ой линии, не шатаясь, не выдавая своей слабости. На тротуаре перед входом он пожал Уэйду руку. -- Спасибо. Знаю, что я немного покапризничал пару раз... -- Не берите в голову. Мы не на конкурсе на самую популярную личность. -- Уэйд все еще сжимал правую руку Бьюкенена в своей. -- У вас что-то с пальцами. Они дергаются. -- Ничего страшного. Уэйд нахмурился. -- Конечно. Пока, Виктор. -- Он сделал ударение на имени. -- Счастливого полета. -- Очень рассчитываю на это. Бьюкенен проверил, крепко ли держится у него на правом плече скрывающий рану плед. Потом взялся за ремешок и повез за собой чемодан внутрь аэровокзала. 3 Там он получил сразу несколько впечатлений. Аэровокзал, лишенный каких бы то ни было излишеств, был крошечный, в нем было жарко и многолюдно. Все, за исключением немногих англосаксов, двигались как в замедленном кино. Будучи одним из этих немногих, Бьюкенен привлекал к себе внимание, и пассажиры-мексиканцы глазели на него, когда он дюйм за дюймом протискивался сквозь толпу, способную вызвать приступ клаустрофобии. Он обливался потом не меньше любого из них, ощущая слабость и досадуя на отсутствие системы кондиционирования. Зато у меня есть причина выглядеть больным, подумал он, стараясь подбодрить себя. Он встал в еле ползущую очередь к билетной стойке компании "Аэромексико". Прошло тридцать минут, прежде чем он оказался лицом к лицу с миловидной девушкой за стойкой. Он по-испански сказал ей, что ему нужно. На какой-то момент у него замерло сердце, когда ему показалось, что она ничего не знает о заказанном на имя Виктора Гранта билете, но потом она нашла его на экране своего компьютера, с неторопливой тщательностью ввела в машину его кредитную карточку, попросила расписаться и оторвала квитанцию. -- Gracias. -- Скорее, думал Бьюкенен. У него подкашивались ноги. С еще большей тщательностью девушка нажала на нужные клавиши компьютера и стала ждать, когда принтер, который тоже казался включенным на замедленное действие, выдаст билет. Но вот Бьюкенен наконец получил его, еще раз сказал "спасибо", отвернулся от стойки и, таща чемодан, снова пошел сквозь толпу, на этот раз к рентгеновскому аппарату и детектору металлоконтроля на пункте безопасности. У него было такое чувство, будто он спит и видит кошмарный сон, в котором он стоит в грязи и пытается куда-то идти. В глазах у него на миг потемнело. Потом от внезапного выбороса адреналина он ощутил прилив энергии. Левой рукой он с усилием поднял чемодан и поставил его на конвейерную ленту рентгеновского аппарата, а сам прошел через детектор, и его так при этом шатало, что он чуть не налетел на одну из его опор. Детектор не издал ни звука. Обрадованный тем, что офицеры безопасности не проявили к нему никакого интереса, Бьюкенен снял свой чемодан с противоположного конца ленты, с усилием поставил его на пол и стал терпеливо пробираться вперед сквозь толпу. От жары его голове стало хуже. Каждый раз, когда кто-нибудь толкал его в правое плечо, он призывал на помощь всю свою выдержку, чтобы не показать, какую боль причинил ему этот толчок. Я почти у цели, подумал он. Еще два контрольных пункта, и все. Он встал в очередь на таможенный досмотр. В Мексике смотрели сквозь пальцы на многие вещи, но только не на борьбу с нелегальным вывозом из страны произведений древнего искусства. Худощавый таможенник указал на чемодан Бьюкенена. -- Abralo. Откройте. -- Вид у него был неприветливый. Бьюкенен повиновался, ощущая мучительную боль в мышцах. Таможенник стал рыться в одежде Бьюкенена, нахмурился, не найдя ничего подозрительного, потом жестом отпустил его. Бьюкенен двинулся дальше. Еще один пропускной пункт, подумал он. Эмиграционный контроль. Мне надо лишь отдать туристическую карточку и заплатить пятнадцать долларов выездного сбора. И надеяться, что у эмиграционного чиновника нет моего портрета, полученного из полиции. В напряжении пробираясь сквозь толпу, Бьюкенен услышал позади себя какой-то шум. Обернувшись, он увидел высокого американца, который проталкивался в этот момент мимо латиноамериканки с тремя детьми. У американца была бородка цвета соли с перцем. На нем была рубашка кричащей расцветки из красных и желтых пятен. В руке он нес спортивную сумку и что-то бормотал про себя, продолжая с силой продираться вперед. От его продвижения по толпе расходились волны. Одна из них двигалась по направлению к Бьюкенену. Зажатый людьми со всех сторон, он был не в состоянии избежать ее. Он мог лишь напрячься и попытаться устоять на ногах, когда его настигнет этот передаваемый от человека к человеку толчок. Ноги плохо держали его, и оставалось надеяться, что окружающие его люди не дадут ему упасть, но, когда волна докатилась до него, он вдруг обнаружил, что шедший перед ним человек резко продвинулся вперед. Получив толчок в спину и чувствуя, как подгибаются колени, Бьюкенен попытался ухватиться за кого-нибудь и устоять. Но в этот момент еще одна людская волна толкнула его в левое плечо. Он стал падать, и все вокруг слилось в каком-то медленном кружении. Когда же он ударился правым плечом о цементный пол, то от адской боли его восприятие резко изменилось -- все вокруг ускорилось и стало предельно четким. Слетевшие у него со лба капли пота окропили цемент. Он чуть не закричал от удара, пришедшегося на рану в плече. Он силился встать так, чтобы не привлекать к себе внимания. Поднявшись на ноги и поправив прикрывавший рану плед, он посмотрел вперед через толпу и убедился, что работники эмиграционной службы за стойкой пропускного пункта не заинтересовались случившимся, сосредоточенно собирая туристические карточки и взимая выездной сбор. Он подошел ближе к пропускному пункту и вздохнул свободнее, не увидев на стойке полицейского рисунка. Но в помещении аэровокзала было так душно и жарко, что пот выступал из всех пор, стекал по груди и рукам, собирался в ладонях. Он вытер левую руку о брюки, полез в карман рубашки и протянул офицеру желтую карточку и пятнадцать долларов выездного сбора. Тот едва взглянул на него, беря карточку и деньги. Но вдруг что-то заставило его посмотреть внимательнее, он прищурился, нахмурился и поднял руку. -- Pasaporte, роr favor [Ваш паспорт, пожалуйста (исп.)]. В чем дело? -- встревожено подумал Бьюкенен. Он ведь не сравнивал моего лица ни с каким рисунком. Черт, я здесь вообще не вижу ничего похожего на рисунок. Если рисунок есть, то он находится внутри помещения эмиграционной службы. Но после мелькания стольких лиц этот тип вряд ли может четко помнить рисунок. Какого черта он меня останавливает? Бьюкенен подал ему паспорт левой рукой. Офицер открыл его, сличил фотографию Бьюкенена с оригиналом, пробежал глазами персональные данные и, опять нахмурившись, посмотрел на Бьюкенена. -- Senor Grant, venga conmigo. Идемте со мной. Бьюкенен постарался сделать уважительно-озадаченный вид. -- Por que? -- спросил он. -- Зачем? Что-то не так? Офицер эмиграционной службы прищурился еще больше и показал на правое плечо Бьюкенена. Бьюкенен посмотрел туда и остался внешне спокойным, несмотря на шок от увиденного. Мокрые красные пятна проступили на пледе. Он думал, что это пот, а на самом деле это кровь текла у него по руке и капала с пальцев. Господи, подумал он, когда я упал и ударился плечом, швы, должно быть, разошлись. Офицер жестом указал на дверь. -- Venga conmigo. Usted necesita un medico. Вам нужен врач. -- Es nada. No es importante, -- сказал Бьюкенен. -- Это ничего. Небольшая царапина. Мне надо сменить повязку. Я сделаю это в туалете, и у меня еще будет время успеть на самолет. Офицер положил правую руку на пистолет в кобуре и повторил уже строго: -- Идемте со мной сейчас же. Бьюкенен подчинился и пошел с офицером по направлению к двери, пытаясь принять беззаботный вид, словно не видя ничего странного в том, что у него из плеча идет кровь. Он не надеялся, что ему удастся убежать, -- наверняка его остановят прежде, чем он пробьется сквозь толпу и добежит до выхода из аэровокзала. Он мог лишь попытаться как-то вывернуться, но сомневался, что объяснение, которое он сфабрикует, окажется удовлетворительным для офицера, когда тот взглянет на рану в плече. Пойдут вопросы. Много вопросов. Может, к тому времени будет получен и полицейский набросок, если его пока нет. Значит, он теперь не попадет на рейс в двенадцать пятьдесят до Майами. А цель была так близка, подумал он. 4 В противоположность Соединенным Штатам, где подозреваемый считается невиновным, пока не будет доказана его вина, Мексика основывает свое законодательство на наполеоновском кодексе, по которому подозреваемый считается виновным, пока не будет доказано обратное. Взятым под стражу не объясняют, что они имеют право молчать, и не говорят, что если у них нет денег нанять адвоката, то адвокат им будет предоставлен. Не действует habeas corpus, нет права на быстрое рассмотрение дела в суде. В Мексике над такими вещами просто смеются. У арестованного нет никаких прав. Камера имела двадцать футов в длину и пятнадцать в ширину; стены ее покрывала плесень, потолок протекал, цементный пол был весь в выбоинах и кишел блохами. Она была частью чего-то вроде приемника для пьянчуг и воров, и Бьюкенен делил ее с двадцатью другими арестантами в замызганной одежде. Чтобы никого не толкнуть и не вызвать ссоры, Бьюкенен решил оставаться на одном месте, прислонившись спиной к стене. Остальные обитатели камеры спали вповалку на грязной соломе, занимая все пространство пола, а он сполз вниз по стене и в конце концов задремал, уткнувшись головой в колени. Он терпел до последней возможности, прежде чем воспользоваться открытой дырой в углу, которая служила туалетом. Большую часть времени он, несмотря на головокружение, старался быть начеку на случай нападения. Как единственный янки, он представлял собой явную мишень, и, хотя часы и бумажник у него отобрали, его одежда и особенно обувь были лучше, чем у кого бы то ни было из остальных, -- перед таким соблазном устоять трудно. Получилось так, что Бьюкенена подолгу не было в камере, и набрасывались на него не сокамерники, а тюремщики. Пока он шел под охраной из камеры в комнату для допросов, его толкали, ставили ему подножки и спускали его с лестницы. Во время допроса в него тыкали дубинками, его били резиновыми шлангами -- всегда по тем частям тела, где под одеждой не будет видно синяков, и никогда по лицу или голове. Бьюкенен не знал, почему те, кто его допрашивал, соблюдали такую тонкость. Может быть, потому, что он был гражданином США и боязнь возможных политических осложнений вынуждала их как-то сдерживаться. Тем не менее им все-таки удалось добиться, чтобы он ударился головой о цементный пол, когда опрокинули стул, к которому он был привязан. Новая боль в сочетании со старой -- от раны, полученной при ударе о шлюпку, когда он переплывал пролив, -- вызвала у него приступ тошноты и неприятное двоение в глазах. Если бы в тюрьме Мериды врач не обработал еще раз рану и не наложил новые швы, он бы, по всей вероятности, уже умер от заражения и потери крови, хотя врача ему дали, разумеется, не из соображений гуманности, а просто рассудили практически, что мертвец не смог бы отвечать на вопросы. Бьюкенену уже приходилось встречаться с подобной логикой, и он знал, что если бы те, кто его допрашивал, получили желаемые ответы, то не стали бы больше утруждать себя оказанием ему медицинских услуг. Это и было одной из причин -- наименее важной, -- почему он отказывался дать показания, которых добивались от него следователи. Главной же причиной было, конечно, то, что признание являлось бы нарушением профессиональной этики. Отказываясь говорить, Бьюкенен получал тройное преимущество. Во-первых, его мучители прибегали к грубым силовым методам, сопротивляться которым было легче, чем, например, применению электрошока в сочетании с такими растормаживающими средствами, как амитал натрия. Во-вторых, он уже и так был ослаблен ранами на голове и в плече, поэтому быстро терял сознание во время пытки, то есть сам организм проводил что-то вроде естественной анестезии. А в-третьих, у него был текст, которому он должен был следовать, роль, которую должен был играть, сценарий, который диктовал ему линию поведения. Основное правило гласило, что в случае ареста он ни в коем случае не должен говорить правду. Конечно, ему разрешалось использовать какие-то детали, чтобы успешнее сфабриковать правдоподобную легенду. Но обо всей правде не могло быть и речи. Если он скажет: да, действительно, он убил тех троих мексиканцев, но это ведь были как-никак торговцы наркотиками, а кроме того, он глубоко законспирированный агент секретной службы американской армии, -- то этим на какое-то время спасет свою жизнь. Однако такая жизнь немногого будет стоить. Если здешние власти захотят проучить Соединенные Штаты за вмешательство в мексиканские дела, то его могут приговорить к длительной отсидке, а если учесть строгость режима содержания в мексиканских тюрьмах, особенно для yanquis, то такой приговор, по всей вероятности, будет равносилен смертному. Или если Мексика сделает жест доброй воли и вышлет его в Соединенные Штаты (в обмен на что-то), то его начальство превратит его жизнь в кошмарный сон. -- Виктор Грант, -- сказал Бьюкенену тучный бородатый следователь с гладко зачесанными назад волосами. Они находились в маленькой голой комнатушке, где из всей обстановки имелась лишь скамья, на которой сидел сам следователь, и стул, к которому был привязан Бьюкенен. Круглолицый, обливающийся потом следователь произнес это имя так, будто оно было синонимом слова "понос". -- Совершенно верно. -- В горле у Бьюкенена так пересохло, что голос стал ломким, а весь организм был настолько обезвожен, что он давно уже перестал потеть. Одна из тугих петель веревки врезалась ему в зашитую рану на плече. -- Говори по-испански, подонок! --Но я не знаю испанского. -- Бьюкенен перевел дух. -- Во всяком случае, не знаю достаточно хорошо. -- Он попытался сделать глотательное движение. -- Просто несколько слов. -- Незнание испанского было одной из черт, которыми он наделил этот персонаж. Так он всегда может притвориться, что не понимает, о чем его спрашивают. -- Сarbon, ты же говорил по-испански с офицером эмиграционной службы в аэропорту Мериды! -- Да какой это испанский! -- Бьюкенен опустил голову. -- Пара простых фраз. То, что я называю "испанский для выживания". -- Для выживания? -- переспросил басом охранник, стоявший за спиной Бьюкенена, потом схватил его за волосы и рывком поднял ему голову. -- Если не хочешь, чтобы я выдрал тебе волосы, то будешь для выживания говорить по-испански. -- Un росо. -- Бьюкенен выдохнул воздух. -- Немного. Это все, что я знаю. -- Почему ты убил тех троих в Канкуне? -- О чем вы говорите? Я никого не убивал. Тучный следователь в промокшей от пота форме с усилием отклеился от скамьи, всколыхнув при этом живот, тяжело приблизился к Бьюкенену и сунул ему в лицо полицейский набросок -- тот самый, который попался на глаза офицеру эмиграционной службы в аэропорту Мериды. Он лежал на столе рядом с факсовым аппаратом в комнате, куда тот привел Бьюкенена, чтобы выяснить причину кровотечения. -- Тебе знаком этот рисунок? -- прорычал он. -- А мне он, ciertamente, знаком. Dios, si. Он мне напоминает тебя. У нас есть свидетель, твой же соотечественник, yangui, который видел, как ты убил троих в Канкуне. -- Я сказал вам, что не знаю, о чем вы говорите. -- Бьюкенен зло посмотрел на него. -- Этот человек на рисунке похож на меня и еще на пару сотен тысяч других американцев. -- Бьюкенен дал передышку своему охрипшему голосу. -- Это может быть кто угодно. -- Он перевел дыхание. -- Признаю, что пару дней назад я был в Канкуне. -- Он провел языком по пересохшим губам. -- Но мне ничего не известно ни о каких убийствах. -- Ты лжешь! -- Следователь поднял отрезок резинового шланга и ударил им Бьюкенена по животу. Бьюкенен застонал, но не мог согнуться из-за веревок, которыми был привязан к спинке стула. Если бы он не увидел, что жирный тип начал неуклюже замахиваться шлангом, то не успел бы напрячь мышцы живота в достаточной степени, чтобы уменьшить боль. Притворившись, что удар был больнее, чем на самом деле, Бьюкенен закрыл глаза и откинул назад голову. -- За дурака меня считаешь? -- заорал следователь. -- Признавайся! Ты лжешь! -- Нет, -- пробормотал Бьюкенен. -- Лжет ваш свидетель. -- По его телу пробежала дрожь. -- Если вообще существует свидетель. Откуда ему взяться? Я никого не убивал. Я ничего не знаю о... При каждом ударе, который наносил ему следователь, Бьюкенен ухитрялся что-то выгадать для себя: вздрагивал и менялся в лице якобы от боли, глубоко втягивал в себя воздух и отдыхал. Так как полицейские уже отобрали у него часы и бумажник, то ему нечем было попытаться подкупить их. Да он и не думал, что подкуп сработал бы в данном случае. В самом деле, такой жест был бы равносилен признанию вины. Ему оставалось только по-прежнему играть свою роль, возмущенно настаивать на своей невиновности. Следователь взял в руки паспорт Бьюкенена и повторил тем же презрительным тоном: "Виктор Грант". -- Да. -- Даже твоя фотография в паспорте похожа на этот рисунок. -- Этот рисунок ничего не стоит, -- сказал Бьюкенен. -- Похоже, что его нарисовал десятилетний ребенок. Следователь постучал отрезком шланга по повязке, наложенной на рану в плече. -- Каков твой род занятий? Морщась, Бьюкенен пересказал ему свою легенду. Следователь ткнул в раненое место сильнее. -- А что ты делал в Мексике? Морщась еще выразительнее, Бьюкенен назвал фамилию клиента, увидеться с которым он якобы приезжал. Он чувствовал, как распухает под повязкой рана. Каждый раз, когда следователь стучал по ней, болезненное давление раны усиливалось, будто она вот-вот должна была порвать швы и раскрыться. -- Значит, ты утверждаешь, что ты здесь не для удовольствия, а для дела? -- Но ведь оказаться в Мексике -- это всегда удовольствие, не так ли? -- Бьюкенен сморщился и покосился на резиновый шланг, которым следователь еще сильнее постукивал по больному месту. От боли у него все поплыло перед глазами. Скоро он опять потеряет сознание. -- Тогда почему у тебя не было деловой визы? Бьюкенен ощутил во рту вкус желудочного сока. -- Потому что я только за пару дней узнал, что клиент настаивает на моем приезде сюда. Чтобы получить деловую визу, нужно время. Вместо этого я взял туристическую карточку. Это намного легче. Следователь концом шланга с силой поддел подбородок Бьюкенена. -- Ты проник в Мексику нелегально. -- Он пристально уставился Бьюкенену в глаза, потом убрал шланг, чтобы тот мог говорить. Из-за манипуляций со шлангом горло Бьюкенена распухло, и голос стал еще более хриплым. -- Сначала вы обвиняете меня в убийстве трех человек. -- Дышать стало труднее. -- Теперь придираетесь из-за того, что я не запасся деловой визой. Что следующее на очереди? Собираетесь обвинить меня в том, что я помочился вам на пол? Потому что именно это мне и придется сделать, если мне не разрешат сходить в туалет в ближайшем будущем. Стоявший за спиной Бьюкенена охранник снова дернул его за волосы, да так, что на глазах у него выступили слезы. -- Ты, видно, не понимаешь, что это все серьезно. -- Ошибаетесь. Поверьте, я думаю, что это очень серьезно. -- Но по тебе не скажешь, что ты боишься. -- Нет, что вы, я боюсь. Можно сказать, до чертиков боюсь. Глаза следователя сверкнули злобным удовлетворением. -- Но так как я не делал того, что вы мне приписываете, то я еще и в бешенстве. -- Бьюкенен заставил себя продолжать. -- Мне все это надоело. -- Каждое слово давалось ему с трудом. -- Я требую адвоката. Следователь уставился на него, словно не веря своим ушам, потом оглушительно захохотал, тряся своим огромным животом. -- Адвоката? Охранник за спиной Бьюкенена тоже засмеялся. -- Un jurisconsulto? -- с насмешкой переспросил следователь, -- Que tu necesitas esta un sacerdote? -- Он сильно ударил его шлангом по голеням. -- Что ты об этом думаешь? -- Я сказал вам, что почти не знаю испанского. -- А я сказал, что тебе нужен не адвокат, а священник. Потому что теперь тебе, Виктор Грант, помогут только молитвы. -- Я гражданин Соединенных Штатов. Я имею право... -- Бьюкенен ничего не мог с собой поделать. Его переполненный моченой пузырь больше не выдерживал. Ему надо было облегчиться. Мочась в брюки, он чувствовал, как горячая жидкость течет по сиденью стула и льется на пол. -- Cochino! Свинья! -- Следователь обрушил удар на его раненое плечо. Господи, пусть я потеряю сознание, подумал Бьюкенен. Следователь сгреб Бьюкенена за рубашку и рванул на себя, опрокидывая стул, валя его на пол. Бьюкенен ударился лицом о цементный пол. Он услышал, как следователь кричит кому-то по-испански, чтобы принесли тряпки: надо заставить гринго убрать за собой грязь. Но Бьюкенен сомневался, что будет еще в сознании к тому времени, как их принесут. И хотя в глазах у него потемнело, это произошло недостаточно быстро, и он успел с ужасом увидеть, что его моча имеет красный оттенок. Они что-то отбили мне внутри. У меня в моче кровь. -- Ты знаешь, что я думаю, гринго? -- спросил следователь. Бьюкенен был не в состоянии ответить. -- Я думаю, ты связан с наркотиками. Я думаю, ты и те люди, которых ты убил, поссорились из-за денег от продажи наркотиков. Я думаю... Голос следователя затухал, отдаваясь эхом. Бьюкенен потерял сознание. 5 Когда он очнулся, оказалось, что он снова сидит вертикально, все еще привязанный к стулу. Понадобилось несколько секунд, чтобы зрение стало четким, а в голове прояснилось. Боль определенно способствовала остроте восприятия окружающего. Он не мог знать, сколько времени пробыл без сознания. В комнате не было окон. Жирный следователь был как будто все в той же пропотевшей форме. Но Бьюкенен заметил, что кровавая моча с пола исчезла. Не осталось даже влажного пятна. Должно быть, времени прошло порядочно, заключил он. Потом он заметил еще кое-что -- его брюки остались мокрыми. Черт, они просто перетащили меня в другую комнату. Пытаются крутить мне мозги. -- С тобой хочет повидаться друг. -- Прекрасно. -- Голос Бьюкенена сорвался. Ему стоило больших усилий держаться. -- Мой клиент может поручиться за меня. Мы уладим это недоразумение. -- Клиент? Разве я говорил что-нибудь о клиенте? -- Следователь открыл дверь. В плохо освещенном коридоре стоял какой-то человек, американец, которого сопровождали двое охранников. Человек был высокого роста, с широкими плечами и массивной грудью, а его песочного цвета волосы были подстрижены ежиком. На нем были кроссовки, джинсы и слишком тесная для него зеленая тенниска -- та же самая одежда, что и тогда, когда он вошел в ресторан отеля "Клуб интернасьональ" в Канкуне. Одежда была мятая, а у ее владельца был измученный вид. Лицо его было все еще красным, но не столько от солнца и спиртного, сколько от усталости. Он был небрит. Большой Боб Бейли. Да, готов поспорить, что ты теперь жалеешь, что подошел ко мне в ресторане, подумал Бьюкенен. Следователь сделал резкий жест рукой, и конвоиры втолкнули Бейли в комнату, направляя его твердой рукой за локти с каждой стороны. Он шел нетвердыми шагами. Ну конечно, они ведь допрашивают тебя с тех пор, как сцапали тогда на пляже, думал Бьюкенен. Стараются выкачать из тебя любую крупицу информации, какую только могут, и давление, которое на тебя оказывают, заставляет тебя настаивать на своей версии. Если они получат то, что хотят, то извинятся и будут обходиться с тобой по-королевски, чтобы ты, не дай Бог, не передумал. Конвоиры остановили Бейли прямо перед Бьюкененом. Следователь концом резинового шланга приподнял голову Бьюкенена. -- Это и есть тот человек, которого ты видел в Канкуне? Бейли заколебался. -- Отвечай, -- потребовал следователь. -- Я... -- Бейли провел трясущейся рукой по ежику. -- Может быть, и тот. -- От него несло сигаретами, а в голосе словно песок скрипел. -- Может быть? -- Следователь зло сверкнул глазами и показал ему полицейский набросок. -- Когда ты помогал делать этот эскиз, то, как мне говорили, не колебался в описании. -- Ну да, но... -- Но? Бейли откашлялся. -- Я был тогда пьян. Мои способности рассуждать могли притупиться. -- А сейчас ты трезв? -- Жалею об этом, но я действительно трезв. -- Тогда ты, должно быть, уже в состоянии судить здраво. Это тот человек, который у тебя на глазах застрелил трех других на пляже позади отеля, или нет? -- Подождите минутку, -- сказал Бейли. -- Я вообще не видел, как кто-то в кого-то стрелял. А полиции в Канкуне я только сказал, что видел своего приятеля в компании с тремя мексиканцами. Я шел за ними от ресторана до пляжа. Было темно. Послышались выстрелы. Я бросился на землю, чтобы в меня не попали. Я не знаю, кто в кого стрелял, но мой приятель остался жив и убежал. -- Логично предположить, что тот, кто остался в живых после перестрелки, виновен в смерти остальных. -- Не знаю. -- Бейли потер затылок. -- Американский суд может и не согласиться с такой логикой. -- Сейчас мы в Мексике, -- оборвал его следователь. -- Это тот человек, который сбежал, или нет? Бейли сощурился и посмотрел на Бьюкенена. -- На нем другая одежда. В волосах у него кровь. Лицо в грязи. На губах запекшаяся корка. Он небритый и вообще выглядит дерьмово. Но все-таки он похож на моего приятеля. -- Только похож? -- Следователь насупился. -- Вы вполне могли бы выразиться более определенно, сеньор Бейли. Ведь чем скорее мы это уладим, тем скорее вы сможете вернуться к себе в отель. -- Ладно. -- Бейли прищурился еще больше. -- Да, я думаю, что это мой приятель. -- Он ошибается, -- возразил Бьюкенен. -- Я никогда и жизни не видел этого человека. -- Он утверждает, что знает тебя по Кувейту и Ираку, -- настаивал следователь. -- Во время войны в Заливе. -- Ага. Ну да, конечно. -- Боль у него в животе усилилась. Он закусил губу, потом с усилием продолжал: -- А потом он по чистой случайности наткнулся на меня в Канкуне. Говорят вам, я никогда не был ни в Кувейте, ни в Ираке и могу это доказать. Далеко ходить не надо, стоит только посмотреть на штемпели у меня в паспорте. Могу поспорить, что этот парень даже не знает, как меня зовут. -- Джим Кроуфорд, -- выпалил Бейли, внезапно разозлившись. -- Только ты соврал мне, сказал, что тебя зовут Эд Поттер. -- Джим Кроуфорд? -- Бьюкенен состроил гримасу и посмотрел на следователя. -- Эд Поттер? Хватит фантазировать. Этот парень в курсе, что меня зовут Виктор Грант? Покажите ему мой паспорт. Вы же слышали -- он сам это признал -- он был настолько пьян, что просто удивительно, почему он не утверждает, будто видел Элвиса Пресли. Я не тот человек, за которого он меня принимает, и ничего не знаю о трех убитых. -- В Канкуне, -- произнес следователь, -- мои коллеги в полиции занимаются Эдом Поттером. Если допустить, что ты не лгал, назвавшись сеньору Бейли этим именем, ты должен был оставить какой-то след в округе. Тебе надо было где-то жить. Где-то держать одежду. Где-то спать. Мы найдем это место. Найдутся люди, которые тебя там видели. Мы привезем сюда этих людей, и они опознают тебя как Эда Поттера, и таким образом будет доказано, что сеньор Бейли прав. -- Следователь помахал отрезком шланга перед лицом Бьюкенена. -- И тогда тебе придется объяснять не только, за что ты убил тех троих, но и почему при тебе паспорт на другое имя, почему у тебя так много имен. -- Да. Например, Джим Кроуфорд, -- заявил Бейли. -- В Кувейте. Теперь, когда Бейли снова начал с ним сотрудничать, следователь казался чрезвычайно довольным. Все время, пока это происходило, единственной внешней реакцией Бьюкенена был усугубляемый болью гнев. Но его мозг, несмотря на дикую головную боль, работал безостановочно. Надо было вычислить, достаточно ли хорошо он защищен. Он воспользовался услугами почты, чтобы договориться об аренде офиса и вносить арендную плату. Те несколько раз, что он говорил с домовладельцем, он делал это по телефону. Точно так же он действовал, снимая квартиру в центральной части Канкуна. Все это зарекомендовавшие себя профессиональные приемы. Пока все хорошо. Еще одно преимущество Бьюкенена состояло в том, что полиции потребуется немало времени, чтобы опросить всех управляющих отелями и всех домовладельцев в Канкуне. Но в конце концов они это сделают, и, хотя никто из домовладельцев не сможет дать его описания, они скажут в полиции, что знают имя Эд Поттер, а полиция начнет расспрашивать людей, которые часто бывают в районе, где Эд Поттер работал и жил. Под конец приведут кого-то, кто согласится с утверждением Большого Боба Бейли, что человек, называющий себя Виктором Грантом, очень похож на Эда Поттера, и тогда очень сильно запахнет жареным. -- Ну и пусть занимаются, -- сказал Бьюкенен. -- Пусть сколько угодно разбираются с этим Эдом Поттером, кем бы он ни был. Мне все равно. Потому что я не Эд Поттер. -- Боль грызла его внутренности. Ему опять надо было опорожнить мочевой пузырь, и он опасался, что моча окажется еще более красной. -- Беда в том, что, пока они теряют время, здесь, черт побери, из меня вот-вот дух вышибут. -- Его передернуло. -- И это дело не прекратится, потому что, клянусь Богом, я не собираюсь признаваться в том, чего не делал. -- Он со злостью посмотрел на здоровенного техасца, который явно нервничал. -- Как, этот коп сказал, тебя зовут? Бейли? Бейли пришел в раздражение. -- Кроуфорд, тебе прекрасно известно, черт подери, что меня зовут... -- Перестаньте называть меня Кроуфордом. Перестаньте называть меня Поттером. Вы совершили ужасную ошибку, и если не разберетесь со своей памятью, то... Бьюкенен не мог больше зажимать свой мочевой пузырь. Да и не хотел этого делать. В это мгновение он решил поменять тактику. Он расслабил брюшные мышцы, и струйка мочи потекла на пол. Ему не надо было смотреть вниз -- он и так знал, что в ней была кровь. Потому что Бейли побледнел, поднес руку ко рту и забормотал: -- Господи... Смотрите... Ведь он... Ведь это же... -- Да, Бейли, смотрите хорошенько. Они так славно надо мной потрудились, что даже повредили мне что-то внутри. -- Бьюкенену не хватало воздуха, приходилось собираться с силами для каждого слова. -- Что будет, если они убьют меня, а потом окажется, что вы ошиблись? Бейли побледнел еще больше. -- Кто тебя убьет? Это просто смешно, -- вмешался следователь. -- Очевидно, у тебя есть и другие повреждения, помимо раненого плеча и разбитой головы. Я этого не знал. Теперь я вижу, что ты нуждаешься в медицинской помощи. Как только сеньор Бейли подпишет вот этот документ, где подтвердит, что ты тот самый человек, которого он видел убегающим с места убийства, он сможет уйти, а я -- послать за доктором. Следователь протянул Бейли ручку и отпечатанный на машинке текст показаний. -- Ну да, давайте, подписывайте, -- хрипло пробормотал Бьюкенен. -- А потом молитесь Богу, чтобы полицейские обнаружили ошибку... прежде чем изобьют меня еще сильнее... прежде чем я истеку кровью... -- Бьюкенен перевел дыхание. -- Потому что если они убьют меня, то следующим будете вы. -- Что такое? -- Бейли нахмурился. -- Что ты болтаешь? -- Не будьте ослом, Бейли. Раскиньте мозгами. Именно вам и придется расхлебывать эту кашу. Речь идет о смерти американского гражданина в мексиканской тюрьме. Уж не думаете ли вы, что этот коп признается в случившемся? Мой труп исчезнет. Мой арест запротоколирован не будет. А единственный, кто может опровергнуть их версию, это вы. Бейли вдруг подозрительно посмотрел на следователя. Следователь схватил Бейли за руку. -- Очевидно, арестованный бредит. Ему надо дать отдохнуть. Пока вы подписываете этот документ в другой комнате, я позабочусь о том, чтобы ему была оказана медицинская помощь. Не зная, как поступить, Бейли позволил следователю повернуть себя к двери. -- Ага, -- сказал Бьюкенен. -- Медицинская помощь. Он имеет в виду, что мне еще раз врежут вон тем резиновым шлангом за то, что я объяснил вам, в какую большую неприятность попали вы. Подумайте же, Бейли. Вы сами признались, что были пьяны. Почему бы вам не признать, что вероятнее всего, я не тот человек, которого вы видели в Канкуне? -- С меня довольно. -- Следователь ткнул Бьюкенена в больное плечо. -- Каждому дураку ясно, что ты виновен. Как ты объяснишь эту пулевую рану? Корчась от боли под врезающимися в тело веревками, которыми он был привязан к стулу, Бьюкенен сказал сквозь стиснутые зубы: -- Это не пулевая рана. -- Но врач сказал... -- Откуда ему это известно? Он не исследовал рану на следы пороха. Он только снова зашил ее, вот и все. -- Бьюкенен поморщился. -- И эту рану, и рану на голове я получил в результате несчастного случая в море. -- Он опять почувствовал сильное головокружение и испугался, что потеряет сознание, не успев закончить. -- Я свалился за борт яхты моего клиента, когда мы выходили из бухты. Головой ударился о корпус... Одним из винтов мне рассекло плечо... Мне просто повезло, что я не погиб. -- Это выдумка, -- отрезал следователь. -- Ладно. -- Бьюкенен сделал глотательное движение. -- Докажите это. Докажите, что я лгу. Ради всего святого, сделайте то, что я умоляю вас сделать. Пригласите сюда моего клиента. Спросите, знает ли он меня. Попросите его объяснить, как я поранился. -- Да, наверно, это неплохая мысль, -- подал голос Бейли. -- Что? -- Следователь резко повернулся к массивному техасцу. -- Вы хотите сказать, что описание, которое вы дали в Канкуне, что этот сделанный в полиции рисунок -- сделанный с вашей помощью -- не похож на арестованного? Вы хотите сказать, что опознание, сделанное вами пять минут назад... -- Я только сказал, что он похож на человека, которого я видел. -- Бейли задумался, потирая здоровенной мозолистой ручищей свой заросший щетиной подбородок. -- А теперь я не так уверен. Память уже не та. Мне нужно время подумать. Тут очень серьезное дело. -- Кто угодно может ошибиться, -- заметил Бьюкенен. -- Ваше слово против моего. Больше ничего тут не сделаешь, пока не свяжутся с моим клиентом, который поручится за меня. Бейли покосился на лужу кровавой мочи на полу. -- Я не буду ничего подписывать, пока клиент этого человека не докажет, прав я или нет. Охваченный радостью Бьюкенен смог, невзирая на боль, выдавить еще несколько слов: -- Чарльз Максуэлл. Его яхта пришвартована возле Колумбова дока в Канкуне. С этими словами Бьюкенен перестал сопротивляться продолжающемуся головокружению. Он сделал все, что мог. Проваливаясь в забытье, он слышал яростную перебранку между следователем и Большим Бобом Бейли. 6 Его препроводили обратно в камеру. Он брел пошатываясь, стараясь не толкнуть кого-нибудь, не нарваться на неприятность. Ему бросилось в глаза, что среди злобно взирающих на него физиономий было много новых по сравнению с теми, которые он помнил со времени своего первого появления здесь, хотя и не знал, как давно это было. Он устало подумал, что место протрезвившихся, должно быть, заняли свежие пьянчуги, а ворье и другие хищники остались и будут сидеть здесь до тех пор, пока у кого-нибудь не возникнет достаточно сильного стимула отправить их под суд. Он знал, что, видя его ослабленное состояние, уголовники не станут долго ждать и скоро набросятся на него, поэтому нашел местечко у стены и сел, силясь не уснуть, не отводя глаз под их пристальными взглядами, пряча от них свою боль, рассчитывая, как лучше защитить себя. Он не сразу заметил, что двое охранников открыли дверь камеры и знаками предлагают ему выйти. Но повели его не в комнату допросов, а в противоположном направлении, в секцию тюрьмы, которой он еще не видел. Что они собираются делать? Решили, что сейчас самое время мне исчезнуть? Конвоиры открыли какую-то дверь, и Бьюкенен замигал в растерянности. Он ожидал увидеть следователя, а увидел умывальник, унитаз и душевую кабинку. Ему было приказано раздеться, вымыться, побриться и надеть белые хлопчатобумажные рубашку и брюки, которые лежали на стуле вместе с парой дешевых резиновых сандалий. Сбитый с толку, он повиновался, и от тепловатой воды не только насладился блаженным ощущением чистоты, но и получил даже какой-то заряд энергии. Охранники наблюдали за ним. Позже, когда Бьюкенен заканчивал одеваться, вошел еще один тюремщик и поставил на раковину умывальника поднос. Бьюкенен был поражен. На подносе была тарелка разогретых бобов и маисовых лепешек -- первая пища, полученная им за все проведенное здесь время. Слабость и боль притупили его аппетит, и первое, чему он воздал должное, -- это была бутылка очищенной воды, также стоявшая на подносе. Он схватил ее, распечатал, отвернул колпачок и сделал несколько больших глотков. Много нельзя, а то может стошнить. Он внимательно посмотрел на еду, запах которой одновременно притягивал и отталкивал его. Пища может быть отравлена, подумал он, а душ и чистая одежда -- просто уловка, чтобы усыпить его подозрения и заставить поесть. Но придется рискнуть. Даже если желудок и не хочет, придется себя заставить. И опять он напомнил себе: нельзя есть сразу слишком много. Он очень долго жевал первую ложку бобов, прежде чем проглотить ее. Убедившись, что желудок не возмутился, он решился выпить еще немного воды и откусить кусок лепешки. Но закончить трапезу ему так и не удалось. Он держал ложку в правой руке и чуть не выронил ее, потому что пальцы, к его ужасу, опять задергались. Он перехватил ложку левой рукой, но не успел поднести ко рту следующую порцию пищи, потому что пришел еще один охранник, и все четверо с мрачным видом повели его мимо перенаселенной камеры, где он сидел, в ту часть тюрьмы, где располагались комнаты для допросов. Почему, думал Бьюкенен, почему они дали мне вымыться и накормили, если намереваются еще раз дать мне отведать резинового шланга? В этом нет никакого смысла. Разве что... Конвоиры привели его в комнату, которую Бьюкенен раньше не видел, грязную, захламленную, где за письменным столом в напряженной позе сидел следователь, а напротив него, столь же напряженно, -- тонкогубый американец со строгим лицом. При появлении Бьюкенена оба они устремили на него пристальные взгляды, и скрытая радость Бьюкенена, вызванная надеждой на то, что его, может быть, освободят, превратилась в неприятное предчувствие. Американец, на вид лет сорока пяти, был среднего роста и веса, загорелый, с острым подбородком, тонким носом и густыми темными бровями, контрастировавшими с его выгоревшими на солнце редеющими волосами. На нем был дорогой костюм из легкой голубой ткани, шелковый галстук в красную полоску и сверкающей белизны рубашка, которая подчеркивала и оттеняла его загар. Он носил кольцо выпускника Гарвардского университета, часы фирмы "Пьяже" и туфли фирмы "Коул Хаан". Он был безупречен. Производил впечатление. Такого человека хотелось иметь на своей ст