осто суетится. Словомъ, "кипитъ веселая соцiалистическая стройка". Вижу того юнца, который произносилъ привeтственную рeчь передъ нашимъ эшелономъ на подъeздныхъ путяхъ къ Свирьстрою. При ближайшемъ разсмотрeнiи онъ оказывается не такимъ ужъ юнцомъ. А глаза у него толковые. -- Скажите, пожалуйста, гдe могу я видeть начальника КВЧ, тов. Ильина? -- Это я. Я этакъ мелькомъ оглядываю эту веселую стройку и моего собесeдника. И стараюсь выразить взоромъ своимъ приблизительно такую мысль: -- Подхалтуриваете? Начальникъ КВЧ отвeчаетъ мнe взглядомъ, который орiентировочно можно было бы перевести такъ: -- Еще бы! Видите, какъ насобачились... Послe этого между нами устанавчивается, такъ сказать, полная гармонiя. -- Пойдемте ко мнe въ кабинетъ... Я иду за нимъ. Кабинетъ -- это убогая закута съ однимъ досчатымъ столомъ и двумя стульями, изъ коихъ одинъ -- на трехъ ногахъ. -- Садитесь. Вы, я вижу, удрали съ работы? -- А я и вообще не ходилъ. -- Угу... Вчера тамъ, въ колоннe -- это вашъ братъ, что-ли? -- И братъ, и сынъ... Такъ сказать, восторгались вашимъ краснорeчiемъ... -- Ну, бросьте. Я все-таки старался въ скорострeльномъ порядкe. -- Скорострeльномъ? Двадцать минутъ людей на морозe мозолили. -- Меньше нельзя. Себe дороже обойдется. Регламентъ. -- Ну, если регламентъ -- такъ можно и ушами пожертвовать. Какъ они у васъ? -- Чортъ его знаетъ -- седьмая шкура слeзаетъ. Ну, я вижу, во-первыхъ, что вы хотите работать въ КВЧ, во-вторыхъ, что статьи у васъ для этого предпрiятiя совсeмъ неподходящiя и что, въ третьихъ, мы съ вами какъ-то сойдемся. И Ильинъ смотритъ на меня торжествующе. {78} -- Я не вижу, на чемъ, собственно, обосновано второе утвержденiе. -- Ну, плюньте. Глазъ у меня наметанный. За что вы можете сидeть: превышенiе власти, вредительство, воровство, контръ-революцiя. Если бы превышенiе власти, -- вы пошли бы въ административный отдeлъ. Вредительство -- въ производственный. Воровство всегда дeйствуетъ по хозяйственной части. Но куда же приткнуться истинному контръ-революцiонеру, какъ не въ культурно-воспитательную часть? Логично? -- Дальше некуда. -- Да. Но дeло-то въ томъ, что контръ-революцiи мы вообще, такъ сказать, по закону принимать права не имeемъ. А вы въ широкихъ областяхъ контръ-революцiи занимаете, я подозрeваю, какую-то особо непохвальную позицiю... -- А это изъ чего слeдуетъ? -- Такъ... Непохоже, чтобы вы за ерунду сидeли. Вы меня извините, но физiономiя у васъ съ совeтской точки зрeнiя -- весьма неблагонадежная. Вы въ первый разъ сидите? -- Приблизительно, въ первый. -- Удивительно. -- Ну что-жъ, давайте играть въ Шерлока Хольмса и доктора Ватсона. Такъ, что же вы нашли въ моей физiономiи? Ильинъ уставился въ меня и неопредeленно пошевелилъ пальцами. -- Ну, какъ бы это вамъ сказать... Продерзостность. Нахальство смeть свое сужденiе имeть. Этакое ли, знаете, амбрэ "критически мыслящей личности" -- а не любятъ у насъ этого.. -- Не любятъ, -- согласился я. -- Ну, не въ томъ дeло. Если вы при всемъ этомъ столько лeтъ на волe проканителились -- я лeтъ на пять раньше васъ угодилъ -- значитъ, и въ лагерe какъ-то съорiентируетесь. А кромe того, что вы можете предложить мнe конкретно? Я конкретно предлагаю. -- Ну, вы, я вижу, не человeкъ, а универсальный магазинъ. Считайте себя за КВЧ. Статей своихъ особенно не рекламируйте. Да, а какiя же у васъ статьи? Я рапортую. -- Ого! Ну, значитъ, вы о нихъ помалкивайте. Пока хватятся -- вы уже обживетесь и васъ не тронутъ. Ну, приходите завтра. Мнe сейчасъ нужно бeжать еще одинъ эшелонъ встрeчать. -- Дайте мнe какую-нибудь записочку, чтобы меня въ лeсъ не тянули. -- А вы просто плюньте. Или сами напишите. -- Какъ это -- самъ? -- Очень просто: такой-то требуется на работу въ КВЧ. Печать? Подпись? Печати у васъ нeтъ. У меня -- тоже. А подпись -- ваша или моя -- кто разберетъ. -- Гмъ, -- сказалъ я. {79} -- Скажите, неужели же вы на волe все время жили, eздили и eли только по настоящимъ документамъ? -- А вы развe такихъ людей видали? -- Ну, вотъ. Прiучайтесь къ тяжелой мысли о томъ, что по соотвeтствующимъ документамъ вы будете жить, eздить и eсть и въ лагерe. Кстати, напишите ужъ записку на всeхъ васъ троихъ -- завтра здeсь разберемся. Ну -- пока. О документахъ прочтите у Эренбурга. Тамъ все написано. -- Читалъ. Такъ до завтра. Пророчество Ильина не сбылось. Въ лагерe я жилъ, eздилъ и eлъ исключительно по настоящимъ документамъ -- невeроятно, но фактъ. Въ КВЧ я не попалъ. Ильина я больше такъ и не видeлъ. СКАЧКА СЪ ПРЕПЯТСТВIЯМИ Событiя этого дня потекли стремительно и несообразно. Выйдя отъ Ильина, на лагерной улицe я увидалъ Юру подъ конвоемъ какого-то вохровца. Но моя тревога оказалась сильно преувеличенной: Юру тащили въ третiй отдeлъ -- лагерное ГПУ -- въ качествe машиниста -- не паровознаго, а на пишущей машинкe. Онъ съ этими своими талантами заявился въ плановую часть, и какой-то мимохожiй чинъ изъ третьяго отдeла забралъ его себe. Сожалeнiя были бы безплодны, да и безцeльны. Пребыванiе Юры въ третьемъ отдeлe дало бы намъ расположенiе вохровскихъ секретовъ вокругъ лагеря, знанiе системы ловли бeглецовъ, карту и другiя весьма существенныя предпосылки для бeгства. Я вернулся въ баракъ и смeнилъ Бориса. Борисъ исчезъ на развeдку къ украинскимъ профессорамъ -- такъ, на всякiй случай, ибо я полагалъ, что мы всe устроимся у Ильина. Въ баракe было холодно, темно и противно. Шатались какiе-то урки и умильно поглядывали на наши рюкзаки. Но я сидeлъ на нарахъ въ этакой богатырской позe, а рядомъ со мною лежало здоровенное полeно. Урки облизывались и скрывались во тьмe барака. Оттуда, изъ этой тьмы, время отъ времени доносились крики и ругань, чьи-то вопли о спасенiи и все, что въ такихъ случаяхъ полагается. Одна изъ этакихъ стаекъ, осмотрeвши рюкзаки, меня и полeно, отошла въ сторонку, куда не достигалъ свeтъ отъ коптилки и смачно пообeщала: -- Подожди ты -- въ мать, Бога, печенку и прочее -- поймаемъ мы тебя и безъ полeна. Вернулся отъ украинскихъ профессоровъ Борисъ. Появилась новая перспектива: они уже работали въ УРЧ (учетно-распредeлительная часть) въ Подпорожьи, въ отдeленiи. Тамъ была острая нужда въ работникахъ, работа тамъ была отвратительная, но тамъ не было лагеря, какъ такового -- не было бараковъ, проволоки, урокъ и прочаго. Можно было жить не то въ палаткe, не то крестьянской избe... Было электричество... И вообще съ точки зрeнiя Погры -- Подпорожье казалось этакой мiровой столицей. Перспектива была соблазнительная... Еще черезъ часъ пришелъ Юра. Видъ у него былъ {80} растерянный и сконфуженный. На мой вопросъ: въ чемъ дeло? -- Юра отвeтилъ какъ-то туманно -- потомъ-де разскажу. Но въ стремительности лагерныхъ событiй и перспективъ -- ничего нельзя было откладывать. Мы забрались въ глубину наръ, и тамъ Юра шепотомъ и по англiйски разсказалъ слeдующее: Его уже забронировали было за административнымъ отдeломъ, въ качествe машиниста, но какой-то помощникъ начальника третьей части заявилъ, что машинистъ нуженъ имъ. А такъ какъ никто въ лагерe не можетъ конкурировать съ третьей частью, точно такъ-же, какъ на волe никто не можетъ конкурировать съ ГПУ, то административный отдeлъ отступилъ безъ боя. Отъ третьей части Юра остался въ восторгe -- во-первыхъ, на стeнe висeла карта, и даже не одна, а нeсколько, во-вторыхъ, было ясно, что въ нужный моментъ отсюда можно будетъ спереть кое-какое оружiе. Но дальше произошла такая вещь. Послe надлежащаго испытанiя на пишущей машинкe Юру привели къ какому-то дядe и сказали: -- Вотъ этотъ паренекъ будетъ у тебя на машинкe работать. Дядя посмотрeлъ на Юру весьма пристально и заявилъ -- Что-то мнe ваша личность знакомая. И гдe это я васъ видалъ? Юра всмотрeлся въ дядю и узналъ въ немъ того чекиста, который въ роковомъ вагонe ╧ 13 игралъ роль контролера. Чекистъ, казалось, былъ доволенъ этой встрeчей. -- Вотъ это здорово. И какъ же это васъ сюда послали? Вотъ тоже чудаки-ребята -- три года собирались и на бабe сорвались. -- И онъ сталъ разсказывать прочимъ чинамъ третьей части, сидeвшимъ въ комнатe, приблизительно всю исторiю нашего бeгства и нашего ареста. -- А остальные ваши-то гдe? Здоровые бугаи подобрались. Дядюшка евонный нашему одному (онъ назвалъ какую-то фамилiю) такъ руку ломанулъ, что тотъ до сихъ поръ въ лубкахъ ходитъ... Ну-ну, не думалъ, что встрeтимся. Чекистъ оказался изъ болтливыхъ. Въ такой степени, что даже проболтался про роль Бабенки во всей этой операцiи. Но это было очень плохо. Это означало, что черезъ нeсколько дней вся администрацiя лагеря будетъ знать, за что именно мы попались и, конечно, приметъ кое-какiя мeры, чтобы мы этой попытки не повторяли. А мeры могли быть самыя разнообразныя. Во всякомъ случаe всe наши розовые планы на побeгъ повисли надъ пропастью. Нужно было уходить съ Погры, хотя бы и въ Подпорожье, хотя бы только для того, чтобы не болтаться на глазахъ этого чекиста и не давать ему повода для его болтовни. Конечно, и Подпорожье не гарантировало отъ того, что этотъ чекистъ не доведетъ до свeдeнiя администрацiи нашу исторiю, но онъ могъ этого и не сдeлать. Повидимому, онъ этого такъ и не сдeлалъ. Борисъ сейчасъ же пошелъ къ украинскимъ профессорамъ -- {81} форсировать подпорожскiя перспективы. Когда онъ вернулся, въ наши планы ворвалась новая неожиданность. Лeсорубы уже вернулись изъ лeсу, и баракъ былъ наполненъ мокрой и галдeвшей толпой. Сквозь толпу къ намъ протиснулись два какихъ-то растрепанныхъ и слегка обалдeлыхъ отъ работы и хаоса интеллигента. -- Кто тутъ Солоневичъ Борисъ? -- Я, -- сказалъ братъ. -- Что такое oleum ricini? Борисъ даже слегка отодвинулся отъ столь неожиданнаго вопроса. -- Касторка. А вамъ это для чего? -- А что такое acidum arsenicorum? Въ какомъ растворe употребляется acidum carbolicum? Я ничего не понималъ. И Борисъ тоже. Получивъ удовлетворительные отвeты на эти таинственные вопросы, интеллигенты переглянулись. -- Годенъ? -- спросилъ одинъ изъ нихъ у другого. -- Годенъ, -- подтвердилъ тотъ. -- Вы назначены врачемъ амбулаторiи, -- сказалъ Борису интеллигентъ. -- Забирайте ваши вещи и идемте со мною -- тамъ уже стоитъ очередь на прiемъ. Будете жить въ кабинкe около амбулаторiи. Итакъ, таинственные вопросы оказались экзаменомъ на званiе врача. Нужно сказать откровенно, что передъ неожиданностью этого экзаменацiоннаго натиска, мы оказались нeсколько растерянными. Но дискуссировать не приходилась. Борисъ забралъ всe наши рюкзаки и въ сопровожденiи Юры и обоихъ интеллигентовъ ушелъ "въ кабинку". А кабинка -- это отдeльная комнатушка при амбулаторномъ баракe, которая имeла то несомнeнное преимущество, что въ ней можно было оставить вещи въ нeкоторой безопасности отъ уголовныхъ налетовъ. Ночь прошла скверно. На дворe стояла оттепель, и сквозь щели потолка насъ поливалъ тающiй снeгъ. За ночь мы промокли до костей. Промокли и наши одeяла... Утромъ мы, мокрые и невыспавшiеся, пошли къ Борису, прихвативъ туда всe свои вещи, слегка обогрeлись въ пресловутой "кабинкe" и пошли нажимать на всe пружины для Подпорожья. Въ лeсъ мы, конечно, не пошли. Къ полудню я и Юра уже имeли -- правда, пока только принципiальное -- назначены въ Подпорожье, въ УРЧ. УРКИ ВЪ ЛАГЕРE Пока мы всe судорожно мотались по нашимъ дeламъ -- лагпунктъ продолжалъ жить своей суматошной каторжной жизнью. Прибылъ еще одинъ эшелонъ -- еще тысячи двe заключенныхъ, для которыхъ одежды уже не было, да и помeщенiя тоже. Людей перебрасывали изъ барака въ баракъ, пытаясь "уплотнить" эти гробообразные ящики и безъ того набитые до отказу. Плотничьи бригады наспeхъ строили новые бараки. По раскисшимъ отъ {82} оттепели "улицамъ" подвозились сырыя промокшiя бревна. Дохлыя лагерныя клячи застревали на ухабахъ. Сверху моросила какая-то дрянь -- помeсь снeга и дождя. Увязая по колeни въ разбухшемъ снeгу, проходили колонны "новичковъ" -- та же сeрая рабоче-крестьянская скотинка, какая была и въ нашемъ эшелонe. Имъ будетъ на много хуже, ибо они останутся въ томъ, въ чемъ прieхали сюда. Казенное обмундированiе уже исчерпано, а ждутъ еще три-четыре эшелона... Среди этихъ людей, растерянныхъ, дезорiентированныхъ, оглушенныхъ перспективами долгихъ лeтъ каторжной жизни, урки то вились незамeтными змeйками, то собирались въ волчьи стаи. Шныряли по баракамъ, норовя стянуть все, что плохо лежитъ, организовывали и, такъ сказать, массовыя вооруженныя нападенiя. Вечеромъ напали на трехъ дежурныхъ, получившихъ хлeбъ для цeлой бригады. Одного убили, другого ранили, хлeбъ исчезъ. Конечно, дополнительной порцiи бригада не получила и осталась на сутки голодной. Въ нашъ баракъ -- къ счастью, когда въ немъ не было ни насъ, ни нашихъ вещей -- ворвалась вооруженная финками банда человeкъ въ пятнадцать. Дeло было утромъ, народу въ баракe было мало. Баракъ былъ обобранъ почти до нитки. Администрацiя сохраняла какой-то странный нейтралитетъ. И за урокъ взялись сами лагерники. Выйдя утромъ изъ барака, я былъ пораженъ очень неуютнымъ зрeлищемъ. Привязанный къ соснe, стоялъ или, точнeе, висeлъ какой-то человeкъ. Его волосы были покрыты запекшейся кровью. Одинъ глазъ висeлъ на какой-то кровавой ниточкe. Единственнымъ признакомъ жизни, а можетъ быть, только признакомъ агонiи, было судорожное подергиванiе лeвой ступни. Въ сторонe, шагахъ въ двадцати, на кучe снeга лежалъ другой человeкъ. Съ этимъ было все кончено. Сквозь кровавое мeсиво снeга, крови, волосъ и обломковъ черепа были видны размозженные мозги. Кучка крестьянъ и рабочихъ не безъ нeкотораго удовлетворенiя созерцала это зрeлище. -- Ну вотъ, теперь по крайности съ воровствомъ будетъ спокойнeе, -- сказалъ кто-то изъ нихъ. Это былъ мужицкiй самосудъ, жестокiй и бeшенный, появившiйся въ отвeтъ на терроръ урокъ и на нейтралитетъ администрацiи. Впрочемъ, и по отношенiю къ самосуду администрацiя соблюдала тотъ же нейтралитетъ. Мнe казалось, что вотъ въ этомъ нейтралитетe было что-то суевeрное. Какъ будто въ этихъ изуродованныхъ тeлахъ лагерныхъ воровъ всякая публика изъ третьей части видeла что-то и изъ своей собственной судьбы. Эти вспышки -- я не хочу сказать народнаго гнeва -- для гнeва онe достаточно безсмысленны, -- а скорeе народной ярости, жестокой и неорганизованной, пробeгаютъ этакими симпатическими огоньками по всей странe. Сколько всякаго колхознаго актива, сельской милицiи, деревенскихъ чекистовъ платятъ изломанными костями и проломленными черепами за великое соцiалистическое ограбленiе мужика. Вeдь тамъ -- "во глубинe Россiи" -- тишины нeтъ никакой. Тамъ идетъ почти ни на минуту непрекращающаяся звeриная рeзня {83} за хлeбъ и за жизнь. И жизнь -- въ крови, и хлeбъ -- въ крови... И мнe кажется, что когда публика изъ третьей части глядитъ на вотъ этакаго изорваннаго въ клочки урку -- передъ нею встаютъ перспективы, о которыхъ ей лучше и не думать... Въ эти дни лагерной контръ-атаки на урокъ я какъ-то встрeтилъ моего бывшаго спутника по теплушкe -- Михайлова. Видъ у него былъ отнюдь не побeдоносный. Физiономiя его носила слeды недавняго и весьма вдумчиваго избiенiя. Онъ подошелъ ко мнe, пытаясь привeтливо улыбнуться своими разбитыми губами и распухшей до синевы физiономiей. -- А я къ вамъ по старой памяти, товарищъ Солоневичъ, махорочкой угостите. -- Вамъ не жалко, за науку. -- За какую науку? -- А вотъ все, что вы мнe въ вагонe разсказывали. -- Пригодилось? -- Пригодилось. -- Да мы тутъ всякую запятую знаемъ. -- Однако, запятыхъ-то оказалось для васъ больше, чeмъ вы думали. -- Ну, это дeло плевое. Ну, что? Ну, вотъ меня избили. Нашихъ человeкъ пять на тотъ свeтъ отправили. Ну, а дальше что? Побуйствуютъ, -- но наша все равно возьметъ: организацiя. И старый паханъ ухмыльнулся съ прежней самоувeренностью. -- А тe, кто билъ -- тe ужъ живыми отсюда не уйдутъ... Нeтъ-съ. Это ужъ извините. Потому все это -- стадо барановъ, а мы -- организацiя. Я посмотрeлъ на урку не безъ нeкотораго уваженiя. Въ немъ было нeчто сталинское. ПОДПОРОЖЬЕ Тихiй морозный вечеръ. Все небо -- въ звeздахъ. Мы съ Юрой идемъ въ Подпорожье по тропинкe, проложенной по льду Свири. Вдали, верстахъ въ трехъ, сверкаютъ электрическiе огоньки Подпорожья. Берега рeки покрыты густымъ хвойнымъ лeсомъ, завалены мягкими снeговыми сугробами. Кое-гдe сдержанно рокочутъ незамерзшiя быстрины. Входимъ въ Подпорожье. Видно, что это было когда-то богатое село. Просторный двухъэтажныя избы, рубленныя изъ аршинныхъ бревенъ, рeзные коньки, облeзлая окраска ставень. Крeпко жилъ свирьскiй мужикъ. Теперь его ребятишки бeгаютъ по лагерю, выпрашивая у каторжниковъ хлeбные объeдки, селедочныя головки, несъeдобныя и несъeденныя лагерныя щи. У насъ обоихъ -- вызовъ въ УРЧ. Пока еще не назначенiе, а только вызовъ. УРЧ -- учетно распредeлительная часть лагеря, онъ учитываетъ всeхъ заключенныхъ, распредeляетъ ихъ на работы, перебрасываетъ изъ пункта на пунктъ, изъ отдeленiя въ отдeленiе, слeдитъ за сроками заключенiя, за льготами и прибавками сроковъ, принимаетъ жалобы и прочее въ этомъ родe. {84} Внeшне -- это такое же отвратное заведенiе, какъ и всe совeтскiя заведенiя, не столичныя, конечно, а такъ, чиномъ пониже -- какiя-нибудь сызранскiя или царевококшайскiя. Полдюжины комнатушекъ набиты такъ же, какъ была набита наша теплушка. Столы изъ некрашенныхъ, иногда даже и не обструганныхъ досокъ. Такiя же табуретки и, взамeнъ недостающихъ табуретокъ, -- березовыя полeнья. Промежутки забиты ящиками съ дeлами, связками карточекъ, кучами всякой бумаги. Конвоиръ сдаетъ насъ какому-то дeлопроизводителю или, какъ здeсь говорятъ, "дeлопупу". "Дeлопупъ" подмахиваетъ сопроводиловку. -- Садитесь, подождите. Сeсть не на чемъ. Снимаемъ рюкзаки и усаживаемся на нихъ. Въ комнатахъ лондонскимъ туманомъ плаваетъ густой, махорочный дымъ. Доносится крeпкая начальственная ругань, угроза арестами и прочее. Не то, что въ ГПУ, и на Погрe начальство не посмeло бы такъ ругаться. По комнатушкамъ мечутся люди: кто ищетъ полeно, на которое можно было-бы присeсть, кто умоляетъ "дeлопупа" дать ручку: срочная работа, не выполнишь -- посадятъ. Но ручекъ нeтъ и у дeлопупа. Дeлопупъ же увлеченъ такимъ занятiемъ: выковыриваетъ сердцевину химическаго карандаша и дeлаетъ изъ нея чернила, ибо никакихъ другихъ въ УРЧ не имeется. Землисто-зеленыя, изможденныя лица людей, сутками сидящихъ въ этомъ махорочномъ дыму, тeснотe, ругани, безтолковщинe. Жуть. Я начинаю чувствовать, что на лeсоразработкахъ было бы куда легче и уютнeе. Впрочемъ, впослeдствiи такъ и оказалось. Но лeсоразработки -- это "конвейеръ". Только попади, и тебя потащитъ чортъ его знаетъ куда. Здeсь все-таки какъ-то можно будетъ изворачиваться. Откуда-то изъ дыма канцелярскихъ глубинъ показывается нeкiй старичекъ. Впослeдствiи онъ оказался однимъ изъ урчевскихъ воротилъ, товарищемъ Насeдкинымъ. На его сизомъ носу -- перевязанныя канцелярской дратвой желeзныя очки. Лицо въ геммороидальныхъ морщинахъ. Въ слезящихся глазкахъ -- добродушное лукавство старой, видавшей всякiе виды канцелярской крысы. -- Здравствуйте. Это вы -- юристъ съ Погры? А это -- вашъ сынъ? У насъ, знаете, двe пишущихъ машинки; только писать не умeетъ никто. Работы вообще масса. А работники. Ну, сами увидите. То-есть, такой неграмотный народъ, просто дальше некуда. Ну, идемъ, идемъ. Только вещи-то съ собой возьмите. Сопрутъ, обязательно сопрутъ. Тутъ такой народъ, только отвернись -- сперли. А юридическая часть у насъ запущена -- страхъ. Вамъ надъ ней крeпко придется посидeть. Слeдуя за разговорчивымъ старичкомъ, мы входимъ въ урчевскiя дебри. Изъ махорочнаго тумана на насъ смотрятъ жуткiя кувшинныя рыла, какiя-то низколобыя, истасканныя, обалдeлыя и озвeрeлыя. Вся эта губернiя неистово пишетъ, штемпелюетъ, подшиваетъ, регистрируетъ и ругается. Старичекъ начинаетъ рыться по полкамъ, ящикамъ и просто наваленнымъ на полу кучамъ какихъ-то "дeлъ", призываетъ себe {85} въ помощь еще двухъ канцелярскихъ крысъ, и, наконецъ, изъ какого-то полуразбитаго ящика извлекаются наши "личныя дeла" -- двe папки съ нашими документами, анкетами, приговоромъ и прочее. Старичекъ передвигаетъ очки съ носа на переносицу. -- Солоневичъ, Иванъ... такъ... образованiе... такъ, приговоръ, гмъ, статьи... На словe "статьи" старичекъ запинается, спускаетъ очки съ переносицы на носъ и смотритъ на меня взглядомъ, въ которомъ я читаю: -- Какъ же это васъ, милостивый государь, такъ угораздило? И что мнe съ вами дeлать? Я тоже только взглядомъ отвeчаю: -- Дeло ваше, хозяйское. Я понимаю: положенiе и у старичка, и у УРЧа -- пиковое. Съ контръ-революцiей брать нельзя, а безъ контръ-революцiи -- откуда же грамотныхъ-то взять? Старичекъ повертится -- повертится, и что-то устроитъ. Очки опять лeзутъ на переносицу, и старичекъ начинаетъ читать Юрино дeло, но на этотъ разъ уже не вслухъ. Прочтя, онъ складываетъ папки и говоритъ: -- Ну, такъ значитъ, въ порядкe. Сейчасъ я вамъ покажу ваши мeста и вашу работу. И, наклоняясь ко мнe, -- шепотомъ: -- Только о статейкахъ вашихъ вы не разглагольствуйте. Потомъ какъ-нибудь урегулируемъ. НА СТРАЖE ЗАКОННОСТИ Итакъ, я сталъ старшимъ юрисконсультомъ и экономистомъ УРЧа. Въ мое вeдeнiе попало пудовъ тридцать разбросанныхъ я растрепанныхъ дeлъ и два младшихъ юрисконсульта, одинъ изъ коихъ, до моего появленiя на горизонтe, именовался старшимъ. Онъ былъ безграмотенъ и по старой, и по новой орфографiи, а на мой вопросъ объ образованiи отвeтилъ мрачно, но мало вразумительно: -- Выдвиженецъ. Онъ -- бывшiй комсомолецъ. Сидитъ за участiе въ коллективномъ изнасилованiи. О томъ, что въ Совeтской Россiи существуетъ такая вещь, какъ уголовный кодексъ, онъ отъ меня услышалъ въ первый разъ въ своей жизни. Въ ящикахъ этого "выдвиженца" скопилось около 4.000 (четырехъ тысячъ!) жалобъ заключенныхъ. И за каждой жалобой -- чья-то живая судьба... Мое "вступленiе въ исполненiе обязанностей" совершилось такимъ образомъ: Насeдкинъ ткнулъ пальцемъ въ эти самые тридцать пудовъ бумаги, отчасти разложенной на полкахъ, отчасти сваленной въ ящики, отчасти валяющейся на полу, и сказалъ: -- Ну вотъ, это, значитъ ваши дeла. Ну, тутъ ужъ вы сами разберетесь -- что куда. И исчезъ. Я сразу заподозрилъ, что и самъ-то онъ никакого понятiя не {86} имeетъ "что -- куда", и что съ подобными вопросами мнe лучше всего ни къ кому не обращаться. Мои "младшiе юрисконсульты" какъ-то незамeтно растаяли и исчезли, такъ что только спустя дней пять я пытался было вернуть одного изъ нихъ цъ лоно "экономически-юридическаго отдeла", но отъ этого мeропрiятiя вынужденъ былъ отказаться: мой "помъ" оказался откровенно полуграмотнымъ и нескрываемо безтолковымъ парнемъ. Къ тому же его притягивалъ "блатъ" -- работа въ такихъ закоулкахъ УРЧ, гдe онъ могъ явственно распорядиться судьбой -- ну, хотя бы кухоннаго персонала -- и поэтому получать двойную порцiю каши. Я очутился наединe съ тридцатью пудами своихъ "дeлъ" и лицомъ къ лицу съ тридцатью кувшинными рылами изъ такъ называемаго совeтскаго актива. А совeтскiй активъ -- это вещь посерьезнeе ГПУ. -------- ОПОРА ВЛАСТИ "ПРИВОДНОЙ РЕМЕНЬ КЪ МАССАМЪ" Картина нынeшней россiйской дeйствительности опредeляется не только директивами верховъ, но и качествомъ повседневной практики тeхъ миллiонныхъ "кадровъ совeтскаго актива", которые для этихъ верховъ и директивъ служатъ "приводнымъ ремнемъ къ массамъ". Это -- крeпкiй ремень. Въ административной практикe послeднихъ лeтъ двeнадцати этотъ активъ былъ подобранъ путемъ своеобразнаго естественнаго отбора, спаялся въ чрезвычайно однотипную прослойку, въ высокой степени вытренировалъ въ себe тe -- вeроятно, врожденныя -- качества, которыя опредeлили его катастрофическую роль въ совeтскомъ хозяйствe и въ совeтской жизни. Совeтскiй активъ -- это и есть тотъ загадочный для внeшняго наблюдателя слой, который поддерживаетъ власть крeпче и надежнeе, чeмъ ее поддерживаетъ ГПУ, единственный слой русскаго населенiя, который безраздeльно и до послeдней капли крови преданъ существующему строю. Онъ охватываетъ низы партiи, нeкоторую часть комсомола и очень значительное число людей, жаждущихъ партiйнаго билета и чекистскаго поста. Если взять для примeра -- очень, конечно, неточнаго -- аутентичныя времена Угрюмъ-Бурчеевщины, скажемъ, времена Аракчеева, то и въ тe времена страной, т.е. въ основномъ -- крестьянствомъ, правило не третье отдeленiе и не жандармы и даже не пресловутые 10.000 столоначальниковъ. Функцiи непосредственнаго обузданiя мужика и непосредственнаго выколачиванiя изъ него "прибавочной стоимости" выполняли всякiе "незамeтные герои" вродe бурмистровъ, приказчиковъ и прочихъ, дeйствовавшихъ кнутомъ на исторической "конюшнe" и "кулачищемъ" -- во всякихъ иныхъ мeстахъ. Административная дeятельность Угрюмъ-Бурчеева прибавила къ этимъ кадрамъ еще по шпiону въ каждомъ домe. {87} Конечно, бурмистру крeпостныхъ временъ до активиста эпохи "загниванiя капитализма" и "пролетарской революцiи" -- какъ отъ земли до неба. У бурмистра былъ кнутъ, у активиста -- пулеметы, а, въ случаe необходимости, -- и бомбовозы. Бурмистръ изымалъ отъ мужицкаго труда сравнительно ерунду, активистъ -- отбираетъ послeднее. "Финансовый планъ" бурмистра обнималъ въ среднемъ нехитрыя затраты на помeщичiй пропой души, финансовый планъ активиста устремленъ на построенiе мiрового соцiалистическаго города Непреклонска и, въ этихъ цeляхъ, на вывозъ заграницу всего, что только можно вывезти. А такъ какъ, по тому же Щедрину, городъ Глуповъ (будущiй Непреклонскъ) "изобилуетъ всeмъ и ничего, кромe розогъ и административныхъ мeропрiятiй, не потребляетъ", отчего "торговый балансъ всегда склоняется въ его пользу", то и взиманiе на экспортъ идетъ въ размeрахъ, для голодной страны поистинe опустошительныхъ. Совeтскiй активъ былъ вызванъ къ жизни въ трехъ цeляхъ: "соглядатайство, ущемленiе и ограбленiе". Съ точки зрeнiя Угрюмъ-Бурчеева, засeдающаго въ Кремлe, совeтскiй обыватель неблагонадеженъ всегда -- начиная со вчерашняго предсeдателя мiрового коммунистическаго интернацiонала и кончая послeднимъ мужикомъ -- колхознымъ или не колхознымъ -- безразлично. Слeдовательно, соглядатайство должно проникнуть въ мельчайшiя поры народнаго организма. Оно и проникаетъ. Соглядатайство безъ послeдующаго ущемленiя -- безсмысленно и безцeльно, поэтому вслeдъ за системой шпiонажа строится система "безпощаднаго подавленiя"... Ежедневную мало замeтную извнe рутину грабежа, шпiонажа и репрессiй выполняютъ кадры актива. ГПУ только возглавляетъ эту систему, но въ народную толщу оно не подпускается: не хватило бы никакихъ "штатовъ". Тамъ дeйствуетъ исключительно активъ, и онъ дeйствуетъ практически безконтрольно и безаппеляцiонно. Для того, чтобы заниматься этими дeлами изъ года въ годъ, нужна соотвeтствующая структура психики. Нужны, по терминологiи опять же Щедрина, "твердой души прохвосты". РОЖДЕНIЕ АКТИВА Родоначальницей этихъ твердыхъ душъ, -- конечно, не хронологически, а такъ сказать, только психологически -- является та пресловутая и уже ставшая нарицательной пiонерка, которая побeжала въ ГПУ доносить на свою мать. Практически не важно, изъ какихъ соображенiй она это сдeлала: то-ли изъ идейныхъ, то-ли мать просто въ очень ужъ недобрый часъ ей косу надрала. Если послe этого доноса семья оной многообeщающей дeвочки даже и уцeлeла, то ясно, что все же въ домъ этой пiонерки ходу больше не было. Не было ей ходу и ни въ какую иную семью. Даже коммунистическая семья, въ принципe поддерживая всякое соглядатайство, все же предпочтетъ у себя дома чекистскаго шпiона не имeть. Первый шагъ совeтской активности ознаменовывается {88} предательствомъ и изоляцiей отъ среды. Точно такой же процессъ происходитъ и съ активомъ вообще. Нужно имeть въ виду, что въ средe "совeтской трудящейся массы" жить дeйствительно очень неуютно. Де-юре эта масса правитъ "первой въ мiрe республикой трудящихся", де-факто она является лишь объектомъ самыхъ невeроятныхъ административныхъ мeропрiятiй, отъ которыхъ она въ теченiе 17 лeтъ не можетъ ни очухаться, ни поeсть досыта. Поэтому тенденцiя вырваться изъ массы, попасть въ какiе-нибудь, хотя бы относительные, верхи выражена въ СССР съ исключительной рeзкостью. Этой тенденцiей отчасти объясняется и такъ называемая "тяга по учебe". Вырваться изъ массы можно, говоря схематически, тремя путями: можно пойти по пути "повышенiя квалификацiи", стать на заводe мастеромъ, въ колхозe, скажемъ, трактористомъ. Это -- не очень многообeщающiй путь, но все же и мастеръ, и трактористъ питаются чуть-чуть сытнeе массы и чувствуютъ себя чуть-чуть въ большей безопасности. Второй путь -- путь въ учебу, въ интеллигенцiю -- обставленъ всяческими рогатками и, въ числe прочихъ перспективъ, требуетъ четырехъ-пяти лeтъ жуткой голодовки въ студенческихъ общежитiяхъ, съ очень небольшими шансами вырваться оттуда безъ туберкулеза. И, наконецъ, третiй путь -- это путь общественно-административной активности. Туда тянется часть молодняка, жаждущая власти и сытости немедленно, на бочку. Карьерная схема здeсь очень несложна. Совeтская власть преизбыточествуетъ безконечнымъ числомъ всяческихъ общественныхъ организацiи, изъ которыхъ всe безъ исключенiя должны "содeйствовать". Какъ и чeмъ можетъ общественно содeйствовать нашъ кандидатъ въ активисты? Въ сельсовeтe или въ профсоюзe, на колхозномъ или заводскомъ собранiи онъ по всякому поводу, а также и безо всякаго повода, начнетъ выскакивать этакимъ Петрушкой и распинаться въ преданности и непреклонности. Ораторскихъ талантовъ для этого не нужно. Собственныхъ мыслей -- тeмъ болeе, ибо мысль, да еще и собственная, всегда носить отпечатокъ чего-то недозволеннаго и даже неблагонадежнаго. Такой же оттeнокъ носитъ даже и казенная мысль, но выраженная своими словами. Поэтому-то совeтская практика выработала рядъ строго стандартизированныхъ фразъ, которыя давно уже потеряли рeшительно всякiй смыслъ: безпощадно борясь съ классовымъ врагомъ (а кто есть нынче классовый врагъ?), цeликомъ и полностью поддерживая генеральную линiю нашей родной пролетарской партiи (а что есть генеральная линiя?), стоя на стражe рeшающаго или завершающаго года пятилeтки (а почему рeшающiй и почему завершающiй?), ну и такъ далeе. Порядокъ фразъ не обязателенъ, главное предложенiе можетъ отсутствовать вовсе. Смыслъ отсутствуетъ почти всегда. Но все это вмeстe взятое создаетъ такое впечатлeнiе: -- Смотри-ка, а Петька-то нашъ въ активисты лeзетъ... Но это только приготовительный классъ активности. Для дальнeйшаго продвиженiя активность должна быть {89} конкретизирована, и вотъ на этой-то ступени получается первый отсeвъ званыхъ и избранныхъ. Мало сказать, что мы-де, стоя пнями на стражe, и т.д., а нужно сказать, что' и кто мeшаетъ намъ этими пнями стоять. Сказать что' мeшаетъ -- дeло довольно сложное. Что мeшаетъ безотлагательному и незамедлительному торжеству соцiализма? Что мeшаетъ "непрерывному и бурному росту благосостоянiя широкихъ трудящихся массъ" и снабженiю этихъ массъ картошкой -- не гнилой и въ достаточныхъ количествахъ? Что мeшаетъ "выполненiю или перевыполненiю промфинплана" нашего завода? Во-первыхъ, -- кто его разберетъ, а во-вторыхъ, при всякихъ попыткахъ разобраться всегда есть рискъ впасть не то въ "уклонъ", не то въ "загибъ", не то даже въ "антисовeтскую агитацiю". Менeе обременительно для мозговъ, болeе рентабильно для карьеры и совсeмъ безопасно для собственнаго благополучiя -- вылeзти на трибуну и ляпнуть: -- А по моему пролетарскому, рабочему мнeнiю, планъ нашего цеха срываетъ инженеръ Ивановъ. Потому какъ онъ, товарищи, не нашего пролетарскаго классу: евонный батька -- попъ, а онъ самъ -- кусокъ буржуазнаго интеллигента. Для инженера Иванова это не будетъ имeть рeшительно никакихъ послeдствiй: его ГПУ знаетъ и безъ рекомендацiи нашего активиста. Но нeкоторый "политически капиталецъ" нашъ активистъ уже прiобрeлъ: болeетъ, дескать, нуждами нашего пролетарскаго цеха и передъ доносомъ не остановился. Въ деревнe активистъ ляпнетъ о томъ, что "подкулачникъ" Ивановъ ведетъ антиколхозную агитацiю. При такомъ оборотe подкулачникъ Ивановъ имeетъ очень много шансовъ поeхать въ концентрацiонный лагерь. На заводe активистъ инженера, пожалуй, укусить всерьезъ не сможетъ -- потому и доносъ его ни въ ту, ни въ другую сторону особыхъ послeдствiй имeть не будетъ -- но своего сосeда по цеху онъ можетъ цапнуть весьма чувствительно. Активистъ скажетъ, что Петровъ сознательно и злонамeренно выпускаетъ бракованную продукцiю, что Сидоровъ -- лжеударникъ и потому не имeетъ права на ударный обeдъ въ заводской столовкe, а Ивановъ седьмой сознательно не ходитъ на пролетарскiя демонстрацiи. Такой мелкой сошкой, какъ заводской рабочiй, ГПУ не интересуется. Поэтому, что бы тутъ ни ляпнулъ активистъ, -- это, какъ говорятъ въ СССР, будетъ "взято на карандашъ". Петрова переведутъ на низкiй окладъ, а не то и уволятъ съ завода. У Сидорова отнимутъ обeденную карточку. Ивановъ седьмой рискуетъ весьма непрiятными разговорами, ибо -- какъ это своевременно было предусмотрeно Угрюмъ-Бурчеевымъ -- "праздники отличаются отъ будней усиленнымъ упражненiемъ въ маршировкe" и участiе въ оныхъ маршировкахъ для обывателя обязательно. Вотъ такой "конкретный доносъ" является настоящимъ доказательствомъ политической благонадежности и открываетъ активисту дальнeйшiе пути. На этомъ этапe спотыкаются почти всe, у кого для доноса душа недостаточно тверда. Дальше активистъ получаетъ конкретныя, хотя пока еще и {90} безплатныя заданiя, выполняетъ развeдывательныя порученiя комячейки, участвуетъ въ какой-нибудь легкой кавалерiи, которая съ мандатами и полномочiями этакимъ табункомъ налетаетъ на какое-нибудь заведенiе и тамъ, гдe раньше былъ просто честный совeтскiй кабакъ, устраиваетъ форменное свeтопреставленiе, изображаетъ "рабочую массу" на какой-нибудь "чисткe" (рабочая масса на чистки не ходитъ) и тамъ вгрызается въ заранeе указанныя комячейкой икры, выуживаетъ "прогульщиковъ", "лодырей", вредителей-рабочихъ, выколачиваетъ мопровскiя или осоавiахимовскiя недоимки... Въ деревнe, помимо всего этого, активистъ будетъ ходит