на насу! - А как тебя звать-величать? Товарищ генерал? - Тэпэр я ваш старшина! Запомнитэ всэ. А тэбэ, Кырылов, если будэш так разгаваривать с начальством, пасажу на губу. Заруби сэбэ эта! - Вот не было печали, так черти накачали. А ты посади меня. Хочу посидеть. Отдохнуть от вас, от начальников. - Я тэбэ спэрва заставлю глубокий яма выкопать и пасажу в эту яму. И часового паставлю. Пусть строго ахраняет тэбя, чтоб из ямы к бабам нэ убэжал. И будэш ты палучать у мэня в дэнь адын сухар и адын стакан халодный вада. Ясно тэбэ? - Тада Кириллов к бабам не убежит. Зачем часовой? - Ты, Кырылов, будеш падхадить ка мнэ строевым шагом за дэсять мэтров! Панятно, орлы? Старайтесь у мэня, вынэсу благадарность! - Рад стараться - готов умереть! - Атвэчаешь нэправильна. Но будэш стараться, палучиш увольнение в го- род. В кино пайдеш, дэвачку вазмеш, марожено купиш, шашлик. Панятно сказал? Атвэчайте! - Служу советскому народу, старшине и помкомвзводу! - Маладэц! Правильна, дарагой! Комбат гдэ сидит? - Там, в комнате. Давай, строевым! За десять метров! Шагом, марш! - Прэкратить разговорчики в строю! - смеется Алимов. - Ха-ха-ха! Короткий стук, дверь сразу открывается, и предстает Алимов. Он подносит руку в виску и бодро по форме докладывает. Улыбается во весь рот, как старому знакомому. Под черными усами сверкают ровные белые зубы. - Выйдем, старшина, покурим, поговорим. Выясняется, что свои обязанности он понимает правильно: поддержание порядка и снабжение батареи всем необходимым. Предупреждаю, что, хотя старшине приходится часто отлучаться, я должен всегда знать, где он и что делает. - Яснинько. Эта само собой. Будит у нас на батарее флотский парядок. Нэ беспакойтесь, комбат. - А сейчас присмотри поблизости дом для пополнения, для первого взвода. С людьми познакомься. Командир первого взвода - человек новый. Нужно помочь ему с устройством пополнения. И о бане поинтересуйся. Ясно? - Все яснинько. Будет сделано! Можно идти? Началась суета. Прибыли пушки, а вслед за ними - пополнение. Поступила команда: "Всему личному составу, кроме наряда, то есть кроме часовых и телефонистов, прибыть к штабу на общее построение". Мы, "старики", строимся на площади перед штабом, а лицом к нам - на расстоянии двадцати шагов - новички. Их больше. Построением и всей церемонией руководит замполит. Ему нравятся подобные торжества. Замполит у нас не кадровый военный, а бывший гражданский партработник районного звена из Кировской области. Свое замполитское дело он знает, выступать перед людьми любит. Говорит толково, красиво и слегка патетично, не опускаясь до серой обыденности. Сначала замполит здоровается со "стариками": - Здравствуйте, гвардейцы! - Здрав жлам, тащ ктан! - довольно дружно и бодро отвечаем мы. - Здравствуйте, солдаты, сержанты и офицеры пополнения! Эти отвечают вяло и вразнобой. Смотрю на стоящих перед нами людей. Они очень разные. Есть среди них повоевавшие, но больше молоденьких новобранцев. Последние видны невооруженным глазом: промерзли, посинели, согнулись, шинели топорщутся горбом на спинах, подпоясаны небрежно, неумело, многие в обмотках. Замполит поздравляет новичков с прибытием и держит короткую речь о том, что они отныне будут служить в славной десантной дивизии, в гвардейском противотанковом дивизионе, станут истребителями танков и разной другой фашистской нечисти. Он говорит, что дивизион имеет отличное оружие и мощные быстроходные тягачи. Это совсем не то, что старая артиллерия на конной тяге. "Но главное, - продолжает он, - у нас прекрасные бойцы и командиры, знающие свое дело и испытанные во многих боях". Мы рады принять их, новичков, в свою дружную фронтовую семью. А им, нашим новым товарищам, нужно приложить все силы, чтобы оправдать доверие командования и всего советского народа, которые ждут от нас честного исполнения долга по разгрому ненавистного врага. Еще немного, и мы ворвемся в логово фашистского зверя и уничтожим его в собственной берлоге. Таковы заключительные слова речи. Замполит произносит здравицу в честь Родины и Верховного главнокомандующего, после чего следует не очень строгое "Ура!". Начальник штаба объявляет часовой перерыв и сообщает, что с сегодняшнего дня мы снова будем получать горячую пищу из своей дивизионной кухни. Пока во дворе штаба кормят пополнение, Макухин распределяет новоприбывших по батареям. Я отправляю Никитина для присмотра за домом в качестве дневального по батарее, а сам погружаюсь в многочисленные дела. Все понеслось-поехало по накатанной дорожке. Без задержки начались занятия и приведение материальной части в порядок. Мы "зацепили" пушки и выехали за город. Батарея разделилась повзводно, и офицеры - Волосов и Пирья - приступили к выполнению "учебного плана". В мою батарею попало пять артиллеристов, а взамен Ковалева Макухин дал опытного наводчика, бывшего учителя из Узбекистана Хайруллу Керимбекова. ...Потом мы с ним подружились. Я храню его карточку с трогательной надписью и приглашением в гости, в город Чимкент... Занятия продолжаются. Я, как положено комбату, перехожу от расчета к расчету, наблюдаю, делаю замечания, даю советы. Поначалу дело не ладится. Солдаты не вникают в суть, отвлекаются, думают о чем-то своем, постороннем. Однако постепенно удается увлечь их. Я и сам увлекаюсь, чувствую себя на месте. Проходит немного времени, и все втягиваются в работу, разогреваются, начинают проявлять интерес к делу, поворачиваются живее. К концу дня уже заметны кое-какие достижения. Главное - исчезли равнодушие и растерянность. Чужие поначалу люди стали присматриваться и привыкать друг к другу. В морозном воздухе раздаются привычные команды: "К бою!", "Танки справа!", "Танки слева!", "Танки на батарее!", "Прицел десять!", "Бронебойным!", "Огонь!"... Новичкам предстоит многому научиться, ко многому привыкнуть: к физическим и душевным перегрузкам, к состоянию постоянной готовности - к прямой наводке. Все наладится, свой долг мы выполним. Ближе к вечеру прибывает кухня, и жизнерадостный Ковалев с шутками-прибаутками кормит нас перловым супом и пшенной кашей с мясом. Обедаем по-походному - на станинах пушек и у тягачей. Поступает новый приказ: "Получить в боепитании полбыка!" "Бык", точнее, БК - боевой комплект, - то есть полагающийся на каждое орудие набор снарядов для боя. Посылаю в боепитание два тягача и Батурина с двумя солдатами. Быстро, незаметно проходит этот день, наполненный нужными делами и непрерывным движением. Хороший день. Я сказал бы даже - приятный день. Потому что приятно видеть плоды трудов своих - рождение новой батареи. Возвращаемся поздно, уже с зажженными фарами. У "нашего" дома подбегает Алимов и докладывает, что "хата" для первого взвода готова - вот она, недалеко. Я подзываю Волосова: - Лейтенант! Веди свой взвод, устраивайся. Старшина пока побудет с тобой. Я остаюсь со вторым взводом. Связь со мной посыльными. Проследи, чтобы часовые были на местах и машины готовы к движению в любой момент! Учти, за новичками нужен глаз! - Есть! Все понял, - отвечает Волосов. - Поехали, старшина. Пушки второго взвода загнали во двор. Солдаты разгружают машины, а я захожу "к себе". В доме тепло и уютно. Никитин и телефонисты на месте. Через несколько минут дом наполняется солдатским гомоном и движением. Потеснились "старики" и приняли шестерых, чужих пока людей, с которыми предстоит делить тяготы, печали, а возможно, и радости предстоящей жизни. Сегодня мы немного устали, да и за прошлое не отлежались, не отдохнули, не отоспались. Предвкушаем отдых. Заботливый Никитин вовремя вскипятил ведро воды. Устроим чай, пожуем сухари и ляжем спать... Мои мысли уже о другом - о Еве. Скорее бы увидеть! Отзываю Никитина и спрашиваю, не видел ли он хозяйскую дочку. - Да, видел ее не так давно и поговорил немного, как умел. Долгожданные слова. Значит, она здесь, не уехала. Не подаю вида, что рад. - Хороша девушка, комбат! Очень даже хороша! - А почему Вы так считаете? - Что красивая, так это у ней на виду. А что культурная да скромная, так по разговору понятно, хоть и плохо по-нашему говорит. Я-то стреляный воробей. Понимаю, что к чему. Очень скромная. Такую обидеть - большой грех. Похоже, последние слова Никитин адресует на всякий случай мне. Он человек порядочный и прямолинейный, а цель его понятна и благородна. Отвлеченно я вполне сознаю это и даже ценю, но все же немного обидно слышать от него. Обиды я не высказываю: - Да, конечно. Вы совершенно правы. Я считаю так же. Потом добавляю: "Схожу к Волосову, проверю новичков. Ночевать вернусь сюда. А вы отдыхайте". У Волосова все в порядке. Часовой на месте, пароль и отклик знает. В их доме тоже тесно, шумно, накурено. Солдаты укладываются. Алимов предлагает выпить у них чаю. Я провожу ребром ладони по горлу: - Спасибо. Напился уже. Вернувшись "домой", докладываю в штаб, что к меня все в порядке. На сегодня все служебные дела закончены. Наступило мое личное время. Я должен сейчас же увидеть Еву! Решительно иду на хозяйскую сторону. Стучу в дверь их комнаты. Надеюсь, нет, почему-то уверен, что застану ее. На этот раз предчувствие меня не обмануло - за столом, действительно, сидит Ева. Одна. Родителей, слава Богу, нет. Она встает, идет навстречу, робко протягивает мне руки. - Ева. Ева... Хорошо, что ты здесь. Я очень хотел тебя видеть. Обнимаю ее и целую в щеки, руки, голову. Она осторожно кладет руки мне на плечи и прижимается щекой к моим губам. Так, обнявшись, мы долго стоим посреди комнаты. Сердце страшно колотится. Чувствую ее всю: грудь, спину, бедро... - Я боялся, Ева, что больше не увижу тебя. А ты пришла! Ева! Она горячо шепчет: - Михав, Михав. - Это самая большая радость в моей жизни! Я - счастливый человек! - Я тэж, Михав. Отец очень ругал меня. Раньше никогда так не ругал. Сказал, что я плохо вела себя... с тобой. Нескромно. Так? - Нет, нет! Ты очень хорошо ведешь себя. Ты - прекрасная девушка. Я не представлял себе, что на свете могут быть такие. Таких нет и никогда не будет больше! - Хорошо, что ты говоришь мне такие слова, но ты ошибаешься. Я обыкновенная. Ты не понимаешь или не видишь. Но я очень рада, что так. - Я не хочу ничего больше понимать. Знаю одно: мне повезло встретить такое чудо, и я не хочу его потерять! Крепко обнимаю ее и опять целую: - Я не хочу никому отдавать тебя, не хочу отпускать... Ева. - Я понимаю, Михав... Але сюда может зайти ойтец альбо матка. Мне так хорошо с тобой. Я тоже хочу обнимать тебя. Але мне будет стыдно. Ты - хороший человек, я уже знаю. Пойми меня. Не надо так. - Понимаю... Нам надо поговорить еще, Ева. Мы садимся рядом. Ее нежную податливую руку я сжимаю в своей руке. - Когда сегодня тебя не было, какие-то жолнеже, ну, военные, приходили в наш дом. Хорошо, что остался тот старый солдат. Он никого не пустил. Отец сказал, что, возможно, ты оставил его, чтобы меня никто не обидел. Потому что, когда пришло много жолнежей, твой солдат велел мне сидеть у себя в комнате и не выходить во двор. Если так, то мне приятно знать. Ска-жи. Действительно, Никитина я оставил и для этого тоже. - Да. Конечно. А больше отец ничего не сказал? - Он сказал, что тот солдат - добрый человек... А еще, что я должна остерегаться... тебя. Не обижайся. Они любят меня и боятся. Но я тебя совсем не боюсь. Нет. Она наклоняется ко мне, жмет руку и прижимается к ней щекой. - Я вижу, Ева... Ты доверчивая, моя девочка... Я не отпускаю ее руку, она отвечает легким пожатием, это волнует и будоражит. - Михав, я не хочу, чтобы ты уехал. Не уезжай как-нибудь. Побудь! - И я не хочу уезжать, Ева. Но мы скоро уедем. - Куда? Ты знаешь? - Знаю. На фронт. Но я не хочу потерять тебя. Мы должны обязательно встретиться. Я хочу, чтобы ты была со мной. Тебя не пугает мое предложение? - Нет, не пугает. Наоборот. Но такая страшная война. Тебя на фронте немцы могут убить. Моего брата они убили... - Она тяжело вздыхает. - Он тоже был офицер, как ты. Я очень его любила. Не хочу, чтобы еще и тебя убили! - Не надо думать о смерти. Я надеюсь, что останусь жив. Никогда мне так не хотелось жить, как сейчас. Есть ради чего. Я даже не насмотрелся на тебя! Не убьют меня! - Мне снился плохой сон. У меня предчувствие. Ужасное. Может быть, ты зостанешься как-нибудь? Мы будем вместе и будем тогда счастливы. - Нет! Дезертиром я не буду! Это позор, ганьба - хуже смерти. Мне было бы противно жить. Ты сама презирала бы меня. Не будем больше об этом говорить никогда! - Что же я могу сделать для тебя? Я буду молиться о тебе. - Разве об атеистах молятся? Просто помни обо мне и жди. - Але ж я католичка. Я верю в Бога и в молитву верю. - Я уважаю твои убеждения, хотя мне многое непонятно. Я раньше не задумывался. А теперь подумаю о Боге. Он ведь один для всех людей! Мы как бы его дети. Может, это он устроил нашу встречу? Может, благословил и хочет, чтобы мы были счастливы? Ева, знаешь, еще немного, и я тоже начну верить в Бога. Ева встает и протягивает мне руки, печальная и прекрасная. - Ты стал мне близкий человек. Потому что мы одинаково думаем и чувствуем. - Понимаю. Да, мы одинаково чувствуем. Она кладет мне голову на плечо. Я касаюсь губами ее волос, а ладонью -щеки и всеми своими клетками ощущаю нежность, доверчивость и беззащитность этой девочки. Она ищет во мне опору и защиту. А что я могу дать? Открывается дверь. На пороге стоит бледная и, мне кажется, заплаканная пани Мария. Она протягивает Еве Пушкина и, глядя в сторону, дрожащим голосом говорит, что книгу нужно возвратить. Тягостно видеть страдающую старую женщину. Она, видимо, потрясена, на ее глазах гибнет безрассудная дочь, единственная, любимая. Ева молча передает мне книгу, выходит с матерью из комнаты, а я сажусь за стол и машинально перелистываю страницы. Опять перед глазами знакомые, щемящие стихи... Хотел бы я, как Будрыс, дожить до старости, иметь сыновей и когда-нибудь в прекрасное мирное время рассказать им, сидя на пороге своего дома, о той давней, полузабытой, то есть об этой, войне, о себе, о моей Еве - их матери: Был я, дети, моложе, В Польшу съездил я тоже И оттуда привез себе женку. Вот уж век доживаю, а всегда вспоминаю Про нее, как гляжу в ту сторонку... Суждено ли дожить до того далекого времени? Будет ли кому-нибудь интересна та далекая война и моя жизнь? Нужно ли вообще рассказывать об этом?.. Я поднимаюсь из-за стола. Уже ночь. Наступит новый день, и, может быть, что-то изменится к лучшему. Уходить не хочется. Такой желанный, необходимый разговор прервался на полуслове... Приди, Ева. Я жду тебя. Я надеюсь! И она приходит. На глазах блестят слезы: - Извини, Михав. Родители очень недовольны, что я остаюсь с тобой. Они требуют, чтобы я сейчас же вернулась к ним. Уже поздно. Они любят меня. Жаль их. Не сердись. - Понимаю и не сержусь. Я очень благодарен тебе, Ева, за все, что ты уже дала мне. Я никогда не забуду тебя. Во мне, в моем сердце, ты останешься навсегда. Она как-то виновато смотрит на меня, из больших темных глаз скатываются по щекам тяжелые слезы. - Слушай меня, Ева. Еще идет война. Все может случиться. Я прошу только об одном. Подожди меня до конца войны и еще три месяца. Если я останусь жив, обязательно вернусь к тебе. Я тебе еще не все сказал. Многого не сказал. А пока пусть на душе у тебя будет ясно и спокойно. Обещаю - я вернусь к тебе! - Я буду ждать тебя, Михав! Клянусь тебе - буду! Найди меня! А что хотел сказать потом, скажи сейчас. Мне легче будет жить без тебя, ждать и молиться. Я тебя тоже не забуду никогда! Я крепко обнимаю ее, целую в губы так, что наше дыхание прерывается. - Я полюбил тебя, Ева, как только увидел. Вот что хотел сказать. Я люблю тебя! После войны, когда мы встретимся, я буду просить тебя стать моей женой. Не говори мне ничего и ничего не обещай. Не торопись. У тебя еще много времени. Жаль, что ничего не могу сделать для тебя сейчас. Но знай, что ради тебя я готов отдать жизнь. С радостью. - Ты мне уже очень много дал. Я поняла, цо то ест любовь. Я не знала этого. А теперь знаю, и я счастлива. Ты дал мне любовь, и я даю тебе свою. Верь мне - я буду ждать тебя. Я бэндже чекачь! Она всем телом прижимается ко мне, целует в губы и тихо плачет. Мне бесконечно жаль ее, такую беззащитную и прекрасную, и все же я осторожно отстраняюсь, вывожу ее из комнаты к лестнице. - Иди. Завтра будет день, и мы еще поговорим. Тебя ждут. Провожаю ее взглядом, затаив дыхание, пока она, печально опустив плечи, медленно поднимается по скрипучим ступеням. % % % Двери из нашей комнаты и из кухни открыты. Все наполнено сопением, кряхтением, крепким духом махорки, портянок, пота. Никитин с Кирилловым бодрствуют: сидят за кухонным столом и о чем-то тихо разговаривают, остальные спят. Я еще взбудоражен, на губах не просохли соленые Евины слезы. Закуриваю и, накинув на плечи полушубок, выхожу во двор. Тихо, морозно. Похрустывает снег под ногами часового. Я еще чувствую себя в объятиях любимой юной женщины. Меня переполняют радость и печаль. Смятение чувств. Она плакала от любви, от предстоящего расставания, от мрачных предчувствий. Вот он, мой звездный час, и время решений. Вот оно, необходимое прозрение: обладание любимой женщиной - высшая награда, главное воздаяние за всю прошедшую и предстоящую жизнь. Ни власть, ни слава, ни богатство, - ничто не может дать любящему мужчине более полного ощущения счастья. Это было еще не совсем ясное понимание сущности, смысла жизни, но только интуитивное ощущение истинности состоявшегося прозрения. Как же совместить обязательства с желаниями? Возможен ли компромисс, и не является ли он поражением? Вот недоступная, не воспринимаемая мною высшая мудрость жизни. Возможно ли совместить счастье и долг? Оказывается, я, как поставленный на рельсы вагон, - свернуть никуда не могу. Только по рельсам, только вперед, только по предуказанному кем-то пути. Лишь случайность или решительный поступок могут помочь мне свернуть с заданного пути. А каковы возможные последствия, - предугадать очень трудно. Это под силу лишь мудрецам, не мне. Говорят, человек - сам кузнец своего счастья. Думай, думай! Не ожидай новых подарков судьбы. Ты уже получил высший приз, получил больше, чем заслуживаешь. Теперь у тебя одна цель: не упусти, сбереги для себя Еву!.. Не могу унять волнение, потому что трудно смириться с ощущением неизбежности. Смотрю на небо. Там все ясно, спокойно. Холодно и равнодушно сияют звезды. Как вчера, как в дни моего детства, как испокон веков. Куда-то среди этих бесчисленных звезд несется во мраке Вселенной наша затерявшаяся планета. Сколько жизней промелькнуло на ней? Сколько войн? Сколько безвременных смертей и разбитых судеб?.. Нужно взять себя в руки. Не мы с Евой первые, не мы последние. Войны были и будут. Женщины ждали, ждут и будут ждать своих мужчин... Не все дожидаются. Несовершенный мир! Жестокий мир! Прекрасный мир! Возьми себя в руки. Держись! Думай! Напиши завтра Еве большое письмо. Пусть оно останется с ней навсегда. Как зримое свидетельство моей любви. Что бы с нами ни случилось. И если мы проживем вместе долгую и счастливую жизнь, и, если Ева останется одна, без меня. Пусть вспомнит, что я жил и любил. И пусть те, кто будет после нас, знают, что мы жили. Что мы любили, что были по-настоящему счастливы. Пусть даже это счастье длилось всего два дня. Пусть знают, что ничего лучшего в этом мире нет и быть не может. Ничего! Возвращаюсь в дом и, осторожно переступая через ноги спящих, пробираюсь к дивану. Достаю свою полевую сумку, нахожу блокнотные листки, складываю два треугольника и вывожу на каждом из них свой адрес: "Полевая почта 31040". На всякий случай. "Запас карман не тянет и есть не просит", - говорит в таких случаях Никитин. Потом на первой странице Пушкина пишу адрес своей сестры. Может быть, Ева напишет ей. А мои родители теперь где-то в пути. Большое письмо Еве напишу завтра. Уже поздно. Ложусь. Накрываю по привычке лицо шапкой и не замечаю, как приходит сон. Вскакиваю от неожиданного толчка. Меня трясет за плечо телефонист: - Комбат! Комбат! Из штаба! Срочно зовут! Хватаю ремень с пистолетом, вскакиваю в сапоги и пробираюсь к телефону. - Слушаю! Голос командира дивизиона, хриплый, резкий: - Тревога! Сверь часы... Сейчас шесть двадцать. В шесть сорок пять - батарею к штабу! В полной боевой готовности! - Есть! Понял, - отвечаю я. Как удар в лицо. Кровь застучала в висках. Неужели уходим насовсем? Последняя надежда: может быть, все-таки это не боевая тревога, а учебная? Поэтому я решаюсь задать, в общем, неуместный вопрос, как соломина утопающему: - Товарищ первый, связь снимать? - Без лишних слов! Снимай и действуй, как положено! Все! Еще вчера мне казалось, что готов к этому. Но нет, такой внезапной тоски не представлял. Вот и конец. Несколько секунд стою неподвижно, прихожу в себя. Потом кричу во весь голос: - Тревога! Боевая тревога! Подъем! Младший лейтенант, ко мне! И уже потише, чтобы телефонисты тоже уяснили и завелись: - Боевая тревога! Телефонисты! Связь снимать и - в штаб! Замечаю, как мгновенно вскакивает Батурин и, еще не раскрыв глаза, орет: - Кончай ночевать! Вылетай стрелой! Подходит Пирья, заспанный, взлохмаченный. - Младший лейтенант! Через двадцать минут взвод должен быть на улице, пушки - на крюках! Особо проверь новичков! Чтоб ничего не растеряли.Действуй! Никитин уже стоит рядом. Одет, карабин за спиной. Все слышал и понял. - Мне идти, комбат? - упреждает он меня. - Конечно. В шесть сорок пять Волосов должен быть здесь! Алимов пусть там побудет. Присмотрит за новичками. Бегите. В доме все уже ходит ходуном. Выбегают, одеваясь на ходу, Ковтун и Си-дельников - будут прогревать моторы. Солдаты торопливо собирают пожитки, натягивают шинели, хватают оружие, прицелы, ведра, мешки, брезент и один за другим выбегают из дома. Дел у всех хватает. Телефонисты отключились, унесли аппарат и побежали сматывать линию. Я полностью готов: одет, сумка на боку, вещмешок и одеяло бросил на диван, - чтобы солдаты не затоптали. Никитин потом подберет. Уже последние солдаты выскочили во двор. Будут укладывать имущество в кузова и выкатывать пушки. Я могу оставить себе пять драгоценных минут. Не для радости. Для прощания, для расставания, для последних слов. Быстро, перепрыгивая через ступеньки, вылетаю наверх, к хозяевам. Сильно стучу в дверь. Проходит несколько томительных мгновений. За дверью тихий, дрожащий голос хозяина: - Кто то ест? - Пан Богдан, откройте! Мы уходим! Хозяин медленно открывает скрипучую дверь. Он испуган, не одет, кутается в пальто. - Мы уезжаем. Совсем. Через десять минут можете закрывать дом. Я прощаюсь с вами. Если что-то было не так, - извините. Из-за его спины в распахнутом халатике выскакивает Ева. Она все поняла. Бросается ко мне, крепко обнимает теплыми руками мою шею и прижимается губами к щеке. Ее отец изумленно смотрит на нас. Рядом - хозяйка, растрепанная, растерянная, - подняла и сложила на груди морщинистые руки. - Ева, - тихо говорю я, - вот тебе два письма. Свой адрес я уже написал, полевую почту. Напиши хоть одно слово, сложи вот так и как-нибудь отправляй. Твой адрес я знаю, но мои письма могут к тебе не попасть. Цензура. Свой адрес на письме не пиши! На всякий случай. Все, что я сказал тебе вчера, -все правда! Жди меня. Буду жив - обязательно вернусь и найду тебя, Ева. Ева, девочка моя любимая... Возьми на память обо мне эту книгу. Больше у меня ничего нет... Хотел подарить тебе счастье... Ну вот... Я крепко обнимаю Еву, решительно целую в губы и тихо, чтоб не слышали родители, шепчу никому больше и никогда не сказанные слова любви. Ее огромные, полные слез глаза смотрят в мои. - Теперь, любимая, все. Мне пора уходить. Прощай! Прощайте все! - Не прощай, Михав, не прощай! До видзенья! Вруце! Я бэндже чекачь! Вруце! Бледный как стенка пан Богдан не выдерживает: - Ох! Матка Боска Ченстоховська! Что-то внутри меня обрывается, и я смиряюсь. Легонько отстраняю от себя Еву, мою возлюбленную, мою надежду. И, кажется мне, совершил непоправимое... Сбегая вниз, слышу скорбный голос: - Михав, улица Зельона тши! Зельона тши! - Я помню, Ева! Зеленая три. Я вернусь, Ева! Выбегаю на крыльцо. Машины тарахтят на малом газу. Солдаты возятся с пушками. % % % Сейчас нужно быть в первом взводе. Там новый командир, там почти все -новички. Спрыгиваю с крыльца и кричу: - Младший лейтенант! - Слушаю, комбат! - Выводи взвод на улицу и жди меня. Я - к Волосову. Ко мне подходит Никитин: - Комбат, лейтенанту приказ я передал. И Алимову тоже. Все ваше взял. "Все" означает вещмешок и одеяло. - Хорошо. Ждите меня здесь. Бегу к Волосову. Это близко - две минуты бега... Волосов, подтянутый, спокойный, стоит во дворе, распоряжается. Его солдаты еще не уложились, но машины уже заведены, прогреваются. Он подходит ко мне, руку - к виску: - Товарищ лейтенант!. Первый взвод готовится к маршу. Жму руку. Конечно, по тревоге надо собираться быстрее. Новички не успевают. А с тягачами, это главное, все в порядке. Зайков на месте. - Опаздываете, - говорю я Волосову, - но суетиться не стоит. Подъедете прямо к штабу. Пока буду докладывать, то да се, вы и поспеете. Сам все проверь, а то новички порастеряют. Смотри: панорамы, оружие, инструмент. Но и не тяни! Тревога, она есть тревога. - Ясно, комбат! Успею. У меня есть опыт. Когда тревога, пусть даже боевая, объявляется в тылу, всегда бывает в запасе какое-то время. Опоздание не опасно. Не передовая... На передовой - другое дело. Все зависит от обстановки. Будь начеку и соображай, когда сниматься с занимаемых позиций! Там время дорого. Почти всегда смену можно немного задержать или ускорить. Там нельзя тянуть время и ждать дополнительных приказов. Но и чрезмерно горячиться не следует - хуже будет. Внимательно следи за обстановкой, особенно за минометным и артиллерийским огнем. Обычно, как только наша пехота продвинется вперед, немецкий огонь на некоторое время ослабевает, потому что отходят передовые наблюдательные пункты, меняют позиции минометы и полевая артиллерия. Этот момент нужно уловить поточнее. Тут не зевай, не жди особых команд. Сразу двигай батарею вперед, к следующему рубежу. И пехоте больше поможешь, и своих сбережешь. Некоторым страшно двигаться сразу за пехотой, если специально не гонят. За непонимание или трусость они потом дорого расплачиваются. Все объясняется просто. Через час-другой после прорыва первой линии немцев начнут сниматься наши "тыловики": тяжелая артиллерия, боепитание, санитарный транспорт, штабы. На дорогах, особенно на перекрестках и переправах, возникнут неизбежные пробки, скопления техники и войск. Потому что дороги расквашены снарядами и бомбами, танками и тяжелыми машинами, мосты сорваны, объезды и переправы не оборудованы. А немцы к этому времени успевают передвинуть на новые позиции минометы, артиллерию и наблюдательные пункты, подтянуть резервы. Тогда их огонь резко усиливается, и все замешкавшиеся получают в наказание так называемые "интендантские подарки" от все огневых средств, "на всю катушку". Понимание реальной обстановки, динамики боя, а также "чувство местности" приходит в деле, в бою, не сразу. В училище на занятиях по тактике о многом не подозреваешь даже... Быстрым шагом возвращаюсь ко второму взводу. Здесь уже все готово. Разворачивается машина Батурина. Слышу его голос: - Лево руля! Прямо! Сдавай понемногу, Ковтун. Стой, дура! Два солдата - на колесах. Бадейкин повис на стволе, помогая Батурину поднять станины и зацепить их за крюк тягача. - Навались на колеса! Дружно! - кричит Батурин. - Несмелым не достанется! А ты, елдаш, - обращается он к новому наводчику Хафизу Габидуллину, -прицел из рук не выпускай! Дура! Не расколи! Не то - голову расколю! Вот и зацепили пушку. - Пошел вперед, Ковтун! Потихоньку. Чего газуешь, дура! Я медленно шагаю впереди машины. Меня обгоняет Бадейкин и открывает ворота. Прохожу на улицу. За спиной Батурин кричит: - Пушку попридержи! Обходи сзади, как начальников. Не лезь под колеса -задавит. Батурин выезжает на дорогу. Его орудие третье. Через минуту к нему пристраивается четвертое - там Пирья. Подходит Никитин: "С кем поедете, комбат?" Вообще, мое место на марше - в первом взводе, с первым расчетом, там будет и Никитин. Но это потом, когда подойдет Волосов. "Садитесь к Батурину", - отвечаю Никитину. Смотрю на часы: шесть пятьдесят пять. Волосова нет. Ждать больше нельзя. Командую: "По машинам!" - и машу поднятой рукой вперед - "За мной!". К штабу подъезжаем в семь ноль-ноль. Справа подходит первая батарея. Надо поторапливаться. Иду в штаб. Докладываю командиру о прибытии. - Опаздываешь! Тут подходит с докладом Романов, и мне можно промолчать. Оказывается, все уже в сборе: зам. по строевой, замполит, помпотех, командиры батарей. Мы стоим вдоль стены в большой комнате штаба. Командир ставит задачу. Он называет пункт сосредоточения. Это еще тыл, до передовой десять километров. Защемило сердце. В Величку дивизион уже не вернется. А когда я вернусь сюда? Вернусь ли когда-нибудь? Увижу ли тебя, Ева? Обниму ли? Командир продолжает объяснять задачу: прибыть надо к 19 часам, а ходу всего три часа. Выезжаем раньше, чтобы поднатаскать в поле новичков, отработать взаимодействие. Проведем полевые занятия. Стрелковые полки будут переброшены к фронту попозже нашим армейским автобатальоном. Вот и все. Потом командир спрашивает каждого из нас, командиров батарей, начиная почему-то с меня: "Как отдохнули? Какое впечатление о пополнении?" Я отвечаю, что отдохнули нормально, что пополнение неплохое, что нужно провести еще стрельбы, что многого не успел, конечно; времени было мало. Я не раз убеждался - наш майор обо всем, что происходит в батарее, всегда осведомлен до мельчайших подробностей. Кто-то его подробно информирует, и я уже начинаю догадываться, кто именно. Вот и сейчас мне кажется, что он хитро улыбается, глядя на меня, а в его словах скрыт тайный смысл: - Говоришь, не успел все сделать? По молодости лет простительно. Учись успевать в отведенное время. Кто время не ценит, тот в жизни много теряет. Понял? Молчу. В чем-то он, может, прав. Но мои личные дела никого не касаются. - Ладно, нос не вешай. Перемелется. Другие командиры батарей тоже считают, что нужно провести занятия со стрельбами и устроить баню. Командир подводит итог: - Скорее всего, времени на занятия у нас больше не будет. Ну, день, два. Обстановка не позволяет. Немцам нельзя давать передышку. Батареи будем учить на ходу. Все! Он с минуту смотрит куда-то вдаль, сквозь нас, потом решительно заканчивает: - Пора, братцы, выступаем. Завтрак - на первом привале. По местам! Мы выходим на площадь. Вижу, мой первый взвод уже подошел. Солдаты толкутся у машин и пушек. Озябли, курят для "сугреву", пританцовывают, хлопают друг друга по спинам. Нужно думать о деле, и я упорно гоню от себя другие мысли, а в ушах звенит скорбный голос: "Не прощай, Михав! Вруце! Я бэндже чекачь!" Подзываю Волосова, Пирью, Алимова, сообщаю им задачу и порядок следования. Предупреждаю, чтобы расчеты в любую минуту были готовы развернуть орудия к бою, чтобы сами на марше не дремали, а внимательно следили за местностью, выбирали по ходу движения удобные огневые позиции и прочее, прочее, - как положено в боевой обстановке. По пути будут учения. Алимову советую установить контакт с опытными старшинами первой и третьей батарей. Затем иду к первому орудию. Там водителем - Зайков. Даю Никитину знак перебираться ко мне. Жизнь начинает входить в привычную походную колею... А мысли улетают туда, на улицу Зеленую, к Еве. И душа рвется к ней! Из штаба выходит командир, за ним начальник штаба и остальные офицеры. Командир отбрасывает недокуренную папиросу и командует: - По машинам! Правой рукой он делает несколько круговых движений перед собой. Это команда: "Заводи!". Однако все моторы давно уже "шурхают" на малом газу, на холостых оборотах. Через минуту он кричит: "Пошел!" - и трогает свой "виллис". Следом начинает катиться и набирает скорость батарея Романова, а за ней - мы. Морозец, зябко, ветрено. На темном небе сквозь разрывы в облаках просвечивает луна. Не могу представить себе, что делает Ева. Я только что ранен и сгоряча еще не чувствую этого, не представляю себе ожидающей муки. Потом на привалах, в минуты затишья, в других краях, в чужих домах придут боль и тоска по Еве. Надолго ли? Быть может, на всю мою жизнь... % % % Позади, на горизонте, только еще угадывается бледная розоватая полоса рассвета. Уплыли назад площадь, улица Зеленая, "наш" дом. Побежали придорожные кусты, столбы в клочьях оборванных проводов, последние дома. Выезжаем за окраину. Уходят все дальше, отлетают в вечность минуты прощания с Евой... Мы движемся к Кракову. Обгоняем тяжелые гаубицы на тракторах. Впереди бегут к фронту "катюши", а навстречу нам - две санлетучки. Дорога разбита: щебенка, комья мерзлой земли, колдобины, следы танковых траков. Становится немного светлее. Догоняем небольшую колонну пехоты. Солдаты не соблюдают, конечно, строя, не на параде ведь. Когда мы поравняемся с усталыми, навьюченными пехотинцами, кто-то из наших "стариков" обязательно прокричит: "Не пыли, пехота!" Какая там пыль? Традиция. И обязательно найдется пехотонец, который в ответ огрызнется: "Прощай, Родина!" Так называли наши сорокапятки, а теперь - и трехдюймовки. Пехотинец может выразиться иначе: - Эй, бог войны! Ствол у тебя длинный, да жизнь коротка! Иногда солдаты обмениваются другими столь же безобидными, хотя и менее приличными любезностями. Медленно обходим остановившуюся у кювета, на самой кромке дороги, зенитную батарею. Одна из зениток перекрыла половину проезжей части, видимо, занесло. Что случилось с зениткой, сразу не разберешь. Похоже, отвалилось колесо. Оказывается, батарея женская. Около пушек в мешковатых солдатских шинелях переминаются довольно угрюмые, поникшие женщины. Видно, что они очень замерзли, лица позеленели, многие сморкаются, хлюпают носами, не стесняясь. Мы очень медленно проезжаем совсем рядом. Зенитчицы хмуро провожают нас, не проявляя никакого интереса. У сломанной зенитки курят два немолодых офицера. Среди наших солдат оживление. Кто-то, пытаясь задеть и расшевелить девушек, кричит: "Рама! Воздух! Ложись! Ха-ха-ха!" На эти мимолетные заигрывания зенитчицы не реагируют. Им не до того. Зайков тоже не остается равнодушным. Он широко улыбается и говорит мне: - Эх, надо бы мне из госпиталя проситься в такую бабью часть. Им шофера нужны. Не жизнь была бы - малина! Во сколько бесхозных девок пропадает зря! - Почему же не просился? - Да глупый был, как салага. Сам не допер, и никто не надоумил. Вид этих измученных, продрогших зенитчиц вызывает во мне жалость. Не должны женщины стрелять - это противоестественно. Закрываю глаза и явственно слышу:" Не прощай! Вруце! Я бэндже чекачь!" Вздрагиваю и невольно оборачиваюсь. Зенитчицы уже далеко, и кажется мне, что среди них - Ева. Вот она машет рукой, обещает ждать. Отдых закончился. Прожиты еще два дня. Два прекрасных, счастливых дня. Может быть, лучших в моей жизни. Но вот - их уже нет. Пронеслись и исчезли в бесконечном Времени. Волна холодного воздуха упруго бьет в лицо и грудь, как бы стремясь унести обратно в этот неумолимо удаляющийся городок, где будет помнить и ждать меня Ева. Мы уходим все дальше на запад. А на востоке над самым горизонтом разрослась уже светлая полоса нового дня. И этот день пройдет. И другие дни пронесутся и канут в Вечность. И так без конца. День за днем. Что случилось и что еще случится, - все изгладится из памяти, порастет травой, превратится в прах. Все, - только не Ева. Со мной навсегда останутся сияние ее глаз, теплота зовущего голоса, дурманящий запах волос, обаяние улыбки, нежность рук... Этого я не забуду... П Р О Щ А Й, З Н А М Я ! Война заканчивается. Как же мне везет! Я жив и не был даже по-настоящему ранен. Продержаться бы еще немного. Тогда... Стоп! Начинаешь мечтать, и страх змеей вползает в сердце, заставляя вздрагивать при каждом близком выстреле или разрыве. Не думать о конце войны, не грезить о мире! Все еще может случиться... Сегодня, 1-го мая 1945 года, мы войдем в Моравскую Остраву. Вот он, этот большой красивый город в долине под нами... Солнце взошло над зеленой горой и осветило дома, улицы, площади и всю сказочную красоту вокруг. Командир батареи старший лейтенант Дмитриев командует: - Батарея, отбой! Снимаемся! Восемь трехдюймовок ЗИС-3, восемь тягачей "додж 3/4" и полсотни солдат - вот что осталось от нашего противотанкового дивизиона. Четыре пушки и тридцать солдат мы потеряли недавно на переправе через Одер. Потери сравнительно небольшие. Красная Армия уже в Берлине. Здесь, в Чехословакии, наш 4-ый Украинский фронт тоже наступает. Мы преодолели Карпаты и добрались уже до Ост-равы. Еще чуть-чуть - завладеем и Прагой. А там... В Польше ждет меня Ева! Она следит за сводками с фронта, считает дни и надеется на встречу. Когда мы встретимся, начнется другая, новая, счастливая жизнь! Это время близко... Стоп! Не думать! Спускаемся в город по хорошо укатанному грейдеру. Впереди колонны на "виллисе" - наш командир майор Кузнецов, Федя, как по-свойски и вместе с тем уважительно называют его за глаза солдаты. Близость Победы определенно сказалась на поведении Феди: он стал разговорчивей, все чаще появляется в весьма заметном подпитии и излишне многословно разъясняет офицерам необходимость поддержания строгой дисциплины. Вчера в порыве откровенности он сказал нам: - Надоело, понимаешь, осторожничать! Хватит прятать свое знамя в штабе дивизии. Сколько можно? Немцы уже вовсю драпают. Значит, теперь нам нужно въезжать в города под развернутым флагом! Пусть все видят, что русские побеждают красиво. ...На душе радостно и немного тревожно от внезапно наступившей тишины, от ослепительного солнца, от яркой молодой листвы, от предвкушения близкой Победы и чего-то важного, необычного, долгожданного. Улицы Остравы безлюдны, ни души. Пехоты не видно. Мы движемся медленно, часто останавливаемся. Командир читает таблички на домах и сверяется с картой. За поворотом улица обрывается - впереди пустырь. За пустырем, метрах в трехстах, у дороги - новенький, добротный двухэтажный кирпичный коттедж, окруженный молодым садом. Не успел командирский "виллис" проехать несколько метров за крайний дом, как раздался резкий, до боли знакомый двойной удар: выстрел-разрыв! Так бьет танковая пушка. "Виллис" крутанулся на 180 градусов и возвратился под прикрытие дома. Водитель у командира - ас. Наши тягачи с пушками, к счастью, не успели высунуться, а то быть беде! Командиры батарей подбежали к майору - будут совещаться: что делать? Надо как-то отвлечь внимание танка, чтобы развернуть к бою наши сгрудившиеся за домом пушки. Нужна отвлекающая приманка. Кому-то выпад