ара страшная, а ночью кусают комары. Дуглас был так поглощен страхами перед русской инквизицией, что в гостинице "Под черным орлом" он даже не заметил одного человека. А этот человек был того же поля ягода, что и Дуглас. Только он был послан в Россию не от короля из Версаля - его направили шпионить из Варшавы... Два шпиона жили под одной крышей и прохлопали друг друга. Дальше началась комедия! *** Когда Дуглас отъехал, он не знал, что "Под черным орлом" остались пить вино два истых француза. Один из них плотно вошел в историю русской культуры, его имя неотделимо от имен Ломоносова и Леонарда Эйлера. Это был актер Чуди, который издавал в Петербурге альманах "Литературный хамелеон". Из Чуди он переделал себя в кавалеры Люсси Потом этот Чуди - Люсси переехал на даровые харчи в дом Шувалова, где самовольно произвел себя в графа Пютланжа. В те времена люди не стыдились называть себя, как им больше нравилось. Выпив вина и наговорившись, Чуди - Люсси - Пютланж спросил соседа: - А кто вы, мсье?.. Я про себя уже все рассказал вам! Собутыльником его оказался французский шпион. - Клянитесь, - таинственно прошептал он, - во имя Франции и короля оказать мне услугу... Меня зовут Мейссонье де Валькруассан, и вы, надеюсь, не откажете мне в любезности донести до Парижа важные сведения... Вы же едете в Париж? - О да! Меня там ждут дела... Я ведь когда-то был актером! Вы можете мне верить: я скорее стану гребцом на алжирской галере, нежели подведу такого патриота, как вы. Чуди забрал у Валькруассана все его секретные бумаги и отправил их прямиком в Петербург - к своему покровителю Шувалову. После чего этот Чуди с чистой совестью ускакал в Париж, где его за прошлые "актерства" давно поджидала камера в Бастилии! В комедии осталось одно действующее лицо - Валькруассан. Этого комедианта арестовали в Риге (тайком от канцлера Бестужева) и - за счет Шуваловых! - со всеми удобствами покатили в Россию, где его поджидала камера в Шлиссельбурге. Таким образом "патриоты" оказались каждый на том месте, какого они и заслуживали... Валькруассан видел теперь из окошка крепости волны Ладожского озера, с ревом наступавшие на низкий берег, и седел от ужаса. В один из дней его спустили в подвал русской Бастилии. Громадный мужик с дерюжинкой на поясе раздувал мехи горнила, докрасна накаливая здоровенные клещи. А за столом сидел ласковый русский дедушка в паричке набок. Он любовно перебирал лежавшие перед ним ржавые клейма, щипцы для вырывания ноздрей, плети-семихвостки. - Не надо! - дико закричал Валькруассан. - Только не мучайте... Я все скажу вам! Милосердия, милосердия... Дедушка погладил шпиона по головке, как родного сына: - Что вы, сударь? Разве же я вам сделаю плохого? Это мы так.., балуемся. Ну-ну, не плачьте. Садитесь-ка вот сюда. Выберите перышко да отпишите нам все по порядку... Кто такой? Кто послал? Чего надобно в России? Валькруассан отписал по порядку: секретарь французского резидента в Варшаве, графа Брольи, он прибыл с поручением следить за вооружением России; Версаль озабочен - каковы истинные намерения русского двора и каковы взгляды Елизаветы на сближение России с Францией... - Ну вот и все, - сказал дедушка, снимая очки. - Премория ваш хоть куда! А вы, сударь, пугались... Это нехорошо: ведь французы - народ смелый... Яшка, - крикнул он палачу, - гаси поддувало да струмент пытошный сложи. И так обошлось... Этот же Яшка, перестав быть палачом, сделался цирюльником. Валькруассана побрили, причесали и (опять-таки тайно от Бестужева) водою доставили в Петербург - по Неве, под парусами. Оттуда - через сады - в дом Ивана Шувалова. Стол уже был накрыт, француза деликатно оставили одного, и Валькруассан впервые в жизни наелся русской икры. Вино тоже было преудивительное - только для француза! - А сейчас, - с поклоном вошел лакей, - вам предстоит разговор с очень важной персоной... К французу вышел сам фаворит императрицы Иван Иванович Шувалов, но себя не назвал и повел осторожные речи: - На один из вопросов, для выяснения которого вы и пытались пробраться в Россию, я вам отвечу без утайки... Да! Моя государыня огорчена разладом с Версалем, особливо тем нелестным тоном, в котором газеты Парижа отзываются на все происходящее в России... Не думайте, что если мы, русские, живем на отшибе Европы, то для нас безразлично, что говорят о России! Мы очень внимательно следим за иностранной печатью. И передайте тем, кто вас послал: сначала измените тон в печати, а потом добивайтесь дружбы с нами! - Вы заслужите бессмертие, - воскликнул Валькруассан, - если подвигнете свою императрицу к союзу с моим королем! - У нас хватает союзников, - брезгливо поморщился Шувалов. - И не нам, русским, искать их. Россия достаточно могущественна, ей не надо искать кого-то. От самой Франции зависит этот союз... Версалю нет дела до Польши! А тем более незачем подбивать султана турецкого на войну с нами... Можете передать это тем, кто вас послал! Валькруассан прижал руку к сердцу, распетушился: - Клянусь! Именем той прекрасной, которое не смею произнести, но которая изнывает по мне в Варшаве и которую зовут Ядвига Падревска... Клянусь! Я сейчас же брошусь в Париж, чтобы довести до моего короля столь важные признания. Шувалов поиграл сверкающей табакеркой: - Сейчас, сударь (и нюхнул табачку), вы не в Париж броситесь. А мы вернем вас обратно в крепость Шлиссельбурга, где вы и пробудете до тех пор, пока мы не разменяем вас, как шпиона... - Разменяете?., как шпиона?., на кого? - Мой просвещенный друг Чуди сидит в вашей Бастилии. Уже по этому вы, мсье Валькруассан, можете понять, как высоко я вас оценил... Впоследствии два "патриота" были освобождены, и на полдороге (где-то между Парижем и Веной) коляски их встретились. - О, вот и вы, кавалер Валькруассан! - обрадовался актер Чуди, он же Люсси и, наконец, граф Пютланж - последовательно. - Ты не ошибся, скотина! - Зачем же так грубо?.. Откуда вы, сударь? Но коляски уже разъехались. *** Первое действие нашей книги подходит к концу. Остается сделать выводы... И французы и русские были заинтересованы в политическом и культурном сближении. Недоверие из-за прошлых событий мешало им сойтись окончательно. Но агенты уже работали в этом направлении. Работали тайно! Союза пока не вышло. Но союз назревал. Было еще неясно, в какие он формы выльется. И - самое главное - против кого он будет направлен? Пруссия опасна для России. Но Версаль дружит с Сан-Суси. Не будем гадать - что и как. Подождем. Время покажет. КУДА ДЕЛСЯ ДЕ ЕОН? Теперь читатель вправе спросить у меня: - А куда же делся де Еон, который в женском платье, под именем Лии де Бомон, приехал в Петербург вместе с Дугласом? Столько автор наговорил нам о ее женских нарядах, о томике Монтескье и прочем... Где же он? Или, точнее, где же она? На это я могу ответить читателю, что, много лет собирая материалы о де Еоне, я мучился тем же: куда он делся, проклятый? Где схоронил свои концы? В своих сомнениях я иду дальше и ставлю вопрос так: был ли он вообще тогда в Петербурге? Да что я! Вот французский историк Мишо - он работал по самым свежим следам, сразу после смерти де Еона он взялся за его изучение, - и Мишо в бессилии отступил, вынужденный заявить во всеуслышание: "Незачем тратить бесплодные усилия на поднятие этой непроницаемой завесы..." Так ли это? Вот что может узнать читатель из газеты "Неделя" <Газета "Неделя", 1966, No 42 (346) - статья В. Лишевского "Шпион короля, фрейлина императрицы".>: "Елизавете представили француженку, и императрица была очарована красотой, скромностью и умом Лии де Бомон. В одни сутки (!) де Еон стал могущественной фавориткой царицы. Он был назначен фрейлиной (!), а вскоре - чтицей к императрице... Лия де Бомон не только читала императрице книги, но и беседовала с ней, выясняя вкусы, склонности, желания. Убедившись в безопасности предстоящего шага, Лия де Бомон принесла в спальню царицы "Дух законов" Монтескье... В роскошном переплете было спрятано личное послание Людовика XV, приглашавшее царицу вступить с ним в секретную переписку..." Если бы я не уважал читателя - я бы, наверное, так и писал, как изложено здесь, и моя книга от этого сразу бы стала интереснее. Но я слишком уважаю нашего грамотного читателя и не стану насыщать его душу подобной белибердой... Вместо этого я предлагаю читателю заодно со мною попытаться разобраться во всем. Начнем с "могущественной фаворитки", какой будто бы стал де Еон в "одни сутки". Даже если бы де Еон потратил на это десять лет жизни, он все равно не стал бы фавориткой. В царствование Елизаветы Петровны женщины никогда не играли при дворе никакой роли, ибо императрица чуждалась женского общества, предпочитая ему - мужское. У нее были только подруги, но фавориток не было! Тем более не мог де Еон стать и фрейлиной. Русские девушки знатных фамилий избирались во фрейлины не по своим личным качествам, а лишь по боевым и гражданским заслугам их отцов и дедов (какие же заслуги перед Россией могли иметь предки нашего кавалера?). Никогда и нигде Лия де Бомон не значилась в придворных списках, - такой просто не существовало при дворе. Возвращаемся к главному вопросу: был ли тогда де Еон в Петербурге вместе с Дугласом? Документы не дают ответа (хотя молчание в истории не может являться доказательством), и четко говорит об этом только один человек. Этот человек сам де Еон. - Да! - утверждал де Еон в своих мемуарах. - Да, я был тогда в Петербурге... Да! Я носил тогда женское платье, в котором мне, с помощью Воронцова, было легче проникнуть к подозрительной русской императрице... Верить ли нам де Еону, читатель? Нет, этому трансформатору верить не следует. Он сам умышленно так запутал свою жизнь, что, может, историк Мишо и прав, говоря: "Незачем тратить бесплодные усилия..." Правда, документы того времени очень глухо и невнятно упоминают, что возле Елизаветы Петровны в этот период действительно крутилась какая-то таинственная "француженка". Кто она была? Это могла быть модистка. Это могла быть дама для разнашивания новых туфель императрицы. Это могла быть и чтица романов. Но вряд ли это был де Еон. Историки Франции, работая в архивах Парижа, поначалу дружно признавали проникновение де Еона к Елизавете. Но потом огулом стали отрицать этот факт (опять-таки не вылезая из архивов Парижа). Где же правда, читатель? Кажется, мы дошли до того момента, что надо занавесить окна, погасить свет, положить пальцы на блюдечко и взывать к духу нашего авантюриста: - Кавалер де Еон, восстаньте из праха, черт вас побери! Отвечайте по чести: куда вы делись?.. Но прах де Еона давно развеян по ветру, и над местом его могилы теперь с грохотом и воем пролетают электрички Средке-Британской Великой железной дороги... Оставим этот вопрос. Как бы то ни было, для пас важно другое: де Бон вскоре появился в России, и это подтверждено историей. "Второй раз я прибыл в Петербург, - говорит о себе де Еон, - в качестве секретаря дипломатической миссии и.., как родной брат девицы Лии де Бомон!" В это легко поверить, ибо брат всегда похож на свою сестру. Пусть будет так. Поверим на слово покойнику. Хотя... - Аминь - король - Бастилия! - это ведь тоже не пустые слова. Опустим занавес. Антракт. ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ ПРИСТУПЫ ЗАНАВЕС Далеко за океаном, на берегах реки Святого Лаврентия, солдаты в синих штанах подрались с солдатами, у которых штаны были красного цвета. Колониальная война между Англией и Францией, зародившись в Новом Свете, быстро приближалась к Старому Свету. Россия брала деньги от Англии, но при этом сражаться за Англию не желала, устремляя армию против "захватчивой" Пруссии. Фридрих II в свою очередь жаждал получить субсидии из Лондона, чтобы с помощью британского золота оторвать от германских земель кусок земли пожирнее для своей Пруссии. Австрия тоже не гнушалась подачками от Англии, чтобы вернуть для себя княжество Силезии, отвоеванное у нее Фридрихом. Франция не могла побить Англию на островах, но готовилась отомстить ей в Европе, заняв Ганноверское курфюршество, с престола которого курфюрсты пересели на королевский трон Британии. Тогда англичане, заключив договор с Фридрихом, купили прусскую армию против Франции, чтобы Людовику, скованному войной в Европе, было уже не до заокеанской войны в колониях. Франция, в панике от черной измены своего "старого друга Фрица", вынуждена была броситься в заранее распахнутые объятия своего "старого врага" Австрии... Именно с такой логикой вызревала война, которая уже нависла над народами Европы; все ждали, что скажет Россия - единственная страна, способная противостоять железным колоннам дисциплинированной Пруссии. Стрелки дипломатических компасов твердо показывали на Петербург, - на берегах Невы тепло и гулко билось обнаженное сердце европейской политики. Это было тревожное время, и молодая, быстро растущая Россия любила ходить в военном мундире. Отец Радищева служил солдатом в Преображенском полку. Дед поэта Пушкина тянул лямку армейского капитана. А прадед Льва Толстого стройным гвардейцем шел к венцу с княжною Щетининой и был упоен любовью. Суворов только что получил первый чин офицера, читал по вечерам Плутарха и писал очень плохие стихи, мечтая о славе поэта. Он еще не знал, что иная слава ждет его впереди, как не знала того и сама Россия. Большая и неуютная, она лежала в замети мерзлых снегов, и лишь изредка мелькали во тьме тусклые огни редких деревень. Жгли лучину, и матери баюкали детей - наших пращуров, читатель! И близилась война, получившая название Семилетней. Мир затаился и притих в ожидании первого выстрела... Курки уже взведены, и - кто будет тот смельчак, который отважится выстрелить первым? ВЫСОКАЯ ПОЛИТИКА В преддверии грозных событий Фридрих не забывал об украшении Сан-Суси. В бедном платье сейчас он плыл по каналам Голландии, по дешевой цене скупая картины старых мастеров (кто заломит втридорога с бедного человека, трясущегося над каждым талером?). В таверне Амстердама, которая славилась своими паштетами, трактирщица сказала королю: - Еще чего захотел! Паштет тебе? Да где ты, бродяга, возьмешь гульден, чтобы расплатиться со мной по-божески? - Так и быть, я сыграю тебе, - вздохнул король и, достав флейту, заиграл... Он играл долго, прикрыв глаза, не замечая трактирного шума, пока женщина не придвинула ему тарелку с паштетом, пока рядом с ним не уселся восторженный незнакомец: - О как вы вдохновенны, сударь! Король спрятал флейту и взялся за кривую вилку. - Что делать, - отвечал он. - Нужда всегда порождает во мне острые приступы вдохновения... Они беседовали недолго, но интересно. И незнакомец по имени Анри де Катт (уроженец швейцарских кантонов) оказался на редкость умным и живым собеседником. В разговоре с ним король не раскрыл своего титула, а на прощание сказал: - Ты напиши мне, сынок.., в Бреславль! Может, я тебе пригожусь... Они встретились в Бреславле, и де Катта ввели в покои его величества - короля прусского. Фридрих издали протянул ему руку: - Узнаешь ли ты старого бедного флейтиста? Не хочешь ли, сынок, и ты подуть в мою удивительную флейту? - Но моя вера.., но мое подданство... - Все это - чепуха для одурачивания людей! - рассмеялся король. - Что родина? Что религия? Это ложь. Человеку хорошо только там, где ему хорошо... Скажи по чести: место секретаря при моей особе тебя устроит? - Недостоин, ваше величество! - Достоин тот, кто удостоен моего внимания... Они прибыли в Сан-Суси, король свел де Катта по террасам в Нижний сад, где посреди зеленой лужайки, на постаменте из белого каррарского мрамора возлежала прекрасная юная богиня. - Изображение Флоры украшает вид Сан-Суси, - заметил де Катт. Фридрих ударил тростью по мрамору постамента: - Разве ты не видишь, что богиня возлежит на.., саркофаге? Действительно, под Флорою уходил в землю могильный камень. - А еще ниже, - произнес король, - мною вырыт склеп. Наивной прелестью укрыл я свое мрачное прибежище. Там-то я высплюсь за всю свою бессонную жизнь. Помни, де Катт: король всегда готов к войне, а значит, он готов и к смерти... Де Катт остался при Фридрихе на двадцать лет. Он прошел с королем все громы битв и оставил нам в своих записках короля Пруссии живым, дерзким, афористичным, то страдающим, то ликующим. Благодаря де Катту мы знаем каждый шаг короля. *** Сейчас король нюхал табак, стучал перстнем по картам Европы и беспокойно озирался: где суть? Переговоры с Лондоном велись успешно, но.., не хотелось бы ссориться и с Людовиком! Исподтишка, через потаенные каналы дипломатии, Фридрих с цинизмом небывалым предложил Версалю двинуть свои войска и взять у англичан Ганновер... "То-то будет потеха!" - смеялся король. Но Версаль на это ответил ему - через своего посла: - Король Франции советует вам как другу, чтобы вы сами захватили Ганновер, и тем вы еще более укрепите дружбу Потсдама с Версалем... Париж еще не знал, что Берлин вот-вот заполучит субсидии от Англии, и Фридрих, как хороший актер, вдруг разыграл перед послом Франции приступ бешеной ярости: - Как вы можете давать мне такие советы? Вы разве забыли? Да у меня русские легионы сидят на шее в Курляндии! Вы, французы, просто счастливчики, ибо не можете знать того страха, который я должен постоянно испытывать перед Россией... И час пробил: в январе 1756 года Лондон заключил с Пруссией "Вестминстерский" договор - тоже субсидный (очень похожий на тот, который Вильяме, с помощью Бестужева, вырвал у Елизаветы). - Великолепно, - обрадовался Фридрих, - теперь Россия нам не опасна, а на войну, как и на свадьбу, ходить с пустым кошельком никому не советую... Но прискакал в Сан-Суси, совсем некстати, запыхавшийся герцог Нивернуа - посланцем лично от Людовика XV. - Франция вам так верила, как, может, не верила самой себе! Что вы сделали? - ужасался Нивернуа. - Версаль и король в отчаянии от вашей черной измены. - Измены? О нет! - сразу отперся Фридрих. - Этим договором я оказал только услугу Версалю. Отныне вы можете спокойно заниматься вашей излюбленной "тресковой войной" возле Ньюфаундленда с британскими корсарами. А я беру на себя вашего врага Австрию и... Улыбнитесь же, герцог! Сейчас я вас обрадую. Тех русских, что сидят на моей шее, я тоже беру на себя. Версаль, таким образом, может с головой залезть в польские распри - русским станет не до поляков! - Но Англия, Англия... - страдал Нивернуа. - Как вы могли? Ведь британцы уже залезли в нашу Канаду! Фридрих раскатал перед герцогом карты: - Я все продумал. Продумал за вас! Франции лучше всего высадить свою армию на берега Шотландии. Смотрите, герцог... Я все продумал. Все, чтобы обессмертить имя Франции в веках высадкой десантов на острова Королевства! Так говорил человек, только вчера заключивший договор о дружбе с Англией, - недаром же Гитлер почитал Фридриха великим и безгрешным, почти святым королем. *** Мнимое "равновесие" Европы пошатнулось. Пруссия невольно становилась врагом Франции. Теперь Елизавете Петровне осталось ратифицировать договор о союзе с Англией, и тогда русские невольно оказались бы в союзе с Пруссией. Но в России вели себя так, будто ничего не ведали. Они и на самом деле ничего не ведали: до Санкт-Петербурга еще не доскакали курьеры с новостью. Ратификации договора по-прежнему томились на столе Елизаветы, и она, как всегда, оттягивала их подписание: - Ой, да погодите... Не быть ли мне зазря битой? Вильяме в гневе депешировал в Лондон: "Ратификации шестую неделю лежат неподписанные на столе императрицы". А потому, когда канцлер при встрече с Вильямсом спросил как бы невзначай: "Ежели Фридрих нападать на нас станет, какую помощь окажет нам Англия?" - то, в ответ на это, Вильяме ответил вопросом: - А ваша императрица ратифицировала конвенцию? - Пока нет. - Тогда и разговор о помощи со стороны его величества, короля моего, откладывается... Бестужев-Рюмин понял: коготок вязнет - всей птичке пропасть. Ведь деньги-то у англичан он уже взял. И крышу во дворце своем настелил новую. И стекла зеркальные из Брюсселя вывез морем... Теперь самому платить надобно. Платить - делом! Выбрав момент, когда Елизавета хворала, канцлер нагрянул к ней с жалобами: - Великая осударыня! Опять ковы чувствую, опять недруги сожрать меня силятся... Доколе же терпеть мне, немощному? - О чем ты, Петрович? - Да как же, матушка! Вот возьмут англичане конвенцию сию и вернут ее нам, как вексель на протестацию. И король оскорбится... А мне сего не снести позора! Елизавета махом ратифицировала договор с Англией. - Забирай, - сказала она, спихнув со стола бумаги. - Но, ежели хоть один волос падет с головы русской за интересантство аглицкое, то знай, канцлер: и твоей башке на плечах не висеть! И вот тут до Петербурга дошло известие о том, что Пруссия уже состряпала такой же договор с Англией... Получалось нечто ужасное: Россия должна отныне в ряду с пруссаками проливать кровь за интересы, которые не только солдатам, но и самой Елизавете Петровне не всегда понятны. И грянул гром, но какой гром! Отзвуки его, словно круги по воде, докатились до самых плюгавых дворов Европы, куда не заглядывали даже шарлатаны, лечащие горбы способом "удара об воздух"... Императрица всегда была простой барыней, и гнев ее на великого канцлера мало отличался от гнева помещицы на своего лакея. - Душегуб, ирод проклятый!.. - кричала она ему. - То-то, я примечаю, ты у причастия святого редко бывал. За сколько же ты продал меня, антихрист? Ведь я и конвенцию-то эту подписала для той единой нужды, чтобы Фридриха от Курляндии отринуть! А теперь - что? Ты его мне в дружки подсунул? Бестужев и сам не гадал, куда заведет Россию его твердая, но потерявшая гибкость "система", перенятая им от недоброй памяти Остермана. На ослабших ногах канцлер кинулся к Вильямсу; между ними повторилась сцена, очень близкая той, которая была разыграна в Сан-Суси между Фридрихом и герцогом Нивернуа... - Императрица в отчаянии от вашей измены, - заявил канцлер. - Измены? - отрекся Вильяме. - Нет! Наш договор с королем прусским может показаться обидным только королю Франции. Мне, господин канцлер, непонятны ваши намеки... Я знаю вас и знаю, что вы сами никогда не желали дружбы с Францией! Так чего же вы сейчас бросаетесь упреками в измене? Вся "система" жизни Бестужева катилась сейчас в пропасть, и канцлер прищемил Вильямса в кресле тяжелым взглядом. - А пенсион для меня.., когда? - спросил он, задыхаясь. Вильяме с трудом скрыл злорадную усмешку: - Простите, за что же вам платить в этом случае? - За позор мой! - ответил великий канцлер... Вскоре Елизавета, поуспокоившись, потребовала Бестужева к себе и вручила ему бумагу для передачи в руки Вильямса. - Отныне резон наш таков, - заявила она. - Бить Фридриха мы будем, невзирая на все договоры с Англией. Но что касаемо кляуз лондонских, то король Англии жеваной фиги от меня не получит. Не дам ему солдат, да и только! Русский солдат для нужд российских нужен... И денег чужих за него не возьму! Бестужева зашатало, и - недаром: сейчас он держал в руках "Секретную декларацию Елизаветы" (именно под таким названием она вошла в историю дипломатии народов). Это была всего лишь одна добавочная статья к договору о союзе с Англией. Но договор мог иметь законную силу лишь в том случае, если король Пруссии нападет на Королевство английское, что уже само по себе исключалось. - Матушка! - взвыл канцлер. - Что, батюшка? - ехидно спросила Елизавета. - Без ножа ты меня режешь! - Не я, милый. Не я тебя режу... Таково коллегия решила! Не все ты един - есть еще глас коллегиальный, глас божий. - Как же я такое Вильямсу отдам? С какими глазами? - С твоими-то глазами только и отдавать такое... Неси! Делать нечего. Бестужев в одиночестве выхлебал графин вина и объявил потом Вильямсу: - Государыня наша, кроткия сердцем Лисавет Петровны, в глубокоразумии своем, высочайше указать соизволили... И - после вступления - огорошил его "Декларацией". Вильямса, уж на что был крепкий британец, чуть удар не хватил. Что было сил отпихивался от дополнений к прежнему договору. - Что скажет король? - кричал посол на канцлера. - За все услуги его, оказанные вам неоднократно, могли бы, кажется, и лучше озаботиться об интересах Англии в России! - Никто не виноват, - отвечал Бестужев, - что Ванька Шувалов, а не я, спит с государыней. "Декларация" суть происхождения чисто альковного, и клянусь вам честью: мои руки чисты! - Так сломайте этому Шувалову шею, - посоветовал Вильяме. - Ему я шею свернул бы! А что с коллегией делать?.. Кончился скандал тем, что Вильяме все-таки забрал документ, который уничтожал прежнее соглашение. Посол просто испугался, как бы ему, упорствуя, не разорвать вообще связь Лондона с Петербургом... А старый канцлер империи вскоре стал играть черную роль продажного предателя. Бестужев перестал думать о России. - О себе, о себе надо подумать, - говорил он. *** Бестужев боялся, что враги станут наговаривать на него тайно, и думал: "Как вызвать врагов из тени на яркий свет? В открытую-то, - казалось канцлеру, - я их всех поодиночке расколошмачу..." И он предложил Елизавете избрать при дворе Конференцию из людей, которые бы "наипаче ея высочайшую доверенность к себе имели". Этим канцлер вызывал огонь на себя, чтобы, рискуя, определить, где расставлены против него батареи. Конференция собралась: два брата Бестужевы-Рюмины, вице-канцлер Воронцов, Трубецкой, Бутурлин, Голицын, Апраксин, братья Шуваловы и великий князь Петр Федорович. Но первое же совещание обернулось палкой о двух концах, и один конец ее хлобыстнул прямо по канцлеру. Все члены Конференции как с цепи сорвались: так и кидались на канцлера, так и грызли его... Елизавета же, пока вельможи там насмерть бились, сидела - помалкивала. - Коли мы деньги берем от Англии, - оправдывал себя Бестужев, - то уж, вестимо, Англия вправе и войска наши посылать туда, куда ей надобно. А без субсидий ейных - что мы, господа высокая Конференция? И посрамления чести русской не вижу в том. - С каким лицом деньги брать? - спросил его Шувалов. - Деньги будем брать, имея лицо индифферентное, как будто и без этих денег прожить можем. Встал от стола граф Петр Шувалов, всей русской артиллерии генерал-фельдцейхмейстер, и отвечал канцлеру так: - Народ есть главная сила в государстве, и тратить ее следует с разумной умеренностью... Мы, слава богу, не курфюрсты немецкие, кои своих мужиков на сторону продают и за калечение их денежную выгоду имеют. Это при Остермане такие подлые порядки на Руси завелись! Дохнул наш солдат на Рейне-реке, у черта на рогах, а.., за што? За конжурации <Конжурации - комбинации.> венские! После Шувалова вскочил родной брат канцлера - Ми-хайла Петрович Бестужев-Рюмин и прокричал в неугасимой лютости: - Англо-русский альянс похерен сам по себе альянсом Пруссии с Англией, и канцлеру столь великой державы, какова есть Земля Русская, не пристало в деньгах унижаться... И ты, братец, сердечней был бы в политике, коли не имел бы личной выгоды! Отомстил. Брат брату - отомстил. И тут.., раздался сухой треск пергамента. И тут.., закружились, оседая, клочья рваных бумаг. Это Елизавета, ни слова не сказав, уничтожила конвенцию. Она ее просто порвала на куски. И разбросала эти куски. - Бог видит, - сказала она со слезами, - что я невиновна. Я порвала только бумагу, но король аглицкий порвал нашу дружбу. Денег из одного кошелька с Пруссией - не брать! И войне с Фридрихом - быть: готовьтесь, люди!.. Только один Михаил Воронцов малость помялся при этом. - Позволяет ли состояние империи нашей эдакую трату людей и денег? - вопросил он у Конференции осторожно. Но на эти слова робкого вице-канцлера даже не обратили внимания. Конференция была едина в мнении: Пруссию вернуть в ее старые границы, отбросить армии Фридриха от рубежей, чтобы король не зарился на русскую Прибалтику, а Польшу просить, дабы пропустила через земли свои войска русские на просторы Европы, где Фридриха они бить станут... Вопрос о войне России с Пруссией был решен коллегиально. *** Курьер британского посольства, спешивший из Петербурга в Лондон, всегда имел привычку задерживаться в Берлине. Совсем ненадолго, - пока сэр Митчелл (посол английский при Фридрихе) успевал снять копии с депеш Вильямса, чтобы тут же отвезти их в Потсдам - лично в руки королю Пруссии... Так было и на этот раз. Фридрих прочел "Секретную декларацию Елизаветы" в скорбном молчании, но спокойно. И так же невозмутимо заметил Митчеллу: - Россия, еще не начав воевать, уже начала одерживать победы.., хотя бы перьями! - Я вас не понял, сир, - поклонился ему Митчелл. Король искоса глянул на дипломата: - Бросьте, Митчелл! Вы меня хорошо поняли... Посол склонился еще ниже и промолчал, пряча лицо. - Эта декларация России, - продолжил Фридрих, - делает ваш договор с русскими совсем бесплодным. Вы напрасно старались, заключая его! Но декларация ставит под смертельный удар и мой договор с вами. Выходит, я тоже напрасно старался, заключая его с вами... Может, скажете, что опять не поняли? Тогда мне пришлют в Берлин другого посла, который окажется понятливее вас. Митчелл пытался возражать, но король остановил его: - Я не рассчитывал на дружбу с Россией, но теперь она не желает оставаться даже нейтральной. Она очень активна, эта страна! Я отсюда слышу скрип перьев, но скоро зазвенят шпаги! Вы, англичане, как всегда, укроетесь на острове, а все колотушки достанутся мне одному... - Ваше величество, - сказал Митчелл, - в Лондоне желают отозвать из Петербурга сэра Вильямса, как неугодного более двору Елизаветы. Он не сумел предупредить события! - Вильямса, - ответил король, - можно было бы убрать из России, если б Англия имела в запасе дипломата лучшего, чем он... Но пока Вильяме остается лучшим дипломатом вашего королевства, отзыв его нежелателен. Удаление его было бы несчастием для "молодого двора" в Ораниенбауме, который питается исключительно его добрыми советами... Ораниенбаумское семейство издавна занимало воображение короля: помощь ему надобно ждать именно оттуда - из Ораниенбаума. И великий князь Петр, и великая княгиня Екатерина были его родственниками... Фридрих знал, как его боготворит Петр! Короля навестил друг детства Финк фон Финкенштейн: - Фриц, что ты скажешь теперь? Не я ли предрекал тебе одиночество? Ты приобрел много денег, но зато растерял союзников. Кто поможет тебе в твоих будущих битвах? - В том колоссальном предприятии, какое я задумал, деньги будут нужнее друзей, - ответил Фридрих. - Пророк все-таки я, а не ты... Я распланировал свою игру до мелочей. Но не мог же я предвидеть вот эту пакость! И он перебросил другу копию с "Секретной декларации". Итак, Россия не дала себя обмануть, - в самый последний момент она ужом вывернулась из дурацкого положения. А что приобрел он, король Пруссии? Теперь следует ждать удара. Оттуда - из-за лесов Ливонии, из туманных болот Жмуди, и - прямо в сердце бранденбургских королей - по любимой и верной Пруссии. По Кенигсбергу! - Мы предупредим удар, - сказал король. - Кто нападет первым, тот наполовину уже выиграет... Печалиться рано. Фридрих поспешно собирал свои армии, прямо указывая солдатам, против кого он их готовит, и потсдамские гренадеры распевали: Когда придет великий Фриц И хлопнет лишь по пузу - В кусты от пушек побегут Русаки и французы... ...Читатель, не узнаешь ли ты в этой песне прародительские мотивы мюнхенского Хорста Весселя? НАЧАЛО СОЮЗА Елизавета, которая так и умерла, не слишком-то доверяя картам, где королевство Англии рисовалось в окружении воды, - вряд ли она понимала все величие своего времени. Но она была "дщерь Петрова", и это во многом определяло ее поступки. Елизавета зачастую двигалась на ощупь - зато хорошо осязала предметы. Историки дружно изругали ее за гардероб из 45000 платьев, однако не забыли отметить и устойчивый патриотизм этой сумбурной натуры. Конференция при русском дворе работала, и отныне голос Елизаветы, весьма авторитетный в Европе, был лишь эхом коллегиальных решений. И надо сказать, что последние годы ее жизни этот голос звучал сильно и верно. *** С глазу на глаз императрица дала секретную аудиенцию венскому послу графу Эстергази: Россия согласна представить Вене проект наступательного союза, и (будет Франция выступать заодно с ними или не будет - безразлично)... - А я хочу начать войну в этом году, - заявила Елизавета. - Вы понимаете, - отвечал Эстергази, - все страдания моей императрицы: она каждый день плачет, вспоминая о Силезии, которую у нее отняли пруссаки. Мария Терезия плачет не одна - вместе с нею рыдает и супруг ее, который, как император всегерманский, с горечью наблюдает за Пруссией, желающей возыметь первенство над всеми германскими княжествами... Елизавета заговорила, что союза Вены с Петербургом мало; необходимо притянуть на свою сторону Версаль, надо сделать этот союз тройственным и страшным для "безбожника Фридриха". - Подозреваю, - толковала Елизавета, - что король и в церкви-то, кажись, не бывал ни разу! Фрицы берлинские новомодники в политике стали: чуть что понравится у соседа - берут силой, а сила в политике хороша лишь тогда, когда ты прав. Россия такую правду имеет: нам не бывать спокойными, пока не перельем бурду прусскую в мехи старые, где она и пусть себе киснет... Вскоре Австрия с Францией заключили Версальский договор, и Великобритания тут же объявила войну Версалю (впрочем, эта война уже тянулась давно, сейчас ее закрепили на бумаге). Россия же спешно стягивала войска в Ливонии. Перекинув за плечи сапоги, шагали по весенним проталинам солдаты; прыгали по ухабам кареты с генералами; дремно выступали из дубров верблюды астраханские, волоча за собой по песку и кочкам "секретные гаубицы" - творение хитроумного Петра Шувалова. Любимых ею гренадер Елизавета сама провожала в поход. В высоких ботфортах, при офицерском шарфе, в штанах и в треуголке с пышным плюмажем, императрица стояла у бочек с вином. От легкого утренника зарделись ее щеки - крепкие, как у деревенской молодухи. Гренадеры подходили к бочке по очереди. Тут она ковшик винца зачерпнет и руку протянет на закуску. Солдат вино выпьет и уколет ей руку усами, целуя: - Ну, уважила, Лисавет Петровны! Краса ты наша писаная... К полудню от колючих поцелуев рука распухла, императрица уже нетвердо на ногах держалась. Все черпала да черпала из бочек, пока спьяна не утопила ковшик: увели ее, спать уложили. Шведский граф Горн спрашивал у Елизаветы при свидании: - Стокгольм обеспокоен: противу кого собираете войска? - Исполните обязанность свою, - отвечала Елизавета, - и успокойте двор своего короля: никаких видов на Швецию мы не имеем. Нам другие сверчки в уши верещат - не ваши сверчки! Горн поспешил успокоить своего короля и взволновал прусского (тайным шпионом которого он состоял). Фридрих окончательно убедился, что русские медведи вылезают из своей заснеженной берлоги. В это смутное при дворе время, посрамленный и жалкий, Бестужев доверялся лишь одному Вильямсу. - Какое несчастье для России, - говорил он, - что фаворитом у нас Шувалов: любит парижские моды, читает Вольтера и философствует с Ломоносовым о стеклах и звездах... Тьфу их, умников этих! То ли дело был свинопас Разумовский: бочку целую выдует, спать ляжет и ни во что не мешался. В пику канцлеру началось быстрое возвышение Михаила Воронцова. Без стука вхожий к императрице, этот человек сделал "карьер" в два спохвата: женитьбой на буйной алкоголичке Анне Скавронской (что доводилась Елизавете сестрой двоюродной) и еще тем, что в памятную ночь переворота 1741 года, когда сшибали с престола малолетнего царя Иоанна Антоновича, Воронцов стоял на запятках саней дочери Петра... В один из дней - весенний, ростепельный - на пороге кабинета Воронцова появился человек. Знакомый. Где-то вице-канцлер его уже видел. Тогда он был одет скромно, а сейчас - о боже! - каким франтом стал. - Простите, сударь, я запамятовал ваше имя. - Дуглас, - поклонился незнакомец с ухмылкой. Времена изменились, и Воронцов встретил его, как долгожданного друга. Не знал, куда и посадить Дугласа. - Итак, дорогой библиотекарь, - спросил любезно, - какие издания в Париже вышли за последнее время? Дуглас, торжествуя, извлек письмо. - Лично от короля! - возвестил он. Воронцов протянул руку, но Дуглас письма ему не дал. - Лично императрице! - сказал он. Вице-канцлер с опаской глянул на двери: - Вы неосторожны. Я не могу поручиться, что нас не слышали слуги... Впрочем, - спросил он, - под каким соусом прикажете мне подать вас к столу императрицы? - Хотя бы как путешественника. - Государыня наша вояжиров не жалует. Это неудобно. А чтобы представиться ко двору, надобно иметь чин! Чина тоже не оказалось, и Дуглас увидел, что Россия вдруг быстрее, чем он мог ожидать, стала снова уплывать от Франции. - Ради высоких целей мира в Европе, - совсем увял Дуглас, - я согласен признать себя даже курьером из Версаля. - Курьер не пройдет дальше лакейской... Ах, какая досада! - искренне огорчился Воронцов. - Все было бы так хорошо, и.., нет чина! Извините, сударь. Вы будете моим дорогим гостем. Я весь к вашим услугам. Велите только - и любимую дочь подам с трюфелями. Но без чина, посудите сами, как же я введу вас в покои ее величества, помазанницы божией? Дуглас размахнулся и шлепнул письмо короля на стол. - Будьте уж тогда курьером.., вы! - вздохнул иезуит. *** Воронцов передал письмо Елизавете со словами: - Этого мы ждали много лет... Пальцы императрицы вздрагивали, когда она разворачивала послание короля Франции. Восемь лет две страны, духовно связанные музыкой, литературой, театром, живописью, модами, - не имели связи в политике... Разве это мыслимо? Она много слышала о Людовике дурного (впрочем, Людовик слышал о ней не менее), но в юности Елизавета считалась его нареченной невестой. И кто знает? - быть бы дочери Петра королевой Франции, никогда не покушала бы пирогов с визигой, жирных кулебяк да расстегаев, не поморщилась бы с похмелья от чухонской клюковки. "Так и бог уж с ней - с этой Францией!.." Людовик начинал письмо круто: гнать и гнать императрице от себя Бестужева - вот первое, что бросилось в глаза Елизавете. А потом ласковости о ней, заботы о здоровье и прямые слова, что пора обменяться посольствами. С поспешностью, поразительной для этой лентяйки, Елизавета отвечала королю в том же дружеском духе; она сулила Людовику "постоянную и искреннюю дружбу" между Россией и Францией. Но про Бестужева - ни слова. - Сор из избы русской нечего по чужим дворам таскать... Михаила Ларионыч, - велела она Воронцову, - поищи человека, в обхождениях привычного, чтобы его в Париж отправить. Худого не надо, а хорошего тоже не пошлем. Ищи с таким чином, что и Дуглас, - ни рыба ни мясо. Но Бестужеву о том - ни гугу! Челов