оседи по каюте нюхали Стаса только два дня, а потом выбросили его в проход между каютами. - Напишу-ка я в ЦК... все-таки... - сказал Стас, подводя меня к моему пирсу. Наконец-то я от него избавлюсь. - Давай, Стас! - сказал я ему с чувством, чувствуя близкое свое освобождение. Стасу сюда, а нам, пардон, отсюда. Слава Богу! - Пишите! - сказал я ему с еще большим чувством. - Рыдайте, и вас услышат. Бейте себя наотмашь коленом по лицу! Побольше эмоций. Взывай к сердцу и к разуму. Кричи в каждой строчке: "Я! Так! Больше Не! Могу!" Где правда? Где справедливость? Да что ж это такое, санта ляпинда дельмоно моэрто, что в переводе на русский означает: скольки ж можно! Служите на "железе" сами! Стойте по пятьдесят лет в строю! Переведите меня куда хотите! Состарился, отупел, исподличался, дурно пахну! Барабанные перепонки воспринимают только барабаны, отвыкли от флейты напрочь! Дети родные не узнают после автономки папу, кидают в меня кирпичами! Семья - ячейка общества - рушится: жена который год хронически беременна моим переводом, не может мне простить моего национального происхождения, грызет ежедневно мои тонкие кишки, неприлично урча. Кричи: "Дедушка в Америке завещал завод ядохимикатов!" Звонили, скажи, предлагают вступить в права наследства. Кричи: "Кругом заговор! Молчания! Кругом враги!" Угрожай, шантажируй, юродствуй, ерничай, тряси исподним. Все средства хороши, потому что цель - святая. - Как ты хорошо сказал! - обнял меня Стас, и я почувствовал, что где-то переборщил. - Как ты хорошо сказал! Я же чувствую, чувствую, а сказать не могу. Я же никогда не мог так сказать! Я же национальный кадр! Я не могу так по-русски, как ты! Слушай! - осенило его. - Напиши для меня все это! Прямо сейчас! Я выучу наизусть! Для ЦК! И он подхватил меня своей железной рукой и поволок за собой. - Как ты хорошо сказал! - орал он по дороге. - Точно! - орал он. - Дедушка! В Америке! Ядохимикаты! Лахудры! Пускай проверяют! Вечером он сошел с ума. ВРИО (неприличный рассказ) Я стоял перед зданием санпропускника, из каждого окна которого выглядывала какашка, и думал: "И чего я такой несчастный? Не везет. Стоит только флагманскому химику намылиться в отпуск, оставив меня за себя в качестве тела, как на следующий день сваливаются комиссии, проверки, инспекции. И хватают меня бедного, визжащего за ножонки тонкие и кривые, и бьют молекулярными мозгами об асфальт. Вот, пожалуйста, санпропускники завтра проверяет командующий, а сегодня - конечно же - замкомандира дивизии плюс начпо. Стекол нет, рам нет, электричества нет, батарей нет! Одни глазницы пустые, как в Сталинградском сражении, и на каждом этаже наложено, потому что когда возводили это удивительное строение для окружающего северного ансамбля, забыли в нем сделать туалет. И над всем этим приютом на крыше облупившейся - лозунг "Слава КПСС". Каждая буква - метра на три". Весь в тоске собачьей, я повернулся и увидел знакомого особиста, рисующего мимо штрихпунктирную по направлению к штабу. За такую прыгающую походку его называют Джоном Сильвером. - Привет, - сказал я со скуки, - хочешь, антисоветский лозунг покажу? Джон застыл с поднятой ножкой. Эти ребята с детства начисто лишены чувства юмора. Осторожней с ними вообще-то надо, но мне-то, честно говоря, плевать. - Ногу-то опусти, - сказал я ему, - смотри, дарю бесплатно; видишь, написано "Слава КПСС", а под ней какая кака? А? это ж прекрасный фотомонтаж для Дикого Запада. - А-а... - сказал он, - вот ты о чем. Ладно, скажу ребятам. "Хоть кого-то укусили, - подумал я ему в спину, - теперь лозунг или снимут, или покрасят". Между прочим, я кроме обязанностей врио флагманского химика еще и старшим в экипаже числюсь, и дежурным по дивизии я только вчера отстоял. За это время отопление в казарме сделал. Пришел в тыл к этому прохвосту с батареями, сел на диван и сказал: - Ну-у?.. И когда же я буду целовать ваше длинное тело? - Вы по какому вопросу, товарищ? - спросила меня эта сволочь красная. Я неторопливо отпил у него из графина, взял со стола овсяное печенье, зажевал и потом, глядя ему прямо в очи, достал из своего баула пустую трехлитровую банку и поставил ее ему на стол. - Видишь? - показал я ему на банку. Он не видел, тогда я объяснил: - Пока у меня в казарме будет пять градусов жары, я у тебя здесь на диване жить буду и никуда не выйду, даже по нужде. А в эту банку я гадить буду. - А ну-ка! - сказал он. - Сядь! - сказал я ему. - А то начну гадить сейчас и мимо банки. В тот же день батареи стояли. А вчера на дежурстве меня искали, чтоб наказать. Правда, уже по другому поводу. Схватили перед самой сменой. - Ты где шхерился?! - набросился на меня начальник штаба. - Тебя командующий с вахты снял. - Так я же уже отстоял! - Неважно! Беги в зону. - Так я только оттуда! - Ты слушай, что тебе говорят! Беги в зону. Там где-то третьи сутки лежит коробка. - Какая коробка? - Не знаю, картонная. Найдешь коробку и скажешь мне ее название. Из-под чего эта коробка. Понял? Я на тебя приказ о наказании струячу, и мне в нем надо эту коробку обозначить. Давай, рысью. - А где она лежит? - А я откуда знаю? - Так это из-за коробки меня сняли? - Ну да, давай в темпе. Позвонишь оттуда. И я сдуру отправился в зону. Обшарил ее всю, ни черта не нашел, позвонил и сказал: - Пишите: коробка из-под банок сгущенки. На следующий день меня чуть не загрызли. Во-первых, коробка как лежала, так и лежит, и, во-вторых, она не из-под банок сгущенки, а из-под компота. Ну что ж, нужно подниматься на эти проклятые санпропускники. Пошли попку готовить. Сейчас заявятся и разнесут ее в клочья. На командующего лучше не нарываться. Он меня уже щупал однажды на камбузе за влажное вымя. Я там был, конечно же, в качестве дежурного по дивизии, а дежурным по камбузу стоял молодой лейтенант. Камбуз - это тот кингстон, в который с диким визгом вылетает многолетний безупречный офицер. Здесь можно очень крупно пасть в глазах начальства. Дежурным по камбузу, по инструкции, может быть не ниже, чем капитан-лейтенант. Но наша дикая дивизия давно обезлюдела, поэтому я стою дежурным по дивизии, а лейтенант - по камбузу. Вот только командующему не объяснишь, что у нас людей в наряды не хватает. Он как разинет свою у-образную глотку. - Пулей, - сказал я лейтенанту, - радостно блея! Даю две минуты, чтоб сделал из себя капитан-лейтенанта. Лейтенант замешкался. Он меня, видно, не понял. - Объясняю медленно, - сказал я, - для круглых интеллигентов и золотых медалистов. Берешь себя и еще одного лейтенанта. Раздеваешь его. То есть звездочки с него снимаешь и из двух по две делаешь одного по четыре. Понял? - (Дошло.) - Ну, слава Богу. В темпе вальса! Рысью! Через пять минут у меня лейтенант превратился в капитан-лейтенанта. Но командующий его все равно прихватил. За расстояние между звездочками. Ну что ж! Посмотрим, за что нас сегодня будут драть по срамным местам. Между прочим, у меня обостренное чувство долго поротой жопы. Начнем с пятого этажа. Дверь, за которую я легкомысленно потянул, рухнула на меня вместе с трехметровым косяком, возмутив многолетнюю пыль, но моя природная реакция была на месте, и я уцелел. Под ногами битое стекло. Здесь не жили лет триста. Загаженные шкафы сгрудились печально вокруг кучи сношенных ботинок, ветоши. Все это покрыто бархатной плесенью. В оконные проемы врываются лохмотья полиэтилена, рождая шелест. В углу средневековым факелом, видимо, долго-долго горел рубильник. А потолок какая-то сволочь выкрасила в шаровую краску. От мороза краска лопнула и теперь отваливается целыми рулонами. В середине пирамида возведена не руками человеческими, а другим плодоносным местом. Все это уже давно перешло в перегной. Кусок лопаты я нашел за дверью. Ну что ж! За работу. Не так уж все и сумрачно вблизи. Нужно устранить хотя бы эти следы устного народного творчества, чтоб не возмутить глубинных процессов в недрах организма командующего. Может быть, он излишне брезглив. Через двадцать минут я все убрал. Мусор я выбросил. Там в углу есть заколоченная дверь на нехоженый трап. Туда все все выбрасывают. Последней туда полетела лопата. Дверь я поставил на место и забил ногой. Так. До посещения замкомандира дивизии и начпо у вас еще два часа тридцать минут. Успеем. Ровно в 12.00 наверху послышалась какая-то возня. По-моему, замкомдив и начпо уже мечтают на меня посмотреть. Замкомдив - старый матерщинник и клинический балбес - уставился на меня. Из-за него выглядывал начпо. Сейчас этот Тянитолкай что-нибудь изрыгнет в два голоса, что-нибудь поражающее своей новизной. Что-то не видно радости на их рожах. Ах, они уже побывали наверху. - Как же здесь люди раздеваются? Это начпо. Ну, он у нас с планеты Сириус недавно прилетел. - Хымик! - начал замкомдив, и в течение следующих двадцати минут самым порядочным словом в мой адрес было слово "хуй". Мне захотелось встать по стойке "смирно", сказать: "Есть! Так точно! Прошу разрешения!" - а потом расстегнуть штаны и помочиться прямо на "товарища капитана первого ранга" тугой струей, стряхнуть на него последние капли и сказать: "Есть, товарищ капитан первого ранга, есть! Все ваши замечания устраним!"; застегнуть штаны и добавить: "Ночевать здесь будем, а устраним" - и встать по стойке "смирно", едя глазами. Интересно, что б мне было? Наверное, ничего бы не было. - Ночевать здесь будешь! Жить! Я тебя здесь поселю! Вы что, добиваетесь, кусок лохматины, чтоб нам навсегда сделали козью рожу?! "Сын трахомной собаки, - подумал я, на него глядючи, - таких орлов, как ты, у нас до Пекина раком не переставить", - а вслух сказал: - Товарищ капитан первого ранга, хорошо, что вы не пришли сюда два часа назад. Это я еще убрал здесь немного, и сейчас здесь уже пейзаж по сравнению с тем, что здесь до этого было. Все-таки я люблю, когда начальство бьется передо мной в истерике, выкидывая коленца и одновременно пытаясь сформулировать стоящие передо мной задачи. Я люблю выключить звук и наблюдать человеческое лицо. На нем оживают все его активные центры. Они так и пульсируют, так и пульсируют. Ладно. Ночевать так ночевать. В сутках 24 часа. 25 не может сделать даже командующий Северным флотом. Когда я вышел на улицу, я обернулся и посмотрел на "Славу КПСС". Ее уже красили. В КАРМАНЕ Учитесь спать в кармане. Для того чтобы спать в кармане, нужно сидя привалиться к стенке и в распахнутый китель положить голову; через несколько минут голова упадет ниже, нос зацепится за внутренний карман, а еще через парочку вдохов он заурчит накопившимся, рассказывая ближайшей сисе, что он вообще по всему этому поводу думает... Командир спал в кармане, как беспризорник. Из кармана виднелся полуоткрытый рот, и, куда-то внутрь изо рта потянувшись, удлинившись, лениво капало. Жизнь подводника отличается особой полосатостью. Быстрая смена светотеней всегда утомляет, и подводник высыпается впрок. Пусть даже он спит пунктиром. Все равно впрок. На долгие года. Даже если он спит на стуле. Даже если на кресле. Стул и кресло придуманы целиком для сна. Как хорошо на них спится... Тело командира, причмокнув, застонало, повернулось, ощутило тревогу, выпало из кармана и - не проснулось; ноги уперлись в прибор, голова, заскользив по засаленной спинке, успокоилась на подлокотнике кресла, шея жилисто натянулась, и руки обнялись... Автономка не спеша разматывала свою нить. Центральный не спеша плыл, увязая в грезах; со всех сторон мерно шипело, свистело, гудело, отпотевало; что нужно - перегонялось, что не нужно - откачивалось. Командир спал, пока ему не приснилось. То, что снится подводнику, нигде почему-то до сих пор не учтено. Он дернулся убиваемым бараном! Шток, на котором сидит командирское кресло, переломился сухим бамбуком, и прилипшее тело грохнулось головой в палубу, щелкнув внизу зубами. Вскочивший командир был просто страшен. - Ну, сука! - рубанул он воздух, азартно полуприсев. - Боевая тревога, мать ее наизнанку! Ракетная атака! Сейчас мы им покажем... Сейчас... Онемевший центральный застыл в рабочих позах. Лица, наконец, засветлели узнаванием. - Товарищ командир, так это ж только кресло отломилось... - Да? - Да. - Отставить, а то б мы им показали... Командир, послонявшись и намучившись, согнал вахтенного офицера с нагретого места. Едва его тело коснулось сиденья, из глаз пропало пони-ма-ни-е; действительность пое-хала, а через мгновение он уже спал в кармане... ПАПА Корабельный изолятор. Здесь царствует огромный как скала наш подводный корабельный врач майор Демидов. Обычно его можно найти на кушетке, где он возлежит под звуки ужасающего храпа. Просыпается он только для того, чтоб кого-нибудь из нас излечить. Излечивает он так: - Возь-ми там... от живота... белые тоблетки. Демидыч у нас волжанин и ужасно окает. - Демидыч, так они ж все белые... - А тебе не все ровно? Бери, что доют. Когда у механика разболелись зубы, он приполз к Демидычу и взмолился: - Папа (старые морские волки называет Демидова Папой)... Папа... не могу... Хоть все вырви. Болят. Аж в задницу отдает. Даже гемор-рой вываливается. - Ну, довай... Они выпили по стакану спирта, чтоб не трусить, и через пять минут Демидов выдернул ему зуб. - Ну как? Полегчало? В задницу-то не отдоет? - заботливо склонился он к меху. - Эх ты, при-ро-да... гемо-р-рой... Механик осторожно ощупал челюсть. - Папа... ты это... в задницу вроде не отдает... но ты это... ты ж мне не тот выдернул... - Молчи, дурак, - обиделся Демидыч, - у тебя все гнилые. Сам говорил, рви подряд. В задницу, говорил, отдает. Сейчас не отдает? Ну вот... Когда наш экипаж очутился вместе с лодкой в порядочном городе, перед спуском на берег старпом построил офицеров и мичманов. - Товарищи, и последнее. Сейчас наш врач, майор Демидов, проведет с вами последний летучий инструктаж по поведению в городе. Пожалуйста, Владимир Васильевич. Демидов вышел перед строем н откашлялся: - Во-о-избежание три-п-пера... или че-го похуже всем после этого дела помочить-ся и про-по-лос-кать. сво-е хозяйство в мор-гон-цов-ке... Голос из строя: - А где марганцовку брать? - Дурак! - обиделся Папа. - У бабы спроси, есть у нее моргонцовка - иди, нет - значить, нечего тебе там делать... - Еще вопросы есть?.. Наутро к нему примчался первый и заскребся в дверь изолятора. Демидыч еще спал. - Демидыч! - снял он штаны. - Смотри, чего это у меня от твоей марганцовки все фиолетовое стало? А? Как считаешь, может, я уже намотал на винты? А? Демидыч... Демидов глянул в разложенные перед ним предметы и повернулся на другой бок, сонно забормотав: - Дурак... я же говорил, в мор-гон-цов-ку... в моргонцовку, а не в чернила... Слушаете... жопой... Я же говорил: вопросы есть? Один только вопрос и был: где моргонцовку брать, да и тот... дурацкий... - Так кто ж знал, я ее спрашиваю: где марганцовка, а она говорит: там. Кто же знал, что это чернила? Слышь, Папа, а чего теперь будет? А? Отведавший фиолетовых чернил наклонился к Демидову, стараясь не упустить рекомендаций, но услышал только чмоканье и бормотанье, а через минуту в изоляторе полностью восстановился мощный, архиерейский храп Папы. ПОЛУДУРОК Вас надо взять за ноги и шлепнуть об асфальт! И чтоб череп треснул! И чтоб все вытекло! А потом я бы лично опустился на карачки и замесил ваши мозги в луже! Вместе с головастиками! Военные разговоры перед строем Капитан третьего ранга на флоте - это вам не то, что в центральном аппарате. Это в центре каптри - как куча в углу наложена, убрать некому, а на флоте мы, извините, человек почти. Конечно, все это так, если ты уже годок и тринадцать лет отсидел в прочном корпусе. Вот пришел я с автономки, вхожу в штабной коридор на ПКЗ и ору: - Петровского к берегу прибило! В районе Ягельной! Срочно группу захвата! Брать только живьем! - и из своей каюты начштаба вылетает с готовыми требуками на языке, но он видит меня и, успокоившись, говорит: - Чего орешь, как раненый бегемот? А начштаба - наш бывший командир. - Ой, Александр Иванович, - говорю я ему, - здравия желаю. Просто не знал, что вы здесь, я думал, что штаб вымер: все на пирсе, наших встречают. Мы ведь с моря пришли, Александр Иваныч. - Вижу, что как с дерева сорвался. Ну, здравствуй. - Прошу разрешения к ручке подбежать, приложиться, прошу разрешения припасть. - Я тебе припаду. Слушай, Петровский, ты когда станешь офицером? - Никогда, Александр Иваныч, это единственное, что мне в жизни не удалось. Начштаба у нас свой в доску. Он старше меня на пять лет, и мы с ним начинали с одного борта. - Ладно, - говорит он, - иди к своему флагманскому и передай ему все, что я о нем думаю. - Эй! Покажись! - кричу я и уже иду по коридору. - Где там этот мой флагманский? Где это дитя внебрачное? Тайный плод любви несчастной, выдернутый преждевременно. Покажите мне его. Дайте я его пощупаю за теплый волосатый сосок. Где этот пудель рваный? Дайте я его сделаю шиворот-навыворот. Сейчас я возьму его за уши и поцелую взасос. Вхожу к Славе в каюту, и Слава уже улыбается затылком. - Это ты, сокровище, - говорит Слава. - Это я. Мы со Славой однокашники и друзья и на этом основании можем безнаказанно обзывать друг друга. - Ты чего орешь, полудурок? - приветствует меня Слава. - Нет, вы посмотрите на него, - говорю я. - Что это за безобразие? Почему вы не встречаете на пирсе свой любимый личный состав? А, жабеныш? Почему вы не празднично убраны? Почему вы вообще? Почему не спрашиваете: как вы сходили, товарищ Петровский, чуча вы растребученная, козел вы этакий? Почему не падаете на грудь? Не слюнявите, схватившись за отворот? Почему такая нелюбовь? Мои монологи всегда слушаются с интересом, но только единицы могут сказать, что же они означают. К этим единицам относится и Слава. Монолог сей означает, что я пришел с моря, автономка кончилась и мне хорошо. - Саня, - говорит мне Слава, пребывая в великолепной флегме, - я тебя по-прежнему люблю. И каждый день я тебя люблю на пять сантиметров длиннее. А не встречал я тебя потому, что твой любимый командир в прошлом, а мой начштаба в настоящем задействовал меня сегодня не по назначению. - Как это офицера можно задействовать не по назначению? - говорю ему я. - Офицер, куда его ни сунь, - он везде к месту. Главное, побольше барабанов. Больше барабанов - и успех обеспечен. - Пока вы там плавали, Саня, у нас тут перетрубации произошли. У нас тут теперь новый командующий. Колючая проволока. Заборы у нас теперь новые. КПП еще одно строим. А ходим мы теперь гуськом, как в концлагере. - Заборы, Слава, - говорю ему я, - мы можем строить даже на экспорт. Кстати, политуроды на месте? Зам бумажку просил им передать. (Политуроды - это инструкторы политотдельские: комсомолец и партиец.) - На месте, - говорит мне Слава. - Держитесь прямо по коридору и в районе гальюна обнаружите это гнездо нашей непримиримости. - Не закрывайте рот, - говорю я Славе, - держите его открытым. Я сейчас буду. Только проверю их разок на оловянность и буду. Заменышей я нашел сидящими и творящими. Один лучше другого. Оба мне неизвестны. Боже, сколько у нас перемен. А жирные какие! Чтоб их моль сожрала! Их бы под воду на три месяца да на двухсменку, я бы из них людей сделал. - Привет, - говорю я им, - слугам кардинала от мушкетеров короля. Наш зам вам эту бумажку передает и свой первый поцелуй. - Слушай, - обнял я комсомольца, - с нашим комсомолом ничего не случилось, пока я плавал? - Нет, а чего? - Ну, заборы у вас здесь, колючая проволока, ток вроде подведут. Чувствую, как партия напряглась затылком. Пора линять. - Все! - говорю им. - Работайте, ребята, работайте. Комплексный план, индивидуальный подход, обмен опытами - и работа закипит. Вот увидите. Новый лозунг не слышали? "Все на борьбу за чистоту мозга!" Я вышел и слышу, как один из этих "боевых листков" говорит другому: - Это что за сумасшедший? - Судя по всему, это Петровский. Они сегодня о моря пришли. Страшный обалдуй. ШТАМПИКИ Когда у нас появляется новый командующий, жизнь наша сразу же усугубляется. Именно для этого усугубления и меняются командующие. А как она усугубляется? А очень просто. Например, в городок теперь в рабочее время не попадешь: граница на запоре, из зоны тебя не выпустят, а чтоб выпустили, должен быть специальный вкладыш в пропуске, который придумал новый командующий для поднятия нашего настроения. И в отпуск в очередной так просто не улизнешь, потому что на отпускном билете кроме подписи и печати командира должен быть маленький штампик бюро пропусков. А бюро пропусков в городке, за пять километров от зоны, и работает оно в то же самое время, что и мы, то есть: чтоб туда прорваться и штампик на отпускной поставить, нужно этот проклятый вкладыш иметь. Захожу я к помощнику, падаю на стул и интересуюсь: - Как там наш отпуск? Движется? - Движется, - говорит пом. - В обратную сторону. Со вчерашнего дня пошел. Эти придурки из штаба решили нас отпустить вчерашним числом, чтоб мы и в отпуск успели, и в автономку не опоздали. - Так чего же мы сидим? - говорю я ему. - Помчались, ломая переборки! Закон жизни: отпустили - беги. - На отпускных штампиков нет. - Так иди и ставь! - Не могу. Через КПП не прорваться. Вкладышей нет. Командир уехал в штаб флота, а штурман с штурманенком укатили в гидрографию. И все - три вкладыша на экипаж. - Ах ты... - должен заметить, что удобных выражений для облегчения души офицера еще не придумали и потому самыми безобидными сочетаниями из всего набора будут: "сука криволапая" и "зануда конская". - Ах ты... сука криволапая, зануда конская, ах ты... Отобрал я у помощника пачку чистых бланков отпускных и сам помчался в бюро пропусков. Я к тому времени был уже капитан третьего ранга - настоящий офицер, - а такой везде пройдет. При следовании в городок нужно миновать целых два КПП. Влетаю на первое и ору вместо вкладыша: - Где старший!!! - Там, - говорит вахтенный. - Быстрей! - хватаю его за рукав и тащу за собой, а там уже и старший обеспокоенно поднимается навстречу. Говорить с ним нужно уверенно и без остановок. - Где все?! - Все здесь. - Потехин звонил?! Старший говорит: "А-а?" - Что "а"? Вы что, плохо слышите? Я говорю: Потехин звонил? Потехин - это их начальник режима. Действовать нужно со скоростью вихря, иначе они успеют сообразить. Вопросы должны бросать их мозг из стороны в сторону в таком ритме, какой нормальный человек не выдерживает. - Вы что, онемели? - Никак нет! - Связь не работает? - Так точно! - Что "так точно"? - Никак нет! Не работает! Связи у них все время нет. Этот вариант беспроигрышный. - Почему не налажена визуальная связь? - Чем больше непонятных слов, тем лучше. - Почему человек не отправлен на АТС? Почему у вас нет голосовой связи со вторым КПП? Почему грязь в дежурке? Почему ватники валяются? Жратва почему на столе? В тумбочке что?! - Заглянул с размаху в тумбочку. - Кабак! Инструкцию всем выучить! Повесить ее на видное место! В рамочку! Что?! Немедленно достать рамочку! И наведите порядок вообще! Что за бардак! Что вы себе здесь позволяете?! У вас КПП или юрта пьяного тунгуса?!! И тут я замечаю чайник. Под столом. Электрический. Раз есть чайник, значит есть нештатная розетка, а это источник пожаров. Они загораживают телами чайник, а я его все замечаю и замечаю. - Это что?!! - подхватываю я этот чайник двумя пальчиками, медленно выношу его и ногой по нему - на-а - как по мячику, чтоб не сомневались. Чайник - кубарем в сопки. Они уже не сомневаются - торчком торчат! Я их краем глаза пронаблюдал, когда чайник футболил, - очень они впечатлились. Чайник футболит только начальник. Но пора смываться, а то они оттают и начнут соображать. Напоследок надо сильно крикнуть. Ору: - Десять минут даю! Для наведения порядка! Десять минут! в 10 часов - доклад Потехину об устранении замечаний! В 10.30 здесь на "Волге" будет начальник режима флота! Седой капитан первого ранга. Он вас может проверить, а у вас еще конь не валялся! За работу! Связь сейчас вам восстановят! Я этим займусь. А пока послать человека на АТС! Все! Все за дело, ребята! Я - в комендатуре! На втором КПП все повторяется, но с еще большей скоростью. Влетаю и ору: - Где?! Пока они соображают, беру первого попавшегося за плечо и волоку за собой. Старшему: - Всех построить! Всех сюда! Проверить знание статей 22, 23 дисциплинарного устава! Дисциплинарный устав есть? Немая сцена. Опять чайник со стола - хвать, по нему ногой - хрясь! - Порядок! - ору. - Немедленно навести везде порядок! Доложить Потехину! В 10.30 здесь будет начальник ОУС и режима флота! На первое КПП направить человека, чтоб предупредил там! Людей расставить! Инструкцию - на видное место! Я - в комендатуре. Все!!! И здесь никому в голову не пришло проверить у меня документы. В бюро пропусков я сунул в окошко тетке пачку бланков отпускных и приказал их отшлепать, а пока она не успела возразить, попросил у нее телефон, тут же при них набрал АТС и разнес их там по кочкам от имени командующего за отсутствие связи между КПП-1 и КПП-2. - ПОТЕРЯ СВЯЗИ, - завывал я в трубку, - ПОТЕРЯ УПРАВЛЕНИЯ! А в бюро пропусков слушали меня, имея при этом исполнительные рожи, и штамповали мне отпускные. Когда я возвращался, на КПП меня уже поджидали; телефонисты восстанавливали связь, а кэпепешники стояли полукругом. - Товарищ капитан третьего ранга, - нерешительно двинулся мне навстречу старший. - Да-а? - сказал я? чувствуя недоброе. - А... проверяющий... из ОУС флота на какой машине поедет? Вы номер машины забыли сказать. - М-да? Отлегло. Я остановился, посмотрел внимательно на старшего и почувствовал себя хорошо. - Повезло вам, ребята! - сказал я старшему и похлопал его по плечу. - Отложена проверка, отложена. До завтра. Завтра они приедут. Мда. Так что своим сменщикам можете передать мои поздравления. Потехин-то звонил? - Нет еще. - Некогда ему. Небось, наложил полботфорта, теперь выгребает. Позвонит - успокойте его. Скажите: отбой тревоги до завтра. Звонили из штаба флота. Связь вам восстановили? Ну и отлично. Если я завтра не пробегу здесь, как сегодня, значит вообще проверку отложили. После этого я рассмеялся. Кэпепешники подхватили. Всем стало радостно жить. Все вздохнули - ух, пронесло! Помощнику я, как пришел, сунул пачку отпускных: - Держи, Неофитыч, проштамповано. - Прорвался? Ну, ты даешь! Как тебе удалось? - Исключительно с использованием врожденного обаяния и массового гипноза. А в работе мы опирались на чувство стадности, которое развито в нашем личном составе до замечательных пределов. - Ну да? - Не "ну да", а "так точно". И я рассказал ему все в подробностях. Он хохотал как бешеный. Особенно его восхитил мой финт с чайниками. Еле успокоился. Он потом целый день ходил по казарме и мерзко хихикал. АКАДЕМИЯ Собрался я в академию поступать: у командира рапорт подписал, и осталось подписать его у комдива. Я даже специально на вахту вместе с нашим помощником встал: пом - по дивизии, а я - по части. Нарядом с Костей Барановым поменялся и встал, потому что мне сказали, что у комдива сегодня настроение отличное. Редкое это явление, так что надо ловить момент. К нашему комдиву, если у него настроение плохое, лучше не соваться. Зашел я к нему в кабинет вечером, после заступления, представляюсь, рапорт протягиваю и говорю, что, мол, разрешите мне в академию поступать. - Ну что ж, - говорит комдив, - надо тебе расти, надо. Нормальный офицер. С инициативой. Служишь хорошо. Но с твоим рапортом все-таки пусть ко мне твой командир придет. Командиру положено представлять офицера. Набрался я наглости и говорю: - Товарищ комдив! Так командир же уже подписал рапорт, значит он согласен меня отпустить. - Все! - говорит комдив. - Я тебе что сказал? Завтра. Завтра командир представит мне твой рапорт. Передашь ему мое приказание. Комдив уехал домой, а я остался служить. Ближе к 21 часу наш помощник мне говорит: - Слушай, Геша, давай мы плац от снега очистим. Комдив завтра приедет, а у нас - чисто, и у него к нам никаких вопросов не будет. А снег мы вдоль плаца по периметру разместим, и завтра он сам растает. Так мы и сделали: вызвали народ, взял народ в руки грейдеры - ручные совки - и начал плац пидарасить. Полночи провозились, очистили, и к утру вокруг плаца горы снега выросли: короче, работа видна. Утром я уже совсем хотел к командиру обратиться, чтоб он к комдиву сходил и мой рапорт подписал, но ровно в 8 часов утра нам позвонили и сообщили, что у нас ночью мичман шкертанулся - пришел домой и на почве любви повесился. Представляете? Козззел! Комдив приехал чернее ночи. Приехал, вылез из машины, увидел, что мы с плацем сделали, и сказал: - Это что? - Очистили... вот, - проблеял наш помощник, почувствовав, как у нас говорят, свой конец. - А зачем вы очистили? - сказал комдив. - Я что, давал приказание очистить? Очистили они! Ждут они! Стоят они! Лучше б вы мозги себе очистили! Или жопу себе очистили! Лучше б вы за людьми следили как положено. Очистили они! Очистители! Страдают они. Я на вас дивизию оставил! Дивизию! На одну ночь. А вы мне за ночь все развалили. Что ж мне, не спать, что ли? Когда это мудло повесилось? Что? Вы даже не знаете, когда оно повесилось? Оно, оно... да... оно... да... мичман... да... ну? Снял он помощника с вахты и за меня принялся: - Академия? Какая на хер академия? У нас здесь у самих академия. Академическое образование. Бардак повсеместный. Сральник здесь развели! Матросы-годки молодежь по роже бьют. Матрос у вас вонючий ходит, понимаешь? Вонючий! Вы своих матросов чему учите, а? Тут я изловчился и сказал, что у меня в подчинении матросов нет. - Ну и что? Ну и что, что нет? А в казарме что, их тоже нет? В академию он намылился! Вот тебе академия, вот! - и комдив показал мне условный знак "до локтя". - Служить надо как положено!.. Шел я от комдива и думал: - Хорошо бы, если б сейчас что-нибудь взорвалось бы или чтоб утонуло бы хоть что-нибудь. Тогда бы комдив быстренько переключился бы и про меня забыл. А то ведь год будет мне это помнить. Плакала тогда моя академия еще на год, а то и навсегда... КОНСПЕКТ Все! Попался-таки! Мой конспект попался на глаза заму. Я увлекся и не успел его спрятать. Зам вошел, взял его в руки и прочитал название - красное, красивое, в завитушках: - "Падение Порт-Артура", В, И, Ленин, ПСС, т..., стр... Под ним почерком совершенно безобразным шло: "Он упал и загремел в тазу..." Зам посмотрел на меня и опять в конспект: "Голос: И хорошо, что упал, а то б туда служить посылали". - Это что? - спросил зам. - Конспект? - Конспект, - отважно ответил я. Отчаяние придало мне силы, и какое-то время мне даже было жаль зама. Он тем временем снова углубился в изучение текста: "Ночь плывет. Смоляная. Черная. Три барышни с фиолетовыми губами. Кокаиновое безумство. Лиловые китайцы. Погосы-кокосы. Сотня расплавленных лиц громоздится до купола. Распушенная пуповина. Н зубами за нее! И зубами! Красные протуберанцы. Ложатся. Синие катаклизмы. Встают. Болван! Не надо читать. Надо чувствовать. Брюши-ной. Стихи: Ландыш. Рифма - Гадыш. Неба нет. Вместо него серая портянка. И жуешь ее, и жуешь! "Кого? Портянку?" - "Это уж кто как понимает". - Александр Михайлович, что это? Видите ли, весь фокус в том, что у меня два конспекта в тетрадях совершенно одинакового цвета. В одной я пишу настоящий конспект первоисточников, а в другой - свои мысли и всякую белиберду из прочитанного и храню все это вместе с секретными документами, потому что у нас же свои мысли просто так не сохранить: обязательно через плечо влезет чья-нибудь рожа. Поэтому над мыслями я писал наиболее удачные заголовки работ классиков марксизма. Писал крупно и красиво. Влезет кто-нибудь: "Что пишешь?" - и ударит ему в глаза красный заголовок, после чего он морщится и гаснет. А с замом осечка произошла: сунулся и вчитался. Просто непруха какая-то! - Что-о де-лать! - по складам прочитал зам осевшим голосом. - Полное собрание сочинений... так... что делать... "И встал! И тут во всей своей безобразной наготе встал вопрос: что делать? Потом он взял и сел". "Ради Бога! Ради Бога, не надо ничего делать! Ради Бога! Сидите тихо и не шевелитесь..." "Что-то тупое и наглое глядело из каждой строчки этого коллективного труда..." "Члены моего кружка - кружки моего члена", "Кавказ: "Слушай-а! Па иному пути найдем! Не нада нам этой парнаграфии - "Горе от ума",,.Ревизор", Гоголи-моголи!" " - Ах, не могу я, Рюрик Львович, ах, не могу..." " - Увы вам, Агнесса Сидоровна..." Я закатил глаза и приготовился к худшему, а зам тем временем читал, все убыстряясь: "Материализм и эмпириокритицизм". "Тысячи вспугнутых ослов простирались за горизонты. Произошло массовое отпадение верующих. Множество их лежало там и сям в самых непотребных позах. Остальные были ввергнуты в блуд и паскудство. Сучизм процветал. И повинны в том были сами попы, дискредитировавшие в лоск не только себя, но и свет истинной веры. Мрак сочился. Тени неслись. Мерзость липла. Пора! Мама, роди меня обратно". "Великий почин". "Панданусы стояли колючей стеной. Цвели агавы. Царица ночи распустила повсюду свои мясистые, сахарные лепестки. Удушливо пахли рододендроны и орхидеи. Свисали розалии. Кричали тапиры. Тарахтели коростели. Кряхтели обезьяны-носачи. Со стороны неторопливо несло амброзией. Жаба, скрипя сердцем, наползала на жабу. Наползала и брякала. Наползала и брякала. Рай да и только. Ну как в таких условиях, я вас спрашиваю, схватить на себя бревно и потащить его неведомо куда? Совершенно невозможно даже помыслить, чтобы схватить..." Дальше сдавленный зам лихорадочно выхватывал из-под заголовков только первые строчки. "Три источника - три составные части марксизма". "Только не надо трогать могилы..." "Карл Маркс". "Он открыл свой рот и отшатнулся и весь вспыхнул в луче!.. Нет. Нет слов для описания черного бюста этого чудовища, поставленного перед Думой в обрамлении арки. Сын погибели. Отец мрака. Брат отца сына безумства. Изы-ди! Антрациты! Помоечные блики ложатся. Пляшут гиганты!" "Кто такие "друзья народа" и как они воюют против социал-демократов". " - Приветливо запахло шашлыком. - Это жареным запахло. - Вы ошибаетесь. Пахнет шашлыком. Шашлык обладает огромной притягательной силой", "Очередные задачи советской власти". "Умоляю! Только не это! Что угодно, но только не это! Только не трепет новой жизни. - Гесь! - крикнул кучер во сне. - Сарынь на кичку! - и лошади в струпяных пятнах понесли, и полторы версты голова мертвеца колотилась о ступени. Приехали! Поле чудес в Стране Дураков, Выбирай себе любую лунку, садись и кидай в нее золотой. Наутро вырастет дерево, и на нем будет полным-полно золотых для Папы Карло. Просто полно. Сто миллионов буратин! Столько же миллионов пап карл!" "Как нам реорганизовать Рабкрин". "А-На-Хе-Ра?! И так полная жопа амариллисов! Робеспьеры! Ну, решительно все Робсспьеры!" "Все на борьбу с Деникиным!" "Увесистый мой! Ну, зачем нам такой примитив. Не будем падать от него на спину вверх ногами". "О соцсоревновании". " - Вип-рос-са-лий!!! Шампанского сюда! Я буду мочить в нем свою печаль. - Звезда души моей, временно не ложьте грудь ко мне в тарелку, я в ней мясо режу". Хлоп! Это зам захлопнул мой конспект, тяжело дыша. Тут же потянуло гнилью. Кошмар что было после. Но все вскоре обошлось. Все мои замы рано или поздно приходили к мысли, что я слегка не в себе. ПОГРУЗКА Подводнейший крейсер. Идет погрузка продуктов. Людей не хватает. Спешка. В рубке, у верхнего рубочного люка, на подаче находятся боцман и молодой матрос Алиев. Алиев одной рукой придерживает в пазах толстую железную балку (постоянно выскакивает, собака). Через балку перекинута веревка. Другой рукой Алиев спускает на веревке в чрево лодки мешки, паки, ящики, все это "Давай, Давай!", а третьей рукой... - Задержаться наверху! - кричат снизу. Это командир. Он уже сунул голову в шахту люка, и хорошо, что посмотрел наверх: от его крика "Задержаться!" мешок у Алиева срывается и летит вниз. Командир едва успевает выдернуть голову. Мешок трахается, и сахар разлетается по палубе. - Боцман! - орет командир, опять сунув голову в шахту люка. - Что у вас там происходит?! - Ты че эта?! - говорит боцман, ощерившись, матросу Алиеву и приближается к нему. - Бол-тя-ра конская... - но не успевает закончить. Матрос Алиев от страха делает "руки по швам", и железная балка, которую уже ничто не удерживает, выскакивает из пазов и бьет боцмана в лоб - тук! - Боцман! - орет снизу командир. Боцман, закатив глаза, - постояв секунду, молча падает в люк вниз головой, в один миг пролетает десять метров, огибая всякие препятствия, и на последних метрах, придя в себя, хватается за вертикальный трап и, ободравшись, головой вниз сползает по нему, появляясь перед носом у командира. Он видит командирское изумление и, продолжая движение, говорит: - Вызывали... Товарищ командир? НЕ ДЛЯ ДАМ ТЕМА... Тема дерьма на флоте неисчерпаема... В автономке она начинается всегда с гальюна: ты лег в четыре утра, а уже в шесть нуль-нуль, весь слипшийся, поднятый непобедимым утренним гномиком (проклятый чай), путаясь в собственных тапочках, задевая головой обо всякие трубопроводы, эпизодически приходя в сознание, ты сползаешь по трапу и направляешься в гальюн. В гальюне располагается унитаз. Он оборудован педалью, чтобы все наделанное проваливалось по трубам - по трубам - и в специальный баллон, литров на двести, а потом воздухом оно транспортируется за борт, если, конечно, открыли забортные клапаны, а если их не открыли, то... Но нет, сначала хочется рассказать о педали. Итак, сполз ты в гальюн, а там - педаль. На нее нужно нажать, чтоб провалилось к чертовой матери то, что от прошлых посещений осталось и какой-то сволочью не убралось. Наваливаешься на педаль - м-ааа! Подавленность, растерзанность, расслабленность, расстроенность, сон на ходу - все это делает так, что ты давишь, а нога соскальзывает. Педаль тоже делает: "М-ааа!" - но обратно и вверх, и если ты отращиваешь бороду, то она будет вся в кусках. Глаза на лоб, как у кота в скипидаре, и бодрость непроходящих флотских выражений, и - никакого сна до обеда. - Хорошю еще, что я зажмурился, в глаз не попало, - успокаиваешь себя, неутомимо стирающий, но, оценив все подряд еще раз, добавляешь всегда: - Хорошо еще, что никто ничего не видел, - и только после этого мощно и запрокидываясь непрерывно - счастливо смеешься... КОРДИЛЬЕРЫ Гальюн первого отсека - это командирский гальюн. В него ходят только: командир, зам, старпом, пом и командиры боевых частей - отличники боевой и политической подготовки, знающие, что бумажку в унитазик бросать нильзя-я! Старпом. Старпом -