Оцените этот текст:


   -----------------------------------------------------------------------
   Пер. с венг. - О.Громов, Г.Лейбутин.
   Авт.сб. "Перстень с печаткой". М., "Правда", 1986.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 30 August 2002
   -----------------------------------------------------------------------








   Оливер Кэмпбел, авиаконструктор, проговорил:
   - Сделай это, Брюс. Я обещал ему и  должен  выполнить  обещание.  -  Он
поправил в камине горящее  полено  и  взглянул  на  Дункана,  курившего  в
раздумье сигару.
   - Сколько лет юноше? - спросил Дункан глухим голосом.
   - Восемнадцать. Как раз вчера он получил извещение от моего  зятя,  что
принят в университет.
   - Тогда как же ты мыслишь себе все это?
   - Он уедет домой, как только окончит курсы, - ответил Кэмпбел.  -  Свою
задержку сможет объяснить войной.
   - А как чувствует себя доктор Шавош? - спросил Дункан  и  отхлебнул  из
чашки чая.
   - Он временно бросил исследовательскую работу. - Кэмпбел понял, что его
друг хочет переменить тему разговора, но продолжал: - Ты ведь знаешь,  что
мой внук живет у него.
   - А почему Игнац Шавош бросил научную работу?
   - Видимо, у него  были  на  то  причины.  Он  открыл  частную  клинику.
Аннабелла - его первый ассистент.
   - Твоя дочь, как вижу, очень полюбила Венгрию.
   - Аннабелла - да. А вот Эржебет никогда не сможет полюбить эту  страну.
Мне кажется, что Кальман именно поэтому... - Кэмпбел умолк  и  снова  стал
ворошить тлеющие поленья.
   - Она не любит сына? - спросил Дункан.
   - Эржебет отрицает это, но я  знаю,  что  не  любит.  Хотя,  по  правде
сказать, Кальман очень  приятный  юноша  и  вполне  заслуживает  любви.  -
Кэмпбел раскалил докрасна конец железного прута и, вынув  его  из  камина,
зажег о него сигарету. Потом, кряхтя, выпрямился во весь рост, держась  за
поясницу. Кэмпбел  был  высокий  сухопарый  мужчина;  лицо  его  испещряли
морщины. - Эржебет боится, -  продолжал  он,  -  что  Кальман  унаследовал
необузданный нрав своего отца. Я, например,  этого  в  нем  не  замечал...
Прислать его?
   - Что ж, пришли, - согласился Дункан и стряхнул пепел с сигары.
   Через несколько минут  Кэмпбел  вернулся  с  высоким  стройным  молодым
человеком. Он включил свет и обратился к юноше:
   - Это мой друг, сэр Брюс Дункан.
   - Я рад, сэр, что могу  познакомиться  с  вами,  -  проговорил  молодой
человек и склонил голову.
   Дункан не подал ему руки и жестом указал на кресло. Кэмпбел продолжал:
   - С сэром Дунканом ты можешь говорить так же откровенно, как со мной.
   - Хорошо, дедушка, - с почтением ответил юноша.
   Кэмпбел вышел из комнаты, а Кальман повернулся к Дункану:
   - Разрешите налить вам, сэр?
   Дункан  кивнул.  Юноша  осторожно  наполнил  рюмку  и  поставил  ее  на
маленький столик.
   - Ваш дед упомянул, что вас приняли в университет.
   - Да, сэр. Я хотел бы  стать  преподавателем  венгерской  литературы  и
истории.
   - Вы любите литературу?
   - Я потому хотел бы стать преподавателем,  чтобы  и  у  других  привить
любовь к литературе. Я с тех пор, собственно, и стал ненавидеть  нацистов,
когда они начали сжигать книги.
   - И сейчас вы хотите сражаться против них?
   - Все мои помыслы только об этом, сэр.
   Дункан кивнул и заговорил тихо, неторопливо:
   - Война против нацистов идет вот уже три недели. Она, молодой  человек,
ведется по многим направлениям. Мы сражаемся с ними не только  в  воздухе,
на море и на суше, но и в других сферах. Мы - организующие и  направляющие
эту борьбу - находимся в трудном положении.  Для  того  чтобы  бороться  с
нацистами, нам нужны не только летчики, моряки, танкисты и стрелки,  но  и
такие солдаты, которые сражались бы в тылу, действуя силой своего  духа...
Эта форма борьбы, разумеется, опаснее, сложнее и разностороннее, чем те, о
которых мы говорили раньше. Вы согласились бы на подобную службу?
   - Почел бы за счастье, сэр, - убежденно сказал Кальман.
   - Даже в том случае, если бы эту борьбу вам пришлось вести  у  себя  на
родине?
   - В Венгрии?
   - Да, там, молодой человек. Ведь нацисты наверняка ввергнут  Венгрию  в
войну. Поэтому вам и придется сражаться дома. - После  короткого  раздумья
он добавил: - За Англию и за свою родину.
   - В одиночку?
   - Возможно, и в одиночку, в отрыве от своих товарищей, полагаясь только
на свой ум и свою находчивость, а в отдельных случаях даже  в  безнадежных
условиях, потому что вам неоткуда будет ждать помощи.
   - Я согласен, сэр.
   Через  три  дня  Кальман  Борши  стал  членом  секретной   организации,
именуемой "Политикл интеллидженс депатмент" (Пи-Ай-Ди). Под  именем  Гарри
Кэмпбела он был направлен на подготовку в  один  из  специальных  лагерей,
расположенных на юге Англии. Его  товарищами  по  курсам  оказались  чехи,
греки, поляки, голландцы, венгры, сербы.  Никто  из  обучающихся  не  знал
истинного  имени  другого,  да  никто  и  не  допытывался,  и  только   по
характерным ошибкам в английском произношении  можно  было  приблизительно
догадываться о национальности каждого. На шестимесячных курсах проводилась
всесторонняя  подготовка.  Слушателей  знакомили  с  основами  разведки  и
диверсионной деятельности, с обязательными правилами конспирации; наряду с
различными  дисциплинами  психологического  свойства  им   преподавали   и
всевозможные   технические    предметы:    они    обучались    шифрованию,
фотографированию,  радиоделу,  вождению  автомобиля.  Не  были  забыты   и
предметы, развивающие ловкость; поэтому,  когда  закончилось  обучение  на
курсах, Кальман и его товарищи не  только  умели  отлично  владеть  ручным
оружием, но и неплохо  освоили  приемы  дзюдо.  В  этих  "науках"  Кальман
особенно хорошо преуспел.
   После окончания курсов  Дункан  вызвал  к  себе  молодого  человека.  В
кабинете было тепло, в камине весело потрескивал огонь.  Дункан  предложил
Кальману сесть и после краткого вступления, в котором он похвалил  его  за
прилежание, сказал:
   -  Итак,  молодой  человек,  завтра  вы  как   солдат   Великобритании,
присягнувший на верность его величеству, возвратитесь в Венгрию.
   - Слушаюсь, сэр.
   - Учитесь, получайте образование, живите привычной вам жизнью.
   - А в чем будет заключаться мое задание, сэр?
   - Посмотрите, пожалуйста, на эту фотографию.
   Кальман взял в руки фотографию размером  6x9  сантиметров.  С  нее  ему
улыбалось лицо деда. Оливер Кэмпбел сидел у окна; правая рука его была  на
подлокотнике кресла, пальцы сжимали голову резного льва; левая рука лежала
на коленях.
   - Мой дед, - тихо произнес Кальман.
   - Внимательно всмотритесь во все детали. Прочтите также  и  надпись  на
обороте.
   - "Моему внуку, с любовью и гордостью. Лондон, 1940, февраль.  Оливер",
- прочел юноша.
   - Вам ничто не показалось странным в этом тексте?
   Кальман долго изучал надпись.
   - Да, сэр, - сказал он. - Дата написана дедушкой по венгерскому обычаю:
сначала год, потом месяц.
   - Верно, молодой человек. Так вот, слушайте. Вы  должны  беспрекословно
выполнять задания того человека, который предъявит вам  эту  фотокарточку.
Возможно, что ваш шеф явится только спустя несколько лет.
   - А до этого какое будет у меня задание?
   - Соблюдать все законы и жить, не привлекая к себе внимания.  Так,  как
этому вас обучали. Вы должны раствориться в массе, в буднях. Без  указаний
вы не можете принимать участие ни в каком политическом движении или акции.
   - Понятно, сэр, - проговорил Кальман и вернул Дункану фотографию.  -  А
что мне делать, если меня призовут в армию?
   - Подчиниться. И еще одно: вы добровольно изъявили желание служить нам.
Поэтому за измену вы понесете строгую кару.
   Кальман встал.
   - Вы не разочаруетесь во мне, сэр.
   Когда он прощался со своей матерью, у него было такое чувство, что  они
никогда больше не увидятся.


   Кальман вернулся на родину. Проходили месяцы, а доверенное лицо к  нему
не являлось.
   Летом 1941 года - ему уже  исполнилось  двадцать  лет  -  он  вместе  с
другими студентами университета был призван на военные сборы.
   Накануне его отбытия в часть тетя Аннабелла устроила  по  этому  поводу
праздничный ужин.  Кальман  был  тронут  заботой  и  любовью  Аннабеллы  и
внимательно слушал ее советы.
   После ужина дядя Игнац положил ему руку на плечо.
   - Пошли, мой мальчик. Кофе принесут ко мне в комнату.
   Доктор удобно расположился в глубоком кресле, закурил сигару и  спросил
Кальмана, почему он не садится. Тот стоял  у  окна,  спиной  к  Шавошу,  и
смотрел в сад.
   - Знаешь, Кальман, - слышал  он  голос  доктора,  -  военная  служба  в
колониях, в  тропиках,  очень  тяжелая.  В  десяти  -  двенадцати  тысячах
километров от родины. Когда я был в Гонконге...
   - Ты был вместе с дедушкой в Гонконге?
   - Да, в тридцатом году... Там мы и познакомились.  В  ту  пору  старика
интересовала авиационная промышленность Японии,  и  он  на  несколько  лет
поселился в Гонконге. Пей кофе, а то остынет. Гонконг... Любопытный город,
и люди там любопытные. Это разведывательный  центр  Британской  империи  в
борьбе против Японии. Место сбора международных авантюристов...
   На башне францисканской церкви пробило восемь часов.
   - Я пообещал твоему деду, что буду присматривать за тобой. Он шлет тебе
привет.
   Молодой человек вскинул голову.
   - Когда ты разговаривал с ним?
   - Он просит, чтоб ты не  забывал  его.  И  для  большей  убедительности
посылает тебе эту  фотографию.  -  Шавош  вынул  из  бумажника  фотографию
размером 6x9 и протянул ее Кальману. Это была та самая фотография, которую
показывал ему Дункан.  Кальман  был  ошеломлен.  Этого  он  никак  не  мог
предполагать. Затем, чтобы скрыть свою растерянность, он заулыбался.
   - Понятно, дядя Игнац, - сказал он. - Я в твоем распоряжении.





   На другой день утром Кальман явился в часть. Указания, полученные им от
дяди Игнаца, показались ему детской забавой. Не так  представлял  он  себе
борьбу против нацистов. Может ли повлиять  на  положение  на  фронтах  его
информация о том чему их  обучают  на  сборе,  каковы  технические  данные
венгерских танков и что дали наблюдения за офицерами и рядовыми?
   Уже близился конец  учебного  сбора,  когда  Кальман  поделился  своими
мыслями и переживаниями с доктором. Они  сидели  в  саду;  в  воздухе  уже
чувствовалось дыхание осени. Кальман сказал,  что  он  хотел  бы  получить
более серьезное задание.
   Шавош запустил пальцы в свои седеющие волосы, потом скрестил  на  груди
мускулистые руки.
   - Разумеется, ты, мой мальчик, способен и на большее, - проговорил  он.
- Но сейчас ты должен заниматься этим. Это нужно для  тебя,  нужно  и  для
меня. Пока что мы закладываем лишь фундамент.
   Успокоив Кальмана, Шавош ушел.  Он  отправился  в  гости  к  профессору
Калди, приехавшему на несколько дней из Сегеда в Будапешт. Кальман получил
увольнительную  до  следующего  утра.  Откинувшись  на  спинку   плетеного
диванчика и закрыв глаза, он наслаждался тишиной, теплым осенним  воздухом
и горьковато-пряными запахами, приносимыми вечерним ветерком. Он  думал  о
приближающемся учебном годе.
   Учебный год пролетел  незаметно,  а  сразу  после  окончания  экзаменов
Кальмана призвали в армию. После шести  недель  общевойсковой  подготовки,
когда начались аудиторные занятия, Кальман попросил  разрешения  проживать
вне расположения части. Его задача казалась ему несложной: он  должен  был
наблюдать за людьми, присматриваться, кто сочувствует нацистам, а на  кого
можно  будет  положиться  в  случае  вооруженного   восстания.   О   своих
наблюдениях он регулярно сообщал Шавошу.
   В  1943  году  произошло  неожиданное  событие,  которое   вынудило   к
решительным действиям не только Кальмана, но и  Шавоша.  В  первых  числах
сентября группа офицеров и унтер-офицеров выехала  в  Германию.  И  в  это
самое время всю страну с молниеносной  быстротой  облетело  известие,  что
союзные войска высадились в Италии.  На  Восточном  же  фронте  соединения
Красной Армии неудержимо двигались вперед.
   Кальмана и еще нескольких человек из батальона -  в  том  числе  и  его
нового друга Шандора Домбаи -  откомандировали  в  распоряжение  одной  из
карательных частей оккупационного командования на  Украине.  На  сборы  им
дали сроку три дня; отправляться они должны были с вокзала Йожефварош.
   Домбаи, как только это ему стало известно, тут же отыскал Кальмана. Они
присели на скамейку под диким каштаном. Домбаи решительно сказал:
   - Я не поеду.
   - А что же ты будешь делать?
   - Сбегу. Хочешь со мной?
   - Куда же? - спросил Кальман.
   - Еще не знаю. У нас в распоряжении два дня. Что-нибудь выдумаю.
   - У тебя есть связи?
   - Была одна нить, да оборвалась. Но... - Он  в  раздумье  посмотрел  на
Кальмана.
   - Твои друзья - коммунисты?
   - Не все ли равно? Важно, что антифашисты.
   - Не  торопись.  Если  мы  решим  бежать,  то  переход  на  нелегальное
положение нужно как следует подготовить. Дело это не простое.
   После обеда Кальман пошел домой,  переоделся  в  штатское  и  поехал  в
клинику к Шавошу. Год назад доктор  Шавош  передал  свою  частную  клинику
государству для лечения раненых, прибывающих с фронта, и  правительство  с
радостью  приняло  его  подарок.  Однако  никто  не  подозревал,   что   в
трехэтажном здании клиники по улице Тома  занимаются  не  только  лечением
раненых, но и организацией движения Сопротивления. Шавош был  специалистом
по  нервным  и  душевным  болезням,  и  среди  его  больных  попадались  и
буйнопомешанные; этих несчастных лечили в закрытом  отделении  на  третьем
этаже. Коллеги Шавоша были антифашистами: он подобрал их из своих знакомых
врачей  после  долгого  и  пристального  наблюдения.  Никто  из  них,   за
исключением двух человек, разумеется, не догадывался о  том,  что  главный
врач был  одним  из  руководителей  английской  разведки,  действующей  на
территории Венгрии, и что он, будучи убежденным англофилом, уже много  лет
работает на англичан.
   Доктор как раз разговаривал по телефону, когда Кальман вошел к  нему  в
кабинет. Он жестом пригласил племянника сесть, но Кальман подошел к окну и
углубился в созерцание медленно плывущих по Дунаю к северу барж. Шавош тем
временем закончил телефонный разговор, положил трубку, сказал  секретарше,
чтобы та никого не впускала, затем подошел к Кальману, пожал ему  руку  и,
обняв за плечи, подвел к письменному столу.  Кальман  рассказал  ему,  что
послезавтра на рассвете его в составе группы особого назначения отправляют
на фронт, и попросил указаний. Одновременно он сообщил, что Шандор  Домбаи
намерен бежать, но в данный момент у него нет надежного места укрытия, так
как  в  результате  арестов  его  связи  с  друзьями  нарушились.   Доктор
внимательно выслушал Кальмана,  а  затем  сказал,  что  в  соответствии  с
имеющимся указанием тот должен перейти на нелегальное положение. Сообщение
Шавоша навело Кальмана на мысль, что доктор уже  обсуждал  с  кем-то  этот
вопрос, а это означало, что есть начальство и повыше дяди Игнаца.
   - Я уже принял необходимые меры.  -  Несколько  минут  Шавош  задумчиво
молчал, словно проверяя мысленно, все ли  он  сделал.  -  Профессор  Калди
знает тебя?
   - Нет, не знает. А я знаю старика, слушал его лекции.
   - У профессора Калди есть вилла на Таборхедьском шоссе.
   - Где это?
   - В Обуде, на склоне Розового холма. Виллу ты скоро сам увидишь, а  вот
о старике я кое-что тебе расскажу. - Доктор, куривший  обычно  сигары,  на
этот раз закурил сигарету. - Калди человек со  странностями,  -  продолжал
он. - Унаследовал большое состояние, но не придает ни  малейшего  значения
ни деньгам, ни имуществу и растрачивает средства на какие-то глупости:  он
собирает антикварные вещи. Наверно, поэтому он и купил у черта на куличках
этот уродливый дом, в котором не менее  десяти  комнат.  Профессор  больше
находится в Сегеде, чем в Будапеште; он преподает  там  в  университете  и
проживает у младшей сестры своей жены Белы Форбат.
   - Художник Форбат - его зять?
   - Да.
   - Старик, несомненно, антифашист, и это всем известно.  Свои  убеждения
он настолько открыто высказывает, что их  не  принимают  всерьез.  Поэтому
Калди не вовлекают и в движение Сопротивления - в конспирации он ни  черта
не смыслит. Что у него на уме, то и на языке.  Некоторые  утверждают,  что
старый чудак потому отваживается так откровенно  высказывать  свои  мысли,
что кто-то его поддерживает. Летом сорок второго года  его  несколько  раз
допрашивали в контрразведке; на него пало подозрение в связи  с  тем,  что
его   ассистент,   Миклош    Харасти,    оказался    членом    нелегальной
коммунистической  партии.  Харасти  жил  у  него.  Правда,  до   судебного
разбирательства дело не дошло, так как,  по  официальным  данным,  молодой
человек покончил с собой. Это неправда. Его  адвокат  утверждает,  что  он
умер от пыток. Относительно же Калди ничего не смогли  доказать,  вероятно
потому, что и не стремились к этому,  ибо  видели,  что  старик  не  имеет
ничего общего с коммунистами. Его имя известно в зарубежных университетах;
после первой мировой войны он несколько лет жил в Париже и Веймаре.
   - Да, странный он человек, - проговорил Кальман. - А его дочь?
   - Марианна? - спросил задумчиво Шавош.  -  Интересная  девушка.  Миклош
Харасти хотел жениться на ней. Во всяком случае, его влияние на  нее  было
несомненно. В сорок втором году она,  правда,  еще  не  была  причастна  к
движению, ибо тогда она провалилась бы.  Однако  я  вполне  допускаю,  что
теперь Марианна поддерживает связь с коммунистами.
   -  А  из  чего  ты  заключаешь,   что   девушка   занимается   подобной
деятельностью?
   - Я не  утверждаю  этого,  а  только  предполагаю.  Словом,  завтра  ты
переселишься на виллу Калди и станешь там садовником.
   - Садовником? Я?
   - Ты, мой мальчик. Конечно, не как  Кальман  Борши,  а  как  Пал  Шуба,
инвалид войны, юнкер-фельдфебель. До призыва в армию ты - Шуба  -  окончил
высшую сельскохозяйственную школу в Нови-Саде. -  Шавош  рассказал  затем,
что несколько дней назад у них в клинике умер Пал Шуба,  из  юнкеров.  Его
тайно  похоронили,  а   официально   смерть   его   не   зарегистрировали.
Шуба-Кальман завтра оставит  клинику  как  непригодный  к  военной  службе
инвалид войны. Шавош достал из ящика письменного стола документы, заглянул
в один из них и начал читать:
   - "Расстройство нервной  системы,  тяжелая  форма  эпилепсии  на  почве
травмы коры головного мозга; операция противопоказана..." Мы уже  наклеили
сюда твою фотографию, вот медицинское заключение,  а  вот  выписной  лист.
Шуба служил во втором разведывательном батальоне первого полка.  Из  всего
батальона только двое вернулись домой. Остальные  погибли  под  Коротояком
или пропали без вести. Что тебе еще нужно  знать?  Ты  награжден  Железным
крестом  второй  степени.  В  этом  конверте  ты  найдешь   автобиографию,
собственноручно написанную Шубой. Выучи ее,  изучи  также  его  почерк,  а
главным образом потренируйся в его подписи. - Пока доктор говорил, Кальман
постепенно начал понимать, почему дядя Игнац передал свою частную  клинику
под   лечение   раненых.   Это   давало   ему   возможность   обеспечивать
безукоризненную легализацию своих агентов.
   - Тебе все понятно?
   - Все. Когда я должен приступить к своим новым обязанностям?
   - Ну, скажем, завтра, во второй половине дня. Ты  придешь  сюда,  здесь
переоденешься и отсюда отправишься на виллу  Калди.  Отсюда  ты  удалишься
совершенно спокойно; ведь когда шесть месяцев назад Шуба был  доставлен  в
клинику, лицо его все было забинтовано. Так что  администрация  не  видела
его. Его лечащим врачом был я, наблюдал за ним и старший  врач  отделения,
но его ты можешь не опасаться.
   - Я полностью доверяю тебе, дядя Игнац, - проговорил Кальман.
   - Во всяком случае, завтра к вечеру я отошлю в  твою  часть  письмо,  в
котором ты сообщаешь мне, что не желаешь сражаться  на  стороне  немцев  и
дезертируешь.
   - Но я не писал тебе такого письма.
   - Ты его сейчас напишешь и сегодня же вечером заказным письмом  пошлешь
на мой адрес, а я его получу завтра во второй половине дня. Правильно?
   Кальман кивнул.
   - Здесь написать его?
   - Можешь и здесь. Подожди, мой мальчик. Вот еще три открытки, -  сказал
Шавош и достал из бювара три видовые открытки. - Эта истамбульская, а  эти
две каирские. Садись за стол, напиши на этих открытках адрес, мою  фамилию
и черкни на них мне несколько приветственных слов.
   - А что будет с Домбаи? - спросил вдруг Кальман.
   - Пока я его возьму сюда, в клинику, санитаром. В  закрытое  отделение.
Завтра вечером пусть он явится ко мне.





   На другой день к вечеру с документами на имя Пала  Шубы,  в  поношенной
одежде, полученной от Комитета  национальной  помощи,  с  чувством  легкой
неуверенности он  подошел  к  железной  калитке  и  нажал  кнопку  звонка.
Несколько минут из виллы никто не  выходил,  и  Кальман  имел  возможность
осмотреться. Надвигались сумерки, но ему была хорошо видна и серая  полоса
Дуная, и угадывающиеся в дымке заводские  трубы  далекого  Андялфельда,  и
Венское шоссе, вьющееся у подножия гряды холмов.
   Калитку открыла девушка лет двадцати. Ее светлые волосы были схвачены в
тугой узел. С какой-то детской непосредственностью она бросила на Кальмана
открытый взгляд своих темно-карих глаз и спросила, что ему угодно. Молодой
человек объяснил цель своего прихода, сказав об  этом  непринужденно,  без
тени смущения. Девушка достала из кармана фартучка ключ и открыла калитку,
сообщив при этом, что господина профессора  сейчас  нет,  дома  одна  лишь
барышня.
   Марианна приняла его в кабинете  отца  на  первом  этаже.  На  ней  был
светло-серый костюм из сукна, одну руку облегала мягкая кожаная  перчатка;
на столе лежала ее сумочка - по всему было видно,  что  девушка  собралась
уходить.
   Кальман быстро оглядел хозяйку.  Темно-каштановые  волосы,  остриженные
коротко, почти "под мальчика", были зачесаны назад.  Черты  лица  казались
несколько неправильными - такими их делали широкие скулы. Глаза  у  нее  -
большие, синие, чуть раскосые - были совсем как у  восточных  женщин.  Она
отпустила служанку и знаком пригласила Кальмана сесть. Но  он  не  сел,  а
остался стоять, прислонившись к письменному столу.
   - Отец вернется только через неделю,  -  сказала  Марианна  хрипловатым
голосом подростка. - Но мне говорил о вас доктор Шавош; он сказал, что  вы
остались без жилья и срочно ищете работу. Отцу давно уже  нужен  садовник.
Если вас устроят условия, можете остаться у нас.
   - Я в таком положении, - начал Кальман, - что выбирать не приходится.
   Марианна поинтересовалась, в порядке ли у него документы.
   - Если все в порядке, - добавила девушка, - завтра зарегистрируйтесь  в
полиции. - Вызвав  звонком  Илонку,  светловолосую  служанку,  она  велела
показать новому садовнику его комнату...


   Прошло  несколько  недель.  Кальман  исправно   выполнял   свои   новые
обязанности, по вечерам же заходил в библиотеку и там  читал.  Однажды  он
поймал себя на мысли, что все чаще думает о  Марианне.  Было  обидно,  что
девушка почти не замечала его.
   От дяди Игнаца  пришла  весточка  -  потерпеть  еще  немного;  дескать,
существо перехода на нелегальное  положение  состоит  в  том,  чтобы  тихо
сидеть на своем месте. Шли недели, и Кальман все сильнее ощущал  страстное
влечение к Марианне.
   На рождество он остался в доме один. Кухарка Рози  и  горничная  Илонка
ушли еще утром, профессор был в Сегеде, Марианна,  ночевавшая  накануне  в
городской квартире на улице Вам, позвонила оттуда и сказала, что  вернется
только к вечеру. Кальман  хорошо  натопил  в  доме,  обошел  все  комнаты,
проверил температуру, полил  цветы.  Потом  неожиданно  позвонил  в  салон
цветочной фирмы "Мальвин гелб" и от имени профессора Калди  заказал  букет
роз.
   В полдень он пообедал, помыл посуду и побрел в библиотеку;  за  чтением
он задремал. Часов в шесть вечера его разбудил  звонок:  мальчик-разносчик
принес цветы. Щедро одарив  паренька  чаевыми,  он,  насвистывая  какой-то
мотивчик, взбежал на второй этаж  и  отворил  дверь  в  комнату  Марианны.
Ничего не видя в темноте, он нащупал выключатель и зажег свет. Затем  снял
с низенького шкафчика керамическую вазу, наполнил  ее  в  ванной  водой  и
поставил вазу с цветами на тумбочку у тахты. Залюбовавшись букетом, он  не
заметил, как в комнату вошла Марианна. По всей вероятности, она только что
возвратилась домой, ибо еще не успела раздеться и волосы ее были влажны от
снега. Смущенно и немного стыдясь  своего  поведения,  Кальман  глядел  на
девушку. А та с раскрасневшимся лицом смотрела то на розы, то на  молодого
человека. Смелости у Кальмана сразу как не бывало.
   - Извините... я не знал... что вы уже пришли...
   Марианна не отрывала взгляда от роз.
   - Какие прекрасные! -  сказала  она  тихо.  -  И  все  мои?  -  Кальман
утвердительно кивнул. - Спасибо, - добавила она.
   - Вам они нравятся?
   - Я очень люблю розы, но поставлю их на стол  -  у  них  очень  сильный
аромат.
   -  Я  сам!  -  Кальман  схватил  вазу,  и  их  руки  соприкоснулись.  В
замешательстве молодые люди подняли глаза.  И  вдруг  Кальман  выпрямился,
привлек Марианну  к  себе  и  поцеловал  ее  долгим,  страстным  поцелуем.
Марианна не сопротивлялась.
   Позже, когда голова Марианны уже покоилась у него на  груди,  он  нежно
обнял ее. Марианна прижалась губами к груди Кальмана.
   - Я боюсь за тебя, - прошептала она.
   - Значит, любишь.
   - Военный трибунал заочно приговорил к смерти за дезертирство  Кальмана
Борши и еще какого-то парня, по имени Домбаи.
   Кальман вздрогнул.
   - Откуда ты это знаешь?
   - Дядя  Игнац  показывал  мне  копию  приговора.  Тебе  и  носу  нельзя
показывать на улицу. Здесь ты в безопасности. Все равно  скоро  все  будет
кончено.
   - Только до того времени многие погибнут.
   - Мы будем жить. У Невеля русские прорвали фронт, немцы бегут.
   - Я даже не знаю, где Невель.
   - Я тоже. Но наверняка ближе, чем Сталинград.
   Они были безмерно счастливы, но для всех в доме это оставалось  тайной.
Марианна и Кальман соблюдали все, что предписывалось домашним распорядком.
   Так прошла зима. А когда весна возвестила о своем пришествии,  они  уже
знали, что жить друг без друга не могут.  В  один  из  первых  дней  марта
Марианна сообщила Кальману, что вечером к ним придут в гости дядя Игнац  и
Аннабелла. Было бы неплохо, если бы он в это время находился в библиотеке,
добавила она, с ним хочет побеседовать господин главный врач.
   - Ты рассказала ему о наших отношениях? - спросил Кальман.
   - Упаси бог.
   - Аннабелла тоже не знает?
   - Я должна была кому-то поведать о своем счастье...
   - Это понятно. Но, надеюсь, ты взяла с нее слово, что она не выдаст нас
дяде Игнацу?
   День прошел в томительном ожидании. Сидя в  библиотеке,  Кальман  читал
"Американскую  трагедию"  Драйзера,  но  книга  не  могла  завладеть   его
вниманием. Из столовой доносился шум, характерный для ужинающей  компании:
нежное позвякивание серебряных приборов, выстрел из  бутылки  шампанского,
отрывки разговора.
   Но вот в библиотеку вошел Шавош. Они обнялись. Доктор спросил Кальмана,
как он себя чувствует, и, не дав ему ответить, воскликнул:
   - Да ты выглядишь совсем молодцом! - Достав из кармана пиджака  кожаный
портсигар, Шавош закурил сигару.
   - Ты помнишь Монти Пинктона? - спросил доктор. - Вы вместе  учились  на
курсах в Англии.
   - Такой светловолосый, широкоплечий парень с девичьим лицом...
   - Что ты знаешь о нем?
   - Надо подумать, - ответил Кальман и, закрыв глаза, стал  потирать  лоб
указательным пальцем. Он представил  себе  по-славянски  добродушное  лицо
Пинктона. - Кажется, он поляк, - начал неуверенным  голосом  Кальман...  -
Однажды он как будто упомянул, что приехал в Оксфорд из Варшавы. Отец  его
врач. Фамилия Пинктон - вымышленная. Подлинной фамилии его я не  знаю.  Он
принадлежал к числу наиболее старательных слушателей.
   - Что он знает о тебе?
   За окном неожиданно  забарабанил  дождь,  порыв  ветра  где-то  хлопнул
дверью.
   - Я ничего не рассказывал ему о себе. Однажды он спросил, не баварец ли
я. Я не стал разубеждать его. А чтобы он и впредь считал меня баварцем,  я
иногда в разговоре пускал крепкое словцо по-немецки. Кстати,  между  собой
мы говорили только по-английски.
   Главный  врач  задумчиво  курил.  Он  сидел  ссутулившись,  с   толстой
гаванской сигарой во рту и напоминал скорее стареющего  директора  театра,
чем одного из резидентов "Интеллидженс сервис" в Венгрии.
   - Сколько венгров, кроме тебя, учились на курсах?
   - Понятия не имею. Мы ведь говорили друг с другом по-английски.
   - Так вот. Монти Пинктон - венгр. - Это было сказано столь  равнодушно,
словно доктор сообщал, что на улице идет  дождь.  -  Сейчас  он  сотрудник
Телеграфного агентства. Зовут его Тибор Хельмеци, и есть  подозрения,  что
он предатель.
   - Не может быть, - сказал Кальман, - ведь Монти...
   - Возможно, мы ошибаемся, - прервал его  доктор,  -  но  я  думаю,  что
нет... В прошлом году Хельмеци три месяца провел в оккупированной Варшаве.
После  его  возвращения  были   арестованы   три   руководителя   движения
Сопротивления. Все трое были слушателями курсов Пи-Ай-Ди.
   - Может, это просто случайность...
   - В декабре он как  корреспондент  своего  агентства  был  в  Белграде.
Оттуда перебрался в Афины. Но не успел он еще прибыть в Грецию,  как  люди
майора Генриха фон Шликкена схватили Мирко Станковича и  всех  членов  его
группы. "По совпадению" Мирко тоже учился на курсах Пи-Ай-Ди.
   - В Афинах тоже был провал?
   - Там нет. Но вчера взяли Базиля Томпсона. Ты ведь знал его, не так ли?
   Кальман кивнул и спросил:
   - Где взяли Базиля?
   - В Будапеште.
   - Базиль тоже венгр?
   - Его зовут Геза Томбор.
   - У него была связь с Хельмеци?
   - Нет, но, возможно, Хельмеци нащупал его.
   Кальманом овладело странное беспокойство.
   - А с кем связан Хельмеци непосредственно?
   - Непосредственно ни с кем. Он агент  стратегической  группы  разведки,
так сказать, резерв. Дважды в год он должен являться с докладом  к  своему
шефу.  С  момента  возвращения  на  родину  он  еще  не  получал  заданий.
Разумеется, мы только предполагаем, что он предатель.
   - Что же вы собираетесь делать? - спросил Кальман.
   - Мы должны точно знать, предатель он или нет.
   - Как же ты хочешь это узнать?
   Доктор обрадованно кивнул:
   - Хельмеци ждет связного. Ты вступишь с ним в контакт,  словно  ты  тот
самый связной. Собственно, так оно и есть в действительности.





   Тибор Хельмеци каждый день от четырех до  шести  пополудни  пишет  свои
репортажи в кафе "Нью-Йорк". Там у него и  столик  абонирован  -  у  окна,
выходящего на улицу Дохань.
   План Шавоша сводился к следующему. Кальману предстояло  сесть  к  этому
столику, а когда появится Хельмеци, сообщить ему пароль и дать понять, что
он, Кальман, будет верхним звеном связи. Далее в общих чертах  рассказать,
что готовится крупная операция, но конкретно ничего  не  говорить.  Нельзя
давать и  своего  адреса.  Один  из  агентов  Шавоша  будет  наблюдать  за
Хельмеци, который, если он действительно  предатель,  непременно  позвонит
своему шефу и попросит его установить слежку за Гарри Кэмпбелом.
   План этот Кальману не понравился. А вдруг у Хельмеци в кафе будет  свой
человек? Что тогда делать? Кальману казалось, что продуманы не все детали.
Ему надо предпринять что-то другое.
   С Марианной он встретился в саду.
   - Я должен пойти в город, - сказал Кальман.
   Она взяла его за руку, глаза у нее сразу стали темными.
   - Я боюсь за тебя и пойду с тобой.
   - Это невозможно. Но уж если ты хочешь мне помочь, то есть и  для  тебя
дело. - Она подняла на него вопрошающий взгляд. - Отправь меня в город  за
чем-нибудь, да так, чтобы тетушка Рози слышала это. Скажем,  к  одному  из
твоих знакомых...
   - Ты все же не веришь ей?
   - Я верю только себе и тебе. Ты сегодня не собираешься уходить из дому?
   - В два  часа  я  должна  проводить  отца  на  вокзал,  к  трем  иду  в
университет. Возможно, сюда не вернусь.
   - Останешься ночевать на городской квартире?
   - Вероятно. Сама еще не знаю. Кончишь свои дела - приходи туда. Ты ведь
еще не был у меня.
   - Это было  бы  чудесно.  Но  нужно  придумать  какой-то  повод,  чтобы
объяснить мое отсутствие дома...
   В кухне их было трое: Кальман ел, Илонка, сидя напротив,  пила  кофе  с
молоком, Рози у плиты  поджаривала  ломтики  хлеба.  По  радио  передавали
последние известия, а Рози разглагольствовала о верности  женщин-солдаток.
Кальман знал, что ее речь была адресована только Илонке. Дело в  том,  что
жених молоденькой служанки воевал на Восточном фронте, а она,  видите  ли,
заглядывалась на Кальмана.
   Илонка хотела ответить что-то, но тут вошла Марианна.
   - У меня к вам дело, Пали, - сказала она, подойдя к  Кальману.  -  Хочу
просить вас сделать для меня одну любезность.
   Кальман вытер губы и встал.
   - Я вас слушаю, барышня.
   - Одна моя знакомая попросила у меня почитать редкую, ценную книгу. Это
уникальное издание, и я не решаюсь отправить  книгу  почтой.  Отвезите  ее
моей подруге.
   - Хорошо. Но куда?
   - В Цеглед. Вы еще успеете на поезд, который отправляется в одиннадцать
тридцать. А завтра утром вернетесь...


   Кальман несколько раз обошел здание кафе "Нью-Йорк". Осмотрел  входы  и
выходы, внимательно присматривался ко всем мелочам. Совсем так, как  этому
учили на курсах разведчиков. "Обеспечение  отхода  есть  вопрос  жизненной
важности". Потом вошел в кафе. Быстрым взглядом окинул помещение, поднялся
на галерею и занял место у такого столика, чтобы видеть  весь  зал.  Затем
выпил бутылку пива и стал разглядывать публику. Вдруг  он  решил  изменить
план дяди Игнаца. Поспешно расплатившись, он вышел на  улицу  и  поехал  в
Буду.  Переехав  мост  Маргит,  спрыгнул  с  трамвая  и  быстро  пошел  по
набережной Дуная. Дойдя до площади Деже Силади, он замедлил шаги и тут еще
раз продумал свой план действий. Потом решительно вошел в одну из табачных
лавок на улице Фе, купил сигарет и жетон для телефона-автомата. После чего
позвонил Марианне.
   - Я хочу вместе с тобой пойти в твою квартиру.


   Войдя  в  квартиру,  Кальман  был  восхищен.  Простая,  но  со   вкусом
подобранная обстановка  создавала  какой-то  особый  уют:  широкая  тахта,
книжный шкаф из  светлого  полированного  дуба,  низкий  столик  и  легкие
кресла.
   - Что случилось, Кальман? - спросила она.
   - Потом я тебе все объясню. А сейчас ты поможешь мне?
   - Конечно.
   - Только ни о чем не спрашивай.
   - Говори, что делать.
   - Видишь окно напротив?
   - В котором цветы?
   - Да. Тебе надо узнать, кто живет в той квартире.
   - Сейчас?
   - Было бы неплохо.
   - Ты, конечно, подождешь здесь?
   - Да. Постой-ка! Как ты хочешь это сделать?
   - Это уж не твоя забота.
   Когда за Марианной захлопнулась дверь, он стал опять смотреть  в  окно.
Вот она вышла из подъезда. Она казалась маленькой и хрупкой.  Остановилась
у края тротуара, посмотрела по сторонам и уверенным шагом  перешла  улицу.
Не взглянув вверх, скрылась в доме.
   Девушка возвратилась домой через полчаса.
   - Удалось что-нибудь узнать? - спросил он.
   Марианна опустилась на край тахты.
   - Немногое, но, думаю,  тебе  пригодится.  -  Она  закурила.  -  Хозяин
квартиры - некто Вазул Гемери. Дипломат. Первый  секретарь  посольства.  В
настоящее время служит в Анкаре. В квартире сейчас живет его мать, госпожа
Гемери, урожденная Эльвира Дюнтцендорфер, с глухой экономкой. Квартира  из
пяти комнат. Окна трех комнат выходят на улицу Фе, а двух - во двор.  Фрау
Эльвира почти не говорит по-венгерски. Собирается возвращаться в Германию.
"Адольф  Гитлер,  дочка,  -  говорит,  -  посланник  божий".   Разумеется,
по-немецки сказала. Что тебя еще интересует?
   - Превосходно, - ответил Кальман. - Как тебе удалось столько узнать?
   - Очень просто. - Марианна сделала затяжку и озорно  рассмеялась.  -  Я
позвонила. Когда мне открыли дверь, я предъявила  студенческую  зачетку  и
сказала, что пришла по поручению Христианского союза женщин-патриоток.
   - Неужто есть и такая организация? - удивился Кальман.
   - Понятия не имею. Но название что надо! Когда я заметила, что  хозяйка
с акцентом говорит по-венгерски, я перешла на немецкий. У той лицо  так  и
засияло. Затем я обстоятельно объяснила ей, что по  призыву  Христианского
союза студентки,  настроенные  патриотически  и  прогермански,  производят
социографические исследования. Мы, говорю, опрашиваем  людей,  слушают  ли
они по радио концерты по заявкам,  находят  ли  программы  этих  концертов
достаточно патриотическими, ну и дальше в таком же роде.  Тем  временем  я
спокойно осмотрелась вокруг. Потом начала  хвалить  ее  вязаные  салфетки,
дешевые базарные картинки и вообще всю квартиру. В конце  концов  она  уже
души во мне не чаяла. Едва отпустила. На прощание я ей: "Хайль Гитлер"  да
"Целую ручку, либе муттер Эльвира" - и была такова. Сварить тебе кофе?
   Кальман взглянул на часы.
   - У меня уже нет времени, - ответил он и встал.


   Старший лейтенант запаса Оскар Шалго, вот уже восемь лет  работающий  в
контрразведке старшим инспектором, мягким шагом шел по  плохо  освещенному
коридору. Мягкость и пружинистость  его  походки  объяснялась  не  столько
упругостью его мускулов, сколько тем, что  этот  сорокадвухлетний  мужчина
сам по себе был "мягким" и любящим комфорт. Будь это в его власти, он,  по
всей вероятности, завел бы в Венгрии рикш, чтобы не делать ни единого шага
пешком. Несколько раз он  собирался  оставить  службу,  но  начальство  не
отпускало его, считая старшего инспектора знатоком своего дела. А два года
назад,  когда  отдел  контрразведки  по  приказу  свыше  стал   заниматься
"вылавливанием" коммунистов, Оскара Шалго перевели в этот  отдел.  Старший
инспектор не очень-то обрадовался этому. Он был влюблен в свою  профессию,
в классическую службу безопасности, боровшуюся со шпионами, а  коммунистов
он просто-напросто не считал шпионами. Частенько у него возникали споры  с
шефом, полковником Верешкеи, к которому он относился как к дилетанту в  их
деле и с методами работы которого был не согласен. Однажды он даже  сказал
полковнику:  "Борьба  против  коммунистов,  между  прочим,  отличается  от
обычной, классической контрразведки тем,  что  шпионы  выполняют  свою  не
очень-то  благодарную  работу  без  особой  убежденности,  за  деньги,  по
принуждению или  просто  из  жадности  к  приключениям,  в  то  время  как
коммунисты борются за очень убедительную, в какой-то мере даже  приемлемую
идею, и их деятельность зиждется на глубоко принципиальной основе".
   Итак, Оскар Шалго шел по коридору. По его лысине скользили отблески  от
электрических лампочек. Без стука вошел он в приемную полковника. Адъютант
вежливо козырнул ему и незамедлительно доложил  шефу  о  приходе  старшего
инспектора: он знал, что Шалго может входить к полковнику Верешкеи в любое
время.
   Левая рука шефа контрразведки безжизненно висела вдоль тела - память  о
первой мировой войне, худое лицо  напоминало  морду  лисицы,  длинный  рот
почти полностью заслонял подстриженные седые  усы  и  маленький  скошенный
подбородок. Полковник уже привык к "несносным штатским замашкам" Шалго,  к
его  небрежному  приветствию:  иного  от  него  нечего  было  и   ожидать.
Приходилось терпеть, ведь полковник не  мог  обходиться  без  этого  вечно
сонного на вид человека. Только благодаря  ему  шеф  и  держался  на  этом
месте.
   - По вашему приказанию прибыл, - доложил Шалго сонным голосом.
   - Вы мне нужны, Шалго.  -  Полковник  ловко  обрезал  кончик  сигары  и
закурил. Некоторое время  он  молча  попыхивал  сигарой,  потом,  выпустив
струйку дыма на полированную поверхность стола, продолжал:
   - Как мы и уславливались, Генрих фон Шликкен переехал со своей  группой
в Будапешт. Сейчас он живет в "Астории". Вы меня слушаете, Шалго?
   - Да, господин полковник.
   - Итак, согласно нашему плану мы назначаем вас  в  распоряжение  майора
Шликкена. Он просил именно вас. Вы, Шалго, будете осуществлять связь между
нами и Шликкеном. Вы давно знаете Шликкена?
   - Тридцать пять лет. В детские годы мы были друзьями.  Хороший  парень,
не прочь повеселиться, любитель богемы. Но я не в восторге от него  с  тех
пор, как он стал нацистом. Разрешите доложить, господин полковник?
   - Слушаю вас, Шалго.
   - Час назад я получил  донесение  от  Тубы.  -  Он  достал  из  кармана
скомканный клочок бумаги, расправил  его  на  своей  мягкой  ноге,  потом,
водрузив на нос старомодное пенсне, прочел: "Сегодня в первой половине дня
Марианна Калди послала в Цеглед садовника Пала Шубу с уникальной книгой  к
какой-то своей подруге. Шуба  уехал  сольнокским  пассажирским  поездом  в
одиннадцать тридцать.  Вернется  домой  завтра  утром.  Разговор  об  этом
происходил на кухне.  Присутствовали  служанка  Илона  Хорват  и  повариха
Розалия Камараш. Профессор выехал в Сегед двухчасовым скорым. Пробудет там
неделю. В час дня Марианна неожиданно ушла из дому, сильно взволнованная".
   Полковник покачал головой.
   - Опять у вас этот идефикс. Дорогой Шалго! Коммунистов  надо  искать  в
рабочих поселках, а  не  среди  профессоров.  Калди  -  член-корреспондент
Академии наук.
   - Это ничего не значит.
   - У него большое состояние...
   -  У  Энгельса  тоже  было  большое  состояние...  Господин  полковник,
верующие бывают и среди состоятельных людей. А марксизм - это религия...
   - Давайте кончим этот спор, Шалго. Полтора года  вы  пытаетесь  убедить
меня  в  этой  чепухе.  Меня  не  интересуют  донесения   ваших   агентов.
Представьте мне факты, которые подтверждают, что Калди русский шпион.
   - Не шпион. Он коммунист.
   - Все равно, - отмахнулся полковник. - Я поверю только фактам.
   - Распорядитесь прослушивать его телефонные разговоры.
   - Для этого нужно разрешение господина министра. А  он  благосклонен  к
Калди.
   - Давайте все же попросим разрешение у министра.
   Верешкеи встал.
   -  Установите  связь  с  майором  Шликкеном.  Разыщите  Ц-76.  Я   хочу
поговорить с ним.
   - Когда вы желаете принять Ц-76?
   - Завтра пополудни.





   Кальман Борши вошел в ресторан и  занял  место  за  одним  из  столиков
задолго до четырех.  Огляделся,  прикидывая,  где  вероятнее  всего  будет
сидеть человек  дяди  Игнаца.  Кальман  заказал  пива.  Старый,  шаркающий
официант вернулся довольно быстро, неся бутылку и  бокал  на  подносе.  Но
Кальман вдруг передумал и попросил старика  принести  еще  и  коньяк.  Как
только официант поставил рюмку с коньяком на столик, Кальман  расплатился.
Согласно плану, он должен был сесть за столик Хельмеци, но  Кальман  решил
изменить план.
   Ждать ему пришлось недолго: вскоре явился и  Хельмеци.  Он  был  весьма
элегантен: в коричневом спортивном пальто, серых брюках и  бежевых  туфлях
из замши.
   Кальман подождал несколько секунд, затем одним  глотком  выпил  коньяк,
но, ставя рюмку обратно на стол, был так "неловок", что локтем смахнул  со
стола на пол пивную бутылку, и она, со звоном  упав  на  пол,  разлетелась
вдребезги. Кальман вскочил, "в замешательстве" опрокинул  стул,  заикаясь,
начал что-то объяснять официанту. Между тем от его взгляда не  ускользнуло
изумление на лице Хельмеци. Заплатив за разбитую бутылку и делая вид,  что
не замечает журналиста, Кальман торопливо  направился  к  выходу.  По  его
расчетам, если Хельмеци узнал его и если он действительно предатель, то он
должен поспешить за ним следом. А  поскольку  ему  известно,  что  Кальман
здесь нелегально, он обязательно окликнет  его.  Возле  вращающейся  двери
Кальман на мгновение остановился у огромного стенного зеркала и заглянул в
него. Вид у него был, как он этого и  хотел,  "испуганный".  Увидел  он  в
зеркале также и то, что Хельмеци уже поднялся из-за стола и  разговаривает
с официантом. Кальман завернул на улицу Дохань и медленно  пошел  по  ней,
давая Хельмеци возможность нагнать его. Когда он через  окно  в  последний
раз заглянул в кафе, журналиста там уже не было. Не оборачиваясь,  Кальман
перешел на противоположную сторону, однако не успел он еще добраться и  до
угла улицы Микша, как услышал за спиной торопливые шаги.
   - Гарри! - прозвучал у него за спиной  взволнованный,  хотя  и  мягкий,
голос. Кальман не остановился. Стук шагов по асфальту  убыстрился,  и  вот
Хельмеци уже ухватил его  за  рукав.  -  Провались  я  на  этом  месте,  -
воскликнул он по-английски, - если это не Гарри Кэмпбел!
   Кальман остановился и тоже по-английски взволнованно ответил:
   - Ты с ума сошел! - С этими словами он повернулся и пошел дальше.
   - Прости меня, Гарри, - извинился  Хельмеци,  -  но  ведь  нет  никакой
опасности.
   - Никакой, если не считать, что ты на всю  улицу  орешь  мое  имя.  Иди
рядом и говори по-немецки. - Пройдя еще несколько шагов рядом с  Хельмеци,
он сказал: - В каком книжном магазине я мог бы купить томик Мильтона?
   Хельмеци неожиданно остановился.
   - А какое издание вам нужно?
   - Лондонское, двадцать седьмого года.
   - Вы можете купить его в магазине "Виктория".
   Кальман кивнул и зашагал дальше.
   - Послушай, в свое время мы все подробно обсудим. Но не сейчас.  Я  рад
тому, что ты жив, и еще больше - что тебя направили в  мою  группу.  Нужно
действовать, не теряя времени, потому что Базиль Томпсон провален.
   Хельмеци побледнел, губы его задрожали.
   - Разве Базиль жил в Будапеште?
   - Уже много лет.
   - А откуда тебе известно, что он провалился?
   - От нашего человека в контрразведке. - Про себя Кальман подумал,  что,
если Хельмеци предатель, этим своим заявлением он посеет превеликую панику
среди венгерских контрразведчиков и  они  лихорадочно  примутся  искать  в
своей среде несуществующего  кэмпбеловского  агента.  -  Начиная  с  этого
момента я твой шеф, - продолжал Кальман.  -  Мы  готовимся  к  грандиозной
операции, и тебя ждет важное задание. Ты должен принять на  связь  группу,
которой прежде руководил Базиль. Подробности обсудим у меня на квартире. А
сам я сегодня ночью уезжаю. Ты останешься у меня на квартире и  дождешься,
пока туда прибудет мой заместитель. Пароль тот же. Все ясно, Монти?  Между
прочим, ты в безопасности, потому что Базиль не знает твоего адреса. Я сам
получил его из Центра только вчера.
   Тем временем они завернули на  улицу  Барчаи.  Хельмеци  остановился  в
нерешительности.
   - Гарри, мне нужно вернуться, я забыл в  кафе  свой  портфель.  Подожди
меня, я сейчас же вернусь, и мы можем пойти ко мне.
   - Хорошо, отправляйся, у меня тоже есть еще кое-какие дела. Собственно,
мне от тебя больше ничего не нужно. Спрячь вот эту  спичечную  коробку.  В
ней адрес моей квартиры. В семь часов  вечера  приходи  ко  мне.  К  этому
времени я уже вернусь домой. Будь пунктуален.
   Кальман подождал, пока изумленный Хельмеци  не  исчезнет  за  углом,  а
затем уже сам быстрым шагом и, проверяясь по  всем  правилам  конспирации,
заспешил к Марианне. Он думал о том,  что,  если  Хельмеци  предатель,  он
будет действовать без промедления, возможно даже  попытается  организовать
за ним слежку, хотя это и маловероятно. Будь он, Кальман, шефом  Хельмеци,
он бы немедленно арестовал Кэмпбела, а в его квартире устроил бы засаду  и
терпеливо дожидался бы прихода туда заместителя Кэмпбела. Госпожа Эльвира,
несомненно, будет неприятно удивлена, но  через  несколько  часов  или  по
крайней мере дней ошибка выяснится и недоразумение будет улажено.
   Все обошлось хорошо, Кальман без "хвоста" добрался до дома Марианны,  а
когда вошел в крошечную переднюю, то даже почувствовал  хороший,  здоровый
аппетит. Ведь у него с  самого  утра  маковой  росинки  во  рту  не  было.
Марианна радостно встретила  его:  обняла,  расцеловала.  Смеясь,  Кальман
высвободился из объятий  и  спросил  Марианну,  найдется  ли  у  нее  хоть
чего-нибудь поесть.
   - Ну конечно! - хлопнула себя ладонью по лбу Марианна. - Ты же  еще  не
обедал. Сейчас я приготовлю что-нибудь.
   После обеда Кальман уселся к  окну  и  стал  внимательно  наблюдать  за
улицей.
   - Марианна, - обратился он к девушке. - Если хочешь, ты  можешь  помочь
мне.
   - Что я должна делать?
   - Сядь рядом со мной, и я объясню  тебе.  Видишь  вон  того  мужчину  с
букетом, в пальто с ворсом, что прогуливается по улице Вам?
   - Того, что сейчас остановился на углу?
   - Да, его!
   - Ну и что? Наверное, дожидается свою девушку.
   - Возможно. Так вот, не спускай с него глаз, а я буду следить за улицей
Фе. Увидишь, какой сейчас разыграется спектакль.
   Несколько минут спустя Марианна сообщила:
   - Видно, моему подопечному очень жарко: он то и дело вытирает лоб.
   - Да? -  отозвался  Кальман,  не  спуская  между  тем  глаз  с  черного
"мерседеса", остановившегося у дома  напротив.  Из  машины  вышли  четверо
мужчин в черном. - Ну, так что  там  с  твоим  подопечным?  -  переспросил
Кальман.
   - Стоит  и  разговаривает  с  каким-то  приземистым  мужчиной  в  серой
шляпе... Они переходят на противоположную сторону  улицы...  Расходятся...
Остановились и опять кого-то ждут.
   - Думаю, что я угодил в самое яблочко!  -  заметил  Кальман.  -  Теперь
следи за парадной дверью  дома  напротив.  Если  увидишь  муттер  Эльвиру,
тотчас же скажи об этом мне.
   Мужчины в черном уже успели скрыться в парадном, когда  из  подошедшего
серого "вандерера" выскочили еще три человека. Двое из них также  вошли  в
дом, а третий остался на улице.
   Вдруг Марианна схватила Кальмана за руку:
   - Ты посмотри только!
   Из парадного  мужчины  в  черном  волокли  отчаянно  отбивавшуюся  фрау
Эльвиру. Через несколько секунд она была уже в "мерседесе".
   - Мы выиграли! - весело воскликнул Кальман и поцеловал  руку  Марианны:
однако, взглянув ей в лицо и увидев ее  изумленный  взгляд,  он  пришел  в
замешательство. Марианна была  отнюдь  не  весела,  и  она  решительно  не
понимала, отчего арест фрау Эльвиры мог так развеселить Кальмана.
   - Почему забрали эту женщину? - спросила девушка. - Что она сделала?
   - Сейчас все поймешь. Мы подозревали в предательстве одного журналиста,
тоже участника Сопротивления. Но нужно  было  проверить  наши  подозрения.
Сегодня днем я встретился с  этим  типом.  Он  знал,  что  я  нахожусь  на
нелегальном положении. Я сказал ему, что живу у фрау  Гемери,  но  сегодня
ночью покину эту квартиру. Теперь ты понимаешь? Он тотчас же  известил  об
этом контрразведку. А муттер Эльвиру  забрали,  не  поверив  ей,  что  она
ничего обо мне не знает. Ну, не беда, ее через несколько дней выпустят.
   - Понимаю. Но разве нельзя было найти другой способ?
   - Вероятно, можно было. Но в тот миг мне пришло  в  голову  именно  это
решение. Рассчитавшись с подлым предателем,  мы  тем  самым  спасем  жизнь
многих людей. Пусть и эта дамочка  принесет  хоть  малюсенькую  жертву  на
алтарь нашего общего дела.
   - Возможно, что ты и прав, - согласилась Марианна.
   - Тогда я попрошу тебя: пойди  и  позвони  из  уличного  автомата  дяде
Игнацу. Скажи ему, чтобы он немедленно пришел сюда.
   Около десяти часов вечера приехал доктор Шавош. Кальман заметил, что он
не в духе. Марианна сообразила, что она лишняя, и, сославшись на  какое-то
неотложное дело к привратнику, удалилась. Едва за ней захлопнулась  дверь,
доктор Шавош, хотя и сдерживая себя,  но  все  же  строгим,  даже  гневным
голосом стал выговаривать Кальману:
   - Почему ты не выполнил задания и бежал от Хельмеци?
   Кальман знал, что  человек  дяди  Игнаца,  ведший  за  ним  наблюдение,
подробно доложил шефу все, что он видел.  Кальмана  задел  оскорбительный,
грозный тон дяди. Однако он не возражал и только с  укоризной  смотрел  на
него, высоко вздернув брови. А тот продолжал резко отчитывать его:
   - Почему ты раньше не сказал, что ты трус? Зачем вообще поступал на эту
опасную службу?
   - Почему ты думаешь, что я не выполнил задания? - тихо спросил Кальман.
   - Я все знаю.
   - Твой агент дурак! -  в  сердцах  воскликнул  Кальман.  -  А  Хельмеци
предатель!  -  Кальман  подробно  рассказал   обо   всем   происшедшем   и
рассчитывал, что доктор похвалит его. Но тот, нахмурив брови, буркнул:
   - Немедленно отправляйся на виллу.
   Кальман поднял изумленный взгляд на доктора.
   - Я вернусь туда только утром.
   - Нет, сейчас. Даже  не  дожидаясь  возвращения  Марианны.  Одевайся  и
немедленно уходи!
   - Я дождусь возвращения Марианны и отправлюсь на виллу только утром,  -
с холодным спокойствием возразил он Шавошу и уселся в кресло.
   Доктор небрежным жестом провел кончиком пальца по своему высокому  лбу.
Потом подозрительно взглянул на Кальмана.
   - У тебя что - интимные отношения с этой девушкой?
   - Это мое личное дело.
   - В данный момент есть только наше дело. Отвечай!
   - Я люблю ее.
   - Это меня как раз не интересует. Есть у тебя с нею связь?
   - Уже несколько месяцев, - решительно заявил  Кальман.  -  Но  если  ты
вздумаешь приказать мне, чтобы я порвал с нею, я наперед заявляю тебе, что
не выполню этого твоего приказа.
   - Ты должен порвать с ней!
   - Нет! Я дал присягу, но...
   - Никаких "но", мой мальчик! Ты присягнул выполнять все мои приказы.  И
я не обязан объяснять тебе причины, стоящие за моими приказами. Но на этот
раз я сделаю это. Марианна принимает участие в подпольном коммунистическом
движении. Если она провалится, то это не повлечет за  собой  провала  Пала
Шубы, садовника. В худшем случае  его  допросят.  Но  вот  Пала  Шубу,  ее
любовника, обязательно возьмут вместе с ней.  Не  будь  Пал  Шуба  агентом
английской разведки, ни одной собаке не было бы до него дела. В данном  же
случае эта его любовная история угрожает интересам  всей  разведывательной
службы.
   Вдруг резко зазвонил телефон. Доктор сделал знак Кальману  остаться  на
месте, а сам подошел к аппарату и снял трубку.
   - Вас слушают! - сказал он в телефон странным, булькающим голосом.
   Кальман ничего не понял из телефонного разговора, он только видел,  что
его дядя взволнован. Задумавшись, Шавош несколько раз прошелся по  комнате
от двери до окна, затем сказал:
   - Пошли, я тебя провожу. Расскажу обо всем на улице. Нужно  действовать
без промедления.
   На лестнице они повстречали Марианну. Кальман с  кислой  миной  сообщил
ей, что он должен немедленно вернуться на виллу, Марианна  стояла,  ничего
не понимая.
   - Завтра навести меня, - сказал ей Шавош. - Я сам тебе все объясню.
   Они вышли из  парадного  порознь.  Сначала  Кальман,  взявший  курс  на
набережную Дуная, а несколько минут спустя - Шавош, сразу  же  завернувший
на улицу Фе. Перед тем как выйти из дома, они условились встретиться возле
церкви, что на площади Баттяни, - разумеется, только в  том  случае,  если
оба будут абсолютно уверены в отсутствии слежки. Если  же  кто-то  из  них
обнаружит "хвост", встреча автоматически переносится на час позже, и тогда
уже - у главного входа больницы Милосердия.
   Однако оба они быстро пришли к выводу, что слежки за ними нет, и потому
отправились прямиком на площадь Баттяни.
   Несколько долгих минут они брели, не говоря друг другу ни  слова,  пока
Шавош наконец не замедлил шаги и не взял Кальмана под руку.
   - Получено сообщение из Вены,  -  сказал  он.  -  Мне  его  только  что
передали   по   телефону.    Майор    Генрих    фон    Шликкен,    эксперт
Восточноевропейского отдела гестапо, прибыл в Будапешт и утром  в  пятницу
отбывает дальше, в Афины.
   - Именно это тебе и сообщили по телефону? -  полюбопытствовал  Кальман.
Он склонил голову  чуть-чуть  набок,  но  в  темноте  все  равно  не  смог
разглядеть выражения лица доктора.
   - Да, в том числе и это. А также и то, что с Хельмеци  нужно  покончить
не позднее утра пятницы.
   - Наконец-то хорошая весть, - воодушевился Кальман. -  Но  какая  связь
между Хельмеци и этим немецким майором?
   Шавош, по-видимому, тоже продрог, потому  что  поднял  воротник  своего
плаща.
   - Утром в пятницу  и  Хельмеци  собирается  выехать  в  Афины.  Это  не
случайно. Хотя до сих пор нам ни разу не удалось установить, что они знают
друг друга лично. И все же мы находим весьма примечательным,  что  Шликкен
всякий раз появляется в Варшаве и в Белграде  именно  в  то  время,  когда
Хельмеци из этих же городов посылал материал в свое Телеграфное агентство.
Теперь для нас эта взаимосвязь понятна.
   - Мне не жаль его, - пробормотал Кальман.
   - А я, между прочим, принял решение, что это задание выполнишь ты.
   Кальман от неожиданности застыл на месте.
   - Как, я должен убить человека?
   - Предателя! - спокойно возразил Шавош, за  руку  увлекая  Кальмана  за
собой. - Врага! - И с легким укором добавил: - Кстати,  на  фронте,  перед
атакой солдаты не задают подобных вопросов.
   - Там противники сходятся лицом к лицу и каждый из них вооружен.
   - Хельмеци тоже вооружен.
   Как ни отвратителен был Хельмеци Кальману, он не представлял себе,  как
это он подойдет  к  человеку,  достанет  из  кармана  пистолет  и  в  упор
выстрелит в него. Совсем иное дело, когда враг тоже стреляет в тебя. Тогда
ты вроде как бы защищаешься.
   - Это очень нужно, чтобы данное поручение выполнил именно я?
   - Да, мой мальчик. И должен тебе заметить, что задание это не  простое.
Нужно не убить Хельмеци из-за угла, а привести в  исполнение  приговор.  А
перед  этим  нужно  узнать,  разработкой  чьих  дел  он  занят,  зачем  он
собирается ехать в Афины и кого там должен выследить.
   - И когда я должен выполнить это задание?
   - Завтра, - ответил Шавош. - Завтра вечером.  Пока  мы  идем  домой,  я
расскажу тебе о своем  замысле.  Разумеется,  ты  можешь  изменить  его  в
зависимости от обстановки.  Попробуем  разыскать  Домбаи.  Думаю,  что  он
согласится взяться с тобой вместе за это дело. Если  он  в  Будапеште,  мы
найдем его.
   - Как, разве он уже не в  клинике?  -  спросил,  немного  успокоившись,
Кальман. Если Шани Домбаи будет с ним, думал  он,  это  уже-совсем  другое
дело.
   - Я помог ему скрыться, и, думаю, мы найдем его. Вывод Хельмеци из игры
не только в наших интересах, но и в интересах коммунистов.  Одного  Домбаи
не должен знать о тебе: того, что ты учился на курсах Пи-Ай-Ди. Понял?





   Войдя в коридор первого этажа виллы, Кальман так громко хлопнул дверью,
что даже стены-задрожали. Узкий коридор многократно усилил  этот  звук,  и
его услышали и Рози и Илонка. С некоторым страхом и в то же  время  сгорая
от любопытства, они выглянули в коридор.
   - Как, вы уже вернулись, Пали? - удивилась Рози.
   Кальман только рукой махнул и скорчил недовольную гримасу.
   - Барышня-то дома? - тихо спросил он.
   - Давно уже вернулась, - сказала Илонка. - Я видела ее в библиотеке.
   - Даже ужинать не стала, - добавила Рози.
   - Наверно, свидание сорвалось, - ехидно заметила Илонка.
   Кальман поскреб в затылке и в раздумье остановился.
   - Ну так настроение у нее будет еще хуже, как только она узнает, что со
мной случилось. - Он подошел поближе к женщинам. - Даже и не знаю, как  ей
сказать... Лучше всего сбежать бы мне куда-нибудь.
   - А что случилось? - в один голос воскликнули служанки.
   Кальман стоял, нерешительно переминаясь с ноги на ногу, а на  лице  его
было написано само отчаяние.
   - Да вы войдите, - предложила Рози. - Или пойдемте на  кухню,  чего  же
стоять в коридоре.
   - Книгу я потерял, - признался Кальман. - А фамилию и  адрес,  кому  ее
отдать нужно было, я  запамятовал.  Ох  уж  эта  проклятая  хвороба!  -  И
стыдливо добавил: - На улице со мной это приключилось. Припадок... А когда
в себя пришел, книги и след простыл.
   - Бедняжка! Да вы хоть поужинали? - участливо спросила Рози.
   - Мне сейчас не до ужина. Ну что делать? Пойти сказать хозяйке?
   Илонка криво усмехнулась.
   - Вам барышня все простит.
   - Почему это?
   Служанка пожала плечами.
   - Да так...
   - Опять ты говоришь глупости, - сердито перебила ее Рози. -  И  вообще,
какое твое дело?
   - Чего вы ссоритесь?
   - Да вот девку зависть берет, что вы барышне нравитесь.
   - Я? - удивился Кальман.
   Илонка рассмеялась.
   - Не прикидывайтесь малым ребеночком!
   - Ах, оставьте меня в покое с этими глупостями! - возмутился Кальман  и
отвернулся. - Хватает с меня бед и без этого.
   - Куда же вы, Пали? - закричала ему вдогонку Рози.
   - В библиотеку. Скажу ей, а там будь что будет. В конце концов, что  же
я могу поделать, если я калека? Все знают, какой я...
   Обе служанки соболезнующе посмотрели ему вслед.


   На другой день Кальман проснулся рано утром. Чтобы успокоить нервы,  он
с ног до головы вымылся холодной водой.  Но  вид  у  него  все  равно  был
невеселый, когда он заявился  на  кухню,  где  Рози  и  Илонка  тотчас  же
пристально начали его разглядывать. Кальман подсел к столу,  без  большого
аппетита позавтракал и  был  настолько  неразговорчив,  что  каждое  слово
приходилось вытягивать из него буквально клещами. Наконец  отрывочно  и  с
большой неохотой он рассказал служанкам, что хозяйка как следует  отругала
его, хотя он ничуть не повинен в утере книги.
   - Так что вы, дорогая, сильно ошиблись, предсказав этой истории хороший
исход, - упрекнул он Илонку. - Я настолько сильно  нравлюсь  барышне,  что
она без обиняков назвала меня дураком.
   - Нужны больно вы барышне! - рассмеялась Рози. - Да  у  нее  на  каждый
палец по кавалеру может быть, стоит ей только захотеть.  Здоровых  парней,
не каких-то там инвалидов войны.
   Илонка опустила пустую чашку на  стол,  поднялась,  одернула  фартучек,
горделиво выпятила упругую грудь.
   - Будь у меня такое богатство, как у нее, имела бы и я не  меньше.  Вот
взять нас обеих да нагишом положить на лужке, чтобы люди не знали,  кто  -
она, а кто - я, и еще неизвестно, какую  из  нас  выбрали  бы  благородные
господа.
   - А мне известно! - подхватил Кальман, подмигнув Илонке. - С  закрытыми
глазами выбрал бы и не ошибся - и только вас, Илонка!
   - Я, например, тоже не стала бы обзывать  вас  дураком,  -  в  тон  ему
выпалила горничная и  бросилась  к  двери,  но  неожиданно  столкнулась  с
Марианной, не очень-то приветливо встретившей ее.
   - Вы что это мечетесь, как безумная? Не можете быть осторожнее?
   - Прошу прощения, - покраснев до ушей, извинилась Илонка.
   Марианна смерила ее испытующим  взглядом  с  головы  до  ног,  затем  с
укоризной посмотрела на Кальмана.
   - Н-да, наделали вы мне хлопот...  -  начала  она,  но  мысль  свою  не
продолжила, полагая, что остальные уже и без того хорошо знают, что именно
она имела в виду, и повернулась к Рози: - Рози, дорогая, поезжайте в город
и дайте в газетах "Фриш уйшаг" и  "Восьмичасовая"  объявления.  В  Цегледе
едва ли читают какие-либо другие газеты, - добавила она, как бы отвечая на
собственные мысли.
   - Сейчас нужно ехать, барышня?
   - Да, сейчас. А Илонка тем временем приготовит обед.
   - Слушаюсь, барышня.
   - Ну, а вы чего стоите? - повернулась  она  к  Кальману.  -  Почему  не
занимаетесь своими делами? Лучше было бы,  если  бы  вы  больше  думали  о
клумбах да грядках и меньше о юбках.
   Ничего не ответив на выговор, полученный от хозяйки,  Кальман,  покорно
согнувшись, вышел и отправился в сад.
   Немного погодя Марианна  ушла.  Проходя  вдоль  ограды,  она  незаметно
сделала Кальману рукой прощальный знак.
   Выждав минут десять, он воткнул лопату  в  землю,  умылся  под  садовым
краном, вытер лицо своей  клетчатой  фланелевой  рубашкой  и  неторопливым
шагом направился к дому. Дверь кухни была распахнута. Илонка не  заметила,
как он вошел. Она сидела у стола, чистила овощи  и,  мечтательно  наклонив
голову на  правое  плечо,  негромко  напевала  какую-то  мелодию.  Кальман
неслышно, затаив дыхание прокрался за ее спиной, а затем вдруг  решительно
обнял за плечи.
   Илонка взвизгнула от неожиданности,  вскочила  с  табуретки,  уронив  с
коленей эмалированный тазик с овощами.
   - Наконец-то мы одни, - прошептал Кальман, привлекая ее к себе.
   На лице Илонки тем временем изумление сменилось любопытством. Нет,  она
не  сопротивлялась  и  на  его  поцелуи  отвечала  еще  более   страстными
поцелуями.
   В этот самый миг за  его  спиной  хрипло  задребезжал  звонок.  Кальман
замер. Не ослышался ли он? Но  звонок  заверещал  снова.  Выругавшись,  он
растерянно улыбнулся и шепнул ей, что, мол,  зайдет  вечерком,  пусть  она
оставит дверь незапертой. Пробормотав  еще  что-то  нечленораздельное,  он
быстро вышел во двор.
   У калитки в форме армейского лейтенанта стоял Шани Домбаи,  а  рядом  с
ним его невеста Маргит.  Кальман  едва  узнал  их:  Домбаи  за  это  время
отпустил пышные усы, а Маргит в условиях конспирации превратилась в Гизи и
перекрасилась в блондинку. На руке у Маргит болталась хозяйственная сумка,
Шани опирался на палку.
   Они сердечно, как и подобает давно  не  видевшимся  фронтовым  друзьям,
обнялись. Илонка, наблюдавшая за их встречей из окна, могла видеть  и  как
они обнимаются и как оживленно разговаривают.
   Затем дверь распахнулась, и веселым, может  быть,  немножко  хвастливым
тоном Кальман представил Илонке своих гостей:
   - Мой друг Петер Надь, его жена Гизи, а это и есть та  самая  красавица
Илонка, о которой я тебе писал в госпиталь.
   Они не подали друг другу руки, только раскланялись.
   - Илонка, дорогая, состряпай что-нибудь такое, чтобы господин лейтенант
и его супруга обязательно остались отобедать с нами. А об  остальном  я  с
хозяйкой договорюсь.
   С этими словами Кальман и его гости покинули кухню. Уже из коридора  до
Илонки донеслись слова:
   - Ну вот, Пали, и привели тебя доктора в полный порядок!..


   А в это время в одном из номеров отеля "Астория" майор  гестапо  Генрих
фон Шликкен беседовал со старшим инспектором Шалго. Шликкен  был  высокий,
худощавый, физически крепкий человек, хотя ему уже  перевалило  за  сорок.
Белокурые волосы Шликкен в отличие от  большинства  прусских  офицеров  не
стриг "под бобрик", а зачесывал назад. Крупный  рот  с  припухлыми  губами
несколько оживлял его бледное лицо мертвеца. А глаза его  могли  буквально
ежеминутно менять свой цвет  -  от  светло-голубого  до  болотно-зеленого.
Шалго, посмеиваясь, говорил:
   - Итак, Хельмеци ты забираешь с собой?
   - Обязательно. Мы встретимся с ним в  Белграде,  а  оттуда  на  военном
самолете летим в Афины. Дело в том, что в Греции две  враждовавшие  группы
движения Сопротивления договорились между собой. А это для нас катастрофа.
Хельмеци лично знает двух руководителей английской разведки в Греции. Если
ему удастся внедриться в их ряды, мы разделаемся  сразу  со  всем  красным
штабом.
   - К сожалению, - заметил  Шалго,  -  у  нас  здесь  обстановка  намного
сложнее. В настоящее  время  мы  не  знаем  даже,  кто  из  членов  нашего
правительства ведет двойную игру.
   - А хочешь, я тебе это скажу? - тоном превосходства спросил,  улыбаясь,
фон Шликкен. И тут же махнул рукой: - Впрочем, думаю, ты лучше меня знаешь
все это! - Он подошел к окну  и  отдернул  занавеску.  -  Оскар,  когда  я
вернусь, обещай мне составить список этих деятелей.
   - Я же сказал тебе: об этом ты попроси Сухорукого.
   - Его я уже просил. И он обещал мне.  Но  тебе  я  доверяю  больше.  Не
только как старому другу, но и как специалисту.
   Шалго опустил тяжелые веки.
   - Но все это ты мог бы узнать и от Хельмеци.
   - Завтра я и от него получу такой список. Но я убежден,  что  он  будет
сильно расходиться с твоим.
   - Хорошо, я подумаю об этом. Возвращайся скорее из Афин. Желаю тебе там
удачи, а приедешь - поговорим.
   Шликкен не стал настаивать, будучи совершенно  уверенным  в  том,  что,
когда он возвратится, Шалго, ни слова  не  говоря,  положит  ему  на  стол
список неблагонадежных венгров. Он был также уверен и в том,  что  в  этом
списке будет немало имен, которые  вызовут  его  изумление,  а  вернее,  в
основном таких имен, потому что Шалго с его удивительным нюхом  совершенно
безошибочно угадывает, где нужно "пошарить". Хотя, ох, как  странно  порой
звучат   замечания   этого   старшего   инспектора    отдела    внутренней
контрразведки!
   - Оскар, ты не спишь? - обратился он к Шалго, по-прежнему глядя в окно.
   - Думаю, - отозвался  тот.  -  Думаю,  куда  это  мог  исчезнуть  Гарри
Кэмпбел.
   Шликкен стремительно обернулся.
   - Вы умудрились непростительным образом  испортить  это  дело.  Старуха
дала хоть какие-нибудь показания?
   - Никаких. Но сегодня я сам посвящу ей целую ночь.  Между  прочим,  сын
ее, некий Вазул Гемери, находится под наблюдением - он,  видимо,  работает
на англичан.
   - А на квартире у них что-нибудь нашли?
   - Ничего. Там постоянно в засаде трое  моих  людей,  -  ответил  Шалго,
закуривая новую сигару. - С этими дилетантами просто невозможно  работать.
Просил же я Сухорукого: не нужно арестовывать старуху, успеем.
   - Но экономка сказала, что в квартире кто-то был.
   - Да, но она не видела, кто именно! Старуха же  продолжает  настаивать,
что приходила какая-то студенточка. Ну ничего, к утру будем знать больше.
   Шликкен задумчиво прошелся по комнате.
   - А что показал Базиль Томпсон?
   - Ничего. Сухорукий сам занимается  им.  Вероятно,  он  забьет  его  до
смерти. Потому что ни на что  другое  Верешкеи  не  способен.  Ведь  он  и
понятия не имеет о том, как нужно вести допрос.
   - Сегодня вечером я через полковника Гюнтера попрошу передать  Томпсона
мне. Поговорю с ним немножко сам. Кэмпбела нужно найти во  что  бы  то  ни
стало, - убежденно проговорил Шликкен.
   -  Хельмеци  уверяет,  что  этот  малый   по   происхождению   баварец.
По-венгерски не говорит. Дал мне его довольно сносный словесный портрет. -
Шалго зевнул и продолжал: - Мы объявили  розыск  Кэмпбела,  но  тут  я  не
рассчитываю на успех. Все наши полицейские такие болваны, что и  читать-то
как следует не умеют. Не говоря уже о сельской жандармерии...
   Шликкен достал леденец из кулечка и бросил себе в рот.
   - А вот скажи, Оскар, куда бы ты сам направился на  месте  Кэмпбела?  -
спросил он.
   - Никуда, остался бы в Будапеште.


   После обеда Марианна отослала Илонку к портнихе с  двумя  платьями  для
переделки.  А  Рози  она  поручила  съездить  к  Вамошам  за   конспектами
университетских лекций, которые ей передаст Кати.
   Застекленный холл был залит светом, а цветы навевали такие  беззаботные
мысли, что на миг она и в самом деле позабыла о войне.  Кальман  и  Домбаи
ожидали ее в библиотеке. Кальман отрекомендовал Марианне  своего  друга  -
разумеется, как Петера Надя; Марианна же, хотя и догадывалась, что это  не
настоящее его имя, не подала виду. Маргит, невеста Домбаи, не  участвовала
в их совещании; она прогуливалась по саду и следила за  всем  происходящим
на улице и вокруг дома.
   Марианна была заметно утомлена и попыталась объяснить это  тем,  что  у
нее просто разболелась голова.  Кивком  головы  она  пригласила  друзей  к
столу, а сама, взяв в руки цветной карандаш, задумчиво  принялась  чертить
что-то на расстеленной на  столе  бумаге.  Несколько  раз  она  исправляла
чертеж и наконец обратилась к мужчинам:
   - Вот смотрите. Здесь проходит улица  Хун...  -  Карандаш  ее  медленно
заскользил по бумаге. - А здесь находится вилла Домослаи. Калитка от  дома
примерно в десяти  метрах.  Между  прочим,  -  продолжала  она,  закуривая
сигарету, -  вся  эта  местность  совсем  заброшена,  безлюдна,  но  очень
красива. Отсюда видна чуть ли не половина города, потому что  вилла  стоит
довольно высоко на горе. Второй  этаж  виллы  занимает  полковник  Корнель
Домослаи с семьей. На первом этаже живет журналист Тибор Хельмеци - у него
двухкомнатная квартира со всеми удобствами - и  привратник  Балаж  Топойя.
Топойя служит в министерстве социального  обеспечения  мелким  чиновником.
Ему лет пятьдесят. В пятнадцати минутах ходьбы от  этого  дома,  на  улице
Таш, живет его дочь. Она замужем за  фельдфебелем,  который  находится  на
фронте. Дочь Топойи убирает квартиру и готовит  обед  в  семье  полковника
Домослаи. Но сейчас все Домослаи отдыхают на Балатоне.
   - А с женой привратника ты говорила? - полюбопытствовал Кальман.
   - Да, женщина она общительная, но болезненная.
   Кальман и Домбаи еще раз взглянули на чертеж.
   - Ну хорошо, - проговорил Кальман и улыбнулся Марианне. -  Ты  молодец,
отличная работа! А ты, Петер, пойди сейчас к своей супруге и обсуди с  ней
ее задачу.
   Когда Домбаи ушел, Кальман с Марианной направились  в  ее  комнату.  Он
обнял ее за плечи, и так  они  шли  рядом  безмолвно,  чувствуя,  что  это
безмолвие красноречивее любых слов.  В  комнате  девушка  достала  коробку
величиной с книгу, раскрыла ее.
   - Это тебе посылает дядя Игнац, - пояснила она. -  Сейчас  я  тебе  все
расскажу.  Слушай  внимательно.  В  этом  пузырьке  с  синей  наклейкой  -
позитивные таблетки, видишь, на этикетке нарисован знак "X".  Растворяются
они так: пять таблеток на литр воды. Таблетки  растворяются  мгновенно,  а
действуют  они  минут  через  пятнадцать  -  тридцать,  в  зависимости  от
организма. Во втором пузырьке, помеченном знаком "Х-2", - только смотри не
перепутай их, - негативные таблетки,  их  растворять  не  нужно.  Вечером,
часов в пять, примешь первую таблетку, а затем через каждые полчаса еще по
одной. Всего пять штук. Дядя Игнац  просил  передать,  чтобы  больше  двух
стаканов вина ты все же не пил.
   - А это для чего? - поинтересовался  Кальман,  показывая  на  резиновые
пластинки и целый набор тюбиков.
   - Это он тоже посылает тебе. Применяй по своему усмотрению, -  пояснила
Марианна. - Я, между прочим, примерила две такие штуки - очень уж смешно я
в них выгляжу. Например, если вот эту пластинку приспособить над  верхними
зубами, на десну, лицо  меняется  до  неузнаваемости.  И  не  только  лицо
человека, но и его речь. Приспособление это держится надежно, не  выпадет,
потому что внутренняя его сторона смазана липкой пастой.
   - Ну, а в тюбиках что?
   - Тоже какой-то особый препарат. Перед тем как идти  на  операцию,  оба
хорошенько вымойте горячей водой с мылом руки и натрите  пальцы  и  ладони
этим веществом. Только не очень толстым  слоем.  Подождите  минут  десять.
После этого можете спокойно работать без перчаток - отпечатков ваши пальцы
уже не будут оставлять. А вот в этом тюбике специальный крем. Особенностью
его является то, что если ты смажешь им лицо, то на коже выступят  красные
пятна будто от ожога. А  не  позже  чем  через  час  пятна  эти  бесследно
исчезнут.





   В тот вечер Марианна ужинала необычно рано. Когда Илонка подала ужин, в
комнату вошел Кальман и попросил у девушки разрешить его другу  лейтенанту
Петеру Надю с женой провести сегодня ночь  на  вилле,  так  как  их  поезд
уходит только утром.
   Марианна состроила кислую мину.
   - В виде исключения я разрешаю. Но, Пали, чтобы впредь этого  не  было.
Здесь не гостиница.
   - Больше этого не повторится, барышня. Большое спасибо.
   Когда он ушел, Марианна сказала Илонке:
   - Ну не нахальные ли люди!
   Когда через десять минут Илонка вернулась на кухню, она  уже  не  нашла
там Рози. Илонка быстро вымыла и перетерла посуду, расставила ее по местам
и вышла в коридор. В доме повсюду уже была  тишина.  Илонка  подкралась  к
двери Рози и прислушалась. Похрапывание и  сопение  говорили  о  том,  что
повариха уже спит. Убедившись в этом, Илонка пошла к себе.
   Отворив дверь своей комнаты, она увидела Кальмана. Он  сидел  у  стола.
Когда девушка вошла, он встал и, ни слова не говоря, привлек ее к себе.
   Кальману требовалось все его присутствие духа. Они уже лежали в постели
обнявшись, когда он прерывающимся голосом прошептал:
   - Погоди секунду... - Он высвободился из  объятий  девушки,  подошел  к
столу и ощупью нашел бутылку. - Давай-ка выпьем по  стаканчику.  -  Слышно
было, как тихо льется вино в стакан. - На,  держи.  Осторожно  только,  не
облей меня. "Твое здоровье... За сегодняшний вечер... За все...
   Через полчаса он стал  будить  Илонку.  Она  спала  глубоким  сном.  Он
ущипнул ее за руку. Она и тогда не проснулась.  Прикрыв  девушку,  Кальман
быстро оделся, забрал с собой бутылку и стаканы и тихо вышел из комнаты.
   Его уже с волнением ждали Домбаи и Маргит.


   Балаж Топойя и его жена только что отужинали. Женщина чувствовала  себя
усталой и решила не мыть посуду; она сложила ее горкой, с тем чтобы завтра
вымыть. Топойя, грузный мужчина, сидел на табуретке и потирал свою больную
ногу, подвернув кверху теплые  фланелевые  кальсоны.  Он  был  углублен  в
чтение газеты "Мадяршаг".
   Жена неслышно сновала по кухне. Наконец, остановившись перед мужем, она
спросила, подметет ли он тротуар, запрет ли ворота или ей идти.
   Топойя выплюнул изо рта разжеванную спичку, хмуро посмотрел на  жену  и
сказал:
   - Ты что, не видишь, что я читаю? - И снова углубился в газету.
   Женщина не стала спорить. Она  сняла  с  вешалки  телогрейку,  так  как
всегда мерзла, и хотела было уже выйти наружу.
   - Ты куда собралась? - грубо окликнул ее муж и встал. -  Гляди,  еще  и
нос воротит!
   В этот момент за дверью позвонили.
   - Кого еще несет,  -  прошипел  Топойя  и,  злобно  взглянув  на  жену,
крикнул: - Войдите!


   Растерянно смотрел он на высокого черноусого лейтенанта и  на  другого,
худощавого мужчину в серой шляпе, лицо  которого  было  покрыто  какими-то
странными  красными  пятнами.  Лейтенант  любезно   поздоровался;   Топойя
смущенно пробормотал что-то, потом попросил  разрешения  привести  себя  в
порядок и надеть брюки.
   Вдруг зазвонил телефон. Домбаи знаком показал Топойе,  чтобы  тот  взял
трубку.
   - Вилла Домослаи... Квартира Топойи... Кого вы просите, целую ручку?  -
Удивленно выслушав ответ, он опустил руку  с  трубкой  и  тихо  сказал:  -
Просят господина капитана Ракаи.
   Кальман подошел к телефону и, взяв в руку трубку, мысленно отметил  про
себя, что Маргит работает с точностью до минуты.
   - Капитан Ракаи слушает.  Здравствуйте...  Пожалуйста...  -  Он  кивнул
Домбаи, чтобы тот запер дверь, и стал рассеянно смотреть на Топойю  и  его
жену,  лицо  которой  выражало  сильный  испуг.  -   Господин   полковник,
докладывает капитан Ракаи... - Женщина что-то тихо спросила у мужа, но тот
прижал палец к губам. - Вилла нами окружена... Нет нет, еще не приходил...
Так точно, понял вас. Взять живого или мертвого... Нет, перестрелки мы  не
боимся... Только... Только, честь имею доложить, задание это трудное... Мы
должны впустить их в квартиру... Да, да, в квартиру Топойи... Надежный  ли
это человек? - Кальман взглянул на Топойю, потом на газету, которую держал
в руках Домбаи. - Мне кажется, что надежный, истинный венгр...  Но...  Да,
да... Опасность лишь  в  том,  что  во  время  перестрелки  кто-нибудь  из
заговорщиков может подстрелить их... Понятно. Мы попробуем  устранить.  Не
знаю, правда, удастся ли... Понятно. Слушаюсь. - Кальман положил трубку  и
задумчиво поправил очки на носу. - Н-да, что же нам с вами делать, Топойя?
Здесь сейчас будет перестрелка. Вы служили в армии?
   Женщина в ужасе схватила мужа за руку.
   - Балаж...
   Топойя отер рукой вспотевший лоб.
   - Прошу прощения, господин капитан, о чем идет речь?  -  глухо  спросил
он.
   - О  том,  Топойя,  -  ответил  Домбаи,  -  что  два  вражеских  агента
собираются проникнуть в квартиру его высокоблагородия господина  Домослаи.
Они придут к вам с фиктивным разрешением от хозяина, чтобы вы передали  им
ключ от квартиры. По нашим данным, утром здесь  был  их  лазутчик  -  одна
женщина.
   - Был тут кто-нибудь? - спросил Топойя у жены.
   - Женщина, - со слезами в голосе проговорила она. - Из какого-то союза,
показала удостоверение...
   - А вы, тетушка Топойя, сказали ей, что его  высокоблагородие  господин
Домослаи с семьей в отъезде, а ключ от их квартиры у вас... Что нам теперь
делать с вами?
   - Господин капитан, осмелюсь спросить: а нельзя  ли  нам  уйти  на  это
время к дочери? - с надеждой в голосе промолвил Топойя.
   - А где живет ваша дочь? - Кальман погладил женщину по  голове,  отчего
та еще пуще расплакалась. - Ну да не ревите же вы!  Придумаем  что-нибудь.
Так где живет ваша дочь?
   - На улице Таш, - всхлипывая, ответила тетушка Топойя.
   Спустя несколько минут супруги Топойя уже были на  улице.  Домбаи  взял
слово с привратника, что десять минут первого ночи тот вернется - он будет
ждать его. Тем временем Кальман привел  себя  в  порядок:  вынул  изо  рта
резиновую накладку, снял очки и убрал их в карман, взвел курок  пистолета,
после чего, как и было намечено по плану, позвонил  в  дверь  к  Хельмеци.
Домбаи остался в квартире привратника. До сих  пор  все  шло  с  точностью
часового механизма. Кальман испытывал сильное  возбуждение,  но  он  и  не
старался его скрыть, так как взятая им на себя роль как раз  предполагала,
чтобы он был возбужденным  и  встревоженным.  Послышались  шаги  и,  когда
Хельмеци спросил, кто там, Кальман тихо, но отчетливо ответил:
   - Кэмпбел.
   Пораженный Хельмеци стоял в дверях и  испуганно  смотрел  на  озаренное
слабым светом взволнованное лицо Кальмана.
   - Скорее, - проговорил Кальман по-немецки. -  Закрой  дверь.  -  Тяжело
дыша, он прислонился к стене. Ему нужно было  протянуть  несколько  минут,
пока Домбаи проведет Маргит в квартиру привратника.
   Хельмеци  пропустил  все  еще  тяжело  дышавшего  Кальмана  в  комнату,
поддерживая  его  за  плечо.  Несколько  успокоившись,  Кальман   попросил
чего-нибудь выпить. Он  рассказал,  что  его  чуть  не  схватили;  Базиль,
по-видимому, все же признался и выдал его адрес, так что он с трудом сумел
удрать; еще счастье, что  госпожа  Эльвира  подала  условный  знак  и  ему
удалось через шахту лифта спуститься в подвал. Со вчерашнего вечера он там
скрывался, и вот наконец сегодня  ему  повезло...  Кальман  выпил  палинку
[венгерская водка], снова налил рюмку и вытер носовым платком пот с  лица.
Хельмеци отчетливо видел, как дрожат у него руки. Это в  какой-то  степени
успокоило его. В то же время он  раздумывал  над  тем,  как  бы  известить
сотрудников Шалго, даже лучше не Шалго,  а  самого  Шликкена,  потому  что
сейчас он уже считал возможным, что и толстый старший  инспектор  работает
на  англичан.  Раздумывая  над  этим,  он  дружески  успокаивал  Кальмана,
дескать, нечего так бояться, здесь он в  безопасности  -  ведь  Базиль  не
знает его адреса, да к тому же вряд ли его, Хельмеци,  могут  заподозрить,
поскольку он еще, в сущности, не включился в работу.
   Кальман, несколько успокоившись, осмотрелся и закурил сигарету.  Однако
Хельмеци  заметил,  что  руки  у  него  все  еще   дрожат,   и   улыбнулся
самоуверенной снисходительной улыбкой.
   - Ты боишься? - спросил он.
   - Какие глупости! - огрызнулся Кальман.
   - Давай-ка выпьем, - проговорил Хельмеци и налил в рюмки  палинку.  Ему
вдруг показалось, что он нашел правильное решение и что этот перетрусивший
молодой человек уже не сможет ускользнуть от него.
   Кальман вдруг встал и испуганно стал озираться по сторонам.
   - О господи, мой портфель! - воскликнул он. -  Я,  кажется,  забыл  его
там.
   - Где?
   - У привратника.
   - Ну и здорово, видно, ты перетрусил, если проявил такое легкомыслие, -
сказал Хельмеци и встал. - Но пошли, я сейчас поговорю с ним.
   Они вышли в переднюю, Хельмеци открыл дверь. На лестнице стоял,  Домбаи
с револьвером в руках.
   - Кого вам нужно, господин лейтенант? - спросил Хельмеци и заметил, что
Кальман отпрянул назад.
   - Господина главного редактора Тибора Хельмеци.
   - С револьвером? - удивился Хельмеци. - Что ж, это я.
   - Тогда - руки вверх!
   - Бросьте шутки!
   - Руки вверх или я застрелю вас. -  Голос  звучал  угрожающе.  Хельмеци
поднял руки.
   - Повернитесь и идите впереди. - Домбаи проводил его назад  в  комнату.
Кальмана нигде не было видно. - Станьте к  стене.  Вот  туда.  -  Хельмеци
повиновался. Ему бросилось в глаза, что дверь в спальню была открыта.
   В этот момент на маленьком  столике,  около  которого  стоял  Хельмеци,
зазвонил телефон.
   - Снимите трубку, - приказал Домбаи, - но о том, что с вами  произошло,
- ни слова.
   Хельмеци поднял трубку.
   - Да, квартира Хельмеци. Кто вам нужен?.. Это какая-то ошибка.
   - Кого спрашивают? - тихо спросил Домбаи. - Не кладите трубку.
   - Одну минутку... - проговорил в телефон Хельмеци.  Какого-то  капитана
Ракаи.
   - Это я, - проговорил на чистейшем венгерском языке вышедший из спальни
Кальман и, подойдя к остолбеневшему хозяину  дома,  взял  у  него  из  рук
трубку. - Господин лейтенант, поставьте его лицом к  стене,  -  бросил  он
Домбаи. - Алло, капитан Ракаи слушает.
   Хельмеци совсем растерялся. Он прислонил  голову  к  прохладной  стене.
"Может быть, Гарри с помощью этого дерзкого трюка, выдавая себя за  Ракаи,
хочет спастись? - пронеслось у него в мозгу. - И все же  что-то  здесь  не
то, ведь он свободно говорит по-венгерски и, кажется, говорит  обо  мне  с
каким-то полковником".
   - Честь имею доложить, со мной лейтенант Надь. Вилла  окружена  нами...
Понятно. Пока не приедет господин полковник, начать допрос. Слушаюсь.
   Хельмеци слышал, как Кэмпбел  положил  на  рычаг  телефонную  трубку  и
приказал лейтенанту:
   - Проверьте все и проинструктируйте людей, чтобы они, не  дай  бог,  не
стали стрелять в господина полковника. Подождите, куда вы бежите?
   - Осмелюсь доложить...
   - Обыщите господина Монти Пинктона.
   Хельмеци был близок к  обмороку.  Сейчас  он  уже  ничего  не  понимал.
Выходит, что Кэмпбел не тот, за кого он себя выдавал.  Уж  не  он  ли,  не
Кэмпбел ли был вторым агентом Шликкена?.. Хельмеци терпеливо сносил, когда
его обыскивали.
   - Теперь идите, - услышал он властный голос Кэмпбела. Щелкнули каблуки,
застучали шаги, хлопнула дверь. - Повернитесь и садитесь. Вон туда,  около
печки.
   Хельмеци попытался взять себя в руки; улыбаясь, он повиновался.
   - Гарри...
   - Я капитан Виктор Ракаи.
   - Все равно, - сказал Хельмеци. - Будьте любезны,  наберите  сейчас  же
следующий номер телефона...
   - Уж не желаете ли вы, Пинктон, разговаривать с сэром Дунканом?
   - Нет, нет. Я хотел бы выяснить это роковое недоразумение.
   - Какое недоразумение? Никакого недоразумения нет, Пинктон. Я  вот  уже
несколько лет охочусь за тобой. Но ты ловко маскировался...
   - Я и не собирался маскироваться. Будь любезен...
   - Будьте любезны, - поправил его Кальман.
   - Будьте любезны, наберите, пожалуйста,  372-08  и  вызовите  господина
старшего  инспектора  Оскара  Шалго.  Скажите  ему,  чтобы  он  немедленно
попросил приехать сюда господина майора Генриха фон Шликкена.
   Кальман наморщил лоб.
   - Что это должно означать, Пинктон? Майор Шликкен уехал в Афины.
   - Он должен отправиться туда только завтра утром...
   - План изменился. Он уехал час назад.
   - Тогда пусть сюда приедет господин старший инспектор Оскар Шалго.
   - Вы, Пинктон, знаете этих господ?
   - Много лет...
   Кальман подошел ближе.
   - Уж не хотите ли вы сказать... - Кальман погрозил пальцем, - что...
   - Именно это. Может быть, вам скажет что-нибудь этот шифр: Ц-76?
   Кальман широко раскрыл глаза, потом начал громко смеяться.
   - Может, вы и есть Ц-76?
   - Да, я. Старший инспектор Шалго это подтвердит.
   Кальман не знал, кто такой Шалго, только догадывался, что он стоит  над
Хельмеци. Поэтому, не задумываясь, он сказал:
   - Сомневаюсь в этом, Монти Пинктон. Старый добрый Шалго  полчаса  назад
скончался. Он отстреливался до тех пор, пока у него не кончились в  обойме
патроны. Последнюю пулю он пустил себе в лоб. Вы  с  ним,  Пинктон,  ловко
замаскировались.
   - Оскар покончил с собой?
   - Ну, не будем играть комедии, Пинктон.  У  нас  мало  времени.  Быстро
диктуйте имена... Вам дурно?
   - Прошу прощения, я - Ц-76.
   - В материалах Ц-76 не фигурирует ваше имя.
   - Иного я сказать не могу. Я могу это доказать.
   - Пожалуйста, докажите.
   - Можно мне встать?
   - Что вам надо? - Кальман поднял револьвер. - Сидите.
   Хельмеци ослабил галстук.
   - Прошу вас, - глухо произнес он. - В ящике моего письменного стола  вы
найдете конверт.
   Кальман выдвинул  ящик,  не  упуская,  однако,  из  виду  побледневшего
Хельмеци.
   - Этот? - спросил он.
   - Да. Вскройте, пожалуйста. Там  -  список,  который  я  подготовил  по
заданию господина майора фон Шликкена.
   Кальман вскрыл конверт. Быстро  окинул  взглядом  весь  список.  В  нем
значилось шестьдесят три фамилии.
   - А  почему  же  вы  не  сообщили  об  этих  людях  в  отдел,  если  вы
действительно Ц-76?
   Хельмеци облизнул губы.
   - Честь имею доложить, я сообщил. Насколько мне известно, они взяты под
наблюдение. - Он снова облизнул губы и проглотил слюну. Но  вдруг  лицо  у
него прояснилось. - Ведь мы вместе учились на курсах?
   - Ну, вместе.
   - Вы помните Джона Смутса? - Кальман кивнул. - Его истинное  имя  -  Ян
Питковский.   Он   был   одним   из   руководителей   польского   движения
Сопротивления.
   - Возможно, - отозвался Кальман.  -  Помню,  был  у  него  оригинальный
золотой перстень с изображением сирены на печатке.
   - Этот перстень лежит в  ящике  моего  стола.  В  коробочке,  обтянутой
темно-зеленым плюшем.
   Кальман нашел перстень и сразу узнал его. Вспомнил  он  и  симпатичного
молодого парня. Кальман не знал только о его польском происхождении.
   - Так он что ж, подарил вам этот перстень?
   - Да нет, я раскрыл Питковского  и  всю  его  группу  в  тридцать  пять
человек. Их расстреляли, а перстень господин майор фон Шликкен отдал мне.
   Кальман наморщил лоб и изобразил на лице озабоченность.
   - Выходит, мы осечку дали? Этот перстень  не  вызывает  сомнения  -  он
принадлежал  Смутсу.  Так  ты  на  самом  деле  сотрудник   контрразведки?
Встань... Впрочем, сиди. Но это же идиотизм! Чего ради они  скрывали,  что
Ц-76 и ты - одно лицо?
   - Они оберегали меня. Мы давно уже подозреваем Шалго. Там у меня есть и
о нем сообщение. Я же... - Хельмеци наполнил рюмку палинкой и жадно выпил.
- Ты что думаешь, Базиля святой дух провалил? Это я, понимаешь, я...
   Кальман покачал головой и еще раз пробежал глазами  список.  Вдруг  его
бросило в жар.
   - А кто такой главный врач доктор Игнац Шавош?
   - По-моему, английский агент. О нем я еще не сообщил.
   - Когда ты начал работать на нас?
   Хельмеци  быстро  заговорил.  Жестикулируя,  он  рассказал,  при  каких
обстоятельствах был завербован, перечислил и важнейшие задания, которые он
"блестяще выполнил", например раскрыл Мирко Станковича.
   - Что-то долго не идет господин полковник, -  с  нетерпением  промолвил
Кальман и взглянул на часы. - Я сам не берусь решить этот вопрос. А сейчас
ты каким делом занят? - спросил он равнодушным тоном.
   - Вот этой афинской акцией, после чего я должен буду  заняться  дочерью
профессора Калди. Впрочем, это какой-то блеф...
   - Почему?
   - Это блажь Шалго. У него идефикс, что профессор -  коммунист.  Полтора
года он его держит  под  наблюдением.  -  Чепуха.  Калди  -  друг  детства
господина министра обороны.
   - Однако Шалго два дня назад все же получил разрешение на прослушивание
телефонных разговоров Калди.
   Скрипнула дверь. Вернулся Домбаи. Он тихо сказал что-то  Кальману;  тот
кивнул. Домбаи подошел к радиоприемнику и с рассеянным видом включил его.
   - Сколько же всего участников  движения  Сопротивления  ты  раскрыл?  -
спросил Кальман.
   - Надо бы посчитать. Много.
   - Среди них были и коммунисты? - Кальман взглянул на Домбаи.
   - Да, немало.
   Домбаи включил радио почти на полную силу.
   - Уже одиннадцатый час, господин лейтенант, - сказал Хельмеци.
   - Знаю, - ответил Домбаи.
   - Какой у тебя револьвер? - спросил Кальман.
   - "Вальтер". Хорошая игрушка, - похвастался Хельмеци. - Осторожней,  он
заряжен.
   - Ты им застрелил уже кого-нибудь?
   - Двух евреев, в Варшаве...
   - И Яна Питковского? - Хельмеци кивнул. - И Мирко?
   - И его... Налить?
   Радио так вопило, что им приходилось буквально кричать,  чтобы  слышать
друг друга.
   - Налей. Господину лейтенанту тоже. Возьми, Шандор. Ну, так за  что  мы
выпьем?
   - За победу, - предложил Домбаи.
   - А ты, Хельмеци, за что выпьешь?
   - Я? - спросил предатель и поднял свою рюмку. - Я тоже выпью за победу.
   - Пей, но знай, что это твоя последняя рюмка, - сказал Кальман и поднял
револьвер.
   Глаза у Хельмеци широко раскрылись, лицо побелело.
   А Кальман нажал на  спусковой  крючок.  Раздались  выстрелы  -  один...
другой... третий... четвертый... пятый...
   Домбаи удержал его за руку.
   - Ну, хватит, - проговорил он решительно и выключил радио. - Пошли.


   Утренняя прохлада освежила Кальмана.  Он  вошел  в  комнату  к  Илонке,
распахнул окно и посмотрел на девушку, озаренную лучами утреннего  солнца.
Она крепко  спала...  Кальман  принялся  будить  ее,  но  Илонка  даже  не
шевельнулась. Он взял воды и протер ей лицо. В конце концов ресницы у  нее
дрогнули, она открыла глаза.
   - Давно я так сладко не спала.
   - Ну, мне-то от этого удовольствия мало было, -  проговорил  Кальман  с
упреком в голосе. - Я тебя целую и вдруг замечаю, что ты заснула... Но это
еще не все. Тут беда побольше приключилась.
   - Ты не сердишься на меня? - спросила капризно девушка. -  Я  не  знаю,
что со мной было. Поцелуй меня.
   - Илонка, плохи у нас дела, - сказал, уклоняясь от поцелуя, Кальман.  -
Здесь была барышня, Марианна.
   - Когда?
   - Десять минут назад.
   - Не ври!
   - Ей-богу. Я спал  рядом  с  тобой.  Можешь  представить,  как  я  себя
чувствовал. - Девушка села на кровати.
   - Господи помилуй! Что же теперь будет?
   Кальман уставился в пространство.
   - Видишь ли, мне-то сейчас уже наплевать. Скажи ей, что  я  вломился  к
тебе, а ты не осмелилась кричать. Словом, придумай что-нибудь, наговаривай
на меня все что угодно.
   - А если она тебя выгонит, что ты будешь делать?
   - Откуда я знаю! Сяду на паперти перед базиликой. Одним инвалидом войны
там станет больше... А сейчас иди к ней - она хочет говорить с тобой.





   Убийство Хельмеци было обнаружено на рассвете. В пять часов утра за ним
приехала машина, чтобы отвезти его на военный аэродром, но на звонки никто
не открывал дверь. Сколько ни стучали шофер вместе с Топойей,  в  квартире
не слышно было никакого  движения.  Шофер  с  мрачным  лицом  позвонил  по
телефону старшему инспектору Шалго, давшему ему задание заехать за главным
редактором. Тягучим голосом он равнодушно доложил, что не может  выполнить
приказ, так как господин Хельмеци не открывает дверь.
   Шалго сказал шоферу, чтобы  тот  оставался  на  месте,  затем  позвонил
Шликкену и передал ему услышанное от шофера, не скрыв  при  этом  и  своих
подозрений: с Хельмеци что-то стряслось.
   Меньше чем через час оба они были уже на вилле.
   - Взломайте дверь, - распорядился Шалго.
   Хмурый шофер тут же принес из машины ломик и молоток и взялся за  дело.
После третьей попытки удалось открыть дверь.
   Их взору представилась потрясающая картина: Хельмеци лежал на  спине  с
устремленными в одну точку глазами.  Рука  его  судорожно  сжимала  пустую
рюмку. Шалго почесал свой мясистый нос, поправил на шее  шарф,  выслал  из
комнаты Топойю и шофера, после чего выразительно  посмотрел  на  Шликкена,
лицо которого показалось ему сейчас каким-то осунувшимся.
   - Капут, - проговорил майор и достал из кармана коробочку с  конфетами.
- Угощайся конфеткой. - Шалго  с  озабоченным  лицом  отрицательно  мотнул
головой, осмотрелся в комнате и после короткого раздумья сказал:
   - Ты пока тут ничего не трогай, ни к чему не прикасайся. Побудь  здесь,
а я извещу уголовную полицию.
   Шликкен  лениво  сосал  конфетку,  а  сам  тем   временем   внимательно
присматривался ко всему. На низеньком столике стояла бутылка  с  палинкой,
на письменном столе - две рюмки  с  недопитой  палинкой,  а  третья  рюмка
осталась в конвульсивно сжатых пальцах Хельмеци. Так, значит,  здесь  были
трое; вероятно, знакомые.  Об  этом  говорит  то,  что  они  вместе  пили.
Взглянув на письменный стол, Шликкен заметил на нем перстень  с  печаткой.
Майор рассеянно взял его в руки. Ему был памятен этот перстень. Он подарил
его Хельмеци, когда они в Варшаве ликвидировали  группу  Яна  Питковского.
Шликкен поморщился, положил перстень в карман и вышел из квартиры Хельмеци
в привратницкую. Там посреди кухни в кресле сидел Шалго и  с  невозмутимым
спокойствием  курил  сигару.  Перед  ним  стоял  Топойя   и   взволнованно
рассказывал что-то; худая женщина с бледным, болезненным лицом поддакивала
ему. Когда лысый инспектор заметил входящего майора, он поднял свою пухлую
руку в знак того, чтобы Топойя замолчал.
   - Любопытные вещи рассказывает почтеннейший Топойя, - проговорил Шалго,
стряхивая с одежды пепел.
   - А именно? - Шликкен прислонился к кухонному буфету,  спиной  к  окну.
Спокойно покуривая сигару, старший инспектор вкратце повторил ему то,  что
услышал  от  Топойи.   Утром   сюда   приходила   девушка   от   какого-то
патриотического женского союза, и они долго беседовали с тетушкой Топойей.
По словам последней, девушка - высокая  и  стройная,  выглядела  настоящей
барышней и была очень изящно одета.
   - Ведь так, тетушка Топойя?
   - Да, да, прошу покорно. Настоящая барышня.
   - А сколько ей на вид лет? - спросил майор.
   - Очень молодая, прошу покорно.
   Шалго махнул рукой и продолжал:
   - Вечером, когда супруги  Топойя  уже  готовились  ко  сну,  неожиданно
пришли два офицера. Один из них в штатском...
   - Это тот, что с пятнами на лице, - вставил Топойя.  -  Все  лицо  было
покрыто красными пятнами. Был он в очках в металлической оправе.  Господин
капитан Ракаи.
   - Он что, представился? - спросил Шликкен.
   - Нет, прошу покорно. Но  когда  господин  полковник  позвонил  ему  по
телефону, он назвался этим именем...
   Разговор их был прерван прибытием оперативной группы уголовной полиции.


   В конце дня Шликкен, отложив свою поездку в Афины (ведь без Хельмеци он
там не смог бы ничего сделать), сидел в кабинете  Шалго.  Они  со  старшим
инспектором молча изучали поступившие донесения,  протокол  осмотра  места
преступления и свидетельские  показания.  Шалго  иногда  делал  пометки  в
блокноте - одно слово или короткую фразу, потом, дымя  сигарой,  продолжал
чтение. Прочитав последний документ, он взглянул на майора. Дождался, пока
и тот кончит читать, затем, сцепив пальцы на животе, спросил:
   - Ну-с?
   Шликкен по обыкновению ходил взад и вперед по комнате.
   - По-моему, - рассуждал он, - Хельмеци был убит  хорошо  организованной
группой. Вероятно, английскими  агентами.  Появление  неизвестной  молодой
особы указывает на то, что это дело  связано  с  делом  Кэмпбела.  Ведь  и
госпожу Гемери и тетушку Топойя посетила сначала молодая женщина.
   - Да, но описание личности не совпадает.
   - Это не имеет значения, - ответил  Шликкен.  -  Их  организация  может
использовать для этого и двух женщин. Я считаю  вероятным,  что  англичане
пронюхали, что Хельмеци, иначе Монти Пинктон, - наш человек. Они напустили
на него Кэмпбела, который ловко заманил его в ловушку, желая  убедиться  в
предательстве Пинктона. Они избрали жертвой госпожу Гемери, у  которой  их
девица была на разведке, и Кэмпбел сообщил Пинктону, что,  дескать,  он  у
нее скрывается. Стремясь к тому, чтобы  план  его  удался,  он  для  вящей
убедительности  ввернул  бедному  Хельмеци,  что,  мол,  утром  уезжает  в
Белград.  А  после  этого  им  осталось  только  следить,  начнете  ли  вы
действовать. И - благодарение господу богу - вы, разумеется, со всем своим
аппаратом и с удивительным дилетантством появились на сцене. А  Кэмпбел  и
его друзья из укромного местечка, словно  из  ложи,  наблюдали  весь  этот
спектакль и надрывали животы от смеха.
   Шалго, посасывая сигару, просматривал свои записи.
   - Ты прав, Генрих, - сказал он наконец. - И все же одно мне  непонятно:
почему именно госпожу Гемери назвал Кэмпбел?
   - Ну, это она нам расскажет!
   - Нет, - возразил Шалго, - на этот вопрос мы сами должны ответить.
   Шликкен отмахнулся.
   - Ах, это не важно. Он мог бы назвать кого угодно.
   - Но почему именно мать секретаря нашего посольства в Анкаре? -  упрямо
твердил Шалго.
   - Неужели ты не понимаешь? Не личность этой женщины важна, -  доказывал
майор, - а то, сообщит  ли  Хельмеци  или  нет  о  месте,  где  укрывается
Кэмпбел. И не цепляйся за второстепенные вещи, иначе мы не туда свернем. -
Шликкен проглотил конфетку. - Ясно одно:  они  убедились  в  предательстве
Пинктона и покончили с ним. И надо сказать, с гениальной  ловкостью.  Судя
по донесениям, они работали в перчатках: после  них  не  осталось  никаких
отпечатков пальцев.
   - Это чепуха, - возразил Шалго. - Уж  не  думаешь  ли  ты,  что  они  в
перчатках распивали  палинку.  Кстати,  Топойя  не  видел  у  них  никаких
перчаток.
   - Тогда почему полиция не нашла на рюмках отпечатков пальцев?
   - Это следующий вопрос, - невозмутимо заметил Шалго.
   - У тебя есть еще вопросы? - спросил Шликкен с легкой издевкой.
   - Найдется еще несколько. Разве ты не знаешь,  что  игра  в  вопросы  и
ответы - наша специальность?
   - Я знаю только одно, что я должен поймать убийцу или убийц. И клянусь,
я их поймаю.
   - Это не так-то просто, - промолвил Шалго. - Мы имеем  дело  с  опытным
противником.
   В дверь  постучали.  Вошел  молодой  следователь  уголовной  полиции  и
доложил, что лейтенант Геза Кооц хочет переговорить с  господином  старшим
инспектором Шалго.
   - Пусть войдет, - приказал Шалго и повернулся к двери.
   В кабинет вошел и вежливо представился черноусый полицейский офицер.
   - Прошу прощения, господин  старший  инспектор,  -  сказал  он,  снимая
перчатки.  -  Я  начальник  отделения  государственного  сыска.  Позволите
закурить?
   Шалго с сонным видом кивнул.
   - Не хотите  ли  конфетку?  Настоящие  парижские.  -  Шликкен  протянул
лейтенанту пакетик с конфетами.
   - Премного благодарен... - Двумя пальцами лейтенант взял одну конфетку,
с удовольствием посмаковал ее и отправил в рот. - Очень вкусная! -  Взгляд
его скользнул по сонному, скучающему  лицу  Шалго.  -  Прошу  прощения,  -
встрепенулся он. - Перехожу к делу. Несколько дней назад я получил от  вас
отношение, в котором вы просили учинить розыск некоего  Гарри  Кэмпбела  в
возрасте примерно двадцати пяти лет, шатена, с карими глазами  и  овальным
лицом, родной язык, очевидно, немецкий...
   - Верно, верно,  -  перебил  его  Шалго,  испугавшийся,  что  лейтенант
повторит сейчас весь текст отношения о розыске.
   - С вашего позволения, - сказал лейтенант, наклонив голову,  -  я  буду
краток.  Прошу  покорно,  господин  старший  инспектор,  не  сочтите   это
похвальбой, но я славлюсь тем, что обладаю великолепной памятью на  имена.
Когда я прочел ваше отношение, в котором вы были столь любезны...
   Шалго зевнул.
   - Продолжайте, продолжайте, господин лейтенант.
   - Словом, я вспомнил это имя: Кэмпбел. Я где-то уже встречал  это  имя.
Подумав, я вспомнил и нашел один документ. - Глаза у  Шалго  оживились.  -
Осенью прошлого года в соответствии с  донесением  командования  танкового
корпуса военная прокуратура учинила розыск двух дезертиров. Один из них  -
фенрих   Кальман   Борши,   другой   -   Шандор   Домбаи,   ефрейтор    из
вольноопределяющихся. Мать Кальмана Борши - урожденная Эржебет Кэмпбел...


   Кальман разглядывал характерное лицо доктора Шавоша; обычно  строгое  и
суровое,  оно  казалось  сейчас  каким-то   смягчившимся   в   наступившем
полумраке. Он подумал было о том, что следовало  бы  зажечь  свет,  но  не
двинулся с места, так как не хотел потревожить  задумавшегося  Шавоша.  До
этого они говорили о найденном у Хельмеци списке, в котором фигурировал  и
дядя Игнац, о том, что рассказал Хельмеци о семье Калди. Разговор коснулся
и Шалго; они не знали его и все же были весьма обеспокоены ситуацией.  Что
же предпринять? Хельмеци подозревал  Шавоша,  Шалго  -  Калди,  причем  не
Марианну, а старика профессора. Шавош руководствовался  указанием  о  том,
чтобы до самой последней минуты оставаться на своем месте и  только  тогда
перейти  на  нелегальное  положение,  когда  его  жизни   будет   угрожать
непосредственная опасность. А что считать этой "последней минутой"? Правду
ли сказал  Хельмеци,  что  о  своем  подозрении  он  пока  еще  никому  не
сообщил...
   - Пока я не буду переходить  на  нелегальное  положение,  -  сказал  он
решительно. - Разумеется, я на всякий случай приму необходимые меры, чтобы
неприятная неожиданность не застала меня врасплох.  Если  я  исчезну,  сам
связи не ищи. Жди и занимайся  своим  делом.  Даже  если  долго  никто  не
появится, жди в течение нескольких лет. Начиная с сегодняшнего дня сюда не
приходи.  Если  случится  что-нибудь  чрезвычайное,  извести  меня   через
Марианну. Если ты будешь мне нужен, я  оповещу  тебя.  Запомни  хорошенько
следующий адрес: улица Вербеци, три. Скульптор Ноэми Эндреди. Сошлешься на
меня и скажешь ей, что тебе очень нравится ее композиция "Освобождение".
   Но вот Шавош замолчал и встал. Кальман тоже встал.
   - Ну что ж, - сказал Шавош и ласково улыбнулся. Потом обнял Кальмана за
плечи, привлек к себе и поцеловал.


   - Готово, - проговорила девушка, подавая старшему инспектору исписанный
лист бумаги. Шалго вздрогнул, очнувшись от своих мыслей. Он надел  на  нос
пенсне, закурил сигару и начал читать. Донесение гласило:
   "Сообщение Тубы от 16 марта 1944 года.
   Уже упомянутый в донесениях садовник Пал Шуба 3 марта ночью вернулся из
Цегледа. Он рассказал прислуге Илоне Хорват и Розалии Камараш, что не смог
передать уникальную книгу, так  как  в  Цегледе  с  ним  случился  приступ
болезни. Когда он пришел в себя, то книга  бесследно  исчезла.  По  мнению
Тубы, садовник действительно выглядел  больным.  Марианна  Калди  выругала
его, назвав дураком. На другой день М.К. дала объявление (в газетах  "Фриш
Уйшаг" и "Восьмичасовая"), в котором пообещала  вознаграждение  тому,  кто
вернет уникальную книгу. Подать объявление она поручила  Рози  Камараш.  В
первую половину дня Шубу навестил лейтенант с женой. Тубе, к сожалению, не
удалось установить фамилии лейтенанта. М.К. была недовольна этим визитом и
весьма неохотно разрешила им переночевать в доме. Лейтенант с женой  спали
в комнате Шубы, а Ш. провел ночь у М.К. Садовник  и  девушка  находятся  в
связи.  М.К.  влюблена  в  Ш.,  но  скрывает  это.  Последние   дни   М.К.
отсутствует. Где она - неизвестно. По мнению  Тубы,  девушка  представляет
больший интерес, чем ее отец. Профессор Калди несколько дней  назад  уехал
на длительное время к своим родственникам".
   Читая донесение, Шалго делал пометки. Потом он пробежал его глазами еще
раз и написал под ним своим угловатым, но разборчивым почерком:
   "Интересно!! Хельмеци был  убит  в  ночь  на  4  марта.  Убийство  было
совершено лейтенантом и мужчиной в штатском при содействии одной женщины.
   1. Учинить  тщательное  расследование  личности  садовника  Пала  Шубы.
Особенно обратить внимание на прошлую жизнь.
   2. Установить, что за лейтенант посетил Шубу.
   3. Откуда Туба знает, что лейтенант и его жена провели ночь  в  комнате
Шубы?
   4. Точно ли, что Шуба всю ночь был с Марианной Калди?
   5. Нужно организовать очную ставку Шубы и привратника Балажа Топойи.
   6. За Марианной Калди следует установить неослабный надзор".
   Шалго завизировал донесение, затем сложил его  и  убрал  во  внутренний
карман. Потом поцеловал руку у девушки.
   - Благодарю, Агнеш. Отличная работа.


   Кальман с трудом узнал Марианну. Под глазами у нее были  темные  круги,
она едва держалась на ногах от усталости и еле удерживала в руках  тяжелый
чемодан. Кальман взял у нее из рук чемодан, поставил под стол и, порывисто
обняв девушку, поцеловал ее. Но  они  тут  же  отпрянули  друг  от  друга,
услышав приближающиеся шаги.
   - Я потом все тебе расскажу, - прошептала Марианна.
   Вошла Илонка. Кальман пожелал Марианне доброй ночи и удалился.
   Девушка спросила хозяйку, подать ли ужин.
   - Нет, спасибо, - ответила Марианна. - Приготовьте  ванну  и  постелите
постель.
   Кальман гулял в саду, выжидая, когда же наконец Рози и Илонка  улягутся
спать. Он радовался возвращению Марианны и в то  же  самое  время  не  мог
отделаться от предчувствия, что ей  грозит  опасность.  Она  пришла  такая
измученная.
   Когда в доме все стихло, он осторожно прокрался на  второй  этаж,  тихо
постучал и, не получив ответа, бесшумно открыл  дверь.  Окна  и  дверь  на
веранду  были  открыты,  поэтому  нельзя  было  зажигать  света.   Кальман
вполголоса позвал девушку. Однако Марианна крепко спала. Глаза у  Кальмана
вскоре привыкли к темноте, и он стал различать предметы, освещенные лунным
светом.  Когда  он  вспомнил  о  тяжелом  чемодане,  им   снова   овладело
беспокойство. Что могла принести Марианна домой? И почему она  была  такая
испуганная и обессиленная? Мучимый дурными предчувствиями, он заглянул под
стол. Чемодана не было. Тогда Кальман открыл дверцы платяного шкафа  и  на
дне его нашел чемодан, прикрытый одеждой. Кальман осторожно извлек его  и,
отстегнув широкие ремни и открыв  замки,  отбросил  крышку.  От  изумления
Кальман даже попятился. Он ко всему  был  готов,  только  не  к  этому:  в
чемодане  лежали  ручные  гранаты,  автоматические  пистолеты,  патроны  и
листовки. В первый момент он подумал было о том, чтобы разбудить  Марианну
и основательно отругать ее. Кальман уже обернулся к  постели,  намереваясь
это сделать, но когда увидел освещенную луной, мирно  спящую  девушку,  ее
усталое лицо, он не решился ее будить. Заперев  чемодан,  Кальман  взвалил
его себе на плечо и, сняв ботинки, тихо и незаметно прокрался в котельную.





   Когда в половине первого ночи Шалго, сонный и вялый,  вошел  в  комнату
для допросов следственного отдела контрразведки, его  взору  представилась
ужасающая  картина:  стоящий  на  столе  рефлектор  освещал  изуродованное
побоями и пытками лицо Буши.
   - Когда его схватили? - спросил шепотом Шалго у  Верешкеи  и  отошел  к
столу.
   - Сегодня вечером. Ну-с, Шалго, теперь  вы  можете  продемонстрировать,
что вы умеете.
   Старший инспектор посмотрел на измученного человека,  с  избитого  лица
которого стекала вода.
   - Если вы забьете его до смерти, то мы ничего от него не узнаем.
   - Нужно узнать, иначе мы потерпим фиаско и люди, с которыми он  связан,
ускользнут он нас.
   - Я ведь говорил, что его еще нельзя арестовывать.
   - Вы хоть сейчас-то помолчите, Шалго. Советую вам  не  "болеть"  против
нас.
   Вдруг висящий на железном блоке человек застонал. Его  лицо  исказилось
от сильной боли. Усатый детина вышел из освещенного  рефлектором  круга  и
доложил, что Буша пришел в себя. "Идиот, - подумал Шалго, - как  будто  мы
без него не видим!"
   Верешкеи сурово спросил Бушу:
   - Как зовут ту девушку, с которой вы обменялись чемоданами?
   - Никакой девушки я не знаю.
   - Что было в вашем чемодане?
   - Обувь.
   Полковник кивнул усатому. Тот поднял для удара дубинку.
   - Подождите! - воскликнул Шалго. - Господин полковник, покорнейше прошу
вас, - шепотом сказал он, - прекратите это  избиение.  Разрешите  мне  его
допросить. Этот тип много знает, и если он умрет, то все унесет  с  собой.
Дайте мне сутки.
   Полковник Верешкеи не раздумывал. Он устал и был раздражен; поэтому  он
даже обрадовался, что Шалго забирает от него этого человека,  а  вместе  с
ним и ответственность.
   - Хорошо, согласен. Послезавтра утром я жду вашего доклада. -  Верешкеи
встал и вышел из камеры.
   Запах крови и пота смешался с  запахом  табачного  дыма,  плававшего  в
ярком  свете  рефлектора.  Шалго  почувствовал,  как  у   него   к   горлу
подкатывается тошнота, на лице выступил пот, ручейки пота  побежали  и  по
спине. Носовым платком он отер лицо и с отвращением  взглянул  на  усатого
полицейского.
   - Снимите его, - тихо проговорил старший инспектор. Веревка задвигалась
по блоку, ноги Буши коснулись запачканного кровью  пола,  но  он  не  смог
устоять на ногах, колени у него подогнулись, и он упал.  Полицейский  пнул
сапогом растянувшегося на полу человека.
   - Зачем вы его трогаете? Вы что, получили  приказание  его  ударить?  -
спросил Шалго. - Отойдите прочь! - Усатый подумал, что  старший  инспектор
наверняка ведет себя так из  тактических  соображений;  он  ухмыльнулся  и
отошел в сторону. Шалго выключил рефлектор. - Откройте  окно  и  дверь,  -
приказал он. - Проветрите помещение.
   На окнах были железные решетки, поэтому нечего было опасаться того, что
Буша может попытаться покончить с собой, выбросившись из окна.  В  окно  с
улицы ворвалась струя свежего воздуха;  Шалго  почувствовал  себя  немного
лучше. Он подошел к телефону. Посветив себе  зажигалкой,  набрал  номер  и
отдал кому-то распоряжение,  чтобы  в  камеру  принесли  дело  за  номером
"Г-112".
   - Выйдите в коридор, - сказал Шалго полицейскому.  Подождав,  пока  тот
закрыл за собой дверь, он дружеским тоном обратился  к  лежащему  на  полу
человеку:
   - Буша!
   Мужчина с трудом поднял голову. Облизал языком рассеченную губу.  Шалго
видел, что его мучает жажда. Он налил воды в стакан и протянул ему.
   - Спасибо, - прошептал Буша и попытался выпить воду.  Вода  стекала  по
глубоким складкам с обоих уголков рта на  узкий  подбородок  и  дальше  на
грудь.
   - Вы узнали меня? - спросил Шалго, ставя стакан на стол.
   - Узнал.
   Шалго облокотился о стол.
   - Я был уверен, что мы еще встретимся. В сорок втором  вы  очень  легко
отделались, получив только один  год.  Но  я  не  сомневался,  что  вы  не
успокоитесь и, выйдя из тюрьмы, будете продолжать свое дело.  Я  некоторое
время внимательно следил за вами, а потом вы  вдруг  исчезли.  Как  видно,
научились конспирации.
   В дверь постучали. Вошел  полицейский  и  передал  старшему  инспектору
папку с делом, которое он запросил. Шалго поблагодарил, затем водрузил  на
свой мясистый нос пенсне и углубился в чтение.
   А Буша, лежа на полу, попытался собраться с мыслями.  В  сорок  втором,
когда его неожиданно забрали и привезли  в  казарму  Андраши,  Руди  Хирш,
которого он знал по профсоюзу, стал наставлять  его:  "О  себе  ты  можешь
говорить что хочешь, но товарищей своих не имеешь права выдавать. Раз тебя
забрали, значит,  о  тебе  что-то  пронюхали.  Не  отрицай  того,  что  ты
коммунист, иначе тебя забьют до смерти.  Но  не  выдавай  тех,  с  кем  ты
связан". Заключенные сидели - пятьдесят два человека -  по  кругу,  спиной
друг к другу, в полуметре от стены; полицейские прохаживались вокруг  них.
Им не разрешалось разговаривать, и все же они умудрялись это  делать.  "Не
обучены мы конспирации, - говорил ему позже Руди Хирш.  -  Мы  не  ушли  в
подполье, не подготовились как следует". Руди оказался прав.  В  то  время
более шестисот человек провалилось,  потому  что  не  сработала  связь.  А
сейчас важно то, что больше никого не  схватили,  оружие  тоже  не  нашли.
Значит, имя Белочки он не может  выдать,  даже  если  его  будут  избивать
насмерть. Белочка знает имена приблизительно двадцати  человек...  Кто  же
все-таки предатель?
   Шалго закончил чтение.
   - Буша, - проговорил он, - давайте договоримся. Подумайте  о  том,  что
сейчас весна сорок четвертого. Очень суровый год,  и  методы  стали  более
суровыми. Мы уже несколько месяцев  ведем  наблюдение  за  так  называемым
"ансамблем Гортензия". Мы знали о нем давно. Нам стало  известно,  что  из
Будапешта  кто-то  прибудет,  чтобы  забрать  собранное  оружие.  Вот  вы,
любезнейший, как раз и явились этим будапештским незнакомцем. Мы допустили
только  одну  ошибку:  недооценили  вас.  Наблюдатели  не  заметили,   что
девушка-шатенка, которая в Хатване села в поезд, связана  с  вами;  им  не
бросилось также в глаза, что у нее точно такой  же  чемодан,  как  у  вас.
Согласно полученному нами донесению,  они  даже  видели,  как  вы  вежливо
встали и любезно положили чемодан девушки на багажную сетку. Они,  правда,
не заметили того, что, когда вы сошли с поезда в Геделле, у  вас  в  руках
был чемодан девушки. Она, однако, оказалась более осторожной и  бдительной
- очевидно, видела, как вас арестовали на станции. И  разумеется,  тут  же
исчезла. Да, Буша,  она  исчезла  вместе  с  оружием.  Когда  наши  сыщики
вскочили в поезд, девушки там уже не было.  Сейчас  меня  интересует,  как
зовут ее, где я могу ее найти, куда она отнесла оружие. А еще  меня  очень
интересует будапештская организация, ибо, любезнейший, я не поверю, что вы
- последнее звено, что у вас нет связей. Вот-с о чем идет речь.
   - Господин старший инспектор, - заговорил Буша, опершись на руки,  -  я
не отрицаю, что я коммунист. Но поверьте, что ни о каком оружии я не знаю.
В чемодане была обувь - ведь как-то нужно жить...
   - Зачем вы везли из Мишкольца обувь?
   - Потому что мой друг Янош Клич взялся помочь мне распродать ее.
   - Оставим эту сказку, Буша. Вас сильно избили. Отдыхайте до утра. Утром
мы продолжим, а до этого подумайте.
   Полчаса  спустя  Шалго  уже  сидел  в  комнате  подслушивания.   Офицер
технической службы, низенький молодой человек в очках, ловкими  движениями
вращал  ручки  аппарата.  Но  из  репродуктора  пока  слышно  было  только
посвистывание.
   Внезапно наступила тишина, слышно было только легкое гудение  аппарата.
Прошло, наверно, с полчаса, а тишина все еще не нарушалась. Шалго  прикрыл
тяжелые веки и терпеливо ждал. Потом они услыхали шепот.
   - Как ты думаешь, кто предатель? - Шалго узнал голос Буши.
   -  Меня  схватили  на  станции.  ("Это  Клич",  -  подумал  Шалго.)   В
полицейской машине уже было десять человек. Хорват сказал - всех замели. А
что с оружием?
   - Спрятано в надежном месте. Белочка ловко все проделала.
   - Ты признался, что в чемодане было оружие?
   - Нет. Я сказал, что обувь. Взялся,  дескать,  помочь  тебе  распродать
товар. Деньги пополам.
   - Тогда я не понимаю.
   - И я тоже. Мне точно перечислили,  сколько  ручных  гранат  и  сколько
револьверов было в чемодане.
   - Столько и было?
   - Я не считал, Ворчун сказал, что ровно столько.
   - А кто такой Ворчун?
   - Инженер. Он достал оружие.
   - Ты же сообщил, что ты сам его достал.
   - Ну, в конечном счете я достал.
   - Клич, не виляй. Расскажи подробно, как  ты  раздобыл  оружие.  Говори
спокойно - важна каждая деталь. Ты же  сообщил,  что  оружие  достал  твой
младший брат со склада.
   - Я сказал неправду, Нервный. Ну, не злись. Я думал, что, если я  скажу
правду, ты не разрешишь прибегнуть к этому способу. А мне  очень  хотелось
раздобыть оружие. Без него мы не можем бороться против нацистов.
   - Брось болтать, Клич. Кто этот Ворчун и где ты с ним познакомился?
   - Меня познакомил с ним Шпаник. Они вместе работали в профсоюзе. Шпаник
сказал, что инженер - надежный  человек.  Таким  он  и  мне  показался.  Я
разговаривал с ним. Он сказал, что работал по военной  линии,  но  потерял
связь. Ему было дано задание достать оружие. Он  достал,  но  его  верхний
связной не объявился; поэтому он не знал, что делать с оружием.
   - Ты болван, Клич. Болван, черт тебя побери... Почему же ты  не  сказал
об этом раньше?! Почему ты солгал?
   - Не сердись, Нервный. Я хотел доказать...
   - И тебе это удалось. Ты доказал, насколько  ты  безответствен.  Вот  и
преподнес нам эту провокацию.
   - Не сердись.
   - При чем тут сердись или не сердись.  Речь  идет  о  гораздо  большем,
Клич. Сколько человек провалилось?
   - Не знаю, по крайней мере двадцать.
   -  Этому  Ворчуну  ты,  разумеется,  сказал,   что,   дескать,   оружие
переправишь потом в Будапешт? Не так ли? Потому  что,  мол,  у  тебя  есть
связь с Будапештом... Почему ты молчишь? Отвечай.
   - Да, сказал.
   - Ворчун, конечно, не провалился.
   - Я не видел его.
   - Кем он интересовался? Отвечай.
   - Он спрашивал, знаю ли я Белочку.
   - И ты, наверно, сказал, что знаешь?
   - Я сказал только, что Белочка осуществляет со мной связь.
   - Видишь, Клич, так происходит, когда люди теряют скромность. Ты  хотел
стяжать себе славу тем, что  достал  оружие,  и  умолчал  о  столь  важных
обстоятельствах, при которых это осуществил.
   - Не сердись, Нервный.
   - Ты говоришь это уже в третий раз, Янчи. Речь идет сейчас  о  жизни  и
смерти. Подай воды, я не могу двигаться.
   Затем наступила тишина...
   - Итак, Белочка, - тихо произнес Шалго. - Немного, но  и  это  кое-что.
Вызовите сюда двух стенографисток, - повернулся он к офицеру,  -  и  пусть
они запишут этот разговор. - Шалго встал, потер лоб и с озабоченным  лицом
вышел в коридор. Он чувствовал себя очень усталым и отправился домой.


   Когда Марианна проснулась, утро уже полностью вступило  в  свои  права.
Дверца шкафа была приоткрыта - это показалось ей подозрительным. Помнится,
она ночью плотно закрыла шкаф. Девушка встала, подошла к шкафу и еще  шире
распахнула дверцу. Чемодана не было и следа. Она вошла в  ванную  комнату,
огляделась.  Лицо  у  нее  покрылось   мертвенной   бледностью.   Марианна
постаралась овладеть собой.
   Быстро умывшись и одевшись, она поспешила в сад.  Вошла  в  розарий  и,
кивнув Кальману,  чтобы  тот  следовал  за  ней,  направилась  к  аллейке,
тянущейся  вдоль  забора.  Кальман  по  лицу  девушки   понял,   что   она
встревожена. Под сенью одного из кустов сирени  Кальман  притянул  к  себе
Марианну и, не спрашивая ее ни о чем, с такой силой сжал в объятиях, что у
Марианны перехватило дыхание. Но ей  сейчас  было  не  до  нежностей;  она
высвободилась из объятий молодого человека и шепотом спросила:
   - Кальман, я не нахожу чемодана.
   - Какого чемодана? - с наигранным удивлением поинтересовался Кальман, а
сам подумал, что сейчас он преподаст ей урок.
   - Того, что ты вечером взял у меня из рук.
   - Так я же отнес его в твою комнату.
   - Он исчез.
   - И сейчас из-за этого я не могу  поцеловать  тебя?  Для  тебя  чемодан
дороже, чем я?
   Марианна готова была расплакаться. Она схватила его за руку.
   - Это очень серьезно, Кальман.
   - Гм, весьма мило. А что же было в чемодане?
   - Да всякая всячина...
   - Где ты была так долго?
   - В провинции, у подруги. Кальман, дорогой, ты действительно не знаешь,
где он?
   - Он в надежном месте. А эту "всякую всячину" я спрятал в котельной. Но
ты заслуживаешь того, чтобы тебя крепко отшлепали.
   - Спасибо, - проговорила девушка с облегчением.
   - Черт возьми, как ты можешь быть настолько легкомысленной?  И  где  ты
пропадала столько времени?
   - У подруги...
   Кальман раздраженно прервал ее:
   - Это ты можешь на допросе говорить.
   - Я даже тебе не могу сказать другого.
   - И ты от нее получила гранаты?
   Девушка взглянула на него, взяла его за руку и поцеловала в  ладонь,  а
потом прижалась к ней щекой.
   - Ведь ты же не допрашиваешь меня?
   - Нет, именно допрашиваю. Я должен знать, что  случилось.  Я  боюсь  за
тебя. Не совершили ли  вы  какой-нибудь  ошибки?  По-моему,  что-то  не  в
порядке, раз ты притащила этот чемодан домой. Я очень  прошу  тебя,  скажи
мне.
   Девушка растянулась на скамейке, положила голову Кальману на  колени  и
закрыла глаза.
   - Единственное, Кальман, что я могу  тебе  сказать,  это  то,  что  мой
напарник провалился, а я еле сумела спастись.
   - Тебе немедленно нужно перейти на нелегальное положение.
   - Я не могу этого сделать, пока не получу указания. И куда я  пойду?  У
меня нет других  документов,  а  кроме  того,  я  должна  известить  своих
товарищей о провале моего напарника.
   - Марианна, я не коммунист, но сейчас я  сражаюсь  вместе  с  вами,  ты
должна довериться мне. Я очень прошу тебя. Я дам тебе один адрес или сведу
тебя туда. Там ты сможешь укрыться. Я же выполню твое задание. Скажи, куда
нужно отнести оружие, кого  я  должен  известить?  Послушай  меня,  я  все
сделаю.
   Марианна притянула к себе голову Кальмана.
   - Это невозможно, мой дорогой. Я  не  имею  разрешения  на  это...  Мой
товарищ меня не выдаст, а  за  мною  слежки  не  было.  Иначе  меня  давно
схватили бы. Я должна остаться.
   Однако Кальман не сдавался.
   - Возможно, ты имеешь такое указание, но это же глупо. Так  мы  никогда
не победим немцев.
   - Как это "так"?
   - А так, что мы даже друг от друга все скрываем. Если ты мне, человеку,
который ближе всех тебе, человеку, о котором ты знаешь, что он антифашист,
и то не доверяешь, так как же ты решишься довериться другим?  Разве  можно
бороться обособленно, доверяя только самим себе?
   Марианна подставила лицо весеннему солнцу.
   - Твой отец поручил мне тебя, - тихо сказал Кальман. - Он  просил  меня
присматривать за тобой, оберегать тебя.
   - Я знаю.
   - Ты говорила с ним?
   - Позавчера в Сегеде. Я сообщила ему, что стану твоей женой.
   - И что он сказал?
   - Он пожал плечами и сказал, что у него есть более важные  заботы.  Его
даже не заинтересовало, что в октябре он станет дедушкой.
   - Кем станет в октябре? - переспросил Кальман.
   - Дедушкой, - спокойно повторила Марианна. - Он не захлопал в ладоши от
счастья. А я думала, что он обрадуется.
   Только тут дошли до сознания Кальмана слова девушки.  Ошеломленный,  он
спросил:
   - Ты ждешь ребенка?
   - Да, ребенка, - подтвердила Марианна. Голос  ее  не  выдавал  никакого
волнения.
   Кальман же не мог прийти в себя от неожиданности.
   - И ты хочешь сохранить его?
   - А что же, по-твоему, мне следовало бы сделать?
   - Сейчас война.
   - Неужели? - По лицу  Марианны  скользнула  ироническая  улыбка.  -  Ты
только сейчас сообразил, что идет война?
   - Не иронизируй, - с укором проговорил  Кальман.  -  Это  дело  гораздо
серьезнее, чем ты рассудила по своей детской наивности. Знаешь ли ты,  что
я пока не могу жениться - только после окончания войны?
   - Я никогда не просила тебя, чтобы ты женился на мне. Я даже не просила
тебя признать отцовство ребенка. Я знаю, что ты его отец, и ребенок  будет
это знать.
   - Дура, - в сердцах бросил Кальман. - Речь идет совсем не о том. Я буду
счастлив, если ты родишь мне и пятерых детей. Но не теперь, не  при  таких
обстоятельствах.
   - А я и не знала, - произнесла тихим голосом девушка, - что ты  к  тому
же и грубиян.
   - Ты первая назвала меня дураком.
   - Конечно, потому что ты спрашивал глупости. Но я  рожу  ребенка,  даже
если ты будешь рвать и метать.
   - Ладно, мы это  еще  обсудим.  Прошу  тебя,  не  будем  препираться  и
ссориться.
   Из окна дома закричала Илонка:
   - Барышня, вас просят к телефону!





   Шликкен стоял у окна и разглядывал в бинокль местность.
   - Восхитительно!  -  сказал  он.  -  Господин  полковник  будет  весьма
благодарен. Я скажу ему, что  этой  резиденцией  мы  обязаны  моему  другу
Оскару Шалго.
   Шалго спокойным голосом прервал излияния майора:
   - Я очень рад, Генрих, что тебе нравится. Но у  меня  мало  времени;  я
рассказал тебе, в чем дело. Теперь я хотел бы, чтобы и ты наконец  сообщил
мне, зачем ты меня вызвал.
   Шликкен опустил бинокль и повернулся к Шалго.
   - Ты прав. - На этот раз он изменил  своей  привычке  и,  сев  напротив
старшего инспектора, закурил сигарету. - Знаешь ли ты, почему регент Хорти
находится сейчас в Берхтесгадене?
   - Ну, скажем, что знаю. Разумеется, это не только я знаю, но и  другие,
у кого есть в голове  хоть  капля  здравого  смысла.  Не  случайно  же  вы
сосредоточили свои войска на нашей границе. - Он закурил сигарету. - Когда
вы решили оккупировать страну? - спросил Шалго внешне  спокойным  тоном  и
сломал спичку. Однако это не укрылось от внимания Шликкена; он видел,  что
старший инспектор нервничает.
   - Из чего ты заключаешь, что мы намерены оккупировать Венгрию?
   - Генрих, уж не считаешь ли ты меня за идиота?
   Шликкен рассмеялся. Пригладил свои светлые, с легкой проседью волосы.
   - Оскар, - вновь заговорил Шликкен после  небольшой  паузы.  -  Я  хочу
серьезно поговорить с тобой. Нет никакого смысла скрывать от тебя  -  ведь
ты и сам хорошо знаешь и понимаешь, что страну нужно оккупировать.
   - И когда вы введете войска?
   - Я еще не знаю точно. Но, по-моему, скоро.
   - Ты считаешь, что это будет полезным?
   - С точки зрения окончательной победы - несомненно.
   Шалго задумался.
   - Поэтому тебе и нужен был тот список?
   - Видишь ли, Оскар, игра идет  не  шуточная.  Мы  должны  забрать  всех
подозрительных,  антинацистски  настроенных  лиц.  Будет   создано   новое
правительство.  Внутри   вашей   контрразведки   тоже   придется   сделать
перемещения. Ты должен будешь возглавить ее. Тебя вернут в кадры  армии  и
досрочно представят к очередному чину.
   - А мне ты доверяешь? - спросил Шалго и вскинул свои  сонные  глаза  на
майора.
   Шликкен, действительно высоко ценивший профессиональные знания старшего
инспектора,  подумал  о  том,  что  Шалго,  возможно,  догадался   о   его
подозрениях. Ведь он ни о  чем  не  спросит  без  причины.  "С  ним  нужно
говорить так, -  решил  про  себя  Шликкен,  -  чтобы  он  поверил  в  мою
искренность".
   - Есть  люди,  которые  не  верят  тебе,  -  промолвил  он.  -  Неверно
истолковывают твои высказывания и замечания, твое циничное поведение...
   - А ты мне доверяешь?
   - Послушай, Оси, я рассуждаю так: многое говорит за то, что мой  старый
друг и однокашник несколько заколебался, не  верит  в  нашу  окончательную
победу. Он хотел бы спрыгнуть с корабля. Но куда ему прыгать?
   Шалго не интересовали  досужие  рассуждения  майора.  Он  думал  о  том
списке, который он все же составил для  Шликкена,  и  чувствовал  какое-то
замешательство. У Шалго было такое ощущение, будто  он  привязан  к  стулу
сомнениями и противоречиями  своей  жизни.  С  чем  он  не  согласен?  Его
обескуражило, что немцы собираются оккупировать страну? Ну  и  что  тогда?
Ведь строго говоря, она уже  оккупирована  -  в  контрразведке  давно  уже
беспрекословно  выполняются  все  просьбы  и  пожелания   гестапо.   Разве
кто-нибудь вынуждал его, например, составлять этот список? Генрих попросил
его, а он написал, включив в него шестьдесят с лишним фамилий. Может быть,
он не знал, зачем нужен этот список? Ну как же,  не  знал!  Он  просто  не
хотел  думать  об  этом.  Этих  людей   заберут   и   отправят   потом   в
концентрационные лагеря...
   - Список у тебя? - спросил он вялым голосом.
   - У меня, - ответил майор.
   - Я бы хотел просмотреть его.
   - У тебя возникли какие-нибудь сомнения?
   - Дело не в этом. В списке фигурирует немало  таких  лиц,  в  отношении
которых у меня есть только подозрения, но нет никаких доказательств  того,
что они коммунисты.
   - Они, однако, все настроены  против  национал-социалистов?  -  спросил
Шликкен и достал из портфеля список.
   - Будь любезен, покажи.
   Шликкен передал ему список. Шалго долго смотрел на  него,  но  имена  и
адреса стали вдруг расплываться у него перед глазами. Ему только сейчас по
существу  стало  ясно,  какие  последствия  повлечет  за  собой   немецкая
оккупация.
   - Изменить план мы не можем, -  долетали  до  него  откуда-то  издалека
слова Шликкена. - Механизм уже заработал.
   Шалго кивнул. Он увидел в списке фамилию профессора Калди. Рядом  стоял
и его адрес: Сегед, площадь Сечени... Шалго  не  мог  объяснить,  что  его
словно подтолкнуло, когда он сказал:
   - Я неверно записал адрес. - Голос его звучал равнодушно. -  Сегодня  я
получил донесение, что Калди находится в  Будапеште,  а  не  в  Сегеде.  Я
запишу сюда его  будапештский  адрес,  если  ты  позволишь.  -  Он  снимал
наконечник с авторучки, а сам в этот момент думал о  том,  что  немедленно
изыщет способ предупредить Калди, чтобы тот скрылся... Шалго отдал  майору
бумагу.
   - Что-то ты не очень воодушевлен, Оскар, - заметил Шликкен.
   - Нет, почему же. Просто все это как-то неожиданно. И потом, ты знаешь,
что я не принадлежу к экзальтированным личностям.
   Майор убрал бумаги в папку. Достал из  коробочки  конфетку  и  принялся
сосать ее. Снова  подошел  к  окну  и  спросил,  насколько  удалось  Шалго
продвинуться в расследовании дела об убийстве Хельмеци.
   Шалго солгал:
   - Тут привалило мишкольцевское дело. Верешкеи со своими профанами снова
поторопился и опять дал маху. А от дела Хельмеци я отошел; точнее, еще  не
приступал к нему.
   - Ну, а узнал ты, кто скрывается под кличкой "Белочка"?
   - Пока еще не узнал, но вчера вечером дал указание своему агенту, чтобы
он выяснил кое-что. Если мне удастся  поймать  Белочку,  то  мы,  надеюсь,
сумеем схватить многих членов будапештской организации  и,  пожалуй,  даже
выйти на их военную линию.


   Расстроенный возвращался Шалго на службу. Он чувствовал,  что  попал  в
западню. Ему хотелось помочь Калди, так как он считал несправедливым арест
старика;  в  то  же  самое  время  он  хотел  ликвидировать   будапештскую
организацию коммунистов. Это противоречие Шалго пытался сам себе объяснить
тем, что-де его  решение  логично,  ибо  против  Калди  нет  ни  улик,  ни
доказательств; что же касается неизвестной Белочки, то против нее и улик и
доказательств  больше  чем  достаточно.  Однако  одно  обстоятельство   не
находило объяснения; если все это верно, то  почему  он  солгал  Шликкену,
когда тот спросил о деле Хельмеци?..  У  него  разболелась  голова,  и  он
принял болеутоляющее лекарство; потом прилег на несколько минут,  а  затем
позвонил и приказал привести из камеры Бушу. Вид  у  Буши  был  еще  более
жалкий, чем вчера ночью.
   Шалго покачал головой и подумал о том, что хотя он осуждает пытки,  тем
не менее и он ответствен за эти ужасы.
   - Буша, - проговорил Шалго, осененный неожиданной идеей, - вы  поверите
мне, если я скажу вам, что я всегда осуждал допросы с применением насилия?
   Буша застонал от боли, коснувшись пола открытой раной на ступне. В  его
глубоко посаженных глазах блеснули слезы.
   - Какое это имеет значение, поверю я или нет? - спросил он.
   - Вы правы, - согласился Шалго. - И все же меня интересует ваше мнение.
   По лицу Буши скользнула болезненная улыбка.
   - Возможно, что вы, господин старший инспектор, и осуждаете это, и  все
же нас пытают.
   Шалго молча курил сигарету. Как  хорошо  было  бы  поговорить  с  умным
коммунистом, думал он.  Но  с  теми,  кто  провалился,  бессмысленно:  они
осторожны и недоверчивы. А когда они на свободе, тоже нельзя - уже потому,
что они свободны. Странные  люди.  Характерной  чертой  для  них  является
недоверие...
   - Скажите, Буша, а кого  называют  Белочкой?  -  Он  заметил,  как  тот
вздрогнул, явно не ожидая этого вопроса.
   - Я не знаю, кого вы имеете в виду, господин старший инспектор.
   - Я разочаровался бы в вас, если бы вы ответили по-другому. - Шалго сам
не замечал, какие сдвиги произошли в его мышлении, но он позабыл сейчас  и
Калди, и Шликкена, и свою противоречивую, зашедшую в тупик жизнь; он видел
перед собой только Бушу, своего противника, который хочет взять  верх  над
ним в их поединке умов. - Буша, - тихо произнес Шалго, - не правильнее  ли
было бы, если б вы сказали: "Сударь, я знаю Белочку, но не намерен  выдать
ее истинное имя"?
   - Я не могу сказать ничего иного, господин старший инспектор.
   - Что было в чемодане?
   - Обувь. Клич написал мне, что у него в мастерской плохо идут  дела,  и
попросил меня продать на толкучке обувь,  а  выручку  предложил  разделить
пополам.
   -  Запомните,  Буша,  что  ценность  алиби  зависит  от  незначительных
нюансов. Ваш замысел сам по себе был неплох,  только  вот  организационная
сторона дела у вас подкачала.
   Через несколько минут в камеру ввели низкорослого черноволосого  Клича,
а затем принесли и коричневый чемодан. Охранники удалились.
   - Станьте к стене, Клич, - распорядился Шалго. - И попрошу вас - это же
относится и к вам, Буша, - говорите только тогда, когда я  вас  спрошу,  и
пусть отвечает только тот, к кому я обращусь с вопросом. Вы поняли меня?
   Оба утвердительно кивнули.
   - Клич, это тот чемодан, который вы передали Буше?
   - Так точно, он.
   - Буша, что скажете?
   - Я узнаю его.
   - Правильно, -  сказал  старший  инспектор.  -  Клич,  будьте  любезны,
назовите мне, сколько пар обуви и какой вы упаковали в чемодан.
   Клич посмотрел на Бушу, потом на чемодан. Нахмурил свои черные брови и,
как  ученик,  не  приготовивший  урока,  стоял  растерянный  и  смущенный,
переминаясь с ноги на ногу.
   - Видите, Буша, бедняга  Клич  молчит.  Он  и  понятия  не  имеет,  что
сказать, ибо не  знает,  сколько  пар  обуви  было  упаковано  в  чемодан.
Конечно, он мог бы солгать, что не он укладывал обувь. Но в этом случае он
должен был бы назвать кого-нибудь, а это было бы неразумно, ибо я допросил
бы этого человека.
   - Вы правы, господин старший инспектор, - проговорил Буша.
   Шалго  позвонил  и  приказал  вошедшему  охраннику  препроводить  Клича
обратно в камеру.
   Дверь закрылась. Старший инспектор закурил.
   - Хотите сигарету? Вы можете спокойно ее взять, от этого ваша честь  не
пострадает. - Шалго подошел к арестованному, угостил его сигаретой  и  дал
прикурить от зажигалки.
   - Видите ли, Буша, вам потому не удается свергнуть существующий  режим,
что вы недостаточно искусно ведете бой.  Я  лично  коммунизм  как  идейное
течение могу сравнить разве что с христианством.  Вы  -  то  есть  ученики
Ленина - чем-то походите на апостолов.
   - Может быть, - промолвил Буша, и на его распухших  губах  промелькнуло
подобие улыбки.
   - Вы помните легенду о Савле?
   - Что-то не припоминаю.
   - Он был обращен в веру. Этот Савл, если вам угодно, был, так  сказать,
в  аналогичной  с  моею  должности.  Он  преследовал  христиан,  как  я  -
коммунистов. Он был чиновником своего времени, я тоже. И если бы я  сейчас
сказал вам, что, когда я шел сюда, меня тоже осенило знамение - правда,  я
увидел не крест, а серп и молот - и под воздействием этого видения я обрел
ясность мысли и понял, что должен изменить свою жизнь, вы, Буша, взяли  бы
на себя роль Иоанна Крестителя? Вы бы направили меня на путь истинный?
   - Не пойму, чего вы от меня хотите, господин старший инспектор.
   - Скажите мне, где я смогу найти Белочку. Я хочу предупредить  ее,  что
ей грозит серьезная опасность.
   - Я не знаю, о чем вы изволите говорить, - бесстрастно ответил Буша.
   - Вы не доверяете мне. Разумеется, я не могу этому удивляться. Но тогда
скажите мне, Буша, что должен сделать такой человек, как я, если он  хочет
изменить свою жизнь? Вы не позволите ему, не дадите возможности порвать со
своей старой жизнью; вы будете считать  его  провокатором.  Что  же  тогда
останется для такого человека?
   Буша молча уставился в одну точку; он  смотрел  на  свою  ступню  и  на
мгновение подумал о том, что уже никогда больше не сможет встать на  ноги.
Его сделали калекой. Здесь, в этом здании. И здесь  же  он  слышит  сейчас
весьма странные рассуждения. Одно только точно:  в  пролетарском  движении
чудес не бывает. Во всяком случае, таких чудес, которые в один  прекрасный
день из сотрудника хортистской контрразведки сделали бы коммуниста.
   - В окно выбрасываться нет смысла, - произнес наконец Буша. - Не только
коммунисты сражаются против фашистов, но и многие другие честные венгры.
   Шалго глубоко задумался.
   - Когда я ссылался на Савла, - вновь заговорил он, - я  не  хотел  этим
сказать, что стал коммунистом. Об этом и  речи  нет.  Но  ныне  коммунисты
борются вместе с некоммунистами. Американцы тоже не очень-то любят русских
большевиков, и все же они сейчас вынуждены сражаться вместе с ними  против
немецких нацистов. Разве вы не можете представить себе, что мы заключим  с
вами союз?
   - Я верю только фактам и своему опыту, господин  старший  инспектор.  А
они свидетельствуют о другом.
   - Если бы я, например, сказал, что устрою вам  побег,  вы  поверили  бы
мне? Пошли бы со мной? Доверили бы себя мне?
   Буша до боли закусил губу.
   - Зачем вы меня терзаете, господин старший инспектор?  С  чего  бы  вам
стать антинацистом? Чудес не бывает. Вы в течение нескольких лет провалили
многих коммунистов. А сейчас вы хотите мне доказать, что и вы  антифашист!
Господин  старший  инспектор,  в  наше  время  человек,   придерживающийся
антикоммунистических  взглядов,  не  может  быть  антифашистом.  И  вы  не
являетесь им. Бороться против нацистов можно только вместе с нами. Так как
же я могу поверить вам?
   Бушу утомил этот разговор. Он тяжело дышал.
   - Вы совершенно правы, - задумчиво промолвил Шалго. - Однако кое о  чем
вы позабыли. Что будет со  страной,  если  конец  войны  застанет  нас  на
стороне побежденных? И имеется ли способ изменить нашу судьбу? Разумеется,
есть. У нас еще нет лагерей смерти, но если немцы оккупируют  страну,  они
будут и у нас, и мы окажемся в ответе за все это.
   - Немцы оккупируют страну? - спросил пораженный Буша.
   - Да, в самые ближайшие дни. Вот эти обстоятельства  и  заставили  меня
призадуматься. Подчеркиваю, что я не коммунист и не стал им. Подумайте над
всем этим, Буша, и попытайтесь поверить мне. Я не буду изолировать вас  от
Клича. Договоритесь как следует об алиби - возможно, вас будет допрашивать
кто-нибудь другой, а не я.
   Вернувшись домой, Шалго переоделся, попросил у  экономки  теплой  воды,
сел в кресло, опустил ноги в таз с водой. Теплая вода приятно  нежила  его
больные ноги, и он в полудреме  закрыл  глаза.  Невольно  ему  вспомнились
искалеченные ноги Буши. Шалго подумал, что он бы погиб, так как не смог бы
вынести подобных страданий.
   Шалго взглянул на часы: пять минут седьмого. Он оделся, вышел на  улицу
и тут же завернул в будку телефона-автомата. Вложив свой толстый  палец  в
телефонный диск, Шалго закрыл глаза и  задумался.  Наконец  после  долгого
раздумья он набрал номер виллы Калди.
   Несколько секунд никто не отвечал, но вот сняли трубку.  Он  знал,  что
техническая группа подслушивает разговор; однако это не очень смущало  его
- донесение все равно должно поступить к нему.
   - Алло, квартира Калди,  -  раздался  на  другом  конце  провода  голос
Марианны.
   - Говорит Геза Ковач, - произнес  измененным  голосом  Шалго.  -  Прошу
господина профессора.
   - Он в Сегеде.
   - Тогда я хотел бы переговорить с его дочерью.
   - Я вас слушаю.
   - Прошу вас, не изумляйтесь и не вешайте трубку. Известите своего отца,
чтобы он немедленно исчез. Завтра ночью старший инспектор Шалго собирается
его арестовать.
   - Извините, кто это говорит?
   - Я друг Миклоша Харасти. Вы уже не помните меня. Немедленно  известите
отца. Завтра уже будет поздно.





   Бледная стояла Марианна у телефонного аппарата. Известие  потрясло  ее.
Возможно, конечно, это провокация. А если все-таки нет? Старший  инспектор
Шалго? Ей знакомо это имя. Да будто бы и Кальман упоминал  фамилию  Шалго.
Кажется, в ту ночь, когда он вместе с лейтенантом вернулся с операции,  он
что-то сказал о  нем.  Она  позвонила;  пришлось  подождать,  пока  пришла
Илонка. Марианна сказала девушке, чтобы она отыскала садовника и тотчас же
послала его к ней в комнату. Потом закрыла дверь  в  гостиную  и  усталыми
шагами поднялась по лестнице на второй этаж. Она  чувствовала  себя  очень
неспокойно и не могла найти себе места; бесцельно ходила взад и вперед  по
комнате, затем бросилась на тахту и уткнулась лицом в подушку. Что  же  ей
делать, как поступить? Завтра до полудня она будет ждать, но если  до  тех
пор ее не известят, то после обеда она отправится к доктору Агаи -  пароль
она знает. Но ведь туда  ей  идти  нельзя.  В  последний  раз,  когда  они
встретились, доктор Агаи категорически запретила ее  разыскивать,  а  если
Марианна понадобится, то она сама сообщит ей об этом.
   Марианна очнулась от  своих  мыслей  при  звуке  открывшейся  двери.  В
комнату вошел Кальман. Он подсел к ней на тахту. Молодой человек сразу  же
понял, что что-то произошло, так как  лицо  Марианны  всегда  отражало  ее
чувства.   Девушка   рассказала,    какое    она    получила    телефонное
предостережение, и взглянула на Кальмана,  ожидая  совета;  для  него  это
сообщение было также неожиданным.
   - Шалго действительно руководит слежкой за твоим  отцом.  Ведь  я  тебе
говорил об этом.
   - Нет, только собирался.
   Тогда он рассказал ей, что услышал в свое время от Хельмеци.
   - Но кто же все-таки этот Геза Ковач? - недоумевал Кальман. - И  откуда
ему все известно? Потому что его сообщение о  твоем  отце  кажется  вполне
правдоподобным. Но мы вот что сделаем: я поеду в Сегед и поговорю с  твоим
отцом. Напиши и ты ему несколько строк. Я скрою его. Отвезу в  Будапешт  и
скрою, а ты не выходи никуда из дому.
   - Поезд идет только завтра утром, - проговорила девушка.
   - Ну, тогда утром и поеду.
   Ночь они провели вместе. Наутро они простились.


   В пять часов пополудни Шликкен вышел из главной резиденции  гестапо  на
улице Аттилы. Спустя полчаса  он  уже  ходил  взад  и  вперед  по  паркету
служебного кабинета Шалго. Старший инспектор  был  в  дурном  расположении
духа, хотя, увидев майора, и испытал  некоторое  удовлетворение.  Напрасно
вчера вечером Шликкен заходил к нему, чтобы  прояснить  это  дело.  Ворчун
ничего не смог узнать о месте пребывания Белочки.  После  того  как  агент
удалился, Шалго понял, почему собственно, Шликкен  так  хочет  "прояснить"
это  дело:  одна  из  групп  майора  вот  уже  несколько  месяцев   занята
распутыванием нитей, ведущих к сильной коммунистической организации. Шалго
испытывал разочарование и горечь и, пока Шликкен  говорил,  думал  о  том,
насколько унизительна для  него  эта  роль.  В  соответствии  с  указанием
высшего начальства  все  данные,  которые  поступают  о  коммунистах,  они
немедленно должны сообщать в гестапо, хотя сам Шликкен и его люди их ни  о
чем  не  информируют.  Шликкен  сказал,  что  имя  "Белочка"  неоднократно
фигурировало  в  донесениях.  По  разведывательным  данным,   ее   недавно
подключили к человеку, носящему кличку "Татар". Об  этом  Татаре  известно
лишь, что он рабочий, по-видимому техник, долгие годы живет на нелегальном
положении, и есть подозрение, что Татар и тот руководитель,  которого  уже
несколько месяцев ищут, - одно лицо. Его конспиративную квартиру, судя  по
донесениям, знают только двое: уже упомянутая Белочка и один коммунист  по
кличке  "Нервный",  тоже  находящийся  на  нелегальном  положении.   Шалго
улыбнулся про себя и подумал о том, как обрадовался бы  Шликкен,  если  бы
узнал, что Нервный со вчерашнего дня находится в подвальной камере  отдела
контрразведки.
   Сегодня утром ему доложили, что переодетые в штатское платье гестаповцы
арестовали в городе многих  людей.  Поступило  донесение  и  том,  что  на
квартире доктора Марии Агаи произошла перестрелка, причем сама доктор Агаи
застрелила одного гестаповца. Полковник Верешкеи  связался  с  центральным
отделением гестапо в Будапеште и попросил объяснения по этому  поводу,  но
получил ответ, что гестапо не знает ни  о  каких  арестах.  И  вот  сейчас
здесь, рядом с ним сидит его старый друг Генрих фон Шликкен и рассказывает
об этих самых арестах.
   - Мы арестовали десятерых человек. Однако Татар и доктор Агаи  спаслись
бегством. Но если мы схватим Белочку, то нападем на их след.
   - Так чего же ты сейчас хочешь? - спросил Шалго.
   - Сейчас нужно брать мишкольцевскую ячейку, ибо  теперь  уже  очевидно,
что оба эти дела находятся в  прямой  связи.  Мы  должны  найти  оружие  и
схватить Белочку.
   - Связь, пожалуй, вполне вероятна. Но почему ты это обсуждаешь со мной,
а не с полковником Верешкеи?
   - У меня есть на то основания, - улыбнулся Шликкен. - А вообще,  завтра
ты будешь назначен на место Верешкеи, а следовательно, нет никакого смысла
обсуждать эти вопросы с ним.
   Шалго подался всем корпусом вперед и оперся на локоть.
   - А если  бы  я  заявил:  не  старайся,  потому  что  я  не  приму  это
назначение, что бы ты на это сказал?
   - Я бы сказал, что ты идиот. - Шликкен стоял  у  несгораемого  шкафа  и
бросил странный взгляд на старшего инспектора.  -  Оси,  -  проговорил  он
тихо, но очень внятно, - ты это брось. Я не хочу  превратно  истолковывать
твое  циничное  поведение,  но  находятся  люди,  которые   понимают   его
совершенно определенным образом. Я уже говорил тебе об этом. И я не  знаю,
до каких пор еще мне удастся защищать тебя от клеветников.  Не  у  всех  о
тебе такое же мнение, как у меня.
   Полное лицо Шалго растянулось в улыбке.
   - Ты угрожаешь мне?
   - Я предупреждаю тебя.
   - У тебя стали очень  сдавать  нервы,  Генрих,  -  проговорил  Шалго  и
повернулся спиной к майору. - Ты уже и шуток не понимаешь.  Разумеется,  я
принимаю назначение.
   В комнату вошел рыжеволосый парень. Старший инспектор  кивком  разрешил
ему докладывать. Сам же  он  настолько  был  взволнован,  что  слушал  его
невнимательно, и только тогда поднял голову, когда  услышал  имя  Марианны
Калди.
   - Я не понял, что сделала девушка?
   - Позавчера она вернулась домой ночью. С  чемоданом  средних  размеров.
Утром чемодан исчез.
   Шалго хотел было сказать сыщику, чтобы тот немедленно замолчал,  но  не
мог этого сделать, так как Шликкен, с жадностью ловивший каждое его слово,
поспешно спросил:
   - Когда вы об этом узнали?
   - Двадцать минут назад на  внеочередной  встрече  с  Тубой,  -  ответил
рыжеволосый. - Туба сообщает еще, что в настоящее время на вилле находится
какая-то женщина, которая по описанию походит на разыскиваемую Марию Агаи.
   Шликкен широко раскрыл глаза, потом разразился смехом. Сыщик, выйдя  из
комнаты, даже в коридоре слышал этот страшный смех.
   -  Разреши  воспользоваться  твоим   телефоном?   -   попросил   он   у
обескураженного Шалго.
   - С кем ты хочешь говорить? - Шалго только-только начинал  приходить  в
себя.
   - Я прикажу лейтенанту Мольтке, чтобы он  с  группой  людей  немедленно
окружил виллу Калди и арестовал всех, кто на ней находится.
   Шалго взял майора за руку.
   - Подожди, - сказал он. -  Положи  трубку.  -  Шликкен  повиновался.  -
Девушку под стражу возьму я. Я не позволю, чтобы  плоды  моей  многолетней
работы пожинали другие. - Он смело взглянул в глаза майору.
   -  Пусть  будет  так,  -  согласился  Шликкен.  -  Ты  меня  найдешь  в
центральном отделении. В девять часов вечера у нас совещание. Позвони  мне
или до девяти, или после  десяти.  А  мишкольцевцами  мы  займемся  завтра
утром.
   - Как хочешь, - сказал Шалго.
   Когда Марианна простилась с доктором  Агаи,  она  долго  еще  стояла  в
воротах. Мария Агаи действительно была на вилле. Отважная женщина, уйдя от
преследования после перестрелки и  убедившись,  что  за  ней  нет  слежки,
поспешила к  Марианне,  во-первых,  для  того,  чтобы  предупредить  ее  о
случившемся, а во-вторых, для того, чтобы узнать, нельзя ли  ей  несколько
дней отсидеться на вилле. Но Марианна, объяснив ей, что  здесь  оставаться
крайне опасно, не могла придумать ничего  другого,  как  написать  записку
доктору Шавошу с просьбой укрыть Марию в клинике. А подробности,  дескать,
ему расскажет сама доктор. Марию же она заверила, что,  хотя  Шавош  и  не
коммунист, а только антифашист, он тем не менее наверняка  поможет  ей.  И
вот сейчас Мария Агаи,  не  оборачиваясь,  быстрыми  шагами  удалялась  по
направлению к Венскому шоссе. На  Марианну  произвел  тяжелое  впечатление
рассказ  доктора  Агаи.  Свое  угнетенное  состояние  Марианна   старалась
развеять тем, что неотступно думала о Кальмане.  Она  все  время  твердила
себе: "Спокойствие, только спокойствие. С нами не может  случиться  беды".
Она прошла в библиотеку и, взяв один из томов  энциклопедического  словаря
"Larousse", стала его перелистывать, рассматривая иллюстрации.  Однако  ей
вскоре надоело это  занятие.  Внезапно  ею  вновь  овладело  беспокойство.
Бросив словарь, она  побежала  в  котельную.  Котельная  была  пуста.  Она
увидела только очищенные колосники, а чемодана с оружием как не бывало. Но
Марианна не удовлетворилась этим,  а  сняла  с  полки  фонарь  и  осветила
помещение; правда, и теперь она ничего  не  увидела  -  только  просторную
топку и широкий дымоход.
   Наконец она успокоилась. Снова поднялась  наверх,  села  на  веранде  и
задумалась. Если она выйдет замуж, то  обязательно  переселится  из  этого
старого дупла: она никогда не  чувствовала  себя  хорошо  на  этой  вилле,
которая вполне могла сойти и за дворец.
   Снаружи позвонили. Марианна подумала, что это вернулся Кальман. Удалось
ли ему укрыть отца? Нервы ее напряглись. Она вскочила  с  места,  вошла  в
комнату, закрыла окна и дверь, опустила занавески  затемнения  и  включила
свет. Потом прошла в ванную комнату и привела себя  в  порядок,  поправила
прическу, слегка  подкрасила  губы  и  быстро  вышла  из  комнаты.  Сделав
несколько шагов вниз по дубовой лестнице,  она  замерла  на  месте:  внизу
стояли два человека в немецкой форме.  Оба  были  высокие,  светловолосые,
мундиры плотно облегали их фигуры.
   - Кто вы такие? - спросила она.
   - Фрейлейн Марианна? - обратился к ней тот, что был чуть повыше ростом,
с голубыми, как фарфор, глазами и белесыми  ресницами.  Он  медленно  стал
подниматься  по  лестнице.  Девушка  стояла  как  окаменелая.   Ей   вдруг
захотелось заплакать из-за того, что это пришел не Кальман.
   - Да, я Марианна Калди, - тихо произнесла она.
   Мужчина уже стоял рядом  с  ней.  Он  был  на  голову  выше  ее.  Немец
приветливо улыбался,  обнажив  свои  белые  ровные  зубы.  Слегка  склонив
голову, точно желая представиться, он сказал:
   - Вы арестованы.
   - Нет! - вырвалось инстинктивно у девушки, и  она  снова  повторила:  -
Нет!
   - Не нет, а да.
   В  этот  момент  в  дверь  втолкнули  Илонку  и  Рози.  У  Илонки  были
растрепанные  волосы,  платье  на  ней   было   разорвано;   немцы   грубо
подталкивали женщин. Обе они отчаянно голосили. Марианна закрыла глаза. Ей
стало дурно, кровь отхлынула у нее от лица.
   Мольтке схватил ее за руку.
   - Идемте.
   Она не сопротивлялась и шла, не  поднимая  головы,  видя  только  носки
своих туфель да трещины на блестящих дубовых ступенях. Мольтке привел ее в
библиотеку. В комнате у двери стоял человек в штатском.  Мольтке  поставил
посредине комнаты стул и предложил девушке сесть.
   - Белочка, - услышала она голос  Мольтке,  -  будьте  любезны,  скажите
быстренько, где оружие и где мы сможем найти Марию Агаи. Даю вам минуту на
размышление.
   Она взглянула на высокого  лейтенанта  и  подумала  о  том,  что  может
означать эта минута на размышление. Лицо у Мольтке выглядело дружелюбно.
   - О чем вы спрашиваете? - удивилась Марианна.
   - Где оружие? Еще тридцать секунд.
   - Какое оружие?
   - Еще двадцать секунд.
   - Что вам угодно от меня?
   - Еще десять...
   Марианна молча смотрела на лейтенанта.
   - Ну? - протянул Мольтке.
   Марианна видела, как теплый блеск в его  глазах  растаял  и  они  стали
холодными и непроницаемыми. Она пожала плечами.
   В следующее мгновение удар страшной силы обрушился на ее  лицо,  и  она
опрокинулась вместе со стулом. На  глазах  выступили  слезы,  в  ушах  она
почувствовала саднящую боль и гул, а потом ощущение чего-то теплого.
   Кто-то схватил ее за волосы и с силой рванул с пола. Она думала, что  у
нее срывается кожа с головы, и застонала от  боли.  Ее  пихнули  на  стул.
Марианна подняла  глаза.  Перед  ней  стоял  Мольтке  и  улыбался  кротко,
по-детски.
   - Ну-с, Белочка? Где же оружие?
   Девушка осторожно дотронулась до уха  и  ощутила  ту  теплую  жидкость,
которая стекала на шею. Потом она провела пальцами по лицу и посмотрела на
руку. Она была в крови. Инстинктивно Марианна схватилась за живот.
   - Ну-с, Белочка? Даю вам еще одну минуту.
   Марианна смотрела на свои пальцы. Потом взгляд ее перебежал на книги, и
вдруг она вся затряслась в рыданиях.
   Неожиданный плач девушки на мгновение  смутил  лейтенанта.  Поэтому  он
даже обрадовался, когда услышал скрип отворяемой двери.  Он  обернулся.  В
дверях стоял старший инспектор Оскар Шалго. Его пухлое лицо было спокойно.
Руки были опущены в  карманы  макинтоша.  Шалго  поздоровался  с  Мольтке,
которого знал, и с невозмутимым видом подошел к письменному столу.
   - Что вы здесь делаете, господин лейтенант? -  спросил  он,  зная,  что
стоящий  в  дверях  гестаповец  не  понимает  по-венгерски.  -  Как  будто
деретесь?
   Мольтке уже ожидал Шалго;  в  соответствии  с  полученным  приказом  он
должен  был  опередить  его.  Майор  Шликкен  коротко  сказал  лейтенанту:
"Впустите на виллу, а если будет фокусничать, арестуйте его".
   - Я выполняю приказ господина майора Шликкена, - проговорил Мольтке.
   - А что, он приказал вам избивать девушку?
   - Я не обязан перед вами отчитываться.
   Шалго быстро и хладнокровно оценивал обстановку. Он знал, что  проиграл
игру: Шликкен не доверяет ему, поэтому послал сюда своих людей.  На  вилле
восемь гестаповцев, а он один. Он также был  уверен  в  том,  что  Шликкен
намерен и его арестовать, поэтому его  пропустили  сюда  беспрепятственно.
Если его арестуют, это значит, что с ним быстро покончат: ведь  он  многое
знает, а ненадежный Шалго не нужен им. Только бы знать, в каком  состоянии
девушка. Он воскресил в памяти расположение виллы. Шалго не раз изучал  ее
план, а год назад, однажды ночью, когда Марианна и ее отец были в отъезде,
он с помощью Тубы просмотрел документы  профессора.  Если  ему  память  не
изменяет, за спиной у него кабинет,  а  из  него  дверь  ведет  на  нижнюю
веранду.
   Шалго  взглянул  на  девушку,  которая  перестала  плакать  и  пыталась
осмыслить неожиданное появление этого человека. Шалго добродушно улыбнулся
ей.
   - Вам лучше, Марианна? - спросил он. - Не бойтесь,  господин  лейтенант
больше не ударит вас. Не правда ли, Мольтке?
   Лейтенант отошел от  девушки.  Его  поведение  было  угрожающим.  Шалго
из-под опущенных век следил за каждым его движением. Он не  боялся,  зная,
что ему нечего терять.
   - Руки вверх, - проговорил Мольтке, - вы арестованы. - И он  поднял  на
Шалго револьвер. Старший инспектор выстрелил через карман и  только  тогда
вытащил руку, когда Мольтке, покачнувшись, упал лицом вниз. Звук  выстрела
прозвучал тихо и глухо, так что, возможно,  стоявший  у  двери  гестаповец
даже не услышал его. Зато он увидел, что револьвер Шалго направлен  ему  в
грудь. Старший инспектор знаком показал ему, чтобы тот поднял кверху руки.
Гестаповец повиновался.
   Шалго подошел к двери, запер ее, потом повернул лицом к стене стоявшего
с поднятыми руками гестаповца, вытащил у него из заднего кармана  пистолет
и рукояткой с силой ударил его по затылку. Гестаповец, как  мешок,  рухнул
на пол.
   - Я Геза Ковач, - сказал Шалго, обращаясь к Марианне, - но  я  опоздал.
Давайте теперь попробуем невозможное. Вы умеете обращаться с оружием?
   - Нет, не умею, - ответила девушка.
   Старший инспектор зарядил пистолет немца и протянул его ей.
   - В нем шесть зарядов. Вот это надо нажать, - показал он  на  спусковой
крючок. - Если кто-нибудь станет вам на пути,  ничего  не  спрашивайте,  а
стреляйте.
   Раздался стук в дверь, затем кто-то стал  дергать  за  ручку.  Шалго  и
Марианна переглянулись. Шалго приложил палец к губам и прошептал:
   - Бегите в кабинет, а через него на нижнюю веранду.
   - Мольтке! - В дверь громко стучали. - Мольтке!
   Шалго узнал голос Шликкена.
   - Быстрее! - торопил он девушку.
   Когда они добежали до двери кабинета, в холле  затрещал  автомат.  Люди
Шликкена стреляли по дверному замку.





   Укрыть Калди на конспиративной квартире удалось быстрее  и  легче,  чем
Кальман представлял себе. Ноэми Эндреди они застали дома;  Кальман  назвал
ей пароль, в мягких карих глазах Ноэми  отразилось  волнение.  Она  отвела
Кальмана в сторону, закурила сигарету и шепотом сообщила, что немцы начали
оккупацию страны. Молодой человек растерянно смотрел на высокую  блондинку
лет сорока. Но ничего не оставалось больше делать, как попросить ее укрыть
профессора. Теперь ему стало ясным телефонное предупреждение Гезы Ковача.
   Он распростился со стариком.
   - Береги Марианну, - проговорил Калди, обращаясь  к  нему  на  "ты",  и
пожал ему руку.
   У трамвайного парка Кальман сошел  и,  застегнув  пальто,  поспешил  по
направлению к вилле. В лицо ему хлестал  холодный  ветер.  Тем  не  менее,
когда он достиг ограды виллы, ему было уже жарко. Замедлив  шаги,  Кальман
прислушался. Но, кроме завывания  ветра  да  гудения  самолета  в  высоте,
ничего не было слышно. В воротах  он  остановился  и  взглянул  на  темное
здание виллы. Окна уставились на него своими черными глазницами; он достал
ключ и с каким-то облегчением открыл железную калитку, а  затем  тщательно
запер.  Почти  бегом  Кальман  устремился  по  бетонированной  дорожке   к
парадному входу, но и он был заперт. Молодой человек отпер  его  и  вошел.
Рука его на ощупь искала электрический выключатель, но  в  этот  момент  в
лицо ему неожиданно ударил  сноп  света,  а  в  следующее  мгновение  холл
оказался освещенным. У стены Кальман заметил двух эсэсовцев, а у дверей  -
двух мужчин в штатском. Он тотчас  понял,  что  попал  в  ловушку.  Первой
мыслью его была Марианна, а второй - бегство. Мужчина в штатском  попросил
его предъявить  документы  и  протянул  руку.  Быстрым  движением  Кальман
схватил его за запястье и, вывернув руку, рванул его на себя. Эсэсовцы  не
могли стрелять, так как он прикрылся сыщиком,  как  щитом.  Кальман  начал
пятиться к двери. Но ему удалось сделать только один шаг, а  потом  голову
его расколола резкая боль, и он потерял сознание.
   Очнулся Кальман оттого, что кто-то спросил его хриплым голосом, как  он
себя чувствует.
   - Где я?
   - Где-то на Швабской горе. В "пансионате" Шликкена. А я - Буша. Как  вы
себя чувствуете?
   - Не знаю. Мне очень хочется пить.
   - Потерпите. С обслуживанием здесь, конечно, не шикарно.  Где  вас  так
трахнули по голове? Она у вас,  как  бутон  туберозы,  раскрылась  на  две
половинки.
   Снаружи послышались шаги, потом  загремел  ключ  в  скважине  и  кто-то
открыл дверь. Кальман все еще лежал с закрытыми глазами. По тяжелым  шагам
он определил, что в камеру вошел охранник.
   Охранник подошел к Кальману и тронул его за плечо.
   - Вставать, вставать быстро!
   Кальман приподнялся, голова у него кружилась.
   Они  брели  по  длинному  коридору;  Кальман  дышал  с  трудом,   сырой
прохладный воздух словно давил на него.  На  лестнице  он  еле  передвигал
ноги, охранник поддерживал его. Он еще не совсем пришел в себя, не помнил,
что с ним  случилось;  у  него  закружилась  голова,  и  вновь  подступила
тошнота. Они остановились перед дверью. Кальман, сгорбившись,  прислонился
к стене, а охранник постучал  в  дверь,  а  затем  вошел.  Что-то  доложил
по-немецки, затем шагнул назад к Кальману  и  ввел  его  в  комнату,  где,
опершись о письменный стол, стоял мужчина в белом халате.  Сквозь  очки  в
золотой оправе он с интересом взглянул на  Кальмана.  Затем  махнул  рукой
охраннику, отпуская его. Когда  охранник  ушел,  он  спросил,  говорит  ли
Кальман по-немецки.  Кальман  кивнул.  Тогда  врач  предложил  ему  сесть.
Дождавшись, пока Кальман опустится на стул, он подошел к нему, взял его за
руку и стал измерять пульс, поглядывая на часы.
   - Как вас зовут?
   Кальман внезапно задумался: какой же фамилией ему сейчас назваться?
   - Не знаю, - прошептал он. - Мне плохо. - Он приложил ладонь к  лицу  и
вдруг почувствовал, что сейчас же умрет.
   Врач отпустил его руку, слегка потрепал за подбородок, оттянул  веки  и
заглянул в глаза. Потом сказал:
   - Снимите пиджак и рубашку.
   Только с его помощью Кальману удалось  раздеться  и  лечь  навзничь  на
скамейку, покрытую простыней. Его бросало то в жар, то  в  холод.  Зубы  у
него стучали. Врач внимательно осмотрел его.
   - Вам дурно?
   - Очень плохо. Меня тошнит.
   Врач сделал ему укол  в  руку  и  сказал,  что  он  почувствует  сейчас
облегчение.  Потом  посадил  его  и  снял  с  головы  повязку.   Задумчиво
разглядывал он рану в несколько сантиметров длины, наложил на нее  мазь  и
снова перевязал чистой марлей. Закончив перевязку, он сказал:
   - Однако вас основательно стукнули. Открытая рана в четыре сантиметра и
сильное сотрясение мозга. Вам все еще дурно?
   - Сейчас мне немножко лучше.
   - Вы уже помните, как вас зовут? - спросил врач и  усадил  Кальмана  на
стул. - Наденьте рубашку. - Пока Кальман с трудом одевался, врач снял очки
и, моргая, посмотрел на него. - Весьма неприятная штука, если  человек  не
может вспомнить своего имени. - Кусочком замши он протер стекла  очков.  -
Хотя, - продолжал он задумчиво, - сильное сотрясение мозга может повести к
временной потере памяти, особенно у тех лиц, кто  страдает  эпилепсией.  -
Врач надел очки и поправил их на носу.
   Кальману стало не по себе: в словах врача ему почудился скрытый  намек.
Однако он сделал вид, что не понял его, и смотрел куда-то в сторону.  Врач
стоял спиной к Кальману и раскладывал свои инструменты.
   - Профессора еще не арестовали, - проговорил он. - Даже если они  будут
утверждать, что он схвачен, знайте, что его не поймали.
   - Вы знакомы с господином профессором? - спросил Кальман.
   - Будучи студентом, я слушал его лекции.
   В комнату вошел молодой офицер и что-то  тихо  шепнул  врачу,  который,
глядя на Кальмана, спокойно произнес:
   - Он не понимает по-немецки; мы можем спокойно говорить.
   - Его можно допрашивать?
   - Можно, - ответил врач, - но доложите господину  майору,  что  у  него
серьезное нарушение памяти и сравнительно частые приступы  эпилепсии.  Вот
только что был такой приступ.
   Кальман понимал каждое слово. Зачем  врач  сказал  о  нем,  что  он  не
понимает по-немецки и что у него был приступ эпилепсии? Можно  ли  принять
его сообщническую услугу?
   Молодой офицер пожал руку врачу, потом  потянул  Кальмана  за  рукав  и
повел в кабинет майора Шликкена.
   Шликкен стоял  в  небрежной  позе,  не  двигаясь.  Он  словно  ощупывал
взглядом Кальмана. Потом кивнул офицеру, чтобы тот посадил  его  на  стул.
Когда офицер вышел из кабинета, Шликкен подошел к письменному столу,  взял
со стола папку и,  прохаживаясь  по  комнате,  перелистывал  подшитые  там
бумаги,  на  некоторых  задерживая  взгляд.  Потом  он  остановился  перед
Кальманом. Дружелюбно, хотя и без улыбки, предложил:
   - Хотите конфетку? - и, достав из кармана  бумажный  пакетик,  протянул
его молодому человеку.
   - Спасибо, не хочу, - слабым голосом ответил Кальман.
   - Жаль, что вы не любите конфет. - Майор достал одну конфетку и опустил
в рот. - Очень вкусные. - Положив пакетик на стол, он вернулся к  Кальману
и предложил ему ответить, как его зовут, когда и где он  родился,  назвать
девичью фамилию матери, а также сказать, где и когда он был  ранен.  После
каждого ответа Шликкен заглядывал в папку.
   - Потрясающе, - проговорил он. - Все данные совпадают. - Закрыв  папку,
он бросил ее на край стола. - В настоящее время это просто редкость!
   - Мне хотелось бы знать, за что меня арестовали? Из моих документов  вы
можете видеть, что я инвалид войны. Я сражался на  фронте.  Недаром  же  я
получил Железный крест. - Кальман подумал о наставлениях Шавоша.  Помнить:
документы у него отличные, никто и ничем не сможет доказать, что он не Пал
Шуба.
   - У вас есть еще какие-нибудь вопросы?  -  спросил  майор  невозмутимым
тоном, с удовольствием посасывая конфетку.
   Кальман чувствовал сейчас себя лучше - помогла инъекция.
   - Я венгерский подданный, - решительным голосом сказал он. - И  требую,
чтобы меня передали венгерским властям.
   Шликкен с радужным выражением лица прогуливался по  комнате.  -  Больше
вопросов у вас нет? - Кальман отрицательно мотнул головой. - А требований?
   - Тоже нет.
   - Право, мне это радостно слышать, - проговорил майор и отошел к  окну.
Как бы стоя перед  зеркалом,  он  пригладил  свои  волосы.  -  Ну  что  ж,
послушайте меня, друг мой,  и  заметьте  себе  следующее:  здесь,  в  этом
здании, заведен такой порядок, что я спрашиваю, а вы отвечаете. -  Шликкен
вытер пальцы носовым платком. - Если ваши ответы удовлетворительны, то вы,
пожалуй, еще можете просить. - Он снова приблизился к Кальману.  -  Можете
просить, мой дорогой друг, вежливо, деликатно просить,  но  не  требовать.
Понятно?
   Кальман взглянул в глаза немцу.
   - Извините, - смело сказал он, - но я до тех пор не стану  отвечать  на
ваши вопросы, пока вы мне не скажете, в чем вы меня подозреваете.
   - Из чего вы заключаете, что я вас в чем-то подозреваю?
   - Вы меня арестовали.
   Шликкен вернулся к письменному столу, взял сигарету и закурил.
   - Пока мы вас арестовали только  потому,  что  вы  попытались  убежать,
когда вас  попросили  предъявить  документы,  и  напали  на  одного  моего
сотрудника. Закурите?
   Кальман ощупал свои карманы.
   - У меня все отобрали.
   - Пожалуйста. - И Шликкен протянул ему коробку  с  сигаретами.  Кальман
взял  одну  и  поблагодарил.  Майор  подождал,  пока  он  закурит,   потом
продолжал: - Что вам известно о Марианне Калди?
   Кальман пустил кольцо дыма.
   - Мне ничего о ней не известно. - Из этого вопроса Кальман  понял,  что
Марианну не удалось схватить.
   Шликкен развел руками.
   - Этого не может быть. Вы вот уже несколько месяцев служите  садовником
на Вилле. Хоть что-то вы все-таки знаете о ней?
   Кальман вскинул брови.
   - Утром и после обеда она имела обыкновение гулять в саду.
   - Великолепно! Итак, утром и после обеда. А не знаете ли  вы  случайно,
имела ли она обыкновение есть, спать, купаться?
   Кальман видел, что майор издевается над ним.
   - У меня такое ощущение, что и спать и есть она тоже имела обыкновение.
Пожалуй, и купаться тоже.
   - Прекрасно, молодой человек. Меня просто трогает ваша осведомленность.
Примите мое признание. - И Шликкен с такой силой ударил Кальмана по  лицу,
что тот без сознания свалился на пол. А Шликкен как ни  в  чем  не  бывало
крикнул в дверь, чтобы  принесли  ведро  воды.  Через  несколько  минут  в
комнату вошел его шофер Курт. Он бесстрастно  склонился  над  Кальманом  и
стал брызгать водой ему в лицо.
   Когда Кальман пришел в себя, Курт хотел выйти из  комнаты,  но  Шликкен
кивком показал ему, чтобы он усадил Кальмана на стул. Шофер поднял  его  с
пола и посадил. Голова Кальмана бессильно упала на грудь. Он вновь  ощутил
приступ тошноты.
   Шликкен потер подбородок.
   -  Ну  ладно.  Первая  партия  отложена.   Начнем   вторую.   В   каких
взаимоотношениях вы были с девушкой?
   - Я служащий. Она давала мне указания, я их выполнял.
   - Браво, это складный и толковый ответ. Ну, а если я так спрошу:  какие
между вами были отношения?
   - Я опять же не могу сказать ничего другого. - Кальману придавало  силы
сознание, что Марианне удалось бежать.
   Шликкен в задумчивости стал ходить по комнате.
   - Посмотрите как следует на этот перстень, - проговорил майор.  Кальман
поднял голову. На ладони у Шликкена сверкал толстый перстень  с  печаткой.
Кальман сразу узнал его. Это был перстень Хельмеци.
   - Его вес сорок граммов. Им можно сильно ударить. Если  я  поверну  эту
золотую сирену - или Монику, как я ее называю, - вот  таким  образом,  как
сейчас, - видите, - то это значит, что я нервничаю, потому что  ответ  ваш
не удовлетворил меня.
   Кальману показалось, что такая напыщенная манера Шликкена не больше как
поза, а в действительности он расчетливый и беспощадный человек.  И  снова
он подумал о том, что ему нельзя бояться. Разумеется, очень легко сказать:
"Не бойся!" А что ему делать, если он не сможет вытерпеть боль?
   - Вы можете убить меня, - проговорил Кальман глухим голосом, - но я все
равно не смогу ничего добавить. Знаете, когда я был ранен под Урывом...
   Шликкен театральным жестом поднес руку ко рту  и,  словно  обращаясь  к
перстню, заговорил, прервав Кальмана:
   -  Спокойствие,  Моника,  спокойствие!  Друг  наш  расчувствовался   на
мгновение. Давай-ка послушаем его. - Он взглянул на свою жертву.  -  Итак,
продолжайте; очевидно, вы сейчас расскажете о том, как  получили  Железный
крест?
   - Мне нечего больше сказать, - промолвил Кальман.
   Майор деланно рассмеялся и, подойдя к окну, посмотрелся в стекло, как в
зеркало.
   - Надеюсь, вы это не серьезно? - Затем, повернувшись к  Курту,  Шликкен
приказал ему, чтобы тот привел женщину за номером три. Шофер  удалился.  А
майор, напевая что-то, прохаживался по комнате. Он так припечатывал каблук
к   полу,   точно   отрабатывал   парадный   шаг.   Вышагивая   так,    он
разглагольствовал о пагубности лжи. Кальману надоело его философствование.
   - Господин майор, чего вы от меня хотите? - спросил он.
   Шликкен остановился у сейфа.
   - Откровенных ответов. Вы должны ясно понять, что сейчас война.  Я  все
подчиняю интересам германского рейха.
   - Да, но я за германский рейх пролил  кровь,  сражаясь  за  него,  стал
инвалидом.
   - И получили Железный крест... - На этот раз в  голосе  майора  уже  не
чувствовалось издевки.
   Курт ввел в комнату Рози. Когда она увидела Кальмана, то  на  мгновение
остановилась, потом с опаской приблизилась нерешительными шагами.  Она  не
смела взглянуть на него.
   - Подойдите-ка сюда, милочка, - сказал Шликкен. -  Станьте  вот  здесь,
рядом со  мной,  вот  так,  прекрасно.  Взгляните,  пожалуйста,  на  этого
молодого человека. Вы знаете его?
   - Знаю, - произнесла она тихо. - Это Пали, садовник.  -  Рози  откинула
назад волосы, нависшие на лоб.
   Шликкен кивнул.
   - И будьте любезны, скажите, что вам известно  об  отношениях  Марианны
Калди и Пала Шубы.
   - Простите, я...  -  начала  было  Рози,  но  снова  замолчала;  потом,
повернувшись к Кальману и, словно собравшись с духом, сказала:  -  Дорогой
Пали, не сердитесь, но я рассказала, что вы  были  любовником  барышни.  Я
вынуждена была...
   - Так. И откуда вам это известно? - допытывался Шликкен.
   - Знаю, - проговорила кухарка, пожав  плечами.  -  Я  видела,  как  они
миловались...
   - Это неправда! - запротестовал Кальман. - Стыдитесь! - возмущался  он,
думая о том, что Марианна сумела спастись и никто не  сможет  доказать  их
связь.
   Рози пришла в замешательство; она беспомощно смотрела на майора. А  тот
уже отвернулся от нее.
   - Итак, Рози лжет,  -  сказал  он  Кальману.  -  Это,  конечно,  весьма
прискорбно. - Затем обратился к  кухарке:  -  Ну,  не  тряситесь  же  так.
Возьмите, пожалуйста, конфетку. И не благодарите. Я даю ее вам от  чистого
сердца. Можете идти. Курт, проводи ее,  -  произнес  он  по-немецки,  -  и
приведи женщину под номером один.
   Когда шофер и Рози вышли, Шликкен присел на край стола и сказал:
   - Я не признаю в игре ничьей. А вы?
   - Я не люблю играть в шахматы.
   - А я люблю.  Ведь  и  жизнь  не  что  иное,  как  серия  захватывающих
партий... Вообще же вы решительно нравитесь мне. Интересный тип... Как  вы
думаете, где может скрываться фрейлейн Калди?
   - Господин майор, поверьте, я не знаю. А что я был любовником барышни -
это  болтовня...  Как  можно  представить  себе,  чтобы  такая  интересная
девушка, как  барышня,  вступила  в  любовную  связь  с  инвалидом  войны,
эпилептиком?
   - Вот об этом-то и речь, Шуба!  Это  как  раз  то,  что  смущает  меня.
Во-первых: почему вы отрицаете эту связь, хотя ничего  преступного  в  ней
нет? И во-вторых: чего ради Марианна Калди вступила  в  связь  с  калекой?
Ведь вы, по сути дела, калека.
   Даже много лет спустя Кальман не раз задумывался над тем, как он  сумел
сдержаться и не  выдать  своих  чувств,  когда  Курт  с  помощью  эсэсовца
буквально  втащил  в  комнату  Марианну.  Он   ощущал   на   себе   взгляд
болотно-зеленых глаз Шликкена,  наблюдавшего  за  каждым  его  жестом,  за
каждым еле уловимым изменением в лице. Ошеломленный,  смотрел  Кальман  на
истерзанную девушку.
   Марианна, наверно, была еще больше ошеломлена, чем Кальман. Запавшие  и
оттененные синими кругами глаза выражали  страдание.  Майор  поднял  стул,
стоявший у стола, и легко поставил его посредине комнаты, метрах в двух от
Кальмана; затем кивнул девушке, чтобы она села.
   Марианна посмотрела на Шликкена и тихим голосом попросила воды. По  его
приказу Курт принес воды и дал девушке напиться.
   - Пейте еще, - подбодрил ее майор. Марианна знаком показала, что больше
не хочет. - Ну как, лучше себя чувствуете? - спросил Шликкен.
   - Немножко лучше, - прошептала девушка и  кончиками  пальцев  потрогала
распухшую губу.
   Майор поставил стакан на стол.
   - Вам знаком этот молодой человек?
   Марианна взглянула на Кальмана.
   - Это мой жених, Пал Шуба, - тихо произнесла она.
   - Марианна!.. - только и смог произнести Кальман.
   - Это не преступление, Пали. Разве лучше, чтобы тебя из-за этого забили
до смерти...
   Кальман в замешательстве смотрел на Шликкена и ломал  себе  голову  над
тем, как теперь вести  себя.  Ведь  он  не  знал,  в  чем  еще  призналась
Марианна.
   - Ну так как же, господин Шуба? - спросил майор.
   - Я солгал, - проговорил Кальман.
   - Браво, молодой человек. Итак, я выиграл обе отложенные партии.  Прошу
конфетку! Вы тоже не хотите, фрейлейн? - Марианна мотнула головой. - Очень
жаль. Тогда, если не возражаете, я сам себя угощу. Я  заслужил  это:  ведь
счет стал теперь 2:0 в мою пользу. - Шликкен положил в рот конфету и  стал
прохаживаться по комнате. Курт с улыбкой следил за  своим  шефом.  Наконец
тот остановился. - Итак, начинаем третью партию. Даю  сеанс  одновременной
игры против вас обоих. Сначала  ваш  ход,  господин  Шуба,  а  затем  ваш,
фрейлейн. Куда исчез чемодан? Смотрите на меня, молодой  человек,  на  мою
руку, на Монику на моем перстне.
   - Какой чемодан? - спросил Кальман.
   - В котором ваша дражайшая невеста вечером шестнадцатого числа принесла
домой оружие.
   - Оружие? - Кальман изобразил на лице удивление.
   Шликкен взглянул на девушку.
   - Фрейлейн, ваш ход.
   Марианна облизнула вздувшиеся, запекшиеся губы.
   - Я не знаю ни о каком чемодане. Шестнадцатого вечером я  вернулась  из
Сегеда. При мне был портфель и в нем конспекты.
   - Итак, дети мои? - спросил Шликкен. - Оба молчали. - Сожалею,  -  тихо
произнес он, - очень сожалею. - Затем он вызвал лейтенанта Бонера, а когда
тот вошел, приказал этому черноволосому молодому человеку  среднего  роста
"заняться" Кальманом, а с фрейлейн, сказал майор, он еще побеседует.
   Марианна с ужасом смотрела вслед удаляющемуся Кальману. Шликкен же  сел
на освободившийся стул лицом к девушке и несколько минут молча  глядел  на
нее. Воцарилась напряженная, давящая тишина. Наконец майор заговорил.
   - Давно вы знаете Оскара Шалго?
   - Со вчерашнего вечера, - ответила девушка. - Но я не  знала,  что  его
зовут Шалго.
   - Под каким именем он представился вам?
   - Уже не помню. Возможно, что он и не представлялся.
   - Он звонил вам? И предупредил, что вашего отца хотят арестовать?
   - Мне звонил Геза Ковач. Но я даже не знаю,  кто  это.  Он  позвонил  и
сказал, что Шалго хочет арестовать моего отца.
   - Что вы стали делать после телефонного звонка?
   - Ничего, я не поверила в это. Я решила, что кто-то шутит.
   - Вы не известили своего отца? - спросил Шликкен; его  начинало  бесить
спокойствие девушки.
   - Я не хотела его волновать.
   - А где может быть ваш отец?
   - Насколько мне известно, он в Сегеде, - ответила Марианна и даже в том
жалком положении, в каком она находилась, почувствовала тайную радость  от
сознания, что отец сумел спастись.
   - Вечером восемнадцатого марта он исчез из  Сегеда.  Как  вы  считаете,
куда он мог поехать?
   - Не знаю. Возможно, что перебежал в Югославию.
   - Если ваш отец не принимал участия ни в каком  политическом  движении,
чего ради ему было бежать в Югославию?
   - Не для того, чтобы сражаться. В Эсеке живет его возлюбленная.
   - Кто такая?
   - Я не знаю ее. Отец лишь сказал  мне,  что  не  может  без  нее  жить.
Единственно, что мне о ней  известно,  так  это  то,  что  она  скульптор.
Венгерка, блондинка. Ростом выше отца.
   - Если вы не знакомы с ней, откуда вам это известно?
   - Однажды я видела их на острове Маргит.
   - Итак, Шалго вы не знали?
   - Не знала и никогда раньше не видела.
   - Тогда чем вы объясните его желание спасти вас?
   - Не знаю.
   Шликкен уже не играл сейчас, не позировал и  не  угрожал;  он  держался
серьезно, обдуманно задавал вопросы, зная, что если ему удастся  заставить
девушку заговорить, то он нападет на след подпольного центра коммунистов.
   - Марианна, - тихо проговорил он, - если  вы  не  принимали  участия  в
нелегальном движении, почему вы хотели убежать?
   -  Я  боялась,  -  сказала  девушка.  -   Я   не   желала   попасть   в
концентрационный  лагерь.  Ведь  всем  известно:  если  гестапо   арестует
кого-нибудь, то этому человеку уже не видать свободы.
   - Вы потому и застрелили унтер-офицера Рюккенфельда?
   - Не знаю, кого я застрелила. Было темно, в меня тоже стреляли. И Шалго
застрелили. Я только оборонялась. И я вполне могла бы убежать. Если  бы  я
не спрыгнула назад с забора в сад, вы бы никогда меня не схватили.
   - А куда бы вы делись?
   - Не знаю.
   - Если вы до этого не знали Шалго, то чего ради вы вернулись к нему? Вы
же должны были понимать, что вас схватят.
   Девушка пожала плечами.
   - Не знаю. Я видела, как он упал и застонал и я почувствовала,  что  не
могу оставить его в беде, а должна вернуться и помочь ему.
   - Мы были очень рады, что  вы  вернулись.  Вы  ведь  застрелили  нашего
унтер-офицера. Как вы думаете, какое вас ждет за это наказание?
   - Не знаю.
   - Петля, - спокойно проговорил майор. - Вы видели  когда-нибудь  казнь?
Страшное зрелище. - И он подробно стал описывать процесс повешения.
   Шликкен видел, что девушка дрожит всем телом, что лицо ее исказилось от
ужаса. Тогда он веско произнес:
   - Я имею возможность спасти вас. Я составлю протокол, в  котором  будет
записано,  что  лейтенант  Мольтке  жив,  а   унтер-офицера   Рюккенфельда
застрелил Шалго. Вас же он принудил,  угрожая  револьвером,  следовать  за
собой. Таким образом вы сможете спастись. Но цена этому такова: вы  должны
сказать, с кем вы связаны из руководства  коммунистического  центра,  куда
спрятали оружие, куда исчезла доктор Агаи, кого вы знаете из  коммунистов.
- Марианна не отвечала. Майор пододвинул свой стул  ближе  к  ней.  -  Кто
такой Нервный?
   - Не знаю.
   - От кого вы получили указание поехать в Хатван и сесть затем на  поезд
Мишкольц - Будапешт?
   - Я не ездила в Хатван.
   - Полицейские опознали вас.
   - Они меня с кем-то спутали.
   - Марианна, почему вы хотите умереть?
   - Я не хочу умирать.
   - Вас ожидают ужасные страдания. Поймите это.
   - Не мучайте меня, не мучайте...
   Шликкен позвал Курта.
   - Приведите из пятой заключенного номер один, - сказал он по-немецки.
   Через пять минут Буша уже сидел на ковре, неподалеку от девушки. Стоять
он не мог - ноги у него были забинтованы.
   - Эта девушка села в Хатване на поезд?
   Буша взглянул на Марианну.
   - Нет, не она. Эту девушку я никогда  не  видел.  У  той  были  длинные
светлые волосы.
   - Вы знаете доктора Агаи?
   - Нет, не знаю.
   - Что ж, ладно, Буша, но учтите, ваше упрямство будет  иметь  печальные
последствия.
   Бушу унесли назад в камеру. Шликкену было любопытно  посмотреть,  какое
впечатление произведет на девушку то, что она увидит Бушу. Однако Марианна
проявила полное безразличие. Когда дверь закрылась, Шликкен  повернулся  к
ней.
   - Марианна, - заговорил он тихим дружеским тоном. -  Вы  состоятельная,
образованная девушка,  и  я  просто  не  могу  представить  себе,  что  вы
коммунистка.   Я   принимаю    к    сведению,    что    вы    не    любите
национал-социалистский строй. И все же я делаю вам последнее  предложение:
расскажите  все  о  коммунистическом  движении,  и  даю  вам  слово,   что
немедленно после того, как вы дадите показания, я отправлю  вас  вместе  с
вашим женихом в Швейцарию. Через час я вернусь, и тогда  вы  скажете  свое
слово. Обдумайте ответ. Ставка - жизнь или смерть. Другого выбора нет.





   Когда Шалго пришел в себя, на душе у него стало очень скверно:  он  был
жив, а это его ничуть не радовало. Он ощупал себя. На груди  была  толстая
повязка.
   Он открыл глаза. В дверях стоял майор  Генрих  фон  Шликкен.  Шалго  не
удивился. Он знал, что Шликкен придет.
   Майор снимал перчатки, медленно, осторожно стягивая  их  с  пальцев,  и
смотрел на кровать. Увидев, что старший инспектор в сознании, он с улыбкой
поздоровался с ним.
   - Хэлло, Оси!
   Шалго было трудно двигать рукой, поэтому он не стал утруждать  себя,  а
лишь ответил улыбкой на улыбку.
   - Хэлло, Генрих! Как поживаешь? - Всеми силами  он  старался  сохранить
достоинство.
   - Отлично. А после того как профессор сказал, что твоя  жизнь  уже  вне
опасности, просто великолепно!
   Он так разговаривал с Шалго, точно за минувшие дни ничего не случилось.
Однако старший инспектор не обольщался дружеским тоном майора.
   - И я могу сказать то же самое: отлично. Есть у тебя с собой  конфетки?
Угости, пожалуй.
   - Колоссально! Но ты, дорогой мой Осика, по-видимому, все же болен, раз
просишь леденца.
   - Мне просто хочется пить. И я думал, что у  тебя  найдется  кисленькая
конфетка.
   - К сожалению, не захватил с собой. Завтра  принесу.  -  Он  с  улыбкой
посмотрел на покрывшееся испариной лицо старшего инспектора,  потом  вдруг
спросил: - Ты ведь, конечно, знаешь, что мы тебя повесим? Не  расстреляем,
а повесим. Веревка дешевле, чем пуля. Боеприпасы нужны на фронте.
   Шалго улыбнулся ему в ответ с безграничным спокойствием.
   - Я бы очень хотел, чтобы ты командовал отрядом моих палачей.
   Шликкен закурил сигарету.
   - Ты бы хотел этого? В самом деле?
   - Очень хотел бы. А если у тебя даже достанет мужества стать вблизи  от
меня, то я обещаю, что плюну тебе в глаза.
   - Я постараюсь стать поближе, Оси.
   - Ты трусливее, чем хочешь казаться. Не дыми мне под нос. По сути дела,
ты всегда был трусом. Я же сказал тебе: не дыми мне в лицо.
   - Прости, пожалуйста.  Профессор  сказал,  что  через  неделю  я  смогу
забрать тебя к нам в замок.
   Старший инспектор с мягкой улыбкой взирал на светловолосого  мужчину  с
бледным лицом.
   -  Послушай,  Генрих,   ты   еще   в   детстве   отличался   низменными
наклонностями. - Он хотел раздразнить Шликкена. - Низкие люди - трусы.  Ты
ведь прекрасно знаешь, что  я  не  боюсь  смерти,  а  ты  боишься.  Ох,  и
перетрусил бы ты на моем месте! Ты бы превратился в сморчка.
   - Этого еще долго ждать, - отмахнулся майор. - Ты до этого не доживешь.
   - И все же ты будешь скулить. Я сожалею, что  не  доживу  до  этого,  -
сказал Шалго. - Ради одного этого стоило бы пожить.
   - Оставим это, Оси, - бросил Шликкен. - Я рад, что  ты  такой  храбрый.
Если так, то скажи смело, когда ты стал коммунистом?
   Шалго улыбнулся и прикрыл глаза.
   - Я не коммунист.
   - Тогда почему же ты хотел помочь убежать Марианне Калди?
   - Я влюблен в эту девушку.
   - Ты просто не отваживаешься признаться, что стал коммунистом.
   - Я бы признался, если бы был им. Ты идешь не  по  тому  пути,  Генрих.
Если ты хочешь отгадать загадку Шалго, то тебе  надо  попытаться  пойти  в
другом направлении. Но ты не сможешь ее разгадать. У  тебя  для  этого  не
хватит извилин.
   - Почему ты стал предателем, Оси? - спросил майор.
   - Тебе все равно этого не понять, - промолвил Шалго.
   - И все же скажи мне. Я попытаюсь понять.
   - Представь себе, по улице бредет толстый Шалго. Вдруг  на  перекрестке
Большого кольца и улицы Дохань останавливается пролетка  и  с  ее  заднего
сиденья легко взмывает ангел божий. Над ним на небе вспыхивает  звезда,  а
на ней серп и молот, а вокруг моей  головы  загорается  и  начинает  сиять
нимб; пухленький ангелочек нежно целует меня в лоб. В то же время где-то в
вышине звучит глас: "Ты животное, ты скотина, Шалго. Или ты не видишь, что
стремишься к погибели? Мой гнев настигнет тебя даже в  пятой  квартире  на
третьем этаже дома номер три по улице Карпфенштейн. Остановись,  мой  сын,
пока не поздно. Воззрись на небо. Под этой звездой тебе суждена победа!"
   - Это привиделось Константину, - проговорил майор.
   - Ты лучше меня знаешь всякие легенды. Но самое интересное не  в  этом.
Ангел снова поцеловал меня,  пощекотал  лавровой  ветвью  мне  нос,  опять
опустился в  пролетку,  на  заднее  сиденье,  оправил  на  себе  одежду  и
простился со мной:  "Привет,  товарищ  Шалго!"  Потом  похлопал  по  плечу
извозчика и сказал ему: "А ну-ка, папаша, подхлестни-ка своего рысака, нам
еще нужно провернуть кучу дел". И они исчезли, а  я  остался  стоять.  Про
себя я бормотал: "Целую ручки,  мой  ангелочек",  и  сразу  в  мозгу  моем
прояснилось, и я понял, что мне нужно делать. Не дыми мне под нос.
   - Прошу прощения. И что же ты сделал? - поинтересовался Шликкен.
   - Я побрел  назад  по  улице  Доб  и  заглянул  к  Вишонтаи  пропустить
стаканчик вина. Прихлебывал я вино, а сам раздумывал о делах мирских.  Вот
так и случилось. А сейчас скажи, что тебе хочется знать. Если  ничего,  то
пошел к черту, потому что я хочу спать, а прежде чем заснуть, я  хотел  бы
помолиться.
   Шликкен бросил сигарету, потушил ее ногой и сказал:
   - У тебя своеобразный юмор, но весьма тяжеловатый. Давай, Оси, заключим
сделку. Забудем то, что произошло, и станем вновь хорошими друзьями.
   - Слава богу, и ты обладаешь  юмором.  Ну  что  ж,  послушаем,  что  за
сделка.
   - Заключим союз.
   - А Мольтке? Разве мой выстрел был не точен?
   - Его застрелила Марианна Калди. Донесения я  сам  напишу,  а  ее  счет
выдержит и Мольтке.
   - А какова цена всего этого?
   - Я просмотрел содержимое твоего сейфа. Многое ты сжег. Но я знаю,  что
и сожженный материал хранится у тебя в голове. Среди людей, фигурирующих в
наших списках, многие перешли на нелегальное  положение.  Скажи,  кого  ты
известил? О Калди мы знаем. Я нашел также данные относительно того, что ты
достиг определенных результатов по делу Кэмпбела. Вот хотя бы это.
   - И ты засвидетельствуешь письменно, что меня не повесят?
   - Разумеется.
   - Ты очень любезен, Генрих, но кончайте со  мной,  потому  что  если  я
выберусь отсюда, то больше вы меня в жизни не поймаете, а тебя я убью.
   Затем он закрыл глаза, и напрасно Шликкен ему еще что-то говорил  -  он
больше не отвечал.
   Кальман много слышал и читал страшных историй о гестапо и его  методах,
но то, что он сам испытал, превзошло все его представления. Один и тот  же
вопрос: "Где оружие?" -  кружил  над  ним,  словно  голодное  воронье  над
трупом. Потеря сознания спасала его от предательства.
   Когда Кальман пришел в себя, то у него было такое ощущение,  словно  он
лежит среди льдин. Перед ним стоял врач. Отблески света  сверкали  на  его
очках в золотой оправе и на игле,  которую  он  приготовил  для  инъекции.
Кальман не чувствовал укола, он даже не знал, что несколько часов пролежал
без сознания. Он ничего не знал. Или разве только то, что сейчас мозг  его
обрел ясность и он скоро умрет. Лицо у него онемело, окаменело от боли. Он
следил за своими мучителями. В глазах врача он прочел сочувствие.  Кальман
не знал, что ему впрыснули морфий, и удивлялся,  что  не  ощущает  никакой
боли. Он в полном сознании наблюдал за приготовлениями. Веревку пропускали
в блоки, врач говорил что-то, размахивая руками, говорил, что он, Кальман,
не вынесет, умрет. Врача выслали из комнаты. Кальман знал, что это  конец.
Это - предсмертное состояние. Как странно, ему еще нет двадцати пяти  лет,
а он должен умереть. Он закрыл глаза, подумал о Марианне, глубоко вздохнул
и сказал:
   - Отведите меня к господину майору, я дам показания.
   Его мучители прекратили свои приготовления. Лейтенант Бонер  подошел  к
нему. Он увидел, что из  глаз  лежащего  на  полу  человека  текут  слезы:
Кальман беззвучно плакал.


   Марианна тоже уже  не  могла  шевелиться.  Она  могла  только  плакать.
Положив изуродованные руки на живот, она горько плакала. Недавно у нее был
врач. Шликкен приказал ему привести девушку в состояние, которое позволило
бы снова допросить ее. Но врач доложил, что уже поздно,  девушке  осталось
жить считанные часы.
   - Дайте ей такую порцию морфия, чтобы она выдержала еще один допрос.
   - Ей немедленно нужно сделать операцию.
   Шликкен отрицательно покачал головой.
   Марианна стала умолять врача избавить ее от дальнейших мучений. Капитан
Мэрер впрыснул ей в руку морфий. Он долго  колебался,  вот-вот  готов  был
избавить ее навсегда от страданий, но в последний момент одумался. Нет, он
не может решиться на это. Не может убить человека. Руки  у  него  невольно
сжались в кулаки, и он  поспешно  вышел  из  камеры.  Марианна  лежала  на
соломе; по ее исказившемуся от боли лицу  текли  теплые  слезы,  растворяя
засохшую на коже кровь. Постепенно  она  успокоилась.  И  вдруг  открылась
дверь и в камеру втолкнули Илонку. Платье на девушке было все разорвано  и
висело лохмотьями, открывая обнаженную грудь.  Илонка  рухнула  на  солому
рядом с Марианной и застонала. Когда она приподнялась,  Марианна  увидела,
что лицо у нее все  в  синяках  и  кровоподтеках.  Ей  захотелось  обнять,
прижать к себе Илонку, но у нее не хватило сил пошевельнуться.  Илонка  же
была обессиленная и равнодушная; она  только  тогда  встрепенулась,  когда
посмотрела на Марианну. И разразилась горькими рыданиями.
   - Я не могу больше!
   Превозмогая страшную боль, Марианна все же протянула руку и привлекла к
себе Илонку.
   - Бедняжка моя! От тебя-то они чего хотят? - Ласково и  нежно  Марианна
стала гладить густые пышные волосы девушки. - Тебя за что избивали?
   - За то, что я не знаю, куда спрятал Пали оружие, - зашептала Илонка. -
Что мне делать, барышня? Я не знаю, где оружие. Они забьют меня насмерть.
   - А если бы ты знала, где оружие, ты бы сказала?
   - Нет, не сказала бы, - прошептала девушка. - Я ненавижу их!
   - Их и надо ненавидеть, Илонка. Очень ненавидеть... А что с Рози?
   - Ее отпустили... Я не решалась сказать вам, барышня,  а  теперь  очень
жалею, что не сказала... очень жалею. Рози всегда подсматривала  за  вами.
Когда вы по нескольку дней не бывали дома, она каждый день звонила вам  по
телефону на квартиру на улице Вам. Она и тогда следила из кухни, когда  вы
изволили принести домой тот тяжелый чемодан с оружием.
   - Я не приносила никакого чемодана,  Илонка.  Рози  или  ошиблась,  или
солгала.
   - Но я тоже видела, потому что она  меня  позвала  к  окну.  Правда,  я
сказала, что ничего не заметила. Я знаю, что вы не  доверяли  мне,  потому
что я никогда не заискивала, как Рози. Но я  своими  глазами  видела,  как
Пали взял чемодан из ваших рук. Я точно помню, что и в комнате  он  стоял,
под письменным столом. Пусть меня убьют из-за этого чемодана, но мне-то уж
вы не говорите, что ничего не приносили с собой.
   Марианна молчала. А Илонка тихо продолжала:
   - Что с нами будет?
   - Не знаю, Илонка. Ты веришь в бога?
   - Верю, барышня.
   - Тогда молись.
   Марианна закрыла глаза. Она чувствовала, что слабеет. Ее  очень  утомил
разговор. И тогда она вновь заплакала, но  Илонка  не  слышала  ее  плача.
Марианна плакала безмолвно, погрузившись в воспоминания...


   При виде Кальмана Шликкен невольно содрогнулся.
   Шликкен вернулся к письменному столу и сел на стул. Выдвинув  ящик,  он
стал шарить в нем, говоря тем временем:
   - Я искренне жалею вас, Пал Шуба. Но  поймите:  ваша  невеста  Марианна
Калди - опасная коммунистка. Она выполняла обязанности связной. Мы  должны
знать, с кем она была связана. Помогите нам.
   Кальман лежал на полу. Сделанная ему  инъекция  морфия  еще  продолжала
действовать: он не чувствовал боли, однако ни стоять, ни сидеть  на  стуле
не мог.
   - Я ненавижу коммунистов, - хриплым, срывающимся голосом произнес он. -
Я не знал, что Марианна коммунистка. За что вы мучаете меня?  -  Он  начал
горько плакать и с трудом продолжал: - Если Марианна коммунистка,  я...  я
отрекаюсь от нее, я не хочу быть  изменником...  Господин  майор,  я  хочу
жить.
   Шликкен обратился к нему дружелюбным тоном:
   - Ну, Шуба, возьмите  себя  в  руки.  Ничего  страшного  не  случилось.
Успокойтесь...
   - Господин майор, прошу вас,  поместите  меня  в  одну  камеру  с  моей
невестой. От нее я узнаю все; она раскроет мне свои связи,  назовет  имена
коммунистов. Спасите меня, господин майор. Дайте мне возможность  доказать
свою верность.


   Глубокая, рыхлая тишина поглотила их беззвучные рыдания.
   Прислонившись спиной к сырой стене, Кальман держал  на  коленях  голову
девушки. Они оба знали, что умрут, но не говорили  о  смерти,  не  утешали
друг друга, не произносили слов надежды, инстинктивно понимая, что  сейчас
все слова ободрения  были  бы  ложью,  бессмысленной,  пустой  фразой.  Их
молчание было красноречивее  всех  слов;  даже  молча  они  понимали  друг
друга...
   Кальман не отрывал взгляда от лица Марианны. Из глаз ее текли слезы.  А
он уже не мог плакать.
   - Марианна, -  тихо  позвал  Кальман.  Девушка  открыла  глаза.  -  Мне
показалось, что ты заснула.
   - Кальман, - хрипло прошептала девушка, - ты  должен  сказать  им,  где
оружие. Теперь это уже не имеет значения. И  назови  два  имени:  Резге  и
Кубиш.
   - Ничего я не скажу.
   - Ты можешь это сделать. Они уже в Словакии.
   Кальман  не  отвечал.  Они  долго  молчали.  Черты  лица   у   Марианны
заострились.
   - Кальман...
   Он нежно погладил горячий лоб девушки.
   - Я думала, когда кончится война, мы весь день от зари до  зари  станем
бродить по городу. Затемнения не будет. Хорошо бы знать, что  будет  после
войны... - Последние слова ее еле  можно  было  расслышать.  Глаза  у  нее
закрылись.
   Взгляд Кальмана был устремлен на исчерченную тенями  стену,  голос  его
звучал словно издалека:
   - Будет много счастливых и очень много несчастных  людей.  Люди  начнут
работать, сначала усталые, через силу, а потом и в  полную  силу.  Молодые
будут любить друг друга, будут счастливы, женщины  будут  рожать  детей...
Наверно, будет что-нибудь в этом роде.
   Марианна не отвечала. Кальман  решил,  что  она  дремлет,  и  продолжал
говорить тихо, нежно, уставившись взглядом в  грязно-белую  стену,  словно
читая на ней все то, что он предсказывал. Он не  знал,  что  Марианна  уже
была мертва...
   Кальман,  когда  его  вывели  из  камеры,  решил,  что  при  первой  же
возможности покончит с  собой.  Но  вот  сейчас,  наблюдая  за  Шликкеном,
сидящим на столе, он почувствовал, что должен жить, что он до тех  пор  не
может, не имеет права погибнуть, пока не убьет майора.
   - Ну-с, Шуба... Так вы узнали что-нибудь? - спросил Шликкен.
   Кальман склонил голову.
   - Оружие в котельной, - тихо сказал он.
   - В котельной на вилле?
   - Да.
   - Великолепно! Замечательно, Шуба! - воскликнул восхищенный Шликкен.
   - Она назвала два имени. Вероятно, оба - клички, - продолжал Кальман. -
Резге и Кубиш. Третьего имени она уже не смогла произнести. Умерла...
   - Резге и Кубиш?  -  спросил  возбужденный  майор.  Кальман  кивнул.  -
Превосходно. - Шликкен встал и заходил по комнате.
   - Что со мной теперь будет, господин майор?
   - Действительно, - промолвил Шликкен. -  Действительно,  что  делать  с
вами? В данный момент вы паршиво выглядите, в таком виде  я  не  могу  вас
выпустить. Мы должны подлечить вас. Вы ведь жили на вилле  Калди,  не  так
ли?
   - Да, я жил там, господин майор.
   - К сожалению, вы туда не сможете вернуться. Мы заняли виллу. Сейчас ее
перестраивают, а через несколько дней мы  переедем  туда.  А  пока  я  вас
отправлю в госпиталь, и там вас подлечат. Если бы я в таком виде  выпустил
вас на люди, венгры составили бы плохое мнение о гестапо. А мы можем вести
себя и дружески.





   Вот уже несколько недель,  как  Кальман  был  прикован  к  постели.  Он
находился в закрытом отделении гарнизонного военного госпиталя. Его  лечил
доктор Мэрер. Кальман был узником;  венгерский  медицинский  персонал  мог
общаться с ним только в присутствии эсэсовцев, говоривших по-венгерски,  -
венграм разговаривать с Кальманом запрещалось.
   Только при вечернем обходе он имел возможность беседовать с Мэрером.  В
это время охранника не было - за врачом ему не нужно было следить. Вначале
они говорили только о нейтральных вещах, однако как-то разговор  зашел  на
более щекотливые темы.
   - Когда я поправлюсь? - спросил Кальман.
   - Надеюсь, скоро. У вас крепкий организм.
   - Весь госпиталь занят немцами? - спросил Кальман.
   Мэрер что-то  записывал  в  больничную  карту;  не  глядя  на  молодого
человека, он ответил:
   - Нет, не весь, а только часть. Но все равно отсюда нельзя  сбежать.  -
Он повесил на кровать больничную карту,  повернулся  и  подошел  ближе.  -
Коридор отделен железной решеткой, - проговорил  врач  значительно.  -  Во
дворе под окном также вооруженный пост.
   - На основании чего вы,  господин  доктор,  думаете,  что  я  хотел  бы
сбежать?
   - На вашем месте я вел бы себя так же и  был  бы  очень  рад,  если  бы
нашелся доброжелатель, который предупредил бы меня о трудностях.
   Кальман пытался отыскать взглядом железные решетки, но вместо них видел
только занавеси затемнения.
   - Вы, господин доктор,  должны  быть  заинтересованы  в  том,  чтобы  я
убежал, - сказал Кальман.
   - Вот как... Почему же это? - удивился Мэрер.
   - Потому что после войны я буду свидетельствовать  в  пользу  господина
доктора.
   Врач покачал головой.
   - Не понимаю. Почему  вы  хотите  свидетельствовать  в  мою  пользу.  И
вообще, зачем мне-понадобятся свидетели?
   - После войны всех гестаповцев будут  судить  за  пытки  и  уничтожение
людей. И господина доктора тоже, ведь вы врач особой  команды.  С  помощью
кого вы докажете, что вы гуманист? Из тех, кто арестован Шликкеном  и  его
людьми, никто не  останется  в  живых.  Тот,  кто  смог  выдержать  пытки,
погибнет в концентрационных лагерях.
   - Я не принимаю участия в пытках, - сказал врач.
   - Вы только лечите несчастных, чтобы они могли вынести новые допросы  с
пытками.
   - А что же мне делать? По-вашему, я должен ускорять их смерть?
   - Я не утверждаю этого. Но вы должны бы все  сделать  для  того,  чтобы
осталось хоть несколько  человек,  которые  после  войны  могли  бы  стать
свидетелями.
   - Вы так уверены в том, что Германия проиграет войну?
   - Я - да, но и господину доктору следует учитывать такую возможность.


   В начале апреля начались бомбардировки  города.  Больных  из  закрытого
отделения не уводили в убежище. Но Кальман без  всякого  страха  лежал  на
своей койке и равнодушно слушал гулкие разрывы бомб, лающий голос зениток,
наплывающее гудение авиационных моторов. С каким-то  странным  злорадством
он наблюдал за коренастым эсэсовцем с детским  лицом,  который  вздрагивал
при каждом разрыве. Кальману казалось, что охранник молится про себя.
   В комнату вошел Мэрер. Он был в мундире, точно только что  вернулся  из
города. Врач отослал солдата в бомбоубежище.  Когда  дверь  закрылась,  он
подошел к койке Кальмана и, бросив фуражку на стул, сказал:
   - Послушайте, я устрою вам побег. Но вы должны взять с собой и меня.
   Кальман поднял глаза на врача. Он был удивлен.
   - Господин доктор, я не хочу бежать!
   - Не хотите?! Завтра вас заберут отсюда.
   - И тогда - нет... Словом, в данный момент я  не  могу  сказать  ничего
другого. Я очень рад, что вы хотели помочь  мне,  но  я  не  могу  бежать.
Надеюсь, когда-нибудь я смогу вам объяснить почему.
   - Ничего не понимаю. Тогда какой смысл был...
   -  Догадываюсь,  что  вам  непонятно.  Но  обещаю  вам,  что  в  случае
необходимости я буду свидетельствовать в вашу пользу.
   Мэрер был в замешательстве.
   - Я все уже подготовил. Пойдемте...
   - Я не могу уйти отсюда.
   Кальман решил дождаться предложения Шликкена. Он рассуждал так:  самому
ему терять нечего. Но он должен известить дядю Игнаца;  это  сейчас  самое
важное.
   - Тогда что же нам делать? - спросил Мэрер.
   - Я хочу попросить вас об одном одолжении, господин  доктор,  -  сказал
Кальман, глотнув воды, и посмотрел в окно. Снаружи уже была  тишина,  хотя
отбоя воздушной тревоги еще не дали.
   - Я с удовольствием помогу вам.
   - Я лежал в клинике по улице Тома, -  проговорил  Кальман.  -  Разыщите
там, пожалуйста, главного врача - он лечил меня - и  расскажите  ему,  что
случилось со мной и моей невестой.
   - Он знал вашу невесту? - поинтересовался Мэрер.
   - После моего выздоровления он  устроил  меня  садовником  на  виллу  к
Калди. Господин главный врач не только лечит больных, но и после того, как
они поправятся, заботится о них... А вообще-то он любит Гейне и Гете.
   Когда Мэрер удалился, Кальман с известным беспокойством стал  думать  о
своей дерзости. Потом решил, что принять предложение о побеге было бы  еще
большим легкомыслием. Он обязан послать донесение дяде Игнацу,  а  посылка
такого донесения всегда связана с риском.
   На следующий день утром его перевели из гарнизонного госпиталя на виллу
Калди. Из окна машины он сумел заметить, что в  четырех  углах  территории
сада  установлены  наблюдательные  вышки  с  прожекторами.  Его  несколько
ошеломило это зрелище: он не предполагал, что гестапо  работает  настолько
откровенно. Вместе с тем это навело его на мысль, что на  вилле  размещена
только группа, осуществляющая допросы; отделы же разведки и  контрразведки
находятся где-то в другом месте. По-видимому,  он  просчитался.  Когда  он
отказался от побега и принял предложение Шликкена, то  рассудил,  что  его
"работа на немцев" будет выгодна движению Сопротивления, потому  что  если
его вовлекут в качестве агента гестапо в разведывательную деятельность, то
он будет иметь возможность узнавать о планируемых  акциях  и  извещать  об
опасности участников движения. Но он заблуждался. Впрочем, теперь уже  все
равно, совершенно все равно. Если ему  суждено  погибнуть,  то  он  найдет
случай захватить с собой на  тот  свет  и  Шликкена.  Мэрер  исполнил  его
просьбу и дал ему две ампулы цианистого калия - это его очень ободрило.
   Машина остановилась у главного входа. Кальман внимательно  наблюдал  за
всем. То, что он заметил, дало ему возможность предположить, что на  вилле
по крайней мере пятнадцать эсэсовцев. А вместе  с  начальником  караула  и
разводящими охрана может насчитывать и восемнадцать - двадцать человек. Но
где же размещено столько людей?
   Его  повели  по  знакомой  лестнице.  Библиотека  Калди,  насчитывавшая
пятнадцать тысяч томов, исчезла.  Против  двери,  ведущей  в  кабинет,  за
длинным столом сидели трое мужчин и  одна  полная  женщина  с  соломенного
цвета волосами. Все в гестаповской форме.  В  конце  стола  стоял  полевой
телефон, а по комнате в разных направлениях было протянуто  много  цветных
проводов.
   Шликкен вышел на минуту, с улыбкой поздоровался с Кальманом, однако  не
подал ему руки. Потом он что-то шепнул одному из  гестаповцев  на  ухо  и,
сказав Кальману, что сию минуту освободится, вернулся в комнату.
   Сидевший у письменного стола Шликкена тонкошеий и  длинноногий  капитан
Тодт,  одетый  в  темно-серый  гражданский  костюм,   перелистывал   своим
костлявым  пальцем  записную  книжку.  Шликкен  достал  из   металлической
коробочки леденец и сказал:
   - Я слушаю вас, господин капитан.
   - По сообщению белградского центра, - докладывал Тодт, - село Велика  и
его окрестности находятся под контролем  хорватских  партизанских  частей.
Исполнение вашего задания не представляется возможным: мать Пала  Шубы  не
могут доставить в Будапешт. Однако была  мобилизована  местная  агентурная
сеть для выяснения, проживает ли  в  настоящее  время  в  селе  упомянутая
женщина. Я был лично в  оперативном  управлении  министерства  обороны.  В
результате нескольких дней работы...
   -  Докладывайте  по  существу,  господин  капитан.  Меня   никогда   не
интересует,  сколько  дней  вам  понадобилось  поработать,  чтобы   добыть
необходимые сведения. Продолжайте.
   - В ходе оборонительных боев второй разведывательный  батальон  первого
полка в районе Урыв - Коротояк  был  разгромлен.  Семьдесят  три  процента
офицерского состава погибли героической смертью, остальные попали в  плен.
Два-три офицера вернулись в тыл, но установить их фамилии...
   - Служил там фельдфебель Пал Шуба из юнкеров? - нетерпеливо прервал его
майор.
   - Да, служил. Он был ранен и направлен в Киевский госпиталь, а оттуда -
в Будапешт, в клинику по улице Тома.
   Шликкен становился все более нетерпеливым.
   - Вы запросили в прокуратуре дело Борши?
   - Прошу, господин майор. - Тодт раскрыл портфель, лежавший  у  него  на
коленях, и достал из него две папки.
   - Ладно, все нормально, Тодт. Имеете ли вы что-либо доложить о  клинике
на улице Тома?
   - Я еще не получил подробного описания места.
   Когда Кальман вошел, Шликкен уже сидел за столом и задвигал ящик,  куда
убрал папки.
   - Заходите смелее, Шуба. Посмотрим,  как  вас  подлечил  доктор  Мэрер.
Прошу вас, друг мой, садитесь. - Кальман сел, оправил свои измятые  брюки.
- Хотите сигарету? Или конфетку?
   - Если позволите, сигарету. Благодарю вас. Но у меня и спичек нет.
   - Важно, что у вас есть легкие, - смеясь, проговорил майор. - Ловите.
   Кальман ловким движением поймал коробок спичек и сказал:
   - Еще немного, и я бы их все выплюнул. - Он закурил.
   - Ничего, Шуба. Трудное позади. Вы сами убедитесь,  что  мы  не  только
_так  работаем_.  Наши  действия  всегда   согласуются   со   временем   и
пространством. Кстати, какое у вас мнение о докторе Мэрере?
   - Я весьма благодарен ему. - Кальман глубоко затянулся. - Я не очень-то
верил, что вновь стану человеком.
   Шликкен закурил сигарету.
   - Видите ли, Шуба, я  не  делаю  тайну  даже  из  того,  что,  пока  вы
находились в госпитале, я основательным образом изучал вас.  Я  знаю,  что
после выздоровления вы изъявили добровольное желание вернуться на фронт.
   - Совершенно справедливо, господин майор.
   - Итак, я вас не принуждаю -  ведь  вы  просили  дать  вам  возможность
доказать  свою  преданность  и  патриотические  чувства.  Я  даю  вам  эту
возможность. Мы берем вас на службу в гестапо внештатным  сотрудником.  Вы
согласны на это, Шуба?
   - Согласен, господин майор. Какова будет моя задача?
   - Сначала нужно исполнить  некоторые  формальности.  Я  дам  вам  перо,
чернила, лист бумаги. А вы  напишите  прошение  о  приеме.  Адресуйте  его
командованию гестапо.
   - И каково должно быть его содержание?
   - А это вы сами должны  знать.  Напишите,  почему  вы  хотите  бороться
против коммунистов и их приспешников.
   - Понял, господин майор. Сейчас написать?
   - Разумеется.
   Так Кальман под именем Пала Шубы стал агентом  гестапо.  У  него  взяли
отпечатки пальцев, сфотографировали его и дали ему  подписать  вербовочное
заявление.  Когда  с  административными  формальностями  было   покончено,
Шликкен сообщил ему, что пока он будет жить в  своей  комнате  -  там  все
оставлено так, как было раньше, даже свою одежду он найдет в шкафу.
   Придя в свою комнату, Кальман сел  на  край  кровати  и  задумался.  Он
внимательно  оглядел  мебель.  Немцы,  наверно,  тщательно  обыскали   всю
комнату, и все же он был убежден, что его револьвер они не  нашли,  потому
что в противном случае его, конечно, стали  бы  допрашивать,  допытываясь,
где он его взял и зачем  ему  нужно  оружие.  Только  он  хотел  встать  и
посмотреть, на месте ли револьвер,  как  дверь  неслышно  отворилась  и  в
комнату вошла Илонка. Кальман от неожиданности опешил; он  так  и  остался
сидеть на кровати, удивленно глядя на улыбавшуюся немного грустной,  но  в
то же время счастливой улыбкой девушку.
   - Как ты попала сюда? - спросил он и посадил ее рядом с собой.
   Илонка подняла на него свои кроткие карие глаза.
   - Пришлось. Я должна была согласиться остаться здесь и  убирать,  иначе
меня интернировали бы. Господин майор сказал, что, если я не соглашусь, он
отправит меня в лагерь. Что было мне делать? Они сильно избили меня, Пали,
и я очень боялась.
   - Они заставили тебя что-нибудь подписать?
   - Какую-то бумагу, но я даже не знаю, что в  ней  было.  Не  надо  было
подписывать?
   Кальман погладил руку Илонки.
   - Все равно. Беды в этом нет, Илонка.





   Кальман сидел на  соломе,  прислонившись  спиной  к  сырой  стене.  Его
товарищ по заключению, представившийся ему под фамилией Фекете, равнодушно
вышагивал по камере. Это был высокий  мужчина  лет  тридцати,  грузный,  с
рыжими волосами, падавшими на лоб; он слегка прихрамывал  на  левую  ногу.
Его длинный нос почти касался верхней губы, обезображенной шрамом,  отчего
зубы были видны, даже когда рот был закрыт.
   - Вас зовут Пал Шуба? - переспросил он и остановился под лампой.
   - Да, вы не ослышались, - ответил Кальман и наклонился вперед, так  как
у него мерзла спина. - Холодно здесь. А вы не мерзнете?
   - Я потому и прохаживаюсь, что мерзну, - сказал Фекете и откинул со лба
волосы. - Но  двигаться  здесь  надо  с  умом:  воздух  тут  убийственный.
Чувствуете? Тяжелый, так и давит тебе на грудь.
   - Тогда не двигайтесь. Садитесь. Ваше счастье, что у  вас  не  отобрали
пальто.
   Фекете сел, пододвинулся поближе к молодому человеку. Горько улыбнулся.
   - Счастье... Если это называть счастьем, то вы правы. - Он взглянул  на
Кальмана и сладко зевнул. При этом широко  раскрыл  рот,  правда,  тут  же
прикрыв его ладонью. Но Кальман успел заметить у него  во  рту  штук  пять
золотых коронок. - Спать хочется, -  протянул  Фекете.  -  Всю  ночь  меня
допрашивали. Они же по ночам забавляются с людьми.  -  Он  потер  небритый
подбородок. Кальман обратил внимание на его грязные руки.
   - Здесь не дают умываться? - поинтересовался он.
   - Дают. Но только нужно очень спешить.  Торопят,  словно  я  у  них  на
поденной работе.
   - Вы рабочий?
   - Слесарь.
   - Когда вас арестовали?
   - Шесть недель назад. А вас?
   - В прошлом месяце. Восемнадцатого вечером.
   - И с тех пор вы здесь?
   - Меня содержали на Швабской горе, а потом в гарнизонном  госпитале,  -
сказал Кальман.  -  Со  мной  так  любезно  беседовали,  что  после  этого
несколько недель лечили в госпитале.
   Мужчина уставился в бетонный пол, посапывал и молчал.  Потерев  тыльной
стороной ладони нос, он сказал:
   - Звери. А на чем вы попались, за что вас сцапали?
   - Меня стали угощать кренделем с маком, - отшутился Кальман, - а  я  не
пожелал его есть.
   - Ага, понятно, - улыбнулся мужчина и взглянул на Кальмана. - А  у  вас
какая профессия?
   - Я садовник. Окончил сельскохозяйственную школу. А вы на каком  заводе
работали?
   - Когда-то я работал на заводе "Ганц". Много лет назад.  А  с  тридцать
седьмого года значусь в "черном списке".
   - На что же вы живете? -  полюбопытствовал  Кальман  и  оглядел  своего
товарища по заключению.
   - Случайной, поденной работой. Год назад меня призвали в  армию.  Но  я
уклонился от этого и скрывался.
   - Вас повесят, - убежденно проговорил Кальман. -  Повяжут  вам  на  шею
отличный пеньковый галстук.
   - А вас что ж, не повесят?
   - Пожалуй, мое дело  прояснилось.  Думаю,  я  скоро  буду  на  свободе.
Впрочем, меня это не интересует. - Кальман растянулся на соломе,  подложив
руки под голову. - А одеял здесь не дают?
   - Нет. Как понять, что вас это не интересует? Что вас не интересует?
   - Ничего не интересует. Вам это кажется странным?
   - Да, странным.
   Мужчина наклонился к Кальману и спросил, понизив голос:
   - Скажите, почему  вас  не  интересует  жизнь?  Вы  говорите,  что  вас
выпустят на свободу. Я бы от радости готов был разбить себе зад о бетон.
   - Возможно. А я нет. Я страдаю эпилепсией. Вы знаете, что это такое?
   - Человек вдруг падает, и у него идет пена изо рта.
   - Говорят. Я ничего не помню.
   - И поэтому у вас такое настроение?
   - Поэтому тоже. И по другой причине. - Кальман зевнул. - Тут когда дают
ужин?
   - По-разному. Услышите, когда начнут стучать котелками.
   - И много дают?
   - Когда как. Сушеного гороха - достаточно.
   - Я проголодался.
   - А я если и поем, то совсем малость. Я вообще мало ем.
   - Однако, несмотря на отсутствие аппетита, вы еще в теле.
   - Не завидуйте. Я страдаю отечностью.
   - Пусть черт вам завидует, а не я. Я даже этим  мерзавцам  не  завидую,
хотя они жрут шоколад  и  пьют  французский  коньяк.  Но  когда-нибудь  им
придется попоститься.
   - Хорошо бы дожить до этого.
   - Если вы дезертир, то вам не дожить. На  фронте  дезертиров  стреляли,
как зайцев.
   - Вы были на фронте?
   - Лучше бы и там не был. Тогда бы я  был  сейчас  совершенно  здоров...
Н-да, холодно. Вы как переносите холод?
   - Плохо.
   - Попробую поспать, - проговорил Кальман и повернулся лицом к стенке.
   - Не ложитесь, - сказал  ему  Фекете.  -  Сейчас  нужно  будет  вынести
парашу. День вы будете выносить, день - я.
   - Если хотите, я каждый день  буду  выносить.  Но  сегодня  вечером  вы
вынесите.
   - Почему именно сегодня вечером?
   - Потому что завтра вечером я буду уже  свободен.  Майор  сказал,  -  с
ухмылкой ответил Кальман.
   - Тогда сегодня вам и выносить парашу.
   Кальман  оперся  плечом  о  стену  и  стал   прислушиваться   к   звуку
открывающихся дверей. "Полон дом узников", - подумал он. Вдруг он  услышал
шаркающие шаги и странное, протяжное пение:

   Вот жених идет-бредет, солнце жаркое печет...

   - Цыц! - заорал охранник, и  послышался  свист  резиновой  дубинки,  но
неизвестный продолжал петь:

   Тот, кого ты ждешь на свадьбу,
   приближается к тебе.

   Снова донеслись  звуки  ударов.  Шаги  приблизились  к  двери.  Кальман
отчетливо слышал, как поющий сказал нежным голосом по-немецки:
   - Милое дитя, если ты не оставишь меня в покое, я вылью тебе на  голову
дерьмо из этой параши.
   - Сумасшедший снова куражится, - прошептал Фекете. - Дождется, что  его
забьют до смерти.
   - Кто этот сумасшедший? - заинтересовался Кальман.
   - Хорошо, что мне только один  день  довелось  пробыть  с  ним  вместе.
Невыносимый тип, - сказал Фекете.
   - Коммунист?
   - Нет, бывший сотрудник контрразведки Оскар Шалго.


   ...Кальман проснулся от звука сирен воздушной тревоги.  В  камере  было
темно. Он осторожно пошарил вокруг себя. Окликнул своего  товарища.  Никто
не ответил. Глубокая тишина царила кругом. И вдруг словно небо раскололось
и земля разверзлась: все  загремело,  затрещало,  загудело,  задребезжало;
бетонный пол заходил у него под ногами.  Потом  эти  оглушительные  звуки,
доносившиеся снаружи, покрыл истеричный, ужасающий вой запертых узников.
   На несколько минут воцарилась тишина, узники тоже замолчали, и тогда он
отчетливо услышал, как кто-то бежит по коридору. Дверь в камеру открылась,
охранник  посветил  фонарем.  В  луче  света  Кальман  на  минуту   увидел
шатающуюся фигуру Фекете.  Когда  же  вновь  возобновилась  бомбежка,  его
товарищ уже лежал на соломенной подстилке и стонал.
   - Что с вами? - спросил Кальман. Совсем близко от себя он слышал  стоны
мужчины, его горячее дыхание обдавало ему лицо. Кальман почувствовал запах
ментола.
   - Еще одну такую ночь мне не выдержать, - задыхаясь, проговорил Фекете.
   - Вас пытали? Помочь вам чем-нибудь?
   - Чем вы могли бы помочь?
   - Всем, что в моих силах.
   - Я не знаю, кто вы такой.
   - Вы видели мои ноги?
   - Видел.
   - И голову мою видели?
   - И голову видел.
   - Как вы думаете, они искалечили меня просто так, шутки ради?  Но  если
вы мне не доверяете, могу и  не  помогать.  Я  думал,  что  вы,  возможно,
захотите известить кого-нибудь.
   - А если вас спросят, передавал ли я что-нибудь через вас?
   Кальман потянулся и схватил Фекете за руку.
   - Послушайте, я не цыган, чтобы божиться. Или вы верите мне,  или  нет.
Вы сидели  в  тридцать  седьмом  и  знаете,  что  передача  таким  образом
сообщения связана с риском - ведь я могу оказаться и провокатором. Но я не
провокатор. Либо вы верите этому, либо нет.
   Наступила долгая пауза; слышалось только тяжелое  дыхание  и  негромкое
постанывание Фекете.
   - Если вы выдадите меня, пусть вам никогда не знать больше счастья.
   - Оставьте эти глупости, - рассердился Кальман. Ему почему-то стало  не
по себе. Его сбивал с толку  ментоловый  запах  изо  рта  собеседника.  Он
напряженно думал.
   - Я дам вам адрес, - прошептал Фекете.  -  Ракошхедь,  улица  Капталан,
восемь. Не забудете?
   - Говорите смело. - Губы Кальмана непроизвольно растянулись  в  улыбку.
Он готов был рассмеяться от радости, так как был уверен, что  его  товарищ
по камере играет и говорит  неправду.  -  Разыщите  Виолу.  Передайте  ему
следующее: "Пилот прыгнул с высоты семьсот пятьдесят  метров.  Парашют  не
раскрылся.   Надо   использовать   запасной".   Расскажите,   при    каких
обстоятельствах вы со мной встретились... И еще: "Волос попал в суп, но  я
не выплюнул".
   - Понял.  Итак,  Виола,  Ракошхедь.  Улица  Капталан,  восемь.  Семьсот
пятьдесят метров, парашют, запасной парашют и, наконец, волос в супе.
   - Будьте осторожны. Когда вы выйдете отсюда, за  вами  наверняка  будут
следить. Так что смотрите не наведите на след Виолы немцев.
   - Доверьтесь мне... Меня не так-то легко провести.
   Все это он произнес таким самоуверенным тоном, точно выиграл битву.
   На рассвете Кальмана  повели  на  допрос.  Когда  он  переступил  порог
комнаты Шликкена, у него  зуб  на  зуб  не  попадал.  Майор  встретил  его
приветливо.
   - Сейчас я угощу вас не конфеткой,  -  проговорил  он,  -  а,  если  не
откажетесь, настоящим  французским  коньяком.  -  Ну-с,  так  чего  же  вы
добились?
   - Немногого, но, может  быть,  вам  удастся  это  использовать.  Фекете
попросил меня навестить человека по имени Виола. Адрес:  Ракошхедь,  улица
Капталан, восемь; передать ему следующее... -  И  Кальман  слово  в  слово
повторил Шликкену текст сообщения. - Вообще же,  -  продолжал  Кальман,  -
этот человек сказал мне, что он коммунист.
   Майор очень оживился.
   - Милейший, и вы еще говорите, что мало чего добились! Да ведь  это  же
колоссально! Вы знаете, кто такой этот Виола?  Мы  же  вот  уже  несколько
месяцев охотимся на него!
   Кальман, ошеломленный, слушал майора. Неужели  он  ошибся?  А  ведь  он
готов был поклясться жизнью, что Фекете не коммунист, а провокатор...


   Однажды рано утром - в ту ночь Шликкен ночевал на вилле - он  вызвал  к
себе Кальмана.
   Шликкен пил коньяк; он угостил и Кальмана. Тот охотно  выпил.  Поставил
рюмку на стол и  вопросительно  посмотрел  на  майора.  Шликкен  ходил  по
комнате, сосредоточенно о чем-то думая;  его  сафьяновые  комнатные  туфли
шлепали по полу.
   - Я даю вам важное задание, Шуба,  -  сказал  он,  остановившись  возле
сейфа и повернувшись к Кальману.
   Однако их разговор был прерван приходом капитана  Мэрера.  Лицо  майора
просветлело, и Кальману бросилось в глаза,  насколько  предупредительно  и
дружески  Шликкен  приветствовал  Мэрера.  Майор   подскочил   к   Мэреру,
поздоровался за руку, обнял и дружески похлопал по плечу, прося извинения,
что в такую рань вызвал его к себе.
   - Дорогой Эрих, - сказал майор, - прошу тебя,  хорошо  забинтуй  правую
руку нашему другу. Вообрази, что у него перелом руки.
   Кальман не понимал, для чего это нужно.  Он  снял  пальто,  и  Мэрер  с
помощью Шликкена ловко забинтовал  ему  правую  руку,  да  так,  что  даже
пальцев не стало видно.
   - Великолепно, - сказал майор. - А теперь, будь любезен, подвяжи руку.
   Кальману подали пиджак, но забинтованную руку невозможно было просунуть
в рукав. Кальман хотел было заговорить с врачом, однако  это  не  удалось,
так как Шликкен и его помощники ни на миг не оставляли их одних.
   Мэрер ушел. Шликкен проводил его до дверей.  Кальман  слышал,  что  они
говорили об отце Мэрера. В это время капитан Тодт свернул иллюстрированный
журнал "Зиг" и засунул в левый карман пиджака Кальмана.
   - Смотрите не выроните, - сказал он, - понадобится.
   Кальман кивнул: он чувствовал себя растерянным.
   - Вы знаете, где ресторан "Мокрый суслик"? - спросил майор.
   - Знаю, господин майор. - У него чуть было не сорвалось с языка, что  в
годы учения в университете он часто бывал в этом ресторанчике.
   - Хорошо, - сказал Шликкен. - Хорошо, очень хорошо. В одиннадцать часов
вы зайдете в ресторан и  пробудете  там  до  двенадцати.  К  вашему  столу
подсядет мужчина и передаст вам письмо. Для того, чтобы вам было  понятно,
о чем идет речь... - Он указательным пальцем потер  подбородок.  -  Йозеф,
объясни ему суть дела.
   Тодт кашлянул и подошел поближе.
   - Мы поймали связного, коммуниста, и он признался, что у  него  сегодня
назначена  встреча  с  одним  из  руководителей  коммунистической  партии,
который узнает связного по перевязанной правой руке и по журналу "Зиг".
   - Вы, дружок, сыграете роль связного,  -  сказал,  улыбаясь,  майор.  -
Ничего говорить не надо, потому что о пароле они не договаривались.
   - Понял, господин майор, - ответил Кальман, - но у меня нет документов,
деньги тоже забрали.
   Шликкен открыл сейф и достал оттуда документы.
   -  Возьмите,  Шуба!  И  вот  вам  триста   пенге.   Можете   истратить,
отчитываться за них не надо.
   - До которого часа я должен ждать этого человека?
   - Точно до полудня.
   - После чего я должен немедленно вернуться домой?
   - Вы куда-то хотите пойти? - спросил заинтересованный майор и  взглянул
на Тодта.
   - Собственно, идти мне некуда, - ответил Кальман. - Но я так  давно  не
ходил по городу, что охотно побродил бы немного.
   - В три будьте дома, - сказал Шликкен. -  А  до  этого  времени  можете
побродить. Идет?


   На углу проспекта Ракоци Кальман сошел с трамвая и пешком направился  к
улице Ваш. До встречи оставалось еще добрых полчаса. Однако для надежности
он хотел убедиться, не следует ли за ним кто-нибудь.  Он  не  повернул  на
улицу Ваш, а, не обращая  внимания  на  движение,  неожиданно  перешел  на
противоположную сторону проспекта Ракоци. Ему хотелось проверить, совершит
ли подобное нарушение кто-либо еще. Он действовал неожиданно и быстро,  на
противоположной  стороне  улицы   на   мгновение   остановился,   беспечно
оглянувшись. "Нарушили" еще двое мужчин: один был в  мягкой  серой  шляпе,
другой в коричневой. Конечно, все  это  могло  быть  и  случайностью.  Оба
мужчины находились от него в каких-нибудь тридцати метрах. Кальман ускорил
шаг и повернул на улицу Надьдиофа. Перебежал на  противоположную  сторону,
затем нырнул в первые попавшиеся открытые  ворота  и  притаился  за  ними,
чтобы хорошо видеть угловой дом на другой стороне улицы.  Через  несколько
секунд  появились  "нарушители  уличного  движения".  Они   переглянулись,
обменялись несколькими словами,  и  "серая  шляпа"  торопливо  направилась
через улицу Надьдиофа в сторону улицы Дохань. Кальман следил  за  походкой
мужчины. Он сильно припадал на правую ногу и, сжав  левую  руку  в  кулак,
размахивал ею на ходу.
   Мужчина в коричневой шляпе остался стоять на углу. Кальман стал  теперь
внимательно  наблюдать  за  ним.  Вскоре  он  заметил,   что   тот   через
определенные промежутки времени как-то странно подергивает  ртом,  обнажая
при этом зубы. Кальман начал считать. Один...  два...  три...  четыре.  На
счете  "пять"  мужчина  вновь  скривил  рот.  От  внимания   Кальмана   не
ускользнуло и то, что тип в коричневой шляпе то и дело поправляет галстук.
   Через пять минут Кальман вышел из ворот. На углу тип в коричневой шляпе
разговаривал с долговязым мужчиной в темных очках. Кальман узнал  капитана
Тодта. Насвистывая, Кальман пересек оживленную улицу.
   Расположение ресторанчика ему было знакомо; он знал, что там существует
всего лишь один выход,  следовательно,  если  люди  Шликкена  захотят  его
схватить, то они могут это  свободно  сделать,  о  побеге  нечего  было  и
помышлять. Эту мысль он, однако, вскоре отбросил, так как, по-видимому, он
не для того должен был зайти в ресторан,  чтобы  его  там  задержали;  эта
прогулка имела другую цель, которую он еще не разгадал.
   Кальман сел в угол возле окна и оглянулся со скучающим  лицом.  Подошел
официант.  Кальман  заказал  ром  и  коржики.  Затем  внимательно  оглядел
посетителей, прикидывая, кто же  из  них  мог  быть  от  Шликкена  или  из
контрразведки.
   Вскоре он заметил шпика с неприятным  оскалом.  Тот  зашел  с  какой-то
шатенкой, но сейчас уже был без шляпы и плаща. Они сели возле печки.  Шпик
тотчас же стал поправлять свой галстук.
   - Место свободно, приятель? - спросил  подошедший  к  столику  мужчина,
приземистый усач средних лет.
   - Пожалуйста. К тому же я собираюсь уходить.
   Приземистый  мужчина  сел,  пригладил  густые  светлые  волосы,  тяжело
вздохнул. Вытащил из кармана газету, положил на стол,  оглянулся,  как  бы
ища официанта.
   - Возьмите газету. Не потеряйте, внутри материал. Вы ничего не заметили
подозрительного?
   - Нет, ничего. -  Кальман  небрежным  жестом  опустил  газету  в  левый
карман, потушил сигарету, затем встал и застегнул пальто.
   С большим трудом  Кальману  удалось  отделаться  от  шпиков.  Трудность
заключалась в том, чтобы не дать им возможность заподозрить его в  желании
улизнуть. Наконец он все же сумел скрыться от них в универсальном магазине
"Корвин". Он прошел через входной турникет и  тут  же  бросился  вправо  к
выходной двери. Спрятался за вереницей  покупателей,  покидавших  магазин,
вытащил перебинтованную руку из перевязи, снял перевязь с шеи и убрал ее в
карман, а правую руку спрятал под пиджак, затем внимательно  стал  следить
за входной дверью. Вскоре он увидел  торопливо  входящих  шпиков.  Они  на
мгновение остановились, но толпа увлекла их к лестнице, ведущей на  второй
этаж.
   Кальман выждал несколько минут и,  смешавшись  с  людьми,  нагруженными
покупками, вышел на улицу и там растворился в толпе пешеходов.


   Профессор Морваи его тотчас  узнал.  Молодой,  высокий  мужчина  сильно
поседел, он был в очках.
   Он повел Кальмана в тесный склад; они поднялись на галерею,  где  книги
громоздились  до   самого   потолка;   это   место   являлось   прекрасным
наблюдательным пунктом за входной дверью. Владелец магазина дядюшка  Балог
внизу занимался с покупателями, его не интересовала клиентура Морваи.
   - Господин профессор, - произнес тихо Кальман. - Мне  немедленно  нужно
поговорить с дядей. Я не могу ни позвонить ему по телефону, ни зайти, а  в
три часа мне уже надо быть на  окраине  Обуды.  Позвоните  ему,  чтобы  он
тотчас же пришел сюда.
   Через три четверти часа он встретился с Шавошем. Главный врач прошел  в
склад через заднюю дверь  магазина.  Кальман  приготовился  к  родственным
объятиям, проникновенным словам  и  был  поражен,  когда  Шавош,  сохраняя
ледяное выражение на лице, снизошел лишь до рукопожатия.
   - Я уж думал, что мы никогда больше не встретимся, - сказал он.
   Кальман взял в руки какую-то книгу, сдул с нее пыль и  горьким,  полным
иронии тоном ответил:
   - Я вижу, что  это  тебя  не  очень  огорчило  бы.  -  Он  перелистывал
страницы, стараясь в то же время скрыть свое волнение.
   - Ты совершил целый ряд глупостей, - напал на него Шавош. - Ты  ставишь
под угрозу не только свою жизнь, но и жизнь других.
   - О боже! Но что я сделал? - воскликнул Кальман. Губы у него дрожали. -
Меня мучили, пытали, я чуть было не погиб,  ты  бросил  меня  на  произвол
судьбы, я выкарабкался из беды, пришел сюда, а ты еще меня отчитываешь.  В
чем моя вина?
   - Не кипятись, - сказал Шавош. - Ты без моего разрешения ездил в Сегед.
Прятал Калди у Ноэми. Кто тебе дал разрешение на это? Без предварительного
разговора и подготовки ты посадил мне на шею врача Агаи, эту  коммунистку,
которую повсюду разыскивают. Но это  еще  пустяки.  Ты  напустил  на  меня
Мэрера. Сына генерал-полковника войск СС Эрнста фон Мэрера. В своем ли  ты
уме?
   - Я понял, - хмуро проговорил Кальман. - В другой раз буду  просить  об
аудиенции или же напишу прошение.
   Кальман рассказал Шавошу все, вплоть до мельчайших подробностей, о том,
что случилось с ним со времени их последней встречи.
   - Я чувствую, что у меня прочное положение и  Шликкен  следит  за  мной
лишь для того, чтобы убедиться в моей надежности. - Он вытащил письмо. - Я
уверен, что в нем ничего нет; его интересует, вскрою ли я его.
   - А сейчас каковы твои планы? - спросил Шавош.
   - Собственно говоря, у меня  один  план,  -  ответил  Кальман.  -  Убью
Шликкена, после этого выйду из игры и примкну к Домбаи и его товарищам.  А
если ты дашь мне какое-нибудь задание, я выполню его  и  уже  после  этого
покончу с майором.
   - Я запрещаю, - сказал главный врач.
   - Что ты запрещаешь?
   - Общее дело путать с личной местью. В отношении Шликкена у  меня  есть
собственные планы.
   - И у меня.
   - Мэрер рассказывал весьма  интересные  вещи  о  майоре.  У  него  есть
уязвимое место.
   - Ты хочешь сотрудничать со Шликкеном? - спросил Кальман, пораженный, и
даже пропустил мимо ушей слова Шавоша о том,  что  он  получил  от  Мэрера
интересные сведения.
   - Придет время - и ты будешь сотрудничать с ним,  -  решительно  сказал
главный врач.
   - Никогда. С убийцами я не сотрудничаю. Он убил Марианну...
   - Не только Марианну, - прервал его Шавош, - но и других тоже.  Мне  их
очень жаль. Смерть Марианны меня особенно потрясла. - Подумав, он добавил:
- Ее жизнь мы уже не можем вернуть, но наша  обязанность  -  спасти  жизнь
другим. И если мы сумеем это сделать ценой заключения мира  со  Шликкеном,
то нужно идти на это.
   Кальман больше не спорил. Он просто не мог  уследить  за  ходом  мыслей
главного врача. Указание было таково: Кальман должен  войти  в  доверие  к
Шликкену и прощупать его характер. Что касается  поддержания  связи  между
ними, то об этом позаботится сам Шавош.
   Еще не было трех часов, когда Кальман вернулся на виллу.  Ярко  светило
солнце, и его прошиб пот, пока он взбирался на гору. Он немедленно пошел к
Шликкену.
   - Ну, все прошло гладко?
   - Исключительно гладко, господин майор. Пожалуйста, вот письмо. - И  он
передал его майору.
   Шликкен разорвал конверт, подошел к окну и начал  читать,  одобрительно
кивая.
   - Великолепно. Вы очень полезный человек, Шуба. Я жалею, что мы  раньше
не познакомились.
   Шликкен снова начал курсировать по комнате.
   - Насколько я помню, вы волочились и за Илоной Хорват.
   - Когда-то, вначале. Недурна девчонка, только очень уж глупа.
   - Чудак, - засмеялся майор, - если б она была умна, то не  работала  бы
здесь уборщицей. Но все же она нравится вам? Не так ли?
   - Как женщина - не отрицаю... Фигура у нее божественная.
   Шликкен засмеялся. Он вытащил из кармана бумажный кулечек с  конфетами,
пошарил в нем, достал конфетку "мокко", положил в рот и  начал  грызть.  -
Слушайте меня внимательно, Шуба. Утром я пошлю девушку в "Асторию",  пусть
посмотрят, смогут ли ее использовать. А сегодня ночью позовите ее к  себе,
умаслите и выудите у нее все, что только сможете. Я чувствую, что  девушка
хранит много ценных сведений. Собственно говоря, - это  я  говорю  вам  по
секрету, - именно поэтому мы ее и не выпускаем из рук. Ну, договорились? А
вы проведете приятную ночь.
   Кальман кивнул.


   Кальман сгребал за домом траву, когда увидел  стройную  фигуру  Илонки,
идущей по дорожке к абрикосовым деревьям.  Она  несла  корзину  с  бельем.
Кальман прислонил грабли к дереву и подбежал к девушке.
   - Давай помогу, - сказал он. Илонка поставила корзину на землю, глубоко
вздохнув, потерла поясницу и улыбнулась  ему.  -  Куда  нести?  -  спросил
Кальман.
   Девушка  посмотрела  на  корзину,  затем  глазами  показала  в  сторону
подвала.
   - Это их, - сказала она. - Тут и рубашка твоего  друга.  Не  помогла  и
хлорка, кровь с рубашки вывести так и не удалось.
   - Какого моего друга? - спросил удивленно Кальман, взглянув на белье.
   - Лейтенанта, который ночевал здесь, на вилле, со своей женой.
   Кальман прикусил губу.
   - Ты откуда знаешь?
   - Я стирала.
   - Но откуда ты знаешь, что это рубашка именно лейтенанта?
   - Я его видела ночью, когда приносила  чай  господину  майору.  Он  там
лежал на полу. Его пытали. - Она закрыла лицо руками. - Поэтому я и  рада,
что ухожу отсюда. Не могу я переносить все эти ужасы. Они хотели, чтобы  и
я стала предательницей. Хотели подсадить меня к одной заключенной.
   По телу Кальмана пробежала дрожь.
   - И ты только сейчас говоришь мне об этом!
   Девушка опустила глаза.
   - Я уже жалею,  что  сказала.  Боюсь,  что  ты  натворишь  каких-нибудь
глупостей.
   - Ты уверена, что это был он? Ты узнала его?
   - Я даже вскрикнула. А твой друг сделал мне знак глазами, чтобы  я  его
не признавала. Когда майор  спросил,  откуда  я  знаю  этого  человека,  я
ответила, что он похож на моего жениха. Но от страха я  чуть  не  упала  в
обморок. Утром я искала тебя, чтобы все рассказать, но ты куда-то исчез. А
позже решила не рассказывать, так как  боялась  за  тебя.  Знаю  я,  какие
бывают мужчины. Мне кажется, они хотели меня подсадить к его жене, чтобы я
выведала что-нибудь у нее.
   Кальман буквально оцепенел; думать он не мог...





   Выли сирены, в вышине сотрясалось и стонало небо,  но  они,  ничего  не
слыша, обнимались.
   - Я хочу остаться с тобой навсегда, - сказала Илонка.
   - Утром ты все равно уйдешь, - ответил Кальман.
   - А ты хочешь, чтобы я осталась? Ты хочешь, чтобы я села в камеру? Ради
тебя я все сделаю.
   - Нет, тебе нужно уходить. Ты знаешь, где живет доктор Шавош?
   - Знаю.
   - Утром ты сможешь сходить к нему?
   - Конечно, смогу.
   - Но прежде пойди в "Асторию".
   - Пойду. Даже на конец света пойду, если пожелаешь.
   - Но ни одна живая душа не должна знать об этом.
   - Ты не веришь мне?
   - Я только предупреждаю.
   - Никто не узнает. Никто, любимый мой.


   Вечером, за несколько минут до десяти часов, завыли сирены. Они даже не
умолкли, когда уже загавкали автоматические орудия и начали бухать тяжелые
зенитные батареи. Во дворе лейтенант Бонер вопил:
   - Тревога!
   Кто-то принялся бить в колокол. Вилла ожила, послышались  гулкий  топот
бегущих ног, возгласы. Кальман закурил и стал прогуливаться по двору.  Еще
никогда он не слышал такого мощного  шума  моторов,  как  сейчас;  в  небе
перекрещивались лучи прожекторов, тщательно ощупывая бездонно-черное небо.
   - Это вы здесь курите, Шуба? - Кальман узнал голос Шликкена.
   - Я, господин майор.
   - Идите в  мой  кабинет.  Я  сейчас  приду.  Можете  зажечь  свет,  там
светомаскировка...  Ни  черта  не  понимаю.  Где  ночные  истребители?   -
проговорил  Шликкен,  входя  в   комнату.   Кальман   молчал,   а   майор,
неодобрительно покачивая головой, продолжал:  -  Летят  на  высоте  десяти
тысяч метров, а мы пытаемся испугать их пушками. Садитесь,  располагайтесь
поудобнее. Курт! Курт!
   Кальман не понял, откуда появился шофер. Вероятно, дремал в библиотеке,
и он не заметил его, подумал Кальман.
   - Коньяк, рюмки, содовую, - приказал майор.
   Курт поставил на стол коньяк и рюмки, наполнил их, затем отошел к двери
и уселся на стул.
   Через несколько секунд вошел  Тодт.  Капитан  был  далеко  не  в  таком
веселом настроении, как Шликкен.
   - Заходите, заходите, дорогой Йозеф, садитесь. Вот сюда, рядом со мной.
Коньяку, конфетку?
   - Коньяку, господин майор.
   - Браво, Йозеф!  -  воскликнул  Шликкен  и  поднял  рюмку:  -  За  наше
здоровье. - Они выпили. - План изменился, -  продолжал  он,  играя  пустой
рюмкой. - Посоветовавшись с шефом, мы решили, дорогой Шуба, ввести  вас  в
бой. И об этом я хочу поговорить с вами... Вы знаете врача Игнаца  Шавоша,
не так ли?
   - Он лечил меня, - ответил Кальман, а у самого сжалось сердце. К  этому
вопросу он не был подготовлен, хоть и мог предполагать,  что  когда-нибудь
при случае у него спросят о главном враче клиники, где он лечился.
   - Какого вы мнения об этом достойном человеке?
   Кальман подтянул на коленях  брюки  и  только  тогда  поднял  глаза  на
майора.
   - Я знаю его не настолько хорошо, чтобы высказать о  нем  свое  мнение.
Больные его любили. - А про себя в отчаянии он подумал, что,  по-видимому,
они "раскололи" Шани Домбаи и тот признался во всем.  А  может,  случилась
какая-нибудь беда с Илонкой?
   - Странный он человек, - сказал Шликкен. - У него есть племянник, некий
Кальман Борши, из юнкеров. И вот в прошлом году, осенью, доктор  обратился
с письменным заявлением к командиру батальона, что Борши хочет бежать.
   - Кто? - спросил с глупым видом Кальман.
   - Что "кто"?
   - Кто хотел бежать? - переспросил Кальман.
   - Фенрих.
   - Понятно. И главный врач заявил об этом.
   - Правильно, - кивнул майор.
   - И он сбежал?
   - Ну да. И не один. С ним сбежал также один опасный коммунист...
   - Шандор Домбаи, - подсказал Тодт, предполагая, видимо, что майор забыл
имя.
   - Йозеф, Йозеф!.. - Шликкен  поднял  указательный  палец  и  добродушно
погрозил капитану. - Только тогда, когда я спрашиваю.
   - Виноват, господин майор.
   -  Итак,  Домбаи,  -  повторил  майор.   -   Он   был   ефрейтором   из
вольноопределяющихся.
   - Их поймали? - Кальман закурил сигарету, повторяя  про  себя:  "Только
спокойствие".
   - По порядку, - сказал Шликкен. - Вначале поговорим о  Шавоше.  Я  буду
несколько пространен, но вы должны  знать  предшествующие  обстоятельства,
для того чтобы успешно провести это интересное дело. Если  чего-нибудь  не
поймете,  можете,  не  стесняясь,  спрашивать...  Итак,  Шавош.  -   Майор
собирался с мыслями, как будто потерял нить  разговора.  -  Да,  так  вот.
Расскажу, во-первых, о том, как я узнал имя Шавоша. Это  важно.  Насколько
мне помнится, я уже говорил вам о своем друге Хельмеци, которого несколько
недель назад, точнее, четвертого марта, убили коммунисты.
   - Перстень с печаткой принадлежал ему, - сказал  Кальман,  указывая  на
палец майора.
   - Верно. На другой день мы с Хельмеци  должны  были  выехать  в  Афины.
Обратите внимание, господин капитан, так как  то,  о  чем  я  буду  сейчас
говорить, вам не известно. Гибель Хельмеци меня больно ранила, потому  что
он был моим самым надежным товарищем по работе. В штатах  нашей  секретной
службы он состоял в звании капитана. Благодаря своей ловкости он сумел еще
до  войны  вступить  в  английскую  секретную  организацию  под  названием
"Политикл интеллидженс депатмент". Там он выполнял огромную  и  неоценимую
работу. Я устроил его также в  венгерский  отдел  контрразведки;  по  моей
просьбе его подключили к старшему инспектору Оскару Шалго,  моему  старому
другу. Я много раз прибегал к его  услугам...  Ну  так  вот,  мы  с  Шалго
находились возле его трупа, об этом я забыл сказать.  Никаких  следов  нам
обнаружить не удалось, точно так же как и уголовной полиции,  несмотря  на
то, что мы обследовали каждый квадратный сантиметр на теле трупа и вокруг.
В первую очередь я задал себе вопрос: кто  был  заинтересован  в  убийстве
Хельмеци?
   - Возможно, это была месть на любовной почве? - проговорил Кальман.
   - У него не было никаких дел с женщинами. А в связи с тем, что мы нигде
не нашли следов пальцев и других улик, я сделал вывод, что  убийство  было
подготовлено в высшей степени  тщательно  и  осмотрительно.  Обстановка  -
рюмки на столе и рюмка в руках Хельмеци - подтверждала, что убийцы  близко
знали его;  возможно,  они  были  его  друзьями,  во  всяком  случае,  они
принадлежали к числу людей, которых  он  даже  угощал.  Убийцы  с  помощью
блестящей уловки, выдав  себя  за  сотрудников  венгерской  контрразведки,
удалили из дому привратника.
   - Как это надо понимать? - спросил Кальман; нервы  его  настолько  были
напряжены, что он даже не слышал бомбежки.
   - Я думаю, что в убийстве приняли участие несколько человек,  вероятно,
трое. Двое мужчин и одна женщина. И они высчитали все до  единой  секунды.
Один из мужчин был в форме лейтенанта, другой в гражданском. Последний был
в  очках,  лицо  у  него  было  покрыто   пятнами.   Согласно   показаниям
привратника,  утром  какая-то  молодая   женщина   тщательно   обследовала
местность и подробно  расспросила  обо  всем  глуповатую  госпожу  Топойя.
Вероятно, позже, когда  мужчины  уже  были  в  квартире,  эта  женщина  из
уличного  телефона-автомата  позвонила  на   квартиру.   Разумеется,   они
заставили взять трубку самого Топойю. Бедный малый  так  перетрусил,  что,
возможно, даже вытянулся в  струнку,  услышав,  что  "господин  полковник"
хочет разговаривать с  капитаном  Ракаи.  Этот  трюк  был  психологическим
козырем. Не нужно было уже ни удостоверения, ничего на  свете.  С  помощью
умело выдуманной сказки они  отослали  из  дому  напуганную  чету  Топойя,
которая была этому несказанно  рада,  а  женщина,  наверно,  включила  имя
капитана Ракаи в благодарственную молитву. После  этого,  оставшись  одни,
они пошли к Хельмеци, который открыл им дверь; следовательно, Хельмеци  их
хорошо знал. Они поговорили, выпили палинки и затем  застрелили  его.  Ими
руководили злоба, гнев и ненависть.
   - Почему вы так думаете? - спросил Кальман.
   - Потому что они сделали  пять  выстрелов.  Они  не  беспокоились,  что
выстрелы могут услышать. Уже первый выстрел был смертельным.  Мы  с  Шалго
пришли к выводу, что  нашего  друга  убили  люди,  узнавшие,  что  он  наш
человек. Кроме того, из квартиры они  ничего  не  унесли.  Кого  же  можно
подозревать? Коммунистов или "Интеллидженс сервис"? Я был убежден, что это
дело рук англичан, а мой друг Шалго считал,  что  коммунистов.  -  Шликкен
снова  закурил  сигарету.  Его  самоуверенность  внушала  страх.   -   Мои
подозрения, - продолжал он, - усилились после того, как  Шалго  познакомил
меня с некоторыми данными. Согласно  этим  данным,  Хельмеци  за  день  до
убийства встретился с  молодым  баварцем,  якобы  по  фамилии  Кэмпбел,  с
английским разведчиком. Они вместе учились на курсах Пи-Ай-Ди.
   - Кэмпбел не немецкая фамилия, - заметил Кальман.  -  Вы  сказали,  что
молодой человек - баварец.
   - Конечно, нет. Он англичанин. Ясно, что это  его  кличка.  Неизвестный
под этим  именем  закончил  английскую  школу  разведчиков.  К  сожалению,
Хельмеци не знал его настоящего имени. Ну так вот, этот Кэмпбел  гениально
заманил в ловушку бедного Хельмеци, убедился в том, что он наш человек,  и
убил его. Таковы были мои предположения, но я, однако, скрыл их от  Шалго,
потому что именно тогда перестал доверять ему. Мои подозрения в  отношении
Шалго позже подтвердились. Мой друг стал предателем, но об этом  позже.  Я
должен был ехать в  Берлин,  мы  готовились  к  оккупации  Венгрии.  Перед
отъездом я договорился с Шалго относительно задач, которые нам  предстояло
совместно решить.  На  основании  примет,  которые  сообщил  Хельмеци,  он
объявил о розыске Гарри Кэмпбела по всей Венгрии. В мое  отсутствие  Шалго
производил тщательный розыск, повсюду вынюхивал. Семнадцатого я вернулся в
Будапешт, и Шалго доложил, что ему ничего не удалось сделать. В это  время
офицер  полиции  установил,  что   имя   Кэмпбел   фигурирует   в   списке
разыскиваемых. Мать Кальмана  Борши,  племянника  главного  врача  Шавоша,
звали Эржебет Кэмпбел; она живет в Англии. Девичья фамилия  жены  главного
врача также Кэмпбел. Я обрадовался этим сведениям  и  тотчас  же  высказал
свои предположения:  Кэмпбел  -  это  Кальман  Борши,  а  участвовавший  в
убийстве военный тождествен с  другим  беглецом,  с  Шандором  Домбаи.  Но
только это надо доказать. Восемнадцатого в ночь пришлось арестовать Шалго,
потому что он пытался устроить побег Марианны Калди.
   - Этого я не понимаю, - проговорил Кальман. - Для чего ему  нужно  было
устраивать ей побег?
   - Вы правы, Шуба, - рассмеялся Шликкен.  -  Действительно,  это  понять
трудно. Для этого вам нужно знать, что  Шалго  работал  по  "вылавливанию"
коммунистов. Как он утверждал, профессор Калди был одним из  руководителей
коммунистического движения. Поэтому он держал под наблюдением  профессора.
К сожалению, наблюдения его не увенчались успехом. В то же время он  ловко
заманил  в  ловушку  ядро  мишкольцевской   коммунистической   ячейки.   В
донесениях упоминалась девушка под кличкой "Белочка",  которая  в  Хатване
села на поезд Мишкольц - Будапешт. Она встретилась  с  Бушей,  получила  у
него оружие и исчезла. Имя Белочки фигурирует  также  в  наших  досье  как
кличка связной коммунистического  центра.  Таким  образом,  мишкольцевская
ячейка была связана с  центром  в  Будапеште.  Белочка  исчезла  вместе  с
оружием. Когда я был у Шалго, ему передали внеочередное донесение  от  его
агента. В донесении говорилось о том, что за день до этого Марианна  Калди
явилась домой после нескольких дней отсутствия  с  тяжелым  чемоданом.  На
другой день чемодан исчез. В то же время девушку посетила врач Мария Агаи,
которой удалось бежать от моих людей. Ясно,  что  Марианна  Калди  и  есть
разыскиваемая  Белочка.  Шалго  попросил  разрешения   самому   арестовать
девушку. Я для виду согласился. Но так как я не верил ему, то послал своих
людей во главе с лейтенантом Мольтке на виллу, чтобы они  арестовали  всех
находящихся там. В том числе и Шалго. Остальное вы знаете. Шалго застрелил
бедного Мольтке и пытался бежать с девушкой...
   Бомбежка прекратилась, наступила тишина, но отбоя воздушной тревоги  не
было.
   - Я просмотрел заметки Шалго, - продолжал Шликкен, - те, что  остались,
потому что многое он сжег; затем приступил к сплетению  нитей,  или,  если
хотите, к  складыванию  мозаики.  Я  нашел  донесения  агента  Шалго.  Они
оказались крайне интересными. В результате, с одной стороны, оставалось  в
силе мое предположение, что убийство было совершено  Борши  и  Домбаи;  на
основании же донесения агента Шалго я выдвинул  предположение  номер  два:
Кальман Борши и Пал Шуба - одно лицо.
   Кальману  показалось,  что  стул  под   ним   закачался.   Ему   стоило
огромнейшего напряжения воли с улыбкой произнести:
   - Неужели?
   - Именно так.  Свое  предположение  я  основывал  на  следующем.  Агент
сообщил, что на виллу нанят новый садовник,  фельдфебель  из  юнкеров  Пал
Шуба, инвалид войны. Шубу приняли на работу в тот самый день, когда сбежал
Кальман Борши. Шавош заявил о намерении Борши  дезертировать  и  в  то  же
время устроил Шубу на работу.
   - Это действительно логично.
   - Безусловно, - кивнул Шликкен. - В другом донесении агента сообщается,
что утром четвертого марта у Шубы в гостях побывал лейтенант с  женой.  На
рассвете пятого марта они уехали. Не забудьте, что  в  ту  ночь  произошло
убийство. Но мои предположения еще  надо  было  доказать.  Я  приступил  к
этому, и разочарование последовало за разочарованием. Дал указание  начать
слежку за Шавошем. И услышал о нем  наилучшие  отзывы.  Надежный  человек,
настоящий венгерский патриот. Выяснилось, что Шавош не только вас устроил,
но и почти каждого из выздоравливающих  в  клинике  больных  определял  на
место.
   - Это и я могу подтвердить, - сказал Кальман, немного успокоившись.
   - Я запросил в прокуратуре дела на Кальмана Борши и Шандора  Домбаи.  И
новые разочарования  постигли  меня.  В  делах  я  обнаружил  три  видовых
открытки. Открытки были переданы в прокуратуру главным врачом Шавошем. Все
три были присланы Кальманом Борши. Первая открытка  прибыла  из  Стамбула,
остальные   две   из   Каира;   последняя   датирована    вторым    марта.
Специалисты-графологи определили, что письма не подделаны. Марки, а  также
штампы на открытках настоящие... Вот видите, дорогой Шуба, каким путем  вы
подпали под подозрение.
   - У меня мороз пробежал по коже, господин майор. Ваш агент находился на
вилле?
   - Агент Шалго. После всего этого я стал  пристально  следить  за  вами.
Видите ли, мне также не понравилось, что вы скрыли от меня свою  любовь  к
Марианне. Это  можно  всячески  объяснить  и  оправдать,  но  мне  это  не
понравилось. Мы провели следствие. Все совпадало. Ваше ранение,  госпиталь
в Киеве, клиника. К сожалению, не удалось устроить очную  ставку  с  вашей
матерью,  потому  что  село  Велика  оказалось  в   зоне,   контролируемой
партизанами. Я показал вашу фотокарточку Топойе, но  он  не  опознал  вас.
Согласно донесению, ту ночь вы провели с Марианной. Лейтенант и  его  жена
спали в вашей комнате. Вся моя работа на протяжении многих  недель  и  мои
предположения пошли насмарку. Однако  Кэмпбел  и  главный  врач  Шавош  не
выходили у меня из головы. - Он замолчал и стал прохаживаться по  комнате.
Наконец продолжил: - И все же, несмотря на разочарования  и  неудачи,  мне
удалось поймать убийцу.
   - Поймали? - спросил с удивлением Кальман.
   - Поймал, дорогой Шуба.
   - Это действительно увлекательно, как в детективном романе, - улыбнулся
Кальман. - И кто же убийца?
   - Вы, Кальман Борши.
   На мгновение наступила тишина. Затем Кальман начал громко смеяться.
   - Простите, господин майор, - сказал он, все еще продолжая смеяться.  -
Вы обладаете поразительными способностями к юмору.
   - Юмор - это соль жизни, дорогой мой.  Я,  конечно,  знал,  что  вы  не
признаетесь в убийстве, - проговорил Шликкен. - К разоблачению  серьезного
противника, - продолжал майор, - я обычно готовлюсь очень тщательно.
   - Но почему вы, господин майор, думаете, что я - это  Кальман  Борши  и
что именно я убил Хельмеци?
   - Я не думаю, я знаю. Расследование, мой дорогой друг, почти искусство.
Вы не заметили, что  во  время  допросов  я  ни  разу  не  спросил  вас  о
лейтенанте и его жене?
   - А я бы охотно ответил.
   - Придет очередь и этому, - сказал  Шликкен.  -  Вы  помните,  как  вы,
немного надломленный, явились ко мне, чтобы давать показания?
   - Помню. Я  даже  вспоминаю,  что  в  это  время  по  радио  передавали
"Реквием" Моцарта.
   - Это была радиола. Хотите послушать?
   - С удовольствием. Я думаю, что  после  бомбежки  это  было  бы  весьма
кстати.
   Шликкен подошел к столику, включил радиолу.  Зазвучала  мрачная  музыка
Моцарта.  Кальман  взглянул  на  улыбающееся  лицо  майора.  Вдруг  музыка
оборвалась, только слышался монотонный шум аппарата, и Кальман увидел, что
это не радиола, а что-то иное, таких машин он никогда не видел. Неожиданно
он  услышал  голос  умирающей  Марианны,  ясно   произносящей   его   имя:
"Кальман..."
   Он закрыл глаза, ухватился обеими руками за сиденье, с  трудом  сдержав
себя, чтобы не закричать.
   Шликкен смотрел в исказившееся лицо молодого человека и улыбался.
   Они оба слушали шепот Марианны:
   "Кальман... Я думала, когда кончится война, мы весь  день  от  зари  до
зари станем бродить по городу".
   Майор выключил аппарат.
   - Пока и этого достаточно, - сказал он и подошел к Кальману.
   Молодой человек  открыл  глаза.  Отсутствующим  взглядом  посмотрел  на
Тодта, затем перевел глаза на Шликкена. Вот теперь он уже  должен  драться
за свою жизнь.
   - Бедная Марианна... - произнес он  тихо.  -  Это  была  бесчеловечная,
жестокая шутка, господин майор. Вы хотите, чтобы я работал у вас, и  в  то
же время так шутите со мной. Вы знаете,  как  я  любил  свою  невесту.  Вы
подозреваете меня, и этого вам недостаточно, вы еще  воспроизводите  голос
несчастной.
   Шликкен вытаращил на него глаза.
   - Что?! Я шучу? Я подозреваю? - Он уже терял терпение. - Объясните мне,
почему из Пала Шубы вы стали Кальманом? И зачем врали, изворачивались?
   Кальман, сохраняя серьезность, взглянул на майора.
   - Я вас понял. Зная содержание подслушанного  разговора,  вы,  господин
майор, предполагаете, что я - Кальман Борши. Этот разговор свидетельствует
лишь о том, что я очень любил свою невесту и что я лгал вам. Но я  ведь  в
конце концов сообщил место, где спрятано оружие, кроме того,  сообщил  две
фамилии.
   Майор покачал головой.
   - Ах, черт побери! Только вы  забыли  рассказать,  что  Резге  и  Кубиш
бежали в Словакию.
   - Но тогда докажите, что я не Пал Шуба. Устройте очную  ставку  с  моей
матерью, фронтовыми товарищами, с обслуживающим персоналом клиники.
   - А имя Кальман?
   - Пожалуйста, посмотрите мой листок для прописки или инвалидную книжку.
   - Что мне там смотреть?
   - Моего отца звали Кальманом. Я терпеть не мог имя Пал  и  очень  любил
своего отца и его имя. Да  и  вообще  дома  меня  звали  Кальманом.  Когда
Марианна стала моей, я попросил ее, чтобы, когда  мы  бываем  вдвоем,  она
звала меня Кальманом. Господин майор, я честно выполнял все ваши  задания.
Что вы, собственно, хотите от меня?
   - Вы ловко защищаетесь, молодой человек, - сказал майор одобрительно  и
взглянул на Тодта. Капитан пожал плечами.  -  Когда  я  впервые  прослушал
запись, у меня возникли сомнения...
   Кальман перебил его:
   - Господин майор, ваш агент находился  на  вилле.  Насколько  я  помню,
агент сообщил, что четвертого  ночью,  когда  произошло  убийство,  я  был
вместе с Марианной. Это неправда. Ту ночь я провел с  Илоной  Хорват.  Вот
какое "достоверное" донесение вы получили от своего агента.
   - Совершенно справедливо, но вы и после убийства могли  пойти  к  своей
невесте. Вы оба умеете конспирироваться.
   - Я прошу вас, господин майор,  устроить  мне  очную  ставку  с  Илоной
Хорват.
   - Это что-то  новое.  Действительно  нужно  проверить.  Заметьте  себе,
капитан. У вас нервы - как канаты,  молодой  человек,  -  сказал  Шликкен,
обращаясь к Кальману. - Я признаю, что здесь имеется много  противоречивых
моментов. Я, конечно, видел эти противоречия  уже  давно.  Знаете,  что  я
сделал? То, что обычно делают драматурги.  Я  начал  с  третьего  акта.  Я
остался при своем идефиксе, что вы - Кальман  Борши.  И  тогда  я  спросил
себя, что бы сделал Кальман Борши, если бы узнал, что его товарища Шандора
Домбаи схватили? Если  бы  я  был  Борши,  то  немедленно  поставил  бы  в
известность человека, для которого опасен провал Домбаи. И вот вы  узнали,
что Домбаи находится здесь, в подвале. Как  же  вы  поступили?  -  Кальман
молчал. - В прошлом веке один  датский  ученый  изобрел  звукозаписывающий
аппарат. Мы применяем его всего года два. Особенно я,  потому  что  обожаю
технику.  Мы  устанавливаем  чувствительный  микрофон  куда-либо  и  затем
записываем разговор на магнитную ленту. Хотите, чтобы я воспроизвел  ночь,
проведенную вами с Илонкой? Благодарение богу, вы очень внятно говорили. И
имя доктора Шавоша произносили довольно четко.
   Нависла  гнетущая  тишина.   Кальман   мгновенно   оценил   обстановку.
Провалился. Спасения нет. Теперь надежда только на то, что дядя  Игнац  не
попал к ним в руки.
   - Вы выиграли, - проговорил он тихо.
   - Первая  разумная  короткая  фраза.  Я  знал,  что  перед  фактами  вы
сдадитесь, - сказал Шликкен.
   Кальман пожал плечами.
   - Приходится, господин  майор.  -  Он  закурил  сигарету.  -  Когда  вы
схватили Домбаи?
   - К сожалению, мы еще не схватили его, но, надеюсь, с вашей помощью это
удастся сделать очень скоро.
   Кальман рассмеялся.
   - Чему вы смеетесь?
   - Рад, что не схватили Домбаи.
   - Это вопрос времени. Но я хотел бы спросить у вас кое-что.  Почему  вы
выдали Фекете? Почему провалили Виолу?
   - Я догадался, что Фекете -  провокатор,  что  он  ваш  агент.  Он  был
слишком  упитанным  для  человека,  выдержавшего  шесть  недель  тюремного
заключения. Многие годы  он  якобы  был  безработным,  а  во  рту  у  него
настоящий золотой прииск. Говорил, что не курит. А ментолом от него так  и
несло, да и между зубов виднелись крошки табака.  И  еще:  вряд  ли  можно
найти такого коммуниста, который  бы  после  нескольких  часов  знакомства
выдал важнейшую тайну организации. Не обижайтесь, но это была точно  такая
же примитивная штука, как и вчерашняя встреча в ресторане и комедия с этой
перевязкой. Я чуть  живот  не  надорвал,  глядя,  как  ваши  сыщики  ведут
наблюдение. В этом следовало бы потренироваться и господину капитану.
   - Тодта там не было, - сказал майор, засмеявшись.
   Кальман махнул рукой и посмотрел на ботинки капитана.
   - Как хотите, но это так, господин майор. А теперь  можете  расстрелять
меня, потому что больше я уже действительно ничего не скажу.
   - Посмотрим. Вы не коммунист, - улыбнулся Шликкен, - следовательно,  не
одержимый, а разумный человек. А я все  еще  продолжаю  верить  в  здравый
смысл...


   Кальман до самого рассвета проговорил с Шалго. Старший инспектор  сразу
узнал его.
   - Вы Пал Шуба, не так ли?
   Кальман сел на солому, посмотрел на толстяка.
   - Почему вас это интересует? Не все ли равно, как меня зовут?
   - Мне абсолютно все равно. А вообще-то я Оскар Шалго. Мне кажется,  что
вы знаете мое имя. - Старший инспектор остановился перед Кальманом. - Если
вы не Пал Шуба, тогда Кальман Борши. - Сев на солому поближе  к  Кальману,
он спросил: - Умеете свистеть?
   - Умею, - ответил Кальман, подумав  при  этом,  что  старший  инспектор
наверняка свихнулся.
   - Нагнитесь ко мне поближе. - Кальман  наклонился,  толстяк  начал  ему
что-то шептать на ухо. Кальман пожал плечами,  повернулся,  сел  спиной  к
двери и тихо начал насвистывать. А  Шалго,  закрыв  носовым  платком  рот,
спросил:
   - Как вы провалились?
   - С каких пор вы знаете, что я Кальман Борши? -  Они  сидели  плечом  к
плечу, разговаривали и свистели, так как, по  мнению  Шалго,  свист  мешал
подслушиванию.
   - Я давно уже вас подозревал. Но убедился в  этом  только  перед  своим
провалом. Вы хорошо работали,  только  все  наши  предположения  настолько
совпадали  с  вашими  действиями,  что  это,  как  бы  сказать,  предельно
подтверждало подозрение.
   - С какими действиями?
   - Ну, смотрите сами. - Шалго потер лоб. - Когда вы дали Хельмеци  адрес
Гемери, откуда-то вам нужно было просмотреть до  конца  это  драматическое
представление. С берега Дуная ничего нельзя  было  увидеть.  Церковь  была
заперта. Когда я узнал, что вы находитесь  в  связи  с  девушкой,  у  меня
закралось первое подозрение. Марианна из своей квартиры на улице Вам могла
отлично видеть этот божественный спектакль.
   - Скажите, кто был агентом в доме Калди?
   - Вы все еще не знаете?
   - Рози Камараш?
   - Кто вам сказал?
   - Как-то раз Марианна заметила, что Рози подслушивала у моей двери.
   - Ее интересовало, не у вас ли Илонка.
   - Она следила и за Илонкой?
   - Только за девушкой. Чисто женское любопытство... Илонка  Хорват  была
моим агентом...
   Они долго молчали.
   - Не шутите. Значит, меня провалили вы, а не Шликкен?
   - К сожалению. Я уже не мог предупредить. Я думал, что вы догадаетесь.
   - Это невероятно, - сказал Кальман. - Так, как она любила... нет,  нет,
так любят от всего сердца...
   - Она действительно любила вас от всего сердца, да со страху  выдала...
По всей вероятности, Шликкен заверил ее, что с вами все будет  в  порядке.
Она и меня просила об этом. К тому же она ненавидела Марианну.
   - Но... Когда мы были  вдвоем  в  камере,  Марианна  рассказывала,  что
Илонку избили немцы.
   - Они разыграли спектакль. Шликкен  в  этом  деле  большой  мастер.  Он
сначала пишет настоящее либретто и по нему уже  ставит  пьесу.  А  девушка
училась в театральном училище. Вообще-то она из провинции. В  восемнадцать
лет она стала любовницей одного политического  деятеля  и  украла  у  него
драгоценности на большую  сумму.  Ее  без  шума  арестовали  во  избежание
скандала. Мне посоветовали обратить на нее внимание. Я запросил  ее  дело.
Поговорил с ней и предложил ей: или она в течение двух лет будет  работать
на нас, или ей придется сесть за решетку. У нас она  должна  будет  хорошо
работать - убирать, мыть - и исправляться. Я пообещал, что потом она снова
сможет продолжать свои занятия. С прошлой  жизнью  будет  покончено,  и  я
помогу ей в этом... Что ей оставалось делать? Она с радостью  согласилась.
И хорошо работала, только вы сбили ее с толку...
   - Почему вы так откровенно говорите со мной? - поинтересовался Кальман.
   - Покойники откровенны между собой. А мы ими и являемся. - Шалго закрыл
глаза, тяжело вздохнул.
   - Зачем вы, собственно говоря, переметнулись в другой лагерь? - спросил
Кальман. - Ведь если вас поймают коммунисты, они разделаются с вами.
   - Вряд ли у них на это  будет  время.  Вообще  объяснить  это  нелегко.
Просто я сыт всем  по  горло.  Вам  еще  не  приходилось  бывать  в  таком
состоянии, когда тебя воротит даже от самого себя?  Хотя  вы  еще  слишком
молоды. А я уже устал. Нет, я не сделался коммунистом... Но,  как  бы  это
сказать... Не сочтите, что я оправдываюсь, но я никогда не  обижал  их,  я
был человеком принципов, теории...
   - Вы ловили их с помощью своей логики, а палачи их мучили или  забивали
до смерти. Так кто же больший преступник, вы или они?
   Шалго открыл глаза.
   - Вы что, уже прокурора из себя строите? Не рано ли? - спросил он. - Вы
ошибаетесь, если думаете, что я  собираюсь  защищаться.  Я  даже  не  буду
ссылаться на то, что я всего лишь соблюдал законы. Можете удивляться. Если
бы мне удалось выжить благодаря какой-нибудь ошибке или случайности, я  бы
не стал выставлять этот аргумент в свою  защиту,  хоть  это  и  правда,  я
действительно многих коммунистов раскрыл,  но,  когда  немцы  оккупировали
страну,  я  поставил  точку,  сказал  себе:  баста!  Я  предупредил   даже
нескольких человек, дал им возможность бежать,  среди  них  был  и  Калди;
кроме того, я сжег массу своих записей.
   Кальман задумчиво сказал:
   - Мы не останемся в живых. Я не буду прокурором,  а  вы  -  обвиняемым.
Если даже за другое и не накажут, то за убийство нас обоих повесят.
   Шалго странно улыбнулся.
   - Скорее нас замучают до смерти. Вы не знаете Шликкена.
   - Скажите, немцы проиграют войну? - спросил вдруг Кальман.
   - Они уже проиграли. И знаете когда? Летом сорок первого.
   - Почему именно тогда?
   - Потому что плохо рассчитали.  Потому  что  плохо  сработали  немецкие
разведчики. Мне известно несколько донесений тех времен...
   - Что ж было в донесениях?
   - Разведчики утверждали, что Советский Союз не был подготовлен к войне;
что его вооружение было недостаточно  современным  и  тем  самым  реальные
возможности ведения молниеносной войны были  налицо.  Но  они  ошиблись  в
главном: в оценке морального духа населения.  Они  утверждали,  что  после
нападения немцев все республики во  главе  с  Украиной  поднимутся  против
существующего режима. И я верил этим рассуждениям. Только позже я начал  в
этом сомневаться. А когда прочитал донесения  начальника  разведки  Второй
венгерской армии о действиях партизан, то сказал себе:  "Ого,  осторожнее,
возможно, тебе большевизм не нравится, но что-то в этом движении есть..."
   "Наверняка что-то в нем есть,  если  Марианна  могла  умереть  за  свои
убеждения, - подумал Кальман. - А она  ведь  не  принадлежала  к  рабочему
классу. Одно небо знает, что в нем такого".
   - Меня считали, - продолжал Шалго, - специалистом по делам коммунистов.
Я сейчас не хочу разбираться  в  их  теории  -  это  в  данный  момент  не
интересно. Я очень много раздумывал также над тем, почему к этому движению
присоединяется столько интеллигентов.
   - Вы считаете возможным, что после  войны  англосаксы  окажутся  против
Советского Союза? - спросил Кальман.
   - Сейчас я вам скажу такое, что ахнете, - заинтриговал Кальмана  Шалго.
- Я за последние недели  прочитал  несколько  разведывательных  донесений.
Английская  разведка  пытается  установить  контакт  с  людьми   Канариса.
Возможно, и с самим Канарисом. Я даже считаю вполне вероятным, что они еще
во время войны договорятся с ними выступить против  Гитлера  и  Советского
Союза.
   - Как так против Гитлера?
   - Да хоть бы так, что люди Канариса  уберут  Гитлера,  чтобы  сохранить
германскую военную машину и  предотвратить  вторжение  советских  войск  в
Европу.
   - Вы плохо знаете англичан, - возразил Кальман и убежденно продолжал: -
Англичане не любят коммунистов, это факт, но они джентльмены и не  склонны
к подобным аморальным действиям.
   - Не обижайтесь, молодой человек, если  я  скажу,  что  вы  в  политике
профан. Не имеете ни малейшего представления о ней.
   Кальман  встал,  потянулся,  расправил  свои  закоченевшие  конечности.
Воздух в камере был тяжелым и затхлым, затрудняющим дыхание.
   Вдруг  в  тишине  прозвучали  обрывки  разговора,  нарушившие   тишину.
Послышались шаги. Кто-то спускался по ступенькам в подвал.
   Кальман подал знак Шалго, чтобы тот не шевелился.
   - Смена часовых, - шепнул он. - Сейчас часовой старой  смены  уйдет,  а
новый проверит все камеры. Слышите? Приближается.
   - Ничего не слышу.
   - Тогда вы просто глухой. Прислушайтесь и не сопите. Вот он  подошел  к
нашей двери. - Кальман услышал, как часовой осторожно отодвинул задвижку и
заглянул в глазок. - Теперь он вышел из подвала, -  прошептал  Кальман.  -
Слышали, как хлопнула дверь? Выходит во двор, поворачивает направо, идет к
воротам...  -  Вдруг  Кальман  резко   обернулся;   лицо   у   него   было
взволнованное. - Вставайте и не  удивляйтесь,  вставайте  быстрее!  Хотите
рискнуть?
   - Что вы задумали?
   - Рискуете или нет?
   Шалго с глупым видом уставился на возбужденного молодого человека.
   - В нашем распоряжении двадцать минут. Или мой план  удастся,  или  нас
подстрелят, и тогда мы избежим пыток. Я знаю виллу как свои пять  пальцев,
а сад еще лучше. Ну так как?
   Толстяк пожал плечами.
   - Что я должен делать?
   Кальман подошел к двери. Лег на спину на бетонный пол ногами к двери.
   - Придавите меня коленом и душите. Я буду орать, а вы, не жалея, лупите
меня, лупите изо  всех  сил.  Если  часовой  откроет  дверь,  отскочите  в
сторону; если он упадет, немедленно хватайте его автомат.
   Шалго наступил коленом Кальману на грудь, начал душить его и  колотить.
А Кальман стал что есть мочи вопить.  Несколько  раз  он  ногой  ударил  в
дверь. Они услышали, что часовой подбежал к  двери.  Посмотрел  в  глазок,
затем быстро распахнул дверь.
   - К стенке! - рявкнул он, держа автомат на изготовку.
   Шалго, задыхаясь, поднялся, лицо у него налилось кровью, он прислонился
к стене, тяжело дыша и пытаясь что-то объяснить часовому.
   - Молчать! Свинья! -  заорал  эсэсовец  и  шагнул  в  камеру,  направив
автомат на Шалго. Одновременно он бросил взгляд на распростертого на  полу
Кальмана.
   - Встать!
   Кальман пошевелился. И  вдруг  молниеносным  движением  левой  ноги  он
носком ботинка зацепил за пятку охранника, а правой ногой  ударил  его  по
коленной чашечке. Эсэсовец упал как подкошенный;  головой  он  ударился  о
стену. Шалго тут же навалился на него всей тушей. Они с  Кальманом  быстро
связали его и в рот воткнули кляп.
   - Снимите ботинки и возьмите их с собой, - тихо сказал Кальман.
   Через несколько мгновений они уже  бежали  по  коридору.  Прижимаясь  к
стене, поднялись по ступенькам. На площадке остановились. Кальман заглянул
в окно,  ведущее  в  полуподвальное  помещение.  Коридор  был  погружен  в
темноту. Он кивнул Шалго, чтобы тот следовал за ним, открыл окно, влез  на
подоконник и осторожно спустился в коридор. Шалго проявлял теперь максимум
расторопности,  теперь  он  не  производил   впечатления   неповоротливого
толстяка. Через несколько секунд он уже сидел верхом на подоконнике; ловко
перекинул ноги и с помощью  Кальмана  бесшумно  спрыгнул  на  пол.  Кругом
стояла давящая тишина. Кальман махнул своему спутнику рукой и на  цыпочках
подкрался к своей комнате. Неслышно, как его учили на курсах  разведчиков,
открыл дверь и вошел. За  своей  спиной  он  слышал  приглушенное  дыхание
Шалго.
   Заперев дверь, он предостерегающе приложил палец к губам, затем  достал
из тайника револьвер и отдал его Шалго. Тот жестом показал, что на нем  не
держатся брюки и что на ботинках нет  шнурков.  Кальман  достал  из  шкафа
поясной ремень и отдал Шалго. Затем открыл окно.  Моросил  теплый  майский
дождь. В воздухе стоял свежий аромат сирени.
   Без всяких приключений они добрались до развесистых кустов,  скрывавших
ограду, осторожно встали, плотно прижимаясь к ограде. Было так темно,  что
Кальман и Шалго еле различали друг друга. Кальман склонился к уху старшего
инспектора.
   - А теперь осторожнее, - прошептал он. - Ухватитесь за  прутья  ограды,
встаньте на каменную кладку, затем на мои руки.
   Шалго кивнул. Быстро взобрался на верх ограды,  перемахнул  через  нее.
Прижимаясь к прутьям, спустился вниз и приник к земле.
   Кальман легко подтянулся. Он уже был на ограде, когда  услышал  быстрые
шаги приближающихся караульных. Перекинул ногу. В это время завыли  сирены
и кто-то заорал:
   - Тревога!
   Кальман спрыгнул на мягкую  землю  рядом  с  Шалго,  и  они  помчались,
пригибаясь к мокрой траве, по направлению к густым зарослям кустарника.
   А сирены продолжали зловеще выть, выть, не переставая...









   - Могу я пригласить вас на коньяк, коллега? -  спросил  профессор  Акош
Кальмана Борши, когда они вместе возвращались в  отель  с  заключительного
заседания  конгресса.  Вежливо  пропустив   профессора   вперед,   Кальман
проследовал за ним в кафе при гостинице.
   Они выпили. Коньяк был отличный.
   - Да, -  продолжал  профессор,  -  должен  поздравить  вас  с  успешным
выступлением, но чем вы так угнетены? Насколько мне известно,  в  июне  вы
собираетесь жениться?
   - Если все будет в порядке, господин профессор.
   - Сколько вам лет, дорогой коллега?
   - В день свадьбы мне будет сорок три.
   - А Юдит?
   - Ей недавно исполнилось двадцать три.
   - Ну так вы же молодец, милый мой.
   В этот момент в  кафе  вошли  представители  французской  делегации,  и
академик Корзье, едва завидев Акоша, оставил своих  коллег  и  заспешил  к
нему, улыбаясь во весь рот и еще издали протягивая  ему  сразу  обе  руки.
Меньхерт Акош, извинившись перед  Кальманом,  стремительно  вскочил  из-за
стола. Ученые обнялись.
   Кальман неподвижно сидел, откинувшись в кресле, и думал о своем.
   Минувшие восемнадцать лет сильно  изменили  Кальмана  Борши  не  только
внутренне, но и внешне. Он возмужал, стал видным мужчиной. Никто не  знал,
почему   Борши   вдруг   бросил   преподавательскую    работу    и    стал
физиком-атомником. Вернее, один человек знал  -  это  был  полковник  Эрне
Кара.
   Когда в сорок четвертом году Кальман Борши  и  Оскар  Шалго  бежали  из
застенков гестапо, им, хоть и с большим трудом, удалось пробраться к  Гезе
Такачу, граверу с текстильной фабрики "Гольдбергер", который  спрятал  их:
несколько дней они скрывались в угольном погребе одноэтажного  домишки  на
улице Апат, в ожидании, когда за ними придет Шандор Домбаи. Оба  они  были
совершенно равнодушны к тому, что в последнее время происходило с ними, но
успешный побег возродил в них жажду жизни.
   Кальман и Шалго разговаривали мало. Больше думали каждый  о  своем  или
просто, без всяких дум в голове, лежали  и  молчали.  Кальман  был  сражен
гибелью Марианны. Ему было стыдно, что он остался в живых,  и  мало-помалу
им  овладела  навязчивая  мысль,  что,  продолжая   жить,   он   совершает
преступление против Марианны.
   Затем в одну из ночей пришел со своими людьми Шандор Домбаи и увел их.
   Они  стали  членами  вооруженной  группы  Эрне  Кары.  До  войны   Кара
преподавал  математику  и  физику  в  средней  школе.  Это   был   высокий
русоволосый мужчина лет тридцати.  Шалго  он  встретил  с  недоверием,  но
Кальману  все  же  удалось  убедить  его  в  том,  что  старший  инспектор
хортистской контрразведки не подведет их. И Шалго позднее доказал это.  Он
выполнял задания одно фантастичнее  другого  со  смелостью  человека,  для
которого  словно  не  существовало  страха  смерти.  На   разведывательные
операции он брал с собой и Кальмана. Вскоре они с Шалго и Домбаи  получили
приказ перейти  линию  фронта,  к  русским,  потому  что  в  городе  немцы
организовали за ними самую настоящую охоту  и  своим  провалом  они  могли
поставить под удар всю подпольную организацию.  В  районе  города  Печ  им
удалось перейти линию фронта, и они присоединились к гвардейцам полковника
Семенова. В этом полку их  прикомандировали  к  разведке.  Кальман  шел  с
Красной  Армией  по  разрушенным,  выжженным,  разграбленным  гитлеровцами
городам и селам и никак не мог понять, почему их жители не восстали против
немцев, почему терпеливо  сносили  такую  страшную  разруху.  Он  закрывал
глаза, не желая видеть и не желая верить, что все им увиденное  -  горькая
правда. Нет, не правда, твердил он себе, а только долгий страшный сон, как
неправда и то, что больше нет в жизни его Марианны. И он  старался  бежать
от действительности, обретая прибежище в мечтаниях. Когда  они  подошли  к
Будапешту, от него оставалась только  тень  прежнего  Кальмана  Борши;  он
пристрастился к спиртному и одичал настолько, что не знал  больше  понятия
"милосердие".
   А вскоре после Нового года случилось то, что привело Кальмана  Борши  к
полному нервному расстройству.
   За последнее время наступавшие советские войска часто, заняв какой-либо
город, находили там почти одно гражданское население.  Фашисты  защищались
до последнего патрона, а когда боеприпасы кончались, они  переодевались  в
штатское платье и пытались выдать себя за мирных  граждан  или  за  беглых
солдат, в надежде избежать плена. Трудность для контрразведчиков  состояла
в том,  чтобы  отличить,  кто  из  захваченных  гражданских  действительно
бежавшие из фашистской армии солдаты или - хоть таких было и  не  много  -
борцы Сопротивления. Советское командование, узнав  о  хитрости  фашистов,
приняло решение считать всех мужчин призывного возраста военнопленными,  с
тем чтобы позднее, уже в тылу, в более спокойной обстановке, выявить,  кто
из задержанных действительно являлся борцом  Сопротивления  или  солдатом,
бежавшим из фашистской армии, а кто - нет. Но в том моральном состоянии, в
каком Кальман Борши тогда находился, он не был способен разобраться в этих
суровых законах войны.  Как-то  раз  один  из  таких  "гражданских"  сумел
убедить его, что он участник движения Сопротивления,  и  очень  просил  не
отправлять его в лагерь для военнопленных.  На  этой  почве  Кальман  даже
поссорился с Домбаи.
   - Это неправильно, - горячился он. - Люди не для того,  рискуя  жизнью,
перешли линию фронта, чтобы их прямым маршем  отправили  в  Сибирь!  -  И,
подойдя к окну, он показал на десяток мужчин в гражданском, топтавшихся на
снегу перед зданием комендатуры.
   - Ох, и дурень  же  ты,  -  подпоясывая  ремнем  свой  темный  овчинный
полушубок, обругал его Домбаи. - Ну что ты городишь? На  проспекте  Маргит
еще  идут  бои.  Танки  фашистов  рвутся  на  Бичке,  а   ты   предлагаешь
организовать здесь настоящую следственную комиссию! Пошел ты  к  черту!  У
тебя вечно какие-то дурацкие идеи в голове. Ложись и выспись как  следует.
Иначе к вечеру ты совсем свихнешься.
   Однако  спать  Кальман  не  лег.  Едва  только  ушел  Домбаи,  он  стал
раздумывать над тем, кто  же  все-таки  прав.  Через  несколько  минут  он
решительно поднялся и пошел к полковнику Семенову, намереваясь  рассказать
ему о своих сомнениях.
   В конце концов командир полка "понял" его и разрешил ему вместе с Шалго
и весельчаком Олегом, шахтером из  Донбасса,  а  теперь  офицером  военной
контрразведки, поехать в Римские купальни на сборный  пункт  военнопленных
полка и отобрать из ожидавших отправки в тыл пленных  тех,  которые  будут
утверждать, что они венгерские партизаны.
   По Сентэндрийскому проспекту  длинной  вереницей  тянулись  измученные,
оборванные немецкие и венгерские солдаты; среди них попадались и одетые во
все черное нилашисты. Гражданские, словно, маленькие островки в половодье,
держались особняком.
   Кальман уже начинал жалеть о своей затее. Когда гражданских выстроили в
одну   шеренгу   и   Кальман   по-венгерски   сказал,   чтобы    участники
антинацистского Сопротивления  сделали  шаг  вперед,  то,  за  исключением
нескольких человек, вперед вышли все.
   - Ну, что скажете? - шепнул не без ехидства Шалго. - Теперь вы  поняли,
кто был прав? Если бы в Обуде собралось столько борцов  Сопротивления,  мы
бы давно уже дрались где-нибудь под Берлином.
   Кальман сердито отмахнулся и стал  спиной  к  ледяному,  пронизывающему
ветру. Он задумчиво смотрел на толпившихся во дворе немецких солдат. Вдруг
среди них он заметил сподвижника майора  Шликкена,  лейтенанта  Бонера.  В
один миг на него волной нахлынули воспоминания о пытках,  он  увидел,  как
наяву, изуродованное тело Марианны.  Кальман  метнулся  к  фашисту,  одним
ударом кулака свалил его на землю,  принялся  бить,  бить,  бить,  топтать
ногами. Если бы какой-то другой немецкий офицер не вышиб  у  него  из  рук
пистолет, он пристрелил бы  Бонера.  И  этим  офицером  оказался  военврач
Мэрер...
   Полковник Семенов был немало удивлен, когда Кальман Борши явился к нему
в штаб полка с немцем Мэрером. Сначала  он  никак  не  мог  понять,  каким
образом  этот,  немецкий  офицер   мог   оказаться   участником   движения
Сопротивления, а когда наконец понял,  ни  за  что  не  хотел  согласиться
исключить его из числа пленных. Позвонил в штаб дивизии, откуда  ответили:
можете оставить впредь до дальнейших распоряжений при своем штабе.
   Вечер Кальман провел с молчаливым Мэрером. Они выпили  водки,  закусили
салом, холодцом. Шалго пить отказался. Сидели  на  кухне.  Тяжело  ворочая
языком, Кальман спросил доктора, что ему известно о дяде Игнаце.
   - О докторе Шавоше? - переспросил Мэрер.
   - Да. Что вам о нем известно?
   Шалго сидел на низеньком табурете.  Ему  хорошо  было  видно  сразу  же
помрачневшее лицо Мэрера.
   - Шавош! - с ненавистью прошептал он. Кальман,  чуя  недоброе,  стиснул
его запястье. - Он предал нас всех. Не только меня, но и профессора  Калди
и других. И вас тоже. Всех предал!
   - Вы пьяны. Подите и окатите голову холодной водой из крана.
   Кальман тупым взглядом уставился на Мэрера,  а  тот  тихо,  но,  видно,
подогреваемый изнутри ненавистью необычайной силы, рассказал обо всем, что
произошло...
   В конце ноября сорок  четвертого  года  Шавош  угодил  в  руки  немцев.
Радиопеленгаторы засекли  его  передатчик.  Допрашивал  его  сам  Шликкен.
Вскоре арестовали доктора Мэрера, а затем и профессора Калди. От  капитана
Тодта Мэрер узнал, что Шликкен и Шавош на чем-то  сторговались.  В  начале
декабря Игнаца Шавоша переправили в Берлин, вместе с ним поехал  и  Генрих
фон Шликкен. Профессора Калди отправили в лагерь смерти Дахау.
   - Как это вас не расстреляли?
   - Я все отрицал. Поскольку в руках гестаповцев не было никаких улик,  а
мой отец в то время еще был на фронте, меня оставили в живых.
   Больше Кальман не ездил в лагеря военнопленных и просил оставить его  в
покое. В конце концов он вообще  куда-то  исчез  из  полка.  Только  много
позднее, весной, Домбаи обнаружил его на вилле Калди. Кальман сидел в саду
перед домом с тупым взглядом, устремленным на  плывущие  по  небу  облака.
Обросший, грязный, сильно постаревший, он явно был невменяем.  Вилла  была
разрушена и сожжена, только на нижнем этаже сохранилось несколько  комнат,
пригодных для жилья. В одной из них нашел себе пристанище Кальман. Питался
уцелевшими в доме консервами и ждал возвращения Марианны.
   В минуту просветления он вдруг вспомнил  о  квартире  на  Братиславском
проспекте  и  перебрался  туда.  Кара,  тревожась  за  Кальмана,  временно
поселился у него.  Уходил  он  из  дому  рано  утром,  возвращался  поздно
вечером. Работал  в  военной  контрразведке.  Когда  выдавалось  свободное
время, он подолгу беседовал с Кальманом. Тот слушал Кару  внимательно,  не
спорил, не возражал,  но  на  вопросы  отвечал  односложно:  да,  нет.  По
рекомендации Кары его приняли на работу в гимназию  Арпада  преподавателем
венгерской истории и литературы. Как  лунатик,  отправился  он  на  первое
занятие. Сел за учительский стол и разрешил сесть ребятам. Окинув взглядом
класс, детские лица, он встал и начал прохаживаться перед учениками.
   Вдруг  взгляд  его  упал  на  освещенный  солнцем  склон  горы,  и  ему
показалось, что по склону спускается Марианна. Кальман стоял и смотрел  на
нее, а дети, похолодев от страха, - на его наводящее ужас лицо. Прошептав:
"Марианна, Марианна!", - учитель истошно закричал и выбежал из класса.  На
улице он рухнул наземь и лишился чувств...


   Лечение в больнице затянулось на несколько месяцев. Порой врачи  теряли
всякую надежду. А он молчал. Лежал и, не отрываясь, смотрел на склон горы.
Он был спокойный, послушный больной, со всеми вежливый. Друзья не забывали
его: каждый день кто-нибудь обязательно приходил к нему - Домбаи,  Маргит,
Кара, Шалго. Кальман понимал все, что ему  говорили,  -  что  Шандор  стал
парторгом завода, что он женился на Маргит. А когда  Маргит  сказала  ему,
что ждет ребенка, задумчиво улыбнулся. Знал, что  Откар  Шалго  занимается
теперь  розыском  скрывающихся  фашистов,  помогает  в  этом  Эрне   Каре.
Откуда-то он даже знал, что  Шалго  -  секретный  сотрудник  отдела  Кары.
Однажды  его  навестил  и  профессор  Калди.  Профессор  сильно  постарел,
поседел, ссутулился, лицо у него  было  усталое,  осунувшееся.  Они  молча
смотрели друг на друга и без слов понимали  не  высказанные  вслух  мысли,
скрытые чувства.
   В одну из ночей возле постели Кальмана дежурил Кара.
   - Ты должен поправиться, - сказал он с теплотой в голосе.
   - Я и сам хочу поправиться.
   - А поправиться ты сможешь в том случае, если забудешь.
   - Я не могу забыть.
   - Должен. Будешь снова учить детей.
   - Я не хочу учить. Не умею.
   - Ты должен встать на ноги, Кальман.
   - Помоги.
   - Какой предмет ты не любил больше всего, когда был студентом?
   Кальман долго молчал, раздумывая.
   - Математику и физику, - наконец сказал он.
   - Значит, тебе нужно изучить их. Именно их. Ты должен  преодолеть  свою
слабость.
   Кальман кивнул в знак согласия.
   Затем  для   Кальмана   наступили   трудные   годы.   Он   поступил   в
Политехнический институт и стал грызть  гранит  науки.  Бедствовал,  но  с
редким усердием занимался. В процессе учебы он начал  открывать  для  себя
совершенно новый, неизвестный ему прежде мир. Средства на жизнь он добывал
переводами. Он совсем перестал интересоваться политикой и  даже  не  знал,
какие партии существовали в то время в стране и чего каждая из них хотела.
Знал только, что коммунисты собираются строить социализм.
   Кара уже больше не жил у него, но  иногда  они  встречались.  Сходились
вместе супруги Домбаи, Кара, а также Шалго. Спорили о политике, но Кальман
в их споры не вмешивался. Прислушивался он к ним только, когда  кто-нибудь
из спорщиков заявлял, что  американцы  и  англичане  усиленно  засылают  в
Венгрию своих агентов.
   - Им это нетрудно, - говорил обычно Кара, - у них  еще  до  войны  была
здесь широкая агентурная сеть.
   - А если вы узнаете о ком-то, что он до войны был агентом англичан, что
вы с ним сделаете? - спросил как-то Кальман с рассеянным видом.
   - Посадим.
   - Даже в том случае, если он ничего для них не сделал?
   - Такого не бывает, - возразил Кара. - Факты говорят о том,  что,  пока
англичане и  американцы  вместе  с  нами  сражались  против  фашистов,  их
разведки уже насаждали у нас свою агентуру для  работы  против  Советского
Союза; больше того, в последние месяцы войны они откровенно сотрудничали с
гестапо. Некоторые из их агентов выдавали коммунистов эсэсовцам.
   - Такие, как, например, мой дядя? - переспросил Кальман.
   - Точно. Такие, как твой дядя.
   - А вы не знаете, что сталось с ним?
   - Говорят, погиб в Берлине, - сказал Кара.
   - Вместе со Шликкеном, - добавил Шалго, до сих пор молчавший.
   Несколько  дней  спустя  Кальман  встретился  с  Шалго.  С  севера  дул
холодный, пронзительный ветер. Кальман возвращался с вечерней прогулки  по
набережной Дуная. Ветер освежал, и он чувствовал себя бодрее.
   - Послушайте, Шалго,  почему  вы  до  сих  пор  не  выдали  меня  и  не
рассказали, что в конце концов я ведь тоже агент англичан?
   - Потому что вы,  Кальман,  не  агент.  Вы  окончили  курсы  английской
разведки, но не для  того,  чтобы  шпионить  и  бороться  против  народной
демократии.
   - Что же вы мне советуете? Сказать об этом Каре?
   Шалго остановился, поставил ногу на чугунную решетку и, тяжело дыша  от
натуги, завязал шнурок. За последние месяцы он сильно располнел.
   - Видите ли, Борши, - начал он, - если хотите послушаться моего совета,
Каре об этом не говорите. И  я  объясню  вам  почему.  Ваша  откровенность
причинила бы ему только лишние заботы: он любит вас, верит вам, но  он  не
вправе один решать вашу судьбу. Для этого его власти недостаточно.  А  те,
кому он подчиняется, не поверят ни одному вашему слову.
   Итак, Кальман молчал. Объяснение Шалго  показалось  ему  логичным,  тем
более что он чувствовал себя чистым, незапятнанным, так  как  не  совершил
никаких прегрешений против республики.
   Через несколько дней Кальмана  Борши  неожиданно  вызвали  на  проспект
Андраши, 60. Сперва его принял молодой  следователь,  а  спустя  некоторое
время пришел еще один - пожилой,  худощавый,  усатый.  Положение  Кальмана
было не из легких. А поскольку он вынужден  был  умалчивать  о  многом  из
своего   прошлого,   показания   его    выглядели    неполными,    местами
противоречивыми, и он чувствовал сам, что следователи не верят ему.
   По улице шли демонстранты, и в окно  долетали  слова  "Интернационала":
"Вставай, проклятьем заклейменный..." Когда песня  смолкла  вдали,  усатый
спросил:
   - Почему вы не вступили в коммунистическую партию?
   - А почему я должен был в нее вступить? Ведь я никогда не  считал  себя
коммунистом.
   - Но все ваши друзья коммунисты: и Шандор  Домбаи,  и  Эрне  Кара...  и
покойная невеста...
   - А я вот не коммунист!
   - Да, конечно, - согласился усатый. -  Вот  вы  говорите,  что  товарищ
Калди умерла у вас на руках.
   - Да, ее убили, - сказал Кальман. - Лейтенант  Бонер  и  майор  Шликкен
убили ее.
   - Но кто ее выдал немцам? - Усатый следователь закурил  сигарету.  -  И
почему вас посадили в одну камеру с ней? Это довольно необычно.
   - Возможно, что необычно. Ответ на этот вопрос вам мог бы дать Шликкен.
Может быть, он хотел предоставить мне возможность проститься с Марианной.
   Молодой следователь презрительно усмехнулся.
   - Вот уж не знал, что гестаповцы были такими гуманными.
   - Больше я ничего не могу  сказать.  -  Кальман  становился  все  более
раздражительным, но старался сдерживать себя и не лезть на рожон.
   - Ну и, наконец, эта история с побегом, - сказал усатый. - Странно, что
вам так легко удалось бежать из гестапо. - Он взглянул на своего  молодого
коллегу.
   - Удавалось это и другим, - возразил Кальман.
   - Да, - согласился усатый. - Однако непонятно, почему товарищ Калди  не
сказала вам в камере, кто же ее все-таки предал.
   Кальман мог бы, конечно, признаться сейчас, что одной  из  предательниц
была Илона Хорват, но назови он Илонку, та, в свою очередь, покажет, что и
он, Кальман Борши, небезгрешен.
   - Я думаю, что моя невеста и сама не знала этого. Или вы подозреваете в
предательстве меня?
   - Мы просто хотели бы поймать предателя, - уклончиво ответил усатый.
   - И я тоже, - сказал Кальман, а сам подумал, с каким  бы  удовольствием
дал  он  по  физиономии   этому   молодому,   презрительно   ухмылявшемуся
следователю.
   - Вы, конечно, не знали и того, что ваш дядя английский агент?
   - Не знал. Ничего другого сказать  не  могу.  Прошу  вас  справиться  у
полковника Семенова Ивана Васильевича. Он вам  может  сказать,  был  ли  я
предателем...
   - У кого нам справляться - это уж предоставьте решать нам,  -  возразил
молодой и зашептался с усатым.
   Кальмана задело за живое высокомерие следователя. Его так  и  подмывало
спросить, где тот был сам и чем занимался во время немецкой оккупации,  но
он не решился, понимая, что, кроме новых неприятностей, это ничего ему  не
даст.
   - Тогда я попрошу вас спросить у подполковника товарища Кары.
   Но молодой следователь сделал такое движение  рукой  и  состроил  такую
кислую мину, что истолковать это можно было примерно так: "Нашли  на  кого
ссылаться..."
   - А вот когда вас арестовали немцы, - продолжал усатый, - сколько всего
заключенных было в подвале?
   - Не знаю.
   - Но, по-видимому, вас было несколько человек?
   - Возможно.
   -  А  когда  вы  бежали   из   подвала   вместе   с   тем   хортистским
контрразведчиком...
   - С Шалго, - вставил Кальман.
   - Не перебивайте, я сам знаю, что его фамилия Шалго, - строго  взглянул
на Кальмана следователь. - Почему вы не освободили остальных узников?
   Вопрос следователя был весьма логичен.
   - Не знаю, - сказал Кальман. - О них я в тот момент не думал.
   - Это похоже на таких, как вы, - заметил усатый.
   Кальмана оскорбили слова следователя. Ничего не ответив, он  отвернулся
к окну.
   - Где ваш дядя?
   - Не знаю. Слышал, что он погиб.
   - От кого слышали?
   - Мне сказал об этом товарищ Кара.
   Домой Кальман возвращался в подавленном настроении.





   Нет, разговор с Домбаи  не  мог  успокоить  Кальмана.  Чтобы  забыть  о
неприятностях, он с еще большей энергией принялся за учебу. Но и учеба  не
помогла ему: неприятности последних месяцев не оставляли его  в  покое,  и
многое из того, что происходило вокруг, ему не нравилось. Глубокой  осенью
по городу пронесся слух: политической  полиции  удалось  раскрыть  крупный
заговор. Слух распространился с быстротой пожара. Дошел он и до Кальмана.
   Подпольная ставка... военные приказы... много арестованных... Наступили
тревожные дни. Каждый вечер Кальман засыпал с одной мыслью: ночью придут и
за ним. Хоть вовсе не ложись! Все равно  всю  ночь  будут  мучить  глупые,
тревожные сны. Беспокойство его еще больше возросло,  когда  ему  сказали,
что Домбаи из ЦК перевели на другую работу. Однако Кальмана на этот раз не
тронули. А в конце зимы ему стало известно,  что  из  города  исчез  Оскар
Шалго. Поначалу Кальман  подумал,  что  его  попросту  арестовали.  Однако
позднее он узнал, что Шалго сбежал на Запад.
   И снова Кальмана вызвали к следователю. Что  вы  знаете  о  Шалго?  Где
познакомились? Что вам известно о его связях? Сколько раз вы встречались с
Шалго после сорок пятого года и о чем с ним говорили?
   На  все  эти  вопросы  Кальман  отвечал  осторожно.   Инстинктивно   он
чувствовал, что не должен защищать Шалго, и рассказал все, что знал о нем,
разумеется, выпустив подробности, которые могли повредить ему самому.
   Про себя он очень удивился, когда следователь заявил ему, что  Марианну
и других коммунистов выдал немцам Оскар Шалго, но вслух своих  соображений
и сомнений не высказал. И с радостью принял к сведению сообщение, что дело
его отныне считается  прекращенным,  больше  он  политическую  полицию  не
интересует. Так что на улицу он вышел успокоенный, с облегченным сердцем.
   Кальман продолжал учиться и  очень  редко  виделся  со  своими  старыми
друзьями. Домбаи перевели на периферию, а Кара уехал на учебу в  Советский
Союз. В Будапеште у Кальмана остался один-единственный  друг  -  профессор
Калди. Профессор уже не преподавал в университете и жил уединенно в  своей
вилле на Розовом холме. Эту виллу он получил уже от государства. Ни в одну
из партий он так и не вступил. В  деньгах  не  нуждался,  так  как  хорошо
зарабатывал, публикуя свои научные труды. Кальман навещал его примерно раз
в месяц, и тогда их дискуссии затягивались глубоко за полночь.


   Осенью сорок девятого года - к этому времени он уже закончил пятый курс
- как-то поутру его вызвали в деканат. Спросили, знает ли он Эрне Кару,  а
когда Кальман подтвердил, что знает, его забрали. Три дня  длился  допрос.
Допытывались:  что  он  знает  о  Каре?  Только  хорошее.  Но  хорошее  не
интересовало следователей. Знал ли, что Кара помог бежать Шалго? Не  знал.
Он ничего не знал. И словно автомат повторял:  Кара  честнейший  на  свете
человек. Кара чистый человек. Кара настоящий коммунист. В конце концов его
послали к черту и велели убираться.
   Домбаи допрашивали дольше, но и его отпустили на свободу.
   Арест Эрне  Кары  и  его  осуждение  будто  обухом  по  голове  ударили
Кальмана. Во всем этом он видел  лишь  подтверждение  правильности  своего
аполитичного поведения. Теперь он попросту бежал прочь от всякой политики,
газет и журналов не читал, только  научные  труды.  Впрочем,  Шандор  тоже
сделался  немногословным.   Поступил   учиться   на   вечерний   факультет
Политехнического  института,  а  Кальман   тем   временем   стал   научным
сотрудником одного исследовательского института.





   Эрне Кара вышел из тюрьмы осенью пятьдесят четвертого  года.  Узнав  об
этом, Кальман немедленно позвонил Домбаи, и они вместе  поехали  к  своему
старому другу. Кара очень похудел и стал немногословен.
   Когда Домбаи, не удержавшись, принялся ругать  некоторых  руководителей
партии, Кара остановил его.
   - Все это правильно, но какой толк от твоей руготни?  Очень  скоро  все
станет на свои места.
   Он поблагодарил друзей за то, что в свое время они не дали против  него
никаких показаний.
   - Это очень честно с вашей стороны, ребята. Вы  и  понятия  не  имеете,
насколько мне это было приятно и что это значило для меня.  -  Узнав,  что
Шани учится в институте, Кара очень обрадовался.
   Затем они остались вдвоем с Кальманом: Домбаи нужно было в институт.
   Эрне обнял Кальмана.
   - Ты не представляешь, Кальман, как я  рад  за  тебя.  Я  вижу,  ты  на
правильном пути. Женился?
   - Боюсь, что я уже никогда не женюсь.
   - Не интересуют женщины?
   - В какой-то мере интересуют, но до сих пор я  не  встретил  ни  одной,
которая заставила бы меня забыть Марианну.
   Кальман действительно ни в кого не  был  влюблен.  Зато  в  дни  мятежа
пятьдесят  шестого  года,  к  своему  ужасу,  он  заметил,  что   в   него
влюбилась... Юдит Форбат, племянница профессора  Калди,  которой  к  этому
времени исполнилось шестнадцать.
   Когда в городе начались бои, Кальман тотчас же поспешил  в  дом  Калди.
Старый профессор очень обрадовался его приходу, а Юдит еще больше. Форбаты
были в это время в Париже, куда они уехали еще до  начала  мятежа.  Форбат
устраивал выставку своих картин в одном из парижских салонов.
   Юдит росла хорошенькой, рано созревшей как  физически,  так  и  духовно
девушкой. Форбаты воспитывали  ее  в  духе  полной  свободы,  и  она  была
посвящена во все тайны жизни. Дядя же обращался с ней как с равной. Калди,
как  когда-то  и   Марианне,   привил   Юдит   любовь   к   литературе   и
изобразительному искусству. По утрам в воскресные дни она часто  ходила  с
Кальманом на выставки. Кальман чувствовал,  что  Юдит  привязана  к  нему,
однако не думал о чем-либо серьезном и считал, что привязанность эта чисто
родственная. Однако в этот день, войдя в ее комнату и  увидев,  как  Юдит,
словно обезумев, бросилась к нему на шею, обняла и принялась целовать,  он
перепугался. Сжал ее голову в ладонях и изумленно уставился на нее.
   За окнами громыхал бой: автоматные очереди  рвали  на  куски  покрывало
тишины, дребезжали стекла.
   - Что с тобой, Юдит?
   Девушка ничего не  ответила.  Видя  изумление  на  лице  Кальмана,  она
опустила голову, повернулась и молча вышла из комнаты.
   Шли дни.  Кальман  становился  все  нервознее,  потому  что  из  города
приходили слухи одни страшнее другого. Телефон не работал, поэтому Кальман
не знал, что с друзьями, и он со все возраставшим  беспокойством  думал  о
Домбаи и Каре. Услышав от одного из соседей, что в городе ловят  и  вешают
коммунистов, Кальман уже буквально не находил себе места.
   Однажды во время обеда он сказал Калди:
   - Господин профессор, мне нужно в Пешт.
   -  А  что  ты  собираешься  там  делать?  -  Сухонького,  напоминавшего
сказочного гнома профессора, когда он склонялся к тарелке с  супом,  почти
не было видно из-за стола.  -  Навести  порядок?  Думаю,  там  в  тебе  не
нуждаются.
   - Я должен узнать, что с Домбаи. Он мой друг.
   - Ну что ж, поезжай, но будь осторожен.
   - Я с тобой! - тоном, не терпящим возражений,  заявила  Юдит  и  встала
из-за стола.
   - Ладно, - согласился Кальман.
   По городу шлялись вооруженные парни,  всем  своим  видом  давая  понять
прохожим, какие они сильные, непобедимые. У каждого на рукаве  красовалась
трехцветная повязка.
   Дома у Домбаи встревоженная Маргит пожаловалась  Кальману,  что  Шандор
отказался прятаться, а  между  тем  вчера  утром  уже  приходили  какие-то
вооруженные люди, чтобы забрать его.
   - Вооруженные? - переспросил Кальман и бросил взгляд на Юдит,  спокойно
сидевшую у окна и слушавшую их разговор.
   Домбаи закусил губу.
   - Давай выйдем на минутку в другую комнату,  -  сказал  он  Кальману  и
распахнул перед ним дверь. - А ты, Маргит, понапрасну не волнуйся. В  доме
ведь никто не знает, что я вернулся. Если придут и будут спрашивать  меня,
скажи - нет дома.
   Закрыв дверь, Домбаи продолжил разговор:
   - Не сердись на меня. Знаешь, в школу на улице Мальна  согнали  десятка
полтора коммунистов. Говорят, завтра, а может быть, и  сегодня  ночью,  их
повезут в пересыльную тюрьму.
   - Вот и скажи судьбе спасибо, что среди них нет тебя.
   - Но там сидят мои друзья!
   - Где эта улица Мальна? - задумчиво спросил Кальман.
   - В районе Зугло. В школе свил свое змеиное гнездо какой-то  помешанный
граф. Говорят, он совсем недавно вышел из  тюрьмы.  Был  осужден  в  сорок
пятом как военный преступник. А  теперь  набрал  человек  тридцать  всяких
подонков и держит в страхе всю округу.
   - Откуда ты все это знаешь? - спросил Кальман.
   - Сам разведал.
   Домбаи рассказал, что, как только двадцать  третьего  октября  вспыхнул
мятеж, он бросился в Союз партизан. Оттуда  их  направили  в  министерство
внутренних дел. Там  он  встретил  Кару.  В  министерстве  им  сообщили  о
зверствах банды Янковича; оказалось, что Кара, так сказать, лично знаком с
этим сумасшедшим графом: они с ним вместе сидели в тюрьме в Ваце.
   Министерство внутренних дел  дало  указание  районному  отделу  полиции
разоружить банду, но начальник полиции это указание  выполнить  отказался,
заявив, что "группа Янковича" - оперативный отряд "национальной гвардии".
   - Тогда Эрне, - продолжал Домбаи, - назначенный  командиром  одного  из
отрядов по борьбе с мятежниками, приказал мне собрать все сведения об этой
банде. Ну, задание-то я выполнил, но, когда сегодня утром позвонил  в  наш
штаб на площади Рузвельта, мне ответили, что Кары с отрядом уже  нет  там.
Оказывается, они перебрались куда-то в другое место, а здание  МВД  заняли
"национал-гвардейцы".
   Быстрым шагом Кальман, Юдит и Домбаи направились  в  сторону  проспекта
Ракоци. Они старались идти переулками, избегая скопления людей. На  рукаве
у Домбаи была трехцветная повязка, на шее висел автомат.
   На углу проспекта Ракоци и улицы Лютера дорогу  им  преградила  большая
толпа. Какой-то бородатый толстяк, взобравшись на телегу, не то произносил
речь, не то читал манифест. Вокруг повозки толпилось несколько сот человек
- они аплодировали, кричали "ура", но Кальман и  Домбаи  заметили,  что  в
толпе были и такие, которые насмешливо кривили рот. Кальман и его спутники
остановились в стороне. Как они ни вслушивались в речь оратора, им удалось
разобрать только  отдельные  слова.  Домбаи  все  время  нервно  поправлял
висевший у него на шее автомат, и Кальману  казалось,  что  охотнее  всего
Шандор выпустил бы сейчас очередь в этого разоравшегося бородача.  Кальман
взглядом дал понять другу: спокойнее,  мол!  Оглядевшись,  он  заметил  на
противоположной стороне проспекта черный  "джип",  на  радиаторе  и  борту
которого торчало по английскому флажку. На крыше автомашины стоял  мужчина
с кинокамерой и вел съемку. Лица кинорепортера за камерой не  было  видно,
но по его движениям можно было предположить, что это  совсем  еще  молодой
человек. Он был без головного убора, а на спине его тоже виднелся  нашитый
на плащ "болонья" английский флаг - вероятно, для того, чтобы люди  издали
видели: идет английский подданный. Кальман тронул Домбаи за  плечо  и  дал
знак следовать за ним. Они выбрались из толпы и перешли на противоположную
сторону проспекта  Ракоци.  У  какого-то  подъезда,  метрах  в  десяти  от
автомашины, друзья остановились. Кальман закурил  сигарету  и  заглянул  в
дверь. Затем вошел в парадное и внимательно осмотрелся.  Подъезд  оказался
непроходным. Одна створка дверей была подперта большим камнем.
   Домбаи с любопытством поглядывал  на  своего  погруженного  в  раздумье
друга.
   - Шани, а ну-ка отпихни этот камень в сторону, - сказал он Домбаи.
   Домбаи повиновался.
   - Закроется?
   - Без труда, - ответил Домбаи и толкнул створку двери. Кальман  подошел
к друзьям.
   - Шани, - сказал он, - встань с  автоматом  напротив  лестницы,  а  ты,
Юдит, стой у двери.
   - Что ты собираешься делать? - спросил Домбаи.
   - Сейчас нет времени объяснять. Когда я войду с этим  кинорепортером  в
подъезд, ты никого из спускающихся по  лестнице  не  пропускай.  Понял?  -
Домбаи кивнул. - Ты же, Юдит, как только мы войдем, тотчас захлопни  дверь
и запри ее на задвижку. Поняла?
   - Поняла, - подтвердила девушка.
   - Ну, тогда по местам!
   Он подождал, пока друзья займут "позиции", а затем  с  беспечным  видом
вышел из подъезда и зашагал к  английской  автомашине.  Толпа  по-прежнему
горланила "ура" и била в ладоши.  Кинорепортер  отнял  от  глаз  камеру  и
удовлетворенно улыбнулся.
   Кальман остановился подле машины, дотянулся до крыши "джипа" и подергал
парня за ногу. Тот посмотрел вниз.  Кальман  сделал  ему  знак,  чтобы  он
наклонился к нему. Англичанин кивнул Кальману, подал ему кинокамеру и  сам
спрыгнул на тротуар.
   - Я - Гарри  Кэмпбел  из  Лондона,  -  сказал  Кальман  по-английски  с
отличным лондонским  произношением.  -  Мы  уже  все  подготовили,  сейчас
отправляемся.
   - Уистон. - Молодой человек протянул ему руку, и  было  видно,  что  он
нисколько не сомневается в английском происхождении Кальмана  -  ведь  тот
говорил по-английски, как прирожденный лондонец. - Кинорепортер. А куда мы
должны ехать?
   Кальман с притворным удивлением уставился на репортера.
   - Я - Кэмпбел, - снова повторил он таким тоном,  словно  в  этом  имени
заключался какой-то особый смысл.
   - Я разобрал, как вас зовут, сэр, но никак не возьму в толк,  куда  нам
нужно ехать?
   - Простите, разве не вас прислали  снимать  сцены  "народных  расправ"?
Тогда я ничего не понимаю. - Он посмотрел на часы, однако от  его  взгляда
не ускользнуло, как жадно засверкали глаза репортера.
   - О каких расправах вы говорите, сэр? - спросил  англичанин,  и  в  его
голосе прозвучали интерес и волнение жадного до сенсаций репортера.
   - Не понимаю, - пробормотал Кальман  и  посмотрел  в  сторону  Большого
кольца. - Через две минуты начинается  операция.  Куда  же,  черт  побери,
провалились эти киношники?
   - Да скажите же вы наконец, в чем дело, сэр!
   Кальман, по-прежнему поглядывая на Большое  кольцо,  равнодушным  тоном
ответил:
   - Мы тут выследили одного скрывающегося  главаря  венгерских  чекистов.
Сейчас  его  поймают.  У  меня  есть  разрешение  заснять  на  пленку  эту
сенсационную операцию, а кинооператоры почему-то не приехали. Ну разве  не
обидно? Патриоты незаметно уже и  дом  этот  заняли.  Вот  незадача,  черт
побери!
   - Да что вы! - взволнованно воскликнул Уистон. -  А  я  здесь  на  что?
Какая разница, кто будет ручку крутить? Пошли, Кэмпбел. В  каком  вы  доме
расположились?
   Кальман нерешительно посмотрел на репортера, пожал плечами  и  взглядом
показал в сторону подъезда.
   - Погодите, Уистон, - сказал он тихо. -  Не  нужно  привлекать  к  себе
внимание. Этот сброд ничего не  должен  заметить,  а  то  можно  испортить
операцию. Пошли. Машину не будете запирать?
   - Зачем? Нас охраняет наша популярность!
   - Тогда по крайней мере захватите с собой ключ зажигания.
   - Вы правы, сэр. - Он вынул ключ и сунул его в карман плаща.
   Они подошли к подъезду.
   - Идите вперед, - сказал Кальман.
   Уистон вошел в парадное. Когда  у  лестницы  он  увидел  рослую  фигуру
вооруженного  автоматом  Домбаи  с  трехцветной  повязкой  на  рукаве,  то
улыбнулся и одобрительно заметил:
   - Отличная работа, Кэмпбел.
   - Стараемся,  -  отозвался  Кальман,  входя  вслед  за  англичанином  в
парадное.
   Дверь с грохотом захлопнулась за ними...


   Отряд графа насчитывал тридцать пять человек. Самым молодым из них  был
двадцатилетний Фицере. Самым старшим - сорокавосьмилетний Беня, "Шустрый".
Надежность каждого из них измерялась количеством проведенных в тюрьме лет.
   Сейчас Фицере стоял часовым у двери. На улице  моросил  дождь,  поэтому
Фицере мерз и скучал. Их было пятеро, оставленных сторожить  арестованных.
В подвале дома сидели пятнадцать захваченных мятежниками коммунистов.
   Вдруг из-за угла выкатилась черная автомашина  и  на  большой  скорости
направилась прямиком к зданию школы. Фицере сразу же разглядел иностранный
номер и английский флажок  над  радиатором,  и  его  охватило  необычайное
волнение.
   Черный "джип" притормозил и остановился. Фицере  вытянулся  в  струнку,
придал лицу  серьезное  выражение  и  попробовал  вести  себя  небрежно  и
высокомерно, как, по его мнению, подобало истинному "борцу за свободу".  В
автомашине сидели трое: двое мужчин и одна смазливая девчонка.  Приехавшие
выбрались из машины. В руках у одного из них была кинокамера; на спине, на
плаще "болонья", нашит английский флаг.
   - Хелло, - сказал англичанин. Он и еще что-то сказал, но  этого  Фицере
уже понять был не в силах.
   Второй, венгр  с  автоматом,  тоже,  видать,  лихой  малый,  такой  же,
наверно, как он, Фицере, только постарше и ростом чуть ли не на две головы
выше. Ну, а уж девчонка!..
   - Я - Борбанди, - сказал верзила с автоматом. - Из штаба  "национальной
гвардии". Вызови-ка сюда господина графа. Скажи  ему,  что  прибыл  мистер
Уистон  из  Лондона,   главный   редактор   английского   телевидения.   -
Повернувшись  к  девчонке,  верзила  попросил:  -  Объясните,  пожалуйста,
господину Уистону, о чем мы тут толкуем.
   - Господина графа сейчас нет, только его заместитель, капитан Хельчик.
   - А где же граф Янкович?
   - На операции в "Мариа-Ностра".  -  Фицере  внимательно  оглядел  Юдит,
старательно переводившую на  английский  язык  их  разговор  с  Домбаи.  -
Спросите, - сказал он девушке, - не найдется ли у него английского курева?
Если угостит, не откажусь.
   Юдит, улыбнувшись, перевела. Кальман расхохотался, открыл машину  и  из
большой коробки вынул пачку сигарет.
   - Держи! - крикнул он и швырнул пачку часовому.
   - О'кей, - поблагодарил Фицере, осклабившись, и подхватил  сигареты  на
лету.
   Он уже хотел направиться в дом, но в этот  момент  в  дверях  показался
тощий блондинчик  -  поэт-парикмахер  Хельчик  в  капитанской  форме  и  с
приветливой улыбкой на бледном лице.
   Хельчик представился, осмотрел машину,  Кальмана,  Домбаи  и,  наконец,
особенно пристально девушку.
   Домбаи сказал  "капитану",  что  мистер  Уистон  попросил  командование
"национальной гвардии" предоставить  ему  возможность  заснять  на  пленку
самую боевую группу гвардейцев, чтобы потом познакомить с подвигами лучших
венгерских  патриотов  миллионы   английских   телезрителей.   Пока   Юдит
переводила  Кальману  слова  Домбаи  на  английский,  Хельчик  все   время
разглядывал ее.
   - Командование гвардии решило, - продолжал Домбаи, - что отряд Янковича
больше всех заслуживает чести быть заснятым на пленку.
   - Что ж, все правильно, - подтвердил Хельчик. - Однако пойдемте в штаб,
там куда приятнее разговаривать.
   Тем временем Фицере созвал и  остальных  членов  отряда.  Хельчик  стал
представлять их.
   - Виктор Балмуда - сидел восемь лет,  Чаба  Чомош  -  шесть  лет,  Янош
Тумург - три с половиной года, Пети Фицере - ну, этот у нас  еще  зеленый,
сидел только один год.
   На столе появилось вино.
   Кальман сказал что-то по-английски. Юдит перевела.
   - Господин Уистон хотел бы угостить вас настоящим шотландским виски. Он
просит господина майора принести из машины несколько бутылок.
   Домбаи, кивнув, вышел и вскоре вернулся с четырьмя бутылками. Наполнили
бокалы, выпили. Кальман говорил тихо, с достоинством.
   - Господин Уистон, - переводила Юдит, - говорит, что он очень  счастлив
лично побеседовать с легендарными борцами графа и надеется, что  за  время
своего пребывания в Будапеште еще будет иметь  возможность  встретиться  с
ним. Господин Уистон считает, что вы удивительные борцы. Ваши  героические
подвиги не имеют себе равных...
   Вдруг Домбаи вскочил, перебив "переводчицу":
   - Черт побери, я, видно, чем-то испортил себе желудок.
   -  Этого,  девушка,  не  переводите!  -  воскликнул  Хельчик,   и   все
расхохотались.
   - Ребята, а где здесь сортир? - спросил Домбаи.
   - В конце коридора, - сказал Фицере.
   Домбаи  исчез,  а  Кальман  принялся  говорить  с  еще  большим  жаром,
одновременно накачивая "борцов" виски. Юдит переводила:
   - Вы, господа, пейте, пейте. А я  тем  временем  накручу  пару  сценок.
Назову их: "В перерыве между боями". Только попрошу  вас,  ребята,  ведите
себя как можно естественнее, разговаривайте непринужденно, как  будто  нас
здесь и нет вовсе.
   Он встал, замерил расстояние и начал "работать".
   - А нам нельзя будет посмотреть ваши снимки? - спросил Хельчик.
   - Разумеется, - улыбнувшись, перевела ответ Кальмана Юдит. - А  сейчас,
пожалуйста, сядьте поближе друг к другу:  господин  Уистон  хочет  сделать
групповой снимок... Командир - в центре.
   Минут через пятнадцать снова появился Домбаи, на ходу одергивая плащ.
   - Черт бы побрал проклятый желудок. Наследие фронта, - пояснил  он.  Он
пил, чокался со всеми и даже произнес тост. "Борцы" Хельчика были веселы и
предупредительны.
   - Барышня, - повернувшись к Юдит, попросил перевести Домбаи, - скажите,
пожалуйста, господину Уистону, что в полпервого нам нужно быть у господина
замминистра.
   Кальман взглянул на часы и кивнул.
   Машина медленно тронулась. "Борцы" Хельчика горделиво стояли в подъезде
и махали вслед удаляющемуся "джипу".
   Лишь полчаса спустя они были неприятно поражены, не найдя в подвале  ни
одного арестованного.





   - Хорошо долетели? - спросил полковник Олдиес, жестом приглашая Бостона
садиться.
   - Спасибо, сэр. Долетели хорошо,  только  над  каналом  машину  немного
поболтало.  -  Он  вглядывался  в  усталое,  иссеченное   морщинами   лицо
полковника и думал, почему его досрочно вызвали из отпуска.
   - Скажите, Бостон, говорил я когда-нибудь вам о деле Кальмана Борши?
   - Нет, сэр.
   Полковник оперся рукой на лежавшую на столе папку.
   - Как только мы закончим наш разговор, внимательнейшим образом  изучите
дело. Обе папки - вот эту и есть еще одна - досье на Отто  Дюрфильгера.  А
теперь слушайте внимательно. Значит, Кальман Борши -  секретный  сотрудник
"Интеллидженс сервис". В пятьдесят  первом  году  он  с  отличием  окончил
Будапештский  политехнический  институт  и  поступил  в   аспирантуру.   В
пятьдесят  восьмом  стал  кандидатом  технических  наук  и  был   назначен
руководителем опытной лаборатории на заводе электроизмерительных приборов.
Последние два года он научный сотрудник  Объединенного  института  ядерных
исследований в Дубне. По самым свежим данным, в мае этого года  собирается
защитить докторскую  диссертацию,  а  на  июль  наметил  свою  свадьбу.  -
Полковник помахал рукой перед лицом, отгоняя дым. - И еще одна  интересная
деталь для полноты  портрета:  его  лучший  друг  Шандор  Домбаи  -  майор
венгерского министерства внутренних дел.
   Сейчас Борши вот уже целую  неделю  находится  в  Вене  на  конференции
физиков-атомников. Сегодня они заканчивают  свою  работу  и,  по-видимому,
послезавтра, то есть  двенадцатого  марта,  отправятся  к  себе  домой,  в
Венгрию.
   - Ясно, сэр.
   - Отлично, Бостон. - Открыв папку, полковник полистал  дело,  вынул  из
него одно донесение и, протянув майору Бостону, сказал: - Вот, прочитайте.
Сегодняшнее утреннее донесение от Висконти.
   Майор погасил сигарету, поправил очки и принялся читать.

   "Майор Клод Рельнат вчера утром неожиданно прибыл в  Вену.  С  9:30  до
12:30 вел переговоры с  Отто  Дюрфильгером.  Мне  стало  известно,  что  в
Будапеште на заводе  электроизмерительных  приборов  на  основе  советской
документации  ведется  опытное  изготовление  весьма  важной   в   военном
отношении  аппаратуры.  На  прошлой  неделе  Дюрфильгер  трижды  ужинал  с
Кальманом Борши, одним из членов венгерской делегации. Донесение  об  этом
изобретении находится уже в сейфе Дюрфильгера. Прошу личной встречи.
   Висконти."

   Майор снял очки, протер их кусочком замши.
   -  Очень  интересно,  сэр,  -  проговорил   он,   возвращая   донесение
полковнику. - Жду ваших распоряжений.
   Полковник посмотрел на часы.
   - Сейчас пять минут двенадцатого. Сколько времени  вам  понадобится  на
изучение материала?
   - Одного часа вполне достаточно, сэр. Я читаю быстро.
   - Очень хорошо, Бостон. Возьмите с собой Монти и вечером  отправляйтесь
в Вену. Я выеду вслед за вами утром.  Но  мы  еще  поговорим  перед  вашим
отъездом.
   Майор поудобнее уселся  в  кресле  и  принялся  читать  досье  на  Отто
Дюрфильгера.
   Первая часть документа содержала данные  анкетного  характера.  Из  нее
Бостон узнал,  что  настоящая  фамилия  Дюрфильгера  -  Шалго.  Родился  в
Будапеште,  холост.  Затем  следовала  подробная  биография   Дюрфильгера,
содержавшая точные сведения о его карьере и  заканчивавшаяся  так:  "Оскар
Шалго 18 марта 1944 года был арестован гестапо.  Однако  несколько  недель
спустя бежал из-под стражи вместе с Кальманом Борши. (Борши с октября 1939
года является секретным сотрудником "Интеллидженс сервис". Учетно-архивный
номер Х-00-17, кличка "Внук".)  После  побега  они  оба  присоединились  к
вооруженной группе Сопротивления, возглавлявшейся Эрне Карой, Оскар  Шалго
установил связь с разведкой Красной "Армии и передавал ей ценные сведения,
полученные из нацистских и нилашистских штабов. После войны Кара взял  его
к  себе  на  службу  в  военную   контрразведку,   где   Шалго   занимался
организационными вопросами  и  подготовкой  кадров.  С  его  помощью  было
ликвидировано несколько американских и английских разведывательных  групп.
Весной 1946 года Шалго стало известно, что венгерская политическая полиция
занялась им самим. Предвидя арест, 10 апреля того же года Шалго  бежал  на
Запад. Прибыв в  Вену,  во  французскую  зону  оккупации,  Шалго  попросил
политического убежища. Два месяца он просидел в следственной камере, после
чего  был  освобожден,  получил  французское  гражданство  и  чин   майора
французской армии. Документы его составлены на имя Отто Дюрфильгера. Затем
след его на время исчезает. Два года  спустя  он  вынырнул  в  Бразилии  в
качестве представителя торговой фирмы "Сигма" в Рио-де-Жанейро.  Здесь  он
занимался разведывательной деятельностью.
   С 1960 года постоянно живет в Париже. Примерно год назад  находился  на
излечении по поводу тромбофлебита. С мая 1962 года является представителем
все той же  фирмы  "Сигма"  в  Вене.  На  самом  же  деле  Шалго  является
сотрудником французской контрразведки и ведет  работу  по  противодействию
английской и американской разведкам. Характеристику  смотри  в  приложении
N_2".
   Бостон положил досье на стол и принялся разглядывать фотографию  Шалго.
У него было такое чувство, что где-то он уже встречался с  этим  лысоватым
человеком с сонными глазами и добродушным лицом.  Может  быть,  в  Париже?
Возможно. Во всяком случае, странный тип, подумал он и взял второе  досье.
В материалах на Кальмана Борши он не нашел ничего нового для себя.
   Тучное тело Шалго словно расплылось в просторном кресле.  На  его  лице
нельзя было заметить признаков старости, оно было таким  же  гладким,  без
единой морщинки, как и много лет назад, только брови заметно поседели.
   Майор Рельнат стоял возле окна и с неприязнью посматривал на толстяка.
   - Когда же вы уезжаете, дорогой  майор?  -  спросил  Шалго  и  неуклюже
зашевелился в кресле. Он взял с низенького  столика  коробку  с  сигарами,
поставил ее  себе  на  колени,  выбрал  одну  сигару,  помял  ее  -  очень
осторожно, чтобы не повредить, затем поднес к носу, понюхал;  одновременно
он пристально разглядывал из-под тяжелых век тощего, долговязого француза.
   - Я вообще не еду, - ответил майор. - Сегодня ночью  получено  указание
из Парижа. Центр запретил мою поездку.
   Попыхивая сигарой, Шалго спросил:
   - Что же, они решили вовсе не проводить операции?
   Майор прошелся по комнате от окна до письменного стола.
   - Операция не отменяется. Документы нужно достать, но  я  для  этого  в
Будапешт не поеду. Вместо меня поедет кто-то другой.  Центр  считает,  что
документацию может достать и Доктор.
   - Возможно. Хотя я еще не знаю его способностей.  Но  даже  если  он  и
заполучит документы, как он их переправит сюда?  -  Шалго  с  любопытством
посмотрел на шефа, ожидая его ответа, но майор ничего не сказал. - Связь с
посольством я нахожу опасной.
   - Уж не считаете ли вы меня дураком, Дюрфильгер? -  раздраженно  бросил
майор.
   - Прошу прощения, господин майор. Вы излишне чувствительны.
   - К Доктору мы пошлем курьера.  Этот  курьер  и  доставит  нам  добытый
материал.
   - Однако это означает, что курьер должен пробыть в Будапеште по меньшей
мере три недели, - возразил Шалго. - Вы подумали о  явочной  квартире  для
него?
   - Дюрфильгер, вы задумали любой ценой вывести меня из терпения? Неужели
вы думаете, что я могу послать человека невесть куда?
   - И кого же вы собираетесь  отправить  в  Будапешт?  -  спросил  Шалго,
пропустив мимо ушей оскорбительный тон Рельната.
   - Еще не знаю. Трудная задача. Ведь если курьер допустит хоть  малейшую
ошибку, он не только попадется сам, но и провалит Доктора. А  того  и  вся
эта документация, я полагаю, все же не стоит.
   - Жаль, что едете не вы, майор, -  с  искренним  сожалением  проговорил
Шалго.
   - Что же я могу поделать? - Майор снова прошелся по комнате, постоял  у
окна, посмотрел  на  тихую  улицу  Моцарта.  -  Будьте  добры,  дайте  мне
материал.
   Шалго тяжело поднялся  с  кресла,  неторопливо  прошлепал  к  стальному
сейфу, где долго возился с шифром замка.  Наконец  дверца  сейфа  бесшумно
распахнулась.
   В этот самый момент в комнату  вошла  секретарша  Шалго  Анна  -  яркая
блондинка с карими глазами. Легким  шагом  Анна  приблизилась  к  столу  и
ловким движением поставила на него поднос с двумя чашками и кофейником.
   Когда  девушка  закрыла  за  собой  дверь,  Рельнат  еще  раз  пробежал
донесение и возвратил его Шалго.
   - Скажите, Дюрфильгер, а вы сами не хотели бы поехать в Будапешт?
   Шалго с улыбкой окинул себя взглядом.
   - С таким-то брюхом? Поехать, конечно, можно, но я  боюсь,  что  очнусь
уже только  в  пересыльной  тюрьме.  На  вашем  месте  я  послал  бы  туда
кого-нибудь,  кто  знает  язык  и  местную  обстановку.  Вам  должно  быть
известно, что я знаком с одним  из  их  руководителей,  неким  полковником
Карой.  Опасный  противник.  После  войны  был  одним   из   руководителей
венгерской военной контрразведки, несколько лет учился в Советском  Союзе,
а затем еще несколько лет отсидел в тюрьме. После подавления  пресловутого
мятежа вернулся на работу в министерство внутренних дел.
   Рельнат усмехнулся.
   - Запугиваете, дорогой Дюрфильгер? Так  знайте  -  я  не  из  пугливых.
Допускаю, что ваш полковник действительно гениальный, малый, но ведь и  мы
тоже кое-чему учились. А вообще, могу вас успокоить, что  все  необходимые
меры я уже принял. Осталось только подобрать курьера.
   - У вас уже есть определенная кандидатура?
   - Есть, даже несколько. Но я все еще не решил, на ком остановиться.
   - Можете располагать мною, майор, я всегда к вашим услугам.
   Рельнат подчеркнуто учтиво поклонился.


   Машина остановилась. Бостон, Монти и  Анна  подъехали  к  километровому
столбу с цифрой пятьдесят.
   - Поворачивать назад? - спросил лейтенант Монти.
   Бостон  кивнул.  Но  им  пришлось  немного  подождать,  потому  что  на
автостраде царило оживление.  Со  второй  попытки  Монти  все  же  удалось
сделать разворот.
   - Итак, - сказал Бостон, подводя итог, - Рельнат не едет в Будапешт,  а
посылает своего агента. Причины  изменения  первоначального  плана  мы  не
знаем.  Рельнат  хочет,  чтобы  ты,  Анна,  стала   его   любовницей.   Ты
соглашаешься и пытаешься выведать у него имя курьера и его  задание.  Если
он предложит тебе поехать в Будапешт, ты соглашаешься. Ты убедилась в том,
что донесение по данному делу  находится  в  сейфе  Дюрфильгера.  В  сейфе
Дюрфильгера лежит также архивный материал на агента  по  кличке  "Доктор".
Это очень важный материал. Значит,  нам  нужно  обязательно  проникнуть  в
сейф.
   - Верно, - подтвердила Анна. - Но это не так просто сделать.
   - Конечно, не просто, - согласился Бостон. - Однако  мы  справлялись  с
делами и потруднее.
   - О, я забыла тебе сказать, - хотя это в общем и не относится  к  делу,
но знать тебе об этом все-таки следует, - что  сегодня  утром  Дюрфильгера
посетил некий доктор Тибор Молнар. Он обменял  у  Шалго  пятнадцать  тысяч
форинтов на двадцать пять тысяч шиллингов.
   - Так высоко стоит курс форинта?
   - Ну, что ты! -  возразила  Анна.  -  Обычно  за  сто  форинтов  платят
пятьдесят - шестьдесят  шиллингов.  Это-то  и  интересно,  что  Дюрфильгер
переплатил так много. Доктор Молнар дал  ему  расписку  только  на  десять
тысяч шиллингов.
   - О, это и в самом деле интересно, - задумчиво повторил Бостон.


   Сославшись  на  усталость,  Кальман   отказался   принять   участие   в
товарищеском ужине. Он простился с Акошем и всей  его  компанией  и  пошел
прогуляться по бойкой Мариахильферштрассе, глазея на витрины, на публику и
обдумывая по дороге, как ему получше истратить деньги.
   Наконец  Кальман  остановился  перед   освещенной   витриной   книжного
магазина. Сначала он поискал глазами книги по технике,  но,  не  найдя  ни
одной, принялся  рассматривать  художественную  литературу  и  альбомы  по
истории искусств, красовавшиеся на изящно оформленном  стенде.  На  другом
конце витрины он заметил большой альбом Браке. На суперобложке  книги  был
помещен натюрморт художника, исполненный в одной плоскости. Неожиданно  он
уронил взгляд на зеркальное отражение улицы в стекле витрины, и тотчас  же
узнал стоявшего за его спиной мужчину в темно-синем плаще.
   Нет, он не ошибся: это был тот же самый  мужчина,  который  попросил  у
него в холле конференц-зала прикурить. Вначале Кальман  подумал,  что  это
лишь случайное совпадение, однако мужчина все еще стоял  у  тумбы,  изучая
наклеенные на нее афиши. Это показалось ему уже странным.  Кальман  сделал
движение головой, будто собираясь обернуться, на самом же  деле  продолжал
следить за отражением улицы в витрине. И тут он ясно увидел, как человек в
темно-синем плаще сначала  было  рванулся  в  сторону,  а  затем  поспешно
спрятался за тумбу. Кальман недоумевал: кто бы мог быть этот неизвестный и
чего ему от него нужно? Вероятнее  всего,  предположил  он,  этот  тип  из
австрийской  полиции.  Однако,  поразмыслив,  он   тут   же   убедился   в
несостоятельности своего предположения.  Почему,  собственно,  австрийской
полиции вести за ним слежку? Кальман пожал плечами  и  отправился  дальше,
решив, что вернется сюда завтра утром и купит альбом Браке. На молодого же
человека в синем плаще он решил вообще не обращать больше внимания: пускай
себе, коли у него нет другого занятия, следит; ему, Кальману Борши, нечего
скрывать. За все время своего пребывания в Вене он ни с кем, кроме  Шалго,
не встречался, да и эта встреча состоялась не по его  инициативе,  что  он
может без труда  доказать,  если  такая  необходимость  возникнет.  Просто
Шалго, узнав, что он, Кальман, в Вене, сам навестил его в отеле.
   Кальману не хотелось больше думать о неизвестном в синем плаще, но, как
он ни силился, ему так и не удалось освободиться  от  мысли,  что  за  ним
следят. Вероятно, это и явилось  причиной,  что  один  раз  он  совершенно
инстинктивно завернул в какую-то маленькую улочку.
   Когда Кальман возвратился к себе в номер, он уже не сомневался, что  за
ним ведут слежку. Причем не один человек, а целая  бригада  из  нескольких
часто сменяющих друг друга сыщиков. Понятно, что  следить  за  ним  особой
трудности  не  представляло,  потому  что  он  и  не   пытался   уйти   от
преследователей. Только один раз он подумал было, не скрыться ли,  но  тут
же отбросил эту мысль. Вернувшись к себе в номер, он сразу же заметил, что
его чемодан и платье  за  время  его  отсутствия  подверглись  тщательному
осмотру. Это уже разозлило его.  Но  все  же  он  сказал  себе:  не  нужно
нервничать по пустякам. Зевота,  сами  собой  закрывающиеся  глаза  упрямо
напоминали об усталости. Он раздумывал, стоит ли  ему  идти  ужинать,  как
вдруг затрезвонил телефон. Звонил Шалго. Он  находился  в  холле  отеля  и
выражал желание провести вместе вечер, и не только потому, что  для  него,
Шалго, побыть с Кальманом - это праздник, но и потому, что  он  не  знает,
доведется ли им встретиться когда-нибудь еще.
   - Хорошо, - согласился Кальман. - Через несколько минут я  буду  внизу.
Но мы никуда не пойдем, поужинаем здесь, в ресторане, потому что  я  очень
устал.
   Десять минут спустя они уже сидели за столиком у окна.
   Еще при первой встрече у Шалго  Кальман  спросил  его,  справедливы  ли
обвинения, которые были выдвинуты против него, Шалго, после его бегства из
Венгрии.  Шалго  поспешил  заверить  Кальмана,  "что  обвинения   эти   не
соответствуют действительности. Правдой является только то, что он в  свое
время уже  говорил  Кальману,  когда  они  вместе  сидели  в  гестаповском
застенке. С первого же дня перехода к  русским  он  честно  сотрудничал  с
ними. И бежал он из Венгрии только потому, что не хотел невиновным угодить
в тюрьму, - иного выхода у него тогда не было.
   Принесли ужин, и Кальман подумал, что его воспоминания чем-то похожи на
пар, что плывет над их тарелками  с  яствами.  Нет,  он  не  хотел  ничего
вспоминать. Поэтому ужин прошел в молчании. К тому же Кальману  и  есть-то
не хотелось. Единственно, что пришлось ему по вкусу, это рейнское.
   Выпили по чашечке кофе. Потом  закурили:  Шалго  -  неизменную  сигару,
Кальман - сигарету.
   - Не люблю я  вспоминать,  -  словно  объясняя  свое  молчание,  сказал
Кальман.
   - Прошлое человека - его горб. Горб, Борши, от  которого  мы  не  можем
избавиться по гроб жизни. Когда  вы  читали  в  последний  раз  венгерскую
газету?
   - Перед отъездом сюда.
   - А я сегодня. Прочел один очень  интересный  репортаж.  В  нем,  между
прочим, шла речь о Марианне Калди.
   - С вами эта газета?
   - У меня дома. Мария Агаи, врач, - впрочем, может быть, вы теперь уже и
не помните ее, - дала корреспонденту газеты интервью. Вот  видите,  Борши,
прошлое нежданно-негаданно для нас взяло да само постучалось в нашу дверь.
Когда вы возвращаетесь домой?
   -  Во  вторник  утром,  -  ответил  Кальман,  а  сам  тщетно  попытался
воскресить в памяти, кто такая Мария Агаи. Нет, он не помнил этого  имени.
- Скажите, Шалго, почему вы не хотите послушаться моего  совета?  Поверьте
мне, сейчас вы могли бы возвратиться в Венгрию, не опасаясь ничего.
   Толстяк ухмыльнулся.
   - А что я стану там делать? - спросил он. - Я уже состарился, Борши.  С
тем, что  я  исковеркал  себе  жизнь,  я  уже  смирился  и  сейчас  только
расплачиваюсь за грехи юности. По вечерам я делаю себе теплую ножную ванну
и мечтаю. Но если вы мне докажете, что на кладбище в Ракошкерестуре или  в
Фаркашрете могильные черви будут точить меня с большей учтивостью, чем  на
каком-нибудь из погостов около Вены, клянусь, я возвращусь на родину.
   - Не паясничайте, Шалго! Вы же отлично понимаете, что речь идет  совсем
не об этом.
   - Так о чем же? Впрочем, не тщитесь, Борши, не утруждайте себя ответом,
- неожиданно оживился толстяк. - Скажите, а вы с тех пор так больше ничего
и не слышали о своем дяде?
   - Знаю, что он научный сотрудник какого-то исследовательского института
и живет в Лондоне,  -  ответил  Кальман.  -  Да,  слышал  еще,  что  после
пятьдесят шестого года раза два или три он приезжал в Будапешт.
   Шалго закрыл глаза и откинулся назад.
   - Вы знаете, - сказал он, - что смерти я не боюсь. И все же я хотел  бы
еще пожить, хотя бы ради того, чтобы еще раз повстречаться со Шликкеном. У
меня такое предчувствие, что он жив, и оно-то, это предчувствие,  не  дает
мне покоя.
   Кальман снова закурил.
   - Ваши слова заставляют меня задуматься кое о чем: вы знаете,  за  мной
кто-то все время ведет слежку! Сегодня ходили  по  пятам  несколько  часов
кряду. Перерыли в номере все мои вещи.
   Вопреки обыкновению Шалго посмотрел на Кальмана, широко раскрыв  глаза,
отчего сделался  удивительно  похож  на  большого  пухленького  поросенка.
Положив  на  стол  сигару,  он,  взволнованный  только   что   услышанным,
наклонился вперед.
   - Вы не шутите, Борши?
   - Я говорю совершенно серьезно. Разумеется, мне не составило  бы  труда
удрать от них, потому что делают они все это удивительно откровенно.
   Шалго все больше овладевало  беспокойство,  и  это  не  ускользнуло  от
внимания Кальмана. Осушив свой бокал с рейнским до дна,  Шалго  отер  губы
салфеткой и сказал:
   - Борши, я не хотел бы, чтобы вы неправильно поняли  меня,  но  я  хочу
задать вам один вопрос...
   - Спрашивайте.
   - Правильно ли я информирован, что вы работаете  сейчас  в  лаборатории
завода электроизмерительных приборов?
   - Откуда у вас такие сведения?
   - В Вену приезжает очень много людей из Венгрии, - возразил Шалго. -  И
много болтают. От одного из таких болтунов я и слышал это.  Теперь  другой
вопрос: производят  на  вашем  заводе  такие  приборы,  которые  могли  бы
заинтересовать, скажем... французов или англичан?
   - Какие глупости вы спрашиваете,  Шалго!  Ну  откуда  я  знаю,  что  их
интересует? И вообще, вот уже много месяцев, как я не бываю на  заводе.  Я
же говорил вам, что работал в Дубне. Но почему это вдруг  так  взволновало
вас?
   - А Домбаи и его люди знают, какого рода связи у вас в свое время  были
с англичанами?
   - Не думаю, если, конечно, вы не рассказали им об этом.
   - А почему бы вам по собственной инициативе  не  явиться  к  ним  и  не
рассказать?
   - Вы же сами в свое время посоветовали мне молчать об этом! А теперь, я
думаю, и  смысла  нет  ворошить  прошлое.  Столько  там  всяких  требующих
пояснения вещей, что я просто сомневаюсь, поверят ли мне после долгих  лет
молчания. Разве только один Шани поверит:  он  давно  меня  знает.  А  все
остальные, кто мог бы  доказать  мою  невиновность,  исчезли  из  Венгрии.
Осталась одна Илонка, но ее показания были бы против  меня,  а  не  в  мою
пользу.
   - А что сталось с Илонкой? - поинтересовался Шалго.
   - Кажется, играет в театре "Модерн". В  последний  раз  я  видел  ее  в
каком-то фильме. Слышал, вышла замуж. Муж у нее не то врач, не то инженер.
Он-то и помог ей выпутаться из всех ее историй.
   - А я считаю, что ее, собственно, и не за что было бы наказывать.
   - Как это не за что? - воскликнул Кальман, и лицо  его  побагровело.  -
Марианну и меня, в конце концов, выдала она!
   - Верно! Но зато сколько она после дала нам ценной информации!  Или  вы
уже забыли об этом, Борши? Жизнь - очень сложная штука. Илонка работала на
хортистскую контрразведку не из каких-то  там  политических  убеждений,  а
просто потому, что я, Шалго, принудил  ее  к  этому.  Она  была  маленькая
актриса. А вот я - настоящий виновник всего. Провалилась группа  Марианны.
До сего дня никому не известно, кто ее выдал.  Может  быть,  еще  коньячку
выпьем?
   - Нет, с меня хватит, - сказал Кальман и зевнул. - Иначе я не засну!  -
Он посмотрел на часы. - Да и поздно уже. Домбаи не хотите ничего передать?
   - А что мне ему передавать? Впрочем, передайте привет.
   - Может, мне все-таки поговорить с ним о вас? Спрошу, какие у вас шансы
на возвращение домой!
   - Нет, на родину я не вернусь, - отрезал Шалго. -  По  крайней  мере  в
ближайшее время. А вот с вами перед вашим отъездом я хотел  бы  еще  разок
встретиться. Если, конечно, это вам не в тягость.
   - Почему же? А что, если бы я сейчас проводил вас до дому, смогли бы вы
дать мне ту статью?
   - Охотно.
   Молча они шагали по улице: Шалго  -  тяжело  ступая,  Кальман  -  своей
легкой походкой.
   Пока они шли,  Шалго  несколько  раз  оборачивался,  наконец  признался
Кальману, что устал, и поднял руку, увидев такси.
   Через десять минут они вышли из машины на  улице  Моцарта.  Пока  Шалго
расплачивался,  Кальман  рассматривал   ультрасовременное   здание   фирмы
"Д'Олрион", выставленные в  ярко  освещенных  витринах  счетно-электронные
машины,  разные  приборы.  Разумеется,  он  и  не  подозревал,  что  фирма
"Д'Олрион" - только для видимости центральная контора компании по экспорту
и импорту электротехнического оборудования. На самом деле она со всеми  ее
демонстрационными залами, лабораториями  и  сервисом  была  собственностью
французского Второго бюро, и именно здесь находилась  замаскированная  под
невинный секретарский диктофон рация, с помощью которой Шалго  поддерживал
прямую связь с Парижем. Для того чтобы связаться с Центром, ему достаточно
было назвать в диктофон нужный номер, и в  соседнем  здании  автоматически
включалась линия связи. Таким образом, в помещении самой фирмы не было  ни
одного  компрометирующего  предмета,  устройства  или  аппарата,  если  не
считать сейфа, закрытого на замок с  цифровым  шифром.  В  этом  сейфе  он
держал  секретные  документы  Второго   бюро,   материалы   по   структуре
эмигрантских организаций, сведения, которые можно  было  использовать  для
компрометации непокорной агентуры, и другую документацию, необходимую  для
деятельности подобного рода учреждений. Но всего этого не знала даже Анна,
потому что Шалго  весьма  ревностно  оберегал  свой  тайник  от  всех  без
исключения.
   Стальной сейф Шалго отличался от других подобных шкафов не только  тем,
что был оборудован надежным замком, это был вообще  уникальный  экземпляр,
секреты которого знал только он один. Так, например,  в  случае  опасности
достаточно было набрать на шифровом кольце сейфа номер 313, как в действие
вступало устройство, создающее в сейфе такую температуру,  что  в  течение
нескольких мгновений его содержимое обращалось в пепел. Правда, до сих пор
к этой мере предосторожности Шалго еще не приходилось прибегать.
   Шалго собственным ключом открыл парадную дверь. Они поднялись на шестой
этаж.  На  табличке,  укрепленной  на  двери,  стояло:  "Отто  Дюрфильгер,
представитель торговой фирмы "Сигма".
   Шалго пригласил Кальмана  в  кабинет,  усадил  в  кресло  и  достал  из
небольшого бара коньяк. Разумеется, на сей раз он не стал включать  своего
сигнально-подслушивающего устройства, поскольку совсем не хотел, чтобы  их
разговор был услышан "там", в Центре.
   - Эрне Кару, - начал Шалго, - я всегда очень уважал.  Несмотря  на  то,
что он ненавидит и презирает меня. Знаю, он никак мне не  может  простить,
что тогда, в сорок шестом, я бежал из Венгрии, вместо  того  чтобы  отдать
себя в руки следователей. Ваше здоровье, Борши. - Они чокнулись.
   - Где статья? - спросил Кальман.  -  Оставим  прошлое  в  покое.  -  Он
взглянул на часы. - Уже поздно. Закажите мне  такси,  дайте  статью,  и  я
поехал. Я смертельно устал.
   Шалго поднялся. Вразвалку прошел в спальню и немного погодя возвратился
с газетой в руке.
   - Вот она, - сказал Шалго. - Можете оставить ее себе.  Скажите,  а  что
везете вы в подарок своей невесте?
   - Пока еще ничего. Завтра отправлюсь покупать.  Сегодня  приглядел  для
нее хороший альбом Браке.
   В этот момент раздался звонок за дверью.
   - Минутку, - сказал  Шалго  и  подошел  к  письменному  столу,  секунду
постоял в раздумье, затем нажал синюю  кнопку  диктофона.  Кальман  ничего
этого не заметил. Он тоже поднялся.
   - Я вас провожу, - сказал Шалго. - Так мы еще увидимся?
   Звонок повторился.  В  дежурном  помещении  фирмы  "Д'Олрион"  служащий
отложил  книгу  в  сторону.  А  магнитофон  записал  на  пленку  следующий
разговор:
   - Завтра вечером я позвоню  вам.  Сюда,  пожалуйста...  Сейчас...  (Это
голос майора Дюрфильгера, определил дежурный.) Ну, а если  мы  все  же  не
встретимся, Борши, желаю вам удачи!
   - И я вам. И подумайте о возвращении  домой.  (Кто  бы  это  мог  быть?
Насколько я понимаю, говорят они по-венгерски.)
   - Кто там? (Это опять голос Дюрфильгера. Значит, он все еще  не  открыл
дверь.)
   -  Привратница.  Тут  из  полиции  пришли.  Желают   видеть   господина
Дюрфильгера.
   Скрип открывающейся двери, шаги.
   - Прошу вас. Добрый вечер. Я Дюрфильгер.
   (Пожалуй, нужно бы уведомить господина Дарре. А впрочем, еще успею.)
   - Добрый вечер. Советник полиции Гюнтер. Минуточку, а вы кто такой?
   - Я Кальман Борши.
   - Можно взглянуть на ваш паспорт?
   Длинная пауза. (По-видимому, советник рассматривает паспорт. Я  угадал.
Борши - венгерская фамилия. Чего же хочет этот Гюнтер от Дюрфильгера?)
   - Спасибо. Пожалуйста, возьмите ваш паспорт, господин Борши.
   - Я могу идти?
   - Сержант, вызовите лифт.
   (Ага, значит, Гюнтер не один.  Нет,  все-таки  нужно  известить  Дарре,
решил дежурный и позвонил.)
   - Спасибо. Я предпочитаю ходить пешком.
   - Как вам будет угодно, господин. Спокойной ночи.
   - Пока, Кальман.
   - До свидания, Оскар.
   - Спокойной ночи.
   (Почему Борши называет Дюрфильгера Оскаром? Ведь его зовут Отто?)
   Шаги удаляются.
   - Входите.
   Дверь закрывается. Снова шаги.
   - Прошу вас, господин советник.
   - Вот мое удостоверение. Сударыня, присядьте.
   - Как, я должна здесь оставаться?
   - Да, сударыня. Мы ненадолго вас задержим. Прошу извинить нас, господин
Дюрфильгер, за беспокойство. Известен ли вам венгерский  гражданин  доктор
Тибор Молнар?
   - Нет, не известен.
   - Не может быть.  Как  показал  арестованный  Молнар,  вчера  утром  он
передал вам пятнадцать тысяч форинтов. Вы же,  господин  Дюрфильгер,  дали
ему взамен двадцать пять тысяч шиллингов. На десять тысяч шиллингов Молнар
выдал вам расписку.
   - Вы ошибаетесь, сударь.
   - Согласно показаниям доктора Молнара, и валюта в форинтах и  квитанция
находятся у вас.
   - Я повторяю, господин советник, что вы ошибаетесь.
   - У меня есть ордер на обыск.
   - Я протестую.
   - Пожалуйста, вот ордер на обыск.
   - Кто разрешил обыск?
   - Господин Пфейфер, районный прокурор. Прошу вас открыть сейф.
   - Нет, сейф я не открою. Я хочу  прежде  сам  поговорить  с  прокурором
господином Пфейфером, тем более что я знаю господина прокурора лично.
   - Я не могу вам разрешить этот разговор. Прошу вас, выполняйте приказ.
   - Я отказываюсь вам подчиниться, господин советник.  Домашний  обыск  в
ночное время противоречит австрийской конституции.
   - Вы правы, сударь, но  органы  государственной  безопасности  наделены
особыми полномочиями.
   - Я настаиваю на разговоре с прокурором господином Пфейфером.
   Дежурный смотрел на магнитофон и  раздумывал,  как  же  ему  поступить.
Связываться с  представителями  органов  австрийской  госбезопасности  он,
вероятно, не может. А  пока  он  раздумывал,  Дюрфильгер  уже  перешел  на
французский:
   - Дежурный!
   Дежурный  тотчас  же  узнал  голос   Дюрфильгера   и   действовал   уже
автоматически. Переключив аппарат на микрофон, он отозвался:
   - Дежурный слушает.
   Все находившиеся в комнате Шалго слышали чистый, без  искажения,  голос
дежурного настолько отчетливо, что им даже  показалось,  не  стоит  ли  он
где-то совсем  рядом,  чуть  ли  не  между  этим  вот  лысым  толстяком  и
господином советником. Однако поскольку французский язык знал один  только
советник Гюнтер, ни привратница,  госпожа  Хартман,  ни  двое  полицейских
ничего из этого разговора не поняли.
   - Дежурный, - по-французски повторил Шалго,  не  спуская  глаз  с  лица
советника. - Полагаю, вы уже оцепили здание?
   - Конечно, мосье. Сразу же по сигналу  опасности  я  отдал  необходимые
распоряжения.
   - Вам хорошо видно все, что здесь происходит?
   - Да, мосье.
   - Спасибо. Ждите сигнала.
   Шалго выключил систему подслушивания и по-французски сказал советнику:
   - Дом, как вы слышали,  оцеплен.  Отошлите,  господин  советник,  ваших
людей и привратницу.
   Советник Гюнтер закурил сигарету. Он подошел к столу, опустил спичку  в
пепельницу, одновременно обшарив взглядом  стол,  на  несколько  мгновений
задержался на кнопке диктофона, затем повернулся  и  сказал,  обращаясь  к
полицейским:
   - Сержант, можете идти. И вы тоже, сударыня. Благодарю за помощь.
   Шалго проводил  полицейских  и  привратницу  и  запер  за  ними  дверь;
возвратившись  в  кабинет,  он  остановился  возле  низкого   шкафчика   и
предложил:
   - Не хотите ли коньяку, господин советник?
   - Очень любезно с вашей стороны, но не могу. На службе не употребляю.
   Шалго кивнул и налил коньяку только себе.
   Если позволите, я выпью за ваше здоровье, дорогой Клайв Бостон.
   Он опрокинул содержимое рюмки в рот, платком вытер губы, сел к столу  и
закурил сигарету.
   - Как вы догадались, кто я? - спросил Бостон, все еще  не  оправившийся
от изумления и лишь большим  напряжением  воли  заставивший  себя  обрести
спокойствие.
   - О, это было совсем нетрудно, - заверил  его  Шалго.  -  Как-нибудь  я
открою вам секрет. А пока скажите мне, Бостон, как же вы представляли себе
данную операцию? Неужели вы всерьез думали,  что  я  распахну  перед  вами
сейф, если там в самом деле находятся хоть какие-то компрометирующие  меня
материалы? Ведь шифр к замку знаю один только я. Представим  себе,  что  я
испугался, не заметил вашего милого обмана, поверил, что вы  действительно
советник Гюнтер, и назвал бы вам цифры шифра. Откуда у вас  гарантия,  что
это были бы правильные цифры? Вы набираете названные мною цифры  -  и  вас
ударяет током. - Он явно наслаждался замешательством английского майора. -
А о том вы, милейший, не подумали, выйдете  ли  вы  вообще  отсюда  живым?
Здесь же следят за каждым вашим движением. Не я  -  другие!  И  стоит  вам
сделать какой-либо угрожающий или подозрительный жест, как вам конец,  мой
дорогой! Нет, я определенно  разочаровался  в  вас,  милый  Бостон.  Очень
разочаровался...
   - Вы все еще не сказали мне, как вы догадались, кто я.
   Шалго усмехнулся.
   - Вы слишком любопытны, дорогой. Для начала  должен  предупредить  вас:
во-первых,  как  только  докурите  сигарету,  бросьте  ее  на  пол  и   не
шевелитесь. Не вздумайте даже случайно  сунуть  руку  в  карман.  Вставать
будете только по моему разрешению.
   - Что вы от меня хотите? - спросил Бостон, окончательно растерявшись.
   - Это вы организовали слежку за Кальманом Борши?
   - Я.
   - Так я и думал. Почему же вас интересует Кальман Борши?
   Бостон  затянулся,  роняя  пепел  на  пол.   Несколько   мгновений   он
лихорадочно обдумывал, как бы получше соврать. Наконец сказал:
   - Мы получили  сообщение  из  Будапешта,  что  Кальман  Борши  -  агент
венгерской разведки.
   - Но ведь Борши с тридцать девятого года находится у вас на службе!
   - Теоретически да. Но мы точно знаем, что он перешел в  противоположный
лагерь. Только в результате этого он и попал в Дубну.
   - А откуда вам это известно? -  спросил  Шалго,  и  только  теперь  ему
многое стало понятно в поведении Кальмана.
   - Вы же отлично информированы.  Так  неужели  вы  не  слышали  о  "деле
Уистона"? Во время восстания он открыто сражался против нас. Тогда-то он и
примкнул к противоположному лагерю. Будь Кальман Борши нашим  сотрудником,
я бы сидел сейчас не у вас в кабинете, а у него.
   - А что вы знаете о майоре Генрихе фон Шликкене?
   - Ничего.
   - Не спешите с ответом. Дело в том, что это единственный пункт, который
создает в данный момент возможность наших дальнейших переговоров.
   - Я думаю, вы должны не хуже меня знать, что с ним.
   Шалго скривил в усмешке свои толстые, мясистые губы.
   - Это еще как сказать. Так отвечайте, Бостон: жив Шликкен или нет?
   - Насколько мне известно, жив. Больше я ничего  о  нем  не  знаю.  Года
два-три назад я встречал его в Греции.
   - А доктора Шавоша вы знаете?
   - Нет, не знаю.
   Шалго задумчиво посмотрел в лицо Бостону.
   - Скажите, не замышляете ли вы покушения на Борши?
   - Таких указаний я не получал.
   - Хочу предупредить вас: и не пробуйте. Борши находится под моей личной
защитой. И не потому совсем, что я очень люблю его, просто у меня есть  на
него виды. И я не терплю, когда мне становятся поперек дороги. Пообещайте,
что до тех пор, пока Борши находится в Вене, с ним ничего не случится.
   - Обещаю.
   - Дайте мне слово, Бостон.
   - Даю слово. Надеюсь, больше у вас нет ко мне вопросов?
   - Нет.
   - Тогда скажите все же, как вы догадались о том, кто я?
   - У меня очень хорошие связи с миссионерами англиканской церкви, хоть я
и не очень высокого мнения о патере Краммере. Надеюсь, вы меня  понимаете?
Да и Анна мне нравится не так сильно, как вам. Она милое  существо,  но  у
нее плохие руководители. Как только вы произнесли имя Тибора Молнара,  для
меня сразу же стала ясна роль Анны, а также и то, что вся  эта  история  -
блеф, потому что Тибор Молнар тоже был блефом. Просто  я  хотел  проверить
Анну, куда  она  передает  добытую  информацию...  Ну  так  вот,  дорогой,
поскольку Тибор Молнар на самом деле не существует, то,  естественно,  его
не  могла  и  задержать  австрийская  полиция.  Поэтому  я   слушал   вас,
одновременно  наблюдая  за  вами,  за  выражением  вашего  лица.  Оно  мне
показалось очень знакомым.  Но  когда  вы  в  течение  пяти  минут  трижды
поправили очки, я сразу же догадался, что вы Бостон. Налейте себе  коньяку
и выпейте.
   Бостон не заставил себя упрашивать.
   - Такого со мной еще никогда не случалось, - признался он откровенно. -
Поздравляю вас.
   - Послушайте, - продолжал Шалго, - со мной  можно  вести  переговоры  в
определенных разумных рамках, но шантажировать себя я не позволяю. Что вас
интересует? Документация?
   Бостон понял, что пришла пора играть с открытыми картами.
   - Да, документация.
   - Во сколько вы ее оцениваете?
   - На это я не могу вам дать ответ сейчас. Но думаю, что высоко.
   - Тогда поезжайте сейчас домой.  Свяжитесь  со  своими  шефами.  Завтра
вечером в семь часов я ужинаю в ресторане Хуберта. Можете меня найти  там.
- Он тяжело встал. - А впредь получше обдумывайте такого рода операции.
   Бостон поклонился.
   - Бостон, - сказал Шалго, - хотите, я вам дам один совет?
   - Если полезный - безусловно.
   -  Отвыкайте  от  своей  привычки  протирать  очки.  О,  эти  проклятые
привычки!
   - Вы правы.
   - Да, еще вот что. Передайте патеру Краммеру,  что  прокурора  Пфейфера
две недели назад уволили за  взятку.  Такие  вещи  следует  знать  даже  в
проповеднических обществах. Спокойной ночи.





   - Донесение получил, - сказал Домбаи. - Все в порядке,  Миклош.  Узнай,
вернулся ли Кальман Борши из Вены.
   Когда  Миклош  Чете  вышел,  Домбаи  принялся  изучать   донесение.   В
частности, и такую запись: "Рихард Даницкий, инженер-механик,  родился  24
февраля 1910 года в Будапеште. Мать - урожденная  Матильда  Фукс,  отец  -
Рихард Даницкий. Родители погибли 4 июля  1944  года  во  время  бомбежки.
Рихард Даницкий окончил Будапештский университет в 1932  году  и,  получив
диплом инженера-механика, в том же году поступил  конструктором  на  завод
фирмы "Броун-Бовери" в  Будапеште.  На  этом  предприятии  проработал  без
перерыва до 10 ноября 1944 года.  Трижды  (в  1935,  1936  и  1937  годах)
направлялся фирмой в командировки во Францию, по нескольку месяцев каждая.
С 1941 по 1943 год находился на действительной  военной  службе.  Воинское
звание: лейтенант запаса, старший инженер. В 1940  году  женился.  Жена  -
Каталина Тимар, хирург. В настоящее время проживает по адресу: город  Печ,
ул. Витез, 3.  Работает  ассистентом.  Развелась  с  мужем  в  1946  году.
Даницкий связи с бывшей женой не поддерживает.  Во  время  войны  Даницкий
находился на службе в Институте военной техники, несколько раз  выезжал  в
Германию. Во время боев в Будапеште пропал  без  вести.  Согласно  личному
листку, был взят в плен советскими войсками. Возвратившись на родину летом
1946  года,  устроился  на  Первый  венгерский  машиностроительный   завод
инженером-конструктором.  Вступил  в  ряды   Венгерской   коммунистической
партии. После национализации завода был  назначен  главным  инженером.  По
заявлению самого Даницкого, с женой развелся  по  соображениям  морального
характера.  До  1956  года  неоднократно  награждался   правительственными
наградами. Внес очень много рационализаторских предложений и имеет  немало
патентов. Конструктивный склад ума. Во  время  контрреволюционного  мятежа
стал   секретарем   рабочего   совета.   После   подавления   мятежа   вел
антиправительственную пропаганду, печатал листовки. Был осужден  на  шесть
лет тюремного  заключения.  Находясь  в  тюрьме,  раскаялся  в  содеянном,
разработал проект насосного мотора, который был впоследствии  запатентован
во многих странах мира. В апреле  1959  года  был  амнистирован.  С  этого
времени  работает  в  качестве  инженера-конструктора  на  заводе   общего
машиностроения. По выходе на свободу  получил  обратно  свою  квартиру  по
адресу: улица Ашо, 4, II район. В 1960 году за  свой  патент  получил  350
тысяч форинтов (патент был приобретен Голландией, Данией, Англией). В 1961
году купил автомашину марки "опель рекорд" у  футболиста  сборной  Венгрии
Ференца Худака. Машина стоит в  гараже  под  виллой  спортсмена.  Даницкий
ведет замкнутый образ жизни, друзей не имеет. В субботу обычно выезжает на
автомобильную прогулку и возвращается в воскресенье вечером. Ни с  кем  за
границей не переписывается".
   Такие сведения содержались в донесении. Инженер Даницкий был  взят  под
наблюдение по указанию полковника Кары  весной  шестьдесят  второго  года.
Отдавая приказ  установить  слежку  за  Даницким,  полковник  одновременно
передал майору Домбаи один документ. В нем очень кратко упоминалось о том,
что во время войны Даницкий  поддерживал  связь  с  майором  Генрихом  фон
Шликкеном и что его фамилия значится в картотеке БНД [разведслужба ФРГ], в
разделе "активизированная  агентура".  Кара  не  сказал  Домбаи,  от  кого
получено это донесение, Домбаи же, разумеется, не стал  его  спрашивать  в
соответствии со старым правилом: не проявляй излишнего любопытства.
   В то время группа Домбаи вела одновременно несколько разработок.  И  во
многих  донесениях  и   секретных   материалах   неоднократно   упоминался
иностранный агент по кличке "Доктор". Согласно  материалам,  речь  шла  об
одном из руководителей французской агентурной сети в Венгрии. Но  не  было
даже известно, женщина или мужчина скрывается под этой  кличкой:  французы
не включали Доктора ни в одну из групп своей агентурной сети.  Около  трех
недель назад венгерская контрразведка перехватила шифрованную  радиограмму
и довольно быстро расшифровала ее. В ней говорилось: "Дядюшка нуждается  в
лечении против запоя, лечащий врач рекомендует метод CF-17". Кара по этому
поводу долго совещался с Домбаи, и они пришли к  выводу,  что  радиограмма
имеет какое-то отношение к давно разыскиваемому Доктору.  Разумеется,  они
оба понимали, что  это  всего  лишь  предположение  и  что  оно  останется
таковым, пока не будет подтверждено фактами.


   Домбаи позвонил Каре и сказал, что после обеда хотел  бы  повидаться  с
ним.
   А полчаса спустя Домбаи уже  сидел  в  кабинете  подполковника  Тимара.
Тимар, коренастый черноволосый  весельчак,  славился  среди  товарищей  по
работе удивительно крепкими нервами.
   - Скажите, Шандор, что с вами происходит? - сказал с  некоторым  укором
Тимар. - Вот уже целый год мы не получаем от вас ни одного  заслуживающего
внимания дела.
   - Некие западные державы пронюхали, что я принял руководство отделом, -
отшутился Домбаи, - и, обсудив этот вопрос на  заседании  НАТО,  пришли  к
выводу, что в создавшейся новой обстановке ведение шпионажа  в  Венгрии  -
дело совершенно безнадежное!
   Секретарша принесла кофе. Перебрасываясь шуточками,  они  выпили  кофе.
Затем Тимар поинтересовался, читал  ли  Домбаи  интервью  журналиста  Белы
Жиндея, полученное им у доктора Марии  Агаи.  Поскольку  Домбаи  не  читал
этого интервью, он с большим интересом выслушал его в пересказе Тимара. По
словам Агаи, обстоятельства провала группы Татара и по  сей  день  покрыты
мраком.  Ясно  только  одно,  что   здесь   имело   место   предательство.
Мишкольцевских товарищей выдал провокатор по кличке "Ворчун", внедрившийся
в их ряды. А вот какова была его настоящая фамилия - это  мог  бы  сказать
один только Клич, пропавший  во  время  войны  без  вести  и,  по  слухам,
погибший в немецких застенках. Неизвестно до сих  пор  и  то,  кто  предал
самого товарища Татара, расстрелянного затем фашистами. Одно время в  этом
подозревали ее, Марию Агаи, и у нее  иногда  бывает  такое  ощущение,  что
кое-кто до сих пор не верит в то, что она невиновна. Поэтому было бы очень
важно установить личность настоящего предателя.
   - Но ведь такое подозрение - явная чушь! -  не  удержался  от  возгласа
Домбаи. - Агаи действительно ни в чем не виновата! Она и не  могла  знать,
где скрывался Татар. Ты просмотрел материалы следствия?
   - Ничего мы не нашли.  Следственные  дела  по  группе  Татара,  Буши  и
Марианны Калди исчезли во время мятежа. А  то,  что  уцелело,  не  внушает
никакого доверия. Документы подобраны по той версии, что их арест  -  дело
рук контрразведчика по фамилии Шалго. В свое время в это дело впутали  еще
и полковника Кару.
   - Не может быть! - удивленно воскликнул Домбаи. - Так Кару за это тогда
осудили?
   - Согласно обвинительному заключению, Шалго  еще  до  войны  завербовал
Эрне Кару и с его помощью провалил и Татара  и  Марианну  Калди,  а  после
войны они оба, то есть Шалго и Кара, пролезли в контрразведку.
   - Что за чертовщина! Да ведь Кара даже и не знал Марианну Калди!
   - Ошибаешься! Знал. Марианна была тогда невестой Харасти. А Харасти был
другом Кары. Но это и в самом деле  уже  неинтересно.  Товарищи  попросили
меня разобраться во всей этой истории.  Вот  скажи  мне:  что  за  человек
Кальман Борши?





   Ночь Кальман провел плохо, спал беспокойно. Возвратившись в  отель,  он
первым  делом  прочитал  интервью.   Воспоминания   доктора   Марии   Агаи
растревожили его душу, вызвали старые, с таким трудом изгнанные из  памяти
воспоминания, разбередили чуть зажившие раны, воскресили думы о  Марианне,
и это было болезненнее всего. Он не знал ни доктора Агаи, ни Татара - одну
только Марианну, о которой доктор говорила с  удивительной  теплотой.  Как
сказала Мария Агаи, она жизнью была обязана этой смелой девушке.
   Кальман лег в постель, но долго не мог заснуть:  в  голову  то  и  дело
лезли какие-то дурацкие мысли, а когда он наконец задремал, начали сниться
сны, один фантастичнее другого.
   Проснувшись поутру, Кальман  решил  не  дожидаться  следующего  дня,  а
заплатить по счету и поскорее уехать домой. Думал, что  рядом  с  Юдит  он
наверняка быстро придет в себя, успокоится. Кальман умылся холодной водой,
подставив голову прямо под кран, затем наспех, кое-как оделся и  торопливо
сбежал вниз, в  холл,  где  заявил  портье  о  своем  отъезде  и  попросил
составить счет. Разговаривая с портье, Кальман почувствовал,  что  за  ним
следят, и от этого ощущения не мог  освободиться  весь  день.  Помчался  в
книжный магазин, купил альбом Браке. Проследил, чтобы  получше  запаковали
покупку. А на душе у него становилось с  каждой  минутой  все  тяжелее.  В
довершение всего пошел дождь, и это еще усугубило его и  без  того  плохое
настроение. Подходя к гостинице, Кальман был уже так взвинчен,  что  решил
ни минуты больше не оставаться в Вене, а поскорее собрать вещи,  позвонить
в  венгерское  посольство  и  сказать,  что  со  вчерашнего  дня  какие-то
неизвестные люди следят за ним, что он просит защитить  его,  приехать  за
ним на дипломатической машине или на чем угодно и организовать его  отъезд
домой.
   Кальман  заплатил  по  счету,  поднялся  к  себе  в  номер  и  принялся
лихорадочно упаковывать вещи.
   В дверь постучали. Не оборачиваясь, Кальман крикнул:
   - Herein! [Войдите! (нем.)]
   Он услышал,  как  отворилась  дверь,  подождал,  пока  вошедший  скажет
что-нибудь. Но за спиной царило молчание, и он медленно повернул голову.
   Возле стола стоял доктор Игнац Шавош.
   Доктор улыбался спокойно и самоуверенно, а Кальман буквально  окаменел.
В голове мелькнула мысль: что делать? Нужно было что-то  сказать,  а  язык
словно прирос к небу.
   Прошло несколько минут, прежде чем он пришел в себя и смог выговорить:
   - Ты жив?
   В ответ Шавош рассмеялся и сказал:
   - А отчего же мне не жить?
   Он подошел к Кальману, обнял его, а Кальман даже не нашел в  себе  силы
отстраниться.
   - Приди же в себя, мой мальчик. Я  жив,  как  ты  видишь,  здоров,  но,
признаться, на такой недружелюбный прием не рассчитывал.
   Наконец Кальман взял себя в руки.
   - Откуда ты узнал, что я в Вене?
   Шавош закурил сигару, затем достал  из  внутреннего  кармана  газету  и
развернул ее.
   - Открытие Аннабеллы! - со  смехом  ответил  он.  -  Сидим  мы  с  ней,
попиваем чай, вдруг  она  как  закричит:  "Смотри,  Кальман!"  Коротенькое
сообщение, что кандидат физико-математических наук Кальман Борши  выступил
на венском конгрессе. А поскольку мне все равно нужно было ехать сюда, я и
решил, дай, думаю, навещу.
   - Почему ты за столько лет ни разу не дал знать о себе?  Мне  говорили,
что ты бывал в Будапеште. А поскольку ты не  навещал  меня,  я  уже  начал
сомневаться в этом, и грешным делом, подумал, уж не умер ли ты.
   - Может быть, ты оплакал меня и мысленно похоронил? - спросил  Шавош  с
легкой иронией.
   Кальман смутился. Он взял со стола спичечный коробок и принялся вертеть
его в пальцах, не зная, что сказать в ответ.
   - Думаю, - проговорил он наконец, - что я не стал бы тебя оплакивать. -
Он вздернул брови и пристально посмотрел на дядю. -  Да,  собственно,  это
было бы и ни к чему. Ты жив, здоров, в отличном настроении. В лучшем,  чем
когда-то. Одним словом, мог бы и написать.
   Шавош  поправил  галстук  и  посмотрел  испытующе   на   продолговатое,
худощавое лицо Кальмана.
   - Не хотел причинять тебе неприятности. Ты ведь и  сам  хорошо  знаешь,
что события в Венгрии завершились не  так,  как  мы  рассчитывали  в  свое
время...
   Шавош осмотрелся в комнате, остановил взгляд на открытом  чемодане,  на
разбросанных вещах.
   - Когда ты уезжаешь?
   - Сегодня вечером.
   - Разве не завтра утром?
   - Собирался, - подтвердил Кальман, а про себя подумал: "Откуда ему  это
известно?" Догадка уже начинала шевелиться у него в мозгу, но он ничего не
спросил. - Хочу поскорее быть дома.
   - Останься еще на денек. Погости у меня.
   - Нет. Я мог бы, конечно, остаться, но  не  останусь.  Достаточно  было
этих десяти дней. Если хочешь, мы можем выпить чего-нибудь. Столько денег,
чтобы угостить тебя, у меня еще осталось.
   Шавош захохотал.
   - Как я вижу, ты сделался настоящим социалистическим барином. Отец твой
тоже был барином, но не социалистическим. Просто  демократически  мыслящим
венгерским аристократом.
   - Жизнь не стоит на месте, а идет, дядя Игнац, и,  хотим  мы  того  или
нет, нам нужно идти с нею в ногу - развиваться, изменяться.  Я  попробовал
не считаться с тем, что мир меняется. Заперся в  четырех  стенах,  окружил
себя научными теориями, учеными трудами. Но из этого ничего не получилось.
Жизнь сама ворвалась ко мне.
   - В данном случае жизнь, если я не ошибаюсь, олицетворяют для тебя Юдит
Форбат и товарищ майор Домбаи?
   Кальман ничему больше не удивлялся. Теперь он уже понимал, что Шавош не
"случайно" приехал в Вену и что о его, Кальмана, пребывании в  Вене  узнал
он не из "открытия" Аннабеллы.
   - Ты очень хорошо информирован,  -  сказал  он  хрипловатым  голосом  и
покашлял, словно у него запершило в горле.
   - Я внимательно следил за всем происходящим там.
   Кальман  закрыл  окно,  повернулся  и  устремил  взгляд   на   доктора.
Неожиданно мелькнула мысль: а что, если бы он сейчас ударил Шавоша, разбил
ему голову или даже удушил его? Разве не было бы это  гуманным  поступком?
Такие волки, как Игнац Шавош, живут вне закона.
   - Видимо, - сказал он вслух, - ты навестил меня  не  только  для  того,
чтобы выразить мне свои родственные чувства.
   Шавош, не моргнув глазом, выдержал взгляд Кальмана.
   - Не только для этого, - признался он. - Я  давно  уже  хотел  с  тобой
повидаться. Хотел похвалить тебя. И не только я, но и мои шефы.
   Кальман остался совершенно спокоен. Теперь,  когда  он  узнал  истинную
причину неожиданного визита дяди Игнаца, смятение его  прошло,  и  он  уже
отчетливо представлял себе, что ему надо делать.
   - Да что ты? - воскликнул он. - Чем это я заслужил вашу похвалу?
   - Своей деятельностью, мой мальчик. Ты отлично все это время работал. Я
бы сказал - гениально! Ты внедрился в дубненский атомный центр. Ведь  одно
это своего рода подвиг! И дело Уистона во время боев в Будапеште  ты  тоже
отлично провел.
   - Вы ошибаетесь, дядя Игнац. Как мне ни жаль, но я вынужден вывести вас
из заблуждения. Я никуда не  внедрялся.  И  с  тех  пор,  как  наша  связь
оборвалась...
   - Нашу связь, мой мальчик, оборвет одна только смерть,  -  перебил  его
Шавош.
   - Тогда одному из нас придется умереть! - заключил Кальман.
   - Жаль нас обоих, - спокойно заметил Шавош, подавив  зевок.  -  Тебя  -
потому что ты стоишь  на  пороге  свадьбы  и  делаешь  еще  только  первые
серьезные шаги на своей научной стезе, меня - потому что моя смерть отнюдь
не решила бы твоей проблемы. Ну, убьешь  ты  сейчас  меня,  а  завтра  или
послезавтра какой-то новый "доктор" постучится в твою дверь.
   - Не надо так изощряться, дядя Игнац, - сказал Кальман. - Знаю я,  чего
ты хочешь, вернее, чего бы ты хотел. Но я  не  боюсь  ни  тебя,  ни  твоих
угроз. Так что к чему эти разговоры? Что было, то прошло, и мы оба за  это
время сильно изменились. Как с родственником я согласен продолжить  беседу
с тобой, но если ты намерен вести  со  мной  переговоры  в  каком-то  ином
качестве, я вынужден буду сказать тебе: сэр,  закройте  дверь  с  обратной
стороны.
   - Ты что ж, коммунистом заделался? - спросил  Шавош,  переменив  тон  и
согнав с лица улыбку.
   - Нет, я не коммунист. Но думаю, что Домбаи и его товарищи  ближе  мне,
чем, скажем, ты и твои шефы или та политика, какую вы проводите.
   - Даже Оскар Шалго ближе тебе, чем я?
   - Даже Шалго. - Он подошел к Шавошу. - Послушай, дядя Игнац. Когда-то я
очень уважал тебя. Больше родного отца. Был в  моей  жизни  такой  период,
когда ты был для меня идеалом. Но потом идеал этот померк,  оказался,  так
сказать, подмоченным. Есть предел ошибкам, заблуждениям.  Перейди  человек
этот предел, и ошибки становятся преступлениями, а сам человек - подлецом.
Ты совершил подлость. Ты выдал  нацистам  своих  друзей,  и  этого  ты  не
сможешь оправдать никакими политическими убеждениями, никакими  "высокими"
интересами. Домбаи и его люди никогда не предавали своих товарищей. Такого
не сделал даже Шалго, хотя на его совести много грязных дел...
   Однако  монолог  Кальмана  не  произвел  на   Шавоша   ровно   никакого
впечатления. Он молча слушал его, не защищаясь, не возражая. Он делал  для
себя выводы. И сделав их, сказал:
   - Итак, в душе ты уже коммунист!  Тебя  перекупили,  и  ты  собираешься
нарушить данную тобой присягу.
   - Я давал присягу, что буду бороться против фашизма.
   Шавош остановил его, подняв руку.
   - Хорошо. В  сущности,  я  рассчитывал  на  такой  оборот  дела.  Перед
отъездом я разговаривал с моими шефами. Меня спросили, как  я  поступлю  в
том случае, если Кальман Борши, числящийся по  нашему  учету  под  номером
Х-00-17, за это время стал коммунистом?  Я  успокоил  их:  "Кальман  Борши
никогда нам не изменит, никогда не станет предателем!"
   Кальман знал, что последует за этими словами.
   - Ты хочешь принудить меня?
   - Я хочу помешать тебе совершить измену.
   Кальман сдержался. Он сел, закурил сигарету, подавил раздражение.
   - Дядя Игнац, ведь ты еще  и  мой  родственник.  Я  очень  прошу  тебя,
оставьте меня в покое. Скоро я женюсь, начну новую жизнь. Наконец я  обрел
цель в жизни, подругу. Почему так важно, чтобы именно я  работал  на  вас?
Учти и то, что я изменился, и если ты когда-нибудь любил меня...
   - Я действительно любил тебя, мой мальчик, и сейчас  люблю,  -  перебил
его Шавош. - Я даже не скажу, что не понимаю тебя. Но пойми и ты меня.  Ты
должен знать, что превыше всяких родственных чувств для меня идея, которой
я служу, как черный солдат, вот уже более тридцати лет. Этой идее я  готов
принести в жертву не только Калди, Мэрера или тебя, но даже самого себя!
   Пока Шавош говорил, Кальман раздумывал над вопросом, чем они  могли  бы
принудить его к сотрудничеству, если он все же скажет "нет".
   - У тебя нет ничего, чем бы ты мог  меня  шантажировать,  -  решительно
сказал он. - Я не выполню ни  одного  вашего  задания.  И  готов  к  любым
последствиям.
   - Кальман, не спеши.
   - Завтра утром, сразу же по приезде, я отправлюсь к Домбаи. Я  расскажу
ему все. Максимум, что я получу, это несколько лет заключения.
   Шавош постучал указательным пальцем по колену.
   - Несколько лет? - переспросил он.
   Шавош провел рукой по лбу, не спеша поднялся, взял со стола портфель  с
застежкой "молния" и снова опустился в кресло.
   - В ходе войны, - сказал он, -  Красная  Армия  захватила  очень  много
секретных документов. Но  и  англичане  тоже  не  зевали.  Так,  например,
восточноевропейский  архив  гестапо  попал  в  наши  руки.  На  сегодня  я
располагаю относительно богатой звукодокументацией. Не знаю, помнишь ли ты
еще майора Генриха фон Шликкена. Шликкен  был  прозорливым  человеком.  Он
боготворил технику и принадлежал к числу смелых искателей. В своей  работе
он применял звукозаписывающую  технику  на  высоком  уровне  и  с  большим
знанием  дела.  Нам   удалось   спасти   удивительнейшую   коллекцию   его
звукозаписей.
   - А сам Шликкен жив?
   - В отличнейшей форме. Работает, и работе его нет цены.
   Кальман был потрясен.
   - Трудно поверить, что ты мог  так  низко  пасть.  Убийца  тысяч  людей
Шликкен и гуманист Шавош,  английский  джентльмен,  спелись!  -  В  голосе
Кальмана звучало презрение. - Ничего не скажешь, принципиальный союз!
   - Боремся против общего врага, мой мальчик. Шликкен  -  ветеран  борьбы
против коммунизма. Однако не будем уклоняться  от  темы.  Для  того  чтобы
сделать тебя более покладистым, я захватил с собой несколько  звукозаписей
из коллекции Шликкена и хотел бы, чтобы ты спокойно  прослушал  их.  -  Он
открыл портфель. Кальман сразу  же  узнал  транзисторный  магнитофон  АК-8
завода "Виктория". - Эта звукозапись есть у нас, разумеется, в  нескольких
экземплярах, - предупредил Шавош и включил аппарат. Кассета завертелась, и
Кальман, к своему удивлению, узнал свой собственный  голос.  Другой  голос
принадлежал, по-видимому, Шликкену, потому что  он  обращался  к  нему  по
имени Шуба... "Я ненавижу коммунистов, - услышал Кальман свой  собственный
голос. - Я не знал, что Марианна коммунистка. За что вы мучаете меня? -  В
течение  некоторого  времени  были  слышны  всхлипывания,  затем:  -  Если
Марианна коммунистка, я... я отрекаюсь от нее, я не хочу быть  изменником.
Господин майор, я хочу жить".
   - Ну так как? Ты узнаешь свой голос?
   Кальман молчал, а Шавош продолжал:
   - Негодовать ты еще успеешь. А пока слушай внимательно.
   "Господин майор, прошу  вас,  поместите  меня  в  одну  камеру  с  моей
невестой. От нее я узнаю все: она раскроет мне свои связи,  назовет  имена
коммунистов. Спасите меня, господин майор. Дайте мне возможность  доказать
свою верность".
   Кальман побледнел. С расстояния в девятнадцать лет страшно было слышать
эти слова.
   "...Ну-с, Шуба... Так вы узнали что-нибудь?" Да,  это  голос  Шликкена.
"Оружие в котельной". - "В котельной на вилле?" -  "Да".  -  "Великолепно!
Замечательно, Шуба!" - "Она назвала два имени.  Вероятно,  оба  -  клички:
Резге и Кубиш. Третьего имени она уже не смогла произнести. Умерла".
   "Какой ужас!" - думал Кальман, а голос его все звучал, и он должен  был
и дальше слушать его.
   "...Фекете попросил меня навестить  человека  по  имени  Виола.  Адрес:
Ракошхедь, улица  Капталан,  восемь,  и  передать  ему  следующее:  "Пилот
прыгнул с высоты семьсот пятьдесят  метров.  Парашют  не  раскрылся.  Надо
использовать запасной..." И еще: "Волос попал в суп, но я не выплюнул".
   Шавош выключил магнитофон и вопросительно посмотрел на Кальмана.
   - Все правильно, - сохраняя самообладание, заметил Кальман. - А  теперь
я хотел бы прослушать ту часть,  где  записан  мой  последний  разговор  с
Марианной.
   - Эта часть, мой мальчик, никого не интересует. Теперь  уже  нет  такой
силы,  которая  могла  бы  доказать,  что  Кальман  Борши  не   предатель,
разыскиваемый органами госбезопасности с  сорок  пятого  года.  Коммунисты
могут простить многое, только не измену. Может быть, они и простили бы еще
тебе смерть Марианны, но выдачу Виолы - никогда!
   -  Никакого  Виолы  на  самом  деле  не  существовало!  Шликкен  просто
провоцировал меня.
   - В то время Виола еще существовал и был схвачен  немцами  в  ту  самую
ночь в Ракошхеде в доме номер восемь  по  улице  Капталан.  А  две  недели
спустя в тюрьме на проспекте Маргит его казнили.
   У Кальмана потемнело в глазах.
   Когда Шалго  рассказал  Рельнату  обо  всем  происшедшем  ночью,  майор
забеспокоился. Хотя Шалго ни словом не обмолвился ни о  том,  что  Анна  -
агент англичан, ни о том, что за беседа была у него с Бостоном.
   - Вы доложили об этом в Центр?
   - Ну что вы, майор? Я не привык греть руки на чужом  несчастье.  Вам  я
рассказал, а чтобы  капитан  Дарре  не  мог  передать  дальше,  я  вовремя
выключил всю аппаратуру подслушивания. Думаю,  что  сделал  это  в  нужный
момент. Потому что, пока я беседовал с нашим  другом  Бостоном,  он  успел
упомянуть ряд интереснейших вещей, таких, которым не  обрадовались  бы  ни
вы, ни Центр.
   Побледневший Рельнат испуганно взглянул на толстяка. Он не посмел  даже
спросить, что именно "упомянул" Бостон.
   - Спасибо, Дюрфильгер.
   - Разрешите, майор, дать  вам  еще  один  добрый  совет.  Присмотритесь
получше  к  своему  окружению.  Уж  больно  хорошо  осведомлены  обо  всем
англичане. Разумеется, все это я говорю только  вам.  И  еще  одно:  после
всего происшедшего я уже не  верю  в  успех  нашего  предприятия  и  решил
окончательно выйти из вашей фирмы. В основном потому, что, как я узнал  от
англичан, вы мне не доверяете...
   - Мой дорогой Дюрфильгер! Заклинаю вас!..
   - Господин майор, - с ленивой улыбкой  остановил  его  Шалго,  -  я  не
отличаюсь красотой, изяществом фигуры, не пользуюсь успехом у женщин, но в
нашем деле, поверьте, понимаю по крайней мере  не  меньше  вас.  Многое  я
сносил: ваши замечания, ужимки, презрительные ухмылки, но, увы, я горд,  и
моя гордость восстает, когда меня считают дураком, балбесом...
   Рельнат стоял у окна и вслушивался в перестук дождевых капель.  В  душе
он понимал Шалго. Действительно, в его,  Рельната,  поведении  было  очень
много оскорбительного.
   - Чем бы все кончилось, если бы, уступая насилию, я открыл  сейф?  Ведь
мог я так поступить?  Дарре  спал.  Мне  по  меньшей  мере  четверть  часа
пришлось бороться с Бостоном, а на помощь мне так никто и не пришел...
   - Я думаю, вы правы, Дюрфильгер, - согласился Рельнат и отошел от окна.
- Вы отлично справились с делом. - Он уселся  в  кресло,  выставив  далеко
вперед свои длинные ноги. Лицо Шалго показалось ему глубоко опечаленным. -
Так что же вы предлагаете? Говорите, и я приму любой ваш совет!
   - Ничего я не предлагаю, майор. Напротив, я  одобряю  ваше  решение  не
ехать в Будапешт. Вдруг англичане расставили там для  вас  ловушку?!  Хотя
есть у меня один совет. Примете вы его или нет - дело ваше, но я все равно
скажу.
   - Да, конечно, дорогой Дюрфильгер.
   - Когда будете инструктировать курьера,  то  ведите  с  ним  переговоры
здесь. На сегодня это единственное помещение, где вы можете  разговаривать
без опаски. А я позабочусь о том, чтобы  вам  никто  не  помешал.  Систему
звукозаписи тоже не включайте. По крайней мере до  тех  пор,  пока  ее  не
обследуют наши инженеры.
   - Пожалуй, вы правы, - согласился Рельнат. - Однако я настаиваю на том,
чтобы при этом инструктаже присутствовали и вы.
   - Нет таких сокровищ, майор, за которые я согласился бы принять участие
в ваших с ним переговорах. Сегодня я устраиваю внеочередной день отдыха  и
через час уже буду посиживать на берегу Дуная и удить рыбку.
   Тщетно пытался майор Рельнат  уговорить  Шалго  остаться,  толстяк  был
непоколебим.
   Шалго показал Рельнату, как действует защитное устройство, обратив  его
особое  внимание  на  сигнализацию  при   угрозе   опасности.   В   случае
необходимости, сказал он ему, достаточно нажать на диктофоне кнопку "X", и
тотчас же в действие вступит капитан Дарре.
   - Мне хотелось бы, господин  майор,  посоветовать  вам  быть  в  высшей
степени осторожным.
   Рельнат кивнул.
   - А вот эту кнопку с  цифрой  "два",  -  продолжал  пояснять  Шалго,  -
нажмите обязательно. Тогда вам нечего  опасаться,  майор,  потому  что  вы
будете слышать все, что происходит за дверями комнаты.
   Рельнат поблагодарил Шалго и снова заверил его в своей дружбе.
   - Когда мне можно вернуться, майор?
   Рельнат взглянул на часы и задумался.
   - Сейчас я тоже уйду. Мне еще нужно пообедать... Я думаю к  пяти  часам
закончить. Но вы мне не помешаете, можете возвратиться,  когда  вам  будет
угодно.
   - Тогда я вернусь в шесть. Вот ключи от  конторы.  Можете  взять  их  с
собой, майор. А свой кабинет, если позволите,  я  закрою  сам.  -  Рельнат
кивнул. - Нужно вам что-нибудь из сейфа?
   -  Нет,  ничего.  Скажите,  Дюрфильгер,  считаете  вы  возможным,   что
англичане помешают нашей операции в Будапеште?
   Шалго закурил.
   - Я допускаю любую возможность. Даже  ту,  что  они  знают,  кто  такой
Доктор.
   - Не шутите!
   - Я говорю совершенно серьезно.  Могли  бы  вы  ответить  мне  на  один
вопрос?
   Майор закашлялся и сделался красный как рак.
   - Да, пожалуйста! -  Он  налил  в  хрустальный  бокал  воды  и  жадными
большими глотками выпил.
   - Вы провели ночь с Анной, майор. Я понимаю вас:  хорошенькая  женщина,
отличные формы.
   Рельнат поставил бокал на стол и глуповато осклабился.
   - Не говорили ли вы случайно с Анной о предстоящей операции?
   - Почему вы спрашиваете об этом?
   - Прошу вас ответить мне.
   - Говорил, но только в общих чертах.
   Шалго вздернул свои лохматые брови.
   - Вот уже десять лет, как Анна на службе у англичан,  -  сказал  он.  -
Все, о чем вы говорили с ней ночью, уже известно англичанам.
   - Не может этого быть! - похолодев, вскричал майор.
   - Это только вам так кажется. Так вот,  майор,  проводите  будапештскую
операцию с учетом всего этого.
   Наступила длинная, томительная пауза.
   - На месте англичан,  -  опять  заговорил  Шалго,  -  я  постарался  бы
выключить из игры вашего Доктора и выпустил бы на сцену  своего  человека.
Курьер, которого вы посылаете в Будапешт,  он-то  по  крайней  мере  знает
Доктора в лицо?
   - Нет.
   - А как же он убедится в том, действительно ли он говорит  с  Доктором?
Пароль и отзыв англичане могли узнать.
   Рельнат начал как-то странно улыбаться.
   - Признаю, - сказал он, - что мы совершили несколько ошибок. В ту  ночь
мне и самому показалось, что с Анной что-то неладно. Однако, Шалго, я тоже
кое-что смыслю в нашем деле. И потому всю эту операцию решил провести так,
чтобы Доктора не подвергать  риску.  А  потому  мой  курьер  явится  не  к
Доктору, а совсем к другому человеку, который,  кстати,  Доктора  знает  в
лицо. Он-то и отведет к нему моего курьера.
   Шалго одобрительно кивнул и сказал, что теперь он спокоен.  С  этим  он
удалился.
   Разумеется, майор и  не  подумал  идти  обедать.  Тщательно  обследовав
квартиру, он сходил  к  капитану  Дарре.  Прослушал  магнитофонную  запись
ночного разговора, оттуда же позвонил курьеру и  попросил  его  немедленно
явиться в контору Дюрфильгера. Час спустя курьер уже сидел перед ним.
   Дождь давно перестал, выглянуло солнце. Ворвавшись в  окно,  его  яркие
лучи осветили черные, как вороново крыло, волосы собеседника Рельната.
   - Имя? - начал опрос гостя Рельнат.
   - Балаж Пете.
   - Лет?
   - Тридцать три.
   Мужчина безупречно говорил по-французски.
   - Когда бежали из Венгрии?
   - Весной пятьдесят второго.
   - Занятие?
   -  Без  определенных  занятий.   До   побега   окончил   три   семестра
Политехнического института.
   - Родственники живы?
   - Мать жива.
   - Чем занимается?
   - Учительница.
   - Вы знаете, что не имеете права встречаться с нею?
   - Знаю, господин майор.
   - Откуда вам известно, что я майор?
   - Слушал ваши лекции в разведшколе.
   Рельнат кивнул.
   - Которая у вас это ходка?
   - Шестая, господин майор.
   - Документы?
   - Все готово - жду задания.
   Рельнат, заложив руки за спину, прошел к окну,  остановился,  несколько
секунд всматривался в лицо Пете, затем взглянул в  окно  на  тихую  улочку
Моцарта и только после этого отошел от окна.
   - Не страшно? - спросил он.
   Курьер пожал плечами.
   - Привык. Страшно, конечно, но я стараюсь не думать об этом.
   Майор подошел к нему поближе. Ему определенно не нравилось  безразличие
Пете.
   - Сейчас я вам задам еще один вопрос, но попрошу ответить  на  него  не
штампованными фразами.
   - Постараюсь ответить откровенно, господин майор.
   - Испытываете вы еще тоску по родине?
   - Тоска по родине, господин  майор,  возрастает  прямо  пропорционально
количеству лет, проведенных на чужбине.
   - И вам ни разу не приходило в голову во время одной из ваших  забросок
на родину явиться с повинной к властям?
   - Была у меня однажды такая мысль, господин майор.
   - Почему же вы не явились?
   - Потому что нет у меня уже больше выбора. -  возразил  Пете.  -  Шесть
курьерских ходок за плечами.
   - Вам сказали, в чем будет состоять ваше задание?
   - Сказали, что нужно поехать в Венгрию. А перед  этим  явиться  к  вам,
господин майор, получить инструкции.
   - Все правильно. Тогда попрошу вас выслушать меня внимательно.
   - Слушаю, господин майор.


   Шалго был  опытным  разведчиком,  много  повидавшим  на  своем  веку  и
привыкшим не удивляться всяким неожиданностям. Он хорошо ориентировался  в
происходящем, и у него по любому поводу было свое мнение, даже если  он  и
не торопился высказать его вслух. Но сейчас Шалго был удивлен. Он никак не
мог взять в толк, зачем понадобилось доктору Шавошу скрывать от него  свое
истинное имя.
   Теперь Шавош - полковник Олдиес. Доктор ведет двойную жизнь. Странно. И
как старательно подчеркнул он свой чин!
   В камине ярко вспыхнули языки пламени. Шалго озяб, однако он не захотел
сесть ближе к камину, хотя от его внимания не ускользнули ни  приглашающий
жест Шавоша, ни удобные, низкие кресла возле круглого  столика.  И  только
микрофона под столиком он  не  разглядел,  хоть  и  знал,  что  он  должен
обязательно находиться где-то там. Поэтому, хотя Шалго и продрог, сесть он
все равно предпочел у окна, в плетеное тростниковое  кресло,  и  про  себя
подумал, как зло он посмеялся над Шавошем. И поделом ему - хотя бы за  то,
что доктор почитал его за дурака.
   Обернувшись, Шавош увидел, что Шалго устроился в кресле у окна.
   - Почему же там, дорогой Дюрфильгер?
   Они говорили по-французски.
   - Мне больше нравится здесь, у окна.
   - Как вам будет угодно, - согласился Шавош, подкатил  поближе  к  гостю
столик и возвратился за креслом для себя.
   Шавош налил в бокалы виски и  содовой.  Постукивание  кусочков  льда  о
стекло заставило Шалго отвлечься от своих мыслей и взглянуть на Шавоша.
   - Как далеко от Вены этот ваш замок, полковник?
   - Километров восемьдесят с небольшим.  -  Он  поднял  бокал.  -  Будьте
здоровы, за нашу встречу.
   Шалго отпил несколько глотков, поставил бокал на стол и закурил сигару.
   - Это ваш собственный замок, полковник?
   - Нет, одного моего друга.
   - Надо сказать, что ваш друг не отличается хорошим  вкусом,  -  заметил
Шалго и еще раз окинул взглядом комнату. - В таких построенных  из  дерева
охотничьих замках стены, как правило, не оклеивают обоями. Если  только...
- Он снова поднял бокал, но едва пригубил напиток.  Он  испытывал  Шавоша,
который не мог скрыть своего любопытства.
   - Если только?.. - спросил Шавош.
   - Если только за обоями не желают что-то спрятать.
   Шавош негромко рассмеялся.
   - Друг мой, барон Хольштейн - человек  со  странностями.  Однако  я  не
думаю, чтобы у него имелось нечто такое, что ему нужно было бы  прятать...
за обоями. Неужели вам и в самом деле не нравятся эти  зеленые,  под  цвет
мха, обои? Приятно ласкают и успокаивают глаз.
   Шалго еще раз посмотрел на стену и вдруг сказал:
   - Полковник, вы отвратно говорите по-французски. Не желаете ли  перейти
на какой-нибудь другой язык? - И он небрежно пустил вверх колечко дыма.
   - Какой же вы предлагаете?
   - Испанский.
   - О, не подходит. Может быть, немецкий, если ваше ухо  так  коробит  от
моего скрипучего французского? Замечу, однако, что фамилия Шалго  тоже  не
говорит о вашем французском происхождении.
   - Я никогда не утверждал, что мои родители были французы. Но я  овладел
языком тех, кто дает мне хлеб. Что касается немецкого, то  по  возможности
исключим его из нашего обихода. По-немецки  я  говорю,  только  когда  это
нужно до зарезу. Предлагаю венгерский.
   - Почему именно его?
   - А вдруг нам придется  заговорить  о  таких  вещах,  которые  касаются
только нас двоих? - по-венгерски ответил Шалго.
   - О, я понимаю все, что вы говорите, - продолжал Шавош по-французски. -
Но почему вы решили, что я знаю венгерский?
   Шалго скромно улыбнулся.
   -  Собственно  говоря,  было  бы  разумно,  чтобы  люди,   занимающиеся
венгерскими делами, не только понимали, но и говорили на этом языке. -  Он
отпил из бокала, повертел его в руке и подумал: "А что, если  я  ошибаюсь?
Может быть, Олдиес все-таки не имеет ничего общего с Шавошем?"
   - Вы отлично выглядите, дорогой полковник.
   - Я спортсмен.
   Шалго снова огляделся. Ему отнюдь не хотелось, чтобы  их  разговор  был
записан на пленку, но он понимал, что  не  может  этому  помешать.  Однако
предусмотрительный толстяк тоже подготовился к этой встрече. Он достал  из
кармана небольшой, вполне умещавшийся на  ладони  транзисторный  приемник,
улыбнулся Шавошу и включил его.
   - Уж не собираетесь ли вы слушать музыку? - спросил с плохо  скрываемым
неудовольствием Шавош.
   - Обожаю музыку, - возразил Шалго. -  У  меня  был  один  приятель,  по
фамилии Шликкен. Он-то и привил мне любовь  к  музыке.  -  Шалго  перебрал
множество станций, пока наконец не остановился на какой-то английской.
   - Не раздражает?
   - Мне пришлось бы сказать неправду, если бы я  стал  уверять  вас,  что
этот гам меня не раздражает.
   - Мне он тоже мешает, - сознался Шалго, - но ведь если бы  я  попытался
уговорить вас выключить систему подслушивания, вы все равно  не  вняли  бы
моей просьбе. Между тем  деловые  переговоры  положено  вести  при  равных
условиях. Не так ли? К тому же и музыка довольно приятная.
   - Слишком громкая, - возразил Шавош, - и ничего в ней нет приятного.
   - Хорошо, назовем ее просто полезной. Скажите, сударь, - Шалго  перешел
на  венгерский,  -  вы   действительно   не   имеете   желания   поболтать
по-венгерски? Мне, к примеру, совсем  не  по  вкусу  подобные  опереточные
приемчики уже хотя бы  потому,  что  на  меня  ни  декорации,  ни  заранее
подготовленные трюки не производят никакого  впечатления.  Кроме  того,  я
страшно не люблю, когда мои партнеры  считают  меня  дураком.  Бостон  вам
ничего не говорил об этом? - Он наклонился к радиоприемнику. - Правда, мне
с вами довелось беседовать только единственный раз, да и то  очень  давно,
так что, может быть, вы меня уже и не помните. Зато я очень  хорошо  помню
вас. Вы и тогда точно так же, как и сейчас, потирали большой  палец  левой
руки. - Шавош посмотрел на свою руку и опустил ее. - И тогда вы точно  так
же нервничали, как и сейчас. Глупые привычки прилипчивы. Между  прочим,  я
всегда стараюсь подмечать именно эти особенности у людей.  Они  неизменны,
так же как отпечатки пальцев. Ваш Бостон, например, в течение  пяти  минут
трижды поправляет очки и всегда левой рукой, заметьте, правой  -  никогда.
Каждые десять минут он снимает их и протирает. А вы, доктор, когда кого-то
внимательно слушаете, всегда потираете большой палец левой руки. Простите,
что я обращаю ваше  внимание  на  вашу  же  столь  неприятную  для  работы
особенность, но мой союзнический долг обязывает  меня  к  этому.  Если  вы
чего-то не поняли из моих слов, я, как ни прискорбно, могу  повторить  все
это еще раз по-английски.
   Шавош тоже закурил сигару. Он покачал головой и через силу улыбнулся.
   - Только сделайте потише по крайней  мере  вашу  музыку,  -  сказал  он
по-венгерски.
   - Вот так-то лучше! - воскликнул Шалго. - До чего же красив  наш  язык,
не правда ли, доктор?
   - Разве что для нас с вами.
   Шалго осмотрел свой костюм, неряшливо обсыпанный пеплом.
   - А тоска по родине? Как вы справляетесь с тоской по родине? -  спросил
он. - Переживаете?
   - Считаю ее чепухой. На  мой  взгляд,  тоска  по  родине  есть  признак
человеческой слабости, сентиментальности, вредная чувствительность.
   - Как мне ни стыдно, доктор, но признаюсь: это моя слабость! -  заметил
Шалго. - Согласно вашей теории, я очень слабый человек.  Сегодня  вечером,
когда небо немного разведрилось, я погулял с часок по набережной Дуная.  И
вспомнились мне и наш Цепной мост, и  гора  Геллерт,  и  Западный  вокзал.
Скажите, бывали вы когда-нибудь у "Илковича"?
   - Нет, не бывал. Если память мне не изменяет, кабак такой был?
   - Да, что-то в этом роде... - Шалго махнул рукой.  -  Вы  правы.  Будем
мужчинами. Сколько выдадите мне за эту документацию?
   - Я хотел бы прежде поближе ознакомиться с товаром.
   Шалго посмотрел на часы.
   - Сейчас четверть десятого, доктор. В полночь человек  майора  Рельната
отправляется в Венгрию. Поскольку вы совершенно точно знаете, о  чем  идет
речь, а я сделал все  возможное  для  того,  чтобы  Анна  получила  полную
информацию о существе дела и доложила вам, не будем терять  времени.  Если
дело вас интересует всерьез, нужно действовать - и к тому же быстро.
   Шавош налил в стакан холодной содовой и с жадностью выпил.  Спокойствие
Шалго не очень-то нравилось ему.
   - Скажите, почему, собственно, вы решили изменить своим шефам? Мы знаем
вас как человека, которого материальная сторона не интересует.
   - Плохо знаете. Человек должен думать о своей старости. Итак?
   - Вы мне не совсем понятны, господин Шалго.
   -  Не  удивляюсь.  -  Шалго  преспокойно  попыхивал  сигарой.  -  Чтобы
успокоить вас, открою вам еще кое-какие секреты. Кроме того,  что  я  хочу
обеспечить себе спокойную старость, мой приход сюда имел под собой  еще  и
кое-какую принципиальную основу. Интересующая вас документация должна быть
добыта для Запада. Но мне небезразлично, какая именно из  западных  держав
получит ее. Думаю, что  у  вас  она  будет  в  надежных  руках.  Не  знаю,
достаточно ли ясно я  изъясняюсь.  Успеваете  вы  следить  за  ходом  моих
мыслей? Более того, я могу поставить вопрос так: сколько вы готовы дать за
Отто Дюрфильгера - майора Второго бюро?
   Шавош колебался, не зная, как далеко  он  может  зайти  в  этом  торге.
Правда, Шалго перечеркнул все его расчеты - записать  разговор  с  ним  на
пленку не удалось, но сейчас это уже не имело значения.  Дюрфильгер  стоит
больших денег. Если бы удалось договориться с  ним,  нынешний  день  можно
было бы считать удачным. После Кальмана Борши еще и Дюрфильгер!
   - Чек на  десять  тысяч  фунтов  стерлингов  сейчас  и  пятьсот  фунтов
ежемесячно!
   Шалго рассмеялся.
   - Вы шутите, полковник. Вчера я читал, что футбольная команда "Арсенал"
купила за двадцать тысяч фунтов стерлингов  футболиста  Петруччо,  Неужели
разведчик Оскар Шалго стоит меньше футболиста?
   - Двадцать пять тысяч фунтов, но в пять сроков.
   - Хорошо, полковник, я согласен.





   Квартира встретила его приятным теплом,  но  Кальману  было  все  равно
холодно. И одиноко. Бросив пальто на стул, он принялся искать  чего-нибудь
согревающего и, найдя бутылку абрикосовой палинки, наполнил  рюмку.  Затем
позвонил Форбатам и попросил Юдит поскорее приехать.
   Судя по голосу, Юдит встревожилась, но, ни о чем не спрашивая, поспешно
сказала: "Выхожу".
   Полчаса спустя Кальман уже сжимал Юдит в объятиях. Юдит  заметила,  что
вид у Кальмана был какой-то нездоровый,  лицо  серого,  землистого  цвета,
взгляд беспокойный.
   - Что-нибудь случилось, Кальман? -  спросила  она  и,  взяв  его  руку,
прижалась щекой к его ладони.
   - Я не хочу потерять тебя, - прошептал Кальман. - А иногда мне кажется,
что я тебя теряю.
   Юдит пыталась заглянуть ему в глаза, но Кальман сидел, опустив голову.
   - На прошлой неделе тебе звонили, - сказала она вдруг.
   Кальман вздрогнул от неожиданности.
   - Кто? - спросил он.
   - Подполковник Тимар из министерства внутренних  дел.  Я  записала  его
номер: он просил позвонить.
   - Не сказал, что ему от меня нужно?
   - Нет, не сказал. Но я догадываюсь, - ответила  Юдит.  -  Недавно  дядю
тоже допрашивали. Все по старым делам.
   Да, третьего пути нет. Или работать на англичан  и,  значит,  предавать
свою родину, или пойти в полицию и рассказать все  о  своем  прошлом.  Оба
пути  означали  риск,  связанный,   может   быть,   с   полным   моральным
уничтожением. Нужно решать.
   Кальман ненавидел дядю и в то же время понимал, что никакие  слова,  ни
даже физическое устранение Шавоша не смогут ничего  изменить.  Ну  что  из
того, что он убьет Шавоша? Этим он лишь  вычеркнет  одно  имя  из  списков
сотрудников секретной службы, разорвет одну учетную  карточку,  а  уже  на
другой день новый человек постучится в дверь его квартиры. Шавошу  Кальман
сможет сказать "нет" только тогда,  когда  совершенно  покончит  со  своим
прошлым,  со  всеми  ошибками,  грехами,  промахами,  когда  докажет  свою
честность и чистоту помыслов. Причем риск велик: ведь для того, чтобы  ему
не поверили, не нужно даже ничьей злой воли.
   Кальман  присел  на  край  кровати  и  стал  наблюдать  за  Юдит:   она
перекладывала из чемодана  его  вещи  в  шкаф.  Лицо  у  нее  было  слегка
огорченное, как у обиженного ребенка. Кальман спросил ее, в чем дело.
   - Видно, ты не очень-то думал обо мне все это время, раз не привез  мне
в подарок даже спичечной коробки с какой-нибудь красивой этикеткой!
   - А ну, подойди ко мне, - протягивая к ней руки, улыбнулся Кальман.  Он
погладил и поцеловал ее волосы, Юдит нежно приникла к нему.
   - Я-то думал, что сам  буду  вполне  достойным  подарком  для  тебя,  -
пошутил Кальман. - Хотя, признаться, очень много думал  о  тебе  и  потому
подарок все же привез.
   - Где же он?
   - Разве ты не заметила в чемодане плоский пакет,  перевязанный  голубой
шелковой ленточкой?
   Юдит подбежала к столу, схватила пакет и счастливо  заулыбалась,  сразу
сбросив с лица всю  печаль.  Вернувшись  к  Кальману,  она  села  рядом  и
поцеловала его.
   - Спасибо. И что же в нем?
   Кальман ласково потрепал ее по подбородку.
   - Альбом Браке с шестьюдесятью цветными иллюстрациями.
   - Кальман! - Юдит  была  так  счастлива,  словно  никогда  в  жизни  не
получала подарков.  Она  поспешно  развернула  пакет,  сорвала  заклеенную
бумажную обертку. В руках она держала альбом "История народа майя".
   Юдит была явно разочарована, а Кальман удивленно уставился  на  цветную
суперобложку, с которой на них глядело странное лицо чужеземного бога.
   - Перепутали! - воскликнул неприятно пораженный Кальман. - Странно, они
же при мне упаковывали.
   - Наверно, очень интересно, - поспешила заверить девушка, изображая  на
лице удовольствие. - Все равно, я рада и этому подарку.  Искусство  народа
майя - это же удивительно! Только бы не по-испански был написан  текст.  -
Она открыла альбом и побледнела. Взгляд  ее  вопросительно  устремился  на
Кальмана.
   - Это же совсем не мне предназначено! - Она протянула альбом Кальману.
   Тот,  ничего  не  понимая,  сначала  посмотрел  на  девушку,  затем  на
шмуцтитул альбома, где тушью,  печатными  буквами,  было  написано:  "Эрне
Каре. В свободное время  советую  заняться  историей  народа  майя.  Имеет
смысл. С почтением. Один из тех, кто исследует культуру народа майя".
   В альбоме он нашел записку, адресованную уже ему самому: "Милый Кальман
Борши! Не сердитесь, что я поменял  альбомы.  Но  у  меня  не  было  иного
выхода. Обещаю переслать вам  Браке  в  самое  ближайшее  время.  Издатель
сделал эту работу на редкость плохо. Очень неудачно подобраны иллюстрации.
Извините, пожалуйста".
   Кальман поднялся и в сердцах швырнул альбом на кровать, а сам  принялся
молча расхаживать по комнате, и тщетно Юдит допытывалась,  что  случилось,
что его огорчает. Он чувствовал себя подобно человеку, которому  предстоит
пробраться через непроходимый темный лес, а там, за лесом, еще неизвестно,
что его ожидает.
   Кальман тут же хотел переговорить по телефону с Карой, но  ни  его,  ни
Домбаи дома не оказалось.
   Молчал он и когда они уже улеглись спать. Молчал и курил одну  сигарету
за другой, хотя во рту уже было противно от никотина.
   - Юдит, - наконец прервал он молчание, - скажи, ты веришь мне?
   - Я люблю тебя, Кальман.
   Они проговорили до трех часов ночи. Кальман откровенно  рассказал  Юдит
обо всем, начиная со дня, когда он дал согласие работать на  англичан,  до
вчерашнего появления в его номере Шавоша.
   - Если я откажусь выполнить просьбу дяди Игнаца, он донесет на меня,  и
я буду арестован и  осужден.  Потому  что  против  такого  свидетеля,  как
магнитофонная лента, я не смогу защищаться. Они придумали  эту  провокацию
до того ловко, что я бессилен что-либо предпринять. Но если я останусь  на
свободе, согласившись выполнить их просьбу, то буду уничтожен  морально  и
уже никогда не смогу вырваться из их пут. Третьего пути у меня нет.
   Юдит была совершенно сражена  услышанным.  Какое-то  время  она  лежала
молча, затем расплакалась. Кальман стал успокаивать ее, объяснил,  что  он
обстоятельно все продумал. И если Юдит, несмотря ни на что, верит ему,  он
не сдастся, примет бой с Шавошем и попытается победить.
   Кальман встал, прошел в кабинет, зажег свет и, положив  на  стол  перед
собой альбом, принялся его листать.  На  некоторых  страницах  он  подолгу
задерживался, что-то выписывая на лист бумаги. Когда уже под утро к нему в
кабинет вошла Юдит и, сев на низенькую скамеечку у его ног,  положила  ему
на колени голову, лист бумаги был почти весь испещрен цифрами и  какими-то
уравнениями. Кальману удалось в конце концов  разгадать  сначала  шифр,  а
затем прочитать и текст сообщения. Он долго сидел в раздумье.
   Наутро он попросил Юдит отнести альбом полковнику Каре, предупредив ее,
однако, что она "ничего не знает", даже того, что находится в пакете.


   На следующей же станции после Вены  Балажа  Пете,  молодого  мужчину  с
лицом, похожим на  морду  борзой,  арестовали  "представители  австрийской
службы госбезопасности". Пете не сопротивлялся  и  покорно  последовал  за
двумя сыщиками. И  только  когда  автомашина  вкатилась  через  решетчатые
ворота во двор миссии "Благословение" и,  обогнув  двухэтажный  особнячок,
остановилась на заднем дворе  перед  дверью  черного  хода,  он  несколько
удивленно посмотрел на сопровождавших его людей.
   Принял молодого человека патер Краммер. Святой  отец  выразил  надежду,
что после соответствующего "упражнения духа" Пете милостью божьей  вскоре,
вероятно,  снова  сможет  продолжить  свой  путь  за  "железный  занавес".
"Упражнение духа" длилось всего один  день,  потому  что  Пете  уже  после
первых часов "обработки" дал согласие на "обращение в другую веру".
   Исповедал "неофита" сам Игнац Шавош, и очень скоро Пете излил ему  свою
душу. Рассказал о цели путешествия, передал микропленку и дал  подписку  о
добровольном "переходе в новую веру".
   - Придет время, когда мы вернемся на родину, - сказал Шавош, - и  тогда
нам нужны будут уже не курьеры, а образованные специалисты. Майор  Рельнат
думает только о своей Франции, а я - о будущем Венгрии!
   Все это было приятно слышать, и Балаж Пете поверил обещаниям Шавоша.


   Кара взял со стола лист бумаги и начал читать вслух:
   - "Балаж Пете, год и место  рождения...  -  и  т.д.  и  т.п.,  это  все
неинтересно, - агент французской разведки, вечером 12 февраля  прибудет  в
Венгрию с  фальшивым  паспортом.  В  Будапеште  он  позвонит  по  телефону
инженеру  Рихарду  Даницкому  и  спросит:  "Это  402-913?"  Если  Даницкий
отправится на явку на автомашине, он ответит, что вы набрали на семнадцать
номеров больше..." Я не стану продолжать. Теперь ты понял? -  Засмеявшись,
он положил лист на стол и посмотрел на пораженного Домбаи. - Между прочим,
- продолжал он уже совершенно серьезно, - мы его сцапали бы  и  без  этого
донесения моего закордонного агента, потому  что  группа  Чете  уже  давно
ведет наблюдение за Даницким.
   - А кто такой Пете? - спросил Домбаи.
   - Эмигрант образца пятьдесят второго года, - пояснил Кара. - До  побега
за границу  -  студент  Политехнического  института,  один  из  секретарей
институтского комитета Венгерского демократического союза молодежи. Парень
вдруг чего-то испугался и со страху сбежал; и бежал не  останавливаясь  до
самого  Парижа.  Мать  его  учительствует  в  Ниратаде,  член   Венгерской
социалистической  рабочей  партии,   всеми   уважаемый   педагог.   Других
материалов на него нет.
   - А что сообщает твой источник? - спросил Домбаи.
   - Мой источник сообщает, что  Пете  -  прошедший  спецподготовку  агент
французской разведки. После мятежа несколько раз наведывался в Венгрию.  -
Кара встал и прошелся по кабинету. - Дело это намного серьезнее, чем можно
было  предположить.  У  нас  уже  есть  ордер,  выданный  прокурором,   на
предварительное задержание всей компании, но  я  считаю,  что  пока  этого
делать не следует.
   А Домбаи слушал и  ломал  голову,  от  кого  Кара  мог  получить  такую
исчерпывающую информацию.
   На рассвете, около трех часов, Миклош Чете и двое его людей  арестовали
Балажа Пете.
   Юдит сообщила Кальману, что была у Кары и вручила ему альбом.
   - Эрне просил, чтобы ты позвонил ему.
   - Это он когда просил?
   - Полчаса  назад.  Кальман,  в  самом  деле,  может  быть,  тебе  лучше
переговорить с Эрне?
   - Пока нет. В моем деле ни Эрне, ни Шандор ничего не решают. Они  могут
только дать показания - в мою пользу или  против  меня.  Но  решать  будут
другие. - Он взял Юдит за плечи  и  привлек  к  себе.  -  Надеюсь,  ты  не
проговорилась ему?
   - Нет. Все сделала, как ты велел. Но...
   - Юдит, не должно быть никаких "но". - Он усадил девушку, сам опустился
рядом с нею на колени.
   - Юдит, если я не сумею доказать свою честность, будет уже  все  равно,
что случится со мной. Ты можешь беспокоиться за меня, но пока  слушайся  и
верь мне.
   - Тебе звонил Тимар, - вспомнила Юдит.
   - Завтра я ему позвоню. Юдит, я хочу счастья и сейчас борюсь  за  него.
Помоги мне в этом.





   Беседа Кальмана с Тимаром длилась  почти  два  часа.  От  подполковника
Кальман ушел не в  очень-то  хорошем  настроении:  прощаясь,  подполковник
сказал, что, возможно, им придется встретиться еще раз.
   - Я и тогда не смогу добавить ничего нового,  -  сказал  Кальман,  беря
отмеченный пропуск.
   - А вдруг на досуге и вспомните что-нибудь, - возразил подполковник.
   Нет, Кальман не сердился на следователя, понимая,  что  тот  во  многом
прав, что его подозрения в общем-то небезосновательны; на его месте он вел
бы себя, вероятно, точно так же.
   -  Скажите,  товарищ  подполковник,  почему  вы  не   верите   мне?   Я
действительно не знаю ни доктора Марию  Агаи,  ни  товарища  Татара.  Даже
имени такого не слыхал.
   Тимар ничего не ответил - наверно, не захотел открывать свои  карты.  А
Кальмана именно эта его замкнутость и подозрительность  раздражала  больше
всего.
   Выйдя из здания, он позвонил Каре.
   - Зайди ко мне, - предложил  полковник.  -  Я  сейчас  же  закажу  тебе
пропуск.
   Приветливый тон Кары несколько успокоил Кальмана.
   Они обнялись, как всегда. Кара попросил секретаршу сварить кофе.
   - Если появится товарищ Домбаи, - сказал он девушке, -  пусть  заходит.
Садись, Кальман, - обратился он к приятелю.
   Кальман сел и, тяжело вздохнув, откинулся в кресле Кара достал из сейфа
альбом.
   - Вот, получил, - сказал он и принялся листать  его.  -  Кто  это  тебе
вручил? Юдит что-то объясняла мне, но из ее  объяснений  я  ровным  счетом
ничего не понял.
   Кальман рассказал Каре историю с альбомом: пока он с профессором Акошем
обедал в ресторане, кто-то подменил альбом.
   - Ключ от комнаты был при мне, - пояснил он. - И вообще все эти дни  за
мной кто-то неотступно следил.
   - Странно, - удивился Кара, листая альбом. - Ты-то как думаешь,  почему
подменили альбом?
   Кальман неторопливо поправил складки брюк, потом только поднял глаза на
полковника.
   - Какой-то твой агент, вероятно, послал тебе это, - предположил он.
   - У меня нет агентов в Вене.
   - Ну, кадровый разведчик.
   - Я контрразведчик, у меня нет закордонных информаторов. Ну,  а  теперь
расскажи поподробнее, каким образом этот альбом попал к тебе.
   - Пожалуйста, - сказал Кальман. - По этому поводу ты мне и звонил?
   - И по этому тоже...
   - Ты знаешь, с кем я встречался в Вене?
   - Понятия не имею.
   - С Оскаром Шалго.
   - Да не может быть!
   - И не раз. Представь  себе;  Шалго  -  французский  гражданин,  сменил
фамилию.
   - На Отто Дюрфильгера?
   - Ты это знаешь?
   - И стал майором французского Второго бюро? - продолжал Кара.
   Кальман оторопел.
   - Ты это серьезно?
   - Вполне. И не очень рад тому, что ты с ним встречался.
   - А я даже был у него в конторе.
   - Знаю. Ты хотел уговорить его, чтобы он вернулся на родину.
   - Тебе и это известно? - удивился Кальман.
   - Жаль, что тебе не  удалось  вытащить  его  сюда,  -  продолжал  Кара,
уклоняясь  от  ответа.  -  Шалго  много  о  чем   мог   бы   порассказать.
Побродяжничал он немало. Хорошо бы,  если  бы  ты  вместе  с  историей  об
альбоме написал также, когда и где ты встречался с Шалго.
   Они замолчали, потому что вошла секретарша  с  кофе.  Она  что-то  тихо
сказала Каре.
   Кальман пил кофе и раздумывал над только что услышанным. Он убедился  в
том, что Кара не откровенен с ним, но решил пока не говорить ему  о  своем
предположении.
   Когда секретарша вышла, Кальман поставил чашку на стол и, словно  Шалго
вообще не интересовал его, стал говорить  о  другом.  Рассказал,  как  его
допрашивал подполковник Тимар и что расстался он  с  ним  не  в  наилучшем
настроении. Понятно, что Мария Агаи хочет докопаться до  истины.  Но  чего
хотят от него, Кальмана Борши?
   Кара допил свой кофе.
   - Разве Тимар не сказал тебе?
   - У меня было такое ощущение, что он не верит мне ни  на  йоту.  Скажи,
Эрне, ты знал когда-нибудь коммуниста по имени Виола?
   - Знал.
   - Этот человек жив?
   - К сожалению, нет. Шликкен и его палачи  убили  Виолу.  Между  прочим,
знала его и Марианна. Одно время она была его связной.
   - Я никогда не слышал от нее этого имени, -  сказал  Кальман.  -  Когда
случился его провал?
   - Я думаю, в первые дни мая.
   - И вам известно, кто его выдал?
   - Именно это и хочет выяснить Тимар.
   - Он не называл мне этого имени, - задумчиво проговорил Кальман.  -  Он
все расспрашивал меня о Татаре.
   - Товарищ Татар в подполье работал под фамилией Виола.
   Кальман, пораженный, не смея поверить в то, что услышал,  посмотрел  на
полковника.
   - Татар и Виола?..
   - Одно и то же лицо! Он скрывался в Ракошхеди, оттуда руководил работой
северных ячеек. Но провокатору удалось узнать пароль и выдать его  немцам.
Где ты слышал имя Виолы?
   - Мне назвал его Шалго, - вырвалось у Кальмана.
   Теперь наступила очередь Кары удивляться.
   - Шалго?
   - Да, мы припоминали с ним старое, и он назвал это имя.
   - Странно, - задумчиво проговорил Кара. - Очень странно.
   Вошел Домбаи и остановился у двери. Кара показал ему на кресло.
   Домбаи не хотел мешать их разговору и сказал, что лучше зайдет попозже,
тем более что у него масса дел. Кальман поднялся и пошел ему навстречу.
   - Да садитесь же вы! - прикрикнул на них Кара.
   У Домбаи был такой  кислый  вид,  что  Кальман  сразу  же  почувствовал
недоброе.
   - А ну, расскажи Шандору, с кем ты встречался в Вене.
   - С Шалго, - сказал Кальман. - Только не заставляй меня  повторять  все
сначала, да еще со всеми подробностями.
   Охотнее всего Кальман сбежал  бы  сейчас  домой.  Слова  Кары  о  Виоле
встревожили его не на шутку. Нет, он не ошибся. Фекете  был  провокатором.
Вот что он должен доказать!
   - Что с тобой? - спрашивал его Домбаи,  дергая  за  рукав.  -  Ты  что,
оглох?
   Кальман пробормотал что-то об усталости, что ему очень  много  пришлось
работать в последние месяцы и что он хотел бы поехать отдохнуть.
   - А о чем ты спрашивал?
   - Что с Шалго?
   - Не знаю. Вернее, все, что узнал, я уже рассказал Эрне. Как Маргит?
   - Хорошо. - Домбаи встал. - Я сейчас вернусь, - сказал он Каре.  -  Мне
нужно отдать кое-какие распоряжения, а затем я хотел бы  все  же  доложить
тебе.
   Кальман поднялся.
   - Подожди, пойдем вместе, - сказал он.
   - Нет, ты не уходи, - остановил его  Кара.  -  Мне  еще  надо  с  тобой
поговорить. - Кальман сел опять в кресло. Он казался самому себе жалким  и
смешным. Закурив, он вопросительно посмотрел на полковника.
   - Я хотел попросить тебя об одной любезности, - пояснил Кара.
   - О какой?
   - Но прежде я должен тебя предупредить: все, что я тебе сейчас скажу, -
государственная тайна.
   - Тогда не говори. Хочу жить без тайн.
   - Увы, я должен тебе сказать  об  этом.  В  течение  двух  лет  ты  был
руководителем лаборатории "В". Ты хорошо знаешь работающих там инженеров и
техников, лучше меня знаешь документацию приборов ВН...
   - Почему ты подозреваешь в чем-то инженеров и техников? -  перебил  его
Кальман. - На основании одной лишь схемы включения ВН-00-7 можно без труда
додуматься до устройства прибора. А схема включения  побывала  в  руках  и
монтажников,   и    мастеров,    обслуживающих    контрольно-измерительную
аппаратуру.
   Реплика Кальмана смутила Кару.
   - Откуда ты знаешь,  что  речь  идет  о  приборе  00-7?  -  спросил  он
удивленно.
   - Агента вы хоть захватили? -  вместо  ответа  спросил  уже  совершенно
спокойно Кальман, сделав вид, будто он не слышал  вопроса  полковника.  Но
Кара не ответил Кальману, а недоуменно уставился на него.  -  Я  говорю  о
Балаже Пете и об инженере.
   - Откуда ты их знаешь?
   - Я тоже немножко полистал твой альбом, - сказал Кальман. - Истратил на
это полночи.
   - Ты расшифровал телеграмму?
   - Частично. Или, может быть, фамилия курьера не Пете?
   - Значит, ты все знаешь?
   - Только то, что удалось расшифровать. А о дальнейшем  догадываюсь.  Вы
перевербовали Пете и послали на явку. А затем упекли в тюрьму Даницкого.
   - Нет, не "упекли", - возразил Кара, - а англичанин не вышел  на  явку.
Но, как я понимаю, ты знаешь и то, кто послал мне этот альбом?
   - Этого я не  знаю,  но  думаю,  что  скоро  узнаю.  Мне  просто  нужно
хорошенько поразмыслить над всем происшедшим. Кое-что я уже подозреваю.
   Кальман подошел к Каре.
   - Эрне, - сказал он, дотронувшись до его рукава. - Может быть,  я  и  в
самом деле веду себя странно, но ты пойми меня правильно, у меня  есть  на
то причина. Если бы ты был в состоянии помочь мне, я рассказал бы тебе все
откровенно. Но, увы, ты не можешь мне  помочь,  а  я  не  хочу  понапрасну
обременять тебя своими заботами.
   - Можешь совершенно спокойно рассказать мне все.
   - Пока еще нет. Может быть, когда-нибудь позже.  Но  прошу  тебя,  верь
мне.
   - Да в чем дело? Почему ты говоришь какими-то загадками?
   - Вы расшифровали текст, изъятый у этого Пете?
   - Пока еще нет, - сказал Кара. - Но это вопрос времени.
   - А по-моему, его шифровка - набор случайных цифр, чтобы ввести  вас  в
заблуждение.
   - Почему ты так думаешь? - с интересом спросил полковник.
   - Я попытался представить себе ход мысли моего дяди, - сказал  Кальман.
- А поскольку я знаю его лучше,  чем  вы,  мне  кажется,  я  разгадал  его
замысел. Шалго, по сведениям, полученным от французского агента,  продался
англичанам.
   - Точно.
   - Но из донесения, если я правильно расшифровал  текст,  явствует,  что
Шалго  не  знает  имени  инженера,  согласившегося  на  сотрудничество   с
иностранной разведкой. Теперь слушай меня внимательно, потому что в этом -
существо вопроса. Вполне вероятно, что эти важные сведения  майор  Рельнат
не сообщил даже своему курьеру, хотя, впрочем, ты знаешь это лучше меня.
   - Правильно, не сообщил!
   - Откровенно говоря, это и так ясно. Имя  агента  -  в  шифровке.  Если
агент даже провалится, он не сможет выдать самого  главного...  -  Кальман
немного задумался, прошелся по кабинету. -  Все,  есть!  -  воскликнул  он
вдруг. - Вот, представь себе: я - Игнац Шавош, и вдруг ко  мне  заявляется
Шалго, который известен мне  как  французский  агент.  Я  встречаю  его  с
опаской: предателей никто не любит. Шалго сообщает мне, что майор  Рельнат
собирается перебросить через границу курьера X. У этого курьера  находится
шифровка, которую он должен передать агенту по кличке "Доктор". Что  делаю
я в этой ситуации?
   - Ну, что же ты делаешь?
   - Я задерживаю этого курьера. Разгадываю шифр, перевербовываю агента  и
- теперь слушай особенно внимательно - перебрасываю его  через  границу  с
фальшивым  заданием,  ложными  инструкциями  и  бессмысленным  текстом  на
микропленке.
   - Но зачем? - удивился Кара.
   - Затем, что я не позволю, чтобы ценный материал  угодил  в  руки  моих
соперников. Предполагаю, что Шалго и  его  подручные  надеются  заполучить
этот материал с моей, Шавоша, помощью. Где же гарантия,  что  Пете  отдаст
чертежи именно мне?
   - Очень смелое предположение! - заметил Кара. -  Но  в  нем  есть  своя
логика.
   - Даю голову на отсечение, что из шифровки вы так и не узнаете  фамилию
инженера, согласившегося продать материал. Я не хочу сказать, что  в  этом
сообщении нет никакого имени, но если оно и  есть,  то  только  для  того,
чтобы направить вас по ложному пути.
   - Это понятно, - сказал Кара, облокотись на стол.  -  Ты  думаешь,  что
англичане, зная имя инженера, теперь  пошлют  своего  собственного  агента
добывать документацию?
   - Или уже послали.
   - Интересно. Может, ты и прав, - согласился Кара. -  Тогда  получается,
что мы стоим на берегу широкой реки и у нас нет лодки. Выходит, все  нужно
начинать сначала?
   - Да, конечно, - подтвердил Кальман, - но  теперь  вам  гораздо  легче,
потому что вы уже знаете, на что идет игра.
   Кальман рассуждал правильно: Кара  и  его  сотрудники  зашли  в  тупик.
Правда, Даницкого они разоблачили. Поймали они и Пете.  Но  все  это  было
весьма и весьма слабым утешением. Необходимо было воспрепятствовать вывозу
на Запад документации ВН-00-7. А это было делом нелегким.
   Группа  Кары  приступила  к  секретной  проверке  всех   работавших   в
лаборатории, и это было, пожалуй, самым трудным и хлопотливым делом.


   Кальман, понятно, ничего не знал,  он  был  поглощен  своими  заботами.
Прежде всего он перебрал в памяти все свое прошлое.  Валялся  на  тахте  и
глядел в потолок. Он старался  припомнить  все,  до  самой  незначительной
мелочи. И Кальман ругал себя сейчас, что  не  расспросил  об  этом  Шалго:
старший инспектор наверняка  мог  бы  сообщить  ему  кое-какие  интересные
сведения. Стоило Кальману смежить  веки,  как  перед  ним  вставал  хромой
здоровяк. Человек этот сказал ему тогда, что его зовут  Фекете  и  что  он
слесарь.
   Неожиданно Кальмана охватило волнение:  ему  припомнилась  одна  фраза,
которую Фекете обронил, когда мимо их камеры проводили Шалго: "Хорошо, что
только один день довелось мне пробыть с ним вместе, - невыносимый тип".
   Кальман вскочил и, возбужденный,  принялся  бегать  по  комнате.  Когда
пришла Юдит, он, все еще взволнованный, привлек ее к себе, поцеловал и тут
же сбивчиво, торопясь, рассказал о своем открытии.
   - Так почему же ты не спросил Шалго, кто был тот человек?  -  удивилась
девушка.
   - Я должен его найти! - воскликнул Кальман и посмотрел на Юдит.
   - Но как? Ведь в Венгрии каждый пятый носит фамилию Фекете.
   - Но не у каждого шрам на верхней губе и не каждый  Фекете  хромает  на
левую ногу.
   - А что, если он только прикидывался хромым?
   - Тогда у  меня  еще  больше  причин  разыскивать  его:  уже  одно  это
доказывает, что он был провокатором!
   Юдит сидела подавленная, бессильно уронив руки на колени.
   - Ну что ж, попробуем разыскать  его.  -  Она  печально  посмотрела  на
Кальмана. - Хотя Домбаи и его людям сделать это было бы куда легче.
   - Ты уже отчаялась?
   - Я не отчаялась, но и твоего недоверия к Шандору не понимаю.
   - Потому что  ты  не  слышала  той  магнитофонной  записи,  -  возразил
Кальман. Он обеспокоенно посмотрел на девушку. - Получается,  будто  Виолу
предал я! Из-за меня он погиб. Так что невиновность свою я смогу  доказать
только одним способом - если найду этого самого хромого Фекете.


   Работы профессора Калди в течение многих лет регулярно публиковались  и
в странах Запада. Год назад лондонское издательство "Пегас"  заключило  со
старым профессором договор на издание английского перевода его  "Избранных
сочинений  по  эстетике".  Профессор  согласился  подписать  договор   при
условии, что корректуру  пришлют  ему  в  Будапешт.  Издательство  приняло
условие старого ученого. Но  вот  несколько  недель  назад  Калди  получил
приглашение поехать - разумеется, за счет издательства - в  Лондон  и  там
прочесть  верстку  и  подписать  книгу  в  печать.  Вначале  идея  поездки
понравилась профессору. Однако Кальман не посоветовал ему ехать,  и  Калди
отказался  от  предложения  издателя  и  настоял  на  выполнении   условий
договора.  А  четыре  дня  назад  из  Лондона  приехал  главный   редактор
издательства,  мистер  Томас  Шаломон,  высокий  полнеющий   мужчина   лет
пятидесяти пяти. Гость остановился в "Грандотеле" на острове Маргит. В тот
же вечер он дал в честь старого ученого ужин. На  ужине  присутствовала  и
Юдит. Это был приятный вечер. К удивлению Юдит, Шаломон хорошо  и  глубоко
знал венгерскую литературу.
   А  в  это  время  полковник  Кара  беседовал   в   своем   кабинете   с
подполковником Тимаром. Тимар рассказал  Каре,  что  ему  как  следователю
удалось до сих пор выявить. Кара,  правда,  не  был  его  начальником,  но
Тимару просто хотелось знать его мнение о деле  Виолы,  поскольку  в  свое
время Кара и сам являлся членом этой подпольной группы.
   - Видите ли, товарищ подполковник, -  объяснял  ему  Кара,  -  Марианна
Калди обязательно должна была знать подпольную  кличку  Татара,  пароль  и
запасную явку.
   - Тогда, значит, и доктор Агаи знает их, товарищ полковник.
   - Но почему же? Марианне Калди положено было знать все это потому,  что
она была связной Татара. Ведь она, возвратившись из какой-нибудь очередной
поездки, могла не застать Татара на старой квартире; Татару приходилось  в
то время часто менять адреса. А ведь  связь  не  должна  была  прерваться.
Когда был схвачен Татар? Вам удалось установить точную дату?
   - Показания сильно расходятся. Но можно совершенно точно  сказать,  что
это произошло между двадцатым апреля  и  десятым  мая,  -  ответил  Тимар,
перелистав документы.
   - Первого мая Татар уже был в застенке, - вставил Кара. - Я должен  был
встретиться с ним первого числа, но он не вышел на встречу. Итак, Калди не
могла быть предательницей, потому что она погибла между двадцать  пятым  и
тридцатым марта. Если бы Татара выдала она, Шликкен не стал  бы  тянуть  с
его арестом до конца апреля.
   - Это верно, товарищ полковник, - согласился Тимар. - Но факт  остается
фактом, что ни один из членов мишкольцевской  ячейки  не  знал  Татара  не
только в лицо, но даже никогда не слышал его настоящей фамилии. Я допросил
всех, кто остался  в  живых.  Бушу,  сапожника,  знал  один  только  Клич,
покончивший жизнь самоубийством. Сам Буша погиб в  начале  апреля,  а  вот
знал ли он запасные явки Татара - это вопрос.
   -  Маловероятно,  -  заметил  Кара.  -  Теперь  я  понимаю,  почему  вы
подозреваете Борши. Вы думаете, что Марианна, когда  ее  посадили  в  одну
камеру с Кальманом, назвала ему и пароль и содержание  сообщения,  которое
она должна была передать Татару?
   Тимар кивнул.
   - Товарищ полковник, взгляните вот на эту схему. - Тимар  расстелил  на
столе лист ватмана и принялся объяснять значение различных  нанесенных  на
нем линий и кружков.
   - Это Татар, - показал он на красный  кружок.  -  А  вот  ваша  группа,
товарищ полковник; синий кружок - это ячейка города Мишкольца.  Вот  здесь
уйпештские ячейки, здесь звено Буши, тут вот связная Марианна Калди. -  Он
на мгновение задумался. - Давайте посмотрим, где произошел провал. Вечером
семнадцатого были схвачены подпольщики в Мишкольце. Нам известно,  что  их
выдал один инженер, по кличке "Ворчун". К сожалению, ему  удалось  сбежать
на Запад. Понятно также, как и почему провалился Буша. Поскольку,  однако,
из его звена больше не был арестован ни один человек, можно сделать вывод,
что Буша никого не выдал. На следующий  день  схватили  Белочку,  то  есть
Марианну Калди. Кто выдал ее - нам неизвестно. Из мишкольцевской ячейки ее
никто не знал. О том, что Марианна Калди и Белочка - одно и  то  же  лицо,
известно было только Буше, Татару и доктору Агаи.
   - И Домбаи, - добавил Кара.
   - Итак, четверо. Из этих четверых ни  один  не  мог  предать  Марианну,
иначе  этот  человек  выдал  бы  и  свою  ячейку.  Между  прочим,   трудно
представить, чтобы Марианна не рассказала о своих подозрениях  жениху.  На
мой взгляд, Борши знает очень много об этом  деле.  И  я  могу  объяснить,
почему он молчит.
   - Почему?
   - Взгляните вот на эту таблицу, товарищ полковник.
   Кара   стал    внимательно    рассматривать    аккуратно    вычерченную
хронологическую таблицу, где значилось следующее:

   "18 марта 1944 года, до полудня: перестрелка на квартире доктора  Агаи.
Побег.
   18 марта 1944 года, после полудня: доктор Агаи у Марианны Калди.  Татар
в Ракошхеди.
   18 марта 1944 года, вечер: Марианна Калди арестована.
   18 марта  1944  года,  ночь:  Борши  приезжает  из  Сегеда,  его  также
арестовывают.
   25-30 марта 1944 года: допросы, смерть Марианны Калди и Буши.
   30 марта -  14  апреля  1944  года:  Борши  находится  на  излечении  в
госпитале.
   15-26 апреля 1944 года: Борши снова переводят на виллу  гестапо,  берут
на работу садовником.
   26 апреля 1944 года: Борши опять арестовывают.
   29 апреля 1944 года: арестовывают профессора Калди.
   28 апреля - 1 мая 1944 года: провал Татара.
   30 апреля 1944 года: Борши вместе с Шалго совершают побег".

   Кара задумчиво курил  и,  глядя  на  хронологическую  таблицу,  пытался
угадать, к каким же выводам пришел подполковник Тимар.
   - Если я правильно вас понял, - тихо сказал он, -  вы,  товарищ  Тимар,
полагаете, что во время своего второго ареста  Борши,  узнав  от  Марианны
пароль и явку, где скрывался Виола, из страха перед пытками  выдал  немцам
сообщенные ему секретные сведения.
   - Совершенно верно, товарищ полковник, но с одним дополнением: позднее,
желая, по-видимому, загладить свою вину, он присоединился к вашей группе.
   - Очень смелое предположение.
   - Знаю, но - обоснованное. Я иду еще дальше. Он  же  выдал  и...  адрес
квартиры, где скрывался профессор Калди.
   - Ну что вы! Почему же он тогда не выдал Домбаи?
   - Потому что не знал, где Домбаи находился. Но  дядю  своего  он  успел
выдать, потому что в тот  же  день  немцы  пытались  арестовать  и  Игнаца
Шавоша. Таковы факты, товарищ полковник.
   - Факты, не спорю, упрямая штука, но ваши выводы  ошибочны.  Профессора
Калди выдал доктор Игнац Шавош.
   - А где доказательства? - воскликнул подполковник. -  Только  показания
Борши и Домбаи. Но они оба сами ссылаются при этом на немецкого врача,  от
которого якобы это слышали.
   - И что же  вы  собираетесь  предпринять?  -  Кара,  явно  недовольный,
поднялся.
   - Внесу предложение на арест Кальмана Борши.
   - Но улики, собранные вами, неубедительны. Погодите немного.
   - Не могу поступить иначе,  товарищ  полковник.  Знаю,  что  Борши  ваш
приятель, но иногда люди ошибаются и в друзьях.
   - Вы уже доложили о своем предложении?
   - Да, доложил.
   Кара поднялся, подошел к телефону и набрал номер заместителя министра.
   - Эрне Кара. Привет. Мне нужно немедленно поговорить с тобой.
   Час спустя начальник  следственного  управления  сообщил  подполковнику
Тимару, что заместитель министра  не  дал  разрешения  на  арест  Кальмана
Борши.





   В библиотеке своей лондонской квартиры доктор Шавош беседовал с Шалго.
   - Знаете, Шалго, - говорил он,  вглядываясь  в  лицо  бывшего  старшего
инспектора, - если бы нам с вами милостью божьей объединить  наши  усилия,
мы добились бы фантастических успехов!
   - Ну  что  ж,  полковник,  давайте  объединимся!  -  весело  согласился
толстяк.
   Шавош, немного помолчав, заметил:
   - К сожалению, это невозможно.
   - Почему же? - спросил Шалго, хотя уже заранее знал, каков будет ответ.
Шавош был крепким орешком и ловко умел скрывать свои мысли.
   - Скажите, вы доверяете мне?
   Вопрос был поставлен в лоб, но Шалго понимал, что  если  он  собирается
добиться чего-нибудь от  Шавоша,  то  должен  быть  хотя  бы  в  известных
пределах откровенным. Пососав толстую сигару и опустив  тяжелые  веки,  он
сказал:
   - Нет. Так же, впрочем, как и вы мне. - С его лица сбежала  добродушная
усмешка, он пощипал свой подбородок и с некоторой грустью продолжал:  -  А
поэтому, дорогой полковник, обстановка вынуждает меня к самозащите.
   - Что вы имеете в виду? - полюбопытствовал Шавош, прищурив один глаз.
   Шалго подался корпусом вперед.
   - Что случится, если однажды кто-нибудь возьмет да и шепнет  французам,
что я одновременно работаю и на вас?
   - Не говорите глупостей, Шалго! - возмутился Шавош. Он хотел еще что-то
добавить, но толстяк, подняв руку, остановил его:
   - Только не  клянитесь,  полковник!  Я  ведь  тоже  немного  знаю  нашу
профессию, и правила игры мне достаточно известны! -  Он  положил  сигару,
достал из кармана платок, откашлялся. - Оберегать меня вы будете только до
той поры, пока я не перестану представлять интерес для вашей службы.
   Шавош рассмеялся и покачал головой.
   - И как вы этого собираетесь достигнуть? - спросил он.
   - Очень просто. - Шалго в упор посмотрел на Шавоша. - Я  опорожняю  для
вас свой сейф не сразу, лишь небольшими  порциями.  И  удерживаю  в  своей
памяти не все, а только то, - он сделал паузу, - что кажется мне  наиболее
целесообразным.
   Шавош  внимательно  слушал  рассуждения  толстяка  и  чувствовал,   что
наступил подходящий  психологический  момент,  когда  он  может  спросить,
каковы же отношения между  Кальманом  и  Шалго.  В  Вене  он  уже  однажды
спрашивал его об этом, но тогда Шалго уклонился от ответа. Сейчас толстяк,
кажется, разоткровенничался.
   - Шалго, вы завербовали моего племянника?
   Шалго, удивленный, но и довольный, взглянул на полковника,  потому  что
ему тоже хотелось знать, встречался ли Шавош с Кальманом в Вене.
   - Интересно, почему вы думаете, что я завербовал его?
   Шавош пожал плечами. Отвечая, он взвешивал каждое слово.
   - Просто думаю, что и французам не помешал бы свой агент  в  Дубне.  Вы
же, дорогой Шалго, имеете полную возможность  скомпрометировать  Борши,  а
значит, и заставить его работать на себя.
   - Как будто вы не можете заставить его работать на  себя!  -  парировал
Шалго.
   - Сейчас речь не о нас. Я хотел бы слышать ваш ответ.
   Шалго потер подбородок и усмехнулся.
   - Я понимаю вас, полковник. Вас смущает то  обстоятельство,  почему  я,
когда работал секретным сотрудником в новой венгерской  контрразведке,  не
выдал, не разоблачил Кальмана? И вы тут же делаете вывод, что я завербовал
его. Должен согласиться, что умозаключение вполне логичное.
   Шавош утвердительно кивнул.
   - Совершенно верно. Из донесения барона Жиграи я знал,  что  венгерская
контрразведка  занимается  Кальманом  и  что   его   уже   несколько   раз
допрашивали. Пытались доказать, что он английский агент. Но им не  удалось
этого сделать в основном потому, что  вы,  Шалго,  отказались  тогда  дать
против него показания. Отсюда логичный вопрос: почему?
   Улыбка Шалго стала еще мягче. Он хихикнул себе под нос и сказал:
   -  Действительно,  логичный  вопрос.  В  особенности  если  принять  во
внимание, что Кальмана подозревали не только в том, что он  сотрудничал  с
англичанами, но и в том, что он был  агентом  гестапо  и  выдал  немцам  и
Марианну Калди и всю подпольную группу Татара. Чтобы успокоить вас, скажу,
что я тоже знал об этом идиотском подозрении. Кальман обратился ко мне  за
советом: что ему делать. А я посоветовал ему молчать. И тем не менее я  не
завербовал его.
   - А позднее? - настаивал Шавош.
   - И позднее нет. Хотя и получил приказ на его вербовку.
   Полковник поиграл галстуком и задумчиво проговорил:
   - Почему же вы не выполнили приказ?
   - А вот это как раз то, чего вы,  дорогой  полковник,  не  в  состоянии
понять! - бросил Шалго.
   - Не хитрите, Шалго! - воскликнул полковник.
   - И тем не менее это так! Оскар Шалго способен в  определенные  моменты
жизни быть сентиментальным. Представьте себе, я чувствовал самые настоящие
угрызения  совести.  А  позднее,  когда  я  действительно  получил  приказ
завербовать его, я понял, что это мне уже не удастся сделать. Борши за это
время успел перемениться. Поймите, полковник: как это ни парадоксально,  я
люблю этого человека и хочу, чтобы он был счастлив!..
   Шавоша  привели   в   замешательство   слова   Шалго.   Интуитивно   он
почувствовал, что толстяк совершенно  искренен.  Каким  сделалось  добрым,
мягким его лицо, когда он говорил о Кальмане! Интересно, знает  ли  Шалго,
что ему, Шавошу, все же удалось заставить Кальмана  вновь  сотрудничать  с
английской разведкой.
   - Я хотел объяснить вам,  для  чего  я,  собственно,  пригласил  вас  в
Лондон.
   - Слушаю вас,  полковник,  -  сказал  толстяк,  откинулся  в  кресле  и
полуприкрыл свои тяжелые веки.
   - Я хотел  бы,  чтобы  вы  поехали  в  Будапешт.  Погодите,  Шалго,  не
перебивайте. Выслушайте до конца. Вы знаете, что Кальман  Борши  секретный
сотрудник "Интеллидженс сервис". Много лет мы держали его  в  резерве.  За
это время он вырос в физика-атомщика,  стал  ученым,  работает  в  атомном
центре в Дубне, Теперь и я постараюсь быть совершенно откровенным с  вами.
Известная вам документация нас не очень интересует. Достанем - хорошо,  но
важнее всего для нас Борши! Мы просто не можем отказаться от него. Вот я и
хочу попросить вас: поезжайте в Будапешт и восстановите нам связь с Борши.
   - Это была бы напрасная трата сил, - отказался Шалго, дивясь  про  себя
столь странному предложению Шавоша: ведь он только что сказал ему, что  не
выполнил аналогичного приказа  французов.  Чего  хочет,  собственно,  этот
Шавош? И вслух он добавил: - Нет в наших руках ничего  такого,  чем  можно
было бы "прижать" Борши.
   Шавош усмехнулся, и морщинки на его лице снова бросились врассыпную  по
всему лицу.
   - А если есть? Если у нас есть материал, с помощью которого  мы  сможем
без всякого риска для себя заставить его работать на нас?
   Шалго становилось все больше не по себе. Он скрестил свои  пухлые  руки
на груди и ничего не отвечал, делая вид, что вся эта история совершенно не
интересует его. Зато полковник все так же с жаром продолжал:
   - Ну, а если мы все же располагаем убедительными доказательствами,  что
Кальман в самом деле был агентом  фон  Шликкена?  И  документально  сможем
подтвердить, что это он был виновником провала группы Татара?
   Шалго был поражен; Он не хотел  верить  тому,  что  услышал,  и  наугад
бросил:
   - Это же чушь! Вы и сами хорошо знаете,  что  Кальман  никогда  не  был
предателем!
   - Конечно, знаю! И  тем  не  менее  мы  можем  доказать  это.  В  нашем
распоряжении имеются такие документики,  что  нет  в  мире  суда,  который
решился бы снять с него обвинение в предательстве.
   - Интересно, - сказал  Шалго  и  тут  же  стал  прикидывать,  какие  же
"документики" могли находиться в руках Шавоша.
   И он быстро разгадал замысел Шавоша: ведь он-то точно знал, что Кальман
не предатель, поскольку ему была  известна  и  вся  история  предательства
группы Татара и сам предатель; правда, он, Шалго, никогда  не  говорил  об
этом Кальману, надеясь, что Кальман никогда не узнает этого. Шалго  поднял
глаза на Шавоша и с отвращением посмотрел ему в лицо.
   - Какой же вы жестокий человек, полковник. Неужели вы способны погубить
собственного племянника?
   Лицо Шавоша передернулось - замечание Шалго больно задело его.
   - Вполне возможно, что мои действия кажутся вам жестокими,  -  возразил
он осторожно. - Но это совсем не так. Это просто моя принципиальность...
   Толстяк нетерпеливо отмахнулся:
   - Принципиальность? Давайте не будем обманывать друг друга,  полковник.
Мы оба с вами - игрушки в чужих  руках.  Э,  да  все  равно,  продолжайте.
Извините, что я вас перебил. Но меня всегда злит,  когда  вполне  понятные
вещи замаскировываются высокопарными словами.
   - Вы что же, считаете меня негодяем?
   - Ничего подобного, полковник. Я считаю вас просто жестоким  человеком,
который способен погубить  даже  собственного  племянника,  если  интересы
"Интеллидженс сервис" требуют этого. А вы боитесь, не смеете возразить.
   - Так вот слушайте, - слегка повышая голос и чуточку торжественно начал
Шавош. - Я приемлю ваш эпитет "жестокий" и подтверждаю, что, если  Кальман
Борши стал предателем, перебежав на сторону коммунистов, я  без  колебания
убью его, хотя потом и буду горевать по нем, потому  что  люблю  его!  Вы,
Шалго, не способны этого понять, потому что вы  жалкий  обыватель,  у  вас
действительно нет никаких принципов.  Вы  лишь  ради  собственной  корысти
любите свою профессию и занимаетесь ею со страстью картежника.
   Шалго с усмешкой  выслушал  выпад  разгневанного  Шавоша.  Нет,  он  не
оскорбился, напротив, даже был рад, что  ему  удалось  вывести  Шавоша  из
себя.
   - Браво, полковник! Я жалкий обыватель! Но и у меня тоже есть кое-какие
принципы. Если вас интересует, я могу их вам перечислить.
   Он поудобнее уселся в кресле, закурил сигару и сквозь облако  табачного
дыма посмотрел на морщинистое лицо Шавоша,  который,  чтобы  дать  улечься
своему гневу, снова сидел строгий и подтянутый.
   - Мой первый принцип: я не поеду в Будапешт и не стану вербовать вашего
племянника. Если же я узнаю, что вы пытаетесь это сделать сами, я  помешаю
вам.
   Шавош  уже  полностью   обрел   спокойствие   и,   пожалуй,   несколько
высокомерно, заметил:
   - А вы не считаете, что сами находитесь у нас в руках?
   - О да! Только ведь и я не дурак, мой дорогой.  Это  вы  можете  видеть
хотя бы из того материала, что я передал вам. Вы, полковник,  не  захотите
разделаться  со  мной  до  тех  пор,  пока  я  располагаю  известной   вам
информацией. Думаю, что вас все же интересует, кто  из  сотрудников  ваших
резидентур в Европе работает и на нас. А вот Оскар Шалго знает этих людей.
   - Говорите яснее! - нетерпеливо перебил его Шавош. Он почувствовал, что
намеки Шалго небеспредметны.
   - Я говорю совершенно ясно, вы уже знаете, кто из людей в вашей венской
миссии находится у меня на службе?
   - Не болтайте ерунды.
   - Не верите? - И Шалго продолжал с легким оттенком гордости: - А если я
скажу,  например,  что  вы  принесли  в  жертву  Пете  и  послали  его   к
несуществующему агенту, вручив ему  не  шифровку,  а  бессмысленный  набор
цифр?
   Как Шавош ни старался сохранить спокойствие, он побледнел.
   - Откуда вам это известно?
   - Уж не думаете ли вы, что я задаром открою вам этот секрет? - удивился
Шалго. - Я готов сотрудничать с вами, но запомните - как равный с  равным.
Как компаньон! И если вы умный человек, вы с  моей  помощью  сможете  горы
своротить. В моем портфеле хранится много  интересных  материалов.  В  том
числе найдется в нем и кое-какая  занятная  информация  на  самого  Игнаца
Шавоша. Но только не вздумайте ставить мне ловушки или подсылать  наемного
убийцу,  потому  что   я   имею   обыкновение   работать   с   пятикратной
подстраховкой.
   Шавош был  поражен,  слушая  темпераментное  словоизвержение  толстяка.
Перед ним сидел совершенно иной, доселе  незнакомый  ему  Шалго,  и  Шавош
подсознательно чувствовал, что каждое его слово сказано всерьез.  А  Шалго
продолжал:
   - Я предлагаю вам один бизнес - величайшее дело вашей  жизни,  рядом  с
которым возня вокруг Кальмана Борши покажется вам просто жалкой суетой.
   Шавош облизнул нижнюю губу и глубоко вздохнул.
   - А именно?
   - Выдайте мне Генриха фон Шликкена. В  обмен  я  предлагаю  вам  список
английской агентуры, работающей на французов.
   Неожиданный оборот ошарашил Шавоша.
   - Шликкена? Но как вы это себе представляете?
   - Вы скажете мне, где и под каким именем  он  живет.  Остальное  -  мое
дело.
   - И что вы собираетесь с ним сделать?
   - Ничего особенного. Я просто убью  его.  Это  единственная  цель  моей
жизни. - В глазах Шалго засверкали грозные огоньки. -  После  того  как  я
убью его, вы можете преспокойно покончить  со  мной.  -  Шалго  неожиданно
встал, взволнованный, прошел  к  окну  и  выглянул  на  улицу.  -  Знаете,
полковник, - глуховатым  голосом  проговорил  он,  -  у  вас  нет  никаких
гарантий, что Шликкен работает только на вас. К тому же это  "засвеченный"
разведчик. А у меня еще не тронутая сеть в Венгрии, и не какие-нибудь  там
ничтожные людишки, агенты первый сорт.
   - Я дам вам ответ через неделю.
   - Нет, немедленно! - возразил Шалго и отошел  от  окна.  В  голосе  его
звучала настоящая мольба, когда он продолжал: - Полковник, за  Шликкена  я
готов отдать все!..
   Шавош встал, схватил Шалго за руку и, заглянув ему в глаза, воскликнул:
   - За Кальмана Борши я могу отдать вам Шликкена! Дубна стоит многого!
   Шалго выдержал пронзительный взгляд полковника. Тихо и  очень  серьезно
он возразил:
   - За Шликкена я отдам вам полковника Эрне Кару.
   Шавош почувствовал странное головокружение.
   И даже  позднее,  вечером,  беседуя  с  одним  из  шефов  "Интеллидженс
сервис", Шавош все еще не мог освободиться от овладевшего им волнения.  Он
просто не мог прийти в себя.
   Шеф,  худощавый  старик  лет  шестидесяти,  сидел  за  столом  и  играл
обыкновенной деревянной линейкой. О, шеф отлично понимал,  какую  ценность
представляло предложение Шалго! Если бы они получили в свои руки одного из
руководителей венгерской  контрразведки,  это  стоило  бы  и  десятка  фон
Шликкенов!
   -  Вы  считаете  реальной  такую  возможность?  -  спросил  он  Шавоша,
поглаживая свои густые усы.
   - О да, сэр, безусловно! Разрешите мне напомнить вам  некоторые  пункты
донесения.
   - Знаю, читал донесение, полковник. Но  я  хотел  бы  задать  несколько
вопросов самому господину Шалго.
   - Сейчас позову его.
   Шавош поднялся, прошел через огромный, как танцевальный зал, кабинет  и
позвал Шалго. Шалго приближался к большому письменному столу неторопливыми
шагами. Церемония знакомства была короткой, но торжественной,  хотя  Шалго
держался  совершенно  спокойно:  на  него  не   произвело   ни   малейшего
впечатления,  что  он  находится  на  приеме  у  одного  из  руководителей
всемогущей "Интеллидженс сервис".
   Шеф показал на кресло.
   Дождавшись, когда Шалго усядется, он предложил гостю сигару.
   - Ваше предложение, господин Шалго, очень интересно, -  проговорил  он,
снова беря в руки линейку. - Не сочтите за недоверие, но  прежде  я  задам
вам несколько вопросов.
   Шалго посмотрел на часы.
   - Охотно отвечу на них, сэр, но должен предупредить вас, что через  два
часа отправляется мой  самолет.  А  я  при  любых  обстоятельствах  должен
возвратиться в Вену сегодня.
   - Я буду краток, господин Шалго. Когда вы завербовали Эрне Кару?
   - В сорок втором году, - ответил Шалго несколько приглушенным  голосом.
- Он был арестован в связи с так называемым делом Харасти. Его могли бы  и
повесить, но я дал ему возможность бежать. С тех пор я поддерживаю  с  ним
связь.
   Шеф удовлетворенно кивнул.
   - Позднее вы вместе с ним сражались против фашистов?
   - Да, сэр. Но что в этом удивительного?
   - Вы ошибаетесь, господин Шалго, я не удивляюсь. Напротив, я считаю это
вполне  естественным.  Кара  не  числился  в  картотеке   старого   отдела
контрразведки?
   - Нет, сэр. Ценных агентов я никогда не ставил на учет, потому что  все
мои начальники были дилетантами и тупицами. -  Снова  посмотрев  на  часы,
Шалго продолжал, еще сильнее приглушив голос: - Я хотел бы, сэр, упомянуть
и о том, что Кара пять лет отсидел в тюрьме. Родители  его  все  эти  годы
терпели нужду, и Кара никогда не простит этого. Больше  я  ничего  вам  не
скажу. Я свое предложение сделал, решайте...
   Шеф,  как  видно,  придерживался  своего,  заранее  продуманного  плана
беседы, потому что он сказал:
   - Еще один вопрос, господин Шалго. - Он провел рукой вдоль  линейки.  -
Почему вы до сих пор не передали Кару французам?
   Шалго скривил рот, иронически усмехнувшись.
   - Что ж, вполне логичный вопрос, сэр! Но те, кто знаком со мной  ближе,
знают,  что  я  не  гонюсь  ни  за  богатством,  ни   за   наградами   или
снисходительными похвалами.
   Шеф вежливо кашлянул.
   - Завтра до полуночи вы получите ответ.
   На этом аудиенция была окончена.
   После ухода Шалго шеф задумался. Шавош с нетерпением ожидал его ответа.
   - Вот уж не подумал бы, что в этом сонном толстяке столько самолюбия, -
сказал шеф и, помедлив, добавил: - И гордости!
   - Когда Шликкен наконец решит свою задачу? - спросил он.
   - Дня через три-четыре.
   Шеф кивнул и холодно сказал:
   - И все же что-то не нравится мне в этом деле, полковник.
   Шавош всем телом подался вперед.
   - А именно, сэр?
   - Не нравится, что добывание документации вы  связали  с  делом  Борши.
Очень не нравится.
   Шавошу показалось, будто его ударили чем-то тяжелым по голове.
   - Сэр! - сказал он вслух слегка раздраженно. - Я специалист. План  этот
я разработал со  всей  тщательностью.  И  уверяю  вас:  Кальман  Борши  не
ускользнет от нас.
   - Да, конечно. И все же я был бы куда более спокоен, если бы  вы  лично
руководили этим делом.
   - Вы хотите, чтобы я поехал в Будапешт?
   - Да, я был бы рад. Вы  знаете,  полковник,  этот  Шалго  действительно
гениальный малый, и он заставил меня кое над чем задуматься...
   - Понимаю вас, сэр. Насчет поездки я сейчас распоряжусь. А как  быть  с
предложением Шалго?
   - Я предоставляю вам полную свободу действий, полковник.  Но  смотрите,
промах исключается!
   Шавош самоуверенно улыбнулся.
   - Вы преуменьшаете мои возможности, сэр.  Мы  следим  за  каждым  шагом
Шалго, в частности, подключились к  звукозаписывающей  системе  французов,
установленной в его квартире.
   - Хорошо, полковник. Желаю успеха.
   Они не подумали только об одном, а именно, что и Оскару Шалго  все  это
было хорошо известно.
   Распоряжения полковника Кары начинали казаться Шандору Домбаи все более
странными; ему было непонятно, почему все еще не арестован Даницкий,  мало
того, этому шпиону позволяют встречаться с Пете;  почему  до  сих  пор  не
схватили французских агентов, которых перечислил на  допросе  арестованный
курьер. В то же время Домбаи заметил, что Кара стал раздражителен и словно
был чем-то озабочен. Странно, что по его указаниям  за  Кальманом  ведется
слежка, причем на  него  тратится  куда  больше  сил  и  времени,  чем  на
Даницкого. В общем, Домбаи задело за живое, что Кара не доверяет ему, и он
не мог скрыть этой своей обиды. Как-то вечером он пришел  к  полковнику  и
заявил ему напрямик:
   - Я, товарищ полковник, хочу подать в отставку.
   Кару удивил и официальный тон Домбаи и обращение на "вы": ведь с  глазу
на глаз они, как и подобает старым друзьям, были по-прежнему на "ты". Кара
устало провел ладонью по лбу, не улыбнулся, как всегда, и не сказал майору
"садись", а, приняв предложенный Домбаи тон, спросил:
   - Почему же вы решили подать в отставку?
   Домбаи, в свою очередь, тоже был  удивлен  этим  холодным,  официальным
тоном, так как в душе ожидал, что Кара подойдет к нему, похлопает  его  по
плечу, скажет: "Не дури,  старик"  -  и  объяснит  смысл  своих  последних
распоряжений. Однако ничего подобного не произошло. Обескураженный  Домбаи
плотно стиснул зубы и после недолгого раздумья выпалил:
   - Не согласен я, товарищ полковник, с вашими  методами  руководства,  с
вашими указаниями по делу Даницкого и со многим другим...
   Кара закурил, глубоко затянулся.
   - Ну что ж, подайте рапорт, как положено, - сказал  он.  -  Я  поддержу
вашу просьбу.
   Домбаи сжал кулаки. Он не знал, что и сказать в ответ. Больше всего ему
хотелось грохнуть кулаком по столу. Он уже повернулся, чтобы  уйти,  когда
глухой, но твердый голос Кары словно ударил его по спине:
   - Товарищ майор!
   Домбаи повернулся и устремил негодующий взгляд на друга.
   - Кто вам разрешил идти?
   Домбаи от ярости даже задохнулся.
   - Вернитесь! - Кара  поднялся,  вышел  из-за  стола.  Дождавшись,  пока
Домбаи подойдет, показал на стул. Домбаи сел.
   - Послушай, Шандор, - строго сказал Кара. - Я не люблю подобных  глупых
выходок, достойных разве что школяра. Что, черт возьми, с тобой?
   - Ты мне не доверяешь, а я в таких  условиях  не  могу  да  и  не  хочу
работать!
   - Откуда ты взял, что я не доверяю тебе?
   - Почему ты приказал установить слежку за Кальманом?
   - Потому что я подозреваю его в шпионаже, - не сразу ответил Кара.
   Домбаи удивленно посмотрел на Кару.
   - Кальмана? - переспросил он хриплым голосом.
   -  Знаешь,  Шандор,  подполковник  Тимар  внес  предложение  об  аресте
Кальмана, высказав  предположение,  что  группу  Татара  выдал  Борши.  Он
построил целую гипотезу, поражающую  убийственной  логикой.  На  основании
этой  гипотезы  Кальмана  можно  преспокойненько  посадить.   Я,   правда,
воспрепятствовал взятию Борши под стражу, потому что у меня тоже есть своя
гипотеза. И скоро мы будем знать об этом деле гораздо больше. Тем не менее
пока совершенно ясно одно: Кальман влип в какое-то очень опасное дело, нам
не доверяет и теперь по всем признакам пытается своими  силами  выпутаться
из этой истории.
   - А почему ты сам не поговоришь с ним?
   - Уже пытался. Он не отрицает, что с ним что-то  произошло,  но  просил
верить ему и не удивляться, если в последующие дни  он  будет  вести  себя
странно. Ну, удивляться я не удивляюсь, а вот за него страшусь. Группу  же
Даницкого мы пока трогать не будем, потому что, по моему предположению,  и
похищение  документации  с  завода  тоже  как-то  связано   с   Кальманом.
Представляешь: все события в конце  концов  развернулись  точно  так,  как
предсказал Кальман. Наши дешифровальщики пришли к выводу, что найденная  у
Пете шифровка - абсолютная чушь. Иными словами, Пете был послан только для
того, чтобы ввести нас  в  заблуждение.  Выполнять  же  настоящее  задание
английской разведки в Будапешт прибудет кто-то другой. Я получил сообщение
из Вены, что и доктор Шавош и Шликкен живы.
   - И Шликкен тоже? - удивленно переспросил Домбаи.  -  Вот  этого  я  не
знал. Из показаний Пете мне только удалось  выяснить,  что  Шавош  не  кто
иной, как полковник Олдиес.
   Услышав  это,  Кара,  словно  мгновенно  стряхнув  с  себя   усталость,
оживился:
   - А скажи, если мы поверим, что Игнац Шавош и полковник Олдиес  одно  и
то же лицо, можно ли представить себе, что он до сих пор не  встретился  с
Кальманом?
   - С трудом, - признался Домбаи.
   - Но почему же тогда Кальман отрицает это? - поставил вопрос Кара и сам
же ответил на него: - Значит, у него есть на то причины.
   - Между прочим, о встрече с Шалго он рассказал...
   Домбаи задумчиво устремил взгляд перед собой; ему стало не по себе.
   - Эрне, я поговорю с Кальманом!
   - Пока не нужно, - остановил его Кара.  -  Придет  время,  мы  с  тобой
вместе поговорим с ним.


   Кальман очень скоро заметил, что за ним следят.  И  это  омрачило  его.
Надо поговорить с Калди, решил он, рассказать ему все и попросить  у  него
совета.
   Вдруг  Кальман  замер,  осененный  внезапно  пришедшей  ему  в   голову
догадкой. В том, что Илонка в ту пору являлась агентом гестапо, у Кальмана
не было никакого сомнения, равно как и в том,  что  ее  могли  посадить  в
камеру к  Марианне  только  по  указанию  Шликкена.  Но  действительно  ли
Марианна говорила ему об Илонке или он сам это придумал? Кальман воскресил
в памяти их последнюю встречу с  Марианной,  подробности  их  разговора  и
убедился в том, что он не ошибся. Ему стало не по себе от охватившего  его
волнения. Если все действительно так, то он разгадал загадку и теперь  для
него все становилось ясным.
   Борши торопливо сбежал вниз, на площадь Кальмана Селля. На его счастье,
на  стоянке  оказалось  свободное  такси.  Он  был  настолько  убежден   в
правильности своего предположения, что уж больше не думал о слежке. Теперь
следите, ходите за мной, думал он, а я уже напал на след и  могу  доказать
свою невиновность! Да, Марианна точно так же, как и я в свое время,  могла
довериться Илонке и рассказать ей о донесении в надежде, что Илонка выйдет
на свободу и передаст  его  Татару.  А  та  тут  же  рассказала  обо  всем
Шликкену. Ну, а майор свое дело знал. Только так все и могло произойти!
   Неподалеку от  многоквартирного  дома,  в  котором  жила  теперь  Илона
Хорват, Кальман  попросил  водителя  остановиться,  заплатил  и  стремглав
бросился в подъезд, думая об одном: только бы застать ее дома.
   На счастье, Илона оказалась дома.
   Илона с искренней радостью встретила Кальмана и не скрыла от него,  что
эта встреча взволновала ее. Кальман со смущенной улыбкой оглядел  комнату,
обставленную  с  большим  вкусом.  Илона,  видимо,  ожидала  кого-то:   на
низеньком столике стояли бутылки с напитками, печенье  и  кофейные  чашки.
Сама хозяйка была в черных узких брюках  и  мохнатом  мохеровом  пуловере.
Неожиданный приход Кальмана явно смутил ее.
   Кальман присел к столику на край тахты. Странно,  он  не  испытывал  ни
малейшей неприязни к этой женщине.
   - Ты красивая, - искренне признал он. -  Пожалуй,  даже  красивее,  чем
тогда...
   Кальман закурил и угостил Илону.
   - Спасибо. Выпьешь что-нибудь?
   - Нет, пока нет. Может быть, позднее. Как жизнь? Завели детишек?
   - Увы, нет. Поэтому и в театре я не очень-то охотно играю роли матерей.
   - Хорошо зарабатываешь?
   Илона смущенно засмеялась.
   - Ты что, фининспектор? Много работаю, - уклончиво добавила она.
   - Какую роль разыгрываешь ты сейчас? - спросил он с издевкой и протянул
руку за коньячной бутылкой.
   Улыбка на лице Илоны  застыла,  ее  красивое  лицо  помрачнело.  Она  с
упреком посмотрела на Кальмана, наполнявшего коньяком граненые хрустальные
рюмки.
   - Ты не веришь мне, Кальман? - спросила она, тоже  протягивая  руку  за
рюмкой.
   Кальман посмотрел на отливающий золотом  напиток  и,  может  быть,  для
того, чтобы не отступить ни шагу назад, нагловато проговорил:  -  За  твой
переход в другую веру, Илонка!
   Но Илона поставила рюмку  на  стол,  не  приняв  столь  странный  тост.
Кальман, холодно посмотрев на нее, негромко пояснил:
   - Вот Марианна поверила тебе, а ты ее предала. И ее убили. Я  доверился
тебе, ты и меня предала. И в том,  что  я  уцелел,  не  твоя  заслуга.  Ты
сделала все, чтобы мне не жить. Так почему же я должен верить тебе?
   Слова глухо падали в тишине.
   - Собственно говоря, ты убийца! Я говорю это тебе на тот  случай,  если
ты не знаешь этого, - продолжал Кальман без тени сожаления.
   - И ты пришел наконец, чтобы отомстить? - спросила Илона.
   - Нет, не за тем. Месть не моя профессия.
   Взгляд Илоны оживился. Она вновь обрела силу, почувствовала, что  может
и должна доказать свою искренность.
   - Кальман, я понимаю тебя, когда  ты  не  веришь  мне;  ты,  собственно
говоря, прав.  Прошу  тебя,  выслушай  меня,  не  перебивай!..  -  Кальман
понимал, что она уже больше не играет, а говорит  от  души.  -  Недавно  я
разговаривала с одним из членов Верховного суда. Я рассказала ему всю свою
жизнь, не называя себя. Не приукрашивала ничего. Рассказала  обо  всем:  о
Марианне, о тебе, о том, как перешла на сторону  борцов  Сопротивления,  -
одним словом, раздела себя перед ним донага. Судья так  и  не  понял,  что
рассказываю-то я о самой себе. Ну, а потом спросила его: что может ожидать
героиню моей истории, если она явится в полицию и  сама  честно  заявит  о
своем прошлом? Он  долго  думал,  а  потом  сказал:  вероятнее  всего,  ее
простят. Конечно, я своими доносами гестапо ускорила гибель  Марианны,  но
позднее, работая уже на движение Сопротивления, я ведь спасла жизнь многим
людям, и это можно подтвердить фактами. Это так. Но, поверь мне,  причиной
свершившейся трагедии была не я одна. Немножко и ты.
   - Что ты имеешь в виду?
   - Лгала не только я тебе, но и ты мне. Но  это  сейчас  уже  не  важно.
Шликкен прокрутил мне тогда одну запись, - пояснила Илона, -  ту,  где  ты
обязался служить им. Именно это и сбило меня в то время с толку. Ты понял?
   Кальман понял  и  пришел  в  еще  большее  замешательство.  Приходилось
согласиться с Илоной. Выходит, Шликкен обвел вокруг пальца не только  его,
но к Илону. Теперь ему еще яснее стало,  что  в  то  время  они  все  были
обречены на провал и каким злым гением на их пути был Шликкен.
   - Значит, ты поверила в то, что я - агент гестапо?
   - Да, я  же  слышала  твой  голос,  Кальман,  читала  твою  подписку  о
сотрудничестве. И когда Шликкен велел мне сообщить тебе об аресте  Домбаи,
я подумала, что это он меня проверяет, что ты,  вероятно,  потом  доложишь
все ему о нашем с тобой разговоре. Между прочим, когда ты в последний  раз
был у меня в моей  комнате,  я  знала,  что  весь  наш  разговор  с  тобою
подслушивается.
   - Где сейчас Шликкен? - неожиданно спросил Кальман.
   - Не знаю. С тех пор я больше его не видела.
   - И не слышала о нем?
   - Нет.
   - Илонка, - задумчиво проговорил Кальман, - а какое  задание  дал  тебе
Шликкен, поместив тебя в одну камеру с Марианной?
   Илона, по-видимому, действительно часто думала о своем прошлом и потому
хорошо помнила все подробности. Она ответила на вопрос Кальмана сразу, без
раздумья, словно в течение многих лет ожидала его.
   -  Мне  было  поручено  узнать,  кто  те  коммунисты,  с  которыми  она
поддерживала связь.
   - И ты узнала это?
   -   Нет.   -   Илона   потупила   голову,   по-видимому,   придавленная
воспоминаниями. Слова тяжело падали с ее губ. - Марианна  не  назвала  мне
их, вероятно заподозрив неладное.
   Кальман по-своему истолковал задумчивость Илоны и строго сказал:
   - Ты говоришь неправду!
   - Нет, Кальман, я говорю правду. Да и какой мне смысл сейчас врать?
   - Тогда, может быть, ты забыла? Вспомни!
   - Лучше бы мне не помнить! - с болью в голосе воскликнула Илона. -  Но,
увы, я помню каждое ее слово, каждое движение. Помню так, как будто сейчас
вижу ее перед собой. У нее еще хватило сил утешать меня.
   Илона не удержалась и тихо заплакала.
   - Илона, - заговорил Кальман тихо, - если для твоего спокойствия нужно,
чтобы я не таил зла на тебя, считай, что я забыл обо всем и  все  простил.
Ты же знаешь, как много значила для меня Марианна, но я прощаю тебя  и  от
ее имени тоже. Взамен я прошу тебя только вспомнить имя  одного  человека.
Мне нужно найти его, потому что, пока я не найду его, я не смогу  смыть  с
себя обвинение в предательстве.
   - Кальман, я готова всем, что в моих силах, помочь тебе.
   Кальман посмотрел на Илону.
   - Скажи, ты никогда не встречала в гестапо человека по фамилии  Фекете?
Рыжего грузного мужчину. В то время ему было лет тридцать пять. У него еще
был шрам на верхней губе, а во рту своего рода ювелирный  магазин  -  пять
или шесть золотых зубов.
   Илона, силясь вспомнить, устремила взгляд прямо перед собой.
   - Может быть, ты его в "Астории" видела или у Шликкена?
   Илона глубоко вздохнула.
   -  Что-то  припоминаю,  -  сдавленным  голосом  проговорила  она.  -  В
"Астории"  была  буфетчица  Шари  Чома.  К  ней  ходил  человек  с   такой
внешностью. Фамилии его я уже не помню,  но  только  точно  знаю,  что  не
Фекете.
   Кальман протянул дрожащую от  волнения  ладонь  и  дотронулся  до  руки
Илоны.
   - Где эта Шари Чома сейчас? Как мне ее найти?
   - Давай я ее сама разыщу! - вызвалась Илона. - Доверь это мне, Кальман.
Слышала я, что она заведует каким-то кафе. Разыщу и узнаю от  нее  фамилию
того человека.
   - Сделаешь?
   - Завтра же вечером позвоню тебе.
   Кальман с новой надеждой  в  сердце  и  даже  с  какой-то  уверенностью
поспешил к профессору Калди.


   -  Послушай,  Кальман,  -  начал  старый  профессор  и  взмахнул  своей
обезьяньей рукой, словно дирижер оркестра. - Мы  вот  здесь  с  господином
Шаломоном заспорили, в какой степени наука укрепляет дружбу между народами
и вообще дело мира...
   Профессор рассказал, что, по мнению англичанина, приоритет естественных
наук  -  и  в  особенности   тех   наук,   которые   обслуживают   военную
промышленность, - закономерен, потому что человечество, так же как  и  вся
природа в целом,  развивается  от  кризиса  к  кризису,  от  катастрофы  к
катастрофе, то есть от войны к войне. И он со своей  стороны  не  верит  в
возможность жизни без войн!
   - Простите, профессор, - с улыбкой  перебил  его  Шаломон,  протестующе
подняв правую руку. В этот  момент  Кальман  заметил  у  него  на  мизинце
перстень с печаткой из оникса. Рассмотреть  перстень  получше  Кальман  не
успел, потому что англичанин почти тут же  вновь  опустил  руку.  -  Тогда
упомяните, пожалуйста, и о том, что я вам сказал перед этим!
   - Да, да, конечно. Господин Шаломон - непоколебимый сторонник  мира,  и
тем не менее он не верит, что огонь можно примирить с водой.
   Кальману было уже ясно, что вся их дискуссия - абсолютная чушь, поэтому
вместо того, чтобы вслушиваться в смысл страстной речи старика  Калди,  он
принялся разглядывать перстень на мизинце англичанина. Ему показалось, что
однажды он где-то уже видел  его.  И  вдруг  ему  вспомнились  Хельмеци  и
Шликкен. Не может быть! Он тут  же  отверг  страшную  мысль.  Шликкен  был
худощавый,  с  мертвенно-бледным  лицом  и  светлыми  волосами,   а   этот
англичанин тучен и лыс.
   - Ну, так каково же твое мнение, физик-атомщик? - спросил Калди.
   Кальман растерянно потер лоб. Он все еще не  мог  оторвать  взгляда  от
перстня.
   - Я знал одного немецкого майора. Он носил  точно  такой  же  перстень.
Можно взглянуть? - сказал он, обратившись к Шаломону.
   - Пожалуйста! - с готовностью выставив вперед руку, ответил англичанин.
- К сожалению, я не смогу снять его с пальца. - На  черном  камне  перстня
сверкнула золотая фигурка сирены, держащей в одной руке щит,  в  другой  -
меч.
   - Моника! - проговорил Кальман.
   Лицо Шаломона осталось спокойным и веселым.
   - Как ты сказал? - переспросил Калди.
   Кальман повернулся к профессору.
   - Шликкен именовал сирену на перстне Моникой, - пояснил он  старику.  -
Прежде чем ударить, он всегда поворачивал перстень камнем внутрь.  Позднее
он мне объяснил, что у сирены крепче удар и что называет он ее Моникой.
   - Да-а, Шликкен! - задумчиво протянул старый профессор.
   Шаломон с интересом посмотрел на Калди.
   - Он что же, и вас истязал?
   - Нет, я не встречался с ним, - ответил старик, -  я  только  слышал  о
нем.
   - Простите, а кто был этот Шликкен? И где и когда он так издевался  над
вами? - спросил англичанин Кальмана.
   Кальман закурил.
   - Убийца он, - сказал  Кальман.  -  Здесь...  в  Будапеште...  в  сорок
четвертом... - Он  говорил  отрывисто,  односложно.  -  Один  из  главарей
гестапо, сухопарый тевтонец, с бледным, как у мертвеца, лицом.
   - Вижу, вы не очень-то жалуете немцев!
   - Нацистов, сэр!
   - Ах да, конечно, вы же сторонник двух Германий!
   - Нет, дорогой Шаломон, - перебил его Калди. - Мы - по крайней мере я -
сторонники одной, единой Германии. Но Германии, свободной от фашистов.
   Англичанин как-то загадочно ухмыльнулся, неторопливо протянул  руку  за
сигаретой.
   - Странно, -  заметил  он.  -  Живете  вы  в  стране,  где  официальная
идеология определяется  марксистской,  материалистической  философией,  и,
несмотря на это, вы - идеалисты. Вероятно,  потому,  что  вы  в  известном
смысле живете в изоляции от остального  мира  и  многое  для  вас  поэтому
просто непонятно...
   Кальман стряхнул пепел с сигареты.
   - А именно? - спросил он.
   - Видите ли, дела в Европе ныне складываются так, что очень  многие  из
тех, кто не желает,  чтобы  на  Западе  был  коммунизм,  нуждаются  в  так
называемой милитаристской Германии. Для меня  было  попросту  непостижимо,
как, например, французы могли терпеть Шпейделя во  главе  НАТО,  поскольку
общеизвестно, какую роль Шпейдель  играл  в  "третьем  рейхе".  Я  вам  не
надоел, господа?
   - Нет, конечно, продолжайте, - запротестовал Калди.
   - Потом уже мне эту странную ситуацию объяснил один парижский  торговец
картинами. Его близкие  погибли  во  время  войны,  не  исключено,  что  в
каком-нибудь из концентрационных  лагерей...  Так  вот  этот  торговец  из
Парижа,  если  можно  верить  его  словам,  -  член  организации   ОАС   и
сотрудничает с определенными  реваншистскими  западногерманскими  кругами,
хотя сам он был активным участником Сопротивления. На мой  вопрос,  почему
же он  с  ними  сотрудничает,  торговец  ответил  так:  "Близких  своих  я
оплакиваю каждый год, в день поминовения усопших  возлагаю  на  их  могилы
цветы, но вернуть им жизнь я не в силах. Но зато  я  могу  защитить  свое,
пусть небольшое, состояние от коммунизма".  И  так  думает  и  бельгийский
король, и голландская королева, и многие сотни  тысяч  людей.  И  тогда  я
понял, почему в Англии, в Бельгии, в Голландии и в других местах размещены
подразделения бундесвера.
   Томас Шаломон закончил. После его слов воцарилось глубокое молчание.
   Кальман поднялся.
   - Извините, мне надо идти.
   - Если позволите, я пойду с вами, - заметил Шаломон.
   Кальман повернулся к англичанину:
   - Сэр, откуда у вас этот перстень?
   Томас Шаломон взглянул на перстень.
   - От бургомистра Варшавы, - пояснил он. - Это символ их города.  Такими
перстнями варшавяне награждают людей, сделавших что-нибудь выдающееся  для
их города.
   - А что сделали для их города вы?
   - Я сражался в Варшаве против нацистов в  качестве  офицера  английской
армии.





   Игнац Шавош сидел взволнованный подле аппарата подслушивания, а Бостон,
напряженно вглядываясь  в  лицо  шефа,  ждал  похвалы.  То,  что  он  тоже
волновался, можно было заметить по  его  беспрерывным  попыткам  поправить
очки. В комнате,  где  была  установлена  аппаратура  подслушивания,  были
только они двое.
   - Вы уверены, что Рельнат у него? - шепотом спросил Шавош, повернувшись
к майору.
   - Совершенно, сэр.
   Пока слышалось только насвистывание. Шавош сразу же узнал мелодию. Ага,
закукарекал петушок! Это уже появился Шалго, подумал  он.  Затем  хлопнула
дверь, раздались шаги.
   - Доброе утро, майор, - донесся веселый голос Шалго. - Как почивали?
   - Отошлите ваших людей, Дюрфильгер, - распорядился Рельнат.
   - Всех?
   - Да, всех до единого!
   В аппарате раздалось слабое гудение.
   - Анна, вы все втроем отправляйтесь в "Феникс"  и  ждите  меня  там.  -
Снова гудение. - Почему же вы не садитесь, дорогой майор?
   Несколько минут не было слышно ничего, кроме глухих шагов, затем резкий
голос:
   - Майор Дюрфильгер! Пока вы находились в Лондоне, к вам приезжал курьер
из Венгрии. Я принял от него донесение.
   - Оно было адресовано вам, мосье?
   - Нет, вам. Но, к счастью, курьер оказался глуп и решил, что я  и  есть
Отто Дюрфильгер. Тем более что я сидел за вашим столом.
   - Простите, мосье, но если курьер решил, что вы  -  это  я,  то  он  не
просто глуп, а совершенный осел. И  все  же  почему  вы  приняли  от  него
донесение?
   - Майор Дюрфильгер, бросьте ваши шуточки. Дело серьезное...
   - Не спорю, но скажите же наконец, чего вы хотите от меня? Насколько  я
понимаю, один из моих венгерских друзей прислал мне письмо, и оно попало в
руки к вам. Так откройте же, пожалуйста, секрет, от кого это письмо?!
   - От полковника Кары.
   - О! И где оно?
   - Я переслал его в Центр.
   - Такое обращение с адресованной мне корреспонденцией, мягко выражаясь,
удивляет меня. Что бы сказали вы, если бы я начал пересылать в Центр  ваши
личные  письма?  Не  нашли  бы  вы  это  странным?  Ну  и  как?  В  Центре
расшифровали текст?
   - В каких отношениях вы с полковником Карой?
   - В дружеских. Кара мне многим обязан. Он это не забывает  и  время  от
времени информирует меня о событиях в стране.
   - Будьте добры, расшифруйте донесение.
   - Вы же сказали, что переслали его в Центр.
   - Я имел в виду фотокопию.
   Негромкий смех и вновь голос Шалго:
   - Прошу несколько минут терпения.
   Вновь насвистывание знакомой мелодии.
   Полковнику весь этот разговор показался необыкновенно интересным, и  он
с большим трудом сдержал себя, чтобы немедленно не доложить в  Лондон  обо
всем услышанном. Он с признательностью посмотрел на Бостона и одобрительно
кивнул ему, что могло означать только: "Отлично сработано, майор".
   Теперь для него было ясно, что Шалго считает дураком  майора  Рельната,
презирает его и, разумеется, не доверяет ему.
   - Ну что ж, майор, мой  венгерский  друг  сообщает  вести  не  очень-то
приятные, - вновь послышался спокойный голос Шалго.  -  Выследили  некоего
инженера  Даницкого,  поддерживавшего  радиосвязь  с  Западом.  В  течение
нескольких дней у него на квартире  скрывался  молодой  человек  по  имени
Балаж Пете, нелегально прибывший с Запада. Мой приятель  спрашивает,  имею
ли я какое-нибудь отношение к этим людям или "сусликов" можно  арестовать.
Именно так и написано: "сусликов".
   Послышалось нецензурное ругательство.
   - Когда вы завербовали Кару? Вы должны...
   - Оставим это, майор. Что я должен - я сам  знаю...  Чего  вы  от  меня
хотите? И попрошу в мои личные дела впредь не  вмешиваться.  А  здесь,  по
всей видимости, произошла какая-то ошибка. Никакого инженера я не знаю, и,
по мне, пусть они делают с ним что хотят!
   - Нет, дружочек! Вы  немедленно  напишете  своему  приятелю,  чтобы  он
обеспечил этим двоим свободное передвижение.
   -  Боюсь,  вы  будете  разочарованы,  майор.  Не  станете  же  вы   мне
предписывать, что я должен отвечать на письма своих личных друзей. Это мое
частное дело! - Голос Шалго дрожал от негодования.
   - Хорошо.
   Наступило молчание.  Затем  послышалось  хлопанье  двери  и  бормотание
Шалго, из которого Шавош разобрал только: "Черт бы побрал всех дилетантов,
сколько их ни есть на свете!.."
   Позднее, уже в кафе, Рельнат сказал Шалго:
   - Знаете, вы привели меня в замешательство!
   - Чем же, дорогой майор?
   - Откуда вам известно имя Даницкого и...
   - Балажа Пете?
   - Да.
   Шалго, наложив целую пенную гору взбитых сливок в свой кофе, заглянул в
сухощавое лицо майора.
   - В Лондоне полковник Олдиес назвал мне имя  Даницкого.  Разумеется,  в
форме вопроса: знаю ли я агента французов инженера  Даницкого?  Я  тут  же
смекнул, что он либо  провоцирует  меня,  либо  хочет  похвастаться  своей
хорошей осведомленностью. Между прочим, фамилию Пете он тоже упомянул.
   - Не шутите! - побледнев, воскликнул майор.
   Шалго изобразил на лице изумление и озабоченность и отодвинул в сторону
тарелочку с куском торта.
   - А что случилось? Неужели я допустил какую-то ошибку?
   Рельнат закусил губу.
   - К сожалению, все это соответствует действительности. Есть и  Даницкий
и Пете.
   Шалго присвистнул.
   - Черт побери, майор! Я предупреждал  вас,  что  англичане  имеют  свою
агентуру в Париже, а также среди вашего личного окружения.
   Между тем майор совсем загрустил. Он пил коньяк, одну рюмку за  другой,
но никак не мог согреться.
   - Скажите, что это за история с Карой? Или я ничего не понимаю, или  вы
действительно находитесь с ним в дружеских отношениях.
   Шалго откусил большой кусок  торта,  запил  его  кофе  и  тогда  только
сказал:
   - Видите ли, майор, я не только жалею вас, но и люблю. Больше  того,  я
верю вам. Ведь нас с вами связывают некоторые тайны. Вы понимаете,  что  я
имею в виду.
   - Да, - кивнул майор. - И я искренне, от всей души признателен  вам  за
ваше тактичное поведение.
   Шалго отер губы и закурил сигару.
   - Под большим секретом я открою вам кое-что, дорогой друг. - Он  выждал
немного и продолжал: -  Я  создал  отличнейшую  агентурную  сеть,  но  она
принадлежала лично мне и только мне. Я не докладывал шефам о своих  людях,
потому что знал, что они погубят их - выращенных  мною,  воспитанных  мною
агентов. Одним из таких людей был Эрне Кара, которому я спас жизнь.  -  Он
помахал рукой, отгоняя от лица дым, и продолжал с грустью в голосе;  майор
не без сочувствия слушал его. - Когда я с совершенно честными  намерениями
перешел на вашу сторону, то просил  вас  только  об  одном:  доверьте  мне
венгерское  направление.  Но  мною  пренебрегли.  Когда  венгерский  отдел
возглавили вы, майор, если помните, я попытался сблизиться с вами,  но  вы
очень вежливо отклонили мою попытку. И даже теперь, когда  вы  в  беде,  я
предлагаю вам свою помощь не ради наград или денег, а просто потому, что я
полюбил вас и боюсь за вас. Так что давайте объединим наши усилия.
   Рельнат все больше подпадал под влияние слов Шалго. Он схватил  его  за
руку и крепко пожал.
   - Вы правы, господин Дюрфильгер... Простите мое мерзкое поведение. Я  с
радостью принимаю вашу помощь! - По  лицу  Шалго  промелькнула  улыбка.  -
Давайте работать вместе!
   Немного позже Рельнат спросил:
   - А что с вашей сетью? Она по-прежнему существует?
   - Надо съездить в Венгрию, - сказал Шалго, - и активизировать агентуру.
Но, дорогой майор, я думаю, сейчас это не самое главное. Есть у нас с вами
дела и поважнее. Сейчас прежде  всего  нужно  предотвратить  провал  вашей
собственной агентурной сети.
   - Я немедленно подам сигнал тревоги!
   - Ни в коем случае! - вскричал Шалго. - Это  будет  самое  глупое,  что
только можно придумать. Начнется паника.
   - Но что же делать?
   - Поручите руководство вашей сетью в Венгрии Эрне  Каре.  Только  нужно
гарантировать ему полковничий чин в вашей службе и пенсию.


   Полковник Кара с  неудовольствием  выслушал  сообщение  капитана  Чете:
Кальман Борши заметил за собой слежку и ушел. Пока  разведчики  наблюдения
искали такси, его уже и след простыл.
   Домбаи вопросительно посмотрел на полковника, потом перевел  взгляд  на
капитана,  который  в  ожидании  распоряжений  неподвижно   стоял   рядом.
Поскольку оба начальника молчали, Чете счел нужным добавить:
   - Такие ловкие, как этот Борши, мне еще не попадались.
   - А может, это твои ребята были не очень расторопны?
   - Может быть, - согласился капитан.
   Кара подошел к капитану.
   - Теперь уже все равно. Смени бригаду и продолжай наблюдение.
   После ухода Чете Кара сказал Домбаи:
   - К кому Борши собирался сегодня на проспект Пашарети?
   Домбаи пожал плечами:
   - Понятия не имею. Только мне не очень  нравится  все  это.  Ведь  если
Кальман заметил, что за ним ведется слежка, он мог испугаться. Как бы мы с
тобой сами не заставили его наделать каких-нибудь непоправимых  глупостей.
Разреши мне поговорить с ним.
   Кара кисло улыбнулся:
   - Думаешь, тебе он больше доверяет?
   - Не знаю. Но одного я не понимаю: почему нам не поговорить с ним?
   Вошла секретарша  Кары  и  доложила,  что  Кальман  Борши  находится  в
приемной управления и хочет поговорить с полковником.
   Кара взглянул на Домбаи.
   - Ну вот, он здесь. Что ж, пойди поговори с ним. Скажи  ему,  что  меня
нет.
   Домбаи сбежал вниз по лестнице. Он нашел Кальмана нервно  расхаживающим
по большой приемной в ожидании пропуска.
   Увидев Домбаи, он удивился.
   - Эрне вызвали к заместителю министра, - пояснил Домбаи. - Он  попросил
меня переговорить с тобой. Давай махнем куда-нибудь, а? - Он взял Кальмана
под руку, и они направились к стоявшему возле здания  автомобилю.  Отослав
шофера, Домбаи пригласил Кальмана в машину. - Поехали на гору Хармашхатар?
   - Не возражаю, - согласился Кальман. - Хотя, может быть, это и не имеет
смысла, потому что я собирался сказать Эрне всего лишь несколько слов.
   - Но я и сам все равно хотел поговорить с тобой, - возразил  Домбаи.  -
Мы так давно с тобой не болтали.
   - Собственно говоря, - сказал Кальман,  когда  машина  тронулась,  -  я
намеревался спросить Эрне: почему он установил за мной слежку? И  если  уж
так надо, то почему они делают это настолько  открыто?  -  Он  внимательно
посмотрел на Домбаи, ожидая ответа. Но майор молча крутил баранку.
   - Говори, говори дальше, - только и сказал он.
   - Тебе-то известно, что я нахожусь под наблюдением?
   Домбаи, миновав мост, резко свернул в сторону. Бросив  короткий  взгляд
на Кальмана, он ответил:
   - Знаю, но не спрашивай меня, почему я не предупредил тебя об этом.
   - Я и не спрашиваю, - возразил Кальман. Закурив, он продолжал:  -  Хотя
очень странно, что не доверяют мне как раз мои друзья.
   Домбаи долго молчал и только у площади Жигмонда отпарировал:
   - Вероятно, так же странно, как и то, что ты сам не доверяешь им!
   Кальман на это ничего не ответил. Говорить неправду,  уверять  Шандора,
что он во всем верит своим друзьям, ему не хотелось, поэтому он  предпочел
отмолчаться. Так до самого ресторана они больше не сказали друг  другу  ни
слова.
   Кальман озяб, поэтому, сев за  столик,  он  заказал  глинтвейн.  Домбаи
попросил кофе.
   - Так почему же вы все-таки следите за мной? - с легким упреком спросил
опять Кальман.
   Домбаи поставил на стол чашку.
   - Ты ведешь себя очень странно, и люди, не  знающие  тебя,  истолковали
это по-своему.
   - В том числе и ты?
   - В том числе и мне некоторые вещи показались весьма  странными.  Но  я
хотя бы пытаюсь понять их!
   - Что же ты нашел странного в моем поведении? - спросил Кальман.
   Домбаи пересел на другой стул, потому что солнце светило  ему  прямо  в
глаза.
   - Во-первых, то, что ты стал болезненно настороженным  и  недоверчивым;
во-вторых, ты отложил поездку в Дубну  и  взял  отпуск.  Ехать  никуда  не
едешь, так, болтаешься без дела;  в-третьих,  ты  принялся  вести  частное
расследование, на свой страх и риск.
   - Откуда вам это известно?
   - Правда или нет?
   - Правда.
   Кальман отпил из бокала несколько глотков вина и, поглядев Домбаи прямо
в глаза, спросил:
   - А ты как думаешь, что со мной?
   - Думаю, что ты рехнулся, - так же откровенно признался  Домбаи.  -  Ты
считаешь меня и Кару своими врагами.  Помимо  этого,  я  лично  думаю  еще
следующее: когда  ты  был  в  Вене,  Шалго  чем-то  сумел  запугать  тебя.
Вероятно, пытался заставить тебя что-нибудь сделать для него. Он,  видимо,
что-то такое знает о тебе, о твоем прошлом, о чем ты в свое время умолчал,
и теперь шантажирует тебя.
   - Что же такое он мог знать обо мне?
   - Это мне неизвестно. Могу только предполагать. Например: Шалго  прочел
появившийся в газете "Непсабадшаг" очерк...
   - Какой очерк ты имеешь в виду?
   - Тот, в котором Мария Агаи требует нового расследования по делу группы
Татара. Тебя ведь  каким-то  образом  тоже  связывали  с  провалом  группы
Татара?
   - Я даже не знал никого из них.
   - Не перебивай! Сейчас это не важно. Ты мог узнать что-то  от  Марианны
и, возможно, рассказал об  этом  Шалго.  А  по-моему,  Шалго  был  агентом
Шликкена, и тот арестовал его тогда только так, для маскировки.
   Кальман взорвался:
   - Не городи чепухи! Шалго никогда не был агентом нацистов! Если  бы  он
им был, провалилась бы и вся группа Кары.
   Но Домбаи только пренебрежительно махнул рукой.
   - Это, братец, не меньшая чепуха, чем моя версия! Шликкен сам  к  этому
времени уже давно был английским агентом. Он, подлец, понимал,  что  война
для Гитлера уже проиграна, и ему важно было, чтобы его люди  внедрялись  в
ряды коммунистов. Шалго это, в частности, удалось, и  с  большим  успехом.
Поэтому, когда он отыскал тебя в Вене, он  мог  припереть  тебя  к  стенке
парочкой хороших фактов и сказать: либо ты будешь работать на меня, либо я
выдам тебя с головой за твои старые грешки. После этого  ты  возвращаешься
из Вены и начинаешь частный сыск. Тебе, видишь ли, что-то нужно доказать!
   - Не отказываюсь, мне действительно нужно кое-что выяснить, но об  этом
я, между прочим, поставил в известность Эрне. Не  прямо,  правда,  но  при
желании он мог бы понять. Я просил  его  верить  мне.  А  веду  я  частное
расследование потому, что по делу Татара в предательстве подозревают меня.
И вы все равно не сможете защитить меня. Что же касается  Шалго,  клянусь,
он ничего не хотел от меня и тем более не шантажировал.
   - Не верю! - возразил Домбаи.
   - Вот видишь, я говорю тебе правду, а ты не веришь  мне!  Зачем  же  ты
тогда требуешь, чтобы я был откровенен с тобой?
   - Ты неискренен, Кальман, - сказал Домбаи. - Кто-кто, а  я-то  уж  тебя
знаю! Меня ты не проведешь!
   Кальман ничего не ответил.
   "Шани прав", - подумал он.
   - Если бы ты не служил в органах, Шандор, клянусь, я рассказал бы  тебе
все, все! И не только рассказал, но и попросил бы тебя о помощи. - Кальман
подозвал официанта и заказал коньяку. Когда официант принес коньяк, он его
тут же выпил. - Попытайся  понять  меня,  -  продолжал  он.  -  Забудь  на
минутку, что ты контрразведчик. Кое-что в твоих предположениях  правильно.
Действительно, в моем прошлом есть и такое, чего ты еще не знаешь. Но если
бы я рассказал тебе или Эрне о своих  заботах,  которые  так  сложны,  что
могут стоить мне жизни, вам так или иначе пришлось  бы  доложить  об  этом
начальству, после чего дело мое у вас забрали бы и поручили другим  людям,
которые меня совершенно не знают; они не поверили бы мне, и тогда было  бы
уже поздно доказывать мою невиновность.
   - Кальман, - сказал Домбаи, схватив  друга  за  руку.  -  Очень  тяжело
преступление, которое могут приписать тебе?
   - Очень.
   - Ну ладно. Давай платить и поехали.
   - Куда?
   - К Эрне. Я попрошу его дать мне отпуск.
   Полчаса спустя Домбаи был уже у полковника Кары.
   - Я не совсем отчетливо понимаю,  о  чем  ты  меня  просишь,  -  сказал
полковник.
   - Чтобы ты разрешил мне временно не докладывать тебе о том, что я узнаю
от Кальмана. И дай мне полномочия  до  конца  самому  разобраться  в  деле
Борши, одновременно позволив в случае необходимости использовать для этого
сотрудников моего отдела, - пояснил Домбаи.
   - Не сердись, Шандор, но ты говоришь чепуху!
   - Тогда разреши мне взять очередной отпуск.
   - Да что с вами происходит? Теперь уже и ты не веришь ни мне, ни самому
себе!
   - Ничего подобного, - возразил Домбаи, - просто-напросто  я  вижу,  что
это ты не доверяешь мне, и я  начинаю  понимать  Кальмана,  почему  он  не
решается открыться нам. Между тем в конечном счете важен  ведь  результат!
Не так ли?
   - Никакого приватного расследования я не разрешаю!
   Вскоре после того, как Кальман  возвратился  домой,  к  нему  заявилась
Илона Хорват. Лицо ее буквально сияло. Она тут же сообщила  Кальману,  что
разыскала Шари Чому.
   Кальман оживился.
   - И ты узнала, как зовут того рыжего?
   - Узнала, - улыбаясь во весь рот, подтвердила  Илона.  -  Все  есть:  и
фамилия, и адрес, и даже место, где он сейчас работает.
   - Как его зовут? - нетерпеливо спросил Кальман.
   - Рихард Даницкий! Инженер-механик...
   Кальману показалось, что он однажды уже слышал где-то эту фамилию.
   - Что ты знаешь о нем?
   Илона села, закурила и тогда только ответила:
   - Немного. Только то, что он был агентом Шликкена. А после освобождения
Венгрии пролез в коммунистическую  партию.  В  пятьдесят  шестом  году  на
чем-то попался и угодил в тюрьму, а  в  пятьдесят  восьмом  уже  вышел  на
свободу.  Живет  хорошо,  занимается  изобретательством,  многие  западные
страны купили какой-то его патент...
   Кальман едва сдержал себя, чтобы тотчас  не  помчаться  к  Даницкому  и
любой ценой вырвать у него правду. Ему теперь было  совершенно  ясно,  что
ключ к разгадке тайны предательства находится в руках инженера.
   Илона встала, одернула пальто.
   - Позвони, если еще что-нибудь будет нужно. А сейчас мне пора: спешу на
репетицию! - сказала она и умчалась.
   Кальман подошел к окну и посмотрел вниз, на улицу: ему хотелось  знать,
есть ли за Илоной слежка. Но ничего подозрительного он не заметил,  отошел
от окна и стал обдумывать интересную новость.
   "Спокойствие! - повторял он про себя. - Только спокойствие! Силой здесь
ничего не добьешься.  Нужны  доказательства,  а  не  признание,  вырванное
силой. Надо найти умное решение".
   Его размышления прервал звонок. Приехала Юдит. Они молча обнялись.
   Кальман рассказал Юдит о разговоре с Домбаи и о решении  открыть  другу
все о своем прошлом.
   Лицо у Юдит просветлело: перелом в настроении  Кальмана  ее  несказанно
обрадовал.
   - Вот увидишь, - убежденно проговорила она, - Шани поймет тебя!
   - И все же кое-что мне самому не ясно, - задумчиво проговорил  Кальман.
- Почему до сих пор ко мне не явился курьер моего дражайшего дядюшки?
   - Может быть, доктор Шавош махнул на тебя рукой? - предположила Юдит. -
Как-никак вы родственники!
   Кальман горько рассмеялся.
   - Плохо ты его знаешь! Он никогда не откажется от меня. Дядя - фанатик,
прямо-таки больной человек. - Вдруг Кальман замолчал  и  хлопнул  себя  по
лбу. - Даницкий! Так вот в чем дело!
   - В чем? - с любопытством спросила Юдит.
   - Помнишь "Историю народа майя"?
   - Уж не его ли фамилию ты вычитал в этом альбоме?
   - Именно!
   - Не может быть! - сказала Юдит. - Ты наверняка ошибаешься, Кальман.
   - Нет, я не ошибаюсь. - Кальман забарабанил пальцами по  столу,  что-то
обдумывая, затем сел  к  столу,  достал  чистый  лист  бумаги  и  принялся
лихорадочно писать; Юдит с любопытством поглядывала на  него  и  никак  не
могла взять в толк, что вдруг привело его в такое волнение.
   - Пошли! - сказал он решительно немного погодя и снял с вешалки пальто.
   - Куда? - спросила Юдит.
   - По дороге расскажу...
   В  парадном  он  остановился  и  посмотрел   через   плечо   Юдит.   На
противоположной стороне улицы топтались два человека.
   - Знаешь, - сказал он Юдит, -  я  передумал.  Пожалуй,  тебе  не  стоит
ходить со мной. Я совсем забыл, что ко мне сегодня должен заехать Шани.  -
Он приподнял за подбородок лицо Юдит. - Ступай, родная, домой  и  дождись,
пожалуйста, его. - Кальман на мгновение умолк, а затем, словно  решившись,
добавил: - И все, все ему расскажи! Не утаивай ничего!
   Он простился с Юдит, чуточку дольше обычного задержав ее руку в своей.
   Юдит с  любовью  и  тревогой  глядела  ему  вслед  и  чувствовала  себя
бесконечно одинокой. Солнце ослепило ее, она зажмурилась и,  повернувшись,
быстрым шагом направилась к дому.
   Между  тем  Кара  приказал  привести  наружное  наблюдение   в   боевую
готовность.  Затем  он  распечатал  привезенное  ему  письмо.   Оно   было
зашифровано, но элементарным и к тому же хорошо знакомым Каре ключом, и он
довольно быстро его расшифровал. Но по мере того как полковник  вчитывался
в текст, его все больше охватывало волнение.
   И когда Домбаи как вихрь ворвался к нему в кабинет, Кара, сам  того  не
желая, не смог сразу подавить  волнение:  испуганным  движением  он  сунул
письмо в ящик письменного стола и, чтобы хоть  как-то  замаскировать  свое
замешательство, поднялся.
   - Ну, что там у вас стряслось? - спросил он.
   Домбаи, растерянный и подавленный одновременно, едва смог  выдавить  из
себя:
   - Калди покончил с собой!
   Кара опустился на стул и, ничего не понимая, уставился на майора.
   - Что за чепуху ты мелешь? - побледнев, выкрикнул он.
   - Только сейчас сообщили.
   - Кто?
   - Юдит. Секретарша сказала, что меня спрашивала по телефону  Юдит...  Я
тут же позвонил ей...
   - А где сейчас Юдит?
   - У Кальмана на квартире, - ответил Домбаи. - Ей  самой  только  десять
минут назад позвонили с виллы.
   Кара взглянул на часы. Было  двадцать  минут  восьмого.  Он  попробовал
вновь обрести равновесие. Вынув из ящика стола письмо, Кара еще  раз  стал
перечитывать его, словно содержание письма находилось в какой-то связи  со
смертью Калди. Молчание нарушила секретарша Кары;  войдя  в  кабинет,  она
сказала, что лейтенант  Пинтер  из  оперативно-технической  службы  просит
срочно принять его.
   - Пусть войдет, - распорядился Кара и, повернувшись к Домбаи,  спросил:
- Криминалисты уже выехали на место происшествия?
   - Не знаю, но думаю, что их там еще нет.
   В кабинет вошел лейтенант Пинтер. Кара жестом попросил его подождать  и
продолжал:
   - Поезжай, Шандор, немедленно на виллу и скажи: пусть до моего  приезда
ничего не трогают. Я скоро буду, а ты пока допроси Форбатов.
   Домбаи поспешил к выходу; уже в дверях он задержался и сказал:
   - Между прочим, Юдит хотела о чем-то  срочно  поговорить  со  мной.  По
поручению Кальмана! Ты не знаешь, о чем может идти речь?
   - Знаю, но  это  не  срочно.  Наконец,  ты  можешь  заехать  за  ней  и
переговорить по дороге на виллу.
   - Хорошо, так и сделаю.
   - Ну, какие новости? - спросил Кара,  поворачиваясь  к  Пинтеру,  когда
дверь за Домбаи закрылась.
   Пинтер протянул полковнику конверт.
   Присев на край стола, Кара вскрыл конверт и, едва  начав  читать,  даже
присвистнул от удивления.
   - Спасибо! - сказал он Пинтеру. - Можете идти.
   Пройдясь взад-вперед по кабинету, он подошел  к  телефону  и,  все  еще
погруженный в свои мысли, набрал номер.
   - Алло, говорит Кара. Бан, это ты? Что-то  я  не  узнал  тебя!  Слушай,
старина. Немедленно  оповести  группу  "Сирень-4".  Ты  слушаешь?  Инженер
Даницкий, - сказал он, взглянув на  донесение,  -  в  двадцать  пятнадцать
опять встретится с незнакомым человеком возле дома семнадцать по проспекту
Аллея. Дождитесь, пока неизвестный сядет к инженеру в машину, и  сразу  же
задержите их обоих. Доставьте в следственный отдел. Я извещу ребят Тимара.
   - А что делать, если неизвестный не появится? - спросил Бан.
   - Продолжайте наблюдать за Даницким.


   Выйдя из телефонной будки, Кальман понял, что совершил глупость. Самому
себе свой просчет он объяснил  тем,  что  не  продумал  как  следует  свои
действия. Раздосадованный, он шел по  пустынной  набережной  Дуная,  затем
спустился к воде. Он был зол на себя  еще  и  за  то,  что  не  удосужился
переговорить с Домбаи, хотя прекрасно знал, что с помощью Шани ему было бы
куда проще осуществить свою идею. И вот теперь он  сам  же  все  испортил.
Кальман взглянул на часы. Было около шести. Значит, в его распоряжении еще
более двух часов. За это время он должен что-нибудь обязательно придумать.
   Кальман со всех сторон  взвешивал  свой  замысел.  Он  понимал,  что  в
общем-то его затея чистейшее безумие, но ясно было и то,  что  у  него  не
было выбора. Пройдя до проспекта  Павших  за  революцию,  он  позвонил  из
телефона-автомата Илоне Хорват.
   - Ты вечером играешь в театре?
   - Нет, сегодня я не занята.
   - Могу я тебя навестить?
   - Приходи. Что-нибудь случилось?
   - Ничего. Просто хочу тебя видеть...
   Четверть часа спустя он был уже у Илоны.
   - Почему ты сказал, что ничего не случилось, - спросила  его  Илона,  -
когда на лице у тебя само отчаяние?
   - Я просчитался, - с горечью сказал Кальман. - Договорился о встрече  с
инженером, а сам совершенно забыл, что за этим типом ведется слежка.
   - Откуда ты это знаешь?
   - Знаю. И в то же время мне нужно обязательно его увидеть.
   - Сегодня?
   - Да, но так, чтобы о нашей встрече никто не узнал. Дай мне чего-нибудь
выпить.
   Илона достала бутылку с коньяком, налила рюмку. Ах как бы  ей  хотелось
узнать мысли Кальмана!
   - А где живет эта твоя Шари Чома? -  спросил  Кальман,  разглядывая  на
свет коньяк.
   - Где-то в Буде. Давай посмотрим в телефонном справочнике!
   - Ты знаешь ее номер?
   - Знаю, конечно.
   - Тогда позвони ей и спроси, можно ли к ней сейчас зайти.
   - Позвонить-то я ей могу, но чего ты,  собственно,  от  нее  хочешь?  -
нерешительно спросила Илона.
   - Ведь она до сих пор  встречается  с  инженером?  -  спросил  Кальман,
уклоняясь от ответа.
   - Да, насколько мне известно, Даницкий заходит иногда к ней в кафе.
   - Одевайся, - сказал Кальман чуть ли не тоном приказа. Дождавшись, пока
Илона оделась, он попросил: - Позвони все же Чоме и узнай, можешь ли ты  к
ней сейчас приехать.
   - Конечно, дорогая, приезжай, - ответила Шари Чома. - Я сегодня дома, -
и она назвала свой адрес.
   Каково было ее удивление, когда Илона вошла не одна,  а  с  неизвестным
мужчиной. Илона представила Кальмана как своего старого друга Белу Цибора.
Шари  была  несколько  смущена.  В  ее  черных  глазах  промелькнула  тень
беспокойства.
   Кальман заметил это и поспешил ее успокоить.
   - Не волнуйтесь, сударыня, я пришел к  вам  как  ваш  доброжелатель.  К
сожалению, я вынужден вас побеспокоить, потому что дело у меня неотложное.
   - Какое еще дело? - удивленно протянула Шари и перевела  вопросительный
взгляд с Кальмана на Илону.
   Илона тотчас же нашлась:
   - О господи, я совсем забыла тебе сказать, что мой друг Бела работает в
министерстве внутренних дел. Но ты не пугайся, дорогая, за  тебя  я  перед
ним поручилась.
   Несмотря на все заверения подруги, Шари побледнела и чуть  не  лишилась
чувств. Илона налила стакан воды,  протянула  Шари  и  одновременно  стала
успокаивать ее, что, мол, Бела Цибор человек порядочный,  добрый,  его  не
нужно бояться, что ее, Шари, прошлое вовсе не интересует МВД.
   - Сударыня, - пояснил Кальман, - мы получили анонимное  письмо.  Должен
вам сказать, что я ненавижу анонимки, но, к сожалению, и анонимное  письмо
есть  документ,  который  получает  свой  номер,  и  им  тоже   приходится
заниматься.
   - О господи!
   - В письме сказано, что вы,  сударыня,  в  сорок  четвертом  году  были
виновницей провала подпольной группы  коммунистов.  Анонимщик  утверждает,
будто бы вы доверительно сообщили имя одного из руководителей этой  группы
вашему возлюбленному, инженеру Даницкому.
   - Неправда! Клянусь жизнью своей матери,  что  это  неправда!  Спросите
хоть самого Рихарда!
   - Вот это-то как раз я и хочу сделать, - великодушно заметил Кальман. -
Вы, сударыня, думаю, сами знаете, каковы люди!  -  Кальман  заставил  себя
улыбнуться. - Но ваш ангел-хранитель Илона уговорила меня навестить вас на
дому. Я последовал ее  совету  и  приехал  сюда,  чтобы  избавить  вас  от
излишних волнений.
   Шари с благодарностью посмотрела на Илону.
   - Спасибо тебе, дорогая!
   Кальман же бросил взгляд на часы и сказал:
   - Сударыня, позвоните  сейчас  Даницкому  и  попросите  его  немедленно
приехать сюда. За полчаса мы покончим с этим делом. Себя, по  возможности,
по телефону не называйте, о том, зачем он нужен, тоже ни слова.
   Полчаса спустя приехал инженер. Как и предполагал  Кальман,  слежка  за
Даницким велась не "по пятам", и потому наблюдатели не могли установить, в
какую из квартир четырехэтажного дома он вошел. Улица была  малолюдная,  и
разведчики Чете, боясь быть замеченными, вели наблюдение  издали.  Инженер
не мог понять, зачем он понадобился Шари так  срочно.  Увидев  Кальмана  и
Илону, он удивился, но гости не особенно заинтересовали его. Он не раз уже
заставал у Шари какое-нибудь общество. А  Кальман  изучающе  посмотрел  на
Даницкого.  Но  он  так  и  не  смог  признать  в   нем   своего   бывшего
"однокамерника" - возможно, потому, что характерный шрам на  верхней  губе
инженера был теперь скрыт густыми усами. Кальману надо было торопиться,  и
он сразу же, как только их представили друг другу, перешел к делу.
   - Пойдите, поболтайте в другой комнате, - обратился он к женщинам.
   Шари, схватив инженера за руку, чуть ли не умоляюще воскликнула:
   - Рихард, дорогой, расскажи ему все откровенно!
   Даницкий удивленно посмотрел на  нее,  не  понимая,  о  чем  он  должен
говорить "откровенно". Удивил его и гость Шари. Странно, впервые видит его
и уже хочет говорить с ним с глазу на глаз! Надо  на  всякий  случай  быть
начеку, подумал он.
   После того как женщины удалились,  Кальман  властным  жестом  предложил
гостю сесть, а сам закурил.
   - Это я вам звонил, Даницкий, - сразу же переходя к делу, сказал он.  -
К сожалению, кое-что помешало мне прибыть на условленное место.
   - Какое еще место? - подозрительно переспросил инженер.
   - Проспект Аллея, семнадцать, - уточнил Кальман. -  Не  буду  повторять
весь наш телефонный разговор, напомню только: 402-913... Но думаю,  что  и
вам лучше не ходить туда.
   - А что случилось? -  спросил  испуганный  инженер.  Из  того,  что  он
услышал от Кальмана, ему стало ясно, что перед ним человек Рельната.
   - Напали на мой след. Хорошо еще, что мне удалось уйти.
   - Значит, я в опасности? - Даницкий вскочил со  стула  и  уставился  на
незнакомца.
   - Не надо нервничать! Сядьте, - успокоил его Кальман.
   Инженер с опаской огляделся.
   - Сударь, - почти умоляюще начал он,  -  прошу  вас,  оставьте  меня  в
покое. Я уже больше не могу - нервы... Это просто ужасно, я сойду  с  ума.
Ну почему вы решили исковеркать мне  жизнь?  Ведь  вы  же  обещали  еще  в
прошлом году оставить меня в покое!
   Кальман безучастно посмотрел на инженера. Ему ни чуточку не  было  жаль
его.
   - Мы знаем, Даницкий, что нервы у вас сдали, - сказал он. - Для того  я
и прибыл сюда. Забираю дела от вас в свои  руки.  -  Не  зная  конкретного
задания,  полученного  инженером,  он  умышленно   подбирал   расплывчатые
выражения.
   - В том числе и радиоаппаратуру? - с надеждой подхватил Даницкий.
   - Нет, пока еще нет. Но можете упаковать ее и  спрятать  подальше.  Как
только представится возможность, я заберу у вас и радиопередатчик. А  пока
введите меня в курс связей.
   Даницкий облегченно вздохнул, словно сбросив с плеч непосильную ношу.
   - У меня их две, - сказал он. - Доктор и Балаж Пете.
   - Пете в безопасности?
   - Мне кажется - да.
   - А Доктора где я найду?
   Даницкий, словно школяр, хорошо вызубривший урок, отбарабанил:
   - Доктор Чаба Сендре, улица Аттилы,  семьдесят  четыре.  Пароль:  "Меня
прислал профессор Добош га рентгеновскими снимками". Отзыв: "Я  получу  их
только вечером в семь часов". - "Сколько на ваших часах, господин доктор?"
На этот вопрос Доктор должен назвать точное время, а вы - сверить  его  со
своими и сказать: "Не знаю, что произошло с моими часами: отстают за сутки
на пять минут". Это все.
   Кальман записал сообщение Даницкого, затем сказал:
   - Все в порядке, Даницкий. И еще один вопрос. Скажите,  вы  не  помните
некоего Пала Шубу?
   Даницкий посмотрел в потолок и несколько раз повторил вслух:
   - Шуба... Шуба... Знакомое имя...
   - В сорок четвертом по  заданию  Шликкена  вас  подсаживали  к  нему  в
камеру, - сказал Кальман.
   - А-а, теперь припоминаю! - оживился Даницкий. - Точно.  Шуба.  Молодой
человек. Тогда ему было лет двадцать пять. Я должен  был  разыграть  перед
ним арестованного коммуниста.
   У Кальмана от волнения даже в животе закололо. Он сел, закурил и сделал
несколько частых затяжек.
   - Дело в том, Даницкий,  -  начал  Кальман,  -  что  Пал  Шуба  -  ныне
армейский офицер в высоком ранге, мне предстоит его вербовать. Для  этого,
разумеется, мне нужно знать о нем все!
   - Да, но ведь тот тип на самом деле был никакой не Шуба.  У  него  были
фальшивые документы.
   - Знаю, - сказал Кальман. - Но сейчас  меня  интересует  другое:  зачем
Шликкену понадобилась тогда эта провокация?
   - Как мне объяснил Шликкен, он  просто  хотел  убедиться  в  надежности
этого  самого  Шубы.  Майор  подозревал,  что  Шуба  -  английский  агент,
внедренный в гестапо.
   - Понимаю, - кивнул Кальман. - Ну, а как же с тем  сообщением,  которое
вы передали Шубе? Кто его придумал: Шликкен или вы?
   Даницкий закурил и с улыбкой начал свой рассказ.  Кальману  показалось,
будто кто-то, подкравшись сзади, ударил его чем-то тяжелым по голове.  Все
перед ним закружилось, у него засосало под ложечкой, и он уже пожалел, что
не послушался совета Шалго. И зачем ему нужно было затевать  этот  частный
сыск? Вот теперь ему известна вся  предыстория  предательства,  а  что  он
может сделать?
   - Послушайте, Даницкий, будет лучше, если вы никогда даже не заикнетесь
об этой провокации. Поняли меня? Никогда! Даже если случится так,  что  вы
провалитесь. Потому что за одно это  вас  обязательно  повесят.  А  будете
молчать -  никому  не  удастся  доказать,  что  когда-то  вы  были  еще  и
провокатором. - Кальман задумался, затем убежденно добавил: -  Коммунисты,
Даницкий, прощают многое. Но предательство - никогда!
   Кальман знал, что за ним слежки нет, потому что разведчиков  наблюдения
"увел" с собой  Даницкий.  Так  что  они  с  Илоной  могли  немного  позже
преспокойно выйти из квартиры Шари Чомы.
   Еще издали Кальман заметил, что возле виллы Калди стоит много  легковых
машин, но не придал этому значения  и  продолжал  свой  путь.  Правда,  на
какое-то мгновение у него мелькнула в голове мысль:  уж  не  случилось  ли
чего? Но он тут  же  нашел  объяснение:  наверно,  Форбаты  снова  затеяли
какую-нибудь встречу служителей искусства. Подойдя поближе, он  заметил  у
ворот  виллы  двух  незнакомых  мужчин.   Вероятно,   прохожие,   случайно
встретившиеся и остановившиеся поболтать, отметил он про себя и уже  хотел
пройти мимо, когда один из них преградил ему путь и спросил:
   - Вы куда?
   Кальман остановился,  удивленно  посмотрел  на  незнакомца  и,  в  свою
очередь, спросил:
   - А вам что за дело?
   - Полиция, - пояснил незнакомец и показал удостоверение.
   - Иду к своей невесте.
   - Предъявите, пожалуйста, документы.
   Кальман протянул паспорт.
   Полицейский офицер взглянул на  фотографию,  просмотрел  все  записи  и
затем сказал:
   - Товарищ Борши, я должен доставить вас в отделение. Прошу следовать  с
нами. - Он сделал знак одному из водителей.  В  первое  мгновение  Кальман
подумал о бегстве, но тут же отбросил эту мысль. Куда бежать, да и  зачем?
Теперь все это уже не имело никакого смысла. Он стоял молча, не  испытывая
никакого желания протестовать. Но тут в голове его мелькнула мысль о Юдит.
   - Вы разрешите мне хотя бы проститься с невестой?
   - Нет, - сказал коротко полицейский офицер. Он  показал  на  машину.  -
Пройдемте.
   Уже на мосту Маргит Кальман неуверенно спросил:
   - По чьему приказу я арестован?
   - По приказу полковника Кары, - последовал ответ.





   Домбаи остановился на пороге профессорского  кабинета.  Калди  сидел  в
кресле и, казалось,  дремал.  Голова  его  была  опущена  на  грудь,  лицо
исказила гримаса смерти, длинные руки свисали чуть не до самого  ковра,  а
кисти были сжаты в кулаки. Явившийся вслед за Домбаи майор Явор  со  своей
группой криминалистов и фотографом ожидал разрешения приступить к  работе.
Из соседней комнаты доносились рыдания госпожи Форбат  и  негромкий  голос
успокаивавшей ее Юдит.
   К Домбаи подошел капитан Хорват и тихо сказал, что полковник Кара велел
начинать осмотр. Домбаи кивнул майору Явору:
   - Начинайте!
   Криминалисты приступили к работе, а Домбаи вышел  в  соседнюю  комнату.
Госпожа Форбат была неутешна. Она лишь без конца повторяла: "О боже, боже!
Почему я оставила его одного?" Наконец Домбаи  удалось  немного  успокоить
ее. Госпожа Форбат рассказала, что  профессор  хорошо  спал  ночью,  утром
проснулся веселый, с аппетитом позавтракал, прочел  газеты.  Около  девяти
утра ему позвонил Томас Шаломон и сказал,  что  сегодня  они  работать  не
будут, так как ему нужно ехать в какое-то  издательство.  Домбаи  спросил,
кто такой Шаломон. Ему ответила  Юдит.  Она  сообщила  все,  что  ей  было
известно об англичанине. Домбаи слушал ее  и  делал  заметки  в  блокноте.
Разумеется, он не стал говорить Юдит, что кое-что ему уже было известно об
этом Шаломоне.
   Когда Юдит замолчала, он спросил у госпожи Форбат:
   - Обедали вы вместе?
   - Да, вместе, - ответила госпожа Форбат. -  Профессор  был  по-прежнему
весел, хорошо, с аппетитом ел и все говорил,  что  после  свадьбы  повезет
молодых в Италию. Сам, говорит, покажу им Италию. А  после  обеда  сказал,
что приляжет на часок отдохнуть. Я ушла из дому около  трех;  мы  с  мужем
условились, что он заедет за мной в клуб художников "Гнездышко".
   - Когда вы говорили с вашим мужем? - спросил Домбаи.
   - Я звонил ей из Вены перед самым выездом, - пояснил Форбат. - Когда мы
приехали в Будапешт, я отвез Юдит к ее жениху, товарища  Нараи  ссадил  на
улице Аттилы Иожефа, а сам поехал на станцию техобслуживания. Около пяти я
встретился с женой, а в семь мы уже были дома.
   Домбаи поблагодарил Форбата за сообщение, и тот, взяв  под  руку  жену,
повел ее в спальню, а Домбаи остался наедине с Юдит.
   Домбаи не понимал, что  с  Карой:  он  уже  раза  три  звонил  ему,  но
секретарша всякий раз отвечала, что полковник уехал на виллу Калди.  Между
тем капитан Хорват только что сообщил Домбаи, что Кара не приедет.  Домбаи
взглянул на Юдит. Девушка не плакала и сидела, сжав губы.
   - Как ты думаешь, почему профессору понадобилось так вот  кончать  свою
жизнь?
   -  Понятия  не  имею,  -  тихо  ответила  девушка.  -  Все  это  просто
невероятно. Ведь он так любил жизнь.
   Они долго говорили о профессоре, но объяснения случившемуся  так  и  не
нашли.
   - Странно еще и то, - заметила Юдит,  -  что  он  не  оставил  никакого
письма.
   - Вероятно, он совершил это в состоянии аффекта. А где Кальман?
   - Не знаю. Он ушел из дому вскоре после моего приезда.  А  я  все  тебя
ждала, ты же обещал заехать, да так и не появился.
   - Много других дел вклинилось. Кстати, о чем ты  хотела  поговорить  со
мной? - спросил Домбаи, хотя уже догадывался, что собирается  сказать  ему
Юдит. И он  не  ошибся:  неуверенно,  запинаясь,  Юдит  рассказала  Домбаи
неизвестные  ему  подробности  из  жизни  Кальмана.  Они  были   настолько
неожиданны, что, услышав их, Домбаи долго не мог прийти в себя.
   - Невероятно! - выдавил он наконец из себя. - Если бы это рассказала не
ты, я бы не поверил. Фантастично!
   Юдит с надеждой схватила Домбаи за руку.
   - Скажи, ему ничего не будет за это? - спросила она. - Ведь хоть  ты-то
поймешь его и поможешь ему?!
   - Я-то пойму, - проговорил Домбаи, - но поймут ли другие -  вот  в  чем
вопрос. Не должен был он так долго молчать. А теперь все так  осложнилось.
Видишь, к чему приводит недоверие!
   Юдит молчала, уставившись куда-то перед собой.
   - Не один Кальман виноват в том, что он не верил вам, -  тихо  обронила
она.
   - Надо найти его. А пока ты садись и напиши все, как  если  бы  Кальман
поручил тебе сделать официальное заявление.
   Юдит заколебалась.
   - А ему не будет хуже, если я все это напишу?
   - Не глупи! Слушай, что я тебе говорю!
   В это время в комнату вошел Явор и попросил Домбаи выйти.
   - Успокойся, Юдит, и напиши все,  о  чем  я  просил  тебя,  -  повторил
Домбаи. - Ну, что нового? - спросил он Явора, когда они вышли  в  соседнюю
комнату.
   - Это убийство! - коротко сказал тот.
   - Не может быть! - Домбаи был потрясен.
   - К сожалению, да, - подтвердил свое заключение Явор и  прошел  вперед.
Он распахнул дверь кабинета. Трое криминалистов миллиметр  за  миллиметром
обследовали  паркет  и  ковер.   Высокий   худощавый   полицейский   врач,
склонившись  над  трупом,  тщательно  в  лупу   осматривал   шею   старого
профессора.
   - Убийство, - произнес и он, увидев входящего Домбаи, и  выпрямился.  -
Полагаю, что убит старик каким-то быстродействующим ядом.
   Явор схватил Домбаи за руку.
   - Осторожно! Не наступи на ковер!  Я  представляю  себе  все  это  так:
жертва и убийца стояли в момент убийства у стола. -  Явор  прошел  немного
вперед, к столу, там остановился. - Вот здесь Калди, -  показал  майор,  -
здесь убийца. Вероятнее всего, они разговаривали. Здесь же убийца насильно
ввел профессору яд.
   - Как? - удивленно спросил Домбаи. - Я не понимаю, как  можно  насильно
ввести в кого-то яд?
   - Не знаю. Это, правда, только предположение, хотя и вполне реальное, -
сказал майор. - Подойди сюда.
   Домбаи подошел,  а  Явор,  словно  режиссер  в  театре,  стал  отдавать
распоряжения:
   - Встань сюда. Ты будешь в данный момент Калди, я - убийца. Конечно, не
забывай, что профессор был более стар и менее расторопен.  Мы  оба  стоим,
опершись о стол, и разговариваем. В какой момент точно произошло  убийство
- я пока не могу сказать; возможно, когда они прощались...
   Домбаи внимательно следил за каждым  движением  майора.  Явор  закурил,
спрятал в карман портсигар и подошел ближе к Домбаи. И вдруг  он  выдохнул
табачный дым прямо ему в глаза. Домбаи инстинктивно зажмурился, а  Явор  в
этот момент правой рукой схватил его за горло и, выставив  вперед  колено,
попытался повалить хватающего ртом воздух Домбаи  на  спину,  и  тот  едва
успел уцепиться за стол, чтобы удержаться на ногах.
   - Вот видишь! - воскликнул Явор. -  Ты  совершенно  беззащитен.  Ты  не
можешь ни кричать, ни обороняться, и даже рот у тебя  открыт.  Так  что  я
могу без труда влить в твой открытый рот моментально действующий яд.
   Домбаи ощупал шею и выругался.
   - Ну и дурацкие же у тебя шутки! - проворчал он.
   - Не сердись, - виновато сказал Явор,  -  мне  не  хотелось,  чтобы  ты
испортил  эксперимент,  поэтому  я  умышленно  не  предупредил  тебя,  что
собираюсь  делать!  По-моему,  в  сигаретном  дыме   содержался   какой-то
препарат, раздражающий слизистую оболочку глаз. А теперь  взгляни  на  шею
Калди. На ней же  совершенно  отчетливо  видны  следы  удушения.  Конечно,
химический анализ и вскрытие могут как-то изменить некоторые  детали  моей
версии, но в одном я твердо убежден: мы  имеем  дело  с  убийством.  Между
прочим, на ковре остался след от тела, которое убийца волочил к креслу,  -
ворс ковра примят.
   Все эти доказательства показались Домбаи  вполне  убедительными,  и  он
сейчас думал лишь о том, кто же  мог  убить  профессора.  После  короткого
раздумья он подозвал к себе старшего лейтенанта Варгу.
   - Самым тщательным образом обследуйте архив  профессора.  Тело  убитого
отправьте на вскрытие. А завтра утром, Явор, зайди ко  мне,  обсудим,  что
делать дальше. Убийство это по своим мотивам, по-видимому, политическое. -
И, попрощавшись с Явором и  его  коллегами,  он  прошел  в  комнату  Юдит.
Девушка сидела у стола и все еще писала. Услышав  звук  отворяемой  двери,
она положила авторучку на стол и повернула заплаканное лицо.
   - Я не могу понять, где Кальман, - сказала она Домбаи.
   - Не беспокойся, найдется. Тебе еще много писать?
   - Не знаю, - подавленно ответила Юдит. - Ты уже уходишь?
   - Мне нужно к себе в  отдел.  Как  напишешь,  передай  бумагу  старшему
лейтенанту Варге.
   Но едва Домбаи ушел, Юдит снова ударилась в слезы.
   Домбаи же, не найдя нигде Кары, попросил  заместителя  министра  срочно
принять его.
   Сообщение Домбаи озадачило заместителя.
   - Кто, вы полагаете, мог убить Калди? - спросил он.
   - Понятия не имею.
   - Пока в интересах расследования свои предположения держите в  секрете.
И прошу вас, товарищ  Домбаи,  впредь  до  последующих  указаний  замените
товарища Кару в управлении.
   - Где же товарищ Кара?
   - Выполняет другое задание. С агентурными делами вы знакомы?
   - Да.
   - Ну вот и отлично. Усильте наблюдение за  разрабатываемыми  объектами,
но от арестов пока воздержитесь.
   - За англичанином тоже вести слежку?
   - Разумеется, но очень осторожно. Ну, а теперь  отправляйтесь  домой  и
поспите. Встретимся утром, и я познакомлю вас с кое-какими  деталями,  вам
еще неизвестными.


   Шалго проснулся в хорошем настроении. Несколько минут он еще  повалялся
в постели, потом не спеша выбрался из-под одеяла, сунул ноги  в  шлепанцы,
прошаркал к окну, отдернул в сторону плотную гардину и выглянул на  улицу.
По голым ветвям деревьев скользили солнечные лучи, безоблачное  небо  было
необыкновенно  синим.  Расчувствовавшись,  он   залюбовался   даже   синим
автобусом, который в этот момент сворачивал в переулок. Ну вот, он снова в
Будапеште! На острове Маргит! Шалго глубоко  вздохнул.  Мелькнула  было  в
голове мысль, что он затеял опасную игру, но он тут же  пожал  плечами:  в
конце концов, не все ли равно, где тебя похоронят?
   Приняв ванну и одевшись, он позвонил по телефону.
   - Как изволили почивать, доктор? - спросил он.
   Доктор Игнац Шавош ответил, что отлично  себя  чувствует,  его  приятно
поразили  комфорт  и  культурное  обслуживание  в  отеле.   Они   говорили
по-английски.
   Шавош приехал в Венгрию  туристом  под  своим  именем,  как  английский
гражданин. Собственно, ему нечего было опасаться: едва ли в  Венгрии  было
известно о его двойной  жизни.  Правда,  во  время  войны  он  в  качестве
сотрудника   "Интеллидженс   сервис"   принимал   участие    в    движении
Сопротивления, но в этом же не было ничего компрометирующего, и за это его
никто не привлечет к ответу.
   - У вас нет желания прогуляться ко мне на остров? -  спросил  Шалго.  -
Позавтракаем вместе, обсудим дальнейшую программу. Жду вас в ресторане!
   Он  положил  трубку  и  спустился  в  холл.  Купив  в  табачном  киоске
телефонный жетон, он вошел  в  будку  автомата  и  долго  затем  с  кем-то
разговаривал.
   Когда приехал Шавош, они плотно позавтракали. Шалго сообщил, что  успел
связаться с Карой и полковник ждет их к одиннадцати часам.
   - Где? - спросил Шавош.
   - В квартире одного своего друга.
   Шавош поинтересовался подробностями разговора с Карой, но Шалго  вместо
ответа лишь ухмыльнулся.
   - Вы напрасно волнуетесь, дорогой. У Кары  ведь  нет  выбора.  Да  этот
вариант едва ли и возникнет. Проблема в большей мере состоит в том,  какие
вы можете дать ему гарантии и что мы передадим из  добытых  им  материалов
французам.
   - Ну, это вопрос второстепенный! - отмахнулся Шавош. - Что же  касается
гарантии, предоставьте это мне.  Когда  вы  намереваетесь  встретиться  со
Шликкеном?
   - Это не к спеху, - заметил Шалго. - Вы с ним уже говорили?
   - Нет еще. Но через два дня он уезжает.
   Шалго свернул салфетку и положил ее на стол.
   - И не говорите с ним, - посоветовал он. - Генриха поручите лучше  мне.
- Он подозвал официанта и расплатился.
   Шалго предложил не брать такси, а ехать  в  автобусе.  Теперь  они  уже
говорили по-венгерски, стараясь  не  привлекать  к  себе  внимания.  Шавош
сказал,  что  до  своего  отъезда  хотел  бы  осмотреть  город.  Хотя  его
впечатления пока еще самые поверхностные, но все же ему кажется, что  там,
на Западе, их суждение о положении в Венгрии в чем-то ошибочное.
   Шавош возлагал на свою  поездку  большие  надежды.  Перед  отъездом  из
Англии  он  имел   продолжительную   беседу   с   профессором   Томпсоном,
специалистом  в  области  ведения  психологической  войны.  Они   подробно
обсудили его поездку  в  Будапешт;  профессор  нашел  план  Шавоша  вполне
реальным и момент выгодным с психологической точки зрения.
   Из этих размышлений Шавоша вывел голос Шалго:
   - Ну вот мы и пришли.
   Они не стали вызывать лифт, а не спеша поднялись по лестнице на  третий
этаж. Шалго позвонил.
   Встреча была удивительно сердечной. Несколько долгих минут Кара и Шалго
тискали друг друга в объятиях. Шалго даже расчувствовался.  Высвободившись
наконец из объятий Кары, толстяк представил ему своего  спутника,  доктора
Шавоша. Кара несколько сдержанно подал ему руку и, как видно, все еще  был
под впечатлением встречи с другом.
   Кара провел гостей в комнату, усадил их, предложил абрикосовой палинки,
поставил на столик коробку с сигаретами.
   - Ты все еще сигары  сосешь?  -  спросил  он  Шалго,  увидев,  что  тот
закуривает свою неизменную сигару. - К сожалению, хорошей сигарой не  могу
тебя угостить.
   - Ничего, по мне хороша и эта дрянная виллемская, -  ответил  Шалго.  -
Прошу, доктор!
   Шавош тоже закурил, а Кара наполнил рюмки.
   - За наше успешное сотрудничество! - провозгласил он тост. -  Хотя  ты,
Оскар, - сказал с упреком Кара и поставил свою рюмку на столик, -  устроил
мне веселую жизнь! Почему ты не ответил на мое последнее сообщение?
   - А что случилось? - спросил Шалго и беспокойно взглянул на Шавоша.
   - Просто-напросто меня скоро начнут подозревать! Теперь я уж и не знаю,
как мотивировать то, что я оставил на свободе группу Даницкого? Почему  ты
не известил меня, что Балаж Пете - твой курьер? Я бы попросту не  разрешил
устанавливать за ним наблюдение.
   - А что случилось с Пете? - с беспокойством спросил Шавош.
   Кара подозрительно взглянул на него, но  Шалго,  улыбнувшись,  успокоил
Кару:
   - Ничего, ничего, говори! Доктор тоже заинтересован в этом деле.
   - Мы арестовали Пете. Но когда во время допросов я понял, что  это  ваш
человек, я выпустил его на свободу.
   - Он во всем признался? - не скрывая больше  своего  интереса,  спросил
Шавош.
   - Во всем. Даже микропленку передал. И дал подробнейшее описание  вашей
венской миссии. - И, повернувшись к Шалго, добавил: - И о твоем начальнике
многое рассказал! Ты не  сердись,  Оскар,  но,  как  видно,  этот  Рельнат
круглый дурак. И  как  ты  только  можешь  работать  с  таким  дилетантом?
Даницкий у нас целый год под  наблюдением,  мы  уже  давно  могли  бы  его
посадить.
   - Ты прав, - согласился Шалго. - Но мы сейчас приехали сюда не за  тем,
чтобы ты отчитывал меня. Это все пустяки. И ты небезгрешен! - С лица Шалго
сошла улыбка, голос его сделался  твердым,  тон  -  повелительным.  -  Что
делать дальше с Пете и Даницким - об  этом  тебе  скажет  позднее  доктор.
Налей!
   Кара с готовностью наполнил рюмки.
   Шалго посмаковал палинку и стал уговаривать Шавоша тоже  выпить.  Затем
он опять обратился к Каре:
   - Ты лучше расскажи, каково твое положение, на каком ты счету в партии?
Доверяют тебе?
   - Мне полностью доверяют, - не без хвастовства сообщил Кара. - По твоим
указаниям я завалил нескольких американских агентов. Так что тыл у меня  в
порядке, и я на финишной прямой. Но по совести говоря, я давно  уже  хотел
бы быть там. В прошлом году ты обещал мне, что  этим  летом  я  уже  смогу
наконец вырваться отсюда.
   Шалго благосклонно кивнул.
   - Точно. Обещал. Но сделать ты это  сможешь  не  раньше,  чем  получишь
разрешение. Обо всем договоришься с доктором. Начиная с  сегодняшнего  дня
он твой начальник. А я завтра утром уезжаю обратно.
   - Разве теперь я не с тобой буду держать связь?
   - Я все сказал тебе, дорогой мой.
   На лице Кары появилось кислое выражение.
   Шалго поднялся.
   - Ты уже уходишь?
   - Да, у меня есть еще кое-какие дела, - сказал  толстяк  и,  добродушно
улыбнувшись, посмотрел на Шавоша. - Вы  поговорите  с  ним,  доктор.  А  я
часика через полтора-два вернусь.
   - Я хотел бы задать тебе еще один вопрос, - неуверенно проговорил Кара.
   - А именно?
   - Ты мне дал указание  при  любых  обстоятельствах  оберегать  Кальмана
Борши.
   - С ним что-нибудь случилось?
   - Да, к сожалению, - сказал Кара. - Следственный отдел распорядился  об
его аресте.
   - Почему?
   - Его обвиняют в выдаче немцам подпольной группы  Татара.  Мне  удалось
уговорить своего шефа, чтобы Кальмана пока не арестовывали,  но,  кажется,
следователи переубедили  его,  потому  что  шеф  все  же  отдал  приказ  о
задержании Кальмана Борши.
   - И его арестовали? - испуганно спросил Шалго.
   - Нет, потому что я приказал двум своим агентам похитить его.  Так  что
сейчас ни одна живая душа не знает, где он находится. Но что мне делать  с
ним дальше?
   Шалго задумался. Ни слова  не  сказав,  он  снова  уселся  в  кресло  и
принялся пускать к потолку облака дыма. Шавош  был  восхищен  спокойствием
толстяка.
   - Борши еще нужен нам, - проговорил наконец Шалго. - Если его арестуют,
прахом пойдет упорный труд многих лет. Мы  должны  спасти  Борши  и  снова
послать его в дубненский атомный центр. - Он взглянул на Шавоша. -  Теперь
я, пожалуй, могу раскрыть перед вами и свой замысел, доктор. До сих пор  я
не трогал Борши, но все время следил за его  успехами  на  поприще  науки.
План у меня был такой: подключить его  к  полковнику  Каре,  не  открывая,
однако, на кого он работает. Кара, как  официальное  лицо,  давал  бы  ему
задания и так же официально получал через него любой материал. Иначе, если
бы Борши попал под подозрение, он уже не смог бы выезжать в Дубну,  а  для
нас Борши представляет ценность только до тех пор, пока он находится там.
   При этих словах Шалго Шавош даже вздрогнул. Значит,  удача  сопутствует
ему! До сих пор он не решался сказать Шалго, что и у них были точно  такие
же виды на Кальмана,  только  без  Кары;  они  хотели  принудить  Борши  к
сотрудничеству с помощью компрометирующих материалов, но,  оказывается,  у
Шалго есть свой, более реальный, более тонкий и почти лишенный риска план.
   - По-моему, есть способ спасти Борши, - задумчиво сказал Кара. -  Нужно
принести в жертву настоящего предателя,  и  тогда  подозрение  с  Кальмана
будет снято.
   - А ты знаешь действительно предателя? - спросил Шалго.
   - К сожалению, нет.
   - Тогда как же ты это себе представляешь?
   - Я знало, - вмешался Шавош. Оба, и Кара и Шалго, удивленно  уставились
на Шавоша. - Группу Татара выдал профессор Калди!
   Несколько долгих минут ни один из них не мог вымолвить ни  слова,  пока
наконец Шалго не разразился громким смехом.
   - Перестаньте шутить, доктор!
   - Да, это был Калди. Но если вы не верите, спросите об этом Шликкена.
   - Разве Шликкен в Будапеште? - спросил Кара.
   - Да, здесь, - ответил Шавош и посмотрел на Шалго, который  недоверчиво
покачивал головой.
   - Напрасно сомневаетесь, Шалго, - повторил Шавош. - Уж коли  я  говорю,
что это Калди предал  Татара  и  его  группу,  значит,  так  оно  и  было.
Несчастный старик, он, конечно, не хотел быть предателем. Но нервы у  него
не выдержали. Когда он в последний  раз  встретился  со  своей  дочерью  в
Сегеде, у них был серьезный разговор.
   - А вы-то, доктор, откуда это знаете? - полюбопытствовал Шалго.
   - Мне рассказал об этом сам Калди. Еще в сорок четвертом году, когда  я
навестил его у  Ноэми  Эндреди  и  сообщил,  что  и  Марианна,  и  Кальман
арестованы немцами.
   - И о чем же они говорили в Сегеде? - спросил Кара.
   - Как мне сказал тогда Калди, дочь его очень  боялась  провала.  В  это
время  она  ждала  ребенка,  и  ее  беспокойство  было  понятно,  -  начал
рассказывать Шавош. -  Отец  посоветовал  ей  бросить  подпольную  работу.
Марианна не согласилась, а вместо этого попросила  профессора,  чтобы  он,
если с ней что-нибудь случится, связался с товарищем  Татаром.  Найдет  он
его или у доктора  Агаи  в  Пеште,  или,  если  его  там  не  окажется,  в
Ракошхеди, но там он живет под именем Виолы. И передала старику на  словах
донесение, которое было ей доверено! Провал Марианны надломил Калди, и  он
тут же, покинув свое укрытие, отправился  на  квартиру  доктора  Агаи.  По
соображениям конспирации я  не  мог  предупредить  его,  что  доктор  Агаи
раскрыта, но сумела бежать, а в ее  квартире  устроена  засада.  И  бедный
старик попал прямо в лапы людей Шликкена. Ничего не подозревая, он спросил
Татара. Ему ответили, что, мол, товарищ Татар здесь больше не проживает, а
его  нового  адреса  они  не  знают.  И  Калди  классически  сам  полез  в
расставленную ему ловушку.  Отправился  в  Ракошхедь,  а  шпики  Шликкена,
понятно, за ним по пятам. Ну, они его сцапали тут же, как только он  вышел
из дома, где жил Виола. Отпираться было  бессмысленно.  Гестаповцы  избили
его, стали пытать: им важно было узнать пароль и содержание донесения.  Но
старик дал эти показания лишь после того, когда они пообещали отпустить на
свободу его дочь. Поверил, чудак, хотя Марианну  убили  еще  за  несколько
дней до этого. А Шликкен  -  хитрая  лиса.  Ему  показался  подозрительным
Кальман, потому что он хоть  и  подслушал  их  разговор  с  Марианной,  но
никаких прямых улик у него в руках еще не было. Смущало Шликкена и то, что
Кальман больно уж убедительно разыграл труса, готового  за  спасенную  ему
жизнь на что угодно. Вот  Шликкен  и  придумал  свою  провокацию.  Поручил
Кальману выпытать у "коммуниста Фекете" его подпольные связи. Посадил их с
Фекете в одну камеру. А на самом деле Фекете был не кто иной, как  инженер
Даницкий. Борши  раскусил  провокацию  и  со  спокойной  совестью  сообщил
Шликкену все полученные от Фекете сведения, ни сном ни духом не ведая, что
Виола - действительно существующее лицо и что пароль и  донесение  исходят
от Марианны. А Шликкен записал весь их разговор  с  Борши  на  магнитофон.
Конечно,  тогда  он  еще  не  предполагал,  что  когда-либо  можно   будет
использовать эти записи...
   Кара покачал головой и мрачно заметил:
   - А я за это же самое отсидел пять лет.
   - Выдал, так сказать, правосудию аванс на пять лет,  -  ехидно  вставил
Шалго. - Если ты теперь провалишься, то из ожидающего тебя  наказания  эти
пять лет тебе зачтут без разговоров!
   - Знаешь, Оскар, думай, прежде чем говорить! - возмущенно  оборвал  его
Кара. - Если я провалюсь, меня ждет не тюрьма, а веревка, - добавил он  и,
чтобы успокоиться, снова наполнил рюмки. Однако Шалго не унимался:
   - А ты заблаговременно завербуй своего палача.
   - Полковник прав, - вмешался Шавош, - шутки ваши довольно плоские.
   - Уж не суеверны ли вы, доктор?
   - Нет, я не суеверен, - возразил Шавош, - но и зубоскальства не терплю.
Шутки я признаю в рамках хорошего тона.
   Неожиданная поддержка приободрила Кару. И он резко сказал Шалго:
   - Тебе легко болтать. А вот давай-ка поменяемся  ролями.  На  Западе  я
тоже был бы куда смелее.
   - Да, но сейчас мы оба находимся в Пеште, - продолжал острить Шалго.
   - Ты спокоен, потому что знаешь: тебя оберегаю я.
   Шавош решил положить конец их препирательству.
   - Господа, я не вижу никакого смысла в вашем споре, - вмешался он. - На
мой взгляд, полковник смелый человек.  И  работа  его  заслуживает  только
похвалы. К тому же, Шалго, насколько мне помнится, вы куда-то торопились.
   Толстяка, как видно, задело за живое последнее замечание Шавоша, но  он
оставил его без внимания.
   - Вы совершенно правы, зачем спорить? Давайте лучше обсудим, что же нам
делать с Борши.
   - Если вы не возражаете, - предложил Шавош, - мы и этот вопрос  обсудим
вдвоем с полковником.
   Шалго тяжело поднялся и развел руками.
   - Как вам будет угодно. - Подойдя к Каре, он положил руку ему на плечо.
- Не сердись, Эрне. Я ведь не хотел тебя обидеть. Ну, до скорой встречи.
   Кара усталым шагом возвратился из передней.
   - Хороший человек Шалго, только уж очень любит подтрунивать надо  мной,
- сказал он. - А мне очень обидно. Не хочет он понять, насколько трудна  и
сложна моя работа.
   Шавош сочувственно кивнул.
   - Я понимаю  вас,  полковник.  Шалго  гениальный  человек,  но  страшно
невоспитанный! А вы давно с ним знакомы?
   - О, еще со студенческой скамьи. Оскар уже тогда был со странностями...
Так я вас слушаю, сэр. Но должен вас предупредить, что никаких подписок  я
давать не буду. Я действую согласно моей совести  и  убеждениям.  На  путь
борьбы меня заставляют вступить идейные мотивы.
   Шавош улыбнулся.
   - Принимаю ваши условия, дорогой полковник!  Дело  не  в  бумаге,  а  в
работе и ее результатах. Однако, прежде чем мы перейдем к делу,  позвольте
мне задать вам один вопрос, который интересует меня чисто по-человечески.
   - Пожалуйста.
   - Полковник, вы никогда не были коммунистом?
   - Когда-то, еще в молодые годы, -  после  некоторого  раздумья  ответил
Кара.  -  Отрицать  не   буду.   Меня   возмущала   некоторая   социальная
несправедливость  довоенного  времени.  Но  постепенно  я  убедился,   что
несправедливость силой  не  устранишь.  Только  человечностью,  неустанной
просветительной работой можно достигнуть этого, потому что  насилие,  сэр,
порождает только насилие и ненависть. Я осознал свои ошибки  и  сделал  из
них выводы. Не знаю, поняли ли вы меня.
   - Я отлично понимаю вас, полковник.
   - Ну, а теперь я взялся за дело, и у меня нет  другого  выхода.  Победа
или поражение!
   - Мы победим! - убежденно воскликнул Шавош. - Мы  должны  победить.  Ну
так вот, дорогой друг, давайте же подумаем, что  нам  делать  с  Кальманом
Борши. Для нас очень важно его завербовать. Что  вы  скажете  относительно
предложения Шалго?
   - На мой взгляд, оно вполне приемлемо, но осуществить его можно  только
в том случае, если я смогу арестовать настоящего предателя.
   - Я думаю, к этому нет препятствий.
   - Нет, есть! - возразил Кара. -  Ведь  профессор  Калди  вчера  вечером
покончил с собой.
   Шавош изумленно посмотрел на полковника.
   - И это вы говорите мне только теперь?
   - Потому что это касается только вас. Шалго совсем не нужно знать  все,
раз в дальнейшем указания будете давать мне вы.
   Шавош был неприятно поражен известием.
   - Итак, нам нужно доказать, что Кальман Борши не предатель; и в  то  же
время настоящий виновник уже не может дать показаний. Бедный старик!
   - Мне тоже жаль его.
   - Посмотрим, однако, что  же  мы  можем  сделать.  В  общем-то  решение
довольно простое. Прежде  чем  Шалго  покончит  со  Шликкеном,  он  должен
вырвать у него признание.  Кроме  того,  нужно  принести  в  жертву  также
инженера Даницкого. Арестуйте его, и он в своих показаниях подтвердит  все
то, что я вам сейчас рассказал.
   - Хорошо бы арестовать и Пете, - заметил Кара, - это сильно укрепило бы
мои позиции.
   - У меня нет никаких возражений.
   - До сих пор мы сотрудничали с Шалго так: он называл мне своих наиболее
ценных агентов, а я оберегал их. Но время от времени французы  забрасывали
сюда таких агентов, которых я мог арестовывать и таким образом оправдывать
занимаемый мною пост. Иначе бы меня быстро сняли.
   - Я думаю, этот путь правильный. А теперь послушайте меня, полковник. -
И Шавош стал излагать Каре суть задания.


   Шалго позвонил у двери квартиры профессора Калди.  Ему  отворила  Юдит.
Шалго представился девушке.
   - Неужели я напугал вас, дорогая? - сказал он и шагнул через  порог.  -
Слышал о вашей трагедии и прошу принять мои соболезнования.
   Юдит все еще не могла прийти в себя от  удивления.  Она  пошла  вперед,
Шалго, с трудом передвигаясь, последовал за  ней.  Наконец  Юдит  нарушила
молчание; она сказала,  что  рано  утром  мать  ее  пришлось  отправить  в
больницу, у нее произошел нервный шок. Отца тоже нет дома, а Кальман - тот
со вчерашнего дня вообще исчез куда-то.
   У Шалго очень сильно болела нога, и он попросил разрешения сесть.
   - Вы извините меня, я в полной растерянности, - смущенно сказала  Юдит.
- Конечно, садитесь, пожалуйста. - Между тем она думала о том,  что  нужно
как можно скорее известить о появлении Шалго майора Домбаи,  и  не  знала,
как это лучше сделать. Наконец она решила сказать Шалго, что ей  нужно  на
минутку на кухню, где у нее на плите стоит кастрюля.
   - Конечно, дорогая, идите. А я пока немного отдохну. Но если мой  визит
некстати, вы можете совершенно откровенно сказать мне об этом.
   - Что вы, что вы! - запротестовала  девушка  и,  виновато  улыбнувшись,
умчалась "на кухню". На самом деле она прошмыгнула в  мастерскую  отца  и,
подбежав к телефону, поспешно набрала номер Домбаи.
   Домбаи оказался у себя.
   - Шандор, - стараясь говорить как можно  тише,  сказала  она.  -  Здесь
Оскар Шалго.
   - Где?
   - У нас дома.
   - Ты это серьезно?
   - Да, сидит в гостиной. Что мне делать?
   - Займи его разговорами, а я немедленно еду  к  тебе.  Оставь  отпертой
дверь ателье, чтобы мне не пришлось звонить. Выполняй все, о чем  он  тебя
попросит. Главное - не бойся и будь осторожна. Шаломон в какое время хотел
приехать?
   - В полпервого. Я уже приготовила корректуру. Передать ему?
   - Конечно. Ведь они со стариком, по сути дела, закончили работу?
   - Да, закончили. А  может  быть,  лучше  пока  вообще  воздержаться  от
издания? - усомнилась девушка.
   - Но почему же? Договор ведь остается в  силе?  Англичанин  намеревался
улететь завтра утренним рейсом. Разве он не говорил вам?
   - Говорил.
   - Ну ладно, возвращайся к Шалго. А я  сейчас  приеду.  И  держи  голову
выше!
   Юдит приветливо встретила Томаса Шаломона, но лицо  ее  было  печально.
Англичанин выразил ей свое глубокое соболезнование и сказал, что  духовная
жизнь Европы в связи со смертью профессора Калди понесла тяжелую утрату.
   - Что-нибудь уже известно о причинах, побудивших его так  поступить?  -
спросил Шаломон.
   - Не очень много. Но к нам как раз приехал адвокат моего дяди -  доктор
Виктор Шюки. Он привез письмо, которое профессор передал ему  на  хранение
за несколько дней до своей кончины.
   Разговаривая, они вошли в гостиную.
   - А полиция уже знает об этом письме? - повернувшись  к  Юдит,  спросил
англичанин.
   - Нет и никогда не узнает, - ответила девушка, - потому что доктор Шюки
сказал, что  дядя  настоятельно  просил,  чтобы  содержание  письма  стало
известно только членам нашей семьи. Когда вы уезжаете, господин Шаломон?
   - Завтра утром.
   - Доктор Шюки хотел бы обсудить с вами правовую сторону издания дядиной
книги.
   Шаломон улыбнулся.
   - С радостью предоставлю себя в распоряжение господина адвоката.
   - Прошу вас, проходите! -  пригласила  Юдит  и  направилась  в  сторону
кабинета.
   По лицу Шаломона промелькнула тень удивления, когда  он  увидел  Шалго,
поднявшегося ему навстречу.
   - О, я счастлив познакомиться с вами. Доктор Шюки!
   Англичанин тоже представился.
   - Садитесь, господа, - предложила девушка.
   Англичанин закурил сигарету.
   - Я охотно побеседую с вами, но должен извиниться: у меня мало времени.
После полудня мне нужно еще подписать несколько договоров...
   - Что касается меня, то я отниму у вас всего несколько минут, - заметил
Шалго. - Мы обсудим вопрос о расторжении договора, подпишем соглашение - и
делу конец.
   - О расторжении договора? - переспросил Шаломон.
   - Да, сэр, - подтвердил Шалго. - В своем  трагическом  письме,  которое
мой друг адресовал мне, он выразил это желание на тот случай, если  с  ним
произойдет что-нибудь до выхода книги в свет.
   - Дорогой господин адвокат, - сказал Шаломон,  -  этот  шаг  вы  должны
серьезно обдумать, потому что издательство потребует возмещения убытков, а
это выльется в довольно значительную сумму.
   - Да, конечно. Но я  думаю,  что  и  в  этом  случае  мы  должны  будем
выполнить последнюю волю моего бедного друга.  Разумеется,  решение  этого
вопроса  зависит  не  только  от  меня,  но  и  от  наследников,  как  его
правопреемников.
   - Тогда, может быть, целесообразнее отложить эти переговоры? -  сказала
Юдит.
   Шалго посмотрел на девушку.
   - Если вы так считаете, я должен повиноваться. Вы, Юдит,  -  наследница
профессора Калди, так что за вами последнее слово.
   Шаломон стряхнул пепел с кончика сигареты и взглянул на Шалго.
   - Господину адвокату известна причина самоубийства?
   Шалго удивленно посмотрел на англичанина.
   - Самоубийства? - переспросил он.  -  Профессор  Калди  не  покончил  с
собой, - возразил он. И, помолчав несколько секунд, добавил: -  Профессора
убили!
   Шаломон кашлянул.
   - Убили?
   - Да, и самым зверским образом. С заранее обдуманным намерением.
   Англичанин поднес сигарету к губам, глубоко  затянулся  и  взглянул  на
зарыдавшую Юдит.
   - Невероятно, - обронил он. - Может быть, и  об  этом  написано  в  его
прощальном письме?
   - Нет, конечно, - сказал Шалго. Юдит встала и, вся в  слезах,  покинула
комнату. - Бедная девочка, она очень любила старика. Канун свадьбы - и это
зверское убийство!
   - Милое, разумное создание, -  подтвердил  Шаломон.  -  Но  почему  вы,
господин адвокат, берете на  себя  смелость  утверждать,  будто  профессор
убит?
   Шалго поковырял в ухе, полуприкрыл тяжелые веки, а затем, сунув руку  в
карман, вытащил из него целлофановый кулек.
   - Хочешь конфетку, Генрих? - поднявшись и  опершись  рукой  о  стол,  с
милой улыбкой спросил он.
   Наступила томительная тишина.
   - Или ты больше уже не любишь леденцы? - продолжал спокойно толстяк.  -
А жаль. Потому что леденцы, мой дорогой, не только полезны, но  и  приятно
освежают рот. Между прочим, советую оставить руки на коленях и  сидеть  не
двигаясь, потому что преимущество на моей стороне. Видишь?  -  Он  показал
револьвер.
   На лбу Шликкена  проступили  мелкие  капельки  пота,  а  кадык  заходил
вверх-вниз. Шликкен понимал, что притворяться дальше бессмысленно; он тоже
узнал Шалго.
   - Чего ты хочешь от меня, Оскар? - спросил Шликкен, и  Шалго  уловил  в
его хриплом голосе страх.
   - Пока еще не знаю, - сказал  мечтательно  Шалго.  -  Девятнадцать  лет
готовился я к этой встрече. Однажды в Рио-де-Жанейро проклятая стенокардия
чуть было не доконала меня.  Так  я,  хоть  всегда  был  неверующим,  стал
молиться пресвятой деве, просить ее, чтоб она подарила мне жизнь. Я  тогда
так сказал ей: "Пресвятая матерь божия, выслушай нижайшую просьбу  верного
раба твоего.  Жалкий  Оскар  Шалго  с  улицы  Карпфенштейн  молит  тебя  о
милосердии. Дай ему дожить до того часа, когда он  выполнит  свой  обет  -
уничтожит проклятого  фашистского  убийцу,  ничтожную  гниду  Генриха  фон
Шликкена!" Пресвятая богородица услышала мою молитву, и  вот,  видишь,  мы
встретились с тобой.  Конечно,  за  эти  годы  ты,  как  и  многие  другие
фашистские убийцы,  здорово  изменил  свою  внешность.  Так  что  я  и  не
удивляюсь, что ни Кальман, ни Калди не узнали тебя.
   - Оскар, пощади меня! - прошептал бывший гестаповец. - Мы ведь теперь с
тобой союзники, боремся за общее дело. Забудь, что  было  между  нами;  мы
должны помнить лишь о том, что у нас одна идея, одна цель.
   - Об этом я помню, мой милый: об идее и цели! Но помню также и  о  том,
что ты самый заурядный убийца! И ты не можешь быть моим союзником! А  если
бы я вступил с тобой в союз, архангел божий надрал бы мне уши!
   - Если ты убьешь меня сейчас, тебе тоже  конец!  -  сказал  Шликкен.  -
Подумай об этом.
   - Когда я выдам тебя и тебя расстреляют, я смогу спать спокойно.  Ты  и
понятия не имеешь, как я тебя ненавижу! Скажи, тебе дорога жизнь?
   - Жизнь для меня - все! - с надеждой в голосе вскричал фашист. - За нее
я что хочешь отдам. Только отпусти.
   - Почему ты убил Калди? - перебил "его Шалго.
   - Не я убил его.
   - Не дури, Генрих. Так мы никогда не договоримся. Учти, будешь юлить  -
я не убью тебя, но уж непременно выдам коммунистам. А этого я  не  пожелал
бы даже тебе. Так что советую говорить правду.
   - Тогда отпустишь меня?
   - Не торгуйся! Отвечай, а там посмотрим. Все дело в том,  насколько  ты
можешь оказаться мне полезен. Итак, почему ты убил Калди?
   - Разреши мне закурить.
   - Пока не разрешаю. Отвечай!
   - Я хотел завербовать его, а он отказался. Грозился донести на меня.  У
меня не было другого выхода.
   - А для чего ты хотел его завербовать? Ты же не получал на это  приказа
от Шавоша.
   - Нет, у меня был приказ.
   - От кого?
   - От Гелена.
   Шалго кивнул.
   - Я знал, что ты работаешь и на геленовскую разведку. Похоже  на  таких
простаков, как Шавош и его начальники, что они поверили тебе.
   - Я прежде всего немец, - заявил Шликкен.
   - А почему ты не завербовал Борши? Ты же за этим приехал в Будапешт?
   - Да, но затем операцию отменили.
   - Ты добыл документацию ВН-00-7?
   - Добыл.
   - Где она?
   - Пока еще у меня, в гостинице.
   - Вот видишь, ты можешь разумно говорить,  -  сказал  Шалго.  -  А  где
магнитофонные пленки, компрометирующие Борши?
   - Тоже в гостинице.
   - Сколько агентов у тебя в Венгрии?
   - Не особенно много.
   - Сколько?
   - Четыре.
   - Имеет смысл перевербовать их?
   - Думаю, что да. Материал - первый сорт.
   - А скажи, на какой основе ты завербовал в сорок четвертом Даницкого?
   - Он был французским агентом. Я получил о нем сведения из Виши.
   - Он и сейчас работает на вас?
   - Насколько мне известно, он работает  на  французов.  А  я,  когда  он
провалился в пятьдесят шестом, отказался от его услуг.
   - Чем ты убил Калди?
   - Ботулином. Ну, теперь ты меня отпустишь? Ты  не  пожалеешь  об  этом,
Оскар!
   - Не очень охотно. Но я еще обдумываю этот вопрос. Дело в том, что я не
умею убивать так хладнокровно, как  убивали  вы.  Вот  вы  по  этой  части
мастера! А ты, Генрих, здорово изменил свою внешность.
   - Специально я ее не менял. Со временем само собой  получилось:  выпали
волосы, я разжирел. - Шликкен уже больше не боялся, что Шалго  убьет  его:
он так просто разговаривал с ним, как девятнадцать лет  назад.  И  Шликкен
воспрянул духом. - Оскар, разреши мне закурить, - попросил он.
   - Пока еще нет, Генрих, имей терпение. Ты здорово изменился. Клянусь, я
узнал тебя только по твоему перстню.
   Шликкен невольно взглянул на свой перстень с печаткой.
   - Как ты разыскал меня?
   - Я заключил сделку с Игнацем Шавошем. И они элементарно продали  тебя.
В обмен они получили от меня кое-что другое...
   - Это неправда! - усомнился Шликкен.
   - Все, что я говорю,  правда.  А  впрочем,  ты  и  сам  можешь  в  этом
убедиться: Шавош тоже в Будапеште.
   - Мог бы я поговорить с ним?
   - Думаю, что этому ничего не помешает.
   - Фантастично! - воскликнул Шликкен. - Если они так поступили со  мной,
клянусь, дальше и жить нет смысла.
   - Я точно такого же  мнения.  Это  уже  самая  заурядная  рыботорговля,
Генрих. Где золотой век  классической  разведки?!  Мир  омерзителен.  Пора
уходить на пенсию.
   Отворилась дверь. Шликкен обернулся.
   Вошли полковник Кара, майор Домбаи, Кальман, капитан Чете. Чете  тотчас
же встал за спиной Шликкена.
   Шалго обратился к Каре:
   - Докладываю, что по вашему  приказу  я  нашел  Генриха  фон  Шликкена,
бывшего майора гестапо.
   - Спасибо. Вы проделали отличную работу.
   - Майор фон Шликкен  признал,  что  убил  профессора  Калди  с  заранее
обдуманным намерением.
   - Наденьте на него наручники! - Кара кивнул на Шликкена.
   Шликкен не сопротивлялся.
   - Вот видишь, Генрих, каким я стал добросердечным? Я  не  стал  убивать
тебя, - сказал Шалго. Затем, повернувшись к Каре, добавил:  -  Я  пообещал
ему, что он сможет поговорить со своим шефом Игнацем Шавошем.
   - Поговорить им не удастся, но поприветствовать друг друга они смогут.
   Кара сделал знак капитану Чете. Капитан вышел и  через  минуту  ввел  в
комнату Игнаца Шавоша - уже в  наручниках.  Доктор  гордо  держал  голову,
пытаясь и сейчас сохранять достоинство.
   Шалго тихо рассмеялся, презрительно окинув доктора взглядом с головы до
пят. Кальман оторопел. А Шавош и Шликкен стояли и глядели  безмолвно  друг
на друга.
   - Уведите их! - распорядился Кара. Когда дверь за  ними  закрылась,  он
повернулся к Кальману:
   - Теперь ты все понимаешь, ученый с чуркой  вместо  головы?  -  Кальман
потупился. Ему было невыносимо стыдно. - Так вот запомни: без доверия жить
нельзя!
   - Ладно, не срами его, - сказал Шалго и подошел к Кальману. Взяв его за
руку, он сказал: - Кальман, приезжайте с Юдит ко мне на остров  Маргит.  Я
кое-что привез вам. - Кальман  поднял  взгляд  на  толстяка.  Глаза  Шалго
смеялись: - Ты ведь забыл в Вене альбом Браке. Я привез его.

Last-modified: Thu, 05 Sep 2002 07:02:02 GMT

Оцените этот текст: