о Кобе, Елисеев мог внимательно рассмотреть этот европеизированный
уголок. Он состоял из ряда поселков, окружающих Кобе и зеленеющих у подножия
гор. Он был довольно симпатичен, но заметно терял свой японский характер. И
когда, возвращаясь, они заехали в торговую часть старого города, где в
лучших магазинах содержались настоящие шедевры своеобразного искусства
Японии, они увидели и там построенный специально для европейцев "музей" -
торговый дом японских вещей, отчасти подделанных под вкус европейцев.
Вечер они провели в чайном домике.
В неярком свете фонарей, прикрытых цветными экранами, медленно вращался
круг, приподнятый на четверть метра над полом. На нем в живописных позах
сидели женщины в национальных костюмах изысканно-пастельных тонов. Они
негромко пели. Две аккомпанировали на семисенах.
Ни одной резкой, громкой ноты - пение напоминало шелест ветра в сухих
камышах. Слова не прослушивались, только мелодия, неназойливая,
соответствующая всему сугубо пристойному стилю этой сцены и манере поведения
ее участниц. Женщины обмахивались веерами, цвет и форма которых
гармонировали с их костюмами.
Круг медленно вращался, показывая группе собравшихся мужчин каждую
женщину в подробностях: то вдалеке, всем рисунком фигуры, грации движений,
то в профиль, приближаясь, то близко, в фас...
Потом гейши спрыгнули с круга и расселись в зале. Их говор был похож на
щебетание птичек. После чая и сакэ подали обильный японский ужин, который
состоял по крайней мере из пятнадцати блюд, но которым едва ли можно было
насытить здоровые русские желудки. А после ужина началось настоящее японское
представление. Слуга неслышно разносил чашечки с горячим сакэ. Кроме
Елисеева и Люшина здесь было еще несколько мужчин - богатых владельцев
пригородных усадеб, приехавших в город на деловые встречи. Гости, сняв
обувь, лежали на циновках. Довольно однообразный танец состоял из грациозных
кошачьих движений, но компенсировался весьма оживленной разнообразной
мимикой. Гейши танцевали под четырехструнную гитару, издававшую чувственные
звуки. Через некоторое время, поняв, что гостям это наскучило, они вернулись
на круг и заняли свои места в заранее продуманных позах.
Познакомиться с гейшами не удавалось, и Елисеев, заинтересовавшись
механизмом движения круга, тихо поднялся из удобного кресла и выскользнул из
зала под полог драпировок. Дал служителю монету, его проводили вниз.
Внутренняя часть поворотного круга была снабжена зубьями из твердого
дерева и вертикальным бревном, прикрепленным к ним. Бревно упиралось в
шесты. Время от времени один из троих рабочих брал фаянсовую масленку с
длинным носиком и поливал зубцы растительным маслом. Сюда не доносились ни
пение, ни звуки семисенов, значит, и в зале не были слышны звуки этой
странной работы.
Елисеев вернулся, прилег на циновку и приготовился слушать тихую
древнюю песню без слов, но гейши встали и долго, церемонно раскланивались,
опустившись на колени. Круг незаметно остановился. Гейши ушли.
Елисеев почему-то шепотом обратился к гиду:
- Как, и это все?
- Даже многие японцы, - ответил Люшин тоже шепотом, - не знают, что
приглашать гейш так же глупо, как заказывать шампанское в пивном баре. В
Стране восходящего солнца мужчин не назовешь искусниками вести себя в
женском обществе, ибо над ними довлеет вездесущий девиз "Всему свое время" -
порождение опыта института гейш. Настанет время, в дом войдет искусница
гейша, обученная за десятилетие древним обрядам: светской беседе, игре на
семисене, танцам и изысканным тонкостям женского обаяния. Присутствие гейш
символизирует гостеприимство на высшем уровне. Все знают, что удовольствие
это стоит непомерно дорого. Потому наиболее важные деловые встречи как в
коммерческом, так и в политическом мире происходят в чайных домах. Гейша
выступает в таких ситуациях в роли хозяйки. Гейша воспитывается на высокой
поэзии. Гейша знает чайную церемонию и все сложнейшие ритуалы. Гейша умеет
составить икебану, что в Японии ценится не менее, чем в Испании искусство
тореадоров. Словом, гейши - это... сама Япония. Я вас непременно познакомлю.
А сейчас, если вы окажете честь заехать ненадолго ко мне, я покажу вам
коллекцию уике-нинге - "манерных кукол".
Елисеев согласился сразу, несмотря на позднее время.
Люшин представил гостю свою жену-японку, которая продемонстрировала
собственное искусство чайной церемонии, объясняя при этом с помощью русского
мужа назначение и наименование каждого чайного сосуда: "р ку", "мус ма",
"с но"...
Елисееву гостеприимство русско-японского дома было приятно само по
себе, но коллекция, состоявшая из более чем двухсот образцов парчовых кукол
эпохи Эдо, превзошла все ожидания. Среди экспонатов и танцовщицы, и
музыканты, и актеры, и девушки в свадебных нарядах, и самураи. Их деревянные
головки, туловища и руки, искусно покрытые перламутровой пастой, лаком,
росписью, были похожи на фарфоровые. А одежды выполнены из парчи и шелка
разнообразных видов и расцветок.
Жена гида трогательно преподнесла гостю на память лакированную
коробочку для медикаментов и ароматических пастилок.
- В России такая коллекция имела бы громадный успех, - сказал Елисеев,
прощаясь.
Наутро господин Люшин организовал поездку в Осаку: Елисееву очень
хотелось увидеть одну из древнейших столиц Японии.
Ехали поездом по берегу моря, сначала среди рисовых полей, кое-где
залитых водой, Вдали поднимались лесистые горы. Потом по обеим сторонам
железной дороги шли угодья, по ним было ясно видно, как берегли землю в
Японии. Не пропадал ни один клочок почвы. Поля были тщательно ухожены, как
будто это были клумбы. А селения с садиками группировались друг с другом
настолько плотно, что едва улавливались границы между ними.
В Осаке они первым делом отправились на противоположный конец города к
з мку, который представлял собой гранитное укрепление, окруженное рвом,
наполненным водой. Внутренняя стена состояла из циклопических камней,
которые не уступали по величине египетским. В замке были расположены военные
казармы.
- Совсем недавно в Японии введена всеобщая воинская повинность, -
объяснил Люшин, как бы оправдываясь.
Перед з мком, на плацу, происходило обучение солдат, и можно было
увидеть много разных образцов оружия и экипировки новой японской армии.
Копирование европейщины производило гнетущее и одновременно комическое
впечатление: крошечные гусары и уланы, которым англичане навязали
бракованные палаши своих рослых кавалеристов, кукольные батальоны, эполеты
на плечах людей, еще носящих дома киримоны. Какими нелепыми выглядели все
эти европейские формы на японце, еще не хотевшем вполне выйти из своей
древней великолепной цивилизации!
Увидев, что Елисеев помрачнел, Люшин сказал:
- Они все сейчас копируют у европейцев, не только армию. Пойдемте-ка
лучше в чайное заведение, оно пока остается чисто японским. Я обещал
познакомить вас с гейшами.
- Что вы, что вы, господин Люшин, сначала, как полагается настоящему
туристу, осмотр достопримечательностей.
- Тогда позвольте мне как гиду предложить вам немного фактов и цифр.
Осака, как Нагасаки и как остальные японские порты, стала доступна для
европейца в последний десяток лет. Теперь же в порты Японии ежедневно
приходит и уходит из них 14 тысяч пароходов и парусных судов... Но Осака
оригинальна и отличается от всех японских портов тем, что огромная река с
островами и тремя гигантскими мостами пересекает весь город. От реки идут
сотни каналов, они заменяют в Осаке улицы. Тысячи домов свисают над водою,
стоят на сваях, а нижние этажи купаются, как видите, в грязной воде. Через
каналы города переброшено три тысячи каменных, железных и деревянных мостов.
Осаку называют японской Венецией.
- Город красивый, но выглядит не вполне гигиенично. Наверное, здесь
сильнее других страдают от малярии и холеры во время эпидемий, - предположил
Елисеев.
- Вы совершенно правы, доктор. Японцы только четверть века владеют
научной медициной, приобщившись к европейской культуре.
По каналам они подъезжали к базару.
Осака еще больше, чем Нагасаки и Кобе, производила впечатление
торгового центра. Здесь располагались десятки тысяч маленьких лавчонок, где
продавалось абсолютно все.
- Но я не вижу покупателей.
- Это правда. Покупателей нет. Но приглядитесь: толпа тем не менее
чувствует здесь себя вполне свободно и весело, как и в Нагасаки, и в Кобе.
Елисеев купил на память маленькую фигурку носильщика из слоновой кости
- сузан и металлическую курильницу для разгона москитов - сенку.
Бродя по торговым рядам, Елисеев увидел магазинчик с русскими тканями:
ситцем в цветочек, сатином, бумазеей, фланелью, маркизетом, батистом нежных
тонов... На гостя пахнуло родиной. Он заулыбался.
А гид продолжал перечень цифр и фактов:
- Уже десять лет Россия торгует с Японией. Продает ей кроме тканей
удобрения, масл , керосин, соленую рыбу. А покупает шелковую нить, соль,
хлопок, овощи, фрукты.
После торговых рядов они осматривали громадный, изящно вырезанный храм
из дерева с бронзовой статуей Будды и массой мелких идолов и статуй.
Наконец Люшин привел гостя в роскошный чайный дом, где Елисеев смог
разговориться с гейшей. Первое, что он спросил ее, - известно ли японским
мудрецам, для чего живет человек. Люшин перевел ей вопрос.
- Будда учит подниматься к вершинам духа.
- А куда девать земные тяготы?
- Будда указал путь. Человек страдает оттого, что не может
удовлетворить свои желания.
- Но желания всегда растут, даже если и достигает человек заветной
цели.
- Поэтому надо умерять свои желания.
- Это путь Востока?
- Почему? Греческий мудрец Диоген, предпочитавший соблазнам мира
пребывание в бочке, исповедовал мудрость отречения от внешних благ.
- Если я путешественник, то должен ли я отказаться от своей страсти к
дальним походам и сидеть в своей "бочке"?
- Каждый хорош на своем месте. Пусть путешественник путешествует,
торговец торгует, философ осмысляет. Но люди всегда чрезмерны в своих
желаниях. В букетах, составленных из десятков разных цветов, каждый цветок
кричит о своем. Икебана создается из двух-трех цветков, чтобы выразить себя.
Так и поэты выражают себя в трех строках хокку.
- А вы можете сами составить хокку?.. Я вчера видел озеро, лебедя...
Гейша задумалась, потом тихо произнесла несколько строк. Люшин перевел
лишь смысл:
Лебедь плывет по чистой воде,
Будит нежность в сердце моем.
Завтра прощусь с тобой...
- А танку можно?
- Послушайте и танку. Поэзия - любимейшее искусство японского народа.
В эту весеннюю ночь,
Ночь бесформенного мрака,
Краски сливовых цветов
Увидеть нельзя.
Но может ли быть скрыто благоухание?
- В Петербурге я читал ваши легенды и мифы. О том, как спустились боги
по радуге, чтобы небо и землю разделить... И еще: бог воздуха Изанаги ударил
копьем в клокочущий хаос, с копья скатились к ногам богини морских волн
Изанами шестьсот капель. Они застыли и превратились в острова, которые и
стали называться Дай Ниппон - "великая Япония".
- Хаос не затих под нашими островами и время от времени вырывается
сквозь горы лавой, давая о себе знать. Вулканы дымятся... Поэтому, наверно,
наши поэты так остро ощущают неустойчивость бытия и говорят о преходящем
мире... И потому, может быть, японцы любят природу такой зоркой и такой
внимательной любовью...
- А сакура тоже символ?
- Да. Японская вишня, вмиг вспыхивающая весной розовым цветом и вмиг
исчезающая, тоже символ представления о жизни.
Весь следующий день до самого вечера Елисеев бродил по горам Аримы,
небольшого городка, расположенного к северу от Кобе. Арима славилась
минеральными водами.
Астры и душистый табак наполняли сады; по канавкам, желобкам, стокам
текла вода. Воздух был наполнен звоном журчащих ручьев. Чем выше поднимались
путники в горы, тем больше было воды. Она струилась отовсюду, тут же
скрываясь в густых травах, в ущельицах и гротиках.
"Наверно, гейша сказала бы что-нибудь здесь о том, что все преходяще",
- подумал Елисеев.
День заканчивался в Киото, последней столице до Токио. Толпа
разгуливала в национальных нарядах. Горели разноцветные фонари, лампы,
светильники. Звучала музыка. Пестрые занавески и картины подсвечивались
сзади с сбоку - производили впечатление живого театра. Чайные дома,
освещенные лавки с товарами, звоны десятков гонгов, крытые тканями улицы
усиливали ощущение праздника. Не верилось, что это обычный, будничный день.
Елисеев опять не мог однозначно определить отношение японца к жизни, к
красоте. Так пестр обычный вечерний пейзаж и так строг закон икебаны.
Европейские гостиные увешаны картинами, а японец вешает одну в нише стены,
потом снимает ее, заменяя другой. Если у европейца на всех приборах сервиза
одинаковый рисунок, то японцы изображают разный, считая единообразие
скучным.
- А что, действительно "жемчугу тут обильно", как писал когда-то Марко
Поло? - вдруг спросил Елисеев.
- Александр Васильевич, вы, наверное, знаете о способе добычи жемчуга.
Но что главной рабочей силой на жемчужной ниве до сих пор остаются дамы -
ама, вам должно быть небезынтересно. Хотите взглянуть? На обратном пути мы
можем увидеть девушек-ныряльщиц.
- Я знаю историю, якобы происшедшую во время пира, устроенного
Клеопатрой в честь Марка Антония. Среди сокровищ египетской царицы больше
всего ценились в ту пору серьги из двух огромных грушевидных жемчужин. Желая
поразить римлянина, Клеопатра растворила в стакане вина жемчужину и выпила
настой - поистине бесценный! - за здоровье гостя. Правда, некоторые позже
утверждали, что столь крупная жемчужина могла бы раствориться не быстрее,
чем за двое суток, да и то не в вине, а в уксусе... Я только хочу сказать,
что есть исторические записи о добыче жемчуга жителями Древнего Вавилона в
Персидском заливе еще двадцать семь веков назад.
- Интересно, я не знал этого. И все же Япония издавна считается первой
страной в мире по добыче жемчуга. Вы увидите морских дев - ама, вы услышите
их "песни моря".
- А вот это то, что надо. Что это за песни?
- Ама натренировала себя находиться под водой от сорока до восьмидесяти
секунд и повторять ныряния несколько сот раз за день. В ее тренировках ритм
дыхания. После долгого пребывания под водой вдох непременно ртом, почти
совершенно не разжатыми губами. Отсюда посвист - особый, непонятный,
тревожный - "песня моря".
Восхищаясь японским трудолюбием, изяществом созданных вещей, Елисеев
все время ощущал вторжение европейского элемента в культуру этой страны и
опасался, что японцы, торопясь перенять достижения англичан, могут нечаянно
поломать традиции, погубить свои неповторимые черты.
"Япония, пойдя по пути насильственных и быстрых переворотов и уже
изломав многое из старого, начинает, кажется, понимать, что зашла слишком
далеко; новая Япония все-таки не увлекла за собою массы японского народа. В
то время, когда мы были в Японии, слышались голоса, протестующие против
полного обезьянничания европейцам, требующие установления более солидной
связи между нововведениями и родною культурою. Дай Бог Японии пойти по
этому, более логическому пути..."
Елисеев был в Японии в конце осени. Год этот был перенасыщен
впечатлениями. Из Одессы через Порт-Саид, Сингапур, Цейлон он прибыл во
Владивосток, потом бродил по тайге, затем пронесся по Японии, оттуда вновь
попал во Владивосток и еще раз на Цейлон. К концу года, вернувшись в Россию,
он в начале следующего уже шел по Персии.
Если его поход в тайгу был серьезной тренировкой перед новыми
странствиями, то двухнедельная поездка по Японии, казавшаяся отдыхом,
увлекательной экскурсией, все же родила книгу. Елисеев не мог не осмыслять
увиденного. Как гость и турист, он видел современные порты и древние
столицы; видел горы и холмы, похожие на окаменевший недавно поток, на
застывшие фонтаны; видел храмы, крепости, базары, пагоды; видел гостиницы,
музеи, театры, торговые центры; видел чайные ритуалы в знаменитых на весь
мир японских чайных заведениях. Может быть, он согласился назвать свои
заметки по Японии "В стране гейш" потому, что действительно увидел, что
гейши не экзотическая приправа к японской культуре, а сама Япония?
Он не мог глубоко постичь разнообразие японской культуры, но с большим
удовлетворением и не меньшей гордостью отметил, что, как и везде, "из всех
иностранцев, вообще весьма многочисленных в Японии, русские пользуются
наибольшей симпатией местного населения, особенно среди низших классов
народа, чуждого политиканства".
Уссурийскими тропами
Леса... учат человека понимать
прекрасное и внушают величавое
настроение.
Тигровые ночи
Они уселись у камина: Наташа и Миша на маленькие стульчики для ног,
Елисеев в кресло. Сквозь прикрытые веки он глядел на языки пламени, и ему
представилось, будто он у костра в Уссурийской тайге. Ждет тигра. Рядом
старик Тунли. Картина наплыла так отчетливо. Огонь освещал людей,
притаившихся с ружьями, напряженных от ожидания. Он вспомнил страх.
Дети решили, что дядя Саша задремал, и притихли. Он и в самом деле
дремал и увидел все это во сне.
- Не спи, капитан*, звери много кругом, - над самым ухом его шепчет
Тунли.
Потом он услышал другой голос:
- Ты умрешь в когтях тигра... Не бегай от тигра в лесу, смерть найдет
тебя и в постели, и в фанзе, и в море на лодке, если ты задумаешь от нее
бежать. - Это старая гадалка из Фу-Чеу предсказывала судьбу Тунли.
Елисеев не успел зайти к ней, чтоб выведать свою судьбу. Где ждет его
роковой конец? В когтях тигра льва? Знойные пески поглотят его, или сгинет
он в дебрях лесных?..
Он открыл глаза. Дети с благоговением смотрели на него.
- Мама - женщина, - рассудительно сказал Миша. - Ей всегда кажется, что
мне нельзя слушать о страшном, что я не буду потом спать. А мальчишки все
любят рассказы про страшное. Я, например, очень люблю слушать, когда вы про
разбойников рассказываете, или про хищников, или про водовороты.
- Ты, значит, хочешь, чтоб я почаще попадал в страшные истории, -
рассмеялся Елисеев.
- Вовсе нет. Я же знаю, что вы победили! Раз вы здесь, значит, все
хорошо кончилось, вы придумали, что было надо, и победили. Это еще лучше,
чем в книге, когда не знаешь, что будет. Конечно, замечательно, когда в
книге герой побеждает. Но книгу надо сначала прочитать, а вы с самого конца
с нами...
- Ну, слушайте. Было это на Дальнем Востоке совсем недавно. Я туда
приплыл на пароходе из Одессы. Помните, я рассказывал уже. И хотя через два
месяца меня ждали сказочные джунгли Цейлона, потянуло в нашу тайгу.
Какие там ночи, Наташенька! Деревья стоят зачарованные, в беловатой
дымке, словно в клубах своего дыхания. Черная громада неба в густой россыпи
далеких звезд и черная громада таежного леса... Свежий ветер сгоняет тяжелые
туманы с земли, и вот уже лес глухо шумит. Тогда этот шум кажется говором
бушующего моря...
В самой гуще леса одинокий домик с тускло светящимися оконцами. Он
затерялся в лесном океане и кажется маячком, а вокруг него зеленая стихия:
сосна и кедр, дуб и орешник, граб и дикая яблоня. Сеть вьющихся лиан
заполняет все промежутки между стволами деревьев. Заросли образуют
непроницаемые стены. Травы во многих местах достигают такого роста, что в
них могут скрыться и всадник, и лошадь.
Великолепный тигр живет там рядом с бурым медведем, барс вместе с
соболем шакал с рысью, олень с кабаном и косулей. В горных трущобах
встречаются рядом глухой тетерев и золотистый фазан, соловей, ореховка и
огромный филин, а на скошенных луговинах можно увидеть стайки куропаток и
рябчиков и даже целые выводки фазанов... Да... Ч дные воспоминания, полные
дикой поэзии.
Человека влечет не только обаяние личности, но и обаяние природы. И
представьте, заразительно действует обаяние опасности.
Представьте себе, тайга, звериные тропы, разговоры о тиграх,
нападениях, охоте... Все это действовало и на мое воображение.
Первый след тигра мне довелось увидеть недалеко от Владивостока. Мы
набрели на шалаши корейцев, строивших в тайге дорогу. Вооруженные лишь
заступами, они вечерами теснились в страхе у костров. Я узнал от них, что
неподалеку бродит тигр, не пугаясь даже стука топоров.
Над тайгой опустилась свинцовая ночь. Спать не хотелось, и я
вслушивался в звуки ночного леса: трепетание листвы, лепет ручья, дыхание
ветра. Отдаленным прибоем моря шумели кедры. Вдруг ветка хрустнула под
неведомой пятой, в ответ расхохотался филин. К осени умолкают певчие птицы.
Чаще бывает слышен вой волка, рык изюбра, хрюканье кабана да стон
филина-пугача.
В такую вот осеннюю ночь я и сидел с тремя моими спутниками у костерка.
Проводник сказал, что возле нашего становища бродит тигр. Хотя я заранее
готовился к встрече с повелителем тайги, сердце мое забилось. Точно так же,
как несколько лет тому назад, когда в горах Атласа услышал я в полночь
рыканье льва.
Я стал вслушиваться в ночь. Тайга затихла. Я ничего не слышал, кроме
мертвой тишины. Мои спутники сделали огненный круг из костров и в его центре
наше становище. Мы затаились. Собаки тревожно нюхали воздух. Кони замерли,
тоже напрягая слух. Их позы выражали беспокойство. Я опять вспомнил, как
трепетали благородные алжирские кони тогда, в избушке бродяги Исафета.
Раздался треск сучьев, все вздрогнули. Легко захрустел валежник, и мы
поняли, что зверь идет очень осторожно. Вдруг кони сорвались и набежали на
нас. Я схватил одной рукой своего коня за поводья, другой держал наготове
берданку, хотя она все равно была бы бесполезна, если б тигр бросился на
меня. Но в следующее мгновение все стихло.
Все высыпали из шалашей. Стали колотить в гонг. Потом подняли крик.
Залаяли собаки, заржали лошади. Изюбр вновь протрубил из леса. Тигр ушел.
- И вы так и не увидели его?
- Нет, мой друг. Мы потом даже вздремнули остаток ночи. С рассветом
пробудились фазаны, закаркали вороны, застрекотали сороки. Тайга стряхивала
с себя сон от верхушек до корней. И мне казалось, что она просыпается от
немоты, в которую поверг нас всех страх.
Поутру мы всюду искали след тигра. Медведь, изюбр и коза оставляют
больше следов - сломанных веток, примятых листьев. Тигр же скользит меж
ветвей, а не продирается сквозь них. Потому его трудно обнаружить.
В одном из сел увидели тигровую ловушку. Это ужасное сооружение. Внутри
огромной железной клети визжала привязанная собака. Если бы тигр вскочил в
ловушку, он задел бы спусковой рычаг - дверца бы захлопнулась. Ловушка резко
выделялась на фоне изумрудной травы и темно-вишневых гроздьев дикого
винограда. Неподалеку от нее Тунли наконец заметил следы полосатого хищника.
Вторая тигровая ночь застала меня в гостях у моего любимого спутника в
таежных дебрях - старого охотника Тунли. Там таких охотников называют
манзами. Тигр утащил его любимую собаку, и Тунли поклялся отомстить. Он
пригласил меня в свое жилище - фанзу. Я согласился. В следующую ночь мы
устроили засаду.
- Кто такой Тунли? - спросил Миша.
- Тунли - ну, как тебе объяснить... сын леса. Он тот, кто знает каждую
тропу, читает каждый след, как мы мудрую книгу. Он знает деревья, травы,
землю, приметы явлений природы. С Тунли не страшен ни один враг. Никакой
зверь не подкрадется, чтоб его не услышал Тунли. У него хитрость лисы, глаз
сокола, слух зайца, чутье собаки, ловкость тигра. Человек и зверь
соединились в Тунли. Но зверь не заглушил человека. Сердце Тунли отзывчиво к
нуждам каждого: русского, корейца, ребенка, старика. Он бережет дерево и
жалеет замерзшего зверька. Тайга ему мать, жена, путники ему дети. Пройдет
Тунли по тем же тропам, где десятки людей искали заветный корень женьшень и
не нашли ничего, и обязательно отыщет два или даже три ценных корешка. И
золотой песок часто находил, и соболей бил лучших, и панты - самое большое в
тайге сокровище - добывал.
Тунли никогда не бегает от опасности. Он осторожен, хитер, но
бесстрашен. Идет навстречу хищнику, уповая на свой рок. Считает, что
неизбежное наступит в свой час. Я многому научился у него. Может быть, и
этому.
Тунли и два его приятеля заботились в тайге обо мне, как о малом
ребенке. Они стерегли меня, кормили, согревали. В минуту испытаний я видел
рядом улыбающееся лицо старого охотника, и это всегда ободряло. "Зачем я им,
- думал я, - зачем я старому Тунли? Что получили они от меня хорошего?" Мне
было так горько, когда наши казаки уверяли что лесные бродяги непременно
меня зарежут в тайге. А я вернулся не только невредимым, но и ос преданным
другом. Тогда они сказали, что это случайность, что "Бог спас". Тунли знал
об этом. Как я ни уговаривал его остаться в станице, он ушел. А вещь именно
с такими людьми, как Тунли, и постигаешь, что все люди - братья.
Но придет время, и все люди поймут умом, как Тунли понял сердцем, что
все живое на земле не чужое нам. Наступит совсем другая жизнь. Расцветет вся
планета, и не только, как цейлонские и персидские сады, цветами-растениями,
не только бережным отношением к природе, ко всему живому на земле, но и
отношением человека к человеку. Словом, добром.
- Разве Тунли один такой человек? - спросил Миша.
- Нет, конечно, Добрых людей повсюду немало. И среди арабов, и персов,
и русских, и японцев, и финнов, и итальянцев.
- А про вторую ночь тоже расскажете?
- Слушайте. Тунли устроил засаду. Мне досталось место недалеко от
приманки, в густой траве, на самой тигровой тропе. Когда ночные тени легли
на землю, меня охватил самый настоящий ужас. Мысли путались. Я вообразил
глупость, будто Тунли и его товарищи обманули меня и выставили как жертву
голодному зверю, и сами попрятались на вершинах деревьев. Потом я усомнился
в своем ружье. Если оно откажет - смерть неминуема. Я чуть не сорвался со
своего поста. Позже мне было очень и очень стыдно. Я заметил стройную фигуру
старика, замершего со своим ружьем у толстого ствола. Он стоял недвижимо и
казался деревом. Тунли был здесь. Тунли был готов меня спасать. Горькое
раскаяние овладело мной. Я хотел сказать Тунли что-нибудь хорошее, доброе.
Но он вдруг помахал рукой и опять замер. Замер и я. Три часа провели мы все
в страшном напряжении. В такие минуты жизнь достигает в нас какого-то
предела. В такие минуты человек может пойти навстречу самой грозной
опасности. Тайга была погружена в глубокий сон. Несчастный козленок,
привязанный на тигровой тропе, устал плакать. Зверя не было.
В ночной тишине был слышен шорох падающего листа. Я невольно шагнул в
сторону Тунли. Вдруг все вокруг меня загрохотало. "Гром", - подумал я. Но
раздался второй раскат, еще более оглушительный и страшный. Я не успел
осознать, что это, как задрожали и как-то обмякли мои колени, кровь хлынула
в голову, леденящий холод пробежал где-то меж лопаток...
Это ревел тигр. Он приближался. Отчаянно закричал козленок. С ужасом
ожидал я увидеть среди листвы два горящих глаза.
Рев тигра среди глухой чащи - это, наверное, самый потрясающий звук,
который исходит из груди живого существа. Он только вначале напоминает
громовые раскаты, но скоро переходит в рокот, клокотание, потом слышится
ворчанье, фырканье, глухой стон. Он рычит, задыхаясь, захлебываясь. Далеко
по всей тайге несутся эти ужасающие, клокочущие звуки могучего зверя. Эхо
многократно повторяет их. Все живое трепещет, слыша голос царя тайги. И
снова, и снова пространство разрывают неистовые громовые раскаты.
Мне показалось, что на несколько секунд я потерял сознание. Два
спутника Тунли, забыв ружья, бросились на деревья. Тунли стоял недвижно.
Через минуту охотники спустились вниз и заняли свои места. Я за это время
успел пережить все оттенки страха - от полного отупения до отчаянной
решимости защищаться.
Но тигр, видно, почуял опасность и ушел в свои дебри. Тунли поклялся,
что найдет хищника. Мы вернулись в его фанзу.
День за днем мы бродили по тайге. Ах, какое это было чудное время! Мы
жили в шалашах, сложенных из ветвей, питались тем, что добывали в лесу. Я
никогда не отдыхал лучше и душой, и телом. Давно запропал след тигра. Мы
зашли далеко.
- Тигр бежит перед нами, - проговорил Тунли, показывая мне приметы
только что прошедшего зверя.
Заслышав рев зверя, я вздрагивал, сердце начинало колотиться. Тунли,
замечавший все на моем лице, посмеивался, пока не отучил меня хвататься за
ружье раньше его самого.
Долго шли по следу. Нас настигла неспокойная ночь. Началась буря. Тайга
глухо шумела, лил дождь. Над головой в сумасшедшем ритме носились тучи.
Костер залило водою, мы сбились в кучку и дрожали от холода. Разговор не
клеился. Тунли пытался вскипятить чай перед нашим шалашом, но огонь не
горел. Маленькие пучки сухой бересты мы хранили под полами промокшей одежды
на случай нападения тигра. Вдруг собаки насторожились, потом съежились и,
охваченные каким-то предсмертным ужасом, поползли к шалашу под нашу защиту.
Заржали кони и опять, как и в первый раз, порвав постромки, бросились к нам.
- Огня! Скорее! - прошептал Тунли. - Тигр идет прямо на нас.
Мы разожгли небольшой костерок внутри шалаша. Огонь немного успокоил и
нас, и животных. Шалаш был защищен сзади огромным корневищем поваленного
дерева. В другие стороны мы направили четыре наших ружья.
Дождь начал стихать. Костерок, раздуваемый ветром, запылал ярче. Тайга
притихала. Временами огонек нашего костра совсем замирал, и сразу же нас
обступали мрак, холод и грозящая отовсюду смерть. Тогда Тунли начинал упорно
трудиться, и огонь опять вспыхивал. Мы все-таки одолели влагу. Смола, дымная
хвоя, валежник все больше и больше разгорались. Наконец запылал настоящий
большой костер, и мы почувствовали себя в безопасности.
Послышался далекий хруст.
- Тигр уходит, - сказал Тунли.
Я, признаться, на этот раз был доволен. Может быть, я устал в третий
раз переживать одни и те же ощущения. Представлять во тьме страшную пасть
зверя и два горящих глаза... Мысленно испытывать его прыжок, которого
страшится даже слон. Как ни успокаивал я себя, что со мной три опытных
охотника, чувство страха было сильнее.
Тунли проворчал:
- Проклятый зверь опять ушел от меня. Но я найду его, хоть мне пришлось
бы ходить за ним длинные годы.
Елисеев замолк. Дети не видели камина, ковра, кресла, они перенеслись в
ночь, к костру, в одинокий мокрый шалаш посредине дикой, глухой тайги.
Раздался негромкий смех. Все трое обернулись. В дверях стояла Фаина
Михайловна, а рядом с ней высокий голубоглазый светловолосый человек. Он-то
и смеялся.
- Какой стыд! Ай-ай! Пугать детей своими охотничьими бреднями. Не
верьте ему, дети. Это большой злодей: он убил много тигров, львов и слонов.
Вся тайга "от финских хладных скал до стен недвижного Китая" боится его как
огня. Тигры бегут от него, как котята от мальчишек, слоны прячутся в норы,
словно мыши. А страхи он выдумывает, чтобы печатать свои сочинения и копить
деньги на новое путешествие в какую-нибудь Африку. - Он засмеялся и,
пристукивая в такт ногой, то ли продекламировал, то ли пропел:
Елисей-адхалиб ходит п лесу,
И цветов и травы ему п пояс.
И все травы пред ним расступаются,
И цветы все ему поклоняются.
И он знает их силы сокрытые,
Все благие и все ядовитые.
И всем добрым он травам невредным
Отвечает поклоном приветным.
По листочку с благих собирает он,
И мешок ими свой наполняет он,
И на хворую братию бедную
Из них зелие варит целебное.
И цветов и травы ему п пояс...
Елисей-адхалиб ходит п лесу.
Тут расхохотался и Елисеев.
- Гибсон!
- Он самый, Гибсон, финский барон из дальних сторон. Это не сон.
- Откуда?
- С реки Пинеги, Мезени и Онеги.
- С Пинеги? Ты путешествовал? Почему набит стихами?
- Потому что вся Пинега и Мезень поют, сказывают, хороводят. А ты все
ездишь по Африкам да по Персиям. Тайгу ищешь на другом конце света, когда
рядом такое чудо! И разве твои манзы знают такие сказания?
- Даже не представляешь, как ты прав, Гибсон! Я про это много думал.
Когда настали мои "тигровые ночи", мне захотелось повторения "львиных
ночей". В африканской пустыне я погружался в предания и легенды нашего
Севера. Воображение араба не уступает воображению финна. Но вот мои
уссурийские манзы... Тунли знает каждую тропку в тайге, понимает смысл
деятельности каждой букашки, но ни одной легенды я от него не слыхал. Он
мудр и трезв. Полная опасностей таежная жизнь не одухотворила его. К
сожалению, он не поэт, как его алжирский двойник, мой спутник по "львиным
ночам" Исафет или, скажем, финский рапсод. Лес для Тунли - его колыбель, его
дом, но не храм, не обиталище высшей духовной силы.
- Вы так хорошо говорили о Тунли, - сказал расстроенный Миша, - а
теперь его ругаете.
- Миша, я его не ругаю. Видишь ли... я люблю Тунли. Я привязался к
нему. Но человек жив песнями, сказками, стихами. А Тунли никогда не пел, не
шутил.
- А вы сказали, что зверь не победил в Тунли человека.
- Да, друг, трудную задачу ты мне задал. Но я отвечу тебе.
- Сначала мне ответь: почему ты решил запугивать детей своими страхами?
- перебил серьезную беседу Гибсон.
- И впрямь... человек я лесной, неуклюжий. Забываюсь порой в своих
дикарских образах-мечтах. Но детям я поведал эти страхи, потому что Миша мне
объяснил свою мудрую философию: герой повествования, то есть я, здесь и,
довольный, уплетает мамин пирог с яблоками - значит, все страхи в прошлом,
Есть лишь "пиитический ужас". А мальчишки все любят сказки про страшное. Я
тоже любил. Такой страх по-своему тоже воспитывает. Если он и не
подготавливает к восприятию жизненных опасностей, то, может быть, рождает
образы.
- Что вы все ругаете Александра Васильевича, - вмешалась Наташа, -
смотрите, как он расстроился. Он рассказывает, и нам очень нравится. И не
страхи это были. Он рассказывал о тайге в бурю, в ясные ночи, о тиграх очень
интересно даже. И ничуточки не страшно. Правда же, Миша?
- Ну вот, мои друзья меня отстояли, - улыбнулся Елисеев. - Я заслужил
ваш божественный пирог, Фаина Михайловна, за которым, честное слово, обещаю
говорить только о розах, орхидеях, лотосе и пальмах.
- А мы как раз с братом и пришли вас пригласить к ужину.
- Ах да, а я только собирался узнать, когда это Гибсон так успел
освоиться в вашем доме.
- Вы все забыли, Александр Васильевич. Помните, он однажды привозил нам
весточку от вас?
- Ты здесь так одомашнился, Саша, будто ты родной, а я даже и не
двоюродный. Вытесняешь кровных родственников.
- У нас же тьма общих знакомых! - продолжала гостеприимная хозяюшка. -
Ведь Константин Петрович тоже оказался нашим общим другом.
- А где же он? Я как раз хотел спросить вас, Фаина Михайловна. Он
собирался быть на "таежном вечере". Или я и впрямь за своими путешествиями и
рассказами все напутал...
- Он сейчас будет, подождем немного. Мы надеемся, что вы рассказали
детям не все.
За ужином Наташа, как обычно, сидела задумавшись. Потом произнесла:
- А как красиво вы нас обманули, Александр Васильевич. Рассказали три
охотничьи истории. И ни одной охоты, ни одной встречи с тигром. Я даже
сомневаюсь, может ли быть интересной охота, если не было результата.
- Как же?.. Охота была. Результата действительно не было, если иметь в
виду шкуру тигра. Когда я плыл на пароходе по Индийскому океану, а
перечитывал книгу "Фрегат "Паллада". Гончаров отлично знает про тигров в тех
краях. Он говорит, что лишь с большими усилиями и громадными издержками
можно попасть в когти тигра. А результаты были, Наташа, - встречи. С жизнью
людей Дальнего Востока и тайги. Как бы вам это рассказать, чтобы не было
скучно?
Елисеев глотнул чаю и на минуту замолчал. Потом сказал:
- Мне неловко отнимать у вас время, но это не лирика, не романтика, это
скучный перечень фактов, которые невозможно замалчивать. Владивосток молод,
он строится не по дням, а по часам. Всего двадцать лет назад он стал
называться городом. В его гавань заходят пароходы всех стран. Между прочим,
бухта называется Золотой Рог, так же как и в Стамбуле. Жители города -
симпатичные, энергичные люди, энтузиасты этого далекого края. Отрадное
явление!
Но наряду с этим я наблюдал их жизнь, их сосуществование с природой
приморья и тайги. Хищническое истребление животных и лесов богатейшего края
России! Уничтожают барсов, соболей, медведей, косуль, тигров, кабанов,
тетеревов, фазанов, рыбу в реках и в море. Страшно смотреть на разлагающиеся
трупы и скелеты многих животных и птиц, на результаты лесных пожаров.
Никогда не восполнить утрат, если не предпринять противодействий уничтожению
природы. Ведь ею-то как раз и жив человек. Я ездил в Уссурийск, в
Раздольное, в Тигровое и в другие таежные пункты. Когда вернулся, сделал
доклад в Географическом обществе. Теперь намерен еще изложить свои выводы и
пожелания министерству внутренних дел. Моя попытка предостеречь целый земной
край от вымирания сводится к следующим советам.
"Надо во что бы то ни стало создать нормальные условия для жизни на
местах, чтобы переселение на русский Дальний Восток прогрессировало;
увеличить количество пароходов до Владивостока и путь до него сделать более
доступным, более комфортабельным и, конечно, менее опасным; непременно
привлечь русских специалистов для работы на каботажном флоте. Пока русские
каботажные суда находятся в руках иностранных капитанов, ждать заботы с их
стороны о россиянине - утопия; надо найти своих замечательных моряков из
архангельских поморов и предоставить им условия для переселения и жизни на
Дальнем Востоке.
Реальная же забота о россиянине - это строительство Сибирской железной
дороги. "Железный путь", соединяющий Владивосток, нашу пяту в Великом
океане, с центром, является вопросом величайшей важности...
Нужно, наконец, запретить добычу пантов, ради которых поголовно
истребляются молодые олени. Для этого в первую очередь узаконить охоту.
Запретить уничтожение пушных зверей, истребление птиц и рыб. Создать
заповедник, чтобы спасти остатки редких птиц и животных в Уссурийской тайге.
Наладить в государственном масштабе разведение женьшеня - очень полезного и
очень редкого корня, чтобы удовлетворить спрос российских и заграничных
медиков".
- Есть и еще кое-какие мысли, но я не решаюсь тратить ваше время, а
главное, не верю пока в скорую реализацию моих предложений.
- Вы рассуждаете, дорогой Александр Васильевич, как мудрый и
дальновидный политик. Поэтому вы обязаны верить в свершение этих разумных,
гуманных пожеланий. А вы говорите - нет романтики. Совсем даже наоборот.
Ваша увлеченность, наблюдательность, тревога, ваши мысли и предложения - это
и есть, на мой взгляд, романтика в самом прямом, в самом революционном
смысле этого слова.
Все обернулись. Оказывается, старик Назаров сидел за столом и
внимательно слушал. В руках его была рукопись книги Елисеева "В тайге".
- А еще вы, вы - поэт, оказывается. Вот, я тут отметил, чистая лирика.
- И он протянул Елисееву рукопись.
- Что ж, критику от вас почту за награду. Можно вслух.
- Это не критика. Это то, что мне очень близко по духу. Это то, что я
чувствовал там все двадцать лет. Это то, что я желал бы чувствовать всегда.
Но это невозможно... Потому с нетерпением буду ждать выхода книги. Спасибо
вам, дорогой.
Книга "В тайге". На первой странице портрет. Офицерская шинель и
фуражка. Густая борода, из-под козырька глядят внимательные глаза. Но в
глубине их - неизбывная печаль.
Ли