доступные микроавтоматам места маатанского корабля и собрав информацию о работе его систем энергооборудования и вычислительных комплексов. Джордж проанализировал поступивший массив информации и рассчитал варианты обратной связи с центральным компьютером чужака, хотя компьютером эту странную управляющую систему, строго говоря, назвать было нельзя: она скорее напоминала нервную систему живого существа, вживленную с металлокерамическую гору с кавернами, причем в гору, которая свободно трансформировала свою форму и создавала внутри себя любые пространственные объемы. Но каналы управления этим квазикомпьютером сводились к залу с полумертвым маатанином, и Джорджу было несложно определить точки главных выходов "терминала", с помощью которого "черный человек" управлял своим проникателем. Правда, Джордж, сконструированный для целей, далеких от решения лингвистических задач, действующий по законам антилогики, математики и физики, так и не сумел разобраться, какие сведения содержит память компьютера. Это мог сделать только Шаламов, включенный напрямую в цепь контроля. Причем дело осложнялось тем, что координатор не знал, какое из подключаемых "нервных узлов" - контуров памяти - содержит нужную пилоту информацию. - Ничего, - пробормотал Шаламов, - включай поочередно, потом сам разберешься, что нам нужно, если я потеряю сознание. Но сначала помоги "включить" собственный резерв. Джордж настроил аппаратуру лазерного иглоукалывания и вызвал у пилота состояние стрессовой гипермнезии - сверхзапоминания. О последствиях эксперимента разговора не было, Шаламов понимал, на что идет. За час до этого Джордж попытался подключить свой дубль-блок к выходу одной из координирующих цепей маатанского компьютера, но это привело лишь к тому, что блок после включения выдавал на выходе бессмысленный набор слов и цифр. Конечно, можно было попытаться еще инициировать в дыробое серию коротких и длинных распадов, аналогичных сигналам азбуки Морзе, то есть дать SOS, однако эта, в общем-то, неплохая идея не гарантировала, что сигналы будут услышаны и запеленгованы, потому что диапазон дыробоя был далек от тех аварийных частот, на которых слушают космос земные СПАСЫ [СПАС - станция приема аварийных сигналов.]. Шанс был, но у Шаламова не оставалось времени на ожидание ответа, "черный человек" почти не двигался и перестал высвечивать даже бред. - Приготовились, - сказал Джордж. - Трехсекундный отсчет. При счете "три" в мозг пилота хлынула лавина чужеродной информации, насыщенная невероятным "мусором" специфичных маатанских понятий, символов и знаков, яркими искрами и вспышками озарений и темными облаками абсолютного непонимания. Это впечатление прорвавшего плотину водного потока, несущего на спине различный мусор, пелену и нефтяные пятна, сохранилось у Шаламова и после окончания сеанса. Продержался он ровно две минуты, затем боль информационно-токсического шока оборвала сознание. Джордж отключил выход маатанского компьютера на сферу пси-приема пилота и быстро привел того в чувство, высветив перед глазами данные медицинского контроля: пульс, давление крови, температуру, частоту дыхания, тургорные характеристики мышц, кардиозапас. - Может быть, хватит, мастер? - Делай свое дело, - мысленно отрезал Шаламов. - И подключи на всякий случай резервы памяти, может быть, что-нибудь запишется в параллели, только заблокируй входы основных управляющих центров, не то сам превратишься в маатанина. Джордж послушно выполнил приказ и снова "вонзил" в голову пилота бесшумную молнию информационного разряда чужой машины. Дважды Шаламов всплывал из небытия после ударов аффективного и спинального шоков и окончательно потерял сознание только после явного пресыщения мозга, в течение получаса работавшего со скоростью электронно-вычислительной машины и получившего колоссальный объект маатанских знаний. Сутки после этого жестокого эксперимента пилот отдыхал, ослабевший до такой степени - мозг не смог переварить весь информационный поток и "саботировал" даже простейшие физиологические потребности, - что внезапно засыпал во время еды или испытывал приступы беспричинного удушья. Джордж лечил его молча, без обычных нравоучений и ворчания, но не потому, что того требовал метод лечения, а из-за неясных ему патологических проявлений в работе многих внутренних органов Шаламова, возникающих в результате неадекватной работы спинного и головного мозга. Что-то разладилось в организме пилота, центральная нервная система стала источником "фантомных" болей и "перевернутых чувств": Шаламов вдруг начинал "слышать" глазами, "видеть" кожей рук или "чувствовать" волосами температуру. Но все это было не страшно, на Земле излечивали и не такое, главными же источниками беспокойства Джорджа оставались идущие в глубинах психики пилота процессы перерождения интеллекта и памяти: в мозгу человека боролись две вселенные - человеческая и маатанская, негуманоидная, рождалась темная бездна чужих инстинктов и чувств, вспыхивали и гасли галактики странных психических состояний, проявлялась записанная в памяти информация, обработанная подсознанием. Однако тренированный и сильный интеллект пилота в конце концов одержал верх, хотя никто, конечно, не мог предсказать, какими будут последствия необычного пси-контакта. Шаламов неожиданно заблокировал пси-связь с Джорджем и общался с ним только по радио. Несмотря на постепенное улучшение общего тонуса, он не мог пока ни самостоятельно двигаться, ни отправлять естественные физиологические надобности, и координатору приходилось ухаживать за хозяином в аварийном режиме. На вторые сутки Шаламов потребовал дать ему рецептор прямой связи с исследовательским комплексом. Координатор выполнил приказ. Спустя минуту "пчелы" снова полезли в маатанский корабль, подчиняясь неведомым командам пилота. Что они там делали, Джордж так и не узнал, "пчелы" имели выход только на мозг Шаламова, и ни одна из них не вернулась в бункер кибер-комплекса. После этого пилот завладел памятью Джорджа и гипервычислителем, с помощью которого мог оперировать расчетами любой сложности со скоростью самого координатора, и в течение трех часов гонял вычислитель как бешеный, уйдя в дебри странных и неприятных вычислений, от которых Джорджу становилось не по себе: за вычислениями стоял мир чужих правил, знаний, математических и этических формул. Шаламов потерял сознание неожиданно, работал он далеко за пределами человеческих возможностей и не "всплывал" из беспамятства около семи часов, бледный до синевы, с окаменевшими в судороге от непонятной тоскливой потери губами. Диагностер бесстрастно выдал столбец биопараметров пилота, и Джордж испугался по-настоящему: с расширением невралгии у Шаламова обнаружилось около десятка микроизлияний крови в мозг. Пилот нуждался в немедленной операции, но сделать это можно было только на Земле, координатор не был рассчитан на лечение человека с такими специфическими травмами. Шаламов выкарабкался из пропасти небытия сам и снова задействовал вычислитель, а затем Джордж стал свидетелем того, как пилот превратился в хозяина маатанского корабля, оживив его исполнительную технику и дремлющую автоматику из числа оставшейся неповрежденной. Какие-то корявые, с человеческой точки зрения, механизмы, похожие на ожившие творения абстракционистов, принялись чинить и латать зал управления, запеленали неподвижного "черного человека" в серебристую пленку и поместили под ажурный колпак, напоминавший грубо сделанную птичью клетку. Маатанин был еще жив и даже в сознании, но индифферентный, как и прежде, не желая ни общаться, ни принимать предлагаемую помощь. Деятельность маатанских киберов прекратилась так же внезапно, как и началась: они разломали силовые отсеки и блоки управления "Кентавра", а также оборудование, которое он вез по назначению как спасатель-курьер, перенесли нужные Шаламову компоненты аппаратуры на маатанский корабль и вырастили на панцире "черепахи" корабля кособокую башню, по виду - "из рогов и копыт". Затем попрятались по своим норам. Все стихло. Тишина завладела кораблями, Джордж "затаил дыхание", готовый выполнить любой приказ командира, но Шаламов молчал по-прежнему и не включал пси-связь. Он был в сознании, даже улыбался иногда - сквозь невероятную усталость и непрерывную, терзающую тело и мозг боль. Глаза его были открыты, но Джордж знал, что пилот ничего не видит, его зрительные нейроны были парализованы. - Все в порядке, старина, - прошептал Шаламов, услышав жалостливый "шепот" координатора. - Я все-таки недаром ношу значок мастера-спасателя... мне, наверное, хана, но с техникой "черного" я разобрался... - Включите пси-канал, Даниил, - попросил Джордж, воспрянувший "духом", - я попробую снять аспекты, и мы поборемся с недугом. - Нет, дружище, держись теперь от меня подальше, я стал для тебя опасен. Скоро за "черным" прилетят, я починил его тахеопередатчик, использовав кое-что из нашего оборудования, иначе ничего не получилось бы, и дал SOS на их языке. Не вмешивайся ни во что... если я не смогу участвовать в контакте лично. Понял? - Да, мастер. И все же еще раз прошу использовать медкомплекс, вдвоем мы хотя бы снимем болевой синдром. Кстати, если их передатчик работает, почему бы не позвать нашу аварийно-спасательную службу? - К сожалению, частоты передатчика далеки от частот наших приемников, как и в случае дыробоя, едва ли наши астрономы службы пространства слушают в этом диапазоне, и я, конечно же, дал сигнал, остается только ждать. - Но вас необходимо лечить! И как можно скорее. Я подключу диагностер. Шаламов не ответил. У него не было ни сил, ни желания спорить, ни особого желания жить. В голове все еще вертелась одна-единственная фраза, уже почти не тревожащая душу: "Бедная Купава!.." И тогда Джордж впервые нарушил приказ хозяина: преодолел порог команды запрета и включил контур мысленного съема. И получил сильнейший шумовой шок, превративший его в бесполезный кибернетический хлам - он "захлебнулся" чужой информацией... Соплеменники "черного человека" прилетели за ним спустя десять часов после включения передатчика, починенного Шаламовым, но ни пилот, ни "сошедший с ума" Джордж не видели, как над островом зависла километровая кошмарная конструкция в пластинчатой броне, а из нее на "журавлиных гнездах" вылетели два десятка черно-золотых фигур. Маатане обследовали свой разбитый проникатель, не обращая внимания на торчащий из него "дротик" "Кентавра", забрали запеленатого, полуживого командира и через час улетели, оставив землянина в недрах своего покалеченного корабля, не сделав даже попытки анализа ситуации, не выяснив причины аварии и не узнав, остался ли кто-то в живых из экипажа земного корабля и нуждается ли он в помощи. Зато они потратили около четырех земных суток на монтаж ячеистой конструкции, напоминавшей пенал, уложили в ячеи мертвых собратьев и направили "пенал" в глубину "серой дыры". Уходя из Горловины, они оставили у планеты-куба маяк, высвечивающий галактическим кодом фразу: "Владение Маата. Входить, изучать, пользоваться запрещено!"  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  ЧЕЛОВЕК-ДА Глава 1 Заремба посмотрел на Мальгина как-то по-особенному, с любопытством и сожалением, словно знал о нем нечто не укладывающееся в рамки общественного мнения о товарище. - Ты еще не в курсе?.. Мальгин, только что вошедший в служебный модуль, с давних времен называемый кабинетом, не оглядываясь, сделал жест - заходи. Одет он был по обыкновению в голубую рубашку с черной искрой, черным воротником и черными обшлагами рукавов, в белые брюки и такие же туфли. Заремба остановился на пороге, глядя на прямую развитую спину заведующего отделением нейропроблем, надежную спину уверенного в себе, уравновешенного и сильного человека. Повторил: - Так ты еще не знаешь новость? Мальгин сел за стол, включил автоматику, формирующую рабочую поверхность: из черной блестящей плоскости стола вылез "бутон" эмкана, линза селектора виома, информационный блок, сетчатый карандаш киб-секретаря. Наконец Мальгин поднял спокойный взгляд серых глаз, способных становиться прозрачными до ледяной твердости, искриться сдерживаемым, всегда запрятанным в глубине смехом или прятаться за бровью иронического прищура. - Не бери меня на арапа, Иван. Ох и не люблю я твою манеру сообщать неприятные новости. Заремба, не вынимая рук из карманов, прошел на середину уютного кабинета заведующего отделением. - Час назад привезли Шаламова... Глаза Мальгина сузились, похолодели, стали почти прозрачными. - Не понял. Что значит привезли? - Он очень плох, попал в какой-то переплет при аварийном курьерском посыле или, как у них говорят, - кенгуру. У него коматозное состояние, колониальный неврит... - Заремба замолчал, глядя, как "железный" Мальгин вдруг побледнел, вернее, побелел, так что губы его стали синими, под цвет оттенка рубашки. Длилось это несколько мгновений, заведующий тут же взял себя в руки, но цвет лица вернулся к нему не скоро. - Где он? - В первом боксе, у Стобецкого, над ним сейчас колдуют сам Готард и Билл-старший со всеми своими "вивисекторами". Таланов обещал собрать консилиум, искал тебя, но не нашел. - Я был на корте, - машинально сказал Мальгин и стремительно вышел из кабинета, хотя мог бы связаться с клиническим отделением Готарда Стобецкого по селектору. - Кто его привез? - спросил он уже на ходу, вскакивая в коридоре в первую попавшуюся "улитку" институтского конформного лифта. - Спасатели, кто же еще, - забубнил Заремба в спину. - Некто Жостов и двое врачей, одного я немного знаю по практике - Джума Хан, врач "Скорой". "Улитка" вынырнула из коммуникационной шахты у двери с зеленой полосой под номером два, бесшумно свернула прозрачные перепонки выхода. Бокс номер два был собственно нейроклиникой, и заведовал ею Готард Стобецкий, нейрофизиолог и врач с тридцатилетней практикой. Шел ему шестьдесят второй год, но выглядел он на тридцать пять: молодой, гладколицый, уверенный и обстоятельный до пунктуальности. Ошибался Стобецкий редко и, вероятно, поэтому не допускал мысли, что может быть не прав. Это его качество раздражало Мальгина, но в остальном они давно притерлись друг к другу и хорошо знали свои возможности, сильные и слабые стороны, хотя это не мешало им вести деловые и неделовые споры и отстаивать свою точку зрения. Но не до вражды. Пространство клиники было функционально и эстетически организовано таким образом, что любая палата - а их было около трех десятков - имела прямой лонж-выход в операционный и процедурный комплексы, и выглядело это ячеистыми янтарными выступами, напоминавшими обнаженные светящиеся пчелиные соты, которые упирались в причудливо изогнутые палевые "бутоны" реанимакамер. Дежурный терминал управления операционной прятался в хрустально-белом "бутоне", сквозь стенки которого были видны врачи за двумя развернутыми пси-вириалами [Пси-вириал - блок управления с конформным преобразованием аппаратуры, заменивший устаревшие пульты; содержит аппаратуру звукового и мысленного (пси) управления.] стационарного диагностера и медицинского информ-банка. Стобецкий, заметив заведующего первым отделением, жестом попросил соседа освободить кресло. Мальгин, кивком поздоровавшись со всеми и пожав Готарду руку, сел. Виом напротив показывал внутренности реанимакамеры с телом Шаламова. В правой верхней четверти оперативного фронта изображения загорались и гасли строки бланк-сообщений, а чуть ниже - данные медицинского анализа. - Нечто странное, - отрывисто бросил Стобецкий. - У него парадоксальный статус абсанса [Статус абсанса - состояние больного, характеризующееся серией абсанов (кратковременных потерь сознания с последующей амнезией), в промежутках между которыми сознание полностью не восстанавливается.], резко нарушена нейроцитоархитектоника мозга: таламус сплющен и загнан в нейтропиль, оба полушария срослись в одно целое, промежуточный мозг проник в средний, сетчатое образование исчезло, мозжечок увеличился в объеме в два раза... ну и так далее. Никогда не видел ничего подобного!.. Левая нижняя часть виома отразила голографический разрез мозга пострадавшего. Алая стрелка показала узлы нарушений и переродившиеся участки коры. - Кроме того, ПНС [ПНС - превертебральное нервное сплетение.] у него расположено прямо над тазом, а не на границе брюшной полости, - добавил заметно волнующийся Билл-старший, заместитель Стобецкого, приступивший к работе всего три дня назад. - Такое впечатление, будто оно "сползло". А corpus callozun [Мозолистое тело (лат.).] увеличилось и соединило полушария! - По данным коллег, - Стобецкий кивнул в сторону группы мужчин в фирменных голубовато-зеленых комби - такие носили все врачи "Скорой помощи" и спасательной службы, - его организм большую часть времени отказывается регулировать деятельность внутренних органов. - Что значит "большую часть" времени? Один из гостей, рослый, черноволосый, загорелый до цвета красной меди, с хищным носом и черными цепкими глазами, придвинулся ближе. - Это значит, что иногда этот парень вдруг сам выкарабкивается из беспамятства и организм начинает ему подчиняться. Не надолго, на три-четыре минуты, но и это удивительно, ведь по сути он фрустрирован [Фрустрация - дезорганизация сознания личности.]. - Простите, с кем имею честь? - Джума Хан, - представился черноволосый, и Мальгин понял, что его загар - нормальный, естественный цвет кожи. - Нейрэктомию [Нейрэктомия - иссечение участка нерва.] делали? - спросил Стобецкий, манипулируя секторами диагностера. - Конечно, данные в персонбанке. У него прогрессирующая гетероплоидия [Гетероплоидия - изменение структуры некоторых хромосом.]. И при всем том парень умудряется всплывать из преисподней и разговаривать как вполне нормальный, почти здоровый человек! Очень сильная личность. - Учтите, он ко всему еще и слеп, - невпопад вмешался Заремба, дыша в затылок Мальгину. - Где Таланов? - На связи с индийским филиалом, через пару минут явится. Виом вдруг подернулся рябью, стершей все надписи. Приглушенно прозвенел колокол внимания. На мигающем огнями "кактусе" вириала зажглись голубые и зеленые огни отмены контактного контроля. - Он просыпается, - быстро сказал Джума Хан. - Зафиксируйте параметры в момент "всплывания", это важно. - Пациент в сознании, - четко доложил инк-координатор клиники. Виом прояснился. Лицо Шаламова с открытыми глазами было повернуто к людям (видеокамерам, конечно), так что создавалось впечатление, будто он их видит, хотя спасатель был слеп. - Джума, - позвал он. В группе, обступившей Мальгина и Стобецкого, произошло общее движение. - Я здесь, Даниил, - с небольшим опозданием ответил Джума Хан, покосившись на Мальгина. - Где я? - В Москве, в Институте нейрохирургии. Шаламов помолчал: в зале повисла хрупкая тишина. Было видно, что держится спасатель с большим трудом, колоссальным напряжением воли - по лицу его поползли капли пота. - Клим, ты тоже здесь? - Да, - каменно-твердо ответил Мальгин, шевельнув желваками. Шаламов усмехнулся, не мигая. Заремба невольно поежился. - Тогда я могу быть спокоен. Не давай никому меня резать, Клим, меня нельзя резать. Даже тебе. Понял? Даже тебе!.. Ты понял? - настойчиво повторил спасатель. - Да, - ответил Мальгин. Шаламов еще несколько мгновений с улыбкой, кривой, понимающе-иронической, сожалеющей, странной, смотрел (не видя!) на замерших врачей, потом расслабился и откинул голову, глаза его закрылись. - Потеря пульса, - отозвался инк. - Активирую ВРС [ВРС - водитель ритма сердца.], дыхание, нейропинг, блокирую выделение избыточных доз вазопрессина, окситомицина. - Дьявольщина! - произнес Стобецкий. - Это же невозможно! - Что именно? - сухо спросил Мальгин с чувством, близким к растерянности, глядя на тело друга, опутанное шлангами и проводами. Шаламов всегда был похож на дерзкого и удачливого пирата, по-мужски красивого, склонного к риску, решительного и упрямого, настолько уверенного в себе, в своей неуязвимости, что трудно было представить, будто с ним может произойти какое-либо несчастье. Во всяком случае, Мальгин знал его давно и никогда не думал, что Шаламов, олицетворяющий по натуре тип джек-лондоновского героя, вдруг окажется в положении смертельно больного... - Каким образом он приходит в себя, не имея возможности управлять физиологией? Это же нонсенс! - Мы назвали такие моменты "пароксизмами жизни" или "парадоксальным сознанием", - сказал Джума Хан; Мальгину нравилось, как держится молодой врач спасателей, спокойно, уверенно и раскованно. - Кстати, во время "пароксизмов жизни" у него почти все основные функции приходят в норму. Заремба легонько толкнул Мальгина в спину. - Главный... Толпа врачей расступилась, пропуская Богдана Таланова, директора Института нейрохирургии, всегда озабоченного, нахмуренного, с морщинистым сухим лицом; глубокие поперечные морщины на лбу главного врача говорили о его возрасте больше, чем седые виски. - Ваше мнение, Клим? - Голос у директора был низкий, почти бас, но мягкий, не оглушающий. - Я только что узнал об этом, - сдержанно ответил Мальгин. - Мне нужно знать, помимо медицинской диагностики, как все произошло, где, по какой причине, то есть получить всю доступную информацию. - Можем дать только приблизительную реконструкцию происшествия, - сказал один из спасателей чуть в нос; это и был Прохор Жостов, руководитель сектора, в котором работал Шаламов. - Дело в том, что мы обнаружили Даниила в последний момент, когда он уже не дышал, да и координатор его шлюпа был кристаллически мертв. Никто, по сути, не знает, что произошло, а маатане не хотят сообщать подробности. - При чем тут маатане? - О случившемся мы узнали от них, точнее, от маатанина, которого спас Шаламов. Это все, что известно достоверно. В системе, где мы нашли спасателя, - кстати, это в высшей степени интересная система, так называемая Горловина "серой дыры", - на искусственной планете, имеющей форму куба, остался маатанский космолет, но он тоже пуст. По всему видно, что шлюп Даниила в состоянии "струны" пересек "струну" чужого корабля, но о подробностях аварии расспросить некого. - Появятся новые сведения - сообщите, пожалуйста. - Непременно. - У него есть близкие? Родственники? - спросил Таланов. - Отец, мать, жена, - ответил Джума Хан. - Они знают? - Отец и мать знают, жена еще нет, она... беременна. Мальгин медленно повернулся к говорившему. - Что?.. Что вы сказали? - Она беременна, - невозмутимо повторил Джума Хан.- Мы считаем, что в сложившейся ситуации до родов ее нельзя волновать этим сообщением. "Когда же роды?" - хотел спросить Мальгин, но сдержался. Таланов сел на его место, придвинул к темени выросшую из мигающего огнями "кактуса" пси-вириала на гибком усике "одуванчик" эмкана и погрузился в мысленные переговоры с координатором. Через две минуты отодвинул эмкан, помассировал висок ладонью. - Готард, продолжайте анализационное сканирование и структурное интегрирование показаний. Завтра соберем консилиум. Клим, доклад сделаете вы, не забудьте главное: выводы и рекомендации консилиума принимаются к неукоснительному исполнению, и ошибки должны быть исключены. Такого случая я не помню в практике, и вряд ли подобные зафиксированы историей медицины, но все-таки покопайтесь в планетарном БМД и банках СПАС-службы. Мальгин молча кивнул. Весь день он находился под впечатлением встречи с Шаламовым и страшного диагноза его состояния. Память вопреки воле снова и снова прокручивала события давно минувших дней: детство, юность, совместные игры, увлечения, ссоры, первые серьезные шаги в жизни и, наконец, встречи с Купавой. До института. После. Признание... Да, тогда он казался старше, значимее и увереннее Шаламова благодаря своей природной сдержанности и спокойствию. Даниил слишком разбрасывался, хватался за тысячу дел, с легкостью бросая переставшие его интересовать, а Мальгин шел одной тропой к намеченной цели, и Купава пошла за ним. Четыре года, конечно, не прошли как один день, и все же они жили, не ощущая власти времени, но потом Шаламов вернулся из очередной звездной экспедиции повзрослевший, переживший смерть товарищей, научившийся ценить сказанное им самим слово и ответный взгляд друга... нет, они встречались втроем и раньше. Купава любила Шаламова, как она говорила, - за общительность, распахнутость души и склонность к юмору, но кто же знал, что это чувство внезапно усилится многократно и вырвется на свободу, ломая рамки сложившихся отношений, паритет дружбы и устоявшихся взглядов на смысл жизни?! Кто? Только не Мальгин. И ему пришлось пережить самый тяжелый день в своей жизни, когда Купава сказала ему, что уходит к Шаламову! День, когда был разрушен замок его привычных представлений о женской любви и мужской дружбе, и ночь, когда он сквозь боль и муку нахлынувшего одиночества вдруг понял, насколько ошибался в себе!.. Шаламов пришел на следующее утро, волнуясь, сказал всего несколько слов: - Я ничего не знал. Она пришла час назад. Ты, наверное, догадывался, что я ее люблю, но я бы никогда сам... она пришла и... - Шаламов беспомощно пожал плечами и криво улыбнулся; Мальгин впервые увидел в глазах друга растерянность. - Если считаешь меня подлецом - прощай. Мальгин покачал головой. Ему было плохо, очень плохо, однако он недаром считался сильным и выдержанным человеком. Все правильно, подумал он почти бесстрастно, загнав свою боль глубоко в сердце. Она сделала все правильно. Я бы тоже никогда не понял, что все кончилось, а если бы и понял, то не поверил. Редко кто способен признаться в собственном эгоизме добровольно... Однако вслух он сказал другое: - Дан, если вы с Купавой не будете возражать, я приду к вам в гости. Позже. А сейчас я хочу побыть один. Он сдержал свое слово... через два месяца, когда почти полностью преодолел последствия самоанализа, тоскливую тягу к голосу Купавы и желание сделать операцию на собственной памяти. И еще дважды приходил к ним в гости, хотя Купава всегда почему-то пугалась его приходов, и вот спустя еще полгода Шаламова привозят спасатели... "Господи, - снова подумал Мальгин со страхом, - она беременна! И вполне вероятно, "виновен" в этом именно я!.. Хотя какое это имеет теперь значение? Главное, она ничего не знает о Дане. Что же случится, когда ей сообщат о положении мужа?.." Вошел Заремба, как всегда - руки в карманах. - Предлагаю путешествие в ближайший водоем - искупаться. До Мальгина не сразу дошел смысл сказанного. - Тебе что, делать нечего? Заремба опешил; Мальгина всегда забавляло, как Иван, который был на девять лет моложе его, вел себя со всеми запанибрата, покровительственно, и всегда совершенно искренне поражался, когда его ставили на место. Но характер у молодого нейрохирурга был незлобивый, покладистый, общительный, просто он так был воспитан, без критического отношения к себе, сам обижался часто и быстро, но так же быстро остывал. - Будешь ждать, пока Готард подготовит анализ? - А ты предлагаешь докладывать на консилиуме ему? - Нет, но времени-то еще воз и маленькая тележка. Мальгин потерял интерес к разговору и снова уткнулся в стол, по черной панели которого ползли последние сводки медицинских новостей из всех районов земного шара, отобранные для него киб-секретарем. За день лицо заведующего отделением осунулось и заострилось. Заремба потоптался у стола, повздыхал. - Ты меня включишь в бригаду лечащих? Мальгин с трудом вернулся из глубин памяти. - Я хотел бы попасть в ПР-группу. Клим наконец выключил информпрограмму, вскинул на нейрохирурга затуманенные глаза. - Надеюсь, у тебя есть основания? - Ну, я думаю... считаю, что я... хороший специалист, врач... Мальгин вздохнул. - Ты же знаешь, что этого недостаточно, Иван. Ответственность за лечение таких пациентов, как Шаламов, требует полной отдачи, колоссального опыта и знаний. - Что я, по-твоему, не лечил никого? - насупился Заремба. - А кто оперировал Кадовски? Кто поставил правильный диагноз Ламбергу? - Ты. - Мальгин снова вздохнул. - Но ты пока умудряешься брать на себя больше, чем можешь унести. К тому же Таланов уже назначил бригаду операционников. - И кто в нее вошел? - Готард, я и... как его, врач-спасатель Джума Хан. Трое. - Мне этот индеец не показался опытным. - Заремба покривил губы. - К тому же трое в группе - мало. Могу заменить индейца. - Он афганец. - Какая разница? Значит, не берешь? Мальгин тронул сенсор вызова, отрицательно качнул головой. - Ты даже не представляешь, какой это трудный случай. Не знаю, как Готард и Джума, но я... я просто боюсь давать прогнозы. "Знал бы ты, что я испытываю, - с тоской подумал он. - Умирает человек, который был моим другом, не подозревая, что мы давно враги! Умирает исключительно коммуникабельный человек, которого все любили и всегда ждали. Умирает тот, кто, не дрогнув, пожертвовал собой, спасая маатанина, совершенно чужое разумное существо, не способное на ответное благородство. И наконец, умирает тот, к кому ушла жена, превыше всего в жизни ставящая честность отношений, какой бы ни была цена... Что будет, если Даниил умрет? Вернется ли она? И что будет, если он все-таки выживет?.." Над "глазом" виома развернулся объем изображения с головой Стобецкого. - Давайте поработаем вместе, - сказал Мальгин. - Мне некуда деться. - Успеешь поработать, - недовольно проговорил Готард. - Через пару часов я дам предварительный вывод. - И все же я подключусь в параллель. Извините, Готард, но у меня есть свои резоны.. Этот человек... мой злейший друг. Стобецкий пожевал губами, хмурясь, нехотя кивнул. Потом не удержался от ехидной тирады: - Боишься, что на стадии прогноза не учту какую-нибудь мелочь? Стобецкий еще не ошибался в анализе. - Я знаю. - Мальгин остался бесстрастным. - Но решать судьбу этого парня буду, наверное, я. Виом погас, Стобецкий выключил интерком. - Индюк, - сказал Заремба простодушно. - Клим, вспомни обо мне, я не подведу. Желаю удачи. Мальгин остался один. Минут десять он сидел в том же положении, боролся с воспоминаниями и, победив, дал задание киб-секретарю связаться со спасательной службой и собрать все материалы о работе Шаламова. После этого спустился в клинику Стобецкого, где автоматы реанимакамеры, насколько это возможно, поддерживали оптимальную среду для одного пациента, Даниила Шаламова, мастера-спасателя тридцати двух лет от роду, верного своим принципам всегда и везде, даже в ситуации, когда выбор один - жизнь своя за жизнь чужую... Стобецкий не сказал ни слова, когда Мальгин сел рядом и вывел на второй эмкан параллельный выход диагностера. До глубокой ночи они работали в полной тишине, связанные оперативным полем компьютера, а когда закончили формирование отчета, долго сидели за светящимся "кактусом" вириала и смотрели на неподвижное тело Шаламова, погруженные каждый в свои мысли и чувства. Их рабочие отношения можно было бы выразить двумя словами: унисон диссонансов. Но это, в общем-то, парадоксальное словосочетание точно определяло способности каждого видеть границы принципиальной оценки событий. Стобецкий ушел раньше, буркнув "спокойной ночи". Мальгин вернулся в кабинет, еще раз перечитал собственные выводы, зафиксированные памятью машины - в институте ее все называли Гиппократом [Инк (интеллект-компьютер) института.], - и в третьем часу ночи покинул институт. Думал он, к собственному отвращению, только об одном: у Купавы будет ребенок... На консилиуме присутствовали едва ли не все крупнейшие специалисты с приставкой "нейро" в области изучения и лечения человеческого мозга и нервной системы: нейропсихологи и физиологи, хирурги и химики, кибернетики и лингвисты, психологи и генетики, в том числе и доктор неврологии Каминский, возглавлявший Европейский центр индивидуальной психотерапии. Данные анализа состояния Шаламова произвели на каждого из них разное впечатление, но в одном их мнения совпали: случай был уникальным. Мозг пациента переродился почти на пятьдесят процентов и продолжал изменяться, хотя процесс этот и замедлился после медикаментозного вмешательства врачей спасательной службы. Начали играть особую роль интрамуральные нейроны, замурованные в стенках сосудов, их объем увеличился, а структура изменилась, теперь они объединились в автономную сеть, образовав специфический нейропиль - "скелет" новой нервной системы, почти не зависящей от головного и спинного мозга. За сутки, истекшие с момента доставки Шаламова в институт, он дважды приходил в себя, звал Джуму Хана или Мальгина, просил ничего не сообщать Купаве, настойчиво требовал не пичкать его нейролептиками и обойтись без хирургического вмешательства в его организм. Каждый раз после этих кратких сеансов полного сознания у него останавливалось сердце и наступала клиническая смерть, но ухищрениями медиков, вооруженных тысячелетними знаниями методов и накопленным опытом медицины, опирающихся на умные машины и точнейшую аппаратуру, Шаламов снова возвращался к жизни, вернее, полужизни, большую часть времени проводя в глубоком беспамятстве. Он был явно неоперабелен, о чем прямо заявил Стобецкий, но Мальгин, как, впрочем, и сам Готард, и Таланов, и многие другие, не видели иного выхода: Шаламова надо было срочно оперировать, он мог умереть в любую минуту. - Ну, хорошо, операция необходима, - согласился Каминский, чем-то напоминавший Мальгину дремлющего седого льва. - Но ведь сам пациент от нее отказывается. Не нарушаем ли мы норм врачебной этики? К тому же поле хирургического вмешательства настолько велико, что едва ли с операцией справится один человек. Вот вы, например, справитесь? - Каминский посмотрел на Стобецкого. Готард нахмурился, пожевал губы и вдруг, к удивлению Мальгина - тот ожидал другого, отрицательно качнул головой. - Я, наверное, нет, а вот он справится. - Кивок на Мальгина. - Клим - лучший нейрохирург Системы, нейреконструктор высшей квалификации... - Оставьте славословие, Готард, - негромко перебил коллегу Мальгин. - Бронислав прав, оперировать придется сразу два десятка пораженных участков, но не это главное. Операция ничего не даст, если мы не сможем стереть чужую информацию в мозгу больного. Именно она формирует те структурные и нейрохимические изменения мозга и тела Шаламова на уровне неосознанной психики, подсознания, которые превращают его в... - Мальгин запнулся, - в нечеловека. Но вы не учитываете фактор времени. У нас его нет. Дальше будет еще хуже, процесс перерождения продолжается, и скоро мы упремся в тупик, из которого всего два выхода: смерть пациента или полная фрустрация личности, что для него в принципе одно и то же. - Вы берете на себя ответственность за исход операции? Придется сделать не одну, а целую сотню тончайших операций одновременно. Мальгин поднял на Каминского твердый взгляд, мельком отметив жест Зарембы, означавший: "Не дрейфь". - Да, - сказал он и вспомнил шепот Купавы: "Тебя все называют человеком-да. Ты всегда так уверен в себе? В своей судьбе? В правильности выбора цели?" - "Да", - ответил он в тот день... - Но, повторяю, до нейрооперации необходима операция по очистке мозга больного от "шлаков" чужеродной информации. Это самое трудное и опасное в данном случае. Подобную операцию проводили всего один раз за всю историю медицины: около тридцати лет назад мой предшественник Наумов оперировал двух космонавтов, попавших под информационно-лучевой удар над Юпитером. - Ему было труднее, - проворчал Стобецкий. - В те времена еще не было машин типа Умник или Гиппократ. Мальгин промолчал. - Но насколько я понял, вы не знаете всех запасов криптогнозы [Криптогноза - информация, осевшая в глубинах неосознаной психики.], - сказал Каминский. - К тому же она может быть перемешана с жизненно важной наследственной и приобретенной информацией. Как вы отделите "зерна от плевел"? В демонстрационном зале, где проходил консилиум, повисла тишина. - Есть только один способ, - нарушил ее Мальгин, посмотрев на задумавшегося Таланова. - Прямой пси-контакт. Необходимо замкнуть мозг больного на мозг врача. - Но это же колоссальный риск! - Да, риск, - согласился Таланов, - прежде всего риск шокового исхода и глубокой психотравмы хирурга, но я не уверен, что нет другого выхода. Давайте подумаем вместе, может быть, выход найдется. Предлагаю укомплектовать группу профессионального лечебного риска пятью врачами. У кого другое мнение? Прошу назвать кандидатуры. - Разрешите слово? - встал Заремба. - Мне кажется, мы кое-что упускаем из виду. Мальгин, приготовившийся к тому, что Иван станет предлагать в группу себя, с интересом посмотрел на молодого хирурга. - Конкретней, пожалуйста, - сказал Таланов с обычной своей ироничной вежливостью. - Шаламов работал с маатанской техникой в состоянии гипермнезии и впитал почти весь запас информации их корабельного компьютера, поэтому прежде, чем заняться лечением больного, необходимо узнать все о маатанах: их биологию, физиологию, биохимию и так далее. Только тогда мы быстрее поймем процессы, идущие в организме Шаламова, и сможем определить пределы хирургического и психофармакологического вмешательства. "А молодец Иван, голова у него варит", - подумал Мальгин с некоторым удивлением; сам он упустил из виду эту особенность случившегося. - Идея хорошая, - сказал Таланов, - хотя мы об этом не забывали. Но как ее осуществить практически? Насколько я осведомлен, контакт с нами маатане отвергли. Вообще удивительно, что этот травмированный маатанин, которого спас Шаламов, внезапно проникся благодарностью к нему и решил сообщить нам координаты места катастрофы. Заремба сунул было руки в карманы, но, посмотрев на Мальгина, вытянул их обратно. - Это можно объяснить, - сказал он со снисходительной небрежностью. - Шаламов сработал обратную связь с маатанским компьютером, а тот мог иметь такую же с маатанином. Вот "черному человеку" и передалась часть эмоциональной и психогностической информации спасателя. В зале снова воцарилась тишина. "Недооценивал я Ивана, - подумал Мальгин с невольным сожалением. - Из него может получиться отличный врач. Главное, он умеет думать". Таланов кашлянул в кулак, в глазах его отразилось уважение. - А вот об этом я не подумал. Спасибо за идею, она интересна и ценна. Правда, я все равно не вижу, каким образом можно получить сведения о физиологии маатан. - Да очень просто! Разве у нас в УАСС нет отдела разведки или безопасности? Пограничников наконец? Пусть поработают! На лицах присутствующих в зале мелькнули улыбки. Горячность молодого нейрохирурга и его манера поведения импонировали многим. - Это как раз очень непросто, - негромко сказал Джума Хан. - Как вы себе сие представляете? - Элементарно: выкрасть маатанина, обследовать и вернуть... извинившись. Последняя фраза Зарембы снова развеселила присутствующих, но ненадолго. Предстояло принять решение, определяющее дальнейшую судьбу больного. Спустя полчаса группа риска была создана. В нее вошли четверо мужчин: Мальгин, Стобецкий, Джума Хан, а также Бронисл