! - ахнул он. - Раз такое дело, мне бы следовало проявить к молодому человеку больше сочувствия. - Вот еще - сочувствовать юнцу с такими извращенными вкусами, - возмутился Декан. - Домогаться миссис Слони! Это же надо! Вот фрукт! - прыснул Казначей. - Благодарю, - подхватил Капеллан. - От яблочка не откажусь. - Миссис Слони, - пролепетал Тьютор. - То-то бедняга боится, что с ума сойдет. - Яблочко-то? Сойдет, сойдет, - заверил его Капеллан. - Очень хорошее яблочко. - Что вы ему посоветовали? - поинтересовался Казначей. Старший Тьютор недоуменно покосился на него. - Посоветовал? Не та у меня должность, чтобы давать советы по этим вопросам. Я Старший Тьютор, а не консультант по делам семьи и брака. В общем, я посоветовал ему обратиться к Капеллану. - О, это высокое призвание, - заметил Капеллан и принялся за грушу. Старший Тьютор вздохнул и прикончил холодный бифштекс. - Вот что случается, когда в колледж принимают аспирантов. В старые добрые времена о таких вещах и не слыхивали, - сказал Декан. - Может, и не слыхивали, зато поделывали, - возразил Казначей. - Со служанкой? Ну знаете, это ни в какие ворота не лезет. - Вот и я о том, - встрял Капеллан. - Мне тоже больше ни один кусок в горло не лезет. Наелся. Не успел Декан выложить все, что он думает о старых дураках, как Старший Тьютор согласился: - В отношении миссис Слони вы правы. ЭТА действительно ни в какие ворота не лезет. Я бы на такую не польстился ни за какие коврижки. - Их, помнится, вчера подавали, - вмешался Капеллан. - Тьфу, проклятие! - взревел Старший Тьютор. - Да как можно в его присутствии говорить о серьезных вещах? - Увы, коллега, - вздохнул Прелектор. - Этот вопрос мучает меня не один год. Они завершили трапезу молча. Каждый был погружен в свои мысли. И только за кофе в профессорской беседа возобновилась. Капеллана же убедили пойти к себе и написать Пупсеру письмо с приглашением к чаю. Первым заговорил Декан: - Дело серьезнее, чем кажется. Во вчерашнем выступлении Ректор совершенно ясно дал понять, что он задумал и дальше насаждать вседозволенность, которая так отчетливо проявилась в истории с Пупсером. Господин Казначей, а у вас, кажется, сегодня утром был тет-а-тет с сэром Богдером? Казначей исподлобья посмотрел на Декана. - Ректор позвонил мне и пригласил обсудить финансовые дела колледжа. Можете сказать мне спасибо: я сделал все, чтобы он не обольщался относительно предполагаемых перемен. - Вы объяснили, что мы не можем себе позволить такие траты, как в Кингз-колледж или Тринити-колледж? - спросил Старший Тьютор. Казначей кивнул. - И он был удовлетворен вашими объяснениями? - поинтересовался Декан. - Скорее, ошеломлен, - ответил Казначей. - Тогда договоримся так: что бы он на завтрашнем Ученом совете ни предложил, мы все будем против из принципа; - Думаю, что лучше всего подождать и послушать, что он предложит, а потом уже решать, какую политику проводить, - предложил Прелектор. Старший Тьютор кивнул. - Мы не должны показаться ему слишком непреклонными. Я по своему опыту знаю: сделай вид, что готов пойти на уступки, - и обезоружишь даже левых радикалов. Они поневоле захотят ответить тем же. Не знаю почему, но этот способ срабатывает и держит страну в нужном русле многие годы. - К сожалению, на этот раз мы имеем дело с политиком, - возразил Декан. - Я нутром чую, что наш новый Ректор намного опытнее в таких делах, чем нам представляется. Так что лучшая политика - выступить единым фронтом. Они допили кофе и разошлись по своим делам. Старший Тьютор спустился к реке тренировать лодку лидеров, Декан лег спать до пяти, а Казначей просидел в кабинете весь остаток дня. Он выводил на бумаге какие-то бессмысленные каракули и думал, мудро ли он поступил, рассказав сэру Богдеру о подписных пожертвованиях. Что-то уж слишком близко к сердцу тот принял эту новость. Не зашел ли он слишком далеко, думал Казначей. Может, он недооценил сэра Богдера, недооценил его бескорыстие? - 5 - Кухмистер выехал на Бартон-роуд. Путь его лежал в Кофт. На фоне зимнего пейзажа он сильно смахивал на епископа. Котелок плотно надвинут, ноги в велосипедных зажимах, черное пальто застегнуто на все пуговицы. Посмотришь на него - сразу ясно: такой человек не пойдет на компромиссы. Он медленно, но решительно жал на педали, в голове ворочались мысли, такие же угрюмые, как и весь его облик, и такие же злые, как ветер, что дул прямо с Урала. Одноэтажные домики, иногда попадавшиеся на пути, казались такими ничтожными по сравнению с черным силуэтом, такими непрочными и лишенными всякой основательности. Долгие годы безропотного подчинения воспитали в Кухмистере слепой фанатизм, - колом не выбьешь. Независимость - вот как он сам называл ненависть к переменам. Причем к переменам любым, будь то к лучшему или к худшему. Да разве перемены вообще бывают к лучшему? Усовершенствования - да. Кухмистер готов был одобрить усовершенствования, но при условии, что эти усовершенствования не коснутся прошлого. Ни-ни. В глубине души он осознавал, что подобные доводы нелогичны, но только в глубине души. Он просто считал это непреложной истиной, загадочной, но обыденной - такой же, как огромные металлические паутины, раскинутые по полям вдоль дороги. Они ловили радиосигналы звезд, давно переставших существовать. Реальность в представлении Кухмистера была столь же непостижимой, что и эти звезды. Но он довольствовался и тем, что, подобно радиотелескопам, наблюдавшим далекие звезды, может наблюдать эту реальность в лице таких людей, как генерал Кошкарт О'Труп, кавалер ордена святого Михаила и святого Георгия II степени, кавалер ордена "За боевые заслуги". Генерал имел влияние в высших кругах, к нему в Кофт-Касл заезжали даже члены королевской семьи. Однажды Кухмистер видел, как королева-мать величаво слонялась по саду, и слышал августейший хохот в конюшне, а может, это кони ржали. Генерал может замолвить за Кухмистера словечко, а главное - одним словечком уничтожить нового Ректора. В бытность свою студентом Кошкарт О'Труп был одним из "стипендиатов" Кухмистера. Кухмистер своих "стипендиатов" не забывал, да и они сами при всем желании забыть его не могли. Они были обязаны ему по гроб жизни. Кто, как не Кухмистер, посредничал в их делишках? С одной стороны, ленивые, но влиятельные студенты, такие, как Кошкарт, с другой - безнадежные аспиранты, зарабатывающие на хлеб тем, что выполняли задания за студентов. Кухмистер передавал им взятки, и те не скрывали своей благодарности. Аккуратно, раз в неделю, они сдавали ему сочинения, и сочинения, поразительно талантливые для студентов, которые явно звезд с неба не хватали. Зарабатывая два фунта в неделю за сочинение, аспиранты таким образом добывали средства для занятия наукой. Не одна докторская степень была получена, только благодаря этим двум фунтам. А экзамены на степень бакалавра с отличием, которые сдавались через подставное лицо? "Стипендиаты" Кухмистера беззаботно потягивали пивко на Кинг-стрит, а их доверенные лица отвечали на экзамене, причем старались показать себя полной посредственностью. Кухмистер был осторожен, весьма осторожен. Такое случалось раз или два в году, и на экзаменах по предметам, до того посещаемым, что среди сотен экзаменующихся незнакомого лица просто не заметят. И еще как срабатывало! "У них (студентов) от этого знаний не прибавится", - уверял он доверенных лиц из числа аспирантов, стараясь рассеять их страхи. И совал им в карман пятьсот, а как-то раз даже тысячу фунтов. И знаний действительно не прибавлялось. Достопочтенный сэр Кошкарт О'Труп схватил пару по истории. Он исписал целых четыре листа, но так и не уяснил, как же это Дизраэли {Бенджамин Дизраэли (1804-1881) - английский государственный деятель, оратор и писатель. Премьер-министр Великобритании (1868, 1874-1880).} повлиял на политику консерваторов. Однако где найдешь, где потеряешь, и О'Труп нашел свое. Он стал большим знатоком по части лошадей - недаром он три года с утра до ночи торчал на ипподроме в Нью-маркете. Эти знания сослужили ему хорошую службу, когда довелось командовать кавалерией в джунглях Бирмы. Японцы от его безумного лихачества просто терялись, да еще это имя - О'Труп. Они и не подозревали, что в британской армии имеются камикадзе. За время кампании сэр Кошкарт сумел сохранить всего двенадцать человек и так испортил себе репутацию, что его решили произвести в генералы. Иначе гибель всей армии и потеря Индии были неминуемы. На войне Кошкарт научился выжимать из лошадей все возможное и невозможное. Поэтому, демобилизовавшись, он вспомнил увлечение молодости и принялся выезжать скаковых лошадей. Слава о его конюшнях в Кофте облетела весь мир. Как по мановению волшебной палочки, мог сэр Кошкарт превратить запаленную клячу в двухгодовалого жеребца-победителя. С таким талантом можно жить припеваючи. Однако волшебством тут и не пахло: этот талант к подменам Кошкарт перенял еще у Кухмистера. КофтКасл занимал обширную площадь и окружен был высокой стеной, защищающей от посторонних глаз и фотообъективов. В отдаленном уголке изысканного сада приютилась небольшая консервная фабрика. На ней побочные продукты конюшен перерабатывались и поступали в продажу под неброским названием "Кошачьи консервы Кошкарта". У ворот Кухмистер спешился и постучал в дверь привратника. Ему отворил садовник японец - военнопленный, от которого сэр Кошкарт тщательно скрывал, что происходит в мире, а сам японец узнать никак не мог - мешал языковой барьер. Кухмистер поехал по дорожке, ведущей к дому. Несмотря на то что Кофт назывался замком, в нем и близко ничего не напоминало старину. Здание из красного кирпича, выполненное в безукоризненно эдвардианском стиле, говорило о высокомерном презрении к нынешним вкусам и заботе об удобстве в самом широком смысле. На дорожке перед парадной дверью поблескивал черный генеральский "роллс-ройс". Кухмистер слез с велосипеда и направился к черному ходу. - Пришел повидать генерала, - сказал он повару. Его тут же проводили в гостиную, где сэр Кошкарт развалился в кресле перед камином. - Внеурочный визит. Кухмистер, - встретил он гостя. - Да, сэр. Особый случай, - ответил привратник, держа котелок в руке. Генерал указал ему на табуретку, которую всегда, специально для Кухмистера, приносил повар. Он сел и положил котелок на колени. - Закуривай, - предложил сэр Кошкарт. Кухмистер достал трубку и жестянку с черным табаком. Сэр Кошкарт наблюдал за ним с нескрываемым отвращением. - Ну и мерзость ты куришь, Кухмистер, - заметил он. Клубы сизого дыма потянулись к вытяжной трубе. - Нужно быть здоровым, как слон, чтобы таким табачком баловаться. Кухмистер довольно попыхивал трубкой. Вот такие минуты, минуты раболепия не по долгу службы, а по своей воле, были для него самыми счастливыми. Он дымил трубкой, сидя на жесткой табуретке в гостиной сэра Кошкарта О'Трупа, и чувствовал себя в своей тарелке. Кухмистер наслаждался добродушным презрением генерала. - Фингал у тебя хоть куда, - сказал сэр Кошкарт. - Ты что же, на войне побывал? - Да, сэр, - Кухмистер уже гордился своим синяком. - Ладно, старик, выкладывай, с чем пожаловал. - Меня беспокоит новый Ректор. Вчера на банкете он выступил с речью, - ответил Кухмистер. - С речью? На банкете? - Сэр Кошкарт даже приподнялся в кресле. - Да, сэр. Я так и знал, что вам это не понравится. - Позор на его голову. А что он сказал? - Говорит, затевать будет в колледже перемены. У сэра Кошкарта глаза на лоб полезли. - Что? Перемены в колледже? Вот дьявол! Это что еще за новости? Наш колледж, будь он трижды неладен, и так изменили до неузнаваемости. Как ни заглянешь, вечно встретишь этих патлатых оболтусов. Они и на мужчин-то не похожи. Педик на педике. Перемены в колледже? Одна нужна перемена - возврат к былым временам. К старым порядкам. Отрезать им лохмы и мокнуть в фонтан. Вот это действительно нужно. Как вспомнишь, каким Покерхаус был, да посмотришь, что с ним сталось сейчас, с души воротит. Да и во всей стране черт-те что творится. Негров, видите ли, впускают, а порядочным белым людям от ворот поворот. Я знаю, в чем дело. Твердости нам не хватает, вот чего. Даже в мозгах размягчение. - Высказав столь страстное обличение своему времени, сэр Кошкарт замолчал и снова утонул в кресле. Кухмистер мысленно улыбнулся. Именно на такую вспышку он и рассчитывал. Сэр Кошкарт говорил с убедительностью, какой всегда недоставало Кухмистеру: слова генерала разжигали его собственную непримиримость все с новой и новой силой. - Говорит, хочет сделать Покерхаус открытым колледжем, - продолжал ябедничать Кухмистер, подливая масла в огонь. - Открытым колледжем? - проглотил наживку сэр Кошкарт. - Открытым? Вот дьявол! Что за вздор? Колледж и так уже открыт дальше некуда. Со всего мира отбросов понасобирали. - Кажется, он говорит об увеличении числа ученых стипендиатов, - предположил Кухмистер. Сэр Кошкарт вовсе побагровел от гнева. - Ученых стипендиатов? Да половина всех бед на земле из-за учености. Слишком много их развелось, интеллектуалов проклятых. Вообразили, будто знают, что к чему. Тоже мне, учителя выискались. Ну, скажи на милость, разве на войне голова нужна? Разве нужна голова, чтобы управлять заводами? Нужно иметь силу воли, пахать, как вол. Будь моя воля, всех стипендиатов бы из колледжа повышвыривал к чертям собачьим, поставил на их место спортсменов. Те быстро управятся. Можно подумать, университет - это школа. В мое время в университет поступали не для того, чтобы учиться, а чтобы забыть всю чепуху, которой нас напичкали в школе. Вот что я тебе скажу, Кухмистер, между ног хорошей бабенки мужчина может научиться таким премудростям, что мое почтение. А все эти стипендии, учеба - пустая трата времени и народных средств. К тому же это чудовищная несправедливость. - Взрыв негодования истощил сэра Кошкарта, он умолк, тараща глаза на огонь. - А что же Декан? - спросил он наконец. - Декан, сэр? Ему такие шаги нравятся не больше, чем вам, сэр, - ответил Кухмистер. - Только вот годы его уже не те. - Понятное дело, - согласился сэр Кошкарт. - Вообще, поэтому я и пришел к вам, сэр, - продолжал Кухмистер. - Я решил, что вы придумаете, что нужно делать. Сэр Кошкарт насторожился. - Делать? Что же я могу сделать? Решительно не понимаю, - поспешно произнес он. - Я, конечно, напишу Ректору, но ведь я нынче влиянием в колледже не пользуюсь. - Зато пользуетесь вне колледжа, - заверил Кухмистер, - Ну, возможно, возможно, - уступил сэр Кошкарт. - Ладно, подумаю, чем смогу помочь. Держи меня в курсе. - Да, сэр. Спасибо, сэр. - Да вели повару напоить тебя чаем на дорожку, - сказал сэр Кошкарт. Кухмистер взял табуретку и пошел на кухню. Двадцать минут спустя воскресший духом привратник уже пустился в обратный путь. Сэр Кошкарт позаботится: никаких перемен не будет. С ним в высших сферах считаются. Только одно озадачило Кухмистера. Чтото там сэр Кошкарт говорил о мужчине, который между ног хорошей женщины... Но сэр Кошкарт никогда не был женат. Как же это неженатый мужчина может очутиться между ног хорошей женщины? Беседа со Старшим Тьютором еще сильнее смутила Пупсера и окончательно лишила присутствия духа. Он пытался объяснить природу своего влечения, но наткнулся на немалые трудности. Пока Пупсер говорил. Старший Тьютор непрестанно ковырял в ухе мизинцем, затем вынимал палец и внимательно осматривал, - словно проверяя, уж не ушная ли сера виной тому, что до его слуха доносится такая похабщина. Когда он наконец поверил своим ушам и понял, что Пупсер в самом деле признается в увлечении служанкой, то пробормотал что-то насчет того, что Капеллан сегодня же ждет Пупсера к чаю, а если и это не поможет, то следует обратиться к опытному психиатру. Пупсер удрученно поплелся восвояси. Часа три он пытался сосредоточиться на диссертации, но все впустую. Ему не давал покоя образ миссис Слони, гибрид климактерического херувима и суккуба {В средневековых поверьях - женские демоны, являющиеся по ночам мужчинам и домогающиеся их любви.} в ботинках. В поисках спасения он обратился к книге с фотографиями голодающих детей из Нагаленда {Штат в Индии} Но духовное самобичевание не помогало, образ миссис Слони неизменно брал верх. Он пытался читать труд Хермича "Радиоактивные осадки и жители Андаманских островов" и даже работу Алларда "Стерилизация, вазэктомия и аборты", но сии священные писания и тягаться не могли с неотступными фантазиями о служанке. Казалось, что сознание своего долга перед обществом, тревога за судьбу человечества в целом, безраздельная жалость ко всему роду людскому - все дало течь, и общественное отступило перед личным - неописуемой вульгарностью и эгоизмом миссис Слони. Сколько Пупсер себя помнил, он трудился на благо всего страждущего человечества, все школьные каникулы он проработал в рамках кампании "Спасите наших черных братьев". А уж весь третий мир он любил ну просто как родного брата. И вот сексуальное начало взяло верх, и все потуги Пупсера любить человечество в целом пошли прахом. В отчаянии он взялся за "Сифилис - бич колониальной системы". Он с ужасом смотрел на фотографии. Раньше от одного их вида у Пупсера любое вожделение как рукой снимало, зато, глядя на них, он лишний раз убеждался, что природа ни одно преступление не оставляет безнаказанным. Он представлял, как конкистадоры насиловали индейских женщин, а потом умирали от страшного недуга. Теперь мысли об этом потеряли всю привлекательность, теперь Пупсер сам во власти навязчивой идеи изнасиловать миссис Слони. Между тем пора было идти к Капеллану на чай, а нравственный катехизис Пупсера не внес успокоения в его душу. На катехизис Капеллана, как видно, тоже было мало надежды. - А, мой мальчик! - загудел Капеллан. Гостиная была заставлена всякими старинными вещицами, и Пупсеру пришлось буквально продираться через завалы. - Хорошо, что зашел. Устраивайся поудобней, не стесняйся. - Пупсер с трудом протиснулся мимо граммофона с трубой из папье-маше, обошел медный столик с резными ножками, согнувшись в три погибели пробрался под раскидистыми ветвями рацинника и наконец уселся в кресло у камина. Капеллан сновал то в ванную, то обратно и, словно служа воскресную службу, громко бормотал-перечислял, чтобы ничего не забыть, чайные принадлежности. - Та-ак. Чайник горячий. Ложечки. Молочник. Тебе с молоком? - Да, благодарю, - ответил Пупсер. - Хорошо-хорошо. А то многие любят с лимоном. О таких мелочах всегда забываешь. Чехольчик для чайника. Сахарница. Пупсер осмотрелся. Определить круг интересов Капеллана было нелегко. Комната была завалена вещами, связи между которыми было не больше, чем между цифрами в случайном числовом коде. За исключением дряхлости, предметы мебели имели мало общего, что указывало на разносторонние интересы их владельца. - Сдобные лепешки. - Капеллан выскочил из ванной. - Пальчики оближешь. Их надо обжаривать. - Он наколол лепешку на длинную вилку и вложил Пупсеру в руки. Пупсер с опаской потыкал лепешкой в огонь. Он с новой силой почувствовал, как далека от реальности та жизнь, которую ведут обитатели Кембриджа. Как будто каждый здесь старался спародировать себя самого, как будто пародия на пародию сама может стать новой реальностью. Капеллан споткнулся о скамейку для ног и шлепнул банкой с медом о медную столешницу. Пупсер снял с вилки лепешку, с одной стороны почерневшую, а с другой - холодную, как лед, и положил на тарелку. Он принялся поджаривать вторую, а Капеллан пытался размазать масло по первой, недожаренной. Наконец с лепешками было покончено. Лицо Пупсера горело от жара, а руки были липкими от растаявшего масла и меда. Капеллан откинулся в кресле и набил трубку. На его табакерке красовался герб Покерхауса. - Угощайся, сын мой, - предложил Капеллан и подвинул Пупсеру табакерку. - Не курю. Капеллан грустно покачал головой: - Курить трубку никому не помешает. Успокаивает нервы. Сразу трезво смотришь на вещи. Я бы без своей трубки пропал. - Он облокотился на спинку и задымил как паровоз. Пупсер смотрел на него сквозь клубы дыма. - Итак, на чем мы остановились? - спросил он. Пупсер задумался. - Ах, да, вспомнил, у тебя какая-то проблемка, - сказал наконец Капеллан. - Мне что-то такое говорили. Пупсер недовольно уставился на огонь. - Старший Тьютор кое-что мне поведал. Правда, я мало чего понял, я вообще редко чего понимаю. Глухота, знаешь ли. Пупсер сочувственно кивнул. - Старческий недуг. Глухота да ревматизм в придачу. А виной всему, знаешь ли, сырость. Тянет с реки. Очень вредно жить рядом с болотами. Трубка мерно попыхивала. В относительной тишине Пупсер обдумывал, как начать. Капеллан был в летах, а его физическое бессилие наводило на мысль, что он едва ли способен проникнуться теми затруднениями, которые испытывал Пупсер. - Скорее всего, меня неправильно поняли, - нерешительно начал он и тут же смолк. По лицу Капеллана он догадался, что его не понимают вообще. - Говори громче! - заорал Капеллан. - Глуховат я крепко. - Вижу, - сказал Пупсер. Капеллан приветливо улыбался. - Не робей, выкладывай. Меня ничто не шокирует. - Еще бы, - согласился Пупсер. С лица Капеллана упорно не слетала доброжелательная улыбка. - Придумал, - оживился он, вскочил и полез за кресло. - Вот что мне на исповедях помогает. - Он протянул Пупсеру мегафон. - Нажми на кнопку и говори. Пупсер поднес мегафон ко рту и поверх него смотрел на Капеллана. - Не знаю, поможет ли, - сказал он. Слова отдались с многократной силой, на столе задрожал чайник. - Еще как! - заорал Капеллан. - Отлично слышу. - Да нет, я не это имел в виду, - отчаянно сказал Пупсер. Раскидистые ветви рацинника тяжело закачались. - Я хотел сказать, это не поможет в разговоре о... - Он не отважился сообщить Капеллану о миссис Слони. Капеллан улыбнулся всепрощающей улыбкой и еще сильнее запыхал трубкой, пока вовсе не исчез в клубах дыма. - Многих молодых людей, которые ко мне приходят, терзает чувство вины от того, что они занимаются мастурбацией. Пупсер вылупился на дымовую завесу. - Мастурбацией? Кто сказал мастурбацией? - заревел он, а вместе с ним заревел и громкоговоритель. Теперь уж явно кто-то сказал. Его слова усилились до безобразия, раскатились по всей комнате, а из комнаты полетели во двор. У фонтана стояла кучка студентов. Все как один уставились на окна Капеллана. Оглушенный своим голосом, во сто крат усиленным, Пупсер взмок от смущения. - Старший Тьютор, помнится, говорил, ты с сексом не в ладах! - закричал Капеллан. Пупсер опустил мегафон. От этой штуковины вреда не меньше, чем пользы. - Поверьте, я не занимаюсь мастурбацией, - пролепетал он. Капеллан непонимающе посмотрел на него. - Нажми на кнопку, потом говори, - объяснил он. Пупсер безмолвно кивнул. Для того чтобы хоть как-нибудь общаться с Капелланом, придется объявить всему свету о своих чувствах к миссис Слони. Как же быть? Да еще старик орет во всю глотку. - Расскажешь - и на душе легче станет, - подбадривал Капеллан. Пупсер сомневался. Вряд ли ему станет легче, если он проорет свое признание на весь колледж. С таким же успехом он может пойти к этой гнусной бабе, выложить ей все как есть - и дело с концом. Он сидел, понурив голову, а Капеллан все гудел и гудел. - Не забывай, все, что ты расскажешь, сохранится в строжайшей тайне, - орал он. - Не бойся, кроме меня, никто не узнает. - Да, конечно, - бормотал Пупсер. Внизу у фонтана собралась кучка любопытных студентов. Полчаса спустя совершенно измотанный Пупсер вышел из комнаты. Но, по крайней мере, он мог поздравить себя с тем, что не открыл своих подлинных чувств. Капеллан осторожно зондировал почву, задавал наводящие вопросы, но ответа так и не добился. Допрос на предмет секса прошел безуспешно. Пупсер стойко хранил молчание. Он только отрицательно качал головой, когда Капеллан затрагивал особенно непристойные темы. Под конец Пупсер выслушал лирическое наставление касательно преимущества французских служанок. Очевидно, Капеллан считал, что установления церкви относительно половой жизни на молоденьких иностранок не распространяются. - С ними тебе бояться нечего: они не станут привязывать тебя к себе на всю жизнь, - кричал он. - Им ведь что нужно? Зачем они сюда приезжают? Мимолетные, случайные встречи, не то, что у себя дома, понимаешь? - Он сделал паузу и сладострастно улыбнулся Пупсеру. - Все мы должны отдать дань молодости рано или поздно, но лучше всего делать это за границей. Вот тебе совет, сын мой, найди себе хорошенькую шведку, мне сказали, они очень хороши, прямо отпад. Это выражение сейчас, кажется, в моде. Да, шведку или француженку, кто тебе больше по вкусу. С испанками сложнее, потом уж больно они волосатые. А вообще, по одежке протягивай ножки, как сказал однажды наш старик сэр Уинстон на похоронах портного. Ха-ха-ха. Пупсер, шатаясь, вышел из комнаты. Теперь он знал, что такое "церковь воинствующая". Он спустился вниз по темной лестнице и уже собирался было выйти во двор, как увидел у фонтана кучку студентов. Он метнулся обратно и заперся в уборной верхнего этажа. Пролетел час, пришло время обеда. Пупсер не выходил. - 6 - Сэр Богдер обедал дома. Желудок его никак не мог оправиться после банкета, а откровения Казначея отбили всякую охоту находиться в компании преподавателей. Сначала надо разработать четкий план действий. Все утро он обдумывал различные способы добыть деньги. Звонил в Лондон своим друзьям-финансистам, спрашивал их совета, выдвигал свои предложения, но все безуспешно. Банк "Бломберг" готов был выделить деньги на несколько стипендий по бухгалтерскому делу, но даже сэр Богдер сомневался, что такая щедрость существенно изменит интеллектуальный климат Покерхауса. Он было подумывал, а не предложить ли американской компании по производству фосгена возможность и место для экспериментов с нервно-паралитическим газом (ни один американский университет на это не пошел). А взамен Покерхаус получит огромные средства. Но сэр Богдер боялся, что дело предадут огласке, поднимется волна студенческих протестов, это подмочит его репутацию: и так уже в его либеральных убеждениях начинают сомневаться. А что касается огласки, сэр Богдер много о ней размышлял, но хотел, чтобы имя его упоминалось только в хорошем смысле. В пять часов позвонили из Би-би-си и пригласили принять участие во встрече "за круглым столом" наряду с ведущими педагогами и ответить на вопросы, касающиеся финансов: какие сферы образования требуют инвестиций в первую очередь. Велик был соблазн сэра Богдера, но он отказался, отговорившись слишком скромным пока опытом. Он с неохотой положил трубку. Интересно, как бы отреагировали миллионы телезрителей на его заявление, что Покерхаус не чурается продавать дипломы молодым бездельникам. Столь приятные мысли наталкивали на еще более приятные выводы. Ректор снова взял трубку и набрал номер Казначея. - Нельзя ли назначить заседание Ученого совета на завтра? Скажем, на полтретьего? - спросил он. - Вы так поздно предупредили, господин Ректор, - заметил Казначей. - Отлично. Итак, полтретьего, - добродушно отрезал сэр Богдер и повесил трубку. Он принялся составлять список нововведений. В колледж принимать только самых способных. На три четверти сократить кухонные расходы, а высвободившиеся средства перераспределить на стипендии. Оставлять ворота открытыми круглые сутки. Открыть спортивные площадки для городской детворы. Воображение у сэра Богдера разыгралось. О расходах он и не думал. Деньги - что, дело наживное. Главное - члены Ученого совета связаны по рукам и ногам. Пусть себе протестуют, теперь его не остановить. Сами дали карты в руки. Завтра он поставит их перед выбором. Хороши же будут их физиономии. Сэр Богдер улыбнулся. В шесть тридцать он прошел в гостиную. Леди Мэри, председатель комитета по проблемам подростковой преступности, писала письма. - Буду через минуту, - сказала она, когда сэр Богдер спросил, будет ли она с ним пить шерри. Сэр Богдер нахмурился. Временами его терзала мысль, что он для жены посторонний человек. Она всегда с головой уходила в свои заботы, а заботилась она только о других. Сэр Богдер налил себе приличную порцию виски. - Ну, теперь они у меня в руках, - сказал он, когда жена наконец перестала стрекотать пишущей машинкой. Леди Мэри высунула тоненький язычок и облизала края конверта. - Неспецифический уретрит достигает масштабов эпидемии среди выпускников школ, - сообщила она. Сэр Богдер пропустил столь неуместное замечание мимо ушей. Какое отношение это имеет к жизни колледжа? И он продолжал о своем: - Теперь они у меня попляшут. Я их заставлю с собой считаться. - Исследования показывают, что у каждого пятого ребенка... - Не для того, чтобы получить хорошую должность и сидеть сложа руки, - гнул свое сэр Богдер. - Да, это не проблема, - согласилась леди Мэри. - Что - это? - живо заинтересовался сэр Богдер. - Лечение. Пустяки. Нам надо взяться за преступления против морали... Сэр Богдер осушил бокал и попытался отвлечься от разглагольствований леди Мэри. Он часто думал, что, если бы не жена, не состояться ему как политику. Если бы не ее непрестанная поглощенность неприглядными статистическими данными и язвами общества, он не пристрастился бы к поздним заседаниям в парламенте, а работа в комитетах не стала бы такой отрадой. Произнес бы он столько страстных, зажигательных речей, если бы леди Мэри хоть раз прислушалась к его словам дома? Вряд ли. Они сели обедать. Сэр Богдер, как обычно, коротал время, подсчитывая, сколько раз жена скажет "мы должны" и "наша обязанность". "Мы должны" победило со счетом пятьдесят четыре против сорока восьми. Для одной лекции неплохо. Когда Пупсер услышал, как Капеллан вышел в столовую, он выскочил из уборной и поспешил к себе. Кучка любопытных давно рассосалась, и он надеялся, что никто не узнает, кто именно разговаривал с Капелланом, если, конечно, такое общение вообще можно назвать разговором. Как и жена Ректора, Пупсер склонен был думать о проблемах мирового значения в общем, не видя конкретных людей. Теперь эта способность изменила ему. Он целый час просидел в уборной и, следуя совету Капеллана, пытался отгородиться от миссис Слони образом шведской девушки. Каждый раз, когда в сознании всплывала миссис Слони, он усилием воли концентрировал мысли на худосочных ягодицах и плоской груди шведской актрисы, которую он как-то видел в "Плейбое". До некоторой степени это помогало, но не совсем. Шведка начинала распухать, обретала неестественные формы, и вот вместо нее появлялась сияющая миссис Слони. Однако эти упражнения предоставили ряд небольших передышек. Пупсер приободрился и подумал, что шведка во плоти поможет куда больше, чем просто мысли о ней. Он послушается совета Капеллана и найдет себе французскую служанку или студентку лингвистического факультета, а потом... потом... ну это... это. Пупсеру недоставало сексуального опыта, поэтому он не смог четко сформулировать; что будет потом. Ну, он вступит с ней в половую связь. Придя к такому четкому, хотя и несколько абстрактному заключению, он облегченно вздохнул. Во всяком случае, это предпочтительней, чем насиловать миссис Слони, что до сих пор было единственным выходом. А Пупсер уже не сомневался, что изнасилования не миновать. Это животный, насильственный акт самоутверждающегося мужского начала, высвобождение первобытных инстинктов, необузданных и скотских. Он завалит миссис Слони на пол и накинется... Усилием воли он отбросил эту мысль и без всякого интереса подумал о вступлении в половую связь со шведкой. Тут же возникли затруднения. Во-первых, он не знает ни одной шведки, во-вторых, ни с кем никогда в половую связь не вступал. Он знавал многих впечатлительных особ женского пола, которые разделяли его тревогу за судьбы человечества и до утра могли рассуждать о контроле над рождаемостью. Но все они были англичанками, а их поглощенность проблемами рода человеческого убивала в Пупсере всякий к ним интерес. Во всяком случае, по причинам эстетического характера, он бы постеснялся попросить кого-нибудь из них выступить в роли миссис Слони, да и сильно сомневался, что из них выйдет толк. Значит, остается шведка. Рассчитав теоретически, что было, в общем, неотъемлемой частью натуры Пупсера, он решил, что, возможно, найдет не особо разборчивую шведку в баре "Погребок". Он записал название и, как альтернативу, добавил дискотеку "Али-Баба". Вопрос решен. Он накачает ее вином - сойдет и португальское белое - и приведет к себе. Чего тут сложного? С ее помощью похотливый призрак миссис Слони потеряет власть над ним. Спать он лег рано, заведя будильник на семь часов, чтобы проснуться и улизнуть до прихода служанки. Но не успел он заснуть, как понял, что забыл очень важную деталь. Противозачаточные средства. Ничего, утром он пойдет стричься, а в парикмахерской этого добра хватает. Кухмистер сидел у себя подле газовой горелки и покуривал трубку. После визита в Кофт Касл на душе стало легче. Генерал пустит в ход свое влияние. Ректор и думать забудет о переменах. На генерала можно положиться. Старый служака, к тому же денег куры не клюют. Такие, как он, всегда давали приличные чаевые в конце семестра. В свое время Кухмистер получал на чай довольно большие суммы. Он откладывал их в банк, где хранил и акции, завещанные старым лордом Вурфордом. Сбережения свои он никогда не трогал и жил на жалованье и на средства, заработанные в Фоке Клубе, где Кухмистер в выходные подрабатывал распорядителем на скачках. В свое время и там удавалось получать крупные барыши; однажды после скачек махараджа Индпура {Вымышленный штат в Индии.} дал ему пятьдесят фунтов; конфиденциальные сведения, предоставленные конюхом сэра Кошкарта, окупились с лихвой. Кухмистер считал махараджу почти что джентльменом, а такой похвалы удостаивались считанные индийцы. Да и какой махараджа индиец? Махараджи - это князья Империи, а туземцы в самой Империи - это не то, чтобы какие-нибудь другие туземцы, а среди членов Фокс Клуба туземцев вовсе нет - кто бы их туда принял? У Кухмистера была своя табель о рангах, в которой каждому было отведено место. Он мог с безошибочной точностью определить это место по тону голоса и даже по взгляду. Многие считают, что о людях можно судить по платью, но Кухмистер придерживался иного мнения. Не внешность важна, а что-то куда более неуловимое, не поддающееся четкому определению, какое-то душевное качество, объяснить которое Кухмистер не мог, но распознавал тут же. И держался с каждым так, как он того заслуживает. Твердость, что ли, незыблемая солидность. Между невыразимым превосходством и очевидной приниженностью, к примеру, кухонной обслуги, существовало множество промежуточных оттенков, но Кухмистер их прекрасно чувствовал и сразу определял место любому. Взять хотя бы богачей, у которых за душой, кроме денег, ничего нет. Нагловатые, самовлюбленные - такие легко проматываются. Или богачи во втором поколении, у которых только и есть, что немного земли. Такие обычно слегка напыщенны. Сквайры, богатые и бедные. Кухмистер замечал разницу, но не придавал ей значения. Мало ли лучших семей потеряли положение в обществе! Но пока они сохраняют эту самую солидность, деньги не в счет, во всяком случае для Кухмистера. По сути дела, солидность без денег даже предпочтительнее, она указывала на неподдельную положительность и заслуживала соответствующего почтения. Затем располагались те, у кого этой солидности поменьше. Тут тоже были свои оттенки, которые большинство людей просто не замечало, но Кухмистер распознавал моментально. Бывало, в манерах собеседников Кухмистера нечаянно проскальзывало подобострастие. Спохватятся они, да поздно: Кухмистер все подметил. Сыновья врачей и юристов. Сословие служащих, к ним он относился с уважением. Как-никак выпускники частных школ. У этих школ тоже была своя иерархия, на вершине которой стояли Итон и Винчестер. А к тем, кто в частных школах не учился, Кухмистер терял всякий интерес, таких он не жаловал, - разве что когда ему от этого могло перепасть. Но выше всего в Кухмистеровой табели о рангах стояли обладатели столь несказанной солидности, что, казалось, она переходила в свою противоположность. Подлинная положительность - именно таким качеством обладала старинная родовая аристократия, которую Кухмистер отличал от тех, кто выбился в знать совсем недавно. Первых привратник причислял к лику святых, они стали для него эталоном, по которому он давал оценку всем прочим. Даже сэр Кошкарт был не из их числа. Кухмистер вынужден был признать, что относит его всего лишь к четвертому разряду, хотя и к лучшей его части. Это высокая оценка, если учесть многочисленные ступени в Кухмистеровой табели о рангах. Нет, суровый тон сэра Кошкарта еще не говорит о настоящей положительности. Часто святые выказывали положительность скромную и ненавязчивую, которую менее восприимчивые, чем Кухмистер, привратники ошибочно принимали за робость и приниженность, но он-то знал, что это признак хорошего воспитания, и воротить от них нос не резон. Для таких он был готов расстараться. Беспомощность этих людей придавала твердую уверенность, что в нем нуждаются. Столкнувшись с этой беспомощностью. Кухмистер мог горы свернуть, что, кстати, частенько и делал: таскал чемоданы и двигал мебель. Взвалит на плечи - и вперед, вверх по лестнице, из комнаты в комнату, сначала туда поставит, потом сюда, пока ее хозяин, любезно нерешительный, не надумает наконец где, по его мнению, эта мебель смотрится лучше всего. С таких заданий Кухмистер возвращался с таким величественным высокомерием, будто его коснулась благодать Божья. С годами он вспоминал подобные услуги с таким чувством, словно ему посчастливилось присутствовать при каком-то святом таинстве. В святцах Кухмистера особняком стояли два имени, которые олицетворяли изнеженность и беспомощность, боготворимые привратником: лорд Подл и сэр Ланселот Грязнер. В минуты раздумий Кухмистер про себя повторял эти имена, словно читая нескончаемую молитву. Вот и сейчас он принялся твердить это заклинание, но едва он произнес "Подл и Грязнер" в двадцатый раз, как дверь сторожки отворилась и вошел Артур, обычно прислуживающий в столовой. - Вечер добрый, Артур, - сказал Кухмистер покровительственным тоном. - Вечер добрый, - ответил Артур. - Домой? - поинтересовался Кухмистер. - Да, заскочил сообщить кое-что, - сказал Артур и перегнулся через конторку, давая понять, что знает какой-то секрет. Кухмистер поднял глаза. Артур обслуживал профессорский стол, и от него привратник узнавал немало о жизни колледжа. Он поднялся и подошел к конторке. - Ну-ну? - произнес он. - У них сегодня черт-те что творится, - сказал Артур, - черт-те что. - Продолжай, - кивнул Кухмистер. - Ну вот, приходит, значит. Казначей к обеду, весь красный, как рак, словом, сам не свой. Декан его увидел и сразу смекнул, что дело нечисто, а Тьютор от супа нос воротит. От супа! Совсем на него не похоже, - рассказывал Артур. Кухмистер что-то пробормотал в знак согласия. - Вот я и думаю: не случилось ли чего? - Для важности Артур помолчал немного. - И знаешь, в чем дело? - Нет, - покачал головой Кухмистер. - В чем же? Артур улыбнулся: