Оцените этот текст:


--------------------
Эрик Амблер
Маска Димитриоса
---------------------------------------------------------------------
Эрик Амблер. Маска Димитриоса. - Журнал "Юность", 1991, NN 7-9
(C) Перевод с английского Юрия Дубровина
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 февраля 2003 года
---------------------------------------------------------------------
--------------------


                                   Роман

                            (журнальный вариант)


     ---------------------------------------------------------------------
     Эрик Амблер. Маска Димитриоса. - Журнал "Юность", 1991, NN 7-9
     (C) Перевод с английского Юрия Дубровина
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 9 февраля 2003 года
     ---------------------------------------------------------------------


     Эрик Амблер родился в Лондоне в 1909 г.
     Окончив Лондонский университет, работал инженером.
     Во  второй половине 30-х  годов  написал несколько книг,  которые сразу
заставили о себе говорить.  Работал сценаристом в Голливуде,  причем один из
его сценариев получил престижную премию "Оскар". В 50-х годах снова вернулся
в литературу. Дважды получал высшую награду Ассоциации детективных писателей
"Золотой кинжал".
     Роман "Маска Димитриоса" вышел в  свет  в  1939  г.  Творчество Амблера
высоко ценили Реймонд Чандлер и  Грэм Грин.  Выдающийся кинорежиссер Альфред
Хичкок  написал предисловие к  однотомнику Амблера,  в  котором назвал роман
"Маска Димитриоса" "потрясающим".



                         Неправедный закон забвения властвует над людьми. Не
                    соблаговолив  сделать  хотя  бы запись в книгу вечности,
                    судьба  стирает след как достойных, так и недостойных, и
                    даже о Мафусаиле известно только то, что он жил долго.

                                              Сэр Томас Браун "Гидриотафия"*
     ______________
     *  Сэр  Томас  Браун (1605-1682) -  английский врач  и  писатель (Прим.
перев.).


                           Наваждение начинается

     Французский писатель Шамфор*,  который,  к  сожалению,  известен не так
широко, как он того заслуживает, сказал, что провидение обычно выступает под
кличкой "случай".
     ______________
     *  Себастьян-Рок  Никола  де  Шамфор  (1741  -   1794)  -   французский
писатель-моралист,  известный благодаря своей  книге  "Максимы  и  афоризмы"
(Прим. перев.).

     Этот афоризм,  противоречивый, как и многие другие, предназначен скрыть
тот неприятный факт,  что случай играет важную, пожалуй, даже главенствующую
роль во всех людских делах.  Но не будем придираться к писателю. Безусловно,
стечение обстоятельств часто выглядит как непонятная, запутанная цепь причин
и следствий, которую мы принимаем за вмешательство провидения.
     Пусть же наш рассказ послужит тому примером.


     Чарльз   Латимер,    окончив   университет,   десять   лет   преподавал
политэкономию.  К  тридцати пяти  годам он  стал  автором трех научных книг.
Первая была посвящена влиянию Прудона на общественную мысль Италии XIX века,
вторая  называлась "Готская программа 1875  года",  в  третьей разоблачалась
экономическая подоплека книги Розенберга "Миф XX века".  Закончив работу над
корректурой последней книги, он начал писать свой первый детективный роман в
надежде побыстрей рассеять то мрачное впечатление,  которое осталось у  него
после  знакомства с  философией национал-социализма и  ее  пророком доктором
Розенбергом.
     Тираж "Скверного дела" разошелся мгновенно.  Вслед за  первой книгой он
написал еще три. Сразу после публикации последнего романа он тяжело заболел,
а   когда  поправился,   не  долго  думая  написал  заявление  об  уходе  из
университета и отправился в Грецию, чтобы погреться на солнце.
     Он прожил в  Афинах почти год.  Здоровье его заметно улучшилось,  и  по
совету одного из  своих греческих знакомых он взял билет на пароход,  идущий
из Пирея в Стамбул.  Среди рекомендательных писем у Латимера было и письмо к
некой мадам Шавез, владевшей виллой на берегу Босфора. Приехав в Стамбул, он
написал ей и получил в ответ приглашение погостить на вилле дня три-четыре.
     Клонился к  вечеру четвертый,  последний день его  пребывания на  вилле
мадам  Шавез  Латимер  сидел  на  увитой  виноградом террасе  и  смотрел  на
поднимавшуюся к  вилле  дорогу.  Вдруг  на  дороге появился быстро мчавшийся
автомобиль, оставлявший за собой облако пыли. Когда он въехал во двор виллы,
открылась задняя дверца, и из машины выпрыгнул пассажир.
     Он  был  строен и  моложав.  Слабый загар  как-то  особенно подчеркивал
седину его волос,  которые были подстрижены по-русски,  в кружок.  Узкое,  с
впалыми щеками лицо,  походивший на  клюв  нос  и  тонкие губы придавали ему
хищный вид.  Ему,  наверное,  было уже за пятьдесят, и Латимер, отметив явно
сшитый на  заказ  мундир,  подумал не  может  быть,  чтобы он  обходился без
корсета.
     Полковник  Хаки,  так  звали  офицера,  сразу  же  понравился всем  без
исключения.  Приняв смущенный вид и,  по-видимому, пытаясь тем самым внушить
гостям,  что неожиданное появление полковника безнадежно ее  компрометирует,
мадам  Шавез представила полковника собравшимся минут через пятнадцать после
его прибытия. Полковник был сама галантность улыбаясь и щелкая каблуками, он
кланялся,  целовал руки дамам, нахально их разглядывая при этом. Зрелище это
настолько поразило Латимера,  что он  сначала не  поверил своим ушам,  когда
было названо его имя. Полковник долго тряс ему руку.
     - Чертовски рад встретить тебя здесь, старик, - сказал он.
     - Monsieur le Colonel parle bien anglais*, - пояснила мадам Шавез.
     ______________
     * - Месье полковник хорошо говорит по-английски (фр.).

     - Quelques mots*, - сказал полковник.
     ______________
     * - Знаю несколько слов (фр.).

     - Как поживаете?  -  спросил Латимер,  глядя прямо в светло-серые глаза
полковника.
     - Ну, пока... лучше всех.
     После  ужина,  когда  гости сели  играть в  карты,  полковник подошел к
Латимеру и, взяв его под руку, увел на террасу.
     - Вы должны меня простить,  месье Латимер, - сказал он по-французски, -
все эти дурачества с женщинами такая чепуха! Поверьте, я приехал сюда только
ради того,  чтобы поговорить с  вами.  Закуривайте,  -  сказал он,  доставая
портсигар.
     - Благодарю.
     - Пройдемте в тот конец.  Когда мадам сказала, что вы у нее в гостях, я
не смог побороть искушения побеседовать с писателем, книги которого я высоко
ценю.  Я  получаю из  Парижа  все  выходящие там  полицейские романы.  Между
прочим,  ничего  другого я  не  читаю.  Быть  может,  вы  окажете мне  честь
пообедать со мной на этой неделе.  Мне кажется, - заключил он таинственно, -
я мог бы быть вам полезен.
     Не очень-то понимая,  о какой пользе идет речь, Латимер согласился. Они
договорились встретиться в отеле "Пера-Палас" спустя три дня.
     Полковник опоздал на двадцать минут и,  появившись, тотчас рассыпался в
извинениях.
     - Давайте сразу выпьем виски с содовой,  -  сказал он, сев за столик, и
приказал подать бутылку "Джонни".
     Во время обеда он говорил только о прочитанных детективах:  о том,  что
ему в  них нравилось,  об их героях,  наконец,  о  том,  что он предпочитает
убийство из  пистолета.  Виски  было  допито,  на  десерт подали земляничное
мороженое. Вдруг он, наклонившись к Латимеру, сказал:
     - Мне кажется, месье Латимер, я мог бы помочь вам.
     Еще до встречи у  Латимера мелькнуло в  голове дикое предположение:  не
предложит ли ему полковник сотрудничать с турецкой службой безопасности.
     - Ну что же, буду вам очень благодарен.
     - Вы не поверите,  - продолжал полковник, - но у меня была мечта самому
написать хороший полицейский роман.  Я долго обдумывал его,  но время... где
взять время, вот в чем вся загвоздка.
     Он многозначительно замолчал.  Латимер подумал,  сколько все-таки людей
заблуждается насчет того,  что, будь у них время, они непременно сочинили бы
детектив.
     - Сюжет у меня давно разработан,  -  сказал полковник,  -  и я буду рад
отдать его вам - это мой подарок. Вы воспользуетесь им гораздо лучше, чем я.
     Латимер пробормотал в ответ что-то весьма невразумительное.
     - Дело  происходит в  Англии,  -  начал полковник,  пристально глядя на
Латимера,  -  в загородном доме одного богача, лорда Робинсона. На уик-энд в
доме  собрались гости.  Вдруг  кто-то  обнаружил,  что  лорд  Робинсон  убит
выстрелом из пистолета в висок.  Рана, заметьте, контактная. Письменный стол
залит  кровью.  Убийство  произошло  в  тот  момент,  когда  ему  оставалось
поставить подпись под  своим  новым  завещанием,  согласно которому все  его
имущество  должно  было   после  его   смерти  перейти  в   руки  одного  из
родственников.  По прежнему завещанию имущество лорда делилось поровну между
шестью родственниками.  Следовательно,  -  он  поднял руку,  в  которой была
десертная ложка, и ткнул ею в Латимера, - убийство совершено кем-то из пяти.
Логично, не правда ли?
     Латимер открыл рот, хотел что-то сказать, но не нашелся и только кивнул
головой. На лице полковника сияла торжественная улыбка.
     - Вот тут-то и зарыта собака...  Дело в том, что никто из подозреваемых
к убийству не причастен.  Лорда убил дворецкий,  потому что тот совратил его
жену! Ну как мой сюжет?
     - Весьма изобретательный.
     Откинувшись  на   спинку   кресла,   полковник  самодовольно  улыбался,
разглаживая складку на рукаве кителя.
     - Я  рад,  что вы оценили этот поворот сюжета.  Он у меня проработан во
всех деталях.  Конечно,  есть и  полицейский комиссар из Скотланд-Ярда.  Он,
между прочим,  соблазнил одну из  подозреваемых,  очень красивую женщину,  и
ради ее спасения занимается расследованием убийства.  Да,  кстати, я изложил
все на бумаге.
     - Вы так меня заинтересовали, - сказал Латимер вполне искренне, - что я
хочу почитать ваши заметки.
     - Я ждал, что вы это скажете. Как у вас со временем?
     - В общем-то мне спешить некуда.
     - Тогда давайте заглянем ко мне в офис, и я покажу вам рукопись.
     Секунду-другую   Латимер  раздумывал,   принимать  или   не   принимать
приглашение.  Все-таки  увидеть своими глазами кабинет полковника было очень
заманчиво. Он сказал:
     - Я готов следовать за вами.
     Офис полковника помещался на верхнем этаже здания, напоминавшего с виду
дешевую гостиницу.  Пройдя длинный коридор, они оказались в большой комнате.
Полковник, показав жестом на кресло и на пачку сигарет, стал рыться в ящиках
письменного стола.  Достав  оттуда несколько отпечатанных на  машинке листов
бумаги, он протянул их Латимеру.
     - Я  назвал эту вещь "Залитое кровью завещание",  но,  наверное,  можно
придумать что-нибудь и получше.  К сожалению, все хорошие названия уже давно
использованы.
     Латимер стал читать рукопись.  Полковник,  сидя на  краешке письменного
стола,  качал ногой. Дважды прочитав рукопись, Латимер, хоть это было ужасно
бессовестно, с трудом удержался, чтобы не расхохотаться.
     - Сейчас трудно сказать что-нибудь определенное... - начал он, медленно
растягивая слова.
     - Да-да,  конечно.  - Полковник слез со стола и сел в кресло. - Но вам,
наверное, это может пригодиться?
     - Не знаю,  как и благодарить вас,  -  сказал Латимер,  не найдя ничего
лучшего.
     - Какие пустяки.  Пришлите мне экземпляр, когда книга выйдет из печати.
- Он взялся за телефон. - Сейчас я скажу, чтобы вам отпечатали копию.
     У Латимера чуть было не вырвался вздох облегчения.  Слава Богу,  это не
займет много времени. Поговорив с кем-то по телефону, полковник сказал:
     - Простите, но мне придется заняться делами.
     - Не беспокойтесь, я подожду.
     Достав толстую папку из  манильской бумаги,  полковник начал перебирать
содержащиеся в  ней документы.  Какой-то  из  них его явно заинтересовал.  В
дверь постучали,  и  в  комнату вошел секретарь,  держа под мышкой тоненькую
желтую папку,  которую он вручил полковнику.  Тот, сказав что-то по-турецки,
отдал ему рукопись,  и  секретарь,  щелкнув каблуками,  удалился.  В комнате
воцарилось молчание.
     Латимер  курил  и   от   нечего  делать  разглядывал  полковника.   Тот
перелистывал бумаги в желтой папке и так углубился в свои мысли, что Латимер
не  мог  не  заметить происшедшую в  нем  перемену:  теперь за  столом сидел
специалист,   мастер  своего  дела.   Он   чем-то  напоминал  старого  кота,
наблюдающего за  маленькой,  неопытной  мышкой.  В  этот  момент  полковник,
оторвавшись от бумаг, посмотрел на Латимера.
     - Я  думаю,  месье  Латимер,  вам  будет небезынтересно познакомиться с
настоящим убийцей.


                              Досье Димитриоса

     Латимер почувствовал,  что  его  лицо заливает краска.  Несколько минут
назад он с усмешкой профессионала разглядывал полковника,  но оказалось, что
он всего лишь неопытный любитель. Ему хотелось под землю провалиться.
     - Да я бы, - начал он медленно, - не прочь.
     - Видите ли,  месье Латимер,  - криво усмехнувшись, сказал полковник, -
убийца  в  полицейском романе  в  отличие  от  настоящего убийцы  никогда не
производит отталкивающего впечатления. И труп, и подозреваемые, и всеведущий
детектив -  в  романе все  должно выглядеть художественно.  Только вот беда,
настоящий убийца так не  выглядит.  Это говорю вам я,  тоже в  какой-то мере
полицейский.  - Он похлопал ладонью по лежащей перед ним желтой папке. - Это
досье настоящего убийцы.  Заведено двадцать лет назад.  Об одном совершенном
им  убийстве нам  известно доподлинно.  Что  касается других -  нет никакого
сомнения, что они были, - но о них мы ничего не знаем. Это трус и подлец, на
счету  которого  -  убийства,  шпионаж,  наркотики.  Мало  того,  он  дважды
участвовал в подготовке покушений на известных лиц. Оба раза сумел улизнуть,
да так, что мы даже не знали, как он выглядит, - в досье нет его фотографии.
Хотя нам-то он хорошо известен,  да и  не только нам:  знают его и София,  и
Белград, и Париж, и Афины. Он был великий путешественник.
     - Можно подумать, что с ним покончено.
     - Да,  он мертв.  Его тело вытащили вместе с сетями рыбаки вчера ночью.
Вероятно, он был убит ударом ножа и выброшен в Босфор с какого-нибудь судна.
     Он пододвинул к себе желтую папку и сказал:
     - Итак,  Димитриос Макропулос.  Кстати,  так и  не  удалось установить,
подлинная это  фамилия  или  псевдоним.  Родился  в  Греции,  в  1889  году.
Младенцем был  найден на  улице.  Родители неизвестны;  полагают,  что  мать
румынка.  Был усыновлен какой-то семьей.  По паспорту -  грек.  Еще в Греции
привлекался к уголовной ответственности, но детали, к сожалению, неизвестны.
- Полковник оторвался от папки и поглядел на Латимера.  -  Все это произошло
до того,  как мы обратили на него внимание.  Нам он стал известен по делу об
убийстве менялы Шолема,  еврея,  принявшего мусульманство.  Это  произошло в
Измире в  1922 году,  когда город был  занят нашими войсками.  Меняла прятал
деньги у  себя  дома под  половицами.  Кто-то  перерезал ему  горло бритвой,
взломал половицы и  забрал деньги.  Грабежи и  убийства во  время  войны  не
редкость,  но  кто-то  из  родственников Шолема  указал коменданту города на
негра по имени Дхрис Мохаммед,  который сорил деньгами в  кафе и  хвастался,
что теперь,  мол, долги отдавать не надо. Негра арестовали, и, поскольку его
объяснения были  сочтены неудовлетворительными,  военно-полевой суд  признал
его виновным и приговорил к смертной казни через повешение.  После приговора
он заявил,  что,  работая на плантации,  где собирают инжир,  познакомился с
неким Димитриосом,  который подговорил его убить менялу.  Ночью они пришли к
нему в  дом,  и  Димитриос зарезал Шолема.  Греки пытались бежать на  судах,
которые стояли в гавани.  Очевидно,  вместе с ними бежал и Димитриос. Никто,
конечно,  этому не поверил.  Между Грецией и  Турцией шла война,  и  рассказ
негра  был  воспринят  как  попытка  избавиться  от  петли.  Впрочем,  среди
работавших на плантации был грек по имени Димитриос.  Его,  кстати, очень не
любили другие рабочие,  но его так и  не нашли.  Да и что тут удивительного,
если  трупы таких димитриосов валялись неубранными на  улицах или  плавали в
гавани! Короче говоря, нефа казнили.
     Полковник замолчал.  Латимер  был  поражен тем,  что  тот  ни  разу  не
заглянул в бумаги.
     - Просто удивительно - вы знаете все факты наизусть, - сказал Латимер.
     - Я  был  председателем  военно-полевого  суда.  -  И  полковник  опять
невесело усмехнулся.  -  Именно благодаря этому мне удалось разобрать почерк
Димитриоса  и  в  других  делах.   Год  спустя  я  был  переведен  в  органы
безопасности.   В  1924  году  мы  раскрыли  заговор  против  гази.   Группа
религиозных фанатиков покушалась на его жизнь, потому что он незадолго перед
этим уничтожил халифат. Разумеется, за этим стояли также "дружественные" нам
правительства соседних стран.  Не буду утомлять вас деталями,  скажу только,
что среди агентов, которым удалось бежать, был и Димитриос.
     - А что произошло с этим Димитриосом дальше? Каков конец этой истории?
     Щелкнув пальцами, полковник сказал:
     - Ага!  Я ждал,  когда вы зададите этот вопрос.  И вот мой ответ: у нее
нет конца!
     - Расскажите же, что было дальше?
     - Хорошо.  Выяснилось,  что грек из Измира Димитриос (кстати,  это все,
что о  нем стало известно софийской полиции) проходил по делу о покушении на
премьер-министра  Болгарии  Стамболийского.   Между  прочим,   вскоре  после
покушения, в том же 1923 году, разразился путч македонских офицеров. Полиции
рассказала  о  Димитриосе женщина,  с  которой  он  был  связан.  После  его
исчезновения  она  получила  от  него  открытку,   отправленную  из  Эдирне.
Словесный  портрет,  полученный софийской  полицией,  совпадал  с  описанием
Димитриоса, данным Дхрисом Мохаммедом.
     Спустя два  года  мы  получили запрос югославской полиции о  гражданине
Турции  по  имени  Димитриос Талат,  разыскиваемом полицией  по  обвинению в
грабеже.  Однако один из наших агентов в Белграде сообщил, что на самом деле
речь идет о  документах,  похищенных из военно-морского министерства,  и что
Талат  обвиняется в  шпионаже  в  пользу  Франции.  На  основании словесного
портрета,  полученного от белградской полиции,  можно было предположить, что
это уже известный нам Димитриос из  Измира.  Примерно в  то  же  самое время
нашему консулу в  Швейцарии попал в  руки  паспорт,  срок  действия которого
требовалось продлить.  Паспорт был выдан в Анкаре на имя некоего Талата. Это
одна из самых распространенных турецких фамилий.  Однако в списке паспортов,
выданных в то время, паспорта с таким номером не оказалось. Естественно, это
была подделка. - Полковник развел руками. - Вам все ясно, месье Латимер? Вот
такой сюжет.  Совершенно бессвязный и малохудожественный.  Детектива из него
не получится, потому что нет ни мотивов, ни подозреваемых - одна грязь.
     - И тем не менее он представляет интерес,  -  возразил Латимер.  -  Что
все-таки произошло с этим Талатом дальше?
     - Хотите,  значит,  узнать,  чем все это кончилось,  месье Латимер? Про
Талата  мы  больше  ничего  не  слышали.   Видимо,  паспорт  ему  больше  не
потребовался.  Но это уже не имеет значения. Теперь Димитриос в наших руках.
Жаль, конечно, что только труп, но и это не так уж плохо.
     - Вы говорили что-то о наркотиках.
     - Ах,  да.  -  Беседа,  видимо, начала утомлять полковника. - Димитриос
заработал на наркотиках кучу денег.  В 1929 году Консультативный кабинет при
Лиге   Наций  по   борьбе  с   контрабандой  наркотиков  получил  меморандум
французского правительства, в котором говорилось о захвате полицией большого
количества героина  на  границе  со  Швейцарией.  Полиция устроила засаду  и
арестовала шестерых  человек.  Все  они  принадлежали к  одной  организации,
занимавшейся поставкой наркотиков,  а  во  главе ее  стоял человек по  имени
Димитриос.  Судя  по  количеству захваченного героина,  этот человек ворочал
миллионами.  В конце 1931 года полиция получила анонимное письмо,  в котором
приводился полный  список членов организации и  данные о  каждом из  них,  а
также сообщались улики,  благодаря которым их можно было арестовать. Полиция
считала,  что  это  письмо написано самим  Димитриосом,  который решил таким
образом со всем этим развязаться. Как бы там ни было, но в декабре 1931 года
вся  банда была уже за  решеткой.  Большинство дало показания:  руководитель
этой организации,  оказывается,  спокойно проживал под фамилией Макропулос в
17-м округе Парижа.  Разумеется,  ни квартиру,  ни самого Димитриоса полиции
так и не удалось найти.
     В комнату вошел секретарь и остановился возле стола.
     - Ага, - сказал полковник, - уже отпечатали. Берите, месье Латимер, она
ваша.
     Латимер, поблагодарив, взял рукопись и, не удержавшись, спросил:
     - Больше о Димитриосе вы уже ничего не слышали?
     - Спустя примерно год в  Югославии на  одного политического лидера было
совершено покушение.  Покушавшийся утверждал, что пистолет он получил в Риме
от  человека по  имени Димитриос.  Как  видите,  этот грязный тип вернулся к
своему старому ремеслу.
     - Вы говорили,  что в досье нет фотографии.  Как вы установили, что это
его труп?
     - За  подкладкой пиджака было  зашито удостоверение личности,  выданное
год  назад  лионской полицией на  имя  Димитриоса Макропулоса,  человека без
определенных занятий.  Трудно сказать,  что это значит,  но, разумеется, там
есть  его  фотография.  Французский  консул  утверждает,  что  удостоверение
подлинное.
     Полковник отложил в сторону желтую папку и встал.
     - Завтра  должно  состояться дознание,  поэтому  мне  надо  обязательно
побывать в морге. Я могу подвезти вас до отеля.
     Всю   дорогу   полковник   расписывал   достоинства  "Залитого   кровью
завещания". Латимер заверил его, что непременно напишет, как будет двигаться
работа над книгой.  Они обменялись рукопожатием,  и Латимер,  открыв дверцу,
собирался уже выйти из машины, как вдруг что-то остановило его. Волнуясь, он
сказал:
     - Извините, полковник. Вероятно, моя просьба покажется вам странной, но
мне хочется увидеть своими глазами труп этого человека, Димитриоса. Не могли
бы вы взять меня с собой? Дело в том, что я никогда в жизни не видел убитого
и не был в морге.  Вот пишу детективы,  а ничего такого не видел -  я думаю,
надо обязательно посмотреть.
     - Дорогой мой,  -  лицо полковника прояснилось, - разумеется, надо. Кто
же пишет о том,  чего он никогда не видел.  - Он что-то сказал шоферу, и они
поехали дальше.  -  Быть может, мы вставим сцену в морге в вашу новую книгу.
Надо будет все хорошенько обдумать.
     Морг  представлял собой небольшое здание из  рифленого железа во  дворе
полицейского участка  недалеко от  мечети  Нури  Османа.  Их  уже  дожидался
полицейский и,  когда они вышли из машины,  повел через двор к моргу. Солнце
так нагрело бетонные плиты двора,  что Латимеру вдруг расхотелось глядеть на
убитого, лежащего внутри раскаленной железной коробки.
     Полицейский отпер дверь,  и  они  вошли внутрь.  У  Латимера было такое
ощущение,  будто его сунули в печь.  Ужасно воняло карболкой.  Полковник шел
впереди. Латимер, сняв шляпу, - за ним следом.
     Под  низким  потолком висела  мощная электрическая лампочка,  бросавшая
вниз ослепительно яркий конус света. Справа и слева от прохода стояли четыре
высоких стола. Три из них были накрыты брезентом, под которым что-то лежало.
Латимер почувствовал, как по его спине и ногам побежали ручейки пота.
     - Ну и жара, - сказал он.
     - Им теперь все равно,  -  сказал полковник,  кивнув в  сторону столов,
покрытых брезентом.
     Полицейский подошел  к  первому  из  этих  столов  и  сдернул  брезент.
Полковник сделал два  шага и  склонился над  столом.  У  Латимера ноги будто
приросли к полу, но он заставил себя сделать три шага.
     На  столе лежал невысокий плечистый человек,  которому на  вид было лет
пятьдесят.  Латимер с трудом различал черты его лица -  они сливались в одну
желто-серую массу с торчащими над ней черными с проседью волосами. Возле ног
лежала кучка белья:  рубашка,  носки, подштанники, цветастый галстук, костюм
из   голубой  саржи,   поблекший  от  морской  воды.   Рядом  стояли  сильно
покоробившиеся узконосые туфли. Никто не догадался закрыть мертвецу глаза, и
было  неприятно  видеть  бессмысленно  вытаращенные  белки.  Нижняя  челюсть
отвалилась,  щеки обвисли, толстые губы оттопырились, и Латимер подумал, что
он представлял себе Димитриоса совсем иначе.  Тот,  чей труп лежал на столе,
вряд ли был умным человеком,  скорее всего рабом своих страстей и  привычек.
Но ведь лицо умершего сильно меняется...
     - По словам доктора,  убит ударом ножа в солнечное сплетение,  - сказал
полковник, - вероятно, был уже мертв, когда его сбросили в воду.
     - Интересно, откуда одежда, которая была на нем?
     - Костюм и  туфли куплены в  Греции,  все остальное из Лиона,  из самых
дешевых магазинов.
     Латимер никак не мог отвести взгляд от того, что лежало на столе. Итак,
перед  ним  труп  Димитриоса,   того  самого  Димитриоса,  который  когда-то
перерезал глотку меняле Шолему.  Затем  участвовал в  покушениях,  занимался
шпионажем, контрабандой наркотиков и, наконец, был убит так же хладнокровно,
как сам убивал других.  Одиссея закончилась: Димитриос вернулся в страну, из
которой бежал почти двадцать лет назад.
     А Европа за эти годы,  пережив лихорадку надежд, снова стояла на пороге
войны.  Сколько за эти годы сменилось правительств, сколько было произнесено
речей,  сделано предложений!  Для многих это были годы изнурительного труда,
голода,  расстрелов и  пыток,  годы непрестанной борьбы.  Отчаяние сменялось
надеждой,  люди  вдыхали  аромат  иллюзий,  а  тем  временем токарные станки
вытачивали новое оружие.  И в это же двадцатилетие припеваючи жил Димитриос,
страшный человек,  труп которого лежал сейчас в  морге.  В беспощадном свете
лампы  труп  этот  почему-то  вызывал  у  Латимера жалость  -  любая  смерть
подчеркивает наше одиночество.
     Между прочим,  у  Димитриоса было  много денег,  очень много.  Куда они
подевались?  Как пришли,  так и ушли?  Но вряд ли Димитриос был из тех,  кто
легко расстается с  награбленным.  Да и  что в  конце концов известно о нем?
Жалкие обрывки информации,  причем о  промежутках в  три-четыре года в досье
вообще  ничего  не  говорится.   Да,  досье  перечисляет  его  установленные
преступления,  но  ведь преступлений должно быть больше и  наверняка гораздо
более тяжких.  Латимеру очень хотелось представить, как Димитриос сидит, как
ходит или ест. В Лионе он был год назад, а что было потом? И как он оказался
на Босфоре, где его настигла Немезида?
     Конечно,  полковник Хаки  сказал бы,  что  все  эти  вопросы к  делу не
относятся,  поскольку, с точки зрения профессионала, дело было закончено. Но
ведь остались же,  наверное,  в живых люди,  знавшие Димитриоса:  его друзья
(есть ли у таких,  как он,  друзья?),  его враги; те, кто с ним встречался в
Смирне,  в Софии,  в Белграде, в Эдирне, в Париже, в Лионе. Да, вероятно, по
всей  Европе были  рассеяны люди,  знавшие его.  Если  с  ними встретиться и
расспросить, то составится своеобразная биография Димитриоса.
     Сердце у Латимера так и подпрыгнуло. Ну что за дурацкая идея! Придет же
такое в голову! А впрочем, если начинать, то, конечно, сначала надо съездить
в  Смирну  и  уже  оттуда  пройти  путь  этого  человека,  пользуясь  досье.
Получилось бы  самое настоящее расследование.  Едва  ли  удастся найти новые
факты,  но ведь сам процесс поиска мог быть захватывающе интересным. Гораздо
интереснее той  нуды,  которой  занимаешься,  когда  сочиняешь детективы.  С
другой стороны,  только совершенно спятивший человек способен на  такой шаг.
Но  ведь идея сама по  себе очень заманчива,  и  если говорить честно,  то в
Стамбуле он изнывает от скуки...
     В этот момент Латимер поймал взгляд полковника,  который, поморщившись,
сказал:
     - Жара, да еще этот запах - просто невыносимо. Ну как, вы удовлетворили
свое любопытство?
     Латимер  кивнул.  Он  обратил внимание,  что  полковник как-то  странно
смотрел на  труп,  точно это  была подделка,  сделанная им  собственноручно,
которую придется теперь здесь оставить.  Вдруг он  протянул руку и,  схватив
труп за волосы, посмотрел ему прямо в лицо.
     - Большой был мерзавец, - сказал он. - Странная все-таки штука - жизнь.
Знаю  его  почти двадцать лет,  но  только сейчас встретились лицом к  лицу.
Жаль, что от мертвых ничего не добьешься.
     Он разжал пальцы,  и голова с глухим стуком ударилась о стол. Полковник
достал из  кармана носовой шелковый платок и  тщательно вытер  пальцы правой
руки.
     - Чем скорее его закопают, тем лучше, - сказал он и пошел к выходу.


                                 Год 1922-й

     На  рассвете 26  августа 1922 года турецкая национально-освободительная
армия  под  командованием Мустафы  Кемаль-паши  атаковала позиции  греческих
войск вблизи Думлу-Пунар, в двухстах милях восточнее Смирны. Вечером того же
дня разгромленная греческая армия начала отступление на запад,  к Смирне.  В
последующие  дни  отступление  превратилось в  беспорядочное бегство.  Греки
вымещали горечь поражения на турецких мирных жителях:  от Алашехра до Смирны
дымились развалины,  под которыми были погребены старики,  женщины и дети. В
ряды  турецкой  армии  вливались анатолийские крестьяне,  горевшие  желанием
отомстить грекам за причиненные ими страдания. Трупы турецких мирных жителей
стали чередоваться с трупами зверски замученных греческих солдат. Но главным
частям греческой армии все-таки удалось бежать на кораблях, стоявших в порту
Смирны. 9 сентября 1922 года турецкие войска захватили Смирну.
     За эти две недели в  городе,  в основном населенном греками и армянами,
скопилось огромное число беженцев,  которые стекались в Смирну, полагая, что
греческие войска будут защищать город. Но Смирна оказалась для них ловушкой.
     В руки турок попал список членов Армянской лиги обороны Малой Азии, и в
ночь на 10 сентября кварталы города, в которых проживали армяне, были заняты
вооруженными отрядами.  Они  должны  были  найти  и  уничтожить членов  этой
организации.  Разумеется, было оказано сопротивление, что послужило сигналом
к  всеобщей  резне.   В  город  ввели  войска,  которые  начали  методически
истреблять население нетурецких кварталов, не щадя ни стариков, ни детей, ни
женщин.  Людей  вытаскивали из  домов,  из  подвалов  и  чердаков,  где  они
прятались, и убивали прямо на улице. Церкви, в которых многие пытались найти
убежище, обливали бензином и поджигали. Тех, кто пытался бежать из огненного
кольца,  закалывали  штыками.  Огонь  вскоре  перекинулся  дальше,  и  город
запылал.
     Потом ветер вдруг переменился, и та часть города, в которой жили турки,
оказалась  вне  опасности.  Все  остальное,  за  исключением железнодорожной
станции и  нескольких домов возле нее,  было  охвачено пожаром.  Несмотря на
это,  убийства продолжались. Войска, оцепившие город, расстреливали каждого,
кто пытался вырваться из этого ада. Говорят, некоторые особенно узкие улочки
были так  забиты трупами,  что  к  ним долгое время нельзя было подступиться
из-за  страшного зловония.  Многие  пытались спастись вплавь,  добравшись до
стоящих на рейде кораблей. Стена огня гнала этих несчастных в воду. Говорят,
крик стоял такой, что его слышно было на расстоянии двух-трех миль. Утром 15
сентября резня и  пожар прекратились.  Всего за эти дни погибло сто двадцать
тысяч человек.  Так  гяур  Измир (неверная Смирна) расплатилась,  по  мнению
турок, за свои грехи.
     Еще в поезде Латимер пришел к неопровержимому выводу,  что поступил как
последний дурак. Во-первых, ему следовало обратиться с просьбой к полковнику
Хаки,  потому  что  без  его  помощи доступ к  материалам военного суда  над
Дхрисом  Мохаммедом  весьма  и  весьма  проблематичен.  Во-вторых,  он  знал
по-турецки всего  несколько простых фраз,  и  даже  если  бы  эти  материалы
каким-то  образом попали в  его руки,  он  не  смог бы  их прочесть.  Короче
говоря,  отправившись на охоту за призраком (что было нелепой затеей само по
себе),  он,  так сказать,  прибыл на  место охоты с  голыми руками,  что уже
свидетельствовало об идиотизме охотника.
     Если бы не превосходный отель,  в котором он поселился, не чудесный вид
на  залив  и  выгоревшие  под  солнцем  холмы  (их  цвет,  напоминавший цвет
солдатской  гимнастерки,  прекрасно  гармонировал  с  цветом  моря),  да  не
предложенная самим  хозяином отеля,  французом,  бутылка  сухого  "Мартини",
Латимер,  недолго думая, вернулся бы обратно в Стамбул. Так уж и быть, решил
он,  черт с ним,  с этим Димитриосом,  побуду в Смирне денек-другой,  и стал
распаковывать чемоданы.  А  на  другой день,  недовольно пожав  плечами,  он
отправился к хозяину отеля и попросил его найти хорошего переводчика.
     Федор Мышкин,  маленький, заносчивый человек с толстой, сильно отвисшей
нижней губой,  начинавшей дрожать,  когда он волновался,  имел на набережной
небольшой офис,  обслуживающий капитанов торговых судов и их помощников.  Он
переводил для них деловые документы,  а  если требовалось,  то был и  личным
переводчиком.  Этим он зарабатывал на жизнь после того,  как бежал из Одессы
от большевиков в  1919 году.  Как ядовито заметил хозяин отеля,  этот бывший
меньшевик повсюду  говорил  о  своей  любви  к  Советам,  однако  не  спешил
возвращаться на родину. Ничтожная личность, быть может, подумаете вы. Тем не
менее переводчик он был, безусловно, отличный.
     Он  разговаривал с  Латимером тонким писклявым голосом на очень хорошем
английском, правда, часто совершенно не к месту употреблял жаргон.
     - Если вам что-нибудь нужно,  -  сказал он,  почесываясь при этом, - вы
только намекните, и это обойдется вам дешевле дерьма.
     - Я  хочу просмотреть архивные записи об  одном греке,  бежавшем отсюда
шестнадцать лет назад, в сентябре 1922 года, - сказал Латимер.
     От удивления брови у Мышкина полезли вверх.
     - В 1922 году?  -  Он рассмеялся и провел пальцем по шее. - Да их тогда
столько здесь исчезло,  что и не сосчитать. Страшное дело, сколько тут турки
выпустили греческой крови!
     - Этот человек спасся на одном из судов. Звали его Димитриос.
     - Димитриос? - вдруг вытаращил глаза Мышкин.
     - Да.
     - В 1922 году?
     - Да-да.   -   Сердце  у  Латимера  вдруг  замерло.  -  Почему  вы  так
спрашиваете? Вы что-нибудь знаете о нем?
     Мышкин,  кажется,  хотел что-то сказать,  но,  передумав,  отрицательно
качнул головой.
     - Нет. Я просто подумал, что это очень распространенное имя. Разрешение
на просмотр архивов у вас имеется?
     - Нет,  но я надеялся, что благодаря вашим советам и помощи я смогу его
получить.  Мне известно,  что вы занимаетесь переводами.  Я готов хорошо вас
отблагодарить.
     - Я с удовольствием помогу вам и сегодня же поговорю с одним приятелем.
Напрямую говорить с  полицией стоило бы кучу денег,  полиция -  это страшное
дело. Кстати, я очень люблю помогать своим клиентам.
     - Вы очень добрый человек.
     - Ну,   какие  пустяки.   -   В   лице  его  вдруг  появилось  какое-то
отсутствующее выражение.  -  Просто мне нравятся англичане.  Они умеют вести
дела.  Они  не  базарят,  как  эти чертовы греки,  и  всегда платят столько,
сколько с них просят.  Если нужен задаток, о'кей, дают задаток. Честная игра
- вот их принцип,  а это всегда приводит к взаимному удовольствию. Для таких
людей стараешься все сделать в самом лучшем виде...
     - Сколько? - перебил его Латимер.
     - 500 пиастров.
     Мышкин старался изобразить детскую неопытность в  такого рода делах.  В
лице его появилось грустное выражение художника, который просит явно меньше,
чем на самом деле стоит его работа.
     Латимер  подумал  о  том,  что  пятьсот  пиастров,  если  перевести  на
английские деньги, не составят и фунта стерлингов, но, заметив, как блеснули
глаза его собеседника, когда он назвал эту сумму, непреклонным тоном сказал:
     - Двести пятьдесят.
     В конце концов сошлись на трехстах (из них пятьдесят - приятелю). Отдав
Мышкину задаток в сто пятьдесят пиастров, Латимер ушел. Выйдя на набережную,
он  похвалил себя  за  проделанную работу:  уже  завтра  вечером  ему  будет
известен результат переговоров.
     На другой день Латимер ужинал в ресторане,  потягивая аперитив, когда к
нему привели запыхавшегося Мышкина.  С  того градом лил пот,  отдуваясь,  он
повалился в кресло.
     - Ну и денек! Ну и жара! - выпалил он.
     - Принесли?
     Мышкин, кивнув, устало закрыл глаза. С какой-то болезненной гримасой на
лице он  сунул руку во  внутренний карман пиджака и  достал оттуда сложенные
пополам листы бумаги, соединенные скрепкой. Насмешливый Латимер подумал, что
он похож на дипкурьера, который умер сразу же после вручения депеши.
     - Что будете пить? - спросил он.
     Слова эти произвели на  Мышкина действие живой воды:  он встрепенулся и
сказал:
     - Полагаюсь на ваш вкус, но я бы предпочел абсент.
     Подозвав официанта,  Латимер сделал заказ и  стал просматривать бумаги.
Всего  здесь  было  двенадцать  написанных  рукой  Мышкина  листов.  Латимер
полистал их и  взглянул на Мышкина.  Тот,  допив абсент,  разглядывал рюмку.
Поймав на себе взгляд Латимера, он сказал:
     - Абсент уже тем хорош, что дает ощущение прохлады.
     - Может быть, выпьете еще?
     - Если вы не против, - сказал он и, показав пальцем на бумаги, спросил:
- Ну как? У вас есть сомнение в их подлинности?
     - Ни   малейшего.   Однако  есть  некоторые  сомнения  по   поводу  дат
происходивших событий.  Кроме того,  нет свидетельства врача о том,  в какое
время было совершено убийство. Что касается показаний свидетелей, то они мне
показались весьма шаткими, так как ни одно из них не доказано.
     - А что тут доказывать?  -  удивился Мышкин. - Совершенно очевидно, что
негр виновен, что следовало его повесить.
     - Пожалуй. Если вы не возражаете, я немного почитаю.
     Мышкин пожал плечами и подозвал официанта.  На лице его сияла блаженная
улыбка.
     Заявление, сделанное Дхрисом Мохаммедом в присутствии начальника охраны
и его помощников:
     "В Коране говорится,  что ложь никому не приносит пользы.  Вот почему я
хочу засвидетельствовать свою невиновность,  хочу рассказать всю правду, как
она есть, ибо я правоверный. Нет бога, кроме Аллаха.
     Не я убил Шолема,  повторяю - не я. Сейчас я не буду больше лгать и все
объясню. Его убил не я, его убил Димитриос.
     Когда я  расскажу вам  о  Димитриосе,  вы  мне  поверите.  Димитриос по
национальности грек. Но он говорит, что он правоверный, потому что записан в
паспорте как грек по национальности его приемных родителей,  а на самом деле
он правоверный. Димитриос работал вместе с нами - мы собирали инжир. Все его
ненавидели за злой язык и постоянную готовность взяться за нож. Я люблю всех
людей,  как братьев,  и  потому я иногда разговаривал с Димитриосом во время
работы, в том числе и о делах веры, и он меня слушал.
     И  вот,  когда к  городу подошла победоносная армия правоверных и греки
стали спасаться бегством,  ко мне домой пришел Димитриос и попросил спрятать
его.  Я спрятал его у себя в доме,  потому что верил, что он правоверный. Он
прятался у меня и тогда,  когда наша армия заняла город,  а когда выходил на
улицу,  то одевался, как турок. Однажды он рассказал мне, что у еврея Шолема
много денег и  золота и что он прячет их у себя дома.  Пришло время,  сказал
он,  рассчитаться с теми,  кто оскорблял Аллаха и Магомета, пророка его. Эта
еврейская свинья,  сказал он, прячет под полом деньги, которые она награбила
у правоверных. И он предложил мне пойти вместе с ним и, связав Шолема, взять
его деньги.
     Я сначала испугался, но он убедил меня, сказав, что в Коране говорится:
кто борется за дело Аллаха, непременно получит награду, независимо от того -
победит или потерпит поражение.  Вот я  и получил свою награду -  меня скоро
повесят, как собаку.
     Послушайте,  что  было  дальше.  Ночью,  после комендантского часа,  мы
пришли к дому,  где жил Шолем,  и поднялись на крыльцо.  Дверь была заперта.
Тогда Димитриос стал стучать в нее ногами и кричать, чтобы Шолем открыл нам,
потому что  мы  патруль,  который ищет беглеца.  Когда Шолем,  открыв дверь,
увидел нас, он воскликнул: "Аллах!", и попытался закрыть дверь. Но Димитриос
ворвался в дом и,  схватив Шолема за руки, приказал мне искать половицу, под
которой лежат деньги. Он же, вывернув старику руки, оттащил его на кровать и
придавил коленом.
     Я   быстро  нашел  выдвигающуюся  половицу  и  пошел  сказать  об  этом
Димитриосу.  Он  стоял  спиной  ко  мне,  упершись коленом в  спину  Шолема,
которому он  обмотал голову одеялом,  чтобы  заглушить его  крики о  помощи.
Димитриос говорил мне, что он свяжет его, и взял для этого веревку. Когда он
достал нож,  я подумал, что он хочет отрезать кусок веревки, но вместо этого
он полоснул Шолема ножом по шее.
     Фонтан крови брызнул из  раны,  и  Шолем упал  вверх лицом.  Димитриос,
отойдя от кровати, наблюдал за ним, потом обернулся ко мне. Я спросил, зачем
он это сделал,  и он сказал,  что так было надо,  потому что Шолем все равно
пошел бы  в  полицию и  нас  выдал.  Кровь с  бульканьем текла из  раны,  но
Димитриос сказал,  что  меняла уже  мертв.  Потом мы  разделили деньги между
собой.
     Димитриос сказал,  что нам лучше выйти из дома порознь. Я очень боялся,
что он убьет меня,  ведь у него был нож, а у меня не было. Я так и не понял,
зачем я  ему  вообще понадобился.  Он  сказал мне,  что  ему нужен помощник,
который будет искать деньги,  пока он станет вязать Шолема. Но он, наверное,
с самого начала задумал убить ростовщика и,  значит, мог бы взять все деньги
один. Однако деньги мы разделили поровну. Он ушел первым. На прощание он мне
улыбнулся.  Наверное,  он бежал, договорившись заранее с капитаном, на одном
из греческих судов, которые подбирали беженцев.
     Теперь-то я понимаю,  почему он улыбался,  когда уходил.  Он знал,  что
такие глупцы,  как я,  получив туго набитый кошелек,  становятся безмозглыми
дураками. Он знал - да покарает его Аллах! - что, предаваясь греху пьянства,
я  забудусь,  и  мой язык выдаст меня.  Верьте мне,  я не убивал Димитриоса.
(Следовал  поток  ругательств.)  Именем  Аллаха  и  Магомета,  пророка  его,
клянусь, что говорю правду. Аллах милосердный, прости меня".
     Далее  было  написано,  что  в  связи с  неграмотностью осужденного под
заявлением стоит отпечаток большого пальца его правой руки. Затем осужденный
ответил на вопросы.
     "Когда его  попросили рассказать о  том,  как выглядит Димитриос,  негр
сказал,  что он похож на грека,  но ему кажется,  что он не грек, потому что
Димитриос ненавидит своих соотечественников.  Ростом он поменьше его, Дхриса
Мохаммеда.  Волосы у него длинные и прямые.  Лицо спокойное, он почти всегда
молчит.  Глаза  у  него  карие,  с  опущенными веками,  поэтому он  выглядит
усталым. Его очень многие боятся, но он, Дхрис Мохаммед, не понимает, почему
это происходит,  ведь Димитриос совсем не  силач,  и  он мог бы с  ним легко
справиться один".  Здесь следовало примечание, что рост Дхриса Мохаммеда 185
сантиметров...
     Однажды друг Латимера,  палеонтолог,  по нескольким окаменелым остаткам
полностью восстановил скелет  животного.  Работа  продолжалась два  года,  и
Латимера  поразило  несгибаемое упорство друга.  Сейчас  его  энтузиазм стал
Латимеру более  понятен,  потому что  перед  ним  стояла в  каком-то  смысле
похожая задача:  используя то немногое,  что имелось в  показаниях,  создать
портрет Димитриоса. Несчастный негр, попав в его руки, уже не смог вырваться
из  этого  капкана.   Димитриос  воспользовался  его  ограниченностью,   его
религиозным  фанатизмом,   наконец,  его  жадностью.  "Мы  разделили  деньги
поровну.  Уходя, он улыбнулся. Он не пытался убить меня". Этот негр, который
мог с ним легко справиться,  не догадывался,  почему Димитриос улыбается,  а
когда наконец догадался,  было уже  поздно.  Да,  карие с  опущенными веками
глаза Димитриоса видели Дхриса Мохаммеда насквозь.
     Латимер  сложил  бумаги  и,  сунув  их  во  внутренний карман  пиджака,
посмотрел на Мышкина:
     - Я вам должен еще сто пятьдесят пиастров.
     - Правильно,  -  сказал Мышкин,  допил третью рюмку абсента и, поставив
рюмку на стол, взял у Латимера деньги. - Вы мне очень нравитесь, - сказал он
с самым серьезным видом, - в вас нет даже следа снобизма. Давайте с вами еще
выпьем, но теперь заказывать буду я. Идет?
     Латимеру очень хотелось есть. Посмотрев на часы, он сказал:
     - Мне будет очень приятно, но давайте сначала поужинаем.
     - Прекрасно!  - Мышкин почему-то поднялся из кресла - причем далось это
ему с трудом - и, сверкнув глазами, повторил: - Прекрасно!
     Мышкин уговорил Латимера пойти в другой ресторан, где подавались только
блюда  французской кухни.  В  ресторане было  полно  народа и  очень  сильно
накурено.  Публика состояла из трех морских и  по меньшей мере двух десятков
армейских офицеров,  каких-то  очень неприятных на  вид гражданских и  всего
двух дам. В углу оркестр из трех музыкантов играл фокстрот.
     Официант провел их к свободному столику. Они уселись в красные плюшевые
кресла,  от которых,  как показалось Латимеру,  нехорошо пахло.  Взяв в руки
меню, Мышкин после недолгого раздумья выбрал самые дорогие блюда.
     Вино было сладким,  как сироп,  и  почему-то  отдавало резиной.  Мышкин
начал  рассказывать Латимеру свою  историю.  1918  год,  Одесса.  1919  год,
Стамбул.  1921  год,  Смирна.  Большевики.  Армия Врангеля.  Киев.  Женщина,
которую  называли мясником.  Бойни  использовались как  тюрьмы,  потому  что
тюрьма стала  бойней.  Ужасная,  неслыханная жестокость.  Оккупация союзными
войсками.  Англичане  играют  в  футбол.  Американская помощь.  Клопы.  Тиф.
Пулемет Виккерса. Греки, о Боже правый, эти греки! Обыски - ищут, нет ли где
спрятанных золота и драгоценностей. Кемалисты.
     Клубился сигаретный дым. Мягкий свет падал на красный плюш, отражаясь в
пыльных зеркалах с тусклой позолотой.  Аметистовые сумерки давно уже сменила
черная  ночь.  Официант подал  вторую  бутылку вина.  Латимер начал  клевать
носом.
     - И  вот теперь,  после всего этого безумия,  куда мы пришли?  -  вдруг
выкрикнул Мышкин.
     Его английский постепенно становился все менее и менее понятен.  Нижняя
губа отвисла и  дрожала от избытка чувств.  В таком состоянии пьяницы всегда
начинают философствовать, подумал Латимер.
     - Где мы теперь? - выкрикнул Мышкин опять и стукнул кулаком по столу.
     - В  Смирне,  -  ответил Латимер и  вдруг почувствовал,  что и  сам уже
сильно нагрузился.
     Мышкин возмущенно замотал головой.
     - Да нет.  Мы постепенно спускаемся в чертов ад,  -  заявил он. - Вы не
марксист?
     - Нет.
     - И я нет,  - наклонившись вперед, сказал Мышкин шепотом, точно это был
большой секрет. Он схватил Латимера за рукав. - Я - жулик.
     - Неужели?
     - Да,  -  и слезы потекли у него по щекам.  - Я ведь, черт меня побери,
надул вас.
     - Как вам это удалось?
     Мышкин начал рыться в карманах.
     - Мне  нравится,  что  вы  не  сноб.  Возьмите обратно  ваши  пятьдесят
пиастров.
     Слезы текли по его лицу и, смешиваясь с каплями пота, падали на стол.
     - Я надул вас, мистер. Не было никакого влиятельного лица, и разрешения
тоже не требовалось.
     - Выходит, вы эти бумаги просто подделали?
     - Je ne suis pas un faussaire*,  - сказал он и, выпрямившись, в кресле,
погрозил Латимеру пальцем.  -  Этот тип появился здесь три месяца назад. Дав
огромную взятку,  -  тут  Мышкин опять погрозил кому-то  пальцем,  -  да-да,
огромную взятку,  он получил право посмотреть в полицейских архивах все, что
касается убийства Шолема.  Так  как материалы дела были написаны по-арабски,
он их сфотографировал и  затем отдал мне,  чтобы я их перевел.  Конечно,  он
взял обратно фотокопии,  но я зато оставил у себя экземпляр перевода. Теперь
вы понимаете, как я надул вас? Я взял с вас лишних пятьдесят пиастров. Тьфу!
А  ведь мог бы спросить с  вас и пятьсот,  и вы бы все равно заплатили.  Вот
какой я добрый.
     ______________
     * - Я не занимаюсь фальсификацией (фр.).

     - Зачем это ему было нужно?
     - Не люблю совать свой нос в такие дела.  Не мое собачье дело, - сказал
он мрачно.
     - А как он выглядел?
     - Как обыкновенный француз.
     Голова Мышкина свесилась на грудь. Минуты через две он поднял голову и,
как баран, уставился на Латимера. Лицо Мышкина приобрело синюшный оттенок, и
Латимер подумал, что его сейчас вырвет.
     - Je  ne suis pas un faussaire,  -  пробормотал он,  -  триста пиастров
дешевле дерьма!
     Пошатываясь, он встал из-за стола.
     - Excusez moi*, - сказал он и чуть не бегом поспешил в туалет.
     ______________
     * - Простите (фр.).

     Подождав немного,  Латимер уплатил по  счету  и  пошел посмотреть,  где
Мышкин. Оказалось, что из туалета можно выйти другим путем. Латимер вернулся
в отель.
     С  балкона его номера открывался вид на  залив и  холмы.  Латимер курил
последнюю сигарету перед сном и,  наверное,  в сотый раз спрашивал себя: кто
был тот француз,  и  зачем ему понадобилось дело об  убийстве Шолема?  Пожав
плечами,  он бросил сигарету.  В конце концов не пора ли оставить эту глупую
затею с биографией Димитриоса?!


                               Мистер Питерс

     На  другой день после встречи с  Мышкиным Латимер сел за  стол и,  взяв
карандаш,  попытался наметить этапы предполагаемого расследования. Вот какая
таблица у него получалась:



                                                         ИНФОРМАЦИИ

     1922,          Смирна          убийство Шолема      архив полиции
     октябрь

     1923           София           покушение            полковник
     (I половина)                   на Стамболийского    Хаки


     1924           Эдирне          покушение            -"-
                    (Адрианополь)   на Кемаля Ататюрка

     1926           Белград         шпионаж              -"-
                                    в пользу Франции

     1926           Швейцария       обмен паспорта       -"-

     1929-1931(?)   Париж           контрабанда          -"-
                                    наркотиков

     1932           Загреб          покушение            -"-

     1937           Лион            удостоверение        -"-
                                    личности

     1938           Стамбул         смерть               -"-


     Теперь стало ясно, с чего надо начинать. Если Димитриос бежал из Смирны
на греческом корабле,  то прибыл либо в Пирей,  либо в Афины. Из Афин он мог
попасть в Софию либо по железной дороге через Салоники,  либо морем приплыть
в Бургас или Варну,  а уж оттуда -  в Софию.  При этом нельзя, конечно, было
миновать Стамбул. Но поскольку Стамбул был оккупирован войсками Антанты, ему
здесь ничего не угрожало.  Оставался "один важный вопрос:  что привело его в
Софию?
     Итак,  логика расследования подсказывала,  что надо ехать в  Афины.  Он
отдавал себе отчет в том, что будет трудно обнаружить следы Димитриоса среди
десятков тысяч беженцев.  Прошло почти двадцать лет, вероятно, многие записи
не уцелели. А может быть, их и вовсе не было. Но если только списки беженцев
сохранились,  то,  воспользовавшись помощью  своих  влиятельных друзей,  он,
конечно, получил бы к ним доступ.
     Из  Смирны в  Пирей раз в  неделю отправлялся пароход.  На  другой день
Латимер отплыл на нем в Грецию.
     В  течение сентября и октября 1922 года в Грецию бежало восемьсот тысяч
человек. Палубы и трюмы были битком набиты несчастными людьми, оборванными и
не  евшими уже много дней.  У  некоторых из  них на руках были мертвые дети.
Начались эпидемии тифа и оспы.
     Истощенная  войной   страна   испытывала  недостаток  продовольствия  и
медикаментов  и  мало  чем  могла  помочь  беженцам.  Для  них  организовали
специальные лагеря,  смертность в  которых  была  просто  ужасающей.  А  тут
наступила зима,  и  люди теперь гибли еще и  от холода.  Четвертая ассамблея
Лиги  наций на  своей сессии в  Женеве проголосовала за  то,  чтобы выделить
Организации спасения,  возглавляемой Нансеном, пятьсот тысяч золотых франков
для  немедленной помощи  греческим беженцам.  Были  организованы поселки,  в
которых беженцев снабжали продовольствием, медикаментами и одеждой. Эпидемии
полностью прекратились.  Впервые за всю историю человечества разум и  добрая
воля помогли остановить страшное бедствие.  Казалось, что животное вида Homo
sapiens наконец-то задумалось над тем,  что такое совесть, и хоть в какой-то
мере приблизилось к идеалам гуманизма.
     Все  это и  еще многое другое рассказал Латимеру его приятель Сиантос в
Афинах. Правда, услышав, что Латимер интересуется беженцами, Сиантос сморщил
губы.
     - Список тех, кто прибыл сюда из Смирны? Довольно трудная задачка. Если
б  вы видели,  что тут тогда делалось...  Их было так много,  и  все в таком
ужасном виде... А зачем вам это нужно?
     Латимер подумал,  что  этот  вопрос  будет  постоянно преследовать его.
Признаваться,  что  его заинтересовала судьба преступника,  ему,  откровенно
говоря,   очень  не   хотелось.   Несомненно,   последовали  бы  сомнения  в
выполнимости поставленной задачи; у него самого их было в избытке. Та мысль,
что  появилась у  него  в  стамбульском морге,  иногда  казалась ему  просто
абсурдной. И потому он избрал тактику уверток от существа дела.
     - Мне  это  нужно для  моей  новой книги.  Вы  ведь знаете,  как  важны
подробности.  Я хочу проверить, можно ли отыскать следы человека через такой
большой промежуток времени.
     Сиантос сказал,  что  теперь ему все стало ясно,  а  Латимер с  грустью
подумал:  писателям прощают всякого рода экстравагантности.  Но  это вряд ли
характеризует их как людей разумных.
     Справочное бюро размещалось в комнате с перегородкой,  за которой сидел
чиновник.  Он только пожал плечами, узнав, что Латимеру надо навести справки
о некоем Димитриосе Макропулосе, упаковщике инжира, который прибыл в Афины в
октябре 1922 года.
     - Если этот человек у нас зарегистрирован,  то мы его, конечно, найдем.
Благодаря организации и  терпению можно  решить  любой  вопрос.  Прошу  вас,
пройдите сюда.
     Они спустились по каменной лестнице в  просторное подвальное помещение,
где было множество стоящих друг на друге стальных ящичков.
     - Организация,  -  пояснил чиновник,  -  в  этом весь секрет могущества
современного государства.  Только  благодаря ей  мы  сможем  создать великую
Грецию. Но, конечно, сначала надо запастись терпением.
     Он прошел в угол и,  вытащив из ящичка карточки, стал перебирать их. На
одной он ненадолго задержался.
     - Макропулос.  Если этот человек у нас зарегистрирован,  то мы найдем о
нем сведения в ящике Э 16. Вот в чем польза организации.
     Но  в  ящике Э  16  ничего не оказалось.  Чиновник в  недоумении развел
руками и  еще  раз  просмотрел карточки.  Никаких сведений о  Макропулосе не
было. И тут Латимера осенило.
     - А что если посмотреть на фамилию Талат?
     - Но ведь это турецкая фамилия.
     - Да, я знаю, но все-таки давайте посмотрим.
     Пожав плечами, чиновник опять прошел в угол.
     - Ящик номер 27, - не слишком стараясь скрыть свое раздражение, объявил
чиновник.  -  А вы уверены,  что этот человек прибыл в Афины? Быть может, он
оказался в Салониках?
     Латимер  промолчал,   потому  что  этот  вопрос  мучил  его  самого.  С
замиранием сердца  следил  он,  как  пальцы  чиновника  перебирают карточки.
Внезапно тот остановился.
     - Ну что, нашли? - выпалил Латимер.
     - Действительно,  он  упаковщик  инжира.  Только  зовут  его  Димитриос
Таладис.
     - Позвольте взглянуть, - протянул Латимер руку.
     На  карточке черным по белому было написано:  "Димитриос Таладис".  Он,
Латимер, знал теперь немного больше, чем сам полковник Хаки. Итак, Димитриос
воспользовался фамилией Талат на четыре года раньше,  чем об этом говорилось
в досье. Он просто присоединил к ней греческий суффикс. Имелись тут и другие
сведения, о которых не знал полковник.
     - Можно, я сниму копию?
     - Конечно.  Только вы  должны это  сделать у  меня  на  глазах.  Таковы
правила.
     Под  бдительным оком апостола организации и  терпения Латимер переписал
сведения о Димитриосе в свою записную книжку. Вот этот текст:


                     Национальная организация спасения.
                       Отдел помощи беженцам. Афины.

     Пол:  мужской.  Имя:  Димитриос Таладис.  Год и  место рождения:  1889,
Салоники. Род занятий: упаковщик инжира. Родители: вероятно, умерли. Паспорт
или личная карточка:  карточка,  выданная в Смирне, утеряна. Национальность:
грек.  Время прибытия:  1922,  1 октября.  Откуда: из Смирны. Дополнительные
сведения:  здоров и  трудоспособен.  Денег  не  имеет.  Приписан к  лагерю в
Табурии.  Выдана временная личная карточка.  Примечание:  исчез из лагеря 29
ноября  1922  года.  Разыскивается полицией  по  обвинению  в  ограблении  и
покушении на  убийство.  Ордер  на  арест  подписан  30  ноября  1922  года.
По-видимому, бежал на одном из судов.

     Вручив карточку чиновнику,  хваленое терпение которого явно истощилось,
и  соответствующим образом  отблагодарив его,  Латимер  вернулся в  отель  и
погрузился в размышления.
     В целом он остался доволен собой. Он провел это расследование терпеливо
и  настойчиво,  как говорится,  в лучших традициях Скотланд-Ярда и благодаря
своей догадке (что  Димитриос взял  фамилию Талат) получил новую информацию.
Ему  очень  хотелось послать отчет полковнику Хаки,  но  он  постеснялся это
сделать.  Вряд  ли  полковник оценит его  усердие,  ведь труп Димитриоса уже
зарыт,  а досье погребено в архивах службы безопасности. Ну что ж, теперь на
очереди София.
     Он попытался вспомнить все,  что знал о послевоенной политике Болгарии,
и  вскоре пришел к  выводу,  что эти знания весьма незначительны.  Он  знал,
например,  что  возглавлявший правительство Александр Стамболийский проводил
либеральную политику,  но не имел ни малейшего понятия,  в чем она конкретно
выражалась.   На  него  было  совершено  покушение,   а   затем  Македонский
революционный комитет  организовал военный  заговор.  Стамболийскому удалось
бежать из  Софии.  При  попытке ликвидации заговора его убили.  Но  это лишь
канва  событий.   Какие  политические  силы  стояли  за  всем  этим,  каковы
подробности,  очень важные в  таких случаях?  Нужно ехать в Софию и выяснить
все на месте.
     Оформив выездную визу из  Греции и  въездную визу в  Болгарию,  он взял
билет на ночной поезд Афины -  София.  Пассажиров было не очень много,  и он
надеялся,  что  будет в  купе один.  Однако минут за  пять до  отхода поезда
носильщик втащил в купе багаж, а через минуту появился и пассажир.
     - Приношу  мои  глубочайшие извинения,  но  я  вынужден  нарушить  ваше
одиночество, - обратился он к Латимеру по-английски.
     Это  был  полный,  нездорового вида  человек  лет  пятидесяти пяти.  Он
повернулся,  чтобы расплатиться с носильщиком,  и Латимеру сразу бросилось в
глаза,  как  смешно сидят  на  нем  брюки  -  сзади он  удивительным образом
напоминал слона. Когда же Латимер разглядел своего попутчика как следует, то
забыл  об  этой  смешной черте.  У  того  было  сильно опухшее -  не  то  от
обжорства,  не то от пьянства -  лицо с  маленькими слезящимися голубенькими
глазками,   под   которыми  набухли  мешки.   Нос   был  большой,   какой-то
неопределенной формы,  точно  резиновый.  Наибольшее впечатление производила
нижняя часть лица.  Бледные распухшие губы кривились в  какой-то  вымученной
улыбке,  приоткрывая ослепительно белые вставные зубы. И слезящиеся глаза, и
сахарная улыбка придавали лицу  такое выражение,  будто бы  вы  имели дело с
невинным страдальцем,  безропотно сносящим все выпавшие на его долю мучения.
Мстительная судьба,  обращаясь с  ним несправедливо и  жестоко,  все-таки не
уничтожила в  нем Веры в  доброту человеческую -  короче,  так мог улыбаться
только возведенный на костер мученик.  Этот человек чем-то напомнил Латимеру
знакомого священника, который был лишен сана за растрату церковных денег.
     - Раз место свободно, - сказал Латимер, - ни о каком нарушении не может
быть и речи.
     Слушая,  как трудно и часто дышит этот человек, Латимер подумал, что он
наверняка страдает одышкой и, значит, будет во сне храпеть.
     - Как вы хорошо сказали!  - воскликнул незнакомец. - В наши дни столько
недобрых людей, которые совсем не думают о других! Осмелюсь спросить, далеко
едете?
     - В Софию.
     - Чудесный город,  чудесный.  А я до Бухареста.  Надеюсь, друг другу не
помешаем.
     Латимер ответил,  что тоже надеется на это.  Он никак не мог определить
кто этот толстяк.  По-английски он вроде бы говорил правильно, но с каким-то
ужасным вульгарным акцентом,  точно рот у него был набит кашей.  Кроме того,
начав фразу,  он,  казалось,  собирался закончить ее  на более привычном для
него французском или немецком. Видно было, что он учился языку по книгам.
     Достав из  небольшого чемодана,  какой  обычно берут с  собой в  дорогу
атташе,  пижаму,  толстые шерстяные носки  и  потрепанную книжку в  бумажной
обложке,  толстяк положил их  на  верхнюю полку Латимер заметил,  что книжка
была на французском и называлась "Жемчужины мудрости на каждый день".  Затем
толстяк вытащил из кармана пачку тоненьких греческих сигарок.
     - Вы  не  возражаете,  если я  покурю?  -  сказал он,  протягивая пачку
Латимеру.
     - Сделайте одолжение. Благодарю вас, но мне сейчас курить не хочется.
     Поезд  набирал  скорость Латимер  снял  пиджак  и  лег  поверх  одеяла.
Толстяк, взявшийся было за книгу, вдруг отложил ее и обратился к Латимеру.
     - Когда  проводник сказал мне,  что  я  еду  вместе с  англичанином,  я
подумал, как это чудесно.
     - Вы очень добры.
     - Поверьте, я говорю от всей души.
     Дым ел ему глаза, и он промокал навертывавшиеся слезы шерстяным носком.
     - Очень глупо делаю, что курю - сказал он, точно жалуясь кому-то - да и
глаза у  меня очень слабые.  Но,  видно,  Всемогущий так решил,  а Он всегда
знает,  что  делает.  Быть  может,  чтобы  я  лучше  воспринимал красоту Его
творения, Матери Природы, чтобы я обратил внимание на великолепие ее одежд -
на деревья,  цветы,  облака,  голубизну неба, на покрытые снегом вершины, на
золото заката.
     - Вам просто надо носить очки.
     - Если бы мне были нужны очки -  покачал головой толстяк,  - Всемогущий
дал бы  мне знак.  -  Он пристально посмотрел на Латимера.  -  Неужели вы не
чувствуете,  мой друг,  что где-то над нами,  рядом с нами,  внутри нас есть
некая Власть,  некая роковая Сила,  которая заставляет нас  делать те  вещи,
которые мы делаем.
     - Ну, это серьезный вопрос.
     - Мы  не  понимаем  этого  только  потому,  что  недостаточно просты  и
скромны.  Чтобы  стать  философом,  не  нужно  никакого особого образования.
Достаточно быть простым и скромным.  -  Он смотрел на Латимера, и взгляд его
излучал простоту и скромность. - Живи и давай жить другим - вот в чем секрет
счастья.  И  оставим Всемогущему право отвечать на  те вопросы,  которые вне
нашего немощного разумения.  Мы  не  в  силах  бороться против Судьбы.  Если
Всемогущему угодно,  чтоб мы поступали нехорошо, то, значит, Он видит в этом
какую-то цель,  которая нам не всегда ясна. Если Всемогущий хочет, чтобы кто
то  разбогател,  а  большинство остались бедными,  значит,  надо  безропотно
принять Его волю.
     В  этом  месте отрыжка прервала его  разглагольствования.  Подняв глаза
вверх,  он  посмотрел на  полку,  где стояли чемоданы Латимера.  На его лице
засияла улыбка.
     - Я  часто  думаю,   -   заявил  он,  -  сколько  появляется  пищи  для
размышлений,  когда едешь в  поезде.  Взять хоть  чемодан.  Какое сходство с
человеком!  Ведь  мы  тоже на  жизненном пути приобретаем множество наклеек.
Наклейки -  это то,  какими мы  хотим казаться,  но ведь главное -  какие мы
внутри.  И  как часто,  -  тут он в  отчаянии замотал головой,  -  как часто
чемодан не содержит ничего чудесного. Вы ведь не будете спорить со мной?
     Латимера давно тошнило от его речей. Он выдавил из себя:
     - А вы очень хорошо говорите по-английски.
     - Английский -  чудесный язык  Шекспир,  Герберт Уэллс  -  у  вас  есть
великие  писатели.  Но  я  не  могу  полно  стью  выразить  все  свои  мысли
по-английски. Вы, должно быть, заметили, что мне гораздо ближе французский.
     - Но ваш родной язык?
     Толстяк развел руками, и на правой руке блеснуло кольцо с алмазом.
     - Я гражданин мира,  -  ответил он,  -  для меня все страны,  все языки
прекрасны.  Если бы только люди могли жить,  как братья,  без ненависти и  с
верой в Чудесное.  Но нет! Всегда найдутся коммунисты и так далее. Очевидно,
такова уж воля Всемогущего.
     - Кажется, я засыпаю, - сказал Латимер.
     - Сон!  -  подхватил толстяк.  -  Это великая милость,  дарованная нам,
людям.  Меня зовут,  -  сказал он без всякой связи с  предыдущим,  -  мистер
Питерс.
     - Мне было очень приятно познакомиться с вами, мистер Питерс, - ответил
ему Латимер довольно сухо.  -  Мы прибываем в Софию очень рано, поэтому я не
буду раздеваться.
     Он выключил верхний свет в купе, оставив гореть лишь синюю лампочку над
входом да два ночника, и залез под одеяло.
     Мистер Питерс следил за  его действиями с  какой-то непонятной грустью,
потом начал раздеваться.  Балансируя на одной ноге,  надел пижаму и забрался
на  свою  полку.  Минуты две  он  лежал неподвижно,  тихо  посапывая,  потом
повернулся на  бок  и,  достав книжку,  начал читать.  Латимер выключил свой
ночник и закрыл глаза. Через минуту он крепко спал.
     Поезд прибыл на границу еще до рассвета, и Латимера разбудил проводник.
Мистер Питерс все еще читал. Очевидно, его бумаги пограничники просмотрели в
коридоре,  и Латимер с сожалением подумал о том, что так и не узнал, к какой
же национальности принадлежит сей гражданин мира. Сон был сломан, и Латимер,
подремав еще  немного,  открыл глаза.  За  окном  слабо  серело утро.  Поезд
прибывал в Софию в семь.  Латимер начал собирать вещи. Мистер Питерс погасил
ночник и закрыл глаза. Когда поезд загромыхал на стыках, Латимер тихо открыл
дверь купе.
     Мистер Питерс вдруг повернулся на другой бок и посмотрел на него.
     - Простите, что разбудил вас, - сказал Латимер.
     В  серой  полутьме купе  улыбка  на  лице  толстяка показалась Латимеру
клоунской маской.
     - Напрасно беспокоитесь,  -  сказал он, - я все равно не спал. Я только
хотел сказать вам, что лучше всего остановиться в отеле "Славянская беседа".
     - Благодарю  за   совет,   но  я   уже  заказал  по  телефону  номер  в
"Гранд-Палас". Мои друзья рекомендовали мне именно этот отель.
     - Это очень хороший отель.  -  Поезд начал тормозить.  -  До  свидания,
мистер Латимер.
     - До свидания.
     Как и  любому пассажиру,  Латимеру очень хотелось поскорее добраться до
отеля,  принять ванну,  позавтракать,  и  только потом он задумался над тем,
каким образом мистеру Питерсу стала известна его фамилия.


                                 Год 1923-й

     Латимер много думал над  тем,  что ему нужно будет сделать в  Софии.  В
Смирне и в Афинах все сводилось к тому,  чтобы получить доступ к документам.
С  этой работой легко мог  справиться любой достаточно компетентный работник
сыскного агентства.  Здесь все было иначе. Очевидно, софийская полиция знала
о Димитриосе,  но,  как верно заметил полковник Хаки,  лишь немногое. Только
после   запроса  полковника  полиции  удалось  разыскать  женщину,   знавшую
Димитриоса, и получить от нее сведения о нем. Познакомиться с документами из
архива полиции было интересно главным образом потому,  чтобы выяснить,  чего
не знала полиция.  Латимер вспомнил слова полковника,  что при расследовании
покушений важно  найти  не  того,  кто  стрелял,  а  тех,  кто  субсидировал
покушение. Латимер очень сомневался, что полиция додумалась до этого.
     Первое,  что  предстояло  ему  выяснить:  кому  было  выгодно  убийство
премьер-министра Александра Стамболийского.  Только  получив  хоть  какую-то
информацию, можно было строить предположения о роли Димитриоса в этом деле.
     Во второй половине дня Латимер отправился к Марукакису,  корреспонденту
французского  агентства,   рекомендованному  еще  в  Афинах  Сиантисом.  Тот
оказался смуглым,  поджарым брюнетом с  умными,  слегка выпученными глазами.
Иногда по его губам пробегала ироническая усмешка, точно Марукакис сожалел о
своей излишней откровенности.  Он беседовал с  Латимером тем вежливым тоном,
каким  обычно ведутся переговоры о  вооруженном перемирии.  Разговор шел  на
французском.
     - Какая информация вас интересует, месье?
     - Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали о событиях, происходивших в 1923
году и связанных с покушением на Стамболийского.
     - Вот как? - удивился Марукакис. - Это было так давно, что мне придется
напрячь память.  Я  буду рад помочь вам.  Но вам придется немного подождать,
ну, скажем, часок-другой.
     - Если бы вы согласились поужинать со мной сегодня вечером в отеле, где
я остановился, я был бы просто счастлив.
     - А где вы остановились?
     - Отель "Гранд-Палас".
     - Я  знаю место,  где  готовят лучше и  ужин обойдется намного дешевле.
Если хотите, я зайду за вами в восемь вечера. Вы не возражаете?
     - Разумеется, нет.
     - Очень хорошо. Тогда встретимся в отеле. До свидания.
     Он  появился минута в  минуту.  Выйдя из отеля,  они прошли по бульвару
Марии-Луизы,  потом  вверх по  Алабинской и  затем свернули в  узкую боковую
улочку.   Не  доходя  шагов  десяти  до  лавки  зеленщика,  Марукакис  вдруг
остановился и, немного смутившись, обратился к Латимеру:
     - Несмотря на  неказистый вид,  кормят здесь  очень хорошо.  Но,  может
быть, вам хочется пойти в другое место?
     - Нет-нет, я целиком полагаюсь на вас.
     Марукакис с облегчением вздохнул.
     - Ну что ж,  с  вашего позволения,  -  сказал он и толкнул дверь лавки.
Где-то внутри мелодично прозвенел колокольчик.
     Пройдя по коридору,  они вошли в  небольшой зал,  где стояло всего пять
столиков. Два из них были заняты - несколько мужчин и женщин, громко чавкая,
ели суп.  Когда они сели за один из свободных столиков, к ним подошел усатый
официант  в  белой  рубахе  и  зеленом  переднике  и  что-то  долго  говорил
по-болгарски.
     - Заказ придется делать вам, - сказал Латимер Марукакису.
     Выслушав заказ,  официант подкрутил усы и,  подойдя к  проему в  стене,
что-то крикнул.
     - Я заказал водку, - сказал Марукакис. - Думаю, она вам понравится.
     Официант вернулся с бутылкой и наполнил рюмки.
     - Ваше здоровье,  - сказал Марукакис. - Ну, а теперь я хочу быть с вами
откровенным. - Он поджал губы, нахмурился. - Терпеть не могу, когда хитрят и
что-то  пытаются скрыть.  Я  ведь грек,  а  греки сразу чуют,  где ложь.  От
письма, которое вы мне вручили, так и несет ложью. Но это еще полбеды, а вот
предположение,   что   вам   это  нужно  для  полицейского  романа,   просто
оскорбительно для умного человека.
     - Прошу меня простить,  - сказал Латимер, смутившись, - но я не решился
сообщить  подлинные  причины,   которыми  обусловлен  мой  интерес  к   этой
информации.
     - Последний  человек,  с  которым  я  поделился  информацией  по  этому
вопросу,  -  сказал Марукакис мрачно,  -  писал что-то  вроде справочника по
европейской политике  для  американцев.  Прочитав  то,  что  он  написал,  я
чувствовал себя больным целую неделю.  Вы, конечно, понимаете, что речь идет
о моем духовном здоровье. Книга самым гнусным образом извращала факты.
     - Я не собираюсь писать книгу.
     Марукакис расхохотался.
     - Вы,   англичане,   такой  стеснительный  народ.  Послушайте!  Давайте
договоримся:  вы получите нужную информацию,  а  я  узнаю подлинные причины.
Идет?
     - Идет.
     - Очень хорошо.
     Официант принес суп. Суп был густой, пряный, щедро забеленный сметаной.
Латимер ел суп и слушал рассказ Марукакиса.


     В  тяжело  больном  обществе престижные посты  достаются не  тем,  кто,
подобно проницательному врачу, поставит правильный диагноз, а тем, кто ведет
себя  у  постели  умирающего  самым  тактичным  образом.  В  таком  обществе
невежественное   большинство   обычно    наделяет    властью    какую-нибудь
посредственность.   Впрочем,  политическим  влиянием  может  обладать  также
либерально мыслящий лидер  партии,  вступивший в  конфликт с  доктринерами и
экстремистами.  Независимо от  того,  победят ли доктринеры или экстремисты,
такой правитель обречен быть либо символом ненависти для тех и других,  либо
умереть мученической смертью.
     Именно такая  судьба выпала Александру Стамболийскому,  лидеру аграрной
партии, занимавшему посты премьер-министра и министра иностранных дел. Из-за
внутренних разногласий аграрная партия не  смогла дать  отпор организованной
реакции и исчезла с политической арены, так сказать, не произведя ни единого
выстрела по своим противникам.
     Все началось,  когда в  начале января Стамболийский вернулся в Софию из
Лозанны,  где  проходила  международная конференция.  23  января  1923  года
правительство  Югославии  (тогда  еще   Сербии)  обратилось  к   болгарскому
правительству  с  нотой  протеста,  в  которой  указывало  на  неоднократные
нарушения   югославской  границы   вооруженными  отрядами   так   называемых
комитаджи.  Не прошло и двух недель,  как в Софии на торжестве,  посвященном
открытию Национального театра, в ложе членов правительства взорвалась бомба.
Несколько человек были тяжело ранены.
     Правительство Александра Стамболийского с  самого  начала  намеревалось
установить  и  поддерживать с  Югославией  дружественные связи.  Югославская
сторона  с  пониманием отнеслась к  этому.  Однако  такое  положение дел  не
устраивало македонских националистов,  добивавшихся автономии.  Во  главе их
стоял так называемый Македонский революционный комитет, хорошо известный как
в Болгарии,  так и в Югославии.  Националисты понимали:  улучшение отношений
может привести к  тому,  что правительства обеих стран предпримут совместные
действия против них.  Они  старались любыми средствами разрушить эти связи и
уничтожить своего главного врага - Стамболийского. Нарушения границы и взрыв
бомбы в театре были сигналом к началу вооруженной борьбы.
     8  марта правительство объявило о роспуске Народного собрания и о своем
намерении провести общенациональные выборы в  апреле.  Это  был  смелый шаг,
направленный  на  то,   чтобы  ослабить  влияние  всех  реакционных  партий.
Крестьяне единодушно поддерживали правительство аграриев,  и  выборы  должны
были еще больше укрепить влияние аграрной партии в Народном собрании. Именно
в  этот  момент  в  партийную  кассу  Македонского  революционного  комитета
поступила значительная сумма.
     И  тотчас же  в  Гасково,  во  Фракии,  была  предпринята попытка убить
Стамболийского  и   находившегося  вместе  с  ним  министра  железных  дорог
Атанасова.  Полиции удалось схватить террористов в самый последний момент. В
этой обстановке было решено отложить проведение выборов.
     4  июня  софийская полиция  раскрыла  заговор.  Террористы намеревались
убить не только Стамболийского,  но и военного министра Муравьева и министра
внутренних дел Стоянова.  В перестрелке убили офицера,  которому,  как стало
потом  известно,  было  поручено убить  Стамболийского.  Группу заговорщиков
составляли молодые офицеры,  члены Македонского комитета,  однако полиции не
удалось их арестовать.
     Положение  становилось угрожающим.  Руководство аграрной  партии  могло
проконтролировать события,  раздав оружие поддерживавшим его крестьянам. Оно
же  вместо этого перераспределяло посты,  полагая,  что Македонский комитет,
эта  маленькая банда террористов,  не  в  состоянии свергнуть правительство,
поддерживаемое миллионами крестьян. Руководству аграрной партии почему-то не
приходило в  голову,  что  террористическая деятельность националистов всего
лишь дымовая завеса, цель которой скрыть подготовку реакционного переворота.
Эта близорукость дорого обошлась аграриям.
     Несколько дней  все  было  тихо.  Однако в  ночь на  9  июня все  члены
правительства Стамболийского, кроме него самого, были арестованы, и в стране
ввели военное положение. Произошел переворот, которым руководили реакционеры
Цанков и Русев, никак не связанные с македонскими националистами.
     Стамболийский  пытался   силами   крестьян   организовать   вооруженное
сопротивление, но было уже поздно. Спустя две недели после переворота он был
арестован вместе  с  группой своих  сторонников и  затем  погиб  при  весьма
загадочных обстоятельствах.


     - Вам известно, кто внес деньги в фонд Македонского комитета? - спросил
Латимер, выслушав рассказ Марукакиса.
     - Разные  ходили  слухи,  -  усмехнулся  он,  -  и  было  много  всяких
предположений. Но мне кажется, что деньги были перечислены тем самым банком,
на счету которого находились партийные фонды. Это так называемый Евразийский
кредитный трест.
     - Как вы думаете,  не мог банк перечислить эти деньги, взяв их со счета
какой-либо другой партии?
     - Нет,  я так не думаю. Перечисленная сумма была взята из фондов самого
банка.  Мне  удалось  установить:  при  экономической политике правительства
Стамболийского банк  сильно пострадал в  результате повышения курса лева.  В
течение первых  двух  месяцев 1923  года  курс  лева  по  отношению к  фунту
стерлингов вырос вдвое:  с  восьмисот до  четырехсот левов за фунт.  Поэтому
банки  терпели  значительные  убытки  на  краткосрочных ссудах.  Евразийский
кредитный трест, конечно, не мог с этим мириться.
     - Что представляет собой этот банк?
     - Зарегистрирован в  Монако и  поэтому не платит налоги в  тех странах,
где имеются его филиалы,  и  не сообщает данные о  текущих счетах.  В Европе
довольно много таких банков.  Между прочим,  правление находится в Париже, а
большинство своих финансовых операций банк проводит на Балканах.  Интересно,
что  банк  финансирует  подпольный  бизнес:  производство и  транспортировку
героина из Болгарии.
     - Мог банк финансировать заговор Цанкова?
     - Вполне  возможно.  Во  всяком  случае,  банк  способствовал  созданию
обстановки,  в  которой стал возможен заговор.  Ни  для кого не секрет,  что
покушение  на  Стамболийского и  Атанасова в  Гаскове  совершили иностранные
гангстеры,  которым хорошо  заплатили.  Поговаривали,  что  только благодаря
тому,  что  нити  тянулись за  границу,  не  удалось до  конца  раскрыть это
преступление.
     - А  что вам известно о  пребывании Димитриоса в  Болгарии?  -  спросил
Марукакис.
     - Очень мало. Как я уже говорил, он, по-видимому, играл роль связного в
покушении на  Стамболийского.  Софийская полиция знала о  его существовании,
потому что  по  запросу турецкой службы безопасности полицейские допрашивали
знакомую Димитриоса.
     - Если  она  жива и  никуда не  уехала,  с  ней  надо будет обязательно
встретиться.
     - Да,  хорошо бы.  Дело в  том,  что ни в  Смирне,  ни в  Афинах мне не
удалось  побеседовать с  теми,  кто  мог  видеть  Димитриоса  живым.  Но,  к
сожалению, я не знаю, как зовут эту женщину.
     - Полиция наверняка знает.  Если хотите,  я  наведу справки.  Вы  же не
читаете по-болгарски, и к тому же архив полиции для вас недоступен. Я совсем
другое дело.  Я  ведь  аккредитованный журналист и  имею вполне определенные
привилегии. - Он усмехнулся. - Кроме того, пусть это глупо выглядит, но ваше
расследование заинтриговало меня.
     Они остались в  ресторане одни.  Официант подремывал на стуле,  положив
ноги на стол.
     - Ну,  пора уходить, - сказал Марукакис, вздохнув. - Надо разбудить его
и заплатить за ужин.


     Латимер приятно проводил время:  побывал в картинной галерее,  осмотрел
памятник Александру II,  пил  кофе,  гулял и  даже  взобрался на  Витошу,  у
подножия которой расположена София.  Все это время он  старался думать не  о
Димитриосе, а о своей новой книге, но заметил, что это ему почти не удается.
Письмо Марукакиса полностью вытеснило из его головы все мысли о романе.  Вот
что он писал:

                              Дорогой Латимер!

     Как  я  и  обещал,  прилагаю к  письму  конспект сведений о  Димитриосе
Макропулосе,   которые  мне  удалось  получить  в  полиции.  Как  вы  можете
убедиться,  они далеки от полноты. Не знаю, смогу ли я разыскать ту женщину,
- это будет зависеть от моих друзей -  полицейских.  Думаю,  увидимся завтра
вечером.
     С глубоким уважением
                                                                 Н.Марукакис


                    Архив полиции. София. 1922-1924 годы

     Димитриос Макропулос.
     Национальность: грек. Место рождения: Салоники. Год рождения: 1889. Род
занятий:  упаковщик инжира.  Прибытие:  Варна,  22  декабря  1922  года,  на
итальянском  пароходе  "Изолла   Белла".   Паспорт  или   личная   карточка:
удостоверение личности, выданное комиссией помощи беженцам, Э Т 53462.
     Во  время проверки документов в  кафе Спетци по улице Перотской 6  июня
1923 года находился в компании с некой Ираной Превезой,  гречанкой.  Полиции
известно о связях Д.М.  с иностранными преступниками.  Согласно приказу от 7
июня  1923  года  подлежал депортации.  Освобожден из-под  стражи в  связи с
просьбой и поручительством А.Вазова 7 июня 1923 года.
     В  сентябре  1924  года  турецкое  правительство обратилось с  просьбой
сообщить  ему  все,  что  известно болгарской полиции  об  упаковщике инжира
Димитриосе,  разыскиваемом по  обвинению  в  убийстве.  Только  через  месяц
удалось установить,  что речь идет о Д.М.,  данные о котором приведены выше.
Ирана  Превеза  сообщила  на  допросе,  что  получила  от  Д.М.  открытку из
Адрианополя (Эдирне). Вот его описание, полученное с ее слов:
     "Рост:  182 см.  Глаза:  карие.  Лицо: смуглое. Волосы: черные, прямые.
Приметы: отсутствуют".
     Далее рукой Марукакиса было приписано:
     "NB.  Обычные для полиции данные. Есть сведения, что существует второе,
секретное досье, доступ к которому невозможен".
     Латимер вздохнул. Вероятно, в этом секретном досье о событиях 1923 года
и  об  участии в  них Димитриоса говорилось более подробно.  По-видимому,  о
Димитриосе власти знали гораздо больше, чем было сообщено турецкой полиции.
     Впрочем,  теперь появились новые,  очень интересные детали.  Взять хоть
личную  карточку -  ведь  она  была  выдана Димитриосу Таладису.  Теперь она
принадлежала Димитриосу Макропулосу.  Очевидно, это превращение произошло на
борту  парохода "Изолла  Белла".  Интересно,  сам  Димитриос занялся трудным
ремеслом подделывания документов или воспользовался услугами специалистов?
     Или  взять хотя бы  эту  женщину,  Ирану Превеза!  Ее  надо обязательно
найти,   потому  что   она   является  своеобразным  ключом  к   дальнейшему
расследованию. Придется просить Марукакиса, чтобы он занялся этим. Вероятно,
Димитриосу  она  была  нужна  как  переводчица,   потому  что  он   не  знал
болгарского.
     "Известно  о  связях  с  иностранными  преступниками" -  звучит  весьма
туманно.  О  каких преступниках идет речь?  Какой они национальности?  И что
имеется  в   виду  под  связями?   А   разве  не   интересна  такая  деталь:
предполагалось депортировать Димитриоса буквально за  два  дня  до  заговора
Цанкова?  Что, если полиция считала Димитриоса одним из возможных участников
покушения в эти критические дни? А кто этот А.Вазов, столь любезно пришедший
Димитриосу на  помощь?  Как тут не  огорчиться,  если ответы на эти вопросы,
вероятно, имеются в секретном досье?
     Что касается описания внешности,  то оно, как все полицейские описания,
с  успехом подходило к  любому из ста тысяч.  Латимеру же нужен был портрет,
написанный рукой художника.  Что ж,  он,  Латимер, попытается из этих жалких
полицейских  заметок  создать  свой   портрет  Димитриоса.   Кстати,   негр,
чувствовавший на  своей шее  петлю,  создал образ вполне реального человека.
Этого не  скажешь,  читая описание женщины.  Вероятно,  она давала показания
какому-нибудь полицейскому,  который орал на нее:  "Попробуй только соврать!
Говори, какой он из себя? Рост? Цвет глаз? Какие у него волосы? Ты ведь была
близка с ним. Это нам известно. Выкладывай все, что о нем знаешь..."
     Латимер  вдруг   вспомнил  сказанную  полковником  фразу  о   людях  "в
правительствах соседних стран",  которым не нравился Кемаль Ататюрк.  А  что
если А.Вазов и  кто-то  еще из Евразийского кредитного банка?  Ведь если они
хотели убить Стамболийского,  то  могли попытаться убить и  гази на  том  же
основании. Быть может, Димитриос...
     Но  тут  Латимер вынужден был  прервать свои  размышления.  В  них  нет
никакого смысла до  тех  пор,  пока  они  не  будут  подтверждены секретными
документами.
     Вечером ему позвонил Марукакис.
     - Вам удалось что-нибудь выяснить в полиции? - спросил Латимер.
     - Да. Я расскажу все завтра вечером. До свидания.
     Чем ближе стрелка часов подходила к шести вечера,  тем беспокойней было
на душе Латимера. Он вел себя как юноша, ожидающий результатов вступительных
экзаменов: они давно сданы, но итоги будут объявлены только сегодня, и это и
пугает,  и  раздражает,  и  в  то же время создает какие-то иллюзии.  Увидев
Марукакиса, он попытался изобразить улыбку.
     - Спасибо вам за все ваши хлопоты.
     Марукакис только махнул рукой.
     - Не стоит благодарности,  мой друг.  Я  ведь говорил вам,  что вы меня
заинтриговали.  Может,  пойдем опять  на  старое место?  Там  нам  никто  не
помешает.
     В  продолжение всего ужина Марукакис рассуждал о  позиции скандинавских
стран в случае большой войны в Европе.  Когда подали чай,  Латимер посмотрел
на него такими глазами,  какими,  наверное,  смотрел на свою жертву убийца в
одном из его романов.
     - Ну а что касается вашего Димитриоса, - наконец-то обрадовал Марукакис
Латимера, - то теперь я знаю, где найти Ирану Превеза. Кстати, это оказалось
совсем нетрудно. Полиции она хорошо известна.
     У Латимера учащенно забилось сердце.
     - Где? - выдохнул он.
     - Всего  в  пяти  минутах ходьбы отсюда.  Ей  принадлежит заведение под
названием "La Vierge St. Marie", обычный Nachtlokal.
     - Nachtlokal? - переспросил Латимер, не понимая.
     - Если  хотите,  -  усмехнулся Марукакис,  -  можно назвать это  ночным
клубом.
     - Понятно.
     - Я навел справки и о Вазове. Он был адвокатом.
     - Был?
     - Он умер три года назад.  Оставил после себя кучу денег. Все досталось
его племяннику из Бухареста.  Здесь у него родственников не оказалось. Каким
образом он вписывается в эту картину?
     Немного смущаясь, Латимер высказал свои предположения.
     - Возможно,  вы и правы,  -  сказал Марукакис,  нахмурившись. - Сказать
что-либо  трудно,   потому  что,   как  вы  верно  заметили,  доказательства
отсутствуют.  Известно только,  что  Кемаль  Ататюрк  был  против  банкиров,
особенно иностранных,  и совершенно не доверял им. Он ни разу не обратился к
ним за помощью,  а  для них это как пощечина.  И напрасно вы смущались,  мой
друг.  Ваше  предположение  может  оказаться  верным.  Международный большой
бизнес  помогал  многим  переворотам,  если  этого  требовали его  интересы.
Покушение?  А почему бы нет, если это выгодно бизнесу. Конечно, не в Париже,
Лондоне или Нью-Йорке.  О  нет!  И,  разумеется,  убийца не  присутствует на
заседании  совета  директоров.   Делается  это  примерно  так.   Кто-то   из
присутствующих говорит:  "Хорошо было  бы,  если  бы  этот негодяй,  который
мешает  мирному развитию и  процветанию экономики,  вдруг  исчез".  Только и
всего -  ни  к  чему не  обязывающее пожелание.  Однако специальный человек,
который  занимается исполнением такого  рода  пожеланий,  наметит  цель,  не
говоря уж о  средствах,  разработает планы и инструкции.  Бизнесу необходима
удача,  и если фортуна оказалась забывчивой,  надо подтолкнуть ее, чтобы она
помнила о своих обязанностях.
     - Так вот какова роль Димитриоса!
     - О,  нет!  Я так не считаю. Это тот, кто подталкивает Фортуну, большой
человек,  знакомый со всеми видными людьми,  очень вежливый человек,  у него
дети, дом, красавица жена, солидный капитал в самых надежных банках. Правда,
ему  приходится  иногда  отлучаться  в   командировки,   о   которых  друзья
предпочитают не  расспрашивать.  На дипломатических приемах он появляется во
фраке с  иностранными орденами.  Но  этот  человек знаком также и  с  такими
людьми, как Димитриос, с теми, кто готов пойти на уголовное преступление, со
всякими отбросами общества.  Этот респектабельный человек утверждает, что он
вне политики,  и это так,  потому что его политика - это интересы чистогана.
Он убежден,  что выживает всегда сильнейший,  а слабый должен умереть, так и
не став сильным,  что закон джунглей управляет отношениями людей в обществе.
Вот  его евангельские заповеди.  Таких людей пруд пруди,  они есть в  каждом
городе,  потому что  без них большой бизнес не  может существовать.  И  хотя
большой бизнес пользуется чернилами для  своих  операций,  вся  его  история
написана кровью, кровью людей!
     Последние слова он произнес,  ударив кулаком по столу.  Латимер,  как и
почти все англичане, очень не любил риторику и резкие жесты и от смущения не
знал, куда деться.
     - Вы говорили удивительно красноречиво, - заметил он. - Вам не кажется,
что вы немного преувеличиваете?
     Марукакис сначала вытаращил на него глаза, потом улыбнулся.
     - Конечно,   преувеличиваю.   Но  приятно  иногда  поговорить  в  таком
обличительном тоне,  если всю жизнь говоришь обиняками.  Кстати, я не так уж
сильно преувеличиваю.  Можете мне поверить, такие люди и здесь имеются. Один
из  них  был членом совета директоров Евразийского кредитного треста.  Звали
его Антон Вазов.
     - Вазов!
     Грек довольно рассмеялся.
     - Хотел сделать вам сюрприз, но так и быть - пользуйтесь моей добротой.
Я  просмотрел старые отчеты и  узнал,  что  Евразийский кредитный трест  был
зарегистрирован в  Монако лишь в  1926 году.  А до этого момента он выпускал
отчеты о  своей финансовой деятельности.  Моя задача состояла в  том,  чтобы
найти их.
     - Но ведь это страшно важно. Неужели вы не понимаете...
     Марукакис перебил его, подозвал официанта и рассчитался за ужин.
     "La  Vierge  St.  Marie"  находился на  улице,  идущей от  церкви Света
неделя.  Латимер,  конечно,  не мог не подивиться этому странному соседству.
Улица была узкой,  довольно крутой и  практически неосвещенной.  Ему сначала
показалось,  что улица спит,  но тишину изредка нарушали то звуки музыки, то
смех,  когда кто-нибудь выходил из дома. Они встретили двух мужчин, куривших
сигареты. Кто-то шел за ними следом, потом хлопнула дверь, и шаги затихли.
     - Посетителей пока мало, - заметил Марукакис, - рано еще.
     Большинство дверей  были  стеклянными.  На  стекле крупными цифрами был
выведен номер дома,  но гораздо чаще было что-нибудь написано:  "Вундербар",
"О-кей",   "Джими-бар",  "Стамбул",  "Торквемада",  "Витоша",  "Le  Viol  de
Lucrece" и,  наконец, на вершине холма "La Vierge St. Marie". Они на секунду
задержались у двери.  Дверь была обшарпанная,  и Латимер почему-то проверил,
где у него бумажник. Марукакис толкнул дверь, и они вошли.
     Узкий коридор,  стены которого выкрашены красной темперой,  был застлан
ковром.  Где-то  вдали  играл  оркестр  с  солирующим аккордеоном.  В  конце
коридора -  небольшой гардероб.  На вешалках висело несколько плащей и шляп.
Видимо,  услышав шаги,  за барьером появился бледный человек в белой куртке,
приветствовавший их:  "Добрый вечер,  месье".  Взяв у них плащи и шляпы,  он
широким жестом указал направо,  откуда доносилась музыка.  Над  спускающейся
вниз лестницей сияла надпись: "Бар - Дансинг - Кабаре".
     Они  оказались в  довольно  большой  комнате  с  низким  потолком.  Две
девушки, вероятно, танцовщицы из кабаре, кружились под музыку.
     - Еще рано,  -  опять сказал Марукакис, словно это его не устраивало, -
но скоро здесь будет веселее.
     К  ним  подошел официант,  провел к  одной  из  кабинок и  через минуту
поставил на стол бутылку шампанского.
     - Вам денег не жалко?  -  спросил Марукакис.  - Между прочим, это пойло
стоит двести левов.
     Латимер не  возражал:  в  конце  концов двести левов  составляли только
полфунта.  Оркестр вдруг замолчал,  и  девушки остановились.  Они  подошли к
кабинке,  где сидели Латимер и Марукакис.  Одна из них пристально посмотрела
на Латимера. Тогда Марукакис что-то сказал, и они, пожав плечами, улыбнулись
и ушли. Марукакис, точно чего-то не понимая, посмотрел на Латимера.
     - Я  сказал,  что  нам надо обсудить кое-какие дела и  если мы  захотим
развлечься,  то  пригласим их  позже.  Конечно,  если вы  не  хотите с  ними
связываться...
     - Нет, не хочу, - сказал Латимер твердо и, отхлебнув шампанского, вдруг
понял, что ни за что на свете не станет пить эту гадость.
     - Ничего не поделаешь,  -  вздохнул Марукакис,  - пей не пей, а платить
придется.
     - А где госпожа Превеза?
     - Думаю, появится с минуты на минуту.
     Он посмотрел куда-то вверх, на потолок.
     - Конечно,  мы  могли бы  и  сами к  ней подняться.  Хочу обратить ваше
внимание,  как  тут  все  хорошо устроено:  нет ничего ни  скандального,  ни
вызывающего.
     - Раз  она должна вот-вот спуститься,  мы  можем и  здесь подождать,  -
сказал Латимер, чувствуя, что говорит банальность, как школьный учитель. Ему
вдруг очень захотелось выпить настоящего шампанского.
     - Совершенно верно, - буркнул Марукакис.
     Однако прошло целых  полтора часа,  прежде чем  хозяйка "La  Vierge St.
Marie"  появилась.  За  это  время  зал  действительно оживился.  Пришло еще
несколько человек - в основном это были мужчины, но были среди них и две-три
очень  странно  выглядевшие женщины.  Появился явный  сутенер.  Трезвый  как
стеклышко,  он  привел с  собой  двух  не  вяжущих лыка  немцев -  вероятно,
каких-нибудь  пустившихся в  загул  коммерсантов.  Появились  два  почему-то
вызвавшие ужасную  неприязнь молодых человека.  Все  до  одной  кабинки были
заняты,  заняты  были  и  стоящие в  зале  столики,  за  которыми сгрудились
обливающиеся потом, тесно прижавшиеся друг к другу пары.
     В  зале появились танцовщицы из кабаре,  сильно накрашенные.  Танцующие
пары расступились,  дав им место. Следом за девицами в круге появился юноша,
одетый в  женское платье,  и спел песенку на немецком языке.  Девицы исчезли
вместе с ним,  потом появились вновь,  переменив наряд. В зале стало душно и
жарко, как перед грозой.
     Латимер ясно  увидел,  как  один их  этих ужасных юношей давал понюхать
другому щепотку какого-то порошка. От жары и духоты его начала мучить жажда,
и  он уже всерьез подумывал,  не выпить ли шампанского,  как вдруг Марукакис
дернул его за рукав.
     - Должно быть, Превеза, - сказал он.
     Это была полная,  но все еще стройная женщина с красным лицом. Несмотря
на  дорогое  платье,  видимо,  только  сегодня  завитые парикмахером черные,
густые волосы,  помаду и румяна, она производила впечатление неряхи. Так, во
всяком случае,  показалось Латимеру. Правда, рисунок губ был хорош, и улыбка
была доброй и  симпатичной,  но  во  взгляде больших черных глаз было что-то
сонное и завораживающее. И Латимер представил себе комнату в отеле, неуклюже
позолоченные кресла с  разбросанной на  них одеждой,  серый свет утра сквозь
опущенные жалюзи,  тяжелый  запах  розового  масла,  ровное  дыхание  спящей
женщины  и  мерное  тиканье будильника.  Но,  видя  как  она  идет  к  бару,
приветливо улыбаясь  и  кивая  знакомым,  одновременно внимательно и  строго
наблюдая  за  всем  происходящим,   Латимер  сделал  себе  выговор  за  игру
воображения.
     Марукакис  подозвал  официанта  и  что-то  сказал  ему.  Лавируя  между
танцующим,  тот подошел к мадам и зашептал ей что-то на ухо, показав глазами
на Латимера и Марукакиса.  Мадам,  повернувшись,  посмотрела в их сторону и,
что-то сказав официанту, продолжила разговор.
     - Она обещала прийти, - сказал Марукакис, выслушав официанта.
     Она  обошла весь зал,  снисходительно улыбаясь и  иногда кивая головой.
Наконец она приблизилась к  их  столику.  Неожиданно для самого себя Латимер
вдруг встал. Мадам пристально смотрела ему в лицо.
     - Вы желали говорить со мной, месье? - Голос у нее был грубый и немного
сиплый, с ярко выраженным акцентом.
     - Мы были бы счастливы, если бы вы оказали нам честь и посидели с нами,
- сказал Марукакис.
     - Хорошо,  -  сказала она  и  села  рядом.  Тотчас  к  столику подлетел
официант, но она взмахом руки прогнала его и повернулась к Латимеру: - Я вас
раньше не  видела,  месье.  Вашего друга я  уже встречала,  но  не  в  своем
заведении.  -  Бросив косой взгляд на Марукакиса,  она продолжила:  -  А вы,
месье,  собираетесь писать обо мне в  парижской газете?  Тогда вам с  другом
надо будет обязательно досмотреть представление до конца.
     - Нет,  мадам,  -  улыбнулся  Марукакис.  -  Мы  воспользовались  вашим
гостеприимством, чтобы получить кое-какую информацию.
     - Информацию?  -  Она,  кажется,  немного смутилась. - Я не знаю ничего
такого, что может вас заинтересовать.
     - Всем  хорошо  известна ваша  осторожность,  мадам.  Но  речь  идет  о
человеке,  который давно в  могиле.  Вы  были знакомы с  ним  лет пятнадцать
назад.
     Она  захохотала,  остановилась  и  вдруг  захохотала  снова  -  громко,
вызывающе,  сотрясаясь всем телом. Вместе с этими хриплыми звуками исчезло и
то  самодовольство,  которое она напускала на себя,  и,  когда она под конец
закашлялась, сразу постарела лет на десять.
     - Не ожидала я от вас такого комплимента,  месье,  -  вздохнув,  сказал
она.  -  Подумать только, пятнадцать лет! И вы надеетесь, что я его вспомню?
Святая Дева Мария, придется вам поставить мне выпивку.
     Латимер подозвал официанта.
     - Что будете пить, мадам?
     - Шампанское.  Только не  эту дрянь.  Официант знает.  Подумать только,
пятнадцать лет! - Она все еще никак не могла успокоиться.
     - Мы,  разумеется,  не  очень надеялись на вашу память,  -  невозмутимо
сказал Марукакис, - но, может быть, имя этого человека что-нибудь значит для
вас. Его звали Димитриос... Димитриос Макропулос.
     Она  сунула в  рот  сигарету,  чиркнула спичкой,  но  так и  не  смогла
прикурить.  Глядя на  кончик сигареты,  о  чем-то сосредоточенно размышляла.
Спичка продолжала гореть,  едва не обжигая пальцы.  Латимеру показалось, что
вокруг образовалась зона молчания,  вдруг заложило уши. Мадам разжала пальцы
и уронила спичку на тарелку.  Все так же смотря на кончик сигареты, она тихо
сказала:
     - Вам здесь не место. Уходите отсюда... оба!
     - Но...
     - Уходите, - сказала она тихим голосом, даже не повернув головы.
     Марукакис посмотрел на  Латимера и,  пожав плечами,  встал из-за стола.
Следом за  ним  встал и  Латимер.  Она подняла на  них глаза,  сказала,  как
отрезала:
     - Сядьте. Мне не нужны здесь сцены.
     Они сели.
     - Надеюсь,  вы объясните мне,  мадам,  - сказал Марукакис с издевкой, -
как мы можем уйти, не вставая с места, - я был бы вам очень признателен.
     Она  с  такой быстротой схватила стоящий на  столе бокал,  что  Латимер
подумал:  "Сейчас она  бросит  его  в  лицо  Марукакису".  Но  пальцы тотчас
разжались,  и  она  что-то  быстро  сказала  по-гречески,  чего  Латимер  не
разобрал.
     - Нет,  -  сказал Марукакис,  отрицательно качнув головой,  -  он не из
полиции. Он писатель, пишет книги, и ему нужна информация.
     - Зачем?
     - Простое любопытство.  Два  месяца назад  он  видел труп  Димитриоса в
Стамбуле и вот решил разузнать о нем.
     Она  вдруг повернулась к  Латимеру и,  протянув руку,  вцепилась ему  в
рукав.
     - Это правда, что он мертв? Вы точно знаете? Вы видели его труп?
     Латимер молча кивнул.
     - Его убили ударом ножа в живот, а потом бросили в море. - Ему хотелось
добавить что-нибудь теплое:  жизнь  есть  жизнь,  а  вдруг она  его  любила,
сейчас, наверное, слезы польются.
     Но слез не было.
     - Деньги при нем были? - только и спросила она.
     Латимер медленно повел головой.
     - Merde!  -  сказала она злобно.  - Этот верблюжий выкидыш задолжал мне
тысячу франков. И теперь я их уже никогда не увижу. Salop! Убирайтесь вон, а
не то я прикажу вас вышвырнуть отсюда!


     Марукакис проводил Латимера до отеля. Они немного задержались у дверей.
Ночь была холодная.
     - Ну, я, пожалуй, пойду, - сказал Латимер.
     - Завтра уже уезжаете?
     - Да. Еду в Белград.
     - Значит, вам все еще не надоел Димитриос.
     - О, нет. - Латимер заволновался, ему очень хотелось сказать Марукакису
какие-нибудь теплые слова.  -  Не могу сказать, как я вам благодарен. Боюсь,
что я отнял у вас много драгоценного времени.
     Марукакис рассмеялся и, недоуменно пожав плечами, сказал:
     - Я  вот  смеюсь,  а  сам  завидую  вам.  Если  вам  удастся  разузнать
что-нибудь в Белграде, напишите мне. Хорошо?
     - Конечно, напишу.
     Еще раз поблагодарив Марукакиса, Латимер тепло пожал ему руку и вошел в
вестибюль отеля.  Его номер находился на втором этаже.  Взяв у  портье ключ,
поднялся по лестнице.  В  коридоре лежал толстый ковер,  глушивший шаги.  Он
вставил ключ в замочную скважину и, повернув его, открыл дверь.
     Его смутило то,  что в номере горел свет, и он решил, что попал в чужой
номер.  И  тотчас понял:  нет,  это  его номер,  но  в  нем почему-то  царил
полнейший хаос.
     Содержимое  чемоданов  было  вытряхнуто  прямо  на   пол.   Простыни  и
пододеяльник валялись на  кресле.  На  матраце лежали привезенные из  Африки
книги  с  оторванными переплетами.  Казалось,  что  в  комнате похозяйничали
шимпанзе.
     Не  понимая,  что  здесь  произошло,  Латимер сделал  два  робких шага.
Какой-то слабый звук заставил его повернуть голову направо.  И тотчас сердце
его сделало один сильный удар и остановилось.
     На пороге ванной,  держа в  одной руке выжатый тюбик зубной пасты,  а в
другой - массивный люгер, улыбался улыбкой мученика мистер Питерс.


                            Полмиллиона франков

     В  романе "Оружие убийцы" Латимер описал ситуацию,  когда  герой  книги
оказывается лицом  к  лицу  с  вооруженным убийцей.  Написать эти  несколько
страниц оказалось нелегко,  и,  если бы  не необходимость (он считал,  что в
последней главе  вполне  допустимы некоторые мелодраматические эффекты),  он
охотно пренебрег бы  этим.  Он  постарался представить это событие,  как ему
казалось,  наиболее реалистически.  Что он  чувствовал бы,  окажись в  такой
ситуации? И он решил, что скорей всего обалдел бы от страха, лишился бы дара
речи.
     Как ни странно, сейчас у него не было тех ощущений, которые он приписал
герою.  Латимер  объяснил это  изменившейся обстановкой.  Во-первых,  мистер
Питерс,  держащий в руке большой тяжелый пистолет,  не имел того угрожающего
вида,   который  подобает  убийце.   Во-вторых,   Латимер,  имевший  счастье
познакомиться с  мистером  Питерсом,  считал  его  совершенно неспособным на
такой отчаянный шаг,  как убийство.  Но факт был налицо.  Латимер был сильно
потрясен.  Именно  поэтому он  не  догадался сказать ни  равнодушное "Добрый
вечер",  ни  юмористическое и  гораздо  более  подходящее к  ситуации "Какой
неожиданный сюрприз!". Вместо этого у него вырвалось нечто похожее на "О-о",
и затем, видимо, подсознательно желая разрядить обстановку, он промямлил:
     - Кажется, что-то произошло.
     Мистеру Питерсу именно в  этот момент удалось справиться с  пистолетом,
который теперь, вне всякого сомнения, был направлен на Латимера.
     - Не  могли бы вы оказать любезность,  -  сказал мистер Питерс тихо,  -
закрыть за собой дверь?  Вам для этого нужно только протянуть руку. И будьте
добры, оставайтесь на том же месте.
     Латимер подчинился.  И  почувствовал,  что им овладел страх,  ни в коей
мере не похожий на те ощущения,  которые он описал в романе. Больше всего он
боялся боли,  живо представив себе,  как доктор извлекает пулю -  хорошо бы,
если бы  он делал это под наркозом.  Еще он очень боялся,  что мистер Питерс
из-за  неопытности может  случайно нажать на  курок  или  выстрелить,  когда
Латимер сделает какое-нибудь непроизвольное движение. Его била мелкая дрожь,
и  он никак не мог понять,  трясет ли его от нервного напряжения,  от дикого
страха или от злобы.
     - За каким чертом вы все это затеяли?  -  выпалил он,  сам не ожидая от
себя такой прыти,  и  вдруг выругался.  На  самом деле ему  хотелось сказать
что-то  совсем другое,  и  он не хотел ругаться -  он почти никогда не делал
этого.  Видимо, меня трясет все-таки от злобы на свое бессилие, решил он. Он
старался испепелить взглядом мистера Питерса.
     Толстяк, опустив пистолет, сел на кровать.
     - Самое ужасное,  -  сказал он, - что я не ожидал вас так рано. И потом
меня подвела ваша горничная.  Но  что ждать от  этой армянской девицы -  они
сначала готовы все сделать в лучшем виде, а потом все портят, как идиотки. Я
думаю  над  тем,   что  этот  большой  мир,  дарованный  нам,  мог  бы  быть
замечательным местом, если бы... Но мы поговорим об этом как-нибудь после. -
Он  положил выжатый тюбик  зубной  пасты  на  столик возле  кровати.  -  Мне
хотелось бы привести все в порядок, когда я уйду.
     - Интересно,  что бы вы стали делать с книгами?  - не замедлил съязвить
Латимер.
     - Ах да, книги! - Мистер Питерс сокрушенно покачал головой. - Печальный
акт  вандализма.  А  ведь  книга  -  это  чудесный  сад  прекрасных  цветов,
ковер-самолет,  который уносит нас в  далекие неизвестные страны.  Я глубоко
сожалею об этом. Но это было необходимо.
     - Необходимо? Вы отдаете себе отчет в том, что говорите?
     Мистер Питерс улыбнулся покорно и печально, как безвинный страдалец.
     - Будьте  хоть  чуточку  искреннее,   мистер  Латимер,   я  прошу  вас,
пожалуйста.  Причина очевидна и для вас,  и для меня. Разумеется, я понимаю,
что вы находитесь в затруднительном положении,  не понимая, какова моя роль.
Если  это  может  послужить  хоть  каким-то  утешением,  мне  точно  так  же
необходимо определить, какова ваша роль.
     Это  фантастическое лицемерие вывело Латимера из  себя  -  он  забыл  о
страхе.
     - Да  послушайте же  наконец,  мистер Питерс,  или  как вас там еще.  Я
пришел к себе в отель, я очень устал и хочу лечь спать. Надеюсь, вы помните:
мы выехали вместе с  вами из Афин несколько дней тому назад и  ехали в одном
купе.  Вы,  помнится, ехали в Бухарест; я сошел здесь, в Софии, провел вечер
со своим другом и вот,  вернувшись к себе в отель, нахожу в номере полнейший
хаос. На ум приходят только две вещи: либо вы грабитель, либо вы напились до
чертиков.  Между  прочим,  вы  вынуждаете меня  нажать  кнопку и  позвать на
помощь.  Гипотезу о  том,  что вы проникли сюда с целью грабежа,  я все-таки
отвергаю, так как грабители не ездят в вагонах первого класса и не срывают с
книг переплеты.  Поскольку вы трезвы,  остается предположить, что вы сошли с
ума.  Если это действительно так,  выражаю вам свое соболезнование и надеюсь
на помощь медицины.  Но если вы более или менее здоровы,  то я требую, чтобы
вы объяснили причину своего присутствия.  Так,  повторяю,  мистер Питерс, на
кой черт вам все это нужно?
     - Изумительно,  - сказал мистер Питерс, от удовольствия закрывая глаза,
- просто изумительно! Нет-нет, мистер Латимер, я попрошу вас не приближаться
к  звонку,  будьте добры.  Ну  вот,  так-то  лучше.  Вы знаете,  на какое-то
мгновение я почти поверил в вашу искренность.  Почти, но не совсем. Имейте в
виду,  что таким, как вы, никогда не провести меня. Так что не будем тратить
время попусту.
     - Да послушайте же наконец... - Латимер непроизвольно шагнул вперед.
     Люгер был тотчас нацелен прямо ему в грудь. Улыбка исчезла с пухлых губ
мистера Питерса; глаза у него слезились, точно при сильном насморке. Латимер
сделал шаг назад - улыбка медленно вернулась.


     - Давайте же,  мистер  Латимер,  будем  чуточку искреннее,  пожалуйста.
Поверьте,  я  не  имел  против  вас  ничего дурного.  Я  даже  не  стремился
побеседовать с  вами.  Но раз уж вы застали меня здесь и  мы теперь не имеем
возможности разговаривать -  я осмелюсь это сказать - с позиций бескорыстной
дружбы,  то давайте говорить хотя бы искренне. - Он слегка подался вперед. -
Почему вас так интересует Димитриос?
     - Димитриос!
     - Да,  дорогой мистер Латимер. Димитриос. Вы ведь прибыли сюда из Малой
Азии.   Димитриос  -   тоже.   В  Афинах  вы  с  немалым  усердием  занялись
исследованием архивов комиссии по  беженцам.  В  Софии  тоже  наняли агента,
чтобы ознакомиться с архивом полиции.  Зачем?  Подождите, пока не отвечайте.
Я,  между прочим,  ничего против вас не  злоумышляю,  да будет это вам раз и
навсегда известно.  Но  так уж получилось,  что Димитриос интересует и  меня
тоже. Поэтому скажите мне откровенно, мистер Латимер, какова ваша роль? Или,
если позволите, я скажу иначе: какую игру вы ведете?
     Латимер  на  какое-то  мгновение задумался.  Ему  очень  хотелось  дать
быстрый ответ,  но ничего не получалось,  и он несколько смутился.  Для него
Димитриос стал  уже  своего  рода  собственностью,  такой  же  академической
задачей,  как,  скажем,  проблема авторства какого-нибудь  стихотворения XVI
века.  И  вот,  пожалуйста,  появляется этот одиозный мистер Питерс со своей
улыбочкой,  со своими затасканными фразами о Всемогущем, со своим люгером, и
получается,  что  он,  Латимер,  занимается контрабандой.  Впрочем,  тут нет
ничего  удивительного -  Димитриоса могли  знать  многие.  Странно,  но  ему
казалось, что они умерли вместе с ним. Безусловно, нет ничего глупее.
     - Ну,  так как же, мистер Латимер? - Толстяк все так же выученно-сладко
улыбался,  но в  его сипловатом голосе Латимер заметил садистские нотки:  он
теперь напоминал ему мальчишку, отрывавшего пойманной мухе крылья.
     - Мне кажется,  - медленно начал Латимер, - прежде чем я отвечу на ваши
вопросы, вам следует сперва ответить на мои. Другими словами, мистер Питерс,
если вы расскажете мне,  какую игру ведете вы,  я  расскажу о  своей.  Я  не
собираюсь  ничего  скрывать,   единственное,   к   чему  я  стремлюсь,   это
удовлетворить свое любопытство. И не надо так страшно размахивать оружием. В
конце  концов оружие не  такой уж  сильный аргумент.  Кстати,  ваш  пистолет
большого калибра и будет много шума,  если,  не дай бог, он выстрелит. Кроме
того,  какая вам польза,  если вы меня убьете?  И  поскольку на вас никто не
собирается нападать, я бы на вашем месте давно убрал пистолет в карман.
     Мистер Питерс продолжал излучать свою радостно-горестную улыбку.
     - Вы   изложили  свою   точку   зрения  с   удивительной  краткостью  и
изумительным красноречием,  мистер Латимер.  И  все-таки мне пока не хочется
убирать оружие.
     - Как вам будет угодно. Вас не затруднит объяснить мне, что вы искали в
переплетах книг и в зубной пасте?
     Он достал из кармана листок бумаги.  Это была таблица,  которую Латимер
составил в Смирне. Кажется, она лежала в одной из книг.
     - Что поделаешь,  мистер Латимер, если что-то прячут между страниц, то,
быть может, есть кое-что интересное и под переплетом.
     - Я не собирался ничего прятать...
     Мистер Питерс не  обратил на  эти  слова внимания.  Держа в  левой руке
листок, он походил на школьного учителя, который отдавал ученику его работу.
Тряхнув головой, мистер Питерс спросил:
     - И это все, что вам известно о Димитриосе, мистер Латимер?
     - Нет.
     - Ах, вот что! - Он с каким-то печальным недоумением стал рассматривать
латимеровский галстук.  - Интересно, кто такой этот полковник Хаки? Кажется,
он  неплохо информирован,  но  почему он  так  неосторожен?  Фамилия у  него
турецкая. Вы ведь тоже прибыли из Стамбула, не так ли?
     Совершенно непроизвольно Латимер  кивнул,  и  тотчас  пожалел  об  этой
глупости. Улыбка на лице мистера Питерса засияла еще ярче.
     - Благодарю вас,  мистер  Латимер.  Начинает казаться,  что  вы  готовы
помочь мне.  Давайте разберемся.  Итак, вы были в Стамбуле, где одновременно
оказались и Димитриос,  и полковник Хаки.  Здесь есть еще заметка о паспорте
на   имя  Талата.   Опять  какая-то  турецкая  фамилия.   Потом  упоминается
Андрианополь  и  написано  "попытка".  Ну  да,  я  понял:  так  вы  перевели
французское слово "покушение".  Вы ничего не хотите мне сказать?  Ну хорошо,
хорошо,  пусть  будет  по-вашему.  У  меня  создалось впечатление,  что  вы,
по-видимому, читали какое-то досье. Ну что, разве я не прав?
     Латимеру было  неприятно,  что  он  попал  в  такое дурацкое положение.
Подумав, он сказал:
     - Мне кажется, так вы недалеко уйдете. На каждый ваш вопрос у меня есть
свой вопрос.  Например,  я вам буду очень признателен,  если вы мне скажете,
встречались ли вы с Димитриосом.
     Мистер Питерс молча поглядел на него.
     - Думаю,  вы не очень-то уверены в  себе,  мистер Латимер,  -  медленно
проговорил он.  -  Очевидно,  я бы мог рассказать вам гораздо больше, чем вы
мне. - Он сунул пистолет в карман пальто и встал. - Мне пора уходить.
     Латимер не ожидал,  что это произойдет так скоро, однако, стараясь быть
равнодушным, сказал:
     - Спокойной ночи.
     Толстяк пошел к двери, но вдруг остановился.
     - Стамбул.  Смирна,  1922 год.  Афины,  тот же  год.  София,  1923 год.
Андрианополь.  Нет,  ведь он приехал из Турции... - Обернулся и посмотрел на
Латимера:  -  А что если... - Он замолчал, потом, подумав, продолжил: - Быть
может,  это и  глупая мысль,  но,  мне кажется,  вы в  самое ближайшее время
собираетесь посетить Белград. Ведь я угадал, мистер Латимер?
     Как ни  старался мистер Латимер скрыть свое удивление проницательностью
мистера Питерса, ему это не удалось.
     - Белград вам понравится,  -  сказал мистер Питерс самодовольно.  - Это
чудесный город.  А  какие  с  окрестных гор  открываются виды!  Как  бы  мне
хотелось поехать вместе с вами!  А какие там девушки, круглолицые красавицы,
какие у  них  фигурки!  Вы  человек еще молодой,  и  вам будет легко с  ними
договориться.  Ну  а  меня эти вещи уже не привлекают.  Я  уже стар,  и  мне
осталось только вспоминать.  Но  я  не  осуждаю молодых.  Ни в  коем случае.
Каждому молодость дается только раз, Всемогущий, несомненно, хотел, чтобы мы
почувствовали себя счастливыми. Ведь жизнь должна продолжаться, не так ли?
     Латимер стащил с  кресла пододеяльник и сел.  Он был очень зол и,  быть
может, поэтому его мозг начал лучше работать.
     - Мистер  Питерс,  в  Смирне  мне  удалось  ознакомиться с  материалами
пятнадцатилетней давности.  Я  обнаружил,  что за  три месяца до  меня те же
самые материалы интересовали кое-кого еще. Не вы ли это были?
     Слезящиеся  глаза  толстяка,   казалось,   были  устремлены  куда-то  в
вечность. Он нахмурился, точно не понимая смысла слов.
     - Вы не могли бы повторить ваш вопрос?
     После  того  как  Латимер повторил,  мистер  Питерс,  подумав несколько
секунд, тряхнул головой и сказал:
     - Нет, мистер Латимер, это был не я.
     - Но  ведь вы занимались расследованием по поводу пребывания Димитриоса
в Афинах,  не так ли? Ведь это были вы? Вы, помнится, очень быстро удалились
из бюро,  так что я вас,  к сожалению, не заметил, но чиновник видел, что вы
заходили туда.  И,  очевидно, далеко не случайное совпадение, что мы ехали с
вами в  одном купе до Софии,  не правда ли?  Вы проявили отменную смекалку и
узнали, в каком отеле я остановлюсь. Неужели вам не хочется сказать правду?
     - Да, мистер Латимер, - кивнул мистер Питерс, счастливо улыбаясь, - все
так и было.  Мне известен каждый ваш шаг после того,  как вы покинули бюро в
Афинах.  Я  ведь уже,  кажется,  говорил вам,  что  интересуюсь каждым,  кто
собирает сведения о Димитриосе.  Вы, конечно, разузнали, кто был тот человек
в Смирне?
     Обратив внимание на  то,  что  последняя фраза  была  произнесена самым
невинным тоном, Латимер сказал:
     - Нет, я этим не занимался.
     - Но вы, конечно, хотели бы это узнать?
     - Не очень.
     Толстяк шумно вздохнул.
     - Мы  должны,  мистер  Латимер,  достичь  взаимопонимания.  Нам  нельзя
ссориться.  -  Он остановился и поглядел сверху вниз на Латимера. - Я должен
знать,  зачем вам все это понадобилось.  Нет-нет, пожалуйста, не перебивайте
меня.  Я готов признать,  что для меня ваши ответы гораздо важнее, чем мои -
для вас.  И все-таки сейчас я не могу их вам дать.  Да-да,  я слышал, что вы
поставили такое условие. Но я серьезно не могу. Поймите меня, пожалуйста.
     Итак,  вас  интересуют факты  из  жизни Димитриоса,  и  вы  собираетесь
поехать в  Белград,  чтобы побольше разузнать о  нем.  Я  вижу,  вы этого не
отрицаете.  И вам, и мне известно, что Димитриос жил в Белграде в 1926 году.
Могу к этому добавить, что он там больше не появлялся. Вы не хотите сказать,
зачем вам это нужно?  Очень хорошо.  Я вам скажу другое:  если вы попадете в
Белград,  то не обнаружите ни малейших следов Димитриоса.  Более того,  если
попытаетесь провести расследование, то у вас наверняка возникнут трудности с
полицией. Есть только один человек, который мог бы рассказать вам о том, что
вас интересует. Это поляк, он живет теперь недалеко от Женевы.
     Я дам вам адрес и письмо к нему.  Но мне все-таки хочется понять, зачем
вам нужна эта информация. Вначале мне казалось, что вы работаете на турецкую
полицию -  сейчас на Ближнем Востоке многие англичане работают в полиции,  -
но я отказался от этой мысли.  В ваших документах написано, что вы писатель,
но ведь это весьма растяжимое понятие.  Кто же вы такой, мистер Латимер, и в
чем заключается ваша игра?
     Мистер   Питерс   выжидающе  замолчал.   Латимер,   стараясь  сохранить
непроницаемое выражение лица,  смотрел ему прямо в глаза.  Не смущаясь этим,
мистер Питерс продолжал:
     - Естественно,  когда я  говорю "игра",  я  понимаю это слово в  особом
смысле.  Вся ваша игра состоит, конечно, в том, чтобы получить деньги. Но не
такого ответа я жду от вас.  Вы богаты,  мистер Латимер?  Нет? Тогда я скажу
то,  что,  быть может, упростит дело. Я предлагаю, мистер Латимер, заключить
соглашение,   так  сказать,  объединить  наши  возможности.  Мне,  например,
известны такие вещи,  о  которых я  не могу сообщить вам в настоящий момент.
Вам,  с другой стороны, также известно что-то весьма важное. Сами по себе те
факты,  которые я знаю, быть может, не имеют ценности. Но и то, что известно
вам,  пустой звук вне связи с другим.  Если же и то,  и другое рассматривать
вместе,  то  ценность такого объединения может составить (при этих словах он
сильно выдвинул вперед нижнюю челюсть) по крайней мере пять тысяч английских
фунтов,  или миллион франков. - Он был на седьмом небе от радости. - Ну, что
вы на это скажете?
     - Прошу   прощения,   -   сказал  Латимер,   почти  не   скрывая  своей
враждебности,  - но скажу, что я совершенно не понимаю, о чем вы говорите. И
мне глубоко безразлично,  как вы это воспримете.  Я устал,  мистер Питерс, я
очень устал,  буквально валюсь с  ног.  -  Он встал и,  взяв простыню,  стал
застилать постель.  -  Полагаю,  мне  незачем  скрывать  от  вас,  почему  я
интересуюсь Димитриосом.  Деньги  тут  как  раз  совершенно ни  при  чем.  Я
зарабатываю на  жизнь тем,  что  сочиняю детективные романы.  Когда я  был в
Стамбуле,  полковник  Хаки,  человек,  в  определенном  смысле  связанный  с
тамошней полицией,  рассказал мне об  одном преступнике по  имени Димитриос,
труп которого был найден в  водах Босфора.  Отчасти ради удовольствия -  мне
хотелось разгадать своего рода кроссворд,  -  отчасти желая попробовать свои
силы в самостоятельном расследовании, я начал идти по следам этого человека.
Вот и все.  Я не жду,  что вы мне поверите. Вероятно, вы сейчас задаете себе
вопрос,  почему я  не придумал какую-нибудь более убедительную историю.  Мне
очень жаль, но убеждать вас в том, что это правда, я не могу да и не хочу.
     Мистер Питерс подошел к  окну  и,  достав сигарку,  стал смотреть,  как
Латимер застилает кровать.
     - Детективные романы!  Это удивительно интересно,  мистер Латимер. Я их
очень люблю. Назовите, пожалуйста, книги, которые вы написали.
     Латимер назвал.
     - А кто ваши издатели?
     - Кто вас больше интересует -  англичане,  французы,  шведы,  норвежцы,
немцы или венгры?
     - Венгры.
     Услышав ответ, мистер Питерс одобрительно кивнул головой.
     - Да,  я знаю,  это хорошая фирма. - Видно было, что он принял какое-то
решение. - Мистер Латимер, у вас найдутся перо и бумага?
     Латимер указал на письменный стол,  и  толстяк уселся за него.  И  пока
Латимер готовил себе постель, собирал с пола разбросанные вещи, слышно было,
как по бумаге скрипело перо. Мистер Питерс был человек слова.
     Когда   Латимер  уже   собрался  лечь   в   постель,   послышался  звук
отодвигаемого кресла и мистер Питерс с сияющей улыбкой на лице заявил:
     - Я оставляю вам,  мистер Латимер,  три листа бумаги. На первом - адрес
человека,  о котором я вам говорил.  Его зовут Гродек,  Владислав Гродек. Он
живет недалеко от Женевы.  На втором листе -  мое письмо к нему. Если он его
получит,  он  будет знать,  что  вы  мой  друг и  что он  может быть с  вами
откровенным.  Он  уже отошел от  дел,  так что я  могу,  ничего не  скрывая,
сказать,  что  в  свое время это был один из  самых выдающихся разведчиков в
Европе.  Но  самое  замечательное,  что  полученные им  сведения всегда были
достоверны.  Он  работал  на  несколько стран.  Его  резиденция находилась в
Брюсселе.  Для  писателя такой  человек просто  находка.  Я  думаю,  он  вам
понравится.  Он,  между прочим,  очень любит животных.  Короче, это чудесный
человек, с тонкими и нежными чувствами. Между прочим, именно на него работал
Димитриос в 1926 году.
     - Понятно. Весьма вам признателен. А что вы написали на третьем листе?
     Мистер   Питерс   смутился,   хотя   улыбка  его   была   теперь  почти
экстатической.
     - Вы, кажется, сказали, что вы не богаты.
     - Да, это так.
     - Значит,  полмиллиона франков,  или две с половиной тысячи фунтов, вам
бы, наверное, пригодились.
     - Безусловно.
     - В таком случае,  когда вам наскучит Женева,  вы, быть может, захотите
убить сразу двух  зайцев.  -  Он  вытащил из  кармана таблицу,  составленную
Латимером.  -  Здесь помечены и другие даты из жизни Димитриоса,  которые вы
хотели бы проверить.  Между прочим, место действия перемещается в Париж. Это
во-первых.  Ну,  а во-вторых, мы в Париже обязательно встретимся, и вы, быть
может,  наконец решитесь объединить наши возможности.  То  есть мы  придем к
соглашению,  о  котором я  вам  уже говорил.  В  этом случае даю безусловную
гарантию,  что буквально через несколько дней на  ваш счет будет перечислено
полмиллиона франков, или две с половиной тысячи фунтов стерлингов.
     - Мне бы очень хотелось,  -  возразил раздраженный Латимер,  - чтобы вы
внесли хоть какую-то ясность.  Что мне надо делать?  Кто,  наконец, заплатит
мне деньги?  Все покрыто мраком неизвестности,  мистер Питерс, и потому я не
могу верить ни одному вашему слову.
     Улыбка на  устах  мистера Питерса несколько поблекла,  но  разве  могут
оскорбления вывести из себя христианина,  который давно подготовился к арене
со львами.
     - Я знаю,  мистер Латимер, - сказал он тихо, - что вы не доверяете мне.
Я  написал письмо Гродеку и  дал  вам  его  адрес,  потому что  мне хотелось
убедить вас в  том,  что моему слову можно верить.  Сейчас мне больше нечего
вам сказать.  Но если вы поверите мне и  поедете в Париж -  на третьем листе
бумаги мой адрес.
     - Не будем ничего загадывать,  -  сказал Латимер.  -  Вы,  мне кажется,
сделали далеко идущие выводы. Что касается Белграда, то я действительно туда
не поеду.  Насчет Женевы я  еще не решил.  Поездку в  Париж я вообще не могу
сейчас предпринять, потому что у меня накопилось много работы. И, конечно...
     - Спокойной ночи,  мистер Латимер,  -  сказал мистер Питерс, протягивая
руку. - Я не хочу с вами прощаться...
     Латимер пожал  протянутую руку.  Она  была  сухая и  мягкая,  точно без
костей.
     - Спокойной ночи, - сказал Латимер.
     У двери мистер Питерс обернулся.
     - На  полмиллиона франков  можно  купить  массу  хороших вещей,  мистер
Латимер.  Мне хочется верить,  что мы встретимся в Париже. Еще раз желаю вам
спокойной ночи.
     - Мне тоже. Спокойной ночи.
     Дверь  закрылась,  но  улыбка великомученика все  стояла перед  глазами
Латимера,  напоминая ему улыбку чеширского кота, которая парила в воздухе. В
изнеможении прислонился он к двери и вдруг заметил на полу пустые, раскрытые
чемоданы.  Начинало светать.  Он  еще  долго не  мог заснуть,  но  вдруг сон
навалился на него, и его размышления прекратились.


                                   Гродек

     Когда Латимер проснулся,  было уже одиннадцать часов.  На столике возле
кровати  лежали  три  листа  бумаги,   оставленные  мистером  Питерсом.  Они
напомнили Латимеру,  что надо многое хорошенько обдумать и  принять какое-то
решение, и это было неприятно. Он сел на кровати и взял эти листы в руки. На
первом, как и говорил мистер Питерс, был написан женевский адрес:

                             Владислав Гродек
                             Вилла "Акация"
                             Шамбеси
                             (в 7 км от Женевы)

     Латимер  с  трудом  разобрал записку,  написанную корявыми,  прыгающими
буквами.  И  обратил внимание,  что цифра семь перечеркнута,  как это обычно
принято у французов.
     Он взял второй лист.  В письме было всего шесть строчек,  но Латимер не
смог их прочитать: оно было написано на каком-то незнакомом языке, вероятно,
на польском.  Во второй строке он нашел свою фамилию, почему-то написанную с
ошибкой. Вздохнув, он отложил письмо в сторону.
     Латимер  подумал,  что  дружеские отношения мистера  Питерса  с  бывшим
шпионом являются важным ключом,  но  как им  воспользоваться,  он  не  знал.
Подтверждением тому  было  вызывающее поведение мистера Питерса вчера ночью:
предпринять обыск в отсутствии хозяина и вдруг после размахивания пистолетом
предложить полмиллиона франков и  рекомендательное письмо  к  бывшему шпиону
мог только человек, которого легко заподозрить в самых тяжких преступлениях.
Но где основания для подозрений?  Латимер вспомнил свой разговор с  мистером
Питерсом,  и чем отчетливее в памяти возникали слова и фразы,  тем больше он
выходил из себя:  в самом деле,  он вел себя немыслимо глупо. Он перетрусил,
увидев пистолет,  хотя этот тип ни за что бы не решился выстрелить (впрочем,
такие мысли появляются, когда опасность давно миновала), он позволил вовлечь
себя в разговор вместо того,  чтобы передать этого человека полиции,  и, что
хуже  всего,  в  своих переговорах с  мистером Питерсом он  не  имел твердой
позиции и  докатился до того,  что принял с  благодарностью рекомендательное
письмо и эти адреса.  Ему даже не пришло в голову поинтересоваться, как этот
тип попал в комнату.  А ведь он мог бы,  да что там мог, он должен был взять
этого мерзавца за  глотку и  заставить его говорить.  Как это характерно для
людей с высшим образованием,  привычно обобщил он; они вспоминают о том, что
могли применить силу, только тогда, когда в этом уже нет необходимости.
     Но  не  появись в  его  номере  Питерс,  он  бы  поехал  в  Белград.  А
таинственный мистер Питерс советует ему  ехать в  Швейцарию.  И  хотя мистер
Питерс сделал ему  определенное предложение,  можно было послушаться совета.
Например,  он  не  очень-то  верил,  что  ему  удастся  выбросить из  головы
Димитриоса.  Удовлетворенное тщеславие? Да ничего подобного. Да, несомненно,
его  интерес  к  Димитриосу все  больше  походил  на  наваждение.  Это  было
нехорошее слово,  с  которым  у  Латимера ассоциировались горящие фанатизмом
глаза.  Но, что там ни говори, Димитриос притягивал к себе, и вряд ли он мог
спокойно заниматься новой  книгой,  зная,  что  где-то  вблизи  Женевы живет
человек,  который может рассказать о  Димитриосе массу любопытного.  Значит,
возвращение в Афины было бы пустой тратой времени.
     Личность мистера Питерса также требовала разъяснения.  Попробуй выброси
его из головы.  Самое же привлекательное было то, что Димитриос был такой же
осязаемой,  вызывающей любовь или ненависть фигурой,  как Прудон,  Монтескье
или Роза Люксембург, а не тем картонным героем, которые заполняют детективы.
     Латимер стал одеваться,  бормоча:  "Ну и хорошо, и прекрасно! Поезжай в
Женеву,  брось начатую работу.  А  почему?  Да потому,  что ты обленился,  а
лентяи вечно заняты всякой чепухой. Заруби себе на носу, милейший, что автор
детективов никак не связан с действительностью,  кроме некоторых технических
подробностей,  как  то:  законы  баллистики,  медицина,  юридические законы.
Надеюсь, ясно. Так что хватит нести всякий вздор".
     Он побрился, собрал вещи и, спустившись вниз, осведомился у дежурного о
расписании поездов  на  Афины.  Тот  начал  листать  книжку,  Латимер  молча
наблюдал за ним, и вдруг у него вырвалось:
     - А что если бы я поехал отсюда в Женеву!
     На  другой день Латимер получил письмо со штампом почтового отделения в
Шамбеси.  Это был ответ на  посланные им  Гродеку письма -  свое и  Питерса.
Письмо было на французском.

                              Вилла "Акация",
                              Шамбеси,
                              пятница

                          Дорогой мистер Латимер!
     Я буду рад, если вы заглянете ко мне завтра. Мой шофер заедет за вами в
отель в 11-30.
     Пожалуйста, примите мои уверения в глубоком к вам уважении.
                                                                     Гродек.

     Шофер прибыл минута в  минуту и,  отсалютовав Латимеру,  точно тот  был
генерал,  жестом пригласил в огромный шоколадного цвета автомобиль. Потом он
сел  за  руль,  и  машина быстро помчалась под  моросящим дождем,  точно они
уходили от погони.
     Латимер с интересом разглядывал внутренности автомобиля: дорогие породы
дерева  и  слоновую кость,  очень  удобные подушки из  кожи  -  короче,  все
говорило о богатстве,  о том, что денег у хозяина куры не клюют. Если верить
Питерсу, деньги эти были получены за темные шпионские дела. Интересно знать,
каков он из себя,  этот герр Гродек. Ему пришла в голову странная мысль, что
это,  должно быть,  старец с  седой бородой,  с  испанской бородкой.  Питерс
говорил,  что  он  по  национальности поляк,  большой  любитель  животных  и
чудесный человек в полном смысле этого слова.  А вдруг в действительности он
окажется отвратительным субъектом? Кстати, любовь к животным вообще ни о чем
не говорит: нередко страстные любители животных искренне и глубоко ненавидят
все человечество.
     Некоторое время они ехали по  шоссе вдоль северного берега озера,  но у
Преньи свернули налево и  стали подниматься вверх по  пологому холму.  Через
километр еще раз повернули налево,  на узкую просеку в сосновом бору.  Когда
машина подъехала к  железной ограде,  шофер  вышел  и  открыл ворота.  Потом
повернули  направо   и   оказались  у   большого,   неприветливо  глядевшего
загородного дома.
     Деревья росли довольно далеко от  дома,  внизу,  в  долине,  за пеленой
снега  с  дождем  виднелись  деревушка и  возвышающаяся над  ней  деревянная
колокольня местной церкви.  Еще дальше,  за деревней,  серело озеро. Латимер
видел  озеро  летом,  и  сейчас  оно  произвело на  него  особенно мрачное и
тоскливое впечатление.
     Дверь открыла полная улыбающаяся женщина,  по-видимому,  экономка.  Она
взяла  у  Латимера пальто и,  открыв перед  ним  дверь,  впустила в  большую
комнату.
     Комната напоминала деревенский трактир:  вверху вдоль стен шла галерея,
на которую можно было подняться из зала по лестнице; в огромном камине горел
огонь; на полу лежал ковер. В комнате было очень чисто и тепло.
     Улыбнувшись,  экономка сообщила, что герр Гродек сейчас спустится вниз,
и  куда-то ушла.  Латимер направился к  креслам,  стоявшим у  камина.  Вдруг
раздался слабый  шум,  и  Латимер увидел,  как  на  спинку одного из  кресел
взобрался сиамский кот  и  с  явной враждебностью прищурил на  него  голубые
глаза.  Тотчас к нему присоединился и второй. Выгнув спины, они наблюдали за
Латимером.  Не  обращая на  них внимания,  Латимер сел в  одно из кресел.  В
наступившей тишине слышно было, как потрескивали дрова в камине. На лестнице
послышались шаги.
     Коты подняли головы,  затем,  точно по команде, мягко спрыгнули на пол.
Латимер обернулся -  к нему шел,  протянув руку и немного виновато улыбаясь,
высокий широкоплечий человек, которому, наверное, было уже под шестьдесят.
     Его когда-то густые,  цвета соломы волосы сильно поредели,  да и  седых
волос  было  уже  немного,  но  серые с  голубоватым оттенком глаза смотрели
молодо.  Он  был  тщательно выбрит.  Овальной формы  лицом  с  широким лбом,
маленьким плотно  сжатым  ртом  и  едва  заметным  подбородком он  напоминал
англичанина или датчанина. В домашних туфлях и мешковатом, свободном костюме
из твида он двигался уверенно и энергично, очевидно, наслаждаясь заслуженным
покоем после праведных трудов.
     - Извините, пожалуйста, месье, - сказал он, пожимая Латимеру руку, - но
я не слышал, как вы приехали.
     - Позвольте прежде всего поблагодарить вас,  месье Гродек, за оказанное
мне гостеприимство.  Я не знаю,  что писал вам мистер Питерс в своем письме,
потому что...
     - Потому что,  - весело и жизнерадостно воскликнул Гродек, - вы не дали
себе труда изучить польский язык. Надеюсь, вы уже познакомились с Антуаном и
Симоном.  -  Он показал рукой на котов.  -  Я, например, убежден, что они на
меня обижаются, что я не говорю по-сиамски. Вы любите кошек? Я убедился, что
Антуан и Симон умны и сообразительны. Ведь вы же не такие, как другие кошки?
- Он взял кота на руки и показал Латимеру.  -  Ах,  Симон,  ты не знаешь, до
чего же ты мил и хорош! - Он посадил кота себе на ладонь. - Ну давай, прыгай
скорей к своему другу Антуану! - Кот спрыгнул на пол и оскорбленно удалился.
- Правда, они прекрасны? И очень похожи на людей. Когда стоит плохая погода,
они тоже нервничают.  Мне так хотелось,  чтобы в честь вашего визита, месье,
сегодня была  хорошая погода.  В  ясный  солнечный день  отсюда  открывается
чудесный вид.
     Латимер охотно согласился.  Ему пока никак не удавалось определить, что
за  человек был  Гродек.  Чем дольше присматривался Латимер к  Гродеку,  тем
очевидней  становился контраст  между  его  внешностью вышедшего  на  пенсию
инженера и  его  скупыми,  но  быстрыми жестами  и  плотно  сжатыми  губами,
говорившими о большой внутренней силе.  Латимер подумал,  что он,  вероятно,
все еще имеет успех у  женщин,  а  ведь мало кто из людей его возраста может
этим похвастаться.
     Чтобы поддержать разговор, Латимер сказал:
     - Здесь, наверное, очень приятно жить летом.
     - Конечно,  - сказал Гродек, открывая створку шкафа. - Что будете пить?
Может, английское виски?
     - Да, спасибо.
     - Очень хорошо. Я тоже предпочитаю его.
     Он налил виски в стакан.
     - Летом я  люблю писать на  воздухе.  Очень полезно для  здоровья,  но,
по-видимому,  не  для работы.  Вы  никогда не пробовали работать на открытом
воздухе?
     - Нет, не пробовал. Мухи...
     - Совершенно верно, мухи. Вы знаете, я пишу книгу.
     - Вот как? Вы, вероятно, пишете мемуары?
     Гродек открывал бутылку с содовой,  и Латимер заметил, что возле глаз у
него появились морщинки.
     - Нет,  месье.  Это жизнеописание Франциска Ассизского.  Я  думаю,  мне
хватит этой работы до конца дней моих.
     - Должно быть,  это  утомительный труд,  ведь  требуется хорошее знание
источников.
     - О,  да.  -  Он передал Латимеру стакан. - Главное преимущество в том,
что о Франциске Ассизском написано так много,  что мне не нужно обращаться к
первоисточникам.  Я не выдвигаю какую-то оригинальную концепцию,  просто это
занятие позволяет мне с чистой совестью жить в полной праздности. Как только
мне становится скучно,  как только я чувствую первые признаки,  так сказать,
душевного недомогания,  я,  удалившись в библиотеку, начинаю изучать труды о
Франциске  Ассизском и  сочиняю  еще  несколько страниц  книги.  Иногда  для
удовольствия я читаю немецкие журналы. - Он поднял стакан: - Ваше здоровье.
     - Ваше здоровье.
     Латимер слушал речи хозяина, и ему начинало казаться, что перед ним еще
один претенциозный осел. Выпив виски, он сказал:
     - Надеюсь, мистер Питерс написал в письме о цели моего визита.
     - Нет,  месье. Но вчера я получил от него письмо, в котором он пишет об
этом.  -  Он поставил стакан и,  искоса взглянув на Латимера, добавил: - Это
письмо меня очень заинтересовало. (Пауза.) Вы давно знакомы с Питерсом?
     Произнося фамилию,  он  на  едва  уловимую долю  секунды задержался,  и
Латимер подумал,  что сначала он,  вероятно,  хотел сказать какую-то  другую
фамилию.
     - Я встречался с ним всего два раза. Один раз в поезде, другой - у меня
в отеле. Вы, вероятно, с ним хорошо знакомы?
     - Вы в этом уверены, месье? - удивленно поднял брови Гродек.
     Латимер  постарался  улыбнуться  как  можно  непринужденнее.  Он  вдруг
почувствовал, что, по-видимому, наступил на любимую мозоль хозяина.
     - Если бы вы не были с ним хорошо знакомы, он, конечно, не рекомендовал
бы  меня вам и  уж  тем более не просил бы поделиться со мной информацией об
интересном субъекте.
     Латимер  замолчал,  довольный  тем,  что  ему  удалось  выкрутиться  из
трудного положения.
     Гродек стал вдруг задумчивым и  серьезным,  и  Латимер мысленно выругал
себя за нелепое -  теперь это было очевидно - сравнение с вышедшим на пенсию
инженером.  Под пристальным взглядом ему стало очень неуютно,  и он пожалел,
что нет у него в кармане люгера, которым размахивал мистер Питерс. Нет, этот
взгляд не был угрожающим. Однако было что-то...
     - Месье, - обратился к нему Гродек, - боюсь вас обидеть своим прямым и,
может быть,  грубым вопросом.  Все-таки мне  хочется знать,  нет  ли  у  вас
какой-либо другой причины,  которая привела вас ко мне,  помимо обычного для
писателя интереса к человеческим слабостям.
     Латимер почувствовал, что краснеет.
     - Поверьте, я говорил правду... - начал он.
     - Я готов вам верить,  -  мягко прервал его Гродек, - но, простите, где
гарантии, что это так?
     - Я не могу дать честное слово,  месье, что любую информацию, которую я
получу от вас,  я буду рассматривать как не подлежащую разглашению,  - тихо,
стараясь быть убедительным, возразил Латимер.
     - Значит,  -  вздохнув,  сказал он,  -  я  выразился недостаточно ясно.
Информация сама по  себе не имеет никакого значения.  То,  что происходило в
Белграде в 1926 году,  сейчас уже никого не интересует.  Важно,  однако, то,
что  та  история имеет прямое отношение ко  мне.  Поскольку как  писатель вы
знакомы с психологией,  то вам,  конечно, известно, что у большинства людей,
независимо от того, чем они занимаются, имеется стимул, который и определяет
все их действия.  У одних это тщеславие,  у других удовлетворение какой-либо
страсти, у третьих неуемная жажда денег и так далее. Так вот, Питерс один из
тех,  у  кого главный стимул -  деньги.  Причем это чувство у него настолько
хорошо развито,  что он, как всякий скряга, безумно влюблен только в деньги.
Пожалуйста,  не поймите меня превратно:  я не хотел этим сказать, что Питерс
подчинил все свои действия этому.  Но,  насколько я знаю Питерса, невозможно
себе представить,  чтобы он,  посылая вас  ко  мне,  имел в  виду -  так  он
выразился   -   лишь   "способствовать   развитию   английской   детективной
литературы".  Вы поняли,  куда я клоню?  Мне приходится быть подозрительным,
месье,  ведь у меня все еще есть враги.  Мне кажется,  вам надо рассказать о
ваших отношениях с нашим общим другом Питерсом. Вы не возражаете?
     - С большим удовольствием,  но,  к сожалению,  не могу этого сделать по
очень простой причине: я просто не знаю, в каких мы с ним отношениях.
     Латимер заметил, что взгляд серых глаз его собеседника стал суров.
     - Мне не до шуток, месье.
     - Мне тоже. Я собирал материал о Димитриосе и встретился с Питерсом. По
каким-то  мне  непонятным причинам он  также  интересовался Димитриосом.  Он
сделал  мне  следующее предложение:  если  я  встречусь с  ним  в  Париже  и
соглашусь участвовать в одном проекте, который он разрабатывает, то в случае
успеха каждый из  нас  получит по  полмиллиона франков.  Он  сказал,  что  я
обладаю информацией,  которая сама по себе бесполезна, но, если ею дополнить
информацию,  которой располагает он,  то  вместе получится нечто стоящее.  Я
ему,  естественно,  не поверил и отказался участвовать в его проекте. Тогда,
видимо,  надеясь этим привлечь меня и  в  то  же  время доказать свою добрую
волю,  он дал мне рекомендательное письмо к  вам.  Перед этим я сказал,  что
интересуюсь Димитриосом как  писатель,  и  признался,  что собираюсь ехать в
Белград,  чтобы пополнить свою информацию о нем.  И тогда он сказал,  что вы
единственный человек, который знает, как все было на самом деле.
     Гродек вытаращил глаза от удивления.
     - Вы,  конечно,  знаете,  месье, как неприятно излишнее любопытство, но
все же  я  хотел бы знать,  откуда вам стало известно о  том,  что Димитриос
Талат был в Белграде в 1926 году?
     - Мне  рассказал  об   этом  один  турецкий  чиновник,   с   которым  я
познакомился в Стамбуле. Он также сообщил мне некоторые факты из жизни этого
человека. Разумеется, лишь те, которые ему были известны.
     - Понятно.  Могу ли  я  вас спросить,  что это за бесценная информация,
которой вы обладаете?
     - Я не знаю.
     - Начнем все сначала,  месье,  -  сказал Гродек,  нахмурившись.  -  Вам
хочется, чтобы я откровенно рассказал о том, что знаю. Так расскажите же мне
откровенно, что вы знаете сами.
     - Я  уже говорил вам -  и  это чистая правда -  я  не  знаю.  Помню,  я
откровенно рассказал обо  всем  мистеру Питерсу.  И  вдруг в  одном месте он
почему-то заволновался.
     - В каком же?
     - Когда  я  рассказывал,  что  у  убитого  совершенно  не  было  денег.
Буквально сразу после этого он заговорил о миллионе франков.
     - Как вы об этом узнали?
     - Дело в том, что я видел труп в морге. Все его пожитки лежали на столе
в ногах.  Удостоверение личности,  которое достали из-под подкладки пиджака,
уже отослали французскому консулу. Денег при нем не было ни сантима.
     В  течение  нескольких секунд  Гродек  пристально разглядывал Латимера,
потом встал и направился к шкафчику.
     - Давайте еще по одной, месье?
     Он  налил  в  стаканы виски,  потом содовой и,  вручив Латимеру стакан,
торжественно сказал:
     - Предлагаю  тост,   месье.   Давайте  с   вами  выпьем  за  английскую
детективную литературу!
     Латимер поднес стакан к губам, как вдруг Гродек, который вначале сделал
то же самое, поперхнулся и, поставив стакан, достал носовой платок. К своему
удивлению, Латимер обнаружил, что Гродек заливается смехом.
     - Простите мне,  месье,  -  выдохнул он наконец,  - но у меня мелькнула
мысль,  которая и вызвала приступ смеха. - Секунду помедлив, он продолжил: -
Я  представил себе,  как  наш  друг Питерс угрожает вам пистолетом.  Ведь он
боится даже прикоснуться к огнестрельному оружию.
     - Видимо,  ему  удалось сделать значительные успехи  и  преодолеть свой
страх,   -   сказал  Латимер  раздраженно,  чувствуя,  что  хозяин  над  ним
потешается, и не понимая, какой он дал для этого повод.
     - Наш Питерс умница.  Если бы я был на вашем месте,  месье, я бы поймал
Питерса на слове и поехал в Париж.
     Латимер до такой степени оторопел, что с трудом выговорил:
     - Да я, право, не знаю...
     И тут в комнату вошла экономка.
     - Обед готов! - радостно воскликнул Гродек. - Идемте к столу.
     У  Латимера была возможность спросить Гродека,  почему он  дал ему этот
"дружеский совет",  но он узнал столько интересного, что совершенно забыл об
этом.


                               Белград, 1926

     Люди по опыту знают,  что не следует доверять своему воображению.  Но -
удивительное дело  -  иногда вымысел находит себе фактическое подтверждение.
Для Латимера те несколько часов,  что он провел с Владиславом Гродеком, были
самыми странными в его жизни. Свои впечатления от этого разговора он выразил
в большом письме к Марукакису,  начатом в тот же день вечером,  когда каждое
слово было еще свежо в памяти.
     Дорогой Марукакис!
     Я  обещал написать вам,  если мне повезет и  я узнаю что-нибудь новое о
Димитриосе.  Наверное,  вы удивитесь -  да я и сам удивляюсь этому,  -  но я
действительно узнал кое-что интересное. Впрочем, я все равно написал бы вам,
чтобы еще раз поблагодарить за ту помощь, которую получил от вас в Софии.
     Вы,  вероятно,  помните, что, простившись с вами, я собирался поехать в
Белград. И вот пишу это письмо из Женевы. Почему, быть может, спросите вы?
     Дорогой мой,  мне хотелось бы  знать это самому.  Но  пока я  не  нашел
ответа.  Дело в  том,  что  здесь,  в  Женеве,  живет человек,  на  которого
Димитриос работал во время своего пребывания в Белграде в 1926 году. У этого
человека, бывшего профессионального разведчика, я был сегодня и разговаривал
с ним о Димитриосе.
     Вы когда-нибудь верили в существование так называемого "супершпиона"? С
полной уверенностью могу заявить, что я в это не верил. Но после сегодняшней
встречи я  знаю,  что  такие люди есть.  Всю вторую половину дня я  провел с
одним из них.  Поскольку я не могу сказать,  кто он, буду в лучших традициях
шпионской литературы называть его просто Г.
     Слово "супершпион" я употребляю по отношению к Г.  (он,  кстати, сейчас
уже  ушел от  дел) в  том  смысле,  в  каком мой  издатель говорит об  одном
печатнике "спец".  Г.  руководил большой сетью агентов,  и  его деятельность
(разумеется, не всегда) была в основном организаторской и направляющей.
     Теперь  мне  ясно,  какую  чепуху  говорят и  пишут  люди  о  шпионах и
шпионаже.  Но,  мне кажется, лучше всего, если я начну свой рассказ так, как
это сделал Г., когда беседовал со мной.
     Он  напомнил мне  слова Наполеона о  том,  что во  всякой войне главным
является фактор внезапности.  Надо сказать,  Г.  любит цитировать Наполеона.
Несомненно,  об этом знали и другие завоеватели:  Александр Македонский, Гай
Юлий Цезарь,  Чингис-хан или Фридрих Прусский. Додумался до этого, кстати, и
Фош.
     Война 1914-1918 годов,  говорит Г.,  показала,  что в будущих сражениях
(не  правда ли,  звучит очень обнадеживающе?)  в  результате всевозрастающей
ударной силы и мобильности армии, авиации и флота главную роль будет играть,
безусловно, фактор внезапности. По-видимому, войну выиграет тот, кто нападет
на  противника неожиданно.  Следовательно,  первейшая необходимость -  найти
средства защиты против внезапного нападения.
     В  Европе двадцать семь  независимых государств.  Каждое из  них  имеет
армию,  авиацию и  -  за  исключением некоторых стран -  флот.  Безопасность
любого государства требует сведений о том,  как развиваются вооруженные силы
в этих двадцати семи странах, какова их ударная мощь, эффективность, ведется
ли  там  тайная подготовка к  нападению.  Ну,  а  это  означает,  что  нужна
разведка, нужна целая армия специально подготовленных людей.
     Признаюсь,  сначала все  это  показалось мне довольно глупым и  вряд ли
соответствующим  действительности.   Неужели   взрослые  люди,   управляющие
государством, ведут себя, как мальчишки, играющие в индейцев? Оказалось, что
дело обстоит именно так. Влюбленный в свою профессию, Г. рассказывал о ней с
велеречивым  энтузиазмом  молодого  коммивояжера,  случайно  оказавшегося  в
деревенской таверне.  Мои скептические замечания задели его,  и он,  как мне
кажется,   привел  очень  убедительное  доказательство  своей  правоты.   Он
напомнил,  что в  большинстве европейских стран за шпионаж,  равно как и  за
преднамеренное  убийство  или  государственную измену,  полагается  смертная
казнь и что шпионаж, таким образом, рассматривается как одно из самых тяжких
преступлений.
     Очевидно,  продолжал он,  учитывая приведенные выше факты,  минимальное
число  разведчиков,   находящихся  на  службе  у   какого-либо  европейского
правительства,  должно  составлять  примерно  семьдесят  человек  -  по  три
человека на  страну и  по  два на те страны,  у  которых нет флота.  Значит,
минимальное число  занимающихся разведкой  людей  составит  в  одной  только
Европе что-то около двух тысяч.
     За  последние годы  цели и  методы разведывательной деятельности сильно
изменились.  До первой мировой войны шпиону было достаточно похитить формулу
отравляющего газа или чертежи нового пулемета,  чтобы обеспечить себя на всю
жизнь.  Сейчас разведчики - это люди, получившие хорошую подготовку или, что
бывает реже,  люди  (женщины,  естественно,  не  исключаются) с  выдающимися
личными качествами.
     Но  какое отношение все это имеет к  Димитриосу?  Ведь у  Димитриоса не
было ученой степени.  Он,  как мы знаем, был убийцей, сутенером, шантажистом
и,  кроме того,  тайным агентом Евразийского кредитного треста в  Болгарии и
Турции. Каким же образом Г. удалось завербовать его и для каких целей?
     Весной 1926  года Г.  поселился в  Белграде.  Отношения между Италией и
Югославией в  то  время  стали  особенно  напряженными в  результате захвата
Италией Фиуме и  последовавшей затем бомбардировки Корфу.  Ходили слухи (как
вскоре  подтвердилось,   вполне  обоснованные),   что   Муссолини  готовится
оккупировать  Албанию.   Разумеется,   Югославия   готовилась  дать   отпор.
Итальянцам через  своих  агентов  стало  известно,  что  югославы  собрались
минировать побережье, чтобы помешать высадке десанта.
     Как  мне  объяснил  Г.,  при  закладке минных  полей  всегда  оставляют
свободные проходы для  своих кораблей.  Таким образом,  требовалось получить
карту минных полей.  Именно эта работа и была поручена Г.,  поскольку теперь
требовалось не только узнать расположение минных полей вблизи побережья,  но
сделать это так,  чтобы югославы не догадались об этом,  так как в противном
случае они просто расположили бы мины по-другому.
     Г.  начал с того, что, появившись в министерстве военно-морского флота,
попросил дежурного показать, где находится отдел снабжения. Это, конечно, не
вызвало  подозрений.  Получив  разрешение пройти,  он  свернул в  коридор и,
остановив первого встречного,  сказал, что заблудился и не знает, как пройти
в отдел по борьбе с подлодками.  Войдя в отдел,  спросил,  верно ли, что это
отдел снабжения. Когда ему сказали, что нет, он извинился и вышел. Он пробыл
там не более минуты,  стараясь запомнить всех,  кто ему попался на глаза.  И
выбрал троих.  В тот же вечер он дождался,  когда один из замеченных покинет
здание министерства,  и  проводил его  до  дома.  Узнав его имя и  кое-какие
дополнительные сведения о  нем,  он  повторил то  же самое с  двумя другими.
Подумав, он решил остановиться на некоем Буличе.
     Вы,  быть может, скажете, что это грубая работа, но такие люди, как Г.,
всегда  считали и  считают успех  оправданием своих  действий.  В  искусстве
разбираться в людях Г.  проявил несомненную одаренность:  выбрать в качестве
агента именно Булича было равносильно попаданию в десятку.
     Тщеславный озлобленный человек,  которому  давно  перевалило за  сорок,
Булич был старше остальных сотрудников отдела,  почему-то сильно не любивших
его.  Он был женат на красивой женщине,  капризной и  вечно недовольной,  на
десять лет моложе его. Хронический катар желудка довершал картину.
     После работы Булич обычно заходил в  кафе,  чтобы пропустить стаканчик.
Здесь с ним и познакомился Г., спросив, нет ли у того спичек.
     Они  стали  встречаться в  кафе  каждый вечер.  Поскольку Г.  до  этого
никогда не  был в  Белграде,  он иногда спрашивал у  Булича совета по разным
поводам -  это давало возможность вести пустую,  ни  к  чему не  обязывающую
беседу.  Г.  платил за выпивку,  и Булич снисходительно принимал это. Иногда
они играли в шахматы, причем Г. старался проигрывать Буличу; иногда вместе с
другими посетителями играли в безик.
     И вот однажды Г.  рассказал Буличу о своем деле.  Ему-де стало известно
от одного из общих знакомых (им мог быть кто-нибудь из тех, с кем они играли
в карты),  что Булич занимает важный пост в министерстве.  Булич нахмурился.
Он  подумал,  что над ним издеваются.  Но  Г.,  не дав ему опомниться,  стал
говорить,  что  фирма  хочет  получить у  военно-морского ведомства заказ на
морские бинокли.  Он, конечно, подал заявку, но, как Булич, наверное, знает,
в таких делах нет ничего лучше помощи друга. Если бы Булич, воспользовавшись
своим влиянием, протолкнул это дело в министерстве, то фирма, получив заказ,
выплатила бы ему двадцать тысяч динаров!
     Г.  говорит, что Булич сделал слабую попытку не впутываться в это дело.
Покраснев и  сконфузившись,  он  заикнулся о  том,  что  его  влияние сильно
преувеличено и  он  не уверен,  что может помочь.  Г.  понял это как желание
увеличить взятку.  Булич стал уверять его,  что Г. неправильно его понял. Он
был жалок и смешон. Через пять минут он согласился. Они стали друзьями.
     Чтобы у Булича и дальше развивался комплекс важного чиновника,  Г., как
лучший друг,  начал приглашать его и красивую, но очень глупую мадам Булич в
шикарные  рестораны и  ночные  клубы.  Для  обоих  это  было  как  дождь  на
изнывающую  от  засухи  землю.  Как-то  Г.,  предварительно  накачав  Булича
шампанским,  завел разговор о возрастающей мощи итальянского военно-морского
флота и об угрозе десанта на югославское побережье.  Понял ли Булич,  во что
его втягивают?  Разумеется,  нет. Он впервые за долгие годы мог похвастаться
перед женой, что тоже кое-чего стоит. В конце концов можно же намекнуть, что
он  не  какая-то  там  пешка.  Язык его развязался,  и  он  заявил,  что ему
доподлинно  известно  о  том,  как  остановить  итальянцев  на  подступах  к
побережью. Вы, конечно, понимаете, что это большой секрет, но...
     В тот вечер Г.  узнал, что Булич имеет доступ к секретной карте. Теперь
надо было подумать,  как снять с нее копию. Он тщательно разработал план, но
не мог взять все на себя - ему нужен был посредник.
     Г.  прекрасно помнит,  как  к  нему заявился Димитриос:  среднего роста
человек, которому можно было дать и тридцать пять, и пятьдесят (напомню, что
на самом деле ему было тридцать семь лет). Он был одет по моде и... Но лучше
я предоставлю слово Г.
     "Он  изо всех сил старался создать "шикарное" впечатление,  но,  как ни
пыжился, как ни задирал нос, достаточно мне было посмотреть ему в глаза, и я
тотчас раскусил его.  Не  спрашивайте,  как  я  догадался,  что он  сутенер.
По-видимому,  у  меня,  как и у женщин,  нюх на этих субъектов.  Одевался он
всегда элегантно, да и взгляд у него был умный. Мне это как раз понравилось,
потому  что  я  терпеть  не  могу  молодчиков  из  подворотни.  Хотя  иногда
приходится прибегать и  к  их услугам,  но в  принципе я  против -  уж очень
трудно найти с ними взаимопонимание".
     Заметим,  что  Димитриос не  тратил времени попусту и  за  эти два года
научился сносно  говорить по-немецки  и  по-французски.  Вот  что  Димитриос
сказал Г.
     - Я сразу же направился к вам. Хотя у меня были в Бухаресте дела, я все
бросил, потому что много слышал о вас.
     Г.  объяснил,  не  вдаваясь в  подробности и  опуская  некоторые важные
детали (вновь принятому на работу необязательно раскрывать карты),  что тому
надо делать.  Димитриос выслушал его  не  моргнув глазом.  После того как Г.
замолчал, он спросил, сколько ему заплатят за работу.
     - Тридцать тысяч динаров, - сказал Г.
     - Пятьдесят  тысяч,   -   сказал  Димитриос,   -  и  предпочтительно  в
швейцарских франках.
     В конце концов столковались на сорока тысячах швейцарских франков.
     Тем временем Булич и его жена наслаждались жизнью.  Бывая в местах, где
проводят  время  богачи,   мадам  Булич  постепенно  привыкала  к  роскошной
обстановке и уже не смотрела на мужа с презрением. За счет экономии (обеды и
ужины оплачивал этот  глупый немец) она  могла теперь покупать свой  любимый
коньяк  и,  выпив,  становилась сговорчивой.  Ну,  а  впереди была  радужная
перспектива получения двадцати тысяч.  Как-то,  лежа в постели, Булич сказал
жене,  что у него почти прошел катар - вот что значит хорошо питаться. Между
прочим, печальный конец этой истории уже был близок.
     Заказ  на  морские  бинокли получила чешская фирма.  "Правительственный
вестник",  где и  было опубликовано сообщение об этом,  поступил в продажу в
полдень.  Купив газету,  Г.  немедленно отправился к граверу.  В шесть часов
вечера он был у министерства.  Он видел, как Булич вышел из здания на улицу,
под  мышкой у  него  была газета.  Даже издалека было видно,  что  он  очень
расстроен. Г. пошел за ним.
     Обычно Булич,  точно на крыльях,  летел к  кафе.  Сегодня он на секунду
задержался,  но затем решительно прошел мимо -  нет, встречаться с немцем он
не хотел.
     Г.  свернул в одну из боковых улиц и поймал такси.  Через две минуты он
догнал  Булича.  Попросив таксиста остановиться,  он  выскочил из  машины  и
крепко обнял Булича. Не давая опомниться, он затащил его в машину, все время
повторяя поздравления с  успехом и  слова благодарности.  Затем сунул ему  в
руку чек на двадцать тысяч динаров.
     - Но ведь вы же потеряли заказ... - промямлил Булич.
     - Да  неужели?  -  захохотал Г.,  как  будто Булич сказал что-то  очень
остроумное.  -  Ах,  да.  Я  совсем забыл  сказать вам.  Заявка была  подана
дочерним отделением нашей фирмы. Вот посмотрите сюда. - Он сунул Буличу одну
из отпечатанных сегодня карточек.  -  Я редко ими пользуюсь -  общеизвестно,
что  чешская фирма  является филиалом дрезденской.  Ну,  а  теперь надо  как
следует спрыснуть это дело!
     Булич, справившись наконец с шоком, воспринял происходящее как должное.
Он  был уже сильно навеселе и  понес такую околесицу насчет своего влияния в
министерстве, что Г. едва сдерживался, чтобы грубо не одернуть его.
     Г.  сообщил под большим секретом, что будет еще дополнительный заказ на
дальномеры.  Мог ли Булич устоять против этого? Хитро улыбаясь, он напомнил,
сколько трудов потратил, проталкивая давний заказ: видимо, надеялся на новое
поощрение.  Г.,  конечно,  не ожидал такой прыти,  но, посмеявшись про себя,
тотчас согласился и  вручил Буличу новый чек на десять тысяч динаров.  Кроме
того, он обещал еще десять тысяч, когда заказ будет размещен на предприятиях
фирмы.  Итак, теперь у Булича было тридцать тысяч динаров. Спустя два дня Г.
пригласил его с  женой поужинать в  один из  самых дорогих ресторанов и  там
познакомил супругов с  бароном фон  Кислингом.  Думаю,  вы  уже  догадались:
конечно, это был Димитриос.
     - Глядя на него,  -  говорит Г.,  -  вы могли бы подумать: он всю жизнь
только и делал, что проводил время в шикарных отелях и ресторанах. Сразу был
виден   человек  с   безупречными  аристократическими  манерами.   Когда  Г.
представил ему  Булича  как  важного  чиновника из  министерства,  Димитриос
снисходительно  подал  ему  руку.  Наоборот,  с  мадам  Булич  он  вел  себя
по-другому. Г. видел это своими глазами - он, прежде чем поцеловать ей руку,
сначала пощекотал ей ладонь. Простите, я немного забежал вперед.
     Димитриос заранее появился в  ресторане.  Г.,  притворившись,  будто не
ожидал его  здесь встретить,  сообщил супругам,  что  это барон фон Кислинг,
всемирно известный банковский воротила.  Когда  же  "барон"  пожелал  выпить
вместе с  ними бокал шампанского,  они были на  седьмом небе от  счастья.  С
трудом  подбирая  немецкие  слова,  они  старались выразить благодарность за
оказанную им честь. Вероятно, Булич с замиранием сердца думал: вот она, цель
жизни -  вот один из хозяев жизни, которые либо помогают выйти в люди, либо,
скомкав, как ненужную бумажку, выбрасывают на помойку. Наверняка он мечтал о
том,  что,  быть может, "барон" поможет ему. Хорошо было бы стать директором
какой-нибудь компании,  принадлежащей "барону":  большой дом,  слуги,  - вот
какие мысли носились у него в голове.
     К их столику подошла цветочница. Димитриос выбрал самую большую и самую
красивую орхидею и  широким жестом вручил ее  мадам Булич,  сказав,  что  он
просит принять этот цветок как дар от  восхищенного ее  красотой поклонника.
Он достал из кармана бумажник и раскрыл его - из него выпала на стол толстая
пачка денег. Каждая купюра была по тысяче динаров.
     Извинившись, он положил деньги в бумажник и сунул его в карман. Г. (так
и было задумано) сказал,  что носить с собой большую сумму не очень разумно,
и  спросил "барона",  зачем это  нужно.  "Получилось совершенно случайно,  -
сказал "барон".  -  Просто был у Алессандро и выиграл эти деньги.  Бывали ли
вы,  мадам,  у Алессандро?" -  спросил он.  "Нет",  -  отвечала она.  И пока
"барон" рассказывал, как все здорово устроено у Алессандро, где, не в пример
другим игорным домам,  все зависит только от вашей удачи,  а не от искусства
крупье,  супруги угрюмо  молчали -  они  отродясь не  видели  столько денег.
"Конечно,  мне  сегодня ужасно везло,  -  закончил Димитриос,  устремив свои
горячие черные глаза на мадам.  -  Если вы никогда не были у Алессандро,  то
мне доставит громадное удовольствие сопровождать вас к нему".
     Супруги были не в силах побороть искушение.  Разумеется, их ждали и все
тщательно  подготовили.   Рулетка   была   исключена,   потому   что   здесь
мошенничество практически исключалось. Была выбрана карточная игра trente et
qurante. Минимальная ставка - двести пятьдесят долларов.
     Итак,  все готово -  фарс начинается.  Появляется Алессандро, и "барон"
знакомит его с  супругами Булич.  Узнав,  в  чем дело,  тот разводит руками:
какой может быть разговор?  Друзья "барона" -  его друзья.  Да и  причин для
волнений пока нет -  вот если бы господам не повезло, тогда, конечно, другое
дело.
     Г.  считает,  если  бы  Димитриос не  помешал  разговору супругов между
собой,  они бы  ни за что не сели за стол.  Да,  сейчас у  них было тридцать
тысяч динаров,  но,  зная о  том,  сколько еды и всякого добра можно было бы
купить на  одну карточную ставку,  они не  рискнули бы их потерять.  Супруги
стояли возле кресла Г.  и следили за игрой. И вот тут-то Димитриос шепнул на
ухо Буличу,  что ему нужно поговорить с  ним о  деле,  и предложил пообедать
вместе в самое ближайшее время.
     Как  Димитриос  и  рассчитывал,   шепоток  этот  произвел  на  супругов
неизгладимое впечатление.  Небрежно  брошенные  "бароном" слова  для  Булича
могли означать только одно:  "Дорогой мой, даже если вы проиграете несколько
сот динаров,  не стоит из-за этого расстраиваться -  вы мне понравились. Так
что не портите то хорошее впечатление, которое вы на меня произвели".
     И мадам Булич села играть.
     Она проиграла свою первую ставку,  потому что у  нее была не  та масть,
вторую  -  потому  что  у  нее  был  перебор.  Димитриос,  который советовал
действовать как можно осторожнее, предложил сыграть a cheral. В результате -
проигрыш, потом еще один.
     Спустя час она проиграла пять тысяч динаров.  Явно симпатизировавший ей
Димитриос,  чтобы утешить ее,  дал ей пять фишек,  по сто динаров каждая, из
той кучи, которая громоздилась перед ним, и сказал, что это должно "принести
ей счастье".  Для Булича все происшедшее было чем-то вроде изощренной пытки,
и  он,  считая,  что это подарок,  промямлил что-то нечленораздельное вроде:
"Спасибо,  но  лучше  не  надо".  Мадам  Булич тем  временем совсем потеряла
голову.  Ей иногда везло,  но проигрыши случались гораздо чаще.  В  половине
третьего  игра  закончилась.   Булич  подписал  долговую  расписку  на   имя
Алессандро в  том,  что он обязуется выплатить ему двенадцать тысяч динаров.
На прощание Г. угостил супругов шампанским.
     Можете себе представить,  какая сцена произошла между супругами,  когда
они вернулись домой: упреки, слезы, взаимные обвинения. Все-таки мрак не был
таким уж безнадежным:  ведь завтра "барон" пригласил Булича пообедать вместе
с ним и обсудить кое-какие деловые вопросы.
     Встреча,  конечно,  состоялась.  Причем Димитриосу было  дано  указание
ободрить Булича.  "Барон" рассказывал,  какие  баснословные доходы имеют его
друзья,  какой у него чудесный замок в Баварии -  у Булича от этих рассказов
сладко замирало сердце.  Какие-то  двенадцать тысяч?  Да чепуха -  теперь он
заработает миллионы.
     Димитриос первым заговорил об  уплате долга  Алессандро.  Он  предложил
пойти сегодня же к нему и все уладить.  Он сам сядет за стол и будет играть.
Что же  касается проигрыша,  то  ведь без него не бывает и  выигрыша.  Надо,
чтобы они играли вдвоем - женщины только портят все дело.
     Когда Булич начал игру,  у  него  было сорок фишек.  Через два  часа ни
одной.  Он взял в долг еще двадцать фишек,  заявив, что счастье переменчиво.
Странно,  но  ему  не  приходило в  голову,  что он  имеет дело с  шулерами.
Вероятно,  пример "барона",  который тоже  много проиграл,  создавал иллюзию
честной игры.  Он еще раз взял в долг и опять все проиграл.  Когда, наконец,
решил остановиться, проигрыш составлял тридцать восемь тысяч динаров. Он был
бледен, как полотно; по лицу его струился пот.
     Теперь Г. и Димитриос могли вить из него веревки. На следующий день они
позволили ему выиграть тридцать тысяч. В третий раз он проиграл четырнадцать
тысяч.  В  четвертый раз,  когда  он  был  уже  должен двадцать пять  тысяч,
Алессандро потребовал вернуть  долг.  Булич  обещал  сделать это  в  течение
недели. Естественно, Г. был первым, к кому обратился он за помощью.
     Г.  с участием выслушал его.  Но ведь двадцать пять тысяч не шутка,  не
правда ли?  Конечно, он мог бы помочь, но средства, которыми он располагает,
принадлежат не ему лично, а фирме, поэтому он не распоряжается ими по своему
усмотрению.  Все, что он может, это дать ему взаймы на несколько дней двести
пятьдесят динаров.  Больше он,  к сожалению, ничего сделать не может, потому
что... Булич взял у него деньги.
     Г.  посоветовал ему  обратиться к  "барону",  который всегда  принимает
близко к сердцу трудности своих друзей.  Нет, взаймы "барон" не дает (у него
принцип:  никогда не  давать взаймы),  но  он дает своим друзьям возможность
заработать большие деньги. Почему бы не побеседовать с ним?
     "Беседа"  состоялась  в  гостиной  номера,   который  "барон"  занимал.
Заказанный Буличем  ужин  на  две  персоны был  подан  прямо  в  номер.  Г.,
запершись в ванной, подслушивал.
     Преодолев некоторое смущение, Булич наконец взял быка за рога: что было
бы, если бы он отказался платить Алессандро?
     Димитриос гневно отверг это  предположение.  Булич  наконец понял:  его
тотчас выгонят из министерства.  Наверняка всплывет и то, что он брал деньги
у Г.  Никто же не дает деньги за одни только красивые глаза -  значит, здесь
что-то  есть,  а  это  уже  грозило тюрьмой.  Буличу оставалось только одно:
выпросить деньги у "барона".
     После  долгих  упрашиваний  "барон",  наконец,  сдался  и  сказал,  что
кое-кого  из  его  знакомых  интересует информация,  которую  они  не  могут
получить по обычным каналам. Эти люди могли бы заплатить за информацию тысяч
пятьдесят, если все будет сделано без шума.
     Между прочим,  Г.  приписывал свой  успех (для него это  слово означает
совершенно то же самое,  что и  для хирурга,  если оперированный выжил после
операции) тщательно продуманному манипулированию с деньгами. Первая взятка в
двадцать тысяч,  затем долги Алессандро, который был агентом Г., и, наконец,
предложенные  Димитриосом  пятьдесят  тысяч  были   этапами  психологической
обработки Булича.
     Сразу сломать Булича не удалось. Когда он понял, что от него требуется,
он, конечно, сначала испугался, но потом впал в настоящее бешенство. Видимо,
у  него  наконец-то  спала  с  глаз  пелена,  потому  что  он  несколько раз
выкрикнул:  "Шпион...  подонок".  Действительно,  после  этих  слов  "барон"
перестал   изображать   из   себя   занятого   филантропией  аристократа   и
собственноручно подавил бунт.  Удар  ногой  в  живот  согнул  бедного Булича
пополам и  вызвал приступ рвоты.  Затем последовал удар ногой в лицо,  после
чего,  бросив его  в  кресло,  Димитриос еще  раз объяснил,  что у  него нет
другого выхода.
     Все  было очень просто:  Булич должен был принести карту после работы в
отель и положить ее на место на следующий день.
     На  следующий день  вечером  Димитриос получил  карту.  Отнеся  ее  Г.,
который немедленно занялся фотографированием и проявлением пленки, Димитриос
вернулся в  гостиную и не спускал глаз с Булича до тех пор,  пока Г.  не дал
ему знать,  что карта больше не нужна. Затем Димитриос вручил Буличу карту и
деньги и тот, не вымолвив ни единого слова, удалился.
     Г.,   находившийся  все  это  время  в  спальне,   говорит,   что  звук
захлопнувшейся за  Буличем двери был  для него слаще музыки.  В  самом деле,
негатив  обошелся в  весьма  умеренную сумму.  Если  Булич  незаметно вернет
карту, то получалось, что и волки сыты, и овцы целы.
     И в этот момент в спальню вошел Димитриос.
     Г. сразу понял, какую ошибку он совершил.
     - Позвольте получить  то,  что  причитается мне  за  работу,  -  сказал
Димитриос, протягивая руку.
     Г. согласно кивнул головой и пожалел о том, что пришел без оружия.
     - Вам придется пройти со мной, - сказал он и шагнул к двери.
     Димитриос отрицательно покачал головой.
     - То, что мне причитается, у вас в кармане.
     - То, что у меня в кармане, причитается мне, а не вам.
     Ухмыльнувшись, Димитриос достал револьвер.
     - Поднимите руки, mein Herr, и держите их на затылке.
     Г.  подчинился. Сделав два шага, Димитриос остановился. Г. говорит, что
он только теперь понял грозящую ему опасность.
     - Только, пожалуйста, без глупостей, mein Herr.
     Улыбка вдруг исчезла с  его  лица.  Он  сделал еще  один шаг  и,  ткнув
револьвером Г.  в  живот,  сунул свободную руку в  карман пиджака и  вытащил
пленку. Потом, отскочив в сторону, сказал:
     - Теперь можете уходить.
     Г. ушел. Но и Димитриос, в свою очередь, совершил ошибку.
     В ту ночь агенты Г.  с завербованными уголовниками прочесывали Белград,
пытаясь схватить Димитриоса.  Но  Димитриос как  сквозь  землю  провалился -
больше его Г. никогда не видел.
     Вы спросите, что стало с негативом? Вот ответ Г.:
     - Когда на следующий день стало ясно, что он ушел от нас, мне - как это
ни горько,  ведь вся моя работы пошла насмарку -  ничего не оставалось,  как
рассказать о происшедшем работнику германского посольства,  который был моим
приятелем и кое-чем был обязан мне. Спустя два-три дня после этого памятного
вечера мне стало известно, что Димитриоса видели вместе с человеком, который
работал   на   французскую   разведку,   так   что   германскому  посольству
представилась прекрасная возможность оказать услугу правительству Югославии.
Как вы думаете, могло оно не воспользоваться этим?
     - Если  я  правильно  понял,   -   сказал  я,  -  вы  поступили  вполне
сознательно,  известив югославские власти о том,  что карта побывала в чужих
руках?
     - К сожалению,  у меня не было другого выхода.  Будучи новичком в нашем
деле,  Димитриос совершил непростительную ошибку,  выпустив меня живым.  Он,
наверное, думал, что я легко опять заполучу карту, шантажируя Булича. Но эта
карта теперь не  имела для  меня  никакой ценности -  во-первых,  потому что
секретные сведения стали известны другой разведке, а, во-вторых, потому что,
сообщая  сведения,  уже  известные другой  разведке,  разведчик роняет  свой
престиж.  Конечно,  я  был очень зол на самого себя.  Единственным утешением
было только то,  что Димитриос получил от французов половину договорной цены
за информацию,  как будто они догадывались,  что она уже устарела.  Впрочем,
она стала таковой чуть позже, после предпринятого мной демарша.
     - Что стало с Буличем?
     Черты лица Г. исказила брезгливая усмешка.
     - Жаль,  конечно,  что  все  так  получилось.  Я  обычно беру  на  себя
ответственность за судьбу тех,  кто на меня работает? Его арестовали чуть ли
не на другой день.  Он рассказал властям все,  что знал о Димитриосе.  Это и
спасло ему  жизнь -  он  был  приговорен к  пожизненному заключению.  Я  уже
приготовился к  тому,  что власти будут разыскивать и  меня:  в конце концов
ведь это  я  познакомил его  с  Димитриосом.  Но,  как ни  странно,  меня не
тронули.   Подумав,  я  решил,  что  он,  возможно,  боится  дополнительного
обвинения в получении взятки,  либо сделал это из благодарности за те двести
пятьдесят динаров,  которые я дал ему в последний раз.  Весьма вероятно,  он
так и не догадался, кто стоял за всем этим. Как бы то ни было, мне это очень
пригодилось:  ведь я  еще не закончил свою работу в  Белграде и,  если бы за
мной началась слежка,  мне пришлось бы переменить паспорт и -  что самое для
меня неприятное -  прибегнуть к гриму.  Судите сами, насколько это усложнило
бы мне жизнь.
     Я задал последний вопрос, и вот что он мне ответил:
     - Да, я сфотографировал новую карту. Правда, на этот раз я пошел другим
путем.  Вернуться с пустыми руками я не мог,  хотя бы потому, что ухлопал на
это мероприятие кучу денег.  Кстати,  в нашем деле всегда так:  хорошо, если
огромные силы и средства тратятся хотя бы не впустую. Вы, наверное, думаете,
что я просчитался, поставив на Димитриоса. Полагаю, это не справедливо. Ведь
моя  ошибка заключалась только в  том,  что  Димитриос казался мне  таким же
жадным до денег дураком, каких миллионы. Каково же было мое удивление, когда
он отнял у меня пленку, не дожидаясь своих сорока тысяч. Эта ошибка в прямом
смысле слова стоила мне очень дорого.
     - Ошибка эта особенно дорого обошлась Буличу,  -  сказал я  с  каким-то
мстительным удовольствием и пожалел об этом, потому что Г. нахмурился.
     - Я  хочу  напомнить вам,  уважаемый месье  Латимер,  -  начал Г.  свою
отповедь,  -  что  Булич  был  изменником  родины  и  получил  по  заслугам.
Сантименты по отношению к таким, как он, просто недопустимы. Кроме того, как
известно,  на войне и убивают, а Буличу здорово повезло, что он остался жив,
- обычно  таких,  как  он,  расстреливают.  Рискуя прослыть в  ваших  глазах
беспредельно жестоким,  я заявляю,  что тюрьма для него дом родной.  Ведь, в
сущности, ему не нужна была свобода. Жена только и ждала подходящего случая,
чтобы бросить его. Уверен, она прекрасно устроилась.
     Мое письмо,  дорогой Марукакис,  подходит к концу. Думаю, я утомил вас.
Все-таки надеюсь, что вы напишете охотнику за призраками и скажете мне, есть
ли  хоть какой-то смысл в  исследовании прошлого.  Между прочим,  я  начинаю
сомневаться в этом.  Согласитесь, история получается ну совершенно никчемная
- ни героя,  ни героини;  одни только дураки и негодяи.  А вам,  быть может,
кажется, что только одни дураки?
     Но уже и так я отнял у вас слишком много времени, чтобы еще предаваться
риторике. Сейчас начну упаковывать вещи. На днях я брошу вам открытку с моим
новым адресом и надеюсь получить от вас письмо.  Во всяком случае, мы вскоре
непременно увидимся.
     С наилучшими пожеланиями
                                                          Ваш Чарльз Латимер


                               Восемь ангелов

     Латимер прибыл в Париж хмурым ноябрьским днем. На вокзале он взял такси
и  поехал на  остров Сите,  в  отель.  Над городом нависли черные тучи.  Они
мчались на  юг,  гонимые сильным северным ветром.  Он  подумал,  что дома на
набережной Кэ-де-Корс выглядят как-то особенно неприветливо и таинственно. У
него было такое ощущение,  будто за ним кто-то следит. Улицы были пустынны -
редко-редко появлялся торопливый прохожий.  Париж был мрачен,  как старинная
гравюра, изображающая кладбище.
     У  Латимера вдруг упало настроение.  Поднимаясь по  лестнице к  себе  в
номер,  он всерьез подумывал о том,  чтобы вернуться в Афины.  В номере было
холодно.  Не зная, чем заняться, он решил побывать в тупике Восьми ангелов и
посмотреть на дом под номером три.  Не без труда отыскал он это место: тупик
ответвлялся от улицы, пересекавшей Рю де Ренн.
     Вход в  тупик преграждали высокие железные ворота,  которые,  очевидно,
никогда  не  запирались.  Довольно  широкая  мостовая была  выложена крупным
булыжником.  Слева шла высокая железная решетка с пиками наверху, отделявшая
тупик от прилегающего жилого квартала,  справа была глухая стена, на которой
черной масляной краской,  сильно облупившейся,  было  написано:  "Вывешивать
афиши запрещается. Распоряжение от 10 апреля 1929".
     Затем  тупик  делал крутой поворот.  Здесь-то,  в  самом его  конце,  и
находились три  дома,  хорошо  спрятанные от  случайного прохожего,  зажатые
между глухой стеной отеля, по которой, точно змеи, проходили канализационные
трубы,  и  другой стеной неизвестного происхождения.  Усмехнувшись,  Латимер
подумал,  что жизнь в  тупике Восьми ангелов была своеобразной подготовкой к
переходу в лучший мир. Видимо, эта мысль приходила в голову каждому, кто тут
появлялся.  Возможно,  поэтому два дома из трех были заколочены,  и только в
третьем, кажется, жили люди, да и то лишь на самом верхнем, четвертом этаже.
     У  Латимера было такое чувство,  точно он вторгся в чужие владения.  Он
решил  подойти к  дому  номер три  поближе.  Дверь подъезда была  распахнута
настежь.  За нею выстланный плиткой коридор,  в конце которого -  небольшой,
находившийся несколькими ступенями ниже,  холл.  Справа по  коридору комната
консьержки,  но в ней давно уже никто не сидит.  К стене прибита доска,  где
когда-то вывешивался список жильцов, а теперь был прикреплен кнопкой грязный
клочок бумаги, на котором чернильным карандашом прыгающими печатными буквами
была написана фамилия единственного жильца - Кель.
     - Ну,  что ж, - подумал Латимер, - теперь он по крайней мере знает, что
мистер Питерс не выдумал адрес,  который сообщил ему.  Он повернулся и вышел
на  улицу.  На Рю де Ренн зашел на почту,  купил открытку и,  написав на ней
адрес отеля,  в котором остановился, отправил ее мистеру Питерсу. Дальнейшее
во  многом зависело от того,  какие шаги предпримет тот,  но прежде Латимеру
необходимо было в обязательном порядке познакомиться с сообщениями парижской
прессы  о  нашумевшем в  декабре 1931  года  процессе над  бандой  торговцев
наркотиками.
     В  9  часов утра,  сразу после завтрака,  Латимер отправился в редакцию
одной из газет просмотреть старые подшивки.  В номере от 29 ноября 1931 года
была  помещена  заметка  под  заголовком "Торговцы  наркотиками арестованы":
"Вчера в квартале Алесиа арестованы мужчина и женщина, замешанные в торговле
наркотиками.  Полагают,  что  они  принадлежат к  давно  разыскиваемой банде
иностранцев,  снабжающей наркоманов.  Как сообщили нам из полиции, в течение
ближайших дней будут произведены дальнейшие аресты".
     Несколько  скуповато  и  весьма  загадочно,  подумал  Латимер,  обратив
внимание на то,  что в заметке отсутствовали фамилии задержанных.  Вероятно,
заметка представляла собой  резюме  более  обширного полицейского протокола.
Полиция  считала  целесообразным  не  сообщать  имена,   пока  следствие  не
закончено.
     Следующее сообщение появилось 4  декабря под  заголовком "Еще  трое  из
банды арестованы":
     "Вчера поздно ночью в  кафе  вблизи Порт  д'Орлеан были  арестованы три
человека,  принадлежащие к  преступной  организации по  продаже  наркотиков.
Появившиеся в кафе полицейские были вынуждены открыть огонь, так как один из
задержанных был вооружен и  предпринял отчаянную попытку к  бегству.  Он был
задержан,  получив небольшое ранение.  Двое других, из которых один оказался
иностранцем, без сопротивления сдались полиции.
     Итак,  число арестованных членов банды составляет теперь пять  человек.
Арестованные неделю назад мужчина и женщина, как полагают, принадлежат к той
же банде.
     Полиция намеревается произвести дальнейшие аресты,  поскольку в Бюро по
борьбе с  наркотиками имеются улики против некоторых лиц,  связанных с  этой
бандой.
     Месье  Огюст  Лафон,  директор Бюро,  сделал следующее заявление:  "Нам
давно было известно о  существовании банды.  Бюро была проделана кропотливая
работа  по   расследованию  ее  преступной  деятельности.   И   все-таки  мы
воздерживались от  скоропалительных арестов,  так  как  нам нужно было взять
вожаков.  Только  арест  вожаков и  прекращение контрабанды наркотиков из-за
границы могли покончить раз  и  навсегда с  гнусными торговцами наркотиками,
которые наводнили Париж. Я убежден, что нам удастся полностью уничтожить эту
банду, равно как и другие, подобные ей".
     Наконец 11 ноября в газете появилась следующая заметка:
     "Банда торговцев наркотиками уничтожена.  Новые аресты.  "Теперь они  в
наших руках" - говорит Лафон. Совет семи.
     Шестеро мужчин и одна женщина находятся сейчас под арестом в результате
акции, проведенной месье Лафоном, директором Бюро по борьбе с наркотиками.
     Как мы уже сообщали, две недели назад в квартале Алесиа были арестованы
женщина и  мужчина,  ее сообщник.  В  завершение этой акции вчера в  Марселе
арестованы два человека,  которые, как полагают, являются последними членами
банды,  именующей себя "Совет семи", преступная деятельность которой наконец
прекращена.
     По просьбе полиции мы не сообщали читателям фамилии арестованных,  дабы
избежать возможных помех при  ведении расследования.  Поскольку в  этом  нет
больше необходимости, мы сообщаем их читателям.
     Единственная женщина среди  арестованных,  Лидия  Прокофьева,  русская,
прибыла во Францию из Турции в 1924 году с паспортом,  выданным организацией
Нансена.  В  преступном мире она  известна под  кличкой "Великая герцогиня".
Арестованный  вместе  с   ней  голландец  Манус  Виссер  благодаря  связи  с
Прокофьевой получил кличку "Герцог".
     Приводим   имена   остальных:   Луи   Галиндо,   принявший  французское
гражданство  мексиканец,   находится  сейчас  с  пулевым  ранением  бедра  в
больнице;  Жан-Батист Ленотр,  француз из Бордо,  и Жакоб Вернер,  бельгиец,
были  арестованы вместе с  Галиндо;  Пьер  Ламар,  по  кличке "Любимчик",  и
Фредерик Петерсен, датчанин, были арестованы в Марселе.
     В заявлении,  сделанном вчера для печати,  месье Лафон сказал:  "Теперь
они в наших руках. Наконец-то банда уничтожена. Отрубив голову, мы тем самым
умертвили ее мозг.  А  лишенное мозга тело быстро умирает.  Итак,  с  бандой
покончено".
     Петерсену и  Ламару  предстоит сегодня допрос у  следователя.  Суд  над
арестованными ожидается в самое ближайшее время.
     Советуем читателям обратить внимание на  статью "Тайны банды  торговцев
наркотиками", помещенную на стр. 3".
     Латимер приступил к чтению статьи на третьей странице.
     Автор,  скрывшийся под псевдонимом "Бдительный",  сообщал читателю, что
морфий имеет химическую формулу C17H19O3 и  является производным от  опиума;
что в медицине применяется гидрохлорид морфия;  что героин (диацетилморфин),
другой  алкалоид,   производный  от  опиума,  наиболее  популярный  из  всех
наркотиков,  потому что  более эффективен и  быстрее действует;  что  кокаин
получают  из  листьев  тропического кустарника  коки  и  употребляют в  виде
гидрохлорида кокаина (химическая формула C17H21O4HCl);  что все эти вещества
способствуют  сексуальной  возбудимости,   создают   вначале   у   человека,
принимающего их,  чувство  физического и  душевного комфорта,  которое затем
сменяется  чувством  душевного  краха,  а  впоследствии  приводит  к  полной
физической и умственной деградации, вызывая при этом у наркомана такие муки,
которые  не  могли  бы  причинить  ему  самые  изощренные  пытки.   Доставка
наркотиков потребителю была поставлена так  хорошо,  что любой житель Парижа
или  Марселя,   пожелавший  иметь  наркотик,  мог  получить  его.  В  каждой
европейской стране  имеются тайные лаборатории,  производящие наркотики.  Их
мировой объем производства в  сотни раз  превышает медицинские нужды.  Общее
число  наркоманов  в  одной  только  Западной  Европе  составляет  несколько
миллионов   человек.   Контрабанда  наркотиков  представляет  собой   широко
разветвленный и  хорошо организованный бизнес.  Далее  автор приводил список
последних конфискаций наркотиков полицией:  16  кг  героина  было  найдено в
ящиках с машинным оборудованием,  отправленным из Амстердама в Париж;  25 кг
героина   было   спрятано  между   двойными  стенками  цистерны  с   нефтью,
доставленной из  Нью-Йорка в  Шербур;  10  кг  морфия нашли под  вторым дном
сундука для вещей в  каюте парохода,  пришедшего в  Марсель;  200 кг героина
было обнаружено в лаборатории, находящейся в одном из гаражей вблизи Лиона.
     Разносчики наркотиков находились под контролем банд,  во  главе которых
стояли  богатые,   всеми  уважаемые  люди.  Полиция  была  подкуплена  этими
подонками.  В  Париже  имелись  бары  и  дансинги,  где  продажа  наркотиков
происходила прямо на глазах полиции. Разносчики потешались над полицейскими.
Статья  заканчивалась патетической тирадой:  "Полиция провела  акцию  против
этих негодяев. Будем надеяться, что не последнюю. Между тем тысячи французов
и  француженок  обречены  на  адские  муки  хозяевами  дьявольского бизнеса,
который подрывает здоровье и  силу нации".  Для Латимера было очевидно,  что
"Бдительный",  несмотря на все свое негодование,  ничего не знал о подлинных
тайнах банды.
     После ареста "Совета семи" интерес прессы к  этому делу  заметно остыл.
Возможно,   не  последнюю  роль  сыграло  то  обстоятельство,  что  "Великая
герцогиня"  была  переведена  в   Ниццу,   где  ей  предъявили  обвинение  в
мошенничестве,  которое она  совершила здесь  тремя годами раньше.  Суд  над
остальными был скорым.  Галиндо,  Ленотра и  Вернера приговорили к  штрафу в
размере пяти тысяч франков и трем месяцам тюрьмы;  Ламар,  Петерсен и Виссер
были приговорены к двум тысячам франков штрафу и к одному месяцу тюрьмы.
     Латимера не  на  шутку  удивила мягкость приговора.  "Бдительный" вновь
выступил на  страницах газеты с  комментариями по  этому поводу.  "Благодаря
тому,  что суд опирается на давно устаревшие и во многом абсурдные законы, -
гремел он,  -  вынесен этот  странный приговор.  Будь все  иначе,  каждый из
шестерых мог быть приговорен к пожизненному тюремному заключению.  Неужели у
кого-то может возникнуть мысль,  что один из этих шести вожак банды? О, нет!
Очевидно, никому из полицейских не могло прийти в голову, что кто-то из этих
крыс мог организовать дело,  которое,  согласно показаниям,  данным в  суде,
приносило только  в  течение одного  месяца доход  свыше  двух  с  половиной
миллионов франков".
     Автор  заметки  явно  намекал  на  то,  что  полиция  словно  забыла  о
существовании Димитриоса.  Разумеется,  полиция  не  собиралась развенчивать
мысль о своей проницательности -  в противном случае ей пришлось бы поведать
читателям о  том,  что  арест  банды  стал  возможен только благодаря доносу
пожелавшего остаться  неизвестным доброжелателя,  который,  как  справедливо
предполагала полиция,  и был вожаком банды.  Латимеру стало досадно,  потому
что чтение старых газет,  предпринятое им с целью выяснения некоторых темных
вопросов,  ничего не дало -  он знал гораздо больше,  чем те,  кто писал эти
заметки.
     Он  уже  хотел  захлопнуть подшивку,  как  взгляд  его  вдруг  упал  на
фотографию,  помещенную в газете.  Обычная газетная иллюстрация,  от которой
нельзя было ожидать слишком многого:  полицейский, к которому прикованы трое
заключенных.  Они заметили репортера и пытались отвернуться от объектива, но
это им так и не удалось.
     Выйдя из редакции,  Латимер отметил, что к нему опять вернулось хорошее
настроение.
     В  отеле  его  ждала  открытка.  Мистер Питерс извещал о  том,  что  он
навестит его в шесть часов вечера.
     Мистер  Питерс  появился  в  половине  шестого.  На  Латимера обрушился
водопад приветствий.
     - Дорогой и уважаемый мистер Латимер!  Мне трудно выразить словами, как
я  рад,  что снова вижу вас.  Наша последняя встреча была сопряжена с такими
ужасными обстоятельствами,  что я  не смел даже надеяться,  что...  Но,  мне
кажется, мы могли бы поговорить и о более приятных вещах. Я приветствую вас!
Добро пожаловать в Париж! Надеюсь, доехали благополучно? Расскажите, как вам
показался Гродек?  Он  написал мне,  что вы  не  только понравились ему,  но
просто очаровали его.  Он один из тех,  кого зовут добрый малый,  не так ли?
Как вам его кошки? Он прямо-таки их боготворит.
     - Общение с  ним  было  очень полезно.  Что  же  вы  стоите,  садитесь,
пожалуйста.
     - Я хорошо знаю, как много пользы приносит общение с Гродеком.
     На лице мистера Питерса засияла сладостно-горестная улыбка, и, глядя на
улыбающегося мистера Питерса,  Латимер подумал:  нечто подобное испытываешь,
когда  случайно  встретившийся на  улице  знакомый,  которого вы  искренне и
глубоко ненавидите, вдруг поздоровается с вами.
     - Вот только не  знаю,  зачем ему понадобилось напускать на  себя такой
таинственный вид, - продолжал Латимер. - Между прочим, он настаивал, чтобы я
обязательно поехал в Париж и повидал вас.
     - Вот как?
     Кажется, мистеру Питерсу это не очень понравилось, и его улыбка заметно
поблекла.
     - А что еще он сообщил вам, мистер Латимер?
     - Он сказал,  что вы умный человек.  Ему,  видимо,  показалось забавным
все, что я рассказал.
     Мистер Питерс наконец-то осторожно присел на кровать. Улыбка совершенно
исчезла с его лица.
     - И что же вы ему рассказали?
     - Во-первых,  он пожелал узнать, какие у меня могут быть с вами дела. Я
с ним был совершенно откровенен,  -  злорадно сказал Латимер.  - И рассказал
ему  все то  немногое,  что мне известно.  Я  понимаю,  что вам это может не
понравиться, но прошу меня простить, ведь ваши изумительные планы до сих пор
остаются для меня неизвестными.
     - Теперь  я  понимаю,  почему  его  письмо  ко  мне  написано  в  таком
легкомысленном тоне.  Впрочем, я рад, что благодаря вам он удовлетворил свое
любопытство. В этом мире богачи часто завидуют тем, у кого дела идут в гору.
И  хотя Гродек мне  друг,  но  его  помощи в  нашем деле не  требуется.  Он,
вероятно, это понял, хотя, быть может, и хотел бы в нем участвовать.
     Латимер как завороженный смотрел на него. Вдруг у него вырвалось:
     - Вы, конечно, не забыли взять с собой пистолет, мистер Питерс?
     Толстяк сделал вид, что этот вопрос ему ужасно неприятен.
     - Господь с  вами,  мистер Латимер.  С  какой стати я  должен таскать с
собой эту штуку, раз я пришел в гости к другу?
     - Очень хорошо, - сказал Латимер резко.
     Он встал и запер дверь на ключ.
     - Мне очень не хочется выглядеть негостеприимным,  но и  моему терпению
приходит конец.  Приехав сюда Бог  знает из  какой дали,  я  до  сих  пор не
понимаю, зачем я это сделал. Теперь очень хочу это знать.
     - И, безусловно, все узнаете.
     - Я это слышал и раньше,  - грубо оборвал его Латимер. - Но, прежде чем
вы  опять  начнете  разводить турусы  на  колесах,  хотел  бы  обратить ваше
внимание на  две вещи.  Признаюсь,  мистер Питерс,  я  не из тех,  кто любит
навязывать свою волю другим. Более того, мистер Питерс, я искренне и глубоко
ненавижу всякое насилие.  Но  ведь  бывают же  случаи,  когда даже миролюбцы
прибегают к  насилию.  Мне кажется,  я  как раз на  грани этого.  Я  гораздо
моложе,  и вы,  вероятно,  с этим согласитесь,  физически сильнее вас.  Если
опять начнете увиливать от ответа, то, предупреждаю вас, я применю силу. Вот
что я хотел сказать во-первых.  Ну,  а во-вторых,  я ведь знаю, кто вы. Ваша
фамилия не Питерс, а Петерсен. Вас зовут Фредерик Петерсен, и вы были членом
банды, торговавшей наркотиками. Возглавлял эту банду Димитриос. После ареста
в  декабре 1931  года вы  были приговорены к  тюремному заключению сроком на
один месяц и штрафу в размере двух тысяч франков.
     Мистер Питерс попытался улыбнуться.
     - Вы узнали это от Гродека?  -  спросил он тихо и  печально,  и Латимер
подумал,  что ему, наверное, очень хотелось сказать: "Вам все рассказал этот
Иуда?"
     - Нет. Я видел вашу фотографию в старой газете.
     - Вот оно что... Мне трудно было поверить, что Гродек...
     - Итак, это правда?
     - Конечно. Конечно, это правда.
     - Ну что ж, в таком случае, мистер Петерсен...
     - Питерс, мистер Латимер. Я решил переменить фамилию.
     - Хорошо,  пусть  будет  Питерс.  Давайте  перейдем теперь  к  третьему
пункту.  Еще в Стамбуле я узнал некоторые интересные подробности, касающиеся
краха вашей банды. Мне говорили, что именно Димитриос выдал вас полиции. Это
правда?
     - Безусловно,  он  поступил очень скверно по  отношению ко всем нам,  -
сказал мистер Питерс мрачно.
     - Мне  говорили,  что  Димитриос сам  пристрастился к  наркотикам.  Это
верно?
     - Как ни печально,  но это факт.  Я думаю, вы со мной согласитесь: если
бы  не  наркотики,  не  было бы и  доноса в  полицию.  Ведь мы приносили ему
огромный доход.
     - Я  слышал  также,  что  многие  из  вас  собирались отомстить за  это
Димитриосу.
     - Я не собирался,  -  возразил мистер Питерс.  - Хотя некоторые горячие
головы,  как,  например,  Галиндо,  очень этого хотели.  Каюсь,  я солгал. Я
все-таки взял с собой пистолет.  Надеюсь, вы меня поймете? Своей скрытностью
вы довели меня до отчаяния.
     - Во всяком случае, вам бы это было на руку.
     - Да поймите же наконец, мистер Латимер, - сказал мистер Питерс устало,
- это  вам  не  детективная история.  Выбросьте наконец из  головы  все  эти
глупости.  Подключите свое воображение и  подумайте над тем,  что Димитриос,
очевидно,  не оставил завещания в мою пользу.  Ведь так?  Но это значит, что
неверно ваше предположение, будто я убил его из-за денег, не правда ли? Ведь
вы,  конечно,  не думаете,  что он держал свои сокровища в сундуке?  Так что
давайте, мистер Латимер, спустимся на землю и обсудим все как разумные люди.
Давайте вместе пообедаем. Можно пойти ко мне, я угощу вас хорошим кофе. Мне,
например,  ваш номер совсем не  нравится.  Если же  вы предпочитаете пойти в
кафе,  то я  тоже согласен.  Я  знаю,  что я вам не нравлюсь,  и не хочу вас
осуждать за  это.  Давайте вообразим,  что  мы  питаем друг  к  другу теплые
чувства.
     Латимеру вдруг  стало его  жалко:  последние слова он  сказал печальным
тоном и  даже  не  улыбнулся.  Кроме того,  Латимер в  самом деле  вел  себя
довольно глупо -  недоставало только,  чтобы он  вел  себя  как  святоша или
лицемер. И все-таки...
     - Я тоже проголодался,  -  сказал он.  -  В самом деле,  почему бы и не
пойти к  вам.  Как и  вы,  я  в отчаянии от постоянных трений между нами.  Я
только хочу вас предупредить,  мистер Питерс,  что если и  на этот раз я  не
получу от  вас  удовлетворительного ответа -  зачем я  вам понадобился,  то,
уверяю вас, - заметьте, мне наплевать на полмиллиона франков, - я немедленно
покину Париж. Надеюсь, это ясно?
     - Куда уж яснее,  мистер Латимер,  - сказал Питерс, улыбаясь. - Мне так
нравится,  когда вы искренни со мной.  Что может быть лучше искренности? Как
хорошо,  когда наши сердца открыты друг другу,  когда мы не боимся,  что нас
поймут неправильно!  Как хороша тогда жизнь! Но нет - мы слепы, как кроты. И
когда  Всемогущий  делает  свой  выбор,   и   кто-нибудь  из  нас  совершает
неблаговидный поступок,  не будем спешить осуждать его.  Ведь свершилась Его
воля,  которую нам не дано понять.  Как мы можем знать Его волю?  Как, я вас
спрашиваю?
     - Я, право, не знаю.
     - И никто не знает,  мистер Латимер. Никому это не дано, если только он
не окажется по ту сторону.
     - Совершенно верно.  Мне  кажется,  тут недалеко есть датский ресторан.
Может, пойдем туда?
     - Вы  ошибаетесь,  мистер  Латимер,  -  сказал мистер Питерс печально и
надел шляпу.  - Вам почему-то доставляет удовольствие смеяться над стариком.
В любом случае, я предпочитаю французскую кухню.
     Спускаясь по  лестнице,  Латимер  в  который  раз  отметил удивительную
способность мистера Питерса ставить его в неловкое положение.
     Они  пообедали в  ресторане на  Рю  Жакоб,  причем расплачивался мистер
Питерс. Потом они отправились в тупик Восьми ангелов.
     - Кто этот Кель?  -  спросил Латимер,  когда они поднимались по грязной
лестнице.
     - Он сейчас в отъезде.  В настоящий момент,  кроме меня, здесь никто не
живет.
     - Понятно.
     Тяжело дыша, мистер Питерс остановился на площадке второго этажа.
     - Полагаю, вы сделали вывод, что я и есть этот самый Кель.
     - Естественно.
     Мистер  Питерс  продолжал восхождение по  скрипевшим под  его  тяжестью
ступенькам.  Он был сзади похож на слона в  цирке,  который с явной неохотой
взбирается по  ступенькам пирамиды под  хохот  публики.  Но  вот  наконец  и
площадка четвертого этажа.  Мистер Питерс, тяжело дыша, достал ключи и начал
открывать замок сильно обшарпанной двери.  Распахнув ее,  он  включил свет и
пригласил Латимера войти.
     За  занавесом,  отделявшим прихожую,  оказался  довольно  большой  зал,
по-видимому,  занимавший весь  этаж.  Слева были двери на  балкон.  Обычная,
правда, очень большая комната в обычном старом французском доме.
     Но то,  что Латимер там увидел,  было просто фантастично. Прежде всего,
конечно,  занавес. Он был сделан из какой-то тяжелой золотистой ткани. Стены
и  потолок были выкрашены режущей глаза фиолетовой краской,  на фоне которой
сияли большие золотые пятиконечные звезды.  Весь зал  вплоть до  самых углов
был застелен марокканскими коврами,  причем кое-где в  два или три слоя.  По
стенам стояли три огромных дивана со  множеством подушек.  На  полу валялись
кожаные  набитые  войлоком турецкие подушки  для  сидения.  Перед  одним  из
диванов стоял сделанный в Марокко стол. В углу зала висел громадных размеров
гонг.  Зал  освещали три  подвешенных к  потолку фонаря,  искусно украшенных
резьбой по  дереву.  В  центре стоял небольшой обогреватель из хромированной
стали. После улицы было трудно дышать пыльным воздухом.
     - Вот  мы  и  дома!  -  сказал мистер Питерс.  -  Раздевайтесь,  мистер
Латимер. Хотите, я покажу вам остальные апартаменты.
     - С удовольствием.
     Они вышли в прихожую и вновь поднялись по лестнице.
     - Вот здесь моя спальня,  -  сказал мистер Питерс.  -  Как видите,  мне
удалось найти своего рода оазис в этой отвратительной пустыне.
     Латимер увидел небольшую,  низкую комнату,  в  ней кровать и неизменный
марокканский ковер на полу.
     - Здесь ванная и туалет.
     На подзеркальнике лежала вторая запасная челюсть.
     - А теперь, - сказал мистер Питерс, - я покажу вам кое-что интересное.
     В углу стоял большой платяной шкаф. Мистер Питерс открыл дверцу и зажег
спичку.  К  стене шкафа было  привинчено несколько металлических крючков для
одежды.  Взявшись  за  один  из  них,  он  нажал  на  него  -  стенка  шкафа
отодвинулась в сторону,  пламя спички заметалось,  и Латимер почувствовал на
своем  лице  струю  холодного ночного  воздуха и  приглушенный шум  большого
города.
     - Вдоль стены этого дома идет железная платформа, которая соединяется с
другим домом. Там стоит точно такой же шкаф, хотя снаружи это обычная стена.
Это Димитриос придумал, чтобы исчезать отсюда незаметно.
     - Димитриос!
     - Да,  ведь это он купил все три дома.  Из соображения безопасности они
оставались без  жильцов.  По  большей части они использовались как складские
помещения. Зал был местом, где мы все собирались. Между прочим, все эти дома
до  сих пор принадлежат Димитриосу,  хотя формально они были записаны на мое
имя.  Полиция,  к счастью,  ничего об этом не знала,  и я,  выйдя из тюрьмы,
нашел здесь пристанище.
     Мистер  Питерс ушел  и  вернулся с  марокканским подносом,  на  котором
стояли необычной формы кофейники,  спиртовая горелка,  две чашки и коробка с
марокканскими сигаретами.  Он  зажег горелку и  поставил на огонь кофейники.
Положив на диван рядом с  Латимером коробку с сигаретами,  он протянул руку,
достал с  полки одну  книгу и  начал листать ее.  Из  книги выпала небольшая
фотография, и мистер Питерс нагнулся, поднимая ее с пола.
     - Не узнаете? - сказал он, подавая ее Латимеру.
     Выцветшая любительская фотография человека, которого он когда-то видел.
     - Это Димитриос! - воскликнул Латимер.
     Мистер Питерс взял у него фотографию и,  сев на оттоманку, убавил огонь
под кофейником.
     - Итак, вы его узнали. Очень хорошо.
     Впервые  Латимеру показалось,  что  слезящиеся в  набухших веках  глаза
мистера Питерса излучали что-то вроде блеска.
     - Угощайтесь сигаретами,  мистер Латимер,  -  сказал он.  - Я собираюсь
рассказать вам одну историю.


                              Париж, 1928-1931

     - Вечерами я  люблю  сидеть  дома  у  огонька,  -  сказал мистер Питерс
задумчиво,  -  и размышлять над тем, удалась моя жизнь или нет. Что касается
денег,  то они у меня есть: кое-какая недвижимость, рента, долевое участие в
разном бизнесе -  но не о  деньгах речь.  Ведь деньги в  конце концов еще не
все.  Главный вопрос:  на что я  потратил свою жизнь,  которая дается в этом
мире лишь раз.  Мне иногда кажется,  что было бы  гораздо лучше,  если бы  я
обзавелся семьей,  но  у  меня  слишком беспокойный характер,  меня  слишком
волнуют соблазны мира сего. Возможно, мне просто недоступно понимание смысла
жизни. Но разве я один такой? Сколько моих бедных собратьев чего-то ждут, на
что-то надеются,  между тем как проходит бесследно год за годом, а они так и
не поняли,  для чего живут.  Ну, в самом деле, для чего? Этого ведь никто из
нас не знает.  Деньги? Их добиваются только тогда, когда их мало. Иногда мне
кажется,  что  бедняк,  имеющий  хлебную  корку,  гораздо  счастливее многих
миллионеров. Потому что этот человек знает, чего он хочет: он хочет, чтобы у
него были две корки. Он не знает в жизни сложностей, потому что не обременен
имуществом. Тогда как я знаю только то, что я хочу чего-то, чего у меня нет.
Но я не знаю,  что это такое. Я искал утешения в искусстве и философии. - Он
показал  рукой  на  книжную полку.  -  Платон,  Герберт Уэллс  -  круг  моих
интересов довольно широк.  Пока  читаешь,  это  доставляет удовольствие,  но
утешения это не приносит.  -  Он печально улыбнулся, а Латимер подумал: "Вот
еще  одна  жертва  неизлечимой болезни  под  названием Weltschmerz*".  -  Не
остается ничего другого, как ждать, когда Всемогущий призовет на свой суд.
     ______________
     * Мировая скорбь (нем.)

     Да,  мистер Латимер,  подавляющее большинство так и не знает,  чего им,
собственно,  нужно в жизни. Но Димитриос не был на них похож - он совершенно
точно знал,  чего он добивается.  Его интересовали только две вещи: власть и
деньги,  причем как можно больше и того,  и другого.  И,  как ни странно,  я
помогал ему в этом.
     Моя первая встреча с  Димитриосом произошла здесь,  в  Париже,  в  1928
году. Я был тогда совладельцем одного заведения на Рю Бланш под названием Le
Kasbah Parisien.  Однажды мой компаньон Жиро привел его к нам. Он отвел меня
в  сторону и  заговорил о том,  что дела идут все хуже и хуже и что их можно
поправить, если принять участие в бизнесе, которым занимается его новый друг
Димитриос Макропулос.
     Димитриос не произвел на меня большого впечатления, скорее наоборот. Он
мне показался одним из тех,  кого называли сброд,  а на них я уже достаточно
насмотрелся.  Одет он был с  иголочки,  в  волосах много седых волос,  ногти
наманикюрены.  Он  так  нехорошо смотрел на  женщин,  что  вызывал их  явное
неудовольствие. Жиро подвел меня к его столику, и мы пожали друг другу руки.
Он жестом предложил садиться,  и  я  почувствовал себя официантом,  которого
пригласил для разговора патрон. Я очень разозлился и довольно грубо спросил,
какого черта ему нужно.
     Он  пристально посмотрел на  меня  -  у  него,  представьте себе,  были
красивые карие глаза - и сказал: "Я хочу выпить бокал шампанского, мой друг.
Надеюсь,  вы  не  возражаете?  Я  могу себе это позволить,  раз у  меня есть
деньги.  Я  хочу посоветовать вам  быть повежливей,  потому что  в  качестве
партнера могу найти гораздо более разумных людей".
     Я  человек выдержанный и  стараюсь избегать неприятностей.  Мне  всегда
казалось,  что мир,  в котором мы живем, был бы намного приятнее, если бы мы
научились разговаривать друг  с  другом вежливо и  уважительно.  Безусловно,
бывают моменты,  когда трудно удержаться и не наговорить грубостей.  Вот и я
тогда сказал,  что не  собираюсь быть с  ним вежливым и  пусть он  убирается
откуда пришел.  Но  тут  вмешался Жиро,  который стал перед ним  извиняться.
Димитриос выслушал Жиро, все время не отводя от меня глаз.
     У меня было сильное предубеждение против Димитриоса,  но все-таки я дал
себя  уговорить  и  согласился выслушать,  что  он  предлагает.  Говорил  он
убедительно, и мы начали работать вместе. И вот в один прекрасный день...
     - Минуточку, - перебил его Латимер, - что это значит - работать вместе?
Вы начали продавать наркотики?
     - Нет,  мистер Латимер, - сказал мистер Питерс, волнуясь и хмуря брови,
- мы этим тогда еще не занимались.  -  Видимо, волнение было так велико, что
он  перешел на  французский.  -  Раз уж вы так настаиваете,  то я,  конечно,
расскажу вам,  чем  мы  занимались.  Только человеку из  другой среды трудно
понять такие вещи.  Они  вас  сразу оттолкнут,  потому что  ваш  личный опыт
совсем другого рода.
     - Неужели? - спросил Латимер, стараясь съязвить.
     - Видите ли,  мистер Латимер,  мне как-то попалась в руки одна из ваших
книг,  и  я  ее  прочел.  Она произвела на меня ужасное впечатление.  Я  был
буквально  взбешен  созданной  вами  атмосферой  нетерпимости,  всевозможных
предрассудков и  строгих моральных принципов,  проводимых в жизнь с холодной
жестокостью.
     - Понятно.
     - Лично я, - продолжал мистер Питерс, - за смертную казнь. Мне кажется,
вы -  против.  Вас,  конечно,  шокирует практическая сторона.  Но ведь она -
следствие варварской жестокости,  которая, кстати, видна и в вашем романе. С
каким жалким злорадством вы  преследуете там  этого несчастного убийцу.  Мне
это  показалось  отвратительным.  Вы  мне  напомнили  сентиментального юнца,
провожающего на кладбище свою богатую тетушку:  в глазах у него стоят слезы,
а сердце поет от радости.  Вам,  конечно,  известно, что испанцам непонятно,
почему англичане и американцы так выступают против боя быков. Этим простакам
не  приходит в  голову,  что  надо  было обязательно подвести под  это  дело
моральные и юридические основания и сделать вид,  что они очень сожалеют.  Я
прошу вас  правильно понять меня,  мистер Латимер.  Я  не  вашего морального
осуждения боюсь, я боюсь - глубоко и искренне, поверьте, - вас шокировать.
     - Но ведь вы так пока и не сказали,  в чем заключалось дело,  -  сказал
Латимер, явно раздражаясь.
     - Да-да,  конечно. Прошу прощения, но мне показалось, что ваш интерес к
Димитриосу во многом связан с тем, что он вас глубоко шокирует, не так ли?
     Латимер задумался.
     - Возможно, вы правы. Но, несмотря на это, я пытаюсь понять, объяснить,
откуда берутся такие,  как  он.  Я  не  верю  в  изощренного,  точно дьявол,
бесчеловечного  убийцу-профессионала,   о  котором  кричат  все  детективные
книжки.  Однако все,  что я  знаю о Димитриосе,  говорит мне:  он действовал
жестоко и бесчеловечно не один или два раза, а постоянно.
     - Но ведь нет ничего бесчеловечного в стремлении к деньгам и власти, не
правда ли?  Все мы  тщеславны,  а  тщеславие лучше всего могут удовлетворить
власть  и  деньги.  Что  касается  Димитриоса,  то  его  тщеславие сразу  же
бросалось в  глаза.  Оно  было таким основательным,  таким бескомпромиссным,
таким непохожим на  павлинье тщеславие обыкновенных людей,  что он мне сразу
показался опасным.  И  все-таки,  мистер Латимер,  будем  разумными людьми и
останемся,  так сказать,  на почве фактов!  Ведь разница между Димитриосом и
добившимся успеха уважаемым джентльменом не так уж велика:  разница только в
методах - в первом случае они незаконны, во втором случае находятся в рамках
закона. Но в том и в другом случае дело ведется с одинаковой жестокостью.
     Мистер Питерс разлил кофе  в  чашки и,  поднеся свою к  губам,  вдохнул
аромат. Потом поставил чашку на стол.
     - Димитриос занимался в  то  время тем,  что  принято у  нас  называть,
мистер  Латимер,   поставкой  белых  рабынь.   Прошу  обратить  внимание  на
прилагательное  "белых"  и  на  существительное "поставка",  которое  весьма
занимательно,  так как за  ним скрываются отвратительные вещи.  Давно прошли
дни  работорговли,  но  замечательно,  что  большинство этих рабынь цветные.
Какая-нибудь  негритянская девушка  из  Дакара  или  молоденькая китаянка из
Харбина,  хотя,  конечно,  среди  них  может оказаться и  какая-нибудь нищая
девчонка из Бухареста -  разумеется,  конец у всех один. Комитет Лиги Наций,
занимавшийся этим вопросом, разумно поступил, отклонив это сочетание слов, и
назвал то, чем занимался Димитриос, "торговлей женщинами".


     До  того,  как  Димитриос познакомился с  нами,  у  него  все  шло  как
по-писаному:  допустим, в Александрии нужны были женщины. Димитриос, получив
заказ,  отправлялся,  скажем, в Польшу, набирал там женщин, и они, пользуясь
своими паспортами,  переезжали во Францию;  здесь они садились в  Марселе на
пароход,  и дело было сделано. Основанием для выезда из Польши могло служить
приглашение поступить в  театральную труппу.  Когда получение визы на  выезд
усложнилось, то Димитриос сразу же столкнулся с неприятностями.
     При помощи "мадам" он  набрал двенадцать девушек в  Вильно,  но  поляки
потребовали,  чтобы тем после выезда было обеспечено почетное положение.  Вы
только вдумайтесь, почетное положение! Но закон есть закон.
     Димитриос обратился ко мне и  Жиро с  просьбой устроить девушек в вашем
заведении в  качестве танцовщиц.  Если  бы  служащие польского консульства в
Париже навели о  них  справки,  то  они  узнали бы,  что,  проработав у  нас
одну-две недели, девушки уволились, а где они теперь, мы не знаем.
     Если  мы  принимали  его  предложение,  он  выплачивал нам  пять  тысяч
франков,  в общем-то,  за здорово живешь.  Но я почему-то начал сомневаться.
Жиро в  конце концов уговорил меня,  но  я  сказал Димитриосу,  что даю свое
согласие в первый и в последний раз.
     Спустя месяц Димитриос опять посетил нас.  Он расплатился и сказал, что
у него есть еще работа. Я, конечно, наотрез отказался, но Жиро закричал, что
все обошлось,  и глупо отказываться от денег.  Конечно,  эти пять тысяч были
кстати - мы заплатили музыкантам.
     Сейчас мне  кажется,  что  он  дал нам пять тысяч,  чтобы,  усыпив нашу
бдительность,  подкупить нас.  Это  был,  кстати,  его самый любимый способ.
Димитриос действовал всегда одинаково -  он  просто совал  деньги.  Конечно,
самую минимальную сумму.  Он правильно считал,  что людская жадность сильнее
здравого смысла.
     Как  я  и  думал,  неприятности  не  заставили  себя  ждать.  Работники
польского консульства что-то заподозрили -  нас посетила полиция и подвергла
допросу.  Хуже всего было то, что женщины поселились у нас, и мы должны были
угощать их шампанским (Димитриос потом,  правда,  заплатил за него),  потому
что, обратись кто-нибудь из них в полицию, правда сразу бы обнаружилась.
     Когда Димитриос опять появился у нас, он долго извинялся за причиненные
неприятности,  сказал,  что это больше никогда не  повторится,  и,  выплатив
десять тысяч франков,  обещал давать нам такую же сумму ежемесячно. Какое-то
время мы действительно жили спокойно. Полиция нас, конечно, иногда навещала,
но   относилась  вполне  лояльно,   как  вдруг  по  требованию  итальянского
консульства нас вызвали в  окружную магистратуру,  подвергли там допросу,  а
затем препроводили в полицейский комиссариат, где мы провели ровно сутки.
     Когда  мы  вышли  оттуда,  я  устроил Жиро  скандал.  Он  мне  давно не
нравился. Это был крикливый, глупый и грубый человек, причем подозрительный.
Мне   не   нравилось,   что  вокруг  него  всегда  собирался  всякий  сброд,
отпугивавший чистую публику.  Он  не  мог  работать в  хорошем заведении.  В
лучшем случае,  мог стать хозяином какого-нибудь бистро, но скорее всего, он
гниет уже в тюрьме. Была еще одна скверная черта. Когда он был очень зол, он
распускал руки.
     Я  предложил Жиро  стать  единоличным владельцем "Le  Kasbah Parisian",
если он выплатит мне ту сумму, которую я вложил при организации нашего дела.
     Это была жертва с  моей стороны,  как вы сами понимаете,  но я пошел на
нее,  потому что не мог больше ни одной минуты оставаться вместе с  Жиро.  В
тот же день к  нам пожаловал Димитриос и предложил встретиться в одном кафе.
Я колебался,  идти или нет.  Вообще-то,  я неплохо заработал,  сотрудничая с
ним,  а  как мне потом стало известно,  похвастать этим могли лишь немногие.
Было также лестно,  что он ценит мои умственные способности,  хотя изредка и
посмеивается надо мной. Короче, я решил пойти.
     - Мне кажется,  вы правильно поступили, порвав с Жиро, - сказал он. - С
этим женским бизнесом пора кончать. Слишком опасно, да и доход маленький.
     Я осведомился, не сказал ли он об этом Жиро.
     - Пока нет,  -  сказал он. - Надо будет подождать, пока он выплатит вам
деньги.
     Я поблагодарил его, но он только нетерпеливо дернул головой.
     - Жиро дурак,  - сказал он. - Я бы давно с ним порвал, если бы не вы. Я
предлагаю вам работать вместе,  и  не жалейте о  том,  что потеряли выгодное
предприятие.
     Потом он спросил,  что я  знаю о  торговле героином.  Узнав,  что я  не
новичок в  этом деле,  он предложил мне заняться продажей героина в Париже и
сказал,  что может купить двадцать килограммов в месяц и оплатить расходы по
его продаже.
     Вряд ли вам известно,  мистер Латимер, что двадцать килограммов героина
- вещь совершенно неслыханная,  стоящая кучу денег.  Я  спросил его,  как он
собирается организовать продажу, но он сказал, что это уже его дело, и пусть
оно меня не волнует.  Он предложил мне заняться оптовой закупкой за границей
и организацией доставки наркотиков во Францию.  Если я согласен, то мне надо
будет поехать в  Болгарию,  где  у  него уже налажен контакт с  поставщиками
наркотиков, и позаботиться о том, чтобы товар прибыл в Париж. В случае моего
согласия я буду получать десять процентов от стоимости.
     Я сказал,  что мне надо подумать,  но про себя уже решил,  что принимаю
предложение,  ведь это значило,  что я могу заработать что-то около двадцати
тысяч франков в месяц.  Я также посчитал,  что за вычетом накладных расходов
на  розничную торговлю и  т.д.,  покупая  героин  по  цене  пятнадцать тысяч
франков за килограмм, при продаже наркотиков в Париже по цене сто франков за
один  грамм  можно  было  выручить триста тысяч франков в  месяц.  Капитал -
чудесная вещь, если знаешь, куда его вложить и не боишься некоторого риска.
     В  сентябре 1928 года я  поехал в  Болгарию,  где  должен был  получить
двадцать килограммов героина  и  доставить его  в  Париж  в  начале  ноября.
Димитриос тем  временем занялся вербовкой агентов,  которым поручался подбор
розничных  торговцев  наркотиками.  В  Софии  мне  надо  было  встретиться с
человеком,  открывшим для нас кредит.  Он же должен был указать мне тех, кто
изготовлял наркотики... Он...
     Латимер не мог не спросить:
     - Вы не помните его фамилию?
     Мистер Питерс бросил на него недовольный взгляд и нахмурился:
     - Мне кажется, вы задаете неуместный вопрос, мистер Латимер.
     - Может быть, Вазов?
     - Да, - ответил мистер Питерс, и глаза его опять начали слезиться.
     - Ну а кредитом вы пользовались в Евразийском кредитном тресте?
     - Вы,  очевидно, знаете много такого, чего мне и в голову не приходило.
- Мистер Питерс был очень недоволен. - Позвольте вас спросить...
     - Я  просто догадался.  Скомпрометировать Вазова вы  уже  все  равно не
сможете, потому что он умер три года назад.
     - Я  знаю.  Неужели вы  и  об  этом догадались?  Много у  вас еще таких
догадок, мистер Латимер?
     - Больше нет. Прошу вас, продолжайте, пожалуйста.
     - Искренность...  -  начал было мистер Питерс, но передумал и стал пить
кофе.  - Ну, что ж, продолжим, - сказал он, ставя чашку на стол. - Вы правы,
мистер Латимер,  именно Вазов помог мне связаться с поставщиками наркотиков,
а руководимый им банк выдал деньги на их покупку и транспортировку.  Я решил
отправить их  по  железной дороге  в  Салоники,  а  уже  оттуда  пароходом в
Марсель.
     - Просто написав на мешке: "Героин"?
     - Вы шутите,  мистер Латимер.  Признаюсь, я никак не мог придумать, как
замаскировать наркотики.  Единственные товары болгарского экспорта,  которые
не подвергались таможенному досмотру во Франции, были зерно, табак и розовое
масло.  Димитриос торопил  меня  с  доставкой,  а  у  меня  пока  ничего  не
получалось. И потому, естественно, голова шла кругом.
     - Как же вам это удалось?
     - Я  подумал  о  том,  что  во  Франции с  большим пиететом относятся к
смерти.  Вам не  приходилось бывать на похоронах?  Потрясающее впечатление -
то,  что у  них называется "pomp funebre".  Вот я и подумал,  что таможенные
чиновники наверняка не будут тревожить покой мертвеца. Я купил в Софии гроб,
настоящее произведение искусства, мистер Латимер, купил себе соответствующее
платье  и,   поверьте,  мистер  Латимер,  сам  проникся  какой-то  печальной
торжественностью.  Нечего  говорить о  том,  что  грузчики несли  гроб,  как
реликвию. На таможне в Марселе даже мой личный багаж не подвергся досмотру.
     Димитриос позаботился о  катафалке и  обо всем остальном.  Я  радовался
своему успеху,  но  Димитриос остался недоволен:  нельзя же,  в  самом деле,
каждую  партию  героина  доставлять  в  гробу.  Он  разработал другую  схему
доставки.  Из Варны в  Геную раз в  месяц ходил грузовой пароход итальянской
транспортной компании. Героин расфасовывался по пакетам, в которых якобы был
специальный сорт табака,  экспортируемого во Францию. Это давало возможность
обойти  итальянских таможенников.  Затем  героин  попадал в  руки  человека,
проживавшего в Ницце.  Он,  подкупив служащих таможенного склада,  отправлял
героин  машиной  в  Париж.  В  этой  схеме  мне  уже  не  было  места,  и  я
поинтересовался у Димитриоса, как же наш договор, на что он сказал: "Договор
остается в силе, но у меня будет теперь другая работа".
     Удивительно,  как  все  мы  беспрекословно признали его  первенство над
нами.  Конечно,  у него были деньги, но он доказал свое право на руководство
умелой  организацией всего  нашего дела:  он  знал,  что  предпринять и  как
преодолеть  возникающие  трудности  с  минимумом  усилий  и  затрат.  Он  же
занимался  подбором  людей,  давал  им  задания.  Под  его  непосредственным
руководством   работало   семь   человек   -   людей   с   ярко   выраженной
индивидуальностью.  Взять хотя бы,  к  примеру,  голландца Виссера.  Это был
тяжелый  человек,  ранее  продававший китайцам  немецкие  пулеметы,  который
занимался при  этом  шпионажем в  пользу Японии и  отсидел срок в  тюрьме за
убийство кули в Батавии. Ему была поручена связь с барами и клубами, которые
посещали наркоманы.
     Двое других,  Ленотр и  Галиндо,  в  течение нескольких лет  занимались
розничной продажей  наркотиков,  в  основном  морфия  и  кокаина.  Наркотики
поставлял один из крупных владельцев французской фармацевтической фирмы.  Не
удивляйтесь,  до законов,  принятых в 1931 году, такое было вполне возможно.
Когда Димитриос предложил практически неограниченное количество героина, они
бросили своего фармацевта и стали работать на Димитриоса, сохранив, конечно,
свою клиентуру.
     Вы,  может, знаете, что наркоманы стремятся распространить свою страсть
на друзей и знакомых.  Важно,  чтобы новичок не оказался сотрудником Бюро по
борьбе с наркотиками или сотрудником полиции.  Отсеиванием нежелательных лиц
занимались Виссер и Великая Герцогиня.  Вот как это происходило. Допустим, к
Ленотру обращался - замечу, что рекомендация известного Ленотру клиента была
обязательна,  - новичок с просьбой достать наркотик. Ленотр делал удивленное
лицо и говорил ему:  "Наркотики!  В первый раз слышу.  Говорят, что их можно
достать в  таком-то  баре".  А  бар  этот входил в  цепочку баров и  клубов,
контролируемых Виссером. Если новичок являлся в указанный бар, то он получал
примерно такой же ответ,  с  той лишь разницей,  что ему говорили:  "Зайдите
послезавтра.  Тогда,  вероятно, появится человек, который знает, где достать
наркотик". И послезавтра новичок представал перед Великой Герцогиней.
     Это была удивительная женщина.  Она была единственной среди нас, кто не
был привлечен к делу лично Димитриосом,  потому что ее привлек Виссер. У нее
было потрясающее чутье:  достаточно ей было только взглянуть на новичка, как
она могла фазу сказать,  начинающий ли это наркоман,  или сотрудник полиции.
По  решению Димитриоса только она одна имела право включить новичка в  число
клиентов. Конечно, такой человек, как она, для нас был просто клад.
     Еще  одним членом нашей организации был  бельгиец Вернер,  руководивший
неорганизованными торговцами наркотиками.  Он  был фармацевтом и  одно время
занимался вопросами проверки чистоты и концентрации наркотиков.  Он добавлял
в  наркотик постороннее вещество,  чтобы  уменьшить концентрацию.  Димитриос
смотрел на это сквозь пальцы.
     И  вот однажды разразилась катастрофа.  В  конце июня 1929 года полиции
удалось   захватить  пятнадцать  килограммов  героина   в   спальном  вагоне
Восточного экспресса  и  арестовать шестерых  моих  сотрудников,  включая  и
проводника.  Говорят,  беда  не  ходит одна.  Ламар,  почувствовав за  собой
слежку,  вынужден был бросить сорок килограммов морфия и  героина.  Теперь у
нас  оставалось только  восемь килограммов,  тогда  как  спрос  превышал уже
пятьдесят.  Единственный выход -  ждать прибытия яхты из Стамбула,  но до ее
прихода оставалось еще несколько дней. Наступило ужасное время, особенно для
Ленотра,  Галиндо и  Вернера.  Двое  клиентов Галиндо покончили с  собой,  а
Вернеру в одном из баров разбили голову.
     Я  старался поправить положение:  поехал в  Софию  и  в  своем чемодане
привез десять килограммов героина,  но,  конечно,  этого было  недостаточно.
Надо отдать должное Димитриосу, он не стал искать козла отпущения, но он был
очень  зол  и  решил,  что  для  непрерывной  работы  организации  необходим
резервный запас.
     Создать запасы наркотиков он поручил мне. Дело это было трудное, потому
что  требовало  увеличения поставок  в  несколько  раз.  Увеличение поставок
влекло за собой возрастающую вероятность провала.  Следовательно,  надо было
найти какие-то новые способы доставки.  К несчастью,  болгарская полиция как
раз в это самое время накрыла лабораторию в Радомире,  один из наших главных
источников.  Единственной  нашей  надеждой  и  опорой  стала  лаборатория  в
Стамбуле.
     В  общем,  это было трудное время.  В  течение двух месяцев мы потеряли
девяносто килограммов героина, двадцать килограммов морфия и пять - кокаина.
Но   несмотря  на  это,   план  Димитриоса  по  созданию  запасов  неуклонно
выполнялся.  К  концу 1930  года  в  соседнем с  этим  доме  под  половицами
находилось 250 килограммов героина,  двести с лишним морфия, около девяноста
кокаина и небольшое количество изготовленного в Турции опиума.
     Мистер Питерс замолчал,  потом, разлив остатки кофе по чашкам, выключил
спиртовку. Помусолив кончик сигареты, он закурил.
     - Среди  ваших  знакомых  никто  не  принимал наркотики?  -  совершенно
неожиданно для Латимера спросил он.
     - Кажется, нет.
     - Раз вам кажется,  значит,  вы не совсем уверены.  Действительно, тот,
кто начал принимать наркотики,  какое-то время может скрывать от других свое
легкое недомогание.  Но  ни  он,  ни  в  особенности она не могут это делать
спустя  достаточно долгий промежуток времени.  Происходит примерно по  такой
схеме:  сначала вам  хочется попробовать,  что  это  такое,  и  вы  вдыхаете
понюшку,  скажем,  в полграмма.  У вас кружится голова,  немного тошнит.  Вы
хотите попробовать еще раз,  чтобы покончить с этими ощущениями,  и вдруг вы
чувствуете,   что   все  чудесным  образом  изменилось.   Время,   казалось,
остановилось,   тогда  как  ваш  мозг  работает  с  чудовищной  быстротой  и
эффективностью.  Вы  уже  больше  не  глупец,  теперь  вы  интеллектуал;  вы
чувствовали себя несчастным,  теперь вам море по  колено;  вы напрочь забыли
все,  что вам не нравилось, что вас мучило; то же, что вам нравилось, теперь
ощущается с  удесятеренной силой и  доставляет вам  неслыханное наслаждение.
Короче, вас на три часа впустили в Эдем. Но и потом не все уж так безнадежно
плохо.  Конечно,  немножко побаливает голова,  но  ведь это бывает и  тогда,
когда выпьешь слишком много шампанского.  Вам немного нездоровится и хочется
побыть одному,  в  тишине.  Вскоре все проходит,  и  вы опять такой же,  как
прежде.  В  общем-то,  ничего особенного не  случилось,  кроме того,  что вы
пережили  несколько  необыкновенных минут.  Вы  говорите  себе,  что  вы  не
какой-нибудь наркоман,  что никогда больше не прикоснетесь к наркотику,  что
вы,  как всякий разумный человек,  прекрасно владеете собой,  и вдруг спустя
какое-то время вы спрашиваете себя, почему бы вам опять не побывать в Эдеме.
Сказано -  сделано.  Но что такое? Полграмма, оказывается, уже недостаточно.
Какие пустяки!  Надо увеличить дозу,  ну, скажем, до одного грамма. О, чудо!
Эдем опять возвращается,  и  поскольку,  как вам кажется,  ничего дурного не
произошло,  вы  решаете продолжить эти визиты в  Эдем.  Вам хорошо известно,
какой непоправимый вред  наносят здоровью наркотики,  но  ведь только дураки
становятся наркоманами,  а  вы  сразу прекратите их  принимать,  как  только
почувствуете  ухудшение  здоровья.   Доза  в  полтора  грамма.   Перед  вами
раскрываются чудесные перспективы,  тогда как  три месяца назад все казалось
непоправимо испорченным и мрачным. Два грамма. Естественно, чем больше доза,
тем  дольше продолжается ваше состояние нездоровья и  депрессии.  Прошло уже
четыре месяца после  вашей  первой понюшки.  Пора  с  этим  кончать.  Два  с
половиной грамма.  Вы ощущаете сухость и жжение в носу и в глотке.  Вы плохо
спите,   вас   начинают   раздражать  окружающие  -   они   слишком   громко
разговаривают.  Вам кажется,  что они говорят о вас.  Да,  да, они говорят о
вас, и притом распространяют о вас гнусную ложь - вы же видите, это написано
у  них на  лицах.  Три грамма.  Вы вдруг чувствуете,  что произошли какие-то
непредвиденные изменения,  надо обязательно с  этим покончить,  потому что у
пищи  вдруг  такой  отвратительный вкус,  потому  что  вы  никак  не  можете
вспомнить,  какой сегодня день  или  как  вас  зовут.  А  когда вам  удается
вспомнить,  вы  вдруг  чувствуете  себя  животным,  вам  хочется  встать  на
четвереньки и залаять; или вам вдруг кажется, что от вас убежал ваш нос, или
он собирается убежать,  и вам надо обязательно придерживать его рукой, чтобы
он не убежал; или появляется муха, которая все время досаждает вам: то вдруг
сядет на  лицо,  то  -  на  руку,  то -  на шею.  Надо во что бы то ни стало
держаться,  иначе...  Три с  половиной грамма.  Вы  поняли,  что происходит,
мистер Латимер?
     - Кажется, вы не одобряете эту пагубную страсть.
     - Не одобряете!  -  фыркнул мистер Питерс.  - Да она ужасна, чудовищна!
Тот,  кто  попал под ее  ярмо,  погиб.  С  каждым днем он  все больше теряет
способность работать. А для все увеличивающихся доз требуется больше денег -
так  наркоман может стать преступником.  Я  знаю,  что  вы  сейчас подумали,
мистер  Латимер.  Так  красноречиво осуждать  наркоманию и  в  то  же  время
превратить ее в  неисчерпаемый источник дохода.  Но давайте посмотрим на это
дело пристальнее.  Допустим,  я бы отказался,  но ведь наверняка вместо меня
нашелся бы  кто-нибудь другой.  От моего отказа никому из этих несчастных не
стало бы лучше, а я не смог бы заработать.
     - Вы ведь сами говорили, что число ваших клиентов постоянно возрастало?
Значит,  не все среди них были наркоманы, принимавшие наркотики до того, как
начала действовать ваша организация?
     - Разумеется,  это так.  Но  ведь увеличением числа клиентов занимались
Ленотр и  Галиндо,  а  не я.  Между прочим,  Ленотр,  Галиндо и  Вернер сами
принимали наркотики.  Они  были  кокаинистами.  Кокаин  сильнее действует на
иммунитет,  причем изменения в  психике появляются лишь через несколько лет,
тогда  как  при  приеме  героина  психика  разрушается в  течение нескольких
месяцев.
     - Какой наркотик принимал Димитриос?
     - Героин.  Когда мы  в  первый раз заметили,  это была сногсшибательная
новость.  Собрались,  как всегда, в комнате, где мы с вами находимся, мистер
Латимер.  Он обычно появлялся часов в шесть вечера.  Помню,  была уже весна,
весна 1931 года.
     Помню,  Димитриос опоздал,  что уже само по себе было необычно, но мы и
на  это  не  обратили  внимания.  В  последнее время,  присутствуя на  наших
собраниях,  он сидел очень тихо,  прикрыв глаза рукой,  точно у  него болела
голова и  ему не мил был весь белый свет.  Мы уже к  этому привыкли,  хотя и
видно  было,  что  с  ним  творится нечто неладное.  Именно тогда мне  часто
приходила  в  голову  мысль:  ну  и  руководителя мы  выбрали.  Правда,  все
менялось,  если кто-нибудь возражал ему. Особенно часто с ним спорил Виссер,
человек по натуре агрессивный,  быстрый и очень хитрый, но, конечно, ребенок
по  сравнению с  Димитриосом.  Однажды Виссер,  поняв,  что  Димитриос опять
одурачил  его,  побелев  от  ярости,  выхватил револьвер и  наставил его  на
Димитриоса.  На  месте Димитриоса я  бы,  наверное,  на коленях стал просить
прощения,  а он только саркастически ухмыльнулся и повернулся к нему спиной,
заговорив со мной о  каком-то деле.  Я  уже тогда знал,  что Димитриос умеет
хорошо скрывать гнев.
     Итак, в тот вечер он опоздал. Войдя же, зачем-то остановился в дверях и
долго всех  разглядывал.  Потом молча пошел на  свое место.  Виссер как  раз
рассказывал о том,  что хозяин одного кафе - неприятный тип и что Галиндо не
должен появляться в  этом кафе,  потому что хозяин может вызвать полицию.  В
его словах не было ничего необычного,  как вдруг Димитриос вскочил со своего
места и, крикнув "кретин!", плюнул ему в лицо.
     Мы все,  конечно,  удивились.  А Димитриос, не дав никому раскрыть рта,
брызжа слюной,  стал бросать Виссеру такие фантастические обвинения,  что  у
нас глаза на лоб полезли.
     Виссер, побелев от злости, полез было в карман за пистолетом, но Ленотр
схватил его за руку и  что-то зашептал на ухо.  Ленотр,  наряду с  Галиндо и
Вернером,  сам принимал наркотики и догадался, что происходит с Димитриосом.
Димитриос,  заметив это,  обрушился с  грубой бранью на Ленотра.  Потом стал
кричать,  что все мы дураки,  что только благодаря ему не подыхаем с голода,
что,  конечно,  было правдой,  но обидной правдой; что он знает про заговор,
который мы  против него замышляем,  но  таким дуракам,  как  мы,  никогда не
провести его;  что он сделает с нами все, что захочет. Он говорил, наверное,
целых полчаса, пересыпая свою речь французскими и греческими ругательствами.
Потом вдруг замолчал и вышел из комнаты.
     Не  знаю,  почему  здравый смысл  не  подсказал нам,  что  он  близок к
предательству (между  прочим,  это  характерно для  наркоманов,  принимающих
героин).  Наверное,  мы  не обратили на это внимания потому,  что купались в
деньгах.  Когда он ушел,  Ленотр расхохотался и  спросил у Вернера,  неужели
босс  тратится  на  "порошок".   Шутка  имела  большой  успех,  даже  Виссер
улыбнулся.
     На следующем заседании Димитриос выглядел уже нормально, и никто из нас
не напомнил ему той выходки.  Прошло еще несколько месяцев. Димитриос сильно
похудел, внешне очень изменился. В глазах его стояла какая-то мрачная тоска.
Но взрыв больше не повторялся,  хотя он был вечно не в духе и раздражался по
пустякам. Он все чаще и чаще отсутствовал на наших собраниях.
     Помню,  в  сентябре он объявил,  что прекращает поставки,  и  в течение
ближайших трех месяцев мы будем пользоваться запасами.
     Представьте себе, никому в голову не пришло, что он ликвидирует запасы,
так как решил выйти из игры.  Вы,  быть может,  скажете,  что мы проявили не
свойственную людям нашего круга доверчивость,  и  будете сто  раз правы.  Но
ведь до  сих  пор во  всех возникающих меж нами спорах он  всегда оказывался
прав,  и даже Лидия, прекрасно разбирающаяся в людях, ничего не заподозрила.
Что касается Виссера,  то он стал жертвой собственного самодовольства: разве
мог какой-то наркоман -  да хоть бы и сам Димитриос!  -  провести его. Кроме
того,  как я  уже говорил,  мы  хорошо зарабатывали,  и  ведь согласно нашей
логике Димитриос зарабатывал в  десятки раз  больше.  Так  что какие там еще
подозрения?
     Вам известно,  что из этого вышло. Я и Ламар были арестованы в Марселе.
К счастью,  мы вовремя заметили слежку и отказались от приема товара, только
что поступившего из  Стамбула.  Ни  у  него,  ни  у  меня наркотики не  были
найдены,  тогда  как  Ленотр,  Галиндо и  Вернер  были  пойманы с  поличным.
Допрашивавший меня следователь показал мне донос, который Димитриос направил
в полицию, и спросил, не знаю ли я человека, написавшего его. С тем же самым
успехом он мог спросить,  не был ли я  на Луне.  Я  впоследствии узнал,  что
Виссера тоже об этом спрашивали.  Конечно,  он ничего им не сказал.  Правда,
он,  надеясь  отделаться  штрафом,  солгал,  что  босс  проживает  где-то  в
семнадцатом округе Парижа,  но  ему это нисколько не  помогло -  он  получил
такой же срок, как и я. Бедняга умер совсем недавно, - сказал мистер Питерс,
вздохнув, и закурил сигарку.
     Латимер отхлебнул из  своей чашки и  тотчас поставил ее на стол -  кофе
совсем остыл.  Он достал сигарету -  мистер Питерс чиркнул спичкой и дал ему
прикурить. Сделав первую затяжку, Латимер спросил:
     - Ну,  так как же?  Я все жду, когда вы начнете говорить, как мы с вами
заработаем миллион.
     Мистер Питерс улыбнулся,  точно Латимер был  мальчик,  попросивший дать
ему еще один кусок праздничного торта.
     - Это уже другая история, мистер Латимер.
     - Интересно, о чем?
     - О том, что случилось с Димитриосом после того, как он исчез.
     - Ну и что же с ним случилось? - Латимер начинал терять терпение.
     Мистер Питерс опять достал фотографию и подал ему.
     - Но  ведь я  ее  уже видел,  -  сказал Латимер,  нахмурившись.  -  Это
Димитриос. В чем дело?
     По лицу мистера Питерса разлилась тихая, торжествующая улыбка.
     - Это фотография Мануса Виссера, мистер Латимер.
     - Расскажите же, наконец, что все это значит?
     - Это значит,  что у Виссера,  по-видимому,  закралось подозрение, и он
решил попробовать "подоить" Димитриоса.  Когда же  он  попытался осуществить
эту идею на практике, то сломал себе шею и оказался в стамбульском морге.
     - Но ведь это же Димитриос. Я видел его собственными глазами...
     - Своими глазами вы видели на столе в морге труп Виссера, которого убил
Димитриос. Я рад сообщить вам, что сам он жив и находится в добром здравии.




     Латимер знал,  что у  него сейчас глупый вид,  но ничего не мог с собой
поделать.  Известие о  том,  что Димитриос жив,  произвело на  него такое же
действие, как удар дубинкой по голове.
     - Я предполагал,  -  сказал мистер Питерс,  -  что вы далеки от истины.
Гродек, конечно, установил это с неоспоримой точностью. По-видимому, вы пали
жертвой  весьма  распространенного заблуждения,  будто  полиция  располагает
точными фактами. Я знал, что тот, кого вы видели в морге, не Димитриос, но я
не мог это доказать. Ну а вы легко могли опознать Мануса Виссера.
     Он многозначительно посмотрел на Латимера и,  поскольку тот по-прежнему
молчал, спросил:
     - Как полиция установила, что это Димитриос?
     - У него под подкладкой пиджака нашли удостоверение личности,  выданное
год назад в Лионе Димитриосу Макропулосу, - словно автомат, сообщил Латимер.
До  него  наконец  дошел  смысл  шуточного тоста  за  процветание английской
детективной литературы и  последовавшего за  ним неудержимого смеха Гродека.
Воистину,  когда боги хотят посмеяться над  человеком,  они отнимают у  него
разум.
     - Значит,  нашли удостоверение личности,  -  повторил мистер Питерс.  -
Ужасно смешно. Можно просто помереть от смеха.
     - Работники  французского консульства признали  удостоверение подлинным
и, кроме того, на нем была фотография.
     Мистер Питерс на  сей  раз пощадил чувства автора детективных романов и
едва-едва сдержался.
     - Я могу достать десяток таких удостоверений. Все они будут подлинными,
все  будут выданы на  имя  Димитриоса Макропулоса,  и  на  каждом будет своя
фотография. Вот, смотрите!
     С этими словами он достал из кармана свой вид на жительство,  небольшую
зеленую книжку, и раскрыл ее перед глазами мистера Латимера.
     - Я здесь очень похож на самого себя?
     Латимер отрицательно качнул головой.
     - И  тем не менее это подлинная моя фотография,  снятая три года назад.
Просто  я  не  фотогеничен,   как  и  многие  другие.   Вероятно,  Димитриос
воспользовался фотографией человека,  похожего на Виссера.  Между прочим, на
фотографии,  которую я  только что вам показывал,  снят человек,  похожий на
Виссера.
     - Если Димитриос жив, то где он сейчас?
     - Он здесь, в Париже. - Мистер Питерс наклонился и похлопал Латимера по
коленке.  -  Вы  мне  очень  нравитесь,  мистер Латимер,  вы  такой  милый и
скромный. Я обязательно вам все расскажу.
     - Вы так добры, - сказал Латимер с горечью.
     - Нет,  нет, - сказал мистер Питерс с чувством, - не надо сердиться. Вы
действительно имеете право знать все, и я вам все расскажу. Выйдя из тюрьмы,
я  стал странником,  мистер Латимер.  Переезжая из страны в  страну,  иногда
делал свой небольшой бизнес,  но главным образом наблюдал и размышлял. Вы не
представляете,  сколько радости доставляет Божий мир,  как  это захватывающе
интересно,  когда пытаешься разобраться в  поведении своих собратьев.  Какая
кругом неразбериха,  мистер Латимер,  как  мало  тех,  кто  хоть  что-нибудь
понимает!  Проделав большую часть отпущенного мне пути, я иногда думаю, а не
сплю ли  я,  не  сон  ли  вся  наша жизнь,  не  младенцы ли  мы,  убаюканные
Всемогущим.  Но ведь настанет день,  Великий День, когда мы проснемся. Да, я
совершал  поступки,   которых  должен  стыдиться.  Но  ведь  Всемогущий  все
понимает.  Он поймет, что я был вынужден, поскольку этого требовали интересы
дела,  совершать дурные поступки. Он ведь не похож на судью, ведущего допрос
подсудимого. Он отнесется ко мне, как друг.
     Вы,  наверное,  уже давно заметили,  что я мистически настроен. Да, это
так.  Говорят,  например,  это - совпадение. Но я не верю в совпадения. Если
Всемогущий хочет,  чтобы встреча произошла,  она обязательно происходит. Так
что, встретив в Риме года два тому назад Виссера, я нисколько не удивился.
     Мы не виделись уже больше пяти лет.  Бедняга попал в переплет. Выйдя из
тюрьмы,  он оказался совершенно без денег и подделал чек. Конечно, попался и
сел в  тюрьму,  на сей раз уже на три года.  Когда же отсидел срок,  полиция
выслала его как иностранца из  Франции.  У  него не было влиятельных друзей,
которые могли бы за него заступиться. Денег опять не было.
     Мы встретились в кафе,  и он сказал мне,  что собирается ехать в Цюрих,
чтобы купить новый паспорт,  потому что его голландский паспорт очень мешает
из-за судимости,  но,  к сожалению,  у него нет денег. Он попросил меня дать
взаймы.  Я  не любил его,  но вдруг пожалел.  Мне хотелось помочь ему,  но я
колебался,  и он стал умолять меня дать ему денег.  Он,  видимо,  понял, что
деньги у меня есть, а мне не захотелось лгать, хотя, конечно, самое разумное
было сказать, что их у меня нет. Я решил отказать.
     Он ударил кулаком по столу и закричал,  что я не доверяю ему,  человеку
чести.  Меня это только оттолкнуло -  я  не  люблю,  когда говорят глупости.
Тогда он со слезами на глазах стал просить дать ему взаймы и,  чтобы убедить
меня,  стал  рассказывать,  где  он  собирается  достать  деньги.  Это  было
интересно.
     Я,  кажется,  говорил вам, мистер Латимер, что Виссер сумел разузнать о
Димитриосе много такого,  чего никто из  нас не знал.  Все началось,  по его
словам,  в тот вечер, когда Виссер выхватил пистолет. Никто еще не обращался
с  ним  так оскорбительно,  и  он  решил,  что Димитриос непременно окажется
предателем,  но,  я думаю, эта мысль тогда не могла прийти ему в голову. Как
бы там ни было, он стал следить за Димитриосом. Ему удалось увидеть, как тот
входил в  один дом  на  авеню Ваграм,  и,  дав консьержке немного денег,  он
описал  наружность Димитриоса.  Она  сказала,  что  здесь  проживает похожий
человек,  которого зовут месье Ружмон.  Виссер проследил за ним:  оказалось,
что  отсюда Димитриос направляется в  другой большой дом  на  авеню Гош.  Он
узнал,  что дом этот принадлежит одной очень богатой женщине, которую я буду
называть графиней.  Виссер понаблюдал и за этим домом. Однажды он видел, что
графиня и  Димитриос отправились в оперу.  После этого он потерял Димитриоса
из  виду.  Выйдя на  свободу в  начале января 1932 года,  Виссер пустился на
поиски Димитриоса.  Конечно,  он первым делом выяснил,  в Париже ли графиня.
"Нет,  она  уехала в  Биарриц",  -  сказала консьержка.  Виссер отправился в
Биарриц,  но Димитриоса там не оказалось.  И  вот тогда ему в  голову пришла
отличная  идея:  богачи-наркоманы лечатся  в  специальных клиниках.  Значит,
Димитриоса надо искать в одной из них.
     В пригороде Парижа оказалось пять таких клиник.  Виссер побывал в трех,
представляясь братом месье Ружмона.  И  вот,  наконец,  в  четвертой один из
лечащих врачей, узнав, кто он, спросил, как сейчас здоровье месье Ружмона.
     Мне  кажется,  мстительный Виссер был  доволен,  узнав,  что  Димитриос
лечился от наркомании. Если вы этого не знаете, то могу сказать, что лечение
похоже на пытку.  Оно заключается в том, что врачи постепенно уменьшают дозу
наркотика до нуля.  Пациента бьет дрожь,  струями льется пот, он не может ни
есть,  ни  спать  и  желает  только одного -  умереть.  Но  мне  не  хочется
рассказывать вам ужасы,  мистер Латимер.  Лечение обычно длится три месяца и
стоит сто тысяч франков.  Некоторые из  выписавшихся,  помня о  перенесенных
пытках,  никогда больше  не  принимают наркотиков;  другие не  могут  забыть
наркотический  Эдем  и   начинают  все  сначала.   Димитриос,   по-видимому,
принадлежал к числу первых.
     Когда Виссер появился в  той клинике,  Димитриоса там уже не было -  он
выписался четыре месяца назад. Конечно, опять нужны были деньги. Он подделал
чек  и  снова отправился в  Биарриц.  В  течение нескольких дней наблюдал за
виллой,  где  жила  графиня.  Случай  вскоре  представился:  графиня куда-то
отлучилась;  двое старых слуг легли после обеда отдыхать,  и  он пробрался в
комнаты графини.
     Любопытно,  что Димитриос не  любил писать письма.  Тем не менее Виссер
вспомнил (мне,  кстати,  этот случай запомнился тоже), что однажды Димитриос
написал для  Вернера адрес  на  клочке бумаги.  Я  обратил тогда внимание на
грубые ошибки,  на скачущие буквы и какие-то завитушки.  Письма,  написанные
таким странным почерком, и искал Виссер в бумагах графини. Их было девять, и
все они были отправлены из  Рима,  где Димитриос проживал в  одном из  самых
дорогих отелей.  Все письма были подписаны инициалами "С.К."  и не содержали
ничего интересного. В них даже не было тех нежностей, которые любят женщины.
Они  были  очень  короткими и  сухими  и  были  сплошь  заполнены рассказами
Димитриоса  о  встречах  то  с  итальянскими  аристократами,  находящимися в
родстве по линии жены с королевской фамилией,  то с румынским дипломатом. Во
всяком случае,  эти письма показывали,  каким снобом стал Димитриос.  Ну что
же,  тем лучше,  решил он, значит, тот не станет торговаться. Виссер записал
адрес отеля и  вернулся в  Париж,  чтобы оттуда прямым поездом отправиться в
Рим. Когда он вышел из вагона, полиция уже поджидала его.
     Вы  легко можете представить,  что он  думал о  Димитриосе.  Он был так
близок к успеху,  и вот,  пожалуйста, три бесконечных года тюрьмы. Думаю, вы
согласитесь,  что,  с его точки зрения, только Димитриос был виноват в этом.
Бессильная ярость кипела в  нем  все  эти  годы,  и,  мне кажется,  он  даже
тронулся на этой почве;  выйдя из тюрьмы,  он поехал в Голландию,  заработал
там немного денег и затем направился опять в Рим.  Он пошел в отель, где жил
три  года назад Димитриос,  и,  прикинувшись голландским частным детективом,
попросил разрешения посмотреть книгу записей о  всех проживавших в  отеле за
тот период.  Ему сказали,  что книга,  как это обычно делается,  находится в
полиции. Выход все-таки нашелся: сохранились счета с фамилиями проживавших в
отеле в то время. По инициалам Виссер установил, под какой фамилией проживал
в отеле Димитриос, но дальше след обрывался, потому что, выехав из отеля, он
не  оставил своего домашнего адреса.  Известно было только,  что он  уехал в
Париж.
     Положение,  в котором оказался Виссер,  было почти безвыходным.  Судите
сами,  прошло более трех лет,  и найти Димитриоса,  даже зная его имя,  было
совсем непросто.  Но главное,  Виссер был выслан из Франции,  и  возвращение
было для него закрыто до  тех пор,  пока он не получит паспорт на какую-либо
другую фамилию. Но для этого были нужны деньги.
     Я  все-таки дал ему три тысячи франков,  хотя и ругал себя за это.  Мне
стало нестерпимо жаль его.  Тюрьма сломала его,  это  был  совсем уже другой
человек.  Если раньше вы только по его горящим глазам могли догадаться,  как
он вас ненавидит,  то теперь он обрушивал на вас поток ругательств,  похожий
на лай трусливого пса. Он очень постарел. Я не поверил ни одному его слову и
дал  денег,  чтобы поскорее избавиться от  него.  Представьте мое изумление,
когда год назад я получил почтовый перевод на три тысячи франков.
     В  сопроводительном письме было лишь несколько слов:  "Я все-таки нашел
его.  С глубокой благодарностью возвращаю вам свой долг".  Подписи, конечно,
не  было.  По почтовому штемпелю я  установил,  что перевод был отправлен из
Ниццы.
     Перевод навел меня на размышления,  мистер Латимер.  Виссер был, как вы
уже знаете,  человек тщеславный и самодовольный.  Такие люди могут выбросить
три тысячи франков лишь тогда,  когда имеют в  сто раз больше.  Источник мог
быть только один - Димитриос.
     Я  сидел в  то  время без дела,  много читал,  но,  вы  знаете,  мистер
Латимер,  в конце концов устаешь и от книг,  от этих вымышленных разговоров,
от  описаний выдуманных чувств.  Я  подумал,  что  для  меня  будет  хорошим
развлечением поиск Димитриоса. Если Виссер нашел дойную корову, то почему бы
и  мне  не  подоить ее.  Вы,  вероятно,  подумали,  мистер Латимер,  о  моей
алчности.  Уверяю вас,  вы  не правы.  Я  потому этим занялся,  что мне было
интересно,  что из этого выйдет,  да и,  кроме того, должен же был Димитриос
понести материальный ущерб за нанесенные мне неприятности и оскорбления. И я
поехал в Рим.
     Друзья  нашли  мне  одного  чиновника  из  правительственного аппарата,
который  помог  (не   без   некоторых  затрат  с   моей  стороны,   конечно)
познакомиться с  архивами Министерства внутренних дел.  Я  не  только  узнал
фамилию, которой пользовался теперь Димитриос, но мне стало также известно и
то,   чего   не   мог   знать  Виссер:   Димитриос  стал  гражданином  одной
латиноамериканской страны, чиновники которой не были уж слишком щепетильны и
давали гражданство всякому, у кого был тугой кошелек. Любопытно, что я также
стал гражданином этой республики в  том же 1932 году.  Так что я и Димитриос
стали теперь согражданами.
     Признаюсь,  мое сердце радостно билось,  когда я  возвращался в  Париж.
Естественно,  я  обратился в консульство своей новой родины.  Принявший меня
консул вел себя грубо и вызывающе:  он сказал, что не знает никакого сеньора
С.К.  и что если бы я даже был самым близким его другом, то и тогда бы он не
сказал мне, где сейчас сеньор С.К. находится. Мне было ясно, что он лжет, но
что я мог поделать? Я вскоре получил и другой удар: дом графини на авеню Гош
вот уже два года как стоял пустой.
     Вы,  быть может, скажете, что надо было просмотреть светскую хронику? К
сожалению,  я там ничего не нашел. Я уже подумывал о том, чтобы бросить свою
затею, как вдруг меня посетила блестящая идея: был конец зимнего спортивного
сезона,  и  могло оказаться,  что красавица графиня отдыхала на каком-нибудь
горном  курорте.  Я  попросил  издательство "Ашетт"  собрать  для  меня  все
издающиеся во  Франции,  Швейцарии,  Германии и  Италии  спортивные журналы,
посвященные  горнолыжному  спорту,  а  также  журналы  и  газеты,  уделяющие
внимание большому свету.
     - Теперь вам понятно, почему у меня такое недоумение вызвал ваш интерес
к Димитриосу?  - Латимер кивнул головой. - Я, как и вы, просматривал бумаги,
касающиеся беженцев.  Встретив вас,  я  решил не ехать в  Смирну,  а поехать
вместе с вами в Софию. Быть может, вы мне сейчас расскажете, что вам удалось
узнать из полицейских архивов?
     - Димитриос подозревался в убийстве менялы Шолема, совершенном в Смирне
в октябре 1922 года.  Димитриос бежал в Грецию.  Два года спустя он принимал
участие  в  организации покушения на  Кемаля  Ататюрка.  Ему  опять  удалось
бежать,  но  теперь турецкая полиция потребовала его  выдачи,  сославшись на
убийство Шолема.
     - Ах, вот оно что! - На лице мистера Питерса опять сияла улыбка. - Этот
человек приводит меня в восхищение. Ну не чудо ли? Какая экономия!
     - При чем тут экономия?
     - Давайте я  закончу рассказ,  и вы все поймете.  Посмотрите,  как умно
действует Димитриос!  Он знает,  что Виссера надо убить. Почему бы теперь не
воспользоваться его трупом,  чтобы прикрыть старые грешки?  Конечно, дело об
убийстве менялы очень старое,  но,  очевидно,  все-таки незакрытое.  Если же
теперь турецкая полиция найдет труп Димитриоса Макропулоса, то кому придет в
голову  искать связь  между  ним  и  респектабельным С.К.,  который с  таким
искусством возделывает свой сад.  Вот почему я  и  сказал:  как он экономен.
Конечно,  нужно было, чтобы Виссер ничего не подозревал, и поэтому Димитриос
выполнил все его требования.  Он также позаботился о  том,  чтобы получить в
Лионе удостоверение личности,  которое потом и  было найдено под  подкладкой
пиджака  убитого.  В  июне  этого  года  он  пригласил своего  старого друга
совершить вместе с ним морское путешествие на яхте.
     Помните,  вы  мне  говорили,  что до  вас полицейским архивом в  Смирне
интересовался кто-то еще.  Это был, конечно, Димитриос. Ему обязательно надо
было знать,  что известно полиции о старом деле, чтобы затем подбросить труп
Виссера как  труп  Димитриоса.  Вот  вам  еще  один пример его  скрупулезной
осторожности.
     - Но тот человек, говорят, выглядел как обыкновенный француз.
     Улыбка на лице мистера Питерса стала немного кислой.
     - Значит,  вы опять не были со мной искренни, мистер Латимер. Вы должны
были навести справки об этом таинственном французе.  -  Он пожал плечами.  -
Впрочем, теперь Димитриос действительно похож на любого другого француза.
     - Вы что, недавно его видели?
     - Вчера. Он меня, к счастью, не заметил.
     - И вы совершенно точно знаете его адрес?
     - Разумеется.  Как только я узнал, чем он занимается, я тотчас же узнал
и его адрес.
     - Что вы собираетесь предпринять?
     - Давайте обсудим,  -  сказал мистер Питерс, нахмурившись. - Вам теперь
известно,  что труп,  обнаруженный в  Стамбуле,  -  это труп Виссера,  а  не
Димитриоса.
     Латимер невесело рассмеялся.
     - И  вы полагаете,  что я  согласен поддерживать вас в  проведении этих
планов в жизнь?
     - Если ваш  изощренный мозг придумал что-нибудь другое,  я  с  радостью
соглашусь принять...
     - Пока что  мой  изощренный мозг придумал только то,  что надо передать
полиции всю информацию, которой мы располагаем.
     Мистер Питерс саркастически усмехнулся.
     - Вы думаете?  О какой информации идет речь?  - спросил он, точно хотел
сказать: "Неужели вы меня не любите?"
     - Ну, речь идет о том... - начал Латимер и осекся.
     - В том-то и дело,  -  кивнул мистер Питерс головой,  - ваша информация
почти  ничего не  стоит.  Другое дело,  если  бы  вы  обратились к  турецкой
полиции.  Впрочем, это мало что дало бы. Обнаружив, что убит не Димитриос, а
Виссер,  они бы установили, что Димитриос жив - и только. Ведь вы не знаете,
под  какой фамилией он  сейчас проживает,  и  даже  инициалы у  него  совсем
другие,  а не те,  что я вам назвал.  Мне кажется, пройдя по его следам, как
это сделали Виссер и  я,  вы  бы  ничего не нашли.  Что касается французской
полиции,  то  она  вряд  ли  станет  искать исчезнувшего преступника,  ранее
высланного из  страны,  какого-то  грека,  проживающего во Франции под чужой
фамилией,  убившего в  Смирне человека шестнадцать лет назад.  Итак,  мистер
Латимер,  без меня вам ничего не  сделать.  Не исключено,  нам,  быть может,
придется  обратиться  в   полицию,   если   Димитриос  сочтет  наши   доводы
несостоятельными.  Но  это вряд ли,  в  конце концов,  Димитриос -  разумный
человек. А что, мистер Латимер, вам помешают эти три тысячи фунтов?
     Латимер молча и пристально посмотрел на мистера Питерса, потом сказал:
     - Наверное,  вам это не  приходило в  голову,  но  мне действительно не
нужны эти три тысячи фунтов. Мне кажется, мой друг, что столь долгое общение
с людьми преступного мира полностью отбило у вас чутье на порядочных людей.
     - Понимаю, так называемые моральные принципы...
     Латимер,   занятый  своими  мыслями,  почти  его  не  слушал.  Да,  все
получилось совсем не так,  как он предполагал, и теперь надо было найти хоть
какой-то  достойный выход  из  этой  безумной затеи.  Сейчас  он  должен был
сделать выбор:  либо  вернуться в  Афины и  предоставить мистера Питерса его
собственной судьбе,  либо  остаться и  сыграть свою  роль в  этой гротескной
комедии до конца.  Он решил выбрать второе, потому что первое показалось ему
отвратительным.  Ему нечего было сказать, и, чтобы выиграть время, он достал
сигарету и закурил.
     - Ну,  хорошо, - сказал он медленно. - Я сделаю все, что вы просите. Но
я ставлю свои условия.
     - Условия,  - повторил мистер Питерс, точно эхо, и закусил свою толстую
нижнюю губу.  -  Мне кажется, я и так достаточно щедр, отдавая вам половину.
Поймите, мои расходы на расследование...
     - Минуточку. Ведь вы еще не знаете. Первое вам легко выполнить. Итак, я
полностью отказываюсь от  своей доли,  и  вы  можете взять себе все  деньги,
которые выжмете из Димитриоса. Второе...
     Он  замолчал,  взглянув на  лицо  мистера  Питерса:  вначале  там  была
радость,  затем недоумение,  потом слезящиеся глаза мистера Питерса сузились
до предела и он выдавил из себя:
     - Я  ничего не  могу понять,  мистер Латимер,  но если это какая-нибудь
глупая выходка...
     - Нет,  нет, мистер Питерс, ни то и ни другое. Вы говорили о "моральных
принципах", не так ли? Быть может, в этом все дело. Но вряд ли, потому что я
ведь участвую в шантаже, хотя и отказываюсь воспользоваться его плодами.
     - Ну что же,  - сказал мистер Питерс задумчиво. - Тем лучше для меня. В
чем состоит ваше второе условие?
     - Оно для вас совершенно необременительно.  По вашим словам,  Димитриос
стал  важной  персоной.  Я  готов  помочь  получить вам  миллион франков при
условии, что мне станет известно, какой пост он сейчас занимает.
     Мистер Питерс на мгновение задумался, потом, пожав плечами, сказал:
     - Я  согласен.  Не вижу причин,  по которым мне надо что-то утаивать от
вас.   Думаю,  это  сообщение  вам  ничего  не  даст,  если  вы  попытаетесь
идентифицировать Димитриоса.  Дело в  том,  что Евразийский кредитный трест,
зарегистрированный в  Монако,  засекретил все  сведения о  своей структуре и
операциях. Могу только сообщить, что Димитриос - член правления этого банка.


                                  Рандеву

     Было  два  часа  ночи,  когда Латимер вышел из  тупика Восьми Ангелов и
направился к себе в отель на набережную Вольтера. Он то и дело зевал, во рту
было сухо и  сильно болели глаза.  Но выпитый кофе гнал сон прочь,  и  мозг,
казалось,  работал с  такой лихорадочной быстротой и  удивительной ясностью,
что все лишенное смысла становилось вдруг разумным и понятным.
     Придя к себе,  Латимер немного посидел в кресле,  глядя на черную Сену,
на отблеск света,  горевшего где-то над Лувром. Он никак не мог выбросить из
головы ни признания Дхриса Мохаммеда, ни драму Булича, ни рассказ о том, как
бывший  упаковщик инжира заработал свои  миллионы,  отравляя белым  порошком
Париж. Доподлинно известно, что по его вине погибли три человека, а сколько,
должно  быть,  еще  безымянных  жертв...  Да,  если  существовало воплощение
мирового Зла, то им, безусловно, был этот человек.
     Но  ведь Добро и  Зло -  это абстракции,  созданные прошлым.  Для новой
теологии характерны понятия "хороший бизнес" и "плохой бизнес". С этой точки
зрения,  Димитриос - логическое следствие эволюции. Это логическое следствие
тех  перемен,   в   результате  которых  на   смену  "Давиду"  Микеланджело,
бетховенским квартетам и  теории Эйнштейна пришли Бюллетень фондовой биржи и
"Mein Kampf".
     Конечно,  один  человек бессилен против тех,  кто  сбрасывает на  детей
бомбы. Он может только проклинать тех, кто это делает, да испытывать чувство
сострадания к  несчастным.  Но  действию отдельной личности можно  и  должно
помешать,  если она стремится причинять зло людям. Димитриос по крайней мере
дважды  совершил  тяжкое  преступление и,  значит,  в  принципе  может  быть
привлечен к суду, как и любой голодающий, укравший кусок хлеба.
     Латимер  видел   черновик  письма,   которое  мистер  Питерс  собирался
отправить Димитриосу.  Ему бросилось в глаза:  письмо было написано в том же
стиле,  что  и  письмо  одного  шантажиста из  его  романа.  Оно  начиналось
дружеским упреком,  что месье С.К.,  ныне процветающий банкир,  член высшего
общества,  наверное,  уже забыл автора,  с  которым когда-то съел пуд соли и
заработал не  одну  тысячу.  Далее  выражалось пожелание,  чтобы  месье С.К.
посетил автора письма в  таком-то отеле,  в девять часов вечера в четверг на
этой неделе.  После заверений в  давней и  искренней дружбе шла  подпись,  а
затем постскриптум, в котором месье С.К. сообщалось, что автор письма не так
давно  виделся с  одним человеком,  который знает их  общего друга Виссера и
которому не терпится познакомиться лично с месье С.К.  Было бы жаль, если бы
обстоятельства помешали месье  С.К.  появиться в  указанном месте в  четверг
вечером.
     По плану Димитриос должен был получить письмо в четверг утром.  Вечером
в половине девятого "мистер Петерсен" и "мистер Смит" появились в отеле, где
мистер Питерс предварительно заказал номер.  Предполагалось,  что  Димитриос
согласится уплатить  требуемую  сумму.  Предосторожность заключалась в  том,
чтобы можно было исчезнуть,  не оставив следов.  Мистер Питерс заверил,  что
это можно сделать без труда.
     В  тот же  день вечером Димитриос должен был получить второе письмо,  в
котором говорилось, каким образом передать деньги в тысячефранковых купюрах.
Это должно было произойти в  пятницу в  одиннадцать часов вечера в указанном
месте дороги возле кладбища в  Нейи.  Посланца здесь ждала машина с  людьми,
выполняющими поручение мистера Питерса. Посланец садился в машину, и машина,
покружив в пригороде Парижа,  возвращалась на авеню Де ла Рен вблизи Порт де
Сен-Клу,  где  ее  поджидали  "мистер  Петерсен" и  "мистер  Смит",  которым
посланец и передавал деньги. Затем люди мистера Питерса отвозили посланца на
то  же место,  откуда взяли.  В  письме ставилось обязательное условие,  что
посланец - женщина.
     Последняя  предосторожность  несколько  удивила  мистера  Латимера,  но
мистер Питерс убедил его,  что  она  очень важна,  потому что  посланцем мог
стать сам Димитриос,  который легко мог перевербовать людей мистера Питерса,
после чего и "мистер Петерсен", и "мистер Смит" получили бы пулю в лоб.
     В  щель  между  шторами  пробился  первый  луч.  Уже  рассвет.  Латимер
повернулся набок и тотчас уснул.
     Разбудил его телефонный звонок.  Звонил мистер Питерс.  Он сообщил, что
письмо  Димитриосу уже  отправлено и  что  ему  хотелось бы  обсудить вместе
кое-какие  детали,  и  поэтому он  просит мистера Латимера поужинать вместе.
Латимеру показалось,  что  обсуждать уже больше нечего,  но  он  согласился.
Пообедав, он пошел в зоопарк.
     Ужин  был   скучен,   и   Латимер  понял,   что   это   была  еще  одна
предосторожность мистера Питерса.
     Сказав,  что у  него болит голова,  он ушел и,  приехав к себе в отель,
сразу же лег в постель.
     Латимера мучило то,  что он сам участвует в  шантаже.  И дело ничуть не
менялось от  того,  что  шантаж был направлен против Димитриоса,  потому что
шантаж такое же преступление, как и убийство. Вероятно, Макбет колебался бы,
убивать ему  или  не  убивать,  даже если бы  знал,  что  Дункан закоренелый
преступник,  а  не человек с душой чистой,  как у ангела.  Но,  к несчастью,
мистер Питерс прекрасно справился с ролью леди Макбет.
     Он  позавтракал,  потом  побродил по  городу.  С  мистером Питерсом они
договорились встретиться в  пятнадцать минут восьмого.  День тянулся нудно и
бездарно. Чтобы убить время, Латимер пошел в кино.
     Ему не хотелось идти на встречу с  мистером Питерсом,  потому что вслед
за  этим он  должен был  встретиться с  человеком,  во  взгляде которого мог
прочесть лишь  холодное и  ясное  желание убивать каждого,  кто  встанет ему
поперек дороги. Итак, он явно трусил.
     Мистер Питерс прибыл в кафе на бульваре Осман, опоздав на десять минут.
В  руках  у  него  был  большой  дешевый чемодан.  Он  двигался решительно и
собранно, как хирург во время ответственной операции.
     - Ну как,  все в порядке?  - спросил Латимер тем наигранным театральным
тоном, каким обычно люди безуспешно пытаются скрыть обуревающую их тревогу и
неуверенность.
     - Пока что да. Естественно, я еще не получал ответа.
     - А что это у вас в чемодане?
     - Старые газеты.  В отеле хорошо появляться с чемоданом, тогда можно не
регистрироваться.  Я  назначил  место  встречи  в  отеле  недалеко от  метро
Ледрю-Роллен. Это удобно.
     - Мне кажется, лучше взять такси.
     - Разумеется,    мы   возьмем   такси,   -   сказал   он.   И   добавил
многозначительно: - Но обратно мы поедем на метро. Почему так, увидите сами.
     Отель находился на улочке, пересекавшей авеню Ледрю. Он был двухэтажный
и очень грязный. Из комнаты с надписью "Бюро" вышел человек в нарукавниках.
     - Я заказывал по телефону номер, - сказал мистер Питерс.
     - Месье Петерсен?
     - Да.
     Человек подозрительно разглядывал прибывших.
     - Номер  очень  большой.  Пятнадцать франков,  если  будете жить  один,
двадцать - вдвоем. За обслуживание берем три франка.
     - Сопровождающий меня месье здесь жить не будет.
     Человек вернулся в комнату и вышел оттуда, держа в руке ключ от номера.
Он взял у  мистера Питерса чемодан и  повел их на второй этаж,  открыл дверь
номера и впустил гостей. Мистер Питерс осмотрел помещение и кивнул головой.
     - Мне это подойдет.  Если меня спросит один из  моих друзей,  проводите
его, пожалуйста, к нам.
     Человек ушел. Мистер Питерс, очень довольный собой, сел на кровать.
     - Довольно сносно, - сказал он, - и очень дешево.
     - Да, конечно.
     Это  была  длинная узкая  комната со  старым ковром на  полу,  железной
кроватью,   гардеробом,   небольшим  столиком,   двумя   венскими  стульями,
умывальной раковиной и унитазом за ширмой.
     Ковер был красный,  сильно потертый.  Выцветшие обои кой-где отстали от
стены.  Если приглядеться, то на них можно было разглядеть маленькие красные
точки. Окно было закрыто тяжелой голубой шторой.
     - До  его  прихода еще  двадцать пять  минут,  -  сказал мистер Питерс,
взглянув на часы.  -  Можно пока расслабиться.  Может быть,  хотите сесть на
кровать?
     - Спасибо, мне и здесь хорошо. Полагаю, разговор будете вести вы.
     - Думаю, что так будет лучше.
     Мистер Питерс достал из  кармана пиджака уже знакомый Латимеру люгер и,
проверив, заряжен ли он, сунул его в боковой карман пальто.
     Латимер смотрел на  него  так,  как,  должно  быть,  смотрит пациент на
дантиста. Его слегка подташнивало. И почему-то вдруг вырвалось:
     - Нельзя ли обойтись без этого?
     - Думаю,  можно,  -  сказал  мистер Питерс тем  тоном,  каким  родитель
успокаивает ребенка,  -  но это необходимая предосторожность.  Наверное, все
обойдется. Вы напрасно волнуетесь.
     В  голове  Латимера  мелькали  кадры  когда-то  виденного гангстерского
фильма.
     - А что, если он войдет в номер и сразу начнет стрелять?
     - Какой вы нервный!  -  Мистер Питерс снисходительно улыбнулся.  - Ваше
писательское воображение погубит вас,  мистер Латимер.  Димитриос не  станет
этого делать,  потому что человек внизу может запомнить его, когда он войдет
сюда. Кроме того, это не его стиль.
     - А какой у него стиль?
     - Прежде  всего   Димитриос  -   осторожный  человек.   Он   ничего  не
предпринимает, не обдумав заранее.
     - Для этого у него был целый день.
     - Верно,  но ведь ему неизвестно,  что мы о  нем знаем и кому еще могли
сообщить нашу информацию. Все это ему еще надо установить. Предоставьте дело
мне, мистер Латимер, я знаю, кто такой Димитриос.
     Латимеру  хотелось сказать,  что  покойный Виссер,  по-видимому,  думал
точно так же, но он не сказал этого, а решил задать другой вопрос.
     - Вы  говорили -  как только вы  получите деньги,  то  Димитриос о  нас
больше ничего не  услышит?  Вы  не  подумали,  что он,  быть может,  захочет
выследить нас?
     - А кого он станет выслеживать?  Мистера Петерсена и мистера Смита? Это
даже для него трудная задача, мистер Латимер.
     - Но  ведь вас он знает в  лицо.  Меня он сейчас увидит.  Так что,  под
какими бы фамилиями мы потом ни появились, он может узнать нас.
     - Но для этого мы должны как-то объявить себя.
     - Моя фотография появляется иногда в газетах.  Может так случиться, что
издатель сочтет  нужным поместить мой  портрет на  суперобложке.  Димитриосу
может попасться в  руки  эта  книга.  От  таких странных совпадений никто не
застрахован.
     - Мне  кажется,  вы  преувеличиваете,  -  сказал  мистер Питерс,  пожав
плечами, - но раз уж вас это так беспокоит, постарайтесь скрыть от него свое
лицо. Вы носите очки?
     - Да, когда читаю.
     - Тогда  наденьте  очки.  Наденьте шляпу  и  поднимите воротник пальто.
Сядьте в углу - там темнее.
     Мистер  Питерс  отошел  к  двери  и  посмотрел  на  пересевшего в  угол
Латимера.
     - Ну,  что ж, это как раз то, что вы хотели. Хотя, по-моему, в этом нет
необходимости.  И вот теперь, когда мы все обдумали, предусмотрели, вдруг он
не придет?
     - Вы думаете, это может случиться? - задал Латимер свой дурацкий вопрос
- он все никак не мог прийти в себя.
     - Разве угадаешь?  -  Мистер Питерс опять сел на кровать. - Быть может,
он  не  получил письма.  Не  исключено,  что он вчера уехал из Парижа.  Но я
уверен, если он его получил, то обязательно придет. - Он поглядел на часы. -
Без пятнадцати девять. Думаю, он уже на подходе.
     В коридоре под чьей-то ногой скрипнула половица,  и звук этот был,  как
выстрел.
     Мистер Питерс сунул руку в карман.
     Латимеру стало  трудно  дышать,  сердце его  учащенно билось.  Он,  как
завороженный, смотрел на дверь.
     Раздался негромкий стук.  Мистер Питерс встал и, по-прежнему держа руку
в кармане пальто, пошел открыть дверь.
     Латимер увидел,  как он вглядывался в  плохо освещенный коридор и затем
впустил гостя.
     В комнату вошел Димитриос.


                              Маска Димитриоса

     Форма  черепа,   цвет  глаз  и  другие  детали  достаются  человеку  по
наследству от  предков и  от  него  самого  совершенно не  зависят.  Что  же
касается  выражения  лица,   то   им  можно  распорядиться  по  собственному
усмотрению.
     Перед Латимером стоял,  держа в руке шляпу, высокий человек с сединой в
волосах,  одетый  в  модное пальто,  очевидное воплощение респектабельности.
Людей с такой внешностью можно часто видеть на дипломатических приемах. Лицо
его  слегка  обрюзгло,  лишь  тонкий  горбатый нос  да  взгляд  черных  глаз
чуть-чуть приоткрывали ширму.  Латимеру показалось,  что  Димитриос щурится,
точно близорук или чем-то  озабочен,  но  неподвижные брови и  гладкий,  без
морщин лоб  противоречили этому  предположению,  и,  приглядевшись,  Латимер
понял,  что эта иллюзия обязана посадке глаз и выступавшим скулам. Лицо было
таким бесстрастным и  неподвижным,  точно оно  принадлежало не  человеку,  а
истукану.
     Димитриос,  не  отрываясь,  смотрел на  Латимера,  и  лишь когда мистер
Питерс закрыл дверь и встал рядом с ним, он повернулся к тому и сказал:
     - Представьте меня вашему другу. Мне кажется, я вижу его впервые.
     Фраза  была  вежливой,   но  наглый  тон  и  резкий  тембр  голоса  так
подействовали на Латимера,  что у него похолодели ноги.  Вероятно, Димитриос
знал об этом свойстве своего голоса и поэтому говорил очень тихо,  и Латимер
подумал: так, наверное, гремучая змея, шурша, подползает к своей жертве.
     - Это  месье  Смит,  -  сказал  мистер Питерс.  -  Что  же  вы  стоите?
Присаживайтесь.
     Димитриос не обратил на это предложение никакого внимания.
     - Месье Смит! Англичанин. Очевидно, вы знали месье Виссера?
     - Я видел его.
     - Вот это мы и хотели обсудить с вами, Димитриос.
     - Да? - Димитриос сел. - Тогда побыстрей и ближе к делу. У меня сегодня
еще одна встреча, и я не могу попусту тратить время.
     - А  вы  совсем  не  изменились,  Димитриос,  -  сказал  мистер Питерс,
укоризненно покачав головой, - все такой же напористый и недобрый. Вошли, не
поздоровались и не извинились.  А ведь я был вам когда-то другом.  Вы выдали
полиции тех, кто вам был так предан. Зачем вы это сделали?
     - Много лишних слов, - сказал Димитриос. - Что вам от меня нужно?
     Мистер Питерс осторожно присел на край кровати.
     - Раз  уж  вы  на  этом настаиваете,  то  придется сказать -  нам нужны
деньги.
     В черных глазах Димитриоса зажегся огонек.
     - Естественно. А что я получу взамен?
     - Наше молчание, Димитриос. Оно дорого стоит.
     - Неужели? Сколько?
     - По самым скромным подсчетам, миллион франков.
     Димитриос закинул ногу за ногу и развалился в кресле.
     - И кто же заплатит вам такие деньги?
     - Вы, Димитриос. И еще скажете спасибо, что дешево отделались.
     Тонкие губы Димитриоса чуть тронула улыбка.  Латимер был  поражен игрой
его  лицевых мускулов:  должно  быть,  так  улыбается тигр-людоед  при  виде
беззащитной жертвы.
     - В таком случае вам придется изложить как можно точнее,  что вы имеете
в виду.
     Латимер ясно  различил в  голосе  Димитриоса скрытую угрозу,  ему  была
неприятна самодовольная суетливость мистера Питерса.
     - Право, затрудняюсь, с чего начать.
     Ответа  не  последовало,  и,  подождав несколько секунд,  мистер Питерс
пожал плечами и продолжал:
     - Я думаю,  полиции все будет интересно.  Взять хотя бы, к примеру, имя
человека, написавшего донос в 1931 году. Они, наверное, удивятся, узнав, что
это  один  из  директоров Евразийского кредитного треста,  он  же  Димитриос
Макропулос, поставщик живого товара.
     Латимер не  мог  сказать наверное,  но  ему  показалось,  что Димитриос
слушал все это с каким-то нахальным безразличием.
     - И  вы  считаете,  что я  должен выложить за  это миллион франков?  Не
будьте ребенком, мой дорогой Петерсен.
     - Ну  что  ж,  -  мистер  Питерс  улыбнулся,  -  вы  всегда презирали и
высмеивали мои взгляды на  жизнь.  Но  молчание по  упомянутым мной вопросам
представляет для вас определенную ценность, не так ли?
     Димитриос несколько секунд молча смотрел на него, потом сказал:
     - Может  быть,   все-таки   перейдете  к   делу,   Петерсен?   Или   вы
подготавливаете путь для англичанина?  -  Он повернул голову и  посмотрел на
Латимера.  -  Вы ничего не хотите сказать,  мистер Смит? Мне кажется, вы оба
чувствуете себя очень неуверенно, не так ли?
     - Петерсен выражает мою точку зрения,  -  промямлил Латимер.  Его злило
то, что мистер Питерс все ходит вокруг да около.
     - Итак, можно я продолжу? - спросил мистер Питерс.
     - Давайте.
     - Югославская  полиция  также,  быть  может,  проявит  к  вам  интерес,
поскольку известный ей месье Талат... и...
     - Например,   я!  -  Димитриос  злобно  рассмеялся.  -  Значит,  Гродек
заговорил. Вы не получите за это ни су, мой друг. Что еще?
     - Афины,  год  1922-й.  Вам  это о  чем-нибудь говорит,  Димитриос?  Не
припоминаете,  был там такой Таладис. Полиция разыскивала его по обвинению в
грабеже и попытке убийства. Смешно, не правда ли?
     Мистер Питерс сказал последнюю фразу каким-то мерзким,  гнусавым тоном,
напомнившим Латимеру сцену в софийском отеле.  Димитриос,  не мигая, смотрел
на своего собеседника.  Жгучая ненависть повисла в воздухе и давила Латимеру
на голову.  Лишь однажды в детстве он пережил нечто похожее,  когда видел на
улице  драку между двумя мужчинами.  Мистер Питерс достал из  кармана пальто
люгер и, держа его обеими руками, направил на Димитриоса.
     - Итак,  вам нечего сказать,  Димитриос?  В  таком случае я  продолжаю.
Годом раньше в Смирне вы убили менялу. Как его звали, мистер Смит?
     - Шолем.
     - Конечно,  Шолем.  Месье Смит проделал это  расследование,  Димитриос.
Неплохая работа,  не  так  ли?  Месье Смит в  хороших отношениях с  турецкой
полицией.  Можно сказать, они ему доверяют. Вам все еще кажется, что миллион
франков слишком дорогая цена?
     - Убийца Шолема повешен, - сказал Димитриос, глядя куда-то вниз.
     - Неужели это  правда,  месье  Смит?  -  сказал  мистер Питерс,  высоко
вскинув брови.
     - Был повешен негр Дхрис Мохаммед. Перед смертью он сделал заявление, в
котором обвинял в  убийстве Шолема месье  Макропулоса.  Ордер  на  арест был
выдан в 1924 году, но полиции хотелось схватить убийцу уже по другой причине
- он потом принимал участие в заговоре с целью убить Кемаля Ататюрка.
     - Как видите, мы неплохо информированы, Димитриос. Можно, мы продолжим?
     Мистер  Питерс  замолчал.  Молчал и  Димитриос,  смотря куда-то  сквозь
стену. Лицо по-прежнему было бесстрастным, точно окаменевшим.
     - Интересно, почему вы просите миллион? Неужели это все?
     Мистер Питерс мерзко захихикал.
     - Вы думаете,  что,  получив миллион,  мы потом пойдем в полицию?  Нет,
Димитриос,  это  честная сделка и  своего рода жест доброй воли.  Вас это не
разорит, поэтому не считайте нас алчными.
     - Итак, вы считаете, что мне не надо расстраиваться? Эта безумная идея,
будто я убил Виссера, ваша или есть кто-нибудь еще, кто ее разделяет?
     - Других  пока  нет.  Я  хочу,  чтобы  деньги были  доставлены завтра в
тысячефранковых купюрах.
     - К чему такая спешка?
     - Инструкции находятся в  письме,  которое вы  получите по почте завтра
утром.  Если вы их нарушите,  то мы тотчас известим о вас полицию.  Надеюсь,
ясно.
     - Куда уж яснее.
     Латимер  слушал  их  диалог  и  думал,   что  какой-нибудь  посторонний
наблюдатель,  незнакомый ни с тем,  ни с другим,  вероятно, воспринял бы его
как обычный и деловой, но он-то видел, что только направленный на него люгер
удерживал Димитриоса от  желания броситься на  мистера Питерса и  что только
обладание будущим миллионом удерживало мистера Питерса от  желания нажать на
спусковой крючок.
     Димитриос встал и вдруг, повернувшись, обратился к Латимеру:
     - Вы такой молчаливый,  месье. Мне кажется, вы не совсем понимаете, что
теперь ваша жизнь находится в  руках вашего друга Петерсена.  Ведь стоит ему
сообщить мне, кто вы такой и где вас можно найти, с вами покончено.
     Мистер Питерс широко улыбнулся, показывая вставную челюсть.
     - Зачем же  мне  лишать себя  бесценной помощи мистера Смита?  Он  ведь
видел Виссера в  морге,  и  без него трудно было бы  затянуть петлю на вашей
шее, Димитриос.
     Димитриос по-прежнему  не  отрываясь смотрел  на  Латимера,  словно  не
слышал, что сказал мистер Питерс.
     - Что же вы молчите, месье Смит?
     - Уверяю  вас,  -  выдавил  Латимер,  -  у  мистера Петерсена не  могло
появиться такого желания, потому что...
     - Потому что,  - быстро продолжил мистер Питерс, - мы не дураки. Теперь
вы можете идти, мистер Димитриос.
     Димитриос пошел к двери, но, подойдя к ней, вдруг остановился.
     - Ну, что еще? - спросил мистер Латимер.
     - Хочу задать месье Смиту два вопроса.
     - Ну?
     - Как был одет тот человек в морге, которого вы считаете Виссером?
     - На нем был летний дешевый костюм.  Под подкладкой пиджака было зашито
удостоверение личности,  выданное в  Лионе год тому назад.  Рубашка и нижнее
белье были французского производства.
     - Как он был убит?
     - Ударом ножа в спину. Потом брошен в воду.
     - Вы удовлетворены? - улыбнулся мистер Питерс.
     Во время наступившей паузы Димитриос смотрел только на мистера Питерса.
     - Виссер,  -  процедил он,  -  был очень жаден.  Вы  не  страдаете этой
болезнью, мистер Петерсен?
     Мистер Питерс тоже не отрываясь смотрел на Димитриоса.
     - Я  человек скромный и осторожный,  -  сказал он.  -  У вас больше нет
вопросов? Прекрасно. Инструкции получите завтра утром.
     Димитриос вышел,  оставив дверь  открытой.  Мистер  Питерс  закрыл  ее.
Постояв с минуту у двери,  он очень тихо открыл ее и, махнув рукой Латимеру,
мол,  сиди на своем месте,  исчез в коридоре. Слышно было, как под его ногой
скрипнула половица. Примерно через минуту он вернулся.
     - Ушел,  -  сказал он,  опять садясь на кровать и доставая сигарку.  Он
закурил и, затянувшись, выдохнул дым, сияя, точно новенький шестипенсовик. -
Итак,  вы видели Димитриоса,  о котором вам известно так много.  Какое у вас
сложилось впечатление?
     - Право,  не знаю,  что сказать.  Наверное, знай я о нем поменьше, я не
испытывал бы такого отвращения.  Да и что можно сказать,  если в его взгляде
читаешь смертный приговор каждому,  кто перешел ему дорогу.  А  я и не знал,
что вы его так сильно ненавидите.
     - Поверьте,  мистер Латимер.  Я и сам этому удивился.  Да, я никогда не
любил его, я не доверял ему. Когда он нас предал, эти чувства еще усилились.
Но только сейчас,  вот в этой комнате, я понял, что ненавижу его так сильно,
что готов убить.  Если бы я  был суеверен,  то мог сказать,  что дух Виссера
вселился в меня.  -  Он вдруг замолчал.  Потом тихо,  едва слышно сказал:  -
Salop!  -  и  снова замолчал,  опустив голову на грудь.  Наконец,  он поднял
голову и сказал:
     - Мне хочется быть с вами откровенным, мистер Латимер. Признаюсь, вы бы
никогда не получили свои полмиллиона.
     Он весь напрягся, точно боялся, что Латимер ударит его.
     - Я  так  и  думал,  -  сказал  Латимер  сухо.  -  Мне  было  интересно
посмотреть,  каким образом вы надуете меня.  Наверное, вы бы получили деньги
на час раньше того времени,  о  котором сообщили мне.  Когда я появился,  не
было бы уже ни вас, ни денег.
     Мистер Питерс поморщился, точно сел на кнопку.
     - Ваше  недоверие мне  понятно,  правда,  оно  меня  немножко  обижает.
Впрочем, не мне осуждать вас. Уж если Всемогущий сделал из меня преступника,
то я должен принять со смирением выпавшую мне судьбу.  Можно мне задать один
вопрос?
     - Конечно.
     - Простите,  но,  может быть,  мысль о  том,  что я  могу сговориться с
Димитриосом и предать вас, заставила вас отказаться от своей доли?
     - Нет, это почему-то не пришло мне в голову.
     - Я  очень рад,  -  сказал мистер Питерс торжественно,  -  мне  было бы
тяжело сознавать,  что вы думаете обо мне плохо.  Я знаю, я вам не нравлюсь,
но  мне  было  бы  неприятно выглядеть в  ваших глазах закоренелым негодяем.
Поверьте, мне эта мысль тоже не приходила в голову. Теперь вы видите, что за
человек Димитриос!  Мы оба отрицаем эту мысль,  но именно Димитриос заставил
нас  над  ней  задуматься.  Мне  не  раз  приходилось встречать всякого рода
преступников и  негодяев,  мистер Латимер,  но Димитриос нечто особое в этом
роде. Как вы думаете, почему он предположил, что я могу предать вас?
     - Я  думаю,  он использовал старинный принцип:  бить каждого противника
поодиночке.
     - Нет,  мистер Латимер, - улыбнулся мистер Питерс, - это слишком просто
для Димитриоса.  Он,  представьте себе,  делал вам предложение сообщить ему,
где  меня  можно  найти,   чтобы,   избавившись  от  меня,  иметь  дело  уже
непосредственно с вами.
     - Вы думаете, он намекал на то, что может убить вас?
     - Совершенно верно.  Но ведь вы же не знаете, - продолжал мистер Питерс
задумчиво, - ни его настоящего имени, ни адреса.
     Он встал и надел шляпу.
     - Да.  Я ненавижу его.  Поймите меня правильно.  Я давно живу в споре с
принципами морали,  и все-таки я не дикий зверь, как Димитриос. Я боюсь его,
хотя и  многое предусмотрел.  Как только получу деньги,  я сразу же исчезну.
Мне бы очень хотелось, чтобы вы - когда я исчезну - выдали его полиции. Я бы
на вашем месте непременно это сделал. Но, к сожалению, это невозможно.
     - Почему?
     - Димитриос, мне кажется, произвел на вас довольно сильное впечатление,
- сказал мистер Питерс, как-то странно поглядев на Латимера. - Нет, это было
бы  слишком  опасно.  Пришлось  бы  сказать  о  миллионе  -  ведь  Димитриос
обязательно упомянул бы этот факт. Да, очень жаль. Ну что, уходим? Я оставлю
деньги на столе, а чемодан - вроде чаевых.
     Они  молча  спустились по  лестнице.  Когда  мистер  Питерс  постучал в
комнату дежурного,  чтобы отдать ключ, человек в нарукавниках сразу же сунул
ему  регистрационный лист,  но  мистер  Питерс,  махнув рукой,  сказал,  что
заполнит его, когда вернется.
     - За вами никогда не было хвоста? - спросил он, когда вышли на улицу.
     - Никогда, сколько я себя помню.
     - Значит,  сейчас будет. Полагаю, Димитриос на таких делах собаку съел.
- Он поглядел назад. - Так и есть. Не оглядывайтесь, мистер Латимер. Видите,
стоит человек в сером плаще и черной шляпе.
     То  неприятное ощущение в  желудке,  которое полностью прошло с  уходом
Димитриоса, появилось вновь.
     - Что же теперь делать?
     - Идти к метро, как и договорились.
     - А что это даст?
     - Сейчас увидите.
     До  метро Ледрю-Роллен было каких-нибудь сто метров.  Латимер с  трудом
передвигал ноги  -  мышцы  напряглись и  стали  как  деревянные.  Ему  очень
хотелось бежать.
     - Не оглядывайтесь, - снова повторил мистер Питерс.
     Они спускались теперь вниз, по ступенькам.
     - Держитесь ко мне поближе, поплотнее, - сказал мистер Питерс. Он купил
два билета второго класса, и они зашагали по туннелю, ведущему к поездам.
     Туннель был очень длинный.  Когда Латимер проходил через турникет,  его
будто  кто-то  толкнул,  и  он  оглянулся -  за  ними  в  метрах  десяти шел
невзрачный молодой человек в  сером плаще.  Вдруг туннель разделился на два:
налево  была   надпись  "Шарантон",   направо  -   "Балар".   Мистер  Питерс
остановился.
     - Самое время здесь оторваться,  - сказал он и, скосив глаза, посмотрел
назад.  - Так и есть, он тоже выжидает. Говорите, пожалуйста, потише, мистер
Латимер, мне надо послушать.
     - Послушать? Что?
     - Поезди. Я сегодня провел здесь целый час.
     - Для чего? Ничего не понимаю...
     Мистер  Питерс схватил его  за  руку  и  прислушался.  Слышен был  звук
приближающегося поезда.
     - Значит,  Балар,  -  пробормотал мистер Питерс.  -  Идемте.  Держитесь
теснее ко мне и, пожалуйста, не бегите.
     Они  повернули направо.  Шум  поезда стал громче.  Туннель вдруг сделал
крутой поворот.
     - Быстрее! - крикнул мистер Питерс.
     Голова  поезда  уже  показалась  из  туннеля.  Дверца  начала  медленно
сдвигаться в сторону,  и Латимер протиснулся вперед,  к выходу на платформу.
Вслед за ним и мистер Питерс успел протолкнуть свое грузное тело.
     - Великолепно! - сказал мистер Питерс, отдуваясь. - Теперь вам понятно,
что я имел в виду, мистер Латимер?
     - Вы здорово это придумали.
     Шум поезда мешал разговору, и они молчали. Именно сейчас Латимеру вдруг
стало ясно,  что  имел  в  виду полковник Хаки,  когда сказал,  что  история
никогда не кончается.  Если бы Димитриосу удалось подкупить мистера Питерса,
то погиб бы рассказчик,  а Димитриос продолжал бы жить и,  быть может, дожил
бы  до преклонных лет.  Ну что же,  он зарабатывает на жизнь тем,  что пишет
детективные романы,  а  в  них всегда есть начало,  середина и конец.  В них
всегда есть  труп,  расследование и  возмездие.  От  него,  как  от  автора,
требуется, чтобы он показал, как находят следы преступления, как торжествует
справедливость и  как  пышно цветет зеленое дерево жизни.  И  пусть читатель
останется в  полном неведении относительно таких  фигур,  как  Димитриос,  и
относительно  таких  учреждений,   как  Евразийский  кредитный  трест.  Ведь
детективы прекрасно помогают убить время.


                               Странный город

     В  половине одиннадцатого мистер  Питерс  и  Латимер появились на  углу
авеню  Де  ла  Рен  и  бульвара  Жана  Жореса.  Ночь  была  холодная,  начал
накрапывать дождь. Пришлось укрыться в подворотне дома на авеню Де ла Рен.
     - Как вы думаете, они скоро появятся? - спросил Латимер.
     - Часов в одиннадцать. Надо взять посланца, потом посмотреть, нет ли за
ними хвоста,  и если нет, то ехать сюда. Я дал им на это полчаса. Наберитесь
терпения.
     Для  ушедшего  в   себя  Латимера  было  полной  неожиданностью  хрипло
прозвучавшее: "Внимание!"
     - Едут?
     - Да.
     Мимо  них  проехала  большая  машина.   Водитель  притормозил,   словно
раздумывая,  останавливаться ему или нет.  Капли дождя ярко блестели в свете
автомобильных фар.  Наконец, машина остановилась. Виден был силуэт человека,
сидящего за рулем. Задние стекла был зашторены, так что нельзя было сказать,
кто еще в машине.
     - Подождите меня здесь,  пожалуйста,  -  сказал мистер Питерс и,  сунув
руку в карман пальто, пошел к машине.
     - Порядок?  - услышал Латимер вопрос мистера Питерса и спустя секунду -
"Да" - водителя.
     Мистер  Питерс  открыл  заднюю дверцу и  наклонился вперед.  Он  тотчас
выпрямился - в левой руке его был сверток.
     - Все нормально? - спросил Латимер, когда он вернулся.
     - Видимо, да. Зажгите спичку, пожалуйста.
     Латимер  подчинился.  Мистер  Питерс  разорвал голубую обертку свертка,
напоминавшего книгу большого формата,  и  в  свете спички хорошо были  видны
пачки тысячефранковых купюр.
     - Чудесно! - выдохнул мистер Питерс.
     - Будете пересчитывать?
     - С  удовольствием занялся бы этим,  -  на полном серьезе заявил мистер
Питерс, - но придется отложить до дома.
     Он запихнул сверток в левый карман пальто и вышел из подворотни, поднял
правую  руку  -  машина  тотчас  снялась с  места  и,  сделав  широкий круг,
помчалась обратно.
     - Замечательная  красавица,   -   сказал  мистер  Питерс,  улыбаясь.  -
Интересно,  кто она.  Конечно,  миллион лучше. Ну, а теперь, мистер Латимер,
едем, я угощу вас вашим любимым шампанским. Вы его вполне заслужили.
     Они  поймали такси  у  Порт  де  Сен-Клу,  и  всю  дорогу мистер Питерс
распространялся о своем успехе, о своих планах.
     - Когда  имеешь дело  с  людьми типа  Димитриоса,  необходимы лишь  два
фактора:  твердость и  предусмотрительность.  Мы изложили ему суть дела,  и,
когда  он  понял,  что  ему  не  вывернуться,  он  согласился  на  все  наши
требования.  Миллион франков.  Это прекрасно!  Конечно, два миллиона было бы
еще лучше.  Но,  как известно,  жадность до добра не доводит.  Наверное,  он
думает,  что мы, как и Виссер, опять потребуем денег, и тогда он уберет нас.
Это его просчет.  Зато я  горжусь собой.  В  некотором смысле бедняга Виссер
отомщен.  Кое-кто думает, что Всемогущий забыл о нас, своих детях. Но только
в такие минуты,  как эта, понимаешь, что это мы забыли Его. Да, я страдал. И
вот,  наконец,  награда за мои страдания.  -  Он похлопал себя по карману. -
Приятно все-таки сознавать,  что мы провели Димитриоса. Как жаль, что нельзя
посмотреть на его лицо!
     - Вы покидаете Париж?
     - По-видимому,  да.  Мне хочется побывать в Латинской Америке.  Скоро я
буду  совсем стар,  так  что  пора подумать о  покое.  Куплю себе где-нибудь
поместье и  буду доживать свой век.  Вы  еще совсем молодой человек,  мистер
Латимер.  У вас совсем другое ощущение времени. А таким, как я, кажется, что
путешествие подходит к концу -  поезд приближается к неизвестному, странному
городу:  уже поздно, холодно, на дворе ночь, и так не хочется покидать тепло
вагона, так хочется, чтобы путешествие не кончалось.
     - Но ведь ваша философия дает на это ответ, не так ли?
     - Философия,  -  сказал мистер Питерс авторитетно,  -  может  объяснить
только  то,  что  уже  случилось.  Один  лишь  Всемогущий знает,  что  может
произойти в будущем.  Мы всего лишь люди. Как может наш бедный разум постичь
бесконечность?   Солнце  находится  от  нас  на  расстоянии  ста  пятидесяти
миллионов километров,  только вдумайтесь в  это!  Мы  всего  лишь  пыль,  не
имеющая никакого значения. А что собой представляет миллион франков? Чепуха!
Неужели Всемогущий станет  заниматься такими  пустяками?  Подумаем о  тайне,
окружающей нас.  Например,  о  звездах.  Миллионы звезд смотрят на нас.  Это
замечательно.
     Он  все  еще  продолжал говорить о  звездах,  когда  такси пересекло рю
Лекурб и свернуло на бульвар Монпарнас.
     - Мы  ведем борьбу за  существование точно так  же,  как и  муравьи.  И
все-таки, будь у меня возможность прожить свою жизнь еще раз, я прожил бы ее
точно  так  же.  Да,  в  моей  жизни  были  неприятные моменты,  и  по  воле
Всемогущего я  делал  некрасивые вещи,  но  мне  все-таки  удалось сколотить
немного денег,  и  я теперь сам себе хозяин,  а немногие люди моего возраста
могут этим похвастаться.
     Такси свернуло на рю де Ренн.
     - Мы уже почти дома.  Скоро я угощу вас шампанским.  Оно очень дорогое.
Приятно иногда потешить себя роскошью,  чтобы затем вернуться к простоте.  -
Такси остановилось.  -  Не правда ли,  это очень странно,  мистер Латимер? У
меня, оказывается, нет мелочи. Расплатитесь, пожалуйста.
     - Я думаю,  -  сказал мистер Питерс,  когда они подошли к дому,  где он
жил,  -  перед отъездом мне  надо  продать эти  дома.  В  конце концов любая
собственность должна приносить доход.
     - Вероятно,  покупатель на  них  не  скоро найдется?  Согласитесь,  вид
отсюда довольно скучный?
     - Ну,  из окон смотреть совсем не обязательно. Если их отремонтировать,
то получатся прекрасные жилые дома.
     Они начали подниматься по  лестнице.  На  площадке второго этажа мистер
Питерс остановился,  чтобы перевести дух,  и достал из кармана ключи.  Потом
они опять пошли вверх.
     Он открыл ключом дверь,  включил свет и сразу прошел к большому дивану.
Достав из кармана сверток,  развязал бечевку и  вытащил из пачки десятка два
банкнот.  Он  держал их в  руке,  словно веер,  и  улыбался,  как мальчишка,
которому дали на мороженое.
     - Вот он,  миллион,  перед вами!  Вы когда-нибудь видели столько денег?
Это же пять тысяч фунтов на ваши деньги!  -  Он встал.  -  Но давайте начнем
праздновать наш успех.  Раздевайтесь, а я пойду принесу шампанское. Я думаю,
оно вам понравится. Льда, конечно, нет, но я поставил его в ведро с холодной
водой - мне кажется, оно не успело нагреться.
     Он пошел к занавесу.  Латимер отвернулся,  чтобы снять пальто,  а когда
повернулся,  то  увидел,  что  мистер  Питерс  как  вкопанный  застыл  перед
занавесом.
     У  Латимера было такое ощущение,  что  кровь от  лица отхлынула куда-то
вниз,  к  ногам,  и  мозг стал удивительно пустым и  легким.  В  то же время
грудную клетку опоясал стальной обруч, нестерпимо сжимавший сердце и легкие.
Он думал,  что закричит,  но пропал голос,  и он только бессмысленно таращил
глаза.
     Мистер Питерс,  все так же стоя спиной к Латимеру, поднял руки, и из-за
занавеса вышел Димитриос с револьвером в руке.
     Димитриос сделал шаг  вперед и  чуть  в  сторону,  так,  чтобы  держать
одновременно под  прицелом и  Латимера,  и  мистера Питерса.  Латимер уронил
пальто и поднял руки.
     - Мне кажется,  -  сказал Димитриос, подняв презрительно брови, - вы не
очень-то  рады видеть меня здесь,  Петерсен.  Или,  быть может,  вам  больше
нравится Кель?
     Мистер Питерс молчал. Латимер видел, как у того ходит вниз-вверх кадык,
словно он пытается что-то проглотить и никак не может.
     Карие глаза остановились теперь на Латимере.
     - Я  рад,  что англичанин тоже здесь оказался.  А  то  бы  мне пришлось
заставить вас,  Петерсен,  назвать его имя и адрес. Итак, месье Смит, теперь
вы как на ладони.  Вместе со своим компаньоном, Петерсеном. Я всегда говорил
вам,  Петерсен,  что  вас погубит хитроумие.  Помните,  мы  привезли гроб из
Салоников?  Вам бы следовало знать, что хитроумие не может заменить ум. И вы
могли подумать,  что сможете обмануть меня?  - Он презрительно усмехнулся. -
Бедняга Димитриос будет  думать,  что  я,  Петерсен,  как  всякий шантажист,
обязательно  вернусь,   чтобы  еще  попросить  денег.  Я,  хитрый  Петерсен,
постараюсь убедить его в этом,  но на самом деле это будет чистой воды блеф,
а я,  хитрый Петерсен,  поступлю совсем наоборот -  получу деньги и исчезну.
Бедняга  Димитриос так  непроходимо глуп,  что  не  сможет  догадаться,  что
купивший эти три развалюхи Кель не кто иной, как хитроумный Петерсен. Только
такому дураку,  как вы, Петерсен, не было известно, что эти дома пустовали в
течение нескольких лет до того, как я купил их на ваше имя.
     Он вдруг замолчал, и Латимер заметил, что он прищурился и на его желтом
лице выступили желваки.  Латимер знал,  что сейчас он выстрелит.  Его сердце
билось так сильно, что ему казалось, что его слышно в другом конце комнаты.
     - Бросьте деньги, Петерсен, - приказал Димитриос.
     Сверток упал на пол, и банкноты веером покрыли ковер.
     Димитриос поднял пистолет.
     Латимеру вдруг  показалось:  только  теперь  мистер  Питерс понял,  что
происходит что-то  непоправимое,  что-то совершенно невозможное,  потому что
тот закричал:
     - Нет! Нет! Вы должны...
     Димитриос  выстрелил,  потом  выстрелил  еще  раз,  и  Латимер  услышал
отвратительный звук вошедшей в тело пули.
     Мистер Питерс издал звук,  похожий не  то  на икоту,  не то на отрыжку;
колени его подогнулись, и он упал лицом вперед.
     - Теперь вы, - сказал Димитриос, обращаясь к Латимеру.
     И  в  этот момент Латимер прыгнул.  Конечно,  прыжок был  вызван жаждой
жить,  но  ни  за  что на  свете он не смог бы объяснить,  почему он прыгнул
вперед,  на  направленный на  него  револьвер  Димитриоса.  Жизнь  ему  спас
свернутый ковер,  за  который он зацепился.  Он упал на пол,  и  потому пуля
прошла у  него  над  головой.  Выхлопные газы опалили его  шевелюру,  он  на
какую-то долю секунды потерял рассудок, но остался жив.
     И  когда Латимер понял это,  он бросился на Димитриоса,  схватил его за
горло,  и они повалились на пол.  Димитриос тоже пытался душить его.  Потом,
как человек опытный,  ударил Латимера коленом в живот и откатился в сторону.
Пистолет лежал теперь на полу,  и задыхающийся Латимер видел,  как Димитриос
ползет  к  нему.  Латимер  схватил стоявший на  низеньком деревянном столике
медный марокканский поднос и  метнул его обеими руками в Димитриоса.  Поднос
ударил Димитриоса по голове, но тот все еще продолжал ползти к револьверу, и
тогда Латимер со всей силой обрушил на него деревянный столик. Столик ударил
Димитриоса по  плечу и  по шее,  он упал ничком на пол.  Латимер,  вскочив с
пола,  схватил  револьвер и,  прислонясь к  стене,  задыхаясь,  хватал  ртом
воздух, держа палец на спусковом крючке.
     Димитриос, белый, как бумага, поднялся с пола и шагнул к Латимеру.
     - Еще один шаг, и я стреляю, - сказал Латимер, поднимая револьвер.
     Димитриос остановился.  Он не сводил глаз с Латимера.  Его седые волосы
были растрепаны,  шарф вылез из-под пальто и болтался на шее,  и все-таки он
был страшен. Дыхание вроде бы возвращалось к Латимеру, но колени по-прежнему
дрожали,  в  ушах что-то  гудело и  звенело,  и  он  боялся,  что от  запаха
выхлопных газов его вырвет.  Ужасно было то,  что Латимер не  знал,  как ему
теперь поступить.
     - Еще один шаг, и я стреляю, - повторил он.
     Он видел,  как взгляд Димитриоса упал на рассыпанные по полу банкноты и
потом остановился на нем.
     - Что собираетесь делать?  -  внезапно спросил Димитриос. - Если придет
полиция,  и вы,  и я окажемся в дурацком положении.  Если вы убьете меня, то
получите миллион,  а если отпустите,  то -  еще один.  И это для вас гораздо
лучше.
     Латимер его почти не слушал.  Краем глаза он увидел, что мистер Питерс,
каким-то  образом доползший за  это время до дивана,  где лежало его пальто,
сидел теперь,  прислонясь спиной к дивану, закрыв глаза. Он со свистом дышал
ртом, в горле его что-то булькало. Одна из пуль вырвала кусок мяса из шеи, и
из  раны  на  грудь обильно текла кровь.  Другая пуля пробила ему  грудь,  и
поверх пиджака расплылось небольшое пятно  ярко-пурпурного цвета.  Губы  его
начали двигаться - он, видимо, хотел что-то сказать.
     Держа Димитриоса на прицеле, Латимер приблизился к мистеру Питерсу.
     - Как вы себя чувствуете?
     Уже произнеся эту фразу, он вдруг осознал всю глупость сказанного.
     - Пистолет,  -  еле слышно бормотал Питерс, - дайте мне мой пистолет. В
пальто.
     Губы его продолжали двигаться,  но  уже ничего не было слышно.  Латимер
начал  рыться  левой  рукой  в  карманах пальто  мистера Питерса.  Димитриос
наблюдал за ними, отвратительно улыбаясь. Наконец, Латимер достал пистолет и
передал  его  мистеру Питерсу.  Тот  схватил его  обеими  руками,  и  тотчас
послышался щелчок - он снял его с предохранителя.
     - Теперь, - пробормотал он, - идите в полицию.
     - Не  может  быть,  чтобы никто не  слыхал выстрелы,  -  сказал Латимер
мягко, - полиция сейчас придет.
     - Ей нас не найти, - прошептал мистер Питерс. - Ступайте.
     Латимер не знал,  что делать. Скорей всего мистер Питерс прав: дома эти
зажаты между глухих стен, и выстрелы может услышать только человек, случайно
оказавшийся в этот момент у входа в тупик.
     - Хорошо, - сказал он. - Где тут телефон?
     - Нет телефона...
     - Но...
     Что же все-таки делать?  Ведь пока найдешь полицейского,  пройдет минут
двадцать. Как быть с раненым? Как быть с Димитриосом? По крайней мере ясно -
надо  немедленно найти  доктора.  Да  и  Димитриоса нужно  как  можно скорее
посадить  под  замок.  Наверно,  его  мысли  передались  Димитриосу.  Он  не
отрываясь смотрел теперь на люгер, который мистер Питерс положил на согнутую
коленку. Кровь из раны на шее заливала ему грудь.
     - Хорошо. Я сейчас приду.
     Он пошел к двери.
     - Минуточку, месье. - Этот хриплый голос заставил его обернуться.
     - Ну что еще?
     - Если вы уйдете, он убьет меня. Неужели это неясно?! Вы принимаете мое
предложение?
     Латимер шагнул к двери.
     - Он, конечно, будет стрелять, если вы выкинете какой-нибудь трюк. - Он
оглянулся на  скрючившегося над своим люгером мистера Питерса.  -  Я  сейчас
приведу полицию. Не стреляйте, пока я не приду, мистер Питерс.
     И в этот момент Димитриос захохотал. Латимер невольно обернулся.
     - Приберегите смех для палача,  -  вырвалось у  него.  -  Это вам очень
поможет.
     - Поневоле подумаешь,  -  сказал Димитриос,  -  что глупость всесильна.
Всегда  побеждает глупость -  либо  твоя  собственная,  либо  глупость твоих
противников.  -  В  лице его что-то дрогнуло.  -  Пять миллионов!  -  хрипло
прокричал он.  -  Неужели этого мало?  Неужели вам хочется, чтобы эта падаль
пристрелила меня?
     На одно только мгновение закрался соблазн в душу Латимера,  и тотчас он
похолодел  от   мысли  -   сколько  уже  людей  поплатилось  за  договоры  с
Димитриосом. Димитриос что-то прокричал, но он его уже не слышал - опрометью
бросился вниз по лестнице.
     Он  был  на  площадке  второго  этажа,   когда  услышал  выстрелы.  Три
прозвучали один за другим,  четвертый -  через небольшую паузу.  Он побежал,
задыхаясь,  боясь,  что  умрет от  сердечного приступа,  вверх по  лестнице.
Вспоминая потом,  много дней спустя,  он  поймал себя на том,  что боялся за
мистера Питерса.
     Димитриос лежал на полу -  его тело сотрясала последняя судорога. Двумя
пулями мистер Питерс повалил его на пол и,  промахнувшись в третий раз, снес
ему последней пулей темя.
     Люгер валялся на полу,  а мистер Питерс, положив голову на край дивана,
то открывал,  то закрывал рот,  точно рыба,  выброшенная на берег.  Он вдруг
захлебнулся, и кровь хлынула из его рта.
     Латимер зачем-то  заглянул за  занавес.  Итак,  Димитриос убит.  Мистер
Питерс -  при смерти.  Тяжелораненые просят пить.  Ага, вот и раковина. Надо
дать ему попить.  Он взял с полочки стакан и наполнил его.  Потом вернулся в
комнату.
     Мистер Питерс не  двигался.  Его  глаза  и  рот  были  широко раскрыты.
Латимер встал на  колени и  поднес стакан к  его  губам.  Вода стекла ему на
грудь. Он взял его за руку - пульса уже не было.
     Латимер встал с колен и только сейчас заметил, что руки у него в крови.
Он прошел за занавес и  тщательно вымыл руки,  вытерев их висевшим на гвозде
грязным полотенцем.
     Конечно,  надо немедленно вызвать полицию.  Но  что сказать,  когда они
спросят,  почему он  здесь оказался?  Допустим,  он скажет,  что проходил по
улице и  услышал выстрелы в  тупике.  А  если кто-нибудь видел его  вместе с
мистером Питерсом? Еще есть таксист, который привез их сюда. А как объяснить
снятый Димитриосом с текущего счета миллион? Так, вопрос за вопросом, он сам
окажется подозреваемым.
     Вдруг мысли его  прояснились.  Все очень просто:  надо как можно скорее
уйти отсюда и  замести следы.  Он  достал из кармана револьвер Димитриоса и,
надев  перчатки,  тщательно вытер  его  своим носовым платком.  Сцепив зубы,
вернулся в комнату и,  опустившись на колени,  взял правую руку Димитриоса и
прижал его  пальцы к  рукоятке и  спусковому крючку.  Потом  бросил пистолет
рядом с трупом.
     Глядя на тысячефранковые бумажки,  разбросанные по полу,  он думал: кто
хозяин этих денег - Димитриос или мистер Питерс? Но разве не принадлежат эти
деньги  Шолему?   Здесь  есть   деньги,   которыми  было  оплачено  убийство
Стамболийского.  Здесь же и деньги Булича,  и деньги,  вырученные от продажи
живого товара и наркотиков. Чьи же в таком случае эти деньги? Только не его,
и пусть полиция сама решает. Ей будет над чем подумать.
     Теперь надо вымыть и вытереть стакан.  Хорошо. Не забыл ли он еще чего?
Ну,  конечно.  Надо стереть отпечатки пальцев на подносе и столике. Так, это
сделано.  Что еще?  Отпечатки на дверной ручке. Так, и это сделано. Когда он
ставил стакан на полку,  то обратил внимание на ведро с  водой и плававшие в
нем бутылки шампанского розлива 1921 года...
     На рю де Ренн не было ни одного прохожего,  так что никто не видел, как
он вышел из тупика Восьми Ангелов.
     Он  зашел  в  первое  попавшееся кафе  и  попросил  принести ему  рюмку
коньяку.  Его била мелкая нервная дрожь.  Надо как-то известить полицию.  Он
представил, как разлагаются трупы в этой комнате, - ведь может пройти месяц,
а  то и больше,  прежде чем их обнаружат.  Что же делать?  Послать анонимное
письмо. Нет, это слишком опасно - полиция сразу предположит, что в этом деле
замешан кто-то  третий.  Но  ведь главное,  чтобы полиция там  появилась,  -
причины можно не объяснять.
     Он  попросил  принести  вечернюю  газету  и   впился  глазами  в  отдел
происшествий. Две заметки подходили для его предприятия. В первой говорилось
о  том,  что неизвестные похитили несколько дорогих шуб из мехового магазина
на  авеню  Де  ла  Републик;  во  второй -  как  грабители,  разбив стекло в
ювелирном магазине на авеню де Клиши, похитили несколько дорогих колец.
     Он  решил  остановиться на  первой,  сказал  официанту,  что  ему  надо
написать письмо,  и  попросил принести все необходимое и  еще рюмку коньяку.
Выпив залпом коньяк,  он  надел перчатки и  тщательно осмотрел лист почтовой
бумаги -  на нем не было никаких знаков, обычный лист дешевой бумаги. Достав
ручку,   он  написал  одними  прописными  буквами  точно  посередине  листа:
ПОСМОТРИТЕ У КЕЛЯ -  ТУПИК ВОСЬМИ АНГЕЛОВ, 3. Потом вырвал из газеты заметку
об ограблении мехового магазина и,  сложив письмо и заметку вместе, сунул их
в конверт.  Прописными же буквами он написал на конверте адрес:  Комиссариат
полиции седьмого округа.  Выйдя из  кафе,  купил в  табачном киоске почтовую
марку и бросил письмо в ближайший почтовый ящик.
     Когда он пришел к себе в номер, был уже второй час ночи. Разделся и лег
в  постель.  Сна,  конечно,  не  было.  И  тут его желудок не выдержал,  его
стошнило. Он забылся тяжелым сном часа в четыре утра.


     Спустя два дня в  трех утренних парижских газетах появилось сообщение о
том,  что в  одном из домов вблизи рю де Ренн найдены трупы гражданина одной
латиноамериканской  республики  Фредерика  Петерсена  и  человека,  личность
которого пока не  установлена.  Полагают,  что  оба  погибли в  перестрелке,
последовавшей  после  ссоры  из-за  денег.  Значительная  сумма  денег  была
обнаружена в  комнате,  где найдены трупы.  Больше пресса не  возвращалась к
этому  событию,   потому  что   начался  очередной  международный  кризис  и
одновременно в пригороде Парижа было совершено зверское убийство.
     Латимер вышел  из  отеля  в  девять часов  утра,  чтобы  отправиться на
вокзал,  где  его  ждал мягкий вагон Восточного экспресса.  Портье подал ему
письмо,  полученное с утренней почтой. Болгарская марка и софийский штемпель
говорили о том, что письмо от Марукакиса. Он сунул его в карман - сейчас ему
было не  до  этого.  Он решил прочитать письмо,  когда поезд бежал уже среди
холмов Бельфора. Вот что писал Марукакис:

                               Дорогой друг!
     Не знаю, как мне благодарить вас за ваше удивительное письмо. Думаю, вы
на меня не обидитесь, если я признаюсь, что сомневался в ваших способностях,
необходимых для  достижения  поставленной вами  цели.  Я  с  нетерпением жду
встречи, чтобы послушать подробный рассказ о белградской глупости, о которой
вы узнали в Женеве.
     Мне  удалось  навести  дополнительные справки  о  Евразийском кредитном
тресте. Я думаю, они вам будут интересны.
     Вам,  быть может,  известно, что отношения между Болгарией и Югославией
ухудшаются с  каждым  днем.  Я  хорошо  понимаю тревожное состояние сербов -
стратегическое положение Югославии из  рук  вон  плохо.  Если Германия и  ее
вассал  Венгрия  нападут  на  Югославию  с  севера,   Италия  -  с  юга,  из
оккупированной Албании,  и с запада,  с моря, а Болгария - с востока, страна
окажется в  кольце  врагов.  Единственная надежда,  что  русские  ударят  из
Буковины во  фланг немцам и  венграм.  Но самое-то интересное:  Югославия не
представляла и  не представляет никакой угрозы для Болгарии.  Это совершенно
абсурдная идея, которую, однако, вот уже три месяца твердят газеты.
     Все это было бы  смешно,  когда бы  не  было так опасно.  Мне-то хорошо
известно, как это делается. Пропагандистские фразы - всегда только прелюдия.
Обычно стоящие у  власти рассуждают так:  если ложь не  подкреплена фактами,
значит, надо, чтобы эти факты были.
     И  вот две недели назад на границе с  Югославией происходит пограничный
инцидент. По болгарским крестьянам с югославской стороны произведен ружейный
залп:  один человек убит,  несколько ранено.  Естественно, полагают, что это
сделали югославские пограничники.  Вся пресса,  конечно,  негодует. А неделю
назад правительство объявило, что купило у Бельгии несколько зенитных орудий
противовоздушной обороны  для  укрепления  западной  границы.  Правительство
получило для этой цели заем у Евразийского кредитного треста.
     Вчера я получил интереснейшее сообщение.
     В   результате   проделанного   югославскими   властями   расследования
установлено,   что   четверо  стрелявших  не   имеют  никакого  отношения  к
погранвойскам,  более того,  они не являются даже гражданами Югославии.  Все
они иностранцы,  причем двое из них отбывали тюремное заключение в Польше за
террористическую деятельность. Они сознались, что были подкуплены человеком,
о котором известно только то, что он приехал из Парижа.
     Я,  разумеется,  передал это сообщение в  Париж.  Буквально через час я
получил от  шефа  распоряжение разослать всем  нашим  абонентам опровержение
этого сообщения.  Изумительно, не правда ли? Видимо, директорам Евразийского
кредитного треста оно явно пришлось не по вкусу.
     Что касается вашего Димитриоса, то я, право, не знаю что сказать.
     Кто-то  из  драматургов сказал,  что не всякую жизненную ситуацию можно
представить на сцене,  а  лишь только такую,  в  которой публика может легко
разобраться:  проникнуться симпатией  или,  наоборот,  антипатией;  пережить
чувство отвращения или  негодования и  обязательно сделать какие-то  выводы,
хотя бы и  самые горькие.  У меня,  во всяком случае,  Димитриос симпатий не
вызывает.  Мне бы очень хотелось,  чтобы его жизнь оборвалась так же грубо и
жестоко,  как он это делал по отношению к другим. Но ведь это всего лишь мое
пожелание.  Я пытался понять его,  но мне мешает отвращение. По-видимому, он
представляет   особый   вид   преступника,   сформировавшегося  при   весьма
специфических условиях.  Я  затрудняюсь их  перечислить,  но ясно по крайней
мере одно:  такие,  как он, появляются тогда, когда хаос и анархия выступают
под маской порядка и культуры.
     Как помешать появлению таких типов?  Но я  чувствую,  что вы уже начали
зевать,  а  мне не хочется,  чтобы вы обиделись и не ответили на мое письмо.
Напротив,  мне очень хочется,  чтобы вы  написали мне,  чем вы  занимались в
Париже,  не  познакомились ли вы там с  каким-нибудь новым Буличем или новой
Превеза,  но  больше всего мне  хочется увидеть вас опять в  Софии.  Судя по
всему,  война будет еще не скоро, поэтому вы сможете прекрасно покататься на
лыжах.  В  январе у  нас  разгар горнолыжного сезона.  Я  буду  ждать вас  с
нетерпением.
                                Искренне ваш
                                Н.Марукакис.

     Латимер положил письмо в  конверт и  сунул  его  в  карман.  Хороший он
человек, этот Марукакис! И, конечно, он напишет ему, как только разберется с
делами.
     Сейчас ему  надо  было найти мотив преступления,  как  можно тщательнее
продумать  обстоятельства  убийства.  Последняя  книга  оказалась  несколько
мрачной,  поэтому надо не забыть про юмор. Мотив, конечно, всегда один и тот
же -  деньги.  Жаль только,  что завещание и  страховой полис использовались
авторами  тысячу  раз.  Может  быть,  убить  старую  леди,  у  которой  есть
молоденькая родственница?  Надо будет подумать.  Место действия? Разумеется,
сельская Англия,  какая-нибудь  деревушка.  Время?  Конечно,  лето.  Крикет,
пикник на  траве июльским вечером.  Это  как  раз  то,  что  всем  нравится.
Нравится даже ему самому.
     За  окном был  уже  вечер.  Там,  над  линией холмов,  садилось красное
солнце.  Скоро Бельфор будет позади.  Впереди еще два дня пути. За это время
надо продумать сюжет во всех деталях.
     Стало вдруг темно - поезд вошел в туннель.

Last-modified: Tue, 18 Feb 2003 05:28:05 GMT

Оцените этот текст: