мпирическим обобщением -- со строением биосферы. Но эти обобщения не безразличны для теорий эволюции. Они логически неизбежно указывают на существование определенного направления, в котором должен идти эволюционный процесс. Это направление, вытекающее из данных наблюдения, совпадает в научно точном обозначении с принципами механики, со всем нашим знанием земных физико-химических законов, одним из которых является биогенная миграция атомов. Существование такого определенного направления эволюционного процесса, который при дальнейшем развитии науки, несомненно, можно будет определить количественно, должна иметь в виду каждая теория эволюции. Теперь кажется невозможным уже оставлять в стороне вопрос о существовании указанного Вернадским определенного направления в эволюционном процессе, неизменного на всем его протяжении, в течение всего геологического времени. Взятая в целом, палеонтологическая летопись имеет характер не хаотического изменения, идущего то в ту, то в другую сторону, а явления определенного, развертывающегося все время в одну и ту же сторону -- в направлении усиления сознания, мысли и создания форм, все более усиливающих влияние жизни на окружающую среду. Никогда еще Вернадский не указывал так резко и ясно на неразрывность явлений жизни и явлений физического строения мира. Но натуралисты тех лет, слушавшие доклад, не решались даже спорить: так привыкло человечество отделять себя от физического мира, от той самой биосферы, вне которой оно не могло бы просуществовать и одного мгновения. А между тем не находилось и возражений, ибо все, что просилось на язык, немедленно оборачивало спор к средневековью, поповщине и мистике. Но один вопрос все-таки был задан в безыменной записке: "Как же может сознание действовать на ход процессов, целиком сводимых вами к материи и энергии?" На этот вопрос Владимиру Ивановичу нетрудно было ответить -- он так часто и так много об этом думал. -- Научная человеческая мысль могущественным образом меняет природу. Нигде, кажется, это не проявляется так резко, как в истории химических элементов и земной коре, как в структуре биосферы. Созданная в течение всего геологического времени, установившаяся в своих равновесиях биосфера начинает все сильнее и глубже меняться под влиянием научной мысли человечества. Вновь создавшийся геологический фактор -- научная мысль -- меняет явления жизни, геологические процессы, энергетику планеты. Очевидно, эта сторона хода научной мысли человека является природным явлением! Мы должны выбросить из своего мировоззрения в научной работе представления, вошедшие к нам из чуждых науке областей духовной жизни -- религии, идеалистической философии, искусства... В юности Вернадский не случайно ходил с прозвищем "упрямый хохол". Раз усвоенных взглядов и правил он держался неуклонно и твердо. Изгнав из своего мировоззрения все представления и понятия идеалистической философии и религии, он вообще уже не считался с ними и, будучи по существу диалектиком и материалистом, до конца жизни не подозревал, что философия может быть и наукой, какою является диалектический материализм, марксистско-ленинская теория. Но благородное и сознательное упрямство в достижении научных целей, в решении научных задач помогало ему с каждым новым решением все глубже и убедительнее разбираться в космическом хозяйстве, не сходя с Земли. И казалось, что живое вещество само идет навстречу учению Вернадского о биогенной миграции атомов. Сначала собирали на петергофских прудах ряску, ту самую зеленую кашу, которая временами покрывает в несколько часов поверхность застойных вод. Руководил сбором Виноградов, помогали сотрудники Петроградского биологического института. Вернадский поставил общий и интереснейший вопрос: не является ли элементарный химический состав организмов видовым признаком? Прежде всего на собранных с одного и того же пруда двух различных видах ряски выяснилось, что растения и животные концентрируют в своем организме из окружающей их среды радий. Ясно, что плавающие организмы, как ряска, берут радий только из воды, в которой они живут. Соответственными определениями установили, что содержание радия в живом организме в 56 раз больше количества его в воде. Если же различные виды ряски берут в одной и той же окружающей их среде разные количества радия, то, очевидно, тут нет случайности, и содержание, как и нахождение, химических элементов в организме должно быть видовым признаком. После исследования наземных растений можно было заключить, что из водных растворов почвенных вод радий поступает в наземные растения, а через них с пищей и питьевой водой -- в наземные животные. Так как часть исследований производилась в радиевом институте, а все здание радиевого института могло оказаться зараженным радиевыми излучениями, Вернадский перенес работы по определению радиоактивных элементов в живых организмах в новое помещение, вне института. Подозрение на неточность данных благодаря заражению помещения подтвердилось, но самое явление осталось правильно констатированным. Только концентрация радия по сравнению с водой оказалась больше в 40 раз, а не в 56 раз, как было определено раньше. В следующем году сбор организмов производился под Киевом, в том же Староселье, где бывал раньше Вернадский, и под его непосредственным наблюдением. Собирали в грабовых лесах по Днепру жуков, хрущей разных видов; в степи сетками, как бреднем, забирали саранчу; ночью на огонь ловились мотыльки. Все это потом разбиралось специалистами по видам, в количестве одной-двух тысяч каждого вида для получения среднего вывода. Владимир Иванович принимал во всем этом самое живое участие, несмотря на свои шестьдесят пять лет. Он был неутомим, весел и разговорчив. По две-три ночи проводил он, не раздеваясь, в лесу, на реке и днем уже снова был на ветру, на солнце, на воздухе за работой. Собранная в прудах под Киевом ряска иных видов, чем ранее исследованные, дала еще большие концентрации радия. Особенно интересным оказался случай с одним из видов ряски, в которой радий обнаруживался в то время, как в воде его найти не удалось. Такого рода факты были известны и для других химических элементов, например йода, марганца, фосфора. Объясняются они, очевидно, несовершенством измерений, далеких все же от абсолютной точности. Объем и значение работ, производимых отделом живого вещества, позволили Вернадскому поднять вопрос о преобразовании отдела в самостоятельную лабораторию Академии наук. 1 октября 1928 года по докладу Вернадского президиум академии преобразовал отдел живого вещества в биогеохимическую лабораторию Академии наук. Директором ее был избран Вернадский, заместителем директора -- А. П. Виноградов. Устроив таким образом земные дела, Вернадский вновь обращается к проблемам космического характера. В течение ближайших лет, оставаясь директором радиевого института и биогеохимической лаборатории, он становится председателем Комитета по метеоритам и космической пыли, председателем Комиссии по изотопам, вице-президентом организованной им Международной комиссии по геологическому времени, провозглашает основы радиогеологии и постепенно забирает в свои руки все космическое хозяйство на Земле. Глава XXVII ДИССИММЕТРИЯ ЖИЗНИ В верхней поверхностной пленке нашей планеты, в биосфере, мы должны искать отражения не только случайных, единичных геохимических явлений, но и проявлений строения космоса, связанных со строением и историей химических атомов. Сергей Федорович Ольденбург, оставляя должность непременного секретаря, обязан был покинуть и свою должностную квартиру в здании Академии наук. -- У меня восемь комнат, -- сказал Вернадский, -- пожалуйста, возьми половину. Когда книги, шкафы, чемоданы были перевезены, мебель расставлена, фотографии развешаны по старым гвоздикам, друзья пристроились на мешках с книгами отдохнуть. -- Где-то я читал, -- сказал Ольденбург, -- кажется, у Гете: в старости мы в изобилии имеем то, чего так страстно желаем в молодости! Как это верно! Он невесело усмехнулся. Владимир Иванович не догадывался, о чем шла речь. Ольденбург пояснил: -- Вот мы и осуществили сейчас полностью то братство, о котором так страстно мечтали в молодости! Владимир Иванович ответил не сразу, стремясь, как всегда, прежде чем высказаться, точно уложить свою мысль в слова. Подумав же, он отвечал твердо и строго: -- Наша попытка не отвечала историческому моменту, или, может быть, вернее, она была нам не под силу! Трудно сказать, во что бы она вылилась, если бы нам не пришлось жить в эпоху величайшей мировой революции... Исторически она сложилась в нашей стране, но явно отразилась глубочайшим образом на всем человечестве, на всей планете. Она далеко еще не дошла до конца! -- Как? Еще не дошла до конца?! Ты с ума сошел! Сергей Федорович даже встал со своего мешка. -- Да, далеко еще не дошла, -- повторил Владимир Иванович с необыкновенной убежденностью. -- Я вижу сейчас, что то, что мы переживаем, выходит за пределы нашей страны. Впервые мировой характер социально-политических процессов в ходе человеческой истории явно исходит из более глубокого субстрата человеческой истории, из геологического субстрата, исходит из нового состояния биосферы, переходящей в ноосферу. В ноосфере человечество становится впервые мощной планетной геологической силой, в ноосфере должны геологически проявляться его мысль, его сознание, его разум. Ольденбург плохо следил за выступлениями своего друга, хотя и подписывал все их к печати, как непременный секретарь. И то, что говорил теперь Вернадский, для него было новым и неожиданным. -- Объясни мне, что такое ноосфера? -- Что, ты забыл греческий язык? Ноос -- разум. Ноосфера -- это царство человеческого разума. Я давно уже пришел к заключению, что процесс эволюции человечества не случайное явление -- это явление планетное, которое приводит в новое состояние области жизни, в том числе и человеческой, в ноосферу, которая, мне кажется, создается стихийно. Поэтому я чрезвычайно оптимистично смотрю на жизнь ближайших наших поколений и думаю, что будущее нашей страны огромно и что в грозе и буре революции рождается ноосфера! -- Ты гений, Володя, если все это верно, -- решил Ольденбург. -- Будешь ты об этом писать? -- Непременно, когда все приведу в порядок! Благодаря высокой дисциплинированности мышления и бесподобной организованности труда и времени Вернадский умел работать и мыслить одновременно в разных направлениях. При беспредельной широте и разносторонности его ума все это сначала казалось одно с другим не связанным, но все пути вели Вернадского к одной цели. Когда, казалось бы, должно было ему говорить о ноосфере, он делает ленинградским натуралистам доклад "Об условиях появления жизни на Земле". Указывая на то, что организмы не могут существовать вне биосферы, Вернадский сводит вопрос о появлении жизни к вопросу о появлении биосферы. Теперь он допускает и самопроизвольное зарождение в условиях, ныне не существующих на Земле; допускает, что самопроизвольное зарождение существует и сейчас, но не улавливается нами; допускает, что зарождение жизни произошло где-то в космосе; допускает, что жизнь есть такая же вечная черта строения космоса, какой является атом и его совокупности или формы лучистой энергии. Тот переворот в научном мировоззрении, которого свидетелем и участником он сам был, научил его величайшей терпимости к воззрениям других ученых. Все чаще и чаще вспоминался ему Бутлеров, повторявший в коридоре университета толпе окружавших его студентов убеждение Араго: "Неблагоразумен тот, кто вне области чистой математики отрицает возможность чего-либо!" Проблема появления жизни на Земле была для Вернадского одною из тех субъективно-трагических проблем, для разрешения которых требовалось новое понимание мира, независимое от человеческой природы, от доступных его разуму ближайших явлений природы. Такое понимание мира постепенно открывалось ему в явлениях симметрии, закономерностями своими уходящей в строение молекул и кристаллов. В одном из писем А. Е. Ферсману Владимир Иванович первые размышления о симметрии связывает с 1881 годом, но прошла большая половина сознательной жизни, прежде чем ему стало ясно значение симметрии в научном и философском мировоззрении. Две лекции о симметрии и ее значении Вернадский приготовил в 1924 году, находясь в Париже. Он считал уже тогда, что принцип симметрии лежит в основе наших представлений не только о материи, но и об энергии и о всем космосе, что принцип симметрии регулирует и мир атома, и мир электронов, и мир остальных частиц, еще не открытых, но, несомненно, существующих. С таким пониманием мира Вернадский выступил перед студентами и преподавателями Ленинградского университета весною 1928 года. "Лекция Владимира Ивановича для многих из нас явилась полным откровением, -- рассказывает Д. П. Малюга об этом событии, -- так как профессора на своих лекциях старались не вводить нас в дебри "космических явлений". Между тем Владимир Иванович, начав с обычных явлений, наблюдаемых в обыденной жизни, правизны и левизны -- левши, правые и левые формы раковин, правые и левые изомеры, -- перешел к изложению теорий происхождения и существования правых и левых форм, говорил о связи этого явления с геометрическими свойствами пространства, наконец о правом и левом космическом пространстве". На первостепенное значение правизны и левизны для живого вещества в жизни организма впервые указал Пастер. В результате своих опытов он обнаружил, что правые и левые формы в живом веществе оказываются телами резко различной устойчивости, телами, химически явно не тождественными, в то время как в косных естественных телах и в природных явлениях нет различия в химических проявлениях правизны и левизны. Пастер назвал открытое им явление диссимметрией, поскольку законы симметрии, обязательные для косных кристаллических тел, в живом веществе оказываются нарушенными. В твердых и жидких продуктах, образуемых биохимическими процессами, химическое неравенство правых и левых форм проявляется очень резко. Оно проявляется и в свойствах живого вещества биосферы, вплоть до молекул, строящих его тела. Выступая в Ленинградском обществе естествоиспытателей два года спустя, Вернадский исконно бытовое явление правизны и левизны углубил и расширил до непосредственной связи с появлением жизни на Земле. Сведя вопрос о начале жизни к вопросу о начале биосферы, Вернадский пришел к заключению, что жизнь могла создаться только в среде своеобразной диссимметрии. Под диссимметрией вообще Вернадский понимал сложное явление, которое рисовалось ему иначе, чем Пастеру. Свое понимание диссимметрии Вернадский полностью подчинял теоретическому положению Пьера Кюри, который незадолго до своей смерти размышлял над явлениями диссимметрии. Кюри так сформулировал свое положение: "Диссимметрия может возникнуть только под влиянием причины, обладающей такой же диссимметрией". Диссимметрией, свойственной жизни, Вернадский называл такое свойство пространства или другого связанного с жизнью явления, для которого из элементов симметрии существуют только оси простой симметрии, но эти оси необычны, ибо отсутствует основное их свойство -- равенство правых и левых явлений, вокруг них наблюдаемых. В такой среде устойчиво или преобладает только одно из антиподных явлений -- правое или левое. Кристаллическая же среда распадается всегда на две одновременно существующие среды, количественно равные, -- правую и левую. В диссимметрической среде, характерной для жизни, образуется одна из этих сред -- правая или левая -- или одна из них резко преобладает над другой. В такой диссимметрической среде нет никогда элементов сложной симметрии -- ни центра, ни плоскостей симметрии. Диссимметрия, таким образом, не охватывается учением о симметрии: неравенство правых и левых явлений этому противоречит. С точки зрения учения о симметрии она представляет своеобразное, определенное нарушение симметрии. Диссимметрия жизни проявляется не только в пространстве, занятом жизнью, но и во времени, где проявляется она более понятно и убедительно. Процессы химические, как мы знаем, вполне обратимы: соединение водорода и кислорода, образующее воду, и разложение воды на кислород и водород -- явления, совершенно совпадающие с законами симметрии. Процессы жизни необратимы, они диссимметричны: живой организм родится, растет, старится и умирает, но ни к одной из стадий своего развития не может возвратиться. Пастер указывал, что как в строении своего вещества, так и в своих физиологических проявлениях живые организмы обладают такой резко выраженной диссимметрией с преобладанием правых явлений. Правый характер организмов выражается в правом вращении плоскости поляризации света их основных чистых кристаллических соединений, сосредоточенных в яйце или семени, в правых кристаллических их антиподах при кристаллизации, в усваивании организмами правых антиподов (их поедании) и инертном отношении организмов к левым антиподам (их избегании и т. п.). Пастер при этом указывал, что самопроизвольное зарождение -- абиогенез, возникновение из косной материи, -- могло иметь место только в такой диссимметрической правой среде. Он думал, что в эту сторону надо направить опыт создания живого организма, так как такой диссимметрией обладают на Земле только живые организмы. Из этого обобщения Пастера следует, что вещество биосферы глубоко разнородно. Одно -- живые организмы -- диссимметрично в указанной форме и образуется только размножением из такого же диссимметричного вещества. Другое -- обычная земная материя. Вещества, обладающего открытой Пастером диссимметрией, нет ни в одной из других оболочек Земли. И естественно, что уже Пастер искал причину диссимметрических явлений в космосе, в явлениях вне нашей планеты. На диссимметрические явления в космосе указывает, например, спиральная форма туманностей и некоторых звездных скоплений. Возможно, что наша планета, не имея диссимметрических явлений, помимо жизни в биосфере, может, проходя через области космоса, обладающие этими явлениями, войти в область правой диссимметрии этого рода, то есть может стать в условия правого диссимметрического поля, в котором может зародиться жизнь. Вопрос о том, было ли такое прохождение Земли через диссимметрическое пространство космоса и в какое геологическое время оно произошло, чрезвычайно занимал и волновал Вернадского. Однако ответа на него он долго не находил, несмотря на то, что просмотрел горы книг и рукописей. Но вот в том же 1928 году австрийский астроном Р. Швиннер выступил с новой обработкой известной гипотезы об образовании Луны из вещества Земли в догеологические времена. Швиннер связал образование основной впадины Земли -- Тихого океана -- с отделением Луны от Земли и перенес это событие в геологическое время, в так называемую лаврентьевскую эпоху, более миллиарда лет тому назад. Швиннер считал, что отделение Луны произошло в связи с явлением приливов и отливов благодаря особому распределению масс в нашей планете до этого события и характеру собственных колебаний Земли. Разделение произошло при совпадении явлений резонанса между волнами приливов и отливов и собственными дрожаниями планеты: получился единичный толчок приливных волн и земных масс колоссальной силы. Выделение Луны из Земли дает чрезвычайно простое объяснение диссимметрии земной коры, выражающейся в неравномерном распределении на земной поверхности суши и моря, скоплении в одной впадине всей массы воды, главным образом сосредоточенной в Тихом океане. Эта впадина -- место, откуда ушло вещество Земли, образовавшее Луну. Владимир Иванович занес библиографические данные о статье Швиннера в свою картотеку и на время забыл о ней. Но однажды вечером, когда он погасил свет в своем кабинете, полная, сверкающая луна ворвалась в окно, точно в его мозг, с такой стремительностью и смелостью, что вдруг все стало ясным. Показалось только странным и непонятным одно: как можно было не понять до сих пор, что после отрыва Луны быстро установились те же самые, в общем неизменные климатические условия, которые существуют и ныне на земной поверхности и определяют непрерывное существование на ней жизни! Другими словами, с этого времени образовалась биосфера. Исходя из такого образования биосферы, неизменной в основных чертах после величайшего потрясения, пережитого нашей планетой, Владимир Иванович предположил, что как раз в это время на нашей планете могли существовать условия диссимметрии, характерной для жизни. Ибо отделение Луны было связано со спиральным -- вихревым -- движением земного вещества, должно быть правым, вторично не повторявшимся. Одно из условий -- диссимметрическая причина, необходимая согласно принципу Кюри, могла в это время существовать на поверхности нашей планеты, а стало быть, существовало главное условие для возникновения жизни. Не раз испытывал Владимир Иванович творческое счастье, заполняющее человека при неожиданном решении трудных задач. Но никогда еще не приходило оно при свидетеле, заглядывающем из космоса в его земное окно. Диссимметрию живого вещества Вернадский рассматривал как одно из коренных материально-энергетических отличий живых и косных естественных тел биосферы наравне с избирательной способностью организмов в отношении к изотопам химических элементов. Но всюду, куда являлся Вернадский со своими неожиданными обобщениями, он встречался с отсутствием необходимых анализов, вычислений, измерений, и везде ему приходилось проделывать всю предварительную работу, загружая сотрудников и лаборатории. А между тем он был ограничен в средствах, и аппаратуре, и в помещениях, к тому же увлечен размахом радиевых работ. В это время в радиевом институте началась постройка первого в Советском Союзе циклотрона. На этом циклотроне впоследствии Игорь Васильевич Курчатов нашел и осуществил особый режим разгонной камеры циклотрона, дающий большой выход нейтронов. Глава XXVIII ПРИРОДНОЕ ЯВЛЕНИЕ Наука есть природное явление, активное выражение геологического проявления человечества, превращающего биосферу в ноосферу. Она в обязательной для всех форме выражает реальное соотношение между человеческим живым веществом -- совокупностью жизни людей и окружающей природой, в первую очередь ноосферой. "Биосфера" Вернадского, как и "Геохимия", вышла в 1926 году тиражом в две тысячи экземпляров и при жизни его не переиздавалась. Но такова уж взрывчатая сила заложенных в ней идей, что они, как круги по воде, расходились все дальше и дальше, вовлекая в школу Вернадского все новых и новых учеников. Вот история еще одного из них. Александр Михайлович Симорин, врач по образованию, младший научный сотрудник Саратовского микробиологического института, зашел как-то летом 1929 года к своему товарищу, жившему на даче за городом. Того не оказалось дома. Симорин шел из города пешком, устал и решил подождать хозяина. Выйдя в сад, он уселся в гамак и, заметив валявшийся в гамаке какой-то старый толстый журнал, взял его в руки. Не глядя на название журнала, он стал листать его с конца и напал на небольшую рецензию о "Биосфере". Молодой доктор прочел рецензию, трижды с глубоким вниманием перечитал приведенные там цитаты и встал с неясным пониманием действительности. Так обычно приходят в чувство люди, пролежавшие долгое время без сознания. Гость забыл о хозяине и быстро пошел в город, испуганно оглядываясь на солнце, клонившее день к вечеру. Через два часа драгоценная книжечка была в его руках. Зимой в 1930 году Симорин вырвался на съезд микробиологов в Ленинграде. Предел его желаний сводился к тому, чтобы взять для своей кандидатской диссертации биогеохимическую тему у Вернадского. Но как добраться до мировой знаменитости, он не знал. Ему посоветовали пойти просто в биогеохимическую лабораторию Академии наук на улицу Рентгена. В перерывах между заседаниями микробиологов Симорин поехал в радиевый институт, поднялся в лабораторию и спросил: не может ли он переговорить с академиком Вернадским? Ему ответили: -- Академик Вернадский бывает здесь редко и в разное время. Но вы можете предварительно переговорить с его заместителем. Он здесь. Симорин направился к заместителю и, приостановившись на минуту перед дверью, чтобы отдышаться, вошел. Его встретил молодой человек невысокого роста, такой же, как он, блондин, но с яркими голубыми глазами. Это был Александр Павлович Виноградов. Он выслушал посетителя с большим вниманием, коротко спросил, где он учился, и, узнав, что Симорин работает, кроме микробиологического института, еще и у Владимира Васильевича Челинцева, профессора Саратовского университета по аналитической химии, сказал, что попробует созвониться с Вернадским. Соединившись с Вернадским, Виноградов спросил, когда он может прийти с планом работ, а затем сообщил о молодом докторе из Саратова. Судя по той половине разговора, которую Симорин мог слышать, Виноградов просил академика принять приезжего. Переговорив, Александр Павлович с приветливой улыбкой сказал: -- Ну вот, Владимир Иванович примет вас завтра... -- И затем строго предупредил: -- Вы придете ровно в два часа, не опаздывая ни на минуту. Если опоздаете, академик может вас не принять, во всяком случае, репутация ваша в его глазах будет испорчена... Вы не должны отнимать более десяти минут, постарайтесь уложиться в эти десять минут. Когда академик встанет, не задерживайтесь и уходите. Итак, главное: не опаздывать ни на минуту! Желаю вам успеха! На другой день, тщательно выверив свои часы, Симорин отправился на Васильевский остров. Без четверти два он был на Седьмой линии и, пройдясь несколько раз мимо дома, без трех минут два остановился на площадке. На одной из дверей канцелярские кнопочки прочно держали простую визитную карточку с именем хозяина. Без одной минуты два, теряя дыхание, Симорин дал короткий звонок. Дверь открыла Наталья Егоровна. Никогда еще, ни раньше, ни после Александр Михайлович не видывал таких хороших, простых и приветливых лиц. Она спросила: -- Вы договаривались с Владимиром Ивановичем? И когда он ответил, она провела его в прихожую, указала на дверь кабинета и сказала: -- Раздевайтесь и проходите в кабинет. Гость начал раздеваться, слыша удалявшийся женский голос: -- Доктор из Саратова, о котором говорил вчера Александр Павлович... Все это было проще того, как можно было ожидать. Только смутила необходимость, раздевшись, пройти одному в кабинет. Не найдя там никого, Александр Михайлович растерянно, не садясь и не двигаясь, стал ждать. Он увидел книжные полки, много столов, обыкновенные комнатные цветы на окнах и в корзинах. -- Ну, где же, где этот доктор? -- послышалось сзади. Все тот же стройный, совсем не горбящийся Владимир Иванович вошел в кабинет легкой и быстрой походкой. Гость назвал себя, он ответил, пожимая его руку: -- Вернадский Владимир Иванович. Так меня и называйте! Он сел в свою венскую плетеную качалку, усадил гостя возле себя на диван и пригласил к разговору: -- Ну рассказывайте теперь, как вы ко мне попали? Александр Михайлович рассказал все так, как было, и прибавил виновато: -- Я знаю только биосферу! -- А вот сейчас я вам дам и наши новые работы... Владимир Иванович встал, подошел к полкам, взял несколько оттисков и снова сел в качалку. -- Что же вы хотите от нас? -- спросил он. -- Я бы хотел, Владимир Иванович, получить тему для работы, -- ответил Симорин и встал, так как десять минут уже прошли. Владимир Иванович остановил его: -- Сидите, сидите. Давайте хорошенько познакомимся. Расскажите, что вы читали. Не теперь, а вообще, с детства, с гимназии... -- Читал Майн Рида, Жюля Верна, Фенимора Купера... -- смущенно перечислял молодой доктор, виновато взглядывая на Вернадского. -- Рассказывайте, рассказывайте, это все очень интересно! Владимир Иванович говорил это не для того, чтобы ободрить рассказчика. Он глубоко интересовался бессознательным стремлением человека к науке, в которой видел природное явление. Доктор из Саратова был очень искренен, вежлив и скромен. Владимир Иванович неожиданно спросил: -- А вы могли бы поехать куда-нибудь, например, на север, скажем, для того, чтобы собирать там космическую пыль? Симорин готов был ехать куда угодно, делать все, что предложат: ничто не привязывало его к Саратову. Он сказал это и опять встал. -- Подождите еще, -- вновь остановил его хозяин, взглянув на часы, -- будем пить кофе. Почти в тот же момент портьеры на двери распахнулись, чьи-то руки втолкнули металлический столик на колесиках, который подкатился к ногам Вернадского. На столике были чашки, кофейник, сыр, масло, хлеб. Владимир Иванович разлил кофе по чашкам, продолжая расспрашивать гостя о родителях, о Саратове. -- Я несколько дней прожил в Саратове, -- пояснил он свой интерес к городу. -- Меня заинтересовал Радищевский музей, прекрасный музей, где я нашел старинные коллекции минералов. Я даже написал тогда об этом в "Саратовском дневнике", была такая газета. Пока Владимир Иванович вспоминал все это, гость торопливо проглотил свой кофе и снова встал. Владимир Иванович не останавливал его больше. -- Я подумаю, -- сказал of, -- посоветуюсь с Александром Павловичем, он сегодня будет у меня, и завтра у него вы узнаете, что мы решим... На улице Симорин посмотрел на свои часы и пришел в ужас: он пробыл у академика целый час. Отправляясь на другой день к Виноградову, он ждал выговора, но Александр Павлович сказал: -- Поезжайте к Владимиру Ивановичу завтра в то же время. После третьего визита Симорин получил отзыв в Академию наук с места его службы и вскоре стал научным сотрудником химии моря в полярном филиале океанографического института. Филиал находился у села Полярного. Там же весною 1931 года Виноградов со своим новым сотрудником организовал биогеохимическую лабораторию. Симорин начал работать по содержанию брома в живых организмах Баренцева моря. Необычайно жизнерадостный, неиссякаемо вдохновенный человек пришелся ко двору в школе Вернадского и вскоре был зачислен научным сотрудником первого разряда в биогеохимической лаборатории Академии наук. До перевода Академии наук в Москву Симорин работал в Полярном, приезжая в Ленинград отчитываться. У Вернадского не было установленных часов для приема по делам институтов и разных комиссий, но для того, кто нуждался в беседе с руководителем, Владимир Иванович незамедлительно находил время. Он не считался при этом с часом утра, дня или вечера, неизменно выходил к посетителю спокойный, стройный и легкий, в черном костюме, подчеркивавшем белизну его седой бороды, внимательно слушал и ясно отвечал. Однажды Симорин позвонил ему прямо с вокзала, сообщая о своем приезде. -- Приезжайте сейчас же ко мне! -- отвечал Вернадский. -- Я только заеду переодеться... -- Нет, нет, приезжайте как есть! Александр Михайлович подчинился приказу. К великому своему смущению, он нашел у Вернадского гостей, собравшихся чуть ли не по случаю его семидесятилетия. Владимир Иванович представил прибывшего и предложил всем послушать его рассказ. Александр Михайлович начал, путаясь и срываясь, но потом, ободренный общим вниманием, рассказывал интересно, с юмором и одушевленно. Очень высокий худой человек, выходивший вместе с ним от Вернадского, сказал ему на площадке, меняя одни очки на другие: -- Вы хорошо рассказывали и очень умно! -- Да что вы!.. Меня все время смущало, что я с дороги, грязный, неодетый. Спрятав снятые очки и продолжая разговор уже на улице, спутник Александра Михайловича сказал с особенной значительностью: -- Когда мне приходится идти в дом к Вернадскому, я моюсь и надеваю чистое белье. И все-таки, приходя оттуда, становлюсь чище! На улице им пришлось разойтись в разные стороны. Прощаясь, новый знакомый назвал себя. Это был Леонид Алексеевич Кулик, первый исследователь тунгусского метеорита. Вернадский встретился с Куликом на Урале. Кулик сопровождал Владимира Ивановича в экскурсиях по Ильменскому заповеднику. В разговорах с ученым он проявил необычайный интерес к метеоритике наряду с минералогией. Владимир Иванович предложил ему работать в метеоритном отделе Минералогического музея и поручил новому сотруднику сбор метеоритов и сведений о падении их. Кулик пополнил коллекции музея, собрал данные о тунгусском метеорите, провел четыре экспедиции в район падения и дал огромный материал для изучения всего явления, получившего мировую известность в результате появления множества статей по данным Кулика. Организаторский талант, как всякий талант, неуловим. В организаторской деятельности Вернадского нельзя, однако, не видеть умения оценивать творческие возможности человека в связи с его прошлым опытом. Найдется немного комиссий, комитетов и институтов Академии наук СССР, в создании и развитии которых не участвовал бы Вернадский. Одним из таких комитетов, принявших мировой характер, стал Международный комитет по геологическому времени. Еще в 1902 году Пьер Кюри в заседании Французского физического общества указал, что радиоактивный распад дает человеку меру времени, независимую от окружающего, так как нет явлений, в солнечной системе по крайней мере, которые могли бы повлиять на его темп. Процесс идет, как часы, на ход которых ничто окружающее не может влиять. Каждый радиоактивный химический элемент имеет свой, независимый от своего нахождения, количественно определенный ход распада. Кюри напечатал свой доклад в протоколах Французского физического общества для его членов, Э. Резерфорд в Монреале независимо поднял тот же вопрос. Радиоактивный распад атомов позволяет теперь впервые измерять дление природных процессов. Все процессы на Земле охватываются этим понятием. Геологическое время обнимает историческое время человечества со всеми происходящими в нем событиями, обнимает биологическое время, то есть длительность общих эволюционных изменений всех организмов и длительность существования индивидуумов. Точное определение геологического времени имеет огромное значение для геологии и палеонтологии, для быстрого и точного разрешения споров, которые возникают постоянно во время текущей геологической работы. Введение такого нового определения времени по тысячелетиям или миллионам лет дает твердое основание геологии и связывает ее с точными науками. Полевая работа геологов будет в корне изменена, так как геологи и петрографы должны будут при описании геологических разрезов точно отмечать новые признаки существования ископаемых. Однако первыми обратились к геологическому определению времени не геологи, а физики и химики. В Советском Союзе еще в 1924 году Константин Автономович Ненадкевич определил возраст карельских гранитных пород, исследуя отношения свинца к урану в куске породы, доставленной в его лабораторию. Возраст пород Северной Карелии Ненадкевич определил в два миллиарда лет. Такой цифры при различных вычислениях возраста Земли никто еще не получал, и она вошла во многие иностранные и советские работы, хотя Ферсман и высказал сомнение в правильности определения. Однако повторные определения, сделанные Хлопиным в радиевом институте по семнадцати различным минералам из тех же пород, практически дали ту же цифру, а затем она была получена и аргоновым методом. Геолого-географическое отделение Академии наук обратилось к Вернадскому с просьбой возглавить Комиссию по радиоактивному определению времени. Геологический и радиевый институты в Ленинграде начали обсуждать возможности совместной работы для геологического определения времени. Предварительные опыты показали, что образцы массивных горных пород, могущих служить для таких определений, должны быть собираемы с большой осторожностью; они должны быть очень свежи, собраны глубоко под земной поверхностью, по крайней мере в наших условиях выветривания. Надо брать образцы горных пород для определения времени из совершенно свежих обнажений, например из больших разрабатывающихся каменоломен или из глыб, полученных при специальных взрывах. Для задач стратиграфии -- науки, изучающей последовательность отложений земной поверхности, -- Вернадский рекомендовал в горных породах искать новые формы ископаемых, позволяющие определить возраст горной породы изучением ее радиоактивных проявлений. Такие ископаемые существуют: это образованные организмами минералы -- остатки организмов, которые со времени образования горных пород не изменялись. Обычные ископаемые здесь непригодны. Но почти всюду есть в осадочных горных породах органические остатки, которые в зольных его составных частях неизменны со времени образования осадочной породы -- смерти организмов. Благодаря неизменности своих зольных частей они могут служить для точного определения возраста осадочных горных пород. Такие органические остатки, которые редко изучались геологами и минералогами, встречаются рассеянными в горных породах *. * Для определения возраста органических остатков применяется радиокарбонный метод, основанный на том, что растения и животные усваивают определенное количество изотопа углерода С-14 Этот метод дает возможность определения возраста до 20 тысяч лет. Для возрастов в сотни миллионов и миллиардов лет лучшим считается К-аргоновый метод вследствие широкой распространенности калия, хотя он и менее надежен, чем свинцовый. Изучение абсолютного возраста Земли подтверждает данное Вернадским эмпирическое обобщение о неизменности геологических процессов в пределах геологического времени. Геологическое определение возраста горных пород, систематические поиски древнейших частей суши в нашей стране и другие вопросы радиогеологии Вернадский подготовлял для международного обсуждения на XVII Геологическом конгрессе в Москве, намеченном на 1937 год. К этому времени состоялся переезд Академии наук в Москву. Перед этим событием в истории академии в том же 1934 году зимним февральским днем умер Ольденбург. Много лет, едва ли не лучших, Сергей Федорович состоял директором Азиатского музея. Директорство Ольденбурга явилось порою особенного расцвета музея, когда он незаметно стал центром, в сущности, всего научного востоковедения в Советском Союзе. Музей заменил распылившийся факультет восточных языков и стал своеобразной высшей школой практики. Вдохновителем этой живой деятельности был Сергей Федорович, хотя в связи с его исключительно широкой научно-организаторской работой по Академии наук он мог уделять музею не очень много времени. Оставляя должность непременного секретаря, Ольденбург рассчитывал возвратиться в музей, обогатившийся новыми находками согдийской культуры, изучению которой он посвятил несколько лет жизни. Обреченный на близкую смерть, он с детской радостью слушал рассказы Игнатия Юлиановича Крачковского о первых успехах расшифровки рукописей и строил планы дальнейшей работы, новых экспедиций, в которых -- он хорошо это знал -- для него уже не было места. Инстинкт науки, казалось, здесь был сильнее самого инстинк