Оцените этот текст:Не читал10987654321
СодержаниеFine HTMLPrinted versiontxt(Word,КПК)Lib.ru html
Роберт Ладлэм. Наследие Скарлатти

---------------------------------------------------------------
     Перевод Н. Рудницкой и А. Репко
     Детектив США: Сборник. Выпуск 7, М.: Ренессанс, 1992
     OCR: А.Ноздрачев (nozdrachev.narod.ru)
---------------------------------------------------------------

     Американский писатель Роберт Ладлэм хорошо известен советскому читателю
по нашумевшей публикации его романа "Бумага Мэтлока", в журнале "Иностранная
литература",  а  также  по  роману "Рукопись  Чэнселлора"  (журнал  "Нева").
Главное,  что отмечают  как  поклонники  этого  автора,  так и критики - это
мастерски  сотканные  сюжеты  его  книг.  "В  любом  романе мистера  Ладлэма
заложено  столько неожиданностей,  сколько  не  встретишь  ни  в  каком ином
произведении данного жанра", - отмечалось в литературном приложении к газете
"Нью-Йорк таймс". И дело здесь не только в одаренности художника, но и в его
большом жизненном  опыте:  Роберт Ладлэм почти  два  десятка  лет работал  в
шоу-бизнесе   актером,  продюсером.  Там  он  на  деле   постигал  искусство
удерживать внимание зрителя, слушателя, читателя.
     Интрига  не должна заслонять собой живого  человека - таково творческое
кредо  Ладлэма.  Его  персонажи  отнюдь  не  геройствуют,  но  живут  своими
проблемами  и  заботами,  а  когда  получают удары,  то  испытывают  боль  и
страдание.
     В  романе  "Наследие Скарлатти"  он остается  верным  своим  творческим
принципам.

ЧАСТЬ I

Глава 1
     10 октября 1944 года. Вашингтон, округ Колумбия.
     Бригадный генерал Эллис сидел на жесткой, похожей на церковную скамье с
прямой  спинкой.  Мягкой коже  кресел  генерал  всегда  предпочитал  твердую
поверхность.  Было  девять  двадцать  утра,  но  Эллис  уже чувствовал  себя
уставшим - он не спал всю ночь.
     Каминные  часы  пробили  девять  тридцать,  затем десять,  и,  сам тому
удивившись,  генерал  вдруг  понял,  что ему  хочется,  чтобы  время  летело
побыстрее: скорее бы покончить с этим делом!
     В  десять  тридцать  он  должен  был  предстать  перед  государственным
секретарем Соединенных Штатов Америки Корделлом С. Халлом.
     А пока Эллис сидел  в приемной и разглядывал огромную  черную  дверь  с
латунными  украшениями.   Пальцы  его  теребили   белую  папку,  которую  он
предусмотрительно вытащил из атташе-кейса: генерал решил избежать неприятной
паузы,  которая непременно  возникла бы, если б  он начал  возиться с шифром
замка в кабинете госсекретаря.
     Но Халл может папки и не потребовать. Он может попросить, чтобы генерал
изложил  ее  содержание своими  словами,  а  затем,  воспользовавшись  своим
статусом,  объявить  эти  сказанные устно слова неприемлемыми. В этом случае
генерал  был  бы  бессилен, ибо то, что  лежало в папке,  доказательством не
являлось  - то были лишь отрывочные данные, которые  могли или, наоборот, не
Могли в зависимости от решения госсекретаря подкрепить высказанные генералом
предположения.
     Генерал вновь  взглянул  на часы: десять двадцать четыре. "Интересно, -
подумал  он,  -  действительно ли Халл пунктуален  так,  как  о  том говорят
газеты?" Генерал  прибыл  в свой офис  к семи тридцати, за полчаса до начала
работы. Для него это было делом обычным. Исключение составляли лишь те особо
ответственные случаи,  когда  он  вообще  ночи напролет не выходил из офиса.
Последние трое суток вполне подходили под  определение "кризисная ситуация",
хотя и весьма странного характера.
     Его меморандум  -  меморандум,  который  стал  причиной  этой  утренней
встречи с госсекретарем,  -  вполне может  заставить  кое-кого  усомниться в
компетентности  генерала.  Кое-кто может даже  постараться от  него, Эллиса,
избавиться. Но генерал знал, что он прав.
     Он слегка  отогнул обложку папки и еще раз  прочел надпись на титульном
листе:  "Кэнфилд,  Мэтью.  Майор,  резерв  армии  Соединенных  Штатов. Отдел
военной разведки".
     Кэнфилд, Мэтью... Мэтью Кэнфилд. Вот оно, доказательство.
     Переговорное устройство на столе пожилой секретарши ожило.
     - Бригадный генерал Эллис? - она лишь  на мгновение оторвалась от своих
бумаг.
     - Так точно.
     - Секретарь ждет вас.
     Он  поднялся, подошел к черной двери -  она  показалась  ему  зловещей.
Нажал на ручку.
     - Надеюсь, вы простите меня, генерал Эллис, -  roc-секретарь улыбнулся.
-  Я решил,  что характер  вашего  меморандума  требует присутствия третьего
лица. Позвольте представить вам моего помощника мистера Брэйдака.
     Бригадный генерал опешил: он  ведь  специально оговаривал, что  встреча
должна быть строго конфиденциальной.
     Помощник госсекретаря  Брэйдак стоял футах в десяти от  стола Халла. Он
был из  той  команды  Белого  дома,  что  появилась  там  при  администрации
Рузвельта.  Даже  его костюм  - светло-серые фланелевые брюки  и  просторный
пиджак из твида - казался безмолвным упреком его, генерала, форме.
     -  Конечно, господин  государственный секретарь... Господин Брэйдак,  -
генерал кивнул.
     Корделл  С.  Халл восседал  за просторным столом. Знакомые черты  его -
бледное строгое  лицо, редеющие седые волосы, серо-голубые глаза за стеклами
пенсне  в стальной оправе  - казались  сейчас  менее  выразительными, чем на
официальных  фотографиях. Редкая газета и  кинохроника обходились без  этого
лица.  Даже на  предвыборных  плакатах, вопрошающих  избирателя:  "Разве  ты
хочешь сменить коней на переправе?", его  вызывающее доверие  интеллигентное
лицо  всегда сопровождало лицо Рузвельта.  Это лицо  мелькало куда чаще, чем
лик мало пока известного Гарри Трумэна.
     Брэйдак  достал из кармана  табак  и  принялся набивать трубку, а  Халл
переложил на столе несколько бумаг и взял  папку - двойник той, что держал в
руках бригадный генерал.  Это  был тот  самый меморандум, который он передал
госсекретарю из рук в руки.
     Брэйдак  раскурил  трубку,  и запах  табака  заставил  Эллиса  еще  раз
взглянуть на  этого  человека:  такой  запах  издавал  особый сорт,  который
обычные  люди  едва переносили, зато университетская  публика,  заполонившая
администрацию,  считала своим  "фирменным". Когда война  кончится, бригадный
генерал  Эллис уйдет  в  отставку. Не станет и  Рузвельта,  а  вместе с  ним
исчезнут и так называемые интеллектуалы с их дурно пахнущим табаком.
     Мозговой центр! Либералишки! Все они, конечно, уйдут.
     Но вначале надо, чтобы кончилась война.
     Халл поднял взгляд.
     -  Нет необходимости говорить,  генерал, но  ваш меморандум очень  меня
встревожил.
     -  Меня  эта  информация  тоже  встревожила,  господин  государственный
секретарь.
     - Не сомневаюсь.  Не сомневаюсь... Возникает вопрос: есть ли какие-либо
основания для ваших выводов? Я имею в виду, что-то конкретное?
     - Полагаю, что да, сэр.
     - Кто  еще  в  разведке знает  об этом,  Эллис?  - вступил  в  разговор
Брзйдак; он явно намеренно опустил слово "генерал".
     - Я ни с кем не обсуждал этот вопрос. Если быть  совсем честным, я и не
предполагал обсуждать его с кем-либо, кроме государственного секретаря.
     - Мистер Брэйдак облечен доверием, генерал Эллис. Он находится здесь по
моему требованию... По моему приказу, если вам это больше нравится.
     - Я понимаю.
     Корделл Халл откинулся в кресле.
     - Я не хотел бы вас обидеть, однако... Вы направили лично мне секретный
меморандум с пометкой "срочно", однако тема данного документа представляется
достаточно невероятной.
     - Вы выдвигаете нелепое предположение, которое,  как сами признаете, не
можете доказать, - вновь вмешался Брэйдак. Посасывая трубку,  он неторопливо
подошел к столу.
     -  Именно  поэтому мы здесь и собрались, - Халл потребовал  присутствия
Брэйдака, но это не означало, что он намерен терпеть его  вмешательство и уж
совсем не намерен терпеть его заносчивость.
     Брэйдак уступать не собирался:
     - Господин  государственный секретарь! Вряд ли  вы станете  утверждать,
что  военная разведка  работает  безукоризненно. За  этот вывод мы заплатили
достаточно  высокую  цену. Я  заинтересован лишь в  том, чтобы  избежать еще
одной  неточной  информации  и  последующих выводов, основанных  на неверных
данных. Я  не хочу, чтобы мы стали орудием в руках политических  противников
нынешней администрации. До выборов осталось менее четырех недель!
     Халл  лишь слегка наклонил голову.  Не глядя на  Брэйдака,  он  холодно
произнес:
     - Можете не утруждать себя напоминанием о выборах... Но я вынужден  вам
напомнить, что нас волнуют несколько иные вопросы...  Я выражаюсь достаточно
ясно?
     - Безусловно. Халл продолжал:
     -  Насколько  я  понял,  генерал  Эллис,  вы  утверждаете,   что  некий
влиятельный   представитель   высшего   германского  командования   является
гражданином  США,  действующим под  вымышленным именем,  которое нам  хорошо
известно: Генрих Крегер.
     -  Совершенно  верно,  сэр.  Но   в  меморандуме  я  употребляю   слово
"возможно": возможно, это так.
     - Вы также предполагаете,  что Генрих  Крегер сотрудничает или каким-то
образом  связан с целым  рядом крупных корпораций  Америки. Тех  корпораций,
которые работают по правительственным контрактам и  получают ассигнования на
производство вооружений.
     - Да, господин государственный секретарь. И вновь, позвольте напомнить,
я   говорю  об  этом   в  прошедшем   времени;  это  не  означает,  что  это
сотрудничество продолжается и сегодня.
     -   При   таких   обвинениях   временные   формы   имеют   тенденцию  к
расплывчатости, - Корделл  Халл снял  пенсне в стальной оправе и положил его
рядом с папкой. - Особенно во время войны.
     Помощник государственного  секретаря Брэйдак чиркнул спичкой и в паузах
между затяжками произнес:
     -  Вы  также   заявляете,  что  у   вас   нет  ни  одного   конкретного
доказательства.
     - У меня есть то, что, как я надеюсь, может  рассматриваться в качестве
косвенного  доказательства. Я бы счел себя уклоняющимся от выполнения долга,
если   бы   не   обратил   внимания  государственного   секретаря   на   это
обстоятельство, - бригадный  генерал сделал глубокий вдох.  Он понимал, что,
начав разговор, он  отрезал пути к  отступлению.  - Я бы хотел обратить ваше
внимание  на  некоторые  бросающиеся  в  глаза  факты... Прежде  всего  надо
сказать, что  досье на Генриха Крегера далеко  не полное. В  отличие от тех,
кто  его  окружает, он  не член нацистской партии. Тем  не менее,  окружение
меняется,  а  он  всегда  остается  в  центре.  Совершенно очевидно, что  он
обладает большим влиянием на Гитлера.
     - Это  мы  знаем, -  Халлу  не  понравилось,  что  генерал  в  качестве
аргумента повторяет уже известную информацию.
     - Далее.  Обратите  внимание  на  само  имя,  господин  государственный
секретарь.  Генрих - имя  столь же распространенное, как Уильям или Джон,  а
Крегер - такая же обычная фамилия, как Смит или Джонс в нашей стране.
     - Ну  перестаньте,  генерал, - из трубки Брэйдака  плыл кудрявый дым. -
Если  копаться  в  именах, половина  наших боевых  командиров попали бы  под
подозрение.
     Эллис повернулся и сполна наградил Брэйдака генеральским презрением:
     - Я полагаю, этот факт все же имеет отношение к делу, господин помощник
государственного секретаря.
     Халл начал сомневаться в том,  что Брэйдака стоило  приглашать на  этот
разговор:
     - Ваша пикировка неразумна, джентльмены.
     -   Сожалею,   что  у   вас   возникло  такое   впечатление,   господин
государственный секретарь, - Брэйдак снова не принял упрека. -  Мне кажется,
моя миссия сегодня -  что-то вроде защитника дьявола. Никто  из нас не может
позволить себе зря терять время. И  меньше всех вы, господин государственный
секретарь.
     Халл взглянул на помощника и повернулся в кресле:
     -  Вот  и  не будем терять времени. Пожалуйста,  продолжайте,  господин
генерал.
     -  Благодарю,  господин  государственный секретарь.  Месяц  назад через
Лиссабон  пришла информация, что Крегер  хочет  войти  с нами в контакт.  Мы
подготовили  каналы  и предполагали, что все пройдет  как  обычно...  Однако
Крегер отверг стандартные  методы  - он отказался от  каких  бы  то ни  было
контактов  с  английской или французской разведсетью  и настаивал  на прямой
связи с Вашингтоном.
     -  Позволено  ли  мне  будет  высказать свое  соображение? -  в  голосе
Брэйдака  звучала  нарочитая  учтивость.  -  Такое  решение не  кажется  мне
аномальным. В конце концов, мы доминирующая сила.
     -  Нет,  господин Брэйдак, это  было  не  нормально,  поскольку  Крегер
требовал,  чтобы на связь с ним вышел  конкретный человек - майор Кэнфилд...
Майор Мэтью Кэнфилд служит в подразделении военной  разведки, базирующемся в
Вашингтоне.
     Брэйдак сжал трубку и  посмотрел на  бригадного генерала.  Корделл Халл
наклонился вперед и оперся локтями на стол.
     - В вашем меморандуме об этом нет ни слова!
     - Я  знаю, сэр. Я поступил так сознательно, из опасения, что меморандум
может прочесть кто-то другой.
     - Примите мои извинения, генерал, - Брэйдак был искренен.
     Эллис улыбнулся.
     Халл откинулся в кресле.
     - Член  высшего эшелона власти нацистов настаивает на  связи с каким-то
майором из армейской разведки? Очень странно!
     - Странно, но подобное уже бывало... Мы просто предположили, что  майор
Кэнфилд встречался с Крегером еще до войны. В Германии.
     Брэйдак подошел к генералу:
     -   Однако   вы   утверждаете,  что  Крегер,  возможно,  и   не  немец!
Следовательно, в  промежутке между поступившей через  Лиссабон информацией и
вашим меморандумом произошло что-то, что изменило ваше мнение.  Что же  это?
Или кто? Кэнфилд?
     - Майор  Кэнфилд  - знающий,  великолепно  работающий  офицер разведки.
Весьма опытный человек. Однако  с того  момента, когда между  ним и Крегером
был  установлен  канал  связи, Кэнфилд явно начал нервничать. Он  ведет себя
совсем  не так, как этого можно было бы ожидать  от  офицера с его послужным
списком  и опытом... и, кроме того, господин  государственный  секретарь, он
просил меня сделать весьма необычный запрос президенту Соединенных Штатов.
     - О чем?
     - Чтобы  до его контакта  с Крегером ему  доставили секретное  досье из
архивов госдепартамента, причем все печати должны быть целыми.
     Брэйдак вынул изо рта трубку и приготовился возражать.
     -  Одну минуту, господин Брэйдак. - сказал Халл и подумал: "Возможно он
очень способный человек, но не имеет  ни малейшего представления о том,  что
значит  для  такого  служаки, как  Эллис,  подобная просьба к Белому  дому и
госдепартаменту. Ведь  большинство высших военных,  только бы не оказаться в
положении  Эллиса, не  раздумывая  тут  же отказали бы Кэнфилду (да и любому
другому своему подчиненному) в  подобной  просьбе. Так  обычно и поступают в
армии". - Прав ли я, предполагая, что вы рекомендуете предоставить это досье
майору Кэнфилду?
     -  Это вам решать.  Я лишь хочу отметить, что Генрих Крегер играл очень
важную  роль  практически во всех  решениях,  которые  принимала  нацистская
верхушка с момента ее прихода к власти.
     - Мог бы переход  Крегера  на нашу  сторону  привести  к более быстрому
завершению войны?
     - Не знаю. Но такая возможность существует, благодаря чему я и нахожусь
здесь.
     -  Что  представляет  собой досье,  которое  требует  Майор Кэнфилд?  -
Брэйдак был раздражен.
     -  Я знаю  только  его  номер и  степень  секретности  по классификации
архивного отдела госдепартамента.
     - И каковы же они? - Корделл Халл снова оперся локтями о стол.
     Эллис колебался.  Было крайне заманчиво  щегольнуть памятью и мгновенно
выложить параметры досье,  но Эллис считал, что, не  предоставив  Халлу всех
данных  на  Кэнфилда,  этого  делать  нельзя. По крайней мере в  присутствии
Брэйдака. Черт бы побрал этих парней из  колледжей! Эллис  всегда чувствовал
себя неудобно в  присутствии болтунов-интеллектуалов. "Черт возьми, -  думал
он, - с Халлом я бы мог поговорить начистоту".
     -  Прежде чем ответить на ваш  вопрос,  я хотел  бы  изложить сведения,
которые, как  я  считаю,  имеют  непосредственное  отношение к делу...  Если
точнее,  то  это  те  сведения,  которые  невозможно отделить  от содержания
меморандума.
     - Конечно,  генерал, - Халл не мог понять, раздражает его  эта ситуация
или восхищает.
     -  Генрих Крегер настаивает  на том, что, перед  тем, как встретиться с
майором  Кэнфилдом,  он   должен  иметь  предварительную   встречу  с  неким
человеком. Нам известна лишь его агентурная кличка - Эйприл Ред. Эта встреча
должна состояться в Берне, в Швейцарии.
     - Кто такой  Эйприл Ред,  генерал? По  тону вашего голоса можно понять,
что  у  вас есть на этот счет свои соображения, -  помощник государственного
секретаря Брэйдак не утратил самообладания, и генерал Эллис отметил это.
     - Мы... или, более конкретно, я полагаю, что знаю, кто этот  человек, -
Эллис  открыл  белую  папку  и вынул;  верхнюю  страницу.  -  Если  господин
секретарь  позволит,  я  зачитаю некоторые  данные  из  личного дела  майора
Кэнфилда.
     - Ну конечно же, генерал.
     -  Мэтью  Кэнфилд  принят  на  государственную  службу  в  министерство
внутренних дел в марте тысяча девятьсот семнадцатого года. Образование - год
учебы  в  университете   Оклахомы,  полтора  года   на   вечернем  отделении
университета в Вашингтоне, округ Колумбия. Принят  в министерство внутренних
дел на должность  младшего бухгалтера-следователя в отделение  по  борьбе  с
мошенничеством. В тысяча девятьсот восемнадцатом году переведен на должность
инспектора. Прикреплен к отделу "Группа 20", который, как вы знаете...
     - Малочисленное,  отлично подготовленное подразделение, - мягко перебил
генерала Халл, - занимавшееся  во время  первой  мировой  войны  финансовыми
конфликтами,  растратами,  коррупцией  и  аналогичными  вопросами.  Работало
весьма эффективно... До тех пор пока, как и большинство таких подразделений,
не стало  слишком  много на себя брать.  Распущено  в двадцать  девятом  или
тридцатом году, точно не помню.
     - В  тридцать  втором,  господин  государственный секретарь,  - генерал
Эллис  был рад  возможности  продемонстрировать  знание фактов. Он  вынул из
папки вторую страницу и продолжил:
     - Кэнфилд работал в министерстве  внутренних дел  десять  лет, и за это
время  ему  четыре раза поднимали  категорию оплаты. Великолепный  работник.
Превосходные  результаты  аттестаций. В  мае  двадцать  седьмого уволился  с
государственной  службы  и  перешел  на  работу  в  одно   из  подразделений
"Скарлатти индастриз".
     При упоминании этой фирмы Халл и Брэйдак вздрогнули.
     - В какое именно?
     - В службу управления. Пятая авеню, дом 525, Нью-Йорк.
     - Неплохое продвижение для мистера Кэнфилда,  - Корделл  Халл задумчиво
крутил черный шнурок своего пенсне. - После вечернего отделения университета
- в систему управления фирм Скарлатти! - Он снова стал перелистывать бумаги.
     - Скажите, вы в своем меморандуме ссылаетесь на корпорации Скарлатти? -
спросил Брэйдак.
     Генерал не успел  обдумать ответ: Корделл Халл поднялся из-за стола. Он
оказался высоким и крупным, гораздо крупнее, чем оба его собеседника.
     - Генерал Эллис, я приказываю вам не отвечать на дальнейшие вопросы!
     Брэйдак выглядел так, словно получил пощечину, он недоуменно смотрел на
Халл а. Халл также глянул на своего помощника и произнес уже мягче:
     - Прошу извинить меня, господин Брэйдак. Не могу дать никаких гарантий,
но, надеюсь,  чуть позже сумею  вам  все объяснить. А пока не будете  ли  вы
столь добры оставить нас наедине?
     -  Конечно,  - Брэйдак понимал,  что  у этого честного  и  благородного
человека есть на то свои причины. - И не нужно никаких объяснений, сэр.
     - Вы их заслуживаете.
     - Благодарю вас, сэр.
     Халл  проводил  взглядом  Брэйдака  и, после того  как дверь закрылась,
повернулся к бригадному генералу. Эллис ничего не понимал.
     -  Помощник государственного секретаря Брэйдак - великолепный работник.
То, что я попросил его уйти, не имеет никакого отношения ни к его характеру,
ни к выполняемой им работе.
     - Так точно, сэр.
     Халл  медленно, с  каким-то  болезненным  выражением лица,  опустился в
кресло.
     -  Я  попросил  господина  Брэйдака оставить нас, поскольку думаю,  что
информация,  которую  вы  сейчас  огласите,  имеет  сугубо  конфиденциальный
характер. Будет лучше, если мы будем вдвоем.
     Бригадный генерал был крайне удивлен: он не предполагал, что Халл может
догадаться.
     - Не беспокойтесь, генерал, я не умею  читать мысли... В тот период,  о
котором вы говорите, я  был  в палате представителей. Ваши  слова  пробудили
воспоминания.  Почти забытые воспоминания  очень теплого полудня в палате...
Но, может быть, я ошибаюсь. Прошу вас, продолжайте с  того места, где  я вас
прервал. Итак, наш майор получил  работу в "Скарлатти индастриз"... Полагаю,
вы со мной согласитесь - это весьма неожиданная карьера.
     - Существует  логичное объяснение. Через шесть  месяцев после того, как
Алстер Стюарт Скарлетт  умер в Швейцарии в  Цюрихе  в двадцать шестом  году,
Кэнфилд женился  на  его вдове.  Алстер Стюарт  Скарлетт был младшим из двух
оставшихся  в  живых  сыновей  Джованни  и  Элизабет Скарлатти,  основателей
"Скарлатти индастриз".
     Халл на мгновение прикрыл глаза.
     - Продолжайте.
     - У Алстера Скарлетта и его жены  Джанет Саксон Скарлетт был сын, Эндрю
Роланд, которого впоследствии усыновил Мэтью Кэнфилд. Но этот мальчик все же
продолжал  принадлежать  к семейству  Скарлатти...  Кэнфилд работал в  фирме
Скарлатти  до  августа сорокового,  а  затем  вернулся на  правительственную
службу и получил назначение в армейскую разведку.
     Генерал Эллис сделал паузу и, подняв глаза от своей папки, посмотрел на
Халла.  "Начал  ли Халл  понимать?",  - подумал он, но лицо государственного
секретаря оставалось непроницаемый-
     -  Вы говорили о досье, которое Кэнфилд затребовал  из архивов. Что это
за досье? - спросил Халл.
     - Это еще одна тема для размышлений, - Эллис извлек следующую страницу.
- Все, что мы знаем о  досье, - это его входящий номер.  Но он указывает  на
год, когда  досье  было  начато... двадцать шестой, а если точнее, последняя
четверть двадцать шестого года.
     - И какова степень секретности досье?
     - Высшая. По  соображениям  национальной безопасности  досье может быть
выдано только на основании распоряжения, подписанного лично президентом.
     -   Я  предполагаю,   что  одна   из  подписей,  завизировавших  досье,
принадлежит  человеку,  находившемуся  в то  время  на службе в Министерстве
внутренних дел, то есть Мэтью Кэнфилду.
     Генерал  не мог скрыть разочарования, однако его руки, сжимавшие папку,
не дрогнули.
     - Совершенно верно.
     - И сейчас  он хочет снова получить это  досье, в  случае же  отказа он
откажется от контакта с Крегером.
     - Так точно, сэр.
     - Вы указали ему на неправомерность такой позиции?
     -  Я лично, сэр, поставил его в известность о возможности передачи дела
в военный трибунал... Он же ответил, что мы вправе отказать ему.
     - После этого контактов с Крегером не было?
     - Нет, сэр...  Мое  мнение, сэр, -  майор Кэнфилд  предпочтет  провести
остаток жизни за решеткой, но не изменит своей позиции.
     Корделл Халл вновь поднялся из кресла и посмотрел на генерала.
     - Итак, что вы предполагаете?
     - Я убежден, что Эйприл Ред, о котором говорит Генрих Крегер, - это тот
самый мальчик, Эндрю  Роланд. Я  считаю,  что  он сын Крегера. Те  же  самые
инициалы. Ребенок родился в апреле двадцать шестого. Я  убежден, что  Генрих
Крегер - это Алстер Скарлетт.
     - Он же умер в Цюрихе, - Халл смотрел на генерала в упор.
     - Обстоятельства  смерти подозрительны. В досье есть лишь свидетельство
о смерти, выданное  каким-то сомнительным судебным органом небольшой деревни
в тридцати милях от Цюриха. Подписи свидетелей  в нем  неразборчивы, а о тех
фамилиях, которые поддаются расшифровке, никто в тех местах даже не слышал.
     -  Вы отдаете себе отчет в том, что говорите?  - Халл холодно смотрел в
глаза  генералу. -  "Скарлатти  индастриз"  -  один  из  наших  промышленных
гигантов.
     - Я отвечаю за свои слова, сэр.  Более того, я предполагаю,  что  майор
Кэнфилд также осведомлен о личности Крегера и намерен уничтожить досье.
     -  Вы  считаете, что  это заговор?  Заговор  с  целью  скрыть  личность
Крегера?
     -  Не знаю...  Я не мастер  растолковывать чьи-либо мотивы. Но  реакция
майора  Кэнфилда  представляется  мне  реакцией человека  на  сугубо  личную
проблему, а сила этой реакции заставляет меня думать, что речь идет о весьма
важной личной проблеме.
     Халл улыбнулся.
     -  По-моему, вы прекрасно владеете словом...  Вы  убеждены, что  правда
скрыта в этом досье? А если это так, почему Кэнфилд  привлекает  к нему наше
внимание? Несомненно, он понимает, что если мы можем добыть досье  для него,
то с  таким  же успехом мы можем затребовать  его и для  себя.  А  храни  он
молчание, мы никогда не догадались бы о его существовании.
     -  Как я уже  сказал, Кэнфилд опытный  человек.  Уверен,  он  действует
исходя из предпосылки, что вскоре мы и так все узнаем.
     - Каким образом?
     -  Через  Крегера... И  именно  поэтому  Кэнфилд поставил  условие, что
печати досье должны быть неповрежденными.  Он хороший специалист,  сэр. Если
печати будут подделаны, он это определит сразу.
     Корделл Халл сложил руки за спиной и обошел свой стол. В  его движениях
чувствовалась скованность, здоровье государственного секретаря  было явно не
из  лучших.  Брэйдак прав, подумал  Халл. Если просочится  хотя  бы намек на
связь  между  могущественными  промышленниками Америки  и высшим  германским
командованием  -  неважно,   сколь  слаба  эта   связь,  неважно,  что   она
существовала только в  весьма отдаленном прошлом, -  это разорвет страну  на
части. Особенно в период выборов.
     - Как  вы  считаете, генерал,  если мы передадим досье майору Кэнфилду,
обеспечит ли он присутствие... Эйприла Реда на встрече с Крегером?
     - Полагаю, да.
     -   Почему   вы  так   думаете?  Жестоко  было   бы  так  поступить   с
восемнадцатилетним юношей.
     Генерал колебался.
     - Не  уверен,  что  у него  есть альтернатива. Крегеру ничего  не стоит
организовать иной сценарий,
     Халл остановился и посмотрел на генерала. Он принял решение.
     -  Я получу подпись президента. Однако - и, честно говоря, я ставлю это
условием - все, что вы сказали, должно остаться между нами. Вами и мною.
     - Но как?
     - Я вкратце изложу содержание нашей  беседы президенту Рузвельту  и  не
буду   обременять   его  подробностями,   которые,   кстати,   могут  и   не
подтвердиться.  Возможно,   ваша  теория   -   всего   лишь   ряд  тщательно
зафиксированных совпадений, которые позже можно будет легко объяснить.
     - Понимаю.
     -   Но   если   вы   правы,   Генрих   Крегер   может  стать   причиной
правительственного  кризиса в Берлине. Германия сражается насмерть... Как вы
отметили, Крегер обладает потрясающей  способностью  удерживать власть. Он -
часть элиты, окружающей Гитлера. Все может случиться... Нам обоим приходится
надеяться только на двух людей, которым вскоре предстоит отправиться в Берн.
И тогда - храни Бог наши души!
     Бригадный генерал  Эллис  вложил  страницы в  папку, взял  атташе-кейс,
стоявший у его ног, и направился к большой  черной двери. На своей спине  он
ощущал   взгляд   Халла.   Генерал   почувствовал   что-то   вроде   легкого
головокружения.
     Однако Халл и не думал о генерале. Он вспоминал давний теплый полдень в
палате представителей.
     Один  за   другим   конгрессмены  разражались  пламенными   речами  (их
фиксировал "Конгрешнл  рекорд"),  прославлявшими подвиг  отважного  молодого
американца.  Члены  обеих  партий  ждали,  когда выступит он,  представитель
великого штата Теннесси. Все головы повернулись в его сторону.
     Корделл Халл  был единственным, кто знал Элизабет  Скарлатти лично. Это
ее, мать отважного молодого человека, славил конгресс  Соединенных Штатов, и
славил за достойное потомство.
     Халл и его жена долгие годы дружили с Элизабет Скарлатти.
     И тем не менее в тот теплый полдень он хранил молчание...
     ...Он ведь лично знал Алстера Стюарта Скарлетта и ...презирал его.

Глава 2

     Коричневый седан с эмблемой вооруженных  сил США на дверцах  сделал  на
Двадцать второй улице правый поворот и въехал на Грэмерси-сквер.
     Сидевший сзади Мэтью Кэнфилд поставил портфель  на пол  и подтянул вниз
рукав  плаща,  чтобы  не  была  видна массивная  металлическая  цепь, прочно
охватывавшая одним концом запястье, а другим - ручку портфеля.
     Он  понимал,  что содержимое портфеля,  а точнее,  факт обладания  этим
содержимым для него смертелен.
     Армейский автомобиль два раза повернул налево и  остановился  у входа в
большой  жилой дом. Часовой в  форме открыл заднюю дверь, и Кэнфилд выбрался
из машины.
     - Возвращайтесь через полчаса, - сказал он шоферу, - не позже.
     Бледный  сержант,  уже  давно  приспособившийся  к   привычкам   своего
начальства, козырнул:
     - Буду через двадцать минут, сэр.
     Майор одобрительно кивнул  и направился ко входу в здание. Поднимаясь в
лифте, он вдруг почувствовал приступ усталости. Ему показалось, что лифт еле
движется. Впрочем, куда спешить?
     Восемнадцать лет... Конец лжи, но страх не кончился. Страх уйдет только
со смертью Крегера. Останется лишь чувство вины. А с этим чувством он сможет
жить, лишь бы только это была его вина, а не мальчика или Джанет.
     Он не уедет из Берна до тех пор, пока Крегер не будет мертв.
     Или Крегер, или он сам.
     По всей вероятности, оба.
     Выйдя из лифта, он повернул  налево, открыл  замок и  вошел  в большую,
меблированную в итальянском  стиле  удобную  гостиную.  Два огромных  эркера
выходили  в парк, несколько  дверей  вели  в  спальни, столовую,  буфетную и
библиотеку. Кэнфилд  на мгновение застыл: он  вдруг подумал, что всему этому
тоже восемнадцать лет.
     Дверь в  библиотеку отворилась, из  нее вышел  молодой человек и кивнул
Кэнфилду:
     - Привет, па.
     Кэнфилд  смотрел  на  юношу.  Нужна  была  огромная сила воли, чтобы не
броситься к нему, не сжать в объятиях.
     Его сын.
     И не его сын.
     Он знал, что мальчик насторожен и, хотя старается это скрыть, испуган.
     - Привет, - сказал майор, - поможешь мне?
     - Ну конечно.
     Они  отстегнули  основной замок,  молодой  человек приподнял  портфель,
чтобы Кэнфилд мог набрать шифр и  на втором замке, прикрепленном к запястью.
Наконец  портфель был  освобожден, Кэнфилд снял шляпу и плащ и  бросил их на
кресло.
     Юноша,   держа   в  руках  портфель,  стоял  перед  майором.   Он   был
необыкновенно красив: яркие голубые глаза под очень темными бровями, прямой,
слегка  вздернутый нос,  черные зачесанные  назад волосы.  Он  был  смуглым,
словно круглый год принимал солнечные ванны, ростом выше шести футов, одет в
серые фланелевые брюки, синюю рубашку и твидовый пиджак.
     - Как дела? - спросил Кэнфилд. Молодой человек помедлил и мягко сказал:
     - Когда  мне исполнилось двенадцать лет, вы с  мамой подарили мне новую
яхту. Она мне нравилась больше, чем вот это.
     Майор улыбнулся:
     - Не сомневаюсь.
     - Здесь то самое? - молодой человек поставил портфель  на стол и провел
по нему пальцем.
     - Да.
     - Наверное, я  должен  чувствовать себя так, словно мне дана высочайшая
привилегия.
     - Чтобы получить это, потребовалось  правительственное  распоряжение за
подписью президента.
     - В самом деле? - юноша поднял глаза.
     - Не волнуйся. Вряд ли президент представляет, что здесь содержится.
     - Как все прошло?
     - Сделка состоялась. Взаимопонимание достигнуто.
     - И все же я не верю.
     - Когда прочтешь, поверишь. Это досье видели не более десяти человек, и
большинство  из  них  уже  в  могиле.  Последнюю часть  досье  мы  заполняли
фрагментарно... в тысяча  девятьсот тридцать восьмом. Эта  часть в отдельной
папке,  со свинцовыми  печатями. Страницы  расположены не  по  порядку,  а в
соответствии  с шифром.  Ключ и шифру -  на первой странице, - майор ослабил
узел галстука и начал расстегивать рубашку.
     - Была ли в этом необходимость?
     -  Мы полагали,  что да. Насколько я помню, мы  всякий раз пользовались
услугами разных машинисток, - майор направился к ванную, - так  что,  прежде
чем приступить  к  последней  папке,  тебе  надо  будет  привести в  порядок
нумерацию страниц.
     Майор вошел  в  ванную,  снял рубашку и развязал  шнурки  на  ботинках.
Молодой человек встал в дверях.
     - Когда мы уезжаем?
     - В четверг.
     - А как?
     - На бомбардировщике. До военно-воздушной базы в  Ньюфаундленде,  потом
Исландия,  Гренландия,  а  оттуда  в  Ирландию.  Из   Ирландии  на  самолете
нейтральной страны прямо в Лиссабон.
     - Лиссабон?
     -  Там  нами займется  швейцарское  посольство.  Они переправят  нас  в
Берн... Мы под надежной защитой.
     Кэнфилд снял форменные брюки и влез в легкие фланелевые.
     - Что мы скажем маме? - спросил молодой человек.
     Кэнфилд молча подошел к раковине. Наполнил ее горячей водой  и принялся
намыливать лицо.
     Молодой  человек стоял неподвижно, следя глазами за  движениями майора.
Он чувствовал, что Кэнфилд расстроен и лишь пытается казаться спокойным.
     - Пожалуйста, достань мне чистую рубашку, там, на второй полке.  Просто
брось на постель, - Кэнфилд брился и говорил. - Сегодня понедельник, у нас в
запасе  еще три  дня. Пока  я все  окончательно  улажу,  ты сможешь заняться
досье. У  тебя возникнут вопросы. И ты прекрасно знаешь, что в  любой момент
можешь  обратиться ко мне  за разъяснениями.  Но только ко мне. Однако, даже
если тебе понадобится срочная консультация, не звони, потерпи.
     - Понял.
     - И еще: не пытайся ничего запоминать. Это несущественно. Надо  только,
чтобы ты понял.
     Был ли мальчик искренен  с ним? Правильно ли он сделал? Кэнфилд убеждал
себя,  что  поступил  правильно: какими бы ни были их взаимоотношения, Эндрю
носил фамилию  Скарлатти.  Через несколько лет он унаследует  одно из  самых
крупных состояний в мире. Такие люди должны уметь справляться с  возложенной
на  них ответственностью  - и  свалившейся внезапно, и  той,  что  входит  в
повседневный набор обязанностей.
     Но так ли это?
     Или, может быть, Кэнфилд подсознательно  искал  для  себя более  легкий
путь?
     Майор вытер лицо, брызнул на него лосьоном и стал надевать рубашку.
     - Ты плохо побрился, если тебя это интересует.
     - Не  интересует, -  он выбрал  на  вешалке галстук и надел темно-синий
блейзер.  - Когда  я уеду, можешь начинать читать. Если соберешься обедать в
городе, запри портфель в сейфе, он справа, в библиотеке. Вот ключ.
     Он снял с кольца маленький ключ. Они вдвоем вышли из ванной, и  Кэнфилд
направился в холл.
     - Ты или не слышал меня, или не хочешь слышать, но как насчет мамы?
     -  Я  слышал тебя, - Кэнфилд повернулся  к  молодому человеку. - Джанет
ничего не должна знать.
     - Почему?
     Кэнфилд явно расстроился:
     - Я так считаю. Она ничего не должна знать.
     - Я с тобой не согласен, - молодому человеку было трудно произнести эти
слова.
     - Это меня не интересует.
     - Это должно тебя интересовать. Сейчас от меня многое зависит... и не я
так решил, папа. Я понимаю, что ты расстроен, но ведь она моя мать.
     - И моя жена. Не забудь эту  маленькую деталь, Энди,  - майор шагнул  к
молодому человеку,  но  Энди  Скарлетт  отвернулся и направился к столу,  на
котором лежал черный кожаный портфель.
     - Ты не показал, как он открывается.
     - Я открыл его еще в машине.  Теперь он ничем не отличается от обычного
портфеля.
     Молодой Скарлетт взялся за замки, и они щелкнули.
     -  Знаешь, а ведь  вчера я тебе  не поверил,  - сказал молодой человек,
открывая портфель.
     - И неудивительно.
     - Нет. Я говорю не о нем. В этой информации я не сомневаюсь, потому что
она проливает свет на  многие вопросы, которые меня давно интересовали, - он
повернулся и посмотрел на майора.  - А если точнее, то и нет  на самом  деле
никаких вопросов. Я всегда считал, что знаю, почему ты ведешь себя так, а не
иначе.  Мне  казалось,  что  ты  обижен  на  Скарлеттов...  Не  на меня.  На
Скарлеттов. Дядя Чэнселлор, тетя Эллисон,  их  дети...  Вы  с  мамой  всегда
смеялись  над  ними. И  я вместе  с вами...  Я помню,  как  трудно было тебе
объяснить мне, почему у нас разные фамилии. Помнишь?
     - Помню, - Кэнфилд мягко улыбнулся.
     -  Но  последние  пару  лет...  ты  изменился. Ты заметно  озлобился по
отношению  к  Скарлеттам.  Всякий   раз,  когда  кто-нибудь  упоминает   имя
Скарлатти, в тебе просыпается ненависть. Ты  выходил из себя, когда адвокаты
Скарлатти назначали встречу, чтобы  обсудить  с тобой и мамой состояние моих
финансовых  дел.  Она сердилась  на  тебя  и говорила,  что  ты ведешь  себя
неразумно... Только она ошибалась. Сейчас я  понимаю... Вот видишь, я  готов
поверить во все, что здесь есть.
     Он закрыл портфель.
     - Тебе это будет непросто.
     - Мне и  сейчас непросто, хотя я уже и оправился от первого потрясения,
- он попытался улыбнуться. - Как бы там ни было, я научусь жить  с этим. Мне
так кажется...  Я не знал его.  Он  ничего не значил для  меня. Я никогда не
придавал значения  рассказам  дяди  Чэнселлора. Понимаешь, я ничего не хотел
знать. А знаешь почему?
     Майор смотрел на молодого человека в упор.
     - Нет, не знаю.
     - Потому что я не хотел принадлежать никому, кроме тебя... и Джанет.
     "О Господь праведный на небесах", - подумал Кэнфилд.
     - Мне пора, - и он направился к двери.
     - Подожди, мы еще ничего не выяснили.
     - Нам нечего выяснять.
     - Ты же так и не знаешь, чему я вчера не поверил.
     Кэнфилд уже взялся за ручку двери, но при этих словах замер:
     - Чему же?
     - Что мама... о нем ничего не знает.
     Кэнфилд отпустил  ручку  и остановился. Когда  он заговорил,  голос его
звучал низко, чувствовалось, что он с трудом сдерживает себя:
     - Я надеялся избежать этого разговора. По крайней мере до тех пор, пока
ты не прочитаешь досье.
     - Надо выяснить это прямо  сейчас, иначе мне незачем читать досье. Если
есть что-то, что необходимо скрывать от нее, я должен знать почему.
     Майор вернулся в комнату:
     - Что ты хочешь от меня услышать? Что эта информация убьет ее?
     - А такое может быть?
     - Вероятно, нет. Но мне недостает мужества это проверить.
     - Когда ты узнал, что он жив?
     Кэнфилд подошел к окну. Дети ушли из парка. Ворота были закрыты.
     - Двенадцатого июня тридцать шестого года. Опознание дало положительные
результаты.  Полтора года  спустя, второго января тридцать восьмого  года, я
внес последние дополнения в досье.
     - Боже праведный!
     - Да... Боже праведный.
     - И ты никогда не говорил ей?
     - Нет.
     - Но почему, отец?
     - Я мог бы привести тебе двадцать или тридцать убедительнейших доводов,
- сказал  Кэнфилд. -  Но  три  из них самые существенные. Первый  -  он  уже
достаточно испортил ей  жизнь,  это был ее личный ад. Второй  - когда умерла
твоя  бабушка, не осталось  никого, кто мог  бы точно опознать его. И третья
причина - твоя мать верила... что я убил его.
     -Ты?!
     Майор повернулся к молодому человеку:
     -  Да.  Я... Я был  убежден в  этом... Убежден настолько,  что заставил
двадцать   два  человека   засвидетельствовать  его   смерть.   Я   подкупил
провинциальный суд  неподалеку  от Цюриха и  получил свидетельство о смерти.
Совершенно подлинное... В то июньское утро, в тридцать шестом, когда я узнал
правду, мы были в нашем коттедже на  заливе, я сидел  во дворике и пил кофе.
Вы с матерью возились с лодкой  и позвали меня, чтобы я помог спустить ее на
воду.  Ты носился за ней с тросом, она смеялась и убегала от тебя. Она  была
такая счастливая!.. Я не сказал ей. Вероятно, мне должно быть стыдно, но все
обстоит именно так.
     Молодой  человек  сел  в  кресло.  Он пытался заговорить,  но все слова
казались ему недостаточно точными.
     - Ты уверен, что хочешь быть со мной? - спокойней спросил Кэнфилд.
     - Должно быть, ты очень любил ее, - сказал юноша.
     - Я до сих пор ее люблю.
     - Тогда... я хочу быть с тобой.
     Кэнфилд  почувствовал,  что   на  глаза  наворачиваются  слезы.  Но  он
поклялся:  что  бы ни произошло, не  давать  волю чувствам. Ведь  предстояло
пройти еще через очень многое.
     - Благодарю тебя за это.
     Он снова  повернулся  к  окну.  Зажглись  уличные фонари -  они  словно
напоминали людям о том, что война вполне способна погасить их, но пока этого
не произошло, можно жить спокойно.
     - Отец...
     - Да?
     - Почему, спустя полтора года, ты все-таки внес изменения в досье?
     Молчание Кэнфилда затягивалось. Наконец он сказал:
     - Я должен  был это сделать... Сейчас это звучит забавно: "Я должен был
это сделать".  Потребовалось восемнадцать  месяцев,  чтобы  принять решение.
Когда я наконец принял его, хватило пяти минут, чтобы убедить себя.
     Он  замолчал, размышляя,  надо ли говорить юноше  все.  А  какой  смысл
скрывать?
     -  На  Рождество  тридцать  восьмого  твоя   мать  подарила  мне  новый
"паккард". Модель "роудстер".  Двенадцатицилиндровый.  Прекрасная машина.  Я
решил  обкатать ее на Саутгемптонском шоссе... Не знаю уж,  что случилось, -
похоже,  заклинило рулевую колодку. Не знаю...  Но я попал в аварию.  Машина
два  раза перевернулась через крышу, меня выбросило. Автомобиль - в лепешку,
но со мной все  было в порядке: лишь небольшая царапина. Но у меня мелькнула
мысль, что я мог бы погибнуть в этой аварии.
     - Я помню. Ты позвонил из какого-то дома, и мы с мамой приехали забрать
тебя. Ты был здорово помятый.
     - Верно. Именно тогда  я и решил поехать в Вашингтон и внести изменения
в досье.
     - Не понимаю.
     Кэнфилд сел на подоконник:
     - Если бы со мной что-нибудь случилось,  Скарлетт... Крегер заставил бы
ситуацию работать на себя. Джанет  была очень уязвима, потому  что ничего не
знала.  И не знает.  Поэтому  где-то надо  было  зафиксировать истину...  Но
сделать  это таким образом, чтобы у правительства не оставалось никакой иной
альтернативы,  кроме  устранения Крегера...  Немедленного устранения. Крегер
одурачил многих  достойных  людей. Некоторые  из  этих джентльменов занимают
сегодня  высокие  политические  посты.  Другие  производят  самолеты, танки,
военные  суда. Четко определив, что Крегер -  это  Скарлетт, мы ставим целый
ряд новых  вопросов.  Вопросов,  на  которые  наше правительство  сейчас  не
захочет отвечать. А может быть, и никогда не захочет.
     Он снова расстегнул плащ.
     -  У адвокатов  Скарлатти  хранится  мое письмо, которое в случае  моей
смерти  или исчезновения  они  должны  передать  самому  влиятельному  члену
правительственного  кабинета  -  какой бы  ни  была  администрация. Адвокаты
Скарлатти отменно делают такие вещи... Я знал,  что будет война. Все  знали.
Не забывай, шел тридцать восьмой год... Письмо направило бы этого политика к
досье и к правде.
     Кэнфилд глубоко вздохнул.
     - Ты убедишься, что я дал определенные  рекомендации на случай войны, а
также  некоторые  варианты  действий,  если  бы  войны  не  было.  Твою мать
посвятили бы суть дела лишь в случае крайней необходимости.
     - Но почему твоя информация была бы так важна?
     Эндрю Скарлетт быстро анализировал ситуацию. Кэнфилду это нравилось.
     -  Бывают  обстоятельства,   когда  государства...   даже  государства,
находящиеся в  состоянии войны,  имеют одни и те же  задачи.  Для этой  цели
существуют постоянно действующие  линии связи... Генрих Крегер - как раз тот
самый случай: он представляет собой помеху для обеих сторон... Досье говорит
об этом недвусмысленно.
     - По-моему, это цинично.
     - Совершенно  верно... Я написал,  что по истечении сорока восьми часов
после моей смерти  необходимо вступить в контакт  с  командованием  третьего
рейха и заявить,  что несколько высших  чинов  нашей  военной разведки давно
убеждены, что Генрих Крегер - гражданин Соединенных Штатов.
     Эндрю  Скарлетт  подался  вперед. Кэнфилд,  делая вид, что  не замечает
растущего интереса молодого человека, продолжал:
     - Поскольку Крегер регулярно вступает в  тайные контакты с  целым рядом
американцев,  есть основания полагать, что подозрения получат подтверждение.
Однако   в   результате...   -  Кэнфилд  сделал  паузу,   подыскивая  точное
определение,  -  смерти некого  Мэтью  Кэнфилда,  хорошо  знавшего человека,
известного  сейчас как Генрих  Крегер... наше правительство  получило в свое
распоряжение  документы,  которые с полной определенностью свидетельствуют о
том, что Генрих Крегер  не только преступник, но и душевнобольной. Америка в
нем не заинтересована. Ни как в бывшем гражданине, ни как в возможном тайном
своем агенте.
     Молодой человек встал и недоуменно посмотрел на отчима:
     - Это правда?
     - Этого было бы более  чем достаточно, вот что главное. Сочетание таких
"достоинств" гарантирует мгновенную казнь: предатель и сумасшедший.
     - Я спросил не об этом.
     - Вся информация в досье.
     - Я бы хотел знать  сейчас. Это правда?  Он... душевнобольной? Или  это
уловка?
     Кэнфилд еле слышно произнес:
     -  Именно потому  я и хотел, чтобы ты  прочел досье. Тебе нужен простой
ответ, но его не существует.
     - Я хочу знать, действительно ли мой отец - сумасшедший?
     - Если тебя интересует, есть ли у  нас  медицинские свидетельства о его
невменяемости... Нет, у нас  их нет. С другой стороны, в  Цюрихе  находилось
тогда как минимум десять весьма влиятельных людей - шестеро из них еще живы,
- у которых были все основания желать, чтобы Крегера признали сумасшедшим...
Для  них это  был бы  единственный выход.  А  поскольку  они  были господами
влиятельными,  то сумели  кое-что для  этого сделать. В  исходном досье  все
десять характеризуют  Генриха  Крегера  как  маньяка. Это  было коллективное
свидетельство. Но у этих людей не было выбора... Если же ты хочешь знать мое
мнение...  Крегер  был  типом  патологическим,  абсолютно  патологическим  и
чрезвычайно жестоким. Об этом ты тоже узнаешь из досье.
     - Почему ты не называешь его настоящим именем?
     Кэнфилд  не ответил. Эндрю напряженно  следил  за  тем,  как он,  чтобы
успокоиться,  меряет шагами комнату. Эндрю всегда любил его.  Его невозможно
было не  любить. Надежный,  уверенный, умный,  веселый  и...  Какое же слово
точнее?.. Ранимый.
     -  Ты  же не просто защищал  маму,  так?  Ты  защищал меня.  То, что ты
сделал,  это  было и  для моей  защиты тоже...  Если  бы  он  вернулся, я бы
превратился в урода.
     Кэнфилд медленно повернулся и посмотрел на пасынка:
     - Не только ты. Появилось бы множество уродов. Я это тоже учитывал.
     - Но это были бы другие уроды, не родной сын, - юный Скарлетт подошел к
портфелю.
     - Я многое дал бы, чтобы не говорить с тобой об этом, - Кэнфилд встал у
юноши за  спиной, - думаю, ты понимаешь.  У меня не  было выбора. Крегер все
прекрасно   продумал.  Оговорив  в  качестве   окончательного  условия  твое
присутствие, Крегер не оставил мне никакой  иной возможности  - я обязан был
сказать  тебе правду... Он полагал, что, узнав правду, ты  ужаснешься,  а  я
сделаю  все что  угодно, чтобы заставить тебя молчать. Вплоть  до  убийства.
Лишь бы  ты молчал. В  этом досье содержите;  информация, которая  могла  бы
уничтожить твою мать,  засадить в тюрьму  меня. О, Крегер думал,  что с нами
все кончено. Но он ошибся. Он не знал тебя.
     - Я действительно должен буду встретиться с ним? Говорить с ним?
     - Я буду в той же комнате. Именно там и состоится сделка.
     Эндрю Скарлетт испуганно посмотрел на него:
     - Значит, ты собираешься заключить с ним сделку, - он не  спрашивал, он
констатировал факт.
     - Мы должны знать, чем он располагает. Как только он будет удовлетворен
тем набором, который предоставлю ему я, мы  увидим, что может предложить он.
И на каких условиях.
     - Тогда мне не нужно читать все это. Все, что от меня требуется, - быть
там... Отлично, я там буду!
     - Ты прочтешь это потому, что я тебе приказываю!
     - Хорошо, хорошо, отец. Я прочитаю.
     - Благодарю тебя... Прости,  что мне пришлось говорить с  тобой в таком
тоне, - Кэнфилд вновь стал застегивать плащ.
     - Да, конечно...  Я заслужил  это. Кстати, а если мама  позвонит  мне в
школу? А она позвонит, ты же ее знаешь.
     -  К  твоему  телефону подвели  параллельную  линию.  Точнее,  наши его
перехватывают. Система работает отлично. Между прочим, у тебя появился новый
друг. Его зовут Том Аренс.
     - Это еще кто такой?
     -  Лейтенант из Управления армейской разведки. Базируется в Бостоне.  У
него  есть твое расписание, и он прикроет телефон. Он знает, что сказать. На
уик-энд ты якобы отправляешься к Смиту.
     - О Боже, ты продумываешь все!
     -  Как правило, -  Кэнфилд подошел  к двери.  - Возможно,  я не вернусь
сегодня.
     - А куда ты едешь?
     -  Предстоит кое-какая  работа. Я  бы  предпочел, чтобы  ты не  выходил
сегодня, но если соберешься, помни о сейфе. А сейчас отложи все и читай.
     Он открыл дверь.
     - Я никуда не пойду.
     - Хорошо.  И, Энди... на тебя  ляжет огромная ответственность. Надеюсь,
мы воспитали тебя таким образом, что ты справишься с ней. Думаю,  у тебя это
получится.
     Кэнфилд  закрыл  за  собой дверь  и  прислонился  к стене. По лицу  его
струился пот, сердце колотилось с такой силой, что, казалось, слышно было во
всем доме.
     Он посмотрел на часы: прошло меньше часа. Ему хотелось как можно скорее
уйти.  Он   понимал,  что   по  всем  законам  мужества,  или  морали,   или
ответственности ему следовало бы остаться с мальчиком. Но он ничего не мог с
собой поделать - еще немного, и  он бы  лишился рассудка. Одно цепляется  за
другое и ведет к следующему.
     А что следующее?
     Завтра   в   Лиссабон   отправится   курьер.   Он   примет   все   меры
предосторожности:  одна ошибка - и все рухнет. Курьер вылетит не раньше семи
часов вечера.
     Всю ночь и  большую часть дня он  может провести  с Джанет.  Так и надо
поступить. Если Энди не выдержит, то прежде всего бросится к матери. Он тоже
не сможет оставаться с ним, Кэнфилдом, ему будет нужна только мать.
     К черту офис! К черту армию! К черту правительство Соединенных Штатов!
     В   связи   с  предстоящим   отъездом  он  добровольно  находился   под
круглосуточным наблюдением. Черт бы их всех побрал!
     Все освободившееся время он проведет  с Джанет. Сейчас она закрывает на
зиму их дом в Ойстер-бей. Они будут вместе, одни. Вероятно, последний раз.
     Восемнадцать лет - и игра подходит к концу.
     К  счастью,  лифт  подошел быстро.  Потому что  сейчас  он торопился. К
Джанет...
     Сержант  открыл  дверцу машины и старательно  отдал честь.  При обычных
обстоятельствах майор усмехнулся бы и напомнил сержанту, что он  в штатском.
Вместо этого он небрежно козырнул в ответ.
     - В офис, господин майор?
     - Нет, сержант. На залив. В Ойстер-бей.

Глава 3

     История одного американского успеха

     24 августа  1892 года  светское  общество Чикаго  и  Эван-стоуна,  штат
Иллинойс, было  потрясено  до  самых своих  основ,  которые,  если  говорить
откровенно,  никогда не отличались  особой прочностью.  В тот день  Элизабет
Ройс  Уикхем, двадцатисемилетняя  дочь  промышленника  Альберта О.  Уикхема,
вышла  замуж за бедного  итальянского  эмигранта  по  имени  Джованни Мериги
Скарлатти.
     Элизабет  Уикхем  была   высокой,  аристократического   вида  девушкой,
служившей  для  своих  родителей источником  постоянного  беспокойства.  Как
утверждали  Альберт О.  Уикхем и  его  жена,  Элизабет  отвергла  все  самые
перспективные предложения, о которых  могла бы мечтать любая девушка Чикаго.
У нее в таких случаях всегда был готов ответ:
     - Напыщенное ничтожество, папа!
     Поэтому  они отправили  ее в длительное турне  по  Европе,  от которого
ждали солидных результатов. После четырех месяцев, в течение  которых дочери
делали  предложения самые престижные  женихи  Англии,  Франции и,  Германии,
реакция Элизабет не изменилась:
     - Это же ожерелье из позолоченных идиотов, папа. Я бы предпочла цепочку
любовников!
     За что отец справедливо влепил ей пощечину.
     Она же, в свою очередь, пребольно двинула его каблуком в лодыжку.
     Впервые Элизабет увидела своего будущего мужа на одном  из традиционных
пикников, которые ее отец ежегодно устраивал для особо отличившихся служащих
своей  чикагской  фирмы и  их  семей.  Церемония их  знакомства,  напоминала
представление крепостного дочери феодального барона.
     Он был громадным мужчиной с крупными, но хорошей формы руками и резкими
чертами лица. Его английский язык был еле понятным,  но  вместо того,  чтобы
чувствовать  по  этому поводу  смущение, он  излучал уверенность Я не  думал
извиняться за произношение. Он сразу же  понравился Элизабет. И хотя молодой
Скарлатти  не был ни  служащим,  ни  членом семьи служащего, его  познания в
технике столь поразили  чиновников фирмы  Уикхема, что он  получил подряд на
разработку устройства  для  изготовления  бумажных рулонов,  которое  на  16
процентов  сокращало  производственные  расходы.  Потому  он и  оказался  на
пикнике.
     Рассказы отца о нем возбудили любопытство  Элизабет. Вначале оказалось,
что этот кочегар понимает толк  в лужении -  это было совершенно невероятно.
Потом  он приспособил к  паре станков рычаг, который связал их,  и тем самым
устранил второго рабочего. Таким образом  "Уикхем компани" сумела избавиться
от шестнадцати дармоедов.  Уикхем,  которому не откажешь в даре предвидения,
разыскал  в  итальянском квартале еще одного  эмигранта,  правда, на сей раз
второго  поколения,  и  тот  стал  сопровождать  Джованни  Скарлатти  в  его
прогулках по  заводу,  выполняя  при  нем  роль  переводчика.  Старый Уикхем
отказался платить самородку восемь долларов в неделю  -  столько платили его
переводчику, - однако  предложил Джованни сделать новые  усовершенствования,
которые  и определят  его заработок. Джованни их сделал, и теперь Уикхем был
вынужден платить ему четырнадцать долларов в неделю.
     Мысль о браке со Скарлатти мелькнула у Элизабет спустя несколько недель
после пикника.  За  обедом  отец  объявил, что  его  итальянский  простофиля
потребовал, чтобы в  воскресенье  ему разрешили выйти на  работу! Вы  только
представьте: он не хочет никаких сверхурочных, ему просто, видите ли, нечего
делать.  Естественно,   Уикхем   переговорил  со   сторожем,  ибо  это  долг
христианина  -  занять  такого  молодца  работой  и сделать так,  чтобы  тот
держался подальше  от  вина  и пива, к  которым итальянцы  испытывают  столь
нежные чувства.
     В  воскресенье  Элизабет  нашла  какой-то предлог и  поехала вначале  в
захолустный  Эванстоун,  а  после  в Чикаго на  завод.  Там  она  обнаружила
Скарлатти,  но  не  в  цеху, а  в  одном  из офисов  фирмы.  Он  старательно
переписывал цифры из  папки  с недвусмысленной надписью:  "Секретно". Дверца
стального сейфа у  правой стены была  открыта.  Из маленького замка  свисала
длинная тонкая проволока: сейф открыл опытный человек.
     Элизабет улыбнулась. Этот громадный черноволосый итальянский простофиля
был не так прост, как думал ее отец. И еще он был весьма привлекательным.
     Джованни испуганно  посмотрел на  нее.  В долю  секунды из  его взгляда
исчез страх и появился вызов:
     - О'кей, мисс Лизбет! Расскажите вашему папочке! Я не хочу больше здесь
работать!
     И тут Элизабет произнесла свои первые слова любви:
     - Дайте мне стул, мистер Скарлатти. Я помогу вам... Так будет быстрее.
     Она оказалась права.
     Следующие   несколько  недель   были  посвящены  разъяснению  принципов
организации промышленности Америки. Одни лишь факты, без всякой теории,  ибо
Джованни  исповедовал   свою  собственную  философию.  Эта  страна  открытых
возможностей  была  для  тех,  кто  может использовать эти  возможности чуть
быстрее других. То был период невероятного экономического роста, и  Джованни
понимал, что,  пока его станки не  обеспечат  ему  участие в  этом росте, он
останется на положении слуги и вряд ли перейдет в категорию хозяев. А он был
честолюбив.
     С  помощью  Элизабет  Джованни  взялся  за  работу.  Он  сконструировал
гидравлический  пресс, который  старый  Уикхем и  его помощники оценили  как
революционное   изобретение:  пресс  с  огромной  скоростью  делал  рифленые
заготовки для картонных ящиков, а экономический эффект нового устройства  на
30  процентов  превышал  показатели  прежнего пресса.  Уикхем был доволен  и
наградил Джованни десятидолларовой прибавкой к жалованью.
     Пока новый агрегат собирали и готовили к монтажу, Элизабет убедила отца
пригласить Джованни на обед. Вначале Уикхем  подумал,  что его  дочь  шутит.
Надо сказать,  неудачная шутка. Уикхем слишком  ценил Джованни Скарлатти. Он
не  хотел, чтобы его  талантливый  итальяшка  попал  за  обедом  в  дурацкое
положение.  Однако, когда  Элизабет  сказала отцу,  что  и она  меньше всего
желает смутить  Скарлатти  и что уже несколько  раз после  пикника  случайно
сталкивалась с  ним  и  даже нашла  его  милым,  отец,  смутно  предчувствуя
неприятности, согласился на обед в узком семейном кругу.
     Через  три дня  после этого обеда новая машина Уикхема для производства
рифленых  заготовок была  запущена, и  в этот же день Джованни Скарлатти  не
явился на работу. Никто ничего не понимал. Этот день должен был стать  самым
важным в его жизни.
     И он стал им.
     Вместо Джованни в  офис  Альберта Уикхема прибыло  письмо, отпечатанное
его собственной дочерью. В письме описывалась вторая машина для изготовления
рифленых   заготовок,    которая   автоматически   переводила   только   что
установленную в разряд морально устаревших.
     Джованни излагал свои условия  с предельной искренностью:  либо  Уикхем
вводит его в число  пайщиков компании с участием в доле прибыли на основании
текущего курса,  либо он передает свое новое изобретение конкуренту Уикхема.
В  любом случае обладатель второй установки уничтожит владельца первой.  Для
Джованни Скарлатти это не имеет никакого значения,  однако  он  считает, что
лучше бы изобретение осталось в семье, так как он формально просит руки его,
Альберта, дочери. И опять же реакция Уикхема его мало интересует,  поскольку
они с Элизабет станут мужем  и женой в течение ближайшего месяца  независимо
от его, Альберта, позиции.
     С  этого  начался   стремительный  и  скрытый  от  глаз  публики  взлет
Скарлатти.  Факты указывают, что  в  течение последующих  нескольких лет  он
продолжал  конструировать  новые, все более совершенные машины для различных
бумагоделательных компаний  средней полосы Америки.  Он  всегда  работал  на
одних и  тех  же  условиях:  умеренное вознаграждение и участие в прибылях с
правом приобретения дополнительных  акций  по  ценам, которые действовали до
введения в эксплуатацию его новых разработок. Через пять лет - возобновление
переговоров  об  участии  в  прибылях от экономического эффекта.  Совершенно
разумное  требование,  предполагающее  обоюдное доверие  сторон.  Все  очень
логично и законно, особенно если учесть, что он не заламывал немыслимых цен.
     К тому времени отец Элизабет, измотанный делами и браком дочери с "этим
итальяшкой",  удалился  на покой. Джованни  и его жене достался  контрольный
пакет акций Альберта с правом решающего голоса в делах "Уикхем компани".
     Это было все, что требовалось Джованни. Математика - точная  наука, так
что все  было более чем очевидно. Он  уже участвовал в прибылях  одиннадцати
бумагоделательных  фирм Иллинойса,  Огайо  и западной Пенсильвании и обладал
патентами на  тридцать  семь различных производственных агрегатов.  Джованни
Скарлатти созвал представителей этих фирм на конференцию. Заявление, которое
он сделал, было равносильно смертному приговору: развитие событий привело  к
тому,  что  он, Джованни, стал обладателем значительной доли прибыли каждого
предприятия,   а   это  означает,  что   создается  единая  Централизованная
организация, которую возглавят он и его жена как основные держатели акций.
     Конечно же,  он позаботится о  каждом, а  ведомая  его изобретательским
гением единая компания приумножит свое могущество до такой степени, какая им
и не снилась.
     Если же они не  согласны, им придется  демонтировать  его установки. Он
всего   лишь  бедный  эмигрант,  которого  ловко  провели   на  переговорах.
Вознаграждение,  которое  ему  выплачивается  за  машины, смехотворно,  если
принять в  расчет прибыли,  которые  они  приносят. Кроме того, в нескольких
случаях его личное участие в акционерном фонде достигло астрономических цифр
и, исходя из его контрактов,  эти конкретные фирмы должны расплатиться с ним
по старому  курсу  акций. Когда все пришли  в себя,  оказалось, что Джованни
Скарлатти   -   основной    держатель   акций   целого    ряда   солиднейших
бумагоделательных компаний.
     В промышленных кругах всех трех штатов раздавались  вопли  негодования.
Права невежественного итальянца хотели оспорить, но эти попытки натолкнулись
на   скрытое  сопротивление  трезвых   голов   из   объединенного   комитета
промышленников:  лучше  выжить  в  виде  объединенной  фирмы,  чем  погибать
поодиночке. Может быть удастся выиграть дело в суде, а  может быть, и нет. В
этом случае его требования, вероятно, перейдут все мыслимые границы, и, если
их не  удовлетворить, затраты на демонтаж оборудования и вытекающее из этого
сокращение  заказов  приведут большинство  фирм на  грань катастрофы.  Кроме
того, Скарлатти - гений. Вполне возможно, все будет хорошо.
     Так  был  создан  гигантский  конгломерат  "Скарлатти  индастриз",   из
которого родилась империя Джованни Мериги Скарлатти.
     Империя  походила  на   своего   императора  -   огромная,  энергичная,
ненасытная. Со все возрастающим любопытством вторгался  он в смежные отрасли
-  так же поступали  и его компании.  От производства бумаги  было  несложно
перейти  к  упаковке,   от  упаковки  -  к  транспортировке  и   фрахту,  от
транспортировки -  к производству.  Забирая под свое  крыло новые фирмы,  он
всегда находил им более рациональное применение.
     К  1904   году,  после  двенадцати  лет  супружества,  Элизабет  Уикхем
Скарлатти  решила,  что разумнее  было  бы  перебраться на восток:  хотя  их
состояние  было в  безопасности и приумножалось с каждым  днем, популярность
Скарлатти  вызывала  злобную зависть:  Джованни был  живым  свидетельством в
пользу доктрины Монро.
     Родители Элизабет умерли. Те несколько  семей,  к которым Элизабет была
привязана,  тоже  отошли  в  мир  иной. Отношение же  к ним  более  молодого
поколения недвусмысленно  сформулировал Фрэнклин  Фаулер, еще совсем недавно
возглавлявший фирму "Фаулер пейпер продэктс":
     -  Хотя  этот итальяшка и  дал ссуду  на строительство нашего клуба, но
будь мы прокляты, если позволим ему стать его членом!
     Джованни  относился  к  таким   заявлениям  с   полнейшим  равнодушием,
поскольку у  него не было ни времени,  ни  желания  искать милостей  местной
знати. Такой же была и позиция Элизабет -  она  была полноправным  партнером
Джованни,  и  не  только  на  супружеском  ложе.  Она  была   его  сенсорным
устройством,   радаром,  неизменным  дешифровальщиком  мельчайших  изменений
ситуации. Однако позиция позицией, а надо думать о детях.
     Господь благословил Джованни  и Элизабет  тремя сыновьями: в  то  время
Роланду Уикхему было девять лет, Чэнселлору Дрю - восемь и Алстеру Стюарту -
семь.  И  хотя они были всего  лишь детьми, Элизабет видела,  что остракизм,
которому подвергается  семья,  оказывает  действие и на  них.  Они  ходили в
престижную частную школу Эванстоуна, но  одноклассники  редко  заглядывали к
ним  в  дом.  Мальчиков никогда  не  приглашали  на  дни рождения:  об  этих
утренниках  они  всегда узнавали лишь на  следующий  день. А  когда они сами
хотели кого-то пригласить, в ответ неизменно  звонили  чужие  гувернантки  и
холодно  отклоняли  их предложение.  Но отвратительнее  всего была идиотская
дразнилка, которой их каждый день встречали в школе:
     - Скарлатти-спагетти! Скарлатти-спагетти!
     Элизабет пришла к выводу; им надо начать все сначала.
     Она знала, что они с этим справятся,  даже  если ради этого надо  будет
возвращаться в его родную Италию и покорять Рим.
     Однако вместо Рима Элизабет предприняла поездку в Нью-Йорк и обнаружила
там кое-что совершенно неожиданное.
     Нью-Йорк оказался  очень  провинциальным  городом.  Интересы  его  были
весьма ограниченными, и в деловом мире Нью-Йорка о Джованни Мериги Скарлатти
никто  почти ничего не  знал: некий итальянский изобретатель,  который купил
несколько американских фирм в средней части страны.
     Итальянский изобретатель. Американские фирмы.
     Элизабет также выяснила, что  некоторые проницательные представители на
Уолл-стрит предполагали, что свой основной капитал  Скарлатти сколотил еще в
Италии  - в конце концов,  он же  женат на дочери одного из лучших  семейств
Чикаго!
     Значит, это будет Нью-Йорк.
     Элизабет устроила временную резиденцию семьи  в Дель-Монико и, не успев
обосноваться,  уже поняла, что приняла правильное  решение.  Дети радовались
новой  школе  и  новым  друзьям;  в  течение  одного  месяца Джованни скупил
контрольные пакеты акций двух пришедших в упадок  бумажных фабрик на Гудзоне
и планировал их реконструкцию.
     Скарлатти прожили в Дель-Монико почти два года. Дом  в Нью-Йорке мог бы
быть  закончен  гораздо раньше, имей Джованни  возможность уделять  внимание
строительству.  Однако в результате длительных переговоров с архитекторами и
подрядчиками он открыл  новую  сферу приложения своих  талантов -  земельные
участки.
     Однажды за ужином Джованни сказал:
     -   Выпиши  чек  на   двести  десять  тысяч  долларов.  Выпиши  его  на
ист-айлендскую фирму по недвижимости.
     - Ты имеешь в виду агентство по продаже недвижимости?
     - Вот именно. Передай-ка мне крекеры.
     Элизабет подвинула ему блюдо с гренками.
     - Это большая сумма.
     - А у нас что, мало денег?
     - Да, но двести десять тысяч долларов... Это новый завод?
     - Просто выпиши чек, Элизабет. Я хочу сделать тебе сюрприз.
     Она удивленно посмотрела на него:
     - Ты же  знаешь, я не  могу  подвергать  сомнению  твои  решения,  но я
вынуждена настаивать...
     - Отлично, отлично, - Джованни улыбнулся, - ты  не получишь сюрприз.  Я
скажу тебе... Я собираюсь стать бароном.
     - Кем?
     - Бароном. Графом. А ты будешь графиней!
     - Ничего не понимаю!
     -  В Италии  человек, у которого есть два  поля и  несколько  свиней, -
практически барон. Очень многие хотят быть баронами. Я разговаривал с людьми
с Ист-Айленда. Они готовы продать мне луга на Лонг-Айленде.
     - Джованни, они же ничего не стоят! Это просто пустырь на краю света!
     - Женщина, думай своей головой!  Уже сейчас держать лошадей в Нью-Йорке
негде.  Завтра ты дашь мне  чек. И,  пожалуйста, не  спорь.  Улыбнись,  и ты
будешь женой барона.
     Элизабет улыбнулась.

     "Дон  Джованни  Мериги  и  Элизабет  Уикхем Скарлатти  Феррарские.  Дом
Феррари Д'Италия - американская резиденция в Дель-Монико - Нью-Йорк".

     Хотя  Элизабет  не  приняла  визитные  карточки  всерьез  -  они  стали
предметом привычных шуток для нее и Джованни,  -  эти карточки сыграли роль,
которая  даже  не  была  предусмотрена.   Они  должным   образом   объясняли
происхождение богатства Скарлатти. И хотя  никто  из тех, кто знал их семью,
не обращался к  ним "граф" или "графиня", довольно многие  не сомневались  в
истинности титула.
     Это ведь могло быть правдой, не так ли?!
     Был еще один  конкретный результат: несмотря на  то, что в карточках не
был указан титул, Элизабет до конца ее долгой жизни называли мадам.
     Мадам Элизабет Скарлатти.
     И  Джованни больше  не смел  тянуться  через весь стол и  отливать себе
добавку супа из тарелки жены.

     Через два  года после покупки земли, 14 июля 1908 года, Джованни Мериги
Скарлатти  умер.  Человек  сжег себя  дотла.  В  течение  нескольких  недель
Элизабет пыталась осмыслить случившееся. Ей было не к кому прислониться. Она
и  Джованни были любовниками, друзьями,  партнерами. Единственное,  чего они
по-настоящему  боялись,  - мысли о том, что одному из  них придется жить без
другого.
     Но он ушел, и  Элизабет понимала, что они  создали свою  империю не для
того, чтобы тот, кто остался, спокойно взирал на ее крушение.
     Ее  первым  приказом  было распоряжение  о превращении  управленческого
аппарата огромной "Скарлатти индастриз" в единый командный пункт.
     Высшие  чиновники и  их  семьи были  в  срочном порядке  переселены  со
Среднего Запада в  Нью-Йорк. Элизабет представили  документы, в которых были
отражены  все деловые решения  и сферы персональной  ответственности.  Между
нью-йоркским офисом и каждым заводом, фабрикой, филиалами  и подразделениями
была создана частная телеграфная сеть. Элизабет была хорошим генералом, а ее
армия - великолепно выдрессированной и крепкой организацией. Время  работало
на нее, остальное довершило ее знание людей и их слабостей.
     Был построен чудесный дом в  городе, в Ньюпорте  приобретено загородное
поместье, на заливе Ойстер-бей строилась еще  одна  уединенная резиденция, и
каждую  неделю она участвовала в  изнурительных переговорах с чиновниками из
компаний ее покойного мужа.
     Она должна  была  думать  о  детях:  им  надлежало  до конца  понять  и
осмыслить  протестантскую  демократию. Она рассуждала просто.  В тех кругах,
куда  вошли ее сыновья, имя  Скарлатти считалось  каким-то неуместным,  даже
непристойным, а в этих кругах им предстояло вращаться до  конца жизни. И она
изменила их фамилию на Скарлетт.
     Конечно  же, она сама, из чувства глубокого уважения  к дону Джованни и
традициям Феррары, осталась "Элизабет Скарлатти Феррарская".
     На  новой  визитной карточке не было  обозначено  адреса:  она  сама не
знала, в каком доме предпочтет находиться в данное конкретное время.

     Элизабет с грустью отметила,  что оба  ее старших сына не  обладают  ни
воображением Джованни, ни ее пониманием его замыслов. В  отношении младшего,
Алстера  Стюарта,  трудно  было  сказать   что-то  определенное,  поскольку,
повзрослев, он создал для нее немало проблем.
     В  детстве  он  был  обыкновенным  задирой -  черта,  которую  Элизабет
относила  на  счет  его возраста.  Но  и  позже  взгляды  Алстера  на  жизнь
изменились  лишь  в самой  незначительной степени:  он не только избрал свой
собственный путь - он  настоятельно  требовал,  чтобы ему преподнесли его  в
готовом  виде.  Он  был  единственным  среди братьев, кто  воспринимал  свое
богатство  как  повод  быть  грубым.  А  иногда жестоким,  и  это  тревожило
Элизабет.  Впервые она  столкнулась  с  этим  в  день  его  тринадцатилетия.
Накануне школьный учитель прислал ей записку:

     "Дорогая мадам Скарлатти!
     Приглашения  на день рождения  Алстера создали  определенную  проблему.
Мальчик никак не  может решить, кто  же его лучшие друзья  - у  него их  так
много! И  в  результате он вначале раздал приглашения одним мальчикам, потом
забрал их и  передал другим. Я полагаю, что  для Алстера школа Парклей может
сделать исключение и отменить традиционный лимит на 25 гостей".

     Вечером Элизабет спросила Алстера об этом.
     - Да, я забрал несколько приглашений. Я передумал.
     - Почему? Это очень некрасиво.
     - А почему некрасиво? Я не хочу, чтобы они пришли.
     - Тогда зачем ты их вообще приглашал?
     -  Чтобы  они прибежали домой и рассказали своим папашам и мамашам, что
идут на  день  рождения, -  мальчик рассмеялся,  -  а потом  им пришлось  бы
сказать, что никуда не идут.
     - Это ужасно!
     -  Я так не думаю. Их вовсе не интересует мой  день рождения, они хотят
побывать в твоем доме!
     Став студентом Принстона, Алстер Стюарт  Скарлетт всячески унижал своих
братьев,   одноклассников,   учителей   и,  что   Элизабет  находила   самым
отвратительным,  слуг. Его терпели  только потому, что он был сыном Элизабет
Скарлатти.  Алстер рос  невероятно испорченным молодым человеком, и Элизабет
понимала, что должна принять какие-то меры. В июне 1916 года она велела сыну
прибыть на уик-энд домой и объявила, что он должен начать работать.
     - И не собираюсь!
     - Ты будешь работать! Ты не смеешь ослушаться меня!
     Он не посмел. Летом Алстера  определили на гудзонскую лесопилку, а  тем
временем два его брата прекрасно проводили время в доме на заливе Ойстер-бей
и наслаждались прелестями Лонг-Айленда.
     На исходе лета Элизабет поинтересовалась, как он справляется с работой.
     -   Вы  хотите   знать  правду,  мадам  Скарлатти?  -  спросил  молодой
управляющий завода.
     - Конечно же, правду.
     - Боюсь, она может стоить мне места.
     - Сильно сомневаюсь.
     - Ну  что ж, отлично, мадам. Ваш  сын начал работать на  пакетировочном
прессе,  как вы  и приказали. Это  тяжелая работа, но он крепкий парень... Я
снял его с пресса, после того как он избил двух рабочих.
     - О Боже! Почему мне ничего об этом не сказали?
     - Я не знал  обстоятельств.  Я думал,  что,  может  быть, рабочие  сами
спровоцировали его. Я ничего не знал.
     - Ну и что же вы узнали?
     - Он сам спровоцировал их на драку... Я перевел его на другой пресс, но
ситуация только ухудшилась. Он стал угрожать другим рабочим, что добьется их
увольнения,  заставлял  их  выполнять   свою   работу.  Он   постоянно  всем
напоминает, кто он такой.
     - Вам следовало рассказать об этом мне.
     -  Я сам об этом не знал до последнего времени. Трое рабочих уволились.
Одному из них мы были вынуждены оплатить услуги дантиста. Ваш сын ударил его
свинцовой рейкой.
     - Ужасно! Что же делать? Пожалуйста,  будьте откровенны  со мной. Это в
ваших же интересах.
     -  Ваш сын - сильный парень. Задиристый. Но не уверен, есть ли  за этим
что-то  еще. Мне  кажется,  он  предпочитает руководящую  работу,  возможно,
именно  этим он  и должен  заниматься.  Он  ваш  сын. Его  отец  создал  эту
лесопилку.
     - Это не дает ему права на подобное поведение. Его отец начинал с нуля.
     - Тогда, может  быть, вам следует объяснить ему  это. На  лесопилке  от
него, похоже, не будет никакой пользы.
     -  Вы  говорите,  что  мой  сын  -  человек  с  невыносимым характером,
звериными наклонностями, хотя  в  силу происхождения обладает  определенными
правами... но никакими явными способностями. Правильно ли я вас поняла?
     - Если  из-за этого я  лишусь  работы, то найду себе другую. Да, именно
так. Я не люблю вашего сына. Он мне решительно не нравится.
     Элизабет изучающе смотрела на управляющего:
     - Не уверена,  что  не разделяю  ваших чувств. Со  следующей  недели вы
получите прибавку к жалованью.
     Той  же осенью  Элизабет  отослала Алстера Стюарта назад в Принстон и в
день отъезда рассказала ему о докладе управляющего.
     - Этот грязный ирландишка постоянно преследовал меня! Я так и знал!
     - Этот грязный ирландишка - превосходный управляющий заводом.
     - Он наврал! Это все враки!
     - Это правда. Он уговорил  многих не подавать на тебя жалобу. Ты должен
быть благодарен ему хотя бы за это.
     - К чертям их всех! Сопливые подхалимы!
     - Не смей говорить гадости! Кто ты такой, чтобы так называть людей? Что
ты сделал в жизни?
     - Я ничего не обязан делать!
     -  Почему же? Только потому, что ты - это  ты? А  кто ты? Какими такими
необыкновенными способностями ты обладаешь? Я бы хотела знать.
     - Так вот  что ты хочешь знать! Что я, ничтожество, могу делать? Как  я
буду зарабатывать деньги?
     - Это один из показателей успеха.
     - Это твой единственный показатель!
     - И ты отвергаешь его?
     - Ты правильно поняла меня, черт возьми!
     - Тогда стань миссионером.
     - Нет, благодарю!
     - Тогда  прекрати клеветать на тех, с кем  ты работаешь. Для того чтобы
выжить в нашем деле, требуются определенные способности. Твой отец знал это.
     - Он знал, как маневрировать. Думаешь, я ничего об этом  не слышал? Как
манипулировать другими, и ты это тоже прекрасно умеешь!
     -  Он был гений! Он работал над собой! А что сделал  ты? Что  ты вообще
сделал, за  исключением того, что научился жить на всем  готовом?  И даже за
это ты не чувствуешь благодарности!
     - Дерьмо!
     Элизабет внезапно замолчала, пристально разглядывая сына:
     - Так вот в чем дело! Боже мой, вот оно что!.. Ты же до смерти напуган!
Ты страшно высокомерен, но за душой у тебя ничего нет, абсолютно ничего, что
давало бы тебе право быть высокомерным. Должно быть, это очень мучительно.
     Сын вылетел из комнаты, а Элизабет долго думала об этом разговоре.  Она
по-настоящему боялась. Алстер опасен. Он видел вокруг себя результаты труда,
но воспринимал их как человек, не  обладающий ни  талантом,  ни способностью
внести свой  вклад. Он всего лишь зритель. Потом она подумала обо всех своих
сыновьях. Застенчивый, мягкий Роланд Уикхем, усердный, педантичный Чэнселлор
Дрю и надменный Алстер Стюарт.
     6  апреля 1917 года ее размышления  были прерваны: Америка  вступила  в
мировую войну.
     Первым  был призван Роланд Уикхем. Он  ушел на фронт с последнего курса
Принстона и  отбыл во Францию лейтенантом артиллерии. Лейтенант Скарлетт был
убит в первый же день боевых действий.
     Двое оставшихся сыновей сразу начали строить планы мести за  брата. Для
Чэнселлора Дрю месть была  целью,  для Алстера Стюарта - способом бегства. А
Элизабет рассудила, что они с Джованни создавали империю  не для того, чтобы
война прекратила ее существование. Один из сыновей должен был остаться.
     Элизабет была холодна и расчетлива - она приказала остаться  Чэнселлору
Дрю, Алстер Стюарт мог отправляться на войну.
     Алстер Стюарт  Скарлетт  высадился  во  Франции,  удачно  прошел  через
мясорубку  под  Шербуром,  с честью выдержал все испытания, в  том  числе  и
сражение при Мез-Арагоне. В последние дни войны он  был награжден орденом за
отвагу в боях с врагом.

Глава 4

     2 ноября 1918 года

     Наступление под Мез-Арагоном вошло в свою заключительную стадию, стадию
преследования  противника  -  операция  была  частью  успешного  сражения по
прорыву  линии  Гинденбурга между  Седаном  и Мезьером. Первая  американская
армия разворачивалась в  Арагонском лесу для  наступления из Регенвиля на Ла
Харазе, между которыми  было  около двадцати миль. Если бы удалось  прорвать
основные линии поставок германской армии в этом секторе, генералу Людендорфу
пришлось бы просить перемирия.
     2  ноября Третий армейский корпус под командованием генерала Роберта Ли
Булларда  прорвал  ряды  германцев на  правом  фланге и захватил  не  только
плацдарм, но  и восемь  тысяч  пленных. И хотя другие  дивизионные командиры
ставили под сомнение эту операцию, прорыв Третьего армейского  корпуса  стал
сигналом для окончательной подготовки перемирия.
     А для  солдат  второй  роты  четырнадцатого  батальона тридцать седьмой
дивизии  Третьего  корпуса поведение  второго лейтенанта  Алстера  Скарлетта
стало примером истинного героизма, который в те дни кровавого кошмара был не
совсем обычным явлением.
     Все началось ранним утром. Рота Скарлетта вышла  к полю перед небольшим
сосновым  лесом.  Роща была напичкана  немцами,  которые  отчаянно  пытались
перегруппироваться, дабы в боевом порядке прорваться  назад, в свои траншеи.
Чтобы  не попасть  под огонь,  американцы  организовали три линии неглубоких
окопов.
     Второй лейтенант Скарлетт сделал свой окоп чуть глубже, чем остальные.
     Капитан второй  роты не любил своего второго лейтенанта,  поскольку тот
мог прекрасно отдавать приказы, но  сам выполнял их очень плохо. Более того,
капитан подозревал,  что лейтенант без энтузиазма отнесся к  своему переводу
из резервной  дивизии в район боевых действий. Он был настроен против своего
второго  лейтенанта еще и  потому,  что во время их совместного пребывания в
резерве им непрестанно интересовались  старшие  офицеры, которые не скрывали
своего  удовольствия,  когда  Скарлетт  с  ними  фотографировался.  Капитану
казалось, что его второй лейтенант слишком уж хорошо проводит время.
     В то ноябрьское утро он послал его в дозор с особой радостью:
     - Скарлетт! Возьмите четырех людей и разведайте позиции немцев.
     - Вы спятили, - ответил Скарлетт лаконично, - какие позиции? Они бегут,
поджав хвосты, по всему фронту.
     - Вы слышали, что я сказал?
     - Да мне плевать. В дозоре нет никакого смысла.
     Несколько  сидевших в окопах солдат внимательно слушали  разговор  двух
офицеров.
     - В чем дело, лейтенант? Поблизости нет ни одного  фотографа. Ни одного
занюханного полковника, который потрепал бы вас по плечу. Берите  четверых и
проваливайте.
     - Заткнитесь, капитан!
     - Вы отказываетесь выполнить приказ старшего по званию во время  боевых
действий?
     Алстер   Скарлетт   презрительно   посмотрел   на   своего   невысокого
собеседника:
     -  Не  отказываюсь.  Просто нарушаю субординацию.  Веду себя вызывающе,
оскорбляю  вас,  если это слово более понятно... Я оскорбляю вас, потому что
считаю вас дураком.
     Капитан  потянулся к кобуре, но Скарлетт мгновенно  сжал своей огромной
лапой запястье начальника.
     - За нарушение субординации  в людей не стреляют,  капитан. Этого нет в
уставе... Я придумал  кое-что получше.  К чему  лишаться  еще четверых? - он
повернулся к  наблюдающим за этой сценой солдатам. - Уверен,  четверо из вас
не хотят стать мишенями для пуль. Я пойду один.
     Капитан был ошеломлен. Он потерял дар речи.
     Солдаты были удивлены не меньше, но вместе с восхищением они испытывали
и чувство благодарности к лейтенанту. Скарлетт снял руку с кисти капитана:
     - Через полчаса я вернусь. Если же  нет, полагаю, вам следует дождаться
подкрепления. Мы прилично оторвались от всех остальных.
     Скарлетт проверил патроны в барабане своего револьвера, обошел капитана
и, выйдя на западный фланг, скрылся в заросшем поле.
     Солдаты  перешептывались.  Они  составили  неверное   мнение  о  наглом
лейтенанте,  думали,  что он такой же как  и  его заносчивые друзья. Капитан
ругался про себя  и искренне надеялся, что его второй лейтенант не вернется.
И  это  полностью  совпадало  с  намерениями Алстера Скарлетта. Его план был
прост. Примерно в двухстах ярдах вправо от позиции второй  роты  он  заметил
несколько огромных, окруженных деревьями валунов, на которых еще сохранилась
осенняя листва. Это было одно  из тех мест, которые  невозможно выкорчевать,
поэтому  крестьяне устраивали  свои поля  таким  образом,  что  они  как  бы
обтекали  эти заросшие маленькие скалы. Места слишком  мало, чтобы там могла
укрыться группа,  но  вполне  достаточно  для  одного  или  двоих.  Скарлетт
двигался туда.
     Ползя через поле, он видел множество мертвых пехотинцев. Трупы  оказали
на него странный эффект: он, поначалу  даже и не желая того, набивал карманы
часами,  кольцами,  амулетами.  Он  сдирал  их  с  трупов  и  через  секунду
выбрасывал. Он не понимал, почему так делает.  Он чувствовал себя правителем
какого-то таинственного царства, и трупы были его подданными.
     Через  десять  минут он  уже  не был  уверен,  что  движется  в  нужном
направлении.  Он  немного  приподнял голову,  чтобы сориентироваться, увидел
кроны деревьев и понял, что убежище уже  близко. Вдавливая локти и колени  в
мягкую землю, он торопливо пополз вперед.
     Неожиданно  Алстер очутился  у подножия  нескольких высоких  сосен.  Но
вовсе не у островка камней, а на краю лесочка, который готовилась штурмовать
его рота: он слишком увлекся мертвыми и  потому видел  только то,  что хотел
видеть.  А  небольшие  деревья  в  действительности  были высокими  соснами,
которые сейчас качались у него над головой.
     Он уже собрался ползти обратно  в  поле,  когда заметил, что примерно в
пятнадцати  футах  от  него,  чуть левее,  установлен  пулемет,  за которым,
прижавшись  спиной  к стволу  дерева, сидел немецкий  солдат.  Алстер достал
револьвер и  замер. Либо  немец не видел его, либо  был мертв. Дуло пулемета
смотрело прямо на Скарлетта.
     И немец пошевелился. Еле заметно двинулась его правая  рука. Он пытался
дотянуться  до  оружия,   но  выполнение  задачи  осложнялось,  по-видимому,
невыносимой болью.
     Скарлетт рванулся вперед и навалился на  раненого солдата, стараясь как
можно меньше шуметь при этом.  Он не  давал немцу возможности выстрелить или
поднять  тревогу.  Он не  воспользовался своим  револьвером  и  начал душить
врага. Тот  пытался что-то сказать, но пальцы  Алстера уже смыкались на  его
шее.
     - Американец! Американец! Я сдаюсь!
     Он отчаянно жестикулировал растопыренными ладонями.
     Скарлетт чуть ослабил хватку и тихо спросил:
     - Что? Что ты хочешь?
     Он  дал  немцу  возможность приподняться  -  ровно настолько, насколько
позволяла  его  рана. Солдата оставили  умирать  за пулеметом: пока его рота
отступала, тот должен был отражать атаки противника.
     Скарлетт отбросил пулемет в  сторону,  чтобы  раненый  не  мог  до него
дотянуться, и,  настороженно  оглядываясь по  сторонам,  отполз на несколько
ярдов  в  глубь  леса.   Повсюду  были   видны  следы  поспешного   бегства.
Противогазы, пустые ранцы,  даже пулеметные ленты  с патронами. Бросали все,
что мешало отступлению.
     Немцы ушли.
     Он встал  и вернулся к раненому немецкому солдату. Алстер Скарлетт ясно
понимал, что надо делать.
     Лейтенант Скарлетт принял решение.  Ситуация была исключительной! Более
чем исключительной - идеальной!
     Пройдет час,  а  может  быть,  и больше,  пока  четырнадцатый  батальон
подойдет к позициям второй роты. Капитан второй роты Дженкинс проявит чудеса
героизма, не даст никому передышки. Вперед! Вперед! Вперед!
     Но  это  же  его,  Скарлетта,  выход!  Может  быть,  они  присвоят  ему
внеочередное звание и сделают капитаном. Почему бы и нет? Он станет героем.
     И война для него кончится.
     Скарлетт  достал револьвер  и,  когда немец  закричал, выстрелил ему  в
голову. Потом припал к пулемету и начал строчить.
     Вначале назад, в тыл немцам, потом направо, потом налево.
     Треск очередей отозвался эхом, пули вгрызались в деревья.
     А затем Скарлетт направил оружие  в сторону  своих.  Он нажал гашетку и
держал  ее, переводя ствол с одного фланга на другой. Напугать их до смерти!
Может быть, прикончить пару.
     Кого это волнует?
     Он обладал смертельной силой.
     Он наслаждался ею.
     Он имел на это полное право.
     Он смеялся.
     Он снял палец с гашетки и выпрямился.
     В нескольких стах  ярдов  западнее  он  видел  холмики земли.  Скоро он
выберется из всего этого дерьма!
     Внезапно у него появилось  чувство, что за ним наблюдают. Кто-то следит
за ним! Он снова достал револьвер и приник к земле.
     Что это - сломанная ветка, упавший камень?!
     Он осторожно пополз в лес.
     Никого.
     Ну конечно,  он  позволил воображению взять  верх над разумом. Это  был
звук, который издало дерево, после того как в него попала пуля. Это был звук
ветки, упавшей на землю.
     Никого.
     Скарлетт. все  еще осторожно, двинулся к краю леса. Он  быстро подобрал
расплющенную каску мертвого немца и побежал в сторону позиций второй роты.
     Алстер  Стюарт не  знал,  что за ним действительно наблюдают. Наблюдают
внимательно. С удивлением.
     Немецкий офицер  -  на  лбу  у него запеклась кровь - стоял  за широким
стволом  сосны, скрытый  от глаз американца. Он уже собрался убить янки,  но
вдруг увидел, что тот  перенес огонь на  своих  собственных  солдат. На свои
войска.
     Свои собственные войска!
     Он держал американца  под прицелом "люгера", но  не хотел убивать этого
человека.
     Пока не хотел.
     Потому что немецкий офицер, последний из роты - вся рота полегла здесь,
- точно знал, что делает этот американец.
     Это был тот самый редкий, невероятный случай! То, что требовалось!
     Пехотный офицер, умело использовавший ситуацию в своих  целях  и против
своих войск!
     Для  него  эта  битва  закончилась,  и  в результате сделки с  собой он
получит медаль за отвагу.
     Немецкий офицер не упустит этого американца.
     Лейтенант Скарлетт был на полпути к позициям второй роты, когда услышал
за спиной шум. Он бросился  на землю и осторожно развернулся. Он вглядывался
сквозь колышущуюся высокую траву.
     Никого.
     Действительно ли никого?
     В двадцати футах лицом вниз лежал труп. Но трупы повсюду.
     Этот труп Скарлетт не помнил. Он запомнил только лица.  Он видел только
лица. Этого он не помнил.
     А почему он должен был его запомнить?
     Трупы повсюду. Как он  мог запомнить? Тело, лежащее лицом  вниз. Здесь,
должно быть, несколько дюжин таких. Он просто не помнил их.
     Он снова позволил разыграться  своему воображению! Сейчас рассвет... Из
леса выходят звери.
     Возможно...
     Он встал в  полный рост и пошел к холмикам  земли в расположении второй
роты.
     -  Скарлетт! Мой Бог, это  вы? - воскликнул капитан, лежавший  в  окопе
передней линии. - Вам  повезло,  что мы не  стреляли. В перестрелке  погибли
Фернальд и Отис! Мы не отвечали огнем, потому что вы были там!
     Алстер помнил Фернальда и Отиса.
     Невелика потеря!
     Он бросил немецкую каску на землю:
     - А теперь  слушайте меня. Одну группу я  ликвидировал, но остались еще
две. Они дожидаются нас. Я знаю, где они располагаются, и могу  подавить их.
Но вы останетесь здесь! В окопах! Через десять минут после моего отхода весь
огонь на левый фланг!
     - Куда вы собираетесь? - испуганно спросил капитан.
     - Туда, где я  могу  принести хоть  какую-то пользу!  Дайте  мне десять
минут, и потом открывайте огонь. Не прекращайте стрельбу по крайней мере три
или четыре минуты,  но, ради Бога,  обстреливайте  левый фланг! Смотрите, не
прикончите меня. Мне необходим отвлекающий маневр.
     Он внезапно  замолчал и,  прежде чем капитан вымолвил хоть слово, вновь
направился в поле.
     Оказавшись в высокой траве,  Скарлетт пополз от одного трупа к другому,
снимая с безжизненных голов каски. Собрав пять касок, он  залег и стал ждать
стрельбы.
     Капитан сделал свое дело. Со стороны можно  было подумать, что началась
битва при Шато-Тьерри. Через четыре минуты огонь прекратился.
     Скарлетт  встал  и побежал в  расположение роты. Когда  он  показался с
поднятыми в  руке касками, солдаты  разразились  приветственными возгласами.
Даже капитан, чья обида и злость растворились в  восхищении, присоединился к
своим людям:
     -  Черт  бы  вас побрал, Скарлетт! Это самый  смелый поступок,  какой я
видел на войне!
     - Не так быстро, - возразил Скарлетт с неслыханной до того скромностью.
- Мы расчистили центр и левый фланг, но справа еще осталась  парочка фрицев.
Пойду выкурю их.
     -  Вам  незачем   идти  туда.  Пусть  удирают.  Вы  сделали  более  чем
достаточно.
     Капитан Дженкинс изменил свое мнение об Алстере Скарлетте.
     - Если вы не возражаете, сэр, мне кажется, я должен пойти.
     - Что вы имеете в виду?
     - Мой брат... его звали Ролли. Фрицы  убили его восемь  месяцев  назад.
Позвольте мне прикончить их, и вы овладеете плацдармом.
     Алстер Скарлетт скрылся в поле.
     Он точно знал, что делает.
     Несколько   минут   спустя  американский  лейтенант  подполз  к  скале,
окруженной валунами  и  кустарником. Он ждал,  когда вторая  рота предпримет
штурм  соснового  лесочка.  Он  прислонился к шершавому камню  и посмотрел в
небо.
     И в этот момент началось.
     Солдаты   подбадривали  себя  громкими   криками:  а  вдруг   попадутся
отступающие враги?  Раздались беспорядочные выстрелы: кое у кого дрогнули на
спусковом  крючке  пальцы.  Когда  рота  достигла  леса,  началась  стрельба
залпами.
     Они палят в покойников, думал Алстер Скарлетт.
     А он был сейчас в полной безопасности.
     Для него война закончилась.
     - Стой, где стоишь, - произнес голос с сильнейшим немецким акцентом.  -
Не шевелись!
     Скарлетт потянулся  к  пистолету,  но  голос,  раздавшийся  сверху, был
весьма выразительным. Дотронься он до пистолета - и тут же будет убит.
     - Вы  говорите по-английски?  - это было единственное, что пришло на ум
лейтенанту Скарлетту.
     - Сравнительно неплохо.  Не двигайся!  Мой  пистолет направлен  тебе  в
голову... В то же самое место, в которое ты послал пулю капралу Крегеру.
     Алстер Скарлетт замер.
     Значит, там действительно кто-то был! И он его слышал!.. Труп в поле!
     Но почему немец не убил его?
     - Я делал  то,  что должен был делать, - и вновь это было единственное,
что в данную минуту мог придумать Скарлетт.
     -  Не  сомневаюсь.  Также  не  сомневаюсь,  что  у  тебя  не было  иной
альтернативы,  кроме как открыть  огонь по  своим  войскам...  У  тебя очень
странное представление о своем предназначении в этой войне, не находишь?
     Скарлетт начинал понимать.
     - Эта война закончилась.
     - Я окончил высшее военное училище в Берлине по курсу военной стратегии
и немного  представляю себе,  что наше  поражение неизбежно... После прорыва
линии Мезьера у Людендорфа не останется выбора.
     - Тогда зачем убивать меня?
     Немецкий  офицер  вышел  из-за  большого  валуна  и  остановился  перед
Алстером  Скарлеттом,  его  пистолет  был  направлен  американцу  в  голову.
Скарлетт увидел молодого широкоплечего человека  и сразу же  понял, что  они
похожи. Он увидел человека высокого, как  и  Скарлетт, с  уверенным взглядом
таких же, как и у него, ярко-голубых глаз.
     - Ради Бога, мы же можем выбраться из всего этого! Мы можем покончить с
этим! Какого черта  надо приносить друг друга в жертву? Или  даже одного  из
нас... Я могу помочь, вы понимаете?
     - Действительно можешь?
     Скарлетт посмотрел на того, кто взял его в плен. Он знал, что не должен
молить  о  пощаде,  не  должен  выказать  слабости.  Он  должен   оставаться
спокойным, логичным.
     -  Слушайте  меня... Если вас возьмут  в плен, вы  окажитесь  в  лагере
вместе с тысячами других. Это в том случае, если вас не застрелят. Очутись я
на  вашем месте,  я бы не стал полагаться на какие бы  то ни было офицерские
привилегии. Пройдут недели, месяцы, может быть, год или  даже больше, прежде
чем займутся вашим делом! Прежде чем вас освободят!
     - И вы в состоянии что-то сделать?
     - Да, черт возьми, могу!
     - А зачем вам это надо?
     - Потому что я  хочу выбраться из этого!.. И вы хотите  того же!.. Если
бы вы этого не хотели, я бы уже был покойником... Мы нужны друг другу.
     - Что вы предлагаете?
     - Вы - мой пленник.
     - Вы что думаете, я спятил?
     -  Оставьте себе  свой пистолет! Возьмите  из моего все патроны... Если
кто-то нам встретится -  я веду вас на допрос в  тыл. Потом мы достанем  вам
одежду... Если доберемся до Парижа, я дам вам денег.
     - Каким образом?
     Алстер Скарлетт самоуверенно усмехнулся. То была усмешка богача:
     - Это мое  дело...  У  вас есть иной  выбор? Убейте  меня  - и  вы  уже
пленник. А может, и покойник. И у вас не так много времени...
     - Встать! Руки на скалу!
     Скарлетт подчинился.  Немецкий  офицер вынул из кобуры его  револьвер и
забрал коробки с патронами.
     - Повернись!
     -  Меньше  чем через час сюда придут остальные. Мы были в авангарде, но
не очень-то оторвались.
     Немецкий офицер сделал движение пистолетом:
     -  В  полутора километрах  отсюда  есть  несколько  крестьянских домов.
Пошевеливайся!
     Левой рукой он бросил Скарлетту его револьвер без патронов.
     Два человека быстро шли через поле.
     На  севере  артиллерия  начала свой  утренний  обстрел.  Сквозь  облака
прорвалось солнце и разогнало туман. Было ясно.
     Примерно  в миле на  юго-запад виднелось несколько домов. Амбар  и  два
небольших  каменных здания.  Чтобы  добраться до заросшего  луга, надо  было
пересечь  широкую пыльную  дорогу.  Пастбище было  обнесено забором, правда,
сейчас живности не было и в  помине. Из трубы самого большого дома  струился
дымок.
     Кто-то  развел  огонь,  а  это  означало,  что кто-то  готовит  пищу  и
наслаждается теплом. У кого-то еще оставались припасы.
     - Может, зайдем в эту лачугу? - предложил Алстер.
     - Нет! Здесь скоро пройдут ваши войска.
     - Да ради Бога, нам надо найти вам одежду! Неужели это непонятно?
     Немец  щелкнул предохранителем своего "люгера", поставив  его на боевой
взвод:
     -  Вы непоследовательны.  Мне казалось, вы предлагаете  провести меня в
тыл - в глубокий тыл - через ваши линии. Якобы для  допроса... Проще было бы
убить вас прямо сейчас.
     -  Да нам обязательно надо  раздобыть одежду! Вы только представьте:  я
один конвоирую  немецкого офицера!  Да  первый  же попавшийся  капитан сразу
сообразит,  как можно этим воспользоваться! Или  же какой-нибудь майор,  или
полковник,  мечтающий  выбраться с  фронта... Такое  уже бывало.  Мне просто
прикажут передать вас им с рук на руки, и все  на этом закончится. А если вы
будете в штатском, мне будет намного проще... Сейчас все перепуталось!
     Немецкий офицер медленно взвел курок и в упор посмотрел на лейтенанта:
     - Вы что, действительно хотите, чтобы для вас война закончилась?
     В  каменном доме был лишь  старик -  глухой, бестолковый,  перепуганный
визитом странной  пары.  Американский лейтенант  держал  в руке незаряженный
пистолей и делал  вид, будто конвоирует немца.  Он приказал старику принести
еды и найти одежду - любую одежду для его "пленника".
     Поскольку Скарлетт едва говорил по-французски, он повернулся к немцу:
     -  Почему бы  вам не сказать  ему, что мы оба немцы?  Что мы в ловушке,
пытаемся прорваться сквозь линии заграждения! Любой француз знает, что немцы
бегут по всему фронту.
     Немецкий офицер улыбнулся:
     -  Я  уже сказал.  Но он  еще  больше перепугался...  Между прочим,  он
сказал, что так сразу и подумал. А знаете почему?
     - Почему?
     - Он сказал, что от нас за версту воняет бошами.
     Старик,  возившийся  у  открытой  двери,  вдруг  выбежал  наружу  и  на
подгибающихся ногах затрусил в поле.
     - Боже праведный! Остановите его!  Остановите его, черт возьми! - вопил
Скарлетт.
     Немецкий офицер уже держал свой пистолет в руке:
     - Не волнуйтесь. Нам так или иначе пришлось бы его убрать. Он помог нам
принять решение.
     Прозвучали два выстрела.
     Старик упал, молодые противники посмотрели друг на друга.

     - Как мне называть вас? - спросил Скарлетт.
     - Пусть будет... Штрассер. Грегор Штрассер.

     Оба офицера без труда прошли через линии союзников. Бросок американской
армии  из  Ренвилля был  стремительным  и  неотвратимым. Но он  окончательно
нарушил связь между войсками  и  командованием. По крайней мере так казалось
Ал стеру Скарлетту и Грегору Штрассеру.
     В Реймсе парочка натолкнулась на грязных,  измученных и голодных солдат
- это было все, что осталось от Семнадцатого корпуса французов.
     В Реймсе не возникло никаких проблем: в ответ  на все  вопросы французы
лишь пожимали плечами.
     Они  двинулись на запад, в направлении Вилль-Коттерье. Дороги на Эпернэ
и Мо были забиты прибывающим подкреплением и обозами с продовольствием.
     Пусть другие болваны ложатся под пули, думал Скарлетт.
     Ночью они вошли в предместья Вилль-Коттерье и, срезая путь, направились
через поле к небольшой роще.
     -  Отдохнем здесь несколько часов, -  сказал Штрассер, - и  не  пытайся
сбежать. Я не собираюсь спать.
     - Ты  спятил, приятель! Ты нужен мне не  меньше, чем я тебе!.. Одинокий
американец, болтающийся в сорока милях от своей роты - а рота, между прочим,
на фронте! Думай головой!
     -  Ты  говоришь очень  убедительно,  но  я  не такой  идиот,  как  наши
одряхлевшие имперские  генералы.  Я не прислушиваюсь  к  пустым,  пусть даже
убедительным аргументам. Я слежу за своими флангами.
     - Устраивайся.  От  Коттерье  до  Парижа добрых шестьдесят  миль, и еще
неизвестно,  во что мы можем влипнуть. Надо поспать... Можем делать  это  по
очереди.
     -  Так точно! - презрительно  рассмеялся Штрассер, -  ты  говоришь, как
еврейский банкир из  Берлина:  "Ты делай то, а  мы сделаем это. И не  спорь,
пожалуйста". Спасибо за совет, американец, нет. Я не буду спать.
     -  Как скажешь, - пожал плечами  Скарлетт, - теперь я начинаю понимать,
почему вы, парни, проиграли войну.
     Скарлетт перевернулся на другой бок:
     - Вы упорствуете из любви к упрямству.
     Несколько минут они молчали. Наконец Штрассер тихо ответил:
     - Мы не проиграли войну. Нас предали.
     - Ну конечно! Патроны  были  холостые,  а  ваша  артиллерия стреляла по
своим. Я уже сплю.
     Немецкий офицер говорил спокойно, словно размышлял вслух:
     - Во многих патронах не оказалось пороха. Многие винтовки и пулеметы не
работали... Предательство...
     По дороге  из  Вилль-Коттерье  проехали несколько грузовиков,  за  ними
повозки, запряженные  лошадьми.  Фары  машин  исполняли  причудливый танец -
вверх-вниз, вверх-вниз. В лесу завыл какой-то зверь, издали доносились крики
солдат-караульных.
     Опять эти глупые бараны, думал Ал стер Стюарт.
     -   Эй,   Штрассер,   что   происходит?   -   Скарлетт   повернулся   к
коллеге-дезертиру.
     - Что?  - Штрассер клевал  носом и за  это злился на  себя, - ты что-то
сказал?
     - Просто хотел, чтобы ты знал: я запросто мог бы сейчас тебя оглушить и
уйти... Я спросил,  что происходит.  Я  имею  в виду,  что будет с вами?.. Я
знаю, что ждет нас. Надо полагать, парады. А вы?
     -  Никаких  парадов.  Никаких  празднеств...  Слезы.  Взаимные  упреки.
Пьянство... Многих казнят. Это можно сказать наверняка.
     - Кого? Кого казнят?
     - Среди нас есть предатели. Их найдут и уничтожат без всякой жалости.
     - Вы безумцы! Я и раньше говорил, что вы безумцы, а сейчас знаю точно!
     -  А как, по-твоему, нам  надо поступить?  Вы  еще не  заражены. Но все
впереди!.. Большевики у наших границ, уже идет инфильтрация. Они  сожрут нас
изнутри, мы начнем гнить. И  евреи! Евреи  наживут на этой  войне  миллионы.
Поганые еврейские спекулянты!  Сегодня семиты  продают  нас, завтра наступит
ваша очередь.  Евреи,  большевики,  вонючие маленькие  человечки!  Мы все их
жертвы и  не понимаем  этого. Мы сражаемся  друг против  друга,  вместо того
чтобы объединиться и ударить по ним!
     Алстер Стюарт сплюнул... Сына Скарлатти не интересовали проблемы быдла.
И быдло его не интересовало.
     И тем не менее он был обеспокоен.
     Штрассер  не быдло,  высокомерный германский офицер ненавидел заурядных
людишек так же, как и он сам.
     - Ну и что вы станете делать, когда разделаетесь с этими людьми? Будете
изображать из себя владык гор?
     - Многих гор... Очень многих гор.
     Скарлетт отодвинулся от немецкого офицера. Но не закрыл глаза.
     Очень многих гор...
     Алстер Скарлетт никогда не помышлял о власти.
     ...Скарлатти сколачивали миллион за миллионом, но Скарлатти не обладали
властью.  Тем  более сыновья  Скарлатти. Они  никогда  не  будут  править...
Элизабет ясно дала это понять.
     - Штрассер?
     - Да?
     - Кто эти люди? Твои люди...
     -  Преданные,  могущественные.  Их имена нельзя произносить  вслух. Они
восстанут из пепла поражения и объединят элиту Европы.
     Скарлетт  повернул  лицо  к  небу. Сквозь низкие серые  облака сверкали
звезды.
     - Штрассер?
     - Что?
     - Куда ты пойдешь? Я имею в виду, когда все кончится.
     - В Гайденхайм. Там живет моя семья.
     - Где это?
     - Между  Мюнхеном и Штутгартом, - немецкий офицер смотрел на  странного
рослого  американского дезертира.  Дезертир,  убийца,  помощник  и  сообщник
своего врага.
     - Завтра ночью мы  будем в Париже. Я дам  тебе  денег.  Они  хранятся в
Аржане у одного верного человека.
     - Данке.
     Алстер  Скарлетт  сменил  положение. Прямо  перед глазами  у него  была
чудесно пахнущая земля.
     - Значит... Штрассер, Гайденхайм. И это все?
     - Это все.
     - Придумай мне имя, Штрассер.
     - Что ты имеешь в виду? Придумать тебе имя?
     -  Именно  это.  Имя, по которому ты будешь знать,  это я, когда у меня
появится возможность вступить с тобой в контакт.
     Штрассер на мгновение задумался:
     -  Что  ж, очень  хорошо, американец. Давай подберем тебе  имя, которое
тебе трудно будет забыть, - Крегер.
     - Кто?
     -  Крегер -  капрал  Генрих Крегер, в голову  которого ты выстрелил под
Мез-Арагоном.

     10  ноября  в три  часа пополудни  вступил в  силу приказ о прекращении
огня.
     Алстер Стюарт Скарлетт  купил мотоцикл и отправился в обратный путь, во
вторую роту четырнадцатого батальона.
     Он прибыл в  месторасположение батальона и стал  разыскивать свою роту.
Это  оказалось  непросто.  Лагерь был набит  пьяными солдатами  всевозможных
родов  войск.  На  следующий  день после  объявления перемирия армию поразил
массовый алкоголизм.
     За исключением второй роты.
     Во второй  роте  проходила церковная служба. Поминование павшего в  бою
товарища.
     Пехотного лейтенанта Алстера Стюарта Скарлетта.
     Скарлетт с интересом наблюдал службу.
     Капитан  Дженкинс  сдавленным голосом прочитал  прекрасный  заупокойный
псалом и повел своих людей на молитву.
     - Отче наш на небесах... - некоторые солдаты плакали в голос.
     Жалко портить такое зрелище, подумал Скарлетт.
     В  его  наградном  листе,  в  частности,  говорилось:  "...Уничтожив  в
одиночку  три  пулеметные  точки  противника, он установил месторасположение
четвертой,  которую  также  уничтожил и тем самым  спас жизни многих  солдат
союзников. Он не  вернулся с этой  операции и был сочтен погибшим. Однако до
самого приказа  о прекращении  огня девиз  второго  лейтенанта Скарлетта был
боевым  кличем второй роты. "За старину  Ролли!" - эти слова вселяли  ужас в
сердца  врагов.  Милостью Божией второй  лейтенант Скарлетт присоединился  к
своим  боевым  товарищам  на  следующий  день  после  объявления  перемирия.
Изможденный и ослабевший, он вернулся к славе. Согласно приказу  президента,
он награждается..."

Глава 5

     Уже  в Нью-Йорке Алстер Скарлетт  обнаружил, что  статус военного героя
позволяет  ему делать все,  что угодно. Теперь  для  него  отпали  последние
ограничения -  например,  необходимость являться  вовремя или  необходимость
быть хотя бы минимально вежливым. Еще бы: он прошел самое сложное испытание,
какое только может  выдержать  мужчина - лицом к лицу встретился со смертью.
По правде говоря, это испытание  выдержали  тысячи, но  лишь немногие из них
были официально признаны  военными героями, а уж такими деньгами  владел  он
один. Элизабет,  потрясенная  военными подвигами сына,  предоставила  в  его
распоряжение  все,  что можно  было  купить  за деньги.  Даже  Чэнселлор Дрю
изменил свое отношение к младшему брату: теперь он считался главным мужчиной
в семье.
     Таким вошел в двадцатые годы нашего века Алстер Стюарт Скарлетт.
     Его привечали все - от тех; кто составлял сливки светского общества, до
тех,  кто говорил от имени народа. Сам он не мог привнести  в жизнь общества
ни   мудрости,  ни  понимания,  но  все   же   вносил   свою  лепту,  весьма
специфическую: на нем  сфокусировались  симпатии  общества. Его требования к
жизни были совершенно  неумеренными, но неумеренной была  и сама  жизнь. Это
прошедшее   войну   поколение  жаждало  бесконечных   удовольствий  и  самым
старательным образом избегало глубоких размышлений, страданий и боли.
     Больше им ничего не было нужно.
     Но у Генриха Крегера был свой счет.
     Письма  от  Штрассера  поступали   в  абонированный  почтовый  ящик  на
Манхэттене.

     "Апрель 1920 г.
     Мой дорогой Крегер!
     Наконец-то мы стали официальной организацией: мы дали новое имя и новую
жизнь   утратившей   свою   силу  Рабочей   партии.   Теперь  мы  называемся
Национал-социалистическая  рабочая  партия Германии - и, дорогой мой Крегер,
не принимайте это название всерьез. Но это отличное начало - таким названием
мы привлекли многих. Версальский договор оставил  от Германии  одни обломки.
Но  это хорошо. Хорошо для нас. Люди злы. Они злы не только  на победителей,
но и на наших внутренних врагов".

     "Июнь 1921 г.
     Дорогой Штрассер!
     Все  получили  свой  кусок пирога, и я не пропустил своей  доли - нашей
доли! Все мечутся  в поисках добычи, все ищут нужных  людей. Скоро и я стану
"нужным человеком".  Но в деньгах  я не заинтересован  - к черту деньги! Это
для быдла! Мне нужно иное. Нечто более важное..."

     "Январь 1922 г.
     Мой дорогой Крегер!
     Все идет  так  медленно, ужасно медленно,  это  меня бесит.  А  тут еще
инфляция, депрессия  стали просто невыносимыми.  Деньги обесцениваются прямо
на глазах. Адольф Гитлер сменил в партии Людендорфа. Помните, я говорил вам,
что  я не имею  права  упоминать некоторые  имена? Одним из таких  было  имя
Людендорфа. Гитлеру я не доверяю. В нем есть что-то дешевое".

     "Октябрь 1922 г.
     Дорогой Штрассер!
     Лето было чудесным, осень и зима обещают стать еще лучше. "Сухой закон"
скроен словно по нашему заказу! С ума сойти! Теперь проще простого приманить
кого угодно  деньгами. Сунешь немного -  и ты  в деле... И в каком деле! Моя
организация растет. И структура ее великолепна - вам бы точно понравилось!"

     "Июль 1923 г.
     Мой дорогой Крегер!
     Здесь  многое  меня  беспокоит. Кстати, я уезжаю на север, и  вы можете
писать мне по  адресу,  который я сообщаю  ниже.  Гитлер - глупец. События в
Руре могли бы стать  для него  шансом объединить всю Баварию - я имею в виду
политически. Люди  готовы. Они  жаждут порядка, они устали от  хаоса. Вместо
этого Гитлер мечется из стороны в сторону и всюду носится со старым дурачком
Людендорфом. Он явно ничего не  соображает, я в этом уверен.  Боюсь, что нам
двоим  места  в   партии  нет.  Зато  на  севере  наметился  подъем.   Здесь
организуется   "Черный  рейхсвер",   военизированная   группировка,  которая
симпатизирует нашему делу".

     "Сентябрь 1923 г.
     Дорогой Штрассер!
     Прошел  год,  отличный год! Забавно:  можно ненавидеть в своем  прошлом
какой-то эпизод, но потом, оказывается, этот эпизод превращается  в  главное
твое достояние. У меня есть такое достояние. Я  веду двойную  жизнь, и жизни
мои  никак  не  пересекаются.  Это  потрясающе!  Мне  самому  это доставляет
огромное удовольствие - вот так управлять двумя своими жизнями. Надеюсь, что
вы будете рады, что не убили тогда во Франции своего друга Крегера".

     "Декабрь 1923 г.
     Мой дорогой Крегер!
     Срочно  уезжаю на  юг.  То,  что произошло в  Мюнхене,  ужасно! Я  ведь
предупреждал: не надо путча! Всего можно добиться политическими методами. Но
они  не  послушали.  Несмотря  на  помощь  наших  "друзей",  Гитлеру  грозит
длительное  тюремное заключение. Бог  знает,  что случится с бедным стариком
Людендорфом.  Фон  Сект  разогнал  "Черный  рейхсвер". Почему?  Мы ведь  все
стремимся к одному. Депрессия ввергла страну в  катастрофу.  Ну почему люди,
имеющие, в конечном счете, общие цели, сражаются друг с другом? Представляю,
как рады нашим столкновениям жиды и коммунисты! Это ужасная страна".

     "Апрель 1924 г.
     Дорогой Штрассер!
     Недавно я столкнулся с  первой реальной трудностью,  но  сейчас уже все
под  контролем. Помните, Штрассер?  Контроль  - вот что  главное... Проблема
проста: слишком  многие хотят одного  и того же.  Все хотят  стать  большими
шишками! А в то, что места хватит для всех, никто не верит. Это очень похоже
на то,  о  чем писали  вы:  сражаются  между  собою  те,  кто не  должен  бы
сражаться. Тем не менее я уже почти завершил задуманное. Скоро в моем списке
будут тысячи! Тысячи! И мы можем осуществить то, о чем мечтали".

     "Январь 1925 г.
     Мой дорогой Крегер!
     Это мое последнее письмо. Пишу из Цюриха. После того  как герра Гитлера
выпустили  из  тюрьмы, он  вновь захватил лидерство  в партии,  и, я  должен
признать, расхождения между ним и мною слишком глубокие. Возможно, все может
разрешиться в нашу пользу - у меня хватает сторонников. Хватало, по  крайней
мере. Мы  находимся  под  пристальным наблюдением. Веймар  боится  нас  -  и
правильно делает. Я уверен, что мою переписку просматривают, мои  телефонные
разговоры  прослушиваются, все  мои  действия тщательно изучаются.  Шансов у
меня нет.  Сейчас. Но время  идет, и скоро настанет наш час. Составлен общий
план, и  я взял на себя  смелость предложить включить Генриха  Крегера.  Это
замечательный,  фантастический план. Вам следует связаться с  маркизом Жаком
Луи Бертольдом из лондонской фирмы "Бертольд и сыновья". Сделать это следует
к середине апреля. Единственное известное ему - и мне - имя, под которым  вы
фигурируете: Генрих Крегер".

     В  городе  Вашингтоне, на Кей-стрит, в кабинете, окна которого выходили
на улицу,  сидел  за письменным  столом  некий  седовласый человек. Ему было
шестьдесят три  года и  звали  его  Бенджамин  Рейнольдс. Через  два года он
должен был  уходить в  отставку,  а пока  отвечал  за деятельность одного из
агентств   при  Министерстве   внутренних  дел.  Официально   это  агентство
называлось  "Агентством по исследованиям рынка  и  деловой  активности",  на
самом же деле  его именовали "Группа 20". Правда, это название было известно
не более чем пяти сотням человек.
     Агентство  называлось  так  потому,  что  в   нем  работали,   двадцать
высококвалифицированных  следователей,  отлично знавших бухгалтерское  дело.
Министерство  внутренних  дел  отряжало  этих  сотрудников для расследования
различных  щекотливых  ситуаций, например, когда какой-то политик  очень  уж
настаивал на выделении денег из федерального бюджета для поддержки какого-то
промышленника  или   группы  промышленников,   которые;   в   свою  очередь,
поддерживали или обещали поддержать данного политика на выборах.
     Во время войны,  когда американские промышленники день и  ночь работали
над военными заказами, у двадцати следователей работы тоже было по горло. Их
ведь   было  всего  двадцать,   а  промышленников,   жаждущих   при   помощи
дружественных  политиков получить эти выгодные  заказы, было по  всей стране
хоть пруд пруди. Однако штат агентства  решили не увеличивать, а  направлять
сотрудников на  контроль лишь  наиболее крупных  - а потому  самых  чреватых
скандалами - заказов. Но и таких хватало.
     После войны пошли разговоры о том, что "Группа 20" теперь ни к чему. Но
оказалось,  что талант и  знания следователей  необходимы и в мирное  время.
Сферой  их  деятельности   стали  высокопоставленные  федеральные  служащие,
которые жаждали  как можно глубже  запустить  руку в  федеральный карман. Но
иногда  "Группа 20" выполняла и некоторые специальные задания других отделов
министерства или других министерств.
     На  этот раз "Группу 20" смутило явное  нежелание Министерства финансов
предоставить материалы, касающиеся финансового положения человека по фамилии
Скарлетт.
     -  Но почему,  Гловер?  -  спросил седоволосый  человек. -  Это главный
вопрос: почему? Они что, боятся, что  мы найдем какие-то  нарушения и сможем
их доказать?
     - А почему вообще преступают закон? - ответил вопросом на вопрос тот, к
кому обращались, - этот человек был лет на десять моложе  Рейнольдса. - Ради
прибылей.   "Сухой   закон"   дает   массу   возможностей   для   извлечения
сверхприбылей.
     - Нет! Черт побери,  такого быть не может! -  Рейнольдс швырнул на стол
свою трубку. - Вы ошибаетесь! Денег у этого Скарлетта столько, сколько вам и
за сто жизней не заработать! Это все равно что сказать, будто Меллоны решили
открыть  в  Филадельфии букмекерскую  контору. Не  имеет  никакого смысла...
Хотите выпить?
     Рабочий день уже закончился, и  Бен Рейнольдс и человек по имени Гловер
были в конторе одни.
     - Вы меня шокируете, Бен, - ухмыльнулся Гловер.
     - Ну и черт с вами. Мне больше останется.
     - Только чтобы вы не спились... Хорошая штучка?
     -  Как  уверял продавец,  "доброе  старое виски прямо  из доброй старой
Англии" доставлено морем,  - Рейнольдс достал из верхнего ящика стола фляжку
в кожаном футляре, взял с подноса два стакана для воды и щедро плеснул.
     - Ладно, Бен,  но если  исключить  вопрос  прибыли,  то тогда что, черт
побери, остается?
     - Понятия не имею!
     - Ну хорошо. А нам обязательно в это соваться?
     - Никто не  хочет лезть в такие дела... О, они в клочья разорвут любого
мистера  Смита  или  мистера  Джонса, они  вытряхнут мозги  из какого-нибудь
бедного придурка  из  Ист-Орэнджа, штат Нью-Джерси, только  потому, что  он,
видите ли, соорудил слишком шикарный  подвал! Но таких,  как Скарлетт, пусть
он черт знает что творит, трогать не смей!
     - Бен, вы меня простите, но я что-то не понимаю...
     - Как  же! Да знаете ли вы,  кто этот  Скарлетт? Тот  самый наследничек
"Скарлатти  индастриз".  А  у  них  полно  дружков  на  Капитолийском холме.
Запомните:  Министерство финансов очень нуждается в финансах.  Вот оно  их и
получает - от "Скарлатти индастриз".
     - И что вы намерены делать?
     -  Я  собираюсь  выяснить,  с  чего  это слон  решил  попить из птичьей
ванночки.
     - Как?
     - Нашлю на них Кэнфилда. Он сам, сукин сын, из птичьей ванночки.
     -  Перестаньте, Бен. Он хороший парень,  -  Гловеру  не понравилась эта
инвектива  Рейнольдса.  Он  любил  Мэтью  Кэнфилда  - способный  парень, все
схватывает  на  лету. Если б  у  него  были деньги завершить образование, из
этого молодого человека  получился  бы  большой толк. Откровенно говоря,  он
даже слишком хорош для государственной службы - куда лучше многих других...
     Рейнольдс  глянул  на своего помощника.  Похоже, он  понял, о  чем  тот
думает.
     -  Да,  он неплохой парень... Сейчас он в Чикаго.  Вызовите его. Завтра
вечером он должен быть здесь.

Глава 6

     Следователь Мэтью Кэнфилд  лежал в купе пульмановского  вагона  и курил
свою  предпоследнюю  тонкую  сигару.  В  вагоне-ресторане  поезда  Чикаго  -
Нью-Йорк  тонких сигар  не  оказалось, и  потому каждая затяжка казалась ему
драгоценной: он с ужасом смотрел, как растет столбик пепла.
     Рано утром он прибудет в Нью-Йорк, пересядет на другой поезд и  приедет
в Вашингтон  до  намеченного  срока:  это должно  произвести  из  Рейнольдса
благоприятное впечатление.  Рейнольдс  убедится,  что он,  Кэнфилд, способен
быстро справиться  с  проблемой,  даже такой малой,  как раньше  отпущенного
срока  добраться из Чикаго.  Конечно,  последнее  задание  было  легким.  Он
завершил его еще несколько дней назад и все оставшееся время жил в Чикаго на
правах  гостя   того  самого  сенатора,   чью   деятельность   его   послали
расследовать:  сенатор  обвинялся  в  том,  что   он  выплачивал  деньги  из
госбюджета  служащим, которые на  самом  деле  были  лицами  подставными,  а
денежки забирал себе.
     Интересно,  почему  его  отозвали  в  Вашингтон?  Он  вообще с  опаской
относился к этим вызовам. Возможно, в глубине души он каждый раз был уверен,
что вызывают  его не для того,  чтобы дать какое-то  новое задание, а  чтобы
заняться им самим. Что, если "Группа 20" начнет расследовать его собственную
деятельность?
     И найдет улики.
     Не  похоже. Вряд ли им это удастся. Мэтью Кэнфилд был профессионалом  -
правда, он и сам понимал,  что есть специалисты и покрупнее.  Но все-таки он
тоже  профессионал.  И  у  него не  было  никаких  угрызений, он заслужил те
паршивые деньги, которые ему удавалось выжать.
     И  почему бы нет? Он ведь  не зарывался, много не  брал. Они с  матерью
заслужили хоть  что-то. В конце концов это федеральный суд  в городе  Талса,
штат Оклахома, дал указание закрыть отцовский магазин. Это федеральный судья
вынес приговор: "Ненамеренное банкротство".  И это федеральное правительство
не пожелало выслушать объяснений: их интересовал лишь факт  - отец больше не
может платить кредиторам.
     Человек работал четверть века, кормил семью, послал  сына в университет
- и  вот все  мечты, все надежды  пошли  прахом, и  убил их  один  лишь удар
деревянным молоточком  по маленькой мраморной  плите. Суд! Государство! Чушь
собачья...

     - Вы получаете новое задание, Кэнфилд. Это задание не сложное.
     - Отлично, мистер Рейнольдс. Всегда готов.
     - Да.  Я знаю,  что вы всегда готовы...  Через три дня вы должны быть у
тридцать  седьмого  причала  Нью-Йоркской  гавани.  Таможенные нарушения.  Я
постараюсь дать вам максимальную информацию и прикрытие.
     Но, конечно, Бенджамин Рейнольдс не собирался давать Мэтью Кэнфилду всю
возможную  информацию. Он  хотел, чтобы Мэтью Кэнфилд сам  заполнил пробелы,
которые  он, Рейнольдс,  намеренно  оставил. Они знали  лишь одно: операции,
которые вел "крестный отец"  Скарлатти, имели  какое-то отношение к причалам
Вест-Сайда. Главное  было увидеть там Скарлатти. Убедиться своими глазами. И
сделать это незаметно.
     И совершить это мог  только человек типа Мэтью Кэнфилда, хорошо знающий
тайны мира взяток, подкупов и коррупции.
     Он это и сделал.
     В ночную смену 3 января 1925 года.

     Мэтью  Кэнфилд, на  этот раз таможенный  инспектор, проверил декларацию
парохода  "Генуя-Стелла"  и  махнул  бригадиру  грузчиков:  "Можно!"   Можно
разгружать первый трюм, тюки шерсти с острова Комо.
     И тогда это и случилось.
     С крана сорвались  два тюка. Они упали на причал, и из-под слоев шерсти
потекла жидкость, имеющая характерный запах чистого спирта.
     Все на причале  замерло.  Несколько человек  рысью рванули к телефонным
будкам, вокруг  упавших  тюков  тут  же выросла толпа очень  крепких мужчин,
вооруженных крючьями.
     Все  они  жили контрабандой и  были готовы стоять насмерть, защищая эту
жизнь.
     Кэнфилд взлетел в стеклянную будку над  причалом и внимательно наблюдал
за разъяренной толпой. Между теми, кто стоял на причале, и командой на борту
"Генуя-Стелла"  началась  яростная  перебранка.  Пятнадцать минут  оппоненты
вовсю  орали друг  на  друга, сопровождая вопли непристойными жестами. Но  к
оружию не прибегали: все они чего-то ждали
     Кэнфилд понял, что таможенники тоже не собираются вызывать власти.
     - Бога ради! Кто-нибудь, позовите полицию!
     Четверо таможенников хранили молчание.
     - Вы что, не слышите? Вызовите полицию!
     Ответом вновь было молчание.
     Наконец один из них заговорил. Он  стоял  рядом с  Кэнфилдом  и смотрел
вниз, на армию головорезов.
     - С полицией никто не связывается, парень. Тогда тебе  крышка - в доках
можно уже не появляться.
     - Да  и  не только в  доках, -  добавил  второй таможенник. Он спокойно
сидел за столом и читал газету.
     - Но почему? Там же сейчас смертоубийство будет!
     -  Сами все выяснят. Между собой, -  сказал старший. -  Из какого порта
тебя перевели?.. С озера Эри?.. Тогда у  вас там были другие правила. Другой
флот - другие традиции.
     - Но и там было полно такого дерьма!
     Третий таможенник внимательно посмотрел на Кэнфилда:
     - Слушай, сосунок, не лезь не в свое дело. Понял?
     - О чем это вы говорите? Черт побери, о чем это вы говорите?
     -  Иди  сюда,  сосунок,  -  третий  таможенник, тощий, в помятой, плохо
сидящей форме, взял Кэнфилда за локоть и отвел в угол. Остальные делали вид,
что  их все это не касается, но следили за ними глазами. Видно было, что они
волнуются, даже боятся.
     - У тебя есть жена, дети? - спросил тощий.
     - Нет... А что?
     - А у нас есть, вот что! - тощий сунул руку в карман и достал несколько
банкнотов. - На. Здесь  шестьдесят долларов... Только  не  раскачивай лодку,
ясно?.. Полицейских  звать ни к чему... А если и позовешь, то они сначала на
тебя накинутся.
     - Господи! Шестьдесят долларов!
     - Ага. Двухнедельная зарплата, сынок. Повеселись сегодня.
     - О'кей... О'кей, я согласен.
     - Вот они, Джесси, - произнес старший таможенник, обращаясь к тощему.
     - Пошли, сосунок. Смотри и учись, - тощий подвел Кэнфилда к окну.
     Со  стороны  ворот  приближались  два  больших  автомобиля. Из  первого
вылезли  несколько  человек  в  темных  пальто  и   направились  к  докерам,
окружившим поврежденные тюки.
     - Что они делают?
     - Это обезьяны, сынок, - сказал тощий Джесси. - Охранники.
     - Охранники? Чего?
     - Ха!.. - хохотнул тот таможенник, который упорно читал газету.
     - Не чего, а кого.
     Люди  в темных  пальто  -  числом  пять -  начали  отзывать  в  сторону
бригадиров  и о чем-то тихонько с ними толковать. Ну  прямо воркуют, подумал
Кэнфилд. Люди  в темных пальто похлопывали  бригадиров по спине, успокаивали
их - словно зверей в зоопарке. Двое из пятерых отделились и пошли по сходням
на  корабль. Некто  в широкополой белой шляпе  -  явно  старший среди  троих
оставшихся  на  пристани - глянул на стоявший сзади автомобиль, потом вверх,
на стеклянную будку. Кивнул и направился к лестнице. Тощий Джесси сказал:
     - Оставайтесь на местах. Я сам разберусь.
     Он открыл дверь, вышел на металлическую площадку.
     Кэнфилд видел, что Джесси о чем-то разговаривает с  человеком  в  белой
шляпе.  Человек  в белой  шляпе улыбался,  явно  шутил и наслаждался  своими
шутками,  но взгляд у него был настороженный. Серьезный  взгляд. А  потом он
из-за чего-то рассердился, резко что-то произнес, и оба вошли в будку.
     Они смотрели на Мэтью Кэнфилда.
     Джесси сказал:
     - Ты, Кэннон. Митч Кэннон, иди сюда.
     Всегда  следует  использовать  имя, инициалы которого  сходны с  твоими
собственными, - мало  ли кому  взбредет в голову послать тебе рождественский
подарок!
     Кэнфилд вышел на площадку, а человек в белой шляпе спустился на причал.
     - Иди и подпиши бумаги, что обыск произведен.
     - Черта с два!
     -  Я  сказал,  иди  и  подпиши  бумаги! Они  хотят убедиться, что ты  в
порядке, - Джесси улыбнулся. - Здесь и большой босс...  Так что получишь еще
прибыток. Не забудь: мне пятьдесят процентов, понял?
     - Да, - нехотя согласился  Кэнфилд.  - Понимаю, -  и он  пошел  вниз, к
человеку в белой шляпе.
     - Ты здесь новенький?
     - Да.
     - А откуда тебя перевели?
     - С озера Эри. Там, правда, тоже работы хватало.
     - И что за работа?
     - Там все из Канады шло... Канадцы тоже делают виски.
     - Мы ввозим шерсть! Шерсть с острова Комо!
     - Вижу, вижу, приятель. Канадцы тоже ввозили. Зерно.  Шерсть. Такую же,
- и Кэнфилд подмигнул в сторону тюков. - Удобно, да? Мягкая упаковка.
     - Слушай, парень. Умники нам здесь не нужны.
     - О'кей! Я же и говорю про шерсть.
     - Иди к диспетчеру и подпиши накладные...
     В  сопровождении  одного из  гангстеров - здоровенного детины - Кэнфилд
отправился в контору диспетчера. Детина протянул ему пачку бумаг.
     - Пиши четко и правильно проставь даты и время! - приказал детина.
     Кэнфилд выполнил приказание. Человек в белой шляпе сказал:
     - Отлично... Пошли со мной.
     Он повел Кэнфилда к машинам. Следователь  увидел, что на заднем сиденье
второго автомобиля сидели двое.  В первой  машине,  кроме шофера,  никого не
осталось.
     - Жди здесь.
     Интересно,  почему  его одного привели сюда? Может, в Вашингтоне что-то
пошло не  так?  Но  прошло  слишком  мало  времени,  чтобы  эти  типы  могли
что-нибудь вызнать.
     Со стороны  причала  к  машинам  двигалась  целая  делегация:  двое  из
охранников эскортировали  человека в форме. Кэнфилд  узнал капитана парохода
"Генуя-Стелла".
     Человек  в белой  шляпе  наклонился  к  окошку  и что-то  говорил  тем,
сидевшим в автомобиле. Они не обращали внимания на процессию, направлявшуюся
с причала.  Человек  в белой  шляпе открыл  дверцу, и  из  автомобиля  вылез
коренастый низенький итальянец. Лицо у него было очень смуглое.
     Низенький  итальянец  кивком подозвал Кэнфилда. Достал из кармана пачку
денег, отсчитал несколько банкнотов. Говорил он с сильным акцентом.
     - Это ты новичок?
     - Да, сэр.
     - С озера Эри? Правильно?
     - Да, сэр.
     - И как тебя зовут?
     - Кэннон.
     Итальянец глянул на человека в белой шляпе. Тот пожал плечами.
     -   Держи,  -  итальянец  протянул  Кэнфилду  две  пятидесятидолларовые
бумажки.  -  Будь  хорошим   мальчиком...  Мы  всегда  заботимся  о  хороших
мальчиках,  не  так ли, Моджоре? Мы также заботимся  о мальчиках, которые не
хотят быть хорошими... Понятно?
     - Еще бы! Спасибо большое...
     Два охранника подвели  капитана  к  первому из автомобилей. Теперь было
видно, что тащили они его силой - они крепко держали его за руки.
     - Отпустите! Отпустите меня! - капитан тщетно пытался вырваться.
     Маленький итальянец отодвинул Кэнфилда в сторону. Охранники подтащили к
нему  капитана.  И  капитан, и охранники что-то одновременно  бурно говорили
по-итальянски, маленький итальянец спокойно слушал.
     И  тогда  второй  человек,  тот,  кто  оставался  на  заднем   сиденье,
наклонился вперед. Лицо его по-прежнему оставалось в тени.
     - Что происходит? - спросил он по-английски.  - О чем это они вопят, а,
Витоне?
     - Этому капитану не нравится,  как мы ведем дело, падроне.  Он говорит,
что запретит дальнейшую разгрузку.
     - Почему?
     Капитан продолжал что-то кричать - он не понимал слов,  но понимал, что
происходит что-то важное.
     - Он говорит, что никого из нас не знает. Говорит, что это не его груз.
Хочет позвонить кому-то по телефону.
     - Понимаю, -  тихо произнес остававшийся в тени человек. - Я даже знаю,
кому именно.
     - И вы ему позволите? - спросил маленький итальянец.
     -  Не валяйте дурака, Витоне... Говорите  с ним  спокойно.  Улыбайтесь.
Помашите - эй, вы все  там, - помашите тем, на корабле... Это  же  пороховая
бочка, вы, кретины! Пусть думают, что все идет как надо.
     - Конечно, конечно, падроне.
     Все  они  заулыбались,  кроме  капитана,  который  по-прежнему  пытался
вырваться. Это  было даже  смешно, и Кэнфилд  бы улыбнулся, если б  вдруг не
увидел  прямо  перед  собой  того,  кто  оставался  в  автомобиле:   человек
повернулся к  окну.  Это было интересное лицо  -  красивое  даже. И хотя  на
человеке  тоже  была широкополая  шляпа,  Кэнфилд  разглядел  четкие, резкие
черты.
     Но больше всего его поразили глаза. Глаза были  светло-голубые, тем  не
менее   маленький  итальянец  называл   этого  человека  "падроне".  Кэнфилд
предполагал, что могут  быть и  голубоглазые итальянцы, но пока таких еще не
встречал. Это было очень необычно.
     - Что нам теперь делать, падроне? - спросил коротышка.
     -  Как что,  Витоне... Этот человек  - гость  нашей  страны, будь с ним
вежливым...  Проводи  капитана  за  пределы  порта  и  позволь  ему  сделать
телефонный  звонок, - человек со светло-голубыми глазами понизил голос,  - и
убей.
     Маленький итальянец кивком показал на выход с  причала. Двое гангстеров
подтолкнули капитана и повели его к воротам. В ночь.
     - Иди, звони своему дружку, - сказал по-итальянски один из гангстеров.
     Но капитан  сопротивлялся.  В неровном свете фонарей Кэнфилд разглядел,
что  ему удалось оттолкнуть одного,  тот потерял равновесие и  упал. Капитан
тут же накинулся с кулаками на второго. Он что-то кричал по-итальянски.
     Первый вскочил и выхватил что-то из кармана. Сначала Кэнфилд не увидел,
что именно.
     А потом разглядел.
     Нож.
     Первый гангстер - он как раз был сзади - вонзил нож в спину капитана.
     Мэтью  Кэнфилд пониже надвинул форменную фуражку  и медленно, осторожно
двинулся в сторону будки таможенников.
     - Эй! Ты! Таможенник! - окликнул его голубоглазый.
     - Ну ты! С озера Эри! - завопил маленький итальянец.
     Кэнфилд повернулся:
     -  Я ничего не  видел! Ничего! -  он  пытался улыбнуться, но улыбка  не
получалась.
     Человек  изучал Кэнфилда своими светло-голубыми глазами. Мэтью наклонил
голову,  чтобы  козырек  скрыл лицо.  Маленький  итальянец  кивнул  водителю
первого автомобиля.
     Водитель вышел и стал позади следователя. А потом подтолкнул Кэнфилда к
выходу с причала.
     - Послушайте, что вы  делаете! Я  ничего  не видел!..  Что  вы от  меня
хотите? Пожалуйста, ради бога!..
     Мэтью Кэнфилд и не ждал ответа - он знал, что им от него надо. Им нужна
была его маленькая, ничего не значащая жизнь.
     Человек  продолжал   подталкивать  его  в  спину.  Вперед,  вперед,  за
служебное здание, к пустырю.
     В нескольких ярдах  впереди метнулась пара  крыс.  С причала доносились
вопли. Воды Гудзона мерно рокотали между сваями.
     Кэнфилд остановился. Он не знал почему. Он просто не мог больше сделать
ни шага. Живот свело от страха.
     - Иди! - приказал человек и ткнул Кэнфилда револьвером под ребра.
     - Послушайте! - Кэнфилд попытался придать  своему голосу жесткость. - Я
сотрудник правительственного органа. Если со мной что-нибудь  случится,  вас
обязательна  найдут. И никто из ваших дружков  помочь вам не сможет... Они и
делать этого не станут, как только узнают, кто я.
     - Иди!
     От реки раздался сигнал парохода. Ему вторил другой.
     А затем с борта "Генуи-Стеллы" прозвучал пронзительный свисток. Это был
призыв, отчаянный призыв о помощи.
     Этот звук отвлек внимание человека с револьвером.
     Следователь  схватил  его за руку  и  начал  изо всех  сил выкручивать.
Свободной рукой человек мощно  двинул  Кэнфилда кулаком  по лицу. Он толкнул
Кэнфилда к  железной стене склада, Кэнфилд, продолжая  выкручивать  кисть, в
которой  был  зажат  револьвер,  изловчился,  ухватил  того  второй рукой за
лацканы  пальто,  что  было  силы  рванул  на себя,  в  последние  мгновения
отклонился в сторону, и голова водителя прямо вмазалась в стену.
     Револьвер упал, и Кэнфилд врезал гангстеру коленом в низ живота.
     Итальянец  вскрикнул  от  невыносимой  боли  и  рухнул  на  колени.  Он
попытался  было ползти  назад, в сторону  причала, но Кэнфилд схватил его за
волосы  и несколько раз сильно ударил лбом о валявшуюся рядом толстую доску.
Хлынула кровь.
     Все было кончено.
     Палач Мэтью Кэнфилда был мертв.
     Гудок  на  "Генуе-Стелле"  ревел,  вопли со  стороны  причала  достигли
максимума.
     Кэнфилд  подумал,  что команда корабля, наверное, восстала, потребовала
капитана, и,  когда тот не  явился, они поняли, что он убит  или, по крайней
мере, захвачен.
     Раздались одиночные выстрелы, затем автоматная очередь - и крики, крики
ужаса.
     Бежать Кэнфилду  было  некуда  -  отсюда  он  мог  вернуться  только  к
служебному зданию. А скоро, наверняка, кто-то явится и за его палачом.
     Он подтащил тело сицилийца к воде и столкнул. Раздался всплеск.
     Гудок  на  "Генуе-Стелле"  захлебнулся.  Крики начали стихать - похоже,
кто-то взял ситуацию под контроль. А со стороны причала показались двое.
     - Ла Тона! Эй, Ла Тона, где ты! - кричали они.
     Мэтью Кэнфилд прыгнул в вонючие воды Гудзона и быстро-быстро, насколько
позволяла тяжелая, намокшая форма, поплыл.

     - Вы настоящий счастливчик, - сказал Бенджамин Рейнольдс.
     - Знаю, сэр. И благодарю судьбу.
     - Вы действовали так,  как вряд ли  могли бы действовать остальные наши
сотрудники. Даю вам недельный отпуск. Отдохните.
     - Спасибо, сэр.
     - Скоро придет Гловер. Время еще раннее.
     Было  действительно  рано - шесть утра. Кэнфилд  прибыл в  Вашингтон  в
четыре и не решился идти  к себе домой. Он позвонил Бенджамину Рейнольдсу, и
тот приказал идти в офис "Группы 20" и ждать его там.
     Открылась входная дверь.
     - Гловер, это вы?
     - Я,  Бен. Господи! Только  шесть утра... Ну и ночка!  А у нас  как раз
внуки гостят... - голос  у  Гловера был еще  сонный. - Привет, Кэнфилд. Что,
черт побери, с вами случилось?
     Следователь Мэтью Кэнфилд подробно доложил обо всем, что произошло.
     - Я  позвонил на озеро  Эри,  - сказал  Рейнольдс.  -  Его  личное дело
изъято. Ребята в Нью-Йорке постарались сделать  все, чтобы его прикрыть. Там
личное дело не тронуто. Нам нужно еще что-нибудь сделать для прикрытия?
     Гловер задумался.
     - Да.  Возможно... В  случае, если личное дело  на  озере  Эри  исчезло
именно  из-за   этой  истории,   мы  постараемся  распространить  слух,  что
Кэнфилд...  Кэннон  был не  тем человеком,  за кого он себя  выдавал. Что он
подставной, работает  на  другого "крестного отца". И  что его  пристрелили.
Где-нибудь в Лос-Анджелесе или Сан-Диего. Я об этом позабочусь.
     - Хорошо...  А сейчас, Кэнфилд, я покажу вам несколько фотографий.  Кто
они, говорить не буду... Посмотрите, может, узнаете кого-нибудь, - Бенджамин
Рейнольдс открыл шкаф. Вынул папку, вернулся к столу. - Вот эти, - он достал
пять снимков, три газетных и два из судебных дел.
     Уже через секунду Кэнфилд воскликнул:
     - Вот он! Вот тот, кого маленький итальянец называл "падроне"!
     - Падроне Скарлатти, - тихо произнес Гловер.
     - Вы абсолютно уверены? - спросил Рейнольдс.
     - Да... Его голубые глаза я никогда не забуду.
     - Вы могли бы подтвердить все это в суде?
     - Конечно.
     -  Эй, Бен, подождите! - Гловер понимал, что  тем  самым  Мэтью Кэнфилд
подпишет себе смертный приговор.
     - Я только задал вопрос.
     - Кто это? - спросил Кэнфилд.
     - Да... Кто это...  Кто  он на самом деле. Я не стану отвечать вам даже
на  первый  вопрос, но если вы попытаетесь узнать это сами - а вы непременно
попытаетесь, - то учтите,  что  знание  это  смертельно  опасно, - Рейнольдс
перевернул фотографию. На обороте было написано: "Алстер Стюарт Скарлетт".
     -  Алстер Стюарт  Скарлетт, он  же  Скарлатти, -  произнес  следователь
Кэнфилд. - Герой войны, не так ли? И миллионер.
     -  Да. Герой войны и миллионер,  - ответил Рейнольдс. -  Эта информация
секретна. Я подчеркиваю: совершенно секретна. Понятно?
     - Конечно.
     - Как вы думаете, вас после вчерашнего опознать могут?
     - Вряд  ли.  Было и так темно,  а  я низко надвинул  фуражку и старался
говорить, как типичный грузчик или таможенник... Нет, не думаю.
     - Хорошо. Вы выполнили работу на отлично. Теперь отправляйтесь спать.
     - Благодарю вас, - следователь вышел и закрыл за собой дверь.
     Бенджамин Рейнольдс разглядывал лежащую перед ним фотографию.
     - Падроне Скарлатти, Гловер. Вот так.
     - Передайте все в Министерство финансов. Мы свое дело сделали.
     - Уж не думаете ли вы...  Да мы никому  ничего  сообщить не можем, если
только вы не решили пожертвовать Кэнфилдом...  Да даже если мы  и бросим его
на съедение,  чего мы добьемся?  Скарлатти  явно  ничего  не подписывал. Его
всегда смогут  отмазать: "Мистера  Скарлетта видели в  компании..." Какой? И
кто   свидетель?   Какой-то    мелкий    государственный   служащий   против
прославленного  героя   войны?  Сына  Скарлатти?..  Нет,  мы   можем  только
пригрозить. Предупредить. Вероятно, этого и достаточно.
     - Кому вы собираетесь пригрозить?
     Бенджамин Рейнольдс откинулся в кресле и сложил пальцы домиком:
     - Я должен поговорить с Элизабет Скарлатти... И все-таки я не  понимаю:
почему? Почему?!

Глава 7

     Алстер Стюарт Скарлетт вылез из такси на  углу Пятой  авеню и Пятьдесят
четвертой улицы и  направился  к своему дому. Взбежал  по ступенькам, открыл
массивную  дверь,  вошел. На мгновение задержался в огромном  холле, потопал
ногами  - февраль выдался холодный. Швырнул в кресло пальто, затем распахнул
высокие  двустворчатые   двери,  ведущие  в  просторную  гостиную,  и  зажег
настольную лампу... Четыре вечера, а уже темно.
     Подошел  к  стоявшему у  камина  столику и с удовольствием заметил, что
слуги уложили поленья  как  надо.  Он разжег  камин  и наблюдал,  как  пламя
начинает пожирать дерево. Положил руки на решетку, наклонился к теплу. Перед
глазами оказался приказ о награждении его Серебряной звездой - приказ  висел
в  золотой рамочке под стеклом. Надо будет  здесь  кое-что поменять, подумал
он. Скоро он сможет повесить над камином совсем иное.
     Чтобы все, кто войдет в эту комнату, знали!
     А затем его мысли снова вернулись к недавним событиям.
     Дураки! Тупоголовые болваны! Ничтожество!
     Дерьмо! Мусор!
     Четверо  из  команды  "Генуи-Стеллы"  убиты.  Тело капитана  найдено на
заброшенной барже.
     На это-то  ему наплевать.  И на бунт на  корабле  ему наплевать. Доки -
опасное место, это все знают.
     Но  вот  труп  Ла  Тоны,  всплывший  в нескольких  ярдах  от  парохода.
Парохода, доставившего контрабандный спирт...
     Ла Тона!
     Кто  же его прикончил?  Не этот  же тупой,  косноязычный  таможенник...
Господи,  только не это!.. Ла Тона  - прирожденный убийца, он справился бы с
любым. Жестокий, хитрый, надежный.
     Эта  история  дурно пахнет. Очень дурно пахнет. И ничем этот  запах  не
скроешь: пять трупов на причале тридцать семь, пять убитых за одну ночь.
     А через  Ла  Тону они  могут выйти  на Витоне.  Маленького  дона Витоне
Дженовезе. Грязный ублюдок, генуэзская свинья, подумал Скарлетт.
     Да, пора выходить из игры.
     Он получил все, что хотел. Даже  больше. Штрассер будет в восторге. Все
они будут потрясены.
     Алстер Скарлетт  закурил и направился к маленькой узкой  двери слева от
камина. Достал ключ, открыл дверь и вошел.
     Комната тоже была маленькой.  Когда-то это был винный  погребок, сейчас
здесь располагался  небольшой  кабинет:  стол, стул,  два  тяжелых  стальных
шкафа.
     Скарлетт зажег  лампу на столе и подошел к первому шкафу.  Набрал шифр,
открыл один из ящиков. Достал толстую  тетрадь  в кожаном переплете и сел за
стол.
     Это была его "домашняя работа". Пять лет упорного труда.
     Он листал страницы, скрепленные металлическими кольцами. Все аккуратно,
четко,  записи   сделаны   разборчиво.  После  каждого   имени   -   краткая
характеристика, адрес, биография, положение в обществе, доходы, семья, планы
на будущее, перспективы...
     Страницы снабжены указателями, к разделам прикреплены цветные ленточки.
     Мастерская работа!
     Досье  на всех  важных и не важных персон, которые получали свою выгоду
от созданной  Алстером  Скарлеттом  организации.  На  конгрессменов, бравших
взятки от своих подчиненных,  на глав  корпораций, "вкладывавших" средства в
незаконные операции, которые вел он, Алстер Скарлетт, через подставных  лиц.
О нет, сам он никогда замешан не был - он лишь давал деньги. Мед. На который
слетались пчелы.
     Политики,  банкиры, юристы,  врачи,  архитекторы,  писатели, гангстеры,
чиновники,   полицейские,   таможенники,   пожарные,   букмекеры...   Список
бесконечен.
     "Сухой закон" создал основу коррупции, но были и другие предприятия, не
менее прибыльные.
     Жадное быдло!
     Все задокументировано. Все указаны.
     Домыслам, догадкам здесь  места нет - все точно.  Когда настанет время,
они не отвертятся.
     Толстая тетрадь в  кожаной обложке содержала 4263 имени. В восьмидесяти
одном городе  двадцати  четырех  штатов... Двенадцать  сенаторов,  девяносто
восемь конгрессменов, три члена кабинета Кулиджа.
     Список ублюдков.
     Алстер Стюарт Скарлетт снял телефонную трубку и набрал номер.
     - Позовите Витоне... Что  значит  "Кто звонит"! Этот номер  он дал  мне
лично!
     Скарлетт смял в пепельнице сигарету. Ожидая, пока Дженовезе позовут, он
рисовал  на  листе бумаги  какие-то  линии.  Улыбнулся, заметив,  что линии,
словно лучи  или ножи,  сходились  в центральной точке.  Нет, все же  не как
ножи. Как молнии.
     - Витоне? Это я... Я  точно знаю...  А  разве мы что-то  можем сделать?
Делать нам особенно нечего... Если будут спрашивать, подготовь свою историю.
Ты был в Вестчестере. Ты  не знаешь,  кто  такой  Ла Тона...  Только стой на
этом. Понял?  Не старайся быть  умником... У меня есть для тебя предложение.
Тебе понравится...  Забирай себе  все  дело. И все, что вложено.  Теперь это
твое. Я выхожу.
     Алстер  Скарлетт рисовал теперь елку  и  слушал,  что  говорят  на  том
конце...
     - Нет, нет,  никакой компенсации. Все  твое. Мне ничего  не  нужно. Вся
организация переходит к  тебе, вся сеть... Еще раз  повторяю, мне ничего  не
нужно, я выхожу! Если тебе это не интересно, передам  дело куда-нибудь еще -
в  Бронкс или  в  Детройт. Повторяю, мне ничего не нужно,  ни никеля. Только
одно: ты меня никогда не знал. В глаза не видел, понятно? Такова моя цена.
     Дон  Витоне Дженовезе  разразился длинной  тирадой,  Скарлетт  отставил
трубку,  из  нее  доносились  вопли  и  беспрестанно повторявшееся: "Грацие!
Грацие! Грацие!"
     Алстер  Скарлетт  повесил трубку,  закрыл  тетрадь  в кожаной  обложке.
Посидел  минуту,  затем  выдвинул  верхний  ящик  письменного  стола. Достал
письмо, полученное от Грегора  Штрассера. Перечитал его -  в двадцатый  раз.
Или в сотый?
     "Фантастический  план...  смелый  план...  маркиз  Жак Луи  Бертольд...
Лондон... К середине апреля".
     Неужели время настало? Наконец-то!
     В  отношении  Алстера  Стюарта Скарлетта  у  Генриха  Крегера  был свой
собственный план.
     Он, этот план,  был  не таким  уж смелым, но  он был  весьма достойным.
Респектабельным.  Да,  это  точное  слово. Респектабельным  -  Алстер Стюарт
Скарлетт рассмеялся от удовольствия.
     Наследник  империи  Скарлатти,   очаровательный  выпускник  престижного
университета,  герой битвы  при Мез-Арагоне, самый завидный холостяк высшего
нью-йоркского общества, собирался жениться.

Глава 8

     - Вы все это придумали,  мистер  Рейнольдс! - Элизабет Скарлатти была в
ярости. И не стесняясь изливала свой гнев на стоявшего перед ней человека. -
Я не потерплю ни подобных предположений, ни сознательной лжи!
     -  К сожалению,  я говорю правду. Впрочем,  кое в  чем я  действительно
солгал.
     -  Вы воспользовались  ложными основаниями, чтобы получить  возможность
встретиться со мной! Сенатор  Браунли сказал, что вы представляете Агентство
по  землепользованию  и  что  дело   касается   каких-то  участков,  которые
Министерство внутренних дел хотело бы приобрести у "Скарлатти индастриз".
     - Он так и считает.
     - Тогда он  еще больший идиот, чем  я думала! Значит, вы мне угрожаете?
Как  вы  смеете пересказывать мне какие-то  гнусные, ничем не подтвержденные
сплетни? Надеюсь, вы готовы к вызову в суд?
     - А вы именно этого хотите?
     - Вы вынуждаете меня  поступить  именно  так!..  Я  знаю  в  Вашингтоне
многих, а вот о вас не слышала никогда! И если бы действительно ходили такие
слухи, они уже были бы и другим известны.  Да, вы вынуждаете меня обратиться
в суд. Я не намерена терпеть оскорбления!
     - А если это правда?
     - Это неправда, и вы это знаете не хуже меня! Моему сыну  не надо лезть
в такие дела... У него собственное состояние, и немалое! Оба мои сына  имеют
специальные фонды, позволяющие им, скажем так, получать значительные суммы!
     - Значит,  мы должны исключить этот мотив, не так ли? - приподнял бровь
Бенджамин Рейнольдс.
     -  Я исключаю  все, потому что  абсолютно  ничего и нет! Если мой сын в
чем-то  нагрешил  -  что ж,  его  за  это  надо  наказать,  но  считать  его
преступником!  А если вы делаете все это только для того, чтобы замарать имя
Скарлатти, то вы настоящий подлец, и я позабочусь, чтобы вас выкинули вон.
     Бенджамина  Рейнольдса  трудно было  вывести  из  себя,  но  сейчас  он
почувствовал, что раздражение начинает приближаться  к опасному  уровню. Ему
пришлось напомнить себе, что  старая дама охраняет покой семьи и что было бы
трудно ждать от нее при подобных обстоятельствах иного поведения.
     -  Я бы не  хотел, чтобы вы считали меня вашим врагом.  Я не враг  и не
шантажист.  Откровенно  говоря,  второе предположение  оскорбляет меня  даже
больше.
     -  И  снова вы строите  неуместные  иллюзии,  -  перебила его  Элизабет
Скарлатти. -  Да  кто  вы такой,  чтобы быть моим врагом?  Вы  просто мелкий
человечек,  использующий  какие-то сплетни  в  своих  собственных  корыстных
целях.
     - Приказ убить человека - это не "какие-то сплетни".
     - Что? Что вы такое говорите?!
     -  Это самое  серьезное  из  имеющихся  у  нас обвинений... Но  есть  и
сопутствующие обстоятельства, если это может вас хоть немного утешить.
     Старая   дама  презрительно   взирала  на   Бенджамина  Рейнольдса.  Он
игнорировал этот взгляд.
     - Человек, которого убили, точнее, которого приказал убить ваш сын, сам
был  убийцей...   Капитан  парохода,  команда  которого  сплошь  состоит  из
преступников и занимается грязными делами. Да, на его счету много грязи.
     Элизабет Скарлатти встала:
     -  Вот  этого  я  точно не  потерплю,  - спокойно произнесла  она. - Вы
сделали   чудовищное  обвинение,   а   потом  излагаете   якобы   смягчающие
обстоятельства. Это чудовищно.
     - Мы  живем в  странные  времена,  мадам Скарлатти.  Наши сотрудники не
могут  всюду поспеть, да,  откровенно говоря,  мы этого и  не  хотим.  Мы не
жалеем  о  гангстерских  войнах,  пусть  их.  Но   иногда  среди  гангстеров
попадаются странные личности.
     - И вы... И вы относите моего сына к этой категории?
     - Не я. Он сам включил себя в эту категорию.
     Элизабет Скарлатти медленно  вышла из-за стола  и подошла  к  окну. Она
стояла спиной к Рейнольдсу и смотрела на улицу.
     - И сколько еще человек в Вашингтоне... знают эту сплетню?
     - Все, что я вам рассказал?
     - Хоть что-нибудь.
     -  Ходили  определенные  разговоры в  Министерстве финансов. Но  ничего
серьезного,  ничего, что  побудило  бы  их  к  расследованию.  Что  касается
остальных, то только мой помощник и человек, бывший свидетелем.
     - Их имена!
     - О нет
     - Я могу это легко выяснить.
     - Это не принесет вам никакой пользы.
     - Посмотрим! - Элизабет повернулась к Рейнольдсу.
     - Ну и что же вы сделаете?
     - А что вы ждете? Я не дура. Я не верю ни одному вашему слову. Но я  не
хочу, чтобы  имя  Скарлатти  трепали  какие-то  подлецы...  Сколько,  мистер
Рейнольдс?
     Шеф "Группы 20" спокойно смотрел в глаза Элизабет Скарлатти.
     -  Нисколько.  Ни  пенни,  благодарю  вас...  Но  я  пойду  дальше.  Вы
вынуждаете меня выдвинуть обвинение и против вас.
     - Старый дурак!
     - Черт  побери,  хватит!..  Мне  нужна  только правда!  Нет, не  только
правда. Я  хочу, чтобы  вы  все  это  прекратили  до  того,  как  пострадает
кто-нибудь еще.  Разве это не уступка  знаменитому  герою войны? Особенно  в
наши сумасшедшие времена... И еще я хочу знать: почему?!
     - Если  я стану  тут  с  вами размышлять  о причинах, я  дам вам  повод
уверовать в ваши обвинения. Отказываюсь говорить на эту тему!
     - Господи, боже мой! Ну вы и штучка!
     - Да. И вы меня еще плохо знаете.
     -  Неужели вы и сами понять не  можете? Так продолжаться не может.  Это
конец!  Это  будет  концом,  если  вы  не  сможете  остановить  сына.  А  мы
предполагаем,  что вы можете  это сделать... Но я думаю, что и вы  хотели бы
знать почему. Мы оба знаем, что ваш сын богат, - так почему же?
     Элизабет  смотрела на него, и  Рейнольдс понял, что она не ответит,  не
станет отвечать. Что ж, он сделал все, что мог. Остальное зависит от нее.
     -  Прощайте,  мадам...  Но  предупреждаю:  я глаз  не  спущу с  падроне
Скарлатти.
     - С кого?
     - Спросите вашего сына сами, пусть он скажет, что значат эти слова.
     Рейнольдс повернулся и вышел  из комнаты. Люди вроде Элизабет Скарлатти
ужасно утомляли его. Может, потому, подумал он, что такие люди  не стоят его
внимания. Да, все эти магнаты не стоят его внимания.
     Элизабет  наблюдала,  как  пожилой   человек  закрыл  за  собой  дверь.
Подождала, пока он спустится по лестнице. Подошла к окну.
     Он шел к Пятой авеню. Повернулся, увидел одинокую фигуру в окне первого
этажа. Глаза их встретились.
     Они даже не кивнули друг другу на прощание.

Глава 9

     Чэнселлор  Дрю Скарлетт ходил взад-вперед по толстому восточному ковру,
устилавшему  его  кабинет  в доме-No 525 по Пятой авеню.  Он глубоко дышал и
выпячивал при вдохе живот. Массажист в клубе сказал, что это отличный способ
снизить напряжение и успокоиться.
     Не помогало.
     Надо будет сменить массажиста.
     Он остановился перед  стеной, покрытой  панелью красного дерева.  Между
окнами,  выходившими на Пятую авеню, висели под стеклом газетные вырезки. Во
всех говорилось о "Скаруик фаундейшн", и во всех говорилось лично о нем. А в
некоторых его имя было даже вынесено в заголовки.
     Когда его что-то  расстраивало, а такое бывало часто, он смотрел на эти
аккуратно  окантованные свидетельства достижений.  И они всегда  успокаивали
ело.
     Чэнселлор   Скарлетт   как  должное  воспринял   роль  мужа  скучной  и
неинтересной жены. Повинуясь долгу, зачал на супружеском ложе пятерых детей.
К  большому  удивлению Элизабет, он также с интересом  включился в  семейное
дело. Как бы в ответ на героические подвиги брата,  Чэнселлор Дрю удалился в
спокойную сень бизнеса. И у него были свои идеи.
     Ежегодный доход всех предприятий Скарлатти  превышал доход какой-нибудь
небольшой страны, и Чэнселлор  убедил Элизабет,  что  налоги  станут меньше,
если  они  откроют  какой-нибудь  благотворительный  фонд. Предъявив  матери
точные  цифры  -   особенно   при   этом   он   упирал  на   антитрестовское
законодательство, - Чэнселлор добился согласия Элизабет на создание "Скаруик
фаундейшн".   Чэнселлор  принял  пост  президента,  мать   -  главы   совета
директоров. Что  ж,  Чэнселлору  не суждено было стать героем войны, но зато
его дети будут видеть в  нем крупного бизнесмена, внесшего  большой вклад  в
культуру.
     "Скаруик  фаундейшн" финансировал  мемориалы военным  героям; индейские
резервации; выпуск "Словаря величайших патриотов" - словарь предназначен для
начальных школ; "Роланд Скарлетт  клуб" - цепь летних молодежных  лагерей, в
которых под неусыпным оком епископата молодые люди познавали вечные ценности
христианской демократии,  столь  дорогой  сердцу президента  фонда.  А также
целый  ряд   подобных   предприятий  -  газеты   пестрели   объявлениями   о
благочестивых проектах "Скаруика".
     Зрелище  газетных вырезок  успокоило  Чэнселлора, но,  увы,  ненадолго.
Сквозь плотно закрытую дверь он расслышал,  что на столе секретарши зазвонил
телефон,  и  вновь вспомнил о сердитом звонке матери: она со вчерашнего утра
разыскивала Ал стера.
     Чэнселлор нажал на кнопку переговорного устройства:
     - Позвоните моему брату домой еще раз, мисс Несбит.
     - Да, сэр.
     Мать  была  непреклонна:  он должен разыскать  Алстера.  Алстер  обязан
появиться у нее не позднее сегодняшнего вечера.
     Чэнселлор сел и снова попытался  дышать, как  учил массажист. Массажист
сказал, что если дышать так сидя, то это полезно для брюшного пресса.
     Он глубоко вдохнул  и  изо всех  сил  выпятил  живот. Средняя  пуговица
пиджака отскочила и упала на ковер.
     Черт!
     Мисс Несбит обратилась через переговорное устройство:
     - Горничная из дома  вашего брата сказала, что он уже в пути. Он едет к
вам,  мистер  Скарлетт, -  в голосе мисс  Несбит  звучала  гордость: задание
выполнено.
     - Значит, он все это время находился у себя?
     - Я не знаю, сэр, - мисс Несбит была оскорблена.
     Через двадцать нескончаемых минут прибыл Алстер Стюарт Скарлетт.
     -  Господи! Где  ты был? Матушка  со вчерашнего утра ищет тебя! Куда мы
только ни звонили.
     - Я был в Ойстер-бей. А почему вы не позвонили туда?
     - В феврале? Но кто туда зимой ездит... Может, правда, она и звонила, я
не знаю.
     - Впрочем, вы бы меня все равно не нашли. Я был в одном из коттеджей.
     - А что ты там, черт побери, делал? В феврале-то...
     - Скажем, охотился на оленей,  дорогой братец... А у  тебя здесь  очень
мило! Уж не помню, когда я здесь последний раз был.
     - Около трех лет назад.
     -  А  для чего все эти приспособления? - Алстер показал  на  письменный
стол.
     -  Новейшее  оборудование.  Смотри...  Вот  электрический  календарь  -
лампочки указывают на те дни, когда у меня запланирована важная встреча. Вот
внутреннее переговорное  устройство  со  всеми восемнадцатью находящимися  в
здании офисами. Это частная телефонная линия...
     -  Хватит,  хватит, я  просто  потрясен.  Кстати, мне  надо  спешить. Я
подумал, что тебе приятно будет узнать... Я собираюсь жениться.
     - Что? Алстер, Бог мой, ты женишься?
     - Похоже, что пора.
     - Но на ком же, ради Бога?
     - О, не беспокойся. Честь семьи посрамлена не будет.
     Чэнселлор  холодно  глянул  на  брата: он  был готов к тому, что Алстер
выберет  какую-нибудь бродвейскую танцовщицу или, может быть,  одну из  этих
ужасных женщин-писательниц в черных свитерах и с мужской стрижкой, что часто
посещали его вечеринки.
     - То есть?
     - Мне было среди кого выбирать.
     - Меня не интересует твоя сексуальная жизнь! Кто это?
     - О,  но тебя  она  должна  интересовать... Между  прочим,  большинство
подружек твоей  жены, как замужние,  так  и незамужние, обыкновенные  шлюхи.
Предупреждаю.
     - Может скажешь, кого это ты собрался осчастливить?
     - У тебя есть возражения против дочки Саксонов?
     - Джанет!.. Джанет Саксон! - в восторге вскричал Чэнселлор.
     - Думаю, она подойдет, - пробормотал Алстер.
     - Подойдет!  Да  это замечательно!  Мама будет так  довольна! Джанет  -
чудесная девушка.
     - Да, мама будет довольна, - Алстер был странно спокоен.
     -  Алстер,  даже сказать не  могу, как  я рад. Ты,  конечно, уже сделал
предложение, - это был не вопрос, а утверждение.
     - Зачем,  Чэнселлор, как ты  можешь  так  думать?..  Я  боялся,  что ее
кандидатура не будет утверждена.
     - Понимаю,  понимаю... Конечно... Но я уверен, что все будет в порядке!
Ты уже говорил маме? Поэтому она в такой истерике?
     - Никогда не видел маму в истерике. Это, наверное, зрелище.
     - Правда, ты сейчас же должен ей позвонить.
     -  Позвоню,  позвоню.  Через  пару минут...  Я  хочу  тебе  еще кое-что
сказать, -  Алстер Скарлетт небрежно  опустился в стоявшее перед  письменным
столом кресло.
     Чэнселлор, сообразивший, что  брат действительно хочет поговорить с ним
о чем-то серьезном, сел напротив.
     - В чем дело?
     - Я дразнил тебя. Ну, насчет шлюх.
     - Рад слышать это!
     - О, ты неправильно  меня  понимаешь.  Дело не в том, кто  эти дамы  на
самом  деле,  -   в  конце  концов,  настоящие  мужчины  таких  вопросов  не
обсуждают... Просто  мне хотелось тебя расстроить.  Не принимай это близко к
сердцу,  у меня есть причины... Я подумал,  что так ты серьезнее  воспримешь
мое дело.
     - Какое дело?
     -  Вот почему я отправился на остров... Чтобы подумать в одиночестве...
Эти бесцельные, пустые  дни  надо кончать. В одночасье не получится,  но мне
пора постепенно менять образ жизни.
     Чэнселлор во все глаза смотрел на брата:
     - Я впервые слышу от тебя такие слова.
     -  Ты знаешь, наедине с  собой так  хорошо  думается. Никто не  звонит,
никто от  тебя ничего не хочет...  О, я не стану давать обещаний, которые не
смогу сдержать.  Но  я  хочу  попробовать...  И  ты  единственный человек, к
которому я могу обратиться.
     Чэнселлор Дрю растроганным голосом произнес:
     - Что я могу для тебя сделать?
     - Я бы хотел приобрести какой-то статус. Сначала, может быть, не вполне
официальный. Ничего особенного. Но я хотел бы осмотреться и понять, что меня
заинтересует больше всего.
     - Конечно!  Ты  получишь работу  здесь! Как здорово  нам будет работать
вместе.
     -  О нет,  только не здесь. Это был бы  еще  один подарок. Нет,  я хочу
заняться  тем, чем  мне  сто лет назад следовало бы заняться. Пойти по твоим
следам. С самого низа.
     - И что ты предполагаешь?
     -  Откровенно говоря,  я хотел  бы изучить все, что связано с семьей. С
нами, Скарлатти. С интересами, бизнесом, всем прочим... С  этого начинал ты,
я всегда тобой восхищался.
     -  Ты  действительно  так  считаешь?  -  Чэнселлор  был   необыкновенно
серьезным.
     - Да... Я взял с собой на остров массу бумаг.  Отчеты, прочие документы
из  маминого кабинета. У нас же очень  большие  дела с этим банком, да? Как,
черт побери, он называется?
     -  "Уотерман  траст".  Они  уже  много лет ведут  все  наши  финансовые
операции.
     - Может, мне  устроиться туда?.. Ну, как бы неофициально. На пару часов
в день.
     - Никаких проблем! Я сегодня же все улажу.
     - И еще... Ты не мог  бы сделать  одолжение, позвонить маме? Скажи  ей,
что я уже еду. Можешь упомянуть о нашем разговоре. И скажи ей о Джанет, если
хочешь,   -   Алстер   Скарлетт   поднялся.   В   лице   его   было   что-то
скромно-героическое.
     Выражение это не пропало даром. Чэнселлор встал и протянул руку:
     - Добро пожаловать домой, Алстер. Ты начинаешь новую жизнь. Запомни мои
слова.
     - Да, и я так думаю. Не сразу, конечно, но постепенно.

     Элизабет Скарлатти встала и ударила ладонью по столу.
     -  Ты сожалеешь? Сожалеешь? Ну, меня  тебе обмануть не  удастся. Да  ты
просто  перепугался до смерти!  И правильно! Ты, чертов  дурак! Осел! Ты что
думал, это игрушки? Детские забавы?
     Алстер  Скарлетт  вцепился  в подлокотник  дивана и повторял про  себя:
"Генрих Крегер, Генрих Крегер".
     - Я требую объяснений!
     - Я же уже сказал тебе. Мне было скучно. Просто скучно.
     - Как глубоко ты погряз?
     - О Господи!  Да говорю же тебе, что я  ни в чем  не замешан! Я  просто
пару раз давал им деньги. На корабль. Это все.
     - Кому ты давал деньги?
     - Ну... знакомым. По клубу.
     - Это преступники?
     -   Не  знаю.  А   кто  сегодня  знает?  Да,  полагаю,   что  они  были
преступниками. Что  они  и есть преступники.  Поэтому я удалился.  Полностью
вышел из этого дела!
     - Ты когда-нибудь что-нибудь подписывал?
     - Господи, конечно, нет! Я же не сумасшедший.
     - Нет, сумасшедшим я тебя не считаю. Я считаю, что ты просто идиот.
     "Генрих Крегер, Генрих Крегер, Генрих Крегер..."
     Алстер  Скарлетт встал с дивана  и закурил. Подошел к  камину,  швырнул
спичку в потрескивающие поленья.
     - Я не идиот, мама, - ответил он серьезно.
     Элизабет не обратила на эту реплику никакого внимания.
     - Ты всего лишь давал деньги? И ты не замешан ни в каком насилии?
     - Нет! Конечно, нет!
     - Тогда кто этот капитан? Человек, которого убили?
     - Не  знаю! Слушай, я же уже  говорил. Да, признаю, я был  там.  Ребята
сказали, что это очень забавно: посмотреть,  как выгружается контрабанда.  И
все, клянусь тебе. Там начались какие-то беспорядки. Команда раскричалась, и
я быстро ушел.
     - И больше ничего? Это все?
     -  Да.  А что ты от  меня ждала? Думала, я с  головы до  ног  забрызган
кровью?
     - Не хотелось бы, - Элизабет вышла из-за стола и приблизилась к сыну. -
А как насчет женитьбы? Ты женишься тоже потому, что стало скучно?
     - Я думал, ты одобришь мой шаг.
     - Одобрю? Когда это мое одобрение или неодобрение тебя волновало?
     - Всегда.
     - Мне  нравится  эта девочка  Саксон, но вовсе не по  тем  причинам, по
которым она нравится Чэнселлору. Я ее видела, она мне кажется очень милой...
Ноя не уверена, что я тебя одобряю. Ты любишь ее?
     Алстер Скарлетт искоса глянул на мать:
     - Я полагаю, из нее получится хорошая жена.
     - Поскольку ты не ответил на мой прямой вопрос, задам тебе другой: а ты
уверен, что из тебя получится хороший муж?
     -  Ну,  мама, я  читал в "Вэнити  фэар",  что  я  самый  завидный жених
Нью-Йорка!
     - Хорошие мужья и завидные женихи зачастую понятия взаимоисключающие...
Почему ты хочешь жениться?
     - Пора.
     - Я бы приняла такое объяснение от твоего брата, но от тебя не приму.
     Скарлетт подошел к окну. Момент  назрел. Момент, который он планировал,
который он не раз репетировал наедине с собой. Он должен сказать просто, как
будто эти слова ничего не значат. Он произнесет их, он сделает все как надо,
и в один прекрасный день Элизабет поймет, как она ошиблась.
     Нет, он не идиот, не глупец; он - гений.
     - Я говорил об этом Чэнселлору. Скажу теперь тебе. Я действительно хочу
жениться. И еще я хочу  заняться чем-то серьезным... Ты спросила, люблю ли я
эту  девушку.  Думаю, что да.  Или полюблю. Для меня сейчас важно другое - я
хочу успокоиться, начать нормальную жизнь, - он отвернулся от окна и  глянул
на мать. - Я бы хотел  увидеть, понять, что  вы  с отцом  создали для нас. Я
хочу  понять, что такое  быть членом  семьи Скарлатти. Это знают все,  кроме
меня. Пора узнать и мне, мама.
     -  Да,  пора узнать и  тебе.  Но предупреждаю: я бы не хотела, чтобы ты
питал  иллюзии:  твое имя еще  не  гарантирует  участия в управлении  делом.
Прежде чем тебе будет предоставлено право решать, ты должен  показать,  чего
ты стоишь. Учти, действуя так, я действую во имя Скарлатти.
     - Да. Ты всегда давала мне это ясно понять.
     Элизабет Скарлатти обошла стол и снова уселась в свое кресло.
     - Мне никогда не нравилась  фраза "В мире не меняется ничего". Меняется
на самом  деле все. Может быть,  у тебя  есть  таланты.  Ты -  сын  Джованни
Скарлатти, и, возможно, я поступила глупо, переменив вам фамилию. Потому что
он был гением... Приступай к работе, Алстер. Посмотрим.
     Алстер  Стюарт Скарлетт  шел  по  Пятой  авеню.  Выглянуло  солнце,  он
расстегнул  пальто.   Он  улыбался.  Прохожие  смотрели  на  этого  высокого
человека,  который  в  феврале  вышагивал  в  расстегнутом  пальто.  Он  был
агрессивно красив,  этот  человек,  ему  сопутствовал  успех. Да,  некоторые
рождены для успеха. Некоторые.
     Алстер Скарлетт замечал завистливые взгляды мелких людишек и соглашался
с их мыслями.
     Генрих Крегер шел вперед.

Глава 10

     Когда президент  "Уотерман  траст компани" Гораций Бутье  ознакомился с
требованием  Чэнселлора по  поводу "образовательной программы"  для  Алстера
Скарлетта,  он  недолго  думал   о  том,  кого  назначить  ответственным  за
исполнение столь высокой миссии.
     Третий вице-президент Джефферсон Картрайт!
     Картрайту  уже  приходилось встречаться с Алстером  Скарлеттом - всякий
раз, когда возникали какие-то  деловые вопросы, для общения с этим отпрыском
славного рода призывали именно  Картрайта. И для того были веские основания:
он, похоже, был единственным из высокопоставленных официальных лиц "Уотерман
траст",  кто не  вызывал  у  Алстера  Скарлетта мгновенного  раздражения.  В
большей   степени  это   благосклонное   отношение  было  вызвано  несколько
неортодоксальным подходом Картрайта к банковскому делу. Да, он совершенно не
походил на традиционного банкира.
     Ибо Джефферсон Картрайт - высокий светловолосый господин уже не  первой
молодости  -  был  прежде  всего  типичным  продуктом  футбольных  и  прочих
спортивных полей Виргинского университета. И он  достаточно рано  понял, что
качества,  делавшие его  столь популярным на зеленом поле и среди обитателей
студенческого кампуса, великолепно могут служить ему и на ином поприще.
     Вкратце  эти  качества  можно было бы сформулировать так: надо  заранее
составить себе достаточно четкое представление о том, каков  состав команды,
чтобы оказываться в нужном месте поля в нужное время, а далее все зависит от
твоей пробивной способности.
     Эти необходимые на  игровом поле качества, по мнению Картрайта,  вполне
были   пригодны   и   для   всех   прочих   областей   деятельности.   Изучи
основополагающие  формулы   -  не  вдаваясь  в   обременительные   для   ума
подробности, а далее все зависит от умения обаять и вообще произвести нужное
впечатление на партнеров и собеседников.
     Эти  принципы - в  комбинации с  обаянием южанина -  превратили  службу
Картрайта  в  "Уотерман траст"  в  настоящую синекуру. Более  того, все  эти
выдающиеся  достоинства  внесли имя  Картрайта  в фирменные  бланки  деловых
бумаг.
     И  хотя Картрайта едва  ли  можно было  считать  экспертом в банковском
деле,  его  краткие,  но  успешные   адюльтеры  с   самыми  богатыми  дамами
Манхэттена, Лонг-Айленда и  южного  Коннектикута все же  приносили  компании
определенный прибыток -  в  виде новых вкладчиков. А совет  директоров банка
прекрасно  понимал,  что  их  чудо-мальчик не  представляет  собой серьезной
опасности для крепких,  основанных  на совместном капитале  браков. Картрайт
успешно  справлялся  с  ролью  "мимолетного  увлечения",  столь  освежающего
размеренную семейную жизнь.
     В  руководстве почти всех крупных банков непременно наличествовал  хотя
бы  один  такой Джефферсон  Картрайт. И платили им соответственно -  правда,
редко  приглашали  на  клубные  встречи  или  деловые  обеды "в  присутствии
супруг". Так, на всякий случай... От греха подальше.
     Именно этот легкий душок остракизма, "неуместности" и привлекал Алстера
Скарлетта. Частично  потому,  что он знал,  как возник  этот запашок, и  это
знание  его  развлекало,  частично  потому,  что  Картрайт  -   хотя  ему  и
приходилось несколько раз информировать Алстера о его финансовом положении -
никогда не читал ему нотаций.
     Директора  банка  тоже были  прекрасно  об  этом  осведомлены.  И когда
потребовалось назначить  кого-то в менторы  Алстеру  Скарлетту (хотя бы  для
того,  чтобы  успокоить  Элизабет),  решено было поручить эту трудную работу
Джефферсону Картрайту.  Раз  уж  никому не дано справиться с  Алстером,  так
зачем расходовать время и силы кого-то из более ценных и занятых работников?
     Во  время  первого  же  "сеанса"  (как  Картрайт  именовал  их занятия)
выяснилось, что  Алстер Скарлетт не видит  разницы между дебетом и  активом.
Поэтому  для начала был  подготовлен  толковый  словарь банковских терминов,
дабы  Алстер Скарлетт знал,  с  чем  ему  предстоит иметь  дело;  затем  был
составлен специальный лексикон, касающийся биржевых операций, и  со временем
Алстер начал осваивать этот труднодоступный язык.
     -  Следовательно, как я понимаю, я владею двумя раздельными источниками
доходов. Так ли это?
     - Совершенно верно, мистер Скарлетт. Первый фонд - состоящий из  ценных
бумаг - предназначен для покрытия ваших обычных ежегодных расходов. Домашние
расходы, одежда, поездки за рубеж, различного  рода приобретения... Конечно,
вы  имеете право при  желании  инвестировать эти  средства. Вкладывать их во
что-то для вас интересное... - и  Джефферсон Картрайт  улыбнулся  про  себя,
припомнив  некоторые из  последних  экстравагантных  инвестиций  Алстера.  -
Второй же фонд - это как бы фонд развития. Он предназначен для реинвестиций,
банковских  и  биржевых  операций  -  именно такова была воля  вашего  отца.
Естественно, допускаются определенные передвижки. Но до некоторой степени.
     - Что вы имеете в виду под "передвижками"?
     -  Это  довольно  трудно  объяснить,  мистер  Скарлетт,  но  если  ваши
ежегодные расходы превысят доходы  от первого фонда, мы могли бы  перемещать
капитал из второго фонда в первый. Но, конечно, это вряд ли желательно.
     - Естественно.
     На  этот раз Джефферсон Картрайт  рассмеялся вслух  и подмигнул  своему
ученику:
     - Ведь однажды нам уже пришлось так поступить, не так ли?
     - Что?
     -  Неужели вы не помните? Дирижабль...  Дирижабль, который вы приобрели
несколько лет назад!
     - О да! Вас, насколько помнится, это тогда весьма огорчило!
     - Как  банкир, я несу ответственность за  "Скарлатти индастриз". К тому
же  я   являюсь   вашим   финансовым  советником.  Я   облечен  определенной
ответственностью... Да,  нам  пришлось покрыть  расход  на  эту  покупку  из
второго  фонда,   но   это  было  неприятно.  Весьма  неприятно.   Поскольку
приобретение дирижабля вряд ли можно считать капиталовложением.
     - Я вновь приношу свои извинения.
     - Вам  следует  лишь  запомнить, что, по завещанию вашего отца, мистера
Скарлатти,  деньги,  поступающие  с  открытых   ценных  бумаг,  должны  быть
реинвестированы.
     - А как это можно определить?
     - Очень просто: по банковским  релизам, которые вы  подписываете каждые
полгода.
     - А, это те сотни подписей, что мне приходится ставить?
     - Совершенно  верно.  Мы конвертируем эти бумаги,  а  затем  вкладываем
капитал.
     - Во что?
     -  Вы располагаете  каталогом  всех  вложений,  мы  его  вам  регулярно
высылаем.  Но  мы  сами выбираем, куда именно  направлять  капиталовложения,
поскольку вы - человек чрезвычайно занятой - никогда не находили возможности
известить нас о своих предпочтениях в данном вопросе.
     - Да я никогда и не понимал, что от меня требуется!
     - Но теперь мы преодолеем это непонимание, не так ли?
     - А что, если бы я не подписывал эти релизы?
     - Ну... Это, конечно, было  бы нежелательно... Но в таком случае ценные
бумаги оставались бы в сейфах до конца года.
     - Где, где?
     - В сейфах. В сейфах семьи Скарлатти.
     - Понятно.
     -  Когда мы вынимаем оттуда  ценные бумаги,  к  ним  прикрепляются ваши
релизы.
     -  А без моих  релизов  вы не имеете права изымать эти ценные бумаги...
Понятно.  Без  моей подписи  вы не можете  обратить этот капитал  в наличные
деньги.
     - Совершенно верно!  Подписав релиз, вы  таким образом  дозволяете  нам
вложить капитал.
     - А предположим - только предположим, - что не  было бы вас, не было бы
никакого банка. Как тогда эти ценные бумаги могли бы быть обращены в деньги?
     -  Вновь в силу вступает ваша  собственноручная  подпись!  Эти  бумаги,
после того как вы их  подписываете, могут быть превращены в наличные  деньги
любым, кому вы их передаете.
     - Понятно.
     -  Когда вы глубже войдете в суть  банковского дела,  вам,  безусловно,
покажут эти сейфы. Семья Скарлатти  занимает все  левое  крыло.  И отделения
сейфов обоих наследников -  ваше  и Чэнселлора  - примыкают друг  к другу. В
этом есть нечто трогательное!
     Алстер задумался.
     - Да,  - произнес он  наконец. - Я буду  рад увидеть  сейфы... Конечно,
когда стану более осведомленным в банковском деле.

     - Господи,  не  понимаю:  Саксоны готовят  свадьбу  или  прием в  честь
архиепископа  Кентерберийского?  -  Элизабет  Скарлатти  пригласила  к  себе
старшего   сына,   чтобы   обсудить   различные   посвященные   предстоящему
бракосочетанию газетные публикации, а также громоздящуюся на ее столе стопку
приглашений.
     - Ну,  мама,  вряд  ли их  стоит  упрекать: наш  Алстер -  неординарная
партия.
     -  Это-то  я  понимаю.  С  другой  стороны, Саксоны,  похоже,  намерены
пригласить половину Нью-Йорка, -  Элизабет встала и поплотнее прикрыла дверь
библиотеки. Повернулась, посмотрела на старшего сына:
     -  Чэнселлор,  я бы хотела кое-что с тобой обсудить. Очень  коротко.  И
полагаю, ты достаточно разумный человек, чтобы никому не повторять то, что я
тебе скажу.
     - Разумеется!
     Элизабет  продолжала разглядывать  сына.  Чэнселлор,  подумала она,  на
самом  деле  гораздо  лучше, чем она прежде считала. Все  дело во внешности:
Чэнселлор  выглядел таким  провинциальным, а во время  этих их "конференций"
вид у него все время отсутствующий, и кажется, что  он ничего не  понимает -
прямо болван какой-то!
     "Конференции". Что-то зачастила она  с  этими  "конференциями". Слишком
много разговоров. Наверное, она сама в этом виновата.
     - Чэнселлор, ты, вероятно, понимаешь, что я не очень хорошо представляю
себе интересы сегодняшних молодых  людей. Эта вседозволенность... В мои годы
такого   не  было.  Видит  Бог,   я  одобряю  шаги,  которые   молодые  люди
предпринимают,  чтобы  добиться  большей свободы, но порой  мне кажется, что
шагают они слишком уж быстро.
     - Полностью с тобой  согласен! - с горячностью  воскликнул Чэнселлор. -
Этот эгоизм и  самовлюбленность теперешней молодежи... Нет уж, я сделаю все,
чтобы моих детей не поразил этот вирус!
     - Возможно,  твое негодование  чрезмерно... В конце концов,  наши  дети
таковы, какими мы сами - вольно или невольно - их создаем. Впрочем, это лишь
вступление, - Элизабет села за свой письменный стол. - В последние несколько
недель я  пристально  наблюдала за  Джанет Саксон.  Ну,  наблюдала - это  не
совсем точно  сказано: я  видела  ее раз  пять-шесть после того, как решился
вопрос с этой абсурдной свадьбой... Да... И меня  несколько удивило, что она
не отказывается от коктейлей. На мой взгляд,  слишком уж  "не отказывается".
Хотя она очень миленькая  девушка. Умная, образованная, остроумная. Так что,
может быть, я и не права?
     Чэнселлор  Дрю  Скарлетт был поражен - он  и предположить подобного  не
мог. Особенно  в отношении Джанет Саксон. В  наши дни все пьют - это один из
элементов молодежной культуры  "самопотакания", но, хотя он лично этого и не
одобрял, он все же не склонен был драматизировать ситуацию.
     - Я и понятия об этом не имел, мама.
     - Тогда, скорее всего, я ошибаюсь,  и лучше нам больше  этот вопрос  не
обсуждать. Вероятно, я действительно несколько несовременна.
     Элизабет  улыбнулась  и впервые  за очень долгое время нежно поцеловала
старшего сына. И все же Джанет Саксон ее беспокоила.

     Церемония  бракосочетания Джанет  Саксон и  Алстера  Стюарта  Скарлетта
прошла с триумфом. Чэнселлор  Дрю, естественно,  был шафером своего брата, а
пятеро  детей Чэнселлора  несли  шлейф  невесты.  Жена  Чэнселлора,  Эллисон
Демерест Скарлетт, на бракосочетании не присутствовала, так как находилась в
пресвитерианском госпитале - пришло  время  появиться на  свет очередному их
отпрыску.
     Свадьба  состоялась  в апреле,  из-за чего  между Джанет  Саксон  и  ее
родителями  произошли  серьезные трения. Они бы предпочли июнь, ну в крайнем
случае  май,  но Джанет  была непреклонна.  Жених настаивал на том,  чтобы в
середине апреля  они уже отправились в свадебное  путешествие в  Европу, - и
Джанет во всем шла у него на поводу.
     Кроме того, у нес были собственные причины ускорить свадьбу.
     Джанет была беременна.
     Джанет  понимала, что ее мать  что-то подозревает. Она  также понимала,
что мать  не осуждает ее за это  - с точки зрения  матери, подобная "уловка"
лишь  доказывала,  что  и  у женщин  есть  свое  оружие.  А  соответствующее
использование  данного оружия  и результат  - то  есть  поимка достойного  и
завидного  мужа  -   были  достаточными  аргументами,  чтобы  Мэриан  Саксон
согласилась назначить свадьбу дочери на апрель. Мэриан Саксон согласилась бы
и  на то, чтобы свадьба дочери состоялась  хоть в синагоге, хоть в мечети  -
лишь бы заполучить наследника состояния Скарлатти.
     Алстер Скарлетт взял  отпуск от  "сеансов".  Предполагалось, что  после
продолжительного медового месяца в Европе он с удвоенной энергией вернется к
постижению  тайн  финансового  мира.  Особенно  растрогало -  и  поразило  -
Джефферсона Картрайта  то, что Алстер взял в поездку (в "святое  путешествие
любви",  как  величал  ее истинный  виргинский  кавалер)  большое количество
деловых  бумаг  - для более детального изучения.  Алстер  прихватил  с собой
сотни   отчетов,   касавшихся  разнообразных  финансовых  интересов  империи
Скарлатти,  и  пообещал  Картрайту,  что  по возвращении  сам  сможет решать
проблемы,   связанные   с   подтверждением  сделанных   в   его   отсутствие
капиталовложений.
     Джефферсон  Картрайт  был  настолько  тронут  новыми,  столь серьезными
намерениями  Алстера, что на прощание подарил  ему  кожаный  портфель ручной
работы.
     Первой неприятностью, с которой началось путешествие новобрачных,  была
тяжелая  морская  болезнь  Джанет  -  так, по  крайней  мере,  определил  ее
состояние  корабельный  врач,  который был немало  удивлен тем, что "морская
болезнь" завершилась  выкидышем.  Так что весь  путь до Саутгемптона  Джанет
провела в своей каюте.
     Прибыв в Англию, молодые обнаружили, что британская аристократия начала
проявлять  изрядную терпимость  к  заокеанским  гостям.  Нетерпимость  стала
неразумной: неотесанные, но богатые "колонисты" созрели для того, чтобы быть
принятыми в обществе, и их приняли. С особенной охотой принимали  таких, как
Алстер Скарлетт и его молодая жена.
     Их приняли  даже владельцы Бленхайма,  у которых  была  лучшая в стране
псовая охота, тем  более что гость с первого взгляда смог определить лучшего
пса.
     Примерно  в  это же  время, то  есть  на  второй  месяц путешествия,  в
Нью-Йорк начали просачиваться странные слухи.  Доносились  они в основном из
уст  вернувшихся из  путешествия  в Европу представителей  Четырехсот Лучших
Семей. По слухам, Алстер Скарлетт вел себя крайне дурно: он приобрел  обычай
исчезать на несколько дней, а однажды, как говорили, отсутствовал  целых две
недели, оставив молодую жену в весьма неловком положении.
     Однако  большого  значения  этим  сплетням никто не  придавал - в конце
концов,   Алстер  Скарлетт   и  прежде  имел   склонность   к   таинственным
исчезновениям, а  Джанет Саксон, что  ни  говорите, удалось подцепить самого
богатого   жениха  Манхэттена.  Ей  еще  жаловаться!  Да  тысячи  девушек  с
удовольствием  поменялись  бы с нею  местами!  За  такие-то миллионы и,  как
уверяли многие, знатное имя можно и потерпеть.
     Так что сочувствия к Джанет Саксон у общества не было.
     И вдруг слухи приняли неожиданный оборот.
     Скарлетты  выехали  из  Лондона  и  начали   блуждать  по  Европе,  они
переезжали  с места на  место, словно следуя  какому-то безумному плану.  От
замерзших озер Скандинавии к  теплым средиземноморским берегам.  От все  еще
ежившихся  под холодным  ветром улиц Берлина к  прогретым солнцем  бульварам
Мадрида. От живописных горных склонов Баварии в плоское грязное гетто Каира.
Из летнего Парижа в осеннюю Шотландию. И никто не знал, где завтра объявится
Алстер Скарлетт со своей молодой  супругой. Во всем  этом не  было  никакого
смысла. Никакой логики.
     Джефферсон  Картрайт был  обеспокоен этими  слухами  куда  больше,  чем
остальные.  Откровенно  говоря, он был даже  напуган. Но что делать,  он  не
знал,  так  что он решил лучше  ничего не делать, хотя и направил Чэнселлору
Дрю Скарлетту составленный в осторожных выражениях меморандум.
     Ибо банк "Уотерман траст компани" был вынужден высылать тысячи и тысячи
долларов   самым  разным,  почтенным  и  недостаточно  почтенным  банкирским
конторам   Европы.  Каждое   письмо   от  Алстера  Скарлетта   было  четким,
распоряжения  -  безоговорочными.  И  все  письма  содержали  одно и  то  же
требование - о  конфиденциальности переводов.  Нарушение  данного требования
было чревато  немедленным  изъятием всего состояния из "Уотермана"...  А это
составляло  одну  треть  всего  наличного имущества  Скарлатти.  И  половину
оставленного братьям наследства.
     Сомнений не было: Алстер Скарлетт хорошо усвоил уроки банковского дела.
Он точно знал, как далеко могут простираться его требования, и составлял  их
в  выражениях,  характерных  для  опытных  банковских  служащих.  И  все  же
Джефферсон  Картрайт  чувствовал  себя  очень   неловко:  он  сознавал,  что
остальные члены  семьи Скарлатти могут потом припомнить ему выполнение  этих
требований.  И  он  решил  нравственную  проблему -  направил брату  Алстера
Скарлетта письмо следующего содержания:

     "Дорогой Чэнселлор!
     Я сообщаю Вам следующее лишь для того, чтобы,  как  принято было  между
нами и прежде - когда, например, Ваш глубокоуважаемый брат брал у меня уроки
банковского  дела, -  информировать Вас,  что  Алстер переводит значительные
суммы в  различные  европейские банки.  Полагаю,  все эти затраты  возникают
вследствие одного  из  самых замечательных  в истории  нашей страны браков и
самого интересного и волнующего свадебного путешествия. Ведь ничего не жалко
для такой  милой  и красивой жены! С радостью сообщаю, что наша переписка  с
Вашим братом носит сугубо деловой и профессиональный характер".

     Чэнселлор получил от Картрайта ряд подобных - с небольшими вариациями -
посланий, и все они рождали у него  удовлетворенную улыбку: только подумать,
как изменился  его братец! Какой он преданный и любящий муж! А деловитость и
точность в переписке  с банком! Нет, что  ни говорите,  но  прогресс  все же
возможен.
     В  этих посланиях Джефферсон  Картрайт не  упоминал, что банк  получает
также  множество  счетов,  подписанных  Алстером  Скарлеттом,  -  счетов  из
гостиниц, магазинов, от железнодорожных компаний, от бесконечного количества
ссудных  европейских  касс. Это-то и  беспокоило Картрайта больше всего:  он
опасался, что банку  снова  придется  использовать  возможность "передвижки"
капиталов из одного фонда в другой.
     Невероятно,  но так  оно  и было: за несколько месяцев Алстер  Скарлетт
практически  истощил свой первый фонд  - вместе с затратами на сами переводы
Алстер израсходовал около 800 тысяч долларов!
     Невероятно!
     Но если он, Картрайт, разгласит эту информации  "Уотерману" грозила  бы
потеря одной трети всего капитала Скарлатти.
     В августе  Алстер Скарлетт написал матери и брату,  что  Джанет ожидает
ребенка. Они задержатся в  Европе еще на три  месяца, так как врачи уверяют,
что путешествие может быть опасно и для Джанет, и для ребенка.
     Джанет  будет  все это  время в  Лондоне, а Алстер отправится  в  южную
Германию поохотиться с друзьями.
     Он будет отсутствовать месяц. Или полтора месяца.
     О сроке возвращения в Америку он известит телеграфом.
     Телеграмма  пришла  в  середине  декабря:  на  Рождественские праздники
Алстер и Джанет будут уже дома.  Джанет  придется вести менее активный образ
жизни, так как беременность у нее тяжелая, но Алстер надеется, что Чэнселлор
присмотрит за ремонтом  и переделкой  дома и что особняк на 54-й улице будет
для нее удобен.
     Он  также   поручил  Чэнселлору  Дрю  прислать   кого-нибудь  встретить
прибывающую  несколько ранее супружеской пары экономку, которую Алстер нанял
в  Германии. У  нее  прекрасные  рекомендации,  и Алстер  надеется,  что  ей
понравится ее новая работа. Зовут ее Ханна.
     Языковых проблем не будет.
     Ханна говорит как на английском, так и на немецком.

     В течение последних  трех месяцев  беременности жены  Алстер возобновил
"сеансы"  в  "Уотерман траст  компани". Одно его присутствие действовало  на
Джефферсона Картрайта  успокаивающе.  И хотя он проводил в банке  не  больше
двух часов  в день,  было заметно, что он стал  более уравновешенным,  менее
склонным к вспышкам раздражения, чем до женитьбы.
     . Он  даже начал брать  работу домой - в своем  новом кожаном  портфеле
ручной работы.
     В  ответ  на  откровенный и  доверительный вопрос Картрайта  о  больших
суммах,  переведенных  в  европейские  банки,  наследник  империи  Скарлатти
напомнил, что именно он,  Джефферсон Картрайт,  третий вице-президент банка,
объяснил ему  в  свое  время, что для  использования средств первого фонда в
качестве  капиталовложений  никаких  препятствий быть не  может. При этом он
повторил свое требование о строгой секретности переводов.
     -  Безусловно! - заверил его Картрайт.  - Но вы должны  понимать, что в
случае,  если нам придется переводить  средства из второго фонда в первый, -
чтобы покрыть ваши текущие  расходы, а,  боюсь, в этом году нам придется это
делать,  -  я  обязан  известить  об  этом  остальных  держателей   капитала
Скарлатти...  Мы  ведь  выплатили  огромные суммы  в  соответствии  с вашими
распоряжениями.
     - Но вы не обязаны пока это делать?
     -  Я  должен  сделать это  к  концу  финансового  года, а  в "Скарлатти
индастриз" финансовый год заканчивается тридцатого июня.
     - Следовательно, - Алстер Скарлетт  вздохнул и поглядел на симпатичного
южанина, - тридцатого июня мне придется стать по стойке "смирно" и выслушать
все,  что  предстоит выслушать. Это, конечно,  не  первый  случай,  когда  я
огорчаю членов моей семьи, но, надеюсь, последний.
     Ко времени, когда Джанет должна была разрешиться, через особняк Алстера
Скарлетта  прошла целая  вереница поставщиков.  За здоровьем будущей  матери
бессменно наблюдали  трое специалистов, а ближайшие родственники навещали ее
дважды в день. Джанет не протестовала: вся эта бурная деятельность отвлекала
ее от  размышлений.  Размышлений, пугавших ее, но обсудить пугавшие ее факты
она ни с кем не могла - человека, до такой степени близкого, у нее не было.
     А пугало ее вот что: ее муж больше с ней не разговаривал.
     Он  покинул общую спальню на  третий месяц  беременности  -  если  быть
точной,  это случилось во Франции. Мотивировал он это  тем,  что сексуальная
жизнь может снова привести к  выкидышу.  Но она жаждала любви.  Она отчаянно
хотела быть рядом с Алстером: только  тогда она чувствовала себя защищенной,
не  одинокой.  И только  в  моменты близости муж смотрел на нее без обычного
холодного презрения. Теперь и в этом ей было отказано.
     Затем  он  покинул и  общую гостиную и, где бы они  ни останавливались,
настаивал на раздельных номерах.
     Теперь же он вообще перестал с ней общаться:  он  не задавал ей никаких
вопросов,  а  когда  она  сама  пыталась его  о чем-нибудь  спросить, просто
молчал.
     Он игнорировал ее.
     Он, если уж быть до конца честной с самой собой, презирал ее.
     Он ее ненавидел.
     Джанет Саксон Скарлетт. Достаточно разумная выпускница Вассара. Хорошая
ученица в модном танцклассе Пьера, завсегдатай охотничьих клубов. Девушка из
прекрасного  общества... Она не переставала удивляться, почему это именно ей
достались все жизненные привилегии.
     Не то чтобы она отрицательно к ним относилась - нет, она принимала их с
благодарностью. Возможно, она даже и заслуживала их. В конце концов, сколько
она себя помнит, про нее говорили, что она хорошенькая. Но по  характеру она
была не созидателем жизни - мать всегда называла ее "наблюдателем".
     - Ты никогда ни во  что  не вникаешь, - говорила мать. - Нельзя  же всю
жизнь стоять в стороне! Ты должна преодолеть себя.
     Легко сказать:  "преодолеть"!  Она  смотрела  на  свою  жизнь, словно в
стереоскоп -  если  глядишь  каждым глазом  по очереди,  картинки разные,  а
посмотришь   в  оба  окуляра  -   совмещаются.   На  одной  из   картинок  -
высокопоставленная   молодая   леди,   с  безупречным   прошлым,   приличным
состоянием,   надежным,   предсказуемым   будущим,   с   высокопоставленным,
обладающим  огромным состоянием  совершенно  безупречным  мужем.  На  второй
картинке - молодая женщина с испуганным и растерянным взглядом.
     Эта, со  второй картинки, женщина  понимала, что мир на самом деле куда
больше  и  сложнее, чем  ее хорошо обставленный и комфортабельный  мирок. Но
никто не позволял ей войти в этот большой и трудный мир.
     Однако ее муж продемонстрировал ей нечто из этого другого мира.
     И то,  что  она  увидела,  -  то, что  он  силой заставил ее увидеть, -
испугало ее. Вот почему она пила.
     Пока  продолжались приготовления  и  хлопоты,  связанные с  предстоящим
рождением ребенка, Алстер Стюарт Скарлетт впал а  странную пассивность.  Это
было  хорошо заметно тем, кто наблюдал  его вблизи, но  даже  и те, кто  был
достаточна далек от  домашней жизни семейства Скарлеттов, видели, что Алстер
умерил свой обычно лихорадочный  ритм. Он стал спокойнее, менее агрессивным,
порой  даже  задумчивым. Но в  то же время участились  его "уходы" из дома -
нет,  он не исчезал надолго, так,  дня на три-четыре.  Многие, в том числе и
Чэнселлор Дрю, приписывали такие изменения волнениям в ожидании первенца.
     - Я же говорил  тебе,  мама, он просто  чудесным образом изменился. Это
совершенно другой человек! Вот  что делают с людьми дети. Появляется  цель в
жизни - вот увидишь, он теперь и работать начнет по-настоящему!
     - У  тебя  потрясающая  способность  замечать  очевидное,  Чэнселлор, -
ответила Элизабет. - Только у твоего  брата уже  есть в жизни цель: всячески
избегать настоящей работы. Полагаю, ему  уже до смерти надоела роль будущего
папаши. Потому он такой спокойный. Либо пьет виски плохого сорта.
     - Ты несправедлива к нему, мама!
     - Как раз напротив: он несправедлив ко всем нам.
     Чэнселлор  Дрю растерялся и,  чтобы  скрыть замешательство и переменить
тему, начал вслух зачитывать отчет о новейшем проекте "Скаруика".
     А через  неделю Джанет Скарлетт родила  сына. Еще через  десять дней он
был окрещен в соборе святого Иоанна и наречен Эндрю Роландом Скарлеттом
     На следующий после крестин день Алстер Стюарт Скарлетт исчез.

Глава 11

     Поначалу никто  не обратил на это исчезновение особого внимания: Алстер
и  раньше практиковал  такие номера. Хотя  подобное поведение  вряд ли можно
было бы считать обычным для новоиспеченного папаши, но Алстера опять же вряд
ли можно было бы считать человеком обычным. Окружающие предположили, что ему
претят  ритуальные  пляски вокруг  появившегося  на свет  наследника,  и  он
занялся деятельностью иного рода - какого,  об  этом лучше  не говорить.  Но
спустя три недели семья начала  проявлять беспокойство -  от Алстера не было
слышно ни слова, а  все возможные объяснения такого его  поведения исчерпали
себя.  На двадцать пятый  день  Джанет  попросила  Чэнселлора  обратиться  в
полицию. Вместо  этого  Чэнселлор обратился к Элизабет,  что было  действием
куда более разумным.
     Элизабет тщательно  взвесила все возможности. Полиция непременно начнет
расследование, и  результаты его, конечно же, станут известны  всем. В свете
прошлогодних событий  это было  крайне нежелательно. К  тому же, если Алстер
скрылся  по  своему собственному почину,  розыски только спровоцируют его на
еще более странные действия. Ее сын был человеком  непредсказуемым, в случае
провокации он станет просто  невыносимым.  Она решила  обратиться  в частную
сыскную фирму  - она  и  раньше, когда  требовалось  расследовать  страховые
требования к компании, прибегала к  услугам этой фирмы. Владельцы фирмы были
людьми  понимающими  и  направили  на  задание  самых  опытных  и   надежных
сотрудников.
     Элизабет  дала на поиски  две недели -  она надеялась, что за это время
Алстер Скарлетт объявится сам. А если не объявится, тогда она точно передаст
дело в полицию.
     К концу первой недели сыщики подготовили полный многостраничный отчет о
характерных для Алстера привычках. Места, которые он наиболее часто посещал;
его друзья (в большом  количестве), враги (в крайне малом);  помимо этого, в
отчете  содержалась  детальная реконструкция  последних  перед исчезновением
дней. Отчет был передан Элизабет.
     Элизабет и Чэнселлор  Дрю внимательно  его  изучили.  Они не обнаружили
ничего нового.
     Вторая   неделя  дополнила  этот  отчет  лишь  малыми  деталями.  После
возвращения  из  Европы  каждодневная  деятельность  Алстера   носила  почти
ритуальный  характер. Теннисный  корт,  затем парная  в атлетическом  клубе;
посещение банка  на Бродвее - "Уотсрман траст"; коктейли на 43-й улице между
4.30  и 6  часами вечера;  вечерние погружения  в  мир  развлечений, который
наслаждался его обществом (и его кошельком); столь же рутинные ужины в клубе
на 15-й улице, после чего он отправлялся домой, не позднее двух часов ночи.
     Но  один из пунктов привлек  внимание Элизабет  -  пункт,  казалось  бы
незначительный, но достаточно необычный. Речь шла о среде:
     "Ушел из дома около  10.30, сразу же возле дома взял такси. Подметавшая
в  это время крыльцо служанка слышала,  как мистер  Скарлетт приказал шоферу
доставить его к метро".
     Элизабет прекрасно  знала,  что Алстер никогда  не  ездил на  метро.  А
спустя два часа, по сведениям "мистера Масколо, старшего официанта ресторана
"Венеция", Алстер уже сидел за ранним ланчем с мисс Демпси (см. "Знакомства:
театральные актрисы и актеры"). Ресторан находился всего в двух кварталах от
дома Алстера. Конечно,  этому случаю могли быть десятки разумных объяснений,
и ничто в отчете  не указывало на то, что  факт посещения Алстером  подземки
можно  считать   чем-то  чрезвычайно   странным.   Элизабет  какое-то  время
предпочитала  приписывать эту  поездку на  метро  намерению с  кем-то  тайно
встретиться, возможно, с той же мисс Демпси.
     В  конце  второй  недели Элизабет  сдалась  и приказала Чэнселлору  Дрю
обратиться в полицию.
     У газет был радостный день.
     К полицейским  - на том основании,  что, возможно, могут быть  нарушены
какие-то  федеральные  законы, - присоединилось  бюро  расследований. Дюжины
жаждущих известности,  вкупе с искренними помощниками, сообщали,  где  и при
каких  обстоятельствах  они  видели  Алстера  Скарлетта  в  последнюю  перед
исчезновением неделю. Звонили разные  темные личности  - они утверждали, что
знают, где находится пропавший,  и  требовали денег за информацию. Поступило
пять писем, требовавших выкупа. Все следы были проверены. И все  они  вели в
никуда.

     Бенджамин Рейнольдс узнал  обо всем этом из материала,  опубликованного
на второй странице "Вашингтон геральд". С тех пор как год назад ему пришлось
встречаться  с  Элизабет  Скарлатти, это  было  второе - помимо  извещения о
свадьбе - упоминание об Алстере  Скарлетте.  Однако, будучи человеком слова,
он  провел тщательное знакомство с жизнью и деятельностью  Алстера Скарлетта
за последние  несколько месяцев  - только чтобы  убедиться,  что герой войны
наконец-то  вернулся  к  достойному  его  положения  образу  жизни. Элизабет
Скарлатти  поработала хорошо. Ее сын ушел из опасного бизнеса, и слухи о его
связях  с  преступным миром угасли.  Более  того,  он  даже  занял  какой-то
небольшой пост в "Уотерман траст".
     Похоже, "Дело Скарлатти" можно было закрыть.
     И вот теперь такая новость!
     Означало  ли это, что вновь заработал  потухший было вулкан,  что вновь
открылась  старая  рана?  Означало  ли это, что сомнения, которые ему,  Бену
Рейнольдсу, удалось загасить,  вспыхнут вновь? Неужели снова  будет призвана
"Группа 20"?
     Дело не в  том, что  один  из сыновей  Скарлатти исчез, не  предупредив
правительство. Дело  в другом:  слишком многие конгрессмены  чем-то  обязаны
семейству Скарлатти - фабрика здесь, газета там, щедрый чек на избирательную
кампанию. И рано  или  поздно  кто-нибудь  вспомнит,  что  "Группа  20"  уже
занималась деятельностью этого человека.
     Они вернутся к работе. Они будут действовать осмотрительно и осторожно.
     Если Элизабет Скарлатти позволит.
     Рейнольдс отложил газету, поднялся и подошел к двери своего кабинета.
     - Гловер,  - позвал  он помощника, - не могли бы вы заглянуть ко мне на
минуту?
     Вернулся, сел в кресло.
     - Вы читали эту историю о Скарлатти?
     -  Да, сегодня утром, когда  ехал  на  работу, - сказал  появившийся  в
дверях помощник.
     - Ну и что вы об этом думаете?
     -  Я  понимаю  ваш  вопрос.   Полагаю,  его  захватил  кто-то  из   его
прошлогодних знакомцев.
     - Почему вы так считаете?
     Гловер подсел к письменному столу.
     - Потому  что  я  не могу придумать  никакого иного  объяснения,  а это
кажется мне логичным... И не спрашивайте меня почему,  потому что вы и  сами
видите эту логику.
     - Я вижу? Странно, как раз в этом я и не уверен.
     - О,  перестаньте.  Бен. Все  просто:  наш  золотой  мальчик  прекратил
выдавать  денежки,  кому-то  это очень не понравилось,  и  в дело включились
парни  с  Сицилии... Либо  все было так,  либо его шантажировали.  Он  решил
бороться - и проиграл.
     - Ну нет, в насилие я в этом случае не верю.
     - Скажите об этом чикагской полиции!
     - Скарлетт был  связан не с нижним эшелоном  мафии  -  вот  почему я не
доверяю версии  о  насилии. Скарлетт им  нужен  живым: у него  слишком много
влиятельных  друзей  и слишком много  власти.  Его  могут  использовать,  но
убить...
     - Тогда какова ваша версия?
     - У меня ее пока нет. Вот почему я и попросил вас высказать свою.  Ну а
как наши остальные дела? Я имею в виду эту историю в Аризоне.
     - Этот сукин сын, конгрессмен, явно проталкивает строительство дамбы, и
мы уверены, что  кто-то ему  за  это  хорошо  заплатил...  Но  доказательств
никаких. Мы даже не можем пока  найти никаких  концов. Кто-то что-то слышал,
не  более  того. Кстати,  этим делом  тоже занимается  Кэнфилд, тот, который
занимался историей со Скарлатти.
     - Да, я знаю. И как он работает?
     - О, к нему никаких претензий! Он старается изо всех сил.
     - А что с другими делами?
     - Мы получили от Понда из Стокгольма письмо.
     - Но ведь у него тоже ничего, кроме слухов. Он просто тратит наше время
и не может предъявить никаких доказательств. Я уже вам это говорил, Гловер.
     - Знаю, знаю... Но  сегодня утром  Понд передал информацию с  курьером:
факт переводов денег подтвержден.
     - Может  ли  Понд назвать хоть  какие-то имена? Это странно: переведено
ценных бумаг на три миллиона долларов - и никаких имен!
     -  Судя по всему, этот преступный синдикат хорошо хранит секреты. Понду
так ничего и не удалось раскопать.
     -  Господи,  да  что  же это за  посол! Кулидж  назначает  послами кого
попало!
     - Он предполагает, что всей этой командой управляет "Донненфельд".
     - Ну и имечко! Кто этот чертов Донненфельд?
     -  Не  кто, а  что. Это фирма. Крупнейшая в Стокгольме фирма по  обмену
валюты.
     - А как посол пришел к такому выводу?
     - По двум причинам. Первая: таким  делом  могла заниматься только очень
крупная фирма.  Вторая:  таким  образом  легче  скрыть эту  операцию.  А  ее
необходимо  скрыть  запрятать.  Американские  ценные  бумаги, поступившие  в
продажу на Стокгольмской бирже, - это сомнительная история.
     - Сомнительная... Да просто невозможная!
     - Совершенно верно, невероятная. И тем не менее, похоже, это правда.
     - И что вы собираетесь со всем этим делать?
     -  Расследовать. Проверим все  корпорации,  имеющие  деловые  связи  со
Швецией. К примеру, только в Милуоки есть две таких. У них здесь капиталы, и
они поддерживают связи со своими кузенами со старой родины. Таких корпораций
множество.
     -  Хотите знать мое мнение? Уолтер Понд затеял  всю эту историю,  чтобы
привлечь к  себе  внимание. Видимо, Кол  Кулидж не очень-то уверен в деловых
способностях  своего   приятеля,  которого   он  сделал  послом   "в  стране
полуночного  солнца" или  как там  еще  ее, черт побери, именуют. Вот Понд и
хочет доказать, что он истинный друг.

Глава 12

     Прошло два месяца. Новой информации об Алстере Скарлетте  не поступало,
и газеты  и  радио постепенно  охладели к  этой странной истории. По  правде
говоря, вся информация, которую за это время  удалось накопать объединенными
усилиями полиции, бюро  розыска пропавших и федеральными  агентами, касалась
лишь привычек  и черт  характера исчезнувшего,  и  эта  информация не давала
никаких новых  следов. Казалось,  он буквально  растаял, испарился.  Был - и
нету.
     Вся жизнь Алстера, его привязанности, предпочтения, сомнения - все было
тщательно изучено. И результатом этих трудов был  странный портрет - портрет
человека,  чье  существование было  лишено  какого  бы то  ни  было  смысла.
Человек, который имел в этой жизни практически все, что можно было пожелать,
существовал как бы в вакууме - у него не было ни целей, ни стремлений.
     Элизабет  Скарлатти  часами  перечитывала поступавшие  к ней объемистые
отчеты.  Это стало для нее привычкой. Ритуалом. Надеждой. Если ее сын убит -
что  ж, это будет  ударом, но она справится с этой болью. Потеря жизни - это
она способна принять.  Есть тысячи способов устранить тело... Огонь,  земля,
вода... Она не  могла принять  другого: неужели се сын до  такой степени был
связан  с  преступным миром? Ведь те  его  дела коснулись  преступного  мира
только с краю, слегка...
     Однажды утром Элизабет стояла у окна библиотеки. За окном текла обычная
жизнь -  прохожие  стремительно проносились мимо  по своим  утренним  делам.
Автомобили, застоявшиеся  за ночь, отчаянно кашляли выхлопными газами. Потом
Элизабет увидела на  ступенях одну  из  своих  служанок.  Служанка подметала
крыльцо.
     Элизабет вспомнили другую служанку. На других ступенях.
     Служанка из дома Алстера. Та самая, которая мела ступени,  когда Алстер
сел в такси и дал шоферу странное указание.
     Что же это было за указание?
     Метро. Алстер приказал отвезти его к станции метро.
     Однажды  утром  ее  сын  отправился  куда-то  на метро,  и Элизабет  не
понимала почему.
     Это был только мимолетный, слабый проблеск в темном лесу неизвестности,
но все же проблеск. Элизабет быстро направилась к телефону.
     Через   тридцать  минут   перед   Элизабет   Скарлатти   стоял   третий
вице-президент  Джефферсон Картрайт.  Он  запыхался, он  спешил - ослушаться
команды он не смел.
     - Да, верно, - произнес виргинец. -  В ту же минуту, как стало известно
об исчезновении мистера Скарлетта, мы проверили все счета. Это замечательный
молодой человек. Мы очень с ним подружились, когда мне  выпала честь вводить
его в суть банковского дела.
     - И каково состояние счетов?
     - Все в полной норме.
     - Боюсь, я не понимаю, что вы имеете в виду.
     Картрайт на секунду помедлил - думающий банкир, да и только.
     - Безусловно, окончательные итоги еще не подведены,  но мы  не  думаем,
что он превысил сумму, предназначенную на ежегодные расходы.
     - А каков доход этого фонда?
     -  Видите ли, рынок колеблется - к счастью, сейчас  стоимость  акций  и
ценных бумаг повышается, поэтому трудно так сразу назвать точную цифру.
     - Тогда хотя бы приблизительную...
     - Дайте подумать... - Джефферсон Картрайт никак не мог понять, в  каком
направлении   движется   разговор   Он   мысленно   поблагодарил   себя   за
предусмотрительность,  за то,  что  регулярно посылал Чэнселлору Дрю смутные
намеки  по  поводу трат, совершенных  его младшим братом в Европе.  - Я могу
уточнить  у  служащих,  более  тесно осведомленных  о  состоянии дел мистера
Скарлетта,  - южный акцент Джефферсона  Картрайта стал  более заметным - но,
миссис Скарлатти, я уверен, что это весьма значительная цифра.
     - Я  предпочла бы все же услышать от вас приблизительную сумму. Вы ведь
не  последнее лицо  в  управлении  банка! -  Элизабет  Скарлатти  не  любила
Джефферсона Картрайта.
     - Фонд,  предназначенный  для  ежегодных  расходов  мистера  Скарлетта,
отличается  от  фонда,  предназначенного для развития  капитала, и достигает
порядка 783 тысяч долларов, - быстро ответил Картрайт.
     - Чрезвычайно рада, что его  личные  нужды редко превышали эту скромную
сумму,  -  с сарказмом произнесла Элизабет Скарлатти и выпрямилась в кресле.
Она  умела  быть  величественной,  и  Джефферсон  Картрайт  заговорил  вдруг
быстро-быстро, и южный акцент его уже нельзя было скрыть:
     -  Ну  конечно,  мы  были осведомлены  о некоторых чрезмерных  расходах
мистера Скарлетта - полагаю,  об  этом писали и газеты. Я лично неоднократно
предупреждал  его,  но  он  ведь такой  упрямый  молодой человек...  Если вы
помните, ровно три года назад мистер Скарлетт приобрел дирижабль примерно за
полмиллиона долларов. Мы  всячески пытались отговорить его от этой  покупки,
но  он настаивал на своем.  Он заявил, что должен иметь  дирижабль - и  все!
Если  вы, мадам, изучите счета вашего сына,  вы увидите, что он  всегда  был
склонен к  подобного рода не очень обдуманным  тратам, - Картрайт защищался,
хотя  вполне отдавал  себе отчет, что Элизабет Скарлатти не  станет обвинять
его в этих тратах.
     - И как много было... подобных приобретений?
     Банкир заговорил еще быстрее:
     - Разумеется, столь экстравагантных, как  дирижабль, больше не было! Мы
объяснили  мистеру  Скарлетту,  что   подобные   траты   приводят  к  крайне
нежелательному переводу средств из второго фонда  в первый. Что он должен...
ограничить свои расходы только теми доходами,  которые приносит первый фонд.
Во время  наших с  ним занятий в банке Я неоднократно подчеркивал эту мысль.
Однако его  расходы на  прошлогоднее свадебное путешествие с  очаровательной
миссис  Скарлетт  были довольно  значительными.  Мягко  говоря,  этим  своим
путешествием мистер Скарлетт внес серьезный вклад в европейскую экономику...
Мы также вынуждены были совершить большое количество непосредственных выплат
по  подписанным  им  требованиям...  Я  уверен,  мистер  Чэнселлор  Скарлетт
информировал  вас о  неоднократных уведомлениях, которые я  направлял  ему в
связи  с европейскими  расходами  вашего сына.  Элизабет  удивленно  подняла
брови:
     - Нет, я ничего об этом не знаю.
     - Но ведь, миссис Скарлатти, это было свадебное путешествие. Поэтому мы
не имели никаких причин, чтобы...
     - Мистер Картрайт,  - прервала его пожилая дама, - есть ли у вас точный
список всех расходов моего сына, совершенных в прошлом году как здесь, так и
за границей?
     - Конечно, мадам.
     - А список сумм, высланных по его прямому требованию?
     - Разумеется.
     - Я жду от вас этих списков не позднее чем завтра утром.
     -  Но  это  невозможно! Нам надо  посадить  за  эту  работу  нескольких
бухгалтеров,  и  даже  тогда  полный  отчет будет  готов не  ранее чем через
неделю. Мистера  Скарлетта трудно назвать самым педантичным человеком, когда
речь идет об этом аспекте жизни...
     -  Мистер Картрайт!  Я имею дело с  "Уотерман  траст" вот  уже четверть
века. "Скарлатти  индастриз"  ведет  все  свои дела  только через  ваш банк,
потому что я  на  этом  настояла. Я  верю в "Уотерман  траст",  у  меня  нет
оснований не верить. Надеюсь, я понятно говорю?
     - Конечно, разумеется. Завтра утром, - Джефферсон Картрайт поклонился и
вышел из комнаты, пятясь, как раб.
     - Минуточку, мистер Картрайт!
     - Да, мадам?
     - Боюсь,  я не успела выразить вам свою  признательность за то, что вам
удавалось удерживать моего сына в рамках запланированных расходов.
     - Простите,  мадам, -  на лбу Картрайта  выступили капельки пота. -  На
самом деле...
     - Кажется,  вы меня не поняли, мистер Картрайт. Я хочу выразить вам мою
искреннюю благодарность. Всего доброго.
     - До свидания, мадам Скарлатти.
     Всю  ночь   Картрайт  с  тремя  банковскими   служащими  трудился   над
составлением  полного отчета о расходах Алстера Скарлетта.  Это была трудная
задача.
     К 2.30 ночи на столе у Джефферсона Картрайта лежал полный список банков
и  меняльных контор, с которыми  наследник империи Скарлатти когда-либо имел
дело. Напротив  каждого стояли дата и точная сумма  перевода. Список казался
бесконечным.  Суммы,  которые  еженедельно  тратил  Алстер  Стюарт Скарлетт,
позволили бы среднему американцу спокойно прожить целый год:
     "Кэмикл корн иксчейндж", Мэдисон-авеню, 900, Нью-Йорк
     "Мезон де банк", рю Виолет, 22, Париж
     "Ла банк Америкэн", рю Нуво, Марсель
     "Дойчэ-американише банк", Курфюрстендамм, Берлин
     "Банко-туриста", калья де ла Суэньос, Мадрид "Мезон де Монте-Карло", рю
дю Фюллаж, Монако "Вейнер штедтише спаркассе", Зальцбургштрассе, Вена
     "Банк Франс-Алжир", залив Мун, Каир, Египет.
     И так далее. Да, Алстер и его молодая жена поездили по Европе!
     Естественно, в  этом  списке числились и суммы, переведенные на банки и
конторы. В список  также были включены подписанные Алстером счета из отелей,
магазинов,  ресторанов,  агентств   по  прокату  автомобилей,  пароходных  и
железнодорожных компаний, конюшен, частных клубов, игорных домов.  И по всем
этим счетам платил банк "Уотерман".
     Джефферсон Картрайт составлял детальный отчет.
     Эти расходы  казались  абсолютно безумными, но  все уже  привыкли,  что
обычные мерки к Алстеру Скарлетту неприменимы.
     Ничего  необычного,  если  иметь  в  виду  всю  прежнюю  жизнь  Алстера
Скарлетта. Естественно, "Уотерман траст" разошлет  письма  во все эти банки,
чтобы получить сведения о суммах, хранящихся на депонентах. И в  том,  чтобы
вернуть эти деньги в "Уотерман траст", проблем также не было.
     - Да, работенка, - пробурчал Картрайт себе под нос. Джефферсон Картрайт
был убежден,  что  сегодня утром старая  мадам  Скарлатти увидит его другими
глазами. Он  поспит пару  часиков, примет  холодный  душ  и  доставит  отчет
самолично  - конечно,  он  будет  выглядеть  усталым,  таким  усталым! Мадам
Скарлатти будет потрясена.

     -  Мой  дорогой мистер  Картрайт, -  с  сарказмом  произнесла  Элизабет
Скарлатти, - а вам приходило в голову, что, когда  вы  переводили тысячи  за
тысячами  во все европейские  банки, вы тем самым создавали дефицит  почти в
четверть миллиона долларов? Вы что, не понимали, что сложение этих двух сумм
-  того, что брал  из своего  фонда мой сын, и  того,  во  что можно было бы
обратить эти взятые деньги, - дает результат просто невероятный! Да он менее
чем за девять  месяцев  превысил  расходы, намеченные на год!  Черт  бы  его
побрал!
     - Естественно, сегодня утром мы  разослали во все  перечисленные  банки
письма с требованием полной информации. Я  уверен, банки смогут вернуть  нам
значительные суммы.
     - А я в этом совсем не уверена!
     - Откровенно говоря, мадам Скарлатти, я пока не  понимаю, что именно вы
имеете в виду...
     Голос Элизабет смягчился, и она задумчиво произнесла:
     -  Да  я  и  сама, по  правде  говоря, пока не  понимаю.  Только в этой
ситуации - вот это я понимаю хорошо - я отнюдь не лидер, а ведомый... Куда?
     - Простите?
     -  Кстати, во время  занятий моего  сына  в банке  мог ли он почерпнуть
какую-то информацию, которая заставила бы его переводить средства в Европу?
     -  Я  задавал  себе этот вопрос.  Более  того,  я  считал  своим долгом
заинтересоваться  этим  вопросом...  Совершенно очевидно,  мистер  Скарлатти
произвел несколько капиталовложений в Европе.
     - Капиталовложения? В Европе? Но зачем?
     - У вашего сына широкий круг друзей, мадам Скарлатти. А у  этих друзей,
наверное, не было  недостатка в интересных проектах...  Должен  сказать, что
ваш  сын   становился  все  более   и  более  знающим   в  области   анализа
капиталовложений.. .
     - В чем, в чем?
     -  Я  имею  в  виду  его  внимательное  изучение всех  капиталовложений
Скарлатти.  Он очень усердно занимался и  я горжусь,  что именно  мне выпала
честь знакомить его с банковской системой... Даже в свадебное путешествие он
взял с собой сотни отчетов.
     Элизабет медленно  поднялась, подошла к окну.  Она обдумывала сказанное
Джефферсоном  Картрайтом - интерес  ее  сына к  капиталовложениям "Скарлатти
индастриз" был  для нее  большой новостью. Она привыкла во многом полагаться
на  интуицию  -  долгий  опыт  показал, что это свойство почти никогда ее не
обманывало. И сейчас она интуитивно что-то чувствовала, но что, она не могла
четко сформулировать.
     - Что именно вы имеете в виду, мистер Картрайт? Отчеты о наших недавних
вложениях, о количестве проданных акций?
     - И то, и другое, мадам, и многое еще. Он анализировал фонды, и свои, и
Чэнселлора,  даже  ваш собственный,  мадам. Он  собирался  составить  полную
картину -  с особым упором  на  возможности  роста  и  развития. Это сложная
задача, но он не сомневался...
     -  Более чем сложная. И дело здесь не только  в  честолюбии, - прервала
его  Элизабет  Скарлатти.  -  Без  особой  подготовки,  боюсь,   это  задача
невыполнимая, - Элизабет по-прежнему стояла к Картрайту спиной и  смотрела в
окно.
     -   Мы  прекрасно   это  понимали,  мадам.   Поэтому   мы  посоветовали
ограничиться исследованием своих собственных фондов. Я считал, что тогда мне
будет  легче  объяснить все тонкости,  а  поскольку мне  очень  не  хотелось
какими-либо сомнениями подрывать его энтузиазм...
     Элизабет  резко повернулась и в упор  посмотрела на банкира - ее взгляд
заставил Картрайта умолкнуть. Она понимала, что вот-вот нащупает истину:
     -  Пожалуйста,  поясните...  Как   именно   мой   сын...   изучал  свои
капиталовложения?
     -  По  ценным  бумагам и  документам, хранящимся в  его личных  фондах.
Прежде всего по тому, что хранится во втором фонде - фонде  капиталовложений
и развития, он более стабилен.  Он каталогизировал все данные, сравнивал их,
чтобы определить, как можно  было бы выгоднее поместить капиталы.  И, должен
признаться, он  был удовлетворен тем, как работали с его фондом мы -  он сам
мне об этом сказал.
     - Каталогизировал? Что вы имеете в виду?
     - Он выписывал все  ценные бумаги, сроки их  приобретения и реализации,
сравнивал с биржевыми курсами, таким образом постигая анализ рынка.
     - А как он это делал?
     - Но я ведь вам уже объяснял! Он сравнивал содержание всех портфелей по
годам.
     - Где?
     - В сейфах, мадам. В сейфах Скарлатти.
     Боже мой!
     Элизабет почувствовала, что силы  оставляют  ее. Она оперлась  дрожащей
рукой о подоконник.
     -  И  как  долго  мой  сын...  занимался  этими  исследованиями? -  она
старалась говорить спокойно, несмотря на все сильнее охватывавший ее страх.
     - В  течение нескольких месяцев. Если быть точным, то с  момента своего
возвращения из Европы.
     - Понятно. И кто-нибудь ему помогал? Он ведь был еще очень неопытным  в
данном вопросе.
     Джефферсон Картрайт посмотрел  Элизабет в  глаза  - ну уж нет, он-то не
дурак. Ей не удастся обвинить его  в небрежении своими обязанностями: он был
обязан обучить Алстера, он его и обучил.
     -  В этом не было необходимости. Каталогизация прежних капиталовложений
-  дело не  очень  трудное.  Имена, цифры, даты...  А  ваш сын  -  настоящий
Скарлатти. Был настоящим Скарлатти.
     - Да... был... - Элизабет поняла, что банкир начинает читать  ее мысли.
Неважно. Сейчас все неважно - все, кроме правды.
     Сейфы... Хранилища...
     -  Мистер Картрайт, через десять минут я  буду готова. Я  вызову своего
шофера, и мы с вами поедем в банк.
     - Как пожелаете.
     Ехали они молча. Если подозрение подтвердится, его карьере конец. Более
того, это означает  конец  и для всего  банка.  Господи,  и  именно  он  был
назначен финансовым советником Алстера Стюарта Скарлетта!
     Шофер открыл дверь, и Джефферсон протянул мадам  Скарлатти  руку  - она
схватилась за нее крепко, слишком крепко. С трудом, ни на кого не глядя, она
выбралась из машины.
     Банкир повел ее  мимо личных сейфов,  мимо контор служащих, по длинному
коридору  в  конец  здания. На лифте они  спустились  в огромное  подвальное
хранилище - налево, к восточному крылу.
     Стены здесь  были выкрашены  серым, проход перегораживала  вделанная  в
цемент тяжелая стальная решетка. Над решеткой были  выбиты слова: "Восточное
крыло. Скарлатти".
     В который раз уже Элизабет подумала, что это хранилище похоже на склеп.
За  решеткой был узкий проход, освещенный яркими, вделанными в металлическую
сетку  лампочками.  В проходе было по две двери  с каждой  стороны,  дверь в
конце прохода вела к хранилищу "Скарлатти индастриз".
     Ко всему в ее жизни.
     К Джованни.
     Каждая  из  боковых дверей  вела к сейфам членов его  семьи.  Две двери
слева -  к хранилищам Чэнселлора  и  Алстера.  Двери  справа  -  Элизабет  и
Роланда. Хранилище  Элизабет  было крайним, самым близким к двери, ведущей к
"Скарлатти индастриз".
     Элизабет  никогда  не вскрывала хранилище  Роланда  - она  знала, что в
конце концов, когда ее не станет, адвокаты обо всем позаботятся. Это было ее
единственной слабостью, актом любви к покойному сыну.  И это было правильно.
Потому что Роланд тоже был частью ее империи.
     Одетый в форму охранник торжественно - словно на похоронах - поклонился
и открыл решетку.
     Элизабет стояла перед первой дверью слева. На табличке, прикрепленной к
металлической обшивке, выгравированы слова: "Алстер Стюарт Скарлетт".
     Охранник  отпер и  эту  дверь, и  Элизабет  вошла  в  маленькую  глухую
комнатку.
     - Заприте за мной и подождите снаружи.
     - Слушаюсь.
     Она осталась одна.  Она была  здесь  лишь однажды,  вместе  с Джованни.
Господи,  как давно это было. Годы,  века  прошли...  Как же  это  было? Он,
ничего не говоря о том, что задумал, просто отвез ее в банк. Он так гордился
этими хранилищами в восточном крыле! Он провел  ее по  всем пяти помещениям,
словно  гид  по  музею. Он  рассказывал ей  о  тонкостях  всех фондов.  И он
похлопывал по ящикам, в которых будут храниться эти фонды, словно  пастух по
коровам-рекордисткам, которые со временем принесут ему крепкий приплод.
     И он был прав.
     С тех давних пор в комнатке ничего не изменилось.
     В  одну  из  стен  были  вделаны  ящики,  в  которых  хранились  акции,
сертификаты,  удостоверявшие вклады в сотни  различных  корпораций.  Это все
было предназначено  на каждодневные  расходы - первый  фонд Алстера.  У двух
других стен стояли каталожные  ящики, по семь с каждой стороны. На каждом из
ящиков стоял год  -  год реализации  ценных  бумаг,  содержавшихся в  данном
ящике. За  сменой этих индексов следили служащие  банка. В каждом ящике было
по   шесть  подразделений,  и  в  каждом  из  подразделений  лежали  бумаги,
предназначенные для реализации.
     Этих бумаг хватало на последующие 84 года.
     Второй фонд. Фонд, предназначенный для развития империи Скарлатти.
     Элизабет изучала карточки:
     1926. 1927. 1928. 1929. 1930. 1931.
     Так значилось на первом ящике.
     Она увидела, что возле правого ящика стоит высокий табурет. Тот, кто им
пользовался, явно  сидел  между первым и вторым  ящиками. Она  взглянула  на
карточки, прикрепленные ко второму ящику:
     1932. 1933. 1934. 1935. 1936. 1937.
     Она  поставила  табурет  перед  первым  ящиком,  села,  открыла  нижнее
подразделение.
     1926 год.
     Год был разделен на двенадцать подразделов,  перед каждым располагалась
маленькая индексационная  табличка.  А за  каждой из  табличек  -  небольшая
металлическая  папка,  ушки  которой  были  опечатаны  восковыми  печатями с
буквами "У .Т." в староанглийском шрифте.
     Год 1926 был в целости и сохранности. Ни одна из печатей не  сорвана. В
конце  финансового  года  служащие  банка, как обычно, вскроют эти  папки  и
обсудят с Элизабет, как им дальше поступать с этим фондом Алстера.
     Она открыла 1927 год.
     Здесь  тоже все  было в порядке  - все  печати на  месте.  Элизабет уже
собиралась  закрыть  отделение,  как  вдруг заметила  на  одной  из  печатей
маленькую царапину. Незначительную, еле различимую неровность которую взгляд
менее внимательный вряд ли отметил бы.
     На  папке,  стоявшей  перед  табличкой   "август",  буква  "Т"   чем-то
отличалась  от предыдущих печатей  - она была как  бы сдвинута.  То же и  на
папках "сентябрь", "октябрь", "ноябрь" и "декабрь".
     Она  вытащила  августовскую  папку   и  потрясла  ее.  Затем   отогнула
проволочные ушки, печать треснула и отвалилась.
     Папка была пуста.
     Она просмотрела все оставшиеся до конца 1927 года папки. Пусто.
     Элизабет открыла  подразделение 1928 года. Все металлические папки были
опечатаны той же печатью - со слегка сдвинутой буквой "Т". И все пустые.
     Сколько же месяцев потребовалось Алстеру Скарлетту, чтобы сотворить эту
немыслимую операцию?  Как он все это делал? Как вытаскивал  бумаги - одну за
другой? Еще три часа назад она бы в такое и поверить не могла. А все потому,
что увидела подметающую ступеньки служанку и вспомнила о другой служанке, на
других ступеньках. О той служанке, которая  случайно  услышала данное шоферу
указание.
     Алстер  Скарлетт  поехал  на  метро.  В  тот  утренний  час  он  не мог
рисковать, не  мог тратить время в дорожных пробках.  Тогда он опоздал бы  в
банк.
     И верно -  разве можно придумать лучшие  часы для этих  его  "занятий"?
Хаос, который царит в банке  в это время, звонки, распоряжения, лихорадочная
активность, связанная с изменениями биржевых курсов.
     В  это  время, полное  суеты, мало кто привлекает пристальное внимание.
Даже Алстер Стюарт Скарлетт.
     Теперь она понимала, что значил приказ отвезти его к станции метро.
     Дрожащими руками она вскрыла папку, помеченную декабрем 1931 года.
     Пусто.
     Она уже дошла до  середины 1934 года, когда услышала, что металлическая
дверь открывается. Она быстро задвинула ящик и обернулась.
     В комнату, плотно притворив за собой дверь, вошел Джефферсон Картрайт.
     - Я же приказала вам оставить меня в покое!
     - Господи, мадам Скарлатти, что с вами? Вы  словно  привидение увидели!
Как вы побледнели!
     - Убирайтесь прочь!
     Картрайт стремительно подошел к первому ящику  и наугад открыл одно  из
отделений. Он увидел сломанные печати, вытащил одну из папок и открыл.
     - Боже! Что это?
     - Убирайтесь! Вы уволены!
     -  Возможно... Возможно, вам и  удастся  меня  уволить... -  Джефферсон
открыл еще несколько отделений и убедился в том, что и там печати вскрыты  и
папки пусты.
     Элизабет молчала и презрительно смотрела на банкира.
     -  Вы  подписали  себе  приговор, вы  больше не работаете  в  "Уотерман
траст", - с гневом произнесла она.
     - Вполне вероятно. Позвольте,  -  Джефферсон мягко отстранил Элизабет и
начал вскрывать остальные ящики. Дойдя до середины 1936 года, он остановился
и повернулся к старой даме:
     -  Не так уж  много  здесь осталось, не  так ли? Конечно,  я как  можно
скорее представлю  полный отчет о том, что отсутствует.  Для вас и для моего
руководства, - он закрыл ящик и улыбнулся.
     - Это конфиденциальное семейное дело!  Вы никому  ничего не расскажете!
Вы не можете ничего рассказать!
     - О, позвольте!  В  этих  папках лежали  ценные  бумаги, которые  можно
превратить в живые  деньги. Считайте,  что  это  и  были  деньги... Ваш  сын
скрылся, прихватив с собою значительную  часть  всей наличности Нью-Йоркской
биржи! И  мы даже  еще не закончили  осмотр. Не  следует  ли  нам вскрыть  и
остальные ящики?
     - Я этого не потерплю!
     - Ваше право.  Но  я обязан сообщить  руководству,  что  банк "Уотерман
траст компани" влип в изрядное дерьмо. Только подумать, во что это выльется!
Нет, я обязан немедленно сообщить обо всем.
     - Вы не имеете права! Вы не должны!
     - Но почему? - Картрайт отнюдь не выглядел испуганным.
     Элизабет отвернулась и попыталась собраться с мыслями.
     -  Мистер  Картрайт,  вы  можете  хотя  бы на  глаз  оценить  стоимость
утраченного?
     - Судя по тому, что мы успели просмотреть... Одиннадцать лет, примерно,
по  три с половиной  миллиона  в год. Следовательно, предварительная  оценка
ущерба -  что-то около сорока  миллионов... Но мы проглядели  еще далеко  не
все.
     - Тогда  я  прошу  вас... точно  оценить ущерб.  Полагаю,  мне  не надо
напоминать, что если вы хоть слово кому-то скажете, - я уничтожу вас. Думаю,
мы придем к соглашению, взаимно нас удовлетворяющему, - Элизабет повернулась
и  в упор  посмотрела  на Картрайта. - Мистер  Картрайт, вы стали  носителем
очень ценной информации, и это знание  значительно повышает ваши собственные
акции... Не стоит напоминать,  что человеку,  который забирается так высоко,
может угрожать многое... Такому человеку надо быть предельно осторожным.
     В ту ночь Элизабет Скарлатти не сомкнула глаз.
     Джефферсон  Картрайт  тоже  провел  бессонную ночь. Он сидел в  наглухо
закрытой комнатке, и рядом с высоким табуретом лежали кипы бумаг.
     Он считал и пересчитывал.
     И пришел к  выводу, что Алстер  Скарлетт, похоже, сошел сума: он  изъял
ценных бумаг на сумму 270 миллионов долларов.
     Это может привести к серьезному кризису на бирже.
     Это  может  привести  к  международному скандалу,  который  значительно
подорвет  мощь "Скарлатти  индастриз"... И все станет известно где-то  через
год - когда подойдет время конвертировать первую из утраченных порций.
     Джефферсон  Картрайт сложил свой отчет  и  засунул  его  во  внутренний
карман пиджака. Похлопал по груди, убедился, что карман не очень выпирает, и
вышел из хранилища.
     Коротким свистком подозвал дремавшего на стуле охранника.
     - О, мистер Картрайт, как вы меня испугали!
     Картрайт вышел на улицу.
     Поглядел на  слегка посветлевшее небо - скоро утро.  Это утро  принесет
ему все.
     Ибо   он,   Джефферсон  Картрайт,  отставной  герой  футбольных   полей
Виргинского университета, женившийся  на  деньгах и потерявший их,  держал в
кармане ключ ко всему тому, что было ему в жизни так необходимо.
     Он  снова  мчался  по полю,  и  снова  толпа  скандировала:  "Картрайт!
Картрайт!"
     Удар!
     Теперь его ничто не остановит.

Глава 13

     Двадцать  минут  первого.  Ночь. Бенджамин  Рейнольдс  сидит в  удобном
кресле в своей квартире в Джорджтауне. На коленях у него  лежит  папка, одна
из тех, что передали "Группе 20" из офиса генерального прокурора. Всего этих
папок шестнадцать, и Рейнольдс разделил их поровну между собой и Гловером.
     Под  давлением  Конгресса,  особенно  сенатора  от  Нью-Йорка  Браунли,
сотрудники генерального прокурора были вынуждены проделать огромную работу -
они подняли  все,  заглянули  под  каждый  камешек. Алстер  Скарлетт  исчез,
испарился, и сотрудники генерального прокурора исписали целые тома,  пытаясь
объяснить это таинственное исчезновение. "Группа  20" тоже  могла бы кое-что
добавить  к  этим объяснениям -  Рейнольдс  ведь занимался  прежними  делами
Алстера Скарлетта. Но только все это ничего не значило.
     Рейнольдс почувствовал  легкий укол  вины за то, что заставил и Гловера
заниматься этой чепухой.
     Как  и  все  подобные  отчеты,  этот  тоже  пестрел  вполне  банальными
подробностями.  Дни,   часы,  минуты,  улицы,  дома,  имена,  имена,  имена.
Возможно, для кого-то где-то эти ничего не значащие факты и фактики могли бы
иметь  значение.  Раздел,  часть, параграф,  даже единственное  слово  могли
помочь кому-то открыть дверь в неизвестность.
     Но  никто из сотрудников "Группы 20" эту дверь открыть не мог. Утром он
непременно извинится перед Гловером, подумал Рейнольдс.
     Звонок телефона, раздавшийся в ночи, заставил Рейнольдса вздрогнуть.
     - Бен? Это Гловер...
     - Господи! Что случилось? Вы меня перепугали.
     - Конечно, можно было подождать и до утра, но я не мог отказать себе  в
удовольствии вас повеселить, старый вы черт!
     - Гловер, вы что, пьяны? Охота с кем-нибудь поругаться? Тогда ругайтесь
с женой. Чем это я перед вами провинился?
     - А тем, что дали мне  восемь Библий, начертанных ребятами генерального
прокурора. Вот что вы сделали... Так будете смеяться: я кое-что нашел!
     -  Тоже мне,  удивили!  Насчет  нью-йоркских  доков?  Все это мне давно
известно.
     - Вот и нет! Я тут вспомнил сообщения из Стокгольма. От Уолтера Понда.
     - И какое это имеет отношение к Скарлетту?
     -  А вот  какое...  Первое  сообщение о  переводе ценных бумаг в Швецию
поступило в прошлом мае. Помните?
     - Да, да, припоминаю теперь. И что?
     - А то,  что в  прошлом  году,  судя  по  расследованию, Алстер  Стюарт
Скарлетт как раз пребывал в Стокгольме. И вы догадываетесь когда?
     Рейнольдс  на  минуту задумался:  боже мой,  и представить  невозможно,
тридцать миллионов долларов!
     - Уж не на Рождество ли? - тихо спросил он.
     - Вполне возможно, если у шведов Рождество справляют в мае.
     -  Поговорим утром.  -  Рейнольдс  повесил  трубку, не дождавшись, пока
помощник попрощается. Повернулся, медленно подошел к креслу, сел.
     Как всегда,  мысли Бенджамина Рейнольдса забежали далеко вперед: он уже
думал обо  всех проблемах,  сложностях, которые возникнут в результате этого
открытия.
     Гловер  пришел  к  серьезному  выводу,  основанному,  правда,  пока  на
допущении: Алстер  Скарлетт  замешан  в  той стокгольмской  истории,  а  это
означает,  что  Скарлетт  жив.  Если  так,  то  на  Стокгольмскую  биржу  им
нелегально предъявлено  к продаже  огромное количество  американских  ценных
бумаг - на тридцать миллионов долларов.
     Но  ни  один человек на  свете,  даже  Алстер  Стюард Скарлетт,  не мог
единолично наложить лапу на такое количество ценных бумаг.
     Один не мог. Значив, существует группа? Какой-то заговор?
     Но какой? С какой целью?
     И  если Элизабет  Скарлатти тоже в этом замешана -  а чудовищная  сумма
предполагает и ее участие, - то почему?
     Неужели он до такой степени в ней ошибся?
     Возможно.
     Но  также возможно, что год назад он был прав. И сын Элизабет Скарлатти
вытворяет  то,  что он  вытворяет, просто  чтобы  пощекотать  нервишки, либо
потому, что связался не с той компанией. А вовсе не по чьей-то указке.

     Гловер расхаживал по комнате.
     - Все сходится. Скарлетт прибыл в  Швецию  десятого  мая, а  меморандум
Понда датирован пятнадцатым мая.
     - Вижу. Я умею читать.
     - Что вы собираетесь делать?
     - Делать? Черт побери, а  что  я могу делать? Ведь ничего существенного
нет. Просто совпадение, основанное на том, что некий  американский гражданин
в определенное время побывал в Швеции. А что еще можно во всем этом увидеть?
     -  Простое совпадение? Как  бы  не так, и  вы это прекрасно  понимаете.
Ставлю пять к десяти, что если последнее сообщение Понда верно,  то Скарлетт
сейчас находится в Стокгольме.
     - И предположим, что ему есть что продавать.
     - А я о чем говорю?
     - Но, насколько я понимаю, мы сейчас можем выглядеть как те, кто кричит
"Караул!"  до того, как  обнаружат  пропажу.  Если мы выдвинем  какие-нибудь
обвинения,  вся семейка  Скарлатти заявит, что и понятия не имеет, о чем это
таком  мы толкуем, и тогда законники вздернут нас как миленьких! Да этого  и
не придется делать! Семейка просто не удостоит нас ответом - а я знаю старую
леди, она может, - и ребята на Капитолийском холме доделают все остальное...
Наша группа для многих  словно кость в  горле. Мы служим  делу, которое идет
вразрез  с делишками тех, кто  живет в  этом  городе.  Наше дело -  борьба с
коррупцией, и как вы  сами понимаете, с нами хотела бы расправиться половина
населения Вашингтона.
     - Тогда нам следует  просто предоставить информацию в офис генерального
прокурора, а там  уж  пусть  они  сами  с  ней  разбираются.  Я  думаю,  это
единственное, что нам осталось.
     Бенджамин Рейнольдс отвернулся к окну.
     - Да,  мы  можем  так  поступить. И  поступим, если  вы будете  на этом
настаивать.
     - То есть? Что вы имеете в виду? - Гловер остановился.
     Рейнольдс посмотрел своему помощнику в лицо:
     - Полагаю, что мы  должны проделать  всю эту работу  сами. Министерство
юстиции, финансов, даже бюро расследований - все они подотчетны целой дюжине
комитетов. Мы не подотчетны никому.
     - Вы превышаете наши полномочия.
     - Не думаю. И пока я занимаю это кресло, это - мое дело, не так ли?
     - Да, так. Но почему вы хотите заняться этой историей?
     - Потому что вижу во  всем этом что-то очень нехорошее. Я прочел это по
глазам старой дамы.
     - Вряд ли похоже на логическое объяснение.
     - Верно. Но для меня этого достаточно.
     -  Бен,  но  если вы увидите,  что  мы  сами  не  в  состоянии  с  этим
справиться, вы обратитесь к генеральному прокурору?
     - Клянусь.
     - Хорошо. С чего мы начнем?
     Бенджамин Рейнольдс встал из-за стола.
     - Где сейчас Кэнфилд? Все еще в Аризоне?
     - Он сейчас в Финиксе.
     - Вызовите его сюда.
     Кэнфилд. Непростой человек для  непростых заданий. Рейнольдс  не  любил
его, да и нельзя сказать, чтобы полностью  доверял. Но он работал быстрее  и
четче всех остальных.
     А если бы  он решил продаться,  Рейнольдс быстро  бы это определил. Так
или  иначе,  Кэнфилд   был  все   еще  недостаточно  опытен,  чтобы   скрыть
предательство.
     В  крайнем  случае,  чтобы  вызнать  всю правду  о деле  Скарлатти, он,
Рейнольдс,  готов  пожертвовать и  Кэнфилдом,  пусть  хоть  предает -  таких
Кэнфилдов найти можно.
     Да, Мэтью Кэнфилд - это хороший, правильный выбор. Если он раскроет эту
историю со  Скарлатти и будет  при этом действовать так,  как и требуется от
сотрудника "Группы 20", -  отлично. Если же  он получит иное  предложение  -
предложение против которого он не сможет устоять, - его отзовут и уволят.
     Они его уничтожат. Но будут знать правду.
     Бен Рейнольдс  подивился собственному  цинизму. Но  других вариантов не
было: кратчайший путь разрешить  загадку Скарлатти  - послать на дело  Мэтью
Кэнфилда. Он будет играющей пешкой.
     Пешкой, которая попадается в ею же подстроенную западню.

Глава 14

     Элизабет никак не могла уснуть:  она постоянно вставала, чтобы записать
то, что приходило ей в  голову.  Она записывала факты,  совпадения, даже то,
что представлялось полностью невозможным. Она  рисовала  маленькие  рамочки,
вписывала в них имена, названия мест,  даты и пыталась  как-то связать их. К
трем часам утра она получила следующую схему событий:
     Апрель  1925 года.  Алстер и Джанет  поженились, после всего  лишь трех
недель помолвки. Почему такая спешка?  Алстер и Джанет отплыли  на  пароходе
компании "Кунард"  в Саутгемптон. Алстер забронировал  места  еще в феврале.
Как он мог знать заранее, когда они поженятся?
     С  мая по декабрь 1925 года. Около восьмисот  тысяч долларов переведено
"Уотерман траст" в  шестнадцать различных банков Англии, Франции,  Германии,
Австрии, Голландии, Италии, Испании и Алжира.
     С  января по март 1926 года. Из банка "Уотерман" изъято ценных бумаг на
сумму приблизительно в 270  миллионов долларов.  В настоящее  время рыночный
денежный эквивалент их колеблется между 150 и 200 миллионами. К февралю 1926
года  банком оприходованы все счета, подписанные в Европе Алстером и Джанет.
К марту поведение Алстера значительно меняется - он начинает явно отдаляться
от жены.
     Апрель 1926 года. Рождается Эндрю. После крестин Алстер исчезает.
     Июль  1926 года.  Получены  подтверждения из  четырнадцати  европейских
банков  - на их депонентах  ничего  не значится.  В  двух банках,  Лондона и
Гааги, остались  суммы, равные соответственно двадцати  шести и девятнадцати
тысячам.
     Такова  была  хронология  событий,  предшествовавших и последовавших за
исчезновением Алстера. И  эта  хронология  свидетельствовала о существовании
определенного  замысла:  билеты на пароход, заранее  заказанные  в  феврале;
скоропалительный   брак;  странно   продолжительный  и  обширный  по   числу
посещенных стран медовый месяц; создание депонентов и быстрое снятие средств
с них; изъятие ценных бумаг и финальный акт - исчезновение самого Алстера. И
все  это  было  совершено  с  февраля  1925  по  апрель  1926   года.  План,
рассчитанный на четырнадцать месяцев и исполненный с потрясающей точностью -
продумана даже беременность,  ускорившая заключение брака (если, конечно,  в
этом вопросе  Джанет  можно  было верить). Был ли  Алстер способен  на такие
четкие действия? Этого  Элизабет  не знала. Она, по сути, вообще очень  мало
знала   своего   младшего   сына,   и   бесконечные   отчеты,   составленные
следователями,  затуманивали  его образ  еще больше:  человек,  чей  портрет
представал из этих отчетов, не был способен ни на что, кроме распущенности.
     Она знала, откуда начинать поиски. С Европы. С банков. Не со всех - это
она  прекрасно понимала, лишь с  некоторых.  Ибо  банковская  практика - без
учета роста  оборотов  и диверсификации  -  со  времен  фараонов  оставалась
неизменной. Вы вкладываете деньги - и вы изымаете деньги. И по необходимости
или  удовольствия  ради  это  деньги  идут  куда-то  еще. Вот  это "куда-то"
Элизабет,  и  собиралась  выяснить.  Куда  именно  были  переведены  деньги,
пересланные "Уотерман траст" шестнадцати европейским банкам.

     Без  десяти  девять  дворецкий  отворил  дверь новоиспеченному  второму
вице-президенту  "Уотерман траст  компани"  Джефферсону Картрайту. Дворецкий
препроводил Картрайта в библиотеку,  где за  письменным столом, с неизменной
чашкой кофе в руках, его уже ждала Элизабет Скарлатти.
     Джефферсон Картрайт сел на стул, а  не в кресло - он знал,  что  стулья
выгодно подчеркивают его рост, - и поставил рядом портфель.
     - Вы принесли письма?
     -  Да, мадам Скарлатти, - Картрайт положил портфель на колени и раскрыл
его.  -  Позвольте поблагодарить вас за  столь доброе  вмешательство  в  мою
судьбу. Это было очень щедрое предложение.
     - Отлично. Полагаю, вас назначили вторым вице-президентом?
     - Совершенно верно, мадам, и я уверен, что это произошло потому, что вы
замолвили  за  меня слово. Еще  раз благодарю вас,  - и он протянул Элизабет
бумаги.
     Она  быстро  стала  просматривать  -  похоже,  бумаги  были  составлены
правильно. По правде говоря, они были составлены великолепно.
     - Эти письма,  - мягко произнес Картрайт, -  дают вам все полномочия на
получение исчерпывающей  информации касательно  операций, совершенных  вашим
сыном, Алстером Стюартом Скарлеттом, в  различных банках. Депозиты, изъятия,
переводы.  Они  дают доступ ко  всем существующим депозитным  сейфам. Во все
банки разосланы  также  фотостаты вашей собственноручной подписи. Я подписал
эти письма, воспользовавшись своим  правом  одного из коллективных -  в лице
"Уотерман траст" - поверенных в делах мистера Скарлетта. Совершая этот  акт,
я, естественно, шел на определенный риск.
     - Поздравляю вас.
     -  В это просто невозможно поверить, - тихо  произнес банкир. -  Тайно,
без  всякого учета изъято ценных бумаг на 270 миллионов  долларов, и  сейчас
они  где-то  находятся. Где, когда всплывут они на поверхность?  Даже  самым
крупным  банковским  синдикатам  было  бы  очень   трудно   добыть  капитал,
достаточный,  чтобы покрыть эту потерю.  Да, это  кризис, мадам! Особенно на
рынке ценных бумаг. Я действительно не знаю, что делать, мадам.
     -  Но  вы прекрасно знали, что делали, когда на  протяжении  многих лет
получали  вполне  приличные  деньги за  очень  малые усилия.  Следовательно,
возможно...
     - Думаю,  я  знаю, что именно возможно, мадам, -  прервал ее Джефферсон
Картрайт. - Как  я понимаю ситуацию, вы ищете все возможные факты, связанные
с исчезновением сына.  Вы можете  найти их, если они существуют. Можете и не
найти.  Во всяком случае, до  того момента, когда обнаружится пропажа первой
порции ценных  бумаг, остается двенадцать месяцев. Целых двенадцать месяцев.
За  этот  срок  иные из  нас  могут покинуть  бренную  землю. А  иные  могут
полностью разориться.
     - Вы что же, предвидите мою кончину?
     - Ну что вы! Но  мое собственное положение весьма деликатно.  Я нарушил
законы  моей  фирмы и все возможные каноны банковской этики. Поскольку я был
финансовым советником вашего сына, могут возникнуть подозрения...
     - И вы будете  чувствовать  себя  более  защищенным,  если  мы заключим
определенного  рода соглашение, не  так  ли? -  Элизабет,  возмущенная такой
беспардонностью,  отложила рекомендательные письма. - Итак, я подкупила вас,
но вы продолжаете шантажировать  меня -  теперь  уже  самим фактом  подкупа.
Умно, не скрою. Сколько?
     - Сожалею, что  был неверно понят. Ни о каком соглашении и речи быть не
может - это было бы столь унизительно для нас обоих.
     - Тогда чего же вы хотите? - терпение Элизабет истощилось.
     - Я подготовил  заявление. В трех экземплярах. Один  для  вас, один для
"Скаруик фаундейшн", и один, естественно, будет храниться у  моего адвоката.
Я был бы крайне благодарен, если бы вы подписали это заявление.
     Картрайт достал из портфеля  бумаги и положил  их  перед Элизабет.  Она
взяла первый экземпляр - он был адресован "Скаруик фаундейшн".

     "Настоящим   подтверждается   соглашение,  заключенное  между  мистером
Джефферсоном   Картрайтом   и  мною,   миссис  Элизабет   Уикхем  Скарлатти,
председателем  совета  директоров  "Скаруик  фаундейшн",  Пятая  авеню, 525,
Нью-Йорк, штат Нью-Йорк.
     Поскольку  мистер Картрайт  щедро и добровольно  отдавал  свое время  и
профессиональные  способности  на  пользу  "Скаруик   фаундейшн",  настоящим
соглашением он  назначается консультантом-советником фонда с годовым окладом
пятьдесят  тысяч (50 000)  долларов,  каковой оклад  будет выплачиваться ему
пожизненно. Назначение вступает в силу с вышеуказанной даты.
     Поскольку мистер Джефферсон Картрайт часто  действовал по моему личному
поручению и для блага "Скаруик фаундейшн" даже вопреки своему мнению и своим
желаниям и  поскольку мистер Картрайт выполнял  все поручения так, как  того
требовал  его  клиент,  то  есть  я,  будучи  твердо  уверенным, что  данные
поручения  пойдут  на  благо  "Скаруик   фаундейшн",  он  не  несет  никакой
ответственности  за суть данных поручений и за  совершенные  без его  ведома
банковские операции.
     Таким  образом, если  в  будущем на  мистера  Картрайта будут  наложены
какие-либо  взыскания  или  штрафы  или   он   будет  подвергнут   судебному
преследованию за совершенные  им по моему  поручению действия, я обязуюсь из
своих личных средств оплатить ему весь возможный ущерб.
     Подобный  ущерб  вряд  ли  возможен,  но  поскольку  интересы  "Скаруик
фаундейшн"  имеют  международный характер  и  иные  из  решений  приходилось
принимать  в  кратчайшие сроки,  я  была  вынуждена  принимать  эти  решения
единолично, как и в случае с заключением данного соглашения.
     Следует также  отметить,  что, поскольку я пользовалась исключительными
услугами мистера Картрайта на протяжении  последних нескольких месяцев, я не
имею  никаких возражений  против того, чтобы  назначение  мистера  Картрайта
состоялось  с той самой  даты, когда  мистер Картрайт  начал  действовать по
моему поручению, о чем и извещаю "Скаруик фаундейшн".

     Справа  были означены  две линии  для  подписей  заключающих соглашение
сторон,  слева  -   для  подписи   свидетеля.  Элизабет   поняла,  насколько
профессионально  составлен документ: в нем  говорилось  все  -  и  ничего  в
частности.
     - Вы что, действительно полагаете, что я это подпишу?
     -  Честно говоря,  да. Видите ли,  если  вы  не подпишете,  то  я  буду
вынужден прислушаться к тому, что диктует мне чувство долга, и информировать
обо всем  руководство банка. И не только руководство банка,  но  и районного
прокурора, ибо информация, которой я обладаю,  впрямую касается исчезновения
мистера  Скарлетта... Можете ли вы  представить,  какой  поднимется шум? Это
будет  скандал  международного  характера.  Один  факт, что  мадам Скарлатти
намеревается запросить банки, с которыми ее сын имел дело...
     - Я буду отрицать все.
     - К сожалению, вы не сможете отрицать факта пропажи ценных бумаг.  Вряд
ли это будет вскрыто в течение предстоящего года, но бумаги все же пропали.
     Элизабет смотрела на южанина. Она видела, что проиграла. Села за  стол,
молча взяла ручку. Подписала бумаги, тот, в свою очередь, тоже поставил свою
подпись на каждой странице.

Глава 15

     Сундуки   Элизабет  были   доставлены  на   борт   британского  лайнера
"Кальпурния" - своему семейству она объяснила, что события последних месяцев
переполнили  чашу   ее  терпения   и,  чтобы  успокоиться,   она  собирается
отправиться в одиночку  в Европу. Отбывала она  на следующее утро. Чэнселлор
Дрю признавал, что такая поездка может пойти на пользу матушкиному здоровью,
но настаивал  на том, чтобы она взяла  с собой компаньонку. В конце  концов,
резонно  заметил он, Элизабет  не  так  уж молода, и  ей может  понадобиться
помощь. В качестве компаньонки он предложил Джанет.
     Элизабет  предложила  Чэнселлору Дрю оставить свои предложения при себе
или для  "Скаруик фаундейшн",  но идею  о приглашении Джанет, видимо, все же
пришлось рассмотреть.
     За два дня до отплытия "Кальпурнии" Элизабет пригласила Джанет зайти.
     - Мне трудно поверить в  то, о чем вы, Джанет, рассказывали. Не столько
в то, что вы говорили о моем сыне, сколько в то, что вы рассказывали о себе.
Вы любили его?
     - Да. Думаю, что  да.  Либо  я просто  поддалась  его  обаянию и  силе.
Поначалу все просто мелькало у меня перед глазами - мы повстречали  стольких
людей, повидали так много. Но потом я начала понимать, что он совсем меня не
любит. Он даже не мог  находиться со  мной  в одной комнате! Я была для него
всего лишь необходимым атрибутом - необходимым, но раздражающим. Господи! Не
спрашивайте меня, почему так получилось!
     Элизабет вспомнила  слова  сына: "Мне пора жениться... Из нее получится
хорошая  жена". Почему он произнес  эти слова?  Почему это было для него так
важно?
     - Он был верен вам?
     Молодая женщина откинулась в кресле и горько рассмеялась:
     - А вы знаете, что это такое -  делить мужа с кем-то еще?  Я никогда до
конца не была уверена, с кем именно.
     - Все  эти новомодные  психологи утверждают:  мужчины  ведут  себя так,
чтобы компенсировать что-то, чего им недостает в браке. Чтобы  убедить себя,
что они... соответствуют требованиям.
     -  Вы  снова  ошибаетесь,  мадам Скарлатти,  - Джанет произнесла "мадам
Скарлатти"  с легким  сарказмом.  -  Ваш  сын  "соответствовал", очень  даже
"соответствовал". Полагаю,  мне не стоит об этом говорить,  но все же скажу:
поначалу мы занимались  любовью  довольно  интенсивно. Когда,  где - это для
Алстера было неважно. Так же неважно для него было, хочу ли я этого или нет.
Мои желания в  расчет  не принимались.  Да, вот это главное: мои желания для
него не значили ничего.
     - Тогда почему вы с этим мирились? Вот этого я никогда не смогу понять.
     Джанет Скарлетт достала из сумочки сигарету и нервно закурила.
     -  Я  и так  многое,  слишком  многое  вам рассказала. Что ж,  скажу до
конца... Я боялась.
     - Чего же?
     -  Не знаю.  Я  никогда  об этом не думала,  не  продумывала до  конца.
Давайте назовем это так: я боялась того, как все будет выглядеть со стороны.
     - Позволю заметить, что подобный взгляд кажется мне весьма глупым.
     - Вы забываете, что  я стала  женой самого Алстера Стюарта Скарлетта, я
его "подцепила", как говорят... И очень трудно признаться себе и окружающим,
что не сумела удержать.
     -  Понимаю....  Мы  обе знаем,  что развод на основании предполагаемого
нарушения супружеского долга  был бы для вас тогда наилучшим исходом, но что
верно, то верно - о вас бы начали судачить, и немилосердно. Правила хорошего
тона такого не позволяют.
     -  Я решила подождать еще год и тогда  уже  подавать на развод.  Год  -
достаточный срок.  Если  Алстер  за это  время не  появится, меня  не станут
осуждать.
     - Не уверена, что это было бы разумным выходом.
     - Почему?
     - Вы тогда полностью отделили бы  себя и  частично  отделили бы  вашего
сына  от  семейства  Скарлатти.  Буду  с  вами  откровенна:  я  бы в  данных
обстоятельствах не стала доверять Чэнселлору.
     - Не понимаю...
     - Как только  вы предпримете  первый шаг,  он  использует все  законные
средства, чтобы признать вас саму "не отвечающей требованиям".
     - Что?!
     -  Чэнселлор  добьется того,  чтобы и воспитание  ребенка, и наследство
находились под его контролем. К счастью...
     - Вы сошли с ума!
     - ...  к счастью, - Элизабет  не обратила никакого внимания на  реплику
Джанет,  - Чэнселлор - весьма  чопорный господин, его  страсть  к  приличиям
доходит  порой до  смешного,  поэтому  он не  станет  предпринимать подобных
действий. Но если его спровоцируют... Нет, Джанет, развод - это не выход.
     - Да вы понимаете, что вы говорите?
     -  Уверяю вас,  да... И  если бы я была уверена, что  и через  год буду
жива, я  бы сама благословила вас на  этот шаг.  Но я старая  женщина. А без
меня Чэнселлор может повести себя как настоящий дикарь.
     - Но Чэнселлор  ничего, понимаете, ничего не сможет со мной сделать! Ни
со мной, ни с моим сыном!
     - Успокойтесь, дорогая.  Я отнюдь не моралистка. Но ваше поведение было
все же далеко не безупречным.
     - Я не обязана все это выслушивать!  - Джанет встала  с дивана и начала
лихорадочно натягивать перчатки.
     -  Я  никого  не  осуждаю. Вы умная девочка. И я знаю, что вы ничего не
стали бы делать без причины... Если  вас это успокоит, то готова признаться:
я понимаю, что вы год провели в аду.
     - Да. Год в аду, - повторила Джанет.
     Элизабет  встала из-за стола и  подошла  к окну.  Она говорила  быстро,
стараясь удержать Джанет:
     -  Давайте говорить  откровенно.  Если  бы  Алстер был здесь, то развод
можно было бы организовать быстро и  без лишних разговоров.  В конце концов,
все  не безупречны. Однако  одна из  сторон отсутствует, возможно,  ваш  муж
умер,  но  смерть   его  пока  не   признана  официально.  И  есть  ребенок,
единственный ребенок.  Этот ребенок - наследник Алстера. И проблема, Джанет,
заключается именно в этом.
     Интересно,  начала  Джанет  хоть что-нибудь соображать?  Беда  с  этими
новыми богачами, подумала Элизабет. Они полагают, что  доставшиеся им деньги
ценны сами по себе, а на  самом  деле деньги лишь побочный продукт. Но они -
основа всякой власти и именно потому очень опасны.
     -  Стоит  вам  сделать  первый шаг,  как стервятники  из обоих  лагерей
встрепенутся и заклюют вас. Кончится тем, что  имя Скарлатти  начнут трепать
по  барам, пусть и фешенебельным, и по атлетическим  клубам.  Вот этого я не
потерплю!
     Элизабет  вынула из  ящика  письменного  стола несколько папок, выбрала
одну, остальные положила обратно. Она сидела за столом и в упор разглядывала
молодую женщину.
     - Вы понимаете, о чем я говорю?
     - Кажется, понимаю,  - медленно  произнесла  Джанет, опустив  взгляд на
свои  руки  в  перчатках. -  Вы  хотите  как можно  пристойнее  убрать  меня
куда-нибудь подальше, чтобы ничто не смущало покой ваших дорогих Скарлеттов,
- она  подняла  голову  и встретилась взглядом со старой  дамой.  -  А  я-то
подумала, что вы печетесь обо мне, - с горечью добавила Джанет.
     - Я полагаю, что вы вряд ли ждали от меня благотворительности.
     -  Нет,  безусловно нет.  Да я  и не  ищу благотворительности,  так что
данный вопрос не важен. Повторяю: мне просто на миг показалось, что вы, хоть
и по-своему, беспокоились именно обо мне.
     - Значит, вы  сделаете так, как  я вас прошу? -  Элизабет взяла  папку,
чтобы положить ее в стол.
     -  Нет, - твердо произнесла Джанет Саксон Скарлетт. - Я буду делать то,
что считаю  нужным,  и  так,  чтобы  не превратиться в  посмешище для  наших
светских спортсменов.
     - Не  будьте такой самоуверенной! - Элизабет с силой шлепнула папкой по
столу.
     - Я подожду, пока пройдет год после исчезновения Алстера, а потом начну
действовать.  Мой отец знает, как поступать в таких случаях, и я выполню его
указания.
     -  Не забывайте,  что  ваш  отец - бизнесмен, а  бизнесмены  склонны  к
различным   разорительным   ошибкам.    Или,   напротив,   могут   совершать
благоприятные сделки.
     - Но он все-таки мой отец!
     -  Дорогая  моя, я это прекрасно понимаю.  Вы  не  поверите,  до  какой
степени хорошо я это понимаю. И потому, прежде чем мы расстанемся, позвольте
мне задать вам несколько вопросов.
     Элизабет встала, подошла к двери и  повернула начищенную медную ручку -
теперь в библиотеку не мог войти никто.
     Джанет наблюдала за свекровью с любопытством и не без страха - Элизабет
была  не из тех,  кто боялся нежданных посетителей: она просто выставляла их
вон.
     - Говорить нам больше не о чем. Я ухожу.
     -  Согласна: вам больше нечего сказать, - Элизабет вернулась к столу. -
Вам ведь  понравилось  в Европе, дорогая? Париж, Марсель, Рим... После этого
Нью-Йорк  должен  был показаться довольно скучным местечком, не так ли?  Да,
жизнь за океаном предлагает куда больше развлечений.
     - Что вы имеете в виду?
     -  А   вот  что.  Мне  показалось,  что  вы   наслаждались  той  жизнью
несколько... неумеренно. Мой сын нашел себе в вашем лице отличную партнершу.
Однако, должна отметить, он обстряпывал свои делишки более осторожно.
     - Не понимаю!
     Элизабет открыла папку и достала несколько страниц.
     - Так, поглядим... В Париже был некий цветной трубач, джазмен...
     - Что?!
     -  Он доставил  вас  в гостиницу  - в ту  самую гостиницу, где вы  жили
вместе  с Алстером,  - в  восемь  утра. Совершенно  очевидно, что вы провели
где-то ночь.
     Джанет, не веря своим ушам, смотрела на свекровь.
     - Да, -  торопливо произнесла она. - Да, в  Париже я провела эту ночь с
ним.  Но вовсе не так, как вы предполагаете. Мы всю  ночь... - тут голос  ее
сорвался, - мы всю ночь разыскивали Алстера. Этот человек мне помогал.
     -  Сей факт  в донесении не отражен. А  зафиксировано лишь  то,  что вы
явились в отель в восемь утра в сопровождении  чернокожего трубача.  Кстати,
он поддерживал вас за плечи.
     - Я еле стояла на ногах от усталости.
     - Здесь использовано другое определение: вы были пьяны.
     - Это ложь!
     Старая дама перевернула несколько страниц.
     - А как насчет той недели на  юге Франции? Вы помните, где  вы  провели
уик-энд?
     - Нет, - неуверенно сказала Джанет. - А что там такое было?
     Элизабет  встала и переложила папку подальше, чтобы  молодая женщина не
могла видеть ее содержимого.
     -  Тот  уик-энд  вы провели у  мадам Ариоль.  Как  называется ее  милый
особняк? Ах да, "Силуэты". Довольно претенциозное название, вы не находите?
     - Но мадам Ариоль - старый друг Алстера.
     -  И  конечно  же, вы и  понятия не  имели,  какая слава ходит об  этих
"Силуэтах" по всему югу Франции?
     -  Неужели вы  думаете,  что  я  имею  ко  всему  этому  хоть  какое-то
отношение?
     - Так что говорят на юге Франции о мадам Ариоль и ее "Силуэтах"?
     - Нет, нет!
     - Что происходило в "Силуэтах"? - Элизабет повысила голос.
     - Я... я не знаю. Я не знаю!
     - Что именно?
     - Я не стану вам отвечать!
     - Весьма героично,  но, боюсь, этот номер  не  пройдет. Все  знают, чем
славен  дом  мадам   Ариоль  -  опиумом,  гашишем,  марихуаной,  героином...
Прекрасное меню для наркоманов всех мастей.
     - Я ничего об этом не знала!
     - Вы не знали? Да вы там провели три дня и так ничего не поняли? А ведь
у мадам как раз был разгар сезона.
     - Нет!.. Да, я поняла, и я сбежала  оттуда. Как только увидела, чем они
там занимаются.
     -  Оргии, наркотические оргии, вот чем там занимались. Прекрасный  шанс
для любого извращенца-вуайера.  Дамы  и  господа, накачавшиеся  наркотиками,
сбросившие всякий стыд. А невинная миссис Скарлетт ничего не понимает!
     - Но я клянусь вам, что я действительно сначала ничего не поняла!
     Элизабет сбавила тон, но голос ее приобрел еще большую твердость.
     -  Я вам верю, дорогая моя, но вряд ли вам  кто-либо еще поверит, - она
выдержала паузу. - Здесь, в досье,  много интересных страниц, - она спокойно
листала бумаги. - Берлин, Вена, Рим. Самое интересное - в Каире.
     Джанет  подбежала  к  столу,  наклонилась  и в ужасе уставилась в  лицо
сидевшей в кресле Элизабет.
     - Алстер бросил меня там на две недели! Я не знала, где он. Я не знала,
что делать!
     -  Вас  видели в весьма  странных местах,  моя дорогуша. Более того, вы
совершили преступление, наказуемое  по всем международным законам. Вы купили
человека! Рабыню!
     - Нет! Нет! Это было не так!
     -  О,  именно  так  все  и  было.  На  подпольном  рынке,  где  торгуют
проститутками, вы купили тринадцатилетнюю  арабскую девочку. Вы американская
гражданка, и в нашей стране есть особые законы...
     -  Это ложь! - закричала Джанет. - Мне сказали, что если я заплачу, эта
девочка скажет, где Алстер! Вот почему я заплатила!
     -  Вы  приобрели  эту  девочку   в   подарок  своему   мужу.  Маленькую
тринадцатилетнюю девочку. И вы это прекрасно  знаете. А  об  этой несчастной
девочке вы не задумались ни на секунду.
     - Я только хотела найти Алстера! Мне было ужасно плохо, когда я об этом
узнала. Я не понимала! Я не понимала, о чем они все говорят, что они имеют в
виду! Я хотела только разыскать Алстера и выбраться из этого ужасного места.
     - Я не собираюсь оспаривать ваши утверждения. Но другие будут.
     - Кто? - Джанет дрожала, как лист на ветру.
     -  Например,  суд. Или газеты,  -  Элизабет  разглядывала трясущуюся от
страха женщину. - Мои друзья... Даже ваши друзья.
     - И вы... И вы позволите использовать против меня всю эту грязную ложь?
     Элизабет пожала плечами.
     - Против меня и против вашего внука?
     - А я сомневаюсь, что он будет считаться вашим сыном. Я имею в виду, по
закону.  Убеждена,  что  суд  назначит  на  время разбирательства  какого-то
опекуна, а потом официально передаст его под опеку Чэнселлора.
     Джанет медленно опустилась на кушетку. По лицу ее текли слезы.
     - Успокойтесь, Джанет. Я не требую, чтобы вы превратились  в  монахиню.
Более  того,  я  даже  не  прошу  вас  ограничивать  нормальные потребности,
свойственные женщинам вашего возраста и аппетитов.  Вы ничем не ограничивали
себя в последние месяцы, и я не  предполагаю, что вы станете сдерживать себя
в будущем.  Единственное,  о чем я  вас прошу: соблюдайте приличия и  будьте
слегка осторожнее. Если же  вы|  забудете об этой моей просьбе, уверяю, меры
последует незамедлительно.
     Джанет Саксон Скарлетт отвернулась, веки ее были крепко сжаты.
     - Вы - чудовище, - прошептала она.
     - Да, сейчас вы и должны меня считать чудовищем. Но пройдет время, и вы
поймете, что это не так.
     Джанет вскочила.
     -  Бога ради,  успокойтесь. Скоро  прибудут Чэнселлор с Эллисон. Вы мне
нужны, дорогая моя.
     - Выпустите  меня!  - молодая женщина дергала дверь,  совершенно забыв,
что она заперта. - Что вы еще от меня хотите?
     Элизабет знала, что победа - за ней.

Глава 16

     Мэтью Кэнфилд  стоял,  прислонясь к  стене какого-то дома на южном углу
Пятой авеню, в том месте, где ее  пересекает Шестьдесят  третья улица. Перед
ним был внушительный подъезд резиденции Скарлатти. Он потуже запахнул плащ -
шел холодный осенний  дождик - и  взглянул на  часы:  без  десяти  шесть. Он
торчал здесь уже больше часа. Молодая женщина вошла в этот дом  без четверти
пять; неужто она пробудет до ночи или, не дай Господь, до  утра? Он дал себе
на ожидание  два  часа, если,  конечно, раньше  ничего особого не  случится.
Оснований полагать,  что  в  эти  два  часа  что-то произойдет, не  было, но
интуиция подсказывала ему: жди! Он уже пять недель занимался  этим объектом.
Кое-что  знал наверняка,  кое-что  позволял  себе  домысливать.  Послезавтра
старая  леди  отправляется в путь. Одна,  без сопровождающих. Весь мир знал,
что  она  скорбит о потере сына - газеты на  том всячески настаивали. Однако
старая дама умело эту скорбь скрывала и продолжала заниматься делами.
     Что же касается  жены Скарлетта, то тут  все было как-то  странно. Если
она  и  оплакивала исчезнувшего  супруга,  то очень незаметно.  Заметно было
другое: она не верила в смерть Алстера Скарлетта. Что это там она говорила в
"Кантри-клубе" на Ойстер-бей? Хоть она тогда уже и здорово  набралась,  речь
ее все же звучала ясно.
     -  Моя  дорогая  свекровь  считает  себя  самой  умной!  Хорошо  б  она
встретилась со своим сыночком!
     Сегодня  вечером между  ней и свекровью явно  происходила ответственная
встреча, и Мэтью Кэнфилд очень хотел бы знать, о чем там говорилось.
     Холод пробирал  до костей.  Кэнфилд  решил  перейти через улицу, на  ту
сторону, где начинался парк. Достал из кармана газету, расстелил на скамье у
ограды  Центрального  парка,  сел.  Перед  входом  в  дом   мадам  Скарлатти
остановились двое - мужчина и женщина. Было уже довольно темно, и Кэнфилд не
мог  различить лиц. Женщина что-то оживленно  говорила, мужчина, похоже,  не
слушал.  Он достал из кармана  часы и сверил  время. Кэнфилд  глянул на свои
часы:  без  двух  минут  шесть.  Медленно  встал   и  спокойно  вернулся  на
первоначальную  позицию. Мужчина  подошел  поближе к свету уличного  фонаря,
женщина продолжала что-то говорить.
     Кэнфилд  без  удивления отметил,  что это  старший брат,  Чэнселлор Дрю
Скарлетт, и его жена Эллисон.
     Кэнфилд  сделал вид,  что направляется к  Шестьдесят  третьей  улице, а
Чэнселлор Дрю  взял жену  под  руку и  повел  вверх  по  ступенькам. Кэнфилд
услышал  позади какой-то  шум, повернулся, увидел,  что дверь  дома Элизабет
Скарлатти широко распахнулась, и  кто-то столкнулся с Чэнселлором  Дрю и его
супругой. Грохот распахнутой двери эхом пронесся по тихой Пятой авеню.
     По ступенькам  мчалась  Джанет Скарлетт. Она поскользнулась, вскочила и
ринулась дальше по  улице. Кэнфилд бросился за ней - она явно  ушиблась, как
раз время помочь.
     Следователь уже был ярдах в  тридцати, как вдруг  из-за угла показалась
большая черная машина, "пирс-эрроу".
     Кэнфилд   остановился.  Он  увидел,  как  сидевший   за  рулем  человек
перегнулся назад  и  начал вглядываться  в  бегущую женщину.  Свет  уличного
фонаря упал на его  лицо - это  был приятной наружности  господин  лет около
пятидесяти  с  великолепно ухоженными  усами,  мужчина того круга, в котором
вращалась Джанет.  Кэнфилду показалось, что этот  человек  явно  поджидал ее
появления.
     Машина  резко  остановилась, человек  распахнул  дверцу,  быстро обошел
автомобиль и направился к Джанет.
     - Это вы, миссис Скарлетт? Садитесь.
     Джанет наклонилась и потерла разбитое колено. Кэнфилд  притаился в тени
подъезда.
     - Что? Это же не такси... Нет! Я вас не знаю...
     -  Садитесь!  Я  отвезу  вас домой. Ну, быстренько! -  человек  говорил
тревожным, но властным тоном. Он взял Джанет Скарлетт за локоть.
     - Нет! Нет!  Я не хочу!  - она начала  вырываться.  Кэнфилд выступил из
тени.
     - Хэлло, миссис Скарлетт! Я так и думал, что это вы. Нужна помощь?
     Господин с ухоженными  усами оставил Джанет и взглянул  на Кэнфилда. Он
был  растерян и  разозлен. Не говоря  ни слова, он рванулся назад к машине и
вскочил на сиденье.
     - Эй, минутку, мистер!  - следователь подбежал к автомобилю и схватился
за ручку. - Вам и вправду лучше нас подвезти!
     Автомобиль рванул  с  места,  и Кэнфилд не  удержался и упал. Рывок был
такой сильный, что он чуть было не сломал руку.
     С трудом, корчась от боли, он поднялся.
     - Ваш приятель как-то странно себя ведет! - обратился он к Джанет.
     Она смотрела на него с благодарностью.
     -  А  я  никогда  его  раньше  не  видела... По крайней  мере  не  могу
вспомнить... Простите, но я не помню и как вас зовут.
     - Не стоит извиняться. Мы встречались только раз. Пару  недель назад  в
клубе на Ойстер-бей.
     - О! - похоже, молодая женщина припомнила тот вечер.
     - Нас познакомил Крис Ньюланд. Меня зовут Кэнфилд.
     - О да...
     - Мэтью Кэнфилд. Я из Чикаго.
     - Ах да, теперь я вспомнила.
     - Пойдемте возьмем такси.
     - У вас кровь на руке.
     - А у вас на колене.
     - Ну, у меня только ссадина.
     - И у меня тоже. Это только на вид страшно.
     - Может, лучше все-таки обратиться к врачу?
     - Все, что мне надо - носовой платок да немного льда. Платок на руку, а
лед в виски, - они дошли до угла, и Кэнфилд взял такси. - Вот и все лечение,
миссис Скарлетт.
     Джанет Скарлетт неуверенно улыбнулась:
     - Кажется, эти лекарства и я могу предоставить.

     Холл  в  особняке  Алстера  Скарлетта был  именно  таким,  каким ему  и
положено  быть:  высокие  потолки,  массивная   дверь,  прямо  против  двери
лестница,  ведущая  на второй и третий  этажи. По  стенам огромные  зеркала,
двойные двери. Левая дверь была открыта, за  ней виднелась большая столовая.
Правая,  закрытая  дверь явно  вела  в гостиную. Дорогие восточные ковры  на
натертом  паркете... Да,  таким  и должен быть  холл в доме Алстера  Стюарта
Скарлетта. Но что поразило скромного следователя - так это цветовое решение.
Стены были обиты  темно-красным дамаском, а высокие  двери  украшены черными
бархатными  портьерами.   Это   странное,  вульгарное   сочетание  неприятно
контрастировало с изящной французской мебелью.
     Джанет Скарлетт заметила удивление Кэнфилда.
     - Бьет в глаза, не так ли?
     - Я не заметил, - вежливо ответил он.
     - Мой  муж настаивал почему-то на красном, я подобрала портьеры  в тон,
так он заменил  их на черные.  А  когда я попробовала возражать, закатил мне
ужасную сцену, - она открыла двери, прошла вперед и зажгла настольную лампу.
     Кэнфилд последовал за ней в причудливо обставленную огромную гостиную -
площадью она была в пять теннисных кортов. И всюду  кресла, кушетки, канапе.
Силуэты бесчисленных  ламп на бесконечных  маленьких столиках. Все  это было
как-то  беспорядочно разбросано  по  огромному пространству,  лишь  напротив
гигантского  камина  вырисовывался  четкий  полукруг  диванов.  Привыкнув  к
полумраку, Кэнфилд  разглядел, что над камином развешано огромное количество
фотографий в черных  рамках.  Они веером расходились от висевшего в центре в
золотой рамке документа.
     Женщина заметила взгляд Кэнфилда, но предпочла ничего не объяснять.
     - Здесь напитки и  лед,  - сказала она, указывая на бар. - Налейте себе
сами. Вы подождете минутку? Я переоденусь, - и она исчезла в холле.
     Кэнфилд подошел к стеклянному  столику на колесах и налил два небольших
бокала виски. Достал из кармана чистый носовой платок, окунул в ледяную воду
и крепко перевязал кровоточащую руку. Потом зажег  еще одну лампу, поближе к
камину, и подошел к фотографиям. И буквально остолбенел.
     Фотографии  тщательно документировали военную  карьеру  Алстера Стюарта
Скарлетта. От офицерской школы до посадки на корабль, от прибытия во Францию
до боевых окопов. Здесь же  висели  расцвеченные  красными и  синими линиями
карты сражений. И на всех фотографиях Алстер Скарлетт был в центре событий.
     Он уже  и раньше  видел  фотографии Скарлетта, но  то  были  в основном
моментальные снимки, сделанные на  различных светских раутах  или спортивных
соревнованиях, и там он  представал в виде игрока в  теннис, в поло, пловца.
На  всех  этих  снимках  он  выглядел  как настоящий денди -  магазин "Брукс
бразерс" мог гордиться таким  клиентом. Здесь же он был среди солдат, и, что
ужасно раздражало Кэнфилда, явно на полголовы выше, чем самый высокий из его
комбатантов.   Военные  всех   рангов   и   званий.   Неуклюжие   ополченцы,
предъявляющие оружие  для осмотра, усталые  сержанты перед  строем  таких же
усталых солдат, опытные полевые офицеры, серьезно чему-то внимающие, - и все
они лишь статисты,  на  фоне которых выгодно выделяется энергичный, стройный
лейтенант. Все они - антураж, удачное  обрамление  для  того,  кто дарит  их
своим обществом.  На иных фотографиях высокий лейтенант  стоял, положив руки
на плечи робко улыбающихся офицеров, словно уверяя их: ничего, старые добрые
денечки еще вернутся!
     Судя по выражениям лиц тех, кого  он стремился утешить, они не очень-то
верили  в  возвращение  доброго  старого  времени.  Однако  сам  он  излучал
бесконечный оптимизм. Холодный, самоуверенный тип, подумал Кэнфилд. В центре
в  золотой  рамке  висел  наградной  лист.  Серебряная звезда  за  доблесть,
проявленную при Мез-Арагоне. Судя по этой выставке,  Алстер Скарлетт родился
героем, которому крупно повезло: на его век выпала большая война.  Тревожило
другое - сам факт сей экспозиции.
     Она  была явно не  к месту.  Такая  выставка уместна в  тихом  кабинете
отставного   генерала,  увенчанного  полувековой  славой,  а  не  здесь,  на
Пятьдесят  четвертой  улице,  в  гостиной  человека, всей  душой  преданного
поискам жизненных удовольствий.
     - Интересное зрелище, не так ли? - Джанет вернулась в гостиную.
     -  Впечатляющее,  если  не  сказать  больше.  Да,   Алстер  Скарлетт  -
незаурядный человек.
     - С этим  трудно спорить. А если кто-нибудь и забывал, достаточно  было
пригласить забывчивого в гостиную.
     -  Полагаю...  Полагаю,  эта замечательная выставка на  тему выигранной
войны - не ваша идея? -  он протянул Джанет бокал и  заметил, как крепко она
его схватила и как быстро поднесла к губам.
     -  Естественно,  не  моя,  -  она  выпила  неразбавленный "скотч" одним
глотком. - Присядьте.
     Кэнфилд быстро глотнул виски.
     - Позвольте освежить? - он указал на бокал. Она села на один из диванов
перед камином, а он направился к бару.
     - Никогда не думал,  что ваш муж до такой степени подвержен... военному
похмелью, - он кивнул в сторону камина.
     - Очень точное определение: похмелье после  большого  праздника.  А  вы
философ.
     -  Вот  уж не считал  себя таковым.  Но я  не предполагал, что ваш  муж
принадлежит к такому типу людей, - он подал ей бокал и остался стоять.
     -  А  вы разве не читали  его военных  воспоминаний?  По-моему,  газеты
сделали все, чтобы развеять последние сомнения  в  том,  кто  именно победил
кайзера, - она выпила.
     - О, газетчики!  Они напишут что угодно, лишь  бы продать свой товар. Я
никогда не относился к их сообщениям всерьез. Да и ваш муж тоже.
     - Вы говорите так, будто были знакомы с моим мужем.
     Кэнфилд изобразил  удивление и даже  отставил  поднесенный было  ко рту
бокал.
     - А вы разве не знаете?
     - Что?
     -  Да конечно же, мы  были с ним знакомы. Я знал его достаточно хорошо.
Мне казалось, что и вам о нашем знакомстве известно. Извините.
     Джанет свое удивление скрыла.
     - Что вы, незачем извиняться. У Алстера было  много знакомых. Возможно,
я знаю далеко не всех. Вы  что, познакомились  с ним в Нью-Йорке?  Не помню,
чтобы он когда-либо называл ваше имя.
     - О нет,  мы лишь  встречались время от  времени,  когда  я  наезжал на
восток.
     - Ах да, вы ведь из Чикаго?
     - Совершенно верно. Но, откровенно говоря, из-за работы я много езжу, -
что правда, то правда:  из-за работы  Кэнфилду  приходилось ездить  по  всей
стране.
     - А чем вы занимаетесь?
     Кэнфилд пригубил виски и сел.
     -  Если  убрать  все  словесные   украшения,  я,  считайте,  разъездной
торговец. Но словесные украшения убирать как-то не принято.
     -  А чем  вы  торгуете?  Я знаю  множество  людей,  которые  занимаются
торговлей, и они как-то не беспокоятся по поводу украшений.
     - Ну, они же продают ценные бумаги, акции или недвижимость, даже мосты.
Я же торгую теннисными площадками.
     Джанет рассмеялась - у нее был приятный смех.
     - Вы шутите!
     - Нет, серьезно. Я продаю теннисные корты.
     Он поставил стакан и сделал вид, что роется в карманах.
     - Дайте-ка поглядеть, сдается мне, я тут один с собой прихватил... Нет,
я  продаю  отличные  корты.  Уимблдонский  стандарт, правда, за  исключением
газона. Так наша компания и называется: "Уимблдон". Говорю  вам как на духу:
у  нас отличные корты. Вы наверняка играли на дюжине наших кортов, только не
знаете, кому обязаны этим удовольствием.
     - Потрясающе! А почему люди покупают ваши корты? Неужели они  не  могут
построить собственные?
     -  Могут, конечно.  Но мы  убеждаем их,  что  их корты  ни  к  черту не
годятся. И вот мы сносим выстроенный ими самими корт и  на его месте  делаем
новый.
     - Вы надо мной издеваетесь! Теннисный корт  - это всего лишь  теннисный
корт.
     - А газон? Разве это  не существенно? Обычно  трава  весной еще слишком
короткая, а осенью желтеет. Наши же корты вечнозеленые.
     Она снова засмеялась.
     -  На  самом деле  все просто. Наша  компания  разработала  асфальтовое
покрытие,  от  которого мяч  отскакивает,  как  от  газона. Это покрытие  не
плавится под солнцем  и не трескается от  мороза. Хотите купить такое? Через
три  дня мы подошлем грузовики, они завезут первый слой гравия. У нас  здесь
есть отделение. Вы и оглянуться не успеете, как у вас будет лучший теннисный
корт на всей Пятьдесят четвертой улице.
     Теперь рассмеялись они оба.
     - Наверное, вы и сами играете, как чемпион.
     -  Вот уж  нет.  Я  играю, но не очень хорошо. Да и не  очень-то  люблю
теннис. Мы  платим нескольким игрокам международного класса  за то, что  они
рекламируют наши корты.  Когда  заканчиваем  укладку, проводим показательные
матчи - вам  я  устрою такой бесплатно. Можете пригласить всех своих друзей,
устроите вечеринку. На наших кортах прошло множество замечательных вечеринок
-  они, как видите,  выдерживают  и  коктейли. А  для  нас  это выгодно:  на
вечеринках мы получаем новые заказы.
     - Очень интересно!
     - От  Атланты до залива Бар!  Лучшие  корты,  лучшие  вечеринки, - и он
поднял стакан.
     - Так, значит, вы пытались продать Алстеру корт?
     - И не пробовал.  Хотя стоило.  Насколько мне  известно, он как-то даже
купил дирижабль.  Что  такое  теннисный корт  по сравнению  с  таким  мощным
приобретением?
     - Чепуха, конечно, -  она  хихикнула и протянула ему свой вновь  пустой
бокал. Кэнфилд направился  к бару, по пути развязал повязку и спрятал платок
в  карман. Она  медленно, нарочито точными движениями  загасила в пепельнице
сигарету.
     -  Но   сели   вы  не  принадлежите  к   нью-йоркскому  кругу,  как  вы
познакомились с моим мужем?
     -  Мы встречались еще в колледже.  Но  это знакомство  было кратким - я
ушел с середины первого курса, - интересно, подумал Кэнфилд, позаботились ли
в Вашингтоне поместить мое личное дело в архив Принстонского университета?
     - Что, потянуло к книгам?
     - Потянуло к деньгам: дело в том, что все деньги достались не той ветви
семьи. А потом мы встречались на военной службе - и тоже ненадолго.
     - Вы служили?
     - Служил. Но не с такой славой, - и он показал на камин.
     - То есть?
     -  Мы  вместе  проходили  подготовку  в  Нью-Джерси. Он  отправился  во
Францию, к славе, а меня назначили в Вашингтон, к скуке кабинетной службы, -
Кэнфилд наклонился к ней  и постарался придать голосу пьяноватую интимность.
-  Но мы  успели  немножко  повеселиться.  Хотя, конечно,  подписав  брачный
контракт, он оставил холостяцкие проделки.
     - Да нет, Мэтью Кэнфилд, не оставил.
     Он пристально посмотрел  на  нее:  голос  ее звучал твердо,  но с  явно
ощутимым оттенком горечи.
     - Тогда он еще больший идиот, чем я думал.
     Она  смотрела на  него так, как  смотрят на письмо,  в котором  силятся
понять не слова, а то, что написано между строк.
     - Вы очень симпатичный человек, - с этими словами она быстро поднялась,
но  пошатнулась и  поставила бокал на  маленький столик. -  Вы  извините,  я
сегодня не ужинала, и если  сейчас  не  поем, боюсь, алкоголь подействует не
лучшим образом. А я не люблю, когда алкоголь действует не лучшим образом.
     - Позвольте пригласить вас на ужин.
     - Чтобы вы залили кровью ни в чем не повинного официанта?
     -  Да крови уже нет, - Кэнфилд протянул руку. - Поверьте,  мне бы очень
хотелось поужинать с вами.
     - Да,  вам действительно этого очень  бы  хотелось,  - она вновь  взяла
бокал и  стала слева  от  камина. - Вы знаете,  что я  чуть было  сейчас  не
сделала?
     - Нет, - он остался сидеть.
     - Я чуть было не попросила вас уйти.
     Кэнфилд начал протестовать.
     -  Подождите! Я хотела  остаться  одна  и кое-что  обдумать,  но  потом
решила, что это не такая уж хорошая идея.
     - Это чертовски плохая идея.
     - Так что я вас не прогоню.
     - Отлично.
     -  Но мне  не  хочется никуда выходить. Не  согласитесь ли  вы остаться
здесь и вместе со мной - как это говорят? - порыться в горшках?
     - А это не очень вас затруднит?
     Джанет дернула шнур звонка.
     - Если  кого это и затруднит, так только экономку. А с тех  пор как мой
муж... покинул нас, она не очень-то перегружена.
     Экономка откликнулась на  зов с такой быстротой, что Кэнфилд подумал: а
не  подслушивала  ли она под дверью? Мэтью Кэнфилд  никогда не  видел  такую
здоровенную бабищу - особенно впечатляли руки.
     -  Да,  мадам?  Мы  не  ждали  вас сегодня  вечером.  Вы  сказали,  что
поужинаете у мадам Скарлатти.
     - А разве я не могла передумать, Ханна? Мистер Кэнфилд будет ужинать со
мной,  здесь.  Я  сказала  ему, что нам,  вероятно,  придется  поскрести  по
горшкам, так что подайте, что вы там в горшках наскребете.
     - Хорошо, мадам.
     У  нее среднеевропейский,  может быть,  шведский или  немецкий  акцент,
отметил Кэнфилд. Полное лицо, обрамленное затянутыми в узел седыми волосами,
должно  было бы быть  добродушным. Но оно не было добродушным. Напротив, это
было жесткое, почти что мужское лицо.
     Тем не менее она заставила кухарку приготовить отличный ужин.
     - Когда эта старая стерва  чего-нибудь хочет, она всех в угол  загонит,
но своего добьется, - говорила Джанет. Они вернулись в гостиную  и сидели на
диване, попивая бренди. Плечи их соприкасались.
     - Это естественно. Насколько я понимаю, она заправляет всем делом сама.
Так  что неудивительно,  что  все  ей  прислуживают.  Наверное,  и  я  б  ей
подчинялся безоговорочно.
     - А вот  мой муж так не считал, - сказала она тихо, - поэтому она так и
бесилась.
     Кэнфилд сделал вид, что это его совершенно не интересует.
     - Правда? - бесстрастно протянул он. - А мне казалось,  что между  ними
не было никаких столкновений.
     - О нет, столкновений не было. И проблем  никаких не было тоже - Алстер
просто не позволял никому и ничему его беспокоить. Потому она так и злилась.
Он  не  вступал  в  споры.  Он  просто  делал  что  хотел,  и  все.  Он  был
единственным,  на  кого она не  имела  никакого  влияния,  и  за это она его
ненавидела.
     - Но она могла перестать давать ему деньги, разве нет? - наивно спросил
Кэнфилд.
     - У него были свои собственные средства.
     - Да, тогда управлять им было невозможно. Это кого угодно сведет с ума.
     Молодая женщина пристально смотрела в камин.
     - Он и меня до безумия довел. Так что она не единственная, - произнесла
она как бы про себя.
     - Но ведь она его мать...
     - А я - жена, - она уже была совершенно пьяна и с ненавистью уставилась
на  фотографии. - Она не имеет права загонять меня в капкан, словно я  зверь
какой-то! Угрожать мне глупыми сплетнями! Ложью! Все это сплошная ложь!  Это
были все друзья моего мужа, не мои! Да если б это были и мои друзья, она все
равно не смеет!
     - Да,  у Алстера всякие приятели водились, это я  хорошо помню. Но даже
если они и вели себя дурно по отношению к вам - забудьте. Они вам не нужны.
     Джанет расхохоталась.
     - Именно так я и сделаю!  Отправлюсь в Париж, в Каир,  черт  его  знает
куда еще  и  дам  объявление в  газетах:  "Вы, дружки этого ублюдка, Алстера
Скарлетта,  я  плевать на вас хотела! Подпись: Дж. Саксон Скарлетт,  вдова".
Надеюсь, вдова.
     Следователь решил немного надавить:
     - Она что, собирала о вас сведения... во всех этих местах?
     - О, она ничего не упустила. Если у трудолюбивой мадам Скарлатти на вас
нет досье - считайте, вы никто. Вы разве этого не знали?
     И так же быстро, как рассердилась, Джанет успокоилась:
     -  Но это все  не важно.  Пусть  она катится ко  всем чертям,  - весело
произнесла она.
     - А почему она едет в Европу?
     - А вам-то какое дело?
     Кэнфилд пожал плечами.
     - Не знаю. Просто прочел об этом в газете.
     - Понятия не имею.
     - А может, все дело в сплетнях, что донесли ей из Парижа и прочих мест?
- он попытался говорить невнятно, словно хорошенько уже набрался.
     - Спросите у нее  сами. Кстати, а бренди ничего, - она допила остатки и
поставила  бокал на  стол.  Следователь глянул в  свой бокал - он был  почти
полон. Он сделал глубокий вдох и выпил.
     - Вы правы. Она старая стерва.
     - Да, она старая стерва, -  Джанет откинулась назад, на руку  Кэнфилда,
лежавшую на спинке дивана, и заглянула ему прямо в глаза.  - Но  вы ведь  не
старая стерва?
     - Нет, к тому же я не старый, да и мужского рода. Так зачем  она едет в
Европу?
     - Я и сама уже тысячу раз задавала себе этот вопрос, ответа так найти и
не могу. Да мне все равно. А вы хороший человек?
     - Лучший из лучших.
     - А я вот вас сейчас поцелую,  и тогда пойму. Я всегда  могу определить
по первому же поцелую...
     - Неужели у вас такой опыт?
     - О, опыт - не опыт, а я умею узнавать, - она обняла Кэнфилда за шею  и
притянула к себе. Она вся дрожала.
     Он  ответил на поцелуй  с каким-то мягким  изумлением. Она  была  полна
отчаянья, и, по непонятной причине, он вдруг почувствовал, что  больше всего
на свете хотел бы защитить, укрыть ее.
     Она положила руку ему на грудь.
     - Пойдемте наверх, - сказала она.
     На лестнице они вновь поцеловались, и Джанет Скарлетт погладила его  по
щеке.
     - Она  сказала... Она сказала, что это  очень здорово  - быть Скарлетт,
когда Скарлетта рядом нет... Вот что она сказала.
     - Кто? Кто это сказал?
     - Матушка-стерва. Вот кто.
     - Его мать?
     -  Хоть бы она его не нашла... Тогда  я  свободна! Возьми  меня, Мэтью,
пожалуйста, возьми меня. Ради Бога!
     Помогая ей добраться до постели, Кэнфилд думал о том, что должен во что
бы то ни стало убедить начальство отправить его в Европу на том же корабле.

Глава 17

     Джефферсон Картрайт  завернулся в полотенце и вышел из парной. Прошел в
душ, позволил водяным иглам сначала исколоть затылок,  потом запрокинул лицо
и стоял так,  пока кожа  не начала саднить. Подкрутил кран, вода становилась
все прохладней, превратилась в ледяную.
     Накануне вечером он  здорово выпил. Откровенно  говоря, он  начал  пить
сразу  после  обеда и  пил до ночи, а  ночью понял, что домой добираться  не
стоит,  и  остался ночевать в  клубе. У  него  были все  причины  для такого
праздника.  После победной для него встречи с  Элизабет  Скарлатти он провел
несколько дней за тщательным анализом дел "Скаруик фаундейшн". Сейчас он был
готов выступать как равный среди равных. Он все время помнил о заключенном с
Элизабет соглашении. Пока он держал его в своем портфеле - пока не постигнет
дела "Скаруик фаундейшн" до такой степени, что даже его собственные адвокаты
будут впечатлены этими знаниями. Вода долбила его по  затылку - он вспомнил,
как запер портфель в багажной ячейке на Центральном вокзале.  Многие коллеги
уверяли, что багажные ячейки Центрального вокзала надежнее всяких сейфов. Уж
точно надежнее сейфов Скарлатти!
     После  обеда он заберет портфель  и отправится к своим поверенным. Они,
конечно,   будут  потрясены  и,  надеялся  он,  забросают  его  вопросами  о
"Скаруике".  А он с такой скоростью вывалит  на них собрание  фактов и цифр,
что они обалдеют.
     Он уже слышал их удивленные возгласы: "О, Джефф, мы  и представления не
имели!"  Картрайт  весело  расхохотался,  стоя  под  душем.  Он,  Джефферсон
Картрайт, был самым видным  кавалером  в команде "Виргинских кавалеров"! Эти
тупоголовые   северяне,  чья  холодная  кровь  не  может  согреть  даже   их
собственных жен, они теперь будут  вынуждены  считаться со стариной Джеффом.
Вот теперь они попоют!
     Мой  Бог, подумал он, да  я же теперь  могу купить  и продать  половину
членов этого клуба. Что за чудесный денек!
     После душа Джефферсон не спеша оделся и, в полной мере ощущая свою силу
и значительность, прошел в клубный бар. Члены клуба  уже собирались к обеду,
и некоторые,  с притворной  радостью,  приняли его  приглашение  "выпить  по
рюмочке". Однако их внутреннее сопротивление быстро  растаяло, когда он эдак
небрежно объявил, что теперь полностью отвечает за "закрома "Скаруика".
     Пара-тройка присутствующих вдруг поняли, что у хвастливого и туповатого
Джефферсона Картрайта есть  и весьма  милые  черты,  как-то  раньше  ими  не
замеченные. Нет, если серьезно, разобраться, так он неплохой парень... В нем
определенно что-то есть! И вскоре тяжелые кожаные кресла, окружавшие дубовый
стол, были заняты все до единого.
     В  половине  третьего  члены  клуба  начали  по  очереди  извиняться  и
отправляться в свои офисы и  к своим телефонам: заработала  система связи, и
весть  о  потрясающем  назначении  Картрайта,  о  его  альянсе  со  "Скаруик
фаундейшн" понеслась из офиса в офис.
     Однако  один  из  джентльменов никуда  не  спешил.  Он  присоединился к
нескольким господам, всегда готовым  променять  дело  на  хорошую  пьянку, и
вместе  с ними составил двор царствующего  Джефферсона Картрайта. На вид ему
было лет пятьдесят,  из породы  людей  светских  - особенно подчеркивали сей
факт прекрасно ухоженные седые усики.
     Странно, никто из собравшихся за столом не знал его  по имени, но никто
не  хотел в этом признаться.  В конце концов, все мы члены  одного клуба, не
так ли?
     Как  только  представилась возможность, джентльмен как  бы между  делом
уселся  в  кресло  рядом с Картрайтом.  Он  болтал  с южанином, настоял, что
теперь выпивку закажет за свой счет.
     Когда напитки прибыли, хорошо одетый джентльмен потянулся за ними  - он
как раз рассказывал  какую-то  смешную историю, -  на секунду  поставил  оба
мартини перед собой, а потом пододвинул один Картрайту.
     Джефферсон взял свой мартини и залпом осушил бокал.
     Джентльмен  извинился  - пора идти.  Дела,  дела...  Через  две  минуты
Джефферсон Картрайт рухнул лицом на стол.  Глаза у него не  были закрыты или
полузакрыты, как  бывает у  людей, здорово перебравших.  Напротив, они  были
широко открыты. Глаза просто вылезли из орбит.
     Джефферсон Картрайт был мертв.
     А хорошо  одетый джентльмен так  никогда  больше в  этом  фешенебельном
мужском клуб и не появлялся.

     В  типографии  иллюстрированной  нью-йоркской газетки  -  из  тех,  что
разносит  сплетни,  -  наборщик набирал  очередной заголовок.  Сама  заметка
должна была появиться на десятой странице:
     "В ФЕШЕНЕБЕЛЬНОМ МУЖСКОМ КЛУБЕ УМИРАЕТ БАНКИР"
     Наборщику вся эта история была совершенно не интересна.
     А  чуть  поодаль  другой  наборщик  набирал  другой  заголовок  -  этот
собирались втиснуть между объявлениями о сдаче внаем на 48-й странице:
     "ОГРАБЛЕНИЕ БАГАЖНОЙ ЯЧЕЙКИ НА ЦЕНТРАЛЬНОМ ВОКЗАЛЕ"
     В наше время никаким замкам доверять нельзя, подумал наборщик.

Глава 18

     Элизабет, естественно,  занимала место  за капитанским столом в  салоне
первого класса "Кальпурнии". Она была  несколько удивлена тем, что по правую
руку от нее посадили какого-то молодого человека  -  на вид  явно  не старше
тридцати.   Обычно   пароходные   компании   старались   предоставить  в  ее
распоряжение  либо стареющего  дипломата, либо отставного банкира,  либо, на
худой конец, знаменитого  карточного  игрока  -  короче, кого-то, с кем  она
могла найти общий язык.
     Однако она не высказала никакого неудовольствия,  хотя предварительно и
потребовала  у капитана список  пассажиров - на  случай неприятных  встреч с
кем-то из соперников  по бизнесу.  Молодого человека звали Мэтью Кэнфилд, он
занимался  спортивными  товарами  и  часто  ездил  на  заключение  сделок  в
Британию. Видно, у этого молодого человека неплохие связи, решила Элизабет.
     Во всяком  случае  он был вполне  приятным молодым человеком. Вежливый,
застенчивый и, видимо,  неплохой  бизнесмен - торговец, как он  ненароком  о
себе обмолвился.
     В  конце  обеда к  ней подошел  вахтенный офицер:  на  ее  имя получена
каблограмма.
     - Почему же вы не принесли ее сюда? - спросила Элизабет.
     Офицер что-то тихо ей сказал.
     - Хорошо, - она встала.
     - Могу ли я  чем-либо вам помочь, мадам  Скарлатти? - осведомился Мэтью
Кэнфилд, торговец.
     - Нет, благодарю вас.
     - Вы в этом уверены?
     - Да-да, совершенно  уверена, -  и  Элизабет последовала  за  вахтенным
офицером.
     В радиорубке Элизабет усадили на стол и вручили послание.  Наверху было
начертано: "Срочно, адресат должен дать немедленный ответ".
     Она глянула на вахтенного офицера, скромно ожидавшего в углу.
     - Все правильно, - сказала ему Элизабет, - вы следовали инструкции.
     Она прочла каблограмму:

     "Мадам  Элизабет Скарлатти,  борт  Его Величества  пассажирского  судна
"Кальпурния".
     ВИЦЕ-ПРЕЗИДЕНТ  ДЖЕФФЕРСОН  КАРТРАЙТ  МЕРТВ  ТЧК   ПРИЧИНА  СМЕРТИ   НЕ
УСТАНОВЛЕНА  ТЧК ВЛАСТИ  ПОДОЗРЕВАЮТ СТРАННЫЕ  ОБСТОЯТЕЛЬСТВА  ТЧК  КАРТРАЙТ
ОБНАРОДОВАЛ ФАКТ ЗАНЯТИЯ ЗНАЧИТЕЛЬНОГО ПОСТА В СТАРУИК ФАУНДЕЙШН ТЧК МЫ ПОКА
НЕ ПОЛУЧАЛИ  ПОДТВЕРЖДЕНИЯ ЭТОГО ФАКТА ТЧК У НАС НЕТ НИКАКИХ  МАТЕРИАЛОВ ЭТО
ПОДТВЕРЖДАЮЩИХ  ХОТЯ  ИНФОРМАЦИЯ ПОЛУЧЕНА ИЗ  ПРОВЕРЕННЫХ  ИСТОЧНИКОВ  ТЧК В
СВЕТЕ ВЫШЕИЗЛОЖЕННОГО НЕ БУДЕТЕ  ТАК ЛЮБЕЗНЫ ДАТЬ  РАЗЪЯСНЕНИЯ  ИЛИ УКАЗАНИЯ
ТЧК  ЭТОТ СЛУЧАЙ МОЖЕТ НЕПРИЯТНО  СКАЗАТЬСЯ НА КЛИЕНТАХ УОТЕРМАН ТРАСТ ТЧК У
НАС    НЕТ    НИКАКОЙ   ИНФОРМАЦИИ    КАСАТЕЛЬНО   НЕЗАКОННОЙ   ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
ВИЦЕ-ПРЕЗИДЕНТА КАРТРАЙТА ТЧК ЖДЕМ ВАШЕГО ОТВЕТА ТЧК
     ГОРАЦИЙ БУТЬЕ ПРЕЗИДЕНТ УОТЕРМАН ТРАСТ КОМПАНИ"

     Элизабет была в шоке. Она телеграфировала  мистеру Бутье, что в течение
недели  он  получит  всю информацию,  касающуюся  "Скарлатти индастриз",  от
Чэнселлора Дрю Скарлетта. До тех пор просит воздерживаться от комментариев.
     Следующее послание она отправила Чэнселлору Дрю:

     "Ч. Д. СКАРЛЕТТУ, ВОСТОЧНАЯ ШЕСТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ УЛИЦА, 129, НЬЮ-ИОРК
     ОТНОСИТЕЛЬНО ДЖЕФФЕРСОНА КАРТРАЙТА  НИКАКИХ  ЗАЯВЛЕНИЙ ПОВТОРЯЮ НИКАКИХ
ЗАЯВЛЕНИЙ НИ ПУБЛИЧНО НИ В ЧАСТНОМ ПОРЯДКЕ ПОВТОРЯЮ НИ ПУБЛИЧНО НИ В ЧАСТНОМ
ПОРЯДКЕ ПОКА Я НЕ  ПРИБУДУ В АНГЛИЮ И НЕ СООБЩУ ОТТУДА ТЧК ПОВТОРЯЮ  НИКАКИХ
ЗАЯВЛЕНИЙ ТЧК
     КАК ВСЕГДА С ЛЮБОВЬЮ МАМА"

     Элизабет понимала, что ей  нужно вернуться  к столу, чтобы ни у кого не
возникло  подозрений о чрезвычайной  важности полученного  ею сообщения. Она
медленно шла  по  коридору в сопровождении вахтенного, и все больше и больше
понимала,  что то, что случилось,  - предупреждение. Предупреждение  ей. Она
тут же отбросила мысль, что причиной смерти Картрайта могла быть "незаконная
деятельность". Да это просто смешно!
     Когда  раскроется ее соглашение с Картрайтом, она должна быть готова  к
расспросам. Ответов, объясняющих  подобное соглашение, может быть несколько,
и  все  они достаточно правдоподобны. Но, что бы  она ни  сказала, сам  факт
заключения соглашения с таким человеком, как Картрайт, вызовет нежелательные
толки  -  многие   увидят  в   этом  стариковскую   причуду,  граничащую  со
стариковским же слабоумием.
     Это ни в малейшей степени Элизабет Скарлатти не беспокоило: она никогда
не обращала внимания на мнения и суждения на свой счет.
     Серьезно  беспокоило и  даже пугало другое:  если факт этого соглашения
так и не выплывет на поверхность.
     Вернувшись  к  столу,  она  прекратила  всяческие  расспросы  правдивым
заявлением,  что ей  сообщили о смерти одного  из доверенных ее сотрудников.
Поскольку вдаваться в подробности у нее намерения явно не было, сотрапезники
выразили  свое  соболезнование и  после  приличествующей  паузы  возобновили
застольную   болтовню.   Капитан   "Кальпурнии",   толстенный  англичанин  с
поразительно  подходящими  к  его  внешности  пышными  бровями   и  тяжелыми
челюстями,  громоподобным голосом заметил, что потеря доверенного сотрудника
равнозначна потере классного первого помощника.
     Сидевший  по  правую   руку   молодой   человек   наклонился   и   тихо
прокомментировал:
     -  Наш  капитан словно  сбежал  из шоу  "Джилберта и Салливана",  вы не
находите?
     Старая дама улыбнулась и столь же тихо, под шумок разговора, ответила:
     - Он похож на капитана галеры. Я так и вижу, как он прохаживается между
скамьями с плеткой в руке.
     - Нет, нет, - ответил молодой человек, - а я представляю, как он  сидит
в бочке с мыльной водой, словно опереточная дива. Это куда смешнее.
     -  Вы  злобный юноша.  Если  мы  напоремся  на  айсберг,  я  постараюсь
держаться от вас подальше.
     - И зря. Я первым заберусь  в спасательную шлюпку и  займу местечко для
вас, так и быть, - и он мило улыбнулся.
     Элизабет  рассмеялась.  Молодой  человек  забавлял   ее  -  это  как-то
освежает, когда  к  тебе  относятся  с юмором и даже  с некоторым элегантным
нахальством. Они довольно приятно поболтали о том,  что ждет их в  Европе, -
это был  в определенной степени интересный разговор, ибо ни один  из них  не
должен был и  полусловом обмолвиться о  том, что  на самом  деле ждет  их  в
Европе.
     Ужин  подошел к  концу,  капитанская  труппа  самых  важных  пассажиров
направилась в комнату для игр и разбилась на пары для бриджа.
     - Думаю,  вы  игрок отвратительный,  -  заявил  с  улыбкой Кэнфилд. - А
поскольку  я играю довольно-таки  неплохо,  так и быть,  возьму вас в  пару,
чтобы прикрыть в случае чего.
     - Трудно отказаться от столь лестного приглашения.
     И тогда он спросил:
     - А кто умер? Может быть, и я беднягу знаю?
     - Вряд ли, молодой человек.
     - Ну вам-то как об этом судить! Так кто же?
     - Господи, ну как вы можете знать обыкновенного служащего моего банка?
     - А я так понял, что он не такой уж обыкновенный служащий.
     - Знаете, некоторые люди любят считать себя необыкновенными.
     - Если  он был человеком со средствами, то, вполне вероятно, он один из
моих клиентов - я таким и впариваю наши теннисные корты.
     - Нет, мистер Кэнфилд, вы положительно несносны! - засмеялась Элизабет.
     Во время игры Элизабет заметила, что  молодой Кэнфилд играл неплохо, но
до первоклассного игрока ему все же далеко. Он совершил одну грубую  ошибку,
и Элизабет из вежливости пришла ему на помощь. После этого он осведомился  у
стюарда, есть ли в баре сигары определенного сорта, и, получив отрицательный
ответ, извинился и сказал, что сходит за сигарами в свою каюту.
     Элизабет   вспомнила,   что  там,   в   салоне,  когда   подали   кофе,
очаровательный мистер Кэнфилд открыл свежую пачку своих особых сигар.
     Он вернулся  спустя несколько минут, когда круг  уже  был закончен,  и,
извинившись,  сообщил,  что  пришлось  помочь одному престарелому  пассажиру
справиться с приступом морской болезни.
     Партнеры  высказали пару  комплиментов  по  поводу  такой  трогательной
заботы  о престарелых,  Элизабет  же промолчала.  Она  просто посмотрела  на
молодого человека и с удовлетворением заметила, что он избегает ее взгляда.
     Игра закончилась рано. Слегка  штормило,  и  Кэнфилд проводил  Элизабет
Скарлатти к ее каюте.
     - Вы  очаровательны,  - сообщила  она. - Я  вас  отпускаю  - предайтесь
развлечениям, более приличествующим вашему возрасту.
     Кэнфилд улыбнулся и протянул ей ключ.
     -  Если вы настаиваете - конечно. Но таким образом вы обрекаете меня на
скуку. И вы это прекрасно знаете.
     - Странно, времена изменились. Или это изменились молодые люди?
     - Возможно.
     Элизабет заметила, что он стремится поскорее уйти.
     - Что ж, старая дама благодарит вас за компанию.
     - Не такой  уж молодой человек также вас благодарит. Доброй ночи, мадам
Скарлатти.
     Она повернулась к нему.
     - Вы по-прежнему желаете знать, кто умер?
     - Я вижу, что вам не  хочется мне это сообщать. Да  это и не важно. Еще
раз доброй ночи.
     -  Этого  человека  зовут Джефферсон  Картрайт. Вы  его  знали?  -  она
внимательно смотрела ему в лицо.
     -  Нет, к сожалению, не  знал, - он глядел  прямо, невинными глазами. -
Всего доброго.
     - Доброй ночи, молодой человек, - она вошла в каюту и закрыла дверь. Ей
были слышны его шаги по коридору - он явно спешил.
     Элизабет  сбросила норковое манто и прошла в  большую удобную  спальню.
Тяжелая  мебель была привинчена к полу. Она зажгла лампу, также привинченную
к  ночному  столику, и  села на  постель.  Элизабет пыталась вспомнить,  что
именно сообщил ей капитан  "Кальпурнии"  по поводу  этого молодого человека,
когда принес ей на утверждение список присутствующих за капитанским столом.
     - А у этого парня, Кэнфилда, похоже, прекрасные связи.
     Элизабет не обратила тогда на эти слова никакого внимания.
     -  Он  работает в какой-то фирме  по производству  и продаже спортивных
товаров  и  ездит  в  Европу  довольно   часто.  "Уимблдон",  так,  кажется,
называется фирма.
     И тут Элизабет вспомнила, что капитан добавил следующее:
     -  Интересно:  пароходная  компания  настоятельно потребовала,  чтобы я
усадил его за свой стол. Наверное, чей-то сынок. Хороший университет, старые
деньги и все такое прочее. Из-за него я должен был отставить бедного доктора
Барстоу.
     Элизабет тогда одобрила список сотрапезников без всяких сомнений.
     Значит,  британская  пароходная компания  потребовала,  чтобы  молодого
человека усадили за капитанский стол. А толстый капитан, уже привыкший иметь
дело  с  сильными мира  сего, вынужден  был исключить из списка  знаменитого
хирурга.
     Повинуясь лишь какому-то интуитивному порыву, Элизабет взяла телефон  и
попросила дать ей радиорубку.
     - Радиорубка "Кальпурнии" слушает, добрый  вечер,  -  британский акцент
превратил слово "вечер" в неясное дуновение.
     - Говорит Элизабет Скарлатти, каюта 2-3  "А". Будьте любезны, дежурного
офицера.
     - Говорит вахтенный офицер Питерс. Чем могу служить?
     - Вы тот самый офицер, который дежурил во время ужина?
     - Да, мадам. Ваши сообщения в Нью-Йорк переданы немедленно. Их доставят
адресатам через час.
     - Благодарю  вас, но звоню я  не  поэтому... Боюсь, я упустила встречу,
назначенную  в  радиорубке.  Меня  кто-либо  спрашивал?  -  она  внимательно
вслушивалась: не выдаст ли голос вахтенного офицера каких-либо колебаний?
     - Нет,  мадам,  вас  никто  не спрашивал, - твердо  и  уверенно ответил
офицер-
     -  А, наверное, этот человек  постеснялся  спросить.  Просто ужасно,  я
чувствую себя такой виноватой!
     - Извините,  мадам Скарлатти, но кроме вас в рубку  заходили всего трое
пассажиров - это ведь первый наш вечер в открытом море.
     - Поскольку  их  было  всего трое, не затруднит  вас описать  мне  этих
пассажиров?
     -  О,  что  вы...  Нисколько. Приходила  пожилая  пара, они  туристы, и
молодой человек в несколько, боюсь, нетрезвом состоянии. Он хотел прослушать
биржевые новости.
     - Биржевые новости?
     - Да, мадам, пассажирам  первого класса  мы предоставляем право слушать
биржевые новости трижды в день - в десять, двенадцать и два. Это  был  милый
молодой человек, но, видно, выпил лишнюю пинту.
     - Ему что-то около тридцати, да? В смокинге?
     - Совершенно верно, мадам.
     -  Благодарю вас, мистер Питерс. Это  несколько  необычная  просьба,  я
понимаю, тем  не менее, я очень  прошу вас никому  не рассказывать  о  нашем
разговоре.
     - Конечно!
     Элизабет  медленно  встала  и прошла в гостиную: ее  партнер  по бриджу
игроком, возможно, был и слабым, зато актером замечательным.

Глава 19

     Мэтью Кэнфилд поспешил удалиться от каюты Элизабет Скарлатти по причине
весьма прозаической:  его  подташнивало. Может быть,  бар  поможет ему снова
почувствовать себя в своей тарелке? Он заказал бренди.
     - Роскошная вечерушка, да?
     На соседнем  стуле  умостился здоровенный  широкоплечий тип, похожий на
игрока в бейсбол.
     - Совершенно верно, - ответил Кэнфилд с вежливой улыбкой.
     -  А  я вас знаю! Вы сидите за  капитанским столиком.  Мы вас видели за
ужином.
     - Здесь хорошая кухня.
     -  Я тоже мог  бы  сидеть  за капитанским столом, только я им сказал: а
плевать!
     - Что ж, подобный акт разнообразил бы меню.
     - Нет, правда, - по  акценту Кэнфилд установил,  что обладатель широких
плеч  и могучих рук  принадлежит к  особям,  населяющим  Парк-авеню.  -  Мой
дядюшка владеет черт знает сколькими акциями! Только я сказал: а плевать!
     - Могу уступить вам свое место.
     Бейсболист слегка откинулся назад и ухватился  за столешницу, чтобы  не
упасть.
     - И не надо. Там скукотища смертная. Эй, хозяин! Еще один бурбон.
     Бейсболиста шатнуло вперед и вбок, к  Кэнфилду.  Глаза у  него были уже
совершенно стеклянные. Прядь потных, очень светлых волос свесилась на лоб.
     - А ты кто, приятель? Все еще учишься?
     -  Благодарю за комплимент. Нет, я  работаю в  фирме "Спортивные товары
"Уимблдон". А вы? - Кэнфилд слегка повернулся  на  высоком стуле и  принялся
разглядывать посетителей.
     -   "Гудвин   и   Роулинс".   Страховая  компания.  Принадлежит   моему
драгоценному тестю. Пятая по величине фирма в городе.
     - Очень впечатляюще.
     - А тебя кто протащил?
     - Протащил? Что вы имеете в виду?
     - Ну, кто протащил за главный стол?
     -  А,  да  это  все  через друзей нашей фирмы. Мы  тесно сотрудничаем с
англичанами.
     - "Уимблдон"... Это что, в Детройте?
     - Нет, в Чикаго.
     - А, в Чикаго... "Аберкомби злой, как черт. Аберкомби  злой, как черт",
- немузыкально замурлыкал бейсболист.
     - И все же фирма у  нас солидная. -  Кэнфилд постарался произнести  эти
слова так, чтобы для пьяного белокурого Адониса они прозвучали упреком.
     - Слушай, не обижайся. Тебя как зовут?
     Кэнфилд уже собрался ответить, и  тут, непонятно  почему,  в  глаза ему
бросился  галстук  собеседника,  а  затем  него  запонки,  большие и  яркие,
повторявшие цвета галстука - темно-красный и черный.
     - Ну так как?
     - Что?
     - Как  тебя зовут? Меня - Батройд. Чак Батройд, - он снова ухватился за
столешницу красного дерева, чтобы не рухнуть  со  стула. - А ты, значит, ик,
служишь в "Уимблдоне"... - Батройд. похоже, совсем опьянел.
     Кэнфилд почувствовал,  что бренди ему не  помог  - пожалуй,  даже  хуже
стало.
     -  Вы  извините,  я пойду. Не  обижайтесь,  мы  еще посидим  и  выпьем,
мистер...
     - Батройд.
     - Да. Батройд. Извините. Спокойной ночи.
     Мистер Батройд приоткрыл один глаз, помахал рукой и потянулся  к своему
бурбону. Кэнфилд нетвердым шагом направился к выходу. .
     -  Чакси, дорогуша,  -  темноволосая  женщина  тут же взобралась на его
место  рядом  с  почти что  уже отключившимся мистером Батройдом. -  Что  за
манера исчезать как раз тогда, когда ты мне нужен!
     - Ой, киска, не цепляйся!
     - И буду цепляться, если будешь так поступать!
     Бармен нашел какое-то неотложное дело и срочно удалился.
     Мистер  Батройд  посмотрел на  жену и на несколько неуловимых мгновений
перестал  покачиваться.  Взгляд  у  него  стал  твердым и  осмысленным.  Для
стороннего  наблюдателя все это выглядело как обыкновенный  семейный скандал
по поводу неумеренного питья -  супруги  ссорились приглушенными голосами, а
все  разумные люди  стараются  держаться  от  семейных  скандалов  подальше.
Батройд что-то бубнил себе под нос, но голос его был твердым и трезвым.
     - Не беспокойся, дорогая.
     - Ты уверен?
     - Абсолютно.
     - Кто он такой?
     -  Славный торговец. По-моему, ошивается возле  нее специально  - хочет
завязать деловые контакты.
     -  Если он обыкновенный  торговец,  почему  его  усадили за капитанский
стол?
     - Ой, прекрати, ты во всем видишь опасность.
     - Я просто осторожна.
     -  Сейчас  объясню. Он работает  на  чикагскую фирму спортивных товаров
"Уимблдон",  а  они  половину  своих товаров закупают  в  Англии,  - Батройд
остановился, чтобы дать  жене переварить информацию, - так  объясняют детям,
медленно  и с  расстановкой. - Это британский  корабль. Старая дама - весьма
выгодный объект, и кто-то  из его фирмы побеспокоился, чтобы он и в пути без
дела не  остался. Кроме того, он  пьян, как мерин, и сейчас наверняка  блюет
из-за морской болезни.
     - Дай глотнуть, - миссис Батройд потянулась к бурбону.
     - Угощайся.
     - Когда ты собираешься заняться делом?
     - Минут через двадцать.
     - А почему все надо закончить сегодня?
     - Потому что  сегодня первый день  плавания, все на корабле упились,  а
ночь бурная. Тот, кто не пьян, лежит в лежку, потому что укачало.
     - А мне что делать?
     -  Хорошенько врежь мне  по физиономии. Потом возвращайся к тем, с  кем
пришла  в  бар,  и объяви,  что  терпение  твое  лопнуло. Изображай  из себя
обозленную  женушку. Через несколько минут я рухну на пол. Присмотри,  чтобы
пара, лучше трое крепких парней оттащили меня в каюту.
     - Не знаю. По-моему, здесь все уже на ногах не держатся.
     -  Тогда  пусть это  будет стюард. Или  бармен.  Да,  лучше  бармен.  Я
доставлю ему массу неприятных моментов.
     - Ладно. У тебя есть ключ?
     - Да. Твой папочка вручил мне его на пристани.

Глава 20

     Кэнфилд  еле  дополз  до  каюты -  качка была  изрядная,  и  его ужасно
тошнило. Почему это люди шутят по поводу  морской  болезни? Он не  находил в
ней ничего забавного. Между прочим, он и на мультфильмах никогда не смеялся.
     Он  рухнул на  постель, сбросив  только  ботинки.  И  с  благодарностью
почувствовал, что засыпает, - последние сутки дались ему тяжело.
     И тут раздался стук в дверь.
     Сначала  стучали тихо. Так тихо, что Кэнфилд только шевельнулся во сне.
Затем громче и громче. Стук эхом разносился по каюте.
     Кэнфилд, все еще окончательно не проснувшись, спросил:
     - Что такое?
     - Вам лучше открыть, приятель.
     Стук повторился с новой силой.
     - Бога ради, иду, иду!
     Следователь с трудом  поднялся на ноги и побрел к двери. Следующий этап
- открывание замка - дался ему еще тяжелее. В каюту ввалился человек в форме
радиста.
     Кэнфилд встряхнулся.
     - Какого черта вам нужно?
     - Вы сказали зайти, если я узнаю что-нибудь ценное.
     - И что?
     -  Слушайте,  вы  же не  предполагаете,  что  британский  моряк  станет
нарушать законы без веских на то оснований?
     - Какие же должны быть основания?
     - Десять монет.
     - Черт побери, каких монет?
     - Ну, по-вашему, пятьдесят долларов.
     - Дороговато!
     - Так за дело.
     - Двадцать долларов.
     - Не пойдет, - моряк говорил, как настоящий кокни.
     - Тридцать - и дело с концом, - Кэнфилд направился к койке.
     - Продано. Гоните денежки.
     Кэнфилд достал бумажник и отсчитал радисту три десятидолларовые купюры.
     - Ну, выкладывайте товар.
     - Вас застукали. Мадам Скарлатти, - и радист исчез.

     Кэнфилд умылся ледяной водой и сел размышлять.
     Да, считай, его застукали с поличным. Теперь  его присутствие на  судне
становится  совершенно ненужным.  Его  нужно заменить,  а  на это  требуется
время. Единственное, что он мог еще сделать, - как-то затуманить старой даме
мозги, чтобы она все-таки не поняла, кем он послан.
     Господи,  сейчас  бы посоветоваться  со  стариком  Рейнольдсом!  И  тут
Кэнфилд  вспомнил  совет   Рейнольдса  одному  из  следователей,  безнадежно
завалившему  прикрытие:  "Используй часть правды. Найди причины, объясняющие
твое поведение".
     Он  вышел из каюты и поднялся  по ступенькам  на палубу первого класса.
Подошел к ее роскошному двойному номеру, постучал.

     Чарльз  Конавэй   Батройд,  исполнительный   вице-президент   страховой
компании "Гудвин и Роулинс", грохнулся на пол коктейль-бара.
     С  помощью  трех   стюардов,  двух  еще  не  слишком  укачавшихся  (или
накачавшихся)  посетителей бара,  собственной  супруги  и проходившего  мимо
штурмана  его  огромное  бесчувственное  тело удалось  доволочить до  каюты.
Смеясь  и перешучиваясь,  спасители стащили с него ботинки и брюки и накрыли
одеялом.
     Миссис   Батройд   достала   две   бутылки  шампанского  и   предложила
отпраздновать сей подвиг. Бокалов не хватило, и себе она налила в стакан для
воды.
     Стюарды и офицер выпили лишь после того, как миссис Батройд пригрозила,
что не отпустит их  с поля боя, и сразу после тоста откланялись. На прощание
миссис Батройд еще раз продемонстрировала им супруга - тот лежал как бревно.
     Вместе с двумя добровольцами миссис Батройд прикончила шампанское.
     - У кого из вас отдельная каюта? - требовательно спросила она.
     Оказалось, что первый доброволец путешествует в  одиночку, у второго же
есть жена, которая осталась в баре.
     - Ну  и пусть себе там пьет, а  мы  с  вами  повеселимся,  -  вызывающе
заявила  супруга  Батройда.  -  Вот  клянусь, ребята, вы  и оба  со мною  не
справитесь.
     Ребята, словно китайские болванчики, замотали головами в знак того, что
еще как справятся.
     -  А вот  поспорим, что  вас  и  двоих мне не хватит! - открывая дверь,
миссис  Батройд выразительно покачнулась. - Господи, клянусь, вам понравится
наблюдать друг за другом.  Я  лично это очень люблю, - и добровольцы чуть не
сшибли друг  друга, рысью ринувшись вслед за обещающей многие радости миссис
Батройд.
     - Шлюха! - пробормотал оставшийся в одиночестве белокурый гигант.
     Он сбросил одеяло, натянул брюки, достал из ящика чулок жены.
     Сидя на постели, натянул чулок на голову  и  посмотрелся  в  зеркало  -
зрелище полностью его удовлетворило. Снял чулок и открыл чемодан.
     Под рубашками лежала пара тапочек на мягкой подошве и тонкая эластичная
веревка.
     Чарльз Конавэй Батройд  зашнуровал тапочки -  веревка лежала  рядом  на
полу - натянул  плотный черный свитер. Чарльз  Конавэй Батройд улыбался.  Он
предвкушал большое удовольствие.

     Когда раздался стук в дверь, Элизабет Скарлатти уже улеглась в постель.
Она открыла ящик ночного столика и достала маленький револьвер.
     - Кто там? - громко спросила она.
     - Мэтью Кэнфилд. Мне необходимо поговорить с вами.
     Элизабет растерялась - она не знала, что сказать.
     -  Боюсь,  вы  слишком  много выпили, мистер  Кэнфилд.  Может,  отложим
разговор  до утра?  - говоря это,  она и сама  не была убеждена в резонности
своего аргумента.
     -  Вы прекрасно знаете, что я  не пьян, да такого и быть не может.  Нам
надо переговорить немедленно, - Кэнфилд надеялся, что шум волн заглушает его
слова, и разговор у двери никому из соседей  не слышен. А еще  он  надеялся,
что необходимость сосредоточиться  на предстоящем разговоре  отгонит приступ
тошноты.
     Элизабет подошла к двери.
     - Не вижу  никаких причин для  столь поздней  встречи.  Надеюсь, мне не
придется обращаться к корабельной полиции?
     -  О  Господи, мадам,  да  откройте  же дверь! Или  я  сам  обращусь  к
корабельной полиции и  сообщу,  что  мы  оба заинтересованы в  поимке некого
джентльмена,  удравшего  в Европу  с ценными  бумагами  на  сотни  миллионов
долларов.
     - Что вы сказали? - Элизабет без сил прислонилась к стене.
     - Послушайте, мадам Скарлатти, - Мэтью  Кэнфилд сложил ладони рупором и
старался говорить прямо в дверь, -  если  моя  информация верна, у вас  есть
револьвер. Отлично: откройте дверь, я войду, подняв над головой руки, а если
сзади меня кто-нибудь есть - стреляйте сразу же. Честное предложение?
     Она открыла дверь - перед  ней  стоял позеленевший от  морской  болезни
Мэтью Кэнфилд. Элизабет сразу же поняла, что сейчас не до церемоний.
     - Можете воспользоваться моим туалетом, мистер Кэнфилд. Сюда. Приведите
себя в порядок, тогда поговорим.

     Чарльз  Конавэй  Батройд  уложил  под одеяло две  подушки  и  сделал из
веревки  петлю. Он изобразил, как ковбой набрасывает лассо, и свистящий звук
веревки был для  него  словно музыка. Сунул в  карман  чулок жены и тихонько
вышел из каюты. Поскольку его каюта также находилась на  верхней  палубе, до
цели назначения надо было пройти всего лишь несколько метров. Приноровился к
качке  -  да, момента  лучше,  чтобы сбросить тело  за  борт, не найти. Море
бурное, всплеска никто  не услышит. Батройд тоже был мастером своего дела  -
скоро они узнают, что такое мастер первого класса.

     Кэнфилд выполз из туалета. Ему стало намного  лучше. Элизабет  сидела в
кресле возле кровати, револьвер был прямо нацелен на него.
     - Если я сяду, вы уберете эту чертову штуку?
     - Скорее всего, нет. Но садитесь, поговорим.
     Кэнфилд уселся на постель. Элизабет взвела курок.
     - Там, у двери, вы кое-что сказали,  мистер Кэнфилд. И  только потому я
сразу же в вас не выстрелила. Продолжите эту тему.
     - Но прежде всего я должен сказать, что я не...
     Кэнфилд умолк.
     Из спальни он увидел, что ведущая из  гостиной дверь  в  коридор начала
медленно  приоткрываться. Он протянул  руку к старой даме,  и  та мгновенно,
инстинктивно подчинившись, отдала ему револьвер.
     Кэнфилд быстро подтолкнул ее к постели. Она глянула ему в  лицо и молча
повиновалась.
     Она укрылась одеялом. Спальня  была освещена лишь стоявшей на  тумбочке
лампой.  Кэнфилд стал в тень, за дверь. Он знаком приказал ей закрыть глаза,
и она, сама не понимая почему, послушалась. Элизабет  лежала на левом  боку,
рядом валялась газета - казалось, она уснула за чтением.
     Дверь  каюты  быстро  открылась  и  тут же закрылась. Кэнфилд  стоял за
дверью в спальню и смотрел в щель, револьвер замер у него у руке. Он подумал
было, что  если он может видеть  в  щель  нежданного гостя,  то и тот вполне
может его заметить, но потом понял,  что это невозможно, -  свет от лампы за
дверь не попадал.
     Кэнфилд непроизвольно сглотнул слюну - от удивления и даже от страха.
     Человек был огромным,  на  несколько дюймов  выше  Кэнфилда, с  могучей
грудью и  широченными плечами. На нем был черный свитер, черные перчатки, на
голове - что-то тонкое, как маска, похоже, шелковый чулок. Это придавало ему
вид чудовищный, совершенно нечеловеческий,  уловить за этим  покровом  черты
лица было невозможно.
     Незваный гость вошел в спальню и остановился у изножья кровати,  спиной
к Кэнфилду. Полез в карман, достал тонкую веревку.
     Перешел на левую сторону, склонился над спящей Элизабет.
     И  тут Кэнфилд  прыгнул вперед и  изо  всей  силы ударил  его рукояткой
револьвера по голове.  Чулок разорвался, из-под него брызнула кровь. Человек
выставил руки и полетел вперед, но тут же развернулся к Кэнфилду - если он и
был оглушен, то лишь на долю секунды.
     - Ты!  - Это было не просто удивление  - Кэнфилда явно узнали. - Ах ты,
сукин сын!
     В голове Кэнфилда мгновенно пронеслись лица, голоса, обстоятельства, но
он не мог вспомнить, кто этот гигант.
     Мадам Скарлатти сжалась калачиком и наблюдала  сцену со страхом, но без
паники.  Напротив, она была в ярости,  потому  что никак не  могла управлять
ситуацией.
     - Я позвоню в корабельную полицию, - тихо произнесла она.
     - Нет! - хриплым голосом скомандовал Кэнфилд. - Не трогайте телефон!
     - Вы сошли с ума, молодой человек!
     -  Слушай, приятель, давай  договоримся, - голос человека  был Кэнфилду
чем-то знаком. Следователь наставил револьвер в голову гиганта.
     - Никаких договоров. Сними свою дурацкую карнавальную маску.
     Человек медленно поднял руки.
     - Нет, дружочек. Одной рукой. А на вторую сядь.
     - Ишь какой умник! - незваный гость опустил одну руку.
     -  Мистер  Кэнфилд,  я  настаиваю!  Этот человек  ворвался в мою каюту.
Вполне вероятно, он намеревался убить или обокрасть меня. Я должна позвонить
в соответствующие инстанции!
     Кэнфилд не  знал, как убедить старую даму не делать  этого. Сам  он  не
принадлежал к породе героев,  и защита властей отнюдь его не шокировала.  Но
будет  ли это на самом деле защитой?  Да даже если и так, то все равно  этот
тип  мог  оказаться  единственным  связующим  звеном между  "Группой  20"  и
исчезнувшим  Алстером   Скарлеттом.   Кэнфилд  понимал,  что  если  прибудет
корабельная полиция, гиганта смогут обвинить лишь в попытке ограбления.
     Сидевший   у  ног  следователя  Чарльз   Батройд   пришел  к  тому   же
умозаключению: перспектива провала, да еще обвинение  в попытке ограбления и
как следствие тюрьма привели его в отчаяние.
     Кэнфилд тихо сказал старой даме:
     - Должен  обратить  ваше  внимание на  то, что этот  человек  замок  не
взламывал. Он спокойно открыл дверь, что означает, что у него был ключ.
     - Совершенно  верно!  У  меня  есть  ключ!  Ты  же  не  станешь  делать
глупостей, парень, так что давай договоримся! Я заплачу тебе в пятьдесят раз
больше, чем ты получаешь за торговлю бейсбольными ловушками. По рукам?
     Кэнфилд  внимательно  посмотрел  на  человека. Это уж что-то новенькое!
Значит, человек  все-таки  знал  его, знал, что  он выдает  себя за торговца
спортивными товарами. Внезапно навалившийся приступ морской болезни напомнил
Кэнфилду, что в каюте могут вполне оказаться не одна, а две жертвы.
     - Ну-ка, сними с головы тряпку!
     -  Мистер  Кэнфилд,  на  этом  корабле  тысячи  пассажиров.  И  достать
соответствующий ключ не так уж сложно. Я продолжаю настаивать...
     В это мгновение гигант  схватил Кэнфилда за ногу. Кэнфилд нажал курок -
пуля попала в правое плечо, и рука гиганта рухнула. Револьвер был небольшого
калибра, выстрел оказался негромким.
     Гигант схватился левой рукой за плечо,  а Кэнфилд  изо  всех сил врезал
ему ногой  по шее. Носок его лакированного ботинка в  кровь разбил загривок,
упрятанный под шелковым  чулком.  Но гигант ринулся  на  Кэнфилда  с  колен,
словно  футбольный защитник,  пытающийся остановить  нападающего  соперника.
Кэнфилд снова выстрелил - на этот раз  пуля вошла  в  могучую спину.  Гигант
бился в агонии.
     Кэнфилд потянул шелковую маску, и в это мгновение противник его, собрав
последние силы, левой рукой притиснул Кэнфилда к переборке. Кэнфилд отчаянно
отбивался.
     В  этот миг рукав свитера задрался,  и на белом манжете рубашки Кэнфилд
увидел запонку - ту самую красно-черную запонку.  Теперь он понял! Противник
отпустил его и  корчился  на полу от  боли. Кэнфилд  дрожащей рукой направил
револьвер на коленную чашечку гостя, но выстрелить не успел - тот привстал и
вновь навалился  на  следователя всей своей  огромной массой. Кэнфилд  снова
выстрелил - на этот раз пуля угодила в живот. Чарльз Батройд снова рухнул.
     Мэтью  Кэнфилд взглянул  на Элизабет - она тянулась к  телефону.  Одним
прыжком он вышиб трубку из рук.
     - Прошу вас! Я знаю что делаю!
     - Вы уверены?
     - Да! Поверьте мне!
     - Господи! Смотрите!
     Кэнфилд развернулся - огромный кулак Батройда уже был занесен  над ним.
Батройд промахнулся  и  рухнул на постель.  Кэнфилд  вновь наставил на  него
револьвер:
     - Прекрати, или следующую пулю я всажу тебе между глаз!  - крикнул он и
тут же вспомнил, что был единственным из всех сотрудников  "Группы  20", кто
два раза подряд заваливал экзамен на точность стрельбы.
     Чарльз Батройд стонал от боли, но сознание его работало четко. Господи,
он  должен во  что  бы то ни стало  добраться  до каюты.  Жена  найдет,  что
сделать, она заплатит врачу, тот будет молчать! Те же, кто послал его должны
понять, что всему есть предел, всему!
     Он задыхался, в горле клокотала  кровь. В последнем,  немыслимом усилии
он попытался приподняться и оперся руками о матрас.
     - Не пытайся встать! Отвечай, слышишь? - крикнул Кэнфилд.
     - Что?.. Что?.. - хрипел Батройд.
     -  Где Скарлетт?  - Кэнфилд понимал, что время работает против него - в
любую секунду гигант мог отключиться.
     - Не знаю...
     - Он жив?
     - Кто?
     - Черт побери, ты знаешь кто! Скарлетт! Ее сын!
     И  тут  Батройд совершил  невозможное:  ухватившись  обеими  руками  за
матрас, он собрал остатки всей своей мощи и сдернул  его с  постели. Кэнфилд
успел лишь заметить, как огромный  матрас летит на него и Элизабет и на этом
матрасе падает на них туша Батройда. Кэнфилд выстрелил, но угодил в потолок,
а  Батройд,  оттолкнувшись от них, зажатых матрасом, поволок свое израненное
тело прочь, прочь  из этой каюты. Кровь заливала ему лицо, он на ходу стянул
чулок.
     Элизабет Скарлатти сидела на полу, обхватив руками лодыжку.
     - Кажется, я сломала ногу!
     Кэнфилд  хотел броситься вслед за  Батройдом, но не мог оставить старую
женщину - тогда она непременно вызовет полицию.
     - Я оттащу вас на постель, сейчас, сейчас!
     - Господи, только сначала положите матрас на место!
     Кэнфилд не знал, что делать - то ли связать Элизабет руки и ринуться за
Батройдом,  то ли остаться  здесь. Нет, даже связанной ее оставлять нельзя -
она начнет вопить. Он поднял матрас и осторожно уложил ее на постель.
     - Больно?
     - Ужасно, - она морщилась, пока он подкладывал под нее подушку.
     - Я сейчас вызову врача.
     Однако сначала надо было убедить ее молчать.
     - Времени для этого будет предостаточно. Вы хотели догнать этого типа?
     - Да.
     - Почему? Вы полагаете, он как-то связан с моим сыном?
     - Я сейчас не могу тратить время на объяснения - я должен его догнать.
     - Но откуда я знаю, что вы действуете в моих интересах? Вы не позволили
мне позвать на помощь. Ваши действия могли стать для нас обоих смертельными.
Вы обязаны мне все объяснить.
     - Времени нет. Прошу вас, доверьтесь мне!
     - Но почему?
     Кэнфилд заметил забытую Батройдом веревку.
     - Коротко говоря, если б меня  здесь не было, вас бы просто  убили, - и
он показал  на лежавший на полу  тонкий шнур.  - Если вы полагаете,  что эта
веревка предназначалась, чтобы связать вам руки, то позвольте напомнить, что
такое гаррота. Это тонкий эластичный шнур,  которым перетягивают глотку, - и
он помахал веревкой в воздухе.
     Она внимательно смотрела на него.
     - Кто вы? На кого вы работаете?
     Кэнфилд вспомнил, зачем он к  ней явился,  - чтобы выдать часть правды.
Он   собирался  сообщить,  что  работает  на  частную   фирму,  расследующую
исчезновение Алстера Скарлетта, - скажем, по заданию какой-нибудь газеты. Но
сейчас такое объяснение уже  не  сработало бы. Батройд не был вором - он был
убийцей. Наемным убийцей. Значит, Элизабет Скарлатти чиста - она непричастна
к исчезновению сына. И Кэнфилду потребуется теперь вся возможная поддержка.
     - Я представляю правительство Соединенных Штатов.
     - О Господи! Этот идиот,  сенатор Браунли! Я и понятия не имела, что он
затевает!
     - Он тоже не  имеет об этом ни малейшего понятия - он только подтолкнул
нас, он даже не знает, что расследование началось.
     - И сейчас Вашингтон, не предупредив меня, играется в детективов?
     - Вряд ли в Вашингтоне знают об этом хотя  бы десяток человек. Как ваша
нога?
     - Выживу. Как видите, я живучая.
     - Если я позову врача, что  вы ему скажете? Пожалуйста, скажите, что вы
просто поскользнулись и упали. Дайте мне время.
     -  Я сделаю большее: я  позволю вам сейчас уйти. Врача  можно позвать и
позже, - она открыла прикроватный столик и достала ключ от каюты.
     Кэнфилд направился к двери. Голос Элизабет остановил его.
     - Но лишь при одном условии.
     - Каком?
     - Вы  должным  образом  рассмотрите предложение, которое  я  вам сейчас
сделаю.
     Кэнфилд повернулся и в недоумении уставился на нее.
     - Что за предложение?
     - С этой минуты вы работаете на меня.
     - Я скоро вернусь, - ответил следователь и выскочил вон.

Глава 21

     Минут через  сорок  пять  Кэнфилд  тихо  открыл дверь в каюту  Элизабет
Скарлатти. Услышав, как поворачивается ключ, старая дама крикнула:
     - Кто это?
     - Кэнфилд.
     - Вы его нашли?
     - Да. Можно сесть?
     - Пожалуйста. Бога ради, мистер Кэнфилд, что же случилось? Кто он?
     - Его зовут  Батройд. Он работал  в  одной  из  нью-йоркских  страховых
компаний, но  его явно наняли, чтобы убить вас. Сейчас он  мертв,  а бренные
останки покоятся на дне морском.
     - Боже мой! - старая дама села на постели.
     - Ну что ж, начнем с самого начала?
     - Молодой человек,  что вы наделали!  Ведь начнется расследование! Весь
корабль перевернут вверх дном!
     -  Кое-кому  вся  эта  история  очень  не  понравится,  это  точно.  Но
сомневаюсь, что этот  кое-кто станет поднимать шум.  Будет  обычное рутинное
расследование, при этом ваше имя  наверняка не выплывет. А опечаленная вдова
до конца путешествия просидит у себя в каюте.
     - Почему?
     Кэнфилд рассказал,  где нашел тело,  -  Батройд лежал  у  входа  в свою
каюту. Он не вдавался в детали того, как обыскал труп, как дотащил до борта,
как  столкнул  вниз - слава Богу,  его никто не  видел. Зато более  красочно
описал, как спустился потом в бар  и узнал, что пару  часов назад скандально
накачавшегося Батройда выносили оттуда, как несколько  преувеличивая  заявил
бармен, десять человек.
     - Так что видите, существует  вполне логичное для окружающих объяснение
факта его... исчезновения.
     - Но они обыщут корабль, когда мы прибудем в порт!
     - Нет, они не станут этого делать.
     - Почему?
     -  Я  оторвал кусок от  его  свитера и  прицепил к бортовому ограждению
неподалеку  от  каюты.  Все  решат,  что мистер  Батройд  очухался  и  решил
вернуться  в бар, ну а по дороге  потерял  равновесие. Алкоголь плюс сильная
качка  дают  в  сумме  неважный  результат, -  Кэнфилд помолчал и  задумчиво
добавил: - Если он действовал один - все в порядке. Но если нет...
     - Что, так уж необходимо было сбрасывать его за борт?
     -  А вы что, предпочли бы, чтобы его обнаружили?  А в нем - четыре пули
из вашего револьвера?
     - Три. Одна пуля находится как раз в потолке спальни.
     - Они бы легко вышли  на вас. А если у него на пароходе есть помощники,
вы бы и до утра не дожили.
     - Похоже, вы правы. Что нам теперь делать?
     - Ждать. Разговаривать и ждать.
     - Чего?
     - Кто-то непременно попробует выяснить, что именно произошло. Возможно,
его жена. Возможно, тот, кто дал ему ключ.
     - Вы полагаете, они станут это делать?
     -  Да.  Они  захотят  получить  доказательства,  что  свое  задание  он
выполнил.  Но  это  в  том случае,  повторяю,  если  на  борту у  него  есть
помощники.
     - Может, он просто вор?
     - Нет. Он убийца.
     Старая дама внимательно посмотрела Кэнфилду в глаза.
     - Кто "они", мистер Кэнфилд?
     - Не знаю. Считайте, это всего лишь фигура речи.
     - Вы полагаете, они имеют какое-то отношение к исчезновению моего сына?
     - Да... А вам такая мысль в голову не приходит?
     Она ответила уклончиво:
     -  Вы сказали,  что  нам  надо начать с самого начала. Что вы  считаете
началом?
     -  Мы  обнаружили, что на фондовых биржах Европы вынырнули американские
ценные бумаги на суммы в миллионы долларов.
     - И какое это имеет отношение к моему сыну?
     - В это время он был там. Он был в тех городах и странах как раз тогда,
когда начали циркулировать слухи об  этих ценных бумагах.  А через год после
его  исчезновения  мы из  надежных  источников получили  подтверждение факта
продажи бумаг. И он наверняка был там.
     - Либо это совпадение.
     - Час назад,  когда вы открыли мне дверь, теория перестала быть  просто
теорией.
     Старая дама смотрела на растянувшегося в кресле следователя. Он, в свою
очередь, тоже наблюдал за ней из-под приспущенных век. Она была в ярости, но
сдерживалась.
     - Это лишь ваше предположение, мистер Кэнфилд.
     - Я так не считаю. А теперь, поскольку мы знаем, где работал убийца - в
фирме "Гудвин и кто-то-там-еще", Уолл-стрит,  - картина становится еще более
четкой. Кто-то  в пятой по величине  страховой  компании Нью-Йорка настолько
зол на вас или настолько вас боится, что решился подослать убийцу.
     - Опять же предположения!
     -  Черта  с  два,  предположения!   Хотите,  в  качестве  доказательств
предъявлю свои ссадины?
     - А как Вашингтон пришел к этому... сомнительному выводу?
     - Вашингтон - слишком расплывчатое определение. На самом деле наш отдел
очень   маленький.  Обычно   мы  расследуем   факты   коррупции   в   высших
правительственных кругах.
     - Что ж это за расследования такие? Звучит туманно, мистер Кэнфилд.
     - Отнюдь. Вот,  к примеру, если дядюшка  нашего  посла  в  Швеции вдруг
слишком уж увлекается шведским импортом,  да еще увлекается успешно, мы тихо
поправляем его, - он внимательно наблюдал за выражением ее лица.
     - Ах, какая невинная деятельность!
     - Вовсе нет, уверяю вас.
     - А что насчет ценных бумаг?
     -  Вот тут  насчет посла  в Швеции я был  достаточно точным, -  Кэнфилд
улыбнулся.  - Но суть не  в  нем  -  у  кого,  в конце  концов, нет дядюшки,
занимающегося импортом-экспортом?
     - Как-как? Посол в Швеции? А я думала, все началось с сенатора Браунли.
     - Я его имени не называл. Это вы его назвали. Но Браунли был достаточно
обеспокоен, чтобы обратиться к тем правительственным органам, кто  уже  имел
дело с Алстером Скарлеттом.
     - Я поняла... Вы работаете на Рейнольдса.
     - И опять - это вы сказали, не я.
     - Ладно, хватит играть словами. Значит, вы работаете на Рейнольдса?
     - Между прочим, вы не следователь, и я не обязан отвечать на вопросы.
     - Хорошо. Вы что-то говорили о шведском после.
     - А вы разве его не знаете? Вы ничего не знаете о Стокгольме?
     - О Господи, да конечно же нет!
     Следователь верил ей.
     -  Четырнадцать  месяцев назад посол Уолтер Понд направил  в  Вашингтон
сообщение, что  некий стокгольмский синдикат собирается  выплатить  тридцать
миллионов  долларов  за пакет  американских акций в случае,  если их удастся
переправить через границу  США. Его сообщение  датировано  пятнадцатым  мая.
Судя по визе, ваш сын прибыл в Швецию десятого мая.
     - Чепуха! Мой сын был там в свадебном путешествии. Что ж странного, что
он завернул в Швецию?
     - То-то и странно, что завернул, как вы говорите, туда в одиночестве  -
его молодая жена оставалась в это время в Лондоне.
     Элизабет встала.
     - Это было год назад. И деньги были только обещаны...
     - Посол Понд подтвердил акт приобретения этих ценных бумаг.
     - Когда?
     - Два месяца назад. Сразу же после исчезновения вашего сына.
     Элизабет перестала  прихрамывая  расхаживать по комнате и  остановилась
перед Кэнфилдом.
     - Прежде чем вы ушли за этим человеком, Батройдом, я задала вам вопрос.
     - Я помню. Вы предложили мне работу.
     - Я  смогу через вас сотрудничать  с вашим  агентством? Но только  буду
иметь дело исключительно с вами. Мы не враги. У нас с вами одна цель.
     - То есть?
     - Вы не могли бы сообщить начальству,  что  я добровольно согласилась с
вами  работать?  И  это  правда,  мистер  Кэнфилд,  чистая правда.  На  меня
покушались. Если б не  вы, я бы сейчас уже была мертва. Я старая женщина, но
подобного рода конец меня пугает.
     - Следовательно, вы знаете, что ваш сын жив?
     - Не знаю. Но предполагаю.
     - Что дает вам основания? Эти ценные бумаги?
     - Я отказываюсь отвечать на вопрос.
     - Тогда что?
     - Сначала ответьте на мой  вопрос. Смогу ли я использовать возможности,
которыми  обладает ваше агентство, но не объясняя  зачем?..  Отвечать я буду
только перед вами.
     - Из чего следует, что и я буду зависеть от вас.
     - Совершенно верно.
     - Это возможно.
     - А в Европе? Вы сможете действовать и в Европе?
     - У нашего агентства есть взаимные соглашения с рядом...
     - Тогда выслушайте мое конкретное предложение, - прервала его Элизабет.
-  И,  между  прочим,  обсуждению  оно  не подлежит.  Сто тысяч долларов.  В
наиболее удобной для вас форме.
     Мэтью Кэнфилд поглядел  на старую даму  - она была абсолютно уверена  в
себе.  И  почувствовал  страх. В сумме, названной  Элизабет  Скарлатти, было
нечто пугающее. Он чуть слышно повторил:
     - Сто тысяч...
     - "И  пусть  пыль  скроет  наши  следы",  -  процитировала  Элизабет. -
Соглашайтесь, мистер Кэнфилд, и радуйтесь жизни.
     Кэнфилд почувствовал, что по спине у него струится пот, хотя в каюте не
было жарко.
     - Вы уже знаете мой ответ, - проговорил он.
     - Да, знаю... И не  впадайте в панику  -  деньги можно перевести на ваш
счет  без  проблем.  Эта  сумма  достаточна, чтобы вы перестали  чувствовать
неловкость,  но  не  столь  велика,  чтобы  вы по  гроб жизни  считали  себя
обязанным. Вот это было бы неудобно... Так на чем же мы остановились?
     - То есть? Как это на чем?
     -  Ах да. Значит,  вы подозреваете,  что мой сын жив. И давайте отделим
эту тему от разговора о ценных бумагах.
     - Но почему?
     -  А потому, что  с апреля по декабрь прошлого года  мой сын  перевел в
различные банки Европы сотни тысяч долларов. Полагаю, эти деньги  нужны были
ему  на всякие уместные  и неуместные траты, на тот  образ жизни, который он
предпочитает.  Я  проследила путь этих  денег. Точнее,  работаю над  этим, -
Элизабет  видела, что следователь ей не  верит.  - К сожалению,  это правда,
хотите верьте, хотите нет.
     - Но то же касается и ценных бумаг, разве нет?
     - Интересно: я  говорю с человеком,  которому  плачу  за работу,  а  он
сомневается  в том,  что  я говорю правду...  Да я за  пределами этой  каюты
никогда не признаю факта своей осведомленности об этих ценных бумагах.
     - И снова: почему?
     - Справедливый вопрос.  Не думаю, что вы поймете, но постараюсь  честно
вам объяснить.  Факт пропажи бумаг вскроется не раньше чем через год. У меня
нет  никаких  законных оснований инспектировать фонды моего сына - да их нет
ни у  кого,  законные  основания появятся только  в конце  этого финансового
года.  Если эта  история вскроется,  она  ударит по  всей  семье  Скарлатти.
Деловые  связи  Скарлатти  с  банками  всего  цивилизованного  мира сразу же
попадут  под  подозрение.  А  подозрения  о том, что  многомиллионные сделки
"Скарлатти  индастриз"  с  сотнями  корпораций  не подкреплены  достаточными
финансовыми обязательствами -  хотя это, как вы понимаете,  и неверно, - тут
же вызовут страшную панику во всем деловом мире.
     Кэнфилд слушал внимательнейшим образом.
     - А кто такой Джефферсон Картрайт? - спросил он.
     - Единственный,  кто, кроме меня, знал об исчезновении ценных  бумаг из
фондов моего сына.
     - О Боже! - Кэнфилд выпрямился.
     - Вы что, полагаете, именно потому его и убили?
     - Да, других причин не вижу.
     - Но могли быть и  другие причины -  это  был обыкновенный бездельник и
бонвиван.
     - В ваших кругах людей не убивают за то, что они спят  с чужими женами.
Напротив, это удобный предлог, чтобы переспать с его женой.
     - Следовательно, мистер Кэнфилд, я тоже нуждаюсь в защите.
     - Что вы собираетесь делать, когда мы прибудем в Англию?
     - Именно то, что я вам уже сказала, - начну с банков.
     - А что вы им скажете?
     - Пока не знаю.  Но  в деле замешаны значительные  суммы. Деньги должны
были на что-то  пойти. И, как вы понимаете, их путь строго документирован  -
такие суммы  не таскают в бумажниках и пакетах. Возможно,  открыты  какие-то
новые счета на фиктивные имена. Или созданы небольшие предприятия  - пока не
знаю.  Но  я знаю одно: эти деньги  должны быть как-то использованы до того,
как просочатся сведения о пропаже бумаг.
     - Господи, но ведь в Стокгольме - одном Стокгольме - он должен выручить
тридцать миллионов!
     - Не  обязательно.  Счета можно  открыть,  например, и  в Швейцарии, из
Стокгольма эти деньги переведут туда, и факт сделки может долго оставаться в
тайне.
     - А как долго?
     - Пока не удостоверятся в подлинности каждого из  сопровождающих сделку
документов. Пока ценные бумаги не превратятся в иностранную валюту.
     - Значит, вы намерены проследить путь банковских счетов?
     - Это единственная отправная точка, - Элизабет Скарлатти открыла ночной
столик и достала косметичку. Вынула оттуда лист бумаги.
     - Полагаю, у вас есть этот  список. Прочтите и освежите в памяти, - она
протянула ему  лист со списком банков, куда,  по просьбе Алстера  Скарлетта,
банк "Уотерман траст компани" переводил деньги. Кэнфилд помнил этот список -
его предоставил в распоряжение "Группы 20" генеральной прокурор.
     - Да,  я видел этот список, но собственного  экземпляра  у меня  нет...
Что-то около миллиона долларов?
     - Вы обратили внимание на даты, когда из банков были изъяты эти суммы?
     - Я помню, что последнее  изъятие было сделано за две  недели  до того,
как ваш  сын и его жена  вернулись в Нью-Йорк. Но пара счетов, как вижу, еще
не закрыта.
     - Да, в Лондоне  и Гааге... Но вот что важно - я даже сама пока не могу
объяснить, в чем эта важность, но  что-то здесь есть... Обратите внимание на
географию.
     - Какую географию?
     - Смотрите: все начинается  в  Лондоне. Потом  переходит на север  -  в
Норвегию, затем возвращается в Англию - на этот раз в Манчестер; снова север
- Дания, юг - Марсель, запад  - Испания, Португалия, северо-восток - Берлин,
снова  юг  -  Каир;  на  северо-запад, через  Италию, Рим,  мы переходим  на
Балканы, возвращаемся на запад - в Швейцарию. Вот как все шло. В этом должен
быть определенный смысл.
     - Но какой, мадам Скарлатти?
     - Разве вас ничего не удивляет?
     -  Ну,  ваш сын отправился  в  свадебное путешествие, я не  знаю, каков
традиционный маршрут  свадебных  путешествий.  Люди  моего  круга  ездят  на
Ниагарский водопад.
     - И тем не менее это не совсем обычный маршрут.
     - Все равно не понимаю.
     - Ладно,  постараюсь  объяснить  вам это  доступнее. Вот,  например, вы
решили  совершить развлекательную  поездку. Вы живете  в Вашингтоне. Куда вы
отправитесь?  Наверняка не по маршруту Вашингтон  - Нью-Йорк - Балтимора, со
следующей остановкой в Бостоне. Зачем вам такая развлекательная поездка?
     - Да, радостей на таком маршруте маловато.
     -  Вот  и мой  сын: он  двигался с места на  место внутри определенного
полукружья. И самая большая сумма была изъята в месте совсем не том, где, по
логике его передвижений, она должна была быть изъята. А в то место, конечную
точку своего путешествия, он, следуя опять же географической логике,  должен
был попасть на несколько месяцев раньше.
     Кэнфилд  смотрел  в список  и отчаянно  пытался понять  о  какой  такой
географической логике говорит Элизабет.
     - Не трудитесь,  мистер  Кэнфилд. Я знаю,  где это  место.  В Германии.
Небольшой городок на юге. Он называется Тассинг... Но почему, почему?

ЧАСТЬ II

Глава 22

     На второй и третий дни путешествия все было тихо - как с погодой, так и
с  общей атмосферой в первом классе "Кальпурнии".  Весть о  гибели одного из
пассажиров угнетала всех остальных путешественников. Миссис Шарлотта Батройд
пребывала  в своей  каюте  под  неусыпным  присмотром  корабельного врача  и
медсестер: когда ей сообщили, что случилось с мужем, она  впала  в истерику,
поэтому врачу пришлось дать ей изрядную дозу успокоительного.
     На третий день она почувствовала себя получше, мало-помалу наладилось и
настроение у большинства пассажиров.
     Элизабет  Уикхем Скарлатти и ее молодой попутчик взяли себе  за правило
не общаться в течение дня, кроме как за завтраком,  обедом и  ужином. Однако
ровно в десять тридцать вечера Мэтью  Кэнфилд  непременно  спускался к ней в
каюту - вроде бы просмотреть предназначенную ему почту,  на  самом  же  деле
чтобы  не  допустить  повторения  попытки  типа той,  что  была  предпринята
Батройдом. Эти вечерние бдения явно шли во вред здоровью Кэнфилда.
     - Будь я на сто лет моложе, можно было  бы выдать вас  за одного из тех
милых    господ,   что   оказывают   известного   рода   услуги   перезрелым
путешественницам.
     - Если  бы вы соизволили потратить  небольшую  часть вашего знаменитого
состояния на  собственный океанский лайнер, мне не пришлось бы сейчас сидеть
с вами тут ночи напролет.
     Однако  эти поздние беседы  давали  и положительные  плоды: Элизабет  и
Кэнфилд  более-менее спланировали  свои дальнейшие действия. Кроме того, они
определили   сферы  ответственности  Кэнфилда  в  роли  помощника   Элизабет
Скарлатти.
     -  Вы  должны  понимать,   -  заявила  Элизабет,  -  что   я  вовсе  не
заинтересована в  том, чтобы  вы  совершали  действия,  способные  подорвать
репутацию правительства. Не  стану  я  заставлять вас  идти  и  против вашей
совести - в том, что совесть все-таки существует, я не сомневаюсь.
     - Ну да, а что вредно или полезно, решаете только вы, не так ли?
     -  В  известной степени  да.  Мне кажется,  я достаточно компетентна  в
подобного рода вопросах.
     - Однако, чтобы перейти мост, сначала нужно к нему подойти.
     - О, это вы замечательно выразились!
     По  мысли Элизабет Скарлатти,  Мэтью Кэнфилд  по-прежнему  должен будет
посылать  свои отчеты в Вашингтон,  в  "Группу 20",  но  с одной поправкой -
предварительно  получив  добро  от нее  самой. Они будут  сообща  составлять
ответы на правительственные запросы, а в случае  физической опасности старая
леди обязывалась безоговорочно выполнять его инструкции.
     После  прибытия  в  Лондон  Мэтью  Кэнфилд  начнет  получать  обещанное
вознаграждение: сто тысяч долларов, в десять приемов, наличными.
     - Согласитесь, мистер Кэнфилд, что на наше соглашение можно взглянуть и
под иным углом.
     - Под каким же?
     - Между прочим, ваше учреждение совершенно бесплатно будет пользоваться
моими  достаточно богатыми возможностями.  Вы не  находите, что  это  весьма
выгодно для налогоплательщиков?
     - Я отмечу это в первом же отчете.
     Однако главная проблема была не в этом. Чтобы должным образом выполнять
свои обязательства и перед "Группой 20", и перед мадам Скарлатти, необходимо
было  найти  какое-то  прикрытие,  которое  позволяло бы Кэнфилду  постоянно
общаться  со  старой  дамой,   не  вызывая  ничьих   подозрений.   Создавать
впечатление, будто общение это зиждется на чистой  взаимной симпатии либо на
интересах сугубо делового характера, было бы неразумно.
     Мэтью Кэнфилд - не без определенной задней мысли - осведомился:
     - Может быть, стоит привлечь к делу вашу золовку?
     - Полагаю, вы имеете в виду жену  Алстера. Поскольку супруга Чэнселлора
в делах вообще ничего не смыслит.
     - Совершенно верно.
     -  Откровенно  говоря,  Джанет  мне нравится.  Но  взаимностью  она  не
отвечает. Она меня, мягко говоря, не любит. Причин этому много, и они вполне
основательны. Чтобы добиться от нее того, что я хочу, я вынуждена обходиться
с нею достаточно  жестко. Но поступаю я  так исходя лишь из своего понимания
ее выгоды.
     - Весьма благородно. Но все же могли бы мы рассчитывать на ее помощь? Я
ее недостаточно хорошо знаю.
     -  Как бы поточнее  выразиться... У  Джанет не  в  полной  мере развито
чувство ответственности. Думаю, вы это и сами успели заметить.
     - Пожалуй. Но,  на мой взгляд, она догадывается,  что вы  отправились в
Европу из-за Алстера.
     - Да, я  учитываю и  это. Вероятно, я могла бы ее уговорить. Но вряд ли
это можно сделать по телефону, и уж, разумеется, я не доверюсь почте.
     -  Есть более  удобный способ:  я  съезжу в Америку и  передам ей  ваше
письменное объяснение. И надежно, и безопасно. Остальное я улажу сам.
     - Странно, вы ведь говорили, что не очень хорошо ее знаете.
     - Просто мне  кажется, что я смогу убедить ее, - она поймет: и вы и я -
мы оба на ее стороне. И, поняв это, она согласится нам помочь.
     - Да, она была бы нам очень полезна.  Она могла бы провезти нас по  тем
местам, где они оба бывали...
     - К тому же она знает некоторых людей...
     - Но мне-то что вы прикажете делать?  Ведь когда вы вернетесь, вы  вряд
ли застанете меня в живых.
     Кэнфилд подумал и об этом:
     - Когда мы прибудем  в Англию,  вам  придется  некоторое  время  пожить
инкогнито.
     - То есть?
     -  Почему  бы вам  не  предаться молитвам  за спасение  вашей  души? И,
разумеется, за спасение души сына?
     - Что-то я вас не понимаю.
     -  Вы отправитесь в монастырь.  Все знают, что  вы  глубоко скорбите  о
потере  сына. И ваше стремление на время  уединиться от мира будет выглядеть
вполне  логично. Мы дадим  в прессе заявление,  что вы отправляетесь в некий
приют на севере Англии.  А на самом деле вы отправитесь на  юг.  Моя контора
все устроит.
     - Боюсь, это будет выглядеть крайне смешно.
     -  Вот  уж  неправда.  В  черном  одеянии  вы  будете выглядеть  весьма
импозантно.

     Миссис Батройд, закутанная черной вуалью, сошла на пристань в первой же
партии  пассажиров.  На таможне к ней подошел  некий  мужчина, он  помог  ей
быстро  пройти  контроль, а затем вывел  на улицу и  усадил  в "роллс-ройс".
Машина тронулась. Проследить, куда  они направились, Кэнфилд, разумеется, не
мог.
     Прошло сорок  пять  минут.  За  это время  Кэнфилд  успел  вселиться  в
гостиницу, а также  позвонить из автомата своему  лондонскому связному.  Они
договорились, что  тот  подъедет к гостинице.  В  ожидании связного  Кэнфилд
прилег: как же он устал от корабельной тряски! Ему вовсе  не улыбалось вновь
пускаться в  путь,  но  другого  решения  он  придумать  не  мог.  Ведь  его
стремление быть рядом с Джанет можно объяснить как угодно, а  то, что жена и
мать пропавшего Алстера Скарлетта путешествуют вместе,  тоже вполне логично.
Кэнфилд а отнюдь  не  пугала возможность более близкого  контакта  с  Джанет
Скарлетт. Конечно, женщина она легкомысленная, но не более.
     Он уже  начал клевать  носом,  когда невзначай бросил взгляд на часы  и
обнаружил, что опаздывает на  встречу.  Он позвонил  портье. Услышав  чинную
английскую речь, Кэнфилд почувствовал облегчение.
     - Мадам  Скарлатти находится в пятом номере. Нам поручено предупреждать
ее, если кто-то будет ее спрашивать, сэр.
     - Отлично. Поступайте так и впредь. Я намерен подняться к ней в номер.
     Кэнфилд  постучал  и  громко назвал свое  имя.  Только  тогда  Элизабет
Скарлатти открыла  дверь.  Она  указала  ему  на кресло,  сама же присела на
широкий, в викторианском стиле диван, стоявший у окна.
     - Ну и каковы наши дальнейшие планы?
     - Час  назад я звонил  лондонским  коллегам.  С  минуты  на  минуту  их
представитель должен прийти сюда.
     - Кто это?
     - Некто Джим Дерек.
     - Вы с ним знакомы?
     -  Нет. У  нас  с англичанами  существует соглашение:  если  нам  нужна
помощь,  мы звоним  связному,  и тот  дает  нам координаты агента.  Такую же
помощь оказываем им и мы.
     - Вряд ли это так уж удобно, - констатировала мадам Скарлатти.
     - Мы платим за услуги.
     - И о чем он будет нас спрашивать?
     - Собственно, мы  скажем ему лишь  то, что пожелаем. Пока наши действия
нельзя будет квалифицировать как действия, наносящие вред Британии, докучать
нам  вопросами не будут.  Но больше всего  их беспокоят финансовые издержки,
даже не  благополучие  страны: пока расходы не выходят за пределы разумного,
их, по правде говоря, вообще ничего не волнует.
     - Довольно странный подход.
     - Англичан очень беспокоит, на  что уходят деньги налогоплательщиков, -
Кэнфилд снова глянул на часы. - Я попросил его захватить список монастырей и
приютов.
     - Вы что, всерьез все это затеяли?
     -  Да. Если только он  не придумает чего-нибудь  поумнее. Меня не будет
приблизительно две с половиной недели. Вы уже составили послание к Джанет?
     - Да, - она протянула ему запечатанный конверт.
     Зазвонил  телефон, стоявший  на  другом  конце комнаты - на  столике  у
двери. Элизабет стремительно встала.
     - Это Дерек? - спросил Кэнфилд, когда она повесила трубку.
     - Он.
     - Отлично!  А теперь, мадам Скарлатти,  позвольте вести беседу мне.  Но
учтите,  если  я задам  вам  прямой  вопрос,  ваши  ответы мне  должны  быть
откровенными.
     -  И что,  мы совсем  не  будем пользоваться  условными  сигналами? - с
оттенком сарказма спросила она.
     - Нет. Поверьте мне на слово, в его задачи вовсе не входит получение от
нас полной информации: излишние знания обременительны.
     - Может, мне предложить ему виски или чаю? Или это у вас не принято?
     - Виски, пожалуй, было бы как нельзя кстати.
     - Я сейчас распоряжусь.
     - Чудесно!
     Элизабет  Скарлатти  сняла  трубку и  велела принести  лед  и  напитки.
Кэнфилд мысленно  улыбнулся:  ах, какая  щедрость при таких-то миллионах,  и
закурил свою излюбленную тонкую сигару.
     Джеймсу Дереку было на вид лет сорок пять; несколько полноватый, вообще
весь какой-то округлый,  приятной наружности мужчина, он казался  прямо-таки
ходячим  образчиком  процветающего коммерсанта.  Он  был  предельно  вежлив,
улыбчив, однако держался в рамках протокола. Как только он заговорил, улыбка
как бы сама собой исчезла.
     -  Мы   выяснили,   на  кого  зарегистрирован  "роллс-ройс"  .   Машина
принадлежит  маркизу Жаку Луи  Бертольду.  Мы  уже  начали  собирать на него
информацию.
     - Отлично. А как насчет приютов?
     Англичанин вынул из внутреннего кармана пальто лист бумаги.
     - Мы  могли бы предложить несколько вариантов, выбор зависит от того, в
какой мере мадам Скарлатти желала бы поддерживать связь с внешним миром.
     - А  есть  ли такие, где подобная  связь  полностью  исключена? С обеих
сторон... - осведомился Кэнфилд.
     - В таком случае мы должны ограничиться только  католическими приютами.
Их у нас два... Или даже три.
     - Но послушайте! - возмутилась старая леди.
     - Перечислите их, - решительным тоном произнес Кэнфилд.
     - Один принадлежит бенедиктинскому ордену, другой - кармелитскому. Оба,
кстати, расположены на юго-западе, кармелитский - совсем близко от Кардиффа.
     - Есть  вещи,  которые  для меня не приемлемы  ни  под каким видом, и я
хочу, чтобы вы это всегда помнили, мистер Кэнфилд. Я не желаю иметь никакого
дела с этими монастырскими овцами!
     - Какой из этих приютов пользуется наибольшей славою? - гнул свою линию
Кэнфилд.
     -  Ну,  принцесса   Глостерская,  к  примеру,  каждый   год   совершает
паломничество в Йоркское аббатство. Но это англиканская церковь.
     - Прекрасно! Мы распространим сообщение, что мадам  Скарлатти  намерена
провести месяц в стенах этого аббатства.
     - Ну, это куда ни шло, - примирительно произнесла старая леди.
     -  Я  еще  не закончил,  -  Кэнфилд  повернулся  к англичанину, на лице
которого вновь появилась улыбка. -  На самом деле мадам  Скарлатти завтра же
отправится в монастырь кармелиток. Сопровождать ее будете вы.
     - Как вам будет угодно.
     -  Минуточку, господа! Я  не согласна. Мистер  Дерек  будет действовать
сообразуясь с моими желаниями.
     - Искренне сожалею, - ответил  англичанин, - но  мне  велено  выполнять
распоряжения мистера Кэнфилда.
     -  Вы  не  забыли,  мадам  Скарлатти,  что  у  нас  с  вами  существует
соглашение? - обратился к ней Кэнфилд. - Вы что же, решили нарушить его?
     - Боже  мой! Вы  ничего не понимаете! Да я просто  не в состоянии и дня
прожить среди всех этих папских идолов! Да еще слушать все их бредни!
     - Вы будете от них избавлены, мадам, - вмешался Дерек. - Монахини будут
предупреждены, что  вы приняли обет молчания. Так что вы ни с кем не обязаны
общаться.
     - Вот  видите: покоем и  тишиной,  столь  полезными  для  размышлений о
бессмертии  души,  вы  будете обеспечены полностью,  -  подытожил  дискуссию
Кэнфилд.

Глава 23

     "12  августа 1926 года. Йорк, Англия. - Сегодня  на рассвете внутренние
покои  знаменитого  Йоркского  монастыря  потряс сокрушительной  силы взрыв,
разрушивший часть западного крыла, в  котором  расположены жилые  кельи этой
религиозной  обители, и вызвавший гибельный  всепожирающий пожар,  что вкупе
стоило жизни  многим и многим сестрам-монахиням и послушницам. Точное  число
жертв   этой  ужасной  трагедии  пока  неизвестно.  Взрыв   предположительно
произошел  вследствие внезапно возникших неполадок в  недавно  установленной
системе теплоснабжения".

     Кэнфилд  прочел  это сообщение в судовой  газете за день  до прибытия в
Нью-Йорк.
     Да, они  ничем не  гнушаются! Кэнфилд до  боли  в скулах стиснул  зубы.
Однако  теперь  по  свету пошли  гулять репортажи, в  которых в  числе жертв
фигурировала   и  мадам  Скарлатти.  Но  Кэнфилд  сознавал,  что  цена  этой
дезинформации оказалась слишком высокой. Кэнфилд  достал из  кармана  письмо
мадам  Скарлатти  к Джанет. Он  уже  много раз читал его. На его взгляд, оно
было  написано очень  убедительно.  Но сейчас ему почему-то захотелось вновь
перечитать его.

     "Милое мое дитя!
     Я знаю, что вы не питаете  ко  мне  особенного  расположения и любви, и
весьма  об этом  сожалею.  Впрочем,  я понимаю, что такое отношение  ко  мне
вполне оправданно: члены  семьи Скарлатти  - не  из той  категории людей,  с
которыми  приятно  иметь  дело.  Тем  не  менее, хотя некоторые  члены семьи
Скарлатти  и   причинили   вам  немалые  страдания,  вы,  несмотря  на  это,
по-прежнему  остаетесь членом семьи и матерью одного из продолжателей  рода.
Быть может,  именно вам суждено  до некоторой степени  исправить совершенные
нами ошибки.
     Я пишу вам все это, руководствуясь отнюдь не сентиментальными чувствами
и  не ради красного  словца. История  показывает, что зачастую именно те, на
кого  судьба неожиданно  налагает, казалось бы, непомерную  ответственность,
вдруг  проявляют   себя  самым   блистательным  образом.  Я  предлагаю   вам
поразмыслить над этим.
     Более того, я прошу вас самым серьезным образом  подумать над тем,  что
сообщит вам  мистер  Мэтью  Кэнфилд.  Я полностью  ему доверяю. Доверие  мое
основано  на  том,  что  он спас  мне  жизнь, при  этом  чуть  не  лишившись
собственной. Его и наши интересы неразрывно связаны между собой. Он объяснит
вам суть дела и от моего имени попросит вас оказать нам великую услугу.
     Я, мое  милое дитя,  уже очень старая женщина. Жить мне осталось совсем
немного  - кто  знает, сколько  именно  месяцев  или лет  (драгоценных, быть
может, только  для меня). Хотелось  бы верить, что предел этот до  известной
степени зависит и от меня самой. Я как глава дома Скарлатти принимаю на себя
это обязательство,  ибо, если бы мне удалось в оставшийся срок предотвратить
нависшее над нами  бесчестие, я бы присоединилась  к моему супругу с  легким
сердцем.
     Надеюсь  получить  от  вас  ответ  через  мистера  Кэнфилда.  Если  все
произойдет так, как мне хотелось бы, в скором времени мы будем  вместе, и вы
доставите мне столько  радости, сколько  я вовсе не заслуживаю. Если  же  вы
все-таки  решите  отказаться,  вы  по-прежнему можете  рассчитывать  на  мою
привязанность и, поверьте в мою искренность, на мое понимание.
     Элизабет Уикхем Скарлатти".

     Кэнфилд вложил письмо  в  конверт. Вполне  убедительно написано,  вновь
подумал он,  - в  общем-то, ничего  впрямую не  объясняет, но вместе  с  тем
заставляет поверить, что то,  о чем  пойдет  речь, предельно важно. Если  он
сумеет  справиться со своей долей задачи, Джанет  приедет  в Англию вместе с
ним. Если  ему  не  удастся  уговорить ее -  придется  искать альтернативный
вариант.
     В особняке  Алстера  Скарлетта  шел ремонт: несколько рабочих тщательно
обрабатывали пескоструйными аппаратами наружные  стены.  Массивный  "чеккер"
подкатил к парадному входу, и Мэтью Кэнфилд проворно взбежал по  ступенькам.
Он дернул дверной колокольчик. Дверь отворила тучная экономка.
     -  Добрый день, Ханна.  Не знаю, помните ли вы  меня. Я  Кэнфилд, Мэтью
Кэнфилд. Я бы хотел повидать миссис Скарлетт.
     Ханна не двигалась с места и не приглашала войти.
     - Миссис Скарлетт ждет вас?
     -  Она не назначала мне  встречи,  но,  я уверен,  она примет  меня,  -
Кэнфилд не  предупреждал Джанет по телефону только потому, что тогда ей было
бы легче ему отказать.
     - Я не уверена, сэр, что мадам дома.
     - Что  ж, тогда мне придется подождать. Только, надеюсь,  не здесь,  на
ступеньках?
     Ханна неохотно освободила путь, и Кэнфилд ступил в холл, декорированный
в  поразительно  дурном  тоне, - отвратительное  сочетание  красных  обоев и
черных портьер прямо-таки ошеломляло.
     -  Я узнаю, дома ли мадам,  - вымолвила экономка и, сделав явное усилие
над собой, направилась к двери.
     Спустя несколько минут  на лестнице, ведущей  в холл, появилась Джанет.
Ее сопровождала  похожая на отяжелевшую от жира  гусыню Ханна. Взгляд Джанет
был ясным, уверенным, былая затравленность исчезла. Она прекрасно держалась,
и Кэнфилд увидел, сколь она красива.
     Кэнфилд вдруг  почувствовал,  до какой же степени он ей не ровня, и это
больно резануло его по самолюбию.
     - Вот так сюрприз! Какими судьбами, мистер Кэнфилд?
     Он не мог понять, как следует  расценивать ее слова - как поощрение или
как   выражение  неудовольствия.  Произнесены  они  были   приветливым,   но
прохладно-сдержанным тоном: Джанет прекрасно усвоила уроки своей свекрови.
     - Льщу себя надеждой, миссис Скарлетт, что я не нарушил вашего покоя.
     - Что вы, что вы.
     Ханна наконец-то спустилась со ступенек и направилась было к  столовой.
Кэнфилд торопливо продолжил:
     - Во время своей последней деловой поездки я  познакомился с человеком,
чья  компания   строит   дирижабли.   Я  подумал,   что  это  вас  наверняка
заинтересует.
     Краем глаза  Кэнфилд  наблюдал  за  Ханной: Ханна резко развернулась  и
уставилась на него.
     -  Неужели,  мистер  Кэнфилд? Почему  это должно меня  интересовать?  -
Джанет была явно озадачена.
     - Но я  слышал,  что ваши друзья  из  Ойстер-бей хотят  приобрести  для
своего клуба дирижабль. Вот почему я и поспешил к вам. Захватил с собой  всю
необходимую документацию. Первоначальная стоимость, спецификации и прочее...
Позвольте вам показать.
     Кэнфилд  взял Джанет  Скарлетт  за локоть и  быстро  повел  ее к  двери
гостиной. По всему  было видно,  что Ханна намеревалась задержаться в холле,
но, уловив брошенный на нее Кэнфилдом взгляд, двинулась  в столовую. Кэнфилд
же плотно прикрыл за собой дверь гостиной.
     - О чем вы говорите? Я вовсе не собиралась покупать никакой дирижабль!
     Кэнфилд приложил палец к губам.
     - Что такое?
     - Помолчите  минутку, очень вас  прошу,  - тихо, чуть ли не  шепотом, и
вместе с тем ласково произнес Кэнфилд. Он  выждал секунд десять, потом резко
распахнул дверь.
     В холле, рядом  со столиком для шляп,  стояли Ханна и  мужчина  в белом
рабочем  комбинезоне, вероятно один  из  маляров.  Они  о чем-то беседовали,
время от времени бросая взгляды на дверь гостиной. Застигнутые врасплох, они
тут же ретировались.
     Кэнфилд захлопнул дверь и повернулся к Джанет.
     - Забавно, не правда ли?
     - Что все это значит?
     -  Вас  не  смущает,  что  ваша  прислуга  проявляет столь  неприкрытый
интерес?
     -  Ах,  вот  вы  о  чем... - Джанет  повернулась  и взяла из серебряной
шкатулки, стоявшей  на  кофейном столике,  сигарету. - Конечно,  слуги будут
теперь судачить, но, мне кажется, вы сами дали им повод.
     Кэнфилд поднес спичку, она прикурила.
     - А при чем здесь маляр?
     - Меня  совершенно  не интересует, с кем общается Ханна. Главное, чтобы
она выполняла свои обязанности...
     -  Но разве вам  не кажется странным,  что, как  только  я обмолвился о
дирижабле, Ханна чуть не застряла в дверях?
     - Простите, но я вас все-таки не понимаю.
     - Виноват. Но вы еще все поймете.
     - А почему вы не позвонили перед тем, как прийти?
     - Вы бы приняли меня, если бы я позвонил?
     Джанет на минуту задумалась:
     -  Наверное...  Какой бы  ни была  наша последняя  встреча,  у меня нет
оснований сердиться на вас. Но почему вы сейчас себя так странно ведете?
     Медлить дольше не имело смысла. Он вынул из кармана конверт.
     - Меня просили передать вам это. С вашего позволения я присяду, пока вы
будете читать.
     Джанет,  изумленная,  взяла протянутый  ей  конверт  и  сразу же узнала
почерк свекрови. Она открыла конверт и прочла письмо.
     Если она и была шокирована, то умело скрывала свои чувства.
     Она  присела на  диван,  загасила  сигарету,  посмотрела на письмо,  на
Кэнфилда,  потом  вновь на  письмо  и,  нарочито четко  проговаривая  слова,
спросила:
     - Так кто же вы такой?
     - Я работаю по заданию правительства. Я сотрудник... В общем, сотрудник
Министерства внутренних дел.
     - Министерства внутренних дел? Значит, вы никакой не бизнесмен?
     - Да. Я не бизнесмен.
     -  Вы  хотели  встретиться   и  побеседовать   со  мной  по   поручению
правительства?
     - Совершенно верно.
     - Зачем же вы сказали мне, что занимаетесь продажей теннисных кортов?
     - Мы порой вынуждены так поступать. Этого требует дело.
     - Понятно... - протянула Джанет.
     - Надо думать, вы бы хотели узнать, что имеет в виду ваша свекровь?
     - Ошибаетесь, -  и ледяным  тоном продолжила, - меня интересует другое:
значит, та наша встреча была... по заданию правительства?
     - Увы, да.
     Джанет поднялась с дивана, подошла к  нему  и изо всей силы,  наотмашь,
ударила его по лицу.
     - Вы подлец!  Вон отсюда! - при  всем том она  ни на  йоту не  повысила
тона. - Вон, пока я не вызвала полицию.
     -  О боже,  Джанет,  прекратите, пожалуйста!  - он схватил ее за плечи,
Джанет попыталась вырваться. - Выслушайте меня! Я говорю - выслушайте! Не то
мне придется ответить вам тем же.
     Щеки ее пылали от ярости, но в ее глазах Кэнфилд уловил глубокую обиду.
Он по-прежнему держал ее за плечи.
     -   Да,  мне   действительно  было   поручено   познакомиться  с  вами.
Познакомиться и постараться выведать как можно больше.
     Джанет, совершенно рассвирепев, плюнула в него. Он снес и это и даже не
вытер плевка.
     - Да, я раздобыл информацию, которая была мне нужна, и  использовал ее,
потому  что именно  этим  я зарабатываю на жизнь! Безусловно,  другие отделы
моего министерства  могут  заинтересоваться,  чем вы  угощали меня  здесь, у
себя,  и  где вы  добываете  виски.  Но,  уверяю вас,  меня  это  совсем  не
интересует.
     - Я не верю ни единому вашему слову!
     -  А  мне  начхать, верите  вы мне  или  не  верите! А чтобы  вам  было
понятнее, добавлю, что я держу вас под наблюдением уже несколько недель! Вас
и  всех ваших собутыльников... Вам, вероятно, нелишне будет  узнать,  что  я
намеренно пока опускаю детальные описания... куда более интригующих аспектов
вашей весьма полнокровной жизни!
     В глазах Джанет появились слезы.
     - Учтите,  я привык выполнять  свою  работу  с  предельным усердием,  и
именно  потому я  не уверен, что  вы, с точки  зрения морали, вправе вопить:
"Спасите! Лишают невинности!". Вы, вероятно,  не догадываетесь,  но ваш муж,
или бывший муж, или черт знает, как его назвать, быть может, очень даже жив.
Знайте, что из-за него погибли - сгорели заживо! - десятки женщин, таких же,
как вы,  и  молодых  девушек! Были  и  другие  жертвы,  но, возможно, они  и
заслуживали такого конца!
     - Да что вы такое говорите!
     Он несколько ослабил хватку, но все еще не отпускал ее.
     - Тогда слушайте. Дело в том, что  всего  неделю  назад  я расстался  в
Лондоне с вашей свекровью после чертовски опасного путешествия через  океан!
В  первую  же  после  отплытия   ночь  ее  чуть  не  убили.  Поверьте,   это
действительно  было покушение. Если б оно удалось,  дело представили бы так,
словно она  сама,  будучи  в  неизбывном  горе, бросилась за борт. И никаких
следов.  Неделю  назад  мы  дали сообщения  в  газетах, что она  удалилась в
Йоркский монастырь, есть такой в Англии. Спустя два дня там вдруг взорвалась
отопительная система,  погибло  бог знает сколько невинных людей! Несчастный
случай, разумеется.
     - Господи...
     - Так мне продолжать, или вы все еще хотите, чтобы я ушел?
     Жена Алстера Скарлетта попыталась улыбнуться, но у нее вышла не улыбка,
а, скорее, гримаса боли.
     - Я думаю, вам лучше остаться... Расскажите мне все.
     Они сидели на диване. Кэнфилд рассказывал.

Глава 24

     Бенджамин Рейнольдс сидел в кресле и вырезал недельной давности заметку
из воскресного приложения к "Нью-Йорк геральд". Собственно  говоря, это была
даже и не заметка, а подпись к фотографии в разделе светской хроники: Джанет
Саксон  Скарлетт на выставке собак  в Мэдисон-сквер гарден,  в сопровождении
"мистера  Кэнфилда,  агента   по  сбыту   спортивных   товаров".   Рейнольдс
усмехнулся, вспомнив последний телефонный разговор с Кэнфилдом.
     - Я  могу стерпеть что угодно, только  не эти чертовы собачьи выставки!
Собаки - это либо  забава слишком богатых, либо утешение для слишком бедных.
А я как раз посередине!
     Ничего,  потерпишь,  дружок, подумал  шеф  "Группы  20". Эта фотография
появилась не случайно: прежде  чем  вернуться  в  Англию, Кэнфилд должен был
провести десять дней в Нью-Йорке. Эти десять дней были посвящены тому, чтобы
сделать  явным факт  наличия  некоторых  отношений между  Кэнфилдом и  женой
Алстера Скарлетта.
     Операция  удалась, но Бенджамин  Рейнольдс сомневался:  а  только  лишь
создание  общественного мнения  интересовало  Кэнфилда?  Может, было в  этом
что-то более  глубокое? Может, Кэнфилд  по-настоящему  ухаживает за  Джанет?
Легкость,  с какой он  уговорил ее на  сотрудничество с Элизабет  Скарлатти,
располагала к подобным сомнениям.
     - Бен, - в  кабинет ворвался Гловер.  - Кажется, мы нашли! - он  плотно
прикрыл за собой дверь.
     - Ну что там у вас?
     - Я уверен, что все это связано с домом Скарлатти.
     - Дайте-ка посмотреть.
     Гловер положил на стол несколько страниц машинописного текста.
     - Недурное прикрытие, а? - сказал он, указывая на фотографию Кэнфилда и
Джанет.
     - Ну что же, он действует по нашему приказу. Если он  будет хорошо себя
вести, он достигнет успехов в светском обществе.
     - Кэнфилд - молодец. Кстати, они уже отправились в Англию.
     - Да, я знаю. Они отплыли вчера... Так что там у вас?
     - Мы  получили сообщение  из  Швейцарии.  Под Цюрихом в  течение одного
нынешнего  года приобретено  четырнадцать поместий. Взгляните  на карту: все
участки граничат  друг  с другом. Это как бы государство внутри государства.
Огромная территория, сотни тысяч акров.
     - И что, кто-то из покупателей принадлежит к клану Скарлатти?
     - Нет... Но одно из поместий приобретено на имя Чарльза Батройда.
     - Вы уверены? Что значит "приобретено на имя"?
     -  Это  поместье  купил  тесть Батройда,  Томас  Роулинс.  Он  один  из
совладельцев  страховой компании  "Годвин  и  Роулинс". А  его дочь Шарлотта
замужем, точнее, была замужем за Батройдом.
     Рейнольдс взял список имен.
     - Кто эти люди? И как они между собой связаны?
     Гловер схватил две оставшиеся страницы:
     - Вот взгляните: здесь четыре  американца, два  шведа, три англичанина,
два француза и три немца. Итого четырнадцать.
     - Справки на них есть?
     - Только на американцев. Мы уже запросили информацию на всех остальных.
     - И кто они?
     -  Я  уже  говорил   о  Роулинсе.  Далее  следует  Говард  Торнтон   из
Сан-Франциско. У него строительные подряды. Два нефтепромышленника из Техаса
-  Луис  Гибсон  и  Эвери  Лэндор. Они вдвоем  владеют  большим  количеством
скважин, чем пятьдесят их конкурентов вместе взятые.
     - Какие-нибудь связи между ними есть?
     - Пока непонятно. Мы сейчас как раз выясняем.
     - А как насчет других? Шведов, французов, англичан, немцев?
     - Пока мы знаем только имена.
     - И есть среди них крупные воротилы?
     - Да, несколько.  Например, Иннес-Боуэн, англичанин,  крупная  шишка  в
текстильной  промышленности. Француз Додэ владеет пароходными линиями. Немец
Киндорф - большой босс из Рурской области. Уголь. Фон Шнитцлер  представляет
ИГ Фарбениндустри. Остальных не знаю.
     - Да, между всеми этими господами есть определенное сходство...
     - Провались я на  этом месте, если вы  не правы.  Все  они  богаты  как
крезы. Такие поместья под залог не купишь. Связаться с Кэнфилдом?
     - Придется. Отошлите ему  этот список курьером. И телеграфируйте, чтобы
он, пока не получит, оставался в Лондоне.
     - Может быть, мадам Скарлатти знает кого-нибудь из них?
     - Дай-то бог... Но я боюсь, что с ней могут возникнуть проблемы.
     - Какие?
     - Старая леди может захотеть податься в  Цюрих... И тогда за ее жизнь я
не дам и  ломаного гроша.  Жизнь Кэнфилда и  Джанет Скарлетт  тоже будет под
угрозой.
     - Неужели все так серьезно?
     - Разве  вы  не видите?  Группа  богатых магнатов скупила  четырнадцать
сопредельных поместий. Они явно  движимы  каким-то общим  интересом. Один из
них  -  Батройд.  Точнее, его тесть.  Но именно Батройд  пытался убить мадам
Скарлатти.
     - Совершенно верно.
     -  А старая леди жива. Батройд дал маху. Но обратите  внимание: участок
был куплен до покушения.
     - Следовательно...
     -  Следовательно, если  Цюрих  связан с Батройдом, значит, Цюрих хочет,
чтобы мадам Скарлатти была мертва.
     - Теперь же, - перебил его Гловер, -  Цюрих поймет, что мадам Скарлатти
наверняка  узнала,  кто такой  Батройд. Более того... Бен, кажется, мы зашли
слишком  далеко.  Пожалуй,  лучше  протрубить  отбой.  Составьте  отчет  для
министерства и отзовите Кэнфилда.
     -  Пока рано.  Мы  подходим  к чему-то очень важному. А ключ к  этому -
Элизабет Скарлатти. Мы постараемся максимально обезопасить ее.
     - Бен, я  не отказываюсь работать, но все дальнейшее вам придется взять
под свою ответственность.
     - Понимаю.  В инструкциях  Кэнфилду  особо  выделите следующее:  он  не
должен появляться в Цюрихе. Ни при каких обстоятельствах  он не должен ехать
в Швейцарию.
     - Хорошо.
     Рейнольдс повернулся спиной к столу и глянул в окно.
     - Да, и не  упускайте из поля  зрения  этого Роулинса,  тестя Батройда.
Похоже, он совершил непростительную оплошность.

Глава 25

     В двадцати пяти милях от древней городской черты Кардиффа, в уединенной
горной  долине стоит  монастырь  Пречистой Девы, обитель  сестер-кармелиток.
Стены его белы, словно одеяние невесты.
     Кэнфилд и Джанет  подъехали ко входу  в монастырь.  Кэнфилд подошел  ко
вделанной в толстую  стену  двери, сбоку  от  которой висел  черный железный
колокольчик, несколько раз дернул за шнур, подождал минуты две-три. Наконец,
ему ответили:
     - Что вам угодно?
     Майор достал  паспорт,  раскрыл  его  и  держал перед собой  так, чтобы
привратнице через глазок было удобно разглядеть, что там написано.
     - Меня зовут Кэнфилд, сестра. Я прибыл за мадам Элизабет  Скарлатти. Со
мной ее золовка.
     - Подождите, пожалуйста. Позвольте?  - она протянула руку за паспортом.
Кэнфилд подал его.
     Окошечко со стуком захлопнулось. Кэнфилд вернулся к машине.
     - Они очень осторожны, - сказал он, обращаясь к Джанет.
     - Что ты имеешь в виду?
     - Она взяла мой паспорт, чтобы убедиться, что я - это я.
     - Хорошо здесь, правда? Так тихо...
     - Пока тихо. Хотя  вряд ли  так будет  продолжаться, когда  мы  наконец
встретимся с мадам.

     -  До  чего же  вы  бессердечны!  А  на мое здоровье,  не  говоря  уж о
комфорте, вам просто наплевать! - бодро приветствовала их мадам Скарлатти. -
Вы что, разве не  знали, на чем  спят эти дуры? На солдатских  раскладушках,
дорогой мой!
     - Прошу меня извинить, - Кэнфилд едва сдерживал смех.
     - А вы знаете,  чем здесь кормят? Отбросами, которые я  не разрешила бы
даже свиньям давать!
     - Я  слышал,  что  они здесь сами выращивают овощи,  - вежливо  заметил
майор.
     - Эти дуры не в состоянии даже отличить овощи от сорняков, а вы мне про
овощи толкуете!
     В это  время раздался колокольный  звон, сзывающий монахинь на  молитву
Святой Богородице.
     - И так вот  гудят день и ночь! Я спросила эту чертову мать Мак-Гри или
как ее там, почему они начинают рано трезвонить, и знаете, что она ответила?
     - Что, мама? - спросила Джанет.
     -  "Так заповедал  нам Христос!" А я  ей тогда и говорю - что же это за
Христос у вас такой  несуразный!  Словом... Словом, это было  нестерпимо. Но
почему  вы  так задержались? Дерек  говорил, что вы должны были  приехать за
мной еще четыре дня назад.
     -  Мне пришлось  ждать  курьера из  Вашингтона.  Пойдемте,  я  вам  все
подробно расскажу.

     Элизабет сидела  на заднем  сиденье "бентли" и просматривала  цюрихский
список.
     - Знакомы ли вы с кем-нибудь из этих людей? - спросил Кэнфилд.
     - Лично не знакома, однако имена и репутации почти всех мне известны.
     - Например?
     - Луис Гибсон и Эвери Лэндор - выскочки из  Техаса. Мнят себя нефтяными
королями.  Лэндор, как  я слышала, большая  скотина. Гарольд Ликок, один  из
англичан, заправляет  на бирже.  Лихой  молодец!  Швед Мюрдаль  также хорошо
известен на  европейском рынке.  Стокгольм, Стокгольм... - Элизабет  подняла
глаза и перехватила взгляд Кэнфилда в зеркальце заднего вида.
     - А кто остальные?
     - Тиссен, Фриц Тиссен, сталелитейные компании Германии. Киндорф - уголь
Рурской  области.  И  фон  Шнитцлер,  теперь  глава  ИГ  Фарбен...  Один  из
французов,  Д'Альмейда,  держит  в  своих  руках  железные  дороги,  если не
ошибаюсь. С Додэ не знакома, но что-то о нем, вроде бы, слышала.
     - У него танкерный флот. Пароходы.
     -  О  да. А  еще Мастерсон.  Сидней Мастерсон. Англичанин. Компании  по
импорту,  связан  с Востоком.  Не знаю  Иннес-Боуэна,  но  имя,  опять-таки,
приходилось слышать.
     - Вы не упомянули Роулинса. Томаса Роулинса.
     - Я не думала, что надо. Фирма "Годвин и Роулинс". Тесть Батройда.
     - А четвертый американец, Говард Торнтон? Он из Сан-Франциско.
     - Впервые слышу.
     - Джанет говорит, ваш сын знал некоего Торнтона из Сан-Франциско.
     - Ну и что же?
     Когда  они  проезжали  Ронида   Вэлли,  Кэнфилд  обратил  внимание   на
автомобиль, который  маячил в  его  боковом зеркальце. Он постоянно держался
сзади  - жирная  точка, не крупнее,  отражалась  в стекле, ни на секунду  не
исчезая  из виду, за исключением тех  моментов,  когда дорога  делала крутой
поворот.  И  после  каждого  поворота,  а их  было много,  эта  точка  вновь
появлялась в зеркальце, причем намного быстрее,  чем можно было предположить
по  тому  расстоянию,  которое  их  прежде  разделяло.  На  прямых  отрезках
автомобиль держался  на солидном отдалении  и  даже  позволял другим машинам
опережать себя.
     - Что случилось, Кэнфилд?  - настороженно спросила  Элизабет,  заметив,
что он не отрывает взгляда от бокового зеркальца.
     - Ничего.
     - За нами кто-то гонится?
     - Вряд ли. В этой части Уэлса слишком мало хороших дорог.
     Спустя двадцать минут Кэнфилд  увидел, что расстояние между  ними резко
сократилось.  Он  начал понимать,  что  они  замышляют. Теперь  дорога  была
пустынной, и  им  предстояло  пройти длинный  дугообразный  поворот. С одной
стороны дорога прижималась к скалистому склону, с другой  - отвесный  обрыв,
глубиной футов в пятьдесят. У подножия его плескалось озеро.
     За  поворотом Кэнфилд увидел нечто вроде пастбища или выгона.  Он нажал
на газ, бросая  "бентли"  вперед.  Ему  хотелось быстрее добраться  до  этой
ровной, гладкой лужайки.
     Машина-преследователь  тоже  рванула  вперед,  пожирая  разделявшее  их
расстояние. Она держалась правой стороны, ближе к скалистому склону. Кэнфилд
понимал, что стоит преследователям поравняться с "бентли", как они без труда
ототрут его с дороги и столкнут через бордюрчик вниз, в отвесную пропасть, и
над ними сомкнутся  волны.  Майор давил  на  педаль, он  старался  держаться
посередине, чтобы не позволить преследователям вклиниться справа.
     - Что  такое? Что  вы делаете?! -  воскликнула Джанет, упершись  обеими
руками в панельную доску.
     - Держитесь крепче, изо всех сил!
     Кэнфилд по-прежнему  мчался  по середине  шоссе,  чуть  подавая  машину
вправо  всякий  раз, когда преследователи  пытались  поравняться с  ним:  он
старался  не   подпустить   их.  До   лужайки   оставалось  совсем  немного.
Каких-нибудь сто ярдов.
     Машина-преследователь два  раза ударила "бентли" раздался пронзительный
тяжелый  скрип.  Джанет взвизгнула.  Мадам  Скарлатти  хранила молчание. Она
обхватила сзади плечи девушки, помогая ей удержаться на сиденье.
     Наконец  они достигли  лужайки.  Кэнфилд  резко взял  влево, перескочил
через   забрызганный   грязью   бордюрчик,  и  колеса   "бентли"   коснулись
спасительной зеленой травы.
     Машина  понеслась мимо на  огромной скорости. Кэнфилд впился взглядом в
табличку с номерными знаками.
     - Е, В, I или  L! Семь! Семь или  девять?! - кричал  он. - Один,  один,
три! - Он  еще  раз повторил номер, быстро и уверенно.  Нажал  на  тормоза и
остановил машину.
     Джанет буквально вросла в сиденье. Она судорожно сжимала лежавшие на ее
плечах  руки  Элизабет. Старая  дама сидела подавшись вперед,  она прижалась
щекой к волосам Джанет.
     Элизабет нарушила затянувшееся молчание:
     - Вы назвали  буквы Е,  В, I или L,  а  цифры - семь или девять,  один,
один, три.
     - Я не успел определить марку машины.
     - Это был "мерседес-бенц", - сказала Элизабет.

Глава 26

     -  Марка интересующего  вас автомобиля -  "мерседес-бенц". Двухместный.
Модель   тысяча  девятьсот  двадцать  пятого  года.   Номерные  знаки:  EBI,
девять-один-один-три.  Машина зарегистрирована  на имя Жака  Луи  Бертольда.
Уточняю: маркиза  де  Бертольда, - Джеймс Дерек стоял перед расположившимися
на диване Элизабет  и Джанет и читал  по записной книжке. Интересно, подумал
он, знают ли  эти американцы,  кто такой маркиз де Бертольд?  Бертольд  тоже
часто останавливается в "Савойе"  и, вероятно, не менее богат,  чем Элизабет
Скарлатти.
     -  Это  тот  самый, что встречал жену Батройда на пристани?  -  спросил
Кэнфилд.
     - Да. Но не все так просто. Исходя из вашего описания, мы предполагаем,
что миссис Батройд встречал именно Бертольд. Вчера же наверняка обошлось без
него: мы установили, что в это время он находился в Лондоне, хотя автомобиль
все-таки его.
     - И что  вы об этом думаете? - Элизабет тщательно поправляла складки на
юбке  и  старалась не  глядеть на англичанина. Что-то было  в  этом человеке
такое, что вызывало у нее беспокойство.
     -  Я не знаю, что думать... Однако, мне кажется, я должен сообщить вам,
что  маркиз  де  Бертольд  имеет  статус  постоянно  проживающего  в  стране
иностранца, пользуется значительным влиянием и обладает мощными связями...
     - Насколько  я  помню, он  возглавляет фирму  "Бертольд  и сыновья",  -
Элизабет  встала  с  дивана и протянула  пустой  бокал Кэнфилду.  И вовсе не
потому,  что  ей   захотелось  еще   "черри"  -  просто  она   была  слишком
взволнованна,  и  ей  не сиделось  на месте.  -  "Бертольд и сыновья" -  это
старинная фирма с устоявшимися традициями.
     Майор подошел к столику с напитками и наполнил ее бокал.
     - Значит, вы встречались с маркизом,  мадам Скарлатти? Вы хорошо  с ним
знакомы?
     Элизабет не понравился намек Дерека.
     - Нет, я не  знакома с маркизом. Но, по-моему, встречалась с его отцом.
Бертольды - очень древний род.
     Кэнфилд подал Элизабет бокал: эта пикировка была явно бесполезной, и он
решил вмешаться:
     - Каковы сферы его деятельности?
     - Их у него предостаточно.  На  Ближнем  Востоке  - нефть, в  Африке  -
полезные ископаемые, копи, импорт и экспорт в Австралии и Южной Америке...
     -  А  зачем   ему   нужен  статус  "постоянно  проживающего  в   стране
иностранца"? Он может и так сколько угодно находиться в Англии.
     -  Я  могу ответить вам  на  этот  вопрос,  - сказала  Элизабет,  вновь
усаживаясь  на  диван.  -  Вся  его  недвижимость  находится  на  территории
протекторатов Британской империи.
     - Совершенно верно, мадам, - подтвердил Дерек. - Поскольку его компании
в основном сосредоточены в  пределах британских владений, он постоянно имеет
дело с Уайтхоллом. И, как правило, с большой выгодой для себя.
     - Существует ли правительственное досье на Бертольда?
     - Конечно, коль скоро у него есть этот статус.
     - Вы можете его для меня достать?
     -  Для  этого мне  нужны  по-настоящему  веские  аргументы,  и  вы  это
прекрасно знаете.
     -  Мистер  Дерек! На  борту  "Кальпурнии" на мою  жизнь  было совершено
покушение! Вчера в  Уэллсе нас пытались сбросить в пропасть! К обоим случаям
маркиз де  Бертольд, вероятно, имеет самое непосредственное отношение. Какие
еще вам нужны аргументы?!
     - Боюсь, что  вынужден  не согласиться  с  вами.  Указанные  вами факты
относятся   к  ведению  полиции.  Все   прочее  -  сугубо   конфиденциальная
информация, и я воспринимаю ее именно как таковую. И в том и в другом случае
предъявить четкое обвинение некому. Все эти формальности, возможно, вам ни о
чем не говорят, но Кэнфилд, уверяю вас, хорошо понимает, что я имею в виду.
     Кэнфилд  взглянул  на  Элизабет,  и   она  поняла,  что  настало  время
воспользоваться его "домашней заготовкой".  Он  сумел  убедить  ее,  что при
необходимости  следует  прибегнуть  к  такому   средству,  которое,  по  его
выражению,,  называлось  "поступиться частью правды". Причина  была простой:
британская  разведка  не  собиралась   вмешиваться  в  компетенцию  полиции,
особенно если  речь шла о частном  лице, кем  бы оно ни было. Следовательно,
необходимы  резоны  иного  рода.  Резоны,  которые  поддержал  бы Вашингтон.
Кэнфилд взглянул на англичанина и размеренным, ровным голосом начал излагать
свои аргументы:
     - Правительство Соединенных Штатов  не стало  бы подключать какую бы то
ни было разведку, если бы для этого не  было достаточно веских причин. Когда
сын мадам Скарлатти, муж миссис Скарлетт, находился в прошлом году в Европе,
ему  были  переправлены  крупные  суммы   в  виде  акций  ряда  американских
корпораций. Мы  подозреваем, что они были  тайно  распроданы  на европейских
биржах. В том числе на Британской.
     -  Вы хотите сказать,  что кто-то пытается  создать здесь  американскую
монополию?
     - Госдепартамент считает,  что  махинация была  осуществлена при помощи
некоторых сотрудников нашего посольства в Великобритании. Они как раз сейчас
здесь, в Лондоне.
     - Вашего собственного посольства?! И вы полагаете, что Скарлетт во всем
этом участвовал?
     -  Мы полагаем, что его использовали, - разорвал возникшую было  тишину
голос Элизабет. - Использовали, а потом уничтожили.
     - Он вращался в этих кругах, Дерек. Так же, как и маркиз де Бертольд.
     Джеймс  Дерек  убрал  свою  маленькую  записную  книжицу.   Объяснение,
очевидно,   вполне  его   удовлетворило.   Теперь  у   него  самого   возник
профессиональный интерес.
     - Завтра я передам вам копию досье, Кэнфилд... Всего наилучшего, мадам.
Спокойной ночи! - Дерек удалился.
     -   Поздравляю   вас,   молодой   человек!   Сотрудники   посольства...
Действительно, очень умный ход. Вы просто молодчина.
     - Да, вы были неподражаемы, - сказала Джанет, одарив его улыбкой.
     - Это  должно  сработать, - буркнул майор  и одним  глотком  допил свой
виски. - А теперь я предложил бы вам немного отдохнуть. Я, например, до того
устал, что уже ничего не соображаю. На умные ходы я  уже не способен, мадам.
Не отобедать ли  нам в каком-нибудь уютном местечке, где вам,  аристократам,
не  стыдно  появляться? Я, мягко говоря,  не большой  любитель  танцев,  но,
клянусь, сегодня готов всю ночь танцевать с вами по очереди.
     Элизабет и Джанет весело рассмеялись.
     -  Нет  уж,  увольте. Однако благодарю вас  за  приглашение,  - сказала
Элизабет.  - А вы вдвоем сходите куда-нибудь, повеселитесь.  - И она ласково
посмотрела на майора. - Старая леди еще раз благодарит вас, мистер Кэнфилд.
     - Пожалуйста, заприте все двери и окна!
     - Но ведь мы на седьмом этаже! Хотя, если вы так настаиваете, то...
     - Я настаиваю, - произнес Кэнфилд.

Глава 27

     -  Боже,  как  чудесно! - воскликнула  Джанет, стараясь перекрыть гомон
голосов  ресторана "Кларидж". - А у  тебя,  Мэтью, что  такой  грустный вид?
Ну-ка, сейчас же перестань грустить!
     - Да у меня нормальное настроение. Просто я тебя совсем не слышу.
     - Нет, что-то с тобой не так. Тебе здесь не нравится?
     - Нравится, нравится! Ты не хочешь потанцевать?
     - Нет. Я ненавижу танцы. Я просто хочу сидеть и глазеть по сторонам.
     - Ну и ладно, глазей. Хорошее виски.
     - Хорошее что?
     - Я говорю, хорошее виски.
     - Нет,  спасибо. Вот видишь, я могу быть  пай-девочкой. Ты ведь меня на
два витка уже обогнал, а я еще такая свеженькая.
     - Если так пойдет и дальше, я, может, обскачу тебя и на все шестьдесят.
     - Что-что?
     -  Я  говорю,  что когда  мы наконец  выберемся из этой передряги, мне,
может, и все шестьдесят стукнет.
     - О перестань. Забудь обо всем и радуйся моменту.
     Кэнфилд неотрывно  смотрел на  Джанет и  чувствовал  какую-то  странную
радость. Иного слова  и не подберешь -  именно радость. Джанет была для него
живительным источником,  наполнявшим  его  восторгом  и теплотой.  Ее  глаза
притягивали  его -  такое притяжение могут чувствовать только влюбленные.  И
все же  Кэнфилд  изо  всех  сил  сопротивлялся  этому  притяжению,  старался
сохранить объективность, но понимал, что это ему не удастся.
     - Я тебя очень люблю, - сказал он.
     Она расслышала его, несмотря на музыку, смех, разговоры.
     - Я  знаю,  - в  ее глазах стояли слезы.  - Мы  любим  друг друга.  Это
чудесно, - Джанет чуть наклонилась к  Кэнфилду. - О Мэтью, мой дорогой,  мой
милый Мэтью! Не нужно принуждать себя делать то, чего ты не хочешь.
     - Да нет, я действительно хочу танцевать.
     Она покачала головой:
     - Я не  хочу танцевать с тобой на публике.  Мы  потанцуем.  Когда будем
одни.
     В эту минуту Кэнфилд поклялся себе: он никогда в жизни не расстанется с
этой женщиной.
     И  все  же  чувство  долга  взяло  свое:  он вспомнил  о  старой  леди,
оставшейся в "Савойе".

     В это самое мгновение Элизабет Скарлатти встала с постели и накинула на
плечи  пеньюар: она  отложила "Манчестер  гардиан",  потому что услышала  из
гостиной резкие металлические щелчки  и какой-то  глухой шум. Поначалу звуки
эти  ее совсем не  испугали  и даже не  насторожили: ведь она закрыла  дверь
прихожей на  задвижку и теперь думала,  что это  Джанет поворачивает в замке
ключ, но  не  может войти.  Было уже два часа ночи  - пора было ей вернуться
домой. Элизабет крикнула:
     - Погоди минуту, детка. Я сейчас.
     Она не стала выключать настольную лампу, и, когда шла к двери, на стене
заиграли причудливые летучие тени.
     Она  вышла  в  прихожую  и  начала  отодвигать  задвижку.  Но, вспомнив
наставления майора, на мгновение заколебалась.
     - Это ты там скребешься, Джанет?
     Ответа не последовало.
     - Джанет? Мистер Кэнфилд? Это вы?
     Тишина.
     Элизабет замерла от страха: ведь она явственно слышала скрежет, возраст
еще не нарушил ее слух.
     Может, это тонкие листы  английской  газеты так странно шелестят?  Вряд
ли. Хотя... Она очень старалась убедить себя в этом, но тщетно.
     Может, в номере есть кто-то посторонний?
     От этой мысли у нее схватило желудок.
     Развернувшись, чтобы идти обратно в спальню, она увидела, что огромные,
доходящие до самого пола двустворчатые окна чуть, не более чем на два дюйма,
приоткрыты. Шелковые портьеры слегка колыхались от ветерка.
     Она растерялась - закрывала ли она окно, прежде чем лечь в постель? Да,
закрывала,  хотя  сделала  это  исключительно для  очистки  совести, ибо  не
восприняла  всерьез наставления  Кэнфилда.  И  откуда тут в самом деле может
возникнуть опасность? Ведь под ними семь этажей!
     Конечно же,  она  закрывала  окно.  А может, не закрепила  как  следует
задвижку, и та отошла? Она направилась к окну.
     И тут она услышала:
     - Здравствуй, мама.
     Из дальнего угла комнаты  выступил высокий  крупный мужчина,  одетый  в
черное.
     Она  не сразу узнала его: в комнате было довольно  темно.  Когда зрение
привыкло к темноте, она поняла, почему этот человек показался ей незнакомым.
Изменилось лицо. Блестящие черные волосы были сбриты; иной стала форма носа,
он словно укоротился; по-иному смотрелись  глаза - прежде чуть запавшие, они
были по-жабьи выпучены. Вокруг рта и на висках виднелись крупные красноватые
пятна.  Лицом  это нельзя  было назвать.  Это была маска.  Она пугала  своим
безобразием, и все же это было лицо ее сына.
     - Алстер! Боже мой!
     - Если тебя сейчас хватит инфаркт, то несколько наемных убийц останутся
в дураках: им обещано за тебя колоссальное вознаграждение.
     Старая дама  пыталась сосредоточиться, собрать всю свою волю,  побороть
панический ужас. Она с такой силой вонзилась  пальцами в  спинку кресла, что
вены на старческих руках, казалось, вот-вот лопнут.
     Сын подошел к окну и потрогал задвижку.  Осторожно выглянул и,  похоже,
остался   доволен.  Элизабет  заметила,   что  присущая  ему  прежде  грация
сохранилась, но уже не было той мягкости, благородной  раскованности, легкой
сутулости: теперь в его движениях появилась упругая, жесткая сила - особенно
это было  заметно  по  его  рукам, облаченным в  тонкие, черные перчатки.  А
пальцы его стали такими напряженными!
     Элизабет с трудом произнесла:
     - Зачем ты пришел?
     - Все из-за твоего чрезмерного любопытства.
     Он стремительно  подошел к столику, на  котором стоял телефон, коснулся
растопыренными  пальцами  трубки,  точно хотел  удостовериться,  что  она не
кусается.   Двинулся   обратно,  остановился,  и  тут   Элизабет  наконец-то
разглядела его лицо. От ужаса она закрыла глаза.  Но овладела собой и  вновь
взглянула на сына - он почесывал правую бровь.
     -  Рубцы  еще  не  совсем  зажили.  Иногда  зудят.  В  тебе  проснулась
материнская заботливость?
     - Что ты с собой сделал?
     - Начал новую  жизнь.  Открыл  новый  мир, не  имеющий  ничего общего с
вашим. Пока не имеющий!
     - Я спросила, что ты сделал?
     - Ты прекрасно знаешь, иначе не примчалась бы сюда, в Лондон. Ты должна
понять одно: Алстера Скарлетта больше не существует.
     - Но если ты хочешь убедить в этом весь мир, зачем ты пришел ко мне?
     -  Затем, что именно  ты догадалась, что это неправда, и твои настырные
розыски меня совершенно не устраивают.
     Старая дама собралась с духом и спросила:
     -  Значит,  меня  действительно  пытались  убить? И  это все  не глупые
домыслы?
     -   Смело   сказано!   Между   прочим,    а   разве   ты   единственная
представительница рода?
     - То есть?
     Скарлетт уселся на диван.
     -  Ла фамилья Скарлатти! Так ведь  это  звучит, да? Если быть предельно
точным,   одиннадцать   членов:   двое   мужчин,   бабушка,   вечно   пьяная
потаскушка-жена и  семеро  ребятишек.  И все -  конец роду! Линия  Скарлатти
внезапно прерывается в результате вендетты! Как мило, по-сицилийски!
     -  Ты обезумел! Я остановлю тебя!  Твоих наворованных  денег  на это не
хватит, мой мальчик.
     - У  тебя  от старости  ум за  разум заходит!  Нас не одолеть деньгами.
Вопрос лишь в том, во что их вложить. А этому ты меня научила!
     - Я выкачаю их из тебя! Я загоню тебя в угол и раздавлю!
     Он вскочил с дивана.
     - Мы попусту тратим время. Какая скука! Будем говорить начистоту: всего
один  звонок в Нью-Йорк -  и за  сорок  восемь  часов от Скарлатти никого не
останется. Это будут дорогие похороны.  Организация осуществит операцию  без
осечки, по высшему разряду!
     - А твой собственный сын?
     - Он будет первым. Всех под  корень.  И никаких  следов. Тайна безумных
Скарлатти.
     - Ты сумасшедший...
     - Ах,  матушка, вспомнила курчавых  карапузов, что бегали по океанскому
пляжу  под Ньюпортом? Вспомнила, как мы плескались в своих  ванночках? И вот
перед тобой  один из  них.  И этот один мог бы  уничтожить  весь славный род
Скарлатти. Так что, мне позвонить? В общем-то, мне это безразлично.
     Старая дама, в оцепенении  слушавшая эту тираду,  двинулась к одному из
кресел.
     - Неужели то, что вы хотите от меня получить, стоит жизни всей семьи?
     -  Теперь ты  знаешь,  как  могут  обернуться  дела.  Так  что  я  могу
потребовать от тебя еще хоть сто миллионов.
     - Что ж не требуешь? Я бы выплатила.
     Алстер Скарлетт расхохотался.
     -  Конечно,  выплатила.  Из  источника, оскудение  которого вызвало  бы
большую  панику  в известных кабинетах.  Да  ладно.  Я  в этом  не нуждаюсь.
Запомни: мы выше денег.
     -  Что же  такое тебе от меня нужно? - она сидела в кресле, сложив руки
на коленях.
     - Банковские письма, для начала. Все равно тебе от  них выгоды никакой,
так что не будет и борьбы с совестью.
     - Банковские письма?
     - Те, что передал тебе Картрайт.
     - Вы убили его! Вы знали о нашем соглашении?
     - Побыстрее, мама. Надо же, этот  осел - вице-президент "Уотерман траст
компани!" Мы следили за ним  в течение  трех дней. Ваше соглашение у нас. По
крайней мере копии. Давай не будем дурачить друг друга. Письма, пожалуйста.
     Старая леди медленно  прошла в свою спальню. Ни секунды  не  медля, она
вскрыла конверты и  достала  письма. Он разложил их на  диване  и  тщательно
пересчитал.
     - Картрайт не зря получил свои деньги.
     Он аккуратно собрал их в стопку, сел.
     - Я и не подозревала, что эти письма так важны.
     -  Они  и  в  самом  деле  не  важны.  Все  счета закрыты,  а деньги...
рассредоточены, скажем так.
     - Тогда почему ты так жаждал заполучить их?
     -  Если  бы  их  предъявили  банкам,  возникло бы  много вопросов, сама
постановка  которых совершенно неприемлема для нас. Шумиха  нам  сейчас ни к
чему.
     Элизабет  всматривалась в глаза  сына.  Он был  спокоен, доволен собой,
почти мягок.
     - Кто это мы? Чем вы занимаетесь?
     И вновь обезображенные губы растянулись в гротескной улыбке:
     - Узнаешь сама, когда наступит время. Ты женщина умная, ты все поймешь.
Может  быть,  даже  будешь  мною  гордиться,  хотя,  разумеемся,  никогда не
признаешься себе в этом, - он бросил взгляд на часы. - Вернемся к делу.
     - Что еще?
     - Что  произошло  на "Кальпурнии"? Только не лгать! -  Он  смотрел ей в
глаза, не мигая.
     Элизабет напряглась. Она понимала, что правду нельзя говорить ни в коем
случае.
     - Я не понимаю тебя.
     - Ты лжешь!
     - О  чем? Я получила телеграмму от  президента банка, Горация Бутье,  в
которой он сообщил о смерти Картрайта.
     - Прекрати! - Он наклонился вперед. - Если бы  там ничего не произошло,
тебя  бы не  стали  разыскивать  в Йоркском  аббатстве,  не  было  бы  этого
дурацкого взрыва. Я хочу знать, где он.
     - Кто? Картрайт?
     - Я предупреждаю тебя!
     - Представления не имею, о чем ты говоришь!
     - С парохода исчез человек. Говорят, он упал за борт.
     - О да. Припоминаю... Но какое отношение это имеет ко мне?
     Ее взгляд выражал саму невинность.
     - Так тебе ничего не известно об этом несчастном случае?
     - Я так не сказала.
     - Что же тогда ты можешь сказать?
     - Ходили разные слухи.
     - Какие слухи?
     Старая дама  прикинула несколько вариантов  ответа.  Она сознавала, что
ответ должен быть совершенным в своей достоверности, без малейшего изъяна по
существу и по форме изложения: он должен звучать как настоящая сплетня.
     -  Что  какой-то  человек  вроде  бы был мертвецки  пьян и  воинственно
настроен. Подрался с кем-то... Его урезонили и отволокли в  каюту. Он  решил
вернуться и свалился за борт. Ты его знал?
     -  Нет,  он к нам не принадлежал,  -  Алстер явно не удовлетворился  ее
объяснением, тем  не  менее  допрос  свой  почему-то прекратил. Он  о чем-то
задумался, опустил глаза. Наконец заговорил:
     -  И  еще один, последний вопрос. Ты  покинула Америку, чтобы разыскать
своего пропавшего сына...
     - Я покинула Америку, чтобы найти вора! - резко оборвала его Элизабет.
     - Вора? Я лишь слегка сместил сроки получения дивидендов.
     - Да нет, дорогой! Ты обокрал семью Скарлатти.
     - Мы опять впустую тратим время.
     - Я хотела до конца прояснить эту проблему.
     - Проблема в том, что ты отправилась  в  путь, чтобы найти меня, и тебе
это удалось. Хотя бы в этом мы согласны друг с другом?
     - Да.
     - Теперь же я заявляю,  что  тебе  следует  держать язык за зубами,  не
предпринимать  больше  никаких  шагов  и  вернуться  в Нью-Йорк. Более того,
уничтожить все письма и распоряжения,  касающиеся  меня, если таковые у тебя
остались.
     - Я не могу выполнить эти требования!
     - В таком  случае я дам команду на проведение операции. Скарлатти, всех
поголовно, ждет смерть!
     Алстер Скарлетт вскочил и подошел к телефонному аппарату. В нем не было
заметно ни малейшей  тени  сомнения. Не глядя на нее,  он поднял  телефонную
трубку и ждал ответа телефонистки.
     Старая дама с трудом поднялась.
     - Не надо!
     Он повернулся к ней и посмотрел ей в лицо.
     - А почему?
     - Я выполняю твои требования.
     Он положил трубку на место.
     - Это точно?
     - Точно.
     Алстер Скарлетт улыбнулся: он добился своего.
     - Значит, наша сделка заключена.
     - Не вполне. - Элизабет решила рискнуть, хотя и понимала, что следующий
ход может стоить ей жизни.
     - В чем же дело?
     - Я бы хотела немного подумать, дай мне одну минутку.
     - О чем же?
     - Вот о чем: что произошло бы, если бы я нарушила договоренность?
     -  Ты знаешь, какие будут последствия. А удержать в тайне свои действия
ты бы не смогла - наша организация сильна.
     - И все же ты не учитываешь фактор времени.
     - Но писем у тебя больше нет! И нет смысла ломать над этим голову.
     - Это как посмотреть. Предположим - только предположим, что ты здесь не
объявлялся, а письма все еще находятся у меня.
     - Интересно... Продолжай.
     - Так вот, если вы не додумались до этого  сами, то непременно  нашелся
бы  кто-то вполне  разумный, кто объяснил  бы  вам, что  единственный способ
реализовать ценные  бумаги  - обменять их  по сниженной стоимости. И, как ты
думаешь, насколько сложно выявить хозяина вкладов? Разумный человек сразу же
задаст себе  два  вопроса. Первый:  где, в  какой  стране  находятся  банки,
принимающие  любые  виды  вкладов? Думаю,  долго  искать не надо  - только в
Швейцарии.  Второй вопрос:  как конкретно называются банки, принявшие  такие
вклады?
     - Прекрасно. Но ведь в этих банках тайна вклада охраняется как святыня.
Все закодировано, зашифровано, подступиться к ним невозможно.
     -  А  разве  в великих  банковских  концернах  Швейцарии  все  служащие
страдают неподкупностью?
     Сын выдержал паузу и прищурил ставшие жабьими глаза:
     - Кажется, ты сама сошла с ума.
     - Отнюдь. Ты  мыслишь  малыми категориями,  Алстер. Оперируешь крупными
суммами, но мыслишь  категориями малыми... Представь себе,  что по мраморным
залам  Берна  и Цюриха проносится слух, будто за конфиденциальную информацию
можно получить миллион долларов, американских долларов...
     - И что бы это тебе дало?
     - Знание!.. Я бы получила имена!
     - Да это же просто смешно!
     - Смеяться вам пришлось бы недолго!.. Ясно, что у вас есть союзники, вы
нуждаетесь в них. И вы, я уверена, хорошо им платите... Вопрос в другом: как
скоро  они мне  станут  известны?  Способны ли они устоять перед моей ценой?
Ясно,  что ты никогда не сможешь со мной  в  этом конкурировать. Тут уж я за
ценой не постою!
     Гротескное лицо исказилось, из горла полился натужный, клекотный смех.
     - Я годы  ждал, чтобы сказать  тебе, что все твои теории смердят! Твоим
вонючим  манипуляциям "куплю-продам" пришел конец! Вы  прошли свой путь! Все
кончено! Все мертво! Все сгинуло!.. Кто ты такая,  чтобы манипулировать? Ах,
эти  твои раболепствующие банкиры?  Эти твои вонючие мелкие  жиды! Всем  вам
крышка! Я наблюдал за вами! Вы мертвы!.. Что же касается моих союзников,  то
они  вам не  чета!  Им нет  никакого дела ни до  вас, ни до  ваших  денег! -
человек в черном был вне себя от ярости.
     - Вы так  уверены в этом? - Элизабет не  шевелилась. Она задала простой
вопрос.
     -  Совершенно! - Незалеченная кожа на лице Алстера Скарлетта покраснела
от прилива крови. - У нас иная школа ценностей. И  вы не подступитесь к нам.
Ни к кому из нас! Нас не купить деньгами! Мы выше денег!
     -  Тем не менее  имей  в виду: я могу принять свои меры.  Очень суровые
меры. Ты желаешь сыграть со мной эту партию?
     - Тогда ты подпишешь одиннадцать смертных приговоров!  Ты этого хочешь,
мама!?
     - Разумеется, нет.
     Человек с лицом-маской  выдержал паузу  и медленно,  четко проговаривая
слова, сказал:
     - Ты мне не ровня. Да, запомни: рядом с нами ты - ничто.
     - Но почему, Алстер? Почему?
     -  На  то,  что  сделал  я,  никто  из  вас  не способен! Что  вы  все?
Ничтожество!
     - А если бы я... мы... захотели присоединиться к вам?
     - Отказавшись от всего? Да вы слабаки!
     Раздался пронзительный звонок телефона.
     - Не трудись, -  сказал Алстер.  - Это мне. Меня предупреждают, что моя
жена-потаскушка и ее последний любовник вышли из "Клариджа".
     - Следовательно, нашу встречу можно считать закрытой.
     К великой своей радости  она отметила, что он не возражает. Она поняла,
что в  сложной  ситуации  он очень  опасен,  как всякий  истерик, над правым
глазом дергалась  жилка,  он  вновь быстро  зашевелил напряженно  вытянутыми
пальцами.
     - Помни, что я сказал. Ты совершишь роковую ошибку...
     Она не дала ему договорить.
     -  Помни,  кто я!  Ты  разговариваешь с женой  Джованни  Скарлатти!  Ты
получил, что  хотел. Теперь вы можете заниматься своим грязным  бизнесом. До
вас мне нет больше никакого дела!
     Мужчина  в черном стремительно шагнул  к двери.  На  ходу  бросил через
плечо:
     - Я ненавижу тебя!
     - Надеюсь, ты получишь свое.
     - Да, получу, хотя ты и не в состоянии понять, что мне нужно!
     Он вышел и оглушительно хлопнул дверью.
     Элизабет Скарлатти подошла к окну и раздвинула шторы. Прильнула  лбом к
холодному  стеклу.  Голова  кружилась.  Ночной Лондон  был  погружен  в сон,
уличные фонари пунктиром вырисовывали схему улиц.
     Боже, что он натворил?
     Если  раньше она испытывала, пожалуй,  только страх, то теперь ее обуял
настоящий ужас - ведь он обладал оружием. Оружием власти, которое, сами того
не подозревая, годами усердно ковали для него она и ее Джованни.
     Из ее глаз текли слезы, сердце разрывала  боль: господи, ведь последний
раз она плакала тридцать лет назад!
     Элизабет принялась  мерно  ходить  по  комнате.  Ей  многое  нужно было
обдумать.

Глава 28

     В одном из кабинетов  Министерства внутренних  дел сидел  Джеймс Дерек.
Перед ним лежала папка: "Жак Луи Бертольд, четвертый маркиз Шателеро".
     В кабинет вошел сотрудник, ответственный за хранение досье.
     - Привет, Джеймс. Я смотрю, ты засиделся сегодня.
     - Похоже, что так оно и есть, Чарльз. Ты получил мой запрос?
     -  Он со мной.  Заполни,  пожалуйста,  вот здесь, и я подпишу. Но  будь
добр, поторопись. Мы решили сгонять партию-другую в бридж.
     -  Вкратце  суть  дела такова: американцы подозревают  персонал  своего
посольства  в подпольной  распродаже  на  здешней  бирже  своих  акций. Этот
Бертольд  вращается  в  дипломатических  кругах.  Возможна  связь  с младшим
Скарлатти.
     Сотрудник сделал необходимые записи:
     - Когда все это случилось?
     - Насколько я понимаю, приблизительно год назад.
     Он перестал писать и уставился на Джеймса Дерека.
     - Год назад?
     - Да.
     - И этот американец  хочет разобраться  с персоналом посольства сейчас?
Здесь?
     - Именно.
     - Он явно ошибся берегом. Ему надо подаваться на ту  сторону Атлантики.
Четыре месяца назад все сотрудники посольства были заменены. Из тех, кто был
здесь год назад, никого уже нет - даже секретаря.
     - Странно, - спокойно обронил Дерек.
     - Я бы сказал, что у нашего американского друга очень  слабо поставлена
связь с госдепартаментом.
     - Либо он врет.
     - Похоже, ты прав: он врет.

     Джанет и Мэтью вышли на седьмом этаже  и направились к номеру Элизабет.
Им нужно было пройти всего футов сто, но они  останавливались четыре раза  -
они целовались.
     Джанет вынула из сумочки ключ и вручила майору.
     Он  вставил ключ в замок и, прежде  чем повернуть, аккуратно  нажал  на
ручку. Дверь открылась, и Кэнфилд протрезвел в одну секунду.
     Он влетел в комнату.
     Элизабет Скарлатти  сидела на викторианского стиля  диване, горела одна
настольная лампа. Она даже не пошевелилась, только подняла на них глаза.
     - Я слышала, как вы вошли.
     - Я же велел вам запереть эти двери на ключ!
     - Извините, забыла.
     - Черт возьми, разве забыли? Уходя, я слышала стук замка и щеколды!
     - Я заказывала себе кофе.
     - Где же поднос?
     - В моей спальне, которая, надеюсь, предназначена только для моих нужд.
     - Зря  так  думаете!  -  Майор  рванулся  в  спальню.  Элизабет  успела
произнести:  - Еще раз приношу извинения! Поднос по моей просьбе уже унесли.
Вы уж простите, ради Бога, совсем запамятовала.
     - Что-нибудь произошло?
     Элизабет повернулась к Джанет:
     -  У меня  был  крайне неприятный  разговор по  телефону.  Коммерческий
вопрос, к вам не имеет никакого касательства.
     -  Позвольте спросить,  что же  такое важное мешает  вам следовать моим
инструкциям? - осведомился Кэнфилд.
     - Несколько миллионов  долларов. Пожалуй, вы могли бы  дать  мне совет.
Следует нам скупить все  имеющие  хождение на бирже  акции компании "Шеффилд
катлери"?
     Кэнфилд все еще сомневался:
     - А почему же разговор так вам неприятен?
     - Потому что компания постоянно несет убытки.
     - Тогда какой прок покупать? И разве это может лишить вас сна?
     Старая дама холодно посмотрела ему в глаза.
     - "Шеффилд катлери" - одна из старейших  и уважаемых  фирм, выпускающих
столовое серебро. Продукция первоклассная, проверена веками. И управление, и
условия  труда на должном уровне.  Но проблема заключается в том, что японцы
наводнили   рынок   более   дешевыми   подделками.   Массовый   потребитель,
естественно, покупается  на дешевизну. И  вопрос  в  том,  как  обратить эту
тенденцию вспять. Как возродить интерес к настоящему продукту.
     Элизабет  Скарлатти  с  достоинством  поднялась  и  направилась в  свою
спальню. Майор повернулся к Джанет.
     -  Она  всегда  самолично  решает  такие  вопросы?  Разве  У  нес   нет
советников?
     Джанет посмотрела на ведущую в спальню дверь.
     - Она говорит неправду.
     - С чего ты взяла?
     -  Когда она  разговаривала с тобой, то не отводила глаз от меня. Ни на
секунду. Она пыталась что-то мне этим сказать.
     - Но зачем?
     Джанет передернула плечами и продолжила торопливым шепотом:
     -  Вот представь  себе  такую ситуацию: собралась  компания,  ты что-то
рассказываешь, врешь  напропалую, и при этом смотришь, например, на близкого
друга  -  он  знает,  что  ты  врешь, но  по  твоему  взгляду понимает,  что
перебивать нельзя...
     - Выходит, она врала?
     - О нет. Что касается компании - это  правда. Вот уже несколько месяцев
Чэнселлор уговаривает ее купить эту фирму.
     - Откуда ты знаешь?
     - Она уже дала добро.
     - Тогда зачем она обманула меня?
     Кэнфилд собрался уже было сесть, но тут его внимание привлекла  льняная
салфетка на спинке кресла. Она была сильно измята, словно ее тискали нарочно
-  это как-то  не  вязалось  с абсолютной чистотой  и  порядком  комнаты. Он
внимательно рассматривал салфетку: на  белом отчетливо просматривались следы
рук: кто-то схватился за кресло с неимоверной силой.
     - Что такое, Мэтью?
     - Ничего. Налей мне виски, пожалуйста!
     - С удовольствием, милый.
     Она пошла к бару,  Кэнфилд же -  к окну. Просто так,  без определенного
намерения, он раздвинул шторы и оглядел само окно. Повернул задвижку, поднял
створку и увидел то, что интуитивно уже начал искать: дерево вокруг задвижки
было  в  царапинах.  А  на  подоконнике  остался  след  башмака  на  толстой
гофрированной подошве.  Кэнфилд выглянул наружу: семь этажей вниз, вверх еще
два этажа и, как он вспомнил, крыша с очень сильным  наклоном.  Он захлопнул
окно и закрыл его на задвижку.
     - Что ты там делаешь?
     - У нас был посетитель. Незваный гость.
     Джанет замерла.
     - О Боже!
     - Не бойся. Твоя Элизабет не станет делать глупостей. Поверь мне.
     - Пытаюсь. А нам-то что теперь делать?
     - Выяснить, кто это был. Возьми себя в руки. Ты мне понадобишься.
     - Почему она ничего нам не сказала?
     - Не знаю. Но, может, тебе удастся узнать.
     - Как?
     -  Завтра утром она, вероятно,  вернется  к разговору о компании. И  ты
скажи, что вспомнила, что  она уже согласилась ее купить. Тогда  ей придется
дать какое-то объяснение.
     - Если матушка Скарлатти не желает о чем-либо  говорить, она просто  не
говорит, и все. Я-то знаю.
     - Тогда не нажимай. Но что-то ей все-таки придется сказать.

     Несмотря на позднее время -  три часа  ночи,  в холле было  многолюдно:
постояльцы  возвращались с поздних  вечеринок.  Многие  были  навеселе,  они
смеялись и шутили.
     Кэнфилд подошел к портье:
     - У меня тут затруднение небольшое возникло.
     - Да, сэр. Чем могу служить?
     - Видите ли,  я путешествую  вместе  с  мадам Элизабет Скарлатти  и  ее
родственницей...
     - О да, конечно, мистер... Кэнфилд, если не ошибаюсь?
     - Верно.  Так вот, мадам в более чем  преклонном  возрасте,  а те,  что
живут наверху, не большие любители ложиться рано.
     Портье, знавший о миллионах Скарлатти, рассыпался в извинениях.
     -  Простите великодушно, мистер Кэнфилд, искреннейше вам  сочувствую. Я
тотчас же поднимусь наверх и все проверю. Это совершенно недопустимо. Мы все
уладим.
     - О нет, не стоит беспокоиться, сейчас уже все тихо.
     - В таком случае смею заверить вас, что ничего подобного не повторится.
К тому  же вы  ведь  наверняка знаете, что "Савой"  построен с учетом  самых
требовательных вкусов.
     -  Что ж, вероятно, они  не  закрывают окон.  Но, пожалуйста, ничего не
говорите. Мадам очень рассердится, если узнает, что я с вами беседовал...
     - Простите, сэр?
     -  Вы мне  просто  скажите, кто эти люди, и я сам  переговорю  с  ними.
Понимаете, по-дружески, за бутылкой вина.
     Портье такое решение устраивало как нельзя лучше.
     - Ну  если  вы настаиваете, сэр...  В  восьмом  номере западного  крыла
поселились виконт и виконтесса Роксбери, очаровательная пара. Но они пожилые
люди.  Очень  на  них непохоже.  Правда,  не  исключено,  что  и  они  порой
развлекаются.
     - А кто живет над ними?
     - Над ними, мистер Кэнфилд? Я не думаю, чтобы...
     - А все же скажите, пожалуйста.
     - В девятом  номере западного  крыла... -  портье  перевернул  страницу
регистрационного журнала. - Номер не занят, сэр.
     - Не занят? Необычно для этого времени года, не так ли?
     -  Я  бы  сказал: не  вполне занят, сэр. Этот  номер  забронирован  для
деловых коммерческих совещаний.
     - Вы хотите сказать, что там никто не ночует?
     - О, они, конечно, вправе... Но по ночам, тем не менее, номер пустует.
     - Кто же арендует помещение?
     - Фирма "Бертольд и сыновья".

Глава 29

     Джеймс Дерек проснулся от телефонного звонка.
     - Это Кэнфилд. Мне нужна помощь. Безотлагательно.
     - А вы не преувеличиваете? В чем собственно проблема?
     - В номер Скарлатти кто-то приходил.
     - Вот это да! Что говорит портье?
     - Он ничего об этом не знает.
     - Надо обязательно поставить его в известность.
     - Не имеет смысла. Мадам Скарлатти не подтвердит факта вторжения.
     - Это уж ваша забота. Зачем тогда звонить мне?
     - Я думаю, она очень испугана... Но это уже другой вопрос.
     -  Мой дорогой  друг, ее комнаты расположены  на седьмом  этаже!  У вас
слишком развито воображение! Или ее посетители умеют летать?
     Американец молчал ровно  столько, сколько  было необходимо, чтобы Дерек
понял: шутка его неуместна.
     - Они знали, что старая леди не  станет открывать дверь, а это уже само
по  себе  интересно.  Неизвестный  спустился из  одной  из вышерасположенных
комнат по веревочной лестнице. Вы что-нибудь выяснили о Бертольде?
     - Всему свое время, - Дерек понял, что дело серьезное.
     -  Похоже, мы могли  бы дополнить ваше досье.  Дело в том, что компания
Бертольда арендует комнаты двумя этажами выше номера Скарлатти.
     - Извините, я не ослышался?
     - Не ослышались. Уже месяц. Ежедневно коммерческие совещания.
     - Я думаю, нам лучше побеседовать с глазу на глаз.
     -  Джанет тоже знает  о ночном  госте и очень боится. Вы  не  могли  бы
прислать сюда парочку ваших людей?
     - Думаете, это необходимо?
     - Не знаю, но мне очень не хотелось бы ошибиться.
     - Ладно,  уговорил. Им  я  скажу, что  произошла  кража драгоценностей.
Будут в гражданском, конечно. Один в коридоре, один на улице.
     - Годится. Вы уже окончательно проснулись?
     - Окончательно... Буду у вас через полчаса. Захвачу с  собой  все,  что
успел собрать на Бертольда. И, мне кажется, стоит осмотреть его номер.

     Кэнфилд  вышел из телефонной  будки и  направился обратно к  гостинице.
Хотелось спать, и он подумал:  вот бы очутиться  в каком-нибудь американском
городке, в круглосуточном кафе, где в  любое время  ночи можно выпить  кофе.
Англичане  напрасно  считают  свою страну  цивилизованной.  Что  же  это  за
цивилизованная страна, если в ней нет круглосуточных кафе?
     Он  вошел в роскошно меблированный  холл гостиницы. Часы  над конторкой
показывали четверть четвертого. Он направился к старинным лифтам.
     - О, мистер Кэнфилд! - подскочил к нему портье.
     -  Что такое? -  У  Кэнфилда сразу мелькнула  мысль о Джанет,  и сердце
учащенно забилось.
     -  Как  только  вы  ушли, сэр,  буквально спустя  две  минуты!.. Крайне
необычно для такого позднего часа...
     - О чем, черт возьми, вы говорите?
     - На  ваше  имя  поступила  вот эта  телеграмма,  -  и  портье протянул
Кэнфилду конверт.
     -  Благодарю вас,  -  облегченно  воскликнул Кэнфилд  и  вошел в  лифт.
Поднимаясь  наверх,  он  ощупал конверт - текст,  похоже,  составлял не одну
страницу. Одно из  двух:  либо придется  переварить очередное  предлинное  и
крайне  абстрактное наставление Бенжамина Рейнольдса,  либо  потратить  уйму
времени  на   расшифровку.  Оставалось  только  надеяться,  что  он   успеет
расшифровать все до прибытия Дерека.
     Кэнфилд вошел в свою комнату, сел в кресло - поближе к лампе - и вскрыл
конверт.
     В расшифровке  не  было  необходимости.  Все  послание было  составлено
простым  деловым  языком  и  легко  понималось  применительно  к   настоящей
ситуации. Всего страниц было три.

     ПРИСКОРБИЕМ  СООБЩАЕМ ВАМ РОУЛИНС ТОМАС И ЛИЛИАН ПОГИБЛИ  АВТОМОБИЛЬНОЙ
КАТАСТРОФЕ ПОВТОРЯЕМ КАТАСТРОФЕ ГОРАХ ТЧК ЗНАЕМ ЭТО ОГОРЧИТ  ВАШЕГО ДОРОГОГО
ДРУГА  ТЧК СОВЕТУЕМ ПОЗАБОТИТЬСЯ  НЕЙ  ЕЕ  ГОРЕ ТЧК ДАЙТЕ ОТБОЙ УИМБЛДОНСКОЙ
ОПЕРАЦИИ ТЧК  МЫ  НЕ  ПОНЕСЛИ РАСХОДОВ  С  НАШИМИ АНГЛИЙСКИМИ ПОСТАВКАМИ ДЛЯ
ПОЛУЧЕНИЯ   МАКСИМАЛЬНЫХ  КВОТ  НА  ТОВАР  ТЧК  ОНИ  ГОТОВЫ   ОБЛЕГЧИТЬ  НАМ
СКАНДИНАВСКИЙ  ЭКСПОРТ  ТЧК ОНИ  СОГЛАСНЫ  ПОМОЧЬ ВАМ ВАШИХ  ПЕРЕГОВОРАХ  ПО
ЗНАЧИТЕЛЬНОМУ  СОКРАЩЕНИЮ ПРЕДЕЛЬНОГО  ОБЪЕМА  ЗАКУПОК ТЧК ОНИ ИНФОРМИРОВАНЫ
НАШИХ  КОНКУРЕНТАХ  ШВЕЙЦАРИИ СНОВА ШВЕЙЦАРИИ И  ЗАИНТЕРЕСОВАННЫХ  КОМПАНИЯХ
ПОВТОРЯЕМ КОМПАНИЯХ ТЧК ОНИ ЗНАЮТ ТРЕХ БРИТАНСКИХ ФИРМАХ-КОНКУРЕНТАХ ТЧК ОНИ
ОКАЖУТ   ВАМ  ВСЕМЕРНУЮ  ПОДДЕРЖКУ  МЫ  НАДЕЕМСЯ  ВЫ  СОСРЕДОТОЧИТЕСЬ  СНОВА
СОСРЕДОТОЧИТЕСЬ  НА  НАШИХ  ИНТЕРЕСАХ  АНГЛИИ  ТЧК  НЕ  ПЫТАЙТЕСЬ  СНОВА  НЕ
ПЫТАЙТЕСЬ  ТРЕВОЖИТЬ НАШИХ  КОНКУРЕНТОВ  ШВЕЙЦАРИИ ТЧК  ОСТАВАЙТЕСЬ  ВНЕ  ЕЕ
ПРЕДЕЛОВ ТЧК НИЧЕГО НЕЛЬЗЯ ПРЕДПРИНИМАТЬ ТЧК
     Д. ХАММЕР НЬЮ ЙОРК

     Кэнфилд прикурил тонкую сигару и положил все три страницы на пол.
     Фамилией  Хаммер Рейнольдс  подписывался только  в  тех  случаях, когда
считал, что содержание исключительно важное. Словом "снова" выделялись особо
серьезные  моменты.  Слово  "повторяем"  отрицало  фразу,  в  конце  которой
ставилось.
     Итак, Роулинсы - Кэнфилд потратил целую  минуту на то, чтобы вспомнить,
что   Роулинсы  доводятся   родственниками   Батройду,  -   убиты.   Это  не
автомобильная  катастрофа.   А  Роулинсы  опасны  для   Элизабет  Скарлатти.
Вашингтон заключил соглашение с британским правительством, согласно которому
в пределах  Англии ему  будет  обеспечена  всемерная поддержка,  а в порядке
компенсации сообщил англичанам о шведских акциях и земельных приобретениях в
Швейцарии. Однако  Рейнольдсу не удалось установить состав цюрихской группы.
Ему  известно только, что такая  группа  существует и что в  нее  входят три
авторитетных  англичанина.  Кэнфилд  припомнил их  имена  -  Мастерсон,  чье
могущество связано с  Индией;  Ликок,  кит Британской биржи;  и Иннес-Боуэн,
текстильный магнат.
     Главное, на что обращал его внимание Хаммер, -  защита Элизабет. И ни в
коем случае не показываться в Швейцарии!
     - Послышался легкий стук в дверь. Кэнфилд собрал страницы  и положил  в
карман.
     - Кто там?
     - Бедный странник. Ищу место, где бы приютили на ночлег.
     Голос  принадлежал Джеймсу Дереку.  Кэнфилд  открыл  дверь,  англичанин
вошел в комнату.  Он кинул на кровать  большой конверт, аккуратно положил на
бюро свой плащ и опустился в ближайшее кресло.
     - Мне прямо-таки завидно, Дерек. Какая шикарная на вас шляпа!
     - Да я сам только что не молюсь на нее, только она и  может спасти меня
от  ареста.  Лондонцу, крутящемуся  вокруг "Савойя"  в такой  час,  надлежит
выглядеть респектабельно.
     - Поверьте на слово, у вас вполне респектабельный вид.
     - Не стоит бросаться словами, мой дорогой лунатик.
     - Может, выпьете виски?
     - Избавь боже!.. Значит, мадам Скарлатти  ни словом  не  обмолвилась  с
вами о ночном происшествии?
     - Ни словом. Напротив,  пыталась отвлечь мое внимание. А  потом  просто
закрылась у себя в спальне.
     - Неужели? Неожиданный поворот, я  считал, что вы действуете сообща,  -
Дерек извлек из кармана ключ с деревянным номерком. - Я успел переговорить с
гостиничным полицейским.
     - Ему можно доверять?
     - Это не важно. Ключ подходит ко всем дверям, а  полицейскому я сказал,
что собираюсь накрыть одну подозрительную компанию на втором этаже.
     - Тогда  я  пошел. Ждите  меня  здесь,  пожалуйста.  Можете  вздремнуть
малость.
     - Постойте. Всем же известно, что вы связаны с мадам Скарлатти. Так что
на разведку отправлюсь я.
     Кэнфилд  задумался. В том, что сказал Дерек, было разумное  начало:  он
более  сведущ в  такого  рода розыске. С другой стороны, Кэнфилд  не мог ему
полностью доверять: не имел права рассказывать  обо всем - это  вынуждало бы
британское правительство принимать ненужные пока решения.
     -  Это, конечно, очень  благородно  с  вашей стороны, но,  поверьте,  я
справлюсь и сам.
     - Не стоит благодарности. Для меня это пустяк.
     - И все-таки  я  предпочел бы отправиться туда  сам. Честное слово, вам
пока нет  смысла  вмешиваться.  Я  попросил вас о помощи, а вовсе  не о том,
чтобы вы делали за меня всю работу.
     - Давайте пойдем на компромисс.
     - Какой же?
     - Я зайду первым, а  вы пока подождете в  коридоре  у лифта. Быстренько
осмотрю комнаты и дам вам знак присоединиться.
     - Давайте условимся о знаке.
     - Ну, например, я тихонько свистну.

     Кэнфилд  услышал  короткий  свист  и  быстро  зашагал  к номеру  девять
западного крыла.
     - Все в порядке?
     - Прекрасный номер. Быть  может,  не такой роскошный,  как у мадам,  но
зато более уютный.
     - Это утешает.
     - Я действительно не люблю такого рода работу.
     - Я считал, ею-то вы и знамениты.
     Так, перекидываясь фразами, они начали быстро, но тщательно осматривать
помещения.  Комнаты  здесь  располагались  точно  так  же,  как и  в  номере
Скарлатти.  Правда, здесь в центре главной  комнаты  стоял длинный  стол, со
всех сторон обставленный стульями.
     - Конференц-зал, надо полагать, - сказал Дерек.
     - Давайте осмотрим окно.
     - Какое?
     Кэнфилд задумался.
     -  Вот это,  - он  подошел  к окну, расположенному  непосредственно над
окном Элизабет Скарлатти.
     Светя фонариком, англичанин шагнул вперед.
     - Хорошая мысль. Идемте.
     На  деревянном  подоконнике  виднелась  толстая  свежая  царапина, а  с
внешней стороны Дерек и Кэнфилд разглядели след, оставленный толстой крепкой
веревкой.
     - Этот тип, похоже, ловок как кошка, - сказал Кэнфилд.
     - Осмотрим комнаты.
     Они сначала  прошли в  левую спальню. Там  стояла  обычная  двуспальная
кровать.  Кровать  была  без  единой  морщинки.  На  письменном  столе,  все
отделения  которого  оказались  совершенно  пусты,   лежали  только  обычные
канцелярские  принадлежности  да   закрытые  колпачками  ручки.   В   шкафах
обнаружились  только вешалки, а  также  щетки  и  бархотка для чистки обуви.
Ванная  комната  блистала чистотой, медные  краны сияли. Вторая  спальня,  с
правой стороны, ничем не отличалась от первой,  разве что постель  была чуть
измята. Вероятно, кто-то спал или лежал на ней.
     - Крупный детина. Футов шесть, а то и больше, - сказал англичанин.
     - Как вы определили?
     - По следу от ягодиц. Взгляните сюда, чуть ниже середины кровати.
     - Я бы ни за что не догадался.
     Майор открыл дверцу шкафа.
     - Ну-ка посветите.
     - Пожалуйста.
     - Эврика!
     На  дне  шкафа  лежала  небрежно  сложенная  веревка,  в  трех   местах
перехваченная   широкими   кожаными  кольцами,  которые  крепились   к   ней
металлическими зажимами.
     -  Это альпинистская веревка,  -  сказал  англичанин.  - Очень надежная
вещь. В основном применяется для страховки.
     - А с ее помощью можно подняться или спуститься по стене "Савойя"?
     - Запросто. Быстро, и без всякого риска свернуть себе шею.
     - Идемте отсюда, - сказал Кэнфилд.

     - А теперь я с удовольствием выпил бы чего-нибудь крепкого.
     - Это можно.  - Кэнфилд тяжело поднялся  с кровати. -  Виски с содовой,
дружище?
     - Благодарю.
     Американец подошел к  стоявшему  у  окна столику  и налил две  солидные
порции. Один бокал он подал Джеймсу Дереку, свой приподнял.
     - Хорошо сработано, Джеймс Дерек.
     - Вы тоже парень не промах. И  потом, похоже, вы правильно сделали, что
прихватили эту веревку.
     -  Сгодиться  она  может  только  на  то,  чтобы вызвать в  наших  умах
сумятицу.
     - Э, нет... Ведь это истинно американское устройство.
     - Не понимаю.
     - Просто дело в том,  что  вы, американцы, ужасно здравомыслящие люди и
любите комфорт. Скажем, если  вы охотитесь на  дичь где-нибудь  в Шотландии,
значит, привозите  с  собой  тяжелую  пушку...  Если  собрались  удить  рыбу
где-нибудь на юге, в вашем рыбачьем подсумке наверняка  припасено  не  менее
шестисот самых разных  рыбацких  спецштуковин. Для американца смысл  занятия
спортом  равнозначен  его способности  добиться  успеха  чисто  техническими
средствами, а не умением.
     - Если это час неприязни ко всему американскому, включите радио.
     - Бросьте, Мэтью. Я  всего лишь  пытаюсь  объяснить, что вы,  вероятно,
правы.   Человек,  проникший  в  номер   мадам  Скарлатти,   наверняка   был
американцем. А благодаря  этой  веревке  мы можем  выйти на человека в вашем
посольстве. Такая мысль не приходила вам в голову?
     - Выйти на кого?
     -  На  кого-нибудь из  вашего посольства. Того, кто  знает Бертольда, и
кого  вы  подозреваете в  афере  с акциями..  Ведь такой  веревкой  способен
воспользоваться   только  тренированный   альпинист,  а  так  ли  уж   много
альпинистов в посольстве? Скотленд-Ярд проверит это в один день.
     - Нет... Мы проверим сами.
     -  И только потеряете  время...  В  конце концов, на  всех  сотрудников
посольства заведены точно такие же досье, что и на Бертольда.
     Майор вновь наполнил свой бокал.
     -  Тогда дело становится уголовным. Нам это  никак  не  подходит.  Нет,
дознание мы проведем сами.
     -  Вам решать.  Вообще-то задача  простая.  Всего-то двадцать, максимум
тридцать человек. Только вы все же поторопитесь.
     - Само собой, - Кэнфилд подошел к кровати и сел.
     - Скажите,  - спросил  англичанин, допивая  свое виски,  -  у вас  есть
список персонала вашего посольства? В нынешнем его составе.
     - Конечно.
     -  И  вы  абсолютно уверены,  что  члены  посольства,  работающие здесь
сейчас, участвовали в афере с акциями в прошлом году?
     - Да. Я  говорил  вам  об  этом.  По  крайней мере  госдепартамент  так
считает. Мне бы не хотелось, чтобы вы продолжали давить на эту педаль.
     -  Больше  не буду.  Уже  поздно, а  у  меня  стол завален документами,
которые  обязательно нужно  просмотреть до  утра,  -  англичанин  подошел  к
комоду, куда час назад положил свою шляпу. - Спокойной ночи, Кэнфилд.
     - О,  вы уже уходите?.. Есть что-нибудь интересное в досье Бертольда? Я
прочту его незамедлительно, хотя, если честно, несколько подустал.
     Джеймс Дерек стоял у двери и смотрел на майора.
     -  Один момент  наверняка вас  заинтересует... А может  и несколько, но
один меня прямо-таки заинтересовал.
     - Что же?
     -  Маркиз  - большой  любитель спорта.  Увлекается  многими  видами.  В
частности, скалолазанием.  Точно  известно,  что  он  является членом  клуба
покорителей пика  Маттерхорн. Кроме  того,  он входит в число тех нескольких
сотен,  кому  удалось   взойти  на  Юнгфрау  по  северной   стене.  Изрядное
достижение, на мой взгляд.
     Кэнфилд вскочил и чуть ли не прокричал:
     - Что ж вы раньше-то об этом молчали!
     -   Я  искренне   полагал,  что  вас  больше  интересуют  его  связи  с
посольством. Вы же их искали.
     Майор пристально смотрел на Дерека.
     - Итак, это был Бертольд. Но почему?..
     -  Я  действительно  не  догадываюсь.  Полистайте  как  следует  досье,
Кэнфилд. Интересное чтение... И  все-таки я не думаю,  что вы найдете что-то
существенное в отношении американского посольства... Но вам  ведь оно не для
того, собственно, и требовалось, верно?
     Англичанин  стремительно  распахнул дверь и  вышел. Кэнфилд смотрел ему
вслед. Он был смущен, но слишком устал, чтобы о чем-то беспокоиться.

Глава 30

     Его разбудил телефонный звонок.
     - Мэтью?
     - Да, Джэн? - он обхватил трубку так, что стало больно.
     - Я внизу, в холле. Элизабет я сказала, что иду за покупками.
     Майор глянул на свои часы: одиннадцать тридцать. Сильно болела голова и
очень хотелось спать.
     - Что случилось?
     - С ней что-то происходит, Мэтью. Она вся дрожит от страха.
     - Странно... А она не упоминала о шеффилдской сделке?
     - Нет. Я сама напомнила.  Но она  отмахнулась и сказала, что изменилась
ситуация.
     - И больше ничего?
     -  Хотя нет, было кое-что еще... Она сказала, что после  обеда намерена
побеседовать  с тобой. Говорит, что в Нью-Йорке возникли проблемы, требующие
ее присутствия. Похоже, она хочет сообщить тебе, что решила вернуться домой.
     - Но это невозможно! Вспомни точно, что именно она сказала!
     - Она не  вдавалась в подробности. Просто заявила, что Чэнселлор - осел
и что ей надоело бессмысленно тратить время.
     - Она лжет!
     -   Я  тоже  так  думаю.  К   тому  же  ее  объяснения  звучали   очень
неубедительно. Но решение она приняла. Как ты намерен поступить?
     -  Еще  не знаю.  Подумаю. Возвращайся  никак не раньше, чем  через два
часа, хорошо?
     Они условились,  что вместе пообедают,  и распрощались.  Спустя полчаса
майор  спустился в  бар  позавтракать. Нужно  было  подкрепиться.  Запастись
энергией.
     Он захватил с собой досье  Бертольда, решив прочитать его полностью или
хотя бы большую часть за столом. Он положил досье слева от тарелки, открыл.
     Это  было   обычное  досье,  их  тех,   что   составляются   на  весьма
состоятельных  людей.  Исчерпывающие  подробности о  генеалогическом  древе.
Должности  и  титулы  каждого  из  членов  семьи  на  протяжении  нескольких
поколений - в бизнесе, правительстве, обществе - все внушительно и вместе  с
тем  совершенно непонятно для непосвященного.  Компании Бертольда  мощные  и
почти все, как говорила мадам  Скарлатти, в пределах  британских территорий.
Школа,   воспитание,   путь   в  мире   бизнеса.  Его  клубы  -   все  очень
благопристойно. Увлеченность спортом - поло, яхты, альпинизм, восхождение на
Маттерхорн  и  Юнгфрау,  впечатляющие,  престижные  достижения.  И  наконец,
характеристика личности, составленная по сведениям знакомых и  друзей. Самая
интересная  часть,  но  именно  на нее  профессионалы обращают меньше  всего
внимания: льстивые  отзывы близких друзей или коллег по бизнесу в надежде на
будущее воздаяние.  Откровенные  -  врагов  или соперников  по  конкурентной
борьбе, стремящихся хоть чем-то досадить.
     Кэнфилд достал карандаш и поставил на полях две галочки.
     Первую на странице 18 против пункта 5.
     Собственно, особых  причин не  было,  просто  содержание  этого  пункта
как-то выбивалось из общего ряда, кроме того, там упоминался город, где, как
вспомнил Кэнфилд, побывал во время своего вояжа по Европе Алстер Скарлетт.
     Семья Бертольда владела заводами в Рурской области, за несколько недель
до покушения в  Сараеве  они были проданы министерству  финансов Германии, а
управленческие  конторы  Бертольда  в Штутгарте и  Тассинге закрыты. Продажа
вызвала бурное  обсуждение во французских деловых кругах,  и семью Бертольда
резко  критиковали  в  газетах. Никаких  обвинений  в  сговоре,  однако,  не
выдвигалось,  все выглядело  пристойно:  германское министерство финансов за
ценой  не  постояло.  По  окончании  войны  заводы  в  Рурской области  были
откуплены  у  Веймарского правительства, и конторы  в  Штутгарте  и Тассинге
открыты вновь.
     Вторую галочку он поставил на странице 23 против пункта  2, касавшегося
одной из недавно созданных корпораций:
     "Партнерами маркиза  де  Бертольда  в фирме по  сбыту импорта  являются
мистер Сидней Мастерсон и мистер Гарольд Ликок..."
     Маетерсон и Ликок.
     Оба  значились  в  цюрихском  списке.  Владельцы двух  из  четырнадцати
поместий в Швейцарии.
     Следовательно, они связывали Бертольда с цюрихской группой.
     Удивляться нечему. Но для профессионала приятно получить подтверждение,
что ты на правильном пути.
     Когда  майор  допил  кофе,  к нему  подошел  молодой  человек  в  форме
служащего "Савойя".
     - Приятного аппетита, сэр. Вам две записки.
     Кэнфилд встревожился. Он взял записки и заявил служащему:
     - Вы могли послать за мной.
     - Оба отправителя просили не беспокоить вас, сэр.
     - Хорошо. Благодарю вас.
     Первая записка была от Дерека: "Срочно свяжитесь со мной".
     Вторая -  от  Элизабет Скарлатти: "Прошу  зайти  ко мне  в номер  в два
тридцать. Крайне важно. Раньше принять не могу".
     Кэнфилд закурил привычную  тонкую  сигару  и откинулся в кресле.  Дерек
может  подождать.  Он,   вероятно,   получил  известие  о  новом  соглашении
Бенджамина  Рейнольдса  с британским правительством и не  знает, что делать.
Решено: Кэнфилд отложит встречу с Дереком на более поздний срок.
     Скарлатти  же,  похоже, приняла  решение. Если Джанет  не  ошиблась, то
Элизабет  собирает  сейчас вещи. Он, как ни силился,  не мог объяснить себе,
почему она вдруг столь кардинально изменила свое отношение к Рейнольдсу, или
к  Гловеру, или  вообще к "Группе  20". Значит,  "Группа  20"  зря истратила
тысячи долларов, надеясь на сотрудничество Элизабет.
     Майор  думал  о  ночном посетителе  старой  дамы,  о  четвертом маркизе
Шателеро, покорителе Маттерхорна и Юнгфрау. Почему Жак Луи Бертольд проник в
номер Скарлатти таким способом? Потому ли, что дверь  была заперта  на ключ,
или он был уверен, что мадам Скарлатти ему  не  откроет? Или просто-напросто
поставил себе целью запугать Элизабет? Или, может, искал что-то?
     Что же он мог  сказать такого,  что полностью парализовало ее волю? Что
могло до такой степени напугать Элизабет?
     Может, он пригрозил убить ее сына, если тот, конечно еще жив? Это могло
подействовать...  Впрочем, так ли? Ведь сын обманул ее. Обманул всю "империю
Скарлатти". Кэнфилд понимал:  Элизабет  -  человек  сильный и  жестокий, она
скорее согласится на смерть сына, чем позволит себя обманывать.
     Но она отступила!
     И вновь Кэнфилда охватила  тревога,  некогда  уже  пережитая  на  борту
"Кальпурнии".  Дело, вначале  казавшееся  ему легко разрешимым,  все  больше
осложнялось.  В нем  возникло ощущение  бессилия  перед  новой  задачей.  Он
почувствовал себя неопытным мальчишкой.
     Элизабет  Скарлатти...  Он был  уверен, что она "не может его  принять"
раньше  двух  тридцати  как  раз  потому,  что занята  теперь  подготовкой к
отъезду.
     Что ж, у него  тоже кое-что припасено.  Он знает, что ночью ее  посетил
незваный гость. К тому же у него в руках досье Бертольда.
     От досье, конечно, она может и отмахнуться.  Зато альпинистская веревка
станет неопровержимой уликой.

     - Я написала вам, что не могу принять раньше двух тридцати! С каких это
пор вы позволяете себе не считаться с моими желаниями?
     - Дело не терпит отлагательства. Сейчас же впустите меня!
     Она с негодованием открыла дверь и прошла на середину комнаты.  Кэнфилд
громко хлопнул задвижкой.  И заговорил прежде,  чем она успела повернуться к
нему.
     - У меня с  собой досье. Я знаю теперь, почему вашему гостю не пришлось
открывать двери.
     Его слова возымели такое действие, как если бы у нее под носом выпалили
из пистолета.  Старая  дама развернулась, вскинула руки  на  затылок  и так,
локтями  вперед,  пошла на него. Будь  она  лет  на тридцать  моложе, она бы
набросилась на него с кулаками - так была взбешена.
     -  Вы бесчестный, бессовестный мерзавец! Наглый лжец!  Подлец! Вы лжец!
Лжец! Я засажу вас на всю оставшуюся жизнь!
     -  Что же, хорошо. Ночью вы  обманули  меня,  но сейчас  этот номер  не
пройдет.  Со  мной  был  Дерек.  Мы  нашли  веревку -  альпинистскую по  его
определению, - на ней ваш ночной гость спускался по стене гостиницы.
     Старая  дама накренилась вперед,  ноги у нее подкосились,  и  она стала
валиться на него.
     - Бога ради, успокойтесь! Я хочу вам помочь! - он держал ее за плечи.
     - Вы  должны его купить! О Боже! Вы  должны его  купить! Приведите  его
сюда!
     - Зачем купить? Кого?
     -  Дерека! Он давно знает? Мистер  Кэнфилд,  умоляю  вас, скажите,  как
давно он знает?
     - Примерно с пяти часов утра.
     - Он успел, успел! Он рассказал! О Боже праведный, он рассказал другим!
- она  была в отчаянии,  и Кэнфилду стало страшно. - Да, он успел! Теперь об
этом знают его начальники, значит,  это станет известно...  Что  делать, что
делать!
     Элизабет попыталась овладеть собой:
     - Похоже, вы подписали  смертный приговор всей моей семье, но если  это
случится, то и вас, Кэнфилд, ждет смерть!
     - О чем вы говорите? Смерть? Но за что?!
     - Я ничего вам не скажу, пока вы не соедините меня с Дереком.
     Майор прошел в другой конец комнаты, поднял телефонную трубку  и назвал
номер Дерека. Спокойно поговорил с ним, потом повернулся к мадам Скарлатти:
     - У него через двадцать минут совещание. Он подготовил подробный отчет,
и начальство намерено его выслушать.
     Старая дама стремительно подскочила к Кэнфилду:
     - Дайте  мне  трубку! Мистер Дерек?  Говорит  Элизабет Скарлатти.  Я не
знаю, что у вас там за совещание, но ни  в коем случае не ходите на него!  Я
не имею привычки умолять кого бы то  ни было, сэр, но сейчас я заклинаю вас,
- не ходите! Пожалуйста, умоляю вас, никому, ни одной живой душе не говорите
ни  слова  о сегодняшней  ночи! Если вы оброните  хоть  намек, на  вас ляжет
ответственность  за  гибель  безвинных  людей! Пока  я не  могу  сказать вам
больше...  Да,  Да,  как  вам угодно...  Я  приму  вас, конечно. Через  час.
Благодарю вас. Благодарю вас!
     Она медленно опустила трубку на рычаг. Взглянула на майора.
     - Слава богу!
     Майор пристально смотрел на нее.
     -   Боже   мой!   Я  начинаю   догадываться.   Эта   дурацкая  веревка,
акробатические трюки  посреди  ночи...  Да, это должно  было напугать вас до
смерти! Так и было задумано!
     - О чем вы говорите?
     - Я думал,  что это был Бертольд! Что это он проник к вам в номер таким
странным образом, чтобы, черт возьми, напугать вас! Но какой в этом смысл? С
таким  же успехом он мог бы  остановить вас в холле, в  ресторане... Значит,
это  был некто, кто  не мог себе  позволить  подобного.  Некто, кто  не  мог
встретиться с вами при свидетелях...
     - Вы заговариваетесь! Вы сошли с ума!
     - Разумеется,  вы хотите похоронить эту историю. Вы добились того, ради
чего  отправились  в столь  дальний путь!  Вы  нашли  его!  Вы нашли  своего
пропавшего сына, признайтесь.
     - Это ложь!
     - О нет, это так очевидно, что мне следовало догадаться еще  ночью. Вся
эта  история  выглядела  столь необычно, что я пытался  и  объяснение  найти
необычное, решив, что вас хотели  просто запугать. Но я  ошибся! Это был наш
прославленный герой войны, он вернулся из заоблачных высей на грешную землю!
Да,  он  единственный  не  смел  подойти  к вам  вне  стен этой  комнаты.  И
единственный, кто не мог надеяться, что вы откроете ему дверь.
     - Дикий вымысел! Я отрицаю это!
     - Отрицать  вы  можете все что  угодно. Теперь  я предлагаю вам сделать
выбор.  Дерек  будет  здесь через  час.  Либо мы  с вами разберемся  до  его
прихода, либо я  сейчас телеграфирую в  свой  офис,  что  как профессионал я
ответственно заявляю: Алстер Скарлетт  найден. Я вернусь в Нью-Йорк и, между
прочим, с Джанет!
     Спотыкаясь на каждом шагу, Элизабет двинулась к нему:
     - Если в вас  есть хоть  капля чувства к Джанет, вы сделаете так, как я
попрошу. Если же нет - она будет убита.
     - Да  плевать  я  хотел на  ваши приговоры!  Ни ваш сын, ни вы меня  не
запугаете! И не купите! Передайте ему: если он тронет Джанет, я убью его.
     Элизабет Скарлатти коснулась его руки. Он отстранился.
     - Я  не угрожаю,  поймите.  Пожалуйста, выслушайте  меня.  Постарайтесь
понять... Я беспомощна. И мне нельзя помочь!
     Майор увидел, как по ее впалым старческим щекам  потекли слезы. Лицо ее
было  мертвенно-бледным,  под  глазами  чернели круги  - следы этой страшной
ночи. Господи, подумал он, Элизабет Скарлатти похожа на  живой  труп. Ярость
отступила.
     - Не бывает, чтобы совсем нельзя было помочь. Так не бывает.
     - Вы любите ее?
     -  Да.  И поскольку я ее  люблю, вам  нечего бояться. Я преданно  служу
обществу. Но куда более преданно служу нашим с вами интересам.
     - Но ситуации это не меняет.
     - Вы не вправе так говорить, пока я не узнаю, что произошло.
     - Вы не оставляете мне иного выбора?
     - Да.
     -  Тогда  пусть  простит  вас  Бог.  Вы  возлагаете  на  себя  огромную
ответственность. Теперь вы ответственны за наши жизни.
     И она рассказала ему все.
     Мэтью  Кэнфилд  понял,  что  надо делать:  настала  пора  встретиться с
маркизом де Бертольдом.

Глава 31

     В  пятидесяти  семи  милях к  юго-востоку  от Лондона, на  берегу  моря
находится курортное местечко Рамсгейт. Неподалеку от городка, у шоссе, стоял
деревянный домик примерно  двадцать на  двадцать футов. Через два  маленьких
окошка этого домика пробивался наружу,  в  предутренний туман, тусклый свет.
Приблизительно ярдах в ста к северу располагалось более солидное строение  -
некогда это был амбар. Теперь он служил ангаром для двух монопланов. Один из
них как раз и выкатывали на улицу трое мужчин в серых комбинезонах.
     В домике, попивая черный кофе, сидел за дощатым столом мужчина с наголо
бритой головой. Красноватый рубец  над правым глазом зудел, и мужчина  то  и
дело почесывал его.
     Закончив читать лежавшее перед ним письмо, он поднял глаза на курьера в
шоферском комбинезоне. Содержание письма явно взбесило бритоголового.
     -  Маркиз зарвался! Мюнхен  дал предельно ясные  инструкции:  Роулинсов
нельзя  было  убивать в Штатах!  Их следовало  доставить в Цюрих и  убить  в
Цюрихе!
     -  Для беспокойства  нет  причин. Ликвидация  была  организована чисто,
подозрения исключены.  Маркиз  хотел,  чтобы  вы знали это.  Оба  погибли  в
автомобильной катастрофе.
     - Кто  же  в это  поверит?  Черт вас подери,  кто?! Ублюдки!  Мюнхен не
намерен  рисковать,  и в  Цюрихе  риск был бы  исключен!  -  Алстер Скарлетт
поднялся  с кресла, подошел к маленькому  окошку, из которого открывался вид
на поле. Самолет  был  почти  готов к полету. Нет, так дело не  пойдет. Надо
успокоиться. А то еще наделает ошибок в воздухе.
     Черт  возьми этого Бертольда!  Конечно,  Роулинсов  нужно  было убрать.
После того как  Картрайт все узнал, Роулинсы запаниковали и приказали своему
зятю убить Элизабет Скарлатти. Чудовищная ошибка! Забавно, поймал он себя на
мысли, он уже не думает о старой даме  как  о своей матери. Просто  Элизабет
Скарлатти... Но убирать Роулинсов там, в  Штатах, - это безумие!  Как теперь
узнать,  какие  и кто  задавал  им вопросы?  И разве  трудно теперь выйти на
Бертольда?
     - Вопреки тому, что случилось... начал было Лэбиш.
     - Что? - Скарлетт повернулся к нему. Он принял решение.
     -  Маркиз  хотел бы  сообщить вам,  что несмотря на то, что произошло с
Батройдом, все ведущие к нему нити похоронены вместе с Роулинсами.
     -  Не  совсем,  Лэбиш.  Не совсем, - голос  Скарлетта  звучал жестко. -
Маркиз де  Бертольд получил  приказ доставить  Роулинсов  в Швейцарию. Он не
повиновался. Крайне прискорбный факт.
     - Извините, сэр?
     Скарлетт  протянул руку  к летной  куртке,  висевшей на спинке стула. И
сказал спокойно и деловито:
     - Убейте его.
     - Сэр!
     - Убейте его! Убейте маркиза де Бертольда. Сегодня же!
     - Но послушайте! Я не верю своим ушам!
     -  Ну уже  нет - это вы меня слушайте! В Мюнхене меня  уже должна ждать
телеграмма,  в  которой  вы  сообщите, что  этот  идиот  мертв!..  И, Лэбиш,
сделайте так, чтобы не было сомнений, кто именно убил его. Его убили вы! Нам
не нужны сейчас никакие вопросы и расследования!..
     - Сэр! Я работаю у маркиза больше пятнадцати лет! Он был добр ко мне!..
Я не могу...
     - Что вы не можете?
     - Сэр!.. - француз опустился на колени. - Не просите меня..
     - Я не прошу. Я приказываю. Мюнхен приказывает!

     Холл  на  четвертом этаже фирмы "Бертольд и сыновья"  был исключительно
просторным. В стене напротив входа были огромные белые двери  эпохи Людовика
XIV - они вели в святая святых маркиза де Бертольда. С правой стороны стояли
полукругом  шесть  обитых  коричневой  кожей  кресел  -  словно  в  кабинете
какого-нибудь   состоятельного   сельского   эсквайра   -   с   приземистым,
прямоугольной  формы  кофейным  столиком  перед  ними,   На  столике  лежали
иллюстрированные  журналы. С  левой стороны располагался  огромных  размеров
белый  письменный стол  с  позолоченным  бордюром. За  столом  сидела  очень
миловидная брюнетка, волнистые волосы красиво ниспадали на благородное чело.
Но Кэнфилд  поначалу не обратил особого внимания  на красоту и благородство,
черт секретарши - он никак не мог оправиться от первого впечатления, точнее,
шока,  произведенного  общей  цветовой гаммой  холла. Стены окрашены красной
краской, а с потолка до самого пола свисали портьеры черного бархата.
     Боже  праведный,  подумал Кэнфилд. Ведь это  точная копия холла  в доме
Алстера Скарлеттта!
     В креслах сидели два джентльмена средних лет в костюмах от "Сэвил Роу".
Они были погружены в чтение журналов. Чуть поодаль стоял мужчина в шоферском
комбинезоне, в руках он держал шляпу.
     Кэнфилд подошел к письменному столу. Пышноволосая секретарша обратилась
к нему первой:
     - Мистер Кэнфилд?
     - Да.
     -  Маркиз ждет вас,  сэр,  - секретарша направилась  к громадным  белым
дверям. Кэнфилд заметил, что  один  из джентльменов явно огорчился. Он  тихо
чертыхнулся и вновь погрузился в журнал.
     -  Добрый день, мистер Кэнфилд,  - четвертый  маркиз  Шателеро стоял за
огромным  столом и  протягивал  ему руку.  - Мы не  встречались  прежде,  но
посланник от Элизабет Скарлатти всегда желанный гость. Прошу вас, садитесь!
     Таким  Кэнфилд его  и представлял - разве  только  чуть повыше  ростом.
Маркиз был  прекрасно сложен, довольно  приятной  наружности,  подтянутый, с
приятным   звучным   голосом.   Однако,   несмотря  на  его  мужественность,
мужественность   покорителя  Маттерхорна  и  Юнгфрау,   было  в  нем  что-то
искусственное, какая-то изнеженность. Быть может, все дело в костюме? Он был
слишком модным.
     -  Рад  нашей  встрече, - улыбнулся Кэнфилд,  пожимая руку  французу. -
Однако я в затруднении. Как мне вас величать -  месье Бертольд или монсеньор
маркиз?
     - Я бы мог добавить к этому  ряду несколько неблагозвучных имен, данных
мне вашими  соотечественниками,  -  маркиз рассмеялся. -  А вы,  пожалуйста,
действуйте  в  русле  французской  традиции,   столь  презираемой  чопорными
британцами.  Меня  устраивает  обыкновенное  "Бертольд".  Сегодня  обращение
"маркиз"   не   более  чем  дань  давно  минувшему  прошлому,  романтическая
красивость, - француз улыбнулся и предложил Кэнфилду сесть в кресло напротив
письменного стола. Жак Луи Омон де Бертольд, четвертый маркиз  Шателеро, был
чрезвычайно любезен, признал Кэнфилд.
     - Приношу свои искренние извинения, что невольно нарушил ваш распорядок
дня.
     - Распорядки для того  и составляются,  чтобы их нарушать.  В противном
случае жизнь, согласитесь, превращается в рутину.
     -  Не  стану попусту тратить ваше время, сэр. Элизабет Скарлатти желает
вступить с вами в переговоры.
     Жак  Луи  Бертольд  откинулся  в  кресле  и  изобразил  на  своем  лице
изумление:
     - Переговоры?.. Боюсь, я не вполне понимаю... Переговоры о чем?
     - Это сообщит вам сама мадам Скарлатти при личной встрече.
     -  Мне  доставит  удовольствие  встретиться с  мадам Скарлатти в  любое
удобное  для  нее  время,  но  я  не  могу  себе  представить,  какова  тема
обсуждения. Разве что какие-то деловые вопросы?  Но это мы могли бы обсудить
и с вами.
     - Возможно, речь пойдет о ее сыне, Алстере Скарлетте.
     Бертольд пристально посмотрел на майора.
     - Увы, я не имел удовольствия знать его. Как всякий человек,  регулярно
читающий газеты,  я  знаю, что он исчез несколько месяцев  тому назад. Но не
больше того.
     - И вы ничего не знаете о Цюрихе?
     Жак Бертольд резко встал.
     - О каком Цюрихе?
     - Мы все об этом знаем.
     - Я плохо вас понимаю.
     - Странно... Мы знаем о  группе из четырнадцати  человек.  Может быть и
пятнадцатый... Элизабет Скарлатти.
     Кэнфилд слышал, как прерывисто дышит Бертольд.
     - Из каких источников вы почерпнули эту информацию? И какое вы имеете к
этому отношение?
     - Я знаю об этом от Алстера Скарлетта.
     - Я вам не верю. И не понимаю, о чем вы говорите!
     -  О боже!  У мадам  Скарлатти есть  свои  предложения, будь я на вашем
месте, я бы их выслушал!
     -  Но  вы  не на моем месте,  сэр! Боюсь, вынужден просить вас покинуть
кабинет. Между мадам Скарлатти и компаниями Бертольда нет деловых отношений.
     Кэнфилд не шелохнулся.
     - Тогда, пожалуй, стоит подойти к проблеме иначе. Я считаю, вам следует
с ней увидеться. Побеседовать... Для вашего же блага. Для блага Цюриха.
     - Вы мне угрожаете?
     - Если вы не  сделаете этого, она, мне кажется, сотворит нечто ужасное.
Не мне вам объяснять,  какая власть сосредоточена в руках этой женщины... Вы
связаны с ее сыном... А она встречалась с ним сегодня ночью!
     Бертольд  стоял  неподвижно.  Кэнфилд  не мог  понять, чем  объясняется
растерянность француза, - фактом ли встречи Скарлетта с матерью или тем, что
о нем знает майор?
     Наконец Бертольд ответил:
     - Все, о чем вы говорите, не имеет ко мне никакого отношения.
     - Я  нашел альпинистскую веревку! Альпинистскую! Я обнаружил ее на полу
платяного шкафа в вашем конференц-зале в гостинице "Савой"!
     - Что-что?
     - Прекратим дурачить друг друга!
     - Вы проникли в мои личные покои?
     - Да, проник! И это  только  первый шаг. Мы располагаем полным списком.
Вам, вероятно,  известны эти имена? Додэ и д'Альмейда, ваши земляки, если не
ошибаюсь... Олаффсен, Лэндор, Тиссен, фон Шнитцлер, Киндорф... Ваши нынешние
партнеры  - мистер Мастерсон и  мистер Ликок! Еще  несколько человек,  но, я
уверен, их имена вам известны куда лучше, чем мне!
     - Довольно!  Довольно! - маркиз де Бертольд медленно, как бы с  опаской
сел в кресло.  - Мы продолжим разговор.  Но люди ждут приема. Было бы крайне
неловко отказать им. Я постараюсь быстро освободиться. Подождите меня пока в
холле.
     Бертольд поднял телефонную трубку и обратился к секретарше:
     - Месье  Кэнфилд подождет, пока я  закончу послеобеденный прием. Каждую
встречу прерывайте по  истечении пяти минут, если я  сам  к тому  моменту не
провожу посетителя.  Что?  Лэбиш?  Очень  хорошо,  пусть  зайдет, -  француз
опустил руку в карман пиджака и достал связку ключей.
     Кэнфилд  направился к огромной белой двустворчатой двери. В этот момент
другая дверь, слева от него, распахнулась.
     - Простите, месье,  - произнес возникший на пороге мужчина  в шоферском
комбинезоне.
     Кэнфилд  вышел и улыбнулся секретарше.  Прошел  к  полукружью кресел, к
ожидавшим приема джентльменам,  сел поближе  ко  входу в кабинет Бертольда и
взял с журнального столика "Лондон  иллюстрейтед ньюс". Он заметил, что один
из  джентльменов  ужасно  нервничает,   донельзя  раздражен.  Он  совершенно
машинально перелистывал  страницы  "Панча".  Другой господин, напротив,  был
погружен в чтение какой-то статьи в "Куотерли ревью".
     Вдруг внимание  Кэнфилда привлек непримечательный  вроде бы жест крайне
раздраженного господина: он резко выбросил левую руку, нагнулся и  посмотрел
на часы. Совершенно обычное поведение при таких обстоятельствах. Поразило же
майора другое:  запонки  этого господина. Квадратные,  с двумя диагональными
полосками, красной и черной.  Это  была точная копия запонки,  по которой он
опознал Чарльза Батройда в каюте Элизабет Скарлатти.  Цвета те же самые, что
обои и драпировки в приемных и маркиза, и Алстера Скарлетта.
     Нервный господин заметил на себе взгляд Кэнфилда и быстро  опустил руку
в карман пиджака.
     - Извините, не подскажете, который час? Мои часы спешат.
     - Двадцать минут пятого.
     - Благодарю.
     Нервничающий господин сложил руки на груди и отклонился к стене. Второй
господин, обращаясь к нему, сказал:
     - Бэзил, если ты не успокоишься, тебя удар хватит!
     - Тебе хорошо  говорить, Артур! А  я опаздываю  на встречу!  Я объяснял
Жаку,  что сегодня тяжелый  день,  что у меня дел  по горло,  но он настоял,
чтобы я зашел.
     - Кто-кто, а он умеет настоять на своем.
     - Да, и нагрубить при этом.
     Последующие пять минут прошли в полной тишине, если не считать  шелеста
бумаг за столом секретарши.
     Огромная левая половина белых дверей раскрылась,  и показался шофер. Он
аккуратно  прикрыл  за собой дверь,  и Кэнфилд заметил,  что шофер  подергал
ручку, точно хотел убедиться, прочно ли она держится. Это было странно.
     Мужчина  в  комбинезоне  подошел  к  секретарше,  наклонился  и  что-то
доверительно пошептал ей на ухо. Это сообщение явно  раздосадовало ее. Шофер
передернул плечами и быстро двинулся к двери справа - она вела на лестничную
клетку.
     Секретарша с сердитым видом швырнула несколько листов бумаги в плетеную
корзину и подняла глаза.
     -  Извините, господа,  сегодня  маркиз  де Бертольд  никого принять  не
сможет. Мы приносим свои извинения за доставленное вам беспокойство.
     -  Но послушайте, ради Бога, мисс! - нервный господин вскочил с кресла.
- Это не укладывается ни в какие рамки! Я сижу здесь  уже три четверти часа,
а маркиз сам настоятельно просил меня зайти!
     - Еще раз извините, сэр, я передам ваше неудовольствие.
     - Этого  мало! Передайте маркизу  де Бертольду, что я буду ждать до тех
пор, пока он меня не примет!
     И он с торжественным видом сел.
     Тот, кого называли Артуром, встал и направился к лифту.
     - Господи, разве тебе дано исправить французские манеры? Люди истратили
на это века. Идем, Бэзил. Заглянем в "Дочестер" и посидим там часок-другой.
     - Не могу, Артур. Не сойду с этого места, пока не добьюсь своего.
     - Как знаешь. Звони мне, не пропадай.
     Кэнфилд остался сидеть вместе с нервным Бэзилом.  Он  тоже твердо решил
ждать Бертольда.
     - Позвоните маркизу снова, прошу вас, мисс, - сказал Бэзил.
     Она позвонила даже несколько раз, но ответа не последовало.
     Майор встревожился.  Он  подошел к огромным  двойным дверям и постучал.
Тишина. Он попытался открыть одну створку, потом другую - они были заперты.
     Бэзил  вскочил  с  кресла.  Растерянная  секретарша  осторожно  подняла
телефонную  трубку  и начала  часто-часто нажимать на  кнопку  вызова, потом
стала давить беспрерывно.
     - Отоприте дверь, - приказал майор.
     - О, я не знаю...
     - Я знаю! Дайте ключ!
     Девушка  приоткрыла  верхний  ящик  стола,   потом   подняла  глаза  на
американца:
     - Может, все-таки подождать?
     - Черт побери! Дайте ключ!
     -  Да, сэр! - Она выбрал  а из связки ключей один и протянула Кэнфилду.
Он распахнул двери настежь.
     Их взорам предстало ужасное зрелище:  маркиз лежал  на  своем роскошном
письменном столе,  изо рта у  него тонкой струйкой  стекала кровь, высунутый
наружу язык  распух,  глаза,  казалось, вылезли  из  орбит  -  он был удушен
гарротой.
     Секретарша завопила,  но в обморок не упала. Бэзила колотило, будто его
подключили  к  электросети, он  беспрерывно  повторял:  "О Боже!  О Боже!  О
Боже!". Майор подошел  к столу и приподнял руку Бертольда. Потом отпустил, и
рука тяжело упала.
     Девушка  вопила все громче,  на  ее  крик прибежали двое  служащих. Они
глянули в кабинет, и один  из них рванулся назад,  к лестнице,  крича во всю
мощь легких, другой медленно, с опаской, подошел к Бертольду.
     Сбежались остальные сотрудники фирмы, раздались охи, ахи, взвизги.
     Кэнфилд  тряс  за  плечи  кудрявую  секретаршу,  пытаясь  заставить  ее
замолчать. "Позвоните  в  полицию", - скомандовал он, но девица  не слушала.
Кэнфилд  не  хотел звонить сам: сейчас  важно было не отвлекаться, никого не
выпускать из виду, особенно Бэзила.
     Сквозь толпу к ним пробился высокого роста  седоватый мужчина  с хорошо
ухоженными усами.
     - Мисс Ричардс! Мисс Ричардс! Бога ради, что случилось?
     - Вот что  случилось! - воскликнул  майор,  стараясь  перекричать гомон
возбужденных голосов и указывая на труп.
     Кэнфилд  пристальнее вгляделся в  мужчину, задавшего  вопрос. Вроде  бы
что-то  знакомое просматривалось в его облике, хотя людей такого типа в мире
Скарлатти множество.
     -  Вы позвонили  в полицию? -  спросил джентльмен. Кэнфилд заметил, что
Бэзил продирается сквозь толпу к лифту.
     -  Нет, полиция  не  извещена, -  прокричал он. - Позвоните  туда!..  И
хорошо   бы   закрыть   эти  двери,   -   он   двинулся  вслед  за  Бэзилом.
Аристократического вида усатый господин крепко держал его за рукав.
     - Значит, это вы его обнаружили?
     - Да. Отпустите меня!
     - Как вас зовут, молодой человек?
     - Дерек. Джеймс Дерек! А теперь поторопитесь вызвать полицию!
     Кэнфилд взял  усача  за запястье и  сильно повернул. Кулак  разжался, и
Кэнфилд ринулся вдогонку за Бэзилом.
     Господин с  пышными усами поморщился и повернулся к секретарше. Девушка
дрожала.
     - Мисс Ричардс, звоните в полицию! Срочно!
     - Хорошо, мистер Пул.
     Мистер Пул поспешил вернуться к себе  в кабинет, он хотел побыть  один.
Значит, они  это сделали! Цюрих вынес Жаку  смертный приговор! Они убили его
самого близкого друга, покровителя, человека, дороже которого у него не было
на свете никого. Человека, который дал ему, Пулу, все.
     Человека, ради которого он сам пойдет на все.
     Они поплатятся! Они жестоко поплатятся!
     Он,  Пул, никогда  не  подводил Бертольда. Он  не подведет его и  после
смерти.
     Но слишком много неясного. Очень много.
     Этот Кэнфилд,  который почему-то  назвался  чужим именем, старая леди -
Элизабет Скарлатти...
     А главное, Генрих  Крегер, этот урод. Пул  не сомневался,  что он - сын
Элизабет Скарлатти. В конце концов, сам Бертольд сказал ему об этом.
     Интересно, знает ли это еще кто-нибудь?
     С площадки  третьего  этажа,  забитой  сотрудниками Бертольда,  Кэнфилд
разглядел  Бэзила,  который,  изо  всех сил орудуя  локтями,  пробивался  по
лестнице вниз. Кэнфилд закричал:
     - Очистите дорогу! Дорогу для врача! Пропустите врача! Дорогу! Дорогу!
     Уловка сработала,  толпа расступилась. Когда Кэнфилд добежал до первого
этажа, Бэзил уже пропал из виду. Кэнфилд выскочил на улицу и увидел, что тот
стоял посередине Воксхоллроуд и,  размахивая  руками, пытался поймать такси.
Брюки у него были забрызганы грязью - он видно, поскользнулся и упал в лужу.
     Из окон фирмы "Бертольд и сыновья" раздавались вопли, у входа собралась
изрядная толпа зевак.
     Кэнфилд рванулся вперед.
     Бэзил судорожно схватился за дверцу подъехавшего такси и влез в  салон.
Кэнфилд успел  помешать тому  захлопнуть дверцу, втиснулся внутрь, оттолкнув
Бэзила в глубь сиденья.
     -  Что  вы себе  позволяете!  Что вы делаете! -  Бэзил был испуган,  но
голоса,  однако, не повышал: он не хотел привлекать к  себе  дополнительного
внимания.
     Американец  крепко ухватил Бэзила за руку  и отдернул рукав. Показалась
красно-черная запонка.
     - Цюрих, Бэзил, Цюрих! - прошептал майор.
     - О чем вы говорите?
     - Чертов идиот, я на твоей стороне! Или буду на твоей, если они оставят
тебя в живых!
     - О Боже! О Боже! - пролепетал Бэзил.
     Кэнфилд отпустил  руку Бэзила, и  тот  безвольно  уронил  ее на колени.
Кэнфилд сидел прямо и говорил, словно самому себе:
     - Ведь и так все ясно. Отпираться бессмысленно.
     - Я не знаю вас, сэр! Я не знаю вас! - Бэзил был близок к обмороку.
     - Вы забываете, что я все видел.
     - Но выслушайте  меня! Я не имею  к  этому никакого отношения! Я был  в
приемной вместе с вами!
     - Конечно, ясно, что  это  дело  рук шофера. Но  многие захотят узнать,
почему  вы  сбежали.  Быть  может,   ваша   задача  состояла  в  том,  чтобы
удостовериться, что работенка сделана как надо?
     - Это абсурд.
     - Тогда зачем же вы сбежали?
     - Я... Я...
     - Где мы с  вами можем спокойно посидеть минут десять-пятнадцать? Я  бы
не хотел создавать впечатление, будто мы сбежали с места происшествия.
     - Наверное, в моем клубе...
     - Прекрасно! Назовите адрес.

Глава 32

     - С чего это,  черт  возьми,  вы  взяли, что  я  был  там?  -  кричал в
телефонную  трубку Джеймс Дерек. - Я с двенадцати дня  здесь,  в "Савойе"!..
Нет,  она  здесь со  мной  -  англичанин  вдруг  почувствовал,  что  у  него
перехватило  дыхание.  Когда  он  заговорил  вновь,  в  речи его уже не было
уверенности. - Боже праведный!.. Как ужасно... Да. Да, я понял.
     Элизабет  Скарлатти сидела  напротив  него и  читала  досье  Бертольда.
Услышав  изменившийся  тон,  она подняла  на  Дерека глаза. Сейчас  он  тоже
смотрел на нее.
     - Да. Он ушел отсюда  ровно в три  тридцать. Вместе с Фергюсоном, нашим
сотрудником. Они должны  были встретиться с миссис Скарлетт у  "Типпина",  а
оттуда он собирался  направиться  к  Бертольду... Я не  знаю. Он  просил  ее
оставаться  с  Фергюсоном,  пока не вернется от  Бертольда.  Фергюсон должен
позвонить через...  Я понимаю.  Ради  бога,  держите  меня  в курсе.  Я  вам
позвоню, если что-то узнаю.
     Он положил трубку на рычаг.
     - Бертольд убит.
     - Господи милостивый! Где Джанет?
     - За ней присматривает наш сотрудник. Он докладывал час назад.
     - А Кэнфилд? Где Кэнфилд?
     - Я и сам бы хотел это знать.
     - С ним все в порядке?
     - Откуда же я знаю? Там, у Бертольда,  он назвался моим именем, а потом
исчез!
     - Что случилось с маркизом?
     - Его удавили.
     - О! - Элизабет вдруг  живо вспомнила, как на борту "Кальпурнии"  Мэтью
Кэнфилд показал ей, каким именно способом хотел  убить ее Батройд. - Если он
его убил, то наверняка имел на то веские основания!
     - Основания? Крайне интересно!
     - Что именно?
     - То, что вы думаете, будто Кэнфилд убил его.
     - Значит, он защищался! Кэнфилд не убийца!
     - Да  не убивал он Бертольда, если  это  вас может  успокоить. -  Она с
облегчением вздохнула.
     - А известно, кто это сделал?
     - Вероятно, шофер Бертольда.
     - Странно.
     - Очень. Он служил у него много лет.
     - Наверно, Кэнфилд его и ищет.
     -  Вряд  ли.  Тот  ушел  минут за десять-двенадцать  до  того,  как они
обнаружили труп.
     Джеймс Дерек был явно расстроен. Он подошел к Элизабет.
     - В свете того,  что  произошло, мне бы хотелось задать вам вопрос. Но,
разумеется, вы вправе не отвечать...
     - Что за вопрос?
     - Я бы хотел знать,  как - или, может, почему - британское Министерство
иностранных дел предоставило мистеру Кэнфйлду полную свободу действий.
     - Мне не понятно, что вы имеете в виду.
     - Что ж, мадам. Если вы не желаете отвечать, я уважаю ваше молчание. Но
поскольку  в истории с убийством  было использовано мое имя,  я полагаю, что
имею право на большее, чем... очередная ложь.
     - Очередная... ложь? Вы оскорбляете меня, мистер Дерек.
     - Неужели?  Значит, вы вместе с мистером Кэнфилдом прибыли сюда,  чтобы
поймать с  поличным  сотрудников  вашего  посольства,  которые  вернулись  в
Соединенные Штаты более четырех месяцев назад?
     - О!  -  Элизабет опустилась на кушетку. Ее не волновало неудовольствие
англичанина; ей  лишь  хотелось, чтобы на  этот вопрос ответил  сам Кэнфилд.
Зато  ее  весьма  обеспокоило  то,  что Кэнфилд,  видимо,  как-то  связан  с
госдепартаментом США.
     - Увы, это было необходимо.
     - Ах, "увы"... Значит, вы не желаете отвечать.
     -  Напротив, таков  мой точный ответ.  Но  мне  бы  хотелось, чтобы  вы
поточнее объяснили, что значит "полная свобода".
     -  Мистера   Кэнфилда   поддерживает   самый   верхний   эшелон  нашего
правительства,  а  такие услуги британское Министерство иностранных дел, как
правило,  оказывает только  ведущим  политическим  кругам! А не миллионерам,
поссорившимся  с  другими  миллионерами  из-за  акций  и  вкладов...  И  уж,
извините, не частным гражданам, пусть и пережившим большую трагедию.
     Слова Джеймса  Дерека  подействовали  на главу  дома Скарлатти как ушат
холодной  воды,  менее  всего  на  свете  ей хотелось бы,  чтобы ее действия
контролировались   "высшими   эшелонами".   Небольшое  агентство   Кэнфилда,
казалось, было послано ей самим Господом Богом: соглашение  с ним  давало ей
некоторый официальный статус и вместе с тем избавляло от ответственности  за
возможные  последствия. Если бы она решила повести дело  иначе, она могла бы
подключить  любое нужное количество  людей как в законодательных,  так  и  в
исполнительных сферах США. Это не составило  бы ей труда... Значит, отдел, в
котором работал Кэнфилд, отнюдь не так прост. Значит, сын ее совершил что-то
более зловещее, чем даже изъятие акций...
     Нет ли ответа в досье Бертольда? Элизабет задумалась.
     - Судя по всему, вы узнали об этой "полной свободе" лишь недавно?
     - Мне сообщили сегодня утром.
     Похоже, объяснение все же содержится в досье  Бертольда. Мэтью  Кэнфилд
прочел его и  попросил больших полномочий. Может, он делал пометки на полях?
Элизабет снова взяла досье.
     "После окончания войны заводы в Рурской области  откуплены. .. Офисы  в
Штутгарте и Тассинге...
     Тассинг.
     Германия.
     Экономический кризис.
     Веймарская республика.
     Целая  череда  экономических кризисов!  Мощный  и  непрерывно  длящийся
политический кризис!
     "...Партнерами  по фирме являются  мистер  Сидней  Мастерсон  и  мистер
Гарольд Ликок..."
     Мастерсон и Ликок. Цюрих!
     Тассинг!
     - Город Тассинг вам что-нибудь говорит?
     -  Это  не  город.  Это  район  в  Мюнхене.  В  Баварии.  А  почему  вы
спрашиваете?
     - Мой  сын провел там много времени и растратил  уйму денег... Впрочем,
как и в других местах. Это не наводит вас на какую-нибудь конкретную мысль?
     - Мюнхен? Это логово нового германского радикализма.
     - Радикализм? Это что - коммунисты?
     - Нет. Красные, а равно и евреи для них первые враги. Эта публика имеет
свои клубы, организацию. Они считают себя "высшей расой". А свою организацию
называют СС.
     - "Высшей расой"? О Боже!
     Элизабет медленно вложила досье в огромный конверт, встала. Молча и так
же медленно направилась в спальню и плотно закрыла за собой дверь.
     Джеймс Дерек остался в гостиной. Он ничего не понял.
     В спальне  Элизабет подошла  к письменному  столику, где стопкой лежали
документы, стала перебирать их, пока наконец не отыскала цюрихский список.
     Без суеты и спешки она начала вчитываться в имена.
     Эвери Лэндор, США, - нефть
     Луи Гибсон, США, - нефть
     Томас Роулинс, США, - акции
     Говард Торнтон, США, - промышленное строительство
     Сидней Мастерсон, Великобритания, - импорт
     Дэвид Иннес-Боуэн, Великобритания, - текстильная промышленность
     Гарольд Ликок, Великобритания, - акции
     Луи Франсуа д'Альмейда, Франция, - железные дороги
     Пьер Додэ, Франция, - пароходные линии
     Ингмар Мюрдаль, Швеция, - акции
     Кристиан Олаффсен, Швеция, - сталь
     Отто фон Шнитцлер, Германия, - ИГ Фарбениндустри
     Фриц Тиссен, Германия, - сталь
     Эрих Киндорф, Германия, - уголь
     В  этом   цюрихском  списке  значились  наиболее  могущественные   люди
западного полушария.
     Элизабет положила  список на стол, взяла  записную книжечку  в  кожаном
переплете, открыла ее на букве "О".
     "Огилви и Сторм - издатели, Бэйсуотер-роуд, Лондон".
     Она позвонит Томасу Огилви и попросит собрать всю информацию об СС.
     Она уже кое-что слышала об этом. Она вспомнила,  как читала где-то, что
эта организация  именует  себя национал-социалистской и что  возглавляет  их
некто Адольф Гитлер.

Глава 33

     Полное имя  Бэзила было Бэзил Хоуквуд, и Кэнфилд  мгновенно  представил
себе торговую марку "Хоуквуд", как она обозначается на разнообразных кожаных
товарах. "Хоуквуд лезер" была одной из крупнейших фирм в Англии.
     Испуганный  Бэзил  провел Кэнфилда в  просторный читальный  зал  своего
клуба  "Рыцари".  Они  развернули  два  глубоких  кресла  к  окну, и  теперь
остальные члены клуба вряд ли могли услышать их беседу.
     От  страха  Бэзил  говорил  быстро  и  невнятно,  и  Кэнфилд  с  трудом
продирался сквозь его рассказ.
     Оказалось, что владелец  фирмы "Хоуквуд  лезер" уже давно ведет  дела с
одной  малоизвестной  мюнхенской  фирмой.  Чтобы  директора фирмы  ничего не
узнали,  он отсылал туда товар под видом "бракованного". В  последнее  время
директора заинтересовались, почему за  этот год так возрос  процент брака, и
потребовали  подразделения  "Хоуквуда"  представить полный  отчет. Наследник
Хоуквуда-старшего  оказался в весьма  затруднительной ситуации,  и  попросил
приема  у  Бертольда,  чтобы  объявить,  что  на  некоторое  время  поставки
прекращаются.
     Он слезно молил Мэтью Кэнфилда войти в его положение:
     - Прошу  вас,  сообщите  в  Мюнхен о полнейшей лояльности, но  башмаки,
ремни и портупеи пока придется получать от кого-то другого.
     - Почему вы носите запонки? - строго спросил Кэнфилд.
     - Я надел их только сегодня, чтобы напомнить Бертольду о  своем вкладе.
Он подарил мне их сам... А вы свои не носите?
     - Мой вклад мало что значит.
     - Ну а мой, черт возьми, значит  кое-что. Я  не скупился в  прошлом, не
поскуплюсь  и   в   будущем!   -  Хоуквуд   наклонился  вперед.  -  Нынешние
обстоятельства  не  меняют  моих  симпатий!  Вы  можете  сообщить  об  этом.
Проклятые  жиды! Социалисты!  Большевики! Заполонили  всю Европу!  Они все в
тайном сговоре,  чтобы уничтожить все христианские принципы! Они зарежут нас
в  наших  постелях!  Я  никогда  не  сомневался в  этом!  Я  буду  помогать!
Изнасилуют наших  дочерей! Поверьте моему слову! Скоро  на вашем счету будут
миллионы!
     Мэтью Кэнфилд вдруг почувствовал себя совершенно больным. Боже,  во что
он влез? Он встал, ноги у него дрожали.
     - Я доложу обо всем, мистер Хоуквуд.
     - Вы добрая душа. Я знал, что вы поймете.
     - Начинаю  понимать, - и Кэнфилд быстро  зашагал прочь - скорее, скорее
из этого клуба, от этого безумца!
     Стоя у парадного  входа в клуб "Рыцари", Кэнфилд пытался поймать такси.
Все внутри у него закаменело  от ужаса -  он попал в мир, не подвластный его
пониманию. В мир, которым заправляют чудовища, преступники, чьи планы и идеи
просто не укладываются в его сознании.

Глава 34

     Элизабет  разложила на  кушетке вырезки из газет и  журналов.  Издатели
Огилви и Сторм потрудились на славу. Столько материала она сама не раздобыла
бы и за неделю.
     Национал-социалистическая рабочая  партия  Германии явилась на свет как
партия  махровых шовинистов. Члены  СС отличались  суровостью,  но никто  не
воспринимал их  всерьез. Статьи,  фотографии, даже  короткие  заголовки были
подобраны  таким  образом, что при  взгляде на них  создавалось впечатление,
будто  речь  идет об оперетке: "Зачем  работать, раз можно напялить на  себя
маскарадный костюм и прикинуться Вагнером?"
     Кэнфилд взял одну из вырезок и прочел имена вождей: Адольф Гитлер, Эрих
Людендорф,  Рудольф   Гесс,  Грегор   Штрассер.  Словно  имена   водевильных
персонажей - Адольф, Эрих, Рудольф и Грегор, - они невольно вызывали улыбку.
Однако  дальнейшее содержание  напрочь отбило у  него  охоту  улыбаться.  Уж
больно страшно звучали иные фразы:
     ".. .тайный сговор жидов и коммунистов!.."
     "...дочери, изнасилованные большевистскими террористами!"
     "...арийская кровь, загаженная заговорщиками-семитами!.."
     "...план на тысячу лет вперед!.."
     Кэнфилд  видел  перед собой  лицо  Бэзила Хоуквуда,  владельца одной из
крупнейших  компаний  Англии,  в экстазе  бормочущего  те  же  самые  слова.
Вспомнил  о  поставках  кожаных  изделий  в  Мюнхен:  изделия  эти оказались
атрибутом  военной  формы  господ  на   фотографиях.  Вспомнил   манипуляции
Бертольда, дорогу в Уэллсе, гибель монахинь в Йорке.
     Элизабет  сидела за  письменным  столом  и  делала  краткие выписки  из
статей. Общая картина становилась для нее  понятной. Однако картина эта была
как бы незавершенной, ей будто недоставало фона. Это беспокоило Элизабет.
     - Ваше воображение потрясено, не так ли? - сказала Элизабет, поднимаясь
с кресла.
     - А что вы обо всем этом думаете?
     - Есть от чего испугаться. Зловещая политическая организация нацеленно,
упорно  финансируется  рядом  богатейших  магнатов  планеты.  Объединенных в
цюрихскую группу. И мой сын входит в эту группу.
     - Но почему?
     -  Я пока не  вполне  разобралась,  - Элизабет прошла  к окну.  -  Надо
кое-что довыяснить. Одно, тем не менее,  очевидно.  Если эта банда фанатиков
добьется серьезного политического успеха  в  Германии,  то  цюрихская группа
обретет  неслыханную   доселе   экономическую  власть.   Скорей  всего,  ими
разработана   какая-то   долгосрочная   программа.   Быть   может,   глубоко
продуманный, стратегический план.
     - Похоже, мне необходимо вернуться в Вашингтон...
     - Правительство, наверное, уже знает или подозревает.
     - Тогда мы должны отправиться прямо в логово!
     - Вам туда нельзя!  - Элизабет повернулась спиной к Кэнфилду и повысила
голос:  - Ни одно правительство - а вы правительственный служащий - не имеет
права  вмешиваться  во внутреннюю политику  другого государства.  Есть  иной
путь.  Куда более  эффективный.  Но он  сопряжен  с огромным риском,  и  мне
необходимо как следует все взвесить.
     Старая дама поднесла  молитвенно сложенные  ладони к губам и  принялась
ходить по комнате.
     - Что это за путь? И в чем риск?
     Но Элизабет  не  слышала его: она была глубоко погружена в свои  мысли.
Спустя несколько минут она сказала:
     - В  Канаде, в настоящем медвежьем углу, есть небольшое озеро, а на нем
островок. Много,  очень  много  лет назад его  сгоряча  купил  мой  муж.  На
островке имеются кое-какие постройки,  примитивные,  но жить в  них можно...
Если бы я положила на ваш счет столько сколько  вы  сочтете необходимым,  вы
смогли бы так обезопасить остров, чтобы он стал неприступным?
     - Думаю, что смог бы.
     - Такой ответ  меня не устраивает:  сомнений быть не должно. Жизнь всех
членов моей  семьи  будет зависеть  от  того,  насколько  полна изоляция.  А
средства, о которых я упомянула, поверьте, безграничны.
     - Тогда смогу.
     - И смогли бы переправить их туда в полной секретности?
     - Да.
     - И устроить все за одну неделю?
     - Да.
     - Очень хорошо.  Я вкратце  обрисую вам,  что я собираюсь  сделать. Но,
поверьте, если я говорю, что это единственный путь, - это правда.
     - Каковы ваши намерения?
     - Излагая упрощенно,  "империя Скарлатти" уничтожит каждого  цюрихского
инвеститора. Приведет их всех к финансовому краху.
     Кэнфилд  смотрел  на уверенную в  себе,  решительно  настроенную старую
леди. Он раздумывал, как бы поточнее сформулировать свой ответ.
     -  Вы  с ума  сошли, -  наконец  спокойно  произнес он. - Вы  одна.  Их
четырнадцать... хотя нет, теперь  тринадцать вонючих  богатых жирных  котов.
Вам с ними не совладать.
     -  Я за ценой  не  постою,  мистер Кэнфилд. Во всяком случае, тут  иной
счет.  Важно,  как  быстро  человек может  оперировать своими средствами.  В
экономике фактор времени  - основное оружие, и не слушайте, если  вам скажут
иное. В моем случае одно обстоятельство перевешивает все остальные.
     - Какое же?
     Элизабет  неподвижно стояла перед Кэнфилдом. Голос  ее звучал трезво  и
размеренно:
     -  Если бы  мне  потребовалось ликвидировать  весь  промышленный  трест
Скарлатти, меня не смог бы остановить никто на свете.
     Майор не был уверен, что понимает смысл сказанного.
     -  Да вы  дурак!.. Кроме  Ротшильдов и,  возможно, нескольких индийских
махарадж, вряд ли кто еще на всей нашей планете может так сказать!
     - Но  почему? Почему никто из цюрихской  группы не  может сделать то же
самое?
     Старая дама в негодовании всплеснула руками.
     - Вы меня удивляете! Или только страх может заставить вас мыслить более
масштабно?
     - Пожалуйста, без оскорблений, мадам!
     -  Все  взаимосвязано,  уверяю  вас.  Основная  причина,  почему  такая
операция  никем  в  Цюрихе не  может  быть и  не будет  проведена, -  это их
собственный страх. Страх перед законом, поскольку  они  связаны  совместными
преступлениями, страх  перед вкладчиками, страх перед необходимостью срочных
решений. Но прежде всего страх перед финансовым крахом.
     - А вас ничто из вышеперечисленного не останавливает... Правильно я вас
понимаю?
     - Да. Пока  я  жива, решаю я.  Я  есть  Скарлатти. Вам  опять недостает
масштабности мышления: я загодя мирюсь с крахом дома Скарлатти. Борьба будет
вестись не на жизнь, а на смерть, так что пощады ждать не приходится.
     Мэтью Кэнфилд наконец понял главное.
     - Черт побери! - воскликнул он.
     - Мне  необходимо  располагать  огромными суммами.  Столь  значительной
денежной  массой,  которую вам не под  силу  и представить  и  которую можно
распределять по моему приказу. Это такие деньги,  за которые  можно покупать
огромные предприятия, опустошать или перенасыщать целые рынки.  Когда такого
рода операция будет осуществлена, вряд ли  можно  будет  воссоздать "империю
Скарлатти".
     - Тогда вам конец.
     - Безвозвратный.
     Старая  дама  смотрела на Кэнфилда,  но не так, как обычно: сейчас  она
была  похожа  на  канзасскую  бабусю,  обеспокоенную  засухой  на  полях   и
спрашивающую проповедника, когда же наконец  господь соблаговолит ниспослать
на землю дождь.
     -  Я исчерпала свои доводы. Прошу  вас, дайте мне  возможность провести
последний бой.
     - Вы слишком многого от меня хотите.
     - Не столь уж и  многого, если над этим как  следует поразмышлять. Если
вы решитесь вернуться назад,  то через неделю  доберетесь до Вашингтона. Еще
неделя вам потребуется на то,  чтобы осуществить все, о чем  мы говорили.  И
только потом  вы  явитесь к тем государственным мужам, что захотят выслушать
вас,  если, конечно, вы  вообще  обратитесь к ним. По моим  расчетам  на все
потребуется три-четыре недели. Вы согласны?
     Кэнфилд чувствовал себя круглым идиотом.
     - Черт возьми, я не понимаю, на что, собственно, мне соглашаться!
     -  Дайте мне четыре недели. Всего четыре недели, начиная с сегодняшнего
дня... Если  меня постигнет неудача, мы  сделаем  все так,  как хотите вы...
Более того, я отправлюсь в Вашингтон вместе с вами.  Если понадобится, я дам
показания  одной  из  сенатских  комиссий.   Я  сделаю  то,  что  посчитаете
необходимым вы и ваш отдел.  Кроме того, я увеличиваю  ваш личный счет втрое
против ранее оговоренной суммы.
     - Полагаете, что возможен провал?
     - Да кому  до этого, собственно, дело,  кроме самой  меня? В этом  мире
никто не сочувствует прогоревшим миллионерам!
     -  А как же тогда ваша  семья? Они же не могут весь остаток своей жизни
провести на озерном островке в канадской глухомани?
     -  В этом не будет необходимости.  Несмотря на  все  сложности, я сумею
победить  моего сына. Я представлю Алстера Скарлетта в его истинном свете. В
Цюрихе он найдет свою смерть.
     Майор помолчал мгновение.
     - Вы учли то обстоятельство, что вас могут убить?
     - Учла.
     - Вы готовы  даже на то, чтобы разрушить  все, что создано годами?  Это
так важно для вас? Вы так сильно его ненавидите?
     -  Да. Как  можно  ненавидеть  терзающую  тебя  болезнь. Во  много  раз
сильней, потому что я несу ответственность за его поступки.
     Кэнфилд поставил свой бокал на столик, собрался налить себе еще.
     - По-моему, вы все-таки преувеличиваете.
     - Нет, я не выдумываю болезнь. Я сказала, что ответственна за ее рост и
распространение.  Не просто  потому,  что  я давала ему  деньги, но, скорее,
потому  -  а это  куда  более важно, - что это я взрастила в нем идею. Идею,
которая налилась соком и созрела.
     - Я не верю в это. Вы, конечно, не святая, но это не ваши мысли,  -  он
показал на бумаги, разложенные на кушетке.
     Элизабет прикрыла усталые глаза:
     -  Толика этого есть в каждом из нас...  Мой  муж и я потратили  многие
годы  на  то, чтобы  создать  индустриальную  империю.  После  его  смерти я
сражалась на  рыночном  ристалище  - удвоила  состояние,  повторно  удвоила,
наращивала  и наращивала  его неустанно, неизменно и постоянно  накапливала.
Это была захватывающая, всепоглощающая игра. Играла я умело. И за эти долгие
годы  мой  сын  порой подмечал  и  брал  на заметку  то, чего  не  удавалось
подметить многим и многим, - и всякий раз предметом его внимания становились
не  доходы  или материальные  выгоды,  отнюдь - ведь  все  это не более  чем
побочные продукты. Всякий раз речь  шла о накоплении власти... Я желала этой
власти, потому что искренно верила, что от природы наделена всеми качествами
для обладания такой ответственностью. И чем больше я  убеждалась в этом, тем
очевиднее для  меня был вывод, что другие этих качеств  не имеют... Я думаю,
погоня за властью стала делом всей моей жизни. Чем  больших  успехов человек
достигает, тем дороже становится для него само дело. Трудно сказать, понимал
ли мой сын это или нет, но именно этот процесс он видел... И все же огромная
пропасть разделяет нас - моего сына и меня.
     - Я дам вам четыре недели.  Один Господь Бог мог бы  сказать почему. Но
вы до сих пор не разъяснили мне, почему же все-таки  хотите поставить все на
карту.
     - Да, я попытаюсь... Иногда вы чересчур медленно Шевелите мозгами. Если
я так  говорю,  то  только потому,  что считаю:  вы  действительно  способны
понять, - она сложила вырезки на столике. Включила настольную лампу - свет и
тени  заиграли на  стене,  и,  казалось,  она зачарована  этой игрой. -  Мне
кажется, все мы  - Библия  называет  нас нищими  духом - хотим уйти из этого
мира  каким-то новым путем, отличным от того, каким  уходили до  нас.  Когда
подходит срок,  это смутное, болезненное желание становится очень важным. Вы
же знаете, что многие придумывают свои собственные некрологи- -  это обычная
игра,  - она  прямо смотрела  теперь на  майора.  - Между  прочим,  с учетом
вышеизложенного,  может,  возьмете  на себя труд  поразмышлять  относительно
моего не столь отдаленного некролога?
     - Совсем не смешно.
     -   Извините,  нелепая  бравада...   Господи,  сколько   же  серьезных,
значительных решений мне пришлось принимать. И каков результат?  Я старалась
быть  одновременно  и  женщиной, и  матерью,  и  бойцом,  биржевым  игроком.
Непривлекательное  сочетание... И  вот результат.  Один сын погиб  на войне.
Другой  - безобидный глупец,  ничтожество,  безвольное  существо. И третий -
безумец,  главарь  или,  по меньшей  мере, соучастник набирающей  силу банды
психопатов.  Вот  моя  жатва,  жатва  Скарлатти, мистер Кэнфилд...  Не очень
впечатляющий итог, не так ли?
     - Да, не очень.
     -  А  значит,  я  не остановлюсь ни  перед  чем,  чтобы  остановить это
безумие... -  она взяла со столика свои  бумаги и  пошла в  спальню. Кэнфилд
остался  один  - похоже,  старая дама  боялась при  нем разрыдаться, подумал
майор.

Глава 35

     Полет  через  канал  из-за   полного  безветрия  и  отличной  видимости
завершился благополучно. Скарлетту повезло, что выдалась столь благоприятная
погода,  -  постоянный  зуд  незалеченной  кожи  и  крайняя  раздраженность,
граничащая  с яростью, могли бы  превратить трудный перелет  в гибельный. Он
прилагал максимум усилий, чтобы хоть как-то следить  за показаниями компаса,
а когда на горизонте стали вырисовываться очертания  нормандского побережья,
они  показались  совершенно незнакомыми, хотя этим  маршрутом он летал много
раз, а берег знал досконально.
     На маленьком аэродроме  его  встречали  парижские связные - два немца и
француз-гасконец, чей гортанный диалект был под стать выговору его коллег.
     Трое  встречавших надеялись, что высокий залетный гость - имени его они
не знали - прикажет им вернуться в Париж.
     Но  у гостя  были  другие намерения: он  настоял,  чтобы  они все  трое
разместились  впереди,  сам   же  с  полным  комфортом  устроился  в  гордом
одиночестве сзади, после  чего  приказал  вести  машину в  Вернон, где двоих
высадил, распорядившись самим добираться в Париж. Шоферу велел остаться.
     Когда Скарлетт приказал шоферу ехать  на  запад,  к границе Швейцарии с
Германией, тот вяло запротестовал:
     - Майн герр! Это же целых четыреста километров! По этим ужасным дорогам
минимум десять часов езды, если не больше!
     - Надо добраться туда к ужину. И больше помалкивайте!
     - Майн герр, куда  удобнее,  да и проще было бы дозаправиться  и лететь
самолетом...
     - Я не летаю, если чувствую себя усталым. Не переживайте, в Монбелье  я
подыщу  вам  девочку:  разнообразьте  свою  диету,  Кирхер.  Это  возбуждает
аппетит.
     - Яволь, майн герр! - с ухмылкой отчеканил Кирхер, а  про себя подумал:
такой бравый "оберфюрер" слов на ветер не бросает.
     Скарлетт  мысленно   подытожил:  "Ничтожество!   Когда-нибудь   в  один
прекрасный день я отделаюсь от всех этих ничтожных людишек".
     Монбелье  -  это  небольшая  деревушка,  жители  которой  сбывали  свою
продукцию  в  Швейцарию  и Германию.  В валютных операциях, как  и  во  всех
населенных пунктах близ границы, в равном ходу были и франки - французские и
швейцарские, - и немецкие марки.
     Скарлетт и  его шофер  добрались до деревни чуть  позже  девяти вечера.
Останавливались они всего несколько раз, только  чтобы дозаправиться, и раз,
чтобы позавтракать, все остальное время мчались вперед, не разговаривая друг
с другом.  Эта тишина  убаюкивала Скарлетта, снимала тревогу и напряжение, и
теперь он мог думать спокойно, хотя  раздражение все еще накатывало волнами.
Водитель  был прав,  когда говорил, что  проще  и  менее утомительно было бы
лететь самолетом, но Скарлетт опасался, что его  может подвести характер, не
исключены вспышки ярости - поэтому он решил избежать риска.
     Сегодня  вечером -  час еще  не был твердо  обозначен - ему  предстояло
встретиться  с пруссаком, исключительно важной во всех отношениях  персоной,
наделенной широкими полномочиями. К моменту встречи необходимо быть в полной
форме, - чтобы каждая  клеточка головного мозга функционировала  отменно. Он
не мог  допустить,  чтобы  недавние  проблемы помешали ему  сосредоточиться.
Совещание с  пруссаком представляло собой кульминационную точку важнейшего и
многолетнего  этапа  его жизни,  начавшегося  странной  встречей с  Грегором
Штрассером  и завершившегося переводом  его миллионов в швейцарскую столицу.
Он,  Генрих  Крегер,  обладает  деньгами,  в  которых  так  сильно нуждаются
национал-социалисты. Он сейчас значит для партии слишком много.
     Проблемы,  проблемы...  Но  он  разрешит  их. Для  начала  он изолирует
Говарда Торнтона,  возможно, уберет. Этот американец из Сан-Франциско  надул
его. Если стокгольмская  операция,  не дай бог, раскроется,  след непременно
выведет   на   Торнтона.   Воспользовавшись   шведскими  связями,   Торнтон,
по-видимому, прибрал  к  рукам  значительное количество акций  по  сниженной
цене.
     Значит, о Торнтоне надо позаботиться.
     Как позаботились о французишке, Жаке Бертольде.
     Торнтон и Бертольд! Оба неудачники! Жадные, глупые неудачники!
     Что произошло с Батройдом? Очевидно, убит на "Кальпурнии". Но как? Кем?
Впрочем, он заслужил смерть! Как  и его  дурак-тесть. Приказ Роулинса убрать
Элизабет Скарлатти был верхом глупости!  Да и время этот идиот выбрал  самое
неподходящее: неужели Роулинс не понимал, что она оставит после себя письма,
документы? Она куда более опасна  мертвой, чем живой. По крайней  мере  была
опасной - уж он добрался до нее, достаточно напугал свою драгоценную мамашу.
Теперь  она  может  умереть.  И  тогда  - после ликвидации Бертольда,  после
ликвидации Роулинса, Торнтона и мадам - не останется никого, кто бы знал его
настоящее имя. Никого! Он Генрих Крегер, вождь нового порядка!
     Они подъехали к  маленькой  гостинице с  ресторанчиком  и номерами  для
путешественников,  нуждающихся  в  отдыхе,  или для  тех,  кто  стремится  к
уединению по другим причинам. Это было условленное место встречи.
     - Отгони машину,  - сказал он Кирхеру. - Я буду ужинать в своей  комете
наверху. Позову тебя попозже... Я не забыл о своем обещании.
     Кирхер ухмыльнулся.
     Алстер Скарлетт вылез  из машины и потянулся. Он чувствовал себя лучше,
зуд поутих, предстоящее совещание наполняло его радостью. Именно такого рода
деятельностью  и надлежит ему  заниматься! Решать вопросы, значимые по своим
последствиям. Вопросы, связанные с властью. С неограниченной властью.
     Он подождал, пока машина отъехала достаточно далеко, чтобы шофер не мог
наблюдать за ним в зеркало заднего вида, потом решительно зашагал в обратном
направлении,  к  садовой  дорожке,  вымощенной  булыжником. Ничтожествам  не
следует знать ничего сверх того, что необходимо для выполнения их конкретной
служебной функции.
     Он приблизился к темной двери и постучал.
     Дверь  раскрылась, и  в  центре  проема,  точно  защищая  вход,  возник
довольно  высокий  мужчина с густой,  черной шевелюрой  и рельефными темными
бровями. На  нем была серая, баварского  кроя шляпа и коричневые  панталоны.
Лицо  смуглое,  с  правильными чертами, глаза большие, взгляд пронзительный.
Звали его Рудольф Гесс.
     - Где вы пропадали? - Гесс жестом пригласил Скарлетта войти и закрыл за
ним дверь. Комната была маленькая, скудно обставленная: стол, вокруг стулья,
буфет и две настольные  лампы. У окна стоял еще  один мужчина, он, вероятно,
узнал гостя и кивнул  Скарлетту.  Это был щупленький, низенький  человечек с
птичьими чертами лица.
     - Йозеф? - сказал ему Скарлетт. - Не ожидал увидеть вас здесь.
     Йозеф  Геббельс посмотрел на  Гесса  - он слабо  знал  английский. Гесс
быстро перевел слова Скарлетта, и Геббельс пожал плечами.
     - Где вы пропадали?
     -  У  меня была посадка в  Лизье.  Не удалось  достать  другой самолет,
поэтому  пришлось  ехать на  машине. День  выдался  тяжкий,  так что  уж  не
усугубляйте его, пожалуйста.
     - Ах  вон оно что,  от Лизье!  Неблизкий  путь.  Я  велю  принести  вам
что-нибудь  перекусить,  но постарайтесь не  задерживаться.  Рейнгардт давно
ждет.
     Скарлетт сбросил с себя летную куртку.
     - Как он?
     Геббельс понял вопрос.
     - Рейнгардт?..  В  нетерпении!  -  он неправильно  произнес  английское
слово, и Скарлетт  улыбнулся.  Совершенно омерзительное создание,  - подумал
Геббельс. Впрочем, неприязнь была взаимной.
     - Обойдусь без еды. Где Рейнгардт?
     -  В  своей  комнате.  Номер  два,  в конце  коридора. Днем выходил  на
прогулку, но по-прежнему боится, что кто-нибудь может опознать его, так  что
через десять минут вернулся обратно. Похоже, он расстроен.
     - Ведите его сюда... И прихватите с собой виски, - Скарлетт взглянул на
Геббельса,  ему было крайне  неприятно присутствие этого низенького  уродца,
похожего на мелкого еврея-адвоката. Совсем некстати, что он будет находиться
здесь при их - его и Гесса - беседе с прусским аристократом.
     Но Скарлетт знал, что ничего изменить нельзя: Гитлер и Геббельс связаны
неразрывно. Йозеф Геббельс, похоже, читал его мысли.
     -  Я  посижу здесь, пока вы  будете беседовать, - сказал он по-немецки,
подвинул стул к стене и сел.
     Спустя  четыре минуты вернулся Гесс. За  ним шел  пожилой, обремененный
избыточным весом немец,  ростом чуть ниже  Гесса, одетый в черный двубортный
костюм.  Его   лицо   лоснилось  от  жира,  белокурые  волосы  были  коротко
пострижены. Он стоял, расправив плечи и выпятив грудь, точно цирковой борец,
и  Скарлетту   невольно  подумалось:  а  сердцевина-то  у  него  мягкая,  не
соответствует внушительному виду.  Гесс плотно притворил дверь и запер ее на
ключ.
     - Господа, генерал Рейнгардт!
     Геббельс поднялся со стула, кивнул и щелкнул каблуками.
     Рейнгардт посмотрел на него безо всякого выражения.
     Скарлетт заметил этот  взгляд.  Он  приблизился  к пожилому  генералу и
протянул руку.
     - Господин генерал!
     Рейнгардт перевел взгляд на Скарлетта и, несмотря на  выдержку, дрогнул
- внешность Скарлетта явно его смутила. Они пожали друг другу руки.
     - Пожалуйста, присаживайтесь, герр генерал! - Гесс не скрывал  восторга
перед столь высокопоставленными  гостями.  Рейнгардт  сел  во  главе  стола.
Скарлетт огорчился: ему хотелось самому занять то место, командную позицию.
     Гесс спросил Рейнгардта, что он предпочитает, -  виски,  джин или вино?
Генерал отрицательно махнул ладонью.
     -  Мне  тоже  ничего,  - заявил Алстер  Скарлетт, заняв место слева  от
Рейнгардта.  Гесс  даже  не взглянул на  поднос и  тоже сел на  свое  место.
Геббельс вернулся, прихрамывая, к стулу у стены.
     Скарлетт заговорил:
     - Я приношу  свои извинения за  опоздание. Непростительный  факт, но, к
сожалению, возникло безотлагательное дело с нашими союзниками в Лондоне.
     - Простите, как вас зовут? - перебил его Рейнгардт, говоря по-английски
с сильным акцентом.
     Скарлетт быстро глянул на Гесса.
     - Крегер, герр генерал. Генрих Крегер.
     Рейнгардт не отводил взгляда от Скарлетта:
     - Не думаю, что это ваше настоящее имя, сэр. Вы ведь не немец.
     - У меня немецкая душа. Поэтому я выбрал себе немецкое имя.
     Гесс вмешался:
     - Герр Крегер бесценен для всех нас. Без него мы никогда не добились бы
таких успехов.
     - Мне кажется, вы американец... Вы не говорите по-немецки?
     -  Вскорости  мы  исправим   это   положение,  -   сказал  Скарлетт.  В
действительности  он  говорил  по-немецки  почти  бегло,  но   пока  еще  не
чувствовал себя в языке удобно.
     -  Я не американец, генерал... - Скарлетт также пристально посмотрел на
Рейнгардта  и резко отчеканил: - Я - гражданин нового мира!.. И  я как никто
другой вправе  стать  свидетелем его окончательного  пришествия... Прошу вас
помнить об этом!
     Рейнгардт вздрогнул.
     - Разумеется,  у  меня нет  никаких сомнений, что вы,  как и  я, имеете
право присутствовать за этим столом.
     Скарлетт успокоился и чуть пододвинул стул.
     - Итак, господа, к делу. Я бы хотел покинуть Монбелье сегодня же ночью.
- Рейнгардт опустил руку  в  карман  пиджака и достал оттуда сложенный вдвое
лист почтовой бумаги.  - Ваша партия, конечно, добилась  вполне определенных
успехов в рейхстаге. С учетом мюнхенского фиаско можно даже сказать - весьма
значительных успехов...
     Гесс с энтузиазмом воскликнул:
     - Это только начало! Германия очистится от позора бесславного поражения
и поднимет голову! Мы будем хозяевами Европы!
     Рейнгардт внимательно наблюдал за Гессом. Затем спокойно произнес:
     - Нам было бы достаточно стать хозяевами  хотя бы самой Германии. Иметь
возможность защищать свою страну - это все, чего мы требуем.
     - Это  наши  минимальные гарантии,  генерал,  -  Скарлетт также говорил
спокойно и сдержанно.
     -  Это единственная гарантия,  которую мы желали  бы  получить.  Мы  не
заинтересованы в крайностях, проповедуемых Адольфом Гитлером.
     При  упоминании  имени  Гитлера  Геббельс  всем  своим  тщедушным телом
подался вперед: его раздражало, что он не может участвовать в беседе.
     - Что такое с Гитлером? Что вы о нем говорите? - спросил он по-немецки.
- Гитлер - это путеводная звезда! Гитлер - надежда Германии!
     - Для вас, может быть, - по-немецки сказал Рейнгардт.
     Алстер Скарлетт заметил, что глазки Геббельса светились ненавистью. Да,
когда-нибудь   Рейнгардт  поплатится   за  свои  слова.  Генерал  продолжал,
разворачивая бумагу:
     - Времена,  переживаемые нашей нацией, требуют необычных союзников... Я
беседовал  с  фон Шнитцлером  и  Киндорфом.  Крупп  не  намерен  вступать  в
переговоры,  как, вероятно, вы уже знаете... Германская промышленность не  в
лучшем состоянии, чем армия: и та  и другая -  заложницы Союзной Контрольной
Комиссии. Версальский  договор сковывает нас железными  путами. Мы живем как
на  качелях,  никакой  стабильности.  Нет  ничего,  на  что  можно  было  бы
положиться. У нас общее препятствие, господа, - Версальский договор.
     -  Это лишь одно из препятствий. Есть и другие, - самодовольно  заметил
Скарлетт.
     -  Меня   привело  в  Монбелье  только  это  единственное  препятствие!
Германской промышленности необходимо  обеспечить возрождение, и  армии также
необходимо обеспечить подъем.  Ограничение численности  войск до  ста  тысяч
человек - при необходимости охраны  границы общей протяженностью более чем в
тысячу шестьсот  миль! Да это просто издевательство!..  Нам только обещают и
обещают. Никакого понимания. Никаких послаблений для необходимого роста.
     -  Нас  обманули!  Нас  самым бесстыдным  образом обманули  в девятьсот
восемнадцатом,  и  обман  этот продолжается! И в  самой Германии  изменников
по-прежнему полно! - воскликнул Гесс.
     Рейнгардт оглядел Гесса, Скарлетта, притаившегося в тени Геббельса.
     - Буду откровенен, господа, хотя секрета для  вас, вероятно, никакого и
не  открою... На  землях  большевиков  находятся сейчас  тысячи неустроенных
германских  офицеров.  На  них нет спроса  в своей собственной  стране.  Они
обучают русских полевых  командиров! Они внедряют дисциплину в  крестьянской
Красной   армии...  Почему?   Иные  -  чтобы  просто  прокормиться.   Другие
оправдываются тем, что русские заводы поставляют нам артиллерийские орудия и
некоторые виды вооружения, запрещенные Союзной  Комиссией... Мне не по  душе
такое положение дел, господа. Я не доверяю русским... Но и нашим сегодняшним
лидерам доверять нельзя. Нам необходимы новые политики.
     Рудольф Гесс решительно положил руки на стол.
     - Мы заверяем вас словом Адольфа Гитлера и тех, кто находится  сейчас в
этой   комнате,   что   во   главу   угла   своей   политической   платформы
Национал-социалистическая рабочая  партия Германии ставит безусловную отмену
Версальского договора и его ограничений!
     -  Я учту это. Мне  важно знать,  способны  ли вы действенно объединить
различные  политические группы  рейхстага.  Я  не  стану  отрицать,  что  вы
притягательны.  Куда  более  притягательны, чем  другие.:.  Но  вот  вопрос,
Который  волнует  нас и наших соратников  в деловом  мире: стабильная  ли вы
сила? Способны ли вы продержаться? Мы не можем делать ставку на политическую
комету, которая сгорит без следа.
     Алстер  Скарлетт поднялся и с высоты своего роста посмотрел на пожилого
немецкого генерала:
     - Что бы вы  сказали, если бы я сообщил вам,  что мы располагаем такими
финансовыми  источниками, которые  превосходят  источники любой политической
организации в Европе? А может, и всего западного полушария?
     - Я бы сказал, что вы преувеличиваете.
     - А если бы я сообщил, что мы обладаем территорией достаточно обширной,
чтобы обучать тысячи и тысячи отборных войск вне бдительного ока версальских
инспекционных групп?
     - Я бы попросил вас привести соответствующие доказательства.
     - Я могу сделать это без промедления.
     Рейнгардт также встал и, неотрывно глядя на Генриха Крегера, произнес:
     -   Если  вы  говорите   правду...  вам  обеспечена  поддержка  высшего
генералитета германской армии.

Глава 36

     Джанет  Саксон  Скарлетт,  еще  не  вполне  проснувшись,  потянулась  к
Кэнфилду, но  его  не  оказалось рядом. С трудом открыв  глаза, она  окинула
взглядом комнату. Джанет подташнивало, сильно ломило в  висках,  веки словно
налились свинцом - все признаки тяжелого похмелья.
     Мэтью Кэнфилд сидел за письменным столом, и, подперев рукой подбородок,
изучал лежавшие перед ним бумаги.
     Джанет устроилась на постели так, чтобы удобнее было наблюдать за ним.
     Да,  он явно необычный человек,  подумала она,  хотя, с другой стороны,
ничем,  вроде бы, и не выдающийся. Интересно, и  что  это  такого  она в нем
нашла? Он не похож на мужчин ее круга. Они энергичны, изысканны, выхолены  и
обеспокоены  исключительно  самими собой.  Мэтью Кэнфилд выбивался  из этого
привычного  для нее ряда. Он  не просто полон энергии - он постоянно готов к
действию, присущая же ему уверенность была дарована не богатством,  а  давно
натренированным умением просчитывать все свои шаги и действия до мелочей.
     Те,  остальные,  были и  внешне  куда более привлекательны - он  скорее
относился к категории мужчин "с приятной, но грубоватой наружностью". Именно
это ее забавляло: и внешне, и в своих поступках он выглядел человеком крайне
независимым, но наедине  с ней менялся,  становился  мягким, нежным и  очень
уязвимым. Вдруг  открывался глубоко запрятанный робкий  и достаточно  слабый
человек... Она видела, что он чем-то озабочен. Она подозревала, что Элизабет
Скарлатти давала ему  деньги. А  он явно не  привык к  большим деньгам - она
поняла  это еще в  те  две недели, что они  провели  в  Нью-Йорке.  Ему явно
намекнули не  скупиться, дабы увлечь, завлечь ее - и  им было  оттого ужасно
смешно, потому что, если на то пошло, правительственные деньги  позволили им
прежде всего лучше узнать друг друга, показать свое истинное лицо - опять же
друг другу... Да за такое  и она сама с радостью  бы заплатила - ведь ей уже
приходилось  платить.  Но  никто в  жизни не  был  еще  для нее дороже Мэтью
Кэнфилда, естественно, "дороже" - не в смысле денег. Да, он не принадлежал к
ее  миру.  Он  предпочел  бы   мир  иной,  попроще,  менее  аристократичный,
космополитичный - это она понимала. Но она, Джанет Саксон  Скарлетт, сделает
все, чтобы удержать его, она приспособится к его взглядам и вкусам.
     Когда все  это кончится  -  если это когда-либо кончится  - они  найдут
возможность  быть  вместе.  Должен  быть  какой-то  выход!  Она  любит  его,
тревожится  за  него.  "Как  же  замечательно!"  -  подумала  Джанет  Саксон
Скарлетт.
     Накануне,  вернувшись в  гостиницу  в  сопровождении сотрудника  Дерека
Фергюсона,  она застала Кэнфилда в гостиной  Элизабет.  Казалось,  он был  в
ярости, лицо у  него осунулось, постарело, и она никак не могла взять в толк
почему. Он извинился за свое настроение, а потом без всяких объяснений, чуть
ли не силком, выволок ее из гостиницы.
     Они поужинали в маленьком ресторанчике в Сохо. Оба изрядно выпили - его
страх заразил и ее. Но он так и не сказал, что его беспокоит.
     Они  вернулись  в его комнату, прихватив с  собой  бутылку  виски.  Они
занимались  любовью, и Джанет знала, что  он чего-то  боится и изо  всех сил
старается скрыть свой страх.
     И сейчас, наблюдая  за  ним,  сидящим за письменным  столом, она  вдруг
каким-то  шестым  чувством  узнала правду... Правду  о  том,  кто приходил к
Элизабет Скарлатти.
     Этим гостем был ее муж!
     Она чуть приподнялась на локте.
     - Мэтью?
     - О... доброе утро, милая.
     - Мэтью... ты боишься его?
     Кэнфилд весь напрягся. Она знает!
     Ну конечно же, она знает!
     - Когда я с ним встречусь, я не испугаюсь.
     - Всегда так бывает, верно? Мы боимся чего-то или кого-то неизвестного,
того, что мы пока не можем  увидеть, -  Джанет  вдруг ощутила сильную резь в
глазах.
     - Почти то же сказала и Элизабет.
     Джанет села в постели, прикрыв  одеялом плечи. Ей было холодно, боль  в
глазах усилилась.
     - Она тебе сказала?
     - В конце концов да... Она не хотела, но ей пришлось сказать.
     Джанет смотрела прямо перед собой.
     - Я знала это, - спокойно произнесла она. - И боюсь.
     - Конечно, ты напугана... Но бояться тебе нечего. Он тебя не тронет.
     - Почему ты так уверен? - руки у нее начали дрожать.
     - Вчера  я еще не был в этом уверен... И дело не в его характере, в его
влиянии на  окружающих, в этом неожиданном воскрешении из мертвых. Но теперь
я многое  понял, просчитал, -  он взял  карандаш и сделал какую-то очередную
запись.
     Вдруг Джанет Саксон Скарлетт сжалась в комок и покатилась по постели.
     - О Боже, Боже, Боже! - она вдавилась головой в подушку.
     Сначала  Кэнфилд не понял, в чем дело, - он слышал  ее, но был  целиком
сосредоточен на своих записях.
     -  Джэн,  -  не  отрываясь  от  работы,  начал он. -  Джанет!  -  майор
повернулся, отбросил свой карандаш и поспешил к постели. - Джанет!... Родная
моя, не надо, прошу тебя. Не надо, Джанет!  - он взял ее на руки, повернул к
себе - и тут только заметил ее глаза.
     По ее лицу градом катились слезы, но это были не обычные рыдания. Глаза
были  широко открыты, точно  она находилась в трансе.  В трансе, порожденном
ужасом.
     Он снова и снова повторял:
     - Джанет, Джанет, Джанет. Джанет!..
     Она  не  отвечала.  Казалось, она  все глубже и глубже  погружается  во
что-то  страшное, в какую-то бездну. Она начала стонать, сначала тихо, потом
все громче и громче.
     - Джанет! Перестань! Перестань! Милая, перестань!
     Она не слушала его.
     Напротив,  она   пыталась  оттолкнуть  его   от  себя,  ее  нагое  тело
извивалось, она колотила его кулаками.
     Он чуть ослабил объятия, испугавшись, что может сделать ей больно.
     Вдруг  она успокоилась. Она запрокинула голову  назад и голосом, какого
он у нее прежде никогда не слыхал, прокричала:
     - Черт бы тебя  побрал!.. Черт бы  тебя побрал!!!  -  она тянула  слово
"побрал!"  так  долго, пока крик не  превратился в  визг, и медленно, как бы
кому-то сопротивляясь, развела ноги.
     Тем же захлебывающимся, гортанным голосом она шептала:
     - Ты свинья! Свинья! Свинья! Свинья!
     Кэнфилд в ужасе наблюдал  за ней: она, изнемогая, как бы сопротивлялась
насилию.
     - Джанет, ради бога,  Джэн... Прекрати! Прекрати!  Никто  не собирается
прикасаться к тебе! Пожалуйста, дорогая!
     Джанет жутко, истерично хохотала.
     - Ты подлец, Алстер! Ты  дерьмо... дерьмо... - она согнула изо всех сил
ноги и  ладонями прикрыла грудь. - Оставь меня, Алстер! Христа ради, Алстер,
оставь меня!... Да оставь  же ты меня! - Она вновь  сжалась в комочек, точно
ребенок, и начала всхлипывать.
     Кэнфилд прикрыл Джанет одеялом.
     Теперь он  понял, что сотворил  с  ней  Скарлетт,  во что он  стремился
превратить ее.
     Она  нуждалась  в  помощи, куда большей,  чем ему  прежде  казалось. Он
ласково погладил ее по волосам и лег рядом.
     Она закрыла глаза,  всхлипывания утихли, перешли в глубокое прерывистое
дыхание. Он надеялся, что  она заснула. Ей надо отдохнуть. А ему - обдумать,
каким образом рассказать ей обо всем, что предстоит.
     Потому что следующие четыре месяца будут для нее кошмаром.
     И не только для нее - для них троих.
     Но теперь появился новый, доселе неизвестный  ему фактор, и Кэнфилд был
даже рад, что он узнал об  этом. Он понимал, что радоваться тут  нечему, что
ему  надлежит сохранять  хладнокровие, ибо рожденное  этой новой информацией
чувство могло помешать работе. Он профессионал и должен им оставаться.
     И все же он был рад появившемуся в нем чувству ненависти.
     Алстер Стюарт Скарлетт перестал быть обыкновенной дичью в международной
охоте. Теперь он был человеком, которого Мэтью Кэнфилд жаждал убить.

Глава 37

     Алстер Скарлетт смотрел  в  гневливое лицо Адольфа  Гитлера. Он  видел,
что,  несмотря на свой гнев, Гитлер способен контролировать себя, и это  его
умение  граничит с  чудом.  Да и сам  он был воплощенным чудом. Историческим
чудо-человеком, который приведет их в прекраснейший мир.
     Гесс,  Геббельс  и Крегер всю  ночь  ехали от Монбелье  до Мюнхена, где
Гитлер  и Людендорф ждали  их  отчета о  встрече  с  Рейнгардтом.  В  случае
успешного исхода совещания можно  приступать к  реализации плана Людендорфа.
Все   фракции   рейхстага,   обладающие  сколь-нибудь  значительным   числом
депутатов, всполошатся  из-за возможности  возникновения коалиции. Прозвучат
обещания, угрозы. Как  единственный представитель  Национал-социалистической
партии  и ее кандидат на пост  президента  с  речью выступит  Людендорф. Его
будут слушать.  Он мыслит как солдат, он мало-помалу распрямляется, восстает
после жестокого фиаско при Мез-Арагоне.
     Одновременно   с   этим   в   двенадцати   городах   будут    проведены
антиверсальские демонстрации  - без помех со  стороны полиции, загодя  щедро
обласканной. Гитлеру  предстоит  отправиться в  Ольденбург,  в самое  сердце
северо-западной  Пруссии, где  восходят семена былой  воинской славы.  Будет
проведен  огромный  слет,   на  котором   должен,  согласно  договоренности,
выступить сам Рейнгардт.
     Рейнгардта  достаточно,  чтобы  убедить  всех, что  партию поддерживают
военные,   более   чем   достаточно;   Рейнгардт   -  это  временная   веха,
обеспечивающая  им успех  на нынешнем этапе.  Признание Гитлера  Рейнгардтом
сразу продемонстрирует, на чью сторону склоняются генералы.
     Людендорф  видел  во всем этом  не  более чем  политическую уступку  со
стороны высшего армейского командования. Гитлер же расценивал как чуть ли не
политический переворот: австрийский фельдфебель ужасно беспокоился по поводу
отношения к себе генералов. Он понимал, что от этого зависит вся его судьба,
и  именно  потому был теперь  так  упоен собой, так  полон  гордости.  Но  и
отчаянно злился.
     Потому что маленький Геббельс уже доложил Людендорфу и Гитлеру все, что
сказал по адресу последнего Рейнгардт.
     В просторной комнате, выходящей  окнами  на  Зедлингерштрассе,  повисла
зловещая  тишина.  Гитлер сидел,  судорожно  впившись руками в  подлокотники
кресла, затем вскочил.  Он уставился  вытаращенными глазами на Геббельса, но
тот понимал, что гнев направлен не на него.
     -  Жирный боров!  Пусть проваливает в  свое поместье! Ему только  коров
пасти!
     Скарлетт  сидел  рядом с  Гессом.  Как  обычно,  когда  разговор  велся
по-немецки, Гесс предупредительно переводил - в общих чертах.
     - Он очень огорчен. Рейнгардт может стать помехой.
     - Почему?
     - Геббельс не верит, что Рейнгардт в открытую поддержит движение. Он не
захочет марать мундир, но жаждет получить все выгоды от движения.
     -  Но  в  Монбелье Рейнгардт обещал свою  поддержку!  Что  там  говорит
Геббельс?  - Скарлетт  считал, что ему надо контролировать  разговор,  -  он
терпеть не мог Геббельса и не доверял ему.
     - Геббельс  наябедничал, как Рейнгардт отзывался о Гитлере, - прошептал
Гесс.
     Скарлетт громко сказал:
     -  Пусть тогда Рейнгардту скажут: если он не станет на сторону Гитлера,
он ни гроша на свои игрушки не получит! И пусть катится ко всем чертям!
     - Что он говорит, Гесс? - Гитлер метнул взгляд на Гесса и Скарлетта.
     - Он сказал: пошлите Рейнгардта к черту!
     Людендорф слегка улыбнулся:
     - Бог мой, какая наивность!
     -  Передайте Рейнгардту, что мы вполне можем обойтись и без него! А вот
как он будет обходиться без войска, без оружия, без амуниции и без мундиров?
Я просто не буду за  все это платить - и точка! Передайте, он послушается! -
Скарлетт  говорил быстро, не обращая внимания,  успевает ли  Гесс переводить
его слова.
     - Такому человеку, как Рейнгардт, нельзя угрожать. Он настоящий солдат.
     Гесс повернулся к Скарлетту:
     - Герр Людендорф  говорит, что Рейнгардта такими угрозами не возьмешь -
он солдат.
     - Он трусливый оловянный  солдатик,  вот он кто такой!  Он  трясется от
страха.  Он до  смерти боится русских. Он нуждается в нас, и  прекрасно  это
знает.
     Гесс перевел ответ  Скарлетта. Людендорф  прищелкнул  пальцами,  словно
услышал отличную шутку.
     - Вы не  имеете права смеяться! Я разговаривал с  ним, не вы! И это мои
деньги - не ваши!
     Гессу не было нужды переводить. Людендорф поднялся со своего кресла. Он
был в такой же ярости, что и Скарлетт.
     - Скажи американцу, что его деньги не дают ему права командовать нами!
     Гесс помедлил.
     -  Господин Людендорф не считает, что ваши финансовые  вклады... так уж
ценны...
     - Можете не продолжать! Скажите ему, пусть и он катится ко всем чертям!
Именно этого ждут от  него всякие Рейнгардты, -  Скарлетт,  до того недвижно
сидевший,  вдруг  оттолкнулся  спиной  от  стены  и  с   завидной  легкостью
выпрямился во весь свой могучий рост.
     Старый  вояка Людендорф  испытал  обыкновенный физический страх. Он  не
доверял этому заокеанскому неврастенику. Людендорф не раз говорил  Гитлеру и
другим,  что  этого человека,  именующего  себя  Генрихом  Крегером,  опасно
вводить  в их тесный круг. Но его неизменно одергивали, потому что Крегер не
только владел, казалось, неисчерпаемыми финансовыми источниками, но, судя по
всему, мог заручиться поддержкой  или,  по меньшей мере, заинтересованностью
весьма влиятельных людей.
     И все-таки Людендорф не доверял ему.
     Главным образом потому, что был уверен - этот Крегер глуп.
     - Позвольте напомнить вам, господин Крегер,  что я владею... английским
языком в достаточной мере, чтобы изъясняться и понимать.
     - Тогда что же вы им не пользуетесь?
     - Мне это не кажется необходимым.
     - Но я этого требую, черт побери!
     Адольф Гитлер внезапно хлопнул в ладоши, требуя тишины. Людендорфу этот
жест показался оскорбительным, но из уважения перед способностями Гитлера он
заставил себя смириться.
     - Замолчите! Оба!
     Гитлер  отошел от  стола  и  повернулся ко всем спиной.  Завел  руки за
спину. Несколько секунд  он  стоял молча,  и  никто не осмеливался  прервать
тишину. Потому  что это  была его -  Гитлера - тишина,  и Геббельс,  безумно
любивший  театральность,  с  удовлетворением наблюдал  за эффектом,  который
производили на них действия Гитлера.
     Людендорф  со своей  стороны  поддерживал игру,  хотя все еще испытывал
чувство досады. Он хорошо знал, что Гитлер  не силен в логическом  мышлении-
Он воистину велик как провидец,  но подчас  немощен и  слеп, когда требуется
решать  сугубо  практические  вопросы.  Это  осложняло  его  деятельность  и
деятельность Розенберга,  а они считали себя  истинными архитекторами нового
порядка.  Людендорф надеялся, что в  данном случае Гитлер  согласится  с его
доводами.  Ведь  Рейнгардт,  как  и  сам  Людендорф,   -  вояка,  гордый   и
неподкупный. С  таким  нужно обращаться искусно. Кто же  может понимать  это
лучше,  как  не  бывший  фельдмаршал императорской  армии,  сохранивший свое
достоинство в этом трагическом разгроме?
     Адольф Гитлер спокойно произнес:
     - Мы поступим так, как говорит герр Крегер.
     - Герр Гитлер согласен с вами, Крегер! - Гесс  коснулся руки Скарлетта.
Гесс никогда не  любил  самонадеянного Людендорфа и  теперь предвкушал  свое
торжество.  Ставкой  был Рейнгардт.  Если  Крегер  одержит  верх,  Людендорф
окажется в дураках.
     - Но почему? Это очень опасно! - Людендорф был вынужден спорить, хотя и
знал, что это бесполезно.
     - Вы слишком осторожны, а время не ждет. Крегер прав. И мы сделаем этот
шаг, - сказал Адольф Гитлер.
     Рудольф Гесс выпятил грудь. Он многозначительно смотрел на Людендорфа и
Геббельса, локтем подталкивая Скарлетта.
     -  Герр  Гитлер  говорит,  что  наш  друг  Людендорф грешит  чрезмерной
предусмотрительностью.     Он     прав.     Людендорф    всегда     чересчур
предусмотрителен... Но герр Гитлер хотел  бы детально  проанализировать ваше
предложение...
     Адольф Гитлер говорил медленно, но твердо, подчеркивая окончание каждой
фразы. Он  с  удовлетворением наблюдал  за  лицами  своих  слушателей.  А  в
завершение монолога выкрикнул:
     - Вот что такое Монбелье!
     Для Гесса решение Гитлера было равнозначно яркой вспышке  политического
озарения.
     Для Геббельса  - очередным подтверждением способности Гитлера  нащупать
основную слабость оппонента.
     Для  Людендорфа  -  еще  одним  доказательством  умения  Гитлера  взять
заурядную идею, приправить ее собственной  дерзостью и выдать как  достойный
восхищения образец блестящей стратегии.
     Генрих Крегер-Скарлетт спросил:
     - Что он сказал, Гесс?
     Ответил  ему,  однако,  не  Рудольф Гесс.  Ответил Эрих  Людендорф,  не
сводивший с Адольфа Гитлера глаз:
     - Герр Гитлер...  только что... поймал военных в ловушку. Своим кратким
резюме он обеспечил нам поддержку пруссаков.
     - Что?
     Рудольф Гесс повернулся к Скарлетту.
     - Генералу Рейнгардту скажут, что, если он не выполнит наши требования,
официальные  лица Союзной Комиссии получат сообщение, что он ведет секретные
переговоры  о незаконных поставках оружия. И это  правда: встречу в Монбелье
невозможно отрицать!
     - Он  солдат!  -  добавил Людендорф.  - Рейнгардт  не  станет  лгать  и
отмежевываться от того, что он сделал! Да даже если он поддастся на соблазн,
слишком многие знают - фон Шнитцлер, Киндорф.  Даже Крупп! Рейнгардт нарушил
слово, - и Людендорф громко рассмеялся. - Честное слово солдата!
     Гитлер коротко улыбнулся  и быстро-быстро  заговорил с Гессом,  кивая в
сторону Алстера Скарлетта.
     - Фюрер  уважает  и  высоко  ценит вас, Генрих,  -  сказал  Гесс.  - Он
спрашивает, как там наши друзья в Цюрихе?
     - Все движется по  плану. Допущенные  ошибки исправлены. Быть может, мы
потеряем  еще  одного из оставшихся  тринадцати... Хотя  это нельзя  считать
потерей - он обманывал нас.
     - Кто это? - Людендорф, видно, решил потренироваться в английском.
     - Торнтон.
     - А как быть с его участком? - снова вставил Людендорф.
     Скарлетт-Крегер с презрением глянул на этого солдафона Людендорфа:
     - Я просто его куплю.
     - А  это не опасно? -  Гесс наблюдал за Людендорфом,  который переводил
слова Скарлетта Гитлеру. Оба выказывали признаки беспокойства.
     - Нисколько.
     - Быть может,  вам  не стоит  заниматься  этим лично, мой юный друг?  -
Людендорф говорил ласковым, но наставительным тоном. - Кто знает, кому будут
принадлежать ваши симпатии через полгода?
     - Я возмущен вашими словами!
     - Но вы не немец. И это не ваше сражение!
     - Мне и не нужно быть немцем! И я не обязан оправдываться перед вами!..
Вы хотите, чтобы я вышел из игры? Отлично! Я выхожу  из игры!.. А со  мной и
дюжина богатейших людей планеты!.. Нефть!  Сталь! Промышленность! Пароходные
линии!
     Гитлер не нуждался в переводе - он и так все понял. Он быстро подошел к
Людендорфу  и  слегка шлепнул старика  ладонью по  губам  - будто  наказывал
сказавшего  глупость ребенка. И что-то тихо произнес -  Скарлетт  понял, что
старый вояка получил строгий выговор.
     - Вы не поняли, что я хотел сказать, герр Крегер. Я просто - как бы это
вам  объяснить?..  -  он  непроизвольно прикрыл  рот  рукой:  он  боролся  с
воспоминанием об  обидной  выходке  Гитлера. - Ваше... сотрудничество с нами
исключительно  важно  и,  несомненно,  замечено  многими.  Если  через  ваше
приобретение выйдут на партию, это может,  как бы сказать, привести  к тому,
что все предприятие окажется бесполезным.
     Алстер Скарлетт уверенно и с какой-то лихостью ответил:
     -  Никаких  проблем...  Покупка будет  оформлена через  Мадрид,  -  ему
нравилось ставить на место этих нищих теоретиков.
     - Мадрид? - Йозеф Геббельс не понял, что  сказал Скарлетт,  но название
города было для него явно с чем-то связано.
     Немцы переглянулись между собой.
     -  А разве... Мадрид надежен? - Гессу показалось,  что его американский
друг совершил ошибку.
     - Я сделаю все через папское посольство. Это сугубо католический город,
он совершенно вне подозрений. Удовлетворены?
     Гесс перевел слова Скарлетта.
     Гитлер  улыбнулся,  Людендорф   прищелкнул   пальцами,  теперь  в  знак
искреннего одобрения.
     - Как же вы это осуществите?
     - Очень  просто. Двору Альфонсо будет сказано, что  земля покупается на
деньги белой  русской эмиграции. И если не сделать это быстро, капитал может
уплыть в Москву. Ватикан благожелательно относится  к белоэмигрантам. Такого
рода соглашения уже бывали.
     Гесс  переводил  все   Адольфу   Гитлеру,  Йозеф  Геббельс  внимательно
прислушивался.
     - От души поздравляю вас, господин Крегер.  Ну, будьте осмотрительны, -
Людендорф был явно потрясен сообщением.
     Вдруг  Геббельс заговорил быстро-быстро и начал возбужденно размахивать
руками. Немцы рассмеялись. Скарлетт не был уверен,  что этот низкорослый тип
смеется не над ним.
     Гесс перевел:
     - Господин Геббельс говорит: стоит заверить Ватикан, что вы  обязуетесь
отсечь четырех голодных коммунистов  от  куска  хлеба, и папа  позволит  вам
самому расписать Сикстинскую Капеллу!
     Гитлер прервал общее веселье.
     - Есть ли новости из Цюриха?
     Людендорф повернулся к Скарлетту.
     - Вы говорили с нашими друзьями в Швейцарии?
     - Все идет  по плану. К  концу следующего  месяца... Короче, через пять
недель строительная часть будет завершена. Сейчас я покажу.
     Крегер  подошел  к столу, вынул из  кармана  пиджака  сложенную карту и
разложил ее на столе.
     - Эта толстая  синяя линия означает  общую границу всех  поместий. Этот
сектор,  на юге, принадлежит Торнтону. Мы расширяемся в западном направлении
сюда, в северном  -  до  Бадена,  в восточном - до  окрестностей Пфеффикона.
Приблизительно  на  одной  с  четвертью  квадратной  миле  можно  разместить
пятьдесят войсковых единиц, всего девятьсот человек. Водопроводные линии уже
уложены,  фундаменты возведены. Каждое  строение похоже на  сарай или амбар.
Отличить невозможно, пока не осмотрите изнутри.
     -  Великолепно!  -  Людендорф  вставил  монокль  в  левый  глаз  и стал
внимательно изучать карту. Гесс переводил для  заинтересовавшегося Гитлера и
скептически  настроенного  Геббельса.  -  Так...   здесь,  по   периметру...
казарма... бараки... Это огорожено?
     - Двенадцать  футов высоты.  Электрическая  система защиты  и  тревоги.
Круглосуточное патрулирование. Собаки и люди... Все оплачено.
     - Великолепно! Великолепно!
     Скарлетт  бросил взгляд  на Гитлера.  Он  знал,  что похвалу Людендорфа
нелегко  заслужить  и что,  несмотря  на ту  неприятную сцену, Гитлер  ценит
мнение Людендорфа, быть может, выше  всех других.  Скарлетту показалось, что
взгляд  Гитлера,  направленный  теперь на  него,  выражал восхищение. Крегер
сдержал радость и быстро продолжил:
     - Обучение будет интенсивным - каждая смена рассчитана на четыре недели
плюс несколько дней между сменами  на  транспортировку  и размещение. Каждый
контингент будет насчитывать девятьсот человек... В конце каждого года...
     Гесс перебил.
     - Великолепно! К концу каждого года десять тысяч обученных солдат!
     -  Готовых  рассредоточиться   по   всей  стране  в   качестве  военных
формирований. Обученных для восстания! - Скарлетт прямо-таки пылал энергией.
     - Конец дилетантству,  будем создавать основы для элитарных соединений!
Быть  может,  сами   элитарные   соединения!  -  даже  Людендорф   заразился
энтузиазмом. - Наша собственная армия!
     -  Вот именно! Натренированная машина, способная  быстро передвигаться,
наносить мощные удары, умело и скрыто перегруппировываться.
     Теперь уже слова Крегера переводил на немецкий язык сам Людендорф.
     Но Геббельс  был явно встревожен. Он говорил тихо, будто  опасался, как
бы  этот Крегер не уловил потаенный смысл его высказываний. Геббельс-все еще
не утратил подозрительности. Этот  странный гигант-американец слишком боевит
и речист, слишком беспечен, несмотря на весь его пыл и  несмотря на мощь его
денег. Адольф Гитлер кивнул.
     Снова заговорил Гесс:
     -  Однако, Генрих,  господин Геббельс обеспокоен. Эти люди в Цюрихе, их
требования так... туманны.
     - Отнюдь нет. Эти требования вполне конкретны. Эти люди - бизнесмены...
И они нам сочувствуют.
     - Крегер прав, - Людендорф смотрел на Алстера Скарлетта, зная, что Гесс
переведет его слова на немецкий. Произнес же он их только для того, чтобы не
дать  Крегеру времени сформулировать ответы  или  комментарии:  этот Крегер,
хотя и  не  мог говорить на их языке  бегло, понимал куда больше,  чем делал
вид, полагал Людендорф. -  Мы подошли  к той черте,  когда можно подписывать
соглашения, не так ли?.. Пакты, если вам угодно. Когда на политической сцене
Германии  появимся  мы,  наши  друзья  из  Цюриха   обретут...  определенные
приоритеты.  Экономические  приоритеты...  Мы  объединяемся,  не  так ли?  -
последние слова Людендорфа звучали вполне утвердительно.
     - Верно.
     - А что произойдет, господин Крегер, если мы не выполним обязательств?
     Алстер   Скарлетт  выдержал  паузу  и  повернулся  к   ждавшему  ответа
Людендорфу.
     - Они взвоют по-волчьи и постараются уничтожить нас.
     - Каким образом?
     - Всеми доступными им средствами. А средств у них предостаточно.
     - Это вас не тревожит?
     - Пусть попытаются... Торнтон не один. Все они воры, разница в том, что
остальные  покладистей.  Они  знают, что  мы  правы.  Мы  победим!  Никто не
откажется вести  бизнес с победителями!  Они  ведают, что творят. Они  хотят
сотрудничать с нами.
     - Мне кажется, вы твердо верите в то, что говорите..
     -  Вы  правы,  черт возьми. Что касается  нас, то  мы будем  идти своим
путем. Единственно правильным  путем!  Действовать методами, которые  нам по
душе.  Мы  освободимся  от  отбросов!  От  жидов,  красных,  мелких  вонючих
прихлебателей!
     Людендорф пристально смотрел  на  самоуверенного американца. Да, он  не
ошибся  -  Крегер  глуп.  Его  отношение  к  ущербным  племенам продиктовано
эмоциями, оно не  опирается на глубокие принципы расовой  чистоты. Гитлеру и
Геббельсу  присущи схожие заблуждения, но  в них присутствует восходящая  до
истины логика.  А  у  этого  Крегера  духовный мир  убог.  Он  действительно
фанатик.
     - В ваших  словах много  здравого смысла. Верю:  всякий  здравомыслящий
человек окажет  нам  поддержку. Станет делать  бизнес  на  свой  собственный
манер, - Людендорф решил внимательно следить за действиями  Генриха Крегера:
такой  чрезвычайно  взвинченный  человек  может принести  много  вреда.  Это
безумец, шут.
     Хотя,  в конце  концов,  их двор  нуждается в  шуте. И  в его  деньгах.
Гитлер, как всегда, прав: они не должны терять его.
     - Утром  я  отправляюсь в  Мадрид.  Относительно Торнтона я  уже  отдал
распоряжения. Вся операция не  займет  больше двух -  максимум трех  недель,
потом я прибуду в Цюрих.
     Гесс  перевел все  это  Гитлеру  и Геббельсу.  Фюрер  гортанно  пролаял
вопрос.
     - Где вас можно застать в Цюрихе? - перевел Людендорф. - Если ваш  план
пройдет удачно, нам потребуется контакт с вами.
     Генрих Крегер помедлил с ответом. Он знал, что этот вопрос зададут: его
всегда  задавали.  Но  он  всегда  был  уклончив.  Он  сознавал,  что  своим
авторитетом отчасти обязан окружающему его  ореолу таинственности. Обычно он
называл  какой-нибудь номер телефона  или почтового отделения, иногда просто
имя одного из четырнадцати участников цюрихской  группы,  а также пароль, по
которому  с  ним  можно  связаться.  Он всегда  старался  напустить побольше
тумана.
     Эти жалкие людишки не понимали, что имена, адреса, телефонные номера не
имеют значения. Существенно лишь одно - способность наносить удар.
     Вот в Цюрихе - там понимали.
     Эти Голиафы  великих  свершений  -  они  понимали.  Финансисты мирового
масштаба, пробиравшиеся по темным лабиринтам, разгадывавшие эти лабиринты, -
они прекрасно понимали, что есть самое важное.
     Умение наносить удары.
     Их  соглашения  с  зарождающимся   новым  порядком  в   Германии  будут
способствовать созданию новых рынков и контролю над ними.
     И никого не волнует, кто он на самом деле или откуда явился.
     Но сейчас,  в это мгновение, Алстер Скарлетт понял:  эти  типы,  мнящие
себя титанами нового порядка, нуждаются в том, чтобы им напомнили, кто такой
Генрих Крегер.
     Он скажет им правду.
     Он назовет имя  одного  человека в Германии, к которому льнут  все, кто
жаждет  власти.   Единственного  человека,  который  отказался  встречаться,
отказался вести переговоры с какой бы то ни было  фракцией, не говоря уже об
участии в любой из них.
     Имя единственного человека в Германии, который живет  за  непроницаемой
стеной, полной политической отчужденности.
     Человека,  которого больше всех боялись и больше всех почитали во  всей
Европе.
     - Я буду контактировать с Круппом. Он в курсе, где меня можно найти.

Глава 38

     Элизабет Скарлатти  сидела в  постели. Сбоку  стоял  карточный  столик,
повсюду,  куда ни глянь, - на столике, на  кровати, на полу  - лежали  листы
бумаги, аккуратно  сложенные в стопки. Иные  были снабжены  соответствующими
номерными карточками; другие явно предназначались в корзину.
     Было четыре часа пополудни, и  она  за  весь  день лишь раз выходила из
комнаты. Когда  впускала Джанет и Мэтью.  Она  заметила, что  у обоих ужасно
расстроенный  вид  -  может,  устали,  может,  больны.   Она  понимала,  что
происходит. Давление, которое и так испытывал Кэнфилд, стало теперь Чересчур
тяжким. Он  был  на  грани срыва,  нуждался в отдыхе. Вот теперь-то он  куда
более готов принять ее план.
     Элизабет в  последний раз  задержала взгляд  на кипе  страниц,  которую
держала в руке.
     Так  вот,  значит,  как  обстоит  дело!  Мозаика полностью  составлена,
картина ясна.
     Она  уже   говорила  Мэтью,  что  цюрихская  группа,  судя   по  всему,
осуществляет  стратегическое планирование.  Теперь она знала, что так  оно и
есть.
     Не  будь этот план столь вызывающе порочным, она,  быть может, и поняла
бы  своего  сына.  Даже  гордилась бы его  участием -  может, ужаснулась  бы
слегка, и только.
     Интересно,  понял бы ее  мотивы Мэтью Кэнфилд?  Впрочем,  это  неважно.
Настала пора вплотную заняться Цюрихом.
     Все еще держа в руке эти страницы, она встала с постели и направилась к
двери.
     Джанет сидела  за столом и писала письма. Кэнфилд расположился в кресле
и нервно листал журнал. Оба удивились, когда Элизабет вошла в комнату.
     - Вам  что-нибудь известно  о  Версальском  договоре? -  спросила  она,
обращаясь к Кэнфилду. - Об ограничениях, репарационных выплатах?
     - Как рядовому обывателю, лишь в общих чертах.
     - Вы слышали  когда-нибудь о плане Дауэса? Может, читали этот целиком и
полностью несостоятельный документ?
     - Я полагал, он делает репарации терпимыми.
     -  Только  временно.  За  него  ухватились   политики,  нуждающиеся  во
временных решениях. В экономическом  плане это  означает  катастрофу.  В нем
нигде не указывается окончательная сумма. Если же  ее указать, то германская
промышленность  - то есть те,  кто платит по счетам, - может рухнуть  в один
миг.
     - А почему нам так важно это знать?
     -  Потерпите  минутку.  Я  хочу,  чтобы   вы  сами   разобрались...  Вы
догадываетесь,  кто  реализует  Версальский договор?  Вы  знаете, чей  голос
превалирует при принятии  решений,  ориентированных  на  план Дауэса?  Кто в
основном контролирует внутреннюю экономику Германии?
     Кэнфилд положил журнал на пол.
     - Да. Какой-то комитет.
     - Союзная Контрольная Комиссия.
     - К чему вы клоните? - Кэнфилд поднялся с кресла.
     -  А  к тому, что вы и сами  начинаете  подозревать.  Три  человека  из
цюрихской группы входят  в состав Союзной Контрольной Комиссии. На  практике
Версальский  договор  реализуется  именно  этими  людьми.  Действуя  сообща,
цюрихская  группа  может  буквально  манипулировать  германской  экономикой.
Ведущие промышленники  из  когорты самых  мощных  и  влиятельных на  севере,
западе,  Юго-западе  - в содружестве с наиболее крупными финансистами внутри
самой  Германии.  Волчья стая.  Они позаботятся,  чтобы силы, действующие  в
Германии, постоянно конфронтировали между собой. Когда произойдет взрыв -  а
он  наверняка  произойдет,  -  они   приберут  к  рукам  все  осколки.   Для
осуществления   этого  иезуитски   искусного   плана   им  необходима   лишь
политическая основа  операции. Поверьте мне на  слово - они ее нашли. В лице
Адольфа Гитлера  и  его  нацистов... В  лице  моего  сына,  Алстера  Стюарта
Скарлетта.
     - Бог ты мой!  - тихо произнес Кэнфилд, не сводя с Элизабет глаз. Он не
совсем вник в детали, но вполне осознал весь ужасный смысл сказанного.
     - Пора отбывать в Швейцарию, мистер Кэнфилд.
     О подробностях он расспросит в пути.

Глава 39

     Все   телеграммы  были   составлены  на  английском  и  по  тексту,  за
исключением имен и адресов получателей,  совершенно одинаковы. Каждая из них
была направлена в штаб-квартиру компании или корпорации с обозначением лица,
занимающего  самое высокое  положение.  С  учетом  временных  поясов  каждая
телеграмма должна  прибыть ровно  в  полдень в понедельник, и каждая  должна
вручаться в руки конкретному получателю под его личную подпись.
     Элизабет Скарлатти  желала, чтобы  эти лица  письменно  и без малейшего
промедления  подтвердили получение. Она желала,  чтобы  они незамедлительно,
отложив  все  к всяческие дела, сообщили,  что  ознакомились с  содержанием.
Следующим содержанием:

     "ЧЕРЕЗ  ПОСЛЕДНЕГО  МАРКИЗА ДЕ  БЕРТОЛЬДА  ПРОМЫШЛЕННЫЙ ТРЕСТ СКАРЛАТТИ
ПРЕДСТАВЛЕННЫЙ НИЖЕПОДПИСАВШЕЙСЯ ИНФОРМИРОВАН  О ВАШЕЙ КОНСОЛИДАЦИИ ТЧК  КАК
ЕДИНСТВЕННЫЙ ПОЛНОМОЧНЫЙ  ПРЕДСТАВИТЕЛЬ  СКАРЛАТГИ НИЖЕПОДПИСАВШАЯСЯ СЧИТАЕТ
ЧТО СУЩЕСТВУЮТ СФЕРЫ ВЗАИМНОГО  ИНТЕРЕСА ТЧК АКТИВЫ СКАРЛАТТИ БУДУТ В  ВАШЕМ
РАСПОРЯЖЕНИИ  ПРИ  СООТВЕТСТВУЮЩИХ  ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ  ТЧК   НИЖЕПОДПИСАВШАЯСЯ
ПРИБУДЕТ  В ЦЮРИХ  ЧЕРЕЗ ДВЕ  НЕДЕЛИ ВЕЧЕРОМ  3  НОЯБРЯ  В ДЕВЯТЬ  ЧАСОВ ТЧК
СОВЕЩАНИЕ СОСТОИТСЯ В ФАЛЬКЕ ХАУС
     ЭЛИЗАБЕТ УИКХЭМ СКАРЛАТТИ"

     Последовало тринадцать  ответов  на  многих  языках, но  всем  им  было
присуще нечто общее.
     Страх.
     Был  и  четырнадцатый ответ.  Тот,  кто дал  его,  находился  в  номере
мадридской  гостиницы "Эмпрадор", зарезервированном  за  господином Генрихом
Крегером. Господин Генрих Крегер был в бешенстве.
     -  Я  не допущу этого! Этому  не  бывать! Я  их всех  пошлю  на смерть!
Смерть!  Смерть! Смерть!  Ее предупредили!  Всем  смерть!  Всем  до единого!
Сегодня вечером разошлю приказы! Сейчас же, немедленно!
     Чарльз   Пеннингтон,  посланный  Людендорфом  сопровождать   Крегера  в
качестве  его телохранителя, стоял у выходящей  на балкон  двери и нежился в
косых лучах испанского солнца.
     - Восхитительно! Просто восхитительно!... Не будьте же ослом,  -  он не
любил смотреть на  Генриха  Крегера. И  в состоянии покоя это лоскутное лицо
было достаточно гадким. В гневе же становилось просто омерзительным.
     - Не смей говорить мне...
     - Да  бросьте  вы! -  Пеннингтон видел,  что  Крегер продолжает мять  в
кулаке телеграмму от Говарда Торнтона, в которой сообщалось о  приказе мадам
Скарлатти прибыть в  Цюрих. -  Ну какая вам, черт возьми,  разница? Всем вам
вместе  и каждому в отдельности?  - Пеннингтон сам  вскрыл конверт и  прочел
послание, потому что, как объяснил он Крегеру,  представления не имел, когда
тот  вернется со встречи с папским нунцием. Ведь могло статься, что  дело не
терпит отлагательства. Чего он, однако не сообщил Крегеру, так это того, что
Людендорф  велел  ему  вскрывать  все  письма,  равно  как  прослушивать все
телефонные разговоры с этим зверем. И он делал это с удовольствием.
     - Нам больше никто не нужен! Мы больше никого не можем брать в долю! Не
можем! Цюрих запаникует! Они набросятся на нас как волки!
     - Они все уже получили телеграммы. Если они решили  приехать, их уже не
остановить. Кроме того, у этой Скарлатти тигриные зубы, если это та самая, о
ком я  думаю. Она  ворочает миллионами... Чертовская удача для нас, что  она
хочет войти  в дело. Я не  был  высокого  мнения о Бертольде, вероятно, даже
меньшего, чем вы,  - вонючий французишка, -  но раз он это провернул, снимаю
шляпу. Как бы там ни было, повторяю, чего вам, собственно, брыкаться?
     Генрих Крегер глядел на элегантного англичанина, в этот момент  как раз
поправлявшего манжеты, чтобы они  выглядывали из рукавов на сколько положено
сантиметров.  Красно-черные  запонки прекрасно смотрелись на  светло-голубом
фоне  рубашки. Крегер знал, что  эта ангельская наружность обманчива: как  и
"светский  лев"  Батройд,  Пеннингтон  был  убийцей, получавшим  чувственное
наслаждение  от  своего  ремесла. Кроме  того, к  нему  с большим  уважением
относился  Гитлер, пожалуй, даже с  большим, чем к Йозефу  Геббельсу. Тем не
менее Крегер принял решение. Он не мог допустить такого риска.
     - Эта встреча не состоится! Она будет убита. Я ее убью.
     - В таком случае я обязан напомнить вам, что такое решение должно  быть
согласовано со многими лицами. Вы не можете принять его самостоятельно. А на
согласие остальных и не надейтесь.
     - Вы здесь не для того, чтобы лезть со своими советами!
     -  О! Но  я получил  свои инструкции от  Людендорфа. И  он, разумеется,
знает  о послании Торнтона:  я  телефонировал  ему несколько  часов назад, -
Пеннингтон небрежно глянул на часы. - Я иду в  город обедать... Если честно,
я предпочел бы поесть в одиночестве, но  если вы настаиваете, я, так и быть,
потерплю вашу компанию.
     - Ах ты, пес! Я сломаю тебе твой сучий хребет!
     Пеннингтон рассвирепел. Он  знал, что Крегер не вооружен, его револьвер
лежит  в спальне на бюро, и в нем зародился соблазн. Он мог бы сейчас  убить
Крегера,  предъявить  телеграмму в  качестве доказательства  и сказать,  что
Крегер  отказался повиноваться.  Но  его  сдерживала  перспектива бегства от
испанских властей,  тогда придется  спешить, а  охоты  не было.  Кроме того,
Крегер должен был еще выполнить свою работу: убрать этого Говарда Торнтона.
     - Это, конечно, возможно. Но интересно как?
     И Пеннингтон достал из подплечной кобуры маленький пистолет.
     - Например, я могу сейчас выпустить одну пулю  прямо вам в рот. Но я не
сделаю этого, несмотря на ваше провокационное поведение, потому что  порядок
есть порядок. К тому же  мне пришлось бы  отвечать за свой поступок - и, без
сомнения, полной  мерой. Но вы будете мертвы,  обещаю, если  станете  решать
этот вопрос в одиночку.
     -  Ты  не знаешь  эту  Скарлатти, Пеннингтон.  Я  знаю! Как  она  могла
прознать про Бертольда? Что она могла выведать от него?
     -  Разумеется, вы ведь  старинные друзья! -  Пеннингтон отвел в сторону
пистолет и рассмеялся.
     Как! Как?  Она  осмелилась  бросить ему вызов!  Единственное,  чем  она
дорожит, - это имя Скарлатти, наследство дома, его будущее. Ведь  она знает,
что он не остановится ни перед чем, чтобы отправить их всех на тот свет! Так
как? Почему?
     - Этой женщине нельзя доверять! Ей нельзя доверять!
     Чарльз Пеннингтон опустил пистолет в кобуру под мышкой, одернул пиджак,
подошел к двери и спокойно спросил:
     - Неужели, Генрих?.. Так-таки и нельзя?
     Англичанин закрыл за собой дверь,  оставив в комнате лишь тонкий аромат
одеколона "Ярдли".
     Генрих мял телеграмму в своей лапище.
     Торнтон  охвачен   паникой.  Каждый  из  оставшихся  тринадцати  членов
цюрихской  группы  получил  такую  же  телеграмму  от Элизабет Скарлатти. Но
никто, кроме Торнтона, не знал, кто он, Крегер, на самом деле.
     Значит,  нужно действовать  быстро. Пеннингтон  не враг. Если он отдаст
приказ  об убийстве Элизабет  Скарлатти, его  самого ликвидируют.  Однако не
исключено,  что  после  встречи в  Цюрихе  согласие  на устранение  Элизабет
Скарлатти будет получено. Да, после Цюриха.
     А сейчас самое главное дело - участок Торнтона. Он велел Торнтону, ради
его собственной безопасности, продать его.  Напуганный Торнтон не спорил,  и
болван нунций отлично сыграл на руку. Во славу Иисуса и ради нового удара по
богопротивному большевизму.
     Деньги и документы будут переведены в течение недели. Торнтон послал на
переговоры своего адвоката из Сан-Франциско.
     Как только земля станет его собственностью, Генрих Крегер получит право
вершить свой суд над Торнтоном.
     И когда эта никчемная жизнь оборвется,  Генрих Крегер  обретет свободу.
Он станет истинным светочем нового  порядка. И никто уже не будет знать, что
Алстер Скарлетт жив.
     Кроме одного человека.
     Он сразится с ней в Цюрихе.
     И в Цюрихе он ее уничтожит.

Глава 40

     Посольский  лимузин взобрался  на холм и  подкатил к фасаду  роскошного
двухэтажного особняка в Ферфаксе, штат Виргиния. Это была  резиденция атташе
Веймарской республики Эриха Рейнгардта, племянника единственного входящего в
элиту германской армии генерала, который открыто  поддержал новое движение -
движение  нацистов.   Молодой   отпрыск  старинного  прусского   рода  также
симпатизировал движению.
     Некий господин  с  нафабренными усами, одетый в строгого покроя костюм,
вылез с заднего сиденья и ступил на асфальтовую дорожку. Он  поднял глаза на
богато украшенный фасад.
     - Симпатичное гнездышко.
     - Рад вас  видеть,  Пул, -  сказал  Рейнгардт, с улыбкой  пожимая  руку
сотруднику фирмы "Бертольд и сыновья.
     Они вошли в дом,  и Эрих Рейнгардт провел  своего гостя в  заставленный
книгами кабинет.  Указал Пулу  на кресло. Сам же направился  к застекленному
шкафчику, достал два бокала и бутылку виски.
     - Итак,  к  делу. Вы преодолели  три  тысячи миль - а океан в это время
года  не   очень-то   приспособлен  для  путешествий  -  специально,   чтобы
встретиться со мной. Я, конечно, польщен, но чем могу?..
     - Кто отдал приказ об убийстве Бертольда? - резко спросил Пул.
     Эрих Рейнгардт изумился. Он подался вперед, поставил бокал на низенький
столик и вскинул руки ладонями вверх. Медленно, тщательно подбирая слова, он
произнес:
     - Мой дорогой гость, почему вы думаете, что это как-то связано со мной?
То  есть я  -  со  всей возможной  прямотой  -  хочу сказать,  что  вы  либо
заблуждаетесь относительно моей значимости, либо это потрясение было для вас
настолько сильным, что вы утратили представление реальности.
     - Лэбиш не убил бы, если бы не получил на то приказа. Причем приказа от
кого-то, кто обладает огромным авторитетом.
     - Ну, начнем с того, что  я  таким авторитетом не обладаю. Во-вторых, у
меня нет причины. Мне нравился месье Бертольд.
     - Вы едва его знали.
     Рейнгардт рассмеялся.
     - Очень хорошо. Тем меньше оснований...
     - Я не сказал - вы лично. Я спрашиваю,  кто это сделал и почему, - Пулу
изменило  обычное хладнокровие. На то  у  него были веские  причины: у этого
строптивого  пруссака,  кажется,  имеется  ключ  к  проблеме, и он, Пул,  не
отстанет,  пока не докопается  до истины. - Знал ли Бертольд что-либо такое,
что было бы крайне нежелательно знать?
     - Абсурдное предположение.
     - Так знал или нет?
     - Жак Бертольд был  нашим резидентом в Лондоне! Он  занимал  уникальное
положение в  Англии, обеспечивавшее ему  дипломатическую неприкосновенность.
Его влияние  чувствовалось во многих странах, он  входил в двадцатку мировой
промышленной элиты. Его  гибель стала огромной потерей для всех нас!  Как вы
можете позволить себе предположить, что кто-то из нас ответствен за это!
     - Странно, что вы  не  ответили  на  мой вопрос, - Пул повысил голос. -
Может, ему было известно  нечто такое,  что людям в Мюнхене могло показаться
опасным?
     - Если так, то я не имею об этом ни малейшего представления!
     Зато  Пул знал. Возможно, он только один и  знал. Если бы только он мог
быть уверен!
     - Будьте любезны, налейте мне еще  виски. И извините за несдержанность,
- он улыбнулся.
     Рейнгардт рассмеялся.
     - Вы просто  невозможны. Дайте  мне  ваш  бокал...  Вам не повезло - вы
преодолели три тысячи миль впустую.
     Пул пожал плечами. Он привык  к  переездам  - когда  удачным,  когда не
очень. Всего лишь полгода назад его посылали сюда же Бертольд и его странный
друг, уродец  Генрих Крегер.  Тогда приказ был прост: завести  знакомство  с
одной молодой дамой,  разузнать, что она  слышала  от старухи Скарлатти.  Он
потерпел  фиаско:  ему  помешал  этот  Кэнфилд.  Удачливый  агент  по  сбыту
спортивных товаров. Зато он преуспел  в выполнении  других приказов Крегера.
Выследил банкира Картрайта. Убил его, вскрыл сейф и изъял соглашение банкира
с Элизабет Скарлатти.
     Именно тогда он и узнал настоящее  имя Генриха  Крегера. В  ту пору сын
Элизабет Скарлатти нуждался в союзнике, и Жак Бертольд был  таким союзником.
И  в  ответ  на  эту  драгоценную  дружбу Алстер Скарлетт  отдал  приказ  об
убийстве. Отдал распоряжение об убийстве человека, оказавшего ему неоценимые
услуги.
     И он, Пул, отомстит. Но, прежде  чем мстить, необходимо убедиться,  что
он не ошибается в  своем подозрении. Ни нацистские вожди, ни члены цюрихской
группы не  знают, кто такой Крегер. Значит, Крегер убил Бертольда ради того,
чтобы сохранить в тайне свое истинное имя.
     Разоблачение может стоить движению миллионов.
     Эрих Рейнгардт стоял над Пулом.
     - О чем  вы  задумались, мой  милый друг?  Впрочем,  .  можете молчать.
Что-то вы совсем устали.
     -  О?.. Да, это была неудачная поездка, Эрих.  Вы правы. - Пул  откинул
голову назад, прикрыл ладонью глаза, потер лоб.
     Рейнгардт вернулся к своему креслу.
     - Вам нужен отдых... Знаете, что  я  думаю? Я думаю, вы правы. Я думаю,
что  нашелся  какой-то  дурак, который  действительно отдал  такой приказ, -
изумленный  Пул  открыл глаза.  - Да!  Пожалуй, вы правы.  И  этого человека
надлежит  укоротить!..  Штрассер борется  с  Гитлером и Людендррфом.  Экхарт
мечется  как  безумец.  Киндорф  вопит.  Йодль  обманывает. Грефе устраивает
кутерьму  на  севере.  Даже  мой  собственный  дядя,  знаменитый   Вильгельм
Рейнгардт, сделал из себя посмешище всей Германии.  Он  произносит речи, а я
слышу,  как за моей спиной Америка покатывается со  смеху. Я говорил вам, мы
расколоты на  десяток фракций. Волки хватают  друг друга за  глотку.  Так мы
ничего не добьемся!  Ничего, если этому не положить  конец! - Эрих Рейнгардт
не  скрывал  своей ярости. Он вновь вскочил  с  кресла. - Они все упрямы как
ослы. Мы можем потерять цюрихскую  группу.  Если мы  не сможем  договориться
между  собой, как  долго, думаете, они  будут поддерживать нас? Эти люди  не
заинтересованы  в  тех, кто  не способен  использовать  грядущую  власть для
своего собственного блага.  Им наплевать на усиление немецкой марки во славу
нового порядка, новой Германии. Равно  как на любые  амбиции какой бы  то ни
было  нации.  Их  богатство  ставит  их  над  политическими  границами.  Они
сотрудничают с нами ради одной-единственной цели - ради  собственной власти.
Если мы дадим хоть один повод усомниться, что мы не те, за кого себя выдаем,
что мы не зарождающийся новый порядок  Германии, - они откажутся от нас. Они
оставят нас ни с чем!  Даже те  из них, в чьих жилах течет истинно  арийская
кровь!
     Гнев Рейнгардта пошел на убыль.  Он  попытался улыбнуться,  но улыбка у
него не вышла, зато, как бы в порядке самокомпенсации, он осушил залпом свой
бокал и быстро направился к бару.
     Если бы только Пул был уверен!
     - Я понимаю, - едва слышно произнес он.
     -  Да.  Я  полагаю,  что  вы понимаете.  Вы  давно и дружно  работали с
Бертольдом. Вы совершили массу полезных дел... - он обернулся и уставился на
Пула. -  Я вот  что, собственно,  хочу сказать. Все, ради чего мы трудились,
может пойти насмарку  из-за этих внутренних разногласий.  Достижения  Функе,
Бертольда, фон Шнитцлера, Тиссена, даже  Крегера превратятся в прах, если мы
не  объединимся.  Мы  должны  сплотиться  вокруг  одного  быть  может,  двух
приемлемых вождей...
     Вот  оно!  Это знак. Теперь  Пул  был  уверен.  Рейнгардт назвал  имя -
Крегер.
     - Может быть, Эрих. Но вокруг кого? - Назовет ли Рейнгардт это имя  еще
раз?  Более чем сомнительно, потому что Крегер не немец. Но как, ни малейшим
образом  не  выказывая  своей  озабоченности,  вынудить Рейнгардта  еще  раз
обронить имя, просто-напросто еще раз упомянуть его?
     - Возможно, Штрассера. Он силен, привлекателен. Людендорф действительно
обладает славой национального героя, но он уже чересчур стар. А понаблюдайте
за  этим Гитлером,  Пул! Вы читали протоколы  его  выступлений на мюнхенском
суде?
     - Нет. А следует?
     - Да! Он заражает энергией! Фантастически красноречив! И глубок!
     - У него много врагов. Ему запрещено выступать с  речами почти  во всех
землях и княжествах Германии.
     -  Неизбежные крайности в  поступательном движении к власти. Запреты на
его речи уже снимаются.
     Теперь Пул внимательно всматривался в Рейнгардта.
     - Гитлер дружит с Крегером, да?
     -  Ах! А вы бы не  дружили? У Крегера  миллионы! Это благодаря  Крегеру
Гитлер получил свои  автомобили, своего шофера, замок  в Берхтесгадене.  Бог
ведает, что  еще. Не  думаете  же вы, что  он  купил их  на  свои  авторские
гонорары,  а?  Смешно.  В  прошлом  году  Гитлер  при  заполнении  налоговой
декларации указал доход, которого, пожалуй, не хватило бы  и на покупку двух
шин  к  "мерседесу",  -  Рейнгардт  рассмеялся.  - Славу  богу, нам  удалось
приостановить следствие в Мюнхене. Да, Крегер - это благо для Гитлера.
     Теперь  Пул был абсолютно уверен. Участники цюрихской  группы не знали,
кто такой в действительности Генрих Крегер!
     - Эрих, мне пора.  Вы не позволите вашему шоферу отвезти меня обратно в
Вашингтон? Был бы вам весьма обязан.
     - Ну разумеется, мой милый друг.

     Пул открыл дверь  своего номера в гостинице "Амбассадор". Заслышав звук
ключа, сидевший в номере человек вытянулся по стойке "смирно".
     - Это я, Буш.
     - Телеграмма  из  Лондона,  мистер  Пул.  Я подумал, лучше отвезти  вам
лично, чем звонить по телефону.
     Пул открыл конверт и развернул послание:

     "ГЕРЦОГИНЯ ПОКИНУЛА ЛОНДОН ТЧК МЕСТО НАЗНАЧЕНИЯ УСТАНОВЛЕНО  ЖЕНЕВА ТЧК
СЛУХИ О СОВЕЩАНИИ ЦЮРИХЕ УКАЗАНИЯ ТЕЛЕГРАФИРУЙТЕ ПАРИЖСКОЕ ОТДЕЛЕНИЕ"

     Пул крепко стиснул челюсти, но гнев рвался наружу.
     "Герцогиня"  -  закодированное   имя  Элизабет   Скарлатти.  Итак,  она
отправилась в Женеву. Сто десять  миль от  Цюриха. Отнюдь  не увеселительная
прогулка: в такой поездке каждый новый километр чреват большой опасностью.
     То, чего так боялся Жак Бертольд - заговора или контрзаговора, - теперь
запущено в действие. Элизабет Скарлатти и ее сын предпринимают свои меры. По
отдельности или вместе? Кто знает...
     Пул сделал свой выбор.
     - Отошлите в  парижское отделение  следующую телеграмму: "Не допускайте
герцогиню  к рынку. Ее заявку необходимо немедленно изъять из наших списков.
Повторяю, не допускайте герцогиню".
     Пул отпустил курьера и  подошел к телефону. Нужно  было срочно заказать
место на теплоходе: пора в Цюрих.
     Совещания  не   будет.  Он  не  допустит.  Он  убьет  мать,  разоблачит
убийцу-сына! Смерть Крегера не замедлит себя ждать!
     Большего сделать для Бертольда он не мог.

Глава 41

     Звонко   перестукивая   колесами,   поезд  въезжал   по   старомодному,
перекинутому через Рону мосту в  Женеву.  Элизабет Скарлатти  сидела в своем
купе  и  рассматривала  речные  баржи,  высокие берега, обширную  территорию
сортировочного парка.  Женева - опрятный город.  Но есть в ее  облике что-то
ершистое,  помогающее  скрывать,  что  множество   наций  и  тысячи  титанов
коммерции  используют  эту нейтральную  страну  для  дальнейшего  обострения
противостояния интересов.  Когда  поезд  приближался к городу,  ей  пришла в
голову мысль, что люди вроде нее - это неотъемлемые живые  частицы организма
Женевы,  их   существование   невозможно  без  нее,  хотя  можно  сказать  и
по-другому: Женева непредставима без них, жизнь города невозможна без таких,
как Элизабет Скарлатти.
     Она глядела на багаж, сложенный на  полке против  нее. Один чемодан был
заполнен необходимой в пути одеждой, а три относительно небольшие сумки были
набиты документами. Документами,  вкупе  составляющими  настоящую  орудийную
батарею. Данные  о полной стоимости каждого члена  цюрихской группы. О  всех
ресурсах каждого из них. Дополнительная информация ждала ее в Женеве.  Но то
было уже оружие другого рода.  Нечто  вроде "Книги по домоводству": в Женеве
ее ждало не  что иное, как  исчерпывающе  полный перечень имущества "империи
Скарлатти".   Законным   порядком   оцененная   стоимость   каждой   единицы
контролируемых ею фондов. И убийственным это ее оружие становилось благодаря
маневренности.  Против  каждой  единицы   фондов  уже   имелось  официальное
предложение   на  покупку.  Эти  обязательства  были  четко  сформулированы,
зафиксированы, и их незамедлительно можно было реализовать, отбив телеграммы
ее  адвокатам. А их  непременно  следует реализовать.  Каждая  единица  была
снабжена  не  двумя,  как  обычно,  колонками  с  обозначением  налоговой  и
коммерческой цены, а  тремя. Эта третья  колонка  представляла собой подсчет
гарантированного  дохода покупателя  от каждой конкретной  сделки.  Доход во
всех  случаях  был равен небольшому  состоянию - это  высший уровень ведения
финансовых операций.
     И Элизабет делала ставку на этот последний фактор. Тут она отступала от
собственных принципов, но и это входило в ее планы.
     В  ее  непонятных  для сотрудников "Скарлатти индастриз" распоряжениях,
переданных на противоположный берег Атлантики, звучало одно и то же условие:
каждый контакт  - а  для выполнения этой задачи бригады  специалистов должны
были работать посменно по двенадцать часов в сутки - необходимо осуществлять
в абсолютной тайне. Гарантированные прибыли  позволяли каждому из  возможных
покупателей чувствовать себя героем в своих  собственных глазах  и в  глазах
своей  клиентуры.  Но за это  нужно  было платить абсолютным молчанием  - до
завершения  операции. Вознаграждение  того  стоило.  Миллионеры,  финансовые
тузы, банкиры  Нью-Йорка,  Чикаго,  Лос-Анджелеса и  Палм-Бич встречались  в
конференц-залах  со  своими  достойными  партнерами  из  одной  из  наиболее
престижных  адвокатских  фирм  Нью-Йорка.  Говорили приглушенными  голосами,
перекидывались   взглядами   знатоков.   Вершились    финансовые   убийства.
Скреплялись подписями.
     Иначе и быть не могло.
     Невероятно  прибыльное  дело  приводит  в  возбуждение,  а  возбуждение
развязывает языки.
     Двое-трое  перемолвились словечком. Потом четверо, потом целая  дюжина.
Но все же не более того. Как никак, а цена.
     Кое-кто  кое-куда  позвонил,  нет,  не  из офиса  - из уединенной  тиши
библиотек или закрытых на ключ кабинетов, ночью, при мягком свете настольных
ламп, с рукой на отлете, зажавшей бокал добротного виски.
     И в самых верхах экономических кругов начала циркулировать молва, что в
империи Скарлатти творится нечто необычное.
     Этого-то и добивалась Элизабет. Она знала, что большего и не требуется.
В конце концов слухи достигли участников цюрихской группы.
     Мэтью Кэнфилд сидел,  развалясь  в  своем  купе,  ноги  он водрузил  на
единственный чемодан,  подошвами  упирался в обитую бархатом стену.  Он тоже
смотрел в окно на приближающуюся Женеву. Он только что докурил одну из своих
любимых тонких сигар, и над ним слоистыми  облачками витал дым.  Он подумал,
не открыть ли окно, но было лень не то чтобы встать, но даже пошевелиться.
     С  того дня,  как  они  с  Элизабет  Скарлатти договорились  о месячной
отсрочке,  прошло  две  недели.  Четырнадцать  бестолковых  дней  болезненно
повлияли на его настроение: ему нечего было делать,  да никто и не ожидал от
него каких-либо действий. Элизабет работала сама. Она солировала. Она парила
в  одиночестве, как благородная орлица, зорким глазом  окидывая безграничные
просторы своих частных небес.
     Вся его  работа  заключалась  в  закупке канцелярских  принадлежностей:
бумаги, карандашей, записных книжек и бесчисленных коробочек со скрепками.
     Даже    издатель   Томас   Огилви   отказался   принять   его   видимо,
предупрежденный Элизабет.
     Даже Джанет  держалась на расстоянии, всегда тактично извиняясь за свое
поведение.  Он начал  догадываться,  что  произошло:  ему  уготована  участь
жиголо. Он продал себя, его услугами попользовались,  их оплатили. В  данный
момент в нем не нуждались, но он может еще понадобиться.
     Неужели с Джанет все кончено? Да  разве может быть для него все кончено
с Джанет? Он говорил себе: нет! Она внушала ему то же самое. Она просила его
быть сильным, ждать, но не обманывала ли она саму себя?
     Он   начал   сомневаться   в   своей   способности  делать   правильные
умозаключения. Он давно уже бездействовал, вдруг механизм проржавел? И можно
ли его исправить? Он вынужден пребывать в чуждом ему мире.
     Здесь  все  было  чужим  -  за  исключением  Джанет. Она, как  и он, не
принадлежит этому миру. Она принадлежит ему. Должна принадлежать!
     Раздался двойной гудок локомотива, огромные колеса заскрежетали:  поезд
прибывал  на железнодорожный вокзал  Женевы. Кэнфилд  услышал,  как Элизабет
забарабанила в перегородку, разделявшую их купе. Стук резанул по нервам: так
нетерпеливый хозяин дома подзывает слугу.
     Так, собственно, оно и было.

     -  Я  понесу  чемодан, а  вы возьмите сумки. Носильщики  пусть  заберут
остальное.
     Покорно  следуя  указанию,  Кэнфилд  отдал  распоряжения  проводнику  и
двинулся вслед за Элизабет из вагона.
     С двумя вместительными сумками он чуть застрял и подотстал на несколько
шагов от  Элизабет: она уже  двинулась  по  бетонной платформе в направлении
вокзала. Благодаря этим же двум пузатым сумкам они и сохранили жизнь.
     Сначала он краем глаза уловил лишь какое-то темное движущееся пятнышко.
Потом услышал прерывистое  дыхание  бегущих  сзади пассажиров. Потом  визги,
вопли. И только потом увидел это.
     Справа  стремительно накатывала массивная товарная тележка  с огромной,
лежащей  поперек стальной пластиной.  Металлическая пластина была похожа  на
гигантскую уродливую бритву.
     Когда стремительно мчащееся  чудище подкатилось к ним,  Кэнфилд прыгнул
вперед,  схватил  Элизабет  за запястье  и  отпихнул  ее  в сторону. Тележка
врезалась в стенку вагона всего в футе от них.
     Пассажиры были в истерике. Никто не знал, есть ли раненые или погибшие.
К месту происшествия мчались проводники. По всей платформе звучали крики.
     Элизабет, прерывисто дыша, прошептала на ухо Кэнфилду:
     - Сумки! Сумки у вас?
     Кэнфилд, к  собственному изумлению, обнаружил, что все еще  держит одну
из них  в левой руке: сумка была  зажата между спиной Элизабет и вагоном. Он
вытащил ее и взял в правую руку.
     - Одна у меня. Я пошлю за другой.
     - Разыщите ее!
     - Конечно, мадам!
     - Найдите немедленно, вы, идиот!
     Кэнфилд ринулся в толпу. Впереди, между ногами ошалевших пассажиров, он
увидел  кожаную сумку: по ней  проехали тяжелые передние колеса  тележки, но
она была  цела.  Он  проторял  себе  путь,  без стеснения орудуя локтями,  и
наконец протянул руку вниз, под чьи-то ноги. В то же  самое мгновение другая
рука, с пухлой, необыкновенно  крупной ладонью, протиснулась сквозь  толпу и
тоже  потянулась к смятой  кожаной сумке. Похоже,  владелец руки был одет  в
бархатный  пиджак,  судя  по крою  рукава,  -  женский.  Присев на корточки,
Кэнфилд  как бы  нырнул вперед,  высвобождая  себе пространство, и дотянулся
пальцами  до сумки.  И тут  же  инстинктивно  выхватил  из  месива  штанин и
обшлагов запястье этой жирной руки. Он посмотрел вверх.
     В  него впились красные от  ярости, выпученные  глаза  - эту набыченную
голову, эту выпирающую челюсть на обезумевшем от бешеной злобы лице Кэнфилду
не забыть до  гробовой доски. Он вспомнил, где видел эту мерзкую физиономию:
в том отвратительном, выдержанном  в красном и черном холле, что находится в
Нью-Йорке. Ханна, экономка Джанет!
     Их взгляды встретились.  На  голове женщины была темно-зеленая шляпа из
мягкого  фетра,   какие  носят  в  Тироле,  из-под  шляпы  выбивались  пряди
серовато-стального цвета волос. Ее необъятное  тело  как бы зависло над ним,
давило  к  земле.  С  неимоверной  силой дернувшись,  она  освободила  руку,
толкнула Кэнфилда  в грудь, и он повалился назад, прямо  на тележку,  в гущу
окружающих  его  людей.  Она  стремительно нырнула  в толпу,  двигающуюся  к
вокзалу, и в мгновение ока растворилась в ней.
     Кэнфилд встал, подхватил смятую сумку под мышку. Он высматривал ее,  но
ее уже нигде не было видно. Вокруг него, тараща глаза, теснились пассажиры.
     Он протолкался назад, к Элизабет.
     - Выведите меня отсюда. Быстрей!
     Они пошли по платформе, Элизабет держалась за него с такой силой, какую
он в  ней и  не подозревал: ему было  даже  больно. Они  оставили за  спиной
возбужденную толпу.
     - Началось, - произнося эти слова, она смотрела прямо перед собой.
     Они  подошли  ко  входу в  переполненный  пассажирами  вокзал.  Кэнфилд
беспрерывно вертел головой, выискивая тучную женщину в тирольской шляпе.
     Наконец  через  южные  ворота  они  вышли на  привокзальную  площадь  -
Айзенбанплатц и увидели перед собой длинный ряд такси.
     Кэнфилд не  позволил Элизабет  сесть  в первое.  Она заволновалась.  Ей
хотелось как можно быстрей уехать.
     - Багаж нам пришлют.
     Он  не ответил и  протащил ее за руку ко второму  такси, а  потом подал
знак водителю третьей машины. Плотно прикрыл за собой дверцу и уставился  на
смятую дорогую сумку фирмы "Марк Кросс".  Он вспомнил гневное,  мерзкое лицо
Ханны: если на свете действительно  существует женщина - демон тьмы, так это
она. Кэнфилд назвал шоферу их гостиницу.
     Мадам только  что  пережила  жуткое  потрясение,  поэтому он  решил  не
упоминать пока о  Ханне: пусть успокоится. Вообще-то неизвестно, кому сейчас
больше нужен покой:  ей  или  ему. Руки у него  еще подрагивали.  Он  бросил
взгляд на Элизабет: она по-прежнему смотрела прямо перед собой.
     - Вы в порядке?
     Она долго молчала. Потом произнесла:
     - Мистер Кэнфилд, на вас возлагается огромная ответственность.
     - О чем вы говорите?
     Она  повернула  к  нему  голову:  от былого  величия и  высокомерия  не
осталось и следа.
     - Не  дайте  им  убить  меня, мистер Кэнфилд. Не дайте  им  убить  меня
сейчас. Вынудите их  потерпеть  до Цюриха. .. После Цюриха пусть делают  что
угодно.

Глава 42

     Элизабет  и  Кэнфилд  провели трое суток в  своих номерах  в  гостинице
"Д'Аккорд".  Кэнфилд  лишь  раз выходил  в  город  и обнаружил, что  за  ним
постоянно следуют двое. Они и не пытались напасть на него - видно, не хотели
связываться  с  мелкой  рыбешкой  и  привлекать  к  себе  внимание женевской
полиции,  известной  своей  беспримерной строгостью к тем, кто покушается на
солидный покой нейтрального города. Опыт подсказывал, что Элизабет выпускать
нельзя -  тогда можно ожидать нападения не менее страшного,  чем на вокзале.
Он  бы очень хотел  послать сообщение  Бену Рейнольдсу, но не мог:  ему ведь
было  приказано  не соваться в  Швейцарию.  Он намеренно  исключал  из своих
отчетов  всякую серьезную информацию: Элизабет следила, чтобы отчеты были до
предела выхолощены,  отчего  "Группа  20"  имела  крайне скупые сведения  об
истинном  положении  дел  и мотивах действий  участников. Если бы  он послал
запрос  о  помощи, ему пришлось  бы  хоть что-то объяснить, и это объяснение
привело  бы  к  незамедлительному  и однозначному вмешательству  посольства.
Рейнольдс  не  стал бы искать законных оснований: он  попросту  задержал  бы
Кэнфилда силой и отправил за решетку.
     Последствия легко представимы: Элизабет  автоматически лишается  какого
бы то ни  было  шанса  добраться  до Цюриха. Скарлетт  убьет  ее в Женеве. А
следующей  мишенью  будет  оставшаяся  в  Лондоне  Джанет.  Она   не  сможет
бесконечно  долго  сидеть  в  "Савойе". Дерек,  в  свою  очередь, не  сможет
бесконечно долго оставаться  гарантом ее безопасности. Однажды она съедет из
гостиницы, либо Дерек утратит бдительность. И  ее убьют.  Наконец, Чэнселлор
Дрю, его жена  и семеро детей: у них у всех отыщется сотня серьезных  причин
оставить канадское убежище. И Алстер Стюарт Скарлетт одержит победу.
     Мысли  о Скарлетте вызывали в Кэнфилде  такую  ярость, что он  на время
забывал и усталость, и страх. Почти забывал.
     Он вошел в гостиную, превращенную Элизабет в настоящий офис. Она сидела
за широким столом в центре комнаты и что-то писала.
     - Вы помните экономку в доме вашего сына? - спросил он.
     Элизабет  отложила  в сторону карандаш -  это был знак вежливости, а не
интереса.
     - Да, я видела ее несколько раз.
     - Откуда она взялась?
     - Насколько  я помню,  Алстер  привез  ее  с собой, когда  вернулся  из
Европы.  Она  держала  охотничий  домик  в...  южной  Германии.  -  Элизабет
внимательно смотрела на майора. - Почему вы спрашиваете?
     Спустя годы Кэнфилд вспомнит, что он сделал  эти несколько шагов только
потому,  что пытался  затянуть время  и  подыскать  слова,  какими  сообщить
Элизабет Скарлатти, что  Ханна  находится  в Женеве, и при этом  не испугать
старую даму.  Короче, он сделал несколько шагов  , и очутился  между окном и
Элизабет. Память об этом он будет хранить до конца жизни.
     Раздался звон стекла, и тут же его левое плечо пронзила резкая боль. От
удара  Кэнфилда  крутануло,  бросило на  стол,  бумаги  разлетелись  во  все
стороны, лампа грохнулась на пол. Второй и третий выстрелы угодили в паркет,
полетели щепки. Кэнфилд в панике бросился вперед и рывком стащил Элизабет на
пол. Боль в плече усилилась, рубашка стала набухать кровью.
     Все произошло буквально в пять секунд.
     Элизабет жалась  к  стене.  В ней волной  поднимался страх  -  и острое
чувство  благодарности  к лежавшему  перед  ней на полу  майору. Он  пытался
ладонью зажать рану на плече. Элизабет была уверена, что он бросился вперед,
чтобы  грудью  защитить ее  от  пуль. Потом  Кэнфилд  никогда  и  не пытался
переубедить ее.
     - Вы опасно ранены?
     -  Не  знаю.  Чертовски  больно... Первая рана  в моей  карьере. В меня
вообще  в первый  раз  стреляли...  -  ему  трудно  было  говорить. Элизабет
двинулась было к нему.
     - Черт возьми! Оставайтесь на месте! - Он посмотрел вверх и  обнаружил,
что из этого положения  окна не видно. -  Попробуйте дотянуться до телефона.
Ползком, по полу. Ползком, говорю!... Похоже, мне нужен врач... Врач... - он
потерял сознание.
     Через полчаса Кэнфилд  очнулся.  Он лежал  в  своей  кровати, вся левая
половина груди была  туго забинтована. Он  едва  мог  пошевельнуться. Вокруг
него, в каком-то зыбком тумане,  толпились фигуры. Потом он увидел Элизабет,
стоявшую у изножья кровати и смотревшую на него. Справа от нее стоял мужчина
в  пальто, за  ним - полицейский в форме. К нему склонился лысый, со строгим
лицом  мужчина  в  белом  халате,  очевидно врач.  Он обратился  к  Кэнфилду
по-английски, но с сильным французским акцентом.
     - Пошевелите левой рукой, пожалуйста.
     Кэнфилд повиновался.
     - Теперь ногой.
     Он вновь послушался.
     - Можете покрутить головой?
     - Что?
     - Подвигайте головой, вперед и назад.
     Похоже,  сейчас на все  двадцать  миль вокруг "Д'Аккорда"  нельзя  было
сыскать человека более довольного, чем Элизабет. Она даже улыбалась.
     Кэнфилд покачал головой.
     - Рана у вас несерьезная, - твердо заключил врач.
     - Похоже, вы разочарованы, - парировал майор.
     -  Вы позволите  задать ему  несколько вопросов,  герр доктор? - сказал
стоящий рядом с Элизабет швейцарец.
     Доктор ответил по-английски:
     - Да. Пуля прошла навылет.
     И тут заговорила Элизабет:
     - Я объяснила этому господину, что вы просто сопровождаете меня  в моей
деловой поездке. Мы крайне изумлены происшедшим.
     - Я бы предпочел, чтобы этот господин отвечал сам, мадам.
     - Честное слово, мне нечего вам сказать, мистер... - и Кэнфилд умолк. К
чему строить  из себя героя? Ему нужна помощь. - Но если подумать, то, может
быть,  и есть,  -  он  взглянул  на  врача, который как раз  надевал пальто.
Швейцарец понял.
     - Очень хорошо. Мы подождем.
     - Мистер Кэнфилд, а о чем, собственно, мы будем говорить?
     - О том, как добраться до Цюриха.
     Элизабет поняла.
     Доктор вышел, а Кэнфилд обнаружил, что может  лежать  на  правом  боку.
Агент швейцарской полиции обошел кровать, чтобы быть поближе к нему.
     - Присаживайтесь,  сэр,  -  сказал  Кэнфилд.  - То,  что  я вам  скажу,
покажется  глупым всем, кто вроде  вас  и меня  вынужден в поте лица  своего
зарабатывать на жизнь, - майор заговорщически подмигнул. - Это частное  дело
- никакого  вреда для  кого-либо  вне пределов семьи, но вы можете помочь...
Ваш подчиненный говорит по-английски?
     Швейцарец бросил короткий взгляд на полицейского в форме.
     - Нет, месье.
     - Отлично. Так вот вы, повторяю, можете помочь. Кроме того, благородная
репутация вашего честного города ... и вашей службы...
     Агент тайной полиции придвинул стул еще ближе.

     Их поезд отправляется через четверть часа, машина  и шофер  заказаны по
телефону.  Билеты  приобретены  туристической   службой  гостиницы,  фамилия
Скарлатти четкими  буквами  внесена  в журнал  учета. Багаж  спущен  в  холл
первого этажа за  полчаса до отъезда и находится под  наблюдением  швейцара.
Ярлыки  выписаны четко,  вагон  и  купе  отмечены,  гостиничным  носильщикам
известен  даже номер  такси. Кэнфилд  надеялся, что  при желании любой, даже
слабоумный сможет выяснить, каким поездом поедет Элизабет Скарлатти.
     От гостиницы до  вокзала  можно  было доехать приблизительно  за десять
минут. За полчаса  до отхода цюрихского поезда  в лимузин села старая  дама,
чье  лицо было закрыто тяжелой  черной вуалью,  а  с  ней  стройный  молодой
мужчина  в новой фетровой  шляпе,  левая рука у  него была на  перевязи.  Их
сопровождали два сотрудника женевской полиции,  державшие ладони на рукоятях
пистолетов.
     Все в порядке. Путешественники быстрым шагом вошли в вокзал, через пару
минут сели в вагон.
     Когда  поезд   отошел  от  женевской  платформы,  другая  старая  дама,
сопровождаемая  другим молодым стройным мужчиной -  на сей раз в шляпе фирмы
"Брукс  бразерс", но  тоже с рукой  на перевязи  и в легком пальто внакидку,
вышли через служебный  ход гостиницы "Д'Аккорд".  Дама была облачена в форму
полковника  Красного  Креста и  пилотку.  Водитель машины  тоже был  в форме
сотрудника Международного Красного Креста. Они быстро сели в машину, молодой
человек захлопнул дверь. Спустя мгновение  он сорвал обертку с тонкой сигары
и скомандовал шоферу.
     - Вперед!
     Когда машина выехала на улицу, старая дама недовольно спросила:
     - Мистер Кэнфилд, неужели обязательно надо портить воздух этой дурацкой
сигарой?
     - Даже смертникам позволяют курить перед расстрелом, мадам.

Глава 43

     В двадцати семи милях от Цюриха расположен городок  Менцикен. Женевский
поезд останавливается там  ровно на  четыре минуты -  именно столько времени
отпущено на  загрузку и разгрузку почты, - а затем продолжает движение своим
протокольно точным, раз навсегда отмеренным маршрутом.
     Спустя  пять  минут после  отправления из  Менцикена  в купе  Д4  и  Д5
пульмановского вагона ворвались  двое в  масках. Поскольку пассажиров  ни  в
том,  ни  в другом купе  не оказалось, а обе туалетные двери были заперты на
ключ, люди  в  масках разрядили свои пистолеты в тонкие перегородки:  теперь
там, за дверями, трупы.
     Двое в масках взломали двери. В туалетах никого и ничего.
     Убийцы выскочили в узкий коридор и чуть не сшиблись лбами.
     - Стой! - раздались крики с обоих концов вагона. Кричавшие были одеты в
форму женевской полиции.
     Мужчины в масках не остановились. Напротив, в ответ они стали палить из
пистолетов.
     Им ответили выстрелами, убийцы рухнули на пол.
     Их обыскали - никаких документов обнаружено не было. Это обстоятельство
ничуть не  расстроило сотрудников женевской полиции,  даже  наоборот, они не
были заинтересованы в расследовании.
     Тем не менее  у одного из убитых  на правом предплечье  была обнаружена
татуировка: эмблема, не  так давно ставшая известной  в Европе, -  свастика.
Кроме этих двух  там был еще  и третий, его никто  не видел, на  нем не было
маски, он не был убит в коридоре. Он был первым, кто сошел с поезда в Цюрихе
и поспешил к телефонной будке.

     - Это Аарау.  Можете здесь  отдохнуть. Ваш багаж  лежит  в  комнате  на
третьем этаже. Ваша машина припаркована у входа, а  ключи спрятаны под левым
креслом,  - это были первые слова, сказанные шофером после выезда из Женевы;
оказалось, он англичанин, и это Кэнфилду очень понравилось. Майор  достал из
кармана крупную купюру и протянул водителю.
     - Нет  необходимости, сэр, -  сказал шофер и,  не  оборачиваясь, жестом
отвел руку Кэнфилда с купюрой.

     Они  подождали  до восьми пятнадцати.  Ночь выдалась темной, без единой
звезды  на  небе,  затянутом  черными  облаками,  лишь  изредка  сквозь  них
проглядывал тусклый рог луны. Кэнфилд проверял ход, ведя машину по холмистой
сельской  дороге,  чтобы  привыкнуть к управлению одной правой  рукой.  Баки
залиты до отказа; они готовы тронуться в путь.
     А  Элизабет  Скарлатти была готова ринуться в бой. Она  была  похожа на
полководца, готового пролить кровь - свою или чужую.
     И оружием служили ей  документы -  бесконечно более опасные, чем удавки
ее  врагов. Кроме  того,  она, как  и  подобает  полководцу,  была полностью
уверена в себе.
     Это было больше, чем просто последний жест уходящей на покой старухи, -
это была вершинная точка всей ее жизни. Ее и Джованни. Она не подведет его.
     Кэнфилд  в  очередной  раз  просматривал  карту; он  уже изучил дороги,
которыми им предстояло добираться до "Фальке-хаус". Они минуют центр Цюриха,
двинутся на Клотен, повернут направо у развилки и проследуют главной дорогой
в  направлении  Булаха. Через  милю  с  левой  стороны  на  Винтертурштрассе
покажутся ворота "Фальке-хаус".
     Он  развивал скорость  до восьмидесяти пяти миль в час, резко сбрасывая
до шестидесяти: машина  слушалась отлично. Женевская  тайная  полиция славно
потрудилась. Впрочем, хлопоты  ее были не  безвозмездными: каждому участнику
операции вручена сумма, равная двум годовым окладам. Кстати, машина снабжена
такими  номерными  знаками,  наличие  которых, независимо  от обстоятельств,
избавляло  их от  интереса  полиции,  в  том  числе  цюрихской.  Кэнфилд  не
спрашивал у своего коллеги, как это ему удалось устроить. Элизабет высказала
предположение, что свою роль сыграли, по-видимому, деньги.
     -  И  это все?  - спросил Кэнфилд, ведя  Элизабет Скарлатти к  машине и
жестом указывая на ее единственный чемодан.
     -  Этого  достаточно, -  ответила старая  дама,  следуя за  ним вниз по
тропинке.
     - У вас же была пара тысяч страниц!
     - Теперь  они  утратили смысл, -  Элизабет устраивала чемодан у себя на
коленях.
     -  А если  они станут задавать  вам всякие каверзные  вопросы?  - майор
нажал на стартер.
     -  Безусловно,  станут. А я отвечу,  -  она явно  не желала  продолжать
разговор.
     Они ехали уже  минут двадцать, и все шло как нельзя лучше. Кэнфилд  был
доволен собой. Внезапно Элизабет прервала молчание:
     - Есть одна вещь, о которой я вам не говорила, а вы сами не удосужились
затронуть эту тему. Будет честнее, если я скажу об этом сейчас.
     - Что же это такое?
     -  Не исключено, что оба  мы не выберемся с этого  совещания живыми. Вы
брали это в расчет?
     Разумеется, Кэнфилд  брал это в расчет. Он догадывался, чем рискует: он
понял это сразу после  происшествия на "Кальпурнии". Когда он  осознал,  что
связан  с Джанет на всю оставшуюся жизнь, он перестал думать о  риске. Узнав
же, что сотворил с ней ее муж, он и об опасности перестал думать.
     Получив пулю в плечо, едва избежав смерти, Мэтью Кэнфилд  превратился в
гладиатора, такого же, как и Элизабет. Его гнев был теперь неукротим.
     - Вы решаете свои проблемы, я решаю свои, о'кей?
     -  О'кей... Позвольте вам сказать, что вы  стали мне очень дороги... О,
не смотрите такими наивно-детскими глазами! Оставьте их  для  дам! Я вряд ли
тяну на эту роль. Вы бы лучше внимательнее смотрели за дорогой!
     На  Винтертурштрассе,  метрах в пятистах от "Фальке-хаус",  есть прямой
отрезок дороги,  по обеим сторонам которого росли сосны. Мэтью Кэнфилд нажал
на акселератор и погнал машину с максимально возможной скоростью. До  девяти
оставалось целых пять минут, и он был уверен, что его пассажирка прибудет на
место назначения вовремя.
     Вдруг  впереди в  свете фар показалась  мужская фигура.  Человек  стоял
посередине  дороги  и  махал  руками,  словно  матрос-сигнальщик  на  палубе
военного корабля. Он  подавал универсальный знак: "Остановитесь - несчастный
случай!" И, несмотря на огромную  скорость, с  какой  Кэнфилд вел машину,  с
дороги убираться не собирался.
     - Так держать! - крикнул Кэнфилд, не сбавляя скорости.
     Тут с обеих сторон по ним стали палить.
     - На пол!  - прокричал Кэнфилд. Он продолжал что есть  мочи  давить  на
педаль,  а  сам  прижался головой  к рулю.  Раздался  пронзительный  вопль с
обочины: кто-то из участников засады оказался жертвой перекрестного огня.
     Они проскочили опасную зону, салон машины был весь продырявлен, сиденья
- в крошеве стекла.
     -  Вы  в  порядке?  -  Кэнфилд  не  располагал  временем,  чтобы  более
обстоятельно выразить ей свое сочувствие.
     - Да. Долго еще?
     -  Нет.  Если  не  будет  продолжения,  конечно.  И  если  не  придется
остановиться. Они задели одну шину.
     - Но ехать, надеюсь, можно?
     - Не волнуйтесь! Я не собираюсь сейчас менять колесо!

     Наконец  показались  ворота  "Фальке-хаус",  и  Кэнфилд  резко  сбросил
скорость. Подъездной  путь вел  к  огромному  овалу перед вымощенным плитами
порталом. Весь  портал равномерно,  на расстоянии  нескольких футов друг  от
друга,  был  уставлен  статуями.  К  парадному  входу, снабженному громадной
деревянной дверью, вела лестница. Кэнфилд  не  мог подъехать к ней вплотную,
так как  вокруг овала  стояли, носами к  центру,  по меньшей мере с  десяток
длинных черных  лимузинов.  У машин  дежурили шоферы, лениво переговариваясь
между собой.
     Кэнфилд проверил свой револьвер, переложил его в правый карман  и велел
Элизабет выбираться из машины.
     Он пружинистым легким шагом следовал за ней, кивая по пути шоферам.
     Часы  показывали  ровно одну  минуту  десятого,  когда  слуга, одетый в
парадную ливрею, распахнул перед ними огромную дубовую дверь.
     Они вошли в  просторный массивный холл. Второй слуга, также  в парадном
одеянии, открыл следующую дверь.
     За ней стоял длиннейший стол,  длиннее,  вероятно, не  бывает,  подумал
Кэнфилд. Пожалуй, футов пятьдесят  из  конца в  конец и добрых футов  шесть,
если не все семь в ширину.
     За  этим гигантским столом  восседали пятнадцать,  а может, и  двадцать
человек. Широкий  возрастной спектр  -  от  сорока  до семидесяти.  На  всех
дорогие  костюмы.  И  взгляды всех  без  исключения устремлены  на  Элизабет
Скарлатти.  Во  главе стола  стояло  незанятое  кресло. Оно жаждало  обрести
хозяина, и Кэнфилд задался  вопросом:  не для нее ли оно предназначалось? Но
догадка его  была  неверна: ей предложили  сесть на  другом конце,  рядом  с
остальными участниками совещания.
     Для кого же предназначалось пустующее пока кресло?
     Не  важно.  Для  него  кресла  не  сыскалось.  Он  постоит  у  стены  и
понаблюдает.
     Элизабет подошла к столу.
     - Добрый вечер,  господа. Многих из вас я  встречала  прежде. Репутация
остальных, смею вас заверить, мне известна.
     Все разом, как по команде, поднялись.
     Она села, и мужчины опустились на свои места.
     - Благодарю вас...  Но, похоже,  один  из  нас отсутствует? -  Элизабет
остановила свой взгляд на кресле, стоявшем против нее, на том конце стола.
     В это  мгновение в дальнем конце комнаты открылась дверь,  и  на пороге
показался высоченного роста человек. Он был одет в жесткую, отдающую холодом
и  хрустом,  армейскую форму.  Темно-коричневая  рубашка,  блестящая  черная
портупея поперек груди, желтовато-коричневые галифе, тяжелые, почти до колен
сапоги.
     Голова мужчины была бритой, лицо кривилось в гримасе.
     - Считайте, что кресло занято. Вы удовлетворены?
     - Не  вполне... Поскольку всех участников совещания собравшихся за этим
столом,  я в  той  или  иной мере, знаю, я бы хотела также знать и ваше имя,
сэр.
     - Крегер. Генрих Крегер! Еще что-нибудь, мадам Скарлатти?
     - Нет, больше ничего. Больше ничего... господин Крегер.

Глава 44

     - Против моего желания и вопреки моему суждению коллеги приняли решение
послушать,  что  вы  имеете   сказать,  -  сухо  заявил  гротескно-уродливый
бритоголовый Генрих Крегер. - Моя точка зрения вам известна. Надеюсь,  вы не
забыли о нашем разговоре.
     Вокруг стола пробежали волны шепота. Скрещивались,  отводились взгляды.
Для всех без исключения присутствующих было совершенной новостью, что Генрих
Крегер уже контактировал с Элизабет Скарлатти.
     -  Память пока  служит мне безотказно. Ваши  коллеги  известны  большой
мудростью и  опытом, передающимся  из поколения в  поколение. Я предполагаю,
они намного превосходят вас и в мудрости, и в опыте.
     Почти  все  мужчины опустили  глаза, некоторые  скривили губы в улыбке.
Элизабет медленно обвела  взглядом  всех участников  совещания,  по  очереди
внимательно вглядываясь в их лица.
     -  У нас  здесь  замечательная  коллегия.  Отменное  представительство.
Широчайший  спектр.  Иные  из  нас  противостояли  друг другу  на протяжении
нескольких лет во время минувшей  войны, однако  воспоминания такого рода по
необходимости  быстро стираются...  Итак...  -  Элизабет  Скарлатти говорила
быстро,  но  достаточно отчетливо.  -  Среди представителей моей страны двое
ушли  в  небытие -  господа Роулинс и Торнтон. Но Соединенные Штаты все  еще
достойно представлены  мистером  Гибсоном  и мистером Лэндором.  Вдвоем  они
держат в своих руках почти двадцать процентов обширных нефтяных промыслов на
американском юго-западе. Не говоря уж о совместном наступлении на территории
канадского  северо-запада.  Общие  личные  активы  -  двести  двадцать  пять
миллионов... Наш недавний  противник, Германия, представлена  господином фон
Шнитцлером, господином Киндорфом  и господином Тиссеном - ИГ Фарбениндустри,
барон Рурского  угля,  великие  сталелитейные  компании.  Личные активы? Кто
возьмет на себя смелость назвать точную цифру, когда Веймар переживает столь
беспокойные  дни? Предположительно сто семьдесят пять миллионов... Но одного
человека из этой группы среди нас сегодня нет. Я верю, что он  вновь обретет
мощь, причем  такую, которая будет превышать  довоенный уровень... От Англии
присутствуют  господа Мастерсон,  Ликок и Иннес-Боуэн. Мощнейший триумвират,
какой только можно найти в Британской империи. Мистер  Мастерсон с половиной
индийского,  а  теперь,  насколько  я  могу судить,  и цейлонского  импорта;
контролирующий  положение  дел на  Британской  бирже мистер  Ликок,  а также
мистер Иннес-Боуэн, владеющий крупнейшими текстильными предприятиями по всей
Шотландии и  на Гебридских островах. Их  личные  активы вкупе  я оцениваю  в
триста миллионов... Франция также авторитетно представлена. Месье Д'Альмейда
-  теперь   мне   ясно,   что  именно   он   является  истинным   владельцем
франко-итальянской  железнодорожной  системы,  отчасти,  уверена,  благодаря
своим  родственным связям  с Италией. Далее месье Додэ. Сыщется ли среди вас
хоть кто-нибудь, кто не  испытал  бы на себе  влияние его коммерческой мощи,
кто не  прибегал бы к  его  услугам?  Личные активы составляют  примерно сто
пятьдесят  миллионов... И наконец, наши северные коллеги из Швеции. Господин
Мюрдаль и господин Олаффсен.  Хорошо  известно, разумеется, -  тут  Элизабет
устремила  взгляд на человека со странным  лицом,  на  своего младшего сына,
восседавшего во главе  стола, - что  один из наших шведов, господин Мюрдаль,
располагает контрольным пакетом акций "Донненфельда",  наиболее мощной фирмы
на  Стокгольмской  бирже. В то же время многие  компании господина Олаффсена
монопольно  контролируют экспорт  шведской  стали  и  литья.  Личные  активы
оцениваются в сто двадцать пять миллионов... Кстати будет замечено, господа,
термин "личные активы" обозначает те капиталы,  которые можно легко и быстро
конвертировать  без приведения  в  напряжение ваших  рынков...  В  противном
случае я не стала бы обижать вас столь урезанной оценкой ваших состояний.
     Элизабет умолкла и поставила свой портфель  прямо перед собой. Сидевшие
вокруг  стола мужчины  стали  приподниматься со  своих  мест,  встревоженные
недобрым  предчувствием.   Некоторые   были   шокированы   столь   небрежным
упоминанием сугубо конфиденциальной информации.  Американцы Гибсон  и Лэндор
тихой сапой  внедрялись  в  канадскую  экономику,  попирая  все и  всяческие
юридические   нормы,   грубо  нарушая   существующие   канадско-американские
договоры. Немцы фон Шнитцлер и Киндорф провели тайные  переговоры с Густавом
Круппом, который, опасаясь возможного заговора против Веймарской республики,
ведет отчаянную борьбу за то, чтобы остаться нейтральным. Он поклялся выдать
их,  если  эти  переговоры станут достоянием  гласности. Француз Луи Франсуа
Д'Альмейда   защищает  саму  свою   жизнь,  расширяя  владения   в   системе
франко-итальянских  дорог. Если об  этом  станет  известно,  они могут  быть
конфискованы  республикой,  так  как  большую   часть  акций  он  выкупил  у
итальянского правительства посредством обыкновенной взятки.
     И  дородный  швед Мюрдаль вытаращил глаза, когда  Элизабет Скарлатти  с
такой   предельной   осведомленностью   говорила  о   Стокгольмской   бирже.
Принадлежащая   ему   компания    тайно   поглотила    "Донненфельд"   путем
противозаконной  скупки  американских  акций.  Если  это  станет  достоянием
общественного мнения, вмешаются  шведские законники, и он  вылетит в  трубу.
Только англичане чувствовали себя  неуязвимыми. Но их  показное  спокойствие
было обманчиво. Ибо Сидней  Мастерсон, неоспоримый наследник  всех капиталов
сэра Роберта Клайва, совсем недавно заключил цейлонские соглашения. Пока  не
известные широкому кругу бизнесменов по  экспорту  и  импорту, они содержали
определенные  пункты  сомнительного свойства.  Кое-кто  даже  заявляет,  что
англичане явно смошенничали.
     Приглушенными  голосами  на четырех языках вокруг стола  были экстренно
проведены мини-совещания. Элизабет пришлось значительно повысить тон,  чтобы
ее было слышно.
     - Я вижу, что  иные из вас совещаются со своими  помощниками. Если бы я
знала,  что в  нашей  встрече  будут  участвовать второстепенные  лица, я бы
привезла  и своих советников. Наши  адвокаты могли бы  вдоволь посплетничать
между собой.  Однако решения, которые нам предстоит принять, должны остаться
между нами.
     Генрих Крегер агрессивно выпалил:
     -  Я  бы на вашем месте  не уповал  на  то, что сегодня  будут  приняты
какие-то  решения. Никаких  решений  не  будет! Вы  не сообщили  нам  ничего
существенного!
     Некоторые из  участников  совещания,  точнее,  два  немца,  Д'Альмейда,
Гибсон,  Лэндор, Мюрдаль и Мастерсон избегали  смотреть  на него. Потому что
Крегер был мало им симпатичен.
     - Вы так считаете? Вероятно, я недооценивала вашу значимость! - и вновь
на лицах некоторых участников совещания  промелькнула  легкая  улыбка. - Но,
боюсь, вы, в свою очередь, переоцениваете себя. - Элизабет была довольна: ей
удалось  самое главное - она злила, провоцировала Алстера Стюарта Скарлетта.
- Насколько  мне  известно, в  вашем активе имеются ценные  бумаги на  сумму
около 270  миллионов  долларов,  но получены  они  при весьма подозрительных
обстоятельствах. Эти подозрительные обстоятельства  приведут к тому, что при
реализации  они  утратят  пятьдесят,  а  то  и  шестьдесят  процентов  своей
стоимости. Я  могу возместить 105, а при благоприятных обстоятельствах и 108
миллионов долларов.
     Мэтью Кэнфилд чуть оттолкнулся от стены, затем вернулся на  свое место.
Гул голосов стал  слышнее.  Помощники  качали  головами,  кивали,  поднимали
брови.  Каждый из участников  считал,  что ему  известно о других многое. Но
Генриха Крегера по-настоящему не знал никто. Они даже  не были уверены в его
праве присутствовать за этим столом. Элизабет прервала разговоры.
     -  К тому же, мистер Крегер,  вам  наверняка  известно, что  факт кражи
легко доказуем при  должном расследовании. Существуют  международные законы,
обязывающие  выдавать преступников. Поэтому не исключено, что  ваши активы в
конечном счете вообще ничего не стоят.
     Над  столом повисла тишина. Все  уставились  на Генриха Крегера.  Слова
"кража", "преступление" и  пр. - опасные слова. Крегера  боялись  многие  из
них, и вот кому-то удалось поставить его на место!
     - Не пугайте меня! - вызывающе прогудел Крегер. Он откинулся в кресле и
прямо  смотрел на мать. - Вы в  состоянии подтвердить обвинения? Я-то  готов
отразить  любую  попытку.  Вы здесь сочувствия не  найдете!  Более  того, вы
ступили  на опасную тропу. Помните! -  Он смотрел на  нее в упор, и Элизабет
отвела глаза. Она не была сейчас готова предпринять меры против него, против
Генриха  Крегера. Она  не произнесет  за этим  столом имя Скарлатти.  Она не
может еще  больше  рисковать  жизнью своей  семьи. Не так.  Не  сейчас. Есть
другой путь.
     Крегер выиграл  один раунд.  Это  было ясно всем,  и Элизабет  пришлось
ускорить следующий этап нападения.
     - Бог с вами, с вашими активами. Они совершенно несущественны.
     Фраза  "совершенно  несущественны"  по  отношению  к  таким   миллионам
произвела задуманный эффект.
     - Господа! Прежде,  чем нас  прервали,  я успела  назвать вам всем ваши
личные  активы, с точностью плюс-минус пять  миллионов по каждой  группе.  Я
считала, что оценивать финансовую мощь по  национальным  группам куда  более
по-джентельменски,  чем  каждого  в  отдельности, - некоторые  вещи, в конце
концов, священны. Я  намекала  на  ряд, скажем  так, деликатных переговоров.
Опасных,  как,  наверно, выразился бы мистер Крегер,  если  бы  о  них стало
известно правительствам ваших стран.
     Семь членов цюрихской группы сидели молча. Пятеро проявили любопытство.
     - Я намекаю на моих сограждан,  мистера Гибсона  и  мистера  Лэндора. А
также  на  месье  Д'Альмейда,  мистера  Сиднея  Мастерсона  и,   разумеется,
господина  Мюрдаля.  Я  бы  также  включила  сюда  двоих  из  трех  немецких
вкладчиков - господина фон Шнитцлера и  господина Киндорфа, хотя и по разным
причинам.
     Никто не проронил ни слова. Они буравили взглядами Элизабет.
     -  Но, готовясь к встрече, я все же припасла кое-что для каждого из вас
в отдельности.
     Тишину зала прорезал сварливый голос, он принадлежал англичанину Сиднею
Мастерсону.
     - Вы с завидным прилежанием покопались  в моих делах и преуспели, отдаю
вам  должное.  Но,  между прочим,  мы  деловые люди  и отнюдь  не гонимся за
званием святых.
     - Безусловно, если б я не была деловым человеком, я бы не явилась сюда.
     - Тогда в чем  дело? Зачем вы прибыли?  - задиристо  прозвучал голос  с
немецким акцентом, принадлежавший барону Рурской области Киндорфу.
     Мастерсон продолжил:
     -  Ваша телеграмма,  мадам,  -  а  мы все ее получили - особо  отмечала
наличие сфер взаимного интереса.  Тем самым,  я  полагаю, вы хотели сказать,
что  мы   можем  рассчитывать   на  финансы  Скарлатти.  Крайне  благородно,
конечно...  Но  я  вынужден  согласиться  с  мистером  Крегером:  вы  словно
намерились запугать нас, и мне это не очень нравятся!
     -   О  дорогой  мистер  Мастерсон!  Но  разве  вы  никогда  не  обещали
английского золота  мелким князькам Индии? А вы,  господин Киндорф, разве не
подкупали  профсоюзных  деятелей,  чтобы они начали  забастовку по повышению
заработной платы после того, как Франция покинет  Рур?  Извольте! Я приехала
сюда именно для того, чтобы запугать  вас! Вам еще меньше понравится то, что
я намерена сказать далее.
     Мастерсон поднялся из-за стола. Задвигались и другие кресла.  Атмосфера
накалялась.
     - Я больше не намерен вас слушать, - сказал Мастерсон.
     - В таком случае  уже завтра Министерство иностранных  дел,  Британская
биржа  и  состав  директоров  Английской  Коллегии  Импортеров  будут  иметь
детальную информацию о ваших крайне секретных соглашениях на Цейлоне! А ведь
обязательства вы взяли на себя огромные! Известия, таким образом, приведут к
серьезному преследованию ваших капиталов!
     Мастерсон шагнул назад к  своему  креслу и застыл, вцепившись руками  в
спинку.
     -  Черт возьми!  - только  и сказал он. Стол вновь погрузился в тишину.
Элизабет открыла портфель.
     - Я приготовила для  каждого из вас по конверту. На конвертах  написаны
ваши  имена, а  внутри  - подсчет вашей индивидуальной  цены.  Отмечены ваши
реальные  силы, слабости...  Не  хватает  только  лишь  одного  конверта.  У
наиболее... влиятельного,  самого важного из  вас - мистера Крегера - такого
конверта нет.  Но,  как я  уже  говорила, это  несущественно.  Одни конверты
толще,  другие тоньше,  но  этому  не  следует придавать абсолютно  никакого
значения, - Элизабет открыла кожаный саквояжик.
     -  Ведьма!  - гортанно  выкрикнул Киндорф: вены на висках у него тяжело
взбухли, того и гляди прорвутся.
     - Вот  конверты. После того  как каждый из вас внимательно прочтет свое
"дело", я продолжу речь, которая, уверена, теперь лишь обрадует вас.
     Конверты пошли по столу. Иные  немедленно вскрывались дрожащими руками.
Другие,  как  карты, попавшие в  руки профессионального игрока,  вскрывались
осмотрительно, неторопливо, вроде бы без интереса.
     Мэтью  Кэнфилд  стоял у стены. Левая рука на  перевязи, правая лежала в
кармане, где он ласково  поглаживал  револьвер.  С той  минуты, как Элизабет
оценила Крегера в 270 миллионов, он понял, кто это такой. Кто этот гигант по
имени Генрих Крегер. Теперь он был  его  мишенью! Это самый мерзкий негодяй,
каких когда-либо производила земля, личный демон Джанет!
     -  Я смотрю,  вы все уже получили конверты.  Кроме, разумеется, мистера
Крегера.   Господа,  я   обещала   вам,  что  не   стану  больше   проявлять
некорректность, и сдержу слово.  Но среди вас есть пять  человек, которые не
могут оценить влияние Скарлатти, пока им  не представили,  выражаясь  языком
дешевых  сделок,  товар  лицом.  Поэтому, как  только вы прочтете содержание
ваших конвертов, я еще на короткое время задержу ваше внимание.
     Элизабет через  плечо взглянула на Мэтью Кэнфилда. Она была обеспокоена
его  состоянием. Она  знала,  что он  в  конечном  счете  разгадает  Алстера
Скарлетта, и понимала, какое напряжение он должен испытывать. Она попыталась
поймать его взгляд. Ей хотелось хоть как-то приободрить, поддержать его.
     Он, не отрываясь,  смотрел  на человека по имени Генрих Крегер, и в его
взгляде была лишь ненависть.
     -  Я  постараюсь  придерживаться алфавитного порядка, господа...  Месье
Додэ,  Французская республика вряд ли будет продолжать дарить  вашему  флоту
привилегии, когда  узнает о тех  кораблях  под  парагвайским  флагом, что во
время войны вели  поставки  врагам Франции,  -  Додэ  сидел без движения, но
Элизабет было забавно наблюдать, как ощетинились все три англичанина.
     - Теперь ваша очередь, мистер  Иннес-Боуэн.  Вы, конечно, не поставляли
боеприпасы, но сколь многие ваши суда под флагами нейтральных стран  как раз
в тот  период  загружались в портах  Индии? Вы  поставляли врагу текстильные
товары.  Далее мистер  Ликок. Вы и в  самом  деле не можете  забыть  о вашем
ирландском   происхождении?  Деньги,   попавшие   через  вас   к  ирландским
повстанцам, стоили жизни тысячам британских солдат, и  как  раз в  то время,
когда  Англия в наименьшей  степени могла позволить  себе роскошь сражения с
ними. И тихий,  безмятежный господин Олаффсен,  коронованный принц  шведской
стали. Или  уже  король? Вполне может статься, ведь  шведское  правительство
выплатило  ему несколько  состояний за слитки углеродистой стали. Хотя они и
не  были  произведены  на  прокатных  станах  его  собственных  превосходных
заводов. В Швецию их доставляли танкерами - и знаете откуда? Из Японии!
     Элизабет  вновь  открыла  портфель.  Сидевшие  за   столом  набычились,
замерли, тяжело обдумывая свои перспективы. Что же касается Генриха Крегера,
то Элизабет  Скарлатти понимала: она давно подписала себе смертный приговор,
теперь же она сама  скрепила его печатью. Он сидел,  откинувшись в кресле, и
отдыхал. Элизабет достала из портфеля тонкую папку.
     - Наконец, мы  переходим  к господину  Тиссену.  С  ним все  проще:  ни
великих афер, ни измены,  самый минимум  противозаконных  действий. Разве на
этом  можно  составить  капиталы?  - она швырнула  папку  в центр  стола.  -
Разврат,  господа, просто мерзкий грязный  разврат.  Фриц Тиссен - поставщик
порнографии! Книги, журналы, даже кинофильмы. И все это снято в тиссеновских
публичных  домах  в Каире. Все знают, что существует  какой-то источник этой
грязи. Вот он, господа, этот источник. Ваш коллега.
     Все молчали. Каждый был занят собой. Каждый подсчитывал убытки, которые
возникнут в результате этих разоблачений. Убытки - и позор. Крах  репутации.
Старая дама  выдала  двенадцать  обвинительных  актов  и лично  объявила  по
каждому из  них - "Виновен", и все  как-то забыли  о  тринадцатом, о Генрихе
Крегере.
     Сидней  Мастерсон  нарушил  грозовую  атмосферу  громким  искусственным
кашлем.
     - Мадам Скарлатти, я полагаю,  мне следует  напомнить  вам, что и мы не
бессильны. Адвокаты  могут  опровергнуть  все  выдвинутые  вами в наш  адрес
обвинения, и смею уверить вас,  выдвинут встречный иск за клевету... В конце
концов, если в ход идет грязная тактика, ответные действия могут быть такими
же...  Если вы  думаете что мы  боимся за свои репутации, то,  поверьте мне,
общественное мнение -  штука хитрая.  И  имя  Скарлатти тоже не  может  быть
безупречным!
     Участники цюрихской группы  одобрительно восприняли краткое выступление
Мастерсона и закивали головами.
     -  Я  в этом  ни  на  секунду  не  сомневаюсь.  Извольте, господа! Но я
уверена, что вы не заинтересованы в лишних проблемах.
     -  Non, мадам. -  Пьер  Додэ  был  внешне спокоен,  но  внутренне  весь
напрягся.  Его   цюрихским  компаньонам,  быть  может,   и  неведомы   нравы
французского народа, но он их  хорошо  знал: за такие "деяния"  во Франции и
головой  можно поплатиться. - Вы правы. Неприятностей  следует избегать. Так
что же дальше? Что вы нам, собственно, хотите предложить?
     Элизабет выдержала паузу. Она обернулась и посмотрела на майора.
     Мэтью Кэнфилд по-прежнему стоял у  стены. Левая сторона пиджака сползла
с плеча, обнажив черную перевязь, правая рука лежала в кармане. Казалось, он
весь  сжался, стараясь  не потерять сознание и держать  в  поле зрения  всех
присутствующих. Элизабет заметила, что, судя по всему, он близок к обмороку.
     -  Извините, господа. - Элизабет встала и быстрым шагом  приблизилась к
Кэнфилду. Она  тихо прошептала: - Не  теряйте  головы.  Бояться  нечего.  Во
всяком случае здесь.
     Кэнфилд  говорил с  трудом, почти не разжимая  рта. Она была  потрясена
услышанным: Мэтью  Кэнфилд заразился  атмосферой этого зала. Он  был заряжен
теперь на убийство, как и все они.
     - Договаривайте,  что  необходимо, и  ставьте точку... Я прикончу  его.
Простите, мадам, но я прикончу его. Смотрите на него в последний раз, потому
что он мертвый человек.
     - Держите себя в  руках! Такие мысли вряд ли  нам обоим помогут, -  она
вернулась к столу, но  осталась стоять, положив руки на спинку кресла. - Как
вы вероятно, заметили, мой молодой друг серьезно ранен... Кем-то из вас, кто
пытался  помешать  мне   добраться  до  Цюриха.  Покушение  было  гнусным  и
трусливым.
     Присутствующие  обменялись   взглядами.  Додэ,  чье   воображение  живо
нарисовало картины позора или народного гнева, быстро ответил:
     - Но  зачем нам покушаться  на вас, мадам Скарлатти? Мы  не убийцы.  Мы
бизнесмены. Никто из нас не стремился помешать вашему прибытию в Цюрих.
     Элизабет взглянула на человека по имени Генрих Крегер.
     -  И  все  же один из  вас  решительно  противился  нашей встрече.  Нас
обстреляли и на подъезде сюда.
     Присутствующие   уставились  на   Генриха   Крегера.   Кое-кто  начинал
сердиться: этот Крегер чересчур много на себя берет!
     - Нет, - взволнованно ответил он. - Я был за то, чтобы вы прибыли. Если
б я хотел вас остановить, я бы остановил.
     В первый раз за все это время Генрих Крегер взглянул на агента по сбыту
спортивных товаров, стоявшего в дальнем конце зала. Он лишь слегка удивился,
когда увидел,  что Элизабет Скарлатти привезла его с  собой. Слегка - потому
что знал о манере Элизабет делать ставку на все необычное, в том числе и при
выборе сотрудников. К тому  же у нее  под рукой,  вероятно,  не  было больше
никого, чье молчание можно было бы легко купить. Обыкновенный жучок, годится
в шоферы, камердинеры. Крегер ненавидел таких типов.
     Или у него иная роль?
     Почему  этот  торгаш так пялится  на него?  Может, Элизабет  что-то ему
сообщила? Ну не такая же она  дура. Ведь  парень из тех, кто  в любую минуту
может продать.
     Одно бесспорно: его надо убрать.
     Но кто же стрелял в него? Кто пытался остановить Элизабет? И почему?
     Тот  же  вопрос  задавала себе  и Элизабет: на этот  раз  она  поверила
Крегеру.
     -  Пожалуйста, продолжайте, мадам  Скарлатти,  - предложил Фриц Тиссен,
лицо херувима пылало яростью. Он оттолкнул каирскую папку.
     - Что ж,  продолжу, - она  обошла кресло, но садиться не стала  и вновь
открыла свой роковой портфель. -  Я припасла для вас, господа,  еще кое-что.
Но  теперь  мы  сможем  завершить дело и  принять  решение.  Для  каждого из
двенадцати  вкладчиков  приготовлена  копия.  Можете  поделиться  со  своими
советниками. Прошу извинить,  мистер Крегер, для вас копии  нет,  -  и вновь
передала двенадцать тонких конвертов. Они были опечатаны.
     В течение нескольких  минут в зале стояла  гробовая  тишина, нарушаемая
лишь  шелестом  страниц. Казалось, все  затаили дыхание. Участники цюрихской
группы  были  загипнотизированы тем,  что они  читали.  Элизабет  заговорила
вновь.
     - Да, господа. В руках  у вас план ликвидации корпорации Скарлатти... А
чтобы  у вас не возникло  сомнений в достоверности этого документа, обратите
внимание на  то, что  под каждым подразделом напечатаны имена лиц,  названия
корпораций или синдикатов, которые выразили  желание приобрести предложенное
им... Каждое из упомянутых  лиц  или организаций  всем вам известно. Если не
лично, то наверняка  по репутации. Вы знаете их  возможности  и, уверена, не
усомнитесь в их  амбициях. По истечении  двадцати четырех  часов они  станут
владельцами всего имущества корпорации Скарлатти.
     Большинство участников  цюрихской  группы уже  что-то об этих  проектах
слышали. Им было известно, что у Скарлатти происходит нечто необычное.
     Значит, вот оно что: глава дома Скарлатти выходит из игры.
     - Объемная операция, мадам, - низкий голос Олаффсена эхом прокатился по
залу. - Но позволю себе повторить вопрос Додэ: а что вы приготовили для нас?
     -  Обратите  внимание  на нижнюю  цифру на последней странице, господа.
Хотя вы  все уже наверняка  обратили на  нее внимание,  -  вновь  послышался
шелест  страниц.  -  Здесь стоит: семьсот  пятьдесят  миллионов  долларов...
Объединенные и  мгновенно  конвертируемые активы  этого  стола по  максимуму
составляют  один миллиард сто десять миллионов...  Следовательно, между нами
разница  в  триста  девяносто  пять  миллионов...  Но можно подсчитать и  от
обратного. Ликвидация  корпорации Скарлатти  будет стоить  участникам  этого
совещания шестьдесят четыре и четыре десятых  процента всех капиталов. И то,
если  вам, господа, удастся быстро  перевести  ваши личные активы  в  другие
формы, чтобы предотвратить панику на биржах.
     Тишина.
     Некоторые из участников цюрихской группы потянулись к первым  конвертам
- к подсчетам своей собственной стоимости.
     Одним из них был Сидней Мастерсон. Он с неприятной улыбкой повернулся к
Элизабет:
     -  Насколько я понимаю,  эти шестьдесят с лишним процентов  и есть  тот
меч, который вы занесли над нашими головами?
     - Совершенно верно, мистер Мастерсон.
     - Моя дорогая леди, я вынужден усомниться в вашем здравомыслии.
     - На вашем месте я не стала бы поступать столь опрометчиво.
     - Тогда это сделаю я, фрау Скарлатти, - фон Шнитцлер, представляющий ИГ
Фарбениндустри,  говорил спокойно  и  холодно,  развалясь  в  кресле.  -  Вы
приносите дорогую  жертву, это всем ясно. Но с  какой  целью?  Вы не  можете
принудить к капитуляции  нечто, чего в действительности не существует! Мы не
единое  целое,  -  он  сильно шепелявил,  но  в каждом  его  слове  сквозила
надменность. Элизабет он был отвратителен.
     - Совершенно верно подмечено, господин фон Шнитцлер.
     - Тогда, - немец рассмеялся, - вы точно не в здравом уме!
     Элизабет обвела взглядом участников совещания. Некоторые, не отрываясь,
смотрели на  нее,  пытаясь  обнаружить хотя  бы малейший  признак колебания,
неуверенности, знак того,  что она  блефует.  Другие  глядели  в  сторону  и
вслушивались лишь  в  ее слова, в тон голоса, пытаясь уловить  хоть какой-то
изъян или неувязку в логике. Это были люди, привыкшие одним мановением руки,
одним словом повелевать нациями.
     - Операция,  как я уже  говорила, начнется завтра. В финансовые  центры
пяти  стран,  представленных  за  этим  столом,  будут  переведены  огромные
капиталы дома Скарлатти. В  Берлине, Париже, Стокгольме, Лондоне и Нью-Йорке
уже  завершены переговоры о приобретении на открытом рынке значительной доли
акций ваших основных компаний... Так что до полудня следующего делового дня,
господа, "Скарлатти индастриз" станет  обладателем значительного  количества
акций многих  ваших  крупных предприятий... Вы сознаете, что  это  означает,
господа?
     Киндорф прорычал:
     - Да! Вы лишь взвинтите цены и принесете нам барыши!
     - Моя дорогая  леди, за что такой подарок? - Цены на текстильные товары
Иннес-Боуэна  отличались  стабильностью,  и он  был в  восторге  от подобной
перспективы.
     Д'Альмейда, понимавший, что франко-итальянская железная дорога не может
быть предметом сделки, придерживался иной точки зрения.
     -  Действительно, иные  из вас находятся в  более выгодном положении по
сравнению с остальными, месье Д'Альмейда.
     Привстал  и финансист  Ликок  и  с едва  заметным  ирландским акцентом,
четко, по-дикторски проговаривая слова, сказал:
     - Допустим,  все  случится  так,  как  вы  говорите,  так в  чем  же мы
пострадаем?
     Элизабет глубоко вздохнула.
     - Я сказала, до  полудня  Скарлатти будет  владеть  значительной  долей
ваших акций. Часом позже начнется  ажиотаж на биржах Европы, который в конце
концов захлестнет и Уолл-стрит. А еще через час будет объявлено о распродаже
"Скарлатти  индастриз".  В  то  же  время  вся  без  исключения  информация,
касающаяся  вашей  сомнительной   деятельности,  будет  направлена  основным
информационным  агентствам  ваших стран... И вы уже не  сможете  спасти свою
репутацию, если учесть панику на бирже,  без которой, как  вы понимаете,  не
обойдется! Кое-кто из вас выплывет. Большинство же потерпит полный крах!
     После непродолжительной паузы зал буквально взорвался. Магнаты призвали
своих советников, советники лихорадочным шепотом давали справки.
     Генрих Крегер встал и крикнул во весь голос:
     -  Прекратите! Прекратите немедленно! Остолопы!  Она никогда  этого  не
сделает! Она блефует!
     - Вы действительно так думаете? - Элизабет старалась перекричать шум.
     - Я убью тебя, сука!
     - Только попробуй... Крегер! Только попробуй! - Мэтью Кэнфилд стоял уже
рядом с Элизабет, глаза его были налиты кровью.
     - А ты кто такой,  черт тебя возьми,  вшивый торгаш! - человек по имени
Крегер пронзал взглядом Кэнфилда, возвысив свой голос до визга.
     - Смотри на меня получше! Я твой палач!
     - Что?!
     Крегер прищурился. Кто этот тип? Но на раздумья не было времени: теперь
все присутствовавшие на совещании кричали друг на друга.
     Генрих  Крегер  ударил кулаком  по  столу:  нужно  было  образумить их,
заставить замолчать.
     -  Прекратите!...  Слушайте меня!... Я  скажу  вам, почему она не может
сделать этого!
     Голоса  стихали,  все  смотрели  на  Крегера.  Он  указал  на  Элизабет
Скарлатти:
     - Я  знаю эту  стерву!  Я  и  раньше  видел, как  она проделывает такие
номера!  Она  собирает вместе людей, людей, обладающих силой, и пугает их. И
все вместе  они начинают паниковать. Она делает ставку на страх, болваны! На
страх!
     Додэ спокойно возразил:
     - Но вы так и не объяснили, почему она не может этого сделать.
     Крегер не сводил с Элизабет Скарлатти глаз:
     - Потому что тогда она разрушит все, что создавала всю жизнь.
     Сидней Мастерсон произнес едва ли не шепотом:
     - Ну это мы и сами можем понять.
     - Да она же не сможет жить без власти! Поверьте моему слову!
     -  Это ваше  личное мнение,  - сказала  Элизабет,  глядя  на сына. - Вы
предлагаете большинству участников нашего совещания поставить на карту все -
лишь в расчете на ваше личное мнение?
     - Черт бы вас побрал!
     -  Этот Крегер прав, дорогуша, - по голосу легко было признать техасца.
- Вы разорите себя. Вам не во что будет даже поссать.
     - Ваш лексикон под стать грубости ваших операций, мистер Лэндор.
     - Плевать мне на слова, матушка. Меня заботят деньги, о них-то мы тут и
толкуем. Зачем вам вся эта штука?
     - Достаточно  того,  что  словам  придаю значение я,  мистер  Лэндор...
Господа, я  сказала: время  истекает.  Следующие двадцать четыре  часа будут
либо  обычным  вторником,  либо днем,  который войдет  в  историю финансовых
столиц нашей планеты... Кое-кто  из присутствующих выживет. Большинство нет.
Каким ему  быть,  этому дню, решать вам,  господа... Я  считаю,  что в свете
всего  того, что  я вам высказала, вы  вряд ли  примете решение, по которому
меньшинство принесет большинству крах.
     - Так чего  же  вы хотите от нас?  - почти что ласковым голосом спросил
Мюрдаль. - Быть может, нам даже легче будет смириться  с крахом, чем принять
ваши требования... Порой мне кажется, что все это не более  чем игра. Каковы
ваши требования?
     - Я требую, чтобы эта ваша... коалиция была немедленно распущена. Чтобы
все  политические  и финансовые  связи со  всеми без исключения  германскими
фракциями были  прерваны! Чтобы те из вас,  кто входит в Союзную Контрольную
Комиссию, немедленно подали в отставку!
     - Нет!  Нет! Нет! Нет! -  Генрих Крегер был вне себя от ярости.  Он  со
всего маху ударил кулаком по столу. -  На создание организации ушли годы! Мы
будем контролировать экономику Европы! Мы будем держать в узде всю Европу!
     - Послушайте  меня, господа!  Мистер Мюрдаль сказал: это игра! Конечно,
игра!  Игра,  ставками в которой являются наши  жизни. Эта игра  захватывает
нас, она требует все больше  и больше, пока наконец  не  поглотит нас самих.
Господин Крегер уверяет, что я не могу  жить без власти, к которой всю жизнь
стремилась  и  которую всю  жизнь накапливала.  Возможно, он  прав, господа!
Наверно,  самое время и мне  дойти до логического конца,  конца,  которого я
теперь  жажду.  Разумеется,  я сделаю так, как говорю, господа. Я  готова  к
смерти!
     - Тогда  что  ж,  ваше дело,  а  нас - увольте!  - выкрикнул наконец-то
понявший все Сидней Мастерсон.
     -  Пусть будет  по-вашему, мистер Мастерсон. Значит,  вы не согласны. Я
вас понимаю. Понимаю, почему вы так  поступаете.  Вам страшно. Вот почему вы
это  делаете!..  Вы смотрите  на  ваше  личное  королевство,  и  вы охвачены
страхом. Вы видите, что ваша власть  под угрозой, вы изо всех сил стремитесь
защищать феодальную систему, породившую вас. Вероятно, так вы и  должны себя
вести. Но долго это не может длиться...
     - Если вы так все хорошо понимаете, почему же вы хотите остановить нас?
Наш союз и создан для защиты в конечном счете и вас гоже. Почему вы стоите у
нас на пути? - Д'Альмейда вполне мог потерять франко-итальянские дороги.
     -  Всегда  начинается  именно  так  -  люди ищут  пользу...  Я  пытаюсь
остановить  вас  именно  потому, что ваше  начинание  принесет вам  же самим
больше вреда, чем пользы. Вот и все, что я могу сказать.
     - Я повторяю - она не сделает этого! - снова громыхнул кулаком по столу
Крегер, но никто уже не обращал на него внимания.
     - Что вы имели в виду, мадам Скарлатти, говоря, что  время истекает? Из
всего сказанного я заключил, что оно уже истекло. Вы выбрали путь...
     - В Женеве, мистер  Мастерсон, есть человек, он ждет моего звонка. Если
я позвоню, в мою контору в Нью-Йорке будет отправлена телеграмма. Как только
там  получат  телеграмму,  операция будет отменена.  Если  же нет,  операция
пройдет по плану.
     - Это невозможно! Такой сложный клубок распутать телеграммой? Я не верю
вам, - Д'Альмейда уже уверился в своем будущем крахе.
     -  Что  ж,  я  знаю,  что  меня ждут  значительные  финансовые  потери.
Предложения о распродаже "Скарлатти индастриз" уже сделаны.
     - У меня складывается  мнение, мадам, что вас  ждет кое-что пострашней:
вы никогда больше не сможете вновь собрать силы. "Скарлатти индастриз" будет
уничтожена.
     - Это  лишь  одна из  перспектив, мистер  Мастерсон,  не  более.  Рынок
гибок... Ну, господа? Ваш ответ?
     Сидней Мастерсон поднялся из своего кресла.
     - Звоните вашему человеку. Выбора нет.
     - Верно, господа?
     Участники  цюрихской группы  обменялись  взглядами  и  не  спеша начали
собирать лежавшие перед ними бумаги.
     - Все. Я вышел из  игры, - Киндорф сложил свой конверт и  опустил его в
карман.
     - Вы настоящая тигрица. Не хотел бы  встретиться  с вами на  поле  боя,
даже имея в тылу армию, - вставая, произнес Ликок.
     -  Ты  можешь делать  что  хочешь, но я  не  собираюсь  клевать на  эту
наживку, - Лэндор подтолкнул локтем Гибсона, который явно колебался.
     - Уверенности у нас нет... В этом наша беда. Нет уверенности, -  сказал
Гибсон.
     -  Погодите!  Погодите! Минуту!  - вновь  сорвался на  крик  Крегер.  -
Значит, вы согласились?  Вы уходите? Вы мертвецы!.. Вонючие пиявки, вас всех
ждет смерть! Пиявки!  Вы сосете нашу кровь, вы подписываете с нами договоры,
а потом  уходите?.. Дрожите  за  ваш  маленький бизнес? Вонючие жиды!  Вы не
нужны нам!  Никто!  Но  мы вам понадобимся!  Мы вспорем вам животы и скормим
ваши  кишки  псам!  Вонючие жидовские свиньи!  -  и без  того  страшное лицо
Крегера   налилось   кровью.  Слова  опережали  друг  друга,  превращаясь  в
нечленораздельное месиво.
     - Перестаньте, Крегер! - Мастерсон шагнул к разбушевавшемуся гиганту. -
Кончено! Разве вы не понимаете? Кончено.
     - Стой на месте,  подонок,  английский педераст! -  Крегер  выхватил из
кобуры  пистолет.  Кэнфилд,  стоявший  рядом  с  Элизабет, увидел,  что  это
длинноствольный пистолет  сорок  шестого калибра -  этот  с  одного выстрела
может разорвать человека в клочья.
     -  Стой, говорю!.. Кончено! Ничего не кончено, пока я  этого  не скажу.
Вонючие  свиньи!  Трусливые черви!  Теперь  нас никто не остановит!..  -  он
направил пистолет  на  Элизабет и Кэнфилда. - Кончено! Я скажу вам, для кого
все кончено. Для нее!.. Прочь с дороги!
     И тут раздался визгливый голос Додэ.
     - Не делайте этого, месье! Если вы ее убьете - мы разорены!
     - Предупреждаю  вас,  Крегер! Если вы  убьете  ее, вам придется держать
ответ. Мы не  собираемся быть вашими заложниками. Мы  не намерены разоряться
из-за ваших дел! - Мастерсон стоял перед Крегером, почти касаясь его плечом.
Англичанин не двигался с места.
     Не  говоря   ни  слова,  Генрих  Крегер  приставил  пистолет  к  животу
Мастерсона и выстрелил. Выстрел был оглушающий. Сиднея Мастерсона подбросило
вверх. Он  отлетел  к  двери.  Смерть наступила мгновенно, из тела хлестала,
заливая все вокруг, кровь.
     Одиннадцать оставшихся участников цюрихской  группы в ужасе задыхались.
Генрих  Крегер  двигался вперед.  Те, кто стоял на его пути,  отскакивали  в
сторону.
     Элизабет Скарлатти не двинулась  с места. Она скрестила свой взгляд  со
взглядом сына-убийцы.
     - Я проклинаю день,  когда вы родились. Вы обесчестили дом вашего отца.
Но знайте, Генрих  Крегер, знайте и запомните, - голос старой  дамы наполнил
собой зал. Он звучал  так властно, что сын ее  на мгновение застыл на месте,
впившись в нее глазами, полными ненависти. - Когда я буду мертва,  ваше  имя
появится на  первых  полосах всех газет мира. За вашей шкурой будет устроена
славная  охота! Безумец,  убийца, вор! И каждый человек в этом зале,  каждый
вкладчик цюрихской группы будет отмечен клеймом сопричастности с вами - если
они оставят вас в живых.
     Бешеная ярость вспыхнула в глазах Генриха Крегера. Он  схватил кресло и
ударил  им об пол.  Убить - этого мало.  Убить  так, чтобы видеть, как жизнь
будет по капле уходить из тела и сознания - из нее, Элизабет Скарлатти.
     Мэтью Кэнфилд  держал палец на спусковом  крючке. Ему еще не доводилось
стрелять через карман, и он понимал, что если промажет, и ему и Элизабет уже
не уцелеть. Он прицелился в грудь медленно приближавшегося человека, в самую
крупную на свете мишень, надвигавшуюся на него.
     Звук выстрела  из маленького револьвера и удар пули в плечо на какую-то
долю секунды оглушили Крегера-Скарлетта.
     Кэнфилду этого было вполне достаточно.
     Он изо  всех сил ударил правым плечом Элизабет и толкнул ее на пол, сам
же метнулся влево. Стремительно, в  падении, выхватил из кармана револьвер и
выстрелил снова в человека по имени Генрих Крегер.
     Оружие выпало из руки Крегера. Он, корчась, схватился за живот.
     Кэнфилд  одним  рывком вскочил  на ноги,  забыв про  мучительную боль в
предплечье, затрещавшем  под тяжестью его собственного  тела.  В два  прыжка
подскочил к Алстеру Скарлетту, схватил его тяжелый пистолет и начал молотить
им по лицу Крегера. Он не мог остановиться.
     Разбить это лицо! Раскроить ужасное лицо!
     Наконец он выдохся.
     - Хватит! Он мертв! Перестаньте! Не надо больше! - дородный Фриц Тиссен
держал его за руку.
     Мэтью Кэнфилд почувствовал слабость и опустился на пол.
     Все одиннадцать цюрихцев столпились вокруг него. Кто-то оказывал помощь
Элизабет, кто-то склонился над телом Генриха Крегера.
     Раздался сильный стук в дверь.
     Фон Шнитцлер принял на себя командование.
     - Впустите их! - приказал он по-английски.  Д'Альмейда проворно кинулся
к двери и открыл ее.
     У  входа  стояли их шоферы.  Как  показалось Кэнфилду, они выполняли не
только функции водителей: все они были вооружены.
     Сидевший на  полу Кэнфилд увидел звероподобного  блондина  с  короткими
волосами.  Он склонился  над телом  Генриха Крегера и поднял  обезображенное
веко.
     И тут  Кэнфилд испугался:  а не  сыграло ли  с  его  зрением напряжение
последних часов дурную шутку?
     Или в самом  деле блондин  наклонился  и шепчет  что-то  на ухо Генриху
Крегеру?
     Неужели Генрих Крегер жив?
     Фон Шнитцлер стоял над Кэнфилдом.
     - Его  унесут. Я приказал еще раз выстрелить, на всякий случай, хотя он
мертв. Кончено,  -  затем  тучный фон  Шнитцлер  что-то  приказал по-немецки
шоферам  в  военной форме,  столпившимся вокруг Крегера.  Несколько  человек
начали было поднимать  безжизненное тело, но их оттеснил  блондин с короткой
стрижкой.
     Он один оторвал  тело  Генриха  Крегера от  пола и понес его  из  зала.
Другие последовали за ним.
     - Как  она?  -  Кэнфилд  кивнул  на  Элизабет, сидевшую  в  кресле. Она
смотрела на дверь, через которую вынесли тело человека, который когда-то был
ее сыном. Этого здесь никто, кроме Кэнфилда, не знал.
     - Все  в порядке. Теперь она может  позвонить! - Ликок пытался говорить
спокойно.
     Кэнфилд поднялся  с пола  и  подошел  к Элизабет.  Положил  руку  на ее
морщинистую щеку. Он ничем больше не мог ей помочь.
     Слезы ручьем текли по ее лицу.
     И тогда Мэтью Кэнфилд услышал шум мощного автомобиля.
     Фон Шнитцлер сказал, что отдал распоряжение.
     Но выстрелов слышно не было.

     В  миле от "Фальке-хаус",  на Винтертурштрассе,  двое мужчин  тащили  к
грузовику чье-то тело. Они не знали, что им теперь делать. Их нанял тот, чье
тело  они   волокли:  они  должны  были  остановить   автомобиль,  едущий  к
"Фальке-хаус". Он заплатил им загодя, они  на этом настаивали. Теперь он был
мертв,  убит шальной пулей, предназначавшейся  для  водителя автомобиля. Они
тащили тело  по каменистому  склону  к  грузовику, кровь изо  рта  текла  на
тщательно ухоженные усы.
     Человек по имени Пул был мертв.

ЧАСТЬ III

Глава 45

     Майор Мэтью  Кэнфилд,  которому  теперь уже  было сорок  пять,  а скоро
стукнет  и  все сорок  шесть,  лежал на  заднем  сиденье  армейского  джипа,
упираясь  ногами  в дверцу. Они  въехали  в  Ойстер-бей, и  шофер-сержант  с
болезненно-желтым лицом прервал тишину:
     - Подъезжаем, майор. Просыпайтесь.
     Проснуться. Ничего  нет легче.  Пот градом  катился по его лицу. Сердце
бешено стучало.
     - Спасибо, сержант.
     Машина катила под горку, в сторону океана. Когда они подъезжали к дому,
майора Мэтью Кэнфилда начал  бить озноб.  Он  зажимал  запястья,  задерживал
дыхание, прикусывал  кончик языка. Он ничего не мог с собой поделать.  Он не
мог позволить жалости к самому себе. Не мог из-за Джанет. Он был перед ней в
неоплатном долгу.
     Сержант,  улыбаясь,  свернул  на  подъездную аллею,  выложенную голубым
камнем,  и  остановился у дорожки,  ведущей  к парадному  подъезду  большого
коттеджа. Сержант любил ездить в Ойстер-бей вместе  со своим шефом. Несмотря
на карточную  систему,  там всегда  было  много отличной еды, и виски всегда
было  первоклассное, совсем не такое, к какому привыкли обитатели солдатских
казарм.
     Майор  медленно,  превозмогая  себя,  вылез  из  машины.  Сержант  было
встревожился: неладное что-то  с майором.  Он надеялся,  что из-за этого  не
придется сразу же возвращаться обратно в Нью-Йорк.
     - Все в порядке, майор?
     -  Нормально,  сержант... Вы не станете  возражать,  если  вам придется
переночевать в лодочном сарае? - спрашивая, он не смотрел на сержанта.
     - Конечно,  майор!  Даже с  удовольствием!  - именно  там  он всегда  и
ночевал. В лодочном домике  имелась домашняя кухня и бездна  спиртного. Даже
телефон.  Но  пока  что сержант  не получил никакого  намека,  что  им можно
воспользоваться. Он решил  попытать счастья. - Я вам  понадоблюсь, майор? Вы
не разрешите мне пригласить на огонек парочку друзей?
     Майор уже шел по дорожке. Он едва слышно бросил через плечо:
     -  Поступайте  как  хотите,   сержант.   Главное   -  не  подходите   к
радиотелефону. Вы поняли?
     - Слушаюсь, майор! - сержант завел двигатель и покатил к берегу.
     Мэтью Кэнфилд стоял перед  белой дверью с  фонарями-"молниями" по обеим
сторонам.
     Его дом.
     Дом Джанет.
     Дверь распахнулась. Она стояла на  пороге. Седеющие волосы, которые она
не  собирается  подкрашивать.  Вздернутый  нос.  Красивый  чувственный  рот.
Большие,  карие,  внимательно  глядящие  глаза.  Благородный  овал  лица.  И
нежность, нежность и забота.
     -  Я  услышала шум мотора. Никто не мчится  так к лодочному домику, как
Эванс!... Мэтью, Мэтью! Что с тобой, милый! Ты плачешь?

Глава 46

     Военно-транспортный самолет "Б-29" вырвался из пелены вечерних облаков,
заходя  на посадку в лиссабонском  аэропорту.  Из штурманской рубки  в салон
вышел капрал ВВС.
     -  Пожалуйста,  пристегните посадочные  ремни!  Не курить! Через четыре
минуты посадка! - его предупредили, что пассажиры - очень важные птицы и что
следует   соответственно   проявить   максимум   вежливости,   поэтому   все
произнесенное   им   прозвучало   одновременно   и  назидательно   и  как-то
ободрительно.
     Молодой человек, сидевший рядом  с  Мэтью Кэнфилдом,  за весь полет  от
самого Шеннона  проронил  всего  несколько  слов.  Пару  раз  майор  пытался
объяснить ему, что они идут  в  обход обычных линий "Люфтваффе"  и  что  для
беспокойства  нет  причин. Эндрю Скарлетт что-то невнятно бормотал  ответ  и
вновь утыкался в журнал.
     В  лиссабонском  аэропорту   их  принял   в  свои  недра  бронированный
"линкольн"  с двумя агентами контрразведки  на передних сиденьях. Автомобиль
был способен развивать скорость до 120 миль. Им предстояло проехать тридцать
две мили до аэродрома в Аленгуэре.
     В  Аленгуэре  мужчина  и  юноша  сели  на  борт  низколетнего  морского
торпедоносца  без  опознавательных  знаков, чтобы  лететь  дальше,  в  Берн.
Промежуточных посадок  не предусматривалось. На протяжении всего маршрута их
должны были  сопровождать и в случае нужды защищать английский, американский
и французский - из сил Свободной Франции - истребители.
     Из бернского аэропорта в город их доставили на  автомобиле швейцарского
правительства с эскортом в составе восьми мотоциклистов - один впереди, один
сзади  и по три справа и слева.  Несмотря на Женевское  соглашение, все были
вооружены.
     Они ехали в направлении германской  границы, к деревушке, расположенной
в двадцати милях севернее Берна, - она называлась Кройцлинген.
     Автомобиль с  эскортом подкатил к маленькой гостинице, изолированной от
всего остального мира, и мальчик с мужчиной вышли из машины.  Водитель отвел
машину на стоянку, мотоциклисты исчезли.
     Мэтью Кэнфилд повел мальчика по ступенькам ко входу.
     Из  гостиницы  доносились  стоны  аккордеона,  эхом  разносившиеся   по
какому-то  необжитому холлу с высоким  потолком, -  создавалось впечатление,
что посетители здесь не очень-то и желанны.
     Мэтью Кэнфилд и Эндрю Скарлетт приблизились к стойке.
     - Пожалуйста, позвоните  в комнату номер шесть и  сообщите,  что прибыл
Эйприл Ред.
     Когда клерк  взялся за трубку,  мальчик вдруг задрожал. Кэнфилд схватил
его за руку и крепко стиснул.
     Они  поднялись  по лестнице. Перед  дверью,  на  которой  был  укреплен
железный номерок с цифрой шесть, стояли двое.
     - Энди, мы здесь, чтобы увидеть того человека. Мы  прибыли сюда  именно
для этого. Ради Джанет, твоей матери. Постарайся помнить это.
     Мальчик сделал глубокий вдох.
     -  Я  постараюсь, папа. Открывай дверь! Боже  милостивый!  Открывай  же
дверь!
     Комната  была  тускло освещена лампой, стоявшей  на  низеньком столике.
Обстановка  - в  том стиле, какой швейцарцы считают подходящим для туристов:
тяжелые ковры, массивная мебель, кресла и бездна салфеточек.
     В  дальнем  углу  сидел  мужчина,  скрытый  в тени.  Свет  косым  углом
перечеркивал его грудь, но на лицо не  попадал. На нем был твидовый пиджак с
кожаной отделкой.
     Он проговорил резким гортанным голосом:
     - Это вы?
     - Да. Кэнфилд и Эйприл Ред. Крегер?
     - Закройте дверь.
     Майор закрыл  дверь и  сделал  несколько  шагов  вперед, прикрыв  собой
мальчика. Свою правую руку он опустил в карман пальто.
     - Мой  револьвер  нацелен  на вас, Крегер. Я  не верю вашим  обещаниям.
Понятно?
     - Если угодно, можете приставить его к моей голове... Мне безразлично.
     Кэнфилд приблизился к фигуре в кресле.
     Это было жуткое зрелище.
     Человек  был наполовину  парализован - вся  левая сторона. Он с  трудом
говорил.  Руки  бессильно  лежали  на  коленях,  пальцы  сведены,  словно  в
судороге. Но глаза были живые и пронзительные.
     Его глаза.
     Его  лицо... Покрытое  белыми  пятнами после  пересадки  кожи,  коротко
остриженные седеющие волосы. Человек заговорил.
     -  То,  что  вы  видите,   -  результат  посещения   Севастополя.  План
"Барбаросса".
     - Что вы хотели сказать нам, Крегер?
     - Во-первых, Эйприл Ред... Пусть он подойдет поближе.
     - Иди сюда, Энди. Ко мне.
     -  Энди!  - мужчина в  кресле  смеялся  своим  перекошенным  ртом. - Не
забавно ли! Энди! Иди сюда, Энди!
     Эндрю Скарлетт  подошел к  отчиму  и  стал рядом.  Он  глядел вниз,  на
разбитого параличом мужчину в кресле.
     - Так ты, значит, сын Алстера Скарлетта?
     - Я сын Мэтью Кэнфилда.
     Кэнфилд наблюдал  за  отцом  и  сыном.  Он  вдруг  почувствовал,  будто
отгорожен от них  какой-то стеной. Два титана - старый  и молодой -  вот-вот
схватятся в поединке. И он им не ровня.
     -  Нет,  молодой  человек, вы сын  Алстера Стюарта Скарлетта, наследник
дома Скарлатти!
     - Я  тот,  кем хочу быть! У меня нет с  вами  ничего общего,  - молодой
человек глубоко вздохнул. Страх постепенно уходил, а на его место, как видел
Кэнфилд, заступал спокойный гнев.
     - Спокойно, Энди. Спокойно.
     - А почему я должен волноваться? Из-за него?.. Посмотри на него! Он  же
живой труп... У него даже нет лица.
     -  Замолчи! -  сорвавшийся  в крик  голос  Алстера  Скарлетта  напомнил
Кэнфилду о давно минувшем - о зале в Цюрихе. - Замолчи, дурак!
     -  С  какой  стати?..  Я  не  знаю  вас!  Я не  хочу  вас  знать!..  Вы
давным-давно сбежали! - юноша указал на Кэнфилда. - Он занял ваше место. И я
буду слушать только его. Вы для меня ничто!
     - Не говори со мной так! Не смей!
     Кэнфилд резко оборвал его.
     - Я доставил Эйприла Реда, Крегер! Что вы хотите сообщить? Ради чего мы
сюда прибыли?
     -  Сначала  он  должен  понять!  -  уродливая голова болталась, как  на
шарнирах. - Его надо заставить понять!
     - Но что? Что все это для вас значило? Почему вы стали Крегером?
     Голова перестала  болтаться,  узкие глаза  смотрели  змеиным  взглядом.
Кэнфилд вспомнил, что Джанет рассказывала об этом взгляде.
     - Потому  что Алстер Скарлетт  должен  был представлять  новый порядок,
новый мир! Алстер Скарлетт служил  его целям, и, когда цель была достигнута,
он должен был исчезнуть... Его надо было ликвидировать.
     - Возможно, была и другая причина?
     - Какая?
     - Элизабет.  Она все равно помешала бы  вам. Так, как остановила вас  в
Цюрихе.
     При имени Элизабет Генрих Крегер откашлялся и сплюнул мокроту. Кэнфилда
чуть не стошнило.
     -  Старая  сука!.. Да,  мы  совершили  ошибку в двадцать  шестом.  Если
честно, я совершил ошибку. Мне следовало просить ее присоединиться  к нам...
Она бы не отказалась, я знаю. Она хотела того же, что и мы.
     - Вы ошибаетесь.
     - Ха! Вы не знали ее!
     Кэнфилд ответил мягко, тихим голосом.
     - Я знал ее. Поверьте, она презирала все то, за что вы боролись.
     Нацист тихо смеялся.
     - Забавно, очень забавно. Я как-то сказал  ей, что  она борется за все,
что мне ненавистно...
     - Значит, вы оба были по-своему правы.
     - Неважно. Она теперь в аду.
     - Когда она  умирала, она думала, что  и вы мертвы. И потому она умерла
спокойно.
     -  Вы никогда не узнаете, каков был соблазн, особенно когда мы  вошли в
Париж... Но я ждал, когда мы возьмем Лондон. Я хотел стать возле Уайтхолла и
объявить всему миру, что империя Скарлатти рухнула!
     - Она умерла до того, как вы взяли Париж.
     - Это не имело значения.
     - А я считаю, что вы боялись ее мертвую так же, как боялись живую.
     - Я никого не боялся!  Я ничего не боялся! -  Генрих Крегер напряг свое
бессильное тело.
     - Тогда почему вы не выполнили угрозу? Дом Скарлатти живет.
     - Она  вам никогда  не  рассказывала?  Старуха  всегда умела прикрывать
фланги. Она нашла моего единственного врага в третьем рейхе,  Геббельса. Она
никогда не верила,  что там, в Цюрихе,  я  был  убит. Геббельс знал,  кто я.
После  тысяча девятьсот тридцать третьего  она  запугала нашу верхушку ложью
обо мне. А партия была для меня куда важнее, нежели месть.
     Кэнфилд  смотрел  на  этот  полутруп  в  кресле.  Как всегда,  Элизабет
Скарлатти опередила их. Она оказалась хитрее.
     - Один последний вопрос.
     - Какой?
     - Почему Джанет?
     Мужчина в кресле с трудом поднял правую руку.
     - Из-за него! Он - это главное, - он указал на Эндрю Скарлетта.
     - Но зачем?
     -  Я верю! Я все еще верю! Генрих Крегер был частью нового мира! Нового
порядка! Истинной аристократии!.. Со временем и он станет частью этого мира!
     - Но почему вы выбрали Джанет?
     Генрих Крегер в изнеможении отмахнулся от вопроса.
     -  Какая  разница,  кого  выбрать?  Обыкновенная   проститутка.  Просто
средство для получения того, что мне было нужно.
     Кэнфилд  чувствовал, как в  нем  поднимается слепая ярость,  но  опыт и
профессионализм позволили  ему справиться с ней. Но  он не успел перехватить
юношу.  Эндрю  Скарлетт рванулся  к креслу  и ударил Крегера по  лицу.  Удар
получился сильным и точным.
     - Мерзавец! Вы мерзавец!
     - Энди! Назад! - Кэнфилд оттащил мальчика.
     - Как нехорошо!  - глаза Крегера словно плавали в  орбитах.  - Ведь все
это ради тебя! Поэтому я сюда тебя и вызвал! Ты должен знать... Ты поймешь и
начнешь сначала!  Подумай. Подумай  о высшей  аристократии,  - он  дотянулся
своей чуть подвижной  рукой до внутреннего кармана пиджака и  достал  листок
бумаги. - Они твои.
     Кэнфилд перехватил бумагу и, не глядя, передал ее Эндрю Скарлетту.
     - Здесь номера. Много номеров, - недоуменно произнес Энди.
     Мэтью  Кэнфилд знал, что  означают  номера,  но  прежде него  заговорил
Крегер.
     - Это счета  в швейцарских  банках, мой сын. Мой единственный сын... На
них миллионы! Миллионы! Но  есть  определенные  условия. Условия, которые со
временем ты научишься понимать! Когда ты станешь взрослым, ты осознаешь, что
эти условия  необходимо выполнять! И  ты выполнишь  их... Потому что  власть
есть власть и она способна изменить  мир.  Это единственное, ради чего стоит
жить.
     Юноша смотрел на изуродованную фигуру в кресле.
     - Мне что же, надлежит поблагодарить вас?
     - Когда-нибудь ты это сделаешь.
     Терпение Мэтью Кэнфилда лопнуло.
     - Все!  Эйприл Ред  получил свою долю. Теперь моя очередь!  Что вы  мне
передадите?
     - Для этого надо выйти из дома. Помогите мне подняться.
     - Никогда! Что там? Ваши молодчики в кожаных пальто?
     - Никого. Никого, кроме меня.
     Кэнфилд посмотрел на сидевшую перед  ним развалину и поверил.  Он помог
Генриху Крегеру встать с кресла.
     - Жди здесь, Энди, я вернусь.
     Майор  Мэтью Кэнфилд помог паралитику  спуститься  по лестнице. В холле
слуга подал костыли. Американский  майор и  нацист вышли  из гостиницы через
парадный вход.
     - Куда мы идем, Крегер?
     - По-моему, настало время, когда можно  называть меня настоящим именем.
Меня зовут Скарлетт. Или, если угодно, Скарлатти.
     Он направлялся вправо от подъездной дорожки.
     - Для меня вы Генрих Крегер.
     - А вы  знаете, что именно вы, вы один  были причиной нашего  провала в
Цюрихе? Вы  отвели стрелки часов на добрых  два-три года назад. Какой же  вы
осел! - Генрих Крегер вновь рассмеялся.
     - Куда мы идем?
     - Осталось всего несколько сот ярдов. Можете держать пистолет наготове.
Но здесь никого нет.
     - Что вы собираетесь мне передать?
     -  Не спешите. Вы все получите,  -  Крегер ковылял к поляне. - А  после
этого я свободен. Помните.
     - Договорились. Так что?
     - Союзники будут довольны! Эйзенхауэр, наверно, вручит вам медаль... Вы
увезете  с собой полный план фортификаций Берлина. Этот план известен только
верховному командованию... Подземные бункеры, базы снабжения, даже командный
пост  фюрера. Вы  станете  героем,  а  меня  словно и  не  было.  Мы  хорошо
сработали, вы и я.
     Мэтью Кэнфилд остановился.
     Этот план был получен союзной разведкой несколько недель назад.
     И Берлин об этом знал.
     Именно потому Берлин не препятствовал их встрече.
     Кое-кто угодил  в ловушку,  но  не  он,  не  Мэтью  Кэнфилд: нацистское
командование направило одного из своих в лапы смерти.
     - Скажите,  Крегер, что случится, если я возьму план, но не отпущу вас?
Что тогда случится?
     - Я  передал Деницу  свое признание. Вручил  ему  в  Берлине две недели
назад. Если я не  вернусь через несколько дней, он поднимет тревогу. Я очень
ценная фигура. Я появлюсь, а потом... потом уйду. Если же я не вернусь, весь
мир узнает, кто я на самом деле!
     Мэтью Кэнфилд стоял потрясенный - какая странная ирония судьбы.  В свое
время  он пришел  к  такой же мысли и изложил все в особом досье, на  многие
годы осевшем в архивах госдепартамента.
     Теперь же кое-кто и в Берлине пришел к этой мысли: Генрих Крегер, иначе
Алстер Стюарт  Скарлетт, на самом  деле ничего не значил.  Он изначально был
обречен на то, что будет пущен в расход.
     Дениц позволил Крегеру - вместе с его уже ненужным подарком - прибыть в
Берн.  Дениц, по  неписаным  правилам  войны, рассчитывал, что  Крегер будет
убит. Дениц знал, что  ни нация, ни армия не  могут позволить себе содержать
этого  безумца. Ни в час победы,  ни в час поражения. И убить его должен был
противник,  чтобы не  возникло никаких  сомнений  и  кривотолков.  Дениц был
редким врагом - ему доверяли противники. Он был военным  до мозга костей,  с
кривой, но моралью.
     Мэтью Кэнфилд вынул пистолет и дважды выстрелил.
     Генрих Крегер лежал мертвый на земле.
     Алстер Стюарт Скарлетт наконец-то кончился.
     Мэтью Кэнфилд шел назад, к маленькой гостинице. Ночь была ясная, и луна
ярко освещала темную зелень травы и листвы.
     Удивительно, что все произошло так просто, подумал он.
     Но гребень волны  выглядит так невинно. Ты не  осознаешь  ее массы,  ты
видишь лишь веселые брызги.
     Все кончилось.
     Его ждал Эндрю.
     И Джанет.
     А это главное.



Last-modified: Wed, 23 Nov 2005 03:15:36 GMT
Оцените этот текст:Не читал10987654321