остаются девице на память... Так и пишите, Бомарше: "на память". И не забудьте указать, что девица де Еон уже носила женское платье в известных королю случаях... Бомарше увязал секретные бумаги и отвез их в Версаль. Последнее время, от постоянной возни с тяжестями, у поэта даже окрепли мускулы. Людовик XVI великодушно пометил "трактат" задним числом, показав тем самым, что милости королей сыпались на голову де Еона и ранее этого союза. - Но, - заметил король, - носить орден моего святого патрона Людовика кавалерша может только в провинции. И никогда да не снимет она женского платья! Лишь в этом случае ей будет обеспечена пожизненная рента за прошлые заслуги в дипломатии. *** Лондонские граверы изображали теперь кавалершу в виде богини Паллады, патронессы наук и мудрости. Иметь женой Палладу, которая обладает к тому же значительной рентой, такое не часто встретишь во Франции, и Бомарше - торжествовал. Париж со дня на день ждал, чем закончится первая брачная ночь драгунского капитана с ловким комедиантом. - Я счастлив, - говорил Бомарше. - Поверьте, ко мне вернулась легконогая юность... Между тем все ждали свадьбы, и англичане, как завзятые спорщики, перенесли свои дебаты даже в газеты. Это надоело де Еону, и однажды на каком-то рауте, невзирая на приличия, он публично послал Бомарше к чертовой матери. - Опомнитесь, дорогая, - растерялся поэт. - Ты слышал, негодяй? Убирайся к черту... Свадьба расстроилась, и биржа стала играть на понижение. Газеты писали, что навряд ли де Еон - женщина, ибо женщина не страшилась бы общения с будущим своим супругом. Растерянный Бомарше подкупил авантюриста Тевено де Моранда (книгу которого он недавно спалил в печках), и началась война перьями. Памфлет за памфлетом, один грязнее другого, выбегал из кипящих ядом чернильниц... Но Вержен пресек эту войну в самом ее зародыше. - Исполните условия договора, - продиктовал он де Еону в Лондон, - иначе вы лишитесь ренты. И срочно выезжайте на родину! Исполняя приказ министра, 6 августа 1777 года кавалер появился в гостиных Лондона уже официально признанной женщиной. Голову его украшала бриллиантовая булавка. - Вопрос разрешен без Бомарше! - заволновалась биржа. И суды Лондона сразу же наполнились заявлениями о возбуждении исков: спорщики требовали оплаты выигранных пари. Королевские судьи хватались в ужасе за пышные парики времен Кромвеля, спикеры, сильно потея, не уставали стучать молотками. - Джентльмены! Ваши иски удовлетворены быть не могут. Мы имеем только старое решение суда, назвавшего де Еона девицей. Но суду короля Англии еще неизвестно, что в действительности укрывается под женским платьем девицы де Еон и де Бомон! Прощальный банкет с друзьями, где де Еон блистал в дорогих нарядах, ослепляя гостей белозубой улыбкой и сверканием драгоценностей. Правда, очаровательная хозяйка напилась крепче всех под вечер. Но сомнений ни у кого не осталось: женщина! - Прощай, Лондон... Неужели навсегда? 13 августа де Еон в дормезе, запряженном четверкой лошадей, тронулся в путь. Но ("Что это? Ужас! Ужас!") за кучером сидел опять драгунский капитан со шпагой на боку. Придержав лошадей возле редакции газеты "Морнинг пост", де Еон требовательно окликнул издателя, и тот высунулся из окна на улицу, не веря глазам. - Ах ты старый беззубый враль! - кричал ему де Еон. - Не поленись напечатать по моем отъезде следующее: "Сожалея о тех скандалах, которые были вызваны глупцами и кретинами, я, кавалер де Еон, заверяю торжественно, что никогда не был женщиной". А следовательно, и не способен стать ею в будущем... Трогай! Лошади понесли его в гавань, а черную биржу Лондона снова затрясло в лихорадочном ознобе различных предположений... *** Франция дохнула в лицо ему запахом отцветающих яблонь. Сытые лошади с короткими хвостами, откормленные моченным в пиве овсом, быстро везли его в Париж, где он так давно не бывал. Но в Сен-Дени кавалера остановили: принцесса Луиза (аббатиса монастыря кармелиток) просила удостоить ее обитель визитом. В приемной обители перед бравым драгуном с писком разлетелись по углам испуганные монахини. Сама же принцесса скрылась за решеткой и только чуть-чуть отодвинула ширмочку. - Мы совсем не ждали увидеть мужчину, дочь моя! - сказала Луиза. - Вот как вредно читать газеты и верить им. Впрочем, ханжество принцессы было ничто по сравнению с гневом самого министра Франции. - Как?! - топал ногами Вержен. - Мало того, что вы осмелились сменить костюм, так вы еще и в мундире капитана? Я вас спрашиваю: по какому праву? - По праву крови, пролитой мной за Францию... На выходе от министра его встретили две версальские матроны в сопровождении лейб-медика. Тоном приказа де Еону было объявлено, чтобы нигде он не смел появляться в мужском костюме. - Иначе, - было заявлено ему, - вас ждет суровое заключение в женском монастыре. - В женском? - расхохотался де Еон. - О, теперь-то я вижу, что во Франции остался только один нормальный человек, да и тот - не разберешь, что такое... Этот человек - я! Превращение кавалера в женщину было заверено декретом: "От имени короля приказано Шарлю-Женевьеве-Луизе-Августе-Андрэ де Еон и де Бомон перестать носить драгунскую форму и снова надеть приличные своему полу платья, с запрещением показываться в королевстве в другом, кроме женского, одеянии. Писано в Версале, 27 августа 1777 года..." На горизонте жизни кавалера де Еона появилась портниха Антуанна Майо, которой было заказано сразу пять платьев. - Какой прикажете цвет? - спросила Майо. - Подберите цвета невинности, - уныло отвечал де Еон... Но продолжал ходить в мундире, и Вержен снова вызвал его: - Итак, вы не исполнили приказа короля? На глазах де Еона вдруг появились слезы: - Что было позволительно за границей, того нельзя делать на родине. Не забывайте, граф, что у меня в Тоннере еще живет старая мать. Можно издеваться надо мною... Но зачем же издеваться над чувством матери, превращая сына ее в дочь! - Тогда, - заявил Вержен, - вас ждет неприятная дорога... В окружении солдат де Еона усадили в коляску, наглухо закрыли стекла ширмами и повезли по ночной дороге. Тяжко разомкнулись монастырские ворота, запели женские голоса. - Сен-Сирская обитель... Вылезай! - сказали жандармы. Что делал там, среди монахинь, кавалер де Еон - мне неизвестно. Но до нас дошел оттуда его гневный голос. - Английский суд вовлек меня в секту девственниц! Версаль же заставил меня сменить платье, дом, мнения, язык, лицо, волосы, моду, тон и манеры! И все это - исключительно по воле короля! Теперь у меня ничего не осталось в запасе, кроме девственности, публично заверенной судьями Лондона. И лучше идти по новой дороге добродетелей, нежели погрязать на старой, среди пороков. Надеюсь, никто отныне не осудит дурного мужчину, который волею короля стал доброй девицей! Так говорил, так писал, так издевался де Еон... *** Решив, что смирение кавалерши уже достигнуто, Версаль милостиво забрал его в свои апартаменты. Не как-нибудь забрал - на дрессировку! По рисункам самой королевы Марии-Антуанетты был сооружен наряд, какого хватило бы и на четырех фрейлин. Из-под иглы модистки Бертень наш кавалер вышел изящной щеголихой. По приказу свыше де Еона поселили в семействе опытного царедворца Женэ, в одном из предместий Версаля - в Малом Монтреле. Дочь этого Женэ (а именно - известная госпожа Кампан) оставила позже "Мемуары", в которых много рассказала о жизни де Еона. Много и напутала она, конечно, в своих мемуарах. Обед ему носили с кухни короля. Де Еон очень много читал. В карты не играл. Но зато вышивал ковер. Самыми противными днями считал те дни, когда нужно было наряжаться, чтобы следовать в часовни Трианона - заодно с придворными шелестящими дамами. - Колени, колени... - зловеще шептали статс-дамы. - Когда вы научитесь делать реверанс, не выкидывая колен? - Ах, какая милая деревенская непосредственность! - потешалась над де Еоном королева Мария-Антуанетта. Впрочем, после молебна его приглашали к столу, и королева, зная о слабости кавалерши, сама подвигала к нему бутылки. Глазами, мутными от вина, смотрел де Еон на придворных, и это были взгляды, не предвещавшие ничего доброго. Когда же вокруг него заговорили, что "пора найти утешение в брачной жизни", кавалер де Еон вдруг исчез из версальских предместий. Ковер так и остался незаконченным, и Женэ испугался: - О, скотина! Захламила нам все комнаты, настругала каких-то веревок, всюду рвань, грязь... Где же она, неблагодарная? Следы кавалера отыскались на улице Конти, но, прожив тут с неделю, он перебрался в дом Маржу на улице Ноайль. Шахматы.., книги.., вино.., и - шпаги! - А на вас на всех я плюю! - так и сказал де Еон. Париж прозвал это чудо - кавалером-амфибией. *** Толпы любопытных парижан неотлучно следовали за ним по пятам. Все хотели видеть ту, в которую был влюблен Бомарше. Но зеваки соблюдали дистанцию, ибо знали по опыту, что на выходе из Кафе де Фуа "амфибия" - под влиянием выпитого вина и острых закусок - приобретала драгунскую драчливость. - Женевьева! - кричали на улицах. - Опять ты вышла из дому без муфты. Обернись в мужчину обратно... Что тебе стоит? Один современник оставил нам описание "кавалера-амфибии". По его словам, де Еон был слишком шумливой гостьей, но "обладала красивым бюстом, приятным голосом, чарующей белизной лица и вызывающей жестикуляцией". Очевидно, так оно и было! Не дай бог, если де Еон забывал побриться... Парижская газета сообщала тогда своим читателям, что скверно выбритый кавалер "выглядел более чем когда-либо мужчиной именно теперь, когда он стал женщиной". Одна из дам как-то спросила его в обществе: - Если не ошибаюсь, когда вы были мужчиной, то говорят, у вас была красивая и стройная нога? - Дьявол вас побери, - отвечал де Еон, задирая юбки. - Вот же она, если это вас так сильно интересует... Появление в Париже Вольтера, приехавшего из Фернея в дормезе с дымящей печкой, заставило французов на время забыть о "кавалере-амфибии". Вольтер стоял на закате дней и уже "не совался (как он сам говорил) в дела королей, а больше ходатайствовал за народы". Сорок важных франкмасонов пешком (кареты ехали следом) отправились на поклон к философу. Впереди процессии шагал глава всей французской магии - граф Александр Строганов, знакомец де Еона по Петербургу. Ложа "Девяти сестер" посвятила Вольтера в звание "профана" (низшее звание в масонстве), а вдова Гельвеция повязала чресла фернейского мудреца сказочным законом своего покойного мужа. Среди пышных празднеств в его честь Вольтер не забыл и "кавалера-амфибии", признавшись однажды друзьям: - Я решительно не могу понять всей этой истории с де Еоном! Не понимаю ни его самого, ни Людовика XV, ни Людовика XVI, ни тогдашнего министерства, ни теперешнего... В феврале 1778 года известная Дюдефан справилась через секретаря, сможет ли принять ее Вольтер, на что ей ответили, что уже триста человек ожидают случая увидеть мудреца. Но для "кавалера-амфибии" очереди не существовало, - настолько велико было любопытство Вольтера... Вольтер после свидания с де Еоном сказал графу Аржанталю: - А это славная загадка для истории.., не правда ли? Что, если наша академия докажет совершенную подлинность его женского пола и де Еон станет Орлеанской девой, спасшейся от костра? Но шевалье было не суждено стать Орлеанской девой, спасать отечество и всходить на пламя легендарного костра. Он написал серию памфлетов, которые громыхнули над Парижем, словно петардная батарея. Этим он смутил прежде всего Версаль: выходит, королева напрасно тратилась, сама рисовала, кроила и мерила - из-под юбок де Еона все равно торчат сапоги лихого драгуна... Скоро Франция опять начала войну с Англией, вступая в борьбу Канады за независимость. Де Еон только и ждал сигнала военной трубы: теперь его пышные юбки взметали пыль в темных галереях военного министерства. Но старый маршал Виктор Брольи не был уверен в успехе: - Я знаю вас, мадемуазель, еще по старым кампаниям за храброго офицера. Но как посмотрит на это министр? Военный министр посмотрел на де Еона и увидел... женщину. И тогда кавалер сорвал с себя ненавистные юбки. Натянул мундир, прицепил шпагу, кинул треуголку под локоть и, напудрив парик, отправился в Кафе де Фуа, чтобы основательно напиться. Вызывающе и броско пестрел бант ордена, качалась в ухе его сережка. Это было уже явное нарушение приказа короля. К нему подошел русский доброжелатель - Хотинский, секретарь посольства в Париже: - Зачем вы это сделали, сударь? Вы ведь знаете, что, отказавшись от женского платья, вы лишаете себя пенсии. - Не тревожьтесь, дружище, - ответил де Еон. - Мои фижмы уже заложены в ломбарде на "Горе благочестия", и нищета отодвинута ровно на тот срок, с которого его величество король снова поставит меня на свою казенную конюшню... Он не ошибся: в одну из мартовских суббот 1779 года за ним пришли стражи Версаля, и "кавалер-амфибия" был заключен в кольцо штыков. Тюремный мальпост поджидал его возле подъезда. Он вспомнил Россию, где говорили мудро: от сумы и от тюрьмы не отказывайся, - и смело шагнул в глубину зарешеченного мальпоста. Ширмы на окнах задернули, свистнул бич, и лошади поскакали... Дижонский замок - тюрьма короля! Возмутитель спокойствия заперт на сто замков. Без суда, даже без объяснения причин ареста де Еон был затиснут среди заплесневелых камней Дижона, и он стал трясти решетки своей камеры. - Я был дипломатом, - разносилось по тюрьме, - и представлял лицо всей Франции за границей. Я был воином - и владел оружием, доверенным мне Францией... Никто не может упрекнуть меня, что я плохо служил отечеству. А теперь.., что вы делаете со мною?.. А после Дижонского замка потянулись монастыри. Молитвы, свечи, бдения, шепоты, кляузы, тоска. Он, как бешеный, устраивал скандал за скандалом, вызывал дебош за дебошем - только бы не жить этой постылой жизнью! Ворота одной обители раскроются, а другие его примут. Кончилось все это тем, что ни один монастырь Франции не желал иметь де Еона в своих стенах... Опять летят через забор тряпки, бутылки и книги. Толстущая аббатиса, похожая на раздавленную жабу, кричит: - Нам не нужны такие поганые девки, что блудят по ночам с монахами и пьют водку, как солдаты... Убирайся, потаскуха! Де Еон поднял из пыли томик Парни и роман Свифта. - Эй, жаба! - заорал он в ответ аббатисе. - Хочешь, я поражу тебя в самое сердце? И он задрал на себе юбки, обнажив тело. - У-у-у-у-у... - завыла аббатиса, пропадая за оградой. *** Так-то вот однажды, неся в котомке Парни и Свифта, прошла по дорогам Франции странная женщина - упругой походкой кавалериста, широко размахивая руками. Загорелая, неунывающая. Из зелени садов сверкнули черепицы крыш, пахнуло ароматом глициний. Вот и Тоннер, милый Тоннер! Отсюда увезли его мальчиком, и сейчас он вернулся... Как блудный сын. Но - кем вернулся? И свершилось чудо: престарелый аббат Марсенэ, его учитель, был еще жив и встретил его возле церкви словами: - Шарло, не я ли, скажи, частенько сек тебя по румяной, как яблочко, попочке? Уж кому-кому, а мне-то хорошо известно, что ты не был девочкой... Ах ты сорванец! Ты и здесь набедокурил не так, как все добрые мальчики. Поцелуй же меня, старика... Давили виноград босоногие крестьяне. Забродило в подвалах молодое вино. А что еще надо драгунскому капитану, отставшему от своего полка? Подтверждая слова аббата Марсенэ, ходил де Еон - на потеху землякам! - бриться в сельскую цирюльню. Висела там над дверями красочная картина: тазик с бритвой, а над ним пролетает комета. У порога оставлял де Еон деревянные бабуши, в одних чулках залезал в кресло. В осколке зеркала смеялась ему женщина, поправляющая на себе платье. - Мадемуазель, вам бы жениться, - говорил брадобрей Букэн, намыливая щеки "амфибии". - Любая пойдет за вас в Тоннере... Иногда де Еон совал ему в руки табакерку с вензелем короля: - Милый Букэн, подержите ее в закладе: опять нужны деньги... А до чего же тихие вечера на родине, как сладко и утешно пахнет волшебным сеном. Хорошо спится в саду, на отлогих виноградных террасах. Вспоминая далекое детство, зарывался де Еон с головою в вороха листьев, слушал по вечерам рожок пастуха, засыпал под шлепанье водяной мельницы. Только изредка прорывалось - во гневе: - Что ты скажешь теперь, принц Конти?.. О, проклятая дохлятина Герши... И ты, подлец Бомарше! Но протекли годы - самые спокойные в его жизни. Закончилась война с Англией, и де Еон начал собираться в дорогу. - Пять лет, - сказал он сестрам, - мои сомнительные прелести видели только горох и капуста. У мира появились новые заботы, но пора напомнить королям, что я существую. Очень тихо жили они без меня - пора уже мне поскандалить с ними! *** Лондонская газета отметила его появление заметкой. Причем журналисты что-то напутали, и читателям было сообщено, что в Англию прибыла вдова известного кавалера де Еона. Это сразу же всех развеселило... Остряки тогда говорили: - Наш де Еон превратился во вдову самого себя!.. С нищенским налегке, без перчаток и без муфты, шлепая неновыми туфлями по слякоти, однажды пожилая женщина ударила молотком в дверь дома лорда Феррерса. Это был де Еон, который заявил наследнику: - Ваш покойный брат, имя которого и титул вы, лорд Феррерс-второй, ныне носите, был моим близким другом... - Не знаю, - отвечал Феррерс-второй. - Но, - продолжал де Еон, - лорд Феррерс-первый, мой большой друг, остался мне немало должен, и вот в доказательство векселя... Пожалейте же эмигрантку на чужбине, которая не имеет за душой ничего, кроме доброй памяти о своем друге. Лорд Феррерс-второй ответил, что не даст ни пенса: - Если еще увижу тебя, то затравлю бульдогами... Уходящего де Еона нагнал на улице молодой красивый юноша: - Я сын лорда Феррерса... Мне стыдно за его жестокое обращение. Возьмите у меня вот эти деньги. - Э! - отвечал де Еон, отмахнувшись. - Бог с вами, с Феррерсами! Я еще не вступил в великий капитул нищих рыцарей. - Это не милостыня, - сказал Феррерс-младший. - Я даю вам эти деньги в долг... Вы вернете их мне! - С чего верну? - горько усмехнулся де Еон. - Я даю вам деньги для того, чтобы вы смогли начать судебный процесс против моего отца, который под старость слишком ожесточил свое сердце... Верьте, я не таков! Лондонские газеты тут же оповестили весь мир, что знаменитая девица де Еон отпраздновала свое прибытие в Англию новым судебным процессом. "Когда успокоится эта старуха?" К всеобщему удивлению англичан, де Еон процесс выиграл. А скупой лорд Феррерс-второй тут же скоропостижно скончался от жадности. Наследовал ему добрый малый - сын его, ставший лордом Феррерсом-третьим... Вот к нему-то де Еон и явился за своей долей. - Вы уже дали мне узнать ваше чувствительное сердце, - сказал он молодому и красивому человеку. - Ваш отец умер не вовремя: мне очень хотелось бы получить с него, но я вынужден теперь получать деньги с вас... Лорд Феррерс-третий ответил ему - как добрый малый: - Если еще увижу тебя, то затравлю своими бульдогами. - Как справедливо! - заметил де Еон. - Как мудра природа, рассудившая, чтобы яблоко падало всегда недалеко от яблони... Так очутился де Еон на улице... Кому он нужен теперь? Восемь лошадей изабелловой масти, впряженные в стекольный фонарь кареты, плавно выкатили навстречу короля Англии. Карета пронеслась мимо, но де Еон успел разглядеть, что Георг III сидит напротив Питта-младшего. Старым умом дипломата он правильно рассудил, что король взирает в лице Питта на свои растущие колонии за океаном. Грязь из-под колес заплеснула юбки де Еона, но... Разве теперь король узнает его? - О старость, старость... И нет даже пенса, чтобы нанять портшез, - грязную улицу надо переходить вброд. Стены домов в Лондоне пестрели афишками: битва петухов, показ ученого гуся из Ирландии, а завтра состоится кулачная драка между Рейно и Джаксоном. Мордобой по всем правилам теперь заменял прекрасное и тонкое искусство шпаги. "Лондон, Лондон, - сказал себе де Еон. - Ты, конечно, недостоин моего внимания. Но, чтобы не возвращаться в Париж, который достоин еще менее, я займусь именно тобою, Лондон!.." Здесь мы вынуждены прервать свой рассказ, ибо, безжалостно разрывая ткань событий, в нашу книгу насильно вторгается одна смерть, - смерть, которую мы не вправе не заметить. *** В тиши Сан-Суси, согбенный и иссохший, тихо и нелюдимо доживал "старый Фриц". В четыре утра гулкие галереи залы уже слышали стук его трости. Король выходил на прогулку. Старость его (без любви, без детей, без ласки) окружали слава и борзые, величие и болезни, шедевры мировой живописи и сборщики налогов. Мундир истлел на нем, из карманов просыпался табак. Он еще долго играл на флейте, но старость лишила его передних зубов и пропал необходимый "амбушюр". Фридрих пил минеральную воду, ел паштеты из угря. Ночи напролет читал классиков древности и с брезгливо-ядовитой ненавистью наблюдал за развитием немецкой культуры. Он знал собак и гренадер по именам, но имена Клопштока, Лессинга и Гете были для него пустым звуком... Король подолгу смотрел на циферблат часов: - Они стучали еще деду моему и будут стучать после меня. Как же человек, комок глины и грязи, может пережить сталь и железо? Впрочем, пусть стучат... Один за другим уходили в загробную жизнь сподвижники его походов - Шверин и Зейдлиц, Кейт и Циттен, а он, король, спешил ставить им памятники. - Я брожу по плацам Берлина, как по мавзолею. Даже Цицерон не сделал для своей боготворимой Тулии того, что получили от меня по смерти своей мои славные ребята. Когда Циттен был еще жив, он иногда являлся ко двору с улыбкой застенчивого ребенка. Дряхлый карлик, у которого из уха торчал слуховой рожок. - Как здоровье, приятель? - кричал король в этот рожок. - Яблоки уже поспели, - кивал ему Циттен... В спальне короля, между свечами, настойчиво стучали часы. - Я, кажется, утомил Пруссию своим долгим царствованием. Это смешно, но я уже сам ощущаю себя только историей... Он угасал, а глаза его оставались молодыми. По этим глазам можно было догадаться, какой огонь был этот человек раньше. И даже в старости Фридрих умел держать себя величественно в своем изношенном кафтане. Если его замешать в тысячной толпе, то даже в толпе сразу найдешь его, - вот он, это король! В январе 1786 года ему доложили о смерти Циттена. - Я узнаю его! - воскликнул Фридрих. - Циттен, как всегда, идет в авангарде... В белом плаще, как в саване, даже на том свете он прокладывает палашом дорогу для своего короля! Весной его вынесли в креслах на террасу в Потсдаме. Король почти безболезненно смотрел прямо на слепящее солнце. - Расплавь же меня, - просил он (а кресло, в котором он сидел, называлось уже "вольтеровским"). - Пора заканчивать мне эту канитель... Приехал из Ганновера знаменитый врач Циммерман. - Мне известно, - сказал ему король, - что прежде чем врач начинает лечить людей, он должен заполнить людьми целое кладбище. Я не подпущу вас к себе, пока не узнаю точно: есть ли у вас такое кладбище, или вам не хватает короля для его заполнения? - Ваше величество, мое кладбище уже битком забито. - Благодарю. Вы искренни. Можете ехать обратно... Что вы, Циммерман, собрались лечить? Старость? Но старость - неизлечима. Смерть естественна, как и рождение человека. В своем духовном завещании Фридрих написал: "Жизнь наша - мгновенный переход от минуты рождения к минуте смерти. Назначение человека в этот краткий период - трудиться для блага общества". В два часа ночи 16 августа 1786 года остановились старые часы. Эти часы впоследствии увез из Потсдама император Наполеон, и они, видевшие агонию Фридриха Великого, видели и смерть Наполеона на острове Святой Елены. Прусского короля не стало, но осталась его Пруссия - не страна, а призрак страны... Железная по былой славе Пруссия была на самом деле трухой еще при Фридрихе (хотя мало кто в Европе догадывался об этом). Внешне все было благополучно. Пруссию оберегал от врагов незримый бастион обаяния прусской несокрушимости и слава громких стремительных "блицкригов" короля Фридриха. Наполеон рискнул тронуть этого зверя. И случилось чудо: "...города падали градом, как спелые плоды; это было похоже на сон - словно сам бог бросал города и крепости Пруссии в лоно победителя". Что же случилось с Пруссией? Где ее Циттены и Зейдлицы? Где ее храбрые солдаты?.. Даже духу не осталось от прежней мощи. Пух и прах, прах и пепел... А кто виноват? Виноват, читатель, сам король Фридрих Великий! Как деятель государственный король был реакционен до мозга костей, ярый враг всего передового, - вот это и превратило Пруссию в труху. Она развалилась на глазах пораженной Европы в тот же миг, как только столкнулась с армией нового типа - с революционной армией. Фридрих же такой армии не знал. Муштра и педантизм, доведенный до совершенства, - привели его армию к разложению. Наполеон взял с Пруссии миллиард во франках, сделал так, что в Пруссии никто ничего не мог купить; берлинцев шатало от голода, от государства же остался жалкий клочок земли. Несокрушимость Пруссии обернулась мифом, легендой. Фридрих отучил немцев думать ("король думает за вас!"). Патриотизм же своего народа Фридрих развивал "китайским" способом: через полную изоляцию Пруссии от всего мира. За границу своих пруссаков король не пускал, чтобы не насмотрелись лишнего, книги иностранные сам читал, но подданным читать не позволял. И так - со всем, чего ни коснись. Прогресс был Фридриху всегда чужд. Машин в Пруссии он не терпел, ибо машина - по его мнению - друг лентяя; пруссак же пусть работает и за себя и за машину. Король воспитывал активных рабов, совершенно забывая о том, что раб, внешне даже активный, в душе остается всегда пассивным. Это его естественное состояние, - палки тут не помогают! Пруссия настолько была истощена духовно при Фридрихе Великом, что не смогла даже спасти свою честь. Спасать Пруссию взялась армия России. А реформаторов она набрала из саксонцев, ганноверцев, нассаусцев и голштинцев. Сама же Пруссия была неспособна поставить даже одного политического деятеля! Таковы были жесткие и кислые плоды долгого царствования "старого Фрица". Россия взяла Пруссию под свою опеку - в политике, в экономике, в финансах. Закостеневшую в убогих формах правления, ее стали будить реформами. Затем династия Гогенцоллернов породнилась с династией Романовых-Голштейн-Готторпских (внучка Фридриха II стала женою русского императора Николая I), и многое из того дурного, что воспитал и взлелеял Фридрих, при Николае I было пересажено на русскую почву. И вырвать эту заразу с корнем уже можно было только путем революционным. *** В следующем 1787 году Лондон был взволнован появлением в своих клубах мулата Сен-Жоржа. Это был здоровенный красавец, ростом под потолок, любимец женщин и веселых мужских компаний. Сен-Жорж считался первым в мире бойцом на рапирах: рука мулата, сплошь из мускулов и нервов, не знала поражений. Принятый в высшем свете, Сен-Жорж заранее застыл в позе победителя. Принц Уэльский уговорил его показать свое искусство публике, и в Карльтонгаузе состоялся сеанс фехтования. Ловко и быстро разил мулат соперников. Рапира его металась как молния, разбрызгивая яркие отблески света. Гордым счастливцем шествовал Сен-Жорж - под крики восторга - мимо трибун, и дождем сыпались к ногам красавца цветы и любовные записки от женщин. - Кто еще? - спросил он, возвысив голос. - Кто еще рискнет на поединок со мною? Лучшие бойцы Англии уже были побеждены, и теперь англичанам оставалось одно - аплодировать победителю... Придерживая шуршащие юбки, де Еон спустился с трибун для зрителей на арену. - Принц Уэльский, - сказал он, - я когда-то имел счастие открывать бал с вашей матерью, а потому, хотя бы из уважения к моим годам, потребуйте тишины у публики. Принц Уэльский поднял руку, восстановив спокойствие зала. - Сколько лет этой карге? - спросили сверху о де Еоне. И смущенно улыбался Сен-Жорж, вертя в руке свою рапиру. - Эй, вы там! - крикнул де Еон обозленно. - Я не скрываю возраста: мне пятьдесят девять лет... Тут же, на боевой арене, забрызганной кровью побежденных, де Еон с принцем Уэльским составил договор о встрече на рапирах с мулатом. Карльтонгауз дрожал от хохота. Кто-то из публики швырнул в де Еона огрызком яблока. Сен-Жорж оказался благороднее этих зрителей - он пожал руку "старухе": - Надеюсь, мы будем драться с наконечниками? - Никаких помпонов на остриях, - возразил ему де Еон. - Бой будет настоящим, без сентиментальной жалости. - Но.., как же вы? - Юбки? - засмеялся де Еон. - Пусть они вас не смущают. Мои юбки сшиты из драгунских штанов. *** На следующий день, перед турниром, де Еон заточил рапиру и не прикоснулся к вину. Две нижние юбки и платье, хоть тресни, а пришлось напялить на располневшее к старости тело. Иначе - никак нельзя! Обещали присутствовать лучшие красавицы Англии, а они-то хорошо понимают толк в туалетах... Их не проведешь! Зажгли газовые фонари, и Карльтонгауз наполнился светом. Ярко вспыхнули из полумрака драгоценности женщин. Разом взлетели к глазам джентльменов лорнеты и монокли. Де Еон глянул на публику - ощутил ее неприязнь к себе. "Ну и рожи... С какого болота прискакали сюда эти снобические жабы?.." Помахивая рукой, стройный и красивый, вышел на арену мулат Сен-Жорж. Гремя крахмальными юбками, голодный и злой, как черт, двинулся на него "кавалер-амфибия"... Мулат шепнул: - Наденем помпоны... Уверяю - издали никто не заметит. - Не будем бояться крови, - ответил де Еон. - Ну, - твердо решил Сен-Жорж, - тогда пеняйте на себя... Противники разошлись, и в разом наступившей тишине прозвенел отсыревший гонг - банг... - Сходитесь! - разрешил принц Уэльский. С положения эфеса "ногти вбок" де Еон присел в позиции для первой кварты, и мулат сразу ослепил его своим клинком. Это была мельчайшая сетка ударов, почти незаметных для публики. Но де Еон, как опытный боец, уже ощутил их силу и угрозу. Молодые мышцы мулата не ведали усталости. А ему сразу же, с первого дегаже, надо рассчитывать и беречь свои силы. Ему без года уже шестьдесят лет. И - мешают юбки! Сен-Жоржу ничто сейчас не мешает. Его все любят. А над де Еоном только издеваются... - Терс, терс! - орали с трибун. - Сен-Жорж, колите ее! Один промах мулата, и плечо его залило кровью. Зал застонал от ярости. Теперь де Еон видел только закушенную губу врага - и дрался насмерть. В лице этого холеного красавца он колотил всю пошлость жизни, которая так оскорбляла его. Которая пренебрегла им. Которая видела его унижение и наслаждалась этим унижением. Которая будет рада, если его сейчас проткнут насквозь. - Удар! - сказал де Еон. - Принц Уэльский, вы не следите за ударами, а шпага моя не всегда дает следы крови... Глаза противника запали внутрь. Два укола рапирой наполнили фаворита толпы ненавистью к этой непонятной бабе, что крутится перед ним, взметая песок с арены своими старыми юбками. - Да будь ты проклята, ведьма! - заревел он, кидаясь вперед. Де Еон принял оружие врага на квинту, и... - Фью! - просвистел воздух, рассеченный (третий удар). Настроение зала пошатнулось - уже неслись другие голоса: - Де Еон, шинкуйте его! Ростбиф из мулата не помешает... Глаза - в глаза, клинок - в клинок. Скачет под ударами мулат. Пылят юбки де Еона. Сбоку-сбоку (шажками мелкими, как горох) четкой фланконадой де Еон рванулся вперед. Усталость уже била через все поры тела, и пора было кончать с противником - быстро и решительно. Иначе сил не хватит. Придется отступить... Но отступать де Еону некуда: за спиною у него - старость, нищета, презрение, болезни... "Смерть - или победа!" - Принц Уэльский, считайте же! - воскликнул де Еон. Принц-судья едва успевал считать, и гонг, отмечая удары рапиры, вторил ему глухими раскатами. Весь Карльтонгауз был наполнен теперь ухающим боем меди: "Банг.., банг.., банг..." Сверху истерично визжали женщины: - Остановите их! Эта эмигрантка убьет нашего гостя... И, наконец, - вот он, блестящий финал де Еона: - Я сделаю вот так.., простите! Рапира Сен-Жоржа, выбитая из руки, взлетела высоко с печальным звоном. Крутясь, беспомощная, она легла на песок арены. Де Еон дышал, как паровая машина. Шумно. Тяжко. А мулат, посрамленный и жалкий, закрыл лицо руками. Де Еон воздел над головой оружие - свое и противника: "Ну, Англия, что ты скажешь теперь? Я слушаю тебя..." Сен-Жорж с воплем убежал прочь от позора. - Шляпу по кругу! - раздался призыв... Честным мужским трудом де Еон приобрел в этот вечер друзей и 465 фунтов стерлингов, собранных принцем Уэльским по подписке. Слава лучшего фехтовальщика Европы ненадолго вернула ему счастье, прилив сил и признание общества. Во всех трактирах висели теперь гравюры с изображением этого необычного боя мужчины с женщиной. Эта же гравюра лежала и передо мною, когда я писал сцену поединка... *** В одеянии Орлеанской девы де Еон на подмостках королевского театра в Лондоне не раз потом демонстрировал свое неувядающее искусство. За гонорар - как за выступление актера. Эти гонорары помогли ему открыть зал фехтования невдалеке от Кенсингтонского парка в столице. В это же время композитор и шахматист, не знавший поражений, угрюмый Филидор стал искать в Лондоне достойных себе соперников. С тех пор как де Еон встречался с ним еще в юности, в кафе "Режанс", Филидор сильно постарел. Узкое лицо его потемнело, как кора дерева. Неразлучная скрипка бывшего пажа Марии Лещинской постоянно лежала возле шахматной доски. По пять шиллингов брали за вход в клуб, чтобы увидеть соперничество состарившихся друзей. В 1792 году все имущество де Еона пошло с молотка, описанное полицией за долги - старые и новые. Жестоко он страдал от потери книг, без которых ощутил себя в жизни бесполезным и беспомощным. Пенсии кавалер от Франции давно не получал; близилась нищета. Он поддерживал себя уроками фехтования и сеансами шахматной игры на нескольких досках сразу. А события близкой революции уже потрясали его отечество. На родине, совсем неожиданно, появился у него защитник, и на этот раз де Еону очень повезло. Защитником де Еона стал Марат - "друг народа". Марат выступил против Бомарше: подлый откупщик, торговец черными рабами Африки, вот он - враг свободы, и Марат ничего не прощал автору "Свадьбы Фигаро". - Трудно поверить, - говорил Марат, - что в собрании представителей Парижской коммуны находится человек, который был изгнан оттуда с общественным негодованием... Человек, всегда продававшийся министрам и неизменно готовый взяться за выполнение любых постыдных поручений (здесь что ни слово - то правда!). Так, получив поручение выкрасть корреспонденцию кавалерственной дамы де Еон, он был обвинен ею в мошенничестве... Что могла дать революция де Еону? Только независимость от королей. О кавалере де Еоне, помимо того, что он сам писал о себе (не всегда правдиво), много писали и другие. Ему суждено было еще при жизни своей составить целую библиотеку о себе же! Не было, пожалуй, ни одной столицы Европы, которая бы не выпустила о нем одну-две книги. И писали по-разному: с удивлением или с иронией, скабрезно и шутливо, серьезно и просто глупо. Но никто не догадался заметить большого протеста маленького человека против великой власти! Де Еон (в моем понимании) был фигурою совсем не смешною - он был трагической личностью. А потому он и не стал прятаться от революции по задворкам Европы. Уже не "кавалерша де Еон", а гражданка де Еон предложила Франции свои услуги опытного драгунского офицера и дипломата. И вот ответ Республики: согласны принять под свои знамена! Снова были сброшены стариком (увы, уже стариком) проклятые чепцы и юбки. Он поспешил встать под трехцветные знамена новой для него Франции. Он уже был в коляске, чтобы ехать в гавань... Его окружила полиция Лондона (это был королевский надзор): - Вы не уедете, пока не будут оплачены вами долги... Мы не знаем, как сложилась бы судьба этого человека далее. Но было б любопытно увидеть де Еона в революции! *** И потекло время - быстрее, чем вода по клеенке. Англичан можно было привлечь только оригинальностью, и пришлось старику снова облачиться в женское платье. Иначе никто не хотел помогать. Старухе еще помогут, старику же - никогда! В фехтовальных клубах Лондона скоро привыкли к этой вечно сердитой и грубой старухе, которая долго снимает в передней свои галоши, бредет на арену, чертя шпагою борозду по рыхлому песку, и кричит на учеников простуженно: - Не так... В ангард снова... Руку, руку назад! Он был беден, но полиция Лондона почему-то считала де Еона фальшивомонетчиком и зорко следила за "проказливой старушкой". А он имел всего лишь заработок учителя фехтования. Иногда еще давал публичные бои, выезжая для того в Бирмингэм, Саутгэмптон или в Оксфорд. Играл по трактирам в шахматы - на деньги. И попивал дрянное дешевое винцо... Так и тянулось до 1796 года. В этом году он вычитал из газет, что умерла русская императрица Екатерина II, оставив Россию в славе и величии. Тридцать четыре года эта женщина стояла у кормила власти над громадной страной с мужественным и сильным народом. Она добилась своего в дипломатии: если в Петербурге слегка чихали - вся Европа валялась в жесточайшем насморке. Но де Еон не мог представить себе эту женщину в ореоле величия. Он помнил ее другой - с жилистым тонким телом, с крохотной точкой ярко-малиновых губ, всегда сжатых в напряжении, с ее интригами, злостью и распутством. В этом же году с де Еоном случилось несчастье. *** Как всегда, пришел де Еон вечером в клуб, чтобы дать урок фехтования знатным балбесам. Среди учеников его появился новичок - сын каких-то принцев из голландских колоний в Ост-Индии, который прибыл в Лондон пообтесаться в высшем свете. Для начала де Еон показал ему, как надо правильно держать шпагу. - Раскиньте колени.., вот так. Видите? - пружинисто присел перед ним де Еон. - Эфес на отлет, а внимание сюда... - Покажите, как колоть? - спросил балбес. - Вот так? И шпага неуча, разорвав сухожилия правой руки де Еона, с треском обломилась. Обломок ее торчал из-под платья шевалье. Кавалер слева - здоровой ладонью - закатил принцу оплеуху. Вырвал из руки обломок клинка. Песок арены забрызгало кровью... Он сказал принцу: - Будь я моложе, я бы сделал из вас решето... Несколько месяцев провел в постели. Годы уже не те - почти семьдесят лет. Не заживает все так, как раньше. Когда шевалье оправился, рука его (правая, боевая, кормящая!) не действовала. Он лишился заработка. Его подобрала добрая француженка, мадам Колль, на квартиру которой он вскоре переехал. Жизнь де Еона, начатая столь блестяще, теперь замкнулась стенами кухни и швейцарской. Нацепив очки, старенький де Еон читал возле кухонной плиты газеты - выискивал сведения с берегов родины. Наконец он дожил и до коронации Наполеона. "Мадемуазель де Еон, - сказал старик себе, - знаете ли вы, при каком моменте ис