Оцените этот текст:


---------------------------------------------------------------------------
     Перевод Ю.Б.Корнеева
     OCR: Максим Бычков
---------------------------------------------------------------------------



     Я, Франсуа Вийон, школяр,
     В сем пятьдесят шестом году,
     Поостудив сердечный жар,
     И наложив на мысль узду,
     И зная, что к концу иду,
     Нашел, что время приглядеться
     К себе и своему труду,
     Как учит римлянин Вегеций.



     Под Рождество, глухой порой
     Жестокой ледяной зимы,
     Когда слыхать лишь волчий вой
     И в дом к теплу вернуться мы
     Спешим до наступленья тьмы,
     Избавиться замыслил я
     От кандалов любви, тюрьмы,
     Где страждет днесь душа моя.



     Я не забыл, из-за кого
     Пришлось мне столько слез пролить,
     Что нужно милой для того.
     Чтобы мои терзанья длить,
     А потому могу молить
     Богов, к влюбленным благосклонных,
     Меня, отметив ей, исцелить
     От мук, мне ею причиненных.



     Улыбкою и блеском глаз
     Она меня в обман ввела,
     Хоть, как я понял лишь сейчас,
     Из равнодушья иль со зла
     Не жаждала и не могла
     Помочь мне в горестях моих,
     И должен был бы я тепла
     Искать в объятиях иных.



     Меня коварный взгляд ее
     Пленил надежней, чем оковы,
     На пытку существо мое
     Всечасно обрекая снова,
     Но, видя, сколь со мной сурова
     Та, без кого мне свет немил,
     Я бегством от врага такого
     Спастись в отчаянье решил.



     Себя сводить в могилу сам
     Отнюдь не будучи охоч,
     В Анжер уйду я, хоть и там
     Мне свой недуг избыть невмочь:
     Ну, как и чем тому помочь,
     Кто телом здрав, но мертв душой?
     Я -- мученик любви, точь-в-точь
     Романов рыцарских герой.



     Но как разлука ни тяжка,
     Мне все-таки она в охотку,
     Понеже нового дружка
     Приветила моя красотка.
     Выходит так: я ел селедку,
     А захотелось пить -- шалишь,
     Вино вольют другому в глотку.
     О Господи, мой стон услышь!



     Коль скоро суждено навек
     Уйти мне в дальние края,
     А я всего лишь человек,
     Не из железа плоть моя
     И бесконечно жизнь ничья
     Не может длиться на земле,
     Кому и что оставлю я --
     Изложено мной в этом лэ.



     Во-первых, пусть моею славой
     Во имя Троицы Святой
     Распоряжается по праву
     Гийом Вийон, приемный мой
     Отец, который был со мной
     Добр, нежен и заботлив так,
     Что он мне ближе, чем родной.
     Ему же -- мой шатер и стяг.

     x

     Оставлю сердце я засим
     Той, кем так злобно прогнан был,
     В ком к уверениям своим
     Сочувствия не пробудил,
     Из-за кого и сам уныл,
     И горестно мое житье,
     И дни влачить нет больше сил.
     Благой Творен, прости ее!



     Засим пусть мой двуручный меч
     Итье Маршан иль Жан Корню
     Возьмет и носит б╕сперечь,
     Вложив -- на мой манер -- в мотню.
     Его я в восемь су ценю,
     Но был он мною сдан в залог,
     И выкупит его, я мню,
     Владелец новый в должный срок.



     Засим получит Сент-Аман
     В дар от меня "Коня" и "Мула",
     Бларю же мною будет дан
     Мой бриллиант, а также булла,
     Что право чернецам вернула
     Грехи мирянам отпускать,
     Чем лодырей кюре вспугнула:
     Ну, кто ж охоч доход терять?



     Робер Вале, рассудком слабый
     Парламентский писец-шалбер,
     Мои штаны получит, дабы
     Он выкупил их в "Трюмильер"
     И отдал Жанне де Мильер,
     Своей подружке: даме этой,
     Кого глупей он не в пример,
     Быть лучше по-мужски одетой.



     Но, сын родителей почтенных,
     Робер не заслужил, ей-ей,
     Судьбы болванов откровенных --
     Посмешищем быть для людей.
     Так вот, ему, чтоб дурень сей,
     Несущий чушь бог весть какую,
     Стал шкафа все ж чуть-чуть умней,
     "Искусство памяти" дарю я.



     Засим, чтоб чем-то пропитанье
     Себе снискать мог сей бедняк,
     Родне даю я приказанье
     Продать доспех мой и шишак,
     На деньги ж, добытые так,
     Пускай наш бумагомарака
     На Пасху купит не пустяк --
     Окошко около Сен-Жака.



     Засим пусть друг мой Жак Кардон
     Себе возьмет мои наряды.
     Сверх коих да получит он
     На корм по высшему разряду
     Вино бадьями, мед, говяда,
     Угрей, сыры большого веса
     И -- слишком все ж толстеть не надо! --
     Два разорительных процесса.



     Засим хочу трех псов дебелых
     Ренье де Монтиньи я дать,
     А Жан Рагье сто франков целых
     В подарок мог бы ожидать,
     Когда бы знал я, где их взять.
     Нельзя ж у собственных родных
     В наследстве долю отнимать,
     Чтоб ублажить друзей своих.



     Засим пускай синьор Гриньи
     Владеет башнею Нижон.
     Шесть псов -- не то что Монтиньи! --
     Вдобавок к ней получит он,
     А тяжущийся с ним Мутон
     Да попадет в Бисетр к нему
     И, выпоротый, заточен
     Надолго будет им в тюрьму.



     Пусть водопой Попен возьмет
     Метр Жак Рагье, а сверх того
     С "Сосновой шишкой" перейдет
     В распоряжение его
     Преизобилие всего,
     Чем любит каждый выпивоха
     Свое потешить естество,
     Зане пить без закуски плохо.



     Засим хочу, чтоб не забыл
     Про вас, Мотен и Базанье,
     Вельможа, что назначен был
     Делами ведать о жулье;
     А чтоб мой прокурор Фурнье
     Не унывал, мороз почуя,
     Пусть щеголяет в том рванье,
     Которое ему вручу я.



     Засим пусть прасол Жан Труве
     Себе присвоит невозбранно
     "Быка с венком на голове",
     "Корову" и "Руно барана";
     Того ж, кто у него, буяна,
     Сей скот попробует угнать,
     Повесить должно, как смутьяна,
     Чтоб не дерзал чужое брать.



     Начальник стражи городской
     "Шишак" получит, потому
     Что он рискует головой,
     Когда ведет дозор во тьму;
     А тем, кто подчинен ему,
     Я дам "Фонарь" на Пьер-о-Лэ:
     Себе ж "Три лилии" возьму,
     Коль повлекут меня в Шатле.



     Засим Перне Маршан, кого
     Зовут Ублюдком де ла Барра,
     Для пропитанья своего
     Получит тюк соломы старой,
     Дабы на нем давал он жару
     Той, кем за деньги приглашен
     Попрыгать будет с ней на пару, --
     Других ремесл не знает он.



     Засим пусть Лу и с ним Шоле
     Во рву изловят городском
     По утке в предрассветной мгле
     И стражу обведут потом,
     Добычу спрятав под плащом,
     Который им в придачу дам
     Я к связке дров, мешку с углем,
     А также к рваным башмакам.



     Засим, день ото дня сильней
     Трех маленьких сирот жалея,
     Желаю я душою всей
     Помочь бедняжкам поскорее.
     "Где харч им взять? -- спросить


     я смею.
     Чем тело в холода прикрыть?
     Они, коль я их не пригрею,
     Не смогут зиму пережить".



     Нет, Госсуэн, Марсо, Лоран,
     У вас ни денег, ни родных,
     Но я готов четвертый блан
     С доходов вам платить своих,
     Чтоб, глядя на сирот былых,
     Которым возрасти помог,
     Себе я в старости за них
     Воздать хвалу по праву мог.



     Засим я степень, что была
     Сорбонной мне присуждена,
     Отдам, чтоб от нужды спасла
     Двух нищих школяров она.
     В сей акт включить их имена
     Велела жалость мне, затем
     Что у бедняг пуста мошна
     И нечего надеть совсем.



     Зовут двух этих горемык
     Гийом Котен, Тибо Витри.
     Латынь для них родной язык,
     Они смиренны и от при
     Ускальзывают, как угри.
     Распоряжусь я, чтоб вовек
     С них в доме у Гийо Гельдри
     Не брали денег за ночлег.



     Им также -- "Посох" (проще,


     "Клюшка")
     На улице Сент-Антуана,
     Сверх этого подарка -- кружка,
     Чтобы из Сены пить допьяна;
     А голубкам из тех, что рано
     В тюрьме повадились гнездиться,
     Советую я неустанно
     С женой тюремщика дружиться.



     Засим тот скарб, что мной нажит,
     Больницам отпишу я разом,
     Для тех, кто в стужу там дрожит,
     Всклокоченный, с подбитым глазом,
     Теряющий от горя разум,
     Заросший грязной волосней,
     К тычкам, насмешкам и отказам
     Приученный с пелен нуждой.



     Пусть заберет бородобрей
     Растительность, что удалил
     С лица и головы моей;
     Портной -- тряпье, что мне пошил;
     Сапожник -- рвань, что я носил,
     Пока не прохудится кожа:
     Я им, зане хватает сил,
     Воздать за труд обязан все же.



     Нищенствующим орденам,
     А также девкам в дом работный
     Я столько вкусной пищи дам,
     Чтоб черноризец кушал плотно,
     И проповедовал охотно
     О Страшном Божием суде,
     И мог на шлюхах беззаботно
     Учиться верховой езде.



     Клюку святого Мавра пусть
     Жан де ла Гард получит в долю.
     Он ею -- в том я поручусь --
     Тереть горчицу сможет вволю,
     Но все-таки, зане всех боле
     Мне козни строить был охоч,
     Пусть подагрические боли
     Испытывает день и ночь.



     Засим Мерб╕фу и Лувье --
     Монеты в скорлупе яичной;
     Смотритель же пруда Гувье,
     Пьер де Русвиль наш горемычный,
     Получит также дар отличный --
     Ему я отказать готов
     Те деньги, коими обычно
     Бросается Принц дураков.



     Вот так, свое диктуя лэ,
     Услышал вдруг я, утомленный,
     Как пробил девять раз во мгле
     Тяжелый колокол Сорбонны.
     Столичный люд неугомонный
     К вечерней он молитве звал,
     И я душою сокрушенной
     Его напоминанью внял.



     И все ж, хоть трезв я был вполне,
     Забастовал мой мозг усталый
     И не дал помолиться мне:
     То Дама Память отозвала
     И в ларь забвения убрала
     И здравый смысл, и разуменье,
     И виды разные сужденья --
     Они ведь все ее вассалы.



     Как и способность к подражанью
     Или событья наперед
     Предвидящее проницанье,
     Их помрачение ведет
     Порой на день, неделю, год
     К расстройству умственному нас.
     Об этом, помню, речь идет
     У Аристотеля не раз.



     Зато фантазия, а с ней
     И органы мои воспряли,
     Хоть тот из них, что всех важней,
     Стал не бодрей, но даже вялей
     Из-за смятенья и печали,
     Мне ранее столь непривычных,
     Сего довольно, чтоб признали
     Мы общность наших чувств различных.



     Когда ж, опомнившись с трудом,
     Я успокоился чуть-чуть,
     Мои чернила стали льдом
     Успел сквозняк свечу задуть,
     И зря пытался как-нибудь
     Я начатое дописать --
     С устатку мне пришлось уснуть,
     В одежде рухнув на кровать.



     Составлено рукой Вийона
     Сие в тот год, что назван им.
     Прославленный, но изможденный
     Питаньем скудным и дрянным,
     Все роздал он друзьям своим
     И тощий, черный, как голик,
     Ждет ныне с кошельком пустым,
     Когда придет последний миг.







     Лэ -- здесь один из жанров средневековой французской
     поэзии, нечто вроде строфической оды с определенным
     типом рифмовки





     Вегеций -- Флавий Вегеций Ренат, римский историк и
     писатель IV-V вв, автор компилятивного "Изложения
     военного дела", переведенного на французский язык
     Жаном де Меном (ок 1240 -- ок 1305), одним из создателей аллегорической поэмы "Роман о Розе"





     Гиюм Вийон (1398-1468) -- каноник парижской церкви
     св Бенедикта (Бенуа), приемный отец Франсуа, от которого
     поэт и получил фамилию Вийон





     Мой двуручный меч -- французское название этого оружия (le branc) имело во времена Вийона второе, непристойное, значение.


     Итье Маршон -- сверстник Вийона, участник придворных интриг, умерший в 1474 г. в тюрьме при невыясненных
     обстоятельствах


     Жан Корню -- писец Парижского парламента Парламентами в дореволюционной Франции (те до Великой
     французской революции 1789 г.) назывались верховные
     суды исторически сложившихся областей страны.





     Сент-Аман -- Пьер Сент-Аман, сборщик податей, затем
     писец казначейства. Его жена оскорбила Вийона, обозвав
     поэта нищим.


     "Конь", "Мул" -- Вийон дарит Сент-Аману вывески двух
     парижских харчевен. В те времена вывески обычно заменяли
     номера домов


     Бларю -- Жан Бларю, парижский ювелир.


     Булла -- имеется в виду булла от 20 октября 1449 г. папы
     Николая V (1447-1455), вернувшая членам монашеских орденов право исповеди и отпущения грехов. Эта булла была
     отменена уже Каликстом III, преемником Николая V.





     Робер Вале -- богатый судейский писец, однокашник
     Вийона.


     "Трюмильер" -- харчевня вблизи парижского рынка.


     Жанна де Мильер -- любовница Вале, по наущению которой Вале отказал поэту в помощи и которая, видимо, вертела своим сожителем, почему Вийон и завещает передать ей
     его штаны: выражение "porter culotte" означает по-французски "держать мужчину под каблуком". Вийон оставляет
     также этому "бедняку" средства для покупки "окошка" в
     одном из домов на Писцовой улице около церкви Сен-Жак.
     На этой улице располагались писцы, составлявшие для
     населения всяческие кляузные бумаги.





     "Искусство памяти" -- "Ars memorativa", латинский дидактический трактат, неоднократно издававшийся в XV в.





     Жак Кардан -- богатый суконщик и, судя по МЗ, XVI
     (здесь и далее сокращается "Малое завещание" -- МЗ,
     "Большое завещание" -- БЗ. -- Ред.), большой чревоугодник





     Ренье де Монтиньи -- друг юности Вийона, повешенный
     в 1457 г. за участие в разбойничьей шайке "ракушечников"
     (кокийаров). Поэт дарит ему трех собак ввиду дворянского
     происхождения Монтиньи, на которое указывает частица
     "де" перед фамилией последнего' в феодальной Франции
     охота была привилегией благородного сословия.


     Жан Рагье -- состоятельный городской стражник, большой чревоугодник.





     Синьор Гриньи -- Филипп Брюнель, владелец деревни
     Гриньи около Корбейля под Парижем, скандалист, сутяга
     и безбожник.


     Нижон -- квадратная башня, стоявшая на месте теперешней площади Трокадеро в Париже.


     Мутон -- о нем, со слов поэта, известно одно: он имел
     какую-то тяжбу с Брюнелем.


     Бчсетр -- в XIII-XIV вв. загородный дом, затем дворец, после пожара 1411 г. -- место сбора преступных элементов, при Ришелье -- богадельня для инвалидов и приют для
     детей-сирот, с XVIII в. -- больница для умалишенных, хроников и т.д.





     Водопой Попен -- водопой на правом берегу Сены около
     Лувра.


     Жак Рагье -- сын королевского повара, пьяница, почему
     Вийон и завещает ему два источника утоления жажды --
     трактир "Сосновая шишка" и водопой на Сене.





     Мотен -- Жак Мотен, следователь королевского суда в
     Шатле, ведший дело об ограблении Наваррского коллежа.


     Базанье -- Пьер Базанье, следователь в Шатле.


     Вельможа... -- Робер д 'Эстутвиль, парижский прево с
     1446 г.


     Фурнье -- прокурор Парижского парламента, под его
     юрисдикцией находился приход св. Бенедикта.





     Жан Труве -- прасол и мясник, неоднократно привлекавшийся к суду за уличные драки. Вийон дарит ему вывески
     харчевен и частных домов.





     "Шишак", "Фонарь" -- парижские харчевни.


     Пьер-о-Лэ -- часть Писцовой улицы около церкви СенЖак.


     "Три лилии" -- одна из дверей тюрьмы Шатле была украшена тремя резными лилиями, гербом французского королевского дома.





     Перне Маршан по прозвищу Ублюдок де ла Барра -- городской стражник при Шатле, ведавший особами легкого
     поведения. Скандалист и грубиян, он трижды упоминается
     в МЗ и БЗ.





     Жан Лу -- рыбак, ведавший также очисткой городских
     рвов.


     Казен Шоле -- бочар, известный спорщик и скандалист.
     Как и Лу, был одно время городским стражником.





     Маленькие сироты -- Жирар Госсуэн, Колен Лоран, Жан
     Марсо, парижские ростовщики.





     Блан -- средневековая французская монета, типа гроша.





     Гайом Котен, Тибо Витри -- старики каноники, советники парламента и богатые домовладельцы. Вийон иронически сулит им бесплатный ночлег у Гийо Гельдри, как
     назывался доходный дом капитула собора Парижской
     Богоматери на улице Сен-Жак.





     Нищенствующим орденам... -- т.е. монашеским орденам
     (францисканцев, доминиканцев, кармелитов, августинцевэремитов), члены которых обязаны были жить только в монастыре, блюсти суровый обет бедности и другие строгие
     уставные правила, постоянно нарушаемые ими на практике.


     О Страшном Божием суде... -- Страшный суд -- излюбленная тема монахов-проповедников.





     Клюку святого Мавра... -- св. Мавр считался целителем
     от подагры.


     Жан де ла Гард -- богатый купец, старшина парижских
     бакалейщиков.





     Мерб╕ф -- Пьер Мерб╕ф, богатый суконщик, тесно связанный с семейством Лувье.



     Лувье -- Никола Лувье, также богатый суконщик, советник счетной палаты, владелец многих домов в Париже и
     земель вокруг него.


     Пьер де Русвиль -- нотариус в Шатле, с 1456 г. смотритель пруда Гувье около разрушенного королевского замка
     близ Шатийона. Деньги, которые Вийон завещает де Русвилю, -- картонные и деревянные кружочки; их во время "дураческих" процессий и других народных представлений разбрасывал в толпу Принц дураков, глава одноименного
     братства.



     * СТИХОТВОРЕНИЯ *





     перевод Ю.Б.Корнеева



     Глупцы, чей мозг пороком притуплен,
     Кто, будучи невинен от рожденья,
     Презрел с годами совесть и закон,
     Кто стал рабом слепого заблужденья,
     Кто следует дорогой преступленья,
     Усугубить страшитесь грозный счет
     Тех, кто уже взошел на эшафот,
     Затем что жил сумняшеся ничтоже.
     Со всеми будет так, кто не поймет:
     Злоумышлять на ближнего негоже.

     Пусть каждый помнит: сам виновен он
     В любом своем житейском огорченье.
     Да, мир -- тюрьма, но это не резон
     Утрачивать смиренное терпенье,
     До времени бежать из заключенья,
     Обкрадывать, глумясь, честной народ,
     Жечь, грабить и пускать оружье в ход.
     Когда наступит час расплаты позже,
     Бог пеням лиходея не вонмет:
     Злоумышлять на ближнего негоже.

     Что толку лезть всечасно на рожон,
     Врать, плутовать, канючить без стесненья,
     Дрожать и, даже погружаясь в сон,
     Бояться, что не будет пробужденья,
     И каждого держать на подозренье?
     Итак, скажу: настал и ваш черед
     Уразуметь, что пас геенна ждет
     И что уняться вам пора бы псе же,
     Не то позор падет на весь ваш род.
     Злоумышлять на ближнего негоже.

     В посланье Павла к римлянам прочтет
     И стар, и млад, что он всех нас зовет
     Любить друг друга по завету Божью,
     Лишь добрые дела на свете множа.
     Особо ж в толк пусть человек возьмет:
     Никто другого в грех да не введет --
     Злоумышлять на ближнего негоже.



     Коль по воду кувшин ходить
     Повадился, и нее он канет;
     Коль целый день одно твердить,
     Любая басенка наянит;
     Плод, вовремя не снятый, вянет:
     Кого молва превознесет,
     Того уж после всяк помянет;
     Кто ищет, тот всегда найдет.

     К чему рацеи разводить,
     Как дьявол за язык ни тянет,
     О том, чего не воротить?
     Ножа больнее сплетня ранит;
     Божба всегда уста поганит;
     Не след хвалиться наперед;
     Лесть мудреца и то арканит;
     Кто ищет, тот всегда найдет.

     На то и туча, чтоб дождить,
     Покуда солнце не проглянет;
     На то и ладан, чтоб кадить;
     Поет не каждый, кто горланит;
     В силки на вабик птицу манят;
     Час с милым кажется за год;
     Пред пилкою бревно болванят;
     Кто ищет, тот всегда найдет.

     Кто любит Бога -- церковь чтит;
     Хмельное не бодрит -- дурманит;
     Деньга деньгу сама родит;
     Тот не продаст, кто не обманет;
     Охотник кормит псов заране;
     Терпенье города берет
     И стену всякую таранит;
     Кто ищет, тот всегда найдет.

     Принц, ввек умен глупец не станет,
     Но дурь с себя и он стряхнет,
     Коль гром над головою грянет;
     Кто ищет, тот всегда найдет.



     Я знаю множество примет;
     Я знаю, где есть ход запасный;
     Я знаю, кто и как одет;
     Я знаю, что и чем опасно;
     Я знаю, где овраг пропастный;
     Я знаю, часты грозы в мае;
     Я знаю, где дождит, где ясно;
     Я знаю все, себя не зная.

     Я знаю, есть на все ответ;
     Я знаю, где черно, где красно;
     Я знаю, что где на обед;
     Я знаю, лжем мы ежечасно;
     Я знаю, хищна волчья стая;
     Я знаю, жалобы напрасны;
     Я знаю все, себя не зная.

     Я знаю были давних лет;
     Я знаю, люди разномастны;
     Я знаю, кто богат, кто нет;
     Я знаю, кожа чья атласна;
     Я знаю, глуп, кто любит страстно;
     Я знаю, алчности нет края;
     Я знаю, умники несчастны;
     Я знаю все, себя не зная.

     Я знаю, принц, что жизнь ужасна;
     Я знаю, на земле нет рая;
     Я знаю, смерть над каждым властна;
     Я знаю все, себя не зная.



     Враг помогает, друг вредит;
     Вкус мы находим только в сене;
     Бесстыдник тот, кто терпит стыд;
     Без равнодушья нет влеченья;
     Порука силы -- ослабленье;
     Бывает мышь страшней, чем слон;
     Примета памяти -- забвенье;
     Не глуп лишь дурень, что влюблен.

     Надежен страж, коль крепко спит;
     Смех вызывают только пени;
     Льстец -- тот, кто правду говорит;
     Подчас губительно спасенье;
     Взлет горше всякого паденья;
     Стон тем слышней, чем тише он;
     Свет ярче там, где гуще тени;
     Не глуп лишь дурень, что влюблен.

     От пьяницы водой разит;
     Мы зрячи только в ослепленье;
     Кто веселится, тот скорбит;
     Недуг желанней исцеленья;
     Важней здоровья пресыщенье;
     Неряхой часто франт пленен;
     Победа хуже пораженья;
     Не глуп лишь дурень, что влюблен.

     В балладе скрыто поученье,
     И говорю я в заключенье:
     Лень -- лучшая подруга рвенья;
     Ложь -- то, в чем каждый убежден;
     Осел -- искусник первый в пенье;
     Не глуп лишь дурень, что влюблен.



     Да встретит огнедышащих быков,
     Как встарь Язон, что вел "Арго" в поход,
     Иль за грехи семь лет среди скотов
     Траву, как Навуходоносор, жрет,
     Иль станет жертвой пламени и тлена,
     Как град Приамов за увоз Елены,
     Иль будет жаждой, как Тантал, спален,
     Иль, как Дедал, в темницу заточен,
     Иль, как Иов, гниет, иль воссылает,
     Как Прозерпина, из Аида стон
     Тот, кто на край французский умышляет.

     Пусть, на кудрях повиснув меж дубов,
     Там, как Авессалом, конец найдет,
     Иль будет много дней стоять готов,
     Как выпь, вниз головой в грязи болот,
     Иль, продан туркам, вкусит тяжесть плена,
     Или, как Симон Волхв, пойдет в геенну,
     Или, как Магдалина, что всех жен
     Сперва была распутней, обнажен,
     Свой срам к соблазну общему являет,
     Иль сгинет, как Нарцисс, в себя влюблен,
     Тот, кто на край французский умышляет.

     Да будет смолот между жерновов,
     Как страстотерпец Виктор, иль прервет
     Сам раньше срока бег своих годов,
     Как от отчаянья Искариот,
     Иль золото стяжав ценой измены,
     Себе зальет им глотку непременно,
     Иль будет безвозвратно отлучен
     От благ, какими смертных Аполлон,
     Юнона, Марс, Венера оделяют,
     Иль, как Сарданапал, испепелен
     Тот, кто на край французский умышляет.

     Принц, пусть туда, где Главк воздвиг свой трон,
     Эолом грозным будет унесен
     И тщетно о пощаде умоляет,
     Навеки проклят и надежд лишен,
     Тот, кто на край французский умышляет.



     Женен-дурачок,
     Сходи-ка ты в баню,
     Помойся разок,
     Женен-дурачок.

     Попарься часок,
     Поднявшись поране.
     Женен-дурачок,
     Сходи-ка ты в баню.



     У родника от жажды я стенаю;
     Хочу сказать: "Прощай!" -- кричу:


     "Привет!"
     Чужбина для меня -- страна родная.
     Надеюсь там я, где надежды нет;
     Хулу нежданно шлю  хвале вослед;
     Лишь тем одушевляюсь, что мертво;
     Смеюсь сквозь слезы бог весть отчего.
     Студь жжет меня, жара бросает в дрожь.
     Нагой, как червь, я славлю щегольство,
     Отвсюду изгнан и повсюду вхож.

     В бесспорное я веры не питаю;
     За явь охотно принимаю бред;
     Случайность неизбежностью считаю;
     Где разрешенье есть, блюду запрет.
     Что всем знакомо -- для меня секрет.
     Хотя мое бесчисленно родство,
     Наследства я не жду ни от кого;
     С любым играю, не любя картеж;
     С крыльца сойдя, боюсь упасть с него,
     Отвсюду изгнан и повсюду вхож.

     Транжира я, хоть скупостью страдаю;
     Мню  тех друзьями, кто чинит мне вред;
     Спасаюсь бегством, если побеждаю;
     Скорблю о пораженьях в дни побед.
     Ворона в белый, лебедь в черный цвет
     Окрашены для глаза моего.
     Кто груб со мной, тот мне милей всего.
     Не различаю правду я и ложь,
     С учтивостью мешаю озорство,
     Отвсюду изгнан и повсюду вхож.

     Не скрою, милосердный принц, того,
     Что, зная все, не знаю ничего,
     Живу с людьми и на отшибе все ж,
     Пекусь о многом, алчу одного,
     Отвсюду изгнан и повсюду вхож.



     Jam nova progenies celo
     demittitur alto
     <Снова с высоких небес посылается новое племя (лат.).
     Вергилий. Буколики. IV, 7.-- Прим. пер.>

     Мария, долгожданный дар,
     Который ниспослал нам Бог,
     Чтоб ныне всяк -- и млад, и стар --
     Вкусил покой на долгий срок
     И миром насладиться мог.
     Достойный отпрыск славных лилий,
     В тебе нам небеса залог
     Дней процветания явили.

     Мир всем желанен, всем в охоту:
     Бездомному сулит он кров,
     Позор -- предателю и жмоту,
     Стране -- управу на врагов,
     И у меня не хватит слов,
     Чтоб за тебя, залог его,
     Дитя, на коем нет грехов,
     Восславить Бога своего.

     Всех праведных людей опора,
     От злых надежная защита,
     Единственная дочь синьора,
     Чей пращур -- Хлодвиг знаменитый,
     С восторженностью неприкрытой
     Твое рожденье встретил мир.
     На радость Франции живи ты,
     Затем что принесла ей мир.

     Кровь Цезаря в тебе течет,
     Ты в страхе Божием зачата.
     Ликует бедный наш народ,
     Весельем родина объята.
     Всем ведомо: затем пришла ты,
     Чтобы раздоры прекратить
     И тех, кто днесь в железа взяты,
     Вновь на свободу отпустить.

     Лишь те, чье слабо разуменье,
     Кто недалек и простоват,
     На волю ропщут Провиденья.
     Будь мальчик, -- все они твердят, --
     Нам было б выгодней стократ.
     А я глупцам отвечу так:
     К лицу ль учиться льву у львят?
     Бог лучше знает, что и как.

     Как псалмопевец в старину,
     Я восхищаюсь всякий раз,
     Чуть на дела Творца взгляну.
     Дитя, ты, осчастливив нас,
     На свет явилось в добрый час:
     Господь, Небесный наш Отец,
     Наш край тобой, как манной, спас
     И смутам возвестил конец.



     Хвалящий нас в лицо -- нам враг,
     С подобной мыслью я знаком,
     Но хоть и говорится так,
     Нельзя не поминать добром,
     Пусть даже и при нем самом,
     Того, чьи благостны дела.
     Грешно на них взирать молчком:
     Достойному хвалы -- хвала!

     Креститель -- это знает всяк --
     Еще тогда, когда с Христом
     Не мог увидеться никак,
     Всем возвещал уже о Нем.
     Андрей, едва молва кругом
     О Сыне Божием пошла,
     Стал у Него учеником.
     Достойному хвалы -- хвала!

     С тобой, подательница благ,
     Войдет довольство в каждый дом.
     Оденешь ты того, кто наг,
     И сжалишься над бедняком.
     Да будет взыскана Творцом

     Жена, что жизнь тебе дала.
     Большого счастья ей во всем.
     Достойному хвалы -- хвала!

     Клянусь я перед ликом Бога:
     Мне, как и всем, ты -- утешенье.
     Едва ли бы я прожил много,
     Когда бы не твое рожденье:
     Меня сломили бы лишенья,
     Нужда до срока б унесла.
     Для нас в тебе залог спасенья.
     Достойному хвалы -- хвала!

     Предписывает разум строго
     Мне соблюдать повиновенье
     Той, чей восход мою тревогу
     Рассеял за одно мгновенье.
     Забыть былые огорченья
     Ты мне столь дивно помогла,
     Что днесь мой долг -- тебе служенье.
     Достойному хвалы -- хвала!

     Так пусть же твоего порога,
     Дитя, мое достигнет пенье,
     А ты внемли мне из чертога
     И знай: тому, что повторенью
     Слов моего благоговенья
     Не будет меры и числа,
     Посылка эта подтвержденье.
     Достойному хвалы -- хвала!

     Принцесса, без тебя могила
     Меня давно б уже взяла,
     Но ты мне жить даруешь силы.
     Достойному хвалы -- хвала!

     Все прелести уже сегодня
     Со щедростью непревзойденной,
     Присущей промыслу Господню,
     Даны природой благосклонной
     Тебе, наследнице законной
     Достоинств рода твоего.
     Как тут не вспомнить мысль Катона:
     По дереву и плод его.

     Осанка, коей равных нет,
     И очи, где огонь таится...
     Пускай пройдет хоть сорок лет --
     Твоя краса не умалится,
     А мой язык не утомится
     Всегда твердить одно и то ж:
     Не зря в народе говорится --
     Кем ты рожден, с тем ты и схож.

     И в заключение дерзну
     Вслед за поэтом я сказать:
     К нам племя новое в страну
     С небес ниспослано опять,
     И не пытайтесь возражать,
     Юдифь, Лукреция, Елена:
     С моею Дамою  равнять
     Себя нельзя вам несомненно.

     Молюсь я, чтобы Царь Небесным
     Дал долгое существованье
     Моей владычице прелестной.
     Другое же мое желанье --
     Служить ее преуспеянью,
     Чтоб был ей не в обузу, а
     В любом полезен начинанье
     Школяр убогий Франсуа.



     Высокородный принц и мой синьор,
     Могучий отпрыск королевских лилий,
     Я, Франсуа Вийон, тот стихотвор,
     Которого за труд его лишь били,
     Вас письменно молю, чтоб поспешили
     Вы снова мне взаймы хоть малость дать
     И помогли с нуждою совладать,
     А я согласен жизнью поручиться,
     Что вас с уплатой не заставлю ждать --
     В урочный день заем верну сторицей,

     Всего один лишь раз до этих пор
     Вы, принц, меня шестью  экю снабдили.
     Для вас такие деньги -- не разор,
     Меня же много дней они кормили
     После того, как вы их мне ссудили.
     Но чуть начнет под осень холодать,
     Я в лес вокруг Пате пойду блуждать,
     Чтоб желудями вдосталь там разжиться,
     И, ухитрясь их с выгодой продать,
     В урочный день заем верну сторицей.

     Я, если бы ломбардец-живодер
     Иль ростовщик иной то разрешили,
     Свою бы шкуру им в залог попер --
     Так мне мои лишенья досадили.
     О Господи, что нищеты постылей?
     Ужель я буду вечно голодать
     И без гроша в кармане пропадать?
     Но коль удача вдруг со мной сдружится,
     Я зря не стану время провождать --
     В урочный день заем верну сторицей.

     Принц, хоть стыжусь я вам надоедать,
     Но с чистым сердцем смею утверждать:
     Без лишних денег мне не прокормиться.
     Не бойтесь же меня ссудить опять --
     В урочный день заем верну сторицей.



     Так мчитесь же, стихи, в полет
     И в полную звучите силу,
     Дабы все знали, что в могилу
     Меня  безденежье сведет.



     Друзья, прошу я пожалеть того,
     Кто страждет больше, чем из вас любой,
     Затем что уж давно гноят его
     В тюрьме холодной, грязной и сырой,
     Куда упрятан он судьбиной злой.
     Девчонки, парни, коим черт не брат,
     Все, кто плясать, и петь, и прыгать рад,
     В ком смелость, живость и проворство есть,
     Чьи голоса, как бубенцы, звенят,
     Ужель Вийона бросите вы здесь?

     Все, кто остроты, шутки, озорство
     Пускает в ход с охотою большой,
     Хотя и нет в карманах ничего,
     Спешите, или вздох последний свой
     Испустит он в лохмотьях и босой.
     Вам, кто рондо, мотеты, лэ строчат,
     Ужели, как и раньше, невдогад,
     Что вами друг спасен быть должен днесь,
     Не то его скует могильный хлад?
     Ужель Вийона бросите вы здесь?

     Так навестите ж друга своего
     Вы, вольный люд, который над собой
     Власть признает лишь Бога одного.
     Так сильно узник изнурен нуждой
     И пост день изо дня блюдет такой,
     Что из нутра стал источать он смрад,
     И не вином -- водой его поят,
     И принуждают хлеб столь черствый есть,
     Какого даже крысы не хотят...
     Ужель Вийона бросите вы здесь?

     Вас, принцы, почитая за ребят,
     Со мной друживших много лет подряд,
     Меня отсюда я прошу увесть.
     Пример берите в этом с поросят:
     Один захрюкал -- прочие примчат.
     Ужель Вийона бросите вы здесь?



     --  Кто там стучит? -- Я. -- Кто ты?


     -- Сердце я,
     Которое живет в груди твоей
     И, видя, что без пищи и питья
     Ты чахнешь, пса бездомного бедней,
     Тебя жалеет что ни год сильней.
     --  Что я тебе? -- Ты вздор несешь страшенны
     Ведь мы же нераздельны совершенно.
     --  Дай мне подумать. Жди. -- И долго ль ждать?
     --  Пока я в возраст не войду степенный.
     --  Тогда смолкаю я. -- А мне плевать.

     --  Чего ты ищешь? -- Легкого житья.
     --  Лет тридцать прожил ты. К числу детей
     Тебя не отнесешь, но блажь твоя
     Тебе отстать мешает от друзей.
     --  Что ты умеешь? -- Ничего. Верней,
     Мух отличать от молока мгновенно:
     Они черны, оно бело и пенно.
     --  И это все? -- Что мне еще сказать?
     --  Погибнешь ты. -- Уж так ли непременно?
     --  Тогда смолкаю я. -- А мне плевать.

     --  Бедняга ты, признаюсь не тая.
     Жить этак может только дуралей,
     И будь ты вправду глупая свинья,
     Тебя я извинило бы скорей,
     Но ты ж других, пожалуй, поумней,
     А вот себя бесчестишь откровенно,
     Глумясь над общим мненьем дерзновенно.
     Ответь же! -- Полно попусту болтать.
     --  Ну, если ты грубишь мне столь надменно,
     Тогда смолкаю я. -- А мне плевать.

     --  Кто сбил тебя с пути? -- Нужда моя.
     Влияние Сатурна с юных дней
     Гнетет меня. -- Что за галиматья!
     Лишь человек кузнец судьбы своей,
     И Соломон писал не зря, ей-ей:
     "Мудрец влиять способен несомненно
     На роль светил небесных в жизни бренной".
     --  Не ври. Никто другим не волен стать.
     --  Неужто? -- Да, таков закон вселенной.
     --  Тогда смолкаю я. -- А мне плевать.

     --  Впредь жить ты хочешь лучше?


     -- Неизменно.
     --  Изволь же... -- Что? -- Покаяться смиренно,
     Лишь чтение любить самозабвенно,
     Людей дурных бежать. -- И тосковать?
     --  Опомнись, тело, иль пойдешь в геенну.
     --  Не все ль равно, коль я с рожденья тленно?
     --  Тогда смолкаю я. -- А мне плевать.



     Склоняется все в мире пред Судьбою,
     Ты ж, Франсуа, клянешь меня открыто,
     Хоть не таким, как ты, бывали мною
     За спесь хребты и выи перебиты.
     Меня в своих невзгодах не вини ты --
     Я все равно тебя не пожалею:
     Другим куда как горше и больнее,
     А лучше вспомни, скольких смельчаков
     Сгубили бедность или тайный ков,
     Когда был гнев мой ими навлечен.
     Так не произноси поносных слов,
     Смирись и жребий свой прими, Вийон.

     Из-за меня повержены герои,
     Что мною ж были лаврами увиты:
     Сражен Приам, властитель крепкой Трои;
     Равно сошли в могилу и забыты
     И Ганнибал, воитель знаменитый,
     Отринутый отчизною своею,
     И Сципион, расправившийся с нею;
     В сенате Цезарь встретил сталь клинков,
     Помпей в Египте пал от рук врагов;
     В пучине сгинул мореход Язон;
     Сам вечный Рим погиб в конце концов.
     Смирись и жребий свой прими, Вийон.

     Мнил Александр, счастливою звездою
     Ведомый к славе, что достиг зенита,
     Но сокрушила ядом и его я;
     Царь Альфазар и трон, и жизнь, и свиту
     Все потерял, лишась моей защиты:
     Уж я-то ставить на своем умею.
     Подвесила за кудри на суке я
     Авессалома меж густых дубов,
     Дабы настиг его слуга отцов;
     Был Олоферн Юдифью  умерщвлен,
     Чуть я над ним простерла сна покров.
     Смирись и жребий свой прими, Вийон.

     Знай, Франсуа, за каждый из грехов
     Ты был бы мной разъят на сто кусков,
     Когда б не Тот, Кем род ваш искуплен.
     Я злом за зло плачу -- мой нрав таков.
     Смирись и жребий свой прими, Вийон.









     Я -- Франсуа, парижский хват,
     И казни жду, отнюдь не рад,
     Что этой шее объяснят,
     Сколь тяжек на весу мой зад.



     * ЭПИТАФИЯ   ВИЙОНА *



     Терпимей будьте, братья люди, к нам,
     Что раньше вас прошли земным путем.
     Коль явите вы жалость к мертвецам,
     В свой срок и вам Господь воздаст добром.
     Вот мы висим на рели вшестером,
     Плоть отпадает от костей кусками,
     Кружится воронье над головами,
     И нас по праву судите вы строго,
     Но, не смущаясь нашими  делами,
     О милосердье к нам молите Бога.

     Нас не корите тем, что палачам
     Мы  в руки были отданы судом:
     Ведь слишком  часто, как известно вам,
     Где зло, где благо, мы не сознаем.
     Предстали наконец мы пред Творцом,
     Чтоб Он  Своими возвестил устами
     Тем, кто Его закон не чтил годами,
     В рай или же в геенну им дорога,
     А вы, коль скоро мы в расчете с вами,
     О милосердье к нам молите Бога.

     Сечет нас ночью дождь по черепам
     И солнце зноем обжигает днем,
     Сороки очи выклевали нам,
     Но мы уснуть не можем вечным сном,
     Покудова покой не обретем,
     А нас качает взад-вперед ветрами.
     Не заноситесь, люди, перед нами,
     А за себя восчувствуйте тревогу
     И, шествуя не нашими  стезями,
     О милосердье к нам молите Бога.

     Христе, Владыка, правящий мирами,
     Не дай, чтоб нас в аду терзало пламя
     За то, что в жизни мы грешили много,
     А вы, о люди, исходя слезами,
     О милосердье к нам молите Бога.







     Гарнье, ну что тебя гнетет?
     Не апелляция моя ли?
     Но даже зверь плененный рвет
     Сеть, коею его поймали.
     Меня же так к стене прижали,
     Что удержаться от проклятья
     Святой -- и тот бы смог едва ли.
     Неужто должен был молчать я?

     К Капету-мяснику свой род
     Мы возводить не помышляли.
     Вот пыткам, раз я нищеброд,
     Меня в Шатле и подвергали,
     И столько дел мне навменяли,
     Что образцом лицеприятья
     В моих глазах все судья стали.
     Неужто должен был молчать я?

     Ты мнил, на ум мне не придет
     Тем, кто сгубить меня мечтали,
     Дать по заслугам укорот?
     Не на таковского напали!
     Чуть приговор мне прочитали,
     Неправый до невероятья,
     Решил бороться я и дале.
     Неужто должен был молчать я?

     Останься нем я, принц, как ждали
     Те, кому это было б кстати,
     Мой труп давно б уж закопали...
     Неужто должен был молчать я?



     Вы, обонянье, осязанье, зренье,
     И вкус, и слух -- пять чувств моих сполна,
     Проснитесь и воздайте восхваленье
     Высокому суду, кем смягчена
     Та кара, что была нам суждена.
     Парламент, хоть язык не в состоянье
     Воспеть как след твое благодеянье,
     Я славить буду всюду велегласно,
     Покуда длю еще существованье,
     Суд милосердный, правый, беспристрастный.

     Излей же, сердце, слезы умиленья,
     Стань той скалой, отколь изведена
     Евреям средь пустыни в утешенье
     Вода пророком в оны времена,
     И что, как вся французская страна,
     Сей символ права и Небес даянье,
     Оплот и украшенье мирозданья,
     Что служит иноземцам ежечасно
     Образчиком законопослушанья,
     Суд милосердный, правый, беспристрастный.

     Немотствовать, уста, грешно в смущенье,
     Молчать ты, глотка, тоже не должна.
     Не время печься вам о насыщенье --
     Да будет ваша песнь везде слышна,
     Да заглушит колокола она!
     Все естество мое, живот, дыханье
     И тело страховидности кабаньей,
     Привыкшее  в грязи валяться праздно,
     Хвалите дружно людям в назиданье
     Суд милосердный, правый, беспристрастный.

     Принц, мне б три дня отсрочки для прощанья
     С друзьями, чтоб у них на пропитанье
     Успел достать деньжонок я, злосчастный,
     И лихом я не помяну в изгнанье
     Суд милосердный, правый, беспристрастный.







     Навуходоносор II -- Набукудурриусур, царь Вавилонии в
     605-562 гг. до н.э. В Библии (Дан., 4, 27-31) рассказывается, что за грехи он был на семь лет отлучен от людей и,
     как скот, питался травой.


     Авессалом -- согласно Библии (2 Цар., 18, 8-15), сын
     Давида, восставший против отца. Разбитый в бою, он бежал
     верхом на муле через лес, запутался волосами в ветвях дуба,
     повис на них, и люди Иоава, полководца Давидова, убили
     его.


     Симон Волхв -- евангельский персонаж (Деян., 8, 9- 24),
     пытавшийся за деньги купить у апостолов их чудотворный
     дар. Считается родоначальником всех ересей в христианстве.


     Магдалина -- Вийон путает ее с Марией Египетской (см.
     прим. к БЗ, Балладе-молитве Богородице).


     Виктор -- христианский святой, воин-мученик, казненный в 303 г. при императоре Диоклетиане: он был перемолот между мельничными жерновами.


     Главк (миф.) -- у древних греков морское божество.


     Эол (миф.) -- бог ветров у древних греков.





     Женен -- персонаж французского фольклора, нечто вроде Иванушки-дурачка.





     Написана в 1458 г. в Блуа при дворе герцога Карла Орлеанского (1394-1465), который сам был поэтом.





     Мария Орлеанская (род. 19 декабря 1457) -- дочь Карла
     Орлеанского, который упоминается в этом стихотворении
     под именем Цезаря.


     Хлодвиг (465 или 466-511) -- король франков.


     Я восхищаюсь... -- цитата из Библии: "Я восхищаюсь
     делами рук Твоих" (Пс., 91, 5).





     Всем возвещал уже о Нем... -- библейская аллюзия (Мф.,3,1).


     Андрей -- Андрей Первозванный, апостол Христа.


     Мысль Катана -- цитата из "Моральных двустиший"
     псевдо-Катона, сочинения Эверарда Киркхема и Элии Винчестерского, неоднократно переводившегося с латыни на
     французский.



     Пате -- городок к северо-западу от Орлеана.





     Написана летом 1461 г. в М╕не-на-Луаре, когда Вийон
     томился в тюрьме епископа Тибод'Осиньи, см. БЗ, 1.


     Друзья, прошу я пожалеть...-- библейская аллюзия
     (Иов., 19,27).





     Влияние Сатурна с юных дней гнетет меня... -- представления о влиянии небесных тел на судьбу человека имели
     широчайшее хождение в средние века.


     И  Соломон писал... -- слова, несомненно навеянные
     Библией (Прем., 7, 77): "Сам Он даровал мне неложное
     познание существующего, чтобы познать устройство мира и
     действие стихий".





     Сципион -- имеется в виду не победитель Ганнибала
     Сципион Африканский Старший (235 -- ок. 183 до н. э.), а
     Публий Корнелий Сципион Африканский Младший  (185129 до н.э.), стерший Карфаген с лица земли.


     Альфазар -- библейский (Иудифь, 1, 13-15) Арфаксад,
     царь мидян, противник Навуходоносора.





     Капет-мясник-  по преданию, Гуго Великий, отец Гуго
     Капета (ок. 938-996), короля Франции с 987 г. и основателя династии Капетингов, происходил от мясника.





     ... скалой, отколь изведена... -- в Библии (Чис., 20, 9-//)
     рассказывается, что, когда евреев, скитавшихся по пустыне,
     мучила жажда, Моисей  ударил жезлом в скалу и извел из
     нее воду.



     Жан Ришпен




     перевод Ю.Б.Корнеева

     Король поэтов голоштанных
     Метр Франсуа Вийон, такое
     Ты, заводила свалок пьяных,
     Любитель шлюх и кабаков,
     Что блещет вкруг твоих висков,
     Седых от срама и лишений,
     Волшебный ореол стихов,
     Плут, сутенер, бродяга, гений!

     Ребят пропащих, в чьих карманах
     Не сыщешь  даже медяков,
     Ты вдохновлял в их дерзких планах,
     Чуть из-за этих пустяков
     Не угодив в числе воров
     На рель, где сек бы дождь осенний
     Твой труп и сверху и с боков,
     Плут, сутенер, бродяга, гений!

     Наплюй на критиканов рьяных,
     Искателей чужих грешков!
     Ведь и грязнуху в юбках драных,
     Свою Марго на пять пудов
     Всех славных дам былых  веков
     Прекрасней, чище  и нетленней
     Ты сделал чародейством слов,
     Плут, сутенер, бродяга, гений!

     Бессмертен будь, к стыду врагов
     Твоих немеркнущих творений,
     Король поэтов-босяков,
     Плут, сутенер, бродяга, гений!





     перевод Ю.Б.Корнеева



     Лет тридцати испил  сполна я
     Всю чашу горя и позора,
     Хотя себя не принимаю
     Ни за святого, ни за вора.
     В Тибо же д'Оссиньи, который
     Меня  обрек на долю ту,
     В тюрьму упрятав из-за вздора,
     Я сан епископский не чту.



     Я не вассал его, не связан
     С ним нерушимостью обета
     И заодно ему обязан --
     За хлеб и воду, чем все лето
     В темнице, солнцем не прогретой,
     Мне стража умерщвляла плоть.
     Пускай ему воздаст за это
     С такой же щедростью Господь!



     А коль возникнет подозренье,
     Что я по злобе клеветой
     Его порочу поведенье,
     Ответ я дам весьма простой:
     "Он впрямь был милосерд со мной?
     Ну, что ж! Тогда бы я хотел,
     Чтоб он и телом и душой
     Сполна изведал мой удел".



     Со мною  был он столь жесток,
     Что рассказать о том нет силы,
     И пусть с ним точно так же Бог
     Поступит здесь и за могилой.
     Но Церковь нас не зря учила
     Прощать врагам, и потому
     Прошу я Небо, чтоб отметило
     Оно само за все ему.



     А я, в Тибо врага любя,
     О нем молиться буду рад,
     Хоть и не вслух, а про себя,
     Как еретик богемский брат.
     Читать псалмы на кой мне ляд?
     Во Фландрии -- в Дуэ и Лилле
     Молчком  на память их твердят.
     Меня к тому же пристрастили.



     Бесхитростным своим моленьем
     Едва ль я угожу вельможе,
     Но и хвалебным песнопеньем
     Он не был бы доволен все же:
     В сафьяне или в грубой коже --
     Какой Псалтырь мы ни возьмем,
     А стих восьмой одно и то же
     В псалме вещает сто восьмом.



     Нет, за себя -- не за него
     Молитву возношу Творцу я
     Души и тела моего,
     Господней милости взыскуя.
     Восславить от души хочу я,
     Спасен от уз и от бесчестья,
     Христа и Деву Пресвятую
     С Людовиком Французским  вместе.



     Дай Бог, чтоб стал счастливей он
     Иакова и Соломона,
     Хотя и так уж наделен
     Умом, отвагой и короной.
     Но раз в земное сходит лоно
     Всяк, кто б сей мир ни посетил,
     Пусть дольше он, блюститель трона,
     Живет, чем встарь Мафусаил.



     Пусть будут рождены владыке
     Двенадцать сыновей женой,
     Могучих, словно Карл Великий,
     И смелых, как Марцьял святой;
     Пусть в них он вкупе со страной
     Оплот надежный  обретет
     И, завершив свой путь земной,
     В ворота райские войдет.

     x

     Но поелику ослабел
     И тощ, как мой кошель, я стал,
     Хоть разум сохранить сумел --
     То малое, что Бог мне дал, --
     Распорядиться возмечтал
     Я пред концом существованья
     Тем, чем при жизни обладал,
     И составляю завещанье.



     В году шестьдесят первом я
     Прощен был в Мене королем,
     Чьим попеченьем жизнь моя
     В застенке спасена сыром.
     Я верен быть ему во всем
     Торжественно даю обет:
     Пока идешь земным путем,
     Добро позабывать не след.



     Познал я бедность, горе, стыд,
     Бездомным псом не раз бродил,
     От унижений и обид
     Утрачивал остаток сил,
     Но жизнь полнее изучил,
     Усвоил глубже, кто и что есть,
     Чем Аристотеля раскрыл
     Нам в комментарьях Аверроэс.



     Утешил наш Спаситель встарь
     Тех, с кем в Еммаус шел Он вместе,
     Вот так и мне Небесный Царь
     Внушал, что крест свой должен несть я
     И следовать дорогой чести,
     Но, развращен и непослушен,
     Я предпочел коснеть в нечестье,
     Как все упрямцы, слабодушен.



     Да, грешен я и каюсь в том,
     Но смерть не шлет за мной Творец,
     Дабы я праведным путем
     Пошел по жизни наконец.
     Господь -- небесный наш Отец,
     И, призря на мои мученья,
     Мне, худшей из Его овец,
     Дарует все же Он прощенье.



     "Роман о Розе" -- славный труд,
     Там в самом сказано начале,
     Чтоб мы, творя над ближним суд,
     Ошибки юных извиняли,
     За слабость старым не пеняли,
     А мне вот снисхожденья нет,
     И я, кого враги так гнали,
     Достиг лишь чудом зрелых лет.



     Поверь я, что, сойдя в могилу,
     Тем облегчу удел живых,
     Ничто бы мне не воспретило
     Прервать теченье дней своих,
     Но ни юнцов, ни пожилых
     Не тронет грешника кончина:
     Чтоб горы сдвинуть с места их,
     Нужна весомее причина.



     Встарь к Александру был в цепях
     Доставлен некий Диомед,
     Который на морских путях
     Разбойничал немало лет.
     Теперь пришлось ему ответ
     Держать перед судом царевым,
     Предвидя, что пощады нет
     И будет приговор суровым.



     Рек Александр в сердцах ему:
     "Злодей, как смел ты воровать?"
     Пират же молвил: "Не пойму,
     За что меня злодеем звать?
     За то, что в море баловать
     Дерзнул я с малой кучкой татей?
     Имей, как ты, я флот и рать,
     Сумел бы трон, как ты, занять я.



     Но что поделаешь? Судьбою --
     Кто в силах победить ее? --
     Был обречен я на иное,
     Дурное, грешное житье.
     Прости мне воровство мое,
     Затем что верно говорится:
     "Не может честно жить голье
     Голодному смешно чиниться".



     Царь, вняв ему, сказал: "Пират,
     Твоей судьбой займусь я сам.
     Отныне будешь ты богат".
     Так, в назиданье всем ворам,
     Тать зажил честно и сынам
     Достойное оставил имя,
     Как рассказал Валерий нам,
     Что был Великим прозван в Риме.



     Когда бы с Александром Бог
     Свел и меня, чтоб в полной мере
     Вкусить я каплю счастья мог,
     Жил по-другому бы теперь я,
     И с правильной дороги -- верю --
     Не довелось бы мне сойти:
     Из лесу голод гонит зверя,
     Сбивает нас нужда с пути.





     Как я о юности жалею
     В печальной старости своей,
     Хоть пожил многих веселее!
     Как незаметно были с ней
     Разлучены мы бегом дней!
     Она, умчась резвей коня
     И птицы в небесах быстрей,
     Ни с чем оставила меня.



     Она ушла, и жизнь влачу я
     Гол как сокол и нищ умом,
     Кончины горестно взыскуя
     С пустой душой и кошельком.
     Ни в близких, ни в друзьях -- ни в ком
     Нет больше для меня опоры:
     Как только станешь бедняком,
     Все о тебе забудут скоро.



     Но, право, слишком много я
     Не тратил на постель и стол,
     Все, что ссудили мне друзья,
     Я, как мой жребий ни тяжел,
     Сполна вернуть им долгом счел
     И не нуждаюсь в оправданье:
     Я никого в расход не ввел,
     А нет греха -- нет покаянья.



     Да, я любил -- молва не лжет,
     Влюбляться был бы рад и впредь,
     Но сердце мрачно, а живот,
     Увы, не полон и на треть.
     Тому ж, кто может умереть
     От бесконечного пощенья,
     На женщин незачем смотреть:
     Пустое брюхо глухо к пенью.



     Когда б я, будучи юнцом,
     Так не беспутствовал, о Боже,
     Давно бы у меня был дом,
     А в доме пуховое ложе.
     Но, разум леностью стреножа,
     Пренебрегал ученьем я
     И вот скорблю, свой путь итожа,
     И рвется с горя грудь моя.



     Я жил, как завещал мудрец:
     "Пока ты юн, ликуй душой",
     Забыв, однако, что конец
     Цитаты, приводимой мной,
     Имеет смысл совсем иной,
     С началом мало сообразный:
     "Что знаешь в юности шальной?
     Лишь сумасбродства да соблазны".



     Бежит скорее, чем челнок,
     Влачащий нить через основу,
     На жизнь отпущенный  мне срок,
     Как в книге сказано Иова.
     И вот уж ткань почти готова,
     И замедляет стан свой ход.
     Впредь не придется ткать мне снова:
     Смерть всем и вся предел кладет.



     Где щеголи, с кем я кутил
     В расцвете юных дней своих,
     Кто пел, плясал, шумел, шутил,
     Скор на язык, на дело лих?
     Уже взяла могила их
     И охладелый прах забыт.
     Мир опочившим, а живых
     Благой Творец да сохранит!



     Из тех, кто здравствует, одни
     В вельможи выбились большие;
     Живут, влача в печали дни,
     Лишь подаянием другие;
     У третьих рясы щегольские
     От слишком любопытных глаз
     Скрывают животы тугие.
     Свой путь у каждого из нас.



     У богатеев есть все блага --
     Им многое Творцом дано.
     Вот жизнь их и спокойна, благо
     Таким на жизнь роптать грешно.
     Но к беднякам, как я, должно
     Быть сострадание у Бога:
     С тех, брюхо чье всегда полно,
     Пусть Он и спрашивает строго.



     У них, что хочешь, то и жри,
     Пей, сколь вместишь в себя вина.
     Подливы, пироги, угри,
     Пулярки, яйца, ветчина --
     Чуть перемена подана,
     Уже с другой спешит прислуга.
     Нам, нищим, челядь не нужна:
     Мы сами потчуем друг друга.



     Но зря задерживаюсь я
     На рассуждениях пустых.
     Я не законник, не судья,
     И мне ль считать грехи других,
     Когда я сам грешнее их?
     О Господи, не ставь, прошу,
     В вину мне праздность слов моих:
     Как выйдет, так я и пишу.



     Попам оставим сей предмет --
     Есть в жизни вещи поважнее,
     Хоть в них приятного и нет:
     Ведь речь веду о нищете я.
     Она всех прочих бед страшнее
     В нас ею гнев такой вливаем,
     Что, выход дать ему не смея,
     Мы ввек его не избываем.



     Я, как отец и дед покойный,
     Ораса получивший имя,
     Так и не смог зажить пристойно.
     Людьми мы были небольшими,
     И над могилами простыми
     Моих родных, забытых ныне, --
     Да смилуется Бог над ними! --
     Гербов дворянских нет в помине.



     На нищету пеняю я,
     А сердце шепчет мне в укор:
     "Глупец, о чем печаль твоя?
     Что ты считаешь за позор?
     Да, ты беднее, чем Жак К╕р,
     Но лучше уж в рядне ходить,
     Чем знать, что, хоть ты и синьор,
     Тебе. как всем, по смерти гнить".



     Синьор?... И что теперь с того,
     Коль он от всех навек сокрыт?
     Прошел, и больше нет его,
     Как песнопевец рек Давид.
     Но грешник, что во мне сидит,
     О том не вправе рассуждать.
     Лишь богословам надлежит
     В дела подобные вникать.



     Рожден я не от серафима
     В венце из звезд, слепящем взоры.
     Мертв мой родитель досточтимый,
     И прах его истлеет скоро.
     А мать уже настолько хвора,
     Что не протянет даже год,
     Да я и сам, ее опора,
     С сей жизнью распрощусь вот-вот.



     Я знаю: нищих и богатых,
     Сановников и мужиков,
     Скупцов и мотов тороватых,
     Прелатов и еретиков,
     Философов и дураков,
     Дам знатных, чей красив наряд,
     И жалких шлюх из кабаков --
     Смерть скашивает всех подряд.



     Умрет Парис, умрет Елена,
     Умрет любой, стеня от мук.
     Проступит смертный пот мгновенно,
     Дыханье перехватит вдруг,
     Желчь горлом хлынет -- и каюк,
     И помощи искать не стоит:
     Ни сын, ни дочь, ни брат, ни друг
     Никто от смерти не прикроет.



     Смерть шею вспучит и живот,
     Тугие мышцы растворожит,
     Растянет жилы и сотрет
     Все краски, кроме белой, с кожи.
     А женский лик, такой пригожий,
     И тело свежее, как май, --
     Неужто с ними будет то же?
     Да. Входа нет до смерти в рай.



     Где Флора-римлянка сейчас?
     Где рок, красу губящий рьяно,
     Архипиаду скрыл от нас?
     Ушла Таис в какие страны?
     Где Эхо, чей ответ так странно
     Звучал в безмолвье рощ и рек?
     Где эти девы без изъяна? --
     Где ныне прошлогодний снег?

     Где Элоиза, с кем был раз
     Застигнут Абеляр нежданно,
     Из-за чего он и угас
     Скопцом-монахом слишком рано?
     Где королева, чья охрана
     В мешок зашила и навек
     Швырнула в Сену Буридана? --
     Где ныне прошлогодний снег?

     Где Бланш -- сирены сладкий глас
     И белая лилея стана?
     Где Берта, мать того, кто спас
     Французский край от басурмана?
     Где слава лотарингцев Жанна,
     Чьи дни английский кат пресек
     В огне костра у стен Руана? --
     Где ныне прошлогодний снег

     Принц, не придумано аркана,
     Чтоб задержать мгновений бег.
     К чему ж крушиться постоянно:
     "Где ныне прошлогодний снег?"



     Где днесь Каликст, по счету третий,
     Что, папою провозглашен,
     Им пробыл с полдесятилетья?
     Где добрый герцог де Бурбон,
     Альфонс, кем славен Арагон,
     И все, кого теперь в помине
     Нет меж носителей корон?
     Там, где и Карл Великий ныне.

     Где Скотт, чьего лица двуцветью --
     Багров, как дал, был слева он --
     Дивился всяк на белом свете?
     Где тот Испанец, с чьих времен
     Мавр к подчиненью принужден
     (Смолкаю по простой причине:
     Забыл я, как он наречен)?
     Там, где и Карл Великий ныне.

     Мы все идем к последней мете:
     Тот жив, а этот погребен.
     Еще один вопрос, и впредь я
     Не приведу ничьих имен,
     А лишь скажу, что жизнь есть сон.
     Где Ланчелот, по чьей кончине
     Вакантен стал богемский трон?
     Там, где и Карл Великий ныне.

     Где Дюгеклен, кем был спасен
     Наш край от вражьего бесчинья?
     Где храбрый герцог д'Алансон?
     Там, где и Карл Великий ныне.



     Где днесь апостолы святые,
     Которых древле чтил народ
     За сан и ризы золотые?
     Когда им наступил черед,
     За ворот сгреб их черт, и вот
     Тиароносцев отвезли
     Туда, где всех забвенье ждет:
     Взметает ветер прах с земли.

     Где властелины Византии?
     Где королей французских род,
     В сравненье с коими другие
     Владетели корон -- не в счет?
     Все новые из года в год
     Монастыри при них росли,
     Но кто теперь их след найдет?
     Взметает ветер прах с земли.

     Взять хоть Дижон, хоть Доль -- любые
     Места, каких невпроворот, --
     Везде синьоры спят былые,
     Сошедшие под вечный свод.
     Смельчак, мудрец, злодей, юрод --
     В гроб все до одного легли.
     Никто сверх срока не живет.
     Взметает ветер прах с земли.

     Принц, всяк червям на корм пойдет.
     Как ни хитри и ни юли,
     Ничто от смерти не спасет.
     Взметает ветер прах с земли.



     Но если папы, короли
     И принцы, как все люди, тленны,
     И всем им в лоне спать земли,
     И слава их кратковрем╕нна,
     Ужели ж я, торгаш из Ренна,
     Кончины убоюсь? Ну, нет!
     Кто погулял, как я, отменно,
     Легко на тот уходит свет.



     Что бы ни мнил скупец иной,
     Нам жизнь дается лишь на миг.
     Мы все у смерти под косой.
     Вот и утешься тем, старик.
     Ты встарь изрядный был шутник
     И зло высмеивал других,
     А, поседев, и сам привык
     Сносить молчком насмешки их.



     Ты, забавлявший встарь народ,
     Стал скучен всем невероятно:
     Ты -- обезьяна, ты -- урод,
     Общаться с коим неприятно.
     Молчишь -- осудят многократно,
     Ославив чванным стариком;
     Раскроешь рот -- поймут превратно
     И скажут: "Ослабел умом".



     Теперь с сумой ходить тебе
     И кланяться за каждый грош
     Да слать проклятия судьбе
     За то, что ты еще живешь,
     Хоть жить давно уж невтерпеж.
     Когда б не знал ты, что навек
     За это в ад отсель пойдешь,
     Ты сам бы дни свои пресек.



     Удел старух еще убоже:
     Краса ушла, богатства нет,
     И спрос на тех, кто помоложе.
     Вот и грустят они, что лет
     Им слишком мало на расцвет
     Всевышний соизволил дать,
     Но Бог немотствует в ответ --
     Не знает Он, что им сказать.



     Хранится в памяти моей
     Плач Оружейницы Пригожей.
     Вновь стать такой хотелось ей,
     Какой она была моложе.
     "Ах, старость подлая, за что же
     Меня так быстро ты сгубила?
     Как жить, коль я с мощами схожа,
     А все ж боюсь сойти в могилу?

     Я без зазрения вертела
     Попом, писцом, купцом любым --
     Их так мое прельщало тело,
     Что с любострастием слепым
     Они, глупцы, добром своим
     Пожертвовать мне были рады,
     Но не всегда дарила им
     Я то, чего мужчине надо.

     Была горда я до того,
     Что многих сдуру отшивала
     И тратила на одного
     Доход, который добывала,
     А плут за то, что отдавала
     Ему сполна я всю себя,
     Мне ставил фонари, бывало,
     Лишь деньги -- не меня любя.

     Как позволяла, не пойму,
     Я нагло помыкать собою
     За редкий поцелуй ему
     Прощая грубость, брань, побои
     И поношение любое?
     Досель о нем мне по ночам
     Грустить назначено судьбою.
     А что в итоге? Грех и срам.

     Он мертв давно -- уж тридцать лет,
     А мне досталась доля злая:
     Надежд на счастье больше нет,
     Ушла моя краса былая.
     Стыжусь раздеться догола я:
     Что я теперь? Мешок с костями,
     И страх сама в себя вселяю,
     И от тоски давлюсь слезами.

     Где брови-арки, чистый лоб,
     Глаза пленявший белизной,
     И золотых волос потоп,
     И взор, в сердца струивший зной
     Своею дерзостью шальной,
     И нос, ни длинный, ни короткий,
     И рот, что ал, как мак степной,
     И ямочка на подбородке?

     Где гибкость рук моих точеных,
     И пышность соками налитой
     Груди, приманки для влюбленных,
     И зад упругий, крепко сбитый,
     Встарь намахавшийся досыта,
     И сладостный заветный клад,
     Меж двух мясистых ляжек скрытый,
     И вкруг него цветущий сад?

     Лоб сморщен, голова седа,
     Облезли брови, взгляд поблек,
     Хоть блеском в прошлые года
     К себе торговцев многих влек,
     В ушах и на щеках пушок
     Щетиною сменился грубой,
     Нос изогнулся, как крючок,
     Беззубы десны, ссохлись губы.

     Вот участь красоты на свете:
     Свело дугой персты-ледяшки,
     Повисли руки, словно плети,
     С мочалой сходствуют кудряшки,
     Сгнил сад любви -- там запах тяжкий,
     Обмякли и пожухли сиськи,
     И ляжки больше уж не ляжки,
     А съежившиеся сосиски.

     Так, сев на корточки кружком,
     Зимой холодной разговоры
     Мы, дуры старые, ведем
     Про золотую нашу пору.
     Вмиг отгорел огонь, который
     Мы сглупу развели столь рано.
     Оскудевает слишком скоро
     Тот, кто щедрит не в меру рьяно".



     Не отвергайте беспричинно
     Небесполезного совета
     Ты, кошелечница Катрина,
     И ты, ткачиха Гийеметта.
     Всю ночь ловите до рассвета
     Поклонников любого сорта --
     Желанны вы лишь в дни расцвета:
     На торг нейдут с монетой стертой.

     Пусть грубы, скупы, злы мужчины --
     Зря, Бланш-башмачница, не сетуй
     И с кротостию голубиной
     Служи им, шляпница Жаннетта.
     Ведь чуть для вас минует лето,
     Вы не годны уже ни к черту,
     Как клирик, что презрел обеты:
     На торг нейдут с монетой стертой.

     Чарует не лицо -- личина,
     Которая на нем надета.
     Отнюдь не красоты картинной
     Ждет друг от своего предмета,
     Но нежности, тепла, привета,
     А у старух дыханье сперто,
     И потому тепла в них нету.
     На торг нейдут с монетой стертой.

     Запомните же, девки, это,
     Пока не жалки, не мухорты
     И песня ваша не допета:
     На торг нейдут с монетой стертой.



     Хорош иль нет совет, что мною
     Был выше к девкам обращен,
     Назад не заберу его я:
     Ведь на бумагу занесен
     Моим писцом Фирменом он
     (Будь проклят этот плут, коль скоро
     По лени текст им искажен:
     Огрех слуги -- вина синьора).



     Но может, это прочитав,
     Иной влюбленный возмутиться
     И возразит мне: "Ты не прав,
     И говорить так не годится.
     Кто не в пример тебе стыдится
     Со шлюхами водить знакомство,
     Тот от любви не отвратится,
     Озлясь на них за вероломство.



     Мужчины любят их лишь час,
     Они ж мужчин -- за деньги только,
     Ложась в постель с любым из нас,
     Покуда есть в мошне хоть сколько,
     И если глуп ты не настолько,
     Чтобы добра от девок ждать,
     У честной женщины изволь-ка
     Любви и верности искать".



     Такие доводы, боюсь,
     Не в силах буду я разбить
     И всеконечно соглашусь,
     Что потаскух не след любить.
     Но разве вправе я забыть,
     Хоть и трактую их нелестно,
     Что, прежде чем начать блудить,
     Они ведь тоже были честны?



     Ничей дурной язык не мог
     Ни в чем их упрекнуть сначала.
     У каждой был один дружок.
     Та клирика предпочитала,
     А эта ряс не одобряла,
     И был мирянин избран ею,
     Чтоб страсть тушить, что в ней пылала
     Антонова огня сильнее.



     Как и советует "Декрет",
     Они сперва в делах таких
     Старались соблюдать секрет,
     Дабы не соблазнять других,
     Но вскорости дружков былых
     Им начало недоставать,
     И ныне каждая из них
     Согласна с кем попало спать.



     He знаю, чем такого рода
     Распутство в них порождено,
     Но женской, видимо, природой
     Оно предопределено.
     Могу добавить лишь одно --
     Что в Лилле, Реймсе и Труа,
     Везде известно всем давно:
     Трикраты больше шесть, чем два.



     К тому ж вольнолюбива страсть:
     Где нет свободы -- нет желанья,
     И вправе мы, натешась всласть,
     Сказать друг другу: "До свиданья!" --
     Чтоб жизнь не превратить в страданье:
     Не всякий же отдать готов
     В любви, охоте, фехтованье
     За миг отрады год трудов.



     Блуди, гуляй, коль хватит сил,
     И летом, и зимой студеной,
     Но помни, что б ты ни творил:
     Нет дурня хуже, чем влюбленный.
     Страсть оглупляла Соломона,
     Из-за нее ослеп Самсон,
     В обман Далилою введенный.
     Счастливец тот, кто не влюблен!

     Когда певец Орфей ходил
     За Эвридикой в ад бездонный,
     Его едва не проглотил
     Пес Цербер, этим разъяренный.
     Нарцисс, самим собой плененный
     Красив он был, да неумен, --
     Свалился в ключ незамутненный.
     Счастливец тот, кто не влюблен!

     Сарданапал, что Крит смирил,
     Сменить, бабенкой одуренный,
     Свой пол по прихоти решил
     И прял, по-женски обряженный.
     Атласом ляжек распаленный,
     Забыл Давид, что должен он
     Блюсти Господние законы.
     Счастливец тот, кто не влюблен!

     Отец Фамари поручил
     Напечь лепешек для Амнона,
     И чести тот сестру лишил,
     Желанием воспламененный.
     На что был Ирод царь смышленый,
     А все ж Креститель им казнен
     В угоду девке развращенной.
     Счастливец тот, кто не влюблен!

     Скажу я про себя: я был
     Бит, словно прачкой холст беленый,
     За то, что спьяну нагрубил
     Катрине де Воссель взбешенной;
     Ноэль же, ею приглашенный,
     Следил, как, бос и оголен,
     Домой бежал я, пристыженный.
     Счастливец тот, кто не влюблен!

     Но остудить мой плотский пыл
     Не смог урок преподнесенный,
     И если б даже мне грозил
     Костер, как ведьме уличенной,
     Грешил бы все ж я беспардонно,
     Не веря ни одной из жен:
     Они всегда к коварству склонны.
     Счастливец тот, кто не влюблен!



     Скажи мне та, кого так страстно
     В былые дни я обожал,
     По ней страдая ежечасно,
     Чтоб зря я не воображал
     И даже в мыслях не держал,
     Что станет все ж она моей,
     Себя бы я не унижал,
     Избегнул бы ее сетей.



     Увы! О чем ни вел бы речь я,
     Охотно слушала она,
     Мне даже словом не переча,
     Чтоб мог я все сказать сполна.
     Мила, внимательна, нежна
     Она всегда со мной была,
     Но, только с виду влюблена,
     На самом деле мне лгала.



     И верил, ею сбитый с толку,
     Я в измышление любое:
     Считал открытой дверью щелку,
     Отборную муку -- золою,
     Медяк -- монетой золотою,
     Мякину -- пищей самой вкусной
     (Одно нам выдать за другое
     Всегда сумеет враль искусный).



     Я небо принимал за таз,
     За бычью шкуру -- полог туч,
     Голыш прибрежный -- за алмаз,
     Канаву -- за гремучий ключ,
     Прут для клейменья -- за сургуч,
     Свинью в грязи -- за чернеца,
     Отмычку -- за хозяйский ключ,
     Аббата -- за пажа-юнца.



     Мужчину, если даже тот
     Не промах сам насчет подсидки,
     Его зазноба обведет
     Вкруг пальца с первой же попытки,
     И он отдаст ей все пожитки.
     Вот так я той, кого любил,
     Обобран до последней нитки
     И надоедой прозван был.



     Любви я отрекаюсь ныне,
     В моих глазах ей грош цена.
     Меня к безвременной кончине
     Едва не привела она.
     Мне лютня больше не нужна
     И воспевать любовь невмочь.
     Я получил свое сполна
     И вновь влюбляться не охоч.



     Сорвал плюмаж со шляпы я --
     Пусть ловит кто угодно перья.
     Любви чужда душа моя,
     Совсем другим живу теперь я.
     А если спросят, мне не веря,
     Как смею я над ней глумиться,
     Я так отвечу, зубы щеря:
     "Кто смерти ждет, тот не таится".



     Я знаю, смерть моя близка:
     Мне трудно спину разогнуть,
     Не бел, а красен цвет плевка,
     И кашель раздирает грудь,
     И от мокрот не продохнуть.
     Для Жаннетон я -- инвалид
     И, хоть еще не стар отнюдь,
     Уже старик, увы, на вид.



     Пусть, Такк Тибо, судьба пошлет
     На дом твой всяческую шкоду
     За кляп, что мне совали в рот,
     За черствый хлеб, сырую воду,
     За дни печали без исхода,
     И нераскаянным придешь
     В свой час ты к гробовому входу,
     И... лучше я умолкну все ж.



     Но сколь ни черные дела
     Творил ты с кликою своей,
     Тебе я не желаю зла,
     Прощаю всех твоих людей
     И дружбу их ценю, ей-ей.
     Вот, скажем, метр Робер -- мы с ним
     Друг друга любим не слабей,
     Чем Богом ростовщик любим.



     Я в пятьдесят шестом году
     Лэ перед ссылкой написал,
     И кто-то этому труду
     Заглавье сам без спросу дал
     И "Завещанием" назвал
     Стихи, что мной сочинены.
     Добром, что дурень разбросал,
     Распоряжаться все вольны.



     Но не беру я то назад,
     Что от меня другим досталось,
     И выказать, как прежде, рад
     К Ублюдку де ла Барра жалость.
     Встарь дав ему соломы малость,
     Гнилой матрас добавлю ныне,
     Чтоб бастрюку на нем дремалось
     Покойнее, чем на перине.



     Так вот, вручат мое добро
     Тем, кто означен в завещанье,
     Робен Тюржис, Провен, Моро.
     Порукой в том -- их обещанье,
     А я им передал заране
     Все в этой бренной жизни мной
     Накопленное достоянье
     Вплоть до постели под собой.



     Пора назвать мне имена,
     И я лишь присовокуплю,
     Что своего писца от сна
     Воспрянуть все-таки молю,
     Чтоб он, пока диктовку длю,
     Кого-нибудь не пропустил,
     Зане забывчивость мою
     Мне б край французский не простил.



     Я лишь с трудом могу дышать,
     И голос мой почти угас.
     Фирмен, ко мне поближе сядь,
     Чтоб недруг не подслушал нас.
     Все, что запишешь ты сейчас,
     Размножить соизволь потом
     Без добавлений и прикрас.
     Итак, благословясь, начнем.



     Отец и Сын и Дух Святой,
     И ты, Пречистая, чей плод
     Спас древле, крестных мук ценой,
     Наш сгубленный Адамом род,
     Во имя ваше да блюдет
     Всяк человек Христов закон,
     Затем что каждый в свой черед
     Во прах вернуться обречен.



     Все без различья положенья
     Друг другу в смерти мы ровня:
     Плоть стать должна добычей тленья,
     Душа -- в аду гореть, стеня.
     Не будут там страдать ни дня
     Лишь патриархи да пророки:
     К святым задам поднесть огня
     Не смеет даже бес жестокий.



     Коль скажут мне: "Вопросы веры
     Предмет не ваш, а богослова",
     В ответ напомню лицемеру
     Я притчу дивную Христову
     Про участь богача скупого,
     Что в вечном корчился огне
     И видел нищего былого
     Близ Авраама в вышине.



     Пьянчуги, как вотще молился
     Богач, от жажды истомленный,
     Чтоб Лазарь в ад к нему спустился
     Хоть с каплею воды студеной,
     Так вс╕ пропившие гулены
     Там не получат ни стакана:
     Их черти баловать не склонны --
     Вино в аду не по карману.



     Во имя -- повторю -- Творца
     И Богоматери Пречистой
     Я, кто на труп похож с лица,
     Где кожа тускла и землиста,
     И кто в одежке неказистой,
     Стеня от нищеты и боли,
     По жизни шел тропой тернистой,
     Свою здесь излагаю волю.



     Во-первых, Троице вручаю
     Я душу бедную свою
     И просьбу к Деве обращаю
     Мне место даровать в раю,
     И пусть смягчить судьбу мою
     Все девять ангельских чинов
     Со мною молят Судию
     Людских деяний, мыслей, слов.



     А тело грешное в наследство
     Оставлю Матери-Земле я,
     Хоть так наголодался с детства,
     Что плотью тощею своею
     Червей насытить не сумею,
     Зато уж, вышедши из праха,
     Во прах вернуться не сробею:
     Смерть нищим не внушает страха.



     Засим Гийома де Вийона,
     Что был мне больше, чем отцом,
     И нянчился, как мать, бессонно
     Со мной в младенчестве моем,
     И в бедах мне служил щитом,
     Прошу я на коленях, чтобы
     Владел он тем моим добром,
     Каким я дорожу особо.



     А это -- книги под кроватью
     И мой роман "Говеха черта".
     Ги Табари переписать я,
     Еще в недуге не простертый,
     Его заставил раз в четвертый,
     Поскольку в нем отражено
     Событие такого сорта,
     Что интересно всем оно.



     Засим стихи в честь Приснодевы
     Передаю я во владенье
     Той, чье меня носило чрево,
     За что я с самого рожденья
     Ей причинял одни мученья,
     Хоть только у нее, злосчастной,
     Убежища и утешенья
     Искал сызмальства не напрасно.



     Царица неба, суши, вод, геенны
     Вплоть до ее бездоннейших болот,
     Дай место мне, Твоей рабе смиренной,
     Меж тех, кому Ты в рай открыла вход.
     Хотя моим грехам потерян счет,
     Ты смертным столько доброты явила,
     Что даже я надежду сохранила
     Тебя узреть, дожив свои года, --
     Ведь пред Тобой душой я не кривила
     И этой верой буду жить всегда.

     Скажи Христу, что верность неизменно
     Ему блюла я. Пусть же ниспошлет
     И мне прощенье Он, благословенный,
     Как прощены Египтянка и тот,
     Кто продал черту душу и живот.
     Мне помоги, чтоб я не совершила
     Того, что погубило б Теофила,
     Не пожалей Ты грешника тогда.
     Завет Господень я не преступила
     И этой верой буду жить всегда.

     Нища я, дряхла, старостью согбенна,
     Неграмотна и, лишь когда идет
     Обедня в церкви с росписью настенной,
     Смотрю на рай, что свет струит с высот,
     И ад, где сонмы грешных пламя жжет.
     Рай созерцать мне сладко, ад -- постыло,
     И я молю, чтоб Ты не попустила,
     Владычица, мне угодить туда.
     Заступницу в Тебе я с детства чтила
     И этой верой буду жить всегда.

     Во чреве. Дева, Ты Христа носила,
     И Он, чьи вечно царство, власть и сила,
     Любовью движим, коей нет мерила,
     Людей спасти с небес сойдя сюда,
     Обрек себя на муки и могилу.
     Наш Бог всеблаг -- так я доднесь твердила
     И этой верой буду жить всегда.



     Засим не оставляю милой
     Ни сердца, ни своей души я:
     Она ведь не меня любила,
     А вещи несколько иные.
     Какие ж? Кошельки тугие
     С монетами в изрядной дозе.
     Нет, лучше сунуть в петлю выю,
     Чем отписать хоть грош сей Розе!



     До тошноты я ею сыт,
     И у меня уж никогда
     В штанах, как встарь, не засвербит;
     А ей, возникни в том нужда,
     Всегда помогут без труда
     Наследники Мишо, к примеру.
     Сей муж, по прозвищу Елда,
     Спит в Сен-Сатире близ Сансера.



     Все ж, чтоб оставить что-нибудь,
     Скорей, не даме, но Амуру,
     Зане в ней искру чувства вздуть
     Не смог я, как ни тщился сдуру,
     Хоть не была она натурой
     Холодной столь же и к другим,
     Что рьяно строили ей куры
     (Чужда мне, впрочем, зависть к ним).



     Своей привязанности старой
     Я шлю с акростихом балладу.
     С Перне, Ублюдком де ла Барра,
     Отправить этот дар мне надо.
     Раскусит с первого же взгляда
     Мою курноску сей посол
     И спросит: "Рада иль не рада
     Ты, дрянь, узнать, с чем я пришел?"



     Фальшь мне чужда, и я скажу про вас:
     Румян и нежен лик, но нрав жесток,
     А сердце много тверже, чем алмаз.
     На пытку злой Амур, слепой божок,
     Случайно нас сведя, меня обрек.
     Уж он давно мне гибелью грозит,
     А все ж я вам не повторить не мог:
     Господь помочь несчастному велит.

     Мне б лучше скрыться прочь еще в тот раз,
     А я промедлил слишком долгий срок,
     Рыдал, молил, но все ж себя не спас,
     Так и оставшись здесь у ваших ног.
     Ах, как я от позора изнемог!
     Пусть мне на помощь стар и млад спешит,
     Затем что всем и каждому вдомек:
     Господь помочь несчастному велит.

     Но жизнь состарит вмиг обоих нас,
     И я клянусь, не столь уж день далек,
     Когда померкнет пламя ваших глаз
     И ваша плоть увянет, как цветок.
     Поэтому, пока я в гроб не лег,
     Пора и вам усвоить, что гласит
     Нам небом заповеданный урок:
     Господь помочь несчастному велит.

     Не ставить мне мои слова в упрек
     Прошу вас, принц, влюбленных друг и щит,
     Хотя, признаюсь, в них и скрыт намек:
     Господь помочь несчастному велит.



     Получит в дар Итъе Маршан
     Тетрадочку стихов моих
     (Мой меч уже ему мной дан)
     И пусть поет под лютню их.
     Но я подруг его былых
     В сем De profundis не назвал,
     Чтоб злобой из-за вирш пустых
     Он вдруг ко мне не воспылал.



     Смерть, чем тебе я досадил?
     Тебя не удовлетворило,
     Что ты меня лишила милой,
     А без нее мне жить нет сил,
     И хочешь ты, чтоб я почил,
     Как та, кого ты погубила,


     Смерть.
     С ней существом одним я был,
     И коль она взята могилой,
     Стать прахом время наступило
     И мне, кто так тебе постыл,


     Смерть.



     Засим пускай метр Жан Корню,
     Чьей окружен в тюрьме заботой
     Бывал я много раз на дню,
     В дар примет от меня с охотой
     Сад Пьера Бобиньона, жмота,
     Что мне его в аренду сдал,
     Дабы ремонтные работы
     Я за владельца выполнял.



     Сломал я там, забор чиня,
     Стремянку и пилу с лопатой,
     И кто возьмет после меня
     В аренду сей надел проклятый,
     Тот выругается трикраты
     Да и повесится потом
     На желобе, что кривовато
     Приладил я над входом в дом.



     Засим я Пьеру Сент-Аману
     С женой (грехи им Бог прости!),
     Что к жалким побирушкам рьяно
     Меня пытались отнести,
     За "Мула" и "Коня" почти
     Как равноценную замену
     Осла и клячу привести
     Попробую всенепременно.



     Засим Дени Эслен. Ему
     Тюржисом будет вручена
     По завещанью моему
     Бадья онисского вина,
     Куда, чтоб этот муж спьяна
     Чего-нибудь не натворил,
     Вода подлита быть должна:
     Хмель не таких еще губил.



     Засим Гийому Шаррюо
     (Так адвокат мой наречен)
     Свой меч отдам я -- ведь его
     Мне уж не вынуть из ножон.
     Прибавлю сверх того дублон,
     А мало будет крючкотвору --
     Пусть с пустыря за Тамплем он
     Попробует взимать поборы.



     Засим Фурнье, мой прокурор,
     Зане вовек я не забуду,
     Как он смягчал мой приговор,
     В подарок примет ту посуду,
     В которой нет нужды, покуда
     На землю медлит ночь спуститься.
     Мне без него пришлось бы худо.
     Да, дело мастера боится.



     Засим пусть Жак Рагье получит
     На Гревской площади "Братину"
     И пьет, пока его не вспучит,
     Но коль, войдя в загул бесчинно,
     Отважится хоть грош единый
     В "Сосновой шишке" просадить,
     Узнает вскоре он, дубина,
     Что без штанов ему ходить.



     Засим не отпишу, Мерб╕ф
     И Никола Лувье, я вам
     Коров, волов или быков:
     Они любезны пастухам,
     А вы пристрастны к соколам --
     Недаром у Машку вся птица,
     Чуть появляетесь вы там,
     К вам в лапы угодить страшится.



     Тюржису жажду передать
     В уплату за его вино
     Я право эшевеном стать.
     Как парижанам всем, оно
     Мне, парижанину, дано,
     Хоть здешней речи чистоту
     Утратил я, как ни смешно,
     Из-за двух дам из Пуату.



     He женщины, а два брильянта,
     В Сен-Женеру они живут
     Близ Сен-Жюльена-де-Вувант, и
     Уж лучше пусть меня убьют,
     Чем недруги мои найдут
     Из-за того, что я болтлив,
     Путь в дом, где нежность и приют
     Я обретал и был счастлив.



     Засим, дабы сержант превотства
     Метр Жан Рагье вплоть до кончины
     Былое сохранял дородство,
     Пусть от Байи фунт солонины
     В день получает сей детина,
     А жажду утолять бежит
     Водою, что самопричинно
     В фонтане Мобюэ журчит.



     Быть в свите Принца дураков
     Мишо дю Фур назначен мной.
     Он добрый малый, острослов,
     Поет отменно "Ангел мой",
     Одна беда -- болтун такой,
     Что всякий после встречи с ним
     Уходит с головой больной:
     Язык его неукротим.



     Дени Рише и Жан Валлетт --
     Вот те два городские стража,
     Добрей и кротче коих нет,
     За что на шляпы им прилажу
     Мочалу я взамен плюмажа,
     Чем окажу им честь, поскольку
     Подобным образом уважу
     Не всех сержантов -- пеших только.



     Засим вписать я в герб Перне,
     То бишь Ублюдка де ла Барра
     (Приличен с виду он вполне),
     Велю костей фальшивых пару,
     А коль он недостоин дара
     И за игрою бзднет в испуге,
     Я на него накличу кару --
     Пусть лопнет в нужнике с натуги.



     Засим я бочара Шоле
     Бондарство бросить заклинаю,
     Затем что доля на земле
     Ему назначена иная,
     И я задире, это зная,
     Клинок лионский завещал.
     В пиле тому нужда какая,
     Кто любит драку и скандал?



     Приходит Жана Лу черед.
     Ему решил я отписать
     (Хоть, как Шоле, он часто врет
     И любит ссоры затевать)
     Собачку, коя воровать
     Кур для него сумеет даже,
     И плащ мой длинный, чтоб скрывать
     Ее добычу после кражи.



     Засим дарю Маэ мешок
     Коренья, собранного в чаще,
     Чтоб приворотным зельем мог
     Сей кат располагать почаще
     И стал дубиной настоящей
     Кол, коим пашет вместо плуга
     Он женин сад плодоносящий
     По долгу верного супруга.



     А капитан метр Жан Риу
     Пусть головы шести волков
     По завещанью моему
     Получит для своих стрелков,
     Хотя мой дар и не таков,
     Чтобы в восторг его привесть,
     Зане собаки мясников --
     И те не станут это есть.



     Да, волчье мясо -- харч не сладкий,
     И жрут его, как полагаю,
     Лишь на войне, дрожа в палатке
     Или в осаде голодая.
     Но были все ж должны от стаи
     Хотя б обрывки шкур остаться,
     И я Риу напоминаю,
     Что ими можно укрываться.



     Засим в дар Робине Тракайлю,
     Что стал богат, служа казне,
     И всюду шастает, каналья,
     Уж не пешком, а на коне,
     Я миску отпишу, зане
     Жаль денег на нее ему,
     А без посуды не вполне
     Удобно в новом жить дому.



     Засим пускай Перро Жирар,
     Бородобрей из Бур-ла-Рена,
     Два тазика получит в дар.
     Шесть лет назад самозабвенно
     Неделю нощно он и денно
     Нас с аббатисой де Пуррас
     Кормил свининой несравненной,
     Мне памятною и сейчас.



     Засим я черноризцам всем
     В Париже иль, к примеру, в Лилле
     Велю, чтоб на блины и крем
     Они облатки заменили
     И, причастившись, уходили
     С монашенками под кусты,
     Где бы судили да рядили
     О том, как мысли их чисты.



     Хоть их бесчисленной ораве
     За счет мой пищей не разжиться,
     Помогут, как я думать вправе,
     Им с этим дамы и девицы,
     Зане, особенно в столице,
     Приходится святым отцам
     Для ублаженья жен трудиться,
     Чтоб дать передохнуть мужьям.



     Как Жан де Мен, да и Матье
     Ни ополчались против них,
     Как их ни клял Жан де Пуль╕,
     Хоть со стыдом от слов своих
     Потом отрекся и притих,
     Все ж, право, основанья есть
     Глубоко чтить отцов святых,
     Чей труд -- Господней Церкви в честь.



     Я, например, их друг и рад
     Им службу сослужить любую,
     И что они мне ни велят,
     Спешу исполнить, ног не чуя.
     Кто с ними в прю вступил пустую,
     Тому хочу внушить я тут
     Одну лишь истину простую:
     Их только тронь -- вонять начнут.



     Засим дарю я брату Боду
     Два бердыша работы редкой,
     Чтоб Детюска с отрядом шкоду
     Не учинил в "Зеленой клетке",
     Где Бод блудит с одной брюнеткой,
     Но вылетит оттоль к чертям
     Сей муж, коль скоро сталью меткой
     Не даст отпора чужакам.



     Засим тому, занятье чье --
     Хранить епископства печать,
     Я дам раз навсегда ее
     Моей слюною пропитать,
     Чтоб, взявшись за нее опять,
     Ни воск лизать, ни через силу
     К нему прилипших мух глотать
     Ему не нужно больше было.



     Церковный суд, сей хлев дрянной,
     Я ради судей перестрою
     И тем, у коих геморрой,
     По креслу откажу с дырою,
     Расходы же свои покрою
     За счет того, что без пощады
     Штраф с Малыша Масе утрою --
     Ему, паскуде, так и надо.



     Засим докладчику в суде
     Дам Франсуа де ла Вакри я
     Ошейник латный, чтоб нигде
     Бросать не смели шутки злые
     Ему вдогон, как в дни былые,
     Когда он получил дворянство
     И зубоскалы записные
     Его осмеивали чванство.



     Засим получит Жан Лоран,
     У коего глаза гноятся.
     (Знать, был его родитель пьян,
     Придя к жене совокупляться),
     Для их очистки и пальпаций
     Кусок штанов, что я протер.
     Ему ж тафтой не утираться:
     Он не владыка Буржский К╕р.



     Засим, поскольку Жан Котар,
     Мой прокурор в суде церковном,
     Мне штраф назначил лишь в патар,
     Когда меня к властям духовным,
     Виня в проклятье сквернословном,
     Дениза повлекла с собою,
     Вступиться пред Судьей Верховным
     Хочу с молитвой за него я.



     Ной, патриарх, для нас лозу взрастивший,
     И Лот, который с дочерьми блудил,
     Кровосмешенье спьяну совершивши,
     И ты, Архитриклин, что похвалил
     Вино, в какое воду претворил
     Сын Божий для гостей на свадьбе в дар,
     Молитесь, чтобы в ад не ввержен был
     Пьянчуга достославный Жан Котар.

     С любым из нас тягаться мог почивший
     Так много он и так прилежно пил.
     Его никто на этом свете живший
     По части винопийства не затмил.
     Когда б хоть каплю наземь он пролил,
     То счел бы это горшею из кар.
     Так постарайтесь, чтобы в рай вступил
     Пьянчуга достославный Жан Котар.

     Как всякий, кружку пенного хвативший,
     Он равновесье не всегда хранил
     И, в хлев свиной однажды угодивши,
     Об стену шишку на лоб посадил.
     В любви к питью он образцом служил,
     Равнялся на него и млад, и стар.
     Да вознесется с миром к Богу Сил
     Пьянчуга достославный Жан Котар.

     Принц, где б покойный ни был, он вопил:
     "Налейте! В глотке у меня пожар!"
     Но жажду все ж вовек не утолил
     Пьянчуга достославный Жан Котар.



     Засим желательно мне, чтобы
     Стал юный Мерль моим менялой,
     Но чтоб молва его до гроба
     В нечестности не обвиняла
     И всем давал он, как пристало,
     За три флорина два дублона,
     За малый ангел -- полреала:
     Не должен скряжничать влюбленный.



     Засим я сведал стороною,
     Живя от мест родных вдали,
     Что сироты мои -- их трое --
     И в разум и в года вошли.
     Доселе с ними не могли
     Их однокашники равняться;
     Поэтому везде сочли,
     Что с ними надобно считаться.



     He худо б сорванцам и к Пьеру
     Рише немного походить,
     Да сложноват для них не в меру
     Трактат Доната может быть.
     К тому ж, коль им одно вдолбить:
     "Солид любых солидней благ",
     Их больше нечему учить:
     Вс╕ будут знать они и так.



     Года учения, по мне,
     Для них нет смысла продлевать.
     Зачем им "Кредо" знать, зане
     В кредит рискованно давать?
     Но, чтобы их побаловать,
     Свой плащ порву я на две части
     И разрешу одну продать,
     Понеже дети любят сласти.



     Пусть также порют их, чтоб в грязь
     Они лицом не ударяли --
     Расхаживали избочась,
     И шляпу набекрень сдвигали,
     И кредиторов обрезали:
     "Что? Я вам должен? Бред какой!"
     И чтоб вокруг все понимали:
     Вот люди крови голубой.



     Засим из двух своих писцов,
     Красавцев, стройных, как сосна,
     Но, к сожаленью, бедняков,
     Которым толстая мошна
     Сейчас всего первей нужна,
     Я сделаю владельцев дома,
     Права им передав сполна
     На особняк Гельдри Гийома.



     Мне шалунов корить не след
     За то, что кровь у них кипит, --
     Ведь жизнь за тридцать -- сорок лет
     Обоих тоже охладит,
     Но, как ни мил сейчас их вид,
     Им порка требуется все ж.
     Кто их щадит, тот им вредит:
     Без розог в разум не войдешь.



     Курс у меня они пройдут
     В Коллеже восемнадцати,
     Где много спать им не дадут --
     Там лежебоки не в чести:
     Кто приобык, с пелен почти,
     Спать, как сурок, а не трудиться,
     Тот к старости, как ни крути,
     Сна из-за бедности лишится.



     Ну, а покамест написал
     Тому я, кто в коллеже главный,
     Чтоб на хлеба ребят он взял
     И за уши их драл исправно.
     А спросит кто-нибудь злонравно,
     Что мне до этих двух парней,
     Отвечу так на выпад явный:
     "Нет, я не знал их матерей".



     Засим сто су Мишо  Кюль д'У
     И вместе с ним Шарло Таранну,
     А где уж деньги я найду --
     Не важно: это с неба манна;
     К. деньгам -- сапожки из сафьяна,
     За что обоих попрошу я
     Не обходить вниманьем Жанну,
     А сверх того еще другую.



     Засим хозяину Гриньи
     (Бисетром он уже владеет)
     Я башню отдаю Бийи,
     Где кровля с каждым днем дряхлеет,
     Стенная кладка плесневеет
     И нужно спешно все чинить,
     О чем он пусть и порадеет,
     Зане мне денег не добыть.



     Засим пусть де ла Гарду... Кстати,
     Как звать его -- Тибо иль Жан,
     И что могу ему отдать я
     (Ведь он все спустит, если пьян, --
     Такой уж у него изъян)?
     "Бочонок", что ль? Нет, мне милее
     Женевуа: он хоть болван,
     Да во хмелю куда смирнее.



     Засим хочу, чтоб Базанье,
     Мотен, Жан де Рюэль, Ронель,
     Что дни в Шатле мрачили мне,
     Опустошили свой кошель
     И унесли с собой отсель
     Мешок гвоздики в дар синьору,
     Чья основная в жизни цель --
     Служить святому Христофору.



     Его жене, что им добыта
     В Сомюре на копье была,
     Когда сей рыцарь именитый
     Сшиб короля Рене с седла,
     Без лишних слов затмит дела
     Как Гектора, так и Троила,
     Я шлю  балладу, где хвала
     Поется этой даме милой.

     БАЛЛАДА ДЛЯ МОЛОДОЖЕНА РОБЕРА Д'ЭСТУТВИЛЯ,
     ДАБЫ ОН ПОДНЕС ЕЕ СВОЕЙ СУПРУГЕ АМБРУАЗЕ ДЕ ЛОРЕ

     Алеет небо, начался восход,
     Мчит сокол к тучам, ходит там кругами,
     Без промаха голубку сверху бьет,
     Рвануться прочь ей не дает когтями.
     Удел такой же нам назначен с вами
     Амуром, что дарит блаженство людям,
     Задетым хоть слегка его стрелами,
     А потому всегда мы вместе будем.

     Душа моя да не перестает
     Единой целью жить -- служеньем даме.
     Любовь к ней лавром мне чело увьет,
     Оливковыми оплетет ветвями
     Ревнивый ум, и сделать нас врагами
     Ему уж не удастся, и орудьем
     Сближения он станет меж сердцами,
     А потому всегда мы вместе будем.

     И если непомерный груз забот
     Судьба мне взвалит на плечи с годами,
     Ваш взор ее удары отведет
     Быстрей, чем прах взметается ветрами.
     Обязан стать, сравнясь с отцом делами,
     Таким, чтоб не могли нас попрекнуть им,
     Плод, выращенный  нашими трудами,
     А потому всегда мы вместе будем.

     Принцесса, чувство -- все равно что пламя:
     Оно тепло дарует нашим грудям,
     Чтоб ни случилось в этом мире с нами,
     А потому всегда мы вместе будем.



     Засим два брата Пердрие,
     Что Жан  и Франсуа зовутся,
     Гроша ни по какой статье
     В моем наследстве не дождутся:
     Так злоязычникам зачтутся
     Наветы Буржскому прелату,
     Что про меня их разум куцый
     Усердно измышлял  когда-то.



     Как злые языки варить,
     Нет указаний у Тайвана,
     Но нужный мне секрет открыть
     В Макэре я сумел нежданно:
     Сей чернокнижник  окаянный
     Из черта сделал бы жаркое.
     В его трудах порывшись рьяно,
     Я средство вычитал такое.



     В смертельной смеси ртути с мышьяком,
     В селитре, в кислоте неразведенной,
     В свинце, кипящем в чугуне большом,
     В дурманящем  настое белладонны,
     В кровях жидовки, к блудодейству склонной,
     В отжимках из застиранных штанов,
     В соскребках с грязных ног и башмаков,
     В поганой слизи ядовитых тварей,
     В моче лисиц, волков и барсуков
     Пусть языки завистливые сварят.

     В мозгах кота, что ест --и то с трудом,
     По старости давно зубов лишенный,
     В слюне, что бешеным излита псом,
     Иль в пене с морды клячи запаленной,
     Иль в жиже из болотины зловонной,
     Где не сочтешь пиявок, комаров,
     Лягушек, жаб и водяных клопов,
     Где крысы пьют, где бедный скот мытарят
     Пронзительные жала оводов,
     Пусть языки завистливые сварят.

     В гнилой крови, цирюльничьим ножом
     В прилив при полнолунье отворенной,
     Что высыхает в миске под окном
     И кажется то черной, то зеленой,
     В ошметках плоти, катом изъязвленной,
     В вонючих выделеньях гнойников,
     В остатках содержимого тазов,
     Где площиц, подмываясь, девки шпарят,
     Как знает завсегдатай бардаков,
     Пусть языки завистливые сварят.

     Принц, для столь важной цели из портков
     Пяток-другой пахучих катышков
     Добыть не поскупится даже скаред,
     Но прежде в кале хрюшек и хряков
     Пусть языки завистливые сварят.



     Засим Андре Куро я шлю
     Свой "Спор с Гонтье" -- тут спорить


     можно:
     Ведь пререканий не люблю
     Я лишь с особою вельможной,
     Зане тягаться безнадежно
     С тем, кто его куда сильней,
     Не должен человек ничтожный,
     Как рек мудрейший из людей.



     Хоть мне смешно Гонтье бояться
     Он, как и я, бедняк простой,
     С ним вынужден я препираться,
     Поскольку он передо мной
     Своей кичится нищетой
     И все, что кажется мне горем,
     Считает радостью большой.
     Кто прав из нас? Ну, что ж,


     поспорим.



     Каноник-толстопуз на мягком ложе,
     Вином горячим подкрепляя силы,
     С Сидонией, красоткой белокожей,
     Что для удобства вящего и пыла
     Все как с себя, так и с дружка стащила,
     Любовной забавляются игрой,
     Смеются, млеют и пыхтят порой.
     На них я в щелку глянул осторожно
     И удалился с завистью немой:
     Лишь легкой жизнью наслаждаться можно.

     Гонтье с его Еленою пригожей
     Судьба столь щедро, знать, не одарила,
     Не то бы лук, чеснок да хлеб, похожий
     На глину вкусом, не были им милы.
     Что лучше -- рвать на тощей ниве жилы
     Иль брюхо тешить сытною едой,
     Спать с девкой под периной пуховой
     Иль под кустом в канаве придорожной?
     Надеюсь я, согласны вы со мной:
     Лишь легкой жизнью наслаждаться можно.

     Кто здесь иль в дальнем Вавилоне может
     Счесть, сколько птиц природа наплодила,
     Но кров и харч еще ни разу все же
     Их пенье никому не заменило.
     Пусть, коль обоим бедность не постыла,
     Гонтье с Еленой кормятся травой
     И крыши нет у них над головой.
     Вольно ж им мыслью вдохновляться ложной!
     А я свой вывод повторю былой:
     Лишь легкой жизнью наслаждаться можно.

     Принц, в нашем споре сделайтесь судьей,
     Хоть истиною мню я непреложной
     То, что усвоил с детства разум мой:
     Лишь легкой жизнью наслаждаться можно.



     Засим прошу, чтоб дали право
     Девице де Брюйер речисто
     Изобличать дурные нравы
     И звать обратно к жизни чистой
     Шлюх, что толпою голосистой
     По рынку любят днем бродить.
     Туда святоше этой истой
     Я и советую ходить.



     Хотя сверх меры, как известно,
     Словоохотливы тосканки
     И сильный пол дивят всеместно
     Болтливостью венецианки,
     Пьемонтки, неаполитанки,
     Ломбардки, римлянки, то бишь
     Любой породы итальянки,
     Всех на язык бойчей Париж.

     Уменьем лгать в глаза бесчестно
     Ошеломляют  нас цыганки;
     Искусницами в пре словесной
     Слывут венгерки, кастильянки,
     Да и другие христианки,
     Но с кем из них ни говоришь
     И в трезвом виде, и по пьянке,
     Всех на язык бойчей Париж.

     Везде стяжают отзыв лестный
     Бретонки, немки, англичанки,
     Но их считать отнюдь невместно
     Ровн╕й парижской горожанке.
     Не след гасконке иль шампанке
     Тягаться с нею, иль, глядишь,
     Им худо выйдет в перебранке:
     Всех на язык бойчей Париж.

     Принц, красноречье парижанки
     Так велико, что не сравнишь
     С ним говорливость чужестранки:
     Всех на язык бойчей Париж.



     К дверям монастыря иль храма,
     Когда там, платье подтыкая,
     Кружком садятся наши дамы,
     Приди и убедись: любая,
     О чем угодно рассуждая,
     Так выражается порой,
     Что думаешь ты, ей внимая:
     Макробий, что ль, она второй?



     Засим обители старинной,
     Что на Монмартре, я готов
     Отдать Мон-Валерьен пустынный,
     Наиближайший из холмов,
     И отпущение грехов,
     Мной привезенное из Рима:
     Хочу, чтоб потянулись вновь
     К ней все, кто днесь проходит мимо.



     Засим я завещаю, чтобы
     Служанки и лакеи впредь
     Без робости в свою утробу
     Хозяйскую сгружали снедь
     И по ночам дерзали петь
     И пить, а после на перинах
     Своих хозяев всласть пыхтеть,
     Играя в зверя о двух спинах.



     Засим не дам я ни шиша
     Девицам, чья родня богата,
     Но отпишу вс╕ до гроша
     Служанкам бедным, что за плату
     Корпят с восхода до заката.
     Помочь я и бедняжкам рад,
     Что добывать свой хлеб проклятый
     Должны у монастырских врат.



     Монахам что! Они жирны,
     А девки босы и раздеты,
     Измождены и голодны,
     Так что греха большого нету,
     Коль Изабо или Перретта
     Любому отвечает: "Да",
     И адом их карать за это
     Господь не станет никогда.



     Засим настал черед Марго,
     Пресоблазнительной толстухи.
     Вовек, клянусь brulare bigod,
     Честнее не встречал я шлюхи.
     Жить с ней, когда мы оба в духе,
     Нет большей для меня отрады.
     Кто встретится моей присухе,
     Пусть ей прочтет сию балладу.



     Слуга и "кот" толстухи я, но, право,
     Меня глупцом за это грех считать:
     Столь многим телеса ее по нраву,
     Что вряд ли есть другая ей под стать.
     Пришли  гуляки -- мчусь вина достать,
     Сыр, фрукты подаю, все, что хотите,
     И жду, пока лишатся гости прыти,
     А после молвлю тем, кто пощедрей:
     "Довольны девкой? Так не обходите
     Притон, который мы содержим с ней".

     Но не всегда дела у нас на славу:
     Коль кто, не заплатив, сбежит, как тать,
     Я видеть не могу свою раззяву,
     С нее срываю платье -- и топтать.
     В ответ же слышу ругань в бога мать
     Да визг: "Антихрист! Ты никак в подпитье?"
     И тут пишу, прибегнув к мордобитью,
     Марго расписку под носом скорей
     В том, что не дам на ветер ей пустить я
     Притон, который мы содержим с ней.

     Но стихла ссора -- и пошли забавы.
     Меня так начинают щекотать,
     И теребить, и тискать для растравы,
     Что мертвецу -- и то пришлось бы встать.
     Потом пора себе и отдых дать,
     А утром повторяются событья.
     Марго верхом творит обряд соитья
     И мчит таким галопом, что, ей-ей,
     Грозит со мною вместе раздавить и
     Притон, который мы содержим с ней.

     В зной и в мороз есть у меня укрытье,
     И в нем могу -- с блудницей блудник -- жить я.
     Любовниц новых мне не находите:
     Лиса всегда для лиса всех милей.
     Отрепье лишь в отрепье и рядите --
     Нам с милой в честь бесчестье... Посетите
     Притон, который мы содержим с ней.



     Засим Марьон-карге велю я
     С Бретонкой Жанной столковаться
     И школу основать такую,
     Где яйца кур учить решатся.
     Лишь в Мен  не нужно им соваться --
     В тюрьме там сыро чересчур,
     Так что амурам предаваться
     В ней не захочет и Амур.



     Засим тебе, Ноэль Жолис,
     Шлю  розог свежих я штук двести,
     И ты душой возвеселись,
     Об этом получив известье:
     Тебе подобным -- порка к чести,
     А порет пусть тебя Анри,
     Дабы следы на мягком месте
     Потом виднелись года три.



     Засим в приюты, в Божедом --
     Не знаю, право, что и дам,
     Но шутки были б тут грехом:
     До смеха ль нашим беднякам?
     Мы шлем им, что не нужно нам --
     Я, скажем, кости жирной птицы,
     Мной отданной святым отцам.
     Кто нищ, тому и грош сгодится.



     Засим получит с Марны лед
     Колен Галерн, цирюльник мой,
     Что радом с Анжело живет,
     И пусть он держит ледяной
     Компресс на животе зимой,
     Чтоб, вытерпев леченье это,
     Не жаловаться зря на зной,
     Когда опять настанет лето.



     Засим ребят пропащих я,
     Коль в школе у Марьон их встречу,
     Наставлю -- мы ж одна семья! --
     На правый путь короткой речью,
     Не то зайдут они далече
     И гром над головой их грянет.
     Так пусть мне внемлют, не переча,
     Зане урок последним станет.



     Красавцы, розы с ваших шляп
     Вам снимут вместе с головою,
     Коль в краже уличат хотя б,
     Не говоря уж о разбое.
     Сержанты набегут гурьбою,
     Суд живо сделает свое...
     Так помните, шутя с судьбою,
     Пример Колена де Кай╕.

     На ставку ставить срам и стыд
     Жизнь и, возможно, душу тоже.
     Продулись -- вас палач почтит
     Петлею иль клеймом на роже;
     А выиграли -- ну и что же?
     Вам все равно не разделить
     С Дидоной Карфагенской ложе.
     К чему ж игру такую длить?

     И вот еще один совет:
     Недаром сказано, ребята,
     Что над грошом дрожать не след,
     Спускайте ж на вино деньжата
     В корчме, когда холодновато,
     В лесу, когда июль припек.
     Кому оставите их? Кату?
     Нейдет добро чужое впрок.



     Кто бы ты ни был -- тать полночный,
     Метатель меченых костей,
     Доносчик, лжесвидетель склочный,
     Плут, надувающий людей,
     С большой дороги лиходей,
     Пусть расстается ваша братья
     Легко с добычею своей,
     Вс╕ в кабаках на девок тратя.

     В урочный час и в неурочный
     Ломись в корчму, бесчинствуй, пей,
     Пугай округу бранью сочной,
     В картежных схватках не робей
     И, коль не хватит козырей,
     Не медли передернуть кстати,
     А выигрыша не жалей,
     Вс╕ в кабаках на девок тратя.

     Устал ты спать в канаве сточной,
     Да и к тому ж не грамотей?
     Так разживись землею срочно,
     Паши, и борони, и сей,
     Но вряд ли спину гнуть на ней
     Захочет остальная шатья,
     Что шествует по жизни  сей,
     Вс╕ в кабаках на девок тратя.

     Пока вы не в руках властей,
     Исподнее, обувку, платье
     Спускать старайтесь поскорей,
     Вс╕ в кабаках на девок тратя.



     Итак, подумайте, ребята,
     Чей болен дух, хоть крепок вид,
     Сколь страшен тот загар проклятый,
     Которым  смерть нам плоть чернит.
     А если кто-то возомнит,
     Что может он шутить с судьбой,
     Пусть сам себя потом винит:
     В свой час и срок умрет любой.



     Засим хочу свои очки
     Я здесь в Приют трехсот отдать --
     Провена ради не с руки
     Слепцов парижских обижать,
     Иначе им не разобрать,
     Где наш мертпец, где иноземский,
     Где честный человек, где тать
     Спят у Младенцев Вифлеемских.



     Я не шучу. Ведь даже тот,
     Кому с пелен живется сладко,
     Кто вечно пляшет и поет,
     Ни в чем не зная недостатка,
     Чей крепок сон и брюхо гладко,
     Не стать червям не может пищей.
     Для всех одна у смерти хватка,
     Равны пред ней богач и нищий.



     Коль трупы, сложенные плотно,
     В могиле общей шевельнешь,
     С советником палаты счетной
     Окажется фонарщик схож.
     Что ни мертвец -- одно и то ж.
     Вот и пойми, где чьи скелеты,
     Коль у лакеев от вельмож
     Отличья никакого нету.



     Здесь те, кто облечен был властью,
     И те, кто шею гнул с рожденья,
     Те, кто сполна изведал счастье,
     И те, кто знал одни лишенья.
     Различны были их стремленья,
     Но всех равно взяла могила,
     Все сделались добычей тленья,
     С синьором смерть слугу сравнила.



     Их души в рай впусти, о Боже,
     Зане тела их -- бренный прах.
     Ведь даже дамы и вельможи,
     Что в бархате, парче, шелках
     На самых лакомых харчах
     Без горя и заботы жили, --
     И те должны, истлев в гробах,
     Преобразиться в кучу гнили.



     Сочинено мной это лэ
     В честь тех особ, что завещали,
     Чтоб их тела в одной земле
     С телами бедных закопали.
     В великодушии едва ли
     Сравнится с ними кто другой.
     Молюсь, чтоб в рай им доступ дали
     Господь и Доминик  святой.



     Засим решил я отказать
     Жаке Кардону два куплета,
     Понеже у себя сыскать
     Не мог достойнее предмета,
     И будь они, как "Марьонетта"
     Иль "Гийеметта, встань с постели",
     Марьон-грязнухою пропеты,
     На всех углах бы их свистели.



     На волю я едва живой
     Вернулся из сырой темницы,
     Где жизни мог легко лишиться,
     И коль туда судьбиной злой
     Упрятан буду в раз второй,
     Едва ль сумею возвратиться


     На волю.
     Зато мне, если жребий мой
     По милости Творца смягчится,
     В раю удастся очутиться,
     И возвращусь я хоть душой


     На волю.



     Получит метр Ломе засим
     Бесценный дар от доброй феи
     И станет, обладая им,
     Ожье Датчанина славнее,
     Затем что тешить, не слабея,
     Раз до ста за ночь сможет он
     Волшебной палочкой своею
     К нему пристрастных дев и жен.



     Сверх лэ Шартье, я для влюбленных
     Засим кропильницу отдам,
     Дабы поток их слез соленых
     Туда сливался по ночам,
     И пусть взамен кропила там
     Побег шиповника торчит,
     И за Вийона к небесам
     Молитву всяк из них стремит.



     Засим охотно 6 Жаку Жаму,
     Хотя сей муж всем жмотам жмот,
     Посватал я любую даму,
     Да кто же за него пойдет?
     Я не пойму, какой расчет
     До смерти скряжничать ему:
     Свинье наследует помет,
     А он отпишет все кому?



     Засим за то, что сенешал
     Долг отдал за меня когда-то,
     Ему я кузню завещал,
     Чтобы не кони -- род пернатый
     Подковывался там без платы,
     И пусть вельможа мне простит,
     Коль в шутке яду многовато:
     Без соли кушанье претит.



     Засим пусть капитан стрелков
     Риу возьмет к себе пажами
     Марке с Фильбером, толстяков,
     Уже немолодых годами.
     Они служили палачами
     У главного прево досель,
     Но тот отставку дал им днями,
     И пуст у них теперь кошель.



     Свою капеллу Капеллану
     Засим хочу назначить в часть я.
     Он обойдется и без сана --
     В ней служат мессу без причастья.
     Моею облеченный властью,
     Там исповедовать он сможет
     Дам и служанок всякой масти
     Так, как Бог на душу положит.



     Чтоб в подлинности завещанья
     Жан де Кале мог убедиться
     (У нас ни одного свиданья
     С ним не было за все лет тридцать),
     Его прошу я не чиниться
     С последней волею моей
     И, буде в том нужда случится,
     Менять все что угодно в ней,



     Поправки нужные вставлять,
     Вносить любые измененья,
     И убавлять, и добавлять,
     И уточнять определенья,
     Но коль бедняга, к сожаленью,
     Не слишком в грамоте силен,
     По собственному разуменью
     Текст устно пусть толкует он.



     А коль сей мир по Божьей воле
     Кто из наследников оставит,
     Другому выбывшего долю
     Пусть мой нотариус отправит,
     Чем бескорыстие проявит,
     А значит, свой кредит упрочит:
     Ведь с плутом, что в делах лукавит,
     Дела иметь никто не хочет.



     Засим прошу, чтоб место дали
     В Сент-Авуа мне по кончине
     И мой портрет нарисовали
     Чернилом там по той причине,
     Что краски вздорожали ныне,
     Но над могилой не должно
     Надгробия быть и в помине --
     Продавит пол, боюсь, оно.



     Засим пусть буквами большими
     Надпишут углем надо мною
     Мне данное при жизни имя,
     Как и вся жизнь моя, простое,
     И эпитафией такою
     Сопроводят, чтоб ведал каждый:
     Здесь тот сподобился покоя,
     Кто беспокоил всех многажды.



     Эпитафия

     Сражен Амуровой стрелой,
     В могиле этой вечный сон
     Вкушает днесь школяр простой,
     Рекомый Франсуа Вийон.
     Добра не много нажил он
     И отказал друзьям своим.
     Пусть всяк, кто был хоть раз


     влюблен,
     Прочтет сии стихи над ним:



     Даруй, Творец, по смерти мир
     Тому, кто длил существованье
     Без крова и без пропитанья
     В тряпье, заношенном до дыр.
     Бедняге, что убог и сир,
     Знал лишь пинки да осмеянье,
     Даруй Творец, по смерти мир.

     Ему, с кем был неласков мир,
     Кого отправили в изгнанье,
     Огрев по заду на прощанье,
     Как прохиндеев и проныр,
     Даруй, Творец, по смерти мир.



     Засим хочу сойти я в землю
     Под колокольные раскаты.
     Кто не трепещет сердцем, внемля
     Громам соборного набата,
     Чей зов и ныне, как когда-то,
     Беда какая б ни пришла --
     Мятеж, пожар, чума, солдаты,
     Отпугивает силы зла?



     Я звонарям не пожалею
     Шести ковриг в вознагражденье,
     Таких, что их могли б евреи
     Бросать в Стефана, как каменья,
     Влача святого на мученья.
     А звонарей должно быть двое:
     Воллан -- его я знаю рвенье;
     Жан де ла Гард -- он друг со мною.



     Распоряжаться погребеньем
     Я попрошу людей таких,
     Что не замедлят с исполненьем
     Последних чаяний моих,
     Зане довольно средств у них,
     Чтоб заплатить за все сполна.
     Я выбираю шестерых.
     Фирмен, пиши их имена.



     Вот первый -- следователь строгий
     Мартен Бельфе, что шлет на рель
     Идущих по дурной дороге;
     В вот второй -- Мишель  Фувнель;
     А третий -- это Коломбель.
     Имев общаться с ними счастье
     По многим поводам досель,
     Ручаюсь я за их согласье.



     А коль откажут люди эти,
     Боясь, что их в расход введут,
     Других держу я на примете,
     Чтоб возложить на них сей труд.
     Филипп  Брюнель -- вот как зовут
     Из новой тройки одного;
     Второй, кто будет назван тут, --
     Метр Жак Рагье, сосед его.



     Богач Жак Жам пусть будет третьим
     Средь тех, кто вставлен в список мной.
     Страх перед Господом презреть им
     Не даст наказ последний мой,
     Зане по смерти в рай святой
     Вход отверзает Царь Небесный
     Лишь людям с честною душой,
     Как, скажем, Жам, столь всем известный.



     Пусть огласитель завещанья --
     Тома Трико зовется он --
     К тому приложит все старанья,
     Чтоб текст почетче был прочтен.
     Знакомы с давних мы времен,
     Немало пито с ним и пето.
     Будь к картежу привержен он,
     Ему б я дал "Притон Перретты".



     Гийом дю Рю пусть примет свечи,
     Когда Вийона отпоют,
     А прах мой, гроб подняв на плечи,
     Распорядители несут.
     Но больно мне то там, то тут.
     Я знаю: время уходить
     В последний мой земной приют,
     И всех прошу меня простить.



     Монахов, клириков, ханжей,
     Чьи души верой не согреты,
     Лентяев, модников-хлыщей,
     На коих башмаки надеты
     Такие тесные, что света
     Невзвидишь в них, с тоски стеня,
     А также прочий люд отпетый --
     Прошу я всех простить меня.

     Распутников любых мастей,
     Девиц, чья первая примета --
     Уменье не скрывать грудей
     От глаз возможного предмета,
     И дурней, для которых нету
     Важнее дел, чем суетня,
     И дур, что только входят в лета, --
     Прошу я всех простить меня.

     За то же, что на слуг властей,
     На псов, несущих в суд изветы,
     Дерьмом я ставил бы, ей-ей,
     Клеймо коричневого цвета,
     Да редко (в этом нет секрета)
     Случается со мной дристня --
     Уж такова моя планета, --
     Прошу я всех простить меня.

     И коль свинчатки и кастеты
     Пойдут крушить средь бела дня
     Бессовестную сволочь эту,
     Прошу  я всех простить меня.



     Итог подводит дням своим
     Сим завещанием Вийон.
     Придите же проститься с ним,
     Заслышав колокольный звон,
     Предвестье скромных похорон.
     Поклялся он мотней своей,
     Что был без памяти влюблен
     И при разлуке с жизнью сей.

     В изгнание судьею злым
     Бедняк уйти был принужден,
     Но все ж охотником большим
     Остался до девиц и жен:
     Ведь что Париж, что Руссильон --
     Ты только в ход пускать умей
     То, чем мужчина наделен
     И при разлуке с жизнью сей.

     Свое добро раздав другим,
     А сам в лохмотья облачен,
     Он бодро шел путем земным,
     Хоть стрелы слал ему вдогон
     Настолько часто Купидон,
     Что наш лихой прелюбодей
     Был этим крайне изумлен
     И при разлуке с жизнью сей.

     Принц, да не будет в грех вменен
     Беспутнейшему из людей
     Глоток вина, что выпил он
     И при разлуке с жизнью сей.









     Тибо д'Оссиньи -- епископ Орлеанский и М╕нский в
     1452 -- 1473 гг., ожесточенный недруг Вийона, которого по
     причине, оставшейся неизвестной, держал у себя в тюрьме
     в городе Мен.





     Богемский брат -- приверженец еретической секты, именовавшейся во Франции <пикарами> (по названию провинции Пикардия) или <братьями Святого Духа> и отрицавшей, в частности, необходимость молитв.





     С Людовиком Французским вместе... -- Вийон восхваляет
     короля Людовика  XI (1423 --  1483, правил с 1461), поскольку, проезжая после коронации через Мен, новый государь, по обычаю, амнистировал всех заключенных, в том
     числе поэта.





     Марцьял -- это имя носят 17 католических святых, но
     здесь имеется в виду самый известный из них -- Марциал
     Лиможский, скончавшийся в 1250 г. в возрасте 73 лет. Никакими смелыми поступками он себя не прославил: в тексте
     простая игра слов -- имя Марциал (от Марс) само по себе
     предполагает смелость в его носителе.





     Аверроэс --латинизированное Ибн Рушд (1126 -- 1198),
     арабский философ и врач, живший в Испании и Марокко.
     Его комментарии к трудам Аристотеля считались ключом к
     пониманию последних.





     Еммаус -- селение в древней Палестине (Лк., 24, 13-32).





     Да, грешен я и каюсь в том... -- библейская аллюзия
     (Иез., 33, II).





     "Роман о Розе" -- памятник французской средневековой
     литературы.





     Диомед -- рассказ о пирате Диониде, приводимый Цицероном в его трактате "О государстве", в средние века был
     популяризирован схоластом Иоанном  Солсберийским
     (1115-1180) в его "Поликратике" и неоднократно переводился с латыни на живые европейские языки, причем из-за
     ошибки переводчиков и переписчиков Дионид превратился
     в Диомеда, а рассказ приписан римскому историку I в. н.э.
     Валерию Максиму (т.е. Великому).





     Как завещал мудрец... -- библейская аллюзия (Еккл., 9, 9-10).





     Как в книге сказано Иова... -- "Дни мои бегут скорее челнока" (Иов, 7,6).





     Строфа XXXV -- единственный источник сведений о семье Вийона.





     Жак К╕р (ум. 1456) -- купец и финансист, с 1440 г. королевский казначей. В 1451 г. из-за интриг вельмож попал в
     немилость, был лишен состояния и изгнан из Франции.





     Здесь и далее баллада -- средневековая поэтическая
     форма: стихотворение с ослабленным сюжетом или вовсе
     без него, состоящее из нескольких строф со сквозными
     рифмами и обязательным заключением (посылкой) нате же
     рифмы, адресованным условному лицу (обычно принцу).


     Вийон смешивает исторические и мифологические (вероятно, принимая их за первые) персонажи.


     Флора -- римская куртизанка, завещавшая свои богатства
     родному городу.


     Архипиада -- испорченное Алкивиад, греческий полководец и государственный деятель V в. до н.э., отличавшийся
     красотой; в связи с этим в одной средневековой книге был
     принят за красивую женщину.


     Таис -- греческая куртизанка III в. н.э., ставшая христианкой и монахиней.


     Эхо (миф.) -- нимфа, от неразделенной любви к юноше
     Нарциссу иссохшая настолько, что от нее остался лишь голос.


     Элоиза (1101 -- 1164) -- возлюбленная поэта и философа
     Пьера Абеляра (1079 -- 1142), который за связь с ней был оскоплен ее дядей, после чего постригся в монахи.


     Буридан, Жан (ок. 1300 -- ок. 1358) -- философ-схоласт.
     Согласно легенде, состоял в любовной связи с Маргаритой
     Бургундской, супругой короля Людовика Х (сюжет, разработанный в драме Дюма-отца "Нельская башня").


     Бланш -- Бланка Кастильская (1188 -- 1252), супруга Людовика VIII Французского, славившаяся умом и красотой.


     Берта -- Берга Большеногая (ум. 783), мать императора
     Карла Великого, героя французского эпоса, где он выступает защитником страны от мусульман-арабов.



     Жанна-Жаннад'Арк  (ок. 1412- 1431), народная героиня Франции, сожженная англичанами по обвинению в
     колдовстве.





     Противореча заглавию собственной баллады, Вийон
     вспоминает исключительно своих современников, кроме
     Карла Великого (ок. 742 -- 814) и Бертрана Дюгеклена
     (1320-1380), коннетабля Франции, вернувшего ей почти
     все земли, утерянные в ходе Столетней войны с англичанами.


     Каликст III (Альфонсо Борха) -- римский папа в 1455 --
     1458 гг.


     Герцог де Бурбон -- Карл I, пятый герцог де Бурбон
     (1401-1456).


     Альфонс -- Альфонс V Арагонский (1401 -- 1458).


     Скотт (латинское наименование шотландца) -- король
     Шотландии Иаков II (род. 1430, правил 1437 -- 1460), у которого одна сторона лица с рождения представляла собой
     родимое пятно.


     Испанец -- Иоанн (Хуан) II Кастильский (1405 -- 1454,
     правил с 1406), принудивший эмира Гранадского признать
     себя данником Кастилии.


     Ланчелот -- Владиславу (или VI) Габсбург, король Богемии (Чехии) в 1440 -- 1457 гг. Вийон именует его на итальянский лад Ланчелотом, путая, вероятно, с королем неаполитанским, носившим то же имя (1374 -- 1457, правил с
     1386).


     Герцог д'Алансон --либо Иоанн I, погибший в 1415 г. в
     битве с англичанами при Азенкуре, либо, вероятнее, Иоанн II, сподвижник Жанны д'Арк, в 1458 г. приговоренный
     к смертной казни за мятеж. Казнь была заменена ему пожизненным заключением, но Вийон, видимо, об этом не
     знал.





     Стихотворение написано не на старофранцузском языке -- Вийон его не знал, а является лишь стилизацией,
     подчас не совсем грамотной. Речь в нем идет не об апостолах Христа, но о римских папах.


     Тиара -- трехъярусный головной убор римского папы.


     Взметает ветер прах с земли... -- библейская цитата:
     "...прах, возметаемый ветром (с лица земли)" (Пс. \,4).





     За это в ад отсель пойдешь... -- христианская религия
     считает самоубийство тягчайшим грехом.





     Пригожая Оружейница -- вполне реальный персонаж:
     она родилась ок. 1375 г., и в 1458 г. ей было 83 года.





     "Декрет" -- первый свод канонического права, принадлежащий перу итальянского монаха Грациана (ок. 11411204).





     Сарданапил -- грецизированное имя ассирийского царя
     Ассурбанипала. Согласно легенде, Сарданапал отличался
     любовью к роскоши и распутством. Осажденный восставшими сатрапами, он поджег свой дворец и погиб в огне вместе с женами и сокровищами. В балладе это имя дается в
     усеченной форме "Сардана", и нет уверенности в том, что
     имеется в виду подлинный Сарданапал.


     Атласом ляжек распаленный... -- В Библии (2 Цар., II,
     2-27) рассказывается, что царь Давид, прогуливаясь по
     кровле своего дворца, увидел купающуюся Вирсавию, жену
     Урии. Прельстясь ее красотой, царь послал мужа Вирсавии
     к своему полководцу Иоаву, написав тому, чтобы Урию
     поставили в самом опасном месте и в разгар боя оставили
     одного. Урия погиб, а Вирсавия стала женой Давида.


     Фамарь,Амнон- библейский эпизод (2 Цар., 13) гласит
     о том, что сын Давида Амнон воспылал страстью к своей
     сводной сестре Фамари, притворился больным и попросил
     отца прислать к нему сестру, чтобы та накормила его собственноручно приготовленным кушаньем. Фамарь напекла
     ему лепешек, а он, оставшись с ней наедине, овладел ею, за
     что два года спустя был убит своим сводным (родным
     Фамари) братом Авессаломом.


     Креститель и Ирод -- евангельский эпизод (Мф., 14, 312) повествует о том, что Иоанн Креститель, обличавший
     Иродиаду, жену иудейского царя Ирода, был брошен
     последним в тюрьму. Ирод не решался казнить пророка,
     боясь народных волнений, но дочь Иродиады подтолкнула
     его обезглавить Иоанна.


     Катрана де Воссель -- предмет домогательства Вийона,
     особа, проживавшая вблизи церкви св. Бенедикта.


     Ноэль -- Ноэль Жолис, вероятный соперник поэта и свидетель его позора, что и объясняет недружелюбие Вийона к
     нему (БЗ, CXLII). (здесь и далее сокращается "Малое
     завещание" -- МЗ, "Большое завещание" -- БЗ. -- Ред.)





     Такк Тибо -- лакей и портной, ставший любимчиком
     герцога Беррийского.





     Метр Робер -- палач города Орлеана, с которым Вийону, видимо, пришлось иметь дело.


     ...не слабей, чем Богом ростовщик любим... -- с точки
     зрения христианской религии отдача денег в рост -- греховное занятие.





     Ублюдок Де ла Барра -- см. МЗ, XXIII.





     Робея Тюржис, Провен, Моро -- Робен Тюржис -- хозяин
     харчевни "Сосновая шишка"; Жан Провен -- кондитер; Жан
     Моро -- содержатель харчевни.





     Фирмен -- предполагаемый секретарь Вийона, трижды
     упомянутый в БЗ.



     Про участь богача скупого... -- Вийон излагает евангельскую притчу (Лк., 16, 19-31) о нищем Лазаре и богаче.





     Все девять ангельских чинов... -- иерархия ангелов по
     церковным  представлениям: Серафимы,  Херувимы,
     Престолы, Господства, Силы, Власти, Начала, Архангелы,
     Ангелы.





     "Говеха черта" -- заглавие не дошедшего до нас романа
     Вийона, в котором, видимо, описывались столкновения
     1451-1453 гг. междупарижскими школярами и городскими
     стражниками в связи со сносом большого межевого камня,
     носившего вышеприведенное название и расположенного
     около особняка де Брюйер.


     Ги Табари -- приятель Вийона, участник ограбления Наваррского коллежа. Схваченный летом 1456 г., выдал под
     пыткой остальных участников грабежа.





     Египтянка -- св. Мария Египетская (VI в.), в молодости
     куртизанка, потом монахиня.


     Теофил -- герой средневековой легенды, прообраз Фауста; попав в немилость у епископа, продал за мирские блага
     душу черту, но через семь лет раскаялся и был спасен благодаря заступничеству Богоматери.





     ...сей Розе... -- имеется в виду персонаж "Романа о Розе"
     (см. прим. МЗ, XIII).





     Мишо -- персонаж фаблио, неутомимый любовник вроде
     героя поэмы нашего псевдо-Баркова.


     В Сен-Сатире --т.е. в церкви св. Сатира. Вийон иронически выбирает самое подходящее место для могилы
     Мишо.





     Итье Маршан -- см. МЗ, XI.


     De profundis (лат.) -- "Из бездны", начало заупокойного
     католического гимна.





     Жан Корню -- см. МЗ, XI.


     Пьер Бобиньон -- прокурор в Шатле, сутяга и скупец.


     Пьер Сент-Аман --см. МЗ, XII.





     Дени Эслен (1425 -- после 1506) -- богатый парижский
     буржуа.




     Гийом Шаррюо -- однокашник Вийона, священник.


     Меч -- см. прим. к МЗ, XI.


     Пустырь за Тамплем -- пустырь за городской стеной
     Парижа, примыкавший к бывшему подворью  ордена
     храмовников (тамплиеров), уничтоженного в начале XIV R
     королем Франции Филиппом IV Красивым.





     Фурнье --см. МЗ, XX.





     Жак Рагье -- см. МЗ, XIX.





     Мерб╕ф, Никола Лувье -- см. МЗ, XXXIV.


     Машку -- торговка живой птицей, чье заведение находилось вблизи от Шатле.





     Тюржис -- см. БЗ, LXVII.


     Эшевен -- городской советник.





     Сен-Женеру, Сен-Жюльен-де-Вувант -- городки в Пуату,
     в дореволюционной (до 1789 г.) Франции области по
     нижнему течению Луары.





     Жан Рагье -- см. МЗ, XVII.


     Байи -- Жан де Байи, прокурор парламента и чиновник
     казначейства; имел собственный дом, рядом с которым
     находился фонтан Мобюэ.





     Мишо дю Фур -- сержант в Шатле, затем трактирщик.





     Дени Рише и Жан Валлетт -- городские стражники.





     Шоле -- см. МЗ, XXIV.




     Жан Лу -- см. МЗ, XXIV.





     Маэ -- Жан Маэ, настоящее имя палача в Шатле, упоминаемого Вийоном под кличкой Резчик по дереву.





     Жан Pay -- купец-меховщик, капитан городской стражи.





     Робине Тракайль -- чиновник казначейства, разбогатевший на службе, но оставшийся скрягой.





     Перро Жирар -- цирюльник из Бур-ла-Рена, гостеприимством которого неделю пользовался Вийон.


     Аббатиса де Пуррас -- Югетто дю Амель, с 1454 или
     1455 г. аббатиса женского монастыря Пор-Руайль (по-местному Пуррас), стяжавшая известность своими галантными
     похождениями и в конце концов изгнанная из обители.





     Облатки -- имеются в виду причастные облатки, символизирующие плоть Христову.





     Жан де Мен -- см. прим. к МЗ, 1.


     Матье (род. ок. 1260) -- французский поэт, писавший
     по-латыни.


     Жанде Пуль╕- доктор Сорбонны, противник нищенствующих орденов, требовавший отнять у монахов право
     принимать исповедь.



     Бод -- Боддела Map, монах-кармелит.
     Детюска -- об этом персонаже ничего не известно.
     "Зеленая клетка" -- публичный дом в Париже.





     Малыш  Масе -- ироническое прозвище бальи (глава
     судебно-полицейской власти) провинции Берри, сутяга и
     клеветник.





     Франсуа дела Вакри --лиценциат права, член церковного суда.





     Жан Лоран -- священник, член суда по делу об ограблении Наваррского коллежа.


     К╕р Жан (ум. 1483) -- с 1447 г. архиепископ Буржский.





     Жан Котар -- прокурор церковного суда, прославленный пьяница.


     Патар -- мелкая фламандская монета вроде гроша.





     Архитриклин -- в отличие от Ноя и Лота, это не имя
     собственное, а греческое наименование распорядителя
     пира на свадьбе в Кане Галилейской (Ин., 2, 9). В средние
     века (как в латинском, так и в славянском переводе Писания) это слово воспринималось как имя собственное.


     Бог Сил -- одно из наименований Бога Отца в Писании
     (Пс., 79,8).





     Мерль -- Жермен де Мерль, богатый меняла.





     Сироты мои -- см. МЗ, XXV.





     Пьер Рише -- учитель закона Божия, возглавлявший
     школу для детей.


     Донат (род. ок. 333) -- автор трактата, использовавшегося в средние века для обучения латыни.


     Солид -- римская, затем византийская золотая монета.





     "Кредо" -- в переводе с латыни "Верую", символ веры.





     Гельдри Гийом -- Гийо Гельдри, см. МЗ, XXVIII.





     Коллеж восемнадцати -- один из коллежей Сорбонны.





     Мишо Кюль д'У -- парижский эшевен.


     Шарм Таранн -- богатый меняла.





     Гриньи, Бисетр -- см. МЗ, XVIII.





     Дела Гард -- см. МЗ, XXXIII.


     Как звать его -- Тибо иль Жан... -- во времена Вийона оба
     эти имени были синонимами слова "рогоносец".


     Женевуа -- Пьер Женевуа, прокурор в Шатле.





     Мешок гвоздики -- речь здесь не о цветах, а о пряности,
     высоко ценившейся в средневековой Европе.


     ...в дар синьору... Служить святому Христофору -- имеется в виду Робер д'Эстутвиль (см. прим. к МЗ, XX), который
     "добыл" себе в жены Амбруазуде Лоре, победив в 1446 г. на
     турнире в Сомюре Рене Анжуйского (1408-1480). Он очень
     боялся умереть внезапно, т. е. без покаяния, и потому
     чрезвычайно чтил св. Христофора: существовало поверье,
     что тот, кто видел изображение последнего, не умрет скоропостижно.





     Пердрие, Жан и Франсуа -- сыновья парижского менялы,
     друзья юности Вийона, оговорившие поэта перед архиепископом Буржским.





     Тайван -- прозвище Гийома Тиреля, королевского повара, автора поваренной книги.


     Макэр -- имя нарицательное, скверный повар и отрави
     БАЛЛАДА О ЗАВИСТЛИВЫХ ЯЗЫКАХ



     В гнилой крови... отворенной...-- Полнолуние, совпадающее с наиболее высоким приливом, считалось наилучшим
     временем для кровопускания.





     Андре Куро -- адвокат короля Рене (см. прим. к БЗ,
     CXXVIII) в Парижском парламенте.


     Гонтье -- герой пасторальной поэмы Филиппа де Витри
     (ок. 1290-1361) "Франк Гонтье", прославляющей прелести
     пастушеской жизни Франка и его подружки Елены на лоне
     природы и очень похожей на пастораль короля Рене "Рено
     и Жаннетон, или Любовь пастуха и пастушки".





     Мудрейший из людей -- имеется в виду автор библейской
     "Книги Премудрости Иисуса, сына Сирахова" (8,/): "Не
     ссорься с человеком сильным, чтобы когда-нибудь не
     впасть в его руки".





     Сидония -- жена Гонтье.





     Девица де БрюНер -- на самом деле богатая семидесятишестилетняя вдова, владелица одноименного особняка (см.
     прим. к БЗ, 1 LХХVIII).





     Макробий -- латинский писатель V в., во времена Вийона
     считавшийся высшим авторитетом в вопросах красноречия.





     Обители старинной, что на Монмартре. -- Имеется в виду оскудевший женский монастырь на Монмартре, монахини которого отличались распущенностью, почему Вийон и
     дарит им холм Мон-Валерьен, где находился мужской монастырь, а также дает отпущение грехов.





     Марго -- в Париже было, конечно, немало веселых девиц
     с таким именем, но героиня знаменитой баллады -- не подлинное лицо, а всего лишь вывеска соответствующего заведения.


     Brulare bigod- искаженное английское ругательство by'r
     Lord, by God.





     Ноэль Жолис -- см. БЗ, Двойная баллада и прим. к ней.
     Анри -- Анри Кузен, парижский палач.





     Колен Галерн -- Вийон обыгрывает фамилию цирюльника: galeme означает по-французски холодный, северо-западный ветер.





     Коленде Аайе-друг детства Вийона, повешенный в 1460 г.
     как инициатор ограбления Наваррского коллежа.


     Дидона -- в "Энеиде" Вергилия царица Карфагена.





     Приют трехсот -- парижская богадельня для слепых, в
     отличие от такого же учреждения в городе Провене.


     У Младенцев Вифлеемских -- имеется в виду парижское
     кладбище близ одноименного монастыря. Там хоронили в
     общих могилах бедняков, но многие видные люди из христианского смирения завещали хоронить их там же.





     Жаке Кордон -- см. МЗ, XVI.





     Ломе -- Пьер Ломе д'Эрен, клирик собора Парижской
     Богоматери, которому в 1450 г. капитул храма поручил
     очистить прилегающие улицы от девиц легкого поведения.


     Ожье Датчанин -- герой старофранцузского эпоса,
     прославленный своими галантными похождениями.





     Шартье, Ален (1385 --1433) -- французский поэт, сентиментальность которого высмеивает Вийон.





     Жак Жам -- парижский архитектор, владелец многих
     домов.





     Сенешал -- вероятно, Пьер де Брезе, великий сенешал
     Нормандии. Вполне возможно, что слова "долг отдал за
     меня когда-то" следует понимать в прямо противоположном смысле.





     Капитан стрелков Риу -- см. прим. к БЗ, СП.


     Главный прево -- начальник военной полиции Людовика XI Тристан Л'Эрмит (Пустынник), известный своей
     жестокостью.





     Капеллан -- Жан Капеллан, городской стражник.





     Жан де Кале -- нотариус в Шатле.





     Сент-Авуа -- капелла в монастыре августинцев, помещавшаяся на втором этаже, почему Вийон и просит не
     сооружать надгробия: оно может продавить пол капеллы,
     т. е. потолок первого этажа.





     Стефан -- первый христианский мученик, которого в
     33 г. евреи побили камнями за проповедь учения Иисусова
     (Деян., 6,7-15; 1,1-60).





     Тома Трико -- однокашник Вийона, священник.


     "Притон Перретты" -- игорный дом напротив трактира
     "Сосновая шишка" (см. БЗ, ХСI).





     Гийюм дю Рю -- оптовый виноторговец.





     Руссильон -- область в восточной части Пиренеев на
     границе с Испанией.



     Франсуа ВИЙОН


     * БАЛЛАДЫ НА ЦВЕТНОМ ЖАРГОНЕ *


     перевод Ю.Б.Корнеева



     Да, городишко Паруар фартовый,
     Одна беда -- невпроворот вязал.
     Втихую подберутся -- и готово:
     На кичу урка поканал,
     А там, глядишь, от пайки дуба дал.
     Так что нельзя на деле попадаться,
     Не то недолго без ушей остаться
     И длинный срок вдобавок потянуть.
     Сумел украсть -- сумей сорваться,
     Чтоб часом в петлю не нырнуть.

     Коль брать намыливались фрея,
     А на лягавых нарвались,
     Старайтесь ноги сделать побыстрее,
     Иль можно со скамьи подпрыгнуть ввысь.
     Но раз с ментами завелись,
     Влипайте в кипиш всей гурьбою,
     И так как вам ценой любою
     С копыт их нужно ковырнуть,
     Пусть будет на двоих вас трое,
     Чтоб часом в петлю не нырнуть.

     А если все-таки сгорели,
     Не след играть незнанку вам,
     Или просушат нас на рели --
     Скпозняк. и днем и ночью там.
     Мозги не засиранте псам:
     На понт вы не возьмете живодера
     Он, сука, нюхом чует вора,
     И грех ему не подмахнуть.
     Колитесь же без разговора,
     Чтоб часом в петлю не нырнуть.

     Принц-мазь, решил пижона крутануть
     И на крупняк костями тряхануть --
     Не шейся с тем, кто может кладануть.
     И вовремя успей хильнуть,
     Чтоб часом в петлю не нырнуть.



     Не лезьте на рога, жулье.
     Коль гуж намылились сорвать.
     Пример с Колена де Кайе
     В щекотном деле не хер брать.
     Бывало -- хай. пора слинять,
     Ему: "Атас!" -- а он: "Ништяк!" --
     Вс╕ псов пытался сблатовать,
     А там и тыквой в петлю шмяк.

     Шмотье не вздумайте носить,
     Которое бы вас стесняло,
     Чтоб то, что нужно закосить.
     Из-под блошницы  не торчало.
     На этом Монтиньи сначала
     Застукал пакостный дубак,
     Затем был признан он кидалой,
     А там и тыквой в петлю шмяк.

     Братва, идя на скок, не бздите.
     Глушите фрайеров смелей,
     А погорев, не подводите
     Еще не взятых корешей.
     Коль их зачастят как шишей,
     Им не отмазаться никак:
     Ведь урке лишь наезд пришей,
     А там и тыквой в петлю шмяк.

     Принц деловой, мастрячь ворье:
     Не лезет на рога блатняк --
     Замочишь штымпа за рыжье,
     А там и тыквой в петлю шмяк.



     На дело, жохи!
     Ночь без балдохи --
     Вот лучшая для нас пора,
     Кирнем немножко
     Перед дорожкой
     И за душник возьмем бобра,
     И пусть до самого утра
     Тубанит он и бздит в мандраже,
     Не смея даже
     Провякать: "Стража!" --
     Но все-таки не выйдет весь,
     Чтоб нам за лоха не подсесть.

     Решив с чертями
     Тряхнуть костями,
     Стригите быдло втихаря,
     Марухам в грабки
     Справляйте бабки,
     Не ботайте по фене зря
     И зырьте, нет ли где шныря.
     А засветились -- двинь тюленя
     Без сожаленья
     В мурло иль жменю

     И когти рви что прыти есть,
     Чтоб нам за лоха не подсесть.
     А может, лучше
     На всякий случай
     С блатной житухой завязать?
     Ведь наша доля --
     Не видеть воли
     И из мешка не вылезать.
     Или на гопе замерзать.
     Но нынче, коль уж подфартило,
     Глуши терпилу,
     Хоть лишь вполсилы
     И лишь пока не гавкнут: "Шесть!"
     Чтоб нам за лоха не подсесть.

     В пузырь не лезьте,
     Все ладом взвесьте,
     В наезд по лезвию идите,
     Не наследите
     И псам не дайте вас заместь,
     Чтоб нам за лоха не подсесть.



     Коль тряхануть решил костями,
     Рассчитывая на крупняк,
     Тебе метать их с фрайерами
     На лежбище нельзя никак.
     Раз ты чесняк, а не вахлак,
     Зырь, чтоб вокруг все было спок
     И не засек тебя цветняк,
     Или канать тебе в мешок.

     Уж коль моргнут: "Атас! Менты!"
     Не жди, чтоб повторили: "Шуба!"
     Сгребай шмотье -- и лататы,
     Пока не поломали зубы
     И не дал ты в кичмане дуба:
     Живет кандальник краткий срок.
     Итак, мухлюй, катала, грубо,
     Не то канать тебе в мешок.

     Тот, кто себя позволил взять, --
     Мудак, созревший для глаголи:
     Сорвавши гуж, умей слинять,
     Не то запляшешь поневоле
     На ленте в шесть локтей и боле,
     И коль тебе еще чуток
     Охота погулять на воле,
     Стр╕мь, чтоб не поканать в мешок.

     Принц-мазь, орудуйте костями
     Так, чтобы крепкий фрайерок
     Не расколол вас с корешами,
     Иль поканаете в мешок.



     Мухлюя, скок лепя иль тыря,
     Попризадумайтесь, жулье,
     Чем платит жулик в этом мире
     За жульническое житье.
     А потому сорвал свое --
     И не осли -- мотай от псов
     Да поскорей столкни шурье,
     Чтоб не прихлопнул мухолов.

     Коль долго станешь, слам транжиря,
     Мудохаться с барыгой ты,
     Срисуют враз тебя, фуфыря,
     Сгребут и вытряхнут менты,
     А сядешь -- и тебе кранты.
     Поэтому и будь готов
     Лечь в дрейф иль сигануть в кусты,
     Чтоб не прихлопнул мухолов.

     Хиляй с опаской, земко зыря,
     Не топает ли сзади хвост,
     Или тебе на киче в сыри,
     Блюдя семь дней в неделю пост,
     Ждать на хомут петлю внахлест
     С компанией таких же лбов.
     Остерегайся ж, коль не прост,
     Чтоб не прихлопнул мухолов.

     На хазе, лежбище, хавире,
     Принц-коновод, учи воров
     Шары  распяливать пошире,
     Чтоб не прихлопнул мухолов.



     Блатная бражка, люд фартовый,
     Кого на лажу не купить,
     Умейте фрайера любого
     За жабры иль хомут схватить,
     Шмель, полный бабок, закосить
     И с ним во что бы то ни стало,
     Устроив шухер, понт разбить,
     Чтоб не скривить в петле хлебало.

     Не дайте и чердак свой клевый
     Казенной биркой заклеймить,
     Что помогло 6 лягавым снова,
     Вас срисовав, вам срок вломить.
     Старайтесь с курвами пропить
     Все, что от дела перепало, --
     Уж лучше трахать, чем копить,
     Пока вам не скривят хлебало.

     Должны всегда вы быть готовы
     Перо иль фомку в ход пустить,
     Коль все у вас пошло хреново
     И скок без шума не слепить,
     Но только помните: шутить
     Ворам с мокрухой не пристало,
     И если лоха завалить,
     Глядишь, скривят и вам хлебало.

     Принц, тот, кто шьется с блатарями,
     Хоть у него в калгане мало,
     Пусть земко стремит за ментами,
     Не то в петле скривит хлебало.



     Стокгольм 1

     Веселый город Паруар, нет спора,
     Да только в нем порядочных людей
     И колет и метелит вусмерть свора,
     Из-за чего немало блатарей
     Кандыбет без ушей и без ноздрей.
     А значит, стырил бабки и к коблам
     Винта нарежь, затем что долго вам,
     Жулье, в столице не прокантоваться:
     Зарачат и в мешок отправят к псам,
     Коль не попустит Бог с пенькой спознаться.

     Канайте на сознанку к живодеру,
     Как только засундучат вас в кандей.
     Зря не темните -- и без разговору
     Задок-другой скостят вам, ей-же-ей.
     На киче с петель не сорвешь дверей,
     Туда с собой не притаранишь слам,
     Чтобы, подмазав лапу дубакам,
     С их помощью  невкипиш оборваться,
     Но можно в доску отсидеть и там,
     Коль не попустит Бог с пенькой спознаться.

     На воле же, созвав в ночную пору
     На хазу шмар и хевру всех мастей,
     Подальше дайте отхилять дозору,
     А после выводите корешей,
     Бобра берите на гоп-стоп скорей,
     Но стр╕мьте втихаря по сторонам,
     Не то удастся сукам и шнырям
     На помощь лоху гамузом сбежаться,
     И правильно вам врубят по мозгам,
     Коль не попустит Бог с пенькой спознаться.

     Я вот что, принц-пахан, скажу ворам:
     "Ракушечникам всем по их делам
     Сполна должно когда-нибудь воздаться --
     Терпеть им столб позорный, дыбу, срам,
     Коль не попустит Бог с пенькой спознаться".







     ...на цветном жаргоне --т.е. на воровском жаргоне.
     1

     Паруар -- так на цветном жаргоне во времена Вийона называли Париж.

     Брать... фрея -- обворовывать, обыгрывать человека.

     Мазь -- уважаемый вор, ловкий мошенник.
     II

     ... признан он кидалой... -- т.е. мошенником, вымогателем
     денег, обманщиком.

     ...запилят как шишей... -- арестуют как вооруженных
     грабителей.

     Деловой -- т. е. вор, хитрыи, предприимчивый.

     Не лезет на рога блатняк... -- т. е. воры не решаются, не
     рискуют.

     Замочишь штымпа  за рыжье... -- изобьешь жертву
     (фрайера) за золотишко.
     III

     Жохи -- отчаянные, смелые мошенники.

     Без балдохи -- т. е. без луны.

     Тубанит -- т.е. паникует.

     За лоха -- т. е. за жертву преступления, наивного, доверчивого человека.

     Не ботайте по фене... --т.е. не говорите на воровском
     жаргоне.

     В... жменю -- в задницу.

     ...терпилу... -- т. е. жертву.

     "Шесть!" -- сигнал тревоги, опасности.
     IV

     Чесняк -- вор в законе.

     Цветняк -- стража.

     "Шуба!" -- сигнал тревоги.

     ...в кичмане... -- в тюрьме, карцере.

     Катала -- картежный шулер.

     Грубо -- удачно.

     ...для глаголи... -- т. е. для виселицы.
     V

     Коновод -- главарь преступной группы.
     VII

     Невкипиш -- т. е. незаметно, тихо.

     Ракушечникам -- см. прим. к "Малому завещанию", XVII.

Last-modified: Wed, 07 Mar 2001 20:13:02 GMT

Оцените этот текст: