Василий Аксенов. Круглые сутки нон-стоп ------------------------------------------------------------- Источник: журнал "Новый мир", ╧ 8 за 1976 год OCR & Spellcheck: Валерий Вольных (volnykh@august.ru) ------------------------------------------------------------- Впечатления, размышления, приключения. НАЧАЛО Зарекался ведь я писать "американские тетради", "путевые очерки", "листки из блокнота" или как там их еще называют... Ведь сколько помню себя, столько и читаю американские тетради, очерки и листки. "...яркое солнце висит над теснинами Манхэттена, но невесело простым американцам...", "...низкие мрачные тучи нависли над небоскребами Манхэттена, и невесело простым американцам..." В самом деле, сколько всевозможных "Под властью доллара", "За океаном"! Что нового можно написать об этой стране? Не пиши об Америке, говорил я себе. Приехал сюда читать лекции, ну и читай, учи студентов, сей разумное, доброе, вечное. Не буду писать об Америке - так было решено. Однако что же мне делать с горячей пустыней Невады, с деревьями джошуа, этими застывшими тритонами, что маячат по обе стороны дороги? Выкинуть, что ли, на свалку памяти? ...Перед отъездом в пустыню Дин позвонил отцу и попросил одолжить ему на неделю мощный огромный отцовский "олдсмобиль". Старик торжествующе заворчал: - Ага, когда доходит до дела, даже лос-анджелесские умники вспоминают об американской технике. Значит, когда доходит до дела, они забывают свои европейские тарахтелки. Конечно, шикарно подрезать носы у порядочных людей на своих европейских тарахтелках, но когда доходит до дела, они просят у родителей американский кар... Вот, даже в таком пустяке, как автомобили, сказывается в Америке конфликт поколений. В прошлых десятилетиях огромный сверхмощный кар-автоматик еще был в Америке символом могущества, процветания, мужского как бы достоинства. Сейчас американские интеллектуалы предпочитают маленькие европейские машины, хотя стоят они отнюдь не дешевле, а дороже, чем привычные гиганты. Дин загнал свой любимый "порше" в угол гаража, исчез и вскоре приплыл на "корабле пустыни": двести пятьдесят лошадиных сил, автоматическая трансмиссия, эр кондишн. В последней штуке, собственно говоря, и был весь смысл замены - как ехать через пустыню без кондиционера? Увы, "штука" сломалась, мы опустили все стекла в "олдсмобиле" и ехали через пустыню не в условном, а в настоящем сорокаградусном воздухе, которым дышали пионеры, когда брели за своими повозками в ту сторону, откуда мы сейчас летели на лимитированной скорости пятьдесят пять миль в час, ни больше, ни меньше. Врать об американских скоростях не буду, скорость повсюду сейчас в Америке небольшая, а если выскочишь за пятьдесят пять, тут же появляется неумолимый "хайвэй-патроль". Вот неожиданно положительный результат топливного кризиса - резко сократилось число жертв на дорогах. Безумные гонки из безумного мира Стенли Крамера - это в прошлом. В горячем воздухе, что валится на тебя сквозь окна машины, ты можешь хотя бы слабо представить себе самочувствие пионеров, шедших день за днем по этой серой, колючей, бескрайней земле, меж выветрившихся известняковых холмов-истуканов, в дрожащем мареве Невады, мимо однообразных призраков деревьев джошуа, день за днем, пока не открылась перед ними блаженная Калифорния, the promised land, земля обетованная. Сколько раз ты видел это в кино? А сейчас собираешься описывать? Да ведь те, к кому ты по привычке адресуешься, видели эту пустыню в кино не реже, чем ты. Конечно, не на всех твоих читателей валился куб за кубом горячий воздух Невады, но преимущество твое невелико и потому брось пустое дело. ... Потом где-то в сердце пустыни мы остановились у стеклянного павильона закусочной "Макдональд" и прочли объявление: "Босых и голых по пояс не обслуживаем." Пришлось обуваться и натягивать майки... Others may cherish fortune and fame I will forever cherish her name...- в закусочной Макдональда в центре Невады звучала та же песня и в том же исполнении, что и в квартире Жанны Миусовой на Аптекарском острове Ленинграда в 1956 году. Фрэнк Синатра, "Старый Синеглазый"... Ну вот, ты уже начал свой блуд, тебя уже не остановишь - ассоциации, ретроспекции... подпрыгивает шариковый карандаш, не без сожаления оглядываясь на интервалы. Что ж, беги, карандаш, так и быть, только постарайся уж как-то поприличнее, посуше, чтобы и серьезные люди нашли хоть малый толк в твоих писаниях, постарайся хотя бы без вымысла, без фантазий, довольно уж вздору-то навалял - в ящики не закатывается. И нечего прятаться за спиной вымышленных героев! Пиши от первого лица, так труднее будет врать. Ты, карандаш, принадлежишь гостю Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, "регентскому профессору" и члену Союза писателей Аксенову, а не какому-то вымышленному Москвичу, которого можно увидеть праздно гуляющим по незнакомым улицам в поисках Типичного Американского Приключения. Typical (типичное) American (американское) Adventure (приключение) Part (часть) I (первая) СТРАННОЕ ОБЪЯВЛЕНИЕ "Того, кто помог мне встать, когда я упала..." А может быть так: "Того, кто помог мне встать, когда я упал..." ? ? ? Москвич стоял перед доской объявлений на границе университетского кампуса в том районе великого и шумно известного по всему миру Города Ангелов, что называется Деревней Западного Леса. Москвич совсем еще был не в своей тарелке, его покручивало современное страдание, именуемое в той стране, куда он попал, jet lag, джет-лэг, "реактивное отставание". Он не совсем еще отчетливо осознавал свой вчерашний прыжок через десять часовых поясов, а тут еще это странное объявление. Из английского текста и не поймешь - леди упала или джентльмен? Конечно, воображение может разыграться. Скорее всего упала дама, какая-нибудь волшебница из соседнего Светлого Леса, запуталась в соболях и - бац! - падение... Впрочем, конечно, могла упасть и какая-нибудь золушка из Каньона Холодной Воды, зацепилась бедным золотым каблучком за решетку водостока и растянулась. Вряд ли мог упасть вот такой, например, баскетболист из команды "Медведей", вот этот "супер", что идет со своим мешком за спиной мимо Москвича, идет, насвистывает, в плечах два ярда, рост девять футов. Сомнительно, что мог упасть и такой, например, фрукт, как вот этот с сизым носом, с пеликаньим зобом, с кабаньей седой щетиной, с пиратской серьгой в изуродованном ухе, тот, что едет мимо Москвича к паркингу университетских клиник, и едет, экий чертяка, в бесшумном своем "ягуарище". Значит, объявление читается так: "Того, кто помог мне встать, когда я упала в прошлый четверг на Вествуд-бульваре в 11 часов 35 минут вечера, прошу позвонить 876-5432..." "А где же я был прошлым четвергом в то время? - подумал Москвич. - Ах да, над Атлантикой в "Ильюшине - шестьдесят втором." Стало быть, никак он не мог помочь Незнакомке, но тем не менее, однако, все-таки почему-то, для чего-то он аккуратно переписал телефонный номер в свою записную книжку. Странное дело, он чувствовал какую-то свою причастность к этой истории. Ему казалось, что он на грани чего-то еще неизведанного, что еще миг - и он может оказаться в вихре приключения, типичного американского приключения, у которого будут и тайны, и пропасти, и горизонты, и даже неведомая Цель - нечто высокое, загорелое, с блестящими глазами, нечто женское в белых широких одеждах. Однако тихая суть скромного кабинетного интеллигента разумно тормозила его порыв. Нет, он не будет звонить по этому телефону, ведь он не имеет к этой истории ни малейшего отношения. Между тем прозрачность неба в районе Святой Моники все усиливалась, и, хотя верхние этажи темно-стеклянных небоскребов Нижнего Города еще отражали солнечные лучи, в прозрачности этой над контурами королевских пальм уже появлялись чистые, промытые восходящими океанскими потоками звезды, а весь этот контур Города Ангелов с возникающими там и сям огнями реклам напоминал Москвичу юношеские мечты, будущее путешествие все дальше и дальше на запад, хотя он и понимал с некоторым еще "реактивным запаздыванием", что дальше на запад, по сути дела, путешествовать вроде бы уже и некуда, что он стоит как раз на том самом Золотом Берегу, куда вели свои фургоны пионеры и куда сорок лет влекло его собственное воображение. Стоп! Остановись, блудливое перо! Увы, не останавливается пластмассовое, шариковое, пастой чернильной снабженное на целую книжку, блудливое перо. Ну хорошо, если уж появился здесь вымышленный Москвич, если уж завязалось ТАП (типичное американское приключение), то давайте хотя бы обойдемся без нашего докучливого антиавтора, вздорного авангардиста Мемозова с его псевдосовременными теориями черного юмора, телекинезиса и оккультизма, место которым на шестнадцатой полосе "Литературки", но уж отнюдь не в этих записках. Ведь все искривит, все опошлит! Нет, этому цинику сюда ходу не будет! Мемозов остановился на границе университетского кампуса перед автоматом горячих напитков. Автомат убедительно просил людей не пользоваться канадскими монетами. Мемозов нашарил среди мелочи, конечно же, канадский четвертак. Вот вредный характер! Спокойно вбил четвертак в автомат, получил пластмассовый стакан с горячим кофе и сдачи "дайм" местной монетой и, не обращая никакого внимания на страдания машины (нелегко американскому автомату проглотить канадскую монету!), пошел к столбику объявлений, возле которого стоял Москвич. - Хай! - сказал Мемозов. - С приездом! Уже телефончики переписываем? Дело, дело... - Мемозов! - вскричал Москвич. - Вы-то здесь каким образом?! - Воображение путешествует без виз, - туманно ответил антиавтор. - Уместны ли вы здесь? - с досадой пробормотал Москвич. - Как знать, - пожал плечами Мемозов. - Город большой. Он стоял перед Москвичом, потягивая дымящийся кофе и улыбаясь из-под длиннейших усов, которые за последние годы приобрели уже форму перевернутой буквы "даблью". Он так был одет, этот несносный Мемозов, что даже привычные ко всему жители Деревни Западного Леса останавливали на нем свои прозрачные взгляды. Вообразите: кожаное канотье с веткой цветущего лимонника за лентой... Вообразите: лорнет, монокль, пенсне на цепи... Вообразите: бархатно-замшевые джинсы с выпушками из меха выхухоля и аппликациями знаков кабалы... Вообразите: унты из шкуры гималайского яка, жилет с цитатами из месопотамского фольклора; вообразите: плащ в стиле "штурмунддранг", заря XIX... Вообразите, наконец, псевдомятежные кудри биопсихота, черные кудри, прорезанные молниями ранней меди. - Вот вы говорите о воображении, Мемозов, - сказал Москвич, - а между тем на первый взгляд вы вполне материальны, сукин сын. - На первый взгляд?! - Мемозов бурно расхохотался. - Огорчать не хочу, но совсем недавно в "Ресторанчике Алисы" я расправился с двумя порциями креветок, блюдом салата, трехпалубным стейком по-техасски, порцией яблочного пирога, кейком из мороженого, так, так... боюсь соврать... три кофе-экспрессо, три рюмки водки "Смирнофф", бутылка бужоле. Жаль, что вас не было с нами, старина. - Надеюсь, расплатились? - робко полюбопытствовал Москвич. - Бежал! - гордо расхохотался Мемозов. - Прелестная кассирша гналась за мной по всему Западному Лесу, пока я не нашел спасение в ресторане "Голодный тигр", где мне пришлось заказать... - Счета хотя бы у вас сохранились? - Хотите оплатить? - Ничего не поделаешь. Я за вас отвечаю перед... Счета "Алисы" и "Голодного тигра" затрепетали перед носом Москвича. Он протянул было за ними руку... - Э нет! - хихикал наглец. - Я вам счета, вы мне - ваш секрет! - Какой еще секрет? - невольно огрубев, невольно басом, в самообороне спросил Москвич. - А телефончик, который записали, олдфеллоу? Как вы думаете, в чем смысл моего появления? В телефончике! Последнее слово Мемозов как бы пропел, и Москвич тогда тяжко подумал, что вот снова какая-то чушь, какая-то досадная ерунда прикасается к его сегодняшнему "юному" вечеру на самом западном берегу человечества. Невольно он прикрыл ладонью объявление на доске. - Ха-ха-ха! - захохотал Мемозов уже по-английски. - Вот я и поймал вас, сэр! Как вы смешны! Как вы неисправимы! На свалочку пора, а вы туда же - приключений ищете! Сквозь ладонь он легко прочел таинственное объявление и несколько раз повторил номер телефона - 876-5432. - Не имеете права! - возмущенно запылал Москвич. - Убирайтесь, Мемозов! Было темно уже и пустынно, и только шаркали мимо бесконечные кары калифорнийцев: "мустанги", "триумфы", "порше", "пэйсеры", "мерседесы", "альфа-ромео"... Ну что бы, казалось, взять да бегом в университетский паркинг-лот, схватить машину, умчаться к ревущим незнакомым фривэям (авось выкатят к друзьям на тусклую улочку Холма или на Тихоокеанские Палисады), нет - нелепейшая перепалка продолжалась, и Москвич понимал с каждым словом все яснее, что эту глумливую мемозовскую пошлятинку, лукавое подхихикиванье и сортирный снобизм ему без труда не изжить. Мемозов наконец замолчал, встреча как началась, так и кончилась по его воле. Афганским свистом с клекотом он подозвал своего то ли коня, то ли верблюда, то ли страуса, взлетел в седло - ковбой, видите ли! - и медленно с важным цокотом поскакал в сторону Биверли-хиллз. В самом деле, на чем же еще ездить Мемозову в автомобильной стране - конечно же на помеси страуса с верблюдом! Развязная песенка авангардиста долетела из неоновых сумерек суперцивилизации: На бульваре Голливуда Я не съел и соли пуда, Все рассчитывал на чудо, И однажды на Сансете Я попался, как сом в сети, К белой пышной Маргарете. Вместе с крошкой на Уилшире Мы увидели мир шире В замечательной квартире. Ай ду-ду, ай бу-бу, Ждет нас мама в Малибу... - Вот ужас, - простонал Москвич. В его руке трепетали неоплаченные счета. Опомнившись, он бросился в телефонную будку. Ведь этот субъект может теперь все опошлить, изуродовать все приключение, которое и начинать-то он ведь не собирался, а вот сейчас приходится... ВООБРАЖЕНИЕ И РЕАЛЬНОСТЬ Между прочим, тут где-то, между двумя этими дымоходами, по коньку литературной крыши бродит драная кошка, именуемая на интеллигентском жаргоне "сермягой". В таком ли уж страшном противоречии находятся эти понятия? Что стоит наше воображение без существ и предметов, населяющих мир реальности? Но как бы мы назвали все эти существа и предметы, не будь у нас воображения? В путешествиях, однако, часто сталкиваешься с разными мелкими, я бы сказал, бытовыми противоречиями между воображением и реальностью. К примеру, Нью-Йорк. Ты столько читал о стритах и авеню Манхэттена, столько видел фото, кино и теле, что в твоем воображении этот город, можно сказать, построен. Ты все уже прочертил в своем воображении и твердо знаешь, как эти стриты идут, откуда - куда, но попав в реальный Нью-Йорк, ты вдруг видишь, что ошибался, что стриты идут не "оттуда - туда", а "туда - оттуда", а весь Манхэттен греет свой хребет на солнце не совсем под тем углом, как ты воображал. Другой пример - Венеция. Ты знал, что она красива, но в реальности она оказывается еще красивее, чем в воображении, несмотря на то, что дворцы ее чуть ниже, чем ты воображал. Итак, в путешествиях ты сталкиваешься с этими мелкими противоречиями и радостно их уничтожаешь, радостно потому, что на месте твоего прежнего воображения вырастает новое и, клубясь, как тропическая растительность, покрывает твою новую реальность. Значит ли это, что прежнее воображение ничего не стоило? Отнюдь нет. В новом лесу ты часто наталкиваешься на заросли старого, ты или продираешься сквозь них, или носом падаешь в их аромат, чтобы отдышаться, и путешествие твое становится одновременно как бы воспоминанием, а это хорошо. Теперь я должен познакомить читателя с тем городом, куда я зову сейчас его воображение. Лос-Анджелес. Город Ангелов. Калифорнийцы называют его запросто Эл-Эй. Вот мое первое утро в этом городе. Постараюсь описать перекресток Тивертон-авеню и Уилшира с теми предметами, которые запомнились. На перекресток этот выкатывается еще несколько улиц с незапомнившимися названиями, таким образом, получается что-то вроде площади. Слева от меня бензозаправочная станция Шелл, чуть подальше станция Эссо, по диагонали напротив станция Аполло: все такое белое, чистое, белое с синим, белое с красным, белое с желтым, вращаются рекламы нефтяных спрутов, висят гирлянды шин. Далее. На перекрестке этом не менее десятка светофоров, часть на длинных дугах, часть на столбиках. Пешеходы дисциплинированные, но если ты вдруг зазевался и пошел на красный, это еще не означает, что ты обречен. Закон штата Калифорния похож на знаменитый закон американской торговли: "Pedestrian is always right" ("Пешеход всегда прав". Созвучно с известным "customer is always right" - "покупатель всегда прав"). Где бы ты ни ступил на мостовую, в любом месте города любой водитель тут же затормозит и даст тебе преимущественное право прохода. В Нью-Йорке, между прочим, этого правила нет, там смотри в оба! Топографический, эстетический, а может быть, и духовный центр перекрестка - это безусловно кофе-шоп, ships, большая стеклянная закусочная, открытая двадцать четыре часа в сутки, нон-стоп. Там видны на высоких табуретках и в мягких креслах многочисленные едоки разных категорий: и скоростные дилер-уиллеры, что, глядя на часы и не переставая трещать, запихивают себе в рот салат и гамбургеры, и гурманы, смакующие торты и кейки, и разочарованные дамы с сигаретами, и прочие. Рядом с ships открытый паркинг-лот, где среди автомобилей, словно странные одушевленные существа, выделяются огромные японские мотоциклы "хонда" с высоким рулем. Что еще? Вдоль тротуара стеклянные ящики с газетами, солидные "Los Angeles Times и "Examiner", левая "Free Press", и рядом сплетницы "National Enquirer" и "Midnight", и тут же "порно" "LA Star", и тут же газеты гомосексуалистов. Вылезает на перекресток алюминиевый бок банка и окно ресторанчика "Два парня из Италии". Вдаль по одной из улиц уходит вереница пальм, и там за асфальтовым горбиком в небе некоторое золотистое свечение. Мне кажется, что именно там - океан. Впоследствии выясняется, что океан в противоположной стороне. Кругорама, в центре которой, естественно, находится автор, то есть я, замыкается изломанным контуром крыш и реклам, среди которых выделяются стеклянный билдинг Tishman и гигантский плакат Корпуса Морской Пехоты. Нынче американские вооруженные силы состоят из наемников, поэтому каждый род войск рекламирует себя с не меньшим азартом, чем табачные фирмы. Два замечательных парня и милейшая девушка в форме морских пехотинцев день и ночь смотрят на наш перекресток, а над ними сияет лозунг marines: "Quality! Not quantity!" (Качество! Не количество!) Замечу, к слову, что на всех табачных рекламах в Соединенных Штатах вы можете прочесть предупреждение: "Генеральный Хирург установил, что курение опасно для вашего здоровья" На рекламах вооруженных сил такого предупреждения нет, как будто война менее опасна для здоровья, чем курение. Итак, какие предметы я перечислил на нашем перекрестке? Газолиновые станции, рекламы, шины, светофоры, кофе-шоп, автостоянку, мотоциклы, ящики с газетами, пальмы, банк, итальянский ресторанчик, небоскреб, морскую пехоту. Какие предметы я забыл перечислить? Почтовый ящик с белоголовым орлом, здоровенный, как трансформаторная будка, бесшумные раздвижные ворота, за которыми - пасть в подземный многоэтажный паркинг, ярко-зеленые лужайки вдоль Тивертон-авеню и несколько спринклеров, разбрызгивающих искусственный дождь и развешивающих маленькие радуги... ей-ей, там больше не было предметов, ну если не считать быстро летящих облаков, солнца, пустой банки из-под пива "корс", которая тихо, без всякого вызова катилась по асфальтовому скату и поблескивала с единственной лишь классической целью - завершить картину прозаика. Помните "осколок бутылки"? Впрочем, может быть, уже достаточно для вашего воображения? Итак, вообразите мгновение. Дул сильный ветер, он продул это мгновение все насквозь и перелетел в следующее. Из-за угла вышли на перекресток несколько мужчин среднего возраста, эдакие tough guys, как будто прямо с рекламы: коричневые лица, седоватые виски, белые зубы, на куртках-сафари отложные воротнички ярких рубашек. Они перешагнули это мгновение и вошли в следующее, в котором почему-то все разом захохотали. Четыре автомобиля, два красных, один темно-синий и один желтый, прошмыгнули из этого мгновения в следующее. На станции Шелл у черного, похожего на пианино спортивного "порше" открылась дверца, и из нее вылезла длинная красивая нога. В следующем мгновении появилась и вся хозяйка ноги, а потом и друг ноги, беленький пудель. Едва лишь предлагаемое мной читателю пролетело, как я начал пересекать улицу и через череду мгновений, описывать которые бумаги не хватит, вошел в закусочную ships и вступил в то соответствующее мгновение, в котором заказал через стойку котлету и салат. - Which kind of dressing would you like, sir? (Какую приправу предпочитаете, сэр?) - спросили меня, и пока я соображал, что это значит, почему dressing и при чем здесь одежда, надо мной все время маячило любезнейшее синеглазое, хоть и стандартное, но приятное южнокалифорнийское гостеприимство. Итак, что же это за город, на одном из бесчисленных перекрестков которого мы только что побывали? Просвещенный читатель, должно быть, уже знает, что это, собственно говоря, и не город вовсе. И правда, очень мало мегалополис Эл-Эй соответствует традиционному европейскому понятию "город". На гигантской его территории вы можете неожиданно попасть в пустыню, увидеть по обе стороны фривэя дикие, выжженные солнцем холмы. Через несколько минут в другом районе вам может показаться, что вы оказались в XXIII веке, на одном из колонизированных уже астероидов, и если в прозрачном ночном небе между небоскребами Сэнчури-сити вдруг появится снижающийся космический паром, вы и не удивитесь. Впрочем, на узких улицах Даун-тауна в час пик вы подумаете: да нет же, это обыкновенный город, самый обычный большой американский город. Вечерами сверкающие бесчисленными фарами, шипящие бесчисленными шинами змеи фривэев весьма красноречиво напоминают вам, что вы в сердце суперцивилизации. Утром на холмах Бэльэр, на Пасифик Палисэйдс или в кварталах Санта-Моники вы слышите первозданные звуки природы: крик птиц, шелест листвы, шум прибоя. Под окнами висят грейпфруты и лимоны, коты ведут хитрую игру с голубыми калифорнийскими сороками. Даже климат разный в разных районах города. Вы можете изнывать от жары в долине Сан-Фернандо или в негритянском районе Уотс, и в тот же час вы можете блаженствовать под океанским бризом в Санта-Монике или в Венес. ____________ (Уотс - знаменитое гетто, яростный бунт которого положил начало "самому жаркому лету" Америки. Последнее событие в Уотсе - окружение и расстрел полицией террористов из SLA, многочасовое телевизионное шоу на всю страну. Venece - полутрущобный район вдоль одноименного пляжа. Там мирно живут негры, хиппи и старички евреи.) В другой день приползет к вам в Санта-Монику туман, и вы влезете в свитер, обмотаете горло шарфом, сунете зонтик под мышку, а ваши друзья в Сан-Фернандо тем временем будут беспечно плескаться в бассейне. В административном отношении мегалополис Лос-Анджелеса тоже состоит из разных сливающихся городов. Биверли-Хилз, Голливуд, Студио-сити, Санта-Моника, Лонг-Бич - это отдельные административные единицы со своими управлениями. В центре собственно Лос-Анджелес, в котором полтора-два миллиона населения, а во всей куче, во всей галактике, кажется, не меньше десяти миллионов. Здесь нет вечерней уличной жизни. Будьте уверены, если вы после заката солнца захотите прогуляться по Уилширу или Сансету, к вам через некоторое время приблизится патрульная машина и офицер вежливо спросит: - Что-нибудь ищете, сэр? Поначалу это безлюдье меня раздражало. Истекающий электричеством, пылающий, но пустынный Сансет-стрип. Пустынные коридоры королевских пальм на Палисадах. Пустынный Уилшир с его удивительными темно-стеклянными небоскребами... Друзья говорили мне, что где-то на Уилшире недавно откопали динозавра. Хотелось спросить: живого? Позже, освоившись в этом немыслимом Эл-Эй, я научился улавливать там по вечерам признаки жизни. Вот, например, впереди вымерший перекресток. Огромная игривая девица улыбается через плечо, кося глазами на бутылку. Catch me with Cam-tchat-ka! Реклама водки "Камчатка". У стеклянного павильона "Джек-ин-зи-бокс" стоят три больших автомобиля. Шумит листва. Мигают звезды. Вдруг вижу, из "Джека" выскочил паренек с тремя подносами, на них дымящаяся еда. Несколько ловких движений - и подносы присобачены к бортикам автомобилей. И в автомобилях тоже обнаруживаются живые люди, приподнимаются из кресел, высовываются из окон, едят... Ободренный этими явными признаками жизни, я заворачиваю за угол и снова вижу нечто человеческое: некто в белом прыгает и бьет голыми ногами в грудь другого в белом. Тишина, молчание: все за стеклом. Школа карате. Чуть повертываю голову - за другим стеклом десяток джентльменов в сигарном дыму вокруг массивного стола: совет директоров какой-то фирмы. Где-то хлопнула дверь - красноватый свет отпечатался на тротуаре, долетела рок-музыка, замелькали тени, из каких-то грешных глубин выскочила группа молодежи, поплюхались в автомобили, взвыли, отчалили, влились в бесконечный traffic, дверь захлопнулась - тишина, безлюдье... Длинный ряд домов с табличками "For rent, no chldren, no pets" ("Внаем, без детей, без животных"), звезды шуршат в королевских пальмах... Вдруг близко скрип рессор, скрип тормозов, скрип руля - из-за угла выползает "желтый кеб", огромный кадиллак выпуска 1934 года с надписями на бортах "Содом и Гоморра". Из окна молча и неподвижно смотрит лицо неопределенного пола, одна щека красная, другая зеленая. Я начинаю догадываться, как много жизни за этими тихими фасадами, в глубине кварталов, на холмах и в каньонах великого города, как много странной, быть может, и таинственной жизни. Недаром чуть ли не восемьдесят процентов американских фильмов о грехах и страстях человеческих снимаются в Лос-Анджелесе. Проходит еще некоторое время, две недели или три, и у меня образовывается мой собственный Эл-Эй, мои собственные трассы, пунктиры телефонной связи, моя бензоколонка, мой супермаркет, мои кафе, беговая дорожка, бассейн, пляж - то есть, как у всех аборигенов, собственная среда обитания, пузырь повседневной жизни. Могу предположить - "отчуждение" в Лос-Анджелесе ничуть не сильнее, чем в любом другом большом, но обычном городе мира. Да, здесь есть индустриальные джунгли, где можно ехать час или два и не увидеть ни одного, просто ни одного человека... Однажды мы вдвоем с милейшей калифорнийкой отправились в Лонг-Бич осмотреть музейный лайнер "Куин Мэри" (бывший флагман атлантического пассажирского флота, купленный сейчас городским управлением Лонг-Бича). Прошлявшись несколько часов по палубам, залам и коридорам британского гиганта, отправились восвояси, запутались в светофорах, в разных бесчисленных "рэмпс", в дорожных надписях и заблудились. Неведомая и невероятная местность вдруг открылась нам. Во все стороны света до самого горизонта простиралась индустрия: портальные и мостовые краны, доки, ржавые громады покинутых кораблей, башни теплоцентралей, яйцеобразные, шарообразные, чечевицеобразные емкости газгольдеров, светящиеся плоскости загадочных мануфактур, мешанина железнодорожных путей, мачты энергопередач, кишечник труб, провода, тросы, кабели словно хаос вычесанных волос, ползущие в этом хаосе вагонетки и монотонно, но многосмысленно качающиеся насосы нефтяных скважин, и горы автомобильных отбросов, и, конечно же, штабеля затоваренной бочкотары - и ни одной живой души... Повсюду были дымы, багровые, оранжевые, зеленые желтые, явные яды, а любимое наше светило, закатываясь в эти дымы, напоминало главный яд, резервуар всех страшных ядов. И ни одной живой души - ни кошки, ни собаки, и даже чайки сюда не залетали из недалекого океана... Живые души проносились в своих спасательных пузырях-автомобилях по выгнутым дикими горбами фривэям, а бетонные эти ленты, вытянутые горбами и пересекающиеся в разных плоскостях над неорганической страной, еще сильнее подчеркивали атмосферу не-жизни. Мы катили через эту страну час или два, кружили и петляли, стараясь выбраться на Пасифик Коуст хайвэй. К счастью, бензина в баке было достаточно, и мы выбрались. Мы были изрядно утомлены и угнетены, и спутница-калифорнийка, которая, как оказалось, и не подозревала, что неподалеку существуют эдакие джунгли, даже прекратила трещать своим милейшим язычком и жестикулировать милейшей ладонью. Однако еще через час мы и думать забыли об этом мире неживой природы, созданной венцом живой природы, то есть человеческим гением. Это был первый вечер уик-энда, и мы попали на перекресток неясных духовных брожений, в уютную сутолоку Вествуда. Рами Кришна Рами-рами Хари-хари Хари-рами Хари-Кришна Хари-хари Рами-рами Рами-хари... У закрытых дверей "Ферст Нэшнл Сити Бэнк" тряслась в танце группа парней и девушек в желтых и белых хламидах, подпоясанных веревками. С бритых голов свисали длинные узкие косицы вроде запорожских оселедцев, мелькали босые пятки. Двое лупили ладонями в барабаны, трое гремели бубнами. Длинная тощая сестрица с придурковато-блаженным выражением юного лица, тоже пританцовывая, бродила в толпе зрителей, раздавала журнальчики поклонников Кришны, просила немного денег и, получив несколько монет, проникновенно шептала, заглядывая в глаза: - Вы так щедры, вы так прекрасны... Рядом, едва ли не перемешиваясь с кришнаистами, бурно демонстрировала свой восторг группа новообращенных христиан, ассоциация "Джуз фор Джизус!". Чуть поодаль прямо с собственного велосипеда, зацепившись ногой за уличный барьер, вещал один из многочисленных в Эл-Эй бродячих проповедников- свами. Седые волосы перехвачены по лбу кожаной лентой, глаза на старом морщинистом лице поблескивают веселой сумасшедшинкой. Пересыпая свою речь непристойностями, но уважительно подбородком и руками апеллируя к небесам, свами разоблачал пристрастие современного человека к удобствам - к холодильникам, кондиционерам, автомобилям... Слушателей было немало, все хохотали, а юный негр подбрасывал пророку новые идеи: - Swumy, what about money? - Money?! - жутким голосом, напомнившим мне одного режиссера "Мосфильма", завопил пророк. - Money is shit, green shit! Тут же среди пророков, трясунов, певцов и барабанщиков и все на том же пятачке возле банка бродили зеваки с пакетиками орехов, с сахарной ватой, с банками пива. Из грузовичка выгружалась новая команда с новыми лозунгами, с железными бочками вместо барабанов, то ли движение "Women's Lib" ("Движение за освобождение женщин"), то ли "Gay's Pride" ("Движение в поддержку гомосексуалистов"), то ли "Группа борьбы против кастрации кошек", то ли "Марш ветеранов спорта за переселение на Луну"... К банку, мигая сигнализацией, приближалась патрульная машина полиции. "Вот сейчас и разгонят всю шарагу," - подумал я. Однако никто на перекрестке, кроме меня, на полицию не обратил ни малейшего внимания. Полицейские, негр и белый, вышли из машины и встали в своих классических позах - руки за спиной - против трясущихся и все больше входящих в раж братьев и сестер Хари-Кришны. ...Запомнив этот перекресток, я и на следующий вечер пришел сюда. Было пустынно и тихо, только позевывал возле магазина грампластинок скучающий секьюрити-гард, только светились вывески "Alice's Restaurant", "Hungry Tiger", "MacDonald", "Bullocs" да проносились, конечно, машины. Вествуд-вилледж был пуст. Электронные часы на фасаде банка показывали 23.34. Вдали, в нескольких кварталах от меня, появилась высокая женская фигура в белых одеждах. Ровно в 23.35 она стала пересекать Вествуд-бульвар и в середине, беспомощно, но красиво махнув белым рукавом ли, крылом ли, упала. Вздор, сказал я себе, это уже не надежная реальность, это уже предательское воображение. Ни с места, сказал я себе, уже двигаясь к месту происшествия. Упавшую фигуру закрыл длинный черный "роллс-ройс". Шестерка еще не заменила пятерку на электронных часах, когда он проехал мимо меня. Я успел заметить внутри белые одежды, темное лицо, светящиеся глаза... Продукт воображения быстро исчезал со сцены. Typical American Adventure Part II КТО ВЫ? КУДА МЫ? ГДЕ Я? Москвич даже вздохнул с облегчением, когда услышал в трубке мужской голос. Вдруг пронесет, вдруг не закрутит, вдруг вообще все это просто мужская нормальная шутка, а еще лучше - легкое недоразумение? - Хеллоу, - то ли проговорил, то ли пропел немолодой, но приятный мужественный голос. - Простите, я звоню по поводу объявления, что было вывешено в университетском кампусе. Должно быть, это шутка, сэр? - Москвич подождал секунду, но не услышал ответа. - Недоразумение, сэр? - It's over, it's over, it's over, - печально проговорил или пропел мужской голос. ("Это кончилось, кончилось, кончилось..." - здесь и далее обладатель приятного баритона изъясняется в основном фразами из популярных песенок Фрэнка Синатры.) - Простите, я не стал бы звонить, если бы ваш телефонный номер не попал в руки весьма сомнительному субъекту, а так как этот субъект является в значительной степени продуктом воображения, то я, представляющий также в некотором смысле определенное воображение, считаю себя так или иначе ответственным за поступки этой персоны, - на одном дыхании выпалил Москвич и добавил, подумав: - Вы меня, конечно не понимаете? - Отлично понимаю вас, дружище, - сказал невидимый собеседник. - А теперь вы меня послушайте. Неизвестно откуда тут возникла в трубке музыка и голос уже впрямую будто на эстраде запел: Love and marriage, Love and marriage, Go together Like a horse and carriage... ("Любовь и женитьба связаны вместе, как лошадь с повозкой...") Не без удовольствия Москвич прослушал до конца эту песенку, которую помнил еще с осени 1955 года, с тех еще времен, когда он был не Москвичом, а Ленинградцем, с той осени, когда западный циклон закупорил невское устье и вода вышла из берегов сфинксам до подбородка, а он как раз шел на танцы по Большому проспекту Петроградской стороны по колено в воде, и насвистывал эту песенку, и встретил девушку на площади Льва Николаевича Толстого, и вместе они пришли в медицинский институт, где танцевали под эту песенку, и все танцоры были мокрыми по колено, но сухими выше колена - славная была ночка! - Спасибо, - сказал он, когда песенка кончилась. - Пожалуйста, - ответил тот же голос. - Теперь взгляните, старина, стоит ли рядом с вашей телефонной будкой белый открытый "мазаратти"? Он оглянулся. Рядом с телефонной будкой действительно стоял белый открытый "мазаратти", а за рулем была девушка. Да уж конечно, девушка там была за рулем. Именно девушка должна была появиться сейчас по закону ТАП, и она появилась. - Садитесь, - сказал голос в трубке. - Эй, мэн, садитесь! - сказала девушка. "Мазаратти" всхрапнул, и не прошло и двух минут, как наш Москвич оказался в ночном потоке на Санта-Моника-фривэй. Кое-кто в Городе Ангелов, видно, не боялся дорожных патрулей. В частности, девица на "мазаратти". Переносясь из ряда в ряд, подрезая носы равномерно катящим средним американцам, она не прикасалась к тормозам и не снижала скорость за отметку семьдесят миль в час. Руль она держала одной лишь левой рукой, а правой между тем сворачивала на сиденье какую-то самокрутку, нечто вроде "козьей ножки" с зеленым табачком. - Мэн, огня! - коротко приказала она. - Куда мы едем? - спросил Москвич, протягивая зажигалку. - Man, are you groovy? - Девица, морща носик, блаженно затягивалась. - Что такое groovy? - недоумевал Москвич. - Что означает это слово? - Ничего не означает, - сказала драйверша. - Я просто спрашиваю: you man - ты груви или не груви? - Yes, I am groovy, - кивнул Москвич. - Тяни. Слюнявая сигаретка-самокрутка влезла ему в рот. - Куда мы едем? - повторил он свой первый вопрос. - В Топанга-каньон... Москвич почувствовал некоторое головокружение и в связи с этим головокружением как бы подбоченился в кресле. - You girl! - сказал он в предложенном стиле. - А ты груви? Девушка захохотала и вырвала у него изо рта чинарик. Санта-Моника-фривэй кончался тоннелем, и там машины уже еле ползли, образовался "джэм", автомобильная пробка. Трудно сказать, каким образом они за одну секунду проскочили этот забитый тоннель - ведь не по воздуху же! - но вот они уже неслись по Тихоокеанскому вдоль белеющих в темноте пляжей под обрывами Палисадов. Он не успел заметить, когда и где у них появился эскорт. Теперь три средневековых рыцаря на мотоциклах "хонда" сопровождали их: один мчался впереди, второй сбоку, третий сзади. Черные, вороненой стали доспехи закрывали их тела, на головах шлемы, похожие на полированные черные шары. Лиц не видно. "Мафия! - догадался наконец Москвич. - Я в руках мафии. Вот она, подпольная преступная Америка. В первый же день я попал в лапы "Коза Ностра". Однако зачем я им? Для чего мафии нужен отнюдь не богатый Москвич, без особенных прав на американское жительство, с блохой на поводке? А вдруг еще укокошат? Это будет глупо, довольно-таки глупо. А в то же время - быть в Америке и не побывать в руках мафии? Тоже довольно нелепо. Пожалуй, мне повезло - я в руках мафии!" В Топанга-каньоне было темно и пустынно. Узкая асфальтовая дорога забирала все выше и выше, виясь серпантином между заборами неосвещенных вилл. Мотоциклисты как появились, так и пропали - незаметно. Молоденькая драйверша стала почему-то серьезной, на Москвича не смотрела и на вопросы не отвечала. А скорость между тем все увеличивалась. Головокружение тоже. И на одном из немыслимых виражей Москвич спел своей спутнице короткий дифирамб: - Ю или ты! Ты ангел или энджел? Ты, возникающая из городской пены на белом гребешке "мазаратти"! Если ты богиня любви, то у тебя слишком цепкие руки! Если ты ангел, то ангел ада! Она даже бровью не повела, но только усмехнулась. Через секунду Москвич смог о