Дэвид Моррелл. Чужое лицо David Morrell. Assumed identity Copyright ╘ 1993 by David Morrell ╘АО Издательство "Новости", издание на русском языке, 1994 ╘ Л. Лунькова (стр.5--267, 413--509), С. Страхов (стр 267--413), перевод, 1994 OCR by Wlad from Bewareme Ltd. Мартину Е. Уингейту -- "скале", славному другу и доброму учителю Нет лучше маски для прикрытья лжи, чем правда, И лучше всех замаскирован тот, кто ходит голым. Уильям Конгрив "Обманщик" Но что такое ложь, в конце концов? Не более, чем истина под маской. Лорд Байрон "Дон Жуан" ПРОЛОГ Мексика, 1562 год Не прошло и сорока лет после появления испанских завоевателей на Американском континенте, а систематическое истребление туземцев уже шло полным ходом. Этот геноцид почти не требовал усилий, ибо в Новом Свете привычные для европейцев болезни, такие, как оспа, корь, свинка, грипп, известны не были, и они стали быстро косить туземное население, не обладавшее иммунитетом к ним. Те, кто не погиб от болезней (а выжило, по-видимому, не более десяти процентов населения), были с жестокостью покорены и обращены в рабство. Города были разрушены, а жители согнаны в невольничьи лагеря. Все средства, и в первую очередь пытки, были пущены в ход, чтобы заставить оставшихся в живых туземцев отказаться от собственной культуры и принять культуру покорителей-европейцев. На юго-восточной оконечности Мексики, на полуострове Юкатан, миссионер-францисканец по имени Диего де Ланда был шокирован, обнаружив, что религиозные верования индейцев майя включают в себя поклонение змее и человеческие жертвоприношения. Преисполнившись решимости искоренить это языческое варварство, Ланда принялся за разрушение храмов, уничтожение скульптур, фресок и вообще любых предметов с намеком на культовую принадлежность. При этом он не только отнял у майя их религиозные символы, но и лишил современных историков возможности отыскать ключи к расшифровке сохранившихся иероглифов, рассказывающих об исчезнувшей древней цивилизации. Апофеозом разрушительной деятельности Ланды стали события в городе Мани, где он обнаружил огромную библиотеку рукописей майя. Эти невосполнимые тексты, сложенные гармошкой, "не содержали ничего иного, кроме явных суеверий и дьявольской лжи", как сообщал Ланда. "Мы все это предали огню". Мы все это предали огню. В наши дни любитель древности стонет в отчаянии перед безапелляционной и ограниченной самоуверенностью, выраженной в этих словах. Во все времена сжигатели книг походили на Ланду и выражением лица: те же поджатые губы, прищуренные глаза, выдвинутая вперед челюсть -- мина абсолютной убежденности в своей правоте. Но Ланда ошибался. Он ошибался в нескольких отношениях. Помимо того, что Ланда называл ложью, рукописи содержали еще и бессмертные исторические и философские истины. К тому же не все рукописи оказались уничтоженными. Три из них были привезены в Европу и ныне признаны бесценными. Они известны как Дрезденская, Мадридская и Парижская рукописи и находятся соответственно в библиотеках в Дрездене, Мадриде и Париже. Четвертая, называемая рукописью Гролье, попала из Мексики в США и хранится в одной из частных коллекций. Однако ходят упорные слухи, что существует еще и пятая рукопись, что она является подлинником, содержит больше истин, чем какая-либо другая, и среди них одну истину -- самую главную. Современный человек может задать себе вопрос, какова была бы реакция брата Ланды, если бы можно было вызвать его из преисподней и сделать свидетелем кровопролития, которое если не по масштабам, то по степени насилия ничуть не уступает тому, что творил он сам в XVI веке, кровопролития, которого могло и не произойти, если бы Ланда либо вовсе не начинал своей инквизиторской деятельности, либо действительно был профессионалом, каковым себя считал, и довел свою сатанинскую работу до конца. Мани, название города, где Ланда нашел и уничтожил рукописи, на языке майя означает "кончено". Но на самом деле все только начиналось. ГЛАВА 1 1 -- Я отлично понимаю, что всем вам хочется услышать о человеческих жертвоприношениях, -- сказал профессор, придав своему взгляду подходящий к случаю озорной блеск, который как бы говорил слушателям, что изучение истории вовсе не требует от них отказываться от чувства юмора. Всякий раз, начиная читать этот курс -- а занимался он этим вот уже тридцать лет, -- профессор неизменно произносил одну и ту же фразу, в ответ на которую неизменно получал одну и ту же реакцию (он на нее и рассчитывал): по аудитории прокатывался смех, студенты одобрительно переглядывались и усаживались поудобнее. -- О том, как у девственниц вырезали сердца, или как их сбрасывали со скал в колодцы, и тому подобном. Он сделал отметающий жест рукой, который должен был показать, насколько хорошо он знаком со всеми подробностями человеческих жертвоприношений и как ему уже наскучил этот предмет. Глаза его вновь озорно блеснули, и смешки в аудитории стали громче. Профессора звали Стивен Милл. Ему было 58 лет, он был невысок, худощав, у него были редеющие седые волосы и тонкие усики цвета соли с перцем, он носил бифокальные очки в тонкой квадратной металлической оправе и коричневый шерстяной костюм, пропахший трубочным табаком. Его любили и уважали и коллеги, и студенты, и теперь, когда начался отсчет последних семидесяти минут его жизни, утешением -- если вообще уместно говорить об утешении в подобном случае -- могло служить то, что он умрет, занимаясь делом, которое доставляло ему самую большую радость, -- рассказывая о предмете, целиком его поглощавшем. -- Впрочем, майя не очень любили приносить в жертву девственниц, -- добавил профессор Милл. -- Большая часть скелетов, извлеченных из священных колодцев, которые, кстати, называются сснотами, -- вам пора уже начинать вплотную знакомиться с нашей терминологией, -- принадлежат людям мужского пола, причем главным образом детям. На лицах студентов появились гримасы отвращения. -- Разумеется, майя вырезали сердца жертв, -- сказал профессор Милл. -- Но этосамая неинтересная часть ритуала. Некоторые из студентов нахмурились и стали вопросительно переглядываться: "неинтересная"? -- Обычно майя поступали так: поймав врага, они раздевали его догола, красили голубой краской, вели на вершину пирамиды, там ломали ему позвоночник, но так, чтобы не убить его сразу, а лишь временно парализовать, потом вырезали у него из груди сердце, и вот тогда пленник умирал, но не раньше чем верховный жрец поднимал вверх и. показывал всем еще трепещущее сердце жертвы. Сочащаяся из сердца кровь размазывалась по лицам богов, вырезанных на стенах храма. Кое-кто считает, что верховный жрец сам съедал сердце. Доподлинно же известно то, что вслед за этим труп жертвы сбрасывали вниз по ступеням к подножию пирамиды. Там один из жрецов снимал с жертвы кожу, надевал ее на себя и в таком виде исполнял ритуальный танец. Присутствовавшие на церемонии расчленяли тело и зажаривали его куски на угольях. В этом месте студенты делали глотательные движения, словно борясь с дурнотой. -- Но к этому скучному материалу мы вернемся позднее по ходу семестра, -- объявил профессор, и студенты снова засмеялись, на этот раз с облегчением. -- Как вы знаете, этот курс читается для нескольких специальностей. -- Он с мастерской легкостью перешел на другой тон, заговорил более серьезным голосом и, отбросив личину шутника, превратился в классического лектора. -- Некоторые из вас изучают историю искусства. Другие избрали для себя профессию этнолога или археолога. Цель нашего курса -- изучить иероглифы майя, научиться читать их и использовать полученные знания для реконструкции культуры этого древнего народа. Прошу вас открыть семьдесят девятую страницу в книге Чарльза Гал-ленкампа "Майя. Загадка и второе открытие исчезнувшей цивилизации". Студенты повиновались и сразу же озадаченно нахмурились, увидев перед собой похожую на тотемный столб таблицу из двух вертикальных колонок, образованных изображениями искаженных, гримасничающих лиц в обрамлении линий, точек и закорючек. Кто-то испустил стон. -- Да, понимаю, это производит устрашающее впечатление, -- продолжал профессор Милл. -- Вы уже говорите себе, что никогда не научитесь разбираться в этой путанице из бессмысленных на первый взгляд символов. Но я уверяю вас, что вы сможете прочитать и эту надпись, и множество ей подобных. Вы сможете озвучить эти знаки, сможете читать их, как если бы это были английские предложения. -- Он выдержал драматическую паузу и выпрямился. -- Вы сможете говорить на древнем языке майя. -- Он восхищенно покачал головой. -- Теперь вам понятно, что я имел в виду. Рассказы о человеческих жертвоприношениях -- это скучно. Вот где, -- он показал на иероглифы в книге Галленкампа, -- вот где скрыт настоящий, захватывающий интерес. -- Он остро взглянул на каждого из своих двадцати студентов. -- А так как нам надо с чего-то начинать, то давайте начнем с того, с чего мы начинали, когда были детьми, -- с палочек и точек. Вы заметили, наверное, что многие колонки иероглифов -- изображающие, кстати, какую-то дату -- выглядят вот так. -- Схватив кусок мела, профессор стал торопливо чертить на доске. . .| .| | .| | | . .| | | | | | . | | | | | | . .| .| | | | | -- Каждая точка соответствует единице. Черточка, или, как мы говорим, палочка, соответствует цифре пять. Таким образом, первая нарисованная мною группа знаков равна четырем, вторая -- восьми, третья -- двенадцати, а четвертая... Постойте-ка, а почему говорю я один? -- Указательным пальцем правой руки профессор Милл провел сверху вниз по списку студентов. -- Мистер Хоган, скажите мне, пожалуйста, сколько получается?.. -- Шестнадцать? -- неуверенно откликнулся вызванный. -- Отлично, мистер Хоган. Видите, как все просто? Вы уже учитесь читать символы майя. Но если вы поставите все изображенные этими знаками цифры в один ряд, то дата, которую они обозначают, останется вам непонятной. Дело в том, что майя пользовались календарем, отличающимся от того, которым пользуемся мы с вами. Их календарь был почти таким же точным, как наш. Но он был значительно сложнее. Поэтому в качестве первого нашего шага к пониманию цивилизации майя мы должны уразуметь их концепцию времени. К следующему занятию прошу вас прочитать главы первую и вторую из книги Линды Шеле и Дэвида Фридела "Лес царей: нерассказанная история о древних майя". А сейчас я вкратце изложу материал, который вам предстоит изучить. И профессор Милл продолжил лекцию, явно упиваясь любимым предметом, в то время как жить ему оставалось менее двадцати минут. Он наслаждался каждым мгновением. Занятие он закончил шуткой, к которой всегда прибегал в этом месте своего курса, вызвав, как и ожидал, еще один всплеск веселья, ответил на несколько вопросов подошедших к нему студентов, потом сложил в портфель книги, записи, учебную программу и список студентов. Его кабинет находился в пяти минутах ходьбы от аудиторного корпуса. Профессор шел, дыша полной грудью и радуясь жизни. День выдался на славу -- ясный, солнечный. Чувствовал он себя превосходно (жить ему оставалось уже меньше пятнадцати минут), а к приятному ощущению от удачно проведенного занятия добавлялось радостное предвкушение того, что ему предстояло сделать, ожидание назначенной на сегодня встречи и гостя, который должен вскоре прийти. Кабинет располагался в невзрачном кирпичном здании, но унылая обстановка ничуть не омрачила жизнерадостного и бодрого настроения Милла. Он ощущал в себе столько энергии, что прошел мимо ожидавших лифта студентов и быстро поднялся на два лестничных марша в слабо освещенный коридор, в середине которого находился его кабинет. Отперев дверь (до конца оставалось десять минут) и водрузив портфель на письменный стол, он повернулся, собираясь спуститься в комнату отдыха преподавателей, но остановился и улыбнулся, увидев, что гость уже стоит в дверях. -- Я как раз собирался сходить за кофе, -- сказал профессор Милл. -- Не хотите ли чашечку? -- Нет, благодарю. -- Гость кивнул в знак приветствия и вошел в кабинет. -- С некоторых пор мой желудок с кофе не в ладах. У меня все время изжога. Видимо, дело идет к язве. Гость был весьма презентабельным мужчиной лет тридцати пяти. Его аккуратно подстриженные волосы, сшитая на заказ белая рубашка, шелковый галстук в полоску, безукоризненный двубортный костюм и туфли из телячьей кожи на тонкой подошве вполне соответствовали его статусу высокооплачиваемого служащего. -- Язва развивается от стрессов. Вам не мешало бы немного сбавить скорость, -- сказал профессор Милл, пожимая гостю руку. -- Стрессы и скорость -- атрибуты моего рода занятий. Если я начну печься о своем здоровье, то окажусь без работы. -- Гость сел. -- Вам нужен отпуск. -- Обещают скоро дать. -- Итак, что вы мне принесли? -- спросил профессор. -- Очередную порцию иероглифов для перевода. -- Много? Гость пожал плечами. -- Страниц пять. -- Он нахмурился, когда мимо по коридору прошла компания студентов. -- Я бы предпочел по-прежнему не афишировать эту работу. -- Разумеется. -- Профессор Милл встал, закрыл дверь и вернулся к письменному столу. -- Страницы, как у майя, или современные? Во взгляде гостя мелькнуло недоумение, но потом он сообразил: -- Ах да, я все время забываю, что страницы майя большего формата. Нет, страницы современные. Фотокопии восемь на десять. Я понимаю так, что сумма гонорара, о которой мы договорились в прошлый раз, вас по-прежнему устраивает. -- Пятьдесят тысяч долларов? Вполне устраивает. При условии, что торопить меня не будут. -- Торопить не будут. В вашем распоряжении месяц, как и раньше. Условия оплаты прежние: половину получите сейчас, и половину --, когда закончите. Требования те же: нельзя делать копий с текста, нельзя никому раскрывать характер вашей работы или обсуждать ваш перевод с кем бы то ни было. -- Не беспокойтесь. Я этого не делал и не сделаю, -- заверил профессор Милл, -- хотя сам перевод вряд ли может заинтересовать кого-то еще, кроме вас, меня и вашего шефа. Но это не имеет значения. Вы так хорошо мне платите, что с моей стороны было бы верхом безумия нарушить условия соглашения и подвергнуть риску будущие отношения с вами. На весь следующий год я беру положенный мне отпуск для научной работы, и эти деньги позволят мне посвятить его целиком изучению "Иероглифической лестницы", являющейся частью сооружений майя в Копане -- это на территории Гондураса. -- Для меня там чересчур жарко, -- сказал гость. -- Когда я нахожусь среди этих древних построек, то испытываю такой подъем, что забываю о погоде. Можно взглянуть на ваши страницы? -- Да, разумеется. -- Гость сунул руку в портфель из кожи аллигатора и достал большой желтый конверт. Пошла последняя минута жизни профессора Милла, когда он взял конверт в руки, открыл его и вынул пять фотографий, на которых были изображены ряды иероглифов. Он сдвинул книги на край стола и разложил фотографии так, чтобы ряды иероглифов расположились вертикально. -- Все это части одного и того же текста? -- Понятия не имею, -- сказал гость. -- Мне лишь поручено доставить это вам. -- По-видимому, так оно и есть. -- Профессор взял лупу и склонился над фотографиями, рассматривая детали иероглифов. Лоб его покрылся капельками пота. Он потряс головой. -- Мне не следовало взбегать по этой лестнице. -- Простите? -- спросил гость. -- Нет, ничего. Просто мысли вслух. Вам не кажется, что здесь жарко? -- Пожалуй, есть немного. Профессор Милл снял пиджак и вернулся к изучению фотографий. Жить ему оставалось пятнадцать секунд. -- Ладно, оставьте их мне, и... -- А? -- Я... -- Что с вами? -- Мне что-то нехорошо. Руки... -- Что руки? -- Онемели, -- сказал профессор Милл. -- У меня... -- Что? -- Лицо. Горит. Профессор Милл вдруг начал судорожно ловить ртом воздух, схватился за грудь, замер на мгновение и, обмякнув, рухнул в свое скрипучее вращающееся кресло. Рот его открылся, голова свесилась вперед. Он вздрогнул и перестал двигаться. Небольшой кабинет показался еще меньше, когда гость встал. -- Профессор Милл! -- Он пощупал пульс на запястье, потом на шее. -- Профессор Милл! -- Из своего портфеля гость извлек пару резиновых перчаток, надел их, правой рукой собрал фотографии и задвинул их в желтый конверт, который придерживал левой. Действуя левой рукой, он осторожно стянул перчатку с правой, потом правой рукой снял перчатку с левой, внимательно следя за тем, чтобы не коснуться тех мест, которые были в контакте с фотографиями. Затем бросил перчатки в другой желтый конверт, заклеил его и положил оба конверта в портфель. Когда гость открыл дверь, никто из проходивших в это время по коридору студентов и преподавателей не обратил на него особенного внимания. Окажись на его месте непрофессионал, он, скорее всего, просто ушел бы, но гость знал: волнение иногда обостряет память, и тогда кто-нибудь все-таки припомнит, что видел, как из кабинета выходил хорошо одетый мужчина. Он не хотел оставлять после себя загадок. Он хорошо понимал, что самая лучшая ложь -- это один из вариантов правды. Поэтому он поспешил к кабинету секретаря, вошел с озабоченным и встревоженным видом и сказал: -- Скорее. Звоните по 911. Профессор Милл. Я был у него... Мне кажется, с ним только что случился сердечный приступ... 2 Гватемала Несмотря на тридцатишестичасовой перелет и свои шестьдесят четыре года, Николай Петрович Бартенев не мог сидеть спокойно от нетерпения. Он и его жена только что прилетели сюда из Ленинграда. Нет, не так, подумал он. Из Санкт-Петербурга. После того как рухнул коммунистический режим, Ленина отменили. Итак, они прилетели через Франкфурт и Даллас по приглашению нового правительства Гватемалы, но, если бы не конец "холодной войны", эта поездка была бы неосуществимой. Лишь недавно после сорокалетнего перерыва Гватемала возобновила дипломатические отношения с Россией, и столь необходимые русские выездные визы, которые долгое время просто невозможно было получить, были выданы на удивление быстро. Большую часть своей жизни Бартенев был одержим мечтой поехать в Гватемалу, и не потому, что стремился уехать из России, а потому, что Гватемала преследовала его как наваждение. Однако ему упорно, раз за разом, отказывали в выезде. Теперь же вдруг оказалось, что требуется лишь заполнить несколько официальных бланков, а через несколько дней зайти и получить необходимые проездные документы. Бартенев не мог поверить такому везению. Он опасался, что на поверку все это обернется какой-то жестокой шуткой, что ему не дадут разрешения на въезд в Гватемалу и вышлют обратно в Россию. Самолет -- это был "Стретч-727", принадлежащий "Америкэн эйрлайнз" (американская компания! Чтобы русский летел самолетом с маркировкой "американский" -- такое было просто немыслимо несколько лет тому назад!), снижался, пробивая облачную пелену над горными хребтами, туда, где в долине раскинулся город Гватемала -- столица республики. Было восемь часов пятнадцать минут вечера. Алый свет заката лился в долину. Столица сверкала огнями. Бартенев зачарованно приник к иллюминатору, и сердце его колотилось от предвкушения счастья, как в детстве. Сидевшая рядом жена сжала его руку. Он повернул голову, всматриваясь в прекрасное, уже тронутое морщинами лицо, и ей не надо было ничего говорить, чтобы передать ему, как она рада, что скоро он встретится со своей мечтой. Еще в восемнадцатилетнем возрасте, когда Бартенев впервые увидел на фотографиях остатки сооружений майя, обнаруженные возле города Тикаль в Гватемале, он почувствовал какое-то странное родство с почти совсем исчезнувшим народом, когда-то построившим эти здания. У него было такое ощущение, будто он сам был там, был одним из тех майя, сам трудился, обливаясь потом, на строительстве этих величественных пирамид и храмов. А иероглифы просто околдовали его. Теперь, столько лет спустя, ни разу не ступив ногой на землю майя, ни разу не поднявшись на пирамиду, ни разу не увидев своими глазами изображенных на рельефах лиц -- крючконосых, широкоскулых, с покатыми лбами, -- он был одним из пяти мировых авторитетов по письму майя Сдаже, может быть, самым выдающимся, если верить тому, что говорила жена). И скоро -- конечно, не сегодня, но, возможно, уже завтра или определенно послезавтра -- он совершит еще один перелет и приземлится на этот раз на простой посадочной полосе, а потом проделает трудное путешествие через джунгли в Тикаль, туда, где ждет дело всей его жизни, центр его мироздания -- постройки майя. И иероглифы. Самолет коснулся земли, и его сердце забилось сильнее. Солнце опустилось еще ниже за горами на западе. Темнота стала гуще, ее подчеркивал блеск огней аэровокзала. Волнуясь от предстоящего, Бартенев отстегнул ремни, взял портфель и двинулся вслед за женой и другими пассажирами по проходу между креслами. Еще через минуту, показавшуюся бесконечной, наружная дверь открылась. Он прищурился и за фигурами стоявших впереди пассажиров различил неясные контуры зданий. Когда они с женой спустились по трапу на летное поле, он вдохнул разреженный горный воздух, сухой и прохладный, и ощутил, как от волнения напряглось его тело. Но как только он вошел в здание аэровокзала и увидел, что его встречает группа одетых в форму правительственных чиновников, то сразу почувствовал неладное. Лица их были мрачны и хмуры. Бартенев со страхом подумал, что его дурные предчувствия оправдались, и что ему сейчас объявят об отказе во въезде в страну. Однако этого не произошло. Суетливого вида тонкогубый человек в темном костюме отделился от группы встречающих и неуверенно приблизился. -- Профессор Бартенев? -- Да. Они говорили по-испански. Жгучий интерес Бартенева к Гватемале и к находкам сооружений майя на всей территории Центральной Америки заставил его изучить испанский, так как значительная часть исследований по иероглифам публиковалась на этом языке. -- Меня зовут Эктор Гонзалес. Я из Национального археологического музея. -- Да, я получил ваше письмо. Пока они обменивались рукопожатием, Бартенев не мог не заметить, что Гонзалес старается подвести его к группе официальных лиц. -- Это моя жена Елена. -- Очень рад познакомиться с вами, госпожа Бартенева. Прошу вас, в эту дверь, пожалуйста... Вдруг Бартенев заметил сурового вида солдат с автоматическими винтовками в руках. Он вздрогнул -- это напомнило ему Ленинград в худшие годы "холодной войны". -- Что-нибудь не в порядке? Вы что-то еще должны были сообщить, о чем мне следует знать? -- Нет, ничего, -- слишком быстро ответил Гонзалес. -- Небольшая проблема с вашим размещением. Неувязка с графиком. Ничего серьезного. Сюда, пожалуйста. В эту дверь и по коридору. Поторопитесь, иначе мы опоздаем. -- Опоздаем? -- Бартенев потряс головой. Его вместе с женой куда-то быстро вели по коридору. -- Куда опоздаем? А наш багаж? И как быть?.. -- Не беспокойтесь. Багаж привезут прямо в гостиницу. Вам не надо проходить иммиграционный и таможенный контроль. Они миновали еще одну дверь и вышли в темноту ночи на парковочную площадку, где ждал черный лимузин, а впереди и позади него стояло по джипу, набитому вооруженными солдатами. -- Я требую, чтобы мне сказали, что происходит, -- сказал Бартенев. -- Вы в своих письмах утверждали, что я буду здесь желанным гостем. Вместо этого я чувствую себя пленником. -- Профессор Бартенев, вы должны понимать, что в Гватемале неспокойно. Здесь всегда сильны политические брожения. Эти солдаты предназначены для вашей охраны. -- А зачем мне?.. -- Садитесь, пожалуйста, в машину, и мы это обсудим. Когда один из сопровождающих захлопнул дверцу за Бартеневым, его женой, Гонзалесом и двумя чиновниками, Бартенев повторил свой вопрос: -- Почему же все-таки мне нужна охрана? Эскортируемый джипами лимузин быстро набирал скорость. -- Как я вам уже сказал, все дело в политике. Многие годы Гватемалой управляли правые экстремисты. -- Гонзалес бросил тревожный взгляд на сопровождающих, словно опасался, что им может не понравиться его лексикон. -- Недавно к власти пришли умеренные. Именно благодаря новому правительству наши страны установили теперь дипломатические отношения. Этим же объясняется и ваше приглашение сюда. Визит русского ученого подчеркивает, что правительство Гватемалы желает развития связей с Россией. Ваша кандидатура была идеальной, так как вы не политический деятель, а область, в которой вы являетесь экспертом, имеет отношение к истории Гватемалы. -- Вы говорите так, словно... -- Бартенев запнулся. -- Словно работаете не в Национальном археологическом музее, а в правительстве. Как называется династия, которая правила Тикалем? Гонзалес не ответил. -- В каком веке Тикаль достиг вершины своего могущества? Гонзалес молчал. Бартенев саркастически хмыкнул. -- Вам угрожает опасность, -- сказал Гонзалес. -- Неужели? -- Правым экстремистам очень не нравится ваш визит, -- натянутым тоном заговорил Гонзалес. -- Несмотря на крах коммунизма в России, эти люди рассматривают ваш визит как начало подрывного влияния, которое превратит нашу страну в марксистскую. Предыдущее правительство сформировало "отряды смерти" для поддержания своей власти. Эти отряды до сих пор не распущены. Были угрозы расправы с вами. Бартенев смотрел невидящим взглядом, чувствуя, как его охватывает отчаяние. Жена спросила, что говорит Гонзалес. Благодаря судьбу за то, что она не знает испанского, Бартенев ответил, что кто-то забыл заказать для них номер в гостинице, что их хозяин весьма смущен этим упущением и делает все, чтобы исправить ошибку. Гонзалесу он сказал, нахмурившись: -- Как прикажете вас понимать? Что мне придется уехать? Ну уж нет! Да, я согласен отправить жену. Но сам я не для того проделал весь этот путь, чтобы уехать, так и не увидев своей мечты. Я слишком стар. Вряд ли мне представится второй такой случай. И я слишком близок к цели, чтобы отступить. Я должен дойти до конца. -- Вас и не просят уехать, -- сказал Гонзалес. -- По своим политическим последствиям подобный шаг был бы почти равносилен попытке покушения на вашу жизнь. Бартенев почувствовал, что бледнеет. Гонзалес продолжал: -- Необходимо лишь соблюдать величайшую осторожность. Быть начеку. Мы просим вас не выходить в город без сопровождения. Ваш отель будет охраняться. Мы организуем вашу поездку в Тикаль как можно скорее. И еще мы просим, чтобы по прошествии какого-то времени -- скажем, через день или, самое большее, два -- вы под предлогом плохого самочувствия вернулись домой. -- Один день? -- Бартеневу стало трудно дышать. -- Или даже два? Да вы шутите! После стольких лет ожидания?.. -- Профессор Бартенев, нам приходится иметь дело с политическими реальностями. Политика, подумал Бартенев, и ему захотелось выругаться. Но он, как и Гонзалес, привык иметь дело с такими мерзкими реальностями; мозг его заработал с лихорадочной быстротой, анализируя проблему. Он за пределами России и волен ехать куда угодно -- вот что сейчас важно. Древние постройки майя, представляющие значительный интерес, найдены и во многих других местах. Есть, например, город Паленке в Мексике. Это, конечно, не Тикаль. Там нет той эмоциональной и профессиональной привлекательности, которую имеет для него Тикалъ, но зато туда легко попасть. И жена сможет туда поехать вместе с ним. Там они будут в безопасности. Не беда, если правительство Гватемалы откажется оплачивать дальнейшие расходы, -- ведь у него есть тайный источник средств, о котором он не рассказывал даже жене. Именно секретность и была частью делового соглашения, которое предложил Бартеневу хорошо одетый светловолосый американец, однажды явившийся к нему в кабинет в Санкт-Петербургском государственном университете. Американец показал ему несколько фотокопий иероглифов майя. На безукоризненном русском языке он спросил Бартенева, сколько тот хотел бы получить за перевод иероглифов и за то, чтобы сохранить это поручение в тайне. "Если иероглифы интересны, я сделаю это бесплатно", -- ответил Бартенев, на которого большое впечатление произвело прекрасное знание русского языка, продемонстрированное иностранцем. Но американец настаивал, чтобы Бартенев принял гонорар, который к тому же поражал своей щедростью -- пятьдесят тысяч долларов. "Это в качестве гарантии вашего молчания, -- сказал американец. -- Часть суммы я обменял на рубли". Он вручил Бартеневу сумму в рублях, эквивалентную десяти тысячам долларов. Остальные деньги, объяснил он, будут положены на счет в швейцарском банке. Не исключено, что в один прекрасный день Бартенев сможет свободно путешествовать, и тогда деньги будет легко получить. Если же нет, то можно будет организовать переброску не слишком больших сумм в Санкт-Петербург с курьерами, сумм, размеры которых не вызовут у властей желания поинтересоваться их источником. После этого визита американец приходил еще дважды, каждый раз с новой порцией иероглифов майя и с предложением такого же гонорара. До сих пор деньги для Бартенева значили меньше, чем захватывающий, хотя и не совсем ясный смысл (вроде зашифрованной загадки), открывавшийся ему в этих письменах. Но теперь деньги приобретали очень большое значение, и расстроенный Бартенев решил извлечь из них всю пользу, какую они только могли принести. -- Понятно, -- сказал он Гонзалесу. -- Политическая реальность. Я уеду, когда вам будет угодно, как только вы сочтете, что я уже послужил вашим целям. Гонзалес, казалось, успокоился. Но лишь на минуту. Лимузин уже остановился перед отелем -- зданием современной архитектуры из стали и стекла, которое неприятно поражало своим явно не латиноамериканским стилем. В сопровождении солдат Бартенев и его жена быстро пересекли вестибюль, вошли в лифт и поднялись на двенадцатый этаж. Гонзалес пошел с ними, а один из чиновников остался внизу и стал что-то говорить портье за регистрационной стойкой. Пока Гонзалес отпирал дверь, включал свет и впускал Бартенева с женой в номер, там зазвонил телефон. В номере было два телефонных аппарата: один на столике рядом с диваном, другой на крышке бара. Гонзалес запер дверь номера. Телефон не умолкал. Бартенев хотел было подойти к аппарату, который был рядом с диваном, но Гонзалес сказал: -- Нет, позвольте, я сам возьму трубку. -- Он подошел к телефону, стоявшему на баре, до которого ему было ближе. -- Алло? -- Он включил настольную лампу. -- О чем вы хотите с ним говорить? -- Гонзалес пристально посмотрел на Бартенева. -- Одну минуту. -- Прикрыл трубку рукой. -- Этот человек говорит, что он журналист. Может быть, действительно стоит дать интервью? Это произведет хорошее впечатление на общественность. Я послушаю отсюда, а вы возьмите трубку там. Бартенев подошел к телефону на столике возле дивана. -- Я слушаю, -- произнес он. Его тень упала на окно. -- Катись в преисподнюю, проклятый русский! Осколки оконного стекла брызнули внутрь комнаты, и жена Бартенева закричала. Сам Бартенев не издал ни звука. Пуля, попавшая ему в голову, расплющилась там и мгновенно убила его. Пробив затылок, она вылетела наружу. Кровь залила осколки стекла. 3 Хьюстон, Техас На космическом челноке "Атлантис" шел второй день очередного полета. Запуск прошел без проблем, все системы работали нормально, и Альберт Делани изнывал от скуки. Он был бы рад, если бы произошло что-то (ну хоть что-нибудь!), способное нарушить это нудное однообразие. Нельзя сказать, чтобы ему хотелось возникновения какой-то нештатной ситуации в полном смысле слова, так как это могло означать и серьезное ЧП. А для НАСА сейчас новые срывы и новые порции дурной славы крайне нежелательны, и уж никак нельзя допустить повторения катастрофы, подобной случаю с "Челленджером". Еще одно такое ЧП, и НАСА может закрывать свою лавочку, а это значит, что Альберт Делани потеряет работу, и уж если выбирать между скукой и безработицей, то он, ясное дело, предпочитает скуку. И все же, если бы кто-то сказал ему в тот момент, когда его принимали в НАСА, что ликование по поводу ожидавшей его, как он полагал, блестящей карьеры . очень скоро сменится усталостью от повседневной рутины, он ни за что бы не поверил. Вся беда в том, что НАСА столько раз проверяет и перепроверяет все детали полета, проводит столько испытаний и контрольных тестов, так скрупулезно перебирает все возможные варианты в стремлении предотвратить любую случайность, что сам полет становится вполне заурядным событием. Нет, ЧП Альберту Делани ни к чему, но он определенно не возражал бы против какого-нибудь приятного сюрприза. Альберт Делани имел средний рост и вес, обладал ничем не примечательными чертами лица и достиг той жизненной точки, когда человек уже вышел из молодого возраста, но еще не вступил в средний. С некоторых пор он стал замечать, что в нем растет ощущение неудовлетворенности, несбывшихся ожиданий. Жизнь его была вполне обычной. Предсказуемой. У него еще не развился синдром искушения изменить жене. Однако он опасался, что состояние, которое Торо назвал "тихим отчаянием", может заставить его сделать какую-нибудь глупость и получить в результате более чем просто нештатную ситуацию -- распад семьи, например. Но все равно, если он не найдет какой-то цели в жизни, чего-то, что пробудит в нем интерес, то вряд ли сможет и впредь полагаться на свой здравый смысл. Эту проблему, решил Альберт Делани, в какой-то мере создавало то, что его офис находился на периферии штаб-квартиры НАСА. Вдали от центра управления полетами он не ощущал ни радости от свершений, ни приливов нервной энергии, которые, как он представлял, испытывали все, кто там работал. К тому же он и сам вынужден был признать, что быть экспертом в области картографии, географии и метеорологии (возиться с картами и погодой, как он сам порой говорил с ноткой пренебрежения) казалось безумно скучным делом по сравнению с исследованием космоса. Еще куда ни шло, если бы ему доводилось изучать фотографии недавно открытых колец Сатурна, или юпите-рианских лун, или действующих вулканов на Венере. Так ведь нет! Его работа состояла в том, что он просматривал снимки участков земной поверхности, секторов, которые он уже видел прежде десятки раз. Не утешало его и то, что проводимые им исследования уже позволили сделать вполне определенные выводы. Можно ли сказать на основании космической съемки, что вызывающий у всех тревогу дымный ореол вокруг Земли увеличивается? Можно ли считать, что на полученных с большой высоты изображениях влажных тропических лесов Южной Америки видно, как их площадь продолжает сокращаться, потому что их вырубают и выжигают под сельскохозяйственные угодья? И разве загрязненность вод Мирового океана не достигла такой степени, что наносимый ею вред заметен уже с высоты трехсот миль? Да, да и да. Не надо быть ракетчиком, чтобы сделать такие выводы. Но НАСА нужно нечто большее, чем просто выводы. Ей нужна конкретика. Вот почему, хотя просматриваемые Альбертом Делани материалы съемки в конечном счете попадают в руки других правительственных служб, его обязанностью был их предварительный просмотр на тот случай, если в них окажется что-нибудь уникальное, -- для НАСА это было бы неплохой рекламой. На этот раз в задачу челнока входило развернуть метеорологический спутник над Карибским морем, провести ряд наблюдений и экспериментов, связанных с погодой, и передать на Землю материалы съемки. Снимок, находившийся перед Делани в настоящий момент, изображал часть мексиканского полуострова Юкатан. Несколько лет назад пальмовые леса в этом районе поразила какая-то болезнь, и Делани должен был определить, как далеко она распространилась, а это легко можно было увидеть на снимках, так как больные, оголенные деревья проступали везде четким безрадостным узором. Теоретически считалось, что значительная потеря растительности на Юкатане нарушит соотношение кислорода и двуокиси углерода в атмосфере всего района и повлияет на тип погоды, как это случилось в результате исчезновения девственных лесов на территории Бразилии. Измеряя пораженные площади и соотнося эти данные с изменениями температуры и ветров в Карибском регионе, можно попытаться предсказывать возникновение тропических бурь и направление ураганов. Болезнь определенно расползлась намного дальше, если судить по материалам прошлогодней съемки Юкатана. Он наложил на фотографию прозрачную масштабную карту-образец, совместил топографические ориентиры, записал данные и перешел к следующему снимку. Может быть, ему действительно была нужна встряска от этой однообразной работы, но он поймал себя на том, что изучает снимки тщательнее обычного, обращая внимание на детали, не имеющие отношения к пальмовой болезни. Вдруг его кольнула смутная тревога: что-то зацепило подсознание, впечатление какой-то необычности. Он отложил снимок, с которым работал, и снова взял только что просмотренный. Нахмурился, концентрируя внимание. Да, подумал Делани. Вот оно. И сразу ощутил стимулирующий приток адреналина, потепление в животе. Вот этот небольшой участок в нижнем левом углу снимка. А вот какие-то тени среди оголенных пальмовых стволов. Откуда они там взялись? Эти тени образовывали почти безупречные треугольники и квадраты. Но треугольников и квадратов в природе не существует. Более того, такие тени возникают лишь тогда, когда падающие солнечные лучи встречают на своем пути препятствие в виде предметов, выступающих над поверхностью земли. Крупных предметов. Высоких предметов. Обычно в существовании теней нет ничего таинственного. Холмы, например, всегда отбрасывают тень. Но тени, заинтересовавшие Альберта, находятся в северной низменной части Юкатана. Слово говорит само за себя. Низменность. В этом районе нет никаких холмов. Но даже если бы и были, то отбрасываемые ими тени были бы бесформенными. А эти тени симметричные. И занимают довольно большую площадь. Делани быстро посчитал. Тридцать квадратных километров? В центре совершенно, абсолютно ровного участка влажного тропического леса на полуострове Юкатан? Что за чертовщина такая? 4 "И в заключение нашего выпуска: тайны глубокого прошлого раскрываются с помощью современной техники. На прошедших компьютерную обработку снимках, полученных с космического челнока "Атлантис", обнаружен, по-видимому, большой район с остатками построек майя, о существовании которых никто до сих пор не подозревал. Этот район находится в отдаленной части мексиканской территории, на полуострове Юкатан. Влажный тропический лес там настолько густ и непроходим, что на предварительное обследование находки может уйти несколько месяцев, но, как заявил представитель мексиканского правительства, очевидный масштаб древних сооружений дает основание полагать, что они могут конкурировать с пирамидами, дворцами и храмами легендарной Чичен-Ицы. Перефразируя Скотта Фицджеральда, можно сказат