м утонуть, и это было бы лучше для него, чем расстаться со "Старым кораблем". Могла утонуть и Англия; это было бы лучше для нее, чем потерять "Старый корабль". Но это несерьезно и недоступно; и Пэмп думал о том, как море искривило и яблони в его саду и его самого. Печально у моря... По берегу шел только один человек. Он приближался, становился все выше, и лишь тогда, когда он стал выше человеческого роста, Пэмп с криком вскочил. Луч утреннего солнца упал на голову путника, и волосы его запылали, словно костер. Бывший король Итаки неторопливо приближался к "Старому кораблю". Он приплыл на берег в шлюпке броненосца, едва видного на горизонте. Одет он был по-прежнему в зеленую с серебром форму, изобретенную им самим для флота, которого и раньше почти не было, а теперь не было совсем; на боку у него висела прямая морская шпага, ибо условия капитуляции не обязывали ее отдать; а в мундире, при шпаге находился большой, довольно растерянный человек, чье несчастье состояло в том, что его сильный разум был все же слабее его тела и его страстей. Всем своим телом он опустился на стул прежде, чем Пэмп нашел слова, чтобы выразить радость. Потом сказал: - Есть у тебя ром? И, словно чувствуя, что эта фраза нуждается в объяснении, прибавил: - Наверное, я уже никогда не буду моряком. Значит, мне надо выпить рому. Хэмфри Пэмп был талантлив в дружбе и понял старого друга. Не сказав ни слова, он пошел в кабак и вернулся, неторопливо толкая то одной, то другой ногой два легко катящихся предмета, словно играл в футбол двумя мячами. Один из этих предметов был бочонком рома, другой - большим сыром, похожим на барабан. Он умел делать много полезных вещей, в том числе - открывать бочки, не взбалтывая содержимого; и как раз искал в кармане соответствующий инструмент, когда ирландский его друг сел прямо и сказал с неожиданной трезвостью: - Спасибо, Хэмп. Я совсем не хочу пить. Теперь я вижу, что могу выпить, и не хочу. А хочу я, - тут он ударил кулаком по столу, так что одна ножка подкосилась, - а хочу я узнать, что тут у вас делается, кроме чепухи. - Что ты называешь чепухой? - спросил Пэмп, задумчиво перебирая письма. - Я называю чепухой, - закричал ирландец, - когда Коран включают в Писание! Я называю чепухой, когда помешанный пастор предлагает воздвигнуть полумесяц на соборе святого Павла. Я знаю, что турки наши союзники, но это бывало и раньше, а я не слышал, чтобы Пальмерстон или Колин Кэмпбелл разрешали такие глупости. - Понимаешь, - сказал Пэмп, - лорд Айвивуд очень увлекся. Недавно, на цветочной выставке, он говорил, что пришло время слить христианство и ислам воедино. -И назвать хрислам, - угрюмо сказал Дэлрой, глядя на серый и лиловый лес за кабачком, куда сбегала белая дорога. Она казалась началом приключения; а он приключения любил. - И вообще, ты преувеличиваешь, - продолжал Пэмп, чистя ружье. - С полумесяцем было не совсем так. Мне кажется, доктор Мул предложил двойную эмблему, крест и полумесяц. И потом, он не пастор. Говорят, он атеист, или этот, агностик, как сквайр Брентон, который жевал дерево. У сильных мира сего есть свои моды, но они длятся недолго. - На сей раз это серьезно, - сказал его друг, качая огромной рыжей головой. - Твой кабак - последний на побережье, а скоро будет последним в Англии. Помнишь "Сарацинову голову" в Пламли, на самом берегу? - Да, да - кивнул кабатчик. - Моя тетка была там, когда он повесил свою мамашу. Но кабак очень хороший. - Я сейчас проплывал мимо, - сказал Дэлрой. - Его больше нет. - Неужели пожар? - спросил Пэмп, оставляя ружье. - Нет, - отвечал Дэлрой. - Лимонад. Они забрали эту бумагу, как ее там. Я сочинил по этому случаю песню и сейчас ее спою. И, внезапно оживившись, он заревел громовым голосом песню собственного сочинения на простой, но вдохновенный мотив: "Голова Сарацина" отовсюду видна. Но уж больше под нею не пивать нам вина: Злые старые леди навели там уют - и с тех пор в "Сарацине" только чай подают! "Голова Сарацина" - родом издалека: Из Аравии Ричард вел с победой войска, И где пир он устроил - так гласила молва - Пику в землю воткнул, а на ней - Голова. - Эй - крикнул Пэмп и снова тихо свистнул. - Сюда идет сам лорд. А тот молодой человек в очках - что-то вроде комитета. - Пускай идут, - сказал Дэлрой и заорал еще громче: Голова оказалась долговечней царей, И ужасные мысли скопилися в ней: О Здоровье Народа, о Полезной Еде,О питье сарацинов - апельсинной воде... "Голова Сарацина" глядит свысока, Чай здесь льется рекой, а вина ни глотка! Хоть бы кто-нибудь мне объяснил, дураку, Как такое пришло Сарацину в башку? Когда последний звук этого лирического рева прокатился сквозь яблони вниз, по белой лесной дороге, капитан Дэлрой откинулся на спинку стула и добродушно кивнул лорду Айвивуду, который стоял на лужайке величаво-холодный, как всегда, но чуточку поджав губы. Из-за его спины виднелся молодой человек в двойных очках; очевидно, то был Дж. Ливсон, секретарь.На дороге стояло еще трое, и Пэмп с удивлением подумал, что такие разные люди могут сойтись только в фарсе. Первый из них был полицейский инспектор, второй - рабочий в коричневом фартуке, похожий на плотника, третий - старик в пунцовой феске, но в безупречном костюме, который его явно стеснял. Он что-то объяснял полицейскому и плотнику, а они, по всей видимости, старались сдержать смех. - Славная песня, милорд, - сказал Дэлрой с веселым самодовольством. - Сейчас я спою вам другую. - И он прочистил горло. - Мистер Пэмп, - сказал лорд Аививуд красивым, звонким голосом. - Я решил явиться сюда сам, чтобы вы поняли, что мы были к вам слишком милостивы. Самая дата основания вашего кабака подводит его под закон тысяча девятьсот девятого года. Он построен, когда здешним лордом был мой прадедушка, хотя, если не ошибаюсь, назывался тогда иначе, и... - Ах, милорд, - со вздохом перебил его Пэмп, - лучше бы мне иметь дело с вашим прадедушкой, даже если бы он женился на тысяче негритянок, чем видеть, как джентльмен из вашей семьи отнимает единственное достояние у бедного человека. - Постановление заботится именно о бедных, - бесстрастно отвечал Айвивуд, - а результаты его пой дут на пользу всем до единого. - Обратившись к секретарю, он прибавил: - У вас второй экземпляр,-и получил в ответ сложенную вдвое бумагу. - Здесь полностью объяснено, - продолжал он, надевая очки, которые так старили его, - что Постановление призвано защитить сбережения самых низших, неимущих классов. Читаем в параграфе третьем: "Мы настоятельно рекомендуем, чтобы алкоголь был объявлен вне закона, кроме случаев, разрешенных правительством по парламентским и другим общественным причинам, а также чтобы деморализующие вывески кабаков были строго запрещены, кроме особо оговоренных случаев. Отсутствие соблазна, по нашему убеждению, значительно улучшит финансовое положение рабочего класса". Это опровергает мнение мистера Пэмпа, полагающего, что наши необходимые реформы в какой бы то ни было мере связаны с насилием. Мистеру Пэмпу, человеку предубежденному, может показаться, что Постановление дурно отразится на его делах. Но (тут голос лорда Айвивуда взмыл вверх) что лучше покажет нам, как необходимо бороться с коварным ядом, который мы стремимся искоренить? Что лучше это докажет, если достойные люди с прекрасной репутацией, живя в таких местах, под влиянием винных паров или сентиментальной тоски о прошлом противопоставляют себя обществу и думают только о своей выгоде, смеясь над страданиями бедняков? Капитан Дэлрой с интересом смотрел на Айвивуда ярко-синими глазами. - Простите меня, милорд, - сказал он спокойней, чем обычно. - В вашей прекрасной речи есть один пункт, который я не совсем уяснил себе. Если я правильно понял, вывески запрещены, но там, где они есть, напитки продавать можно. Другими словами, когда англичанин найдет наконец хотя бы один кабак с вывеской, он с вашего милостивого разрешения может там выпить? Лорд Айвивуд замечательно владел собой, что очень помогало ему в его карьере. Не отвлекаясь на споры о частностях, он просто ответил: - Да. Вы совершенно правильно изложили факты. - Значит, - не .унимался капитан, - если я увижу кабацкую вывеску, я могу зайти, спросить кружку пива, я полиция меня не накажет? - Если увидите, можете, - сдержанно ответил Айвивуд. - Но мы надеемся, что скоро вывесок не будет. Капитан встал во весь свои огромный рост и, кажется, потянулся. - Ну, Хэмп, - сказал он другу, - лучше всего, по-моему, взять все с собой. Двумя боковыми ударами ноги он перебросил через забор бочонок рома и круг сыра, так что они быстро покатились под уклон по белой лесной дороге, в темные леса. Затем он схватил шест с вывеской и выдернул его из земли, как травинку. Никто не успел и пошевелиться, но когда он побежал к дороге, полисмен кинулся ему навстречу. Дэлрой приложил вывеску к его лицу и груди, и он скатился в трясину. Потом, повернувшись к старичку в феске, капитан ткнул его шестом в новый белый жилет, прямо в часовую цепочку, и тот сел на землю, глядя серьезно и задумчиво. Секретарь кинулся было прочь, но Хэмфри Пэмп с криком схватил ружье и в него прицелился, что испугало Дж. Ливсона до раздвоения души, если не тела. Через мгновенье Пэмп уже бежал вниз по дороге, за капитаном, который катил перед собой бочку и сыр. Прежде чем полицейский выбрался из трясины, они исчезли в сумраке леса. Лорд Айвивуд, не проявивший во время этой сцены ни страха, ни нетерпения (ни, добавлю, радости), поднял руку и остановил полицейского. - Преследуя этих скандалистов, - сказал он, - мы только выставим себя и закон в смешном виде. При современных средствах сообщения они не смогут уйти или принести вред. Гораздо важнее, господа, уничтожить их гнездо и их запасы. Согласно закону тысяча девятьсот одиннадцатого года мы имеем право конфисковать и уничтожить любую собственность в незаконно торгующем кабаке. Много часов он стоял на лужайке, следя за тем, как разбивают бутыли и ломают бочки, и услаждаясь той фанатичной радостью, которую его странной, холодной душе не могли дать ни еда, ни вино, ни женщины. Глава 5 УДИВЛЕНИЕ УПРАВЛЯЮЩЕГО У лорда Айвивуда был недостаток, свойственный многим людям, узнавшим мир из книг, -- он не подозревал, что не только можно, но и нужно что-то узнать иначе. Хэмфри Пэмп прекрасно понимал, что лорд Айвивуд считает его невеждой, никогда ничего не читавшим, кроме "Пиквика". Но лорд Айвивуд не понимал, что Хэмфри Пэмп, глядя на него, думает, как легко было бы ему спрятаться в лесных зарослях, ибо его серовато-русые волосы и бледное лицо в точности повторяли три основные оттенка сумрака, царящего там, где растут молодые буки. Боюсь, что в ранней молодости Пэмп баловался куропаткой или фазаном, когда лорд Айвивуд и не подозревал о своем гостеприимстве, более того - и не поверил бы, что кто-то может обмануть бдительное око его лесников. Но человеку, ставящему себя выше физического мира, не стоит судить о том, что можно сделать, что - нельзя. Поэтому лорд Айвивуд ошибался, говоря, что беглецам не скрыться в современной Англии. Вы можете многое сделать в современной Англии, если сами заметили то, что другим известно но картинкам и по рассказам; если вы знаете, например, что придорожные живые изгороди почти всегда выше, чем кажутся, и что за ними может спрятаться человек очень большого роста; если вы знаете, что многие естественные звуки -скажем, шелест листвы и рокот моря - труднее различить, чем думают умные люди; если вы знаете, что ходить в носках легче, чем ходить обутым; если вы знаете, что злых собак гораздо меньше, чем людей, способных убить вас в поезде; если вы знаете, что в реке не утонешь, когда течение не очень быстрое и вам не хочется покончить с собой; если вы знаете, что на станциях есть пустые лишние комнаты, куда никто не заходит; если вы знаете, наконец, что крестьяне забудут того, кто с ними поговорит, но будут толковать целый день о том, кто пройдет деревню молча. Зная все это и многое другое, Хэмфри Пэмп умело вел друга, пока очи с вывеской, сыром и ромом не вышли у черного бора на белую дорогу в той местности, где никто не стал бы их искать. Напротив них лежало поле, а справа, в тени сосен, стоял очень ветхий домик, словно осевший под своей крышей. Рыжий ирландец лукаво улыбнулся. Он воткнул шест в землю, на пороге, и постучался в дверь. Ее неспешно открыл старик, такой древний, что черты его лица терялись в лабиринте морщин. Он мог бы вылезти из дупла, и никто бы не удивился, если бы ему пошла вторая тысяча лет. По-видимому, он не заметил вывески, которая стояла слева от двери. Все, что было живого в его глазах, очнулось при виде высокого человека в странной форме и при шпаге. - Простите, - - вежливо сказал капитан, - боюсь, моя формa вас удивляет. Это ливрея лорда Айвивуда. Все его слуги так одеты. Собственно, и арендаторы. быть может, - и вы... Как видите, я при шпаге. Лорд Айвквуд требует, чтобы каждый мужчина носил шпагу. "Можем ли мы утверждать, - сказал он мне вчера, когда я чистил ему брюки, - можем ли мы утверждать, что люди - братья, если отказываем им в символе мужества? Смеем ли мы говорить о свободе, если не даем гражданину того, что всегда отличало свободного от раба? Надо ли страшиться грубых злоупотреблений, которые предвещает мой достопочтенный друг, чистящий ножи? Нет, не надо, ибо этот дар свидетельствует о том, что мы глубоко верим в вашу любовь к суровым радостям мира; и тот, кто вправе разить, умеет щадить". Произнося всю эту ерунду и пышно помавая рукою, капитан вкатил сыр и бочонок в дом изумленного крестьянина. Хэмфри Пэмн угрюмо и послушно вошел вслед зa ним, неся под мышкой ружье. - Лорд Айвивуд, - сказал Дмрой, ставя бочонок с ромом на сосновый стол, -- хочет выпить с вами вина. Или, говоря точнее, рома. Не повторяйте, друг мой, сказок о том, что лорд Айвивуд противник крепких напитков. Мы на кухне называем его "трехбутыльный Айвивуд". Он пьет только ром. Ром или ничего. "Вино может предать вас, - сказал он на днях (я запомнил эти слова, особенно удачные даже для его милости, и перестал чистить лестницу, на зерху которой он стоял, дабы записать их),-вино может предать вас, виски- уподобить зверю, но нигде на священных страницах не найдем мы осуждения сладчайшему напитку, который так дорог морякам. Ни пророк, ни священник не нарушил молчания, и в Библии нигде не сказано о роме". Потом он объяснил мне, - продолжал Дэлрой, указывая знаком, чтобы Пэмп откупорил бочку, - что ром не принесет вреда молодым, неопытным людям, если они заедают его сыром, особенно же - тем сыром, который я принес с собой. Забыл, как он называется. - Чеддар, - мрачно сказал Пэмп. - Но заметьте! - продолжал капитан, приходя в бешенство и грозя старику огромным пальцем. - Заметьте, сыр надо есть без хлеба. Страшные беды, нанесенные сыром в этом графстве некогда счастливым очагам, проистекают из неосторожного, безумного обычая есть хлеб. От меня, друг мой, вы хлеба не получите. Лорд Айвивуд приказал изъять упоминание об этом вредном продукте из молитвы Господней. Выпьем. Он уже налил рому в два толстых стакана и разбитую чашку, которые по его знаку вынул старик, и теперь торжественно выпил за его здоровье. - Большое спасибо, сэр, - сказал старик, впервые пустив в дело свой надтреснутый голос. Потом выпил; и старое его лицо просияло, как старый фонарь, в котором зажгли свечку. - А! - сказал он. - У меня сын моряк. - Желаю ему счастливого плаванья, - сказал капитан. - Сейчас я спою вам песню о самом первом моряке, который (как тонко заметил лорд Айвивуд) жил в те времена, когда не было рома. Он сел на деревянный стул и заорал, стуча по столу деревянной чашкой: У Ноя было много кур, и страусов, и скота Яичница в большой бадье заваривалась густа. И суп он ел - слоновый суп. Й рыбу ел - кита, Но был в ковчеге погребок, не кладовой чета, И садясь за стол со своей женой, старый Нои повторял одно: "Пускай где угодно течет вода, не попала бы только в вино". Низринулись хляби с небесных круч, завесив небосвод, Они смывали звезды прочь, как пену мыльных вод, Все семь небес свергались, рыча, заливая геенне рот, А Ной говорил, прищурив глаз: "Как будто дождь идет. Водой затоплен Маттерхорн, ушел на самое дно, Но пускай где угодно течет вода, не попала бы только в вино". Только Ной грешил, грешили и мы, все пили и там, и тут. И грозный трезвенник пришел, карая грешный люд. Вина не достать ни там, где едят, ни там, где песни поют, Испытанье водою судил земле вторично Божий суд. Епископ воду льет в стакан, безбожник с ним заодно, Но пускай где угодно течет вода, не попала бы только в вино! . - Любимая песня лорда Айвивуда, - сказал Дэлрой и выпил. - Теперь вы спойте нам. К удивлению обоих любителей юмора старик действительно запел скрипучим голосом: Король наш в Лондоне живет, Он мясо ест и пиво пьет, И Бонапарта разобьет Поутру, на Рождество. Наш старый лорд поехал в порт И вэял с собой... Должно быть, быстроте повествования пойдет на пользу то, что любимую песню старика, насчитывавшую сорок куплетов, прервало странное происшествие. Дверь отворилась, и несмелый человек в плисовых штанах, постояв минутку молча, сказал без предисловий и объяснений: - Четыре пива. - Простите? - переспросил учтивый капитан. - Четыре пива, - с достоинством повторил пришедший. Тут взор его упал на Хэмфри, и он нашел в своем словаре еще несколько слов: - Здравствуйте, мистер Пэмп. Не знал, что "Старый корабль" переехал. Пэмп, слегка улыбнувшись, показал на старика. - Теперь им владеет мистер Марн, мистер Гоул, - сказал он, соблюдая строгие правила деревенского этикета. - Но у него есть только ром. - Не беда, - сказал немногословный мистер Гоул и положил несколько монет перед удивленным Марном. Когда он выпил и, вытерев рот рукой, собрался было уйти, дверь снова отворилась, впустив ясный солнечный свет и человека в красном шарфе. - Здравствуйте, мистер Марн. Здравствуйте, мистер Пэмп. Здравствуйте, мистер Гоул, - сказал человек в шарфе. - Здравствуйте, мистер Кут, - поочередно ответили все трое. - Хотите рому? - приветливо спросил Хэмфри Пэмп. - У мистера Марна сейчас ничего другого нет. Мистер Кут тоже выпил рому и тоже положил денег перед несколько отрешенным, но почтенным крестьянином. Мистер Кут объяснил, что времена пошли дурные, но если видишь вывеску, все в порядке, так сказал даже юрист в Грэнтон Эббот. Потом появился, всем на радость, шумный и простоватый лудильщик, который щедро угостил присутствующих и сообщил, что за дверью стоят его осел и тележка. Начался длинный, увлекательный и не совсем понятный разговор о тележке и осле, в котором были высказаны самые разные взгляды на их достоинства; и Дэлрой постепенно понял, что лудильщик хочет продать их. Внезапно ему пришла мысль, очень подходящая к романтической безвыходности его нелепого состояния, и он выбежал за дверь посмотреть на осла и тележку. Через минуту он вернулся, спросил у лудильщика цену и тут же предложил другую, о которой тот и не мечтал. Однако это сочли безумием, приличествующим джентльмену. Лудильщик выпил еще, чтобы закрепить сделку, после чего, извинившись, Дэлрой закрыл бочонок, взял сыр и пошел укладывать их в тележку. Сверкающую горку серебра и меди он оставил под серебряной бородой старого Марна. Тем, кто знает тонкую, часто бессловесную дружественность английских бедняков, не стоит говорить, что все вышли на порог и смотрели, как он грузит в повозку вещи и как запрягает осла, - все, кроме хозяина, который сидел за столом, словно зачарованныйвидом денег. Пока они стояли, они увидели на белой жаркой дороге, на склоне холма, человека, который не обрадовал их даже в виде черной точки. Это был мистер Булроз, управляющий имениями лорда Айвивуда. Мистер Булроз, коротенький и квадратный,, с большой кубической головой, тяжелым лягушачьим лицом и подозрительным взглядом, носил цилиндр и грубый, деловой костюм. Приятным он не был. Управляющий большим имением редко бывает приятен. Лорд бывает; даже у Айвивуда было ледяное великодушие, побуждавшее многих искать беседы с ним самим. Но мистер Булроз отличался низостью. Всякий деятельный тиран должен быть низким. Он не знал, почему так много народу у покосившегося домика, но сразу понял, что тут что-то неладно. Домик он хотел отобрать давно и, конечно, отнюдь не собирался за него платить. Он надеялся, что старик умрет, но мог в любую минуту выгнать его, ибо тот навряд ли уплатил бы арендную плату. Она была невысока, но огромна для человека, который ничего не может ни заработать, ни занять. Вот к чему приводит на деле наша рыцарская, аристократическая система землевладения. - Прощайте, друзья, - говорил гигант в причудливой военной форме. - Все дороги ведут в ром, как сказал лорд Айвивуд на Церковном конгрессе, и я, надеюсь, скоро вернусь, чтобы открыть здесь первоклассный отель. Проспекты вы получите незамедлительно. Одутловатое лягушачье лицо мистера Булроза от удивления стало еще безобразней, глаза уподобились глазам улитки. Наглое упоминание о лорде Айвивуде вызвало бы гневный окрик, если бы его не затмило невообразимое известие об отеле. Оно тоже вызвалобы вспышку, если бы все на свете не затмил вид прочной деревянной вывески, торчащей перед жалким домиком Марна. - Теперь он у меня в руках, - пробормотал мистер Булроз. - Заплатить он не может, и я его выгоню. Он быстро пошел к дверям как раз в ту минуту, когда Дэлрой приблизился к голове осла, чтобы вести его под уздцы. - Ну, милейший, - заорал Булроз, входя в комнату, - на сей раз ты попался! Лорд Айвивуд и так слишком долго тебя терпит, но теперь конец. После такой наглости, да еще при том как относится к этому его милость... Нет уж, хватит. - Он замолчал на мгновение и ухмыльнулся. - Плати все до фартинга или убирайся. Сколько можно с тобой возиться? Старик невольно пододвинул к нему кучку денег. Мистер Булроз упал на стул прямо в цилиндре и стал неистово их пересчитывать. Он пересчитал их раз; он пересчитал их два; он пересчитал их три раза. Потом уставился на них еще удивленней, чем хозяин. - Где ты взял эти деньги? - спросил он сердитым басом. - Ты украл их? - Не так я проворен, чтобы красть, - насмешливо ответил старик. Булроз взглянул сначала на него, потом на деньги; и вспомнил, что Айвивуд холодный, но справедливый судья. - Ну, все равно! - закричал он в ярости. - У нас достаточно причин, чтобы тебя выселить. Ты понимаешь, что нарушил закон, поставив эту вывеску, а? Арендатор молчал. - А? - повторил управляющий. - Э, - отвечал арендатор. - Есть там вывеска или нет? - орал Булроз, стуча кулаком по столу. Арендатор долго смотрел на него с терпением и достоинством, потом сказал: - Может есть, а может - нету. - Я тебе покажу "может"! - закричал Булроз, вскакивая со стула, от чего цилиндр покосился. - Что вы все, ослепли спьяну? Я видел вывеску собственными глазами. Идем, и скажи, если смеешь, что ее нет - Э... - в сомнении сказал мистер Мари. Он заковылял за управляющим, который с деловитым бешенством распахнул дверь и выскочил на порог. Там он стоял долго; и молчал. В глубинах окаменевшей глины, наполнявшей его здравую голову, зашевелились два старых врага - сказка, где можно поверить во что угодно, и современный, скепсис, не дозволяющий верить ничему, даже собственным глазам. Ни вывески, ни следа вывески нигде не было. На морщинистом лице старого Марка слабо забрезжил смех, не просыпавшийся со средних веков. Глава 6 ДЫРА В НЕБЕСАХ Нежный рубиновый отблеск, один из редчайших, но и тончайших эффектов заката, согрел небеса, землю и море, словно весь мир омыли вином, и окрасил багрянцем большую рыжую голову Патрика Дэлроя, стоявшего вместе с друзьями в зарослях папоротника. Один из его друзей проверял короткое ружье, похожее на двуствольный карабин, другой жевал чертополох. Сам Дэлрой не делал ничего и, засунув руки в карманы, оглядывал горизонт. За его спиной холмы, долины, леса купались в розовом свете; но свет этот становился пурпурным и даже грозно-лиловым над фиолетовой полоской моря. На море капитан и смотрел. Внезапно он очнулся и протер глаза, во всяком случае - почесал рыжую бровь. - Да мы возвращаемся в Пэбблсвик! - сказал он. - Вот эта чертова часовенка на берегу. - Конечно, - отвечал его друг и проводник. - Мы проделали заячью хитрость, вернулись на свои следы. Девять раз из десяти это лучше всего. Пастор Уайтледи делал это, когда его ловили за кражу собак. Я шел его путем; полезно следовать хорошим примерам. В Лондоне тебе скажут, что Дик Терпин уехал в Йорк. А я знаю, что это не так. Мой дедушка часто встречал его внуков, одного даже бросил на Рождество в реку, и к догадался, как все было. Умный человек помчится по Северной дороге, крича направо и налево: "В Йорк! В Йорк!", и если действовать умеючи, он может через полчаса разгуливать с трубочкой по Стрэнду. Бонапарт говорит: "Иди туда, где тебя не ждут". Вероятно, как воин он был прав. Но тот, кто удирает от полиции, должен делать не так. Я бы сказал ему: "Иди туда, где тебя ждут", - и он обнаружил бы, что его собратья, в числе прочего, не умеют правильно ждать. - Как знакомы мне эти места... - печально сказал капитан. - Так знакомы, так хорошо знакомы, что лучше бы я их не видел. Знаешь ли ты, - спросил он, показывая Пэмпу на песчаную яму, белевшую в зарослях вереска неподалеку от них, - знаешь, чем прославлено в истории это место? - Знаю, - ответил Пэмп. - Тут мамаша Груч застрелила методиста. - Ты ошибаешься, - сказал капитан. - Такое со- бытие недостойно воспоминаний и жалости. Нет, это место прославлено тем, что одна легкомысленная девушка потеряла здесь ленту от черной косы и кто-то помог ей найти эту ленту. - А сам он легкомысленный? - спросил Пэмп, невесело улыбаясь. - Нет, - ответил Дэлрой, глядя на море. - Мысли его нелегки. Потом, снова встряхнувшись, он показал куда-то в глубь пустоши. - А знаешь ли ты, - спросил он, - поразительную повесть о старой стене за тем холмом? - Нет, - отвечал Пэмп. - Разве что ты говоришь о Цирке Мертвеца. Но это было так давно. - Я говорю не о Цирке Мертвеца, - сказал капитан. - Прекрасная повесть этой стены заключается в том, что на нее упала тень, и тень эта была вожделеннее, чем самое тело всех живых существ. Именно это, - ккрикнул он, почти яростно обретая прежнюю удаль, - именно это, Хэмп, а не обычный, будничный случай - мертвец пошел в цирк, - с которым ты посмел это сравнить, собирается восславить лорд Айвивуд, украсив стену статуями, которые турки украли с могилы Сократа, включая колонну из чистого золота в четыреста футов с конной, точнее - ослиной статуей обездоленного ирландца. Он закинул длинную ногу за спину ослика, словно позируя для статуи, потом снова встал прямо и снова посмотрел на пурпурную кромку моря. - Знаешь, Хэмп, - сказал он, - нынешние люди ничего не смыслят в жизни. Они ждут от природы того, чего она не обещала, а потом разрушают то, что она дала. В безбожных часовнях Айвивуда они толкуют о совершенном мире, о высшем доверии, о вселенской ра-52 дости и об единстве душ. Однако на вид они не веселее прочих, а главное - поговорив так, они разбивают тысячи добрых шуток, добрых рассказов, добрых песен и добрых дружб, закрывая "Старый корабль". - Он взглянул на шест, лежащий среди вереска, словно хотел убедиться, что его не украли. - Мне кажется, - продолжал он, - они требуют слишком много, а получают слишком мало. Я не знаю, хочет ли Бог, чтобы человек обрел на земле полное, высшее счастье. Но Бог несомненно хочет, чтобы человек повеселился; и я от этого не откажусь. Если я не утешу сердце, я его потешу. Циники, которые считают себя очень умными, говорят: "Будь хорошим, и ты будешь счастлив, но весел ты не будешь". Они и тут ошибаются. Истина - иная. Видит Бог, я не считаю себя хорошим, но даже мерзавец иногда встает против мира, как святой. Мне кажется, я боролся с миром, et militavi поп sine (И сражался не без... (лит.).прим.)- как там по-латыни "поразвлечься"? Нельзя сказать, что я умиротворен и счастлив, особенно сейчас, на этой пустоши. Я никогда не был счастлив, Хэмп, но веселым я бывал. Снова воцарилась вечерняя тишина, только ослик хрустел чертополохом. Пэмп не откликнулся, и Дэлрой продолжал свою притчу. - Мне кажется, теперь все время играют на наших чувствах, как это самое место играет на моих. А, черт их побери, остаток жизни можно потратить на многое другое! Не люблю, когда возятся с чувствами, только душу разбередят. В нынешнем моем состоянии я предпочитаю дела. Именно это, Хэмп, - тут голос его стал громче, как всегда, когда его внезапно охватывало чисто животное возбуждение, - именно это я выразил в "Песне против песен", которую сейчас спою. - Я не стал бы здесь петь, - сказал Хэмфри Пэмп, поднимая ружье и суя его под мышку. - На открытых местах ты кажешься слишком большим, и голос твойслишком громок. Я поведу тебя к Дыре в небесах, о которой ты так много говорил, и спрячу, как прятал от учителя. Никак не вспомню его фамилию. Он еще мог напиться только греческим вином в усадьбе Уимполов. - Хэмп! - закричал капитан. - Я отрекаюсь от трона Итаки. Ты куда мудрее Одиссея. Сердце мое разрывали тысячи соблазнов, от самоубийства до похищения, когда я видел яму среди вереска, где мы устраивали пикники. А теперь я даже забыл, что мы называли ее Дырой в небесах. Господи, какие прекрасные слова, и то, и другое! - Я думал, ты запомнишь их, капитан, - сказал кабатчик, - хотя бы из-за шутки младшего Мэтьюза. - Во время одной рукопашной в Албании, - печально сказал Дэлрой, проводя рукой по лбу,- я забыл, должно быть, его шутку. - Она была не очень удачна, - просто сказал Пэмп. - Вот его тетушка, та шутила! Однако она зашла чересчур далеко со старым Гэджоном. С этими словами он прыгнул куда-то, словно его поглотила земля. Одна из истин, скрытых небом от лорда Айвивуда и открытых Хэмпу, гласила, что яма зачастую не видна вблизи, но видна издали. С той стороны, откуда они подошли, земля обрывалась сразу; вереск и чертополох прикрывали укромную выемку, и Пэмп исчез, словно фея. - Так, - сказал он из-под земли, точнее, из-под растительной крыши. - Когда ты прыгнешь сюда, ты все припомнишь. Самое место спеть твою песню, капитан. Слава тебе Господи, я не забыл, как ты пел тут ирландскую песню, ты еще сочинил ее в школе! Ревел, как волы Васанские, про то, что дама украла сердце, а твоя матушка и учитель ничего не слышали,потому что песок заглушает звуки. Это очень полезно знать. Жаль, что юных дворян этому не учат. А теперь спой мне песню против чувств, или как там она зовется. Дэлрой оглядывал пристанище былых пикников, такое чужое и такое знакомое. Казалось, он уже не помнил о песне и только осматривался в полузабытом доме детства. Из песчаника, под папоротником, сочился родничок, и он вспомнил, что они кипятили тут воду в котелке. Вспомнил он и споры о том, кто этот котелок опрокинул, и невыносимые муки, которыми он потом терзался в отчаянии первой любви. Когда деятельный Пэмп вылез сквозь колючую крышу, чтобы забрать их странные пожитки, Патрик вспомнил, как одна девица занозила здесь палец, и сердце его остановилось от боли и дивной музыки. Когда Пэмп вернулся, скатив ногой бочонок и сыр по песчаному краю ямы, он вспомнил с какой-то гневной радостью, что скатывался в яму сам, и это было хорошо. Тогда, прежде, ему казалось, что он катится с Маттерхорна. Теперь он заметил, что склон не так уж высок - ниже, чем двухэтажные домики у моря; и понял, что вырос, вырос телом, а душой - навряд ли. - Дыра в небесах! - сказал он. - Какое чудесное название! Каким -прекрасным поэтом я был в те дни! Дыра в небесах... Только куда она ведет, в рай или на землю? В последних, низких лучах заката тень ослика, которого Пэмп привязал на новой полянке, покрыла еле освещенный солнцем песок. Дэлрой взглянул на эту длинную, смешную тень и рассмеялся тем резким смехом, каким он смеялся, когда закрылись двери гаремов. Обычно он был словоохотлив, но этого смеха не объяснял. Хэмфри Пэмп снова прыгнул в песчаное гнездо и принялся открывать бочонок ему одному известным способом, говоря при этом: - Завтра мы чего-нибудь достанем, а на сегодня у нас сыр и ром, да и вода тут есть. Ну, капитан, спой мне песню против песен. Патрик Дэлрой выпил рому из лекарственной скляночки, которую загадочный Пэмп извлек из жилетного кармана. Лицо его зарумянилось, лоб стал алым, как волосы. Петь ему явно не хотелось. - Не понимаю, почему это я должен петь, - сказал он. - Почему, черт побери, ты сам не споешь? А ведь правда, - заорал он, преувеличивая свою удаль, хотя и впрямь опьянел от рома, которого не пробовал несколько лет, - а ведь правда, ты же сочинял песню! Юность возвращается ко мне в этой благословенной, проклятой яме, и я вспоминаю, что ты никак не мог ее кончить. Помнишь ли ты, Хэмфри Пэмп, тот вечер, когда я спел тебе семнадцать песен собственного сочинения? - Конечно, помню, - сдержанно отвечал англичанин. - А помнишь ли ты, - торжественно продолжал пылкий ирландец, - чем я угрожал тебе, если ты не споешь?.. - Что ты споешь сам, - закончил непробиваемый Пэмп. - Да, помню. И спокойно извлек из кармана (похожего, как ни прискорбно, на карман браконьера) старый, аккуратно сложенный листок бумаги. - Я написал ее, когда ты попросил, - просто сказал он, - а петь не пробовал. Но сейчас спою, если ты споешь сперва песню против пения. - Ладно! - закричал возбужденный капитан. - Чтобы услышать твою песню, могу и спеть. Вот тебе "Песня против песен", Хэмп. И снова его рев огласил вечернюю тишину. Печальная Песнь Мелисанды на диво скучна и тосклива, "Лесной приют Марианны" веселым не назовешь; И песенка Ворона Невермор звучит не слишком игриво, А в песнях Бодлера - много всего, но радости в них ни на грош. Так кто же нам сложит песню? Кто сложит песню такую, Чтобы петь поутру, на скаку, на ветру, Чтоб годилась и в пир, и в поход? А вы мне поставьте кварту вина - Спою вам песню лихую О жаркой войне, о жгучем вине, Да так, что мертвец подпоет! Сердитая песнь фраголетты - пышна, и душна, и слащава, Разбитые арфы Тары нестройно взывают во тьму; Веселый Парень из Шропшира - по-моему, просто отрава, А то, что поют футуристы, не выговорить никому. Так кто же нам сложит песню, Разгульным душам на радость? Чтоб знали юнцы, как певали отцы, Обхаживая матерей? А вздохи и трели о Светлой Мечте - Такая ужасная гадость, Что хочется уши зажать и бежать Хоть к дьяволу - лишь бы скорей! - Выпей еще рому, - ласково сказал ирландский офицер, - и спой наконец свою песню. С серьезностью, неотделимой от глубокой предан- - ности ритуалу, свойственной сельским жителям, Пэмп развернул свою бумажку. На ней было запечатлено единственное недоброе, чувство, достаточно сильное, чтобы выжать песню из нескончаемой английской терпимости. Заглавие он прочитал внятно и медленно: "Песня против бакалейщиков, сочиненная Хэмфри Пэмпом, единственным владельцем "Старого корабля" в Пэбблсвике. Годится для голоса любого человека и любого скота. Знаменита, как тот дом, где останавливались в разное время королева Шарлотта и Джонатан Уайльд, а шимпанзе приняли за Бонапарта. Песня эта - против бакалейщиков": Бог бакалейщика создал, Мерзавца и проныру, Чтоб знал народ пути в обход К ближайшему трактиру, Где улыбается балык И веселится пиво, На что Господь, большой шутник, С небес глядит счастливо. А бакалейщик зол, как черт, Он мать зовет "мамашей", И жучит мать, и мучит мать, И кормит постной кашей, И, потирая ручки, ждет, Что на такой диете Исход летальный перебьет Любое долголетье. Его опора и семья - Юнцы на побегушках, И трижды в год он выдает Получку им в полушках. Кассиршу цепью приковав К собачьей будке кассы, Он научает рявкать "гав" За тухлый ломтик мяса. Трактирщик - вот пример дельца: Он горд своей настойкой И рад распить бутыль винца С приятелем за стойкой. А бакалейщик - образец, Обратный всем транжирам: Хоть будет бит - не угостит Ни выпивкой, ни сыром. Он, подметая свой лоток, Мешает пыль в товары, Продав как сахарный песок Пески самой Сахары. Он травит наш честной народ Тухлятиной вонючей, И люди мрут, а этот плут Им саван ткет паучий. Он рад бы вина все скупить И все спиртное в мире Не для того, чтоб их распить С компанией в трактире, А для того, чтобы себя Почувствовав в ударе, Затеять связь, уединясь С графиней в будуаре. Лукавый - вот его кумир С кумирней из фанеры. А покосившийся трактир - Опора твердой веры. Пускай песками всех Сахар Сотрется бакалея, А вместе с ней и дьявол-змей Исчезнет, околея. Капитан Дэлрой сильно опьянел от морского зелья, и восхищение его было не только шумным, но и бурным. Он вскочил и поднял склянку. - Ты будешь поэтом-лауреатом, Хэмп! - вскричал он. - Ты прав, ты прав! Больше терпеть нельзя. Он бешено побежал по песчаному склону и указал шестом в сторону темнеющего берега, где стояло одинокое низкое здание, крытое рифленым железом. - Вот твой храм! - крикнул он. - Давай подожжем его. До курорта было довольно далеко, сумерки и глыбы земли скрывали его от взора, которому открывались только низкое здание на берегу и три недостроенных кирпичных виллы. Дэлрой глядел на эти дома с немалой и явной злобой. - Посмотри! - сказал он. - Истинный Вавилон. И, потрясая вывеской, как знаменем, пошел туда, изрыгая проклятия. - Через сорок дней, - кричал он, - падет Пэбблс-вик! Псы будут лизать кровь Дж. Ливсона, секретаря, а единороги... - Стой, Пат! - кричал Хэмфри. - Ты слишком много выпил. - Львы будут выть на холмах! - голосил капитан. - Не львы, а ослы, - сказал Пэмп. - Что ж, пускай и другой осел идет. Он отвязал ослика, навьючил и повел по дороге. Глава 7 ОБЩЕСТВО ПРОСТЫХ ДУШ На закате, когда небо стало и мягче, и мрачнее, а свинцовое море окрасил лиловый траур, столь подходящий для трагедии, леди Джоан Брет снова печально брела по берегу. Недавно шел дождь, сезон почти кончился, на берегу почти никого не было, но она привыкла беспокойно бродить, ибо прогулки эти, наверное, утишали неосознанный голод ее сложной души. Несмотря на тоску ее телесные чувства были всегда настороже, и она ощущала запах моря даже тогда, когда оно едва виднелось на горизонте. И теперь, сквозь шепот ветра и волн, она ощутила за собой шуршание женской юбки. Она поняла, что дама эта обычно движется медленно и важно, а сейчас спешит. Леди Джоан обернулась, чтобы взглянуть, кто же ее догоняет, слегка подняла брови и протянула руку. Одиночество ее нарушила леди Энид Уимпол, кузина лорда Айвивуда, высокая, гибкая дама, уравновесившая свое природное изящество безрадостным и причудливым нарядом. Волосы у нее были почти бесцветные, но пышные; в красивом и строгом лице можно было усмотреть не только пренебрежительную усталость, но и тонкость, и скромность, и даже трогат