заговаривала с ним, не улыбалась, а если и производила еще какие-либо фокусы со своим языком, то, надо полагать, лишь когда Фаррелл старался высмотреть Никласа Боннера с Джулией, завидуя, даже при том ужасе, который внушал ему юноша, окружавшей того атмосфере всепоглощающего счастья. Улучив минуту, Фаррелл сказал Эйффи: -- Кстати о Пресвитере Иоанне. Он просил передать вам привет. Эйффи сморгнула, неуверенно глядя на него, -- отроковица с выступающим вперед подбородком, почти трогательная полным отсутствием в ней угрозы и тайны, ради которых она готова была поставить на дыбы преисподнюю. И лишь при последних звуках гальярды она вдруг буйно взвихрилась, отлетая от него неровными неистовыми шажками, унесшими ее до самого помоста -- Фаррелл отстал на три споткающихся шага -- и затем, кружась, вернулась к нему, закончив движение высоким подскоком похожим на яростный вскрик и реверансом, полным столь ослепительного презрения, что Фаррелл замер, чувствуя себя так, словно в изгибе ее руки таилась насмешка над ним всех женщин, каких он когда-либо знал, начиная с его матери. Музыка смолкла, но никто не склонился перед музыкантами, благодаря за сыгранную ими "Гальярду Маркграфа", ибо Эйффи, встряхнув иссера-каштановой гривой, вскричала: -- Условия заклятия выполнены, теперь вы вольны назвать мне ваше имя. Ибо знайте, что я -- дочь короля и девственница, и мы станцевали с вами гальярду. Зрачки ее стали овальными и каждый обзавелся еле приметно пульсирующей желтовато-зеленой короной. Ропот чистых голосов, заговоривших по два и по три сразу, поднялся над лужайкой. Танцоры глядели на них, бормоча, придвигаясь поближе друг к дружке -- с усилием, коего требовали пропитанные потом туники и мантии, ставшие слишком влажными, чтобы шуршать. Фаррелл поискал глазами Джулию, но ее заслонял Никлас Боннер. Эйффи широко повела рукою в сторону, и рядом с нею возник Гарт де Монфокон -- левая ладонь на рукояти меча, правая теребит поникший кончик пенснеобразных усов. Фаррелл выдавил: -- Иисус сладчайший! Так он ваш отец? -- О да, -- отчетливо промолвила Эйффи. -- Король Гарт, который был и будет первейшим среди властителей Ги Бразиля, чье правление и поныне остается самым долгим из всех. Гордость, прозвучавшая в ее голосе, заставила Фаррелла залюбоваться девушкой. Он окинул взглядом танцоров, оцепенело гадая, кто же в этой толпе приходится ей матерью. Может, она эльфийский подменыш? А может, и он. Почему Джулия не предупредила меня? -- Дочь моя -- принцесса множества царств, -- негромко сказал Гарт де Монфокон, -- независимо от того, король я или не король. Эйффи взяла его под руку, они стояли пред Фарреллом с одинаковыми широкими, хитрыми улыбками, и в памяти его всплыло вдруг обыкновение Брисеиды прижимать голову к щеке Зии так, чтобы обе могли смотреть на все одними глазами. -- Итак, назовите нам ваше имя, -- Эйффи произнесла эти слова с бесцветным оживлением женщины, встречающей в клубе гостей, чтоб закрепить на их лацканах бирки с именами. Фаррелл сознавал, что с формальной точки зрения он мог бы кое-что оспорить -- внуки Гарта будут творить чудеса по части животных и поисков рудных залежей -- прекрасно понимая, однако, что ему не хватит на это ни отваги, ни подлости. Оглянувшись, он увидел, что Никлас Боннер, позлащенное диво, пристально смотрит на него, и ощутил вдруг головокружительное, дразнящее желание открыть свое подлинное имя, гордо и громко выпалив: "Я Джозеф Малахия Лопе де Вега Фаррелл, Розанна, ну, и что вам за прок от этого?" Господи-Боже, имен же никто не крадет, крадут кредитные карточки. Почему я обязан играть по их правилам? Но из-за спины Никласа Боннера проталкивалась между танцорами Джулия, с такой силой качая головой, словно соблазн, охвативший Фаррелла, воссиял над ним в виде шарика, каким изображаются в комиксах мысли. Близ ошеломленного Короля Богемонда покачивался изумленно таращившийся Кроф Грант, напевая себе под нос: "Ужель тебе возврата нет?". Струйка пота скользнула по ребрам Фаррелла, и графиня Елизавета Баторий едва заметно наклонилась вперед. -- Ну что же вы, честный рыцарь? -- сказала Эйффи, -- Ваше имя. Она прижала к себе отцовскую руку, трепеща от наслаждения, наделившего ее сходством со щенком, что, радостно ухмыляясь, скачет вокруг палки, которую он и не думает тащить обратно к хозяину. Свободную руку она ладонью вверх протянула к Фарреллу, скрючив длинные, с обкусанными ногтями пальцы. Ни единого имени в голове у него не осталось. Впоследствии это тревожило его не меньше всего остального: как случилось, что он, человек, собирающий хлам, оставляемый прошлым, хранитель всего по-настоящему бесполезного, проникновенный ценитель бессвязного, плакальщик и попечитель -- как это он оказался загнанным в угол, и ни единый из третьеразрядных рыцарей, восседавших некогда за Круглым Столом, ни единый из странствующих сверхчеловеков итальянских романов не откликнулся на его зов. Странные глаза Эйффи расширились в потугах на обольстительность или в издевке над нею, и Фаррелл обнаружил, что не способен отвести от нее взгляда. Он все же попробовал, но от сделанного усилия у него закружилась голова, перехватило дыхание и тошнота подступила к горлу. Он ощутил, как улыбка Никласа Боннера скользит по его спине, обжигая ее там, где улыбка эта ненадолго задерживалась. Эйффи произнесла три коротких слова, никогда прежде не слыханных Фарреллом. Тошнота поплыла, густо растекаясь внутри, словно нечистая умудренность, которой ему, он сознавал это, не вынести. Она опять повторила те же слова, и опять, и Фаррелл, желая лишь одного -- чтобы она замолчала -- начал произносить свое имя. Где-то поблизости пел или скорее декламировал нечто мужской голос -- то было ритмическое гудение, звук которого походил на рокот камней и ракушек, сползающих с пляжа вослед уходящей волне. Фаррелл не имел ни малейшего представления, как давно звучит этот голос. С гневным воинством фантазий, Коему лишь я владыка, С копьем в огне, на воздушном коне В глуши я скитаюсь дикой... Эиффи отвела взгляд и Фаррелл, освобожденный, качнулся вперед на один-единственный шаг, повернул голову и увидел Хамида ибн Шанфара. Голос Сарацина еще раз сыграл с расстоянием шутку -- Сарацин одиноко стоял на голой кочке рядом с шатром, отведя назад плечи и засунув руки за кушак своего белого облачения. Он неприметно кивнул Фарреллу и легко коснулся указательным пальцем вновь развязавшегося индигового тюрбана. Фаррелл, которому казалось, что горло его забито сухой соломой, рассмеялся, и следующие строки песни тоскующего, нежного, одержимого безумца смешались с его смехом. Повернувшись к Эйффи, он сказал: -- Завет все так же тяготеет надо мной. Я могу назвать свое имя, но только вам, так чтобы никто иной не услышал. Эйффи вновь впилась в него глазами, но на этот раз никакая сила его не сковала, и он видел, что Эйффи знает об этом. Она не шелохнулась, пока Фаррелл не прошептал с насмешкой: -- Иди же сюда, Розанна -- играть, так по-честному. Только тогда она шагнула к нему, и Фаррелл почти ожидал увидеть, как земля маленькими пузырьками вздымается под ее стопами, подобно поверхности горного озера, по которому проходит гроза. Она подошла вплотную, и Фаррелл назвал ей имя, удерживая его между девушкой и собой, словно чашу причастия или кухонную табуретку. -- Я -- рыцарь Призраков и Теней. На висках Эйффи вздулись мышцы, как будто она старалась прижать к голове уши; губы ее стали почти невидны. Фаррелл отвесил ей поклон. Никлас Боннер в восторге обхватил себя руками за плечи, подскакивая на цыпочках, широко открывая рот, в котором за крепкими голубовато-белыми зубами порхал и приплясывал язык. Опустив глаза, Фаррелл увидел, что клеверный браслетик у него на запястье -- забытый дар Джулии -- побурел и того и гляди рассыпется в мелкие крошки. Фаррелл поднял руку, чтобы вглядеться в него, и браслетик царапнул кожу. Судя по виду, его слишком долго держали вблизи огня. X Ни в тот вечер, ни на следующие день и ночь Бен домой не вернулся. Зия дала его отсутствию три никак не связанных объяснения. Вечером третьего дня Фаррелл приготовил обед, и они поели в натянутом, словно тугая проволока, молчании, в котором мысли Фаррелла звенели, лязгали и скрежетали так же громко, как грозно гудевший на бесчисленных семейных сборищах пищеварительный тракт его тети Долорес. Никому не дозволялось и неприметнейшим знаком показать, что он слышит нечто, даже когда дело доходило до залпов над солдатской могилой или большого ночного первенства в кегельбане -- в итоге все кончалось тем, что разговор замирал еще до десерта, смешливых малышек-кузин шиканьем изгоняли из столовой, а мать Фаррелла пересказывала рецепты, составляя горестный контрапункт устроенному тетей Долорес салюту в честь прибывших с визитом королевских особ. Теперь вот пришла его очередь слушать, как сам он бессвязно тарахтит, перескакивая с чесночного супа на работу в зоопарке, в надежде заглушить кегельбанный грохот своих мыслей, а Зия смотрит на него с другого конца стола, невозмутимая, как тротуар. Она съедала и выпивала все, что он перед ней ставил, так, словно в этом состояла ее работа. После обеда она разожгла в камине огонь -- присела, не отрывая пяток от пола, на корточки, шустро, как карточный шулер, перетасовала предназначенную для растопки щепу, со вкусом приладила один к другому расколотые надвое кругляки земляничного дерева, поворачивая их туда-сюда, пока они не притерлись, только что не потрескивая, в совершенную, будто сугроб, поленицу, чиркнула единственной спичкой, подожгла ее и с тихим ворчанием распрямилась, едва пламя, словно артериальное давление, скакнуло вверх. Так и не повернувшись к Фарреллу, она сказала: -- Незаданные вопросы могут и убить человека. Почему ты никогда не спрашиваешь меня о том, что тебе хочется знать? Захваченный врасплох -- они только что вяло обсуждали недавнее предложение Муниципального совета Авиценны наложить местный запрет на торговлю напоминающими о войне игрушками, а также мясом скота, вскормленного на пшенице, и любыми куклами, у которых отсутствуют гениталии -- Фаррелл, не задумываясь, спросил: -- Как получилось, что ты никогда не выходишь из дому? До последней минуты он даже не сознавал, что это ему известно. -- Ничего себе вопрос! -- в голосе Зии слышалось снисходительное удивление и насмешка. -- А почему это ты решил, что я не выхожу? Фаррелл ответил: -- Клиенты к тебе сами приходят. Покупками занимаемся мы с Беном. И с ним ты никуда не выходишь -- ни в рестораны, ни в гости, ни в кино, ни на концерты -- никуда, за все время, что я здесь. Я даже ни разу не видел, чтобы ты доставала почту. -- А много ли ты меня видишь, Джо? И чем вообще я занимаюсь у тебя на глазах? -- голос ее оставался странно игривым, почти озорным. -- Единственное, в чем ты при твоем распорядке дня можешь быть уверенным, так это в том, что я завтракаю, принимаю в непонятное время непонятных людей и люблю по вечерам слушать, как ты играешь. Откуда ты можешь знать, что я не провожу послеполуденные часы, произнося на автобусной остановке проповеди насчет покаяния и преисподней? Я могу, например, состоять в шайке мошенников или магазинных воров. Я могла бы иметь с полдюжины любовников или разносить газеты, а ты бы все равно об этом не знал. Фаррелл нехотя хохотнул, а Зия сказала: -- Задай настоящий вопрос. -- Куда, к дьяволу, делся Бен? Зия словно и не услышала Фаррела, она по-прежнему сидела на корточках спиной к нему. Фаррелл продолжал: -- Зия, сорока восьми часов многовато для заседания кафедры, но как раз хватает, чтобы превратить Бена в пропавшего без вести. По-моему, нам следует обратиться в полицию. -- Нет, -- глядя в огонь, сказала она. -- Никуда мы обращаться не будем. Она обхватила себя руками, потирая плечи, словно никак не могла согреться. В голове Фаррелла мелькнула строчка из песни: "Вчера я видел новую луну со старой на руках." Он сказал: -- Когда я увидел его в Бартон-парке, он меня не узнал. Об этом я тебе не рассказывал. -- Тебе и не нужно было рассказывать. Фаррелл принял ее спокойствие за снисходительность и вдруг обнаружил, что его охватывает безудержный гнев. -- Разумеется, мне не нужно было рассказывать, -- передразнивая ее, выпалил он. -- Разве мадам Ля Зонга можно чем-нибудь удивить? У тебя же в кухонном эркере прямой провод из космоса, и боги дважды в неделю выходят на связь, а твое кресло-качалка опутано вечной пеленой дьявольской тайны! Только мне наплевать на все это, я знать не хочу устройства вселенной -- вращается ли она за большие деньги или так, от нечего делать. Я просто немного тревожусь за своего друга, только и всего. Зия расхохоталась еще о того, как он закончил -- грубым и щедрым хохотом, заставившим и огонь пригнуться и захихикать. Фаррелл, сообразив, что она пытается встать, подсунул Зие под локоть ладонь, дабы она могла на нее опереться. Вес, обрушившийся на ладонь, оказался столь велик, что он едва не повалился на Зию; на миг его охватил ужас, какой одолевает утопающего. Ощущение это исчезло, как только Зия выпрямилась, ничем не показав, что заметила его неловкость или испуг. -- Как мило, -- сказала она. -- Бен был прав, чтобы разозлить тебя, надо как следует потрудиться, но зато труды вознаграждаются сторицей. Уже не смеясь, она сжала его предплечье. -- Прежде всего, я не вижу ни в окно, ни из кресла ничего такого, чего не способен увидеть любой другой человек. Это чистейшая правда, и должна тебе сказать, правда чертовски обидная. Что же до тайн и посещений, -- тут уголки ее губ поползли вниз и ползли, пока Зия не обрела сходство с Уинстоном Черчиллем, пародирующим греческую трагедийную маску, -- сожалею, но за долгое-долгое время боги не прислали мне даже открытки. Возможно, они попросту потеряли адрес, который я им оставила, когда переезжала. Она ласково встряхнула Фаррелла, показав в усмешке мелкие белые зубы и так повернув лицо, чтобы подставить жестокому свету все его рытвины и ямы -- подобно тому, как загнанный волк подставляет горло автоматическому милосердию курка. -- Я старая женщина, имеющая молодого любовника, -- произнесла она. -- Вот и вся история, Джо. И я сказала тебе об этом еще в то утро, когда мы с тобой познакомились. Она стояла так близко к нему, что он ощущал аромат черного кофе, который она пила беспрестанно, еле слышный запах запутавшегося в волосах дыма и исходящий от рук лоснистый, муксусный душок земляничного дерева. Фаррелл спросил: -- Сколько это уже продолжается? Давно он вот так бегает по лесам, играя в Эгиля Эйвиндссона, раззоряющего монастыри? Насмешливая, открытая улыбка Зии искривилась, как сломанная нога. -- Если ты говоришь о Лиге, то он состоит в ней всего лишь год или чуть больше: сражается в их потешных войнах, участвует в турнирах, -- всякий раз, как речь заходила о Лиге, Зия принимала ровный и отчужденный тон. -- А вот Эгиль -- другое дело. Эгиль гораздо старше этого. Она вдруг выпустила руку Фаррелла и резко отступила от него, споткнувшись о спавшую под шахматным столиком овчарку. Брисеида, исторгнув из себя вопль, приберегаемый ею для землетрясений, трусливо шарахнулась к Фарреллу, уселась ему на ногу и мгновенно заснула. Зия, не отрываясь, смотрела Фаррелу в лицо. -- И Эгиль реален, -- негромко, но отчетливо сказала она. Фаррелл ощутил холодок в желудке -- привычное предчувствие малоприятного знания, которое вот-вот обрушится на него. А Зия продолжала: -- Бен узнал бы тебя -- наш Бен. Эгиль Эйвиндссон не знает никого в этом мире. О Боже, опять то же самое. И этот мой дар никуда не делся, я снова влипаю все в ту же историю. Он почесывал Брисеиду за ухом, изо всех сил стараясь сосредоточиться только на этом занятии, и слушал собственный лепет: -- Тут я тебе верю -- знаешь, мы когда-то играли с ним в однй пьесе, в "Трех сестрах", и Бен просто исчез, растворился в своей роли, в Тузенбахе, он не выходил из образа несколько недель, даже после того, как мы отыграли спектакль. Представь себе Тузенбаха на какой-нибудь пьянке -- тот еще подарок. Что же за чушь такая происходит между мной и сверхъестественным, как нам удается отыскивать друг друга? Черт, а я-то думал, хоть один из нас наконец вырос из этого. -- Иди-ка сюда, Джо, присядь. Это прозвучало командой, хоть голос Зии остался тихим. Она взяла его за руку и подвела к кушетке, а он все продолжал бормотать: -- А я играл Чебутыкина. Такого старичка. Твердой рукой Зия усадила его и сама присела напротив, на скамеечку для ног, приподняв плечи и свесив руки между коленей. Если б не яркий взгляд, серый, словно луна, она бы в точности походила на бесполого батрака, угрюмо собирающего остаток сил, чтобы плюнуть в огонь. Может быть, это Эгиль Эйвиндссон с нею и спит. А Бену такое даже в голову не приходит. -- Как далеко это у них зашло, я тебе рассказать не могу, -- сказала она. -- Ты знаешь больше меня. Бен когда-нибудь говорил о нем, помнишь ли ты, чтобы он хоть раз упомянул это имя? Фаррелл, не останавливаясь, тряс головой, но она продолжала. -- Вы ведь с ним играли в похожие игры, подделывали голоса, разыгрывали воображаемых людей, я видела, как вы это делаете. Ты ни разу не слышал голоса, который мог бы принадлежать Эгилю? -- Господи, разумеется, нет, -- сказал Фаррелл. -- Мы просто валяли дурака -- так, способ занять время, пока ждешь в два часа ночи поезда в подземке или долго едешь куда-то автобусом. Ты же говоришь о множественных личностях, о своего рода переселении душ. Это же разные вещи. -- А что ты знаешь о переселении душ? По быстроте и резкости вопроса Фаррелл понял, что рассердил ее. -- Не так, чтобы много, -- смиренно ответил он. -- Люди, у которых изо рта вылетают бесы, мне не попадались, но я знал на Гаваях одного китайца, душа которого после его смерти вселилась в джип, -- Зия негромко зарычала, и Фаррелл поспешил поправиться: -- Ну, на самом-то деле, я знал лишь его племянника, как раз ему этот джип и принадлежал. И еще у меня был знакомый в Нью-Йорке, так его дважды в неделю посещала Джейн Остин. Если не ошибаюсь, по понедельникам и четвергам. Он мне звонил, когда ему вздумается, и зачитывал огромные куски романа, который она писала его рукой. Действительно, здорово смахивало на Джейн Остин. Долгую минуту спустя, рычание перешло в хрипловатый смех, и Зия сказал: -- Я тебе верю. Эти истории настолько невероятно глупы, что остается лишь поверить каждому твоему слову. Но было бы куда интереснее, если бы этот твой друг вселялся в Джейн Остин так, что она начала бы писать, как он. Тебе не приходилось слышать о чем-то похожем? -- Нет, разумеется, нет, -- идея странным образом обескуражила Фаррелла, от одной лишь попытки вдуматься в нее у него закружилась голова. -- Переселения душ назад во времени, ретроактивного переселения попросту не бывает, это какая-то ерунда, так оно не работает. Нет, такого не может быть. -- Ты Бену об этом скажи, -- ответила Зия, и именно в это мгновение Брисеида, несуразно развалившаяся на спине рядом с камином, издала, не открывая плотно сомкнутых глаз и указывая одной из передних лап в потолок, самый жуткий звук, какой Фарреллу приходилось когда-либо слышать от животного. Звук был настолько тонок, холоден и слаб, что казался не имеющим никакого отношения к плотскому существованию. Фаррелл едва ли не видел его: тоненькая, как срез лепестка, проволока в оболочке из толченого стекла, вроде струн, на которых крепятся азиатские змейковые аэростаты, выматывалась из кишок собаки, подтягивая ее, мучительными, почти жеманными шажками к выходной двери, так, словно в наружном мраке кто-то крепко держал проволоку за другой конец. Свернув шею вбок и назад, Брисеида порыкивала, не спуская с Зии неверящих глаз. Зия вскочила на ноги еще до того, как Фаррелл успел произнести: "Господи, это что еще за чертовщина?" Повернувшись к двери, она и сама спустила бессловесный вопль, столь примитивный и пронзительный, что от него загудели окна гостиной и хрипло зашептались старинные копья в проволочной корзинке. Снаружи никто не ответил, но Брисеида вдруг задохнулась, плюхнулась набок и, тут же вскочив, убралась в чулан для метел, чтобы уже не показываться оттуда в ближайшие двадцать четыре часа. Зия даже не взглянула ей вслед, вместо этого, она медленно подняла к груди левую руку -- жестом, каким в немых фильмах изображали ужас и изумление. На ногах она стояла нетвердо, чуть приметно покачиваясь. -- Ты, -- тихо, но очень внятно выговорила она. -- Это ты. Один раз она встряхнула головой и произнесла что-то на языке, полном трескливых, щелкающих звуков. По-английски она добавила: -- Ты не можешь войти сюда. Все еще не можешь. Пока она говорила, звякнул дверной звонок и послышался безошибочно удостоверяющий близость Эйффи, разлетающийся в осколки смешок. -- Срочная доставка. Эй, кто-нибудь, распишитесь за посылку. Что-то тяжелое грохнулось о дверь и поползло по ней вниз. Не шевельнувшись и не повернув головы, Зия направила Фаррелла к двери. Пересекая гостиную, он слышал нетерпеливое хихиканье Эйффи, сквозь которое проступал серебристый шелест отчаявшегося голоса, обращенного к себе самому. Слова оставались неразличимы, но Фаррелл и не нуждался в словах. Когда он открыл дверь, к ногам его рухнул Бен, успевший еще в падении судорожно скорчиться. Шлем с навершьем исчез вместе с висевшим на поясе топором и медными украшениями, изодранную черную мантию, как и волосы Бена, покрывали шматки присохшей грязи. Присев на корточки, Фаррелл ощупал его в поисках ссадин или чего похуже, и с облегчением понял, что засохшая кровь на его лице вытекла всего лишь из двух длинных, оставленных плетью ежевики царапин. Бен открыл глаза, и Фаррелл вмиг отшатнулся от беспомощно жаждущего крови взгляда безумного незнакомца. Затем -- так же вдруг, как нечто, владевшее Брисеидой, отпустило ее -- взгляд смягчился, и Бен, едва успев спокойно сказать: "Птицы мерзли", тоненькой струйкой выблевал нечто оранжевое на брюки и туфли Фаррелла и потерял сознание. -- Это мы его в парке нашли, -- сообщила Эйффи. -- Знаете, там, где игровые площадки, у самой карусели. Он пытался вскарабкаться то на одно, то на другое и все время вопил. Фаррелл, вытиравший рот Бена носовым платком, снизу вверх взглянул на нее. Эйффи стояла прямо под фонарем, освещавшим крыльцо, засунув большие пальцы в карманы джинсов и слегка накренясь, так что весь ее вес приходился на одну твердо выпрямленную ногу. На лице ее, словно огонек на запальном шнуре, неуверенно вспыхивала и меркла насмешливая улыбочка. Теннисные туфли, хлопчатобумажная распашонка, бледно-зеленая майка с надписью "КОГДА ВСЕ ВОКРУГ РУШИТСЯ, ОБНИМАЙ СВОЕГО ТЕДДИ". -- Наверное у него с сахаром в крови нелады, -- предположила она. -- Вы, может, читали, недавно выяснилось, что с многими людьми, когда у них падает содержание сахара в крови, происходят всякие жуткие вещи? -- Тебе отлично известно, -- сказал Фаррелл, -- что сахар тут не при чем. Что ты теперь натворила, оглушила его? Что ты с ним сделала? Улыбочка померцала еще мгновение и, словно шаровая молния, взорвалась, озарив лицо Эйффи слепящим светом вызывающего упоения. -- Вы больше не можете так со мной разговаривать. И никто не может -- содрогаясь от бешенной радости, она на шаг приблизилась к Фарреллу. -- Я Эйффи, я могу говорить, все что хочу, потому что я могу сделать все, что мне хочется. А вы ничего не можете, так что нечего разговаривать со мной, будто я ничтожество, ребенок, пустое место. Следите за вашим тоном и постарайтесь, как следует постарайтесь подружиться со мной. Потому что очень многое зависит от того, друг я вам или нет. За его спиной Зия произнесла: -- Джо, затащи Бена внутрь. Это снова был тихий, каменный голос, памятный Фарреллу по тому вечеру, когда в дом заявился пьяный Мак-Манус. Неловко подхватив Бена, Фаррелл наполовину вволок, наполовину вкатил его в дверь. Боковым зрением он увидел, как короткие ноги Зии переступили вперед и замерли на пороге, слегка раздвинувшись и утвердившись надежно и точно, так что домашние шлепанцы ее даже на дюйм не высунулись за приступок. Она снова сказала что-то на языке, звучавшем как ветер в снастях, и мелодичный и сладостный смех Никласа Боннера ответил ей из ласковой весенней ночи. -- Говори по-английски, любовь моя, -- посоветовал он, неспешно выдвигаясь на свет из теней крыльца. Одетый, как Эйффи, в джинсы и майку -- только на его майке, черной, серебристо посверкивало лицо Вилли Нельсона -- он выглядел моложе и уязвимее девушки, оставляя впечатление робости. -- Интересно, почему это я так быстро осваиваю любой новый для меня человеческий язык, -- задумчиво произнес он, -- а ты так и не смогла научиться правильно говорить хотя бы на одном? Почему это так, в конце-то концов? В голосе его слышалась не насмешка, но странно приязненное удивление. Бен дернулся в руках у Фаррелла и что-то зашептал, все его тело вдруг облилось потом. Зия сказала: -- Ты осваиваешь. Я творю. Я создавала языки, ставшие пылью на зубах черепов еще до того, как ты появился на свет. Ты об этом забыл? Дар, которым ты обладаешь, всего лишь дурная замена, потому что ничего своего у тебя нет. Не забывай и об этом. -- Я ни о чем не забываю, -- мягко сказал Никлас Боннер. -- Наверное, не умею. Он не поднимал глаз, пряча их под густыми бронзовыми ресницами. Эйффи приобняла юношу, повиснув у него на плече с видом кабареточной дивы, возлюбленной киношного гангстера. -- Ник живет у нас дома, -- объявила она. -- Вроде как репетитор, хе-хе. Ни Зия, ни Никлас Боннер ее, казалось, не слышали. Что-то хрустнуло в горле Зии, словно снежный наст под ногами. -- В Аугсбурге, -- сказала она. -- Я думала, это конец. -- Ну, ты меня всегда недооценивала, согласись, -- речь его утратила все следы иного времени и иных мест, остался только голодный юмор, мерцающий и плещущий, как мелкая глубоководная рыба. Бен заморгал, закашлялся и попытался сесть, словно пробужденный ответом Зии: -- Нет, не тебя. Глупость людей, их желания, их безумие-- вот это я недооценивала всегда, -- последние слова прошелестели почти беззвучно, как шорох кремнистого щебня. -- Он здесь благодаря мне, -- сказала Эйффи. -- Я его вытащила сюда, и живет он в моем доме. И она со вздорной игривостью обеими руками схватила Никласа Боннера за локоть. Фаррелл громко сказал: -- Я оттащу Бена наверх. Зия не шелохнулась. Она и Никлас Боннер стояли в качающемся круге света, и острее чем что бы то ни было в этот миг Фаррелл сознавал, что за краем этого круга не существует ничего -- ни его, ни пискливо хихикающей Эйффи, ни даже покалеченного, полубеспамятного Бена, раз за разом покаянно повторяющего ее имя. Что случится, если он замолчит? Не умолкай, не давай ей забыть про нас. Юноша поднял золотистую голову, и светлый, ненасытимый, полный чудовищного отчаяния взгляд пересек круг света и уперся в Зию. -- Я всегда возвращаюсь туда, где находишься ты, -- сказал он. -- Каждый раз. Тебе это приходило когда-нибудь в голову? Не услышав ответа, он улыбнулся. -- И всегда ты оказываешься намного слабее, все больше утрачиваешь реальность. На этот раз я смогу, если захочу, войти в твой дом. И тут изумленный Фаррелл услышал смех Зии -- не отрывистый, точно выстрел, смешок, но густые, певучие раскаты, полные искусительного презрения. -- Ты? Безмозглые колдуны, пропившиеся попы, первая попавшаяся цыганка, которой ты досадил -- кто угодно способен изгнать тебя из этого мира -- и любая злокозненная девчонка может вернуть тебя назад. Ты мячик, которым вселенная забавляется, прицепив на резинку! -- услышав такую аттестацию, Фаррелл, пытавшийся поставить Бена на ноги, едва не выронил его. -- Тебе войти в мой дом? Да стоит тебе пройти сквозь мою тень и от тебя ничего не останется! Зия добавила что-то на языке, звучащем как ветер, и Фаррелл подумал, что может быть, это она называет Никласа Боннера его настоящим именем. Эйффи, которая, приоткрыв рот, с растущим негодованием переводила глаза с Зии на своего репетитора, внезапно протиснулась мимо него в круг света. Во всяком случае, постаралась протиснуться -- Фарреллу почудилось, будто граница света прянула прочь от нее, отскользнув ровно настолько, чтобы вынудить Эйффи неловко засеменить следом -- подобно клоуну в цирке, пытающемуся вымести с арены световое пятно прожектора. Даже встав с раскрасневшимся узким лицом и вздернутыми плечами прямо между Никласом Боннером и Зией, она каким-то образом еще отдалилась от них, лишившись не только существенности, но и возможности ей обладать. -- А ну-ка заткнись на минутку, ладно? -- сказала она Зие. -- Вот так. Какого, интересно, хера ты о себе воображаешь? Она заслонила от Фаррелла Никласа Боннера, но Фаррелл почувствовал, как расползается по его коже опаляющая улыбка юноши. Прямо сквозь Эйффи Никлас Боннер ласково и почтительно сказал: -- Хорошо, тогда ты выйди ко мне. Выйди из дома, давняя любовь моя, и побеседуй со мной. На долю секунды Фарреллу показалось, что Зия именно так и сделает. Плотная фигура напряглась, схваченные серебряным кольцом седоватые волосы взметнулись, будто голова кобры, и Фаррелл ощутил, как его обмякшее тело качнулось, припадая к Бену, ибо камин в гостиной поперхнулся и кашлянул огнем, и страшный вдох, пронизавший все вокруг, заставил захлопнуться все двери дома. Далеко-далеко от него Зия приподняла над порогом укрытую в кроличью туфлю ступню, и Эйффи затряслась всем телом, но Никлас Боннер остался стоять, лишь почти неприметно дрогнуло, точно вонзенный в столешницу нож, его изящное тело. Но Зия опустила ногу, ни на йоту не передвинув ее в направлении ночи, и Никлас Боннер подмигнул ей -- послышался негромкий щелчок, как будто лязгнули зубы, хоть Фаррелл и знал, что этого быть не может. Слишком опустошенный даже для того, чтобы упасть, он слушал, как Бен продолжает шептать: "Зия. Зия. Зия. Зия. Зия." Почти так же негромко, как прежде, Никлас Боннер сказал: -- Только ты ведь не можешь, не так ли? Мой бедный друг, ты здесь в западне. Все твои прекрасные имена, все твои странствия, пышные чертоги, вся империя -- посмотри, что от них осталось, -- он пощелкал языком в безупречной пародии на горестное человеческое удовлетворение. -- Вот к чему ты пришла -- сидишь, властвуя над парой последних любовников и собакой, в доме, похожем на аистово гнездо, и вся твоя мощь не способна одолеть порога этого дома. Он широко развел в стороны руки, тщательно разминая пальцы, отчего улыбка Вилли Нельсона заискрилась блестками. -- Интересно, однако, не удастся ли мне его одолеть. -- Пресвитер Иоанн, она знает, -- отчетливо выговорил Бен, указав более-менее в сторону Эйффи, и свалился, изнуренный усилием. Эйффи отступила и прижалась к плечу Никласа Боннера, ее била крупная дрожь и побледнела она до того, что глаза у нее стали совершенно зелеными, -- то была яркая, как у яблока, пустая зелень опустошенного ураганом неба. Никлас Боннер, не глядя, взял ее под руку и, увлекая с собою, шагнул в сторону Зии, затем еще раз. Стоящая в дверном проеме старуха сказала: -- Если ты сделаешь еще один шаг, я не отправлю тебя в изгнание, нет, я тебя изменю. Никлас Боннер замер на месте. Смех его, студеный, как парок над сухим льдом, пронесся, минуя Зию. -- То, что я есть, не меняется. Кому это знать, как не тебе? -- он задрал подбородок с заносчивой и вызывающей насмешливостью, но что-то удивительно опасливое проступило в его тающем голосе, что-то помнящее об испытанной некогда боли. -- Ты ведь сама позаботилась об этом. Я не могу измениться. -- К лучшему, -- сказала Зия. -- Изменить тебя к лучшему я не могла никогда, с самого начала. Но сделать тебя хуже, чем ты есть, я могу. Голос ее был по-прежнему тих, но нечто, скрытое в нем, заставило вздыбиться волосы на предплечьях Фаррелла. -- Впрочем, попробуй, -- сказала она. Юноша не шелохнулся. -- Попробуй, попробуй, пугни их, чтоб в страхе подняли руки, -- сказал он, передразнивая ее интонацию. -- Старинная любовь моя, даже в лучшие твои времена, когда ты хоть что-то собой представляла, что ты могла сделать со мной, кроме как ненадолго спихнуть меня с тротуара? И что ты значишь сейчас, неспособная даже ногу высунуть из своей жалкой норы? Уличный светофор владеет большею властью надо мной, нежели ты. -- Да? -- этот единственный слог хрустнул и вспыхнул издевкой, подобно разряду статического электричества. -- Что ж, может быть, ты и прав. Какой смысл скрывать, я уже не та, что прежде. Но если ты сунешь в мой дом хоть ногу, я помыслю о тебе определенным образом, и ты уже никогда не сможешь воздеть на себя личину красоты, какую бы форму ты ни принял. И кто тогда в этом мире станет хоть в малой мере внимать тебе или поверит, что ты обладаешь какой-либо силой? На миг лицо Никласа Боннера стало таким же безжалостно одиноким, как и глаза. Он стиснул плечи Эйффи так, что девушка завопила, и взметнул ее перед собой, промолвив беспечным, тщательно модулированным голосом: -- Сделай то, что я тебе показал. Сделай сейчас. Эйффи извивалась в его руках, стараясь не встретиться с Зией глазами. -- Ник, уйдем отсюда, мне нужно еще потренироваться, уйдем, ладно? Пятна, оставленные угрями у нее на лице, взбухали, словно стигматы. -- Сконцентрируйся, -- сказал юноша. -- У тебя получится, нужно лишь сконцентрироваться. В точности как в парке, тютелька в тютельку, ну, давай, прямо сейчас. Стиснув ее тело в ладонях, он с яростной точностью развернул ее, прицеливаясь. Она не сопротивлялась, но и не помогала ему, она лишь постанывала: -- Ник, я хочу уйти, пойдем домой. Но Никлас Боннер сжал обмякшую руку девушки, поднял ее и направил на Зию. Фаррелл оставил попытки поднять Бена и поволок его подальше от двери. Он услышал полный пугающей жалости голос Зии: "Деточка, не надо", -- и голос юноши, повторивший: "Сейчас", -- и в воздухе вдруг резко пахнуло молнией, и жуткий вдох повторился снова. Фаррелл на карачках пополз к лестнице, чувствуя как раздираемый болью старый дом уходит в землю, как стены медленно оседают в реверансе одна перед другой, как стулья и шахматный столик, и каминные щипцы, наскакивая, лупят его по ногам. Он изо всех сил цеплялся за Бена, сопротивляясь пытавшейся сорвать его с места силе, подобной откатной волне, выхлестывающей из трюмов тонущего корабля. Ему казалось, что пол круто накренился под ним, и он отчетливо слышал, как вскрикнула от боли и ужаса девушка -- надтреснутым жалобным вскриком, отозвавшимся у Фаррелла в позвоночнике. Но кричала не она, кричал Никлас Боннер, и этим криком хаос кончился и наступила почти столь же оглушительная тишина. Единственным звуком, слышным в разгромленном, обмершем доме, был долгий и хриплый выдох Зии. Бен, наконец, перестал повторять ее имя. -- Вот видишь, -- без торжества сказала она, -- ты не можешь войти. Даже используя ее, чтобы расчистить дорогу. Эйффи, свисала с рук Никласа Боннера, уголок ее рта дергался, как у пойманной на крючок рыбы. Фаррелл наполовину ожидал, что юноша разожмет руки и бросит ее, но пугающе совершенное лицо уже разгладилось, вновь обвратившись в живую маску удовлетворения. Никлас Боннер держал Эйффи с великой нежностью, поглаживая ее по плечам, пробегая пальцами по позвонкам ее шеи. Он что-то шептал ей -- так тихо, что Фаррелл не слышал и звука его слов. -- С ней ничего не случилось, -- сказала Зия. -- Отведи ее домой. И если в тебе есть хоть капля милосердия, хоть капля... -- она ненадолго замялась, подыскивая слова для чего-то такого, что по-английски невозможно даже подумать, затем произнесла фразу на ветровом языке, -- ...тогда ты оставишь ее там и уйдешь. Она никогда не сможет сделать того, что тебе нужно, в ней нет потребной для этого силы. Ты в ней ошибся. Отпусти же ее. Севший с помощью Фаррелла Бен спокойно и, пожалуй, весело рассказывал что-то на древнеисландском. Свет от проезжавшего автомобиля поплыл по крыльцу, и Фаррелл увидел, как Никлас Боннер заботливо выпрямил Эйффи и, повернув ее лицом к себе, прижал голову девушки к своей груди. Он улыбался ей с чем-то до того похожим на нежность, что сердце Фаррелла заледенело вдвойне: и оттого, что в это мгновение юноша выглядел совершенно как человек, всегда и всем сердцем любивший Эйффи, и оттого, что Фаррелл не питал ни малейших сомнений -- эта улыбка была высочайшим достижением Никласа Боннера, наилучшей из тех, какие ему удалось освоить. По джинсам девушки медленно расплывалась темное пятно, и Фаррелл не сразу сообразил, что она обмочилась. Никлас Боннер поднял на Зию ясный взгляд. -- Так ведь она именно этого и хочет, -- сказал он. -- Она призвала меня сюда, она попросила, чтобы я наставил ее, и если сейчас я ее покину, она устремится в погоню, станет меня разыскивать. Он негромко хмыкнул, гладя Эйффи по слипшимся волосам. -- И уж ты-то меня отыщешь, -- похвалил он ее, понемногу превращая хвалу в колыбельную песенку. -- Да-да-да, она отыщет, ты отыщешь, спору нет. Казалось, он воркует над щенком, бьющимся у него на руках. Эйффи оставалась еще оглушенной настолько, что не могла стоять, и юноша резким движением подхватил ее на руки и без усилия держал, глядя на Зию. Воскресная улыбка его увяла, походя теперь на рубец, рассекающий золотое лицо. Он прошептал: -- Она и не представляет, как близко она к тебе подошла. Но ты это знаешь и я тоже. Зия промолчала, и юноша продолжал: -- Потребной для этого силы. Она почти сокрушила тебя. Невежественная, неумелая, напуганная до безумия, она тебя почти растоптала. Ты еще не настолько впала в старческое слабоумие, чтобы не сознавать этого. Бен вдруг звучно запел, отбивая ритм на колене Фаррелла: Hygg, visi, at Vel soemir pat Hve ek pylja fet Ef ek pogn of get мелодия была монотонной, но ритмически чистой. Никлас Боннер вежливо произнес: -- Ну, до следующего раза. Или до послеследующего. Он повернулся и пошел прочь, унося Эйффи, будто партнершу в старинном придворном танце. Сойдя со ступенек, он помедлил и поставил ее на ноги, крепко обнимая рукой. Эйффи споткнулась и вцепилась в него. Медленно они начали спускаться по Шотландской улице, склонив головы друг дружке на плечи, как мечтательные влюбленные. -- Джо, -- сказала Зия. Фаррелл прислонил Бена к лестничной балясине и приблизлся к ней. Она не сдвинулась, чтобы пропустить его сквозь дверной проем, а протискиваться мимо нее Фаррелл почему-то не решился, поэтому он с опаской остановился за ее плечом, наблюдая за тем, как она наблюдает за улицей. Бен опять загудел за ними: Flestr maor of fra Hvat fylkir va", -- а снаружи ночь Авиценны текла мимо дома Зии, унося чей-то сытый гогот и потрескивающую суматоху бейсбольного матча, приближающуюся к ним в портативном стерео. Фарреллу показалось, что он уловил какой-то мерцающий промельк, он подумал, что это, наверное, майка Никласа Боннера скрывается за жилым автофургоном. Ныло ободранное каминными щипцами правое колено. -- Я не смогу позаботиться о том, что ты запомнишь из этого, -- сказала Зия. -- Думаю, что не смогу. Она обе