---------------------------------------------------------------
OCR: Д.Лалетин
---------------------------------------------------------------
-- Это далеко?
-- Пятнадцать миль.
-- Есть ли здесь автобус?
-- Нет.
-- Может быть, я смогу нанять такси или машину в деревне?
-- Нет.
-- Но как мне добраться туда?
-- Вы можете нанять лошадь, -- посоветовал кто-то, помолчав.
-- Я не умею ездить верхом, -- сказала она с раздражением. -- И в любом
случае у меня багаж.
Они глазели на нее с сонным любопытством. Ей сказали, что местные
жители дружелюбны, но эти крупные медлительные люди, хотя и не проявляли
враждебности, были полностью лишены отзывчивости. Они посмотрели на нее
немного удивленно, когда она сказала, куда направляется. Возможно, в этом
дело?
Только сейчас она поняла, что было глупо и даже невежливо не сообщить
точного времени своего прибытия; ей представлялось более волнующим,
романтичным и менее тревожным добраться своим ходом. Но когда маленький
закопченный поезд, который привез ее со станции Грейтаун, запыхтев, скрылся
вдали среди скал, оставив ее наедине с этими молча взиравшими на нее
мужчинами, она, не ожидавшая такого одиночества и такого пугающего пейзажа,
почувствовала себя беспомощной и почти испуганной.
-- Вот машина мистера Скоттоу, -- сказал один из мужчин, указывая
вдаль.
Она пристально всмотрелась сквозь полуденную дымку в отступающие склоны
желтовато-серой скалы, голой и мо нументальной. Разбросанные гладкие отрезки
стены наводили на мысль о поворотах и изгибах невероятно крутой дороги. С
приближением лендровера мужчины отступили от нее, сбившись в маленькую
группу, а когда экипаж достиг станционного двора, все они исчезли.
-- Вы Мэриан Тэйлор?
Она приняла успокаивающее пожатие высокого мужчины, вышедшего из
машины, с чувством вновь обретенной уверенности.
-- Да. Извините, что так получилось. Но как вы узнали, что я priekhala?
-- Так как вы не сообщили, когда приедете, я попросил начальника
станции в Грейтауне разыскать вас и послать сообщение с почтовым вагоном,
который приходит в Гэйз за добрых полчаса до прибытия поезда. Я полагал, что
вас нетрудно будет узнать. -- При этом он улыбнулся, что сделало его
замечание лестным.
Мэриан почувствовала в его словах одновременно и упрек, и заботу.
Мужчина ей понравился.
-- Вы мистер Скоттоу?
-- Да. Мне следовало представиться. Я Джералд Скоттоу. Это все ваши
вещи? -- У него было приятное английское произношение.
Она последовала за ним к машине улыбаясь, надеясь, что производит
хорошее впечатление. Но тут произошел очень глупый случай, испугавший ее.
-- Садитесь. Поедем, -- сказал Джералд Скоттоу.
Когда он положил ее сумки на заднее сиденье лендровера, внутри, в
полутьме, она увидела то, что приняла сначала за большую собаку, но,
разглядев, поняла, что это был очень хорошенький мальчик лет пятнадцати.
Мальчик не вышел, но поклонился ей из-за багажа.
-- Это Джеймси Эверкрич, -- сказал Скоттоу, усаживая Мэриан на переднее
сиденье. Имя ничего не говорило ей, но, приветствуя его, она подумала, что
он, может быть, ее будущий ученик.
-- Я надеюсь, вы напились чаю в Грейтауне? Обед будет сегодня поздно.
-- Скоттоу завел мотор, и машина двинулась обратно к поднимающейся
извилистой дороге.
-- Ужасно мило с вашей стороны присоединиться к нам в этом Богом
забытом месте.
-- Вовсе нет. Я очень заинтригована, прибыв в эти края.
-- Это ваш первый приезд, полагаю? Побережье красиво. Может быть, даже
прекрасно. Но земля ужасная. Сомневаюсь, есть ли хоть единое деревце между
Грейтауном и нами.
Пока Мэриан, которая также заметила это, пыталась обдумать, как
превратить это в достоинство, лендровер сделал резкий поворот, и перед ней
предстало море. От неожиданности она вскрикнула.
Море светилось изумрудно-зеленым цветом, перемежавшимся
темно-пурпурными полосами. Маленькие бугорки островов более тусклой зелени,
разрезанные пополам тенью, появлялись из него в кольцах белой пены. По мере
того как машина, делая крутые povoroty, поднималась в гору, картина
возникала и исчезала, обрамленная потрескавшимися башнями серых скал,
которые, как рассмотрела Мэриан, приблизившись к ним, покрыты были желтым
очитком, камнеломкой и розовыми пучками мха.
-- Да, -- сказал Скоттоу. -- Действительно прекрасно. Боюсь, я слишком
привык к этому, а у нас так мало посетителей, чтобы посмотреть на все новыми
глазами. Через минуту вы увидите знаменитые утесы.
-- Здесь живет много людей?
-- Это пустая земля. Как видите, здесь почти нет почвы. А вдали от моря
большей частью болота. Ближайшее поселение в Блэкпорте -- жалкая рыбацкая
деревушка.
-- А разве в Гэйзе нет деревни? -- спросила Мэриан, и ее сердце слегка
дрогнуло.
-- Сейчас нет. Или едва ли есть. Там были дома рыбаков и постоялый
двор. А выше простиралась вересковая пустошь и озеро, куда люди приезжали
поохотиться, хотя это место никогда не было фешенебельным. Несколько лет
назад страшная буря его уничтожила. Все рыбачьи лодки унесло, а озеро
затопило долину. Это нашумевшее бедствие, вы могли читать о нем. А сейчас
вересковая пустошь превратилась еще в одно болото, и даже лосось ушел
отсюда.
Мэриан подумала с внезапным предчувствием беды, что, возможно, Джеффри
был прав. Они вместе изучали карту, на которой Гэйз был отмечен довольно
большими буквами, однако Джеффри неодобрительно покачал головой, а Мэриан не
сомневалась, что это должно быть действительно цивилизованное место с
магазинами и пабом.
Приподнятое настроение и отчаяние так жестоко чередовались в ее душе в
течение последнего месяца... Теперь же она поняла, как наивно было
предполагать, будто конец путешествия станет началом какого-то счастья. Ее
любовь к Джеффри не была первой любовью, но она обладала силой первого
чувства, а также глубиной и обстоятельностью, которые приходят с опытом. В
конце концов, ока не так уж молода, ей почти тридцать, и ощущение своей
прежней жизни как серии сменяющих друг друга декораций заставило ее жадно
приветствовать то, что казалось наконец событием. Совершенно разочарованная,
она встретила свой проигрыш с яростной рациональностью. Когда стало ясно,
что Джеффри не любит и не может полюбить ее, она решила, что должна уехать.
Она privykla -- может быть, даже слишком -- к своей профессии школьной
учительницы. Теперь стало очевидно, что один город, даже одна страна не
может вместить их двоих. Она восхищалась этой безжало стностью в себе. Но он
восхищался еще больше тем, что произошло потом: после того как она
прекратила попытки полностью выбросить его из головы, они нашли наконец-то
общий язык и почувствовали доброту друг к другу. Она была щедра -- принимала
его утешения и испытала чувство болезненного удовлетворения, ощутив его
готовность влюбиться в нее. И именно в тот момент, когда она с изумлением
обнаружила, что начала, приходить в себя.
Она обнаружила его совершенно случайно, это любопытное маленькое
объявление. Джеффри поддразнивал ее, говоря, что на нее просто произвело
впечатление громкое имя и мечта о <светской жизни>. Ее действительно
привлекло название Замок Гэйз и отдаленный, предполагаемо прекрасный район.
<Миссис Крен-Смит ищет гувернантку со знанием французского и итальянского
языков>. Упоминалось высокое жалованье, подозрительно высокое, как счел
Джеффри, даже если предположить, что это уединенное место. Он вообще был
против плана, частично из какого-то чувства ревности и зависти, видя ее так
скоро вновь исцеленной и готовой к приключению, -- Мэриан отметила это с
печальной нежностью к нему.
Мэриан написала, перечислив свои деловые качества, и получила дружеское
письмо от Джералда Скоттоу. Последовала переписка, работу ей предложили, но
она не сумела разузнать возраст и количество будущих учеников. Также ей не
удалось понять по стилю мистера Скоттоу, был ли он другом, родственником или
слугой миссис Крен-Смит, от имени которой вел переписку.
Мэриан повернула голову и с любопытством посмотрела на Джералда
Скоттоу. Молчаливое присутствие мальчика за спиной смущало ее. Ей очень
хотелось оглянуться назад, но для этого она была слишком застенчива.
Скоттоу, несомненно, казался одним из <дворянчиков> по терминологии Джеффри,
сразу начавшего дразнить ее. Его произношение и манеры свидетельствовали о
том, что он не слуга, и Мэриан предположила, что он, должно быть,
родственник или друг семьи. Однако чем же он тут занимался? Такой большой
красивый мужчина, с моложавым, свежим, властным лицом, напоминающий
военного. Он был шатен, густые вьющиеся волосы ровными локонами касались
красноватой обветренной шеи. Его глаза казались понимающими и ясными.
Пожалуй, ему было за сорок, и он только начинал полнеть. Тем не менее он
производил впечатление krepkogo, плотного человека, мускулистого и не
лишенного грации. Мэриан перевела взгляд на его большие волосатые руки на
руле и вздрогнула. Ей пришла в голову мысль -- разузнать, существует ли
миссис Скоттоу.
-- А вот и утесы.
Мэриан читала о больших утесах из черного песчаника. Подернутые дымкой,
сейчас они казались коричневатыми, отступающие рядами огромных контрфорсов
так далеко, как только может видеть глаз, изрезанные, отвесные, чрезвычайно
высокие, круто спускающиеся в кипящие белые волны. Море, казавшееся здесь
черным, смешивалось с пеной, как чернила со сливками.
-- Они замечательные, -- произнесла Мэриан. Она нашла широкую темную
береговую линию отталкивающей и пугающей. Она никогда еще не встречала
земли, настолько враждебной человеку.
-- Говорят, они грандиозны, -- сказал Скоттоу. -- Опять же не мне
судить. Я слишком привык к ним.
-- А есть здесь подходящие места для купания? -- спросила Мэриан. -- Я
имею в виду, можно ли спуститься к морю?
-- Спуститься можно. Но здесь никто не плавает.
-- Но почему?
-- В этом море никто не плавает. Оно слишком холодное. И это море
убивает людей.
Мэриан, будучи сильным пловцом, решила про себя, что все равно станет
плавать.
Заходящее солнце сверкало в воде и слепило глаза. Она перевела взгляд
на землю, ни на минуту не забывая о присутствии за спиной молчащего
мальчика. Обнаженная известняковая пустыня отступала, поднимаясь четко
очерченными уступами, формирующими низкие горбатые плато, которые лежали
одно за другим, -- огромные ископаемые чудовища. Несколько жалких
красноватых кустиков и невысоких, склоненных к востоку деревьев орешника
цеплялись за скалу, окрашенную солнцем в бледно-желтый песчаный цвет.
-- Чудесный вид, не правда ли? -- спросил Скоттоу. -- Конечно, этот
пейзаж не всем по вкусу. Но вам следует увидеть утесы в мае или июне. Они
сплошь покрыты горечавкой. Даже сейчас там намного больше растений, чем
кажется на первый взгляд. Если внимательно присмотритесь, вы найдете
странные маленькие цветы и плотоядные растения. Там есть очень интересные
пещеры и подземные реки. Вы интересуетесь геологией, цветами или чем-нибудь
подобным? Я вижу, вы взяли с собой бинокль.
-- Нет, я не геолог. Я подумала, что могла бы понаблюдать за птицами,
хотя и о них не очень много знаю.
-- Я тоже не знаю о птицах, кроме тех, на которых можно охотиться, но
вы, несомненно, встретите здесь редкие экземпляры: вороны, беркуты и тому
подобное. Надеюсь, вы любите гулять.
-- Да, очень. Но представляю себе, как тут легко заблу диться.
-- Да, в Скаррене немного ориентиров -- почти нет вертикалей, кроме
мегалитов и дольменов. Это очень древняя земля.
Дорога повернула от моря и вилась между невысоких уступов скалы.
Ненадежное гудроновое шоссе стало переходить в ухабистую, покрытую гравием
дорогу. Скоттоу скинул скорость. Впереди что-то темнело. При приближении
оказалось, что это небольшая группа ослов. Среди них было два маленьких
осленка, едва ли больше фокстерьеров. Машина осторожно приблизилась к ним, и
они лениво переступили своими тонкими ножками. Затем последовал странный
крик.
Мэриан воспользовалась случаем, чтобы обернуться и посмотреть на
мальчика. Он улыбнулся ей необычайно приятной улыбкой, но она так и не
смогла рассмотреть его лицо.
-- Славные зверюшки, -- сказал Скоттоу, -- но хорошо бы, они держались
подальше от дорог. К счастью, здесь мало транспорта. С другой стороны, это
означает, что люди гоняют как черти. Здесь говорят, что ты встретишь только
одну машину в день, но эта машина тебя задавит.
За поворотом дороги внезапно возник большой красивый дом. Среди
совершенно голого пейзажа его появление в летней дымке поражало и походило
на мираж. Он стоял высоко на склоне, направленном к морю, на мысу отвесной
скалы, длинный серый трехэтажный дом восемнадцатого века. Мэриан уже видела
несколько подобных зданий во время путешествия, но всегда без крыш.
-- Это замок Гэйз?
-- Боюсь, что нет. Этот дом называется Райдерс -- наш ближайший сосед.
Гэйз и вполовину не такой огромный. Но я надеюсь, вы не будете разочарованы.
Все господские резиденции здесь по традиции называются замками.
-- Кто живет в Райдерсе? -- Из-за видимой обжитости это показалось ей
важным.
-- Странный затворник, старый ученый, по имени Макс Леджур.
-- Он живет там один?
-- Он живет один всю зиму, не считая, конечно, слуг. А зима здесь
ужасная, не каждый может вынести ее. Летом же его навещают. Сейчас с ним сын
и дочь. И еще всегда приезжает человек по имени Эффингэм Купер.
Странный высокий звук послышался у нее за спиной. Это засмеялся
мальчик, и тут Мэриан поняла, что он, должно быть, старше, чем она полагала.
Это не был смех пятнадцатилетнего. Она оглянулась и увидела теперь более
ясно его бледное лицо испорченного херувима лет девятнадцати, с удлиненной
головой и острым подбородком. Длинные шелковистые светлые кудри свисали ему
на лоб, прикрывая продолговатые светло-голубые смышленые глаза, делая его
похожим на собаку. Он отбросил волосы назад и, открыв глаза, шаловливо
взглянул на Мэриан, как бы превращая ее в соучастницу своей проказы. Скоттоу
продолжал:
-- Этого парня вместе с нашей маленькой компанией считают за джентри на
тридцать миль вокруг. А, Джеймси?
Реплика прозвучала немного резко. Казалось, Скоттоу недоволен смехом.
Мэриан жаждала расспросить, из кого состояла <наша маленькая компания>. Что
ж, на горе или на радость, она скоро узнает.
-- Боюсь, вы приехали в ужасную дыру, мисс Тэйлор. Крестьяне здесь в
основном помешанные, а остальные еще хуже. -- Мальчик говорил приятным
веселым голосом с чуть заметным местным акцентом.
-- Никогда не верьте ни одному его слову! -- воскликнул Скоттоу. -- Он
-- наше маленькое солнышко, но ужасный выдумщик.
Мэриан принужденно засмеялась. Она не могла определить положение
Джеймси, так же как и место Скоттоу.
Скоттоу, как будто догадавшись о ее мыслях, продолжал:
-- Джеймси был настолько добр, что позволил мне вести машину.
-- О, это его машина? -- спросила Мэриан и тут же осознала свою ошибку.
-- Не совсем. Джеймси наш шофер, он терпит нас и веселит, когда мы
впадаем в меланхолию.
Мэриан покраснела. Но как могла она знать, что Джеймси был слугой?
-- Отсюда начинается имение. Через минуту вы увидите слева
замечательный дольмен.
Большой дом теперь не был виден из-за известнякового ustupa. Пейзаж
стал немного мягче, и сухая трава, а возможно, это были пучки лишайника,
образовывала шафранные <заводи> среди скал. Какой-то черномордый баран с
блестящими янтарными глазами внезапно появился на невысокой скале, а позади
на фоне зеленоватого неба поднимался дольмен. Два огромных вертикальных
камня поддерживали третий -- широкий, сильно вытянутый в одну сторону. Это
было странное сооружение с обрубленными краями, по- видимому бессмысленнее,
но ужасно значительное.
-- Никто не знает, кто поставил его, когда, зачем и даже как. Эти камни
очень древние. Но конечно, вы ученая, мисс Тэйлор, и разберетесь в этом
гораздо лучше, чем я. За дольменом начинается торфяное болото и простирается
на много миль. А это Гэйз.
Когда машина стала спускаться, Мэриан рассмотрела на противоположном
склоне холма большой серый непривлекательный дом с зубчатым фасадом и
высокими узкими окнами, которые блестели сейчас, отражая свет от моря.
Построенный из местного известняка дом вырастал из ландшафта, так же как и
дольмен, принадлежа и в то же время не принадлежа окружающему миру.
-- Боюсь, не очень-то он красив, -- сказал Скоттоу. -- Де вятнадцатый
век, конечно. Здесь стоял более старый дом, но он сгорел, как и большинство
других. От восемнадцатого века осталась терраса и конюшни. А вот наша
маленькая речка. Сейчас она не выглядит очень опасной, не правда ли? А это
деревня или, вернее, то, что от нее осталось.
Машина замедлила ход и загрохотала по длинному деревянному мосту через
канал с большими округлыми пятнистыми камнями. Маленькая струйка воды цвета
хереса слабо пробивалась среди камней и образовывала у моря обширную отмель,
покрытую рябью и окаймленную путаницей блестящих желтых водорослей.
Несколько побеленных маленьких домишек прижалось беспорядочной группой к
дороге. Мэриан заметила, что некоторые из них стояли без крыш. Людей не было
видно. Внизу раскинулось море, совершенно золотое, окаймленное с обеих
сторон перпендикулярными черными утесами, огромная высота которых теперь
стала очень заметна. Вдали снова показался дом Райдерс. Машина начала
карабкаться на другой склон долины.
Мэриан внезапно охватила ужасная, обессиливающая паника. Она очень
боялась приезда. И более того, она боялась скал и утесов, нелепого дольмена
и древних таинственных вещей. Двое ее sputnikov не внушали больше доверия, а
казались совершенно чужими и даже зловещими. Она впервые в жизни так остро
почувствовала себя в полной изоляции, в опасности -- и на мгновение чуть не
потеряла сознание от ужаса.
Она пролепетала, как бы моля о помощи:
-- Я ужасно нервничаю.
-- Я знаю, -- сказал Скоттоу. Он улыбнулся, не глядя на нее, и снова
его слова прозвучали задушевно и покровительственно. -- Не надо. Вы скоро
почувствуете себя здесь как дома. Мы народ безобидный.
Она снова услышала за спиной пронзительный мальчишеский смех.
Машина миновала звякнувшую загородку для скота, въехала под огромную
зубчатую арку. Сторожка с пустыми зияющими окнами и осевшей крышей стояла в
запустении среди растрепанного ветром кустарника. Неровная посыпанная
гравием дорога, разрушенная дождем и сорняками, описав дугу, повернула
налево, наверх -- к дому. После скал земля здесь неожиданно оказалась
влажной и черной, покрытой клочками ярко-зеленой травы. Цветущая фуксия
испещрила красными пятнами склон холма, заросший темными взъерошенными
кустами рододендрона. Дорога повернула еще раз, и дом возник совсем рядом.
Мэриан рассмотрела его. Каменная балюстрада окружала со всех сторон террасу,
поднятую высоко над торфяной почвой. На небольшом расстоянии находились
серая каменная стена и разросшийся сад с несколькими елями и чилийской
араукарией. Машина остановилась, и Скоттоу выключил мотор.
Мэриан ошеломила внезапно наступившая тишина. Но безумная паника
покинула ее. Она была напугана сейчас обычным образом, ощущая боль в
желудке, робость, свое косноязычие, с ужасом осознавая начало вступления в
новый мир.
Скоттоу и Джеймси вынесли ее вещи. Не поднимая глаз к пристально
смотрящим на нее окнам, она последовала за мужчинами на террасу по
ступенькам из потрескавшейся, поросшей сорняками брусчатки, затем -- по
большой разукрашенной каменной галерее и сквозь вращающиеся стеклянные
двери. Внутри также царило молчание, было темно и довольно холодно,
чувствовался сладковатый запах старых занавесок и затхлой сырости. Две
косоглазые горничные, в высоких белых кружевных чепцах, с черными
распущенными волосами, подошли взять ее багаж.
Джеймси скрылся в темноте, а Скоттоу сказал: -- Полагаю, вы khotite
умыться и привести себя в порядок. Не спешите. Конечно, обычно мы не
переодеваемся к обеду, во всяком случае не серьезно. Девушки проводят вас в
комнату. Возможно, вы захотите спуститься через полчаса или около того. Я
буду ждать на террасе.
Горничные уже понесли багаж наверх. Мэриан последовала за ними в
полутьме. Полы в основном не были покрыты коврами, они покоробились,
скрипели и отдавались эхом, над головой же висели мягкие драпировки, в
проходах -- занавески, легкие прозрачные ткани свешивались в дверях и углах,
цепляясь за рукава. Наконец ее ввели в комнату, освещенную вечерним светом.
Горничные скрылись.
Она подошла к окну. Перед ней открывался обширный вид на долину,
простиравшуюся до Райдерса, и на море, оно было теперь сизым, как перья
павлина, а утесы, черные как смоль, отступали вдаль, туда, где опять стали
видны далекие острова на фоне рыжевато-коричневого неба. Она посмотрела и
вздохнула, забыв о своем волнении.
Футляр с новеньким биноклем висел у нее на шее. Все еще поглощенная
наблюдением, она вынула его. Это была восхитительная игрушка. Мэриан
направила его на долину. Поразительно близко в поле зрения вдруг возник
деревянный мост, и магический кружок медленно двинулся вверх по холму по
направлению к дому напротив. Она приблизилась к стене, различая неровную
поверхность камня там, где заходящее солнце озарило его косыми лучами и
отбросило короткие тени; а затем неожиданно появилась балюстрада, точно
такая же, как в Гэйзе, а за ней закрытое окно. Она медленно перевела
бинокль, остановившись на группе ярких украшенных стульев и белом столе с
бутылкой на нем. В следующий момент она увидела мужчину. Он стоял на террасе
и смотрел прямо ей в глаза в бинокль, направленный на Гэйз. Мэриан уронила
свой бинокль и бросилась прочь от окна. Паника вернулась.
-- Миссис Крен-Смит еще не готова принять вас, -- сказал Джералд
Скоттоу. -- Будьте добры подождать здесь, пока я найду остальных.
Мэриан недолго задержалась наверху. Оправившись от испуга и bystro
осмотрев комнату, она оценила письменный стол восемнадцатого века, ощутила
благодарность за пустые лакированные книжные полки, ей доставили
удовольствие старинные широкие ситцевые кресла; огромная кровать с медными
набалдашниками, отливавшими тусклым золотом, ее насторожила, а кричащие
цветные гравюры на стене просто ужаснули, и она понадеялась, что никто не
будет возражать, если она их уберет. Найдя на умывальнике из зеленого и
коричневато-желтого кафеля горячую воду в цветном кувшине и таз, она быстро
умылась. А когда отважилась выйти в безмолвный душный коридор, обнаружила
рядом уборную с широким сиденьем из красного дерева, которое, казалось,
хранило тепло тех, кто из поколения в поколение восседал на нем; широкая
неглубокая чаша, украшенная гирляндами цветов, гармонировала с ее кувшином и
тазом, и Мэриан не знала, радоваться этому или огорчаться.
Быстро переодевшись, она посмотрела в хорошенькое зеркальце в раме из
атласного дерева. Большого зеркала не было. Мэриан напудрила свой длинный
нос и зачесала назад короткие прямые темные волосы. Ее лицо со слишком
крупными чертами не было <хорошеньким>, но, полагала она, могло сойти за
<значительное> или по крайней мере за <сильное>. Но следовало подумать и о
выражении. Джеффри часто говорил, что она выглядит хмурой и агрессивной. Ей
нельзя выглядеть так сейчас. Однажды он сказал: <Прекрати думать, что жизнь
обманывает тебя. Принимай ее такой, как есть, и пользуйся ею. Неужели ты
никогда не станешь реалисткой? > Хорошо, решила она, что бы здесь ни
происходило, она примет все это с полным и предельным вниманием. Возможно,
эра реализма начинается, и она была права, полагая, что с ее любовью к
Джеффри жизненные прелюдии закончились. С внезапно нахлынувшим чувством
ужасного одиночества и тоской по дорогому исчезнувшему миру, она ощутила,
как отчаянно хочет стать нужной и любимой обитателями Гэйза. Она собрала все
свое мужество, придала лицу спокойное выражение и спустилась вниз.
Скоттоу ввел ее в большую гостиную на первом этаже, теперь она там
стояла одна, теребя незажженную сигарету и вовсе не желая видеть
<остальных>. В этот теплый сентябрьский вечер в комнате было холодно, мрачно
и пахло прошлым. С солнечной террасой комнату соединяли два высоких
подъемных окна, доходящих почти до пола, и большая стеклянная дверь -- все
задрапировано и затемнено полосками белого петельчатого, не слишком чистого
kruzheva. Плотные красные занавески, жесткие как каннелированные пилястры,
источали пыльный фимиам; желтовато-коричневый ковер слегка попыхивал, когда
на него наступали. Темное сооружение красного дерева, почти достигающее
потускневшего потолка, состояло из зеркала и сходящихся рядов полок и
подставок, на которых теснились маленькие медные безделушки. Большой черный
рояль был окружен войском маленьких столиков, покрытых низко опускавшимися
вышитыми бархатными скатертями. Среди этого беспорядка тут и там блестели
вещицы из граненого стекла, а книжные шкафы с внушительными дверцами держали
на своих полках ряды томов в переплетах телячьей кожи. Беспорядок в комнате
не позволял догадываться о ее назначении. Следов присутствия детей не
ощущалось.
Мэриан осторожно оглянулась вокруг. В лучах вечернего солнца догорали
желтоватые сумерки, стояла тишина. И все же казалось -- за комнатой
наблюдают. Она почти боялась обнаружить кого-то, безмолвно стоящего в углу.
Мэриан бесшумно двинулась в поисках спички, чтобы зажечь сигарету. На одном
из бархатных столов лежала потускневшая спичечная коробка, но спичек в ней
не было. Она поискала около двери выключатель, не нашла и чуть не оборвала
отклеившийся кусок обоев. Ей пришло в голову, что в Гэйзе, конечно же, нет
электрического света. Чтобы со средоточиться на чем-то и успокоить нервы,
она подошла к книжному шкафу и попыталась прочесть названия книг, однако
стекло было слишком грязным, а комната -- темной. Она попыталась открыть
шкаф.
-- Он закрыт, -- раздался голос почти за ее спиной.
Мэриан в ужасе вздрогнула и обернулась. Высокая женщина близко подошла
к ней. Мэриан не могла рассмотреть ее лица. Волосы незнакомки, выглядевшие
седыми или бесцветными, были стянуты в пучок. На ней было темное платье с
белым кружевным воротником и манжетами.
Сердце Мэриан забилось так сильно, что она чуть не упала.
-- Миссис Крен-Смит?
Издали прозвучал успокаивающий голос Джералда Скоттоу:
-- Это мисс Эверкрич. Мисс Эверкрич -- мисс Тэйлор.
Поток света в дверном проеме усилился. Вошли три чер новолосые
горничные, держа большие масляные лампы с непрозрачными кремовыми
стеклянными плафонами, и расставили их на столы. Комната изменилась: стала
меньше, мрачнее, фигуры priblizilis" друг к другу. Теперь Мэриан смогла
рассмотреть мисс Эверкрич. Худая, с узким прозрачным лицом, высокими
скулами, маслянистыми светло-голубыми глазами и большим тонким ртом. Цвет
волос, как и возраст, было все еще трудно определить: ей могло быть как
сорок, так и шестьдесят. Она пристально смотрела на Мэриан, без улыбки,
слегка нахмуренно, с напряженностью -- хотя и немного пугающей, но не
враждебной.
-- Мисс Эверкрич, конечно, сестра Джеймси, -- сказал Скоттоу, -- его
старшая сестра, практически мама.
-- Не понимаю, почему ты говоришь <конечно>, Джералд, -- с возмущением
заметила миссис Эверкрич, все еще внимательно рассматривая Мэриан, -- и
почему позволяешь себе упоминать о моем возрасте при посторонних.
-- Ну, ну, успокойся, Вайолет! -- сказал Скоттоу. Казалось, он немного
скован ее присутствием. -- Во всяком случае, мисс Тэйлор не посторонняя. Она
одна из нас или скоро будет ею.
Мисс Эверкрич минуту помолчала, затем закончила изучать лицо Мэриан.
-- Бедное дитя! Джералд, где ключ от этого шкафа? Мисс Тэйлор хочет
заглянуть в него.
-- Нет, нет, не беспокойтесь, -- запротестовала Мэриан.
-- Не имею представления, -- ответил Скоттоу. -- Насколько я знаю, он
никогда не открывался.
-- Его должны были открыть, дорогой, чтобы положить туда книги. Ключ
может находиться в одной из этих медных ваз. Мне кажется, я припоминаю, что
он там был. Будь любезен, достань их, пожалуйста.
С покорным видом Скоттоу начал снимать одно за другим медные украшения
и ставить на стол, а мисс Эверкрич тем временем извлекла из них гору
пуговиц, бумажных обрезков, окурков, эластичных лент и что-то напоминающее
золотой соверен, который она спрятала в карман. Наконец ключ был найден в
корзине медного ослика, и мисс Эверкрич протянула его застывшей от смущения
Мэриан. Она повернула ключ в замке и сделала вид, что внимательно
рассматривает содержимое книжного шкафа, поскольку этого, казалось, от нее
ожидали.
-- Все в порядке, дитя? -- спросила мисс Эверкрич. Мэриан, так и не
поняв, поощрили ее или наказали, пробормотала:
-- О да, благодарю вас, да.
-- Ханна уже готова принять ее, Джералд?
-- Нет еще.
Мисс Эверкрич внезапно крепко сжала руку Мэриан и подвела ее вплотную к
оконному стеклу, так что на плечо девушки легла кружевная занавеска, от
которой исходил сухой пыльный запах. За окном все еще был ранний вечер,
золотые и оранжево-пурпурные краски заката причудливо переливались над
морем. Но под изучающим взглядом мисс Эверкрич Мэриан не смела отвести глаз
от ее лица, освещенного сейчас как на маленькой сцене.
-- Какого вы вероисповедания, дитя мое?
-- Я неверующая, -- она почувствовала себя виноватой в этом, а еще и в
том, что страстно хочет освободить свою руку. Она сбросила занавеску с
плеча.
-- Может быть, мы покажемся вам немного странными поначалу, но скоро вы
найдете свое место среди нас. Запомните, если вам что-то понадобится в этом
доме, обращайтесь ко мне. Мы не беспокоим миссис Крен-Смит по пустякам.
-- Ханна примет ее сейчас, -- раздался издали голос Скоттоу.
Мисс Эверкрич, все еще державшая руку Мэриан, слегка сжала ее:
-- Мы скоро встретимся снова, Мэриан. А позже вы станете называть меня
Вайолет.
Ее тон заставил прозвучать эти слова почти как угрозу. Она отпустила
руку Мэриан. Пробормотав какие-то слова благодарности, Мэриан поспешила
прочь. Она нашла такое внимание почти невыносимым и с облегчением
повернулась к дружеской фигуре Скоттоу.
И, как будто намеренно меняя тональность, Скоттоу оживленно сказал:
-- Ну вот. Вы ничего тут не оставили, никакой сумки или чего- нибудь
еще? Мы нечасто пользуемся этой комнатой, и иногда она бывает закрыта. А
теперь следуйте за мной.
Они очутились в холле, где оранжевый свет, проникающий снаружи, окрасил
интерьер лучезарными бликами. В этот момент с террасы через стеклянную дверь
вошел какой-то мужчина.
-- О, Дэнис, это ты.
-- Да, сэр.
-- Приехала мисс Тэйлор. Мисс Тэйлор, это Дэнис Ноулан.
Мимо прошла горничная, держа одну из ламп. Затем гостиная снова
погрузилась во тьму. При мимолетном свете Мэриан увидела невысокого
человека, примерно ее роста, державшего большой zhestianoi сосуд. Мэриан
успела заметить темные волосы и сапфирово- синие глаза, характерные для этой
местности. Говорил он с сильным местным акцентом и выглядел, как ей
показалось, довольно хмурым и скованным.
Скоттоу продолжил:
-- Дэнис -- мой очень способный приказчик. Он ведет наши счета и
пытается уберечь нас от убытков, а, Дэнис? Дэнис что-то буркнул.
-- Что ты там добыл, Дэнис? Или, вернее, кого?
Человек протянул жестяной сосуд, и Мэриан с удивлением обнаружила в
воде довольно большую золотую рыбку. <Земляничный нос>.
-- Земляничный нос собирается принять соленую ванну?
-- Да, сэр. -- Человек не улыбнулся. Скоттоу, улыбаясь за двоих,
сказал:
-- Дэнис -- великий рыбак. Вам следует завтра посмотреть его рыбные
пруды. Это одно из наших немногих развлечений. А теперь пойдемте, миссис
Крен-Смит ждет.
В сильном волнении Мэриан следовала за Скоттоу вверх по почти темной
лестнице, мимо лампы, светившей тускло, как в склепе, и дальше, пока они не
подошли к большой двойной двери, которую он тихо открыл. Вошли в темную
переднюю, и Мэриан увидела впереди полоску золотистого света. Джералд
Скоттоу постучал.
-- Войдите.
Он почтительно вошел, и Мэриан последовала за ним.
Комната была ярко освещена множеством ламп, а шторы задернуты, хотя на
улице было все еще светло. Мэриан была ослеплена мягким потоком света и
скована страхом.
-- Вот она, -- сказал Скоттоу вполголоса. Мэриан двинулась по толстому
ковру навстречу кому-то в дальнем конце комнаты.
-- А, хорошо.
Мэриан предполагала увидеть пожилую женщину. Но особа, представшая
перед ней, была молода, едва ли старше ее, и если не совершенно прекрасна,
то, во всяком случае, удивительно прелестна. Широкое бледное веснушчатое
лицо, небрежный узел красновато-золотых волос и глаза почти такого же цвета.
Никакой косметики. Ниспадающее свободными складками одеяние из вышитого
желтого шелка могло быть как вечерним платьем, так и халатом.
Мэриан пожала белую веснушчатую руку, протянутую ей, и probormotala,
что очень рада. Она уловила знакомый, рас пространившийся повсюду запах,
который пока не могла определить; в комнате ощущалось волнение, и не только
ее.
-- Как замечательно, что вы приехали сюда, -- сказала миссис Крен-Смит.
-- Я очень надеюсь, что вы не будете возражать против заточения здесь, с
нами, вдали от всего света.
-- Я тоже надеюсь, -- ответила Мэриан, но, почувствовав, что это
прозвучало грубо, добавила: -- Никто не будет возражать против заточения в
таком прелестном месте. -- Это прозвучало также невежливо, поэтому она
продолжила; -- Это вообще не будет заточением.
Стоящий за ее спиной Скоттоу позвал:
-- Ханна.
Мэриан прислонилась к стене, чтобы эти двое могли видеть друг друга.
-- Я полагаю, вы захотите поужинать с мисс Тэйлор?
-- Да, пожалуйста, Джералд, если можно. Не попросите ли вы Вайолет? Я
не хочу причинять беспокойства, но это было бы очень хорошо, я уверена, что
мисс Тэйлор голодна. Не так ли, мисс Тэйлор?
Мэриан, чувствуя себя неважно, пробормотала:
-- Да, только самую малость.
Последовало короткое молчание, затем Скоттоу поклонился и вышел. Миссис
Крен-Смит сказала:
-- Боюсь, мы странно проводим здесь время. Нас никто не развлекает,
кроме нас самих. Я очень надеюсь, что ваше путешествие прошло благополучно.
Наверное, оно было слишком скучным, пока вы не доехали до гор. Устраивайтесь
поближе к огню. Вечера уже холодные.
Слабый торфяной огонь горел в большом камине; на каминной доске черного
мрамора стоял изящный фарфор. В комнате было множество зеркал, некоторые из
них красивые; совсем не было картин и не чувствовалось даже попытки украсить
интерьер. Две медные вазы с пампасовой травой и высушенным лунником, похоже,
стояли здесь уже давно. Комната казалась тяжеловесно- старомодной, как и
нижняя, но, может быть, более обжитой. Мэриан почувствовала себя загнанной в
угрожающий круг выцветших кресел, заваленных книгами и бумагами. На
письменном столе, обитом кожей, с разбросанными по нему рукописями, она
обнаружила фотографию мужчины в форме.
Девушка присоединилась к своей хозяйке, расположившейся у огня, и они
внимательно посмотрели друг на друга.
Мэриан обнаружила, что миссис Крен-Смит была босиком, и сразу стало
ясно, что ее желтое одеяние -- халат, одновременно возникло впечатление
чего-то небрежного: волосы растрепаны, ногти не очень чисты, прелестное
лицо, чуть утомленное, немного болезненное, кожа блестит. Мэриан тут же
подумала -- не больна ли миссис Крен-Смит, сразу ощутив чувство вины и
неприязни. В то же время она испытала облегчение и внезапную симпатию. Это
существо было безобидным.
-- Я надеюсь, вам понравилась ваша комната? Если вам нужно что-нибудь,
обязательно спросите. Садитесь, пожалуйста. Надеюсь, вы выпьете немного
виски.
-- Спасибо. -- Теперь Мэриан поняла, что в комнате пахло виски. -- А
теперь вы должны рассказать немного о себе. Полагаю, и вы захотите задать
вопросы. Это место, должно быть, кажется вам очень странным.
-- Я все время думаю о моих учениках, -- сказала Мэриан. -- Возможно,
мне следовало спросить о них раньше. Мистер Скоттоу ничего не сказал в своих
письмах.
-- О ваших учениках?
-- Я имею в виду молодых людей, детей, которых должна буду учить.
В глазах миссис Крен-Смит появилось такое смущение, что Мэриан
испугалась. Неужели произошла какая-то нелепая ошибка?
Миссис Крен-Смит, помедлив с ответом, пододвинулась к графину с виски.
-- Здесь нет детей, мисс Тэйлор. Мистеру Скоттоу следовало объяснить.
Вы будете заниматься со мной.
Дорогая Мэриан, я надеялся отправить тебе письмо так, чтобы ты смогла
получить его сразу как приедешь на новое место, но совершенно увяз в
экзаменах и в делах Кампании. Кроме того, неизвестно, сколько времени
потребуется, чтобы письмо дошло до твоих дальних краев. Я помечу день и час
отправления, и, если ты сообщишь мне точное время получения, мы сможем
привести в систему нашу переписку. Надеюсь получить от тебя ответ по
vozmozhnosti скорее. Просматриваю сейчас кое-какие книги и карты и, когда у
меня будет свободная минута, составлю для тебя простейшие маршруты. Там есть
кое-какие доисторические достопримечательности, которые абсолютно необходимо
посмотреть. Между прочим, сообщи, не прислать ли тебе твой велосипед? Я
считаю, что ты сваляла дурака, уехав без него.
Я завидую твоему птичьему обществу больше, чем светскому окружению.
Кстати, о первом: я только что упаковал и завтра вышлю те две книги о
птицах, которые тебя интересовали, а также книгу о раковинах и еще одну об
известняковых формациях (самая интересная и любопытная). Не отказывайся,
умоляю, прими как подарок от меня! Что касается светской жизни, надеюсь, ты
наслаждаешься ею, а твои наряды успешно выдержали испытание. С моей скромной
точки зрения, твое голубое платье подходит к любому случаю. Какие там пабы и
можешь ли ты их посещать? И самое главное: что там за дети? Надеюсь, они не
слабоумные. Если тебе невыносимо, дай мне знать, и я пошлю телеграмму, что
кто- нибудь умер.
Я пишу в спешке, так как должен поехать в управление Кампании на
обычную ежедневную работу. Надеюсь, ты будешь там счастлива, дорогая Мэриан,
и тебе больше не придется волноваться из-за меня, никчемного. Но, с другой
стороны, не забывай меня! У человека так мало настоящих друзей, и я не могу
обойтись без тебя.
Мне пора бежать. Кстати, на кофейной вечеринке в Кампании я встретил
толстую распутного вида девчонку, по имени Фреда, которая утверждает, что
знает тебя, и настаивает, чтобы я передал тебе привет, что я и делаю. Боже,
как я устал, а семестр только начинается. Хорошо, что ты избежала этого.
Floreas, и дай мне знать о худшем
Всегда любящий Джеффри.
Милый, милый Джеф, Боже, до чего же я была рада получить твое письмо.
Не то чтобы здесь было очень плохо, но ужасно одиноко, я даже начала
забывать после пяти дней пребывания, кто я. Не понимаю, как местные жители
не сходят с ума. Но позволь мне рассказать все по порядку.
Прежде всего -- здесь нет детей! Считается, что я должна <учить> саму
миссис Крен-Смит, то есть читать с ней немного по- французски, а также,
может быть, заняться и итальянским. Я полагаю, что им на самом деле была
нужна <компаньонка>, но дали объявление о <гувернантке>, чтобы найти хорошо
образованную девушку. Я это оценила и не чувствую себя обманутой. Миссис
Крен- Смит молода, красива и выглядит какой-то обреченно- одухотворенной.
Есть здесь также любитель поохотиться, по имени Скоттоу (тот, кто написал
мне), он довольно приятный, но одновременно и заурядный. Кажется, он
управляющей имением и друг семьи. Настораживает и даже несколько пугает меня
женщина по фамилии Эверкрич, нечто вроде экономки (здесь все <нечто вроде>),
как я полагаю -- какая-то бедная родственница миссис К. -- С. Ее брат
Джеймси Эверкрич работает шофером. Сначала я думала, что он обычный шофер,
но, видимо, нет, так как он родственник. Не могу понять, существует ли
мистер Крен-Смит, но о нем никогда не говорят, поэтому я подозреваю, что
миссис вдова. Еще здесь есть угрюмый маленький клерк, по имени Наулан, и
множество темнокожих чуть раскосых служанок, говорящих с непостижимым ак
центом. Одна из них принесла твое письмо в пятницу, в 4. 30. Не имею ни
малейшего представления, как оно попало сюда, это просто чудо. Пожалуйста,
пиши чаще! Здесь нет никакого великолепия! <Замок> -- это большой
викторианский дом, а вокруг ничего, кроме нескольких коттеджей и еще одной
резиденции. Ближайший паб в Блэкпорте, и туда не пускают женщин! К счастью,
здесь в Гэйзе виски льется рекой. Все много пьют и рано ложатся спать. Если
я начну сходить с ума, то дам тебе знать.
Я должна идти купаться и поэтому заканчиваю. Мои обязанности не очень
трудны! Я даже надеюсь, что кто-нибудь изъявит желание научить меня верховой
езде. (На лошади, представляешь! Тут есть несколько лошадей. На днях я
видела мистера Скоттоу и Джеймси, скачущих верхом. Почувствовала зависть! )
Эта Фреда, должно быть, Фреда Дерси, славная спокойная девушка, и совсем не
распутница. Я училась с ней в школе. Передай ей тоже привет. Надеюсь, в
Кампании все благополучно. Сейчас мне пришло в голову, что я не видела ни
одной газеты с тех пор, как приехала сюда, и нисколько не скучаю. Возможно,
я впечатлительна и подвержена влияниям. Все это кажется теперь таким
далеким, за исключением тебя, так зримо присутствующего в твоем письме и в
моем сердце. Нет больше никаких волнений. Не беспокойся обо мне, дорогой.
Обнимаю тебя и скоро напишу снова.
С любовью М.
P. S. Мистер Скоттоу говорит, что здесь есть беркуты, но я не уверена,
может ли он узнать птицу, которую нельзя подстрелить и съесть!
Мэриан закончила письмо, запечатала конверт и стала думать, как его
отправить. Внизу, в холле, стоял старомодный ящик для писем с надписью,
сообщающей сведения о почтовых тарифах пятидесятилетней давности, но она не
решилась бросить в него свое послание без дополнительных уточнений. Об этом
она намеревалась спросить у Джеймси за чаем. Затем она надела свой купальный
костюм.
Была самая середина дня. Обитатели Гэйза после ленча уединялись в своих
комнатах, и их не было слышно до пяти часов. Вероятнее всего, они спали.
Мэриан изумлялась тому, сколько времени проводят во сне обитатели дома.
Ложились здесь около десяти: два прошедших вечера подряд, прогуливаясь по
террасе в одиннадцать, она не видела нигде ни огонька.
Чувство уважения к хозяевам дома не позволяло Мэриан признаться в своем
разочаровании. Она действительно ожидала большего. Постоянно находясь в
поисках чего-то необычного, она терялась в догадках, как жить. Ей никогда не
удавалось в полной мере проявить свою индивидуальность. Да и общество, в
котором она вращалась до сих пор, не способствовало этому. Она знала, что ей
недоставало грации, изящества. Хотя внешне она сохраняла спокойствие и
сдержанность, в душе ощущала себя несправедливо униженной и испуганной. В
минуты пристального самоанализа Мэриан часто спрашивала себя: не было ли ее
стремление к более устойчивому социальному положению всего лишь снобизмом, и
не могла найти точный ответ. Джеффри всецело принадлежал ее привычному миру
и в действительности был одним из его повелителей; поначалу ее любовь к нему
казалась оправданием этого мира и ее самой. Под его влиянием ее натура,
безусловно, заиграла новыми гранями. Но после Джеффри она сочла повседневную
жизнь такой пустой, а свой насущный хлеб таким горьким, что старое
полуосознанное желание чего-то совершенно другого превра тилось в безумие,
которое побудило ее умчаться прочь и которое она с такой радостью и
восхищением встретила.
Казалось, пришел конец ее застенчивости. Родители Мэриан byli очень
робкими людьми, они тихо прожили жизнь в маленьком городке Мидленде, где ее
отец держал бакалейную лавку. Первые воспоминания Мэриан были связаны с
лавкой. Иногда ей казалось, что ее приносили туда в картонной коробке с
надписью <Верх>. Без сомнения, одна из них служила ей колыбелью. Она была
единствен ным ребенком. Мэриан любила своих родителей и одновременно
стыдилась их. В ее душе постоянно таился страх, что она в конце концов
станет похожей на них. Она была, безусловно, способной девушкой, но в данном
случае это ничего не значило. Университет стал для нее скорее состязанием,
чем социальным явлением, и это тоже из-за ее застенчивости.
Поэтому она думала о Гэйзе как о начале чего-то совершенно нового, и
если и была в первый момент разочарована, то не из-за отсутствия
церемонности или компании и развлечений, но из-за какой-то неуверенности в
самом месте. Оно почему-то казалось ей странным и нервировало ее. Его тишина
была скорее бесцельной, чем спокойной, его сонно тянущаяся рутина поражала
скорее какой- то пустотой, чем феодальной безмятежностью, которую Мэриан все
еще пыталась ощутить. Дни тянулись бесконечно, и их однообразие уже казалось
ей абсурдным, как будто оно было врожденным, а не благоприобретенным
свойством. Это была какая-то тягучая, едва слышная музыка. День начинался в
девять часов с завтрака, который ей приносила косоглазая и молчаливая
горничная. Около десяти тридцати она отправлялась к миссис Крен-Смит и
оставалась там часть утра. Они пока еще просто болтали и обсуждали, что бы
почитать. Миссис Крен-Смит хоть и была более образованной и сообразительной,
чем казалась на первый взгляд, но совсем не спешила приступить к занятиям, и
Мэриан, чье желание работать всегда было велико, не форсировала ход событий.
Ленч тоже проходил в одиночестве, после чего она была предоставлена себе до
пяти часов. Общий чай подавался в комнату мисс Эверкрич. Миссис Крен-Смит не
появлялась на этой неестественно оживленной церемонии, собиравшей вместе
Скоттоу, Джеймси и иногда Ноулана. Для мисс Эверкрич присутствие Мэриан
имело особенное значение, казалось, она воспринимала эту церемонию как
утверждение важности своей роли. Скоттоу был слегка снисходителен, Джеймси
хихикал, а Ноулан молчал. Мэриан говорила с некоторым усилием, и все же она
с нетерпением ждала чаепития. Это хоть немного приближало ее к светской
жизни, какую Гэйз пока мог ей предложить. Около шести тридцати она
возвращалась к миссис Крен- Qмит, которая к тому времени начинала пить
виски, и оставалась с ней до ужина в восемь тридцать. В девять тридцать
миссис Крен- Смит уже зевала и была готова ко сну.
Таков был не очень веселый круг дел и лиц, с которыми она
соприкасалась. Поздно ночью бывали моменты, когда Мэриан почему- то
испытывала страх, хотя паника, охватившая ее в первый день, никогда не
повторялась. Обитатели Гэйза были не то чтобы скучны, но во всех них, даже в
Скоттоу, присутствовало какое-то беспокойство, которое, по-видимому, было
связано с уединенностью места. Тем не менее, две вещи очень поддерживали ее.
Во-первых, явное любопытство: в большом, погруженном в себя доме многое
приводило в замешательство, и она все еще не могла определить отношения
обитателей друг к другу. Райдерс тоже вызывал интерес, ее немного удивляло,
что до сих пор никто ничего не сказал ей о соседнем доме, кроме того, что
Скоттоу сообщил ей в первый день.
Второе обстоятельство, которое поддерживало ее в еще большей степени,
-- это чувство, что миссис Крен-Смит очень рада ее присутствию. Мэриан
ощущала огромную потребность любить и быть любимой, и она была готова
привязаться к своей хозяйке, которую нашла трогательно мягкой и застенчивой.
Именно эта застенчивость, вместе с какой-то странной неуверенностью в себе и
возводила до сих пор барьер между ними. Наилучшим образом Мэриан ладила с
Джеймси, они много смеялись и поддразнивали друг друга. Джералд Скоттоу в
значительной мере занимал ее мысли, но не добавлял ей нового материала для
размышлений. Она обнаружила, что проявляет повышенную чувствительность в
общении с ним, в то время как он был безупречно внимательным, но
официальным. А заставить себя полюбить Вайолет Эверкрич она никак не могла.
До чая оставалось еще больше часа, и дом был погружен в сонную тишину.
Мэриан немного виновато, на цыпочках спустилась по ступеням, неся купальные
принадлежности в закрытой сумке, чтобы никто не помешал ее плану. Она еще не
спускалась к морю и только сегодня почувствовала себя достаточно уверенной,
чтобы самостоятельно уйти из дома; до этого были лишь короткие прогулки
поблизости. Теперь она решила, что знает наилучший спуск к заливу, так как
тщательно рассмотрела панораму в бинокль. В стене, окружавшей сад, было два
входа со стороны моря. Южные ворота вели на вершину утеса, а северные
выходили на крутую каменистую тропинку, которая вела вниз под гору между
потрепанных ветром кустов фуксии, покрытых лишайником валунов и barhatnyh,
но общипанных участков травы. Когда Мэриан проходила через ворота, а затем
быстро, как козочка, спускалась по каменистой тропе, пригревало солнце, а
море, открывшееся перед ней, было бледно-лазурным. Скорее, чем думала, она
оказалась у подножия склона и приблизилась к темно-коричневому ручью, теку
щему по круглым серым камням. Деревня сейчас едва виднелась позади нее,
утесы высились по обеим сторонам залива, а Гэйз и Райдерс скрылись за
изгибом холма. Мэриан помедлила и прислушалась к легкому, как звон
колокольчика, журчанию ручья и отдаленным ударам волн о берег.
Ручей скользил и катился вдаль, появляясь и исчезая среди больших
крапчатых камней, мерцая и вспыхивая на солнце. Иногда казалось, что он
уходил под землю, затем появлялся как маленький водопад или разливался в
небольшую заводь. Внезапно он оставил камни позади и бесшумно соскользнул в
глубокую расселину в темной торфяной почве, побежав теперь быстрее по
направлению к морю. Мэриан, бездумно следовавшая за ним, вдруг со страхом об
наружила, что ее ноги погружаются в землю, мягкую, как помадка. Она
поколебалась и, чуть не потеряв туфли, свернула влево, где из земли
выступали камни. Миновала несколько темных теплых вязких заводей,
окаймленных едкой золотисто-желтой травой, и наконец очутилась на узком,
покрытом галькой берегу у подножия утеса, на котором стоял Гэйз. Прошла
немного вперед. Ее сердце сильно билось.
Черная стена утеса, слегка поблескивая, отвесно вздымалась позади нее.
Солнце ударяло прямо в его вершину, но мрачная тень от нее зловеще нависала
над головой. Берег с песком и гравием у основания утеса и черной галькой у
воды тоже был темным. Мэриан никогда не боялась моря. Она не понимала, что
происходит с ней сейчас. Мысль о том, чтобы войти в воду, заставила ее
содрогнуться и вызвала ощущение одновременно отталкивающее и огорчительно
приятное, он было схоже с сексуальным волнением. Ей внезапно стало тяжело
дышать, пришлось остановиться и сделать несколько глубоких равномерных
вдохов. Она бросила сумку на песок и подошла к краю моря.
Сверху оно казалось тихим и безмятежным. Оно и сейчас выглядело
довольно спокойным у самого берега. Но в каких-нибудь двадцати ярдах плавные
волны собирались в огромные валы и с внезапной яростной силой накатывались
друг на друга, вбирая в себя прибрежные камни и выбрасывая их со скрежещущим
ревом на bereg. Море теперь при ярком солнечном свете за диким снежно- белым
завихрением пены выглядело чернильно-черным. Мэриан всматривалась в покрытый
галькой край. Казалось, что берег спускался вниз очень круто, создавая
подводное течение, каждая убегающая волна с неистовой силой всасывалась под
высокий гребень последующей. Мэриан задумалась, что же делать. Затем она
подняла голову и увидела лицо.
Лицо всплыло на воде прямо напротив нее, как раз позади того места,
откуда начинали вздыматься волны. Как только она глянула, оно скрылось.
Мэриан испуганно вскрикнула. В следующий момент она поняла, что это,
конечно, всего лишь тюлень. Никогда она не видела их так близко. Тюлень
снова появился, подняв свою лоснящуюся мокрую античную голову, похожую на
собачью, и посмотрел на нее своими большими выпуклыми глазами. Были видны
его усы, приоткрытый темный рот. Он лениво держался на поверхности, находясь
вне досягаемости больших волн и устремив на нее свой старческий равнодушный
взгляд. Животное было и трогательным, и пугающим одновременно. Мэриан оно
показалось каким-то предзнаменованием. Но заклинал ли тюлень ее не входить в
море или, напротив, приглашал, она не могла решить. Через минуту он уплыл,
оставив ее дрожащей на берегу.
Мэриан теперь боялась плавать, но все же решилась войти в воду. Ей
только нужно было смело броситься и преодолеть ударную волну, избегая
подводного течения. Она могла вернуться на буруне, дать ему бросить себя на
гальку я быстро вскарабкаться наверх. Это был вопрос самолюбия. Она смутно
ощущала, что, если сейчас проявит малодушие перед морской стихией, в ней
появится какой-то излом, через который могут проникнуть иные, худшие страхи.
Все еще дрожа, она начала неловко раздеваться.
В купальном костюме она приблизилась к крутому краю. Камни кололи
ступни, было трудно стоять на осыпающемся склоне. Она вымокла от холодных
брызг, пенящиеся волны касались ее ног и яростно откатывались назад, сбивая
гальку -- черную, отшлифованную -- в огромную темную массу под пугающую пену
следующей волны. Мэриан оступилась и тяжело дыша отползла назад, уже мокрая
насквозь. Прикосновение воды было ледяным. Она по пыталась снова встать,
поддерживая непрочное равновесие на осыпающейся лавине камней.
-- Эй, вы!
Она отпрянула и, совершенно изнуренная, села. Приближался kakoi-то
человек. Она сидела на берегу, пока мужчина не подошел к ней, а затем встала
и набросила полотенце на плечи. Море и камни так грохотали, что было трудно
расслышать его слова. Казалось, это местный житель.
-- Вы не должны купаться в этом море. Почти в слезах, Мэриан,
рассерженная и решившая, что неправильно поняла его, спросила:
-- Но почему? Разве это частный берег? Я пришла из замка Гэйз.
-- Вы не должны здесь купаться, -- сказал мужчина, как будто не слыша
ее. Возможно, так и было. -- Вы сразу же утонете.
-- Не утону! -- возразила Мэриан. -- Я очень хорошо плаваю. -- Но,
предчувствуя еще более глубокий страх, она уже знала, что побеждена.
-- На прошлой неделе утонули двое немцев, -- сказал мужчина. -- Они
плавали около Блэкпорта. Мы до сих пор ищем их тела. -- Он говорил нараспев,
с местным акцентом, с чувством собственного достоинства. Он смотрел на
Мэриан древними отчужденными глазами и напомнил ей тюленя.
-- Хорошо, -- коротко бросила Мэриан и отвернулась, чтобы он поскорее
ушел.
-- И не бродите здесь слишком долго. Прилив приходит очень быстро. Вы
же не хотите карабкаться по утесу, не так ли?
Он ушел.
Мэриан, путаясь в одежде, начала одеваться. Горячие слезы слепили
глаза. Солнце скрылось, и задул холодный ветер.
-- Привет.
Мэриан быстро прижала полотенце к лицу, подтянула завязку купальника и
повернулась. Снова к ней кто-то приближался, на этот раз женщина.
-- Привет, -- отозвалась Мэриан.
Женщина была одета в костюм из твида медового цвета и держала что-то
вроде высокого посоха в руке. Было очевидно, даже прежде чем она заговорила
снова, что она принадлежит к <джентри>.
-- Вы мисс Тэйлор?
-- Да.
-- А я Алиса Леджур. -- Она протянула руку.
Мэриан пожала ее, почти сразу же вспомнив, что Леджур -- фамилия хозяев
Райдерса. Скоттоу сказал, что у старика есть сын ( дочь.
-- Я так рада с вами познакомиться. -- Тем не менее она жалела, что не
одета и не выглядит более достойно. Жалкое полотенце на ее плечах
полоскалось на ветру.
Алиса Леджур была высокой красивой голубоглазой женщиной с короткими
золотистыми волосами, прямым носом и широким, хорошо очерченным лбом. Ей,
видимо, было за тридцать. Она прочно стояла в своей твидовой юбке,
облегавшей ноги, во влажных грубых башмаках, глубоко погрузившихся в гальку,
и казалась плотной, уверенной в себе. Рядом с ней Мэриан, переступавшая с
одной ноги на другую, почувствовала себя слишком хрупкой. Она старалась не
стучать зубами.
-- Я слышала, что вы только что приехали, да? -- спросила Алиса Леджур.
-- Да, я совсем не знаю этого района, но мне он очень по нравился.
-- А вам не слишком одиноко?
-- Здесь не очень много собеседников, -- сказала Мэриан и затем
добавила, как бы защищаясь: -- Хотя все в Гэйзе мне очень нравятся! -- Фраза
прозвучала без должной убедительности.
-- Гм! Ну ладно. Может, вы придете навестить нас?
-- С удовольствием, -- сказала Мэриан, обнаружив, что ей нравится
прямота, и даже бесцеремонность, женщины. Ей явно не хватало в последние
несколько дней простого человеческого общения. В отношениях между
обитателями Гэйза было много туманного и замедленного.
-- Мы решим когда, -- сказала Алиса Леджур. -- Не хочу никого обидеть.
Не думаю, что они заставляют вас очень много работать, не так ли? Мне
повезло, что я встретила вас здесь. Возможно, как- нибудь на следующей
неделе, когда приедет Эффингэм. Это мой друг -- Эффингэм Купер. Мы с ним
устраиваем небольшие приемы, когда он здесь, -- и если есть кого принять.
Видите ли, люди в этих краях приезжают за пятьдесят миль, чтобы выпить.
Мэриан, только сейчас рассмотревшая, что странный посох был удочкой,
сказала:
-- Но мы такие близкие соседи. Надеюсь, мы часто сможем встречаться у
вас или в Гэйзе.
-- Думаю, не в Гэйзе. Но не важно. Мы с Эффингэмом будем укреплять
старые связи на следующей неделе. Мы считаем своим долгом немного
развеселить моего папу. Видите ли, он становится nemnogo странным после
зимы.
-- Ему, должно быть, одиноко. Полагаю, вы и ваш брат приезжаете хотя бы
на часть лета.
-- Кто вам это сказал? Хотя, впрочем, любой мог; Он не одинок. Бог
составляет ему компанию зимой. Нам с вами непременно нужно поговорить, когда
приедет Эффингэм. Мы пришлем вам записку, Эффингэм и я. Думаю, в этом не
будет ничего страшного -- прислать вам записку. Я не хочу никого обидеть. Не
буду вас больше задерживать, вы дрожите как листик. Вам понравилось плавать?
-- Я не зашла в воду, -- призналась Мэриан, внезапно испытав горький
стыд. Она почувствовала себя немного задетой этой полной, хорошо одетой
особой. -- Я испугалась, -- добавила она.
-- Это было мудро, осмелюсь сказать. Я обычно много здесь плавала, пока
так не растолстела. Хитрость в том, чтобы зайти и выйти. Что ж, оставляю вас
одеваться. Лучше не тратьте зря времени. Скоро прилив. Мы пришлем вам
записку потом. Когда приедет Эффингэм. Всего хорошего.
Мэриан видела, как она уходит, ступая по камням большими уверенными
шагами. Мэриан уже настолько замерзла, что едва смогла натянуть одежду, и
все еще чувствовала озноб, когда, спотыкаясь, побрела назад вдоль берега.
Подул холодный ветер, и она очень пожалела, что не взяла свитер. Она
чувствовала себя совершенно изнуренной. Взглянув на часы, она с ужасом
обнаружила, что уже почти без четверти шесть, и бросилась бежать.
Пробежав мимо заросших травой заводей, она дважды упала и поранила
колено. Тяжело дыша, стала подниматься по крутой каменистой тропинке,
ведущей к дому.
-- Ну, ну, успокойтесь, не надо так торопиться, не надо торопиться!
Она чуть не налетела на Джералда Скоттоу.
-- Я очень сожалею, -- сказала Мэриан, с трудом стараясь восстановить
дыхание. -- Я опоздала на чай, -- Мы немного беспокоились о вас. Боже мой,
надеюсь, вы не купались в море?
-- Нет, я струсила, -- сказала Мэриан. Она села на камень и разразилась
слезами.
Скоттоу стоял, возвышаясь над ней. Затем он мягко потянул се и поднял
на ноги. Его манера обращения была и заботливой, и повелительной.
-- Ну, ну, не плачьте. Но, кажется, я предупреждал вас, что здесь
нельзя купаться?
-- Предупреждали, предупреждали, -- причитала Мэриан. Когда они стали
подниматься на холм, он выпустил ее руку.
-- Что ж, в следующий раз делайте то, что вам сказали, девушка Мэриан,
и у нас будет меньше поводов для слез. Не правда ли?
-- Предупреди его, если он принесет сюда еще одну, я спущу ее в
уборную.
Вайолет Эверкрич говорила с одной из горничных на ле стничной площадке.
Мэриан, уже некоторое время наблюдавшая за золотой рыбкой, плавающей кругами
по ванне, застыла и затаила дыхание в надежде, что мисс Эверкрич не зайдет в
ванную снова и не обвинит ее в соучастии в преступлении Ноулана. Не подумав,
она убавила свет в лампе.
-- Ну и ну! И что же мы делаем здесь, в темноте?
-- Извините, -- пробормотала Мэриан. Она всегда чувствовала себя
виноватой в присутствии Вайолет Эверкрич.
-- Не стоит извиняться, -- сказала мисс Эверкрич. Она снова увеличила
огонь в лампе. -- Отвратительно! -- Она показала на рыбку. -- А теперь
идемте.
Мэриан все еще указывали, куда идти в Гэйзе. Того и гляди, они станут
обращаться с ней как со служанкой.
Мэриан неловко вышла из ванной. Они встретились лицом к лицу с Вайолет
в полумраке у открытой двери. Две одетые в черное горничные удалялись по
лестничной площадке. Мисс Эверкрич, кажется, всегда сопровождали одна или
две горничные, казавшиеся ее тенями.
-- Пройдемте в мою комнату, Мэриан, -- сказала мисс Эверкрич.
Выраженное таким образом приглашение прозвучало приказом, как будто ее
ожидало скорее наказание, чем радушный прием. Подобного тона она раньше не
слыхала, хотя и неоднократно ощущала в сковывавшем ее внимании со стороны
этой женщины какой- то намек на приближающееся столкновение.
-- Боюсь, что я не могу, -- сказала Мэриан. -- Я как раз иду к миссис
Крен-Смит. Мы собираемся почитать вместе стихи. -- Слова prozvuchali как
ложь, хотя и были чистой правдой.
-- Немного поздновато для подобных занятий, вам не кажется?
Было уже действительно довольно поздно по меркам Гэйза, почти десять
вечера. Мэриан обрадовалась, когда накануне ее хозяйка предложила
встретиться после обеда и почитать (<Морское кладбище>
(фр. ) вместе. Мэриан становилось все тяжелее выносить долгие вечера в
Гэйзе. Прежде она так часто страдала от недостатка времени. Его не хватало,
что> бы почитать, подумать, спокойно посидеть с сигаретой, пообщаться с
людьми, -- словом, чтобы развиваться и совершенствоваться. Но теперь время
появилось, однако это было уже другое время, как будто использованное
кем-то, прежде чем достигло ее. Она ничего не могла поделать с этими
тягостными вечерами. Она пыталась чем- то заняться в одной из этих маленьких
гостиных внизу, надеясь, что кто-нибудь присоединится к ней. Но никто не
приходил, и мас ляные лампы, которые она не умела зажигать, гасли. Тогда она
удалялась в свою комнату и заставляла себя не прислушиваться к тишине дома,
не думать о Джералде Скоттоу, а постараться рано заснуть. Иногда она подолгу
стояла в темной комнате, вглядываясь в свет окон Райдерса и пытаясь прочесть
в нем какое-то послание надежды. Но дом оставался загадочным. Обещанное
приглашение от Алисы Леджур не приходило. Мэриан не могла ни читать, ни
работать в эти часы, и, не испытывая потребности во сне, она чувствовала
себя изнуренной, как будто ее энергия истощалась от попыток уберечь себя от
влияния слишком молчаливого окружения. Поэтому она была сейчас так рада
возможности скоротать ночь. А кроме того, ей нравился сам процесс обучения.
Несомненно, она была педагогом по призванию.
-- Я не знаю, мисс Эверкрич. Во всяком случае, мы собираемся почитать
сегодня вечером. С вашего позволения, я пойду. -- С чувством вины она
подумала, обнаружила ли Вайолет Эверкрич, что все картинки со стен своей
комнаты она сняла. Возможно, кто- нибудь из горничных рассказал ей.
Мисс Эверкрич провела рукой по предплечью Мэриан, коснулась локтя и
нежно, словно убаюкивая, пожала его.
-- Уже почти пришло время называть меня Вайолет. Может быть, после
нашей краткой беседы...
-- Вы так добры.
Пальцы сжали и отпустили ее локоть.
-- Не добра. Просто я полюбила вас. А у нас так мало кого mozhno
любить. Спокойной ночи.
Что-то трогательное в словах, но не в тоне сказанного за ставило Мэриан
всмотреться внимательнее в удлиненное бледное, наполовину освещенное лицо.
Какое-то содрогание, как будто пришедшее из детства, коснулось ее, и она
подумала, что если в ней совершенно отсутствовал интерес к Вайолет Эверкрич,
то это, очевидно, происходило только от страха перед ней. Она смотрела, как
высокая фигура удалялась сквозь портьеры, скрывающие проход во тьму. В
отдалении промелькнул свет -- это прошла горничная с лампой в руках.
Мэриан могла теперь найти дорогу в любой части дома, что было особенно
важно для нее с наступлением темноты. Иногда лампы зажигались, когда
наступала тьма, а иногда нет, зажженные же порой гасли, и приходилось
отыскивать путь впотьмах -- по переменчивым отблескам и отдаленным точечкам
света. Теперь она спешила по темному коридору к комнате миссис Крен-Смит.
Легкие вечерние сумерки проглядывали сквозь занавески высоких окон.
-- Войдите. А, привет, Мэриан, это вы. Я думала, это Джералд.
-- Сходить за ним?
-- Нет, не беспокойтесь. Подойдите поближе к огню. Сегодня сильный
ветер. Подойдите и посмотрите, кто у нас здесь.
Войдя, Мэриан обнаружила, что в комнате присутствует еще кто-то. Это
был Дэнис Ноулан, который стоял в тени за камином. Он вышел на свет и метнул
в нее холодный луч своих ярко-синих глаз.
Ханна Крен-Смит, на которой сегодня было надето платье вместо обычного
халата, стояла на коленях на коврике перед камином, рассматривая что-то
лежащее перед ней на полу.
-- Что это? -- спросила Мэриан.
Она подошла поближе и увидела что-то маленькое, коричневое и лишь в
следующую минуту поняла с легким содроганием, что это летучая мышь.
-- Правда, она милая? -- спросила Ханна Крен-Смит. -- Ее принес Дэнис.
Он всегда мне что-нибудь приносит -- ежей; змей, жаб, славных зверьков.
-- С ней что-то не так, -- угрюмо бросил Ноулан. -- Не думаю, что она
выживет.
Мэриан тоже опустилась на колени. Летучая мышь, кро хотное живое
существо, медленно передвигалась по ковру, резко ottalkivaias" сморщенными
жесткими лапками. Она замерла и посмотрела наверх. Мэриан вгляделась в ее
странную маленькую собачью мордочку и блестящие темные глаза. В них была
почти сверхъестественная жажда бытия. Затем летучая мышь открыла свой
маленький зубастый рот и издала пронзительный крик. Мэриан рассмеялась, а
потом ей внезапно захотелось заплакать. Сама не зная почему, она
чувствовала, что не может выносить соседства миссис Крен-Смит с летучей
мышью, как будто они внезапно слились в одно нелепое, беспомощное существо.
-- Милое, милое маленькое создание, -- сказала миссис Крен- Смит. --
Странно подумать, что это такое же млекопитающее, как и мы. Я чувствую
какое-то странное родство с ней, а вы нет? -- Она погладила пальцем ее
меховую спинку, и мышь съежилась. -- Положи ее снова в коробку, Дэнис. Ты
присмотришь за ней, ведь правда? -- Почему-то она тоже не могла выносить
присутствия летучей мыши.
-- Я ничего не смогу для нее сделать, -- сказал Ноулан. Он быстро и
бережно поднял летучую мышь. Его руки были маленькими и очень грязными; Он
положил ее в ящик на столе. -- Налейте себе виски, Мэриан. Вы принесли
книги? Хорошо. Надеюсь, вы не против подождать несколько минут. Дэнис
собирается подстричь мне волосы.
Это удивило Мэриан. Для нее Ноулан был кем-то неуловимым, всегда
обрызганным грязью, работающим вне дома, скорее, связанным с лошадьми,
которых держали где-то в дальнем конце поросшего рододендроном склона. Но
она сочла бы его совершенно неподходящим для роли valet de chamber
(камердинер -- франц. ).
Ноулан, казалось, был смущен и рассержен перспективой присутствия
свидетеля. Тем не менее, Ханна Крен-Смит уселась на стул и накрыла плечи
полотенцем. Ему ничего не оставалось, как приступить к делу. Он взял гребень
и ножницы и начал перебирать пряди золотисто-красных волос.
Мэриан тоже испытывала смущение, как будто, ее заставили присутствовать
при слишком интимном обряде. И в то же время с некоторой долей восхищения
она отметила феодальное равнодушие, с которым ее хозяйка относилась к этому
странному положению.
Ноулан оказался удивительно способным. Когда он начал работать, его
лицо смягчилось, преисполнилось внимания и чувства собственного достоинства.
Он перекладывал шелковистые пряди волос то в одну, то в другую сторону и
деловито подрезал. Яркие золотистые локоны покрывали полотенце и бесшумно
падали на пол. Lэриан впервые заметила, что он довольно красивый мужчина.
Густые пряди иссиня-черных волос обрамляли твердое, цветущее, с мелкими
чертами, лицо, угрюмый взгляд стал теперь внимательно- бдительным. А эти
поразительные глаза! Мэриан встретила их, внезапно потрясенная, так как
Ноулан, почувствовав ее изучающий взгляд, на секунду перехватил его над
золотисто-красной головкой. Взгляд его был как быстрый полет зимородка. Она
перевела глаза на лицо миссис Крен-Смит. На нем застыло мечтательное
выражение.
-- Не знаю, что бы я делала без Дэниса, -- миссис Крен-Смит, голова
которой оставалась неподвижной под все еще работающими ножницами, отвела
руку назад и коснулась твидовой куртки Ноулана. Ее рука скользнула в его
карман. Мэриан отвернулась. Перед ее взором вновь предстала фотография на
письменном столе.
-- Вы опять подпалили волосы этими сигаретами.
-- Я скверная, правда?
Мэриан обратила внимание на странный вид опаленных спереди волос.
-- Готово. -- Ноулан убрал полотенце и стряхнул отрезанные пряди в
огонь, где они вспыхнули. Он встал на колени и собрал волосы с пола. Когда
он оказался у ног миссис Крен-Смит, та погладила его плечо легким, почти
застенчивым прикосновением.
Мэриан была взволнована. Тем не менее, сцена была очень естественной, и
она почувствовала, что нечто подобное происходило много раз прежде.
-- А теперь мои туфли и чулки. Может, позже мне захочется выйти.
Ноулан принес ее чулки и с невозмутимым видом смотрел, как она, чуть
приоткрыв нижние юбки и подвязки, надевала их. Затем он снова встал на
колени и надел на нее туфли.
Мэриан заметила, что подошвы туфель совершенно не стоптаны. Она
сказала, чтобы нарушить молчание, угнетавшее ее:
-- Какие хорошенькие новые туфельки.
-- Они не новые, -- отозвалась миссис Крен-Смит. -- Им семь лет.
Ноулан посмотрел на нее. Мэриан снова испытала страшное замешательство,
в которое часто повергала ее хозяйка... Она все еще не могла понять, была ли
миссис Крен-Смит чем-то больна или выздоравливала после какой-то тяжелой
болезни. То, как обитатели дома обращались с ней, иногда предполагало
последнее. Даже prihodila в голову мысль, зароненная едва уловимой манерой
Джералда Скоттоу, что у миссис Крен-Смит не все в порядке с головой.
Безусловно, она была эксцентричной леди.
Чтобы преодолеть смущение, Мэриан сказала:
-- Вы их очень хорошо сохранили!
-- Я не очень много хожу.
Мэриан пришло в голову, что миссис Крен-Смит действительно не выходила
из дому со времени ее приезда. <Она, должно быть, больна>, -- подумала
Мэриан.
Ноулан отступил назад, полагая, что его сейчас отпустят. Он был немного
меньше ростом обеих женщин и казался почти карликом, нахмуренным и
собранным.
-- Останься, Дэнис, ты тоже почитаешь.
Мэриан удивилась и, не подумав, спросила:
-- О, вы можете читать по-французски?
-- Да, -- он неприязненно посмотрел на нее. Мэриан подумала: <Он
немного ревнует ко мне, -- видимо, считает, что я вторглась сюда>.
-- Дэнис очень способный, -- сказала миссис Крен-Смит. -- Вам стоит
послушать, как он играет на пианино и поет. Мы должны непременно устроить
музыкальный вечер. Останься.
-- Нет. Я должен присмотреть за своими рыбками. -- Он поднял коробку с
летучей мышью. -- Спокойной ночи. -- Он резко повернулся и вышел.
-- Позаботься о моей маленькой летучей мыши, -- сказала ему вслед
миссис Крен-Смит. Она вздохнула. -- Он вам показал лососиную заводь?
-- Нет, -- ответила Мэриан. -- Мы почти не разговаривали с мистером
Ноуланом. А там есть лососи? Мистер Скоттоу сказал, что они ушли.
-- Они вернулись. Только не говорите мистеру Скоттоу. <Она
сумасшедшая>, -- подумала Мэриан.
-- Думаю, он покажет вам лососиную заводь. Вы когда-нибудь видели, как
прыгают лососи? Это очень трогательное зрелище. Они выпрыгивают из воды и
бросаются на скалы. Такая фантастическая смелость -- вернуться в родную
стихию подобным образом. Как души, обращающиеся к Богу.
Так как Мэриан ответила немного неожиданной улыбкой, ее хозяйка встала
и принялась медленно ходить по комнате. Ей очень нравилось смотреть в
зеркала. Теперь она переходила от зеркала к zerkalu.
-- Прислушайтесь к ветру. Здесь он может дуть бесконечно. Зимой он воет
так, что способен свести с ума. Он дует день за днем и лишает покоя. Что вы
думаете о моем паже?
-- О вашем... О мистере Ноулане? Он, кажется, очень предан вам.
-- Думаю, он позволил бы мне убить себя медленной смертью.
В словах прозвучала потрясающая беспощадность соб ственника, странно
противоречившая ее привычной кротости. И все же Мэриан внезапно показалось,
что в поведении миссис Крен-Смит проскользнула какая-то безнадежность.
Больная, сумасшедшая или в отчаянии.
-- Но здесь все преданы вам, миссис Крен-Смит.
-- Пожалуйста, зовите меня Ханной. Да, я знаю, я счаст ливица, Джералд
Скоттоу -- надежная опора. А теперь почитаем? Начните вы, у вас такое
прекрасное произношение, а потом посмотрим, смогу ли я перевести.
Забыв обо всем на свете, сразу же перенесясь в привычный восхитительный
мир, Мэриан начала читать:
Се toil tranquitte, ou marchent des colombes,
Entre les pins palpite, entre les tombes;
Midi le juste у compose de feux
La mer, la mer, toujours recommencee... *
Как этот тихий кров, где голубь плещет
Крылом, средь сосен и гробниц трепещет!
Юг праведный огни слагать готов
В извечно возникающее море!
(перевод Б. Лившица. )
-- Все местные жители состоят в родстве с феями, -- сказал Джеймси
Эверкрич.
Мэриан засмеялась. Она явно пребывала в хорошем настроении. Был яркий
солнечный день, и море отливало аметистовым цветом. Ветер прекратился.
Припекало, и от основания утесов поднимался легкий пар. Они с Джеймси быстро
ехали в лендровере по направлению к Блэкпорту, где должны были приобрести
ящик виски и koe-какую одежду, которая прибыла для Ханны на ее одобрение.
Джеймси, оказавшийся страстным фотографом, собирался также кое- что купить
для своей камеры. Он израсходовал последнюю катушку цветной пленки, сделав
накануне огромное количество фотографий Мэриан, которая была до некоторой
степени польщена и отчасти встревожена таким вниманием.
Сегодня Мэриан просто радовалась при мысли, что прикоснется к
цивилизации. Ей все казалось веселым и привычным -- увидеть мощеную улицу,
купить газету, зайти в магазин, посмотреть на проходящих мимо простых людей
-- все это, несомненно, доставит удовольствие, и хотя пабы находились под
запретом, там была маленькая рыбацкая гостиница, где она увидит ряды бутылок
и сможет заказать себе выпить, вспомнив старые привычные ритуалы, которых ей
здесь так не хватало.
Последние несколько дней в Гэйзе были необычайно сонными. Они с Ханной
начали читать (<Принцесса Клевская> (фр. ) и чуть
не заснули над ней в одиннадцать часов. Ветер все дул, вызывая болезненную
неугомонность, о которой говорила Ханна. Джералд Скоттоу незаметно исчез и
столь же незаметно вернулся, неизменно оставаясь вежливым, ве личественным,
очаровательным и совершенно неприступным.
Вайолет Эверкрич была предупредительной, внимательной, но пока не
приглашала снова к <короткой беседе>. От Алисы Леджур не было известий.
Мэриан долго и тщетно размышляла о том, почему имя Леджуров никогда не
упоминается в Гэйзе. Она часто разглядывала Райдерс в бинокль и один или два
раз> видела на террасе моложавого человека с собакой. Чувствуя себя сегодня
оживленнее и раскованнее обычного, она решилась до окончания поездки о
многом расспросить Джеймси.
-- А ты происходишь не из этих мест, не так ли? Я хочу спросить, течет
ли в твоих жилах кровь фей?
-- Нет. Я принадлежу к другой породе.
-- Конечно, ты родственник миссис Крен-Смит.
-- Дальний. -- Он издал свой короткий странный смешок, подобный
вскрику.
Машина спустилась по крутизне в лощину, где дорога позади невысокой
дамбы почти граничила с морскими волнами. От внезапной близости моря Мэриан
ощутила неприятное волнение, почти чувство вины. Плавать она больше не
пыталась. Поспешно отвернувшись от моря, она посмотрела на поросшую
деревьями лощину, подернутую legkoi дымкой. В отдалении яркой полосой
дрожащего света пере ливался водопад.
-- Красивое место.
-- Довольно мерзкое. Его называют Дьявольская Дамба. Дальше есть
несколько причудливых скал, их не видно отсюда. -- Затем он добавил: -- В
ночь наводнения здесь произошло нечто ужасное.
-- Что?
-- Эта маленькая речушка, такая же, как наша в Гэйзе, внезапно хлынула
бурным потоком из болота, смыла машину с дороги и бросила в море, все
утонули.
-- Какой ужас! Ты был здесь, когда произошло наводнение?
-- Нет. Но мистер Скоттоу был.
-- Он давно здесь живет?
-- Семь лет.
-- Надеюсь, нет опасности, что произойдет нечто подобное?
-- О нет. Видите, озеро пересохло. Вы должны как-нибудь сходить на
болото, хотя бы на край его. Там необыкновенно красиво. Местные жители,
конечно, его боятся. Они приходят туда только среди бела дня, за торфом. Но
если небо начинает хмуриться, они поспешно убегают. Болото в это время
окрашивается в очень странные тона.
-- Я полагала, они считают, что их родичи живут там!
-- Думаю, они действительно живут в тех местах. Я бы и сам не пошел
туда в темноте ни за какие деньги. Порой в болоте светятся странные огни.
Там есть выложенные валежником тропинки, но, если сбиться с них, тебя может
засосать. Два года назад какой-то мужчина утонул в болоте. Люди слышали, как
он кричал всю ночь, но никто не осмелился приблизиться к нему, и он погиб.
Мэриан содрогнулась не только от истории, но и от удо вольствия, с
которым Джеймси ее рассказывал. Мальчик производил довольно мрачное
впечатление.
-- Наверное, Дэнис Ноулан местный житель?
-- Да, он один из них. Хотя в действительности его здесь нет. Он --
одно из невидимых созданий. Мы зовем его <человек- невидимка>. Его отец был
подручным охотника в Райдерсе.
-- В Райдерсе, правда? На днях я встретила мисс Леджур. Она сказала,
что пригласит меня в Райдерс, когда приедет некто по имени Эффингэм Купер.
-- Вот будет удовольствие! Она всецело поглощена им?
-- Да, теперь я припоминаю, она называла его имя довольно chasto. Они
помолвлены или что-то в этом роде? Джеймси пронзительно рассмеялся:
-- Вовсе нет. Хотя, пожалуй, она хотела бы, чтобы вы так думали! Она
уже несколько лет волочится за Эффингэмом Купером, все знают об этом. А ему
вовсе нет до нее дела.
Мэриан заинтересовалась. Ей хотелось продолжить разговор о Райдерсе.
-- Тогда зачем он приезжает сюда?
-- Ради старика. Но главным образом -- о, главным образом -- ради
миссис Крен-Смит. -- Джеймси снова хихикнул.
Мэриан еще больше заинтересовалась, и хотя ей не хотелось выглядеть
слишком любопытной и тем более сплетничать с Джеймси о Ханне, она не смогла
удержаться, чтобы не сказать небрежно:
-- Я полагаю, миссис Крен-Смит вдова?
-- Нет. Мистер Крен-Смит живет в Нью-Йорке. -- Джеймси улыбнулся своей
открытой, сверкающей улыбкой и, глядя на пустынную дорогу, прибавил
скорость.
-- Они разведены?
-- Нет, нет, -- он продолжал улыбаться и метнул на нее быстрый взгляд.
Мэриан смутило его неприкрытое удовольствие, вызванное ее любопытством.
Она поспешила перейти на другую тему, которая, впрочем, показалась ей тоже
не лишенной интереса.
-- Ты говоришь, мистер Скоттоу приехал в эти края семь лет назад?
-- О нет. Он перебрался в замок Гэйз семь лет назад. А в этих краях
пребывает почти всю жизнь. Он тоже местный. Он родился в деревне. Его мать
все еще живет там.
-- В самом деле?! -- воскликнула Мэриан. Она очень удивилась и пришла в
некоторое замешательство. Однако в следующее мгновение образ Джералда
Скоттоу явился в ее воображении еще более пленительным и таинственным, чем
всегда. Значит, в его венах тоже текла кровь фей.
-- Да. Теперь он настоящий джентльмен, не правда ли? -- сказал Джеймси.
-- Сейчас он скрывает свою старушку ма! -- Он хихикнул, явно наслаждаясь
сказанным. Но все же Мэриан показалось, что юноша очень привязан к Скоттоу.
Джеймси продолжал:
-- Его па работал в Райдерсе, как и отец Дэниса. Только Дэнис остался
здесь, а Джералд уехал в город и многого добился.
-- О, Дэнис работал в Райдерсе? -- Любая связь с соседним домом имела
для нее значение.
-- Да. До тех пор, пока его не выставили оттуда!
-- За что же его выгнали?
-- Сказать вам? Ладно, скажу! Однажды он набросился на мисс Леджур. --
Джеймси так расхохотался, что машина резко отклонилась от прямого пути.
-- Набросился на нее?
-- Да. Знаете ли, попытался овладеть ею. Он был с ней в лососиной
заводи. Тогда там водились лососи. И внезапно он набросился на нее. Вот уж
чего бы я никогда не сделал, хотя, наверное, она была тогда посимпатичнее.
Однако все произошло не так уж давно. После этого в доме стали бояться за
горничных и вскоре предложили ему уйти.
-- Как странно, -- сказала Мэриан. Это действительно было удивительно.
Она никак не могла представить себе угрюмого и покорного Дэниса в подобной
роли. Он совершенно не походил на сатира, скорее напоминал дикое животное,
которое предпочитает скрываться, а не нападать. Может, этим объяснялось
обиженное и в то же время виноватое выражение его лица. Тем не менее, это
кое- что добавило к его образу. Ей было интересно знать, испытывала ли
когда-нибудь миссис Крен-Смит страх, что на нее <набросятся>.
-- Это самая лучшая обзорная площадка, -- сказал Джеймси. Он резко
сбавил скорость и свернул с дороги. Наступила внезапная тишина, они вышли на
теплый солнечный свет и направились к краю утеса.
Был ясный день. Голубизна моря, подернутого дымкой у горизонта,
постепенно сливалась с небом. На севере высились бастионы темно-пурпурного
известняка. К югу земля отлого опускалась, и утесы пропадали. Несколько
разрозненных хижин и крошечных, обнесенных изгородью полей, обсаженных ярко
горящей фуксией, ютились на обращенных к морю уступах. Отсюда были видны и
маленькая гавань Блэкпорта с ее желто-черным маяком, и группа парусных
судов, и длинный зеленый мыс позади. Здесь кончалась безжизненная земля и
начинался спокойный и обычный пейзаж.
Какое-то время Мэриан была поглощена радостью созерцания, затем
почувствовала, что Джеймси пристально смотрит на нее. Через секунду она
быстро взглянула на него. Ей показалось, что какой-то сигнал как бы прошел
от одного к другому. Она попыталась вернуться к наблюдению, но картина стала
теперь nevidimoi.
Джеймси продолжал смотреть на нее. Она как будто видела его лицо.
Наконец он сказал глубоким голосом:
-- Я никогда не встречал таких женщин, как вы. Вы совсем другая.
Настоящая. Как мужчина.
Мэриан растерялась, но ей доставила удовольствие такая внезапная
перемена тональности. Ни одна женщина не станет возражать против внезапного
разоружения своего традиционного противника. Она напряженно застыла, ожидая
в любой момент его прикосновения.
Ей не хотелось этого; она сказала быстро и легко:
-- Что ж, надеюсь, это хорошо.
-- Очень даже хорошо. Вы будете отличаться...
<От кого? > -- подумала Мэриан. Рассеянно улыбаясь, она прошла немного
вперед к самому краю утеса, подальше от Джеймси. Ощущение разверзнувшейся у
ее ног бездны внезапно пронзило все тело. Послышались отдаленные удары моря.
Невольно она упала на колени. Джеймси встал на колени рядом с ней. Все это
напоминало какой-то странный обряд. Она почувствовала, как грубый рукав его
пиджака коснулся ее голой руки. У нее закружилась голова, она ощутила
тревогу и бросила наугад:
-- Смотри, какой ужасно длинный путь вниз. Невозможно скатиться отсюда
и остаться в живых. Он что-то ответил, но она не расслышала.
-- Что?
-- Я сказал, Питер Крен-Смит сделал это.
-- Что?
-- Упал с утеса и выжил. Семь лет назад. Мэриан повернулась к нему. Он
смотрел на нее с восхищением. Утес, казалось, сотрясался от ударов моря.
-- Привет. Что это вы замышляете?
Джеймси и Мэриан вскочили, отпрянув друг от друга, и отступили от края
утеса.
Джералд Скоттоу, верхом на крупной серой лошади, был совсем рядом с
ними. Шум моря скрыл его приближение. При виде его Мэриан испытала смешанное
чувство вины, волнения и облегчения.
Джеймси подошел к Скоттоу и встал у головы его лошади, глядя на него. В
этом поспешном приближении была какая-то тайная покорная капитуляция. Мэриан
подошла медленнее.
Сидящий на лошади Скоттоу выглядел внушительно. Одет он был nebrezhno,
клетчатая рубашка распахнулась, открыв длинную крепкую шею. Но ботинки для
верховой езды были начищены до блеска. Подойдя к нему поближе, она
почувствовала свежий смолистый запах кожи. Ее радовало, что Джеймси не
прикоснулся к ней.
Скоттоу и Джеймси все еще смотрели друг на друга. Наконец Скоттоу
спросил:
-- Ты рассказывал сказки? -- Он засмеялся и слегка провел по щеке
мальчика своим кнутом.
-- Как оно идет вам, Мэриан! -- воскликнула Ханна, подняв большое
ручное зеркало, которое они принесли с собой на террасу.
Был теплый тихий вечер. Они сидели на террасе за одним из маленьких
белых железных столиков, потягивая виски и примеряя драгоценности Ханны.
Догорающее солнце, погружаясь в золотое море, окрасило все на земле в
сверкающий шафраново-желтый цвет. Мэриан казалось, что они с Ханной на
сцене, -- таким сильным и необычным был свет. Он позолотил им руки и лица.
От их фигур протянулись длинные тени. Большие округлые пучки смолевки,
прораставшей сквозь трещины пола, отбрасывая тень, окаймляли террасу пестрым
ковром. Впечатление театральности усиливалось благодаря тому, что обе они
были в вечерних платьях. Мэриан надела голубое платье для коктейлей, которое
так нравилось Джеффри, а Ханна -- длинное, привезенное, в числе прочих, из
города. Оно было светлого розовато-лилового цвета, из тяжелого зернистого
шелка, с плотно прилегающим высоким корсажем, немного напоминающим
средневековые фасоны. С золотой цепью на шее она выглядела как какая-нибудь
храбрая легендарная леди из осажденного замка или как мечта художника <давно
минувших дней>.
У Ханны возникла идея сегодня вечером торжественно отметить
приобретение нового платья, организовав маленький праздник с шампанским;
Мэриан должна была тоже соответственно принарядиться. Джералд Скоттоу и
Вайолет Эверкрич присоединились к ним за шампанским, велся оживленный, но
безразлично-вежливый разговор. Обедали a deux (вдвоем -- фр. ). Ханна
шутливо жаловалась, что Джералд не обращает на нее внимания, а Мэриан
казалось, что Джералд избегает ее, но она не могла понять почему. Она
наслаждалась новизной маленького обеда, хотя он и prohodil немного скованно.
Теперь они забавлялись драгоценностями из большой шкатулки, которую
Ханна велела принести сюда, и беспечно разбрасывала ее содержимое по столу,
Мэриан уже спасла сережку, упавшую и закатившуюся в щель потрескавшегося
пола. Она не разбиралась в драгоценностях, но была уверена, что они
действительно очень дороги.
Ханна только что застегнула на шее Мэриан ожерелье из маленьких
жемчужин и рубинов, оправленных в золото. Мэриан рассматривала себя в
зеркале. Ожерелье было похоже на экспонат из музея Виктории и Альберта
(Музей Виктории и Альберта -- национальный музей Изящных и прикладных
искусств всех стран и эпох. Находится в Лондоне. Назван в честь королевы
Виктории и ее супруга. )
Она никогда и не мечтала о подобной вещи. Казалось, ожерелье изменило
ее, преобразило даже голубое платье. Что-то -- возможно, это были
драгоценные камни, или золотой, свет, или само зеркало, заколдованное тем,
что оно так часто отражало лицо своей хозяйки, -- заставило ее на минуту
увидеть себя такой же прекрасной.
После слишком долгого молчания она произнесла;
-- Да, замечательно.
-- Ваше!
-- Вы хотите сказать...
-- Ожерелье. Пожалуйста, возьмите его. Видите, у меня их так много, а я
почти не ношу их. Мне доставит истинное наслаждение подарить вам это.
-- О, я не могу... -- сказала Мэриан. -- Оно слишком... слишком
великолепно, слишком дорого для меня! -- слова прозвучали неожиданно зло.
-- Глупости! Я заставлю вас взять ожерелье. Нет, ни слова больше. И не
снимайте его. Оно создано, чтобы его носили.
Мэриан бормотала слова благодарности, расстроенная и покрасневшая. И
все же она не могла не радоваться, получив такой замечательный подарок. Она
нервно перебирала его пальцами.
Обе замолчали; Мэриан была взволнована, а Ханна, кажется, поглощена
какими-то другими мыслями. Мэриан подумала, что сегодня Ханна выглядит более
живой и не такой сонной, как обычно. Солнце, круглое и красное, спустилось к
горизонту и погружалось теперь в пылающее море. Золотистое сияние постепенно
perehodilo в ярко-голубые сумерки, и над крышей появилась огромная
серебряная луна. Что-то в пейзаже задержало взгляд Мэриан. Это были огни,
зажженные в Райдерсе. Она повернула голову и увидела, что Ханна смотрит в ту
же сторону. Мэриан стала обдумывать, как естественней завести разговор о
соседнем доме.
Ханна опередила ее:
-- Я приглашу Эффингэма Купера посмотреть мое новое платье. Вы должны с
ним познакомиться.
Мэриан была ошеломлена. После столь длительного молчания по поводу
Райдерса это небрежное упоминание удивило ее и привело в замешательство. И в
то же время она поняла, что упоминание не было таким уж небрежным. Ханна
произнесла это немного смущенно, как будто слова были заранее обдуманы и их
нелегко было вымолвить. Мэриан попыталась ответить спокойно:
-- А мистер Купер уже там? -- Слова выдавали ее осве домленность.
-- Он прибывает завтра.
Значит, послезавтра Алиса Леджур может пригласить ее. Женщины не
смотрели друг на друга. Мэриан ужасно хотелось продолжить разговор. Она
сказала:
-- Старый мистер Леджур, должно быть, радуется посетителям. Мистер
Скоттоу сказал, что он ученый. Вы знаете, что он изучает?
-- Кажется, греческий. Платона. Он пишет книгу о Платоне.
-- Жаль, что я не знаю греческого. Какой он, старый джентльмен?
-- Не знаю, -- ответила Ханна. -- Я никогда с ним не встре чалась. --
Она повернулась и посмотрела в глаза Мэриан.
Совершенно пораженная таким ответом, Мэриан едва осмеливалась
встретиться взглядом со своей хозяйкой. Когда она наконец решилась, то
почувствовала, что Ханна опять напряженно размышляет о чем-то еще, и прошло
время, прежде чем Мэриан поняла, что рука со множеством колец, настоятельно
протянутая к ней, как бы просит, чтобы ее пожали. Она сделала это.
Впервые Мэриан так прямо смотрела на Ханну. Действительно, такая
внешность редко встречалась в ее жизни. Она внезапно поняла, что ей
предъявляют какое-то требование, и напряглась, готовая его выполнить.
Обращенное к ней встревоженное утомленное прекрасное лицо с золотистыми
глазами сияло, как будто действительно озаренное светом.
-- Простите меня, -- сказала Ханна.
-- За что?
-- За этот бесстыдный призыв к любви... -- Она на минуту задержала руку
Мэриан, а затем опустила ее, глядя на дом. Но потом она снова обратила
настойчивый взгляд на лицо девушки, как будто давая ей понять, что разговор
не окончен и должен быть продолжен в том же ключе.
-- Ну... Вы знаете, что я люблю вас, -- сказала Мэриан. Она сама
удивилась, услышав свои слова, так как не привыкла вслух проявлять подобные
чувства. И все же здесь они казались вполне естественными, их как будто
вытянули из нее какой-то непреодолимой силой.
-- Да. Спасибо. Я думаю, что каждый должен призывать любовь, просить
ее. Как странно, что люди боятся этого слова. Однако все мы нуждаемся в
любви. Даже Богу нужна любовь. Я думаю, именно поэтому он и создал нас.
-- Он плохо все организовал, -- сказала, улыбаясь, Мэриан. Произнеся
эти слова, она почувствовала, что действительно любит Ханну, просто прежде
она не могла найти названия своим нежным чувствам.
-- Вы хотите сказать, потому что люди не любят Его? Но они любят.
Несомненно, мы все любим Его, скрывая это под той или иной маской. Он так
жаждет нашей любви, а огромнее желание любви может вызвать любовь к жизни.
Вы верите в Бога?
-- Нет, -- ответила Мэриан. Она не чувствовала вины, признаваясь в
этом. Она была слишком захвачена разговором и не представляла себе, что
Ханна религиозна. Она никогда не ходила в церковь. -- А вы верите?
-- Да, думаю, что верю. Я никогда не задавала себе такого вопроса,
поскольку не способна к размышлениям. Я просто должна верить и должна любить
Бога.
-- Но, предположим, вы любите что-то, чего нет здесь?
-- В известном смысле ты не можешь любить что-то, чего нет. Мне
кажется, если ты действительно любишь, значит, оно здесь. Но я не разбираюсь
в таких вещах.
Уже почти стемнело. Очертания Райдерса растаяли в небе, оставив
созвездие огней. Кто-то пересек дальний конец террасы, спустился по
ступенькам и скрылся в направлении рыбных прудов. Серебряная луна
сократилась до размеров тусклой золотой монеты, и свет ее уже таял в
последних сумерках. Легкий ветерок подул с ,. `o.
Ханна вздрогнула и закуталась в шаль.
-- Надеюсь, ветер не начнется снова.
-- Le vent se leve -- il faut tenter de vivre. (Поднимается ветер --
надо пытаться жить).
-- А, -- она помедлила, затем продолжила: -- Ночи -- печальное время
суток. Как таинственны день и ночь, это бесконечное чередование тьмы и
света. Переход всегда действует на меня. Одолевают грустные мысли -- о
людях, испуганных и попавших в беду, обо всех одиноких и обездоленных, об
узниках... Ладно, я пойду домой, а вы прогуляйтесь по саду.
-- Вы не пройдетесь со мной? Давайте сходим на утесы и полюбуемся
лунным светом.
-- Нет, идите вы. Я лучше подумаю о вас здесь. Идите этой дорогой, так
быстрее. Спокойной ночи. Простите меня. -- Она быстро встала и скрылась,
прежде чем Мэриан успела подняться.
Девушка некоторое время стояла озадаченная и растроганная. Она
радовалась, что барьер между ними сломался, но вместе с тем и была
взволнована какой-то невнятной мольбой. Ей хотелось сказать: <Я не знаю,
чего вы требуете от меня, но я постараюсь все сделать>. Однако разговор с
Ханной был ей совершенно не понятен.
Луна теперь полностью воцарилась на небосклоне. Мэриан медленно
двигалась по саду. Подойдя к воротам, которые показала ей Ханна, она
попыталась их открыть, но они не поддались, как будто кто-то держал их с
другой стороны. На минуту она забеспокоилась, затем дернула снова, и они
распахнулись, осыпав ее землей и песком. Она попыталась выйти.
В саду позади нее луна отбрасывала черную тень от каменной стены.
Ровная, общипанная овцами лужайка, что вела к вершине утеса, лежала прямо
перед ней. Пустая, лишенная теней, она была пугающе неподвижна при тусклом
холодном лунном свете. Мэриан стояла в воротах. Позади простирался густой и
притягивающий сад. Что-то в нем пугало и в то же время, как магнит,
удерживало ее. Желание выйти прошло. Она боялась сделать хоть шаг наружу и
ка кое-то время стояла в воротах как парализованная, пытаясь сдержать
дыхание. Огромный утес оставался холодным и внушительным, видимым и в то же
время нереальным. Он, казалось, поджидал, что же сделает девушка.
Спустя несколько минут Мэриан направилась обратно к дому через
пришедший в упадок сад, так и не решившись выйти за его пределы. Луна
скрылась за облаком. Все вокруг выглядело таким тревожным, что ей пришлось с
трудом заставить себя оторвать руки от камня и сдвинуться с места. Она
никогда не испытывала ничего подобного, в чувство одиночества вплеталось
ощущение, что во тьме что-то подстерегало ее. Она твердила себе: <Так не
может продолжаться. Я должна с кем-нибудь поговорить>. Но с кем и о чем? На
что она может пожаловаться, кроме как на одиночество и скуку, которых вполне
можно было ожидать? Что вызвало у нее столь внезапный страх и тревогу? Она
увидела впереди себя огонек, движущийся во тьме сада, и остановилась, вновь
испытывая смятение. Огонек перемещался колеблясь, как будто что-то
разыскивая. На мгновение он пропал и возник снова, маленькое круглое пятно
света, скользившее по листве и камню. Мэриан решила, что это, должно быть,
электрический фонарик. Она бесшумно двинулась вперед по усыпанной гравием
дорожке, настолько заросшей травой и мхом, что шагов ее не было слышно.
Огонек светил немного правее, и у затаившей дыхание девушки было только одно
желание -- быстро проскользнуть мимо него, а затем бежать к дому. Ее сердце
отчаянно колотилось, и она ускорила шаг.
Вдруг свет взметнулся на нее, и она тотчас же остановилась, увидев, как
ее ноги и платье осветились. Гравий хрустнул под ее каблуками. Это был
первый звук за долгое время. Свет поднялся к лицу, ослепил ее, и она тяжело
вздохнула, пойманная на месте.
-- Мисс Тэйлор.
Это был голос Дэниса Ноулана. Ей следовало бы помнить, что он иногда
выходил ночами посмотреть на свою рыбу при свете фонаря.
-- Мистер Ноулан, вы напугали меня.
-- Мне очень жаль.
Они по-прежнему оставались в официальных, немного враждебных
отношениях. Шагнув ему навстречу по жесткой траве, Мэриан вспомнила рассказ
о том, как он <набросился> на Алису Леджур. Однако теперь она уже больше не
боялась.
Минуту они стояли на траве, их разделял круг света. Затем . --
спросила:
-- Можно мне посмотреть рыб? Я их ни разу толком не видела.
Он повел ее, направив свет ей под ноги, к похрустывающей гравием тропе.
Три овальных, поросших лилиями пруда когда-то составляли часть итальянского
парка, но мощеная дорожка вокруг них уже давно заросла ракитником, молодыми
деревцами ясеня и всевозможными дикими цветами. Белые и темно-красные лилии
все еще цвели, свет фонаря теперь скользил по большим сухим листьям и
закрывшимся головкам. Затем свет нырнул вниз.
Ноулан встал на колени, и Мэриан опустилась рядом с ним. Проволочная
сеть, обычно покрывавшая пруды, была снята.
-- Для чего эта сеть?
-- Против журавлей.
-- Журавлей? А, понятно. А то бы они ловили рыбу.
Она всмотрелась вниз, в подводный мир. Он был зеленый, глубокий, полный
густой растительности. Рыбы проплывали, не обеспокоенные светом фонаря, с
задумчивой медлительностью, округлые и золотистые.
-- Это золотистый карась, эти быстрые стройные ребята -- язи, золотые
язи. А там вы могли бы увидеть линя, он темно-зеленый -- едва ли вы сможете
рассмотреть его, зеленый линь, тинка.
-- Это его зоологическое название?
-- Да.
-- Как здорово! А где Земляничный Нос? Ноулан повернулся к ней в
темноте, и легкая вспышка фонаря осветила пространство.
-- Откуда вы знаете это имя?
-- Он был у вас в резервуаре, когда мы познакомились, и вы назвали его
мистеру Скоттоу.
-- О, он в другом пруду. С ним все в порядке.
Мэриан почувствовала, что задела его. Он, как и все местные жители,
обладал достоинством, но был совершенно лишен чувства юмора и не выносил ни
малейшего намека на насмешку. Она и не думала насмехаться и, переведя
разговор, быстро спросила:
-- Как летучая мышь?
-- Она умерла.
Сев на каменный край пруда, Мэриан ощущала благоухающую тьму вокруг
себя, огромную массу дома поблизости, слабо очерченную на фоне неба,
окрашенного скрывшейся луной в синевато- черный цвет. В одном из окон горел
свет, но она не могла понять в каком. Камень, нагретый дневным солнцем, все
еще сохранял teplo. Фонарь заколебался, свет скользнул но воде и погас.
Мэриан спросила:
-- Мистер Ноулан, вы не будете возражать, если я задам вам несколько
вопросов?
Он уже стоял, как будто собираясь уйти. Она только смутно различала его
голову и плечи, возвышавшиеся над ней.
-- Что за вопросы?
-- Что происходит с этим местом?
Он помедлил, прежде чем ответить, на минуту снова зажег фонарь и быстро
посветил вокруг. Темно-зеленые кусты ракитника, легкая дымка колокольчиков,
белые маргаритки, развесистый горошек внезапно высветились и исчезли.
Он сказал:
-- Ничего особенного. Просто вы не привыкли к такому уединенному месту.
-- Не пытайтесь отделаться от меня, -- сказала Мэриан. Едва сойдя с
посыпанной гравием дорожки, она уже знала, что момент откровения настал.
-- Присядьте, мистер Ноулан. Вы должны рассказать мне, во всяком
случае, хоть что-то сказать. Что произошло семь лет назад?
Он опустился на одно колено рядом с ней, слившись с темнотой сада. --
Ничего не случилось, ничего особенного. А что?
-- Расскажите, -- настаивала Мэриан. -- Я уже довольно много знаю. О
том, что мистер Крен-Смит упал с утеса, и так далее. Вы должны рассказать
мне больше. В этом месте есть нечто очень странное, и это не только
уединенность. Я уверена. Пожалуйста, расскажите мне. Вы должны понять, как
мне трудно здесь и даже в некотором отношении ужасно. Расскажите, а не то
мне придется просить кого-нибудь еще. -- Слова, произнесенные ею, не были
продуманы заранее, но когда она произнесла их, то почувствовала, что Ноулан
сдался. Он сел. Их колени почти соприкасались на теплой поверхности
шершавого камня.
-- Я не могу ничего сказать вам.
-- Значит, есть что сказать? Но мне необходимо знать, если я останусь
здесь, чтобы совершенно не сойти с ума.
-- Как все мы, -- тихо сказал он.
-- Пожалуйста, расскажите. Иначе я спрошу миссис Крен-Смит.
-- О, не делайте этого.
Он встревожился. Она снова взяла верную ноту.
-- Давайте, Дэнис, -- его имя прозвучало совершенно ес тественно.
-- Послушайте... Хорошо... Подождите минуту; -- он снова осветил все
вокруг фонарем медленно и осторожно. Свет в доме погас. -- Я кое-что
расскажу вам. Действительно, вы должны знать это, если намерены остаться
здесь. И лучше я расскажу вам сам, чем если вы узнаете об этом от другого.
Он помедлил. Раздался легкий плавный звук, издаваемый рыбой, всплывшей
на поверхность.
-- Вы спрашиваете, что происходит с этим местом. Я скажу вам. Дело в
том, что это тюрьма.
-- Тюрьма? -- переспросила Мэриан изумленно, испытывая возбуждение от
близости разгадки. Ее сердце болезненно билось. -- Тюрьма? А кто же узник?
-- Миссис Крен-Смит.
Она почувствовала, что наполовину знала это. Хотя как она могла знать?
Даже сейчас она не совсем понимала. -- А кто тюремщики?
-- Мистер Скоттоу, мисс Эверкрич, Джеймси. Вы. Я.
-- Нет, нет! -- возразила она. -- Только не я! Но я не по нимаю, о чем
вы говорите. Вы хотите сказать, что миссис Крен- Смит здесь в заключении?
-- Да.
-- Но это безумие. А что же мистер Крен-Смит, почему он не...
-- Не спасет ее? Она заточена по его желанию.
-- Я ничего не понимаю, -- сказала Мэриан. Как и ранее у ворот, ее
вновь охватила паника, которую она пророчески почувствовала уже в первый
день. -- Может, миссис Крен-Смит больна... Я хочу сказать -- не в своем уме,
или опасна, или еще что-то в этом роде?
-- Нет.
-- Хорошо, почему же тогда ее заточили здесь? Человека нельзя просто
так взять и заточить. Мы живем не в средние века.
-- Да, не в средние. Но это не имеет значения. Муж заточил ее, потому
что она обманула его и пыталась убить.
-- О Боже, -- ей уже было не до любопытства. Она просто испытывала
страх перед историей, которую ей предстояло услышать, как будто она могла
помутить ее рассудок. Мгновение она была gotova остановить его. Но он
продолжал, понизив голос.
-- Лучше я расскажу вам все по порядку. Теперь, когда уж столько
поведал вам, осталось немного. И Бог простит меня, если я поступаю
неправильно. Дело было так. Ханна Крен-Смит богатая женщина и была одной из
самых богатых невест в этих краях. Например, этот дом и земли на много миль
вокруг принадлежат ей. И она вышла замуж очень молодой за своего кузена
Питера Крен- Смита. Он был, да простит меня Бог, если я несправедлив к нему,
довольно грубый молодой человек, хотя и обаятельный, любитель выпить и
поухаживать за женщинами, а с женой обращался жестоко. Они часто бывали в
этом доме, так как он любил порыбачить и поохотиться. Этот брак нельзя
назвать удачным. Она страдала, и так продолжалось, пока не появился Филип
Леджур.
-- Филип Леджур?
-- Да. Они называют его Пип Леджур. Сын старого профессора мистера
Леджура. Молодой мистер Леджур купил Райдерс, когда тот был совершенно в
развалинах, купил за бесценок, чтобы использовать как охотничий домик, и
арендовал право на охоту и рыбную ловлю. Так он познакомился с мистером
Крен-Смитом и с миссис Крен-Смит тоже. Мужчины часто вместе охотились. Это
было лет девять назад. Затем мистер Крен-Смит уехал в Америку по делу. Я
думаю, что по делу, хотя ничего не знаю о его деятельности, кроме того, что
он богатый молодой человек. А когда он уехал, миссис Крен-Смит и мистер
Леджур полюбили друг друга и стали близки.
Он помедлил и снова зажег фонарик. Сад был абсолютно безмолвным.
-- Так продолжалось некоторое время, и мистер Крен-Смит ничего об этом
не знал. Как долго? Я не знаю и не представляю, что бы сделала миссис
Крен-Смит в дальнейшем. Но однажды мистер Крен-Смит неожиданно вернулся
назад, вернулся сюда, в Гэйз, и застал свою жену в постели с молодым
мистером Леджуром, -- он остановился. -- Это произошло семь лет назад.
Некоторое время он молчал, как будто всецело поглощенный сказанным,
затем продолжил:
-- Я уже говорил вам, что мистер Крен-Смит был жестоким человеком. Не
был, а есть, так как он жив. Бог простит мне, если я несправедлив к нему. Он
поступил очень жестоко тогда.
-- С мистером Леджуром?
-- Со своей женой.
На мгновение он опять замолчал, охваченный душевным волнением, затем
снова заговорил:
-- Он стал тогда держать ее дома, держать взаперти.
-- Что же сделал мистер Леджур?
-- Он ушел. Что он мог сделать? Он бы забрал ее, он бы освободил ее.
Она знала это. Были письма, были люди, до ставлявшие эти письма, хотя они
рисковали, что им здорово достанется от мужа. Но она не ушла.
-- Но почему? Если мистер Крен-Смит был таким...
-- Она была обвенчана с ним в церкви.
-- Да, но все же, когда...
-- Как мы можем знать, что у нее на душе? Может, она боялась его, а
она, должно быть, действительно ужасно боялась его. Было нелегко покинуть
дом. Ее охраняли, за ней наблюдали. Кроме того, оставить мужа, вступить в
новую жизнь (не забудьте, она вышла замуж очень молодой) -- возможно, она
просто не захотела, а может, уже тогда испытывала чувство вины, сожаления.
-- Уже тогда?
-- Еще кое-что произошло спустя несколько месяцев, может быть недель. Я
не знаю, что бы она сделала. Но случилось еще нечто. Однажды, возможно после
какого-то оскорбления, я точно не знаю, она убежала из дома. Она выбежала
через дверь, ведущую к утесам, через которую вы только что пришли. Она
бежала к вершине утеса. Только Бог в своем милосердии знает, что было у нее
на уме, вполне возможно, что самоубийство -- броситься вниз с утеса. А
может, она просто бежала прочь, ни о чем не думая. Мистер Крен- Смит побежал
за ней. Что случилось потом, никто точно не знает. Но между ними была
борьба, и мистер Крен-Смит упал с края утеса.
-- О Боже, -- прошептала Мэриан. Она испытывала удушье, как будто
чувствуя вкус или запах гари, и вздрогнула при вспышке фонаря. Снова
наступила тьма.
-- Он выжил. Это было чудо. На утесе в том месте проходит что-то вроде
трещины, не знаю, видели ли вы ее, трещину -- маленькое каменное русло,
возможно, старого ручья. Он упал в него. Это было долгое падение, но он
выжил.
-- Он сильно пострадал?
-- Не знаю. Он выжил. Говорят, он как-то покалечен или сильно ушибся,
но все говорят по-разному, и я не знаю.
-- Вы не видели его с тех пор?
-- Нет. И довольно редко до того. Я тогда не жил в Гэйзе. С togo
времени ноги его здесь не было, а это произошло семь лет назад.
-- А она?
-- Ее заточили.
-- Вы хотите сказать, с тех пор, семь лет?
-- Да. Он заточил ее. Именно тогда он привез в дом Джералда Скоттоу.
Джералд был его другом, хотя они и принадлежали к разным мирам. Они
подружились в детстве, когда Питер мальчиком приезжал сюда порыбачить. Он
доверял Джералду и приставил его следить за ней. И так проходило время.
-- Но, Боже мой! -- воскликнула Мэриан. -- Все это безумие. Не держат
же здесь ее силой, не правда ли, она могла бы выходить, если бы захотела,
она...
-- Вы забываете о ней.
-- Вы хотите сказать, что теперь она остается добровольно?
-- Кто может сказать, что у нее на уме. Сначала она была ограничена
имением. Она могла передвигаться на много миль в любую сторону, тогда она
много скакала на своей лошади. Затем однажды, это было пять лет назад,
умчалась галопом в Грейтаун и села на поезд, прежде чем кто-либо успел
обнаружить ее отсутствие. Она приехала в дом своего отца.
-- И что же дальше?
-- Отец не принял ее. Он отправил ее назад.
-- Но почему она приехала?
-- Кто может сказать, что было у нее в мыслях? Не забудьте, что это был
ее кузен, а семейные узы очень сильны, особенно в таких семьях. И она вышла
замуж очень молоденькой, не способной даже зажечь себе спичку. Удивительно,
что она смогла купить железнодорожный билет. Она вернулась.
-- А потом?
-- Потом разнесся слух, что он приезжает, Питер Крен-Смит, и она чуть
не сошла с ума, но он не приехал. Он ограничил тогда ее прогулки садом.
-- Вы хотите сказать, что она пять лет не выходила из сада?
-- Не выходила. И тогда же он прислал сюда Эверкричей, это бедные
родственники, и он прислал их, чтобы усилить наблюдение. Они не очень
близкие, но все же теперь, когда умер отец, они ее ближайшие родственники
после мужа.
-- Это безумная история! -- резко бросила Мэриан, затем понизила голос:
-- Я не хочу сказать, что не верю вам. Но все это bezumie. Вы говорите, я
забываю о ней. Но что с ней? Почему она примирилась со всем этим, почему она
не упакует вещи и не уедет? Несомненно, Джералд Скоттоу и остальные не
станут насильно удерживать ее? И безусловно, так или иначе, есть люди,
которые знают о ней? Как насчет этого Эффингэма Купера? Или молодого мистера
Леджура? Что он делает? Что...
-- Мистер Леджур наблюдает и ждет. Он приезжает сюда каждое лето. Он
привел в порядок дом и привез сюда жить своего старика- отца. Но ему нечего
делать. Да я и не уверен, хочет ли он теперь что-нибудь изменить.
Мэриан вспомнила человека с биноклем, которого она так внезапно увидела
в свой первый вечер в Гэйзе.
-- Он не видит ее, не общается с ней?
-- Ему не позволено видеться с ней, и, насколько я знаю, он не
поддерживает с ней связь. Он мог бы только ухудшить ее положение, только
принести ей вред.
-- Но все это ужасно. А как вы? Вы можете помочь ей? Несомненно, вы не
на их стороне?
-- Что значит помочь ей?
-- Но я все еще не понимаю. Неужели она хочет остаться здесь?
-- Возможно. Вы должны помнить, что она верующий человек.
-- Но какое отношение имеет к этому религия? Разве она... Вы думаете,
она действительно столкнула его?
-- Не знаю. Возможно, и она теперь не знает. Но люди иногда поступают
помимо своей воли.
-- Вы хотите сказать, что она так или иначе чувствует свою вину. А как
вы думаете, она столкнула его? Он помедлил:
-- Да, возможно, но это не важно. Она обвиняет себя в этом поступке, и
никто не имеет права снять это обвинение с нее.
-- Я просто не могу себе представить, как можно оставаться так долго в
одном замкнутом месте. Удивляюсь, как она не сошла с ума.
-- Есть же монахини в Блэкпорте, которые всю жизнь проводят в еще более
замкнутых местах.
-- Но у них есть вера.
-- Возможно, у миссис Крен-Смит тоже есть вера.
-- Да, но она не права. Я хочу сказать, невозможно под даваться такого
рода вещам. Это ужасно. И это так же плохо для него, как и для нее. Люди в
округе знают о ней?
-- Местные жители? Да, знают. Она стала легендой в этих краях. Они
считают, что если она выйдет из сада, то умрет.
-- Они думают, что она действительно под заклятием?
-- Да. И они полагают, что, когда истекут семь лет, с ней что-то
произойдет.
-- Почему семь лет? Только потому, что за такой срок какие- то события
происходят в сказках? Но семь лет заканчиваются сейчас?
-- Да. Впрочем, пока не предвидится никаких неожиданностей.
-- Но кое-что все-таки произошло. Приехала я. Он с сомнением молчал,
как будто мысленно пожимая плечами.
-- Почему я приехала? -- спросила Мэриан. Она впервые задумалась о
своем месте в этой истории. Страшная повесть стала для нее реальностью, она
все еще не окончена. И в этой истории ничего не происходило наугад. -- Кто
решил, что я должна приехать и почему?
-- Это озадачивает и меня, -- признался он. -- Я думаю, это могло быть
просто минутным состраданием. Или, возможно, они хотели, чтобы вы стали
чем-то вроде присматривающей за ней компаньонки.
-- Но за кем я должна присматривать, я хочу сказать, кто бывает у нее?
-- О, за любым. Например, за мистером Купером. Он один из немногих
людей, кому позволено посещать ее. Он безобидный человек. Но нужно иметь
компаньонку, чтобы лишний раз удостовериться. А еще это можно превратить в
какую-нибудь пытку.
-- Какую пытку?
-- Дать ей привязаться к вам, а затем отнять. Все лучшие горничные
исчезли. Будет мудрее с вашей стороны -- не слишком сближаться с ней. И еще
одно. Не сделайте своим врагом Джералда Скоттоу.
Неожиданная вспышка понимания своей роли обожгла ее ужасным жаром: вот
за кого она возьмется -- за Джералда Скоттоу. Станет противодействующим ему
ангелом. Сражаясь со Скоттоу, она войдет в эту историю. Мысль быстро
промелькнула, и, не успев на ней сосредоточиться, Мэриан продолжила:
-- Но почему ее друзья -- вы, мистер Леджур, мистер Купер -- не убедите
ее уехать? Она не может спокойно ждать, пока он смягчится и простит ее. Мне
кажется, она действительно находится под гипнозом, если до сих пор верит,
что должна оставаться zdes'. Не следует ли пробудить ее? Мне все это кажется
таким нездоровым, таким неестественным.
-- Все духовное неестественно. Душа под бременем греха не может
спастись бегством. То, что происходит здесь с нею, так или иначе происходит
и со всеми нами. Невозможно отделить ее от ее страдания, это слишком сложно,
слишком изощренно. Мы должны играть в ее игру, какой бы она ни была, и
верить в то, во что она верит. Это все, что мы можем сделать для нее.
-- Ну, это не то, что я собираюсь делать, -- сказала Мэриан. -- Я хочу
поговорить с ней о свободе.
-- Не делайте этого, -- настойчиво сказал он. -- Сейчас это ничего для
нее не значит. Что бы вы ни думали о ее сердце и душе, даже если вы
считаете, что она просто боится внешнего мира или зачарована пустыми
фантазиями и наполовину сошла с ума, не говорите с ней о свободе. Она обрела
за эти последние годы глубокое спокойствие духа. Мне думается, она
примирилась с Богом. Не пытайтесь нарушить ее покой. Да вам, скорее всего, и
не удастся, даже если вы попытаетесь. Она более сильная личность, чем вы
себе представляете. Но пожалуйста, не пробуйте говорить с ней. Она создала
свой собственный мир, и это лучшее, чем она обладает, что бы вы ни думали.
Мэриан во тьме энергично покачала головой:
-- Но порой она, кажется, испытывает такую боль, такое отчаяние...
-- Истинная покорность всегда без иллюзий. Простой солдат умирает в
молчании, но Христос оплачет его. Она пробормотала:
-- Покорность чему?
Но их разговор подошел к концу. Он встал, и она тоже поднялась. Тело ее
одеревенело, одежда, повлажневшая от росы, прилипла к нему. Далекая луна,
прорвавшись сквозь разорванные облака, освещала им тропинку к дому. Они
пошли.
-- Когда вы появились здесь?
-- Пять лет назад.
-- Вы, наверное, были одним из курьеров, тех, кого мистер Леджур
посылал к ней с таким риском?
-- Да. Я думаю, нам лучше войти в замок по отдельности.
Они уже были на террасе. Лунный свет озарил стол, за которым, казалось
так давно, они сидели с Ханной. Множество драгоценностей все еще было
разбросано по нему, посылая искрящиеся лучики холодного света. Она
остановилась, чтобы sobrat" их.
Удушающий страх вернулся к ней, когда она взглянула на темные
занавешенные глаза дома. Она пробормотала:
-- Что же положит этому конец?
-- Может быть, его смерть. Спокойной ночи.
Эффингэм Купер смотрел в окно вагона первого класса. Пейзаж становился
все более знакомым. Теперь он уже точно знал, что последует за каждой
увиденной им картиной. Наступил момент, который всегда наполнял его радостью
и страхом. Вот круглая башня, следом полуразрушенный георгианский дом с
зубчатым карнизом, затем большой наклоненный мегалит, и вот, наконец,
желтовато-серые скалы, предвещающие начало Скаррона. Хотя еще оставалось
минут двадцать езды, он достал свои чемоданы, надел пальто и поправил
галстук, внимательно разглядывая себя в зеркале. Маленький поезд,
раскачиваясь, не слишком быстро двигался вперед. Был жаркий день.
Прошло почти шесть месяцев с его последнего приезда, но он определенно
найдет всех неизменившимися. Так же как и они его. Эффингэм продолжал
рассматривать себя в зеркале. Его моложавый вид всегда поражал людей,
знавших его только понаслышке. Конечно, он и был все еще молод в свои сорок
с небольшим, хотя иногда и ощущал себя старым, как Мафусаил. Эффингэм Купер,
несомненно, достиг многого для своего возраста, встав во главе отдела. На
себя он смотрел с легкой иронической симпатией: высокий, крупный, с розовым
лицом, большим твердым ртом, крупным носом и большими серо-голубыми глазами.
Его волосы, от природы каштановые и вьющиеся, стали прямыми от постоянного
ношения котелков и использования масла для волос. Он выглядел настоящим
мужчиной и, безусловно, считался в своем окружении умным, удачливым и
достойным зависти. Задумчиво подняв подбородок навстречу своему отражению,
Эффингэм припомнил, что Элизабет, единственная, кто осмеливался
подсмеиваться над ним, однажды сказала, что его любимое выражение <сонной
силы>. Он печально улыбнулся себе и сел, непроизвольно начав грызть ногти.
Может, в этот раз что-нибудь произойдет? А могло ли вообще что-либо здесь
произойти? Эффингэм размышлял об этом постоянно, думал и сейчас, как и весь
год, просыпаясь по ночам или находясь на деловых встречах, двигаясь по
эскалаторам, ожидая на железнодорожных станциях, не следует ли чего-то
предпринять. Иногда он казался sebe (хотя он старался избегать этой мысли)
самым сильным человеком, единственным, кто способен действовать. Не должен
ли он совершить какой-то решительный поступок? Может быть, они все ждали его
действий? Это была ужасная мысль.
Эффингэм знал Ханну четыре года, а с семьей Леджуров был знаком уже
двадцать лет. Макс Леджур был наставником Эффингэма в Оксфорде, и с младшими
Леджурами он познакомился, будучи еще студентом. Жена Макса умерла при
рождении Пипа, и Макс, когда Эффингэм впервые встретил его, выглядел таким
сварливым холостяком, что казалось, будто он сам создал своих детей без
участия женщины. Однако фотография миссис Леджур -- по слухам, рыжеволосой
красавицы -- всегда стояла на его письменном столе. Эффингэм прошел от
первого экзамена до выпускного на степень бакалавра искусств, а затем -- до
звания члена совета колледжа. Но, будучи нетерпеливым, вскоре, к сожалению
Макса, оставил ученый мир ради государственной службы, где преуспел, очень
преуспел. Теперь было бессмысленно сожалеть о сделанном выборе.
Бедная малышка Алиса Леджур влюбилась в лучшего ученика своего отца,
приехав на уикэнд из пансиона, и, к удовольствию и раздражению Эффингэма,
уже никогда больше никого не полюбила. Он опекал ее, когда она была
школьницей, поддразнивал, когда стала студенткой, а затем, намного позже,
флиртовал с ней в момент слабости, о которой сожалел. В это время он как раз
сумел избежать коготков дражайшей Элизабет и радовался, что не женился на
ней. Ему было нелегко связать свою жизнь с неугомонной, умной, делающей
карьеру женщиной, к тому же служившей в его отделе. В любом случае
теперешние отношения с Элизабет вполне его устраивали. Только жаль было, что
причинил боль Алисе, когда еще глубже вовлек бедную девушку в отношения, не
имеющие будущего, и разочаровал Макса, который всегда молчаливо хотел, чтобы
он женился на ней. Так все они становились старше.
Макс Леджур имел на него огромное влияние. С беспокойством Эффингэм
признавал его превосходство над собой. Наставник настолько доминировал над
ним, что академические успехи Эффингэма не были никому видны, кроме него
самого. Он, без сомнения, считал Макса великим мудрецом и в юные годы просто
поклонялся ему. Позже, став мужчиной и вращаясь в том же мире, Эффингэм
иногда испытывал страх перед Максом, боясь не критики или
недоброжелательности с его стороны, а потери своей инди видуальности от
этого сближения. Иногда он какое-то время izbegal своего бывшего наставника,
но всегда возвращался к нему. В последние годы, когда он сам добился успеха,
власти, известности, его отношение к Максу опять изменилось: он теперь
позволял себе подшучивать над ним, называя его своим <причудливым другом>, и
чувствовал себя свободным. Теперь он считал Макса абстрактным и
несовременным существом, бесполезным мудрецом, и удивлялся себе, что же так
долго восхищало его в Максе. И все же возвращался назад.
Его отношения с Пипом Леджуром складывались не просто. Пип был на
четыре года младше Алисы и позже появился на горизонте Эффингэма. Будучи
школьником, Пип повадился высмеивать его, как только стала очевидной страсть
Алисы, и Эффингэм подозревал, что мальчик по характеру такой же постоянный,
как и его сестра. Однако он испытывал симпатию к Пипу и несколько раз
пытался по мочь ему с карьерой. К несчастью, Пип был одержим идеей, что он
поэт, но под воздействием финансовых забот и под влиянием Эффингэма в конце
концов стал известным журналистом. Одно казалось совершенно очевидным: он
никогда ничего значительного не сделает. С тем большим удивлением Эффингэм
узнал от Алисы о любовном подвиге Пипа и его любопытных последствиях. Пип в
конце концов изменил лицо мира, правда едва ли к лучшему, но, по край ней
мере он что-то совершил.
Отставка Макса произошла год или два спустя, и он переехал в Райдерс,
чтобы закончить в уединении свой огромный труд о Платоне. Он предложил
Эффингэму возобновить их старую привычку <вечеров чтения> и пригласил
приехать погостить, чтобы почитать вместе греческие тексты. Эффингэм
обрадовался, потому что получал большое удовольствие от чтения со стариком.
Он с нетерпением ждал отпуска, жаждал увидеть новый пейзаж, даже радовался
встрече с Алисой, которая тоже будет свободна от работы в институте
садоводства, где она тогда служила. По приезде его меньше обрадовала встреча
с Пипом, который был там же, слонялся по террасе и наблюдал в бинокль за
соседним домом с таким видом, который сперва заставил Эффингэма подумать,
что там что-то затевается. Однако внешне все там казалось спокойным. Пип был
вежлив, Алиса тактична, Пип ходил рыбачить, Алиса -- собирать растения. Макс
горел желанием засесть за Timaeus. Солнце не прекращая сияло над побережьем
и величественным морем. Ничто, ка залось, не могло испортить удовольствие от
его пребывания здесь, -- ничто, кроме волнующей близости заточенной леди.
Алиса обрисовала Эффингэму в общих чертах случившуюся историю, которая,
разумеется, заинтриговала его. Эта заинтригованность в конечном итоге и
усилила его желание приехать сюда. Но теперь, когда он оказался здесь, все
обернулось по-другому. Леди, заточенная в своем доме, стала навязчивой
идеей, она отняла его покой, даже снилась ему. Он отправлялся на прогулки к
соседнему дому, хотя и не осмеливался подойти слишком близко, и проводил
много времени, наблюдая за ним из своего окна. Однако так и не смог
преодолеть своего отвращения и взять бинокль. Он решил, что должен или
уехать, или что-то сделать. Но что можно было сделать? Леджуры никогда не
упоминали леди, и их молчание словно составляло раму, в которой ее силуэт
постепенно заполнил все пространство.
То, что произошло в конце концов, случилось непредна меренно. Однажды,
гуляя поздно вечером по утесам за Гэйзом, Эффингэм сбился с пути и был
застигнут сумерками. Блуждая по овечьим пастбищам между краем утеса и
болотом, он окончательно заблудился и начал уже немного побаиваться, но
неожиданно наткнулся на человека, который оказался Дэнисом Ноуланом. Тот
показал Эффингэму дорогу. Там была только одна сносная тропинка, так что им
пришлось идти вместе. Когда они приблизились к Гэйзу, поднялась сильная
буря, и вполне естественно, что он укрылся в доме, куда Ноулан его довольно
неохотно позвал. Весть о его присутствии достигла Ханны, и она тотчас же
пригласила его к себе.
Эффингэм, конечно, как он сотни раз с тех пор говорил себе, был
внутренне настроен на встречу. Ни один астронавт, собирающийся зайти в
ракету, не был так готов к выходу на орбиту, как Эффингэм в тот момент
влюбиться в Ханну. И он влюбился. Теперь, вглядываясь в прошлое, когда он
пытался припомнить эту встречу, так странно смешавшуюся сейчас в его памяти,
ему казалось, что он буквально упал к ее ногам и лежал там тяжело дыша, хотя
в действительности они, несомненно, вели вежливый разговор за стаканом
виски. Час спустя он, совершенно ошеломленный, покинул дом и почти всю ночь
пробродил вокруг под дождем.
Его дальнейшее пребывание в Райдерсе прошло омраченное ссорами,
замешательством и непониманием. Он не мог скрыть своего состояния. В
действительности он даже стремился выставить его всем напоказ с той
гордостью, которая часто сопутствует любви в zrelom возрасте. Он считал, что
умная Элизабет была величайшей любовью его жизни. Но странная,
одухотворенная, мучительная и в то же время смиренная красота Ханны казалась
ему теперь полным опасностей замком, к которому он всегда будет стремиться.
Не обращая внимания на боль, причиняемую окружающим, он предался явному
бреду. Он ранил прежде всего Алису, которая была опустошена приступами
ревности, а также Пипа, чувств которого к Ханне Эффингэм не понимал и
которого, наверное, огорчила или даже разгневала неистовая страсть
Эффингэма. Не остался в стороне и Макс, который, казалось, беспокоился не
из-за Алисы, так как давно уже перестал надеяться, что Эффингэм женится на
его дочери, но, как ни странно, из-за Ханны. Макс не пытался ус тановить
какие-нибудь связи с соседним домом, но Эффингэм понял позже, когда к нему
вернулась способность размышлять, что, конечно же, заточенная леди занимала
и воображение старика тоже.
Эффингэм провел два дня в мучениях, а затем отправился увидеть Ханну
снова. Он подошел к парадной двери и постучал. Его впустили. Он увиделся с
ней наедине и признался в своей любви. Дело было сделано. Ханна была
удивлена и немного шокирована, но не слишком. В то же время он знал, что
стал неожиданным сюрпризом. Она не знала, как поступить с ним и, казалось,
рассматривала его со всех сторон, чтобы понять, сможет ли он вписаться в ее
замкнутый мир. Между тем она окружила его страсть легким туманом неясной
просительной болтовни, которая была одновременно и ласкающей, и удушающей.
Она сказала, что не может принимать его всерьез, намекнула, что он не
является persona grata, и, смеясь, велела ему уйти. Но задержала его руку в
момент прощания и внезапно бросила на него отчаянный, молящий взгляд. Он
зашел еще. И еще. Ничего не произошло. Ханна стала менее возбужденной, более
дружелюбной, не такой пугливой, более вежливой. Когда они таким образом
познакомились друг с другом, он стал бояться вторжения в любой момент
какой-то посторонней силы. Этого не произошло. По какой-то непостижимой
причине его визиты допускались.
Однако они так и не стали очень близки. Когда Эффингэм перестал
бояться, что больше не увидит ее, его стала тревожить мысль о том, что же
делать дальше. Он не понимал ее положения, ее душевного состояния, в ее
отношении к нему была некая неопределенность. Отсутствующий муж стал
посещать его во сне. Он рисовал его хромым, слепым, преисполненным
ненависти. Как бы ему hotelos" знать, что в действительности произошло в тот
день на вершине утеса, ему хотелось знать, что вообще произошло, но было
немыслимо спросить об этом Ханну. Сначала он часто говорил ей: <Позвольте
мне увезти вас отсюда>, но, не сказав ничего оп ределенного или, точнее,
вообще ничего не сказав, она от казывалась. Так же без слов было ясно, что
он не мог бы стать ее любовником.
Тем летом Эффингэм пребывал на грани срыва. Он продлил свой отпуск,
взял дополнительный, поссорился с Леджурами, собирался переехать в рыбацкую
гостиницу в Блэкпорте, но не переехал. Он безумствовал и все же впоследствии
признался себе или, скорее, Элизабет, что в известном смысле он, пожалуй,
даже наслаждался этим. Но и тогда в глубине души он боялся, что ему придется
действительно увезти Ханну. Он вернулся к своей работе, когда стало уже
невозможно откладывать возвращение, считая ситуацию неразрешимой, и писал
осторожные иносказательные ответы на открытые дружеские письма Ханны,
предполагая, что ее почту просматривают.
Он вернулся на Рождество, но тогда уже драма приняла вполне устоявшуюся
форму. Ханна была рада увидеть его, Леджуры тоже, он занял отведенное ему
место и примирился с ним. Он должен был любить Ханну, быть ее слугой, при
первой возможности поспешно возвращаться назад, и все должны были его
терпеть, так как он, в сущности, совсем безобиден. Действительно безобиден,
подумал он, во всяком случае, его сочли таковым с самого начала. Но так ли
уж он безобиден? Конечно, он еще ничего не сделал. И ему при шлось
согласиться с Элизабет, сделавшей несколько проницательных замечаний по
поводу изысканной любви, что такое положение зачаровывало его. Оно,
несомненно, походило на какую-то чудесную сказку. Сидя в своем офисе и
мечтая о Ханне, он поймал себя на чувстве странной виноватой радости при
мысли, что она была как будто именно для него заточена, изолирована и ему
предназначена.
Позже, обдумывая причину своего смирения, Эффингэм понял, что оно,
несомненно, передалось ему от Ханны. Она казалась каким- то непостижимым
образом совершенно смирившейся, как будто была приговорена к смерти или уже
мертва. Мгновения мольбы были неясны, редки и не облечены в слова. В их
основе лежала какая-то капитуляция. Что за капитуляция, что за смирение? Он
никак не мог точно определить: уступила ли она Питеру, Долгу, Богу или ка
кой-то своей безумной фантазии, была ли в ее основе величайшая dobrodetel"
или большой порок. Безусловно было что-то крайнее -- нечто такое, куда ему
не следует вторгаться со своими грезами о счастье и свободе.
Леджуры были рады его приезду и простили его. Макс оправился от своего
первоначального огорчения и, казалось, теперь с откровенным любопытством
приветствовал визиты Эффингэма в соседний дом. Алиса тоже пришла в себя от
первой боли, и, хотя в их отношениях и осталась определенная натянутость,
Эффингэм подозревал, что она до известной степени была рада видеть его
привязанным к недосягаемому объекту, раз уж он не любил ее. Алиса никогда не
переставала бояться Элизабет. Привязанность к Ханне привлекала Эффингэма в
Райдерс и удерживала его от же нитьбы. Что именно думал Пип, осталось
тайной, в его непрерывном и упорном возвращении к этому месту было что-то
нездоровое, лишавшее Эффингэма присутствия духа, и временами ему казалось,
что Пип получал определенное удовлетворение при виде прекрасного заточенного
создания. Однако Пип терпимо отнесся к роли Эффингэма, хотя в его мягком
уклончивом взгляде иногда проскальзывала раздражающая давняя мальчишеская
издевка.
Поезд замедлил ход, и сердце Эффингэма забилось сильнее от радости и
волнения. Конечно, он был безобидным, и, несомненно, все останется как
прежде, и все же каждый год он ощущал, что приближается к развязке, какой бы
она ни оказалась. Он положил руку на дверь. Ослепительная, пронизанная
солнечным светом дымка повисла, как занавеска, над маленькой заброшенной
станцией, где одинокая фигурка поджидала на платформе. Милая Алиса. Бедная
Алиса.
-- Там появилась новая девушка, по имени Мэриан Тэйлор.
-- Где?
-- Там, Эффи. Ее наняли кем-то вроде компаньонки для Ханны. Она очень
образованная, преподавала французский в школе или что- то в этом роде.
-- Откуда ты все это знаешь? Заходила к Ханне? Благодарю тебя за это.
В последние два года Алиса установила кое-какие связи со своей
соперницей, отмеченные редкими визитами, и это радовало Эффингэма.
-- Нет. Я просто не могла заставить себя зайти. Думаю, она еще не
знает, что я здесь. Дэнис сказал мне.
Алиса продолжала покровительственно относиться к provinivshemusia
Дэнису, что удивляло и раздражало Эффингэма. Он не понимал, как она может
выносить вид этой маленькой крысы после того случая.
-- Ханна невнятно упомянула в письме о девушке, но я подумал, что речь
идет о горничной. Я рад, что в ее окружении появилась женщина, раз уж ты
потерпела неудачу в этом деле.
-- Это не мое дело. Как ты знаешь, я сходила навестить Ханну только из
любопытства. Не могу сказать, что она мне не понравилась, это невозможно,
просто мы не поладили. Во всяком случае, мы друг другу не подходим. Но эта
девушка -- да. Приятная и такая милая. Ты должен познакомиться с ней, Эффи.
Я пообещала ее пригласить.
<Алиса уже ревнует, -- подумал Эффингэм, вслушиваясь в ее чрезмерно
настойчивые интонации. -- В каждой женщине она видит угрозу, как будто все
они охотятся на меня>. Мысль о том, что все женщины охотятся на него, была
не такой уж неприятной.
-- Где ты встретилась с этой девушкой?
-- Внизу на побережье, она пыталась собраться с духом и зайти в море,
но ей не удалось.
-- Благоразумное дитя! Ты, надеюсь, больше не плаваешь?
-- Нет, я отказалась от плавания с тех пор, как растолстела и стала
похожа на морскую свинку. Кстати, я видела тебя во сне прошлой ночью. Мы
плавали вместе. И не только плавали. Ну да ладно.
Это странно -- жизнь, которую человек проживает в снах других людей.
Эффингэму было интересно, видит ли его во сне Ханна. Он никогда не спрашивал
ее.
-- Ты немного пополнела, но это идет тебе. -- Бедная Алиса теперь
действительно становилась толстой: плотная женщина средних лет, любящая
собак и носящая твид. Может быть, профессия садовника заставляет человека
так выглядеть -- сутулиться и ходить широко расставляя ноги.
Они только что приехали со станции на ее <Остине-7> и находились в
спальне Эффингэма (<Остин-7> -- модель первого в Великобритании
малолитражного автомобиля серийного производства марки <Остин>. Выпускалась
с 1921 по 1939 год). Его большой чемодан, наполовину распакованный, лежал на
кровати. G нежностью и досадой он отметил массу безделушек, которыми Алиса
любовно украсила его комнату: ракушки на камине, фарфоровые кошечки и
собачки, маленькие бесполезные подушечки, вышитые коврики и tresnuvshie
блюдца из превосходных чайных сервизов. Абсолютно лишенная вкуса, Алиса была
неутомимой посетительницей антикварных магазинов, откуда возвращалась домой,
нагруженная ма ленькими потрескавшимися вещицами, купленными баснословно
дешево. Алиса была скуповата. С домашними делами она управлялась с ловкостью
слона в посудной лавке. Возможно, это тоже было связано с профессией
садовника.
-- Как славно ты приготовила мою комнату. А что это за прелестные дикие
цветы? Они болотные?
-- Да, это странные плотоядные цветы. Надеюсь, они тебя не съедят. Как
жаль, что у нас нет приличных садовых цветов, но проклятый сад отцвел.
Теперь, когда у меня появилось время, я должна взяться за него, да.
-- Время?
-- Я оставила работу. Разве я не говорила тебе?
-- Но почему?
-- Готовлюсь к бою. Ты же знаешь, прошло семь лет.
-- Но ты не веришь в это, ты шутишь. В самом деле, почему?
-- Ну, видишь ли, отец стареет. И он практически закончил свою книгу.
-- Он тоже готовится к бою!
-- А когда он закончит ее, я думаю, он внезапно очень состарится. Она
так долго была с ним. Это будет похоже на конец его жизни.
Эффингэм похолодел. Он не помнил Макса без этой книги. Действительно,
что он станет делать потом?
-- Во всяком случае, -- продолжала Алиса, -- его больше нельзя
оставлять одного зимой. Ты не представляешь, как тут зимой. Ну, не совсем
представляешь, ты никогда не оставался у нас надолго. Горничные, конечно,
замечательные, но нельзя ожидать, что они возьмут на себя такую
ответственность. Теперь мы с Пипом оба останемся здесь.
-- С Пипом?
-- Он тоже оставил работу. Разве я не говорила тебе? Он только что
опубликовал книгу стихов, я думала, ты видел ее. Теперь он хочет на два года
заняться поэзией. Думает, что сможет сделать нечто замечательное.
-- Понимаю. Все трое. Ты убедишь меня, что непременно что-то
произойдет. -- Эффингэм в действительности видел благоприятный отзыв на
стихи, но не смог заставить себя просмотреть их. Он zaranee знал, что они
окажутся слабыми.
Красивая рыжеволосая горничная просунула голову в дверь. Все горничные
в Райдерсе были рыжеволосыми, принадлежа к одному из многочисленных
норманнских <гнезд>, которые еще сохранились вдоль сильно опустошенного
побережья.
-- О, Кэрри, заходи, дорогая, -- сказала Алиса. -- Кэрри приготовит
дрова. Они тебе понадобятся, вечерами становится очень холодно. Пойдем в мою
комнату и посмотрим на вид.
-- Привет, Кэрри, -- сказал Эффингэм. Он пожал ей руку и увидел, как
она покраснела. Он знал, что Кэрри питает к нему большую симпатию. Все
горничные были такие очаровательные... Эффингэм мимолетно подумал о Дэнисе
Ноулане. Покидая комнату, он мельком взглянул на вазу с плотоядными цветами
и подумал, как отвратительно они выглядят.
Комната Эффингэма выходила на море. А из комнаты Алисы открывался вид
через долину на Гэйз. На минуту Эффингэм погрузился в созерцание замка,
поглощенный тайной его непосредственной близости. Замок занимал такое
огромное место в его воображении, что его реальный вид блекнул и ослабевал,
но все-таки производил впечатление легкого шока. Затем какое-то движение
привлекло его внимание, и он увидел Пипа Леджура -- внизу на террасе с
охотничьей собакой Таджем у ног и с биноклем, направленным на соседний дом.
Эффингэм, нахмурившись, отступил.
-- Пип такой романтик, -- сказала Алиса. Она хотела защитить Пипа от
нападок Эффингэма.
-- Ханна нас всех делает романтиками, -- у него не было намерения
причинить боль Алисе. Он примиряюще улыбнулся.
-- Жаль, что я не смогла сделать из тебя романтика, Эффи. Все в
порядке, не паникуй, я не собираюсь начинать сначала.
Эффингэм смотрел на ее короткий прямой, сильно напудренный нос,
небольшую мягкую верхнюю губу, короткие подобранные светлые волосы. Ее щеки
стали полнее. Она больше не была хорошенькой девушкой, но безусловно была
красивой, импозантной женщиной средних лет, рожденной, чтобы стать
чьей-нибудь опорой. Как жаль, что она так и не вышла замуж. Когда он смотрел
на ее волевое лицо, пылающее под его взглядом, ему становилось стыдно из-за
ее уязвимости.
-- Ты покраснела, Алиса! -- Он наклонился к ней.
-- Нет, Эффи. Мне следовало сказать тебе на станции. Я ужасно
простудилась.
<Проклятье, -- подумал Эффингэм, -- теперь я заражусь от нее. Как это
похоже на Алису -- подцепить простуду>. Ему не хотелось появляться перед
Ханной с простудой. Он боялся заразить Ханну и не хотел видеть ее
простуженной. Он поцеловал Алису в губы.
Минуту она смотрела на него знакомым голодным, преследующим взглядом,
затем улыбнулась, став похожей на брата.
-- Очень мило с твоей стороны. А теперь пойдем вниз к папе.
Обернувшись, Эффингэм увидел на кровати то, что при первом взгляде
показалось белой фигурой. Теперь он рассмотрел, что постель была покрыта
раковинами. Алиса собрала огромную коллекцию местных раковин, в которую
Эффингэм время от времени вносил свой вклад.
-- Ты достала все свои раковины. Я помню девушку из цветов в одном
рассказе, но я не могу припомнить девушки, сделанной из ракушек. Это такое
очарование.
-- Очаровать тебя! Позволь мне дать тебе немного. -- Она подобрала
горсть мелких ракушек и положила ему в карман. Они пошли вниз.
На террасе золотистая собака бросилась к Эффингэму, поставила лапы ему
на жилет, а затем упала на спину и пушистым вихрем откатилась назад, раскрыв
пасть наподобие улыбки и подергивая лапами. Какое-то время ушло на то, чтобы
принять эти свидетельства почтения.
-- Привет, Тадж. Привет, Пип.
-- <Боже, благослови нас, снова собравшихся здесь>. Привет, Эффи.
В то время как Алиса располнела, Пип, казалось, стал еще тоньше и
стройнее. Он напоминал теперь жгут с мягкими шелковистыми остатками волос на
лысеющей голове и с влажным подвижным ртом, его свежее лицо -- уменьшенный
вариант лица Алисы. Узкие серо-голубые глаза Пипа постоянно вспыхивали и
расширялись от собственных шуток. Укрепления были возведены.
-- Хочешь взглянуть?
-- Нет, спасибо. -- Конечно, Пип должен бы уже понять его отрицательное
отношение к такому несовершенству вкуса. -- Я иду к Максу. Увидимся позже.
Он бросил последний взгляд поверх головы Пипа на на ходящийся сейчас в
тени Гэйз, на покрытый красной фуксией склон холма под ним и темную линию
болота вдалеке.
-- Мы расстанемся здесь, -- сказала Алиса. Как монахиня, vedushshaia
его в какое-то высшее общество, она задержалась у порога. Он был тронут ее
слегка нелепой деликатностью, с которой она относилась к его
взаимоотношениям с отцом.
Кабинет Макса выходил на противоположную от моря сторону, отсюда
открывался вид на покрытую камнями общипанную траву, карликовые кусты и
желтовато-серый склон Скаррона позади. Болота не было видно.
Эффингэм подошел к двери. У него возникло мучительное чувство
необходимости предстоящей встречи, чувство, будто он пришел в себя или
внезапно взял себя в руки. Он, бесспорно, уважал занятия Макса. В известном
смысле Макс жил совсем иной жизнью. Он накопил здесь так много полезного. И
как бы вера Эффингэма ни колебалась, когда он отсутствовал, при каждом
возвращении она возрождалась вновь. Он улыбнулся своему внезапному трепету.
В конце концов, он был рад узнать, что прежняя магия не ослабла. Он тихо
постучал, подождал и затем услышал давно знакомый и ни на что не похожий
звук. Из комнаты раздалось хриплое монотонное пение. Он открыл дверь.
Там вилась дымка от выкуренных сигар. Забыв о нем, Макс сидел в
сумерках, спиной к двери, занавески были наполовину задернуты. Он вполголоса
напевал незамысловатую мелодию -- хор из <Эсхила>.
Эффингэм сел позади него. Нащупал в своем кармане острые осколки
раковин, которые дала ему Алиса. Должно быть, где-то по дороге он, волнуясь,
сломал их. Он всмотрелся в исцеляющие знакомые строки.
Зевс, который ведет людей к пониманию, установил закон: мы должны
учиться через страдание. Когда печальная забота и воспоминания о боли
ниспадают на сердце во сне, так даже против нашей воли мудрость нисходит
бременем на нас.
-- Я никогда не видела столько зайцев вокруг, -- сказала Алиса. -- Они,
кажется, совсем обезумели.
-- Это не их месяц, -- возразил Эффингэм. -- Рыбачила в последнее
время? -- Он почти не понимал, что говорит. Было утро следующего дня, он шел
навестить Ханну и чувствовал убийственное раздражение против Алисы,
объявившей, что пойдет с ним.
-- Почти нет, -- ответила Алиса. -- Форель еле-еле идет, а для хариуса
еще слишком рано. Нужно дождаться бабьего лета.
Действительно, множество зайцев носилось и прыгало по яркой зелени
холма. Эффингэм и Алиса шли по удаленной от моря тропинке, проходившей над
деревней, пересекая ручей в самом высоком месте, там, где он падал
множеством маленьких водопадов, вытекая из своего истока -- темного болота.
Пара канюков кружила над головой в солнечном небе.
Склон холма все еще хранил следы огромного потока. Широкая полоса
черной болотистой почвы и разбросанные камни показывали, где он сошел.
Теперь безвредный ручей, темный, как сама земля, падая и поблескивая на
солнце, извивался меж берегов. Они пересекли его, перебираясь с одного
круглого блестящего валуна на другой. Эффингэм рассеянно подал Алисе руку.
Его первая встреча с Ханной каждый раз доставляла ему много волнений.
Когда он был вдали от нее, их отношения казались ему почти совершенно
ясными. Но, приближаясь снова к реально существующей, живой Ханне, он
понимал -- большая часть здания создана его собственным воображением. То,
что он восхитительным и неопределенным образом нравился ей, -- более того,
она даже была влюблена в него, в ее отсутствие казалось догмой. В непос
редственной близости его мечты подвергались тяжелому испытанию, прежде чем
воплотиться в действительность. Хотя позже Эффингэм находил сочетание
воображаемого и реального вполне уместным и естественным. Секс, любовь --
все это, в конце концов, в значительной степени было делом воображения.
Только первая встреча вызывала большую тревогу. К тому же были и
предчувствия, что какие-то изменения он все же найдет. В конце концов, такая
странная ситуация не могла продолжаться вечно. Или могла? Не то чтобы он
представлял Ханну звездой, которая становится все меньше и меньше и затем
взрывается. Он и в себе не только не ощущал прилива силы, но напротив,
обнаружил исчезновение собственной воли и решимости.
Не то чтобы он ожидал, что Ханна внезапно убежит из своей тюрьмы или
неожиданно потребует, чтобы ее спасли, хотя если она это когда-нибудь
сделает, то он должен будет прийти ей на помощь. Но нет, сказал он себе, она
никогда не попросит об этом. И все же положение должно измениться. Но кто
изменит его? Или кто начнет менять его, ибо стоит только произойти каким-то
изменениям, как фигуры, так причудливо вплетенные в спокойный gobelen,
окажутся выброшенными в непредсказуемую жизнь. Эффингэм вспомнил замечание
Алисы о подготовке к бою и содрогнулся при мысли, какими неприятностями
может обернуться любое действие. Конечно, он не верил в легенду про семь
лет. И все же для кого- то это был большой срок. Например, для Питера
Крен-Смита. Он снова содрогнулся.
-- Да ведь это Тадж! -- Пес бросился к Алисе, испачкал ей юбку грязными
лапами и забегал вокруг нее. -- Должно быть, где-то поблизости Пип. Он рано
ушел поохотиться.
С холма раздался отдаленный крик и показалась фигура, идущая по камням
вдали у ручья, где Скаррон раскалывался на ряд желтоватых каменистых осыпей,
спускавшихся по устланному травой склону. Когда Пип подошел поближе с
тяжелым дробовиком под мышкой, стало видно, что он несет пару фазанов.
Эффингэму это не понравилось. Вся территория, насколько мог видеть глаз,
принадлежала Ханне. Небрежное браконьерство Пипа казалось Эффингэму мелочным
и бестактным, вовсе не соответствующим потен циальному величию его роли.
Алиса, знавшая, как Эффингэм относится к браконьерству, сказала:
-- О, Пип, ты же сказал, что пойдешь на побережье по охотиться на
казарок!
-- Я слишком поздно встал, -- он ухмыльнулся Эффингэму. -- Идешь
засвидетельствовать почтение, а, Эффи? Эффингэм ничего не ответил. На
мгновение он чуть не потерял сознание от подавленной ярости. Он никогда не
поймет Пипа. Теперь он смотрел на мальчишку, весело повернувшегося к сестре,
чтобы рассказать ей о воронах, которых видел в Скарроне. Пип все еще
выглядел до нелепости молодым, несмотря на то что начал лысеть. Из ворота
грязной разорванной рубашки торчала длинная шея и маленькая голова. Его щека
покраснела от солнца и была по-девичьи гладкой. Когда он говорил, лицо его
подергивалось. Он продолжал бросать шаловливые взгляды на Эффингэма. Ружье,
прижатое к бедру, шло ему. Эффингэм, испытывавший ужас перед огнестрельным
оружием, подумал об этом со смешанным чувством восхищения и ужаса. Пип
принадлежал к какой-то совершенно другой породе, и он в это мгновение увидел
его не смешным, бесчувственным юношей, а архаическим стройным улыбающимся
Аполлоном, непостижимым и опасным.
Из убитых птиц капала кровь. Эффингэм встряхнулся и только sobralsia
объявить, что он уходит, как над плечом Пипа, на холме у болота, в поле его
зрения попала картина: мужчина и девушка шли по тропинке из Гэйза. Минуту
спустя он узнал в мужчине Дэниса Ноулана. Пип и Алиса прекратили болтать.
-- Это мисс Тэйлор с Дэнисом, -- сказала Алиса. -- Думаю, мне следует
пригласить ее на ленч. Пип окликнул их:
-- Доброе утро, Дэнис!
-- Доброе утро, сэр.
Пип определенно испытывал симпатию к Дэнису. Эффингэм подумал, что было
бы, если бы кто-то напал на его сестру, и тут обратил внимание на девушку.
Хорошенькой ее не назовешь, но у нее сильное, интересное лицо с длинным, как
у собаки, носом, небольшими яркими карими глазами и энергичным, сжатым ртом.
Оно как нельзя лучше выражало ее суть и было спокойным и серьезным, когда
она взглянула на Эффингэма.
Алиса представила:
-- Мистер Купер. Мой брат. Мисс Тэйлор.
-- Привет.
-- Вы недавно в этих краях? -- спросил Эффингэм.
-- Да. И я потрясена. Я не ожидала такого необыкновенного пейзажа.
Нужно время, чтобы привыкнуть к нему. Скорее величественный, чем красивый,
не правда ли? -- У нее был приятный ясный голос.
Эффингэма позабавило ее желание понравиться ему. Он произнес еще
несколько общих фраз, затем к ним присоединилась Алиса. К концу разговора он
ясно понял мисс Тэйлор со всей ее нелепой застенчивостью -- умная девушка,
более молодой вариант Элизабет.
Внезапно их внимание привлек Тадж, который убегал обследовать низовье
ручья, а теперь обнаружил Дэниса, стоявшего немного в стороне от группы. Пес
как будто обезумел: он бросился к Дэнису с задыхающимся, возбужденным лаем и
забегал вокруг него, хвост его так вилял, что охватывал все тело.
-- Тадж обожает Дэниса, -- сказала Алиса. -- Он никак не может забыть
его. Дэнис дрессировал Таджа, когда жил у нас, тот еще был щенком.
Дэнис немедленно погрузился в общение с Таджем. Он сел на траву и
позволил собаке вскарабкаться на себя и лизнуть в лицо. Эффингэм счел такую
бесцеремонность совершенно невежливой. Он взглянул на двух женщин и увидел,
что они наблюдают эту malen'kuiu сцену с нежными заинтересованными лицами.
Он неодобрительно кашлянул:
-- Я должен идти.
-- Вы направляетесь в Гэйз? -- спросила мисс Тэйлор. -- Полагаю, миссис
Крен-Смит ждет вас. -- Она не смогла скрыть любопытства, когда посмотрела на
Эффингэма. Он почувствовал минутное беспокойство. Девушка не была <пустым
местом>, возможно, с ней придется считаться. Но Эффингэм не мог видеть в
этом милом юном создании врага. Он улыбнулся ей, и она тоже ответила
улыбкой.
Пип, до этого рассказывавший Дэнису о доблести, проявленной сегодня
утром Таджем, теперь присоединился к ним.
-- Мне пора возвращаться назад. Я встал в пять. Было приятно
познакомиться с вами, мисс Тэйлор. Надеюсь, вы придете в Райдерс навестить
нас?
-- С удовольствием.
-- Да, мы должны назначить день, -- неопределенно сказала Алиса.
Мисс Тэйлор посмотрела на трофеи Пипа:
-- Бедные птицы!
-- Вы вегетарианка? -- спросила Алиса.
Эффингэм быстро взглянул на девушку. Злая насмешка вопроса не
ускользнула от нее, и тотчас же ему стало ясно, что она имеет представление
о положении дел. Кто-то, должно быть, рассказал ей о бедной Алисе. Он
почувствовал раздражение против своей подруги, но одновременно возникло
желание и защитить ее.
Мисс Тэйлор слегка покраснела и улыбнулась:
-- На самом деле нет! Я не претворяю в жизнь то, что проповедую.
Городские жители так испорчены, но я уверена, что стала бы вегетарианкой,
если бы мне самой пришлось убивать животных.
-- Доброе утро всем!
Громкий голос прямо за спиной заставил Эффингэма подскочить. Все
обернулись.
Джералд Скоттоу и Джеймси Эверкрич, шаги которых перекрыл шум падающего
ручья, подошли от нижнего холма долины вплотную к маленькой, поглощенной
разговором группе.
-- Доброе утро, -- ответили они, Алиса натянуто, Эффингэм вежливо, Пип
развязно, Дэнис ничего не сказал, а мисс Тэйлор -- с каким-то чуть заметным
волнением. Эффингэм ощутил это волнение и bystro взглянул на Скоттоу, затем
он заметил, как Джеймси подмигнул мисс Тэйлор. Вот откуда, несомненно,
исходила ее информация относительно Алисы. Эффингэм почувствовал отвращение
к Скоттоу и Джеймси. Они оба были с ружьями, и две пары корич невых ушей
торчали из охотничьей сумки Джеймси. Два безрассудных зайца не будут больше
прыгать по лужайкам.
-- Как приятно встретить вас всех вместе, -- сказал Скоттоу, -- нам не
часто так везет. Полагаю, мистер Купер идет навестить нас? Хорошо! Знаете
ли, мы скучали без вас. Вы пренебрегали нами. Удачное было утро, мистер
Леджур? Я вижу, вы подстрелили двух прекрасных птиц миссис Крен-Смит.
Пип улыбнулся. Он повернулся к Дэнису, и Дэнис, как по команде, встал
перед ним. Пип передал ему фазанов и, не торопясь, направился к Райдерсу.
Маленький инцидент произошел непринужденно, как хорошо отрепетированная
церемония или как сцена из балета. Скоттоу посмотрел ему вслед с выражением
комического страдания на лице.
-- О, мисс Леджур, надеюсь, я не обидел вашего брата. Я просто пошутил.
Скажите ему, пожалуйста, что я пошутил.
-- Я должен идти, -- снова сказал Эффингэм. Присутствие оружия
беспокоило его. На неожиданной встрече, казалось, лежала тень настоящей
кровавой битвы.
Дэнис с фазанами уже направился к Гэйзу. Мисс Тэйлор явно колебалась.
Скоттоу оживленно сказал:
-- Что ж, мы с Джеймси намерены продолжить свои кровожадные подвиги.
Вижу, мисс Тэйлор не одобряет этого, но, уверен, она не откажется от
тушеного зайца. Пойдем, Джеймси.
Большая квадратная и тонкая мальчишеская фигуры отправились дальше,
вверх по холму, и стали переходить через ручей, их силуэты появились теперь
на фоне синего неба. Трое оставшихся направились к замку. Инцидент и чувство
разделенной, но невысказанной мысли на минуту сблизило их. Эффингэм молча
шел между двумя женщинами. Мисс Тэйлор взглянула на своих спутников, а
затем, нахмурившись, посмотрела вперед. Увидев уголком глаза столь
решительное выражение неодобрения, Эффингэм подумал, что эта неиспорченная
молодая женщина стала и вправду новым явлением в их прежнем положении и,
вероятно, может оказаться активной. Его привел в некоторое замешательство
собственный вывод в отношении ее неиспорченности. Значит, все остальные были
isporchennymi?
Чтобы отвлечься, Эффингэм начал расспрашивать мисс Тэйлор о том, что
она делала до приезда в Гэйз, о ее университетской деятельности и о времени,
проведенном в Париже. Он говорил с ней вполне естественно, как будто она
была молодой студенткой, а он снова стал преподавателем. И вскоре заметил,
что она стала себя вести с ним непринужденнее. Агрессивное и одновременно
застенчивое выражение лица исчезло. Алиса демонстративно молчала. Они
достигли ворот замка.
-- Я слышала, мистер Леджур ученый и занимается греческим, -- сказала
мисс Тэйлор, чтобы вовлечь в разговор Алису. -- Мне бы так хотелось знать
греческий. Я самостоятельно выучила немецкий, но у меня никогда не хватало
силы воли, чтобы взяться за греческий.
-- Я могу поучить вас греческому, -- предложил Эффингэм.
Алиса чуть вздрогнула, откинув голову назад.
<Боже, ну и дурак же я>, -- подумал Эффингэм, но слова уже не вернуть
назад. Мисс Тэйлор покраснела. Она посмотрела на отвернувшуюся Алису, затем
на Эффингэма. За секунду какая-то незримая связь возникла между ними. <О, я
большой дурак>, -- думал Эффингэм.
-- Если, разумеется, вы захотите, -- поспешно добавил он, чтобы
сгладить резкость впечатления, -- я мог бы дать вам пару уроков, просто
чтобы вы могли начать.
-- Как любезно с вашей стороны. Я посмотрю, будет ли у меня время,
хорошо? -- ответила мисс Тэйлор. <У нее хорошая реакция>, -- подумал он.
-- Где Тадж? -- спросила Алиса. -- Он не вернулся с Пипом. Мне
казалось, он с нами.
-- Собака? -- переспросила мисс Тэйлор. -- Она только что побежала за
Дэнисом.
-- Проклятье! -- воскликнула Алиса. -- Теперь мне придется зайти за
ним. Уж если он с Дэнисом, он ни за что не вернется домой добровольно.
-- Может, мне привести его? -- предложила мисс Тэйлор.
-- Нет, нет. Он не пойдет с вами. Давайте поскорее зайдем вместе.
Оставим Эффингэма помечтать в одиночестве. Не мы нужны ему. -- Алиса взяла
девушку за руку и потянула ее вперед.
Эффингам смотрел, как они уходят. Перед ним вырос образ Ханны --
огромный безмятежный золотой идол в обрамлении двух malen'kih удаляющихся
фигурок на авансцене.
Он держал ее в своих объятиях. В такие минуты Эффингэм испытывал
огромную радость, ослепляющее вечное блаженство и не мог себе представить,
что он сможет когда-нибудь покинуть ее. Она была единственной, прекрасным
фениксом, его правдой, его домом. Он почувствовал волнующую смиренную
благодарность к ней за то, что она стала источником такой великой любви.
-- О Боже, Эффи, я скучала по тебе. Я так тебе благодарна за то, что ты
вернулся.
-- Ты должна проклинать меня за то, что я уехал. Я не забочусь о тебе
как следует.
-- Ну полно. Ты прекрасно обо мне заботишься. Нет, не опускайся на пол.
Поцелуй меня, Эффи.
Он подвел ее к софе, и они сели, держась за руки.
Эффингэм осмотрел комнату. К счастью, все осталось прежним: бутылки с
виски, куча бумаг, маленький ленивый огонек в камине, пампасная трава и
честность, более хрупкая, чем в прошлый раз. Он снова посмотрел на Ханну:
-- С тобой все в порядке? Не случилось ничего ужасного? Ничего, о чем
ты не смогла упомянуть в письме?
-- Нет, у меня все хорошо. Все как обычно.
-- Не все. Появилась эта девушка, мисс Тэйлор.
-- О да, Мэриан. Но это хорошо. Я же писала тебе, не правда ли? Я так
счастлива, что она здесь. Каждое утро я просыпаюсь с радостным ощущением от
чего-то хорошего, и причиной -- она.
-- А теперь и я тоже! Я ревнивый.
-- А теперь и ты тоже, дорогой. Выпей немного виски, Эффингэм, и дай
мне. Я просто хочу сидеть и радоваться тому, что вижу тебя.
Эффингэм пошел за виски. Его взволновали ее слова о девушке. Но долго
ли Ханне позволят держать ее? И надолго ли девушка захочет остаться в этом
маленьком тихом сумасшедшем доме? Ханна была явно рада увидеть его. Но не
придется ли ему вскоре снова уехать? И не будет ли он через месяц сидеть в
дорогом ресторане, выслушивая шутки Элизабет о la princesse ilontaine
(Далекая принцесса -- фр. )?
Он стал наливать виски. Запах этого особого сорта виски, знакомый и
волнующий, заставил его горло сжаться. Какая-то полузабытая накопленная
масса страстных переживаний внезапно возникла и сконцентрировалась как во
сне, чуть не заставив его задохнуться. Он остановился. Все было то же самое.
Но что он делал здесь, почему вообще он включился в этот ужасный маскарад?
Он вернулся и встал перед Ханной. Ее красновато-золотистые волосы были
зачесаны назад и открывали высокий бледный лоб. Ему казалось, что она с
каждым годом становится все очаровательнее, хотя, конечно, не моложе. Что-то
было на ее челе написано, какие- то страдания, но он не мог этого прочесть.
Ее таинственно спокойные золотисто-карие глаза смотрели на него с участием.
Иногда ему казалось, что она ведет себя с ним с преувеличенным спокойствием
-- как психиатр, имеющий дело с пациентом. И в то же время не она ли сама
была пациенткой? Кто из них болен? Он при жал руку к голове.
-- Эффи, ты выглядишь усталым. Ты...
-- Прекрати, Ханна, -- он опустился перед софой на колени и коснулся ее
короткого платья из темно-зеленого льна. Он уткнулся ей в колени. --
Прекрати...
-- Прекратить что? В чем дело, Эффингэм? Вот я. И вот ты. Все то же...
-- Вот именно. Вот я и вот ты. И все то же. Но так не должно быть.
-- Но почему же? И пожалуйста, принеси виски. Мне ужасно хочется, а
если ты намерен и дальше вести себя так сумасбродно, оно мне тем более
понадобится!
Он неловко встал, поправив галстук, и протянул ей стакан. Она
по-девичьи подобрала под себя ноги и сидела так, сжавшаяся и отдаленная,
обратив к нему свое широкое серьезное лицо, затем жестом пригласила его
сесть рядом. Внезапно это напомнило вечеринку. Эффингэм был все еще охвачен
каким-то неистовством.
-- Ханна, мы не можем так продолжать. Это какое-то безумие, не так ли?
Ее лицо сделалось очень спокойным, не застывшим, а спокойным, как
парящая птица.
-- Ты хочешь сказать, что предпочтешь больше не приезжать?
-- Нет, я не это имел в виду, -- возразил Эффингэм. -- Я хочу сказать,
что мы должны что-то сделать, ты и я, хоть что-нибудь, хотя бы вместе лечь в
постель.
-- Ш-ш-ш. Если ты действительно ощущаешь (и ты имеешь на это право),
что чувство ушло из нашей странной, несовершенной любви -- что ж, ты знаешь,
я огорчусь. Но ты также знаешь, что тогда будет лучше прекратить наши
встречи. Я смогу это вынести, Эффингэм, а для тебя это может стать большим
облегчением. Я знаю, ты беспокоишься обо мне, и мне бы хотелось, чтобы ты
прекратил беспокоиться.
-- Не в этом дело, -- в отчаянии сказал Эффингэм. Он сжал ее руку в
исступленной мольбе. -- Я люблю тебя, Ханна. И хочу тебя, и это серьезно. Но
суть не в этом. Я чувствую, что мы должны что- то сделать, чтобы разрушить
эти чары, которые околдовали всех нас, и все мы бродим словно во сне. Это
скверные, нездоровые чары. Своей бесконечной покорностью мы просто убиваем
что-то.
-- Возможно, -- она стала поглаживать его пальцы. -- Возможно, мы
убиваем то, что не имеет права на жизнь. Ничего. Я знаю, все сложнее, когда
дело касается кого-то, а не тебя. Болезнь другого человека часто труднее
выносить, чем свою собственную. Страдания другого ты воображаешь, а когда
дело касается тебя, ты знаешь свои возможности и свои пределы. Ты уверен,
Эффи, что не хочешь просто уйти от меня? Я могу представить, какое
отвращение может внезапно овладеть тобой. Ты должен быть со мной откровенен.
Давай, Эффи, скажи мне правду.
Ему было невыносимо слышать ее спокойный повелительный тон. Он хотел
видеть ее слезы, слышать ее плач. Ему было необходимо, чтобы она отчаянно
нуждалась в нем. Он начал что-то бормотать, заикаясь, затем остановился,
намереваясь быть холодным, как будто имеет дело с врагом.
-- Послушай, -- сказал он, -- я не хочу уходить, ты знаешь это. Я
просто пытаюсь наконец-то сделать что-то разумное и естественное. Я хочу
забрать тебя отсюда и вернуть к обычной жизни. Ханна, позволь мне забрать
тебя. -- Он не собирался говорить этого, когда приехал сюда. Может, она
каким-то образом заставила его произнести эти слова?
-- Не говори так громко, Эффи. Мне очень жаль, что я взвалила такое
бремя на тебя. Я знаю, что это бремя, и знаю, что все это кажется тебе, по
крайней мере временами, неестественным и нездоровым. Ты был для меня чем-то
совершенно неожиданным, чем- то непозволительным, и я часто думаю, что мне
следовало отослать тебя тогда, в самом начале знакомства. Если бы это
произошло сейчас, я думаю, что отослала бы тебя и не допустила, чтобы нача
лась вся эта история.
-- Боже, но ты же не собираешься прогнать меня сейчас! -- воскликнул
Эффингэм.
-- Нет. Ш-ш-ш. У тебя такой громкий голос. Конечно нет, если ты
действительно хочешь, чтобы все продолжалось. Но это трудно, Эффингэм, очень
трудно. И я в какой-то мере виновата, что с самого начала не предостерегла
тебя.
-- Я не понимаю, -- печально сказал Эффингэм. -- Я просто предложил
забрать тебя отсюда и хочу спросить: ты поедешь?
-- Нет, конечно нет. И ты пожалеешь о своем предложении в следующую
минуту, ты уже жалеешь. Наша жизнь не для жизни и наша любовь не для жизни.
Мы убежали от жизни, по крайней мере я. Я делаю нечто совсем другое и,
возможно, мне следует заставить тебя делать то же самое или постараться
оставить меня.
-- Я не знаю, что ты делаешь, -- сказал Эффингэм, -- но я совершенно
уверен, что не смогу поступать подобным образом, и сомневаюсь, что тебе
следует придерживаться такого образа жизни!
Она засмеялась:
-- Налей себе выпить, дорогой. Ты знаешь, я ненавижу пить одна. Когда я
говорю о том, чтобы заставить тебя делать то же, это, конечно, не означает
абсолютно то же самое. Так не может быть. Но мне следует заставить тебя в
известном смысле больше страдать.
-- Больше?
-- Да. Ты страдаешь, конечно. Но я для тебя сказка. Мы остаемся в
романтических отношениях.
Эффингэм смотрел на руку в веснушках, которая все еще так нежно и
повелительно ласкала его. Он чувствовал, как глубоко ранен, какие серьезные
обвинения ему предъявлены, и в то же время заметил себе: <Ах, если бы она
знала, как мало я страдаю! > Но вслух сказал:
-- Возможно, мне следовало попытаться сделать все, что в моих силах, и
освободить тебя самым прямым образом или же оставить тебя в покое. Но я
люблю тебя, и ты знаешь, что это не просто сказка.
-- Я сама виновата. Я все время хочу, чтобы ты помог мне, но не прямым
образом, и в то же время не даю тебе совета. Я позволяю тебе мечтать.
Конечно, я и сама такой же романтик. Ты мой романтический порок.
-- Не рассматривай меня вне существования. Может, еще не slishkom
поздно научить меня, как помочь тебе не прямым образом. В конце концов, я
достаточно люблю тебя, чтобы попытаться.
-- Теперь я только напугала тебя.
-- Нет, не напугала. Ханна, поговори со мной более от кровенно.
Расскажи мне о прошлом, о том, что ты действительно думаешь об этом странном
деле. Позволь мне увидеть, что ты делаешь. Может, тогда я смогу быть всецело
с тобой.
-- Но никто не может быть со мной всецело. Никто не может увидеть. Это
была бы другая иллюзия, еще более опасная. А сейчас мы действительно просто
искушаем друг друга. Извини, -- она заговорила с внезапной тревогой.
-- Я напугал тебя, -- сказал он. -- Ты же знаешь, это всего лишь старый
Эффи, безобидный старый Эффи. Мной легко управлять. Мне бы только хотелось
больше знать, что у тебя в мыслях. Ты же видишь, как все приближается к
концу?
-- Знаешь ли, это странно, но я со временем почти перестала думать.
Он вгляделся в ее большие золотистые глаза. Порой она казалась ему
чужеземным, обреченным, почти демоническим созданием. И эту фатальную
отрешенность от заурядного существования он, безусловно, особенно любил в
ней. Мысль о том, чтобы увезти ее, внезапно показалась нереальной.
-- Это похоже, прости меня за такую упрощенность, на своего рода
испытание, через которое ты должна пройти с абсолютным терпением. Понимаешь?
Она улыбнулась, как будто он действительно все упростил, выпрямила
затекшие ноги и встала.
-- О, я очень мало что воспринимаю теперь, разве только
безотлагательные дела -- обед, рыбки Дэниса и так далее. Я испытывала страх,
вину и множество подобных вещей, но не сейчас.
-- Почему же ты тогда не уйдешь? -- спросил Эффингэм. -- Почему бы тебе
спокойно не встать и не пойти? Не обязательно со мной, но просто уйти?
Она подошла к окну и стояла там в пронизанном пылью солнечном свете.
Затем обернулась и с удивлением спросила:
-- Но зачем? Мое место здесь. Мой уход имел бы слишком большое
значение. Это заставило бы меня стать чем-то. Эффингэм тоже встал.
-- Я тупой ученик, -- сказал он. -- Но кажется, я кое-что понял. Ты
хочешь, чтобы я перестал быть нетерпеливым и romantichnym, а стал покорным,
почти неживым. Могу попытаться. Я не дурак и знаю -- есть утешение...
-- В мечтах? Да. Я не ожидала такого разговора, Эффи. Но, возможно, это
даже хорошо. Видимо, настало время для нас относиться друг к другу по-иному.
Не так любезно, но в то же время лучше, более реально. Если сможем.
-- О Боже, -- пробормотал Эффингэм. Он чувствовал себя оглушенным, как
будто процесс умирания уже начался.
-- Да ведь там Алиса, -- сказала Ханна.
Эффингэм остановился рядом с ней у окна. Алиса проходила через террасу,
таща Таджа на поводке, за ней быстро шел Дэнис. Джералд Скоттоу и Джеймси,
нагруженные дичью, шагали по подъездной аллее. Вайолет Эверкрич, с большой
корзиной, в сопровождении темнокожей горничной направлялась к огороду.
Позади открывался вид на Райдерс, черные утесы, зеленые острова, обдуваемые
ветром, море с рыбачьими лодками поблизости и пароходом у горизонта. С
огромной высоты снижался серебряный аэроплан, направляясь в аэропорт.
Эффингэм смотрел на все это, находясь в состоянии близком к шоку. Это была
жизнь -- равнодушная, но прекрасная и свободная. Жизнь продолжалась. Но что
его удерживало здесь?
-- И как она? -- Макс отодвинул в сторону шахматную доску. Был поздний
вечер. Макс и Эффингэм уже некоторое время сидели в кабинете Макса и,
попивая бренди, играли в шахматы. Эффингэм, который много выпил с Ханной, а
затем и за обедом, чувствовал себя совершенно опустошенным. Он немного
боялся этого вопроса, который Макс всегда задавал ему при каждом посещении.
Он испытывал такое чувство, будто держал экзамен и провалился. Это напомнило
обучение в колледже и первое болезненно-приятное представление о Максе как о
человеке, которому могут быть предложены только лучшие, самые точные, самые
обдуманные ответы. Макс стал для него первым образцом. Эффингэм никогда не
смог полностью оправиться от потрясения.
Макс работал за большим обеденным столом красного дерева, на котором он
расчистил небольшое пространство для шахматной доски, отодвинув в сторону
книги и бумаги и соорудив из них vysokie непрочные кипы, которые в течение
вечера время от времени с шелестом скатывались на пол. В дальнем конце
комнаты вяло тлел затухающий торфяной огонь, и единственная высокая масляная
лампа лила на мужчин свой жемчужно-желтоватый свет, освещая их лица. Клубы
сигарного дыма медленно поднимались во тьму, туда, где громоздились груды
книг. Отдаленным бледным пятном виднелась всегда присутствующая фотография
миссис Леджур.
Проявляя осторожность, Эффингэм тщательно подбирал слова.
-- Трудно сказать. Она выглядит как обычно. Была совершенно спокойной и
сказала, что ничего особенного не произошло. Тем не менее у нас состоялся
немного странный разговор.
-- Странный? Почему? Бренди? -- Большая голова Макса приняла
преувеличенные размеры, когда он нагнулся вперед, держа бутылку. Гладко
отполированная лысая макушка Макса была отделена от его сильно морщинистого
лица и шеи аккуратно подстриженным кружком серебристо-серых волос, так что
казалось, будто он носит какую- то экзотическую шляпу. Прежде всего бросался
в глаза его во сточный вид, словно его предки бормотали бесконечные псалмы в
лавках или храмах Востока. В то же время его тщательно выбритое лицо
бледного, пергаментного цвета, как у человека, мало бывающего на воздухе,
носило спокойную абстрактную маску ученого, и только те, кто знал его очень
хорошо, могли что-то еще в нем рассмотреть. Его большой нос с возрастом
увеличился, погрубел и покрылся маленькими пучками черных волос, рот
вытянулся и повлажнел, но голубые глаза по-прежнему сохраняли холодную
ясность. Его руки, большие, волосатые, с широкими плоскими, похожими на
лапы, пальцами, вселяли иррациональный страх в Эффингэма, когда он еще
учился на последнем курсе. Это был большой грузный мужчина, но сутулый от
артрита и долгого сидения за книгами. Теперь он редко покидал дом.
-- Мне показалось, что она обратилась ко мне с какой-то просьбой.
-- Тебе показалось? Ты не уверен?
-- Нет, уверен. Но я точно не знаю, о чем она просила, и, возможно,
слово <приказ> лучше, чем <просьба>, передает суть. Я разволновался и
сказал, что хочу увезти ее. У меня не было намерения так говорить, просто
выпалил непроизвольно. Она уклончиво отказалась. Затем обвинила меня в
излишне романтическом отношении к ней и сказала, что мне следует более
глубоко вникнуть в ее положение, потом заметила, что я, конечно, ne смогу
по-настоящему войти в него, и даже думать об этом опасно. Тогда я возразил,
что еще не поздно и я попытаюсь понять ситуацию. Затем я сказал о том, как
отчаянно она переживала создавшееся положение. Тогда она вскользь бросила,
что не чувствует больше вины и вообще больше ничего не чувствует. А я
пообещал быть менее романтичным и более покорным. Потом нас от влекли, и мы
заговорили о другом.
-- М-м-м. Я так и думал.
Эффингэм, несвязно рассказывавший о своих наблюдениях, быстро поднял
глаза, не зная точно, как следует воспринять такой ответ, не был ли он
своего рода выговором, но Макс, казалось, глубоко погрузился в мысли,
устремив взгляд на фотографию жены.
-- Видишь ли, временами, -- продолжал Макс, и его голос стал хриплым и
приглушенным, -- временами, особенно зимой, все это представляется мне таким
деликатным, что любое действие, в том числе и мое, окажется слишком грубым.
Именно поэтому я никогда ничего не предпринимал.
-- И что же?
-- Не знаю. Конечно, ситуация зачаровывала меня, так же как нас всех.
Но в известном смысле, мне кажется, я боялся ее.
-- Боялись, что она будет нуждаться в вас?
-- Боялся, что она помешает моей работе.
-- Да, вы верны своей работе, -- сказал Эффингэм. Он внезапно
почувствовал тревогу. В тишине комнаты возникла угроза выговора. Он
продолжил: -- Вы верны своей работе. Книга почти закончена.
-- Да, я намного ближе к завершению, чем дал знать Алисе. Она думает,
что я погасну, как огонь, когда книга будет закончена.
-- Этого не произойдет, -- сказал Эффингэм. Затем у него возникло
непостижимо болезненное предчувствие. -- А когда книга будет закончена, вы
пойдете навестить ее...
Макс ответил после непродолжительного молчания:
-- Хотелось бы мне понять больше.
-- Мне тоже, -- сказал Эффингэм. Он протянул руку вверх через облака
сигарного дыма, чувствуя себя подавленным, напуганным и расстроенным. Ему
хотелось как-то облегчить тон разговора и нарушить тягостную задумчивость
Макса. -- Например, мне хотелось бы знать побольше о Джералде Скоттоу. --
Это был предмет, о котором он твердо решил расспросить Пипа.
-- Я становлюсь более действенным зимой, -- тихо продолжил Mакс. --
Тогда я могу думать. И конечно, размышлял и о ней. Иногда казалось, что
простая реакция уместнее. Например, как у Алисы.
-- А что Алиса? -- с раздражением спросил Эффингэм. Теперь он жалел,
что передал слова Ханны старику.
-- Алиса просто в ужасе и считает, что необходимо что-то предпринять.
Если она не говорит этого тебе, у нее, безусловно, есть на то свои причины.
-- Гм, -- пробормотал Эффингэм. Он знал, что Макс уже отказался от идеи
женить его на Алисе. Ему было не безразлично знать, обсуждала ли
когда-нибудь его Алиса. Он сказал:
-- Конечно, это ужасно. После посещения Гэйза сегодня у меня возникло
ощущение, будто я побывал в полицейском участке. Когда возвращаешься назад,
начинаешь по-настоящему ценить свободное общество.
-- Свободное общество? Это жалкая свобода! Свобода имеет ценность в
политике, но не в морали. Правда? Да. Но не свобода. Это такое же непрочное
понятие, как счастье. В морали мы все пленники, но название нашего лекарства
не свобода.
<Все пленники, -- подумал Эффингэм. -- Говори о себе, старик. Ты --
пленник книг, возраста и плохого здоровья>. Ему представилось, что Макс
может каким-то странным образом получать утешение от зрелища, происходящего
в соседнем доме. Этот плен -- зеркальное отражение его собственного образа.
-- Меня очень удивляет, почему я не реагирую проще. Думаю, это
происходит отчасти из уважения к ее восприятию собственного положения, а
отчасти потому, что мне, честно говоря, все это кажется по-своему
прекрасным. Но это идиотский романтизм. Она была совершенно права в своем
суждении.
-- Необязательно, -- сказал Макс. -- Платон говорит нам, что из всех
вещей, принадлежащих духовному миру, красота -- единственное, что легче
всего увидеть здесь внизу. Мудрость мы воспринимаем весьма смутно. Но
красота вполне очевидна, и нас не нужно обучать любить ее. А так как красота
-- категория духовная, она внушает скорее благоговение, чем вызывает
желание. В этом смысл рыцарской любви. Ханна красива, и ее история, как ты
говоришь, <по-своему прекрасна>. Конечно, если нет других добродетелей,
других ценностей -- такое почитание может извратиться.
Забвение Максом всего связанного с Фрейдом было одним из teh
обстоятельств, которые заставляли Эффингэма любить его. Он сказал:
-- Не знаю, есть ли у меня другие добродетели. Думаю, мне следовало бы
культивировать их в себе. Если бы мне удалось сосредоточиться на ситуации,
объяснить себе, что она делает, я смог бы тогда по крайней мере принять
какое-то участие, покориться ей, перестать извлекать удовольствие из ее
одиночества. Когда вы сказали, что тоже думали об этом, вы имели в виду, что
я должен прекратить наслаждаться таким положением?
-- И это тоже среди прочего. Мы никак не можем прекратить использовать
ее как своего рода козла отпущения. В известном смысле вот для чего она и
предназначена. Она для нас -- выразительный образ страдания. Но мы должны
воспринимать ее как живое существо. И это заставит нас тоже страдать.
-- Не уверен, что я понял, -- признался Эффингэм. -- Я знаю, нельзя
думать о ней как о легендарном создании, прекрасном единороге...
-- Единорог -- это тоже образ Христа. Но нам приходится иметь дело с
виновной особой.
-- Вы действительно считаете, что она искупает вину за преступление?
-- Я не христианин. Сказав, что она виновна, я имел в виду, что она
такая же, как мы. И если она не чувствует вины, тем лучше для нее. Вина
заставляет людей ощущать себя в заточении. Но мы не должны забывать, что
преступление было. Чье именно, возможно, теперь уже не имеет значения.
-- Для меня имеет, -- возразил Эффингэм. -- Хотя я еще не готов
смотреть на нее как на виновную, если даже она и столкнула этого мерзавца с
утеса. Жаль, что я сам не столкнул его. Мне невыносима мысль, что она должна
страдать из-за него.
-- Почему бы и нет? -- спросил Макс. -- Он в привилегированных
отношениях с ней.
-- Потому что он ее муж, да?!
-- Я не это имел в виду. Потому что он ее палач.
-- Привилегия? Вы хотите сказать, он тот человек, которого она имеет
возможность простить?
-- Простить -- слишком слабое слово. Вспомни идею об Ate, которая была
такой действенной для греков. Ата -- возможность почти автоматического
перехода страдания от одного существа к другому. Власть -- форма Аты. Жертвы
власти, а любая власть имеет svoi жертвы, сами заражены. Они должны тогда
передать это дальше, распространить свою власть на других. Это зло, и
жестокий образ всевластного Бога -- святотатство. Добро не полностью
бессильно; чтобы стать таким, стать совершенной жертвой, должен быть иной
источник силы. Добро не могущественно, но в нем Ата в конце концов гаснет,
когда наталкивается на чистое существо, которое только страдает и не
пытается передать дальше свои страдания.
-- Вы думаете, Ханна такое существо? Несколько минут Макс молчал,
затем, погасив сигару, сказал:
-- Я не знаю. -- И, немного помедлив, добавил: -- Может быть, я тоже
страдаю от того, что ты называешь романтизмом. Правда о ней может оказаться
совсем другой. Может, она просто чаровница, Цирцея, духовная Пенелопа,
держащая своих поклонников зачарованными и порабощенными.
-- Мне нет дела до образа Пенелопы. Я не хочу, чтобы Питер Крен-Смит
вернулся и пронзил меня стрелой. Вы говорите, что чистое существо не
передает свои страдания дальше. Но в то же время вы считаете, что кто-то
должен страдать вместе с ней.
-- Да, но она не должна быть причиной страдания. Страдания только тогда
имеют оправдания, если они очищают.
-- Вы имеете в виду сострадание. Да. Если нам приходится вкладывать
столько труда, -- возможно, в конце концов, не имеет значения, опасная ли
она чаровница или нет, если она сделала из нас святых! Но я пока не готов к
такой духовной авантюрной истории. Мне просто хотелось бы понять ее. Она
обладает каким-то необычным, сверхъестественным спокойствием. Сегодня она,
например, сказала, что ничего вообще не чувствует. Но это невозможно.
Женщины созданы для того, чтобы чувствовать, любить. Она должна чувствовать
и должна любить. И она по-своему любит меня, мне только жаль, что она не
любит меня обычной любовью.
-- Она не может позволить себе обычной любви, -- сказал Макс. -- Я
думаю, это то, что она поняла за последние годы. Если бы она поддалась
обычной любви в такой ситуации, то пропала бы. Единственное существо,
которое она может позволить себе любить сейчас, -- это Бог.
-- Бог, -- сказал Эффингэм. -- Бог! -- повторил он и задал вопрос,
который, казалось, был на кончике языка всю его жизнь: -- Вы верите в Бога,
Макс?
Макс снова помедлил и ответил тем же тоном:
-- Не знаю, Эффингэм. -- Масляная лампа тихо потрескивала в безмолвной
затемненной комнате, направляя вверх спиралью сигарный дым. Он добавил: --
Конечно, в обычном смысле я, безусловно, не верю в Бога. Я не верю в этого
старого тирана, в этого монстра. И все же...
-- Я подозреваю, что вы тайный платоник.
-- Даже не тайный, Эффингэм. Я верю в Добро, так же как и ты.
-- Это другое дело, -- возразил Эффингэм. -- Добро -- это вопрос
выбора, действия.
-- Это вульгарная доктрина, мой дорогой Эффингэм. То, что мы видим,
определяет наш выбор. Добро -- отдаленный источник света, это невообразимый
объект нашего желания. Наша падшая натура знает только его имя и его
завершение. Вот идея, опошленная экзистенциалистами и
философами-лингвистами, когда они вносят понятие добра в дело всего лишь
личного выбора. Оно не может быть определено не потому, что это функция
нашей свободы, а потому, что мы не знаем его.
-- Звучит как таинственная религия.
-- Все религии таинственные. Единственное доказательство Бога --
онтологическое доказательство, и это тайна. Только духовный человек может
воспринять его в тайне.
-- Я всегда думал, что онтологическое доказательство основано на грубом
логическом заблуждении, и осознал, что я не в состоянии представить это
себе.
-- Желание и обладание истинным добром -- едино.
-- Бог существует, потому что я желаю этого? Будь я проклят, если я так
думаю.
Макс улыбнулся и сказал:
-- Я найду прибежище у Федра. Помнишь, в конце Сократ говорит Федру,
что слова не могут быть перемещены с места на место и сохранить свое
значение. Истина передается от отдельного говорящего к отдельному
слушающему.
-- Я признаю упрек и припоминаю это место. Но здесь намек на
таинственные религии, не так ли?
-- Не обязательно. Это можно отнести ко всем случаям познания истины.
-- Вы думаете, Ханна желает истинного добра? После долгого молчания, во
время которого Эффингэм задремал и клюнул носом, Макс произнес:
-- Я не уверен и не знаю, сможешь ли ты сказать мне. Может быть, все
это удовлетворяет какие-то мои потребности. Всю свою жизнь я собирался
отправиться в духовное паломничество, и вот уже близок конец пути, а я все
еще не отправился, -- проговорил он с неожиданной горячностью, быстро
обрезал и зажег сигару и с шумом отодвинул пепельницу. Затем добавил: --
Возможно, Ханна мой эксперимент! У меня всегда были большие теоретические
знания о морали, но практически я и пальцем не шевельнул. Вот почему моя
ссылка на Федра нечестна. Я тоже не знаю истины.
-- Хорошо, -- сказал Эффингэм, которому все больше хотелось спать, --
может, вы и правы относительно нее. Здесь есть что-то необычное, что-то
духовное. Это исключительное спокойствие...
-- Спокойна мышка, пойманная кошкой! -- резко бросила Алиса у него за
спиной. Она зашла так тихо, что ее не заметили.
Алиса обошла вокруг стола и с шумом поставила поднос между двумя
мужчинами.
-- Вот ваш чай. Я нашла эту вербену, что Эффи привез из Франции.
Надеюсь, она хорошая, хотя и старая как горы.
Дорогой Эффи!
Возвращайся поскорее, без тебя в офисе ад. Когда ты здесь (забавная
вещь, она открылась мне только сейчас и, возможно, связана с тем, что ты
блестящий администратор), когда ты здесь, кажется, что ты целый день ничего
не делаешь (дерзкие слова твоего подчиненного). Но как только ты уезжаешь,
все разваливается (нас это беспокоит и выбивает из колеи). Мы будто
перестаем понимать, зачем приходим сюда по утрам, садимся за эти столы и
перебираем бумаги. Без тебя все это кажется абсурдным, и, возможно,
вернувшись, ты обнаружишь, что все мы исчезли, офис опустел и телефоны
звонят в пустых комнатах. Это я пытаюсь объяснить, как ты, конечно, поймешь,
мое собственное психологическое состояние, хотя не только мне тебя здесь не
хватает, существует множество вопросов, с которыми сотрудникам других
отделов не к кому обратиться, кроме тебя. Твой ящик для входящих бумаг --
это картинка. Бедняжка!
Как одинокая леди из замка Гэйз? Я, как ни странно, все больше
привязываюсь к ней. Она мне даже приснилась. Может, мне napisat" ей письмо,
начинающееся словами: <Когда мы с вами поймем, моя дорогая, что бедный
Эффингэм по-настоящему боится женщин? > Ну ладно, ладно! Однако я искренне
надеюсь, что с ней все в порядке и ты целомудренно развлекаешь ее, что,
несомненно, доставляет ей удовольствие. И если в моем почтительном интересе
к твоему приключению есть доля недоброжелательности, я уверена, ты не
захочешь отказаться от этой небольшой дани. Мне только жаль, что я не
обнаружила твои особенности немного раньше.
Искусство и психоанализ придали жизни форму и смысл, вот почему мы
поклоняемся им, но жизнь сама по себе не имеет ни формы, ни смысла, к такому
выводу я пришла сейчас, исходя из собственного опыта. Завидую тебе, твоей
способности к невинным романтическим историям. Я купила свою свободу дорогой
ценой за четыре года глубокого анализа, тогда как ты, кажется, родился если
и не совершенно свободным, то почти с равноценным качеством -- со
способностью взбадривать себя бесконечными маленькими историями. Не сердись
на меня! И возвращайся поскорее, а то выставка Рубенса закроется. Без тебя я
хожу туда каждый раз во время ленча. Ты можешь себе представить более
великого человека, одаренного худшим вкусом? Не прельщайся идеей похитить
свою принцессу, Эффингэм. Сказки обычно утаивают от нас, что это всегда
оказывается ошибкой. Шлю свою обычную любовь, более чем обычно твоя
Элизабет.
Эффингэм прочел письмо и поспешно сунул его назад в конверт. Оно
привело его в раздражение. Почему умные женщины всегда так глупы? Он никогда
не встречал умной женщины, которая в то же время не была бы слишком
чувствительной, нервной и глупой. Элизабет могла быть очень серьезной в
отношении многих предметов, но, как только дело касалось ее чувств, она
внезапно становилась лукавой и обостренно проницательной. До чего же он
ненавидел этот проницательный, хитрый тон.
Ход мыслей привел его к мисс Тэйлор. Он должен был давать на следующий
день первый из обещанных ей, к несчастью, уроков греческого. Он был бы рад
отказаться от этой идеи и полагал, что мисс Тэйлор тоже тактично бы забыла
его обещание, но Алиса настояла. Упорно желая доставить себе как можно
больше боли, укоризненно глядя на Эффингэма, она заявила, что, конечно же,
этот чудесный план должен быть осуществлен. Это будет так хорошо dlia них
обоих, не правда ли? Неумные женщины могут быть тоже очень глупыми.
Возможно, все женщины глупы. Но конечно, не Ханна. В глубине сознания смутно
и непроизвольно промелькнула мысль, что Ханна не совсем женщина. Нет,
конечно, он не то хотел сказать, она, разумеется, женщина. Эффингэм с
раздражением вспомнил замечание Элизабет, что он по-настоящему боится
женщин. К бедняжке Элизабет так и не вернулся здравый смысл после этого
анализа.
Он выглянул в окно и увидел Пипа Леджура с рыболовными
принадлежностями, направлявшегося вверх по холму, его болотные сапоги
свешивались через плечо. Было глухое послеполуденное время. Макс, который
терпеть не мог этот час, только что удалился отдохнуть, процитировав
Эффингэму стихотворение Алкмена о сне, Эффингэм всегда соотносил его с
ночью. Он бормотал стихи сейчас, рассматривая их как основание для
таинственной и зачарованной сиесты. День был таким жарким и тихим, что
казался совсем южным. Вершины гор и глубокие ущелья, деревья, пчелы с
широкими крыльями -- все спали, как волшебные создания вокруг замка спящей
красавицы. Алиса, несомненно, тоже спала, как и прекрасные рыжеволосые
горничные. Он мимолетно представил Кэрри. Дом молчал рядом с безмолвным
морем. Только Пип, богохульно как всегда, наперекор всем бодрствовал и
что-то беспечно замышлял. Видя, как он уходит, Эффингэм почувствовал
немедленное раздражающее желание последовать за ним и воспрепятствовать ему.
Он знал из разговора за ленчем, что Пип собирался ловить форель над
Дьявольской Дамбой. Он решил последовать за ним и задать наконец те вопросы,
которые дома было так трудно и жестоко облечь в слова. Во всяком случае,
пришло время загнать в угол уклончивого, порхающего и насмешливого Пипа,
прижать и каким-то образом заставить объясниться.
Этим утром Эффингэм проснулся с неприятным чувством, которое частично
отнес на счет алкоголя, а частично на счет разговора с Максом накануне
вечером. Он все еще не мог понять, почему даже легкий намек на возможность
установления Максом прямой связи с Ханной вызывал у него отвращение. Он
ценил интерес старика к его истории и радовался ему, но ему было важно
сохранить свою собственную оценку, чтобы все осталось именно рассказом. Он
не возражал, а даже наслаждался тем странным обстоятельством, что Макс и
Ханна как-то общались, поскольку их общение осуществлялось через него. Но он
не хотел, чтобы у Макса poiavilsia независимый взгляд на ситуацию. Возможно,
не следовало поощрять старика, может, ему вообще не следовало говорить с ним
о Ханне. Эти разговоры были слишком абстрактны, они принадлежали к миру
книги Макса, и Эффингэм чувствовал с каким-то холодящим опасением, что он не
хочет переносить образ Ханны в этот мир. Поэтому сегодня у Эффингэма
возникло обдуманное желание перевести все на более примитивный уровень, и
мысль догнать и расспросить Пипа привлекла его своей детективной основой.
Эффингэм, конечно, и раньше пытался расспрашивать Пипа, но не в самом
начале. Тогда деликатность, обусловленная привилегированным положением Пипа,
заставляла его молчать. Но время постепенно изменило их отношения. Эффингэм
стал видеть в Пипе аутсайдера, объект, принадлежащей прошлому, а когда он
понял, что Пип относится к ситуации как наблюдатель, то начал слегка
презирать его. Потом он пытался расспрашивать его тактично, умно, исподволь,
но безрезультатно. Пип явно наслаждался, завлекая его и намекая на
откровения, но держал в состоянии неизвестности и ничего не говорил. Сердясь
и на себя, и на своего мучителя, Эффингэм наконец понял, что его собст
венное, так легко угадываемое, чувство превосходства по от ношению к Пипу
помогло закрыть рот последнего. Ему следовало расспросить Пипа с самого
начала, тогда, когда он считал его священным объектом, а в нем самом меньше
нуждались. И все же время, постепенно работая на отношения dramatis
personae*, теперь опять, как он чувствовал, внесло изменение. Он вырос,
приобрел большой авторитет, и ему впервые показалось, что он, несомненно,
заставит Пипа говорить.
Пип уже далеко ушел вдоль ручья, и Эффингэм совершенно запыхался, когда
увидел его. Он предоставил преследуемому большое преимущество. Эффингэм
выехал на <хамбере> (<Хамбер> -- марка легкового автомобиля компании
<Крайслер Ю. К. >) Макса, который оставил внизу у дамбы.
Затем он вскарабкался по склону крутого, покрытого листьями оврага,
около ручья, падавшего рядами узких оглушительных водопадов в темные
расселины. Он миновал множество известняковых ступеней и столбов, которые
сначала принимал за руины какого-то дорогостоящего каприза восемнадцатого
века, но позже понял, что это творение природы. Теперь же он вышел на
поросший вереском торфяной участок, где ручей растекался между кочками,
поросшими пучками травы, в широкие блестящие заводи, которые ясное и яркое
nebo окрасило в металлически-голубой цвет. Там и был Пип. Он стоял в одном
из прудов, закинув лесу в спокойную воду, доходившую ему до середины сапог.
Эф-фингэм, ничего не понимавший в рыбной ловле, остановился ненадолго
посмотреть, зная, что Пип чувствует его присутствие. Танец движущейся лесы
беспрерывно продолжался, когда она непостижимым, но определенным образом
закручивалась и раскручивалась над головой рыбака и посылала муху ласкающим
движением на едва потревоженную поверхность воды.
Когда Пип решил, что заставил Эффингэма ждать достаточно долго, он
ловко схватил лесу, засунул конец удочки в сапог и медленно вышел на берег,
уверенно передвигая ноги в спокойном, но энергично бегущем ручье.
-- Привет, Эффи. Ты не в очень-то хорошем состоянии? Все еще пыхтишь,
как дельфин. Пришел поучиться?
-- Нет, спасибо. Мне просто хотелось поговорить с тобой, Пип. --
Конечно, теперь, увидев в пруду одинокую, погруженную в себя грациозную
фигуру, он ясно понял, каким идиотством было просить любезности у маньяка,
которого только что оторвали от наслаждения своей манией.
-- Всегда рад побеседовать, Эффи. У тебя есть спички? Я взял трубку и
табак, но забыл спички. Ты мне послан Богом.
Пип выглядел довольно внимательным и, казалось, пребывал в хорошем
настроении. Но он всегда был таким. Иногда Эффингэму приходило в голову, что
хорошее настроение, с которым Пип всегда приветствовал его, было результатом
подавленной вспышки смеха, вызываемой почему-то у него внешностью Эффингэма.
Эффингэм вел себя с достоинством. Он достал спички и следил за тем, как
влажные губы Пипа прижались к трубке. Увидел, что глаза Пипа весело
расширились, вглядываясь в него, когда с трубкой было покончено. Легкий
ветерок, поднявшийся ближе к вечеру, относил дым прочь через пруд и теребил
остатки волос Пипа на его изящной голове.
-- Ты поймал рыбу?
-- Нет еще. Но надеюсь. Я пользуюсь новой мухой. Смотри. Алиса говорит,
что в этих торфяных ручьях невозможно рыбачить с сухой мухой, а я считаю,
можно. -- С трубкой во рту Пип показал замысловато связанный крошечный
красновато-золотисто-голубой предмет.
-- Эти штуки совершенно не похожи на настоящих мух, -- сказал Eффингэм.
-- Где у нее крылья?
-- Крылья не нужны. Видишь ли, форель не может увидеть крылья. А мы
стремимся представить ее с точки зрения форели.
-- Из чего она сделана?
-- Из искусственного шелка и человеческих волос. Эффингэм пристально
смотрел на красновато-золотистую вещь с внезапным непонятным содроганием.
-- Чьих?
-- Кэрри. Это обязанность горничных. И Таджа тоже, только я нахожу, что
его шерсть несколько тяжеловата.
-- Таджа нет с тобой? -- Эффингэм все еще не мог прийти в себя из-за
этих волос.
-- Нет. Форель бы приняла его за выдру!
-- Ты ловишь форель? Или все, что попадет?
-- Больше ничего не попадет в это время. Сентябрь -- лучший месяц для
форели. Хотя вокруг есть множество и других рыб. Щука, например. Я только
что видел огромную. Раньше громадная щука водилась в маленьком озере,
которое, как ты знаешь, стало причиной наводнения. Дэнис говорит, что видел
здесь однажды щуку пяти футов длиной, и я верю ему. Интересно, куда
подавались эти щуки. Замечательная рыба, хотя и вселяет порой ужас. Крупные,
как правило, самки. Они часто съедают своих мужей, ха-ха!
-- Ха-ха, -- отозвался Эффингэм. Он чувствовал, что уже вполне
достаточно говорить о рыбе. -- Послушай, Пип, не присесть ли нам, пока ты
куришь свою трубку. Есть много вещей, о которых я хочу поговорить с тобой и
о чем, я думаю, мне следует знать. Я достаточно долго ждал. Извини, что я
догнал тебя здесь, но мы не могли говорить в Райдерсе. Ты понимаешь.
-- Разве? -- спросил Пип. -- Что ж, здесь много места и вполне
уединенно.
Они сели на камень. Эффингэм сразу же ощутил, что здесь даже слишком
много места и слишком уединенно. Небо, куда взлетал невидимый жаворонок,
было чрезмерно большим и высоким, и они под ним выглядели крошечными и
незначительными со своей заговорщической беседой. Над прудом, медленно
размахивая крыльями, пролетела цапля, на мгновение отбросив на него тень,
затем она опустилась в отдалении и встала неподвижно в верхнем течении
ручья. Водяная крыса, чуть подняв нос над водой, взбо роздила поверхность
аккуратной волной и исчезла на берегу. Оляпка, как неугомонная тень,
перемещалась с камня на камень. ]лизабет бы сказала, что все это напоминает
картину Карпаччо.
-- Что из себя представляет Джералд Скоттоу? -- спросил Эффингэм.
Пип смотрел в сторону, на пруд, слегка насвистывая через трубку.
-- Смотри, все поднимаются на ужин к вечеру. По воде пробежали едва
заметные крути.
-- Давай, Пип, -- сказал Эффингэм. -- Я заслуживаю от кровенности.
-- Я не знаю, чего ты заслуживаешь, Эффи, -- сказал Пип. -- Но ты явно
преувеличиваешь мои знания, а я между тем ничего не знаю, так же как и ты.
-- Он стал поправлять муху.
-- Проклятый лжец, вот ты кто, -- пробормотал Эффингэм. Он никогда не
понимал, какую линию поведения выбрать с Пипом: вежливую, шутливую, резкую,
вкрадчивую, -- он испробовал их все.
Пип засмеялся и сказал:
-- Я должен попытаться закинуть еще раз-другой. Моя интуиция
подсказывает мне, что там голодная рыба. Оставайся здесь и не двигайся.
Он снова осторожно зашел в воду, подождал, пока вода вокруг его сапог
успокоится, и начал закидывать леску. В подернутом дымкой мягком свете пруд
слабо поблескивал, он был серовато- голубым посередине и цвета коричневого
эля вдоль берегов. Вдали узкая белая полоса пены обрисовала покрытый галькой
берег, там все еще стояла далекая цапля, замерев как камень. Длинная леска
Пипа завивалась, словно бесшумный бич пастуха, движущийся в праздной
арабеске, и, казалось, на мгновение замерла над его головой, чтобы затем
мелькнуть в вертикальном броске. Крошечная золотистая муха опустилась и
поплыла, искушающе приближаясь к легкой зыби. Затем Пип волнообразным
движением, во время которого леса стала невидимой, ловко поднял ее в воздух.
Он забрасывал ее снова и снова. Эффингэм мечтательно наблюдал, а затем стал
думать о Ханне.
Грациозное повторяющееся движение лески внезапно прервалось, и Пип
резко бросился вперед в более глубокую воду. Эффингэм сосредоточился. Леска
со свистом быстро убегала, так как форель мчалась к укрытию противоположного
берега. Пип, широко расставив ноги, стоял уже в самом центре пруда, он дал
леске размотаться, затем удержал ее и начал осторожно тянуть. Форель,
почувствовав рывок, изменила направление и устремилась vniz по течению.
Когда Эффингэм подошел к воде, Пип приблизился назад к берегу, спотыкаясь на
камнях и скользких отмелях, и двинулся за форелью по направлению к
следующему пруду, снова отпустив леску и обругав Эффингэма за то, что тот
оказался на пути.
Форель достигла узкой части ручья и на секунду промелькнула серебряной
вспышкой в быстрой воде между камней. Пип бросился следом, высоко подняв
удочку. Туго натянутая леса терлась о валуны, миновала их и поспешно
скрылась в глубокой середине следующего пруда. Эффингэм, поскользнувшись на
мокром камне и промочив одну ногу, отступил и величественно направился
вокруг по упругой траве. Когда он снова догнал Пипа, все было почти кон
чено. Пип стоял глубоко в воде, подтягивая к себе рыбу. Он почти с нежностью
склонился над своей жертвой. Когда рыба оказалась совсем близко, поднявшись
на свет в ярких переливающихся радугах, Пип медленно отступил, затем достал
рыболовный сачок, который был прикреплен к его спине, опустил его, поместив
ручку между ног, и быстро загнал в него рыбу. В следующий момент с возгласом
триумфа он шлепал назад к берегу.
-- Весит три фунта, Эффи! Ты принес мне удачу!
Эффингэм смотрел на большую бьющуюся рыбу с жалостью и отвращением. Она
была совсем живой. Пип за голову вытащил ее из сачка, освободил лесу и,
прежде чем Эффингэм успел отвернуться, убил форель, положив большой палец ей
в рот и сломав спину быстрым движением руки. Такой мгновенный переход, такая
ужасная тайна. Эффингэм сел на камень, ощущая дурноту.
Пип промок и перепачкался грязью почти до пояса. Лицо его сияло, а
влажные волосы прилипли к маленькой круглой голове. Он начал стаскивать
болотные сапоги, обнажая темные хлопчатобумажные брюки, прилипшие к ногам.
Он казался длинным, тонким, коричневатым водяным эльфом.
-- Ну, мне уже больше не повезет сегодня. -- Он согнулся около
серебристой мертвой форели, лежавшей между ними на траве, и погладил ее. --
О чем ты хочешь, чтобы я рассказал тебе, Эффи?
Эффингэм, сгорбившийся над форелью и печально ее раз глядывавший, резко
выпрямился. Пип стоял почти на коленях. Экзальтация перешла в веселое,
возбужденное, поддразнивающее выражение. Небо позади него становилось
золотистым.
-- Все, -- сказал Эффингэм, настороженный и остро чувствующий
переменчивое настроение Пипа. -- Но прежде всего о Скоттоу. Я nikogda не мог
понять его роли здесь. Может, ты сможешь рассказать мне.
Пип покачивался на каблуках, а затем опустился на траву, одна его рука
легла на мертвую рыбу. Он смотрел в сторону от Эффингэма, на пруд, вновь
ставший тихим и спокойным после недавней неистовой погони. Снова поднимались
на поверхность форели.
-- Ханна никогда не говорила с тобой о Джералде?
-- Нет. Я никогда не спрашивал.
-- Забавный ты парень, Эффи. Интересно, почему я никогда не хотел
поговорить с тобой? Что ж, на это есть свои причины. Я расскажу тебе немного
о Джералде, если хочешь. От этого не будет вреда. Джералд не совсем обычный,
знаешь как это бывает?
-- Гомосексуалист? Да. Кажется, я предполагал, что Джералд может
оказаться кем-то подобным, -- медленно произнес Эффингэм, хотя он никогда
так не думал. Из-за какого-то сверхъестественного уважения к Ханне у него не
было никаких определенных мыслей о Джералде.
-- Джералд местный парень, ты знаешь это. Он и Питер Крен- Смит
ровесники и хорошо знали друг друга еще детьми, когда отец Питера, брат
матери Ханны, приезжал в Гэйз поохотиться. Затем, когда они выросли, Джералд
уехал, получил кое-какое образование и приобрел новое произношение. Была ли
это идея Питера, я не знаю. Возможно. Во всяком случае, сразу же после
женитьбы Питера Джералд был опять по соседству, и Питер поселил его в
коттедже в имении, дав ему какую-то неопределенную должность.
Пип помолчал, все еще глядя на пруд. Золотистый свет сгустился,
очерчивая его голову на фоне обращенного к морю неба. Теперь он помрачнел и
напрягся, словно удивляясь тем эмоциям, которые пробудили в нем его
собственные слова. Он продолжил тихо, как будто про себя:
-- Я думаю, Джералд и Питер всегда были очень привязаны друг к другу,
если можно назвать их отношения привязанностью. Во всяком случае, одержимы
друг другом. Видишь ли, Питер был таким же. Не знаю, почему я говорю о нем в
прошедшем времени, -- наверное, выдаю желаемое за действительное. Да, Питер
тоже необычный. Хотя он, конечно, бегает и за женщинами тоже. Inter alia
(Между прочим (лат. ), несомненно. Это было наименьшее, что Ханне пришлось
вытерпеть. -- Он снова замолчал, и глаза его задумчиво расширились.
-- Так или иначе, женитьба Питера не прервала его отношений с
Джералдом, хотя он, конечно, скрывал это от Ханны. Отношение Питера к
Джералду в то время напоминало сексуальный феодализм. Джералд был его
человеком, его слугой, его рабом. И он подстрекал Ханну и всех остальных,
насколько я помню, обращаться с Джералдом как со слугой, даже слегка пинать
его. Разумеется, все это было частью игры, от которой оба они получали
огромное удовольствие. Затем два события произошли более или менее од
новременно: я полюбил Ханну, а Питер влюбился в американского парня по имени
Сэнди Шапиро.
-- Я слышал это имя, -- сказал Эффингэм, -- он художник, не так ли?
Живет в Нью-Йорке. А Питер все еще?..
-- Я не знаю, -- ответил Пии. -- Во всяком случае, Питер был без ума от
этого красивого мальчика, а Джералд сходил с ума от ревности. Джералд всегда
по-холопски заискивал перед Ханной, понимаешь, это было тоже частью игры. А
затем, когда мы с Ханной... Джералд помогал нам.
-- Джералд помогал тебе и Ханне? Из ревности? Но каким образом помогал?
-- Вполне естественно, Ханна сама ввела его в курс дела. Видишь ли, она
так привыкла обращаться с ним как со слугой, она ведь тоже наполовину
феодалка. Ханна чуть не раздевалась в его присутствии, она считала его
совершенно домашней прислугой. А он был очень полезен -- передавал письма,
организовывал встречи и в конце концов выдал нас Питеру.
-- О Боже! -- воскликнул Эффингэм. -- Я часто думал... извини...
-- Как мы могли быть такими дураками, чтобы нас обнаружили подобным
образом? Да. Это был Джералд.
Пип снова замолчал, как будто подошел к концу своего рассказа. Он
расслабился на траве, вытянув ногу во влажных брюках, чтобы помассировать
икру. Солнце садилось в ярко-красных отблесках, и близлежащие окрестности
окрасились в густо-зеленый и желтый цвет.
Эффингэм наклонился вперед, почти умоляя Пипа продолжить рассказ. Чары
не должны разрушиться. Он пробормотал мягко, убеждающе:
-- А потом, а потом?
-- Это был Джералд. Что ж, потом... О Боже... Так или иначе... -- Он
снова замолчал, как будто сокращая историю, затем bystro продолжил: -- Ты
спрашиваешь, что потом. Что ж, а потом Питер пришел в неистовство.
-- Но разве Питер действительно любил ее? -- Этот вопрос преследовал
Эффингэма годами.
-- О да. Зачем в этом сомневаться? -- Пип внезапно заговорил своим
обычным беспечным тоном, как будто это было не важно.
Эффингэм почувствовал, что подошел слишком близко. Он посмотрел вниз на
Пипа с благоговением и завистью. Этот мальчик знал обычную Ханну,
принадлежащую привычному миру. В следующий момент Пип продолжил снова
серьезно:
-- Это его тайна. И ее тайна. Что чувствует Питер? Во всяком случае, он
повел себя как ревнивый супруг и как ревнивый мужчина.
-- А Джералд?
-- Я не знаю, что произошло между ними. Но когда Питер уехал, он
оставил ее на попечение Джералда.
-- Тот стал ее тюремщиком. Вот каким было наказание Джералда -- стать
евнухом Питера. Но почему он должен это выносить?
-- Джералд? О, у него сотни причин, -- сказал Пип беспечно и
нетерпеливо, вырывал тонкую траву и посыпая ею влажную чешую форели. --
Зачем усложнять? У Джералда нет денег. Питер, должно быть, щедро платит ему
за то, что он делает.
-- Но Джералд в результате тоже заточен...
-- Ты романтический осел, не воображаешь же ты, что Джералд все время
сидит в Гэйзе? Он проводит здесь много времени. Но в промежутках он летает
куда-нибудь на самолете. Аэропорт находится меньше чем в двух часах езды на
машине, а оттуда он может вылететь в любую точку света. Я слышал о Джералде
в Риме, Париже, Танжере, Марракеше.
-- В Нью-Йорке?
-- А, это другая тайна.
-- Но Питер вернется назад ради нее, ради Джералда? Освободит ли он
Джералда, освободит ли его после семи лет? Между ними существует
незавершенное дело?
-- Не знаю, -- сказал Пип. -- Я чертовски замерз, -- добавил он,
поднимаясь. Он дрожал.
-- В конце концов, -- сказал Эффингэм, -- какие бы ни были преимущества
для Джералда, он, безусловно, не остался бы здесь, если бы между ним и
Питером не было незаконченного дела?
-- Я не знаю, не знаю. Мы опоздаем на обед. Темно-зеленое nebo
прижимало закат к морю.
-- У меня внизу машина. Что положит этому конец, Пип?
-- Его смерть. Или ее нервы не выдержат. Или, или, или. Я не знаю.
Он кинул гальку в пруд, наполненный теперь болотной тьмой.
-- Спокойной ночи, рыба.
-- Что мы с вами будем делать с миссис Крен-Смит?
Эффингэм не ожидал такого. Или ожидал? Разве он с тех самых пор, как
его взгляд упал на умную длинноносую девушку, не был готов, что его таким
образом подведут к самой сути? Если только то, к чему его так резко подвели,
было сутью. Он, безусловно, взволнованно ожидал чего-то с ее стороны, это
ощущение не без приятности соединилось с откровенным интересом к девушке и
желанием узнать ее получше.
Урок греческого прошел хорошо. Конечно, Алиса настояла на том, чтобы
приготовить кофе и принести печенье, разместив все в гостиной на специально
установленном столике. И конечно же, мисс Тэйлор оказалась восхитительной и
смышленой ученицей. Вооружившись заранее Эбботтом и Мэнсфилдом, она выучила
алфавит, одолела флексии первого и второго склонений и обнаружила
удивительную значительность глагола <развязывать>. И они утонченным образом
пошутили о том, что греческий начинают со слов <я развязываю>, а латинский
-- <я люблю>. Эффингэм заставил ее составить несколько элементарных
предложений в строгой педагогической манере, что доставило им обоим
удовольствие. Немедленно возникло взаимопонимание, и Эффингэм внезапно
почувствовал ностальгию по тем дням, когда он преподавал. Было что-то
необычайно очищающее в работе учителя. Он испытал удовольствие от
присутствия усердного живого ума, жаждущего знаний, к тому же ему было
приятно проявить внимание к привлекательной девушке. Быстро пролетело больше
часа.
Было все еще раннее послеполуденное время. Мисс Тэйлор пришла к ленчу и
хорошо поладила с Максом. Алиса приняла веселый и дружелюбный вид, Пип
проявил остроумие, что, впрочем, не скрыло его озабоченности своими мыслями.
Сейчас они сидели у одного из окон большой гостиной. Терраса была пуста,
если не считать сонного, скучающего Таджа. Солнце то выглядывало, то
skryvalos" за облаками, так что замок Гэйз напротив периодически скрывался в
тени и сливался со склоном горы. Множество маленьких пушистых золотистых
облачков как будто толпой выходили из моря и быстро спускались за торфяное
болото. В воздухе чувствовалось приближение дождя. Эффингэм быстро оглянулся
вокруг, чтобы удостовериться, что дверь закрыта, и довольно твердо заявил:
-- Не понимаю, что вы имеете в виду, мисс Тэйлор.
-- Нет, понимаете. Простите меня за прямоту. Конечно, я знаю все о
сложившейся ситуации, и мне смертельно хотелось с кем- нибудь поговорить.
Безусловно, 1гужно сделать что-то, мы не можем позволить, чтобы все так
продолжалось.
Лицо Эффингэма застыло как маска. Он был встревожен и молча смотрел на
нее. Затем он сказал:
-- Вы только что приехали сюда и...
-- Я только что приехала сюда, и вот почему у меня еще есть немного
здравого смысла. Все остальные, кажется, совершенно отупели.
Эффингэм закрыл книги. Ему следует быть бдительным и находчивым, имея
дело с таким горячим молодым умом. Он был встревожен, но в то же время и
оживлен. Его лицо все еще сохраняло мрачное выражение.
-- Хорошо, допустим, что вы знаете в общих чертах ситуацию. И я не могу
приказать вам замолчать, зачем мне это? Что вы хотели сказать?
-- Что мы должны спасти ее.
Эффингэм раскинул руки и ощутил запах безнадежности, исходивший от
потертой мебели. Комната хранила старые воспоминания о его прежних визитах в
Райдерс. Он не раз бывал в этих местах. Небо темнело. Он сказал:
-- Конечно, так каждый думает сначала. Но, поверьте мне, мисс Тэйлор,
это не так просто. Миссис Крен-Смит не хочет, чтобы ее, как вы выразились,
спасали. Ее устраивает нынешнее положение -- я полагаю, больше устраивает,
чем мы с вами представляем, -- и мы должны уважать ее выбор.
-- Чепуха! -- возразила мисс Тэйлор.
Эффингэм почувствовал душевный трепет. Он не мог понять, был ли он
просто взволнован оттого, что ему противоречила красивая умная девушка с
лицом ангела Микелоцци, или от перспективы, что его заставят думать каким-то
новым и драматическим образом о заточенной леди. После вчерашних otkrovenii
Пипа ему снились плохие сны, и его посещение Ханны этим утром носило
мучительно-волнующий характер.
-- Послушайте, -- сказал он, -- это трудно понять постороннему. Это
нечто очень тонкое и деликатное, как одна из тех странных раковин, которые
Алиса собирает на берегу. Любое насильственное или неловкое вмешательство
может принести только вред. Ханна так долго прожила со своей историей и
примирилась с ней. Ее жизнь -- ее собственность, и какой бы странной и
мучительной ни казалась она нам, у нас нет права пытаться изменить ее
вопреки ее воле. Здесь много такого, что мы не в состоянии видеть, -- многое
в Ханне и многое помимо нее. Мы даже отдаленно не можем предугадать
последствия своих действий. Черт побери, мы обязаны уважать ее настолько,
чтобы позволить ей самой решить, как она хочет жить! Здесь нет места спорам,
нази даниям, уговорам. Мы можем много сделать для нее, просто дав ей понять,
что любим ее, но полностью исключив всякое действие. Вы должны понять это,
мисс Тэйлор. А теперь давайте завершим наш урок, хорошо? Во всяком случае
он, кажется, закончился. Я предлагаю в следующий раз...
-- Извините, -- сказал мисс Тэйлор. -- И пожалуйста, зовите меня
Мэриан. Я тоже думала обо всем этом, и именно таким образом, но пока еще не
пришла ни к какому мнению. Вы говорите, мы не можем предугадать последствия
действий, но мы не знаем также и последствий бездействия, а бездействие --
это тоже своего рода действие.
-- Пожалуйста, зовите меня Эффингэм, Эффи. В вашем возрасте, Мэриан, я
был экзистенциалистом. Я советую вам прочесть...
-- Пожалуйста, пожалуйста, не отделывайтесь от меня, -- взмолилась она,
протягивая руки через стол, -- меня мучает эта история, по-настоящему. И
совершенно не с кем поговорить.
Эффингэм заколебался. Это правда, что бездействие -- тоже действие. Что
заставило его видеть такие плохие сны прошлой ночью? Замечание Пипа -- <если
ее нервы не выдержат>. Но почему ее нервы должны не выдержать, остались ли у
нее еще нервы, чтобы не выдержать? Он почувствовал сильное желание отвести
душу с Мэриан Тэйлор.
Начинался дождь. Тадж стал скрести дверь, и Эффингэм встал, чтобы
впустить его. Мокрый пес встряхнулся, а затем уделил много внимания Мэриан,
вставшей на колени, чтобы поздороваться с ним. Эффингэм сказал:
-- Думаю, мне следует разжечь огонь. Становится холодно.
Они подошли к камину, и, пока Эффингэм склонился, чтобы поднести спичку
к бумаге и прутьям, Мэриан и Тадж устроились на ковре. На девушке была
длинная голубая юбка из тонкого местного твида, которую она, должно быть,
купила в Блэкпорте. Она расправила ее, и пес с довольным видом устроился
рядом. Эффингэм сел на скамеечку для ног, поправляя огонь. Сцена внезапно
приняла более интимный вид.
-- Как вы ладите там с людьми, я имею в виду остальных? Я знаю, что с
Ханной у вас все в порядке.
-- О, достаточно хорошо. Дэнис Ноулан довольно приятный и Джеймси очень
милый. Я немного нервничаю в присутствии Вайолет Эверкрич, но она не
беспокоит меня. Джералда Скоттоу я считаю совершенно очаровательным, только
не могу понять его.
Эффингэм был немного раздражен этим панегириком Скоттоу и секунду
испытывал искушение дать Мэриан кое-какую информацию, но сдержался.
-- Вы ни с кем не говорили о Ханне? Кто рассказал вам о ситуации?
-- Ноулан. Но я не обсуждала ее с ним. Мне кажется, он отнесется
враждебно к любой идее что-то предпринять.
-- Тогда он окажется без работы! -- сказал Эффингэм. -- Он не должен
проявлять недоброжелательности к Скоттоу.
-- Не в этом дело, -- серьезно возразила Мэриан. -- Он действительно
верит, что она должна остаться здесь. Мне кажется, он довольно религиозен
или что-то в этом роде.
-- А вы не религиозны? Я-то нет. Я, безусловно, не думал ничего
подобного о Ханне.
-- Итак, вы видите, -- продолжила Мэриан, неотступно следуя за ходом
своих мыслей, -- здесь действительно нет ни одного человека, на которого я
могла бы рассчитывать -- в деле спасения, я хочу сказать. Я думала о
Джеймси, но он слишком молод и глуп. И мне еще не удалось узнать Скоттоу.
-- Оставьте Скоттоу. Но вы говорите, как будто действительно что-то
планируете. Будьте реалисткой. Что вы могли бы сделать?
-- Это вы поможете мне решить. -- Она обратила к нему свои горящие
карие глаза. -- Вы единственный человек, который может помочь, и вы должны
помочь. -- Она сидела на ковре, почти касаясь его коленей, ласкала собаку и
умышленно пристально глядела на него.
-- Вы сошли с ума! -- воскликнул Эффингэм. -- Я уже сказал вам, что
здесь ничего сделать невозможно. Но может, вам лучше избавиться от всего
этого, рассказав мне о своих замыслах. Тогда я смогу, образумив вас,
отослать вас назад. Продолжайте. -- Он до смерти желал услышать, что она
собирается предпринять.
-- Моей первой мыслью, -- сказала Мэриан, -- было просто поговорить с
Ханной и убедить ее подготовить свой отъезд. Я не могла сначала поверить,
что разумный человек -- а она, конечно, разумна, -- может вынести такую
ситуацию и не воспользуется случаем уйти, если какой-то благожелательный
человек пожелает помочь ему. Я думала, она не уехала потому, что, наверное,
боялась кого-то в доме или потому, что не смогла сама подготовить свой
отъезд. Она ужасно непрактична.
-- Ради Бога, надеюсь, вы ничего ей не сказали?
-- Нет. Я почему-то почувствовала уверенность, что она не позволит мне
убедить себя. Она бы в ответ завела какой-нибудь бессмысленный разговор. И
не было смысла просто расстраивать ее. Тогда я начала думать о том, чтобы
похитить ее.
-- Похитить ее?
-- Да. Я думала, если мне удастся добиться, чтобы кто-то помог мне, мы
бы могли просто втолкнуть ее в машину и увезти.
-- Вы законченная романтическая дура! -- воскликнул Эффингэм. Образ,
вызванный этими словами, действительно очень напугал его. Он мысленно
представил Скоттоу на дороге позади них. Здесь бы не обошлось без насилия. И
он бы не хотел быть тем, кто разбудит его. -- Это совершенно немыслимо, вы
должны были это понять, когда обдумывали свой замысел.
-- Я обдумала, Эффингэм. Пожалуй, я буду называть вас Эффингэмом. И
действительно, я решила, что это нехорошо, так как слишком несправедливо по
отношению к ней и вполне могло не получиться. Затем у меня возникла третья
идея.
-- Ну, надеюсь, она лучше, чем две предыдущие! -- Он подложил немного
торфа в огонь. На улице лил дождь.
-- Моя третья идея такая, -- продолжила Мэриан, -- это идея смягченного
освобождения. Видите ли, все зависит от того, что вы думаете о состоянии ее
духа. Насколько я вижу, ее настроение очень противоречивое. Простите, что я
говорю о ней таким образом. Вы знаете ее значительно дольше, чем я. Но я
<новая метла> и не могу удержаться, чтобы не вести себя соответственно. Я
действительно очень полюбила ее, очень. Вначале, как мне predstavlialos',
она просто испугалась этого ужасного человека и была парализована страхом,
затем стала равнодушной и несчастной, потом сочла свое положение по-своему
интересным, духовно инте ресным. Люди стремятся выжить, и они всегда
изобретают какой- нибудь способ выживания, хотя бы стараются увидеть свое
положение сносным. В то время когда Ханна могла бы выжить -- возненавидев их
всех или взорвавшись, -- разнести все окружение на кусочки, она вместо этого
решила стать религиозной.
-- Вы не очень высокого мнения о таком решении?
-- В общем я ничего не имею против религии, хотя и не верю сама. Но
тот, кто к ней обращается, должен принять ее свободно и сознательно. Ханна
обратилась к религии -- или духовной жизни, или черт знает к чему еще, --
как человек, прибегающий к наркотикам. Она была должна.
-- Я считаю, это и есть путь обращения к религии, потому что человек
должен. Но я понимаю, что вы имеете в виду. Продолжайте.
-- И все время ее все более и более гипнотизировала сама ситуация и все
окружающие ее люди, нашептывающие ей на ухо на разные голоса одно и то же:
<Ты заточена>. И теперь она просто зачарована, психологически парализована.
Она утратила чувство свободы.
-- И что вы предлагаете делать с этим?
-- Потрясти ее. Отвезти ее достаточно далеко, чтобы за ставить понять,
что она свободна и обязана принимать свои собственные решения. Боюсь, это
тоже слегка напоминает похищение.
-- Продолжайте, Мэриан, -- сказал Эффингэм. Он говорил саркастически,
но сердце его внезапно взволнованно забилось. Услышать, как кто-то говорит
таким спокойным, аналитическим тоном о ситуации, говорит так, как будто
существуют альтернативные действия, которые целесообразно рассмотреть,
казалось святотатством.
-- Вот что я предлагаю, -- сказала Мэриан. -- И мне нужен тот, кто
поможет мне, и надеюсь, это будете вы. Мы заманим ее в машину. Это вполне
реально. Вы часто подъезжаете к дому. Скажем, мы предложим ей немного
проехать по подъездной аллее. Затем мы повернем и понесемся во весь опор в
Блэкпорт, в рыбацкую гостиницу.
-- А потом?
В комнате стало темно и тихо.
-- Я не знаю, что произойдет потом. Это будет зависеть от нее.
Возможно, мы позавтракаем и отвезем ее назад в Гэйз. По крайней мере, она
убедится, что не умрет, если выйдет за ограду. Знаете ли, иногда мне
кажется, что она почти верит в это. В любом случае она переживет потрясение.
И если хоть немного заколеблется и выразит малейшее желание не возвращаться
назад, мы отвезем ее в аэропорт.
-- Боже мой, -- пробормотал Эффингэм. Он посмотрел на нее с восхищением
и ужасом, почувствовав, как прекрасна она, но и опасна, разрушительна. Он не
должен больше слушать ее, и так как ему мгновенно подумалось, что он никогда
не перескажет этот разговор Максу, он понял, как сильно она искушала его. Но
все это было глупостью, опасной, безответственной глупостью.
Торопливо вошла Алиса, толкая обильно уставленный чайный столик.
-- Ну, хорошо прошел урок? Да вы совсем в темноте. Кэрри сейчас же
принесет лампы.
-- Хорошо, спасибо, -- сказал, вставая, Эффингэм.
Золотистый свет лампы проник в комнату, и когда он озарил их лица,
Эффингэм на минуту поймал взгляд Мэриан Тэйлор и медленно покачал головой.
ГЛАВА 15
Дорогая Мэриан.
Огромное тебе спасибо за письмо. Я тебе должен одно, я знаю, но был
ужасно занят. Помнишь, я говорил, что буду писать листовку для Кампании?
Теперь, когда дошло до исполнения, оказалось, что там есть пьеса для пятого
класса, которую я якобы согласился поставить. (Никак не могу припомнить
этого, а ты? Должно быть, был пьян! ) К тому же они решили изменить
программу, я полагаю, ты читала об этом в газете, а я еще подхватил какой-
то ужасный вирус, от которого никак не могу избавиться. Ну, довольно
оправданий! Черт возьми! Завидую я тебе, старушка, если тебе больше нечего
делать, как только читать <Принцессу Клевскую> с миссис, пока вы обе не
заснете! (Я очень смеялся над твоим описанием. ) Хотя, серьезно, провинция,
должно быть, изумительна. Надеюсь, ты много гуляешь. Расскажи мне о птицах,
так как, по-моему, больше рассказывать не о чем. И не думай, что я смеюсь
над тобой из-за вышесказанного. Оставаться под паром никому не повредит.
Хотелось бы мне хоть пару часов побыть под паром. Однако я нахожусь в
совершенно противоположном состоянии!
Тем не менее есть одно яркое пятно на горизонте. Я со бираюсь полететь
в Мадрид в середине семестра. Знаю, аморально тратить деньги на старика
Франко, но я решил, что не хочу взлететь на воздух, не у видев <Менины> и
<Пряхи>. Так что мы договорились отправиться компанией по дешевке.
Эта девушка, Фреда Дарси, с которой ты училась в школе, тоже едет. Она
нам пригодится, так как знает испанский. Должен заметить, что она не
производит впечатления тупицы, хотя и слишком пухлая на вкус вашего
покорного слуги. Я пришлю тебе открытку.
Мне пора заканчивать, так как меня ждет целая куча отвратительных
упражнений. Черт бы побрал всех детей! Почему их родители не могут держать
своих золотушных маленьких зануд дома? Пиши, Мэриан, ты знаешь, как я рад
вестям от тебя. Два твоих последних письма были такими короткими, я боялся,
что ты обиделась на мое молчание. Но вспомни, что у тебя больше времени, чем
у меня! С наилучшими пожеланиями тебе, ты stchastlivaia девочка, и как
обычно с любовью от твоего старого приятеля
Д.
Мэриан сунула письмо Джеффри в ящик стола. Оно наполнило ее унынием,
раздражением и немного пугающей тоской по дому. Она не могла откровенно
писать Джеффри с тех пор, как узнала от Дэниса Ноулана, что в
действительности происходит в Гэйзе. Она выжала из себя для видимости два
хилых послания, описывающих пейзаж. Было невозможно рассказать ему всю
правду. Он счел бы все это безумием и дал бы непродуманный совет. Но все это
действительно выглядело безумием, и разве она сама не давала себе такого же
непродуманного совета?
Она посмотрела в зеркало. На ней было новое шелковое вечернее платье
терракотового цвета, которое Ханна подарила ей, заказав его с несколькими
другими и тайно отобрав специально для Мэриан. Девушка чувствовала себя
неловко, принимая подарок, но сама идея и то, как очаровательно платье
сидело на ней, доставило Ханне такое удовольствие, что Мэриан в конце концов
не решилась отказаться. Конечно же, платье было замечательным. Ей,
независимо от цены, никогда не хватило бы проницательности и мужества купить
себе подобное. Так как ожерелье из рубинов и жемчуга не очень подходило к
платью, она надела как завершающий штрих ожерелье из необработанного янтаря,
которое после недолгих поисков Ханна выбрала в своих запасах и которое она
предполагала оставить Мэриан, хотя пока еще тактично не сказала об этом.
Джеффри всегда совершенно справедливо говорил Мэриан, что она не умеет
одеваться. Она оказывала предпочтение бесформенным экзотическим одеяниям,
ему же нравилась тусклая простота. В действительности у них обоих совершенно
не было вкуса. Но теперь, оказавшись в Гэйзе, Мэриан почувствовала, что она
перенимает определенные элементы хорошего вкуса от Ханны. Эти качества
существовали в Ханне на уровне подсознания, но они заражали, и хотя теперь
Ханна проявляла равнодушие и к своей внешности, и к окружающему, она была
прекрасно обучена уважать и то и другое. Так что Мэриан пришлось отказаться
от многих вещей, которые она привезла с собой, включая голубое платье,
которое всегда так нравилось Джеффри, -- теперь она обнаружила, как ужасно
оно скроено.
Позже Мэриан поняла, что живет на двух уровнях мышления. На odnom
уровне она органично вошла в маленькие драмы и радости, составлявшие жизнь в
Гэйзе, которые, казалось, полностью занимали сознание Ханны. Мэриан никогда
не видела никого настолько полно живущего в настоящем, и сама она тоже жила
настоящим: с нетерпением ожидала еду и ритуал вечернего виски, создавала
маленькие церемонии из прогулок к рыбным прудам, где любовалась закатом,
наслаждалась литературой, как могут позволить себе только одинокие люди, у
которых очень мало иных радостей. Они много читали вслух, рассматривали
репродукции картин, какое-то время увлекались игрой, связанной с рифмами и
рисованием. Иногда примеряли шляпы, которых у Ханны сохранился огромный
запас с прошлых лет. Они говорили о маскарадном платье, о шарадах и о
музыкальном вечере, который как раз сегодня и должен был состояться. После
обеда, который при участии всех вскоре состоится внизу, что само по себе
представляет редкое развлечение, должен будет начаться музыкальный вечер в
гостиной.
Так шла жизнь в удивительно инфантильном стиле Марии Антуанетты, и так
половина сознания Мэриан принимала в ней участие, радостно присоединяясь к
неутомимо жизнерадостному и озорному Джеймси, который был душой компании. Но
остальная часть ее сознания была тайно занята другими вещами. Переговорив
несколько дней назад с Эффингэмом Купером о возможности спасения Ханны, она
чувствовала себя такой расстроенной и взволнованной, что не могла спать
нормально, и порой ей становилось трудно вести себя естественно с Ханной.
Общаясь с ней, Мэриан иногда внезапно начинала задыхаться и краснеть. Она
говорила с Эффингэмом страстно и решительно, как будто обдумала все эти
планы заранее, но на самом деле они прояснились для нее во время разговора.
Само присутствие этого умного интеллигентного человека, замечательная
непринужденность их отношений ученика и учителя -- все это заставило принять
определенную форму то, что казалось кошмарно-трудным и неясным, и она
увидела с ужасающей четкостью, что следует предпринять.
С тех пор ее колебаниям пришел конец. Она постоянно думала об этой
проблеме и была почти уверена, что шоковая тактика, попытка разрушить чары с
помощью намеренного насилия не причинит вреда, а, напротив, может привести к
добру. Даже если предположить, что в Блэкпорте Ханна жалобно попросит
отвезти ее обратно в Гэйз, -- что ж, они отвезут ее назад. Никто не сможет
обвинить ее в том, что произошло, и предательская идея поселится " ее
голове: она безнаказанно сможет покинуть место. Она может покинуть его.
Пугала, конечно, сильная вероятность того, что участники переворота
будут навсегда отлучены от Ханны, если она вернется в Гэйз. На это обратил
внимание Эффингэм, когда на следующий день они снова заговорили об этом. На
этом основании и по множеству иных причин Эффингэм отказался принимать
какое-либо участие в ее замысле. Однако Мэриан считала, что ей, возможно,
удастся переубедить его, если она решится действовать. Он уже признался ей,
что умная женщина может убедить его в чем угодно. С некоторой долей
фатализма она чувствовала, что продолжит поиски выхода из тупика с помощью
или без помощи Эффингэма. Как она доказывала ему в споре -- его или ее могут
в любой момент выгнать из Гэйза. Было не похоже, что кому-то нравилось
существующее положение вещей, и насколько им было известно, дни их в Гэйзе
сочтены.
Эффингэму не понравилась эта метафора. Он спросил, что она имеет в
виду, когда говорит, что дни сочтены, есть ли у нее какие-то реальные
основания думать, что время не терпит и ситуация становится опасной. Какой
вред будет Ханне от того, что все останется как прежде? Нет, у Мэриан не
было реального основания тревожиться. И все же она чувствовала, что
необходимо поторопиться, поскольку она обладает сейчас предельной властью и
доверием, которые по возможности должна использовать. Но главным образом она
ощущала желание освободить Ханну, разбить вдребезги все ее магическое
окружение и наконец впустить сюда свежий воздух, даже ценою ужасного
страдания.
Итак, она почти решилась действовать, с Эффингэмом или без него. Но без
Эффингэма невозможно, пока она не найдет кого-то еще. Она сама не умеет
водить машину, и ей понадобится шофер. Кто? Это привело ее опять к постоянно
возникающему вопросу о взаимоотношениях с другими обитателями Гэйза. Мэриан
долго, но бесполезно наблюдала за Скоттоу, замечала его приходы и уходы, его
частые отлучки по делам имения и веселые возвращения. Ей доставляли
удовольствие его слегка задиристое очарование и шут ливая беседа, в которую
он ее втягивал. Его внешность приводила ее в трепет. Она никогда прежде не
хотела так прикоснуться к человеку, с которым не могла поддерживать
дружеские отношения. Увы, она не в состоянии была общаться с ним, и ее план
помочь Ханне, подчинив себе Скоттоу, безусловно, дал осечку. Она не utratila
надежды каким-то образом узнать Скоттоу получше, но для ближайших целей он
был непригоден. Нечего было и думать о Вайолет Эверкрич. Дэнис Ноулан
никогда бы не одобрил ее замысел. Так что оставался только Джеймси.
Мэриан теперь часто виделась с Джеймси, много смеялась с ним, он часто
возил ее по окрестностям, но она не могла узнать его лучше, чем во время их
первой поездки в Блэкпорт. Джеймси не предпринимал теперь попыток добиться
большей близости. Казалось, его предостерегли или же он предпочел простые
веселые отношения с Мэриан горячности первого восторга. Простым и веселым он
и был с ней, но станет ли он союзником?
Джеймси водил машину и полностью распоряжался <лендровером> и старым
<моррисом>, которые составляли машинное хозяйство Гэйза. Мэриан пришло в
голову, что было бы удобно в момент побега весь остальной транспорт вывести
из строя. Но можно ли довериться Джеймси, и если даже можно, не подвергнется
ли он репрессиям? Подумав, Мэриан решила, что готова рискнуть Джеймси, если
он согласится рискнуть собой. Она чувствовала с жестокостью, уже овладевшей
ею от отчаяния, что Джеймси так или иначе лучше быть подальше отсюда. Это
место не приносило ему пользы. Однако она все еще не могла решить,
заслуживает ли он доверия. Среди всех окружающих он казался шутливым
наблюдателем, не имеющим никаких обязательств. Его легкомыслие могло
означать, что его не трудно будет убедить. Хотелось бы ей знать точно.
Стук в дверь спальни прервал ее размышления, и она быстро отошла от
зеркала. Всякий раз, когда кто-то стучал в ее дверь, она разрывалась между
надеждой на то, что это может быть Джералд Скоттоу, и страхом получить
распоряжение об увольнении. Она открыла дверь одной из горничных, выслушав
невнятную речь которой, с трудом поняла, что ее вызывают к мисс Эверкрич.
-- Входи, дитя мое.
Мэриан, нервничая, вошла. С тех пор, как ей пообещали <краткую беседу>,
она, утратив присутствие духа, пыталась избегать Вайолет Эверкрич, хотя и
испытывала от этого угрызения совести. Никогда прежде она не подходила
близко к этой комнате и даже сейчас не очень поняла, где она находится, так
быстро ее привели и так волновалась она по дороге.
Это была угловая комната в самой северной части дома, выходившая окнами
на Скаррон; и в то время как большинство комнат в Гэйзе было захламлено
различными реликвиями, эта komnata выглядела абсолютно современной. Мэриан
увидела белые окрашенные книжные полки, белое, подбитое мехом постельное
покрывало, полевые цветы в черной вазе. Вайолет Эверкрич сидела в кресле,
обитом мебельным ситцем, одетая в пурпурный халат, на маленьком столике
рядом с ней стояли бутылка шерри и два стакана. Ее вечернее платье небрежно
лежало на кровати.
-- Думаю, мы можем выпить по стаканчику перед обедом, -- предложила
мисс Эверкрич. Она говорила как о чем-то обычном, и в то же время во всем
присутствовало напряженное ощущение экспромта.
Мэриан пробормотала слова благодарности и села на стул, придвинутый к
креслу мисс Эверкрич. Она с сожалением и отвращением обнаружила, что стаканы
покрыты толстым слоем пыли.
-- Какое прелестное платье. Откуда оно у вас?
-- Мне его подарила миссис Крен-Смит, -- Мэриан, покраснев, опустила
глаза и смотрела в пол, испытывая смешанное чувство вины и обиды.
Мисс Эверкрич после недолгой паузы, во время которой она смаковала
смущение Мэриан, медленно произнесла:
-- Что ж, почему бы и нет?
-- Действительно, почему бы и нет, мисс Эверкрич. -- Голос ее прозвучал
резко и раздраженно, и она почувствовала, что уже почти готова расплакаться
от досады. Мисс Эверкрич была слишком внимательна, и это заставляло Мэриан
мучиться.
-- Пожалуйста, называй меня Вайолет. -- Стаканы были быстро протерты
пурпурным шелковым рукавом, и шерри зазвенело, наливаясь в них.
-- Да. Хорошо. Спасибо.
-- Тогда скажи: <Да, Вайолет>.
-- Да, Вайолет.
-- Вот так-то лучше.
Вайолет Эверкрич повернулась к Мэриан и некоторое время пристально
глядела на нее. Мэриан не знала, куда отвести глаза. Ей казалось, что ее
профиль был очерчен каким-то пылающим пальцем. Ее нос начал подергиваться. В
отчаянии она повернулась лицом к Вайолет и увидела слишком близко бледную
припудренную кожу, сухие бесцветные волосы и удлиненные влажные глаза,
устремленные на нее с голодной напряженностью.
-- Мое дорогое дитя, -- сказала Вайолет, -- дай мне руку.
Смущенная и взволнованная, быстро отведя взгляд, Мэриан protianula
левую руку к ручке кресла, крепко сжимая стакан правой. Вайолет взяла
предложенную руку обеими своими, медленно и твердо сжала и удержала ее.
-- В известном смысле я могу говорить тебе только глупости, --
продолжила Вайолет, -- и если я стану рассказывать о себе, то буду говорить
только загадками. Поэтому я тебя не прошу выслушать меня, но у каждого есть
потребности, давнишние потребности.
Мэриан, рука которой одеревенела, будто у куклы, сказала:
-- Мне очень жаль. -- А затем, чтобы заполнить молчание, которое
вот-вот могло наполниться многозначительным и невыносимым смыслом, поспешно
спросила: -- Вы троюродная сестра Ханны, не так ли?
-- Да. Знаешь ли, прошло много лет с тех пор, как я вот так прикасалась
к другому человеку.
-- В самом деле, -- пробормотала Мэриан. Она смотрела вниз, туда, где
пурпурный шелк расходился и открывал колено, обтянутое жемчужно-коричневатым
хлопком чулка. Какое-то душевное волнение из далекого прошлого сдавило ей
горло. Она сделала невнятное движение рукой, которое могло означать как
ласку, так и пренебрежение.
-- Ты любишь Ханну, не правда ли?
-- Да, да, конечно, -- сказала Мэриан. Ей было интересно, получит ли
она какое-то предостережение или какой-то уничтожающий выговор.
-- Я тоже. Очень. -- Руку Мэриан снова сжали и освободили. Мэриан
убрала ее и положила для безопасности на другое колено.
Вайолет продолжала:
-- Как хорошо, когда ты здесь, в этой комнате. Так нео жиданно хорошо,
это застало меня врасплох. Приятно, когда тебе напоминают, что любовь была
когда-то простым естественным чувством. Возможно, ты снова придешь сюда еще,
и я снова возьму тебя за руку. А может, и нет. Тебе, скорее всего, придется
заплатить за то, что ты увидела момент слабости. Но нет, нет. Я пригласила
тебя не для этого. -- Она немного отодвинула кресло назад. -- Я хотела
сказать тебе кое-что еще, сказать, что ты одержала победу.
-- Победу? -- Мысли Мэриан полетели к Джералду.
-- Да. Мой младший брат. Ты завоевала сердце Джеймси.
-- О, Джеймси.
-- Ты разочарована, потому что у тебя другие интересы в этом доме. Да,
да, я наблюдала за тобой. Но я хотела попросить тебя быть подобрее к
Джеймси.
-- Подобрее к нему? Я и так обожаю Джеймси, -- сказала Мэриан, которую
захлестнуло душевное волнение. Она чуть снова не протянула руку.
-- Я рада. Я знаю, он кажется тебе ребенком, но привя занность, любая
глубокая привязанность -- вещь бесценная, и горе тому, кто отвергнет ее.
Джеймси сделает для тебя все.
-- Я очень тронута, действительно, и удивлена. Я не знала, что он
чувствует...
-- Он скрытный мальчик, как и все в этом доме. Даже ты становишься
скрытной.
-- Я? О нет... -- поспешно возразила Мэриан. -- Но Джеймси... Я
надеюсь, он не очень огорчится. Он справится с этим, он еще очень молод.
-- Он очень молод и нуждается в заботе. Мне кажется, связь с женщиной
постарше -- это как раз то, что нужно молодому парню, не правда ли? Я хочу
сказать, со взрослой женщиной, которая не любит его... а только обожает.
Мэриан вжалась в свой стул и поставила стакан.
-- Ну, право, не думаю, что я... если вы имеете в виду... извините,
но...
-- Ничего, ничего. Возможно, в конце концов, я пригласила тебя ради
себя, даже если я никогда больше не обращусь к этому моменту и никогда не
увижусь с тобой наедине.
Она встала, как будто показывая, что беседа окончена, и Мэриан тоже
поднялась. Они стояли, глядя друг на друга.
Вайолет была выше. Она двинулась первой, но Мэриан позже поняла, что
тоже пошла навстречу пурпурному халату, приведенная в движение каким-то
непреодолимым магнетизмом. Ее голова оказалась на плече Вайолет. Она
почувствовала, как Вайолет целует ее волосы и лоб. В следующий момент ее
яростно оттолкнули, и она оказалась за дверью.
Мэриан сбежала по ступеням, едва касаясь пола, и побежала по коридору к
большому окну, откуда открывался знакомый, успокаивающий вид на сад без
солнца и зеленые уступы утесов. Она прижалась головой к стеклу и
почувствовала, что задыхается и дрожит. Она села на стул у окна. Никогда
прежде женщина не обращалась с ней подобным образом, и впечатление было
странным и volnuiushshim. Она нашла Вайолет трогательной и одновременно
отталкивающей, однако сейчас она была настолько возбуждена, что, если бы
Джералд Скоттоу появился в этот момент в коридоре, она упала бы к его ногам.
Навряд ли эта драма будет иметь продолжение, и все же нельзя сказать, что ей
полностью не понравилось все происшедшее, хотя и стало для нее полнейшей
неожиданностью. И как удивительно насчет Джеймси!
Подумав о Джеймси, она вспомнила и о своей проблеме. <Он все сделает
для тебя>. Если он на все готов ради нее, то и поведет машину, увозящую
Ханну прочь отсюда. Мэриан вскочила. Казалось, Вайолет вложила в нее
страстное желание действовать. Она почувствовала себя такой сильной, бодрой,
ей казалось, что она сможет убедить кого угодно в чем угодно. Она пойдет
искать Джеймси сейчас, сию же минуту. И мысль о том, что, увидев его, она,
возможно, обхватит его шею руками, ничуть не удерживала ее.
Она повернула в темный боковой коридор. Эти комнаты выходили в сад, и
Мэриан была совершенно уверена, что одна из них принадлежит Джеймси. Она
постучала в дверь и, открыв ее, увидела совершенно пустую комнату.
Следующая, по-видимому, принадлежала горничной. Наконец угловая комната; она
непременно должна принадлежать Джеймси. Мэриан снова тихо постучала, затем,
оглянувшись и удостоверившись, что коридор пуст, осторожно от крыла дверь.
Одежда, в которой она узнала вещи Джеймси, в беспорядке валялась на
полу, и в комнате царило какое-то зловещее безмолвие. Мэриан оглянулась
вокруг и увидела другую дверь, ведущую, возможно, в спальню или во
внутреннее убежище. Перешагнув через одежду, едва дыша от волнения, но не
теряя смелости, она постучала в следующую дверь и открыла ее. Внутренняя
комната была темной и пахла химическими препаратами. Там никого не было.
Несколько минут Мэриан, переводя дух, стояла неподвижно. Она
рассмотрела неубранную постель и груду детективных романов на полу. На столе
стояли подносы и посуда, по-видимому как-то связанная с фотографией. Стены
были оклеены обоями с каким-то странным узором. Мэриан инстинктивно подошла
к окну и отдернула занавески. Когда в комнате стало светло, девушка подошла
поближе, пристально вгляделась и только тогда рассмотрела, что стены были
покрыты фотографиями, массой фотографий, больших и маленьких, аккуратно
пригнанных край к краю, заполняющих три steny комнаты. Она с любопытством
всматривалась в них. Прошло несколько минут, прежде чем она осознала, что
все до единой фотографии изображают Джералда Скоттоу: Джералда мрачного,
Джералда улыбающегося, Джералда верхом, Джералда пешком, Джералда одетого,
Джералда раздетого, Джералда в очень странных позах.
С изумлением Мэриан, как зачарованная, смотрела на фотографии. В этот
момент выглянуло солнце, сад за ее спиной осветился, и луч света упал ей на
плечо. Она виновато вздрогнула, как будто ее разоблачили, поверглась к
свету, взглянула на террасу и увидела лицо Дэниса Ноулана, смотревшего на
нее. Его лицо выражало ужас, гнев и отвращение. Затем он яростно взмахнул
рукой, отвернулся и пошел в сад.
-- Подождите, Дэнис, подождите!
Мэриан догнала его, когда он дошел до калитки в стене. Ее платье
цеплялось за кусты ежевики и молодые деревца ясеня. Он повернулся.
Дэнис был одет для музыкального вечера в темно-синий костюм, воротничок
и галстук и в непривычной одежде выглядел неуклюжим, плотным и широким в
плечах. Он обратил к Мэриан недовольное лицо, его синие глаза сердито
щурились. Впервые она испытала страх перед ним.
-- Дэнис, пожалуйста...
-- В чем дело?
Действительно, в чем было дело?
-- Вы выглядели так странно, когда я увидела вас из окна комнаты
Джеймси...
-- Мне нет никакого дела до того, в чьей комнате вы были.
-- Нет, я не это хотела сказать. Джеймси там, конечно, не было. Я зашла
поискать его, но его там не оказалось. Я никогда не бывала там прежде.
-- Мне нет до этого дела.
-- Дэнис, не сердитесь. Я не понимаю, почему вы выглядели таким
взбешенным, когда увидели меня, и сделали этот жест. Я подумала, что вы
позвали меня.
-- Я не звал вас. Мне кажется, вы слишком часто суетесь не в свои дела
и слишком много думаете. Если вы добьетесь того, что вас прогонят, это может
разбить ей сердце.
-- Но я же не могу остаться здесь навсегда, -- сказала Мэ риан. Она
сказала так в раздражении, имея в виду: я не могу sluzhit" ей таким образом,
это полумера, а не лечение.
Дэнис еще минуту смотрел на нее, легкий ветерок ерошил его
иссиня-черные волосы. Затем он повернулся, прошел через дверь, захлопнув ее
перед носом Мэриан. Девушка попыталась последовать за ним, но дверь как
будто заклинило. Она несколько минут дергала ее, и та неожиданно с видимой
легкостью распахнулась. Мэриан побежала за Дэнисом. Он поднимался к вершине
утеса по склону, поросшему невысокой травой. Голубое полуденное небо было
наполнено светом.
-- Дэнис, Дэнис...
-- Что еще? -- Он снова остановился, глядя на нее скорее печально, чем
сердито.
-- Знаете, я не то хотела сказать. Я так же беспокоюсь о ней, как и вы.
Дэнис, почему вы думаете, что я слишком часто суюсь не в свои дела?
Ветер, который дул здесь сильнее, теребил ее платье цвета корицы.
Отсюда было видно изумрудно-аметистовое море.
-- Оставьте в покое Джеймси и Скоттоу. -- Джеймси и Скоттоу. Знаете,
комната Джеймси заполнена самыми необычайными фотографиями Джералда.
Я... -- Значение увиденного нахлынуло на Мэриан. -- Дэнис, эти двое,
они?..
-- Да. И вам лучше оставить их в покое. Эта парочка ревнивая и злобная.
Я видел, как вы смотрите на Скоттоу. И видел, как Джеймси посматривает на
вас. А здесь и так достаточно бед и жестокости.
-- О Боже, -- прошептала Мэриан. Сердце ее заныло от боли и страдания.
Джералд потерян, Джеймси бесполезен. Она спросила: -- Они всегда были
такими, я хочу сказать, уже давно? Я не представляла, что у Джералда такие
наклонности. Он совсем не похож на такого.
-- Они часто не похожи. Уже почти три года. Вы не знаете, что сделал
Джеймси или, скорее, что он пытался сделать?
-- Нет, а что? Пожалуйста, расскажите мне, Дэнис. Вам лучше рассказать
мне. Может, тогда я перестану вмешиваться в чужие дела.
Теперь они достигли вершины утеса, и дом почти скрылся за горбатым
зеленым склоном позади них. Черные утесы казались одинокими,
величественными, древними.
-- Он попытался увезти ее.
-- Джеймси попытался увезти Ханну?
-- Да. Она не принимала в этом участия, даже не знала о его планах, он
хотел похитить ее. Когда он только приехал сюда со своей сестрой, это было
пять лет назад, он был совсем мальчиком и проводил с ней много времени, с
миссис Крен-Смит, он был очень близок к ней, и она души в нем не чаяла,
называла его своим маленьким пажом. Потом он начал взрослеть и был совсем не
таким, как сейчас. И он решил похитить ее, посадить в машину и увезти.
Возможно, ему бы удалось сделать это, но его застали, когда он упаковывал ее
чемодан. Он не хотел увезти ее внезапно, без ве щей. Скоттоу обнаружил его
за сборами и заставил сознаться.
-- Что произошло потом?
-- Скоттоу здорово его высек.
-- Боже мой. Бедный Джеймси. Но...
-- После этого он стал рабом Скоттоу.
-- Вы хотите сказать, он покинул Ханну и перешел на сторону Скоттоу?
-- После того как Скоттоу поднял на него руку таким образом, Джеймси
стал поклоняться Скоттоу, и Скоттоу совершенно завладел Джеймси. Вот как все
произошло.
-- Но, безусловно, такие вещи не могут происходить внезапно.
-- Мы опоздаем на обед. Не забудьте о музыкальном вечере.
-- Как странно. -- Они начали спускаться вниз. -- Кажется, все здесь
имеют какую-то роковую тайну.
Она быстро взглянула на Дэниса. У нее не было намерения намекать на
него.
Он мрачно выслушал ее слова.
-- У всех нас есть какая-то вина.
-- Кроме меня, -- после минутного раздумья сказала Мэриан, обращаясь,
скорее, к себе. -- Кроме меня, кроме меня.
Гостиная всякий раз, когда ее периодически воскрешали, ухитрялась
выглядеть весьма нарядной, особенно сейчас -- с зажженными лампами, огнем в
камине и высокими окнами, открытыми на террасу, откуда поступал благоухающий
воздух, пропитанный живительными запахами моря и тамариска. Неяркий свет,
падавший на мебель, заставлял ее смутно поблескивать, а разнообразные
veshshitsy, случайно собранные здесь, как будто напоминали о прекрасных днях
пятидесятилетней давности. В комнате ощущался дух умирающего расцвета.
Снаружи воцарилась звездная ночь.
Музыкальный вечер, хотя и достаточно простой, оказался более
изысканным, чем ожидала Мэриан. Две красивые рыжеволосые горничные из
Райдерса сидели среди слуг у пианино, и одна из них, высокая девушка по
имени Кэрри, открыла программу, сыграв без большого чувства, но очень
правильно небольшое произведение Моцарта. Ей громко аплодировали, и Мэриан,
хотя и поглощенная мрачными и печальными раздумьями, не могла не погрузиться
в тро гательно-нелепую и милую атмосферу любительского представления. Она
улыбалась и аплодировала вместе с остальными, поймав взгляд Ханны. Было
трудно поверить, что все на этом веселом маленьком семейном вечере совсем не
такие, какими казались.
Следующим номером была игра двух темнокожих горничных Гэйза на каком-то
струнном инструменте. Мэриан не видела такого прежде, он немного напоминал
варган (Варган -- самозвучащий язычковый музыкальный инструмент.
Представляет собой пластинку из дерева, кости, металла или металлическую
дугу с язычком посредине).
Звук был слегка гнусавым, бессвязным, но не лишенным приятности. Всем
это тоже понравилось. Затем другая пара темнокожих горничных пела песни --
одну по-английски, а две на своем родном языке. Песни были красивые и
печальные, а голоса высокие. После этого состоялось исполнение на пианоле.
Мэриан не обратила внимания, что большое пианино имело приставку пианолы.
Управляемая другой горничной, пианола играла, в некоторых местах немного
неровно, <Лунную сонату> Бетховена.
Мэриан не ожидала такого воздействия на свои чувства. Она думала, что
будет смущена и тронута, но не была готова услышать серьезную музыку. Мэриан
не отличалась музыкальностью и обычно избегала подобных мероприятий. Музыка
расстраивала ее, так как, казалось, говорила ей только о печальных,
трагических вещах. Эти скачущие звуки, эти погони, эти ускользающие,
отчаянные повторения всегда казались ей одним долгим криком боли. В нынешней
компании она не могла позволить себе такую роскошь, как слезы жалости к
себе, являвшиеся для нее высшей данью искусству. Она оглянулась по сторонам:
музыка собрала вокруг нее людей, которые так глубоко ее интересовали.
Джентри сидели полукругом посередине комнаты, протянувшись ot камина до
открытых окон. Полукруг был достаточно изогнут, чтобы каждый мог видеть всех
остальных и во время аплодисментов вежливо обмениваться кивками и улыбками.
Отношения между обитателями Гэйза на публике были удивительно официальными.
Ханна сидела посередине. На ней было лиловое шелковое вечернее платье и
ожерелье из голубых камней. При неярком свете она вы глядела очень молодо.
Эффингэм сидел справа от нее со стороны камина, а рядом с ним -- Джеймси в
ярком свете огня. Джералд расположился слева от Ханны, а Вайолет немного
позади него. Мэриан сидела ближе к огню. Дэнис, не считавшийся за джентри,
скрестив ноги, устроился у стены. Алиса была приглашена, однако, сославшись
на простуду, отсутствовала. Горничные рассеялись по комнате: некоторые
расположились у пианино, а остальные -- позади господ. Какие-то очень
высокие мужчины, которых Мэриан не видела прежде, стояли у двери.
Мэриан осторожно подняла глаза. Музыка, почти неслышная сейчас,
погрузила ее в глубокие размышления, она пыталась глубже понять этих людей,
за которых так внезапно почувствовала себя ответственной. Джеймси выглядел
очаровательно, надев пижонский вечерний костюм, состоявший из узких черных
брюк, темно-синего вельветового пиджака, белой шелковой рубашки и пурпурного
галстука. Он зачесал свои вьющиеся волосы назад и выглядел старше, его
удлиненное костистое лицо, утратившее выражение игривости и насмешки, стало
серьезным и спокойным. Взгляд, опущенный в пол, неспешно поднимался, чтобы
обратиться к Джералду. Он словно делал глубокую затяжку, затем снова
отворачивался. Мэриан вспомнила слова Дэниса о том, что Джеймси переменился.
Он был сломлен и подмят Джералдом Скоттоу. Подавив глубокий вздох, она
перевела взгляд на Джералда. Его большое лицо выглядело по-южному загорелым,
а вечерняя одежда смотрелась на нем внушительно и в то же время
непринужденно. Карие глаза, слегка налитые кровью, сверкали в подернутом
дымкой свете, а выражение лица было совершенно безмятежным, и все же он явно
не слушал музыку. Немного повернув голову, он поймал взгляд Мэриан. Что-то
пробежало внутри нее как выстрел, и она отвернулась. Джералд должен быть
недостижимым, недосягаемым табу, в то же время он все еще был для нее
центром, из которого исходили неистовые волны.
Теперь она обратила свой взгляд на Эффингэма. Милый Эффингэм. Милый,
милый Эффингэм. Имея сейчас возможность sozertsat" его, когда он сидит там
-- такой большой, успокаивающий, окруженный волнами музыки, Мэриан испытала
глубокое облегчение от его присутствия здесь. Чем опаснее становились
события, тем больше она нуждалась в Эффингэме, так как он был человеком
такого же типа, как она. Он действительно понадобится ей, и для самых
определенных целей, -- он потребуется, чтобы вести машину, если она
осуществит свой план. В этот момент Эффингэм посмотрел на нее и улыбнулся.
Мэриан улыбнулась в ответ, согретая внезапным наплывом симпатии к нему, и
поймала себя на мысли, что ей немного жаль, что спасение Ханны, вероятнее
всего, будет означать безусловный уход из ее жизни Эффингэма.
В то же время насколько серьезно намеревалась она осу ществить свой
план освобождения? Может, это всего лишь мечта? Ханна умела вызывать мечты,
они воплощались в фантазии других, и план спасения, который сначала казался
плодом простейшего здравого смысла, теперь представлялся немного безумным.
Твердость и основательность единственно возможного союзника Мэриан пошатнула
прочность ее идеи. И не потому что она никогда не сможет убедить Эффингэма
помочь ей, но образ его жизни, такой похожий на ее собственный, теперь
привел ее к тому, что она потеряла уверенность. Само намерение было
безумным: оно, должно быть, символизировало еще одно из этих зловещих тайных
утешений, связанных с ее состоянием, которое было вызвано беззаботным и
безразличным образом Ханны.
Музыка внезапно закончилась. Раздались аплодисменты, и Мэриан,
возбужденная и немного дрожащая от холода, идущего из открытого окна,
повернула голову и увидела позади себя неподвижную фигуру Вайолет Эверкрич.
Аплодирующая Вайолет держала руки перед собой в молитвенной позе. Она
смотрела на Ханну. Мэриан быстро отвернулась. Странное чувство вины, которую
она всегда испытывала перед Вайолет, было лишь тенью того, что она сейчас в
замешательстве поняла. С какой надеждой на добро или зло, ведущее к
беспорядку и хаосу, из любви или ненависти говорила с ней сегодня Вайолет. У
нее тоже были свои фантазии, своя собственная версия несовершенной и
разрушительной любви.
К пианино подошел Дэнис. Раздался выжидательный шепот, а к Мэриан
вернулось смущение. Она даже покраснела за Дэниса и смотрела в пол, когда в
полной тишине он коснулся клавиатуры. Затем он начал петь. Мэриан подняла
голову. С удивлением и oblegcheniem, испытывая потрясающее удовольствие,
прогнавшее другие мысли из головы, она обнаружила, что Дэнис обладает очень
красивым тенором.
В первых нотах чувствовалась некоторая напряженность, но затем глубокий
звук уверенно и властно овладел комнатой. Нет ничего более прекрасного и
самоутверждающего, чем хорошее пение. Звук, летящий через пространство,
заполнил помещение, образуя единое целое с восхищенными слушателями, как
будто превращаясь в огромный золотой диск, медленно пролетающий через
пространство. Песня закончилась, и после почтительного молчания раздался
взрыв восторженных аплодисментов. Мэриан громко воскликнула и обнаружила,
что несколько человек смотрят на нее, явно наслаждаясь ее удивлением. Она
наклонилась вперед, чтобы обменяться взглядами с Ханной, улыбнувшейся и
кивнувшей ей головой. Песня была довольно простой местной балладой, пропетой
на печальный монотонный мотив. Затем последовали две елизаветинские песни,
довольно медлительные и тяжеловесные, перегруженные каденциями. В их
исполнении присутствовало неуловимое ощущение драмы, и создавалось
впечатление, будто слушатели, сидевшие на своих стульях, были готовы принять
уча стие в каком-то удивительном преображении. Сам же Дэнис казался теперь
почти невидимым, как будто весь растворился в звуке. Он начал новую песню.
Мэриан ее немного знала, где-то давно слышала.
Что, если мой дрозд птицеловом был пойман?
Окрашено море улыбкой зари.
Проснись, моя птица, пропой мне, пропой мне,
Над деревом красного цвета вспари!
Что, если мой дрозд птицеловом был пойман?
Море все ярче в объятьях зари.
Проснись, моя птица, пропой мне, пропой мне,
Над деревом красного цвета вспари.
Что, если мой дрозд птицеловом был пойман?
Пусть птичьи стаи белеют вдали,
А я прорыдаю в саду под тем стройным
Деревом красного цвета зари.
Перевод Р. Кемпинской.
Когда последние звуки замерли в безмолвной тишине, предшествующей
всплеску аплодисментов, раздался крик боли. Ханна сидела, уткнувшись головой
в колени. Минуту казалось, будто ей нанесли удар. Затем она издала стон,
подняла голову, прикрыла лицо, и послышались громкие всхлипывания и
затрудненное дыхание истерически рыдающей женщины. Нерешительно зазвучавшие
аплодисменты запнулись и сменились молчанием, перешедшим в при глушенный гул
голосов.
Мэриан встала. Все вокруг нее поднимались и торопились к Ханне или
отходили от нее с чувством испуганного почтения. В центре продолжали
раздаваться ужасные рыдания. Когда Мэриан двинулась, она мельком увидела
через толпу Дэниса, который стоял у пианино и смотрел на свою руку на
клавиатуре. Она попыталась пробраться к Ханне, но ее оттолкнули. Высокая
фигура Вайолет Эверкрич выделялась над маленькой группкой в центре, где
расстроенный Эффингэм и Джералд с сочувствующим раздражением по хлопывали и
увещевали Ханну с двух сторон. Вайолет сказала:
-- Вставай.
Ханна встала, все еще закрывая лицо, и позволила Вайолет отвести себя,
спотыкающуюся, к двери. Поднялся шум: люди подталкивали друг друга,
освобождая дорогу. Казалось, склоненная плачущая фигурка вызывала и страх, и
жалость одновременно. Все отпрянули от нее, дверь за двумя женщинами
закрылась. Все дальше и дальше удалялся стон, почти нечеловеческий плач
страдающей души.
Мэриан обнаружила, что по ее щекам катятся слезы. Она оглянулась в
поисках Эффингэма и увидела, что он стоит рядом с ней. Он тотчас взял ее за
руку и подвел к открытому окну. В их совместном уходе была безрассудная
детская непосредственность. Последний взгляд, брошенный Мэриан на комнату,
выхватил фигуру Дэниса, сидевшего теперь с закрытыми глазами у пианино, и
настороженный взгляд Джеймси, заинтересованно наблюдавшего за ее бегством с
Эффингэмом. Джералд давал указания двум горничным. У него все еще был
раздраженный вид. Шум за их спиной утих. Музыкальный вечер подошел к концу.
Луны не было, но звезды давали немного света. Эффингэм держал ее за
руку, пока они почти бежали через террасу, по подъездной аллее и по мягкой
траве среди кустов фуксии.
Наконец они остановились во тьме и повернулись лицом друг к drugu.
-- О, Эффингэм... -- Холодный морской бриз овевал се щеки, по которым
все еще текли слезы.
-- Мэриан, -- сказал Эффингэм, и в голосе его прозвучал холодок, это
еще больше обострило в ней ощущение жестокости всего происходящего. -- Вы
были совершенно правы.
-- Права?
-- Ваша реакция была правильной, именно той, какая нужна. Все остальные
из нас были зачарованы. Мы должны вызволить ее отсюда.
Мэриан подумала: <И я тоже была готова подпасть под чары>. Она сказала:
-- Да. Мы считали ее разумной, когда она почти сходила с ума, и
безмятежной, когда она мучилась.
-- Не знаю, -- ответил Эффингэм. -- Она достигла своего рода
спокойствия, какой-то середины для себя, и это не только иллюзия. Но
внезапно мне показалось, что созданное сооружение в целом слишком опасно,
там есть ужасные трещины. Она может потерять самообладание.
-- Что произойдет тогда?
-- Не знаю. Я просто внезапно ужаснулся. Мы все ее по-своему разрушаем,
все мы. Это нужно прекратить. Я согласен сделать то, что вы предложили,
увезти ее на днях на машине, и, надеюсь, Бог поможет, чтобы она не захотела
вернуться назад.
-- Хорошо, -- сказала Мэриан. Ее зубы внезапно застучали от холода и
волнения. -- Обсудим детали сейчас?
-- Нет. Вы должны сейчас вернуться к ней. Не нужно оставлять ее сегодня
со Скоттоу и Вайолет. Приходите в Райдерс завтра днем. Конечно, я не скажу
ни Максу, ни Алисе.
-- Я тоже никому не скажу. Спокойной ночи, Эффингэм.
Они стояли, вглядываясь в скрытые тьмой лица, затем прижались друг к
другу, как испуганные дети, и, не целуясь, крепко обнялись. Мэриан подумала:
<Скоро мы оставим всех их позади, скоро мы умчимся вместе: Ханна, Эффингэм и
я>.
Наступил день. Они много раз обсуждали все детали, и, казалось, уже не
осталось ничего, что могло бы подвести. Тревогу vyzyvala только погода, но
она, как показалось Мэриан, вставшей рано после бессонной ночи, вероятно,
будет безупречной.
Одеваясь и дрожа от волнения, она едва могла поверить, что ей сегодня,
возможно, удастся разрушить чары, которые околдовали и победили столь
многих. Этот путь, что бы он ни принес и чем бы ни обернулся в конце --
победой или несчастьем, -- безусловно, станет последним днем тюрьмы и концом
легенды. То, что придет потом, будет совершенно другим, будет реальной
жизнью. Иногда ей приходило в голову, что она находится на краю пропасти, но
это ни в коей мере не влияло на ее решение. В эти минуты казалось возможным,
что внезапное насилие может привести не к исчезновению грез и обретению
вновь нормального доброго мира, а к каким-то еще более варварским и
абсурдным последствиям. Это могло привести и к ужасному потрясению для
Ханны, к разрушению любимого образа. Однажды ночью Мэриан содрогнулась при
мысли, что, увезя Ханну из Гэйза, она станет причиной ее смерти. Однако при
свете дня, снова вспомнив плач и стоны, услышанные ею на музыкальном вечере,
она сказала себе, что оставить Ханну здесь, не увезти с собой -- значит
погубить ее. Сама же Ханна почти сразу оправилась от нервного расстройства,
и Мэриан, вернувшись после короткого разговора с Эффингэмом, нашла хозяйку в
своей комнате, где та пила виски с Вайолет Эверкрич и пристыженно
посмеивалась над тем, как проявила себя на вечере. Однако Ханна была
изнурена таким избытком чувств и следующие несколько дней обращалась с
Мэриан очень трогательно и говорила более извиняющимся тоном, чем обычно.
Два последующих дня Вайолет усердно навещала Ханну с видом врача, а затем
опять ретировалась в свое одиночество. Мэриан она игнорировала.
Эффингэм проявлял теперь необыкновенную твердость. Решившись, он
неистово жаждал действия, как будто опасался неумолимого хода часов, которые
могут внезапно с лязгом опустить непреодолимую преграду. Конечно, они оба
вполне откровенно боялись, что их раскроют. Их взгляды, встречи рано или
поздно вызовут подозрение. Но, не говоря ни слова об этом, Эффингэм заражал
ее своей решимостью. С легкой грустью она думала, что в нем, видимо,
возникло желание добиться в конце концов обладания той, кого он так долго
боготворил. Какой будет ее дальнейшая роль, Мэриан не думала. Ее мысли
заканчивались разрушением барьеров.
Они решили поступить следующим образом: Мэриан приучила Uанну выходить
на небольшую прогулку в сад во второй половине дня. Это было легко сделать,
так как Ханна практически никогда не отказывалась от предложений, которые
делала Мэриан, и прогулка уже стала почти привычной. В день, о котором идет
речь, они должны дойти по аллее до въездных ворот, потом появится Эффингэм в
<хамбере> Макса и предложит подвезти их назад к дому. Вероятность того, что
Ханна откажется, очень мала, особенно если Мэриан притворится, что устала.
Когда Ханна окажется в машине, Эффингэм развернется и быстро вырулит за
ворота.
Затем они поедут очень быстро, но не в Блэкпорт, такой путь Эффингэм
счел слишком очевидным и опасным, а в находившийся тоже на пути в аэропорт
отдаленный маленький отель в горах, который он хорошо знал. Там они
остановятся, запрутся в уединенной комнате и попытаются убедить Ханну.
Маловероятно, что их догонят. Отель, помимо всего прочего, трудно найти, и
они выбрали день, когда Скоттоу и Джеймси отправятся в одну из своих обычных
поездок. Джералд называл эти экспедиции <поездками на ры нок>, но, как
правило, парочка возвращалась домой поздно, благоухая бургундским и не
слишком нагруженная товарами. Значит, <лендровера> не будет, а <моррис>, как
объяснил Эффингэм, легко вывести из строя, насыпав сахару в бензобак. План
казался вполне простым и безопасным, если только Скоттоу и Джеймси уедут,
как обычно, и если не будет дождя.
Вспомнив, что ошибка Джеймси произошла при сходных обстоятельствах,
Мэриан очень осторожно и тайно упаковала вещи Ханны -- небольшой набор
старой и нелюбимой одежды, отсутствие которой не будет замечено. Затем она
собрала для себя сумку, содержащую необходимый минимум вещей. Обе сумки
Эффингэм накануне переправил в Райдерс. Мэриан примирилась с тем, что
потеряет остальные вещи, так как она уже не могла представить свое
возвращение в замок, какой бы ни была реакция Ханны. В дей ствительности она
даже не представляла, что после грядущих событий замок продолжит
существование.
Мэриан кое-как провела утро. Они с Эффингэмом сверили часы, но она
ужасно боялась, что ее часы остановятся, и пыталась заводить их каждые
полчаса. Она так бессвязно говорила с Ханной, что та сочла ее больной и
пыталась убедить лечь в постель. После ленча, к ее огромному облегчению,
Джералд и Джеймси уехали из дома, и она в бинокль наблюдала за движением
<лендровера> по дороге в Грейтаун. Потом она управилась с <моррисом>. Но
когда ona вернулась незамеченной в дом, успешно справившись с задачей, было
все еще слишком рано идти к Ханне. В полуобморочном состоянии Мэриан сидела
в своей комнате, ломая руки и чувствуя дурноту.
Наконец пришло время идти. Она бросила последний взгляд на комнату,
надела пальто и поспешила в комнату Ханны. Хозяйки там не было. После
минутной, вызвавшей тошноту паники она увидела из окна, что та уже
прогуливается по террасе. Мэриан сбежала вниз, и они -- как всегда медленно
-- побрели вдоль по извилистой, освещенной солнцем подъездной аллее.
Мэриан несколько раз засекала время и знала точно, за сколько минут они
дойдут до нужного места. Она продолжала посматривать на часы, пока Ханна
говорила. Расчет времени был абсолютно точен. Только бы Эффингэм не подвел.
-- Я попытаюсь выращивать здесь камелии, -- говорила Ханна, -- торфяная
почва должна подойти им, правда? Я только думаю, выдержат ли они ветер. Хотя
здесь есть и укрытые места. Нужно спросить у Алисы. Дайте мне, пожалуйста,
руку, дорогая, я все еще чувствую себя такой усталой. А вам не жарко в этом
пальто? Почему бы не оставить его под кустом, мы сможем подобрать его на
обратном пути.
-- Я, пожалуй, останусь в нем, -- пробормотала Мэриан. Она едва могла
говорить.
-- Может, нам сейчас повернуть назад?
-- Еще немножко. -- Интересно, чувствует ли Ханна, как она дрожит.
Мэриан бросила быстрый взгляд на ее спокойное лицо с широко открытыми
глазами. Это были последние минуты сна для спящей красавицы.
Посыпанную гравием аллею с обеих сторон окаймляла черная мягкая
болотистая почва, и было только одно место посередине аллеи -- на круглой
площадке с небольшими солнечными часами, где машина могла развернуться. Они
как раз проходили по ней. Мэриан чуть-чуть подталкивала Ханну вперед. Как
раз сейчас должен был подъехать Эффингэм.
-- В конце концов, вы правильно сделали, что надели пальто, -- говорила
Ханна. -- Здесь холодный ветер. Ах, моя дорогая, не знаю, как вы всех нас
вытерпите зимой. Я, конечно, не должна воспринимать вас как нечто само собой
разумеющееся потому только, что вы так прекрасно вошли в наш круг. У вас
будет много отпусков -- столько, сколько захотите. И я думаю, вам следует
bol'she заниматься своими делами. Я так рада, что вы занялись греческим. Мы
должны сделать, чтобы вам было приятно.
-- Мне нравится здесь, -- пробормотала Мэриан. Эффингэм на полминуты
опаздывал.
-- Да ведь это Эффи в старой машине Макса, как славно.
<Слава Богу>. Мэриан отвела Ханну немного в сторону от аллеи. Их туфли
погрузились в мягкую землю, машина тем временем замедлила ход.
-- Подвезти вас?
Лицо Эффингэма было настолько бледным, а глаза такими выпученными, что,
казалось, Ханна должна обратить внимание. Но она весело сказала:
-- Великолепно!
И тут же устроилась на заднем сиденье. Эффингэм пре дусмотрительно
завалил свободное переднее сиденье множеством книг. Мэриан бросила на него
решительный, ободряющий взгляд и села вслед за Ханной. Дверца с шумом
захлопнулась, их предприятие началось.
Согласно разработанному заранее плану Мэриан сразу же начала жаловаться
на то, что повредила ногу.
-- Она болела всю дорогу, -- сказала она. -- Посмотрите, я, должно
быть, порезала ее о стекло и не заметила, кажется, идет кровь. -- Она
нагнулась, опустив голову за спинку сиденья. С сочувствующим возгласом Ханна
тоже наклонилась, чтобы осмотреть раненую ногу в полумраке машины. Низко
опустив голову, Мэриан почувствовала, что машина разворачивается на
площадке.
Ханна, должно быть, тоже почувствовала, так как она не медленно
выпрямилась. Но <хамбер> со все возрастающей скоростью уже мчался к воротам.
Минуту Ханна изумленно смотрела, а затем пронзительно вскрикнула:
-- Эффи, нет!
Так как она наклонилась вперед и дернула за плечо Эф фингэма, Мэриан
схватила ее и оттащила назад, прижав к заднему сиденью машины. <Хамбер> ехал
очень быстро.
Последующие события тоже произошли чрезвычайно стремительно.
Впоследствии Мэриан воскрешала их в памяти со странной фотографической
ясностью, какую едва ли ощутила в тот момент, уткнувшись лицом в плечо
Ханны. Ханна стонала и вырывалась, но Мэриан была значительно сильнее.
Затем, когда они были примерно в шестидесяти ярдах от ворот, там появилась
другая mashina. Это был красный <остин> Алисы.
<Остин> несся прямо на <хамбер>, как будто намереваясь с ним
столкнуться. Эффингэм, не сбавляя скорости, положил руку на гудок и держал
ее там. Так как машины мчались друг на друга и <остин> не менял своего
курса, Эффингэм немного свернул в сторону, <хамбер> забуксовал на
неукрепленном гравии, съехал с аллеи и промчался по мягкой земле в заросли
фуксии. Это произошло в двадцати ярдах от ворот. Мотор заглох.
В наступившей тишине Мэриан слышала звук мотора <остина>. Алиса резко
затормозила и дала задний ход. Поравнявшись с ними, она выключила мотор и
наклонилась к рулю, не отводя взгляда от Эффингэма. Эффингэм не смотрел на
нее. Он медленно вышел и открыл заднюю дверцу <хамбера>. Колеса завязли в
черной земле, и стало ясно: для того, чтобы вытащить машину, потребуется
трактор. Предприятие было закончено.
Эффингэм протянул обе руки к дверце и помог Ханне выйти. Она была
смертельно бледна и тяжело дышала, когда он бережно выводил ее из машины.
Затем она склонилась к нему в молчании. Он обвил ее руками и, закрыв глаза,
крепко прижал к себе, они так и стояли, абсолютно недвижные, в молчании.
Мэриан вышла.
Предприятие было действительно закончено. Мэриан ни на секунду не
пришло в голову, что они с Эффингэмом еще могут заставить Ханну выйти за
ворота. Но даже если бы у нее возникла такая мысль, ей пришлось бы вскоре от
нее отказаться, так как в воротах уже показалась другая машина. Это был
<лендровер>.
<Лендровер> медленно въехал и остановился рядом с <остином>. Из него
вышли Джералд и Джеймси. Джеймси встал с противоположной стороны машины,
облокотившись на капот, а Джералд подошел к краю аллеи. Он изучал сцену:
<хамбер>, прочертивший борозды по земле и врезавшийся в кусты фуксии,
развороченный гравий, Мэриан, стоявшую рядом с машиной, и Эффингэма с другой
стороны, держащего Ханну в своих объятиях. Эффингэм медленно отпустил ее.
Джералд позвал:
-- Ханна.
Она, спотыкаясь как лунатик, направилась к нему. Он подошел, подал ей
руку и отвел к <лендроверу>, усадил ее и медленно пустил машину, осторожно
объехал <остин> и направился к дому, оставив Джеймси на краю аллеи.
-- Эффи, -- Алиса открыла дверцу <остина>.
Эффингэм рассеянно смотрел мимо нее. Его лицо было опустошенным, вялым
и совершенно лишенным выражения. Затем он нахмурился, покачал головой почти
с отсутствующим видом и подошел к машине. Он сел, и дверь захлопнулась.
<Остин> резко тронулся, доехал до поворота у солнечных часов, а затем
понесся назад по аллее и выехал из ворот.
Мэриан стала выбираться назад на гравий. Ее туфли покрылись черной
пылью.
Джеймси все еще стоял там, где его оставили, и, когда Мэриан взглянула
на него, ей показалось, что он сияет от какого- то тайного удовольствия. Он
стоял подняв руку, как человек, желающий удержать перед мысленным взором вид
какой-то сцены, приведшей его в восторг. Он медленно повернул к ней голову и
улыбнулся:
-- Мэриан!
-- Привет, -- сказала Мэриан. Одна ее туфля слетела. Она начала тихо
плакать.
-- Не надо!
Он наконец сдвинулся с места и обнял ее, поддерживая, пока она
управлялась со свалившейся туфлей. Он все еще обнимал ее, когда они
направлялись к дому.
-- Вот как нас с вами оставили. Здорово, правда? Давайте я покажу вам
ваши фотографии. Я специально заказал их в цвете в Грейтауне.
Она прошла прямо к себе. В доме было очень тихо, когда они с Джеймси
переступили порог. Его болтовня тут же умолкла, и он исчез в тени лестницы.
Войдя в комнату, она закрыла дверь. Здесь было тихо и светло. Солнце
большими квадратами лежало на полу. Ее часы тикали. Она очень жалела, что
оставила свои часы. Что ж, она не лишилась их. Мэриан смотрела на комнату
почти с изумлением. Та оставалась обитаемой, еще не впавшей в запустение.
Кофточка из джерси и кое-какое белье в беспорядке лежали на одном из
стульев, хотя она собиралась никогда сюда не возвращаться.
Что-то новое лежало на столе -- открытка. Она взяла ее и стала
пристально рассматривать. Репродукция картины Веласкеса <Сдача Бреды>.
Перевернула ее. Открытка была от Джеффри из Мадрида. Он сообщал, что все
остальные отказались от поездки, так что им с Фредой Дарси пришлось поехать
одним. Он писал, что считает Тициана действительно... Мэриан бросила
открытку в корзину для ненужных бумаг.
Она медленно сняла пальто. Вполне естественно, что сначала она подумала
о себе. Но как быть с Ханной? Они должны узнать, что идея была не Ханны, а
их с Эффингэмом. Она все объяснит, и их должны простить. Однако почему
<простить>? Ее мысли как будто снова попали в клетку. Даже если они сочтут
Ханну невиновной, позволят ли они Мэриан остаться в Гэйзе, раз она оказалась
настолько опасной? Не отошлют ли ее немедленно отсюда и не запретят ли
Эффингэму посещать этот дом, так что Ханна окажется наказанной, потеряв
двоих своих лучших друзей? Мэриан тяжело вздохнула, и обвиняющий образ
Дэниса предстал перед ней. Он просил ее не вмешиваться не в свои дела,
почему она не послушалась его?
Она встала и быстро заходила по комнате, внезапно ос танавливаясь,
чтобы подумать, и затем снова принималась ходить. Все это теперь казалось
ужасной ошибкой. Ей следовало отнестись с уважением к положению Ханны. И не
было ли во всем этом руки судьбы? Они не смогли пройти через эти ворота. И
все же это безумие. Она постояла у окна, глядя на Райдерс. Окна при закатном
солнце мерцали оранжевым светом. Там Алиса и Эффингэм, должно быть, Бог
знает что говорили друг другу. Мэриан почувствовала полное отсутствие
интереса к этому. Во всяком случае, откуда Алиса узнала? Очевидно, Эффингэм
допустил какой- то промах. Теперь, вспоминая все детали, она пришла к
выводу, что он должен был неизбежно совершить какую-то ошибку. Ему не
хватало веры. Возможно, ей тоже не хватало веры. Все равно, бедный Эффингэм.
Она посмотрела на часы. Наступил час, который она обычно проводила с
Ханной. Будет ли она когда-нибудь снова сидеть с ней, занимаясь привычными
делами? Замкнутая тихая жизнь Гэйза, жизнь в заключении, внезапно показалась
ей самой лучшей жизнью в мире. В ней было достаточно места для любви.
Время шло, и Мэриан без устали бродила по комнате, иногда разговаривая
вслух сама с собой. Постепенно она поняла, что чего- то ждет, причем ждет
напряженно и взволнованно, с надеждой в глубине души. Прошло немного
времени, прежде чем она поняла, что zhdiot прихода Джералда Скоттоу.
Он появился почти через час. Мэриан сидела у окна, снаружи все
окрасилось в красно-золотистые тона, в комнате же потемнело, когда он,
коротко постучав, тихо вошел. Она сразу поднялась.
Он закрыл дверь, подошел к ее кровати и сел на нее.
-- Подойди.
Мэриан подошла к нему.
-- Садись.
Она села на стул у кровати.
-- Дай мне руку. Она дала.
-- Девушка Мэриан, не глупо ли было делать это?
-- Послушайте, -- начала Мэриан и, помедлив, сбивчиво продолжила: -- В
этом нет вины Ханны, она даже ничего не знала, мы похитили ее, ну нет, не
совсем так, мы просто хотели увезти ее на небольшое расстояние, показать ей
внешний мир, а затем привезти ее назад, если бы она захотела. Мы не увезли
бы ее, если бы она не захотела. И она ничего не знала, она даже пыталась
выскочить из машины, когда поняла. Это всецело моя вина. И Эффингэм не
одобрял. Я убедила его сделать это. Вина только моя. Пожалуйста, не
отсылайте меня, пожалуйста.
Джералд, все еще державший ее за руку, повернул ее и постучал пальцем
по ладошке. Его крупное задумчивое лицо нависло над ней в сумерках. Он не
улыбался, но его глаза, казалось, расширились и засветились. Он сказал:
-- Я тронут твоим страстным желанием пощадить Эффингэма.
-- Пожалуйста, не отсылайте меня, -- молила Мэриан, -- и Эффингэма
тоже. Вы должны понять.
-- Я все прекрасно понимаю. И конечно же, я знаю, что вы затеяли все
без Ханны. Думаю, это ты, девушка Мэриан, ничего не понимаешь. Ты слишком
молода и очень мало знаешь о жизни и страдании, и так как люди здесь очень
быстро сумели привязаться к тебе, твоя головка немного закружилась, да? Ты
вообразила, что знаешь наши несчастья и можешь исцелить от них. Но это не
так. А?
-- Я думала только о Ханне... -- горестно начала Мэриан. Она
чувствовала себя совершенно вымотанной и разбитой.
-- И мы все думаем только о Ханне. Но это не так просто, как тебе
кажется, думать о Ханне. Что ты можешь для нее сделать, для нее с ее годами
внутреннего одиночества? Просто, как ты говоришь, <показать ей внешний мир>?
Ты думаешь, это что-нибудь ! k значило? Неужели ты считаешь, что для Ханны
все еще существуют внешнее и внутреннее? Ты полагала, не так ли -- ибо я
могу заглянуть в твой мелкий умишко, -- что если бы вам удалось пройти через
ворота, что-то прорвалось бы, что-то сломалось? Выходит, ты еще не
понимаешь, с чем ты связалась. В известном смысле это, конечно, вывело бы
Ханну из душевного равновесия, стало бы неприятным тривиальным инцидентом,
которому нужно положить конец, маленькой раной. Но с другой стороны, видишь
ли, она едва бы заметила, едва обратила бы внимание.
-- Вы приводите меня в замешательство, -- сказала Мэриан, близкая к
слезам. Теперь она цеплялась за его руку. Она чувствовала, как ее запутывают
в какую-то ужасную спираль мыслей. Если бы только она смогла найти слова,
чтобы вернуть все это обратно к простоте и правде. -- Вы не можете считать,
что справедливо держать ее взаперти, и не может же она в самом деле этого
хотеть, она не должна хотеть этого, несправедливо...
-- Ш-ш-ш, Мэриан, успокойся. Есть вещи, которые кажутся ужасными
молодым людям, потому что молодые люди считают: жизнь должна быть счастливой
и свободной. Но жизнь никогда не бывает действительно счастливой и свободной
в полном смысле слова. Счастье -- жалкая и ничтожная вещь, а у свободы,
возможно, вообще нет смысла. Есть великие примеры и судьбы, которые
принадлежат нам, и мы любим их даже в тот момент, когда они разрушают нас.
Неужели ты думаешь, что я сам отделен от того, что происходит здесь, что я
свободен? Я тоже часть окружающего. Все это не принадлежит мне -- я
принадлежу этому. И это единственный образ жизни, который здесь возможен,
потому что такой образ жизни несколько человек выбрали для себя, и он
пользуется здесь абсолютным авторитетом. И каждый, кто хочет остаться здесь,
должен подчиняться ему, и ты тоже должна подчиниться, Мэриан, если намерена
остаться здесь.
Слезы хлынули из глаз Мэриан.
-- Вы же знаете, я хочу остаться здесь.
-- Тогда я должен взять с тебя слово: никаких больше игр подобного
рода. Ты обещаешь? Обдумай как следует, прежде чем отвечать.
-- Обещаю, обещаю.
-- Вот и молодец. Иди сюда и располагайся поудобнее. И давай вытрем
слезы. -- Он мягко потянул ее и посадил к себе на колено.
Мэриан, всхлипывая, склонилась к его плечу и позволила ему vyteret"
себе лицо большим белым носовым платком.
-- Ну, ну, полно. Не надо больше слез, дитя мое. Все здесь любят тебя.
Я люблю тебя. Обними меня, так-то лучше. Успокойся, девушка Мэриан, не надо
печалиться, это хорошая минута. Подними голову и дай мне посмотреть на тебя.
Дай мне увидеть твое хорошенькое личико, позволь мне поцеловать тебя, --
шептал он ей, проводя рукой по ее лицу и наклоняя ее голову. В комнате
сейчас было уже почти темно. Мэриан беспомощно прильнула к его руке и,
закрыв глаза, искала его губы.
Он запечатлел на ее губах долгий поцелуй. Время и место -- все
перемешалось в темную жаркую смесь, и она чуть не потеряла сознание. Затем,
решительно отстранившись, Джералд снял ее с колен, посадил на стул и снова
провел по ее лицу своей большой рукой, держащей носовой платок.
-- Полно...
Мэриан неловко встала, придерживаясь за спинку стула. Казалось, что-то
произошло с ее коленями, и она с трудом могла стоять. Она начала что-то
говорить.
Джералд поднялся:
-- Ни слова больше, дитя мое. Я должен вернуться к Ханне. Ужин пришлют
тебе сюда. Потом как следует умойся холодной водой, причеши волосы и приходи
в комнату Ханны. Она захочет увидеть тебя. Мы все теперь добрые друзья, да,
Мэриан?
Она бормотала что-то утвердительное, пока он выходил из комнаты, затем
внезапно села на пол. Она не могла бы потерпеть большего поражения, даже
если бы он поступил с ней как когда-то с Джеймси. Ее испуганное сердце, ее
испуганное тело полностью подчинились ему.
Спустя немного времени Мэриан постучала в дверь комнаты Ханны. Она
никак не могла перестать плакать, и ей пришлось несколько раз умываться и
пудриться.
Войдя в освещенную комнату из темного коридора, она за метила, что все
были в сборе, раздавался приглушенный бодрый шум голосов, словно проходил
небольшой чинный вечер. Шторы были уютно задернуты, все собрались у камина,
держа стаканы в руках. Когда она подошла, фигуры перед ней затуманились, она
искала Xанну. Минутой позже пред ней предстало лицо Ханны, побледневшее и
омытое недавними слезами, но спокойное и восторженное, как у человека,
спасшегося от кораблекрушения. Затем Ханна обняла и поцеловала ее. Секундой
позже она тоже держала стакан, протянутый ей Джеймси.
Некоторое время она не могла понять, действительно ли тут кто-то
говорил или у нее так шумело в голове. Золотистая группа рядом с ней все еще
казалась заключенной в зубчатые крылья света, как серафим. Каждый выглядел
очень высоким и удлиненным. Она потерла свои заболевшие глаза. Джеймси
сейчас действительно что-то говорил ей, подавая сигарету и зажигая ее. Она
отхлебнула глоток крепкого, хорошо знакомого ей виски и включилась в ма
ленькую компанию. Ханна стояла рядом с Вайолет Эверкрич, и время от времени
их руки соприкасались. Вайолет выглядела прекрасной и безмятежной,
розовато-лиловый свет чуть коснулся ее лица и волос. В этот момент она,
улыбаясь, протянула руку Мэриан, и кончики их пальцев встретились в странном
приветствии. Мэриан почувствовала, что тоже улыбается и на ее лицо
опускается такое же восхищенное спокойствие, осенившее ореолом остальных.
Джеймси кружил вокруг стола, наполняя стаканы и зажигая сигареты, но
всегда возвращаясь к Джералду. Мальчик был в приподнятом настроении, почти
опьянел от какого-то веселья, лицо его светилось, готовое растаять в приливе
чистой радости. Он продолжал смотреть на Мэриан, время от времени открывая
рот, словно собираясь окликнуть ее, потом снова закрывал его. Каждый раз,
когда он проходил мимо, он касался ее руки, а затем подходил и слегка
задевал Джералда, всегда стараясь встать очень близко к нему и немного
сгибаясь, всем своим видом выражая поч тение перед его внушительной фигурой.
Сам Джералд, как благожелательный исполин, приветливо улыбался
окружающим. Он продолжал смотреть на Ханну с довольным видом, будто требуя
одобрения, которое она и без того постоянно выражала ему быстрыми
просительными знаками внимания, будто высказывая какую-то робкую, вымученную
благодарность. <За что она благодарна? -- подумала Мэриан. -- За то, что он
позволил мне остаться? >
Ханна и Джералд со стороны казались матерью и отцом дружной семьи.
Джералд даже время от времени раскидывал руки, как будто обнимая и удерживая
всех вместе. Он окинул взглядом всех присутствующих, и когда его взгляд
встретился с глазами Мэриан, on выражал своего рода бодрящую, лишенную
сентиментальности гордость, -- так отец может смотреть на дочь, когда видит,
что она хорошая, смелая девочка. Мэриан сказала себе: <Меня приняли в семью,
вот что произошло, я стала их частью. Это мы и празднуем сегодня>. Она
почувствовала странное облегчение. Ничего ужасного не случилось. Все будет
как обычно. Она выпила еще немного неразбавленного виски.
Ощущение их как единой семьи принесло с собой тревожное чувство, что
чего-то недостает. Чего-то или кого-то здесь не было. Она начала вертеть
головой в поисках этого, как будто оно всегда было вне поля ее зрения, как
призрак или второе <я>. Затем она поняла, кого не хватает, -- Дэниса. Она
снова оглянулась вокруг. Но нет, Дэниса не забыли, он все время был здесь,
стоя в тени позади маленькой группки рядом с портретом Питера Крен-Смита. Он
тоже держал стакан и, очевидно, не был обделен гостеприимным вниманием со
стороны Джеймси. Еще не видя его отчетливо, Мэриан улыбнулась ему. Он тоже
принадлежал этому миру. Затем она увидела его лицо. Оно было черным, в то
время как лица остальных светились. Дэнис одеревенело стоял, держа свой
стакан, а его черты выглядели как почерневший металл. Его скулы и лоб, будто
оттиснутые под ужасным давлением, выступали из тени, отбрасываемой светом
лампы. Глаза его казались черными, и рот сложился в темную линию. Рубашка
была распахнута, волосы взъерошены, и так как он держал свой стакан, будто
это было дуло винтовки, он выглядел словно маленький стойкий партизан,
наруша ющий правила, одинокий и наполненный до краев безжалостными
суждениями о происходящем. Он не ответил Мэриан на улыбку, она даже не могла
разобрать, куда направлен его неистовый, потемневший взгляд. Потрясение от
увиденного отрезвило ее, она сразу же поняла, что, должно быть, сильно
опьянела, выпив так много виски на пустой желудок, -- от волнения она весь
день ничего не ела. Она покачнулась и схватилась за камин. О чем она думала,
что делала с тех пор, как вошла в комнату? И до того? Предшествующая сцена
вспоминалась как сон. И все же она произош ла, и Мэриан полностью
подчинилась и сдалась без сопротивления, без единого стона. Джералд мог бы
получить все, что хотел, от нее, в той темной комнате. Должно быть, он знал
это, даже если бы он отшлепал ее, как ребенка, и выставил, наказанную, перед
лицом всей семьи. Мэриан припомнила свои слова, обращенные к Дэнису, когда
сказала, что она единственная iz всех не была ни в чем виновата. Что ж,
теперь она тоже была в числе виновных.
Внезапно что-то произошло, Мэриан в замешательстве встряхнула головой и
попыталась взять себя в руки. Она каким-то образом избавилась от стакана,
сцена опять обрела прежний вид. Все повернулись к двери, где стояла одна из
темнокожих горничных и говорила что-то неразборчивое Ханне, и та ответила:
-- Да, да, конечно, проводите ее тотчас же сюда.
По комнате пролетела волна беспокойства и легкий гул голосов, затем
дверь открылась, впустив Алису Леджур.
Алиса вошла в круг света. Она была растрепана и выглядела испуганной,
натянутой и агрессивной. Она подошла к Ханне:
-- Эффингэм здесь? В доме?
-- Нет, моя дорогая.
-- Значит, он заблудился! -- в отчаянии воскликнула Алиса.
-- Заблудился?
-- Он очень рассердился, и я позволила ему выйти из машины, он пошел в
сторону от моря, сейчас уже за полночь, и он, должно быть, заблудился на
болоте.
Прошло какое-то время, прежде чем Эффингэм осознал, что он
действительно заблудился, безнадежно и полностью. Когда <остин> отъехал от
Гэйза, они с Алисой обменялись гневными репликами. Он был не в состоянии
сдержать свое возмущение, горе и раскаяние и велел ей остановиться, внезапно
вышел из машины и стал подниматься вверх по холму. Она осталась ждать на
дороге, и он издалека еще долго видел маленькую красную машину. Но Алиса не
последовала за ним и не окликнула его.
Эффингэм рассердился на нее не столько потому, что она стала причиной
несчастья, сколько за то, что она предложила ему такое быстрое и надежное
средство отступления. Ему следовало остаться, говорил он себе уже тогда,
когда закрывал дверь <остина>, ему следовало остаться и сделать что-нибудь,
он должен был выступить против Скоттоу, защитить Ханну или по крайней мере
все объяснить. Или он мог бы даже реквизировать <остин> и втолкнуть в него
Ханну. Но нет, он никогда бы не смог сделать этого. Все же он должен был
хотя бы остаться и что-то сказать. А получилось, что он просто удрал, так
что только пятки засверкали, оставив двух женщин на милость Скоттоу. Однако,
что еще он мог сделать? Прежде всего, он должен избавиться от Алисы и прийти
в себя, чтобы решить этот спор, оглушительные раскаты которого зазвучали в
его ушах, уже когда его машина вылетела из ворот замка.
Одно они выяснили в своем коротком сердитом разговоре -- как Алиса обо
всем узнала. Эффингэма подвело его собственное тщеславие. Он уже несколько
лет считал само собой разумеющимся, что горничная Кэрри была немножко
влюблена в него и сделала бы для него все, что он захотел. Мысль о том, что
он мог положить ее к себе в постель, когда был помоложе и более чувственным,
пришла ему в голову как приятная фантазия, и он без долгих раздумий
допустил, что даже и сейчас она бы не стала возражать. Когда он готовился к
перевороту, он написал объяснительное письмо и отдал его вместе с большими
чаевыми Кэрри, чтобы та передала его Алисе во время обеда. К этому часу
Эффингэм был бы уже далеко. Он, конечно, не намекал Кэрри, что уезжает, но
его povedenie, должно быть, выглядело довольно заговорщическим, и хотя
планировалось взять очень немного вещей, но одна из гор ничных, наверное,
увидела, как он их упаковывает. Во всяком случае, у Кэрри возникли
подозрения, и она отнесла письмо Алисе, как только он вышел из дома. Алиса,
действительно очень расстроенная, отправилась вслед, как она сказала ему, с
единственным желанием -- узнать, что происходит, и когда увидела мчащийся
полным ходом по аллее <хамбер> с кем-то на заднем сиденье, она решила ни за
что не пропустить его в ворота. Теперь она сожалела и, наверное, не сделала
бы ничего подобного, если бы успела подумать. Только Эффингэм не дал ей
времени на раздумье.
Эффингэм слепо шагал вперед и время от времени стонал. Все, что он
сделал, теперь казалось ему ужасным идиотизмом. Почему только он позволил
этой умной длинноносой девушке убедить себя? Весь план, как он видел сейчас,
был безнадежно плохо продуман. Ханна никогда бы не согласилась, чтобы ее
увезли в такой сумятице. Их обоих смутила близость аэропорта. Кажется, он
только сейчас понял, что именно тогда, когда Мэриан упомянула аэропорт, она
заронила роковое зерно в его разум. Оба они были глупо, легкомысленно и
романтически возбуждены идеей отвезти Ханну на самолет. Побег был таким
заманчивым. На него также совершенно нерациональным образом повлияла сцена
на музыкальном вечере. Без какой-либо основательной причины, казалось, все
решил этот крик страдающей души. И конечно, его побудила действовать Мэриан,
потому что она казалась такой славной, так убедительно спорила, потому что
он уважал ее и она ему нравилась.
А теперь посмотрим, что он натворил. Он подверг Ханну опасности и
навлек на нее гнев людей, имевших над ней власть. Он почти несомненно помог
Мэриан в том, чтобы ее уволили, он причинил непереносимую боль Алисе, а что
хуже всего -- вынес себе приговор. Ему, наверное, никогда больше не позволят
прийти в Гэйз. Эта мысль была настолько мучительной, что он чуть не согнулся
от боли. Если они прогонят его, он действительно сделает что-нибудь
отчаянное. Хотя что он мог сделать? Не лишился ли он того единственного, что
в состоянии был сделать для Ханны? Если бы даже вступительная часть
сегодняшнего плана удалась, что бы из этого получилось? Он вспомнил крик
Ханны <Эффи, нет! >, когда они мчались к воротам. Позже они приехали бы v
отель, Ханна была бы, наверное, напугана, плакала и молила бы их поскорее
отвезти ее назад, и им пришлось бы это сделать. Ее нельзя было таким образом
ставить лицом к лицу с внешним миром, и было несправедливо и глупо ожидать
от нее согласия с этим. Но если, находясь там, за воротами, он ничего не
смог для нее сделать, чем он может помочь, оказавшись здесь?
Спотыкаясь, он брел вперед, и обвиняющие, полные раскаяния мысли гудели
в голове, ослепляя и оглушая его. Что ему делать теперь? Вернуться в Гэйз и
горестно расположиться у ворот? Прошло слишком мало времени, они с
презрением прогонят его от дверей, и правильно сделают. Лучше подождать,
пока все успокоится. Но какой прием ожидает его в Райдерсе, когда он
вернется? Как отнесется к нему Алиса? Что скажет Макс о его безрассудстве,
Макс со своим странным взглядом на душевные переживания Ханны, Макс со своей
скрытой привязанностью к ней?
Мысль о возвращении в Райдерс вернула Эффингэму смутное ощущение
времени и места, и он замедлил шаг. Он шел, жестикулируя и разговаривая
вслух, а в голове роилось множество мыслей, производя впечатление
непрекращающегося шума. Теперь, когда он немного пришел в себя, он начал
воспринимать окружающее и постепенно осознал, что окружен безбрежным
безмолвием. Он остановился в онемении и огляделся по сторонам. Огромное небо
пересекалось перистыми красными и золотыми полосами, темнеющими с
приближением сумерек. Земля, потемневшая до багряно-корич невого цвета, была
совершенно плоской и пустой. Эффингэм собрался с мыслями. Где он? Поднявшись
на холм рядом с ручьем, он пошел по тропинке, ведущей к лососиной заводи. Но
сейчас не было видно ни признака ручья, -- видимо, он где-то свернул от
него. Здесь не было вообще никаких ориентиров.
К счастью, ему просто придется идти назад по пройденному пути. Он
повернулся кругом. В конце концов, поможет ему небо. Он шел на восток.
Теперь же двинется на запад, по направлению к закату. Он посмотрел на закат.
Безусловно, небо ярче и краснее с одной стороны и темнее, синее с другой, но
яркая часть пугающе велика и не может четко определить направление. К тому
же ему пришло в голову, что береговая линия в этих краях играет иногда
странные шутки с востоком и западом. Все же его путь примерно должен
пролегать по направлению к более яркой части неба, и он просто пойдет назад
по тропинке, на которой стоит.
Сделав несколько шагов, он засомневался, тропинка ли это voobshe. Под
ногами лежали камни, но ряды камней, как он сейчас обнаружил, прерывались, а
вокруг среди бугорков жесткой коричневато-зеленой травы он увидел другие
похожие ряды пятнистых камней, которые в равной степени могли быть или не
быть тропинкой или дорогой, по которой он пришел. Он прибавил шагу.
Выбранное им направление, безусловно, правильно, и ему больше ничего не
остается, как идти поскорее вперед. Еще достаточно светло. Вскоре он увидит
что-нибудь знакомое.
Он шагал, пристально вглядываясь в унылый, низкий, однообразный
горизонт. Изменчивый свет утомлял глаза, напряженно смотревшие вдаль, иногда
казалось, что земля странным образом колеблется под ногами. Он шел неуклонно
и быстро, время от времени останавливаясь и протирая глаза. Скоро покажется
большой дольмен, стоящий у дороги к северу от деревни, и он продолжал искать
его взглядом. Время от времени ему казалось, что он видит дольмен, но,
прищурившись, он понимал, что земля такая же ровная и пустая со всех сторон,
как раньше.
Наконец значительно правее обозначилось что-то вертикальное у
горизонта. Наверное, это дольмен. Как далеко от прямого курса он, должно
быть, отклонился. Изменил направление, заспешил туда, спотыкаясь о влажные
пучки травы, время от времени теряя из вида вертикальный объект, но затем
находя его вновь. Свет быстро мерк. Преодолев часть трудного пути почти
вслепую, он поднял голову и, увидев объект рядом с собой, с сожалением
понял, что это вовсе не дольмен, а дерево.
Эффингэм медленно подошел к дереву. Оно не было знакомо ему. Деревья в
этих краях имели свою индивидуальность. Похоже, он далеко ушел от тех мест,
где бывал раньше, а теперь, оставив свой прежний курс в погоне за деревом,
он вовсе не представлял, как вернуться туда. Неясная синева наступающих
сумерек еще немного освещала небо, а узкий красноватый обруч очертил три
четверти горизонта. Черная земля вокруг была испещрена багровыми пятнами.
Эффингэм подошел к дереву и остановился, прислушиваясь к тишине.
Обнаружив, что перед ним дерево, а не дольмен, он понял, что
заблудился, -- разумеется, не серьезно и не безнадежно, но досадно.
Наверное, пройдет немало времени, прежде чем он вернется назад. Конечно, он
не полностью потерял направление, и если будет твердо держать курс на
середину красной дуги горизонта, то непременно найдет дорогу или выйдет к
Скаррону. Он ne представлял себе, как можно спуститься со Скаррона в
темноте, но все будет в порядке, если двигаться медленно. Скоро появятся
звезды, а позже, может, и луна. Итак, ему придется смириться, что его
застигнет здесь ночь.
Он поколебался и внезапно почувствовал странное нежелание уходить от
дерева, которое, по крайней мере, было чем-то вертикальным, как и он сам.
Протянув руку, он прикоснулся к стволу. Эффингэм был городским жителем и
всегда находил сельскую местность ночью чужой и пугающей: тьма, пустота и
отсутствие человека, но, возможно, присутствие кого-то еще. Он встряхнулся.
Еще лучше отправляться в путь сейчас, пока слабеющая красная дуга, его
единственный проводник, не совсем поблекла. Если бы он пошел сразу, то
вскоре достиг бы дороги, может, уже сейчас оказался бы на ней.
Развеселившись от этой мысли, он быстро отправился в путь и шел минут пять.
Красная дуга постепенно исчезла. Эффингэм шел.
Он очень долго не останавливался, но наконец все-таки встал. Небо
теперь почти полностью потемнело, хотя он все еще мог различать кое-что
вокруг себя. Появились едва заметные звезды. Он не хотел останавливаться,
понимая, что как только остановится, то почувствует страх. И действительно,
сейчас ему стало страшно, хотя и не очень, это просто смешно, ему совершенно
нечего бояться. Провести летнюю ночь на открытом воздухе, безусловно, не
страшно, и тем не менее место было довольно жуткое для того, кто потерялся.
Теперь он жалел, что ушел от дерева. Дерево было, по крайней мере,
своего рода крышей, неким домом, обладало каким-то смыслом. Сейчас же он
брел в никуда, окруженный ничем. Он подумал, стоит ли продолжать путь. Но
безусловно, следует идти. Было немыслимо, не двигаясь, простоять всю ночь в
этой ужасной тишине. Ходьба, по крайней мере, была хоть какой-то
деятельностью и производила легкий человеческий шум. Кроме того, он не мог
быть сейчас далеко от дороги. Впервые он подумал, что, может, стоит
покричать. Но какой толк кричать в такой глуши? Люди не жили здесь. И все же
стоило попытаться на всякий случай, но что обычно кричат? Он немного
подумал, а затем с усилием выдавил: <Хэлло! >
Голос прозвучал странно и, казалось, тут же стих, словно толстые
одеяла, висевшие футах в десяти с каждой стороны, удушили его. Бесполезно
кричать, окружающее слишком враждебно, kriki застрянут у него в горле. Он
поспешно пошел. Небо теперь стало темным и полным звезд, и хотя он не видел
земли, но перед ним простиралось подобие рассеянного света, и он мог
продвигаться вперед. Он очень жалел, что оставил сигареты в <хамбере>.
Всмотревшись в светящийся циферблат своих часов, он понял, что уже за
полночь, и продолжал идти, оглядываясь вокруг и держа руки вытянутыми перед
собой, будто ожидал внезапно коснуться чего-нибудь. Но увидеть фары
автомобиля он уже не на деялся. Сердце сильно билось.
Внезапно он осознал, что нечто очень странное происходит за спиной.
Минуту назад краем глаза он заметил это и принял за обман зрения. Теперь оно
снова появилось, и когда он, задохнувшись от страха, обернулся, то
рассмотрел странный яркий свет зеленого оттенка, казалось зажженный на
земле. Сильный блеск в середине почерневшей сцены наводил на мысль о
непостижимом зловещем присутствии. Казалось, что-то поднималось снизу, нечто
очень живое. Эффингэм отшатнулся.
Когда он двинулся вновь, то увидел две вещи: во-первых, вокруг него,
почти заключая его в кольцо, поднималась большая дуга более тусклого
зеленого цвета, а у самых ног тот же самый свет, по более яркий, освещал
землю и падал на его башмаки бликами, похожими на маленькие сверкающие живые
создания. Эффингэм был потрясен до глубины души, однако момент безумия
длился недолго. Конечно, он понял, что это сверхъестественный феномен --
хотя и редко наблюдаемое, но известное явление под названием <ведьмины
огни>. Они происходили в результате каких-то химических реакций, и их можно
было разложить на составные элементы и исследовать в лабораториях. Но все
равно он боялся, ненавидел их и отчаянно и безуспешно пытался стряхнуть со
своих ботинок. Пока он шел, они прилипли к его ногам, покрыли следы странным
блеском. Он также с тревогой ожидал и то сообщение, которое они, возможно,
передавали ему, когда он смотрел на свой светящийся след. Похоже, он ходил
по кругу. Бог знает, где проходило теперь верное направление. Может быть, в
конце концов ему лучше остановиться и стоять на месте.
Эффингэм никогда не боялся сверхъестественного, по крайней мере он так
думал, прекрасно зная, что не существует таких вещей, как феи, духи или
зобные нечеловеческие силы. Однако люди в этих краях верили в них. Иногда он
останавливался, тщетно прислушиваясь и вглядываясь в плотный безмолвный
воздух, и chuvstvoval почти полную уверенность в присутствии зла вокруг
себя. В этом месте он был незваным гостем, у него возникло ощущение
опасности. Присутствие человеческих существ казалось тут невозможным. Он
стал размышлять о злых силах, вспоминая то, что ему было известно о них.
Безусловно, это огромная темная сила, она может завладеть человеческим
существом, она может поселиться где захочет. Эффингэм пожалел, что у него
нет распятия. Он был слишком напуган и не мог больше стоять без движения.
Ему захотелось закричать, но он боялся получить какой- то ужасный ответ. Кто
знает, что вызовет его крик. Он пошел и некоторое время спустя почувствовал
какое-то облегчение, когда <ведьмины огни> так же таинственно исчезли с его
пути, как и появились, оставив его почти в полной тьме. Идти стало труднее.
Почва под ногами заметно увлажнилась, и раз-другой он поскользнулся на
покрытой комьями грязи траве. Он подумал, что, возможно, приближается к
ручью. Затем его осенила другая мысль -- <ведьмины огни> были
принадлежностью болота, его феноменом.
Мысль о том, что он, возможно, бредет в глубины болота, раз- другой
смутно приходила ему в голову, но он поспешно отгонял ее. Это было так
маловероятно. Настоящее болото находилось далеко от моря, и между ним и
Скарроном простиралось обширное пространство поросшей вереском земли, по
которой, как ему представлялось, он все еще шел. В конце концов, он не мог
зайти далеко хотя бы потому, что часть пути ходил кругами. Он посмотрел на
часы -- почти два часа ночи. Он просто не мог оказаться на болоте. Земля под
ногами все еще была абсолютно твердой.
Но твердой ли? Он пробовал землю вокруг, похлопывая по ней то рукой, то
ногой. Она была мягкой и дрожащей и, казалось, совсем без камней. Ему не
хватало этих камней. По крайней мере они представляли собой нечто надежное,
как и он сам. Он поднялся и понюхал воздух: чувствовался влажный кисловатый
запах торфа. Что ж, если он даже на краю болота, бояться нечего. Очень скоро
станет светло, и он тогда определит нужное направление. Только сейчас ему
действительно лучше остановиться. Надо найти поблизо сти местечко посуше,
сесть и дождаться дня. Он прошел еще ярдов десять и остановился. Земля стала
очень мягкой, туфли утопали в ней. Сделал еще пару шагов, и когда он
вытаскивал ноги, раздавался странный чавкающий звук. С каждым движением его
ноги погружались в липкую массу, и требовалось некоторое усилие, чтобы
вытащить их из образующегося углубления. Эффингэм решил, tshto лучше
вернуться туда, где он стоял минуту назад. Он повернулся, прошел пять шагов,
но лучше не стало. Почва внезапно оказалась дрожащей и водянистой. Брюки,
промокшие и перепачканные до колен во время ходьбы, прилипли к ногам. Ночь
стала темнее и холоднее, а когда он останавливался, казалась агрессивно
безмолвной. Он помедлил и обнаружил, что его начинает засасывать.
Эффингэм, конечно, слышал местные истории о людях, заблудившихся на
болоте. Ему рассказывали о трясинах, которые могли поглотить человека, о
вязких водоемах и ямах, о неожиданных скользких спусках в известняковые
пещеры. Только теперь он начал понимать, что находится в опасности. Он
задумался: что же делать? Если бы только ему остаться у дерева, если бы
только остаться около камней. Но он не должен позволять своему воображению
пугать себя. Конечно, земля здесь вязкая, но разве он никогда прежде не
ходил по грязи или мокрому песку? Пойдет ли он или останется стоять на месте
-- все закончится в худшем случае промоченными ногами. Тем не менее липкая
масса сжала его неприятно, цепко. Охваченный паникой, он попытался выдернуть
ногу. Это оказалось не просто. Передвижение стало теперь совсем другим.
Эффингэм, стоя на одной ноге, тяжело дышал. Другая нога во время борьбы
завязла еще глубже. Чтобы вытащить ее, понадобится новая точка опоры. Что же
ему делать? В панике он рванулся вперед и, теряя равновесие, с трудом
вытащил ногу. Ему удалось, шатаясь, сделать два-три прыжка, после чего он
завяз снова, значительно выше лодыжек. Бешеные удары сердца не давали ему
дышать. Какая польза от этих скачков? Не лучше ли стоять не двигаясь? С ним
бы ничего не случилось, если бы он стоял неподвижно. В этот момент под его
левой ногой что-то словно сдвинулось, как будто она вошла в какую-то
наполненную водой камеру или же попала в воздушный пузырь болота. Он
наклонился, попытался сделать еще шаг и сильно завалился на бок. Почва
вокруг него осела и забулькала.
Поневоле он теперь не двигался и на несколько минут замер с закрытыми
глазами, пытаясь сохранить самообладание, прежде чем смог определить
положение своих конечностей. Он сидел прямо с подогнутой под себя правой
ногой, липкая грязь сжимала его колено. Другая нога была протянута вперед и
вниз в дыру, откуда слышался глотающий звук потревоженной воды. Возможно, он
был на краю одного из этих бездонных вязких колодцев болота. Его руки,
skreshshennye на груди, напоминали собой двух животных, которых ему
непременно хотелось спасти. Медленно подняв голову, он увидел несколько
звезд в ночи.
Он начал уговаривать себя: осталось не очень много времени до
наступления дня, а днем за ним пошлют поисковую группу. Они, безусловно,
поймут, что он попал в болото. Но поймут ли? Они могут подумать, что он
вернулся на дорогу и его подвезли до Блэкпорта или до железнодорожной
станции. Он мог уехать куда угодно. Они не подумают о болоте. А если даже
подумают, то смогут ли разыскать его? А если найдут, смогут ли добраться до
него? Он вспомнил историю о человеке, так ужасно погибшем невдалеке от своих
беспомощных спасателей. В любом случае, когда настанет день, будет ли он еще
жив?
Эффингэм слегка пошевелился. Не было никакого сомнения, что он
очень-очень медленно погружается. Густая, как тянучка, грязь подбиралась к
его бедрам, холодная вязкая масса постепенно сжимала нижнюю часть спины. Он
уже понял, что не в состоянии подняться, и боялся двинуться из страха
скатиться в жидкую дыру, которая уже всасывала его левую ногу.
Эффингэм никогда не смотрел смерти в лицо. Противостояние принесло ему
новое спокойствие и новый ужас. Темное болото сейчас казалось совершенно
пустым, как будто над ним нависла великая тайна, маленькие злобные божки
ретировались. Даже звезды скрылись, и Эффингэм оказался в центре черного
шара. Он ощущал, что медленно погружается в трясину, и его охватил
разрушающий, невыразимый ужас. Он был не в состоянии смотреть прямо в глаза
неминуемому, но и не хотел погибать хныча. Как будто подчиняясь чьему-то
повелению, он взял себя в руки и попробовал сосредоточиться, но все же его
мысли были сконцентрированы только на тьме. На него нашло оцепенение, в
голове была пустота.
Макс всегда знал о смерти, всегда сидел, как судья, в своем кресле,
глядя ей в лицо, но как судья ли? А может, как жертва? Почему Эффингэм
никогда раньше не понимал, что это единственное обстоятельство, которое
имело значение, и, возможно, единственное обстоятельство, которое все
определяет? Если бы человек понимал это, он мог бы прожить всю свою жизнь
при свете. Однако почему при свете, и почему ему теперь казалось, что темный
шар, в который он вглядывался, был полон света? Что-то ушло, что-то
ускользнуло от него в момент его пристального внимания, и это что-то был он
сам. Возможно, он уже умер, его potemnevshiy образ навсегда стерся. И все же
что-то осталось. Так как что-то, безусловно, должно было остаться, что-то
все еще существует. Его вдруг осенило. Останется все остальное, все, что не
он сам, этот объект, который он никогда прежде не видел и на который теперь
взирал со страстью любовника. И действительно, он мог бы знать, что факт
смерти увеличивает продолжительность жизни. Так как он смертен, он -- ничто,
а раз он ничто, то все окружающее наполнилось до краев жизнью, и отсюда
заструился свет. Вот, значит, что такое любить -- смотреть и смотреть, пока
не перестанешь больше существовать. Это была любовь, она то же самое, что и
смерть. Он смотрел и ясно понимал, что вместе со смертью человека мир
совершенно автоматически становится объектом совершенной любви. Он ухватился
за слова <совершенно автоматически> и забормотал их как заклинание.
Хоть он и не предпринимал никаких попыток выпрямиться, что- то подалось
под его правой ногой. Он наклонился в сторону и широко раскинул руки,
невольно пытаясь вырваться. Вокруг не было ничего твердого, и руки
безнадежно погрузились в грязь. Он замер, подняв перепачканные кисти к лицу.
Теперь его засосало почти до пояса, и он погружался все быстрее. Охваченный
предсмертной паникой, он издал несколько слабых криков, а затем громкий,
вселяющий ужас пронзительный вопль полного отчаяния. Он не собирался звать
на помощь, считая, что находится вне пределов досягаемости, и услышал, как
вой прокатился над болотом и, казалось, вызвал эхо. Тогда из его груди снова
вырвался рев, как у доведенного до отчаяния животного. Снова раздалось эхо.
Внезапно разум вернулся к Эффингэму. Казалось, на все это время он
лишился себя, своей индивидуальности. Теперь же, полностью осознав ситуацию,
видя, что небо освещается чуть заметными проблесками утра, он ощутил, что к
нему вернулось сознание. Им овладело неистовое желание жить. Может быть, это
ответный крик?
Теперь Эффингэм кричал совсем другим голосом:
-- Эй, эй! На помощь! На помощь!
Снова раздался ответный отдаленный звук. Это был, не сомненно,
человеческий голос. Эффингэм продолжал звать. Свет усилился, хотя все еще
было темно, но уже различались какие-то очертания, он мог смутно увидеть
свои руки и пространство перед собой. Он продолжал звать, и другой человек
отзывался, хотя, казалось, не приближался к нему. Затем после недолгого
молчания golos раздался намного ближе:
-- Мистер Купер! -- Это был голос Дэниса Ноулана.
-- Дэнис! -- воскликнул Эффингэм. Это был самый счастливый звук,
который он когда-либо издавал в жизни. -- Дэнис, Дэнис, Дэнис! -- Слезы
подступили к его глазам. Его прежде не переродившееся естество снова было с
ним. Он будет жить.
-- Вы завязли, сэр?
Эффингэм все еще не мог четко видеть. Тьма сменилась легкой
коричневато-синеватой дымкой.
-- Да, ужасно, почти до пояса. Я не могу больше двигаться. Ради Бога,
будь сторожен, а то тоже завязнешь. Здесь какая-то яма. Может, тебе лучше
подождать до рассвета и сходить за людьми и лестницей. Если ты сможешь найти
дорогу назад ко мне. Думаю, я смогу продержаться еще какое-то время.
Последовало молчание, а затем Эффингэму удалось рассмотреть
приблизившуюся к нему фигуру Дэниса. Это было чудо -- увидеть наконец-то
нечто вертикальное, увидеть человека. Дэнис, казалось, легко шел по
поверхности болота, его ноги едва касались земли. За ним следовало что-то
небольшое, темное, минутой позже Эффингэм разглядел, что это осел. Дэнис и
ослик остановились примерно в тридцати ярдах от него. Стало светлее.
-- Ради Бога, на чем ты стоишь, Дэнис?
-- На болоте есть тропинки, старые, выложенные валежником тропы. Только
их нужно знать. Это самое близкое расстояние, на которое я могу подойти по
тропе.
Эффингэм застонал:
-- Ты никогда не дотянешься до меня. Вокруг трясина. Тебе лучше пойти и
привести спасателей. Только, ради Бога, поторопись.
-- Я доберусь до вас. Здесь не слишком далеко. Я собираюсь проложить
валежник по болоту. Это не займет много времени. Не двигайтесь и не
пытайтесь выбраться.
Дэнис снял объемистую вязанку со спины осла. Быстро и ловко он начал
бросать ветви валежника на темную поверхность болота. Он их немного прижимал
и добавлял еще сверху. Утренняя заря осветила теперь ровную, лишенную
каких-либо характерных черт землю вокруг. Тропинка протягивалась к
Эффингэму.
Дэнис работал быстро, подкладывая валежник. Эффингэм видел, что его
ноги в парусиновых туфлях почти не были испачканы. Он начал осторожно
передвигать ногами в грязи, готовясь обрести kontrol" над своим телом, но,
задохнувшись, соскользнул еще глубже. Болото сжало его за талию. В
действительности он уже не мог <продержаться еще какое-то время>.
-- Я же сказал вам, не двигайтесь. -- Дэнис был уже так близко, что
почти мог его коснуться. -- Послушайте, когда я дотянусь до вас, мы все
сделаем быстро. Я возьму вас под мышки и осторожно потяну, а вы делайте
такие движения ногами, как будто плывете в воде. Вот я и здесь. Теперь
спокойно двигайтесь, как я вам сказал. Сейчас я встану на колени, а вы
держитесь за мои плечи. Теперь передвигайте ногами, двигайтесь вверх, вверх.
Впоследствии Эффингэму казалось, что сами слова Дэниса придали ему
новую силу. Он не мог <плыть>, так как ноги казались парализованными, но все
же он слегка пошевелил ими и заставил тело податься вверх в унисон с
равномерными усилиями Дэниса.
-- Теперь остановитесь. Теперь снова. Стоп. Снова. Теперь я смогу
затащить вас на валежник. Да, подтянитесь на руках. Не пытайтесь встать,
просто лежите. Теперь отдохните. Через минуту вы взберетесь на твердое
место. Отдохните. Теперь карабкайтесь. Дайте мне руку. Просто скользите. Я
буду тянуть вас.
Задыхаясь от изнеможения, Эффингэм наконец втащил свое промокшее
грязное тело на валежник, который уже начал медленно погружаться в болото.
Теперь он уже ощупывал рукой твердую поверхность, а через минуту сидел на
тропинке. Бледно-голубое небо покрывали облака.
Вставало солнце.
-- Дэнис, что я могу сказать? Спасибо.
-- Не за что, сэр. Скоро вы сможете идти.
-- Не называй меня <сэр>. Мне кажется, я уже могу идти. Если ты
поможешь мне встать.
-- Не надо торопиться. Ну вот. Разомните немного ноги. А я развяжу
ослика. Он дикий. Мы можем оставить его здесь.
-- А он не упадет в болото?
-- Нет, эти создания знают тропы. Он немного пройдет за нами, вы
увидите, а затем убежит к своим сородичам.
-- Как красиво выглядит болото на солнце. Сколько оттенков красного,
голубого и желтого. Я никогда не думал, что у него так много цветов. Я уже
могу идти, Дэнис.
-- Тогда пойдемте. Тропинка твердая, но очень узкая, ее трудно
разглядеть. Вам лучше взять меня за руку.
Они отправились по тропинке при первых лучах восходящего solntsa:
Дэнис, ведущий Эффингэма за руку, и бегущий следом за ними ослик.
-- Подними руку, Эффи, в рукав, хорошо.
-- Немного вперед, давай я заправлю рубашку сзади.
-- Подними ноги, я надену тебе тапочки. Облаченный в твидовый костюм
Джералда, он благоухал солью для ванн и был один среди трех женщин. Их
прекрасные лица, освещенные нежностью и любовью, склонились над ним, подобно
ангелам.
-- В православной церкви Святая Троица иногда изображается в виде трех
ангелов, -- сказал Эффингэм. Он выпил уже много виски с тех пор, как
вернулся. Теперь его похлопывали три пары рук. Он добавил: -- Автоматически,
совершенно автоматически.
-- Что ты имеешь в виду, Эффи? Ты уже сказал это несколько раз. Ты
повторял эти слова, когда Дэнис привел тебя.
-- Я пытаюсь что-то припомнить...
-- Как хорошо, что Дэнис был здесь. Никто из деревенских жителей не
пошел бы ночью. Ты долго кричал, прежде чем Дэнис услышал тебя?
-- О, время от времени я кричал: <На помощь! > -- в надежде, что
кто-нибудь появится.
-- Ты очень храбрый. Я бы просто впала в панику. А вы, Мэриан, Алиса?
То, что он только что сказал, было не совсем верно, подумал Эффингэм.
Он попытался сфокусировать свой взгляд на женщинах, но они сливались в один
неясный золотой шар. Тело его обмякло, но в то же время он чувствовал себя
восхитительно, как будто заново родился, будто превратился в иное существо и
еще лежал на берегу, утомленный, но преображенный. Он жалел, что не может
вспомнить то, что пытался.
-- Я уверена, что впала бы в панику. Прошло так много вре мени. О чем
же ты думал, Эффингэм, когда тебя засасывало?
-- Пожалуй, не знаю. -- Это был бессмысленный ответ. Но он еще не мог
думать о недавнем прошлом как о чем-то реальном. Была смутная тьма, быстро
отступающая, как кошмар, который все еще присутствует в пробуждающемся
мозгу.
-- Не беспокой его, Мэриан. Дай ему еще виски, Алиса.
-- Я хочу помочь ему вспомнить. Я уверена, так лучше. Что происходит
<совершенно автоматически>, Эффингэм?
Эффингэм сосредоточился. Три ангела сливались в сияющий шар, из
которого струился поток света. Он видел это прежде. Шар был миром,
вселенной. Он сказал:
-- Я думаю, это любовь, которая вспыхивает автоматически, когда любовь
-- это смерть.
-- Мне кажется, ты опьянел, Эффи.
-- Ш-ш-ш, Алиса, пусть он говорит.
Эффингэм сел прямо. Он все еще не был уверен, но думал, что теперь
сможет им объяснить. Возможно, в конце концов ему удастся восстановить в
памяти видение, хотя он все еще не знал его имени и ожидал, когда придут
свои собственные слова, чтобы рассказать им. Он не мог восстановить в
памяти, долго ли длилось это видение -- может, только минуту или только
секунду, -- и оно полностью исчезло, когда к нему вернулась жажда жизни. И
все же он чувствовал, что оно каким-то образом притаилось здесь. Он должен
сосредоточить на этом свое внимание, пока тьма не погло тила его и не
сделала черным, как само болото.
Он взглянул на Ханну и с удивлением обнаружил, что видит ее совершенно
ясно, как будто она освещена светом, в то время как два других лица
сливались с ее лицом, составляя единый образ.
-- Видите ли, -- с трудом выдавил он. Если б только ему удалось немного
потянуть, пока видение само собой не воплотилось бы в слова. -- Видишь ли,
это совсем не так, как считают Фрейд и Вагнер.
-- Что ты имеешь в виду, Эффи, дорогой? При чем здесь Фрейд и Вагнер?
Он пристально смотрел на Ханну. Ее прекрасное усталое лицо улыбалось
ему. В конце концов, она была его направляющей, его Беатрисой. Ему
подумалось, что она, должно быть, как-то связана с откровением, пришедшим к
нему на болоте. Возможно, в этом была правда, истинная правда, которая жила
в ней как будто в сонном состоянии и создавала вокруг нее постоянное
ощущение душевного беспокойства. Несомненно, она поймет его.
-- Видишь ли, видишь ли, смерть не завершение самого себя, но только
конец для себя. Это очень просто. Пока личность не начнет исчезать, ничего в
действительности не существует, и так происходит большую часть времени, но,
как только личность уходит, все начинает существовать и автоматически
становится ob'ektom любви. Любовь удерживает мир вместе, и если бы мы смогли
забыть себя, все в мире вознеслось бы в совершенной гармонии, и прекрасные
вещи, которые мы видим, нам об этом напоминают.
-- Мне кажется, он бредит. Это всего лишь искаженная версия того, что
отец...
-- Все не может быть так просто, Эффингэм...
-- Я понимаю, что ты имеешь в виду, Эффи, продолжай.
Эффингэм умоляюще поднял глаза на ангельское лицо. Нет, все, конечно
же, не могло быть так просто, и все же он был уверен, что это верные слова.
Он чувствовал, что все постепенно исчезает и что он в конце концов все
забудет. Он останется с пустопорожним описанием, а вещь в целом полностью
исчезнет из вида. Он попытался повторить слова снова, как молитву, как
заклинание:
-- Это автоматически, видишь ли, вот что так важно. Тебе просто нужно
посмотреть в другом направлении. -- Но он больше не верил в то, что говорил.
И когда он поднял глаза, то увидел, что три головы незаметно разделились,
распались и развернулись перед ним. Самое важное ушло, и все же, возможно,
что-то осталось.
Он любил Ханну. Но разве, любя ее, он не любил так же остальных? Как
прекрасны они были сейчас, объединенные в восхитительный силуэт в своем
духовном согласии, в своей общей заботе о нем, и какой совершенный объект
любви они составили, они, любящие его все вместе. Так любовь,
беспрепятственно совершив кругооборот, вернулась к нему. Он созерцал их. И
здесь все было объяснимо. Это не было большим событием, но тут, безусловно,
присутствовала определенная изысканность.
Он начал снова:
-- Например, нас четверо. При наличии такой доброже лательности между
нами, почему мы не безупречны в отношении друг к другу? Что нам мешает? Мы
не можем превратить весь мир в республику любви, но каждый мог бы создать
свой собственный уголок здесь...
-- Мы готовы попытаться, дорогой Эффи...
-- Беда в том, что пока весь мир...
-- Эффи, я думаю, тебе лучше поехать домой...
-- Ты и Алиса, например. Вы обе любите меня. Хорошо, вы должны любить и
друг друга тоже. И, Мэриан, я, конечно, люблю тебя. Любить так легко, это
просто необходимо, если только...
-- Мне очень жаль прерывать вашу метафизическую дискуссию, но у меня
есть очень плохие для всех нас новости, -- раздался от двери голос Джералда
Скоттоу.
Ханна, сидевшая рядом с Эффингэмом, тотчас встала, и группа распалась,
когда Джералд закрыл дверь и подошел к ним. Он сильно запыхался и был явно
возбужден. Сцена перед Эффингэмом внезапно сфокусировалась, обрела
чрезвычайную ясность и четкость. Золотое сияние исчезло, и он увидел
дождливый свет за темным оконным стеклом.
-- В чем дело, ради Бога? -- спросила Ханна, прижав руку к горлу.
-- Питер возвращается в Гэйз.
-- Питер? -- глупо переспросил Эффингэм.
-- Питер. Питер Крен-Смит. Муж Ханны, -- повысил голос Джералд.
-- Когда он приедет? -- спросила Ханна. Голос ее был спокойным, но
слабым и тихим.
-- Через несколько дней. Он послал телеграмму, когда садился на
корабль.
-- Итак, семь лет подошли к концу, -- сказал Эффингэм. Он пытался
встать, но, казалось, ноги ему не повиновались.
Ханна стояла совершенно неподвижно, а ее руки безжизненно повисли. На
ней было надето ее длинное одеяние из желтого шелка, и она выглядела как
жрица перед ритуалом, преисполненная каким- то сильным волнением. Она
пристально смотрела на Джералда.
-- Питер, -- тихо сказала она. Эффингэм никогда не слышал, чтобы она
произносила это имя, и оно резко прозвенело и заглохло в притихшей комнате.
-- Питер приезжает сюда. Через несколько дней. Это правда, Джералд?
-- Да, правда, Ханна. Хочешь посмотреть телеграмму?
Она раздраженно встряхнула головой, сбросила руку Мэриан, которую та с
сочувствием положила ей на плечо, и снова произнесла:
-- Питер, -- как будто пытаясь привыкнуть к этому звуку. А затем: --
Это невозможно. Это действительно правда, Джералд?
-- Действительно правда. Сядь, Ханна. Выпей виски.
-- Я уже достаточно выпила, -- пробормотала она, повернулась к окну и
выглянула. Все они смотрели на ее фигуру, полностью отделенную от них. В
комнате воцарилось молчание.
Наконец, откашлявшись, Алиса сказала:
-- Извините, боюсь, нам пора уезжать. Нам с Эффи лучше уйти. Пойдем,
Эффи.
Быстрым движением она поставила его на ноги. Ханна, повернувшись,
взмолилась:
-- Не уходи, Эффингэм, пожалуйста. Алиса уверенно и твердо заявила:
-- Он пьян. Ему лучше выспаться. Я привезу его назад, когда он
протрезвеет. Пошли, Эффи, поднимай свои большие ноги. -- Она стала
подталкивать его к двери.
-- Эффингэм, пожалуйста, останься здесь, пожалуйста...
-- Я же сказала, я привезу его назад.
-- Это происходит совершенно автоматически, -- сказал Эффингэм Скоттоу.
Эффингэм нетвердо спускался по ступеням, держась за руку Алисы. Дневной
свет резал ему глаза. Когда он выходил через стеклянные двери, то услышал
позади себя в глубине дома звук. Это было его собственное имя, переросшее
затем в пронзительный крик. Он сел в <остин> и уснул.
-- Эффингэм! Эффингэм!
Они кричали и звали снова и снова. Некоторое время он лениво
прислушивался. Голоса доносились откуда-то издалека, через темное болото. Он
повернулся и снова погрузился во тьму.
-- Эффингэм!
<Я не проснусь, -- подумал он. -- Через минуту наступит тишина>. Но
теперь кто-то грубо тряс его за плечо. Он что-то протестующе пробормотал и
приоткрыл глаза. Была ночь, и неяркая лампа горела рядом на столике. На
кровати сидел Макс.
-- Я так долго пытался разбудить тебя.
Большое тяжелое тело старика, внезапно оказавшегося так близко,
выглядело угрожающе. Эффингэм отпрянул в глубь постели. Произошло нечто
ужасное, но он сейчас не мог вспомнить, что именно. Глаза его снова
закрылись.
Макс опять встряхнул его, жестко впившись пальцами в плечо.
-- Больно, -- обиженно пробормотал Эффингэм. Он никогда не любил рук
Макса, боялся их. У него отчаянно болели голова и ноги. Он припомнил ночь на
болоте и, более смутно, утро в Гэйзе. Oитер Крен-Смит приезжает домой.
-- Сколько времени, Макс?
-- Поздно, поздно, Эффингэм. Уже почти одиннадцать.
-- Я так долго спал? Как я добрался сюда?
-- Ты уснул в машине. Мы с Алисой уложили тебя в постель. Как ты себя
чувствуешь?
-- Ужасно! -- Сейчас было слишком поздно отправляться в Гэйз, все уже
наверняка в постелях. Эта мысль успокаивала. Что бы ни происходило, теперь
ничего не должно случиться. Сейчас он не в состоянии был что-либо сделать.
Сон опять овладел им -- огромные облака и кольца сна, как теплый туман.
-- Проснись, Эффингэм. Пора вставать.
Эффингэм испытывал слабость, изнеможение, жалость к себе, но в постели
чувствовал себя в безопасности. Тьма притаилась за спиной у Макса, густая и
тяжелая, полная странных запахов. Он сказал:
-- У меня болят ноги, и сейчас нет смысла вставать. -- Сон, сладкое
забвение, еще не оставил его и продолжал охватывать половину сознания.
-- Ради Бога, Макс, дай мне еще поспать.
-- Нет. Мне не следовало позволять тебе спать так долго. Ты должен
сейчас же встать, Эффингэм. О, почему ты напился именно в этот день!
-- Это не моя вина! Разве Алиса не рассказала тебе, что произошло? Во
всяком случае я не могу ехать сейчас в Гэйз, слишком поздно.
Питер Крен-Смит возвращается. Это ужасный и в то же время совершенно
непостижимый факт. Действия Питера, казалось, принадлежат к какому-то
другому измерению бытия. Несомненно, завтра он поедет в Гэйз и найдет все
неизменившимся. Ханна поведет себя правильно. Она все стерпит, примет плохие
новости и сделает так, как будто их не существует. В душе она будет страдать
из-за Питера, как всегда, но внешне этого не выдаст.
-- Ты должен тотчас же поехать туда, Эффингэм. Неужели ты думаешь, что
кто-нибудь сегодня спит в замке и что все на своем месте? Одному Богу
известно, что сегодня произошло. Ты должен вернуться туда.
Эффингэм лежал неподвижно и смотрел на огромную тень Макса,
распростертую на стене и потолке. Только пусть это будет завтра, пусть это
будет при дневном свете. Все его существо противилось mysli о ночном приезде
в Гэйз. Он всегда боялся насилия, таившегося за легендой о спящей красавице.
Оно нависло над образом Ханны, словно какая-то темная материя, различимая,
но неподвижная. Теперь он ужасно боялся обнаружить, что задний план сцены
внезапно ожил, наполнился движением и лицами. А больше всего он опасался
найти Ханну испуганной. Он вдруг вспомнил крик, пронесшийся по дому, когда
он выходил из дверей. Он резко сел.
-- Но что я смогу сделать, если даже и поеду сейчас?
-- Просто быть там. Твое присутствие в доме предотвратит кое- какие
вещи. Тебе ни в коем случае не следовало уезжать оттуда.
-- Какой же вы паникер, -- сказал Эффингэм. Но все же стал подниматься.
-- Черт побери, как вы думаете, много ли силы и здравого смысла у Ханны?
-- Этого мы как раз и не знаем. Но ей, безусловно, пона добится помощь.
И если тебя там не окажется, она может получить ее от кого-то другого.
Эффингэм остановил <хамбер> у передней двери, выключил мотор и фары.
Громада дома нависла над ним на фоне покрытого облаками почти черного неба,
в некоторых окнах тускло мерцал свет. Он вышел на террасу и замер,
напуганный внезапной тишиной и звуком своих шагов. Шум машины известил о его
прибытии. Однако он чувствовал себя нежеланным и отвергнутым. Он медленно
пошел вдоль террасы, время от времени спотыкаясь о мягкие пучки смо левки,
пока не увидел окно Ханны. Оно тоже слабо светилось. Он вернулся к парадной
двери, обнаружил, что она открыта, и вошел.
В холле было темно, но лампа вверху на лестничной площадке чуть
освещала ступени, и слабый свет проникал через открытую дверь гостиной. Он
осторожно толкнул дверь.
-- Эффингэм! Слава Богу!
Мэриан возникла из полутьмы, и через секунду он крепко прижимал ее к
груди. Только сейчас он вспомнил, что говорил трем женщинам сегодня утром.
Должно быть, он был совершенно пьян. Обнаружив, что в комнате присутствуют и
другие люди, он отпустил ее.
Комната была освещена двумя лампами и мерцающим огнем камина. Дэнис
Ноулан сидел перед открытым пианино, пристально глядя на клавиши. В углу
около одной из ламп, за столом, на котором стояли графин с виски и стакан,
расположился Джэймси. Никто из них не обратил ни малейшего внимания ни на
Эффингэма, ni на маленькую сцену, которая только что произошла.
-- Слава Богу, ты пришел, -- сказала Мэриан, ведя его к огню. -- Я
просто не представляла, что делать, и жаждала, чтобы ты пришел. Сегодня был
просто кошмар.
<Сегодня>. Пока он спал, прошел полный событий день.
-- Что произошло? О, Мэриан, почему ты позволила Алисе увезти меня?
-- Да, я уже подумала об этом -- я поступила глупо, мне следовало
вмешаться. Я все сделала не так. Выпьешь виски? А я не буду. Я уже несколько
часов только и делаю, что пью, и у меня кружится голова, так как я ничего не
ела.
-- Что произошло, Мэриан? -- Теперь, полностью придя в себя, Эффингэм
испытывал почти апокалиптический ужас. Приближался конец света, а он ничего
об этом не знал.
-- Я точно не знаю, но что-то произошло или происходит...
Дэнис сыграл гамму, а затем несколько нот и фраз, похожих на птичье
пение. В темной, мерцающей комнате они прозвучали странно, как пение
далекого соловья. За плечом Мэриан Эффингэм видел бледное, погруженное в
свои мысли лицо Джеймси, оно было по-детски обиженным, возможно от слез.
Казалось, он много выпил.
-- Но что ты делала весь день и что с Ханной?
-- Я расскажу все, что знаю. Когда ты ушел, Ханна начала плакать и
истерически прорыдала почти час. Не знаю, видел ли ты кого-нибудь
по-настоящему задыхающегося в истерике, воющего и причитающего. Это было
ужасно. Конечно, я осталась с ней, пыталась успокоить ее и продолжала
говорить ей одно и то же снова и снова. В это время нас оставили наедине.
Затем она стала поспокойнее -- это произошло около полудня, но я не уверена,
не стало ли тогда еще хуже. Она теперь только тихо плакала, иногда
постанывая и всхлипывая. Я терпела, пока у нее была истерика, но вид се
безутешного горя мне было не перенести, и я тоже за плакала. И так мы сидели
вместе и проплакали еще около часа. Звучит по-идиотски, но я так устала, и
что-то в ней очень пугало меня. Постоянно кто-нибудь заходил посмотреть на
нас, но никто не пробовал заговорить. Затем Ханна притихла. Я тоже перестала
плакать и попыталась поговорить с ней, но она отвечать не стала.
-- А раньше она что-нибудь говорила?
-- Нет, ничего. Ну, затем пришла Вайолет Эверкрич, принесла кофе и
что-то поесть, но Ханна не обратила внимания. Вайолет хотела, чтобы я ушла и
оставила ее с Ханной, Ханна vosprotivilas'... Она схватилась за меня и
приказала Вайолет жестом уйти. Она все еще ничего не говорила, как будто
онемела. Это было очень страшно. Вайолет ушла расстроенная. Я выпила немного
кофе и попыталась заставить Ханну. Она только покачала головой и даже не
посмотрела на меня. За это время один или два раза заходил Джералд, но не
пытался с нею говорить. Заходил и Дэнис, собирался что-то сказать, однако
она не обратила на него внимания. Затем устроилась на стуле у окна и сидела
там, глядя на улицу, еще около часа. Потом совершенно неожиданно и очень
спокойно сказала мне, что собирается отдохнуть и считает, что мне тоже
следует так поступить. Это произошло примерно в половине четвертого. Тогда я
повела себя очень глупо. Мне следовало лечь на софу в ее комнате, но я так
смертельно устала, что практически ничего не понимала. Уложив ее в постель,
я отправилась к себе и проспала почти до девяти часов. Было безумием не
попросить кого-нибудь, чтоб меня разбудили. Так или иначе, я бросилась к
комнате Ханны и обнаружила, что дверь передней закрыта. Испугавшись, я
принялась стучать, но почти тотчас же появился Дэнис и сказал, что Ханна
проснулась около шести. Он лежал на софе там, где следовало быть мне. Она
попросила чаю, который ей сразу подали. По его словам, выглядела она
совершенно спокойной, но ужасно бледной и отрешенной. Какое- то время она
сидела спокойно, немного нахмурившись, как будто что-то обдумывая, затем
послала за Джералдом. Он пришел и велел Дэнису уйти. А немного погодя Дэнис,
попытавшись открыть дверь, обнаружил ее запертой. О, я забыла сказать, что,
когда она проснулась, -- спросила, не вернулся ли ты.
-- О боже! А потом?
-- Ну а потом я не знаю. Они все еще там.
-- Мы должны тотчас же пойти к ней, -- сказал Эффингэм. -- Джералд,
наверное, пытается <промыть ей мозги> по поводу Питера.
-- Эффингэм, не кажется ли тебе, что ее просто не должно быть дома,
когда Питер вернется?
-- Интересно знать почему? -- раздался голос позади них. Вайолет
Эверкрич стояла в темном дверном проеме.
-- Вайолет, что же нам делать? -- вскочив, спросила Мэриан.
-- Не слышала, чтобы вас с мистером Купером просили что-то делать, --
сказала Вайолет. Она подошла и взяла одну из ламп. -- Я пришла за лампой.
Вижу, у вас их две. -- Свет лампы придавал ее облику сходство с призраком.
-- Питер Крен-Смит возвращается domoi к своей жене. Пришло время установить
порядок в собственном доме.
-- Он может убить ее. -- Жестокие слова заставили всех вокруг
замолчать. Дэнис, тихо наигрывавший гамму, остановился посередине.
-- Ну, Мэриан, ты наделена слишком богатым воображением, -- слова
Вайолет звучали утомленно и презрительно. -- Поклонники Ханны были
совершенно счастливы до этого момента предполагать, что она прекрасно знала,
что делала. Она и ее муж по-прежнему знают, что делают. И их отношения друг
с другом никого больше не должны касаться.
-- Нет, нет, нет, мы должны защитить ее... -- Чепуха, -- сказала
Вайолет в дверях. -- Она уже взрослая, о чем вы, кажется, забыли. К тому же,
о чем вы тоже забыли, она -- нарушившая супружескую верность женщина-убийца.
И лучшее, что вы можете для нее сделать, это предоставить ее мужу и ее
собственной судьбе. Спокойной ночи.
-- Вайолет ненавидит ее, -- сказал Эффингэм.
-- Нет, Вайолет любит ее. Но это одно и то же. Мы можем подняться
сейчас. Джералд, должно быть, все еще с ней. Я попросила одну из горничных
сказать мне, когда он выйдет.
-- Но что мы скажем?
-- Мы скажем ей, что сейчас же увезем ее, и мы не наделаем глупостей в
этот раз. Тебя ждет машина на улице, не так ли? На этот раз мы увезем ее в
аэропорт.
У Эффингэма немедленно возникло ощущение страха. Он не был готов к
такому обороту и сказал:
-- Подожди, подожди. Неужели нам необходимо так торопиться? У нас есть
еще день-два. Мы не должны суетиться. Следует, по крайней мере, иметь в
виду, что она может захотеть дождаться Питера. В конце концов, почему бы и
нет? Мы все знали, что когда- нибудь Питер вернется назад, не так ли? Она
тоже знала это. Мы не можем только из-за того, что она плачет, предполагать,
что она не хочет довести дело до конца. Возможно, не следует вмешиваться, по
крайней мере не в такой спешке, не сегодня, когда все мы так изнурены и
расстроены. Давайте подождем до завтра и тогда поговорим с ней подольше.
-- Кое-кто уже достаточно долго с ней беседует. Вот чего я боюсь,
Дэнис, скажи мистеру Куперу, как ты считаешь?
Дэнис играл арпеджио. Он повернулся к Эффингэму. В комнате uzhe
стемнело, огонь перестал мерцать.
-- Ее не должно быть здесь, когда он приедет.
-- Почему? -- спросил Эффингэм. Его раздосадовало обращение к Дэнису.
-- Ее не должно быть здесь.
-- Это верно, -- согласилась Мэриан. -- Ты говоришь -- мы все прекрасно
знали, что он может вернуться. Но это не так. На самом деле мы думали --
никогда он не вернется.
Это стало особенно ясно сейчас, не могу понять, почему я раньше не
замечала. Все ведь имеет смысл только при условии, что он не вернется.
Эффингэм подумал, что она права. В действительности никто никогда не
смотрел в лицо этому факту и никто никогда полностью не верил в Питера. Но
вслух он сказал:
-- Мы должны, по крайней мере, теперь подумать об этом. Почему бы им
каким-то образом не помириться?
-- Вы не знаете Питера Крен-Смита, -- снова заговорил Дэнис. Он
наигрывал другую фразу, какую-то беспорядочную и неотчетливую мелодию.
-- Эффингэм! Неужели ты действительно согласен уступить ее мужчине,
который, безусловно, жесток, а может, и безумен? Неужели ты согласишься
больше никогда не увидеть ее? Просто оставить ее в каком-то ужасном рабстве
и никогда ничего не знать о ней? Пойдемте. Давайте что-нибудь сделаем, и
сделаем поскорее.
Эффингэм все еще колебался.
-- Предположим, Джералд станет возражать, препятствовать, а он,
конечно, станет, так как не захочет потерять вознаграждение в последний
момент.
-- Пусть возражает. А если станет сопротивляться, мы превосходим
численностью. Пойдемте.
Эффингэм не был готов к такому повороту. Он не хотел, чтобы его
загоняли в одну упряжку с Дэнисом. Ему казалось, что вот-вот произойдет
нечто беспорядочное и необдуманное. Одновременно его впечатляла и пугала
настойчивость Мэриан и искушала мысль об ожидающей машине. И ему совсем не
хотелось, чтобы история так внезапно закончилась, даже не дав возможности
узнать ее завершение. Эффингэм представил себе, как он крадется к дому, а
Питер прогоняет его от дверей. Он встал.
-- О, какие вы дураки, -- тихо сказал Джеймси, глядя в свой стакан.
Эффингэм повернулся и пристально посмотрел на мальчика, сидевшего с
видом прорицателя в углу под единственной лампой и гадающего на магическом
кристалле. Ио какие бы печальные образы ни предстали перед его взором, он не
мог быть напуган будущим больше, чем Эффингэм в данный момент. Увидев, что
Мэриан прошла мимо него к двери, он, больше не раздумывая, последовал за
ней. У основания лестницы Мэриан помедлила. Она взяла его за руку --
бережно, но твердо, как будто его рука была фарфоровой -- и повела за собой
вверх по ступеням. Они двигались медленно, как бывает во сне. На верхней
площадке все еще горела лампа, и, проходя мимо, Эффингэм расслышал ее тихое,
таящее опасность шипение. Повернув в длинный коридор, он почувствовал, что
за ними беззвучно следует Дэнис. Они шли по занавешенному портьерами, тускло
освещенному коридору по направлению к двери, ведущей в переднюю Ханны. И
только когда они, подобно заговорщикам, прокрались к ней, Эффингэм осознал,
что Ханна уже почти пять часов заперта в одной комнате с Джералдом Скоттоу и
сейчас должно что-то произойти. Он припомнил слова Макса: <Ей понадобится
помощь, и, если тебя там не окажется, она может получить ее от кого-то еще>.
Когда они были примерно в пяти ярдах от двери, Эффингэм резко
остановился у одной из ламп и притянул Мэриан к себе.
-- Послушай, послушай, -- прошептал он с дрожью в голосе. -- Что мы
будем делать, если дверь окажется закрытой и нам не отопрут? -- Он явно был
смущен и испуган.
-- Дверь будет закрыта, и нам не отопрут, -- ответила она тоже шепотом.
-- Но что же нам делать?
-- Сначала мы станем кричать, потом стучать и бить ногами, а затем,
если понадобится, выломаем дверь.
В тишине дома над ними плотно нависла отвратительная тьма. Эффингэм
почувствовал, что он не сможет подать голос, не говоря уже о том, чтобы
ломиться в дверь, не говоря уже о том... Он был готов двинуться дальше,
когда кто-то тихо сказал:
-- Смотрите. Смотрите.
Эффингэм повернулся и посмотрел. Он прикрыл глаза от яркого света
ближайшей лампы, сделал шаг назад и увидел, что дверь передней открыта.
В первый момент они никого не заметили. Затем в сверкающей раме
потрясающее видение предстало перед их изумленным взором. Dжералд,
облаченный в длинное светлое одеяние, стоял в дверном проеме, широко
расставив руки. В следующий момент, когда сцена попала в фокус, стало видно,
что Джералд несет Ханну и ее желтый шелковый халат свешивается перед ним. Он
медленно вышел из дверей.
Эффингэм прижался к стене. Когда Джералд проходил мимо него, двигаясь
по направлению к своей комнате, шелковый рукав слегка задел его на ходу, и,
когда свет лампы на минуту осветил ее, Эффингэм увидел, что голова Ханны
тихо покоится на плече Джералда, а ее глаза широко открыты.
-- Я должна перестать плакать. Пожалуйста, скажи мне, Эффингэм.
-- Перестань плакать, Мэриан.
Она лежала на софе в гостиной, а он сидел на полу рядом с ней, держа ее
за руку. Прошло уже четыре часа, четыре часа с тех пор, как они услыхали,
что ключ повернулся в дверях комнаты Джералда Скоттоу. Скоро станет светать.
Они больше ничего не воспринимали с тех пор, как услышали звук
закрывающейся двери. Джеймси, взяв графин с виски, сидел на ступенях.
Казалось, он заснул, прислонившись к перилам. Дэнис Ноулан сидел на полу на
верхней площадке и, обхватив колени, наблюдал за дверью Джералда. Почти все
лампы догорели, и дом постепенно охватила тьма. Лампа в гостиной погасла еще
час назад, огонь в камине тоже потух. Эффингэм зажег две свечи в серебряных
подсвечниках.
Что произошло? Что-то произошло и что-то происходило сейчас, сознание
этого нависло над домом. Эффингэм ощущал себя парализованным. Когда он
увидел Джералда, удаляющегося по освещенному коридору, он не мог ни пальцем
пошевельнуть, ни звука произнести и не в состоянии был припомнить, не упал
ли на колени. Он походил на живое существо, укушенное ядовитым насекомым или
змеей, еще способное дышать, но обреченное на съедение.
-- Эффингэм, она уничтожена, -- Мэриан сквозь слезы уже час повторяла
эти слова.
Его собственный звездный час, как драгоценный камень, predostavlennyi
ему судьбою, был безвозвратно им потерян.
-- Прекрати. Мы ничего не знаем. Может, тебе что-нибудь поесть? Пойду
поищу хлеба. Я знаю, где кухня.
-- Нет, мне не надо. Когда рассветет, горничные что-нибудь нам
принесут. Если еще остались какие-нибудь горничные. Господи, как хочется,
чтобы поскорее рассвело, я не могу выносить эту тьму. Эта ночь длится уже
как будто двадцать часов. Дом ужасно пахнет по ночам. И не хватает воздуха.
Окна открыты? Эффингэм, не уходи!
-- Я не ухожу. Я просто хочу налить себе еще немного виски. Мэриан,
ради Бога, перестань плакать. Хотя бы ради меня.
Он снова сел рядом с ней, коснулся пальцами ее покрас невшего лица, и
она притихла. Странно было сидеть так близко к ней в темной тихой комнате,
гладить ее щеки, затем грудь. Мэриан, схватив его руку, прижала ее к своему
сердцу. Они пристально смотрели друг на друга. Эффингэм подумал: <Я не хочу
ее, и тем не менее ощущаю такую близость с ней, как будто мы были
любовниками>. Он наклонился и поцеловал ее в лоб, затем в губы.
Она ответила на его поцелуй, а потом лежала, глядя на него кротко и
покорно. Эффингэм подумал: <Она ощущает то же, что и я>. И мгновенно
почувствовал к себе безграничную жалость. Мэриан стиснула его руку,
вздохнула и закрыла глаза. Его утешило то, как она безмолвно и спокойно
приняла его поцелуй. Он обнаружил, что шепчет:
-- Я действительно люблю тебя, Мэриан, а не просто был пьян.
-- Я тоже люблю тебя, Эффингэм, -- сказала она, не открывая глаз, -- но
мы говорим во сне.
Он не понял, что она имела в виду, но остался доволен ответом. Встав на
колени, он положил голову на софу, касаясь ее руки, и тотчас же уснул.
Его разбудил приглушенный шум голосов. Когда он проснулся, возникло
чувство, что голоса уже какое-то время звучали. Он поднял голову. Одна из
свечей погасла, и в комнате было очень темно и холодно. Двое людей сидели и
разговаривали в отдалении у дверей. И только через минуту он с изумлением
узнал Алису и Дэниса. Встал на затекшие ноги. Пошел к ним. Они замолчали,
подняв лица, слабо выхваченные свечой из темноты.
-- Извини, что я преследую и беспокою тебя, Эффингэм, -- довольно
натянуто произнесла Алиса. Ее голос неуместно громко prozvutchal в темной
тихой комнате. -- Но папа хотел знать, что происходит.
-- Я сам хотел бы знать, что происходит! Могу рассказать тебе все, что
знаю...
-- Все в порядке, Дэнис все рассказал. Мне не хотелось будить тебя, ты
спал так мирно. А теперь я лучше поеду назад к отцу.
Она встала, Дэнис тоже поднялся, и они вдвоем, объединенные своим
ночным разговором, как бы противостояли Эффингэму. Они, казалось, обвиняли
его, а он почти спасовал перед ними. Алиса, основательная и красивая, уже
обрела силу в возникшей ситуации, ее широкое угрюмое лицо выражало
уверенность.
-- Не уходи, Алиса, -- раздался голос Мэриан из-за его спины.
-- Почему?
-- Не уходи пока. Мне кажется, чем нас больше, тем безопаснее. Подожди,
пока мы не узнаем, что произошло. Я так боюсь.
-- Но мы уже знаем, что произошло, -- медленно произнесла Алиса. --
Несомненно, все кончено. Нам здесь больше нечего делать.
Мэриан тихо вскрикнула, а Эффингэм вздохнул. Но никто из них не
ответил. Дэнис бесшумно отошел и стал раздвигать тяжелые занавески на окнах.
Бледно-серое утро проникло в комнату, сделав огонек свечи жалким и превратив
фигуры в призраки.
-- Мэриан, Мэриан! -- громкий, настойчивый крик прозвучал откуда-то из
глубин дома.
Мгновение они стояли, открыв рты от испуга, и пристально глядели друг
на друга, -- казалось, будто весь их предыдущий разговор был молчанием и вот
наконец раздался звук.
-- Мэриан!
Мэриан побежала к двери. Это был голос Джералда Скоттоу.
Слабый пугающий утренний свет, проникавший через верхнее окно, делал
холл и лестницу почти призрачными. Только что поднявшийся Джеймси стоял на
пятой ступеньке, глядя вверх. Дэнис находился в холле. Джералд был на
верхней площадке лестницы, контур его мощного тела вырисовывался на фоне
окна.
-- Я здесь, -- сказала она, ставя ногу на первую ступень ку.
Джеймси, спотыкаясь, отошел, чтобы не стоять на пути, и присоединился к
остальным в холле.
-- Мэриан, пожалуйста, пойди и упакуй вещи Ханны. Воцарилось молчание.
Затем чуть слышно Мэриан спросила:
-- Зачем?
-- Потому что я собираюсь увезти ее. Снова наступила тишина. Сцена,
казалось, изменилась и замерцала при тусклом голубовато- сером свете.
Маленькая толпа внизу сгрудилась, подняв смутно различимые лица к верхней
площадке.
Затем Мэриан медленно произнесла:
-- Нет, пожалуй, я этого не сделаю. Все стояли неподвижно, затаив
дыхание, как будто обдумывая ее ответ. Потом раздался голос:
-- Хорошо, тогда это сделаю я.
Вайолет Эверкрич, присоединившаяся в сумраке к группе так тихо, что
никто не заметил, внезапно бросилась вперед к подножию лестницы. Эффингэм
почувствовал, как его с грубой силой оттолкнули. Вайолет задержалась перед
Мэриан и, схватив ее за руку, прошипела в лицо:
-- Я же сказала тебе. Шлюха и убийца! -- Затем она взбежала по
лестнице.
-- Спасибо, Вайолет, -- спокойно сказал Джералд Скоттоу.
Вайолет пробежала мимо него и исчезла в коридоре, ведущем к комнате
Ханны. Скрывшись из виду, она внезапно громко прокричала:
-- Конец! Конец! Конец! -- Странный крик замер. Он прозвучал как
заклинание, и наблюдавшие у подножия лестницы содрогнулись от нахлынувшего
ощущения близости пробужденной силы.
Джералд собирался уйти.
-- Подождите минуту! -- Дэнис Ноулан легко взбежал по ступеням на
середину лестницы, миновав Мэриан. Дневной свет усилился, и лицо Джералда
уже можно было различить, когда он повернулся и посмотрел на непокорную
фигурку внизу.
-- Ну, Дэнис?
-- Подождите минуту. Вы сказали, что увезете ее. Но вы не сделаете
этого. Во всяком случае, против ее воли, а это, надо полагать, против ее
воли. Вы должны позволить нам увидеть ее. Мы увидим ее и поговорим с ней. И
тогда посмотрим, уедет ли она.
-- Дэнис, -- сказал Джералд, как будто говоря с ребенком, -- ты
действительно очень наивен. Я не увожу Ханну против ее воли. Ханна, как
всегда, точно знает, что она делает. Мы с Ханной очень хорошо понимаем друг
друга и всегда понимали очень хорошо. A теперь позвольте мне предложить вам
всем пойти немного поспать и прекратить это бесполезное бодрствование. -- Он
снова повернулся, чтобы уйти.
-- Нет! -- Дэнис не кричал, но голос его зазвенел. Он под нялся на пару
ступеней. -- Сначала мы увидим ее, и увидим без вас. Мы увидим ее сейчас.
-- Мой дорогой Дэнис, вы не увидите ее, -- спокойно сказал Джералд. --
Уходите все. Уходите и ложитесь спать. Неужели вы не видите, что все
кончено. -- Слова трепетали в воздухе, смешиваясь с бледным успокаивающим
светом.
-- Нет, нет, нет! -- уже кричал Дэнис. -- Мы пойдем к ней. Идемте,
идемте! -- Он повернулся к маленькой группе позади.
Последовало парализующее безмолвие. Все, что Эф-фингэм мог впоследствии
сказать, когда в черный покаянный час он излагал происшедшее Максу, это то,
что они могли броситься вперед, промчаться мимо Джералда к комнате, где была
Ханна, но они не сделали этого. Ничего не произошло. Эффингэм почувствовал,
как немедленно суровый холод сковал его конечности. Впоследствии он не мог
поручиться, не положила ли Алиса свою руку ему на плечо, удерживая его. Как
бы то ни было, он чувствовал, что в любом случае не мог сдвинуться ни на
дюйм. Он был побежден задолго до этой минуты. Все оставались безмолвными и
неподвижными.
Дэнис подождал несколько секунд. Затем повернулся и взбежал по
ступеням.
Эффингэм видел с ужасающей и беспристрастной ясностью, как Дэнис низко
нагнулся и попытался по-борцовски схватить Джералда и перекинуть его через
плечо. Но Джералд использовал преимущества своего веса и положения. Он
просто ударил противника с грубой силой, и через секунду Дэнис с треском
катился по ступеням. Он остановился внизу и лежал недвижно. Джералд скрылся
с лестничной площадки.
Спустя секунду в ошеломляющей тишине раздался пронзительный вопль.
Аписа бросилась вперед. Она с шумом упала на колени рядом с Дэнисом,
похлопывая и трогая его, пытаясь повернуть его к себе, поднять и расстегнуть
его рубашку.
-- Дэнис, Дэнис, Дэнис...
-- Да, да, не волнуйся так, Алиса, успокойся, отпусти меня. Со мной все
в порядке. -- Он грубо оттолкнул ее и прислонился к нижней ступеньке,
потирая голову. -- Со мной все в порядке, все хорошо.
Он начал с трудом подниматься на ноги. Но Алиса оставалась на коленях.
Она смотрела вверх на него теперь, когда он стоял в некотором отдалении,
отряхивая пиджак, со смущенным видом. Дневной свет осветил ее решительное
широкое лицо, ее крепкую фигуру. Стоя на коленях, широко расставив руки, она
громко произнесла:
-- Я собираюсь сказать им правду.
Дэнис остановился. Он посмотрел на нее умоляюще.
-- Нет, нет, нет... -- Он опустился на одно колено, протянув ей руку.
Она взяла его за руку, и они остались в этой неудобной и в то же время
торжественной позе.
-- Да. -- Она повернула голову к Эффингэму: -- Послушай. Ты знаешь, все
знают историю о том, как Дэнис набросился на меня у лососиной заводи. Все
знают историю. Но одна деталь неверна. Дэнис никогда не набрасывался на
меня. Я сама на него набросилась.
Наступило молчание. Дэнис снова медленно поднялся. Затем самым вежливым
и учтивым образом он помог встать Алисе. Она поднялась тяжело, опираясь на
его руку, которую продолжала удерживать, и так они, внезапно объединенные,
стояли рядом.
-- Да, -- продолжила Алиса более тихим голосом. Ее глаза были
устремлены на лицо Дэниса, в то время как он смотрел вниз на ее руку. -- С
помощью такой удобной лжи я позволила себе прикрыть неудобную ситуацию. --
Она сжала в руке ткань рукава Дэниса и перебирала ее пальцами. -- О, я была
влюблена в тебя, Эффи. Но я хотела Дэниса. И пыталась овладеть им там, у
лососиной заводи, как какая-нибудь старая маркиза могла овладеть своим
конюхом. Только он отверг меня. И тогда я позволила этой лжи рас
пространиться, чтобы объяснить тот факт, почему он внезапно оставил Райдерс.
В последовавшей за ее словами паузе Дэнис, все еще глядя вниз, бесшумно
зашевелил губами, как человек, от которого ожидают слов, но что сказать --
он не знает. Быстро взглянув на Алису, он снова опустил голову.
-- Ах, Алиса, теперь не было никакой необходимости.
-- Нет, необходимость была, Дэнис. Я так страдала из-за этого. Я больше
не могу жить с этой ложью. Все мы должны теперь жить открыто. -- Она
погладила его руку. -- Ты же знаешь, что это было не совсем как у маркизы,
правда?
-- Да, Алиса. -- Он взял ее руку, отцепив от своего рукава kak
какое-нибудь назойливое, но приятное животное, подержал ее минуту, а затем,
направляясь в сторону кухни, скрылся от них под лестницей.
Эффингэм уставился на Алису. Ее слова, вся сцена, две соединившиеся
фигуры наполнили его изумлением и болью.
-- Это правда?
-- Да, -- ответила она громко и сердито, тоже пристально глядя на него.
-- Не я придумала ложь. Просто она возникла, а я не стала ее опровергать...
-- О Боже! -- воскликнул Эффингэм. Он был ошеломлен и оскорблен. Он не
мог поверить, что Алиса, его Алиса, могла так низко пасть, он ждал от нее
слов оправдания и примирения. Здесь не могло быть ничего серьезного. Он был
глубоко обижен, почти зол сейчас, но готов простить ее;
-- Более того, я все еще его хочу, -- сказала Алиса тихим страстным
голосом, -- я бы легла с ним в постель, если бы думала, что у меня есть хоть
малейший шанс!
Она повернулась и быстро вышла через стеклянные двери холла. Минуту он
видел ее силуэт на фоне светло-голубого утреннего неба, затем она исчезла.
-- Иди за ней, Эффингэм.
Эффингэм совсем забыл о Мэриан. Он повернулся к ней сейчас. Зачем это
назойливое дитя указывает ему, что делать? Алиса была его старым дорогим
другом, его Алисой, его собственной. Не проронив ни слова, он быстро
двинулся к двери и вышел на дневной свет.
Выйдя из дома, Эффингэм в первую очередь взглянул на <остин>,
припаркованный рядом с <хамбером>. Машины были современными, слишком яркими
и выглядели очень заурядно, стоя аккуратно бок о бок на гравии. Он посмотрел
на них прищурившись. Казалось странным, что они все еще там. Они не
принадлежали ни к тому миру, ни к тому времени, из которого он только что
появился. Он искал Алису, но в машине ее не было. Он быстро осмотрелся
вокруг и увидел, как закрывалась садовая калитка, которая выходила на
каменистую тропу, ведущую к морю. Должно быть, она ушла по этой дороге, и он
последовал за ней.
Дверь подалась с трудом -- мешал сильный теплый ветер с moria. Взгляду
открылось море, металлически-серебряное, бледно- голубое пространство,
сверкающее, пустое и стерильное в утреннем свете. Солнце еще только взошло,
и по короткой желтоватой траве пролегли длинные тени от утесов. Сами же
утесы, бессмысленные глыбы, расцвечивались желтым лишайником и сверкали, как
бриллиантами, кварцем. Затем ниже он увидел бегущую Алису, словно фигурку на
картине.
Он окликнул ее, но сильный ветер отнес звук голоса в сторону. Он стал
поспешно спускаться по тропинке. Прыгая и спотыкаясь, он зигзагами бежал
вниз между валунов, которые, казалось, разрастались и проносились мимо его
головы. В его ушах звучал рев, который еще не мог принадлежать морю. Руки
его болтались и раскачивались, как у сломанной куклы. Он испытывал слабость
и головокружение, и, когда остановился на минуту, голубое пространство перед
ним закипело и забурлило крупинками света.
Теперь он не видел Алису. Когда он добрался до более ровной местности,
то уже не мог бежать и слишком запыхался, чтобы звать. Он шел вперед, тяжело
дыша и держась за бок, в то время как блеск моря, казалось, струился сквозь
его голову, будто широкую шелковую ленту протягивали через маленькое
отверстие. Смутно припомнилась прошедшая ночь, неясно вырисовываясь позади
него огромным черным обелиском, и где-то еще дальше в том же бесконечном
мареве затерялось болото. Он словно жил до сих пор в непрекращающейся тьме и
на свету оказался бесцветным я безглазым, как несчастная личинка.
Он еще не был готов думать о Ханне -- было такое чувство, будто она
умерла. А Мэриан казалась хрупким эльфом, маленьким призраком, который
убежит, попискивая, как только настанет день. Единственное, что возникло из
всеобщего хаоса и властно заставило его, задыхаясь, броситься вперед, -- это
реальность Алисы. Когда та произнесла слова признания в доме, он неожиданно
почувствовал себя свободным, будто чары вернулись назад. Он баловался черной
магией, общался с темными силами и почти ощутил страх при мысли, что, может
быть, он сам как-то вызвал крушение долгой ночи. Слишком опрометчиво призвал
неведомых духов и обрушил их на весь дом. Но Алиса одна была его здоровьем,
его распятием, его спасительницей.
Он вообразил ее преданной, лишенной эгоизма, позволяя ей стоять рядом с
собой. Стоять почти невидимой, чуть различимой, podobno каменному идолу,
великой матери, пока он играл в любовь. Он принимал ее страдания с небрежным
вниманием. Но теперь, когда произошли такие события, о которых было страшно
подумать, когда его романтическая любовь обратилась в труп, а его ум -- в
при зрак, он знал, куда хочет преклонить голову. Она была нужна, чтобы
защитить его от мыслей о Ханне, от гнева Макса, от последствий его
поступков.
-- Алиса! Алиса!
Солнце слепило его, и он снова остановился. Сейчас он был у подножия
холма, где камни и заросшие травой заводи простирались до основания черного
утеса, который плавно вырастал из земли, как показалось ему, когда он
оглянулся. Утес поднимался все выше и выше и останавливался, закрыв черной
тенью половину неба. Поверхность камней покрывали блестящие шафрановые
водоросли, а между ними темнела коричневая вода. Он увидел Алису недалеко от
себя, но, казалось, отделенную от него и находящуюся в ином пространстве,
медленно идущую напрямик к прибрежной линии.
-- Алиса!
Она не обращала внимания. Возможно, не слышала. Она твердо переступала
с камня на камень и уверенно, без спешки приближалась к морю. Эффингэм,
спотыкаясь, брел за ней следом. Ноги его подворачивались и скользили на
золотистых водорослях, которые вздымались, хлопали и дышали под ним, как
морское животное. Когда он почти догнал ее, она резко остановилась на краю
коричневой заводи и повернулась к нему. Он тоже остановился, и они
посмотрели друг на друг>.
Она глядела на него без какой-либо напряженности, но мрачно, угрюмо и
почти сердито. Лицо ее было мокрым то ли от слез, то ли от морских брызг.
Удары волн раздавались теперь очень близко, их завораживающее движение он
видел за ее спиной.
-- Алиса... -- сказал он с умоляющей доверительностью. Ему хотелось
обнять ее, расцеловать, удостовериться в ее преданности. Она снова
отвернулась от него, и пока он, по скользнувшись на следующем камне,
балансировал, спасаясь от падения, она сделала еще шаг, заложив руки в
карманы, и бросилась вниз.
Потрясенный ее рывком, Эффингэм упал на колени. Когда он поднялся и
подошел к краю, все опять стало удивительно спокойным. Поверхность заводи
чуть покрылась рябью, Алиса лежала, погрузившись в воду, ее голова покоилась
на пологом kamne в дальнем конце. Сцена, окруженная громко ревущими волнами,
поражала сверхъестественной тишиной, как будто Алиса лежала там уже давно --
морская богиня, похожая на рыбу.
С намокшими волосами, с которых тихо капала вода, положив голову и
плечи на камень, она лежала так неподвижно, что Эффингэму на секунду
показалось, будто она ударилась и потеряла сознание. Но глаза ее были
открыты. Он всматривался в них, вспоминая глаза Ханны. Парализованный и
зачарованный, он смотрел вниз как на какое-то внезапное превращение. Сейчас
он не мог с ней говорить. Она стала совсем другой. Тем не менее он заметил,
как нелепо выглядели ее руки в карманах. Намокший воротник жакета обвился
вокруг шеи, облаченное в одежду тело скрылось среди красноватых стеблей
зацветших водорослей. Ракушки сверкали, как маленькие драгоценные камни, на
дне заводи, и он припомнил женщину из ракушек, которую видел на кровати
Алисы.
Яркое солнце отбрасывало его тень на воду. Он должен найти дорогу к
Алисе. Берега были слишком крутыми и высокими, чтобы он мог дотянуться до
нее. Стоя на одной ноге, он снял ботинок. Действие показалось ему абсурдным.
Чайка с криком пролетела над его головой и умчалась в море. Он разулся,
затем снял часы и положил их в ботинок. Снял куртку и начал развязывать
галстук, помедлил, что-то в ритуале действий взволновало его, и возникло
ощущение, которое он сразу же отождествил с сексуальным желанием. Что ж, не
собирался же он лечь в постель? Не раздеваясь дальше, он начал скользить с
берега.
Вода была теплой и плотной от водорослей. Эффингэм погрузился в
коричневую клейкую жидкость, на этот раз по своей воле. Голова его
приблизилась к голове Алисы. Он почувствовал, как его одежда впитала влагу.
Теперь он промок насквозь и отяжелел.
Когда он облокотился плечом на покатый камень, его лицо настолько
приблизилось к ее лицу, что их лбы почти соприкоснулись. Он перехватил
рассеянный взгляд Алисы. Она не проявила никакого противодействия, глядя на
него спокойно, с чувством собственного достоинства, и все еще держала руки в
карманах. Он не пытался поднять ее, а склонился над ней и поцеловал ее в
губы. Она была спокойна и готова к поцелую. Когда он прикоснулся к новой
Алисе, то неясно почувствовал, как что-то сломалось, будто кто-то исчез, но
он не мог в данный момент припомнить что или кто.
-- Еще далеко до лососиной заводи?
-- Пожалуй, еще миля. Пойдем?
-- Да, пожалуйста, Дэнис. Куда угодно, только бы не воз вращаться
домой.
Ханна все еще оставалась здесь, но ее чемоданы были уже упакованы, и
Мэриан воспринимала ее отъезд как вынос гроба. Возможно, она уедет завтра.
Ощущение было такое, как будто в доме находится покойник.
Был еще только вечер так бурно начавшегося дня, но все в Гэйзе
изменились, как будто приобрели большой жизненный опыт. Мэриан ждала,
немного поспала, снова ждала, надеялась, что ее позовут, решила поехать в
Райдерс, но раздумала, подергала дверь комнаты Ханны и обнаружила ее
закрытой, просидела час на ступенях, ушла в гостиную с Дэнисом и наконец, с
безумным желанием выбраться из смертельной атмосферы дома, отправилась с ним
на прогулку.
Раньше, днем, она плакала, но теперь почувствовала своего рода
опустошающее спокойствие. Ее удивила глубина собственного отчаяния,
возникшего из-за Ханны. И все же было ли это отчаянием? Она хотела, чтобы
Ханна покинула дом, и Ханна покидала дом. Назначенное время пришло, и
принцессу должны освободить. Имело ли это такое уж большое значение -- кто и
как? Ночью ей показалось ужасным, что Джералд, который столь долго охранял
Ханну, мог так внезапно и просто в решающий момент ее увезти, в то время как
друзья, так много протестовавшие, просто не знали, что предпринять. Но
возможно, долгое бодрствование Джералда было именно тем, что имело значение
и что сделало его сейчас более реальным для Ханны, чем действия всех
остальных. Джералд обходился относительно Ханны без теории. Джералда не
парализовали аллегории. В конце концов он оказался весьма нужным человеком.
Как бы то ни было, все теперь для нее изменится, и финал истории
скрывается во тьме. Она переходила от одной тайны к другой. По мере того как
тянулся бесконечный день, Мэриан ispytyvala все меньше ужаса и все больше
печали несколько эгоистического толка из-за того, что она полностью лишится
Ханны. Это стало частью ее боли, и она говорила себе: <Я ее недостаточно
любила, я недостаточно ее понимала>. Она больше не понадобится Ханне, и та
ее не позовет. Это по-своему справедливо. Немного позже, днем, на смену
абсурдному и расслабляющему утешению пришло странное чувство, которое
Мэриан, хотя и не сразу, определила как вновь пробудившееся чувство свободы.
Это немного развеселило, хотя и не слишком радовало. Она не ощущала ни
экзальтации, ни вины. У нее кружилась голова от изнеможения и свободы.
Великий акт разрушения Ханны действительно изменил мир.
Мэриан подумывала, не лучше ли и ей начать упаковывать свои чемоданы.
Однако странное предвкушение грядущей перемены, почти отпуска, было слишком
сильным. Горничные забросили работу и оккупировали весь дом; болтая на
родном языке, они рассиживали, попивая чаи. Никакой привычной еды не
подавалось. Мэриан думала, что же произойдет, когда Ханна уедет, оставив их
одних. Возмож но, они останутся в доме как свора бестолково покинутых слуг,
ссорящихся между собой. Они будут здесь до тех пор, пока не приедет Питер
Крен-Смит, а он загонит их всех в хлев и превратит в свиней.
-- Расскажи мне еще о лососях. Что они делают? -- спросила Мэриан,
чтобы отвлечься самой и отвлечь Дэниса. Утром он был в слезах, да и сейчас
находился в глубоком отчаянии. Весь день он трогательно стремился оставаться
рядом с ней.
-- Ну, когда им исполняется два или три года, они оставляют заводи и
плывут вниз по рекам к морю. Живут в нем, может быть, три или четыре года
(думаю, люди точно не знают), а некоторые могут остаться в море и дольше. И
там они становятся мощными, большими рыбами. Затем однажды весной
возвращаются назад вверх по реке в то место, где родились. Чтобы метать
икру.
-- Вверх по такой реке, как эта? Как им это удается? Ка жется, они
могут разбиться на камнях.
-- Некоторые разбиваются. Но они очень сильны и ловки. Это как раз те
качества, что необходимы для борьбы со стихией. Природа против природы. Мне
довелось увидеть, как пытался один из них перепрыгнуть через водопад, как
раз в этом месте: он ударялся о камни и падал назад, а затем наконец сиганул
вбок, вой на те камни, прополз по земле и бросился в воду выше vodopada.
Храбрая рыба.
-- Храбрая рыба. Да. Я помню, Ханна так сказала однажды. Говорила, что
они движутся вверх по реке, как души, пытающиеся приблизиться к Богу.
-- Они, безусловно, одержимы необыкновенным желанием.
-- Но так страдать...
-- Страдание не позор, оно естественно. Его предписывает природа.
Каждое творение страдает. Оно страдает от того, что создается, если не от
чего-либо другого. Оно страдает от разъединенности с Богом.
-- Твоя религия очень грустная, Дэнис. Боюсь, я не верю в Бога.
-- Нет, вы верите. Но вы не знаете Его имени. А я, знающий Его имя,
лучше вас только на одно маленькое слово. А вот и лососевая заводь.
Помедлили. Когда они поднялись, шум водопада почти не был слышен из-за
какой-то особенности земли. Небо впереди стало по- вечернему зеленоватым и
слегка окрасило зеленым цветом большое пространство недвижной воды. Серые
вороны взлетали из вереска и пускались в медленный полет, отбрасывая
мимолетное отражение на воду. Впереди у горизонта виднелась темная линия
болота, а немного левее, в отдалении, на фоне розовеющего вечера высился
силуэт дольмена с обрубленными краями. А в остальном -- только вода и небо,
вереск и тишина.
Мэриан тяжело дышала. Она устала от крутого подъема. Да и место
обладало какой-то силой, заставившей ее задохнуться. Она внезапно
почувствовала смущение от близости Дэниса, как будто они вошли в церковь и
должны были теперь говорить в ином ключе.
Дэнис, казалось, ничего не заметил и искал путь вдоль поросшего
вереском края. Он говорил:
-- Тут есть место, откуда их можно увидеть. Только не надо подходить
слишком близко. Вот здесь -- подползти и лечь на этот камень. Не делайте
резких движений, так. Туда смотрите, в затененные места. Подождите... Видите
их, этих больших парней?
Мэриан осторожно легла на камень, немного нависавший над водой. Внизу
темнели уступы. Вода под ними казалась глубокой, густо-коричневой. Некоторое
время она вглядывалась, но не видела ничего, кроме отблесков света. Когда
они как бы слились и осветили значительное пространство, что-то большое
проскользнуло мимо подобно тени. Затем еще. Безмолвный глубокий мир
заполняли medlitel'nyie, величественные существа.
-- Ты их видишь теперь, Мэриан? Большие ребята. Некоторые из них
достигают тридцати-сорока фунтов. Слава Богу, их теперь оставят в покое.
Внезапно Мэриан почувствовала себя невыносимо. Она сползла с камня на
сухой, потрескивающий вереск. Дэнис сидел рядом, обхватив руками колени, его
глаза все еще следили за рыбой. Мэриан поняла, что вот-вот разрыдается.
Чтобы удержаться, она посмотрела на Дэниса. В тот же момент и он медленно
повернулся к ней. На фоне зеленоватого на востоке неба она увидела его
костистые скулы отполированной бронзы, взлохмаченные иссиня- черные волосы,
удлиненные синие, как сапфиры, глаза. Печальное потерянное лицо -- лицо
человека, не принадлежащего этому миру. Она сказала:
-- Что могли мы сделать для Ханны? Прости меня за трусость...
Он страдальчески нахмурил брови и быстро отвернулся.
-- Ничего. Раз она... предала себя.
-- Я чувствую то же самое, но имеет ли это смысл? Однако, полагаю,
теперь уже ничего не сделаешь. Мы должны только радоваться, что ее не будет
в доме, когда он вернется. Ты сам говорил, что, когда он приедет, ее не
должно быть здесь. Ну вот, ее и не будет. -- Мэриан подумала с чувством,
близким к шоку: <А буду ли здесь я? > Она представляла себе Питера -- все
ближе, ближе...
-- Да, но не таким образом. Ей следовало держаться подальше от него, ей
следовало защищаться! -- Восклицание потрясало ревностью. В то же время оно
казалось высокопарным слогом неподкупного пуританина.
-- Думаю, так или иначе, он заслужил ее, а мы -- нет. Дэнис покачал
головой:
-- Она погубила себя.
-- Или освободила себя. Время покажет.
<Что ж, она ушла, -- подумала Мэриан, -- и станет ли она свободной или
погибнет, я, возможно, никогда не узнаю. Никто не может быть пленником в
мыслях других людей, ничья судьба не может быть объектом, прельщающим
остальных, ничья судьба не должна быть открыта для осмотра>. И на секунду
вместе с жалостью она почувствовала почти негодование против Ханны за то,
что та настолько сильно очаровала ее. Затем она снова подумала: <Я ее
nedoststotshno любила. Ханна теперь укроется в уединени, она уезжает, и мы
уже сможем по-новому взглянуть друг на друга>. Она подняла голову, испытывая
головокружительное чувство вновь обретенной свободы. Она пристально
посмотрела на Дэниса. И секундой позже совершенно неожиданно поняла, что
собирается сделать то же самое, что когда-то сделала Алиса Леджур.
Поднялся теплый морской ветер и подул на них, принося пропитанный солью
и листвой запах осени. Он дул над широкой зеленоватой поверхностью лососевой
заводи, покрывая ее рябью, и уносился дальше, к уединенному болоту. Вечерний
воздух сгустился над ними и начал светиться вереск.
-- Дэнис.
Он снова обратил к ней свое лицо, все еще печальное и отсутствующее.
Мэриан пододвинулась вперед так, что ее колени коснулись его колен. Взяла за
руку и, немного неловко нагнувшись вперед, поцеловала в губы. И тут же
отодвинулась. Лицо Дэниса стало теперь спокойным, преисполненным величавой
безмятежности, что сделало его таким реальным для нее. Затем, пододвинувшись
совсем близко, она положила руку ему на плечо и поцеловала снова, удержав
несколько дольше. Его сжатые губы не ответили на поцелуй, он по-прежнему
смотрел на нее торжественно, отрешенно, без враждебности или удивления.
-- Извини, -- сказала Мэриан. -- Я не ожидала этого. Теперь я понимаю,
что такие вещи могут происходить совершенно внезапно. Я не поверила, когда
ты рассказал о Дже-ралде и Джеймси. -- Помедлив, она добавила: -- Думаю, я
уже какое-то время хотела это сделать, только не могла увидеть тебя
соответствующим образом.
Он все еще пристально смотрел на нее. Потом закрыл глаза и начал водить
тыльной стороной ее руки по своему лбу, тихо постанывая.
Мэриан внезапно почувствовала, как ее пронзила нежность к нему. В ее
первом движении была какая-то отвлеченная, трудная для понимания
непорочность. Она прижала его, потому что должна была это сделать, -- ее
чувство, очищенное до состояния крайней необходимости, было почти лишено
ощущений. Теперь поток эмоций обрушился на нее. Она прижала его крепче и в
это мгновение увидела, как из глубины начал подниматься лосось.
Дэнис был молчалив и беспомощен в ее руках. Она удобнее расположилась,
ее колени прижались к его бедрам, затем она немного откинулась назад, чтобы
легче было разговаривать. Bозникла свобода, свобода любить и действовать,
чего ей так страшно не хватало. Мэриан была глубоко потрясена ее
внезапностью и красотой. Наконец-то после времени, проведенного в удушливой
атмосфере увешанной гобеленами комнаты, появилась иная, неизведанная
реальность.
-- Дэнис, посмотри на меня. Сколько тебе лет? Я часто думала об этом.
-- Тридцать три.
-- А мне двадцать девять. Дэнис, ты не сердишься на меня?
-- Мэриан, Мэриан... -- Он смотрел на нее, и по лицу его бродили тени.
Глаза сузились в темные щели, не оставив ни проблеска синевы. Он чуть
откинулся назад, поглаживая ее руку, будто пытаясь сдержать и утешить. -- Я
тоже не ожидал такого. Не знаю, что это. Но я рад, что ты здесь. И радовался
с самого начала.
-- А теперь мы предоставлены друг другу. Он улыбнулся:
-- Это звучит как спаривание животных.
-- А мы и есть животные. -- Впервые в жизни она почув ствовала, что это
правда. Она хотела Дэниса.
-- Мэриан, мы сегодня немного сошли с ума из-за того, что произошло.
Давай вернемся.
-- Не сейчас. Ты же не хочешь, правда? -- Он опустил глаза, и она
поняла, что он не хочет. -- Милый, милый Дэнис, может, мы и сошли немного с
ума, но это безумное место и безумное время. И я чувствую себя намного более
настоящей с тобой, чем с остальными.
И действительно, чем с кем-либо вообще, -- внезапно почувствовала она.
Эта неожиданная встреча не поддавалась никакой классификации. Раньше всегда
она была некой особой, встречающей другую особу. Но она ничего не знала о
Дэнисе, и это неведение отбрасывало тень на нее саму, заставляя трепетать от
естественности происходящего. Они -- двое единственных в своем роде
созданий, встретивших друг друга.
Оранжевое зарево заката окрасило лососевую заводь в золотой цвет,
всплывающая рыба рябила воду темными кругами. Мэриан продолжала смотреть на
Дэниса и видела, как его глаза понемногу расширялись. На нем как всегда была
надета выцветшая голубая рубашка с открытым воротом, он выглядел очень
молодым и крепким, как подмастерье, следующий за тележкой лудильщика.
Возникло уди вительное равенство в том, что она могла спокойно встретить его
все еще довольно подозрительный взгляд. Не меняя позы, она prinialas"
гладить его голову, проводя рукой по щеке и шее. Расстегнула верхнюю
пуговицу его рубашки и скользнула рукой внутрь. Он задрожал.
Взгляд его затуманился, затем неспешно он коснулся ее, заставляя лечь
на вереск. Сам лег, вытянувшись во весь рост, рядом, приподнимаясь над нею
плечом. Он не пытался поцеловать ее, но прижимал свои сжатые губы к ее щеке.
Она ощущала некоторую тяжесть и непрерывную дрожь.
Мэриан подняла глаза на высокое оранжевое небо с редкими островками
огненных облаков. Она испытывала огромную, неописуемую радость, к которой
прибавилось чувство почти игривой, непринужденной веселости.
-- Дэнис, я так люблю тебя. Я никогда не испытывала ничего подобного.
Не дрожи так. Ты же не боишься, правда? Дэнис, скажи мне, сколько у тебя
было девушек?
Он убрал губы с ее щеки, но больше не двинулся.
-- Сколько... Что ты имеешь в виду?
-- Со сколькими девушками ты занимался любовью, был в постели?
-- Ни с кем.
Веселье оставило Мэриан, но радость ее стала еще насыщеннее и глубже.
Она по-прежнему смотрела в небо. Желание стало глубоким, спокойным и
торжественным, как будто что-то не враждебное, но очень древнее поднялось
над ними из болота, руководя ритуалом.
Так как она молчала, Дэнис продолжил:
-- Здесь не принято заниматься такими вещами, если ты не женат.
Мэриан продолжала молчать, и не потому, что была не уверена в своих
чувствах, наоборот -- слишком уверена. Она сумеет найти нужные слова.
Наконец она произнесла:
-- Я сказала, что люблю тебя. Возможно, я сама не понимаю, что имею в
виду. Но прекрасно знаю, что для меня это хорошо и необходимо. Я никогда не
испытывала такого прежде. И чувствую себя совершенно невинной. Впервые. Но
может, это и не будет таким уж хорошим и чистым для тебя...
Спустившееся на них молчание было безмятежным, почти сонным, как их
тела.
-- Чего же ты хочешь?
-- Того же, что ты, -- чего-нибудь, этого. Я чувствую, что my, как
дети, вместе.
Он немного приподнялся и посмотрел на нее, затем стал неумело
расстегивать ворот ее платья. Она помогала ему.
Позже, много позже, когда его смуглое тело пришло в движение, она,
увидев над головой звезды, услышала, как тихо, очень тихо, как будто про
себя, он прошептал:
-- Но мы не верны, не верны.
-- Мэриан, я думаю, что должен быть честен с тобой. И пожалуйста,
прости меня, если я причиню тебе боль.
Мэриан рассеянно слушала Эффингэма, стоя у окна гостиной. Ханна может
покинуть дом в любой момент. На этот счет не было никаких сведений, но
ощущение неизбежности предстоящей разлуки и это чувство горечи наполнило
собой все комнаты, лестницу и витало сейчас над террасой в утреннем
солнечном свете. Несколько раз казалось, что шумит мотор <лендровера>.
Прошлой ночью они с Дэнисом вернулись не слишком поздно и узнали, что в
доме ничего не изменилось. Они оба испытывали облегчение и были намерены
оставаться здесь до конца. Дэнис ушел в свою комнату, а она, облокотившись
на подоконник, долго стояла, глядя на полную луну, как большой золотистый
шар поднимавшуюся над морем. Наблюдала за ней, пока та не превратилась в
плоскую серебряную тарелку, повисшую высоко в иссиня-черном небе, а море в
ее лучах почти слепило ярким блеском.
Мэриан плакала слезами изнуряющей сломленной радости. Вернувшись в
Гэйз, она снова почувствовала связь и с этим домом, и с драмой, происходящей
в нем. Но ее отношение немного напоминало чувство человека, покидающего
театр после какой-то трагической пьесы, измученного, разбитого, но в то же
время освобожденного, с новым ощущением жажды трудной жизни. Бог знает, к
чему приведут ее взаимоотношения с Дэнисом. Но что будет, то будет. Никогда
прежде не испытывала она такой безрассудной любви, а в том, что сейчас она
неподдельно влюблена, не было никаких сомнений. Это не кратковременное
развлечение в лососиной заводи. Дэнис стал для нее реальным, таинственным,
нескладным, незнакомым, узнавать которого придется beskonetshno долго.
Они вернулись к Ханне, спрятанной Ханне, с чувством храброго стыда. Они
не говорили о ней, и Мэриан не знала и не спросила прямо, что у Дэниса на
душе. Сама же она ощущала как будто жалость, высветленную благодарностью,
будто Ханна их соединила и избавила от прежних уз. Освободила. Нарушив
семилетний пост, не только она бросилась во внушающую страх свободу, ее
слуги тоже стали поразительно свободными.
-- Что ты сказал, Эффингэм?
-- Я сказал, что должен поговорить с тобой откровенно: Ты простишь
меня?
Она должна поскорее поговорить с Дэнисом -- что же им делать дальше. В
любом случае Мэриан не видела необходимости в том, чтобы оставаться в Гэйзе
до прибытия Питера Крен-Смита. Их не связывали с ним никакие моральные
обязательства, и Мэриан, думая о нем, испытывала довольно сильный страх
перед этой темной личностью. Хватит с нее трагической драмы. Свидание с
Дэнисом, несмотря на всю его неожиданность и странность, таило в себе так
много чувства и -- главное -- свидетельствовало о вступлении в реальную
жизнь. Что произойдет между ней и Дэнисом, она не могла предвидеть и
готовилась к трудностям, готовилась к боли. Но это будут подлинные отношения
одного человеческого существа с другим. Она смутно ощущала, что, дождавшись
возвращения Питера, они, возможно, будут вовлечены в дальнейшие магические
события. После его приезда вряд ли удастся покинуть Гэйз, поэтому им следует
скорее бежать. Но сначала, скорбно преклонив колени, они должны принять
участие в мрачной процессии при отъезде Ханны.
-- Да, говори, Эффингэм. Это о Ханне?
-- Ну, не совсем. Мэриан, я надеюсь, ты не сочтешь меня
безответственным и безумным. Я знаю Алису очень давно...
-- Да, Эффингэм? -- Это наконец Дэнис? Нет. Джеймси вприпрыжку
пересекает террасу. Мелькнуло его лицо, выглядевшее исступленно счастливым.
Ей пришло в голову, что Джеймси она не видела со вчерашнего утра, когда он
был таким мрачным, печальным. Возможно, отъезд Ханны подарил и ему какую-то
радость.
-- Полагаю, мне лучше объяснить, рассказать тебе все. Да, это будет
облегчением. Облегчением во многих отношениях. Даже если ты совершенно
разочаруешься во мне.
-- Я уверена, что этого не произойдет, Эффингэм. В чем дело? -- Когда
Ханна уедет, она заставит Дэниса сыграть на пианино и спеть. Тогда настанет
время для слез.
-- Ах, я так сожалею. Ты так быстро все понимаешь. Но позволь мне
рассказать все по порядку. Это будет своего рода исповедь.
-- Да, Эффингэм? -- О чем это он говорит? Если бы только Ханна уехала.
Это будет минута страдания, минута рождения, но через это нужно пройти,
чтобы возникла новая жизнь.
-- Моя любовь к Ханне -- ты могла бы спросить меня прошлой ночью, что я
сделал с ней и был ли я не верен...
-- Не верен, -- повторила Мэриан. Она ухватилась за это слово. -- Мы
все не верны, -- сказала она с болью, но без сму щения.
-- Ты верна, Мэриан, дорогая, садись и посмотри на меня внимательно. Я
знаю, что причиняю тебе боль.
Они отошли от окна и сели едва больших прогнувшихся кресла у камина.
Обуглившиеся дрова и груды легкого пепла были разбросаны по очагу. Мэриан
посмотрела на Эффингэма. Его светлые волосы все еще казались взъерошенными
от утреннего ветерка, а большое лицо выглядело бледным, светилось усталостью
и чем-то еще. Во взгляде его было что-то неистовое, что -- Мэриан не могла
определить. Она стала его слушать.
-- Я любил Ханну, Мэриан. Я люблю ее и мог бы дать любые объяснения
этой любви, но они бы оскорбили ее и всегда были бы меньше чем правда. Я
любил ее, и многое мог бы для нее сделать, и, безусловно, страдал из-за нее.
Я согласился бы на большие страдания. Ты веришь мне?
-- Конечно... -- Мэриан беспокоил и тревожил настоятельный
исповедальный тон.
-- Я не могу в полной мере объяснить или оправдать то, что произошло.
Теперь я знаю, что никогда не мог оценить Ханну. Возможно, никто из нас не
мог. Наверное, никто из нас даже не попытался...
-- Кроме Джералда.
В замечании прозвучал неожиданный цинизм. Мэриан сказала так
неумышленно и испытала облегчение, когда Эффингэм его не уловил.
-- Действительно. Возможно, Джералд любил ее больше, чем все мы. Не
знаю почему, но мне никогда ни на секунду не приходило в голову, что Джералд
способен проявлять какой-то интерес к Ханне kak к человеческому существу...
-- Мне тоже никогда не приходило в голову такое. До чего же это
напоминало похороны -- они говорят о ней, как будто она уже мертва или, в
лучшем случае, уехала.
-- Думаю, это останется тайной. И полагаю, станет нашей последней данью
ей -- позволить этому остаться тайной.
-- Да. -- Мэриан склонила голову. Она снова стала думать о Дэнисе.
-- Да, возможно, Джералд понимал ее как человека, как живое существо. Я
же не понимал и только сейчас осознал это. По крайней мере понимал
недостаточно, явно недостаточно. Меня слишком взволновала история. Но, кроме
того, была я она... -- он отвернулся в замешательстве. -- Мэриан, как ты
думаешь, мы не могли бы выпить чаю?
-- Мой дорогой, я сейчас приготовлю. Звонить бесполезно -- думаю,
половина горничных ушла.
-- Нет, нет, останься, позволь мне продолжать говорить. Так или иначе,
я не сумел помочь ей, я не сделал этого и не смог даже понять.
-- Итак, она нас освободила, -- сказала Мэриан, возвращаясь к своим
мыслям. Впервые ей пришло в голову, что, возможно, сама Ханна сейчас тоже
счастлива, а не только причина счастья остальных. Это была странная и
прекрасная мысль.
-- О, Мэриан... -- пробормотал Эффингэм, сильно взвол нованный. На
мгновение он закрыл лицо руками. -- Извини, я так виноват.
Мэриан в замешательстве взглянула на него.
-- Не убивайся из-за нее, -- сказала она. -- Она тоже сво бодна.
-- Ты не понимаешь меня. Я должен продолжать и рассказать все. Алиса...
-- Алиса?
-- Ну да. В этом все дело. А я и не знал. В действительности не знал до
тех пор, пока она не выложила все это о Дэнисе, помнишь, о Дэнисе и
лососиной заводи.
-- О Дэнисе и лососиной заводи. Да.
-- Мэриан, я ее так давно знаю, и чувства иногда могут расти внутри
человека так, что он даже не замечает. А затем внезапно прорываются в
сознание, в мир. Такое случается.
-- Я знаю, такое случается!
-- И тогда все приобретает завершенность. Видишь ли, я так полагался на
Алису, считал ее присутствие само собой разумеющимся. В известном смысле она
реальная сторона истории, реальный человек, реальный объект любви. Мне
кажется, что все время я смотрел в зеркало и только смутно, как бы сбоку,
воспринимал окружающий мир.
-- Я чувствовала нечто подобное, Эффингэм...
-- О, пойми меня! Это так мучительно. Я говорю тебе, что я влюбился в
Алису, внезапно, глубоко влюбился.
Мэриан встала, и он поднялся вместе с ней. Так вот что это было.
Изумленный взгляд Эффингэма означал счастье. Совершено наконец какое-то
действие. Ханна так превосходно послала их всех в разные стороны...
-- Мэриан, Мэриан, не огорчайся и не суди меня слишком строго. Я знаю
Алису так давно, с тех пор, как она была еще ребенком. Пожалуйста, пойми и
прости. Мы с тобой познакомились так недавно. Ты молода, скоро тебе станет
лучше...
<О чем это он говорит? > -- подумала Мэриан. Затем ее внезапно осенило:
<Он думает, что я влюблена в него! > Эта мысль наполнила ее таким весельем,
что ей пришлось отвернуться, чтобы спрятать лицо.
-- Пожалуйста, не огорчайся...
Мэриан приняла спокойное выражение и повернулась:
-- Дорогой Эффингэм, не расстраивайся из-за меня. Со мной все будет в
порядке.
-- Ах, ты так добра.
-- Такие вещи случаются. Нужно быть мужественным.
-- Ты мужественная. И такая деликатная.
-- А как же иначе. Желаю вам с Алисой счастья.
-- И такая благородная! Честно говоря, это произошло на столько быстро,
что я едва понимаю, на каком свете нахожусь. Но чувствую себя намного лучше,
когда все рассказал.
-- Не беспокойся обо мне. Я приду в себя. -- Возможно, было дурно
обманывать его, но он не будет страдать без сна по ночам из-за нее. И она с
тем возросшим сочувствием к остальным, которое может принести собственное
счастье, испытывала неподдельную радость за него и Алису. Происходящее
напоминало комедию Шекспира, где концы истории переплетались наилучшим
образом.
Ее спокойное лицо над его плечом было обращено к двери: Dверь
открылась, и вошел Дэнис. Выражение ее лица почти не изменилось, хотя она
встретила его с восторгом.
-- А, Дэнис, -- сказал Эффингэм, -- доброе утро. Не мог бы ты принести
нам чаю?
-- Конечно, сэр.
-- И виски, если сможешь найти, -- попросил Эффингэм. -- Непременно. У
меня припрятано немного -- в последнее время оно исчезало.
Они улыбнулись друг другу.
<Я свободна, -- подумала Мэриан, глядя, как он выходит из комнаты. --
Мы свободны>.
-- Видишь ли, я просто не ожидал... -- продолжал Эффингэм. Он был явно
зачарован своим затруднительным положением.
Теплый ветерок, проникавший в высокие открытые окна террасы, касался
желтоватых кружевных занавесок, шевеля их. Слушая шепот Эффингэма, Мэриан
смотрела в окно на море, бледно- голубое, омытое серебром. Вдалеке виднелся
корабль. Место действия теперь, когда она собиралась его покинуть, обретало
предметность. Раньше оно казалось неправдоподобно красивым.
Высокая фигура бросила тень на одно из окон, и в комнату вошла Вайолет
Эверкрич. Мэриан встала, чувствуя легкий холодок, который всегда приносил
приход Вайолет, и Эффингэм замолчал.
-- Ну, дети мои...
-- Доброе утро, Вайолет.
-- Упаковала свои вещи, Мэриан?
-- Нет еще. А Ханна уезжает сейчас, скоро?
-- Вы хотите дождаться отъезда, не так ли? Вы, видимо, оба ощущаете
себя зрителями какого-то довольно скучного фильма, конец которого вам уже
известен?
Мэриан чувствовала себя стесненной и виноватой перед Вайолет. В
надежде, что та не заметила ее счастливого лица, она, запинаясь,
пробормотала:
-- Нет, не так...
-- Но возможно, вы не знаете, что произойдет, возможно, есть еще
сюрпризы, неожиданные повороты истории...
-- Что ты хочешь сказать?
-- Пока вы водите хороводы, другие приводят в действие- машину.
-- Машину...
Силуэт появился в другом окне, и в комнату вошла Алиса.
-- Всем доброе утро. Привет, Мэриан, дорогая. -- Она по целовала
Мэриан.
Мэриан расстроенно подумала: <Теперь мне всегда придется поддерживать
эту выдумку с Алисой>. Но, возможно, она в будущем больше их не увидит.
Наверное, так будет лучше. Но что обещает будущее? Она была напугана
присутствием Вайолет и се загадочными словами.
Вошел Дэнис с большим подносом, на котором стояли чайник и чашки, виски
и стаканы. Он поставил его и, не говоря ни слова, стал наливать. Алиса села
на ручку кресла Эффингэма, а Мэриан с Дэнисом встали рядом у книжного шкафа.
Алиса с Эффингэмом тихо перешептывалась. Все это напоминало похороны. Мэриан
подумала: <Теперь мы все собрались вместе, несомненно, наступает момент
отъезда>. Она прислушивалась к звукам в доме.
Раздался отдаленный шум, и ее сердце дрогнуло, наполовину от страха, а
частично с облегчением. Кто-то шумно спускался но ступеням, но не
размеренно, а бегом. Звук приближался, и секундой позже, распахнув дверь,
вбежал в комнату Джеймси.
Он преобразился. Снова затейливо принарядился, глаза его горели
странным весельем. Все его черты словно вытянулись, так что он даже стал
казаться выше. Он впорхнул в комнату, как Пак, как Питер Пэн, как грациозное
юное видение. Легко, почти не передвигая ног, он проскользнул в центр
комнаты.
Наступило напряженное молчание, которое Мэриан нервно нарушила.
-- Привет, Джеймси. Ханна прямо сейчас уезжает? -- в ее словах явно
прозвучало нетерпение. Вайолет Эверкрич рассмеялась:
-- Нет.
-- В таком случае -- когда, ты знаешь? Скоро? Джеймси посмотрел на них
всех, его веселый пристальный взгляд скользил по лицам.
-- Хорошие новости. Она не уезжает. Вообще не уезжает.
Эффингэм и Алиса встали. Мэриан посмотрела на Дэниса. Его лицо опять
напряглось, как будто спрессованное сильным ветром. Вайолет снова
засмеялась.
Эффингэм вышел вперед, как бы беря на себя ответственность за
присутствующих. Он сказал:
-- Послушай, Джеймси, не подшучивай над нами. Объясни, пожалуйста, что
ты имеешь в виду.
-- То, что сказал. Ханна не уезжает. Все останется как prezhde. Не
замечательно ли это? -- Он повернулся на одной ноге, раскинув руки как
арлекин.
-- Погоди, -- устало сказал Эффингэм. Вид у него был глуповатый. --
Погоди, что ты хочешь сказать? А как насчет Питера?
-- Питер не приедет. Это была ложная тревога. В конце концов он не сел
на корабль и прислал другую телеграмму. Он намерен остаться в Нью-Йорке. Так
что мы все можем успокоиться. Не чудесно ли это?
Мэриан уставилась на Джеймси, ошеломленная, ужаснувшаяся вещам, которых
еще полностью не осознала. Через его плечо она могла видеть людей, вносящих
чемоданы Ханны обратно, в холл. Одна из темнокожих горничных вошла и убрала
чайные чашки. Так что все будет как прежде. И все-таки это невозможно,
прежнее уже не вернуть!
Эффингэм спросил:
-- Это правда, Вайолет?
-- Итак, друзья мои, возвращайтесь назад к своим обя занностям! --
воскликнул Джеймси. -- Назад к своим обязанностям! Распаковывайте чемоданы!
Наша счастливая жизнь не разрушится. Все возвратится на круги своя,
воскреснет, обновится и станет еще прекраснее, чем прежде!
-- Не слушайте его! -- Вайолет говорила бесстрастно, глядя на своего
брата. -- Не слушайте его. Вы все готовы к отъезду. У вас нет причин менять
свои планы. Вы все нашли убедительные причины для отъезда, вы жаждали
уехать, едва могли дождаться. Воспользуйтесь случаем и уезжайте. После может
быть слишком поздно. Уезжайте сейчас, говорю я вам. Оставьте это место. Вы
больше не принесете здесь пользы.
Эффингэм смотрел на Алису. Ее застывшее лицо, бесстрастно глядевшее
перед собой, стало серым. Первой мыслью Мэриан было: <Да, давайте уедем! >
-- Конечно же мы не уедем, -- это сказал Дэнис.
Мэриан с удивлением повернулась к нему, ощущая, как его что- то почти
физически оттолкнуло от нее. Затем из дверей раздался другой голос:
-- Рад слышать это, Дэнис. Полагаю, что после небольшой ссоры мы можем
успокоиться и приступить к своим привычным занятиям. Не стоит продолжать
драму, основанную на недоразумении. Так что я хочу предложить, чтобы все мы
разошлись po своим местам, и пусть рассеется эта нездоровая атмосфера.
Джералд Скоттоу стоял, прислонившись к двери. Он казался более крупным,
загорелым и здоровым, чем когда-либо прежде. Его хорошо выбритое лицо сияло
от обретенной власти. Он улыбнулся, глаза его разыскивали Мэриан. Она
внезапно села на ручку кресла.
Джеймси бросился к Джералду, устроившись как обычно в тени его, готовый
помчаться стрелой выполнять любое его приказание.
-- Уезжайте, уезжайте, говорю я вам! Все это кончится кровью! -- Голос
Вайолет взвился и замер. Она удалилась сквозь белые кружевные занавески.
Небо снаружи потемнело. Начинался дождь.
-- Я поеду домой на ленч, -- Алиса заставила себя двинуться и, тяжело
ступая, направилась к выходу. Эффингэм безуспешно пытался поймать взгляд
Мэриан и после минутного колебания пошел за Алисой.
-- Пойдем, -- Дэнис обратился к Мэриан, -- навестим ее сейчас. -- Они
двинулись к двери. Джералд и Джеймси расступились, чтобы дать им дорогу.
Проходя мимо Джералда, Мэриан вздрогнула и опустила глаза.
Мэриан пересекла прихожую и постучала в дверь комнаты Ханны -- Дэнис
отправил ее вперед одну.
-- Войдите.
Она вошла. Комната из-за дождя была темной. На письменном столе стояла
зажженная лампа. Мерцал торфяной огонь. Ханна стояла у камина, одетая в свой
обычный желтый шелковый халат.
Мэриан прошла до середины комнаты и почувствовала страх -- ей
показалось, что перед ней незнакомка.
Ханна шарила у себя в кармане в поисках сигареты. Искоса взглянув на
девушку, она продолжила поиски. Подойдя ближе, Мэриан заметила, что
выглядела она болезненно, словно какое-то тяжкое бремя обрушилось на
знакомые прекрасные черты. Нахмуренное лицо чуть подрагивало, лучистые глаза
потухли. Она казалась совершенно другим человеком.
-- Мэриан, -- имя прозвучало скорее как утверждение, чем как
приветствие. Ханна нашла сигарету, зажгла ее, затем в раздумье предложила
Мэриан. Знакомый запах виски плыл, как фимиам, по komnate и окутывал фигуру
в халате.
Мэриан не знала, что говорить. Страшная жалость и внезапное чувство
вины наполнили ее. Она воспринимала себя телохранителем, представшим перед
изувеченным телом своего хозяина. Мучительно подыскивая слова, она хотела
сказать: <Я так рада, что вы в конце концов остались!.. > Те ли это слова?
Она промолчала. Склонила голову и почувствовала, как горят ее щеки. И в
следующую секунду она упала на колени к ногам Ханны, поняв, что это
единственно правильный поступок. С бессвязным восклицанием Ханна подняла ее,
и они обнялись, застыв в молчании. Мэриан почувствовала, что слезы внезапно
переполнили ее глаза и оставили темное пятно на шелковом плече Ханны. В
отчаянии она поняла, как угасает свободная личность, став ею только на
мгновение. И несомненным было то, что прежнее время уже не вернуть. Жалость
к себе, к Ханне охватила ее, потом она встряхнулась.
-- Успокойся, успокойся, выпей виски, -- утешала ее Ханна. Слезы на ее
глазах к этому времени уже высохли.
Знакомый звук жидкости, льющейся в бокал, прозвучал как молитва
Богородице, они помедлили, немного успокоившись, а затем посмотрели друг на
друга.
-- Итак, ты не уехала, Мэриан.
-- Конечно нет! Даже не думала об этом! -- солгала Мэриан. Взглянув в
золотистые глаза, она внезапно почувствовала себя равной с Ханной, ее
соперницей и обитательницей того же мира. Это было болезненное и все же
приятное чувство. Теперь стало возможным говорить ей неправду.
Ханна, покачав головой, отвернулась и стала смотреть на дождь.
-- Странно. Я думала, что могу... зайти... вернуться... и об наружить,
что все ухеали. Как в сказке. Но кто-нибудь уехал?
-- Нет.
Ханна вздохнула, и Мэриан резко сказала:
-- Надеюсь, вы не жалеете, что мы не уехали?
-- Конечно нет! -- Ханна, улыбаясь, повернулась. Ее улыбка была похожа
на прежнюю, но все-таки не совсем. -- Как я могу жалеть? Однако, ты знаешь,
какое-то время будет трудно. Не считай, что ты обязана остаться.
-- Конечно, -- ответила Мэриан не раздумывая, -- я останусь, Uанна.
Они пристально посмотрели друг на друга. Ханна не опускала своих
золотистых глаз, и Мэриан перевела взгляд на стакан с виски. Тронутый
светом, он был почти такого же золотистого оттенка. День как будто
становился темнее. Что произошло с Ханной? Не то чтобы она была сломленной,
скорее, стала другой, словно с помощью какой-то необыкновенной силы вступила
в иной период своей жизни. Казалось, за два дня прошло много лет.
Мэриан, ощущая теперь свою одинаковость с Ханной, осторожно спросила:
-- Что значит трудно, Ханна?
-- Это долго объяснять. Да ты и сама догадываешься, но в конце концов
-- мы все еще здесь.
-- Но мы любим вас, Ханна, -- слова прозвучали настолько фальшиво, что
Мэриан не смогла поднять головы. В действительности она никогда не любила
Ханну.
-- Посмотрим, не так ли? Садись. Я устала. Я хочу просто поболтать. О,
как льет дождь! Приближается зима. Скажи мне что- нибудь, Мэриан.
Они сели на софу лицом к огню, спиной к лампе. Пламя освещало усталое
лицо Ханны, странным образом смещая черты и превращая его в лицо человека,
перенесшего удар.
-- Я не понимаю, что произошло, -- сказала Мэриан. -- Почему ваш муж
передумал?
Ханна вздрогнула, возможно от этого слова:
-- Полагаю, не передумал. Скорее, он вообще не присылал телеграммы, это
была фальшивка. Но я никогда не узнаю точно.
-- Фальшивка? -- Мэриан похолодела. Еще более темная галерея открылась
за сценой. -- Но кто?.. Почему?..
-- Не знаю. -- Ханна улыбнулась, глядя на огонь, но ее улыбка в любой
момент могла перейти в истерический смех. Она так сомкнула губы в этой
улыбке, что свет придал ее чертам слегка безумное выражение. -- Я не знаю,
кто послал телеграмму и почему, хотя и могла бы сделать одно-два
предположения.
<Я не могла бы, -- подумала Мэриан. -- Кто мог сыграть такую глупую,
бесполезную шутку? Но было ли это шуткой? > Она почувствовала страх, какой
испытываешь, соприкасаясь с проблесками безумия, и, чтобы скрыть его, тоном,
прозвучавшим до смешного непринужденно, быстро сказала: -- Это, безусловно,
перевернуло все на время вверх дном, не правда ли?
-- Это на время свело меня с ума, -- произнесла Ханна резким голосом, в
котором дрожали слезы, а затем, чтобы успокоить Мэриан, повернулась к ней с
улыбкой.
<Боже, бедная Ханна>. Мэриан с отчаянием думала, что же ей ответить.
Она чувствовала нервное, зудящее желание заговорить о Джералде и сказала:
-- Все мы иногда сходим с ума, но все это прошло.
-- Последствия остались.
-- Какие последствия? -- Мэриан, сжав свой стакан и глядя на огонь,
затаила дыхание. Хотя их разговор протекал очень медленно, почти как в те
дни, когда они засыпали над <Принцессой Клевской>, ей казалось, будто она
возводит укрепление вместе с Ханной или, скорее, строит с ней непрочное
здание, нечто опасное и в то же время необходимое, где, как бы это ни
казалось нелепым, они смогут найти укрытие в будущем.
-- О, они будут заметны, -- Ханна потерла глаза, опустила плечи и
погрузила босые ноги в толстый ковер. Казалось, она подбирает слова. --
Между мной и Джералдом всегда существовала очень своеобразная связь,
таинственная связь... -- Она снова помедлила, как бы подыскивая более точные
слова, но затем закончила: -- Из-за того, как все сложилось, ты знаешь.
Мэриан почувствовала, что ей хотят сделать очень ценное и важное
признание. Нужные слова должны быть произнесены, прежде чем они смогут
посмотреть в лицо друг другу и продолжать свои теперь уже изменившиеся
отношения. Казалось, для Ханны это имело значение. Мэриан чувствовала, что
она почти дрожит от желания, чтобы ее расспросили самым деликатным образом.
Мэриан снова ис пытала стыд. Она не заслужила такой роли. Она жалела, что не
убедила Дэниса войти первым. Но Ханна не стала бы говорить с ним. Рассказать
ли Ханне о Дэнисе... Но сможет ли она? И в то же время, как не рассказать?
Быстро же все они утешили друг друга! Она пылала от стыда. Затянувшееся
молчание требовало, чтобы она заговорила. И, не поднимая глаз, Мэриан с
усилием произнесла:
-- Но ваши отношения с Джералдом теперь изменились?
-- Да. Изменились, очень изменились.
<Что это значит? > -- подумала Мэриан. Боль, которая, безусловно,
вызывалась ревностью, подгоняла ее вперед. Она должна все выяснить, пока не
миновал этот деликатный момент, когда они были так открыты друг другу. Она
ощущала холод, и все же это была кульминация в их отношениях. Она подняла
глаза на Xанну и испытала потрясение от того, как изменилось ее лицо, снова
став прекрасным.
-- Ханна, почему вы не уехали с Джералдом? После того, что произошло...
Зачем вам с Джералдом оставаться здесь дольше?
Это был вопрос, к которому Ханна постепенно ее подводила. И Мэриан
увидела что-то коварное в освещенных огнем золотистых глазах, а скорее --
хитрое или осторожное. Возможно, это был взгляд, которым выражают тайный
намек в рискованной ситуации. Голос прозвучал с оттенком мольбы, когда Ханна
ответила:
-- Не было достаточно причин, чтобы уезжать.
Внезапно ощутив храбрость Ханны, ее цельность, Мэриан заглянула ей в
душу, но не поняла ее. Вдруг ее осенило: <О Боже, Джералд не взял бы ее! > И
она вспомнила преображение Джеймси, его триумф и фигуры Джералда и Джеймси,
доминирующие над сценой внизу. Джералд, умело обращающийся с веревкой,
связал ее, поработил в тысячу раз сильнее, чем раньше, а затем предложил,
чтобы все продолжалось по-прежнему. Джералд, безусловно, знал почти с самого
начала, что телеграмма была фальшивкой. Он, долж но быть, позвонил в
Нью-Йорк. Более того, он мог даже сам послать телеграмму. Или это сделал
Джеймси, а может быть, и Вайолет. Или Питер действительно послал ее, но
только для того, чтобы привести в замешательство Ханну. Когда Мэриан
мысленно перебрала все варианты, она поняла, что Ханна поймана и находится в
окружении врагов. Чувство собственной вины пронзило ее, она закрыла лицо и
склонила голову к коленям.
-- Посмотри же на меня, -- резко прозвучало приказание.
Мэриан выпрямилась. Она должна посмотреть сейчас ей в лицо и попытаться
понять, что от нее требуется. Вершина разговора осталась позади, и Ханна
больше не выглядела ни хитрой, ни просящей, но полной решимости, как будто
она собиралась объяснить Мэриан какой-то очень важный и сложный план работ.
Мэриан так теперь объясняла себе изменения в ее лице: удивительный свет
исчез, обнаружив некоторую неправильность черт. Но она все еще была
прекрасна.
-- Перестань, -- мягко сказала Ханна. Затем она продолжила обычным
голосом, как будто говорила о вполне заурядных вещах: -- Я должна жить здесь
и выполнять свои обязанности, какими бы они ни были, и быть готовой
остатьтся в одиночестве, если понадобится. То, что произошло, будет иметь
свои последствия. У меня такое чувство, если это вообще имеет какое-то
значение, что o должна пережить все с самого начала, так как происходящее до
настоящего времени было фальстартом. Теперь настоящий старт. Мэриан
немедленно подумала, что семь лет не могли превратиться в ничто. Неужели они
вступали в следующее семилетие? Мэриан показалось, что двери тюрьмы
захлопнулись за ней.
-- Нет, нет, нет!
-- Возможно, мне лучше остаться одной. Я, может, решусь отослать всех
вас, даже если вы не захотите уехать добровольно. Ах, Мэриан, можно
продолжать страдать, молиться и размышлять, наложить на себя самую суровую
епитимью и в обмен на все это стать ничем, воплотиться в мечту.
-- О, Ханна, прекратите! -- горестно воскликнула Мэриан. Зачарованность
возвращалась, приглушенно прозвучали первые слова заклинания, и ей стало
страшно. Мэриан тут же смутно почувствовала, что эти чары более опасны, чем
прежние. Они поглотили их, были более сильными. Ей захотелось, как человеку
в присутствии чародея, превратить Ханну в камень прежде, чем у нее похитят
ее собственный разум.
-- Мечта. Знаешь, какую роль я играла? Бога. А знаешь, кем я была в
действительности? Никем, легендой. Рука, протянутая из реального мира,
проходила сквозь меня, как сквозь бумагу. -- В ее голосе резонировал оттенок
голубиного воркования, присущий местному говору. Эти выразительные интонации
вызвали в памяти голос Дэниса.
Мэриан содрогнулась. Ей захотелось нарушить воцарившееся настроение.
Она не намерена выслушивать признания, знать чьи-то планы; пытаясь говорить
оживленно, она произнесла:
-- Играла роль Бога? Безусловно нет. Бог тиран.
-- Ложный Бог тиран. Или, скорее, он тиранический сон, и вот чем я
была. Я жила на публику, на своих почитателей, жила их мыслями. Твоими
мыслями, в то время как ты жила моими -- как тебе казалось. И мы обманывали
друг друга.
-- Ханна, вы говорите необдуманно. -- Мэриан не хотелось, чтобы ее так
торопили, да к тому же не в этом направлении. Однако Ханна говорила без
волнения. Она смотрела на огонь, сплетая пальцы, как бы высказывая
обдуманное, трезвое суждение.
-- Ваша вера в значительность моих страданий заставляла меня
продолжать. Ах, как вы все были мне нужны! Я питалась вами, как тайный
вампир, кормилась даже Максом Леджуром. -- Она вздохнула. -- Мне нужна была
моя публика. Я жила в ваших глазах как ложный Aог. Но наказание ложного
божества -- стать нереальным. И я стала нереальной. Вы сделали меня такой,
потому что слишком много думали обо мне. Вы превратили меня в объект
созерцания, как этот пейзаж. Я же сделала нереальным его, постоянно его
созерцая, вместо того чтобы в него войти. -- Она встала и подошла к окну.
Мэриан оглядела ее силуэт на фоне серого дождя. Джералд вошел в пейзаж
и сделал его реальным. Но что произойдет с ним дальше? Что было там, в этом
странном заброшенном пейзаже? Мэриан тоже поднялась. Она произнесла довольно
резко:
-- Но вы сказали...
Ханна повернулась, и ее лицо, чуть освещенное отдаленной лампой,
казалось, мерцало и подрагивало на фоне темного окна.
-- Вы приписывали мне свои собственные чувства. Однако у меня не было
чувств, я была пуста. Я жила вашей верой в мои страдания. Но не испытывала
их. Страдания только начинаются... сейчас.
<И Джералд их орудие>, -- подумала Мэриан. Словно под влиянием
какого-то странного наркотика она начинала видеть новые узоры и новые цвета.
Мысль о том, что Ханна сошла с ума, метеором промелькнула в ее мозгу и
исчезла. Она должна овладеть собой. Испытывая отчаяние, но внешне спокойно
она сказала:
-- Ханна, вы самая великая эгоистка из всех, кого я когда- либо
встречала.
-- Разве не именно это я хочу тебе сказать? -- Голос очень похож был на
голос Дэниса. Умышленно спародировав провинциальный акцент, Ханна коротко
рассмеялась, и Мэриан засмеялась тоже.
Она подошла и встала рядом с Ханной у окна, они вместе смотрели на
легендарный пейзаж. Дождь, падающий на запущенный сад, покрытый невзрачной
травой склон, блестящие черные утесы, по которым, поблескивая, катились
потоки воды, и зловещее, серое, как сталь, море -- от вида всего этого ее
охватило отчаяние и мелькнула мысль о смерти, как будто смерть, еще не
готовая забрать ее, пролетела прямо перед ее лицом, коснувшись своим
холодным дыханием ее губ. Дождь падал на темные рыбные пруды в скачущем
резком ритме. Должна ли она остаться здесь с Ханной? Может -- навсегда?
Настоящие страдания начинались только теперь.
Мэриан смотрела вниз, от потоков дождя рябило в глазах, так что сначала
она не могла разобрать, действительно ли что-то происходит внизу, или это
только обман серого колеблющегося sveta. Там было какое-то движение,
мелькали темные тени. Затем она увидела, как две фигуры в черных дождевиках
появились на террасе и встали радом, глядя вперед и словно что-то поджидая.
По тому, как они стояли, как бы составляя, подобно скульптурной группе, одно
целое, она узнала в них Джералда и Джеймси. Ханна, глядя на них, тоже
одеревенела. Обе женщины смотрели вниз в полном молчании.
Минуту-две спустя, материализовавшись из массы дождя, появился кто-то
третий, медленно приближаясь. Ханна издала какой- то звук -- вздох или тихий
вскрик. Мэриан пристально смотрела на незнакомую фигуру, тоже закутанную в
плащ с капюшоном. Затем, вздрогнув, с ужасом и удивлением она повернулась к
Ханне. Мэриан узнала его. Это был Пип Леджур, и он держал ружье.
Дэнис прислонился к двери:
-- Мне его впустить? Вы примете его?
Ханна все еще стояла у окна. Она не двинулась с места, когда Пип вошел
в дом. Продолжая смотреть на дождь, бросила через плечо:
-- Значит, Джералд не возражал?
-- Мистер Леджур проявил большую решительность.
-- Он сейчас за дверью? Впусти его. Нет, подожди минуту.
Она отвернулась от окна, запахнулась поплотнее в халат и завязала пояс.
Подошла к одному из зеркал и посмотрела на себя, не прикоснувшись ни к лицу,
ни к волосам.
-- Впусти его.
Мэриан направилась к двери.
-- Подожди, Мэриан, я хочу, чтобы вы с Дэнисом остались здесь, пока я
буду говорить... с ним.
Мэриан взглянула на Дэниса, но его лицо было застывшим и мрачным, как
лицо горца. Он не смотрел на нее. Почти физически ощущая надвигающуюся
опасность, Мэриан опять отступила к окну, стараясь держаться как можно
дальше. Ханна села на стул с прямой спинкой, развернув его немного к двери.
Дэнис открыл дверь.
Пип снял свой плащ, но все еще держал ружье. Его ботинки были покрыты
толстым слоем грязи, и запах дождя, земли и моря, zapakh влажного твида
проник в комнату вместе с ним. Несмотря на свою грубую деревенскую одежду,
он выглядел стройным, элегантным, по-кошачьи грациозным. Точнее, со своей
маленькой гладкой головкой и длинной шеей походил на красивую змею. Он
сделал шаг, другой и по-солдатски остановился перед Ханной. Дэнис бесшумно
закрыл дверь, сел на пол, прислонившись к косяку.
Пип и Ханна долго в молчании смотрели друг на друга -- он задумчиво,
серьезно, как будто находился перед прекрасной картиной, она мрачно, почти
угрюмо, время от времени бросая взгляд вокруг, затем возвращаясь к нему.
-- Ты не возражаешь против моего прихода? -- вопрос прозвучал
хладнокровно, как будто они виделись вчера.
-- Конечно, возражаю. Чего ты хочешь?
-- Забрать тебя отсюда.
-- Зачем ты говоришь это сейчас? Ты мог прийти и сказать это в любое
время за минувшие годы. Ты бывал здесь достаточно часто и наблюдал за мной.
Мэриан, пожалуйста, мои сигареты. -- Ее тон был слегка раздраженным, но
почти спокойным. Когда же Ханна стала зажигать сигарету, рука ее так
дрожала, что сделать это было почти невозможно.
-- Сейчас все по-другому. Теперь тебе не обязательно здесь оставаться.
-- Ты жесток.
-- Нет. Я не собираюсь быть свидетелем того, что произойдет в будущем.
Сейчас все изменилось. Если я уйду отсюда сейчас, я уже никогда не вернусь.
Но я хочу забрать тебя с собой, -- он говорил мягко и спокойно, тоном
священника.
-- Что-то, возможно, и изменилось, но мои намерения остались прежними,
-- она отвечала ему в его же тональности, откинувшись на спинку стула,
спрятав одну руку за спину и выдвинув ногу. Их неподвижные фигуры были
связаны какими-то силовыми линиями, они казались заключенными в оболочку, в
которой клубилось неистовство.
-- Ты не сможешь сделать этого снова. Теперь все испорчено. Не
обманывай себя, Ханна. Ты устала.
Она закрыла глаза, правда его слов, казалось, на минуту обессилила ее.
-- Ты говоришь, все испорчено теперь. А чем все это было прежде?
Минуту он молчал, затем повернулся и прислонил ружье к pis'mennomu
столу. Скрестил руки, глядя вниз на нее, и, казалось, впервые задумался над
ее вопросом.
-- Разве это имеет значение? Ты взялась за что-то ока завшееся слишком
трудным.
-- А сейчас я намерена предпринять нечто еще более трудное... -- Она
отвела руку с сигаретой -- запах паленых волос поплыл по комнате.
-- Нет, нет. Ты не можешь сделать того, что намереваешься. Ты просто не
знаешь как. Выйди через ворота в реальный мир.
Она молчала, как будто внимательно его слушая. Затем спросила:
-- С тобой?
-- Со мной. У меня был свой собственный пост, Ханна, дополняющий твой.
И я понял в последний день то, что мне следовало знать в первый. Пойдем.
-- И что же мы будем делать, если вместе выйдем из ворот? -- спросила
она тихим голосом человека, слушающего сказку.
Пип пристально смотрел на нее. Простое предположение, прозвучавшее в ее
голосе, казалось, заставило его засиять в ожидании какой-то метаморфозы. Он
утратил напряженность, стал свободнее, как танцовщик балета, готовый прийти
в движение.
-- Мы отыщем решение, когда уйдем отсюда. Ты знаешь, что сможешь
прогнать меня навсегда, как только мы уйдем. -- Улыбка на минуту зажглась на
его печальном лице.
Ханна тяжело вздохнула и отвернулась от него.
-- Сомневаюсь, что ты действительно этого хочешь. Но почему ты думаешь,
что вправе так поступать? -- Она говорила как королева.
-- Я единственный, кто тебя любил бескорыстно, не используя тебя.
-- Что же ты делал все эти семь лет, если не использовал меня?
-- Ждал, пока ты проснешься. И ты проснулась. Теперь ты бодрствуешь.
Давай, двигайся, действуй, пока не заснула снова.
-- Ты думаешь, Джералд меня разбудил? Он протянул к ней свои ослабевшие
руки молящим жестом:
-- У меня есть право...
-- Ты хочешь сказать, если кто-то намерен обладать мною, это с равным
успехом можешь быть и ты. Возможно, это тебя разбудил Джералд!
Она произнесла слова жестко. В эту секунду Мэриан, смотревшая в окно,
застыла, почти не дыша, и увидела в ней не королеву, а великую куртизанку,
представила ее глазами Вайолет Эверкрич -- женщиной, способной на
преступления.
Пип смотрел на нее, и выражение достоинства на его лице постепенно
сменялось мольбой. Затем он двинулся. Все присутствующие вздрогнули. Но он
только шагнул вперед и упал на одно колено. Между ними все еще оставалось
пространство.
-- Не спрашивай, что значит для тебя и для меня этот промежуток
времени. Когда-то ты любила меня. Сохрани остатки той любви. Это твоя
единственная надежда в жизни.
Ханна молчала, спокойно и задумчиво глядя на него, как на прекрасного
мальчика, приведенного на суд. Казалось, она не столько думала, сколько
созерцала.
Мэриан стало невыносимо, и она произнесла отчетливым голосом:
-- Уходи с ним. Твоя одежда еще не распакована. Скажи Дэнису, чтобы он
пошел за машиной. Ты же хозяйка здесь. -- Она подошла и встала позади стула
Ханны. Дэнис тоже подошел.
Ханна и Пип продолжали смотреть друг на друга, как будто ничего не было
сказано, и минуту спустя Мэриан подумала, что, наверное, произнесла свои
слова только мысленно. Молчание продолжалось, затем Ханна беспокойно
задвигалась. Это напоминало момент после того, как поднимают гостью, когда
молчаливое поклонение тихо прерывается. Затем она заговорила прежним, почти
хнычущим тоном:
-- Нет, Пип, зря ты пришел. Это бесполезно.
Пип немедленно поднялся, оставаясь на том же месте.
-- Почему?
-- Я думала, этот вопрос никогда не возникнет и я никогда не увижу тебя
снова. Может, ты и не использовал меня, но я использовала тебя.
-- Нет, нет... -- мягко сказал он, как бы отодвигая ее слова жестом.
Но она продолжала, нервно перебирая ворот халата и немного повернувшись
к окну:
-- Я слишком страдала из-за тебя в первое время. Страдание во мне не
умерло. Я с возмущением возвращаю его тебе. Если ты не понимаешь этого, то
ты простофиля. Неужели ты ожидал, что я не стану винить тебя? Неужели ты
надеялся, что я продолжаю любить tebia? Неужели ты думал, что я не проклинаю
тебя?
После минутного молчания он спокойно сказал:
-- Да, пожалуй, я на это надеялся.
-- Тогда ты надеялся зря! -- Это был голос обиженной, раздражительной
женщины. -- Ты -- потускневший образ и уже не сможешь сотворить для меня
чудо, Пип. Тебе не следовало приходить ко мне. Уходи. Уезжай, как ты сказал,
из Райдерса и никогда не возвращайся. Уходи, уходи, уходи!
Он посмотрел на нее, и лицо его стало спокойным, как будто она с
помощью магии отступила от него на задний план. Слезы навернулись ему на
глаза, и он моргнул, чтобы избавиться от них. Это были крупные тихие слезы,
какими плачут мужчины в одиночестве над прекрасным. Плакать таким образом
над человеческим существом -- значит свидетельствовать ему глубокое
почтение.
Он медленно направился к двери, затем остановился:
-- Прислать отца навестить тебя? -- Вопрос как будто не имел связи с
предыдущим разговором, казался началом новой темы.
Ханна встала. Гнев и негодование полностью овладели ею.
-- Нет! Зачем мне твой отец? Пусть он придерживается своего выбора, а
мне предоставит мой. Иди.
Дэнис приоткрыл дверь. Помедлив, Пип повернулся назад, как будто
собираясь умолять се снова, но тут возник Джералд. Не было никакого
сомнения, что он ждал и слушал снаружи, а теперь вошел, чтобы положить конец
разговору. Мэриан почувствовала, как ненависть всех присутствующих в комнате
устремилась на него, и, хотя никто не двинулся -- казалось, все они
образовали вокруг него водоворот. Он оказался как бы в черной дыре.
В комнате стало темно. Дождь равномерно шумел за окном. Джералд
улыбался. Ханна медленно подошла к окну и прислонилась к нему, прижавшись к
стеклу головой. Джералд держал дверь широко открытой, и Пип, не торопясь,
вышел, затем Джералд закрыл дверь. Это было поражение, нанесенное человеку
животным.
Наступило молчание. Наконец Ханна тихим голосом сказала себе:
-- О Боже.
Джералд ждал, прислонившись к закрытой двери, чтобы дать Пипу время
покинуть дом. Он все еще улыбался. Затем снова открыл дверь:
-- Вы двое можете уходить. Убирайтесь.
Дэнис, стоявший совершенно неподвижно, внезапно вскрикнул, и секунду
Мэриан казалось, что он ударил Джералда. Но вместо этого он выбежал из
комнаты. Мэриан медленно двинулась вслед за ним. Она пыталась заставить себя
заговорить с Ханной, коснуться ее, но не смогла, не смогла даже посмотреть
на нее. Она видела только ухмыляющееся лицо Джералда. Когда она приблизилась
к нему, он вскинул руку и крепко сжал ее кисть. Она застыла в его тисках как
испуганный, наказанный ребенок.
-- Отправляйся в свою комнату, девушка Мэриан, и оставайся там. Я хочу
поговорить с тобой.
Он повернул се к двери. Последнее, что она увидела, были его зубы,
большие, белые, с металлическим блеском. Затем она оказалась за дверью,
закрывшейся на засов за ее спиной.
Свет, проникающий в дом, казался болезненным и холодным. Она бежала
вдоль верхнего коридора, но не могла найти, куда ушел Дэнис. Занавески с
кисточками хлестали ее по лицу. Добежав до верхней площадки, она
остановилась и негромко позвала его. Никто не откликнулся, хотя за дверями
ощущалось присутствие людей. Испытывая страх перед домом, она приблизилась к
большому лестничному окну. Дождь просачивался сквозь раму и стекал на пол,
образуя лужи. Она всмотрелась в сад, стегаемый дождем, и, потрясенная,
увидела одинокую фигуру, неподвижно стоящую у одного из рыбных прудов.
Приглядевшись, она узнала Дэниса. В его молниеносном перемещении из дома в
сад и унылом стоянии под дождем было что-то сверхъестественное.
Мэриан сбежала по ступенькам и выскочила через черный ход на скользкую
блестящую террасу. Дождь немного уменьшился и окружил ее холодным,
благоуханным, пронизывающим облаком. Она побежала к Дэнису. Он стоял, глядя
на черную дрожащую поверхность пруда. Волосы его слиплись длинными темными
прядями, и вода капала с носа и подбородка.
-- Дэнис, Дэнис, пойдем домой. Ты насквозь промокнешь. Пойдем со мной,
пойдем домой.
Он позволил ей увести себя в дом, в гостиную. Дождевая вода выступила
каплями на его плотном твидовом пиджаке, и пока Мэриан пыталась стряхнуть
их, он молчаливо стоял, поглощенный своими mysliami, глядя через ее плечо.
Она ушла за полотенцем, а когда вернулась, он лежал лицом вниз на кушетке.
Какое-то время Мэриан смотрела на него, затем стала медленно вытирать свое
лицо и волосы. Отделенный от нее своим горем, он казался почти безжизненным.
Она села около него на пол.
Теперь все стало таким же, как прежде. Однако одновременно все и
переменилось к худшему. Прожитое время, которое иногда казалось кошмаром,
воспринималось теперь не столь мрачно. Оно стало воплощением чистоты и мира.
В ее воображении завершился какой-то важный этап, она теперь свободна и
готова уйти. Однако это оказался всего лишь поворот винта и переход на
следующий виток спирали. Она не освободилась, а оказалась затянутой в
водоворот еще глубже, чем тогда. Если Ханна выбрала страдание, значит, она
выбрала его для них всех и они не в состоянии ос вободить себя.
Мэриан сжала руку Дэниса -- холодную и вялую, как мертвая рыба. Он все
еще лежал, уткнувшись лицом в подушки. Как мало она знала об этом человеке,
с которым ощущала сейчас такую связь. Может, домогаясь его, завладев им, она
причинила ему вред и он теперь питает к ней отвращение. Она вспомнила его
возглас: <Мы не верны, не верны>. Теперь же они, возвращенные на свои
прежние места, не воспринимались уже неверными. И когда Мэриан смотрела на
сгорбившиеся плечи Дэниса и пряди черных волос на его шее, она подумала: <Я
не равна Ханне, так как я связана с ней через него. А он связан с ней через
меня, и он, может, ненавидит меня за это>. Тогда, у лососиной заводи, тень
Ханны была между ними. Дэнис, должно быть, теперь вдвойне -- из-за нее и
Джералда -- вправе думать о Ханне как о женщине, которой можно обладать. Над
его болью, которая раньше была простой и чистой, теперь нависнет тень. Но
над ними всеми нависла тень из-за того, что сделала Ханна, и раз Ханна
утратила свою чистоту, она больше не сможет спасти их.
Это страшно, подумала она, что больше ни к кому нельзя обратиться, даже
к Питеру. Больше не существует внешнего мира. Все сосредоточилось внутри,
сфера замкнулась, и мы не можем выбраться. Пип ушел, он больше не станет
ждать и наблюдать. Эффингэм удалился в мир обычной благоразумной жизни. Они
с Дэнисом -- потерпевшие крушение слуги. Мир людей для них заканчивается.
Теперь они могут только ждать, когда придет Джералд, загонит их в хлев и
превратит в свиней.
Мэриан обнаружила, что тихо плачет. Она подумала: <Я схожу с ума>.
Джералд приказал ей отправляться в свою комнату и ждать. Через Ханну Джералд
заполучил их всех в свое распоряжение. Джералд вырастал в ее воображении: он
становился черным человеком, громадным Мавром. И Мэриан с пророческим ужасом
поняла свойство нового витка спирали. Она боялась и ненавидела Джералда; и в
то же время что-то внутри нее совершенно ясно произнесло: <Будь что будет! >
Охваченная внезапным страхом, она опустилась на колени рядом с Дэнисом
и стала его трясти.
-- Пожалуйста, поговори со мной. Меня мучают ужасные мысли. Дэнис, что
мы можем сделать? Что мы можем сделать для Ханны, для себя?
Он медленно перевернулся. Его лицо, на котором она ожидала увидеть
страдание, оказалось удивительно спокойным и задумчивым. Он откинул голову
назад, глядя широко открытыми глазами на потолок, и некоторое время молчал,
затем сказал:
-- Ах, если бы только она не сделала этого. Она изменила нас всех.
-- Я знаю. -- Каким же было облегчением просто разговаривать. -- Дэнис,
я так боюсь Джералда.
Дэнис пробормотал, все еще глядя на потолок:
-- Он стал таким же, как он. Он стал им. Вот что произошло.
-- Ты хочешь сказать?..
-- Джералд стал теперь Питером. Он занял место Питера, он одержим им,
он даже стал похож на него. Он больше не держит Питера в отдалении от нее.
Теперь уже ничто не держит его на расстоянии.
-- Значит, все стало как в начале, это начало...
-- Только еще хуже. Питер, Джералд, они много узнали за семь лет. Это
скорее духовные, а не физические обстоятельства.
Мэриан молчала. Она боялась смотреть на призраки, которые вызывал
Дэнис, она опасалась Дэниса, внезапно ставшего холодным, беспощадным и
озабоченным. Хотя лицо его казалось прекрасным и молодым, как будто ветер
уничтожил все морщины, оставленные человеческими волнениями и заботами, она
никак не могла понять его внезапного спокойствия, но почувствовала некоторое
облегчение. Наконец она произнесла:
-- О чем ты думаешь?
-- Наверное, в конце концов человек должен отвечать злом на zlo.
-- Нет! -- Но она уже тогда знала, что ответила так не из отвращения ко
злу, а потому что слишком боялась его.
Едва прозвучал ее ответ, как невероятный гром прогрохотал по дому и
сотряс его. Мэриан в ужасе вскочила на ноги, но не быстрее, чем Дэнис,
который был уже у дверей комнаты, и в эхо странного звука влился громкий
вопль боли. Тогда Мэриан поняла, что это было: наверху прозвучал выстрел.
Мэриан и Дэнис кинулись по коридору, слыша позади себя топот ног сбегающихся
отовсюду людей. Дэнис что-то неясно бормотал на бегу. Вот он бросился к
двери. Она была все еще заперта. У Мэриан возникло ощущение, что за ее
спиной собралась целая толпа. Дэнис стал ломиться в комнату, но внезапно
задвижку изнутри отодвинули, и дверь медленно открылась. Все притихли. Дэнис
вошел, и Мэриан последовала за ним. Ханна стояла у окна, глядя на дождь.
Ружье было прислонено к ее бедру. Лицо выражало такое же ангельское
спокойствие, какое было несколько минут назад у Дэниса. Джералд лежал на
полу. Дэнис подбежал к Ханне и взял ружье. Мэриан смотрела вниз на то, что
находилось у ее ног, -- никаких сомнений быть не могло. Она почувствовала,
как Ханна медленно опустилась на пол, и Дэнис встал рядом с ней на колени.
Она услышала, как красновато-золотистая головка ударилась об пол. Она
отступила на зад, чтобы ничего больше не видеть. Теперь сфера была разбита,
и открытое небо заглядывало к ним. Ханна навлекла на них судный день.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
Эффингэм и Алиса в нерешительности остановились в темном холле. Они
почувствовали неприятный удушливый запах, возможно чего-то горелого.
Странный звук раздавался из гостиной, ритмичный, звенящий, завывающий звук,
то поднимающийся, то падающий. Эффингэм достаточно долго пробыл в этих
краях, чтобы знать, что это, и он содрогнулся. Алиса взяла его за руку.
Казалось, что здесь никого нет. Хотя они пришли тотчас же, как только
получили записку Мэриан с ужасной новостью. Перешептывались, не осмеливаясь
заговорить вслух. Затем на ступеньках появилась Мэриан.
-- Не здесь. Пожалуйста, поднимитесь наверх в мою комнату.
Последовали за ней в темноте. Все еще лил сильный дождь, и
свинцово-серое вечернее небо давило и погружало дом во мрак. В комнате
Мэриан горела лампа.
Закрыв дверь, Мэриан с тихим стоном повернулась к ним. Алиса обняла ее.
Эффингэм, полузакрыв глаза, смотрел на двух женщин, прильнувших друг к
другу... Он чувствовал себя парализованным, ошеломленным, преисполненным
слепого ужаса и отвращения. Все еще невозможно было поверить тому, что
Мэриан сообщила им в своей записке.
Алиса медленно отпустила ее.
-- Кто там причитает?
-- Мать Джералда. Она с тех самых пор в доме.
-- Почему ты тотчас же не сообщила нам? -- спросил Эффингэм.
-- За день так много всего произошло. Приезжала полиция. Джеймси
пришлось съездить в Блэкпорт, чтобы вызвать их и позвонить в Нью-Йорк. И
кто-то должен был присматривать за Ханной. Сейчас с ней Дэнис. Я не могла
найти, с кем передать записку. О Боже...
-- Спокойнее, спокойнее, -- сказала Алиса. -- Мы бы приехали раньше, но
из-за дождя пришлось воспользоваться внутренней дорогой. Нижнюю сильно
занесло илом. И половину вашей подъездной аллеи размыло, нам с трудом
удалось подъехать.
-- А что с полицией?
-- Все было так странно. Они оказались ужасно простодушными. Вайолет
сказала им, что произошел несчастный случай, и они все zapisali с ее слов.
-- Они отнесутся к тому, что произошло, как к нашему личному делу. Не
думаю, что ты услышишь что-нибудь еще от них. Но все- таки, что они сказали,
будет следствие? Мы, конечно, уничтожили твою записку.
-- По их мнению, в нем нет необходимости. Гробовщик тоже приходил. Он
каким-то образом узнал и сам наведался. Сказал, что мы не сможем похоронить
Джералда, пока не прекратится дождь. О, Алиса...
Эффингэм подошел к окну, вгляделся в глубину дождя. Ничего не было
видно, кроме бесконечных серых потоков воды.
Он спросил:
-- Что слышно из Нью-Йорка?
-- Питер прилетает самолетом. Будет сегодня вечером или завтра рано
утром. Кому-то придется встретить его в аэропорту.
-- А Ханна?
-- Она не произнесла с тех пор ни слова. С ней сидела я, и Дэнис, и
Вайолет. Она остается внешне будто бы спокойной. Съела ленч, попила чаю, как
обычно, только не разговаривает. Конечно, мы не пустили к ней полицию.
Вайолет сказала, что Джералд чистил ружье, когда это произошло.
-- Как ты думаешь, она... -- Эффингэм поперхнулся словами. -- Как ты
думаешь, она не сошла с ума, ее рассудок не помутился?
Мэриан вытерла глаза:
-- Не знаю. Она в ужасном состоянии. Конечно, так бывало и прежде, но
ей удавалось преодолевать себя. Вряд ли она более безумна, чем всегда.
-- А насколько -- об этом можно лишь догадываться, -- коротко бросила
Алиса.
-- Могу я пойти повидать ее? -- спросил Эффингэм.
С тех пор как он покинул дом этим утром, Эффингэм почти непрерывно
говорил с Алисой. Темой разговора была Ханна или, точнее, сам Эффингэм. Он
объяснял Алисе все с самого начала. Теперь он понял и точно увидел, как все
произошло. Ханна была для него целомудренной матерью, богиней,
Девой-матерью. Грех, который Ханна через свое безгрешное страдание искупала
для него, грех предательства его матери с его собственным отцом по отношению
к нему. Ханна была матерью непорочной, чистой, уединенной. Из-за
подсознательного неприятия сексуального греха своей матери он не в состоянии
был установить какую-то иную udovletvoritel'nuiu связь с женщинами, кроме
изысканной рыцарской любви. Он идентифицировал женщину, которую любил, со
своей матерью, и она виделась ему недостижимой и святой.
Ханна, конечно, полностью подходит для этой роли. Или подходила.
Разумеется, теперь это стало невозможно. В действительности он не любил
Ханну, он любил вымышленный образ, который мог перенести на нее, пока она
была чиста и непорочна. Теперь он осознал крушение всех своих чувств. Вот к
какому выводу он подходил. Это действительно было интересно и любопытно.
Когда он прислушивался к своему сердцу, ему казалось, что его любовь к Ханне
прекратилась, внезапно погасла. Конечно, все происходило не так быстро, и он
не мог считать себя исцеленным. Трудность всегда заключалась в том, чтобы
воспринятое разумом скорее донести до чувств. Теперь придется медленно
осваивать новую сущность, полностью этим проникнуться. И когда он полностью
справится с разочарованием, -- возможно, обретет способность любить
по-настоящему. Наконец он понял себя, но ему придется многократно повторять
все это как заклинание, прежде чем он действительно освободится. Алиса
должна помочь ему. Ей следует выслушать его урок. И когда он повторит его
достаточное число раз, он станет полностью и всецело принадлежать ей в
настоящем, как уже принадлежал в ее мыслях в прошлом. Он комфортно
чувствовал себя с нею -- всегда подлинной, реальной. Только пусть она
выслушает, как он повторяет заклинание, и все будет хорошо.
Алиса слушала его со скептическим выражением лица, внезапно разражаясь
слезами, но держала его за руку, пока он исступленно говорил час за часом.
Она дважды предложила ему поговорить с ее отцом, но Эффингэм отказался. Он
еще не был готов предстать перед Максом, так как недостаточно много раз
повторил заклинание. Макс бы не понял. Следует обезопасить себя, заручиться
поддержкой Алисы, прежде чем он встретится с Максом. Сама Алиса, конечно,
побывала у отца и рассказала ему, что произошло в соседнем доме, но Макс не
позвал Эффингэма. Так проходили часы.
Получение записки Мэриан внезапно прервало самоанализ Эффингэма,
становившийся уже лихорадочным. Узнав, что произошло, он испытал потрясение,
а затем чувство огромной вины, граничащее с возмущением. Как он мог так
ужасно ошибаться, считая, что стал освобождаться и говорить так подробно и
рассудочно о своем polozhenii? Затем его охватила жалость, почти неотличимая
от ужаса. Что она сделала? Что она сделала сейчас и что в прошлом? Новое
преступление внезапно отбросило зловещий свет на старое, и крик Вайолет
Эверкрич снова прозвучал в его ушах: <Убийца и прелюбодейка>. Потом он
почувствовал сострадание, а затем -- страх. Он никогда, теперь он знал это
точно, не понимал Ханну и не видел в ней неистовства, которое таилось за ее
видимым смирением. Она казалась ему невинной овечкой, которую ведут на убой.
Но почему? У него были свои причины, чтобы страдать в ее руках, у нее же,
несомненно, свои -- чтобы страдать в руках Питера. Если для него это было
психологическим маскарадом, то для нее в действительности это имело мало
общего с духовным ми ром, хотя ему и доставляло удовольствие видеть так
чисто сияющий свет вокруг нее. В конце концов, здесь всегда присутствовало
насилие. Новое проявление его было почти непреднамеренным выражением
горячности ее характера, теперь его поражало, что прежде он ничего не видел
и не желал думать об этом. Перемена в положении Ханны, повлиявшая на его
освобождение, дала волю и этому неистовству. И теперь, когда человек умер, в
его воображении состояние дел изменилось, он стал по-иному понимать старое.
Он смотрел с болезненным удивлением на одежду Джералда, все еще находившуюся
в его комнате в Райдерсе. Какая- то преобразующая тайна бременем легла на
них всех. Тогда он отчаянно захотел поговорить с Максом, но старик отказался
принять его. Эффингэм чувствовал себя обязанным попросить позволения увидеть
Ханну, но он совершенно не был готов к встрече. Испытывая чувства страха,
вины и стыда, он не мог удержаться от мысли, что во всем происшедшем есть и
его вина, хотя и не мог понять какая. В минуту крайней необходимости он
покинул Ханну ради Алисы. Или, скорее, он покинул ее ради какой- то более
настоятельной, а возможно, почти абстрактной заботы о своей судьбе. Любовь
Алисы к нему создала некую нишу, где он мог укрыться и заново собрать себя.
Однако во всем этом была какая- то неизбежность, как будто собственная
судьба Ханны, вызвавшая такую жестокую развязку, просто отбросила его. Он
был удален за ненадобностью, но ощущал вину, смешанную с возмущением и явным
страхом, перед Ханной, как перед чем-то ядовитым или радиоактивным. Его
охватывала дрожь и отвращение при мысли о том, что она сделала. Он испытывал
шок всем своим телом, как будто угроза нависла над ним самим. В
действительности он еще не hotel ее видеть.
-- Не думаю, что есть смысл в твоем посещении, -- сказала Мэриан. --
Она не станет разговаривать с тобой, и мне кажется, ее не стоит больше
беспокоить, -- голос дрожал от слез. -- Во всяком случае не думаю, что
Вайолет и Джеймси позволят кому-нибудь посещать ее, кроме нас с Дэнисом, до
приезда Питера. Кто-нибудь из них всегда находится в прихожей. Они держат ее
взаперти.
-- Значит, Вайолет и Джеймси приняли на себя командование? -- спросила
Алиса.
-- Но кто-то должен был, -- сказала Мэриан довольно раздраженным тоном,
как будто ее обвиняли. -- Дэнис больше ничем не занимается, только сидит с
Ханной. Он едва ли вымолвит хоть слово. Кто-то же должен вести дела, а я
сама просто не могу. Вайолет действительно взяла на себя ответственность.
-- Джеймси очень расстроился?
-- Да, я думаю, очень. Он повел себя странно. Сначала впал в истерику,
затем стал метаться в поисках вещей.
-- В поисках вещей?
-- Да, писем и вещей. Они с Вайолет чуть не растащили дом на куски,
разыскивая бумаги и прочее... Одна из горничных сказала, что они ищут
завещание Ханны.
-- Завещание? -- переспросил Эффингэм. Его приводила в уныние мрачная
комната и тишина дома за спиной. На улице темнело. Он вздрогнул.
-- Да. Думаю, Вайолет считает, что Ханна составила завещание в ее
пользу, она хочет спрятать его в надежное место до приезда Питера. К тому же
есть много других вещей, которые они хотят спрятать и уничтожить. Джеймси
сжег множество фотографий. Они жгли письма и что-то еще, но не могли это
делать во дворе, поэтому им пришлось постоянно поддерживать огонь на кухне.
Должно быть, вы почувствовали запах, когда зашли.
-- Могу себе представить, какая потребуется уборка дома перед приездом
Питера, -- сухо заметила Алиса.
-- Питер, да. Не могу поверить, что он приезжает. В это же время завтра
он будет здесь.
Они замолчали. Алиса немного подкрутила лампу. Продолжал глухо шуметь
дождь. Снизу чуть слышно доносился звук причитаний. Эффингэм подумал:
<Бедный Джералд> -- и мысленно заметил: <Это мог быть я>. Кто знает,
истощилось ли неистовство, которое Ханна накопила в этих стенах за годы
спокойствия? Ему отчаянно khotelos" уйти.
Алиса сказала:
-- Ты должна позволить нам остаться, Мэриан. Снаружи совсем стемнело.
Мэриан поднялась, прикрыв рот рукой, лампа осветила половину ее лица. Она
ответила:
-- Я ужасно боюсь и буду очень рада, если вы останетесь. Я почти не
говорила с Дэнисом, но знаю -- и он боится, что Питер, когда приедет, впадет
в ярость.
-- Но наше присутствие здесь, присутствие посторонних, еще больше его
взбесит, -- возразил Эффингэм. Его приводила в ужас мысль о том, что Питер
застанет его в доме.
-- Я думала об этом. Но меня еще больше пугает мысль, что произойдет,
если вас тут не будет. Я хочу собрать в доме как можно больше людей. Мне
кажется, главное -- продержаться первые сутки без того, чтобы случилось
что-то ужасное.
Эффингэм снова пытался запротестовать, но Алиса сказала еще громче:
-- Эффи, один из нас должен поехать назад и предупредить отца, что мы
остаемся. Мне поехать?
-- Вот именно, -- согласилась Мэриан, и ее высокий, нервный голос
прозвучал решительно. -- Хорошо бы вам съездить и привезти отца. Хочу, чтобы
он был в доме, когда приедет Питер. Я чувствую, что, если он будет здесь,
все кончится хорошо.
-- Съездить за Максом, привезти его сюда! -- Эффингэм подскочил. Это
казалось ему новым насилием. Ему необходимо было время, чтобы осмыслить свой
взгляд на случившееся, перегруппировать свои эмоции, обдумать пути спасения.
Он не хотел, чтобы Макс внезапно вышел на сцену, так как не намерен был
видеть Макса ни в одном эпизоде, связанном с судьбой Ханны. Эта история, в
конце концов, принадлежала ему, он достаточно выстрадал из-за нее.
-- Превосходная идея! -- воскликнула Алиса, как будто это было самое
обычное предложение. -- Я поеду и привезу его, Эффи.
-- Я поеду с тобой, -- вызвался Эффингэм. -- Может, придется его
убеждать. В любом случае мне нужно взять кое-какие вещи и одежду. -- Он не
останется в этом темном доме с заточенной Ханной и приближающимся Питером.
-- Тогда нам следует отправиться тотчас же, -- ответила Алиса. --
Дороги, наверное, скоро станут непроходимыми.
-- Да, да, поезжайте. И привезите вашего отца, чего бы это ni стоило.
Вот, возьмите лампу. Все в порядке, у меня есть свеча. Я не стану спускаться
с вами и вернусь назад к Ханне. Но возвращайтесь скорее, как можно скорее! Я
буду ждать вас, прислушиваться к шуму машины. Как можно скорее
возвращайтесь. Я так боюсь...
Она открыла перед ними дверь, лампа в руке Алисы осветила пустой
коридор и красные петельчатые бархатные занавески. Звук причитаний был здесь
громче, постоянный и нескончаемый. Снизу плыл запах жженой бумаги.
Мэриан, вздрогнув, проснулась, и с возвращением сознания ужас
немедленно сковал ее конечности. В комнате было абсолютно темно, однако она
чувствовала, что кто-то стоит у кровати. Попыталась двинуться и заговорить,
но возникло ощущение, будто ее держат за горло. Она тяжело вздохнула. И,
съежившись, откинулась назад.
Тогда с резким звуком чиркнула спичка, и она увидела прямо над собой
лицо Джеймси.
Должно быть, прошло уже много часов с тех нор, как Дэнис отправился на
<лендровере> в аэропорт.
-- Он приехал?
-- Ш-ш-ш. Нет, никто не приехал. Еще только четыре часа.
Четыре часа. Почему Алиса и Эффингэм не вернулись с Максом? Ей не
следовало их отпускать.
Мэриан спала на кушетке в передней Ханны. Она оставалась с ней до тех
пор, пока Ханну не стало клонить ко сну. Ханна все еще не разговаривала,
хотя поздно вечером начала что-то бормотать про себя. Слов Мэриан разобрать
не смогла. Она несколько раз пыталась заставить Ханну заговорить, но
безрезультатно. Уложила ее в постель и увидела, как та мгновенно уснула.
Прекрасное лицо, носившее весь день печать недоумения и боли, разгладилось,
опять стало юным и чистым. Может, Ханна забыла о происшедшем и никогда
больше не вспомнит? Пока Мэриан сидела рядом, наблюдая за Ханной, ей пришло
в голову, что, наверное, она забыла Джералда, а раньше забыла Питера,
забыла, что сделала с ним. С этой мыслью всплыл образ искалеченного
возвращающегося мужа... Мэриан вздрогнула, повернулась и увидела высокую
фигуру в дверном проеме.
Это была Вайолет Эверкрич. Она пришла запереть комнату и сказала
Мэриан, что та может остаться внутри или выйти наружу, но комната должна
быть непременно заперта до утра. Мэриан не хотелось быть отделенной от Ханны
запертой дверью. Но все же она решила, что ей лучше остаться снаружи. С
минуты на минуту она ожидала приезда машины из Райдерса. Вышла, оставив
Ханну спящей, и увидела, как Вайолет повернула ключ в замке. Удалилась.
Мэриан достала одеяла, легла на кушетку в прихожей и тотчас же уснула.
-- Зажги свечу. Вот она. -- Спальня Ханны была за гостиной, но Мэриан
опасалась разбудить ее, боялась возвращения к ней сознания и говорила тихо.
Джеймси зажег свечу и поставил на стол рядом с ней. Продолжал на нее
смотреть.
Мэриан почувствовала страх перед Джеймси. Теперь она боялась всех, даже
Дэниса, его продолжительного молчания и отрешенного вида -- как будто он
находится где-то в другом месте. Казалось, его душа отлетела от тела. Когда
они сидели рядом, он взял ее за руку и гладил ее, но смотрел мимо. С Ханной
он вел себя спокойно, бесшумно передвигаясь вокруг нее, и она, казалось,
больше радовалась его присутствию, чем присутствию Мэриан. Но он не
прикасался к Ханне. Он ходил вокруг нее, как будто зачарованный аурой,
которая одновременно притягивала и отталкивала. Он смотрел сквозь нее на
Ханну как на таинственную священную реликвию в ларце. Мэриан прикасалась к
ней, частично потому, что это было необходимо при исполнении ее
обязанностей, но частично из-за непреодолимого очарования. Плоть Ханны
казалась вялой и холодной, как будто и от нее тоже медленно отлетала душа.
Дэнис долго колебался, ехать ли ему в аэропорт самому или кого-нибудь
послать. Джеймси отказался ехать, а Мэриан и Вайолет не могли вести машину.
Дэнис долго держал за руку Мэриан -- как ребенок, с отсутствующим видом, --
но не обсуждал с ней, что же ему предпринять. В конце концов он решил
поехать и отправился во тьму и дождь, настолько плотный и густой, что
совершенно не было видно света фар. Через минуту после того, как <лендровер>
вывели из гаража, внутри стало мокро от воды, проникающей сквозь непрочный
верх. Мэриан в плаще пробежала через террасу и на минуту села рядом с ним на
переднее сиденье. Тусклый свет от приборной доски освещал его голову, по
волосам стекали капли дождя. Они неловко обнялись, прижавшись друг к другу
на узком siden'e.
-- Будь осторожен. Дорога на Блэкпорт, наверное, ужасна. Может, тебе
лучше поехать по внутренней дороге?
-- Нет. Прибрежный путь короче. Все будет в порядке. Да благословит
тебя Бог. Присматривай за ней.
Он завел мотор, и, когда она вышла, машина тронулась и тотчас же
скрылась в полной тьме. За завесой дождя раздавался страшный рев, --
возможно, бушевало море. Она немного подождала у крыльца, воображая, что
различает огни приближающегося <хамбера>, но никто не подъехал, и она пошла
назад через погруженную в молчание гостиную, возвращаясь к Ханне.
-- В чем дело, Джеймси? -- Мэриан встала и надела жакет. Она лежала в
одежде. В комнате стало очень холодно, и огонь свечи колыхался на сквозняке.
Мэриан взглянула на дверь Ханны, но она была закрыта как прежде.
Он не ответил, но сел рядом с ней и, казалось, прислушался. Мэриан тоже
прислушалась. В доме царила полная тишина. Снаружи раздавался шум дождя,
барабанящего по крыше, журчащего по водосточным желобам, колотящего по
террасе и саду. Он перерос в глубокий, непрекращающийся рев, окружил
безмолвие дома, сделав его еще более напряженным. Мэриан снова села и
натянула одеяло на колени. Четыре часа.
Перед ней внезапно вырос, как призрак, образ Джералда. Она не смогла за
весь вчерашний день, переполненный безумной болью, как следует подумать о
нем и принять близко к сердцу его смерть. Она ужасно боялась за Ханну,
боялась полиции. Теперь в холодной тьме он словно встал перед ней. Она не
видела, как его несли вниз, и узнала, где он лежит, когда из гостиной
раздались крики его матери, а за ними последовали монотонные завывания. Она
представила, как он рядом со старушкой лежит там во тьме, лишен ный своей
силы, и вся его власть превратилась в ничто. Она всхлипнула при этой мысли и
почувствовала, как слезы покатились по щекам, слезы жалости и страха -- за
него, за себя... Теперь во мраке факт смерти приобрел самое большое
значение. Большой, здоровый, сильный человек превратился в бесчувственный
тяжелый предмет.
Мэриан почувствовала, что вот-вот разразится истерическим плачем. Она
медленно, глубоко вздохнула и стиснула одеяло, ощутив его плотную пушистую
ткань. Она не должна показать Dжеймси своего страха. Если бы Джеймси узнал,
как она напугана, он мог, подобно дикому животному при встрече с дрогнувшим
человеком, натворить что-нибудь ужасное -- она не знала что. В этой тьме
каждый становился опасным, и Мэриан ощущала, как вокруг нее накапливалась
злобная жестокость дома, готовая прорваться снова, если найдет слабое место.
Она должна собрать все свое мужество и разум, иначе сама станет слабым
местом и позволит обрушиться на себя этому ужасному потоку.
-- Джеймси, не мог бы ты зажечь лампу? Так темно.
-- Нет масла. Во всем доме нет масла.
-- Зачем ты пришел и разбудил меня? -- Пробуждение было ей ненавистно,
лучше бы продолжался сон.
-- Я хотел наблюдать вместе с тобой. -- Джеймси сидел рядом, все еще
глядя на нее, скрестив ноги и положив руки в карманы. Внезапно показалось,
что он похож на тюремщика. Но не стала ли она сама тоже тюремщицей? Да и дом
теперь похож на тюрьму больше, чем когда-либо.
Джеймси пристально смотрел на нее. Его глаза казались темнее и больше
при тусклом свете. Колеблющееся пламя свечи бросало подвижные тени на его
лицо, делая черты изменчивыми и нелепыми. Мэриан поняла, что он преследует
какую-то цель, намеревается что-то сделать. Она отпрянула от него и не
позволила своим мыслям подробно задержаться на тайне его связи с Джералдом.
Но теперь завеса открылась перед ней, и в пристально смотрящем мальчике она
почувствовала пробуждение нового безумия дома.
Джеймси снова прислушался. Он стал совершенно неподвижным, заставляя и
ее насторожиться. Но она могла различить только бесконечный шум дождя. Она
подумала о Питере, неуклонно приближавшемся сквозь тьму к дому.
Джеймси встал. Он не отводил своего настороженного вопрошающего взгляда
от Мэриан. И хотя был очень тихим, казался, однако, взволнованным или очень
напуганным. Он взял свечу и встал на середину комнаты, затем медленно поднял
свечу над головой и отвернулся от Мэриан.
Сначала она не могла понять ритуала. Она наблюдала за ним, затаив
дыхание и все еще напряженно вслушиваясь. Затем услышала тихий звук в
комнате и последовала за взглядом Джеймси. Ручка двери Ханны тихо
поворачивалась. Повернулась, затем скользнула назад и снова повернулась.
Ханна пыталась выйти.
Мэриан почувствовала, что у нее волосы встали дыбом. Было что-то
ужасное и жуткое в этом тихом, безнадежном, чуть заметном движении. Она
понимала, что ей следует рассеять свой внезапный безумный страх, громко
заговорив с Ханной. Но не могла говорить. Ханна была теперь заключена в
самом центре дома, и, возможно, здесь Питер ее оставит, заточив в эту
комнату навечно. Ручка снова повернулась.
Мэриан подняла глаза на Джеймси, опять пристально смотревшего на нее.
Он опустил свечу, позолотившую теперь нижнюю часть его лица. Губы его были
приоткрыты, и он смотрел с пугающей настойчивостью, дрожа от какого-то
тайного намерения.
Мэриан спросила тихим шепотом:
-- У тебя есть ключ? Может, мне войти к ней?
Джеймси прижал палец к губам, сделал ей знак подняться, взял за руку и
вывел в коридор. Закрыл дверь прихожей и поставил свечу на пол.
-- В чем дело? Джеймси, ты пугаешь меня.
Длинный коридор протянулся позади них, темный и тихий. Сейчас она не
видела лица Джеймси. Свет свечи, казалось, кружил вокруг их колен и терялся.
Он все еще сжимал ее руку.
-- Мы должны выпустить ее. Мэриан слушала его, но не понимала.
-- Ты хочешь сказать что должен впустить меня к ней? У тебя есть ключ?
-- Есть. Говорю тебе, мы должны выпустить ее.
Мэриан стояла молча, в то время как звук, казалось, на полнил дом,
резонируя в пустоте. Ей представлялось, что теперь все должны проснуться и
встать во тьме за пределами света свечи, прислушиваясь к тому, что
произойдет. Неужели наконец-то пришла минута освобождения? Теперь Ханна
хотела уйти. Эта мысль пугала и причиняла боль.
Мэриан шепотом возразила:
-- Ты сошел с ума, Дэжеймси. Куда она сможет пойти, что она может
сделать, покинув дом ночью и в такой дождь?
Ответ, казалось, отозвался эхом, прогремев вокруг них под сводом дождя.
Теперь она держалась за Джеймси. Они прильнули друг к другу, как
заговорщики, как напуганные дети.
-- Мы должны выпустить ее, -- повторил он. -- Это ее право. Мы должны
освободить ее, прежде чем вернется Питер.
Мэриан почувствовала резкий приступ боли: <Почему это obrushilos" на
меня? > Она сказала:
-- Нет, нет. Мы можем увезти ее завтра на машине.
-- Увезти ее? Куда? Зачем? Питер может приехать в любую минуту. Нет,
сейчас и таким образом. Мы должны просто открыть дверь.
-- Нет, Джеймси, я не могу. Зачем ты разбудил меня? Почему ты просто
сам не открыл дверь?
-- Мне было необходимо твое присутствие. Не бойся, Мэриан. Вот как все
должно произойти. Пойдем.
Он открыл дверь прихожей и потянул ее назад. Когда дверь отворилась,
свеча на секунду вспыхнула и погасла. Они неподвижно стояли, все еще держась
друг за друга, в темной комнате. Затем Мэриан увидела, что комната
заполняется слабым серым светом. Наступало утро.
Она снова жалобно пробормотала:
-- Нет!
Но Джеймси уже шарил в кармане в поисках ключа. Она словно зачарованная
смотрела, как он нашел его, тихо вставил в замочную скважину и повернул.
Приоткрыл дверь и отступил назад.
Мэриан отпрянула и прижалась к стене. Ей казалось, что через комнату
сейчас пройдет какой-то ужасный призрак. Джеймси стоял напротив нее,
устремив взгляд на темный проем двери. Стало немного светлее.
Они, не двигаясь, ждали несколько минут. Затем из комнаты донесся чуть
слышный звук. Мэриан, открыв рот, с трудом ловила воздух. Затем дверь пришла
в движение, и в дверном проеме возник силуэт Ханны.
Минуту помедлив, она бесшумно двинулась через комнату и прошла между
ними. Лицо было почти неразличимо, но фигура четко вырисовывалась в холодном
неясном свете. На ней было пальто, а ноги оставались босыми. Она скрылась в
коридоре. Мэриан увидела, что Джеймси напротив нее упал на колени. Когда она
подошла к окну, он медленно распростерся -- лицом вниз -- во весь рост на
полу.
Терраса была серой и пустой, чуть поблескивавшей от сырости. Дождь
немного уменьшился, и стало возможным увидеть сквозь потрепанный сад стену и
ворота. В следующую минуту Ханна была на террасе. Она с неспешной быстротой
соскользнула по ступенькам, миновала рыбные пруды и двинулась по тропинке
между мокрых тисов. Ее фигура казалась неясной и смутной, как prividenie.
Она прошла через дверь в стене и скрылась за пеленой дождя.
-- Занесите се в дом.
Вайолет медленно открыла стеклянную дверь, и мужчины, положившие уже
свою ношу на террасу, снова подняли ее и понесли в дом. Все еще шел дождь.
Мэриан последовала за ними. Она едва могла передвигаться и, проходя
через стеклянную дверь, ухватилась за нее. Когда они заходили в гостиную,
она увидела лежащую там другую, закутанную в белое фигуру. Вайолет
показывала мужчинам дорогу, объясняла им, что делать, и Мэриан через
закрывающуюся дверь встретила взгляд ее удлиненных усталых глаз. Вайолет
смотрела на нее без ненависти, но как на незнакомку. Теперь в этом доме она
была вне закона. Мэриан стала медленно подниматься по ступеням.
Сейчас, она полагала, должно быть около девяти часов. Или меньше? Все
часы как будто остановились. Ханну нашли почти тотчас же. Рыбак видел, как
все произошло, ее тело без большого труда извлекли из расщелины, где оно
лежало между камней, и принесли в дом -- вскоре после прибытия вестника.
Когда Мэриан вышла из состояния транса или отвлеклась от молитвы у окна
Ханны, она обнаружила, что Джеймси ушел. Она вернулась в свою комнату, легла
и погрузилась в избавленный от кошмаров полусон, время от времени просыпаясь
и прислушиваясь. Однажды ей показалось, что Ханна зовет ее. Один раз она
даже направилась в комнату посмотреть, не возвратилась ли Ханна, однако с
полдороги вернулась назад -- не могла видеть этого места снова. Ей казалось,
что на верхней площадке ждет Джералд, и она бегом бросилась в свою комнату.
После этого сидела у окна до тех пор, пока не увидела бегущего тяжело дыша
вестника, а затем медленную кавалькаду. Сейчас она смотрела на подъездную
аллею и с ужасом ожидала появления <лендровера>.
Дневной свет принес ей новое потрясение. Она смотрела на серые
очертания долины и находила в них некоторую странность. Ей даже на какое-то
время показалось, что она в полудреме видит одно из тех странных сновидений,
где пробудившееся сознание, кажется, сопровождает спящего. Пейзаж снаружи
выглядел sovershenno по-другому. Она несколько раз оглядывалась назад, чтобы
проверить, действительно ли находится в своей собственной комнате, а не в
какой-то совершенно иной части дома, откуда открывается вид, никогда раньше
не виданный. Но ее комната была прежней, и по ту сторону долины, по мере
того как светлело, прорисовывался неизменный силуэт Райдерса. Но между ними
что-то полностью изменилось, и она наконец поняла, что произошло и почему
Эффингэм и остальные не приехали. Огромный поток, широкий, коричневый,
полноводный, с ревом проносился в центре долины, разделяя два дома. Болото
сбросило свои воды.
Полностью исчез мост, а белые коттеджи наполовину затопило. Поток
прорезал расселину с крытыми краями на возвышенности, через которую
обрушился прямо и очень быстро, забыв свои прежние извивы. Дальше он
растекался, кипя и пенясь между валунами, оставляя за собой широкие борозды
и отбрасывая осколки на берег, после чего ринулся вперед, в центр, с яростью
большой быстрой реки. Долина превратилась в волнующееся озеро в сотни ярдов
шириной, со множеством водоворотов, мешаниной коричневого и бе лого, -- воды
его вливались в море.
Это, должно быть, произошло вскоре после отъезда Эффингэма и Алисы
прошлой ночью. Пробраться теперь было совершенно невозможно. Мэриан смотрела
на разрушенный, изменившийся пейзаж с ужасом и изумлением, а затем с
чувством удивленного облегчения. Всеобщий катаклизм притупил ее собственную
боль. Она взяла бинокль и направила его на долину. Нижние части склонов были
усыпаны обломками кустов и камней. Она рассмотрела грязный труп овцы. Далее
-- бледные, поблескивающие среди вереска полоски; позже она определила, что
это мертвые лососи, разбросанные по склону холма. Ночью река, должно быть,
выглядела еще ужаснее. Наверное, никто не мог ее пересечь.
Теперь дождь постепенно утихал и небо прояснялось, окрашиваясь в
грязно-желтый цвет и внося новую отчетливую ясность в опустошенный пейзаж.
Мэриан смотрела в бинокль на Райдерс, но не видела никаких признаков жизни в
соседнем доме. Он возвышался над стремительно бегущими водами, как севший на
мель покинутый корабль. Ее приведенному в замешательство уму казалось, что
прошло очень много времени с тех пор, как она умоляющим голосом сказала, что
хочет собрать в доме как можно больше людей. Много народа больше не было
нужно. Наступил конец игры.
Мэриан еще не осмеливалась полностью осмыслить, что же произошло ночью.
Временами ей все казалось чем-то ненастоящим, порой в полусне она думала,
что, возможно, это были всего лишь ее фантазией, она все вообразила. Однако
с болью, которая пока еще не полностью овладела ею, она сознавала, что
действие совершилось и принадлежало ей. Даже Джеймси казался всего лишь
соучастником, его мотивы она даже не пыталась обдумать -- такой
незначительной казалась доля его ответственности. Именно она сделала то, что
имело значение. Поступила ли она правильно, предоставив Ханне это последнее
-- свободу распорядиться жизнью по-своему, превратить в свою собственность?
Когда Ханна наконец захотела разбить зеркало, зайти за ворота, могла ли
Мэриан оставаться ее тюремщицей? Это уже больше не был старый образ свободы,
который мог заставить ее действовать сейчас. Власть Ханны, ее царственное
право распорядиться собой по своему желанию -- вот что волновало в
патетической финальной сцене ее заточения. В этот момент Мэриан не могла
быть ей сторожем. К ней вернулось воспоминание о Джеймси, стоящем на коленях
на полу, и о Ханне, плавно скользящей мимо. Но правильно ли она поступила?
Она еще не могла осмыслить всего, но уже знала, когда со стоном терлась лбом
о холодное оконное стекло, что приняла на себя кровавую вину, за которую
придется расплачиваться.
Никто не мог стать ее судьей. Но был один человек, который мог ей
помочь. Это Дэнис, потому что он был чист и потому что он любил Ханну. И
хотя он не в состоянии стать ее судьей, по крайней мере, если это будет
необходимо, он мог -- она чувствовала -- быть ее палачом. Дэнис и Питер
приедут вместе. Теперь их образы странно соединились в ее мозгу. Ее задача
была защитить Ханну. Она выполнила ее, но слишком буквально. И теперь она
оказалась как бы на месте Ханны, -- возможно, на нее падет топор. Она
повернулась, чтобы в сотый раз посмотреть на подъездную аллею.
Вдалеке у ворот показалась машина, медленно приближаясь по разрушенному
гравию. Это был не <лендровер>, но и не <хамбер>. Совершенно незнакомая
машина. Мэриан смотрела на нее в страхе и замешательстве. Неужели совершенно
новый чужой человек приезжает в Гэйз из внешнего мира? Может, врач или
инспектор -- тот, кто оценит положение, во всем разберется, все объяснит...
Машина приблизилась к дому, остановилась. Затем открылась дверца, и вы шел
Дэнис. Он был один.
Мэриан повернулась и вылетела из своей комнаты. Ее каблуки громко
простучали по коридору и вниз по ступенькам. Дом, по которому она бежала,
отдавался эхом, как будто уже освободился от людей, его населявших, и от их
вещей. Когда она очутилась на террасе, там уже никого не было. В тот момент
Дэнис как раз поднимался по ступеням. Она увидела его напряженное лицо,
измученное и опустошенное. Когда он на нее посмотрел, его черты внезапно
смягчились, и он крепко ее обнял. Теперь он выглядел привычным и в то же
время каким-то обновленным. Но она со сгоном прижалась к его плечу,
вспомнив, что он еще ничего не знает.
Его одежда насквозь промокла, затвердела от грязи и песка. Немного
отодвинувшись от него, она крепко его прижала, нисколько не заботясь о том,
что их могут увидеть из окна.
-- Где Питер?
Дэнис крепко стиснул ее предплечья, как будто для того, чтобы уберечь
ее от падения. Они стояли, как два борца.
-- Питер? Ты не слышала?
-- Нет.
-- Питер утонул.
Мэриан прислонилась к балюстраде, притянув его к себе. Небо над его
головой стало нежно-бежевого цвета. Дождь прекратился.
Она едва могла говорить.
-- Утонул? Как?
-- Мне не следовало возвращаться прибрежной дорогой. Огромный поток
обрушился с Дьявольской Дамбы. Машина вышла из под контроля и упала в море.
Я успел выбраться, а Питер -- нет. -- Он продолжал держать ее, пристально
глядя ей в глаза, как будто она своим вниманием могла спасти его от ужасных
воспоминаний. Он добавил: -- Его сейчас привезут.
В отдалении на аллее появилась другая машина.
Он сказал:
-- Давай зайдем и скажем Ханне.
Мэриан ухватилась за него, пытаясь удержать. Ее рот приоткрылся, она
что-то забормотала, но не могла найти слов. Затем откинула голову и издала
долгий хриплый крик. А после этого сказала, все еще пристально глядя на
него, очень тихим голосом:
-- Слишком поздно. Ханна умерла.
Он на минуту закрыл глаза. Затем освободился из ее объятий и повернулся
к ней спиной. Заплакав, она тронула его за плечо, и vdrug увидела, как
медленно приблизилась вторая машина, привозя наконец Питера Крен-Смита
домой.
Эффингэм вел <хамбер> сквозь дождь с ночи до утра, и о Ханне и Питере
узнал в одной из удаленных от моря деревушек. Макс и Алиса были с ним. Они
поехали по окружной дороге и дважды сбивались с пути, а однажды им пришлось
остановиться из-за поднявшейся воды. Кэрри, еще две горничных и слуга
следовали за ними в <остине>, но в темноте вскоре потеряли их из виду.
Остановились на постоялом дворе позавтракать -- здесь им и сообщили новости.
<Хамбер>, проваливаясь в намытые дождем глубокие канавы, полз по
подъездной аллее в Гэйз как раз в тот момент, когда тело Питера Крен-Смита
заносили в дом. Эффингэм оставил Алису помочь Максу. Он взбежал на террасу,
остановился, озираясь вокруг, и почувствовал себя лишним -- глупым и
любопытным. Эмоциональный настрой увиденной сцены не оставил его
равнодушным. Он после довал за процессией в дом. Мэриан стояла в холле. Она
показала на дверь гостиной, плотно прижав носовой платок к губам. Дэнис,
закрыв лицо, лежал на ступенях. Казалось, он упал с огромной высоты. Никто
не обратил внимания на Эффингэма -- внезапно он стал посторонним и хотел,
как посторонний, найти кого-нибудь, кому можно было бы сказать: <О, я
сожалею, я так сожалею>.
Алиса с Максом медленно открыли дверь, и показался подъехавший <остин>.
Мэриан прошла мимо Эффингэма и села на нижнюю ступеньку. Она положила голову
на перила и заплакала, негромко всхлипывая. Эффингэм смотрел, и ему
казалось, что он не может установить какую-то связь с Мэриан и Дэнисом, вид
их горя вызывал у него отвращение. Остальные собирались за его спиной. Он
быстро перешагнул через ноги Дэниса и взбежал по ступеням, по коридору -- к
комнате Ханны.
Ворвался в нее и остановился в полном замешательстве. Теперь светило
солнце, и комната казалась яркой, почти радужной, словно она не знала, что
произошло. Часы беспечно тикали. Последние остатки огня догорали в камине.
Только на ковре около двери -- темное пятно, и ящики письменного стола
открыты, а бумаги разбросаны повсюду на полу. Но все остальное было
prezhnim. Пампасовая трава и сухой лунник, жесткие и неподвижные, стояли в
вазе. Фотография Питера взирала на комнату под тем же самым углом.
Чувствовался знакомый запах торфа и виски. Каза лось, через секунду из
соседней комнаты появится Ханна. Затем, стоя там в одиночестве, он услышал
тяжелые шаркающие шаги. Макс с Алисой шли за ним по коридору, и на мгновение
он почувствовал неистовое желание броситься к двери и помешать старику
войти.
Эффингэм одеревенело стоял, уставившись в угол. Там что-то лежало. Это
был старый желтый шелковый халат Ханны. Макс медленно прошел мимо него, сел
в кресло Ханны. Эффингэм застонал и резко опустился на табуретку. Он
почувствовал, что находится на грани безумия от усталости.
-- Откройте, пожалуйста окна, -- сказал Макс. Он говорил как всегда
властно, только очень устало, а его большая голова, желтоватая и скуластая
как у китайца, тяжело откинулась назад, на подушку. Он выглядел как сама
смерть, захватившая место Ханны.
Кэрри, следовавшая за ними, подбежала к окну. Комната казалась
заполненной людьми.
-- Возьми себя в руки, Эффи. Выпей. -- Алиса наливала виски из графина
Ханны. Она вложила стакан в руку Эфингэма, он отхлебнул и ощутил привкус
Ханны. Его глаза закрылись.
Свежий, прохладный, пропитанный дождем воздух обдувал комнату, унося
знакомые, спокойные запахи, поднимая разбросанные по полу бумаги и шевеля
лунник и пампасовую траву. Две горничные собирали бумаги и засовывали их
обратно в ящики. Алиса подняла халат Ханны и повесила его на крючок.
-- В чем дело? Что вы все делаете здесь, такая огромная толпа? Почему
вы бродите по дому и отдаете здесь приказания? -- В дверном проеме, опираясь
на трость, стояла Вайолет Эверкрич. Голос прозвучал резко и гневно. За ее
спиной стоял Джеймси.
Алиса ответила:
-- Прости нас, Вайолет. Мы приехали посмотреть, не сможем ли чем-нибудь
помочь. Новости узнали только в дороге. -- Она пододвинула Вайолет стул.
-- И, придя в эту комнату, выпиваете. Неужели у вас нет стыда? Нет, вы
не можете помочь. Я сама могу похоронить своих мертвых.
Стул она проигнорировала. Джеймси отодвинул его в сторону и сел на него
сам. Он поставил локти на колени, закрыл лицо. Cорничные вышли в прихожую.
Все молчали. Вайолет ударила палкой о пол:
-- Можете уезжать. Вы мне не нужны, чтобы открывать окна в моем доме.
Макс слегка повернул голову к Алисе, которая стояла при слонившись к
камину, широко расставив ноги. Алиса сказала:
-- Не выгоняй нас, Вайолет. У нас есть право находиться здесь.
Вайолет злобно посмотрела на каждого из них.
-- О да! Вы жили, как вампиры, на горестях этого дома, а теперь пришли
поглядеть на мертвых.
-- Вайолет, не сердись, отец устал. Мы...
-- Вы уберетесь сейчас же, вся ваша глазеющая толпа. Здесь я за все
отвечаю.
-- Во всяком случае, -- продолжила Алиса, и голос ее прозвучал немного
резко, -- я полагаю, пора решить вопрос, кому все это теперь принадлежит.
-- Мне. Я ближайшая родственница Ханны, а завещания нет.
-- Но в действительности завещание есть, -- сказала Алиса, глядя в пол.
-- Ханна составила завещание в пользу моего отца.
Эффингэм резко вскинул голову и открыл глаза, расплескав виски. Джеймси
медленно встал. Алиса смотрела на своя туфли, шаркая имя по ковру.
Наконец Вайолет шепотом спросила:
-- Твоему отцу? Я тебе не верю.
-- Да. Она дала мне копию, когда я приезжала с книгами и кое- какими
вещицами на прошлое Рождество. Она попросила тогда не говорить ему, я и не
говорила до недавнего времени, затем сочла, что должна сказать. Другая копия
находится у поверенного в Грейтауне.
Вайолет пристально смотрела на нее. Затем глаза ее за туманились, и
взгляд стал отсутствующим.
-- Какая же она была сука, совершеннейшая сука!.. Слова повисли в
комнате как эпитафия, как памятник; воцарилось молчание. Алиса продолжала:
-- Конечно, мы не намерены принять...
Но тут Джеймси вышел в центр и взял сестру за руку:
-- Нам больше нечего сказать друг другу. Пьеса закончена, давайте
назовем ее <Игра вампиров>. Кровь, которую мы привыкли пить, пролилась.
Сейчас мы уедем, и вы уже никогда не услышите о -- a и очистите дом от наших
следов. Мы оставляем их всех вам, -- умерших. Вы можете завладеть домом, вы
можете организовать похороны, да, вы можете похоронить их и оплакать, если у
вас найдутся слезы для них. Теперь они ваши, переданы вам как часть
собственности. Теперь все ваше, владыка преисподней!
Он потянул Вайолет. Тяжело опираясь на его руку, все еще с
отсутствующим взором, она повернулась, и они вышли за дверь.
Алиса начала говорить:
-- Я пойду за ними. Мне не следовало так расстраивать Вайолет...
Но Макс покачал головой:
-- Не сейчас.
Кэрри закрыла дверь снаружи.
Эффингэм вскочил:
-- Это правда?
-- Насчет завещания? Да. Она все оставила отцу. Конечно, мы...
-- О, замолчи! -- закричал Эффингэм. Он большими шагами подошел к окну.
Ему хотелось кричать. Солнце, казалось, зажигало море, опалив его длинными
золотистыми лучами. Небо было бледным, но безоблачно-голубым, побитый сад --
совершенно неподвижным. Конечно, он не надеялся, что Ханна оставит свое
наследство ему, он совсем не думал об этом и не ожидал, что она умрет. Но
насколько абсурдно и отвратительно, что она сделала Макса своим наследником!
Почему Макса -- человека, меньше всего это заслуживавшего? Это выглядело как
бессмысленная оскорбительная шутка. Теперь вторжение, которого он боялся,
действительно произошло, и все это принадлежало ему -- ее стол, ее халат, ее
графин с виски, пампасовая трава, фотография Питера, -- все. Эффингэм
внезапно поймал себя на том, что жаждет наследства. И не только маленьких
вещиц -- ему нужен дом, земельные владения, основной капитал и акции. Она
превратила себя в собственность и раздарила себя бездумно и злорадно. Это
была ее смерть, и это была вульгарная выходка.
-- В чем дело, Эффингэм? -- спросил Макс. Его голос прозвучал устало и
раздраженно.
Эффингэм подумал: <Ее окончательно отняли у меня. Макс засыплет ее
землей, Макс произнесет над ней надгробную речь, Макс поведает миру, какой
она была>.
С откровенным недовольством Эффингэм бросил:
-- Это было недоброе решение и весьма безумное, вам не кажется? -- Он
был готов повторить эпитафию Вайолет.
Макс медленно произнес:
-- Это было романтическое решение, если хочешь -- символическое
решение. Ханна была такой же, как мы. Она любила то, чего не было здесь, то,
что отсутствовало. Это могло таить опасность. Только она не осмеливалась
любить то, что находилось рядом. Возможно, было бы лучше, если бы она
осмелилась. Она действительно не могла любить людей, которых видела, не
могла себе этого позволить, это сделало бы ее жизнь слишком мучительной. Она
не могла из-за них воплотить любовь в нечто реальное. Такое чувство стало бы
чем-то разрушительным и страшным, и она просто избегала его.
Алиса серьезно сказала:
-- Она смогла бы полюбить тебя, если бы ты даже был здесь, папа. Ты
человек, которого она ждала. Я ясно это ощутила на Рождество. Возможно,
завещание было своего рода намеком.
Макс только покачал головой.
Эффингэм пристально смотрел на старика: большая впалая маска, согбенное
покачивающееся тело. Он произнес:
-- Итак, Джеймси был прав. Вы хозяин ее смерти, и она ждала вас. Вы ее
смерть, и она вас любила.
Слова внезапно переросли в сердитый крик. Затем он почувствовал, что
должен выбраться из комнаты, прочь от этой маленькой замкнутой сцены, с
пустым взглядом Макса в центре нее. Он в отчаянии нащупал дверную ручку.
Горничные, тихо разговаривавшие в прихожей, замолчали, давая ему пройти. Он
чувствовал себя загнанным в угол, встревоженным, как будто над ним нависла
какая-то угроза, и быстро сбежал по ступеням. Его тоже выгоняли отсюда, как
Вайолет и Джеймси. Его просто выбросили в ходе какого-то жестокого ритуала
очищения. В холле он помедлил. Мэриан и Дэнис передвинулись и теперь сидели
бок о бок на полу рядом со стеклянной дверью. Мэриан уткнулась лбом в плечо
Дэниса. Глаза у них обоих были закрыты. Они выглядели ненужными и нелепыми,
словно какая-то скульптурная группа на аукционной продаже. Он смотрел на них
с отстраненным отвращением. Их тоже выбросят. Он подошел к двери гостиной.
Солнце освещало террасу, от нее поднимались слабые испарения. Снаружи
воцарилось абсолютное спокойствие, как будто природа истощилась и отдыхает.
Он еще полностью не осознал, что Uанна умерла. Он мог думать о ней как о
потерянной, померкшей, разбитой, он мог думать о ней, превратившейся в
капитал и акции, он мог думать о ней, сократившейся до ничтожной мысли в
голове Макса, но не мог думать о ней как просто об умершей. Она сейчас была
скрыта от него. Он готов воспринять ее смерть как вызов, как акт
недопустимого самоутверждения. Теперь, когда перед ним простиралась
внезапная напряженная тишина, он почувствовал, что ужасная тайна ее
отсутствия, как облаком, окутала его. Он открыл дверь гостиной.
Кружевные занавески были задернуты, и комнату чуть освещал желтоватый
свет. Эффингэма охватило странное смутное воспоминание детства, когда он
летом лежал больным. Он увидел в полутьме, как на картине Блэйка, три
лежащих фигуры и складки белых простыней, свисающих до пола. Они уже
выглядели как три надгробных памятника. Он стоял абсолютно неподвижно. Они
спали теперь рядом, эти три сплетенные вместе судьбы, уже завершившие свой
путь и готовые предстать перед судом на земле или на небе.
Почувствовав легкое движение в комнате, Эффингэм испуганно вздрогнул.
Затем заметил в тени маленькую старую женщину в черном, сидящую сгорбившись
на низком стульчике около одной из белых фигур. Он видел бледное пятно ее
лица -- сама как жуткий образ смерти. Ее присутствие внезапно сделало сцену
более мрачной, ужасающе реальной. Он посмотрел на ближайшее к нему
закутанное тело -- большое и длинное. Если тот Джералд -- этот, должно быть,
Питер, а там, в дальнем конце, наверное она. Он смотрел на тихое,
неподвижное, лишенное очертания лицо, но не мог заставить свои носи
двинуться и приблизиться к ней. Теперь она была сама смертью, той смертью,
которой так старалась подражать в жизни, которую изучала, искала и любила.
Она преуспела в смерти. Кто знает -- было это победой или поражением? В
последний раз он видит ее под белым покрывалом, скрывающим ее сейчас. Она
обрела наконец полное уединение.
Его наполнял только благоговейный трепет. Острого горя он не
чувствовал. Пристально смотрел вниз на ближайшую фигуру, -- возможно, здесь
он ощутил связь с Питером Крен-Смитом. И внезапно чувство отвратительного
любопытства овладело им. Что же в действительности произошло с Питером,
когда он упал с утеса? Был ли он искалечен и обезображен? Эффингэм тяжело
дышал. В комнате пахло морской водой, ковер у его ног потемнел и стал
влажным. Он почувствовал странный зуд в руке, желание сдернуть prostyniu и
посмотреть, кто лежит под ней. Но опять не смог. Возможно, он боялся увидеть
не какое-то ужасное, изуродованное лицо, но застывшее, как безобразная
маска, подобие своего собственного.
Мэриан сунула письмо от Джеффри в карман нераспечатанным. Подошла к
окну, раздумывая, сколько сейчас может быть времени и долго ли она спала.
Судя по небу, было уже далеко за полдень. Снова поднялся ветер, и
огромная, как гора, громада пурпурного облака простерлась над морем. Макс,
Эффингэм и Алиса вскоре вернулись в Райдерс. Джеймси и Вайолет уехали на
<моррисе>, на время или навсегда -- неизвестно. Дэнис ушел в свою комнату
поспать. Он не позволил Мэриан остаться с ним. Наконец она поднялась к себе,
легла, и ее сознание погрузилось в темный омут.
Пробуждение было ужасным. Она проснулась и увидела зловещий, окрашенный
в красный цвет день, услышала завывание ветра. Встав, Мэриан обнаружила
письмо от Джеффри, которое, должно быть, горничная оставила здесь Бог знает
как давно. Она умыла лицо, как будто покрывшееся от слез слоем эмали. Открыв
дверь своей комнаты, она внезапно поняла, что дом опустел. В отдалении
что-то поскрипывало, шелестело и вздрагивало, но звуков человеческого
пребывания не было слышно. Ей пришло в голову, что все могли уехать, оставив
ее в одиночестве. Некоторое время она стояла как парализованная,
прислушиваясь.
Наконец заставила себя пойти и очень тихо спустилась по ступеням. Она
боялась, что дом пуст, и в то же время опасалась, что за этим множеством
закрытых дверей что-то могло происходить. Помедлила в холле, сдерживая
желание выскочить из дома и бежать, бежать прочь. В гостиной ей почудилось
чье-то присутствие. Она повернулась, заставляя себя пройти в глубь дома. Она
должна найти Дэниса, он был нужен ей, но одновременно внушал страх. Сейчас,
когда он был от нее отдален ее поступком и своей особенной степенью горя,
она осознала, что никогда ни на секунду не понимала его. Он оставался таким
же пугливым с ней, как незнакомое животное, которое позволило себя ненадолго
приласкать. Она не могла ни понять, что у него на душе, ни predskazat" его
действий. Она его боялась, но и нуждалась в нем: ждать у его ног, узнать от
него, что произошло, получить какой- то намек или малейший признак
приговора. Он защитит ее от мертвых.
Она тихонько постучала к нему. Никто не ответил, и она медленно
приоткрыла дверь темной зашторенной комнаты. Сердце болезненно билось. Она
не сразу увидела, что в комнате никого нет. Кровать не убрана, ящики комода
выдвинуты, одежда разбросана по полу. Мэриан вышла. Побежала на кухню.
Огромный стол из сосновых досок был вычищен и выскоблен, но здесь тоже
никого не было, только большие часы тикали в тишине. Мэриан позвала:
<Дэнис>, сначала тихо, затем более громким голосом, прерывающимся от слез и
страха. Ответа не последовало. Она огля нулась. Потом шаг за шагом отступила
к окну, как будто что-то невидимое в доме загоняло ее в угол. В отчаянии
выглянула в сад -- там кто-то двигался. Фигура, обособленная от окружающего,
была совершенно отчетливо видна в ярком дневном свете. Дэнис стоял у одного
из рыбных прудов, вглядываясь в него. Увидев его, Мэриан со страхом
вскрикнула. Выбежала из пустой кухни и через лабиринт сырых, выстланных
плитами, звенящих эхом комнат выскочила на влажную скользкую террасу. Чуть
не упала и затем пошла медленнее.
-- Дэнис! -- Она была связана с тем, что произошло, только через него,
и только он мог освободить ее от власти мертвых. Он посмотрел на нее
рассеянным, отсутствующим взглядом:
-- Привет, Мэриан. Ты чувствуешь себя лучше?
-- Я так испугалась, когда проснулась, думала, ты ушел. О, Дэнис,
пойдем в дом, ты должен поговорить со мной.
Теперь он, нахмурившись, сосредоточил свой взгляд на ней, маленький
чужой человек, с развевающимися на ветру волосами, сгорбившийся и дрожащий
под пальто от холода. Он снова опустил глаза вниз на темно-коричневую,
покрытую рябью поверхность пруда и промолчал.
-- Пожалуйста, -- взмолилась Мэриан. Она сделала шаг вперед и робко
протянула руку, чтобы коснуться его рукава. Но он от нее отодвинулся.
-- Не надо. -- Он повернулся к ней боком и встал на колени у пруда.
Мэриан смотрела на согнувшуюся фигуру. Затем увидела рядом с ним
маленький аккуратный чемоданчик, а за ним открытый holshshovyi вещевой
мешок, откуда торчало широкое горло пластиковой банки, в которую была налита
вода, а в ее темноте -- быстрое передвижение золотистых силуэтов. Небольшая
рыбачья сеть лежала у Дэниса под рукой.
-- Ты ловишь рыбу. О, Дэнис... -- Мэриан почувствовала, что слезы снова
наполняют глаза. Но она не могла больше плакать. Она встала на колени рядом
с ним. -- Зачем ты ловишь рыбу?
-- Я подумал, что могу взять с собой старых друзей. -- Дэнис говорил
спокойно, а из-за его акцента слова прозвучали почти беспечно.
-- Ты уходишь?
-- Да.
-- Когда, куда?..
-- Сейчас. Я не знаю куда. Зачем мне оставаться здесь? Не печалься.
-- Дэнис, -- сказала Мэриан. Она изо всех сил старалась сохранить
спокойствие. -- Ты не можешь уйти и оставить меня здесь. Останься ненадолго,
и мы уедем вместе. Или, если ты не можешь остаться, тогда позволь мне
собрать вещи и уйти с тобой.
Он посмотрел на нее с нежностью, когда они стояли рядом на коленях, и
пурпурные облака над ним расступались перед вечерним солнцем.
-- Нет. Что мы будем делать вместе, Мэриан? Мы совершенно чужие люди.
Мы могли общаться и могли, казалось, понимать друг друга здесь. Но даже
здесь чары разрушены, и вся магия исчезла. Зря я позволил тебе убедить меня
сделать то, что мы сделали. Только зло, еще больше зла, чем ты знаешь,
произошло из этого. Мы не любили друг друга по-настоящему. Не могли любить.
Ты понимаешь это сейчас, не правда ли?
Мэриан посмотрела на него, затем взглянула вниз на воду. Это правда.
Она хотела обладать этим эльфом. Но по-настоящему они друг друга не знали. И
она, не желая того, причинила боль его душе, занеся ее, как микроб, на
удаленный остров. Она снова заплакала, но очень тихо и сквозь слезы
спросила:
-- Ты заберешь с собой Земляничный Нос? Дэнис помедлил, прежде чем
ответить, и она поняла, что он воспринял ее слова как одобрение своих.
-- Да. Хотя я не могу пока его поймать. Он очень быстрый. Смотри, вот
он проплывает.
Дэнис снова поднял сеть. Сверкающая красная рыбка vyskol'znula из тени
лилий, промелькнула среди темных водорослей и исчезла, Дэнис осторожно тянул
сеть в воде. Рыбка снова появилась у края пруда, развернулась и приблизилась
к ней. Дэнис сделал быстрое движение, и в следующий момент сеть была высоко
поднята, полная влажной, сверкающей бьющейся рыбы. Земляничный Нос с
всплеском шлепнулся в пластиковую банку.
-- Что ты сделаешь с ними? Ты же сказал, что не знаешь, куда пойдешь.
-- Ну, скорее всего, сначала я пойду через болото. Я знаю, там есть
цыгане, они одолжат мне лошадь. Затем я поеду дальше, к большому дому, где
работал когда-то. У них есть пруд, куда можно выпустить рыбу. А затем я,
может быть, останусь в этом доме, а может, пойду дальше. Но рыбкам там будет
хорошо, и я смогу навещать их ил и взять туда, где устроюсь. Видишь ли, --
сказал он извиняющимся тоном, как будто Мэриан беспокоилась только о рыбе,
-- если они останутся здесь, их непременно поймают журавли. Сетку сдует
зимой, некому будет установить ее, и прилетят жу равли.
Мэриан сквозь слезы смотрела на неясные силуэты золотых рыбок,
оставшихся в пруду.
-- Но, Дэнис, ты не можешь просто оставить меня. Ты должен поговорить
со мной. Ты должен сказать, что не считаешь меня виновной. Ты должен сказать
мне, что это было в какой-то мере к лучшему.
-- Это не было к лучшему. Но я, конечно, не виню тебя.
-- Видишь ли, -- быстро заговорила Мэриан. -- Я думала, что так лучше,
Я не могла знать, что Питер утонет. Я должна была освободить ее. Я должна
была позволить ей стать в конце концов самой собой. Держать ее взаперти,
пока не приедет Питер, -- это значило бы уничтожить ее полностью. Было так
ужасно держать ее пленницей... -- Мэриан знала, когда произносила эти слова,
что она будет повторять себе то же самое много, много раз, возможно до конца
своей жизни, но никогда больше не сможет сказать этого вслух другому
человеку. Она с отчаянием обратилась к Дэнису, когда они оба стояли на
коленях, как раскаивающиеся грешники на твердом камне: -- Дэнис, ты не
можешь оставить меня так. Ты дол жен помочь мне, ты должен исцелить меня.
Мне не следовало этого делать. Я должна была надеяться. Я убила ее... Дэнис
покачал головой:
-- Мы все убили ее. И я больше всех.
-- Нет, нет, ты меньше всех.
-- Я не должен был оставлять ее ни на минуту. Мэриан тяжело вздохнула.
Слова обвиняли ее.
-- Ты не мог знать...
-- О, я мог знать. Я должен был бояться, я и боялся. Но я не только
любил, я и ненавидел. А ненависть разрушает любовь. Вот почему меня там не
было, когда это было необходимо.
-- Я не понимаю. Кого ты ненавидел? И почему ты из-за
этого отсутствовал?
-- Питера.
Мэриан пристально смотрела на него, и он ответил ей прямым взглядом
своих синих серьезных и печальных глаз, слегка безжалостных и безумных.
-- Не понимаю... -- сказала Мэриан.
-- Как ты думаешь, что в действительности произошло там, у моря, у
подножия Дьявольской Дамбы?
-- Не знаю. Полагаю, вода... -- Она замолчала. Она по чувствовала, как
сильно вспыхнуло ее лицо. -- Ты же не?..
-- Да. Стена обрушилась, я увидел это, когда выехал на дорогу. Я
направил машину прямо в море. Я выскочил, когда она упала в воду. Он не
очень-то проворный, и я думал, что машина утонет прежде, чем он выберется. К
тому же он не ожидал этого. Но он начал выбираться. И мне пришлось вернуться
в море и втолкнуть его обратно в машину. Напор воды удерживал дверь
закрытой, и машина утонула...
Мэриан закрыла лицо руками, когда он только начал говорить. Потом она
убрала руки и посмотрела на дом. Пустые окна вбирали яркий солнечный свет, и
дом казался охваченным пламенем. Никого не было рядом, кто бы мог услышать
то, что довелось услышать ей.
Дэнис встал. Он протянул руку, и она ухватилась за нее, чтобы тоже
встать. Его рука была твердой, жесткой, как железо. Мэриан видела машину,
погружающуюся в море, испуганного человека, пытающегося выбраться.
-- Ты так его ненавидел из-за того, что...
-- Из-за того, что видел в прошлый раз. И из-за того, что боялся за нее
сейчас. Итак, ты видишь, Мэриан, вот твое ис целение.
-- Почему исцеление? -- Она повернулась, чтобы прикоснуться к нему,
взяв его снова за руку. Ей не хотелось, чтобы он подумал, будто она
отшатнулась от него после того, что он ей рассказал. Nна смотрела на него с
благоговейным страхом.
-- Я должен был только любить, а не ненавидеть. Мне следовало остаться
с ней и страдать вместе с ней, рядом с ней. Иного пути не было, и я знал это
прежде. Но я позволил себе обезуметь от ревности из-за ее поступков, и я был
не верен ей, поэтому я виноват больше всех. Вся вина переходит ко мне. Вот
почему я должен уйти один.
-- Но разве это освобождает меня?
Он печально посмотрел на нее, ничего не отвечая, взял чемодан, а затем
-- более бережно -- мешок, где находились рыбки.
Мэриан пристально смотрела на него, затем тихо сказала:
-- Да, теперь ты становишься Ханной. -- Она подошла к нему и после
минутного колебания поцеловала шершавую материю на плече его пальто.
-- Прощай, -- он коснулся рукой ее щеки и отвернулся.
С тяжелым чувством Мэриан смотрела, как он идет по аду и выходит за
ворота, громко лязгнувшие за его спиной.
Солнце становилось все более золотистым и окрасило склон холма в
сверкающий шафрановый цвет.
Ее потрясли и напугали его слова, и в то же время она испытывала своего
рода глубокое облегчение, которое, возможно, было всего лишь смирением. Всю
свою жизнь она будет с небольшими изменениями проигрывать эту историю. После
слов Дэниса у нее возникло странное чувство, будто все начинается сначала:
насилие, дом-тюрьма, вина. Это еще существовало. Хотя Дэнис забирал все с
собой. Он вобрал все это в себя и унес. Возможно, он завершит все для нее и
остальных.
Мэриан медленно шла от края пруда. Она заметила, что одна из
проволочных сеток не была положена на место, и толкнула ее ногой, возвращая
в прежнее положение. Позже, без сомнения, прилетят птицы и съедят рыбу. Она
медленно направилась к террасе.
На золотисто-желтом склоне холма появилась маленькая фигурка,
карабкающаяся по тропинке вверх по направлению к болоту. Мэриан смотрела,
как она удаляется. Это был последний отблеск света другого мира, в котором
она так недолго и так неосознанно жила. Наблюдая за карабкающейся фигуркой,
прилагая последние усилия воображения -- проникнуть в мир Дэниса, одиноко
идущего вперед со своими рыбками в руке и ясным сознанием того, что он
совершил, -- она припомнила рассказ о том, что в его жилах techet кровь фей,
и не могла понять, был ли тот мир, в котором жила она, миром добра или зла,
миром томительного страдания или игрой теней.
-- О, Мэриан, вот ты где!
Она повернулась и увидела рядом с собой Алису, держащую на коротком
поводке Таджа.
-- Мне показалось, что все растаяли в воздухе. Где Дэнис?
Мэриан посмотрела на Алису, основательную, реальную, обычную. Милая
Алиса! Она обхватила ее шею руками.
-- Моя дорогая, -- сказала Алиса, пытаясь ответить на объятие Мэриан и
одновременно удержать Таджа, -- с тобой все в порядке? Тебе необходимо
перебраться в Райдерс. Думаю, я должна забрать тебя сейчас же. Я настаиваю.
-- Ты очень добра, -- сказала Мэриан, отпуская ее. -- Но нет, я должна
начать собираться. Думаю, мне следует довести здесь все до конца.
-- Где Дэнис?
-- Он ушел.
-- Ушел?
-- Да. Ушел к болоту, к цыганам, ушел... Лицо Алисы застыло. Ее голос
немного дрожал, когда она сказала:
-- Понимаю. Я так и думала, что он уйдет. Но я хотела отдать ему Таджа.
Это было бы правильным.
-- Тогда поторопись, -- сказала Мэриан. -- Его еще видно. Он
поднимается по холму, смотри, смотри. Как ты думаешь, Тадж побежит за ним,
если мы его отпустим?
Они бежали через освещенный солнцем сад к воротам, а их длинные тени
летели рядом. Фигурка на склоне холма была еще четко видна.
Алиса отстегнула поводок.
-- Дэнис, Дэнис, Дэнис, -- настойчиво прошептала она чутко слушающей
собаке, показывая пальцем. Тадж заколебался: посмотрел на нее, оглянулся
вокруг, понюхал землю и медленно пошел. Он семенил, принюхиваясь и
оглядываясь назад. Затем побежал и скрылся в лощине. Немного позже далеко на
склоне холма они увидели золотистую собаку, мчащуюся вверх в погоне за
человеком, пока оба не пропали из виду в шафраново-желтой дымке у линии
горизонта,
Алиса и Мэриан медленно направились к дому. Мэриан засунула руки в
карманы, ища носовой платок, и наткнулась на письмо Dжеффри. Достала его и
распечатала.
Алиса говорила:
-- Верхняя дорога сейчас более или менее расчищена. Но все равно это
добрых полчаса до Райдерса. Я бы вернулась скорее, но мне пришлось
подготавливать коттедж для старой миссис Скоттоу. Ты знаешь, ее дом разрушен
во время наводнения. Я взяла с собой Кэрри и велела ей приготовить нам чай.
Я привезла вишневый пирог. Надеюсь, в письме нет плохих новостей?
-- Нет, нет, -- сказала Мэриан, -- хорошие новости. Мой друг сообщает о
своей помолвке. Он собирается жениться на девушке, с которой я училась в
школе. Они только что ездили в Испанию вместе...
-- Прекрасно, -- лицо Алисы было мокрым от слез.
Мэриан молча протянула ей свой платок. Да, теперь она вернется назад к
реальному миру и будет танцевать на свадьбе Джеффри.
Эффингэм поплотнее закутался в пальто и вошел в зал ожидания. Нужно
было еще немного подождать прихода поезда. В темной комнате горел небольшой
огонь. День был серый, мрачный, в воздухе ощущалось приближение зимы.
Эффингэм покинул Райдерс два дня назад. После похорон он почувствовал,
что не в состоянии оставаться в доме, и уехал, чтобы побыть наедине с собой
в рыбацкой гостинице в Блэкпорте. Это пребывание оказалось любопытным и не
лишенным приятности, вокруг ощущался праздник. Он прогуливался по
набережной, наблюдая за рыбачьими лодками, и, размышляя, часами просиживал в
баре. Он хорошо ел и в общем чувствовал себя лучше. Сегодня такси привезло
его назад. Небольшая железнодорожная линия из Блэкпорта обслуживала только
аэродром, поэтому пришлось вернуться на более северную станцию, проехав по
дороге между Гэйзом и Райдерсом. При сером и дождливом, но тем не менее
прозрачном свете он бросил прощальный взгляд на оба дома. Они сердито
смотрели на него, как Сцилла и Харибда, но позволили проскользнуть мимо.
Отъезд Эффингэма из Райдерса был поспешным и нелепым. Он подготовил к
нему Алису заранее своими туманными намеками. После dolgoi и мучительной
процедуры похорон, когда неуклюжий, трясущийся кортеж, медленно продвигаясь
по узким грязным дорогам, достиг маленькой отдаленной церкви, он, вернувшись
в Райдерс, действовал с безумной скоростью, швыряя одежду в чемоданы и
испытывая своего рода исступленное облегчение. Он был не в состоянии ни
думать, ни чувствовать, ни пальцем пошевелить до тех пор, пока умерших
благополучно не скроет влажная земля. Теперь, казалось, его воля к жизни
вернулась к нему в избытке, и его решительность и целеустремленность даже
возросли.
Накануне вечером у него состоялся разговор с Алисой. Это был странный,
немного импрессионистский разговор. Они сидели на террасе, закутанные в
пальто и пледы, потягивая перед обедом виски, глядя на постоянно исчезающий
из вида Гэйз, на черные утесы, и каждый из них, казалось, продолжал
прерывистый монолог. Эффингэм преследовал цель избавиться от Алисы как можно
мягче и достойнее, целью же Алисы было -- отпустить Эффингэма, не причи няя
ему мучений и слез. Вместе это им удалось. Они как будто опустили
находившийся между ними тяжелый груз на землю.
Алиса говорила:
-- Кажется, я окончательно потеряла тебя. Я действительно страстно тебя
любила, когда мне было восемнадцать лет. Возможно, моя любовь так и не
повзрослела. Я вспоминаю время, когда страдала по-настоящему. Но в последнее
время я перестала страдать. Наверное, это как-то связано с Ханной. Как
только ты полюбил ее, моя любовь к тебе превратилась в нечто иное. Я стала
своего рода зрителем и получила роль благородной отвергнутой. Но так как
твоя любовь тоже была безнадежной, возникла такая история, в которой и для
меня нашлось место. Я просто перестала любить тебя и утешилась. Затем
появился Дэнис. Он мог бы пробудить во мне настоящее страдание, если б я
только смогла не смотреть на него как на слугу. Но мне это не удалось.
Теперь я наконец позволю тебе уйти, Эффи. Ханна удерживала тебя около меня
несколько лет, полных грез, но она ушла и освободила тебя. Я всегда буду
вспоминать с благодарностью, что ты на мгновение обратился ко мне. Давай
назовем это даром восемнадцатилетней девушке, которая тебя по-настоящему
любила.
Эффингэм говорил:
-- Это приключение для меня закончено, и ты, став частью его, тоже в
прошлом. Я смог любить тебя и, думаю, действительно любил только один день,
как эпизод этой истории. Я любил тебя из- za Ханны, вопреки Ханне, а не ради
тебя самой. Поступил ли я правильно, или покинул Ханну в беде, и мог ли бы я
поступить иначе -- не знаю. Мне кажется, все, что произошло, было неизбежно,
и все мы существовали только в грезах Ханны. Смерть Ханны была неизбежной --
мы все время ее ждали. Мы были свитой на этой церемонии, а теперь уволены.
Итак, мы возвращаемся к своей реальной жизни и повседневным делам, и Бог
знает, станем ли мы лучше после этого трагического финала.
Эффингэм не виделся с Максом наедине до своего отъезда. Старик,
казалось, непостижимым образом состарился за последние недели и теперь стал
похож на высохшего мудреца-отшельника, давным-давно забывшего все о жизни.
Как будто эти похороны были похоронами Макса, словно смерть других была
плодом воображения, в то время как Макса действительно облачили в саван и
торжественно проводили из этого мира. Эффингэм сообщил, что скоро уезжает, и
после ленча пожал Максу руку, пробормотав невнятные пожелания и слова
благодарности. Старик улыбнулся ему, но не отвел его в сторону, чтобы
остаться наедине, и не дал ему никаких советов или напутствий. Он не сделал
и никаких замечаний о происшедшем. <Да и зачем? > -- с возмущением подумал
Эффингэм. С него довольно предвидений и толкований Макса. Человек не может
всю жизнь считать своего старого наставника непогрешимым источником
мудрости.
Эффингэм, натягивая на ходу пальто, в спешке покинул дом с раздувшимися
чемоданами, из которых свисали галстуки и рукава рубашек. Он хотел уйти
раньше, чем Макс появится после своего послеполуденного отдыха. Алиса не
сумела сделать его отъезд проще, осыпав его дарами, как будто он отправлялся
в длительное путешествие по жизни без нее. Она отдала ему свою авторучку,
которую он однажды одолжил и она ему понравилась, японскую гравюру из ванной
-- его он восхищался, прелестное издание поэм Марвела, которые они однажды
читали вместе, привычного фар форового кота с каминной доски из его спальни
и несколько своих любимых ракушек. Все эти предметы составили довольно
объемную и хрупкую коллекцию, так что ему в последний момент пришлось
упросить Алису аккуратно упаковать их и послать вслед за ним. Маленькие
подарки очень тронули его, и он ожидал, что всю дорогу до Блэкпорта
проплачет в такси. Но в действительности в пути был занят главным образом
размышлением -- не слишком ли он поспешил поцеловать Кэрри в минуту
прощания.
С образом Ханны он не примирился и, возможно, не примирится никогда.
Она преследовала его во сне и скользила перед его взором при пробуждении,
иногда вызывала жалость, иногда обвиняла, и всегда была прекрасна. Он не
считал, что убил ее, скорее уж она пыталась убить его, прекрасный бледный
вампир, порхающий у его ночного окна, belle dame sans merci (Прекрасная
беспощадная дама (фр. ~). Но он в действительности никогда не впускал ее
внутрь. Если бы он впустил ее, то, наверное, был бы сейчас сам мертвым.
Теперь он размышлял над тем, что же спасло его. Был ли это просто его
огромный, как он теперь почти с удовлетворением признавал, действительно
колоссальный эгоизм? Или же это был проблеск здравомыслия и нормальной
психики его натуры, хотя и склонной к очарованию таинственного, рокового. Он
много думал о ее конце, о ее ужасном падении с вершин своего одиночества, о
ее необъяснимом подчинении Скоттоу. И если это было так важно, не значило
ли, что ее положение имело, в конце концов духовное значение? Она была для
них монахиней, и она нарушила свой обет.
Однако она была странной монахиней. Как мало времени прошло с тех пор,
как он сидел с ней в ее золотистой комнате, в ее загроможденной вещами
келье. Воспоминание было гладким и округлым, как кусок янтаря. От него
исходил запах старого ушедшего счастья. Он испытывал радость оттого, что она
находится в изоляции, заточенная в свою клетку. Возможно, Макс был прав,
когда сказал, что все они бросились к ней, чтобы поведать о своих страданиях
и переложить бремя своих бед на ее плечи и таким образом избавиться от них.
Это была иллюзия духовной жизни, история, трагедия. Только у духовной жизни
нет истории, и она не трагична. Ханна была для них образом Бога, и если она
оказалась ложной богиней, они, безусловно, сами немало потрудились, чтобы
сделать ее таковой. Сейчас он видел в ней обреченное существо, Лилит,
бледную, несущую смерть чаровницу -- все, что угодно, только не человеческое
существо.
Если то, что сейчас закончилось, действительно было иллюзией духовной
жизни, то его волновала именно иллюзорная, а не духовная сторона. Из-за
своего эгоизма и будучи в каком-то смысле слишком мелким и тривиальным,
чтобы интересоваться возможностями этого мира, он спасся от зла. Но его не
коснулось и добро. Эту мечту, истинную или фантастическую, он оставит Максу
как добро, вынужденное стать объектом желания, каким pytaiutsia видеть Бога.
Он же поспешит назад к своему привычному, заурядному миру. Ах, как он
стремился к нему сейчас, с каким нетерпением ожидал возвращения в офис,
посещения паба, обеденных вечеров, скучных загородных уикэндов. Он даже
предвкушал удовольствие от участия в обсуждении сплетен. Он попытается
забыть то, что мельком увидел.
Пошел дождь. Поезд как всегда опаздывал. Эффингам лениво развернул
<Блэкпортскую газету>, которую купил утром, но еще не успел прочитать.
Газеты, недоступные в Райдерсе, все еще доставляли удовольствие и
воспринимались как занимательное пиршество повседневности. Его взгляд
внезапно привлекло знакомое имя. Он перевернул страницу назад.
Трагический несчастный случай. С прискорбием сообщаем, что печальный
случай произошел вчера в поместье известного писателя мистера Макса Леджура.
Сын мистера Леджура, мистер Филип Леджур, случайно застрелился, когда чистил
ружье...
Эффингэм сложил газету. В первый мучительный момент он подумал: не
должен ли он тотчас же вернуться в Райдерс? Но затем с чувством малодушного
облегчения подумал -- нет. Он совершенно случайно увидел объявление перед
отъездом. Насколько им известно, он должен был находиться сейчас уже далеко
отсюда. И в любом случае для него там не осталось места, он больше не мог
быть утешителем семьи Леджуров. Он никогда не вернется. Он подумал о Пипе
сначала с болью и жалостью, а затем со странным чувством удовлетворения.
Было время, когда он, наверное, завидовал ему, но то время прошло. Долгий
пост Пипа закончен, и его смерть как бы подвела итог, придала трагическую
завершенность прошедшим событиям, она поможет быстрее освободиться от них и
позволить им уплыть в прошлое. Ханна потребовала свою последнюю жертву.
Эффингэм услыхал в отдалении шум приближающегося поезда. Ему бешено
хотелось уехать, спастись. Он собрал свои чемоданы, и как только маленький
состав медленно подошел к станции, он стремительно бросился сквозь дождь к
вагону первого класса. Поспешно погрузив вещи, он мельком заметил дальше на
платформе Мэриан Тэйлор, садящуюся в купе второго класса. Он подумал:
интересно, видела ли она его? Он спокойно сел, с усилием поднял свои
чемоданы и, тяжело дыша, откинулся назад в ожидании от правления поезда. До
тех пор он не мог чувствовать себя в полной безопасности.
Наконец поезд тронулся. Обшарпанная станция осталась позади. Обнаженные
своды Скаррона казались серыми, как свинец, в потоках дождя. Набирая
скорость, поезд мчался по лишенной деревьев земле. Эффингэм вздохнул и
скомкал газету в руке. Это было его поражение, но это был и его триумф, он
остался жить, чтобы произнести им надгробную речь. <Нет таких голосов,
которые вскоре не онемеют, нет такого имени, с какой бы силой страстной
любви его ни повторяли, эхо которого в конце концов не ослабнет>. Он
задернул занавес над тайной, оставшись снаружи в огромном освещенном
зрительном зале, где теперь послышался топот удаляющихся ног и звуки
обыденных разговоров. Снова вздохнул и закрыл глаза, чтобы не смотреть на
пугающую землю.
На станции Грейтаун он позвонит Элизабет. И возможно, когда они будут
пересаживаться на другой поезд, он позовет в свой вагон малышку Мэриан
Тэйлор. Эта мысль показалась ему довольно приятной, его все еще трогала се
привязанность к нему. Она обрадуется. Она тоже принадлежала к большому
обыденному миру. Они обсудят происшедшее, когда экспресс понесет их вдаль по
центральной равнине.
ЧАСТЬ
ПЕРВАЯ.................................................... 3
ГЛАВА 1 3
ГЛАВА 2 11
ГЛАВA 3 18
ГЛАВА 4 27
Г Л ABA 5 33
ГЛАВА 6 38
ГЛАВА 7 42
ЧАСТЬ ВТОРАЯ................................................. 52
ГЛАВА 8 52
ГЛАВА 10 62
ГЛАВА 11 68
ГЛАВА 12 72
ГЛАВА 13 79
ГЛАВА 14 88
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ................................................ 95
ГЛАВА 15 95
ГЛАВА 16 105
ГЛАВА 17 110
ГЛАВА 18 115
ГЛАВА 19 119
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ...................................... 122
ГЛАВА 20 122
ГЛАВА 21 132
ГЛАВА 22 136
ГЛАВА 23 143
ЧАСТЬ ПЯТАЯ............................................... 152
ГЛАВА 25 152
ГЛАВА 26 158
ГЛАВА 27 165
ГЛАВА 28 171
ГЛАВА 29 176
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ....................................... 180
ГЛАВА 30 180
ГЛАВА 31 185
ГЛАВА 32 190
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ.......................................... 195
ГЛАВА 33 195
ГЛАВА 34 200
ГЛАВА 35 207
Нумерация глав соответствует оригиналу
(А. Мердок. Время ангелов. Единорог. -- Библиополис, Санкт-
Петербург, 1995).
Last-modified: Wed, 06 Nov 2002 11:03:16 GMT