Оцените этот текст:


     Повесть
     Перевод Е. Любимовой.
     OCR: Игорь Корнеев

     После они говорили мне, что ничего не обнаружили. Ничьих следов, никого
- ни  живых, ни мертвых. Обезумевшие  от гнева  и, вероятно,  от страха, они
наконец  добились своего,  прорвались за эти неприступные стены,  пугавшие и
предостерегавшие  их  долгие, долгие  годы,  и  были  встречены  безмолвием.
Растерянные, подавленные, испуганные, люди из долины пришли в ярость, увидев
пустой двор и  кельи, и прибегли к простейшим способам уничтожения - огню  и
разгрому. Так поступали до них многие поколения крестьян.
     Мне кажется, это был единственный ответ на непонятное им явление. Затем
их гнев иссяк. Они, должно быть, осознали, что разрушение им ничего не дало.
Они увидели в холодном мерцании звезд дымящиеся и почерневшие  стены,  и  им
стало ясно, что с ними сыграли скверную шутку.
     На помощь, конечно, были присланы экспедиции. Самые опытные альпинисты,
не побоявшись отвесных  скалистых выступов, обследовали весь кряж - с севера
до юга, с востока до запада, - и без результата.
     Таков конец этой истории. Больше не известно ничего.
     Двое мужчин из деревни помогли мне перенести  тело Виктора в долину,  и
он был похоронен у подножия Монте-Верита. Я позавидовал ему, нашедшему здесь
вечный покой. Он сохранил свою мечту.
     Я  вернулся  к прежней  жизни. Мировая война  второй  раз  за  столетие
потрясла  Европу.  Сегодня, накануне своего семидесятилетия, я почти лишился
иллюзий, но часто думаю  о Монте-Верита и гадаю,  каким мог  быть  последний
ответ.
     У  меня имеются три  теории,  но,  возможно, ни  одна  из них не верна.
Первая  и  самая  фантастическая  - Виктор был прав, полагая,  что обитатели
Монте-Верита  достигли некоей странной стадии бессмертия и это дало им силу,
когда пробил страшный час, подобно пророкам древности, вознестись на небеса.
Древние  греки верили в бессмертие своих богов, иудеи - в вечную жизнь Элии,
христиане - в воскресение Спасителя. Через долгую историю религиозных учений
и  веры в них  проходит постоянно возрождающееся убеждение, будто  некоторые
люди  достигают  такой  степени  святости  и  совершенства, что  им  суждено
победить смерть. Эта вера сильна  в  странах  Востока,  в  Африке,  и только
нашему   скептическому  западному   мировоззрению   внезапное   исчезновение
осязаемых предметов и существ из плоти и крови кажется невозможным.
     Религиозные  вероучители  расходились  в  попытках обосновать  различие
между  добром  и злом: то,  что  одному представлялось чудом, другой  считал
черной магией. Пророков побивали камнями, но та же  участь ждала и колдунов.
Богохульство  для одного столетия становилось священной истиной в следующем,
а ересь сегодняшнего дня - убеждением завтрашнего.  Я не великий мыслитель и
никогда не был таковым. Но знаю еще с давних пор, что в горах мы ближе всего
к тому, кто  правит нашими судьбами. Великие откровения  древних  звучали  с
горных  вершин: пророки всегда поднимались  ввысь, в  горы.  Святые,  мессии
устремлялись к своим праотцам, в облака. Когда мной овладевает торжественное
настроение,  я  верю,  что  магическая  длань   опустилась  в   ту  ночь  на
Монте-Верита и сохранила их души в мире и покое.
     Помню, что я и сам  видел полную луну, озарившую эту гору своим светом,
и я же в полдень увидел  солнце. Все, что я видел, слышал и чувствовал, было
не от мира сего, я думал о каменном  лике, освещенном луной, я слышал пение,
доносившееся из-за неприступных стен, я видел  бездну, похожую на чашу между
двумя пиками  горы, я  слышал смех,  я видел  бронзовые от загара обнаженные
руки, простертые к солнцу.
     Когда я вспоминаю об этом, то начинаю верить в бессмертие...  Тогда - и
вероятно, потому, что дни моих путешествий в горы остались в прошлом и магия
гор утратила  свою  власть над старыми воспоминаниями и  старым  телом,  - я
говорю   себе,  что  глаза,  которые  я   видел  в  тот  последний  день  на
Монте-Верита,  были глазами  живого,  дышащего существа и  руки,  которых  я
коснулся, были из плоти.
     Даже слова, сказанные тогда, несомненно,  принадлежали человеку: "Прошу
тебя, не беспокойся  о нас. Мы знаем,  что нам  надо  делать". И трагическая
фраза в конце: "Пусть Виктор сохранит свою мечту".
     Так возникла моя вторая теория, и я увидел ночь, звезды и мужество этой
души, избравшей  для себя  и других самый мудрый путь; пока я возвращался  к
Виктору, а люди из долины собрались, чтобы  напасть на монастырь,  маленькая
группа  верующих, последняя  община  Взыскующих Истины,  успела подняться  к
расселине между пиками и там бесследно исчезла.
     Третья теория появилась у меня, когда я был настроен довольно цинично и
внезапно ощутил  одиночество; как-то пообедав со сравнительно  малознакомыми
мне  людьми,  я  вернулся  в  свою  нью-йоркскую  квартиру.  Увидав  в  окне
фантастический свет и разноцветье сверкающей, призрачной действительности, в
которой  не  нашлось  места ни спокойствию,  ни  нежности,  я  затосковал по
дружескому   участию   и  пониманию.   Значит,  сказал  я  себе,   обитатели
Монте-Верита  долго готовились уйти и, когда настало  время,  их не застигли
врасплох, они не ждали ни смерти, ни  бессмертия, а хотели попасть  в мир, к
людям. Они спустились в долину в тишине, тайком, никого не встретив по пути,
растворились  в  толпе  и  пошли каждый  своей дорогой.  Глядя  из  окна  на
окружающую суету, я размышлял: вдруг  кто-то  из них идет  сейчас мимо моего
дома, по шумным улицам или едет в метро и, быть может, если я спущусь вниз и
стану всматриваться в лица прохожих, то найду кого-то из них и получу ответ.
     Иной  раз  в   дороге  я  убеждал  себя,  приближаясь  к  какому-нибудь
незнакомцу,  что  в  повороте  его  головы,  в  выражении  глаз  есть  нечто
необычное,  одновременно странное  и неотразимо притягивающее. Мне  хотелось
остановить его, заговорить с ним, но, возможно, это опять мне казалось - его
словно предупреждал инстинкт. Мгновенная пауза,  колебание,  и  он  исчезал.
Такое  бывало в поезде или  на  каком-  нибудь людном перекрестке: на миг  я
сознавал,  что передо мной человек неземной  красоты и грации,  мне хотелось
дотронуться до него и мягко,  быстро спросить: "Вы были с теми, кого я видел
на Монте-Верита?" Но времени  никогда не хватало. Он  скрывался  из  виду, я
оставался один, и моя третья теория по-прежнему не обретала доказательства.
     Я  старею, мне сейчас под  семьдесят, о  чем  я уже  говорил, из памяти
стираются долгие годы, а история Монте-Верита становится  для меня все более
туманной и  неправдоподобной. Поэтому я  чувствую, что должен написать о ней
до того,  как  мне  окончательно  откажет  память.  Может  быть, кто-нибудь,
прочитав ее, полюбит горы так же, как некогда любил  их я, поймет написанное
мной и сумеет истолковать его по-своему.
     Хочу сразу предупредить.  В Европе  много горных вершин,  и  немалое их
число  в  Швейцарии,  Франции,  Испании,  Италии,  Тироле  может  называться
Монте-Верита. Я  предпочитаю не обозначать точное  место.  В наши дни  после
двух  мировых  войн недосягаемых  гор  больше  нет. На  любую  вершину можно
подняться. При должной предосторожности  ни одна из них не окажется опасной.
Моя Монте-Верита  никогда не была недоступной из-за высоты, льда и снега. По
пути, ведущему  к вершине, способен  пройти всякий уверенный в своих силах и
подготовленный турист, даже поздней осенью.  Не обычная опасность заставляла
его сворачивать с дороги и возвращаться назад, а ужас и страх.
     Я почти  не  сомневаюсь,  что  сегодня  Монте-Верита занесена на  карты
вместе  с другими  горами. У  ее вершины, вероятно, разместились  туристские
лагеря, а в маленькой деревушке  на восточном склоне, должно быть, выстроили
отель,  и  туристы  добираются до  двух  горных пиков  с помощью фуникулера.
Допустим,  так  оно  и  есть,  но  мне  хочется  думать,  что гора  осталась
неоскверненной до  конца. Ночью при полнолунии она  по-прежнему  нерушима  и
неизменна,  а  зимой  покрыта льдом  и снегом.  И никто из туристов не может
подняться на ее вершину из-за резких порывов ветра и низко нависших облаков.
Монте-Верита и два  ее пика, устремленные  ввысь  к  солнцу, безмолвно  и  с
сочувствием смотрят вниз на ослепленный мир.

     Мы оба  были  молоды,  и Виктор и  я.  Оба родом  из Мальборо  и начали
учиться в Кембридже в один и тот же год. Тогда он был моим  лучшим другом. И
если мы  не так часто виделись  после окончания университета, то потому, что
жизнь  у  нас  сложилась   по-разному:  моя  работа  требовала   постоянного
пребывания за границей, а он хозяйничал в своем имении в Шропшире.  Когда мы
встречались,  наша  дружба  сразу  же  возобновлялась  и  никто  из  нас  не
чувствовал, что мы долго жили врозь.
     Работа поглощала  меня и его, но  нам  хватало  и  денег и времени  для
нашего любимого досуга - туризма.  Современные знатоки, хорошо экипированные
и серьезно подготовленные,  назвали бы наши походы  сугубо любительскими - я
говорю о блаженных  днях до  первой  мировой войны и, оглядываясь в прошлое,
полагаю, что такими эти дни и  являлись. У двух  молодых людей,  цеплявшихся
руками и  ногами за  выступы  скал в Кэмберленде и Уэльсе, не было  никакого
профессионального мастерства. Позднее, приобретя некоторый опыт, мы решились
с изрядной долей храбрости забраться на вершины гор в Южном Уэльсе.
     Со временем безрассудства у  нас поубавилось, мы стали сообразовываться
с погодой и научились почтительно  обходиться с горами -  не  как с врагами,
которых  надо  покорить,  а, скорее,  как с  союзниками,  которых мы  должны
приобрести. Мы привыкли подниматься в горы, не  стремясь ни к опасностям, ни
к новым  вершинам, мы поднимались, потому что нам этого хотелось, потому что
мы просто любили горы.
     Настроения  гор могли быть еще  разнообразнее,  меняться быстрее, чем у
любой из женщин,  -  они то приносили радость, то пугали, то  дарили великий
отдых.  Никто никогда  не объяснит желание  подняться ввысь. В былые времена
люди, наверное, хотели достичь звезд.  Сегодня любой человек способен купить
билет  на самолет  и  почувствовать себя хозяином  небес. Пусть  так, но  он
никогда не ощутит ни выступа скалы у себя под  ногами, ни  ветра,  бьющего в
лицо, не познает он и тишины, которая нисходит только с вершин.
     Лучшие  часы жизни я провел в молодости в горах. Жажда  выплеснуть  всю
энергию, забыть все мысли, стать ничем, оказаться рядом с небесами  - мы оба
называли  это  горной  лихорадкой.  Виктор восстанавливал силы  после похода
скорее, чем я. Он следил за собой, планировал спуск  тщательно, методично, а
я забывал  себя в этом мире чудес, грезил  непонятно о чем. Мы доказали свою
выносливость,  вершины  принадлежали нам, но  что-то необъяснимое  еще нужно
было покорить. Оно неизменно отвергало меня, опыт, к которому я стремился, и
нечто неясное  подсказывало, что  вина  кроется именно во мне.  Но  это были
славные дни, лучшие из тех, что я знал...
     Однажды летом, вскоре после возвращения в Лондон из деловой  поездки по
Канаде,  я  получил от  Виктора  очень  эмоциональное письмо.  Он  собирался
жениться, причем  в ближайшее  время. Он  писал, что  его  невеста  -  самая
очаровательная девушка на свете, и просил меня быть шафером на их свадьбе. Я
ответил  ему, как подобает  в  таких  случаях, выразив  искреннюю  радость и
пожелав ему огромного  счастья.  Убежденный  холостяк, я понял, что  потерял
самого близкого друга, готового теперь погрязнуть в мелочах семейной жизни.
     Невеста  была  родом из  Уэльса  и жила  рядом  с поместьем  Виктора  в
Шропшире. "Поверишь  ли ты мне, - сообщал  Виктор  в следующем письме, - что
она никогда не поднималась на Сноудаун. Я  хочу сделать из нее альпинистку".
Лично мне было бы крайне неприятно тащить за собой в горы неопытную девушку.
В третьем письме Виктор предупредил, что приедет в Лондон вместе с невестой.
Они начнут готовиться к свадьбе. Я пригласил их на завтрак. Не знаю,  кого я
ожидал  увидеть.  Наверное, какую-нибудь  темноволосую,  коренастую  молодую
особу с выразительными  глазами,  во всяком случае, отнюдь не  ту красавицу,
которая подошла ко мне, подала руку и сказала: "Я Анна".
     В  годы перед первой  мировой  войной  молодые женщины не  пользовались
косметикой.  Губы  Анны  не  были  накрашены,  а ее  белокурые  волосы  были
заплетены тугими,  толстыми  косами  над  ушами. Помню,  что  я засмотрелся,
пораженный ее невероятной красотой, а Виктор  радостно засмеялся и произнес:
"Ну, что я тебе говорил". Мы сели завтракать и вскоре все трое непринужденно
и с  удовольствием болтали. Природная сдержанность была частью обаяния Анны,
но, поскольку она знала, что я друг Виктора, я оказался допущен в их союз, и
это мне понравилось.
     Виктор и правда счастлив, сказал я себе, и всякие сомнения по поводу их
брака рассеялись, когда я увидел Анну. Наш разговор неизбежно  зашел о горах
и туризме. Случилось это где-то в середине завтрака.
     -Итак, вы выходите замуж  за человека, который обожает лазить по горам,
а сами так ни разу и не поднялись на вершину вашего Сноудауна.
     -Нет, - ответила она, - я там никогда не была.
     Меня удивила неуверенность, прозвучавшая в ее голосе.  На переносице  у
нее обозначилась маленькая морщинка.
     -Но почему? - спросил я. - Ведь это почти преступление - быть валлийкой
и ничего не знать о самой высокой горе в Уэльсе.
     Тут вмешался Виктор.
     -Анна боится, - сказал он. - Каждый раз, когда я  предлагаю отправиться
в горы, она придумывает какой-нибудь предлог...
     Анна быстро повернулась к нему.
     -Нет, Виктор, -  проговорила она, - это не так. Ты просто не понимаешь.
Я не боюсь подниматься в горы.
     -Тогда в чем же дело? - задал он вопрос.
     Виктор положил руку на  стол и сжал ею ладонь Анны. Я  видел, как он ей
предан и какими счастливыми они должны стать в браке.
     Анна посмотрела  на  меня, и я догадался по выражению ее глаз, что  она
хочет сказать.
     -Горы очень  требовательны,  - начала  она. -  Им надо отдать все.  Для
таких, как я, гораздо разумнее держаться от них в стороне.
     Я понял, что она имеет в виду, по крайней мере в то время я  так решил,
но тут  же  подумал:  если  они любят  друг друга,  будет лучше,  чтобы  она
разделила его  увлечение,  и тогда, может быть, ей удастся  преодолеть  свой
изначальный страх.
     -Но  это замечательно!  -  откликнулся  я.  -  Вы совершенно  правильно
относитесь к горам. Конечно, вы должны  отдать им все, но вдвоем с  Виктором
вы  сможете  этого достичь.  Виктор не  позволит вам делать что-нибудь свыше
ваших сил. Он куда осторожнее меня.
     Анна улыбнулась и отняла свою руку от руки Виктора.
     -Вы оба очень упрямы, - сказала она, - и никто из вас  не хочет понять.
Я родилась в горах и знаю, о чем говорю.
     Затем к столу подошел наш с Виктором общий знакомый, мы представили его
Анне и больше не возвращались к разговору о горах.
     Свадьба состоялась  через шесть  недель.  Никогда прежде  я не встречал
невесты красивее Анны. Виктор нервничал и  был бледен. Я это хорошо запомнил
и  подумал о том, какая ответственность легла  на  его  плечи - сделать  эту
девушку навсегда счастливой.
     Я  много  видел  ее  в эти шесть недель  и, хотя  Виктор ни  о  чем  не
подозревал, влюбился в нее так же сильно, как  и он. Меня влекли к ней не ее
природное  обаяние,  не  красота,  а  их  странное  сочетание,  своего  рода
излучаемый  ею  внутренний свет.  Единственное,  что  беспокоило  меня в  их
будущем,  -  это поведение Виктора, слишком  беззаботного и шумного,  он был
очень открытым, простым  человеком, и она из-за этого могла бы  замкнуться в
себе. Старая тетушка Анны устроила  в их честь  прием, и я залюбовался  ими,
так они были  хороши. Я начал  сентиментально предвкушать  дни,  когда смогу
пожить с ними в Шропшире и стану крестным отцом их первенца.
     Вскоре после свадьбы меня призвали неотложные  дела,  и вплоть до конца
года я с Виктором не общался. Но в декабре он пригласил меня отпраздновать с
ними Рождество, и  я с радостью согласился. Они были женаты уже около восьми
месяцев. Виктор  выглядел довольным  и очень счастливым. Анна показалась мне
еще красивее прежнего. Я не  мог  оторвать от  нее глаз. Они приняли меня на
редкость тепло, и я на неделю обосновался  в прекрасном старом доме Виктора,
который хорошо  помнил по предыдущим посещениям. Их  брак вполне  можно было
считать  удачным,  и  я  понял это  с самого  начала.  Если  сейчас  они  не
собирались обзаводиться  детьми,  то в  запасе у  них  еще  оставалась масса
времени.
     Мы гуляли  по имению,  немного  охотились, по вечерам читали. Наше трио
было удивительно дружным.
     Я  заметил,  что Виктор  сумел приспособиться к  спокойствию Анны, хотя
вряд   ли    удачно   было   называть   спокойствием   ее   дар   внутренней
сосредоточенности  и тишины. Эта тишина - я не могу подобрать другое слово -
исходила из глубин ее существа и создавала в доме особую атмосферу. И раньше
было  приятно гостить в этих своеобразно  спланированных комнатах с высокими
потолками и решетчатыми  окнами с маленькими стеклами, но теперь эта  мирная
обстановка  стала еще спокойнее, словно каждую  комнату переполняла странная
тишина. Все это мне очень нравилось, куда больше, чем прежде.
     Удивительно,  но,  вспоминая   рождественскую  неделю,  я  не   могу  с
уверенностью  сказать,  устраивали  мы  традиционное празднование  или  нет.
Совершенно забыл, что мы ели и пили, ходили  ли в церковь, наверное, ходили,
ведь  Виктор  был  местным  сквайром. Помню только  необычайную  гармонию по
вечерам, когда  опускались ставни и мы  сидели перед камином в большом зале.
Деловая поездка утомила меня больше, чем я мог себе представить,  и здесь, в
доме  Виктора и  Анны, мне  хотелось одного  - расслабиться и погрузиться  в
блаженную,  целительную  тишину.   Другая  перемена,  которой  я  не  придал
значения,  пока  не прожил  там несколько дней, состояла  в  том, что в доме
сделалось  как-то пусто.  Множество безделушек и унаследованная Виктором  от
предков мебель  исчезли,  и  это,  конечно, бросалось в  глаза. Все  большие
комнаты  опустели, и  в зале, где мы сидели, остались лишь длинный обеденный
стол  и  стулья  перед  камином.  Казалось,  Анна поступила  правильно,  но,
поразмыслив немного,  я  решил, что  для женщины это странная  идея.  Обычно
новобрачные покупают занавеси и  ковры и пытаются привнести какой-то женский
уют в былой холостяцкий дом. Я рискнул сказать об этом Виктору.
     -О да, - ответил он, рассеянно оглянувшись, - мы очистили дом от бездны
хлама.  Так хотела  Анна.  Обладание вещами не для  нее.  Нет, продавать  мы
ничего не стали, просто постарались от всего избавиться.
     Я останавливался в отведенной  мне комнате и раньше.  Ее мало коснулись
перемены. Для меня был сохранен привычный комфорт - горячая вода, по утрам в
постели - чай с  печеньем, ящик, полный сигарет, во всем чувствовалась  рука
заботливой хозяйки.
     Однажды,  проходя по длинному коридору к верхней площадке  лестницы,  я
обратил внимание, что  дверь  в комнату  Анны,  обычно  закрытая,  оказалась
распахнутой. Я  знал, что когда-то эта  комната принадлежала матери Виктора,
там стояла великолепная  старинная кровать с пологом на четырех  столбиках и
несколько  вещей из  добротного  массивного мебельного  гарнитура, полностью
соответствовавших  стилю дома. Простое  любопытство заставило меня заглянуть
туда. Комната была  совершенно пуста - ни занавесей на  окнах, ни  ковров на
полу. Правда, стол и стул стояли на месте. Кровать  на деревянных козлах без
покрывала была застелена лишь одеялом. Окна широко раскрыты, а тем  временем
сумерки  сгущались.  Я  повернулся,  стал  спускаться  и  тут  лицом к  лицу
столкнулся с Виктором, поднимавшимся наверх. Он, должно быть,  видел,  как я
остановился на пороге комнаты. Мне отнюдь не хотелось этого скрывать.
     -Прости,  я,  кажется, нарушил  границы,  -  сказал  я,  -  но  так  уж
получилось. Я заметил, что комната  стала совершенно пустой, не той, что при
твоей матери.
     -Да, - коротко отозвался он. - Анна не любит  ничего лишнего. Ты  идешь
обедать? Она послала меня за тобой.
     И мы спустились вместе, больше не возобновляя этот разговор.
     Я почему-то не мог забыть пустую спальню Анны. Сравнивая ее с  изящным,
дорогим уютом  моей комнаты, я чувствовал, что Анна, и это само по себе было
странно,  относится  ко  мне как  к  человеку,  не  способному  расстаться с
удобствами и изысканностью, тогда  как она, по каким-то  причинам, прекрасно
обходится без них.
     В  тот вечер,  когда мы сидели у  камина,  я наблюдал  за ней.  Виктора
позвали по какому-то делу, и мы с Анной несколько минут пробыли наедине. Как
всегда, я ощутил, что  ее безмолвное  присутствие излучает спокойную, мягкую
умиротворенность. Эта атмосфера окутывала меня с головы до ног. Все было так
не похоже на мою повседневную, скучную  жизнь - ее тишина как будто исходила
из  другого  мира. Я хотел  поделиться с ней этим чувством, но не  мог найти
нужных слов. Наконец я сказал:
     -Вы что-то сделали с домом. Но никак не пойму, что именно.
     -Неужели? - откликнулась она. - А я думала, вы поняли. Ведь мы оба ищем
одно и то же.
     Мне почему-то сделалось страшно. Тишина, окружавшая нас, была  прежней,
но, пожалуй, еще более сильной, почти давящей.
     -Не уверен, - ответил я, - будто я что-то ищу.
     Мои слова  прозвучали глупо и бесследно растаяли в воздухе. До  этого я
смотрел, как полыхает огонь в камине,  но теперь вынужден был взглянуть ей в
глаза.
     -Неужели? - повторила она.
     Помню, что меня  охватила глубокая тоска, и я  впервые увидел  себя  со
стороны   -  никчемного,  заурядного  человека,  много  и  без  особой  цели
разъезжающего по миру, занимающегося ненужными делами с такими же никчемными
людьми  только для  того,  чтобы  быть  сытым,  одетым  и  всю жизнь жить  в
комфорте. Я подумал о моем домике в Вестминстере. Он был выбран после долгих
размышлений и  очень тщательно  обставлен.  Я  увидел мои  книги,  коллекцию
фарфора и  двух добрых слуг, ждущих моего возвращения и поддерживающих дом в
идеальной чистоте. До этого момента и сам дом,  и его  обстановка доставляли
мне огромное удовольствие, но теперь я уже не был уверен,  будто это чего-то
стоит.
     -Что же вы предлагаете? - услышал я свой  голос,  спрашивающий  Анну. -
По-вашему, я должен все продать и бросить работу? А что потом?
     Вспоминая наш короткий разговор, я решил, что в ее словах не было ровно
ничего, способного вызвать мой внезапный вопрос.  Она предположила,  будто я
что-то ищу, и, вместо того чтобы прямо ответить ей "да" или "нет", я спросил
- должен  ли  я отдать все, что  имею. В то время меня не  удивил смысл этой
фразы. Я знал, что ее слова глубоко  задели меня, и если за несколько  минут
до разговора в моей душе царило спокойствие, то после него я встревожился.
     -Ваш ответ может  быть иным, -  сказала  она, - я тоже  до  сих  пор не
уверена в своем, но когда-нибудь узнаю его точно.
     Наверное, подумал я, глядя на Анну, у нее и сейчас готов ответ, с ее-то
красотой, спокойствием, пониманием. Что ж  ей еще надо, кроме детей? Видимо,
пока их нет, она и ощущает пустоту в своей жизни.
     Виктор  вернулся  в зал,  и,  по-моему, его появление придало атмосфере
стабильность и теплоту. В его уже не новом смокинге было что-то уютное.
     -Сейчас  сильно  похолодало,  -  начал  он,  -  я  выходил  посмотреть.
Настоящий мороз. Однако ночь прекрасная. Полнолуние. - Он придвинул кресло к
камину и  нежно улыбнулся Анне.  -  Почти так же холодно, как тогда ночью на
Сноудауне,  -  заметил  Виктор.  -  Боже  мой,  это  нелегко  забыть.  -  И,
повернувшись  ко  мне, со смехом добавил: - Я  тебе никогда не говорил,  что
Анна соблаговолила наконец подняться со мной в горы?
     -Нет,  -  изумленно ответил  я, - я думал,  что  она против этого. -  Я
посмотрел на  Анну и обратил внимание, что ее глаза стали странно пустыми. Я
догадался,  что  ей  неприятна  тема,  которой  коснулся Виктор,  но он,  не
почувствовав этого, продолжал увлеченно говорить.
     -Она  загадочное существо, - сказал он. -  Анна знает  о  том, как надо
подниматься в  горы, не хуже нас.  Она шла  впереди меня, и я потерял ее  из
виду.
     Он  полушутя-полусерьезно,  со  всеми  подробностями  рассказал  мне  о
путешествии. Оно было  крайне рискованным, потому что они отправились в путь
в слишком позднюю пору. Когда они вышли, казалось, что день будет ясным,  но
после  полудня погода резко изменилась, начал погромыхивать гром, засверкали
молнии, поднялась снежная буря.  Тьма застигла их на спуске,  и им  пришлось
заночевать под открытым небом.
     -Не пойму, -  признавался Виктор, - как я  ее упустил.  Только  что она
была рядом  со  мной,  а  в  следующую минуту  куда-то  исчезла. Скажу  тебе
откровенно, что я пережил страшные три часа. Во тьме, полузамерзший.
     Во время  рассказа Анна  не проронила ни слова. Создалось  впечатление,
что,  неподвижно  сидя  в  кресле,   она  полностью  отключилась.  Я  ощутил
неловкость и беспокойство. Мне хотелось, чтобы Виктор замолчал.
     -Во  всяком  случае,  -  сказал  я,  желая  закончить  разговор,  -  вы
благополучно спустились и все обошлось без осложнений.
     -Да,  -  радостно согласился  Виктор, - около  пяти часов утра я совсем
продрог и был страшно испуган. И тут Анна возникла передо мной из тумана, не
оставившего  никаких  следов  на  ее лице  и  одежде. Она  удивилась, что  я
рассержен.   Объяснила  мне,  что  спряталась   за  выступом  скалы.  Просто
поразительно,  как она  себе там шею  не свернула. Когда мы  в следующий раз
отправимся в горы, сказал я ей, пусть уж она меня поведет.
     -Вероятно,  - заметил я, глядя на  Анну,  - следующего раза не будет. И
одного довольно.
     -Как  бы  не  так,  -  оживленно возразил  Виктор,  -  мы,  знаешь  ли,
собираемся будущим летом в большое путешествие. Альпы или Пиренеи, мы еще не
решили точно куда. Присоединяйся к нам, получится настоящая экспедиция.
     Я с сожалением покачал головой:
     -Очень хотел бы вам обещать, но, увы, никак  не получится. Я  должен  в
мае быть в Нью-Йорке и вернусь назад не раньше сентября.
     -У тебя еще бездна времени, - поспешил успокоить меня Виктор, - мало ли
что случится до мая. Мы об этом поговорим позже.
     Анна по-прежнему молчала, и я удивился, как это Виктор не  нашел ничего
странного в  ее нежелании участвовать  в  разговоре.  Она внезапно встала и,
пожелав  нам спокойной ночи,  пошла к себе наверх. Мне  было ясно, что  наша
болтовня ей не по душе. Я захотел переубедить Виктора.
     -Послушай, -  начал я, - вам нужно хорошенько  подумать об этом большом
путешествии. Я совершенно уверен, что Анна против него.
     -Анна  против?  - в свою очередь удивился Виктор. - Это  же целиком  ее
идея!
     Я в упор поглядел на него.
     -Ты это твердо знаешь? - спросил я.
     -Конечно. Скажу тебе  прямо,  старина, она без ума от гор. Для  нее это
какой-то фетиш. Похоже, в ней говорит валлийская кровь. Я рассказал тебе про
наш поход  на Сноудаун в шутливом  тоне, но, между нами, меня ее мужество  и
выносливость просто поразили. Я не то имею в виду, что поднялась буря и я за
Анну испугался и к утру был ни жив ни мертв, а то, что она  вышла из тумана,
словно дух из иного мира. Я ее такой никогда не видел. Она спустилась с этой
чертовой горы, будто провела  ночь  на Олимпе, а я трусил за ней  сзади  как
мальчишка. Она - необыкновенная женщина, ты это понял?
     -Да,  -  медленно  проговорил я.  - Я согласен.  Анна -  необыкновенная
женщина.
     Вскоре  после  этого мы  отправились  спать,  и  когда я  раздевался  и
натягивал пижаму, специально прогретую для меня перед камином, то  увидел на
столике у кровати термос  с горячим молоком. Его принесли на случай, если  я
проснусь среди ночи  и мне  придется  пройти несколько шагов по  застеленной
толстым ковром комнате в мягких тапочках. Я вновь подумал о странной, пустой
комнате, в которой спит Анна, о ее узкой  кровати  на деревянных козлах. Без
всякой надобности я отбросил с простыни тяжелое шелковое одеяло и, перед тем
как лечь, широко распахнул окно.
     На  душе у  меня было  тревожно, и  я не  мог  заснуть. Огонь  в камине
угасал, и  комната  наполнилась  холодным воздухом.  Я слышал,  как тикали в
ночной тишине мои старые походные часы. В четыре часа мне стало совсем не по
себе, и я  с благодарностью вспомнил о  горячем молоке в термосе. Прежде чем
выпить его, я решил еще немного понежиться в постели, а потом закрыть окно.
     Я поднялся и,  дрожа от холода, пробежал  по  комнате. Виктор  оказался
прав. Земля  была покрыта  инеем.  Светила  полная луна.  Я постоял минуту у
открытого окна и  увидел,  что в тени деревьев движется какая-то фигура. Она
остановилась неподалеку  от окна на лужайке. Не крадучись,  как прохожий, не
пробираясь  тайком, как вор.  Кто бы  он ни был,  человек  стоял неподвижно,
погруженный в раздумья и обратив лицо к луне.
     Затем до  меня дошло,  что  это  Анна. На ней  был халат,  подпоясанный
шнуром, волосы распущены по плечам. Она безмолвно стояла здесь, на замерзшей
лужайке, и я с ужасом увидел, что ее ноги босы. Я следил за ней, придерживая
руками занавеси,  и  вдруг почувствовал,  что подсматриваю за чем-то глубоко
личным и тайным, не имеющим ко мне никакого отношения. Я закрыл окно и снова
лег в  постель.  Инстинкт  подсказывал  мне,  что я  не должен  говорить  ни
Виктору, ни тем более самой Анне о том, что  случайно увидел, и вновь ощутил
тревогу, почти замешательство.
     Утро  выдалось  солнечное,  и  мы  решили  побродить  по  окрестностям,
захватив с собой собак. Анна и Виктор казались такими нормальными, веселыми,
и я невольно подумал,  что просто  переволновался минувшей ночью.  Если Анна
предпочитает  ходить по ночам  босиком, это ее дело, и я не  должен  за  ней
следить.  Оставшиеся дни моего пребывания прошли без каких-либо событий, все
мы были довольны и счастливы, и я с сожалением покинул их.
     Я снова встретился с ними на  короткий момент через несколько  месяцев,
накануне  моего  отъезда в  Америку.  Я  зашел  в географический  магазин на
Сент-Джеймс купить на дорогу шесть-семь книг, чтобы скоротать время переезда
через Атлантику  - в те дни подобное путешествие  считалось  небезопасным, в
памяти еще свежа была трагедия с "Титаником", - и увидел там Виктора и Анну.
Они   сосредоточенно  изучали   карты,  разложенные   повсюду.   Возможности
повидаться по-настоящему  у нас не было. Остаток дня у меня отнимали деловые
визиты,  у них тоже,  и,  едва  успев  обрадоваться друг  другу,  мы  начали
прощаться.
     -Ты застал нас, - сказал Виктор, - за подготовкой  к летнему походу. Мы
уже наметили маршрут. Подумай и присоединяйся к нам.
     -Невозможно, - ответил я, - в лучшем случае я вернусь домой в сентябре.
Увижусь с вами сразу по приезде. Ну, и куда же вы собираетесь двинуться?
     -Это выбрала Анна, - объяснил Виктор,  - она целыми неделями обдумывала
путешествие и нашла одну точку на карте, кажется, совершенно недоступную. Во
всяком случае, ни ты, ни я до этих мест ни разу не добирались. - Я следил за
его пальцем,  движущимся  по  крупномасштабной карте  к  точке, которую Анна
успела пометить тонким крестиком.
     -Монте-Верита, - прочел я.
     Я поднял глаза и увидел, что Анна смотрит на меня.
     -По моим сведениям, место совершенно  неизвестное, - сказал я. - Прежде
чем трогаться в путь, разузнай  все получше, посоветуйся с кем-нибудь. Найми
проводника из местных. А почему вы выбрали именно эту горную гряду?
     Анна  улыбнулась,  и  мне стало  стыдно,  что  я  такое  ничтожество  в
сравнении с ней.
     -Гора Истины, - ответила она. - Пойдемте с нами в поход?
     Я  кивнул  головой,  простился с ними и отправился по  своим  делам.  В
последующие  месяцы  я думал  о  них  обоих  и  порядком завидовал  им.  Они
поднимались в горы, а я был окружен не вершинами, которые так любил, а моими
трудными делами. Мне  часто хотелось  набраться  храбрости, бросить  работу,
оставить мир цивилизации с его сомнительными удовольствиями и устремиться на
поиски истины с моими друзьями. Меня удерживало  от этого лишь сознание, что
я делаю  успешную карьеру, и разрушать ее было бы безумием. Образ моей жизни
уже сложился, и менять его слишком поздно.
     Я вернулся в Англию в сентябре и удивился, не найдя в кипе ждавших меня
писем ни одной весточки от Виктора. Он  обещал написать и рассказать мне обо
всем, что они там видели и делали. Дома у них никто  не подходил к телефону,
и я никак не мог с ними связаться.  Разобрав свою деловую корреспонденцию, я
сразу  же написал Виктору короткое письмо. Через несколько дней, возвращаясь
из клуба, я столкнулся  с  нашим общим приятелем,  который задержал  меня на
минуту, чтобы расспросить о поездке в Америку. Когда  я уже начал спускаться
по лестнице, он окликнул меня:
     -Знаешь, какая трагедия произошла с бедным Виктором? Ты собираешься его
проведать?
     -Что  ты  имеешь  в виду?  Какая  трагедия? - спросил я. -  Что с  ним?
Несчастный случай?
     -Он ужасно  болен  и находится сейчас в клинике,  здесь, в  Лондоне,  -
последовал ответ. - У него нервный шок. Его бросила жена.
     -Боже, быть того не может! - воскликнул я.
     -Но это так. Потому-то он и заболел. Он ведь был ей очень предан.
     Известие ошеломило меня.  Я стоял с побледневшим лицом, глядя  на моего
знакомого.
     -Ты хочешь сказать, - переспросил я, - что она ушла к кому-то другому?
     -Не знаю,  наверное.  От  Виктора ничего  нельзя  добиться.  Одно  могу
сказать: он там уже несколько недель, с этим нервным шоком.
     Я попросил у него адрес клиники и  тут же, не откладывая, сел в такси и
поехал  к  нему.  Сначала мне сообщили, что  Виктор  отказывается  кого-либо
видеть, но я достал  свою визитную  карточку  и написал на обороте несколько
строк: "Надеюсь, что  со  мной  он захочет  встретиться". Вышла сестра,  и я
последовал за ней  в комнату на первом этаже. Когда  она отворила дверь, мне
стало страшно.  Я увидел  измученное  лицо  Виктора,  сидевшего  у  газового
камина. Он очень осунулся, и его трудно было узнать.
     -Старина, дорогой мой,  - сказал  я, подходя  к нему,  - мне всего пять
минут назад стало известно, что ты здесь.
     Сестра  закрыла дверь, и мы остались вдвоем.  Я  с грустью заметил, что
глаза Виктора наполнились слезами.
     -Ладно,  - начал  я.  - Не обращай  на меня внимания. Ты  знаешь, я все
пойму.
     Казалось,  он не способен говорить. Он просто сидел здесь, сгорбившись,
в халате,  и слезы  текли у него по щекам.  Никогда еще я не чувствовал себя
таким беспомощным.  Он указал мне на стул, и я пододвинулся  к нему. Я ждал.
Если он откажется рассказывать о случившемся, я не буду настаивать. Я только
хотел успокоить его, как-то помочь ему. Наконец он заговорил, его голос тоже
сильно изменился и ослабел.
     -Анна ушла, - глухо сказал он. - Ты знаешь об этом? Она ушла.
     Я кивнул головой и положил ему руку на колени, словно он был мальчишка,
а не тридцатилетний мужчина вроде меня.
     -Знаю, - мягко ответил я, - но все наладится. Она вернется к тебе. Будь
уверен, она придет назад.
     Он покачал  головой.  Прежде  я  ни разу не встречал  такого отчаяния и
глубокой убежденности.
     -Нет,  нет, -  тихо проговорил  он, -  она никогда  не вернется.  Я  ее
слишком хорошо знаю. Она нашла то, что хотела.
     Больно было видеть, как Виктор, обычно сильный и уравновешенный, тяжело
переживал все происшедшее.
     -Кто он? - спросил я. - Где она встретила этого человека?
     Виктор окинул меня изумленным взглядом.
     -О чем ты говоришь? Она никого не встретила. Если бы это было  так, все
обстояло бы много, много проще...
     Он замолчал,  беспомощно вытянув руки. И вдруг в нем  что-то сломалось,
но на  этот  раз  не  от  слабости, а  от  страшного,  душившего  его гнева,
безнадежного и  бессмысленного гнева человека, борющегося с тем, что сильнее
его.
     -Ее  увела  к  себе эта  гора, - произнес  он,  справившись  с собой, -
проклятая Монте-Верита.  Там есть  секта,  тайный  орден, они  на всю  жизнь
скрылись на  вершине. Раньше я себе такое и представить не мог.  Я ничего не
знал. И она там, на этой чертовой горе. На Монте-Верита...
     Я пробыл с ним в клинике полдня и постепенно узнал от него всю историю.
     Само  путешествие,  по  словам  Виктора, было  приятным  и  без  особых
приключений.  Они  добрались  до места,  от которого  предполагали  начинать
исследование  Монте-Верита  и  окрестностей,  и  тут столкнулись  с  первыми
трудностями.  Край   был  Виктору  незнаком,   люди   казались  суровыми   и
недружелюбными, они совсем не походили  на приветливых  крестьян, которых мы
встречали в прошлые годы. Они говорили на малопонятном наречии и производили
впечатление полных тупиц.
     -Меня, по крайней мере, они удивили именно этим, -  объяснил Виктор,  -
они были так грубы и неразвиты, словно жили не сейчас, а  в прошлые века. Ты
сам  знаешь,  как у  нас  случалось, когда  мы  поднимались в  горы: местные
старались  нам  помочь  чем  могли,  предлагали свои  услуги  и обычно  даже
считали, что мало  для нас сделали. Мы легко находили проводников. Здесь все
было  иначе. Когда Анна и я пытались узнать лучший путь на Монте-Верита, они
отказывались  объяснять. Только  провожали нас  тупыми взглядами и  пожимали
плечами. "У нас нет проводников, -  сказал один из них. - Это  гора  дикая и
неизведанная".
     Виктор помолчал и взглянул на меня с тем же отчаянием.
     -Видишь  ли, -  продолжал он, - тут я и совершил ошибку.  Я  должен был
догадаться, что  поход нам  не  удался,  во всяком  случае,  в  этих  краях,
предложить  Анне  вернуться назад  и отправиться куда-нибудь еще, поближе  к
цивилизации, где люди смогут  нам помочь,  да  и  места более  знакомые.  Но
знаешь, как  это обычно  получается.  В  тебе сидит какое-то  упрямство, оно
связано  с  горами,   и   любое  препятствие  только   возбуждает.   И  сама
Монте-Верита...
     Он осекся и поглядел перед собой, как будто снова видел эту гору.
     -Мне никогда не удавались лирические описания,  -  сказал он, - в наших
походах я всегда был  практиком,  а ты -  поэтом. Но такого красивого места,
как эта Монте- Верита, я ни разу не видал. Мы с тобой  поднимались на пики и
повыше  и на  более опасные, но  здесь  было  нечто...  величественное...  -
Немного помолчав,  он продолжил: -  Я  спросил Анну, что  будем  делать. Она
ответила без  колебаний: "Мы  должны  подняться на  гору".  Я не  спорил.  Я
прекрасно знал, что  она этого хочет. Местность уже околдовала нас обоих. Мы
покинули долину и  стали  подниматься.  Был  чудесный  день,  -  рассказывал
Виктор, - почти безветренный,  и ни облачка на небе. Солнце палило вовсю, ты
ведь знаешь, каким  оно  бывает в предгорьях, а воздух чистый и  холодный. Я
подтрунивал над Анной, напоминал ей наше путешествие на Сноудаун и просил ее
больше  не оставлять  меня  позади. На ней  были легкая  блузка  и  короткая
шотландская юбка, волосы распущены. Она казалась... такой прекрасной.
     Пока он говорил, медленно, спокойно, у меня создалось впечатление,  что
в  пути  у них  что-то  произошло и  его потрясенное  трагедией сознание  не
вынесло гибели Анны. Должно быть, так и было,  убеждал я себя,  Анна упала в
пропасть. Он видел, как она падала,  и не мог ее спасти.  Виктор  вернулся с
больной  душой и расстроенными нервами и теперь  пытается  уверить себя, что
она все еще там, на Монте-Верита.
     -Мы пришли в деревню за час до захода солнца, - сказал Виктор, - подъем
в гору занял у  нас весь день. До вершины, по моим подсчетам, нам оставалось
идти около трех часов. В деревне было несколько  десятков хижин.  Они стояли
очень  тесно, просто  лепились одна к другой, и,  когда  мы  приблизились  к
первой из них, произошло что-то удивительное...
     Виктор помолчал и снова устремил взор перед собой.
     -Анна шла немного впереди  меня, -  проговорил он, -  двигаясь  широким
шагом,  как  ты  это сам  видел. Я заметил  двух  или  трех  мужчин,  стайку
ребятишек и коз, возвращавшихся с пастбища - оно  находилось справа  от нас.
Анна  подняла  руку, приветствуя  их, при  виде нее мужчины застыли в ужасе,
отпустили детей и сами опрометью бросились к хижинам, словно за ними гнались
черти. Я видел, как они заперли двери на засовы и закрыли окна. Все это было
очень необычно. Козы пустились бежать за ними вслед в таком же испуге.
     Виктор шутливо  сказал Анне о любезной  встрече, и это ее огорчило, она
не знала,  чем  могла  их так напугать.  Виктор подошел  к  первой хижине  и
постучал в дверь.
     Ему  не отперли,  но  за дверью он услыхал шепот и плач ребенка. Затем,
потеряв терпение, он начал кричать. Это  подействовало,  через минуту ставня
на окне чуть приподнялась,  и он увидел мужчину, внимательно разглядывавшего
его. Виктор кивнул,  желая его  приободрить, и  улыбнулся. Мужчина  медленно
поднял  ставни,  и  Виктор обратился к  нему.  Сперва  мужчина только  качал
головой, затем, видимо что- то решив для себя,  снял с двери засов. Он стоял
на пороге, боязливо озираясь, и, не замечая Виктора, смотрел на Анну. Он еще
раз резко покачал головой и,  говоря  что-то  торопливо и невнятно,  показал
рукой  в  сторону  вершины Монте-Верита.  Затем из  маленькой темной комнаты
вышел старик, опиравшийся на две палки.  Он миновал испуганных детей  и тоже
остановился у двери. Старик по крайней мере говорил более или менее понятно.
     -Кто эта женщина? - спросил он. - Что ей от нас надо?
     Виктор объяснил, что Анна - его жена, они пришли из долины и собираются
подняться на гору. Они туристы, путешествуют  по стране и были бы рады здесь
сегодня переночевать. Он сказал, что старик тоже  глядел  не на  него, а  на
Анну.
     -Это ваша жена? - переспросил он. - Она не с Монте-Верита?
     -Она  моя  жена,  -  повторил  Виктор,  -  мы  прибыли  из  Англии.  Мы
путешествуем по вашей стране. Мы тут раньше никогда не были.
     Старик  повернулся   к   мужчине,  и  они  несколько  минут  о   чем-то
перешептывались. Затем  мужчина  вошел  в дом,  и  его голос  донесся уже из
комнаты.  К  двери подошла женщина,  еще более испуганная,  чем  он.  Она  в
буквальном смысле тряслась от страха, сказал Виктор, когда смотрела с порога
на Анну. Их всех беспокоила только Анна.
     -Она моя жена, - снова проговорил Виктор, - мы пришли из долины.
     Наконец старик жестом показал, что он понял и согласен.
     -Я верю  вам, - сказал он. - Входите. Если  вы пришли из  долины, тогда
все в порядке. Мы должны быть осторожны.
     Виктор  подозвал Анну.  Она медленно приблизилась  и встала  на  пороге
рядом с ним. Даже сейчас женщина смотрела на нее с робостью, и вскоре она  и
дети удалились.
     Старик пригласил гостей в дом. Жилая комната  была пустой, но чистой, в
очаге горел огонь.
     -У  нас  есть с  собой  продовольствие, - начал  Виктор, снимая  с плеч
рюкзак. - Мы не хотим вас обременять. Но, если бы мы могли здесь поужинать и
переночевать на полу, это было бы очень кстати.
     Старик кивнул головой.
     -Ладно, - согласился он, - я вам верю.
     Затем он ушел к своей семье.
     Виктор  признался, что он и Анна были поражены,  как их  здесь приняли.
Они не могли понять, почему то, что они женаты и пришли из долины, позволило
им  остаться  в доме, хотя  хозяева сначала так  испугались.  Они поужинали,
распаковали вещи, потом в комнате снова появился старик и принес им молоко и
сыр.  Мужчина,  скорее  всего,  из  любопытства   сопровождал  отца.  Виктор
поблагодарил  старика за гостеприимство  и сказал,  что  сейчас  они ложатся
спать, а наутро, как рассветет, двинутся в путь к вершине горы.
     -Легко ли до нее добраться? - спросил он.
     -Нетрудно, - последовал  ответ, - я бы послал  с  вами  провожатого, да
ведь никто не согласится.
     Старик держался неуверенно, и Виктор заметил, что он снова посмотрел на
Анну.
     -Лучше,  если ваша  жена  побудет  здесь,  - сказал  он,  -  мы  о  ней
позаботимся.
     -Моя жена пойдет со  мной,  - возразил  Виктор,  - она не  хочет  здесь
оставаться.
     Лицо старика стало озабоченным и тревожным.
     -Лучше бы ей с вами на Монте-Верита не ходить, оно будет спокойней. Там
для нее опасно.
     -Чем  же  так  опасно для меня  подняться на  вершину  Монте-Верита?  -
поинтересовалась Анна.
     Старик опять поглядел на нее, его беспокойство усилилось.
     -Для девушек, - сказал он, - для женщин это опасно.
     -Но почему?  - переспросила его Анна.  - Вы же сказали моему  мужу, что
путь туда несложен.
     -Опасна не дорога, - разъяснил он, - мой сын может провести вас по этой
тропе. Дело в том, что...
     Виктор сказал, что тут он употребил слово, которое не  поняли ни он, ни
Анна, но звучало оно то  ли "sacerdotessa", то ли "sacerdozio". Это значит -
монахини  или монастырь,  объяснил Виктор,  но  он  не может там находиться.
Хотел бы я знать, что он имел в виду.
     Старик встревоженно и расстроенно смотрел то на него, то на Анну.
     -Для вас подняться на Монте-Верита и спуститься с нее вполне безопасно,
-  повторил  он, -  но  не  для  вашей  жены. У них  огромная власть, у этих
sacerdotesse. Мы  здесь,  в деревне,  все время  боимся  за  наших девушек и
женщин.
     Виктор  признался,  что  это  показалось  ему  похожим  на  африканские
истории,  когда племя дикарей, выбежав из джунглей, захватывает в плен белых
женщин.
     -Не знаю, о чем он там говорит, - сказал Виктор Анне, - но полагаю, они
во власти  какого-то  суеверия. Тебя с твоей валлийской кровью это  может  и
взволновать.
     Он засмеялся,  оттого  что  ему  все стало  ясно,  и  затем, уже совсем
сонный, расстелил матрасы  перед  горевшим очагом. Пожелав старику спокойной
ночи, он  и Анна легли. Как обычно  после путешествия,  Виктор спал глубоким
сном и проснулся перед рассветом. Его разбудил крик петуха где-то в деревне.
Он повернулся,  чтобы взглянуть, встала  ли Анна.  Ее матрас был  пуст. Анна
ушла.  По словам  Виктора,  в доме  еще  спали  и  только кричал  петух.  Он
поднялся, обулся, оделся, двинулся к двери и вышел.
     Было  холодно,  как  всегда  перед  восходом солнца. На  небе  догорали
последние звезды. Облака окутывали долину, простиравшуюся далеко внизу. Но у
вершины горы видимость была четкой и ясной.  Сначала Виктор не испугался. Он
уже знал, что Анна способна за себя постоять, что в горах она чувствует себя
так же  уверенно, как он, наверное, даже лучше него.  Она не станет  попусту
рисковать, и, во всяком случае, старик разъяснил им,  что подъем не страшен.
Однако ему  было обидно, что она его  не дождалась. Анна нарушила обещание -
ведь  они договорились всегда  подниматься  вместе.  И  он  понятия не имел,
далеко  ли ей  удалось  уйти. Единственное,  что он мог сделать,  -  это без
промедления последовать за ней.
     Он вернулся в комнату, чтобы  взять продовольствие на день, об этом она
не подумала. Свои вещи они смогут забрать позже, на обратном пути,  и тогда,
наверное, еще раз воспользуются гостеприимством и переночуют в этом доме.
     Его  шаги, должно быть,  разбудили  хозяев,  из задней комнаты внезапно
вышел  старик. Он  окинул  взглядом  пустой матрас и  посмотрел  на  Виктора
сурово, почти осуждающе.
     -Моя жена решила пойти чуть раньше, - начал Виктор, - я  сейчас двинусь
вслед за ней.
     Старик  мрачно глядел на него. Он приблизился  к  распахнутой  двери  и
застыл на пороге, смотря вверх, в горы.
     -Зря  вы  ее  отпустили, -  угрюмо заметил  он,  -  вы  должны были  ей
запретить.  -   Виктору  показалось,  что  старик  очень   расстроился.   Он
укоризненно качал головой, шепча про себя что-то невнятное.
     -Все в порядке, - попытался успокоить его Виктор,  - я скоро догоню ее,
и, надеюсь, мы вернемся вместе после полудня.
     -Боюсь, что уже слишком поздно, - проговорил хозяин дома, - она пошла к
ним и, если успела попасть туда, то назад не вернется.
     И он снова произнес "sacerdotesse", сила "sacerdotesse". Его интонация,
смысл, который  он  вкладывал, говоря  это, теперь передались  Виктору, и он
тоже ощутил значимость его слов и страх.
     -Вы  считаете,  что  на  вершине  Монте-Верита живут  какие-то люди?  -
спросил он. - Люди, которые могут напасть на нее и изувечить?
     Старик  торопливо  заговорил,  в  потоке его  слов  трудно было уловить
какой-либо смысл.  Нет, сказал  он, "sacerdotesse" ее не  изувечат, они  еще
никому  не  причинили вреда, они просто заставят ее стать одной из них. Анна
уйдет  к  ним,  она  не  сможет поступить иначе,  их  сила  слишком  велика.
Двадцать-тридцать лет назад, сказал  старик, к ним ушла его  дочь, и  он  ее
больше не  видел. И других молодых женщин из их  селения и  близлежащих мест
позвали к себе sacerdotesse. Те,  кого они призвали,  назад не возвращаются.
Никто  их потом не видит. Никогда, никогда. Это  продолжается уже много лет,
так было  при его отце  и  деде и еще  раньше. Сейчас никто  не знает, когда
впервые появились  sacerdotesse на  Монте- Верита,  никто  их не  видел. Они
живут за  неприступными стенами, но обладают  колдовской  властью, продолжал
старик. Одни говорят, что эту власть им даровал  Господь, другие думают, что
дьявол, но мы того не ведаем, не смеем судить. Ходят слухи, что sacerdotesse
на Монте-Верита  никогда не старятся, вечно остаются молодыми и прекрасными,
и такая власть у них от Луны. Они поклоняются Луне и Солнцу.
     Виктор мало что  понял из  странной речи старика. Должно быть,  все это
легенды и суеверия.  Старик покачал головой  и поглядел на дорогу, ведущую в
горы.
     -Я заметил  это у нее  в глазах прошлым вечером,  - сказал он, - и  мне
стало страшно. У нее были такие же глаза, как у тех, кого призывали. Я видел
это прежде у моей дочери и у других.
     Тут проснулись остальные домочадцы и  один  за другим вошли  в комнату.
Кажется, все они  догадались, что случилось.  Мужчина,  женщина и даже  дети
смотрели на Виктора с  тревогой  и каким-то особым состраданием. Он сознался
мне,  что эта атмосфера не столько  обеспокоила его, сколько вызвала  гнев и
раздражение.  Ему  вспомнились черные  кошки, метлы и колдуны  шестнадцатого
века.
     Туман рассеивался, медленно  сползая  вниз,  в  долину, и облака начали
понемногу исчезать. Посветлевшее небо за горной грядой на востоке предвещало
восход солнца. Старик что-то сказал мужчине и взмахнул палкой.
     -Мой сын покажет вам дорогу, - проговорил он, - но пройдет только часть
пути. Дальше он идти не захочет.
     Виктор добавил, что ему долго  глядели вслед, не  только в доме, где он
ночевал, но  и из окон других хижин деревни.  Он знал, что его рассматривают
сквозь неплотно прикрытые  ставни и полуотворенные двери.  В деревне к этому
часу все  уже были на ногах и, как зачарованные, следили за ним. Проводник и
не  пытался  заговорить с ним. Он шел впереди, ссутулившись и опустив глаза.
Виктор чувствовал, что он отправился с ним только по требованию своего отца.
     Каменистая,  неровная тропа часто обрывалась. Виктору  стало  ясно, что
путь проходил по руслу старого высохшего ручья. В дождливую пору  там нельзя
было ступить  и  шага.  Сейчас, в разгар  лета,  они  поднимались  вверх без
особого  труда. Зеленые, в  цвету, деревья,  колючки  и  кустарники остались
позади, они  шли уже около часа. Гора  впивалась в  небо своими  расколотыми
надвое  пиками.  Из долины  и даже из  деревни раздвоенные вершины  не  были
видны, оба пика сливались воедино.
     Солнце  взошло и ярко  освещало  юго-восточный склон, озаряя  его  алым
сиянием. Клубы облаков, плавно плывущих по небу, застилали  все находившееся
внизу.  Внезапно  проводник Виктора  остановился и указал  рукой вперед, где
выступ скалы заострялся и тянулся на юг, постепенно теряясь из виду.
     -Монте-Верита, - проговорил  он  и повторил:  -  Монте-Верита.  - Затем
проводник быстро повернулся и стал спускаться по той же дороге.
     Виктор позвал его, но он не откликнулся, даже не повернул голову. Через
минуту  он  скрылся  в туманной дымке.  Придется идти  одному  вдоль выступа
отвесной  скалы, сказал себе Виктор, убежденный, что стоит ему миновать этот
выступ, как он встретит ждущую его Анну.
     Он  обошел его, что заняло  полчаса,  и  с каждым шагом чувствовал, как
растет его тревога, потому что теперь на южной стороне не осталось ни одного
пологого  склона,  гора  казалась   отвесной.   Вскоре   подниматься  станет
невозможно.  Тогда  Виктор  решил  пройти по  неглубокой  лощине над  горным
кряжем,  она находилась примерно  в трехстах футах  от вершины,  и... увидел
его...  монастырь,  выстроенный  из  скал.  Он  стоял  между  двумя  пиками.
Аскетически строгий, ничем не украшенный. Его окружала каменная стена,  тоже
высеченная из скал, а значительно ниже, в тысяче футов от нее, располагалась
другая  "стена"  - горная  гряда. Выше  них  было  только  небо и  два  пика
Монте-Верита.
     Значит,  это  правда. Виктор не  сошел с ума. Такое место действительно
существовало.  Речь шла не  о несчастном  случае.  Он сидел  здесь, в кресле
рядом с газовым  камином, в клинике,  и все  это произошло с ним, а не  было
фантазией, рожденной трагедией.
     Сейчас, столько рассказав мне, он выглядел спокойным. Напряжение спало,
его руки больше не  дрожали.  Он  стал похож на  прежнего Виктора, его голос
окреп.
     -Должно быть,  его основали много  веков  назад,  - продолжил  он через
минуту-  другую.  - Бог знает,  сколько  времени  его  строили,  высекая  из
огромной скалы. Я никогда не видел более сурового и мрачного здания, но, как
ни странно, и более прекрасного.  Казалось, что монастырь, подвешенный между
горой и  небом, парит над  пропастью. В  нем  было  множество  длинных узких
прорезей для света и воздуха, не настоящих окон, какие мы знаем. К западу от
монастыря находилась башня. За  ней шел крутой длинный склон. Высокая  стена
делала  их  неприступными, подобно крепости.  Я  не  мог  понять,  как  туда
проникнуть. Там не было никаких признаков  жизни, и вообще никого не было. Я
пристально вглядывался в узкие оконные прорези. Мне оставалось только ждать,
когда  появится  Анна, потому  что тогда я уже  уверовал в правоту  старика,
твердо знал, что все случилось именно так. Живущие в монастыре  увидели Анну
через узкие прорези и  позвали  ее. Теперь она с ними, там,  внутри. Заметив
меня,  стоящего у стены,  она  обязательно  должна спуститься. Я  ждал целый
день...
     Его слова были обычны. Простая констатация факта. Любой муж ждал бы так
жену, которая  во  время путешествия  однажды утром  внезапно исчезла, решив
навестить друзей. Он сел и чуть позже позавтракал, глядя на плывущие над ним
клубы  облаков. Они  отделяли от него  мир,  неслись,  рассеивались и  опять
сгущались, приобретая  очертания. Он  смотрел  на  солнце, палившее  со всей
силой  лета, обжигавшее своим жаром беззащитные вершины Монте-Верита, башню,
узкие  оконные прорези и высокую стену вокруг монастыря,  откуда по-прежнему
не слышно было ни звука, ни шороха.
     -Я просидел весь день, - сказал Виктор, - но она так и не вышла. Солнце
слепило глаза,  беспощадно  жгло, и  я был вынужден укрыться  от его лучей в
лощине. Там, лежа в тени выступа скалы, я,  как и раньше, следил за башней и
оконными прорезями. Мы оба в  прошлом знали, как молчаливы горы, но ничто не
могло сравниться  с безмолвием между двух  пиков  Монте-Верита. Время шло, я
продолжал  ждать,  повеяло прохладой, и потом,  когда на  душе  стало совсем
тревожно, солнце на западе вдруг закатилось. Скала потемнела - на нее больше
не падал свет. Мной овладело отчаяние.  Я подошел к стене  и стал кричать. Я
ощупал  стену  руками, но не нашел выхода. Никто не откликнулся. Эхо снова и
снова возвращало мне мой голос. Я усомнился в рассказе старика, во всем, что
он говорил. Этот монастырь был необитаем, в нем уже тысячу лет никто не жил.
Его построили когда-то, давным-давно, и  покинули. Анны в нем не было и нет.
Она упала в пропасть у выступа скалы,  где обрывалась тропинка, - как раз на
этом месте  со мной расстался сын старика. Должно быть, она исчезла в бездне
у южного отрога горного кряжа. Та же участь постигла и других женщин, шедших
когда-то по  этой дороге,  -  дочь  старика,  девушек  из  долины.  Их  всех
поглотила  пропасть,  ни одной  не удалось добраться до  вершины горы  между
двумя пиками.
     Напряжение  было  бы легче  вынести,  если бы голос Виктора дрогнул или
оборвался, как в начале.  Но он был здесь,  в лондонской  клинике, в простой
комнате, где на столе стояли пузырьки с лекарствами, а  рядом с ними пилюли,
с   Уигмор-стрит  доносился  уличный  шум,  а  он  все  рассказывал,  мерно,
монотонно, его голос походил  на тиканье часов.  Я понял бы его, если  бы он
сейчас отвернулся и заплакал.
     -Но  я решил не возвращаться назад, - продолжал Виктор,  - пока  она не
выйдет ко мне. Я  был вынужден ждать там, у стены. Облака нависли надо мной,
они  отливали  в  сумерках темно-серым цветом. Хорошо  знакомые  мне грозные
вечерние тени  заволокли  небо. На какое-то  мгновение  и скала, и стены,  и
оконные прорези окрасились золотом заката, и солнце тут же скрылось. Сумерек
не было вовсе, сразу похолодало и наступила ночь.
     Виктор сказал, что он оставался у стены до рассвета. Спать он  не  мог.
Он ходил взад-вперед, чтобы согреться. Когда  рассвело, он  совсем  промерз,
продрог и ослабел от голода. Он взял с собой запасы продовольствия только на
полдня. Здравый  смысл подсказывал ему,  что ждать еще  день  -  безумие. Он
должен возвратиться в  деревню за  пищей  и  водой  и,  если  это  возможно,
попросить жителей собрать ему поисковую группу. Когда солнце уже взошло,  он
нехотя стал  спускаться со скалы.  Вокруг, как и  раньше,  царило  молчание.
Теперь он был уверен, что за стенами нет и признака жизни.
     Виктор пошел назад вдоль выступа скалы к обрывистой тропе,  продвигаясь
в утреннем тумане вниз, к  деревне.  Его там ждали. Все случилось, как он  и
предполагал.  Старик  стоял  на  пороге  дома, рядом  с ним  были соседи,  в
основном  мужчины и  дети.  Первым делом  Виктор спросил: "Вернулась  ли моя
жена?"  Пока  он  спускался,  в  нем  вновь  ожила надежда,  что  она  и  не
поднималась в  горы по  этой тропе, а выбрала другой путь и пришла в деревню
по неизвестной ему дороге. Когда он увидел их лица, его надежда исчезла.
     -Она не вернется сюда, - ответил ему старик, - мы говорили вам, что она
никогда не придет. Она ушла к ним, на Монте-Верита.
     Виктор решил попросить, чтобы его накормили, а потом уже разговаривать.
Они принесли ему завтрак. Они стояли поодаль от  него и глядели на Виктора с
сожалением. Он  признался, что ему  невыносимо было смотреть на рюкзак Анны,
ее матрас,  флягу, нож - на  все простые,  принадлежавшие  ей вещи. Когда он
кончил есть, они по-прежнему оставались на месте, ожидая его первых слов. Он
рассказал старику, как пробыл на  горе день и ночь, не услышав ни  звука, не
увидев  никаких признаков  жизни  через  узкие оконные прорези  монастыря на
Монте-Верита. Старик то и дело переводил сказанное Виктором соседям.
     Когда Виктор кончил, заговорил старик:
     -Все, как я вам сказал. Ваша жена там. Она с ними.
     Нервы у Виктора не выдержали, и он закричал:
     -Да как она  может там быть! В башне нет ни одной  живой  души, там все
пусто. У них все давно вымерло, много веков назад.
     Старик повернулся и положил Виктору руку на плечо.
     -Нет,  не вымерло. Так и мы раньше думали. Приходили и  ждали, так  же,
как и  вы. Двадцать пять  лет  назад я тоже стоял там. Вот этот человек, мой
сосед,  прождал у стен три месяца,  день за днем, ночь  за ночью,  много лет
назад,  когда позвали его жену. Она  не вернулась  назад. Никто из тех, кого
позвали на Монте-Верита, обратно не возвращается.
     -Значит, она упала в пропасть.  Она погибла. Наверное, так  и  было,  -
доказывал им  Виктор.  Он продолжал  настаивать, требовал,  чтобы они  пошли
вместе с ним искать в горах ее тело.
     Старик мягко, с сочувствием покачал головой.
     -В прошлом и мы так поступали, - сказал он. - Среди нас есть смельчаки,
хорошо лазающие по горам, они знают  горы, каждый их  дюйм, они добирались и
до южной стороны, до края огромного ледника, за которым никто не живет.  Они
не нашли ни одного  трупа.  Наши  женщины никогда  не  падали в пропасть, не
срывались  с  круч.   Их  там  не  было.  Они  на  Монте-Верита,   вместе  с
sacerdotesse.
     Это было  безнадежно, заключил  Виктор. Бессмысленно  больше  приводить
аргументы в споре. Он знал, что должен спуститься в долину и, если не найдет
там помощи,  то  двинется дальше,  в  знакомую ему часть  страны, где сможет
договориться с проводниками и они согласятся вернуться с ним сюда.
     -Тело моей жены где-то  здесь,  в горах, -  сказал он, - и я должен его
найти. Если ваши люди не в состоянии мне помочь, я обращусь к другим.
     Старик поглядел на  него и  назвал  какое-то имя. Из группки молчаливых
наблюдателей вышла девочка лет девяти. Он опустил руку ей на голову.
     -Это дитя, - объяснил он  Виктору,  - видело sacerdotesse и  говорило с
ними. В прошлом их видели и другие дети. Они предстают только перед  детьми,
да и то редко. Она расскажет вам все, что знает.
     Девочка заговорила нараспев высоким тонким голоском, не отрывая взгляда
от Виктора.  Похоже, эту  историю она  часто  повторяла  тем же  слушателям,
сейчас это был выученный наизусть  урок. Говорила она  на диалекте, и Виктор
не  понял ни слова. Когда девочка замолчала, старик  стал  переводить  и  по
привычке  заговорил  нараспев,  как   и  она:  "Я   была  с  подружками   на
Монте-Верита.  Поднялась  буря, и мои подружки побежали  вниз. Я  продолжала
идти, заблудилась  и пришла к  месту, где  стояла  стена, и увидела  окна. Я
заплакала, я испугалась. Она вышла из-за стен, высокая и прекрасная, и с ней
другая, тоже молодая и красивая. Они успокоили меня, и мне  захотелось пойти
вместе с ними за  стену, я услышала, что там, в башне, поют, но они сказали,
что  мне  туда нельзя.  Когда мне исполнится тринадцать лет, я смогу  к  ним
вернуться  и жить с  ними. На  них  были белые платья  до колен, руки и ноги
обнажены, а волосы короткие и гладкие. Они красивее всех людей в нашем мире.
Они проводили меня вниз до тропы, где я смогла  отыскать дорогу назад. Потом
они расстались со мной. Я рассказала все, что знаю".
     Кончая повествование,  старик следил  за  выражением  лица Виктора.  Он
сказал  мне, что его поразила вера, прозвучавшая в словах девочки. Очевидно,
она заснула, подумал он, видела сон, а потом решила, что все  это было с ней
наяву.
     -Прошу прощения,  - обратился он  к старику, - но я  не могу поверить в
рассказ ребенка. Она это вообразила.
     Тут девочку снова позвали, что-то сказали ей, и она побежала домой.
     -Они  дали ей пояс из камней, там, на Монте-Верита, - добавил старик. -
Ее родители  спрятали его, боясь  дурного глаза.  Она  пошла  за  ним, чтобы
показать вам.
     Через  несколько  минут  девочка вернулась  и протянула  Виктору  пояс,
достаточно узкий,  способный охватить  лишь тонкую  талию или висеть на шее,
как  ожерелье. Камни напоминали кварц, они  были  обточены  вручную и  тесно
примыкали  один к другому, покоясь в углублениях. Пояс был сделан мастерски,
даже изысканно, никоим образом не грубая ручная работа крестьян, трудившихся
зимними вечерами. Виктор молча вернул его девочке.
     -Она могла найти его где-то в горах, - предположил он.
     -Мы  такие вещи не делаем, - ответил старик, - не умеют этого и живущие
в долине  и  даже  в  тех  городах,  где  я  бывал.  Пояс  девочке  подарили
обитательницы Монте- Верита, она вам правду сказала.
     Виктор понял, что спорить с ними бесполезно. Они были слишком упрямы, а
их вера в предрассудки противоречила здравому смыслу. Он  спросил, может  ли
он остаться здесь еще на сутки.
     -Вы можете жить здесь, - сказал старик, - пока не узнаете правды.
     Соседи стали расходиться, будничные  заботы вступили в свои права.  Все
было как обычно, словно ничего не произошло. Виктор снова отправился в путь,
на сей раз к северному склону горы. Он прошел немного, и ему стало ясно, что
этот горный кряж неприступен,  во всяком случае, без помощи  и снаряжения на
него не взобраться. Если Анна выбрала эту дорогу, ее ждала верная смерть.
     Он вернулся в деревню, расположенную на восточном склоне,  когда солнце
уже  зашло. Войдя  в комнату,  он увидел, что  ему принесли  ужин,  а матрас
расстелен на полу перед очагом.
     Виктор  был измучен и не мог есть. Он растянулся на матрасе и мгновенно
заснул.  На следующее утро  он рано встал, поднялся  на Монте-Верита и снова
просидел там весь день.  Он ждал,  всматривался в узкие прорези, пока жаркое
солнце опаляло скалу, а затем скрылось на западе, и ничто не зашевелилось, и
никто не вышел к нему. Он вспомнил о  человеке из деревни,  который когда-то
провел здесь три  месяца, сидел  и ждал день за днем, ночь за ночью.  Виктор
удивился, как мало осталось у  него мужества, оно убывало с каждым часом,  и
подумал, сможет ли он выдержать, как тот.
     На  третий  день  солнце  пекло  особенно  жарко,  зной  показался  ему
непереносимым, и он решил прилечь в лощине,  в  тени благословенной прохлады
нависшей скалы. Обессиленный ожиданием и переполнявшим его отчаянием, Виктор
заснул. Проснулся он внезапно. Стрелки  его  часов показывали  пять дня, и в
лощине  заметно  похолодало.  Он  поднялся  и  поглядел  в   сторону  скалы,
золотившейся в лучах заката.  И тут он увидел ее.  Она стояла  неподалеку от
стены, на выступе, а ниже нее скала круто  обрывалась над пропастью в тысячу
футов,  а  быть может, и  еще глубже.  Она  ждала там,  глядя на  него, и он
бросился к ней с криком:  "Анна, Анна!" Он сказал мне, что услышал свой плач
и подумал, что у него сейчас разорвется сердце.
     Когда  он  приблизился,  то  понял, что  ему  до  нее не добраться.  Их
разделяла глубокая пропасть. Анна  находилась  всего  в  двенадцати футах от
него, а он не мог до нее дотронуться.
     -Я остановился, не отрывая от нее взора, -  сказал  Виктор. - Я молчал,
какой-то спазм сдавил  мне  горло.  Я чувствовал, что слезы текут у  меня по
щекам. Я плакал. Я был уверен,  что она погибла, что она разбилась насмерть.
А она стояла здесь  живая.  Обычные  слова  не  шли мне  на ум.  Я попытался
сказать:  "Что случилось?  Где  ты  была?",  сознавая  бессмысленность своих
расспросов. Глядя на нее, я понял страшную, ослепившую меня правду: старик и
девочка не лгали, это не фантазия и  не суеверие. И, хотя я не видел никого,
кроме Анны,  весь монастырь вдруг ожил. Из оконных прорезей на меня смотрело
Бог знает, сколько  глаз.  Я ощущал их близость и  через стену.  И все  было
жутко и в то же время реально.
     Сейчас Виктор опять  говорил, напрягая голос, и  руки  его тряслись. Он
взял стакан с водой и жадно отхлебнул.
     -Она была не в своей юбке и блузке, - продолжал он, - а в белом платье,
вроде туники, до колен, с поясом, похожим на тот, что  показала мне девочка.
Ноги босые, руки обнажены. Но больше всего меня испугало, что ее волосы были
коротко острижены,  совсем как  у тебя  или у меня. Это странно  изменило ее
лицо,  оно казалось моложе, но ужасно суровым. Затем она заговорила со мной.
Она начала совершенно обычно, будто ничего не произошло: "Виктор, дорогой, я
хочу, чтобы ты вернулся домой. Не надо больше обо мне беспокоиться".
     Виктор с  трудом мог  поверить  в ее слова, в  то,  что перед ним стоит
Анна.  Он вспомнил о духовных  посланиях, которые на  спиритических  сеансах
получают через медиумов родственники умерших.  Он мучился, не зная,  как ему
следует  ответить. Он  подумал,  что ее загипнотизировали и она  говорит под
внушением.
     -Почему ты хочешь, чтобы я вернулся домой? - спросил он очень мягко, не
желая тревожить ее рассудок, который расстроили эти люди.
     -Это единственное, что ты можешь сделать, - ответила Анна.
     И  затем,  добавил  Виктор,  она  улыбнулась, привычно, радостно,  так,
словно они были дома и обсуждали свои планы.
     -Со мной  все хорошо, дорогой,  -  сказала она,  -  это не  безумие, не
гипноз или  что-то  подобное. Они напугали  тебя там, в деревне,  я понимаю.
Ведь  это  намного  сильнее  большинства из нас.  Но я,  должно быть, всегда
знала,  что  такое  место  где-то  есть,  и  ждала. Когда  мужчины  уходят в
монастырь,  а  женщины скрываются  от  мира  в  обители,  их  родные  тяжело
страдают, но  со  временем смиряются.  Я хочу,  чтобы ты тоже так  поступил,
Виктор. Я очень тебя прошу. Я хочу, чтобы ты понял, если сможешь.
     Она  стояла, совершенно  спокойная, умиротворенная, с улыбкой  глядя на
него.
     -Неужели, - спросил он, - ты собираешься остаться здесь навсегда?
     -Да,  -  ответила  она, -  для меня  уже  не может быть  другой  жизни,
никогда. Ты должен в это поверить. Я хочу, чтобы ты вернулся домой и жил как
прежде, следил  за  имением. Если ты  кого-нибудь  полюбишь,  женись  и будь
счастлив. Благословляю тебя за твою любовь, нежность и преданность, дорогой.
Я этого никогда не забуду. Если бы  я  умерла,  то ты думал бы, что я обрела
мир, что я в раю. Это место и есть рай для меня. И я скорее брошусь со скалы
в глубокую пропасть, чем вернусь в жизнь с Монте-Верита.
     По словам Виктора, он все это время смотрел на нее и видел, что  от нее
исходит сияние. Раньше такого никогда не было, даже в самые счастливые дни.
     -Мы оба,  -  обратился  он ко мне, - читали  о Преображении в Библии. Я
могу употребить только это слово,  говоря о ее лице. Не истерика, не эмоции,
а именно  Преображение.  Нечто не из  нашего мира  коснулось ее своей рукой.
Умолять  ее было бесполезно, применять силу невозможно. Анна и правда скорее
бросилась бы со скалы, чем вернулась назад. Я ничего не смог бы добиться.
     Он  сказал, что им овладело чувство предельной беспомощности, сознание,
что он ничего не способен сделать, как  будто  он стоял на  пристани,  а она
поднималась по трапу на корабль,  отплывающий неизвестно куда.  Истекали уже
последние  минуты, и вот-вот должна была  загудеть сирена, предупреждая, что
трап сейчас уберут и они навсегда расстанутся.
     Он спросил ее, что здесь есть, хватает ли ей пищи, одежды, окажут ли ей
помощь, если она заболеет. Ему хотелось знать, сможет ли он прислать ей сюда
что-нибудь, если понадобится. Она улыбнулась в  ответ, сказав, что здесь, за
этими стенами, есть все, что ей нужно. Он предупредил ее:
     -Я буду приходить каждый год в это время и просить, чтобы ты вернулась.
Я не сумею тебя забыть.
     Она ответила:
     -Но тебе будет так гораздо тяжелее.  Это все равно, что класть цветы на
могилу. Лучше тебе навсегда уйти отсюда.
     -Я  не смогу  уйти, -  возразил он,  -  зная,  что ты  здесь,  за этими
стенами.
     -Больше я к тебе не выйду,  - сказала она, - ты видишь меня в последний
раз.  Хотя, запомни, я всегда  буду выглядеть так,  как сейчас. В этом часть
нашей веры. Запомни меня такой.
     Затем  она попросила  меня  удалиться,  закончил  Виктор,  ибо не могла
вернуться  назад,  за  стены,  пока я не  уйду. Солнце  уже садилось, и тень
покрыла почти всю  скалу.  Виктор долго  смотрел на Анну,  потом повернулся,
шагнув  на выступ, и побрел вдоль стены,  к  лощине,  постоянно  оглядываясь
назад.  Когда он  приблизился к лощине, то подождал  несколько минут и снова
посмотрел на скалу. Анны  там уже не было. Никого  и  ничего, только стена и
оконные  прорези,  а над ними, еще  не  скрывшиеся в тени, высились два пика
Монте-Верита.

     Я стал проводить в  клинике у Виктора  примерно по полчаса каждый день.
Он выздоравливал,  становился крепче,  делался  все  более похожим на самого
себя. Я говорил с лечившими его врачами, со старшей сестрой и сиделками. Они
объяснили мне, что это  не психическая болезнь. Он прибыл к  ним, измученный
страшным потрясением и нервным срывом.  Ему  удивительно  помогли  встречи и
беседы со мной. Через две недели он уже настолько поправился, что его  сочли
возможным  выписать из  клиники,  и  какое-то  время  он  прожил  у  меня  в
Вестминстере.
     В эти осенние  вечера мы снова и  снова обсуждали случившееся с  ним. Я
расспрашивал его подробнее,  чем прежде.  Виктор  отрицал, что в Анне всегда
было что-то странное. Он считал их  брак нормальным, счастливым. Ее нелюбовь
к  вещам, спартанский образ жизни трудно  назвать обычными,  тут он  со мной
соглашался, но его  это  не  слишком  беспокоило  -  такой уж  была Анна.  Я
рассказал ему, как  увидел ее ночью, босую,  в саду  на заснеженной лужайке.
Да,  признался  он,  порой она поступала  подобным образом. Но Анна обладала
душевной тонкостью,  редкой сдержанностью, и он это ценил. Виктор никогда не
вторгался в ее внутренний мир. Я спросил его, много ли он знал о ее жизни до
свадьбы.  Он  ответил, что  и  знать  было  особенно  нечего.  Она  потеряла
родителей в детстве и росла у тетки в Уэльсе. Там не было  ни семейных тайн,
ни трагедий. Обыкновенное воспитание, с любой точки зрения.
     -Бессмысленно,  -  сказал  Виктор,   -   характер  Анны   не  поддается
объяснению. Она просто была самой собой, единственной. Ее нельзя понять, как
музыканта, родившегося  в весьма  заурядной семье, или поэта,  или  святого.
Здесь ничего нельзя рассчитать  заранее.  Они появляются,  и  все. Для меня,
слава Богу, было великой удачей встретить  ее, а теперь, когда я ее потерял,
в моей душе настоящий ад. Надо  как-то продолжать жить, она ведь ждала этого
от меня. И я буду каждый год приезжать к Монте-Верита.
     Меня поразило, что он не считал  свою жизнь разбитой. Я чувствовал, что
сломался  бы,  случись эта трагедия со  мной.  Мне казалось  чудовищным, что
какая-то секта высоко в горах могла в считанные дни приобрести такую  власть
над  образованной  и  полной  чувства   собственного  достоинства  женщиной.
Понятно,  что невежественные  девушки  из местных деревень  теряли  душевный
покой, а их родные, запуганные суевериями, были не в  состоянии им помочь. Я
поделился  своими  мыслями с Виктором.  Сказал,  что  нужно через посольство
обратиться  к  правительству   этой  страны,  организовать  общенациональное
расследование, привлечь  прессу, заручиться поддержкой нашего правительства.
Я добавил, что готов сам заняться всем этим. Мы  живем в двадцатом столетии,
а  не в  средние  века. Такое  место,  как Монте-Верита,  не имеет права  на
существование. Да я  всю страну подниму на ноги, об этой истории узнают и за
границей...
     -А зачем? - спокойно спросил Виктор. - Для чего?
     -Чтобы вернуть Анну назад, - сказал я,  - и освободить остальных. Чтобы
положить конец насилию над человеческими жизнями.
     -Мы  не  имеем  права, - возразил мне Виктор, -  разрушать  монастыри и
обители. Их сотни во всем мире.
     -Это  другое,  - в  свою  очередь  возразил я,  -  это  законные  формы
организации верующих. Они существовали веками.
     -Я думаю, что, наверное, и Монте-Верита тоже...
     -Как  они  живут,  чем  питаются,  что  случается  с  ними,  когда  они
заболевают, где они хоронят умерших?
     -Я ничего не знаю. Стараюсь об этом не думать. Я только хочу поверить в
слова  Анны,  будто  она нашла  то,  что искала, и  счастлива. Я  не намерен
разрушать ее счастье.
     Потом  он  посмотрел  на  меня  немного  удивленно,  но  в  то же время
проницательно, и сказал:
     -Странно, что  именно ты так рассуждаешь.  Ты бы мог понять Анну лучше,
чем я. Ведь это ты всегда заболевал горной лихорадкой. Это ты в дни походов,
витая в облаках, декламировал мне стихи о том, как мы рвемся уйти от мира.
     Помню, как я несколько  раз подходил  к окну и смотрел вниз на туманные
улицы рядом с набережной. Я молчал. Его слова слишком задели меня. В глубине
души я знал, почему мне так ненавистен рассказ о Монте-Верита и почему я так
хочу разрушить эту обитель. Потому что Анна нашла свою истину, а я нет...
     Этот разговор  если и не положил конец нашей дружбе, то  стал  для  нее
поворотным  пунктом.  Мы оба  прошли половину жизненного пути. Он вернулся к
себе домой  в  Шропшир и позднее написал  мне, что  решил завещать состояние
племяннику,  который  еще  учится  в  колледже. Он собирался пригласить  его
пожить в имении и ознакомить  юношу с местностью. Что будет дальше, Виктор и
сам не знал. Он не хотел составлять планы. Мое будущее в ту пору должно было
круто измениться.  Дела  требовали, чтобы  я  уехал в  Америку на  два года.
Однако вскоре весь жизненный уклад оказался разрушенным. Настал 1914 год.
     Виктор  ушел  на фронт одним  из  первых. Возможно, он  думал,  что это
станет  для  него  выходом.  Возможно,  он полагал,  что  будет убит.  Я  не
последовал его примеру, пока не истек срок моего контракта в Америке. Война,
конечно, не  была для меня выходом, и я с неприязнью вспоминаю  каждый  день
моей армейской службы.
     Все годы войны я не  видел Виктора, мы сражались на разных фронтах и не
встречались  во  время  увольнений.  Но  однажды он  подал о  себе весть. Он
написал мне: "Несмотря ни на что,  я устроил  так, чтобы каждый год попадать
на Монте- Верита, как и обещал.  Я  провел ночь в деревне в хижине старика и
на  следующий день поднялся  на вершину горы. Все было таким же, как прежде.
Мертвенным  и безмолвным.  Я оставил письмо для Анны у стены и просидел  там
целый день, глядя  на монастырь и чувствуя, что она близко. Но  я  знал, что
она не выйдет  ко мне. Назавтра я опять был там,  радость  переполнила меня,
когда я нашел  ее ответное письмо. Если это, конечно, можно назвать письмом.
Слова,  нацарапанные на  плоском  камне,  полагаю, у  них  это  единственное
средство связи.  Она  писала мне, что всем довольна, чувствует себя хорошо и
очень счастлива. Она благословляла меня и тебя. Просила меня больше о ней не
беспокоиться. Вот и все. Это было, как я говорил тебе в клинике, нечто вроде
духовного послания  от  мертвеца. Я  должен быть  доволен и  смириться. И  я
доволен.  Если я выживу  на этой войне, то, скорее  всего,  уеду  из Англии,
поселюсь где-нибудь в той  стране и смогу  быть неподалеку от нее, даже если
никогда больше ее не  увижу и ничего не услышу о ней, кроме нескольких слов,
раз  в  год  нацарапанных  на  камне.   Удачи  тебе,  старина.  Могу  только
догадываться, где ты сейчас. Виктор".
     Когда окончилась война, я сразу же демобилизовался и вернулся к прежней
жизни.  Первом делом я  занялся  поисками  Виктора. Я написал  в  Шропшир  и
получил  любезный ответ от его племянника. Он  стал  хозяином имения и дома.
Виктор был ранен, но не тяжело. Сейчас он уехал  из Англии и живет где-то за
границей, то ли в Италии, то ли в Испании, племянник точно не знает.  Но  он
уверен,  его дядя считает, что ему лучше жить там.  Если он получит какую-то
весточку, то непременно сообщит мне. Однако никаких писем ни  от Виктора, ни
от  племянника  я  так  и  не  получил.  Мне  вдруг совершенно  разонравился
послевоенный Лондон и его  обитатели. Я порвал все нити,  связывавшие меня с
домом, и перебрался в Америку. Я не видел Виктора почти двадцать лет.

     Мы встретились вновь, и это был отнюдь не случай. Тут  я убежден. Такое
предопределяется  свыше. У  меня  есть  теория,  что жизнь каждого  человека
подобна  колоде карт и  те, кого мы  встречаем,  в  кого  порой  влюбляемся,
перетасованы  с нами. Мы оказываемся  в  одной масти в  руках у Судьбы. Игра
продолжается,  а  нас  сбрасывают  из колоды.  Какое  стечение обстоятельств
привело  меня  в  Европу,  когда  мне  было уже пятьдесят пять лет, в данном
случае не имеет значения. Вышло так, что я приехал. Я летел из одной столицы
в другую, их названия  не  важны.  Самолет, в  котором я находился,  попал в
аварию и был вынужден сделать посадку (слава Богу, все обошлось без жертв) в
глухом горном  краю. На  два  дня  экипаж и пассажиры  (и  я  среди  прочих)
оказались отрезанными от мира. Мы разбили лагерь у  поврежденного самолета и
стали ждать помощи. Информация об этом происшествии обошла тогда всю мировую
прессу и в течение нескольких дней не сходила с первых  полос газет бурлящей
событиями Европы. Лишения, пережитые за сорок восемь  часов, были не слишком
велики. Среди  пассажиров, к  счастью,  отсутствовали женщины и  дети, и мы,
мужчины, старались  держаться в ожидании  помощи как можно хладнокровнее. Мы
были уверены, что она прибудет  вовремя, ведь радио продолжало  работать  до
момента  вынужденной  посадки  и  радист  успел  сообщить  наши  координаты.
Оставалось только терпеть и не мерзнуть.
     В  Европе у  меня больше  не было дел,  но  меня не  тянуло и  назад, в
Америку. Я не пустил там прочные корни и потому не ждал так напряженно,  как
остальные. Внезапное погружение в  мир, который я когда-то  страстно  любил,
сделалось  для  меня   своеобразным   испытанием.  Я  превратился  в  сугубо
городского  человека,  приверженца  комфорта.  Учащенный пульс  американской
жизни, быстрые  ритмы,  активность,  не  переводящая дыхания  энергия Нового
Света заглушили все, что еще связывало меня с Европой.
     Теперь,  глядя  на  пустынную местность и ее великолепие, я понял, чего
так  не  хватало мне  все  эти  годы. Я  забыл о  тех,  с кем летел, о сером
фюзеляже поврежденного самолета, как об анахронизме. Здесь, в пустыне веков,
я  забыл о своей седине, о том, что  отяжелел с  годами, обо всем грузе моих
пятидесяти пяти лет. Я снова был молод, жаден до впечатлений, искал ответа у
вечности. Конечно, он был у этих горных вершин.  Я стоял там, нелепый в моем
городском костюме, и горная лихорадка вновь забродила у меня в крови.
     Мне  захотелось  уйти  от  самолета  и  моих  измученных  товарищей  по
несчастью. Мне захотелось вычеркнуть  из памяти растраченные попусту годы. Я
мечтал  снова стать юным,  беспечным, не  думающим ни о  каких последствиях,
устремившимся  в горы  и поднимающимся  ввысь,  к  славе. Я знал,  как  буду
чувствовать себя здесь,  среди высоких  гор. Воздух  разреженнее  и  намного
холодней,   безмолвие   глубже,  необычное   ощущение   раскаленного   льда,
пронизывающая сила  солнца и мгновения, когда сердце замирает,  если  нога в
поисках равновесия  вдруг соскользнет с узкого выступа,  а рука схватится за
веревку.
     Я  глядел  на  горы,  которые  любил, и чувствовал себя  предателем.  Я
изменил им ради низменных целей - комфорта, спокойствия, безопасности. Когда
ко мне и другим прибудет помощь, я непременно наверстаю потерянное время. Не
стану спешить назад, в  Штаты. Отдохну здесь, в Европе,  и снова поднимусь в
горы. Куплю нужную одежду, снаряжение и двинусь в путь.  Приняв это решение,
я  ощутил в душе легкость, безответственность. Все  прочее больше  для  меня
ничего  не значило. Я вернулся к группе пассажиров, укрывшихся за самолетом,
и оставшееся время шутил и смеялся.
     Помощь  прибыла на второй  день. Нам стало ясно,  что мы вне опасности,
когда в небе показался самолет. В  партии спасателей были опытные альпинисты
и проводники,  грубоватые,  но дружелюбные парни. Они доставили нам  одежду,
вещевые  мешки и  продовольствие. Спасателей  удивило (потом  они откровенно
признались),  что  мы  в  состоянии этим  воспользоваться. Они не  надеялись
застать нас в живых.
     Спасатели помогли  нам спуститься  с  остановками в долину по нетрудным
дорогам,  и  это  заняло  весь  следующий  день.  Ночь  мы  провели,  разбив
палаточный лагерь на северной стороне огромного горного  кряжа, который там,
рядом  с  уже бесполезным самолетом,  казался  далеким  и  неприступным.  На
рассвете  мы опять тронулись в  путь - день был отличный, ясный, и долина за
нашим лагерем виднелась  как на ладони. К востоку горная  гряда  становилась
отвесной и, насколько я  мог судить, непроходимой, заканчиваясь  заснеженной
вершиной  или, вероятно, двумя. Они  пронзали ослепительно синее небо словно
суставы сжатой ладони.
     Я сказал руководителю спасателей, как только мы начали спуск:
     -Мне приходилось раньше, в молодости, много подниматься в горы. Но  это
место я совсем не знаю. Бывают ли здесь туристы?
     Он покачал  головой и ответил,  что  условия здесь  тяжелые.  Он  и его
напарники прибыли сюда издалека. Народ в долине у восточного склона темный и
дикий, и туристов это, понятно, отпугивает. Если я хочу подняться в горы, он
покажет  мне  другие  места, более подходящие для альпинизма. Да  сейчас уже
слишком поздно.
     Я  продолжал  рассматривать  далекий  восточный  склон,  заброшенный  и
своеобразно красивый.
     -Как они называются, - спросил я, - эти два пика на востоке?
     -Монте-Верита, - ответил он.
     Тогда я понял, что позвало меня назад, в Европу...
     Я распрощался с моими новыми знакомыми-пассажирами в маленьком городке,
примерно в двадцати милях от того места,  где  совершил вынужденную  посадку
самолет. Машины отвезли их  к ближайшей железнодорожной станции, а значит, к
цивилизации. Я остался один. Я снял  комнату в небольшом отеле  и распаковал
там багаж. Купил  туристские ботинки, бриджи,  куртку  и  две рубашки. После
этого покинул город и начал подниматься вверх.
     Туристский сезон, как и сказал  мне проводник, уже закончился. Впрочем,
меня это не тревожило. Я снова  был  один в горах.  Я  забыл, как целительно
может быть одиночество. Мои ноги обрели прежнюю силу, холодный свежий воздух
пронизал легкие. В свои пятьдесят пять лет я  был  готов кричать от радости.
Позади  остались  суета  и  напряженность, огромные  спешащие толпы,  огни и
мерзкие городские запахи. Глупец, зачем я терпел это все так долго!
     В  приподнятом  настроении  я  подошел  к долине  у  восточного  склона
Монте-Верита.  Мне показалось, что местность мало  изменилась  с тех далеких
довоенных  лет, о  которых рассказывал Виктор. Глухой,  захолустный городок,
скучные и угрюмые жители. В нем была лишь одна убогая гостиница, где я решил
переночевать. Встретили  меня в ней  равнодушно, хотя и не враждебно.  После
ужина я поинтересовался,  можно ли сейчас подняться на вершину Монте-Верита.
Мой  собеседник,  стоявший за стойкой  бара,  который одновременно являлся и
кафе  (там  и поужинал я, единственный посетитель), окинул  меня безучастным
взглядом и выпил предложенный мной стакан вина.
     -Думаю, что можно. Во всяком случае, до деревушки. Что там  выше, я  не
знаю, - ответил он.
     -Много ли ваших людей из долины бывает в деревне и спускаются ли  к вам
оттуда? - спросил я.
     -Иногда. Наверное. Только не в это время года, - отозвался он.
     -А туристов в ваших краях много?
     -Очень мало. Они идут на север. На севере лучше.
     -Могу ли я завтра переночевать у кого-нибудь в деревне? - задал я новый
вопрос.
     -Не знаю.
     Я  помолчал  минуту, глядя  на его тяжелое, неприветливое лицо, а затем
сказал:
     -A sacerdotesse,  они  что,  все  еще  живут  в  монастыре,  на вершине
Монте-Верита?
     Он был  поражен. Его глаза так  и  впились  в меня, он  даже перегнулся
через стойку бара.
     -Кто вы такой? Что вы о них знаете?
     -Значит, они по-прежнему существуют? - спросил я.
     Он недоверчиво посмотрел на меня. Много событий произошло в этой стране
за двадцать лет -  восстания, насилие, вражда отцов  и детей, все это должно
было отразиться  даже в заброшенном, диком уголке. Оттого-то, наверное, люди
в нем стали еще более замкнуты.
     -Слухи  ходят  всякие,  -  медленно проговорил он,  -  я  в такие  дела
предпочитаю не вмешиваться. Оно опасно. Могут и навредить.
     -Кто может навредить?
     -Да эти,  из деревни, или те, что в Монте-Верита живут, я  их никого не
знаю,  нам тут в долине ничего  не известно.  А если я их не знаю, меня и не
тронут.
     Он  выпил вино,  вымыл  стакан и протер  стойку  бара  тряпкой. Ему  не
терпелось избавиться от меня.
     -Когда вам утром завтрак лучше подать? - спросил он напоследок.
     Я  сказал,  что  лучше  всего  в семь утра, и пошел к себе в комнату. Я
отворил двойные окна и постоял  немного  на  узком  балконе.  В городке было
тихо. В темноте мерцали редкие огни. Ночь выдалась холодная и ясная.  Взошла
луна,  которая  через  день  или  два  станет полной.  Она освещала  вершины
огромного  горного  кряжа,  заслонявшего  от  меня  горизонт.  Я  чувствовал
необъяснимое волнение, как будто уже вступил назад, в прошлое. Не исключено,
что в комнате, где я расположился  на  ночлег, много лет назад, в 1913 году,
останавливались Виктор  и Анна.  Возможно, Анна  стояла здесь,  на  балконе,
глядя  на  Монте-Верита,  пока Виктор, не  догадываясь  о трагедии,  которая
произойдет всего через несколько часов, звал ее в комнату.
     И теперь по их следам я пришел на Монте-Верита.
     На  следующее  утро  я  позавтракал в баре-кафе. Хозяина,  с  которым я
разговаривал вечером, там  не было.  Кофе и хлеб  мне  подала девушка, как я
понял, его дочь. Она держалась спокойно, вежливо и пожелала мне доброго дня.
     -Я  собираюсь подняться в горы, -  начал я. - Сегодня вроде бы  хорошая
погода. Скажите, вы бывали когда-нибудь на Монте-Верита?
     Она тут же отвела от меня взгляд.
     -Нет, - ответила она, - я никогда не покидала долину.
     Я говорил с ней подчеркнуто  небрежно. Рассказал что-то о моих друзьях,
путешествовавших здесь очень  давно, даже и не  припомню точно когда, о том,
что они добрались до вершины горы, обнаружили между двух пиков высеченную из
скалы крепость и хотели побольше узнать о секте за стенами.
     -Вы не знаете, они  все еще живут там?  - спросил  я и  закурил,  чтобы
скрыть волнение.
     Она нервно оглянулась, очевидно предполагая, что нас могут услышать.
     -Так  говорят,  -  ответила  она.  -  Отец  со  мной  подобные  вещи не
обсуждает. Молодым это знать не положено.
     Я продолжал курить.
     -Я  живу в  Америке,  - сказал  я, - и  там, как  и  в  других странах,
молодежь  при встречах  больше всего любит  говорить о том, что  ей знать не
положено.
     Она едва заметно улыбнулась и промолчала.
     -Думаю,  что вы  с подружками часто  шепчетесь  о том,  что творится на
Монте- Верита.
     Я  немного устыдился  своего  коварства,  но  почувствовал,  что  таким
способом скорее смогу что-то узнать.
     -Да, - понизив голос,  промолвила она, - верно, но мы об этом громко не
говорим.  Вот  недавно, -  она  снова оглянулась и,  убедившись,  что вокруг
никого нет, добавила еще тише,  -  я  хорошо  знаю одну девушку,  она вскоре
должна была  выйти замуж,  так вот, она  однажды  ушла и не вернулась, и все
считают, что ее позвали на Монте-Верита.
     -И никто не видел, как она скрылась?
     -Нет, она ушла ночью. Ни слова никому не сказала.
     -А  не могла  она уйти куда-нибудь еще в другое  место, в большой город
или туда, где много туристов?
     -Что-то  не верится.  Да  она  перед этим и вела  себя как-то  странно.
Слышали, что во сне она все о Монте-Верита говорила.
     Я подождал минуту и продолжил свой расспрос так же беспечно, с таким же
безразличием.
     -Чем же так влечет  к себе Монте-Верита?  - полюбопытствовал  я. - Ведь
жизнь там, наверное, просто невыносимо тяжелая, а может быть, и жестокая?
     -Но  не  для тех, кого позвали,  - ответила она, покачав головой. - Они
навсегда остаются молодыми.
     -Если их никто не видел, то откуда вы можете знать?
     -Так было  всегда.  В это верят.  Вот почему у нас в  долине их боятся,
ненавидят, но и  завидуют.  Они знают секрет жизни,  там, на Монте-Верита. -
Она взглянула из окна на гору. В ее глазах промелькнула грусть.
     -А вы?  - с интересом спросил я. -  Как  вы  думаете, вас  когда-нибудь
позовут?
     -Я не достойна. К тому же я боюсь.
     Она унесла кофе и предложила мне фрукты.
     -И  сейчас, после  того как  она ушла, -  закончила девушка, уже совсем
шепотом,  - верно, быть беде.  Народ в  долине  разгневан.  Несколько мужчин
поднялись в деревню. Они пытались уговорить местных применить силу и напасть
на скалу. Наши мужчины уходили в ярости.  Они могут  убить всех, кто живет в
монастыре.  Тогда  станет  еще  хуже,  наверное,  вызовут  войска,  начнутся
допросы,  наказания, стрельба и все плохо  кончится.  И теперь  уже страшно.
Люди кругом напуганы. Громко говорить боятся.
     Услышав  приближающиеся шаги, она поспешила  к стойке бара  и, наклонив
голову, принялась  за  дела.  В  комнату вошел ее  отец.  Он  с  подозрением
поглядел на нас. Я потушил сигарету и встал из-за стола.
     -Ну как, вы еще хотите пойти в горы? - спросил он у меня.
     -Да, я вернусь через день-другой, - ответил я.
     -Здесь вам больше оставаться не стоит, - заметил он.
     -Вы хотите сказать, что погода вот-вот переменится?
     -Погода переменится, это верно. Да и спокойствия у нас не ожидается.
     -В каком смысле?
     -Волнения  могут быть. Все  у  нас  сейчас вверх  дном  стало.  У людей
терпение лопнуло.  А  когда они из  себя  выходят,  то  просто  сумасшедшими
делаются.  И  не дай Бог иностранцам, туристам им в  такое  время  под  руку
попасться. Лучше бы  вам на Монте-Верита не ходить, а отправиться на  север.
Там-то все тихо будет.
     -Благодарю вас. Но я мечтаю подняться на Монте-Верита.
     Он пожал плечами и отвел от меня взгляд.
     -Как хотите, - сказал он, - дело ваше...
     Я  вышел  из  гостиницы  на  улицу, миновал  мост  над горным  ручьем и
двинулся  по  дороге, ведущей  из долины  к восточному склону  Монте-Верита.
Сначала до меня  снизу доносились звуки - лай собак, позвякивание бубенчиков
коров, голоса мужчин, перекликавшихся между  собой, - все они ясно слышались
в  безветренном воздухе.  Затем  синий  дымок, вившийся  из труб,  растаял в
отдалении,  превратившись  в  туманную  пелену,   и  дома  начали   казаться
маленькими, почти игрушечными.  Дорога петляла надо  мной, уходя все  выше и
выше в гору, пока в середине пути долина не скрылась из моего поля зрения. Я
ни о чем не думал, не загадывал,  что ждет меня  впереди, поднимался с видом
победителя, глядя на уже пройденный  мной горный  кряж  слева,  взбираясь на
следующий,  чтобы  забыть  о  первом,   покоряя  третий,  более  отвесный  и
затененный. Шел я не торопясь, не напрягая мышц и  преодолевая порывы ветра,
но по-прежнему  был возбужден и ни капли не  устал,  скорее, наоборот, я мог
идти бесконечно.
     Меня удивило, что я наконец добрался до деревни, потому что мысленно  я
прикинул, что окажусь там  часом позже. Должно быть, я поднимался и  вправду
быстро  -  ведь  пришел  я туда примерно в  четыре  часа пополудни.  Деревня
произвела на меня  впечатление  жалкой, почти заброшенной,  и я  решил,  что
сейчас  в  ней  осталось  всего  несколько  жителей.  Некоторые   дома  были
разобраны, другие полуразрушены и свалены. Дым вился только из двух или трех
труб, и я не увидел ни одного человека в поле и на пастбище. Несколько тощих
и неухоженных коров паслось в стороне от дороги, колокольчики,  завязанные у
них на шеях, глухо звенели в пустоте. Местность казалась мрачной,  гнетущей,
особенно после  воодушевившего меня подъема.  Ночевать здесь было мне совсем
не по душе, об этом не хотелось даже и думать.
     Я подошел к двери первого дома, над которым вилась тонкая струйка дыма,
и постучал. Через минуту-другую мне открыл дверь мальчишка лет четырнадцати.
Взглянув на меня, он повернулся  и кого-то позвал. К нам приблизился мужчина
моего возраста, грузный и с  туповатым выражением лица. Он  сказал что-то на
диалекте, затем, минуту посмотрев на  меня, понял, что ошибся, и, запинаясь,
заговорил  на местном языке. Он изъяснялся на  нем с еще  большими ошибками,
чем я.
     -Вы доктор из долины? - спросил он меня.
     -Нет,  я  иностранец,  путешественник,  поднимаюсь  в  горы. Я хотел бы
переночевать у вас, если не возражаете, - сказал я.
     Его лицо посуровело. Он не ответил прямо на мою просьбу.
     -У нас тут тяжелобольной, - объяснил он. - Не знаю, что с ним и делать.
Они обещали, что придет доктор из долины. Вы никого по пути не встретили?
     -Боюсь,  что  нет. Кроме  меня, никто в гору не поднимался. А кто у вас
болен? Ребенок?
     Мужчина покачал головой.
     -Нет, нет, у нас здесь детей нет.
     Он  продолжал  смотреть на  меня  удивленно,  беспомощно, и  мне  стало
стыдно, что я  появился  не вовремя и не к месту, но я  не знал,  чем  смогу
помочь.  У меня не было с собой лекарств, кроме аптечки  для оказания первой
помощи  и  аспирина.  Если у больного лихорадка, аспирин  ему  пригодится. Я
достал пузырек из рюкзака и протянул его хозяину.
     -Это поможет, - сказал я. - Попробуйте ему дать.
     Он провел меня в дом.
     -Лучше вы сами ему дайте, - попросил он, входя в комнату.
     Я не  без колебаний последовал за ним. Мне предстояло увидеть печальное
зрелище   -  умирающего  родственника   хозяина,  но  простая   человечность
подсказывала  мне, что  поступить иначе  я не имею права.  Кровать на козлах
была  вплотную придвинута к стене, и на ней под двумя одеялами лежал бледный
и небритый мужчина с заострившимися  чертами лица. Мне сразу стало ясно, что
он безнадежно болен  и  дни его  сочтены. Глаза его  были закрыты. Я подошел
ближе  к кровати и пристально  поглядел на него. Он  приоткрыл глаза. Минуту
мы,  не  веря  себе,  смотрели  друг  на  друга. Затем он  подал мне  руку и
улыбнулся. Это был Виктор.
     -Слава  Богу, -  тихо  сказал  он.  От волнения  я  ничего  не мог  ему
ответить.  Я видел, как он  обратился к хозяину  дома, стоявшему поодаль,  и
заговорил  с  ним на диалекте,  должно быть сообщив, что  мы с  ним  друзья,
потому что лицо мужчины как- то посветлело и он вышел,  оставив нас одних. Я
по-прежнему стоял у постели Виктора, держа его руку в своей.
     -И давно ты так? - наконец спросил я.
     -Около  пяти дней, - отозвался  он. - Приступ  плеврита. Со  мной это и
раньше бывало. Но на этот раз тяжелее. Старею.
     Он  снова  улыбнулся, и  я, хотя  и догадался,  как ему  сейчас тяжело,
заметил, что в общем он мало изменился и остался тем же.
     -А  ты,  наверное, процветаешь, - произнес он с легкой усмешкой, - судя
по виду, ты человек преуспевающий.
     Я не удержался и задал вопрос, почему он  ни  разу не написал мне и что
он делал все эти двадцать лет.
     -Я порвал с миром, -  сказал  он, -  думаю, что  и ты тоже, но иначе. В
Англию я больше не возвращался. А ты-то как здесь очутился?
     Я дал ему пузырек с аспирином.
     -Пожалуй, тебе от этого пользы мало, - заметил  я. - Лучшее, что я могу
сделать, - это остаться с тобой на ночь, а утром сразу же попрошу парнишку и
еще кого- нибудь помочь мне перенести тебя в долину.
     Он покачал головой.
     -Не стоит тратить время попусту. Со мной все кончено. Я это знаю.
     -Ерунда. Тебе нужен врач, нормальное лечение. Здесь это невозможно. - Я
еще раз оглядел убогую, темную и душную комнату.
     -Не беспокойся обо мне, - повторил он, - есть дела и поважнее.
     -Что же именно? - удивленно осведомился я.
     -Анна, - ответил он. Я растерялся, от  неожиданности его слова не сразу
дошли до меня, и Виктор тут же добавил: - Она все еще на Монте-Верита.
     -Ты хочешь сказать, - переспросил я, - в монастыре, за глухими стенами,
взаперти. Она не покидала его?
     -Вот  потому-то я  здесь,  - отозвался Виктор,  - я ежегодно приезжаю в
одно и то  же время и  поднимаюсь на вершину.  Я,  наверное, писал и говорил
тебе,  тогда, после войны,  что обосновался в  маленьком  рыбацком поселке и
живу там очень уединенно и тихо. В этом году я приехал сюда позднее обычного
из-за болезни.
     Уму непостижимо, как он просуществовал все  это время - без друзей, без
занятий,  терпя долгие месяцы,  пока  не настанет срок  для его безнадежного
паломничества.
     -Ты хоть видел ее? - спросил я.
     -Больше ни разу.
     -Но ты ей пишешь?
     -Я каждый год привожу письмо. Беру его с собой и оставляю у стены, а на
следующий день возвращаюсь.
     -И письмо забирают?
     -Всегда. На его  месте  обязательно оказывается какой-нибудь камень, на
котором нацарапано несколько слов. Я уношу  эти камни с собой.  Они лежат на
побережье, рядом с моим домом.
     У  меня  сжалось  сердце  от  его  веры  в  Анну,  от  преданности  ей,
пронесенной через годы.
     -Я пытался  изучить это, - продолжал он, - их  религию,  верования. Они
очень  древние,   дохристианские.  В  старых  книгах  сохранилось  несколько
упоминаний и намеков. Я собрал их  воедино, беседовал с учеными, писавшими о
мистицизме и древних  обрядах галлов  и друидов. Почти все жившие в то время
горные европейские племена поддерживали между собой тесную  связь. Я  прочел
много книг, где говорилось о власти Луны и вере в вечную молодость и красоту
всех, кто ей поклонялся.
     -Судя по твоим словам, - заметил я, - ты в это веришь.
     -Верю, - согласился он радостно  и твердо,  - в это верят дети здесь  в
деревне. Их сейчас немного осталось.
     Его утомил наш разговор. Он протянул руку к  кувшину с водой, стоявшему
рядом с кроватью.
     -Прими  лекарство, -  посоветовал ему  я. - Если  тебя  лихорадит,  оно
поможет. Думаю, тебе сейчас надо заснуть.
     Я дал ему три таблетки и плотнее укутал одеялом.
     -Есть ли в доме женщина? - поинтересовался я.
     -Нет, - ответил он, - меня удивило, что в этом году все так изменилось.
Деревушка совсем опустела. Женщины и дети перебрались вниз, в долину.  Здесь
сейчас только двадцать мужчин и подростков.
     -Ты знаешь, когда женщины и дети покинули деревню?
     -Полагаю, что за несколько дней до моего приезда. Хозяин  дома, это сын
старика,  жившего тут, он давно умер, так  вот, хозяин так глуп, что никогда
ничего точно не знает. Только смотрит, как баран, когда его спрашивают. Но и
от него известная польза имеется. Он тебя и накормит, и на ночлег оставит, а
мальчишка, тот вполне смышленый.
     Виктор  закрыл глаза,  и я понадеялся, что ему удастся уснуть. Я решил,
что знаю,  почему женщины и дети ушли из деревни. Это случилось после  того,
как  из  долины исчезла девушка.  Их предупредили, что на Монте-Верита может
стать  неспокойно. Я не осмелился  сказать об  этом  Виктору.  Мне  хотелось
убедить его, что в долине ему будет лучше.
     К этому часу стемнело и я проголодался. Я прошел по коридору на кухню и
застал там лишь одного мальчика. Я попросил его дать мне что-нибудь поесть и
вернулся к  Виктору. Вскоре он принес мне хлеб, мясо и сыр.  Ел я в комнате,
мальчик стоял  рядом и  внимательно смотрел на  меня. Виктор,  как и раньше,
лежал с закрытыми глазами, и мне показалось, что он спит.
     -Как по-вашему, ему станет лучше? - спросил меня мальчик. Он говорил не
на диалекте.
     -Думаю, что да, - негромко отозвался я. - Если бы кто-нибудь  помог мне
перенести его в долину и мы бы нашли там врача.
     -Я помогу вам, - сказал  мальчик,  -  я и два моих друга. Мы отправимся
завтра. Потом будет трудно.
     -Почему?
     -Мужчины из долины собрались и послезавтра явятся сюда. Они вне себя от
злости и решились действовать. Тогда я с друзьями присоединюсь к ним.
     -Что же должно произойти?
     Мальчик заколебался и бросил на меня быстрый взгляд.
     -Не знаю, - замялся он и выбежал из комнаты на кухню.
     Я услышал голос Виктора.
     -Что  тебе сказал мальчишка? - спросил он. - Кто должен  прийти сюда из
долины?
     -Я  так и  не понял, -  уклонился я  от  ответа,  - вероятно,  какая-то
экспедиция. Но он обещал помочь мне перенести тебя завтра в долину.
     -Никакие экспедиции здесь сроду  не были,  -  возразил мне Виктор, - он
что-то путает.
     Он  позвал мальчика и, когда  тот пришел, заговорил  с ним на диалекте.
Парнишка был явно встревожен, отвечал  ему  нехотя и неуверенно. В разговоре
они несколько раз упомянули Монте-Верита. Наконец  мальчик ушел, оставив нас
вдвоем.
     -Тебе что-нибудь ясно? - обратился ко мне Виктор.
     -Нет, - глухо сказал я.
     -Не  нравится мне  это все,  -  начал он,  -  тут что-то  не то.  Я это
чувствую с  тех пор,  как  лежу  здесь. Местные вдруг как-то совсем одичали,
скрытными  сделались.  Мальчик  мне  сказал,  что  в  долине  паника,  народ
рассержен. Ты об этом что-нибудь слышал?
     Я  не знал,  имеет ли смысл  говорить ему правду. Он не отводил от меня
глаз.
     -Хозяин  гостиницы был неприветлив,  - заметил я, - он отговаривал меня
от похода на Монте-Верита.
     -А по какой причине?
     -Он просто сказал, что там могут быть волнения.
     Виктор молчал. Я понял, что он размышлял над моими словами.
     -Ты не знаешь, исчезла ли из долины какая-нибудь женщина? - спросил он.
     Лгать было бесполезно.
     -Я слышал что-то о  пропавшей девушке,  - ответил  я, -  но  не уверен,
правда ли это.
     -Должно быть, правда. Да, вот в чем дело.
     Он  долго молчал, и я не  видел его лица, оно  было  скрыто  в тени.  В
комнате горела только одна лампа, слабо освещая все вокруг.
     -Ты  должен  подняться  завтра  на   вершину  и  предупредить  Анну,  -
проговорил он наконец.
     Я понял,  что ждал от него такого  решения. Я спросил  Виктора, как это
можно будет сделать.
     -Я  нарисую тебе дорогу, - сказал  он, - да тут и ошибиться трудно. Она
идет прямо по  старому  руслу ручья, все  время  к  югу. Дождей сейчас нет и
пройти легко. Бели ты отправишься на рассвете, впереди у тебя целый день.
     -А когда доберусь?
     -Ты должен оставить письмо,  как я это делал, а затем удалиться. Они не
возьмут  его,  пока ты там.  Я тоже напишу. Скажу Анне, что  заболел,  а  ты
появился внезапно,  почти через  двадцать  лет.  Знаешь, сейчас, когда ты  с
мальчишкой разговаривал, я подумал, что все  у нас  похоже на чудо. Я  вдруг
почувствовал, что это Анна прислала тебя сюда.
     Его глаза сияли прежней юношеской верой, которую я хорошо помнил.
     -Возможно, -  ответил я, -  или Анна, или то,  что ты  когда-то называл
моей горной лихорадкой.
     -А разве это не одно и то же? - заключил он.
     Мы долго глядели друг на друга в тишине маленькой темной комнаты. Затем
я повернулся и попросил мальчика принести мне матрас  и подушку. Устроился я
на полу рядом с кроватью Виктора.
     Ночь он провел беспокойно, дышал прерывисто и с трудом. Я несколько раз
подходил к нему, давал аспирин и воду. Он  сильно потел, что  могло означать
перелом, к лучшему или  худшему, я не знал.  Ночь  казалась бесконечной, и я
почти не сомкнул глаз. Мы оба бодрствовали, когда начало светать.
     -Тебе  пора собираться,  -  обратился он  ко  мне.  Подойдя  к  нему, я
обнаружил, что кожа у него стала совсем холодной и влажной.  Я убедился, что
ему много хуже,  он очень ослабел. - Передай Анне, -  сказал он, - что, если
люди из долины  явятся сюда, ей и всем остальным грозит большая опасность. В
этом я уверен.
     -Я напишу ей, - предложил я.
     -Она знает, как я ее люблю. Я всегда  писал ей об этом,  но  ты  можешь
сказать еще раз. Подожди в лощине. Тебе придется пробыть там часа два-три, а
может быть, и больше. Затем возвращайся к стене и  подойди к россыпи камней.
Ответ будет там. Должен быть.
     Я  дотронулся  до  его  холодной  руки  и  вышел.  Меня обдало студеным
утренним воздухом. Я огляделся по сторонам, и в душу мне закралось сомнение.
Весь  горизонт был затянут  облаками. Их  плотная пелена скрывала  не только
дорогу  сзади, по  которой  я  шел  вчера,  но  и безмолвную  деревню. Туман
застилал крыши домов и тропу, ведущую в гору. Я только успел разглядеть, что
она петляла среди кустарников, теряясь в расщелинах скалистых выступов.
     Облака мягко коснулись моего лица и поплыли дальше, не рассеиваясь и не
тая. Мои  волосы и руки сделались влажными,  я ощутил  капли  влаги  даже на
языке. Я озирался, смотрел по сторонам - свет был еще слабым - и прикидывал,
что  же  мне делать. Извечный инстинкт самосохранения  подсказывал, чтобы  я
вернулся.  Подниматься  в горы при  резком,  порывистом ветре, в тумане было
безумием, судя по тому, что я помнил из предыдущего опыта. Однако оставаться
в деревне и  сидеть рядом с  Виктором, видеть его полные  надежды и терпения
глаза я тоже не мог. Он умирал, и мы оба это знали. У меня  в кармане лежало
его последнее письмо жене. Я свернул на юг, с вершины Монте-Верита надо мной
медленно проплыла вниз стая облаков. Я начал подниматься...

     Виктор сказал мне, что  я доберусь до  вершины за два часа. Я дошел  бы
еще  быстрее,  если  бы   позади  меня  светило  солнце.  Имелся  у  меня  и
путеводитель - грубо начертанная им схема местности.
     Вскоре я понял, что тревожное предчувствие не обмануло  меня. Сегодня я
не увижу  солнца. Облака неслись за мной по следу,  холодные капли оседали у
меня  на лице.  Из-за  них я не мог рассмотреть пересохшее, извилистое русло
ручья, по которому двигался  еще  пять минут назад. Рядом били горные ключи,
вздымая россыпь камней и выворачивая целые пласты  земли. Я больше не ощущал
под ногами толстые корни старых деревьев, не попадались мне  и  кустарники -
одни голые скалы. Обогнув одну из них, я понял,  что полдень на исходе. Меня
охватило отчаяние. Мне стало ясно, что я сбился  с пути. Я повернул  назад и
не нашел русла, уведшего  меня так далеко.  Добрался до другого, оно вело на
северо-восток,  и к осени его совсем  размыло, с  гор стекали мощные  водные
потоки. Одно неверное  движение, и  эти потоки  снесли бы  меня, а  мои руки
оказались бы изодранными в клочья, пока я нащупывал выступы камней.
     Воодушевление  вчерашнего дня  покинуло меня,  я уже не  был во  власти
горной  лихорадки,  испытывая вместо нее столь знакомый мне страх. В прошлом
такое случалось нередко - туман, скопление облаков, однако турист совершенно
беспомощен,  если он не  помнит каждого дюйма пути, по  которому  поднялся и
должен  спуститься.  Но  в те  дни  я был  молод,  хорошо тренирован и легко
взбирался  вверх. Теперь я, горожанин средних лет, один в горах, где никогда
прежде не был. Понятно, что мне сделалось жутко.
     Я  присел  в  тени  огромного  валуна, в  стороне  от плывущих облаков,
позавтракал сандвичами, которые  мне дали в долине, и стал ждать. Затем, все
еще  ожидая чего-  то, поднялся и пошел погреться. В воздухе, как и  раньше,
чувствовалась прохлада, не  пронизывающая, но влажная  и  сырая, обычная для
туманных  дней.  У меня  оставалась  надежда, что  с наступлением  сумерек и
вечерним похолоданием облака  растают.  Я вспомнил, что сегодня  должно быть
полнолуние,  и  очень  обрадовался:  в  эту  пору  облака, как  правило,  не
сгущаются, а рассеиваются и исчезают. Поэтому я приветствовал ночные холода.
Воздух  как-то  очистился,  и, оглянувшись  на  юг, откуда  весь  день плыли
облака, я заметил, что в десяти футах передо  мной  туман не так плотен, как
утром. Но подо мной, внизу, он был еще густ и непроницаем, полностью скрывая
склон. Я продолжал ждать.  Передо мной - к  югу - расстояние,  которое я мог
видеть,  постепенно   увеличивалось   от  десяти  до  пятнадцати  футов,  от
пятнадцати до двадцати, облака впереди превращались в туманную дымку, тонкую
и тающую.  Внезапно обозначился контур горы, пока еще не вершина, а огромный
выступ, клонящийся к югу, и над ним впервые показалось чистое небо.
     Я  снова поглядел  на часы.  Было без четверти шесть.  На  Монте-Верита
надвигалась ночь. Туманная  завеса заволокла  этот  ясный  клочок  неба,  но
вскоре уплыла, и  он  опять стал виден.  Я  вышел  из  тенистого укрытия,  в
котором  просидел  весь  день.  Мне  предстояло  еще  раз  сделать  выбор  -
подниматься  ли дальше или  вернуться. Теперь дорогу,  ведущую  вверх, можно
было легко  разглядеть,  и выступ, о  котором  рассказывал  Виктор,  и кряж,
тянущийся  от него к югу. Этот путь  я и должен был  пройти двенадцать часов
тому назад. Через два-три часа на небе появится луна и  осветит мне дорогу к
скале Монте-Верита.  Я оглянулся назад, на восток. Долина и  предгорья  были
по-прежнему затянуты стеной облаков. Пока она не рассеется, я останусь в том
же  положении,  что  и  днем,  буду, как  и  раньше,  беспомощен,  не  сумею
рассмотреть, что  делается в трех фугах. Я решил во что бы  то ни стало идти
вперед,  добраться до вершины горы и передать послание Виктора. Когда облака
остались  позади,  я  приободрился.  Начал изучать нарисованную  им карту и,
следуя ей, продвигаться к  южной  гряде. Я проголодался и многое бы отдал за
съеденные  днем сандвичи.  У  меня  оставались  только  кусок хлеба и  пачка
сигарет. Курить на ветру  - занятие  неблагодарное,  но,  во всяком  случае,
сигареты утоляют голод.
     Я отчетливо  видел два  пика в небе. Когда я взглянул на них, то ощутил
волнение. Обогнув выступ и приблизившись к  южной стороне, я уже  знал,  что
скоро достигну цели. Я  продолжал подниматься и заметил, как сузилась горная
гряда и какой  крутой и отвесной сделалась скала на южных отрогах. Прямо над
моим плечом из влажного тумана  с востока начала всходить огромная луна. При
виде  ее я  почувствовал себя совершенно одиноким.  Как будто я шел  по краю
земли  и за мной и надо мной  простиралась Вселенная.  Никто не  сопровождал
меня  в странствиях  по  этой гигантской сфере, и я прокладывал себе  путь в
полной тьме.
     Когда взошла луна, человек, поднимающийся ввысь,  уже ничего  больше не
значил, не воспринимал себя как личность. Оболочка, в которую была заключена
моя  сущность,  двигалась вперед, не испытывая  никаких эмоций. Ее влекла  к
вершине горы какая-то безымянная сила, словно вобравшая  в себя могущество и
магию  луны.  Я был  движим ею,  подобно приливам и отливам  воды. Я не  мог
противиться закону, властно подчинившему меня, как не мог не дышать. В  моей
крови бродила уже не горная лихорадка, а настоящая магия гор. Меня влекла не
нервная энергия, а притяжение луны.
     Скала сузилась и сомкнулась над моей головой, образовав арку и впадину.
Я смог опуститься  на колени и осмотреться по сторонам. Затем ступил из тьмы
в полосу света, и прямо передо мной возникли два посеребренных луной  пика и
скала Монте- Верита.
     Впервые  в  жизни  я видел  абсолютную  красоту. Я забыл  о  цели моего
путешествия, перестал  беспокоиться о Викторе,  забыл о том, как сам  боялся
облаков, целый день преграждавших мне дорогу. Это был  конец  пути. Я достиг
цели. Время уже ничего не значило. Я больше не думал о нем. Я застыл,  глядя
на скалу, озаренную луной.
     Не знаю, сколько времени я оставался недвижим, не помню, как изменилась
и  сама башня, и окружавшие ее  стены, когда вдруг оттуда появились какие-то
фигуры,  которых  не было  раньше. Они стояли одна за другой  на  стенах, их
силуэты  четко вырисовывались на фоне  вечернего неба,  и я  решил,  что это
каменные статуи, так спокойны были они, так неподвижны.
     Я  находился слишком далеко и не  мог разглядеть их  лица. Одна из этих
фигур стояла в стороне от других, на  пороге  открывшейся башни. На ней было
длинное одеяние, окутывавшее  ее с головы до ног. Внезапно  мне  вспомнились
древние сказания о друидах, о  ритуальных  убийствах, о жертвах, отданных на
заклание. Эти люди поклоняются луне, а сегодня - полнолуние. Какую-то жертву
собираются бросить в пропасть, и я увижу это своими глазами.
     Я и прежде испытывал страх, но не ужас.  Сейчас я  пережил его в полной
мере. Я опустился на  колени,  передвинувшись в  тень, поскольку они, должно
быть,  заметили, что я  стою  на освещенной луной тропе.  Я увидел, что  они
подняли руки  над головами. До  меня донеслось медленное бормотание, сначала
глухое   и  невнятное,  затем  все  более  громкое  и   разборчивое,  словно
разорвавшее нависшую тишину. Эхо уносило звуки к  скале, поднимало их ввысь,
в  небеса, и опускало  чуть ли  не  в  пропасть.  Я  заметил,  что  все  они
повернулись к луне. Тут не было  ни жертв, ни ритуального убийства. Они пели
благодарственный гимн.
     Я спрятался еще глубже  в тень, сознавая свое невежество и стыдясь, что
вторгся в мир, где нет места непосвященным. Пение раздалось  совсем близко -
неземное,  пугающее и какое-то  непереносимо прекрасное. Я  обхватил  голову
руками,  закрыл глаза и  стал  склоняться  все  ниже,  пока не коснулся лбом
земли.  Затем медленно,  очень  медленно  величественный гимн  благодарности
начал стихать. Он опять превращался  в шепот, во вздох, слабел и замирал. На
Монте-Верита вернулось безмолвие. Но  я по-прежнему не решался  сдвинуться с
места. Мои руки  были плотно прижаты к голове, а лицо - к земле. Я сознавал,
что  объят ужасом. Я был  затерян между двумя мирами -  моим, исчезнувшим, и
другим, не принадлежащим мне. Если бы меня вновь скрыло облачное убежище...
     Я ждал, все еще стоя на коленях. Затем,  боязливо  изогнувшись, прополз
несколько  шагов  и поднял голову,  взглянув на  скалу.  Стены  и башня были
пусты. Фигуры исчезли. Луну заволокло темное и лохматое облако.
     Я встал, но не смог сделать и шага. Не отрывая глаз, смотрел я на башню
и стены. Ничто не  зашевелилось, когда луна спряталась за тучу. Должно быть,
ничего и не было - ни этих фигур, ни пения. Наверное, их создали мои страх и
воображение. Я подождал,  пока облако,  окутавшее  тучу,  рассеялось. Потом,
набравшись  храбрости,  вынул  из кармана  оба письма. Не знаю,  что написал
Виктор, но мое послание  было  таково:  "Дорогая Анна, странная  игра случая
привела меня в  деревню у  подножия  Монте-Верита. Там  я нашел Виктора.  Он
безнадежно болен и, думаю,  умирает.  Если у  Вас есть для него послание, то
оставьте  его  у  стены.  Я  ему передам.  Должен также  предупредить,  что,
по-моему,  Вашей  общине  грозит  опасность.  Люди из  долины  перепуганы  и
озлоблены, потому что у них исчезла девушка. Они собираются явиться сюда, на
Монте-Верита, и все разгромить. Хочу  сказать,  что Виктор по-прежнему любит
Вас и думает о Вас". Свою подпись я поставил в конце страницы.
     Я шел вдоль  стены. Приблизившись, увидел узкие окна,  которые  столько
лет  назад  описывал Виктор.  Мне показалось,  что за ними  кто-то  стоит  и
наблюдает и за  каждой  прорезью притаилась  в ожидании молчаливая фигура. Я
остановился и положил письма на камень у стены. В этот момент стена внезапно
раздвинулась. Крепкие руки схватили меня, я  упал навзничь,  а  руки сдавили
мне горло. Последнее, что я услышал, теряя сознание, был смех юноши.

     Я  очнулся  в   ярости,  возвращаясь  к  действительности  из  каких-то
безмерных глубин,  но  твердо знал, что минутой раньше был  не один.  Кто-то
стоял тогда рядом на коленях,  разглядывая меня. Продрогший и окоченевший, я
присел и осмотрелся по сторонам. Меня бросили в подвал примерно десяти футов
в длину.  Мертвенный  свет проникал только через узкую  прорезь  в  каменной
стене. Я взглянул на часы. Стрелки показывали без четверти пять. Очевидно, я
пролежал без сознания  около  четырех  часов и сейчас подвал освещали робкие
предрассветные лучи.
     Первое, что я почувствовал, был гнев. Меня одурачили. Люди из деревни у
подножия Монте-Верита солгали мне и Виктору. Крепкие руки,  схватившие меня,
и услышанный мной юношеский смех принадлежали самим жителям  деревни. Хозяин
дома и его сын  могли  добраться  до вершины  раньше  и ждать меня  там. Они
знали,  как проникнуть через стены.  Они долгие  годы обманывали  Виктора  и
решили заодно надуть и меня. Одному Богу известно - зачем. Они не собирались
нас грабить,  да у  нас ничего и не  было, кроме одежды. Они заперли  меня в
совершенно  пустом подвале, без признаков  человеческого жилья.  Там не было
даже ни  одной  доски.  Однако  странно, что они не  связали меня. В подвале
отсутствовала  дверь,  ее  заменял   похожий  на  окно  вход   -  узкий,  но
достаточный, чтобы кто-то один смог пройти.
     Я сидел,  ожидая, что  станет светлее и  мои руки, ноги и плечи обретут
прежнюю силу. Инстинкт самосохранения подсказывал мне, что я поступаю мудро.
Если бы  я  попытался  выбраться  отсюда,  то  легко мог  бы  споткнуться  в
полутьме, упасть и не вырваться из лабиринта ходов и лестниц.
     Когда  совсем рассвело, мои гнев и отчаяние усилились. Больше всего мне
хотелось отыскать хозяина дома, где жил Виктор, или его сына и хорошенько их
припугнуть,  надавать  им  тумаков, если  понадобится,  теперь-то им  уж  не
удастся  сразу повалить меня на землю. Ну  а что,  если они ушли  и оставили
меня здесь,  в безвыходном  состоянии? Предположив  это, я подумал, что они,
наверное,  проделывали подобные трюки с чужаками  и раньше -  долгие, долгие
годы. До них этим занимался старик, а до него - предки хозяина, и они,  а не
кто-нибудь иной,  заманивали  женщин  из  долины, обрекая  за стенами бедных
жертв  на голод и смерть.  Тревога, овладевшая  мной, могла бы  перерасти  в
панику,  если  бы  я  сосредоточился  на  этой  мысли.  Желая  хоть  немного
успокоиться,  я достал из кармана  пачку  сигарет. От первой  же затяжки мне
сделалось  легче,  запах   и   вкус   табака   принадлежали   знакомой   мне
действительности.
     Потом я  увидел  фрески.  На  них  падали  рассветные  лучи.  Ими  были
расписаны  стены  и  потолок  подвала. Они  не походили  ни на  грубую мазню
невежественных крестьян, ни на вдохновенные видения  верующих  художников. В
этих фресках чувствовались жизнь и энергия, цвет и сила, рассказывалась ли в
них  какая-то  история или  нет, я не  знал,  но  основным  мотивом являлось
поклонение луне.  Одни  фигуры были  изображены коленопреклоненными,  другие
стояли,  но все  они простирали руки вверх - к полной луне,  нарисованной на
потолке.  Однако  глаза  этих  поклонников луны, написанные  с  удивительным
мастерством, почему-то  смотрели  вниз, не  на  луну, а  на  меня. Я выкурил
сигарету  и отвернулся, но ощущал, что эти глаза неотступно следят  за мной.
Дневной  свет разгорался все ярче, и мне казалось, что я снова стою у стены,
а за  мной  из  узких  окон  наблюдают  безмолвные  свидетели.  Я  поднялся,
отшвырнул  окурок  и вдруг  понял,  что предпочту  любой конец,  лишь бы  не
оставаться здесь, в подвале,  одному  с нарисованными на стенах фигурами.  Я
подошел к выходу и в эту минуту опять  услыхал смех. На сей раз тише, словно
приглушенный, но задорный и такой же молодой. Этот чертов мальчишка...
     Я вышел,  пригнувшись, проклиная его и что-то  крича. У него мог быть с
собой  нож,  но  это  меня не  пугало.  А  вот  и  он,  прижался  к стене  и
подкарауливает меня. Я увидел, как заблестели его глаза, успел заметить, что
волосы у него коротко острижены,  и с размаху влепил ему  пощечину. Когда он
перебежал  на другую сторону,  до меня  донесся его смех.  Он  был не  один.
Кто-то стоял  позади него, а за тем еще  третий. Они набросились  на меня  и
повалили,  словно  у меня уже не осталось никаких сил. Первый  из них прижал
мне грудь своим коленом и сдавил горло руками, продолжая смеяться надо мной.
     Я лежал, с трудом дыша, и он ослабил свои "железные объятья".  Все трое
следили за мной, по-прежнему с улыбкой на губах. Я  наконец  разглядел их  и
понял, что они не  похожи ни на мальчишку из  деревни, ни на его отца, ни на
кого из местных  жителей или обитателей долины, зато очень напоминают людей,
нарисованных на фресках.
     У них были глаза с тяжелыми веками, чуть раскосые, безжалостные,  вроде
тех, которые я когда-то видел на египетских гробницах и на старинных  вазах,
долго  считавшихся  погребенными  под щебнем  и  пылью разрушенных  городов.
Одетые  в  туники  до  колен,  с   обнаженными  руками  и  ногами,   коротко
остриженные, они поражали какой-то необычной, суровой красотой и дьявольской
грацией. Я попытался подняться с  пола, но державший  за горло отбросил меня
назад,  и  мне стало ясно,  что я ничего не значу для него и его собратьев и
если они  захотят,  то, не  колеблясь, сбросят  меня со  стены  в пропасть у
Монте-Верита. Значит,  конец  и исход моей  жизни - только  вопрос  времени.
Виктор умрет один в хижине у подножия горы.
     -Продолжайте,  -  сказал   я,  -  добивайте  меня.  -  Обессиленный,  я
почувствовал,  что больше не выдержу. Я ждал, что они опять начнут смеяться,
издевательски  и  молодо,  схватят  меня  за  руки  и  за  ноги  и,  яростно
раскачивая,  вышвырнут через узкое окно в темноту  и небытие. Я закрыл глаза
и,  собравшись  с  духом,  приготовился к самому  страшному.  Но  ничего  не
случилось. Я ощутил, что юноша коснулся моих губ, и открыл глаза. Он все еще
смеялся,  в руках у него была чаша с молоком. Не говоря ни слова, он  жестом
показал,  чтобы  я  выпил.  Я  покачал  головой,  но  его друзья  подошли  и
опустились  на колени,  поддерживая меня  за плечи  и спину, и  я  отхлебнул
глоток,  глупо,  признательно,  как  ребенок.  Пока они держали  меня, страх
неожиданно улетучился, как будто от них мне передалась сила и не только руки
у меня вновь окрепли, но и весь я словно воскрес.
     Когда я кончил пить, первый из них забрал  у меня чашу и поставил ее на
пол,  а затем  приложил мне к сердцу  руки.  Ни  разу в жизни я не испытывал
такого  чувства,  словно  на меня  снизошла  частица  Божества, спокойная  и
могущественная, и,  соприкоснувшись со мной,  навеки унесла тревогу и страх,
усталость и ужасы минувшей ночи,  воспоминания о тумане и облаках в горах, о
Викторе, умирающем  в  своей одинокой  постели, -  все  это  вдруг  потеряло
какой-либо смысл, превратилось  в ничто в  сравнении  с ощущением  красоты и
мощи, которые  я только  что  познал.  Если  Виктор умирает,  это  не  имеет
значения. Его тело станет некоей оболочкой, лежащей в деревенской хижине, но
сердце будет биться здесь, так же, как и мое, и его дух тоже явится к нам.
     Я мысленно произнес "к нам", потому что мне показалось, будто, находясь
тут, в тесной келье, я духовно породнился с окружавшими меня молодыми людьми
и сделался одним из них.  Это  все еще очень странно,  непривычно и способно
сбить  с  толку, подумал я,  но это и  есть счастье. Я всегда надеялся,  что
смерть  будет такой. Боль и невзгоды ушли, а  сущность бытия плавно струится
прямо из сердца, а не из неверного разума.
     Юноша,  улыбаясь, убрал  от меня руки, но я продолжал  чувствовать себя
сильным  и  крепким. Он поднялся,  и  я двинулся вслед  за ними  к выходу из
кельи. Там  не было ни углублений, похожих на ульи,  ни петляющих коридоров,
ни темных  стен -  мы  сразу  оказались в большом, открытом дворе, который и
окружали с трех сторон эти кельи. Четвертый  выход вел к пикам Монте-Верита,
покрытым  льдом, прекрасным  и озаренным розовым цветом восходящего  солнца.
Ступени, прорубленные  во льду, поднимались к вершинам горы, и  я уже  знал,
почему  за стенами  и во дворе царит  такая тишина: там  я увидел обитателей
монастыря, застывших на ступенях. Они были коротко острижены и одеты в такие
же туники, оставлявшие обнаженными руки и ноги, с поясами на талиях.
     Мы миновали двор и  стали подниматься по  ступеням. Неподвижно стоявшие
молчали, не пытаясь заговорить  ни  со  мной, ни друг  с другом, но, подобно
трем моим спутникам, улыбались. Их улыбки  нельзя было назвать вежливыми или
ласковыми,  к  чему  мы  привыкли  в  нашем  мире,  они  произвели  на  меня
впечатление  странно-  возбуждающих,  словно мудрость,  ликование и  страсть
слились в  них воедино.  Я не  мог сказать  ни сколько  им  лет,  ни кто эти
существа  -  мужчины  или  женщины,  но  меня  до  глубины души  поразила  и
вдохновила  красота их лиц  и  тел, и мне внезапно захотелось стать одним из
них, быть одетым, как они, любить, как они, смеяться и молчать.
     Я  взглянул на свои куртку, рубашку, бриджи  для гор,  толстые носки  и
ботинки,  и  меня  захлестнули ненависть  и  презрение.  Они показались  мне
одеждой  мертвеца. Я быстро разделся и  бросил все вещи во дворик  позади. Я
стоял обнаженный под солнечными лучами. Мне  не было стыдно. Я совершенно не
сознавал,  как  выгляжу, и это  меня  не тревожило. Я знал  только, что  мне
хотелось  покончить  со  всем  мирским  облачением,  а  мой  костюм  как  бы
символизировал того, кем я был прежде. Мы поднялись по ступенькам к вершине,
и  теперь перед  нами  простирался  весь  мир. На  небе  не было  заметно ни
облачка,   ни   туманной  дымки,   более  низкие  вершины  гор  терялись   в
бесконечности. Внизу, совсем не привлекая нашего внимания, смутно  виднелись
спокойные  зеленые долины, реки  и маленькие сонные города.  Оторвав  от них
свой   взор,  я  посмотрел  на  пики  Монте-Верита,  разделенные  узкой,  но
непроходимой  пропастью.  Стоя  на  вершине и глядя  вниз,  я с изумлением и
трепетом осознал, что мои  глаза не в состоянии  проникнуть в  самую  глубь.
Стены  голубого  льда,  спускаясь  все  ниже,  делались  неощутимыми,  будто
растворялись в огромной, бездонной  пропасти, навечно  скрытой в  сердцевине
горы. Лучи солнца,  в которых  купались  вершины,  никогда  не  доходили  до
глубин, как и свет полной луны, но я решил, что по форме пропасть напоминает
чашу, зажатую в руках.
     Там, у края, стоял  кто-то  в  длинном белом одеянии,  и, хотя я не мог
рассмотреть  черты  лица  -  их скрывал капюшон, - высокая,  прямая фигура с
гордо откинутой назад  головой  и  простертыми  вверх  руками  заставила мое
сердце забиться от тревожного ожидания.
     Я знал, что это Анна. Никто другой не мог бы стоять именно так. Я забыл
о Викторе, о том, что передал ей его письмо, забыл о времени и пространстве,
о всех прошедших годах. Я помнил  только исходившее от  нее спокойствие,  ее
замечательную красоту, помнил, как тихий, умиротворенный голос говорил  мне:
"Мы оба, в конце концов, ищем одно и то же". Я понял, что всегда любил ее и,
хотя она встретила  Виктора  первым, выбрала его и  вышла за него замуж, узы
брака ничего не значили  для нас.  Наши души  встретились, соприкоснулись  и
почувствовали друг друга с первой же минуты,  когда  Виктор познакомил нас в
клубе,  и  эта  загадочная,  необъяснимая  связь  сердец,  преодолевшая  все
преграды  и барьеры,  всякую сдержанность, навсегда сохранила нашу близость,
несмотря на безмолвие и долгие годы разлуки.
     Я допустил ошибку с самого начала,  позволив ей уйти на поиски ее горы.
Если бы  я  отправился  вместе  с ними,  как  они  предложили в тот  день  в
географическом магазине, интуиция подсказала бы мне, что она задумала, и эти
чары снизошли  бы и на меня. В отличие от Виктора, я не смог бы заснуть в ту
ночь  в  деревенской хижине, но встал и пошел бы за ней,  и мои растраченные
понапрасну,  бессмысленные,  не  тем  занятые  годы  стали  бы  нашим  общим
временем. Я разделил бы его с ней в горах, отрезанный от всего мира.
     Я снова  посмотрел на себя  и  тех, кто стоял за мной,  и начал  смутно
догадываться,  какую  страсть,  граничащую с болью,  какой экстаз любви  они
познали, а я об этом и не ведал.  Их молчание было не обетом, обрекшим их на
жизнь во тьме, а миром, подаренным горами. Безмолвие соединило их души общей
мелодией.  К чему  слова,  когда улыбки так  полно  заменили и речь и мысль,
когда смех, неизменно ликующий, исходит  прямо из сердца и никогда никем  не
подавляется. Нет, это не  тайный,  монашеский  орден, мрачный, погребальный,
отвергающий  любые  порывы  страсти.  Здесь господствовала  полнота  жизни -
несмолкаемая,   насыщенная  -  и  великий  жар  солнца  проникал  в  вены  и
пульсировал  в   них,  становясь  частью   живой   плоти.  Морозный  воздух,
соединенный  с  прямыми  солнечными  лучами,  очищал  тело,  легкие,  вливал
бодрость и силу. Я ощутил их, когда пальцы коснулись моего сердца.
     За ничтожный отрезок времени у меня изменились все  ценности и человек,
поднимавшийся  в горы  сквозь  пелену  тумана,  испуганный,  раздраженный  и
озлобленный,  казалось,  уже более не существовал.  Я был не молод, сед, для
всех  остальных в мире,  если бы они увидели меня сейчас, наверное, безумец,
посмешище  и  дурак. И  я стоял, обнаженный, вместе с ними на Монте-Верита и
простирал руки к солнцу. Оно уже ярко светило над нами, обжигая мою кожу, от
чего я испытывал одновременно  боль и наслаждение.  Его жар  проникал мне  в
сердце и легкие.
     Я продолжал, не отрывая глаз, смотреть на Анну. В эти минуты я любил ее
так сильно, что сам услышал, как  воскликнул: "Анна, Анна..." Она знала, что
я здесь, и подняла руку  в ответ.  Никому не  было до  этого  дела, никто не
обратил внимания. Они смеялись вместе со мной, они поняли.
     Затем к  ней  подошла девушка  в простом деревенском  платье, туфлях  и
чулках, с распущенными  волосами. Я подумал, что ее руки сложены вместе, как
во время молитвы, но ошибся. Она прижимала их к сердцу. Девушка приблизилась
к краю пропасти, где стояла Анна. Прошлой ночью, при свете луны, меня терзал
страх, теперь  от  него  не  осталось и  следа. Я  был принят в их  круг. На
мгновение  солнечные лучи  озарили выступ  пропасти и голубой  лед засверкал
разноцветными искрами. Мы в едином порыве опустились на колени, обратив лица
к солнцу, и я снова услышал благодарственный гимн.
     Так,  подумалось мне,  благословляли  некогда люди восход  солнца,  так
поклонялись  его  закату.  Здесь  нет  ни  символа веры,  ни  Спасителя,  ни
Божества. Только солнце, дарящее нам свет и жизнь. И так было испокон веков,
еще при сотворении мира.
     Лучи  солнца уже  не освещали горы,  и девушка, поднявшись,  сбросила с
себя все одежды - сняла ботинки, чулки, платье. Анна с ножом в руках подошла
к ней и коротко остригла ей волосы. Девушка стояла перед ней,  как и раньше,
прижав руки к сердцу.
     Теперь  она свободна, размышлял я,  она не вернется назад, в долину. Ее
родители и жених станут носить  по ней траур и никогда не узнают, что обрела
она  здесь,  на  вершине  Монте-Верита.  В  долине,   как  и  прежде,  будут
праздновать  помолвки  и обручения, плясать на свадьбах,  а  потом  суматоха
короткого,  радостного  и  романтического  мига  уступит  место  обыденности
семейной  жизни,  заботам  о доме, детях,  разочарованию, горечи,  болезням,
невзгодам,  унылому  течению  будней,  надвигающейся  старости.  Отныне  она
спасена от  этого.  Здесь не потеряно ни одно  чувство. Любовь и красота  не
умирают и не  блекнут. Жизнь  сурова, но сурова и  сама природа,  и  они  не
ведают жалости. Но она мечтала о монастыре в долине, стремилась в него, живя
там, и ради него пришла сюда, в горы. Здесь она узнает все, что  раньше было
ей  неизвестно  и  чего  она  никогда  не открыла бы,  оставшись в том мире.
Страсть и радость, смех, жар солнца, притяжение луны, любовь без эмоций, сон
без  тревожного пробуждения. Вот почему они так ненавидят их там,  в долине,
вот почему  они боятся Монте-Верита.  На вершине есть  то, чего они лишены и
чего у них никогда не будет, и потому они злы, завистливы и несчастны.
     Затем Анна повернулась, и девушка, добровольно отказавшаяся и от своего
пола, и  от своей  прежней жизни в  деревне,  босая, с обнаженными руками  и
ногами,  коротко  остриженная,  стала  неотличима от  остальных. Она  сияла,
улыбалась, и я знал, что больше ей ничего и никогда не понадобится.
     Они  спустились  во  двор,  оставив   меня  одного  на   вершине,  и  я
почувствовал себя отщепенцем, перед которым закрылись Райские Врата.
     Мгновение  сопричастности  блеснуло  и исчезло. Они  принадлежали этому
месту, а я нет. Я был чужаком из мира, простиравшегося внизу. Я снова оделся
и,  против  воли,  вернулся  к  своему нормальному  состоянию. Я вспомнил  о
Викторе,  о моем  поручении  и двинулся вслед за ними по ступенькам во двор.
Оглядевшись по сторонам, я увидел, что  Анна ждет меня в  башне наверху. Они
расступились,  дав мне пройти, и я  обратил внимание, что Анна, единственная
из всех, одета в белое длинное платье с капюшоном. Башня была очень высокой,
устремленной в  небеса. Характерно, что  Анна  сидела  на  верхней ступеньке
башни в той  же позе - я  хорошо  ее запомнил, - как когда-то у камина в  их
гостиной:  высоко  подняв  колено  и опершись  на него локтем.  Сегодня было
вчера. Сегодня было двадцать шесть лет назад  и мы снова сидели вдвоем  в их
поместье в Шропшире. Сейчас от  нее исходила та же тишина, что и тогда.  Мне
хотелось упасть перед  ней на колени и  робко  коснуться ее  руки, но вместо
этого я приблизился и встал у стены, скрестив руки.
     -Итак, ты наконец нашел это, - сказала она, - тебе понадобилось немного
времени.
     Ее голос звучал так же спокойно и мягко, он совсем не изменился.
     -Это ты  привела меня сюда? - спросил  я. - Это ты позвала  меня, когда
самолет попал в аварию?
     Она  засмеялась, я никогда не расставался с ней.  Время остановилось на
Монте- Верита.
     -Мне хотелось, чтобы ты пришел гораздо раньше, -  продолжала  она, - но
ты  удалился  от  меня  в  мыслях. Как бы  повесил  трубку.  Для телефонного
разговора всегда нужны двое. У вас это по-прежнему так?
     -Да,  - ответил я, -  и у аппаратов  для контакта  есть  клапаны.  Но у
сознания таких возможностей, увы, не существует.
     -Твое сознание много лет было как запертый ящик, - сказала она, - какая
жалость, у нас нашлось бы столько общего. Виктор должен был делиться со мной
своими размышлениями в письмах. А тебе этого не потребовалось бы.
     Думаю, что в эту минуту во мне пробудилась первая надежда. Я должен был
осторожно расчистить ей путь.
     -Ты прочла наши письма? - спросил я. - Ты знаешь, что он умирает?
     -Да, - ответила она, - он болен уже много недель.  Вот почему я хотела,
чтобы  ты был  здесь в это  время,  чтобы ты был  с ним, когда  он умрет. Он
почувствует себя лучше, если ты вернешься и расскажешь, что говорил со мной.
Он будет счастлив.
     -Но почему ты сама не придешь к нему?
     -Лучше так, - заметила она. - Тогда он сможет сохранить свою мечту.
     Его мечту?  Что  она имела в виду? Что  они здесь,  на Монте-Верита, не
всесильны? Она поняла, что им грозит беда.
     -Анна,  - начал я, - я сделаю все, что ты захочешь. Я вернусь к Виктору
и  буду с ним  до конца. Но времени очень мало. Тебя  и  других подстерегает
серьезная  опасность. Завтра,  а  может быть, даже сегодня  вечером  люди из
долины  явятся  на  Монте-Верита,  ворвутся сюда, разрушат монастырь и убьют
вас.  Тебе необходимо скрыться  до их прихода.  Если у  вас нет  возможности
спастись, то  позволь  мне  что- то  сделать и помочь.  Мы не так далеко  от
цивилизации,  и это вполне осуществимо. Я могу спуститься в  долину, вызвать
по телефону полицию, войска, прибегнуть к силе закона...
     Мои слова как бы повисли в воздухе, ведь и мне самому эти планы были не
до конца  ясны, но  я хотел,  чтобы она поверила мне, почувствовала, что  на
меня можно положиться.
     -Суть в том, - сказал  я, - что отныне вы не сможете больше здесь жить.
Если  мне удастся предотвратить их нападение сейчас,  а это маловероятно, то
оно  произойдет   на  следующей  неделе,  в  следующем  месяце.  Дни   вашей
безопасности сочтены. Ты столько лет живешь в  уединении и не понимаешь, что
творится в мире. Даже эта страна  расколота надвое подозрительностью, и люди
из  долины  -  уже  не  суеверные крестьяне  прошлых  лет, у них современное
оружие, и они готовы на все. Вам не спастись на Монте-Верита.
     Анна ничего  не ответила мне.  Она сидела  на  ступеньке, слушая  меня,
далекая и молчаливая, в белом платье с капюшоном.
     -Анна,  -  продолжал я, - Виктор умирает. Быть  может,  его  уже нет  в
живых. Когда ты оставила его, он не сумел тебе  помочь. Но я смогу. Я всегда
любил тебя. Нет  смысла  говорить тебе об этом  сейчас. Ты сама  должна была
догадаться.  Уйдя на  Монте-Верита двадцать  шесть  лет  назад, ты разрушила
жизнь  не только Виктору, но и мне. Но сейчас  это уже не имеет  значения. Я
снова  нашел  тебя.  В   мире  есть   пустынные  места,  уединенные  уголки,
недоступные  для  цивилизации.  Мы  сможем  жить  там вдвоем или  с  другими
обитателями монастыря, если  они захотят отправиться вслед за  нами. У  меня
достаточно денег, тебе ни о чем не придется беспокоиться.
     Я  увидел  мысленным  взором,  как  обсуждаю  практические   вопросы  в
консульствах  и посольствах, достаю  паспорта, другие документы,  одежду.  Я
также увидел карту мира  и начал думать о горных хребтах от Южной Америки до
Гималаев,  от  Гималаев  до  Африки  или   о  северных  просторах  Канады  и
Гренландии, все еще неизведанных и необжитых.  Были и бесчисленные, никем не
заселенные острова,  куда  залетают  лишь морские  птицы. Гора  или  остров,
поросшие кустарником прерии или пустыни, непроходимые леса или  Арктика -  я
не  знал, что  предпочтет Анна. Но я не  видел ее  целую  вечность и  мечтал
только об одном - остаться с ней навсегда.
     Теперь это  стало  возможно, потому  что  Виктор,  имевший  на нее  все
законные права, умирал. Я говорил жестко. Я сказал правду. Я ничего не утаил
от нее и решил ждать, что она мне ответит.
     Анна засмеялась  тем  ласковым  смехом, который  я  так любил  и хорошо
помнил. Мне захотелось  подойти и обнять ее  - в этом смехе звучали радость,
надежда, сила.
     -Ну как? - спросил я.
     Она поднялась, подошла и, очень спокойная, встала рядом со мной.
     -Был когда-то человек, - сказала она, - который зашел в кассу вокзала в
Ватерлоо и срывающимся от волнения голосом попросил продать ему билет в Рай.
Только туда, а не обратно. И, когда ему объяснили, что такого места на земле
нет,  он схватил чернильницу и швырнул ее  в лицо кассиру.  Явилась полиция,
человека увезли и посадили в тюрьму. Похоже, что и ты попросил у меня сейчас
билет в Рай. Здесь - гора Истины, а это совсем иное.
     Я был  удивлен, даже разгневан. Она не приняла всерьез  ни одного слова
из моих планов и вздумала надо мной посмеяться.
     -Что же  ты тогда  предлагаешь? -  спросил я. - Ждать здесь,  за  этими
стенами, людей из долины, которые придут и все разрушат?
     -Не беспокойся о нас, - ответила она, - мы знаем, что нам надо делать.
     Она  говорила  равнодушно,  как о не слишком-то  важном событии, и  я с
ужасом осознал, что будущее, задуманное мной для нас обоих, начинает от меня
ускользать.
     -Значит, ты владеешь каким-то секретом? - задал  я  вопрос, чуть  ли не
обвиняя ее. - Ты способна сотворить чудо и спасти себя и других? А как же я?
Ты не возьмешь меня с собой?
     -Ты   сам   не  пойдешь,  -  твердо  заключила  она,  -  чтобы  создать
Монте-Верита,  как  ты знаешь, потребовалось время. Это труднее,  чем ходить
полуобнаженным и поклоняться солнцу.
     -Я понимаю, - согласился я, - и готов начать все сначала, познать новые
ценности. Я не принес миру пользы. Талант, труд, успех -  все суета сует. Но
если бы я мог быть с тобой?
     -Как со мной? - переспросила она.
     Я растерялся,  не зная, что ей  сказать, вопрос  был  задан внезапно  и
очень  прямо. В  душе  мне,  конечно,  хотелось  всего  того,  что  от  века
происходило между мужчиной и женщиной, но не сразу, а потом, когда мы найдем
нашу  другую гору или пустыню  или  любое место, где можно будет скрыться от
мира. Не стоило напоминать ей сейчас об этом, хотя бы она и позволила мне.
     -Я люблю тебя и всегда любил. Разве этого недостаточно? - спросил я.
     -Нет, - по-прежнему твердо ответила она, - не на Монте-Верита.
     Анна  откинула  свой капюшон,  и  я увидел  ее лицо. Мне стало жутко, я
застыл  на месте и на мгновение лишился дара речи. От шока  мое сердце почти
не  билось.  Одна  сторона  ее  лица  была полностью  выедена, обезображена,
чудовищна.  Болезнь  уничтожила  ее  бровь,  щеку,  шею,  покрыла пятнами  и
иссушила кожу. Глаза, которые я так любил, потускнели и глубоко запали.
     -Видишь, - сказала Анна, - это вовсе не Рай.
     Думаю, что я отвернулся. Не помню. Знаю только, что я  прижался к башне
и  поглядел  вниз,  в  бездну,  но ничего  не  увидел, кроме  гряды облаков,
скрывавших от меня мир.
     -Это случалось и с другими, - продолжала она, - но они  умирали. Если я
пережила  их, то  просто  потому,  что оказалась  крепче. Проказа никого  не
щадит, даже мнимых бессмертных  на Монте-Верита. Но поверь, это  меня больше
не волнует. Я ни о чем не жалею. Помнишь, я когда-то сказала тебе  - уходя в
горы, мы должны отдать им  все. Так я  и сделала. Я давно  уже не страдаю, и
обо мне не нужно страдать.
     Я ничего не ответил и почувствовал, что слезы  катятся у меня по щекам.
Я не стал вытирать их.
     -На Монте-Верита  нет ни иллюзий, ни мечтаний, - заключила  она, -  они
остались в другом мире,  внизу. Ты  тоже  принадлежишь этому, земному  миру.
Если я разрушила твои фантазии, твои мечты обо мне - прости меня. Ты потерял
ту Анну, которую когда-то знал,  и нашел вместо нее другую. Какую ты  будешь
помнить  дольше, зависит  от тебя. А теперь возвращайся в свой мир  мужчин и
женщин и построй себе Монте-Верита.
     Где-то внизу росли кустарники,  низкие деревья, шелестели травы, где-то
внизу простиралась земля, громоздились камни, журчали ручьи. Далеко отсюда в
долине стояли дома, где мужчины жили с женами, растили детей. В домах  горел
огонь, над  крышами вился  дымок,  светились  окна. Где-то в  мире проходили
железные дороги, высились города. Столько  городов, столько  улиц! И везде в
высоких зданиях множество людей, в окнах свет. Они были внизу, под облаками,
под Монте-Верита.
     -Не тревожься  и не  бойся,  -  попыталась успокоить меня Анна, - а что
касается людей из долины, то они не смогут причинить нам зло. Только одно...
- Она помедлила,  и, хотя я  не  смотрел  на нее,  мне показалось,  что  она
улыбнулась. - Пусть Виктор сохранит свою мечту, - промолвила она.
     Анна взяла меня за руку, и мы  спустились по ступенькам башни, миновали
двор и вышли к монастырским стенам. Обитатели Монте-Верита стояли неподалеку
и следили за нами, в туниках, оставляющих обнаженными руки и ноги, и коротко
остриженные.  Среди  них  я  заметил  и  новенькую  -  девушку  из  деревни,
отказавшуюся от мира. Она стала одной из них. Я увидел, как она обернулась и
поглядела на Анну. Я уловил выражение ее глаз - в них не  было ужаса, страха
или  отвращения. Все они смотрели на Анну с восхищением, зная и понимая, что
с ней происходит. До меня дошло - они чувствовали и разделяли  пережитое ею,
принимая это как должное. Она не одинока.
     Они перевели свой  взгляд на меня, и  лица  их сразу изменились, вместо
любви и сопричастности я ощутил  жалость.  Анна не стала прощаться со  мной,
только  на  секунду положила  мне  руку  на  плечо.  Затем  ворота  в  стене
отворились  и мы  расстались. Солнце уже  не  стояло над головой. Оно начало
клониться к  западу.  Откуда-то  снизу  выплыла вереница  белых  облаков.  Я
повернулся спиной к Монте- Верита.

     До деревни я  добрался вечером. Луна еще не взошла. Часа через два  она
появится из-за восточной горной  гряды  и осветит все  небо. Люди  из долины
собрались и ждали. Их было человек триста, если  не больше. Они разбились на
группы  и встали около  домов.  Все были вооружены: кто ружьями и гранатами,
кто - по старинке  -  пиками и топорами. Они  зажгли костры  на улице  между
хижинами  и  принесли  с  собой продовольствие.  Одни  из них стояли, другие
сидели перед кострами.  Они ели,  пили, курили и переговаривались. Некоторые
привели с собой собак и крепко держали их за поводки.
     Хозяин  нашего  дома стоял  в  дверях  вместе с  сыном.  Они тоже  были
вооружены - мальчишка держал в руках пику, за поясом у него поблескивал нож.
Мужчина угрюмо и тупо поглядел на меня.
     -Ваш друг умер, - сказал он. - Он мертв уже несколько часов.
     Оттолкнув его, я  вошел в  спальню. Там  горели свечи: одна у изголовья
постели, другая  -  в ногах. Я наклонился над Виктором и  взял его  за руку.
Хозяин солгал мне. Виктор  еще дышал. Ощутив, что я  дотронулся до его руки,
он открыл глаза.
     -Ты видел ее? - спросил он.
     -Да, - ответил я.
     -Я знал, что так будет, - сказал он, - я чувствовал, что  это случится.
Она  моя жена,  и я  любил  ее все эти годы,  но она  позволила увидеть себя
только тебе. Хотя теперь уже поздно ревновать.
     Свечи  слабо  горели. Он не мог видеть  тени  у  дверей,  не слышал  ни
разговоров, ни перешептываний за окнами.
     -Ты передал ей мое письмо? - спросил он.
     -Да, она получила его, -  отозвался я, - она просила тебя  ни о  чем не
беспокоиться, не волноваться. Она здорова. С ней все в порядке.
     Виктор улыбнулся. Он по-прежнему держал меня за руку.
     -Итак, это правда, - проговорил он, - все мои мечты о Монте-Верита. Она
счастлива и спокойна, и она никогда не состарится, не утратит своей красоты.
Скажи мне, ее волосы, глаза, улыбка остались прежними?
     -Да, они  все те же, - подтвердил я. - Анна всегда будет самой красивой
женщиной из всех, кого мы знали.
     Он промолчал. И, пока  я ждал, стоя около него,  до меня  вдруг донесся
призывный звук рога, ему начал вторить  другой, а  затем еще один. Я услышал
шум, беспокойные движения - они вешали себе на плечи  ружья, гасили костры и
были готовы двинуться в путь. Громко залаяли собаки, собравшиеся возбужденно
засмеялись.  Когда  они  скрылись  из  виду, я вышел  и долго стоял  один  в
опустевшей деревне, глядя, как из  темной долины выплывает  на  небо  полная
луна.


Last-modified: Fri, 07 Sep 2001 05:30:53 GMT

Оцените этот текст: