Садится на стул перед столом.) Я, видите ли, хотел обсудить с вами дело приватного свойства. (Привстает со стула.) Но я, наверное, мешаю вам... ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да сядьте же! ВОЛЬФ (садясь). Всего пять минут. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сколько вам угодно. ВОЛЬФ. Для меня это чрезвычайно важно. Мне только не хотелось бы... (Приподнимается со стула.) ЗАХЕДРИНСКИЙ (теряя самообладание). Да сядете вы или нет! ВОЛЬФ (садясь). Речь идет о Лилиане. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как она себя чувствует? ВОЛЬФ. Не в том дело, как она себя чувствует, а в том, как чувствую себя я. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Смею надеяться, что хорошо. ВОЛЬФ. Хорошо? Да вы, верно, смеетесь надо мной. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Грипп? ВОЛЬФ. Если бы! Сегодня у тебя грипп, завтра он прошел, а это... Иван Николаевич, это - уже восемнадцать лет! ЗАХЕДРИНСКИЙ. А если короче? ВОЛЬФ. Короче нельзя, ах, если бы можно было короче... Все началось в тысяча девятьсот десятом. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но хотя бы не с самого начала? ВОЛЬФ. С самого начала, Иван Николаевич, с самого начала! Мы ведь тогда до имения Раневской так и не доехали, сошли уже в Курске. Ну, там все и началось. ЗАХЕДРИНСКИЙ. В гостинице? ВОЛЬФ. Сначала гостиница, а потом сразу в церковь. Сам не знаю, как это произошло. Ну, гостиница и церковь - еще полбеды, особенно гостиница. Хуже всего, что в этом самом Курске оказался театр. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что же тут страшного? ВОЛЬФ. Это вы так считаете. А ее в тот театр сразу приняли. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Повезло. ВОЛЬФ. Только не мне. Вы, Иван Николаевич, когда-нибудь были женаты на артистке? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Женат не был. ВОЛЬФ. Что вы тогда можете знать о жизни. Так и пошло. Вы не поверите, но даже во время войны... С левой стороны входит Чельцов с веником, тряпкой и ведерком. Вольф умолкает и смотрит на Чельцова. Следуя за взглядом Вольфа, Захедринский поворачивается на стуле, оба смотрят на Чельцова. ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВОЙ (за левой кулисой). Чельцов! ЧЕЛЬЦОВ (останавливается и оборачивается). Чего? ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВОЙ. Почему у товарища начальника еще не убрано! ЧЕЛЬЦОВ. Да иду я, уже иду. (Выходит налево.) ВОЛЬФ. Даже во время войны театры работали, не сумел царь с ними совладать. Так что у меня тогда одна надежда оставалась - на революцию, думал, придет Ленин, умный человек, уж он на театры найдет управу. И в большевистскую партию записался. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Помогло? ВОЛЬФ. Где там! Хуже стало. Она тоже коммунисткой заделалась и понесла культуру в массы. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Станиславский? ВОЛЬФ. Если бы он один! Играла беспрерывно - у него и Немировича-Данченко, у Мейерхольда, Вахтангова... ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вижу, вы неплохо ориентируетесь. ВОЛЬФ. Я их всех знаю, негодяев. Чисто внешне, конечно. Сколько раз раскланивался с ними, когда ожидал ее у служебного входа. Зимой с шубой в руках, чтобы не простудилась, летом с мороженым, чтобы могла освежиться, а осенью и весной с зонтиком. ЗАХЕДРИНСКИЙ. По ее просьбе? ВОЛЬФ. Да вы что, - она в бешенство приходила, когда я ее встречал. Говорила - ее, мол, это компрометирует. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Чем же? ВОЛЬФ. Вот именно - чем. И я первое время удивлялся. Да дело было вовсе не в компрометации, а в тех скотах, которые ей сначала на сцену цветы посылали, а потом тоже ожидали ее. Только они в тепле, в ее уборной, а я на улице. Но что я мог поделать? Она же могла простудиться, факт. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да, они существа хрупкие. ВОЛЬФ. Как говорят у нас в Саксонии, удел женщины - это Kinder, Kьche, Kirche[4]. Вот бы им показать Лилиану. Ведь ни на грош домашнего тепла, Gemьtlichkeit[5]...Какое там! Обеды для нее и для себя на керосинке готовлю я сам, в церковь она, естественно, не ходит, а о детях даже слышать не желает. Зато с удовольствием принимает приглашения в шикарные рестораны, а я тогда ем дома в одиночестве. Даже иной раз бываю рад, она же за обедом ни о чем другом, кроме театра, не говорит. То ей пьеса не нравится, то режиссер глуп, а то партнерша стерва, или, вообще, - она уже не может всего этого выносить. А кто ее заставлял? Уж, конечно, не я, а керосинка коптит и керосин достать невозможно. ЗАХЕДРИНСКИЙ. На потребительском рынке временный дефицит. ВОЛЬФ. А что самое скверное - так эти ее гастроли. Уезжают всей компанией, таскаются по стране и - нет ее. Иной раз - целый месяц, а то и два. Сижу дома один и думаю: где она сейчас? Что делает? Ну, что делает, это отчасти известно. На сцене красуется. Еще ничего, если пьеса о революции или о тяжкой доле крепостного крестьянина, там она хоть худо-бедно одета. Но такое играют не всегда. Есть один тип, по фамилии Шекспир, так он написал пьесу "Сон в летнюю ночь". Хорошенький сон, я из-за этого самого сна заснуть не могу. Они же в его пьесе играют в трико, то есть как бы голыми. Я бы того типа голыми руками задушил! Вы его, случайно, не знаете? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет. ВОЛЬФ. Жаль. Не то, знай я его адрес, наверняка задушил бы. Да, впрочем, что там театр! А после театра? Что она после спектакля делает? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ужинает и идет в гостиницу. ВОЛЬФ. С кем? Я же помню ту гостиницу в Курске. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, может, ни с кем, с коллегами. ВОЛЬФ. Да вы, товарищ, издеваетесь надо мной. Коллеги! Знаю я эту банду. Вроде бы артисты, искусство, всякие там Ведекинды, а у каждого только одно на уме. Нет, Иван Николаевич, я так дальше жить не могу. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но ведь как-то живете. ВОЛЬФ. До последнего времени жил, но больше не выдержу. И знаете почему? С некоторых пор у меня расстройства начались. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нервы? ВОЛЬФ. Не нервы, а Лилиана. Я, товарищ, ответственный работник, спец по железным дорогам. Строю всероссийскую транспортную систему. Наградами отмечен. Вот! (Указывает на награды, перечисляя.) Это за Бурятский транзит, это за вокзал в Смоленске, за Казбар, за Вологду, за Кубань, за Перекоп, за мост через Донец... ЗАХЕДРИНСКИЙ (встает). Поздравляю от лица советской власти. ВОЛЬФ (встает). Служу Советскому Союзу. Торжественное рукопожатие, затем оба садятся. Ну и сижу вот так ночами, над чертежами работаю, над расчетами, а сам думаю: Где она сейчас? Что делает? С кем? И знаете что? У меня рельсы начинают путаться. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Рельсы? ВОЛЬФ. Да, а рельсы в нашей работе - первейшее дело, им положено быть прямыми и параллельными. А я уже ничего прямого не вижу, и рельсы у меня закручиваются восьмерками. Бывает и хуже - какими-то узлами. ЗАХЕДРИНСКИЙ. А что, если - голову сунуть под кран... ВОЛЬФ. Не помогает. От холодной воды у меня в голове уже стреляет, а узел как в ней застрял, так и сидит. Какой теперь из меня спец, Иван Николаевич. В лучшем случае - шнурки распутывать гожусь. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Это ужасно, Рудольф Рудольфович, поистине ужасно. А вы не пытались от нее уйти? ВОЛЬФ. Пытался!? Да я уже вещи не раз паковал! ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну и что? Пауза. ВОЛЬФ. Я ее люблю. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Безвыходная ситуация. ВОЛЬФ. Вы-то хоть меня понимаете? ЗАХЕДРИНСКИЙ (взглянув налево, туда, где исчезла Татьяна). Еще как... ВОЛЬФ. Тогда сами представляете, каково мне. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Представляю, конечно. Нам с вами никто не поможет. ВОЛЬФ. Не знаю как вам, зато знаю точно человека, который сможет помочь мне. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не верю, Рудольф Рудольфович, в подобных делах помочь невозможно. Говорю вам, как брату. ВОЛЬФ. Вы можете. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да ведь я эту путаницу из рельсов в вашей голове не распутаю. Они железные. ВОЛЬФ. Зато в вашей власти сделать так, чтобы она покончила с театром. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как, например? ВОЛЬФ. Скажите ей, что она бездарна. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Этого актрисе говорить нельзя. ВОЛЬФ. Почему? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Она меня убьет. ВОЛЬФ. У вас же есть разрешение на оружие. Возьмите в руку наган и скажите. ЗАХЕДРИНСКИЙ. К тому же - это неправда. Лилиана Карловна Светлова... ВОЛЬФ. Вольф. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что? ВОЛЬФ. Лилиана Карловна Вольф. По мужу. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Лилиана Карловна Вольф - великая артистка, гордость всех наших республик. ВОЛЬФ (с гордостью). Моя жена. ЗАХЕДРИНСКИЙ. И говорить о ней нечто подобное - значит сказать неправду. ВОЛЬФ. Ну, тогда, если она не покончит с театром, пусть театр покончит с ней. Сейчас вы самый главный начальник по культуре, от вас все зависит. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не начальник, а всего лишь заместитель. Начальник - товарищ Чапаев. ВОЛЬФ. Вы, товарищ, просто отговариваетесь. Каждому известно, что заместитель важнее начальника. И вы можете выгнать ее из театра. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Весьма сожалею, Рудольф Рудольфович, для вас я бы все сделал, как для брата, но это за пределами моих возможностей. ВОЛЬФ. Отказываете? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не могу. ВОЛЬФ (опускается на колени). Товарищ начальник! Я же прошу только о справедливости! Кто отомстит за мужа актрисы, кто за него вступится? Никто! Все только восторгаются и бьют в ладоши, а для меня это - как по морде. Вы - моя последняя надежда, вы единственный, как Георгий Победоносец! (На коленях огибает стол и хватает Захедринского за ноги.) ЗАХЕДРИНСКИЙ (вскакивает и прячется за стул). Да вы что?... Не нужно, не нужно... Вы же, товарищ, атеист, вы спец-железнодорожник... ВОЛЬФ (кланяется, ударяя лбом об пол). Спаситель мой! Только вам под силу одолеть дракона... ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сейчас же встаньте! ВОЛЬФ (поднимает голову и молитвенно складывает руки перед Захедринским). Если уж не хотите выгнать ее из театра, так сделайте хоть что-нибудь ей назло. Пусть почувствует, что Божьей кары за грехи не избежать, пусть ей горько станет в театре, в этом доме Вавилонском. В наказание за муку мою, за мой стыд! ЗАХЕДРИНСКИЙ. Встаньте! ВОЛЬФ. Не встану, пока не поклянетесь, что поможете! ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ни в чем я клясться не намерен! И вообще, прекратите истерику. Сию же минуту встаньте! ВОЛЬФ (встает и отряхивает брюки, спокойно). Это ваше последнее слово? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Последнее. Я ничего не могу для вас сделать. ВОЛЬФ (обойдя стол, снова садится, спокойно). Не для меня, товарищ, а для Советского Союза... Как ваша фамилия? ЗАХЕДРИНСКИЙ (ошеломленно). Захедринский. ВОЛЬФ. Что ж, чудесно. Я хотел сказать - для советской власти. У вас не найдется папироса? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Для советской... (Старательно и нервно ищет среди разбросанных по столу бумаг и папок.) Вольф кладет ногу на ногу, перебрасывает руку через спинку стула и ждет в небрежной позе. Ах, совсем забыл, я же не курю. Но сейчас же пошлю... Вы какие предпочитаете? "Ира"? "Дукат"? "Герцеговина-Флор"? (Зовет, обратившись к левой кулисе.) Товарищ Чельцов! ВОЛЬФ. Не нужно, это долго, а мне некогда. Но, вообще-то, странно, что у вас нет папирос для гостей. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Досадная случайность. ВОЛЬФ. Возмутительное упущение. (Достает из кармана кителя серебряный портсигар, берет папиросу, закрывает портсигар, постукивает папиросой по крышке, берет папиросу в рот, портсигар кладет на стол. Пауза.) У вас, должно быть, и спичек нет? Что скажете? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Кончились. (Вскакивает со стула.) Но я сию же минуту!... ВОЛЬФ. Сидите. Захедринский садится. Вольф достает из кармана кителя коробок спичек, закуривает папиросу, усаживается поудобнее, кладет спички в карман. Пауза. ВОЛЬФ. Хорошая погода. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Просто сказочная, товарищ... (Обрывает, словно хотел сказать "товарищ майор", но не был уверен.) Товарищ Вольф. ВОЛЬФ. Купаться ходите? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет, товарищ... (Обрывает, словно хотел сказать "товарищ полковник", но не был уверен.) Товарищ инженер. Работа... ВОЛЬФ. А следовало бы, следовало. И для здоровья полезно. Здоровье надо беречь, особенно ради работы. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Совершенно справедливо, товарищ... (Обрывает, но уже не найдя титула, повторяет.) Товарищ. ВОЛЬФ. Так о чем мы?... ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что для советской власти. ВОЛЬФ. Вот именно. Вам известно, что такое вредительство? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Конечно. Любому бдительному гражданину известно. ВОЛЬФ. А советские рельсы какие должны быть, ну-ка? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Пере... передовые. ВОЛЬФ. А если передовые, то куда они ведут? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, это... вперед. ВОЛЬФ. А если вперед, то какие они должны быть? Захедринский молчит. Пауза. Что-то не получается у вас, товарищ Захедринский. Вам следовало бы подтянуться по идеологической линии. Занятия посещаете? Не в состоянии выдавить из себя ни слова, Захедринский только утвердительно кивает. Значит, посещаете, да что-то не заметно. Что ж, тогда я вам подскажу. Советские рельсы должны быть прямые. Повторите. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Прямые. ВОЛЬФ. А вам бы хотелось, чтобы они были кривые? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет. ВОЛЬФ. А если узлами? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет. ВОЛЬФ. Ну, а если они все-таки будут кривые или узлами, кто за это ответит? Пауза. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я. ВОЛЬФ. И вам известно, чем это грозит? С правой стороны входит Лилиана Карловна Светлова-Вольф. Она на восемнадцать лет старше, чем в I акте, ей около сорока трех. Одета по моде того времени - "чарльстон", более уместной для женщин молодых, в особенности очень молодых, костюм подчеркивает возраст Лили, скорее всего, вопреки ее намерениям. Прическа в том же стиле, с челкой и двумя прядями по бокам, закрученными на щеки. Яркая косметика, на шее белая косынка из муслина. В руках толстая книга в кожаном переплете. На обложке золотое тиснение: "Шекспир. Сочинения". Вольф быстро бросает папиросу под стул и украдкой затаптывает ее. ЛИЛИ. Руди! Ты что здесь делаешь? ВОЛЬФ (встает). Да ничего, просто зашел немного поболтать с Иваном Николаевичем... ЛИЛИ. О чем же? ВОЛЬФ. А-а так, собственно, ни о чем... ЛИЛИ. Зачем же тогда, если ни о чем? (Подходит ближе.) Ты опять куришь? ВОЛЬФ. Это не я, это Иван Николаевич. (К Захедринскому.) Ведь правда, это вы? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я. ВОЛЬФ. Ну, тогда я пойду. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да что вы, товарищ инженер, побудьте еще! ЛИЛИ. У товарища начальника, наверное, дел по горло. Тебе не следует отнимать у него время. Ведь правда, товарищ начальник? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет... То есть, да. ЛИЛИ (к Вольфу). Ну, чего ты еще ждешь? ВОЛЬФ (к Захедринскому, с покорностью). Извините, если помешал вам, товарищ начальник. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Да нисколько, товарищ инженер, посидите, посидите! ВОЛЬФ. Ну, сидеть, это не для меня. (Идет налево, проходя возле Захедринского говорит сквозь зубы, сдавленно, но угрожающе, отчетливо.) Я на вас рассчитываю... (Проходит дальше налево.) ЗАХЕДРИНСКИЙ (срываясь со стула, хватает со стола портсигар). Товарищ инженер, папиросы! ВОЛЬФ (подчеркнуто, предостерегающе). Это не мои. (Выходит налево.) ЛИЛИ. Руди очень славный, но порой бывает так назойлив. Чего он хотел? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ах, ничего особенного, спрашивал, не пойду ли я с ним на пляж. ЛИЛИ. И что, пойдете? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет, я уже договорился о встрече. Лили садится перед столом, книгу кладет на стол. Захедринский опускает портсигар в карман халата и садится за стол. А-а, вижу, у вас Шекспир... ЛИЛИ. Шекспир. Но дело, собственно, не в нем, а в Кузнецовой. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вы о Варваре Ипполитовне? ЛИЛИ (с подозрением). Вы ее знаете? ЗАХЕДРИНСКИЙ (уклончиво). Только по сцене. ЛИЛИ. Да, все дело в ней. Она хочет играть Офелию. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Очень хорошо. ЛИЛИ. Хорошо? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, при определенных условиях... ЛИЛИ. При каких таких условиях. ЗАХЕДРИНСКИЙ (сопровождая слова неопределенным жестом). Ну, амплуа... Впрочем, это зависит... ЛИЛИ. От чего зависит. ЗАХЕДРИНСКИЙ. От режиссера. Зависит от его концепции. ЛИЛИ. Вот именно! У этого недоумка концепция как раз такая. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Мне не известны детали. ЛИЛИ. Детали известны каждому. Любой вам скажет, что она с ним спит. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не будем сгущать краски. ЛИЛИ. Краски сгущает она, надо же - с этим импотентом! ЗАХЕДРИНСКИЙ. Откуда вам известно? ЛИЛИ. Это известно всем. Вот и вся его концепция. Она же полная бездарь! ЗАХЕДРИНСКИЙ. Возможно, ее талант разовьется. ЛИЛИ. О, еще как! Только не в театре. Чтобы сыграть Офелию, необходим жизненный опыт, это роль для опытной артистки. ЗАХЕДРИНСКИЙ. О, да! Несомненно... ЛИЛИ. ...А не для младенца. Гамлет не нянька, это зрелый мужчина. А что она может на сцене? Только соску сосать. ЗАХЕДРИНСКИЙ (вдруг заинтересовавшись). Весьма любопытно... ЛИЛИ. Это - роль для меня. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Однако творческая свобода... ЛИЛИ. Иван Николаевич, все зависит от вас. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Гм, да... (Встает, отходит от стола, прохаживается по сцене.) Вы правы, несомненно правы, абсолютно правы! Задумаемся однако, что такое Офелия? По сути дела, эпизод. Примитивное создание, лишенное собственной инициативы. И смотрите, каковы ее поступки в "Гамлете". Сначала она его ждет, потом снова ждет, потом опять-таки ждет и, наконец, сходит с ума. Сойдя с ума, немного поет и затем, исчерпав все свои психические и умственные возможности, топится. Персонаж абсолютно пассивный, постоянно на втором плане, она лишь для того существует, чтобы Гамлету было к кому обращать свои монологи, да еще, чтобы ее отец, старый дурень, возомнил себя важной персоной, а братец - любящим братом. Ни капли энергии, ни на грош фантазии, ни намека на сложный внутренний мир. Нет, эта роль не для вас, Лилиана Карловна. Жаль вас расходовать на Офелию. ЛИЛИ. Я, наверное, лучше знаю. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вам следует отказаться от этой роли, если не в собственных интересах, то, хотя бы, для пользы театра. Столько прекрасных ролей, которые буквально ждут вашего таланта. Отчего вам, например, не сыграть Отелло? ЛИЛИ. Кого? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Отелло, - такая сложная личность. Отелло - это не только ревность, но и уязвленная гордость парвеню, терзания обманутого тирана, проблема мужчины, который... Ну, конечно же! Отелло - то, что вам нужно. ЛИЛИ (ледяным тоном). Вы забываете, что я женщина. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ах, в самом деле, извините. ЛИЛИ. Подобные вещи не прощают. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну, тогда Титанию из "Сна в летнюю ночь". ЛИЛИ. Нонсенс. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Но почему? ЛИЛИ. Она стара для меня. ЗАХЕДРИНСКИЙ (уже с некоторой горячностью). А если ночью? При свете луны? Прикрывшись ветками, мхом и лесными цветами? Никто и не заметит, что юности твоей нектар столь сладок. ЛИЛИ. Что с вами, Иван Николаевич? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Мне сегодня что-то нездоровится. ЛИЛИ. Заметно. У вас, верно, температура. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет, просто немного душно. ЛИЛИ. Но, кажется, и температура поднялась. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Давайте откроем окно. ЛИЛИ. Оно же открыто. (Встает.) ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тогда, может, откроем еще раз... ЛИЛИ (подходит к нему и кладет руку ему на лоб). Ясно, конечно же, у вас температура. (Снимает с шеи муслиновую косынку и с материнской заботливостью вытирает Захедринскому лоб, чему тот покорно подчиняется; затем кладет косынку в карман халата Захедринского.) Вам нужно отдохнуть. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Конечно, и, если уж об этом зашла речь, может, и вы хотели бы... Пауза. ЛИЛИ. Что? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Освободиться от театра. Нет, нет! Естественно, не навсегда, просто на какое-то время... Скажем, года на два, на три... ЛИЛИ. Но почему? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Могли бы провести эти годы в монастыре. Пауза. ЛИЛИ (берет его под руку). Выйдемте в сад, на вас это подействует благотворно. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я бы предпочел Эльсинор или лес. Взгляни, Титания, как прекрасны... ЛИЛИ (мягко). Пойдем, Ванюша, посидим в беседке, в той, где мы когда-то... помнишь? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Когда-то? ЛИЛИ. Посидим, поболтаем, как в прежние времена. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что было, то прошло. ЛИЛИ. Не все. С левой стороны входит Зубатый в черном, цельном купальном костюме начала века, закрывающем почти все тело, на бретельках, со штанинами до половины голени. Через плечо переброшено полотенце, на голове черная, резиновая шапочка для купания, закрывающая уши и лоб и застегнутая под подбородком. ЗУБАТЫЙ. Уже? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Что, уже? ЗУБАТЫЙ. Мы же договаривались пойти на пляж, товарищ начальник... А что это вы такой бледный? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ах, правда! Прекрасно! Идем! ЛИЛИ. Ванюша! В твоем состоянии?! (К Зубатому.) Товарищ начальник плохо себя чувствует. ЗУБАТЫЙ. Ну, тогда я подожду еще. (Делает движение, как бы намереваясь пойти налево.) ЗАХЕДРИНСКИЙ (освобождаясь от руки Лили). Нет, нет! Мы пойдем! Сейчас же! Бескрайний горизонт, шум волн, стоны чаек, дыхание моря, вольный ветер! Пространство! Пространство! ЛИЛИ. Как угодно, Ванюша, хотя мне все это не нравится. Захедринский и Зубатый выходят направо. Только вы там за ним присматривайте! Пауза. (Стоит и смотрит вслед ушедшим, декламирует.) Принц Гамлет, - в незастегнутом камзоле, Без шляпы, в неподвязанных чулках, Испачканных, спадающих до пяток, Стуча коленями, бледней сорочки И с видом до того плачевным, словно Он был из ада выпущен на волю Вещать об ужасах, - вошел ко мне. ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВОЙ (из-за правой кулисы). Чельцов! ЛИЛИ. О, что за гордый ум сражен! Вельможи, Бойца, ученого - взор, меч, язык; Цвет и надежда радостной державы, Чекан изящества, зерцало вкуса, Пример примерных - пал, пал до конца! ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВОЙ. Чельцо-о-ов! ЛИЛИ. А я, всех женщин жалче и злосчастней, Вкусившая от меда лирных клятв, Смотрю, как этот мощный ум скрежещет, Подобно треснувшим колоколам.[6] ЧЕЛЬЦОВА (входит с правой стороны). Чельцов, Чельцо-ов! Чельцова в том же возрасте, что и в I акте, ей около сорока пяти лет. Вид экономки, в фартуке, таком же, как на Чельцове, на ногах растоптанные домашние туфли, но прическа "перманент". На "перманенте" островерхий шлем-буденновка с большой красной звездой. ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВА (из-за левой кулисы). Чего еще! ЧЕЛЬЦОВА. Неси товарища Ленина, товарищ француз приехал! ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВА. Опять? ЧЕЛЬЦОВА. Не болтай, неси быстрее! (Поворачивается к правой кулисе.) Входите, товарищ месье, входите! С правой стороны входит мужчина в длинном, элегантном плаще-пыльнике из габардина. Желтые ботинки с крагами на шнурках. На голове твидовая фуражка джентльмена-спортсмена. Белая рубашка с высоким воротничком по моде того времени, уголки воротничка закругленные. Галстук. Через плечо висит фотоаппарат "Лейка". Лили выходит направо. ЧЕЛЬЦОВА (ведет гостя на середину сцены). Ну вот, смотрите, здесь он и пребывал. А дело было так: сидим как-то вечером, я тут...(Указывает на стул перед письменным столом.) А он там... (Указывает на стул за письменным столом.) Чельцов! Что там с товарищем Лениным! ГОЛОС ЧЕЛЬЦОВА. Сейчас будет! ЧЕЛЬЦОВА. ...А я ему и говорю: "Володя, не сиди без дела, напиши что-нибудь". "А что?" - спрашивает. "Да хоть 'Империализм как высшая стадия капитализма'". Он и говорит: "Неплохая мысль". С левой стороны входит Чельцов, в его руках фигура Ленина в натуральную величину, выкрашенная блестящей краской. Фигура изображает Ленина сидящим, - колени и бедра согнуты под прямым углом. Чельцов сажает фигуру на стул за письменный стол и выходит налево. И сразу сел и написал. (Садится на стул перед письменным столом.) Такой усидчивый был, ему только надо было помогать. Как-то спрашивает меня: "Матрена Васильевна, как по-вашему, что лучше, устроить революцию во всем мире или в одной стране". Я говорю: "Лучше сразу во всем мире, а если не получится, тогда в одной стране". "Совершенно справедливо, Матрена Васильевна, просто не знаю, что бы я без вас делал". Турист достает блокнот и записывает. И до того был деликатный. О себе совсем не заботился. Не раз говорила ему: "Застегнитесь, Владимир Ильич, продует. А он - никакого внимания, будто не слышит, что ему говорю. Ну, я тогда... (Встает, идет направо, выдвигает ящик столика и достает красное кашне; возвращается к письменному столу и повязывает кашне не шею Ленина.) ...И сразу ему тепло. Турист убирает блокнот и подготавливает фотоаппарат для съемки. Чельцова принимает позу, стоя за спиной Ленина и положив одну руку на его плечо. Пауза. Снимок. А уж что любил больше всего, так это варенье. Все, конец осмотра. (Снимает кашне с Ленина, идет направо, Турист следует за ней; Чельцова садится за столик и убирает кашне в ящик.) С вас два рубля за вход. Турист достает бумажник. Только мелкими, сдачи у меня нет. Турист платит. С левой стороны входит Вольф. ВОЛЬФ. Товарищ заведующая... ЧЕЛЬЦОВА. Сейчас, не видите, - у меня экскурсия? (Отрывает от книжечки билет, ставит на нем печать и подает Туристу.) Ваш билетик. Турист прячет билет в карман и направляется к выходу. Дайте билет на контроль. Турист возвращается к столику. Чельцова берет у него билет, разрывает его пополам и бросает в ящик столика. Турист направляется к выходу. Минутку, квитанция. Турист возвращается к столику. Чельцова выписывает квитанцию за оплату билета. Вольф садится на стул перед письменным столом, лицом к зрителям. Чельцова ставит печать на квитанции, вручает ее Туристу и придвигает к нему конторскую книгу. Распишитесь. Турист расписывается и направляется к выходу. ...И рубль пятьдесят за воспоминания. Турист возвращается, платит. Чельцова принимает деньги и выписывает другую квитанцию на бланке из другой книжечки. ВОЛЬФ (приподнявшись со стула). Товарищ заведующая... ЧЕЛЬЦОВА. Не мешайте! Вольф садится. Чельцова ставит печать и подает квитанцию Туристу. Тот кладет квитанцию в карман. Чельцова придвигает к нему конторскую книгу. Турист расписывается и направляется к выходу. Вольф встает. Ой, перепутала квитанции. Та, что за воспоминания, должна быть за вход, а та, что за вход, - за воспоминания. Турист возвращается. Чельцова заново выписывает квитанцию за оплату входа. Вольф похлопывает по карману своего кителя, затем нервно обшаривает все карманы кителя и брюк. Их всего пять (не считая кармана, прикрытого наградами). Чельцова ставит печать на новой квитанции за оплату входа и подает ее Туристу, затем выписывает новую квитанцию за воспоминания. Тут вам не заграница, тут порядок. Вольф бросается к столу и перерывает все бумаги. Чельцова ставит печать и подает Туристу новую квитанцию за оплату воспоминаний. Тот протягивает руку за квитанцией, но Чельцова свою руку убирает. Сначала те верните. Турист шарит по карманам. Не находит. А побыстрее нельзя? Вольф опускается на четвереньки, ищет под столом и под стулом. Наконец Турист находит обе квитанции. Отдает их Чельцовой. Чельцова методично рвет обе квитанции на мелкие клочки и бросает их в ящик столика. Вручает Туристу квитанцию за оплату воспоминаний. Распишитесь. (Придвигает к Туристу конторскую книгу.) Вольф находит под стулом окурок, поднимает его и садится на стул. Не здесь! Где у вас глаза? Указывает пальцем место, где необходимо расписаться. Турист расписывается, стараясь сдерживать дрожь в руках. Вы что, неграмотный... Вольф достает из кармана спички и закуривает окурок. Затягивается с огромным облегчением. Турист, подписав, бросает карандаш и панически выбегает направо. Лягушатники. ВОЛЬФ (встает, бросает окурок на пол, растаптывает). Товарищ начальник ушел? ЧЕЛЬЦОВА. А что? ВОЛЬФ. А то, что здесь его нет. ЧЕЛЬЦОВА. Тогда, наверное, ушел. ВОЛЬФ. Один ушел? ЧЕЛЬЦОВА. А в чем дело? ВОЛЬФ. Ну, может, с гражданкой Вольф... Чельцова задумчиво мешает ложечкой недопитый чай в стакане, наслаждаясь ожиданием Вольфа. Бренчит ложечка. Пауза. ЧЕЛЬЦОВА. А, может, и с ней. ВОЛЬФ. И куда они пошли? ЧЕЛЬЦОВА. Должно быть, в сад. ВОЛЬФ. Почему вдруг в сад? ЧЕЛЬЦОВА. А они всегда ходили туда. ВОЛЬФ. Когда? Пауза. Чельцова прихлебывает чай, делает это несколько раз, торжественно, задумчиво. ЧЕЛЬЦОВА. Так, иногда. Вольф выбегает направо. Чельцова отпивает глоток чаю и что-то вычеркивает в конторской книге. С левой стороны входит Татьяна. ТАТЬЯНА. Где товарищ Зубатый? ЧЕЛЬЦОВА. Да в своей комнате, наверное. Татьяна выходит налево. Чельцова вырывает страницу из конторской книги, рвет ее на мелкие клочки и прячет в ящик столика. С левой стороны входит Чельцов с корзиной для покупок. ЧЕЛЬЦОВ. Рыбы нет. ЧЕЛЬЦОВА. А хрен есть? ЧЕЛЬЦОВ. Есть. ЧЕЛЬЦОВА. А рыба когда будет? ЧЕЛЬЦОВ. Сказали, завтра. ЧЕЛЬЦОВА. Тогда сегодня будет хрен без рыбы, а завтра рыба без хрена. ЧЕЛЬЦОВ. Так завтра же баранина должна быть. ЧЕЛЬЦОВА. А сегодня не было? ЧЕЛЬЦОВ. Не знаю, я не спрашивал. ЧЕЛЬЦОВА (вставая). Ничего-то вы без меня не можете. (Идет налево.) С правой стороны входят Захедринский и Зубатый. Зубатый уже без полотенца. Захедринский обнимает его за шею и всем своим весом опирается на левое плечо Зубатого. Правая нога Захедринского бессильно висит. Чельцова выходит налево, минуя мужа. ЧЕЛЬЦОВ (делая несколько шагов навстречу входящим). Что с вами случилось, товарищ начальник... Захедринский не отвечает. С помощью Зубатого передвигается к дивану, стоящему справа. Зубатый помогает ему сесть на диван. Чельцов подходит к дивану. Товарищ начальник! ЗУБАТЫЙ (к Чельцову). Это не я виноват! ЗАХЕДРИНСКИЙ. Допустим, нет. ЧЕЛЬЦОВ. А нога? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сломана. ЧЕЛЬЦОВ. Как?! Где?! ЗАХЕДРИНСКИЙ. В море. ЧЕЛЬЦОВ. Вы упали в море? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не я, товарищ Зубатый. ЗУБАТЫЙ. Я тоже не упал! ЗАХЕДРИНСКИЙ. Зато опрокинулся. ЗУБАТЫЙ. Меня опрокинуло! ЧЕЛЬЦОВ. А нога? ЗАХЕДРИНСКИЙ. А нога моя. ЧЕЛЬЦОВ. Но ведь опрокинулся товарищ Зубатый! ЗАХЕДРИНСКИЙ. Я тоже. ЗУБАТЫЙ (к Захедринскому). Но после меня! ЗАХЕДРИНСКИЙ. В том-то все и дело. ЧЕЛЬЦОВ (к Зубатому). А почему вы опрокинулись? ЗУБАТЫЙ. Меня опрокинуло. ЧЕЛЬЦОВ. Что? ЗУБАТЫЙ. Волна. ЧЕЛЬЦОВ. Тогда почему нога сломана у товарища начальника, а не у вас? ЗУБАТЫЙ. Потому что меня бросило на товарища начальника. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вот! Именно потому. ЧЕЛЬЦОВ. И сломало ногу? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Совершенно верно. ЧЕЛЬЦОВ. Но ведь вода мягкая! ЗАХЕДРИНСКИЙ. Зато товарищ Зубатый твердый. ЧЕЛЬЦОВ. Значит, волна сломала вам ногу товарищем Зубатым... ЗАХЕДРИНСКИЙ. К сожалению. ЧЕЛЬЦОВ. Это надо же! ЗАХЕДРИНСКИЙ. Как бы то ни было, все логично. Товарищ Зубатый декламировал мне свои стихи, а волна среагировала. ЧЕЛЬЦОВ. Но ведь декламировал-то товарищ Зубатый, а не вы! ЗАХЕДРИНСКИЙ. Стихия слепа. Впрочем, как я припоминаю, ногу мне сломала не волна, а товарищ Зубатый. ЗУБАТЫЙ. Волна! ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ко мне волна никаких претензий не имела, она просто не смогла остановиться. Я не в обиде на волну. А вот на товарища Зубатого... ЗУБАТЫЙ. Но я же не виноват, что вы там стояли! ЗАХЕДРИНСКИЙ. А кто потащил меня на пляж? Пауза. ЧЕЛЬЦОВ. Вам надо лечь, товарищ начальник. (Помогает Захедринскому лечь на диван, ногами к авансцене, головой к балконной двери; стена, у которой стоит диван, скошенная; ощупывая ногу Захедринского.) Тут больно? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Больно. ЧЕЛЬЦОВ. А здесь? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тоже больно. ЧЕЛЬЦОВ. Сильнее? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Сильнее. ЧЕЛЬЦОВ. А здесь? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Аууу! ЧЕЛЬЦОВ. Похоже, дело плохо. ЗУБАТЫЙ. А может, товарищу начальнику вовсе не больно, может, ему только так кажется. ЧЕЛЬЦОВ. Чем глупости болтать, мне бы помогли. (Берет Захедринского под мышки и подтягивает его вверх вдоль дивана.) Зубатый берет Захедринского за ноги. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Аууу!!! Зубатый отпускает ноги Захедринского. Пусть этот поэт ко мне не прикасается! ЧЕЛЬЦОВ. Вам бы лучше присесть, товарищ Зубатый. Зубатый садится на диван, придавив ногу Захедринского. ЗАХЕДРИНСКИЙ. А а у у у ! ! ! ЧЕЛЬЦОВ. Не сюда, на стульчик. Зубатый садится на стул перед письменным столом, лицом к зрителям. И не двигайтесь с места. А я пока принесу уксусной воды. Вся нога распухла. ЗУБАТЫЙ (вставая). А ведь и со мной могло что-нибудь случиться! ЧЕЛЬЦОВ. Сидеть! Зубатый садится. И не двигаться. (Выходит налево.) Пауза. ЗУБАТЫЙ. Вы на меня сердитесь? Захедринский молчит. Сами же сказали, что стихи хорошие... Захедринский молчит. Сказали: "Очень хорошие, только не слышно за шумом моря". Захедринский молчит. Так я могу их вам еще раз прочитать. (Встает.) Захедринский молчит. Пауза. (Садится.) Товарищ начальник, вы не донесете? ЗАХЕДРИНСКИЙ. На вас? ЗУБАТЫЙ. Ну, что я вам ногу... ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет. ЗУБАТЫЙ. Точно, нет? ЗАХЕДРИНСКИЙ (приподнявшись на диване). Послушайте, Зубатый. Вы когда-нибудь дрались на дуэли? ЗУБАТЫЙ. На дуэли? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Знаете, два человека, два индивидуума, друг против друга, лицо в лицо, взгляд во взгляд, один видит другого, смотрят друг другу в глаза, видят друг друга, один против другого, напрямую. ЗУБАТЫЙ. Э, так - нет, не было! ЗАХЕДРИНСКИЙ. ...И тогда бьются. А вернее, сражаются. Нет, еще иначе, вступают в единоборство. Начинается испытание - кто сильнее. Не только физически. Также и психически, и даже умственно, то есть - у кого из них быстрее реакция, выше сообразительность, способность владеть собой, тоньше тактика и сильнее воля к победе. А уж если они вступили в единоборство, это означает, что борьба идет в соответствии с определенными правилами, которые никто не может преступить. И если один из них эти правила нарушит, то подвергнется дисквалификации, то есть проиграет. ЗУБАТЫЙ (с глуповатой усмешкой, ничего не поняв). Э, чего там... ЗАХЕДРИНСКИЙ. Не буду скрывать, что с удовольствием свернул бы вам голову, переломал руки и ноги, а потом повырывал бы их, выбил зубы, продырявил живот, разбил морду, а потом целиком всего закопал бы и еще землю притоптал. Но лично, а не заочно, собственными руками, сейчас, здесь! ЗУБАТЫЙ. Хе-хе... ЗАХЕДРИНСКИЙ. Чего ты смеешься, ты... ЗУБАТЫЙ. Так вы же не можете. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Почему не могу? ЗУБАТЫЙ (радостно). Потому что нога сломана. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Факт. ЗУБАТЫЙ. Вы, товарищ начальник, можете только донести. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Могу. Пауза. ЗУБАТЫЙ (с беспокойством). И донесете? Захедринский отворачивается лицом к стене, спиной к Зубатому. (Вставая со стула.) Вы донесете? Пауза. ЧЕЛЬЦОВ (входит с левой стороны с бутылкой "уксусной воды", куском марли и бинтом; останавливается над Захедринским). Товарищ начальник... Захедринский не реагирует. Товарищ начальник! Захедринский не реагирует. Перевязка. ЗАХЕДРИНСКИЙ (переворачивается и ложится навзничь). Закройте шторы, мне свет глаза режет. Чельцов закрывает занавес на балконных дверях. На сцене полумрак. ЧЕЛЬЦОВ (смочив марлю "уксусной водой", накладывает ее на ногу Захедринского). Это только пока, на время, чтобы не распухала. А если сломана, без доктора не обойтись. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Кажется, сломана. ЧЕЛЬЦОВ (бинтует ногу). Ходить сможете? Захедринский пытается встать, но тут же падает на диван. Нужно идти за доктором. (Встает и собирается выйти направо.) ЗУБАТЫЙ. Я схожу! ЧЕЛЬЦОВ. Знаете, где его найти? Обогнув Чельцова, Зубатый выбегает направо. (Глядя вслед выбегающему Зубатому.) Полетел как говно с самолета. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Александр Иванович... ЧЕЛЬЦОВ (глядя, как Зубатый выходит). Что, Иван Николаевич? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Вам не попадалась товарищ Татьяна? ЧЕЛЬЦОВ. Нет. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Тогда, может, поищете ее... Пауза. Чельцов продолжает смотреть в сторону правого выхода. Сделаете это для меня? ЧЕЛЬЦОВ. Знаете что, Иван Николаевич? Я, наверное, лучше за ним пойду. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Зачем? ЧЕЛЬЦОВ. Не нравится мне этот ваш Зубатый. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Обыкновенный. Если случайно ее встретите... ЧЕЛЬЦОВ (прерывает Захедринского). Вам ничего не нужно? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Спасибо, нет. Возможно, в саду или еще где-нибудь... ЧЕЛЬЦОВ. Может, вам воды подать? ЗАХЕДРИНСКИЙ. Нет, не нужно. Или на пляже... ЧЕЛЬЦОВ. Я скоро вернусь. (Направляется к правому выходу.) ЗАХЕДРИНСКИЙ. Александр Иванович! Чельцов выходит направо. Захедринский встает с дивана, едва не падает, но превозмогает боль. Цепляясь за стены, с трудом передвигается к правому выходу, поспешность позволяет ему перебороть физическое страдание. Добирается почти до самого выхода за кулису. И если где-нибудь встретите, скажите ей... (Прислушивается, но Чельцов уже вышел из дома.) Пауза. Захедринский возвращается назад. Теперь он уже не спешит. Добравшись до дивана, ложится в том же положении, что прежде. Лежит навзничь, заложив руки за голову. Смотрит в потолок. Закрывает глаза. Продолжительная пауза. В проеме балконного занавеса появляется голова Сейкина в офицерской фуражке. Пауза. Голова поворачивается вправо (то есть влево, с позиции зрителей), затем влево, как бы желая сориентироваться в ситуации. Смотрит в сторону Захедринского. Пауза. Из-за штор (малого занавеса) выходит Петр Алексеевич Сейкин в полной форме офицера царской армии, включая ремень и фуражку, но без сабли. Подмышкой держит лошадиный череп. Возраст Сейкина и внешний вид те же, что в I акте. Осторожно, чтобы не разбудить Захедринского, который предположительно спит, Сейкин подходит к дивану и наклоняется над неподвижным Захедринским. Некоторое время остается в таком положении. Затем отворачивается и бесшумно садится на стул перед письменным столом, спиной к фигуре Ленина, лицом к Захедринскому. Лошадиный череп кладет на колени. Сидит неподвижно. Пауза. ЗАХЕДРИНСКИЙ (открывает глаза и приподнимается на локте). Кто здесь? СЕЙКИН. Это я. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Кто - я? СЕЙКИН. Сейкин. Петр Алексеевич. ЗАХЕДРИНСКИЙ. А-а-а, добро пожаловать! СЕЙКИН. Здравствуйте, Иван Николаевич. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Ну и что вы, как вам живется? Сейкин не отвечает. Столько лет, столько лет... Как здоровье? Сейкин не отвечает. Извините, что не встаю, но сами видите (Указывает на забинтованную ногу.) Сейкин утвердительно кивает. Издалека прибыли? СЕЙКИН. Издалека. ЗАХЕДРИНСКИЙ. Мы здесь все издалека, хоть и на том же самом месте. Вы бы здесь ничего не узнали, все теперь п