бумажную работу. Бьюкенен почувствовал смутное беспокойство. Что-то инстинктивно настораживало его. Это могло быть последствием усталости или отголоском стресса. Как бы там ни было, но отношение к нему этого человека определенно заставляло Бьюкенена испытывать дискомфорт. И не просто потому, что тот был резок. За восемь лет работы в условиях глубокой конспирации Бьюкенену приходилось иметь дело с кураторами самого разного типа, и манера поведения некоторых не дала бы им и на пушечный выстрел приблизиться к участию в конкурсе на самую популярную личность. Но привлекательность не стояла в списке тех качеств, которые требовались от человека на такой работе. Скрупулезность же в этом списке стояла; к тому же иногда просто не было времени на вежливую беседу, а стремиться к дружеским отношениям с кем-то, кого ты, по всей вероятности, больше никогда в жизни не увидишь, было бы глупо. Все это Бьюкенен постиг на собственном опыте за прошедшие годы. По ходу своих многочисленных ролей ему случалось время от времени почувствовать близость к кому-то, как, например, к Джеку и Синди Дойл, Как он ни старался уберечься от таких ситуаций, они тем не менее иногда возникали, и, когда ему приходило время идти дальше своей дорогой, он уходил с ощущением потери. Поэтому он легко мог понять человека, который считал нужным работать с ним на объективной основе, исключив всяческие эмоции. Но здесь дело было не в этом. Совсем не это вызывало в нем тревожное чувство. Тут было что-то еще, и ему не оставалось ничего лучшего, чем приписать это чувство недавнему случаю с Бейли и довериться инстинкту, который предупреждал его о необходимости быть крайне осторожным. -- Вот моя расписка, -- сказал дородный человек, называвший себя Аланом. -- Теперь вы можете сдать мне удостоверение личности Виктора Гранта. Тут Бьюкенен и принял мгновенное решение. Он не доверяет этому человеку. -- У меня его нет. -- Как это нет? -- Гость вскинул на него глаза. -- Пришлось оставить удостоверение в машине, когда я столкнул ее в воду в Форт-Лодердейле... Чтобы власти могли установить личность водителя. Тела они не найдут... и решат, что Виктор Грант погиб. -- Все? Вы там оставили все документы? -- Водительские права. Кредитную карточку. Карточку социального страхования. Весь комплект. Они были в бумажнике. Я сунул его в карман куртки, чтобы их не унесло водой. И пришлось оставить все документы. Иначе полицейским показалось бы странным, что им достались лишь водительские права. -- А паспорт, Бьюкенен? Я говорю о паспорте. Его-то вы наверняка там не бросили. Вы же знаете, что именно этот документ нас волнует. Любой, у кого есть мозги, может достать фальшивые водительские права. Какая беда, если они попадут в руки полицейским? Но фальшивый паспорт, первоклассный фальшивый паспорт -- черт побери, даже лучше, чем просто фальшивый, ведь паспортный бланк попал к нам из самого госдепартамента! Если в полиции поручат эксперту исследовать этот паспорт, то будет куча вопросов, на которые люди в госдепе не смогут ответить. И тогда не исключено, что на них придется отвечать нам. -- Я был вынужден его оставить, -- солгал Бьюкенен. На самом деле паспорт лежал в дорожной сумке, купленной им вместе с несессером и несколькими предметами одежды перед отъездом из Флориды. Там же находился и револьвер, который дал ему Джек Дойл. О нем Бьюкенен тоже не собирался говорить этому человеку. Он продолжал: -- Если власти проведут тщательное расследование прошлого Виктора Гранта, то установят, что я был в Мексике. Они будут знать, что я там предъявлял свой паспорт. И им придется ответить самим себе на вопрос: а где же я теперь? У них мой бумажник. У них мой чемодан -- я оставил его в багажнике. У них все вещи Виктора Гранта. Все -- кроме его тела и его паспорта? Так не бывает. Любой хороший сыщик может заключить, что Виктор Грант инсценировал собственную смерть, а потом ушел с паспортом в кармане -- с единственным удостоверяющим личность документом, нужным для выезда из страны. Но так как я оставил паспорт в куртке вместе с бумажником, то у властей будет одной загадкой меньше. -- Умно, Бьюкенен, -- сказал дородный человек. -- Только здесь есть одно "но". -- Правда? -- Полиция не обнаружила паспорта. -- Что? Значит, он просто уплыл. -- А бумажник -- нет? -- Ну, бумажник тяжелее. Откуда мне знать, как все произошло? У меня был приказ -- Виктор Грант должен исчезнуть. Я и сделал этов меру своих способностей. Собеседник не спускал с него взгляда. -- Значит, из-за пропавшего паспорта полиция считает, что здесь нечисто? -- спросил Бьюкенен. Гость продолжал пристально смотреть на него. -- Вам надо будет подписать этот документ, где говорится, что вы не можете сдать паспорт. -- Пожалуйста, -- согласился Бьюкенен. Он подписал и вернул документ, а потом смотрел, как человек, назвавшийся Аланом, прячет его в свой кейс. -- Следующий вопрос. -- С деловым видом, к которому явно примешивался оттенок неудовольствия, он достал бумажный пакет и высыпал его содержимое на кофейный столик. Бьюкенен смотрел на груду журналов, каталогов и разных других почтовых отправлений. Они были адресованы нескольким лицам: Ричарду Дане, Роберту Чемберсу, Крейгу Мэддену и Брайану Макдональду, и все это были наиболее "свежие" псевдонимы, которыми пользовался Бьюкенен до того, как стал Эдом Поттером в Мексике. -- Генеральная уборка, -- пояснил дородный человек. Бьюкенен согласно кивнул. Когда он перевоплощался в очередной свой персонаж, то для придания правдоподобности этой вымышленной личности необходимы были не только документы, но и многое другое. Взять, например, почту. Представляется неестественным, если человек не получает совсем никакой корреспонденции. Обязательно приходят счета, которые надо оплачивать. Письма. Журналы. Масса народу подписывается на журналы... Если вы сказали, что вас зовут Брайан Макдональд, и потом получаете адресованный на это имя журнал, то он становится еще одним подтверждением того, что вы именно тот человек, за которого себя выдаете. Поэтому под разными именами Бьюкенен подписывался на журналы везде, где собирался жить длительное время. Но, поскольку он создавал индивидуальный облик каждого человека, роль которого играл, то ему приходилось заботиться о том, чтобы и журналы соответствовали этому облику. Ричард Дана подписывался на "Мир бегуна". Роберту Чемберсу нравился "Гурман". Крейг Мэдден был фанатичным поклонником кино и получал "Премьеру". Брайан Макдональд с удовольствием читал "Автомобиль и водитель". А так как журналы часто продавали списки своих подписчиков компаниям, занимающимся изданием каталогов, то вскоре разные персонажи Бьюкенена начинали получать каталоги по предмету, который якобы их интересовал, и эта добавочная корреспонденция служила дальнейшей "материализации" его персонажей. Потом Бьюкенен получал новое задание и двигался дальше, сбрасывая кожу старого образа и наращивая новую для следующего. Теоретически предыдущая личность прекращала свое существование. На практике, даже если Бьюкенен договаривался, чтобы почту больше не доставляли, несколько отправлений неизбежно приходили на адреса его прежних персонажей. Чтобы не давать пищи подозрениям, он всегда оставлял домовладельцам адрес для пересылки корреспонденции. Такой пересылочный пункт был у них известен как "адрес удобства" и представлял собой безопасное и удобное место для оставления почты. Обычно это была частная почтовая контора, которой владели -- разумеется, негласно -- кураторы Бьюкенена. -- Здесь есть что-нибудь, что необходимо уладить? -- спросил человек, называвший себя Аланом. -- Какой-нибудь вопрос, оставшийся нерешенным? Нам следует знать это, прежде чем уничтожать весь материал скопом. Бьюкенен начал разбирать эту залежь. -- Нет. Эти журналы можно выбрасывать. И эти каталоги. Этот проспект в точности соответствует тому, как его называют, -- макулатура. Это... Следующим предметом в стопке была открытка. Взяв ее в руки он ощутил холодок тревоги. -- Адресована Питеру Лонгу. Я работал под этим именем шесть лет назад и с тех пор им не пользовался. Как, черт возьми, могла открытка так надолго затеряться? -- Она и не терялась. Посмотрите на почтовый штамп. Кто-то отправил ее из Балтимора... На прошлой неделе. -- На прошлой неделе? -- озноб охватил Бьюкенена. -- Кому могло прийти в голову искать Питера Лэнга через шесть лет? Кто может его помнить? Кого он интересует в такой степени? -- Как раз это хотели бы знать и мы, -- сказал Алан, и его взгляд стал расчетливо-угрожающим. -- И почему именно открытка? Почему не письмо? И что вы думаете о самом послании? С тревожным чувством Бьюкенен рассматривал открытку. Текст был написан от руки черными чернилами, мелким почерком, без нажима, буквы вычурные и одновременно четкие. Женский почерк. Без подписи. Всего пять фраз, некоторые не закончены. Явная тарабарщина. Но только не для Бьюкенена. Ему не нужна была подпись на открытке, чтобы понять, от кого она. Писавшая знала наверняка, что это послание, прежде чем попадет в руки адресата, будет прочитано несколькими людьми, и прежде всего работодателями Бьюкенена, и он восхитился ее находчивостью. 4 Вот та самая открытка, которую я никогда не собиралась посылать. Надеюсь, то, что ты обещал, -- это всерьез. Тогда же и там же, где в последний раз. Рассчитываю на тебя. ПОЖАЛУЙСТА. Бьюкенен несколько раз перечитал текст, потом поднял глаза на гостя, который теперь смотрел на него прищурившись. -- Ну так что? -- спросил тот и прищурился еще сильнее. -- Это от одной женщины, которая знала меня, когда я был Питером Лэнгом. Она была нужна мне "для витрины", как прикрытие. -- И это все? Бьюкенен пожал плечами. -- Кто эта женщина, Бьюкенен? -- Это было так давно, что я даже не помню, как ее звали. -- Только не говорите мне, что вас подводит ваша феноменальная память. -- Я помню то, что существенно. То, что связано с ней, таковым не было. -- Почему она не подписалась своим именем? -- Она была чокнутая. Это-то я помню. Может, думала, что будет очень остроумно и таинственно послать открытку без подписи. -- Но, даже если открытка не подписана именем, которого вы, по вашим словам, не помните, вы все-таки знаете, кто ее прислал. -- В то время она часто отмачивала такие штучки. Загадочные записки без подписи. Я находил их в ванной, в своей пижаме, в ящике для носков. Говорю вам, она была чокнутая. Но внешность у нее была сногсшибательная, это точно, а такого аккуратного и элегантного почерка, как у нее, мне встречать больше не приходилось. Она сама гордилась тем, что у нее такой почерк. -- Но что означает это послание? -- А черт его знает. Может, под кайфом была, когда писала. А может, перестаралась в погоне за остроумием и не поняла, что послание вышло бессвязным. Гость прищурился, словно смотрел в прицел. -- И вот просто так, ни с того ни с сего, через шесть лет она вдруг решает вам написать. -- Должно быть, -- пожал плечами Бьюкенен. -- Потому что именно это и произошло. Она не додумалась даже написать обратный адрес. Она всегда именно так и поступала -- под влиянием момента. -- А что означает это "тогда же и там же"? -- Не имею ни малейшего понятия. Гость не пошевельнулся. Он все так же сидел и пристально смотрел на Бьюкенена, словно хотел смутить его и заставить проявить признаки слабости. Бьюкенен ответил ему таким же пристальным взглядом. Через полминуты тот вздохнул и протянул руку, чтобы взять у Бьюкенена открытку. Гость сунул ее в пакет вместе с журналами, каталогами и циркулярами, потом положил его в свой металлический кейс и запер его. -- Скоро мы еще раз побеседуем, Бьюкенен. -- Он встал. -- Минутку. -- Что-нибудь не так? -- спросил он. -- Или, может быть, вы о чем-то еще забыли мне сказать? -- Вот именно. Где мои новые документы? -- Какие новые документы? -- Водительские права и кредитная карточка, все документы на имя Дона Колтона. Посетитель нахмурился. -- У вас, должно быть, сложилось ложное впечатление. Новых документов для вас не будет. -- Что такое? -- Они вам не понадобятся. Квартира, телефон и другие счета оплачиваются через одну из наших подставных организаций по почте. Здесь большой запас продуктов, так что вам не нужна чековая книжка, чтобы ходить за покупками в магазин, и не нужна кредитная карточка, чтобы ходить в ресторан. А так как мы хотим, чтобы вы оставались поблизости, то вам не нужны документы, чтобы взять напрокат машину. -- А как быть с одеждой? Мне нужна кредитная карточка -- я хочу восполнить то, что бросил в Форт-Лодср-дсйле. Все, что здесь в шкафу, мне мало. -- В спальне на полке есть серый хлопчатобумажный тренировочный костюм. Он достаточно большого размера, и им придется пока удовлетвориться. Когда я повезу вас в госпиталь на томографию, захвачу для вас еще кое-какие вещи. -- И это все? Вы не оставляете мне ничего для подкрепления моей легенды? -- Бьюкенен, мы не хотим, чтобы вы подкрепляли вашу легенду. Мы не хотим, чтобы вы попали в ситуацию, где бы вам пришлось подкреплять вашу легенду. Мы не хотим, чтобы Дон Колтон выходил из этой квартиры. Мы не хотим, чтобы он слонялся по этому зданию или ходил в ресторан или за покупками и размахивал удостоверениями. Дон Колтон -- это человек-невидимка. Он живет в этом комплексе не один год, но никто его не знает. Это потому, что он много путешествует. Так что пока вы тут живете, никто вас не побеспокоит, да и мы, если на то пошло, не хотим, чтобы вы беспокоили кого бы то ни было. Это понятно? Бьюкенен сузил глаза. -- Да, вполне. -- Мы не хотим даже, чтобы вы заказывали на дом пиццу. -- Я же сказал, что все понял. Да и как я мог бы заказать пиццу, когда у меня почти совсем нет денег? -- Вот и хорошо. -- Гость поднял свой кейс и направился к двери. -- Я отстранен? Тот ответил, не останавливаясь: -- На время, пока идет оценка размеров ущерба, понесенного в Канкуне, Мериде и Форт-Лодердейле. Вы тут говорили мне, что попросили бы отпуск, если бы решили, что нуждаетесь в отдыхе. Вы сказали, что никто не откажется отдохнуть. -- Он подошел к двери, отпер ее и посмотрел на Бьюкенена. -- Так вот, сейчас вам как раз представляется удобный случай. Вы уже давно находитесь на оперативной работе. Восемь лет. Это очень долго. Пора отдохнуть. -- А что, если я не хочу отдыхать? Посетитель взялся за дверную ручку. -- Забавно получается, Бьюкенен. -- Что именно? -- Мне рассказывали, какой вы фанатик во всем, что касается перевоплощения в персонажей, роль которых вы играете. -- Это верно. -- Говорят, вы настоящий актер, работающий по методу Станиславского. Разрабатываете подробную легенду под каждый из ваших псевдонимов. Одеваетесь, едите, даже иногда ходите так, как это делал бы, по вашему представлению, данный персонаж. То есть наделяете каждого из них определенной индивидуальностью. -- И это тоже верно. Именно полное соответствие легенде и сохраняет мне жизнь. -- Разумеется. Но я слышал и то, что вы способны буквально откусить голову любому куратору, который назовет вас вашим настоящим именем. А я ведь только что это сделал, и даже не первый раз, пока здесь нахожусь. По идее вы должны были настаивать, чтобы я называл вас Доном Колтоном. -- Ничего странного в этом нет. Пока я не получу документов на имя Дона Колтона и всех данных о нем, я не могу им стать. Мне не в кого перевоплощаться. -- Ну, в таком случае можно было бы ожидать, что вы будете требовать, чтобы я называл вас Виктором Грантом. -- Как бы я мог это сделать? -- Не понял. -- Называть меня Виктором Грантом невозможно. Я не стал бы отзываться на это имя. -- Почему? -- Потому что Виктор Грант мертв. -- Бьюкенен ощутил новую волну холода, как только до него дошел смысл только что им сказанного. Называвший себя Аланом человек прекрасно все понял. -- Как вы сами сказали, вы отстранены. -- Он повернул ручку и открыл дверь. -- Сидите и не рыпайтесь. Я свяжусь с вами. 5 Бьюкенен прислонился спиной к запертой двери и стал массировать виски -- сильно болела голова. Все пошло вкривь и вкось, и он не знал, с чего начать. Попробуй начать с того, зачем ты солгал ему насчет паспорта и почему не сказал, что у тебя есть огнестрельное оружие. Я не хотел их лишиться. Я не доверял ему. Ну, на этот счет ты, пожалуй, не ошибся. Этот разговор можно считать чем угодно, но только не обычным докладом агента куратору. Он не просил тебя рассказать о твоих действиях. И он не выдал тебе новых документов. Он просто отложил тебя на потом. Это было больше похоже на допрос, вот только он не задавал никаких других вопросов кроме тех, где фигурировала... Открытка. Да, паспорт не единственная вещь, о которой ты наврал. Так в чем же дело? Почему ты не сказал ему правду? Потому что, черт возьми, он проявлял к ней слишком уж большой интерес. Постой, вот на прошлой неделе приходит открытка на имя человека, которого нет, которым ты не являешься уже шесть лет. Конечно, этопривлекает внимание. И, естественно, они хотят узнать, что происходит. Какая-то чертовщина из одной из твоих прошлых жизней вдруг вырастает у тебя за спиной, и вся операция оказывается под угрозой. Почему же ты не сказал ему? Потому что ты сам не уверен. Знай ты, что происходит, ты, может, и сказал бы ему. Чушь собачья. Ты просто испугался. Еще чего. Да. Ты сбит с толку и боишься. Все это время ты не думал о ней. Заставил себя не думать. А теперь вдруг бац! -- и она опять сидит у тебя в голове, а ты не знаешь, как с этим быть. Ясно лишь одно -- ты не хочешь, чтобы ею занялись они. Уставившись на свой стакан с виски, он отдался обуревавшим его эмоциям. 6 Вот та самая открытка, которую я никогда не собиралась посылать. Она была вне себя от ярости в тот вечер, когда решила, что не хочет больше видеть его. Сказала ему, чтобы он не утруждал себя попытками разыскать ее снова, что если он будет ей когда-нибудь нужен, то она пришлет ему какую-нибудь треклятую открытку. Тогда же и там же, где в последний раз. Он хорошо помнил дату их разрыва из-за того, что тогда вокруг них происходило, помнил маскарадные костюмы, музыку -- это было 31 октября, в канун Дня Всех Святых. Время -- около полуночи, место -- "Кафе дю монд" в Новом Орлеане. Рассчитываю на тебя. ПОЖАЛУЙСТА. Заглавными буквами? Это все равно, как если бы она написала, что умоляет его. Это на нее не похоже. Она попала в беду. Продолжая смотреть на стакан с виски, он представил себе, в каком она должна была находиться напряжении, когда писала эту открытку. Может, у нее были лишь считанные секунды, чтобы написать ее, сжав текст до самого необходимого и надеясь, что он все поймет, даже без ее подписи. Она хочет, чтобы только мне одному было известно, где она собирается быть и когда. 7 Она смертельно боится. Человек, который называл себя Аланом, вышел из квартиры Бьюкенена, услышал, как щелкнул замок, и пошел по освещенному резким светом бетонному коридору, устланному толстой зеленой дорожкой. Он был доволен, что в это время никому не случилось выйти из какой-нибудь другой квартиры и увидеть его. Как и Бьюкенен, он не стал пользоваться лифтом, а вышел на лестничную площадку -- так меньше риска быть замеченным. Но в отличие от Бьюкенена, который пошел бы вниз и на улицу, этот дородный человек с короткой стрижкой в спортивном пиджаке в коричневую клетку поднялся на площадку следующего этажа, услышал голоса, подождал на лестнице, пока их не оборвал звук движущегося лифта, потом быстро пошел по коридору и остановился перед дверью в квартиру, расположенную как раз над квартирой Бьюкенена. Он дважды постучал, выдержал паузу, стукнул еще два раза, услышал звук открывающегося замка и был незамедлительно впущен. В квартире было очень мало света. Он не мог разглядеть ни присутствовавших там людей, ни обстановки. Как не мог бы ничего увидеть и тот, кому случилось бы проходить в этот момент по коридору. Но как только за ним закрылась дверь, щелкнул выключатель, и жилая комната ярко осветилась. Плотные задернутые шторы не позволяли свету просочиться наружу. В комнате находились пятеро. Высокий подтянутый мужчина со строгими чертами лица и коротко подстриженными седеющими волосами казался здесь самым главным. Хотя на нем был простой деловой костюм синего цвета, выправка у него была явно военная, и в узком кругу его никогда не называли по имени, а всегда только "полковник". Следующим по старшинству был мужчина помоложе, лет сорока с небольшим, ниже ростом, с более развитой мускулатурой. Он был в бежевых брюках и коричневом блейзере. Майор Патнэм. Рядом с ним находилась яркая блондинка лет тридцати с хвостиком, ее груди натягивали ткань блузки. Капитан Уэллер. Наконец, там были еще двое охранников в штатском -- один из них впустил его и запер за ним дверь. Охранники уже видели его совсем недавно, перед тем как он спустился в квартиру Бьюкенена, так что на этот раз обошлось без проверки. Они едва кивнули ему и опять сосредоточили все внимание на двери. Впрочем, полковник, капитан и майор тоже не обратили на него особенного внимания. Бросив в его сторону беглый взгляд, они опять повернулись к нескольким экранам замкнутой телесистемы, которые показывали черно-белые изображения разных частей квартиры Бьюкенена. На длинном столе располагался ряд видеокамер, и все работали, записывая на пленку все, что происходило в каждой комнате этой квартиры. На другом столе работали на запись несколько магнитофонов. Если не считать дивана и двух стульев, отодвинутых к самой стене, то всю обстановку комнаты составляло это электронное оборудование. Неудивительно, что полковник распорядился уменьшить освещение до минимума, когда открыли дверь в коридор, -- боялся, как бы кто не рассмотрел здешнюю "начинку". Тот, кто называл себя Аланом, поставил свой кейс возле коробки с пончиками и дымящейся кофеваркой, стоявшими на стойке, которая отделяла кухню от жилой комнаты. Нигде не было ни одной пепельницы -- полковник категорически запрещал курить. Нигде не валялось никаких скомканных салфеток, остатков пищи или использованных пластмассовых стаканчиков -- полковник требовал, чтобы контрольная комната содержалась в абсолютной чистоте. -- Что он делал после моего ухода? -- спросил Алан. Вопрос был обращен к любому, кто потрудился бы ответить (они это делали далеко не всегда). Как единственный штатский среди находившихся в квартире, он не чувствовал себя обязанным обращаться к ним по званию. Более того, ему начинало чертовски надоедать, что эти типы из Особых операций выпячивают свое превосходство по отношению к ЦРУ. После паузы женщина, капитан Уэллер, ответила, не глядя на него и не отводя глаз от телеэкранов: -- Прислонился к двери. Потер виски. Видимо, болит голова. Пошел на кухню. Налил себе еще выпить. -- Еще выпить? -- переспросил Алан с неодобрением. Его осуждающий тон заставил второго по званию среди присутствующих, майора Патнэма, повернуться к нему лицом. -- В этом нет ничего из ряда вон выходящего. Алкоголь для него -- один из видов оружия. Он его использует для разоружения тех, с кем имеет дело. Если он сам не будет обладать определенной устойчивостью к алкоголю, то откроется для удара противника так, словно утратил свои боевые навыки. -- Никогда не слышал ничего подобного, -- скептически произнес Алан. -- Если бы он был в моем ведении, я был бы встревожен. Просто с самого начала с этим подразделением все было не как обычно, верно? Теперь полковник повернулся в его сторону. -- Прошу отказаться от снисходительного тона по отношению к нам. -- Вы меня не так поняли. Я просто высказал свое соображение. -- Принимаем к сведению ваше соображение. Если он выпьет эту порцию и нальет еще, я буду обеспокоен. -- Прекрасно. Тем более, что это не единственное, о чем нам следует беспокоиться. Что вы думаете о моем собеседовании с ним? Движение на одном из мониторов привлекло всеобщее внимание, и они вновь стали внимательно следить за экраном. Бьюкенен со стаканом в руке вышел из кухонного отсека. На отдельном черно-белом экране он появился в жилой комнате, тяжело опустился на диван, положил ноги на кофейный столик, откинулся на спинку и потерся лбом о покрытый бисеринками влаги стакан. -- Да, видно, у него действительно болит голова, -- заметил Алан. -- Или он просто устал от стресса и от переезда, вступила в разговор женщина. -- Еще одно томографическое обследование покажет, что делается у него в голове, -- заявил Алан. Женщина повернулась к нему. -- Вы хотите, конечно, сказать -- у него в мозгу. Не в мыслях. -- Именно. Это я и имел в виду. Я спросил вас, что вы думаете о собеседовании. -- Его объяснение по поводу паспорта кажется обоснованным, -- произнес майор. -- На его месте я, возможно, не бросил бы паспорт, но не исключено, что именно поэтому я и не на его месте. У меня нет его актерского дарования. Попорченный водой паспорт, который удостоверял бы его личность, не ставя под удар источник, откуда был получен, прибавил бы правдоподобия версии о гибели владельца. -- Но ведь паспорт так и не нашли, -- возразил Алан. -- Случайное стечение обстоятельств. -- Я так не думаю. Но давайте отложим разговор на эту тему, -- отступил Алан. -- Что скажете об открытке? -- И это объяснение звучит вполне резонно, -- отозвался майор. -- Наш разговор начинает походить на игру с эхом, -- сказал Алан. -- А я начинаю терять терпение. Если вам надо его отмазать, то зачем здесь нужен я? У меня жена и дети, которые уже забыли, как я выгляжу. -- Отмазать? -- вмешался полковник, и голос его зазвенел, как сталь при ударе о кремень. -- Это вы начинаете выводить из терпения меня. Лицо, которое мы наблюдаем на этих мониторах, лицо, которое вы имели честь допросить, вне всякого сомнения, является самым лучшим секретным агентом из тех, кем я когда-либо имел честь руководить. Он прожил дольше, перевоплощался чаще, выстоял среди более серьезных опасностей и выполнил больше важнейших заданий, чем любой другой секретный агент, о котором мне когда-либо доводилось слышать. Он единственный в своем роде, и лишь с величайшим сожалением я вынужден рассматривать вопрос о его ликвидации. Так, подумал Алан, вот оно. Наконец-то мы добрались до сути. Он жестом показал на охранников. -- Вы уверены, что стоит обсуждать при всех такое серьезное дело? -- Они надежны, -- бросил полковник. -- Точно так же, как и Бьюкенен. -- Никто не ставит под вопрос лояльность Бьюкенена. Он не виноват в том, что был скомпрометирован. Не было абсолютно никакой возможности предвидеть, что кто-то, кого он знал по Кувейту и Ираку, вдруг войдет в ресторан в Канкуне, где он обрабатывал ту парочку наркодельцов. Самый страшный кошмар для секретного агента -- это столкновение двух его воплощений. И уж никак невозможно было предсказать, что этот Бейли окажется таким настырным и соберет улики, показывающие Бьюкенена в трех разных воплощениях. Черт бы побрал эти фотографии! Если бы только этот сукин сын не принялся щелкать направо и налево! Особенно тебя рядышком с Бьюкененом, подумал Алан. Следующие слова полковника оказались ответом на обвиняющий взгляд Алана. -- Признаю, что была допущена ошибка. Именно поэтому я и послал вас допросить его. Никогда больше не позволю себе вступить с ним в прямой контакт. Но что сделано, то сделано, а ошибаться могут ведь и ваши люди. Если бы в Форт-Лодердейле у нас было время, я вызвал бы одну из моих собственных групп слежения. А так пришлось полагаться на вас... Ваши люди заверили меня, что нашли номер Бейли в гостинице и конфисковали все фотографии. -- У меня была такая же информация, -- сказал Алан. -- Информация оказалась неверной. Никаких фотографий Бьюкенена со мной не было обнаружено. А самого Бейли не успели допросить: спрятанная в сумке для пикника бомба была взорвана. -- Так нам было приказано, -- настойчивым тоном произнес Алан. -- Локационный передатчик в стенке сумки должен был вывести группу на Бейли, когда Бьюкенен передаст деньги. Потом взрывное устройство С-4, также размещенное в стенках сумки, должно быть приведено в действие с помощью дистанционного управления. И проблема Бейли перестанет существовать. -- Вы упрощаете дело, чтобы оправдать неудачу. Был конкретный приказ: подождать на тот случай, если у Бейли назначена встреча с этой женщиной-фотографом, которая помогала ему. И С-4 было выбрано потому, что давало удобную возможность позаботиться о них обоих. -- На тот случай, если они встретятся, -- подчеркнул Алан. -- А вдруг Бейли уже расплатился с ней и не собирался больше встречаться? Или вдруг Бейли взял бы деньги и бросил сумку? -- Значит, вы признаете, что ваши люди не выполнили приказ и вступили в дело преждевременно. Алан промолчал. -- Так что же? -- спросил полковник. -- Дело в том, что никто не ослушался приказа. Бомба взорвалась самопроизвольно. -- Самопроизвольно? -- Собиравший бомбу эксперт думал, что установил дистанционный взрыватель на частоту, которая в данном районе не применялась. Собственно, привести в действие ее должны были две различные, редко используемые радиочастоты, одна приведет ее в боевую готовность, а другая взорвет. Но вы посмотрите, сколько всяких судов в Форт-Лодердейле. Сколько радиоаппаратов двусторонней связи. По-видимому, там вообще нет редко используемых частот. -- Черт возьми, -- возмутился полковник. -- Ведь бомба могла взорваться в руках у Бьюкенена прежде, чем он передал бы сумку Бейли. -- Не понимаю, почему это должно вас беспокоить, Вы ведь только что говорили о возможной ликвидации Бьюкенена. Полковник был, казалось, озадачен. Потом он вдруг понял, в чем дело. -- Ликвидировать не значит физически уничтожить. Что с вами такое? Не думаете же вы, в самом деле, что я прикажу убить одного из своих людей, офицера, служившего мне верой и правдой много лет? -- Его верность осталась недоказанной. -- Алан показал на один из многочисленных телеэкранов, где Бьюкенен в черно-белом изображении сидел на диване -- глаза закрыты, лицо встревоженное, запотевший стакан с разбавленным виски прижат к собравшемуся в складки лбу. -- Я не убежден, что в разговоре со мной он сказал правду. -- Вы имеете в виду паспорт? -- Нет, я не о паспорте. Об открытке. Именно она меня беспокоит. Думаю, он что-то утаил. Думаю, он мне солгал. -- Зачем бы ему это делать? -- Точно не знаю. Вы сами признали, что он работал секретным агентом под множеством имен и прикрытий какое-то невероятно длительное время. В Мексике он был сильно травмирован физически. Очевидно, у него до сих пор болит голова. Может, он вот-вот начнет разваливаться на части. Где-то болтаются фотографии, на которых вы фигурируете вместе с ним, и мы не можем их найти. Наконец, есть женщина, которая видела Бейли с Бьюкененом и вас с Бьюкененом. Масса неувязок. Если Бьюкенен скомпрометирован, если он сломается, то нам, очевидно, никак не нужен еще один Хазенфус. Алан имел в виду бывшего морского пехотинца Юджина Хазенфуса, сбитого в 1986 году над территорией марксистской Никарагуа, когда он перебрасывал оружие мятежникам-"контрас", которых поддерживали Соединенные Штаты. Будучи допрошен никарагуанскими властями, Хазенфус впутал в это дело ЦРУ и вызвал политический скандал, из которого стало ясно, что в Никарагуа ведется тайнал война, направляемая Белым домом. Так как Хазен-фус был завербован через посредников, то ЦРУ смогло легко откреститься от какой бы то ни было связи с ним. Тем не менее уже одно то, что к ЦРУ было привлечено внимание конгресса и средств массовой информации, оказалось чревато крупными неприятностями. -- Бьюкенен никогда не стал бы болтать, -- ответил полковник. -- Никогда не нанес бы ущерба нашей безопасности. -- Вероятно, то же самое кто-то говорил и о Хазенфусе во время его вербовки. -- До этого дело никогда не дойдет, -- стоял на своем полковник. -- Я принял решение. Перевожу Бьюкенена в резерв. Будем выводить его из игры потихонечку, чтобы он не испытал шока при "пересадке". А может, он согласится стать инструктором по боевой подготовке. Как бы то ни было, дни секретной работы для него закончились. -- Завтра, после того как он пройдет вновь томографическое обследование... -- К чему вы клоните? -- насторожился полковник. -- Я хотел бы, чтобы ему ввели амитал натрия, а потом допросили его насчет той открытки, -- пояснил Алан. -- Нет. -- Но... -- Нет, -- повторил полковник. -- Он мой агент, и я знаю, как он отреагирует на такой метод допроса. Он со-чтет, что находится под угрозой, что его оскорбили и предали. Вот тогда мы и получим проблему. Самый быстрый способ сделать человека нелояльным -- это обращаться с ним так, как если бы он был таковым. -- Тогда я настаиваю, чтобы его хотя бы держали под наблюдением. Что-то в нем мне не нравится. И все еще не дает покоя та открытка. -- Держать под наблюдением? -- Полковник пожал плечами и повернулся лицом к телемониторам, к черно-белой картинке, где Бьюкенен сидел, устало откинувшись на спинку дивана, и глаза его были крепко зажмурены, как при сильной головной боли, а ко лбу он прижимал стакан с виски. -- С этим у меня нет проблем. Собственно говоря, именно этим мы и занимаемся. 8 Отстраненный от работы, но еще не знающий этого Бьюкенен не отдавал себе отчета в том, что его называли его настоящим именем, когда человек в спортивном пиджаке в коричневую клетку допрашивал его накануне вечером. Но как только тот обратил его внимание на это обстоятельство, как только Бьюкенен понял, что находится в подвешенном состоянии, он пришел в крайнее смущение из-за этого имени. Он так основательно вживался в свои роли, что за прошедшие восемь лет редко думал о себе как о Бьюкенене. Это было бы несовместимо с его многочисленными перевоплощениями. Он не просто притворялся этими людьми. Он ими был. Должен был быть. Малейшее выпадение из образа могло стоить ему жизни. По большей части ему так хорошо удавалось изгнать имя Бьюкенен из своего сознания, что, если бы кто-то предпринял попытку испытать его, неожиданно выкрикнув это имя у него за спиной, он бы не обернулся. Привычка была бы не властна над ним. Это имя воспринималось бы как принадлежащее кому-то другому. Но сейчас, когда называвший себя Аланом мужчина вез его на обследование, Бьюкенен внутренне корчился каждый раз, как сопровождающий произносил этоимя, а делалось это часто и, по всей видимости, намеренно. Бьюкенен чувствовал при этом то же, что и тогда, когда впервые пригласил девушку на танец, или когда впервые услышал свой голос в магнитофонной записи, или когда впервые занимался любовью. Но сомнения и восторг, пережитые им тогда, рождали в нем положительные чувства, тогда как смущение от того, что к нему обращаются "Бьюкенен", перерастало во что-то негативное, что-то похожее на страх. Он чувствовал себя незащищенным, уязвимым, ощущал угрозу для себя. Не называй меня так. Если кое-кто узнает, кто я такой на самом деле, мне можно будет заказывать гроб. В городе Фэрфаксе, штат Вирджиния, в частной клинике, курируемой, по всей вероятности, руководителями Бьюкенена, ему опять стало не по себе, и он внутренне ежился, потому что проводивший обследование врач упорно называл его настоящим именем. Как вы себя чувствуете, мистер Бьюкенен? Голова еще болит, мистер Бьюкенен? Мне надо провести с вами несколько тестов, мистер Бьюкенен. Отличные реакции, мистер Бьюкенен. Моя медсестра проводит вас вниз, на томографию, мистер Бьюкенен. Черт, они не потрудились дать мне даже минимального прикрытия, думал Бьюкенен. Назвали бы хоть Джоном Доу, на худой конец. Даже без подтверждающих документов. Для того чтобы провести медицинское обследование, подошла бы любая фамилия. Так нет, на медицинской карте, которую держит в руках врач, стоит мое настоящее имя. Понятно, что они должны оберегать псевдоним Дона Колтона. Но мне и не обязательно было им пользоваться. Я мог бы взять любое имя. А так, когда моя настоящая фамилия стоит на бланке обследования, кто угодно может путем сравнения "увязать" меня с Виктором Грантом через его томографию. Врач закончил рассматривать снимок и повернулся к нему. -- Хорошие новости. Площадь повреждения значительно сократилась, мистер Бьюкенен. Если он хоть еще один раз меня так назовет, я не знаю, что с ним сделаю. -- И нет ничего, что указывало бы на неврологическое поражение. Дрожь в правой руке у вас прекратилась. Я склонен думать, что этот симптом был связан с раной плеча. -- А головная боль? -- После контузии головная боль может мучить еще очень долго. Она меня не беспокоит. -- Понятно, ведь болит-то не у вас. Врач никак не реагировал на эту потугу сострить. -- Я могу выписать вам что-нибудь обезболивающее, если хотите. -- Что-нибудь с этикеткой, где написано: "Воздержитесь от вождения автомобиля и работы с тяжелыми механизмами на время лечения данным препаратом"? -- Правильно. -- Спасибо, но я лучше продолжу принимать аспирин, -- возразил Бьюкенен. -- Как хотите. Приходите снова через неделю, скажем, второго ноября, и я обследую вас повторно. До тех пор будьте осторожны. Не стукнитесь еще раз головой. Если будут проблемы, дайте мне знать. Проблемы? Таких проблем, как у меня, тебе не решить. 9 Вот та самая открытка, которую я никогда не собиралась посылать. 10 -- Вы не хотите сказать мне, что происходит? -- спросил Бьюкенен, когда они ехали по шоссе Литтл Ривер, на обратном пути из Фэрфакса в Александрию. День стоял пасмурный, конец октября, и ветровое стекло было усеяно брызгами моросящего осеннего дождя. Называющий себя Аланом человек взглянул на него, потом снова уставился перед собой, следя за уличным движением. Теперь он включил "дворники". -- Я не совсем понимаю, о чем вы говорите. -- Почему меня расконспирировали? Изморось перешла в настоящий дождь, и Алан включил обогрев ветрового стекла. -- Расконспирировали? Почему вы так думаете? Бьюкенен пристально смотрел на него. Человек по имени Алан включил передние фары. -- Не осталось уже почти ничего, -- заметил Бьюкенен, -- чем вы могли бы заняться и уклониться от ответа на вопрос. Что вы собираетесь делать теперь? Включите рацию и будете прыгать с одной станции на другую или приткнетесь к бровке и начнете менять масло? -- О чем вы говорите, Бьюкенен? -- Об этом самом. О моем имени. Впервые за восемь лет люди употребляют его открыто. Меня намеренно компрометируют. Почему? -- Я говорил вам вчера вечером. Вам пора отдохнуть. -- Это не оправдывает нарушения основных правил. -- Бросьте, у доктора есть допуск. -- В таком нарушении не было никакой необходимости, -- настаивал Бьюкенен. -- Ему совершенно необязательно знать, к