о-другому. СЕЙКИН. Ну, не все. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Справедливо, кое-что не изменилось. СЕЙКИН. Кое-что - нет. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да что вы об этом можете знать. (Вдруг обеспокоенно.) Почему вы так говорите... СЕЙКИН. Чувства не меняются. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Даже у вас? СЕЙКИН. Даже у нас. ЗАХЕДРИНСКИЙ (еще более беспокойно). Зачем вы пришли... СЕЙКИН. Вас навестить. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Мило с вашей стороны, Петр Алексеевич, очень мило. Я ведь не был с вами слишком любезен. СЕЙКИН. Да и я с вами тоже. ЗАХЕДРИНСКИЙ. И вы на меня не в обиде? СЕЙКИН. За нелюбезность - нет. ЗАХЕДРИНСКИЙ. За что же тогда? СЕЙКИН. Вы хотели спросить: за кого. Захедринский падает на изголовье дивана, смотрит в потолок. Пауза. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но вы же могли на ней жениться. СЕЙКИН. Мог. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Она согласилась. СЕЙКИН. Согласилась. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тогда за из-за чего вам на меня обижаться? СЕЙКИН. Я не в обиде за прежнее, я в обиде за то, что стало потом. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Потом вас в некотором смысле уже не было. СЕЙКИН. Это правда. ЗАХЕДРИНСКИЙ. А теперь вас нет в еще большей степени... СЕЙКИН. Тоже верно. ЗАХЕДРИНСКИЙ. В таком случае - неправда, что у вас есть повод быть на меня в обиде. СЕЙКИН. Неправда. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тогда из-за чего? СЕЙКИН. Что поделаешь, Иван Николаевич, правды нет, меня нет, а обида есть. ЗАХЕДРИНСКИЙ. И чего вам от меня нужно... СЕЙКИН. Не пугайтесь, я к вам только поболтать. ЗАХЕДРИНСКИЙ (с облегчением). Ну что ж, чудесно, можем и поболтать. Мне ведь тоже не с кем. СЕЙКИН. Но тут же полно людей. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Какие там люди. Люди были, и людей не стало. Вам, собственно, очень повезло. СЕЙКИН. Мне? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ушли вовремя. Разрешите спросить, что это у вас? СЕЙКИН. Что? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да вот это - зубастое. (Указывает на оскаленные зубы лошадиного черепа.) СЕЙКИН. Приятель. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Немного странный... СЕЙКИН. Более, чем приятель, лучший приятель, задушевный друг. Мы были вместе у Врангеля. До самого конца. Он ни разу меня не подвел. ЗАХЕДРИНСКИЙ. До самого конца? СЕЙКИН. И теперь я никогда с ним не расстаюсь. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что ж, так и нужно, если друг. Но если уж мы заговорили об обиде... СЕЙКИН. Чего уж вспоминать, Иван Николаевич, все кончилось. Виноват был я. ЗАХЕДРИНСКИЙ. ...То, скорее, я мог бы хранить обиду на вас. СЕЙКИН. Ну и как - сохранили? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сохранил. СЕЙКИН. До сих пор? Но это же было несерьезно. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Для вас несерьезно. Но для Татьяны... Именно за это я и в обиде на вас. СЕЙКИН. Ерунду говорите, Иван Николаевич. Вы бы предпочли, чтобы и для меня было важно то, что было важно для нее? Пауза. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы правы. Вообще-то нет. СЕЙКИН. Ну вот, сами видите, что все это ерунда. Пауза. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Собственно говоря, обиды на вас во мне уже нет. Теперь я в обиде на некоего Зубатого. СЕЙКИН. Зубатый? Не знаю. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я же сказал, что вам повезло. СЕЙКИН. И что это за тип? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не будем о нем. Пауза. Может, вы знаете, где она сейчас? СЕЙКИН. Знаю. ЗАХЕДРИНСКИЙ (приподнимается с дивана настолько резко, что тревожит больную ногу, невольно кривится от боли, но не обращает на нее внимания). Где! СЕЙКИН. Зачем вам это знать. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как это - зачем! СЕЙКИН. Непременно хотите? ЗАХЕДРИНСКИЙ (поднимаясь и садясь на диване, опустив ноги на пол). Хочу! СЕЙКИН. Действительно хотите? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы со мной не играйте. СЕЙКИН. Ну, если вам действительно этого хочется... Он встает, кладет лошадиный череп на стул, передней стороной к Захедринскому, идет к выходу на балкон, останавливается около его левой стороны и тянет за шнур занавеса. Занавес расходится на две стороны. Открывается сцена из "Сна в летнюю ночь" Шекспира. Татьяна в роли Титании, Зубатый в роли ткача Основы. Татьяна в красивом и фантастичном костюме Титании, в значительной степени демонстрирующем ее прелести. Зубатый-Основа в том же виде, как мы его видели в последний раз: в черном, цельном купальном костюме начала века, закрывающем почти все тело, на бретельках, со штанинами до половины голени, на голове черная, резиновая шапочка для купания, закрывающая уши и лоб и застегнутая под подбородком. Необходимо, чтобы исчезло все, что прежде просматривалось через выход на балкон: балюстрада, верхушки кипарисов, морской горизонт. Должно создаваться впечатление, что сцена разыгрывается не на балконе, но совершенно в ином измерении, в неопределенном пространстве. Эта малая сцена ярко освещена. Татьяна-Титания лежит на условной лесной лужайке, среди цветов. Зубатый-Основа наклоняется над ней. Вокруг них лес, представленный несколькими элементами. Татьяна-Титания просыпается. ТАТЬЯНА. О, что за ангел пробудил меня Среди цветов? ЗУБАТЫЙ. Щегленок, зяблик, воробей, Кукушка с песнею своей, Которую слышат многие, но каждый делает вид, Что не ему кукует она о том, чем занимается его жена. Да и то правда: кто захочет обращать внимание на глупую птицу? ТАТЬЯНА. Прошу, прекрасный смертный, спой еще! Твой голос мне чарует слух, твой образ Пленяет взор. Достоинства твои Меня невольно вынуждают сразу Сказать, поклясться, что тебя люблю я! Захедринский с трудом, но забывая о боли, поднимается с дивана. ЗУБАТЫЙ. Сударыня, у вас для этого не очень-то много резону. А впрочем, любовь с рассудком редко живут в ладу. Но, что бы ни случилось, оказии надо не упустить. ТАТЬЯНА. Ты так же мудр, как и хорош собой! ЗУБАТЫЙ. Ну, это, положим, преувеличение. Но будь у меня достаточно смекалки, чтобы выбраться из этого леса, Вот бы с меня и хватило. ТАТЬЯНА. Покинуть лес!... Не думай и пытаться. Желай иль нет - ты должен здесь остаться. Могуществом я высшая из фей. Весна всегда царит в стране моей. Тебя люблю я. Следуй же за мной! Захедринский идет к правому краю балкона-сцены. Опирается на него правой рукой и продолжает смотреть представление. К тебе приставлю эльфов легкий рой, Чтоб жемчуг доставать тебе со дна, Баюкать средь цветов во время сна. Я изменю твой грубый смертный прах: Как эльф витать ты будешь в облаках.[7] ЗАХЕДРИНСКИЙ (кричит). Хватит! Актеры прерывают игру и выжидательно смотрят в зрительный зал. СЕЙКИН. Что с вами, Иван Николаевич... ЗАХЕДРИНСКИЙ (хромая, постоянно теряя равновесие и восстанавливая его, забыв о физическом страдании, идет налево вдоль малой сцены; останавливается перед Сейкиным, опершись правой рукой о стену). Ты зачем пришел? Мстить? СЕЙКИН. Да вы что... Неужели вам не понравилось? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ты - мерзкий Яго! СЕЙКИН. Это уже из другой пьесы. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да я тебе... я тебе... СЕЙКИН. Ну, что - ты мне? Пауза. ЗАХЕДРИНСКИЙ (спокойно). Нет, ничего. Против тебя я бессилен. (В порыве бешенства ударяет кулаком по стене.) Аууу! (Ударил слишком сильно и поранил руку.) СЕЙКИН. Возьмите себя в руки, Иван Николаевич. Если дело и дальше так пойдет, вы всего себя искалечите. ЗУБАТЫЙ. Можно продолжать? СЕЙКИН. Пожалуйста, но дайте другой фрагмент. Этот товарищу начальнику не понравился. Малый занавес закрывается сам собой. Захедринский отходит направо и падает на диван. СЕЙКИН (подходя к нему). Что с вами? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Воды! Сейкин идет налево и наливает в стакан воду из графина. Иными словами. делает вид, что наливает, поскольку воды в графине нет. Захедринский берет стакан и с жадностью подносит его ко рту. Начинает пить, но замечает, что не пьет. Пытается пить снова, запрокидывая голову назад, но убеждается, что утолить жажду он не может. Разглядывает стакан, переворачивает его вверх дном. Стакан действительно пуст. Возвращает стакан Сейкину. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Какая-то сухая. СЕЙКИН (слащаво). Что - сухая, Иван Николаевич? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Эта вода. СЕЙКИН. Сухая вода - самая полезная. (Относит стакан и ставит его на стол.) ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вам не следовало проделывать со мной подобные фокусы. СЕЙКИН (слащаво). Какие, товарищ начальник? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, это, с Зубатым. СЕЙКИН (подходит к Захедринскому и останавливается перед ним). И еще с кем? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я знал, что вы человек несимпатичный, но не думал, что такой негодяй. СЕЙКИН. Ах, это со мной случается лишь изредка. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Показывать мне такое... СЕЙКИН. Сами пожелали посмотреть. За малым занавесом звучит гонг. Сейкин занимает место справа, в изножье дивана. Опершись о стену, он будет смотреть на малую сцену как театральный зритель. Стена скошенная, так что он не перекроет ни актеров, ни Захедринского. Сцена из "Отелло". В роли Дездемоны Лили Карловна Вольф. Она лежит в ночной рубашке на кровати. Костюм театральный, но прическа та же, что прежде, с челкой и прядями, закрученными на щеки. С левой стороны малой сцены входит Рудольф Рудольфович Вольф в роли Отелло. На его голове тюрбан, костюм театральный, на тунике те же награды, что прежде. ЛИЛИ. Отелло, это ты? ВОЛЬФ. Да, Дездемона. ЗАХЕДРИНСКИЙ (вполголоса). Но это же не для меня, это для вас. СЕЙКИН (вполголоса). Вы уверены? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну... Возможно, и для меня, только не в этом составе. ЛИЛИ. Ты ляжешь, мой синьор? ВОЛЬФ. Ты помолилась на ночь, Дездемона? ЛИЛИ. Да, мой синьор. ВОЛЬФ. Когда ты знаешь за собою грех, Непримиренный с милостью небесной, Покайся в нем сейчас же. ЛИЛИ. Мой синьор, Что это значит? ВОЛЬФ. Слышишь? Торопись. Я отойду. Мне тяжко убивать Твой неготовый дух. Избави Боже, Чтоб я убийцей стал твоей души. ЛИЛИ. Ты говоришь - убить? ВОЛЬФ. Да, я сказал! ЗАХЕДРИНСКИЙ (сложив ладони рупором, кричит). Рельсы! ВОЛЬФ (прерывая игру, к Захедринскому). Прошу не мешать актеру! СЕЙКИН. Оставьте его, я тоже не люблю этого инженера, но он меня иногда выручает. Актеры продолжают играть. ЛИЛИ. Святое небо, сжалься надо мной! ВОЛЬФ. Аминь, всем сердцем! ЛИЛИ. Раз ты так сказал, Ведь ты же не убьешь меня. ВОЛЬФ. О-о! ЛИЛИ. И все же я боюсь тебя. Ты страшен, Когда вот так ворочаешь глазами. Чего бояться, я сама не знаю, Раз нет за мной вины; но я боюсь. ВОЛЬФ. Помысли о твоих грехах. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Только без намеков! ВОЛЬФ (прерывая игру, к Сейкину). Товарищ директор, что здесь происходит! СЕЙКИН. Продолжайте играть. Актеры продолжают играть. ЛИЛИ. Мой грех - любовь к тебе. ВОЛЬФ. За это ты умрешь. ЛИЛИ. Смерть, убивая за любовь, преступна. Как ты кусаешь нижнюю губу! Твой облик искажен кровавой злобой. Я чувствую беду, но верю, верю - Она грозит не мне. ВОЛЬФ. Молчи! Довольно. ЛИЛИ. Молчу, но что случилось? ВОЛЬФ. Мой платок, Заветный дар тебе, ты подарила Микеле Кассьо. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Какой еще платок? ЛИЛИ. Нет, клянусь душой! Пошли за ним, спроси его. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вот именно! ВОЛЬФ. Не лги, Не лги, красотка: ты на смертном ложе. ЛИЛИ. Да, но умру не скоро. ВОЛЬФ. Нет, сейчас же. Поэтому признай свой грех открыто. Ты, с клятвой отрицая слог за слогом, Не отвратишь, не сломишь убежденья, Которым я истерзан. Ты умрешь. ЛИЛИ. Так сжалься, Боже, сжалься! (Плачет.) ВОЛЬФ. Шлюха! Ты предо мною слезы льешь по нем? (Указывает на Захедринского.) Сейкин отрывается от стены и внимательно разглядывает Захедринского. Вольф-Отелло замирает, направив на Захедринского указательный палец. ЗАХЕДРИНСКИЙ. О чем это он? Сейкин перестает смотреть на Захедринского и возвращается к роли зрителя, снова опершись о стену. Актеры продолжают играть. ЛИЛИ. О, прогони меня, но дай мне жить! ВОЛЬФ. Сгинь, шлюха! ЛИЛИ. Убей хоть завтра! Дай пожить сегодня! ВОЛЬФ. Ты борешься... ЛИЛИ. Хоть полчаса! ВОЛЬФ. Я начал, я и кончу. ЛИЛИ. О, дай прочесть мне хоть молитву! ВОЛЬФ. Поздно. (Начинает ее душить.)[8] ЗАХЕДРИНСКИЙ (вскакивает с дивана, насколько это возможно в его состоянии). Отпусти ее, хам! ВОЛЬФ (переставая душить). Я не могу работать в подобных условиях! ЗАХЕДРИНСКИЙ. Так не работай, скотина! ВОЛЬФ. Прошу не оскорблять меня! ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сейчас я тебе покажу - оскорблять! (C угрожающим видом двигается к нему.) ВОЛЬФ (отступая, задом к левой кулисе малой сцены). Я дам ход этому делу! ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не успеешь, сексот! СЕЙКИН. Что за манеры для сотрудника, ответственного за культуру, товарищ начальник. Как бы среагировал на ваше поведение товарищ Чапаев. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нас.... мне на товарища Чапаева! СЕЙКИН. На кого? ЗАХЕДРИНСКИЙ (опомнившись). Ну, на него, может, и нет. Занавес малой сцены самостоятельно закрывается. СЕЙКИН. Не понимаю, для чего вы сорвали представление, товарищ Захедринский. Ведь ревность - именно ваша тема. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Всему есть предел, Петр Алексеевич. Да, я могу ревновать, страдать, устраивать сцены, но чтобы душить? Нет, это не по мне. СЕЙКИН. Вы, Иван Николаевич, обнаруживаете слабость в подобных делах. А идти нужно до конца. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Возможно, это вы слабы, но не я. А если уж речь зашла о том, что идти следует до конца, то именно вам лучше бы помолчать. Хороши вы были в первом акте. СЕЙКИН. В каком еще первом? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сразу после того, как сделали предложение Лилиане Карловне. Ничего не скажешь, красивый у вас был вид. Сейкин молчит. И характер свой прекрасный показали. СЕЙКИН. Я должен был явиться в гарнизон. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Без невесты? СЕЙКИН. Я собирался вернуться за ней. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну и как-то так не вернулись. Пауза. СЕЙКИН. Мне что-то начинает казаться, что ту сцену мы закончим. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Какую, с вашим предложением? А стоило бы. СЕЙКИН. Нет, из "Отелло". ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ага, понятно, следует идти до конца, да? СЕЙКИН. Именно потому. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но актеры-то ушли. СЕЙКИН. Ничего, закончим сами. ЗАХЕДРИНСКИЙ. И я не ваша Дездемона. СЕЙКИН. Обойдемся без нее. (Поднимает руки, растопыривает пальцы и шевелит ими, попеременно делает гимнастику, массирует.) Захедринский отступает, двигаясь неловко из-за больной ноги. Сейкин идет за ним. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да вы что, Петр Алексеевич... СЕЙКИН. А то самое, мой дорогой, то, что и было. ЗАХЕДРИНСКИЙ (отступая). Вы же сказали, что зла на меня не держите... СЕЙКИН. Не держал, но возникли новые обстоятельства. ЗАХЕДРИНСКИЙ (переставая отступать, так как уже касается ногами дивана). Какие обстоятельства... Сейкин быстро достает косынку из кармана халата Захедринского. Это недоразумение! Сейкин отбрасывает косынку, хватает Захедринского за горло и опрокидывает на диван. ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВА (из-за правой кулисы). Иван Николаевич!. (Ближе.) Иван Николаевич! Сейкин перестает душить Захедринского, берет под мышку лошадиный череп и исчезает в проеме малого занавеса. С правой стороны вбегает Чельцов. ЧЕЛЬЦОВ. Иван Николаевич... (Переводя дыхание.) Я так спешил, но... Иван Николаевич, вы где? ЗАХЕДРИНСКИЙ (лежа на диване). Здесь. ЧЕЛЬЦОВ. А, слава Богу, я уж подумал, с вами что случилось. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Дурной сон приснился. ЧЕЛЬЦОВ. Все из-за ноги. А новости плохие, доктора не будет. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Зубатый ему не сказал? ЧЕЛЬЦОВ. Зубатый? Он к доктору вовсе не ходил. ЗАХЕДРИНСКИЙ. А куда? ЧЕЛЬЦОВ. Доносить. Пауза. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Рассказывайте. ЧЕЛЬЦОВ. Как я за ним увязался, он поначалу шел прямо, а потом смотрю - сворачивает. Ну, думаю: "Ага!" Но ничего, думаю, может, он свернул, чтобы пойти другой дорогой. И только когда он опять свернул, а потом немного прошел прямо и вошел... ЗАХЕДРИНСКИЙ. Куда вошел? ЧЕЛЬЦОВ. Лучше не называть. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Откуда вы знаете, что он там делал? ЧЕЛЬЦОВ. А я зашел через сад, окно было открыто, ну я все и слышал. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вас никто не заметил? ЧЕЛЬЦОВ. Так ночь уже... ЗАХЕДРИНСКИЙ. Донес... ЧЕЛЬЦОВ. Он на вас донес, что вы не донесли на него. Это правда, что вы не донесли? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не успел. ЧЕЛЬЦОВ. А надо бы, надо... Теперь-то уже поздно. Ну, я тогда опять садом, потом бегом через бульвар и сюда. Только вот по дороге... (Достает из-за пазухи поллитровую бутылку водки и ставит ее на пол, возле изголовья дивана.) Для вас. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Это по какому же поводу? ЧЕЛЬЦОВ. Пока ждете. Пригодится. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Награди вас Бог. ЧЕЛЬЦОВ. Ох, беда, Иван Николаевич, почему не вы оказались первым. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не получилось. ЧЕЛЬЦОВ. Не донести, это же тяжкий грех. Пауза. Ну, тогда... Вы уж не гневайтесь, Иван Николаевич, но я лучше пойду. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Конечно. ЧЕЛЬЦОВ. Может, вам еще чего нужно? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет, больше я уже ни в чем не нуждаюсь. Чельцов идет налево. Может, только... Чельцов останавливается. Откройте, пожалуйста, окно, душно что-то. Чельцов, потянув за шнур, раздвигает малый занавес (шторы). Балюстрада и верхушки кипарисов снова там же, где они были перед показом сцен из "Сна в летнюю ночь" и " Отелло". Разница лишь в том, что теперь глубокая ночь и верхушки кипарисов выделяются на фоне ночного неба. ЧЕЛЬЦОВ. И еще, Иван Николаевич: я вам ничего не говорил, и вы ничего не слышали. Понимаете. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не беспокойтесь, Александр Иванович. Чельцов идет налево. И спасибо вам за все. ЧЕЛЬЦОВ. За что? Мы и знакомы-то не были. (Выходит налево.) Пауза. Захедринский в задумчивости сидит на диване, глядя перед собой. Немного спустя замечает косынку, лежащую на полу. Встает, поднимает косынку и прячет ее в карман халата. Берет с пола бутылку водки, идет к письменному столу, садится на стул напротив Ленина. Вышибает пробку из бутылки. Салютует бутылкой Ленину и подносит горлышко ко рту. Пьет, с каждым глотком все больше запрокидывая голову назад. Занавес начинает закрываться. Когда Захедринский максимально запрокидывает голову, а бутылка приобретает вертикальное положение, занавес полностью закрывается. АКТ III. АРХИТЕКТУРА И ОБОРУДОВАНИЕ СЦЕНЫ Вдоль всей сцены тянется приморская набережная. Линия горизонта и линия набережной. Посередине - церковь, вернее плоский макет церкви. Макет установлен близко к краю набережной, параллельно ей, по центру относительно обеих кулис, Между макетом и краем набережной должен оставаться проход, достаточный для двух человек, идущих рядом. Фасад (контур) церкви представляет собой прямоугольник, вытянутый вверх. Над фасадом три церковных купола, центральный из которых крупнее и выше двух остальных. На куполах православные кресты, сверкающие золотом. Церковь расписана в сказочно-ярких, ярмарочных тонах. В прямоугольнике фасада - высокая, сводчатая арка входа. Таким образом весь фасад и является, собственно, аркой. В проеме арки видны линии горизонта и набережной. Море, горизонт и линия набережной, проходящие вдоль всей сцены, прерываются только церковью, а точнее - церковью справа и слева от вырезанной в ней арки, продолжаясь в ее проеме. Макет плоский, и арка не имеет собственной глубины. Слева от церкви полная луна огромных размеров. Ночь очень светлая. Вся сцена погружена в магически интенсивный, сюрреалистический лунный свет. Рассеянное серебро. Море - светлая синева, пронизанная серебром. Небо темно-сапфировое. Вся набережная беловато каменная, с оттенком светлого гранита. Между церковью и левой и правой кулисами, приблизительно на половине расстояния между краем набережной и рампой, параллельно линии набережной, стоят две скамьи без спинок, одна слева, другая справа от церкви. Обе скамьи из черного мрамора. Справа от левой скамьи, на половине расстояния между скамьей и церковью, но ближе к авансцене, чем обе скамьи, - классический шезлонг, выкрашенный белой краской. Продолжением шезлонга служит табурет, также белый. Сейчас он используется как подставка для ног. Рядом с шезлонгом низкий, белый столик. На столике находятся следующие предметы: 1. Большая пластиковая бутылка кока-колы, без колпачка. 2. Открытая коробка сигар. 3. Золотая зажигалка. 4. Большая белая пепельница (в виде крупной фаянсовой миски). 5. Полевой бинокль без футляра, с ремнем для того, чтобы вешать бинокль на шею или на плечо. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦ III акта в порядке их появления на сцене ПЕТЯ ЛИЛИ КАРЛОВНА ВОЛЬФ РУДОЛЬФ РУДОЛЬФОВИЧ ВОЛЬФ АНАСТАСИЯ ПЕТРОВНА БАТЮШКОВА ПЕРВЫЙ ВТОРОЙ ИВАН НИКОЛАЕВИЧ ЗАХЕДРИНСКИЙ ГЕНЕРАЛ ОБОРОТЕНЬ 1-й МАТРОС 2-й МАТРОС ЕКАТЕРИНА ВЕЛИКАЯ АЛЕКСАНДР ИВАНОВИЧ ЧЕЛЬЦОВ МАТРЕНА ВАСИЛЬЕВНА ЧЕЛЬЦОВА ПЕТР АЛЕКСЕЕВИЧ СЕЙКИН ТАТЬЯНА ЯКОВЛЕВНА БОРОДИНА ДЕЙСТВИЕ Занавес поднимается. На шезлонге сидит, положив ноги на табурет, молодой мужчина в костюме звезды рок-н-ролла раннего периода, из ткани, переливающейся серебристо-золотистым блеском. Покрой жакета должен быть таким, чтобы актер мог свободно подвернуть рукава до локтей. Жакет спереди открытый, либо расстегнутый, либо легко расстегиваемый. Прическа под Элвиса Пресли, сзади "утиный хвост", спереди надо лбом волна по-славянски белокурых волос. Темные очки в белой пластмассовой оправе. На ногах эффектные, "барочные" кроссовки. Он курит большую сигару, ритмично, через равные промежутки времени, выпуская клубы дыма (если актер-курильщик сумеет). На скамье справа кто-то спит, вытянув ноги в сторону церкви. Голова прикрыта газетой (русской). Видны ноги в стоптанных валенках, ватные брюки и телогрейка. Все серо-бурого, землистого цвета. Пауза. Доносятся хлопки, подобие аплодисментов, короткими, неравномерными сериями, затем одиночные. Пауза. С правой стороны медленным, прогулочным шагом входят двое старых людей в костюмах 1910 года. Одеты изысканно, как люди из высшего общества. Это Вольф и Лили Карловна. Лили идет ближе к авансцене, слева от Вольфа. Она ведет несколько беспомощного Вольфа под руку. Тот опирается на трость, что была у него в I акте. Подойдя все тем же размеренным шагом к мужчине на шезлонге, останавливаются. Вольф приподнимает шляпу. ЛИЛИ. Извините, господин... Молодой человек выпускает клуб сигарного дыма. Извините, товарищ... Молодой человек выпускает клуб сигарного дыма. Do you speak english?[9] МОЛОДОЙ ЧЕЛОВЕК. Меня зовут Петр. ЛИЛИ. Который теперь час? Петя кладет сигару на пепельницу и подворачивает левый рукав до самого локтя. На его руке несколько часов самого разнообразного вида на блестящих браслетах. Все часы современные - с измерителями кровяного давления, альтиметрами, секундомерами, калькуляторами и т.п. Петя опускает левый рукав и подворачивает правый рукав до самого локтя. На правой руке также несколько часов на блестящих браслетах. Опускает правый рукав и сует руку во внутренний карман. Достает золотые, старинные карманные часы на золотой цепочке. Открывает крышку часов. Смотрит на часы. Закрывает крышку часов, убирает их во внутренний карман. ПЕТЯ. Одиннадцать. ЛИЛИ. Большое спасибо, мистер. Лили и Вольф выходят налево тем же спокойным, прогулочным шагом. Петя снова берет сигару, выпускает клуб дыма. Спящий на скамейке мужчина беспокойно ворочается во сне, шелестит газетой, закрывающей голову. Затем снова замирает и продолжает спать. Доносятся хлопки, сериями и одиночные. С правой стороны входит Анастасия Петровна Батюшкова, она совсем старенькая. Одета бедно, на голове платок, внешность простенькой бабушки. На спине несет узел. Медленно идет налево. Дойдя до Пети, останавливается. Снимает со спины узел, развязывает его. Достает из узла самовар, тот самый, что она выносила на сцену в I акте. АНАСТАСИЯ. Не купите? Петя отрицательно крутит головой, куря сигару. Настоящий. Петя отрицательно крутит головой. Недорого. Петя отрицательно крутит головой. Анастасия убирает самовар в узел. Завязывает его и закидывает за спину. Медленно идет. Выходит налево. Доносятся хлопки, сериями и одиночные. С левой стороны входят двое мужчин со стремянкой. Оба квадратные, широкоплечие, походят на типичных телохранителей эпохи Сталина. Одеты одинаково в черные костюмы советского покроя начала пятидесятых годов. Широкие, мешковатые брюки, квадратные двубортные пиджаки, белые рубахи со свисающими остроконечными уголками воротников, широкие галстуки, черные, до блеска начищенные ботинки. Петя не обращает на них внимания. Мужчины подходят к макету церкви. Ставят стремянку справа от арки. Первый залезает на стремянку, достает из кармана молоток, гвоздь и начинает забивать гвоздь справа сверху от свода арки. Второй придерживает стремянку. После нескольких ударов молотка спящий на скамье мужчина начинает просыпаться. Сначала шевелится голова под газетой, а когда раздается следующий - более громкий, энергичный - удар молотка, он резко садится, поднявшись рывком, но ноги по-прежнему лежат на скамье. Газета падает с его лица. Это Иван Николаевич Захедринский. Он выглядит значительно старше. Не по возрасту, - поскольку ему, как в I и II актах, около пятидесяти лет, - но по внешнему виду. Он кажется старше потому, что очень изнурен. Бакенбарды совершенно белые, на лице, несколько дней не бритом, седая щетина, волосы длинные, нестриженые, неряшливые и тоже седые. ЗАХЕДРИНСКИЙ (к мужчине на стремянке, тоном, которым отгоняют собаку). А не пошел бы ты!... Мужчина на стремянке оборачивается к Захедринскому, с молотком в руке. Стоящий под стремянкой Второй также проявляет интерес. Петя выпускает клуб дыма, не обращая внимания на происходящее. Поспать не дадут, сукины дети. Мужчина с молотком в руке не спеша спускается со стремянки. Захедринский садится на скамье, опустив ноги на землю. На обоих мужчин больше внимания не обращает. Первый спустился со стремянки и медленно приближается к Захедринскому. Второй следует за ним. Останавливаются перед Захедринским, который между тем потягивается, зевает и чешет под мышками, не обращая на них внимания. ПЕРВЫЙ. Знаешь его? Второй отрицательно крутит головой. Что ж, придется познакомиться. (Наступает Захедринскому на ногу.) ЗАХЕДРИНСКИЙ (медленно вставая). Ты чего? ПЕРВЫЙ. Вот мой друг желает с тобой познакомиться. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Передай, что мне его рожа не нравится. ПЕРВЫЙ (ко Второму). Слыхал? ВТОРОЙ. Не-а. Может он повторит? ПЕРВЫЙ (к Захедринскому). Мой друг желает, чтобы ты повторил. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Передай, что мне не хочется. ПЕРВЫЙ (передавая молоток Второму). Первым будешь? Второй берет у Первого молоток и приближается к Захедринскому. Петя кладет сигару в пепельницу и резко свистит на пальцах. Первый и Второй поворачиваются к нему. ПЕТЯ. Идите-ка сюда. Первый и Второй подходят к Пете. Тот указывает на церковь. Займитесь делом. Первый и Второй оглядываются на Захедринского. Петя встает с шезлонга. Я что сказал. Первый и Второй возвращаются к стремянке. Устанавливают ее слева от арки. Петя долго и педантично гасит сигару в пепельнице. Первый влезает на стремянку, Второй подает ему молоток и держит стремянку. Первый достает из карма на гвоздь и тремя ударами молотка забивает его в стену на уровне первого гвоздя. Петя достает из кармана расческу и причесывается. Первый начинает спускаться со стремянки. Петя убирает расческу в карман и начинает медленно идти к Захедринскому. Первый снова влезает на самый верх стремянки, чтобы лучше видеть то, что сейчас произойдет. Петя останавливается перед Захедринским. Пауза. Второй влезает на стремянку, чтобы лучше видеть. Петя снимает темные очки и прячет их в карман. Смотрит на Захедринского, Захедринский на Петю. ЗАХЕДРИНСКИЙ (начинает петь, негромко). По железной дороге... ПЕТЯ (подхватывает). Шел петух кривоногий... ЗАХЕДРИНСКИЙ (продолжает, громко). А за ним восемнадцать цыплят... ПЕТЯ и ЗАХЕДРИНСКИЙ (вместе, в полный голос, все более живо). Он зашел в ресторанчик, Чекалдыкнул стаканчик И еще восемнадцать подряд.[10] ПЕТЯ (радостно, "не веря собственным глазам"). Дядя Ваня! (Раскрывает объятия.) Захедринский также. Они бросаются друг к другу, обнимаются, хлопают друг друга по спине. Петя отступает от Захедринского и смотрит на него так, словно не может наглядеться. Ну как вы, откуда... ЗАХЕДРИНСКИЙ. С северов. ПЕТЯ. А мы-то уж думали... ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я тоже думал. ПЕТЯ. Но зато живой?! ЗАХЕДРИНСКИЙ. Похоже на то. ПЕТЯ. Здоровый? ЗАХЕДРИНСКИЙ. С этим хуже. ПЕТЯ. Вот мама-то обрадуется! ЗАХЕДРИНСКИЙ (указывая на тех, что стоят на стремянке). Твои тараканы? ПЕТЯ. А-а, нормальные подонки. Захедринский оборачивается к стоящим на стремянке, сгибает правую руку в локте, а ладонью левой руки ударяет по правому бицепсу. Двое на стремянке делают вид, что ничего не заметили. Пойдемте, дядя Ваня, встречу положено обмыть. Идут налево, к столику. Петя отставляет табурет от шезлонга, теперь он будет служить не как подножие, а как место для сидения. Захедринский вытягивается на шезлонге. Петя берет со столика бутылку кока-колы и замечает, что двое на стремянке продолжают на них смотреть. Вон отсюда! Двое быстро спускаются со стремянки, становятся рядом и по-военному отдают честь Пете. Затем складывают стремянку и бегом выносят ее налево. Петя садится на табурет и передает бутылку кока-колы Захедринскому. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что это? ПЕТЯ. А вы, дядя, попробуйте. ЗАХЕДРИНСКИЙ (пьет из бутылки). А что, ничего... Только зачем подкрашено? (Отдает бутылку Пете.) ПЕТЯ. Пятьдесят на пятьдесят. (Пьет из бутылки.) ЗАХЕДРИНСКИЙ. А разве чистый спирт нельзя? ПЕТЯ. Теперь уже нет. Европа. (Пьет из бутылки.) ЗАХЕДРИНСКИЙ. Понятно. Дешевле получается. ПЕТЯ. Для меня цена роли не играет. ЗАХЕДРИНСКИЙ. А в Европе цена - главное. ПЕТЯ. Сейчас я вам кое-что покажу. (Ставит бутылку на столик и достает из кармана несколько стодолларовых банкнот, держит их веером; берет со стола зажигалку и поджигает деньги.) ЗАХЕДРИНСКИЙ (вскакивает с шезлонга). Петя! ПЕТЯ. Для меня баксы - вот, смотрите! Оба смотрят на горящие деньги. Петя с гордостью, Захедринский с ужасом. Пауза. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Пусть бы хоть рубли, а то ведь доллары!? ПЕТЯ. Рубли лучше горят, только копоти больше. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но... И не жалко тебе? ПЕТЯ. У меня этого добра хватает. Когда Петя уже не в состоянии держать в руке горящие банкноты, он кладет их в пепельницу. Деньги горят в пепельнице как факел. Пауза. ПЕТЯ (разгребает догорающий пепел). Вот и все. ЗАХЕДРИНСКИЙ (садится на шезлонг, все еще под впечатлением от валютного костра). Ну и ну, кто бы мог подумать, что ты, Петя, простой, советский ребенок... ПЕТЯ. Я, дядя, уже не ребенок. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Верно. Как летит время. Но советский. ПЕТЯ. И уже не советский. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Все так говорят, да что-то не верится. С правой стороны у края набережной появляется Генерал сверхъестественных размеров в форме Советской армии, без головы. Парадный мундир, на груди ряды орденов. На шее выше воротника кровавая кайма, там, где отрезана голова. На согнутой, правой руке парадная генеральская фуражка. Ступает деревянным шагом, не сгибая колен. Медленно и размеренно перемещается налево по краю набережной. Петя и Захедринский не видят его, как если бы его не было. Генерал существует только для зрителей. В течение всего прохода Генерала сопровождает специальный осветительный прибор. Доносятся хлопки. Сначала одиночные, потом короткими сериями. ЗАХЕДРИНСКИЙ. А это что? ПЕТЯ. Что? Пауза. Захедринский слушает. Хлопки, две короткие серии. А-а, это. Друг друга по морде бьют. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Кто кого? ПЕТЯ. Одни других. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Зачем же по морде? ПЕТЯ. А теперь свобода. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Так, значит, и я мог бы... тоже мог бы теперь кого-нибудь?... ПЕТЯ. Конечно, могли бы, правда, у вас, дядя Ваня, силенок уже маловато. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да, ты прав, упустил я время. Петя вынимает золотые, карманные часы, открывает крышку, смотрит время. Торопишься куда-нибудь? ПЕТЯ. Время еще есть. (Убирает часы.) А хотелось бы с вами... Слева входят Двое и останавливаются в некотором отдалении от Пети, не смея приблизиться. ПЕТЯ. Ну, что там? Первый приближается к Пете, наклоняется к нему и что-то шепчет на ухо. Петя встает. Не сердитесь, дядя, у меня кое-какие дела в офисе. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Иди, сынок, а я тут пока подремлю. Петя выходит направо, Двое за ним. Захедринский устраивается на шезлонге, закрывает глаза. С левой стороны входят Лили и Вольф. Лили идет со стороны авансцены, справа от Вольфа. Она ведет Вольфа под руку. Доходят до левой скамьи и садятся лицом к зрителям. Лили - слева от Вольфа. Смотрят перед собой. Захедринский открывает глаза, поднимает голову, подобно человеку, который задремал и теперь не может понять, где находится. Замечает Лили и Вольфа. Смотрит на них некоторое время. Узнает. Встает и подходит к ним. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Лилиана Карловна! Вот так встреча! (К Вольфу, любезно, но с меньшим энтузиазмом.) Рудольф Рудольфович... ЛИЛИ. Уже? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Мы же не виделись лет пятьдесят! ЛИЛИ. Уже пора? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Еще бы не пора, Лилиана Карловна, ведь пятьдесят лет прошло, а то и больше! ЛИЛИ (к Вольфу). Руди, уже пора. Вольф смотрит перед собой. (Тряся его за руку.) Руди! Вольф смотрит перед собой. (К Захедринскому.) Мой муж плохо слышит. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не беда. Лили берет Вольфа под руку, помогает ему встать. Тот безвольно подчиняется. Лили ведет Вольфа к церковной арке. Куда вы, Лилиана Карловна... ЛИЛИ (останавливливаясь вместе с Вольфом). Mais... Vous etez du bateau[11]... Пауза. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Лилиана Карловна, вы, должно быть, не узнаете меня. ЛИЛИ (к Вольфу). Allons[12]... (Ведет Вольфа к церковной арке.) Захедринский преграждает им путь. Лили и Вольф останавливаются. Захедринский берет Лили за руку. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Давайте попробуем разобраться. Ведет Лили вместе с Вольфом, которого та поддерживает под руку, обратно к скамье. Все трое садятся, лицом к зрителям. Лили в середине, Захедринский слева от нее. Ведь вы Лилиана Карловна Вольф, урожденная Светлова. ЛИЛИ. Это моя внучка. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Артистка, не так ли? ЛИЛИ. В прошлом, да, артистка. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Все правильно. А это ваш муж, Рудольф Рудольфович Вольф. ЛИЛИ. Остерман. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Инженер-железнодорожник. ЛИЛИ. Граф Остерман. ЗАХЕДРИНСКИЙ. По происхождению немец. Ведь так? ЛИЛИ. Он родился в Вестфалии, но потом поступил на царскую службу. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вот именно. И создавал всероссийскую транспортную систему. ЛИЛИ. Он был министром Петра Великого. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Какого Петра? ЛИЛИ. Великого. Пауза. ЗАХЕДРИНСКИЙ (отворачивается от Лили и смотрит перед собой). Нет, что-то тут не так. Между тем Генерал уже достиг левой кулисы - по пути появившись в проеме церковной арки - и исчез слева. Если не исчез, то должен вскоре исчезнуть. Это зависит от ширины сцены и темпа его прохода. Высоко на небе, слева от края набережной, появляется голова Священника сверхъестественных размеров. На ней высокий цилиндрический головной убор православного духовного лица. Длинные волосы, борода. Снизу на шее, там где голова отрезана, кровавая кайма. Голова движется вправо, профилем к зрителям, очень медленно и равномерно. Так же, как Генерала, голову сопровождает специальный осветительный прибор. Захедринский, Лили и Вольф - все трое сидят, глядя перед собой. (Повернувшись к Лили.) А меня вы помните? ЛИЛИ (повернувшись к Захедринскому). Oui, mon capitaine[13]. ЗАХЕДРИНСКИЙ (снова глядя перед собой). Я никогда не служил в армии. ЛИЛИ. Когда вы нас заберете? ЗАХЕДРИНСКИЙ (повернувшись к Лили). Куда? ЛИЛИ. В Константинополь. ЗАХЕДРИНСКИЙ (снова глядя перед собой). Час от часу не легче. ЛИЛИ. Вы не можете оставить нас здесь. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Почему же нет? ЛИЛИ. И вы это говорите? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но если мы не знакомы... ЛИЛИ. Моего мужа зовут... ЗАХЕДРИНСКИЙ. Знаю, граф Остерман. Но я с ним не знаком. ЛИЛИ. Вы не верите мне? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я знаком только с Лилианой Карловной. ЛИЛИ. За нас может поручиться генерал Врангель. ЗАХЕДРИНСКИЙ (повернувшись к Лили). Но ведь он умер! ЛИЛИ. Месье! Генерал Врангель - наш лучший друг. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но это невозможно! ЛИЛИ. Месье! Я понимаю, что вы как француз не обязаны подчиняться российским военным авторитетам. Но как офицер вы должны верить слову русского генерала. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Офицер! Француз! ЛИЛИ. И, наверное, джентльмен, смею полагать. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но я же русский! ЛИЛИ. Месье, надеюсь, честь французского морского офицера не позволит вам оставить двух старых, беззащитных людей на растерзание убийцам. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Каким еще убийцам! ЛИЛИ. И вы не понимаете? Неужели не желаете понять? Разве только... Нет, это невозможно. ЗАХЕДРИНСКИЙ (снова глядя перед собой). А что, если все возможно... ЛИЛИ. Разве возможно, чтобы офицер, француз и джентльмен оказался большевиком? ЗАХЕДРИНСКИЙ (про себя). Да, все возможно. ЛИЛИ (встает). Месье! ЗАХЕДРИНСКИЙ (вскакивая со скамьи). Нет, нет! Вы меня превратно поняли, конечно же, вы правы, это поистине невозможно! Я пошутил, то была всего лишь шутка, несколько плоская, готов признать, но ведь служба на море огрубляет нас. К тому же, мы, французы, готовы все отдать за bon mot[14]. Даже, если это не слишком bon. Прошу меня извинить, мадам, разумеется, честь офицера не позволит мне... (Галантно целует руку Лили.) ЛИЛИ. Значит, я могу на вас рассчитывать? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Посмотрю, что удастся для вас сделать. Но пока что... Вы мне позволите вас покинуть. С правой стороны слышится автоматная очередь. Битва призывает меня! (Быстро отходит направо.) Лили садится на прежнее место рядом с Вольфом. Оба смотрят перед