осло уже целое поколение, но премьер-министр Байрон все еще при каждом удобном случае втаптывал память герцога в грязь. Мэллори был вполне лояльным членом радикальной партии, однако его не убеждала пустая брань. Про себя он придерживался собственного мнения о давно умершем тиране. В первое свое посещение Лондона шестилетний тогда Мэллори имел счастье видеть герцога; тот проезжал по улице в золоченой карете с эскортом из вооруженных, лихо галопирующих всадников. Мэллори тогда поразили не столько знаменитое крючконосое лицо, обрамленное бакенбардами и подпираемое высоким воротничком, суровое и молчаливое, сколько благоговейная смесь страха и радости на отцовском лице. Было это очень давно, в 1831 году, первом году смутных времен и последнем старого режима Англии, однако вид лондонских улиц все еще пробуждал в Мэллори слабый отзвук детских впечатлений. Через несколько месяцев, уже в Льюисе, его отец бурно радовался, когда пришло известие о смерти Веллингтона от руки бомбиста. Но мальчик тайком плакал, сам не зная из-за чего. Мэллори видел в Веллингтоне человека, безнадежно утратившего контакт с реальностью, слепую жертву непонятных ему самому сил; герцог напоминал ему не столько короля Джона, сколько Карла Первого*. Он безрассудно защищал интересы тори, разложившейся аристократии, класса, обреченного уступить власть поднимающемуся среднему сословию и ученым-меритократам*. И это при том, что сам Веллингтон к аристократии не принадлежал, когда-то он был простым Артуром Уэллсли, ирландцем довольно скромного происхождения. Кроме того, Мэллори представлялось, что Веллингтон проявил похвальное владение воинским искусством. Вот только зря он ушел в гражданскую политику. Реакционный премьер-министр Веллингтон трагически недооценил революционный дух грядущей научно-промышленной эры. Он заплатил за это отсутствие прозорливости своей честью, своей властью и своей жизнью. А непонятая Веллингтоном Англия, Англия детства Мэллори, буквально в одночасье перешла от листовок, забастовок и демонстраций к мятежам, военному положению, резне, открытой классовой войне и почти полной анархии. Только промышленная радикальная партия, с ее рациональным видением нового, всеобъемлющего порядка, спасла страну от падения в пропасть. Но даже если и так, думал Мэллори, должен же хоть где-то быть памятник. Кабриолет катил по Пикадилли -- мимо Даун-стрит, Уайтхос-стрит,Хаф-Мун-стрит. Мэллори достал из записной книжки визитную карточку Лоренса Олифанта; да, именно здесь он и живет, на Хаф-Мун-стрит. Сразу мелькнула соблазнительная мысль остановить кэб и забежать к журналисту. Можно надеяться, что в отличие от большинства изнеженных придворных бездельников Олифант не спит до десяти и у него, пожалуй, найдется ведерко со льдом и глоток чего-нибудь, способствующего потовыделению. Идея нагло поломать распорядок дня этого рыцаря плаща и кинжала и, быть может, застать его за какой-нибудь тайной интригой представлялась Мэллори весьма привлекательной. Но сперва -- главное. Возможно, он заглянет к Олифанту потом, на обратном пути. Мэллори остановил кэб у входа в Берлингтонский пассаж*. На противоположной стороне улицы, среди россыпи ювелирных магазинов и бутиков, темнел гигантский, закованный в железо зиккурат Фортнума и Мейсо-на. Кэбмен безбожно ободрал Мэллори, однако тот находился в великодушном настроении и не стал спорить. Похоже, эти ребята обдирают сегодня всех подряд: чуть поодаль еще один джентльмен выскочил из экипажа и теперь ругался -- в самой вульгарной манере -- со своим кэбби. Хождение по магазинам -- лучший способ прочувствовать свежеобретенное, как снег на голову свалившееся богатство, в этом Мэллори не сомневался. Он добыл эти деньги рискованным, почти безумным поступком, но тайну их происхождения не знал никто посторонний. Кредитные машины Лондона с равной готовностью отщелкивали деньги из призрачных доходов игрока и из скромного достояния безутешной вдовы. Так что же купить? Эту вот гигантскую железную вазу, на восьмиугольной подставке, с восемью ажурными экранами, подвешенными перед желобчатой ножкой и придающими всему предмету исключительную легкость и элегантность? Или вот эту настенную подвеску из резного кизила, предназначенную скорее всего под хороший, венецианского стекла термометр? Или солонку черного дерева, украшенную крошечными колоннами и горельефами? Тем более что к ней прилагается серебряная ложечка с витой ручкой, разрисованная трилистниками и дубовыми листьями, а также обеспечивается гравировка монограммы -- "по желанию и выбору покупателя". У "Дж. Уокера и К╟", в небольшом, но весьма тонном заведении, выгодно выделяющемся даже среди роскошных, с зеркальными витринами магазинов знаменитого Пассажа, Мэллори обнаружил подарок, который показался ему наиболее подходящим. Это были часы с восьмидневным заводом и мелодичным, вроде звона церковных колоколов, боем. Механизм, который показывал также дату, день недели и фазы луны, был выдающимся образчиком британского ремесла, хотя, конечно же, у тех, кто ничего не смыслит в механике, наибольшее восхищение вызовет элегантный корпус. Корпус этот, изумительно отлитый из папье-маше, покрытый лаком и инкрустированный бирюзово-синим стеклом, венчала группа крупных позолоченных фигур. Последние представляли юную, очаровательную, очень легко одетую Британию, с восхищением взирающую на прогресс, вносимый Временем и Наукой в счастье и цивилизованность народа Британии. Сия, весьма похвальная тема была дополнительно иллюстрирована серией из семи резных картинок, ежедневно сменявших друг друга под действием спрятанного в основании часов механизма. Стоило это чудо ни много ни мало четырнадцать гиней. Да и то правда, разве же можно оценивать произведение искусства в вульгарных фунтах-шиллингах-пенсах? На секунду у Мэллори мелькнула сугубо приземленная мысль, что счастливой чете больше бы пригодилась звонкая пригоршня тех самых гиней. Но деньги скоро уйдут, как это у них принято, особенно -- если ты молод. А хорошие часы будут украшать дом не одно поколение. Мэллори заплатил наличными, отказавшись от предложенного кредита с выплатой в течение года. Пожилой, весьма высокомерный продавец, обильно потевший в высокий крахмальный воротничок, продемонстрировал систему пробковых прокладок, которые предохраняли механизм от повреждений при транспортировке. К часам прилагался запирающийся футляр с ручкой,точно подогнанный по их форме и оклеенный темно-красным бархатом. Мэллори прекрасно понимал, что ему ни за что не втиснуться с этим ящиком в переполненный паробус. Придется опять нанять экипаж и привязать футляр с часами к расположенному сверху багажнику. Перспектива весьма тревожная, поскольку Лондон буквально кишел "тягалами". Эти малолетние воры с обезьяньей ловкостью взбирались на крыши проезжих экипажей и зазубренными ножами перепиливали багажные ремни. Когда кэб останавливался, ворье разбегалось по каким-то там своим притонам, передавая добычу из рук в руки, пока содержимое чьего-нибудь саквояжа не расходилось по дюжине старьевщиков. Мэллори протащил покупку через дальние ворота Берлингтонского пассажа, где ему лихо отсалютовал постовой констебль. Снаружи, в Берлингтонских садах, молодой человек в помятой шляпе и грязном засаленном пальто, непринужденно отдыхавший на бетонном поребрике клумбы, поднялся вдруг на ноги. Оборванец похромал в сторону Мэллори, его плечи обмякли в театральном отчаянии. Он коснулся полей шляпы, изобразил жалобную улыбку и торопливо заговорил: -- Милостивый сэр если вы простите человеку впавшему в жалкое состояние хотя не всегда это было так и произошло не по моей вине а исключительно по причине слабого здоровья присущего всей моей семье а также многих ничем не заслуженных страданий вольность обратиться к вам в общественном месте в таком случае милостивый сэр вы оказали бы мне огромное одолжение сказав который час. Час? Неужели этот тип откуда-то узнал, что Мэллори только что купил большие часы? Но замызганный юнец не обратил на внезапное замешательство Мэллори никакого внимания и продолжал все тем же занудным голосом: -- Сэр просьба о вспомоществовании отнюдь не входит в мои намерения поскольку я был взращен достойнейшей матерью и нищенство не моя профессия и я не знал бы даже как заниматься таким ремеслом посети меня столь постыдное намерение ибо я скорее умру от лишений но сэр заклинаю вас во имя милосердия оказать мне честь послужить вам носильщиком этого ящика который отягощает вас за ту цену какую ваша гуманность могла бы счесть соответствующей моим услугам... Рот попрошайки резко, чуть не со стуком захлопнулся, губы сжались в тонкую прямую линию, как у швеи, перекусывающей нитку, расширившиеся глаза смотрели куда-то через плечо Мэллори. Он отступил на три шага, все время держа Мэллори между собой и неизвестным объектом своего созерцания. А потом повернулся на полуоторванных каблуках и нырнул -- уже безо всякой хромоты -- в толпу, запрудившую тротуары Корк-стрит. Мэллори повернулся. За спиной у него стоял высокий, сухопарый господин с носом пуговкой и длинными бакенбардами, в долгополом сюртуке а-ля принц Альберт и вполне заурядных брюках. Поймав на себе взгляд Мэллори, господин поднял к лицу платок, зашелся долгим кашлем, благопристойно отхаркался и промокнул глаза. Затем он вздрогнул, словно вспомнил что-то важное, повернулся и зашагал к Берлингтонскому пассажу. И хоть бы взглянул на Мэллори. Мэллори внезапно заинтересовался, хорошо ли упакованы часы. Поставив футляр на мостовую, он начал внимательно изучать сверкающие латунные застежки. Мысли у него неслись вскачь, а по спине бежали мурашки. Мошенника выдал трюк с платком. Мэллори видел его у станции подземки в Кенсингтоне; это был тот самый закашлявшийся господин, который упорно не желал вылезать из кэба. А затем пришла догадка: кашлюн был также и тем грубияном, который спорил с кэбменом о плате на Пикадилли. Он следовал за Мэллори по пятам от самого Кенсингтона. Он за ним следит. Крепко сжав ручку футляра с часами, Мэллори неспешно зашагал по Берлингтон- Гарденс, затем свернул направо, на Олд-Бонд-стрит. Нервы его были напряжены до предела, тело дрожало от охотничьего нетерпения. Ну надо же было так опростоволоситься, ругал он себя, ну зачем ты вылупил глаза на этого типа. Теперь он понимает, что попался, и будет действовать осторожнее. Мэллори шел, всем своим видом изображая беззаботность. Чуть дальше он задержался перед витриной ювелирной лавки и стал внимательно изучать -- не разложенные на бархате камеи, браслеты и диадемы, а отражение улицы в безупречно чистом, забранном чугунной решеткой стекле. Кашлюн не замедлил объявиться. Теперь он держался поодаль, прячась за людей. Кашлюну было лет тридцать пять, в бакенбардах его проступала седина, темный, машинной работы сюртук не представлял собой ничего примечательного. Лицо -- самое заурядное, ну разве что чуть потяжелее, чем у среднего лондонца, и взгляд чуть похолоднее, и губы под носом-пуговкой сложены в мрачноватую усмешку. Мэллори снова свернул, на этот раз -- налево, на Брутон-стрит; с каждым шагом громоздкий футляр мешал ему все больше и больше. Витрин с повернутыми под удобным углом стеклами больше не попадалось. Пришлось приподнять шляпу перед хорошенькой женщиной и посмотреть ей вслед, будто любуясь щиколотками. Ну, и конечно -- вот он, голубчик, тащится следом, как на веревке привязанный. Возможно, кашлюн -- сообщник того жучка и его бабенки. Наемный головорез, убийца с дерринджером в кармане сюртука. Или со склянкой. Волосы на затылке Мэллори зашевелились от ожидания пули или жидкого огня купоросного масла. Мэллори пошел быстрее, футляр болезненно бил его по ноге. На Беркли-сквер небольшой паровой кран, героически пыхтевший между двух покалеченных платанов, лупил чугунным шаром по наполовину уже разваленному георгианскому фасаду, каковое зрелище собрало толпу зевак. Мэллори протиснулся вперед к самому барьеру, в облако едкой пыли, и немного расслабился, наслаждаясь минутой безопасности. Скосив глаза, он снова увидел кашлюна; выглядел тот довольно зловеще и явно нервничал от того, что потерял свою жертву. Несколько успокаивало то, что в поведении этого человека не чувствовалось бешеной ярости, мрачной решимости убить, он просто стоял и пытался высмотреть среди ног зрителей футляр с часами. Но пока не высмотрел. Надо смываться, пока не поздно. Прячась за деревьями, Мэллори перебежал площадь, а затем свернул на Чарлз-стрит, сплошь застроенную огромными особняками восемнадцатого века. Настоящие дворцы, все за узорными коваными решетками, на каждой решетке -- герб. Современный. За спиной послышалось чуфыканье. Роскошный, весь в лаке и золоте паровой экипаж, выезжающий из каретного сарая, предоставил Мэллори долгожданную возможность остановиться и посмотреть назад. Все надежды рухнули. Кашлюн был в каком-то десятке ярдов позади -- малость запыхавшийся, с покрасневшим от удушливой жары лицом, но нисколько не обманутый жалкими исхищрениями своей жертвы. Преследователь ждал, пока Мэллори двинется дальше, и старательно не смотрел в его сторону. Вместо этого он с показным вожделением пялился на дверь трактира под названием "Я последний на свете форейтор-скороход"*. Ну и что же теперь делать? Вернуться, войти в трактир, а там, в толпе, как-нибудь стряхнуть этого типа с хвоста? Или запрыгнуть в последнюю секунду на подножку отъезжающего паробуса -- если, конечно же, удастся проделать подобный трюк с громоздким ящиком в руках. Ни один из этих вариантов не сулил надежды на успех. Кашлюн имел железное преимущество -- он знал территорию и все профессиональные приемы лондонского преступного мира, Мэллори же ощущал себя неповоротливым вайомингским бизоном. Часы все больше оттягивали ему руку, он подхватил их и побрел дальше. Рука болела, он определенно терял силы... Около Куинз-уэй мощный драглайн и два обычных экскаватора разносили в капусту Пастуший рынок. Будущую стройплощадку окружал забор, в щитах которого любопытные уже успели понаделать щелей и дырок. Рыбницы в косынках и поминутно сплевывающие жвачку огородники, согнанные с привычных мест, организовали последнюю линию обороны прямо под забором. Мэллори прошел вдоль импровизированных прилавков с провонявшими устрицами и вялыми, усохшими овощами. В конце забора по какому-то недосмотру планировки остался узкий проход: пыльные доски -- с одной стороны, выкрошенный кирпич -- с другой. Между сырых от мочи булыжников пробивалась трава. Мэллори заглянул в проход как раз в тот момент, когда с корточек, оправляя юбки, поднялась старуха в капоре. Она прошла мимо Мэллори, будто его не замечая. Мэллори прикоснулся к шляпе. Вскинув футляр над головой, он осторожно поставил его на поросшую мхом стену и подпер для надежности куском кирпича, а потом положил рядом шляпу. И прижался спиной к забору. Ждать пришлось совсем недолго. Мэллори прыгнул вперед, сильно ударил кашлюна под ложечку, а затем, когда тот захрипел и согнулся пополам, добил коротким ударом в челюсть. Кашлюн упал на колени, шляпа его отлетела далеко в сторону. Мэллори схватил поверженного противника за шиворот и с силой швырнул его в стену. Кашлюн ударился о кирпичи и растянулся навзничь, хватая ртом воздух; густые бакенбарды облипли грязью. Двумя руками Мэллори схватил его за горло и за лацкан сюртука. -- Кто ты такой?! -- Помогите! -- жалко просипел незнакомец. -- Убивают! Мэллори затащил его на несколько ярдов в глубь прохода. -- Не прикидывайся идиотом! Зачем ты за мной следишь? Кто тебе платит? Как тебя звать? -- Отпустите меня... -- Незнакомец отчаянно вцепился в запястье Мэллори. Его сюртук распахнулся. Мэллори заметил коричневую кожу плечевого ремня и мгновенно вытащил из-под мышки бандита оружие. Нет, не пистолет. Предмет, лежащий в его руке, оказался длинным и гладким, как змея. Черная резиновая дубинка с расплющенным на манер рожка для обуви концом и плетеной кожаной рукояткой. Судя по хлесткой упругости, внутри нее скрывалась стальная пружина. Хороший удар такой штукой -- и кости вдребезги. Мэллори взвесил дубинку в руке, а затем широко размахнулся. -- Отвечай! Ослепительный удар молнии взорвал его затылок. Мэллори чувствовал, что теряет сознание, падает лицом на мокрые вонючие булыжники; он выронил дубинку и едва успел выставить перед собой руки, тяжелые и бесчувственные, как свиные окорока из мясной лавки. Второй удар благополучно скользнул по плечу, Мэллори откатился в сторону и зарычал, немного удивившись, что этот хриплый, утробный звук исходит из его собственного горла. Он ударил нападавшего ногой и каким-то образом попал ему по голени. Тот громко выругался и отскочил. Мэллори привстал на четвереньки. Второй бандит оказался невысоким, но крепким мужиком в маленьком круглом котелке, насаженном почти по самые брови. Стоя над вытянутыми ногами кашлюна, он угрожающе взмахнул темным, похожим на колбасу предметом. Кожаный мешочек с песком? Или даже с дробью? Голова Мэллори кружилась, к горлу подступала тошнота, по шее бежала горячая струйка крови. Он чувствовал, что в любой момент может потерять сознание, упасть -- а тогда, подсказывал ему звериный инстинкт, тебя забьют насмерть. Мэллори вскочил, повернулся и на подкашивающихся ногах выбежал из вонючего закоулка. В голове у него трещало и поскрипывало, словно разъехались все кости черепа; красный туман застилал глаза. Пробежав один квартал, Мэллори свернул за угол, привалился к стене, упер руки в колени и начал жадно хватать воздух ртом. Из носа у него текло, желудок выворачивался наизнанку. Пожилые, хорошо одетые супруги брезгливо покосились на неприглядную фигуру и прибавили шаг. Мэллори ответил им жалким, вызывающим взглядом. У него было странное ощущение, что только дай этим респектабельным ублюдкам почуять запах крови -- и они разорвут его на куски. Время шло. Мимо проходили лондонцы -- с выражением равнодушия, любопытства, легкого неодобрения,-- полагая, что он пьян или болен. Мэллори всмотрелся сквозь слезы в здание на противоположной стороне улицы и разглядел аккуратную эмалированную табличку. Хаф-Мун-стрит. Хаф-Мун-стрит, где живет Олифант. А записная книжка, она же могла вывалиться во время драки... Мэллори нащупал в кармане привычный кожаный переплет, немного успокоился и стал искать визитку Олифанта. Пальцы его дрожали. Дом Олифанта оказался в дальнем конце улицы. Подходя к нему, Мэллори уже не шатался, отвратительное ощущение, что голова вот-вот расколется, сменилось мерзкой пульсирующей болью. Олифант жил в георгианском особняке, поделенном на квартиры. Первый этаж украшала узорная решетка, зашторенный фонарь выходил на мирные лужайки Грин-парка. Милое, цивилизованное место, совершенно неподходящее для человека, получившего дубинкой по черепу, почти без сознания и истекающего кровью. Мэллори схватил дверной молоток в форме слоновьей головы и яростно забарабанил. Слуга окинул Мэллори недоуменным взглядом. -- Чем могу быть... Господи! -- Его глаза испуганно расширились. -- Мистер Олифант! Мэллори неуверенно вошел в сверкающую -- изразцовый пол и навощенные стенные панели -- переднюю. Через несколько секунд появился Олифант. Несмотря на ранний час, на нем был безукоризненный вечерний костюм -- вплоть до микроскопического галстука-бабочки и хризантемы в петлице. Журналист оценил обстановку с первого взгляда. -- Блай! Бегите на кухню, возьмите у повара бренди. Таз с водой. И чистые полотенца. Блай, как звали слугу, исчез. Подойдя к открытой двери, Олифант настороженно посмотрел налево, направо, затем захлопнул дверь и повернул в замке ключ. Взяв нежданного гостя за локоть, он отвел его в гостиную; Мэллори устало опустился на рояльную скамеечку. -- Итак, на вас напали, -- произнес Олифант. -- Набросились сзади. Подлая засада, как я полагаю. -- Насколько там плохо? Мне самому не видно. -- Удар тупым предметом. Крупная шишка, кожа рассечена. Довольно много крови, но сейчас ссадина подсыхает. -- Это серьезно? -- Бывает и хуже, -- усмехнулся Олифант. -- А вот сюртук ваш порядком попорчен. -- Они тащились за мной по всей Пикадилли, -- обиженно сказал Мэллори. -- Второго я не видел, а когда увидел, было поздно... Проклятье! -- Он резко выпрямился. -- А как же часы? Часы, свадебный подарок. Я оставил их в закоулке у Пастушьего рынка. Мерзавцы их украдут! Появился Блай с тазом и полотенцами. Пониже и постарше своего хозяина, он был чисто выбрит, имел мощную шею и карие, чуть навыкате глаза; его волосатые запястья были толстые, как у шахтера. Чувствовалось, что отношения у них с Олифантом легкие, почти дружеские, отношения не хозяина и слуги, а скорее уж аристократа старой закваски и доверенного лица. Обмакнув полотенце в таз, Олифант зашел Мэллори за спину. -- Не шевелитесь, пожалуйста. -- Мои часы, -- повторил Мэллори. -- Блай, -- вздохнул Олифант, -- не могли бы вы позаботиться о потерявшейся собственности этого джентльмена? Это, разумеется, до некоторой степени опасно. -- Хорошо, сэр, -- бесстрастно ответил Блай. -- А гости, сэр? Олифант на мгновение задумался. -- А почему бы вам не взять гостей с собой, Блай? Уверен, они будут рады прогуляться. Выведите их через черный ход. И постарайтесь не привлекать к себе особого внимания. -- Что мне им сказать, сэр? -- Правду, а что же еще? Скажите им, что на друга дома совершили нападение иностранные агенты. Только подчеркните, что никого убивать не нужно. А если они не найдут часов доктора Мэллори, пусть не считают, что это как-то характеризует их способности. Пошутите, если надо, да все, что угодно,-- лишь бы они не думали, что потеряли лицо. -- Понимаю, сэр, -- кивнул Блай и удалился. -- Мне очень неловко вас беспокоить, -- пробормотал Мэллори. -- Глупости. Для того мы и существуем. -- Олифант взял хрустальный стакан и налил на два пальца бренди. Бренди оказался очень приличным, Мэллори сразу почувствовал, что кровь по жилам бежит быстрее; боль в голове не утихала, однако от недавнего шока, оцепенения не осталось почти ни следа. -- Вы были правы, а я нет, -- сказал он. -- Они выслеживали меня, как зверя! Это не просто хулиганы, они хотели меня искалечить или даже убить, в этом я абсолютно уверен. -- Техасцы? -- Лондонцы. Высокий малый с бакенбардами и маленький толстяк в котелке. -- Наемники. -- Олифант обмакнул полотенце в таз. -- На мой взгляд, здесь не помешала бы пара швов. Вызвать врача? Или вы доверитесь мне? В полевых условиях я, бывало, подменял хирурга. -- Я тоже, -- кивнул Мэллори и долил бренди. -- Делайте, пожалуйста, все, что надо. Пока Олифант ходил за иглой и шелковой нитью, Мэллори снял сюртук, сжал заранее челюсти и занялся изучением голубых в цветочек обоев. К счастью, операция прошла почти безболезненно, журналист стягивал края раны на редкость ловко и споро. -- Неплохо, совсем неплохо, -- сказал он, любуясь своей работой. -- Держитесь подальше от нездоровых миазмов, и тогда, при удаче, обойдется без лихорадки. -- Сейчас весь Лондон -- сплошные миазмы. Эта проклятая погода... я не доверяю докторам, а вы? Они сами не понимают, о чем говорят. -- В отличие от дипломатов -- и катастрофистов? -- широко улыбнулся Олифант. Ну как тут обидишься? Мэллори осмотрел свой сюртук; ну да, конечно, весь воротник в крови. -- А что теперь? Идти в полицию? -- Это, естественно, ваше право, -- сказал Олифант, -- но было бы благоразумно -- и патриотично -- опустить некоторые детали. -- Например, леди Аду Байрон? -- Выдвигать дикие предположения о дочери премьер-министра,-- нахмурился Олифант, -- было бы весьма неразумно. -- Понимаю. А как насчет контрабанды оружия для Комиссии по свободной торговле Королевского общества? Не имея никаких доказательств, я готов, однако, предположить, что скандалы Комиссии вовсе не связаны со скандалами леди Ады. -- Лично я, -- улыбнулся Олифант, -- был бы только рад публичному разоблачению промахов вашей драгоценной Комиссии, однако об этом тоже следует умолчать -- в интересах британской нации. -- Понимаю. И что же тогда остается? Что я скажу полиции? -- Что по неизвестным причинам вас оглушил неизвестный бандит. -- По губам Олифанта скользнула усмешка. -- Но это же чушь какая-то! -- возмутился Мэллори. -- Да какой тогда вообще толк ото всей вашей шатии-братии? Тут же все-таки не салонная игра в шарады! Я опознал эту мерзавку, которая помогала удерживать леди Аду! Ее звать... -- Флоренс Бартлетт, -- кивнул Олифант. -- Только потише, пожалуйста. -- Откуда вы... -- Мэллори не закончил фразу. -- Это что, этот ваш дружок, мистер Уэйкфилд? Он наблюдал за всем, что я делал в Статистическом бюро, и немедленно кинулся к вам с докладом. -- Уэйкфилд обязан наблюдать за работой своих машин, сколь бы докучной ни была эта обязанность, -- невозмутимо парировал Олифант. -- Вообще-то я надеялся услышать все от вас, тем более что предмет вашего увлечения -- самая настоящая фам-фаталь*. Но вы, похоже, не горите желанием поделиться информацией, сэр. * Femme fatale (фр.) -- роковая женщина. Мэллори хмыкнул. -- Нет никакого смысла впутывать в это дело обычную полицию, -- продолжил Олифант. -- Я и раньше говорил, что вам необходима особая защита. Теперь, боюсь, мне придется настаивать. -- Час от часу не легче, -- пробормотал Мэллори. -- У меня есть великолепная кандидатура. Инспектор Эбенезер Фрейзер из Особого отдела Боу-стрит. Того самого Особого отдела, так что не стоит говорить об этом вслух. Вы быстро убедитесь, что деликатность инспектора Фрейзера -- мистера Фрейзера -- ничуть не уступает его компетентности. Забота такого специалиста обеспечит вам полную безопасность, что будет для меня огромным облегчением. В глубине дома хлопнула дверь. Послышались шаги, шорох, позвякивание металла и какие-то голоса. Затем появился Блай. -- Мои часы! -- воскликнул Мэллори. -- Слава тебе, Господи! -- Вот, -- сказал Блай, опуская на пол футляр. -- Ни единой царапины. Кто-то поставил их на стену и подпер обломком кирпича. Место довольно укромное. Скорее всего, бандиты собирались вернуться за своей добычей позднее. -- Прекрасная работа, Блай, -- кивнул Олифант. И вопросительно посмотрел на Мэллори. -- А еще там было вот это, сэр. -- Блай предъявил в лепешку раздавленный цилиндр. -- Это одного из мерзавцев, -- заявил Мэллори. Растоптанная шляпа кашлюна была насквозь пропитана мочой, хотя никто не счел уместным упомянуть столь непристойный факт. -- Вашу шляпу мы, к сожалению, не нашли, -- сказал Блай. -- Украл, наверное, какой-нибудь мальчишка. Чуть поморщившись от отвращения, Олифант осмотрел загубленный цилиндр, перевернул его, внимательно изучил подкладку. -- Имени производителя нет. Мэллори взглянул на шляпу. -- Фабричная работа. По-моему, "Мозес и сын". Ей около двух лет. -- Ну что ж, -- удивленно сморгнул Олифант, -- я полагаю, эта улика исключает иностранцев. Наверняка, коренной лондонец. Пользуется дешевым фиксатуаром, но при этом не дурак -- если судить по объему черепа. Отправьте это на помойку, Блай. -- Да, сэр, -- кивнул Блай и удалился. -- Ваш слуга Блай сделал мне огромное одолжение. -- Мэллори нежно погладил футляр с часами. -- Как вы думаете, он не будет возражать, если я его отблагодарю? -- Будет, -- качнул головой Олифант, -- и самым решительным образом. Мэллори почувствовал свою оплошность и скрипнул зубами. -- А как насчет этих ваших гостей? Могу я поблагодарить их? -- Почему бы и нет! -- улыбнулся Олифант и провел Мэллори в столовую. С обеденного, красного дерева стола мистера Оли-фанта были сняты ножки; огромная полированная столешница опиралась на резные наугольники, возвышаясь над полом всего на несколько дюймов. Вокруг нее, скрестив ноги, сидели пятеро азиатов: пять серьезных мужчин в носках, безукоризненных вечерних костюмах с Савил-роу и шелковых цилиндрах, низко натянутых на коротко стриженные головы. Волосы у них были не только очень короткие, но и очень темные. Единственная в компании женщина стояла на коленях у дальнего конца стола. Бесстрастное, как маска, лицо, черные шелковистые волосы, уложенные в высокую, невероятно сложную прическу, и просторный туземный балахон, ярко расцвеченный бабочками и кленовыми листьями, делали ее фигурой весьма экзотичной. -- Доктор Эдвард Мэллори сан-о госекай симасу*,-- провозгласил Олифант. Мужчины встали -- встали своеобразным, очень изящным способом: чуть откинув корпус назад, они подводили под себя правую ногу, ловко вскакивали и застывали неподвижно. Все это было похоже на какой-то сложный балетный номер. -- Эти господа состоят на службе его императорского величества микадо Японии, -- продолжал Олифант. -- Мистер Мацуки Коан, мистер Мори Аринори*, мистер Фусукава Юкиси*, мистер Канайе Нагасава*, мистер Хисанобу Самесима*. -- По мере того как он представлял мужчин, каждый из них кланялся Мэллори в пояс. Женщину Олифант не представил, да и мудрено бы -- она сохраняла прежнюю позу, словно не замечая происходящего. Мэллори счел за лучшее не упоминать о ней и не обращать на нее особого внимания. Он повернулся к Олифанту: -- Это ведь японцы, да? Вы же вроде говорите на их тарабарщине? -- Поднахватался немного. -- Не могли бы вы тогда выразить им благодарность за доблестное спасение моих часов? -- Мы вас понимаем, доктор Мэллори, -- сказал один из японцев. Мэллори мгновенно забыл их невозможные имена, но этого вроде бы звали Юкиси. -- Нам выпала большая честь оказать услугу британскому другу мистера Лоренса Олифанта, заслужившего признательность нашего суверена. -- Мистер Юкиси снова поклонился. Мэллори совершенно растерялся. * "San-o goshoukai shimasu" (яп.) -- Позвольте представить вам господина... -- Благодарю вас за столь учтивые слова, сэр. Должен сказать, у вас весьма изысканная манера выражаться. Я не дипломат и просто благодарю вас от всего сердца. С вашей стороны было очень любезно... Японцы о чем-то переговаривались. -- Мы надеемся, вы не слишком тяжело пострадали в варварском нападении на вашу британскую персону со стороны иностранцев, -- сказал мистер Юкиси. -- Нет, -- вежливо улыбнулся Мэллори. -- Мы не видели ни вашего врага, ни каких-либо других грубых или склонных к насилию личностей. Сказано это было мягко, без нажима, но с каким-то опасным поблескиванием глаз, не оставлявшим ни малейших сомнений в том, как поступили бы Юкиси и его друзья, попадись им подобная личность. В целом японцы походили на ученых, двое из них были в простых, без оправы очках, а третий щеголял моноклем на ленточке и модными желтыми перчатками. Все они были молоды и ловки, а цилиндры сидели на их головах воинственно, словно шлемы викингов. Длинные ноги Олифанта внезапно подломились, и он с улыбкой опустился во главе стола. Мэллори тоже сел -- не так, конечно, умело и громко хрустнув коленными чашечками. Японцы последовали примеру Олифанта, быстро сложившись в прежнюю позу невозмутимого достоинства. Женщина не шевелилась. -- При данных обстоятельствах, -- задумчиво произнес Олифант, -- учитывая кошмарную жару и утомительную погоню за врагами отечества, небольшое возлияние представляется вполне уместным. Он взял со стола медный колокольчик и коротко позвонил. -- Итак, больше непринужденности, согласны? Нами о ономи ни наримасу ка?* Очередное совещание японцев сопровождалось широко распахнутыми глазами, довольными кивками и одобрительным бормотанием: -- Уисуки... -- Значит, виски. Великолепный выбор, -- одобрил Олифант. Буквально через секунду Блай вкатил в гостиную сервировочный столик, сплошь уставленный бутылками. -- У нас кончился лед, сэр. -- В чем дело, Блай? -- Продавец льда отказывается продать повару хоть сколько-нибудь. С прошлой недели цены утроились! -- Ладно, в куклину бутылку лед все равно не поместится. -- Олифант изрек эту чушь как нечто вполне разумное. -- Доктор Мэллори, смотрите внимательнее. Мистер Мацуки Коан, который происходит из весьма передовой провинции Сацума, как раз собирался продемонстрировать нам одно из чудес японского ремесла -- вы бы не напомнили мне имя мастера, мистер Мацуки? -- Она изготовлена членами семьи Хосокава, -- поклонился мистер Мацуки. -- По велению нашего господина -- сацума дайме**. -- Я полагаю, Блай, -- сказал Олифант, -- что на этот раз приятные обязанности гостеприимного хозяина достанутся мистеру Мацуки. Блай передал мистеру Мацуки бутылку виски; мистер Мацуки начал переливать ее содержимое в изящную керамическую фляжку, стоявшую по правую руку японки. Женщина никак не реагировала, и Мэллори начал уже подозревать, что она парализована или больна. Потом мистер Мацуки с резким деревянным щелчком вложил фляжку в правую руку японки. Далее он взял позолоченную заводную ручку, невозмутимо вставил ее женщине в спину и начал вращать. Из внутренностей женщины донесся высокий звук взводимой пружины. * Nani о onomi ni narimasu ka? (ял.) -- Что вы будете пить? ** Satsuma daimyo (яп.) -- сацумский феодал (Сацума -- древнее название острова Кюсю). -- Это манекен! -- вырвалось у Мэллори. -- Скорее марионетка, -- поправил Олифант. -- А по-научному -- автомат. -- Понимаю, -- облегченно вздохнул Мэллори. -- Что-то вроде знаменитой утки Вокансона, да? -- Он рассмеялся. Ну как же можно было не догадаться, что это неподвижное лицо, полускрытое черными волосами, не более чем раскрашенная деревяшка. -- Удар, должно быть, сдвинул мне мозги. Господи, да это же настоящее чудо! -- Каждый волосок парика вставлен вручную, -- продолжал Олифант. -- Подарок императора Ее Величеству королеве Британии. Хотя могу предположить, что эта особа придется по вкусу и принцу-консорту, и особенно юному Альфреду. В локте и в запястье марионетки размещались скрытые просторным одеянием шарниры; она разливала виски с мягким шорохом скользящих тросиков и приглушенным деревянным пощелкиванием. -- Очень похоже на станок Модзли* с машинным управлением, -- заметил Мэллори. -- Это оттуда ее срисовали? -- Нет, -- качнул головой Олифант, -- продукт полностью местный. -- Мистер Мацуки передавал по столу маленькие керамические чашечки с виски. -- В ней нет ни кусочка металла -- только бамбук, плетеный конский волос и пружины из китового уса. Японцы делают такие игрушки -- каракури, как они их называют, -- с незапамятных времен. Мэллори пригубил виски. Скотч, причем -- молт*. Принятый ранее бренди слегка туманил голову, а тут еще эта механическая кукла... Он чувствовал себя нечаянным участником какой-то рождественской пантомимы. -- Она ходит? -- спросил он. -- Играет на флейте? Или еще что-нибудь? -- Нет, только разливает, -- качнул головой Олифант. -- Но зато обеими руками. Мэллори чувствовал на себе взгляды японцев. Было совершенно ясно, что для них в этой кукле нет ничего чудесного. Они хотели знать, что думает о ней он, британец, хотели знать, восхищен ли он. -- Весьма впечатляет, -- осторожно начал Мэллори. -- Особенно, если учесть отсталость Азии. -- Япония -- это Британия Азии, -- заметил Олифант. -- Мы знаем, что в ней нет ничего особенного. -- Глаза мистера Юкиси сверкнули. -- Нет, она ведь действительно чудо, -- настаивал Мэллори. -- Вы могли бы показывать ее за деньги. -- Мы знаем, что в сравнении с огромными британскими машинами она примитивна. Как верно говорит мистер Олифант, мы -- ваши младшие братья в этом мире. -- Но мы будем учиться, -- вмешался другой японец. Этого вроде бы звали Аринори. -- Мы в долгу перед Британией! Британские стальные корабли открыли наши порты для свободного мореплавания*. Мы пробудились, и мы восприняли великий урок, который вы нам преподали. Мы уничтожили сегуна и его отсталое бакуфу*. Теперь микадо поведет нас по дороге прогресса. -- Мы с вами будем союзниками, -- гордо провозгласил мистер Юкиси. -- Азиатская Британия принесет цивилизацию и просвещение всем народам Азии. * Bakufu (яп.) -- сегунат. -- Весьма похвальные намерения, -- кивнул Мэллори. -- Однако создание цивилизации, строительство империи -- дело долгое и каверзное. Это труд не на годы, а на века... -- Мы всему научимся от вас. -- Лицо мистера Аринори раскраснелось, жара и виски заметно его разгорячили. -- Подобно вам, мы построим великие школы и огромный флот. У нас есть уже одна вычислительная машина, в Тосу! Мы купим их еще. Мы будем строить собственные машины! Мэллори хмыкнул. Странные маленькие иностранцы светились юностью, интеллектуальным идеализмом и особенно -- искренностью. Жалко ребят. -- Прекрасно! Ваши высокие стремления, молодой сэр, делают вам честь! Только ведь это совсем не просто. Британия вложила в свои машины огромный труд, наши ученые работают над ними уже не одно десятилетие, и чтобы вы за несколько лет достигли нашего уровня... -- Мы пойдем на любые жертвы, -- невозмутимо ответил мистер Юкиси. -- Есть и другие пути возвысить вашу страну, -- продолжал Мэллори. -- Вы же предлагаете невозможное! -- Мы пойдем на любые жертвы. "Что-то я тут не то наговорил", -- с тоскою подумал Мэллори и взглянул на Олифанта, но тот сидел с застывшей улыбкой, наблюдая, как заводная девушка наполняет фарфоровые чашки. В комнате ощущался явственный холодок. Тишина прерывалась лишь пощелкиванием автомата. Мэллори встал; его голова раскалывалась от боли. -- Я очень благодарен вам за помощь, мистер Олифант. Вам и вашим друзьям. Но я не могу больше задерживаться. Я бы и рад, но груз неотложных дел... -- Вы вполне в этом уверены? -- сердечно спросил Олифант. -- Да. -- Блай! -- крикнул Олифант. -- Пошлите поваренка за кэбом для доктора Мэллори! Ночь Мэллори провел в каком-то тусклом оцепенении. Он никак не мог убедить кашлюна в преимуществе катастрофизма перед униформизмом и был бесконечно рад, когда настойчивый стук вырвал его из этого сумбурного сна. -- Минутку! Скинув ноги с кровати, Мэллори зевнул и осторожно ощупал затылок. Рана немного кровоточила, оставив розоватый потек на наволочке, но опухоль спала, и воспаления вроде бы не было. Скорее всего, это следовало отнести на счет терапевтического воздействия бренди. Натянув на потное тело ночную рубашку, Мэллори завернулся в халат и открыл дверь. В коридоре стояли комендант Дворца, ирландец по фамилии Келли, и две угрюмые уборщицы. Уборщицы были вооружены швабрами, ведрами, черными резиновыми воронками и тележкой, заставленной большими бутылями. -- Который час, Келли? -- Девять часов, сэр. Келли вошел, негромко посасывая желтые зубы; женщины со своей тачкой вкатились следом. Яркие бумажные наклейки гласили, что в каждой керамической бутыли содержится "патентованный окисляющий деодорайзер Конди. Один галлон". -- А это еще что такое? -- Манганат натрия, сэр, для очистки канализации Дворца. Мы планируем промыть каждый клозет. Прочистить трубы вплоть до главного коллектора. Мэллори поправил халат. Было как-то неловко стоять перед уборщицами босиком и с голыми щиколотками. -- Келли, ни черта э