, вместо обычного сосания груди, начали создавать ребенку сразу же в послеродовой период, а обернулось это болезнями для большинства детей и в конце концов физиологической незрелостью как наследственным признаком. Мальгин покачал головой. - Нам такую информацию не давали. Но пример действительно сильный. У тебя с этим было что-то связано? - Вы, как всегда, проницательны, мастер. Моя ветвь по материнской линии начиналась от прапрапрабабушки, которая практически не могла ходить. Вся эта ветвь словно была проклята: болезни, болезни, пороки сердца, аллергия, хроническая слабость, малый рост... Карой залпом выпила бокал, успокаиваясь, провела ладонью по лицу. Клим налил еще, проговорил, осторожно подбирая слова: - Но ты, похоже, сломала эту закономерность. - Повезло с отцом. Давай о другом. - Женщина откинула прядь волос за ухо, обнажая сверкающую каплю серьги. Капля набухла светом и сорвалась на пол, обозначив падение высверкивающей трассой. Серьга в ухе снова налилась алым сиянием и, спустя несколько секунд, уронила на пол очередь тающих огоньков. - Нравится? - Очень! - Мальгин был искренен. - А Джуме? "Джума... странное имя... хороший парень... но вряд ли..." - прошипело в голове хирурга в сопровождении знакомого "ветра" и грустного вздоха, в то время как губы Карой оставались в покое. - Джу хороший парень, - повторил Мальгин автоматически и увидел, как брови Карой взлетели вверх. - Что?! - Ничего, мысли вслух. - Губы пересохли, и Клим смочил их вином, не слыша, как медкомбайн в спальне заливается протестующим звонком. Глаза Карой потемнели, с изумлением она справилась быстро и теперь смотрела на хирурга испытующе и недоверчиво. - Вы никак читаете мои мысли, мастер. Неужели это - результат операции? - Скорее всего - нет. Одну минуту, мне надо узнать, чего он хочет. Мальгин поспешил в спальню, выслушал нотацию медицинского инка, выпил стакан бальзама и вернулся в гостиную. - Пей без меня, мне, оказывается, еще нельзя, иначе угрожают смирительной рубашкой. Женщина осталась серьезной. - Если мои предположения верны, то... - То что? - Не знаю... надо подумать. Ведь ты еще ничего не решил, мастер? Мальгин нахмурился. - Не отвечай, - качнула она головой, - я вижу. И понимаю. Купава одна, с дочерью, Шаламов исчез... Я все понимаю. Я тоже ничего не решила, хотя всегда славилась решительностью. Что-то изменилось во мне, в тебе тоже - до операции, а теперь еще и прямая пси-связь... телепатия, как говорили раньше. Ты будешь знать обо мне все, а я о тебе... обычная слабая женщина, не интрасенс. Мне надо подумать, Клим. Может быть, ты становишься супером, как сказал Ваня Заремба? - Это плохо? - Не знаю. Спасибо за вино. Тебе действительно не нужна сейчас моя помощь? - Помощь? То есть? - Ну, умыть тебя, накормить, сделать массаж, - рассердилась Карой. - Если честно, то нет, - кротко сказал Мальгин. - Хотя от массажа я бы не отказался. - Это тебе сделает инк. Прощай, мастер. Извини, если я... - Это не проявляется все время, - сказал Клим ей в спину, - не беги так поспешно. Я еще сам не разобрался, как и почему срабатывает мой... мое гипервидение. Не пугайся. - Я не трусиха, и все же ты меня поразил, Клим. Я приду позже, выздоравливай... "черный человек"-да. Вышла. А Мальгин остался стоять, оглушенный, будто на голову рухнул потолок. В таком состоянии его и застал Железовский. Человек-глыба молча подошел и положил свои огромные длани - руками их назвать язык не поворачивался - на затылок и лоб хирурга, и тому показалось, что под черепом приятно потянуло прохладным сквознячком. Аристарх кивнул сам себе и бесшумно сел в кресло Карой, принюхался. - Духи "Витэ". От Джумы Хана тоже попахивает этими духами. Это была его жена? - Испугалась и убежала, - слабо улыбнулся Мальгин. - Хотя, честно говоря, я испугался не меньше. До сих пор не верится... - Все нормально, интрасенс, когда-то это должно было произойти. - Как я выгляжу без волос? - Очаровательно. Похож на Юла Бриннера, актера, играющего в старых ковбойских фильмах. Кстати, волосы можешь вырастить себе сам за два сеанса, это нетрудно. - Я подумаю. Все утверждают, что такая прическа мне идет. Мальгин налил вина в чистый бокал, поднял свой и сказал, кивнув на дверь в спальню: - Черт с ним, пусть вопит. Математик понимающе кивнул. - С ним управиться легко, а вот с "минами" внутри труднее. Я пришел помочь тебе, - Аристарх не обратил внимания на протестующий жест хозяина, - разобраться в себе. Чем скорее научишься контролировать свое "экстра-я", тем легче будет справляться с синдромом "черного человека". И не смущайся, мне тоже помогли в свое время. Клим проглотил вино, не чувствуя вкуса. - А разве мое... моя телепатия - не результат прорыва подсознания, вернее, маатанского знания? - Во-первых, не маатанского, а шаламовского, что, кстати, намного упрощает дело, во-вторых, не телепатия, а экстра-видение, что не одно и то же, и, в-третьих, ты интрасенс, то есть экстрасенс от рождения, только реализуешь свои способности с опозданием. Железовский вдруг набычился, поглядев на Мальгина как-то остро и оценивающе, и тому показалось, что он видит перед собой полупрозрачную фигуру "черного человека". В затылке родилось ощущение вонзившейся иглы, рядом с фантомом, рожденным пси-передачей Железовского - Клим это понял, - появилась еще одна такая же фигура, но с человеческой головой, и все исчезло в красной вспышке боли... Очнулся Мальгин в постели. Озабоченный Аристарх сидел рядом и переговаривался с кем-то по виому, а заметив движение больного, наклонился над ним: - Извини, мастер, это я виноват. - Нет, - сквозь зубы сказал Мальгин. - Похоже, я нечаянно разбудил один из "кладов". Мне надо прежде всего научиться при этом терпеть боль и не терять сознания. - Я вызвал Джуму и лечащую группу, пусть посмотрит. Вечером составлю программу оптим-тренинга, а с завтрашнего дня начнем выявлять твои резервы, сегодня ты еще не в форме. Мальгин с благодарностью сжал руку Аристарха и увидел, как у "железного" Железовского порозовели щеки. И у Клима стало удивительно легко на душе, словно они безмолвно сказали друг другу: будем друзьями. У выхода из спальни Аристарх обернулся. - Забыл передать тебе привет от Ромашина. Он рад, что ты со мной одного поля ягода. Исчез. Ни шороха, ни звука. Однако неосознанно включившимся внутренним видением Мальгин легко определил, как человек-глыба миновал гостиную, переднюю, вышел на лифтовую площадку и лишь потом исчез, послав короткое, как толчок сердца, слово-ощущение: будь!.. - Он в порядке, - сказал Джума сдержанно. Сидевшие напротив переглянулись. - Немного подробней, - проговорила женщина. - Он интрасенс. Со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но экстраспособности его врожденные, ничего общего с "темным знанием" не имеют, просто прорезались поздновато. Бояно