О`Санчес. Прелюдия к "Хваку"
---------------------------------------------------------------
© Copyright О`Санчес (hvak(a)yandex.ru), 2004
Date: 5 Jun 2004
Обсуждение рассказа
---------------------------------------------------------------
Аннотация:
Это не рассказ, а так... Я бы назвал представленное здесь - прелюдией к
огромной сказочной эпопее о Древнем Мире, которую я давно собираюсь
написать, а она, в свою очередь, немножко связана с романами "Нечисти" и "Я
люблю время". Там будет несколько главных героев, пожалуй -- пять (Лин со
своим питомцем, Хвак, маркиз Короны, еще кое-кто...). Но это не сию минуту,
а позже, когда закончу тот роман, что теперь у меня на столе. Нынешний --
отнюдь не сказка и не фэнтези, просто серьезный роман, реалистический,
сюжетный, хотя будет он необычным (если получится как задумано). Данный же
отрывок написан под настроение и впрок, он будет мне своего рода маячком, а
читателям -- развлечением и, быть может, частичным объяснением неясного для
тех, кто читал мои предыдущие сказки.
Пахал он землю и звали его Хвак.
Время в те века - когда-то потом, бесконечно позже названные Юрским
периодом - потеряло покой, чародеи и шарлатаны дружно предсказывали
гибельное грядущее. И что с того, что первые наживались на сокровенном, а
вторые на обмане? - разницы в обещаниях не было и люди кручинились.
Многие горевали да боялись, но только не Хвак: был он молод, темен и
забит, в свои неполных восемнадцать лет женат на солдатской вдове гораздо
его старше, на все округу слыл дурачком и бестолочью, тюфяком и рогоносцем.
Так и в этот, не по-весеннему жаркий день, жена его Кыска, вместо того,
чтобы хлопотать по дому, соблюдать в порядке скудное их бытие, с утра, не
ведая стыда и осторожности, принимала в гостях кузнеца Клеща, потому что
была без ума от его медвежьих объятий и жестких любовных тычков. Все лучшее
на столе: мех с вином, хлеб свежий, мяса вдоволь, да не ящерного -
молочного, то есть от такого зверя, самка которого молоком чад своих
выкармливает: Кузнец силен и огромен, жрать горазд и к бабам горяч - кормить
его и кормить:
А Хвак пашет, пашет, да на тени поглядывает: вот как только солнце
перевалит за кочку с хвощом, так и обеду время. Вот-вот уже будет так и
Хваку заранее радостно, потому что Кыска не забыла ему и воду положить, и
ковригу с хлебом, и репку и луковицу вареные, и вяленую ящерку: Хвак бы и
больше съел, да не по брюху достаток, надо больше пахать, тогда и еда
появится. Так говорит его Кыска и он ее любит, потому что она добрая, умная
и красивая. А если и ругается - так глянь по сторонам: чаще бьют и убивают,
а брань - слова, да и только. Вроде бы и ест он немного, но плечи круглые,
живот над портками висит, задница мясистая: Откуда стать сия в Хваке? От
родителей, видимо, да только кто они и откуда - никому не ведомо: шла пара
через деревню, да случились схватки у молодухи. Местный шаман - куда
денешься от обычая - дал кров, ложе, воду, тряпки, сам роды принимал: Утром
проснулся, еще измаянный, ничего понять не может: младенец кричит, никого
нет: Видимо на рассвете сбежали беспутные родители и сына бросили, на
сиротскую и бесприютную жизнь: Всем миром вскормили подкинутого, отрывая от
себя и семей своих кому сколько не жалко, да не полюбили:
И еще борозду, вон до того деревца: Так наметил себе Хвак последний
проход перед обедом, как вдруг отвлек его нетопырь: сел на упряжь воловью,
приняв ее за шкуру, потому что на спине она широка и выделана из кожи ящера
игу, да принялся ее бурить да протачивать, кровь искать. А Хваку смешно:
слеп днем нетопырь и глуп всегда, еще глупее Хвака (привык он всю жизнь
слышать, что дурак и сам поверил - если все говорят, значит знают), ну и
старается впустую. И прыгает на месте, и клекочет, и злится: Хвак смотрел,
смотрел, потешался, спугнуть боясь, да и не заметил, как на новый круг пошел
- вот незадача! Не бросишь же борозду на середине: Пришлось допахивать.
И эх! - уже сел Хвак в тень, а до этого вола распряг, чтобы тоже
скотина отдохнула, порадовалась, хвощами почавкала, и достал пузырь с водой,
да отпил из него вдоволь - потом уже, к вечеру, надо будет на глоточки
растягивать, а в обед святое дело напиться: Все люди так, а Хвак на особицу
ест, иначе: сначала самое вкусное, ящерицу, потом уже остальным полакомиться
можно.
Ящерица в неполный локоть длиною, еще с осени завялена, всего и мяса в
ней на два укуса, так что Хвак не поленился и позвонки ее перетер в костяную
кашицу - челюсти у него что надо и зубы под стать.
Вдруг - мелькнуло! Хвак глаза растопырил и шею вытянул: кто? Деревня их
пусть и в самой глуши, да зато посреди Империи, до войны далеко, звери и
ящеры сторонятся обжитых мест, а разбойнички нечасты - что им добывать в
деревне? Но случайные тати встречаются и не сказать, чтобы редко.
А может, это Кыска пришла его навестить, похвалить? Что-нибудь вкусное
испекла? Точно, женщина вроде бы: Ах, здорово! Нет.
Смотрит Хвак, глаза по-детски вытаращены: старая престарая
бабка-паломница идет, ковыляет, на клюку опирается, вот-вот упадет, бедная.
Хвак сложил из рук на тряпицу еду и воду, перекатился на четвереньки, оттуда
на дыбки, да и бегом к страннице:
- Госпожа, звали меня? - Бабка, спина скрючена, глаза подняла: лицо
старое, аж черное, а глаза синие с бирюзовым.
- Нет, мальчик, я не так зову.
Хвак и растерялся на ее слова, и что сказать не знает, и что дальше
делать не ведает. Кого это она мальчиком назвала?
- Тебя. И что бы тебе надобно от меня? Видишь - клюка да хламида, вот и
все мое богатство. - Хвак понял, что бабка за грабителя его считает.
- Нет, госпожа, ничего мне от вас не надобно, не бойтесь меня. Я
увидел, что вы устали и голодны. Вот у меня и вода хорошая, и хлеб, и репка,
и лук - все некусаное! Это вам: А ящерицу я уже съел.
Старуха оперлась на клюку и задумалась. Хвак встал перед ней столбом и
вздохнуть боится, чтобы не напугать и не обидеть своей дуростью старого
человека.
- Ну, будь по-твоему. Веди меня к снеди своей, да помоги усесться.
- Сюда, госпожа, и идти никуда не надо. И тень, и ровно, и мягко.
Кушайте.
Бабка медленно отщипывает хлеб, бесшумно жует и все смотрит, смотрит
без улыбки на Хвака и ему: Ему: Он: Первый раз такое: Хвак чувствует, он
видит, он знает, что незнакомая старуха не будет над ним смеяться и стыдить
его дураком и дармоедом: Хвак понимает это и в его груди над животом что-то
такое мелко дрожит, горячее, мокрое:
- Ты знаешь, а ведь и впрямь была я голодна. И хотя к иной пище
привыкла, но ты накормил меня, утолил глад мой и жажду.
- Правда? Эх, жалко, что у меня:
- Помолчи. - Хвак и осекся на бабкины слова, испугавшись, что перебил
святого человека и что то чувство в груди сейчас пропадет из-за его спешки и
глупости:.
- Ты потрафил мне, а это немало, так немало, что почти невозможно: И
хотя сам видишь, что стара я и немощна, однако: чего бы ты хотел?
- Что?..
- На твоем языке дрожат слова, скажи их мне, как если бы я их могла
исполнить? Хочешь спросить? Скажи, не стесняясь и честно.
- Да, хотел бы спросить, госпожа, ваша правда. Что такое потрафил? -
Бабка медленно качнула головой направо: налево:
- Ты и впрямь прост. Хотя и любопытен. Нет, ты не глуп. Потрафил - это
угодил. Ну а теперь я бы хотела знать твое самое заветное желание, с тем
чтобы молиться за тебя и тем самым поспособствовать его исполнению. Это все,
что я могу сделать для тебя, старая немощная женщина.
- Нет, госпожа, ничего мне не надо. Лучше вы скажите, чем я еще:
- Помолчи. - И Хвак опять обмер на полуслове, без страха, но
почтительно и со слепой надеждой в груди, маленьким, только что народившимся
комочком предчувствия:
- Ты был добр ко мне и бескорыстен, и чист в помыслах. Я спрашиваю
тебя, не желая больше повторять и объясняться: скажи мне свое самое заветное
желание, дабы я могла поспособствовать его исполнению. Я простая
старуха-паломница, но попрошу саму Матушку-Землю, Мать всего сущего окрест,
и как знать - быть может она услышит молитвы мои за тебя? Говори же.
- Да, госпожа, я понял и я хочу. Вам не надо будет ни о чем просить
нашу Великую Матушку, потому что я прошу вас и вы сами можете все исполнить
для меня: - Хвак замер на мгновение, но поборол робость и протараторил:
- Я: пока вы здесь: хотел бы вас назвать своей матушкой. Можно? Я ни
разу в жизни никого матушкой не называл: - Так сказал Хвак и замер, трепеща:
- МЕНЯ??? Меня? Ты?.. Как странно. Приемышей у меня еще не было.
Старуха сидела под деревом, ноги под хламидой были сплетены в калач,
как у шаманов, клюка в ее руках застыла неподвижно - и все вокруг замерло:
звуки, воздух, птицы, тени:
- Быть по сему. Ты можешь называть меня матушкой и говорить мне ты. Я
называю и признаю тебя моим сыном и отныне - что бы с тобой ни случилось,
чтобы ты ни натворил, куда бы ты ни пошел, чем бы ты ни занимался - я твоя
матушка и тебя никому и ничему не выдам и от всего постараюсь защитить. Тебя
и семя твое, поросль твою, буде таковая народится.
Доволен ли ты?
- Да! Да! Матушка! Моя обожаемая матушка! Ты матушка моя! Я знал, что
найду тебя! Я мечтал! Что ты найдешь меня! И что я смогу тебя назвать так! У
них у всех: А у меня: Матушка моя, я твой сын!
- Ты мой сын. Хватит плакать и слушай дальше.
- Да, матушка! Я уже не плачу, они сами льются.
- Это пройдет. Ты должен пообещать мне кое-что, сын мой..
- Все, что прикажешь исполню!
- Клясться легче, нежели соблюдать. Первое: никогда больше не смей
пахать: Нельзя тебе отныне ранить свою матушку: Землю, грудь ей терзать:
- Исполню, матушка!
- Никогда ты не должен помышлять об участи богов, даже если во всю силу
войдешь и придет тебе искус.
- А я никогда и не думал! И что мне в них? Нет, ничего такого: Да я
клянусь, матушка!
- И помни: день сегодня до заката и от мига сего - особенный: чем
наполнится - тем и продолжится. Ты не глупец, сын мой, но дурость в тебе
велика сидит, я чую ее: Впрочем, как бы то ни было - сын, стало быть сын.
Поцелуй же меня.
Хвак где стоял - так и брякнулся на колени, и подполз на них, рукавом
рубахи утирая глаза и нос, к названной матери своей. И хотя та была уже на
ногах, лица их вровень оказались, ибо старуха была согбенна, а Хвак росту
очень даже немалого: Счастливый Хвак вытянул толстые губы и осторожно
коснулся ими сморщенных щек: сначала тронул левую, потом правую. Старуха
обняла его шею - тяжелы материнские руки сыну показались! - поцеловала в лоб
и исчезла. А Хвак встал с колен, отряхнул грязь с портков и погнал вола
перед собою, в деревню, не помышляя больше о пашне и о чудесной встрече, ибо
напрочь все забыл, кроме двух обещаний, которые каким-то образом поселились
в нем навеки: И отчего-то лоб и губы словно огнем жгло.
Ох и весело было Кыске и Клещу: муж на пашне, в кузне праздник в честь
бога Огня, покровителя кузнечных и боевых ремесел, вино на столе, мясо на
столе, огонь в крови - что еще нужно, чтобы длилось счастье? Да вдруг
замычал вол на дворе, раз - и двери настежь! Хвак вернулся! Стоит бревном в
дверях, свинячьими глазками лупает: то на Кыску поглядит, то на ложе
разоренное и развороченное, то на кузнеца жующего - ничего понять не может.
- Ты что, вола повредил? Ноги ему посек?
- Нет, здорова скотина. Что ты! Даже спина не натерта, я смотрел.
- Или война объявлена? Что случилось-то? А? - Кыска от страха и от
наглости первая в атаку пошла, вопросами засыпала. Да и не очень-то она
боялась своего подкаблучного - всегда обдурить можно, глаза отвести: Но
этот-то тоже - хоть бы жевать перестал:
- А: вы что тут? - Смотрит на Кыску Хвак, не в силах понять очевидное,
и ждет, пока она все правильно ему объяснит: Может, и объяснила бы, да Клещ
вмешался. Обезумел, вероятно, от куража, от вина и собственной силы,
захотелось ему до конца унизить соперника: И не соперника, а так, мразь,
жира кусок:
- Что мы тут? Побаловались маленько, вот чего. Ты бы, малый, укрепил
постель-то: хлипка, чуть нонче мы ее с Кыской в щепу не расклепали. Что
стоишь, проходи, садись, смотри, авось наберешься ума-разума:
Кузнец икнул и выбрался из-за стола на всякий случай, потому что Хвак
хоть и дурак, и байбак, а стоя - надежнее. Кыска мяукнула и застыла, вся от
стыда красная, а Хвак прямо пошел, на нее. Клещ сильнее всех был в деревне,
намного сильнее и ростом выше всех, разве что Хвак: Но что Хвак, бурдюк с
трухой: Надо его остудить на часок и возвращаться в кузню, а они потом пусть
сами разбираются. Но не успел кузнец ручищей махнуть, как сам получил
кулаком в лоб, так что шея хрустнула, получил и умер на месте. Привычной
супружеской руганью заверещала было Кыска, не успев понять ужаса
происходящего, но Хвак и ее пригладил затрещиной - насмерть! - очень уж
взъярился!
Постоял посреди горницы - налево мертвяк, направо покойница - подошел к
столу, запрокинул пузырь с вином, впервые в жизни хмельного испробовав -
понравилось!.. И до дна! И молочного мяса куском рот набил - вкусно!
И пошел себе вон из деревни, как был, в рубашке с поясом, в портках,
без шапки, босиком, без денег, без цели - куда глаза глядят. Даже ковриги
хлеба из дому не взял, так и осталась на столе. Больше в той деревне его не
видели.
Last-modified: Tue, 08 Jun 2004 04:29:45 GMT