отдохнуть от этого  шума.  Может
быть, вам с нами скучно или неинересно? Но мы хотели, как лучше.
     -  Ой,  с  вами не  скучно.  Но  надо  идти,  а  то  Василь  Степанович
заругаются.  К локтю  Воловика  она  не прикоснулась, и  они  ушли:  высокий
стройный мужчина  и  маленькая пухленькая женщина-девочка.  Старший  сержант
Батурин был раздражен:
     - Какого черта Воловик здесь комедию ломал? Фраер. Кавалер нашелся.
     Некоторые возражали:
     - Ничего плохого  Воловик не сделал. Он по-доброму пошутил. Ну, немного
поухаживал. Так  ведь  мужчине положено. Да и чего ей одной весь день в избе
сидеть? А посмотреть капитанову жену все хотели. Ну, познакомились - и все
     по-людски.
     Возвратился  Воловик серьезный и задумчивый. К  нему кинулись солдаты с
вопросами:
     - Ну, хоть поцеловал?
     - Отстаньте, жеребцы! Вы же  видели - ребенок  она. Наивная. Пропадет с
нашим говнюком. Ей еще в куклы играть. Не все она, конечно, говорит. Жаль.
     Батурин зло посмотрел на Воловика и процедил сквозь зубы:
     - По-дурному балуешься, Воловик. Зря играешь! Прознает капитан про  эти
твои шуры-муры, капец тебе! Понял? Попомни.
     Капитан появился на батарее лишь к вечеру. Хмурый, ни с кем  ни  слова.
Ушел в свой дом за полночь. Ближе к утру меня разбудили:
     - К телефону!
     - Слушай,  пока ищут Гоменюка,  что там  у вас?  -  командир  дивизиона
говорил мирно, ровно.
     - Спокойно. Все на местах.
     - На местах, говоришь. А капитан ваш где?
     - Вообще, я сейчас спал. Только вылез. А часа  два тому  назад мы с ним
разговаривали. Отошел куда-то, сейчас подойдет...
     - Не крути. Ладно, иди. Буду с ним разговаривать.
     Я ушел к своему  взводу.  Сел  рядом с часовым у  пушки, закурил. Через
несколько минут увидел, как прибежал Гоменюк...
     Наутро вся батарея уже знала - через телефонистов, конечно, -  что Федя
раскрыл  комбата и драил его  за  то,  что тот прячет на батарее неизвестных
людей. Приказано срочно доставить женщину в штаб!
     Пошли  разговоры,  что   наш  Федя  промаху   не  даст,  а  обязательно
"оприходует" капитанову Зину, придумает способ. Ему не впервой...
     Гоменюк с Никитиным с утра  отправились в  штаб.  Видимо, капитан хотел
уладить дело без  Зины.  Ко  мне  подошел Воловик  и  стал  отпрашиваться  в
"домик". Ему нужно водой запастись, а главное, поговорить по срочному делу с
Зиной. Я не разрешил:
     -  Не  ходи туда, не  смущай  Зину,  не дури ей  голову.  Добром это не
кончится. Капитану не понравится. Да и какому мужу может понравиться?
     -  Капитан  -  сволочь, само собой. Я  ничего  плохого  не делаю.  Хочу
посоветовать  ей  насчет  аттестата:  у  нее  же  ребенок...  Должен  же   я
попрощаться!
     Хоть  адрес  узнать. Может быть,  через час  ее  заберут  отсюда!  Хоть
проститься по-человечески можно?
     Воловик  произнес  это  с несвойственной ему печалью в голосе, надеясь,
пидимо, на мое участие. И я сдался.
     - Иди. Я понимаю. Только не задерживайся. Поскорее.
     - Понятно. Обернусь  быстро. Скажу  честно, между нами:  в другое время
увел бы ее. Вот такая мне нужна. Говнюку она ни к чему. Все. Я побежал.
     Он схватил ведро и, размахивая им, вприпрыжку побежал вниз, к дому.
     Воловик застрял там надолго. Я собрался уже  послать за ним. И тут, как
назло,  к  "домику" подкатил "виллис".  Из него  вылезли капитан  и Никитин.
Быстрым шагом они  направились в дом. Через минуту  оттуда вылетел Воловик с
пилоткой в руке. Он постоял,  как бы  прислушиваясь к чему-то,  повернулся и
пошел в гору, на  батарею. Потом остановился и побежал обратно,  к колодцу -
забыл ведро.
     Я почувствовал себя втянутым в нехорошую историю и  встретил Воловика с
возмущением и раздражением:
     -  Тебе нельзя верить. Почему сразу, как обещал, не вернулся? Дурак ты,
ко всему. Теперь  остерегайся! Намотает капитан  на ус, не забудет и возьмет
тебя на прицел. Учти.
     - Не смог  я  уйти,  лейтенант. Не смог уйти! Она плакала.  И всю ночь,
говорит, проплакала. Просила совета. Как ребенок. Он ее очень обидел. Очень.
Она была рядом, держала  за руку, и я не  смог оторваться. Виноват, конечно.
Но не  вернешь. Что будет, то будет.  Семерым смертям не  бывать, а одной не
миновать.
     Вскоре  капитан  вывел  из  дома  Зину.  За  ними  следовал  Никитин  с
чемоданом. Они уселись в "виллис" и укатили в село...
     Невеселые мысли лезли в голову. Ко мне подошел Воловик и тихо сказал:
     -  Теперь  капитан  прикончит  меня.  Прямо  здесь.  Или  под  трибунал
подведет. Найдет за что.  И на вас, лейтенант, он тоже почему-то большой зуб
имеет. Не жить нам с ним. Очень он злопамятный и дурной какой-то.
     Я и сам понимал это.
     Ближе к вечеру по налаженной солдатской связи - через телефонистов - до
нас дошла новость: в штабе  готовится "сабантуй", попросту  говоря - пьянка.
И, что показалось странным, приглашены также капитан с Зиной. Вот  те раз! А
мы-то думали, что  Федя капитана в суд отправит или в "Смерш"!  Чудные дела.
Вот что значит  молодая и красивая жена! Капитан с ней, ясно, не  пропадет И
Федя свое получит. Такие пошли слухи.
     Воловик был хмур и молчалив. О том, что произошло в "домике", о встрече
с капитаном помалкивал.  Я никогда  не  видел  этого оптимиста  и весельчака
таким подавленным. Ему сочувствовали и даже утешали:
     - Не переживай, Воловик. Да все  забудется; перемелется  - мука  будет.
Спишется  на войну.  Ты  молодой, - другую найдешь, получше  этой. А что  ее
забрали  отсюда -  правильно. Капитан сам все свои  любимые уставы  нарушил.
Получит клизму. Все к лучшему.
     Комбат  с  Никитиным  возвратились на  батарею без  Зины  и,  к  нашему
удивлению, еще засветло. А как же "сабантуй"? Где осталась Зина?
     Гоменюк ночевал на батарее в  своем  блиндаже. Утром,  когда я курил  у
нашего укрытия,  ко мне  подсел Никитин. Угостив  его "офицерским" табаком и
убедившись, что Гоменкжа поблизости нет, я спросил:
     - Куда вы вчера Зину девали? Что там произошло?
     - В  тыл  ее отправили, домой.  Майор  очень  сердился на комбата,  что
допустил нарушение порядка. Нельзя было здесь жену держать.
     И Никитин рассказал,  что видел сам и что узнал  от знакомого  штабного
писаря.
     Капитан, как  было приказано, привез  Зину в штаб. Он  признал, что она
ему  жена и что  у них есть  ребенок. И еще он уверял,  что приехала супруга
самовольно, без согласия  мужа, по глупости и по  молодости лет, сказал, что
провел с ней воспитательную работу и она  осознала свою ошибку. А еще просил
капитан не поднимать шум...
     Майор негодовал и стучал по столу кулаком:
     - Кто привел ее  на батарею? Почему не доложил сразу? Разлагаешь людей!
Мы  знали, что Федя, в общем,  человек добрый, хотя  и вспыльчивый.  Зла  не
держит. Так вышло  и  на этот раз.  Командир быстро успокоился,  потом почти
по-отечески поговорил с Зиной, пожурил ее за легкомыслие и приказал Гоменюку
срочно, первой же попутной машиной, отправить жену домой воспитывать дочку.
     В штабе -  вот молодцы! - дали справку, что она жена капитана.  Чтобы в
пути  не  задержали. Таким образом, Зина  как сестра  милосердия и фронтовая
подруга не состоялась.
     В штабе  она  успела пожаловаться, наверно,  по совету Воловика, что не
получает аттестат, и Макухин обещал все исправить.
     Когда капитан убедился, что никакого спецрасследования и других
     неприятностей не  предвидится, он  успокоился и повеселел.  Они  втроем
вышли  к ближайшему  перекрестку на южной окраине Пистыни, дождались пустого
"студебеккера" до Коломыи и усадили Зину в кабину к пожилому шоферу.
     Капитан приказал  довезти  ее до станции  и помочь  достать по  справке
билет до Киева. Номер машины, часть и фамилию шофера  капитан записал в свой
5локнот.
     - А что было потом? - спросил я.
     - А потом, -  сказал Никитин, - мы  вернулись в штаб, и капитан доложил
Феде, что приказ выполнил. А  тот  ему: "Пожалел  я тебя,  а особенно, ее. В
"Смерш" не передам. Но учти, если еще какое ЧП <i>(чрезвычайное происшествие)</i> у
тебя случится, пеняй на себя!."
     Капитан хотел  остаться  на сабантуй,  но  Федя  выгнал его:  "Тут тебе
делать нечего!  Ступай на  батарею!"  С тем и ушли.  Само  собой, лейтенант,
никому не говорите, между нами это.
     -  Конечно.  Повезло  капитану.   Правильно  говорят,   что  наш  майор
справедливый и отходчивый.
     % % %
     С   каждым  днем  на   передовой   становилось  беспокойней.   Разведка
докладывала, что  к немцам  подходят подкрепления. Появилась  у  них  горная
артиллерия,  минометы и, главное, пехота, альпийские  части.  Труднее  стало
работать  разведке.  Немцы  планомерно пристреливали наши  огневые  точки  и
реперы <i>(специальные ориентиры)</i>  в глубине  обороны.  Участились артналеты на
различные объекты  в  ближнем тылу: на артиллерийские  позиции,  перекрестки
дорог, штабы, скопления техники.
     Нашу батарею немцы, видимо, не засекли, потому  что за последние недели
мы не сделали ни единого пушечного выстрела. Нам везло - никаких потерь.
     Как-то днем,  когда  солнце стояло еще за  спиной,  дежуривший  у пушки
наводчик Ковалев подозвал меня:
     - Смотрите! Смотрите, лейтенант, туда, где ориентир три! Там, у высокой
сосны, две головы. Немцы. На нас глядят!
     Я  посмотрел  в  бинокль. Действительно, два  немца. Один  в фуражке  -
офицер. Другой -  в пилотке, похоже - солдат. Офицер смотрит в бинокль прямо
на нас. И солдат  показывает рукой в нашу сторону. Они - прекрасная цель. Во
мне взыграл  охотничий азарт. Не отрываясь от бинокля, зову  Воловика. Боюсь
упустить немцев:
     -  Орудие, к бою!  Маскировку  не снимать!  Прицел восемь!  Осколочным!
Свинтить! Зарядить! Не маячь!
     Продолжаю наблюдать.  Вот немцы вышли  из-за кустов  и спокойно,  даже,
можно  сказать, нахально, идут по направлению к нам. Соблазнительная, просто
учебная цель.
     - Ковалев! Прицел семь!
     Трава  немцам по колено. Теперь они наверняка засекли  нас,  но  хотят,
видимо,  рассмотреть получше,  что здесь - наблюдательный пункт или  огневая
позиция? Нельзя дать им уйти! Все, буду стрелять!
     - Маскировку снять! Огонь! Небольшой перелет. Медлить нельзя.
     - Прицел постоянный! Шесть! Два снаряда! Беглый!
     Оба  снаряда  легли  рядом с немцами. Солдат  поднялся  и, пригнувшись,
побежал назад. Офицера не видно. Значит, ранен или убит.
     - Прицел  семь! По убегающему!  Два  снаряда! Беглый!  Огонь! Упал и не
поднялся солдат.
     - Отбой! Маскируй! В укрытие! Прибежал комбат:
     - Почему открыл огонь?
     - Два немца подошли близко. Обнаружили батарею. Мы уничтожили их.
     - Почему меня не позвал? Самовольничаешь!
     - Они могли уйти. Я очень спешил.
     -  Ты  что! Забыл,  кто  хозяин  на  батарее?  Что все решает  командир
батареи?! Я же на  месте! Все  норовишь не по уставу! Не ты хозяин! Припомню
тебе еще!
     Мне возразить нечего. Формально  он прав. Не по уставу я действовал. Но
нельзя же прятаться и  молчать, когда немцы в  полный рост разгуливают перед
тобой.  Тем более,  что  они  уже нас засекли.  А комбат,  гад, отчитал, как
мальчишку,  перед подчиненными. Обидно и незаслуженно. Сволочь  он - Воловик
прав.
     Капитан ушел  в  свой блиндаж к  телефону.  Своим командирам  орудий  -
Батурину и Воловику - я приказал неотрывно наблюдать: не попытаются ли немцы
вытащить своих, не "засветится" ли какая-нибудь огневая точка?
     Вскоре меня вызвали к телефону. Ясно: Гоменюк нажаловался.
     - Что ты самовольничаешь? - раздраженно говорит командир дивизиона.
     - Немцы стояли  близко и наносили на карту наши позиции. Вот я и решил,
что их надо уничтожить.
     - А почему не спросил командира батареи?
     -  Не  сомневался,  что разрешит. Мне казалось, что надо  спешить, а то
скроются в кустах. Показалось, что уйдут.
     - Казалось,  показалось. Когда  кажется, креститься  надо! А  что, ушли
они?
     - Нет, не ушли. Уложили обоих.
     - Сколько орудий вело огонь?
     - Одно, конечно. Мое второе, крайнее.
     - Гм, одно. Ладно. Впредь докладывай.  Не забывай,  кто твой  командир.
Это  был  не разнос,  а нормальный разговор, и я  немного приободрился. Было
ясно  -  позицию  второго  орудия  нужно срочно менять, и  я, как  положено,
обратился к комбату:
     - Разрешите  оборудовать запасную позицию  для второго орудия. Наверно,
нас засекли. Переставлю левее, там  есть удобное место. Ночью все и сделаем.
Быстро.
     Гоменюк,  конечно,  не возражал, и  я  предупредил Воловика, что  ночью
предстоит смена  огневой <i>(огневая позиция,  площадка, с которой орудие ведет
огонь)</i>
     Однако не прошло и  часа, как  засвистела первая мина.  Она  шлепнулась
немного  впереди нас. Мы попрыгали  в ровики.  Капитан был в  это  время  на
правом фланге, у четвертого орудия.
     Вторая мина  легла за нами, не долетев до  "хитрого"  домика:  "вилка".
Значит, - по наши души. Я выглянул из ровика.  Капитан, пригнувшись, бежал к
своему блиндажу. Кто-то из третьего расчета позвал его:
     - Прыгайте к нам, капитан! Сюда!
     Я, грешным делом, подумал: "Сейчас нажалуется в  штаб, что по моей вине
минометы  накрыли  батарею".  А  Воловик  шипел  мне на ухо: "Бежит  в  свой
блиндаж, под  свой двойной накат. Боится, сволочь, с нами в  открытом ровике
сидеть".
     Третья мина с коротким свистом рванула совсем близко. Комья земли
     посыпались на голову.
     - Никитин! - раздался вдруг крик капитана. - Ко мне! Никитин!
     Я выглянул. Капитан стоял на коленях, схватившись рукой за левое бедро.
     Еще  три мины,  одна за другой,  упали далеко позади. Либо нас  засекли
неточно, либо минометчики неопытные.
     Подбежавшие Никитин и телефонист унесли Гоменюка в блиндаж.  Следом и я
прибежал туда. Никитин  распорол ножом  левую штанину до конца.  Видно было,
что осколок прошелся касательно по бедру и ягодице. Крови было немного.
     Я сказал капитану:
     -  Звоню в  штаб. Вызываю  машину. Телефонист! Давай штаб. Кого-нибудь.
Через двадцать минут примчался наш "додж 3/4" - удобная машина - с
     санинструктором и носилками. Санинструктор пощупал рану, кости ноги,
     подбинтовал  и велел нести  лежащего на животе капитана в машину, а сам
позвонил в штаб:
     - Капитана везу в санбат. Карту заполню там.
     - ? ? ?
     - Да нет. Легко. Руки-ноги целы. Голова тоже.
     - ? ? ?
     - Не проникающее. Касательное. В бедро, в жопу! Забинтовал. Крови мало.
Все сделал. Еду. Да, лейтенант здесь. Даю.
     Макухин передал мне приказ командира дивизиона - снова принять батарею.
     % % %
     Прошло три недели. Мы все еще стояли в обороне под Пистынью. На  фронте
неизбежные  ежедневные события быстро  вытесняют из  памяти  воспоминания  о
прошлом. Стали и мы понемногу забывать июньские события. Но ...
     В один  из погожих  июльских дней на батарее снова появился  Гоменюк. И
сразу вспомнилось то, что так хотелось забыть!
     Я  возвратился  в   свой   взвод.  Капитан  был   по-прежнему  строг  и
требователен,  держал  дистанцию. Он  придирался по мелочам  и ко  мне, и  к
Воловику, и  к  его  солдатам.  Все придирки облекались в  строгую  уставную
оболочку. Мы это понимали и чувствовали. И копилась подспудно черная злоба и
ненависть.
     Однажды, уже в начале августа, перед рассветом меня разбудил Воловик и,
наклонившись, тихо позвал:
     - Лейтенант, дело есть. Пойдемте.
     В долинах  перед  немецким  передним краем  и  за "хитрым"  домиком еще
клубился  легкий  туман. Было зябко;  плохая видимость. У левой  станины  на
бруствере с автоматом на шее сидел наблюдатель Ковалев, а метрах в десяти от
него на охапке веток и травы полулежал второй часовой - заряжающий  Матвеев.
Воловик посмотрел на Ковалева и прошептал:
     - Давай, Коваль, повтори лейтенанту, что рассказывал мне. Как все было?
     - Было так. Час, а может, и поболе, тому назад ходил тут капитан. Посты
проверял. Подошел к стволу, за бруствер. Говорит: "Проверю, как маскируете".
"Плохо, -  говорит. -  Веток мало здесь". Я  ему:  "Мы  же щитки откидываем.
Получается низко. Тут много веток не надо, а то немец заметит". А он: "Нет,
     пойди-ка подальше от огневой, наломай еще  и получше ствол накрой". Ну,
я и  пошел, наломал,  принес и положил,  как капитан велел. А Матвеев  лежал
там,  подале,  эа  тем  кустом.  Когда  капитан  ушел,  Матвеев  и  говорит:
"Смотри-ка, комбат дерну в ствол  напихал". Я поглядел, пощупал - и  правда,
напихал. Тогда  я  позвал сержанта, а он велел  ничего не трогать и пошел за
вами.
     - Скажи, Ковалев, а наводку комбат не трогал, маховички не крутил?
     - Нет, этого не было. Он стоял там, за бруствером.
     Мне как-то не верилось,  что Гоменюк способен на такое коварство.  Ведь
при первом же выстреле разнесет ствол  и снаряд взорвется  на огневой!  Всех
поубивает или покалечит. Если  же Воловик останется жив, то его отдадут  под
трибунал за преступную халатность или же за диверсию в боевой обстановке.  И
мне достанется "на полную катушку".
     Я обошел  орудие, потыкал  пальцами срез ствола: да,  канал был  плотно
забит дерном. Это  не случайное  попадание земли в ствол,  а подлое, заранее
спланированное покушение на убийство.
     Ковалев взволнован и возмущен. Он все понимает. Но больше всего его
     почему-то поражают лицемерие и наглый обман:
     -  Обманул, как дурачка.  Надо же:  послал  за ветками.  Обштопал,  как
мальчика! А сам ствол законопатил. Какой хитрый!
     Нам с Воловиком  ясно:  готовится  убийство.  Западня. Здесь в  суд  не
подашь и начальству ничего  не докажешь.  Если сейчас  поднять  шум,  то все
обернется против нас. Гоменюк  докажет,  что  мы с Воловиком  подрываем  его
авторитет.  Насобирает  "факты".  Вряд  ли  кто-нибудь  поверит,  что комбат
способен на такое!  Наверняка Гоменюк продумал такой вариант. Он хитрее нас,
опытнее.
     - Хорошую мышеловку устроил, подлюга, - говорит Воловик. - Что делать?
     -  Спокойно, не паникуй!  Пока  - никому  ни  слова!  Никому!  Слышали?
Ковалев,  Матвеев! Быстро прочистить ствол! Пройдись банником, Ковалев.  Без
шума.  И сидите  молчком,  а  то хуже  будет. Уйдем отсюда,  Воловик,  и  не
показывайся. Пока что.
     В укрытие мы  не  спустились - там спали солдаты, - а залезли  в пустой
ровик, сели на дно, закурили. Воловик был мрачен, и у меня настроение - хуже
некуда.
     - Круто дело повернулось, лейтенант, -  прошептал Воловик. -  Он добьет
меня.  За Зинку. Начнутся бои,  - так  подставит на прямую  наводку: туда не
дойдешь, оттуда не вернешься. Говорил я вам, лейтенант, что так будет. Так и
получилось. Мои солдаты уже норовят сбежать от меня. Боятся.
     - Если ты такой умный, надо было раньше поостеречься. Тоже мне
     предсказатель  судьбы!   Начнутся   бои,   -   положение   будет  очень
переменчивое.
     Неизвестно,  кому от  кого  прятаться. Пока  я  твой командир.  Значит,
иногда смогу прикрыть тебя и твой расчет. Но и сам не плошай, думай,  как от
него  уберечься. Будь  осторожен.  А пока  молчи. Вроде ничего не случилось.
Думаю, завтра же, нет, уже сегодня, он  через меня,  конечно, прикажет  тебе
открыть огонь. Интересно,
     какую цель найдет? Скорее всего, стрельбу начнешь утром, пока солнце за
спиной. Так  грамотней,  конечно. Последняя сволочь  он.  Все продумал. И из
блиндажа не выходит, чтобы не засветиться. Ладно. Ствол и остальное  проверь
сам, но незаметно. А потом тихо иди в укрытие, к солдатам. Все.
     - Понял, лейтенант. Жаловаться некому, - вы правы. Да, вы правы. Самому
такие дела решать надо. Я пойду...
     Утром, когда солнце еще стояло невысоко, комбат  вызвал  меня к первому
орудию.
     Он лежал за кустом рядом с орудийной площадкой Батурина.
     - Бери бинокль. Смотри левее ориентира один. Там  на большом дереве, на
разлапистом, - НП. Наблюдай внимательно, может, заметишь.
     Я долго ничего особенного не замечал.  Но  вот сквозь  листву  блеснули
стекла. Потом блеск исчез и только через несколько минут появился снова. Да,
капитан - профессионал, наблюдать умеет. Все продумал, чтобы угробить  нас с
Воловиком. Какой хладнокровный убийца! Уверен, что через несколько минут нас
уже не будет в живых.
     - Действительно, НП вижу. На дереве.
     - Действительно, действительно. А то как же.  Выдумал, что  ли?  Слушай
задачу: НП  -  уничтожить!  Сейчас  же,  пока нас труднее  обнаружить.  Все.
Выполняй!
     У меня было заготовлено проверочное предложение.
     - Можно прямо отсюда, первым орудием. Цель видна очень хорошо. Батурин,
ко мне!
     - Отставить! Не отсюда. Вторым орудием. Оттуда тоже хорошо видно будет,
но демаскировать батарею будет меньше. Понятно? Иди! Я понаблюдаю отсюда.
     Да, он все до мелочей продумал. Все по уставу. Не подкопаешься. Воловик
сидел на бруствере, свесив ноги в ровик.
     - Все подтвердилось. Сейчас откроем огонь. У тебя чисто?
     - Чисто. Я проверил. А какую цель он нашел? "Липу", небось?
     - Нет, цель хорошая, удобная для наводки, неподвижная. Цель - что надо.
Стрелять буду я. Контролируй Матвеева. Проверяй, не повреждены ли осколочные
взрыватели.  Понимаешь?  На всякий  случай.  Все, начинаю... Орудие,  к бою!
Маскировку  не трогать! Воловик!  Ковалев! Даю  целеуказание! Ориентир один.
Влево десять. Дерево - зонтиком. Наверху - НП.
     Наводчику  не надо  ловить блеск стекол.  От него  требуется лишь найти
через прицел  указанное дерево.  Ковалев поймал цель  и быстро  навел: "Цель
вижу!"   Я   скомандовал   дальность,   взрыватель,   наконец:  "Зарядить!",
"Маскировку снять!" Когда Ковалев ответил:  "Готов!", я  отодвинул его и сам
проверил  наводку,  выбрал люфт. Пушку  мы  недавно выверяли  - должна  бить
точно.  Вообще, наши  длинноствольные сорокапятки,  если за ними  ухаживать,
бьют очень точно и кучно, не то что, новые трехдюймовки.
     - Огонь!
     Стрельба была на редкость удачной: первый же снаряд разорвался в ветвях
дерева. Затем -  очередь:  четыре снаряда. Два из них разорвались на дереве!
Прямая  наводка в  спокойных условиях,  да  еще по неподвижным  целям,  дает
прекрасные результаты.
     - Отбой! Накрыть! В укрытие!
     Все  длилось пять  минут, не более. Подошел капитан, остановился позади
огневой.
     - Ну, что? - как будто ничего не видел.
     - Не видели? Цель поражена. Три прямых попадания. Я громко, специально,
чтобы все слышали, объявил:
     - Воловик! Ковалев! Матвеев! Молодцы! Отлично отстрелялись!
     Капитан стоял, как замороженный. Солдаты  спустились в укрытие. И тогда
он сквозь зубы процедил:
     - Ты,  оказывается, хитрец. Я понял. Но со мной тягаться -  молод  еще,
кишка тонка. Ничего. Доберусь до тебя, не уйдешь.
     - Не понимаю, о чем вы говорите.
     - Понимаешь. Только придуриваешься. А не понимаешь - потом поймешь!
     На  душе стало  гадко, словно в  грязи вываляли.  И появилось  ощущение
безысходности и полного одиночества.  Не с кем поговорить по душам, не с кем
посоветоваться...
     % % %
     Через  несколько дней  ранним  утром  меня  вызвали  в штаб.  Я  быстро
спустился  в  село.  Зачем  вызывают,  догадаться  не  мог.  Может,  Гоменюк
нажаловался?
     Вошел в штабной дом, доложил майору, как положено, о прибытии. Дружески
улыбаясь, он сказал:
     - Садись. Как дела на батарее?
     - Да ничего особенного. Спокойно.
     - Так-так. Спокойно, говоришь. Ладно. Я знаю. Так вот, заберу я тебя из
батареи.  Так  будет  правильно. Скоро  начнется  наступление, а  у  нас нет
командира взвода управления.
     Предложение было неожиданным.
     -  Я уже привык к батарее. Знаю свои обязанности. А взводом  управления
командовать не приходилось. Вдруг не справлюсь...
     - Ты же в институте учился. Училище, хоть и сокращенное, кончал. Почему
же не  справишься? Я перевожу  тебя с огневого  взвода  на взвод управления.
Считай - на повышение, а  ты  вроде упираешься. Чудак. Ну, все!  Это приказ!
Так   будет  лучше.   Ступай   на  батарею,  сдавай   взвод.  Переходишь   в
непосредственное  подчинение к начальнику штаба.  Или  капитан Гоменюк  тебе
больше по душе? Иди! А Гоменюку приказ я сейчас передам.
     Хорошо помню этот яркий летний день.  Я шел  по тропинкам через сады  и
огороды, выбирая кратчайший путь. Мне  попадались спелые яблоки и вишни. Как
вкусно!  Какие запахи!  Как  красиво вокруг! Надоели ровики,  огневые и наша
"Кобыла".
     Мелькнула  мысль:  может быть,  командир  дивизиона,  забирая  меня  из
батареи,  хочет предотвратить  назревающее  ЧП?  Значит,  он  что-то  знает!
Выходит, есть среди нас стукач! Кто же он,доносчик? Или мой перевод не имеет
отношения к конфликту?  Выяснить это тогда  не  удалось.  Так я и остался  в
неведении.
     Через час я возвратился  на батарею. Доложил  капитану,  что перехожу в
распоряжение начальника штаба и должен сдать взвод.
     - Знаю, знаю. Напросился все же в штаб.
     - Ага. Тем более командир приказал.
     - Сдай взвод старшему сержанту Батурину. Все сдай!
     Разговаривать  с Гоменюком было не о  чем. Я отошел  к  своему  взводу,
подозвал  Батурина и Воловика, сообщил им новость.  Искренне признался,  что
уходить из батареи не хочу, но приказ есть приказ. Батурин молчал, а Воловик
покряхтел: "Я так и знал. Жаль, лейтенант".
     Я  направился  к  своим  расчетам.  После прощальных слов и рукопожатий
вскинул на плечи вещмешок, на руку - шинель и позвал Батурина:
     - Пошли, Батурин, доложим комбату.
     У капитанского блиндажа стоял  Никитин.  Я  попрощался  и  с  ним, а он
пожелал мне удачи на новом месте. Вокруг нас собралась вся батарея, и многие
солдаты говорили  мне теплые слова. Приятно было  слышать. Из блиндажа вышел
Гоменюк. Я доложил ему, что взвод сдал.
     - А ты, Батурин, что скажешь?
     - Считайте, что принял. Чего там принимать? Пушки  - вот они, Воловик -
вот стоит. Солдаты живы-здоровы. А что еще? Не знаю.
     Я махнул рукой: "Тогда я пошел. Не поминайте лихом!"
     - Постой, лейтенант! Я же не отпустил тебя. Сдавай  личное  оружие! Оно
числится за батареей. Давай свой пистолет!
     - Вы хотите обезоружить меня на передовой? Пистолет не сдам!
     -  Приказываю  сдать  немедленно!  -  закричал  капитан   злобно,  даже
истерично.
     - Не сдам! - я повернулся, поправил вещмешок и направился вниз, к селу.
Наступила тишина. Солдаты расступились, пропуская меня. Я шел не спеша,
     кожей ощущая звериную ненависть  Гоменюка  и  ожидая выстрела в  спину.
Выстрела,  однако,  не  последовало,  но  раздалась  резкая,  требовательная
команда:
     - Старший сержант Батурин! Сержант Рахматуллин! Взять трех бойцов!
     Разоружить  этого  лейтенанта!  За   неподчинение  -  арестовать!   При
сопротивлении - применить оружие! Бегом!
     Сзади послышался тяжелый топот. Меня быстро догнали и окружили сержанты
и солдаты "группы захвата".
     -  Товарищ  лейтенант!  Комбат  приказал  отобрать  у  вас  оружие.  Он
ругается. Лучше сдайте, - сказал Рахматуллин, командир четвертого орудия.
     -  Оружие  не  сдам! Он не имеет право отбирать оружие  на передовой. В
штабе  я  сейчас же доложу. Они  разберутся.  Не бойтесь.  Вам он ничего  не
сделает.
     Батурин стоял позади солдат в нерешительности, а Рахматуллин спросил:
     - Что нам комбату сказать?
     - Да пошлите его... - вырвалось у меня грязное ругательство.
     Солдаты замешкались. Медлить было нельзя, и я быстро пошел прочь.
     Уже идя  по селу, я подумал,  что  Гоменюк допустил тактическую ошибку.
Если бы он  лично возглавил "группу захвата",  конечно, удалось бы схватить,
обезоружить и  арестовать меня. Поскольку я сопротивлялся бы, то у него была
возможность  убить или,  на  худой  конец,  ранить.  Только  спесь  помешала
капитану бежать за  мной, хватать  за руки, бить.  Батурин и  солдаты приказ
командира не выполнили - нарушили устав. Позор...
     Об  инциденте  я доложил  командиру дивизиона.  Он сначала  не поверил,
посмеялся, как над нелепой шуткой. Потом,  подумав, разозлился и позвонил на
батарею.  Войдя  в раж,  майор  стал крыть чрезвычайно изощренным и  тяжелым
матом Гоменюка, этого "дуболома" и "придурка". Заключение было следующим:
     - Запомни, господин голландский, будешь продолжать  в таком духе, а мне
все известно, - плохо кончишь. Я тебя больше спасать не буду.
     % % %
     Взвод  управления оказался  странным  подразделением.  Числилось в  нем
-телефонистов,  радистов, разведчиков,  водителей и  прочих  -  больше,  чем
солдат  в батарее.  В действительности, половина  из них не  имела  никакого
отношения  к управлению и никакого понятия ни о связи, ни  о разведке - ни о
чем  подобном.  Это  были  "придурки":  денщики,  писаря,  ППЖ,   снабженец,
почтальон, химинструктор...
     Они,   конечно,   выполняют  приказы  не  мои,   а  своих  патронов   и
покровителей.  Надо  мною  же  десять начальников, даже замполит  командует:
давай связь, оборудуй  КП, ищи пехоту, сопровождай на передовую, поддерживай
дисциплину. Какая может быть дисциплина,  когда "придурки" мне фактически не
подчиняются!
     В августе началось наконец наступление. Прощай, Пистынь!
     Мы продвигались  медленно.  Под  Чопом,  Мукачевом,  на  перевалах  шли
тяжелые бои. Все же мы одолели Карпаты, в октябре заняли Ужгород и  вошли  в
Чехословакию. Изнурительные фронтовые будни.
     Глубокой  осенью  1944  года  мы  наступали  в  Восточной  Словакии.  В
промозглый ноябрьский день дивизион перебрасывали в район города Кошице.
     Было холодно. То затихал, то усиливался мелкий колючий дождь. К ночи мы
добрались до  только что  освобожденного словацкого  села.  Оно было  забито
войсками.  В темноте мы  долго  искали указанный  на карте район. Для  штаба
нашли большой дом  в  глубине  сада. Только  я  вернулся в  штаб  из  первой
батареи, - протянули туда связь - получил приказ: срочно явиться к командиру
дивизиона!
     Майор сидел с Макухиным в штабной комнате за столом над  картой. Тускло
светила  керосиновая лампа.  Рядом телефонисты устанавливали свои  аппараты.
Командир, усталый, заросший, курил, согнувшись над столом, и стряхивал пепел
прямо на лежащие перед ним бумаги.
     - Слушай,  -  сказал  он после длительной паузы осипшим голосом, - иди,
принимай опять вторую батарею. Там Гоменюка ранило, что ли. Выясняем. А свой
взвод сдай Строкачу. Действуй!
     Старший  сержант Строкач - "помкомвзвод"  - мой помощник.  Он не только
хороший  телефонист,  но,   главное,  умеет  ладить  с  людьми,  особенно  с
начальниками.
     Я удивился и, конечно, обрадовался возвращению в родную батарею, потому
что там чувствовал себя  на своем  месте, независимым человеком, хозяином. А
здесь,  в штабе - был мальчиком на побегушках:  каждый командовал и мало кто
подчинялся.
     Но  почему майор сказал о Гоменюке: "Ранило, что  ли"? Уже второй день,
как мы вышли из  боя, под обстрел не попадали. Странно  это. Командир махнул
рукой:
     - Иди, иди! Принимай и сообщи обстановку там.
     - А где вторая? Связи с ней нет еще.
     - Вот  и давай  связь. Ищи! Тут кто-то  от  них был. Гоменюка привозил.
Выйдя от командира, я сразу натолкнулся  на Никитина и обрадовался ему,  как
родному. Расторопный Никитин немедленно реагирует на изменения в иерархии:
     - Здравия желаю, комбат! Оказывается, он ждет меня и уже все знает.
     Я  передал  Строкачу карты, взял двух  телефонистов, крикнул  Никитину:
"Пошли", - и мы вышли из штаба.
     Мелкий  холодный  дождик  продолжался.  За  день  вся  одежда  промокла
насквозь<b>:</b> плащ-палатка, шинель, гимнастерка.  В сапоги набралась вода - хоть
выливай. Рядом со мной сутулится такой же промокший Никитин. Позади плетутся
телефонисты с катушками и аппаратом.
     -  Что случилось на батарее,  Никитин? Где Гоменюк?  То,  что рассказал
Никитин, произошло у него на глазах.
     Вечером,  как только мы остановились  на окраине этого  села, начальник
штаба  уже  в темноте  показал  комбатам  район  расположения. Гоменюк  взял
Никитина, и они вдвоем пошли присмотреть место для ночлега и подъезд к нему.
     Быстро подобрали дом недалеко от  штаба,  на соседней улице. Вошли. Там
на кухне сидели шесть пехотинцев, среди них - лейтенант и младший лейтенант.
В комнате было темновато, хотя она и освещалась  керосиновым фонарем. Хозяев
не было  видно. Пехотинцы  находились уже  в хорошем  подпитии,  а  на столе
стояли непустые еще бутылки. Гоменюку это сразу не понравилось, и он прямо с
порога скомандовал:
     - Что за пьянка? Встать! Кто такие? Какой части?
     Солдаты притихли. Кто-то  встал: подумали - большой начальник! Когда же
они  рассмотрели, что вошли  всего лишь  какой-то  капитан  с  солдатом,  то
"забазарили":
     -  Не шуми,  капитан. Садись с  нами - гостем  будешь! Мы весь  день по
передку  ползали  и   даже  дальше  ходили.  Промокли,  устали.  Вот  только
подзакусим и уйдем отсюда. По-хорошему разойдемся. Садись и  солдата  своего
бери!
     - Немедленно освободить! Это наш район. Марш на выход!
     - Да уймись ты, капитан! Откуда ты свалился на нас? Мы этот дом до тебя
оприходовали.  Вот посидим  немного  и  сами уйдем. У  нас дорога дальняя, в
логово врага. Дай ты нам спокойно посидеть.
     Один из солдат налил в стакан спирту, а младший лейтенант поднес его
     капитану:
     - Пей, капитан!
     Гоменюк оттолкнул протянутую руку, да так  резко, что спирт выплеснулся
в лицо младшему лейтенанту и попал, видимо, в глаза. Тот взвыл от боли.
     Солдат, наливавший Гоменюку, крикнул: "Ах  ты, падла офицерская!"  - и,
не долго думая, со всего маху разбил ту самую бутылку с остатками спирта о
     капитанскую голову.
     Все  произошло мгновенно.  К упавшему Гоменюку  кинулся Никитин. Кто-то
огрел его кулаком по виску и свалил на пол.
     Пехотинцы,  видимо,  разведчики,   были  мастерами  ближнего  боя.  Они
действовали быстро и расчетливо. Никитин услышал:
     - Мотай, братва! А то загребут.
     Пехотинцы выскочили из дома и скрылись в темноте.
     Никитин  с  трудом встал, осмотрелся. В комнате никого не было. Капитан
лежал  ничком  в  луже  крови, но был  в сознании.  Никитин  определил,  что
проломлен череп.  Он  перебинтовал  голову  индивидуальным  пакетом, кое-как
поставил капитана на  ноги и довел до дороги,  где ждала  батарея.  Отцепили
пушку,  и  на  батарейном  тягаче  отправили  капитана  в  штаб.   А  оттуда
санинструктор увез его в санбат.
     Никитин  же остался в  штабе, резонно  полагая, что связистов,  а может
быть, и нового комбата нужно будет проводить на батарею.
     Хулиганов,  ранивших  капитана, не  нашли,  конечно.  Да никто их и  не
искал. Никитин  отделался синяком,  шишкой на лбу  и, как говорится,  легким
испугом.
     Когда мы подошли к дому, пушки и тягачи были уже заведены во двор, а на
посту стояли неизвестные мне солдаты
     Начались привычные будничные дела.  Я почувствовал  себя  свободно, как
будто  домой  вернулся.  Утром  получил  новую  задачу:  батарею   придавали
стрелковому батальону. Предстояло найти командира батальона, выбрать огневые
позиции, поставить батарею на место, установить связь со своим дивизионом...
Привычные хлопоты.
     За  последние  месяцы батарея понесла большие  потери. Пришли два новых
командира огневых взводов,  оба  еще не обстрелянные младшие  лейтенанты  из
училища. Воловик и Батурин были живы. Воловика, якобы для укрепления второго
взвода,  Гоменюк  назначил  командиром  четвертого   орудия  вместо  убитого
Рахматуллина. Мне же Воловик сказал:
     - Весь  мой расчет  Гоменюк раскидал. Меня -  в четвертый, Ковалева - в
третий, Матвеева  - в  первый,  к Батурину, на  перевоспитание.  Отдайте мне
Ковалева. Мы с ним еще из-под Москвы. И Зайкова отдайте  - тоже старый друг.
Больше ни о чем просить не буду.
     Мне понятны чувства  Воловика. Зайков - его старый водитель. Он  бывший
матрос, отчаянная голова. До войны отсидел год  за участие в какой-то драке.
У  нас  он  известен  как  самый опытный и  везучий  шофер  и защитник  всех
"притесняемых". У него тягач всегда в порядке, он выбирает  самый безопасный
пyть к огневой, он реже других садится на "диффер".
     Просьбу Воловика  я  выполнил, что "старики", как сообщил  мне Никитин,
одобрили.
     О  летних событиях  в  Пистыни Воловик  не вспоминал.  Лишь однажды  он
поблагодарил меня за восстановление своего расчета. И еще высказал опасение,
что по возвращении из санбата Гоменюк опять всех разгонит.
     - А что, прошлое не забылось? - спросил я.
     - Гм, не забылось. Он все время держит меня на прицеле. Ждет момента. Я
сам должен о себе побеспокоиться. Моя жизнь - на волоске.
     - Может быть, тебе перейти в другую батарею? Ты думал?
     -  Думал.  Другие не берут.  Он дурные слухи обо мне распустил. Вообще,
Федя знает,  что  у  нас происходит. Есть  на батарее  стукачок. Говнюк  его
побаивается,  а то  давно  бы  пришил  меня. Я,  может,  лишнего  наговорил.
Забудьте все это. Чем сердце успокоится, только цыганка знает. Да и  то вряд
ли.
     - Печальная история. Жаль. Ладно, я все уже забыл.
     Недели  через  две  после  этих  событий  батарею посетил,  как всегда,
желанный  гость  -  почтальон.  Он  раздал  письма.  Счастливчики  отплясали
положенные "барыни"  и "гопаки". И тогда,  напоследок,  он подошел  ко мне с
письмом и руках:
     - Товарищ лейтенант,  возьмите  письмо для  капитана Гоменюка. Я узнал,
что  он  скоро  вернется   из  санбата.  Чего  же  гонять  почту  туда-сюда?
Передадите?
     - Передам, конечно,  - согласился я и сунул  письмо в полевую сумку.  А
внутри зашевелилось недоброе желание: хоть бы не вернулся!
     % % %
     Последующие дни  прошли  в переездах  и непрерывных сменах позиций. Нaш
дивизион ежедневно перебрасывали с места на место. Шли бои местного значения
в приграничных районах Словакии,  Венгрии, Польши.  Погода  в ту зиму стояла
мерзкая.
     В один  из  таких хмурых  дней, когда  почти непрерывный дождь сменялся
мокрым снегом,  а  мы промокли и  промерзли  до мозга костей, пришел  приказ
сняться  с  позиций  и  прибыть к  железнодорожному  переезду, указанному на
карте,  для последующей  переброски на другой участок. По дороге  туда  было
километров десять, хотя по прямой - не более четырех.
     Еще  не стемнело, когда батарея в полном составе  отошла  с  занимаемых
позиций  на дорогу.  Видимость была  плохая, и огня  на себя мы не навлекли.
Двинулись  дальше  в  обычном  походном  порядке.  На  развилке недалеко  от
переезда нас должен был встретить "маяк" - разведчик из взвода управления.
     На следующих за мной двух тягачах рядом с водителями находились офицеры
-командиры взводов. На  последней,  четвертой, машине  офицера  не было, его
место занимал командир орудия - Воловик. Таков порядок.
     Мы проехали  совсем  немного, километра два, когда я увидел на  обочине
фигуру  в  шинели,  с  чемоданчиком  в  руке.  Офицер  энергично  размахивал
свободной  рукой, требуя остановиться. Я  приказал  водителю притормозить, а
когда подъехал ближе, узнал офицера - Гоменюк!
     -  Хорошо,  что  встретил. Я из санбата  как  раз.  Переходи  на другую
машину, - грубо приказал мне Гоменюк. - Быстро! Быстро давай!
     -  Пока батареей  командую  я.  Садитесь  в  последнюю машину. Там  нет
офицера. Прибудем на место, доложу  майору и сдам батарею. А пока я выполняю
задачу. Разговаривать некогда! Поехали. Вперед! - крикнул я водителю.
     Гоменюк соскочил с подножки и быстрым шагом направился в хвост колонны.
Я оглянулся и увидел, что он садится к Воловику.
     Настроение  испортилось,  за  дорогой  следил  невнимательно, пропустил
нужный  поворот. Пришлось возвращаться. Из-за  этого  на место мы прибыли  с
опозданием.  У  переезда  дорога   проходила  по  неглубокой  долине.  Дождь
продолжал накрапывать.
     До передовой было уже недалеко. Противник вел редкий беспокоящий огонь.
Снаряды рвались с  перелетом,  далеко  от  дороги,  в  чистом  поле.  Фрицы,
наверно, пристрелялись засветло. Теперь наводка сбилась,  но они  с немецкой
методичностью продолжали постреливать одной гаубицей, не меняя установки.
     Я доложил командиру дивизиона, что привез Гоменюка.
     - Как мне быть? Сдавать батарею?
     - Ты почему опоздал? - спросил командир.
     И, не дождавшись моего ответа, резко сказал:
     - Не задавай ненужных вопросов. Когда прикажу, тогда сдашь! Не  до того
пока. Выполняй свои обязанности и не отставай на марше.
     Он подозвал командиров батарей к своему "виллису", где сидели начальник
штаба  и замполит,  вытащил  карту и, посветив фонариком, показал маршрут  и
село, куда нам надлежит  прибыть не  позже пяти  часов  утра. Там мы получим
боевую задачу.
     Обстрел продолжался, но снаряды падали реже, чем прежде.
     - Все, братцы.  По машинам!  Заводи!  И не отставать! - он посмотрел на
меня и с едва заметной улыбкой погрозил кулаком.
     Моя  батарея, прибывшая последней, замыкала  колонну.  Я сел  в  первую
машину и повторил команду на марш. Фар  не зажигали  - соблюдали маскировку.
Из-за  дождя  видимость  была плохая.  Порывистый  ветер  продувал  насквозь
промокшую одежду.
     Вот  ушла первая батарея, за ней  -  третья. "Поехали", - похлопал я по
спине водителя, и  мы двинулись по дороге, набирая скорость.  Две машины шли
вслед за мной, а последней не было видно. Далеко справа разорвался очередной
снаряд. Мне  почудился какой-то шум в конце колонны. Впрочем, это, возможно,
слышались порывы ветра и стук дождевых капель по капоту.
     - Сбрось газ!  Медленней, -  сказа